Не поймали!

СССР, семидесятые годы.

Лес недалеко от облцентра.

По лесной тропинке идёт школьник. В лес он пошёл, как всегда — чтобы забраться подальше, куда люди не ходят, и там повыть волком от смертной тоски. И, как всегда, чем дальше школьник заходил в лес, тем больше его тоска уходила сама собой, развеиваясь лесными видами и запахами — так, что когда он зашёл достаточно далеко, выть ему уже не очень-то и хотелось.

А тосковать школьнику было от чего — очень уж не повезло ему с родителями и прочими старшими родственниками. Претензии к нему предъявляли сверхъестественные!…

Когда он был ещё дошколёнком, то, когда выбирал, пойти ему гулять или играть, мог быть твёрдо уверенным в том, что если он пойдёт играть, то дома получит втык: "Ах ты паразит! Ты же мог пойти гулять!…"; а если он пойдёт гулять, тогда получит втык: "Ах ты подонок! Ты же мог пойти играть!…" Если же он вовсе бы не пошёл ни гулять, ни играть, то втык был бы: "Ах ты мерзавец! Ты же мог пойти гулять или играть!…".

А когда стал школьником, то стало так, что вот если получал он единицу, то дома был ему большой скандал: "Ах ты, негодяй! Почему не смог вытянуть ну хотя бы на двойку?!…". А если получал двойку, тогда слышал: "Ах ты, негодяй! Почему не смог вытянуть ну хотя бы на тройку?!…". Если же получал пятёрку, то всё одно втык получал тот же самый: "Ах ты, негодяй! Так значит, можешь! Почему не две пятёрки?!…". И даже если приносил сразу десять пятёрок, то это ничего не меняло, только что родительские претензии были: "Ах ты, негодяй! Почему не одиннадцать пятёрок?!…".

Также, независимо от того, каковы были оценки, всё одно к нему предъявлялись ещё и такие претензии: "Ах ты, паразит! Вот почему ты не преуспеваешь в пионерии?!… Ах ты, подонок! Вот почему ты не преуспеваешь на стадионе?!… Ах ты, неуч! Вот почему ты не преуспеваешь в кружках?!… Ах ты, гад! Вот почему ты не успеваешь сходить в магазин?!…".

А уж если ловили школьника на чём-то типа увлечений техникой или ещё чем-то таким, чему в школе не учат и учить не собираются — то втык был особо жестоким, да ещё и под пространные рассуждения, что нечего отвлекаться на всё то, что школьной программой не предусмотрено.

И, что школьнику не нравилось больше всего, так это то, что вся его родня чистосердечно считала, что такое вот отношение — это и есть воспитание как таковое, за которое "паразит и подонок" должен быть им по гроб жизни благодарен. И вообще, что к молодёжи как таковой вот только так и нужно относиться; то есть — что держать молодёжь нужно в той самой строгости, которую было бы точнее назвать — строгость для строгости.

А если школьник в ответ на это воспитание предъявлял не благодарность, а недовольство, то ему говорили: "Ах ты, негодяй! Если бы ты понимал, как жестоко ты нас этой своей чёрной неблагодарностью обижаешь…"

На этот раз, гуляя по лесу, школьник пришёл на край обрыва, где ручей подмывал высокий берег. И увидел, что недавно с обрыва обрушилась вниз очередная куча грунта. Проходя между обрывом и ручьём, заметил также и обнажившийся бок камня, торчавший из обрыва. Обратил внимание, что грунт здесь песочный и глинистый, а камень этот только один. И сразу же вспомнил, что недавно читал в журнале про находки метеоритов…

— Не метеорит ли это? — подумал школьник и полез на обрыв…

Россия, середина десятых.

Облцентр. Здание облотдела ФСБ. Кабинет начальника. Присутствуют четверо — два полковника, местные начальники МВД и ФСБ, и прибывшие из Москвы два генерала, тоже от МВД и от ФСБ.

Генералы отложили просмотренную папку. Взглянули на полковников:

— А теперь — то же самое, но не сухим текстом официальных бумаг…

— Да всё так же — ответил полковник МВД — Началось, судя по фактам, где-то в середине девяностых. Жили-были в нашем облцентре несколько десятков человек. Между собой вовсе не знакомых и притом весьма различных по своему социальному положению — от "новых богатых" до "новых бедных". Это совершенно точно установлено, что ранее они не были знакомы…

И весной девяносто третьего как-то так оказалось, что они в один момент перезнакомились и хорошо передружились. И начали кучковаться, больше всего вокруг гаражей, которые были у некоторых из них. Называли себя, по данным опроса их окружающих, "страховая контора". Закупали много семян различных растений — да ещё и предусматривали, что те семена, которые свободно продаются в ларьках, это чаще всего не семена вовсе, а посевной материал, он даст урожай, но не даст семян. Такого они почти никогда не брали! Ещё и просили своих знакомых, что не из этой банды, но временно выезжающих из города, привезти им семян всяких деревьев… желудей одних точно был мешок, да сибирских кедровых шишек, да прочей экзотики, вплоть до свежих кокосов…

Также закупали много различных туристических причиндалов — палаток там, котелков, лодок алюминиевых и надувных, всего такого прочего. Рыболовецкие снасти так же, крючки и прочие сети в кошмарных количествах. Книг много запасали, особенно справочники по самым разным наукам. В одном из райцентров библиотеку как раз тогда на помойку выбрасывали, дабы здание под офис освободить — вот они книги с той помойки и подобрали. Те из них, которые имели права охотников, закупали огромное количество боеприпасов к своим ружьям, как будто на войну с ними идти собрались. Луки-арбалеты также и даже подводные ружья. Не брезговали и боевое оружие у всяких проходимцев покупать; партия мосинок, со складов мобрезерва ворованная, несомненно к ним ушла, вместе с весьма немалым запасом патронов. Хотя потом эти винтовки нигде не появлялись; но, судя по сделанным ими заказам, они переделывали их в бесшумные — глушители к ним изготовляли, и станок тискообразный, надо полагать, предназначенный для вынимания пули из гильзы, уменьшения вручную порохового заряда и вставления пули обратно. Много всякого прочего тому подобного тоже за ними подозревается. Вплоть до истории с ДШК, хотя, если здраво осмыслить — ну, зачем им могли понадобиться ДШК с таким количеством боезапаса?!… А миномёты?!… А противотанковые ружья?!… И, самое главное, непонятно, куда они всё это дели!…

— Ещё и технику туда же — добавил полковник ФСБ — не менее десятка грузовиков непонятно куда делись. И подозрение на причастность к делу о пропавших с мобскладов бронетранспортёрах — на них. Прежде всего потому, что бэтээры просто исчезли. И ещё по последующим их заказам в мастерских — получается так, что утянули непонятно куда бэтээр-шестидесятые, а потом их в этом самом неизвестно где переделывали на газогенераторные моторы…

— И ветрогенераторы — добавил полковник МВД — и прочее, что за ними на подозрении. Полный список прилагается — кивнул на папку — получается так, что если что-то пропало бесследно, то, кроме этих, некого подозревать… В том числе и грузовик с коньяком, и фура со спиртом "Рояль", и ещё одна, с сахаром… и ещё много чего!

— Надо полагать, если бесследно, то не всё это их работа — сказал генерал МВД — но, тоже надо полагать, многое из того, что пропало бесследно — на них!… А погорела эта банда, получается так, что на бабах! Навели на себя подозрения… А иначе до последнего эпизода шума было бы куда как меньше… Вот уж точно, кабаки и бабы доведут до цугундера…

— Кабаки как раз не при чём — ответил полковник МВД — никто из них в пьянках-гулянках по кабакам не замечен. В другом они замечены…

— Да, учились, паскуды! — сказал полковник ФСБ — некоторые из них в медучилище, а некоторые в техучилище. А некоторые и заочно, кто на агронома, кто на штурмана, кто на геолога, кто ещё на кого. Один — так на астролога. И, как установлено, с интересом учились, с энтузиазмом!… Хотя и вели себя замкнуто, отношения со всеми за пределами их банды поддерживали хотя и вежливые, но сугубо официальные… И, что очень интересно, все они с самого начала этой истории на родственников и знакомых своих стали смотреть как-то безразлично… кроме тех, которые тоже были в банде.

— И всё б ничего, да только девки в городе пропадать начали, как раз с того самого девяносто третьего — продолжил полковник МВД — причём пропадать с концами! Обычно так бывает, что если кто какую девку того, то рано или поздно труп отыщется. А здесь — никаких следов…

— Ну, они вроде как и сами… пропадали… — сказал генерал ФСБ.

— Да, пропадали — ответил полковник ФСБ — но не навсегда! Чаще всего так было, что человек из этой банды — увольняется с работы, предупреждает своих родственников и знакомых, что уезжает, не говорит куда, и — пропал!… Или вовсе пропал, или появляется непонятно откуда раз в месяц, за квартиру заплатить. Причём точно установлено, что ни поездами, ни самолётами они не пользовались…

— Вот мы и подходим к самому загадочному во всей этой истории… — сказал генерал ФСБ.

— Да, некоторые из пропащих через несколько лет возвращались… непостаревшими! — ответил полковник ФСБ — и те, которые вроде как надолго не пропадали, тоже — чем больше времени проходило, тем более это становилось заметно, что они не старились!…

— Но нашим данным — добавил полковник МВД — окружающие заметили, что у этих выросли зубы, ранее вырванные стоматологами. И запломбированные тоже — выпали, а на их местах выросли здоровые. Пропали шрамы с тел, у кого зрение было очкарским — и оно стало нормальным. И, самое главное — кто из них был в возрасте, все с самого девяносто третьего начали медленно молодеть! А когда им об этом начинали говорить окружающие — вот тут-то они и пропадали бесследно и окончательно! И, чем больше их совсем пропадало, тем больше пропадало в городе и девок!…

— Причём мы установили — продолжил полковник ФСБ — что бесследно пропадали только девки красивые и притом порядочные. Если что-то подобное приключалось со шлюхой какой-нибудь, детдомовкой, дурнушкой или ещё какой-нибудь шалавой из похабной семьи — тогда как раз и труп быстренько находился, и фигуранты самые обыкновенные… не из этих!…

— И всё-таки вы их упустили — сказал генерал ФСБ — а было бы так интересно поговорить хотя бы с одним из…

— К середине нулевых их в городе почти не осталось — ответил полковник ФСБ — кто квартиру продал и исчез, кто просто исчез…

— Ещё и долгов некоторые накошеляли! — добавил полковник МВД — сколько смогли, задолжали, и — исчезли! Доходило до того, что их родственники и знакомые грандиозный ор поднимали, куда человек делся?!… А куда он мог деться, если и вещи свои не забыл?!… Да только перед своими не отчитался… И понятно стало, что пропавшие девки — из той же истории…

— Вот тут-то можно было и на подельников выйти… — подсказал генерал МВД.

— Предусмотрительные, падлы, исчезали так, чтобы невозможно было определить, кто подельник! Двоих, правда, мы чуть не взяли — обратили внимание на повышенный интерес к туристическим причиндалам. Просто засекли, как какие-то двое непонятно на какие шиши закупили изрядный запас всяких тесаков, топоров, котелков и прочих шампуров, загрузили в фургончик, и поехали. Мои проследили, как они в гараж заехали, хотели с ними в том гараже потолковать, глядь — а гараж пустой, и заперт изнутри… Вскрыли — и ни фургончика там, ни граждан… Только самодельный плакат на стене висит: "Если нельзя спасти самоубийц — нужно спасать себя!"… И подпись: "Страховая контора"…

— Вот тут-то и надо было шум поднимать!… - стукнул кулаком по столу генерал ФСБ.

— И что бы нам надлежало докладывать?!… - ответил полковник МВД — что пропали граждане из гаража запертого?!… Так нас бы самих тогда пропали… Лучше уж обыкновенные висяки, чем так подставляться!…

— Тем более что тогда этих почти уже не осталось в городе — добавил полковник ФСБ — только три человека, которых мы бы и не заподозрили. Все — одинокие типы, ни родственников у них, не знакомых. Сидели сычами по квартирам и сутками скачивали из Сети всякую всячину. Да ещё электронику современную закупали!

— Только что девки продолжали пропадать — уточнил генерал МВД.

— Да, до позапрошлого года! — ответил полковник МВД — когда исчезли последние из этих, и появлялись только иногда. Похоже, у них деньги иссякли, вот они и затихарились… Так бы и исчезли, и ничего бы мы не заподозрили, кроме такого, с чем лучше не вылезать… Но напоследок эти хлопнули дверью!…

— И это был Рекорд… — хмыкнул генерал ФСБ — на наши головы…

— Да, оно так — поддакнул полковник — один из этих попал в поле зрения видеокамеры на базаре. Тот самый, который ранее учился на животновода. Продавал в аквариумном ряду живых "сальвадорских тритонов" по тысяче рублей за штуку. Внешне — ничуть не изменился с самого начала девяностых… Природолюбы и налетели на экзотику. Продал он ведро этих самых "тритонов", на все деньги закупил пряностей и приправ, самых разных, сложил в рюкзак — и пошёл в проход между сараями, выводивший в грязный тупик… и не вышел из того тупика! Осталась только приляпанная плевком к стенке сарая записка: "Счастливо оставаться, твари из легенды!"… А потом среди покупателей нашлись чёртовы умники — из тех, что отличают тритона от саламандры, а уфимский ярус от казанского, да ещё и с подробностями!… Вот и подняли шум, паскуды, сначала в Сети, а потом и в реале!…

— Вот и оно!… - раздосадованным голосом произнёс генерал ФСБ — если бандиты так поступили, то больше уже не появятся! И это название — "сальвадорские", что оно обозначает?!… Это же на что намёк?!… Они же этими самыми "тритонами" дали нам понять, что они, кто они и где они!… И что же нам теперь делать?!…

— Да, историю эту замять уже не удастся… — добавил генерал МВД — если мы вылезем с нашими наблюдениями и вытекающими из них подозрениями — то не миновать нам дурки…

— Если промолчим — тоже мало хорошего — ответил ему генерал ФСБ — уже и заграница засуетилась, академики к нам спешат. Как же, сенсация — в нашем захолустье прямо на базаре продаются живые стегоцефалы!…

Прибор защёлкал и замигал красным глазом, изображение кабинета начальника ФСБ над ним погасло и звук разговора исчез. Один из находившихся в пещере людей подошёл к прибору, откинул крышку, посмотрел на главную его часть — уникальный метеорит. И сказал:

— Почти уже всё время выработано. Подсматривать напрямую больше не сможем! А сможем теперь только два-три раза поймать радиоволны — телепрограмму подсмотреть или радио послушать… И всё — разошлись, как в море корабли…

Остальные присутствующие заговорили:

— Однако мы успели подсмотреть, как там лягавка засуетилась! Как же — нам сальвадорий, а они твари из легенды!

— Да, замять всё это у них вряд ли получится, стегоцефалов уже поздно конфисковывать — информация о них успела разойтись. Вместе с названием — сальвадорские, ха-ха-ха!…

— Ну, этот намёк они поняли. Вроде бы поняли и то, что даже дурак при случае не откажется от гарема. Вот только б не смогли замять информацию о наших омоложениях…

— И не очень-то много они нарыли! Отследили наши действия всего-то с девяносто третьего, а начали-то мы в восемьдесят восьмом… тамошнем!…

— Это потому, что большинство из нас до девяносто третьего всё репы чесало — уходить или оставаться. Как же, уйти в безлюдный палеозой, где нет ни газа, ни электричества, ни телевизора, ни стоматологов, ни даже сортиров! Тем более что на наш век и там должно было хватить… А в девяносто третьем мы как раз разобрались с кордаитами, и тут уж никто не колебался! И стали мы сплочённым сообществом!…

— И стало понятно, что никто не проболтается! Даже мочалки ворованные! Как же, молодость! Ох, как тогда мы вздохнули свободно, когда поняли, что свои не предадут!… И что можно не опасаться, что нас сонными передушат…

— Никто не захочет остаться без сока из кордаитовых шишек! А диффтёнки прежде всего!…

— Ещё и смотреть приходится, чтобы не перебарщивали — а то до соски докордаитятся…

— Ещё лягаши отследили мосинки, и даже детали для их переделки. А СКСы не отследили! Гранаты не отследили! И даже лопаты с ломами — тоже не отследили!…

— И, твари неблагодарные, не заметили, что мы калашей могли утащить целый вагон, но даже близко к ним не подошли!

— Для нас калаши — это непроизводительный перерасход невозобновимых боеприпасов. Вместо того вагона лучше бы бронебойки… уж мимо них мы бы не прошли!…

— Да, звероящеры живучи… Но всё одно лучше ходить с арбалетом!

— А я предпочитаю двустволку двенадцатого калибра… Вертикалку!

— А я бы не пошёл с пушкой, которая бабахает! Издаёт посторонние звуки… Я — хожу только с арбалетом!…

— А ещё лягаши не отследили сброса камней в болото! Когда мы наш лакколит под жильё проколом точили…

— Так мы же по ночам работали, а болото глубокое! Вот если когда-то его осушат, заметят камни да и определят их… ого!…

— Вспомнят нас!…

— А они что, доживут до осушения болота?!… Сколько им там осталось — полтора поколения?!…

— В принципе, этого достаточно…

— У нас теперь свои проблемы…

— У нас одна главная Проблема! Сажать, сажать и сажать кордаиты! Везде, где мы появимся!

— Если, разумеется, там они и без нас не растут… там, куда мы доберёмся!…

— Вот что в нашем деле самое хорошее — так это то, что кордаиты всегда с шишками, да ещё и разными!…

— Ремонтантные растения… как лимоны…

— Наши мореманы, что поплыли вокруг материка, шишек с собой набрали. Не только сочных, но и спелых, на развод. Очень умно — а ну, как где-то застрянут, а там не окажется кордаитов… или они будут не те…

— Да, без кордаитов мы теперь никуда… К хорошему привыкаешь быстро!…

— Всё одно, авантюристы наши мореманы! Сослались на то, что катер всё одно когда-то проржавеет, и развернули паруса! Хорошо ещё, что их не понесло сразу на Южный материк… лучше уж вдоль побережья вокруг нашего Северного…

— А если на Южном нет кордаитов?!… Нужно будет привезти и посадить!…

— Может быть, вырастут… И шишки дадут!…

— Да, я бы на их месте поступал несколько иначе — плыть только вдоль берегов с кордаитами, а где их нет — там сажать и ждать, когда дорастут до шишек, и только тогда продолжать заплыв. Потому как мало нас, и каждый в любой момент может заболеть или пораниться… и вся надежда на кордаиты!…

— И спешить нам некуда — сколько там осталось до астероида — десять миллионов лет или все пятнадцать?!… Столько мы даже с кордаитами вряд ли проживём…

— Ничего, если не потонут — привезут информацию!… Не всё ж нам вокруг нашего лакколита ошиваться…

— Ну, с планёра мы неплохо картографировали окрестности…

— Планёр опасен! Долбанёшься — и будет поздно сок давить!

— Жить вообще опасно! И я бы предпочёл на планёре с верхушки слетать, чем пешком по здешней природе ходить! Цапнет звероящер, и ням-ням…

— Пока что мы их ням-ням!…

— Они же наша ходячая закуска…

— А не выпить ли нам нашего виноградного, урожая прошлого года?!… Это тоже лягаши не отследили — что мы ещё и черенки надыбали!…

— А и вправду — выпьем!

— Выпьем!

— Выпьем…

Через сто лет.

Шесть человек из первого поколения идут по кордаитовому лесу. И все они внешне — в возрасте около 19 лет. Впереди идёт человек с тяжёлым арбалетом в руках, держа его наизготовку. Следом за ним идёт человек с раскладной треногой для тяжёлого арбалета, готовый её в случае надобности подставить под арбалет для точности выстрела. А на поясе у него висит в кобуре обрез охотничьей двустволки, переделанный под кремнёвый механизм. За ними идут двое с носилками, сделанными из копий с зачехлёнными наконечниками, а на носилках лежат куски вырезки из грудинки и окороков дровоядного улемозавра и корзинка с яйцами хищного дракона. У одного из них за плечами — охотничье ружьё, переделанное под кремнёвку. Последними идут двое с лёгкими арбалетами на перевязях и метательными сулицами в руках. И у всех шестерых за плечами — мешки, а на поясах — тесаки.

Первый, тот, что с тяжёлым арбалетом, тихонько напевает:

Несколькими часами ранее эта компания увидела, как дровоядный улемозавр алчно сгрызал ствол свежеповаленного им кордаита, причём кордаита той самой породы, которая даёт целебные шишки. Как будто кордаитов прочих пород вокруг было мало! Людям это не понравилось, и их не остановило даже то, что улемозавр был очень огромен, метров пять длиной. Действовали быстро и слаженно — сразу же была поставлена тренога, на неё положен тяжёлый арбалет, и в улемозавра полетела тяжёлая стрела.

Выстрел был меткий, второй стрелы не понадобилось, но живучий благодаря своей огромности улемозавр не сразу свалился, а вздумал удирать. Прошлось добивать его второй стрелой, да ещё и стрелять из кремнёвок, издавая грохот.

Улемозавр, конечно, свалился, но и грохот сделал своё дело, привлёк внимание хищного дракона, прибежавшего достаточно быстро. Люди едва успели вырезать самые деликатесные части из грудинки и окороков и погрузить их на наскоро, но сноровисто изготовленные носилки, да ещё собрать шишки с поваленного кордаита; как из леса выскочил рычащий и шипящий кошмар и вознамерился отогнать людей от туши.

Люди, конечно, сразу же отступили — потому так выступать против хищного звероящера даже вшестером было опасно. Но сообразили и то, что, во-первых, от туши хищник не уйдёт, пока не нажрётся, а во-вторых, это вообще-то самка, и где-то поблизости у неё должна быть кладка.

И потому — пока хищница жрала дровоядного, дали петлю по лесу, нашли кладку и вынули из неё часть яиц — не все, а только свежие, а уж отличать они умели. И пошли дальше своей дорогой.

Двое последних ещё и высматривали подходящие места, на каковых лущили спелые шишки, снятые с поваленного улемозавром кордаита, и прикапывали выпадающие из них семена. И напевали при этом:

Идут шестеро дальше, и обращают внимание на то, что осталось им уже недалеко. Выходят на возвышенность, оглядываются вокруг, на многоцветье кордаитовых лесов, и разговаривают:

— Но какая красота! В том мире такое было только между летом и осенью, когда листья уже начали желтеть, но ещё не начали опадать…

— Не совсем так… Там такое было, что летом все деревья были одинаково зелены и потому при взгляде на лес сливались в сплошную зелёную пелену; а ранней осенью каждое дерево желтело по-своему и потому было своего особого оттенка, хорошо различаясь на фоне всех остальных деревьев. А здесь растения сплошь ремонтантные, каждый лист своего цвета; все деревья как раз сливаются в многоцветную пелену, но вот каждый лист в отдельности хорошо выделяется своим цветом среди остальных на своём дереве…

— А какой запах! В том мире что-то подобное тоже было только между поздним летом и средней осенью… Когда листья на деревьях уже начали желтеть, но ещё не закончили опадать…

— Вот это — да! Не совсем так благоухало, но подобно тому… Запах золотой осени!

— Нашей вечной золотой осени…

Ещё один напел:

Пошли дальше. Подошли к цели своего пути — старому-старому автофургончику, много десятилетий назад с немалыми усилиями доехавшему сюда и здесь застрявшему окончательно.

Начали располагаться. Прежде всего поставили треногу и закрепили на ней тяжёлый арбалет. Потом достали из фургончика большой самодельный орихалковый котёл (отлитый из местных самородков меди и золота), глиняный сосуд с крышкой, и большую орихалковую сковородку. Часть мяса порезали на куски, сложили в глиняный сосуд, перемешали с приправами, плеснули туда виноградного вина из фляг и оставили мариноваться, до завтра.

Один проверил исправность самодельного пресса, лежавшего в фургончике. Убедившись в его исправности, запел:

Ещё один подпел:

Насобирали сухих дров, сложили два костра. В большой котёл налили воды из протекавшего неподалёку ручья, поставили греться.

Один пошёл собирать грибы, в изобилии растущие вокруг, второй посмотрел на огороженную брёвнами давнюю делянку с грядками, убедился в очередной раз, что местная живность очень охотно кушает растения из того мира, и ограда из брёвен плохая от неё защита в отсутствии людей. Но всё ж смог накопать немного картови, моркови, хрена, лука и чеснока, нарвать перца, укропа и помидоров.

Сказал остальным:

— Опять сожрали горох, фасоль, кукурузу и арбузы! А подсолнухов и огурцов я здесь не сажал…

Остальные кивнули — что за смысл сажать перекрёстноопыляемые растения там, где нет насекомых-опылителей, а люди бывают редко и потому искусственного опыления не обеспечивают?!…

Ещё один отбежал в сторону, проверил сохранность сортира, хмыкнул:

— Хорошо наш плотник поработал, прекрасно сохранилось!

Потом расселся, да ещё и, сидя там, напел:

В большом котле начали варить суп из улемозаврового мяса, с грибами, овощами и приправами; а на сковородке растопили улемозавровый жир и начали жарить на нём драконьи яйца. Вынесли из фургончика раскладные стол и стулья, расставили. На стол поставили шесть серебряных котелков. Когда ставили, один щёлкнул по котелку пальцем, послушал звон и сказал:

— Вот они, звонкие изделия нашего металлурга!…

К закату солнца еда была приготовлена, шестеро расселись за столом. Когда рассаживались, один напел:

Достали деревянные резные ложки, начали кушать. Когда первый аппетит утолили, пошёл застольный разговор:

— В том мире так мало кто бы смог. Много всякой-разной еды, но — ничего хлебообразного…

— Ну, на праздники мы и хлебное кушаем…

— Да, раз в год блины да раз в год пироги… из пшеницы, выращенной вручную, по-огородному!…

— Зато грибы местные — деликатес, куда там грибам из того мира…

— И мясо ящеров — куда как вкуснее мяса в том мире…

— Травоядных — да, а хищных — на любителя…

— И рыба местная великолепна, сплошь осетрина! Жаль только сёмги мы не завезли, чёрной икры хватает, а красная осталась в легендах…

— Не рискнули мы рыбу завозить — опасались прихватить рыбоглистов…

— Хороша ещё икра трилобитов и морских раков…

— Вот наши мореманы ими лакомятся! На стоянках…

— Да, мореманы наши выход нашли… А как они сначала катер заэксплуатировали, всюду на нём шныряли!… Даже до Большого Восточного Экваториального Острова добрались…

— Что бы им не шнырять в условиях чистого моря? Ни пиратов, ни рыбнадзора… Курорт! А вот как начали из местных деревьев корабли строить, так и пошёл ляпсус…

— Ну, кто бы мог подумать, что местная древесина, даже если её хорошо высушить, всё одно… промокает! Водой пропитывается… И начинает пропускать воду!…

— Это потому, что у здешних деревьев древесина — это ещё не совсем древесина. А древообразная трава…

— Ещё и нашего химика напрягали, и нашего геолога… Не завести ли химпром с нефтедобычей на предмет смазки и пропитки…

— Ещё чего захотели, это же экологию загубит! Жили бы мы, как в том мире, могли бы и забить на природу, а поскольку мы собираемся жить до самого астероида, то экологию нам губить никак нельзя…

— Всё одно наши мореманы нашли способы и методы… Плыть на кораблях, пока не промокнут, потом причаливать, вытаскивать корабли на берег и ждать, пока они высохнут. Одновременно разведывая берега! А потом плыть дальше… Только-то и всего!…

— Заодно и сажать кордаиты там, где их нет…

— Как в песне поётся:

— Да, на переход до Южного материка корабликов хватает. Но всё одно, необходимость периодически вытаскивать и подсушивать ограничивает размеры кораблей. Да и, говоря прямолинейно, нечего нам делать на Южном материке…

— А мореманы из молодых подумывают на деревянных корабликах аж до южного полюса добраться… Вместо того, чтобы лишний раз за селитрой сплавать!…

— В принципе можно доплыть, вдоль западного берега Южного материка. Но — опасно, рискованно и слишком далеко!

— Пусть плывут, если у них шило в заднице! Меньше Проблем будет…

— Да, всё оно так… Много Проблем в том мире происходили от людишек с шилом в заднице…

— Вспомни ещё, что наш историк говорит. И про нас, и про тот мир… И про то, что это для нас жизненная необходимость — всех шиложопых из здешнерождённых отправлять на погибель в погоне за иллюзорной целью, типа доплыть до полюса. Они туда стремятся с великим восторгом — как будто им там мёдом намазано…

— Да, наш историк так говорит. Что все мы, из первого поколения, такие уж от рождения — что для нас высшее удовольствие жить тем самым образом жизни, который в корявой терминологии тогомирского историка Гумилёва называется "гомеостаз". Шиложопым от этого самого "гомеостаза" — пресно и скучно, вот они и плывут, куда их не гонят и не приглашают. А нам в "гомеостазе" не пресно и не скучно, а — естественно; подобно тому, как рыбам в воде не мокро и не сухо, а — естественно…

— Если вспомнить многих людишек из того мира… многие бы из них согласились бы жить так, как мы живём — тихо, мирно, сонно, спокойно, неспешно и размеренно?!… Гуляем с арбалетами в лесах кордаитов…

— В красивых цветных лесах… Не всякий конкретный "гомеостаз" подошёл бы какому-то конкретному человеку! А наш нам — подошёл!…

— Вот в этом нам больше всего повезло! Что с самого начала мы объединились в страховую контору не абы по каким показателям, а именно по признаку максимального сравнительно с окружающими стремления к "гомеостазному" образу жизни. Иначе бы — или нашлась бы шкура и всех сдала, или между собой бы перецапались… Или нашёлся бы среди нас какой-нибудь Цапок и захотел бы цапнуть…

— Как говорит наш технарь — это побочный эффект хронопробоя. Прибор возможно было использовать и как распознаватель психики…

— А все мы таковы — ни у кого нет желания уподобиться Цапку, зато у всех сверхпереразвито желание не быть его мишенью… И потому, как говорит наш диспетчер, у нас нерушима наша полития…

— Ну, всё-таки диффтёнок мы цапнули!…

— А ты не путай белое с пушистым! По какой причине ни один из нас не отказался от возможности завести гарем?!… Причина-то у всех одна и та же…

— Да, всё та же — ни один из нас в том мире не имел никакого такого успеха у красивых девчонок… э-э-э… девушек! А если что-то у кого-то там и проскакивало — то или вовсе не красивая, или вовсе не девушка, или, страшно подумать, сиповка, фригидка, или это был вовсе не егонный успех, а еённый расчёт, на то, чтобы или карман вытрясти, или из квартиры выжить, или ещё на что-то… особенно если на престижный статус замужней женщины. Вот мы и взяли компенсацию!…

— Помногу мочалок на каждого! Как в песне поётся:

— Зато в походах мы отдыхаем от гаремов… И набираемся вожделения!…

— И вообще, чем больше лет проходит, тем наши диффтёнки нам благодарнее, что мы их отловили, к себе взяли, облагодетельствовали! Сто лет прошло, а они всё молодые…

— Как и мы…

— А в том мире они, да и мы бы все — давно бы уже тю-тю!…

— За сто лет — весь тот мир, надо полагать, уже тю-тю…

— Вот интересно, если бы мы тот мир предупредили — имел бы он шанс выжить?!…

— А с чего это мы стали бы тот мир предупреждать?!… Он что, хорошо относился к таким, как мы?!… То есть — ко всем тем, кому лучше всего жить в этом самом гумилёвском "гомеостазе"?!…

— Причём не во всяком… а кому в каком!…

— Не во всяком! Как говорил наш социолог, для нас важна ещё и такая составляющая, как гарантированное отсутствие зомбей…

— Да, у нашего социолога такое мнение… Что всех людей возможно распределить на две категории — носители стайной психологии и носители стадной психологии, они же зомби. И не только людей, но и зверей, только что звери бывают ещё и одиночные. Стайные объединяются в стаю только по своему выбору и притом только для достижения какой-нибудь конкретной цели; а если цель достигнута — то или стая разбредается, или цель новая ставится. А стадные объединяются в стадо не потому, что таков их выбор, а только потому, что такова их врождённая природа… И все мы — стайные! И объединение наше суть стая, предназначенная для достижение конкретной цели — нашего вечного жизнеобеспечения. А во всех Проблемах того мира виноваты стадные!…

— Причём виноваты уже тем, что они — стадные!…

— Стадные — это те, про кого в том мире Геббельс говорил, что чем более чудовищная ложь подносится таким людям — тем скорее они в неё поверят…

— Иначе говоря, это те, кого один мой знакомый в том мире называл носителями клиповой психологии…

— Ещё в том мире про таких говорили, что такие если в чём и виноваты — то только в том, что они чистосердечно верят всему, что пишут в газетах… какую бы чушь там не написали!…

— Помню, был в том мире со мной такой случай. У одного такого гада было какое-то там про что-то идиотское мнение, а я его спросил, с чего это он верит в эту чушь. Так он посмотрел на меня, как на совсем-совсем безнадёжного идиота и таким тоном, которым впору с этими самыми безнадёжными идиотами разговаривать, сказал: "В газете так написали!…"

— Куда пастух погонит, туда пойдут стада… И нас заставляли с этой мразью стоять в одном строю!…

— Бывало там и такое…

— А бывало и такое, что эта сволочь рассуждала: "Что общепринято — то верно!".. Или: "Если общепринято — значит, верно!"…

— А ещё и так: "Человек, не плюй на коллектив! Помни, ты на него плюнешь — он утрётся, он на тебя плюнет — ты утонешь!"…

— И вот с такими нам приходилось жить локоть к локтю… Ужас-ужас-ужас!…

— Неспроста же мы с самого начала назвали себя страховой конторой и приняли лозунг: "Если нельзя спасти самоубийц — то нужно спасать себя!"…

— Против таких, как мы, там все всегда объединялись! Даже монархисты с анархистами, даже лягаши с уголовниками!…

— Всё оно так… для уголовников мы — кто? Фраера ушастые, мальчики для битья, самой Природой предназначенные для того, чтобы им, уголовникам, было кого обидеть заведомо безнаказанно. А для лягашей мы — кто? Мещане, обыватели, небокоптители, жалкие, ничтожные, никудышные людишки, за которых впадлу заступаться… И нам их предупреждать?!…

— Тю-тю на тот мир!…

— Да и в этом мире нам когда-то придётся тю-тю! У них своё тю-тю, у нас — своё! Что там наш астроном вместе с нашим астрологом всё звёзды не пересчитают — где какой астероид?!…

— За такое время это в любом случае невозможно. Время наше только начинается… Нам некуда спешить!…

— Так что — подъедим, что осталось, и спать, в фургон! Завтра отдыхаем и кушаем шашлык, послезавтра с утра продолжим маршрут, чтобы к вечеру быть возле Изумрудной пещеры…

— Как в песне поётся:

Через триста лет.

Большой зал в жилом лакколите, тускло освещённый солнечным светом, проникающим через вентиляционные отверстия со встроенными в них зеркалами, передающими свет по принципу многоколенчатых перископов.

Тридцать человек из первого поколения — то есть все те из него, кто пожелали присутствовать, сидят в резных креслах и выслушивают рассказ одного человека из второго поколения, морехода с полуторавековым стажем, кормщика большого соснового корабля, начальника эскадры сосновых кораблей.

— Отплыли мы вместе со всей эскадрой шиложопых. В сезон попутных ветров. Они на ладьях из местных деревьев, мы на двух сосновых шхунах и двух люгерах. Ещё до отплытия шиложопые, да и мы, много гадали, какие корабли лучше. Сосновые одноразовые, если подгниют — то уже ничего не поделаешь, зато их не нужно периодически вытаскивать для подсушки; а местные кораблики в ней как раз нуждаются, зато если их вовремя подсушивать — прослужат несколько подольше сосновых.

— И это вместо спасибо, что на корабли пошли вручную посаженные и выращенные сосны, из семян, доставленных из того мира! — вставил один из первого поколения.

— Ну, сосен у нас выращено много… — ответил ему другой — и даже дубов!…

— Хорошо ещё, что дубы рубить не захотели…

Мореход продолжил:

— А ещё шиложопые не понимали, зачем к ним в этот поход выпихнули ещё и балластников?!… От них же в походе ни пользы, ни удовольствия…

— Вот потому и выпихнули, что они балластники!…

— Плыли по заранее утверждённой схеме — ладьи плывут, шхуны и люгеры сопровождают — продолжил рассказ мореход — так переплыли Пролив и подошли к Южному материку. Там быстренько отыскали место, где прошлые экспедиции подсушивали корабли. Ладьи вытащили на подсушку, шхуны и один люгер завели в устье реки, отправили пеших осматривать местность. Посаженные прошлыми экспедициями кордаиты растут там хорошо и уже дают шишки. А тамошние кордаиты самые разные, но целебных среди них не замечено.

Оттуда я сразу же направил второй люгер, разведать побережье к востоку до тридцатиградусной широты и оттуда возвращаться…

— Да, он давно уже вернулся. Побывал на ещё одном месте прошлой подсушки, убедился в хорошем росте там кордаитов, да и на обратном пути сообразил спетлять за селитрой…

— После месячной подсушки эскадра пошла на запад, к северо-западной оконечности Южного материка. Дошли благополучно, нашли тамошнее место прошлых подсушек, кордаиты хорошо росли и там. Ладьи — на берег, а я со своими пошёл вперёд, на юг вдоль западного побережья. Дойдя до тридцатой широты, разведал берега, нашёл там место прошлой подсушки, а вот кордаиты там чахлые, почти вовсе не выросли. Природа тамошняя не подходит целебным! На всякий случай рассадили мешок спелых шишек.

Одну шхуну оттуда я отправил назад — предупредить шиложопых о безопасности пути и вернуться домой…

— Да, шхуна благополучно вернулась. И уже успела сходить за самородками…

— Сам же я с одной шхуной и одним люгером пошёл дальше на юг. Дошли до самых экваториальных гор. Нашли на них место прошлых подсушек, и заметили, что шиложопые из прошлых экспедиций сообразили сажать кордаиты не на побережье, а в горах, где прохладнее. Туда трудновато подниматься, зато кордаиты там выросли.

— Кордаиты на экваторе?!… Великолепно!…

— И самородков там мы поднабрали попутно. Настолько, насколько это не противоречило инструкциям не отвлекаться от приоритетной цели — разведки.

Был у меня там соблазн отправить обратно люгер с этим известием, однако я не рискнул. Спустились на юг до тридцатой широты, нашли и там место прошлых подсушек, но берега там пустынные, сажать кордаиты бесполезно. Идти дальше на юг посчитал опасным, да и в инструкциях моих было чётко указано — не рисковать южнее экватора, а тем более южнее тридцатой южной. Потому мы пошли на север, ещё и попутно разведали гряды островов к западу от материка, на некоторых посадили наудачу кордаиты.

К материку вышли на тридцатой северной широте. Там и встретились с ладейной эскадрой, как раз там шиложопые в то время подсушивали ладьи.

Узнав от нас о безопасности пути до тридцатой южной широты, они этому весьма обрадовались; но и зачесались — куда, в таком случае, пропали все прошлые экспедиции, алчущие доплыть до южного полюса?!…

И на меня дулись, что дальше на юг не разведал. Я же не мог им говорить, что если там пропали большие эскадры, то соваться туда мне с двумя кораблями — глупо, а им, дуракам — опасно! Передал только им оставшиеся у нас спелые шишки, дабы они посадили семена в экваториальных горах, да и подновили там запасы незрелых шишек.

Там и разошлись. Они — на юг, мы — домой. Доплыли благополучно! Вот и привезли — и кивнул на разложенное на столах множество искусно вырезанных на дощечках гравюр с видами далёких берегов.

— А как там на самом дальнем юге — сильно штормило? — спросил морехода кто-то из первого поколения.

— Не то, чтобы очень… Так себе!… - ответил мореход.

— Всё великолепно! Ты со своими спутниками прекрасно поработали, сделали всё, что нужно, и даже более того. Теперь всем вам надлежит вырезать на досках рассказы о вашем великом подвиге, и доски вместе с этими гравюрами — бултыхнуть на хорошую выдержку в минеральные источники. Чтоб потом могли лежать тысячелетия в наших архивах!… Из доставленных вами самородков наш ювелир уже сообразил, какие медали отливать, они будут только для вас, перешедших экватор, увидевших южное полушарие и впервые смогших вернуться!

А пока — пировать всем вашим командам, на праздничном пиру! С вином столетней выдержки!…

Когда мореход ушёл, оставшиеся — все из первого поколения — переглянулись.

— Вот так, жители — сказал один из них — эта проблема решена! Посылать иногда кораблики сажать кордаиты по всему шарику всё одно нужно; но теперь это возможно будет без шума, без гама, без всякого лиха…

— Да, как мы всё делаем, что мы делаем… Сонно, спокойно и размеренно… Кто-то из нас вполне возможно, как это у нас бывает, проявит недолговечный Порыв — и захочет сам сплавать на кораблике к далёким берегам… заодно и кордаиты там посадить!…

— По хорошо разведанным путям, по хорошо разведанным ветрам… И в хорошо рассчитанные сезоны, чтобы в шторм не попасть!…

— Здешнерождённые не соображают, что в южных приполярных широтах должно штормить! И что на лёгких корабликах туда лучше не соваться… Вот и бултых им! А то наплодили уродов на свои головы…

— Хорошо, что бабью никто из нас не проболтался! Мамаши — они сентиментальнее нас, они бы ещё и не захотели, чтобы их выскребки поплыли на верную смерть… А так — они уверены в том, что на героический Подвиг, хи-хи-хи-с…

— Две проблемы решены! Не только с шиложопыми, но и с балластниками!…

— Не будет больше не тех ни других! Так говорит наш фармацевт…

— Именно так — сказал фармацевт — теперь не будет! И всё благодаря кордаитам! Сок незрелых шишек целебного кордаита излечивает все болезни, вплоть до старости, но почти что не более того. Вспомните, как мы радовались, когда определили, что если шестую часть дозы сока дать подружке незадолго до зачатия — то не будет и проблем с осложнениями беременности и всем таким прочим. А теперь мы знаем, что если к такому соку подмешать двенадцатую долю сока незрелых шишек не целебного, а пихтообразного кордаита, то и потомство несомненно будет нормальным — ни шиложопых, ни балластников!… Как там их определяет наш историк?!…

— Негармоничные особи — отозвался историк — всё по тогомирскому татарину Гумилёву. Как историк он был бракодел и халтурщик, как подаватель практических советов — гадина и мерзавец, но как знаток человеческой психологии — гений! Сообразил, что у всяких людей работает случайность рождения, и потому потомство может быть разное — и порядочные гармоничные жители, и шиложопые, и балластники. Шиложопые одержимы Страстями как таковыми, от спокойной жизни они на стенку лезут, трудности им, гадам, подавай; а балластники простоваты, могут жить только сегодняшним днём и категорически не желают заглядывать в будущее. Мы с самого начала сообразили спроваживать шиложопых за моря, причём без девок, да и балластников вместе с ними, и так чистили каждое поколение; но окончательно это не решало проблемы. А наш фармацевт её решил — хотя и методом экспериментов на здешнерождённых…

— А на ком же ещё было экспериментировать?!… - ответил фармацевт — зато теперь никто не вознамерится порушить наш как его там называет наш историк — "гомеостаз"…

— Это в несуразной гумилёвской терминологии наш образ жизни так называется — "гомеостаз" — сказал историк — в буквальном переводе это "равновесие", но в нашем случае это определяется как "постоянство", если точнее, то — "хронопостоянство", а если шире, то — "хроноэндемизм"…

А шиложопым нужен совсем другой образ жизни, тот самый, что по-гумилёвски называется "акматика", то есть горение Страстей как таковых. Балластникам — формально всё побоку, вплоть до цвета знамён; но фактически, если жить, как они, то получится "обскурация", то бишь мракобесие…

— Оно так… А что нам напомнит наш астролог?!…

— Гумилёвщина сама по себе, а мы сами по себе — ответил астролог — и мы все плацидовцы! Астрологически людей возможно классифицировать соответственно тому, гороскопы какой системы у них работают. У уголовников того мира, с их упрощённым восприятием бытия, как и у наших балластников, работают гороскопы системы Коха. У идейных, для кого Идея дороже жизни, всё одно какая, в том числе и у наших шиложопых с их идеей доплыть до южного полюса, работают гороскопы системы Джамаспы. А у нас, жители, как и у всяких обывателей и прочих небокоптителей; однако же, не забывающих и о завтрашнем дне, работают гороскопы системы Плацидуса.

В том мире, между прочим, у всех америкосов и почти всех западноевропейцев работали как раз гороскопы системы Коха, а у советских граждан — системы Плацидуса. У Идейных, понятное дело, Джамаспы. А бывали там ещё равнодомники, с ними труднее…

— А теперь переведи это на человеческий язык, как ты умеешь…

— Хороший для этого способ — вспомнить кинофильмы того мира. Мы же их прекрасно помним, хотя уже три века не видели свеженьких и полтора века стареньких… Западный киноширпотреб был предназначен как раз на вкусы коховцев. Советские кинофильмы — почти все на вкусы плацидовцев. Классические советские комедии шестидесятых, особенно гайдаевские, — типичная плацидовщина; в вот с восьмидесятых начала проскакивать и коховщина, как в комедии "Спортлото-82", где она типичная до отвращения.

Бывали там и фильмы с претензией; вот хуливудский фильм "Шлюха" — вроде бы типичный Кох, но с претензией на Джамаспа, на какую-никакую, но идейность. Рекорд поставил французский фильм "Искатели приключений", вот это типичная вроде бы коховщина, но с очень, очень успешной претензией на великолепную плацидовщину и даже приемлемую джамасповщину.

А вот вся тарковщина — на вкусы безнадёжных джамасповцев… Коховцы её не поймут, и даже для плацидовцев она слишком заумная…

В том мире вся Проблема злоключалась в том, что джамасповцы и коховцы во все времена и во всех государствах того мира всегда так или иначе объединялись против плацидовцев! Не исключая и советского государства. Иногда по-наглому, типичный пример — Указ "семь-восемь"; а иногда и по-подлому, как там бывало такое, что украли у человека, к примеру, магнитофон, он прибегает в лягавку, говорит, что так мол и так, два года сидел на одном чаю, чтобы на путёвую вещь накопить, и вот — украли, а лягаши ему в ответ: "Послушайте, гражданин, мы же при всём желании не найдём ваш магнитофон, а на нас будет висеть дело не раскрытое, так что лучше не писали бы вы заявления…" Что это было, если не геноцид?!…

И мы все астрологически — типичные плацидовцы, ни коховцев, ни джамасповцев нам не нужно!…

— Если речь зашла о кинофильмах, то — что скажет наш киношник?!…

— Только мы, первое поколение, можем рассуждать о кинофильмах!… - отозвался киношник — даже для второго поколения, что успело посмотреть кино на дивиди, эти рассуждения уже малопонятны. А насчёт того, что в том мире в фильмах было — в качестве великолепного примера можно вспомнить эпизод из кинофильма "Место встречи изменить нельзя". Когда там персонажи сидят и рассуждают о эре милосердия, причём который тилихент, тот это самое милосердие пропагандирует, да ещё и предполагает его для уголовников, а вовсе не для их жертв, обратите на это внимание. Тоже, надо полагать, идейный такой тилихент. А когда на следующее утро эти самые уголовники украли у соседки продовольственные карточки — тилихент ни гугу! А вот персонаж Жеглов поступил как истинный герой — отдал бабке свои карточки. Героический поступок, самопожертвенный! Мы бы так не смогли… Такой Жеглов заслуживает, несомненно, прижизненного памятника, как настоящий Герой. Но вот таким, как мы, держаться от таких Героев лучше подальше! Потому как он и нас бы захотел сделать героями, и не посмотрел бы на то, что мы вовсе не герои, а всего лишь жители. Вспомните фразу: "Шарапов, где наши карточки?"… Окажись мы на месте Шарапова — что было бы с нами?!… Сделать нас героями, разумеется, никакой Жеглов не смог бы, но вот поступать, как герои — заставил бы! А нам оно было там нужно?!… Нам нужно было там совсем другое — герои геройствуют, а жители, то есть мы, им аплодируем! Чистосердечно!… А кто не чистосердечно — того ату!… Это в том мире. А здесь — мы и без героев прекрасно проживём, лишь бы проблем не было!…

— Да, это так. А вот что про всё это скажет наш финансист?!…

— Подобно тому! Вспомним тех тамошних, которые залезали в долги легко и безалаберно, ничуть не задумываясь о том, что когда-то придётся их возвращать! В том числе и в долги по кредитам. Ладно уж мы, у нас было куда от долгов свалить, но вот как понимать тех, кому было некуда деться?!… Это же были финансовые близнецы наших балластников…

А вспомним и тамошних игроманов, которые всё своё состояние просаживали, если не в карты, то на игровых автоматах, плюя при этом на последствия! Азарт у них, видите ли, азарт… неумеренный и на грани самоубийственного… а иногда и за гранью!… Вот эти — финансовые близнецы наших шиложопых…

А ещё вспомним и то, что иметь рубль и потратить копейку — это одно, иметь сто рублей и потратить рубль — это другое, а иметь сто тысяч рублей и потратить тысячу — это вовсе третье. А потому жить в государстве, где зарплата — рубль, а обед в столовке стоит копейку это одно; зарплата сто рублей и обед за рубль — это уже другое, а доход в сто тысяч рублей и обед в тысячу — это вовсе третье. Да, экономически это всё одно и то же, но психологически это для таких, как мы — совсем не одно и то же! А жить нам в своё удовольствие в том мире не давали все те, для которых все эти варианты были одинаковы не только экономически, но и психологически!… Нам же надобно было, чтобы цены были образца 1953го года с поправкой на реформу 1961го. А иначе нам было экономически неприятно, причём независимо от нашего благосостояния. Доход может быть любой, хоть миллион, хоть миллиард, хоть всю Вселенную нам по карманам бы распихали, а ценам должно быть всё тем же!…

— Да, это так… А что скажет наш социолог?!…

— Носители стадной психологии во всём виноваты! — ответил социолог — которые так и рассуждали: "Все влазят в долги по кредитам, и мы влазим в долги по кредитам, а если мы как все, то, значит, мы поступаем естественно; а если не как все — то это будет противоестественно…". Из-за них тот мир был так ужасно инфернален… И таким, как мы, было в нём так ужасно… Мы же носители стайной психологии! Не стадной!…

— Мы таковы… А что про это наш литературовед говорит?!…

— Всё именно так! — отозвался литературовед — про таких, как мы, в том инфернальном мире ничего хорошего никто не писал! И вообще, мерзостно в том мире было то, что для таких, как мы, там ни книг не писали, ни фильмов не снимали, ни песен не пели…

Было только одно двустишие: "Нам нет преград — а нам их и не надо!", которое на все сто процентов, и даже на целую тысячу, определяет, кто мы такие и что мы такое. И что же нам, в сущности, для счастья нужно…

Вспомним ещё ну хотя бы таких вот лютых человеконенавистников, как Чехов, Горький, Зощенко — это же они таких, как мы, грязью поливали! Конечно, приходится признать, что те обыватели, которые персонажи из их писанины, не совсем похожи на нас, но, с точки зрения всей специфики того мира, принципиальное отличие только одно — мы хроноэндемики, а персонажи — в худшем случае хронокосмополиты, а в лучшем случае — хроноэндемики других времён… А мы в том мире хорошо устроиться в принципе могли, но — только в определённые времена с их конкретной спецификой, вне которых мы были там беспомощны, как жители океанских глубин, попавшие в безводную пустыню…

А вот наши шиложопые не столь эндемичны, потому что энергичны и оттого способны перестроиться под всякую новизну; и наши балластники не столь эндемичны, потому что простоваты и не столь чувствительны ко всяким подробностям… были!…

— Были!…

— Были!!…

— Были!!!…

— Хорошо, что проблема с ними, наконец, снята окончательно!…

— Проблема снята, можно пировать победу!…

Один подошёл к лифту, подёргал за верёвку. Вскоре противовес пошёл вниз, а наверх снизу поехали полки, заставленные орихалковыми блюдами с едой, серебряными кувшинами с вином, тарелками и бокалами, отлитыми из бледно-жёлтого электрума, сплава золотых и серебряных самородков. Причём вся посуда, (а особенно бокалы), была обильно инкрустирована негранёными самоцветами. Присутствующие переставляли всё это на пиршественный стол, а потом расселись за ним и провозгласили тост:

— За нас, драгоценных!…

Выпили, закусили. Потом продолжили:

— За жизнь нашу гармоничную!…

Пили-закусывали, а потом завели свой умный застольный разговор:

— Итак, мы, как всегда, вспомнили, что мы хроноэндемики. Такие разными могут быть. Вот наш пятидесятник — тоже хроноэндемик, но по-своему…

— Несомненно! — отозвался пятидесятник — я с самых шестидесятых в том мире чувствовал себя как иностранец в своём отечестве. Да и здесь мне немногим легче…

А почему?!… А потому, что в моих великолепных пятидесятых, когда я, между прочим, был молод по-настоящему, был такой обычай — в свободное время гулять огромными толпами. Собирались граждане толпами и ими же гуляли по улицам своих городов. Где-то собирались по месту работы, где-то по месту жительства, где-то ещё по каким-то компаниям, стиляги отдельно, комсомолисты отдельно. И у каждой толпы был свой постоянный маршрут, коим она и гуляла…

Причём, обратите внимание, никто людям таких приказов не давал — ни партия, ни правительство, ни начальство. Он как-то сам собой возник — обычай в свободное время гулять большими толпами! И жить было прекрасно!…

А потом, уже в начале шестидесятых, этот обычай как-то сам собой исчез, хотя никто никому не запрещал и дальше его соблюдать… И жить стало невыносимо, с тех самых времён я без гуляющих толп и своего участия в этом чувствую себя как утопающий без воздуха…

Помню, мне ещё там и ещё тогда, то бишь в шестидесятые, так говорили, что во всём виноваты телевизоры; и что люди предпочитают смотреть их, вместо того, чтобы слоняться по улицам. Так вот что я вам скажу — чушь всё это! Телевизоры тогда были ещё редкостью, тем более что всего лишь чёрно-белые; а гуляний толп уже не было… в пятидесятых они остались!…

— А что, если пятидесятые продолжались бы вечно, ты был бы всем доволен?!…

— Не всем, но доволен! Конечно, во многом мои великолепные пятидесятые были хуже шестидесятых и много хуже семидесятых; но по мне лучше, чтобы они, несмотря на все их проблемы, продолжались бы вечно! Это было бы меньшим злом, чем постоянные перемены специфики текущей эпохи…

— Нужно быть истинным пятидесятником, чтобы так рассуждать… Насколько нам известно, лично ты в пятидесятые жил куда как паскуднее, чем устроился в шестидесятые, а тем более в семидесятые… фактически не жил ты тогда, в твоих пятидесятых, а гнил! Но всё одно ностальгируешь по пятидесятым!…

— Да, это так, ностальгирую. Причём с самых шестидесятых! Вот если бы гуляния толп сохранились бы — тогда бы я не ностальгировал…

— А насчёт обычаев… — сказал ещё один — был и со мной там подобный случай. Когда я был ещё школьником, как-то в моей школе вдруг внезапно, непонятно почему, тоже как-то сам собой, возник такой обычай — на переменах играть в фантики. Никто не приказывал играть, но — играли…

Все играли, и я играл. От игры этой вовсе не фанател, как некоторые, интерес играть в фантики был у меня на среднем уровне, так же как и результаты игры. А потом этот обычай как-то так тоже сам собой исчез, и никто, кроме меня, играть не захотел. Даже те, кто ранее фантели! Никто играть не запрещал, но всем, кроме меня, чего-то не хотелось… И мне это очень, очень не понравилось, да только поделать ничего не мог… И тоже чувствовал себя как утопающий без воздуха…

И даже через десятилетия, когда давно уже был взрослым, всё одно, не видя там играющих в фантики малышей — чувствовал себя очень, очень некомфортно, как будто у меня украли целую Вселенную… Омерзителен был тот мир!!!… - и стукнул кулаком по столу.

— У тебя были фантики… Мне тоже там выпала Проблема, когда я был ещё школьником. Был у меня абонемент в плавбассейн, ездил я туда на общественном транспорте с пересадкой, через полгорода. И всё было хорошо, пока какая-то начальственная сволочь не вздумала изменить месторасположение остановок общественного транспорта. И всё — приходилось такого кругаля давать, что не смог я больше посещать бассейн… До сих пор у меня не прошла за это обида и злость на тот мир… И не пройдут!… Пока я жив… — и стукнул кулаком по столу.

— А у меня они от другого никогда не пройдут… пока я жив! В том городе, где мне довелось прожить там несколько десятилетий, было такое безобразие. Когда проложили троллейбусные линии, сняли часть трамвайных маршрутов. И потому стало хуже! А когда пустили первую линию метро, то ещё сняли часть маршрутов, и трамвайных, и троллейбусных. Сволочи, сволочи, сволочи! Стало премного хуже!… А уж когда пустили вторую линию метро, так жить в том городе стало и вовсе невозможно — потому как отменили ещё немало трамвайных и троллейбусных маршрутов. Но какие они там сволочи!… - и стукнул кулаком по столу.

— Да, с общественным транспортом там такое бывало… Помню, как я был младшеклассником, и мог ездить от дома до школы на выбор — или на троллейбусе, или на автобусе. А как стал среднеклассником, вот тут и пришла Проблема — изменены были маршруты движения общественного транспорта, ну, и, соответственно, места остановок. И всё — не смог я больше ездить до школы и обратно, приходилось пешедралом топать, через несколько кварталов по грязи… Сволочи были чиновники, ах, какие сволочи!… Причём это было ещё задолго до Горбачёва, а после него к проблеме перестройки работы общественного транспорта прибавилась ещё и проблема роста цен на проезд…

— Да и езда на транспорте была не сахар! Вот что меня там больше всего добивало — так это даже не жуткие выстаивания на остановках, под дождём летом, на морозе зимой; и не кошмарная набитость автобусов, про которую тогда говорили "В автобус может влезть столько пассажиров, сколько в него влезло". А — невозмутимое их отношение ко всем этим ужасам, к этой невыносимой набитости! В послесоветское время — ещё и к росту цен… Вот если бы там стоял восьмиэтажный мат по причине трудностей как таковых и трудностей с общественным транспортом, а особенно трудностей с его набитостью — это мне было бы и понятно, и приятно. А невозмутимое отношение окружающих к негармоничности бытия — меня добивало!… Хорошо, что нам нашлось, куда от таких сбежать…

— Да, оно так — вставил ещё один — интересные анекдоты были тогда на тему транспорта. Помню такой, годов где-то с шестидесятых:

"Едет переполненный автобус. Заходит в него инвалид Великой Отечественной. Смотрит — сидит молодой парень. Подходит к нему и говорит: "Я на фронте был, ногу свою потерял…" Парень не реагирует. Инвалид снова говорит: "Я на фронте был, ногу свою потерял…" Парень в окно смотрит. Инвалид в третий раз говорит: "Я на фронте был, ногу свою потерял…" Парень ему и отвечает: "Что вы ко мне пристали, я вашей ноги не находил!…"

— Что естественно, то не безобразно! Если тому герою 18 лет стукнуло не в семьдесят первом, а в сорок первом, то это его роль во Вселенной и место в Истории — геройствовать в своих сороковых для обеспечения хорошее жизни в наши семидесятые!

— Поскольку у нас речь зашла о тамошнем общественном транспорте, о набитых автобусах, о старичье в них… А вспомним-ка, чем мы отличались! Были там такие молодые люди, которые никогда в автобусах никому сидячих мест не уступали — ни старым, ни малым; кроме разве что случаев, когда их всем автобусом заставляли. А были и такие молодые люди, которые всегда уступали — и беременным, и инвалидам. И те, и другие — не похожи на нас! Такие, как мы — смотря сколько им ехать! Если недалеко — почти всегда уступали, если не очень далеко — в половине примерно случаев, а вот если очень далеко — тогда не уступали никому, кроме как, разумеется, если их всем автобусом начинали склонять… Мы таковы!…

— Да, мы таковы… там были!… Да ещё и телевизоры… там смотрели. Здесь у нас давно уже они остались только в виде музейных экспонатов… Хотя в принципе что нам мешает развернуть телепроизводство и телепередачи?!…

— Экологические соображения, разумеется! Телепроизводство вредно для экологии, а она для нас превыше всего! А ну, как кордаитам не понравится — и что будет с нами?!……

— Что да, то да… Рисковать нельзя! Зато мочалок у нас по-прежнему помногу и они по-прежнему молодые!…

— А особенно у нашего химика! Вот кто всех нас переплюнул, когда уцепил там вместе с прочими такое вот трио красоток — матку, дочку, и внучку! И с самого начала здесь они — все не старше 19 лет… Со стороны и не отличишь, кто из них кто. Все из первого поколения…

— Придерживаются нашего стандартного возраста. Как и все прочие, как и все мы…

Присутствующие переглянулись — все они, как почти всегда, внешне выглядели как типичные 19-летние…

— Некоторые диффтёнки и до 14 лет с восторгом кордаитятся… А некоторые хотели бы и моложе…

— Им мешает только экспонента! — вставил фармацевт — вспомните, для омоложения до 14 лет количество потребного кордаитового сока относительно невелико и притом возрастает линейно, а чтобы моложе 14 лет — тогда экспоненциально…

— А что, сами мы хоть когда-то моложе 16 кордаитились?!…Или хотя бы собирались?!…

— Никто и никогда… Только мочалки, на то они и мочалки!…

— Если вспомнили нашего химика… То что вспомнит про тот мир наш химик?…

— Помню достаточно хорошо — начал излагать химик — как в моей школе, не то в седьмом, не то в девятом классе внезапно, как удар молнии, вылетело распоряжение начальства — завтра с утра идти на городскую олимпиаду по химии в школу номер какой-то там. Ну, олимпиада мне была хоть бы хны, я же химик истинный, но вот откуда мне было знать, где в городе находится эта самая школа номер какой-то, я же никогда этим не интересовался, где какая школа. Мне своей хватало! Тем более что в те времена ещё треть века оставалось до Сети с возможностью набрать в Яндексе: "Школа номер такой-то на карте смотреть". Однако на все мои попытки вякнуть, что я этого не знаю, где находится та школа, школьное начальство отмахивалось от меня, как от назойливой мухи: "Тебе номер назвали, что же тебе ещё непонятно?!…". На всю жизнь запомнил этот Ужас, как я искал на следующее утро эту самую школу номер какой-то, натыкаясь на другие. Столетия прошли, а в памяти всё оно — как вчера… Нашёл, прошёл олимпиаду, потом попробовал было в своей школе поднять вопрос, чем же я перед ними так жестоко провинился, что меня обрекли на этот Кошмар — искать по городу школу номер какой-то там, бегая в панике между прочими школами. Так меня ещё и на смех подняли: "С тобой же ничего не сделалось, чем ты ещё недоволен?!…" О, как я их ненавижу!… - и ударил кулаком по столу.

— Да, в том мире с нами так… Не было нам ни подружек, ни сока, ни даже уважения…

— Насчёт уважения к человеку — это лучше всех наш коммунист там отведал…

— Причём два раза!… - отозвался коммунист.

— Расскажи в очередной раз, напомни… самое время нам сейчас вспомнить… все кошмары того мира…

— Первый раз я захотел э-э-э вознамерился вступить в Партию, когда тянул срочную. В моей части некоторые вступали в партию; кто-то для того, чтобы фундамент Карьеры заложить, а кто-то и для того, чтобы сделать себе отпуск — съездить поступать в военное училище, на лейтенанта учиться, и благополучно туда не поступить. И ничего, в партию их рекомендовали и принимали. Даже всяких инородцев из глухих кишлаков. А мне — кукиш, как только я вякнул на эту тему, так все в моей части со смеху покатились: "Новый анекдот — этот жалкий, ничтожный, никудышный разгильдяй, оказывается, ещё и коммунист?!…" И дали понять, что никаких таких рекомендациев мне не будет, а особенно от комсомольского коллектива. Так что сыграл я на дембель хоть и с медалью "100 лет Вовочке Ильичу", но беспартийным…

— Знакомая ситуация! Когда я там тянул срочную, как-то случайно подслушал, что про меня говорили мои начальнички. А говорили они так: "Чтобы этого чуда приставить хотя бы к самой обыкновенной лопате, нужно сначала выдать три толстых тома инструкций, заставить законспектировать и сдать зачёты по конспектам. А иначе — даже с лопатой не справится!… И ладно бы прикидывался, простить нельзя так хоть понять можно, а то ж и вправду бестолочь редкостная!…" Как будто я виноват, что таким родился…

— Всё это так — продолжил коммунист — и, как следствие, никакой такой карьеры там мне не светило, поскольку ни блата у меня не было, ни даже партийности… А без них только двужильные могли там карьеру делать, а я далеко не двужильный!…

— И эта ситуация знакома! У кого не было ни блата, ни партийности, тем приходилось поступать в вузы на общих условиях, и учиться в них так же, и даже хилую-слабую тройку зарабатывать по-настоящему, никто бы им её за здорово живёшь не поставил. А у кого был хоть плохонький, но блат, или партийность — вот тем и зачёты шли автоматом, и экзамены пулемётом, и практика гранатой… И даже на сельхозработы им ездить не приходилось, на кафедре их оставляли… Потому — без блата или партийности там только двужильный и мог вытянуть весь тамошний ужас! Или особо талантливый и притом особо везучий…

А коммунист продолжил:

— Второй раз я вознамерился э-э-э на этот раз захотел вступить в Партию двадцать лет спустя, весной девяностого. Были у меня тогда такие задумки, что дело идёт к гражданской войне, и ловить мне на ней нечего, потому как кто бы не победил, а таким, как я, лучше не станет; но вот возможность лично, непосредственно и притом очень жестоко истреблять элитарную сволочь мне как раз может выпасть, и нужно вовремя подсуетиться, то бишь примазаться…

По месту работы я подавать заявление не мог — тогда бы получилось как в первый раз, оборжали бы меня, и всё на этом. Поэтому я пошёл прямиком в райком, там и сказал чистосердечно: "В это непростое время я, как порядочный советский человек, готов вступить в ум, честь и совесть эпохи. Но вот проблема — по месту работы заявление подать не могу, поскольку за много лет прослыл там самим собой…"

А у райкомовского чиновника лежит стопка заявлений от гнилой образованщины, той самой, коей партийность только для карьеры и нужна. И хода им дать он не может, потому как была там норма такая — на каждого принятого в партию тилихента извольте принимать не менее одного рабочего. А на хрена работягам идти в партию, если им от этого никакой карьеры не светит?!… Из-за образовательного ценза, который даже партийностью не прошибёшь!… Всё, что рабочий человек мог найти в партии — это дополнительную погонялку и взносоплатилку… Некоторые, впрочем, вступали для того, чтобы поднять свой социальный статус хотя бы в своих собственных глазах; а некоторые — потому что им образованцы приплачивали, деньгами между прочим. Такое бывало — заплатит тилихент работяге, и потом приносит два заявления, своё и его; тилихенту от этого карьера, а работяге быть голосовальщиком…

Так вот, райкомовец как меня увидел и выслушал — аж подпрыгнул, от радости. Как же, подсобный работник, классический Марксов пролетарий, сам пришёл!… И тут же мне в зубы рекомендацию от райкома, и звонок мне на работу: "Такого-то принять!". Там сразу же завозражали: "Человек он, конечно, хороший, никогда не ворует, не прогуливает, не опаздывает, не пьянствует на рабочем месте. Но в то же время человек он — никудышный, и работник он никакой, только что сходи-принеси-подай и может, да и от этого при возможности отлынивает!". А райкомовец им: "Так это же прекрасно! Сможете воспитывать по партийной линии!"…

Вот и приняли кандидатом. А через год вышел я и в члены. А потом — ГКЧП и всё такое, и не стало ни партии, ни моего членства, ни, самое главное, моей Надежды выпустить кишки элитариям… Как таковым… Остались мне только рассуждения: "А теперь — или на Кубу, или в Северную Корею… Но кто там меня будет содержать?!…"…

— Ну, к нам ты попал, для тебя это хорошая компенсация… А насчёт твоей Надежды — так и без нас она исполнилась… после нас…

— И тамошнее отношение к тебе — типичное, ко всем нам там относились если не точно так, то подобно тому…

— Оно так — не было там в советские времена хода в партию таким как я, да и как все мы здесь, а всякую сволочь, что туда лезла из карьеристских побуждений, как раз принимали. А потом так и получилось, что эта сволочь государство развалила!…

— А ты из каких побуждений туда намыливался, когда был ещё срочником?!… Не карьеры ли хотел?!…

— Я — это другое дело! Я там не был ни битломаном, ни джазофреном, ни джинсолюбом, ни летуном, ни несуном, ни даже прогульщиком!…

— Слабое для тебя утешение — кто же, кроме тебя, может нам здесь и сейчас растолковать, что за социализм был в Советском Союзе…

— Да легче всего! — аж подпрыгнул коммунист — Был там типичнейший реакционный социализм, хорошо описанный в марксо-энгельсовском "Манифесте", и назван он там "Немецкий, или "истинный", социализм". Вот если вместо "немецкий" читать — "советский", а вместо "истинный" читать — "развитой", то всё будет один к одному! Вплоть до того, что Советский Союз эпохи Застолья оказывается образцом государства для всей Истории, а тогдашний его житель — образцом человека…

А что такое реакционный социализм?!… Это докапиталистическое по своей фактической сути государство, но — под лозунгами государства послекапиталистического!… Таким Союз и был — государством бюрократического феодализма, с типично феодальными прибамбасами, как ограничения в прописке, добровольно-принудительные мероприятия, трудовые мобилизации, выезды на сельхозработы и прочие безобразия. А назывался государством развитого социализма и постепенного перехода к коммунизму! То есть — послекапиталистическим государством…

Таким образом, события горбачёвщины и ельцинизма — это суть классическая и сверхклассическая буржуазно-демократическая революция в докапиталистической стране. И таким, как я — от неё не было ничего хорошего, кроме очень плохого; в советские времена такие, как я, были сытыми люмпенами, а в послесоветские — стали голодными люмпенами!…

И, что хуже всего — не было там в позднесоветские и послесоветские времена такой партии, которая бы чётко и однозначно призывала бы "Назад, в Светлое прошлое, когда и небо было синее, и трава была зеленее, и девки были красивее!…Чтобы всё было, как раньше — вплоть до ассортимента в хозмаге и меню в забегаловке!"… Вот под таким лозунгом и я бы согласился стать шиложопым, пойти воевать, убивать и погибать!…

— А почему же её не возникло?!…

— Как сказал поэт: "Мы не сделали скандала — нам вождя недоставало, настоящих буйных мало — вот и нету вожаков…".

— Однако сам ты такую партию организовать и не пытался — как раз наоборот, сбежал сюда среди самых первых, ещё до открытия эффекта шишек… А вот почему ты там не возжелал социализма не реакционного?!…

— Насчёт не реакционного социализма — потому, что пусть дураки рискуют ловить журавля в небе, а я бы предпочёл реакционную синицу в руках. Насчёт своей партии — так я не двужильный, чтобы партию организовывать! И не буйный, чтобы быть вождём… Я могу всего лишь примкнуть… и присутствовать…

— Насчёт журавля с синицей — все мы такие, что журавля в небе половить в принципе согласны, но лишь постольку, поскольку это не мешает держать синицу в руках… А насчёт двужильного — так об этом лучше всего нам может напомнить наш альпинист…

— Могу! — отозвался альпинист — у меня там очень характерный случай такой был, ещё в семидесятые.

Был это мой первый выход в горы. И был я в группе самым молодым. По-настоящему молодым!… А не по-кордаитному… И шла группа по очень интересному маршруту, по крутой тропинке к высокогорному озеру. Причём с тропинки было некуда деться, потому был такой порядок — кому подъём становится не по силам, те садятся на каменюги и отдыхают, дожидаясь, когда группа пойдёт вниз и их подберёт.

Сначала шли бодро, потом некоторые, которые из любителей, начали отставать, а некоторые и садились отдыхать. А я — шёл вперёд и вверх. Молодому нетрудно. Но вот как поднабрались высоты и воздух стал разрежённее — стало трудно дышать и ещё труднее угоняться за бывалыми альпинистами. Однако же я пёр и пёр, хватаясь руками за камни. Мне говорили, что всё одно не смогу, и лучше мне присесть отдохнуть, а я всё одно пёр и пёр. И допёр до озера, удивив своей настойчивостью бывалых альпинистов!…

А когда потом добрались до приморской турбазы, удивил их второй раз. Потому как они все быстренько отдохнули и побежали ловить приморские удовольствия, а я свалился в койку и валялся в ней в состоянии полного отрубона. Бывалые не могли этого понять, что это за тип такой, что в горах показал чудо настойчивости, а как добрался до койки, так и вырубился. Никогда не забуду их ошарашенных, недоумевающих взглядов… А я тогда чувствовал себя утомлённым не столь физически, сколь энергетически, навроде полностью разряжённого аккумулятора. И мне всего лишь нужно было отлежаться и оклематься — куда как больше и дольше, чем кому-то другому…

— Вот и все мы такие… Сходим в поход куда-нибудь до самородковых скал и обратно, а потом отлёживаемся в объятиях подружек… А в том мире не было у нас возможности такой — отлежаться и оклематься…

— Да, отлежаться и оклематься… Помню, в том мире со мной очень часто такое бывало — после рабочей смены прихожу в общагу усталый, как загнанная лошадь, и утомлённый, как этот самый разрядившийся аккумулятор. И мне невыносимо хочется только одного — свалиться на койку, чтобы это самое отлежаться и оклематься. А вокруг меня — тогомирцы, товарищи по коллективу, сволотень шиложопая, они ничуть не утомились, и чувствуют себя не загнанными лошадьми, а наоборот, застоявшимися. Им порезвиться хочется! И меня в эту свою сволотень заставляли, не давая возможности ни отлежаться, ни тем более оклематься… Сволочной был тот мир!!!… - и стукнул кулаком по столу.

— А мне из-за подобной сволотени пришлось там по собственному жэ из хорошего вуза уходить! Вопреки тому, что учёба у меня шла очень даже неплохо. А всё потому, что ну никак я не вытягивал жизни в студенческом коллективе — слишком уж в ней было много напряжёнок и нервотрёпок; причём и по комсомольской линии, и по всем прочим. А иначе им, видите ли, жить было пресно и скучно! И не было там для таких, как я, ну никакой возможности жить по принципу: "Отучился — и спать пошёл!"… Спать!…

— А я из вуза по другой причине ушёл. Ко мне физрук придрался: "Что это за явление — такой здоровенный слоняра и так далеко до нормативов не дотягивает?!… Будут нормативы — будет зачёт, не будет нормативов — не будет зачёта, не можешь — тренируйся!…" Вот и пришлось уходить. Сволочной был тот мир!… - и стукнул кулаком по столу.

— А я из вуза из-за сельхозработ вылетел. Потому что не мог я так, вот не мог, и всё тут — вернувшись с сельхозработ, сразу же на следующий день к учёбе приступать. Мне нужно было хотя бы несколько дней отдохнуть!… Отлежаться и оклематься…

— Ты хоть в вузе побывал, а я из школы вышел со справкой вместо аттестата. Из-за моих категорических неспособностей к аглицкому языку… Хотя по прочим предметам я был никак не ниже твёрдого троечника…

— А у меня там подобный конфликт был несколько иначе. Я как раз держал именно эту линию — "отработал смену и спать пошёл", но на меня возбухать стали: "Что это за тип такой, что никаких отношений с товарищами по работе не поддерживает?!…". И считали меня высокомерным снобом, не желающим ни с кем знаться… А то, что я уставал на той работе, как ломовая лошадь — никто категорически не замечал, потому как они там хотя и уставали, но не утомлялись так жестоко, как я… А я — был как тот самый разрядившийся аккумулятор… Мерзкий был тот мир!… - и стукнул кулаком по столу.

— А у меня иначе бывало. Много раз такое. Очень много раз. Назюзюкаюсь я в случайной компании до состояния дупеля, а потом — всё по одному сценарию… Мне пьяному хочется расслабиться, выпасть в осадок под стол и поспать в своё удовольствие, а иначе мне и пьянка не в сласть; а собутыльникам это скучно, под стол в осадок выпадать, им хочется пойти куда-то и дать выход прущей из них энергии… Из них, не из меня!…

— И со мной как-то раз такое было, в общаге. Было там вместе со мной четыре человека в комнате, и все не дураки выпить, а начальство не дозволяло. Самодурствовало там начальство… Вот я как-то раз и выдал идею — купить на имеющиеся деньги бутылку коньяка с лёгкой закуской, и в аккурат перед самым отбоем выпить-закусить, этого хватит для состояния лёгкой мухи, а там можно будет и спать свалиться, в пьяное блаженство. Всё одно никто нюхать не будет! Так мне мои соседи, гады такие, на эту идею ответили так, что, во-первых, коньяк пить — это им непонятно, им бы водяры; во-вторых, не нужно тратиться на закуску, без неё и обойтись можно, а лучше вместо неё к бутылке прибавить чекушку; в-третьих, если они придут в состояние лёгкой мухи, то это их не только не удовлетворит, а как раз наоборот, кошмарно возбудит, и им захочется добавить, да так алчно, как утопающему захочется воздуха; а в-четвёртых, и в самых главных, по пьяни спать они считают нелепицей и извращением, в пьяном виде их на подвиги тянет, и они идут бить морды первым встречным… И вот в таком сволочном мире нам приходилось жить!!!… - и стукнул кулаком по столу.

— Это вообще-то хороший способ узнать человека — напоить его пьяным до такого состояния, когда на ногах ещё держится, а волевой контроль над поступками уже снят. И всякий проявится — хороший человек выпадет в осадок, а плохой пойдёт хулиганить!…

— Ну, хороший способ узнать человека — это дать ему власть! А что бывает, когда такие, как мы, дорываются до власти — упрощённо и окарикатурено, но в принципе верно написано в рассказа Ильфа и Петрова "Добродушный Курятников"… Это же пародия на нас! Но, приходится признать, пародия в принципе верная…

— Так, как Курятников, и я там был согласен! Хотя бы самым обыкновенным завлабом в престижном столичном НИИ… В крайнем случае согласился вы и на захолустный…

— И я!…

— И я!!…

— И я!!!…

— И все!…

— Это же Великолепно — прочиновничать таким макаром с семнадцатого до тридцать седьмого, а потом — хоть к ежовцам на прицел! Получил свою Радость — можно и к стенке встать… И кордаиты не нужны!… Да только кто ж таких, как мы, в том мире туда бы назначил?!… Сказка это, про Курятникова…

— А между прочим, ещё хороший способ понять человека — это дать ему в морду! Как в том мире относились к таким, как мы?!… А вот так, что идут, к примеру, несколько порядочных людей по улице, идут, никого не трогают, вдруг подходит хулиган и начинает бить им морды! Ни с того, ни с сего! Они, понятное дело, приходят в лягавку жаловаться, так мол и так, какой-то непонятный тип нас избил прямо на улице, а лягаши им и говорят: "А почему вы его не избили?!… Вас много, а он один…" И не желают понять, что уголовник — это уголовник, лягаш — это лягаш, а мирный житель — это мирный житель! Гнусный был тот мир!…

— Если такое лягаши говорили — это ещё повезло! А могли и вовсе выгнать, просто выгнать, не выслушивая. Со мной там много раз такое было…

— Хороший также там был способ в людях разобраться — это дать им возможность вывернуть карманы пьяному! Вот представьте, жители: идёт в том мире человек по ночной улице, глядь — валяется пьяный в луже под забором, и есть возможность безнаказанно вывернуть ему карманы! У уголовника на это хватило бы духа, а у таких, как мы — не хватило бы! И ничего мы не смогли бы с собой поделать…

— У уголовников — хватит духа вывернуть карманы пьяному, у лояльных жителей — не хватит духа. А у тех самых идейных хватит духа — не выворачивать… Но мы же — там были все лояльные!

— А чем отличается лояльный гражданин от уголовника?!… Да, в сущности, только одним — лояльного гражданина угроза наказания останавливает, а уголовника угроза наказания не останавливает! А иногда ещё и подзадоривает… Иначе говоря, лояльный боится государства с его лягавками и зонами, с судами и прокурорами; а уголовник — не боится! Дать лояльным людям безнаказанность — не всякий, конечно, и не всегда, и не везде, но кое-кто целую сотню уголовников за пояс заткнёт…

— Скажи точнее — уголовник боится не тюрьмы, а сумы; а лояльный гражданин — не сумы, а тюрьмы…

— Да, можно и так определить, что всякий там мог попасть в ситуацию, когда — или идти на помойках объедки собирать, или идти добывать пропитание уголовно наказуемыми методами, но тогда зоны не миновать. Лояльный гражданин предпочтёт помойку, уголовник — зону…

— Помню, там как-то не то во времена горбачёвщины, не то ещё при Брежневе где-то в каком-то издании опубликовали рассуждения уголовников. Очень в этом смысле характерные… Один рассуждал примерно так: "Если я в чём-то и виноват, то только в том, что я же не тихоня какой-нибудь, я же всё-таки драчливый парнишка; я же не могу только и делать, что жрать, спать и читать "Крокодил", мне же хочется ещё и морду кому-нибудь набить!"… Другой рассуждал примерно так: "Да, я обокрал квартиру, но меня спровоцировали тем, что ключ от неё под ковриком оставляли! Я и не устоял перед такой возможностью…" Третий — примерно так: "Да, я изнасиловал, но я не виноват! Это девки современные виноваты, что сначала ходят по парку с глубоким декольте и в мини-юбках, а потом удивляются, что их насилуют…" И остальные примерно в таком стиле. Таковы они, уголовники, способные на поступок… А что было худо — так это то, что плохо, очень плохо в том мире государства защищали таких, как мы, от этих самых уголовников! А чаще всего и вовсе не защищали… Несмотря на формальный социализм… А потом удивляются, что даже такой не удержался!…

— А что скажет наш историк? Почему советский социализм не удержался?…

— Да легче всего — отозвался историк — чтобы понять такое, нужно прежде всего понять, что социализм невозможен без прежде всего уважения к рабочему человеку! Причём уважения реального, а не формального… такого как раз там хватало. А далее — вспомните, жители, историю того мира; а также и то, кто там шёл в рабочие, то бишь в классические Марксовы пролетарии, в рабочие-от-станка, в непосредственные производители материальных благ. Уточняю — вспомните, кто там шёл в рабочие во времена царские, кто — во времена раннесоветские, а кто — во времена позднесоветские. И сравните — по какой причине какие люди шли в фабричные при царях, а по какой причине какие люди — шли в заводские при генеральных секретарях?!…

Подсказка — при царях по какой причине какие люди шли не в аристократы, не в великие князья, не в купцы, не в помещики, не в церковные иерархи и даже не в деревенские кулаки, а в пролетарии?!… А при генеральных секретарях — по какой причине какие люди шли не в партократы, не в бюрократы, не в начальники, не в рубщики мяса в гастрономах и не в грузчики мебельных магазинов, а — в работяги, в заводские работники?!… Подсказка к подсказке — кто и по какой причине в советское время после школы шли не в вузы, с попутным увиливанием от военной повинности, а в ПТУ, с последующим отбытием таковой?!…

И делайте выводы! Почему рабочего человека заставляли быть бесправным быдлом, везде и всегда, и даже в советские семидесятые…

— В семидесятые?!… А что на эту тему скажет наш семидесятник?!…

— Что такова была специфика семидесятых — отозвался семидесятник — а точнее, от 24 до 25 Съездов КПСС, не раньше и не позже. В эту эпоху более, чем в какую-то другую, советская цивилизация была в таком состоянии, когда — где-то там, в далёком и притом очень хорошо НЕ забытом героическом прошлом, остались те времена, когда жили на Земле великие герои и совершали они великие подвиги. Революции, войны, индустриализации, полёты в Космос и всё такое прочее. И были те великие герои истинными большевиками — с холодной головой, горячим сердцем, чистыми руками, первые в бою, последние за столом, безжалостными к себе и снисходительными к своим сочувствующим. То есть — к таким, как мы. А потому великие герои жизни свои ложили за то, чтобы их сочувствующие, такие, как мы, могли жить в своё удовольствие. Причём — добровольно, никто их не заставлял! На то они и герои… И обеспечила героическая эпоха возможность так жить!…

А в сонном и спокойном настоящем — никакой такой черезвычайщины, жить можно тихо, мирно, сытно, пьяно, сонно и спокойно. Ещё и радоваться, что не приходится уподобляться героям…

Вспомните, жители, что как раз в семидесятые как-то сам собой возник такой обычай — если люди свадьбу играли, то по дороге из загса в ресторан делали петлю к памятниками героям войны и возлагали к ним цветы. Помнили о героях былых времён! Понимали, что живы благодаря им!… И благодарили Судьбу, что живут не в героическую эпоху, а в Застольную…

Иногда некоторые вроде бы сожалели, что миновали героические времена, но это была всего лишь игра — сколько бы не оглядывались на героическую эпоху, а жить предпочитали в эпохе Застолья… А кто слишком уж хотел поиграть в истинного героя — тот мог ехать на БАМ. И получить там полные штаны романтики… Ну, а кто не герой — тот не мешай героям геройствовать!…

Такие, как мы, тогда охотно пели: "Не бог, не царь и не герой", но в то же время прекрасно понимали, что сами ни на что не способны, кроме как жить в государстве, построенном и благоустроенном великими героями… потому как сами — не герои, а всего лишь жители! С великим восторгом аплодировали героям, но трезво оценивали своё природное естество и потому не претендовали на то, чтобы самим стать героями…

И не нужно путать истинных семидесятников ни с теми, кто, навроде наших балластников, воспоминания о великом прошлом воспринимал как ненужную нагрузку на память; ни с теми, кто, навроде наших шиложопых, от слишком спокойной жизни психовал больше, чем от слишком беспокойной, и потому начинал безобразничать. Как они говорили про семидесятые уже в послезастольные времена: "Да, жить было хорошо, легко и приятно. Но — невыносимо пресно и скучно!" А истинным семидесятникам — не было пресно и скучно, а было естественно! Подобно тому, как рыбам в воде не мокро и не сухо, а естественно…

Вот и мы все, даже те из нас, кто вовсе не считает себя семидесятником, лучше, чем в любой другой стране и эпохе, жили бы в Советском Союзе семидесятых годов. Точнее, от 24 до 25 Съездов КПСС, не раньше и не позже. А в идеале — не в том Советском Союзе, который был в истории, а в том, каковой получается, если мнение о нём составлять на основании воспоминаний ностальгирующих в последующие эпохи, тех самых, которые всячески раздували достоинства, замалчивали недостатки, и иногда и привирали. Если бы мы имели такой выбор… разве бы мы драпанули сюда?!…

— Наоборот, мы бы притащили отсюда… кордаиты! Да и предупредили бы, о том, что высмотрели в недалёком тамошнем будущем… А поскольку тот мир нам — кукиш, то и мы тоже… промолчали…

— Наше молчание оказалось нашей местью тому сволочному миру! За жестокое к таким, как мы, отношение! Можно представить, каково там было, когда до них дошло, о чём мы могли бы их предупредить, но — промолчали… А кордаиты — только для нас!

— А не спеть ли нам про кордаиты?!…

— Споём!

— Споём!!

— Споём!!!

И запели хором:

Через пятьсот лет.

Широкий балкон на крутом, почти вертикальном, склоне жилого лакколита, с плетёной оградой по краям и с великолепным видом на закат Солнца. На балконе стоят — стол и кресла.

На балкон из ведущего из глуби лакколита прохода открывается дверь, и выходят несколько красивых девушек — блондинок, брюнеток, шатенок и рыжих. У всех на головах — обручи, похожие на короны, отлитые из золотых самородков и обильно инкрустированные негранёными самоцветами, такие дозволено носить только первому поколению. Все внешне выглядят лет этак от 15 до 17 — то есть накордаитились очень обильно, больше мужчин, которые чаще всего придерживаются стандартного возраста в 19 лет. Выносят на балкон корзинки. Располагаются в креслах и выкладывают из корзинок на стол — металлическую посуду, отлитую из самородков меди, серебра и золота, и инкрустированную негранёными самоцветами; закуски и вина в серебряных кувшинчиках.

— Выпьем, закусим! — говорит одна, эффектная блондинка, с особо крупными самоцветами в наголовном обруче, что указывает на положение старшей жены в гареме её парня — Пока наши покрыватели в Пиршественном зале празднуют в своём кругу, мы отпразднуем в своём!…

— Да уж, отпразднуем, девочки — соглашается другая, зеленоглазая шатенка — Кто бы мог подумать — пятьсот лет живём, и всё молодыми…

— Что бы с нами было, если бы нас не украли?!… - добавляет третья, курносая брюнетка — То, что мы давно бы уже передохли, это ещё полбеды, но вот то, что мы бы перед этим ещё и превратились бы в отвратительных старых маразматичек — вот это совсем Беда!…

— А я очень была благодарна моему, что он меня украл, причём ещё до того, как нам стало известно про кордаиты — говорит четвёртая, натуральная платиновая блондинка, тоже с крупными самоцветами в обруче — меня и воровать не нужно было, я бы и так согласилась. Потому как очень уж жестоко ко мне ТАМ относились мои родители… и прочие старшие родственники, чтоб им было худо там, где они сейчас! В строгости меня держали, гады такие, в ежовых рукавицах! С парнями знаться не разрешали, говорили: "Вот выйдешь замуж — тогда и раздвинешь ноги!". Да какой бы мне ТАМ замуж, если чуть с каким парнем познакомлюсь, так сразу "А ну, давай сюда своего прынца!", и всё — на них угодить было невозможно: "Чтобы духу его возле тебя не было!"… Так что мне это похищение было подарком Судьбы…

— Знаем, знаем, что тебя твоё старичьё держало в строгости… В той самой строгости, которая — строгость для строгости…

— И потому ты у своего покрывателя с самого начала старшей женой устроилась, что фактически не он тебя изнасиловал, а ты его… с потерей твоей первой невинности!…

— И потому твой в тебе души не чает, и относится куда как лучше, чем к прочим…

— Вот и мой парниша подобно тому… Как он мне рассказывал, хорошо помнит, как в первый раз ходил один в кино… Малолетним дошколёнком!… Его старичьё ему на кино денег дало, но — не посчитало нужным растолковать поподробнее, как подойти к кассам, как взять билет, как пройти по нему в зал… И хотя всё это он и сам смог сообразить, и даже более того, смог сообразить как в буфете купить выпечку, но стоило это ему таких Нервов, что на всю жизнь запомнил этот Ужас… А когда домой вернулся и вздумал своей родне вякнуть, что надо было его не просто отпускать, а проинструктировать, то услышал в ответ: "Так ведь ничего же с тобой не сделалось! Не сахарный — не растаял!". А то, что нервотрёпка жуткая — не в счёт… Вот по причине такого к себе отношения мой и возненавидел — и родню свою, и весь тот мир… И девочек к себе тянул прежде всего таких, чтобы довольны были, что от родни их украли… И относится к нам хорошо…Уж получше, чем к тем, что недовольны…

— Скажи лучше, что ко всем, кого оттуда девочками взяли, наши относятся лучше, чем к прочим…

— А все старшие жёны у первого поколения из тех, кто своим парням достались девочками по-настоящему, а не по-кордаитному…

— Для мальчиков это естественно… Да и для нас тоже — сказала рыжая красотка и погладила крупные самоцветы в своей короне — меня, правда, двенадцатилетней потянули; зато как я радовалась, что в школу ходить не надо! Да ещё и быть старшей женой над тогдашними перестарками… докордаитными… Я и по-хорошему с радостью бы пошла…

— И меня тоже, если бы пригласили, то и я по-хорошему бы пошла — говорит ещё одна, синеглазая — но наши не приглашали…

— Сколько раз они нам повторяли, что Выбора у них не было?!… Потому как если бы мы и согласились по-хорошему, то всё одно — ну кто из нас не попрощалась бы ТАМ со своей роднёй?!… Даже очень паскудной… А это — гарантированная утечка информации со всеми вытекающими последствиями…

— И не было бы нам тогда никаких таких кордаитов… Ни нам, ни парням нашим! Всё тогомирским олигархам бы пошло…

— Да, оно так…

— А ещё — ну какой парнишка откажется от такой радости, как не иметь ни малейшего понятия о том, что такое тёща?!…

— Да, так они нам и говорили… И что вознаграждают нас возможностью не знать, что такое свекруха…

— А то, что сами мы давно уже и тёщи, и свекрухи — это не в счёт!

— Да, девочки, это не в счёт…

— Итак, выпьем-закусим! За пятисотлетие!…

Выпили, закусили. Потом, глядя на закат Солнца, ещё выпили и закусили. И продолжили свой разговор:

— В том мире от беременности фигуры портятся, а от родов иногда умирают… А у нас — ничего подобного!…

— В том мире и невинность бывает только первая… Гименопластика не в счёт!

— Зато в том мире косметика, журналы мод и швейные машинки… О, как давно это было!…

— Всё одно нам повезло сказочно… Что нас украли!

— Да, чем дольше мы живём, тем лучше это понимаем…

— Помню, я подсказывала моему украсть некоторых моих знакомых… А он их воровать не стал! Посмотрели мальчики на них через свой прибор, и говорят — эта сиповка, эта фригидка, эта с властным характером, эта такая, эта сякая, эта этакая… И все они для этого мира негодные!…

— Зато мы — подошли, а это главное. И потому мы всегда молодые!…

— Хорошо быть молодыми! Даже в нашем возрасте…

— Особенно когда мы видим, что наши дочери и прочие праправнучки… нас старше!…

— Скажи лучше — наши дети моложе наших правнуков… Причём моложе в обоих смыслах!…

— Да, в обоих — и по фактическому возрасту, и по биологическому…

— Всё одно мы у наших мужчин как бесправные рабыни у рабовладельцев…

— Отнюдь, нам никто не запрещает уйти от рабовладельцев к сыновьям наших подруг… к внукам, к правнукам! По возрасту, хвала кордаитам, все всегда одинаковы — чем же молодые хуже?!… И можно быть их единственными жёнами!…

— Так-то оно так, но почему же мы не ушли… за пять веков?!…

— Потому, что мы — вовсе не дуры! Пока мы у наших парней — мы и сами считаемся первым поколением, со всеми привилегиями — и коснулась наголовного обруча — а если мы уйдём к малышне, то статус этот потеряем… навсегда!…

— Которые за статус не держались — давно уже ушли…

— Немало их было… Которые дулись на то, что их украли, которые по своей тамошней родне скучали, а какие просто не хотели такого конкретного покрывателя… Другого хотели! И при первой возможности ушли к другому…

— И их наши парни отпустили безо всякого сожаления…

— Было бы им о чём сожалеть! И о ком… Вспомни, как они раздаривают своих дочерей, внучек и прочих в гаремы другим, своим, кто из первого поколения… А те малолетки ещё и радуются — как же, им теперь дозволено серебряный обруч носить… Не золотой, но всё же!

— В том мире мы приревновали бы… А здесь — радуемся, что есть кому быть домработницами, да ещё и благодарить нас, что не выживаем из гарема…

— Да, есть такое… Обратите внимание, что если в каком гареме девочки из первого поколения дружно окрысятся на молодую, то рано или поздно они её из гарема выживут…

— Не рано и не поздно, а когда она мальчику поднадоест…

— А вот нам такое не грозит!…

— Как говорят наши парни, старая подруга лучше новых двух…

— Так-то оно так, но некоторые из наших парней с радостью обменяли бы нас на тех, кто помоложе… на целое столетие, да не на одно!

— Ещё чего! Станем мы отдавать малолеткам статус первого поколения?!…

— Фигушки им!…

— Никуда наши парни от нас не денутся!

— Украли нас — так пусть теперь держат при себе!

— А не раздаривают нас малышне!…

— Так что получается, ещё кто кого украл…

— Да, девочки, оно так… Особенно если посмотреть, что чем больше проходит времени, тем больше наши покрыватели ценят возможность хоть с кем-то поговорить об ужасах того мира, и порадоваться, что удалось от них сбежать…

— Так мы же умные девочки! С нами и поговорить можно на умные темы. А здешнерождённые годятся только для работы и для похоти. Не для любви, а для похоти. Для любви — мы!…

— Умная девушка, в отличие от дуры, всегда сумеет оседлать своего парня, да так, что тот будет считать, что всё наоборот!…

— Вот и мы такие… Мы же здесь устроились наилучшим образом! Первое поколение, подруги первого поколения, ух ты, ах ты…

— Только что государство здесь какое-то не такое…

— Как говорит наш социолог, в гармоничном сообществе достаточно авторитета старших, негармоничное не способно выжить без института официальной власти…

— Ну, у нас авторитет старших держится на том, что первое поколение не всему, что знает, обучает малышню. Но заботится, чтобы малышня понимала, что без первого поколения она ничто не сможет!…

— И даже изготовить прессы для выдавливания кордаитового сока…

— Куда уж нагляднее…

— Понимают, что лучше десять раз самим поработать, чем перестать быть незаменимыми…

— Да, наши парниши незаменимы… Как незаменимые жрецы в древнем мире… Впрочем, без "как"!…

— Техножрецы…

— И всякие серьёзные решения наши мальчики принимают в своём кругу, куда не то, что малышню, а даже нас не пускают…

— Особенно решения по флотским делам… Да и по прочим тоже…

— Что ж, всё это естественно… И для нас хорошо! Какая была бы нам польза, если бы малышня умела всё то, что умеет первое поколение?!… Наши мальчики сразу бы потеряли авторитет непревзойдённых умников и мастеров, а вслед за ними и мы потеряли бы весь шик подружек первого поколения!…

— И даже то, что малышня от нас произошла, было бы для нас слабым утешением…

— Зато как нам забавно — с точки зрения того мира посмотреть на любовные игры здешнерождённых…

— Да, у малышни такое бывает… Правнук с прабабкой, прадед с правнучкой… И ведь хорошие пары получаются!…

— А чего бы парам не быть хорошими, если все мы, хвала кордаитам, всегда молодые?!…

— Такое в том мире было еле заметно, но всё-таки было… А у нас оно в полный рост — что выросшие дети для своих родителей, это, в сущности, чужие люди… А следующие поколения — так тем более!

— Ха, в том мире! Кто бы там подумал… У нас же бывает и такое, что единопатерные и даже единоматерные брат с сестрой после нескольких окордаичиваний крутят между собой… и всё у них прекрасно!…

— Как говорит наш фармацевт, в том мире для таких потребовался бы спартанский закон, а у нас и здесь кордаиты справляются! Всего лишь вовремя отмерять дозу…

— Фармацевт — он фармацевт и есть… Помню, как-то он разнополым близнецам предложил поэкспериментировать… А они — с радостью, как же, первое поколение до них снизошло… И ведь хорошее потомство получилось!…

— Вот и мы… Отдохнём сколько-то лет… или десятилетий… от возни с малышнёй, а потом снова попросим — обрюхатьте нас, наши покрыватели…

— Да не абы как, а так, чтобы наше очередное потомство родилось у нас всех примерно одновременно… с расчётом на будущее!…

— Им-то что, им с малышнёй не возиться… Они и вони её не нюхают!…

— Ценят возможность жить сонно и спокойно… неспешно и размеренно…

— Нас тоже никто никогда рожать не заставлял… Мы с самого начала — фактически только от нечего делать…

— Да, это у наших парней есть… Хочешь — рожай, не хочешь — не рожай… Баб много, без дармовой рабочей силы первое поколение не останется…

— Хорошо быть первым поколением!

— Вот уже и Солнце совсем зашло…

— Выпьем-закусим, что ещё осталось!…

Выпили, закусили. А потом одна из старших жён, глядя на вечернюю зарю, сказала:

— Мальчики наши свои пиры заканчивают песнями, и мы также…

— Споём…

— Споём!…

— Споём!!…

— Споём!!!…

И запели хором:

Через тысячу лет.

Тот же самый Пиршественный зал в жилом лакколите. Снова сидят за столами всегда 19-летние жители из первого поколения. Все в одеждах из выделанных кож местной живности. Разговаривают:

— Итак, на тысячелетие нашей здешней истории нас собрал наш технарь. Что нам скажет наш технарь?!…

— Прежде всего, жители — заговорил технарь — вспомните, часто ли я вас собирал…

Жители заговорили:

— Никогда! Этот раз первый. Ты же всегда место своё в нашем сообществе выбирал по принципу:

— Ты же на наших собраниях и голоса-то почти не подавал… И это "почти" — сугубо по техническим вопросам…

— А кем ты мог быть… с самого начала…

— Без твоего изобретения нас бы здесь не было! Как и без твоего приглашения…

— И ты мог бы этим воспользоваться…

— Был бы ты властолюбивым — мы сейчас отмечали бы тысячелетие твоего правления…

— Но ты не захотел быть владыкой!

— Ты сказал нам — будьте самими собой!…

Технарь ответил:

— Мне не интересно быть властителем. Как таковым. Мне интересно совсем другое — чтобы властители мне не мешали быть сонным жителем. Потому я и подбирал вас с использованием побочного эффекта хронопробоя. Приглашал только подходящих по природному естеству. По врождённой психике. И каждому говорил — будь самим собой! И не ошибся — но один из нас не захотел становиться альфа-особью и строить остальных. Как раз наоборот, каждый из нас всегда озабочен, чтобы его самого не начали строить. Все мы хотим быть не альфами, а небитыми дельтами, энигмами и омегами, в этом наша природная Суть. Была ещё угроза, что альфами захотят стать здешнерождённые, но благодаря дипломатичности нашего диспетчера и искусству нашего фармацевта она уже семьсот лет как ликвидирована. И живём мы великолепно! Так?!…

— Сто тысяч веков перед нами раскрыты!…

— Вот именно — сто тысяч веков. А собрал я вас, чтобы сообщить интереснейшее известие. Вспомните, что основная часть моего хронопробивателя — это уникальный метеорит. С хронозарядом. И мы могли держать хронопробой, пока не исчерпался хронозаряд. А потом — всё…

Так вот, могу вас всех поздравить. За прошедшую тысячу лет оказалось, что хронозаряд в метеорите… медленно восстанавливается!

— И мы сможем… заглянуть в будущее?!… Или в прошлое?!…

— Пока не знаю, куда. В принципе можно попробовать хоть сей момент. Но получается так, что не нужно спешить. А нужно наоборот, дать время метеориту восстановиться. Чем больше времени пролежит, тем лучше восстановится. А потом можно будет и посмотреть, как он заработает…

— Ну, нам спешить некуда! Можем ещё тысячу лет подождать…

— Да будет так! У меня всё… — сказал технарь и сел.

Кто-то перевёл разговор на другую тему:

— А что там насчёт очередных плаваний к далёким архипелагам?!…

— Всё как всегда! Спокойно, неспешно и размеренно… И неотвратимо, как восход Солнца!…

— Пока растут кордаиты — спешить нам некуда и незачем…

И разговор продолжился, а завершился, как всегда, пиром и песнями.

Через полторы тысячи лет.

Дубовая шхуна "Сонный житель" идёт под парусами вдоль Великой Островной Цепи, тянущейся от северо-востока Северного континента до северного полюса, и далее до северо-запада Южного континента. А впереди шхуны мельтешит разведчик — сосновый люгер "Живчик". Ещё один сосновый люгер, "Вестник", следует за шхуной.

На корме шхуны сидят в креслах под тентом два жителя из первого поколения — начальник экспедиции и его заместитель. Иногда к ним подбегает ещё один, из третьего поколения, командир корабля, мореход с тринадцативековым стажем. Увидит, что начальство новых распоряжений не отдаёт, и снова отбежит.

— В кои-то годы, в кои-то веки — говорит один из первого поколения другому — мы лично почтили присутствием дальние моря… А не послали, как всегда, малышню…

— Моря разведаны, ветра разведаны, маршруты рассчитаны, наш поход больше похож на курортный круиз, чем на героический Подвиг — отвечает второй — тем более что на этот корабль мы дубов не пожалели…

— Скажи ещё — и кордаиты давно посажены, осталось только убедиться, что очередное их поколение на этих островах не потеряло целебных свойств… И что местные моллюски очень вкусны!

— Моллюски здешние вкусны, это так; но вот в водах следующего острова обитают ещё и особо вкусные трилобиты… Надо будет простоять там не меньше декады, полакомиться… Пока малыши шишки собирают. Если и сами захотим ноги размять — тогда и на две декады не поскупимся… Нам спешить некуда… Тряхнём стариной, сами по шишкам прошвырнёмся…

— А умный способ нашёл наш фармацевт! Матросов мы взяли не самых молодых, и на каждом острове одного-двух поим соком местных шишек… К концу экспедиции будет понятно, как у кордаитов с качеством… и кто снова станет юнгой!…