Нечем позавтракать

ХАРЛАН ЭЛЛИСОН

Н Е Ч Е М П О З А В Т Р А К А Т Ь

Фантастический рассказ

Заросли фласов начинались далеко от ограды. Я попытался культивировать их, рассадил вокруг, но они почему-то не прижились и погибли, не достигнув стадии созревания. Мне же их воздух был необходим. Баллон уже опустел примерно наполовину. Снова начала побаливать голова.

Все это происходило ночью три месяца назад.

Мой мир невелик, не настолько большой, чтобы удержать атмосферу, которой мог бы дышать обычный землянин, но и не такой маленький, чтобы оказаться вообще без воздуха. Мой мир - единственная планета красной звезды. Возле нее вращаются два спутника, каждый из которых раз в восемнадцать месяцев устраивает шестимесячное затмение, загораживая светило. Шесть месяцев я живу при свете, остальные восемнадцать - во тьме. Я назвал свой мир Адом.

Когда я впервые появился здесь, у меня было имя, лицо и даже жена. Жена погибла, когда взорвался корабль. Имя постепенно отмерло за те десять лет, что я прожил здесь. А лицо... Чем меньше я вспоминаю об этом, тем мне легче.

Нет, я не жалуюсь. Мне пришлось нелегко, но я справился, так о чем еще говорить? Я жил и живу настолько хорошо, насколько возможно в этом мире. Что есть, то есть, а чего нет - того не вернуть простым выражением недовольства.

Когда я впервые увидел мой мир, он напоминал яйцо света на экране корабля, принадлежащего мне на паях с женой.

- Думаешь, там найдется что-нибудь для нас? - спросил я.

Поначалу было так радостно вспоминать о ней, потому что каждый раз приходило спокойствие, отгоняя слезы и ненависть.

Но только поначалу...

- Не знаю, Том. Возможно.

Так она ответила мне тогда: "Возможно". И слово чудесное, и то, как она его говорила. Ее голос всегда становился мягким и светлым, когда она говорила "возможно", и я невольно начинал ожидать чудес.

- В горных породах может найтись что-нибудь годное для переработки, - проворчал я.

Жена улыбнулась: полные губы, зубы осторожно прикусывают нижнюю.

- Должна же быть какая-то награда за эти невыносимые медовые месяцы, что я провел с тобой.

Я шутливо поцеловал ее, так как мы и без того были счастливы, просто счастливы, потому что мы были вместе. Я не знал, что это значит для меня, пока был счастлив.

Настолько естественной была наша радость общения друг с другом, что я даже не задавался вопросом, как бы это было, не будь ее.

А потом мы прошли сквозь облако субатомных частиц, которое плавало перед орбитой Первой Луны, и, хотя экран не отметил его, сперва оно было перед нами, потом вокруг нас, потом позади, проделав на своем пути миллионы крохотных, невидимых отверстий в корпусе корабля.

Через эти отверстия и за тысячу лет не утекло бы столько воздуха, чтобы мы с женой почувствовали какое-либо неудобство, но они проходили и сквозь двигательный отсек. Частицы были не просто пылинками, а чем-то совсем другим, возможно, даже античастицами, и мне уже никогда не узнать,что они натворили с двигателями, но энергетика корабля отказала и он стал падать на мой мир, а в километре над поверхностью взорвался.

Жена погибла. Я видел ее тело, когда выбрался из уцелевшей секции кабины. Я спасся, уцелели огромные баллоны с кислородом, а жена осталась там, между двумя металлическими стенами, на трапе, ведущем из кабины в камбуз, куда она отправилась, чтобы сварить мне кофе.

Моя жена осталась лежать там, протянув ко мне руки за помощью, и кожа ее была совершенно синей... Простите, мне до сих пор тяжело об этом вспоминать, такой она была, когда я выбрался наружу и ушел.

С тех пор я не бывал там.

Мой мир - жестокий. Небеса, которые двенадцать месяцев темны, лишены облачного покрова. Поверхность его не знает прикосновения воды. Я пользуюсь циркулятором, который собирает мои отходы и превращает их в воду, пригодную для питья. У восстановленной воды стойкий железистый привкус, но меня это не особенно беспокоит. С водой у меня нет проблем.

Воздух - другое дело. Но это было еще до того, как я открыл, что фласы располагают всем мне необходимым. Я расскажу вам об этом и о том, что стало с моим лицом. Но мне страшно.

* * *

Конечно, я остался в живых. Вовсе не потому, что мне так уж хотелось жить. Если вы пробыли космическим бодягой столь же долго, как я, но все же не отыскали скалу, к которой стоило бы пришвартоваться, а потом повстречали женщину, полную жизни и страсти - и очень быстро потеряли ее, то вы поймете меня.

Я остался жить просто потому, что сохранился воздух в кабине, скафандр, пища и циркулятор. Благодаря этому я смог вполне сносно существовать.

Так я поселился в Аду.

Я просыпался, занимался ничегонеделанием до тех пор, пока меня это не утомляло, снова засыпал и опять просыпался, когда сны становились слишком яркими, повторяя события предыдущего "дня".Вскоре жизнь в кабине, запертой и изолированной, наскучила мне до невозможности, и я решил совершить прогулку по планете.

Я надел скафандр, не позаботившись надеть бронеоболочку. Уровень гравитации на планете был достаточен, чтобы чувствовать себя уютно, лишь изредка случались сильные, резкие толчки в груди, а с обогревательной системой, впрессованной в материал скафандра, я чувствовал себя в полной безопасности.

Я повесил на спину кислородное снаряжение, установил в креплениях шлем, опустил на место и проверил, свободно ли голове. Потом подсоединил трубку, идущую от кислородных баллонов к шлему, затянул ключом сочленения, чтобы предотвратить утечку воздуха. И вышел наружу.

Наступали сумерки, небо над Адом темнело.Три месяца светлого периода были уже позади, когда я опустился на уцелевшем обломке, и я полагал, что прошло около двух месяцев, прежде чем я решил выбраться на прогулку. Так что у меня оставался приблизительно месяц, пока Вторая Луна наползет на диск очень маленького красного солнца, которому я так и не дал названия. Уже сейчас Вторая Луна показалась над горизонтом, и я знал, что благодаря этому спутнику настанет целых шесть месяцев тьмы, потом следующие шесть из-за Первой Луны, и только после этого на недолгие шесть месяцев вернется свет.

Было не трудно рассчитать орбиты и периоды затмений, учитывая три предшествовавших месяца. Чем мне было еще заниматься?

Итак, я отправился на прогулку. Идти было нетрудно, и я обнаружил, что если передвигаться большими прыжками, то я смогу преодолевать расстояние в три раза быстрее, чем это было бы на Земле.

Планета оказалась почти бесплодной. Не было ни лесных массивов, ни ручьев, ни океанов, ни полей с колосящимися хлебами, ни птиц, ни какой-либо другой жизни, не считая меня, ни...

Когда я впервые увидел их, то был уверен, что это цветы, настолько характерным был колоколообразный бутон с нежными тычинками, слегка выступающими над краем чашечки. Но когда я подошел поближе, то понял, что ничего, напоминающего Землю - хотя бы только внешним видом, - встретиться здесь не может. Это были не цветы, и сразу же, в застоявшемся воздухе шлема, я назвал их фласами.

С наружной стороны их колокольчики были ослепительно оранжевыми, становясь к низу оранжево-голубоватыми и переходя в простую, тона моря, синеву стебля. Внутри чашечки были уже не столь яркими и казались скорее золотыми, а синий пестик был усыпан оранжевой пыльцой. Они казались такими красивыми, такими привлекательными с виду.

Возможно, там было около сотни этих растений, росших у подножия горной гряды, которая выглядела совершенно неестесвенной: высокие, наклоненные вперед утесы, совершенно одинаковые, заостренные и сплющивающиеся к вершине, напоминавшие копья. Это походило, скорее, не на скалы, а на кристаллики соли или стекла, рассматриваемые при сверхувеличении. В этой районе было множество подобных формаций, и, потеряв на мгновение связь с реальностью, я вообразил себя микроскопическим существом, окруженном плоскими поверхностями, плоскими вершинами кристаллов, которые на самом деле были просто пылью или микрочастицами.

Потом ощущение перспективы восстановилось, и я вплотную подошел к фласам, чтобы подробно рассмотреть их, потому что они оказались единственной формой жизни, способной существовать на Аде, получая, очевидно, питательные вещества из заряженной азотной атмосферы. Для упора я навалился грудью на один из наклонных псевдокаменных столбов и нагнулся, чтобы заглянуть внутрь бутонов. Это была одна из первых и чуть ли не фатальных моих ошибок, которая определила тональность моей дальнейшей жизни в Аду.

Скала обвалилась - это была пористая вулканическая порода, структурой напоминающая шлак, - увлекая за собой скрепленные с ней формации. Я полетел прямо на фласы и последнее, что почувствовал - как шлем вдребезги раскалывается о мою голову.

Потом наступила темнота, хотя и не такая бездонная, как в космосе. Она надвинулась на меня...

* * *

Я должен был погибнуть. Не было никаких разумных объяснений тому, что я не погиб. Но я остался жив, я дышал!

Можете вы понять такое? Я уже должен был присоединиться к своей жене, и все же остался жив.

Мое лицо было вдавлено в фласы. Я дышал их кислородом.

Я допустил ошибку, упал, расколол шлем и должен был умереть, но так как странные растения поглощали азот из разряженной атмосферы, перерабатывали его и возвращали назад уже в виде кислорода, я остался жив. Я проклинал фласы за то, что они помешали моему быстрому, бессознательному уходу. Я был уже близок к тому, чтобы соединиться с женой, и упустил такую возможность. Мне хотелось выбраться из зарослей фласов наружу, на открытое пространство, где они не смогут одарить меня жизнью, и выдохнуть из себя эту похищенную жизнь. Но что-то остановило меня. Я никогда не был религиозен и теперь не стал им, но мне показалось, что во всем происшедшем скрывается нечто большее. Я не мог объяснить этого ощущения, я только з н а л, что в моем падении в заросли фласов виден перст Судьбы.

Я лежал, дыша полной грудью. У основания пестика шла мягкая мембрана, которая удерживала кислород, позволяя ему лишь понемногу просачиваться наружу. Это были сложные и поразительные растения. От них пахло полночью.

Я не могу передать это какими-нибудь понятными образами. Запах был не сладким и не кислым. Это был тонкий, какой-то хрупкий аромат, напомнивший мне полночь, когда я только что женился и мы жили в Миннесоте.

Та полночь была чистой, бодрой, возвышавшей душу. Наша любовь преодолевала даже ограничения, налагаемые браком, так как мы впервые осознали, что больше любим, чем любим ради любви.

Это звучит глупо или шокирующе? Нет, для меня это - безупречная чистота.

Вот таким же был полуночный аромат фласов. Возможно, этот аромат и заставил меня выжить.

Пока я лежал, у меня было время подумать, что все это означает. В первую очередь от кислородного голодания страдает мозг. Пять минут без кислорода - и мозг необратимо поврежден. Но благодаря фласам, я могу разгуливать по своей планете без всякого шлема - если только я сумею найти их в таком изобилии.

Пока я лежал и думал, набираясь сил для рывка назад, к кораблю, я почувствовал, что лицо кровоточит, словно на левой щеке образовался здоровенный фурункул или гнойник, который теперь всасывал в себя кровь. Я потрогал щеку. Даже сквозь перчатку прощупывалась опухоль.

Это меня встревожило. Я сорвал с дюжину фласов, стараясь захватывать поближе к корню, прижал их к лицу и со всех ног помчался к кораблю.

Оказавшись внутри, фласы тут же звяли и поникли у меня в руке, потом сморщились. Яркие цветы поблекли, стали серыми, как мозговые ткани. Я отшвырнул их в сторону. Несколько минут они пролежали на полу и расыпались в мельчайшую пыль.Я сбросил скафандр с печатками и подбежал к циркулятору. Тот был из блестящего сталепласта и неплохо заменял зеркало. Левая щека оказалась чудовищно раздутой. Я вскрикнул от ужаса и потрогал лицо, но, в отличие от фурункулов или нарывов, боли не было, только непрекращающееся сосущее чувство.

Что я мог сделать? Я решил подождать.

Через неделю опухоль полностью сформировалась. Мое лицо перестало быть похожим на человеческое, вытянулось книзу и раздалось влево, так что левый глаз заплыл и превратился в щель, через которую с трудом проникал свет. Это напоминало гигантский зоб, только этот зоб вырос на лице, а не на шее. Опухоль кончалась на челюсти, но это ничуть не мешало мне дышать. Однако, рот из-за нее оказался перекошенным, и когда я его открыл, то обнаружил, что он напоминает объемистую бездонную утробу, а не то, к чему я привык с детства.

С другой стороны мое лицо оставалось совершено нормальным. Я сделался наполовину чудовищем. С правой стороны я смотрелся как человек, левая же раздулась гротескным каплеобразным резиновым пузырем. Это было невыносимо, я не мог видеть своего отражения чаще раз-двух в "день". Полыхавший красный свет понемногу исчезал, словно стекая вниз, так что я несколько недель даже не замечал этого, пока не рискнул снова выбраться на поверхность Ада.

* * *

Конечно, починить шлем оказалось невозможно. Мне пришлось взять тот, которым пользовалась жена, когда была со мной. Это вновь навело на размышления, но потом, когда я взял себя в руки, а рыдания стихли, я вышел наружу.

То, что я вернулся на место, где впервые обнаружил начало деформации, было неизбежным. Я миновал копья, так я называл теперь каменные образования - без происшествий и уселся посреди зарослей фласов. Если я и пользовался их животворным кислородом, хуже от этого они не выглядели, оставаясь такими же яркими и, если угодно, еще более красивыми.

Я довольно долго глядел на них, пытаясь воспользоваться своими дилетантскими познаниями в биофизике и биохимии, чтобы понять происходившее. Одно, по крайней мере, было очевидным: я подвергся фантастической мутации, которая была, в сущности, невозможна, если исходить из того, что человек знал о жизни и ее структуре, что в результате резкого изменения окружающей среды могла начаться постоянная мутация, проявляющаяся в ускоренном делении клеток, каковая и настигла меня накануне. Я попытался мотивировать свои соображения.

Даже на клеточном уровне структура неразрывно связана с функционированием. Я прикинул структуру протеинов, так как чувствовал, что именно в этом направлении лежит хотя бы частичное объяснение моего теперешнего уродства.

Наконец, я снял шлем и еще сильнее наклонился над фласами. Я вдохнул их воздух и в ту же минуту почувствовал озарение. Я вдохнул аромат одного, второго, третьего и все понял. Все становилось на свои места. Все сделалось абсолютно понятным и правильным.

Их аромат полуночи был не просто запахом. Я ассимилировал бактерии, выделяемые фласами, бактерии, которые атаковали стабилизированные энзимы моей дыхательной системы. Возможно, вирусы или даже риккетсии, которые - я старался подобрать термин поточнее - размягчили мои протеины и перестроили их таким образом, чтобы я в большей степени мог пользоваться фласами, снабдили меня кислородозаборником, как я теперь понял. Но делать шире грудную клетку или увеличивать объем легких значило повредить мне. Нужно было снабдить меня органом, напоминающим воздушный шарик, способным накапливать кислород под давлением, но здесь было что-то еще. Когда я находился среди растений, кислород медленно поступал с гемоглобином крови в мою накопительную опухоль и, после некоторого ожидания, его будет во мне предостаточно.

Теперь я смогу довольно долго обходиться без воздуха, как верблюд, который длительные периоды времени не нуждается в воде. Конечно, я могу восстановить то, что было затрачено в интервалах меду двумя наполнениями, в крайнем случае, достаточно долго смогу обходиться и без этого, но тогда мне потребуется длительное время, чтобы полностью заправиться снова.

Как все это происходило там, на уровне нуклепротеидов, я со своими ограниченными познаниями в биохимии не мог понять. Все, что я знал, было почерпнуто из гипнокурсов, на которых я занимался давным-давно, перед тем, как пойти обязательный курс в Университете Деймоса. Я знал об этих явлениях, но никогда не изучал их в достаточной степени, чтобы быть способным анализировать. Располагая временем и справочниками, я был уверен, что смогу разрешить загадку, благо что, в отличие от земных ученых, считающих почти мгновенную мутацию фантастикой, я был вынужден поверить в нее, поскольку она со мной произошла. Достаточно было взглянуть на лицо, на свое опухшее, а теперь раздувшееся, как воздушный шарик, лицо, чтобы понять, что это правда. Так что у меня было больше возможностей для работы, чем у них.

В этот момент я заметил, что уже давно торчу, как столб, а мое лицо удалено от фласов. И никаких затруднений с дыханием.

Что ж, мне предстояла кое-какая работа, с которой они не смогли бы справиться, потому что я был живым порождением кошмарных фантазий, которые они считали немыслимыми.

Все это случилось шесть месяцев назад.

Теперь, когда ночь в самом разгаре, фласы, судя по всему, умерли. Так что не будет ничего, когда вернется свет. Нечем будет дышать, нечем позавтракать.

* * *

Слишком темно. Звезды слишком далеко, чтобы позаботиться об Аде и его жителях. Конечно, мне следовало догадаться раньше. Настали двенадцать месяцев ночи, и фласы погибли. Они не превратились в серую пыль, как те, что я в первый раз принес с собой. Нет, вместо этого они ушли в почву. Они становились все меньше и меньше, словно в киноленте, пущенной в обратную сторону, сделались совсем крошечными, а потом исчезли окончательно.

Мне не удалось узнать, защищали ли они себя таким образом или погибали навсегда, потому что грунт слишком плотен, чтобы раскопать его, а судя по тому, что мне удалось отколоть, шлакообразные образования, пронизывающие почву, не открывали ничего, кроме крохотных провалов, в которые и втянулись бутоны.

Голова опять начала побаливать. Запас кислорода в опухоли почти совсем иссяк. Я замечаю это по тому, что теперь каждый глоток - я научился дышать как бы глотками - требует все больших усилий. Я решил вернуться на корабль.

За последние три "дня" я проделал не один десяток миль по планете, жил в пещерах, таскал с собой пищевой рацион.

Я спускался вниз, к пышным зарослям фласов, не только для того, чтобы пополнить расходуемый запас кислорода, но и для подробного изучения их странного метаболизма, потому что мои запасы воздуха в цистернах полностью улетучились. Должно быть, в них что-то было повреждено при посадке, или же те частицы, которые взорвали реактор, вывели из строя и систему рециркуляции кислорода, нанеся ей невидимые повреждения. Этого я не знал.

Зато я знал, что должен научиться жить на Аду, пользуясь тем, что он мне предоставляет, или умереть.

Это было нелегкое решение. Мне хотелось умереть по слишком многим причинам.

Я стоял на открытом пространстве, обогревательная ткань гротескно облепляла голову и опухоль, когда заметил мерцание в глубине неба. На мгновение оно стало устойчивым, потом опять запульсировало, словно что-то опускалось на маленькую планетку.

Я почти сразу же понял, что это корабль. Невероятно, но каким-то неведомым мне способом Господь прислал корабль, чобы меня забрали отсюда. Я побежал к обломкам, которые остались от моего корабля.

Я споткнулся, упал, пополз на четвереньках, потом встал и опять помчался, и к тому времени, когда добрался до кабины, моя опухоль была почти пуста, а голова разламывалась от боли. Я влетел внутрь, задраил люк и в изнеможении прислонился к нему, вбирая в себя воздух кабины.

Я подошел к радиоаппаратуре, хотя голова еще не окнчательно просветлела, плюхнулся в жесткое кресло перед пультом управления. Я почти забыл, какой драгоценностью может быть связь. Оказавшись так далеко от Границы, я никогда серьезно не принимал в расчет возможность, что меня могут обнаружить. И хотя я перестал об этом думать, но в происходившем теперь не было ничего исключительного. Мой корабль взорвался не далеко от торговых маршрутов. Правильно, я не вернулся, но комбинация каких-либо обстоятельств могла заставить еще один корабль последовать по моему пути.

Так они и сделали, так и поступили. Так и случилось.

Я нажал кнопку радиомаяка и переключил его на непрерывную работу, слушая, как "бип-бип-бип" разносится по кабине и зная, что сигнал уходит наружу, к кораблю, кружащему над планетой. Этого будет достаточно.

Неторопливо, опустив руки на колени, я повернулся во вращающемся кресле и на мгновение увидел свое отражение в полированной стенке рециркулятора, увидел свою опухоль, гротескную, чудовищную, омерзительную, покрытую щетиной недельной давности, увидел свой от, напоминавший косую рану.

Такое трудно назвать человеческим обликом. Когда они появятся, я могу просто не открывать им люк.

* * *

Я все же позволил им войти. Их было трое, молодых, стройных, пытающихся замаскировать свой ужас перед тем, во что я превратился. Они вошли, сбросили неуклюжие бронескафандры. В кабине было тесновато, но девушка и один из мужчин опустились на корточки на пол, а другой мужчина пристроился на уголке пульта.

- Меня... - Я не знал, сказать ли "зовут" или "звали", поэтому все опустил, просто представившись: - Том Ван-Хорн. Я здесь примерно четыре-пять месяцев, точнее не знаю.

- Мы из Фонда Изысканий Человечества, - ответил один из юношей - он откровенно разглядывал меня, просто не мог отвести глаз. - Экспедиция за пределы Галактики для обследования некоторых миров на предмет их пригодности для колонизации. Мы видели вторую половину вашего корабля. Та женщина...

- Знаю, - оборвал я его. - Это моя жена.

Они уткнулись глазами в угол, в пол, в переборки.

Какое-то время мы разговаривали, и я видел, что они заинтересовались моими теориями относительно быстротекущих мутаций. Это была их область, и под конец девушка заявила:

- Мистер Ван-Хорн, вы наткнулись на нечто невероятно важное для всех нас. Вы обязаны вернуться и помочь добраться до сути перемен, которые с вами произошли.

Она смутилась и этим немного напомнила мне жену.

Тут же включились двое других. Они использовали меня вместо амортизатора, задавая вопросы и сами отвечая на них, заставляя меня все теплее воспринимать возможность возвращения. Я был затянул в водоворот энтузиазма. Ощущение причастности поглотило меня, я забылся. Я забыл, как вспыхнул, словно спичка, корабль, забыл, как она лежала на трапе, застывшая, синяя и чужая, забыл все годы, которые промотался по пространству, забыл о проведенных здесь месяцах и - самое главное - забыл о моих изменениях.

Они упрашивали меня, они говорили, что готовы хоть сейчас отправиться в путь. Некоторое время я колебался, сам не зная, почему, но мои подсознательные крики никто не слышал.

Потом я смягчился и взялся за скафандр. Когда я надвинул обогревающую ткань на свою опухоль, какое-то время они переглядывались, потом девушка подтолкнула своего спутника, а второй скорчился от нервного хихиканья.

Они позабавили меня, растолковывая, сколь важным будет мое открытие для человечества. Я слушал, я хотел этого. Все было слишком хорошо после того, как я приготовился провести на Аду вечность.

Мы выбрались из кабины. От моего обломка до их корабля было совсем недалеко. Я удивился и обрадовался, увидев, каким сияющим был их корабль. Они им гордились, они хорошо о нем заботились.

Это было новое племя - легковозбудимые, интеллигентные ученые с юношескими идеалами. Что ж, удачи им. Они не мешали старым бродягам вроде меня. Корабль был освещен автоматическими прожекторами, лучи которых падали на корпус, и корабль сиял в ночи Ада, словно гигантский яростный факел. В космосе, должно быть, он покажет себя еще лучше.

Юноша нажал кнопку. Из корабля донеслось гудение. Откуда-то сверху соскользнула посадочная лестница, одновременно открылся наружный люк. Я понял, что это более современная модель, чем мой погибший корабль.

Что ж, это меня не смущало. Я был бедным космическим скитальцем, пока не познакомился с женой. А она была всем тем, что мне требовалось в полете.

Я сделал шаг вперед, к лестнице.

И тут почти одновременно произошли два события.

Я увидел свое отражение в блестящем корпусе корабля. Зрелище не из привлекательных: рот, как у вурдалака, перекошенный вниз и набок, вытянутый в ножевую рану, глаза-щелки, опухоль - омерзительная, испещренная кровеносными сосудами. Я задержался у лестницы, мои спутники ждали позади.

И тут произошло второе событие.

Я услышал ее.

Где-то далеко, в ярких янтарных пещерах, где спускаются вниз сверкающие сталактиты, окутанная мерцающей аурой доброжелательности, чистоты и надежды, ставшая моложе, чем была, ослепительно прекрасная и взывавшая ко мне голосом музыки, в котором было полыхание светил и мерцание звезд, движение планет и рост травы, и тяга всего живого к счастью - все это была она!

Я слышал ее всего мгновение, но оно длилось для меня вечность.

Я чуть наклонил голову, я услышал, я понял, что все сказанное ею - правда, настолько простая, настолько обнадеживающая и настолько реальная, что я повернулся, стоя на нижней ступеньке лестницы, поглядел на спутников и снова оказался на поверхности Ада.

Ее голос исчез в тот момент, когда я коснулся грунта.

Они глядели на меня и какое-то время никто не поизносил ни слова. Потом один из юношей - невысокий блондин с живыми голубыми глазами и мощной короткой шеей - спросил:

- Что случилось?

- Я не лечу, - ответил я.

Девушка сбежала ко мне по лестнице.

- Но почему? - воскликнула она.

Разумеется, я не мог ей объяснить. Она была такая миниатюрная, такая стройная, так напоминала мне жену ой поры, когда я с ней только что познакомился, что я ответил:

- Я слишком долго пробыл здесь, я не привлекателен внешне и...

Ох! - выдохнула девушка.

на попыталась меня остановить, но это были рыдания, которые мне не мешали.

- Вы не сможете меня понять, но мне здесь было хорошо. Это жестокий мир, мир тьмы, но она оказалась здесь... - Я поднял глаза к черному небу Ада. - Я не могу уйти, а ее оставить здесь одну. Можете вы это понять?

Они медленно кивнули.

- Дело не только в вас, Ван-Хорн, - произнес один из юношей. - Все гораздо серьезнее. Это открытие имеет огромное значение для всех людей на Земле. С каждым годом становится все хуже. С новыми таблетками против старости люди почти перестали умирать, и они горой стоят за Католико-Пресвитерианскую Группировку, которая не дает утвердить законы, позволяющие ввести контроль над рождаемостью. Перенаселенность стала чудовищной. Это одна из главных причин, по которым мы оказались здесь - увидеть, сможет ли человек адаптироваться в новых мирах. Ваше открытие невероятно поможет нам.

- К тому же, - добавил второй юноша, - вы сказали, что фласы погибли. Но ведь без них вы умрете.

Я улыбнулся. Она мне сказала кое-что, нечто очень важное, касающееся фласов.

- От меня и здесь может быть определенная польза, возразил я. - Пришлите ко мне несколько молодых людей. Пусть они поживут здесь, и мы вместе с ними займемся исследованиями. Я могу показать им то, что нашел. Они смогут ставить эксперименты. В лабораторных условиях никогда не повторить того, что я обнаружил на Аду.

Это их проняло. Они печально поглядели на меня. Девушка уже согласилась, чуть погодя к ней присоединились и юноши.

- И я не могу оставить ее здесь одну, - повторил я.

- Прощайте, Том Ван-Хорн, - сказала девушка.

Она обхватила мою руку спрятанными в перчатки ладошками. Это было вместо поцелуя в щеку, поскольку осуществить это ей мешал шлем.

Они начали подниматься по лестнице

- Но как вы обойдетесь без воздуха, если фласы погибли? - спросил один из юношей, остановившись на полпути.

- Все будет в порядке, уверяю вас. Когда вы вернетесь, я встречу вас в целости и сохранности.

Они с сомнением поглядели на меня. Я улыбнулся и похлопал себя по опухоли. Казалось, им стало не по себе.

- Мы вернемся вместе с другими.

Девушка посмотрела на меня сверху. Я помахал рукой, и они скрылись внутри корабля. Я поспешил к себе в кабину и наблюдал оттуда, как они разогнали ночь своей яростью и пламенем. Потом, когда они исчезли, я выбрался наружу и поднял глаза к тусклым и таким далеким светлячкам мертвых звезд.

Где-то надо мной кружила она.

Я знал, что всегда отыщу что-нибудь себе на завтрак, и на ближайший, и на все последующие. Она сказала мне это.

умаю, я знал все это заранее, хотя нигде не фиксировал ничего подобного, и ее слова только подтверждали: фласы не погибли, они просто спрятались на время, чтобы пополнить свои кислородные запасы от самой планеты, из пещер и открытых пор, в которых хранится накопленный камнем воздух. Они вернутся задолго до того, как я почувствую в них необходимость. Фласы всегда возвращаются.

А потом однажды я встречу ее и тогда уж нам хватит времени на все.

Я дал имя этому миру, но тут я ошибся. Это не Ад.

Это вовсе не Ад.