Надтреснутый колокол

Недавно в Милфорде, городе, где последние десять лет я занимал пост шерифа полиции, было основано Общество защиты и восстановления архитектурного наследия. Первый замысел этого благородного учреждения заключается в намерении отреставрировать построенную еще в колониальную эпоху колокольню, чьи развалины расположены на Вересковом холме к северу от Милфорда. Этот проект вызвал у меня сильнейшую тревогу и решение твердо противодействовать инициативе любителей старого зодчества, которую я считаю крайне опасной. Но их настойчивость и упрямство оказались более убедительными для мэрии и спонсоров, нежели мои туманные предостережения, которые никак не могут служить основательными доводами в дискуссии с членами Общества. Со дня на день должны начаться строительные работы. Накануне этого события, которое может повлечь за собой самые роковые последствия для города и его округи, у меня не остается иного выбора, кроме как нарушить клятву, данную моему ныне покойному другу и коллеге Джозефу О’Грэйди (мир его праху) и рассказать о том ужасном инциденте, память о котором не дает мне смириться с порывом нашего молодого поколения.

Энтузиасты архитектурного общества часто упрекают меня в том, что, поскольку я не уроженец Милфорда, то, дескать, не питаю уважения к его достопримечательностям и историческим памятникам. Вторая часть этого утверждения совершенно не соответствует истине, но родился и вырос я действительно не в Массачусетсе. Обстоятельства, при которых я очутился в Милфорде, заслуживают особого внимания.

В 1916 году я обучался на последнем курсе естественнонаучного отделения университета Атланты, специализируясь на геологии и палеонтологии. Опираясь на результаты своего весьма своеобразного исследования, я сделал вывод о возможности посещения в далеком прошлом нашей планеты чужими существами. По моему мнению, они оставили после себя ряд материальных свидетельств, которые до сих пор не получили вразумительного объяснения.

Эти исследования начались с тщательного изучения данных Сент-Луисской конференции Американского археологического общества 1908 года, где была продемонстрирована загадочная статуэтка, изображающая неведомое создание, сочетающее в себе признаки человека, осьминога и летучей мыши. Камень, из которого она была выполнена, — пористый черно-зеленый монолит с золотистыми и радужными пятнами и полосами — никогда и нигде на Земле не встречался. Знакомство с этим таинственным артефактом, состоявшееся благодаря моим частным связям, натолкнуло меня на проведение собственных изысканий, основанных на, скажем так, нетрадиционных источниках. По совету моего приятеля, участника нескольких геологических съемок в Скалистых горах, я обратился к пылившимся в библиотеке одного из небольших университетов Юга копиям зловещих книг, среди которых особо выделялся труд мрачного тамплиера Беренгария фон Лутца «Летописи черных солнц». Именно из «Летописей» я узнал о чудовищном культе пауков-пришельцев, имевшем, в частности, хождение среди некоторых индейских племен Северо-востока нынешних Соединенных Штатов. По словам фон Лутца, существовали жившие «по ту сторону великого моря, где заходит Солнце» народы, у которых предметом поклонения были идолы в форме то ли пауков, то ли кого-то в этом роде, причем косвенные намеки указывали на то, что под словом «идолы» тамплиер подразумевал не только каменных истуканов, но и нечто более жизненное. Немец опасливо замечал, что в незапамятные времена, когда на Земле еще не было никакой жизни (собственной, как многозначительно уточнял рыцарь-чернокнижник) пришельцев занесло на нашу планету стремительно упавшей с неба скалой из черной порфирообразной породы, испускающей в темноте оранжевый фосфоресцентный блеск. Эта скала некогда оторвалась от какой-то планеты в Иной Вселенной и, проделав бесконечный путь сквозь Внешний космос, через Врата черных звезд ворвалась в наше пространство. К сожалению, копия «Летописей» оказалась неполной, и в ней отсутствовало описание инопланетных пауков и их судьбы в новом пристанище.

Первые итоги моих работ давали повод для весьма смелых гипотез, подтверждение которых требовало дополнительного финансирования. Сведения о культе чужеродных пауков были встречены мной в отчетах экспедиций в бразильскую сельву, сиамские джунгли и влажные леса побережья Гвинейского залива, а также угадывались в эхе зловещих эфиопских и уйгурских преданий седой древности. Однако мой изобиловавший экстравагантными гипотезами и предположениями доклад был принят руководством университета Атланты довольно прохладно, а когда я вскользь упомянул об использовании полулегендарных источников вроде книги Беренгария фон Лутца или каменных письмен Нгахасара, отношение ко мне стало открыто враждебным. Вскоре декан нашего факультета в прозрачной форме дал мне понять, что мое присутствие в университете нежелательно, и я был вынужден подать заявление об уходе.

Затем последовал период нескончаемых попыток устроиться на работу и скорых увольнений, пока, наконец, в начале 1918 года я не записался добровольцем в армию. Военная служба, сравнительно недолгая, однако, оказала существенное воздействие на мой до того довольно мягкий характер, а также обогатила меня многими новыми умениями.

В августе того же года наш батальон морской пехоты расквартировался в русском морском порту Архангельск. Под Рождество мой взвод попал в засаду красных, и уйти удалось немногим. Мне с трудом, самому истекая кровью, удалось вытащить из-под огня тяжело раненого сержанта Джозефа О’Грэйди, который с тех пор стал моим близким другом.

В июне 1919 года американская армия покинула Север России, а я, в свою очередь, прервал не прельстившую меня военную карьеру. Правда, перспективы человека, не имеющего диплома и толком обучившегося к двадцати пяти годам лишь маршировать и стрелять, выглядели почти безнадежными. Но на помощь мне пришел мой новый друг О’Грэйди, до мобилизации служивший шерифом полиции крохотного городка Милфорд на севере Массачусетса. Он собирался возвратиться домой и вернуться к прежним обязанностям, в связи с чем предложил мне переехать к нему и посулил должность своего помощника, заверив, что быть полицейским в местечке, населенном преимущественно незлобивыми фермерами и ремесленниками, совсем не сложно и не опасно. Подкрепив свои уговоры сомнительными, на мой взгляд, и неотразимыми, с его точки зрения, аргументами типа описания достоинств местных девушек и пива, добродушный ирландец не мог допустить мысли, что я откажусь от его заманчивого предложения. Впрочем, альтернативы у меня все равно не было, и я решился на это резкое изменение в своей жизни, надеясь, что оно будет к лучшему.

Переселение в Милфорд произошло в начале сентября 1919 года. Некоторое время я адаптировался к местным условиям, внимательно изучая природу окрестностей и особенности характера тамошних жителей. Часами я блуждал в лабиринтах огромного девственного леса, окружающего Милфорд, медленно бродил по тенистым и прохладным аллеям из подлеска и отдыхал под большими сумрачными вязами. Иногда мне попадались небольшие поляны, где ветер разносил слабый приятный аромат диких роз, сливающийся с тяжелым, похожим на испарение ладана, запахом бузины. Порой я подолгу останавливался на опушках леса, чтобы полюбоваться на великолепные парады фиолетовых ломоносов, возвышающихся посреди папоротника, и сияющих красным блеском в ярком солнечном свете пионов. За ними виднелись глубокие чащи, где ручьи бурлят и проносятся по камням, питая сырую и мрачную осоку.

Как-то раз я набрел на старую дорогу, проходившую по гребню лесной возвышенности к северу от Милфорда. Большие плоские камни, которыми была вымощена дорога, заросли толстой подстилкой зеленого дерна, а влажные понижения занимал густой мох. Я некоторое время следовал направлению давно заброшенной дороги, иногда вглядываясь в просветы среди ветвей огораживающих путь буков. По одну сторону дороги я видел лесные просторы, уходящие далеко вправо и влево и переходящие внизу в широкую равнину, а за ней желтые клочки пшеничных посевов. С другой стороны были речная долина Мискуоша и следующие цепочкой один за другим, как волна за волной, высокие, поросшие кустарниками холмы, а также лес, луга и сверкающие белые крыши домиков какой-то мелкой деревушки. Мне стало любопытно узнать, куда ведет таинственный путь, которым, вероятно, уже очень много лет почему-то избегали пользоваться местные жители.

В тот раз мне так и не удалось найти ответ на этот вопрос, поскольку примерно через час на небе стали сгущаться тучи, и вскоре начал моросить мелкий и весьма неприятный колючий дождик. Мне пришлось отложить исполнение своего плана на следующий день и спешно возвращаться домой. Вечером я поинтересовался у шерифа, досконально знавшего всю историю края, куда была проложена эта дорога. К моему удивлению, при упоминании таинственной лесной дороги с лица О’Грэйди сползла обычная доброжелательная улыбка, и он довольно неохотно сказал, что этот путь в очень давние времена соединял Милфорд и располагавшийся на Вересковом холме городок Хиллсбери, которого уже много лет не существует. «Зачем тебе ходить в это место, — сказал мой шеф, — там нет ничего, кроме ветхих домов, гнилых обломков нескольких ферм, да полуразрушившейся колокольни. Что за блажь смотреть на унылые развалины, до которых никому нет дела?». Он сурово пресек мои дальнейшие попытки узнать о мертвом поселке какие-нибудь дополнительные сведения, которые, как я подозревал, могли содержать немало любопытных вещей. Поругав мой вздорный интерес к далекому прошлому, шериф едва ли не за шиворот потащил меня в милфордскую таверну, где, по его мнению, мы могли бы провести вечер с большей пользой.

Мало-помалу мои потрепанные профессиональными неурядицами и жестокой войной нервы стали приходить в порядок в здоровом климате Северного Массачусетса, чья очаровательная природа в то время была почти не тронута и щедро дарила тамошним обитателям свои блага. Служба моя не была обременительной, поскольку мирные края Милфорда не знали тех гнусностей, что обыкновенны в больших городах, и заниматься нам приходилось в основном разбирательством мелких потасовок подвыпивших фермеров, редких пожаров да пропаж домашнего скота. Древняя церковь совершенно не привлекала моего интереса, и я больше ни разу не ходил по заброшенному лесному тракту. Вообще моя склонность к загадочным явлениям существенно ослабла, не находя себе пищи в излучающем размеренный покой Милфорде. Конечно, завеса таинственного молчания на тему колокольни и бывшего города Хиллсбери не могла не вызывать у меня законного недоумения, но постепенно я привык к осторожному отношению моих новых соседей ко всему, что было связано с Вересковым холмом. Я стал воспринимать это опасение как некую дань традиционной для жителей Новой Англии почтительности ко всяким страшилкам.

Безмятежно протекли осень, потом зима и весна 1920 года. Я прекрасно освоился в роли авторитетного и всеми уважаемого хранителя порядка, познакомился с местными семьями и был доволен тем, что моя служба приносит этой общине зримую пользу. Однако внезапно поднявшаяся волна страха, которая начала распространяться в конце июня того года от находившихся вблизи Верескового холма деревень до Милфорда и дальних поселений, была мне непонятна. Кажется, причиной волнения служила необычайная жара, которой старожилы не припоминали за последние лет сорок, а также частые грозовые бури, сопровождаемые сильными ветрами. Конечно, у меня, наблюдавшего несколько чудовищных торнадо в моих родных краях, такая причина не могла не вызвать смеха, но я не раз видел сцены, как самые крепкие мужчины, в чьих жилах текла кровь гордых покорителей диких земель, кишащих волками, медведями и кровожадными аборигенами, во время мощных порывов ветра боязливо крестились, отворачиваясь от стороны Верескового холма. Я также отмечал, что в течение нескольких дней после каждой шквальной грозы люди стараются не отходить далеко от дома, особенно в одиночку. Мои попытки выяснить, в чем дело, успеха не возымели, и лишь один из наиболее пожилых милфордцев, восьмидесятилетний старец, тревожно озираясь, прошамкал мне что-то вроде: «В самый сильный зной… во время бури, когда ураган сотрясает старую колокольню, будь она неладна… ее надтреснутый колокол бешено раскачивается… страшные грохочущие перезвоны… он будит их… и тогда ужас выбирается на свет в поисках добычи… они любят, когда жарко и сыро… запомните, сэр, — когда жарко и сыро… Так случилось сорок лет назад… Тогда была такая же погода… исчезли люди… Это все проклятая колокольня и ее треснувший колокол…».

Его путаный рассказ глубоко поразил меня, но чего только не болтают старики, чьи интеллектуальные способности к такому возрасту зачастую оставляют желать много лучшего. Но я, тем не менее, взял это на заметку и решил тщательно разобраться в туманной истории. Если пропадали люди, значит, это должны были зафиксировать какие-то официальные отчеты. Мысль о зловещей роли ветхой колокольни не давала мне покоя, и я уже собрался поехать в Управление полиции графства Нортфилд, как 7 июля произошла первая трагедия, знаменовавшая начало самых жутких и драматических событий, которые только имели место в моей жизни.

Случилось это на второй день после очередной яростной грозы, когда ветер достигал невообразимой силы, оставив множество отметин в лесу. Около полудня в нашу контору вбежал запыхавшийся взволнованный мужчина и сообщил нам о том, что его дочь, Рэчел Пирсон, вчера днем ушла гулять и до сих пор не вернулась. Джон Пирсон, владелец небольшой фермы, уединенно стоящей на окраине дремучего леса к северо-востоку от Милфорда, находился в полнейшем расстройстве и был едва в состоянии отвечать на наши вопросы.

Джо долго думал, куря свою знаменитую трубку, бывшую предметом вожделения всех местных хулиганов, а потом осведомился, сколько лет исполнилось Рэчел. Узнав, что ей было девятнадцать, он покачал головой, и я понял ход его мыслей: должно быть, девица загуляла с каким-нибудь своим кавалером и позабыла про волнение родителей. Однако я заметил также и то, что близость фермы Пирсонов к Вересковому холму и древней мостовой заставляла шерифа беспокоиться. По его лицу было видно, что перспектива отправляться на поиски девушки не вызывала у него никакого энтузиазма, хотя обычно Джо с большой охотой помогал попавшим в беду людям. Что же это за чертовщина, пугающая даже такого жизнелюбивого добряка? Я тоже начал ощущать смутный прилив необъяснимого страха — страха перед неведомым. Однако, здраво рассудив, что, как бы там ни было, а откликнуться на вызов — наш служебный долг, я в твердых выражениях побудил шерифа к активным действиям и предложил свой план поисков.

Поднимать по этому поводу весь штатный состав милфордской полиции (составляющий шесть человек) Джо не хотелось, поэтому мы решили пока ограничиться своими персонами и моим сеттером Рэем, чей нюх мог бы оказаться в этой ситуации весьма полезен. Я захватил подаренный мне приятелем-канадцем, с которым мы познакомились во время боев в России, россовский пятизарядный карабин, а О’Грэйди, с минуту ожесточенно подымив, решился взять свой полицейский кольт.

Стараясь не привлекать внимание местных жителей, мы окольными путями вышли из города и по грунтовой дороге, пребывающей после грозы в совершенно ужасном состоянии, отправились в сторону деревни Пойнт-Арк, поблизости от которой находилась ферма Пирсонов. Очень скоро нам пришлось снять с себя чуть ли не большую часть одежды, поскольку, во-первых, стояла невыносимая жара (кажется, за последние две недели столбик термометра не опускался ниже ста градусов[1]), а, во-вторых, несколько падений в грязь привели наши униформы в плачевный вид. Часа через два мы добрели до Пойнт-Арка, порядком выдохшись. Джо, чье солидное брюшко не располагало к большой подвижности, в качестве отдыха приступил к расспросам селян. Никаких конкретных сведений он не добился, а я в очередной раз был озадачен тем трепетом, с которым фермеры вели речь о районе Верескового холма.

Около пяти часов вечера мы собрались с силами и, пополнив отряд двумя старшими братьями Рэчел и внушительной группой ее поклонников из Пойнт-Арка, пошли в сторону большого леса туда, где у его обочины примостилась ферма Пирсонов. Не успев пройти и четверти мили, мы встретили нескольких мужчин из поселка лесорубов Рок-Сайд, принесших новую дурную весть. Выяснилось, что также со вчерашнего дня отсутствовал двадцатилетний Питер Мак-Тай, родители которого понятия не имели, где его можно искать. Теперь о мотивах прогулки двух молодых людей можно было не гадать, а вот куда они могли деться в лесном пространстве, лежащем между двумя деревнями, нам предстояло выяснить. Особую озабоченность О’Грэйди вызывало то, что, двигаясь в сторону Рок-Сайда, нам придется пересечь древнюю мощеную дорогу и пройти очень близко от Верескового холма. Разумеется, все остальные участники нашего похода, кроме меня, полностью разделяли эту озабоченность. Я, со своей стороны, упорно сопротивлялся влиянию местного предрассудка на мое, к сожалению, весьма восприимчивое сознание.

Рассредоточившись цепью, мы двинулись в лес, причем ведущим выступал я, а точнее Рэй, который до этого внимательно обнюхал вещи Рэчел и взял след. Некоторое время мы уверенно преодолевали ветровалы и, судя по поведению Рэя, находились на правильном пути, поднимаясь по склону длинной возвышенности. Лес здесь производил унылое впечатление: высокие деревья почти закрывали небо, отчего внизу царили сумрак и вечная сырость. Из-за очень неровного рельефа идти было довольно тяжело, мы то и дело были вынуждены обходить косогоры, глубокие впадины, гигантские гранитные валуны или буреломные завалы. На протяжении нескольких миль нам удавалось придерживаться маршрута молодой пары, пока, не дойдя полмили до мощеной дороги, мы не натолкнулись на странное явление. Подбежав к упавшему стволу черного орехового дерева, Рэй вдруг жалобно заскулил и в страхе отскочил от ямы, образовавшейся в земле на месте вывороченных корней. Ожидая увидеть человеческие тела или какие-то их признаки, я медленно подошел к яме, но не нашел ничего особенного. Почва была сильно взрыхлена, что, в общем-то, было не удивительно, и лишь какие-то темные пятна и непонятные вмятины заставляли обратить на это место пристальное внимание. Мы принялись обходить район старого ореха в радиусе нескольких десятков футов, и, наконец, один из фермеров, громко вскрикнув, заставил нас собраться возле него и с содроганием рассмотреть зловещую находку. Это был обрывок голубого платья Рэчел.

Не стану приводить здесь тех слов, что вырвались из глоток нескольких разгневанных мужчин по адресу Питера Мак-Тая. Но, несмотря на всеобщее возбуждение, Джо О’Грэйди и я продолжали помнить о презумпции невиновности и пресекли лишние разговоры. Необходимо было продолжать поиски, к чему бы они не привели. Однако Рэй упрямо отказывался держать след и все время испуганно терся у моих ног. Я внимательно осмотрелся вокруг и понял, что необходимости в собаке нет — направление дальнейшего расследования было хорошо видно. Нечто оставило после себя заметную широкую дорожку из переломанных кустов и смятой травы. Что это могло быть? Медведь? Размеры тропы позволяли сделать такое предположение, но полное отсутствие характерных следов лап обескураживало опытных лесорубов. Я, правда, обнаружил какие-то круглые вмятины с острым углублением в центре, которые особенно явно отпечатались во мхе и покрывающем камни лишайнике, но объяснить их происхождение было пока невозможно.

Мы пошли по проломанной сквозь чащу тропе (какая сила, должно быть, у того, кто это сделал), попутно отыскивая новые кусочки голубой одежды, а пару раз нашли длинные белокурые волосы. Роптание по поводу юноши усиливалось, но у самого выхода к дороге я нашел мужской ботинок, опознанный рок-сайдцами как принадлежащий Мак-Таю. Самое ужасное заключалось в том, что подкладка ботинка была покрыта большими пятнами засохшей крови, увидев которые, суровые обитатели двух деревень совершенно растерялись и приумолкли. Теперь они с благоговением взирали на покоящийся в моей руке карабин, несомненно, рассматривая его как основной гарант их безопасности перед таинственной угрозой.

Загадочные круглые следы шли по травяной и моховой настилке мощеной дороги, и в течение полумили мы уверенно придерживались их. На достаточно гладкой и ровной поверхности мостовой было хорошо видно, что какое-то существо (или несколько существ) тащило два человеческих тела, оставлявших капли крови и нитки из одежды. Меня очень раздражало, что на мои плечи легла необходимость чуть ли не силком вести за собой десяток здоровых лесорубов и фермеров, да и нашего шерифа в придачу. Их страх перед приближающимся Вересковым холмом возрастал с каждым пройденным ярдом.

Уже начало смеркаться, когда мы увидели покрытую темным лесом громаду зловещего холма. По словам Джо, руины города Хиллсбери находились у подножья другого склона, и я был преисполнен решимости добраться туда до наступления ночи. Однако моим планам достичь Верескового холма и в этот раз не было суждено сбыться. Спустившись с предыдущей в цепи холмов возвышенности, мы обнаружили, что ее отделяет от Верескового холма глубокая расщелина, прорубленная текущим в сторону реки потоком. Через ущелье был переброшен подвесной мост, состояние которого не внушало никакого доверия. Спустя минуту я подтвердил наши опасения, провалившись по пояс сквозь треснувшие гнилые доски и едва не упав с высоты семидесяти футов.

Вытаскивая меня из отверстия в мосту, мои спутники обнаружили два важных обстоятельства. Во-первых, по замеченным ими следам стало ясно, что злодеи, кем бы они ни были, умудрились ловко спуститься по почти отвесному склону расщелины и, по всей вероятности, переплыли горный поток. Во-вторых, О'Грэйди увидел внизу что-то вроде светлого мешка, немного выступающего из воды в том месте, где берег ручья порос густыми ивами. По крутым склонам расщелины мы кое-как спустились на ее дно, и Джон Пирсон со своими сыновьями вошел в воду, дабы выяснить, что за предмет мы заметили в зарослях. К всеобщему ужасу они нашли тело несчастной Рэчел.

Поскольку переход на сторону Верескового холма был невозможен (с его стороны расщелина была почти отвесной), мы с Джо поручили рок-сайдцам как можно скорее построить новый надежный мост, а сами вместе с родственниками девушки доставили ее тело в Милфорд, окончательно ввергнув наш город во власть великого страха. Вернувшись домой, я, совершенно обессиленный, рухнул в постель, однако еще очень долго не мог уснуть, размышляя о подаренных сегодняшним днем жутких и необъяснимых бытовой логикой загадках.

Утром 8 июля из Нортфилда приехали вызванные по телефонной связи коронер и пожилой врач-патологоанатом. Последний очень долго возился с телом покойной, и, находясь неподалеку, я неоднократно слышал его удивленные возгласы. Наконец, завершив свою малоприятную процедуру и воспользовавшись отсутствием шерифа и коронера, которые ушли на допрос членов семьи Мак-Таев, врач подошел ко мне и поведал поразившие меня вещи.

— Все это в высшей степени удивительно, — промолвил он. — Боюсь, современная медицина не сможет удовлетворительно объяснить данный случай.

— А что такое? Вы не можете понять причины смерти?

— Отчасти, да. Можно предположить, что юная мисс захлебнулась, по крайней мере, ее легкие полны воды.

— Похоже на то, что преступники по каким-то причинам решили избавиться от нее и бросили в реку.

— Возможно, возможно… Эти преступники… странные существа…

— Существа? — я недоуменно пожал плечами. — Вы думаете, что это не люди?

— Вы, кажется, обучались в университете Атланты? — вместо ответа неожиданно спросил врач. Я кивнул, испытывая недоумение и досаду от неприятных воспоминаний. — Я как-то по делам был там года три назад, и до меня дошли слухи о необычном предмете вашего исследования. Так вот, я тоже кое-что знаю о культе инопланетных пауков и должен сообщить вам, что Милфорд и Вересковый холм имеют к нему самое прямое отношение.

Голос его понизился до шепота, но в моих ушах каждое слово доктора отдавалось сильнейшим громом. Я немало слышал о космических пауках и их проклятых приспешниках среди индейцев. Милфорд…

— Видите ли… Начну с того, что на теле покойной довольно много травм, но все они достаточно незначительные — ушибы, ссадины, порезы, одним словом, те повреждения, что возникают, если долго тащить тело по земле, особенно в лесу. Но есть несколько ран, нанесенных, очевидно… зубами… только вряд ли хоть один зоолог на Земле сумеет определить, какому животному они принадлежат. Большая часть следов зубов находится на ногах, есть они и на руках, но это, можно сказать, «смазанные» следы, как будто некто хватал девушку за ноги и руки, а она вырывалась. Главный укус, по-видимому, был нанесен в шею, в область вены. Он самый глубокий и яркий; я полагаю, после него жертва уже больше не сопротивлялась. Посмотрите сами, — с этими словами доктор отбросил с покойной простыню и указал мне на ее горло. — Видите эту маленькую ранку? Словно от укуса жалом, и одному дьяволу известно, кто бы мог это сделать. По состоянию тканей можно предположить, что девушку парализовало, она потеряла способность двигаться…

— Но инопланетяне, откуда они здесь?..

— Эту историю мне рассказал, когда я был еще студентом, практиковавший здесь в течение сорока лет доктор Уильямс. Вам знакомо это имя?

Я кивнул. Доктор Уильямс неоднократно упоминался в «Милфорд обсервер» в связи с его таинственным исчезновением, обстоятельства которого, впрочем, излагались чересчур скупо. Теперь я надеялся, что мой собеседник прольет свет на тайну доктора.

— Он считал, что таинственные существа появились на нашей планете откуда-то из глубин космоса, о чем говорят многочисленные обломки аэролитов, служивших важными предметами почитания среди дикарей. Начало паучьего культа уходит далеко в прошлое, и постепенно он получил достаточно широкое распространение в Северной Америке, да и во всем мире. Сперва Уильямс обнаружил признаки тайного поклонения космическим паукам среди упшароков, населяющих почти изолированные области Скалистых гор неподалеку от верховий Миссури. Затем поиск привел его к точке зарождения зловещего культа. Он очень серьезно изучал гнусные обряды пеннакуков из Северного Массачусетса и узнал множество страшных тайн. Вам, как сравнительно недавно переселившемуся в Массачусетс, вероятно, не известны некоторые мрачные аспекты истории Милфорда, например, отношения горожан с жителями индейского поселка Манкатук, что находился в середине XVII века к северу от этого города. Уильямс выдвинул идею, что индейцы основали Манкатукское капище на месте падения принесшего внеземную жизнь метеорита, и говорил в связи с этим о некоторых характерных признаках древней астроблемы, замеченных им в разделяющей Вересковый холм и его северного соседа впадине круглой формы. Поскольку некогда очень вогнутый рельеф впадины к настоящему времени уже почти выровнялся, особенно под воздействием ледниковых процессов, можно предположить, что космический камень залетел на первобытную Землю невообразимо давно — возможно, миллионы лет назад.

— Эта впадина расположена в той стороне, куда ведет старая мощеная дорога, и где находятся развалины Хиллсбери?

— Город Хиллсбери был основан как раз на месте этого индейского поселения вскоре после того, как, если я не ошибаюсь, в 1658 году произошло вооруженное столкновение колонистов с туземцами.

— Что послужило его причиной?

— Длинная череда исчезновений белых людей из милфордской округи, особенно молодежи. Горожане справедливо связывали эти происшествия со злыми кознями пеннакуков, а наиболее смелые пионеры и трапперы сообщали о каких-то загадочных индейских ритуалах самого подозрительного характера. Пленные краснокожие что-то невнятно бормотали об ужасных паукообразных сущностях, которые занимались похищением милфордцев, а индейцы им в этом способствовали. Уже тогда наблюдательные колонисты заметили, что трагедии имели обыкновение происходить в течение нескольких дней после сильных летних ливней, чередующихся с периодами изнурительной жары. Доктор Уильямс полагал, что жаркая влажная погода обусловливает жизненную активность этих существ.

— Мне говорили о том, что инциденты сопряжены также с жестокими бурями, и еще в разговорах поминается какая-то старая церковь в Хиллсбери…

— Гм, вы совершенно правы, такая связь, в самом деле, существует. Доктор Уильямс обращал внимание на одно очень любопытное обстоятельство: после каждого дождя индейцы начинали издавать неимоверный грохот, колотя в барабаны и какие-то полые металлические полусферы вроде больших котлов. Первым похищенным человеком был кузнец Паркер, однако он оказался единственным, чья судьба известна, — примерно десять лет Паркер прожил в неволе у пеннакуков и ковал эти самые котлы из железа, которое индейцы выменивали или отбирали у белых поселенцев. В конце концов, милфордским колонистам надоели эти безобразия, из Бостона был вызван отряд королевских солдат, который с помощью местных ополченцев уничтожил Манкатук, перебил тамошних шаманов и воинов, и разрушил капище, завалив камнями какие-то таинственные выходы из-под земли. К сожалению, не удалось найти никого, кроме кузнеца Паркера.

Наступили долгие годы спокойствия, нарушенные в самом конце XVII века приездом из Салема группы людей, выдававших себя за беженцев.

— Из Салема? Города ведьм? Как раз в то время там проходили знаменитые антиколдовские процессы под предводительством неистового Коттона Мэзера!

— Да, наша округа получила тогда печальную известность, дав приют весьма сомнительным личностям, бежавшим из Салема. Среди них особенно выделялся некий преподобный Каспер Стоктон, англиканский священник, которого подозревали в тайной приверженности баптизму, но доктор Уильямс был убежден в том, что он и его приспешники являлись адептами куда более зловещей веры, вероятно, так или иначе связанной с паучьим культом. Салемцы поселились в построенном вместо Манкатука городе Хиллсбери и возвели там колокольню, вскоре ставшую объектом всеобщего страха и ненависти. Чего стоит хотя бы тот факт, что церковь была построена на обломках индейских идолов, покрывавших, как считал Уильямс, черную космическую скалу. Особую известность приобрел хиллсберийский колокол — огромное сооружение весом в добрых пятьсот фунтов, отлитое из индейских железных барабанов. Во время воздвижения колокола в 1701 году он сорвался и упал вниз, при этом от него отбился кусок величиной в две ладони. Горожане сочли это дурным предзнаменованием, и не напрасно — вскорости дребезжащий звук дефектного колокола, разносимый во время ураганов на всю округу, стал символом новых несчастий. Недоброй славой пользовалась и мостовая, проложенная из Милфорда в Хиллсбери на средства салемских выходцев. Уильямс высказал предположение, что эта дорога служила удобным путем для зловредных тварей, раз в несколько лет совершавших свои ужасные вылазки. Что касается надтреснутого колокола и индейских барабанов, то по этому поводу у него была теория, согласно которой их звон порождал специфический звук, длина волны которого, вероятно, соответствовала слуху внеземных пауков. Он еще говорил о каких-то резонансных эффектах, инфразвуковых частотах и прочих вещах из области акустики, но, по-моему, сам был в них не уверен, так что я их помню весьма смутно.

Занимаясь долгими исследованиями, доктор Уильямс пришел к выводу, что пришельцы живут в прокопанных их рабами-индейцами подземных катакомбах, опасаясь яркого солнечного света. При этом он выдвинул предположение об опасном для них воздействии какого-то участка спектра светового излучения. В то же время они предпочитают жаркие душные ночи, когда температура поднимается выше 90 градусов.[2] Колокольный гром, особенно сильный во время бурь, пробуждает их от обычного состояния спячки, после чего они выходят на поверхность в поисках добычи. Уильямсу удалось установить, что у пришельцев есть специальное приспособление, с помощью которого они впрыскивают людям какое-то вещество и вызывают паралич, а затем утаскивают их в свои берлоги.

Мой собеседник сделал паузу, сопроводив красноречивое молчание тяжелым вздохом. Я тоже молчал, не в состоянии произнести ни слова, настолько ошарашил меня рассказ ученика мудрого доктора Уильямса. Изложенные им сведения казались абсолютно нереальными, но по мере повествования я вспоминал некоторые факты, узнанные мной во время своих собственных исследований, и их полное соответствие истории патологоанатома буквально насильно заставляло меня допустить ее правдоподобие, от которого по спине поползли мурашки. Несмотря на то, что я и сам был сторонником концепции, предполагающей посещение Земли представителями Иных миров, осознание опасности чужеродных членистоногих существ обдавало меня липкой волной смутного ужаса, в которой мой рассудок рисковал захлебнуться. Кошмар двухсотлетней давности теперь чудовищным образом проецировался на мою жизнь и настойчиво требовал от меня участия, необходимость которого была обусловлена не только профессиональным, но и человеческим долгом.

— Жуткие происшествия более или менее регулярно повторялись вплоть до войны с англичанами, когда город Хиллсбери полностью выгорел, и вот уже полтора столетия его развалины покрыты травой и зарослями кустарника. Однако угрюмая колокольня по-прежнему высится на северном склоне Верескового холма, хотя некоторыми смельчаками, похоже, кое о чем догадывавшимися, предпринимались неоднократные попытки уничтожить ее. Но какая-то сила хранит зловещее строение, по крайней мере, большинство из тех, кто отправился к колокольне, было найдено впоследствии в чудовищно обезображенном виде, а некоторые и вовсе исчезли. И нет-нет, да и происходят еще страшные события, подобные тому, что случилось здесь на днях. Последний раз нападение пауков (Уильямс настаивал на этой версии, хотя официальные власти отнеслись к нему с недоверием) было совершено в первых числах августа 1881 года, когда мне было двадцать лет, а Уильямсу перевалило за пятьдесят. Мой наставник требовал от властей решительных мер, но, признаюсь, я поддержал точку зрения полиции, согласно которой космические пауки являлись плодом нездорового воображения спятившего пожилого доктора. На самом деле я верил ему, но меня удерживал от поддержки Уильямса дикий страх перед неведомым потусторонним злом…

— К чему же привели его изыскания?

— Мне больно говорить об этом… в этом также кроется моя вина. Уильямс однажды обронил фразу насчет того, что, согласно его последним находкам, пришельцы изначально вовсе не были пауками… Да, да, этот образ они выбрали здесь, на Земле, причем доктора Уильямса более всего тревожило то, что их местное (то есть земное) обличье паучьим можно было назвать лишь условно.

— Что вы имеете в виду?

— Я хорошо помню, сколь потрясенным и испуганным он выглядел 5 августа 1881 года, вернувшись из поездки в Бостон. По словам Уильямса, ему удалось обнаружить в одной из тамошних библиотек копии некоторых частей чудовищной книги «Летописи черных солнц», принадлежащей руке мрачного рыцаря-храмовника Беренгария фон Лутца. Они так взбудоражили доктора, что многие фрагменты его рассказа были практически бессвязными и непонятными для меня. В памяти сохранились только какие-то обрывочные фразы, вроде: «Бесструктурные порождения Безумного Хаоса… То, что не является ничем и в то же время может быть всем… Слуги ужасных богов Внешних сфер… Чудовищные подражания паукам и другим земным тварям… Они обращают людей… крадут наши разумы…», причем смысл этих высказываний по-прежнему остается далеко за рамками моего понимания. Уильямс уверял, что пришельцы имитировали отдельные части паучьей анатомии, когда миллионы лет назад выползли на поверхность астроблемы и встретились с бродившими по Земле различными формами здешней жизни, и остается только гадать, чем им приглянулись наши пауки. Уильямс подозревал, что некоторые другие части своего организма они позаимствовали у других земных обитателей, и в этой связи доктора очень взволновал вопрос, как же они выглядят на самом деле и что представляют собой сейчас? В «Летописях» Уильямс, по его словам, впервые увидел изображения псевдопауков. Рискуя репутацией, он тайно вырвал их, но вскоре, никому не показывая, уничтожил.

Это случилось за два дня до его исчезновения. Доктор Уильямс отправился к старой колокольне на Вересковом холме, намереваясь разведать там ситуацию на предмет запланированной им операции по уничтожению церкви и ее подземелий. Он считал, что активность тварей длится неделю-полторы, после чего они прячутся под землей, и шансов обнаружить и убить их очень мало. Я не знаю ни одного случая, когда людям удалось захватить космических пауков, более того, почти никто даже не созерцал их воочию и остался при этом жив. Даже мрачный тамплиер Беренгарий фон Лутц, по словам Уильямса, в своей книге приводит лишь весьма схематичный и бледный рисунок чудовищ. Мой учитель очень хотел собственными глазами увидеть их, но у меня такого желания не возникло. Постыдная трусость помешала мне сопроводить Уильямса в его походе к развалинам Хиллсбери, ведь еще продолжался опасный период после сильной бури, а поиски пропавших за несколько дней до этого людей не увенчались успехом. Повторяю: никого из тех, кто исчез в районе Верескового холма, не нашли, и я боюсь, что их печальную участь разделил несчастный Питер Мак-Тай, упаси Господь его душу! — и с этими словами заметно утомленный тяжелой работой, а более своей историей, патологоанатом оставил меня.

Голова моя была полна тягостных мыслей. Теперь я уже нисколько не сомневался в реальности существования зловещих пришельцев, и чем больше думал о них, тем более противоречивые эмоции испытывал. С одной стороны, время для борьбы с пауками, определенное отважным доктором Уильямсом в семь-десять дней, еще не вышло, и моя честь мужчины и полицейского взывала к отмщению за ставших жертвами проклятых уродов юношу и девушку.

Но как же мне было страшно оттого, что в скором времени предстоит неизбежная встреча с космическим злом! Силы небесные, откуда же набраться неземного мужества, чтобы взглянуть в чужие холодные глаза, в которых светится рок ненасытного безумия, рожденного там, где нет ни времени, ни пространства, ни формы, ни смысла…

От нарастающей депрессии меня спасло появление О’Грэйди, который сообщил новые дурные новости. Минувшая ночь ознаменовалась вторжением незнакомцев на ферму Сета Энглтона, расположенную неподалеку от Рок-Сайда. К счастью, обошлось без человеческих жертв, но, как сказал шериф, «такого страху, какого натерпелись за эту ночь бедный Сет и его жена, нам с тобой и не снилось в русской тайге даже посреди сотни красных чертей». Мне в ярких красках описали нападение неведомых существ величиной, кажется, с теленка, на хозяйственные постройки Энглтона, во время которого некоторые из них, особенно хлев, были сильно повреждены. Погибли две коровы, которые были ужасным образом распотрошены, а также бесследно исчезла вся мелкая живность. Злодеи, имея, очевидно, неблаговидные намерения относительно хозяев, попытались проникнуть и в дом, но крепкие двери, дополнительно заложенные большим количеством тяжелых предметов, спасли чету фермеров. Сет даже набрался незаурядной для здешних жителей смелости и через щель в забаррикадированном окне выпалил из охотничьей двустволки в сторону нападавших. Правда, выстрел был произведен наугад, но вскоре после него атака завершилась, и пришельцы исчезли в лесу.

Примерно около десяти часов вечера, когда начало смеркаться, Джо собрал весь штат полиции и устроил оперативное совещание. После того, как каждым из моих не слишком воздержанных коллег было выпито не менее чем по десятку пинт[3] пива, шериф принял несвойственное ему отважное решение отрядить на Вересковый холм группу из нескольких полицейских. Состав группы определился очень просто, а именно по принципу брачного положения. Неженатыми оказались патрульные Миллер и Брукс, а возглавить их выпало мне.

Выступление было назначено на раннее утро незадолго перед рассветом, необходимость чего я аргументировал двумя причинами: во-первых, в это время температура достигает своего минимума, а во-вторых, для долгой и, возможно, опасной работы у нас будет целый световой день.

Оставшиеся несколько часов я посвятил написанию писем своим родственникам на Юге, а потом долго проверял оружие и патроны на предмет их полной боеготовности. Наконец, часовая стрелка достигла цифры «3», и, бросив взгляд на термометр (кажется, было 78 градусов[4]), я вышел на улицу. После жаркого и душного дня в воздухе ощущалась приятная свежесть, хотя, конечно, ни о какой прохладе не могло идти речи. На темном небе рассыпались гроздья звезд, и я долго всматривался в их сочетания. В детстве я очень любил разглядывать усеянный далекими светилами небосвод, но сейчас это занятие не доставило мне ни малейшего удовольствия, и я с радостью опустил взгляд вниз, привлеченный возгласами моих спутников.

Не обремененные лишним грузом (я взял свое канадское ружье, а остальные члены группы вооружились традиционными винчестерами), мы, в сопровождении моего четвероногого друга, очень быстро двигались по мощеной дороге и, спустя немногим более часа, миновали починенный мост через расщелину, а вскоре достигли Верескового холма. Все время дул довольно сильный ветер, и еще задолго до приближения к Хиллсбери мы услышали заунывные звуки, источником которых служила, очевидно, тамошняя колокольня. На холме дремучий лес приобрел совсем зловещий вид из-за огромных криво растущих вязов и лип и густого темного подлеска, а старые кряжистые дубы с потрескавшейся корой, чьи густые, неимоверно разросшиеся кроны были сильно изуродованы молниями, делали эту чащу в высшей степени подозрительной. Деревья и высокие кусты там и тут вторгались на дорогу, разрывая ее каменное полотно своими корнями, так что во многих местах нам приходилось чуть ли не прорубаться сквозь плотную стену растений. Из-за образуемого сплетающимися ветвями деревьев полога нас окружала почти кромешная тьма, которую приходилось рассекать лучами фонарей, и признаки наступающей зари мы заметили, только выйдя на северный склон холма.

Здесь на протяжении всего пяти-шести сотен ярдов мрачный лес быстро разрежался и у подножья переходил в большую низменную пустошь, отделяющую холм от ближайшей северной возвышенности. Круглая впадина диаметром в десять миль была изрезана оврагами и поросла довольно высоким кустарником, в котором преобладали вереск и терновник. Повсюду валялись обломки каменных, в основном гранитных или мергелевых, глыб, которые были в изобилии покрыты осклизлым лишайником и камнеломкой. Я вновь заметил на них странные круглые следы, а также полосчатые отпечатки, словно от прикосновения какого-то массивного тела. Они очень пугали Рэя, и мне стоило немалых усилий успокоить его.

Ориентируясь по расколотым перезвонам церкви, мы в течение часа продирались сквозь колючие заросли, пока, наконец, не вышли к окраинам развалин Хиллсбери. От самого городка почти ничего не осталось — лишь несколько дюжин осыпающихся каменных остовов, да островки высоченной крапивы на месте бывших скотных дворов. Зато прямо перед нами на фоне светлеющего, но еще сумеречного неба взметнулся вверх шпиль окутанной сомнительными легендами церкви, которая немедленно приковала наше пристальное внимание. И, признаюсь, чем больше я разглядывал ее, тем больше терял уверенность в том, что какая-нибудь из известных мне легальных конгрегаций северных и южных штатов смогла бы заявить свои права на это весьма загадочное сооружение.

Вдоль церкви шла ржавая перекрученная ограда высотой в два фута и семь-восемь дюймов, калитка которой была заперта на замок внушительного размера. Добротное изделие мастеров двухвековой давности невольно вызывало уважение своей устойчивостью к столь длительному воздействию внешней среды, и мы не стали сбивать его, о чем я впоследствии сильно пожалел.

Стофутовая церковь находилась в плачевном состоянии, почти все каменные подпорки на арочных сводах фасада обвалились, а в больших трехчастных окнах, среди которых среднее имело вид розы, не сохранилось ни единого целого витража из цветного стекла. Поначалу не было видно ни одного из маленьких вимпергов,[5] обыкновенно расположенных у основания крыши главной башни готических храмов. Позже мы в большом количестве обнаружили их обломки среди растущих у подножья церкви пожухлой травы, крапивы и лопухов.

Преодолев минутный трепет перед заброшенным зданием, где уже полтора века не ступала нога человека, мы перелезли через забор и подошли к церковной двери. Несмотря на мои уговоры, Рэй наотрез отказался последовать за нами и лишь с упреком и страхом смотрел на меня своими умными глазами, так что пришлось оставить его снаружи. Он проводил нас, жалобно скуля и повизгивая, а потом куда-то исчез.

С трудом открыв высокую внешнюю стрельчатую дверь, которая издала жуткий скрип, мы прошли через два других портала, образующих вдающуюся внутрь храма паперть, и проникли в церковь. Даже при многочисленных признаках разрушения колокольни ее интерьер производил величественное впечатление, что было вполне естественно, если учесть, что в первой половине XVIII века Хиллсбери был довольно крупным городом с населением свыше полутора десятков тысяч человек. Огромное пустынное пространство, в котором гулко отдавались наши осторожные шаги и робкие голоса, только усугубляло жуткую атмосферу, царившую в этой юдоли унылого забвения и затаившегося ужаса. Полностью подавленные чудовищным психологическим прессом заброшенной церкви, мы прекратили разговоры и встали, как вкопанные, пожирая глазами окружающую обстановку.

Центральный неф,[6] от которого к боковым стенам вели узкие трансепты,[7] был до крайности грязен. Пол покрывали кучи пыли и каменной крошки толщиной в ладонь, на которых не было видно ни единого следа, каковое обстоятельство мы не преминули отметить, многозначительно переглянувшись. Вдоль стен шли высокие аркадные галереи, ниши которых были заставлены скульптурами весьма своеобразной наружности, отталкивающее впечатление от которых усиливалось сопутствующими им странными символическими горельефами. Честно говоря, среди имеющихся здесь человеческих изображений я не встретил ни одного знакомого мне святого, да и виды других представленных фигур были навеяны, пожалуй, не библейскими сюжетами. Очевидно, ваявший их скульптор отличался необычным художественным взглядом на религию и обладал, мягко говоря, странным воображением. В узорчатых орнаментах капителей, венчающих подпирающие потолочные арки легкие высокие пилястры, не угадывались традиционные рисунки — здесь не было виноградных, дубовых или ореховых листьев, а источником вдохновения создателю этих необыкновенных лепнин, как мне показалось, послужили неземные мотивы.

Спустя некоторое время наше оцепенение прошло, и мы приняли продиктованное успокаивающим отсутствием следов решение, разделившись, изучить скрытые помещения церкви. Брукс вызвался осмотреть ризницу, Миллер направился в залу левого корабля,[8] где виднелся черный вход в подвал, а мне достался второй ярус колокольни. Я прошел в залу правого корабля, обратив внимание на то, что воздвигнутые у оконных простенков обоих боковых кораблей могучие контрфорсы и перекинутые от них к стенкам среднего корабля косые аркбутаны[9] были практически разрушены, причем, по всей видимости, под воздействием причин неестественного характера. Похоже, покидая Хиллсбери, люди пытались низвергнуть вызывающее у них страх здание, но не довели свое отчаянное предприятие до конца. Бросив еще раз взгляд на моих расходящихся в разные стороны коллег, я вновь испытал острую тревогу, но ее пересилило любопытство, разжигаемое желанием посмотреть на ставший притчей во языцех надтреснутый колокол.

Испещренная трещинами каменная винтовая лестница вывела меня на верхний этаж колокольни, в открытую башенную залу, обвитую красивой ажурной баллюстрадой. Заглянув наверх, я нашел начало водосточной трубы, аранжированной большой горгульей, которая, по-моему, была выполнена чересчур живо и выразительно. Но вот, наконец, передо мной появился пресловутый колокол, в чьем боку зияла портящая его выбоина. Колокол беспрестанно раскачивался и гудел, а во время более сильных порывов ветра издавал до боли неприятный грохот. Осмотрев его потемневшую от времени поверхность, я обнаружил отлитые на ней подозрительные значки. Они весьма напоминали те пиктограммы, что мне доводилось встречать в отрывочных копиях ужасных «Летописей черных солнц», таблиц Офоиса, а также таинственного манускрипта «Raqno nero»,[10] чье авторство приписывают людям из различных стран и эпох, которых объединяет лишь одно — зловещая репутация, основанная на увлечении самыми темными культами. Я хотел было перерисовать эти символы себе в блокнот для последующего более тщательного изучения, но потом передумал.

Открывающийся с высоты восьмидесяти футов пейзаж поражал своей тоскливостью. С юга на север шла цепочка покрытых сумрачными лесами холмов, на склонах которых петляли сырые балки и овраги, а по их руслам ручьи стремили свои воды в заболоченные озерца, прячущиеся в замкнутых понижениях большой хиллсберийской впадины. На западе змеилась зеленая пойма Мискуоша с темно-синей лентой реки посредине, покрытая клубами утреннего тумана, принимающими причудливые, часто пугающие формы. Что было за ней, я почти не видел, и лишь поверх белесой мглы едва угадывались вершины Аллеганских гор. На восток уходила пологая, постепенно возвышающаяся лесистая равнина, вдали сменяющаяся обыкновенными для здешнего ландшафта круглыми и конусообразными холмами. Нигде во всей округе, насколько хватало глаза, не было заметно никаких признаков современной человеческой жизнедеятельности — ни домов, ни пашен, ни пасущихся на богатых окрестных лугах стад. Лишь ветер печально перебирал пыль и листья в каменных обломках мертвого города Хиллсбери, да к югу вела почти заросшая мостовая дорога. И еще я знал, что за ближайшими холмами огородились от зловещего дыхания обитателей Верескового холма несколько мелких ферм и поселков лесопромысловых артелей. Сейчас передо мной простирался дикий нетронутый край, чье, по нынешним временам, противоестественное целомудрие хранила неведомая сила явно неместного происхождения — сила, очевидно, враждебная человеку. Ни разу мой слух не порадовала песня какой-либо птицы, и не было слышно даже обычной трескотни насекомых.

Мои меланхоличные размышления о тайнах хиллсберийской церкви были внезапно прерваны ужасными криками и звуками выстрелов, после которых за оградой вокруг колокольни появился мой пес. Он громко залаял и принялся носиться вдоль забора, не решаясь, однако, проникнуть внутрь. Я крикнул ему что-то ободряющее и, по военной привычке проверив винтовку и боеприпасы к ней, принялся быстро спускаться вниз на помощь, судя по всему, попавшим в беду товарищам.

Вновь оказавшись на первом этаже, я заметил, что из ризницы через подножье кафедры в сторону левого нефа шли длинные смазанные полосы, говорившие о том, что Брукс поспешил на выручку к Миллеру, тем самым дав мне указание, в какую сторону двигаться. Я быстро нырнул в ведущее в полуподвал отверстие и очутился в темном коридоре, обитом изъеденными жуками деревянными панелями. Длиной в несколько ярдов, он расширялся к противоположному концу, выходящему в сводчатое подземное помещение, чей потолок перекрывали две или три выщербленные каменные арки. На полу лежал толстый ковер пыли и обломков всякой рухляди, нарушенный пятнами всевозможных форм, среди которых, как мне показалось, были не только человеческие следы. Из большого полукруглого окна струился свет, благодаря которому я смог различить окружающую обстановку. Бросался в глаза тот факт, что окно было кем-то намеренно, хотя и не очень умело, расширено — в каменной кладке его краев не хватало множества кирпичей, чьи обломки в изобилии покрывали пол. В виднеющихся через окошко зарослях крапивы и чертополохов имелась широкая тропа, происхождение которой меня сильно озадачило.

Я принялся лихорадочно осматривать подвал в поисках пропавших полицейских. Наконец, среди остатков каких-то бочек в дальнем углу помещения я обнаружил уходящий в недра земли ход, из чьего отверзшегося зева в лицо мне дохнул вызывающий нестерпимый озноб ужас сырой могилы. Мою дрожь усугубляло то обстоятельство, что кромка входа в дыру была заляпана каплями красной жидкости, которую я без труда опознал как кровь, а также таинственной оранжевой фосфоресцирующей слизи. Оставалось только гадать, что бы это могло быть.

Стоя на краю ямы, я и не подозревал, что лишь несколько секунд и футов глубины отделяют меня от прошлой жизни, которую теперь, при всех ее трудностях и бурных перипетиях, я не могу не считать счастливой. Совершив решительное схождение по ходу, спускающемуся под углом около сорока градусов, я четко установил рубеж в своем жизненном пути: до и после… До и после самого кошмарного события в моей жизни человека, пребывавшего в блаженном неведении. С этого момента мое сердце наполнено неизбывным страхом, коему не может найтись лекарств и никогда, до самой смерти, не настанет спасительного смирения.

После того, как я очутился на дне ямы глубиной в полдюжины футов, мой взгляд, направляемый лучом фонарика, дюйм за дюймом обшарил окружающее пространство и выхватил в обступившей меня тьме несколько предметов. Первыми из них оказались обломки двух полицейских винчестеров и россыпи гильз. А затем я не удержался от испуганного вскрика, когда увидел чудовищно истерзанное тело Брукса, у которого были разорваны голова, горло, грудь и живот. Вокруг все было забрызгано кровью, валялись ошметки человеческих внутренностей, а местами на земле светились отвратительные оранжевые пятна.

Некоторое время я сидел на земле, прислонившись к стенке. Поначалу мои мысли целиком определялись ужасным зрелищем моего убитого коллеги. Несмотря на отчаянные усилия, мой взгляд невольно падал на его труп, и возникающие при этом чувства толкали меня к тому, чтобы вернуться в Милфорд и собрать там подмогу.

Но затем я подумал о Миллере, о том, что, может быть, еще есть шанс спасти его, пока не поздно. Мало-помалу я осознал, что негоже бросать здесь нуждающегося в помощи друга на произвол судьбы, а вернее — на произвол гнусных тварей. Мне вспомнились назидательные рассказы моей бабушки про деда, служившего капитаном артиллерии в армии Ли и совершившего немало славных дел до того, как в апреле 1865 года погиб при обороне Ричмонда. По словам бабушки, он очень презрительно отзывался о тех, кто предпочитал сбегать с поля боя — якобы за подкреплением, а в действительности ради сохранения своей жизни, в то время как в опасности оставались раненые соратники.

Оправившись после первоначального шока, я хладнокровно перезарядил свое ружье, вставил в фонарь новые батарейки и приготовился идти дальше по мрачному логову космического зла. Спустя некоторое время, когда я прошел около трех сотен ярдов, мне стали встречаться разветвления, которые уводили в боковые коридоры. Приходилось гадать, какое из них выбрать в качестве дальнейшего маршрута, и я подолгу стоял возле каждого входа в расходящиеся коридоры, прислушиваясь, в надежде, что до меня донесутся хоть какие-то звуки, которые позволили бы держаться определенного направления.

Я попеременно обращал свет фонаря в разные стороны и внимательно вглядывался в суглинистые стены подземных ходов. Каков же был мой ужас, когда в одном из ответвлений я увидел подозрительную темную массу, которая стремительно приближалась ко мне.

Спустя несколько мгновений мои подозрения обрели реальное подтверждение — на меня надвигалась внушительная толпа космических пауков, видимо, привлеченных грохотом недавней стрельбы. С удивительным спокойствием я послал в сторону наступающих уродов несколько пуль, каждая из которых нашла свою цель, на что указывали их болезненные вскрикивания. Вкупе с бьющим по их чувствительным органам зрения электрическим светом эта мера имела неплохой для меня результат — обескураженные пришельцы остановились где-то ярдах в двадцати. Пока что я не мог толком разглядеть их, и это обстоятельство скорее радовало меня. Почему-то мне показалось, что большинство этих существ испытывает некую боязнь перед электрическим фонарем.

Я воспользовался замешательством пауков и, на ходу повторно заряжая ружье, юркнул в другой боковой коридор, в котором стояла обнадеживающая тишина. Не помню, сколько ярдов я успел пробежать, прежде чем луч фонаря, верно служивший мне проводником в мире вечной тьмы, начал описывать сложнейшие кривые. Виной тому стали конвульсивные движения моей левой руки, до сих пор крепко сжимавшей фонарик. А затем плотный гнетущий воздух подземелья разорвался от окончательно сокрушившего мои нервы звука. Я даже не пытаюсь точно описывать его, поскольку никогда ранее мне не приходилось слышать ничего подобного. По моим барабанным перепонкам больно ударила волна чудовищной какофонии, невообразимой смеси воющих, визжащих, ревущих, стенающих, хрипящих звуков, имеющих один источник.

Думаю, мой рассудок просто не выдержал открывшейся глазам сцены, и заработавшее вместо него подсознание, наконец, послало левой руке сигнал выключить свет, а правой — непрерывно нажимать на спусковой крючок карабина. Но и при вспышках во время выстрелов я с расстояния в пять-шесть футов наблюдал самое кощунственное зрелище, которое когда-либо оскверняло лик Земли.

На меня яростно пялилось едва поддающееся описанию существо, идентифицировать которое как паука можно было весьма условно. Непомерно раздувшееся человеческое туловище, приобретшее вид покрытого мерзкими волосками эллипсоида пяти футов длиной и трех шириной и высотой, по бокам имело по четыре пары странных двучленных конечностей, составленных из двух длинных пластичных костей — то ли человеческих рук, то ли ног, но без кистей и ступней, и вдобавок неестественно вывернутых и растянутых. Места сочленений этих костей в суставах были покрыты омерзительными чешуйчатыми складками, а кончики лап урода, как я заметил на поднятой передней конечности, были чрезвычайно острыми и обладали какими-то приспособлениями, похожими на присоски. Мощная грудь с выступающими выгнутыми ребрами раздувалась и сокращалась с равномерностью кузнечных мехов, гулко втягивая и выбрасывая воздух. Но самым поразительным у этой твари была голова. Посаженная на длинной и очень гибкой тонкой шее, она удивительно, я бы даже сказал, кощунственно точно, подражала человеческой голове, только совершенно лишенной волосяного покрова и с извращенной нижней челюстью, в которой проглядывали кошмарные клыки.

Увы, пять ранений, которые я нанес чудовищу, не только не уничтожили его, но, кажется, возбудили. К том же это существо, как ни странно, вовсе не выказывало признаков страха перед моим фонарем, как его соплеменники. Скорее, свет лишь раздражал его. Издав трубный возглас, монстр с невероятной легкостью кинулся на меня. Но секундой ранее ноги сами понесли меня из этого ада, где на моих глазах совершалось в высшей степени греховное действо. В голове молотом стучала даже не мысль — импульс: как можно скорее выбраться из проклятого прибежища инопланетных монстров.

Выронив оказавшийся фактически бесполезным карабин, я стремительно помчался по коридору, шаг за шагом оставляя позади врагов рода человеческого, и непрестанно вспоминал молитвы, которым меня учили родители (со стыдом признаюсь, что в юности я без особого рвения относился к этим урокам). Помню, я не очень связно бормотал что-то вроде: «Царь Небесный, Утешитель Дух истины, везде находящийся и все наполняющий, источник всякого блага и Податель жизни, приди и поселись во мне, и очисти меня от всякого греха и спаси, Благий, душу мою». Не знаю, к месту ли были эти слова, но когда спустя несколько минут впереди забрезжил свет, сулящий выход из проклятого подземелья, я чуть не расплакался от радости. Из груди моей вырвались восторженные крики, спасение казалось все ближе и ближе… Еще немного, считанные шаги…

Только чудом я не потерял сознания, когда буквально в ярде за спиной у меня раздалось омерзительное карканье, едва напоминающее человеческий смех. Ах, этот извечное губительное желание всех беглецов — обернуться, посмотреть, где находится его преследователь. Это желание подвело и меня. Я резко оглянулся и увидел ненавистную рожу человеко-паука, искривленную в подражающей улыбке гримасе. Моего мимолетного промедления хватило монстру для того, чтобы сбить меня с ног всей своей тяжелой тушей. Попутно он очень сильно ударил меня лапой по боку, нанеся глубокий, обильно кровоточащий порез. От дикой боли я на мгновение замешкался, а злобная тварь продолжала яростно атаковать и вгрызлась мне в сгиб кисти левой руки. К счастью, его разбитые пулями зубы соскользнули, оставив лишь большую царапину, но из-за сильного рывка моя кисть оказалась вывихнутой. Почти парализованный нестерпимой болью, я все-таки собрался с силами и предпринял последнюю попытку сопротивления. За поясом у меня находился охотничий нож, который я правой рукой всадил пауку в горло, а когда его шея неестественно выгнулась, и клацающая пасть отвернулась от моего лица, я всунул ему в рот фонарь. Продолжая непроизвольно щелкать пастью, пришелец раздавил его и поперхнулся металлическими обломками.

Эта короткая пауза в его агрессивных действиях дала мне возможность выползти из подземелья в подвал, где моим союзником служил солнечный свет, уже ярко заливавший через расширенное окошко почти все помещение. К моему большому сожалению, в подвале не было ни одного предмета, который можно было бы использовать в качестве защиты, и я с досады лишь запустил в копошащегося внизу паука увесистыми обломками кирпичей. На него это не произвело впечатления, зато я с тревогой заметил, что он уже избавился от ножа и лезет к выходу наружу. Свет его, безусловно, раздражал, но не в такой степени, в какой мне бы хотелось. Я в отчаянии бросился по лестнице наверх, на первый этаж церкви (слово «бросился», впрочем, вряд ли было применимо ко мне — слава Богу, что лестница была не отвесной, а довольно пологой, иначе, вероятно, я бы не смог проползти по ней). Чудовище, хоть и не так резво, как в подземелье, но все же очень упорно преследовало меня, правда, оно уже заметно припадало на одну раненую лапу. Оставляя после себя две полосы, — одна красного, другая оранжевого цвета — мы тащились по грязному полу, и расстояние между нами мало-помалу сокращалось.

Добравшись до двери, я с ужасом убедился в том, что оставшихся у меня скудных сил не хватает на то, чтобы повернуть ее на проржавевших петлях. Я несколько секунд безуспешно толкал ее, пока, наконец, меня не потряс страшный удар в бедро нетронутой ноги. Паук проткнул меня своей остроконечной лапой, однако вызванный новой болью стресс, похоже, породил в моем организме удвоенный порыв усилий, который позволил мне открыть дверь. С губ моих сорвались слова еще одной всплывшей в памяти короткой молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, по молитвам Пречистыя Твоея Матери и всех святых, помилуй меня!». И тут через открывшийся проем в здание с лаем и рычанием ворвался Рэй. Благородное животное бесстрашно кинулось на выручку своего хозяина и вцепилось в горло монстра, из которого непрерывной струей потекла оранжевая слизь. Я кое-как оторвался от паука, занятого битвой с собакой и полез к ограждающему колокольню забору. Конечно, мне было очень жаль оставлять моего четвероногого друга один на один с разъяренным чудовищем, но я надеялся на то, что ему, может быть, удастся благодаря своей верткости избежать тяжелых ранений и оторваться от врага.

Доползя до двери ограды, я только сейчас вспомнил, что мы оставили на ней замок, а значит, мне придется перелезать через забор. В нормальном состоянии я без малейших стараний перепрыгнул бы через него, но теперь невысокая ограда казалась мне неприступной крепостной стеной. В отчаянии я уткнулся в нее головой и дрожащими пальцами сжал металлические прутья.

Вдруг я услышал, как рычание Рэя сменилось жалобным визгом и стоном, который резко оборвался торжествующим ревом космического паука. Мое сердце сжалось от скорби, а душа преисполнилась ненавистью к проклятому выродку, отнявшему жизнь у моего верного друга. Я оглянулся и увидел, что паук, теперь хромая уже на четыре лапы, движется за мной. Его сильно шатало, а по многочисленным пятнам оранжевой крови я понял, что в битве с Рэем ему пришлось несладко. Паук непрестанно ежился и морщился, вероятно, от солнечного света, но свое преследование не прекращал. Страх придал мне немного дополнительных сил, и я, ожесточенно двигая руками и плохо повинующимися ногами, попытался вскарабкаться на забор.

Уже через минуту я совершенно выдохся, не достигнув особых успехов в преодолении этой высоты, а мой враг, меж тем, подползал все ближе и ближе. Похоже, однако, что каждое движение стоило ему больших усилий, а его длинные тонкие конечности то и дело подгибались, увязая в сыпучей песчаной земле.

Тот период времени, что я находился возле ограды, стал самым напряженным испытанием для меня. Я уже плохо соображал, что происходит, в глазах у меня двоилось и мутилось, что усугублялось быстрой сменой яркого света и тени из-за несущихся по небу туч. Дистанции до любых объектов в моем восприятии постоянно искажались, так что вершина забора представлялась мне вознесенной выше крон деревьев, а шпиль колокольни я видел на расстоянии вытянутой руки, причем он ходил из стороны в сторону и извивался. Бешено раскачивающийся из-за сильного ветра колокол издавал сводящий с ума звон, аккомпанементом которому служил вой пришельца. Видя, как неумолимо продвигается в мою сторону чудовище, я своим голосом тоже вносил долю во всеобщую звуковую вакханалию.

Наконец, паук снова настиг меня и ударил по голове, рассекши мне лоб и щеку. Это столкновение на несколько секунд привело меня в чувство, и, вполне отдавая себе отчет в своих действиях, я сунул руку в карман и отыскал там предмет, которому было суждено стать моим последним спасительным средством. Это был обыкновенный коробок спичек, но сейчас цена его в моих глазах была неизмеримой. Судорожно сжав его в почти онемевшей левой руке, правой я вытащил одну спичку, зажег ее и подпалил коробок. Испугавшийся паук попытался укрыть морду, но я храбро приблизился к нему и запихнул пылающую коробку прямо в его уже и так изрядно пострадавшую пасть, которую он, тяжело дыша, практически не закрывал.

Раздавшийся визг заглушил колокольные раскаты. А затем гнусная тварь, конвульсивно дергаясь и хрипя, рухнула на землю. Не знаю, сколько времени я сидел рядом с ней, смеялся и плакал, наблюдая, как пришелец в муках издыхает. Его дикие вопли казались мне сладостной мелодией, а блеск разлетающихся оранжевых капель заставлял меня жмуриться от удовольствия.

Вскоре, однако, меня захватило любопытство. Не обращая внимания на собственные кровоточащие раны и совершенно позабыв об осторожности, я подполз к агонизирующему монстру и тщательно осмотрел его. В его задней части обнаружились бородавки, в которых у пауков размещаются выделяющие паутину железы, однако у этого создания, как мне показалось, эти органы были либо атрофированы, либо являлись ложными вследствие неправильного подражания настоящим паукам. Взглянув на его голову, я увидел, что из разверстой от боли пасти чудовища высовывается вторая четырехстворчатая челюсть с чрезвычайно острыми и прочными зубами, в которой, в свою очередь, виднелся извивающийся щупальцеобразный отросток с шипом на конце. Я сразу подумал, что именно это приспособление служит монстру для впрыскивания в тело жертвы парализующего яда. Вспомнив о погибших молодых людях и моем товарище, чью смерть я приписывал корчащемуся сейчас у моих ног монстру или его сородичам, я испытал неукротимый гнев и, не удержавшись, несколько раз ударил его подвернувшимся под руку камнем по голове, из которой брызнуло что-то вроде человеческого мозга.

Мало-помалу моим сознанием завладела одна мысль, поначалу показавшаяся бредовой. Но по мере того, как я вглядывался в верхнюю часть морды… или лица?.. эта мысль становилась все устойчивей, определенней. А окончательно я уверился в своей идее в тот момент, когда существо в последнее мгновение своей жизни еще раз пристально, со странным выражением, посмотрело на меня. Эти два глаза… как же они мне знакомы!.. Боже, ведь я знаю эти голубые глаза, нос… я знаю это лицо… лицо Питера Мак-Тая, хорошо знакомое мне благодаря фотографии, изученной во время расследования. А сейчас… сейчас я созерцал его нечестивую имитацию, гнусную пародию на человеческий облик, которую не создал бы ни один земной организм.

Не желая ни секунды оставаться рядом с этим кошмаром, я каким-то фантастическим усилием моментально достиг верха забора и, больно натыкаясь на торчащие фигурные завитушки, перекатился через него на другую сторону. Истерично всхлипывая, я потащился прочь отсюда. А затем наступила долгая темнота и беспамятство.

Больше недели, почти не подавая признаков жизни, я пролежал в палате милфордской городской больницы. Сознание вернулось ко мне только 18 июля. По словам врача, порой, в лихорадочном припадке, я произносил различные загадочные фразы, которые казались окружающим людям полным вздором. Наиболее частым среди них было странное выражение: «Они обращают людей!», вызывавшее у меня самое бурное волнение.

Понемногу восстанавливая душевные силы, я начал узнавать дополнительные подробности того рокового дня, когда едва не погиб. Шериф сообщил, что вечером 9 июля, встревожившись из-за долгого отсутствия посланной в Хиллсбери полицейской группы, он организовал новый отряд с участием ополченцев из числа гражданских лиц, который на двух повозках двинулся по лесной мостовой дороге к Вересковому холму. Уже начало темнеть, когда пошел дождь, быстро достигший стадии мощного ливня, и вскоре колеса телег стали проваливаться в почву по самую ось. Большинство добровольцев-спасателей порядком перепугалось и выразило желание перенести экспедицию на завтрашний день, и О’Грэйди пришлось пустить в ход все свое недюжинное по местным понятиям красноречие, дабы убедить их идти дальше.

У самой границы дремучего леса и хиллсберийской пустоши они обнаружили вызвавшее некоторую панику человекообразное существо, которое то на четвереньках, то ползком пробиралось по размокшей земле. Его тело было покрыто забрызганными грязью, кровью и какой-то отвратительной оранжевой жидкостью лохмотьями, отдаленно напоминающими форму полицейского. При встрече с милфордцами в безумных глазах существа промелькнули туманные признаки мысли, и оно разразилось потоком нестройных речей. Больше всего Джо был удивлен тем, что в этот момент я (мне было не очень приятно слушать, как меня сравнивали с самым жалким имбецилом, но, по-видимому, в той ситуации я вполне заслуживал такой аналогии) принялся вслух декламировать по памяти целые псалмы. Честно говоря, не припоминаю, чтобы за последние пятнадцать лет я хоть раз заглядывал в псалтирь, и лишь иногда в голове бродили тени воспоминаний, как мать в детстве читала мне эту книгу.

С максимальной осторожностью меня отвезли в Милфорд, где поместили в клинику под самым внимательным надзором лучших докторов. К большому сожалению, остатки моей одежды были отправлены незадачливыми спасателями в костер, и мы лишились возможности исследовать сохранившуюся на ней кровь пришельцев. Впрочем, твердо решив держать все события 9 июля в тайне, я не стал упрекать их за этот поступок из опасения привлечь нежелательное внимание к важным уликам, о которых лучше никому не знать.

Даже при наилучшем уходе, особенно заботливом со стороны молодых медсестер, я смог поправиться только к середине осени. К счастью, температура воздуха со второй половины лета стала снижаться, и в августе-сентябре почти не превышала 65–70 градусов,[11] результатом чего явилось отсутствие новых трагедий.

13 октября, не имея на то разрешения главного врача, я покинул свою палату и вечером того же дня с заговорщицким видом явился в дом Джо О’Грэйди. Затаившись от любопытных взоров его жены и детей, мы долго сидели на чердаке, обсуждая планы предстоящей акции в отношении церкви в Хиллсбери. Я, правда, не стал посвящать его во все подробности увиденных там мною явлений, ограничившись версией насчет того, что преступления совершали мутировавшие до гигантских размеров пауки. По-моему, мой друг не вполне поверил мне, но такое объяснение, казалось, успокаивало шерифа, и он всеми силами старался заставить себя безоговорочно принять его.

Утром следующего дня мы открыли свой план третьему человеку — мистеру Дж. К. Чэпмену, который служил сапером в армии и многократно практиковал взрывное дело на европейских полях сражений Великой войны. Раздобыв несколько фунтов динамита, что оказалось возможным благодаря обширным связям шерифа, мы тайком ото всех горожан пришли к развалинам Хиллсбери, дабы привести свой план в исполнение и тем самым избавить милфордскую округу от долгое время грозившей ей смертельной опасности.

Внимательно осмотрев окрестности колокольни по периметру, мы обнаружили то, что осталось вне моего с Бруксом и Миллером внимания — в металлической ограде напротив подвального окна зияло большое отверстие, причем у нас создалось впечатление, что железная конструкция была буквально прогрызена, о чем позволяли судить рваные зазубрины по краям дыры. Очевидно, именно тут чудовища выходили на свою ужасную охоту. При мысли о том, какой опасности я мог бы подвергнуться, вздумай кто-то из остававшихся в недрах церковных подземелий чужаков вылезти наружу и, пользуясь этим ходом, настигнуть меня, мое сердце заколотилось от дикого ужаса. Никаких следов паука, с которым я столь долго сражался, мы не нашли. Может, он все-таки остался жив и уполз обратно в свою нору. Или его труп забрали собратья. Но больше всего меня огорчило то, что мы не нашли тела Рэя, ставшего, по-видимому, добычей мерзких существ.

Пока я отдыхал, О’Грэйди и Чэпмен заложили взрывчатку на втором этаже церкви возле колокола. В результате взрыва второй ярус завалился набок и, падая, пробил крышу левого корпуса церкви. Каменная масса весом в несколько тонн, увеличенная увлекаемыми ею обломками верхней части левого корабля, рухнула вниз, хороня под собой подвал с входом в проклятые подземные лабиринты космических тварей. Осколки разбившегося колокола мы аккуратно собрали и впоследствии расплавили в кузнице Пойнт-Арка. Хиллсберийский ужас, как мы надеялись, оказался навеки погребен под огромным тяжелым завалом, и сокрытые в своем логове инопланетные чудовища вряд ли располагают силами самостоятельно выбраться из этого склепа. Должно быть, они впали в летаргию до тех пор, пока что-нибудь не разбудит их и не позовет на совершение новых противоречащих земной природе злодеяний. А пока в районе Верескового холма воцарился покой, который, хотелось бы верить, сохранится здесь, пока живо человечество.

Жители Милфорда и соседних деревень постепенно забывают о страшных событиях лета 1920 года. Лишь один человек обречен мучиться до конца своих дней от частых кошмарных снов, сюжетом которых служит одна и та же сцена. Побывав в гнусном подземелье, я понял, что же имел в виду мрачный тамплиер Беренгарий фон Лутц, обронивший в «Летописях черных солнц» слова «Они обращают людей», которые я раньше считал своеобразной метафорой. Я своими глазами наблюдал, как они обращают людей.

Тот момент, когда я встретился со своим врагом в темном коридоре… Чудовище было не одно. Оно триумфально возвышалось над лежащим на полу полицейским Миллером, который был еще жив и с мольбой смотрел на меня. А рядом с ним распластался медленно выползающий из разверзшейся пасти жуткой твари ужасающий студенистый ком какой-то первозданной протоплазмы, явно ворвавшейся на нашу планету из таких глубин космоса, которых нельзя вообразить. Этот ком чем-то напоминал фалангу, но в сравнении с ним членистоногий обитатель Земли выглядел шедевром, эталоном красоты и миролюбия. Непрестанно меняющее форму тело паукообразного создания стояло на хилых подгибающихся лапках, а из его многочисленных голов с двумя пастями, усеявших туловище, протянулись вереницы сосудистых щупалец, через которые в Миллера впитывалась оранжевая жидкость.

В течение двух-трех десятков секунд человек претерпел чудовищные изменения, сопровождающиеся выламыванием рук и ног, отрастанием новых конечностей, раздутием тела, которое покрыли жесткие волоски, в то время как его собственный волосяной покров отваливался. В его открытом рту была видна образующаяся внутренняя челюсть, из которой выглядывало мерзкое колючее щупальце и раздавался ужасный крик.

А потом тот, кто некогда был человеком, носившим имя Миллер и служившим в полиции города Милфорд, посмотрел на меня. И я не мог не задаться вопросом, какая кощунственная трансформация сознания вызвала неописуемую ненависть и злобу в его осмысленном взгляде?

И по сей день я со страхом думаю о том, что встреченные мною пауки когда-то были и, что самое страшное, частично оставались людьми. Бесформенные монстры не только использовали для построения своих отродий тела похищенных людей. Эти нечестивые гибриды обладали еще и разумами несчастных жертв.

Вот почему паук с головой Питера Мак-Тая, в отличие от своих сородичей, не боялся электрического света. Ведь другие существа были порождены из людей старой эпохи, не знавших, что такое электрический фонарь. А Питер Мак-Тай — наш современник — знал. Как знал это и поглотивший его сознание пришелец.

2000–2003 г.