Аркадий Шушпанов НЕХОРОШО ОБМАНЫВАТЬ СТАРУХ

А начиналось так.

Я проснулся в семь, если верить будильнику. Обычно сам раньше девяти не встаю, а тут — нате. Обратно не засыпалось, и пришлось встать.

Конечно, опять без зарядки. На душ меня, правда, хватило. Потом расчесал кудри и водрузил на нос свои стекла.

Маша говорит, что в них я похож на Леннона. Льстит. Не похож я на Леннона. Глаза карие, волосы черные, курчавые и жесткие, и нос не как у него. И не скажу сколько лишних килограммов. Хотя не много, не думайте.

А дальше, собственно, и началось.

В комнату опять вошел — и офигел. Извините, но по-другому не скажешь. Именно офигел.

На столе был компьютер. И кабы он один. Тут тебе и модем, и сканер, и принтер лазерный. Монитор на жидких кристаллах, а клавиатура будто слегка расплавленная — как часы на полотнах Дали. Эргономическая. И рядом еще лэптоп. Все новейшее и жутко дорогое.

Только вот нет у нас с отцом таких денег. Я и в Голландию за свой счет ни за что бы не съездил.

Но ведь не мог же я проспать компьютер! Его же принести надо, установить. Он вон, работает, на скринсэйвере какая-то многомерка плавает. Кстати, кто его включил?

Выглянул в окно. Совсем плохо. Во дворе сирени полно, и сейчас самый цвет. Оборвали, что ли, за одну ночь? Наши бы им оборвали.

Чувствую: будут еще головоломки. И точно. У меня прямо ноги подкосились.

Из кухни вышел Мирон.

Настоящий Мирон, а не кто-то такой же здоровый, черный и пушистый. И морда — его, хитрая, и шрам на носу, полученный во время донжуанских похождений. В общем, тот самый, которому, по идее, два года как полагалось бы спать вечным сном в коробке из-под обуви. Под той самой сиренью, которой, по идее, полагалось бы цвести.

Мирон разинул пасть и промяукал. Тут я послал все к чертовой бабушке, схватил его в охапку и прижал. Он сначала недовольно хрюкнул, но затем, устроившись, тихо затарахтел от счастья.

А у меня воровато прошмыгнула слеза.

Раздался телефонный звонок.

— Алло?

— Здравствуйте, — поздоровались из трубки. — Евгений Васильевич?

Я чуть было не брякнул, что отца нет дома. Сразу не сообразил. Евгений Васильевич Сазонов — это я. Но меня никто еще так вот полностью не называл.

— Да, — отвечаю.

— Евгений Васильевич, мне бы хотелось с вами поговорить. Можно?

— Можно, — разрешаю. — А вы кто?

— Зовите меня просто дядя Леня.

— Ладно. Тогда и вы меня — просто Женя.

— Хорошо… Женя. Буду у тебя через несколько минут.

За эти несколько минут я успел налить Мирону молока и поставить чайник. Есть почему-то желания не было.

Дядя Леня оказался молодым дядькой лет тридцати, одетым с ног до головы в джинсу, светловолосым и бородатым. Если бы я снимал «Графиню де Монсоро», обязательно взял бы его на роль де Бюсси.

— Доброе утро, Женя. — Улыбка у него тоже хорошая.

— Здравствуйте. Чаю хотите?

— Лучше кофе.

— А у нас нет.

— Думаю, что есть. Посмотри в шкафчике.

Я тупо прошел на кухню и посмотрел. Отец будет рад. Он любит.

— Если не возражаешь, поговорим здесь, — дядя Леня стоял у меня за спиной.

Потолковать на кухне я и сам люблю. Заварил по чашке, сел у окна. Дядя Леня занял табурет напротив, бросил в чашку сахар и, не торопясь, сделал глоток.

— Может, хватит издеваться? Скажете, в чем дело?

Понимаю, грубиян. А у вас бы терпения надолго хватило?

— Извини, — дядя Леня поставил чашку. — Мы были правы: нервы крепкие. Легко адаптируешься.

— Откуда все? Какой сегодня день?

— Семнадцатое мая.

— А почему на улице лето?

— Ты ведь его больше любишь.

Правда

Меня осенило

— Это… это все не реально, да? — А выговорить труднее, чем догадаться.

— Молодец.

— Матрица, — я глотнул кофе. С ума сойти.

— Скажем, все окружающее, действительно, иллюзия. Но — только для меня. А для тебя — реальность.

— Что?

Я поперхнулся.

— Я общаюсь с тобой через интерфейс. А ты пьешь кофе.

— Не понимаю. Если честно.

— Я объясню. Но сначала предложу работу.

— Какую?

— Нужную. Интересную. Престижную.

— Я еще выпускные не сдал.

— Ты принят сразу и вне конкурса.

— А где я буду работать?

— Здесь, — дядя Леня окинул взглядом кухню. — Возможности ты видишь.

— Что я должен делать?

— Рассчитывать. Выдвигать идеи. Создавать теории. Закончишь школу, пройдешь университетский курс, потом степень и так далее.

— Это же все не реально.

— Женя… Боюсь, ничего более реального для тебя сейчас нет.

— Я… не могу отсюда выйти?

— Не можешь.

— Почему?

— Вчера вечером ты переходил улицу, думая о своей математике. Спасти твою жизнь не удалось. Только вот, — дядя Леня указал на всю кухню сразу.

Ко мне на колени прыгнул Мирон, явно намереваясь примоститься всерьез и надолго.

— Я — программа?

— Ты — Женя Сазонов. А он — твой кот.

Мирон замурлыкал и посмотрел мне в глаза. Какая, мол, я программа.

— Смысл?

— Разве справедливо, когда лучшие уходят первыми. У тебя в запасе было еще лет пятьдесят. Мы отвоевали тебя у старухи.

— Почему именно я?

— Конференция в Гааге. Для того ее и устроили: золотой фонд…

Вам часто по жизни намекают, что вы — гений? Мне вот первый раз. И надо же — посмертно.

— Вы кто? Разведка?

— Что ты! Чисто общественная организация.

— Я первый?

— Второй.

— Это все — дорого?

— Недешево.

— Могу я отказаться?

— Можешь.

— И что? Меня отключат?

— Бог с тобой. Конечно, нет. Но ты же сам не захочешь сидеть без дела.

— Откуда Мирон?

— Память плюс воображение. При жизни это не нужно. А теперь информация высвобождается.

— Кем я буду?

— Полноценным гражданином со всеми правами и обязанностями. Любой страны по выбору. Захочешь — не одной.

— Спасибо, — вздыхаю, — мне как-то и старой хватит…

Хотя…

— А путешествовать я смогу?

Дядя Леня встал.

— Пойдем.

И терпеливо дождался, пока я натяну свою рубашку, джинсы и ботинки. Наверное, можно было просто пожелать, чтобы все это на мне наросло.

Память, значит. Память мне подсказывала, что живу я, к примеру, в двухкомнатной «хрущевке». А не на втором этаже особняка, стилизованного под девятнадцатый век.

Хм. Живу.

А снаружи не было города. Склон, река, поле и лес. На реке два острова, один зарос ивняком и ольхой, другой почти нет, зато там высилось какое-то строение (церковь? башня?). И все такое… величественное. Вековое. Вполне фэнтезийный пейзаж. Я, забыл сказать, обожаю фэнтези. А вы?

Однако фэнтезийный пейзаж простирался не дальше речного изгиба. А за ним, на том берегу, гигантским механическим пауком взметнулась теплоэлектростанция.

Выглядел паук, скорее, дружелюбно. Блестел многочисленными глазами.

И еще я понял — не работает ничего. Заброшено. Безлюдное Пространство.

— Странно, — сказал я.

— Что? — отозвался дядя Леня.

— Откуда вы узнали? Ну, книжки. Но про станцию — я же никому не говорил.

— Это не мы. Идет второй этап. Исполнение желаний.

— Да? И в чем ловушка?

— Ни в чем. Ты сам творишь, а не джинн.

Я оглянулся на дом — и врезался в очередной сюрприз. Наш двор существовал, но тоже не остался прежним. Дом напротив сделался намного старше, сталинских времен, и подворотня стала настоящей полукруглой аркой. И главное: за ней бежала к горизонту бесконечная кленовая аллея. А там, в самой дали, кто-то вроде бы скакал верхом.

— А…

Я замялся.

— Спрашивай, спрашивай.

— А себя изменить — можно?

— Попробуй.

— А лишний вес убрать?

— Попробуй.

Я не успел. Налетел шум — не знаю даже, с чем сравнить. Со свистом Соловья-разбойника, вот с чем.

Мы с дядей Леней синхронно запрокинули головы. С неба спускался космический корабль — а что же еще? — заходя на посадку где-то позади технопаука.

— Там что, космодром?

— Прокатимся? — заговорщицки пригласил дядя Леня.

…Когда шли обратно, я молчал. Заталкивал мысли в голову, как тесто в кастрюлю.

— Я это выдумал, да?

— Не знаю, не знаю. Боюсь, фантазии не хватит.

— А тогда что?

— Слышал термин — «микрокосм»?

— Слышал.

— Можно сказать так: Женя Сазонов — верхушка айсберга, а под водой все времена, планеты, страны, люди. Чтобы это проявилось, нужны особые условия. Гипноз, наркотики, творчество. В переселение душ веришь?

— Не очень.

— При жизни всплывает другая верхушка.

— Я понял. Что-то типа голограммы.

Дядя Леня крякнул.

— Сам додумался? Было, было такое сравнение… Нас, кажется, ждут.

Нас ждали.

— Здравствуй, Женя. Меня зовут пани Ирэна.

— Вы коллега дяди Лени?

— Скорее — твоя.

— Извините, вас тоже… машиной?

— О, нет! — Пани мило улыбнулась. — Рак легких. Много курила.

— И… как вам здесь?

— Лучше, чем ничего, — она аккуратно стряхнула пепел. — К тому же… Первым делом я сбросила лет двадцать пять.

— Вы очень красивая.

— А ты очень обходительный. Кто твои родители?

— У меня папа.

— А мама?

— Нет. В России — нет.

— Прости, я стара и бесцеремонна. А девушка есть?

— Есть.

Я и сам временами этому удивляюсь.

Впрочем, теперь-то…

— Хочешь с ними поговорить? — предложил дядя Леня. Может, у него все мои мысли куда-то там выводятся?

— А как?

— Прямо сюда приведем. Как я пришел.

— Нет… пока. Не надо.

Пани обняла меня за плечи и прижала. Я снова чуть не разревелся.

— Женя, — мягко начал дядя Леня. — Тяжесть пройдет. Ты ничего не потерял. Просто сменил форму жизни.

Тогда я спросил, что давно хотел, но все время забывал. И когда мы видели квазары, и когда пролетали над Бородинской битвой.

— Как здесь все умещается? Столько информации?

— Ты удивишься, но мы не знаем, — ответил дядя Леня.

— Как не знаете?

— Пока только догадки.

— Ну, догадки.

— Самая абсурдная… но и самая верная… Образно говоря, твою душу удалось задержать на Земле.

Дядя Леня прервался. Он ждал реакции, а я — продолжения. Сдался первым он.

— Мы искали, что происходит с информацией после смерти. Хотели спасать то, что не успело состояться. Нереализованные идеи, замыслы ненаписанных работ. Творческие люди часто не успевают всего. Представляешь, если считывать это с умирающего мозга? Цены не будет…

Я молчал.

— …Потом… случайно… выяснилось, что это не сохраняется само по себе. Только вместе с личностью. И самое главное… информация не исчезает, она будто уходит по некоему каналу… ну, мы ее и перехватили…

Я молчал.

— Айсберг тает. До сих пор все пытались отсрочить таяние. А мы перевели в иное состояние.

— Смысл? Кроме «цены не будет»?

— Возможно, новый этап эволюции.

— А если нет?

Дядя Леня картинно развел руками.

Я почему-то представил, как он это делает на самом деле — в кресле и перчатках. Или что там у них.

— Значит, душу, как бабочку сачком. Живи, мол, в прозрачном ящике, больно ты редкая. Авось еще разводить тебя научимся. Непорочным виртуальным зачатием.

— Женя, — это пани Ирэна.

— Ну что — Женя? Вы-то хоть должны меня понять!

— У них, вероятно, не было права. А у тебя нет права их судить.

— Женя, — сказал дядя Леня, — что можно сделать — обязательно будет когда-нибудь сделано. Рано или поздно.

— Дядя Леня, — сказал я. — Вот вы говорили, несправедливо, когда лучшие уходят первыми. А если — не зря? Если их тоже отбирают — сразу и вне конкурса?

Дядя Леня ничего не сказал.

— Получается, я где-то очень нужен. А из-за вас торчу здесь. Извините…

…Я вернулся на кухню, переговорив с отцом и с Машей. Дядя Леня и пани Ирэна сидели у стола. Дядя Леня гладил Мирона у себя на коленях. Пани Ирэна, увидев меня, погасила сигарету. Я свернул пепельницу в точку и запустил в космос.

— С вами точно ничего не будет?

— Точно, — сказал дядя Леня.

— Пани Ирэна?

— Моя работа не закончена. И еще — внуки. Четверо. А это…

У Брэдбери я, помнится, читал про электронную бабушку.

— Спасибо, — вдруг подошел к ней и поцеловал руку.

— Женя, — не унимался дядя Леня, — никаких гарантий. Если правы все-таки мы?

— А если — мы все? — отпарировал я. И добавил: — Что можно сделать обязательно будет сделано.

Дядя Леня даже не крякнул.

— Вы что-нибудь успели записать?

— Тоже не волнуйся. Что можно сохранить — будет сохранено.

Один-один. А с вами хорошо было бы в шахматы.

— Присядем, — распорядился я. Хотя все и так сидели.

Массивный рубильник, вроде того, каким приводят в действие электрический стул, выдавался из стены рядом с дверью. Наверное, я сам хотел, чтобы он так выглядел.

Я поймал себя на том, что мог бы растягивать минуту до бесконечности, и вскочил. Сказал:

— До свидания.

Очень-очень на это надеясь.

Дядя Леня пожал мне руку. Больно, как будто в реальности.

Пани Ирэна поцеловала и перекрестила.

Я шагнул к рубильнику и дернул вниз.

Загрузка...