Неправильная пчела

Часть 1. Глина

«Сидят девушки в горенках, нижут бисерок на ниточки»

(с ) Старая русская загадка

Двухэтажное здание бывшего имения купца Митина было отдано в тридцатые годы под психиатрическую больницу. В семидесятые здесь был интернат, а в девяностом разместили очень нужную службу с модным названием «приют». Сюда свозили беспризорников со всего Подмосковья. От похожих друг на друга приютских историй ломились полки книжных шкафов в приемной. Воспитанники жили в купеческом доме на временных основаниях, больше полугода никто не задерживался: поступали в интернаты либо возвращались в семьи. Поэтому полки книжных шкафов хранили истории без начала и конца. Даже внимательный глаз не нашел бы в них ответа на вопросы: почему ребенок оказался на обочине жизни, и что будет с ним потом.

Из клиники «Божья пчела» в приют медсестра привезла Глину под вечер. Девочку приняли без лишних вопросов. Медицинский осмотр был быстрым и болезненным. Травм, гнид, чесотки не нашли, сексуальных контактов не было. Экспресс-тест на ВИЧ отрицательный. Воспитатель тычками провела Глину по коридору со словами: «Сначала мыться, потом – на ужин. Не шуметь, в коридор не выходить».

Грязная, разрисованная маркером кабинка душевой вызвала у Глины прилив тоскливой тошноты. Глина не так представляла себе жизнь в столице. Ее родителям, оставшимся в Воронеже, представитель клиники «Божья пчела» со смешной фамилией Пасечник пообещал, что девочек обследуют лучшие специалисты, и после этого Марина с Галиной будут учиться в элитном учебном заведении, причем на полном государственном обеспечении. Родителям даже выплатили вознаграждение за талантливых дочерей и пообещали еще денежную помощь, если проявятся какие-то паранормальные способности. Обещания Пасечника звучали неопределенно, но предъявленные им документы опасения у Переверзевых не вызвали: клиника действовала под эгидой Правительства, Пасечник представился доктором медицинских и педагогических наук. Обилие канцелярских оборотов в речи Пасечника говорило о том, что человек серьезный, допущен к верхам власти, где бюджетное финансирование проектов льется рекой. Таиса только робко спросила, отчего в клинике содержатся дети, отстающие в развитии, а Пасечник хочет забрать не только старшую дочь Марину, но и младшую – Глину? Но Пасечник уверил, что при клинике работает лицей для одаренных детей, и Глине там самое место. Алексей Переверзев не был очарован приехавшим из столицы щёголем, но перевод на его счет кругленькой суммы от клиники «Божья пчела» убедил в серьёзности намерений Пасечника.

Мать привезла дочерей в Москву, на вокзале Переверзевых встретили улыбчивые сотрудники клиники и в фирменном автобусе привезли в подмосковную деревню. Таисе так понравился обнесенный высокой оградой парк, ухоженный и светлый, что последние сомнения были отброшены. Все здесь создано для детей, это вам не провинция с разбитыми тротуарами и пыльными захламленными сквериками. Липы, каштаны, кусты акации окаймляли периметр парка и уходили вглубь, образовывая рощицу. На прогулочном электрическом паровозике Переверзевых провезли по всей территории клиники. Жилые корпуса, лицей, санаторий для членов Правительства, клиника для детей, отстающих в развитии, административные здания, библиотека и столовая располагались так, что они друг другу не мешали, и, наверное, можно было бродить целый день и встретить таких же отдыхающих или сотрудников клиники где-то вдали. На одной из полянок паровозик остановился, и Пасечник показал геометрически устроенные лужайки: шалфей и ромашка, донник и клевер наполняли ароматом воздух округи, эспарцет колыхался розовыми волнами, золотарник возвышался на пригорках яркими желтыми пятнами. «Мы держим пасеку для нужд воспитанников и пациентов санатория, нет ничего полезнее мёда и продуктов пчеловодства, – пояснил Пасечник с улыбкой, – никаких химических добавок, всё натуральное: перга, прополис, маточное молочко». Маринка смотрела на обаятельного директора клиники и тоже улыбалась в ответ щербатым ртом. Ей было четырнадцать, но молочные зубы продолжали выпадать, а постоянные не торопились им на смену. Глина, насупившись, прижималась к матери, она не понимала, зачем мать привезла её сюда. Пусть Глина и не слишком усердно училась в школе, особенно в шестом классе, но это же не повод поселить здорового ребенка в какой-то клинике, пусть и знаменитой.

Мимо прогулочного паровозика прошел отряд подростков, одетые в светлые костюмы мальчики и девочки возраста Глины, как по команде помахали руками Пасечнику и гостям.

«Идут на гимнастику, начался физкультурный час для учеников лицея», – пояснил Пасечник. Тишина и покой были словно разлиты в воздухе, и на лицах детей Таиса не увидела недовольства. После осмотра территории клиники Таису провели мимо стендов с наглядной агитацией в учебном корпусе, затем она недолго побеседовала со старшей воспитательницей и врачом. Успокоенная тем, что если детям не понравится в клинике, то их всегда можно будет забрать домой, Таиса Переверзева наскоро поцеловала дочерей и вернулась на вокзал, рассчитывая попасть на ночной поезд до Воронежа.

«Я бы так никогда не сделала! –обиженно твердила себе Глина, – никогда бы не оставила детей в незнакомом месте». Плача под острыми горячими струями душа замызганного приюта на Комсомольской, Глина вспоминала свой неправдоподобно длинный день. Всласть поплакав в душевой, исписанной черным маркером, Глина вытерлась жестким вафельным полотенцем, остро пахнущим стиральным порошком. «Максимова – сука», – прочла она на стене и горько усмехнулась. Неизвестный вандал был прав, Глина с удовольствием бы добавила: «Валентин Прокофьевич – сука, а Пасечник – козёл», но маркера у нее с собой не было. Дрожа, Глина влезла в куцый байковый халат с чужого плеча, а трусы с этикеткой повертела в руках, но не надела, брезгливо отдав воспитательнице в коридоре. Глину отвели в палату, показали ей на кровать возле двери и кнопку тревожного вызова. Две девчонки-цыганки играли в карты, сидя прямо в обуви на одной кровати.

– Ну, чо? – спросила одна из них, повыше ростом и более развязанная с виду.

Глина посмотрела в ее сторону и ничего не ответила.

– Ты откуда? – спросила вторая, откладывая карты.

– Из Воронежа, – ответила нехотя Глина.

–Тебя забраковали в «Божьей пчеле?» В приют всех суют, кого из «Пчелы» выперли, – сказала первая девчонка.

– Меня тут будут наблюдать доктора! – с вызовом ответила Глина.

– Ды ладно! – глумливо засмеялась вторая девчонка, – нас уже месяц наблюдают. СПИД у нас нашли, вот из «Пчелы» и выперли, – радостно сообщила вторая девчонка, продолжая сидеть на кровати.

– А что это такое СПИД? – спросила Глина, хотя ей хотелось спросить, что такое венец и есть ли он у цыганок. Койка у Глины была хлипкая, скрипучая, а постель – застиранная, потерявшая первоначальную расцветку.

– Дура, что ли? – засмеялась та, что постарше.

– Она просто маленькая! – неожиданно вступилась за Глину вторая, постарше, – СПИД это такая болезнь, ничего не болит, а потом раз – и умираешь. И у меня, и у сестры.

– У меня тоже есть сестра, но ее оставили в «Пчеле», – вырвалось у Глины, – а меня привезли сюда. Родители даже не знают, где я.

–Ды прям там, не знают. Они же вас и продали с сестрой, – убежденно сказала вторая девчонка.

– Разве такое бывает? – попробовала улыбнуться Глина

–Если ты не с улицы, то только так и бывает, – хмыкнула старшая.

– Как в «Пчелу» попадают – это более или менее понятно, – шмыгнула носом вторая девчонка, – а вот зачем попадают сюда…

Глина не ответила и неожиданно для себя снова расплакалась. Девчонки рассматривали ее с интересом. Цыганча… Так отец называл женщин неопределенного возраста в юбках, расшитых стеклярусом, в парчовых кофтах, с неизменными платками на смоляных косах, с грязными ребятишками, державшимися за пыльные подолы. Они бродили по рынку и навязчиво приставали ко всем. Глина боялась их и всегда проходила мимо, ускоряя шаг, не обращая внимания на их смех и гортанный говор. Однажды старуха с седыми космами закричала ей вслед: «На тебе порча! И на матери твоей! На всем вашем женском роду. Иди сюда, сниму порчу, недорого беру».

Теперь Глине предстояло с этой цыганчой провести ночь, а, возможно, и не одну. И она такая же, как цыганча, неперспективная. Постепенно слёзы иссякли. Глина лежала носом к стене и ковыряла пальцем побелку. Девчонки играли в дурачка, утратив к новенькой интерес. Прозвучал звонок – всех позвали на ужин. Цыганки резво вскочили, сунули ноги в шлепки и весело понеслись по коридору. Глина поплелась за ними следом. Раздавали тарелки с картофельным пюре и сосиской, горку картофеля украшала половинка сморщенного огурца. Каждому в граненый стакан налили кисель бледно–розового цвета. Глина с аппетитом съела всё: она с самого утра была голодной, в клинике не удосужились ее покормить.

Глина оглядела столовую. Разновозрастные мальчишки и девчонки уплетали ужин за обе щеки. Некоторые возились, со смехом пихая друг друга локтями. Только один дылда угрюмо сидел над остывающей едой. На хулиганистых детей прикрикивали две толстые поварихи. Двое мальчишек сверкали гладко выбритыми макушками, головы остальных уже успели обрасти жестким ежиком. Среди девчонок тоже встречались с обритыми макушками. У одной, самой высокой, была татуировка на щеке в виде двух слезинок. «Обычные, – заключила про себя Глина, –совсем как придурки с Песчановки».

Первая ночь прошла спокойно, хотя Глина почти не спала. Она вспоминала родителей, квартиру, на Пионерской, дом бабушки на Песчановке, родной Воронеж. Она бы не прочь была вернуться домой, но пока не знала, как это сделать. Решив разведать, как можно сбежать домой, Глина успокоилась и уснула.

Наутро всех детей приюта одели в чистое, заставили тщательно умыться и причесаться. После завтрака объявили, что воспитанников повезут в «Третьяковскую галерею». Ребята и девчонки радостно зашумели. Глина заняла место в новеньком автобусе у окна в, чтобы лучше рассмотреть дорогу из приюта и окрестности. По дороге воспитательница Галина Сергеевна, на бэджике которой было написано ее имя, рассказала о меценате Третьякове и правилах поведения в музее. Глина поняла, что убежать можно будет почти сразу после выхода из автобуса, в общей толчее можно легко затеряться. Галина Сергеевна сказала, что музей находится в каком-то переулке и Глина приободрилась. Ерзавший от нетерпения на соседнем сидении мальчишка, мешал Глине, тянул ее за рукав, потому что за завязанными на затылке дурацкими бантами Глины он не видел в окно автобуса улиц Подмосковья и Москвы. Глина сердито посмотрела на него и спросила:

– Тебя как зовут, деревня?

– Лёня Шевченко, – ответил он, присмирев от ее тона.

– Сиди тихо, Лёня, не то я тебе…, – и отвернулась к окну. Она не знала, что будет, если Лёня не станет сидеть тихо, но помнила, чему ее учил отец. Лучшая защита – это нападение.

Лёня умолк и стал рассматривать пейзажи через банты, а потом и вовсе заснул, да так крепко, что Глине пришлось его расталкивать, когда автобус приехал музею.

Лаврушинский переулок не был узким и захолустным, что огорчило Глину. Очередь к музею тянулась от входа почти до самого метро. Глина покрутила головой, выходя из автобуса, прикидывая, когда можно дать деру, но Светлана Сергеевна больно толкнула ее в спину, и Глина очутилась прямо у двери служебного входа. Воспитанников приюта решили впустить, минуя длинную очередь из туристов.

Глина впервые очутилась в музее, таком большом и известном, и ее охватил какой-то безотчетный страх, она забыла о том, что собиралась убежать из приюта. Тревога сменилась дурнотой. Поборов позывы рвоты, Глина попыталась рассмотреть картины вокруг, неожиданно поняв, что находится возле «Трех богатырей» Васнецова. Оказывается, пока она боролась с тошнотой, прошла почти треть экскурсии. Скосив глаза, Глина заметила, что ромбики паркетных досок то приближались к ее лицу, то удалялись. Подняв голову, Глина попыталась рассмотреть своими слезящимися глазами мужественные лики трех удалых былинных героев, но неожиданно села на пол. Краем сознания она уловила странную фразу: «Слава богу, что хотя бы одна».

Очнулась Глина уже в автобусе, который мирно катил обратно в приют. Вокруг все обсуждали увиденное и услышанное, детский смех и чавканье заполняли автобус. Всем дали по большому яблоку и пакету сока, только Глина не могла есть, потому что до сих пор ее голова кружилась, а мысли были не на месте.

До вечера она пролежала в палате, а на ужин не пошла. Она корила себя за случившееся. Когда еще представится возможность сбежать?

Утром медсестра пригласила ее в кабинет и подробно расспросила Глину о том, почему ей стало плохо в музее. Глина ничего толком объяснить не могла, а старую игрушку – клоуна с ржавыми бубенцами на колпаке, злобно отшвырнула в угол. Медсестра, поджав губы, позвала Светлану Сергеевну.

– Галя, – ласково обратилась к ней воспитательница, – мы тебе не враги, не надо грубить и разбрасывать вещи. Мы выявляем способности наших воспитанников. Мы тебе хотим помочь.

Говоря с Глиной, воспитательница улыбалась, но глаза ее оставались холодными. Глина смотрела на нее настороженно и недоверчиво.

– Мне стало плохо в музее потому, что я съела что-то несвежее за завтраком, – угрюмо сообщила она, – у меня кружилась голова и хотелось…

Воспитательница погладила Глину по голове.

– Тебе, наверное, обидно, что всем удалось посмотреть на знаменитые картины, а тебе – нет? Если ты будешь хорошо себя вести, то через неделю мы снова проведем экскурсию и возьмем тебя с собой.

Глина вернулась в комнату к цыганче и стала рисовать свои сны. Это было единственным заданием, которое здесь давали воспитанникам. Рисунки забирали и куда-то уносили. Глина посмотрела на календарь на стене. Через неделю начинался учебный год, вряд ли ее повезут в обещанный музей. Снова начнется математика и музыка, а эти уроки Глина терпеть не могла. «Интересно, в какую школу меня поведут? – размышляла Глина, – точно не в обещанный элитный лицей».

Однако, никакие уроки для нее и других выброшенных из «Божьей пчелы» воспитанников через неделю не начались. Некоторых приютских, которые жили в правом крыле, водили в школу неподалеку, но Глина, цыганча и еще несколько подростков из левого крыла приюта слонялись без дела, рисовали и читали. А еще их буквально заставляли играть с игрушками. Воспитатель пристально наблюдала за детьми и подростками, подсовывая им исключительно старых кукол, солдатиков и медведей. Глине казалось это какой-то изощренной формой издевательства, и объяснения таким поступкам она не находила.

Изредка кого-то из приютских увозили и привозили обратно, но куда и зачем возили ребят, Глине было не известно, разговоры между воспитанниками не поощрялись. Несколько раз Глина проходила какие-то странные тесты. Ей предлагали угадать, что лежит в черной или белой коробке. Она не угадывала. Потом ей показывали старые потертые фотографии взрослых и детей. Их странные, искаженные гримасами лица, Глине не нравились. Глине предложили пометить людей, у которых есть венец. Никакого венца или даже шляпы она не увидела и, по выражению лица воспитательницы Светланы Сергеевны, Глина поняла, что тест провалила. Она вспоминала, что в «Божьей пчеле» ей предлагали поговорить со старыми игрушками, спрашивали о белых бусинах, но она искренне не понимала, чего от нее хотят толстый доктор Валентин Прокофьевич и директор клиники «Божья пчела». Было обидно, что нитку прозрачных крупных бусин в клинике у Глины отобрали. Перед глазами так и стояли жадные трясущиеся пальцы Валентина Прокофьевича, срывавшего с шеи Глины подарок Маринки. Глина помнила, как после ее осмотра большеглазая высокая Софья, скривила презрительно губы: «Даже намека на венец нет! Бесперспективна». Эта же Софья приезжала и на Комсомольскую, пыталась поговорить с Глиной, но та молчала, злобно рассматривая джинсовое платье девушки и длинную черную косу-змею, спускавшуюся на грудь. Таких на Песчановке называли «фифами», а здесь, в приюте, особенно не любили. Цыганча говорила, что Софья – любовница директора «Божьей пчелы» и имеет на него огромное влияние. Глине было всё равно, только хотелось дернуть за эту длинную косу изо всех сил, чтобы губы Максимовой скривились не от презрения, а от боли. Ведь это она была виной тому, что Глину и Маринку разлучили!

К концу второго месяца Глина заметила, что несколько подростков исчезли. Всезнающая цыганча, по секрету сказала Глине, что Лёню и еще двоих признали совершенно бесперспективными, и отправили к родителям.

Глина подумала, что ее тоже могут отправить к родителям, раз она проваливает все тесты, и ободрилась. Вместо того, чтобы рисовать тревожные и страшные сюжеты ее снов, Глина рисовала зайчиков и котят, а ее рисунки сразу же забирала Светлана Сергеевна.

Однажды Глине приснился сон о том, что всех воспитанников приюта вывезли в лес, расстреляли из автомата, а потом, когда тела упали в овраг, Светлана Сергеевна и Софья Максимова навалили сверху на трупы тяжелые комья земли. Глине снилось, что в ее живот попала пуля, горячая и мучительно разрывающая все внутренности болью. Наутро Глина обнаружила, что спала лицом в подушку, а на ночной рубашке и простыне – большие бурые пятна. Испугавшись, она закричала, но старшая цыганча сразу же объяснила ей, что от этого не умирают, а наоборот, ею теперь заинтересуются в «Пчеле».

Медсестра показала Глине, как пользоваться марлевыми прокладками, а вечером к приют приехал Валентин Прокофьевич. Он был приветлив и показал Глине фотографию Маринки. Наряженная, как кукла, в платье в горошек, скособоченная Маринка сидела на высоком стуле. На ее лице застыла знакомая Глине улыбка.

– Твоя сестра делает успехи, – сообщил Валентин Прокофьевич, –самая настоящая пчёлка. Талантливая, трудолюбивая, послушная. Учителя ею довольны. Ты хочешь быть такой же пчёлкой?

Глина смотрела на Валентина Прокофьевича исподлобья. Он достал из папки старые рисунки Глины.

– Что означают темные овалы, Галя? – ласково спросил врач.

Глина пожала плечами.

– Мне это приснилось, –тихо сказала она.

– А тут? – удовлетворенный ответом врач показал другую картинку, – что тут нарисовано?

Глина увидела давний рисунок. К высокой ветке дерева были привязаны деревянные качели. Они не висели, а были словно приподняты под углом над землей. Неумелая девчоночья рука хотела показать, что качели движутся вверх и вниз, как маятник.

– Это старые качели. Они приснились мне. Когда они качаются, то нагоняют ветер.

– Может быть, это ветер качает их? – с улыбкой уточнил Валентин Прокофьевич.

– Нет, – настойчиво мотнула головой Глина, – здесь так нарисовано, как приснилось. Сначала качели, а ветер – уже за ними. Я не умею ветер рисовать и последовательность.

Глина нетерпеливо взмахнула руками.

– Очень хорошо! – восхитился врач и повернулся к вошедшей в комнату воспитательнице, – регулы когда у нее начались?

– Сегодня, – кивнула Светлана Сергеевна.

– Рисунки были до регул? – уточнил врач.

– В самом начале ее приезда в приют.

– Очень хорошо, – снова обрадовался врач.

– Забираете? – спросила Светлана Сергеевна.

– Пока нет, я дам вам инструкции.

Глину отвели в палату, и она печально подумала, что снова ее не отпустят домой. Она была уже согласна вернуться к сестре либо уехать к родителям, лишь бы покинуть это мрачное пристанище. Но она опять чем-то не угодила этому противному, неестественно улыбающемуся Валентину Прокофьевичу, и ей еще предстоит играть в старые тряпичные куклы в компании цыганчи.

Сразу после отъезда доктора Глину перевели в отдельную палату в том же, левом крыле приютского корпуса. Это была довольно странная комната без окон, но с зеркалом, которое висело напротив кровати. В комнате не было ни выключателя, ни лампочки под потолком. Свет проникал из-за зеркала, но вскоре и он погас. Всю ночь Глина не могла уснуть на новом месте, ей чудились шорохи и постукивания, какие-то тихие завывания, похожие на женский плач. А дважды она четко услышала голос своей сестры: «Глина, Глина». Глина то сидела на кровати, поджав колени к подбородку, то валилась на бок, ожидая сна. Но стоило ей задремать, как стуки и шорохи повторялись. Глина просыпалась и дрожала от страха. Окончательно измучившись, она провалилась в сон около четырех утра, а в семь утра ее подняла Светлана Сергеевна, заставила умыться над тазом, который принесла с собой, и потащила силком в соседний кабинет. Там Глина и увидела, что на стене есть окно. А в это окно видно ее комнату и кровать, на которой Глина провела бессонную ночь. «Значит, – подумала она, – эти изверги издевались надо мной, а через зеркало-окно подглядывали». Однако, воспитательнице Глина ничего не сказала, окончательно определив для себя, что она здесь находится, как пионерка в фашистском лагере.

Глина покорно села на стул и начала выполнять задания. Снова ей предложили угадать, какие вещи спрятаны в коробках, выбрать на фотографиях венценосцев. За каждый неправильный ответ Глина получала удар по пальцам деревянной линейкой. Первый раз, когда Светлана Сергеевна ударила Глину, девочка вздрогнула и прижала горящие пальцы к губам. Но после окрика «Не сметь!» она покорно опустила руки и стала рассматривать коробку, силясь угадать, что в ней лежит. После третьего ответа Глина получила удар линейкой по плечу, но снова стерпела, хотя из глаз закапали слёзы, а ненавистная коробка, комната, злобное лицо Светланы Сергеевны и ее дурацкая брошка на её платье расплылись. Когда Светлана Сергеевна замахнулась на Глину в четвертый раз, девочка увернулась и схватила коробку. Коробка оказалась на удивление тяжелой, словно в ней лежал кирпич. Глина швырнула её в лицо воспитательнице, та охнула и упала на пол без чувств. Вместо страха Глина испытала мрачное удовлетворение. Удар получился увесистым. Светлана Сергеевна лежала на полу, нелепо раскинув руки. На коленях задралась юбка, и Глина увидела, что повыше колена капроновые колготки были заштопаны. Почему-то это открытие развеселило девочку, и она засмеялась, но спохватилась и прикрыла рот ладошкой. Выглянув в коридор, она увидела, что там никого нет, и выскользнула из кабинета.

***

На следующий вечер Глина, водворенная обратно в комнату без окон, анализировала новый полученный опыт. Она узнала, что милиции доверять нельзя, потому что милиционер, которому она, как на духу, выложила всю свою историю, вернул Глину не к родителям в Воронеж, а в приют на Комсомольской. А еще она узнала, что убежать можно, но сложно. Стоило только всё получше продумать и запастись деньгами на билет до Воронежа. Глина решила, что денег можно украсть у воспитателей, надо было только за ними проследить, где они хранят свои личные вещи.

Однако, воплотить свои криминальные планы в жизнь Глине не удалось, потому что наутро в приют за Глиной приехал Валентин Прокофьевич. Без лишних церемоний, не дав Глине даже проститься с другими воспитанниками, Валентин Прокофьевич посадил девчонку в свой автомобиль и повез в«Божью пчелу». В дороге он молчал, только один раз оглянулся, ободряюще улыбнувшись Глине. Хмурая Глина помалкивала, боясь задавать какие-то вопросы. О том, что она напала на Светлану Сергеевну, Глина ничуть не сожалела, к тому же краем уха она услышала, что с той все в порядке. Оказывается, что коробка была совершенно пустой, и никто не понял, отчего Светлана Сергеевна рухнула, как подкошенная.

Глина была немного рада тому, что ее увозят в «Божью пчелу», хотя бы потому, что там не было таких двуличных воспитателей, которые только с виду кажутся хорошими, да и сама клиника не была похожа на серую тюрьму. К тому же, рассуждала она, рядом будет сестра, и, возможно, дадут более вкусную еду и разрешат прогулки. Если в «Божьей пчеле» будет худо, то всегда можно убежать.

– Я вижу, что ты молчунья? – спросил Валентин Прокофьевич, которому явно надоело рассматривать девочку в зеркало заднего вида, – тебе не понравилось в приюте?

– А вам бы там понравилось? – ответила Глина неучтиво, вопросом на вопрос и шмыгнув носом.

– Тесновато, питание не отличается разнообразием, но в целом там лучше, чем в других приютах.

– Я не сирота, чтобы жить в приюте! – дерзко бросила Глина, – у меня родители есть, и они вряд ли обрадуются, когда узнают, как со мной обращались ваши фашисты

Валентин Прокофьевич засмеялся, словно Глина удачно пошутила. От смеха этого тучного человека даже затряслось кресло. Глина сложила руки крест-накрест и замолчала, решив, что при самом удобном случае она тоже запустит в голову коробку этому весельчаку.

***

Марианна Геннадьевна любила во всем порядок, ведь без порядка было невозможно управиться с полусотней пчёлок разного возраста. Вот уже больше пяти лет она носила звание старшей воспитательницы. Марианна Геннадьевна руководила Старшими Пчёлками и относилась к ним с той же строгостью, что и к обычным пчёлкам. Марианна Геннадьевна была на хорошем счету у руководства клиники, потому что не раз доказала преданность общему делу, а поставленных целей добивалась не силой, а лаской. Именно поэтому ей поручили поработать с неуправляемой Глиной Перверзевой.

Марианна Геннадьевна решила прогуляться с воспитанницей в зимнем саду. Снаружи ветер гулял с вьюжным помелом, а роскошные пальмы и орхидеи были надежно укрыты от причуд подмосковной зимы. У фонтана стояли низенькие скамейки, пахнувшие свежей краской, но уже не оставлявшие следов при прикосновении к ним. На толстых виноградных лозах сидели волнистые попугайчики, летавшие повсюду. Пчёлкам разрешалось играть в зимнем саду, рисовать и читать, но сейчас все были заняты выработкой ежедневной нормы, и потому здесь было тихо, и работе Марианны Геннадьевны никто бы не помешал.

– Смотри, Галя, –начала она вкрадчивым голосом, – как сильно изменилась Маринка за время вашего пребывания здесь. Она стала общительной, веселой, у нее появились друзья и подруги. Речь стала значительно богаче, а как замечательно повлияли на нее занятия танцами!

– Я очень этому рада, – приторно улыбаясь, ответила Глина, украдкой наблюдая за одной из пчёлок, кормившей золотых рыбок в огромном аквариуме.

– Скоро мы поощрим Маринку. Ей дадут новую униформу ярко желтого цвета, а в праздники она будет надевать на голову венок из цветов померанца. А ты хочешь быть, как Маринка? Носить такую же униформу и венок?

– Конечно хочу, – также улыбаясь, сообщила Глина, – но у меня не получается быть как Маринка, Марианна Геннадьевна.

– Валентин Прокофьевич считает, что ты обманываешь нас, Галя. У тебя есть способности, но ты их не хочешь развивать, – печально вздохнув, сказала Марианна

– Я не обманываю, – упрямо сказала Глина, – у меня нет никакого венца, и способностей тоже. Вещи со мной не говорят, пропажи я не нахожу…

– Бывает, что у способных пчёлок не проявляется венец. Редко, но бывает. К тому же Софья Максимова утверждает, что она знала других людей, обладавших таким же редким даром, как у тебя, но у них не было венца.

Глина пожала плечами, давая понять, что не она лжет, а Софья Максимова.

– Знаешь, как наказывают лжецов? – Марина Геннадьевна и взяла Глину за руку.

– Их изгоняют из улья? – предположила Глина.

– Нет, – возразила Марианна Геннадьевна, – из улья уйти нельзя. Пчёлки не могут жить без улья. Когда наступит зима, когда метель и лютый холод пронзят собой всё вокруг, что станет с одинокой пчелой? Кто защитит сироту от стужи и голода?

– Но это же просто сказка! – подняла круглые от удивления глаза Глина.

– Вовсе нет, – так же ласково ответила ей старшая воспитательница, – сказка рассказывается малышам, чтобы они могли проще понять устройство нашего мира. Для таких как ты, больших девочек, есть жестокая действительность. Подумай, что будет с тобой, если ты будешь упорствовать и лгать нам?

Глина опустила голову, а Марианна Геннадьевна продолжала держать ее за руку в ожидании правильного ответа.

– Ты хочешь уйти из улья? Хорошо, водитель отвезет тебя на окраину Москвы и оставит у станции метро. Без денег и документов, без личных вещей, без провизии и воды. Сколько ты там продержишься без поддержки своих пчелок? Или ты думаешь, что ближайший милиционер отвезет тебя к любимой мамочке? – голос Марианны Геннадьевны становился громче, а от ее слов сквозила ледяным холодом, – ты не нужна никакой мамочке. Таких как вы, детей с особенностями развития, с необычными способностями, никто не любит, и вы никому не нужны. Вас называют выродками и уродами. От вас избавляются! Место для вас в психиатрических клиниках! Матери и отцы продают вас, чтобы решить свои проблемы.

– Это неправда, – попробовала возразить Глина, но ее голос предательски срывался.

– Хочешь, я покажу тебе договор, который подписала твоя мать? – ласковым голосом спросила Марианна Геннадьевна.

Глина сглотнула комок слёз и промолчала. На краешек фонтана сел попугай-неразлучник и стал тоненько щёлкать, вызывая свою подругу из густых ветвей. Марианна Геннадьевна отпустила руку Глины и из кармана белого передника достала печенье. Разломив его и раскрошив в ладони, она высыпала крошки на мрамор фонтана. Попугай подскочил к ним и, поглядывая одним глазом, принялся торопливо клевать.

–В договоре написано, что твоя мать дает согласие на применение к тебе методов психиатрического лечения. Знаешь, что это означает? – Марианна Геннадьевна наклонила голову на бок и стала напоминать этим прожорливую сойку, клевавшую печенье, – это значит, что твои родители считают тебя сумасшедшей. К тому же Переверзевым по договору уплачены немалые деньги, и вернуть нам долг они будут не в состоянии.

– Но я не сумасшедшая! – выкрикнула Глина и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

Марианна Геннадьевна погладила Глину по голове, поцеловала в макушку.

– Конечно, не сумасшедшая. Ты – уникальная, ты – волшебная, ты – не такая, как все. И я открою тебе большую тайну, которую тут знают немногие.

– Какую тайну? – спросила Глина, вытирая слёзы.

– Все, кто живут в нашем улье, получают волшебный мед. Он продлевает жизнь. Несмотря на то, что мы не знаем, как надолго, но будь уверена, такое вознаграждение за труд и талант тебе не даст никто! Нас мало, мы должны держаться вместе, помогать друг другу и делать общее дело. Потому мы и называемся пчелками.

– Маринка помогает делать такой мёд? –спросила Глина, едва веря в услышанное.

– Да, милая Галя, и ты тоже сможешь его делать, если захочешь. Но вместо этого ты огорчаешь меня и Виктора Ивановича, ты всех нас огорчаешь.

– Я бы… – вздохнула Глина.

– Со временем все получится. Мы поможем тебе открыть твой дар, – заверила ее Марианна Геннадьевна, довольная достигнутым результатом.

Старшая воспитательница и Глина медленно пошли в корпус. Они спугнули попугая, который с недовольным щелканьем вспорхнул и скрылся в ветвях. Глина размышляла, была ли в словах Марианны Геннадьевны хоть какая-то толика правды? За полгода жизни в «Божьей пчеле» Глина перестала верить и взрослым, и детям. Чем больше Глина находилась в этой странной секте, тем больше убеждалась в том, что Перевезевы ничем не отличались от той цыганки, что продала своих дочерей. Ведь за все эти полгода ни мать, ни отец ни разу не написали ей, не позвонили и не приехали навестить. Кроме «Божьей пчелы» о Глине и Маринке действительно никто не мог позаботиться.

– А какое же наказание бывает лжецам? Вы так и не сказали, – робко спросила Глина старшую воспитательницу. Та остановилась уже на пороге корпуса и одарила девочку медленным тягучим взглядом.

– Мы просто не даем им мёда, продлевающего жизнь, и возвращаем в приют на Комсомольскую. А по окончании школы, они уходят … в никуда. Ведь семьи как таковой у них нет.

***

Маринка и Глина сидели на скамейке в Зале Света. Маринка расправила пышную юбку оранжевого сарафана. Она любовалась бликами, играющими на синтетической ткани. В зале было душно от благовоний и срезанных оранжерейных цветов, но ради минуты славы Маринка терпела.

– Глина, – ласково провела шершавой ладонью Маринка по щеке сестры.

Увы, она не могла выговорить её имени, и Глина привыкла, что Переверзевы вслед за Маринкой стали звать её именно Глиной. Здесь же, в «Божьей пчеле» никакие прозвища не поощрялись, как не позволялось иметь ничего личного. Поэтому все носили одинаковые одежды и одинаковые улыбки. Игрушки и книги были общими. Все спали в большой палате, принимали по ложке целебного мёда в процедурной, ходили строем в душевую, читали в библиотеке рекомендованные книги. Только Старшие Пчёлы имели привилегии жить в личных комнатах, выезжать на прогулки за территорию «Божьей пчелы», и Маринке предстояло стать одной из привилегированных.

Каждое утро дети пели: «Мы резвые пчёлы, мы делаем мёд. С улыбкой весёлой мы смотрим вперёд. Служение людям наш подвиг простой. Мы улей свой любим и дружный свой рой». Глине не нравилась эта дурацкая песня, дурацкие правила и запреты, которые регламентировали каждый ее шаг, но Глина понимала, что если не соблюдать правила, то последует неминуемое наказание. Поэтому она бессмысленно таращила глаза, пела, вежливо общалась с воспитателями и Старшими Пчёлами. Только один раз она запустила пустую коробку в голову Валентина Петровича, как и мечтала в самом начале, но наказали за выходку не её, а Маринку. Маринку заперли в темной комнате и два дня держали там, после чего она еще неделю приходила в себя, а Глина искусала свои кулаки, твердя мысленно обещание больше не делать глупостей. В клинике четко знали слабости каждой пчёлки.

Глина обняла сестру и положила голову на её тёплое плечо. Маринке нравилось в улье, её дар здесь ценили. Только она могла скатать яркие искристые белые или розоватые бусины. Крупные, как виноградинки. Остальные пчёлки были способны только изготовить бисер, причём не каждый день. Маринка трудилась неутомимо, даже ночью она могла скатать ценную бусину. Как она это делала, Глина так и не увидела. Глина видела, как пчёлки отдают мутные розоватые бисеринки воспитателям, те радостно гладят детей и подростков по голове и дают день отдыха. Но откуда появлялись эти бисеринки – Глина рассмотреть не могла. Один раз она вспорола тряпичную куклу и грязного плюшевого медведя, порылась в старых опилках, которыми были набиты эти уродливые игрушки, но никаких бусин не нашла. За свою проделку Глина была наказана уборкой в кладовке, где долго чихала от пыли и паутины.

Сегодня все ждали праздника, ритуал посвящение в Старших Пчёлок. У Марины будет отдельная комната с игрушками, картинами на стенах. Ей разрешат в любое время смотреть телевизор и слушать музыку. Она будет наблюдать за остальными пчелками на построениях, занятиях гимнастикой и в других общих делах. Разве с таким почетом к ней, слабоумной девочке из бедной семьи, относились раньше?

Глина с горечью осознавала свое отчуждение от сестры. Маринке здесь нравилось, а Глине больше всего хотелось вернуться с ней домой, в их прежнюю жизнь. И пусть там кричит отец и бьет по столу кулаком, и пусть мама вздыхает, перебирая неоплаченные квитанции. Но там будут одноклассники, пробежки с лыжами в старом парке, шоколадка пополам с сестрой, ёлка во Дворце Шинников, караси в притоке на Песчановке.

Недавно Глина провалила очередной тест«ищейке». «Ищейками» шёпотом называли взрослых, обладавшими особыми способностями «видеть» венец, окружавший голову потенциальной пчёлки. После того, как Софья рекомендовала директору отчислить бездарную Глину, в клинику приехал старик в бархатном пиджаке с заплатками на локтях. Его блестящая оправа дорогих очков и холёные руки в перстнях запомнились Глине, потому что они не гармонировали с поношенной одеждой старика. Представившись Аркадием Аркадьевичем, он долго и безуспешно пытался разговорить Глину. Потом прогулялся с ней по зимнему саду, где украдкой шепнул девочке, что у нее огромный талант, но он пока не раскрылся, и потому он, как эксперт, сделает по её случаю отрицательное заключение, чтобы она быстрее вернулась домой. Привыкшая не доверять взрослым Глина сделала глупое лицо и промолчала. «Венца нет, – развел руками Аркадий Аркадиевич, поблескивая залысиной мощного старческого лба, – перспективы развития у девушки способности проникновения в Тонкий Мир нулевые. Есть потенциал телекинеза, но не более того». Пасечник хмуро посмотрел на эксперта и Глину, стоявшую рядом с самым тупым видом, на который была способна. Аркадий Аркадьевич уехал еще до церемонии, а Глину отвели к Маринке, ждавшей начала церемонии в Зале Света.

Вслед за сёстрами туда вошли воспитанники. Они встали с охапками оранжерейных цветов, образовав полукруг. Волосы девочек были украшены голубыми бантами. Глина увидела за их спинами улыбающихся воспитателей и директора «Божьей пчелы». Марианна Геннадьевна посадила Маринку в центре комнаты на высокий стул, а Глина встала в ряд с другими детьми. Виктор Иванович подошел к Маринке и погладил ее по голове.

– Настал праздничный день, – начал бодрым голосом Пасечник, – когда все мы высоко поднимем наши руки и помашем ярким лучам солнца. Мы все благодарны солнцу за то, что оно дарует нам тепло, свет и свою благодать. Поэтому лучшие из наших воспитанников носят оранжевые одежды.

После этих слов из полукруга вышли четверо в оранжевых одеждах. Три мальчика, почти взрослых,и одна маленькая девочка. Они взялись за руки и стали рядом с Пасечником.

– В отряд Старших Пчёлок сегодня мы принимаем Марину.

Все захлопали в ладоши, а Марина беспокойно стала оглядываться. Пасечник заметил ее волнение и успокаивающе положил руку на её плечо.

–Мы все должны стремиться быть, как наши Старшие Пчёлки. Старшие Пчёлки чаще всех получают волшебный мёд, дарующий отменное здоровье и отличное настроение. Кто хочет жить сто лет без бед?

– Мы! – хором ответили подготовленные дети.

– Но быть Старшей Пчёлкой не только почётно, но и трудно. Старшие Пчёлки много работают, но и больше всех отдыхают. Как это возможно?

– Пчёлка работает – улей отдыхает, улей работает – пчёлка отдыхает, – снова хором затянули свою бессмыслицу дети, стоявшие полукругом. В комнате сгустилась духота. Глина тревожно смотрела на Маринку, лицо сестры покраснело, а глаза беспокойно бегали.

Под торжественную музыку дети стали подходить по очереди к Маринке и складывать у ее ног букеты. Эти символические движения образовывали странный танец. Ничего не делалось просто так, все ритуалы «Божьей пчелы» были заучены и отточены. За их правильным исполнением следили Старшие Пчёлки. После того, как у ног Маринки оказалась бесформенная куча цветов, Глина стала задыхаться, а ноги подкосились. Она бросила взгляд на усталую и измученную Марину, прежде чем её саму подхватили под руки и незаметно для других вынесли в коридор. Там Глину усадили на диванчик, а под нос сунули ватку с нашатырным спиртом. Глина подняла тяжелые веки и увидела «ищейку» Софью.

– Галя, тебе придется вернуться к родителям, – сказала она, – Виктор Иванович разрешил тебе побыть на церемонии, но теперь в твоем пребывании в «Божьей пчеле» никто не нуждается.

– А как же Маринка? – слабо запротестовала Глина.

Софья перекинула толстую черную косу на спину и наклонилась к лицу Глины.

– Марина останется здесь, она – наша лучшая воспитанница. Чрезвычайно талантлива.

– Мы же не можем друг без друга…

– Можете, – спокойно ответила Софья. Ее темные глаза сверкнули.

– Я всё расскажу родителям! – мстительно сказала Глина, сжав кулаки, – мой отец повыдергает твои крашеные лохмы, ведьма!

Софья засмеялась, но Глина плюнула ей в лицо. Плевок попал на белый халат. Софья отвесила Глине пощечину, от которой та свалилась со стула. Из соседней комнаты вышли две толстые санитарки, они втащили Глину в процедурную комнату, где обычно пчёлкам давали порцию мёда. У Глины не было сил сопротивляться, но она все равно норовила лягнуть ногой хотя бы одну из этих жирных тёток. Стоявший у стола Валентин Прокофьевич качал головой и вытирал платком вспотевший лоб. Глину повалили на кушетку лицом вниз, обе руки больно вывернули за спину.

–Если бы ты не сопротивлялась, Галя, было бы лучше, – сказал Валентин Прокофьевич с сожалением. Глина почувствовала укол и провалилась в тяжелый сон.

***

Таиса Перевезева забрала Глину не из «Божьей пчелы», а из приюта на Комсомольской. Светлана Сергеевна сказала обеспокоенной матери, что Глина сбежала из клиники, и ее еле нашли на одном из московских вокзалов. При таких нарушениях воспитанницу не могли принять обратно в лицей, потому и поместили в ближайший приют. Напуганная строгостью Светланы Сергеевны Таиса мельком пробежала табель оценок Глины – сплошные двойки с редкими тройками по рисованию и русскому языку, характеристика была и того хуже. Директор лицея Пасечник Виктор Иванович писал, что Галя Переверзева склонна к бродяжничеству, употреблению спиртного, она портила мебель и другое имущество лицея, била воспитанников, воровала у преподавателей ценные вещи. Таиса смотрела на дочь и не узнавала в ней свою спокойную и тихую шестиклассницу, которую однажды отвезла в «Божью пчелу». Таиса верила и не верила написанному Пасечником. Конечно, подростки – народ не простой, но почему Глина так сильно изменилась? Все попытки поговорить с Глиной заканчивались безуспешно: дочка смотрела затравленным зверьком на мать и даже не давала себя обнять.

В поезде «Москва-Воронеж» Таиса листала красочный альбом с фотографиями Маринки и перечитывала благодарственное письмо попечительского совета «Божьей пчелы». Радуясь тому, что хотя бы старшая дочь не доставляет хлопот семье, Таиса ехала с Глиной в дневном поезде Москва-Воронеж. Она надеялась, что в родных стенах Глина станет прежней.

Глина смотрела в окно на мелькающие лесные посадки. Занесенные снегом обочины дороги говорили о том, что зима еще не скоро сдаст свои позиции. Здесь было гораздо севернее, и Глина любовалась на серебристые верхушки тополей, росших глубоко в овраге, на кружевную цепочку кустарника возле сельских переездов. На заснеженных полустанках толпились люди в пуховиках и шапках, но поезд мчался мимо, на его пути было только три коротких остановки. Глина думала о том, что ее отец рассердится и станет кричать: «Ты хуже Маринки, как тебе не стыдно! Воровка, хулиганка!» Она не сомневалась, что и мать, и отец поверят в писанину Пасечника. За эти полгода Глина убедилась, что большинство людей готовы поверить в самую чудовищную ложь, если она укладывалась в их мировоззрение. Она совсем не рассчитывала на то, что родители поверят ее рассказам о странной секте, из которой ей довелось чудом вырваться.

Отец встретил Переверзевых на вокзале. Сутулый и исхудавший Алексей Семёнович был не похож сам на себя, и Глина догадалась, что его съедает болезнь. Она сильно пожалела о том, что Валентин Прокофьевич забрал ее прозрачные бусины, они пригодились бы теперь лечить отца. Переверзев порывисто обнял дочь, и Таиса вдруг осознала, что ее младшая дочь – вылитый отец. Оба худые, с рябинками после ветряной оспы на лице, с крупными чертами лица и неопределенного цвета волосами, с болезненной бледностью кожи.

«Одну как-нибудь прокормишь», – неожиданно сказал на пороге квартиры промолчавший весь путь домой Алексей Семёнович. Таиса угодливо кивнула. Она привыкла к вечному недовольству мужа, привыкла лишний раз не попадаться ему на глаза, когда он злился. Полученных от «Божьей пчелы» денег ему на операцию хватило, но буквально вчера онколог огорошил неприятным прогнозом, и теперь Переверзева ничего не интересовало, кроме его болезни. Удивительно, что он обнял дочь на вокзале, словно действительно ждал ее приезда. Войдя в квартиру, он сразу прошел в большую комнату и затворил за собой дверь, подчеркивая свое нежелание общаться.

На Глину навалилась тяжелая тоска, хотя девочке надо было радоваться тому, что ее не наказали за отчисление из «Божьей пчелы». Глина не полюбила квартиры на Пионерской. Они переселились туда, как только работникам комбината построили дом, и успели прожить только три года до отъезда в Москву. Совсем рядом с высотным домом было расположено старое еврейское кладбище. И хотя здесь уже давно не хоронили, в окно виднелись покосившиеся некрашеные ограды, треснувшие памятники и бурьян в рост человека. Глине и Таисе не нравилось «жить с видом на Холокост» по меткой злой шутке приятеля семьи, но делать было нечего, Переверзевы, как могли, так и обустраивали уют. Дочерям отдали маленькую, но светлую комнату. В ней соорудили двухъярусную кровать, чтобы сестрам больше не пришлось делить узкий диван и одеяло, которое с вечера утаскивала младшая Глина, а под утро отбирала старшая Марина. В большой комнате Алексей и Таисия отгородили себе книжной полкой угол, и поставили там диван, устроив родительскую спальню. Оставшуюся часть комнаты отвели под «зал». Как-никак Алексей Семенович был инженером и хотел все устроить «чин по чину».

Теперь маленькая комната была совсем пустой. Родители даже скатали и убрали куда-то матрасы с двухъярусной кровати, опустошили шкаф с одеждой. Глина села на свой стульчик и обвела глазами комнату. Здесь ей было так же плохо, как и в приюте на Комсомольской. «Делать нечего, надо как-то жить», – подумала она и стала со вздохом разбирать рюкзак с вещами.

***

– Двойки почему в конце четверти? – устало спросил отец. Под его глазами были темные круги, язык заплетался, а самого Перевезева шатало. От него пахло спиртным.

– Потому что я в «Божьей пчеле» не училась, у нас там не было уроков. Я за полгода не могу программу пройти, – дерзко ответила ему Глина.

– Если бы, дрянь такая, не бродяжничала, да старших слушала, – начал отец, но Глина его перебила.

– Это всё враньё! Все, что директор написал – враньё! Это никакая не клиника и не лицей! Это самая настоящая ведьминская секта. Дети там делают какие-то волшебные таблетки, а Пасечник подмешивает их в мёд. А мёд он продает за большие деньги всяким богачам!

– Ах ты, дрянь бессовестная, – взвился отец, вытаскивая ремень из брюк. Ставшие ему широкими брюки чуть не спустились до колен. Проворная Глина выскочила из комнаты и юркнула в ванную, закрывшись изнутри на щеколду и приставив для верности швабру, – выходи, хуже будет!

Глина прекрасно знала, что хуже не будет. Отец покричит-побушует да и устанет, тогда она выйдет и прошмыгнет обратно к себе, учить ненавистную геометрию, в которой она ни бельмеса не понимает.

Глина просидела в ванной до прихода матери с работы, словно та могла вступиться за нее. Отец путано, перемежая речь матерком, который не был принят в семье Переверзевых, пожаловался Таисе на дочь, которая совсем от рук отбилась.

Таиса пошла на кухню, загремели кастрюли, зашипел кран, из которого выходил воздух. В микрорайоне воду давали только после восемнадцати часов. Глина слышала через стенку ванной, что Таиса рассказывает, что ее вызывали в школу. Классная руководительница обеспокоена поведением Глины.

– Глина наша не успевает – это полбеды. Она такие небылицы рассказывает, что у одноклассников и учителей – волосы дыбом. Не маленькая уже, а такое плетет.

– Что плетет? – тихо спросил отец.

– Что в этой клинике «Божья пчела» детей мучают рабским трудом, пытают, что она жила в приюте, где её били. Рассказывала, что у них там приняты были какие-то странные ритуалы с таблетками, которые якобы дают бессмертие. Дети смеются над Глиной, обзывают ее теперь Пчелой.

– Я думал, что у нас только одна дочь больная. Оказывается…

– Погоди, Лёша, надо разобраться!

Глина крадучись вышла из ванной и спряталась за дверью.

– Это всё твоя дурная кровь, – злобно зашипел Алексей Семёнович, – мать говорила моя, не женись, мол, на Тамаркиной сестре. Если в роду малахольные есть, дети какие будут?

Таиса виновато смотрела в стол, механически кроша капусту.

– Почему вы мне не верите? – спросила Глина, а родители ее от неожиданности вздрогнули.

– Потому что ты безответственный человек, – мать подняла на нее глаза, полные слёз, – тебя за неуспеваемость из лицея отчислили, но ты не сделала для себя выводов, ты продолжаешь лоботрясничать. Почему физику прогуливала? Тебя видела завуч за школьными гаражами с мальчишками из девятого класса. Это подходящая компания для тебя?

– Подходящая, – дерзко ответила на последний вопрос Глина, – по крайней мере, не считают меня психичкой и не лупят.

– Иди к себе! – не нашлась, что ответить дочери Таиса, – позову скоро на ужин.

Глина закрылась в комнате. «Ужин! – думала она, – жидкий суп с пшёнкой и тушеная капуста, хуже, чем в приюте на Комсомольской. И родители такие же злые, как воспитатели. А всё потому, что Глина – бездарная, даже Маринка лучше меня». Глина достала зеркальце и повертела его, стараясь рассмотреть себя со всех сторон. Длинный нос с веснушками, круглые глаза, как у кошки ночью, жидкая чёлочка, прическа-хвостик с радужной резинкой, ноги худые, сисек вообще нет.

«Никто не любит меня, я вообще по ошибке родилась, – пришло в голову Глине, – родители стыдились, что у них дочка-инвалид, вот и решились на вторую попытку. Не жизнь, а уродство сплошное».

Вскоре в комнату заглянула мама.

– Я к ужину накрыла, – сказала она и, не глядя в глаза дочери, добавила невпопад, – ты пока у бабушки поживешь, мы с отцом в больницу поедем на обследование. Завтра утром отвезу тебя.

– А школа? – спросила Глина, – через весь город пилить же…

– Ну, деваться некуда, – развела руками мама.

***

– Домой ты вообще-то собираешься? – сурово спросил с порога Переверзев Глину.

– Проходи, проходи, – засуетилась бабушка Надя, – провожая зятя в кухню, где за столом Глина решала алгебру, готовясь к экзаменам.

– Здрасьте, – хмуро сказала Глина и закрыла учебник.

– Домой, говорю, поехали, – сказал отец.

– Полгода не вспоминал, объявился, – послышался голос деда из смежной комнаты.

Переверзев промолчал. Незачем было рассказывать о том, как прошли эти полгода. Скольких трудов стоило выкарабкаться с того света, через что пришлось пройти.

– Мать сказала, что ты на работу устроился. Денег дай, – нагло ответила ему Глина, не вставая из-за стола, она явно не собиралась ехать на Пионерскую, – у бабки с дедом пенсии маленькие, мы тут на одной картошке второй месяц сидим.

Переверзев злобно посмотрел на нее и стал вынимать из брюк ремень, а баба Надя заголосила, хватая его за руки. Глина не сдвинулась с места.

– Только рыпнись, я в полицию сразу пойду, расскажу, как ты Маринку в секту продал, чтобы долги свои за лечение погасить, – сказала она спокойно.

Матерящийся отец выскочил на улицу, бабушка Надя – следом.

Глина снова раскрыла учебник, и хотя сосредоточиться на задачках не могла, делала вид, что занимается, пока ее бабушка не вернулась.

– Какая же ты стала злая, разве девочки так себя ведут, это же твой папка! – бабушка искренне пыталась пристыдить внучку, – выдумала ерунду какую-то.

– Ничего не выдумала, – буркнула Глина, с неудовольствием отмечая, что отец выглядит гораздо лучше. За два месяца лечения он порозовел и покруглел. Исчезли круги под глазами и вены на руках уже не выпирали от худобы.

Она знала, что родители ездили в Москву. Мама по телефону говорила Глине, что отец был в «Божьей пчеле», видел Маринку, и все у нее хорошо. «Значит мои рассказы только для других россказни, а родители все знают и понимают прекрасно», – злобно подумала Глина и снова уставилась в окно, – эх, взорвать бы эту проклятую клинику со всеми ее обитателями! Да как взорвешь, если отцу дали тот самый мёд? Сколько теперь Маринка будет отрабатывать?»

Глина швырнула книжку в угол и заплакала.

Через два дня к ним в очередной пришла инспектор комиссии по делам несовершеннолетних Алина Николаевна. Она бесцеремонно проверила содержимое холодильника и мусорной корзины, порылась в вещах Глины.

– Почему дома не живешь? – без лишних церемоний спросила она у Глины.

– За дедом ухаживать помогаю, – буркнула девочка, а бабушка поддакнула.

– Что с дедушкой? – дежурно спросила Алина Николаевна и села заполнять акт обследования жилищных условий.

– Альцгеймер у него, – услужливо ответила бабушка Надя, боявшаяся всех представителей власти, – иногда ничего, узнает меня или внучку, а иногда даже не понимает, что такое горшок, прости Господи. Я с ним не управлюсь одна, мы его с Галочкой вдвоем ворочаем его на кровати.

– Будешь еще драться в школе? –спросила для проформы инспектор.

– Я всё осознала, – приторно улыбнулась Глина.

– Ясно всё с тобой, – сказала Алина Николаевна, и, закончив заполнять акт, подсунула его на подпись.

Бабушка, не читая, подписала, Глина пробежала глазами документ.

– Не доверяешь? – хмыкнула Алина Николаевна.

– Нам на уроках говорили, что надо развивать правовую грамотность, – с невинным видом сообщила Глина. В акте было написано, что жилищные условия удовлетворительные, продукты питания имеются, семейные отношения спокойные.

– Почему на осень тебя оставили в школе? – спросила инспектор перед уходом, так, для проформы, и Глина ей также для проформы ответила.

– Подтянусь.

***

Глина точно узнала, когда Маринка умерла. Прошел месяц после возвращения отца из Москвы, в конце июля. Пропавшая сестра пришла к ней во сне, погладила ее по волосам и сказала: «Божьей пчелке пора на небко».

Теперь, проснувшись под самое утро, когда петухи только-только начинают хлопать крыльями, а куры ворчать своими противными голосами, Глина куталась в одеяло и смотрела в рассветное окно. Именно теперь она вспомнила все, что происходило с ней и сестрой в «Божьей пчеле». Крупные слёзы текли по щекам, стекали по обветренным губам, на подбородок и шею. Скоро одеяло, которое Глина прижимала к лицу, стало мокрым. Глина поняла, что она осталась совсем одна.

Наутро Глина рассказала свой сон бабушке, но та только шикнула на нее.

А к вечеру случилось кое-что странное, что навсегда изменило жизнь Глины навсегда: она услышала шёпот, исходивший из недр шкафа! Глина не верила в домовых, и хотя было ей всего четырнадцать лет, но опыт «Божьей пчелы» подсказывал, что всё возможно. Глина храбро решила проверить, кто говорит с ней. В шкафу пахло сухим чабрецом, который в ситцевых мешочках был разложен на полках «для духу и от моли», а ничего больше и не было. Рядком висели шифоновые и шерстяные платья времен бабушкиной молодости да дедов костюм в старой простеганной мелко по краям старой простыне. На верхней полочке накрытая пожелтевшей газетой лежала старая дедова ондатровая шапка. Выглядывали рыжие клочья её свалявшегося меха.

– Это была славная охота, утки собирались на зимовку, и Палыч браконьерил, – прошелестела шапка, – он набил сумку тушками, за каждой в болото бегала Найда. Хорошая была собака, сушками любила хрустеть. Помнишь ее, Глина?

Глина в ужасе молчала, но дверцу не захлопывала, а шапка тем временем продолжала.

– Палыч похвалился добычей, а его друг – косоглазый Миронов озлился, сдернул меня с головы Палыча да вверх подкинул. Да и выстрелил в меня дробью. Теперь во мне дырочки, ни заштопать, ни залатать. Да мех покуда густой, голова у Палыча не мерзнет.

Глина была уже не в силах терпеть, дверь захлопнула и из комнаты выбежала. Но вскоре страх сменился любопытством: что еще расскажет ондатровая шапка? Глина снова вошла в горницу, подставила табурет, добралась до верхней полки и вытащила шапку из шкафа. Рукам было тепло, шапка словно дикий зверь остро пахла, а в ладонях Глины появилась густая тягучая субстанция без запаха. Возможно, так мог бы выглядеть расплавленный янтарь. Шапка выскользнула на пол, а Глина помяла эту субстанцию, ладонями и задумчиво скатала упругий шарик, который через пару минут затвердел. Он приобрел цвет полированной липы на срезе, словно ручка бабкиного комода. «Так вот как получаются бусины!» – с удивлением осознала Глина. Все постепенно становилось на свои места. Всё, что раньше было не доступно ее пониманию, словно открылось ей.

Не зная, что с этим шариком делать, Глина догадалась, что он не целебный. Она видела, что в мед добавляют только белые или прозрачные шарики. Для чего мог пригодиться такой янтарный – следовало как-то проверить. О случившемся Галина никому не рассказала, ей не хотелось попасть обратно к Пасечнику, и она решила действовать исключительно осторожно. Шарик перекочевал в карман Глины и пригодился совсем скоро.

***

– Вот ты и попалась, овца, – сказал Звонкий, получивший кличку за брехливый язык. Он был простой шестеркой во взрослой компании, но среди ровесников задирал нос.

Глина попятилась и непроизвольно сунула руку в карман. Там она нащупала скатанный недавно шарик, который называла «Шапкин».

– Кто тебе разрешал по моей территории ходить? – спросил Звонкий, ковыряя мизинцем в зубах. Эту отвратительную привычку он явно у кого-то подсмотрел. Из-за его спины вышли две сявки поменьше ростом. В одном Глина узнала соседа бабушки Нади – Петренко Вадима. Вадиму было стыдно, но он хорохорился и задирал нос.

В переулке сгущались сумерки, до дома бабушки Нади оставалось пройти каких-то двести метров. Глина понимала, что настал тот самый час икс, которого она со страхом ждала. Звонкий, давший ей на время травматический пистолет, слишком долго ждал, что она его вернет.

– Я тут живу, – в надежде потянуть время хмуро ответила Глина.

Она оглянулась, а вдруг случайный прохожий на улице вступится за нее. Но, как назло, никого не было, да и кому надо связываться с компанией агрессивных малолеток…

– Не бреши… Ты не песчановская, а с Чижовки. Ходишь тут, воздух портишь. За воздух бабки гони, – сказал Звонкий.

– Вы ж девчонок не трогаете? – оглянулась Глина по сторонам.

– Конечно, не трогаем, только немного щупаем.

Компания молодых ублюдков стала теснить Глину к росшим возле забора кустам. Мимо шел молодой человек, и Глина закричала: « Помогите, помогите!», но тот только вжал в плечи голову и ускорил шаг. Подростки глумливо заржали.

Глина вытащила шарик и, покоряясь интуиции, не понимая для чего бросила шарик под ноги Звонкому. Раздался громкий хлопок, и вверх взвился упругий столб огня. Звонкий заорал не своим голосом, загораживая руками лицо. Одежда на нем задымилась, а руки моментально покрылись волдырями. Приятелей, как ветром сдуло, и Глина без оглядки бросилась к дому бабушки. Назавтра, возвращаясь из школы, она наткнулась у булочной на Вадима. Зыркая по сторонам, он подошел к ней и тихо сказал.

– Не знаю, что за шухер ты вчера устроила, но у Звонкого всю будку разворотило. Он в больнице. Сказал, что выйдет – уроет.

– Передавай привет дружку, – сказала Глина, – сунется ко мне – без яиц останется. У меня много взрывчатки, и тебе перепадёт.

После этого случая Звонкий и его дружки Глину не беспокоили, а она не испытывала ни малейших угрызений совести. Наоборот, она ощутила силу и задор: теперь Глина знала, для чего с ней говорят вещи. Они отдавали ей свою память, а уж как ее использовать, решать ей.

Глина стала слушать окружающие предметы, но чаще всего рассказы ее пугали. Словно всё зло мира стекалось теперь в ее руки. Шарики скатывались мелкие, темные. Один из них серого цвета Глина по недомыслию бросила в пруд, и наутро на его поверхность всплыла утопленница, иссиня-белая, сморщенная и частично изъеденная раками бабка Лёдиха, пропавшая в мае. Глина сразу сообразила, что вода и темные шарики – опасное соседство. Во второй раз Глина раскрошила фиолетовую бусину и рассыпала крошки на городской свалке. Погибли голуби, а в дальнем углу вспыхнул, а потом долго тлел пожар, разнося невыносимый смрад над микрорайоном.

Путем проб и ошибок Глина поняла, что безопаснее всего темные шарики хоронить. Одну такую бусину она скатала после того, как с ней вздумал поболтать полицейский уазик. От рассказанной истории Глину чуть не вырвало, зато она знала, где в селе Песчановка находится большой схрон якобы уничтоженного по акту героина. Этот шарик она решила похоронить по всем правилам, на кладбище на Пионерской. Подвернувшейся железкой Глина выкопала неглубокую ямку и похоронила смоляной шарик. Место запомнила. Все темные шарики она намеревалась собрать вместе, чтобы потом выкопать и применить. Она задумала разнести к чертовой матери «Божью пчелу»! Но пока у нее не было четкого плана, Глина решила копить злую силу. Рано или поздно это предстояло сделать, а пока, Глина вытерла руки влажной салфеткой из рюкзака, словно это могло ей помочь. Крошечное пятно на ладони от соприкосновения с бусиной осталось, как червоточинка на яблоке, но Глина знала, что скоро оно исчезнет, как было не раз… Глина мрачно усмехнулась: «Надеюсь, что из могил покойники не поднимутся, не авторизуются». Вода и воздух не приняли нежеланный дар, земля отвергнуть не должна была. Все мы из земли вышли и в землю уйдем.

Для себя Глина сохраняла только светлые шарики, оставшиеся от добрых историй. Похожие на речной жемчуг бусины она нанизывала на нитку и носила на шее. От оберега шло ровное тепло, он дарил спокойствие. Несколько рыжих и темно-синих бусин Глина оставила для себя, пригодились бы при встрече со Звонким и его компанией. Карманы Глины всегда были набиты секретным оружием.

***

– Это, по-вашему, нормально? Старшая дочь при живых родителях в приюте живет, младшая – у бабушки! – следователь Борис Сергеевич смотрел на Таисию Переверзеву.

Та только шмыгала носом, комкая мокрый и грязный платочек. Борис Сергеевич постучал карандашом по столу.

– Эх, Таисия Андреевна, не нравится мне ваша семья, ох как не нравится.

Таисия вскинула на следователя мокрые глаза.

– При чем же тут моя семья? Разве только у нас дети из дома уходят? Вон что делается по стране…

– И что же по стране делается? – усмехнулся следователь. Он закрыл папку, и не получив ответа от Переверзевой, сказал, – едем к вам домой, посмотрим, что пропало из вещей. Если дочь ушла, то она к этому явно готовилась.

– Дочка дома давно не была, – жалобно сказала Таисия, – я вещи ее к бабушке перевезла.

Следователь и стажер переглянулись.

– А у Гали есть сотовый телефон? – спросил стажер Валера.

– Откуда? Дорого же.

– Это очень плохо, искать ребенка с телефоном легче.

На улице было сыро, промерзшие от весеннего дождя ветки деревьев роняли тяжелые капли на шапки и воротники прохожих. Загруженная стоянка перед отделом полиции была обильно покрыта грязью с соседних улиц, на которых не было асфальта. Разбитый тротуар плескался на прохожих водой из луж. Ботинки Таисии промокли, и она подумала, как там ее девочка, в старых сапожках, заношенных за два сезона мокрой зимы. Над головой нависало низкое мартовское небо с облаками, похожими на комки старой ваты, насквозь пропитанные водой.

– С бабушкой Галя дружно жила?

– Да, наверное. Глина не жаловалась.

– Глина? – удивился Борис Сергеевич.

– Ой, – спохватилась Переверзева, – это ее домашнее прозвище. Старшая дочь у нас почти не разговаривала, а вот имя сестры научилась выговаривать. Нам показалось, это мило. Так и стали дочку Глиной звать.

– Знаете, не очень это мило, – ответил Борис Сергеевич задумчиво. Он прошелся по комнате, заглянул под кровать Глины, перевернул матрас и подушку на ней. Проверил вещи в шкафу.

– Может, деньги пропали?

Таисия наморщила лоб и покачала головой.

– Моя дочь – не вор, – неуверенно сказала она, вспоминая характеристику Пасечника.

– Не об том речь, дорогая мамочка, – с раздражением в голосе ответил следователь, – ей надо на что-то жить, еду покупать, билеты.

– Билеты? Она могла уехать? – округлила глаза мать.

– Мы были у бабушки, и та сказала, что Глины не было дома два дня. Из вещей пропал только рюкзак. Все зависит от того, что произошло перед ее уходом, и как долго она к этому уходу готовилась.

– Из наших с мужем денег ничего не пропало, – мать заглянула в шкатулку на полке, – у Глины были карманные деньги, вот здесь лежали десять тысяч, она копила на скоростной велосипед. Теперь их нет. Ясно…

– Муж ваш где? – спросил Валера, когда осмотр комнаты закончился.

– Он на работу устроился, в газетный киоск. Временно, придет поздно вечером.

Следователь и стажер спросили адрес киоска и ушли, оставив Таисию в одиночестве. Ее жизнь только начала налаживаться, а тут снова проблема. Неужели эта черная полоса никогда не кончится? Таиса посмотрела в зеркало: на лице появились первые морщинки, а уголки губ опущены скобкой, корни волос совсем седые. Таиса вытащила пудреницу, в которой была золотистая пыльца и, ухватив ее щепоткой, посыпала на волосы и втерла немного в лицо. Совсем другое дело! Дочка найдется, Таиса чувствовала, что у нее всё в порядке, скоро позвонят и скажут, где ее Глина.

***

Глину нашли быстро, и в этом она была виновата сама. Зачем она побежала прочь от полицейского на московском автовокзале? Надо было пристроиться к какой-нибудь попутчице, завести с ней разговор, и пройти мимо опасного полицейского, не вызывая подозрений: она идет со взрослой, а не одна. Но все, что репетировала Глина, мгновенно забылось, стоило ей только увидеть полицейскую форму. Полицейский погнался за Глиной, и довольно быстро ее настиг, учитывая, что она не знала географии московских переулков. Глина заплакала и не смогла дать внятных объяснений, что она делает в одиночку в чужом городе. В местном отделении полиции связались с Левобережным отделом полиции Воронежа, откуда радостно сообщили, что следователь Купцов передает Глине пламенный привет от себя и родителей.

Глина качалась на обшарпанной лавке, обхватив себя руками за плечи, словно ее обнимала и убаюкивала умершая Маринка, и подвывала: «Дура, овца тупая». Старший лейтенант недоуменно косился на нее. Явно, девочка не из бродяжек, семья нормальная, чего с жиру-то бесится?

У Глины были полные карманы темных шариков, предназначавшихся для «Божьей пчелы», но четкого плана, как покончить разом с Пасечником, Софьей, Валентином Прокофьевичем и всей дрянной сектой у нее не было. Она хотела подкараулить каждого поодиночке и расправиться с каждым в отдельности. Бусин хватило бы на всех. Как действовать конкретно, Глина не решила, и теперь безутешно плакала от обиды на свою беспечность. Мать обещала приехать за Глиной первым же поездом, потому в детприемник Глину отвозить смысла не имелось. Ее оставили в кабинете подразделения по делам несовершеннолетних на ночь, предварительно обыскав. Шариков, разумеется, не обнаружили.

Глина устроилась в двух сдвинутых креслах, и, уставшая от слёз, уснула быстро. Ближе к утру она проснулась от неясного шума, который не позволил ей больше сомкнуть глаз. Потом Глина поняла, что это был шум вещей, которыми был набит кабинет: в пакетах с бирками, в свертках на полках, в сейфах, в коробках по углам… Все они хотели что-то рассказать Глине, перебивали друг друга и срывались на крик. Глина зажала руками уши, но в голове звуки чужих голосов только усилились. Не известно, чем бы закончилась эта история, если бы хмурая сотрудница ПДНа не открыла дверь и не вывела Глину в служебный туалет.

К обеду за Глиной приехала мать. Плача и обнимая дочь, она пыталась выяснить, что же побудило ее маленькую дурочку вот так уйти из дома, ничего не сказав: «Глина, Глина, как же ты всех напугала!»

***

Глина снова ехала с матерью в сидячем вагоне «Москва-Воронеж», и снова возвращение домой не сулило радости. Глина плюхнулась на сиденье и натянула ворот мастерки до самых бровей. Мать теребила Глину, что-то у нее спрашивала, но та отмалчивалась, а потом принялась причитать: «Дура я, дура тупорылая». Таисия, глядя на плачущую дочь, в растерянности гладила ее по спине, не зная, что предпринять. Окружающие Переверзевых пассажиры смотрели на странную семейку с интересом. Одна сердобольная девушка извлекла из сумочки шоколадку и попыталась вручить ее Глине. Сосед слева раздраженно предложил матери не сидеть сиднем, а что-то предпринять и угомонить подростка. Подошла проводница и спросила, не нужна ли помощь. Таисия отнекивалась, робко объясняя, что у них все в порядке.

Потом пассажирам наскучило рассматривать эту странную парочку, и каждый занялся своим делом. Глина же почувствовала сильную усталость, словно вместе со слезами у нее закончились все силы. Она уставилась в окно покрасневшими глазами на мелькавшие черные лесопосадки с остатками снега, заброшенные дачные поселки, деревеньки. Веки чесались и горели, голова болела. Постепенно вагон укачал Глину, и она уснула до самой конечной остановки.

Уже на вокзале, когда ее с матерью встречал милицейский стажер Валера, который на том, чтобы сначала заехать в отдел полиции для дачи объяснений. Глина не была дома три дня, но ей казалось, что все в городе изменилось. Он стал чужим, совсем неласковым, знакомые дома словно изменили свои очертания, улицы пересекались под острыми углами, а траектория движения автомобиле стажера казалась ломаной, а не прямолинейной. Глину тошнило, и она пыталась проглотить подкатывавший к горлу комок, но на очередном светофоре не выдержала.

– Доча, доча, – запричитала старшая Переверзева, торопливо ища в сумочке чистый носовой платок.

Глина всегда боялась такого состояния, ей казалось, что вместе с рвотой из нее наружу рвутся все внутренности. Не понимая, отчего ей так худо, она снова сорвалась и заплакала. В отделе полиции, когда ее отвели в туалет и дали умыться, она успокоилась. Глина вспомнила про светлую бусину, единственную из набора, вытащила из кармана и проглотила. Уже в кабинете следователя Глина почувствовала себя лучше. В глазах не мелькали серебряные звездочки, а в ушах не шумело. Позывы рвоты больше не повторялись. Ее беспокоил только запах испорченной одежды и перспектива предстоящего допроса.

– Ну, рассказывай, Галина Алексеевна, куда направлялась? – спросил ее высокий пожилой мужчина, назвавший себя Борисом Сергеевичем.

С таким не прокатит версия «хотела мир посмотреть» или «поехала Москву покорять». Глина поерзала на стуле и ответила неохотно.

– Я хотела к сестре поехать, она у меня в клинике московской живет, в психиатрической. Соскучилась. А родителям не сказала потому, что они все равно не разрешили бы.

Борис Сергеевич хлопнул ладонями по столу так, что Переверзева Таиса вздрогнула от неожиданности. Глина шмыгнула носом и посмотрела на следователя исподлобья.

– Вот и пойми этих подростков! – громко возмутился он, – по-моему, дорогуша, тебя надо выпороть!

Вопросов к Глине больше не возникло, она быстро написала объяснение, Переверзевых выпроводили из отдела. Борис Сергеевич всем своим видом показывал, что у него полно работы, и предупредил Таисию, что к ним снова придут из комиссии по делам несовершеннолетних.

Мать снова отвезла Глину к бабушке, она решила скрыть ото всех новость о смерти Маринки. Таиса испытывала угрызения совести, словно она в чем-то сама была виновата, и потому даже мужу не показала телеграмму от Пасечника. Но перед тем, как приехать за Глиной в Савеловский отдел полиции, Таиса побывала на Старо-Марковском кладбище. Там действительно была могила Переверзевой Марины Алексеевны. Свежая, маленькая, страшная.

***

– Кручу–верчу, запутать хочу! – тонкие пальцы узких кистей играли двумя пластиковыми стаканчиками и шариком. Вечная забава для лохов и лопухов. Глина пристроилась сбоку группки зевак. Глина уже знала, что не все вещи способны рассказывать истории, но есть и такие среди них, что хорошо откликаются на ее зов. Этот шарик очень хорошо аукался: «Я тут!» Глина чувствовала, что шарик не всегда оказывался под стаканом, а чаще всего оно оставался в ладони вокзального жулика. Небритый и взъерошенный молодой мужчина в кепке призывно смеялся, давая возможность зрителю выиграть первый раз или даже дважды, но потом неизбежно наступал проигрыш, и лопух прощался с очередной суммой денег. Глина подобралась ближе к жулику и спросила:

– А мне можно?

– Можно, девочка, если денежки есть, – улыбнулся он, а стоявшие рядом мужчины засмеялись.

Глина вытащила тысячу рублей и положила рядом на столик. Деньги исчезли в кармане шустрого жулика

– Хорошее зрение – большая премия. Пришла малышка, и всем игрокам – крышка!

Все смеялись, а Глина увидела, что напёрсточник не стал прятать в ладони гуттаперчевый шарик, а оставил его под средним стаканчиком, словно пожалел девчушку. Воспользовавшись его мнимой добротой, Глина указала пальцем на средний стаканчик.

– Молодец, девица-красавица, – делано восхитился жулик и достал тысячу рублей из кармана, положив купюру сверху на ставку.

– Еще! – потребовала Глина, а толпа зааплодировала.

В этот раз гуттаперчевый шарик был зажат между пальцами жулика, и Глина неожиданно для всех схватила наперсточника за запястье, вонзив свои острые коготки в кожу. Застигнутый врасплох жулик разжал пальцы, и шарик выскочил на стол под одобрительный гул толпы.

– Это была шутка, проверка внимания, – не растерялся мужчина и положил тысячу рублей сверху выигрыша.

– Давай еще! – требовали лохи, но Глина забрала деньги и пошла прочь. Из-за газетного ларька вышел парнишка и проследовал за ней. Он догнал Глину за углом.

– Слышь чо, – сказал он нахально, – еще раз тут появишься – отгребёшь. Не посмотрим, что девка. Не рискуй.

Глина кивнула. Ей было не страшно, и это почувствовал парнишка.

– Чо, не всосала? – переспросил он, переминаясь с ноги на ногу, – так я щас доходчиво объясню.

– Где бабок можно поднять? – спросила Глина, не особенно надеясь на ответ.

– Давай, вали отсюда, – растерянно сказал парнишка, – бабок ей. Самим надо.

Глина ушла, заработанных денег ей бы хватило на два раза не очень сытно поесть. А завтра?

На второй день Глина снова пришла к ларьку, но участвовать в шоу «угадай шарик» она не стала. Жулик в кепке косо посмотрел на нее, и кивнул парнишке. Один за другим лохи проигрывали, возмущаясь, что выиграть совсем невозможно.

– Вон девица-красавица стоит, – неожиданно сказал веселый наперсточник, – она и то круче вас, мужиков, угадывает.

Он поманил Глину, и та подошла.

– Только честно, – предупредила она.

– Ну, дык! – заверил ее жулик.

Все двенадцать раз подряд Глина угадала место шарика. Удивленный жулик не прятал шарик между пальцами, он проверял свою догадку.

Под одобрительные возгласы толпы, жулик вручил Глине две тысячи рублей.

– Ууу! – протянул какой-то мужичок в полосатой рубахе, – маловато будет.

– Мне хватит, – ответила ему Глина и пошла прочь. На этот раз ее снова за углом догнал парнишка и с уважением в голосе сказал:

– Придешь к четырем на это же место, дело есть.

Глина кивнула.

В четыре часа она была у киоска, ее ждал парнишка. Ничего не объясняя, он жестом предложил Глине идти за ним, и Глина, сжимая в руке металлическую коробочку с темными бисеринками, бесстрашно пошла закоулками. Глина хорошо знала этот район, застроенный одноэтажными домами, когда-то с подругой Машей она здесь выгуливала ожиревшего бульдога. Маша теперь училась в пединституте, а что стало с бульдогом – Глина не знала. Наконец, парнишка привел ее в безобидный с виду двор, где окнами прямо на улицу стоял старый невысокий кирпичный дом с несколькими пристройками сбоку и сзади. Типичный воронежский «шанхай». Парнишка толкнула калитку, и Глина вошла внутрь. Во дворе стояла деревянная беседка, а за столом сидел наперсточник с каким-то старичком.

– Иди сюда, не бойся, – сказал жулик и похлопал по скамейке.

Глина села рядом со старичком напротив жулика, не выпуская на всякий случай из ладони маленькую коробочку.

– Ну, давай знакомиться? – весело предложил жулик.

– Зачем? – с подозрением в голосе сказала Глина.

– Как это зачем? – делано удивился жулик, – тебе мама не говорила, что с незнакомыми дяденьками разговаривать не хорошо?

– Не шелести, – старичок тихим голосом оборвал жулика, даже не глядя на него, и обратился к Глине, – в какой руке у меня сейчас шарик?

Глина посмотрела на старичка и ответила:

– Не в руке, а под кепкой на столе.

Мужчины переглянулись.

– Молодец, – похвалил старичок, – и откуда взялась такая умница и красавица?

Глина промолчала, понимая, что вопрос риторический.

– Что еще можешь? – спросил старичок.

– Смотря, что надо, – ответила так же уклончиво Глина.

– Меня зовут Виктор Игнатьевич, я тут на районе всем заправляю, и потому я хочу проверить, кто к нам пришел в гости и надолго ли.

– Ясно, – сказала Глина, – проверяйте.

Старичок молча достал колоду карт.

– Играешь? – спросил он.

– В дурака, – ответила Глина, а жулик в кепке осклабился.

Виктор Игнатьевич перетасовал карты, протянул колоду рубашками вверх и приказал:

– Вытащи даму бубён.

Глина взяла колоду в руки, отлистала восемь верхних карт, отложила их в сторону и показала на девятую.

Молодой жулик перевернул ее и присвистнул.

– Лепота, – сказал за спиной Глины парнишка, который, оказывается, всё это время стоял в тени.

– Калитку захлопни, Коля, – одернул его жулик.

– Родители есть? – спросил Виктор Игнатьевич. Глина мотнула головой.

– Перекинулись? – уточнил жулик.

– Нет, живы, – нехотя сказала Глина, – я с ними не общаюсь.

– Учишься, работаешь? – продолжал допрос жулик.

Глина снова мотнула головой.

– Работа есть для тебя, – сказал Виктор Игнатьевич.

– Воровать я не буду, – предупредила Глина.

– Тут интереснее дельце, – успокоил ее старичок.

Выслушав предложение Виктора Игнатьевича, Глина согласилась. Работа была не сложная.

***

– Ну, что за оторва! – размышлял Купцов о Глине, толкаясь в маршрутке. Он ехал в Железнодорожный отдел милиции, недоумевая, как его «подопечная» Глина связана с предотвращением террористического акта. По телефону младший лейтенант ничего не объяснил, сказал, что просто надо приехать, ведь Глина отрекомендовалась племянницей Купцова. Удивившись находчивости наглого подростка, следователь поехал выручать ее. Слава богу, Глина сидела не в КПЗ, а под замком в кабинете следователя.

Когда Купцову отперли дверь, то он увидел зареванное и угрюмое лицо девчонки. Она, забравшись с ногами в кресло, бесцеремонно заваривала себе чай в чужой кружке.

– Вот наглая, – восхитился майор милиции Толстых, рассматривая наручники, лежавшие на столе, – мало того, что умудрилась браслеты снять, так еще и продукты мои жустрит!

– Ну, здравствуй, племянница, – сказал Купцов. Глина ему кивнула, грызя печенье. Купцов достал платок из кармана пиджака и протянул его Глине, показывая, что надо вытереть разводы слез и грязи на лице. Глина повозила платком по щекам, но лучше от этих манипуляций не стало.

– Я скоро вернусь, – сказал Толстых и деликатно закрыл дверь.

– Рассказывай, как наручники сняла, – спросил Купцов, присаживаясь на край стола.

– Это не интересно, – ответила Глина, шмыгая носом.

– Ну, не каждый такое может, – доверительно сообщил ей Купцов.

– На пианино тоже не каждый может или борщи варить.

– Эх, Глина, лучше бы ты на пианино училась играть… – вздохнул Купцов.

С минуту посидели молча.

– Вы меня вызволите отсюда? – спросила Глина так же угрюмо.

– Посмотрим, – уклончиво сказал Купцов, – рассказывай, что натворила.

– Вам уже и так наговорили фигни всякой про меня. Мол, террористка, наемная убийца, бандитка чеченская, – сказала Глина, – что я нового расскажу?

Купцову уже рассказали, что сегодня утром Глина подошла на площади Циолковского возле парка Авиастроителей к депутату областной Думы Васильеву ВэБэ, взяла его за руку и проникновенным голосом сообщила, что в его автомобиле заложена бомба. Как выяснилось потом – действительно, заложена. Ретивые менты Глину сразу задержать не смогли, а нашли ее охранники Васильева ВэБэ только через час на Остужевском рынке с полными карманами денег. Всё это был очень странно, и Глину силком приволокли в ближайший отдел милиции.

– Откуда знала о взрывчатке? – спросил Купцов.

– Птицы напели, – огрызнулась Глина.

– Это не шутки, Галя, – покачал головой Купцов, – хотя бомба обезврежена, и люди не пострадали, милиции теперь надо выяснить, кто заложил взрывчатку и почему.

– Вот и выясняйте, – ответила Глина, допивая чай, – я ничего не знаю.

– А деньги откуда?

– В автоматах выиграла, – усмехнулась Глина.

Купцов начал терять терпение.

– Слушай, девочка, я сорвался с работы, проехал в маршрутке полгорода, чтобы твои байки слушать?

– Я вас позвала потому, что не хочу тут до утра сидеть. Бабка с ума сойдет. Я бомбу не подкладывала, и за это мне никто не платил. И за то, чтобы я этому пузану сказала о бомбе, мне тоже никто не платил, – выкрикнула Глина, – вот так сделаешь доброе дело и сто раз пожалеешь!

– Откуда же ты знаешь о бомбе? – спросил Купцов.

– Просто знаю. У меня предчувствие.

– И ты хочешь, чтобы тебе поверили?

– Я хочу, чтобы меня отпустили.

Полчаса уговоров Купцова ничего не дали. К вечеру Глину отпустили, так как задерживать ее было совершенно не за что. Прибежавший стукач с Остужевского рынка – Чан Ы Пак по кличке Чайник сказал, что Глина сорвала куш в «Крэйзи Хантер», выгребла из двух автоматов все подчистую. Сразу собралась куча ребят с Отрожки, чисто поглазеть, но Глину никто не трогал, ее боялись, знали, что она чумовая, безбашенная. Ей дали унести выигрыш, но ментам стуканули.

– Сколько же там денег было? – спросил у Толстых Купцов, когда тот отпустил Чайника.

– Ох, и жару нам задала эта соплячка, – не ответив на вопрос, злобно и устало сказал Толстых своему коллеге, – весь район обежали, как цуцики. Террориста никакого не нашли, теперь будет нам всем люлей. Взрывное устройство, кстати, было кустарное, но наши так не делают. Какой-то гастролер.

– Все соседние районы подымут, – кивнул Купцов, – но это не страшно. Учти, если бы не эта соплячка, то были бы жертвы, и тогда точно кому-то не носить фуражек

– Денег? – очнулся Толстых, до ушей которого вопросы долетали с опозданием, – шесть что ли миллионов.

– Деньги надо вернуть, – сказал Купцов.

– С чего? – спросил Толстых.

– Ты их хочешь к делу пришить? И как ты их пришьешь? Банда с участием малолеток, а расплатились с детьми на Остужевском рынке.

– Я вижу, что непростая племянница у тебя, – хмыкнул Толстых.

– Не простая. Она с группировкой на районе связана, и если ее сейчас задержат, мы крупную рыбу упустим, – раскрывал все карты Купцов.

– Неужели сам Шмурдяк ее под крыло взял? И зачем?

– А ты не понял? К девке деньги липнут, любые. Она любые замки открывает, карты насквозь видит, она чувствует взрывчатку. Ты знаешь, с кем она в паре работает? С Берестом. Они общелкали уже всю округу.

– Покер? – удивился Толстых.

– Любые азартные.

– Чего ж не убежала из кабинета моего, раз такая шустрая? – все еще не верил Толстых, – наручники сняла.

– Во-первых, ей нужны ее деньги, во-вторых, ей надо, чтобы ее имя никак не связывали со взрывом. В-третьих, она Шмурдяка боится больше, чем тебя. Жалеет, что узнала как-то о взрывчатке да и ляпнула потенциальной жертве.

– Может, и зря ляпнула, – задумчиво сказал Толстых.

– Поумнеет потом, – цинично ответил Купцов.

Глубокой ночью Купцов привез Глину к ее бабушке. Девчонка мирно спала на заднем сиденье милицейского УАЗИка, подложив под голову рюкзак с деньгами. Купцов всю дорогу думал о том, что если бы у него была такая дочь? Он видел, как из маленького запуганного зверька Глина постепенно превращается в озлобленную суку, которая скоро может стать во главе стаи. Что за мутация проходила в душе этого подростка? Она была без сомнения одарена странным и необычным свойством, но живя в мире, где был провозглашен культ денег и право сильного было решать, кому жить и жрать, а кого пускать в расход, этому дару не было другого применения, кроме криминального. Купцов понимал, что всех беспризорников не усыновишь, а всем голодным не дашь миску похлебки. Но именно к этой девчонке он испытывал жалость и почти отцовское сочувствие. Возможно потому, что Глина была в сущности ещё ребенком. Ее сверстницы без колебаний садились в дорогие автомобили местной братвы, тусили в барах и ночных клубах. Купцов знал, что заработанные деньги Глина несет бабке с дедом, а родители словно отказались от нее. Он знал, что вскоре Глина повзрослеет и окончательно скурвится.

Размышляя так, Купцов понимал, что он не сможет взять на себя ответственность – шефство над Глиной. Разве такое возможно: ни с того, ни с сего привести в дом эту озлобленную, огрызающуюся и врущую напропалую девчонку. Да, у него не было детей, но о таком подарке его жена точно не мечтала. Это не чудо с косичками и лукошком смородины с открытки В. Зарубина. Здесь жену ждала не радость материнства, а тяжкий труд, который может пропасть втуне. Да и разве при живых родителях кто-то разрешит ему оформить опеку над Глиной? Да разве сама девчонка пойдет к нему жить?

Хотя Купцов чувствовал: Глина пойдет, и она бы здорово помогла бы ему в работе, и ее талант точно бы пригодился. И из нее еще можно было сделать нормального человека, ведь что-то заставило ее вздрогнуть от ужаса при мысли, что от взрыва погибнет толстосум-депутат, его водитель, а может, и прохожие рядом. Значит, червоточина в ее сердце не так глубока?

Так размышляя, следователь и не заметил, как младший лейтенант привез их с Глиной к низенькому домику на Песчановке.

В окне горел свет, отбрасывая узкий лучик на улицу, а в палисаднике торчали мальвы, еще не тронутые осенним холодом. Они как безмолвные стражи наблюдали за обстановкой неспокойного района. Ни единого фонаря на улице, ни одного прохожего. Остатки асфальта покрыты лужами, у забора на полусгнившей скамье сидел толстый кот, сощурившийся от яркого света фар.

На автомобильный гудок вышла из дома охающая бабка Надя, закутанной в синий платок-полушалок, сохранившейся от прежней эпохи застоя и стабильности. Купцов сообщил старухе, что Глина помогла раскрыть преступление, и потому ее ругать дома не за что. Купцов и не кривил душой. В протоколе записали, что девочка увидела, как незнакомый мужчина в черной куртке и надвинутой на глаза кепке сначала ходил вокруг да около, а затем быстрыми шагами стал удаляться от автомобиля депутата и замдиректора авиазавода Васильева. Бдительный подросток посчитала, что готовится террористический акт, о признаках которого ей говорили в школе на уроках ОБЖ и поспешила сообщить об увиденном.

Глина, зевая, поплелась в свою комнату, помахав на пороге ладошкой Купцову, и он ощутил укол совести.

К слову, депутат Васильев и пальцем не пошевелил, чтобы отблагодарить подростка за свое спасение, но этого в протоколе не записали.

***

Лена заставила Глину опустить кисти рук в мыльную горячую воду.

– Надо кожу распарить хорошенько, – говорила Лена с видом знатока процесса, – тогда и кутикулу срезать будет легче. Руки у тебя неухоженные, запущенные, как у динозавра.

– Лапишшы, – засмеялась Глина, и Лена укоризненно покивала.

Глина впервые делала маникюр, но когда-то же надо начинать! Семнадцать лет, почти невеста.

– Ой, – сказала Лена и поковыряла ногтем ладонь подруги, – какое-то черное пятнышко, не смывается.

Она поднесла ладонь Глины к лицу и всмотрелась. Глина насупилась.

– Родинка, наверное, – сказала она нехотя.

– Разве на ладони бывают родинки? – удивилась Лена, – выглядит странно, как жопа червяка, словно торчит из ладони. Может, грибок какой-то?

– Иди ты нафиг, напугала.

Глина вытащила мокрые руки из пластиковой ванночки, вытерла их и ушла из кухни, оставив Лену размышлять об увиденном. В комнате она достала маленькую белую бусинку из шкатулки на полке и проглотила ее. Через пару минут пятнышко, похожее на заднюю часть червяка исчезло. Глупая, глупая Глина! Столько слушать страшных историй чужих вещей и никак не лечить себя!

– Ну, давай уже, вода остывает! – крикнула Лена из кухни, и Глина вернулась к ней, – во, уже и нет ничего, что это было?

– Краска какая-то, типа мебельного старого лака, – отмахнулась Глина.

Лена взяла ножнички с закругленными концами и ловко стала отрезать кутикулу с ногтей, прижимая двумя пальцами каждый палец Глины к ладони.

– Я слышала, как Женька Самсонов сказал Игорю, ну тому, из железнодорожного техникума, что он с тобой целовался, – сказала Лена, хитро улыбаясь.

– Врет, – безразлично ответила Глина.

– Разве вы с ним не ходите? – выпытывала Лена, чтобы сочинить потом для подружек подходящую сплетню с примесью правды.

– Нет, – односложно сказала Глина.

– А … – протянула Лена, недовольная неразговорчивостью бывшей одноклассницы, – а я вот с Эдиком встречаюсь, ну, который с Переезда. Не тот, который рыжий такой, с Донбасской, а который с магнитофоном «Сони» ходит.

– Ну, круто, – сказала Глина, чтобы хоть что-то ответить.

– А тебе кто-нибудь из пацанов нравится? – допытывалась Лена.

– Да, Виктор Цой, – простодушно ответила Глина, а Лена засмеялась и хлопнула ее по руке.

В этот момент в окно постучали, Глина приподнялась на табурете и улыбнулась, узнав кого-то из-за занавески. Она вытерла мокрые руки и вышла из дома, остановившись за калиткой. Лена прильнула к окну, старая рассохшаяся деревянная рама пропускала звуки и запахи улицы.

– Чо надо? – неласково спросила Глина высокого брюнета, но тот не ответил, а наклонился и поцеловал ее в губы.

Лена ахнула: этот молодой человек был явно лет на десять старше Глины, и вел себя так, словно ему многое было позволено.

– Я просто соскучился, не вредничай, – сказал он и отдал Глине шуршащий пакет.

– Что это? – спросила она, не заглядывая.

– Лекарства бабке твоей, ты ж просила.

Глина встала на цыпочки и снова поцеловала молодого человека. Лена смотрела во все глаза, прикрыв рот ладошкой. Вот тебе и Глина, вот тебе и тихоня! Парень явно не простой, шмотки турецкие, не «китайзадрипаный», и автомобиль серебристый виднеется. «Бэха», наверное. Точно бандит или коммерсант.

– Вообще-то, – замялся парень, – есть у меня предчувствие плохое насчет сегодня. За тебя я боюсь. Может, не пойдем?

– Я буду осторожна, – Глина повисла на его шее и заболтала ногами.

– Блин, какая ты сладкая, – молодой человек снова поцеловал ее.

Лена отпрянула от окна, перехватив его взгляд, и села за стол. Глина вскоре вернулась, щеки ее порозовели. Она приткнула шуршащий пакет в коридоре на тумбочке и предложила доделывать маникюр.

– Опять отпаривай лапишшы, – с неудовольствием сказала Лена, – задубела кожа уже.

Глина подлила из чайника кипятка в ванночку и покорно сунула пальцы в воду.

– Ну, врушка, – протянула Лена, явно видя, что Глина не собирается ей ничего объяснять, – это точно не Виктор Цой.

– Нет, – улыбнулась Глина, – это Берест.

***

– Не девка, а ходячая проблема, – причитала бабушка, злясь на Глину. Глина жевала хлеб, прихлебывая супом, – посмотри похожа-то на кого, чисто шалава! Ночами шастает с бандюганами, не учится нигде, не работает!

Глина молчала, с бабушкой Надей было спорить бесполезно.

– Следователь вчера приходил, – продолжала бабушка, – о тебе спрашивал. Позорище какое! От людей стыдно.

– Борис Сергеевич? – спросила Глина.

– Он самый. Я-то думала, что он про Маринку пришел чо сказать, а он… А он говорит, что свидетель ты, по уголовному делу. Убили кого-то или застрелили.

– А это не одно и то же? – ухмыльнулась Глина.

– И-эх! Молчала бы уж, шалопутная! С бабкой легко пререкаться, когда бабка на тебя всю жизнь положила, – бабушка Надя замахнулась на Глину, словно хотела дать ей подзатыльник, но передумала и отвернулась к мойке, греметь тарелками.