Наследник

Глава 5

– Ногу вперед!.. И локоток на пядь повыше. Вот так.

Сшсих-ссию, сшсих!

– Три шага на меня!

Ссиюу-сшсих-сших-сшдонн!

Изогнутый булатный клинок «детской» сабли наследника, обиженно прозвенев, отлетел в сторону. А боярин Канышев, скупым движением отмахнувшийся от его последнего удара, тут же нанес свой, примерно в треть настоящей скорости. Сшдонн! Ссиюу-шихх!..

Словно легкую пушинку крутанув в руке тяжелую карабелу[45], боярин уложил ее на плечо, заученно-бездумным движением кисти отвернув от шеи тупую елмань[46]. Не менять же ему привычки из-за того, что в руке учебное оружие! Огладил короткую бородку, поглядел, как стоит мальчик, и одобрительно хмыкнул – похоже, его наука все же пошла тому впрок. Опять же из трех последних ударов царевич один отбил, а от двух смог (ну да, подыграл он ему чуток, подыграл!..) уклониться, а значит, не все так безнадежно, как думалось…

– Хорошо. Теперь, Димитрий Иванович, поиграй-ка малость сабелькой. До первой испарины, а потом, как передохнешь, еще и с копьецом потрудимся.

Канышев мельком глянул на майское солнышко, определяя время, пару минут понаблюдал за учеником, усердно повторяющим весь невеликий набор уже освоенных ударов и обманных ухваток, после чего перевел взор на недавнее пополнение. Перевел и тут же тихо вздохнул – вот уж не было печали!..

– Резче замах, Петр! Ты плечом вот так!..

Ссшшии!

Тоненько свистнул распластанный воздух.

– Тогда и удар добре выйдет.

Единственный сын думного боярина и большого воеводы князя Горбатого-Шуйского понятливо кивнул, продолжая срубать изогнутой дубовой «саблей» тонкие ветки ивняка. Рядом с ним делал то же самое Тарх, сын вроде как опального окольничего Данилы Адашева. Впрочем, без всяких там «вроде» – хотя младшего брата некогда всесильного Алексея Адашева и спасли от скорой плахи былые заслуги (особенно был удачен его последний поход на крымчаков – ох и славно тогда их побили да пограбили!), но от двора был отлучен и отправлен на Ливонскую войну простым подручным воеводой. А там ему отрядец дали – курам на смех! Потому как тремя сотнями поместной конницы ни напасть как следует, ни оборониться от ворога. С другой стороны… Раз сына до наследника допустили, значит, могут и простить?.. Разумеется, если Адашев не только выживет, но и каких-никаких побед себе добудет.

– Мягше, мягше отбивай, а то враз десницу себе отсушишь.

Совет немного запоздал, потому как старшенький князя Ивана Мстиславского, девятилетний Федор, как раз страдальчески сморщился, пережидая ноющую боль в правой руке. Напротив него сверкал довольной улыбкой Андрей Шуйский, а его брат Василий увлеченно пытался достать своего тезку, а заодно и дальнего родственника Ваську Скопина-Шуйского. Ну и в самом углу небольшого дворика…

– А ну охолони!..

Троюродный брат его основного ученика, княжич Василий Старицкий остервенело махал деревяшкой, пытаясь отплатить другому княжичу, Семену Курбскому, за увесистый удар по шелому. Уже второй раз подряд пропущенный, между прочим, отчего ему было особенно обидно.

– Вы куда смотрите, ротозеи!!! Плетей захотели?!

Трое постельничих сторожей, помогающих боярину следить за учебным процессом (не самому же ему новые ветки ивняка ставить да убирать изрубленные), и без того уже навели порядок. Но все равно виновато потупились. Потому как знали – случись что, никто из родителей родовитейших мальцов не будет разбираться, кто именно недосмотрел, разом всех на дыбу отправят. А вот там их уже и поспрашивают с огоньком да пристрастием, когда они злодейство свое умыслили, да кто в пособниках числится, и нет ли за ними еще каких грешков…

– Так. Ты становись против Петра, а ты взамен него прутняк секи.

Юный Курбский, сияя довольной улыбкой, тут же развернулся к новому противнику. А княжич Старицкий с явным раздражением поправил шелом, перекосившийся от энергичных взмахов, и отправился вымещать поднакопившуюся злость на гибких ветках ивняка. Канышев окинул малолетних учеников внимательным взглядом, отмечая первые признаки приближающейся усталости, довольно ухмыльнулся и вернулся к своему подопечному. Вот уж кто ни разу не устал – даже, наоборот, слегка прибавил скорости! Что же, значит, пришла пора подобрать ему клинок потяжелее.

– Два шага на меня.

Сшшдон! Ссшии-ссшшдон!

Лениво атакуя и аккуратно отбивая детские удары, боярин терпеливо ждал, пока наследник запыхается от взятой им скорости. Ничего особенного, конечно. Для него. Удар – отбив, ложный мах с переводом в ноги, опять удар, слегка чиркнувший по выставленной вперед ноге…

– Хм?!

Несложный финт, в конце которого прозвучал легкий булатный звон, еще пара ударов – и боярин сам отошел назад, с интересом разглядывая царевича. Повод для такого интереса у него был, причем немаленький: еще на первом занятии он выяснил, что саблей будущий царь владел откровенно плоховато. Даже, пожалуй, не плохо, а вообще никак – словно бы и не учил его клинку с пяти лет опытный в воинском деле дядька. Кхм… Царствие ему небесное и вечный покой. М-да. Конечно, Аким помнил о долгой болезни Димитрия Ивановича, но даже так хоть что-то да должно было остаться у отрока от прошлой науки? Тем более что царевич как ученик был ну просто диво как хорош: руки длинные, запястья сильные, сам сообразительный, старательный, не капризный (чего он втайне очень опасался) и с такой выносливостью, что аж завидки брали. Особенно вспоминая себя в таком же нежном возрасте.

– Еще раз.

Ссиюу, ссшдон-динь!

А теперь, как выяснилось, еще и глазастый. Потому что такого низового отбива он еще не показывал. Зато тот сам мог его увидеть – когда они с десятником постельничей стражи чуток позвенели клинками, разгоняя застоявшуюся кровь.

– Неплохо.

Канышев вновь отошел назад, вскидывая карабелу на плечо, еще раз оглядел ученика и сделал знак помощникам, чтобы они поднесли отроку легкую детскую рогатинку[47].

– Готов, Димитрий Иванович?

Если саблей наследник владел весьма посредственно, то с копьем был очень хорош. Загудел-засвистел в воздухе наконечник из мягкого железа, пробуя на крепость левое плечо, бедро, голову, правый бок, ноги… Боярин же аккуратно отмахивался, время от времени подправляя то или иное движение и делая мелкие замечания, когда вместо очередного укола царевич как-то несуразно крутнулся на месте и очень шустро махнул копьецом сверху вниз:

Тук-кррак!!!

Шлеп!..

На утоптанную землю упал изрядно погнутый наконечник с торчавшим из втулки куском обломившегося древка, сам мальчик сунулся вниз, неловко упав на колени, а его наставник довольно заулыбался, вкладывая саблю в ножны:

– Хорош, ай хорош удар получился!.. Было бы доброе железко[48] на копьеце – так и лег бы оземь!

Подскочившие помощники сняли с поднявшегося на ноги царственного отрока тягиляй[49] с шеломом, легкие наручи, а на отходе еще и подобрали сломанное ратовище. Получив столь явный знак к окончанию занятий, довольно загомонили остальные ученики, бросая свои деревяшки прямо на землю. Тут же рядом с ними возникли слуги, принимающие на руки плотные стеганки, вспыхнул и сразу угас короткий спор – кому первому освежиться поднесенным с ледника квасом… Собственно, и спора-то как такового не было – отпрыски многочисленного клана Шуйских сразу продемонстрировали свою сплоченность, оттеснив от большого кувшина всех остальных. А затем явили свои же внутренние разногласия, когда братья Андрей и Василий дружно насели на представителя старшей ветви рода, семилетнего Василя Скопина-Шуйского, которого тут же поддержал двенадцатилетний Петр. После чего (собственно, как и обычно) дело закончилось ничем. Вслед за клановой четверкой испил недовольный Василий Старицкий (по знатности рода первым должен быть он!), затем как следует приложился княжич Мстиславский, после него вдоволь утолил жажду Курбский… Оставив безродному Адашеву всего пару капель на самом донышке. Ему и того достаточно!

Не показывая обиды, Тарх облизнул сухие губы и тихонечко отошел в сторонку, а наблюдающий за всей этой картиной Дмитрий мелкими глотками допил квас, чуть подумал и протянул стаканчик своему стольнику[50], держащему на руках личный «царский» кувшинчик. Тут же получил потяжелевший от янтарно-золотистого напитка стакан обратно, тряхнул растрепавшейся гривой волос и, не повышая голоса, позвал:

– Адашев.

Встал как вкопанный Федор Мстиславский, до этого шагавший вслед за тесной компанией Шуйских. Притормозил идущий рядом с ним княжич Старицкий, заинтересовался вдруг остатками недорубленного ивняка Семен Курбский…

– Пей.

Изрядно удивленный и обрадованный (до этого дня старший из царевичей предпочитал сверстников не замечать или глядеть как на пустое место), Тарх со всем почтением принял обычный деревянный стаканчик, одним махом выдул его содержимое и с низким поклоном вернул – свое место он знал очень четко.

– Благодарствую, Димитрий Иванович!..

Чуть улыбнувшись в ответ, наследник перебросил стаканчик в руки стольника, затем едва заметно кивнул на стоящих невдалеке от него княжат, буквально прожигающих завистливо-раздраженными взглядами юного Адашева.

– Терпение есть добродетель мудрых.

Опять тряхнул головой, убирая тяжелые пряди с лица, и зашагал к Теремному дворцу, сопровождаемый сразу двумя постельничими сторожами, – а за его спиной озадаченный Тарх пытался сообразить, что именно ему сейчас сказали.

Дмитрий же шел и наслаждался теплым майским солнышком и легким ветерком, мечтая о хотя бы небольшом загаре. А заодно думал о родовитых детях, коих ему настойчиво подсовывали в качестве сотоварищей по занятиям и играм. Даже очень настойчиво, ибо думные бояре и князья заранее беспокоились о благополучии своих родов, разными путями (желающих-то было с превеликим избытком!) подводя старших сыновей поближе к наследнику престола Московского. А младшеньких пристраивая в свиту уже к царевичу Ивану – мало ли как жизнь повернется! Опять же чужаков да худородных всяких не допустить до власти – тоже не последнее дело. Места у подножия трона да на лавках боярской думы ой как мало, бывает, и своим не хватает! Одна только проблема была у искушенных во всех и всяческих интригах придворных: первенец великого государя вел себя так, будто у него и вовсе никакой свиты не было. То, что не разговаривал с ними, еще ладно – всем известно, какой он молчун. Но ведь наследник даже и не улыбался в ответ на шутки и разную детскую кутерьму! Равнодушно отворачивался, когда ему предлагали позабавиться с луком, поиграть в бирюльки[51] или там лапту[52]. Не судил местнические[53] споры среди ровесников… Да он вообще никак с ними не общался!..

«Представляю, какая волна пересудов и слухов пойдет после сегодняшнего. Как же, сам подозвал и угостил! Да и Адашева, поди, теперь не только от кувшина с квасом будут оттеснять – вообще все подходы ко мне перекроют, так сказать, во избежание».

На самом деле огорчение высшей московской знати насчет того, что их детей не замечают, было не вполне справедливо. Давно уже и заметили, и оценили, и даже определили основные личностные черты, составляющие самую суть характера. Да что там, их уже даже поделили на две неравные части: в первую вошли все тот же Тарх, Петр Горбатый-Шуйский, Федор Мстиславский и Василий Скопин-Шуйский. Во вторую – сын будущего «побегушника» и предателя князя Андрея Курбского и оба брата Шуйских. И совсем отдельно стоял троюродный брат княжич Старицкий, насчет которого были определенные сомнения…

– Димитрий Иванович!

На подходе к дворцовому крыльцу его окликнул окольничий и оружничий[54] Лев Салтыков.

– Прими небольшой дар, не побрезгуй.

Служка, выскользнувший из-за спины хранителя и распорядителя царской оружейной казны, с низким поклоном передал одному из постельничих сторожей звякнувший металлом сверток. Тот, в свою очередь, глянул на царевича, после разрешающего кивка в три движения раскидал в стороны грубую холстину и тут же чуть-чуть наклонился, демонстрируя наследнику перевязь, в кармашках-ножнах которой покоились девять одинаковых швырковых[55] «рыбок» из полосатого дамаска. Вытянутые жала узких лезвий, короткие рукояти, обмотанные грубым витым кожаным шнурком, отличный баланс… Чем старше становился наследник, тем взрослее (и дороже) становились и его игрушки. Кстати, ценности им добавляло еще и то, что вручать подарок пришел лично оружничий – вместо того чтобы прислать его (как и было заведено) с одним из своих людишек. Впрочем, никакой загадки этому и не было: окольничий, помимо всего прочего, был счастливым отцом сразу трех сыновей. И если его старшенький уже два года как ходил в рындах[56], а младшенький еще жил на женской половине дома, то средний сын как раз подходил по летам, чтобы дополнить собой свиту первенца великого государя. Ну или стать ближним подручником[57], начав службу при будущем царе с выполнения мелких поручений. Невелик труд – изредка стремя поддержать, выдрать из мешка с сеном меткие стрелы да вернуть их в колчан наследника, за чем иным сбегать… Да мало ли! Зато всегда на глазах, всегда при деле, а со временем – и рядом с троном.

– Благодарствую.

Мимолетно прикоснувшись к одному из ножей и обозначив тем самым, что подношение принято, Дмитрий кое-что вспомнил. Кое-что, о чем он давно уже подумывал, выгадывая удобный момент. Как раз вроде нынешнего! Уверенным движением руки забрав с пояса постельничего сторожа боевой нож (из-за чего тот едва заметно дернулся), он подошел к Салтыкову. Весьма разочарованный неподдельным равнодушием, с коим приняли его дар (между прочим, не только красивый, но еще и очень дорогой!), оружничий едва заметно насторожился, одновременно сделав немного вопросительное лицо.

– Нет ли у тебя похожего, но лучше?

Осторожно приняв небольшой клинок с едва заметно потертой рукоятью, придворный недолго повертел его в руках, одновременно пытаясь понять, что именно от него желают услышать.

– Как не быть! Есть с золотым узорочьем на ножнах, с драгоценными каменьями на рукояти…

– Не то. Просто хороший нож.

– Найдется и такой, Димитрий Иванович.

Забрав клинок и неожиданно ловко перехватив его за лезвие, царевич отвел руку назад – и подоспевший дворцовый страж тут же бережно забрал свое оружие. А девятилетний мальчик немного наклонил голову, спокойно разглядывая взрослого и изрядно умудренного жизнью боярина, помолчал, а затем слегка отстраненно произнес:

– Я помню, как ты присягал мне на верность.

Салтыков поперхнулся воздухом, впадая в кратковременный ступор. Действительно, такая присяга имела место – восемь лет назад, когда Иоанн Васильевич тяжко занедужил. Так тяжко, что никто уже и не верил, что он оправится и встанет со смертного одра. Великий князь тогда потребовал от думских бояр и ближнего круга присяги своему шестимесячному сыну. Многие отказались, еще больше было тех, кто поглядывал на Андрея Старицкого, видя в нем следующего великого князя, – а вот он и еще некоторые из Избранной рады беспрекословно прошли крестное целование на верность. Потом… Потом государь неожиданно для всех выздоровел, и сомневающиеся тут же передумали. Только уже было поздно: не стало меж ними и царем прежнего доверия, и милостивая царица-заступница Анастасия тоже перестала печаловаться[58] об опальных боярах да князьях.

– Надеюсь, Михаил будет так же хорошо служить мне, как ты сам – моему батюшке.

Оружничий невольно дернул головой под удивительно властным взглядом необычно ярких синих глаз. Словно сама собой мелькнула мысль: «Царская кровь!..»

И только потом пришло изумление – наследник знает имя его среднего сына?.. Провожая удаляющегося царевича почтительным (причем без всякого притворства) поклоном, Лев Андреевич стряхнул непонятную одурь (а скорее оторопь) и прямо на месте стал прикидывать, как половчей представить Мишку его будущему повелителю. Собственно, самое простое – это подождать, пока он опять будет возвращаться со своих воинских забав. Опять же и повод хороший имеется – малец поднесет Димитрию Ивановичу тот самый боевой нож, на который ему так недвусмысленно намекнули. Боярин, полностью ушедший в свои мысли, даже не замечал, как за ним следят с одной из открытых галерей Теремного дворца. Синие глаза сияли холодным любопытством, длинные ухоженные пальцы привычно откинули прочь от лица непослушную черную прядь…

«Хорошо же я загрузил Салтыкова – стоит на солнце да в одну точку пялится. Как там молодые говорили, в прошлой жизни? Полный разрыв шаблона».

– О Боже, ты – Бог мой! Тебя взыскую от утренней зари, тебя возжаждала моя душа, по тебе томится плоть моя, в земле пустынной, и сухой, и безводной!

Начало шестьдесят второго псалма у митрополита Московского и всея Руси Макария вышло особенно прочувствованным – Дмитрий неслышно вздохнул и тихо-тихо сглотнул, сожалея о невозможности «вот прямо щас!» отпить чего-нибудь теплого и бодрящего. В идеале – кофе с молоком и парой ложечек сахара, но и сбитень тоже вполне подошел бы.

– С именем твоим вознесу руки мои: словно туком и елеем насытится душа моя, и гласом радости восхвалят тебя уста мои, когда вспомню о тебе на постели моей; поутру помыслю о тебе…

Кстати, насчет мыслей поутру. Несмотря на то что он давно уже втянулся в распорядок дворцовой жизни, с его ранними побудками и не менее ранними отходами ко сну, подъем в несусветную ночную рань, да еще и воскресным днем (единственным, когда он вдоволь мог позаниматься своими делами, отдыхая от многочисленных учителей), бесил его просто неимоверно. Нет, никто не возбранял ему (да и другим царским детям) по окончании заутрени вернуться в свои покои и пару-тройку часов подремать, добирая упущенное время, – да только эту возможность самым наглым образом саботировал родной организм. Встал? Проснулся? Все, пока не наберешь должного уровня телесной усталости, не измотаешь средоточие тренировками, не нагрузишь разум размышлениями, – сон тебе заказан. Такой вот побочный эффект его скрытых возможностей. Впрочем, он и не думал жаловаться или негодовать на судьбу – наоборот, неустанно ее благодарил. Жить заново было так… Восхитительно!..

Переступив с ноги на ногу, Дмитрий мимолетно погладил прижавшегося к нему Ивана кончиками пальцев по шее – на что тот сразу оглянулся и на всякий случай оправдательно шепнул:

– Я не спю!

– Шш! Верю.

Старший из царевичей скосил глаза налево, где малолетняя Евдокия блестящими от любопытства глазами следила за каждым движением отправляющего службу митрополита (а вернее, за удивительно причудливыми переливами света на его вышитых золотом одеяниях). Затем – вправо, но брат Федор, пользуясь своими малыми летами, откровенно и очень сладко спал. Правда, справедливости ради надо отметить, что делал он это с приоткрытыми глазами (талант!), жарко и абсолютно неслышно посапывая прямо в ухо держащего его на руках дядьки. Опять вздохнув, первенец царя немного поменял положение ног и тела, удержав встрепенувшегося было Ивана. С новой позиции видно было гораздо больше: например, его дорогих двоюродных дядюшек, стоящих чуть поодаль от него (но все же ближе всех) тесной сплоченной группой. Уже знакомый любитель пухлых щечек Никита Романович, рядышком еще один окольничий и боярин (а еще и воевода) Данила Романович, а слева его подпирал плечом тоже дядя, но на сей раз троюродный – Василий свет Михайлович Захарьин. Родственнички, блин… Ладно бы только они – так нет, еще и со своими отпрысками, кои отчего-то настойчиво хотели стоять не рядом с родителями, а поближе к сверстнику-родственнику из правящей династии. Как будто мало ему того, что они начали появляться на его занятиях с боярином Канышевым! Впрочем, надо признать, что один положительный момент в их появлении все же был: ведь клан Захарьиных-Юрьевых моментально нашел общий язык с кланом Шуйских. Язык ругани и насмешек! Так что теперь он не только учился сабле и копью, но и время от времени смотрел натуральный цирк, попутно запоминая весьма интересные подробности придворных взаимоотношений. Где взрослый промолчит, ребенок обязательно что-нибудь да ляпнет…