Некролог

Квартира у Переваловых была что надо. Девять комнат. Автоматическая кухня-комплекс. Бассейн с генератором мирской воды. Система «Уют», запрограммированная на изменение интерьера квартиры в зависимости от времени года и настроения хозяев. Электронная приставка «Мираж», способная воссоздать на террасе любой уголок Земли. Собрание книг-микрофильмов. Два стереовизора. Видеотелефон в каждой комнате…

Впрочем, в девятой комнате телефона не было. И система «Уют» на нее не распространялась — обстановка там была по-спартански строгой: «антикварная», середины двадцатого века, металлическая кровать с пружинным матрасом, тумбочка и несколько стульев той же эпохи, скромная люстра, чей-то портрет на стене, стилизованной «под штукатурку», и все.

На кровати лежал Перевалов-старший — дряхлый старик, изжелта-седой, с глубоко запавшими темными глазами и лицом, высушенным временем, как осенний лист.

Уже третью неделю Перевалов не вставал с постели. Он не был болен, просто старость брала свое. Силы его иссякали, аппетит пропал, и старик почти ничего не ел, хотя еду ему носили регулярно. Перевалов стал равнодушен ко всему окружающему. Желания больше не обременяли его. Он хотел только одного — покоя. Но как раз этого ему недоставало.

Вот и сегодня, еще до завтрака, в дверь его комнаты постучали.

— Да, — безучастно сказал старик.

Дверь открылась. Вошел внук Перевалова — давно полысевший толстяк.

— Не спишь?

— Нет, Гриша… — старик закашлялся! — Не спится.

— Как себя чувствуешь?

— Как обычно.

Внук замолчал и грузно опустился на стул рядом с кроватью Перевалова. Тот тоже молчал. Первым не выдержал толстяк:

— Надеюсь, ты помнишь, какой завтра день?

— Нет, — быстро ответил старик, даже не пытаясь вспомнить.

— Завтра день моего рождения. Кстати, юбилей. Три четверти века прожил… — Толстяк замялся. — Понимаешь, будет банкет… Я уже все достал. Получится на самом высоком уровне, но…

— Да договаривай уж, не тяни.

— Для полного успеха необходимо пригласить кого-нибудь из знаменитостей… Например, космонавта, который первым вылетел за пределы Солнечной системы. Ты же знаком с Чингаевым?

— Марат Чингаев? Да, когда-то нас знакомили.

— Так что, я перенесу в твою комнату видеотелефон?

— Погоди, Гриша. Мне бы не хотелось этого делать.

— Но почему?! Опять ты за свое? — внук вскочил со стула и начал ходить по комнате взад-вперед, стараясь унять раздражение. — Каждый раз тебя приходится уговаривать! То ты не хочешь напомнить министру, что мое продвижение по службе идет слишком медленно… То тебе трудно намекнуть главному редактору Центрального стереовидения, что было бы неплохо пригласить меня на одну из передач… То…

— Не кричи, — кротко попросил старик, — у меня болит голова.

— Ну скажи, что ты теряешь? Ведь от этой просьбы у тебя ничего не убавится.

— Это унизительно, Гриша, как ты не понимаешь!

— Снова ты запел ту же песню. Ладно, хватит. Сейчас тебе принесут завтрак, а потом ты позвонишь Чингаеву.

Толстяк стремительно вышел, не закрыв даже за собой дверь. Старик ничего не успел ответить внуку и только грустно посмотрел вслед.

В последние годы так протекало большинство бесед Перевалова с родственниками. Они приходили к нему и просили о каком-либо одолжении. Обычно эти просьбы коробили старика, шли вразрез с его моральными принципами, выработанными в трудные дни молодости. Перевалову все время казалось, что он предает, оскверняет свое прошлое, выпрашивая у влиятельных лиц различные подачки. Пусть он делал это не для себя, а для детей, внуков, правнуков — это не оправдание.

Так считал старик, но ничего поделать с собой не мог: если он отказывал, его просили настойчивее, требовали, кричали, и Перевалов уступал. Слабый у него был характер.

Издали послышался шум. Перевалов поднял голову. Через приоткрытую дверь он увидел в глубине соседней комнаты дочь, катившую перед собой поднос с завтраком.

Дочь была очень похожа на Перевалова: такая же сухонькая, дряхлая, седая. И общий язык с ним она легко находила. Может быть, потому, что реже остальных досаждала просьбами.

— Здравствуй, — старушка подкатила завтрак к кровати и стала поправлять подушки на постели, помогая отцу сесть.

— Здравствуй, Анна!

— Проголодался? — спросила ласково дочь.

— Нет.

— Все равно нужно поесть. Хотя бы через силу. Ну, попробуй, прошу тебя!

Старик вяло принялся за еду.

— Послушай, — спустя некоторое время заговорила старушка. — У моей внучки неприятности.

Перевалов продолжал есть, машинально двигая челюстями. Внешне его лицо осталось бесстрастным, но внутри старика что-то дрогнуло.

— Понимаешь, ей не повезло со вторым мужем. Она долго терпела… Раньше я не говорила тебе об этом, чтобы не огорчать зря. А вот теперь… В общем, позавчера муж в очередной раз нахамил ей, она, естественно, ответила, и он… ударил ее.

— Что-то на него не похоже, он ведь всегда был тихоней. К тому же у твоей внучки такой характер…

— Тихоней?! Да от таких только и жди подлостей. Таятся до поры до времени, а потом так покажут себя, что никакому буйному за ними не угнаться…

— И все же я тебе не верю.

— Ну, хорошо, допустим, он ее не ударил. Но когда-нибудь точно ударит. К этому все идет.

— Так пусть разведется.

— Она и рада бы, да этот «тихоня» хочет забрать себе и квартиру, и электромобиль, и геликоптер.

— Так ведь они ему и принадлежали до свадьбы?

— Замолчи. Что бы тебе ни говорили, ты — против. — Дочь присела к Перевалову на кровать и более мягко продолжала: — Я понимаю, что тебе нелегко на это решиться, но тебе же не надо прилагать особых усилий. Всего-навсего позвонить Генеральному прокурору и добиться постановления о равном разделе имущества.

— Это противозаконно.

— Неважно. Речь-то идет о близком тебе человеке. К тому же, если откажешься, внучка явится к тебе сама.

Перевалов поморщился.

— Подумай, — настаивала дочь. — Лучше позвони до ее визита, а то получится себе дороже.

— Спасибо, — отодвигая тарелку, сказал старик. — Я больше не хочу. И не могу.

Старушка уловила скрытый смысл его слов:

— Ничего, сможешь. Я иду за видеотелефоном.

— Нет.

— Ну, папа… папочка, — дочь наклонилась к Перевалову и начала, как в детстве, гладить его. — Я тебя очень прошу…

Со стороны эта сцена выглядела, наверно, смешно: столетняя старуха ластится к своему еще более древнему отцу. Но Перевалова это растрогало. Он вспомнил давно минувшие времена Это было приятно, и старик закрыл от удовольствия глаза.

Тоненький луч солнца проник в комнату, защекотал и разбудил Перевалова, вздремнувшего после обеда. Проснулся старик в отвратительном настроении: часа два назад он, пересилив себя, позвонил Генеральному прокурору, а затем — Марату Чингаеву. Родные были довольны, а старику стало совсем плохо.

Он чувствовал себя униженным, но не от того, что просил, боясь отказа. Наоборот, Перевалов был уверен, что ему не откажут. Ему просто не могли отказать — и пользоваться этим было неприятно. Конечно, и раньше Перевалову приходилось нелегко после очередного выпрашивания, но сегодня старик перенес все это значительно тяжелее.

Неожиданно в комнату ворвался праправнук Перевалова. Он всегда входил к нему без стука.

— Привет, дед. Как дела, еще не умер?

Старик не нашелся, что ответить.

— Я принес мое заявление с просьбой о внеконкурсном зачислении в космошколу. Вот тебе ручка — черкни на нем по-быстрому пару строк.

— Зачем?

— Чтоб наверняка приняли.

— Я не о том. Зачем тебе космошкола, ты же собирался стать гидрологом?

— Передумал. Да ты не тяни, старик. Давай, пиши.

— А ты попробуй самостоятельно поступить. Сдать экзамены, как все.

— Ну-у, дед. Че я буду даром стараться, если можно и так. Давай, пиши.

— Не буду.

— Че? Ты че, спятил, старик? Я всем дружкам сказал, что поступлю — сто процентов!

— Ну и что?

— Да они меня засмеют!

— И поделом.

Продолговатое лицо парня вытянулось, казалось, еще больше. В глазах вспыхнула злоба. Он стиснул руку в кулак и занес его над головой Перевалова.

— Ты, дед, не шути со мной. Я уже все решил.

— Не надо было решать за меня.

— Ах, так… — парень резким движением схватил старика, потянул на себя и с силой толкнул назад. Перевалов ударился о спинку кровати и застонал. Не столько от боли, сколько от бессилия. Покрытые морщинами руки старика мелко дрожали. Он хотел что-то сказать, закричать, позвать на помощь, но не смог вымолвить ни слова.

В этот момент в комнату вбежала пятилетняя Олечка, младшая сестра парня.

— Здлавствуй, дедушка! — очаровательно картавя, выпалила она.

Парень выругался, в сердцах отбросил к стене стул, схватил свое заявление и ушел, яростно хлопнув дверью.

Перевалов облегченно вздохнул и, с трудом шевеля языком, произнес:

— Спасибо… Спасибо, Олечка.

— А почему он так кличал? — спросила девочка, забираясь к старику на кровать.

— Видишь ли, когда человек ставит перед собой цель и пытается достичь ее любой ценой, горе тому, кто окажется на его пути. Больше всего бесит этих людей, если кто-то мешает им достичь своего… И в нашем доме есть такие люди: твой брат, например. И на пути у них вечно оказываюсь я.

— Мой блатик? А кто еще?

— Твои папа и мама, твоя прабабушка…

— И вон тот усатый дядя тоже? — девочка показала пальцем на портрет, висевший на стене напротив.

Перевалов медленно перевел взгляд на портрет:

— И он тоже. Он беспощадно сметал с дороги всех, мешавших ему. А мы, идя на смерть, бездумно орали: «За Родину! За…» за дядю… — старик горько усмехнулся. — Хотя зачем я все это тебе говорю, ты же ничего не понимаешь…

— Понимаю, дедушка.

— Понимаешь? Так ты не будешь такой, как они? Не будешь хоть ты огорчать своего дедушку?

— Не буду, — девочка засмеялась, точно колокольчик зазвенел, и прижалась к старику крохотным теплым тельцем. — Не буду, только купи мне иглушечную лакету. Купишь?

— Какую ракету?

— Такую, как у Петьки из нашего двола. А то он летает на ней каждый день, а меня с собой не белет!

— Что?..

Внезапно старик судорожно дернулся — пружины в кровати загудели — и начал жадно, по-рыбьи, хватать ртом воздух.

Девочка испуганно отскочила. Неотрывно глядя на посеревшее лицо дедушки, попятилась к выходу.

— Мама! Мамочка! — закричала она, как только отошла достаточно далеко от старика, и побежала в глубь квартиры…

К вечеру Перевалов умер.

А на следующий день во всех центральных газетах было напечатано:

«Вчера, на сто тридцать восьмом году жизни, скончался Василий Васильевич Перевалов — последний участник Великой Отечественной войны…»