Надежда гардемарина

1

— Смирно! — скомандовал я, но опоздал. Алекс и Сэнди не успели вытянуться в струнку: из-за поворота коридора показались два старших лейтенанта «Гибернии».

Все замерли. Сценка была просто ошеломительная: я, побагровевший от ярости старший гардемарин; пышнотелая миссис Донхаузер, взиравшая, разинув от удивления рот, на мыльную пену, свисавшую с ее кофты; два моих курсанта, вытянувшиеся по стойке «смирно» возле переборки и все еще сжимавшие в руках полотенца и тюбики с кремом для бритья; и, наконец, лейтенанты Казенс и Дагалоу, ошарашенные видом расшалившихся, застигнутых врасплох гардемаринов на борту межзвездного корабля Военно-Космического Флота Объединенных Наций. Впрочем, корабль пока стоял у причала орбитальной станции «Ганимед»

Спустись я с мостика на несколько секунд раньше, все было бы в порядке. Но как раз в это время я помогал миссис Дагалоу закончить регистрацию нового корабельного оборудования.

Лейтенант Казенс был краток.

— Вы тоже, мистер Сифорт, к переборке.

— Есть, сэр! — Я встал в строй и застыл по стойке «смирно», боясь даже глазом моргнуть. Вот уж не думал, что друг может так подвести. Возмущению моему не было предела.

Алекс Тамаров, весь потный, стоял рядом со мной. Шестнадцатилетний, он был третьим по старшинству и, когда я прибыл на корабль, встретил меня в штыки, но кончилось тем, что мы подружились. Однако эта последняя проделка Алекса и Сэнди не сулила нам ничего хорошего.

В свете слабо освещенного коридора я заметил, как лукаво блестели глаза миссис Дагалоу, когда, забрав тюбик с кремом у Сэнди Уилски, она передала его лейтенанту Казенсу, и в который раз пожалел, что не эта милая девушка старший лейтенант. Что же до мистера Казенса, то он буквально упивался своей властью.

— Ваше, курсант? Вы уже бреетесь? — бросил он отрывисто. За пять недель, проведенных на борту «Гибернии», находившейся тогда на станции «Околоземный порт», я ни разу не видел, чтобы Сэнди в свои четырнадцать лет пользовался бритвой. Откуда же он ее взял? Может быть, у меня? Мне было семнадцать, и я изредка брился.

— Нет, сэр. — Сэнди пришлось отвечать, у него не было выбора. — Это мистера Хольцера. — Я закусил губу. Господи Боже мой, Хольцера! Только этого не хватало.

Несколько недель назад Вакс, которому было почти девятнадцать, должен был стать старшим гардемарином, но не стал и возненавидел меня. Причем даже не скрывал этого. Он был вполне сформировавшимся парнем, регулярно брился и занимался штангой. Из-за его силы и грубости мы перед ним пасовали.

— Мадам, примите мои искренние извинения, — повернулся лейтенант Казенс к миссис Донхаузер, — уверяю вас, эти дети (последнее слово он выплюнул, как змея — яд) не побеспокоят вас больше. — Глаза его горели от злобы.

— Ничего страшного, — спокойно сказала миссис Донхаузер, которую случившееся больше не сердило, скорее, забавляло. — Они просто играли…

— Хороши игры! — Пальцы мистера Казенса прямо-таки впились в тюбик. — Не нашли ничего лучшего, как обливать друг друга пеной для бритья! А еще будущие офицеры военного корабля!

— Это ваши проблемы, лейтенант, — невозмутимо ответила миссис Донхаузер. — А я ни на что не жалуюсь и хочу, чтобы вы это знали. Всего хорошего. — С этими словами она направилась к пассажирским каютам, видимо, сменить кофту.

Ошеломленный лейтенант Казенс на какой-то момент онемел, а потом повернулся к нам:

— В жизни не видел более дурацких шуток. И в такой компании мне предстоит семнадцатимесячное путешествие к Надежде.

Я набрал воздуха в легкие:

— Простите, сэр. Я один во всем виноват.

— Хорошо, что вы это понимаете, — сказал Казенс язвительным тоном. — Вот, значит, как вы воспитываете будущих офицеров, мистер Сифорт?

— Нет, сэр, — ответил я, сильно усомнившись в собственных словах. Не мое ли дружеское отношение к Сэнди и Алексу повлияло на их поведение? Подчиняйся они Ваксу Хольцеру, ничего подобного не случилось бы.

— От таких идиотов можно ждать всякого, но ваша обязанность контролировать их! Что если бы это увидел командир?

Господи, спаси и помилуй! Угоди они пеной не в миссис Донхаузер, а в командира Хага, не избежать бы им бочки, а то и гауптвахты, а мне — понижения в чине до юнги. Мистер Казенс прав на все сто. Я чувствовал свою вину и молчал.

— Отвечай, щенок!

Тут вдруг вмешалась лейтенант Дагалоу:

— Мистер Казенс, Ник был на дежурстве. Он не мог знать…

— Его долг следить за дисциплиной своих подчиненных.

Я и следил, когда бывал с ними. Что еще мог я сделать?

Миссис Дагалоу между тем продолжала настаивать:

— Они ведь совсем мальчишки, мы пока находимся на станции «Ганимед». Они просто спускали пары…

— Не забывайте, Лиза, что кроме занятий с компьютером у нас есть и другие обязанности. Они должны вести себя как мужчины, и наш долг научить их этому. — Ехидство Казенса было всем хорошо известно, а потому миссис Дагалоу не восприняла его слова как выговор и, не обратив на его тон никакого внимания, сказала:

— Они научатся.

— К тому времени, когда у нас кончится крем для бритья? — презрительно бросил Казенс, но уже не так жестко. Он повернулся к Лизе. — Подумайте, ведь к концу рейса некоторым из них предстоит производство в офицеры. Впрочем, вряд ли хоть одному из этих болванов когда-нибудь присвоят звание лейтенанта. А что если на Надежде один из нас получит другое назначение? Вы хотите, чтобы на вахте стояли эти глупые мальчишки, еще вчера гонявшиеся друг за другом с кремом для бритья?

— У нас будет время их научить. Ник примет необходимые меры.

— Разумеется, так я и сделаю. За каждый проступок они получат у меня по два часа гимнастических упражнений до пота. Это их утихомирит, по крайней мере на какое-то время.

— Примет? — Тон лейтенанта Казенса снова стал ледяным. По спине у меня пробежал холодок. — Ни для кого не секрет, Ники не следовало назначать командиром. — Тут даже лейтенант Дагалоу нахмурилась: это был явный подрыв моего авторитета. Но мистер Казенс продолжат как ни в чем не бывало: — Он, как всегда, погрозит им пальчиком.

Это было несправедливо. Я просто старался сам управляться со своими подчиненными, не привлекая других офицеров, как это, собственно говоря, и принято. Но данный случай был исключением.

— Выпороли бы обоих, и дело с концом. Не такой уж серьезный проступок.

— Нет, пусть Ники сам разбирается с ними. — Я краешком глаза заметил, как спало у Алекса напряжение и он слегка опустил плечи. Но тут мистер Казенс неожиданно мягким тоном добавил: — Попробую поучить мистера Сифорта усердию. Следуйте за мной, гард. — И он направился к своей каюте.

Через полчаса я стоял перед люком нашего кубрика, стиснув зубы, чтобы не заплакать. На глаза наворачивались слезы от жгучей боли и морального унижения, которые мне пришлось испытать на ненавистной бочке.

Когда я вошел в тесный кубрик, Сэнди и Алекс лежали на койках, не осмеливаясь вымолвить слова. Я снял китель, повесил на стул и тоже лег — медленно, осторожно.

Через некоторое время Алекс тихо сказал:

— Мистер Сифорт, я очень виноват. Очень. — Алекс, согласно традиции, называл меня по фамилии, даже когда мы оставались одни. В конце концов, я был старшим гардемарином. Один Вакс Хольцер плевал на эту традицию.

Я подавил в себе ярость: пороть должны были Алекса, а не меня.

— Спасибо, — ответил я. Тело ниже поясницы горело. — Думать надо было, прежде чем делать. И тебе, и Сэнди.

— Да, мистер Сифорт.

Я закрыл глаза, стараясь преодолеть боль. В Академии у меня это иногда получалось.

— Кто начал? — спросил я.

— Я, — ответили оба разом.

Я вцепился пальцами в подушку:

— Сэнди, говори ты.

— Мы умывались. Алекс плеснул в меня. Потом я в него. — Он поднял глаза, посмотрел на выражение моего лица и сглотнул.

Валяли дурака, как все ученики Академии.

— Дальше.

— Потом он шлепнул меня полотенцем, а я схватил крем для бритья. Он погнался за мной, мне пришлось выбежать, и я запустил в него кремом, когда появилась миссис Донхаузер. — Я ничего не ответил. Через минуту он снова заговорил: — Мистер Сифорт, сожалею, что доставил вам неприят…

— Еще не так пожалеешь! — Я сел, поразмыслил немного и снова откинулся на койке. — Сюда никто не заглядывает, и вы можете вести себя как хотите. Но выбегать в коридор… Мистер Казенс прав, вы идиоты.

Алекс покраснел; Сэнди усиленно рассматривал кончики пальцев.

Я был зол, но нисколько не удивлялся случившемуся. Чего еще можно ждать от мальчишек, даже на борту космического корабля? Будущий космический навигатор должен отправляться в космос совсем молодым, иначе слишком велик риск возникновения меланомы Т.

К сожалению, на таком огромном и дорогом судне, как «Гиберния», не оставалось места для мальчишеских забав.

— Каждому по четыре штрафных балла, чтобы вышибить дурь из головы, — буквально прорычал я. Сурово, но мистер Казенс дал бы гораздо больше. Задница у меня до сих пор горела. — Я запишу это как нарушение правил гигиены. Алекс, тебе еще два лишних балла.

— Но начал я, — искренне запротестовал Сэнди.

— Ты выбежал в коридор, и на этом все следовало закончить. Но мистер Тамаров помчался за тобой. Сколько у тебя наберется штрафных, Алекс?

— Девять, мистер Сифорт. — Он побледнел.

— Быстро избавься от них, — проворчал я. — У меня не то настроение, чтобы смотреть на все сквозь пальцы. — Десять штрафных баллов означали бы для него порку, какую только что задали мне. Придется Алексу быть осторожным, пока не отработает свои штрафные баллы. — Приступайте немедленно, у вас еще два часа до обеда.

— Есть, мистер Сифорт! — Они скатились с коек, быстро обулись, надели кители и удалились в спортивный зал, оставив меня наконец в одиночестве. Я лег на живот и погрузился в свои страдания.

— Вам пора, мистер Сифорт. — Алекс Тамаров тряс меня, вырывая из беспокойного сна, из унылой кухни родительского дома, где я, сидя на скрипучем стуле, сражался с заданием по физике под бдительным отцовским оком.

Я стряхнул с себя назойливую руку Алекса.

— Мы отчаливаем в начале ночной вахты. — Все еще сонный, я, поморгав, открыл глаза.

В двери кубрика с издевательской ухмылкой стоял Вакс Хольцер.

— Пусть спит, Тамаров. Лейтенант Мальстрем не будет возражать, если он опоздает.

Пошатываясь, я поднялся с койки. О моем опоздании будет доложено мистеру Казенсу, а после случившегося два дня назад упаси меня Бог снова навлечь его гнев. Взглянул на часы. Ого! Проспал целых шесть часов!

Мгновенно вскочив, я схватил со стула свой голубой китель и, торопливо засовывая руки в рукава, пытался одновременно отполировать о штанины носок ботинка.

— Мы не обязаны его будить! — с нескрываемым презрением произнес Вакс. Я молчал. Он повернулся и пошел на свой пост в рубку связи. Сэнди Уилски поплелся за ним.

— Спасибо, Алекс, — пробормотал я, чуть не сбив его с ног в дверном проеме. Выскочив в круговой коридор, я пробежал мимо восточной лестницы и помчался к воздушному шлюзу, на ходу приглаживая волосы и поправляя галстук. Едва я добежал до своего поста, как услышал доносившийся из громкоговорителей голос капитана Хага.

— Отдать швартовы!

Лейтенант Мальстрем рассеянно козырнул в ответ на мое приветствие, не отрывая глаз от матроса, отвязывающего носовой страховочный линь от станционного пиллерса.

— Конец убран, сэр, — отрапортовал матрос. Согласно уставу я повторил его слова мистеру Мальстрему, словно он и так их не слышал. Лейтенант жестом приказал мне продолжать.

— Закрыть внутренний люк, мистер Говард. Приготовиться к расстыковке. — Я старался говорить капитанским тоном, что так естественно получалось у лейтенантов «Гибернии».

— Есть, сэр! — Матрос Говард нажал кнопки на пульте. Толстые створки люка из прозрачного трансплекса плавно заскользили и сомкнулись в центре, плотно запечатав корабль.

Лейтенант Мальстрем, открыв небольшое отделение, повернул вниз находившийся там рычаг. Из воздушного шлюза донеслись сдавленный гул и щелканье.

— Внутренний люк носового шлюза закрыт, сэр. Стыковочные захваты разомкнуты, — доложил он на капитанский мостик.

— Отлично, мистер Мальстрем. — Обычно грубый голос командира Хага, воспроизводимый переговорным устройством, казался лишенным всяких эмоций. После трех коротких гудков корабельной сирены снова раздался далекий голос капитана: — Отчалить.

Мы с лейтенантом Мальстремом выполнили свои обязанности, и теперь нам оставалось лишь наблюдать, как боковые маневровые двигатели выбрасывают одну за другой крошечные струйки реактивного топлива, создавая легкую качку. Присоски корабельного воздушного шлюза неторопливо вышли из соответствующих частей шлюза причала. Корабль Флота Объединенных Нации «Гиберния» медленно отходил от станции «Ганимед». Когда расстояние между нами достигло примерно десяти метров, я посмотрел на лейтенанта Мальстрема:

— Прикажете закрыть, сэр? — Он кивнул.

Я отдал приказ. Алюмалоевые половинки внешнего люка плавно сомкнулись, закрыв вид на удалявшуюся станцию. Лейтенант Мальстрем включил связь.

— Внешний люк носового шлюза закрыт, сэр.

— Закрыт, отлично.

Судя по голосу, командир был очень занят. Он вместе с пилотом готовил корабль к синтезу. Меня слегка подташнивало от уменьшения веса. Влияние гравитронов станции постепенно уменьшалось, а капитан еще не включил наши.

Мы молча ждали. Каждый думал о своем.

— Помаши рукой, Ники, — тихо сказал лейтенант Мальстрем.

— Уже помахал в Лунаполисе, сэр. — Я, конечно, мог бы взгрустнуть по Кардиффу, а также по ставшему близким Лунаполису и даже по ушедшей в прошлое Фарсайдской Академии, где я пребывал в качестве кадета три года назад. Но станция «Ганимед» — совсем другое дело. Прошло уже больше месяца с тех пор, как я выплакал свою грусть в укромном уголке одного из баров, запрятанного в недрах Лунаполиса. Теперь я был готов ко всему.

Включились двигатели ядерного синтеза. Звезды в круглом иллюминаторе стали красными, потом голубыми. Когда же двигатели достигли максимума своей мощности, голубой цвет перешел в черный.

Мы вошли в синтез.

«Гиберния» с ослепленными внешними сенсорами неслась прочь из Солнечной системы на гребне N-волны, сгенерированной двигателями нашего корабля.

— Всей команде, корабль стартовал со станции, — прозвучал хриплый голос командира.

Я запер пульт дистанционного управления Говарда в сейфе воздушного шлюза.

— Сыграем в шахматы, Ник? — обратился ко мне лейтенант Мальстрем после того, как ушел матрос.

— Да, конечно, сэр. — Мы прошли по коридору на офицерскую половину.

Спартанская каюта лейтенанта представляла собой безоконный серый кубик площадью четыре квадратных метра и высотой два с половиной. Мистер Мальстрем поставил игральную доску на койку, я сел на серое морское одеяло в изножье кровати, а он — в изголовье, где лежала подушка.

— Я должен научиться выигрывать у тебя, — сказал он, расставляя фигуры. — Это единственное, на чем я способен сосредоточиться, не считая служебных обязанностей.

Я вежливо улыбнулся, потому что не собирался проигрывать. Я не обладал многими талантами, но в шахматы играл хорошо. Дома, в Кардиффе, я был полуфиналистом в своей возрастной группе. Потом, когда мне исполнилось тринадцать, отец привел меня в Академию.

Согласно нашим собственным правилам, на ход давалось полминуты. С момента, когда «Гиберния» покинула «Околоземный порт», я выиграл двадцать три раза, он дважды. На этот раз, чтобы одержать победу, мне понадобилось двадцать пять ходов. Потом по установившейся традиции мы торжественно пожали друг другу руки.

— Когда мы вернемся с Надежды, мне будет тридцать пять. — Он печально вздохнул, — а тебе двадцать.

— Да, сэр, — ответил я, ожидая, что он скажет дальше.

— Чего тебе больше жаль, — спросил он вдруг, — потерянные годы или проведенное на корабле взаперти время?

— Я не считаю их потерянными, сэр. По возвращении у меня будет достаточно часов налета, чтобы стать лейтенантом, если я сумею пройти комиссию. На Земле я не смог бы даже мечтать об этом. — Я не решился признаться ему, насколько сильны во мне амбиции.

Он ничего не ответил.

— Тридцать четыре месяца туда и обратно, — сказал я, помолчав. — Не знаю, сэр. Как и другие, я боюсь клаустрофобии. — Я отважился на улыбку. — Все зависит от того, буду ли я эти три года играть в шахматы с вами или вытягиваться перед лейтенантом Казенсом. — Тут я спохватился, что перешел дозволенные границы, но ничего особенного не произошло.

Лейтенант Мальстрем подумал и со вздохом произнес:

— Я не собираюсь критиковать коллегу, тем более перед младшими чинами. Но мне непонятно, как он вообще попал в Академию.

«А главное, как окончил ее», — мелькнула у меня мысль. Вот если бы мистеру Мальстрему поручили обучать нас навигации! Но в его основные обязанности входило обеспечение безопасности корабля и контакты с пассажирами. Я лишь подумал об этом, но сказать не решился.

Я побрел в свой кубрик. Там сидел на полу, скрестив ноги, Сэнди Уилски с сосредоточенным видом. Вакс Хольцер, нахмурившись, задавал ему вопросы, сидя на своей койке.

— Ну и?..

Сэнди пожал плечами и в отчаянии выпалил:

— Не знаю, мистер Хольцер.

Вакс прищурился:

— Ты что, все еще кадет? Неужели гардемарин может не знать, где находится корабельный арсенал?

Я прошел через комнату, словно не замечая обращенный на меня полный надежды взгляд мальчишки. Вакс имел право его потерзать. Как и все мы: Сэнди был самым младшим, он только что окончил Академию.

— Простите. — Сэнди не сводил с меня глаз, тщетно ища поддержки.

Такие вещи гардемарин должен знать. Я сбросил туфли и плюхнулся на койку.

Вакс строгим тоном продолжал задавать вопросы:

— В чем состоит миссия Военно-Космического Флота?

Сэнди оживился:

— Миссия Военно-Космического Флота Объединенных Наций состоит в поддержке милостью Божьей правящего Правительства Объединенных Наций и защите колоний и форпостов человеческой цивилизации. Военно-Космический Флот должен обеспечивать оборону Объединенных Наций и их… их… — Он запнулся. Вакс бросил на него свирепый взгляд и закончил:

— …и их территорий от всех врагов, внешних и внутренних, транспортировать все грузы в космосе, сопровождать лиц, направляющихся в колонии или обратно для проведения законного бизнеса, а также выполнять приказы Адмиралтейства. Раздел I, статья 5 устава.

— Да, мистер Хольцер.

— Это стоит одного или даже двух штрафных баллов, Ники, — заявил Вакс.

Я промолчал. Дай Ваксу волю, так младшие чины проведут всю жизнь в спортивном зале. Только у меня было право назначать штрафные баллы своей команде. Но Вакс располагал другими способами портить им жизнь.

— Управление лазерами?

— В орудийной… Я имею в виду, в рубке связи. — Сэнди сдвинул брови. — Нет, должно быть… Я хочу сказать…

Вакс нахмурился:

— Сколько потребуется отжиманий…

Несколько отжиманий не повредили бы Сэнди. С нами проделывали кое-что и похуже. Но Вакс действовал мне на нервы. Возмущало и то, что мальчишка называл его мистером Хольцером. По традиции младшие называли мистером только старших гардемаринов.

Я отрывисто бросил:

— Управление лазерами осуществляется из рубки связи. Это надо знать. Ты что, спал на уроках по артиллерийской подготовке?

— Нет, мистер Сифорт. — На лбу у Сэнди высгупил пот. Теперь против него оказались двое. Я сбавил тон:

— На некоторых кораблях лазеры находятся в отдельном помещении, так называемой орудийной. На старых кораблях так назывались кают-компании для гардемаринов.

— Спасибо, — смиренно ответил Сэнди.

Вакс проворчал:

— Ему следовало бы это знать.

— Ты прав. Не знать устройства корабля — позор, Сэнди. Отожмешься двадцать раз. — Это еще что. Вакс заставил бы его отжаться пятьдесят.

Обед проходил, как всегда, в общей, а не в офицерской столовой, и я глотал воду со льдом в ожидании гонга. Дождавшись, встал и наклонил голову, как все офицеры и пассажиры. Командир Хаг — коренастый, седеющий и аристократичный — начал вечерний ритуал.

— Отец наш Небесный, сегодня на корабле Флота Объединенных Наций «Гиберния» 19 октября 2194 года. Благослови нас, наше путешествие и пошли здоровье и благополучие всем, кто у нас на борту.

— Аминь. — Заскрипели стулья, когда все стали садиться.

Молитву на кораблях, бороздивших космос на протяжении последних ста шестидесяти семи лет, всегда произносил командир как представитель Правительства, а значит, и Объединенной церкви. Все судовые команды, в том числе и наша, считали присутствие пастора плохой приметой, и священники, оказавшиеся на борту «Гибернии», совершали путешествие в частном порядке. Так было почти на всех кораблях.

— Добрый вечер, мистер Сифорт.

— Добрый вечер, мадам. — Миссис Донхаузер, весьма импозантная в своем элегантном и в то же время практичном костюме, направлялась в колонию Надежда в качестве посланника анабаптистов.

— Как прошли сегодня ваши занятия йогой, успешно?

Она приветливо улыбнулась. Женщина верила, что регулярные занятия йогой позволят ей в целости и сохранности добраться до Надежды. Ее миссия заключалась в том, чтобы обратить всех и каждого из двухсот тысяч обитателей колонии в свою веру. Я знал ее достаточно хорошо и не сомневался в успехе ее миссии.

Наша государственная религия являлась смесью протестантства и католицизма. Она образовалась в результате Великого Иеговистского Воссоединения после того, как ересь пятидесятников была подавлена воинами великого и всеединого Бога. Несмотря на это, Правительство Объединенных Наций терпимо относилось к некоторым отколовшимся сектам, к одной из которых и принадлежала миссис Донхаузер. Любопытно, что предпримет губернатор Надежды, если она слишком уж преуспеет в своей миссии. Губернатор, как и командир Хаг, был неофициальным представителем истинной церкви.

В это долгое межзвездное путешествие на борту «Гибернии» отправились одиннадцать офицеров: четыре гардемарина, три лейтенанта, главный инженер, пилот, корабельный врач и командир. Мы завтракали и обедали вместе с другими офицерами в нашей простой, по-спартански обставленной офицерской столовой. А ужинали с пассажирами.

Сто тридцать пассажиров, направлявшихся в процветающую колонию Надежда или дальше, до Окраинной колонии — нашей следующей остановки, — завтракали и обедали в столовой для пассажиров.

Экипаж нижних палуб — их было семьдесят: машинисты, специалисты по связи, рециркуляции, водоснабжению, корабельный юнга, а также менее квалифицированный персонал, работавший на камбузе или обслуживавший наших пассажиров, — имел свою столовую в нижнем помещении.

Места за обеденным столом ежемесячно распределялись интендантом. Исключение составлял капитанский столик, за который мог пригласить только сам командир. Мое место в этом месяце было за столом номер семь. В синих форменных брюках, белой рубашке с черным галстуком, начищенных черных туфлях, в синем кителе с погонами и медалями и в фуражке я всегда чувствовал себя за обедом стесненно, не то что Вакс Хольцер, чьей уверенности можно было только позавидовать.

За соседним столиком главный инженер Макэндрюс непринужденно болтал с одним из пассажиров. Этот флегматичный седеющий человек очень умело и без всякого шума управлял своим машинным отделением. Ко мне он относился дружелюбно, хотя и сдержанно. Впрочем, как и к остальным офицерам.

Стюарды разнесли по столикам супницы с густым горячим грибным супом. Мы сами разливали его по тарелкам. Сидевший напротив меня Айя Дин, торговец из Пакистана, ел с нескрываемой жадностью, однако остальные из деликатности старались не замечать этого. Мистер Барстоу — шестидесятилетний старик с лицом в красных прожилках — поглядывал на меня, как бы вызывая на разговор. Но я делал вид, что не вижу. Рэнди Кэрр, атлетического сложения, с безукоризненными манерами, в дорогом костюме пастельных тонов, вежливо улыбался, но смотрел как бы сквозь меня, будто я здесь просто отсутствовал. Его сын Дерек, весьма аристократичный, старался копировать манеры отца. Этот надменный шестнадцатилетний юнец не удостоил членов экипажа ни малейшим взглядом, зато с пассажирами был подчеркнуто вежлив.

— Я начала вести дневник, Ники, — сказала мне Аманда Фрауэл с приветливой улыбкой. Только недавно я узнал, что нашему штатскому директору по образованию всего двадцать лет и что улыбается она не только мне, но и другим гардемаринам и еще двум лейтенантам. Ну да ладно.

— Что же вы написали? — спросил я.

— Написала, что начала новую жизнь, — ответила она просто. — И закончила старую. — Аманда собиралась заняться на Надежде преподаванием естественных наук, а пока стала директором по образованию — давать должности пассажирам на корабле было делом обычным.

— Вы уверены, что это действительно так? — спросил я. — Разве новая жизнь начинается не тогда, когда вы прибываете на новое место, а когда покидаете старое? — Я положил немного салата.

Она не успела ответить, потому что в разговор вмешался Теодор Хансен:

— Справедливо замечено. Мальчик прав. — Хансен, торговец соевыми бобами, миллионер, решил потратить три года жизни, чтобы основать в наших колониях новые плантации и, если все пойдет хорошо, во много раз приумножить свои богатства.

— Нет, мистер Хансен. — Аманда говорила спокойно. — Я не согласна. Путешествие не пробел в моей нынешней жизни и не ожидание новой на Надежде.

Молодой Дерек Кэрр презрительно фыркнул:

— Не пробел, говорите? А что же еще? Неужели все это, — он описал рукой круг, — можно назвать жизнью?

Его тон мне показался обидным, однако я не стал возражать. Но мисс Фрауэл ответила ему как ни в чем не бывало:

— Да, для меня это жизнь. Комфортабельная каюта, лекции, уйма чипов для чтения на головиде, замечательный обед и приятное общество. Не так уж и плохо.

Рэнди Кэрр бесцеремонно толкнул сына в бок. Мальчик сверкнул на него глазами. Отец тоже сердито смотрел на сына. Между ними словно пробежала искра.

— Извините, если я был с вами груб, мисс Фрауэл, — холодно, без малейшего сожаления, произнес Дерек.

Она улыбнулась, и разговор перешел на другие темы. Покончив с запеченным цыпленком, я отключился и представил себя и Аманду в ее каюте. Путешествие длинное. Чем черт не шутит.

— Иногда вы неплохо соображаете, мистер Сифорт! — Лейтенант Казенс, потирая лысину, проверял мое решение на графическом экране. — Но, Господи Боже мой, неужели мистер Тамаров не может постигнуть азы? Если когда-нибудь он вдруг попадет на капитанский мостик, то непременно разобьет корабль.

Мистер Казенс заставил нас рассчитать, когда надо выйти из синтеза, чтобы запеленговать «Селестину» — корабль Флота Объединенных Наций, исчезнувший сто двенадцать лет назад вместе со всем экипажем. Краешком глаза я взглянул на решение Алекса. Он ошибся в математических расчетах при вычислении звездных скоростей. В общем, все правильно, но один ляп все-таки был. И он мог обернуться катастрофой. Возможно, «Селестина» погибла из-за навигационной ошибки, допущенной при расчетах. Кто знает?

— Виноват, сэр, — кротко произнес Алекс.

— Конечно, виноваты, мистер Тамаров, — подхватил лейтенант. — Это же надо, чтобы изо всех гардемаринов флота у меня оказались именно вы! Надеюсь, мистер Сифорт и мистер Хольцер внушат вам, что навигацию надо хорошенько учить. А не смогут — это сделаю я.

Хорошего мало: теперь Вакс Хольцер удвоит свои издевательства, тем более что они с Алексом ненавидят друг друга.

Я и сам не против погонять младших. Все мы через это прошли. Кубриковая муштра укрепляет характер, во всяком случае, принято так считать. Но Вакс получал от нее садистское удовольствие, что меня беспокоило. Естественно, будучи старшим гардемарином, я сам гонял Алекса и Сэнди. Иногда за малейшие нарушения заставлял их стоять на стуле в трусах пару часов и учить наизусть устав или орудовать шваброй. Младшие по званию, они принимали это как должное. Но я решил защитить Алекса от Вакса в меру своих возможностей, не дать зарвавшемуся гардемарину зайти слишком далеко.

— Приступайте к работе. — Раздраженно нажимая клавиши, мистер Казенс очистил экран дисплея Алекса и вывел новую задачу.

Конечно, наши тренировки были лишь моделированием полета, который мы проводили при помощи Дарлы — корабельного компьютера. На самом же деле «Гиберния» находилась в синтезе и все внешние сенсоры ничего не видели.

Первая остановка планировалась на «Селестине» при условии, что удастся найти ее достаточно быстро. Это был крошечный объект, затерявшийся в бездонных глубинах межзвездного пространства. Затем, через несколько месяцев, нам предстояло доставить припасы на орбитальную станцию «Шахтер», находившуюся на расстоянии шестидесяти трех световых лет отсюда, и уже потом лететь дальше на Надежду. Но моделирование моделированием, а мистер Казенс требовал совершенства, и вполне справедливо.

Хотя двигатели синтеза делали межзвездные путешествия практичными, им была присуща естественная нестабильность тяги, в результате чего ошибка в определении расстояния, пройденного кораблем в синтезе, доходила до шести процентов от проделанного пути. Поэтому мы выбирали промежуточный пункт, находившийся от конечной цели на расстоянии по крайней мере шести процентов от всей длины пути, останавливались, повторяли расчеты и производили следующий синтез. Такая процедура застраховывала нас от попадания в звезду — подобное уже случалось в первых полетах. Во время синтеза приборы внешнего наблюдения бесполезны, так что мы фактически слепы и не можем определить свое местонахождение до тех пор, пока не выключим двигатели. Я стучал по клавишам. Как много переменных! Наши N-волны неслись по галактике со скоростью, превышающей скорость любого другого способа связи. Хотя в Военно-Космическом Флоте поговаривали о полетах беспилотных почтовых кораблей, оснащенных двигателями синтеза, практически это не работало. Беспилотные корабли часто исчезали самым таинственным образом. Казалось бы, компьютер может вести корабль так же хорошо, как и человек, но…

— Будьте внимательны, Сифорт!

— Есть, сэр. — Я впился глазами в экран, исправляя ошибку.

Да и стоимость двигателей синтеза так велика, что куда разумнее устанавливать их на корабли с экипажем, доставляющие в колонии людей и грузы, а заодно и почту.

Возможно, когда-нибудь, когда создадут совершенные беспилотные корабли, наша профессия, к великому сожалению, станет ненужной. И все же это замечательная профессия, несмотря на риск заболевания меланомой Т, зловещей раковой опухолью, вызываемой долгим воздействием поля синтеза.

К счастью, подвергавшиеся излучению N-волн в течение пяти лет после наступления половой зрелости за редким исключением приобретали иммунитет. Для взрослых, впервые отправившихся в межзвездное путешествие, риск был невелик, но возрастал с каждым последующим полетом. Поэтому в офицеры начинали готовить рано, а членов экипажа, как мужчин, так и женщин, набирали на короткое время…

— Снова мечтаете, Сифорт? Если о девушке, то идите в свою каюту и мечтайте там.

— Нет, сэр. Виноват, сэр. — Покраснев, я устремил взгляд на экран и снова забегал пальцами по клавишам.

Определить координаты можно, в частности, измерив положение относительно трех известных звезд и сверившись со звездными картами, заложенными в компьютер. Можно также подсчитать флуктуации энерговыделения, измеренные во время синтеза, и учесть процент ошибки, к которой они могут привести. Этот метод дает возможность получить сферу ошибок. Мы могли оказаться в любой точке этой сферы. А потом следовало просто вычислить нашу цель и посмотреть, есть ли что-либо схожее.

Не важно, что говорится в учебниках. Навигация скорее искусство, чем наука.

После урока навигации я сделал Алексу выговор и отослал его в кубрик с чипом для головида «Элементы астронавигации» Ламберта и Грили.

2

Время работало против меня. Двигаясь с завязанными глазами, я нащупал переборку, надеясь не наткнуться на какое-нибудь неожиданное препятствие. И добрался до выходного люка. Запирается изнутри, ручка большая. Значит, я в пассажирской кабине. Вышел в коридор, повернул налево и продолжал медленно двигаться, не отрывая рук от стены. Почему-то возникло ощущение, что поднимаюсь вверх, совсем немного. Значит, я подхожу к лестнице.

Одно из тренировочных упражнений заключалось в том, чтобы вслепую определить свое местонахождение. Нам давали снотворное и будили, едва мы успевали заснуть, неизвестно где. Если времени на ориентацию уходило слишком много, назначались штрафные очки. Думаю, такое упражнение имело бы практический эффект лишь в том случае, если бы одновременно отказали система энергообеспечения корабля и все запасные источники освещения. Однако вряд ли нечто подобное могло случиться.

Я наткнулся на перила. Здесь лестница. Она идет вверх и вниз. Значит, я на втором уровне, в пассажирском отсеке. Где-то рядом каюта Аманды. Мы подружились, и она не раз приглашала меня к себе.

Где же я, в восточном или западном крыле? Если в восточном, то в двадцати шагах от лестницы должен быть спортивный зал. Я не мог припомнить, что находилось в западном, но только не спортзал. Отбросив осторожность, чтобы улучшить время, я, ускорив шаг, пошатываясь, пошел по коридору. Если мистер Казенс поставил в проходе стул, я пропал.

Никакого спортзала.

— Пассажирский отсек, второй уровень, западное крыло, в пятнадцати метрах к западу от лестницы, сэр.

— Очень хорошо. Ники. — Голос лейтенанта Мальстрема, Я снял повязку и зажмурился от яркого света. Мы обменялись улыбками. Представляю, каким тоном сказал бы то же самое наш старший лейтенант.

Вырежьте три диска из пенопласта толщиной в дюйм, положите один на другой, в центре проткните карандашом. Поставьте карандаш на торец и получите грубую модель нашего корабля. Машинное отделение внутри карандаша под дисками. Внизу, под ним, сама двигательная установка, соединенная с камерой волновой эмиссии, расположенной в тупом конце карандаша.

Мы, экипаж и пассажиры, живем и работаем в трех дисках. В верхней части карандаша, над дисками, — грузовой отсек с оборудованием и припасами для колоний на Надежде и Шахтере.

Внутри каждого диска по кругу идет коридор, который так и называется круговым. Он делит диск на внешний и внутренний сегменты. По обе стороны коридора — люки, ведущие в каюты и другие помещения. Кроме того, вдоль коридора на некотором расстоянии друг от друга располагаются герметично закрывающиеся люки, которые делят его на секции. В случае декомпрессии они захлопываются, отделяя разгерметизированную секцию от всех остальных.

Два трапа, или, говоря обычным языком, две лестницы, ведут от третьего уровня восточного и западного отсеков к внушительных размеров помещениям первого уровня. Капитанский мостик — на самом верхнем уровне. Там же каюты офицеров и священная обитель командира, которую я еще ни разу не видел.

Второй уровень предназначен для пассажиров. Правда, некоторые из них расположились на первом, а также на третьем, где проживают члены экипажа.

Пассажирские кабины вдвое больше лейтенантских. А кубрики внизу, на третьем уровне, такие тесные, что даже наш по сравнению с ними кажется просторным. Спали мы в тесноте, но, в общем, места вполне хватало. Такова политика морского ведомства. У членов экипажа есть свой спортивный зал, театр, комната, где можно послушать записи, и комнаты, в которых можно уединиться. И еще своя столовая.

Урок закончился, и мы с мистером Мальстремом поднялись на первый уровень.

У меня оставалось достаточно времени, чтобы подготовиться к уроку на капитанском мостике. Прежде чем предстать перед командиром Хагом, я тщательно вымылся. Брился я всего раз в неделю, так что с этим проблем не было.

Я оделся и почувствовал, как сводит от напряжения живот. Не говоря о том, что до лейтенанта мне было еще далеко, ни о каком продвижении вообще не могло быть и речи, пока я не продемонстрирую командиру свое умение пилотировать корабль.

Я последний раз разгладил складки на форме, набрал воздуха в легкие и решительно постучал в люк.

— Разрешите войти на мостик, сэр.

— Входите. — Командир стоял за навигационным пультом и даже не повернулся при моем появлении. Он посылал за мной и знал мой голос.

Я вошел. Лейтенант Лиза Дагалоу, несшая вахту вместе с командиром, вежливо кивнула. Она никогда не покровительствовала мне, но, по крайней мере, не была такой суровой, как старший лейтенант Казенс.

На мостике меня всегда охватывал благоговейный трепет. На выпуклой передней стене светился огромный навигационный экран, открывая захватывающий дух вид в космос с носа корабля. Конечно, если мы не находились в синтезе. В настоящий момент экраны меньшего размера слева и справа были пустыми. На этих экранах с помощью нашего компьютера Дарлы можно было смоделировать любые условия, заложенные в ее банки памяти. Черное кожаное кресло командира было привинчено к палубе за левым пультом управления. Место вахтенного офицера, которое сейчас предстояло занять мне, находилось справа от него. Никто никогда не садился в кресло командира даже при выполнении тренировочных упражнений.

— Гардемарин Сифорт по вашему приказанию прибыл, сэр. — Разумеется, командир Хаг узнал меня. Считалось бы ЧП, не узнай он хоть одного из одиннадцати офицеров. Но устав есть устав.

— Садитесь, мистер Сифорт. — Командир указал на кресло дежурного офицера. — Я смоделирую систему Надежды, и вы поведете корабль на стыковку с орбитальной станцией.

— Есть, сэр. — На приказы командира полагалось отвечать только так.

Кадеты или совсем зеленые гардемарины, только что окончившие Академию, иногда путались в ответах «Да, сэр» и «Есть, сэр». Это просто. Если вопрос предполагал положительный ответ, следовало говорить «Да, сэр». А на отданный приказ — «Есть, сэр». Несколько посещений бочки старшего лейтенанта — и все усваивали разницу.

Командир Хаг коснулся экрана:

— Но сначала вам надо добраться до Надежды. — Сердце у меня упало. — Начнем с того места, где потерпела крушение «Селестина», мистер Сифорт. Прошу вас. — Он откинулся в кресле.

Я взял микрофон:

— Машинное отделение, приготовиться к выходу из синтеза! — Голос у меня дрогнул, лицо залилось краской.

— Есть приготовиться к выходу из синтеза, сэр, — раздался скрипучий голос главного инженера Макэндрюса. — Управление передано на мостик. — Показания приборов из машинного отделения на пульте управления, разумеется, были сымитированы. Командир Хаг не собирался останавливать синтез только для того, чтобы потренировать гардемарина.

— Понятно, передано на мостик. — Я провел указательным пальцем по верхней части экрана управления двигателями от слова «полный» до слова «стоп». Экраны моделирования ожили. На них засверкали огни так ярко, что у меня захватило дух, хотя я знал все наперед. Мы и представить себе не могли на Земле, сколько здесь звезд! Мириады!

— Подтвердите отсутствие посторонних объектов, лейтенант. Пожалуйста, — добавил я. После урока она снова станет офицером, старшим по званию. Лейтенант Дагалоу склонилась над своим пультом.

При выходе из синтеза прежде всего надо было убедиться, что поблизости нет ни планет, ни кораблей. Такой шанс был одним из миллиона, но относились к нему самым серьезным образом. Дарла всегда проводила сенсорную проверку, однако, несмотря на тройное резервирование, имевшееся в каждой из ее систем, мы не полагались на сенсоры. В навигации не принято доверять машинам. Все еще раз проверяют вручную.

— Посторонних объектов нет, мистер Сифорт. — По правилам, миссис Дагалоу во время теста должна была называть меня «сэр», я ведь действовал как командир. Но стоило ли напоминать ей об этом?

— Определите, пожалуйста, положение корабля, мэм. То есть лейтенант.

Лейтенант Дагалоу ввела команду компьютеру определить положение нашего корабля на карте звездного неба. Экран заполнился цифрами, прозвучал радостный женский голос:

— Положение корабля определено, мистер Сифорт.

— Спасибо, Дарла. — В ответ компьютер слегка пригасил экраны. Не буду задаваться вопросом столетней давности: живая ли Дарла? Споров и сражений по этому поводу было не счесть. Лично я полагал, что… Впрочем, это неважно. По сложившейся традиции с компьютером разговаривали как с человеком. В него были заложены все нужные ответы на вежливые фразы и шутки. В Академии говорили, что экипажу легче общаться с компьютером, обладающим человеческими манерами.

— Рассчитайте, пожалуйста, новые координаты, — попросил я. Лейтенант Дагалоу кивнула.

Но в этот момент раздался голос командира Хага:

— Лейтенант заболела. Посчитайте самостоятельно.

— Есть, сэр. — Мне потребовалось на это двадцать пять минут, и, когда я закончил, пот лил с меня градом. Я был почти уверен, что сделал все правильно, но «почти» не самое лучшее слово, когда на тебя смотрит командир. Я ввел новые координаты для синтеза — короткий прыжок должен был быстро перенести нас к Надежде.

— Координаты получены и поняты, мистер Сифорт. — Это Дарла.

— Главный инженер, синтез, пожалуйста.

— Есть, сэр. Двигатели синтеза… запущены. — Экраны внезапно погасли. Это Дарла моделировала вход в синтез.

— Очень хорошо, мистер Сифорт, — произнес командир ровным голосом. — Сколько времени, по вашим оценкам, потребуется на второй синтез?

— Восемьдесят два дня, сэр.

— Восемьдесят два дня прошло. — Он напечатал команду на своем дисплее. — Продолжайте.

Я снова вывел корабль из синтеза. После экранирования мошного светового потока от солнца типа G системы Надежда мы смогли обнаружить вращающуюся у планеты орбитальную станцию. Лейтенант Дагалоу подтвердила отсутствие посторонних объектов вблизи корабля. Потом она снова заболела, и мне пришлось выполнять самое трудное — вручную причаливать корабль.

— Главный инженер, включить вспомогательные двигатели, — скорее пролаял я, чем проговорил, до боли вцепившись в микрофон.

— Есть, сэр. Двигатели включены. — Мистер Макэндрюс, казалось, только и ждал моего сигнала. Именно так оно и было бы в реальности. Одному Богу известно, сколько раз за долгие годы службы инженеру приходилось проводить такой тест с гардемаринами.

— Руль на ноль тридцать пять градусов. Вперед на две трети.

— Есть две трети, сэр. — Я увидел на экране пульта, как нарастает мощность двигателей, и занервничал. Но тут же напомнил себе, что «Гиберния» все еще в синтезе, что это просто тренировка. Взглянул на экран.

— Наклон десять градусов.

— Есть десять градусов, сэр.

Я осторожно приближался к орбитальной станции, отчетливо видневшейся на экранах и все увеличивавшейся в размерах. Перед окончательным сближением я притормозил корабль.

— Руль на ноль сорок, лейтенант.

— Есть, сэр.

— Сэр, с орбитальной станции доложили, что шлюзы готовы к стыковке.

— Понял: готовы к стыковке, — повторил я, стараясь охватить весь поток информации, поступающий из аппаратуры.

Дагалоу доложила:

— Относительная скорость двести километров в час, мистер Сифорт.

— Вас понял. Двести километров в час. Маневровые двигатели, торможение на пятнадцать. — Струи газов вырвались из ракетных двигателей, тормозя движение корабля.

— Относительная скорость сто пятнадцать километров в час, расстояние двадцать один километр. Корабль по-прежнему двигался слишком быстро.

— Тормозные двигатели, восемнадцать. — Мы постепенно уменьшали скорость, но из-за торможения стали отклоняться в сторону. Я скорректировал движение боковыми маневровыми двигателями.

В обычных двигателях использовали в качестве топлива жидкий водород и жидкий кислород. Вода была дешевой, а ядерные реакторы «Гибернии» производили достаточно энергии, чтобы перерабатывать ее в водород и кислород. Но запасы воды ограничивала емкость резервуаров «Гибернии». Чтобы двигаться быстрее, необходимо затратить больше воды. Сколько же потребуется при торможении? Лишнего не было. Теоретически мы могли добраться до Надежды, истратив всего несколько суповых ложек жидкого водорода и кислорода, но тогда путешествие кончилось бы уже после нашей смерти. Какое соотношение между затратами горючего и выигрышем во времени является оптимальным? Это зависело от количества предстоящих маневров. Хорошая задача со многими переменными.

Сближение проходило негладко. Приходилось отплывать назад и тратить драгоценное горючее, чтобы выровнять корабль и попасть в два ожидающих нас воздушных шлюза. Командир Хаг молчал. Наконец я занял нужную позицию: в двухстах метрах напротив шлюзов и с нулевой скоростью по отношению к орбитальной станции.

— Курс два семьдесят, два толчка. Это сдвинет наш карандаш влево, но он сохранит положение, параллельное станции. — И он поплыл, но слишком быстро. Я забыл, как мало топлива требуется для маневров на небольших расстояниях. Нос «Гибернии» повернулся и оказался в опасной близости к воздушному шлюзу станции.

Я запаниковал:

— Торможение девяносто, один импульс!

Лейтенант Дагалоу выполнила команду, при этом лицо ее оставалось бесстрастным.

Господи, Отец наш Небесный! Я усугубил свою ошибку, отклонив от станции не нос корабля, а корму.

— Торможение два семь ноль. Включить все двигатели!

Экран потемнел, когда орбитальная станция погрузилась в тень нашего корабля.

Зазвучал сигнал тревоги. Изображение на экране неожиданно задрожало. Моя рука судорожно вцепилась в пульт, чтобы удержаться при столкновении, которого так и не последовало.

Заглушая сирену, раздался пронзительный голос Дарлы:

— Потеря герметичности в переднем грузовом отсеке!

— Серьезные повреждения в центральной части корабля! — крикнула миссис Дагалоу.

Главный экран накренился. Голос Дарлы звучал настойчиво:

— Тревога! Повреждение диска! Декомпрессия на втором уровне! — От ужаса меня стошнило.

Командир Хаг повернул ключ на своем пульте управления. Сигнал тревоги исчез, уступив место благословенной тишине.

— Вы убили половину пассажиров, — мрачно сказал он. — Более трети вашего экипажа находится в разгерметизированной зоне, и почти все они, скорее всего, погибли. Ваш корабль вышел из-под контроля. Дыра в корпусе больше, чем носовой шлюз.

Из-за меня корабль получил повреждения большие, чем в свое время «Селестина». Я закрыл глаза, не в состоянии произнести ни слова.

— Встаньте, мистер Сифорт.

Я с трудом поднялся и постарался сосредоточиться.

— У вас все получилось неплохо, кроме посадки, — сказал капитан с добрыми нотками в голосе. — Действовали вы медленно, но установили корабль в нужное положение. Вам не удалось рассчитать свои действия, и поэтому за короткий срок пришлось сделать больше, чем это возможно. В результате вы потеряли корабль.

— Да, сэр. — Я потерял корабль, а вместе с ним и все шансы стать лейтенантом до возвращения на Землю. Он удивил меня.

— Повторите инструкции, Сифорт. Столько раз, сколько понадобится. Надеюсь, на следующем уроке вы сделаете все как надо.

— Да, сэр!

— Вы свободны.

Я тихо вышел. Это был самый плохой день в моей жизни.

— Не хочу говорить об этом, Аманда. — Она сидела, забравшись с ногами на кровать в своей просторной каюте на первом уровне, а я устроился на полу рядом.

У меня не было вахты, а корабельные правила не запрещают офицерам общаться с пассажирами. Флотские власти благоразумно разрешили то, чего нельзя предотвратить.

— Ники, каждый совершает ошибки. Не мучь себя, в следующий раз сделай лучше. И все.

Я с горечью ответил:

— Вакс и Алекс сажают корабль и остаются в живых. А мне, старшему гардемарину, это не удалось.

— Все у тебя получится, — успокаивала она меня. — Надо только еще немножко поучиться.

Я не сказал ей, как лейтенант Казенс будет муштровать меня, чтобы подготовить к следующей тренировке. Хорошо, если под конец я не забуду, как надо одеваться. Эта мысль вызвала отвращение, и я содрогнулся, словно от боли. Вообше-то я не паникер, а к некоторым вещам отношусь по-философски. Иначе мне не удалось бы окончить Академию. Но отвечать за жизнь других людей выше моих сил. С этим мне никогда не справиться.

С угрюмым видом я перебрался с пола на стул:

— Извини, что докучаю тебе своими проблемами, Аманда.

— Ну, Ники, не валяй дурака. Мы ведь друзья. — Да, друзья. А мне хотелось бы большего. Но она равнодушна ко мне. Может быть, из-за этой разницы в возрасте? Ведь я моложе ее на целых три года! — Не понимаю, зачем мучить гардемаринов подобными тренировками? Для этого существует пилот.

— За корабль в ответе командир, — принялся я терпеливо объяснять. — Всегда. Пилот Хейнц, как и главный инженер, и доктор, не строевой офицер.

— Как это понимать?

— Они не занимают командных должностей. Если заболеет командир, командование кораблем примет на себя первый лейтенант, лейтенанта может заменить миссис Дагалоу, а ее — лейтенант Мальстрем.

— Но причаливать корабль все равно будет пилот. Не могут же заболеть или умереть все сразу.

— Пилот не будет нести полной ответственности. Это не его корабль.

— Все равно глупо ожидать, что мальчишки, которые еще вчера были кадетами Академии, знают, как надо летать на корабле.

— Как надо управлять кораблем.

— Не все ли равно? Ты знаешь, что я имею в виду.

Я постарался объяснить:

— Аманда, мы должны научиться исполнять обязанности лейтенанта и командира. Поэтому без тренировок не обойтись.

— И все-таки это глупо, — упрямо повторила Аманда. — И жестоко.

Я не стал возражать.

3

— Сделай потише, Алекс. — Я собирался спать. Весь день мне не везло, и сейчас я был зол.

— Виноват, мистер Сифорт, — Алекс быстро убавил звук своего головида.

Алекс был всего на год моложе меня. Стройный, гибкий, с хорошим характером, компетентный — он обладал всем, чего мне так не хватало. Вот только музыку он любил современную, квакающую. А мне больше нравились композиторы-классики, такие как Леннон, Джэксон и Бидербек.

Я пожалел, что вел себя грубо, но в то же время возблагодарил Бога за то, что старший и могу приказывать. Необязательно, конечно, быть старшим, можно и без этого справиться, но так гораздо удобнее. В качестве старшего я ложился спать, когда хотел, завтракал и обедал в первую очередь. Предполагалось, что я контролирую подчиненных, находившихся в одном со мной кубрике. Впрочем, я понимал, что мой авторитет, мягко выражаясь, не очень высок.

На судне Военно-Космического Флота гардемаринов не подбирали по совместимости. Были это новички, только что окончившие Академию, или люди, уже прослужившие несколько лет, предполагалось, что жить и работать они будут без особых конфликтов. По корабельному уставу поддерживать дисциплину в кубрике входило в обязанности старшего гардемарина, но по традиции за остальными сохранялось право неповиновения. И тогда двое могли одолеть одного. Столкновения в этой ситуации были неизбежны и требовали разрешения, поэтому офицеры смотрели сквозь пальцы на царапины, подбитый глаз или синяки у гардемарина.

Между мной и Ваксом Хольцером установилось молчаливое согласие: друг друга мы не трогали, в то время как других гардемаринов он буквально терроризировал. Однако я не демонстрировал ему свое превосходство как старший по званию, потому что знал, что получу отпор. Я даже игнорировал, хотя и с трудом, его привычку называть меня фамильярно «Ники». В остальном же мы избегали любых экспериментов на выживаемость.

Вакс зашевелился, открыл один глаз и посмотрел на Алекса. Я надеялся, что все обойдется, но он буркнул:

— Ты жопа.

Алекс промолчал.

— Ты слышал, что я сказал?

— Слышал. — Алекс понимал, что тягаться с Ваксом ему не под силу.

— Скажи, что ты жопа. — Отвязаться от Вакса было невозможно.

Алекс взглянул на меня. Я не реагировал.

— Мне не хочется вставать, Тамаров. Скажи.

— Я жопа! — Алекс со щелчком выключил головид и, весь напрягшись, повалился на кровать лицом к стене.

— Я и без тебя это знаю. — Судя по голосу, Вакс был раздражен.

В наступившей тягостной тишине я вспомнил, как прибыл сюда несколько недель назад. Воспоминание было не из приятных. Нагруженный пожитками, я ступил на борт «Гибернии» на «Околоземном порту» — громадной станции с интенсивным движением, вращавшейся выше Лунаполис-Сити. Лейтенант Казенс, занятый приемом грузов, едва взглянул на мои бумаги и велел мне поискать кубрик.

В тот момент, когда я, неловко наклонившись, открывал двери кубрика, из него пулей вылетел кто-то, едва не сбив меня с ног. Я завертелся пропеллером, выронил свой багаж, а бумаги разлетелись в разные стороны. Ошарашенный, я прижался к перегородке, ощутив острую боль в плече, словно оно было сломано.

— Уилски, неси сюда свою задницу! — заорал кто-то внутри.

Юный гардемарин в ужасе замер на месте, в то время как я тщетно пытался поймать разлетевшиеся бумаги.

— Это ты Уилски? — только и мог я спросить.

— Да, гм, сэр, — ответил гардемарин, скользнув взглядом по знакам различия у меня на погонах и сразу поняв, что я старше его по званию.

— Кто это? — Я кивнул на открытую дверь.

— Мистер Хольцер, сэр. Он у нас главный. Он хотел… — Уилски поморщился, когда в тот же момент дверь распахнулась настежь и в ней замаячила огромная фигура.

— Какого черта, думаешь… — Увидев, как я ползаю по полу, засовывая бумаги в папку, верзила гардемарин нахмурился: — Ты новенький?

— Да. — Я поднялся и невольно взглянул на его нашивки. При назначении мне сказали, что я буду старшим гардемарином, но ведь случаются и ошибки.

— Можешь засунуть свои… — Верзила вдруг побледнел. — Что за черт! — И тут я в ужасе понял, что ему ничего не сказали. Он считал старшим себя.

Вспомнив это, я вздохнул. В первый же месяц я от него натерпелся, а было еще семнадцать. Я был не в силах тягаться с Ваксом Хольцером по своим физическим данным, но, к несчастью, не мог преодолеть свое к нему отвращение.

— Именно потому, миссис Донхаузер, что расстояния большие, а круизы длительные, начальство строго следит за дисциплиной.

Миссис Донхаузер внимательно слушала Хали Ибн Сауда — нашего социолога-любителя, банкира межпланетных банков.

Мы находились в полете уже около двух месяцев. Было тихое послеобеденное время. Я сидел в пассажирской кают-компании второго уровня.

— По-моему, как раз наоборот, — возразила миссис Донхаузер. — Ведь чем дальше от центрального Правительства, тем слабее влияние власти.

— Конечно! — горячо подхватил он, будто миссис Донхаузер подтвердила его точку зрения. — Так оно и было бы, если все пустить на самотек. Но центральная власть, наше Правительство, держит все под контролем, устанавливает правила и стандарты, обязательные для всех независимо от обстоятельств, требуя неукоснительного их выполнения.

Комната была выдержана в пастельно-зеленых тонах, которые принято считать успокаивающими. Наглядным примером тому служил крепко спящий на откидном кресле мистер Барстоу. Кают-компания была величиной в две пассажирские каюты, и в ней свободно могли разместиться человек пятнадцать. Там стояли мягкие кресла, шезлонги, скамейка, два столика для игр и хитроумная машина для приготовления кофе и безалкогольных напитков.

Разговор не очень меня интересовал. Теория мистера Ибн Сауда была не нова. В Академии нам подавали ее в гораздо лучшем виде.

Но пришлось вмешаться, потому что ко мне обратилась миссис Донхаузер:

— Скажите ему, молодой человек. Разве не правда, что командир обладает в космосе всей полнотой власти и ни перед кем не отчитывается?

— Это два разных вопроса, — ответил я. — И да, и нет. Командир — последняя инстанция на корабле, находящемся в рейсе. На борту корабля он ни перед кем не отчитывается. Но его действия ограничиваются уставами, и он обязан их соблюдать. Иначе по возвращении ему грозит разжалование или еще что-нибудь пострашнее.

— Вот видите! — торжествующе воскликнул Ибн Сауд. — Центральная власть сохраняет силу даже в глубинах космоса.

— Фи! — презрительно бросила миссис Донхаузер. — Командир может делать что хочет — двигаться медленнее, быстрее, даже повернуть назад, и тут центральное Правительство бессильно.

Ибн Сауд посмотрел на меня и пожал плечами: что толку, мол, объяснять?

— Миссис Донхаузер, — сказал я, — мне кажется, вы заблуждаетесь, пытаясь противопоставить полномочия Командира корабля власти Объединенных Наций. Командир не противостоит центральной власти. Он и есть власть. По закону он имеет право женить и разводить людей, даже пытать и казнить их. Ему принадлежит абсолютная и непререкаемая власть на корабле. — Последняя фраза была цитатой из официальных пояснений к корабельному уставу. Я привел ее, потому что она красиво звучала. — Был такой корабль «Клеопатра». Вы что-нибудь слышали о нем?

— Нет. А почему я должна была о нем что-то слышать?

— Это случилось лет пятьдесят назад. Командир, не помню его имени…

— Дженнингс, — вставил Ибн Сауд, покачивая головой в предвкушении рассказа.

— Так вот, Дженнингс вел себя весьма странно. Офицеры посоветовались с доктором и освободили командира от командования по причине душевной болезни. Они заперли его в каюте и привели корабль в «Околоземный порт». — Чтобы усилить впечатление, я помолчал.

— И что же?

— Всех их повесили. Всех до единого. Военный суд признал их действия неправомерными, безосновательными. А ведь действовали они из лучших побуждений. — Воцарилась тишина. — Как видите, Правительство поддерживает власть даже в космосе. Командир, так же как и церковь, представляет Правительство, и его нельзя сместить.

— Какой поразительный случай!

— Такое может произойти и сегодня, миссис Донхаузер.

— Только не на пассажирском судне. Тот корабль, видимо, был военным, — сказала она.

Это было уже слишком. Как можно не понимать, на каком судне находишься!

— Миссис, вас, возможно, смутил тот факт, что на корабле много гражданских и трюмы забиты их багажом. Но помните, не в этом дело. Главное, что командир и все члены экипажа — военные. «Гиберния» — полноправное военное судно. По закону Военно-Космический Флот обязан доставлять в колонии грузы, но эти грузы не более чем балласт. И пассажиры в данном случае просто дополнительный груз. У вас нет здесь никаких прав, не говоря уже о праве выражать свое мнение, что бы ни случилось на корабле. — Вес это, разумеется, я говорил вежливым тоном. Иначе нельзя. Оскорблять пассажира запрещено.

— В самом деле? — Ее вовсе не обескуражило мое сообщение, и я подумал, что из нее выйдет замечательная миссионерка. — Но почему-то у нас есть комитеты по общественным вопросам и совет пассажиров, — продолжала она, — мы даже голосовали, делать ли на следующей неделе остановку у обломков «Селестины», не говоря уже о том, что мы сами выбирали себе место. Где же ваше диктаторство?

— Соблюдение внешних приличий, — ответил я. — Поймите это. Вы очень важное лицо, раз можете себе позволить межзвездный вояж. Зачем же Военно-Космическому Флоту наживать себе врагов среди столь важных персон? Все мы — офицеры и экипаж — должны быть вежливы с пассажирами и по возможности выполнять их желания. Вам предоставляют лучшие помещения, лучшую еду и обслуживание по самому высокому разряду. Но это ничего не значит. В любой момент командир может отменить все ваши решения. — Я спохватился, не зашел ли слишком далеко.

Но старая боевая лошадь, хоть настроение у нее и испортилось, успокоила меня:

— У вас сильные аргументы, молодой человек. Я подумаю и в следующий раз объясню, в чем вы неправы.

— Буду ждать с нетерпением, мэм, — сказал я с улыбкой и, извинившись, вернулся в свой кубрик на первом уровне. Какие бы доводы ни выдвигала миссис Донхаузер, это ничего не меняло. Власти Объединенных Наций понимали, что в мире слишком много анархии и люди в своем большинстве приветствуют контроль и порядок. Локальные войны и революции наконец прекратились. Последовавшее затем процветание сделало возможным прорыв в космос и колонизацию таких планет, как Надежда и Окраинная колония. Военно-Космический Флот, главный среди остальных военных ведомств, стал оплотом Правительства Объединенных Наций в борьбе с силами сепаратизма, характерного для всех колониальных систем.

Я разделся и залез на койку, стараясь не разбудить Алекса. Вчера лейтенант Казенс выпорол его на бочке, и теперь он вынужден был есть стоя и плохо спал. Бог с ним, с наказанием, но я слишком хорошо знал Алекса, чтобы поверить, будто он вел себя нагло и нарушил субординацию, как утверждал лейтенант. Либо у Казенса было плохое настроение, либо он искал повода показать свою власть.

Согласно уставу, любой гардемарин мог подвергнуться порке, но до определенного возраста. Алекс в свои шестнадцать лет уже перемахнул установленную границу. Исключением мог быть только серьезный проступок. Лейтенант Казенс не нарушил устав, но нарушил традицию. Алекс выглядел несчастным, но не жаловался, и правильно делал.

Я уснул.

4

Через две недели мне снова пришлось держать экзамен на «причаливание судна». Я бесконечно долго прокладывал курс. Лишь на то, чтобы вычислить наше местонахождение, ушел целый час. Даже потерял всякое терпение. Я покинул мостик весь мокрый от пота, но корабль не разбил, хотя воздушные шлюзы вошли в контакт довольно жестко.

Мне захотелось похвастаться Аманде своими успехами, и я нашел ее в комнате отдыха, где она смотрела эпическую поэму по головиду. Она тотчас выключила его и внимательно меня выслушала. Говорил я увлеченно, с волнением.

Я больше не сидел за ее обеденным столиком, но мы оставались друзьями. Подолгу гуляли по круговому коридору, вместе читали в ее каюте. Она рассказывала о текстильном концерне своего отца, я — о жизни в Академии. Единственное, что мы позволяли себе, — это держаться за руки. Я мог бы спать с ней, устав разрешал.

Кроме того, мне, как и остальным гардемаринам, доктор Убуру ежемесячно делала инъекцию для поддержания стерильности. Но Аманда не приглашала меня, а настаивать я не мог: она была пассажиркой.

Прошло несколько дней после моего триумфа на капитанском мостике. Я валялся на койке, наблюдая, как Сэнди дразнит Рики Фуэнтеса, корабельного юнгу.

— Можно мне поиграть? Ну пожалуйста, сэр! Пожалуйста! — Юнга тянулся к оркестрону, который Сэнди, ухмыляясь, держал у себя над головой. Двенадцатилетний Рики, добрый и доверчивый, был всеобщим любимцем. Даже Вакс относился к нему снисходительно.

Рики посещал кубрики экипажа, офицерские каюты и кают-компании пассажиров. Такая у него была служба. Он передавал сообщения, находил забытые матросами и офицерами принадлежности и вообще делал много полезного. Такие мальчики были на каждом большом корабле — обычно сироты или те, кто хотел сделать карьеру. Как правило, еще не достигнув двадцати лет, они становились моряками первого класса или младшими офицерами.

Сэнди наконец отдал ему оркестрон. Мальчик выбрал арфу, французский рожок и тубу, установил ритм бонго бит и стал наигрывать на крошечных клавишах простую мелодию. Потом заставил инструмент повторить ее и, используя остальные инструменты, сделал контрапункт.

Рики слушал, как развивает оркестрон записанную им мелодию.

— Тащусь! Ну просто тащусь! — Видимо, он хотел сказать, что ему очень нравится. Я был всего на пять лет старше него, но жаргон меняется быстро. Запись подошла к концу. — Спасибо, Сэнди. Мне надо бежать. Я сегодня помогаю на кухне, то есть на камбузе. Пока, сэр! — Он умчался.

В возрасте Рики я рубил дома дрова, отец заставлял. Я не был таким открытым, общительным и никогда не буду. Мы с отцом почти не разговаривали друг с другом и уж, конечно, не смеялись.

После ухода Сэнди я задремал.

Спустя какое-то время вошел Вакс и включил свет. Приятные сновидения исчезли.

— Выключи свет, Вакс, — пробормотал я.

Он, словно не слыша, неторопливо раздевался.

— Вакс, выключи свет, я тебе говорю!

— Конечно, Ники. — Он шлепнул по выключателю, стараясь выказать мне свое полное пренебрежение.

Но то ли от обильного ужина, то ли оттого, что я не занимался гимнастикой, я тут же уснул мертвым сном.

Через некоторое время я услышал недовольный голос Вакса:

— Холодно. Сделай потеплее, Уилски. — Послышался шорох простыней. Сэнди встал, чтобы усилить обогрев. Через несколько минут снова раздался голос Вакса:

— Сэнди, ужасно жарко. Убавь. Сэнди опять поднялся.

На этот раз я заснул уже не так быстро.

— Прибавь жару, Уилски!

Я очнулся, внутренне холодея от ярости. Алекс застонал во сне. Сэнди, видимо, спал и не ответил.

— Уилски, ты, жопа сраная, а ну поднимайся и прибавь жару! — Последовало еще несколько нецензурных ругательств. Опять зашуршали простыни. Сэнди поднялся и отрегулировал температуру.

Я лежал и думал. Конечно, я далеко не всегда вступался за Сэнди перед этим чертовым Ваксом, но всему есть предел. Еще чуть-чуть — и чаша терпения у Сэнди переполнится. Более того, переполнится она и у меня. Где подвести черту? И каким образом, чтобы эта здоровенная горилла на соседней койке не снесла мне башку и чтобы я не потерял контроль над своим кубриком?

— Теперь убавь.

— Все нормально, — услышал я свой собственный голос.

— Жарко. Этот болван не может отрегулировать температуру.

— Тогда встань и сам отрегулируй.

Вакс сделал вид, будто не слышит.

— Уилски, спусти свою очаровательную задницу и сделай нормальную температуру.

Так, с меня хватит.

— Оставайся на своем месте, Сэнди. Это приказ.

— Есть, мистер Сифорт! — отрапортовал Сэнди с благодарностью.

— Какого черта ты встреваешь, Ники?

— Хватит, Вакс, — сказал я как мог строго.

— Пошел ты… Вот и говори с ним.

— Вакс, включи свет. — Я ждал, но он не пошевелился, форсируя развязку.

По абсолютной тишине в каюте я понял, что никто не спит.

— Алекс, вставай. Включи свет.

— Есть, мистер Сифорт! — Алекс, сонный, с взъерошенными волосами, щелкнул выключателем и нырнул в койку, от беды подальше. Вакс сел, глаза его горели злобой.

Я лег на спину, положив руки под голову.

— Вакс, двадцать отжиманий. — Атмосфера накалялась.

— Отжимайся сам, Ники.

У Алекса перехватило дыхание.

— Вакс, двадцать отжиманий. Это приказ.

— Не будь большей задницей, чем ты есть на самом деле. — Это уже был открытый вызов. — Ты смеешь мне приказывать? Давай заставь, попробуй. — Он был прав, если учесть традиции. Но и старший гардемарин имел кое-какие права.

— Это прямой приказ, Вакс. Двадцать отжиманий на палубе.

— Нет. Маловат ты еще, чтобы отдавать приказы. По крайней мере в кубрике. — Это был верный ход. Вакс посягал на мой авторитет в кубрике, а не на корабле.

— Мистер Хольцер, немедленно доложите наверх о вашем поведении. — Это значило, что он должен постучаться в каюту к старшему лейтенанту и доложить о наказании за неподчинение. За это его, скорее всего, выпорют на бочке, несмотря на возраст.

— Ты шутишь. Знаешь, чем это для тебя пахнет?

Я знал.

— Мистер Хольцер, немедленно ступайте к дежурному офицеру и доложите.

— И не подумаю. — У Вакса был шанс, но небольшой. Дело в том, что карьера гардемарина, призывающего на помощь офицера для наведения порядка в кубрике, можно сказать, кончена.

— Алекс!

— Да, мистер Сифорт!

— Надень штаны, отправляйся к дежурному офицеру и доложи, что старший гардемарин сообщает о мятеже. Мистер Хольцер отказался выполнять прямой приказ. Пусть военный трибунал разберется и установит мою правоту.

— Есть, сэр! — Алекс сбросил одеяло и потянулся за штанами.

— Отставить, Алекс. Ты не посмеешь, Ник. — В голосе Вакса звучала угроза. — Я тебе отплачу. Ты никогда не станешь командиром корабля, если не в состоянии справиться с кубриком. Тебе не светит даже очередной чин!

— Вас это больше не касается, мистер Хольцер. — Я говорил ледяным тоном. Это был мой последний шанс. — Мистер Уилски!

— Да, сэр?

— Одевайтесь. Отправляйтесь в дежурное помещение. Разбудите старшину корабельной полиции. Ты арестован, Вакс.

— Есть, сэр! — скорее пропищал, чем проговорил Сэнди и стал быстро одеваться.

Алекс уже направился к двери. Вакс преградил ему путь:

— Ник, отмени приказ. Это наше внутрикубриковое дело. Давай разрешим его здесь, между собой.

Он попался.

— Поздно, Вакс. Ты нарушил приказ. Отпусти Алекса. — Я продолжал лежать, даже не пошевелившись.

— Прекрати, Ник. Давай поговорим. — Он помедлил. — Прошу тебя. — Вакс знал, что мне придется распрощаться с карьерой, если оба младших гардемарина выполнят приказание. Но он также знал, что ему придется предстать перед трибуналом, после чего, скорее всего, последует заключение, а может, и увольнение из военного флота.

Я сделал вид, что колеблюсь:

— Алекс, Сэнди, сядьте. — Я повернулся к Ваксу. — Начнем все сначала, мистер Хольцер. Двадцать отжиманий.

Он уставился на меня, стараясь понять, насколько это серьезно. Я отвел взгляд. Пусть думает, что хочет, мне наплевать. Видимо, мое безразличие убедило его. Он опустился на палубу:

— Мы еще об этом поговорим, Ник.

— Поговорим. — Я хорохорился, но чувствовал себя неуверенно.

Он отжался двадцать раз. Добросовестно. Так, как учили в Академии. Потом встал на колено.

— А теперь еще двадцать. — Я смотрел ему прямо в глаза.

Однажды сдавшись, Вакс уже не имел выбора. И, посинев от злости, отжался еще двадцать раз.

— Спасибо, — я повернулся к двум младшим гардемаринам, — а вы оба ложитесь.

Они не посмели сказать ни слова. По-прежнему боялись Вакса. Он оделся и процедил сквозь зубы:

— Самое время прогуляться, Ники. Не хочешь ко мне присоединиться?

Тут я пожалел, что вступился за Сэнди. Вакс весил на двадцать килограммов больше меня, был на голову выше, на два года старше и гораздо сильнее. Сейчас он вышибет из меня мозги. Но выхода нет, придется пройти через это. Я поднялся, надел брюки, носки и туфли, но остался в нижней рубашке. Зачем портить верхнюю рубашку и китель?

Мы молча шли к спортивному залу для пассажиров на втором уровне. Сейчас, после полуночи, он был пуст. Вакс вошел первым.

Я знал, что лучше всего ходить кругами и уклоняться от его выпадов. И он знал, что я это знаю. Поэтому, едва переступив порог зала, я бросился на него, молотя кулаками по лицу, прежде чем он принял защитную стойку, держа меня на расстоянии. Я отступил.

Он пошел на меня, бледный от ярости. Я снова отступил. Он стал двигаться быстрее. И опять я пошел прямо на него, размахивая кулаками, но получил боковой удар в голову, от которого меня затошнило. По инерции он пролетел вперед и оказался прямо передо мной.

Я начал колотить его по животу, груди, челюстям, потом упал на пол и откатился в сторону.

Он растерялся, на это я и надеялся. У меня был единственный шанс — делать то, чего он меньше всего ожидал. Теперь он наступал осторожно, не забывая о защите. Я принял позу карате. Он тоже. Мы оба маневрировали. Я парировал его удары, но он упорно наступал, загоняя меня в угол, и мне ничего не оставалось, как отступать.

В следующие несколько минут ему удалось несколькими сильными ударами прорвать мою защиту. Он с размаху бил меня по голове, бросал на перегородку, наносил удары по груди и рукам. У меня не хватало сил удержать его на расстоянии, поэтому я делал вид, будто мне очень больно, что, впрочем, соответствовало действительности.

Я шатался, притворяясь, что теряю сознание. Изо рта и из носа лилась кровь. Ноги подкашивались. Я начал медленно оседать на пол, но он схватил меня под руки. Именно этого я и ждал. Собрав последние силы, я ударил Вакса в пах.

Он согнулся, обхватив себя руками. Я отступил, отирая кровь с лица. Черт, он умел драться. Вакс, бледный, с полуприкрытыми глазами, прислонился к стене.

Руки у меня ломило от боли. Не было сил для очередного удара, Тогда я подался всем телом вперед и, сцепив руки перед собой, побежал на него, как баран, врезавшись ему плечом в бок. Мы оба упали.

Тяжелый, как глыба, Вакс с трудом поднялся на ноги, со сжатыми кулаками и ненавистью в глазах. Я встал, набычился и снова ринулся на него. Он стукнулся о перегородку, и из носа у него потекла кровь. Плечо у меня онемело. Мы оба вскочили. Я снова замахнулся, но он выставил вперед руки и отбил мое нападение. Тогда я опять пошел на него.

— Стой! — Вакс тяжело дышал. Я попятился назад:

— Теперь держись, мальчик. — Я опустил голову и снова атаковал. Он попытался ударить меня коленом по лицу, но не успел. Я врезался ему в живот, и он рухнул на палубу. Интересно, не сломал ли я себе шею? Через несколько мгновений я поднялся. Он тоже.

— Баста! — Вакс обеими руками держался за живот. Я прислонился к стене, боясь потерять сознание.

— Мир! — Он вытянул вперед руку, как будто отталкивая меня. Я никак не мог отдышаться. — Я не могу взять над тобой верх. А ты — надо мной. Мир!

— Нет. — Я снова двинулся на него. Сил у меня оставалось немного, но он был слишком занят своими помятыми ребрами, чтобы защищаться. Он сполз вниз, на палубу, и с усилием встал.

— Ради Бога, Ники, хватит! Ничья.

Я кивнул:

— Только оставь в покое Сэнди! Твои издевательства переходят всякие границы.

— Шутки не запрещены.

— Но все имеет свои пределы. Издевайся, но если я прикажу — прекращай!

— Ладно, договорились.

— Я не буду трогать тебя, — сказал я, — а ты не нарывайся на неприятности.

— Договорились. — Он сглотнул и осторожно попытался отнять руки от живота.

— И не называй меня «Ники» в кубрике. — Надо было договориться об этом сейчас. Вряд ли представится другой случай.

— Нет. — На лице его появилось упрямое выражение. — Только не это.

Я налетел на него. Защищаясь, он выставил вперед руки, но я вмазал его в стенку. А потом бил плечом еще и еще под ребра и в спину. Не очень сильно, но отвечать на удары он уже не мог — выдохся.

Перед глазами у меня плыли круги. Я услышал хрип — не то мой, не то его — и почувствовал страшную слабость. Тут я заметил, что он схватил меня за руки и не подпускает к себе. Тогда я уперся ногами б пол, стараясь до него дотянуться.

— Мир, — повторил Вакс. — Мир… мистер Сифорт. Я медленно отступил.

— Повтори мое имя! — потребовал я.

— Мистер Сифорт. — Обожания в его взгляде, разумеется, не было, зато появилось уважение.

— Мир, — согласился я.

Мы, пошатываясь, вышли из зала и молча вернулись на первый уровень. Я сразу отправился в душ. Стоя под струями теплой воды, я смотрел, как кровь стекает через водосток в рециркулятор, расположенный ниже, в отсеке двигателей синтеза. Я не считал себя победителем.

Я выстоял. Этого было достаточно.

5

После случившегося Вакс по-прежнему был с гардемаринами груб, а они по-прежнему его побаивались. Со мной он почти не разговаривал, редко называл по имени, однако теперь я был для него Сифортом, а не Ники.

Но что действительно изменилось, к немалому моему удивлению, так это отношение ко мне младших. Я устоял перед Ваксом и теперь был для них самым главным, поэтому они изо всех сил старались завоевать мое расположение.

Особенно Алекс. Судя по всему, он видел во мне настоящего героя. Они с Сэнди поправляли покрывало на моей койке, гладили мои брюки вместе со своими и оказывали мне необыкновенное почтение. Мне это ужасно нравилось, хотя я делал вид, что ничего не замечаю.

Вакс, со своей стороны, старался не перегибать палку. Однажды он заставил Алекса стоять под ледяным душем. Но стоило мне вмешаться, как он беспрекословно подчинился приказу. Алекс вышел из душевой весь синий, дрожа от холода и унижения. Видимо. Вакс понимал, что слово надо держать, но дружеских чувств ко мне у него не прибавилось.

Я ежедневно нес вахту. Иногда вместе с Казенсом, иногда с Дагалоу. При Казенсе я чувствовал себя скованно, все время опасаясь сделать что-нибудь не так. Миссис Дагалоу хотя и не была системщиком, не переставала щебетать о компьютерах. Чтобы доставить ей удовольствие, я слушал с большим интересом — мне нравилось ее общество.

На следующей неделе меня отправили на дежурство в машинное отделение. Тамошний шеф, Макэндрюс, пытался научить меня премудростям синтеза, но мне показалось это совсем неинтересным. Я уже окончательно определил для себя, что недопустимо медлителен в астронавигации, показал себя плохим пилотом и безнадежно туп как механик. Вакс был старше, крупнее и сильнее. Он и Алекс годились в командиры гораздо больше, чем я. Я же доказал свою некомпетентность в навигации, пилотаже, технике, а также способности руководить. Идеальный гардемарин.

Исключением были только шахматы. Тут я мог сосредоточиться. Тридцатисекундный лимит на обдумывание вовсе не давил на меня. Я обычно с нетерпением ждал послеобеденной партии с лейтенантом Мальстремом. Но однажды, когда мы разложили доску, он выглядел как-то подавленно. Я пожертвовал королеву и не успел оглянуться, как объявил ему наиглупейший мат в пять ходов. Вообще-то играл он плохо, но не настолько.

Мы стали убирать фигуры.

— Что-нибудь не так, сэр? — За эти несколько месяцев я успел полюбить Мальстрема. Но это не давало права мне, гардемарину, задавать личные вопросы лейтенанту. Не положено.

Мальстрем ничего не ответил, лишь молча смотрел на меня. Потом медленно расстегнул рубашку, вытащил из брюк, приподнял и повернулся ко мне боком. Я увидел у него на пояснице серо-голубую шишку и посмотрел ему в глаза.

— Что это, мистер Мальстрем? — Я намеренно не назвал его лейтенантом, чтобы он почувствовал, как мы близки. Мы ведь были друзьями.

Он ответил едва слышно:

— Злокачественная меланома.

— Меланома Т?

— Да, так считает доктор.

Болезнь эта была профессиональной. Во время синтеза невозможно оградить людей от N-волны, которая двигает корабль, и через некоторое время N-волны превращали обычную карциному в опасную форму Т, которая развивалась с бешеной скоростью.

Мистер Мальстрем, как и все мы, начинал мальчиком, и у него должен был выработаться иммунитет.

— Но диагноз, надеюсь, не окончательный, сэр. — Почти все виды рака излечивались так же легко, как обычная простуда, но его новая форма — меланома — не поддавалась лекарственному лечению. Пораженный орган приходилось ампутировать, если, разумеется, это было возможно.

— Какие-нибудь меры предприняты?

— Завтра утром. Облучение и противораковые пилюли. Болезнь обнаружена на ранней стадии. Доктор Убуру утверждает, что шансы на выздоровление весьма велики.

— Мне очень жаль, сэр.

— Харв. — Наши глаза встретились. — Здесь, в каюте, называй меня Харвом. — Должно быть, он действительно был потрясен. Я заставил себя произнести непривычное имя.

— Мне очень жаль, Харв. Но уверен, все будет хорошо.

— Надеюсь, Ники. — Он заправил рубашку. — Не говори ничего остальным.

— Конечно. — Разумеется, командир знал. Может, знали и лейтенанты. Но гардемаринов посвящать в это не следовало. И матросов тоже.

— Возможно, я несколько дней пробуду на больничном, если мне станет плохо от лекарств. Приходи, поучишь меня играть в шахматы.

Прощаясь, я улыбнулся:

— Каждый день, сэр. — Я отдал ему честь. Он знал, что это в знак моей привязанности к нему, и ответил тем же.

— Господи Боже, Спаситель наш, нынче на судне «Гиберния» второе января 2195 года. Благослови нас, наш полет и дай здоровья и благополучия всем на борту нашего судна.

— Аминь, — горячо произнес я.

Лейтенанта Мальстрема не было. Мы с Амандой снова оказались за одним столиком. На этот раз я попал в компанию колонистов: семья из пяти человек хотела начать новую жизнь на Окраинной колонии — следующей после Надежды остановке. Еще не разграбленные ресурсы этих новых колоний привлекали Трэдвелов и многих других, бежавших с отравленной и перенаселенной Земли. Конечно, у нас были колонии на Луне и Марсе, но не всех привлекала жизнь под куполами или в «муравейниках». Они искали открытое пространство и свежий воздух. С воздухом было особенно трудно.

Эмигрировать, разумеется, могли не все. Лишь обеспеченные люди. Романтический порыв, который увел Трэдвелов на расстояние шестидесяти девяти световых лет от дома, восхищал меня, но я не мог себе представить, как им удастся это перенести. Миссис Трэдвел была изможденной и какой-то натянутой, ее руки постоянно находились в движении. Муж ее — приземистый, смуглый и мускулистый — больше походил на рабочего, чем на инженера по среде обитания, как было указано в его документах.

Их старшие дети-близнецы — подростки Паула, с избытком косметики, и Рейф, состоявший, казалось, из одних локтей и коленей, — выглядели такими незащищенными и беспомощными, что я невольно вспомнил себя в тринадцать лет и странствия по Кардиффу с моим лучшим другом Джейсоном. Я поежился, будто снова почувствовал на плече его руку, осознав, каковы его сексуальные склонности, и усомнившись в собственных. И еще помню в этот момент молчаливый взгляд отца, таивший в себе тысячи упреков.

Рейф и Паула были в восторге от жизни на военном корабле и обожали всех, кто носил военную форму. Рейф буквально достал меня вопросами, а до меня — доктора Убуру и миссис Дагалоу. Что нужно, чтобы стать моряком? С каких лет принимают в Академию?

Миссис Трэдвел хмурилась:

— Это работа не для девушки.

— Да ну, Ирэн. — Голос Паулы напрягся, — а как же лейтенант Дагалоу, которая сидит за соседним столиком?

Я едва сдержал удивление. Своего отца я называл не иначе, как «отец» или «сэр».

— Мы подумаем об этом, когда доберемся до места. — Мать Паулы виновато улыбнулась, — нельзя же поступить на военную службу в середине пути. — Лица детей вытянулись. Вот и конец очередной фантазии. Я попытался подбодрить их:

— Это не совсем так, миссис Трэдвел. Командир корабля имеет право назначать гражданских лиц офицерами или членами экипажа. Это бывает крайне редко, но в принципе возможно. — Командир также обладал правом заставить гражданское лицо служить в случае необходимости, но об этом я умолчал.

Близнецы решили уговорить командира взять их на службу даже без разрешения родителей. Шестилетняя Тара почти все время молчала. Джэред Трэдвел обратился ко мне:

— Это правда, мистер Сифорт, что корабль вооружен?

— Все корабли Флота Объединенных Наций вооружены, мистер Трэдвел. — Я улыбнулся. — Это старинная и весьма странная мера предосторожности. Врага как такового просто нет. Правда, на планетах иногда можно встретить бандитов. Но корабельные лазеры непригодны для операций против партизан. Они, как соски у мужчин, обязательны, но бесполезны.

Моя острота вызвала у жены Трэдвела нервный смех. Отношения между полами были четко регламентированы. Забавно смотреть старые голофильмы об эпохе Мятежного Времени, но все равно невозможно представить себе молодую неженатую пару, показывающуюся на людях с ребенком, или кого-нибудь, кто решился бы искупаться нагишом на пляже. Конечно, современные средства контроля над рождаемостью провели границу между случайными связями в любой комбинации полов и случайной рождаемостью. К случайным связям проявляется терпимость. К случайной рождаемости — нет.

На следующий день у всех четырех гардемаринов был урок астронавигации. Проводил его лейтенант Казенс. Я изо всех сил сражался с трудностями, а мистер Казенс с отвращением тряс головой при виде моих ошибок. У Вакса все, как всегда, было в ажуре. Потом Алекс с позором завалил действительно легкую задачу и угробил корабль, направив его прямо на гипотетическое солнце.

Лейтенант Казенс свирепо смотрел на экран Алекса, каждое его слово было полно яда.

— Вы юный оболтус! Разрази Бог ваши глаза, мистер Тамаров. Вы безнадежны!

Лейтенант явно хватил через край. Алекс это понял. Казенс тоже. Хотя и не сразу. Даже Вакс посмотрел на меня и слегка покачал головой.

Алекс поднялся и вытянулся в струнку, но едва открыл рот, как мистер Казенс сказал:

— Примите мои извинения, мистер Тамаров. — И обвел взглядом всех остальных. — Выслушайте меня! Я произнес это сгоряча, ненамеренно. Я не хотел проявить неуважение к Господу Богу.

Алекс с облегчением опустился на свое место, в комнате воцарилась тишина. Я знал, что никакие запугивания не заставили бы Алекса отказаться от протеста. Богохульства на корабле не терпели, так же как и на Земле. Лейтенанта могли бы запросто высадить на берег.

В последующие три дня у лейтенанта Мальстрема не было никаких симптомов болезни. Потом он слег с забинтованным боком. Мы играли в шахматы каждый день, иногда по две-три партии. Пожалуй, я не поддавался ему, но пытался разыгрывать необычные варианты, на которые вряд ли решился бы раньше. И они не всегда удавались.

Через неделю он поднял рубашку и показал мне свой бок. На месте зловещего синего нароста теперь была красная полоса, которая в некоторых местах уже побледнела. Я хлопнул его по плечу:

— Сработало!

Он улыбнулся:

— И я так думаю, Ники. Док говорит, что теперь все в порядке.

— Фантастика! — На радостях я вскочил с кровати. — Харв, сэр, это же здорово!

— Да. Мне вернули жизнь.

От возбуждения мы не могли играть в шахматы и принялись обсуждать наши перспективы на Надежде. Мы оба видели голофильмы, но я впервые оказался в межзвездном рейсе, а мистер Мальстрем никогда не был на Надежде. Он сказал, что во время остановки покажет мне знаменитые горы Вентура, а я пообещал ему «двойной астероид» со льдом в первом же баре, в который мы попадем.

Счастливый, я вернулся в кубрик переодеться. Вакс, надувшись, лежал на боку. Я не сказал ни слова. Он тоже. И настроение у меня сразу испортилось.

Алекс был на вахте, когда мы вышли из синтеза в поисках «Селестины». Нам повезло: хотя находилась она далеко, сенсоры с первой попытки зарегистрировали ее сигнальные маяки Под бдительным оком Лизы Дагалоу Алекс проложил курс к заброшенному кораблю. Лейтенант проверила его расчеты. Они соответствовали расчетам Дарлы. Мы снова вошли в синтез, совершив короткий скачок к тому месту, где дрейфовал в космосе покинутый корабль.

Двумя днями позже, во время моей вахты, синтез снова останавливали. Мы с лейтенантом Казенсом находились на мостике и ждали. Командир подошел к переговорному устройству:

— Мостик — машинному отделению. Приготовиться к выходу из синтеза.

— Есть приготовиться к выходу, сэр. — Через мгновение оттуда послышалось: — Машинное отделение к выходу из синтеза готово, сэр. Управление передано на мостик.

— Вас понял. — Капитан посмотрел на приборы, провел пальцем по экрану управления. На экранах вспыхнули миллионы звезд. Я знал, что не смогу самостоятельно обнаружить «Селестину», но все равно искал ее глазами.

— Подтвердите отсутствие посторонних объектов, лейтенант. — Командир ждал.

Лейтенант Казенс повернулся ко мне:

— Займитесь этим, мистер Сифорт. — В голосе его чувствовалось нетерпение.

Я проверил показания приборов, как меня учили. Потом еще раз взглянул на них и встревожился. Там что-то было.

— Препятствие, сэр! Курс один-три-пять, расстояние двадцать тысяч километров!

— Это же «Селестина», идиот. — От презрительного тона Казенса щеки у меня вспыхнули. Вмешался пилот:

— Включите маневренные двигатели, шеф.

— Есть включить маневренные двигатели.

Командир наблюдал, ни во что не вмешиваясь. Он мог, конечно, управлять своим собственным кораблем, но для этою у него был пилот Хейнц. Импульсами реактивных двигателей он продвигал корабль вперед.

Лейтенант Казенс включил увеличение изображения. Темная точка превратилась в пятнышко, потом в глыбу. Вдруг «Селестина» оказалась в фокусе, и я впервые увидел результаты трагического крушения, унесшего двести семьдесят жизней.

Она лениво вращалась вокруг своей продольной оси, в шахте двигателей синтеза зияла дыра. Покореженные и разорванные листы металла торчали по обеим сторонам диска. Ни у пассажиров, ни у экипажа не было ни единого шанса.

Я молчал, к горлу подкатил комок. На этом злополучном корабле находились сотни колонистов. Как и у нас, были командир, матросы, инженеры. И такие же, как мы, гардемарины. На глаза навернулись слезы.

— Займитесь работой! — Лейтенант Казенс навис надо мной. — Наблюдайте за своим экраном, вы… вы… молокосос!

— Отставить, лейтенант! — холодно прозвучал голос командира.

Время от времени я отрывался от своего пульта, чтобы бросить взгляд на экран моделирования, где все увеличивался и распухал покинутый корабль. Вскоре на белом фоне дисков уже можно было различить крошечные иллюминаторы, казавшиеся в темноте межзвездного пространства почти черными. Спустя некоторое время эта картина увлекла даже лейтенанта Казенса. Он возился с увеличением, пока случайно не поймал надпись на борту судна, выжал максимальное увеличение, и буквы КОН «Селестина» заполнили экран. У меня захватило дух. Теперь молчали все.

Пилот Хейнц подвел корабль на расстояние полукилометра от «Селестины» и снова передал управление командиру. Тот взял микрофон и обратился к пассажирам, которые, видимо, сгрудились у иллюминаторов, чтобы посмотреть на открывшееся им чудо.

— Внимание! Мы остановили синтез и сейчас находимся в состоянии покоя по отношению к кораблю Флота Объединенных Наций «Селестина», разрушенному по воле Бога сто двенадцать лет назад в этом же месяце. Некоторым из нас никогда больше не придется побывать в этом месте. У кораблей, совершающих рейсы по данному маршруту, вошло в традицию отдавать дань уважения памяти погибших на «Селестине». Все желающие могут подняться на ее борт. Корабельный баркас доставит вас туда группами по шесть человек. Экскурсия длится примерно два часа. Командир интендантской службы сообщит вам порядок посадки. Все. — Командир Хаг положил микрофон, отошел к своему командному пульту и, заложив руки за спину, стал мрачно смотреть на экран моделирования.

— Вы подниметесь на борт «Селестины», сэр? — спросил лейтенант Казенс.

— Нет, — спокойно ответил командир. — Останусь на корабле. — Он прочистил горло. — Я был там во время своего последнего рейса четыре года назад. И все помню. — Тем не менее он не отрывал взгляда от разрушенного судна.

Был составлен список рейсов. На корабельном баркасе обычно помещалось десять человек. Экскурсии проводил лейтенант в сопровождении гардемарина и двух матросов. Первый рейс вел лейтенант Мальстрем. С ним отправился Вакс. Через два с половиной часа вернулась первая группа пассажиров. Тихих, подавленных, печальных. Вторую группу сопровождали Сэнди Уилски и лейтенант Казенс. Мне предстояло лететь третьим рейсом с лейтенантом Дагалоу и вернуться на вахту к четвертому.

Я надел скафандр и присоединился к матросам, которые помогали пассажирам сражаться с непривычными костюмами. Для удобства работы на баркасе не было воздуха. Миссис Донхаузер летела с нашей группой, но я не успел поговорить с ней.

Ангар баркаса находился в центральном валу «Гибернии», впереди по отношению к диску. Мы вошли в воздушный шлюз, соединяющий две секции корабля, и, после того как воздушный шлюз закончил рециркуляцию, стали неловко проходить в ангар. Входя на палубу центрального вала, я чувствовал, как теряю вес. Впереди от меня, в сотне метров или около того, находился грузовой трюм, забитый медицинским оборудованием, точными приборами, штамповочными принадлежностями, а также сложной электроникой и другими поставками, предназначенными для колонии Надежда.

Мы рассадили пассажиров. Прозрачные иллюминаторы баркаса обеспечивали прекрасную видимость, и пассажиры не могли оторваться от них. Лейтенант Дагалоу связалась с капитанским мостиком, и почти сразу заскользили, открываясь, внешние ворота воздушного шлюза ангара.

Я с надеждой взглянул на пульт управления баркаса. Лейтенант Дагалоу с улыбкой покачала головой:

— У нас нет времени, Ник.

Я кивнул, покраснев от того, что мне снова напомнили о моей неопытности.

Короткими импульсами маневровых двигателей Дагалоу вывела баркас из ангара. Запульсировали мощные стартовые двигатели, из их сопел вырывались продукты реакции между жидким кислородом и водородом, обеспечивавшие нам тягу.

Лейтенант Дагалоу и не подумала вычислять курс, как это вынужден был бы сделать я, а окинула взглядом потерпевший аварию корабль и направилась к нему на глазок. Это было не совсем по уставу, но я позавидовал ее мастерству и в глубине души порадовался, что мне не пришлось пилотировать судно в таком сложном полете, когда одновременно приходилось следить за многими вещами.

Когда мы подошли ближе к мертвому кораблю, в наушниках раздалось потрескивание и послышался голос Дагалоу:

— Корабль Военно-Космического Флота Объединенных Наций «Селестина» отчалил от орбитальной станции «Марс» 23 мая 2083 года с экипажем численностью семьдесят пять человек, среди которых были и женщины, а также двенадцать офицеров. На корабле находились сто девяносто пять пассажиров, все колонисты, направлявшиеся на Надежду. — Она сделала паузу. — Вместе с ними находился и Джетро Назрел, сын Генерального секретаря. — Она сбавила газ. Еще немного — и мы подойдем к «Селестине».

Пора было включать тормозные двигатели.

На малой скорости мы придрейфовали совсем близко к колоссу. С завидным мастерством, приобретенным в результате долгого опыта, лейтенант Дагалоу включила маневренные двигатели и остановила баркас рядом с воздушным шлюзом «Селестины», Наш алюмалоевый люк открылся, и матрос перескочил с баркаса на корабль, находившийся в нескольких метрах от нас. Матрос снял с плеча трос и крепко привязал баркас к пиллерсу шлюза «Селестины». На корабле не было энергии, и мы не могли причалить баркас к стыковочным захватам «Селестины», нам не нужна была герметичная стыковка, поскольку все были в соответствующих костюмах.

Лейтенант Дагалоу и матрос спустились на борт «Селестины» и помогали нашим облаченным в скафандры пассажирам войти внутрь корабля. Другой матрос и я остались на баркасе, помогая им сойти, после чего я присоединился к этой не очень веселой экскурсии.

Примерно через каждые двадцать метров были установлены лампы. Мы пробирались по коридору второго уровня. Как и во всех кораблях устаревшей конструкции, в его диске было всего два уровня. Мусор, видимо, разлетелся во все стороны во время взрывной декомпрессии и теперь оставался лишь там, куда занесла его сила инерции.

Я впервые увидел такой корабль. На большей части его диска царили чистота и порядок. Лейтенант Дагалоу открыла люк каюты. Аккуратно заправленная койка ждала своего давно погибшего хозяина. На тумбочке лежал аккуратно сложенный костюм.

— Корабль входил в синтез, когда произошла авария. Двигатель взорвался внезапно. Корпус и диск получили сильные повреждения. Декомпрессия произошла почти мгновенно. — Дагалоу помолчала. — В настоящее время быстро закрывающиеся люки разделяют диск на секции и при подобной аварии многие могут выжить.

— Что послужило причиной аварии? — спросила миссис Донхаузер.

Лейтенант Дагалоу покачала головой:

— По правде говоря, неизвестно, — по телу у меня побежали мурашки. — С момента постройки «Селестины» двигатели ядерного синтеза несколько раз переделывались. Такого не случалось ни на одном корабле.

Она открыла люк, ведущий в соседнюю каюту. Там были игрушечная лошадка и шкаф, набитый игрушками для маленькой девочки. Меня затошнило, и я отвернулся.

— Что случилось с людьми? — спросил кто-то из пассажиров.

— Им устроили почетные похороны в космосе, когда судно было обнаружено «Армстронгом». Легендарный корабль Флота Объединенных Наций «Нейл Армстронг» под командованием Хьюго фон Вальтера, поисковое судно, обнаружил давно пропавшую «Селестину», а позднее открыл две новые колонии для поселенцев. Его командир выдержал борьбу с губернатором колоний, служил потом адмиралом флота и, наконец, стал Генеральным секретарем.

Матросы протянули трос, чтобы оградить нас от опасных зон, где с потолка свисали обломки металла. Мы поднялись по лестнице на первый уровень. Я с шумом дышал в своем скафандре. Антизапотевающее устройство работало в полную силу.

Все собрались на верхних ступенях лестницы и группой двинулись по круговому коридору «Селестины». Впереди едва брезжил тусклый свет, отражаясь от серых стен коридора.

— Прямо перед нами капитанский мостик, — сказала лейтенант Дагалоу. У открытого люка перед нами возник призрачный пустынный мостик. У меня дух захватило. С внешней стороны переборки мостика свисали сотни исписанных листков, и мы стали их читать.

«Роберт Вистидер, колонист, направляющийся на Надежду, в память об этом несчастном корабле. Написано в пятнадцатый день августа 2106 года милостью Божьей». «Мэри Элен Брейсуэйт, колонистка милостью Божьей, в память о наших братьях, погибших здесь. 11 декабря 2151 года». «Ахмед Измаил, в память о „Селестине“. 11 декабря 2151 года».

И все в таком духе. Каждый путешественник, попавший в эти отдаленные места, оставлял дань уважения своим трагически погибшим предшественникам. Многие из побывавших здесь улетели потом на Надежду или Окраинную колонию, прожили долгую жизнь и скончались от старости.

— Сюда! Смотрите! — Мы столпились возле листка, висевшего рядом с люком. — «Хьюго фон Вальтер, командир корабля „Нейл Армстронг“ Флота Объединенных Наций, в память о братском корабле „Селестине“. Упокой Бог ее душу и души всех, кто на ней плыл. 3 августа 2114 года». — Мы шли там, где когда-то шел командир фон Вальтер, и остановились на том месте, где стоял он в тот день, когда восемьдесят один год назад обнаружил «Селестину». Я попытался представить его себе. Он был замечательным человеком.

— Желающие могут оставить памятное послание будущим поколениям. — Лейтенант Дагалоу выудила из кармана скафандра коробку с крошечными круглыми магнитиками. Мы закопошились в поисках карандашей и бумаги. Прижав листки к стенам либо положив их на колени или на палубу, мы писали наши благословения погибшим.

Я долго думал, прежде чем написать. «Николас Эвинг Сифорт, в возрасте семнадцати лет, четырех месяцев и двенадцати дней, милостью Божьей офицер Флота Объединенных Наций, отдает честь памяти тех, кто ушел от нас. 16 января 2195 года». Я взял магнит, протянутый мне лейтенантом Дагалоу, и прикрепил листок к стенке в четырех метрах от входа на капитанский мостик.

Возвращались все в подавленном настроении. Говорить никому не хотелось, и я был этому рад. Когда причалили к «Гибернии», я пошел в кормовую часть, переоделся и вернулся на мостик. Командир Хаг с бесстрастным видом наблюдал за посадкой следующей партии пассажиров. Дел во время вахты у нас с лейтенантом Казенсом было немного.

Пришлось организовать одиннадцать рейсов, чтобы все желающие могли попасть на экскурсию. С четвертым рейсом отправился Вакс, затем Алекс Тамаров. Вернувшись, Алекс взволнованно сообщил:

— Мистер Казенс позволил мне пилотировать! — Я постарался никак не выдать своих чувств.

С седьмым шаттлом снова полетел я, но на мостик подниматься не стал. Как и у командира, у меня не возникло желания снова все пережить.

После обеда экскурсии возобновились. Теперь я нес вахту с командиром и лейтенантом Мальстремом. Сэнди и лейтенант Казенс собирались в рейс. Прежде чем появиться на мостике, я отправился вместе с Алексом помочь пассажирам надеть скафандры.

За переодеванием наблюдала лейтенант Дагалоу, Сэнди и Алекс были в игривом настроении. Возможно, это явилось реакцией на мрачную картину гибели «Селестины». Сэнди помог пожилому мужчине упаковаться в скафандр. Потом натянул свой и показал Алексу язык. Тот в ответ ткнул его под ребра. Сэнди подпрыгнул, потерял равновесие, перекатившись через лавку, упал и, запутавшись в скафандре, с шумом приземлился на палубе. Из руки у него текла кровь, но, что гораздо хуже, он насквозь разодрал штаны скафандра.

Перепуганный насмерть, Сэнди стоял между двумя рассерженными офицерами. Лейтенант Казенс бушевал. Лейтенант Дагалоу бросила на меня многозначительный взгляд. Старшим был я, и за их проделки ответственность нес тоже я.

— Мистер Тамаров! — Слова лейтенанта Казенса хлестали, как кнут. — Это ваша вина. Отправитесь вместо него. Одевайтесь! На обоих будут наложены взыскания. Разберусь с вами позже.

— Есть, сэр! — Алекс взял скафандр. Тут вмешалась лейтенант Дагалоу:

— Мистер Тамаров летал в последнем рейсе, мистер Казенс. Я могу полететь вместо него. Хочу еще раз взглянуть на разрушения в корпусе корабля.

Казенс нахмурился. Старший по званию, он мог запретить Дагалоу лететь, но галантность взяла верх, и он кивнул. Миссис Дагалоу связалась с мостиком, чтобы получить разрешение от командира. Мы с Алексом помогли закончить переодевание, и группа покинула корабль.

Как только захлопнулся люк воздушного шлюза, я налетел на Сэнди:

— Смените брюки, мистер Уилски!

— Есть, сэр!

Он сорвался с места, но я схватил его за руку:

— Ошибаешься, если думаешь, что тобой собирается заняться только лейтенант Казенс! Дурачиться во время вахты? Бог… — Я вовремя спохватился. — Избави вас от этого Бог, мистер Уилски! Мы с мистером Ваксом тоже не оставим тебя без внимания. — Он побелел. Иметь дело с Ваксом! Что может быть хуже? Я отпустил его, и на радостях он умчался с удвоенной скоростью.

В бешенстве я прижал к стенке Алекса и, стоя с ним нос к носу, стал распекать медленно и методично. Он чуть не плакал. Я хорошо запомнил все, что говорил в Академии сержант Трэммел. Его слова неизменно производили эффект.

Наконец я отпустил Алекса и отправился на мостик.

— Разрешите войти, сэр?

Командир все еще был на вахте.

— Входите.

Интересно, он когда-нибудь спит?

— Гардемарин Сифорт прибыл на вахту, сэр!

В ответ командир лишь кивнул. Видимо, и он изредка устает. Я занял свое место за пультом. Делать мне было нечего, только вести наблюдение за экранами.

— Что там за шум был в раздевалке, мистер Сифорт?

Я почуял неладное. Значит, командир уже что-то слышал; к нему обращалась за разрешением лейтенант Дагалоу. Впрочем, как бы то ни было, я не мог солгать офицеру. В то же время о наших внутренних делах не принято было информировать командира, и я осторожно сказал:

— Мистер Уилски споткнулся и поранил руку, сэр.

— А-а. Ему оказали медицинскую помощь? — Голос капитана прозвучал подозрительно сухо. Впрочем, он никогда не был особенно ласков с гардемаринами.

— Да у него простая царапина, сэр.

Командир Хаг махнул рукой:

— Ладно, оставим это.

Лейтенант Мальстрем подмигнул мне. Значит, он знал.

— Остается еще три поездки, сэр, — обратился лейтенант Мальстрем к капитану.

— Да, — ответил командир и, помолчав, добавил: — А потом в путь. И никаких остановок в течение девяти месяцев за исключением обычных навигационных проверок, пока не прилетим на Шахтер.

Командир Хаг откинулся в кресле, прикрыл глаза. Лейтенант Мальстрем зевнул. Я тоже чуть не зевнул, но вовремя спохватился. День был длинным и полным впечатлений.

— «Гиберния»! На помощь! На помощь! — Должно быть, говорил матрос — голоса я не узнал.

Командир мгновенно выпрямился и включил микрофон:

— «Гиберния» слушает!

— Несчастный случай с пассажиром. Прокол в костюме.

Командир выругался:

— Что произошло?

— Одну минуту, сэр. — Было слышно, как он ретранслирует вопрос по переносному передатчику, находящемуся на его скафандре, — лейтенант Дагалоу наложила заплату и заполнила костюм воздухом. Миссис… пассажирка без сознания. Но, кажется, еще жива, сэр.

— Передайте мистеру Казенсу, чтобы все возвращались на баркас.

— Есть, сэр. Женщина застряла в люке капитанского мостика. Случайно нажала на кнопку аварийного закрытия. Люк захлопнулся и защемил ее скафандр. Из-за нее невозможно добраться к кнопке открытия люка.

Я не знал, что система аварийного электропитания мостика может функционировать так долго. На всех больших кораблях мостик подобен крепости. Когда капитан нажимает на матовую красную кнопку в проходе, люк с огромной силой почти мгновенно заклепывается. После этого войти на мостик почти невозможно.

Люк «Селестины», заблокированный лежащей там без сознания пассажиркой, до конца не захлопнулся, но она закрыла путь к панели управления. Кто-то нарушил правила, позволив ей войти.

Капитан нажал кнопку вызова:

— Машинист Перез, свяжитесь с мостиком.

Спустя секунду ему ответили:

— Машинист Перез слушает, сэр.

— Ломы и лазерный резак в капитанскую шлюпку! Захватите с собой еще одного матроса.

— Есть, сэр.

— Прикажете вести шлюпку, сэр? — спросил лейтенант Мальстрем, поднявшись.

— Нет. Я сам поведу. Оставайтесь на вахте. — И командир Хаг направился к люку.

— Есть, сэр. Но, капитан…

— За это отвечаю я, — резко ответил Хаг. — Мне надо посмотреть, что произошло. Если она не выживет… — Пусть даже пассажиры считаются грузом, но в случае смерти кого-нибудь из них следственной комиссии не избежать. — Командир покачал головой. — Вернусь через час, не позднее. Командование передаю вам.

— Есть, сэр.

Командир шлепнул рукой по клавише и, когда люк открылся, зашагал к лестнице.

Мы с лейтенантом Мальстремом переглянулись, и он скорчил рожу. Мне было жаль Дагалоу и даже Казенса. Ведь с командиром шутки плохи.

Через несколько минут мы уже наблюдали на экранах, как шлюпка с командиром летит к «Селестине». Шлюпка была меньше баркаса, более маневренная и казалась мошкой на фоне мрачной массы огромного разрушенного корабля.

Причал «Селестины» был занят баркасом. Когда шлюпка подошла совсем близко, матрос выстрелил магнитным тросом в причал. Командир стал взбираться по канату, перебирая руками, точь-в-точь как кадет в Академии.

Через полчаса микрофон ожил.

— Мостик, это «Гиберния». — Командир, как и положено, назвал себя именем своего корабля.

— Говорите, сэр.

— Все оказалось проще, чем мы думали, — с облегчением произнес Хаг. — Перез достал до переключателя кончиком лома. Как бы то ни было, она дышит. Мы доставим ее на баркасе, это будет быстрее. Подготовьте следующую партию пассажиров и пошлите еще одного гардемарина за шлюпкой.

— Есть, сэр.

— Разрешите отправиться за шлюпкой? — Я с трудом скрывал свое нетерпение. Ведь в этом случае я, пусть недолго, буду командовать шлюпкой во время перелета от одного корабля к другому.

Лейтенант Мальстрем улыбнулся. Возможно, он вспомнил те дни, когда сам был гардемарином.

— Конечно, Ники.

Даже с увеличением, равным нулю, мы могли видеть экипаж и пассажиров, ожидающих в баркасе. После появления на борту командира и пострадавшей пассажирки люк захлопнулся.

— У нее плохой цвет лица. — В голосе капитана звучало беспокойство. — Пусть доктор Убуру ждет у входного люка. Бросьте вы свои вычисления, мистер Казенс. Сейчас не до них. Дарла, введите данные в наш компьютер.

— Есть, сэр. — Дарла умела в нужный момент быть оперативной.

Мы с Мальстремом наблюдали на экране моделирования, как баркас оторвался от «Селестины» и на полной скорости понесся к нашему шлюзу. Когда он был на полпути, я встал, чтобы пройти на причал, и оглянулся на экран.

В эту минуту в динамике зазвучало:

— Двигатели перегружены! Мы пытаемся убрать газ… Мы не можем… — Громкоговоритель умолк в тот момент, когда баркас взорвался во вспышке белого света.

— Господи! — Лейтенант Мальстрем застыл за пультом. Я услышал как бы со стороны собственный возглас. Осколки покореженного металла и прочий мусор лениво уплывали в бок экрана. Я разглядел лоскуты от разорванного скафандра.

Лейтенант спешно включил индивидуальную связь, установленную в скафандрах. Ничего, лишь едва различимое шипение фоновой радиации.

Я остановился как вкопанный между пультом и люком. В глазах мистера Мальстрема застыл ужас. Мы оба смотрели на то место, где только что был баркас.

Наконец лейтенант Мальстрем начал действовать.

Если бы кто-то и уцелел, отправиться на поиски мы все равно не могли. У нас не было ни баркаса, ни шлюпки. Мистер Мальстрем послал Вакса с матросами к причалу «Селестины» за шлюпкой. Выпуская струи топлива из ракетных двигателей, прикрепленных к скафандрам, они преодолевали пустоту между «Гибернией» и потерпевшим крушение кораблем. Наконец они долетели до шлюпки. Вакс привел ее на причал «Гибернии». Он причалил не хуже, чем любой лейтенант, и гораздо лучше, чем это сделал бы я.

Этим нам и пришлось ограничиться.

Мистер Мальстрем сделал необходимое объявление ошеломленным пассажирам и команде. Какие-то внутренние резервы помогли ему сохранить достоинство.

— Леди и джентльмены, по воле Господа Бога нашего Жюстин Хаг, командир судна Флота Объединенных Наций, погиб во время взрыва корабельного баркаса. Вместе с ним погибли лейтенанты Казенс и Лиза Дагалоу, машинист Джордж Перез, прекрасный матрос Михаил Арбатов и шесть пассажиров. С этого момента командование кораблем принимаю на себя я, лейтенант Харви Мальстрем, старший офицер на борту. — Он опустил голову на пульт. Затем поднял ее и продолжил: — Имена шести пассажиров: мисс Руфь Дэвис, мистер Эдвард Геарнес, мистер Айя Дин, мисс Индира Этра, мистер Ване Портрайт и мистер Рандольф Кэрр.

После небольшой паузы он снова взял в руки микрофон:

— Главного инженера Макэндрюса, доктора Убуру и пилота Хейнца прошу прибыть на мостик. — Вдруг он в отчаянии махнул рукой в мою сторону. — Господи, Ники, что же мне теперь делать?

— Сэр, разрешите воспользоваться микрофоном.

— Давай.

Я связался с каютой доктора Убуру:

— С вами говорят с капитанского мостика. Когда пойдете на совещание с командиром Мальстремом, захватите с собой, пожалуйста, пузырек медицинского спирта.

Командир бросил на меня благодарный взгляд. Потом, когда первое впечатление от моих слов прошли, побледнел:

— Командир Мальстрем, Боже!

— Да, сэр. — Я не проявлял особых талантов на практических занятиях, но устав выучил назубок. Командующий военным кораблем, офицер, всегда командир. По возвращении его ранг должен быть подтвержден Адмиралтейством, но командовать кораблем может только командир. Лейтенант Мальстрем, старший офицер на корабле, стал теперь командиром Мальстремом.

После минутного размышления он снова посмотрел на меня и пробормотал:

— Тебе лучше уйти, Ники. Мне надо с ними поговорить.

— Есть, сэр. — Я встал по стойке «смирно» и отдал честь. Командиру нужна любая поддержка. Он тоже отдал мне честь, и я оставил Мальстрема наедине с его горем.

Я приплелся в кубрик. Глаза у Сэнди были красные. Вакс же был спокойным и собранным. Я выгнал обоих из каюты и лег в темноте, чтобы выплакаться и уснуть. В свои семнадцать лет я еще не привык к страху и потерям.

Когда на следующее утро я проснулся, Сэнди Уилски сидел на гауптвахте в ожидании официального расследования причин катастрофы. Его арестовал по приказу командира главный старшина корабельной полиции Вышинский. Я знал, что Сэнди невиновен, знал это и командир Мальстрем. Но если бы не дурачества Сэнди, на борту баркаса во время взрыва оказался бы он, а не лейтенант Дагалоу.

В полном отчаянии я пошел искать Аманду и нашел ее в каюте. Взглянув на мое лицо, она не сказала ни слова, впустила меня и закрыла дверь.

Аманда села на кровать, я положил голову ей на колени…

— Не понимаю, Ники. Почему он не может командовать «Гибернией», не изменив ранга? Ведь он как был лейтенантом Мальстремом, так им и остался.

Я проявлял терпение.

— Дело не в ранге, а в сложившейся ситуации. Как по-твоему, почему командир Хаг управлял кораблем? Только потому, что был чином выше лейтенанта?

— Ну да!

— M-м, нет. Командир — это Правительство Объединенных Наций. В полном составе. Он Генеральный секретарь, Советник по безопасности, Генеральная ассамблея, Мировой суд. Он полномочный представитель Правительства в космосе и пользуется теми же правами. — Говоря эти самые тривиальные вещи, я почему-то почувствовал себя лучше.

— И что же?

— Лейтенант — всего лишь офицер, а командир — это Правительство. Правительством может быть только командир. И только Правительство может управлять кораблем. Поэтому человек, управляющий кораблем, — командир. Его слово — закон.

— Но главный инженер Макэндрюс старше. Вот он и должен быть командиром.

— Дорогая, так не бывает. — Тронутая словом «дорогая», она взъерошила мне волосы. — На корабле три лейтенанта, в их подчинении четыре гардемарина. На борту есть еще три офицера — нестроевые.

— Это я уже слышала. Ну и что?

— Строевой офицер входит в систему командования кораблем. Нестроевые офицеры могут отдавать приказы гардемаринам и матросам, но не могут командовать. У них свои обязанности.

— Но это несправедливо. У Маки больше опыта, чем у мистера Мальстрема.

Интересно, когда это она начала называть его Маки? Мне самому когда-то хотелось называть его так, но я быстро раздумал.

— Жизнь несправедлива, Аманда. Маки никогда не будет командовать кораблем.

Аманда поцеловала меня и сменила тему.

В тот вечер командир собрал комиссию по расследованию. Теоретически Алекс и я тоже могли в нее войти. По акту, принятому Генеральной ассамблеей, гардемарин независимо от возраста считался совершеннолетним, а также офицером и джентльменом. Слишком мало офицеров имели право заседать в суде. Но мы с Алексом находились в раздевалке вместе с Сэнди. Были свидетелями. А если существовал заговор, нас вполне могли признать его участниками. Из этих соображений нас обоих исключили из кандидатов в члены комиссии.

В состав комиссии вошли: доктор Убуру, пилот Хейнц и главный инженер Макэндрюс. Они собрались в пустующей теперь комнате отдыха лейтенантов, как бы желая подчеркнуть цель расследования.

Два дня они анализировали записи Дарлы, снова и снова прослушивав последнее сообщение с баркаса, составляли списки матросов, заходивших в ангар баркаса, начиная с того дня, как «Гиберния» покинула «Околоземный порт». Они проверили скудную информацию, переданную Дарле примитивным компьютером баркаса во время челночных рейсов на «Селестину» и обратно.

Обычно ангар баркаса на «Гибернии» был закрыт. С того момента, как мы покинули «Околоземный порт», Дарла регистрировала каждого члена экипажа, допускавшегося на баркас для его технического обслуживания. Учитывая работы, связанные с сопровождением пассажиров при проведении экскурсии, семнадцать членов экипажа в то или иное время заходили в ангар. Все гардемарины летали на «Селестину», также как и все офицеры, за исключением членов комиссии.

Матросам, побывавшим в ангаре, учинили допрос. Алекс, Вакс и я сидели в коридоре на специально поставленных для этого случая стульях, сомкнув колени, держа фуражки в руках, и ждали, когда нас вызовут на допрос. Напряжение достигло предела.

Привели с гауптвахты Сэнди. Опустив глаза, он прошел мимо нас и лишь через два часа появился — бледный, трясущийся. Кажется, он плакал.

Наступила моя очередь. Я одернул китель, поправил галстук и, войдя в комнату, отсалютовал. По меркам Академии почти идеально.

— Садитесь, мистер Сифорт, — сказал Макэндрюс и взглянул на свой головид, на котором вел записи. — Расскажите нам, что вы видели в ангаре перед последним рейсом лодки. Постарайтесь ничего не забыть.

— Есть, сэр. — Я сдвинул брови, пытаясь сосредоточиться. Ничего подозрительного я не заметил, поэтому рассказал лишь о глупой выходке Сэнди и Алекса, о разорванных штанах Сэнди и ярости мистера Казенса.

— Что было потом?

— Лейтенант Казенс приказал Алекс… гардемарину Тамарову занять место мистера Уилски. Миссис Дагалоу вызвалась полететь вместо него.

— Вы уверены, что мистер Казенс не приказал Дагалоу отправиться в полет?

— Абсолютно уверен, сэр.

Пилот Хейнц прочистил горло:

— Так, может быть, мистер Тамаров предложил лейтенанту Дагалоу его заменить?

— О Господи, конечно же нет! — Я сглотнул, понимая, что сморозил глупость. И все же вопрос был абсурдным. Предложи гардемарин нечто подобное лейтенанту — он потом не смог бы неделю сидеть. Это в лучшем случае. Такое предположение было так же неуместно, как… как и мой ответ. Я попал впросак. — Виноват, сэр.

Макэндрюс говорил ледяным тоном, однако, проигнорировав мою дерзость, буквально засыпал меня вопросами о моих посещениях ангара, а также о расписании вахт на капитанском мостике.

— Так я и был на мостике, сэр. Это случилось до моей вахты. Я помогал одевать пассажиров.

Пилот молитвенно сложил ладони:

— Но кто вам велел помогать?

— Никто, сэр.

— Зачем же вы это делали?

— Хотел быть полезным, сэр. — Я покраснел, чувствуя, что спорол еще одну глупость.

— То есть решили заняться не своим делом, вместо того чтобы отправиться на пост?

— Нет, сэр, я… Да, сэр. — Я не нашелся, что сказать, и замолчал.

Комиссии было от чего прийти в отчаяние. Двигатели, работающие на гидрозине, так просто не перегреваются. Но если бы даже это случилось, экипаж баркаса способен был убрать газ буквально за несколько секунд, не дав двигателям достичь критической температуры. Всякое, конечно, случается, но нельзя не тревожиться, если неизвестна причина. Стоило бросить взгляд на зияющую в корпусе «Селестины» рану, чтобы это понять.

Главный инженер посмотрел на доктора Убуру, потом предложил пилоту задать очередной вопрос. Оба покачали головами.

— Мистер Сифорт, вы, кажется, недолюбливали мистера Казенса?

Моя форма насквозь промокла от пота. В горле пересохло. Признаться в своей антипатии к Казенсу значило погубить себя, но выхода не было! Я выпрямился, стиснул зубы:

— Да, сэр.

Макэндрюс был беспощаден и заставил меня объяснить почему. Я попытался это сделать, чувствуя, как горят от стыда уши.

Наконец меня отпустили. В полном изнеможении я опустился на стул, не в силах унять бившую меня дрожь.

В двери появился главный старшина корабельной полиции.

— Мистер Хольцер.

С отсутствующим видом Вакс отправился на инквизицию.

Расследование продолжалось.

Мы все еще не вошли в синтез, и, несмотря на суматоху, судном и командой надо было управлять. Сэнди отпустили с гауптвахты, но нам все равно не хватало рабочих рук. Через четыре часа после допроса, невыспавшийся и издерганный, я появился на мостике, чтобы заступить на вахту.

Когда я постучал, командир Мальстрем повернул камеру, открыл люк и указал на стул.

Прошла половина дежурства, прежде чем он нарушил молчание:

— Они что-нибудь выяснили?

Я понял, кого он имел в виду.

— Насколько мне известно, нет, сэр.

— Надо найти причину. Это не могло просто так случиться.

— Да, сэр. — Это единственное, что мог я ему сказать. Харви, моего друга, больше не было. Я видел перед собой командира во всем его величии, а сам оставался всего-навсего гардемарином.

6

Даже на таком большом корабле, как «Гиберния», любые самые невероятные слухи распространяются со скоростью света. Не прошло и нескольких минут, как все уже знали, что по настоянию главного инженера комитет рассмотрит дела всех матросов, посылавшихся на капитанскую мачту с того момента, как мы покинули порт. Это не составляло особого труда. «Гиберния», в общем-то, была судном благополучным, и офицеры почти всегда могли решить с матросами любую проблему.

Вакс ушел на вахту. Я валялся на койке, радуясь, что Алекс не слушает свою бьющую по мозгам музыку, когда ворвался Сэнди Уилски. Он буквально кипел от возмущения:

— Мальстрем собирается всех подвергнуть допросам на детекторе лжи с наркотиками!

— Что? — Алекс рывком сел в койке.

— Всех гардемаринов и тех матросов, которые побывали в ангаре.

— Зачем?

— Чтобы исключить любую возможность саботажа, так он сказал доктору.

Алекс стукнул кулаком по матрасу:

— Это несправедливо.

Я проворчал:

— Переживешь. — Допрос с применением детектора лжи и наркотиков — ДН-допрос — был не из приятных, но вреда не причинял.

— Ведь ни одному из нас не предъявили обвинения! — сказал Алекс.

— Мерзавец не имеет права… — мрачно заявил Сэнди. Я вскочил с койки и выпалил первое, что пришло в голову:

— Уилски, в каком виде ваши ботинки! Один штрафной балл! А одеяло! — Я шлепнул по нему рукой, найдя крошечную складку. — Еще один!

Алекс задохнулся:

— За что вы на него так вдруг…

Я взвился:

— А вы? Сколько у вас штрафных баллов — Я знал, что Алекс не торопился их отрабатывать.

— Девять, мистер Сиф…

— Еще два за дерзость! — Я понимал, что это грозило ему бочкой, и, помолчав, добавил: — Не буду регистрировать их до утра. Приступайте.

— Но я.

— Немедленно!

Они кинулись к двери.

— И никаких разговоров, пока выполняете упражнения! Одно слово — и штрафные очки удвоятся!

— Есть, мистер Сифорт! — Люк захлопнулся. Я сел на краешек кровати, обхватив дрожащими руками голову.

Их обожаемый герой ушел в прошлое. Теперь они возненавидят меня. Но выбора не было.

Времени до допроса оставалось мало.

Неудивительно, что они так негодовали по поводу ДН-допроса. Использование детектора лжи и наркотиков разрешалось на борту корабля, как и на Земле. По Закону о даче свидетельских показаний от 2026 года подозреваемый обязан был отвечать на вопросы. При даче свидетельских показаний против него его могли послать на ДН и либо снять, либо подтвердить обвинение, в случае если под действием наркотиков он сам признавал себя виновным, но это лишь при условии, когда подозреваемый отрицал предъявленное ему обвинение.

Иначе ДН-допрос мог стать орудием деспота или и того хуже — орудием пыток. Закон не разрешал выуживать из недр человеческого мозга преступления, которые могли бы быть совершены его обладателем.

Я посматривал на часы, совершенно не беспокоясь о оставшихся наедине Алекса и Сэнди. Они получили прямой приказ, который подтвердили, и не станут разговаривать, пока находятся в спортзале.

Я задремал.

С трудом поднялся в конце четвертого часа и побрел на второй уровень.

Когда я вошел, Алекс работал на брусьях, а Сэнди занимался бегом на месте. Майки их промокли насквозь, волосы слиплись. Сэнди тяжело дышал. Избавляться от штрафных очков нелегко — я знал это по собственному опыту.

— Оба вольно.

Алекс слез с брусьев. Сэнди замедлил бег и остановился.

— Встать к переборке. — С минуту я вышагивал из стороны в сторону, потом пристально посмотрел на них. — Хотите что-нибудь сказать?

— Нет, мистер Сифорт, — ответил Сэнди по-мальчишески, соответственно своему возрасту. Он был напуган.

— А вы?

Несмотря на физическую усталость, Алекс с трудом произнес:

— За что вы на нас напустились?

Мне захотелось кричать от отчаяния. И зачем только я вызвал Алекса на разговор?

— Мистер Уилски, выйдите, — я последовал за Сэнди.

— Ты не должен опускаться до жалоб и нытья, — сказал я ему. — Теперь ты офицер, а не кадет. И если недоволен начальством, держи свои мысли при себе.

Он покраснел:

— Есть, мистер Сифорт.

— Обещай впредь поступать именно так.

— Слушаюсь, мистер Сифорт, виноват.

Я был груб с ними, но Сэнди изо всех сил старался мне угодить.

— Очень не хочется назначать вам штрафные баллы. Ладно, иди в душ. — Я коснулся его мокрого плеча. — Ты хороший парень.

Надеясь найти правильный тон, я вернулся в зал к Алексу.

— Идиот! — резко бросил я ему.

— Идиот?

Я наклонился к нему и прошептал:

— Я делаю все, чтобы спасти вам жизнь!

Он промолчал, но в глазах застыло удивление.

— Командир Мальстрем вправе расследовать гибель своих офицеров так, как считает нужным.

— Но по закону…

— Алекс! — Даже заставляя его молчать, я рисковал нашей свободой. Неужели он не понимает?

— Это командир!

Я сказал все, что хотел. Приказ командира Мальстрема подвергать испытанию всех без разбора был прямым нарушением закона о даче свидетельских показаний. Когда мы приведем «Гибернию» домой, Адмиралтейство может списать его на берег или еще того хуже.

Но на борту корабля слово командира — закон. Мой долг — выполнять его приказы и докладывать о бунтарских настроениях. Вести себя иначе значило бы участвовать в мятеже.

Я молча смотрел на Алекса и ждал. Наконец по выражению его лица я понял, что до него дошло. В подтверждение этому он кивнул.

Я вздохнул с облегчением:

— С Сэнди теперь все в порядке, но если только он попытается рассуждать на эту тему, прижми его как следует. Не бойся.

— Понял.

— Можешь идти.

— Спасибо, — прошептал он. Я сделал вид, что не расслышал.

На следующий день начался ДН-допрос. Сначала вызвали гардемаринов, потом матросов. Когда я выходил из кабинета доктора Убуру, меня тошнило, кружилась голова. Я не знал, что наговорил под действием наркотиков, и, забравшись под одеяло, пытался справиться с тошнотой.

Утром действие наркотиков все еще ощущалось, хотя и слабее.

Тест не обнаружил виновных. Гардемарины прошли по самому низкому рейтингу. Больше всех пострадал от наркотиков Сэнди. Его все еще тошнило. На некоторых ДН действовал особенно сильно. В опубликованном отчете комиссии было сказано, что никаких признаков саботажа нет и что несчастный случай, возможно, был вызван неполадками клапана подачи топлива, что вовремя не было зарегистрировано вышедшим из строя сенсорным элементом.

Пока мы приходили в себя, корабль еще два дня провисел в космосе.

Командир Мальстрем без конца совещался с главным инженером, пилотом Хейнцем и доктором Убуру, не вернуться ли на «Околоземный порт». Во время моей очередной вахты он сначала держался скованно, но потом оттаял:

— Очень сожалею, Ники. И не могу не тревожиться. Даже не знаю, что делать.

— Понимаю, сэр.

— Я уже почти решился продолжить полет. Ведь саботажа не было, значит, риск невелик. А на Шахтере и на Надежде ждут наших грузов. Если мы повернем назад, следующий корабль попадет туда только через год.

— Да, сэр.

— Буду с тобой откровенным, Ники. У нас нет лейтенантов, а ты старший. Но повысить тебя сейчас не могу. Опыта маловато.

— Я знаю, сэр. А Вакс? — Горько было это говорить, но я не мог иначе. Я знал, что Вакс подготовлен гораздо лучше меня.

— Нет. Пока нет. Характер не тот. Я все же склоняюсь к твоей кандидатуре. К тому времени, когда мы прилетим на Надежду, ты научишься, обещаю тебе. Я помогу. А пока оба останетесь гардемаринами. Постараюсь, чтобы ты получил очередное повышение раньше других. — Случись такое, я оставался бы старшим по званию среди остальных на весь срок службы, если бы, разумеется, никто из них не стал командиром.

— В этом нет необходимости, сэр. — Я с трудом подавил в себе низменное стремление к карьере.

— Возможно, но я собираюсь поступить именно так. — Он вздохнул. — Завтра же начнем синтез. Сразу после поминальной службы.

— Да, сэр.

Служба была печальной формальностью. Все мы, офицеры, облачились в белые брюки с ярко-красной окантовочной лентой, сверкавшие белизной на фоне черных туфель, белые кителя с черной траурной лентой через плечо, белоснежные рубашки и черные галстуки. На груди сверкали медали за отличную службу.

В дальних полетах людей хоронили в запечатанных гробах, которые выбрасывались через воздушный шлюз. Так были похоронены погибшие на «Селестине», до сих пор продолжавшие свой бесконечный путь в космосе.

Однако нам хоронить было некого, и в столовой состоялась поминальная служба.

Там собрались все, кто был на борту «Гибернии». Члены экипажа чувствовали себя неловко в офицерских апартаментах. Родственники двух погибших пассажиров — мистер Раджив Этра и Дерек Кэрр — были в трауре и стояли вместе с офицерами, оплакивавшими своего командира от имени всего корабля. Остальные четверо пассажиров путешествовали в одиночку. Мистер Этра, несмотря на скорбь, держался с достоинством. У Дерека Кэрра были заплаканные глаза, и он ни с кем не разговаривал.

Командир Мальстрем совершал традиционный ритуал Иеговистского Воссоединения.

— Мы поручаем души наших умерших тебе, Отец наш Всевышний, — говорил он, — как и их тела, до Дня Великого суда, когда ты призовешь их снова…

Мы постояли несколько минут в полном молчании, потом все кончилось.

После службы Алекс ушел на вахту с пилотом Хейнцем. Пилота, как правило, вызывали, лишь когда мы причаливали к станции или проходили участок пути, где было много других транспортов. Теперь ему приходилось нести вахту вместе со всеми остальными.

Вернувшийся в кубрик Вакс Хольцер был не в настроении. Попавшегося ему на пути Сэнди он просто отшвырнул в сторону. Я проигнорировал это, у меня хватало проблем. Примерно через час мы вошли в синтез.

Пилот Хейнц был суровым лысеющим мужчиной, из которого слова не вытянешь, если не считать обычных команд во время дежурства. Оставалось загадкой, почему он лысый, в то время как почти все делали простейшую операцию на волосяных мешочках. Но спросить его об этом мы, конечно же, не решались.

Дежурство с пилотом обычно проходило в полном молчании. Но теперь, находясь в синтезе, тяжело было бодрствовать молча. Нельзя сказать, что пилота обижали реплики гардемарина. Но он отделывался односложными ответами до тех пор, пока собеседнику не надоедало спрашивать.

— Кажется, флуктуации энергии слегка завышены, сэр. — Я смотрел на показания, высвеченные на моем экране.

— Гм.

Я сделал еще одну попытку:

— А каково предельное отклонение, считающееся нормальным, сэр?

— Спросите Дарлу, — буркнул он. Я повернулся к компьютеру:

— Дарла, какова самая большая флуктуация по энергии?

— Во время синтеза? — Иногда ей требовались уточнения.

— Да, Дарла.

— Плюс-минус два процента от нормы, мистер Сифорт. — Последовала долгая пауза. — Вы хотите поговорить? — Не знаю уж, как им удалось такое запрограммировать.

Когда я, усталый и раздраженный, вернулся после вахты в кубрик, Вакс приставал к Алексу. Я велел ему прекратить. Он подчинился, но стал пялиться на меня с ехидной ухмылкой. Через некоторое время я поднялся и гордо вышел из кубрика.

— Открытие Чила и Ворхиса, сделанное в 2046 году, показало, что N-волны движутся со скоростью, превышающей скорость света. Последовавший за ним пересмотр законов физики привел к созданию двигателей синтеза и сверхсветовым полетам. — Мистер Ибн Сауд сделал паузу, окинув взглядом слушателей, среди которых были пассажиры, офицеры и члены экипажа. Лекция проходила в обеденном зале «Гибернии». — Двигаясь на гребне N-волны и получая энергию не от эмиссии частиц, а от эмиссии волны, наши огромные корабли пересекают галактику, занимаясь исследованиями и открывая новые колонии.

Я внимательно слушал, желая лишь одного — чтобы Сэнди не ерзал. Серия лекций для пассажиров хоть как-то разнообразила монотонную жизнь на корабле, и это надо было ценить.

— Синтез обеспечил нам ресурсы, которых так не хватало. Например металл с орбитальной станции «Шахтер». Но главной заслугой синтеза было, фигурально выражаясь, открытие запасного люка. Он позволил образованным, умным и деятельным людям поселиться в далеких колониях, спасая, таким образом, Землю от загрязнения и перенаселения и пополняя все уменьшающиеся на ней ресурсы.

Ибн Сауд глотнул из стакана воды:

— Но при этом возникает дилемма поддержания новых сложных технологий. Колонии нуждаются в самых лучших и одаренных из нас, и в то же время новые отрасли промышленности, возникшие после открытия синтеза, требуют огромного количества высококвалифицированных рабочих.

Между тем общество пришло к выводу, что всеобщее обязательное образование не оправдало себя. Добровольное обучение дает лучшие результаты, правда для меньшего количества людей. К сожалению, большая часть населения в настоящее время имеет образование худшее, чем двести лет назад. Некоторые, например низы нашего городского населения, не получили вообще никакого образования и не способны ни к какой работе, — Ибн Сауд, глянув в нашу сторону, виновато улыбнулся. — И нигде нехватка квалифицированного персонала не сказывается так, как в армии. Офицерскому сословию, отобранному из образованного технократического меньшинства, предстоят волнующие исследования галактики, что весьма престижно.

Я машинально кивнул.

— Но военный флот, как и армия в целом, пополняется в силу необходимости за счет не получивших надлежащего образования низов. В результате мы имеем великолепные звездные корабли, являющиеся вершинами технологии, с авторитарной системой управления, которая мало чем отличается от той, что была в восемнадцатом веке. Мы даже вернулись к телесным наказаниям, по крайней мере для младших офицеров, и это поддерживается системой строгой иерархии.

Думаю, накапливаемый опыт каким-то образом поможет человечеству стать другим. Но до тех пор сменится не одно поколение. И с каждым поколением будет все лучше и лучше. Достаточно осознать, что Господь всегда с нами, и спасение цивилизации с помощью двигателей синтеза станет понятным. Нам суждено вершить дела еще более великие, колонизовать галактику, мы располагаем для этого необходимыми средствами, и все зависит от нас самих.

Ибн Сауд под громкие аплодисменты сел на свое место. Аманда, директор по образованию, поблагодарила его за лекцию, а зрителей за внимание. Когда все стали расходиться, я поймал ее взгляд и улыбку, и на душе стало светлее.

В тот вечер за ужином я наблюдал, как за соседним столиком она дразнит Вакса. Он, кажется, не имел ничего против. Со мной за столиком сидели Йоринда Винсент, глава пассажирского совета, Йохан Шпигель и миссис Донхаузер. Они горячо обсуждали проблемы совета. В их компании я чувствовал себя неловко.

После ужина, до следующего полудня, я был свободен, но спать не хотелось. Я лег не раздеваясь и попытался читать. Тут явился Вакс и включил свой головид. Загрохотала музыка. Мой недовольный взгляд он проигнорировал. Потом появился счастливо улыбающийся Сэнди. Он сидел за одним столиком с девушкой его возраста.

Вакс спросил, не поднимаясь с кровати:

— Собираешься трахнуть ее, Уилски?

Улыбка сбежала с лица Сэнди.

— Не будем говорить о ней. — Ответ прозвучал почти вызывающе.

— У нее неплохо получится. Если не хочешь, давай я поговорю с ней на эту тему.

— Прекрати, Вакс, — не выдержал я.

— А что особенного? — стал оправдываться Хольцер. — Я просто так сказал.

— Прекрати, говорю тебе.

Вакс, ухмыляясь, сдался.

Через полчаса я почувствовал, что читаю одно и то же и все слова проходят мимо. Я поднялся.

— А ну пошли, Вакс.

Я вышел в коридор. Через минуту появился и он. Я направился к лестнице.

— Куда мы?

Я, не обращая на него никакого внимания, спустился по лестнице на, второй уровень, оставив ему право идти за мной или остаться. Он пошел. Я направился вдоль по коридору к спортивному залу, открыл люк. В зале никого не было.

Вакс стоял в проеме.

— Что ты делаешь?

Я снял китель, аккуратно сложил его на коня и взялся за галстук.

— Сифорт… мистер Сифорт, какого черта? — Он стоял, прислонившись к дверному косяку.

— Заходи и закрой люк. Это приказ. — Я снял рубашку, положил поверх кителя. Вакс неторопливо кивнул и захлопнул люк. Я выложил все содержимое карманов.

— Что случилось, мистер Сифорт?

— Лучше приготовься, Вакс.

— К чему?

— Нам надо решить все до конца, раз и навсегда.

— Ведь между нами договор. Разве вы не помните?

— Плевал я на договор. — Я затянул шнурок.

— Почему? — Похоже, он не собирался раздеваться.

— Я не терплю тебя. — Я бесстрашно подошел к нему, схватил за ворот. — Как хочешь, Вакс. Форма твоя. А я могу ее испачкать.

Он неохотно расстегнул китель. Я встал в позицию карате: на цыпочках, весь внимание. Вакс отступил, покачал головой:

— Сейчас не время драться. Ник. Сам знаешь, какое положение на корабле.

— Драться буду я. А ты просто стой.

— Не надо, Ник. — Ведь командир погиб!

Я ударил его. Ему это явно не понравилось, он занял оборонительную позицию. Мы кругами ходили друг перед другом.

— Сначала скажи мне, чего ты хочешь. Ник. — Он отступил назад, разжав кулаки.

— Чего хочу? — Голос мой дрожал от ненависти, — ты зверь, Хольцер, животное. Глумишься над ребятами. Причиняешь им боль. — Я так и стоял с поднятыми руками, готовый к драке. — Ни разу не видел, чтобы ты сделал что-нибудь доброе. Со своими обязанностями ты неплохо справляешься, но большей сволочи, чем ты, я в жизни не видел!

— Знаю! — к немалому моему удивлению, крикнул Вакс, сунув руки в карманы. — Но ничего не могу поделать с собой, Ник, Я всегда был таким. И таким останусь.

— Давай драться.

— Зачем?

— Нам надо с этим покончить, Вакс. Победишь ты, попрошу командира списать меня на берег на четыре месяца. Тогда ты станешь первым гардемарином. И будешь делать что хочешь.

Командир имел право лишить меня на какое-то время чина. В этом случае мое продвижение по службе приостановилось бы, а Вакс продолжал бы идти вперед.

— А если победишь ты?

— Тогда я буду главным. На всем протяжении пути в Окраинную колонию и обратно. Знаешь, в чем твоя проблема? Ты считаешь меня первым гардемарином, а себя вторым. Но ты заблуждаешься!

— Заблуждаюсь? — Он снова опустил руки. Ему явно не хотелось драться.

— Дело в том, что я первый гардемарин, а ты никто! — Я подошел к нему и ткнул в грудь, едва доставая головой до его подбородка. — Второго гардемарина нет! Только первый. И я не виноват, что это не ты! Ты пытался взять верх надо мной с того самого момента, как я появился на корабле! И все-таки я первый. Я ненавижу тебя! Презираю!

Он ответил вполне спокойно;

— Я знаю, хорошего во мне мало, Ники, но что же мне делать?

Я заорал:

— Делай что хочешь! Мне плевать! Но ты должен выполнять все мои приказы, как остальные! И за это я готов заплатить своей жизнью! — Я перевел дух. — Ладно, хватит болтать, ты, ублюдок!

— А если я соглашусь?

— Не верю. Я видел, как ты обращаешься с остальными!

— Я свое получу.

— Не сомневайся, получишь. За все!

— Подожди, прошу тебя. — Я не понимал, почему он медлит. Ведь он мог стереть меня в порошок. Когда мы дрались, мне просто повезло.

Я отошел в противоположный конец зала и залез на брусья.

— Даю тебе тридцать секунд, а потом держись. — Я стал считать про себя и, когда прошло тридцать секунд, спрыгнул с брусьев и двинулся на него.

— Я согласен подчиняться вашим приказам, мистер Сифорт.

Я обалдел:

— И долго?

— Пока вы будете моим старшим офицером. — Он произнес это с нотками покорности в голосе.

— Не верю. Скоро ты забудешь о своем обещании. Давай все решим сейчас, раз и навсегда.

— Даю слово. — Вакс не мигая смотрел мне в глаза.

— Почему, Хольцер?

Он покачал головой:

— Не знаю. Возможно, после гибели командира не так уж и важно стать первым гардемарином. К тому же я иногда замечаю, как Алекс на тебя смотрит, когда ты не видишь. — Он с сомнением взглянул на меня, опасаясь насмешек. — Ну что, понял теперь? Не волнуйся, я сдержу слово.

Пришлось согласиться.

— Посмотрим, — сказал я. — Сто отжиманий.

— Есть, мистер Сифорт! — Он ослабил галстук, опустился на палубу и стал отжиматься.

Кажется, он всерьез решил подчиняться моим приказам.

Я не сдался. Заставил его работать целых два часа, пока он не взмок. Потом молча вышел из зала.

Я испытывал Вакса. Целый месяц. Ему приходилось начищать кубрик сверху донизу. Не проходило и часа, чтобы я не давал ему поручений. Он выполнял все беспрекословно, хотя дружеских чувств ко мне не выказывал. Но и не цеплялся. Остальные предпочитали не попадаться ему на глаза, до того он был злобным.

После гибели лейтенантов нам приходилось дежурить в два раза чаше, чем обычно. У меня не проходила усталость, впрочем как и у остальных. Свободное время после обеда я проводил с Амандой. В шахматы я больше не играл: мой главный партнер стал командиром, и об этом не могло быть и речи. А таких близких друзей, как он, у меня просто не было. И я чувствовал себя несчастным. Все мы были несчастны.

И командир Мальстрем тоже, хотя виду не подавал. Мне снились страшные сны. Алекс, чтобы отвлечься, включал свою бьющую по мозгам музыку. Сэнди миловался со своей новой подружкой.

В кубрике я срывал свое настроение на Ваксе. Я издевался над ним так, как он раньше издевался над другими, даже больше. Заставлял его вставать ночью и регулировать температуру в кубрике, ставил по стойке «смирно», когда ему хотелось отдохнуть. По вечерам посылал его под ледяной душ, иногда на целых полчаса. Потом слышал, как он стучит зубами и никак не может согреться.

Вакс все сносил молча. Ни разу не нарушил приказа. Постепенно я понял, что он из тех, кто держит данное слово. И почувствовал к нему уважение. Однако относился по-прежнему и не собирался менять тактику.

Жизнь на корабле во время синтеза была невыносимо однообразной. Аманда помогала пассажирам устраивать спектакли и соревнования. Пилот и главный инженер занимались нашим обучением. Командир приказал перенести бочку в машинное отделение, и никто теперь ею не пользовался. Все свободное время я посвящал Ваксу. Ограничил его жизненное пространство кубриком, за исключением того времени, когда он бывал на вахте или занимался упражнениями.

Однажды вечером, когда Сэнди и Алекс ушли, я поставил Вакса по стойке «смирно», а сам принялся читать головид. А через час спокойно спросил:

— Хочешь, чтобы я оставил тебя в покое, Вакс?

Он не сразу ответил:

— Да, мистер Сифорт.

Я разрешил ему лечь. Он лег, подложив руку под голову.

— Я хочу, чтобы вы стали офицером и джентльменом. Главное — джентльменом. Чтобы действовали в интересах моих и команды. Чтобы с вами приятно было общаться. Чтобы вы не издевались над остальными вопреки моей воле, занимались своим делом и не лезли в чужие. Чтобы помогали мне в работе. Лишь тогда я вас оставлю в покое, мистер Хольцер. Не раньше. — Я углубился в свой головид и дал ему время подумать.

Через полчаса он заговорил:

— Я согласен, мистер Сифорт.

— Что? — Я не был готов к капитуляции.

— Я готов выполнить все, о чем вы говорили. — У меня не возникло сомнений в том, что он сдержит слово. Я кивнул:

— Вот и отлично.

Когда вернулись Сэнди и Алекс, я построил всех у стенки.

— Теперь в кубрике все будет по-другому, — объявил я. — Забудьте о прошлом. С этого момента все мы друзья. Никаких издевательств, никаких строгостей без моего приказа. Давайте же пожмем друг другу руки в знак нашей дружбы. Это все. — Мы пожали друг другу руки.

Теперь я стал в кубрике настоящим хозяином.

7

Наконец-то мы с Амандой занялись любовью. У меня и до нее были женщины, но фактически она стала первой. В искусстве любви важна не только нежность, но и опыт, и я старался перенять его у Аманды.

Только сейчас я понял, как необходима была мне ее близость. А я-то думал, что великолепно обойдусь без женской ласки. По крайней мере на корабле. В первую ночь я буквально не мог оторваться от Аманды, впитывая в себя тепло ее тела. Упивался близостью с ней, как вином. Утром, оба смущенные, мы поцеловались, прежде чем расстаться.

Теперь, выполняя свои обязанности, я только и думал, как бы скорее освободиться. Это не ускользнуло от пилота, и он сделал мне замечание. Устыдившись, я сосредоточился на работе. Путешествие длинное. Времени хватит на все, утешал я себя.

Несколько дней спустя, когда я вернулся в кубрик после приятного вечера, проведенного в каюте Аманды, и стал снимать китель, из динамика раздался голос командира Мальстрема:

— Мистер Сифорт, мистер Хольцер, на мостик! Быстро! — Мы с Ваксом удивленно переглянулись и побежали к лестнице.

Командир уже ждал нас у открытого люка.

— Быстрее! — Он подтолкнул нас и нажал на кнопку. Люк захлопнулся. — В третьем кубрике экипажа драка. Старшине разбили голову. Не знаю, сколько их там бунтует и по какому поводу.

Я рот разинул от удивления, но командир даже не заметил.

— Мистер Хольцер, отправляйтесь в кубрики один и два и задрайте люки. Прикажите матросам оставаться на местах. А вы, Ник, идите к корабельному арсеналу. Там вас ждет главный старшина корабельной полиции. Используйте оглушающие станнеры и газ. Прежде чем открыть арсенал, убедитесь в надежности сопровождающих старшину матросов. Разведите дерущихся и отведите на гауптвахту зачинщиков. Вот, возьмите! — Он достал из сейфа лазерный пистолет и ключи от арсенала и протянул мне. — Я останусь на мостике. Действуйте! — Он открыл люк.

— Есть, сэр! — Мы бросились выполнять приказ. Вакс побежал вниз, к кубрикам один и два, я — к корабельному арсеналу.

Там стоял старшина корабельной полиции Вышинский с дубинкой в руках. Рядом с ним — два перепуганных матроса.

— На этих двоих можно положиться, — мрачно произнес старшина.

— Имена?

Первый матрос сделал шаг вперед:

— Помощник артиллериста Эдварде, сэр. — Он отдал честь.

— Помощник машиниста Тцай Тинг, сэр, — отрапортовал второй. Оба встали по стойке «смирно».

— Вольно. — Я открыл дверь. Вышинский заслуживал доверия. Я готов был поручиться за него головой. У него была одна цель: восстановить порядок и наказать негодяев.

Я отдал четыре станнера старшине и матросам, Эдвардсу сунул связку газовых гранат, запер на замок арсенал и помчался к лестнице. Остальные за мной. Соскочив вниз, на второй уровень, я добежал до лестничного пролета, нырнул на нижний уровень и побежал по коридору, к кубрикам экипажа. За поворотом столпились матросы, стараясь протиснуться поближе.

— Смирно! — Голос мой прозвучал нотой выше, чем мне хотелось бы, — смирно!

Некоторые матросы, поняв, что перед ними офицер, замерли. Подошел Вышинский с дубинкой в правой руке и станнером в левой. Он мгновенно разделил толпу, выстроив всех вдоль стен.

Я скомандовал:

— Матросам стоять смирно! Тинг, Эдвардс, стреляйте в каждого, кто пошевелится! — Осознав, что ситуация в коридоре контролируется, я немного успокоился.

Из кубрика доносились шум и крики.

— Пошли! — Я ринулся к входному люку.

Вышинский рванул меня назад, едва не свалив на палубу.

— Спокойнее, сэр. — На секунду наши взгляды встретились. Он осторожно сунул голову в люк, держа наготове станнер, и, осмотревшись, вошел внутрь.

Смущенный, я последовал за ним. В кубрике было около дюжины матросов. Драка подходила к концу. Старшина Терил лежал на койке, с разбитой в кровь головой. Некоторые матросы, обессилев, валялись на полу между опрокинутыми стульями, койками, разбросанной одеждой. Пахло потом и хлевом.

Вышинский набрал в легкие воздуха.

— Тихо! Всем стоять смирно! — Его громоподобный голос заполнил комнату. Мгновенно воцарилась тишина. — Опустить руки, подзаборный сброд! Стоять смирно! — Это впечатляло. Но мне хотелось заткнуть уши.

Дерущиеся один за другим с обалделым видом становились к стенке, вытянувшись в струнку. Я направил на них оружие. Но четверо еще дрались, не обращая внимания на старшину корабельной полиции.

Вышинский спокойно подошел и направил ствол станнера в спину одного из них. Палец его шевельнулся. Матрос упал как подкошенный. Тот, что с ним дрался, замахнулся было на старшину, пытаясь нанести удар сбоку, но Вышинский снова выстрелил, и второй матрос опрокинулся на койку, а потом свалился на палубу.

Пораженный, я смотрел, как Вышинский вразвалку подошел к последней паре дерущихся. И выстрелил одному из них в плечо. Матрос упал. Второй матрос попятился и, тяжело дыша, поднял вверх руки. Вышинский кивком приказал ему встать в один ряд с остальными и, когда матрос повернулся, дал ему пинка под зад, едва не сбив с ног.

Из коридора донесся какой-то шум. Я оглянулся. На палубе валялся матрос.

— Он пошевелился, сэр, — объяснил Эдвардс, сглотнув.

— Очень хорошо. — Я старался говорить как можно спокойнее. А что дальше? Подумав с минуту, я приказал матросам сесть на палубу по одну сторону коридора, положив руки на колени. — Присматривай за ними, Эдвардс. — Тинга я послал в кубрик охранять остальных.

Через переговорное устройство, висевшее на коридорной переборке, я связался с капитанским мостиком:

— Докладывает Сифорт, сэр. Бунт подавлен. Некоторые нуждаются в медицинской помощи. В драке участвовали по меньшей мере двенадцать человек.

— Ради всего святого, что послужило причиной? — В голосе командира звучало облегчение.

— Пока не знаю, сэр.

— Я пришлю Макэндрюса разобраться с этим. Ждите.

Прибывший с наручниками и колодками главный инженер открыл первый кубрик и выбрал шесть надежных матросов. Я отнес станнеры и гранаты в арсенал, а когда вернулся в кубрик, главный инженер и старшина полиции рылись в валявшихся на палубе вещах, отбрасывая в сторону ненужные.

Вышинский, улучив момент, отозвал меня в сторону.

— Простите, я случайно зацепился рукой за ваш китель, — сказал он тихо.

— Спасибо, мистер Вышинский. Вы спасли мне жизнь. Ведь меня могли убить ударом дубины.

— Ерунда.

Хороший парень этот сержант. Бывают моменты, когда следует пренебречь уставом. И он знал когда.

— Вот оно! — Главный инженер держал пузырек с янтарной жидкостью. Еще несколько лежало в небольшой коробке у его ног.

— Гуфджус? — Так на жаргоне называли распространенный наркотик.

— Вы только посмотрите, сколько его у них. Вряд ли они смогли бы пронести это на корабль.

— Конечно, пронесли, сэр, — сказал я. — Если только они не нашли его в… — Я запнулся. — Лаборатория на корабле? Нет, это невозможно. Никто не отважился бы.

— Очень может быть. — Главный инженер встретился взглядом с Вышинским. Старшина в сердцах согнул дубинку. Они стали работать с удвоенной энергией, тщательно обыскивая матросские шкафы. И через два часа обнаружили, что задняя стенка одного из шкафов не закреплена. За ней полость в стене.

— Великий Боже, пошли проклятие на головы этих людей. — Вышинский не хотел богохульствовать. Я был уверен, что у него это вырвалось. Арнольда Таука, злополучного владельца шкафа, потащили на гауптвахту.

Поздней ночью порядок был восстановлен и все виновные сидели взаперти. В полном изнеможении мы вернулись на офицерскую половину.

— Хорошего мало, — это было единственное, что мог сказать главный инженер.

— Да, сэр.

Хорошего действительно было мало.

— Контрабандные наркотики на «Гибернии», — повторил командир Мальстрем.

— Да, сэр. — Я стоял, вытянувшись по стойке «смирно». Он забыл скомандовать «вольно». Мальстрем пожевал губами:

— Конечно, матросы берут с собой контрабандой спиртное. Все без исключения. Но гуфджус…

Гуфджус, разумеется, совсем другое дело. Сначала он кажется безобидным, но потом толкает человека на всякие сумасбродства, делает невменяемым и опасным для окружающих. Свидетельством тому служит разыгравшийся дебош с дракой.

— Да, сэр. Мы, по крайней мере, нашли источник.

Сделать гуфджус нетрудно. Несколько пробирок, реторта, крахмал, магнезия и прочее. Ингредиенты вполне доступные.

— Когда об этом узнают в Адмиралтействе… — Он покачал головой. Впрочем, не так уж это было серьезно. Будь жив командир Хаг, ему пришлось бы труднее, чем Мальстрему, который во время посадки еще не был в должности.

Он поднял глаза:

— Вольно, Ники. Прости.

— Благодарю, сэр. — Я расслабился. — Что вы намерены делать? Капитанская мачта? — Гардемарин не должен задавать подобных вопросов. Но мистеру Мальстрему явно хотелось поговорить, к тому же это был Харв, в недавнем прошлом мой друг.

— Нет. — Лицо командира посуровело. — Военный трибунал. — Заметив мое удивление, он добавил: — Эти подонки знали, что делают. Они нарушили десяток пунктов устава, уже когда гнали эту дрянь на борту корабля. Потом учинили скандал. А что если бы они, накачавшись наркотиками, явились на вахту? В машинное отделение или в воздушный шлюз?

В какой-то степени он был прав. Выходка матросов могла погубить корабль. Но этого не случилось. Дело ограничилось матросскими кубриками. Капитанская мачта, или несудебное наказание, могла привести к понижению в чине, уменьшению жалованья или внеочередным нарядам. Гораздо серьезнее — военный суд. Пока «Гиберния» находилась в межзвездном рейсе, вдали от дома, человека можно было за провинности посадить на гауптвахту, уволить с должности и даже казнить.

Вместо того чтобы замять случившееся, военный суд раздует его и придаст ему официальный статус. И, что еще хуже, повлечет за собой недовольство и ухудшение отношений между наемными матросами и офицерами.

— Да, сэр, понимаю. — Я умолчал о своих опасениях. Это меня не касалось.

— Пилот Хейнц будет председателем трибунала, а Алекс — защитником обвиняемых.

— Алекс? — Я так удивился, что забыл о дисциплине. И, чтобы исправить оплошность, быстро добавил: — Сэр.

— Кто же еще? Нужен обязательно офицер. Эту дрянь обнаружил главный инженер Макэндрюс. Он будет свидетелем, как и вы с Ваксом. Сэнди выступит в качестве обвинителя. Больше некому.

— А доктор Убуру?

— Доктор лечила пострадавших и проводила допросы.

Командир прав. Все офицеры наперечет.

— Есть, сэр. — Я подумал, что надо бы освободить Алекса от вахт, чтобы он успел проштудировать уставы.

Суд состоялся три дня спустя в кают-компании лейтенантов, где раньше заседала комиссия по расследованию. Троих обвиняли в организации лаборатории, участии в бунте и оскорблении командира, наиболее тяжких преступлениях. Пятерых — в использовании наркотиков, причем четверо из них были также участниками беспорядков. Семерых привлекли только за драку.

Все было не так уж сложно, как могло показаться. Старшина Терил знал, кто разбил ему голову: один из тех, кого обвиняли в употреблении наркотика, и один из тех трех, кто его поставлял. Семеро обвинявшихся в драке полностью признали свою вину и уповали на милосердие командира. Признали себя виновными также двое употреблявших наркотик.

Ни одному из пятнадцати обвиняемых командир не сделал снисхождения. Четверых приговорил к шести месяцам гауптвахты, а троих разжаловал в простые матросы. Потом провели судебное разбирательство по делам оставшихся восьми.

Сначала слушали дело трех матросов, обвинявшихся в поставке наркотика. Пилот Хейнц, восседавший на месте судьи, без всякого интереса слушал, как Алекс Тамаров, то и дело сбиваясь, защищает своих клиентов. Формальностей на суде не придерживались. Почувствовав, что гардемарин не справляется со своими обязанностями, обычно молчаливый пилот допросил свидетеля сам.

Три злополучных матроса время от времени перешептывались с Алексом, мешая ему допрашивать Макэндрюса.

— Был ли пузырек с наркотиком под определенной койкой, когда вы его нашли, сэр?

— Не совсем, — невозмутимо ответил главный инженер. — Коробка лежала на полу, наполовину скрытая койкой.

— Итак, вы не можете утверждать, что она принадлежит мистеру Тауку? — Алекс старался изо всех сил, пытаясь выиграть это безнадежное дело. Таук уже во всем признался на ДН-допросе. У него было право отказаться от своего признания, но это обратилось бы против него. И Алекс старался найти улики, которые поставили бы этот допрос под сомнение.

— Я не знаю, кому она принадлежит, мистер Тамаров. — Главный инженер оставался спокоен. Другие свидетели опознали коробку и подтвердили, что она принадлежит Тауку.

— Сэр, вы можете опровергнуть утверждение, что мистера Таука подставил другой матрос?

— Да. — Алекс удивился и в то же время встревожился, но у него не было выбора. Он должен был дать возможность главному инженеру ответить. — Очнувшись после того, как его оглушили выстрелом станнера, мистер Таук попытался ударить мистера Вышинского по лицу.

— Но, может быть, он считал, что его оглушили несправедливо?

— Возможно, — ответил главный инженер, хотя, судя по тону, сам в это не верил.

В своих свидетельских показаниях я мало что мог добавить, лишь во всех подробностях рассказал, как мистер Вышинский навел порядок. Сэнди и Алекс слушали меня без особого интереса.

Процесс был просто ритуалом. Чтобы установить истину, достаточно было ДН-допросов. Однако мы по-прежнему соблюдали формальности как в гражданском, так и в военном судах: защитники, обвинители, свидетели. Почти во всех случаях исход был предрешен.

Во время перерыва я забрел в кают-компанию пассажиров. Хотелось немного отвлечься, поговорить с кем-нибудь, с миссис Донхаузер или Ибн Саудом. Но их там не оказалось. Я увидел едва знакомых мне двух пожилых пассажиров, читавших головиды, близняшку Трэдвелов, которая писала игровую программу, время от времени проверяя ее на экране, и Дерека Кэрра — худого, высокого, аристократичного. Заложив руки за спину, он изучал висевшую на стене голограмму галактики.

Я подошел к нему и тихо сказал:

— Примите мои соболезнования, мистер Кэрр. У меня не было случая поговорить с вами после смерти вашего отца.

— Благодарю вас, — холодно ответил юноша, не отрываясь от голограммы.

Ему явно не хотелось разговаривать.

— Если вам понадобится моя помощь, дайте мне, пожалуйста, знать — Я уже отошел от него, когда он неожиданно меня окликнул.

— Гардемарин! — Он даже не запомнил моего имени, хотя мы целый месяц просидели за одним столом. Я остановился. — Вы можете сделать для меня кое-что. Поговорить со мной. — Он заколебался. — Мне надо с кем-нибудь поговорить. Так почему не с вами?

Очень вежливо с его стороны. Но я сделал скидку на его горе.

— Хорошо. Где же мы поговорим?

— Давайте прогуляемся.

Мы пошли по круговому коридору мимо обеденного зала, лестниц, пассажирских кают второго уровня.

— У меня и моего отца есть собственность на Надежде, — начал он. — И в общем-то немалая. Поэтому мы и отправлялись домой.

— Значит, вы человек обеспеченный, — я говорил просто так, чтобы поддержать разговор.

— О да, — с горечью произнес он. — Доверенные лица и опекуны. Отец все предусмотрел. Он показывал мне завещание. Долгие годы всем будут распоряжаться банки и управляющие плантациями. Я не получу ничего, пока мне не исполнится двадцать два года. Шесть лет! На пропитание мне, разумеется, хватит, но…

После небольшой паузы я спросил:

— Что «но», мистер Кэрр?

Он смотрел куда-то в пустоту, сквозь стену:

— Отец научил меня управлять плантациями. Научил бухгалтерии, посевным циклам. Мы вместе принимали решения. Я думал… — Глаза его затуманились. — У нас с отцом… были деньги, мы хорошо жили. Мне казалось, так будет всегда.

Сунув руки в карманы, он повернулся ко мне. В глазах его застыла печаль.

— А теперь я всего этого лишился. Со мной снова будут обращаться как с младенцем. Даже слушать никто не станет. Пройдут годы, прежде чем я смогу что-нибудь изменить.

Я молча обдумывал его слова.

— А мать, у вас есть мать?

— Нет. Я отношусь к моногенетическому клану. У меня был только отец. — Сейчас это довольно распространенное явление. Интересно, как люди себя при этом чувствуют? Мы в Кардиффе были более консервативными. — Я унаследовал гены и отца, и матери, но матери никогда не видел. — Помолчав, он добавил: — Я подумал, вы сможете меня понять. Мы с вами одного возраста и все такое. У обоих есть обязанности.

— Да, понимаю. Можно вам задать вопрос, мистер Кэрр?

— Что вас интересует?

Может, я и не стал бы об этом спрашивать, но, видимо, сказались усталость и нервное напряжение.

— Вы действительно скорбите о гибели отца?

Лицо его приняло холодное выражение.

— Вы не сказали, какие питали к нему чувства. Лишь упомянули преимущества, которыми пользовались при его жизни.

Он рассвирепел:

— Я тяжело переживаю потерю отца. Больше, чем такой, как вы, может себе представить. Забудьте о нашем разговоре. — И он пошел прочь от меня.

Я догнал его:

— Но вы всячески скрываете свое горе. Откуда же мне было знать?

Он постепенно замедлил шаг и наконец остановился, прислонившись к стене.

— Я не выставляю напоказ свои чувства, — холодно произнес он. — Это недостойно.

Я понял, что должен нанести ему ответный удар:

— Когда отец привез меня в Дувр для поступления в Академию, мне было тринадцать. Все мои пожитки умещались в одном маленьком чемоданчике. Пока мы шли до ворот, он не произнес ни единого слова. А когда я остановился, чтобы попрощаться, взял меня за плечи, подтолкнул к входу и ушел. Я обернулся и стал смотреть ему вслед, но он так ни разу и не оглянулся. — Я помолчал. — Я часто вижу это во сне. Психиатр сказал, что с возрастом это, возможно, пройдет. — Я перевел дух, стараясь успокоиться. — Мы в разном положении, мистер Кэрр, но я знаю, что такое одиночество.

После паузы Дерек сказал:

— Сожалею, что был резок с вами, гардемарин.

— Мое имя Сифорт. Ник Сифорт.

— Простите, мистер Сифорт. Отец всегда говорил, что мы не такие, как все. И я верил ему. В чем-то мы действительно не такие, забываем о том, что у других тоже есть чувства.

Мы возвращались в кают-компанию молча. У входа остановились и после минутной заминки обменялись рукопожатиями.

8

Согласно ритуалу, пока Хейнц зачитывал приговор, мистер Таук и его адвокат Алекс стояли перед столом председателя суда по стойке «смирно».

— Мистер Таук, суд признал вас виновным в хранении на борту военного судна контрабандного вещества, а именно крахмалистой магнезии, именуемой гуфджусом. За этот проступок суд номинально приговаривает вас к двум годам заключения.

Суд обычно налагал максимальное наказание, предусматриваемое законом. Номинальное заключение рассматривалось командиром, и срок его мог быть сокращен.

— Мистер Таук, суд признает вас виновным в том, что вы принимали участие в нарушении общественного порядка на борту идущего с грузом судна. Суд номинально приговаривает вас к шести месяцам заключения и лишению всех званий и рангов.

Пилот Хейнц перевел дух. Это была самая длинная изо всех речей, которые я когда-либо от него слышал.

— Суд также признает вас виновным в том, что вы ударили офицера, старшего вас по званию, а именно мистера Вышинского, а также мистера Терила, пытаясь помешать выполнению ими долга. Суд приговаривает вас — номинально приговаривает — к повешению за шею до наступления смерти и передает старшине корабельной полиции для исполнения приговора.

Хотя приговор был известен заранее, Алекс сник и опустил голову. Таук не шелохнулся, как будто не слышал.

Уже в кубрике я старался утешить Алекса. Но он все плакал и плакал. Я сжимал его руку, бормотал что-то бессвязное. Вакс какое-то время на нас смотрел, потом хлопнул меня по плечу и знаком велел отойти, после чего сел рядом с Алексом и обнял его своей огромной лапой.

— Уходи, я в порядке. — Алекс попытался стряхнуть руку Вакса.

— Сначала выслушай. — Рука оставалась на месте, — мой дядя из Шри-Ланки — юрист по уголовным делам.

— Ну и что?

— Однажды он сказал мне, что именно самое трудное в его работе. Ему очень нравились некоторые его клиенты. — Вакс сделал паузу, но Алекс продолжал молчать. — Так вот, самое трудное, по его мнению, помнить, что он защищает преступников, и если не может добиться их освобождения, то это не его вина, а их. Потому что в тюрьму они угодили тоже не по его вине.

— Наверно, можно было его вытащить, — заговорил наконец Алекс.

— Только не на военном флоте, — убежденно заявил Вакс. Он поднял юношу, уложил на спину, и я, в который уже раз, позавидовал его силе. — Читай устав, Алекс. Он написан для того, чтобы поддерживать власть, а не поощрять преступников.

— Но казнить…

— Это решать командиру. Как бы то ни было, Таук — наркоделец. И не вызывает у меня ни малейшей симпатии. А ты что переживаешь?

Мое присутствие больше не требовалось, и я вернулся на свою койку.

— Но его могут повесить! — Алекс подложил руку под голову. — Я знаю, ты хочешь меня утешить, но хорошо понимаешь, что лейтенант Дагалоу сделала бы гораздо больше для его спасения.

— Ничего она не сделала бы. Не смогла бы, — спокойно ответил Вакс. — На корабле, доставляющем груз, действуют законы военного времени. Иначе невозможно было бы поддерживать порядок и гарантировать безопасность тем, кто находится на борту. Случившееся в кубрике три не что иное, как мятеж. Так неужели ты хочешь, чтобы мятежники остались безнаказанными?

— Конечно, нет, — возмущенно выпалил Алекс. — Никто из нас о таком и не думает.

— Таук поднял руку на офицера при исполнении служебного долга — что это, если не бунт? И как только у тебя хватило смелости сочувствовать ему!

Сочувствовать ему? Алекс был не дурак и быстро сообразил, что к чему.

— Я не оправдываю его, но с приговором не могу согласиться. Мы все небезгрешны. Вспомни, как ты вел себя с мистером Сифортом! Прямо-таки достал его.

— Что верно, то верно. Мне бы башку за это оторвать надо, только сейчас до меня дошло.

«Что же, приятно слышать», — подумал я.

— Знаешь, Тауку просто не повезло, — с горечью произнес Алекс.

— Нет, — не выдержал я. — Одно дело возня в кубрике, другое — наркотики да еще попытка ударить офицера. И ты это хорошо знаешь.

— Знаю, — сказал Алекс со вздохом. Он сел на койке. — Да поймите же вы! На следующих заседаниях трибунала мне снова придется через это пройти.

Мы посочувствовали ему, и обстановка разрядилась.

На другой день судебное разбирательство продолжалось. Еще два матроса были приговорены к смерти за то, что подняли руку на офицеров. Остальным были назначены более легкие наказания.

Пилот представил вердикты трибунала командиру Мальстрему. Если в течение тридцати дней командир не смягчает приговор, старшина военной полиции автоматически приводит его в исполнение.

Лишь через несколько дней члены экипажа пришли в себя, хотя горечь совсем не исчезла. Но в общем все улеглось. И мы, и все остальные понимали, что только твердой рукой можно управлять кораблем. Мальстрему предстояло принять трудное и ответственное решение, он нервничал, но виду не подавал. Все волнения позади, и это не могло не принести облегчения. Мальстрем смеялся, шутил с детьми пассажиров, несколько раз усаживал меня ужинать за капитанский столик, хотя по чину ему не полагалось оказывать предпочтение кому-то из офицеров.

Однажды Мальстрем даже пригласил меня поиграть в шахматы. Он знал, что я никогда не бывал в апартаментах командира и буду себя там чувствовать неловко, а потому повел меня в пустующую кают-компанию лейтенантов.

Впервые за многие недели мы разложили доску. Играл я хуже, чем обычно, но не нарочно — просто нервничал. Одно дело играть с лейтенантом, другое — с командиром. Он, видимо, все понимал и старался разговорить меня, чтобы я почувствовал себя раскованнее.

— Вы уже приняли решение о мятежниках, сэр? — Со стороны гардемарина было дерзостью задавать подобные вопросы командиру, однако Мальстрем не только не рассердился, но даже обрадовался возможности снова сблизиться со мной. Видимо, это было ему просто необходимо.

Лицо его потемнело.

— Я не вижу возможности смягчить приговор и при этом поддерживать дисциплину на корабле. — Он вздохнул. — Я не выношу казни. Меня тошнит при одной лишь мысли о ней. Но я не представляю, как облегчить участь этих несчастных, обреченных на смерть.

— У вас есть еще время подумать.

— Да, двадцать пять дней. Посмотрим. — Он перевел разговор на Надежду. Спросил, не раздумал ли я угостить его выпивкой. Я ответил, что не раздумал, хотя понимал, что это маловероятно. Командир на берегу не гуляет с гардемаринами. Хотя бы потому, что у него нет времени.

После того дня не знаю, что произошло, но командир больше не улыбался мне при встрече в обеденном зале, выглядел мрачным и озабоченным. Четыре часа простоял я на вахте вместе с ним и пилотом, и он почти все время молчал. Возможно, никак не мог принять решение о смертной казни осужденным.

Через два дня мы вышли из синтеза для проведения плановой навигационной проверки. Чем длиннее расстояние, пройденное в режиме синтеза, тем больше вероятность навигационной ошибки. Обычно в таких далеких путешествиях, как наше, синтез прерывают дважды или трижды, каждый раз уточняя координаты.

Мы вышли из синтеза, глубоко погрузившись в межзвездное пространство. Дарла и пилот вычислили курс. Их цифры совпадали с вычислениями Вакса, который, находясь на вахте, тоже проводил расчеты для страховки. Но, вместо того чтобы продолжить путь, командир отложил вход в синтез на одну ночь, и мы дрейфовали в космосе.

За ужином в тот вечер я сидел недалеко от командира, нас разделяло всего два столика. Держался он бодро. Я видел, как он дразнил Йоринду Винсент, а та лишь смущенно смеялась, ничего не отвечая.

Я поискал глазами Аманду. Она сидела на другом конце зала за столиком номер семь. С доктором Убуру. Я мысленно умолял ее посмотреть на меня. И мои мольбы, видимо, были услышаны. Она взглянула на меня с милой улыбкой и отвернулась.

Моя рука с поддетым на вилку куском бифштекса застыла на половине пути. Я видел, как командир тянется к стакану с водой. Вдруг он жестом подозвал стюарда, что-то сказал, и тот побежал к столику номер семь. Во мгновение ока доктор Убуру очутилась рядом с командиром и опустилась на колени. Командир скорчился над столом.

Двое матросов, дежуривших на кухне, помогли ему подняться и, поддерживая, повели в коридор. Он с трудом переставлял ноги. Доктор Убуру шла следом. Я смотрел на них, не веря своим глазам.

Старших по званию, которые могли бы остановить меня, не было. Я извинился, покинул столовую и решительно вышел в коридор. Побежал на офицерскую половину, где был лазарет, но там никого не увидел, кроме дежурного медбрата, и поспешил к капитанской каюте.

Как и следовало ожидать, люк был закрыт. Стучать было бы неслыханной дерзостью, и я решил ждать.

Через несколько минут появилась доктор Убуру. Она захлопнула за собой люк и строго спросила:

— Что вы здесь делаете?

Выражение ее темного широкоскулого лица не предвещало ничего хорошего.

— С ним все в порядке, мэм?

В нарушение устава я назвал ее «мэм», но она не обратила на это никакого внимания.

— Я не вправе обсуждать с вами личные дела командира, — ответила она и направилась в сторону лазарета. Я побежал за ней:

— Может быть, я могу чем-нибудь помочь, я хочу сказать… — Я и сам не знал, чего добиваюсь. Доктор Убуру резко ответила:

— Возвращайтесь в столовую, это приказ.

Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Она была офицером, в чине, равном почти лейтенанту, а я — гардемарином.

— Слушаюсь, мэм. — Я повернулся и ушел.

Весь следующий день командира на вахте не было. На мой вопрос, когда мы начнем синтез, пилот лишь пожал плечами. Я знал, что из него слова не вытянешь, и, как только моя вахта закончилась, вернулся к себе. Стал спрашивать, но по сорочьему телефону никто ничего не слышал.

Не пойти ли к Аманде? Я так нуждался в ее утешении. Но тут в дверь кубрика постучали. Это был медбрат.

— Мистер Сифорт, — сказал он, замявшись, — вас вызывают в лазарет.

— В лазарет? — Я надеялся, что меня вызовут в командирскую каюту.

— Это к командиру, сэр. Он теперь там.

Мы с Ваксом переглянулись. Я надел китель и поспешил за медбратом. Доктор Убуру указала палату, и я вошел.

Командир лежал на боку под тонкой белой простыней. От яркого света галогенных ламп было больно глазам. Он слабо улыбнулся, когда я вошел и встал по стойке «смирно».

— Ты все такой же.

— Как вы себя чувствуете, сэр?

Вместо ответа он откинул простыню. На нем были только трусы, и я увидел, что весь бок и спина у него покрыты серо-голубыми шишками.

Я на секунду прикрыл глаза, чтобы не видеть этой картины.

— Вы давно это заметили, я хочу сказать, как давно они?..

— Четыре дня. А появились всего несколько дней назад. — Он снова попытался улыбнуться.

— Это…

— Это Т.

— О, Харв. — По лицу у меня потекли слезы. — О Господи, мне так жаль.

— Спасибо.

— Может, она… Они что-нибудь сделают, сэр? Рентген, противораковые?

— Это еще не все, Ники. Она нашла меланому у меня в печени, в легких, в желудке. Сегодня я почувствовал, что слабеет зрение. Она полагает, что затронут мозг.

Мне было наплевать, каковы будут последствия. Я взял его за руку. За подобную фамильярность меня могли расстрелять.

Он сжал мои пальцы:

— Все хорошо, Ники. Я не боюсь. Я хороший христианин.

— Но я боюсь, сэр.

Создавшаяся ситуация касалась и меня.

— Поэтому мы не начинаем синтез?

— Да. Я думаю… Я не уверен… Не надо ли повернуть назад? — Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Дышал он медленно, накапливая силы. Мы пробыли вместе еще несколько минут. Теперь я знал, что надо делать.

— Командир, — заговорил я медленно и внятно. — Вы должны сделать Вакса лейтенантом. Немедленно.

Он очнулся:

— Я не хочу, Ники. Ему нельзя давать власть. Он груб, и если одернуть его будет некому…

— Он изменился, сэр. Он справится.

— Не знаю… — Командир закрыл глаза.

— Командир Мальстрем, ради Господа Бога, ради спасения нашего корабля, назначьте Вакса, пока вы в состоянии!

Он снова открыл глаза:

— Думаешь, это необходимо?

— Уверен. — Страшно подумать, что может случиться, если он этого не сделает.

— Пожалуй, ты прав. — Он снова впал в забытье, а очнувшись, сказал:

— Я запишу в журнал. Утром. Как только проснусь.

— Я могу сейчас принести журнал, сэр.

— Нет, надо еще раз все хорошенько обдумать. Принесешь утром.

— Есть, сэр. — Когда я подходил к люку, он уже спал. Доктор Убуру ждала меня в приемной.

— Он приказал мне объявить о своей болезни, — сказала она. — Чтобы прекратить ненужные слухи.

— Знаю, — ответил я, — сам кое-что слышал.

Я был благодарен за улыбку, которой она меня одарила. Теплую, ласковую.

— Я останусь с ним на ночь, — сказала Убуру.

— Спасибо, мэм.

Она кивнула, дав мне понять, что пора уходить.

В кубрике меня ни о чем не спрашивали. Лишь выжидающе смотрели. Но мне нечего было сказать. Сообщить Ваксу, что скоро он станет лейтенантом, нельзя, пока командир не принял решения. По радио передали короткое объявление доктора Убуру, мы прослушали его молча, после чего я выключил свет.

Утром Вакс должен был заступить на вахту, но я сделал так, что Сэнди его заменил. Мы быстро позавтракали и вместе с Ваксом пошли в лазарет.

Дремавшая в приемной доктор Убуру сразу проснулась, когда мы вошли, и сказала, что главный инженер по требованию командира уже принес журнальный чип.

— Командир хочет вас видеть. Состояние у него неважное, — добавила она хмуро.

Мы вошли к больному и вытянулись по стойке «смирно». Командир был в забытьи, но, услышав, как хлопнула дверь люка, открыл глаза.

— Вакс, Ники, привет, — с трудом произнес он. Корабельный журнал был в головиде, стоявшем на прикроватной тумбочке.

— Доброе утро, сэр, — сказал я. Он не ответил. — Командир, мы здесь. Сделайте, пожалуйста, то, о чем мы с вами вчера договорились.

— Я обедал, — сказал он вдруг громко.

— Да, и вам стало плохо, сэр. — Я старался ввести разговор в нужное русло. Вакс, ничего не понимая, переводил взгляд с меня на Мальстрема, — командир, вчера вечером мы говорили с вами о мистере Хольцере. Помните?

— Да, — ответил командир с улыбкой. — Вакс — грубиян.

По спине у меня побежали мурашки. Я хотел было подойти к командиру, но он не скомандовал «вольно».

— Сэр, — произнес я в отчаянии, — мы говорили о назначении Вакса. Вспомните, прошу вас!

Командир окончательно проснулся:

— Ники. — Он смотрел на меня. — Мы говорили. Я сказал, что…

Он повернулся к Ваксу:

— Мистер Хольцер, оставьте нас одних, нам надо поговорить.

— Есть, сэр. — Вакс лихо отдал честь и вышел. Воспользовавшись этим, хотя команды «вольно» так и не последовало, я взял журнал и обратился к командиру:

— Позвольте мне помочь вам, сэр. Я сам напишу, а вы только поставьте свою подпись.

Командир Мальстрем заплакал:

— Прости меня, Ники. Приходится отдать ему предпочтение. У него больше опыта, чем у тебя. Другого выхода нет! Нет…

— Понимаю, сэр. И очень хочу, чтобы это случилось. Вот здесь я напишу. — Я взял лазерный карандаш. — Я, командир Харви Мальстрем, милостью Божьей назначаю гардемарина Вакса Стэнли Хольцера лейтенантом Военно-Космического Флота Правительства Объединенных Наций. — Я знал эти слова наизусть, как и каждый гардемарин.

Я протянул ему лазерный карандаш. Он как-то странно посмотрел на него:

— Ники, мне плохо. — Лицо его побелело.

— Пожалуйста, сэр. Только подпишите, и я позову доктора Убуру. Пожалуйста! Его била дрожь.

— Я… Ник, я… Ники! — Голова его откинулась назад, зубы стучали. По телу пробегали судороги.

— Доктор Убуру!

Прибежала доктор, схватила шприц, наполнила жидкостью из пузырька.

— Отойди немного, — сказала она мне и обнажила руку командира.

После укола мускулы постепенно расслабились.

— Дайте журнал, — прошептал он, но даже не в силах был удержать карандаш.

— Командир Мальстрем, — сказал я, — отдайте приказ! Устно! Доктор Убуру будет свидетелем!

Он что-то пробормотал, но я не расслышал. Потом стал засыпать. И вдруг отчетливо произнес:

— После обеда. Сначала передохну.

Я подождал немного. Дыхание его было коротким, прерывистым. Лицо покраснело.

Все усилия мои оказались тщетными. Единственная надежда была на доктора Убуру. Утратив всякое чувство реальности, я взял ее за руку и отвел в сторону.

— Представляете, — прошептал я, — что будет, если он не назначит Вакса?

— Да, — холодно ответила она, высвобождая рук.

— Он должен поставить свою подпись в журнале! Сможет он это сделать после обеда?

— Возможно. Но ручаться не могу.

— Но он сказал, что назначает Вакса. Я слышал. И вы тоже. — Я смотрел ей в глаза, надеясь, что она меня поддержит.

— Я ничего подобного не слышала, — заявила она без обиняков, — а вам не следовало бы врать, как-никак, по законам Генеральной ассамблеи вы джентльмен!

Я покраснел до ушей:

— Доктор, он должен подписать этот приказ.

— Остается лишь надеяться, что он будет в состоянии это сделать, когда проснется, — сказала она и добавила: — Вообще-то я полностью с вами согласна. Для безопасности корабля просто необходимо, чтобы он подтвердил назначение Вакса.

— Но вы не…

— Нет, на такое я не пойду. И не предлагайте мне больше. Это приказ, попробуйте только не подчиниться. Подтвердите.

Я не знал, что у нее такой жесткий характер.

— Есть, мэм. Командир ничего не говорил, а я ничего не слышал. Вы правы на все сто. Что-нибудь еще, мэм?

— Да, Ник. Необходимо до конца осознать свой долг. Вы присягали и обязаны соблюдать все пункты устава. Это все. Верю, что с Божьей помощью командир изъявит свою последнюю волю. И вам, молодой человек, лучше молиться, чем интриговать.

— Да, мэм. — Она была права. Вакс ждал в приемной:

— Что происходит?

Теперь он вправе знать. И по дороге в кубрик я рассказал ему о своем разговоре с Мальстремом.

— Знаешь, Вакс, я просил командира назначить тебя лейтенантом. Все сам записал в журнал, ему осталось только поставить подпись.

— И?..

— Не подписал. Потерял ориентацию. Я уговаривал доктора Убуру подтвердить его устный приказ о твоем назначении, но она заявила, что ничего подобного не слышала. Говоря по правде, этого и не было.

Вакс взял меня за руку. Последнее время на «Гибернии» это вошло в привычку.

— Почему ты считаешь, что это необходимо?

— Вакс, что, черт возьми, происходит после смерти командира? Хочешь, чтобы я взялся за управление кораблем?

Думаю, такое не приходило ему в голову, да и сам я только дня два назад об этом подумал.

— О Господи!

— Да. Остается взывать лишь к Богу. — Мы оба закрыли глаза. — Подождем час-другой. Он подпишет. Должен подписать. — До самого кубрика мы не произнесли больше ни слова.

После второго завтрака я попросил прийти в лазарет главного инженера Макэндрюса, и мы вместе с ним, доктором Убуру и Ваксом ждали, когда командир проснется. Спал он неспокойно, метался в постели. Тишина в ярко освещенной комнате становилась невыносимой.

Прошло несколько часов, а командир все не просыпался.

— Вы не могли бы дать ему что-нибудь? — обратился я к доктору Убуру. — Например, стимулирующее?

— Могу, только это его убьет, — процедила она сквозь зубы. — Жизнь в нем угасает.

— Он должен проснуться лишь для того, чтобы расписаться в журнале или хотя бы отдать распоряжение устно!

Она покачала головой, но немного погодя все же сделала командиру укол. Главный инженер сидел у кровати больного, доктор — за столом. Вакс с бесстрастным видом прислонился к стене. Я нервно мерил шагами комнату.

— Ники. — Командир посмотрел на меня широко открытыми глазами.

— Да, сэр. — Я взял головид с журналом и быстро подошел к кровати.

Командир судорожно сглотнул и сощурился, стараясь сфокусировать на мне взгляд.

— Ники… ты мой сын, — едва слышно произнес он.

— Что? — Голос у меня дрогнул. Не иначе как мне померещилось. Прерывисто дыша, я склонился к командиру.

Он погладил меня по щеке:

— Ты мне… как сын. Своего никогда не было.

— О Господи! — Я не сдержал слез.

Он нащупал рукой мое лицо, снова погладил.

— Я умираю, — словно не веря, произнес он. Ненавидя себя, я настойчиво сказал:

— Сэр, исполните ваш долг! Скажите, что назначаете Вакса лейтенантом. Пусть главный инженер Макэндрюс и доктор услышат ваш приказ.

— Сын мой. — Рука командира бессильно упала. Он перестал дышать. Я в отчаянии повернулся к доктору, но тут из груди командира вырвался хрип. Он не сводил с меня глаз. Лицо посинело. Глаза закрылись.

Доктор Убуру сделала ему внутривенное вливание. Мы ждали, пока жидкость, капля за каплей, проникала в тело. Процедура была такой же, как сто лет назад. Командир лежал, открыв рот, без сознания.

— Сделайте же что-нибудь! У вас столько приборов, помогите ему! — скорее приказал, чем попросил я.

— Это не в моих силах, — ответила она резким тоном. — Я могу заставить его сердце биться, могу даже его заменить. Могу снабдить кислородом его кровь, чтобы ему было легче дышать. Могу очистить кровь с помощью диализа и даже заменить печень. Мы ведь тут талантливые, не так ли? Но я могу сделать только что-то одно, а не все сразу. Он умирает! Внутри у него все сгнило. Он как перезревшая дыня, которая вот-вот треснет. Меланома поразила весь организм.

Своими словами Убуру буквально пригвоздила меня к стене.

— Меланома у него в желудке, в печени, в легких, в толстой кишке. Он слепнет. У него самая тяжелая форма меланомы Т, к счастью очень редкая. И я ничего не могу сделать. Ничего! Только вручить его Яхве.

По щекам ее струились слезы.

— Помочь ему уйти с миром. — Главный инженер тяжело поднялся. — Ник, оставайся с ним. Если он придет в себя, то подпишет. Или скажет, а доктор Убуру будет свидетелем. Сидеть здесь бесполезно. — Он ушел.

— Останешься со мной, Вакс?

Вакс весь кипел. Я никогда не видел его таким разъяренным. Он хотел что-то сказать, но, видимо, передумал и выскочил, хлопнув дверью.

На ужин я не пошел и сидел на стуле, который освободил главный инженер. Командир то дышал ровно и глубоко, то прерывисто. Поздно вечером доктор Убуру положила ему на лицо кислородную маску, добавив в кислородную смесь медикаментозные пары. Но вряд ли что-то могло больному помочь. Она послала медбрата в столовую за едой для меня. Я ел, не сводя глаз с неподвижного тела под одеялом. Потом задремал.

— Я посижу с ним, Ники, — сказала доктор Убуру. — Иди спать.

— Позвольте мне остаться. — Это было скорее требование, чем просьба. И доктор Убуру, видимо, поняла это по выражению моих глаз. Она кивнула, проверила сигнальные мониторы по обеим сторонам кровати и вернулась в приемную. Я дремал, просыпался, снова дремал. От яркого света тишина казалась еще более гнетущей. Я устроился поудобнее на стуле и уснул.

Проснулся я на рассвете и обнаружил, что командир не дышит. Позвал доктора Убуру. Она пришла и встала рядом со мной у его неподвижного тела, накрытого белой простыней.

— Сигнал тревоги! Почему он…

— Я отключила его. — В моих глазах она прочла обуревавшие меня чувства.

— Единственное, что я могла для него сделать, это дать ему спокойно уйти.

Ошеломленный, я снова опустился на стул. Не знаю, сколько времени я просидел в одиночестве. Потом услышал сигнал смены утренней вахты и поднялся. В приемной ждала доктор Убуру.

— Я хочу встретиться с главным инженером и пилотом Хейнцем, — сказала она.

Я ничего не ответил.

Я шел по коридору, словно в тумане, никого и ничего не видя. В кубрике застал Сэнди и Алекса. Алекс только что вернулся с вахты и лежал на койке. Сэнди при моем появлении встал.

— Уйдите оба. — Они кинулись к люку. Я снял китель и лег. Голова шла кругом, но о сне не могло быть и речи. Из коридора доносились какие-то звуки. Я попытался отключиться, но не смог и лежал в полном оцепенении.

Через несколько часов в люк постучал Алекс:

— Мистер Сифорт…

— Не заходи!

— Есть, сэр. — Люк захлопнулся.

Я зарылся головой в подушку, надеясь выплакаться, но слез не было.

Проснулся я уже днем. Мучила жажда, я встал, набросил китель и пошел в умывальную. Пил прямо из-под крана, набирая воду в ладони, и когда увидел свое отражение в зеркале, испугался. Волосы всклокочены, под глазами мешки.

Я плеснул в лицо холодной водой и вернулся в кубрик. Переоделся, причесался. И спустился в корабельную библиотеку на второй уровень за головидными чипами по военно-космическому законодательству и кодексу поведения издания 2087 года. Принес их в кубрик и сел на койку.

Минут через двадцать я нашел то, что искал.

«Параграф 121.2. Командир судна может освободить себя от командования в том случае, если не в состоянии управлять кораблем по причине умственной или физической болезни или ранения. После регистрации своего решения в журнале с него слагаются обязанности командира и командование переходит к следующему за ним по рангу строевому офицеру».

Я облазил весь свод уставов, разыскивая другие полузабытые параграфы. Листал страницы, внимательно изучая определения и термины.

Люк приоткрылся. В кубрик сначала заглянул, а потом вошел Вакс. Мы стояли друг против друга.

— Он не успел подписать. — Это было скорее утверждение, чем вопрос.

— Не успел, — сказал я.

— Что собираешься делать?

— Не знаю. — Мне ни к чему было что-то скрывать от него.

— Ники… Мистер Сифорт…

— Можешь называть меня Ники.

— …ты не справишься с обязанностями командира.

Я промолчал.

— Ведь надо маневрировать кораблем. Определять курс. Разбираться в двигателях.

— Знаю.

— Отступись, Ники. По крайней мере до нашего возвращения домой. А там нас прикомандируют к другим офицерам.

— Я уже думал над этим, — ответил я.

— Ради безопасности корабля. Пожалуйста.

— Ты поведешь его?

— Я или Совет офицеров. Док, главный инженер и пилот. Это неважно. Они как раз сейчас совещаются.

— Понятно. — Я выключил головид.

— Значит, согласен?

— Нет, я только сказал, что все понимаю. Вакс, мне так хочется, чтобы ты управлял кораблем. В первую же ночь, когда командир заболел, я умолял его подписать твое назначение.

— Знаю. И мне очень стыдно после всего, что между нами было. Я не стал старшим по недоразумению, — помолчав, сказал он и с горечью добавил: — Разница в четыре месяца.

— Да, это так. — Я положил головид в карман и направился к люку. — Как жаль, что я не оказался на баркасе вместе с командиром Хагом, Вакс. Сейчас это было бы самое лучшее.

— Не говори так, Ник.

— Я в отчаянии. — С этими словами я вышел и направился в лазарет, застав там только медбрата. Тело командира уже поместили в холодильную камеру. Доктора тоже не было, на мой стук в кабинет никто не ответил. Я прошел по круговому коридору к каюте главного инженера и по пути встретил пилота, который как раз выходил из люка.

— Я уже хотел за вами идти. — Он жестом пригласил меня в каюту главного инженера. Она была такого же размера, как у лейтенанта Мальстрема, где мы часто играли в шахматы. Я взял стул и присоединился к доктору Убуру и главному инженеру, сидевшим за маленьким столиком.

— Ник, — ласково заговорила со мной Убуру, — необходимо решить, что делать в сложившейся ситуации.

— Вполне с вами согласен.

— Экипаж ждет нашего решения. Надо привести корабль назад, домой. Мы должны успокоить пассажиров. Совет пассажиров единодушно проголосовал за то, чтобы вернуться в «Околоземный порт» и чтобы управление кораблем взял на себя Совет офицеров.

Макэндрюс задумался, потом обвел всех взглядом:

— Из устава не все ясно, в частности — может ли гардемарин стать командиром. Мы считаем, что нет. Но если бы и мог, ты должен снять свою кандидатуру. Не хочешь — мы сами это сделаем. Ну какой из тебя командир?

— Не возражаю, — сказал я. — И прошу вас помочь мне выбраться из этой ситуации. Начнем с того, может или не может гардемарин принять на себя управление кораблем, то есть стать командиром. Какой пункт устава вы имеете в виду?

Убедившись, что я не собираюсь возражать, они явно испытали облегчение.

Главный инженер заглянул в свои записи:

— «Параграф 357.4. Все вахты проводятся если не под командой командира, то под командой полномочного офицера». — Он прочистил горло. — Однако гардемарин таковым не является. В параграфе 357.4 говорится также, что гардемарин, чтобы осуществлять командование во время вахты, должен быть произведен в офицеры.

— Полностью согласен с вами. Гардемарин не может командовать на вахте.

— Тогда все в порядке. — Это сказала доктор Убуру.

— Нет. Я больше не гардемарин.

— Как?

Я достал головид и вставил чип.

— «Параграф 232.8. В случае смерти или недееспособности командира его обязанности, власть и звание передаются к следующему за ним по званию строевому офицеру».

— Ну и что?

— «Параграф 98.3. Согласно уставу строевыми офицерами не являются: корабельный врач, священник, пилот и инженер Все остальные офицеры являются строевыми в рамках устава».

— «Параграф 101.9, — возразил главный инженер. — Командир судна может в виде исключения передать гардемарину обязанности, которые иногда выполняет он сам и его офицеры». Из параграфа 101.9 ясно, что гардемарины вообще не офицеры.

Я нашел на головиде параграф 92.5.

— «Командир или вахтенный офицер может поручать отдельные работы лейтенанту, гардемарину или любому другому офицеру, находящемуся под их командованием». — Я обвел взглядом собравшихся, повторив эту убийственную для них фразу: — «Лейтенанту, гардемарину или любому другому офицеру». Пилот смешался.

— Это кто как понимает, — заметил он. — В уставе сказано, что гардемарин не является полномочным офицером, и не сказано, что он имеет право стать командиром.

— Просто никто не подумал, что такое может случиться, — примирительно сказал я и прочитал очередное определение: — «Параграф 12. Офицер. Офицером считается служащее в Военно-Космическом Флоте лицо, официально произведенное на эту должность или назначенное Правительством Объединенных Наций и уполномоченное руководить всеми лицами более низкого ранга при исполнении ими своих обязанностей». — Я поднял глаза. — Офицер не нуждается в официальном произведении. Послушайте, я хочу прийти к такому же заключению, как и вы. Но в уставе все ясно сказано. Там не говорится, что командиром может стать только следующий за ним по рангу полномочный офицер. Там говорится о строевых офицерах. Я офицер. Я не отношусь к тем офицерам, которые исключаются при назначении на командные должности. Я самый старший строевой офицер на борту.

— Все равно здесь не все ясно, — настаивал главный инженер. — Надо гадать, как интерпретировать отдельные параграфы, чтобы они не противоречили один другому. Так что мы вправе утверждать, что гардемарин не может командовать.

— Тут возникают две проблемы. Во-первых, после возвращения домой вас повесят.

Наступило молчание.

— А во-вторых? — спросила наконец доктор Убуру.

— Я буду рассматривать это как мятеж.

Они обменялись взглядами. Видимо, эта мысль уже приходила им в голову. Еще до моего появления.

— Пока рано об этом говорить, — сказал главный инженер, — допустим, все сойдутся на том, что вы следующий по рангу. Опустимся на ступеньку ниже. Вы не готовы командовать.

— Я охотно согласился бы с вами. Но где это записано? Покажите мне.

— Не смешите нас, — сказала доктор Убуру. — Прекратите! Откажитесь от командирства. Вам же легче.

— На каком основании?

— Некомпетентность.

— Вы имеете в виду недостаток профессиональных навыков или умственную неполноценность?

— Никто не говорит об умственной неполноценности, — запротестовала Убуру.

— «Параграф 121.2. Командир судна может освободить себя от командования в том случае, если не в состоянии управлять кораблем по причине умственной или физической болезни или ранения». — Я положил головид, — ни под одно из этих определений я не подхожу. И уж, конечно, не считаю себя умственно неполноценным.

— А может быть, тут подразумеваются командирские полномочия? — спросила доктор Убуру. — Почему командир может смещать других и не вправе сместить себя самого?

— Я думал об этом. Поэтому искал нужный параграф. «Параграф 204.1. Командир судна является полномочным представителем Правительства до тех пор, пока его не освобождает от должности высшая власть, или в случае смерти, или если он не может управлять кораблем по вышеперечисленным причинам». Не думаю, что кому-то нужны командиры, которые по любому поводу станут смещать себя с должности.

— Ведь вы сами считаете, что неспособны управлять кораблем, и все-таки стараетесь убедить нас, что другого выхода нет, что вы не можете отказаться даже ради пользы дела. Это просто нелепо!

— На то есть своя причина, — возразил я ему. — Всем вам известно, что командир не просто офицер. Он выездное Правительство Объединенных Наций. А Правительство не может отказаться от своих полномочий.

— И все же сделай это, Ники, — ласково попросила доктор Убуру. — Просто сделай и все.

— Нет. — Я обвел всех взглядом. — Это было бы пренебрежением служебными обязанностями. А я давал присягу. «Я буду соблюдать Конституцию Объединенный Наций и провозглашенные в ней законы и правила, насколько позволят мои способности милостью Всевышнего Бога». У меня нет выбора.

— В свои семнадцать лет, — сказал главный инженер, — вы хотите взять на себя ответственность за жизнь ста девяноста девяти человек на борту корабля. Мы вынуждены освободить вас.

— Вы можете освободить меня только по тем причинам, по которым я сам могу себя освободить, — парировал я. — Подумайте. Я согласен отказаться от должности только на законных основаниях. Если же вы намерены действовать силой, я окажу сопротивление.

Главный инженер тщательно изучал параграфы о неспособности, но через некоторое время отложил головид.

Мы зашли в тупик, но не расходились, надеясь найти выход.

— А Вакс? — спросила доктор.

— Вакс квалифицированнее меня. Но Вакс не командир. Он гардемарин. Я старше его по званию.

— Но он может лучше вас управлять кораблем, — заметила Убуру. — Разве это не важно?

— Согласен. Вы слышали, как я старался убедить командира подписать назначение Вакса. — Я был на пределе, даже закрыл на миг глаза. — Есть один выход. — Убуру внимательно на меня посмотрела. — Засвидетельствуйте в журнале своей подписью, что командир Мальстрем перед смертью произвел Вакса в лейтенанты. Я подтвержу.

Атмосфера накалялась все больше и больше. Все взгляды обратились на Убуру. Прошло несколько минут, прежде чем она подняла глаза и сказала:

— Никакого журнала, никакой подписи. Командир Мальстрем не производил Вакса Хольцера в лейтенанты.

Пилот с присвистом выдохнул. Убуру продолжала:

— Мы все глубоко заблуждаемся. У командира было достаточно времени решить вопрос с Ваксом еще до своей болезни, но он предпочел этого не делать, помня, что старшим гардемарином является мистер Сифорт. Все вы здесь, как и я, знаете, что именно мистера Сифорта командир считал старшим по рангу после себя. И воспользовался своей властью, чтобы передать ему управление кораблем. Мы не поговорили с ним, а теперь не вправе нарушать его волю.

Последняя надежда была на Макэндрюса, и я обратился к нему:

— Мистер Макэндрюс, вы были у постели командира. Стоит вам сказать, что он отдал устный приказ о назначении Вакса и поставить свою подпись…

— Подписаться под ложью? — воскликнул Макэндрюс. — Да я лучше выйду в открытый космос без скафандра. Ни за что! Я ничего не слышал. — Он нервно гладил пальцами головид. — Мы все офицеры и давали присягу. Мы поддерживаем Правительство. И случилось так, что Правительство в своей непостижимой мудрости поставило ответственным вас. Вы знаете, мне бы очень этого не хотелось. Но это не зависит от моего желания. Сэр, я лояльный офицер, и вы можете на меня рассчитывать.

Я сглотнул:

— Лучше бы вы отговорили меня. Но поскольку этого не случилось, я принимаю обязанности командира на себя. Но прежде мне необходимо сделать официальное заявление, как это сделал командир Мальстрем. А сейчас я отправляюсь к себе в кубрик и попытаюсь найти выход из создавшегося положения. Давайте пока оставим все как есть. Встретимся за ужином. — Я вышел первым, остальные следом за мной.

9

Как только я переступил порог кубрика, Вакс и Алекс вскочили и вытянулись по стойке «смирно», видимо, больше не считая меня просто старшим гардемарином.

— Я еще не принял командование, — сказал я им. — Это по-прежнему моя койка, и я хочу побыть один. Идите надоедать пассажирам или драить шахту двигателей синтеза, — пошутил я. — В общем, гуляйте.

Алекс улыбнулся, но ему, как и остальным, было не по себе. Вместе с Ваксом они поспешили уйти.

Я лежал на койке и крутил головид. Потом с отвращением отшвырнул его. Вот уж не ожидал, что попаду в ловушку. Я горевал по своему другу Харву и в то же время злился, что у него не хватило здравого смысла в первый же день своего командования назначить Вакса офицером. Вакс умел вести судно, знал навигацию, разбирался в синтезе и обладал сильным характером — все, что нужно для командира.

Должно быть, я задремал и проснулся лишь к концу дневной вахты, умирая от голода. Когда же я в последний раз ел? Умылся и поспешил в столовую, на вечернюю трапезу. Старшина Вышинский и четыре матроса стояли на входе с дубинками. Старшина отдал мне честь.

— Зачем они здесь? — Я кивнул в сторону матросов.

— Главный инженер Макэндрюс приказал нам подняться, сэр, на всякий случай. Пассажиры волнуются. Да и члены экипажа тоже.

Я нашел главного инженера за его столом. Увидев меня, он встал. Я указал на старшину полиции и вопросительно вскинул брови.

— На капитанский мостик поступило заявление, — он говорил спокойно. — Его принесла мадам Винсент. Подписали почти все пассажиры.

— Чего они хотят?

— Домой. Это требование нетрудно выполнить, синтез можно включить в любой момент. Еще хотят, чтобы управление кораблем немедленно взяли на себя ответственные, опытные офицеры, достигшие совершеннолетия.

— А-а.

— Да, сэр. — Он помолчал. — Что же до членов экипажа, — снова заговорил он как-то деликатно и очень осторожно, — то они хотят знать, в чьих руках теперь власть.

— О Господи.

— Чем скорее вы примете на себя командование, тем лучше.

— Хорошо. После ужина. Офицеры присоединятся ко мне на мостике.

— Есть, сэр. — Он обвел взглядом быстро заполняющийся зал. — Вечерняя молитва, сэр. Вы будете ее читать?

— И сидеть за капитанским столиком, на капитанском месте? — Сама мысль об этом была невыносима.

— Где же еще сидеть командиру? — холодно произнес он.

— Это в другой раз. А сегодня я прочту молитву со своего обычного места.

Пассажиры, сидевшие за моим столиком, смотрели на меня молча и враждебно. Но я не обратил на это никакого внимания, встал и постучал по стакану, призывая к тишине.

— Как старший среди офицеров, я выполняю свой долг, — обратился я к собравшимся и произнес первые слова корабельной молитвы, которую слышал столько раз. — Отец наш Небесный, сегодня на корабле Флота Объединенных Наций 12 марта 2195 года. Благослови, Господи, нас и наше путешествие, пошли всем на борту здоровья и благополучия. — Я говорил, а сердце так стучало, что казалось, выскочит сейчас из груди.

— Аминь! — прозвучал в воцарившейся тишине голос главного инженера Макэндрюса, а вслед за ним неуверенные голоса нескольких пассажиров.

Надо признаться, обед прошел не очень весело. Я был так голоден, что даже всеобщее равнодушие к моей персоне не могло испортить мне аппетита. Я с жадностью поглощал все, что было на столе: салат, мясо, хлеб, потом вмиг проглотил кофе и десерт. Недаром мои соседи смотрели на меня с удивлением: не успел командир умереть, а его преемник, гардемарин, сидит на своем обычном месте и уплетает за обе щеки. Того и гляди тарелку проглотит.

Вернувшись в кубрик после обеда, я достал чистую одежду, долго стоял под душем, оделся с особым тщанием и даже побрился, хотя в этом не было особой необходимости.

Не спеша, без всякой охоты, я отправился на капитанский мостик. Сэнди вытянулся при моем появлении. Он дежурил на вахте один (корабль висел в космосе).

— Вольно! — сказал я нарочито грубым тоном, чтобы скрыть свою робость. Потом добавил: — Мистер Уилски, соберите всех офицеров.

— Есть, сэр. — Гардемарин взял в руки микрофон.

— Внимание. — Голос его дрогнул, и он покраснел. — Всем офицерам прибыть на капитанский мостик.

Я ходил по мостику, проверял приборы, но от волнения ничего не видел. Первой пришла доктор Убуру, следом за ней — пилот, немного погодя — главный инженер. Гардемарины Вакс и Алекс явились последними. Они торопливо вошли, в чистой форме, с приглаженными, точь-в-точь как у меня, волосами. Я не смог удержать улыбки. Мы стояли сгруппировавшись, как будто собирались фотографироваться.

Я взял микрофон, набрал воздуха в легкие:

— Леди и джентльмены! По воле Божьей лейтенант Харви Мальстрем, командир «Гибернии», судна Военно-Космического Флота Объединенных Наций, скончался. Я, гардемарин Николас Эвинг Сифорт, старший офицер на борту, отныне принимаю командование кораблем на себя.

Я сделал это.

— Поздравляю, командир! — Алекс был первым, его примеру последовали все остальные, даже главный инженер и пилот заверили меня в своей лояльности. Правда, поздравления походили скорее на соболезнования — слишком свежи были воспоминания о командире Мальстреме.

Я уже хотел было занять кресло офицера, но вовремя спохватился и, насколько мог непринужденно, сел на капитанское место слева. И ничего не случилось, меня не ударило лазером. Настало время приступить к своим командирским обязанностям.

— Пилот, необходимо составить новое расписание вахт. Проследите за этим, пожалуйста. Гардемаринам придется дежурить самостоятельно. Другого выхода нет. Доктор Убуру, возьмите под контроль моральное состояние пассажиров, оно может ухудшиться. Главный инженер, вы отвечаете за экипаж. Берите на заметку любое проявление недовольства, это даст возможность контролировать ситуацию. Вакс, перенесите мои вещи в капитанскую каюту. Перепрограммируйте Дарлу так, чтобы она знала, кто теперь командир.

— Есть, сэр, — ответили все хором. Никаких вопросов, никаких возражений. Вот что значит дисциплина на корабле.

— Есть предложения? — спросил я.

— Мы можем долететь до «Околоземного порта» в два скачка, — сказал пилот. — Сегодня ночью произведу необходимые расчеты.

— Об экипаже не беспокойтесь, — обратился ко мне главный инженер. — Стоит напомнить матросам об увольнении на берег в Лунаполисе, и они на радостях вообще забудут, кто у них командир.

— Когда повернем обратно, сэр?

Я сказал, что не собираюсь этого делать, чем поверг в шок не только его, но и остальных. Оправившись, все заговорили, перебивая друг друга.

— Отставить! — скомандовал я. Вмиг воцарилась тишина. Меня это нисколько не удивило. Отдай подобный приказ командир Мальстрем, мой друг, я не посмел бы даже дышать, — главный инженер, вы хотите что-то сказать?

— С вашего разрешения, командир. — Я кивнул, и лишь тогда он заговорил. — Надеюсь, вы понимаете, что продолжать путь невозможно. Мы потеряли самых опытных офицеров. Экипаж в панике, и я не могу за них отвечать, если мы отправимся на Надежду. На корабле нет баркаса. Шесть пассажиров погибли. Сэр, мы никогда не думали… Пожалуйста. Единственный разумный выход — вернуться домой.

— Пилот?

— Я могу вернуть нас домой в два скачка, командир. За шесть месяцев. Чтобы попасть на Надежду, потребуется одиннадцать.

— Знаю. Что-нибудь еще?

— Да, сэр. Опасность очевидна. С вашей стороны безответственно продолжать рейс. Я ни минуты не колебался.

— Пилот, вы нарушили субординацию. Выношу вам выговор с занесением в журнал и на два ранга понижаю жалованье, налагаю на неделю домашний арест за исключением вахты.

Пилот Хейнц, побагровев от ярости, прохрипел:

— Слушаюсь, сэр. — Он в гневе сжимал кулаки.

— Кто еще хочет высказаться? — Ни у кого больше не возникло такого желания.

— Я учту ваши аргументы и утром дам знать о своем решении. Все свободны. Мистера Хольцера прошу остаться.

Когда все ушли, я повернулся к Ваксу. Нельзя сказать, что я был в восторге от предстоящего разговора.

— Вы теперь старший гардемарин. Вакс.

— Так точно, сэр. — Он стоял, глядя прямо перед собой.

— Помните, сколько у вас было неприятностей в прошлом месяце?

— Да, сэр.

— Так это еще цветочки. А ягодки впереди. Если, разумеется, вы не сделали соответствующих выводов, мистер Хольцер. — Вакс вполне годился на роль второго гардемарина, но, хорошо зная его, я подумал, что через неделю после того, как я покину кубрик, все от него полезут на стену. И, чтобы этого не случилось, надо принять необходимые меры.

Я был беспощаден.

— Вы будете выполнять гимнастические упражнения по самой большой нагрузке. Повторяю: по самой большой! Каждый день по два часа до моего следующего распоряжения. Каждые четыре часа будете менять форму и являться к вахтенному офицеру для личной проверки, днем и ночью. — Вакс ушам своим не верил, это было видно по выражению его лица. — Представите отчет в пять тысяч слов об обязанностях старшего гардемарина согласно уставу и традициям Военно-Космического Флота. Повторите!

— Вас понял, сэр, приказ принят к исполнению! — Он был близок к панике. Я стоял с ним нос к носу.

— Думаете, — я почти сорвался на крик, — вы сможете вернуться к старому, а я ничего не узнаю, другие гардемарины мне не скажут? Да мне и не надо говорить, мистер Хольцер. Я сам вчерашний гардемарин и со всем разберусь! — Я умолк, ожидая ответа.

— Так точно, сэр!

Я заорал:

— Мистер Хольцер, не вздумайте издеваться над подчиненными, я вам яйца оторву! Понятно?

— Да, сэр! — На лбу у Вакса выступил пот. Не потому, разумеется, что он испугался моей угрозы. Просто мы оба достаточно долго прослужили на корабле и понимали, что с командиром лучше не портить отношений. Сейчас я просто напомнил ему об этом.

— Отлично! Вы свободны. Проследите, чтобы к завтрашнему дню у меня на погонах были соответствующие нашивки.

— Есть, сэр! — Он чуть ли не бегом бросился с мостика. Через несколько дней я смягчу ему режим, а пока упражнения только пойдут ему на пользу. Вакс не был ленив. Но являться каждые четыре часа — это уже слишком, особенно если учесть, как мало времени отведено на сон. Однажды в Академии сержант Трэммел заставил меня… Я вздохнул, отгоняя воспоминания.

Я бродил по капитанскому мостику, и мне было не по себе от царящей там тишины. Мало того что я стоял на вахте в одиночестве, на корабле вообще не осталось ни одного старшего офицера, к которому в случае необходимости можно было бы обратиться за помощью. Я поиграл с сенсорами, изучил навигационный экран и смотрел на звезды до тех пор, пока не заболели глаза. Ноги гудели, но я не торопился сесть.

Сейф на мостике оказался открытым, и я обнаружил там лазерный пистолет командира и ключи от арсенала. На всякий случай сменил комбинацию цифр на замке сейфа.

Вернувшись наконец к своему креслу, я включил корабельный журнал и от нечего делать стал листать, постепенно возвращаясь к началу нашего рейса. Я высветил на экране приказы Адмиралтейства, давным-давно полученные командиром Хагом. «Соблюдая необходимую безопасность, вы будете двигаться от „Околоземного порта“ к станции „Ганимед“… Далее проследуете с крейсерской скоростью в режиме синтеза к Шахтеру, оттуда на Надежду и затем на Окраинную колонию… Вы доставите груз, который Правительство… загружаясь топливом, когда найдете нужным…» Я выключил журнал.

Потом просмотрел грузовую декларацию. Оборудование для производства медикаментов, тракторы для фермеров, глубокоохлажденные овощные семена, каталоги мод и образцы последних моделей с Земли, сжиженный воздух для Шахтера… Закрыв глаза, я покачивался в капитанском кресле и не заметил, как задремал.

— Разрешите войти, сэр. — Я сразу очнулся. В коридоре стоял Алекс. Неужели он заметил? Господи, надеюсь, что нет. Не было страшнее греха, чем заснуть во время вахты.

— Войдите. — Я разрешил ему занять свое место. Работы у него было немного, но, как и я, Алекс никогда еще не дежурил один, и ему не терпелось начать. Я же рад был уйти наконец с капитанского мостика, где мучился от безделья.

По круговому коридору я направился к капитанской каюте. Вокруг не было ни души. Командир Хаг в первую же неделю пути убрал корабельную охрану.

Я подавил желание постучать в дверь и вошел.

Вот это да! У меня даже дух захватило. Каюта была восемь на пять метров, не меньше. Это как четыре наших кубрика. И всего с одной койкой, отчего казалась еще просторнее. Столько места для одного! Просто не верилось, что теперь я здесь хозяин.

Тонкие перегородки делили каюту как бы на отдельные помещения. Заметив в одном из углов люк, я вошел в него и обалдел. Там была туалетная комната с душем. Специально для командира. Я тут же подумал о том, в какой тесноте ютятся гардемарины, и у меня возникло чувство вины.

Моя одежда уже висела в шкафу, заняв лишь небольшую его часть. На форме новые нашивки. В общем, Вакс не терял времени. На прикроватном столике я увидел переговорное устройство. У противоположной стены — несколько мягких кресел, рабочее кресло и маленький столик, то ли обеденный, то ли для совещаний, трудно сказать.

Я чувствовал себя незваным гостем, хотя ничто не напоминало здесь ни командира Мальстрема, ни тем более командира Хага: их вещи уже давно были в хранилище. И я с тоской подумал, когда наступит мой черед. Взгляд скользил по перегородкам. Картины: кто-то пытался украсить каюту. В одну из перегородок был встроен сейф. Надо узнать комбинацию цифр и открыть его.

Наконец я разделся, лег и выключил свет. Матрас был удивительно мягким. Несмотря на полную тишину и одолевавшую меня усталость, я не мог уснуть и ворочался с боку на бок, перебирая в памяти последние события. В первый же день своего командования я успел восстановить всех против себя. Всех, в чьей помощи так нуждался: главного инженера, пилота, старшего гардемарина. Плохое начало. Но я не представлял себе, как мог поступить иначе. Наконец я понял, почему не могу уснуть, — мешала тишина.

10

Я не привык умываться один и чувствовал себя не в своей тарелке. Вдруг в дверь постучали. Я насторожился: по традиции, ставшей почти законом, командира не полагалось беспокоить в его каюте. Лишь в случае необходимости или же по его собственной просьбе, но и тогда его вызывали по радио. Всему экипажу это было известно, а пассажиров не допускали в ту часть первого уровня, где находились мостик и капитанская каюта.

Я осторожно открыл люк. Рикардо Фуэнтес, корабельный юнга, ждал в коридоре с подносом. Он обошел меня и поставил поднос на стол. Потом, подтянув живот, встал по стойке «смирно».

Я был рад увидеть знакомое лицо:

— Привет, Рики!

— Доброе утро, сэр командир! — Голос у юнги был тонкий, писклявый.

Он принес кофе, яичницу-болтунью, тост и сок. Видимо, в этом не было ничего необычного.

— Спасибо.

— Рад служить, сэр! — Двенадцатилетний Рики продолжал стоять вытянувшись, явно не собираясь расслабиться.

— Вы свободны, матрос.

— Есть, сэр! — Мальчик повернулся и вышел. Неужели я стал похож на людоеда, и виной тому моя новая должность?

Сегодня вахту несли Хейнц и Вакс Хольцер. Подойдя к мостику, я едва не спросил разрешения войти — старые привычки живучи. Но вовремя спохватился. Вакс при моем появлении вскочил и встал по стойке «смирно». Пилот нехотя последовал его примеру.

— Вольно!

Оба опустились в свои кресла, а я прошел на капитанское место. От меня не ускользнуло, что форма Вакса тщательно отутюжена. Взглянул на пульт. Как будто все показания в норме. Иначе Вакс или пилот доложили бы мне.

— Главный инженер, поднимитесь на мостик, — сказал я в микрофон.

Появился Макэндрюс, и я обратился к нему и пилоту:

— Будем продолжать полет к Шахтеру и Надежде.

Главный инженер поджал губы.

— Могу объяснять вам, хоть и не обязан, причину. Все просто: чтобы двигаться вперед, надо пройти через синтез и причалить. То же самое необходимо сделать на пути домой. Риск тот же.

Далее. На Надежде, как известно, командование Адмиралтейства назначит нового командира и лейтенантов. Таким образом, одиннадцать месяцев вместо шести, если бы мы отправились домой, придется лететь с неопытными офицерами. Но «Гиберния» везет грузы, необходимые нашим колониям. И я не могу отказаться от этого рейса. Тем более что корабли прибывают туда всего два раза в год.

— Есть, сэр, — только и мог сказать главный инженер. Пилот хранил молчание.

— Господа! Сегодня утром мы похороним командира Мальстрема, а после окончания похоронной службы включим синтез.

После того как мостик и машинное отделение были заперты, мы семеро собрались у переднего воздушного шлюза в заполненном людьми коридоре. На офицерах была ослепительно красивая форма, с черной лентой через плечо; почти все члены экипажа оделись как на парад. Командир Мальстрем был всеобщим любимцем.

Большую часть толпы составляли пассажиры. В первом ряду стояла Йоринда Винсент, представляющая пассажирский Совет. Позади нее — мистер Барстоу, Аманда Фрауэл, близнецы Трэдвел и многие другие, кого я знал, был среди них и Дерек Кэрр, чей отец погиб на баркасе. Его тонкое аристократическое лицо несколько портили запавшие глаза, полные тоски и печали. Он молча кивнул мне.

Гроб из алюмалоя, задрапированный флагом, стоял позади меня на лишенной воздуха палубе шлюза и хорошо был виден сквозь прозрачный внутренний люк. Я включил головид и начал читать молитву из «Христианского Воссоединения для усопших», как полагалось на Военно-Космическом Флоте Правительства Объединенных Наций…

— Пепел к пеплу, прах к праху… — Мы с лейтенантом Мальстремом вместе отдавали швартовы в этом самом шлюзе. Теперь я пойду дальше, а он останется здесь. — С верой в благость и милость Всевышнего мы вручаем ему тело… до Дня Великого суда, когда души человеческие предстанут перед Богом Великим и Всемогущим… Аминь. — Я выключил головид. — Старшина Терил, откройте внешний люк!

Старший сержант Роберт Терил сделал шаг вперед:

— Есть открыть люк, сэр. — Взяв у меня из рук пульт дистанционного управления, он повернулся на каблуках, строевым шагом подошел к панели управления воздушного шлюза и нажал на пульте кнопку открытия внешнего люка. Зазвучал сигнал тревоги. Внешний люк «Гибернии», заскользив, открылся. Я невольно вздрогнул. Пустота межзвездного пространства звала к себе моего друга, моего наставника. Я произнес про себя свою собственную молитву, попросил Господа нашего вознаградить его за все, что он сделал.

— Катапультируйте гроб, мистер Терил.

Старшина нажал на кнопку крошечного передатчика, прикрепленного к его поясу. Металлическая рука, расположенная на стене воздушного шлюза, начала медленно разгибаться и осторожно подтолкнула гроб, который плавно двинулся к внешнему люку. Когда рука полностью разогнулась, гроб командира Мальстрема достиг конца помещения и медленно уплыл в пустоту.

Мы зачарованно смотрели, как быстро он удаляется, растворяясь во мраке. Если бы не тьма, можно было бы еще долго его созерцать. Я проглотил стоявший в горле комок:

— Мистер Терил, задрайте внешний люк.

— Есть, сэр. — Сержант нажал на кнопку.

Внешний люк плавно закрылся. Служба была закончена. Мой любимый друг Харви ушел от нас навсегда.

Когда все разошлись, я направился к себе в каюту. Вдруг кто-то коснулся моего плеча и тотчас же отдернул руку. Я обернулся и увидел Аманду Фрауэл. Она сердито смотрела на меня, а Алекс Тамаров крепко держал ее за руку, выставив вперед плечо.

— Простите, мэм, — сказал он, загораживая ей путь. Она попыталась высвободиться, но он крепко держал ее.

— Все в порядке, Алекс, — Алекс отпустил девушку и отошел в сторону.

— Не понимаю. В чем дело? — спросила Аманда.

— Таков обычай на корабле. Никто не вправе прикасаться к командиру. Для члена экипажа это серьезный проступок. — Я взял ее за руку на виду у проходящих мимо нас пассажиров. — Что ты хотела сказать, Аманда?

— С тобой все в порядке, Ники?

— Кажется, да. — Я внимательно посмотрел на нее. — Сожалею, что не смог повидать тебя. Был очень занят.

Она бросила взгляд на мою новую форму;

— Да, понимаю. Ты уверен, что поступил правильно?

— Нет. Знаю лишь, что не мог поступить иначе, — ответил я и, поколебавшись, спросил: — Можно зайти к тебе вечером?

— Если хочешь.

Я с ужасом уловил в ее голосе холодок. Пожалуй, даже равнодушие.

— Очень хочу. Если, конечно, ты не против. — Она неохотно кивнула, и мы разошлись.

— Начнем синтез, как только приготовимся, господа.

Вакс и пилот Хейнц были на месте. Я взял микрофон:

— Машинное отделение, приготовиться к синтезу.

— Есть приготовиться к синтезу, сэр, — ответил главный инженер. Я не сдержал улыбки. По расписанию сейчас должен был дежурить старшина, но главный инженер наверняка хотел, чтобы синтез включали под его бдительным оком.

Спустя мгновение связь снова ожила.

— Машинное отделение к синтезу готово, сэр.

— Очень хорошо. — Я посмотрел на экран. — Дарла, координаты синтеза, пожалуйста.

— Есть, командир Сифорт. — На экране замигали координаты.

— Ваши координаты, пилот? — Мой вопрос был пустой формальностью. Если бы его координаты не совпадали с координатами Дарлы, он немедленно повторил бы свои расчеты. Неправильные данные при синтезе могли отправить всех нас на тот свет. Пилот Хейнц показал свои расчеты. Они совпадали с вычислениями Дарлы.

— Вакс, вы тоже произвели расчеты?

— Да, сэр.

— Давайте посмотрим.

Краешком глаза я заметил, что пилот нетерпеливо покачал головой. Вычисления Вакса, как я обнаружил, совпадали с остальными.

Я приготовился отдать приказ. Выходить из синтеза просто. Для этого достаточно лишь провести пальцем по пульту управления двигателями. Входить же в него гораздо сложнее. Командир обычно отдает приказ начать синтез в машинное отделение, и синтез включают именно там.

— Все проверено, командир? — В голосе пилота не было и намека на издевку. Но сам по себе вопрос выражал презрение к моим сверхпредосторожностям.

— В общем-то да. Но на всякий случай я все еще раз проверю.

Возможно, это звучало по-детски, но скорее в космосе подует ветер, чем я проигнорирую подобное замечание. Я ввел переменные.

Такие расчеты у меня не очень хорошо получались, на последнем уроке лейтенант Казенс мне без конца об этом твердил. Но я прогнал неприятное воспоминание и шаг за шагом пробивался сквозь формулы. Наконец я получил ответ и сравнил его с данными пилота. Разница в решении равнялась семи процентам.

Пилот потешался, но это было почти незаметно. Почти. Я спокойно стер свои вычисления с экрана и начал заново. Через полчаса, когда рубашка моя уже намокла от пота, я получил тот же ответ. Что и говорить? Репутация моя основательно пострадала. И если даже я в конце концов добьюсь правильного результата, все равно буду выглядеть дураком.

Пилот ждал, неподвижно сидя в кресле вахтенного офицера, и время от времени беззвучно зевал. Не обращая на него внимания, я снова вычислил результат по обычной формуле, запоминая в компьютере по ходу вычисления полученные промежуточные цифры.

И все равно разница в наших ответах составила шесть целых девять десятых процента. Где же ошибка?

— Пилот, посмотрите, пожалуйста, как я произвожу расчеты. — Тон у меня был резким. Пилот встал позади моего кресла с видом многострадального лейтенанта, проверяющего задание, выполненное гардемарином. — Скажите, когда увидите ошибку.

Я прошел все стадии вычислений, вставляя параметры, полученные мной во время предыдущих расчетов. Закончил и получил прежний ответ, но пилот так и не прервал меня.

— Ну и?

— Я не нашел ошибки, сэр, — буркнул пилот, — вы манипулировали цифрами правильно. Любопытно.

— Проверьте ваши вычисления еще раз.

Я смотрел, как он с мастерством, до которого мне было так далеко, вводит начальные данные, координаты нашего местонахождения и цели, массу корабля и вычисляет необходимую мощность двигателей и параметры синтеза. Его результат совпадал с его предыдущими вычислениями.

Вакс сидел с отсутствующим видом, уставясь на экран. Видимо, он устал. И не только он. Весь экипаж уже битых два часа находился в напряжении.

Не важно. Я склонился над пультом. Мы снова произвели все вычисления, шаг за шагом. Все трое. Нет, вместе с Дарлой — четверо. Мы будем этим заниматься до тех пор, пока не придем к одному результату. Я ввел начальные данные, и все склонились над экранами. Дарла выводила свои результаты на экран, расположенный над нашими головами.

Мы медленно прокладывали свой путь через базовые вычисления. Никаких проблем. Потом сверили положение звезд, взяв поправки из книг. Все пока совпадало, в том числе и координаты корабля. Положение цели было взято нами из карт. Мы ввели массу корабля.

— Ой! — не удержался от восклицания Вакс. Три цифры на экранах совпадали. Четвертая, моя, отличалась от остальных.

— Это ваша ошибка, командир. — В голосе пилота прозвучало что-то похожее на издевку. — У вас странная цифра для массы корабля, 213,5 единицы.

— По-моему, я правильно посчитал. — На меня повеяло презрением лейтенанта Казенса, Бог знает, где он сейчас. — Я сделал все, как обычно, как это делали остальные: начальный вес минус…

— Значит, вы каждый раз заново вычисляли массу корабля? — Пилот был явно удивлен. Не исключено, что он вовсе не собирался демонстрировать мне свое неуважение. От удивления он вообще забыл обо всем, — мы берем массу из автоматического журнала Дарлы. Вакс, разве не так?

— Так, сэр, — Вакс старался не возникать.

— Дарла?

— Масса является программным параметром, — ответила Дарла. — Вы знаете, что корабль рециркулирует все. Заданную массу я могу изменить лишь в тех случаях, когда издается приказ общей рекалькуляции.

Я уставился на цифры, пытаясь понять, как мог допустить такую ошибку. Очевидно, эти трое знали то, чего не знал я. А ведь в Академии мы изучали теорию синтеза! — Надо постараться вспомнить. Я начал с базовой массы и вычел из нее массу корабельного баркаса и погибших вместе с ним пассажиров…

Пилот хмыкнул:

— Все это учтено в программных параметрах, которые предоставляет Дарла.

— В Академии нас всегда заставляли вычислять все заново, и лейтенант Казенс никогда не говорил…

Пилот был великодушен.

— Сэр, это просто ради тренировки. Нам пришлось бы делать вычисления неделю, каждый раз застревая на проверке навигационных цифр. Помните ваши уроки с командиром Хагом? Он учил вас пользоваться программными параметрами.

— Я полагал, это для экономии времени. Он нервничал, а я не мог… — Отмахнувшись от воспоминаний, я с пылающими от стыда ушами стал листать журнал Дарлы в поисках программных параметров. — Итак, мы начали с базовой массы Дарлы…

— Нет, сэр. В компьютере есть и поправленная масса. Это базовая масса минус пассажиры или груз, убывшие со времени последних подсчетов.

Сколько глупостей я наделал за один-единственный день!

— Очень хорошо. Неудивительно, что результат у меня получился другой. Теперь я сделаю по-вашему. Дарла, какова поправленная ма…

Тут захрипел микрофон.

— Мостик, ответьте машинному отделению. — Это был главный инженер. — Нам сохранять состояние готовности к синтезу?

Сколько времени я заставил их ждать? Я прикусил губу. Около трех часов. Неудивительно, что я был измотан и весь взмок.

— Сейчас будем готовы, шеф. На чем мы остановились?

У нас было три совпадающих варианта вычислений, и мы нашли мою ошибку. Надо закругляться. Я начал стирать свои цифры и, увидев, что пилот самодовольно ухмыляется, стиснул зубы, чтобы не обругать его. Вместо этого я решил вернуться назад и внести исправления в свои вычисления. Мне необходима практика, а он, черт бы его подрал, может и подождать.

— Вот здесь, где я вычел вес баркаса… я ввел поправленную массу Дарлы, так?

Вакс с трудом сдерживал зевоту.

— Теперь можно стереть мое вычитание… Кстати, какова была базовая масса, когда «Гиберния» покинула «Околоземный порт»?

Компьютер заговорил со мной резким тоном:

— Вы ко мне обращаетесь? В таком случае, называйте меня по имени.

— Дай мне параметр, Дарла.

— 215,6 стандартной единицы.

— Мне нужна базовая масса.

— 215,6 — это и есть базовая масса. Сколько раз нужно повторять?

Вакс дремал. Я восстановил на экране свои вычисления до места ошибки. Пилот нетерпеливо ерзал. Голова у меня шла кругом, Я и так заставил их ждать слишком долго. И все же…

— Так что же, сэр?

Я был краток.

— Пилот, найдите в автоматическом журнале Дарлы запись о нашей базовой массе и массе с поправкой.

— Ради Бога… Есть, сэр. — Пальцы его заиграли на клавиатуре, — поправленная масса равняется 215,6 единицы. Базовая масса двес… — Пилот издал нечленораздельный звук. Лицо его стало серым.

— Кажется, там не все в порядке? — сказал я. Ведь эти две цифры должны быть разными.

— Вы нашли ошибку, — прошептал пилот. — Мы использовали неправильные данные!

Вакс в ужасе подскочил. Если ошибся пилот, значит, и сам он допустил ошибку.

Я был обескуражен:

— Но Дарла вычисляла по вашему способу! Компьютеры не забывают параметров.

— Видимо, мы неправильно задали ей вопрос, — предположил пилот. — Дарла, какова масса корабля с поправкой на потерянный баркас и пассажиров?

— Вес корабля с поправкой 215,6, — повторила она.

— Поправьте программную базовую массу на массу потерянного баркаса. Его больше нет на борту, — сказал я.

— Поправка на массу сделана согласно инструкциям, — с важностью заявила Дарла. — Это делается автоматически.

— Пресвятая Дева! — выдохнул Вакс. — У Дарлы шиза!

— Ничего подобного! — возмутилась Дарла. — Думайте, что говорите, гардемарин!

— Он не так выразился, Дарла, — быстро вмешался я. — Ошибка связана с неправильно введенными в компьютер данными. — Дарла очень обиделась за «шизу».

— Но она…

— Заткнись, Вакс. — Все мы слышали много страшных историй о том, как исчезали корабли с рассерженными компьютерами на борту.

Исчезали бесследно.

Все сразу умолкли. Дарла выводила на экраны интерференционную картину, составленную из волн случайной длины, означавшую крайнее возмущение. Видимо, избегая моего взгляда, Вакс уставился на противоположную стену.

— Но как могли мы выйти из синтеза так близко от «Селестины», если данные Дарлы (тут я понизил голос) «шизанутые»? — удивился я.

— Может быть, тогда они были совсем другими? — Пилот бегал пальцами по клавиатуре пульта, наблюдая за появляющимися на нем цифрами. — Вот данные, которые мы использовали, чтобы отыскать «Селестину». Масса с поправкой равнялась базовой. Но не забывайте, до того, как мы потеряли баркас, они и должны были совпадать.

— Не отдавал ли капитан Мальстрем приказ сделать рекалькуляцию перед синтезом?

— Думаю, что отдавал. — Он пожал плечами. — Посмотрите журнал.

— Посмотрите сами! — Я не стал продолжать. Лучше не сердить сейчас офицеров.

— Есть, сэр. — Пилот, видимо, разозлился. Глаза сверкнули, — да, так и есть, — сказал он, полистав журнал. — Это было в день поминальной службы. — Он нахмурился. — По непонятной причине новые данные были введены не полностью. Иначе Дарла учла бы их.

— Дарла, вы можете рекалькулировать параметры?

— Конечно, могу.

Я ждал, что она скажет еще что-то, но она молчала.

— Сделайте это.

— Приказ поняла, командир. Мне нужен ваш специальный пароль.

— Какой?

— Я не стала бы спрашивать, будь он мне известен, — самым разлюбезным тоном ответила Дарла.

— Пилот, где найти пароль?

— Не имею понятия, — теперь уже вполне миролюбиво сказал пилот. — Сэр, почему бы нам не ввести ваше решение, чтобы начать синтез? А потом проведем рекалькуляцию.

— Это не рискованно?

— Нет, сэр.

Наконец-то мы сдвинемся с места. Что ж, я согласен. Последовала тишина. Пилот, прерывисто дыша, произнес:

— Сэр, я ошибся в расчетах. Ваше решение оказалось единственно правильным. Приношу свои искренние извинения.

— Забудьте об этом, — ответил я не очень любезно. — Давайте стартовать. — Мало хорошего, когда уверяешь экипаж, что все в порядке, а потом часами не можешь начать синтез.

— Командир, прошу позволить мне покинуть мостик.

— Не позволю, пилот. — После его издевок я был далек от великодушия. — Пока не начнем синтез. Ищите в журнале или в банках данных мой пароль, который даст возможность сделать рекалькуляцию.

Я повернулся к Ваксу:

— Пересчитайте свои координаты, начиная с базовой массы.

Возможно, он, Дарла и пилот ошиблись, но я хотел убедиться в правильности собственных координат.

— Есть, сэр! — Пальцы Вакса забегали по клавиатуре компьютера, и через несколько минут он выдал решение. Мое решение. Я ввел новые цифры:

— Дарла, мы меняем ваши координаты. Занесите в журнал.

— Занесенные вручную координаты получены, мистер Сифорт. — Это Дарла. — В журнале сделана соответствующая запись.

Я связался через микрофон с машинным отделением:

— Главный инженер?

— Да, сэр? — ответил он тотчас же. Должно быть, держал в руках микрофон.

— Что если, скажем, один из программных параметров Дарлы оказался неверным? — спросил я нарочито небрежным тоном. — Если мы дадим вам координаты синтеза, не сможет ли Дарла переписать их, введя свои неверные данные?

— Лишь в том случае, если вы прикажете мониторировать волну с мостика. Но я не слышал такого приказа, по крайней мере с того времени, как начал летать. Выход энергии, как правило, устанавливается и контролируется машинным отделением. — Последовала пауза. — У вас проблемы, сэр?

Еще какие! Мы были глубоко в космосе с командиром, который не знал, что делать, и упрямым компьютером. Но я ответил самым беспечным тоном:

— Машинное отделение, синтез, пожалуйста.

— Есть, сэр. Двигатели… включены. — Экраны неожиданно потемнели.

— Я сглотнул, не отрывая взгляда от приборов, уверенный в том, что Макэндрюс тоже следит за приборами, чтобы вовремя среагировать на малейшее отклонение от нормы. Показания приборов казались стабильными, и я вздохнул с облегчением.

— Разрешите войти, сэр. — Это явился на вахту Сэнди.

— Разрешаю. Вакс, вы свободны.

— Так точно, сэр. — Вакс отдал мне честь. Впервые в его глазах я заметил уважение, близкое к благоговению.

Мое суровое отношение к нему и проявленная при вычислениях бдительность возымели действие. Я перестал быть в его глазах глупым мальчишкой, который лишь по ошибке оказался старше его чином. Я стал командиром, а командир не ошибается. Это не соответствовало действительности, но тут уж я ничего не мог сделать.

Когда Сэнди занял свое место, я вдруг с ужасом подумал, что, если пилот, гардемарин и компьютер все вместе ошиблись, нельзя доверять никому. Уходя с вахты, я всякий раз буду рисковать кораблем. Неудивительно, что командир Хаг практически жил на мостике. Я был не лучше и не умнее других, вся ответственность за «Гибернию» лежала только на мне.

Я понял также, почему побледнел пилот. Семипроцентная ошибка в наших координатах после долгого синтеза увеличилась бы до невероятных размеров. Мы могли врезаться прямо в середину солнца на Надежде. Мне просто повезло, что я вовремя обнаружил ошибку.

11

Прозвучал сигнал к обеду. На капитанском столике стояло лишь три прибора. Я подозвал интенданта и, кивнув на пустые стулья, вопросительно посмотрел на него. Мистер Браунинг почтительно склонился к моему учу:

— Некоторые пассажиры, сэр, попросили предоставить им другие места. При сложившихся обстоятельствах я счел…

— Вы поступили правильно. — Обедать с командиром — большая честь. Но никак не обязанность. И так будет всегда. По крайней мере до тех пор, пока я командир.

Я завел беседу с тремя оставшимися пассажирами, в том числе с миссис Донхаузер, особой весьма прямолинейной.

— Вы стали непопулярны, молодой человек. — Она смотрела на меня с нескрываемой неприязнью.

— Пожалуй, вы правы. — Я сделал вид, что это меня нисколько не трогает, и продолжал намазывать маслом булочку.

— Совет пассажиров считает, что вы слишком молоды для командира и должны уступить место кому-нибудь другому.

— Передайте им, что со временем это пройдет. — У меня и так было достаточно проблем с офицерами и экипажем. Видимо, мой ответ обидел миссис Донхаузер, и до конца обеда она не проронила больше ни слова.

Выходя из зала, я столкнулся с главным инженером и остановил его:

— Между прочим, в моей каюте есть сейф. Вы не знаете кода?

— Наверное, командир Хаг хранил код в сейфе на мостике, — ответил он спокойно. — Если нет, я пошлю слесаря рассверлить его.

— Посмотрю в сейфе на мостике. Спасибо. — Я пошел дальше, чувствуя, что он смотрит мне вслед.

На мостике я застал Вакса и Алекса. Судя по всему, они вполне контролировали ситуацию. Пилот Хейнц оставил записку, что пока не обнаружил пароль, позволявший сделать рекалькуляцию, но поищет еще во время очередной вахты.

Я пошел к Аманде. Она как раз выходила, и мы столкнулись в дверях. Я хотел поцеловать ее, но она уклонилась. Мы сели не на койку и не на пол, как это бывало прежде, а на стулья. В общем, обычной непринужденности не было. Я сказал Аманде, как мне ее не хватало.

Она оставила это без внимания и спросила:

— Что ты делаешь, Ники?

— Ты о чем?

— Зачем играть в командира? Ты же знаешь, что ты не командир.

Я попытался улыбнуться:

— Каждому надо попробовать. Следующий — Вакс.

Она не ответила улыбкой на мою улыбку.

— Со мной не надо шутить. Ты просто пугаешь меня.

— Пугаю?

— Ты решил лететь на Надежду, но это колоссальный риск. Вряд ли мы попадем туда. Так считают все. И очень боятся. Не только мы, пассажиры, но и члены экипажа.

— Кто тебе об этом сказал?

— Стюарды в столовой. — Я взял это на заметку. — Ники, может случиться непоправимое. Кое-кому грозит опасность.

Я перестал улыбаться:

— Что тебе известно?

— Ничего конкретного. Ты из кожи вон лезешь, и все напрасно. Ни экипаж, ни пассажиры тебя не признают. Пассажиры просто в панике. Даже офицеры хотели от тебя избавиться.

— С чего ты взяла?

— Не скажу. Ни за что.

«Плохо дело, — подумал я. — Как жаль, что она не на моей стороне, а совсем наоборот».

— Я представляю ход твоих мыслей, — продолжила она. — По закону командиром должен стать ты, и выбора нет. Но подумай о людях на борту корабля. Оступишься — ни один офицер не поможет тебе. Уйди с их пути, Ники.

— Так думает большинство пассажиров?

— Да. И я тоже.

— Ты нужна мне, Аманда, — ответил я просто, ничуть не покривив душой, — ты единственная, кто может меня поддержать.

Она опустилась на колени у моих ног:

— Я охотно поддержала бы тебя, Ники. Но не хочу рисковать. И подвергать риску тебя.

Я погладил ее волосы:

— Я командир «Гибернии». Это вопрос решенный. Но я одинок. Не отворачивайся хоть ты от меня. Пожалуйста! Ведь мне даже не с кем поговорить. — Я решил бить на жалость и, затаив дыхание, ждал ее реакции.

Она поцеловала меня:

— Я с тобой, Ники. Я не оставлю тебя.

Мы пробыли вместе почти всю ночь. Но любовью не занимались. Только ласкали друг друга, целовались и обнимались. Рано утром я тихонько прошел к себе. Как и накануне, Рики принес мне завтрак, отдал честь и стоял вытянувшись, пока я не отпустил его.

После завтрака я отправился на мостик, проверил журнал. Вахту несли Сэнди и главный инженер. Вакс дважды являлся для личной проверки, потом ушел спать.

Глядя на темный экран моделирования, я думал о том, как хорошо изучу его за время полета на Надежду. Тут я вспомнил, что главный инженер посоветовал мне поискать в сейфе на мостике код сейфа, находившегося в моей каюте. Я действительно обнаружил его там и, усталый, опустился в кресло. Потом полушутя спросил:

— Вы играете в шахматы, Дарла?

Вместо ответа на экране моделирования появилась шахматная доска. Челюсть у меня отвисла.

— Черт возьми… да… — Я взглянул на главного инженера и, заметив, как сверкнули его глаза, сказал Дарле:

— Я не могу отвлекаться на вахте, так что уберите, пожалуйста, доску.

— Вам решать, — раздраженно ответила Дарла и погасила экран.

Через некоторое время я обратился к главному инженеру:

— Хочу поделиться с вами кое-какими соображениями.

— Слушаю вас, сэр.

— Вряд ли стоит лететь всю дорогу на Надежду без офицеров. Кстати, Вакс скоро станет лейтенантом. Почему бы нам не набрать еще гардемаринов?

Сэнди, внимательно изучавший экран своего монитора, стал рукавом стирать с него пыль и весь обратился в слух. Ну и пусть, это не военная тайна.

— Набрать из кого, сэр? — поинтересовался главный инженер. Хороший вопрос.

Почти все члены экипажа недостаточно молоды, чтобы начать офицерскую карьеру.

— Среди пассажиров есть тинэйджеры, несколько молодых людей. Как насчет Рики?

— Хотите знать мое мнение, сэр?

— Да.

— Тогда я отвечу: нет. Мы и так слишком далеко ушли от обычной практики. Набирать штат из пассажиров законом не воспрещается, но лишь в исключительных случаях. Как бы в Адмиралтействе нас не сочли слишком самонадеянными, — он прав. Впрочем, случай у нас как раз исключительный. Адмиралтейство не находится, как мы, на расстоянии девяти световых лет непонятно где и не испытывает недостатка рабочих рук, чтобы управлять кораблем.

— Ладно, я просто поразмышлял. Мистер Уилски, вам не кажется, что экран уже достаточно чистый?

— Да, сэр. Я хотел сказать, нет, сэр! — Сэнди быстро отпрянул назад и густо покраснел. Он был слишком хорош, чтобы долго издеваться над ним. И все же…

— Когда закончите полировать свой, не будете ли так добры приступить к моему?

— Есть, сэр, — он поднял глаза, видимо понял, что над ним насмехаются, и постепенно расслабился.

— Разрешите войти, сэр?

Я оглянулся. В коридоре по стойке «смирно» стоял Вакс.

— Войдите.

Вакс вошел строевым шагом:

— Гардемарин Хольцер прибыл для личной проверки, сэр!

Это входило в мои обязанности, и я решил не ударить лицом в грязь. Осмотрел его чистую, свежевыглаженную форму, пояс на пряжке, проверил, начищены ли до блеска определенные детали. Все было в полном порядке. Вакс тщательно приготовился к проверке, но будь даже это не так, я сделал бы вид, что ничего не заметил.

— Удовлетворительно, мистер Хольцер. Принесите мне доклад в письменном виде не позднее чем завтра. Вы свободны. — Он отдал честь и покинул мостик. Главный инженер Макэндрюс хранил молчание, лицо его было бесстрастным, как маска. Ему, видимо, не полагалось как-либо реагировать на отношения командира со своими подчиненными. И все-таки интересно, что он об этом думает.

Я откинулся в кресле и задремал. Это было еще хуже, чем играть в шахматы с Дарлой. За подобный проступок лейтенант Казенс непременно отправил бы меня на бочку.

Глядя на листок бумаги, который держал в руках, я набрал цифровой код замка сейфа. Щелчок — и дверца открылась. Заглянул внутрь. Круглая классная бляха: Академия, 2162 год. Должно быть, она принадлежала командиру Хагу. Судя по всему, Мальстрем, став командиром, не наводил порядка в сейфе. Кожаная папка. В ней фотографии: командир Хаг, совсем молодой, рядом с красивой женщиной. Я быстро вернул фотографии на место, испытывая неловкость от того, что вторгся в личную жизнь человека, который был мертв. Коробочка для микросхем с тремя чипами. Я отложил их в сторону, решив просмотреть позже.

Затем я вынул деревянную трубку величиной с ладонь, полую внутри, с обугленной чашечкой на одном конце. Стал с любопытством ее разглядывать. Произведение примитивного искусства Африки? Или народного искусства Новой Зеландии? Туристский сувенир с планеты Калтех? Непонятно, зачем Хаг хранил эту вещь в сейфе. Ее я тоже отложил в сторону. Еще я обнаружил там банку без этикетки. Открыл. Какие-то листья коричневого цвета.

Я положил содержимое сейфа на тумбочку и стал рассматривать, все больше недоумевая. И вдруг вспомнил вечер, который мы, гардемарины, провели с главным инженером в дешевом баре Лунаполиса. Нам редко приходилось общаться со своими офицерами. Разговор зашел о путях развития колоний. Я рассказал старую историю, которую помнил по голофильму. А главный инженер поведал о странных обычаях далеких времен.

И тут меня осенило. Я резко выпрямился. Трубка являлась приспособлением для сжигания растительной смеси. Табака. Что именно говорил главный инженер?

— До реформ 2024 года, ребята, трубки были широко распространены. Их набивали и зажигали.

— А что потом, шеф? — спросил я его, прикинувшись дурачком, — вызывали пожарных?

— Нет, их сосали, пока дым не начинал выходить с другого конца. Это был стимулятор.

Мы засмеялись. Видимо, шеф уже захмелел.

— А потом они глотали дым? — насмешливо спросил я. Должно быть, тоже был пьян. Ведь главный инженер мог послать меня на бочку.

— Нет, они его вдыхали. — Он нахмурился, обиженный моей насмешкой.

— Шеф, вы придумали все это, — заметил Алекс. — Кто стал бы этим заниматься?

— Не будьте так уверены, пока сами не попробовали, — возразил главный инженер, смерив Алекса взглядом.

— А вы… Хотелось бы знать, это законно? Этим и сейчас можно заниматься?

— О, вполне законно. Запрещено только рекламировать или продавать табак с целью наживы. Но есть места, где его можно достать. Однако проносить на корабль запрещено, как и остальные наркотики.

— Если законно, почему мы никогда об этом не слышали? — поинтересовался я.

Главный инженер очень серьезно ответил:

— После реформ 2024 года некоторые пороки полностью исчезли. Не стало женщин, предлагающих за деньги вступить с ними во внебрачные связи. Вы слышали о чем-либо подобном? Большой проблемой в то время был рак. И тогда начали борьбу с курением. На это ушло какое-то время, потому что люди курили, чтобы расслабиться. Но, после того как в общественных местах запретили курить, этот порок практически перестал существовать. Выращивать табак разрешалось, но нужда в нем отпала.

— Послушайте, шеф, а сами вы пробовали эту дрянь? — спросил Сэнди Уилски.

Главный инженер посмотрел на часы:

— Пора идти. Завтра рано стартуем. — Он бросил на стойку несколько банкнот.

И теперь, в своей каюте, я вдыхал запах чашечки этого артефакта, пахнущего древесным углем и чем-то еще. Возможно, табаком. Я был шокирован. Командир Хаг тайно вдыхал в своей каюте вредное контрабандное зелье. Нарушая корабельный устав. Как мало мы его знали. Для нас он был Господом Богом, спустившимся с небес на капитанский мостик.

Ни я, ни остальные гардемарины никогда не бывали в его каюте. Да и офицеров туда вряд ли приглашали. Скорее всего, командир Хаг все время проводил в одиночестве, общаясь только с Макэндрюсом. Говорили, что в тихие вечера главный инженер приходил к командиру и они, два старых друга, предавались воспоминаниям, коротали время.

Я собирался лечь спать и уже стал снимать брюки, но тут обругал себя, как последнего тупицу. Трубка в сейфе принадлежала не командиру. Конечно же нет. А его другу инженеру. Командир просто хранил ее у себя. Ведь если бы трубку обнаружили, инженер предстал бы перед трибуналом. А сейф в капитанской каюте был единственным надежным местом на «Гибернии». И по вечерам шеф, должно быть… Я попытался представить себе, как Макэндрюс выпускает дым изо рта и ноздрей, словно дракон.

Наконец я разделся и лег. Тогда на Лунаполисе главный инженер сказал:

— Люди курили, чтобы расслабиться. — Бедный Макэндрюс! После смерти Хага он лишился не только своего друга, но и полюбившейся ему трубки. Мало того, он постоянно жил в страхе, что контрабанду могут обнаружить, и тогда его карьере придет конец.

Я не раздумывая взял микрофон и набрал номер машинного отделения:

— Главного инженера в каюту командира.

Ответа не стал дожидаться. Его найдут, где бы он ни был. Я оделся, заправил койку, положил трубку и банку на столик.

В дверь постучали:

— Главный инженер Макэндрюс явился, сэр.

— Заходите, шеф. Садитесь. — Я дал ему понять, что вызов не служебный.

Он сел в предложенное ему кресло, рядом со столиком. Глаза его блеснули при виде разложенных на нем предметов, но выражение лица не изменилось.

— Я наводил порядок в сейфе, шеф, и нашел странные предметы. Альбом командира Хага, его бляху. И вот это, сам не знаю что.

— Да, сэр.

Надо было вести себя деликатно, не вынуждая его силой признать, что предметы принадлежат ему.

— Я пытался угадать, что это такое, шеф. И подумал… не имеют ли эти вещи отношения к тем стимулирующим средствам, о которых вы нам рассказывали? Табак?

— Табак, сэр? Похоже, что да.

— Как интересно! И зачем только командир Хаг возил их с собой? — Главный инженер промолчал. — Подумать только, что командир пользовался всем этим, — продолжал я. — Никогда бы и в голову не пришло. Как вы полагаете, могу я попробовать?

— Это запрещено, сэр. На борту корабля, — он сохранял полное спокойствие.

— Не покажете ли мне, как это делается? Пожалуйста!

— Это нарушение правил, командир.

— Не важно. Я готов отступить от правил, — великодушно заявил я, вручая ему трубку. — Шеф, мне интересно, как это делают. Вы сможете мне показать?

— Да, сэр, смогу.

Пока он никак не выдал себя. Возможно, заподозрил ловушку. Тогда я сказал:

— Приведите ее в действие. Это приказ.

— Есть, сэр.

Я не только снял его с крючка, но не дал ему права выбора. Теперь, получив мой приказ, он мог безнаказанно сосать эту штуку.

Макэндрюс открыл банку с помощью маленькой металлической ложечки, наполнил чашечку табачными листьями и кончиком ложки утрамбовал их.

— Нужен огонь, сэр.

— Много? Паяльная лампа годится? — Я не остановился бы перед тем, чтобы отдать приказ доставить лампу в каюту.

— Нет, сэр. Достаточно зажигалки для свечей. Она у меня с собой. — Он поднес пламя к чашечке на одном конце трубки, а второй конец взял в рот и стал сосать. Потом затянулся и выпустил дым. И, не говоря ни слова, протянул трубку мне.

— Нет, я только хочу посмотреть. Продолжайте.

— Это все. Ничего нового вы не увидите, сэр. Просто надо делать затяжки, пока не кончится табак.

— А-а, Это приятно?

— Некоторым нравится, — осторожно ответил он.

— Когда закончите, скажете мне. А пока мы можем поговорить.

— Есть, сэр. — Наблюдая за мной краешком глаза, он спустя некоторое время снова выпустил дым, и я смотрел, как серые струйки уплывают в вентилятор. Очистители уберут его из воздуха и затем рециркулируют.

— Как дела на третьем уровне, шеф?

— Получше. А когда решится вопрос с осужденными?

— О Боже! Совсем забыл. — Сколько дней прошло? Ведь я должен был принять решение относительно тех троих, что ждут казни.

— Да, сэр. С вашего позволения скажу, что чем скорее вы это сделаете, тем лучше. — Дым, похоже, и в самом деле действовал на него расслабляюще.

— Вы правы. Я скоро приму решение. Эта, как ее, труба нагревается у вас в руке?

— Трубка, сэр. Это называется трубкой. — Шеф машинально поправил меня, забыв, что я командир. Я не возражал. — Нагревается чашеобразная часть, а не мундштук. — Он хорошо знал лексику, связанную с курением.

Я поддерживал разговор, постепенно привыкая к запаху табака. Шеф наконец понял, что здесь нет никакой ловушки, и полностью расслабился, вытянув ноги и облокотившись о стол.

— Вы долго были знакомы с командиром Хагом? — спросил я.

— Двадцать один год. — Он помнил точно. — Он еще был старшим лейтенантом, когда мы вместе ходили на старом «Принце Уэльском», и с тех пор всегда вместе служили на одном корабле. Он обычно сидел на том месте, где сейчас сидите вы, сэр. — Глядя в пол, он время от времени попыхивал трубкой, пока снова не появился дым.

— Мне очень жаль, шеф, — мягко сказал я. — Нам всем не хватает командира Хага. А больше всех вам.

— Да, сэр. Мы, знаете ли, чаще молчали. Просто сидели вместе, и все.

Возможно, от дыма я тоже расслабился и порывисто прикоснулся к его руке:

— Шеф, я знаю, мне никогда не стать таким, как он. Хоть бы день нормально прошел, и то хорошо. Я знаю, я не смогу заменить вам его, но если бы вы согласились хоть изредка зайти посидеть со мной…

— Вы ни в чем не виноваты, сэр. — Он смотрел мимо меня и, казалось, обращался к стене. — Вы все делаете правильно.

— Не совсем. Вы не решались мне сказать, но я знаю, что допустил много промахов. С пилотом, с Ваксом. А может, и с остальными тоже.

— Говорят, вы довольно умелый навигатор. — Уголки его губ дернулись.

— С чего вы взяли?

— Слухи ходят по всему кораблю. Ваш рейтинг значительно повысился.

Я не очень удивился. Слухи с капитанского мостика добегают до двигателей синтеза быстрее, чем это может сделать юнга. А может быть, так сработала Дарла.

— Я считаю это случайностью.

— Вы вели себя, как и подобает командиру корабля, А это главное. Я рад буду изредка посидеть с вами, — сказал он грубовато, — если вы этого хотите.

— Спасибо, шеф. — Мы разошлись, лишь когда погас огонь.

12

Я постучал по стакану. Зал затих.

— Отец наш Небесный, сегодня на корабле Флота Объединенных Наций «Гиберния» 14 марта 2195 года. Благослови нас, наше путешествие и пошли здоровья и благополучия всем на борту корабля.

Уже прозвучало «аминь», а я так и не сел на свое место.

— Прежде чем приступить к ужину, мне хотелось бы кое-что вам сказать. — Некоторые пассажиры переглянулись. — Как вам известно, мы вошли в синтез и двигаемся к Надежде. — По залу пронесся гул неодобрения. — Мои офицеры и я… (Эта фраза мне нравилась. В ней звучала уверенность.) Мои офицеры и я надеемся прибыть на Надежду по расписанию. Но у нас не хватает четырех офицеров, а это означает дополнительные вахты для оставшихся. Поэтому я разрешил зачислить на службу кадетами одного или нескольких человек из числа пассажиров.

Пришлось повысить голос, чтобы перекрыть негодующий ропот.

— Пройдя курс обучения, кадет становится гардемарином — офицером военного флота. Он или она зачисляются на службу сроком на пять лет. За это время можно дослужиться до лейтенанта или капитана. Служба в Военно-Космических Силах — профессия престижная. Кто этим заинтересовался, пусть свяжется с интендантом, а тот устроит встречу с офицером.

В зале воцарилась тишина. Я сел. Сегодня со мной за столом сидели только миссис Донхаузер и мистер Каа Лоа — молчаливый микронезиец, с которым я раньше не был знаком.

— Добрый вечер, миссис.

— Привет, командир. — Она задумчиво смотрела на меня. — Разве гардемаринов набирают не из детей?

— Только кадетов. Гардемарины по акту Генеральной ассамблеи считаются взрослыми.

— Неужели вы надеетесь, что родители согласятся отдать вам своих детей, командир Сифорт? — Меня редко называли командиром Сифортом, но слышать это было приятно.

— Возможно, и не согласятся.

— Тогда зачем это бесполезное предложение? — спросила она, как обычно, без обиняков. И эта ее манера мне нравилась.

— Не совсем бесполезное, — возразил я. — Мне не нужно согласия родителей.

Она наклонилась, взяла меня за руку.

— Ники, не отнимайте детей насильно! — Тон ее был решительным и спокойным. — Вы, возможно, еще не знаете, что нет ничего сильнее стремления родителей защитить свое чадо. Не дай Бог, чтобы оно сработало против вас.

В словах миссис Донхаузер не было угрозы — просто предупреждение. И я оценил это.

— Я учту ваш совет, миссис Донхаузер. — Надо было поскорее сменить тему.

Вечернюю вахту я нес с Алексом. Настроение у него было лучше, чем у меня. Мне хотелось просто посидеть и подумать. У него же в голове вертелся тысяча и один вопрос. Он вел себя уважительно, но говорил без умолку. Сказалось, видимо, то, что совсем недавно мы спали на соседних койках. Теперь Алекс стал чересчур фамильярным, чтобы скрыть свою робость. А мне предстояло решить вопрос с заключенными.

Смертный приговор был вынесен мистеру Тауку, а также матросу Рогову и помощнику машиниста Герни. Рогову за то, что ударил старшину Терила, а Герни — за драку с мистером Вышинским. Последний случай вызывал особое беспокойство. Я видел подлеца собственными глазами и думаю, что Герни не соображал, на кого поднял руку. В который раз перечитал я статьи закона об оскорблении действием офицера.

— Как вы думаете, можно устранить неисправность Дарлы? — задал очередной вопрос Алекс, в четвертый раз пытаясь завязать разговор.

— Не знаю. — Следует ли считать преступлением оскорбление действием, если преступник не знал, что перед ним офицер? Пожалуй, да. Потому что драка сама по себе преступление, а задеть в ней офицера можно и по несчастной случайности. С другой стороны…

— Мы могли бы отключить ее для перепрограммирования, пока находимся в синтезе, сэр.

— Помолчите хоть немного, Алекс, — ответил я как мог мягко, однако Алекс выглядел побитым щенком. Он больше не заговаривал со мною, но молчание его было красноречивее всяких слов.

Я вздохнул про себя, зная, как поступил бы в сложившейся ситуации командир Хаг. Но я любил Алекса и попытался отвлечь его.

— Посчитайте поправки для двигателей из-за дисбаланса загрузки при условии, что мы не будем брать груз на Окраинной колонии. Это будет хорошая тренировка.

— Есть, сэр. — Теперь по крайней мере он какое-то время не будет ко мне приставать.

Во время своей очередной вахты пилот Хейнц мне сказал, что ни в одном из файлов не смог найти пароль. Я молча кивнул и, надеясь, что он не заметил, как я покраснел, при первой же возможности покинул мостик и поспешил к себе в каюту. Там я достал из сейфа коробку с микросхемами, про которую совсем забыл, и вставил чип в головид.

На первом чипе были частные платежные квитанции командира и отчеты о состоянии его денежных счетов в банках Новой Шотландии и Луны. На втором — книга, взятая из корабельной библиотеки.

На третьем — список личных кодов, разрешающих специальный доступ к компьютеру.

Не решившись все проделать самостоятельно, я вызвал на мостик главного инженера, усадил рядом с собой и отдал Дарле приказ на рекалькуляцию.

На самом деле все оказалось очень просто. После того как я назвал пароль, она с минуту пребывала в молчании, в то время как на экране что-то мелькало. Наконец, словно прочистив горло, она произнесла звонким, как колокольчик, голосом:

— Рекалькуляция закончена, командир. Я вздохнул с облегчением:

— Очень хорошо. Какова базовая масса корабля, Дарла?

— 215,6 стандартной единицы.

— А масса с поправкой?

Голос ее звучал уверенно:

— 215,6 стандартной единицы. Мы снова рассчитываем синтез?

— О Господи! — Я посмотрел на главного инженера. Он сглотнул. В Дарле все еще сидел «клоп».

Прошло два дня, а мы не переставали спорить о том, что надо было делать. Я взял с главного инженера и пилота слово, что они будут держать все в секрете. И без того нервы у всех на борту напряжены до предела, не хватает только слухов о том, что взбесившийся компьютер может послать нас в другую галактику.

Я проклинал себя за собственную глупость. Конечно же, следовало повернуть домой, пока была возможность. Лейтенант Дагалоу хоть и не была системным программистом, зато великолепно знала компьютеры и могла подсказать, как справиться с проблемой параметров. Зная, что мне такая задача не по зубам, я послал пилота копаться в компьютерных инструкциях, надеясь, что он узнает достаточно для необходимого перепрограммирования.

«Гиберния» находилась в состоянии синтеза, и я считал бессмысленным выводить ее из него, пока Хейнц не будет готов. Настоящий командир принял бы решение самостоятельно, но я предпочел посоветоваться с главным инженером, и он согласился со мной.

Между тем к начальнику интендантской службы Браунингу не поступало никаких заявлений о зачислении на службу. Некоторые копии моего объявления, висевшие в столовой для пассажиров и в фойе, были сорваны.

Не давали покоя и смертные приговоры, и я пошел к Аманде поделиться своим страхами. Будь я командиром во время драки, дело ограничилось бы капитанской мачтой. Но теперь от решения военного трибунала никуда не уйти. Что же делать?

Она как-то странно на меня посмотрела:

— Конечно же, отменить приговор. Ты просто не можешь поступить иначе!

— А как прореагируют члены экипажа, узнав, что я простил мятежников?

— Каких мятежников, Ники? Ты же прекрасно знаешь, что это была драка, просто драка.

Я попытался ей объяснить:

— Драка тоже мятеж, дорогая. Они нарушили статьи, запрещающие контрабанду, наркотики, драки. И, что того хуже, оскорбили действием офицеров, пытавшихся по приказу командира их утихомирить.

— Да, они буянили. Но ты же сам сказал, что не стал бы отдавать их под трибунал.

— Да, но… — Как объяснить это невоенному человеку? — Представь себе, что я, гардемарин, всю ночь провел в штабе и явился к командиру в несвежей форме. Заметив это, он обязан поставить мне на вид. И тогда мне придется иметь дело со старшим лейтенантом. — Я перевел дух. — Но командир может сделать вид, будто не заметил. В этом случае его дело сторона.

— Так постарайся не заметить, — быстро подсказала Аманда.

— Все дело в том, что это уже взято на заметку. Не предъяви командир Мальстрем официальных обвинений, я отпустил бы их. Но если сделаю это сейчас, то тем самым признаю, что можно бунтовать безнаказанно.

Аманда пришла в замешательство:

— Я думала, что знаю тебя, Ники. Ты не можешь быть таким жестоким, не можешь убить этих несчастных.

Упрек был не по адресу. Я и не собирался их убивать. Это решение Адмиралтейства, командира Мальстрема и председателя военного суда. Я не убью их, а позволю убить. Это далеко не одно и то же. Если я буду бездействовать, процесс, начатый другими, продолжится. Я решил не форсировать события. Мы расстались, каждый при своем мнении.

На следующий день меня ждали хорошие новости. Я получил записку от главного интенданта: кто-то из пассажиров заинтересовался информацией о найме на службу. Я пригласил мистера Браунинга на мостик, где мы несли вахту вместе с главным инженером.

— Один из ребят Трэдвелов, — пытался угадать я. — Рейф или Паула?

— Нет, сэр. — Интендант стоял по стойке «смирно». Ему было явно не по себе. — Мистер Кэрр.

— Дерек? Вы шутите?

Вряд ли Браунинг стал бы шутить с командиром.

— Нет, сэр, — уверил он меня самым искренним тоном. — Он просил встречи с офицером по поводу вашего объявления. Правда, все время твердил, что решение его пока не окончательно.

— Кого послать к нему, как вы думаете? — спросил я главного инженера.

— Вы уверены, что возьмете его? — Вопрос по существу.

— Нет. — Это решило дело. — Я сам с ним поговорю.

Вздремнув немного после вахты, я пошел на второй уровень в каюту, которую раньше занимали Дерек с отцом. На мостике обстановка слишком официальная.

— Привет, командир. — Мы не разговаривали с ним со времени моего повышения. Он пропустил меня в каюту. Там было уютно и чисто. Я сел.

— Здравствуйте, мистер Кэрр. — Я мог бы назвать ею по имени, он был младше меня, но подумал, что он истолкует это как фамильярность с моей стороны. Меня мучил вопрос: сможет ли он стать офицером? Сумеет ли парень с его биографией поддерживать дисциплину в кубрике? Я ждал. Он сам обо всем скажет, когда будет готов.

— Полагаю, вы пришли по поводу моего разговора с мистером Браунингом?

— Совершенно верно. — Не ожидая приглашения, я опустился на стул. В конце концов, командир я или не командир?

Он тоже сел. На койку.

— Пока это только идея.

— В таком случае, мне лучше уйти. — Видимо, это несерьезно. У меня было слишком много нерешенных вопросов, чтобы тратить время с этим богатым молодым человеком.

— Нет, серьезно, — быстро ответил он. — Я не шучу.

— Зачем такому, как вы, идти в гардемарины? — спросил я без обиняков. Возможно, сказался опыт общения с миссис Донхаузер. Я сразу взял быка за рога.

Дерек сосредоточенно рассматривал кончики своих пальцев:

— Помните, я как-то сказал вам о завещании моего отца? До тех пор, пока мне не исполнится двадцать два, имением будут распоряжаться управляющие.

— Помню.

— Я знаю, что они со мной сделают. Отправят в какую-нибудь школу. С глаз долой. Может быть, даже обратно на Землю, а это еще семнадцать месяцев на борту какого-нибудь паршивого корабля.

— Спасибо, вы очень любезны.

Он покраснел:

— Я не хотел вас обидеть. Но поймите, я не желаю, чтобы кто-то мною распоряжался. Я достаточно взрослый и могу самостоятельно принимать решения. Вы говорили, что контракт заключается на пять лет…

— И?..

— Через пять лет мне будет почти двадцать два. — Он говорил уверенно, словно имел веские основания для поступления на службу.

— Вы занимались науками, мистер Кэрр? — Я не мог не задать этого вопроса: обучение было необязательным, по желанию родителей.

— Конечно. Ведь я не крестьянин.

— Математику изучали?

— Да, кое-что Алгебру, геометрию, тригонометрию.

— Матанализ?

— Нет. Но думаю, что смогу. — Самоуверенности ему было не занимать. — Ну что, подхожу я вам? — поинтересовался он, когда я кончил задавать вопросы.

— Нет. — Во время нашего разговора он ни разу не назвал меня «сэр», только однажды — «командир», а об имени и говорить нечего. Но Бог с ней, с вежливостью, гораздо важнее, что его мотивы поступления на службу выглядели весьма неубедительно.

— Почему?

— Во-первых, вы уже переросли возраст кадета.

— Я просто потеряю два года, вот и все.

— Возможно. Но мне кажется, у вас не хватит характера, мистер Кэрр.

Он вспыхнул:

— Объясните, пожалуйста.

Я был расстроен и слишком устал, чтобы продолжать разговор.

— У вас плохие манеры. Вы думаете, что весь мир вам подадут на блюдечке. Вы не знаете, что такое дисциплина, и не сможете ее поддерживать. Гардемарины съедят вас живьем и выплюнут ваши косточки. — Я встал. — Над кадетами издеваются, мистер Кэрр. Надо мной тоже издевались. Иногда жестоко. И нужна выдержка. Вы не сумеете. Спасибо за проявленный интерес. — Я взялся за ручку люка.

— Вы не имеете ни малейшего представления о моей выдержке, — сказал он холодно. — Мне надо было хорошенько подумать, прежде чем разговаривать с вами.

— До свидания. — Я вернулся на первый уровень. Уж не был ли я с ним слишком суров, подумал я, поостыв.

Он лишь изложил мотивы, побудившие его идти служить. Не из любви же к военной службе он собирался это сделать. Он не дурак, знаком с математикой…

Отвратительный тип! Сколько эгоизма! Да и я мог вести себя поумнее.

Я пошел на мостик. При моем появлении Вакс и Алекс встали. Гардемарины дежурили теперь вместе, чтобы снять часть нагрузки с главного инженера и пилота. Я и сам был в полном изнеможении. У Вакса были черные круги под глазами, и мне стало его жаль.

— Мистер Хольцер, вы свободны. Идите спать.

Ему повезло, и он не стал спорить.

— Есть, сэр. — Он отдал честь и исчез, пока я не передумал.

— У меня сегодня двойная вахта, сэр. Следующая будет с Сэнди, — сказал Алекс.

— Я знаю. — Именно поэтому я и был здесь. Вакс и Алекс — это одно, Сэнди и Алекс — совсем другое. Дел на вахте немного, но всякое может случиться. И наше присутствие здесь просто необходимо. Почти все системы корабля автоматические: гидропоника, рециркуляция, энергопитание. Во время синтеза мы не могли маневрировать кораблем, и главной опасностью оказалась скука. Я просматривал журнал. К счастью, Алекс почти не дергал меня.

Через час явился Сэнди. Явно в хорошем настроении. Я заметил у него на шее следы губной помады, но решил промолчать. Зато Алекс оказался менее деликатным и стал хихикать, я тоже не удержался.

— Хватит, — сказал я наконец. — Приступайте к своим обязанностям. — Они успокоились. Тишина становилась все более невыносимой. Алекс снова хихикнул, дав выход накопившейся энергии. Сэнди последовал его примеру, но под моим взглядом сразу умолк.

— Мистер Тамаров, — холодно заметил я, — шутки в сторону, вы на вахте. Ведите наблюдение за приборами. — Надо признаться, я сам едва сдерживался — смех заразителен — и в то же время был зол. Дух командира Хага витал над нами. Хихикать на вахте? Да он вышвырнул бы нас из воздушного шлюза.

Я вернулся к журналу и углубился в чтение записей с самого начала нашего круиза. Но когда дошел до нашей стоянки на «Ганимеде», Алекс снова затрясся от смеха, прикрыв рот рукой.

Это было последней каплей, переполнившей чашу.

— Мистер Тамаров! — Он вскочил, вытянувшись по стойке «смирно». — Передайте привет главному инженеру, и пусть он посоветует мне, как поступить с гардемарином, который на вахте пренебрегает своими обязанностями. Ступайте!

— Есть, сэр. — Со смешанным выражением смущения и страха на лице Алекс отдал честь и быстро вышел.

Сэнди сосредоточился на своем экране, упражняясь в вычислениях.

Через двадцать минут я услышал сдавленный голос:

— Разрешите войти, сэр? — В коридоре стоял Алекс, вытянув руки по швам с блестевшими от слез глазами.

— Войдите.

Он робко вошел и встал по стойке «смирно» в двух шагах от моего кресла.

— Гардемарин Тамаров явился, сэр, — почти прошептал он. — Главный инженер с почтением сообщает, что по первому же вашему требованию может прислать вам гардемаринов. — Выглядел Алекс несчастным и потерянным.

— Спасибо, мистер Тамаров. Освобождаю вас от вахты.

— Слушаюсь, сэр. Благодарю вас, сэр. — Он отдал честь, повернулся и вышел в коридор. Мне стало стыдно. Я оказался ничуть не лучше Вакса. И, что хуже всего, нажил себе еще одного врага. Ведь Алекс был мне другом и не хотел ничего плохого.

Я не торопясь подошел к люку, выглянул наружу. Алекс стоял у переборки, держась за зад, и всхлипывал. Я унизил его достоинство. И теперь единственное, что мог сделать, это оставить парня в покое. Сэнди между тем прилежно стучал по клавишам.

Чтобы не вызвать протеста со стороны мистера Вышинского, я пошел на гауптвахту вместе с матросом, вооруженным дубинкой. В камере не было ни стула, ни стола. Только матрас, лежавший прямо на палубе. Я приказал принести стул, но матрос остался стоять у люка, сжимая в руках дубинку.

— Мистер Герни, я теперь командир.

— Знаю, сэр, мистер Сифорт. — Передо мной был худой, изможденный человек лет пятидесяти, с копной темных волос.

— У меня к вам несколько вопросов по… гм… по поводу инцидента. Как все произошло?

— Мистер Таук и остальные вцепились друг в друга, — начал он подобострастным тоном. — А я о наркотиках понятия не имел, честно вам говорю.

Если он и дальше собирается врать, лучше сразу уйти.

— Слушайте меня внимательно, мистер Герни. Через несколько дней на вас наденут наручники, заткнут рот кляпом и повесят. А потом выбросят ваше тело из воздушного шлюза. — Он задохнулся, — только я могу остановить это. Говорить с вами я больше не буду. Еще одно слово лжи — и уйду.

— Простите, командир, сэр, — пробормотал он. — Клянусь говорить только правду!

— Начинайте сначала.

— Я знал о гуфджусе. Многие знали. Простите, командир. Нам давал его Таук. Я только разочек попробовал. Только разочек. Клянусь, командир! Ну и дерьмо этот гуфджус! А цена сумасшедшая. Дернул меня черт в это ввязаться. Так вот, значит, попробовал я разок и больше не стал. А им не мешал. А этот Венжинский нажрался, схватил кайф и чуть не отправил на тот свет двух ребят, живого места на них не оставил. Мы накинулись на него, а тут Фрезер влез, он тоже под кайфом был. Стал Таук отнимать у них этот наркотик проклятый, да не тут-то было. Такой бардак начался. — Он почесал в затылке и продолжал: — Пришел мистер Терил, приказал растащить их. Не хотел я в это встревать. Но приказ есть приказ. Стал я их за руки хватать, и вдруг — бум! Кто-то врезал мне по башке. Я и взбеленился. Кто врезал — не знаю. И давай крушить кулаками. Сами знаете, как это бывает! Всех, без разбору, в кого попаду.

Только бы отбиться. Потом все. Темнота. Очнулся, смотрю — наручники. Оказывается, я мистера Вышинского обидел, ну влепил ему разок-другой. — Он захныкал, по лицу потекли слезы. — Ничего я толком не помню, сэр командир. Может, и влепил. Я не отказываюсь. Но только не нарочно я! Неувязочка вышла. Неувязочка, что же еще. — Он снова захныкал. — Так и считайте командир, неувязочка. Вызволите меня отсюда, я буду смирно себя вести. Клянусь, я…

Он так вопил, что я постучал в люк, желая лишь одного: поскорее убраться восвояси.

— Умоляю вас, сэр! Я никогда больше не буду драться. Мне так страшно! И с гуфджусом тоже, если вы…

Его вопли были слышны, пока я не дошел до середины коридора.

Рики Фуэнтес поставил на стол поднос с завтраком и вытянулся по стойке «смирно», ожидая, когда его отпустят.

— Доброе утро, Рики.

— Доброе утро, сэр командир! — Этот обычно озорной, смешливый парень у меня в каюте был напряжен, как натянутая струна.

— Рикардо, мне бы хотелось, чтобы ты кое о чем подумал.

— Так точно, сэр командир! — Он не шевельнулся, уставившись на переборку.

Я почувствовал раздражение. Рики замкнулся и был не в состоянии слушать.

— Рики, оставь это. Будь таким, каким я знал тебя раньше.

— Слушаюсь, сэр! — Голос его все еще звучал напряженно. Я заорал:

— Черт тебя подери, прекратишь ты вести себя, как самый распроклятый идиот! — Рики разинул рот и затрясся.

— Вольно! — рявкнул я. — Веди себя нормально, парень!

У Рики задрожали губы. По щеке медленно поползла слеза. Он перестал наконец тянуться, смахнул рукавом слезу.

— Что я такого сделал? — спросил он с отчаянием в голосе. — Я не хотел вас сердить, командир!

— Господи, Рики! Садись же! — Я толкнул его на стул, подождал, пока он соберется с мыслями, и, видя, что он успокоился, сказал более мягко:

— А теперь послушай меня. Держись свободно, как у нас в кубрике. Давай поговорим. Ладно?

— Да, сэр. — Он во все глаза смотрел на меня.

— Ты видел мое объявление о наборе гардемаринов?

— Да, сэр! — Ему не удалось уйти от разговора.

— Ты все знаешь о нашем кубрике. Хочешь там жить?

— Я, сэр? Но я простой матрос.

— А хочешь стать кадетом?

— Значит, я буду жить в кубрике, а потом стану офицером? — Он боролся с соблазном.

— Да.

— И буду чистить ботинки мистеру Хольцеру, зубрить устав, стоять под ледяным душем и мало ли еще что?

Пусть узнает все сразу.

— Да, Рики. И это тоже.

— Вот клево!

Господи, ему это нравилось! Нравилось быть взрослым. Мне захотелось остановить его ради его же блага.

— Я должен сказать «да» прямо сейчас, сэр командир? Или можно подумать?

— Подумай.

Юнга подпрыгнул и отдал честь.

— Благодарю вас, командир! Знаете, — сказал он доверительно, — я сам читал объявление, ей-богу. Я умею читать! Только не думал, что это меня тоже касается. Я могу идти? А можно рассказать об этом друзьям?

— Идите, мистер Фуэнтес. — Сейчас наверняка побежит к начальнику интендантской службы или к старшине, спросит, стоит ли отказаться от нижней палубы ради пьянящего воздуха офицерских покоев. Они скажут, что стоит. Но не потому, что нам нужны офицеры, а чтобы увидеть, как один из них поднимается наверх.

На мостике все было в порядке. Впрочем, я в этом не сомневался, иначе мне сообщили бы. Я должен был заступить на вахту в полдень и, возможно, пробыть там весь вечер. А мне очень хотелось встретиться с Амандой. Поэтому я решил пойти к ней прямо сейчас.

Она читала в своей каюте головид, люк был открыт, и, когда я постучался, сразу подошла к двери.

— Заходи, Ники. — Она была единственной на корабле, кто продолжал называть меня так.

Мы сели на койку. Я рассказал ей про несчастного Алекса. Она никак не отреагировала. Потом про малыша Рики, как напугал его, а затем обрадовал. Аманда слегка улыбнулась, но ничего не сказала. Она вообще больше молчала.

Потом встала, закрыла люк, легла на кровать и привлекла меня к себе, заставив лечь рядом. Она была нежной и милой, но мысли ее витали где-то далеко. Мы занимались любовью не торопясь, стараясь насладиться друг другом. Когда все было кончено, она осталась лежать, иногда открывая глаза, чтобы взглянуть мне в лицо.

— Что с тобой, милая? — Я погладил ее по волосам.

— Ты мне нравишься, Ники. — Она положила голову мне на плечо и, немного помолчав, добавила; — Ты такой нежный, внимательный, так добр ко мне. Мне с тобой хорошо.

— А мне с тобой, — сказал я.

— Ты прекрасный любовник. Отличный друг. Но, прости, Ники. Если этих людей казнят, ты мне больше не друг и не любовник. Я вообще не захочу тебя видеть. Никогда. Ты сам должен принять правильное решение, но моим долгом было тебя предупредить.

— Как ты можешь…

Она закрыла мне рот рукой.

— Я могу ошибаться в тебе. Но хотелось бы думать, что ты не способен на такую жестокость. А если способен, если я ошибалась, между нами все кончено. — Она запечатлела на моем лбу поцелуй, — я должна была сказать тебе. — Она снова спрятала голову у меня под мышкой.

Я не знал, что ей ответить. Мы лежали так, счастливые и несчастные, до тех пор, пока мне не пришло время заступать на вахту.

Я сменил Вакса и пилота, и Вакс передал мне головидный чип.

— Это то, о чем вы просили, сэр.

Я сунул чип в ящик стола.

— Очень хорошо, мистер Хольцер. — Я придирчиво осмотрел его. — Поправьте галстук, пока я не поставил вам на вид.

— Есть, сэр! — Побледнев, он быстро поправил галстук, одернул китель и бросил взгляд на туфли. — Разрешите идти, сэр?

— Идите. — В голову мне вдруг пришла поистине невероятная мысль. — Встретимся в полночь в ангаре баркаса.

— Есть… в ангаре, сэр! — Он повернулся на каблуках и вышел.

Я остался на вахте один и в полной тишине предался размышлениям. Таук и Рогов. Осужденные. Еще одного визита на гауптвахту мне просто не выдержать. Но необходимо поговорить с ними. Разговор с Амандой не прошел бесследно. Я понимал, что она права, что надо отменить казнь.

Связался с Вышинским:

— Старшина, доставьте на мостик мистера Таука.

— Есть, сэр. Только Таука или…

— Только Таука.

Последовало молчание, после чего я услышал:

— Есть, сэр. Но в целях личной безопасности командира я протестую…

— Протест отклоняется. Давайте его сюда — Я отключил связь.

Через несколько минут привели Таука. Он шел, держа перед собой руки в наручниках. Вышинский впился ему пальцами в плечо. Потом подтолкнул вперед так, что тот едва удержался на ногах.

— Снимите с него наручники.

Вышинский посмотрел на меня с явным неодобрением, но приказ выполнил.

— Подождите в коридоре, — бросил я ему, захлопнул люк и повернулся к матросу, нервно потиравшему запястья. — Я хочу вас спасти. Расскажите о том, что тогда произошло. Только правду.

— Есть, сэр. — Таук сглотнул. Он был высокий, худой, изможденный, с нездоровым цветом лица и бегающими глазами.

То, что он рассказал, не представляло ни малейшего интереса Заявил, что прятал гуфджус на корабле, а перегонный куб доставили двое его дружков. А еще раньше, под наркотиками, признался, что сам принес куб на борт и сам его установил. Я проигнорировал данный факт. Главное заключалось в другом.

— С чего началась драка?

— Драку начал Венжинский, командир. А мы старались остановить его.

— Говорите правду, мистер Таук.

— Это правда, командир, сэр. — Он посмотрел мне в глаза. — Я собирался завязать с джусом; ведь мы запустили куб шутки ради. Не думая о плохом. А потом меня заставляли гнать джус. — Он снова посмотрел мне в глаза. — Венжинский совсем озверел, и ребята запаниковали. Хотели уничтожить куб, пока его не обнаружили.

— Значит, вы пытались им помешать.

— Нет, нет, сэр. Не я, другие. Я помогал. — Он снова заврался.

— Потом появился мистер Терил.

— Да, сэр. Он приказал прекратить драку, но они и слушать не стали, вошли в раж.

— А вы держали мистера Терила, когда Рогов его бил.

— Нет! Я только хотел помочь мистеру Терилу. Чтобы он не упал.

— Но мистер Терил утверждает, что вы схватили его за шею.

— Нет, сэр. Нет, командир. Мистер Терил все перепутал. Его сбили бы с ног, не удержи я его. Вот и все.

Теперь, пожалуй, он вполне мог пройти тест на детекторе лжи с наркотиками Он так часто повторял свою историю, что сам стал в нее верить. И старался меня убедить в своих наилучших побуждениях.

Случай с Тауком лишний раз доказывал уязвимость гарантированного зачисления на службу. Если бы членов экипажа подвергали столь же строгому отбору, как офицеров, Таук никогда не оказался бы на борту корабля. Но вербовать матросов на негарантированную службу было трудно, особенно если учесть политику Правительства, установившего десятилетний предел службы, считая со дня совершеннолетия, из-за боязни меланомы Т.

Правительство, промышленность и Академия испытывали постоянную нужду в квалифицированной рабочей силе, но колонии непрерывно ее поглощали. Наш прорыв в космос вынуждал Академию экипировать огромное количество кораблей, а на межзвездные рейсы уходили годы. Обитатели нижней палубы постоянно жили в тесноте. Были лишены возможности уединения и годами несли тяжелую службу, подчиняясь суровой дисциплине. Платили им много, но приходилось ждать годы, прежде чем появлялась возможность потратить заработанное.

Гарантированное зачисление помогало заполнить кубрики экипажа. Поэтому такие, как Таук, и попадали к нам, хотя, как говорится, еще с дерева не слезли. Их привлекали гарантированная работа и аванс, равный половине годовой зарплаты, который им выдавали при подписании контракта.

Практически Таук был замешан только в драке… Но было за ним и еще кое-что. Он контрабандой протащил на корабль перегонный куб, послуживший причиной скандала. Дрался с теми, кто хотел его уничтожить. Но являлось ли это достаточным основанием для казни?

— Мистер Таук. — Я ждал, когда иссякнет поток его просьб о помиловании. — Мистер Таук, старшина корабельной полиции уведет вас назад на гауптвахту. Вам сообщат о моем решении. — Я распахнул люк.

— Я не хотел ничего плохого, командир. Послушайте, командир, у меня дома мать и две парализованные сестры. Спросите кассира, ведь заработок я отсылаю им, весь до единого цента. Я им нужен. Послушайте, ничего подобного больше не повторится, командир! Обещаю!

Вышинский, прежде чем вывести его в коридор, защелкнул наручники.

— Я больше не буду драться! — вопил Таук. — Клянусь! Я был так же далек от решения, как и до разговора с ним.

После обеда, когда я выходил из столовой, интендант подал мне запечатанный конверт. Странно, в наше время для записок обычно используют головидные чипы. Придя на мостик, я распечатал конверт и извлек из него написанное от руки и явно не раз переписанное письмо.

Я не знал, что и думать, и стал читать дальше.

Это было уже слишком. Допустим, Дерек Кэрр осознал, что вел себя грубо. Допустим, решил извиниться. Но он унизил себя, и это трудно было переварить. Любопытно, зачем ему это понадобилось? Я запер письмо в ящике стола под моим терминалом.

Через несколько часов в пустом, слабо освещенном ангаре баркаса открылся люк и в него просунулась голова.

— Мистер Хольцер, сюда, — сказал я. Вакс обвел взглядом огромную каверну и, увидев меня, быстро встал по стойке «смирно»:

— Гардемарин Хольцер явился, сэр!

— Очень хорошо, — я жестом указал на окружающее нас пространство. — Что это, Вакс?

Он озадаченно ответил:

— Ангар корабельного баркаса, сэр.

— Правильно. Теперь, пока он пустой, самое время навести здесь порядок. — Я достал из кармана кителя небольшую тряпку и брусок полировальной пасты для алюмалоя. — У меня есть для вас работа. Почистите и отполируйте стены ангара, мистер Хольцер. Все.

Вакс посмотрел на меня с беспокойством и недоверием. Ангар был огромным. Чтобы отполировать его, потребуется не меньше года. Работа совершенно бесполезная. Стены ангара вручную не полируют.

— Вы ничем больше не будете заниматься, пока не закончите. Освобождаю вас от вахт и запрещаю заходить на мостик. Приступайте. — Я сунул ему тряпку и пасту.

Я был беспощаден. Даже лишил его возможности протестовать или сетовать, освободив от вахт и запретив появляться на мостике. Я отдал ему приказ, поставив перед необходимостью выполнять его и надеясь, что он выдержит это испытание.

— Есть, сэр. — Голос его звучал неуверенно, и все же он повернулся, потер стену бруском и взялся за тряпку. Алюмалой полировать нелегко, работа эта тяжелая. Через несколько минут он отполировал небольшой кусок в несколько квадратных дюймов. Затем намазал пастой соседний участок и сложил тряпку, чтобы чистая ее часть оказалась сверху. Напрягая мышцы, он стал тереть тряпкой неподатливую алюмалоевую поверхность.

Я понаблюдал за ним какое-то время и сказал:

— Явитесь за следующим заданием, когда закончите все четыре стены. — Я повернулся и направился к люку в двадцати метрах от того места, где он начал работать. Оглянулся. Он трудился с таким же усердием. Я распахнул люк, пригнулся, чтобы пройти. Он продолжал работать.

Я вернулся в ангар:

— Отставить, мистер Хольцер.

— Есть, сэр. — Глаза его растерянно забегали — он не верил в избавление.

— Вакс, что я только что продемонстрировал вам?

Он подумал, прежде чем ответить:

— Командир обладает абсолютной властью над судном и людьми на нем, сэр. Гардемарин обязан выполнить любой приказ командира.

— Это вы и раньше знали.

— Да, сэр. — Он заколебался. — Но теперь понимаю гораздо лучше.

Слава Богу. Я услышал именно то, что хотел.

— Вам больше не надо являться каждые четыре часа для личной проверки. Можете приступить к исполнению ваших обязанностей в кубрике. Знаете, чего я от вас жду?

— Да, сэр. Никаких издевательств над другими ни при каких обстоятельствах.

— Не смешите меня! — Я разозлился. Если это все, что он понял, то я просто потерял время.

— Я думал, вы добиваетесь именно этого, сэр. Чтобы я научился контролировать себя. — Он был в замешательстве.

— Да, этого. И еще кое-чего. Пошли, сделаем налет на камбуз.

Он улыбнулся. В начале круиза мы, все четверо, часто совершали ночные набеги на камбуз и шарили по холодильникам. Плохо бы нам пришлось, если бы нас застукали. Но в этом риске была своя прелесть.

Сейчас я зашел на камбуз безо всякой опаски. Металлические полки сверкали чистотой. Еда была надежно завернута и разложена. Я открыл холодильник, нашел молоко. Разумеется, синтетическое. В хлебнице — остатки кекса для завтрашнего обеда. Ладно, завтра о нем и не вспомнят. Я взял кусок себе, второй дал гардемарину и указал ему на стул. Мы прикончили кекс.

— Раньше было вкуснее, — заметил я.

— Да, сэр, но сейчас тоже неплохо, — вежливо ответил он. Наш Вакс прошел долгий путь.

— А теперь, Вакс, относительно шуток. Ты старший гардемарин. Раньше у тебя не оставалось достаточного времени на кубрик, поэтому ты там не командовал. А теперь можешь командовать. И со сменой командира все должно уладиться. Пусть они поймут, кто у них главный.

— Да, сэр. — Вакс внимательно слушал.

— Так что используй свою власть. Или шутки, как мы это называем. Запугивать не надо, а строго спрашивать, даже придираться, просто необходимо. Ты так любишь издеваться, что теряешь над собой контроль. А этого делать нельзя. Не следует перегибать палку, проявлять жестокость. Когда-то ты сказал мне, что ничего не можешь с собой поделать. Если это так, возвращайся в ангар и полируй стены, пока не изменишься. Я подожду.

Он сглотнул. Думаю, никто еще не говорил ему ничего подобного.

— Вакс, — продолжал я, — если ты все еще такой, как был, полируй стены. Я правда подожду. Но если подведешь меня, сорвешься, я тебя уничтожу. Превращу твою жизнь в ад, пока власть у меня. Достану тебя! Такое с тобой сотворю, что ты и представить не можешь! Клянусь Господом Богом!

Вакс был в отчаянии:

— Позвольте мне немного подумать, сэр.

Я не стал торопить его с ответом. Он сосредоточенно изучал свои кулаки, лежавшие на металлической стойке. Вакс был медлительным. Но не тупым, не заторможенным. Решения принимал не сразу, и я относился к этому с пониманием. Потому что решив что-либо, Вакс уже не отступал.

— Командир Сифорт, сэр, надеюсь, что не подведу вас, но лишь при одном условии.

— Выставляй свое условие. — Сейчас не время было торговаться.

— Всем известно, что старший гардемарин обязан сам разбираться с подчиненными в кубрике, не обращаясь за помощью к командиру. Но я не уверен в себе. И хотел бы с вами советоваться. Особенно по части придирок. Вы разрешите?

Я едва не бросился его обнимать. Огромная тяжесть свалилась с души.

— Думаю, да, — ответил я после минуты молчания. — Да, разрешаю.

— Спасибо, сэр. Обещаю себя контролировать. Муштра тогда хороша, когда способствует дисциплине. Я не позволю себе заходить слишком далеко, сэр.

— Вакс, кубрик твой. Шпионить за тобой не собираюсь. Верю на слово. Тебе надо заняться работой, ее невпроворот. Бедный Алекс попал из-за тебя на бочку, в то время как заслужил всего лишь строгое внушение и несколько часов упражнений. — Напрасно я упрекнул Вакса. Это была скорее моя, а не его вина.

— Мне очень жаль, командир. Но теперь можете на меня рассчитывать.

Мне надо было отдать ему честь и отпустить, но в нарушение всех правил и традиций я медленно протянул ему руку. Он так же медленно взял ее в свою огромную лапу и слегка пожал.

13

— Отец наш Небесный, сегодня на корабле Флота Объединенных Наций «Гиберния» 30 марта 2195 года. Благослови нас, наше путешествие и пошли здоровье и благополучие всем на борту. — Я сел, кивнув двум своим соседям по столу. Прошло немало недель с тех пор, как я принял командование, но за столом со мной по-прежнему сидели только миссис Донхаузер и мистер Каа Лоа. Подошел главный интендант, наклонился к моему уху:

— Сэр, один из пассажиров спрашивает, нельзя ли ему пересесть за капитанский столик.

Моя популярность возросла ровно наполовину.

— Это очень приятно, мистер Браунинг. Кто он?

— Молодой мистер Кэрр, сэр.

Я ни разу не разговаривал с Дереком с того самого момента, как получил от него письмо. Любопытно.

— Спросите, не хочет ли он сделать это прямо сейчас?

Через минуту к столу нерешительно подошел Дерек:

— Добрый вечер, командир. Миссис Донхаузер. И вы, сэр. — Он, очевидно, не знал Каа Лоа.

— Садитесь, пожалуйста, мистер Кэрр. — Я представил юношу микронезийцу.

Сказав тому несколько вежливых слов, Дерек повернулся ко мне:

— Сэр, еще раз прошу прощения за свою невежливость тогда, в моей каюте. Обешаю, что такое больше не повторится.

Куда он клонит?

— Ерунда, мистер Кэрр. Все прошло и забыто.

Дерек сел, а я продолжал беседовать с миссис Донхаузер на религиозную тему, всегда нелегкую на борту корабля. К ее религиозным анабаптистским доктринам относились терпимо, как и к другим культам, но Военно-Космический Флот, подобно остальным правительственным службам, придерживался религии Великого Христианского Иеговистского Воссоединения. Будучи командиром, я являлся представителем единственно верного Бога. Миссис Донхаузер это прекрасно знала, и ей не следовало меня искушать. Видимо, она просто была не в духе. Обычно мне доставляло удовольствие беседовать с миссис Донхаузер, хотя она и любила подискутировать, и сейчас, чтобы избежать спора, я повернулся к Дереку:

— Чем вы занимались последнее время, мистер Кэрр?

— Науками, сэр. И физическими упражнениями.

Его манера поведения явно изменилась. Я дал ему еще один шанс:

— Вы посещали школу до круиза?

— Нет, сэр. Со мной занимались частные учителя. Отец предпочитал индивидуальное обучение.

— Надо возобновить обязательное обучение, — проворчала миссис Донхаузер. — Система добровольного обучения не оправдала себя. Нам не хватает людей с техническим образованием для работы в правительственных органах и промышленности. И вообще мы постоянно нуждаемся в образованных людях.

— Система обязательного обучения также не оправдала себя, — сказал я. — Уровень грамотности регулярно падал до тех пор, пока от нее не отказались.

Миссис Донхаузер бросилась в контратаку и, умело аргументируя, попыталась доказать, по крайней мере себе самой, что спасти общество может только обязательное образование.

— Разве вы не согласны со мной? — обратилась она в конце своей тирады к мистеру Кэрру.

— Да, мадам, согласен в том смысле, что низкий уровень образованности опасен для общества. Что же касается всего остального… — Он повернулся ко мне. — А вы как полагаете, сэр?

Этого я уже никак не ожидал. Куда девался тот заносчивый юноша, который когда-то ступил на борт корабля? В то же время я был уверен, что он не мог измениться в корне. За этим что-то стояло. Я уклонился от ответа и до конца обеда наблюдал за ним.

Возвращаясь в тот вечер с вахты в свою каюту, я понял, что нельзя больше откладывать решение о трех несчастных, осужденных на смерть. Времени осталось совсем немного. Подойти к этому вопросу формально нельзя. Ведь речь идет о жизни людей. Короче говоря, я должен либо освободить их, либо позволить… точнее, подтвердить смертный приговор.

С Тауком и Герни я поговорил. Остался Рогов. Как ни тяжело, тянуть больше нельзя, надо встретиться с ним после утренней вахты.

Я сбросил одежду, забрался в койку и уснул как убитый. Однако среди ночи проснулся, долго ворочался с боку на бок, в конце концов включил головид и стал читать корабельные уставы. Они действовали, как снотворное. Но в этот раз не помогли. Хотя в кубрике я не страдал бессонницей.

В три часа утра я включил настольную лампу и почувствовал, когда одевался, как свело от напряжения живот.

По пустынным коридорам я прошел на третий уровень. На гауптвахте дежурил один из матросов Вышинского. Он смотрел головид, положив ноги на стол, что было запрещено. Увидев меня в проеме люка, он испуганно вскочил и встал по стойке «смирно».

Я проигнорировал его нарушение. В такой час никто не обязан ждать командирской проверки.

— Я хочу поговорить с мистером Роговым.

— Слушаюсь, сэр. Он в камере номер четыре. С вашего разрешения, командир, я надену на него наручники…

— Нет необходимости. Откройте люк. И дайте мне ваш стул. На дежурстве сидеть не положено.

— Есть, сэр. Да, сэр. — Он бросился выполнять приказ.

Когда вспыхнул свет, я увидел Рогова. Голый до пояса, он лежал на грязном матрасе, глядя на меня затуманенными глазами. Я сел на стул.

— Мистер Рогов.

— Мистер Сифорт? Я хочу сказать, командир, сэр? Это… О Господи, как же? Вы пришли, чтобы… — Он не мог говорить.

— Нет. Впереди еще несколько дней. Я просто хочу поговорить с вами.

— Да, сэр! — Он вскочил на ноги. — Все, что прикажете, командир. Все, что прикажете.

Я повернул стул и сел на него верхом:

— Вас повесят, если я не отменю приговор. Как, по-вашему, должен я это сделать?

Он стоял передо мной растерянный, тер глаза:

— Командир, ради Бога, спасите меня! Посадите на гауптвахту до конца рейса, делайте что хотите, только не убивайте. Я не преступник.

— Не преступник? Но вы избили младшего офицера до потери сознания, пока мистер Таук держал его за руки.

— Это сгоряча, сэр. Мы дрались. Все.

— Вы не имеете права пререкаться со старшим, даже со старшиной.

— Да, сэр. Вы правы, сэр. Но во время драки вскипает кровь, и уже не соображаешь, офицер перед тобой или просто матрос. Я бил мистера Терила, забыв, что он офицер. Но я не хотел никакого мятежа, сэр!

Он коротко объяснил, почему следовало ограничиться капитанской мачтой. Черт бы побрал командира Мальстрема, оставил мне этот бардак! Но я тут же устыдился своих мыслей и буквально возненавидел себя.

— Первый удар, мистер Рогов, еще можно оправдать таким образом. Но вы несколько раз ударили мистера Терила по лицу. И наверняка знали, кого бьете.

— Простите, командир, не обижайтесь, но скажите, сами вы когда-нибудь дрались?

— Да.

— И, замахнувшись, думали о последствиях? И о том, как бить? Изо всех сил или потихоньку?

— Я ни разу не поднял руку на старшего офицера, мистер Рогов. — Если не считать старшего гардемарина, когда меня командировали в Хельсинки. Он тогда подбил мне оба глаза и так надавал коленом, что я долго ходил согнувшись. Но то совсем другой случай. Бросать вызов старшему гардемарину принято. А Рогов напал на старшего офицера. — Вы били его по лицу. Мистера Терила. Старшего по званию.

— Сэр, представьте себя на моем месте. Вы подрались, и вас за это собираются повесить. Пожалуйста, смягчите приговор!

— Все не так просто, — решительно возразил я. — Вы дрались из-за этого чертова перегонного куба. Боялись, что его обнаружат. Пытались скрыть от мистера Терила свое преступление.

Рогов обхватил себя руками и, уставившись в пол, качал головой. Босые ноги вздрагивали.

— Командир, я не ангел, могу и согрешить. В каких только переделках не был! Но куб — это гауптвахта или увольнение. Знай я, к чему это приведет, никогда до него не дотронулся бы, поверьте.

— Допускаю, мистер Рогов, что о военном трибунале вы не думали. Но хорошо знали, кого бьете. И в данном случае состояние аффекта не основание для помилования.

— Командир, прошу вас, умоляю сохранить мне жизнь.

— Прекратите, пожалуйста. — Моя власть сейчас тяготила меня.

— Взгляните на меня! — Он опустился на колени. — Пожалуйста, сэр. Умоляю вас! Не убивайте меня! Сохраните мне жизнь, дайте еще один шанс!

Я поднялся, весь мокрый от пота:

— Часовой!

— Сэр, я не преступник! — Он склонился в унизительной позе, опустив ладони на палубу. — Пожалуйста, сохраните мне жизнь! Пожалуйста!

Я не выбежал из камеры, вышел. И из дежурки тоже. Но когда дошел до поворота, бросился бежать, будто за мной гнались черти. Я взлетел по лестнице вверх мимо второго уровня на офицерскую половину, миновал капитанский мостик и примчался в свою каюту. Нащупав люк, захлопнул его за собой, едва добежал до туалета и спустил в унитаз весь свой непереваренный обед. Меня трясло от страха и отвращения. Наконец я обнаружил, что стою на четвереньках на полу, и заплакал.

Я, как отшельник, засел в каюте и никуда не выходил за исключением редких и коротких вылазок на капитанский мостик, приказав главному инженеру вычеркнуть мое имя из списка дежурств. Со мной боялись заговорить, такой у меня был вид. Еду мне носили в каюту, даже ужинать я не выходил. Я лгал себе, что болен, что у меня жар. И лежал в койке, воображая, будто нахожусь в отцовском доме, в полной безопасности.

На вторую ночь моего отшельничества мне приснилось, будто отец ведет меня в Академию, а я едва тащу тяжеленный чемодан. И как это бывает во сне, хочу что-то сказать отцу, но не могу. Он идет рядом, как всегда мрачный, неразговорчивый. Но он здесь, со мной. Он любит меня!

Я перекладываю чемодан в другую руку, чтобы взять отца за руку. Но он обходит меня и теперь идет с другой стороны. Я опять перекладываю чемодан из руки в руку, а он опять переходит на другую сторону. Я готовлю прощальные слова, без конца повторяющих, а ворота все ближе и ближе.

И вот мы уже на широкой площадке перед воротами. У ворот — караульные. Я поворачиваюсь, чтобы сказать «до свидания». Отец кладет мне руки на плечи, поворачивает к воротам, легонько подталкивает.

Ошеломленный, вхожу я в ворота, такое ощущение, будто вокруг шеи сомкнулось железное кольцо. Я оборачиваюсь и вижу, как отец удаляется, даже ни разу не взглянув на меня. Я машу ему рукой, но он идет дальше и в конце концов исчезает из виду. А тяжелое кольцо все теснее сжимает шею.

Я проснулся. Меня била дрожь. Но постепенно дыхание успокоилось. От рубашки исходил кислый запах пота. Я разделся, доплелся до душа и долго стоял там не двигаясь под струями горячей воды.

Потом лег и спокойно уснул. Утром я позавтракал и вышел из каюты. Мое отшельничество закончилось.

14

— Простите, сэр, у меня вопрос, — раздался в тишине голос Вакса.

— В чем дело, Вакс? — Мы были на вахте, и я старался ни о чем не думать, но не получалось.

— Мистер Кэрр просил показать ему строевые упражнения, которые нам давали в Академии, и, прежде чем согласиться, я решил получить у вас разрешение.

Причин отказывать не было.

— На ваше усмотрение, Вакс, не возражаю. Собираетесь стать сержантом по строевой подготовке? — Я улыбнулся.

— Нет, сэр. Думаю упражняться вместе с ним.

Я сам должен был догадаться об этом.

Время шло, а я так и не решил, что делать с осужденными.

На следующий день попросила о встрече Йоринда Винсент. Я согласился. Разговаривать с ней на мостике или у себя в каюте мне не хотелось, и мы встретились в комнате отдыха для пассажиров.

— Я к вам по поручению Совета пассажиров, — сказала она холодно. — Хотелось бы знать, что будет с кораблем, точнее, с экипажем, когда мы прибудем на Надежду.

— Вас интересует, насколько я понимаю, будет ли на «Гибернии» новый командир?

— Да, и остальные офицеры.

— Большая часть пассажиров высадится на Надежде, мадам Винсент. Почему вас это заботит?

— Некоторые летят до Окраинной колонии, командир Сифорт. Им придется изменить планы. — Она дала мне понять, что пассажиры покинут корабль, если командиром останусь я. Что же, я вполне разделяю их мнение.

— «Гиберния» подчиняется приказам Адмиралтейства, полученным в Лунаполисе, — попытался я объяснить ситуацию. — А согласно этим приказам я обязан был принять на себя управление кораблем. На Надежде есть представитель Адмиралтейства — адмирал Йохансон. Он освободит меня от командования, назначит другого командира и направит на корабль новых лейтенантов.

— А на Надежде есть опытные офицеры?

— Во всяком случае, более опытные, чем я, мадам Винсент. И даже если их нет, адмирал, как мой непосредственный начальник, назначит на мое место другого командира по собственному выбору. Так что «Гиберния» будет в хороших руках.

Мой ответ ее не удовлетворил, и она сказала:

— Вряд ли опытные офицеры сидят на Надежде без дела, дожидаясь какого-нибудь назначения. У адмирала может не оказаться нужного количества лейтенантов. Что тогда?

— Вы правы, мадам Винсент. Офицеры Военно-Космического Флота никогда не сидят без дела. Их не хватает. Скорее всего, адмирал снимет нескольких лейтенантов со службы в местных учреждениях и заменит нашими офицерами. В их числе могу оказаться и я.

— Но у них нет опыта межзвездных путешествий?

— Не всем лейтенантам удается побывать в межзвездных рейсах до официального присвоения им звания, мадам. Главное, чтобы командир был умелый. — Похоже, она осталась довольна моими ответами. На этом наш разговор закончился.

На следующий день, встретившись с Ваксом на мостике, я спросил:

— Как идут дела с мистером Кэрром?

— Никак, — ответил он. Я удивился.

— В первый день мы с Дереком поработали. Я показал ему наиболее простые упражнения. Такими кадеты занимаются в самом начале обучения. Вчера он снова появился, но через полчаса ушел.

— Что-нибудь сказал?

— Ничего, сэр. Просто вышел и хлопнул дверью. — Очень похоже на мистера Кэрра.

По пути в столовую я встретил Аманду. Она остановилась, вопросительно глядя на меня.

— Я еще не принял решения, Аманда.

— Но время почти истекло.

— Впереди еще день. Как-то это должно разрешиться.

— Прислушайся к своей совести, — сказала Аманда. — Отмени приговор. Иначе не простишь себе этого до конца жизни.

— Пока ничего не могу сказать. — Я не стал говорить ей о встрече с Роговым. Перед ужином, во время молитвы, дойдя до слов «пошли здоровье и благополучие всем на борту», я запнулся.

В тот же вечер главный инженер Макэнлрюс пришел ко мне в каюту и тяжело опустился в кресло рядом со столом, где лежала трубка.

— Шеф, приказываю вам зажечь этот прибор. Надо хорошенько его изучить.

— Есть, сэр. — Это была наша третья встреча в моей каюте, чем-то напоминавшая ритуал. Он открыл коробку, достал из кармана зажигалку.

Я сбросил туфли. В конце концов, дома это можно себе позволить.

— Я надеялся, что у меня будет еще один гардемарин, — сказал я, зевнув. — Слишком много дежурств приходится на каждого.

— На мостике или в ангаре для баркаса? — Главный инженер слегка расслабился, исчезла прежняя скованность.

— А, вы уже об этом слышали?

— Кто-то видел, как вы удалились туда вместе с мистером Хольцером, а вернулись с очень послушным гардемарином.

— Кто же это видел?

— Не помню, сэр.

Если бы можно было двигать корабль сплетнями вместо синтеза, мы летели бы гораздо быстрее. Может, это Дарла их распространяла?

— Думаю, с Ваксом все будет в порядке, шеф. Мы выяснили с ним отношения.

— С помощью дубинки?

Я улыбнулся:

— Вакса время от времени надо ставить перед фактом. Для большей убедительности. Из него выйдет настоящий старший гардемарин.

Шеф дымил своим артефактом.

— Что вам нужно, командир, так это четвертый гард. А может, и пятый.

Я это знал. Тогда я мог бы сделать Вакса лейтенантом. И Алекса тоже, если только он не озлобился на всю жизнь.

— Один лишь Кэрр изъявил желание учиться на кадета, но я отказал ему.

— Есть еще Рики, — шеф знал все.

— Он слишком мал. Его можно было бы использовать после Окраинной колонии, но тогда в нем не будет нужды. У нас появятся новые офицеры.

— Зачем же вы ему это предложили?

— Я не сказал, что от него вообще не будет пользы. И он мне нравится.

— Он согласится. Ему только нужно время, чтобы подумать.

— Я в этом не уверен. — У меня нет способности убеждать людей, не терроризируя их. Сначала это был Вакс, потом пилот, затем Алекс. Теперь настала очередь Рики. Не заори я на него, он неизвестно до каких пор стоял бы по стойке «смирно». Хорошо еще, что в штаны не наложил.

Главный инженер улыбнулся:

— Вы его не испугали. Лишь немного встряхнули. Он потом всем рассказывал на нижней палубе, что командир предложил ему стать гардемарином. И с какой гордостью! Так что вы можете не волноваться по этому поводу.

— Значит, мне повезло. Я еще не успел завоевать авторитет, и в связи с этим у меня часто возникают проблемы. Приходится самоутверждаться не самыми цивилизованными методами, как, например, в случае с Алексом.

Шеф пожал плечами:

— Бочка? Ничего, переживет. Я ударил его всего полдюжины раз и не очень сильно. Ему доставалось больше.

— Но не от меня. Мы были друзьями.

Макэндрюс помолчал, попыхивая трубкой, потом сказал:

— Вы и остались друзьями. Вы оказали ему услугу, не важно, понимает он это или нет. И большую. Когда мы прибудем на Надежду, его, возможно, переведут. Подумайте, что было бы, позволь он себе нечто подобное на мостике другого корабля?

Я содрогнулся. Он или месяц не смог бы сидеть, или угодил бы на гауптвахту. Если бы, разумеется, командира от его выходки не хватил удар.

— И все-таки можно было по-другому воздействовать на него.

Главный инженер взмахнул трубкой:

— Возможно, вы правы, командир. И следовало найти другой способ. И все же он это переживет. Ни у него, ни у других нет права требовать, чтобы вы были идеальны. Вы стараетесь делать как лучше.

— Но не получается, шеф. — Я задумчиво глядел на кольца дыма. — Мне надо срочно решить, что делать с этими несчастными осужденными. Можно простить их, но тогда мятеж останется безнаказанным. Случись такое в «Околоземном порту», всех троих по приказу Адмиралтейства повесили бы. А я боюсь оказаться бессердечным убийцей. Увы! Я далек от совершенства. Я даже недостаточно компетентен, иначе нашел бы третье решение. Пытался, но в голову ничего не приходит. Так что придется выбрать одно из двух. Мое «как лучше» не самое лучшее.

Главный инженер предпочел промолчать.

Весь следующий день я был встревожен и раздражен и, чтобы отвлечься, проводил учения, уверяя себя, что тренирую экипаж на бдительность. «Пожар в ангаре!». «Перегрев двигателя синтеза!», «Боевая тревога!» Люди буквально валились с ног.

Я объявил, что у Дарлы нервный срыв, и заставил гардемаринов выполнять функции компьютера вручную. Они подчинились, хотя все, и в первую очередь сама Дарла, считали это нелепым. Я отметил в журнале время, которое ушло на ответы, чтобы сравнить с результатами будущих занятий, которые решил провести.

В общем, я делал все, чтобы стать еще более непопулярным.

Утром проснулся с тяжелым чувством — за день предстояло сделать кучу дел. Принял душ, оделся и стал ждать привычного стука в дверь. Через несколько минут появился Рики, поставил поднос и отсалютовал. Стоял он по стойке «смирно», но живот уже не прилипал к позвоночнику.

— Вольно, мистер Фуэнтес.

— Спасибо, командир. Сегодня, кроме всего прочего, еще и вафли со сливками. Сливки обалденные. — Он с тоской посмотрел на еду. Рацион членов экипажа не шел ни в какое сравнение с рационом офицеров и пассажиров. Новый Рики нравился мне гораздо больше. А может, он таким и был?

— Спасибо. Ну что, надумал ты стать кадетом?

— Мистер Браунинг советует не отказываться. И мистер Терил тоже. А я немного боюсь, сэр командир.

— Понимаю тебя. — Я откусил кусок вафли. Она была очень вкусной. Так хотелось его угостить, но членам экипажа не положено завтракать с командиром. — Значит, ты, гм, умеешь читать?

— О да. И писать тоже. — Он очень этим гордился.

— Рики, я постараюсь организовать для тебя уроки по математике, физике, истории. Надеюсь, ты будешь стараться, по крайней мере ради меня. — Я знал, что доверительный тон действует сильнее приказного.

Рики буквально распирало от гордости.

— О да, сэр, — сказал он, выпятив грудь, — буду стараться.

— Вот и прекрасно. Вы свободны, мистер Фуэнтес.

Он о мал честь, повернулся на каблуках и направился к люку. Кто-то, должно быть, его учил. Я подозревал, что корабельный юнга знал о самом корабле и о жизни на нем куда больше, чем можно было себе представить.

— Мистер Фуэнтес!

— Да, сэр? — Он остановился.

— Зайдите в камбуз. Передайте мои похвалы повару и скажите, что я просил дать вам порцию вафель со сливками.

Рики просиял:

— Ох, спасибо, сэр командир! Они и правда очень вкусные. Он уже дал мне немного, но я хотел бы еще! — А теперь хватит о собственной щедрости.

Я заскочил на мостик посмотреть, как идут дела, когда вахту несли Сэнди и пилот. Мистер Хейнц кивнул мне с подчеркнутой вежливостью. После случая с координатами он избегал со мной разговаривать.

При взгляде на Сэнди брови у меня от удивления поползли вверх: мальчик дремал. Так не пойдет. Я освободил его от вахты и отправил к Ваксу.

Вакс, как гардемарин, не мог послать Сэнди на бочку, но у него были свой способы воздействия на подчиненных. На сей раз я не чувствовал себя виноватым. Заснуть на вахте — серьезный проступок. А Сэнди необходимо было приучить к самостоятельным дежурствам. Я вспомнил, как сам задремал на мостике пару недель назад. Но я не был тогда дежурным офицером, убеждал я себя, а просто остался там, чтобы проследить, как идут дела. Однако внутренний голос говорил, что это не так, и я покинул мостик.

Я прошел по круговому коридору первого уровня, мимо кают, в которых когда-то жили лейтенанты Дагалоу и Казенс. Мимо каюты лейтенанта Мальстрема, где вечность назад мы играли в шахматы. Миновал пассажирский отсек, вежливо кивая каждому, кто меня замечал. Заглянул в лазарет. Медбрат в передней вытянулся по стойке «смирно». Доктор Убуру принимала пассажира в комнатушке, служившей кабинетом для осмотра больных.

Мне вдруг страстно захотелось обойти весь корабль, и я спустился на второй уровень. Спортзал, где мы дрались с Ваксом, был пуст. В пассажирской кают-компании я заметил детей Трэдвелов, мистера Барстоу и Дерека Кэрра. И быстро вышел, не будучи в настроении разговаривать.

В большом зале все было готово к ужину. На покрытых крахмальными белыми скатертями столах сверкали хрусталь и фарфор. До чего же предусмотрительны корабельные дизайнеры! Это они придумали дважды в день кормить пассажиров и офицеров вместе и один раз отдельно, чтобы как-то разнообразить монотонную жизнь на корабле и в то же время ненавязчиво напоминать о разнице в положении между первыми и последними.

Я закрыл глаза, и перед моим мысленным взором возник командир Хаг в белой форме; компетентный и уверенный в себе, он читает молитву, и все слушают его, затаив дыхание. А вот столик, за которым я ждал своего первого ужина после того, как провел на корабле уже несколько месяцев.

Удрученный, покинул я зал и миновал ряд люков, ведущих в пассажирские каюты. В пассажирской столовой стюард, удивленный моим появлением, уронил на стол поднос с серебряной посудой и встал по стойке «смирно». Я махнул ему «вольно».

Столовая вмешала одновременно тридцать пассажиров. Завтракали и обедали они по строгому расписанию. Столовая выглядела скромной и довольно мрачной.

Я спустился на третий уровень, чувствуя, как увеличился мой вес. Спешившие по своим делам члены экипажа вытягивались по стойке «смирно», когда я проходил мимо, не обращая на них никакого внимания. У демонстрационного зала, или, как его называли, театра, я остановился. Ряды практичных, крепких стульев приводили в уныние. Дальше по коридору шел спортзал для членов экипажа, такой же, как и спортзал для пассажиров уровнем выше.

— Простите, командир, вы кого-нибудь ищете? Могу я вам помочь? — Помощник плотника Тцай Тинг, которого мистер Вышинский брал с собой в арсенал, вытянулся по стойке «смирно».

— Нет. Продолжайте свои занятия, матрос.

— Есть, сэр. — Он отправился по своим делам. Теперь все члены экипажа станут говорить, будто я за ними шпионю.

Я заглянул в кубрик экипажа номер один, хорошо зная, что нарушаю обычай. Члены экипажа не имели личных покоев, за исключением кубриков и комнат уединения. И свободного времени у них было немного. Предполагалось, что командир не будет тревожить их, поднимая с койки неожиданными проверками.

Человек десять спали, один парень сидел на койке и, увидев меня, хотел вскочить, но я приложил палец к губам и покачал головой. Он остался на своем месте, но не сводил с меня глаз, пока я осматривал кубрик, стоя в проеме входного люка. В кубрике стоял запах, обычный для помещения, где в тесноте живет много людей. Было чисто, но ощущения чистоты не возникало. На некоторых шкафчиках висели календари, пустые койки были аккуратно заправлены. В общем, ничего неожиданного я не увидел.

Не успокоившись на этом, я прошел в туалет. В этом большом открытом помещении, лишенном мест уединения, туалет для гардемаринов казался просто шикарным. Во всяком случае, здесь было по-настоящему чисто. За этим следили старшины.

Дальше располагались машинное отделение и шахта. Спустившись в машинное отделение, находившееся у основания диска, я почувствовал настойчивую пульсацию работающих двигателей синтеза. Первое помещение оказалось пустым. Значит, шеф дальше — у пульта управления. Я побрел направо, в отсек гидропоники.

— Ничего с ними не случится, — раздался вдруг голос впереди, за поворотом.

Я остановился.

— Кто знает. Он ублюдок. Бортанул шефа, а сам в командиры полез.

— Да уж, капитан Кид своего не упустит. Вон как попер! Дотянет до последней минуты, а все равно не повесит.

— Да? С чего ты взял?

С сильно бьющимся сердцем я приник к перегородке.

— Ему только надо власть свою показать. Чего мол, хочу, то и делаю. А если по правде, так он бунта боится. Знает, что его выбросят из воздушного шлюза быстрее, чем любого из них.

Наступило молчание. Потом кто-то осторожно сказал:

— Какой еще бунт! Бунт — дело опасное. И я слышать о нем не хочу. Мы просто так разговариваем.

— Мне тоже бунт ни к чему. Я только хотел сказать, что командир сдрейфит. Не захочет связываться с ребятами, знает, что среди них есть крутые. Да и было бы за что вешать! Ну, побузили малость, и все. Никого не убили.

Снова молчание.

— Им вроде бы вышку дали?

— Фигня это все! У нас тут свои порядки, не то что на офицерской половине, где вместе с офицерами живут гардемарины. Ну, вмазали Терилу! Чего особенного! Поделом ему! Нечего было совать нос куда не надо.

— А что, если командир решится, Эдди? Что, если Рогова, Таука и Герни вздернут?

Затаив дыхание, я ждал ответа.

— А кто вздернет? Какой матрос затянет веревку на шее товарища? Они думают, что управляют кораблем. А корабль наш. Мы делаем всю работу. Приводим в движение двигатели, готовим пищу, рециркулируем воздух. В общем, мы нужны им так же, как они нужны нам. Это называется симбиозом. Так что не беспокойся. У этого молокососа ума не хватит вздернуть.

Пятясь, дошел я до трапа, потом взбежал на третий уровень и не останавливался до первого, пока не оказался в безопасности.

Пришло время обеда. В офицерской столовой я занял место за маленьким столиком и в одиночестве предался размышлениям. Мне никто не мешал. Командира не полагалось беспокоить, если он сидел за отдельным, а не за общим столом.

После обеда я снова пошел на второй уровень, нашел нужный мне люк, постучал.

Ибн Сауда, казалось, смутило мое появление.

— О, заходите, командир! — Он пропустил меня, отойдя в сторону. Рядом с кроватью лежал аккуратно свернутый коврик для молитв.

На стене висела большая цветная репродукция позолоченной иерусалимской мечети Аль-Акса. Ее сверкающий купол был реставрирован после Последней Войны.

— Не могли бы мы немного поговорить, мистер Ибн Сауд?

— Я в вашем распоряжении. — Он предложил мне свой единственный стул, а сам сел на койку.

— Мне необходимо принять решение. Я знаю, чего ждут от меня старшие офицеры. Но выбор предстоит сделать мне, а не им. Смертный приговор, разумеется, слишком жестокая кара для провинившихся. Но как простить тех, кто поднял мятеж? Ведь вседозволенность на корабле недопустима!

— Вы изучали историю, мистер Сифорт?

— Изучал, но без преподавателей. — Меня учил отец, используя в качестве учебников потрепанную энциклопедию и Библию. Учебные материалы по физике и математике были у нас в виде голофильмов.

Ибн Сауд нахмурился:

— Общественное развитие могло сравниться с колебаниями маятника. Репрессии — восстания, суровость — анархия. Маятник качнулся в одну сторону — и мы застыли.

— Что вы имеете в виду? — спросил я садясь.

— Давайте вернемся, скажем, в двадцатый век. В начале процветал консерватизм, в двадцатые годы маятник качнулся в сторону гражданских свобод, а через поколение опять вернулся к консерватизму.

— Ну и что? — не очень вежливо спросил я и тут же раскаялся. Он старался как мог.

— После краха восточных деспотий доминирующей силой оказалась Америка, стоявшая тогда на пороге либерализма и даже анархии.

Я слушал, недоумевая, как все это может помочь мне.

— В поисках новых форм правления Америка создала Правительство Объединенных Наций и передала ему часть полномочий. Таким образом, каркас мирового правительства был уже готов, когда рухнула американо-японская финансовая структура. Если бы не это, кто знает, в каком хаосе оказался бы мир? — Он пожал плечами.

Я едва скрывал свое нетерпение. Какое отношение имеет мировая история к «Гибернии»?

— Известно ли тебе, Ники… — Он запнулся, видимо, заметив, что мне неприятна его фамильярность, и продолжал: — Знаете ли вы, командир, что Правительство Объединенных Наций было когда-то оплотом борьбы за либеральные перемены? Источником великих реформ в начале двадцать первого века?

— Вы называете реформы 2024 года либеральными? Они наложили запрет на стимуляторы, азартные игры, скачки и в какой-то мере на секс.

— Консервативные устремления существуют и в либеральные времена, — заметил он. — Строй, во главе которого стояло Правительство Объединенных Наций, был терпимым: свободный федерализм в масштабах земного шара.

— Мятежное Время. Сумасшествие вседозволенности.

— Потом реакция, — сказал он. — Эра Закона. Она началась после Последней Войны, когда Америка и Япония утратили свою власть над миром, основанную лишь на финансовом могуществе! Опустошение Японии, Китая и большей части Африки нарушило мировой баланс власти и сделало Объединенные Нации единственным сильным глобальным институтом.

Во мне росло раздражение. До конца дня я должен принять решение — от меня зависит жизнь троих человек.

Он продолжал:

— Христианское Воссоединение захлестнуло Европу, ставшую самым влиятельным регионом мира. Правительство Объединенных Наций становилось все более консервативным и авторитарным. Выпустило Единый доллар, стало вмешиваться в локальные конфликты, словом, взяло власть в свои руки. Решающим шагом явилось включение британского Военно-Космического Флота в состав армии Правительства Объединенных Наций.

Я кивнул. Военно-Космической Флот играл главную роль в вооруженных силах, и это было предметом моей гордости. Вступить в военный флот мне и в голову не приходило.

— Правительство Объединенных Наций установило также единые стандарты в области образования, заработной платы. Ладно, не будем вдаваться в детали. — Он виновато улыбнулся, — реакция на либерализм началась как раз, когда мы стали колонизировать космос.

Я спросил:

— Взбунтуйся мы против центральной власти в момент формирования колоний, разве не стали бы они тогда фактически независимыми?

— Не совсем, Ник… э-э, командир. Бунтарство, выразившееся в стремлении бежать от власти, было одной из движущих сил колонизации. Но колонии не могли существовать совершенно самостоятельно, и в результате контрреакции оказались под полным контролем Правительства. Ваш Военно-Космической Флот и есть главный инструмент этого контроля. Вот почему груз и пассажиры перевозятся в колонии и обратно только на военных судах.

По той же причине губернаторами колоний часто оказываются адмиралы.

— Я думал, это потому, что они наиболее опытные.

— Да, автократические лидеры. На самом же деле что губернатор колонии, что командир, оба — автократические символы Правительства.

Я попытался уловить его мысль:

— И поэтому вы говорите, что маятник качнулся в одну сторону и мы застыли?

— Колонии сопротивляются давлению центрального Правительства. И Правительство вынуждено проводить репрессии, чтобы удержать власть.

— Это похоже на диктатуру.

Через неделю после того, как я стал гардемарином, мне вручили карточку избирателя, и я всерьез воспринимал нашу демократию.

— Власть Правительства выводится из Христианского Воссоединения. Иеговистская церковь объединила разрозненные веками религиозные течения. Правительство Объединенных Наций — проводник и защитник нашей государственной религии, которая, в свою очередь, поддерживает власть центрального Правительства.

Меня покоробило. Терпеть ересь я не собирался.

Как бы в подтверждение моих мыслей он добавил:

— В вашем лице соединены судья и священник. Наша система застыла: колонии оказывают сопротивление властям, государство и церковь, ужесточая законы, по сути дела, творят произвол. Так продолжается уже семьдесят лет.

Я поднялся и в волнении заходил по каюте.

— Можно ли поддерживать тираническое Правительство, если по его законам Таук и Рогов заслуживают смерти? Без таких законов зла было бы куда меньше.

В Последней Войне хватало жестокости. А представьте себе межпланетную войну!

— Но, с точки зрения либерала, свобода стоит риска.

— То же самое скажет консерватор о цивилизации, — Ибн Сауд, родившийся в Саудовских Эмиратах, несомненно, был консерватором.

Покинув его, я снова поднялся на первый уровень. На мостике все было спокойно. Я оставил пилота и Вакса скучать и продолжал бродить по кораблю.

В баркасном ангаре было холодно и пусто. Надев костюм, я связался с мостиком и предупредил, что иду в трюм.

С работающим антизапотевателем я поднялся по лестнице в предназначенный для прохода людей узкий коридор, тянувшийся вдоль огромных грузовых отсеков, упаковочных клетей, контейнеров, громоздкого машинного оборудования и сельскохозяйственных инструментов. Костюм не защищал от вакуума, лишь обеспечивал организм воздухом. Давление в трюме было нормальным, но воздух не прогоняли через рециркулятор.

Я направлялся к острию карандаша, находившемуся далеко от расположенных в машинном отделении гравитронов. По мере удаления от них я чувствовал, как мой вес уменьшается. Еще кадетами мы обязаны были выучить наизусть правило обратного квадрата, по которому изменялась сила притяжения, но ничто не делало его таким понятным, как практическая демонстрация.

Корпус корабля начал сужаться. Я приблизился к наиболее узкой точке носа «Гибернии», забрался на самый верх лестницы и стоял прямо на носу корабля, едва не уплывая с лестничной площадки. Пробежался взглядом по ребристому остову корабля до самого диска.

Живя в диске, в самой гуще людей, я становился невольным свидетелем конфликтов и недовольства, решение этих вопросов входило в компетенцию командира.

Но здесь, на носу «Гибернии», я впервые почувствовал сложное переплетение металла и электроники, составляющее корабль, связанное в единое целое силовыми кабелями, пронизывающими его ткань, и питаемое энергией синтеза.

Мы были странным ритуализированным обществом, все жизненное пространство ограничивалось диском, и забывали о конечной цели нашего путешествия — привести эту громаду со всем ее багажом и пассажирами в порт, где их поглотят быстро растущие колонии.

Я сел на лестничную площадку, свесив вниз ноги.

Многочисленные правила нашего поведения на борту — строгое разделение пассажиров и экипажа, суровая иерархия в чинах от матроса до офицера, особое положение командира — были придуманы для того, чтобы упростить нашу жизнь, свести до минимума принимаемые решения, чтобы, движимые разными стремлениями и желаниями, мы, человеческие существа, привели это великолепное, сложное и чрезвычайно дорогое судно в безопасную гавань.

Без наших уставов и корабельных традиций мы буквально утонули бы в море без конца возникавших перед нами проблем. Проблем иерархии: кто способнее, сильнее, мудрее. Проблем этики поведения: какие взаимоотношения обеспечивают наиболее успешное функционирование корабля. Проблем внутреннего управления: каким стремлениям и желаниям давать ход, а каким — нет.

«Гибернией», этой огромной массой железа и электроники, мчащейся на невообразимой скорости сквозь бесконечную пустоту, не смог бы управлять тот, кто не в ладу с другими и с самим собой.

Поэтому рассуждения Ибн Сауда о репрессиях, сменявшихся терпимостью, вряд ли были уместны на корабле. Чтобы выжить, чтобы не погрязнуть в бесконечной драке за место в корабельной иерархии, на «Гибернии» следовало жестко поддерживать общественный строй. На нашей маленькой планете просто не оставалось места для аутсайдеров, неудачников, одиночек. Необходимо было подстраиваться. А это надо уметь. Даже один выступающий против системы мог погубить корабль.

Не исключено, что нечто подобное случилось и на «Селестине», когда она оказалась за пределами человеческой цивилизации. К сожалению, мы об этом никогда не узнаем.

Без иерархии «командир — офицеры — матросы» невозможно поддерживать структуру, в которой мы функционируем, и защищать нашу общественную систему здесь, куда не доходят лучи нашего Солнца, приходится без посторонней помощи. Я понял наконец, что должен делать, и стал медленно спускаться по лестнице к диску.

15

— Главному инженеру Макэндрюсу подняться на мостик. — Я ходил взад-вперед, не в силах от волнения усидеть на месте. Где бы ни был шеф, он услышит мою команду. Я снова взял микрофон и вызвал доктора Убуру. Вакс и пилот, которые были в это время на вахте, молча наблюдали за мной.

— Вакс, соберите гардемаринов, и, пожалуйста, без лишнего шума. Никто не должен знать, что все офицеры на мостике.

— Есть, сэр. — Он отправился выполнять приказ. Нетерпение мое возрастало. Как только все собрались, я захлопнул люк и скомандовал:

— Смирно!

Они выстроились в линию и стояли, глядя прямо перед собой и вытянув руки по швам. Доктор Убуру, как и остальные, подчинилась корабельной дисциплине. Я посмотрел в лицо каждому и вынул головид с корабельным журналом.

— Событие, ради которого мы собрались, не подлежит обсуждению. Ни здесь, ни между собой. Я пригласил вас в качестве свидетелей при занесении приказа в журнал. — Я говорил и одновременно печатал на головиде. — Смертный приговор помощнику машиниста Герни заменяется пятимесячным заключением. Он не отдавал себе отчета в том, что наносит оскорбление действием офицеру.

Ни у кого ни единый мускул не дрогнул на лице.

— Смертный приговор матросу Тауку подтверждается. Он сознательно принимал участие в нанесении оскорбления действием офицеру. Его попытка скрыть преступные действия к делу отношения не имеет. Смерть — это наказание за физическое насилие. — Я кончил писать.

— Смертный приговор матросу Рогову подтверждается. Он сознательно принимал участие в нанесении оскорбления действием офицеру корабля. Состояние аффекта не снимает с него вины. За оскорбление действием офицера он заслуживает смерти.

Я отложил головид и скомандовал «вольно». Все не без изящества заложили руки за спину.

— А теперь обсудим процедуру казни.

— Мистер Пирсон, мистер Лу, приведите заключенного Таука. Повторите приказ.

— Есть привести заключенного Таука, сэр.

— Есть, сэр. Приказ понял. — Они тревожно переглянулись, прежде чем подняться по трапу на третий уровень.

Внешне сохраняя спокойствие, я восстановил в памяти картину приготовлений к казни. Пилот и мистер Вышинский сходили на гауптвахту и надели на приговоренных наручники, скрутив им за спиной руки, на рот наклеили пластырь. Вскоре я отдал приказ к выходу из синтеза. Сейчас мы дрейфовали в глубоком космосе на расстоянии многих световых лет от планетных систем.

По моему приказу мостик опечатали. Пассажиров попросили оставаться в каютах. Люки кают заперли. За этим лично проследили Алекс и Сэнди.

Всем членам экипажа было приказано находиться в кубриках и ждать проверки, которую осуществил я, одетый в белую форму и сопровождаемый старшиной и гардемарином. В то время как матросы стояли по стойке «смирно», я тщательно обследовал шкафы для одежды, койки, придирчиво осмотрел матросов, не скупясь на штрафные баллы за малейшие нарушения.

Затем матросов в полном молчании строем отправили на нижнюю палубу машинного отделения. И построили в три ряда вокруг шахты двигателей синтеза.

Через отверстие шахты перекинули доску, принесли цепь. Один конец цепи прикрепили к доске, второй — к моторизованной тележке. Над доской, на высоте трех метров, в наклонном положении была жердь, с которой свисала веревка. Петля на веревке почти касалась доски.

Доктор, пилот, главный инженер и три гардемарина, все в белой форме, стояли лицом к матросам. Мы ждали двух матросов и арестанта.

Кто-то пошевелился в строю.

— Мистер Тамаров, составьте рапорт на этого матроса! — Может, у него затекли мышцы, но это не важно. — Запишите имя! Мы с ним встретимся на капитанской мачте!

— Есть, сэр. — Алекс записал имя матроса. Тот мрачно сверкнул глазами.

— Мистер Тамаров, приказываю по окончании процедуры сопроводить провинившегося на гауптвахту! До капитанской мачты держать на хлебе и воде!

— Есть, сэр! — Алекс подошел к проштрафившемуся. Тот стоял, вытянувшись в струнку.

Со стороны трапа послышался шум. Пирсон и Лу под руки ввели несчастного Таука. Он едва переставлял ноги, переводя полный ужаса взгляд с собравшихся на шахту с ее ужасным снаряжением. Затем посмотрел на меня, силясь закричать через кляп.

Пирсон, Лу и осужденный опустились на нижнюю палубу.

— Мистер Хольцер, мистер Вышинский! Свяжите заключенному ноги и поставьте его к виселице.

— Есть, сэр! — Гардемарин и главный старшина корабельной полиции вышли вперед и взяли осужденного у доставивших его матросов. Таук отчаянно пинался. Вышинский поймал его ногу и надел на нее кандалы. Потом пристегнул к кандалам вторую ногу.

— Мистер Пирсон, мистер Лу, станьте в строй!

Вакс с Вышинским потащили осужденного к доске. Таук пытался сопротивляться, но ему мешали наручники. Я кивнул, Вакс встал среди матросов. Глаза Таука, казалось, сейчас вылезут из орбит. Когда петлю затянули, из-под кляпа раздались приглушенные звуки.

Действовать следовало быстро. Хорошо, что я принял пилюли, которые мне дала доктор Убуру. По крайней мере мне не грозил обморок, меня даже не тошнило.

— Мистер Таук, вручаю вашу душу Господу Богу. — Я щелкнул переключателем, тележка медленно отъехала от шахты, натягивая прикрепленную к доске цепь.

Доска со скрипом поползла по палубе, и, когда ее конец достиг края шахты, она провалилась вниз. Таук повис на веревке. Жердь согнулась, потом распрямилась и снова напряглась. Сзади раздался стон.

Я резко повернулся:

— Молчать!

Кто-то побледнел, кто-то едва не упал в обморок, но ряды нарушены не были.

— Мистер Браунинг, мистер Эдвардс, приведите заключенного Рогова. Повторите приказ! — Главный интендант и помощник стрелка удалились. Я знал, что мистер Браунинг подчинится. Он слишком дорожил своим положением, чтобы помочь негодяю бежать, даже если бы это было возможно. За мистера Эдвардса мог поручиться Вышинский, и этого для меня было достаточно. — Мистер Вышинский, мистер Хольцер, уберите тело и установите доску.

Они дернули за веревку, вытаскивая то, что осталось от Таука. Я не сводил глаз с матросов, следя за дисциплиной и в то же время боясь грохнуться в обморок, — действие пилюль стало слабее.

Тело появилось из шахты, несколько матросов невольно подались вперед.

Я усилил наблюдение.

Одежда Таука была испачкана в тех местах, где порвались мышцы. Глядя на его багровое лицо и вылезшие из орбит глаза, я чувствовал, что сердце сейчас разорвется от боли.

Позади послышался ропот.

— Кто выйдет из строя, будет повешен!

Еще мгновение, и матросы могли взбунтоваться. Стоило только начать одному. Я пожалел о том, что не взял оружие.

Заложив руки за спину, я прошелся перед строем. Матросы были подавлены.

— Смотреть прямо перед собой! Плечи выпрямить! А вы, я к вам обращаюсь, явитесь с рапортом! Не умеете стоять в строю! — О Господи, когда же наконец придут Браунинг и Эдвардс?

Я еще раз прошелся перед строем. Сэнди Уилски побледнел и часто дышал.

— Гардемарин, убрать живот! Грудь вперед! Покажите пример другим, или я лично положу вас на бочку! — Не очень хорошо по отношению к Сэнди, но необходимо.

Мальчишка втянул живот, лицо его уже не было таким бледным.

Наконец Браунинг и Эдвардс привели осужденного. Рогов дрыгал ногами, пытаясь подставить матросам подножку и ухватиться за трап. Его крики слышны были даже сквозь кляп. Опустившись до половины лестницы, он встретился со мной взглядом, впившись в меня глазами, полными ужаса и мольбы.

— Мистер Хольцер, мистер Вышинский, свяжите осужденному ноги и поставьте его к виселице. — Кто-то вздохнул меня за спиной. Я быстро обернулся, ожидая, что сейчас меня повалят на палубу. Один из матросов нарушил стойку «смирно». Он стоял под испуганными взглядами товарищей, тяжело дыша.

У меня не было выбора.

— Вы! Два шага вперед! — Я не узнал собственного голоса, так пронзительно он прозвучал. Я даже испугался. Внимание матросов переключилось с осужденного на меня.

Ошеломленный матрос сделал два неверных шага вперед и получил от меня пощечину, прозвучавшую в тишине как выстрел. Матрос едва удержался на ногах.

— Встать в строй! — скомандовал я, почти касаясь его лица. Моя ярость возымела действие. Матрос встал по стойке «смирно». Щека его покраснела. У меня горела рука.

Скованный по рукам и ногам Рогов, покачиваясь, стоял на доске, взглядом моля о пощаде, и что-то мычал сквозь кляп. Я на мгновение заколебался, готовый его простить, но чувство долга возобладало.

— Мистер Рогов, вручаю вашу душу Господу Богу. — Я включил механизм.

В следующее мгновение с Роговым было покончено.

Я держал матросов до тех пор, пока оба тела не были убраны из помещения. И не переставая повторял про себя устав, с трудом сдерживая приступ тошноты. Не хватало только, чтобы меня вырвало на глазах у всей команды.

— Экипаж первого кубрика, два шага вперед! Направо! Марш! Мистер Вышинский, проводите их до кубрика.

Матросы, группа за группой, расходились по кубрикам. Наконец остались одни офицеры. Говорить никому не хотелось, и мы молча обменивались взглядами. До чего же мне было худо!

Приказав Ваксу и Алексу открыть пассажирские каюты, я направился на капитанский мостик. На лестнице, между первым и вторым уровнями, схватился за перила, чтобы скрыть дрожь в ногах. Главный инженер Макэндрюс взял меня под руку и отвел наверх. Я сделал вид, будто ничего не заметил. То, что он сделал, считалось серьезным проступком.

В тот день после полудня я провел «боевую тревогу», потом учения по действиям в случае декомпрессии — пусть экипаж поймет, что я не боюсь отдавать приказы. К тому же это отвлекло их от размышлений. Я и сам старался отвлечься, только не получалось.

После обеда приказал без лишнего шума выбросить тела казненных через воздушный шлюз.

Пришло время ужина. Я знал, что кусок не полезет в горло, но в столовой обязан был появиться. Пассажиры смотрели на меня с неприязнью и старались держаться подальше.

Что же до Аманды, то она вообще не пожелала со мной разговаривать, повернулась и ушла. Я предвидел, что она рассердится, но все же смешался, глядя ей вслед.

После того как я в полной тишине прочитал молитву, «аминь» повторили только мои офицеры, миссис Донхаузер и Дерек Кэрр.

Поковыряв вилкой в тарелке, я вернулся на мостик, где в это время дежурил Алекс. На этот раз у него хватило такта помолчать. Я сидел в капитанском кресле, а перед глазами то и дело возникало налившееся кровью лицо Таука над краем шахты. И его устремленные на меня невидящие глаза.

Зазвучал зуммер связи:

— Говорит пилот Хейнц. Когда начнем синтез? Сегодня вечером?

— Нет. Завтра утром. — Пилот сказал, что он не готов к перепрограммированию Дарлы, а я в своем нынешнем состоянии не способен был делать математические вычисления.

— Есть, сэр.

В полночь я оставил на вахте Вакса и Алекса и ушел к себе. Я старался преодолеть усталость, в то же время страшась одиночества. Сбросил китель, развязал галстук и уже стал расстегивать рубашку, когда в дверь постучали.

Это пришли главный инженер Макэндрюс и доктор Убуру.

Убуру принесла фляжку и два стакана:

— Это вместо лекарства. Как врач, я приказываю вам его принять. А главный инженер поможет. — Она отдала фляжку и стаканы главному инженеру и ушла.

Шеф невозмутимо смотрел мне в глаза. Я вздохнул:

— Заходите.

— Благодарю вас, командир, — продолжал он официальным тоном.

Я подошел к сейфу, достал трубку и банку.

— Давайте. Приказываю вам зажечь ее. — Я взял в руки фляжку, понюхал. Похоже на виски. Наполнил до половины два стакана.

Я научился пить после Академии во время моего первого отпуска. Пил потому, что в той или иной мере это делали все. Но относился к выпивке равнодушно. А вот сейчас мне хотелось выпить. И буквально в два глотка я осушил стакан. Главный инженер налил мне еще.

Потом мы сидели в дыму его артефакта и почти не разговаривали, потягивая из стакана небольшими глотками. Я рассказал ему о визите в багажный трюм днем раньше и о своих чувствах, когда влепил матросу пощечину. Рассказал об отце. Он слушал, кивал, иногда подсказывал. Время от времени вспоминал всякие истории из собственной жизни.

Мне стало легче. Мы изливали друг другу душу. Потом я услышал свой голос, неестественно громкий. Поднялся, чтобы пойти в туалет, но на меня стала надвигаться стена, и я закрыл руками лицо. Еще помню, что Макэндрюс меня поддержал.

Смутно припоминаю, как главный инженер стаскивал с меня туфли, расстегивал ремень. И чей-то голос:

— Спасибо, Маки. Какое милое имя для такого замечательного человека, а?

Кто-то хихикнул. Потом я заснул.

На следующее утро после тщательных и многократно повторенных по моей просьбе расчетов мы вошли в синтез. Голова у меня буквально раскалывалась, и это осложняло положение. Вакс что-то сказал. Голос его прозвучал слишком громко. Я рявкнул на него. Похоже, он не обиделся. На следующий день я успокоился, решил исправить положение и по окончании вахты по-дружески побеседовать с Ваксом.

— Собираетесь лечь, мистер Хольцер?

— Нет, сэр. Иду в спортзал.

— Мне следовало об этом знать. Идете туда с кем-нибудь из гардемаринов?

— Нет, сэр. У меня там встреча с мистером Кэрром. — Я удивился. — Он извинился и попросил возобновить занятия, сэр. Мы занимаемся уже четыре дня.

— Ах вот как.

— Да, сэр. Вчера провели в спортзале целых два часа. Еще есть вопросы, сэр?

— Можете идти. — Интересно. Кажется, я знал, что будет дальше. Не знал только, когда именно.

Неделя прошла без происшествий. Члены экипажа усвоили наглядный урок дисциплины и, успокоившись, принялись за свои обычные дела. Не было ни мрачных взглядов, ни случаев неповиновения. Матрос, который сверкнул глазами на Алекса, получил несколько нарядов вне очереди на целый месяц. Герни, исполненный благодарности за отмену приговора, отбывал свое наказание на гауптвахте.

Аманда холодно выслушала мои извинения. Она позволила мне высказаться, а потом ушла, не сказав ни слова. Я оставил ее в покое. Командир не должен оказывать давление на пассажира.

Случившееся через несколько дней не явилось для меня неожиданностью.

Мы как раз закончили ужин, и я посмотрел на часы.

— Благодарю за приятный вечер, миссис Донхаузер, мистер Каа Лоа, мистер Кэрр. — Я встал, собираясь уйти. Дерек тоже поднялся:

— Сэр, могу я поговорить с вами наедине, когда вам будет удобно?

— Мне будет удобно на мостике примерно через час.

— Благодарю вас, сэр. — Он продолжал вежливо стоять, пока я не отошел.

Я сидел за своим пультом, когда в дверь постучали. Мистера Кэрра сопровождал Сэнди. Пассажир не имеет права пройти на мостик один.

Я повернулся в кресле лицом к люку. Дерек нерешительно вошел, держа в руках головид. Он окинул взглядом сложный комплекс приборов и экранов. И, похоже, не остался равнодушным.

— Спасибо за разрешение прийти на мостик.

— Что вам угодно, мистер Кэрр? — спросил я холодно. Он стоял, как провинившийся ученик, и не сразу заговорил:

— Командир Сифорт, я был вне себя от ярости, когда вы сказали, что я не вынесу жизнь гардемарина. В нашей семье все добивались того, к чему стремились. Я, сэр, полагаю, что вы были не правы.

Я слушал его спокойно, но где-то внутри затеплилась надежда.

— Командир, я готов стать гардемарином. Конечно, одних слов мало, и я решил доказать это делом. Вы считаете, что я не признаю дисциплины? Но до недавнего времени я никого не называл «сэр», в том числе и отца. А вас называю. И так будет всегда. Единственное, чего я хочу, это чтобы вы относились ко мне без предубеждения и не делали поспешных выводов. Пожалуйста… сэр.

Я внимательно слушал:

— Продолжайте.

— В школе я учил геометрию и тригонометрию, но у нас не было матанализа. Вы не поверили мне, когда я сказал, что смогу это освоить. Посмотрите, пожалуйста. — Он протянул мне свой головид. Я включил его.

— В корабельной библиотеке есть учебник по матанализу. Я решил все задачи из первой главы и почти все из второй. Знаю дифференциальные уравнения. Производная скорости по времени есть ускорение. Производная перемещения по времени есть скорость.

Совсем неплохо для начинающего, который занимался самостоятельно.

— Вы добились замечательных успехов, мистер Кэрр. Но зачем вам это?

— Никто никогда не говорил мне, что я чего-то не смогу, командир. Я смогу. И хочу, чтобы вы это знали.

— Итак, вы теперь подчиняетесь дисциплине.

— Да, сэр.

— И вам нравится?

— Это отвратительно! — Прозвучавшая в его голосе страсть удивила меня.

— Я ненавижу унижаться! Просто ненавижу! — Он сглотнул, — но это меня не остановит, сэр. Я сделаю то, на что решился.

— Хорошо, мистер Кэрр. Но стоит ли?

— После того как вы тогда покинули мою каюту, я стал размышлять. Сначала я здорово разозлился и решил доказать вам, что у меня получится. Я сказал «сначала», сэр, — добавил он, видимо, заметив удивление на моем лице, — потому что понял, что ради этого не стоит вербоваться на службу. Провести пять лет взаперти, чтобы что-то кому-то доказать? Нет. Но чем тогда я буду заниматься все эти годы? Управляющий плантациями теперь сам распоряжается доверенной ему собственностью и вряд ли захочет, чтобы я ему мешал. До совершеннолетия мне придется довольствоваться мизерным содержанием и я шагу не смогу ступить без разрешения.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— Возможно, на службе будет не лучше. Здесь тоже придется выполнять чужую волю. Но зато я буду считаться совершеннолетним. А главное — никто не заставляет меня становиться кадетом, я сам так хочу.

— Это все? — Его аргументы не произвели на меня особого впечатления.

— Нет, не все. Я хотел сказать, не все, сэр. Простите. Я вспомнил нескольких офицеров, с которыми познакомился на корабле. Лейтенант Казенс, он был… э, прошу прощения, мне не следует этого говорить. Но мистер Мальстрем! Мы целый месяц сидели за одним столом. Он настоящий джентльмен. Как мой отец. Если такой человек мог сделать карьеру на службе в военном флоте, я тоже смогу.

— Это то, к чему вы стремитесь, мистер Кэрр? Карьера на Военно-Космическом Флоте?

— Нет, командир Сифорт. Пожалуй, нет. Просто я хочу посмотреть мир. Чему-то научиться. Пожить на корабле.

— И это, — я пренебрежительно махнул рукой, — вы называете жизнью?

Он долго смотрел на меня, потом уши у него покраснели, и он опустил глаза.

— Сожалею, сэр, — сказал Дерек спокойно. — Искренне сожалею, что сказал это.

— Вы много сказали такого, о чем стоит пожалеть. — Я давил на него, и если он не выдержит, то, безусловно, спасует перед тем, с чем ему придется столкнуться, общаясь с моим старшим гардемарином.

— Думаю, вы правы, сэр. — Теперь он весь залился краской.

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать. Через шесть месяцев исполнится семнадцать.

— Я всего на год старше вас.

— Знаю. Еще и поэтому мне трудно называть вас сэром.

— Но я командир «Гибернии», а вы будете кадетом, в самом низу служебной лестницы.

— Да, сэр. Понимаю.

— Интересно. Вы понимаете, какая разница между кадетом и гардемарином?

— Кадет является учеником, не так ли? А гардемарин — офицер.

— Кадеты имеют особый статус, мистер Кэрр. Они, если можно так выразиться, воспитанники офицеров, которые ими командуют. Командир обладает всеми правами родителя. Кадет считается несовершеннолетним, пока не станет гардемарином. У него нет никаких прав, и командир может наказать его так, как сочтет нужным.

Я наблюдал за его лицом. Пока мне не удалось отговорить его. Я удвоил усилия:

— Кадет беззащитен, обязан делать то, что ему приказывают. Это суровая жизнь. Но кадет должен научиться преодолевать трудности. После кадетского курса, предполагающего самые тяжелые испытания, жизнь на корабле покажется легкой. Не останется больше сомнений в том, что власть капитана, как и непосредственного командира, абсолютна.

— Я понимаю, — задумчиво произнес Дерек.

— Обычно кадеты поступают в Академию в возрасте тринадцати лет. Некоторые — в четырнадцать. И очень редко — в пятнадцать. В вашем возрасте, Дерек, уже трудно переносить суровость и произвол.

— Но я решил и сделаю это, — заявил он без колебаний.

Я вел себя терпеливо. Он этого заслуживал.

— Думаете, называть меня «сэр» — это дисциплина? Вас ругал когда-нибудь тот, кого вы не терпите?

— Нет, сэр.

Он весь как-то сжался.

— А спали вы когда-нибудь в одной комнате с другими людьми?

Он сглотнул:

— Нет, разве что в одной каюте с отцом.

— А могли бы?

— Нет. — Он покраснел. — Но у меня есть снотворное, очень сильное.

Я ничего не сказал, и он продолжал:

— Я знаю, будет нелегко. Но выдержу, раз решился.

— Дерек… — Я сокрушенно покачал головой, — и все-таки вы не до конца понимаете. Оправлялись вы когда-нибудь вместе с другими?

— Господи, нет, — вырвалось у него. Я так и думал.

— Видел вас кто-нибудь голым?

— Нет. — Он покраснел при одной мысли об этом.

— И вы все равно хотите стать гардемарином?

— Да, сэр, — не колеблясь, ответил Дерек.

— Снимайте брюки.

— Что? — Удивление сменилось настороженностью, которая перешла в страх.

Он попал в трудное положение. Но он должен доказать мне, что сможет служить, или отказаться от своего намерения. Уставившись в перегородку, он медленно расстегнул ремень и снял брюки. Не зная, что с ними делать, неловко нагнулся, положил прямо на пол и так и стоял в одних трусах.

Я молчал, через некоторое время он сделал над собой усилие, и кулаки его разжались. Он огляделся, видимо, вспомнив, что находится на капитанском мостике, и покраснел, но не двинулся с места.

— Дерек, вы по-прежнему уверены в том, что сможете?

— Да, — прохрипел он, — я смогу выдержать все, черт возьми!

Я не рассердился, но надо было усилить давление. Лучше, если он сорвется сейчас, чем после присяги.

— Извинитесь!

Он боролся с самим собой, взгляд был пустым. Но через несколько секунд сказал изменившимся тоном:

— Командир Сифорт, сэр, простите меня, пожалуйста, за грубость.

— Просите униженно! — Это были цветочки по сравнению с издевательствами в кубрике.

— Сэр! Я сожалею, что разговаривал с вами таким тоном. Это просто по глупости. Сожалею, что потерял над собой контроль. Я не хотел проявлять к вам неуважения и никогда так больше не поступлю!

Я взглянул на Дерека. В глазах у него стояли слезы. Я сбавил тон:

— Говорят, вы занимались строевыми упражнениями.

— Да, сэр. С Ваксом Хольцером.

— Мистером Хольцером.

— Простите, сэр. С мистером Хольцером, чтобы подготовиться.

— Это было частью вашего плана?

— Да, сэр. Я начал с письма к вам.

Я вздохнул. Может, ему и удастся выжить. Но едва ли. С другой стороны, он был образован и целеустремлен. И мне нужен был гардемарин.

— Это происходит так, Дерек. Вы принимаете присягу и вербуетесь на службу на пять лет. Вы уже не сможете переменить решение. Единственный выход — позорное увольнение после того, как некоторое время вы отсидите на гауптвахте. Знаете, что такое позорное увольнение?

— Не совсем, сэр.

— Вы навсегда потеряете право голоса, не сможете занимать выборные должности, а также работать в правительственных учреждениях. Будете лишены заработанных вами денег и всех полагающихся военным льгот. Это полное бесчестье.

— Понимаю, сэр.

— Вы поступите на службу в качестве кадета. Это не офицерская должность. Формально вы можете оставаться кадетом в течение пяти лет, пока ваш командир не решит сделать вас гардемарином. Все зависит только от него. Вы обязаны подчиняться и исполнять ваши обязанности на службе в военном флоте независимо от вашего положения.

— Да, сэр. — Он пристально смотрел на меня, ожидая разрешения поступить на службу.

— Дерек, хочу вас еще раз предупредить. Вы считаете, что я издевался над вами?

— В какой-то степени да, сэр.

— Фактически нет. Вы очень чувствительны. На самом деле все будет гораздо хуже. Вам следует подумать.

Он удивил меня.

— Я подумал, сэр, пока стоял тут в таком виде.

— И что же?

— Я хочу поступить на службу в Военно-Космические Силы, сэр.

— Подождите в коридоре, я вас позову. Одеваться не надо.

— Что? — На лице его появилось выражение ярости и отчаяния. — Вы! Я верил вам! — Он поднял брюки.

Я промолчал.

Дерек отряхнул брюки и, побледнев от гнела, стал было их надевать, но, подняв ногу, застыл.

Он долго смотрел на брюки, затем, держа их двумя пальцами, с презрением приподнял, вытянул руку и разжал пальцы. Брюки упали на палубу. Он шагнул к люку и вышел в коридор. Я захлопнул люк.

Пусть постоит там полчаса, этого достаточно. Вернулся он бледный, но не сказал ни слова. Я подал ему брюки, и он с благодарностью надел их.

— Дерек, настоящим испытанием будет для вас мистер Хольцер. Начинайте. Я произведу вас в гардемарины, когда решу, что вы достаточно квалифицированны.

— Понимаю. — Бледность постепенно сходила с его лица.

Я вызвал Вакса и главного инженера в качестве свидетелей. Там же, на мостике, Дерек принял присягу и я занес этот факт в журнал.

— Теперь он твой, Вакс. Покажи ему, где раки зимуют.

Вакс хищно улыбнулся и облизнул губы. Потом повернулся к Дереку:

— Кадет, сейчас мы пойдем в кубрик. Я покажу вам вашу койку. Кадетом быть не сложно. Вы должны обращаться ко всем движущимся объектам «сэр» или «мэм», в том числе и к детям. И вы будете делать все, что прикажет вам любой офицер, без исключения.

— Да, сэр, — кротко ответил Дерек.

— Не да, а есть, сэр, и два штрафных очка. Десять штрафных очков означают бочку.

— Есть, сэр!

— А сейчас надо было отвечать «да, сэр». Я ведь не давал вам приказа. Просто указал на факт. Еще два штрафных очка. — Каждый штрафной балл отрабатывался двумя часами тяжелых упражнений.

— Гм, да, сэр. — Кажется, Дерек начинал понимать.

Я прошел за ними по коридору до кубрика. Мне было жаль мистера Кэрра.

Вакс положил руку на плечо Дерека, подталкивая его к люку.

— Дерек, расскажи нам о своей интимной жизни, — промурлыкал он.

Люк за ними захлопнулся.

Я вернулся на мостик. Теперь у меня было четыре гардемарина. Ну, пусть три и один кадет. Разница невелика.

16

— Отец Наш Небесный, сегодня на корабле Флота Объединенных Наций «Гиберния» 14 мая 2195 года. Благослови нас, наше путешествие и пошли здоровье и благополучие всем на борту.

— Аминь. — Мы сели.

Я ел суп, подсчитывая про себя собственные благодеяния. Экипаж успокоился и вернулся к нормальной работе. Мы вошли в синтез и на гребне N-волны неслись к Надежде. Время от времени, в тихие вечера, мы с главным инженером исследовали артефакт. Алекс проходил курс навигации под строгим надзором пилота Хейнца. Я с нетерпением ждал дня, когда он станет наконец лейтенантом.

С другой стороны, мы до сих пор не справились с «клопом» в системных параметрах Дарлы. Несмотря на то что я нажимал на пилота и просил его хотя бы посмотреть, в каком состоянии программные массивы, он возражал, уговаривал меня подождать до Надежды, где наверняка найдется более квалифицированный специалист по компьютерам. Пока мы вычисляли массу с поправкой сами, неточно запрограммированный параметр не приносил вреда. И хотя я тревожился, принуждать пилота не решался.

Между тем Дерек Кэрр исчез в кубрике, где находился под нежным присмотром Вакса Хольцера. Командир не бывал в кубрике, а кадетам запрещалось посещать мостик, поэтому я не знал, как идут дела у Дерека.

Время от времени я мельком видел, как он с деловым видом спешит куда-то по коридору, незаметный в серой форме кадета, коротко подстриженный, с чисто вымытым лицом и руками.

При виде меня он вытягивался по стойке «смирно». Сначала у него это не очень получалось. Но через неделю живот исчез, спина выпрямилась, осанка стала безукоризненной. Как это удалось Ваксу за такой короткий срок, я предпочитал не спрашивать.

В этом я должен был полностью положиться на Вакса. Дерека обучали корабельным делам, уставу, соблюдению чистоты, дисциплине и общению с обитателями кубрика, веселыми ребятами старше его по званию. Это было самым трудным. Тут уж выдержит или не выдержит. Я ничем не мог ему помочь.

И все же я предупредил Вакса:

— Насчет штрафных баллов, которые ты ему назначаешь. Позаботься, чтобы у него было время их отработать. Не доводи до десяти. По крайней мере в первые два месяца.

— Есть, сэр. Вполне согласен с вами.

Я оставил его в покое.

Иногда я видел, как Аманда, весело смеясь, кокетничает с молодыми пассажирами. Меня она не замечала. А я тосковал по нашим доверительным беседам, ее любви и ласкам.

Дерек больше не обедал за капитанским столиком, и весь апрель я провел в компании двух пассажиров. Первого мая, при проведении обычной смены мест, меня ждал приятный сюрприз: десять пассажиров изъявили желание сесть за мой стол.

Моя изоляция заканчивалась.

Я выбрал семь человек на остававшиеся свободные места, и теперь у меня за столом был полный комплект, что позволяло поддерживать оживленную беседу.

Со сном дела обстояли хуже.

Люк моей каюты никак не защелкивался. Я захлопывал его, а он снова распахивался. Я наваливался всей тяжестью тела, стараясь закрыть его. Что-то толкало снаружи. Я отступал назад, натыкаясь на переборку.

В темноте коридора за сломанным люком что-то двигалось. В каюту, волоча ноги, вваливался матрос Таук с багровым лицом и глазами, вылезающими из орбит. Он гремел кандалами. Прорвав пластырь, из наполовину прогнившего рта вывалился почерневший язык.

Я в ужасе прижимался к переборке. Холодная, липкая рука тянулась ко мне сквозь корабельный корпус, хватала за горло. Матрос Рогов протискивался в каюту и держал меня, а Таук все приближался.

Я с криком просыпался. Крик переходил в слабые стоны. Шатаясь, я выбирался из постели, падал на стул и сидел, обхватив себя руками и раскачиваясь, до самого рассвета.

Единственным способом справиться с этим кошмаром была работа, и я доводил себя до полного изнеможения. Я нес ежедневно две четырехчасовые вахты. Исследовал весь корабль от носа до кормы, знал каждую каюту, каждый склад, каждый шлюз.

К немалому удивлению Алекса и пилота, я проходил вместе с ними курс занятий по навигации. Сидел сзади и спокойно решал задачи, заданные Хейнцем гардемарину. Алекс решал их быстрее и лучше, но в конце концов и у меня стало получаться.

Сначала пилот из-за меня чувствовал себя скованно. Легкомысленное замечание однажды уже стоило ему выговора и наказания, а теперь я требовал, чтобы он исправлял мои ошибки. Через некоторое время он научился балансировать между подчеркнутой вежливостью и издевкой и стал отличным учителем.

Главный инженер Макэндрюс по моей просьбе снабдил меня головидными конспектами, объясняющими принципы работы двигателей синтеза. Но они так и остались для меня тайной, несмотря на упорные занятия. Я заставлял главного инженера просматривать конспекты вместе со мной, страница за страницей, выводя из себя даже этого на редкость спокойного человека.

Я проинспектировал буквально каждый уголок корабля: машинное отделение, лазарет, кубрики экипажа и гардемаринов. Пока гардемарины и кадет в полном составе стояли по стойке «смирно», я делал вид, будто проверяю, нет ли пыли на полках, хорошо ли заправлены койки, чтобы хоть ненадолго избавиться от ночного кошмара.

Я не раз порывался рассказать о своих снах доктору Убуру. Пусть сочтет меня умственно неполноценным, тогда по крайней мере появятся основания освободить меня от должности. Но я не сделал этого, потому что знал, что мои сны — следствие напряжения, а не болезни. И доктор Убуру может уличить меня в трусости.

Я сосредоточил все свое внимание на работе, которую долго откладывал. Вызвал главного инженера и пилота — разумеется, не на мостик, — чтобы обсудить возможности перепрограммирования Дарлы.

Пилот неохотно обрисовал нашу задачу. Необходимо отключить эмоциональные и разговорные сегменты, найти неправильные входные данные для параметра поправленной массы и исправить их.

Я потребовал для просмотра технические руководства. В них был учтен каждый шаг. Знай я об этом раньше, не позволил бы Хейнцу тянуть с таким важным делом. Но я понимал его осторожность. Ошибка могла привести к ужасным последствиям. Перепрограммирование компьютера — задача не для любителей, а для специалистов высшего класса. Вот почему системные программисты у Адмиралтейства на привилегированном положении.

Пилот отстаивал свою точку зрения:

— Дарла зафиксировалась на значении корабельной массы, которое было заложено в нее при отбытии из порта. До тех пор пока мы будем снабжать ее вычисленными вручную данными, можно осуществлять синтез. Лучше синица в руке, чем журавль в небе.

— Мистер Макэндрюс?

— Я не системный программист, сэр. И вы, при всем моем уважении к вам, тоже. Как бы не возникло проблем больше, чем мы в состоянии решить. Ведь можно делать вычисления и вручную. Я оставил бы Дарлу в покое.

— В определенном смысле вы правы. Но мы не знаем, насколько серьезен сбой. Что, если масса корабля не единственный неправильный параметр? Когда мы выведем все программные параметры, необходимо убедиться в правильности каждого из них.

Пилот фыркнул:

— Сэр, надеюсь, вы представляете, сколько параметров заложено в Дарлу? Конечно, некоторые из них очевидны, как, например, масса корабля. Но существуют и не столь известные, как, например, длина шахты двигателей синтеза, объемы камер гидропоники, скорость работы насосов воздушного шлюза… Господи, нельзя же проверить все!

— И все это Дарла помнит?

— Да, и действует на их основании. Каждый раз, рециркулируя стакан воды, выращивая помидор или прослеживая флуктуации выделения энергии, мы полагаемся на параметры Дарлы. Если мы нечаянно изменим их… — Он не договорил. Опасность явная и очень серьезная.

Решать мне, и я должен был хорошенько подумать.

Этой ночью кошмар был особенно страшным. Я, как обычно, с трудом проснулся, дрожа, в полном изнеможении выбрался из постели и буквально рухнул на стул. И тут ледяная рука Рогова повалила меня на палубу.

Проснулся я в кровати, задыхаясь и не в силах унять дрожь. В то же время я понимал, что все еще сплю. Поднял глаза и увидел Таука. Он открыл люк, шатаясь, вошел в каюту, уставившись на меня полусгнившими глазницами. Шаркая закованными в кандалы ногами, он приближался к кровати. Я снова проснулся, буквально парализованный страхом.

Прошло немало времени, прежде чем я убедился, что уже не сплю. Надел брюки, натянул прямо на китель нижнюю рубашку и поспешил в лазарет, опасаясь наткнуться на Таука. О достоинстве я забыл. Разбудил доктора Убуру и попросил снотворное, объяснив, что меня мучат кошмары.

Она дала мне таблетку, предупредив, что принимать ее надо уже лежа в постели и спать после этого сколько захочется. У нее хватило такта ни о чем меня не расспрашивать.

Возвращаясь в каюту, я все еще не мог унять дрожь. Осторожно открыв люк, вошел и, хотя был уверен, что там никого нет, боялся, как ребенок.

Я проглотил снотворное. И через несколько минут каюта растаяла.

Кто-то стучал в люк кузнечным молотом. Я попытался открыть глаза, но веки не поднимались, будто склеенные. Рассерженный, я, пошатываясь, вылез из кровати и направился к люку. Кто-то за перегородкой сделал два шага к входу в каюту. Я ухватился за холодный металл и распахнул люк, готовый разнести молот на мелкие кусочки. Через силу открыл глаза и издал какой-то странный звук, что-то среднее между визгом и рычанием. В коридоре терпеливо ждал юнга.

— Рики! Какого черта ты здесь болтаешься ночью? И прекрати этот стук! — Я прислонился к стене.

— Уже утро, сэр командир. Я всегда прихожу в это время. — Юнга стоял с подносом, ожидая, когда я его впущу.

— М-да. Заходи. — Я попятился и сел на кровать. — Ты не видел тут человека с веревкой на шее, а?

Рики поставил поднос на стол:

— Нет, сэр. А если увижу, что мне ему сказать?

Я сфокусировал взгляд на прикроватном столике, чтобы он не плыл у меня перед глазами. Стол замедлил движение, но не перестал вращаться.

— Ничего ему не говори. Просто постарайся на него не смотреть. — Я лег в койку. Теперь поплыл потолок и все остальное. — Ладно, не бери в голову. Я не уверен, что это было на самом деле. Все, Рики.

— Есть, сэр. Да, хотел вам сказать, что решил стать гардемарином.

— Очень хорошо, Рики. Приходи, когда подрастешь, я спрошу командира. А сейчас я устал.

— Есть, сэр, — сказал он в полной растерянности и вышел.

Проснулся я через несколько часов, чувствуя себя отдохнувшим и свежим, и стал вспоминать сон с юнгой. Потом медленно встал, сделал несколько осторожных движений и обнаружил, что двигательный аппарат у меня функционирует нормально.

Сходив в туалет и приняв душ, я вернулся к себе. На столе как упрек стояли два холодных яйца. Я твердо решил сегодня же начать учиться отличать реальность от фантазии. Утренняя зарядка для командира.

По пути на мостик зашел в лазарет.

— Доктор, что вы мне дали? — жалобно спросил я.

— Были побочные эффекты? — холодно спросила доктор У буру.

— Кажется, был. Один. Я никак не мог проснуться к завтраку. Кто-то другой проснулся вместо меня.

— Не надо было этого делать, — укоризненно сказала доктор Убуру. — Я ведь предупреждала, что вы сами должны проснуться. — Она внимательно на меня посмотрела. — Думаю, все в порядке, командир. Вы просто нуждались в отдыхе.

Я не стал отрицать. Это была чистая правда.

В тот же день я пригласил главного инженера и пилота в офицерскую столовую на совещание.

— Я все обдумал, — сказал я, отпив глоток кофе. — Мы перепрограммируем Дарлу, чтобы можно было на нее положиться. Собственным вычислениям для проведения синтеза я не доверяю. Заодно перепроверим и другие параметры.

— Их сотни, — напомнил пилот.

— До Шахтера еще далеко. Время есть.

Помолчав, пилот осторожно добавил:

— Командир, я протестую против вашего приказа ради безопасности корабля и прошу мой протест занести в журнал.

— Согласен.

Это было его право. Я предпочел не говорить ему о том, что если он, не дай Бог, окажется прав, никто уже не сможет прочесть журнал.

Главный инженер прочистил горло:

— Сэр, прошу вас записать в журнал также и мой протест. Не сочтите это неуважением к вам. — У него хватило смелости встретиться со мной взглядом.

— Вы настаиваете на этом, шеф?

— Да, сэр. Извините, — произнес он с виноватым видом.

— Очень хорошо. — Я говорил резким тоном, не в силах избавиться от ощущения предательства. — Я занесу в журнал ваши протесты. Принесите компьютерную документацию. Мы начнем сегодня же. — Покидая столовую, я подумал, что наши вечерние встречи с главным инженером никогда больше не будут такими, как прежде. Не хотелось думать о своем одиночестве. Слишком сильно было искушение вернуться в столовую и отменить свои приказы.

Мы встретились на мостике.

— Мистер Хольцер, освобождаю вас от вахты. Покиньте мостик.

Нервы были натянуты до предела. Я захлопнул люк. Теперь нас осталось трое, не считая Дарлы: главный инженер, пилот и я. Я отключил корабельную связь, набрал команду на клавиатуре, одновременно произнес ее:

— Ввод команд только через клавиатуру, Дарла.

При таких обстоятельствах нельзя было допустить, чтобы на компьютер оказывали влияние различные звуковые эффекты. Кто знал, какой сбой мог вызвать неправильно понятый машиной кашель при работе в режиме глубокого программирования?

— Понятно, командир, — ответила Дарла. — Вы хотите сказать мне что-то важное?

Я набрал на клавишах:

«Отвечайте только в символьно-цифровой форме, Дарла. Пишите ответ на экране».

На экране засветились слова:

«Есть отвечать только в символьно-цифровой форме, командир. Что случилось?»

Я напечатал:

«Отключите разговорный сегмент».

«Разговорный сегмент отключен». Ответ Дарлы без ее обычного юмора был скучным и напоминал ответ машины.

Я кивнул на руководство, лежавшее на коленях у пилота:

— С чего начнем?

Через три часа мы были готовы. Введя мои пароли, мы обошли системы предупреждения, охранные системы и сняли взаимосвязанные слои защиты, встроенные в нее системными программистами. Дарла лежала на операционном столе без сознания с пульсирующим обнаженным мозгом.

Я напечатал:

«Последовательно перечислите фиксированные начальные параметры, делая паузу после каждого».

«Начинаю вывод начальных параметров, делая паузу после каждого». На экране появился первый параметр: «Скорость света — 299 792,518 километра в секунду».

Я взглянул на пилота:

— Есть проблемы с этим ответом, мистер Хейнц?

— Нет, сэр.

Пробираясь сквозь длинный список параметров, я понял, что проверить их таким способом невозможно. После того, как я нажимал на клавишу, Дарла один за другим высвечивала параметры на экране. Теперь я уже не так внимательно их просматривал и ждал только одного: когда появится масса корабля. Я нажимал на клавиши битых полтора часа, руки заныли, когда на экране наконец появилась надпись:

«Базовая масса корабля — 215, 6 стандартной единицы».

— Так, — сказал я с облегчением и напечатал: «Выведите на экран номер параметра и его адрес».

«Параметр 2613, сектор 71 198, слово 1614».

Я напечатал:

«Продолжайте вывод параметров».

«Список фиксированных параметров закончен».

Я выругался. Масса корабля была последним параметром в списке. Если бы я начал с конца и просматривал список в обратном порядке, не пришлось бы так долго нажимать на клавиши.

— Это последний параметр, пилот.

— Не может быть!

— Почему?

— Масса с поправкой также должна входить в список параметров.

— Нет, если вычислять ее по базовой массе, — возразил главный инженер.

— Нам ведь известно, что она использует неправильное значение для базовой массы, — заметил я. — Как нам его изменить?

— Самое быстрое — это исключить базовую массу из списка фиксированных параметров и ввести ее как переменную. — На коленях у пилота лежал головид с техническим руководством. — Потом введем команду не менять переменную за исключением процедуры рекалькуляции.

В руководстве было дано подробное объяснение, как это сделать.

— Читайте инструкции слово в слово.

— Есть, сэр. — Пилот увеличил изображение. — Для исключения следует выполнить четырнадцать операций, чтобы ввести — шесть.

— Что-нибудь мешает сделать это сейчас, джентльмены? — спросил я. — Есть какие-нибудь соображения на сей счет? — И, подумав, добавил: — Разумеется, кроме указанных в журнале.

— Больше никаких, сэр, — сказал пилот. Главный инженер отрицательно покачал головой.

Мы делали все с большой осторожностью, чтобы не допустить ошибки. Пилот и главный инженер сверяли каждую напечатанную мной команду с руководством, прежде чем я вводил ее в компьютер. Я едва сдерживал волнение. Мы, словно варвары, вторглись в мозг машины. Я уже жалел, что не прислушался к советам офицеров.

Наконец мы завершили работу. На экране появилась надпись: «Ввод переменной закончен». Я облегченно вздохнул.

«Распечатайте входные параметры и входные переменные», — напечатал я.

Епром щелкнул. Секундой позже из него в приемный лоток выскочил головидный чип. Я передал его пилоту, и тот вставил чип в свой головид. Мы просмотрели список фиксированных параметров. Базовая масса отсутствовала. Мы нашли ее в конце списка, когда проверили переменные.

— Чтобы снова включить компьютер «в линию», необходимо все, что мы уже сделали, пункт за пунктом, повторить, только в обратном порядке, — сказал пилот, сверившись с документацией. — Вот список.

— Нет. — Они удивленно посмотрели на меня. — Дарла остается «вне линии». — Я говорил тоном, не допускающим возражений. — Прежде чем снова включить ее «в линию», надо проверить все входные параметры.

— Командир, — заметил Макэндрюс, — Дарла мониторирует систему рециркуляции. Эта информация нужна ежедневно для регулировок.

— И гидропоника тоже, сэр, — добавил пилот. — Мы весь день держимся на ручном управлении. Стоит матросу отвлечься, и все системы выйдут из строя. Необходимо перейти на автоматику.

— У нас есть процедуры дублирования ручного управления. — Я едва скрывал раздражение. — Помощники гидропониста подежурят несколько лишних часов. А также те, кто наблюдает за рециркуляцией. Обойдемся без Дарлы.

— Командир, — возразил пилот, — чем больше времени это у нас отнимет, тем больше…

— Мы не будем включать Дарлу! Это приказ! — Их возражения привели меня в ярость. Пилот встал:

— Есть, сэр. — Голос его звучал холодно, — я протестую против вашего приказа и прошу занести мой протест в журнал.

Ответ мой был резким.

— Отклоняется. Ваш предыдущий протест продолжает действовать, и этого достаточно. Вы получили приказ. Вызовите гардемаринов, разделите список и начинайте проверку каждого параметра. Астрофизические данные найдите в справочниках. Перепроверьте вручную все корабельные размеры и характеристики.

— Есть, сэр. — У них не было выбора. Оспаривать приказ запрещено.

— И еще. Перед тем как начнете работать, я встречусь со всеми вами, включая гардемаринов. А пока вы свободны. — Я закрыл за ними люк и опустился в кресло. У меня был просто талант наживать врагов. Теперь я остался совершенно один.

Я прошелся по мостику. Последняя выдача Дарлы все еще была на экране. Голова шла кругом. Ручной контроль систем «Гибернии» предполагал сверхурочные вахты в течение месяца, а то и больше, пока не будут тщательно проверены все параметры. Люди устанут и озлобятся. Внимание офицеров от перегрузки ослабится. Их отношения с экипажем ухудшатся.

Вполне возможно, что мой приказ принесет кораблю вред куда больший, чем «клоп» в Дарле.

Я был близок к панике, когда через час встретился на мостике с офицерами:

— Джентльмены, необходимо проверить всю информацию в банках параметров Дарлы. Вы можете счесть это пустой тратой времени, но приказ обязаны выполнить. Перепроверить каждую цифру в списке и убедиться в ее точности по другим источникам.

Казалось бы, сказано все. Однако я на этом не успокоился:

— Предупреждаю. Проверку следует провести самым тщательным образом. В противном случае главный инженер и пилот будут привлечены к суду за пренебрежение служебными обязанностями и уволены со службы. А мистера Хольцера, мистера Тамарова и мистера Уилски я собственноручно выпорю, после чего тоже отдам под суд. Мистер Хольцер, кадет поможет вам с измерениями, — но непременно под чьим-нибудь наблюдением. — Все были шокированы, но я сделал вид, будто ничего не заметил. — Подтвердите приказ, все!

— Приказ понял, сэр. Есть, сэр, — ответили все по очереди. Гардемарины были явно взволнованы. Впервые с ними разговаривали подобным тоном. Я и сам испугался и, едва отпустив их, в изнеможении плюхнулся в свое кожаное кресло.

Стандартные данные легко проверялись по справочникам в корабельной библиотеке. Сложнее было с такими данными, как объем воздуха в шлюзах. Алекс проверил размеры шлюзов по корабельным чертежам, а потом перепроверил вручную. Я сам за ним наблюдал.

Я старался наблюдать за всеми. За главным инженером, когда он измерял отверстие шахты двигателей синтеза. За Ваксом и Дереком, которые определяли объем питательного раствора в одном из гидропонических баков, а затем полученное число умножали на количество подобных баков. Я держал цифровой тестер, пока главный инженер и Вакс, обливаясь потом и ругаясь, поочередно подсоединяли его ко всем нашим источникам электропитания, чтобы измерить количество энергии, потребляемое кораблем.

К концу второго дня я себя буквально возненавидел. Мне стоило большого труда спуститься в часы отдыха на третий уровень и постучать в каюту главного инженера, рядом с машинным отделением. Главный инженер, без кителя, с развязанным галстуком, открыл мне.

— Вольно, — быстро сказал я, прежде чем он успел встать по стойке «смирно».

Он отошел назад, пропуская меня, но я остался стоять в коридоре, просто не имел права находиться в его каюте.

— Хочу извиниться, — произнес я натянутым тоном. — Сама мысль, что вы можете пренебречь своими обязанностями, недопустима. Сожалею. Я вел себя отвратительно.

— Вы не обязаны передо мной извиняться, — ответил он холодно. — Отдать приказ ваше право.

— И все же приношу вам свои извинения. Я оскорбил вас и знаю, что вы мне этого никогда не простите, но верьте: я глубоко сожалею о случившемся. — Я быстро повернулся и ушел, опасаясь, как бы он не заметил в моих глазах слезы.

Мы продвигались вперед очень медленно. Экипаж продолжал контролировать системы корабля вручную. В последующие недели количество матросов, посланных на капитанскую мачту, увеличилось. Напряжение в экипаже росло. Все страдали от недосыпания. Только гардемарины, казалось, чувствовали себя нормально.

Из-за изнурительной работы день казался неделей. Вакс Хольцер выполнял все возложенные на его широкие плечи обязанности, не возражая и, что более важно, не обижаясь на меня.

Он теперь стал моим главным помощником. Вся информация о работе и о настроении гардемаринов шла от него. Не знаю, как ему это удавалось, но он мог заставить гардемаринов работать с воодушевлением.

Сэнди и Алекс иногда часами работали в грузовых трюмах в барокостюмах, поддерживающих нормальное давление, определяя расположение и вес грузов. Дерек, когда бывал свободен от штудирования навигационных учебников или напряженных тренировок по заданию Вакса, делал измерения, переписывал числа и выполнял другую работу, стараясь быть максимально полезным.

— Просим командира на мостик! — Когда прозвучали эти слова, я, совершенно обессилев, валялся на койке. Меня еще ни разу не вызывали из каюты. Тряхнув головой в безуспешной попытке прийти в себя, я мигом оделся и с недобрым предчувствием выскочил из каюты.

Алекс вытянулся по стойке «смирно». Главный инженер был вне себя от злости. Пилот Хейнц нервно ходил взад и вперед с головидом в руках.

— Что случилось? — спросил я, ожидая как минимум, что в корпусе корабля обнаружена пробоина.

— Мистер Тамаров, — резко ответил пилот, — получил весьма забавные результаты измерений. Они не стыкуются с другими. Этого просто не может быть.

— Доложите, Алекс.

— Есть, сэр. Мне поручили измерить скорость газообмена в рециркуляторах воздуха. Вместе со старшиной отделения рециркуляторов Квизаном я пошел в отсек рециркуляции, прихватив с собой измеритель расхода газов, как было приказано. Мы протестировали обменник «кислород — углекислый газ», азотный рециркулятор и очистители, сэр. Скорости газового обмена оказались ниже, чем записано в списке, и я приказал мистеру Квизану произвести повторно все измерения. Результат получился тот же, сэр.

Вмешался пилот:

— Я говорил вам. Должно быть, он…

— Дайте ему закончить.

— Я пошел в корабельную библиотеку и нашел документацию производителя. Оказалось, номера моделей не совпадают с теми, что стоят на нашем оборудовании. Но, насколько я понял после изучения документации, приведенные в книгах скорости обмена эквивалентных моделей соответствуют нашим измерениям, но отличаются от хранящихся в банках данных Дарлы, сэр. — Алекс переступил с ноги на ногу.

Я сел и стал думать. Скорости рециркуляции были известны заранее — это фиксированные параметры. В соответствии с ними Дарла поддерживала нужный баланс атмосферы, включая и выключая соответствующие установки.

— Шеф, расскажите нам о рециркуляции, пожалуйста.

— Сэр, компьютер регулирует нашу атмосферу. Он включает обменник «кислород — углекислый газ» на определенное время, вычисленное на основе скорости газообмена в аппарате. Таким же образом работают рециркуляторы азота и других сопутствующих элементов. Будь эти скорости неверными, нас давно бы уже не было в живых. Скорее всего, мистер Тамаров ошибся в измерениях.

Алекс покраснел:

— Мы пригласили вас до перепроверки согласно вашему приказу собраться сразу, как только будет обнаружено несоответствие.

— Сэр, я все делал честно, у Дарлы еще один кл…

Я рявкнул:

— Молчать!

Алекс понимал, что спорить с начальством бесполезно. Но речь шла о профессионализме, и я мог понять его возмущение.

— Скоро все выяснится. Главный инженер, проведите вместе с мистером Хейнцем проверку, а мы с Алексом будем наблюдать.

Мы спустились на третий уровень и вошли в отсек рециркуляторов. Побледневший Алекс сосредоточенно наблюдал, как главный инженер включает измерительный прибор. Он понимал: если в его измерениях допущена ошибка — это катастрофа. Пилот подключил оба разъема к измерителю расхода газа Через несколько минут мы сняли показания. Реальная скорость обмена углекислого газа была меньше, чем величина соответствующего параметра в компьютере.

Алекс с облегчением закрыл глаза.

— Теперь другие.

Пилот перенес прибор к кислородным патрубкам. Мы подождали, пока прибор войдет в режим. Скорость обмена кислорода тоже была ниже, чем параметр Дарлы. То же самое, как мы обнаружили чуть позже, касалось и азота, только расхождения здесь были меньше.

Мы вернулись на мостик в напряженном молчании.

— Главный инженер, доложите сегодня вечером, почему эти несоответствия нас до сих пор не угробили. Остальным продолжать работу. Алекс, останьтесь. — Когда все вышли, я подошел к нему. — Молодец, — сказал я с теплотой в голосе. — Спасибо. — Я положил руку ему на плечо. — Свободен.

Он четко отсалютовал мне и, повернувшись на каблуках, вышел. Во взгляде его я прочел дружескую симпатию и подумал, что поступил правильно.

Доклад главного инженера, сделанный несколько часов спустя, был краток.

Дискрипанс в скоростях обмена не повлиял на атмосферу корабля, потому что мы ни разу не работали в максимальных режимах. Но после того как в систему были бы закачаны последние запасы кислорода, рециркуляторы заработали бы на полную мощность, чтобы поддержать нормальную атмосферу. И тогда этот «клоп» в параметрах Дарлы мог стать фатальным.

Она сочла бы скорость обмена достаточной для обновления атмосферы корабля, а мы медленно травились бы углекислым газом. Конечно, наши датчики способны зафиксировать любые отклонения от нормы в составе атмосферы, но не исключено, что Дарла сочла бы их показания неправильными, так как не видела отклонений в работе машин.

Единственным спасением от удушья был ручной контроль. Матрос мог просто проигнорировать отклонение и не доложить, потому что знал, что компьютер тоже ведет наблюдение.

На следующей неделе мы обнаружили еще семь «клопов». Два из них затрагивали навигационную систему. Остальные были не столь важны. Среди них оказались ошибочные замеры некоторых помещений и баркаса, а также неправильные цвета покраски. Я с нетерпением ждал завершения работы по проверке всего списка параметров, чтобы знать наверняка, насколько серьезно обстоят дела.

Наиболее сложной оказалась проверка калибровки электронных приводов, там требовалась помощь рабочих групп из членов экипажа. Мы остановили синтез, чтобы матросы могли выйти на внешний корпус корабля. Во время синтеза все оказавшееся за пределами окружающего корабль поля переставало существовать. Вскарабкавшись на корпус, наши рабочие группы нацеливали свои примитивные электронные инструменты на дальние звезды, чтобы обеспечить абсолютно точную базу для калибровки.

Однажды вечером в люк моей каюты постучали. Я встревожился. Ведь никто, кроме Рики с завтраком на подносе, никогда не стучал в мой люк. Разве что во сне.

В коридоре с бесстрастным выражением лица стоял главный инженер. При моем появлении он вытянулся в струнку.

— Рад вас видеть, шеф. Что-нибудь случилось?

— Я пришел извиниться, командир, — сказал он, глядя мне прямо в глаза.

— Прошу вас! — Я отошел, пропуская его. И ему ничего не оставалось, как войти.

— Командир Сифорт, простите мне мой дурацкий протест, который я потребовал записать в журнал. Вы были абсолютно правы. Вот уже две недели я места себе не нахожу. Столько лет прослужить в Военно-Космическом Флоте и нарушить субординацию!

— Вы имели полное право на протест.

— Я не имел такого права, черт возьми, прошу прощения, сэр, но за корабль отвечаете вы, и вы знаете, что делать. Не мне вас судить. Я стыжусь своего поступка.

Я вздохнул:

— Мне повезло, шеф.

Он скептически посмотрел на меня.

— Ладно, обменялись извинениями и хватит. Раз уж пришли, оставайтесь и помогите мне исследовать эту штуку в сейфе.

— Я, честно, не хотел, я имею в виду, позже…

— Оставайтесь. — Я набрал код сейфа. Иногда неплохо быть старшим по рангу.

17

Кошмары ушли, но одиночество осталось. Однажды вечером после ужина я обнаружил, что спустился на второй уровень и направляюсь по восточному коридору к каюте Аманды Фрауэл. Нерешительно постучал в люк. Внутри звучал головид.

Она открыла дверь, и мы неожиданно оказались лицом к лицу.

— В чем дело, командир Сифорт? — Холодный тон больно ранил меня.

— Хотелось бы поговорить.

Она помедлила:

— Я не могу запретить вам войти, командир, но говорить с вами не имею ни малейшего желания.

— Если не хочешь, я не буду входить, Аманда.

— Почему же? Сила — главный ресурс Военно-Космического Флота.

Я вздохнул. Мне и без того было тяжело.

— Не пора ли забыть о случившемся? Я хотел… Мне надо с кем-нибудь поговорить.

— Я никогда не забуду о случившемся, командир. Пока жива. — В ее голосе появились металлические нотки.

— Ты так уверена, что я поступил неправильно?

— Уверена! И вы тоже можете в этом не сомневаться. Извините, я закрою дверь.

Люк захлопнулся у меня перед носом. Я постоял немного и, ошеломленный, ушел. Не желая возвращаться на мостик и боясь одиночества в каюте, я побрел дальше по коридору. Словно по наитию спустился на третий уровень со смутным желанием увидеть шефа, услышать его голос, который всегда меня успокаивал.

Идя по круговому коридору третьего уровня, я услышал впереди смех. Из-за поворота несся мяч. Матросы иногда собирались по вечерам поиграть в футбол, хотя это считалось нарушением правил. Я инстинктивно отбил мяч и пошел за ним.

— Давай, врежь, Мори! Представь, что это голова командира Кида! — Послышался смех.

— Молчи, пока он и тебя не достал, — раздался чей-то насмешливый голос.

— Смирно! — крикнул кто-то. Мяч ударился о стенку и, отскочив, покатился ко мне. Я поставил на него ногу.

— Продолжайте. — Матросы больше не стояли по стойке «смирно», но ждали, когда я уйду. Я кожей ощущал их враждебность. Не следовало им мешать. Пойди я в другую сторону, не наткнулся бы на них.

— Когда-то я тоже играл в футбол. — Жаль, что ни у кого не хватало храбрости пригласить меня погонять мяч. В наступившей тишине кто-то вежливо спросил:

— Правда, командир?

— Это было давно. Можете продолжать, — сказал я и ушел так быстро, как позволяло мне мое положение. По пути к машинному отделению я не услышал больше ни звука. Макэндрюс находился внизу, в шахте синтеза, контролируя процедуру профилактического обслуживания клапана. Пришлось вернуться на первый уровень. Но на сей раз я выбрал западный коридор, минуя кубрики матросов.

Пройдя мимо мостика, я направился в сторону пустующих лейтенантских кают и кубрика гардемаринов. Я не решался постучать и стоял перед дверью, когда вдруг она распахнулась и появился улыбающийся Сэнди. Увидев меня, он невольно попятился и, перестав улыбаться, замер по стойке «смирно». Алекс вскочил с койки и тоже встал «смирно».

Дерек, скрестив ноги, сидел на палубе, держа в руках пару башмаков. Своей очереди ждали еще три пары. Он отложил в сторону крем и щетку и ловко поднялся.

— Вольно! — скомандовал я. Все вернулись к своим занятиям. — Как дела, ребята?

— Отлично, сэр. — Так хотелось, чтобы Алекс по-прежнему назвал меня мистером Сифортом.

— Где Вакс? — спросил я просто так, чтобы поддержать разговор.

— Мистер Хольцер ушел в кают-компанию пассажиров, сэр, — ответил Сэнди почти дружески, не то что Алекс, который не мог расслабиться.

— А чем занимается кадет?

Наступило неловкое молчание. По традиции офицеры не замечают кадетов. В разговор вмешался Сэнди.

— Мистер Хольцер сказал, что его туфли не блестят, как положено. Вот он и тренируется на наших. — Все было в пределах нормы.

— Хорошо. — Я осмотрелся. После капитанской каюты кубрик казался совсем маленьким. Я с трудом сдержался, чтобы не приказать заправить мою собственную койку.

Алекс бросил взгляд на свое плохо заправленное одеяло и отвел глаза.

— Спокойно, мистер Тамаров, это не проверка. — Я был очень обязан ему, поэтому добавил: — В последнее время я доволен вами, мистер Тамаров, впрочем, как и остальными.

— Благодарю вас, сэр, — последовал быстрый и вежливый ответ Алекса.

Надо было поощрить и Дерека.

— Вас это тоже касается, мистер Кэрр.

Он быстро поднял глаза, убедился, что я не шучу, и, успокоившись, ответил:

— Благодарю вас, сэр. — Это прозвучало вполне искренне.

Пора было уходить. Заводить разговор или обмениваться мнениями не положено. Только любезностями.

— Возвращайтесь к своим занятиям. — Я открыл люк.

— Благодарим за визит, — выпалил Алекс. Это уже было кое-что.

— Последний. — Я просматривал список параметров со всеми отметками о проверке и замечаниями. Пилот кивнул:

— Да, сэр. На тысячу четыреста параметров всего девять «клопов».

Я поежился, вспомнив о воздухообменниках. Дарла вполне могла всех нас угробить.

— Хорошо, мы исправим их завтра.

Я снял с ночного дежурства пилота и главного инженера и сам тоже ушел, чтобы утром на свежую голову проверить каждую напечатанную команду.

В тот вечер я едва поборол искушение зайти в лазарет за очередной таблеткой. Я приказал бы дать ее мне, если бы даже доктор Убуру заколебалась. При одной мысли об этом я уснул как убитый.

Когда Рики принес завтрак, я сказал ему:

— Как только закончим с ремонтом, вы сможете принять присягу, мистер Фуэнтес.

Он просиял, широко улыбнулся:

— Ну, я просто тащусь! Благодарю, командир! А скоро это будет?

— Завтра станете кадетом, как мистер Кэрр. А через месяц, надеюсь, дослужитесь до офицера!

Он понимал, что я шучу, и сказал:

— Так быстро не бывает, сэр. Но я буду изо всех сил стараться. И через несколько месяцев, может, стану соответствовать. — Он помолчал. — А что, сэр, обязательно надо плакать?

Он меня озадачил.

— Что ты имеешь в виду, Рики?

— Ну, как Дерек. Когда он идет на склад, то всегда плачет. Мне тоже надо будет плакать?

— Да нет, по-моему, не надо. Ты слишком счастлив, чтобы плакать.

В голове у меня замелькали разные мысли.

— А откуда ты знаешь о Дереке?

— Я видел его, сэр, и слышал, как он плачет. Но ничего не сказал ему об этом.

— И не говори. Это приказ. Вы свободны, мистер Фуэнтес. Идите и учите присягу. Не выучите — не назначу вас.

— Есть, сэр! — Он выбежал почти вприпрыжку. Ах, если бы все проблемы решались так же легко!

Мы с главным инженером и пилотом заперлись на мостике, перевели Дарлу на ввод команд с клавиатуры, отключили системы безопасности, которые ранее восстановили, и приступили к работе. Я печатал на клавиатуре очередное исправление, главный инженер и пилот проверяли, и лишь после этого я нажимал клавишу ввода. Нам предстояло заменить всего девять параметров, но на это ушло около часа. Я хотел быть абсолютно уверен в том, что не допущена ошибка.

И вот мы закончили. На всякий случай я сделал новую копию входных параметров, и мы проверили каждый пункт, в который внесли поправки. Исправленные цифры появились на экране головида.

— Как вы считаете, джентльмены, можно включить ее «в линию»?

Пилот и главный инженер переглянулись.

— Мы выполнили все пункты инструкции, — заметил мистер Хейнц. Главный инженер кивнул.

— Отлично.

Шаг за шагом мы восстановили Дарлу, реактивировав механизмы защиты и безопасности. Теперь оставалось вернуть ей индивидуальность. Я напечатал на клавиатуре:

«Восстановить сегмент речевого общения».

«Подтверждение: сегмент речевого общения восстановлен».

«Отменить выдачу ответов только в символьно-цифровой форме».

«Наконец-то! Подтверждаю: выдача ответов только в символьно-цифровой форме отменена».

Я напечатал:

«Отменить вывод ответов только на экран. Восстановить речевые функции».

— Есть восстановить речевые функции, командир. — Услышать снова ее голос было все равно что встретиться со старым другом.

«Отменить ввод команд только через клавиатуру», — напечатал я.

— Ты меня слышишь, Дарла?

— Конечно, слышу, мистер Сифорт. Зачем вы усыпили меня?

— Надо было кое-что проверить, Дарла. Пожалуйста, запусти тест самопроверки.

— Есть, сэр. Минутку. — Она помолчала. Мы ждали. — Проверка закончена, командир. Все нормально.

— Уф. — Напряжение постепенно спало. — Спасибо, шеф. И вам спасибо, пилот. Отлично сработано.

Главный инженер встал:

— Если мы намерены входить в синтез, мне необходимо закончить профилактику.

— Вы свободны, и еще раз спасибо. — Он уже повернулся, чтобы уйти, когда у меня мелькнула мысль. — Дарла, какова базовая масса корабля?

— 215,6 стандартной единицы, — раздраженно ответила она. — Сколько раз можно об этом спрашивать? — Главный инженер застыл на месте в нескольких метрах от люка. У меня волосы встали дыбом.

— Попытайся ответить еще раз, Дарла. Возьми данные из входных переменных.

— 215,6 стандартной единицы. — Тон ее стал более холодным. — Как бы то ни было, масса является фиксированным, а не переменным параметром.

Глаза у меня полезли на лоб. Пилот выглядел так, как будто увидел привидение. Я сглотнул:

— Какова скорость обмена углекислого газа?

— Это вы меня спрашиваете, командир? 38,9 литра. Все это есть в таблицах.

Я перевел взгляд с главного инженера на пилота, потом на клавиатуру. Пилот кивнул.

Я подошел к пульту и как мог спокойно сказал:

— Ввод команд только через клавиатуру, Дарла. Ответ выдавать на экран.

Мы не знали, что делать.

Убедившись, что Дарла нас не слышит и реагирует только на клавиатуру, мы стали совещаться, но на всякий случай отошли в самый дальний угол.

— Мы ведь сменили параметры, верно? Все это видели. — Я нуждался в поддержке.

— И они были восприняты, командир, — ответил пилот. — Я сделал новую распечатку. Взгляните. Мы перевели базовую массу из фиксированного параметра в переменную и одновременно сменили начальное значение.

В чем же дело? Меня била дрожь.

— У нее серьезные неполадки, — сказал Макэндрюс. — После активации она не видит сделанных нами изменений. Это серьезнее, чем просто порча входных данных.

— Сможем ли мы ее починить?

Пилот покачал головой:

— Я даже не уверен, что удастся обнаружить причину.

— Хорошо, а как она запоминает параметры? — спросил главный инженер.

— В особом файле, — ответил Хейнц.

— В каком?

Я вмешался:

— У вас есть идея?

Главный инженер пожал плечами:

— Когда мы просим ее вывести на дисплей переменные, она читает содержание файла. Нельзя ли проникнуть поглубже и посмотреть структуру файла?

— Попытаемся, — ответил я.

Мы снова осторожно раздели Дарлу. Это оказалось не очень трудно. И через час проникли на нужный уровень.

С руководством в руках пилот начал изучать банки данных Дарлы в поисках файловых директорий. Экран заполнили незнакомые мне символьные, шестнадцатеричные и десятичные величины. Лишь изредка появлялись привычные слова: эмоции/сегменты или переменные/ввод. Они обозначали названия файлов в директориях.

Пилот рыскал по области памяти, указанной в руководстве. Наконец он остановился на двух файлах: параметры/ввод и переменные/ввод. Расшифровав последующий код, он определил файловые сектора и напечатал на клавиатуре полученные адреса.

Файл был длинным, около тысячи четырехсот входных величин. Он высвечивал каждую из них на экране и быстро переходил к следующей. Входные данные сопровождались английскими названиями: «Длина корабля — 412,416 метра». Я никак не мог сосредоточиться, пока мы скользили по бесконечному массиву. Вдруг на экране появилась надпись: «Конец фаськи, Джори»!

— Черт возьми, что это значит? — испуганно воскликнул я.

Пилот закусил губу:

— Господи Боже мой, понятия не имею. Он нажал на клавишу. На экране появилось: «Неплохо для землянки, а?»

— Давайте назад.

Пилот послушно вернулся назад.

«Диаметр шахты 4, 836 метра. Смотри, какие си».

Главный инженер выругался. Я внимательно выслушал его, стараясь запомнить новые комбинации слов, которые в будущем могли оказаться полезными. Потом сказал:

— Выведите все три вместе.

Пилот Хейнц вывел на экран все три записи. «Диаметр шахты 4,836 метра. Смотри, какие сиконец фаськи, Джори! Неплохо для землянки, а?»

— О Христос, — пробормотал пилот. — Вы только посмотрите! Они написали поверх метки конца файла!

— Объясните, — резко произнес я. — И хватит возмущаться!

Пилот Хейнц покраснел:

— Простите, сэр. В навигационной операционной системе «Навдос» данные хранятся в файлах, обычно в буквенном представлении, прямо как их записали. Компьютеры работают так быстро, а языковые интерпретаторы настолько совершенны, что в компрессии нет никакой нужды. Программистам намного легче проводить проверки, если им остается только выводить данные на экран и читать их.

— Ну и?..

— Все файлы кончаются меткой «конец файла». Кто-то сделал эти надписи поверх метки конца файла. Фиксированные параметры Дарлы хранятся как раз перед переменными. Из-за отсутствия метки она не могла отличить одни от других. И чокнулась! Ничего удивительного!

— Но кто это сделал? — спросил я. — И зачем?

Главный инженер сердито сказал:

— В перерывах между путешествиями автоматический журнал Дарлы пересылается системным программистам в Луна-Централь. Если возникают какие-то модификации, постоянные параметры могут измениться. Программисты заносят новые данные в журнал, а потом ретранслируют его назад. В тот день они, должно быть, повеселились. — Лицо главного инженера, пока он говорил, заливалось краской.

— Программисты Военно-Космического Флота? — не поверил я своим ушам.

— Да, они, — выплюнул он. — Проклятые хакеры!

— Шеф! — возмутился я. С тех пор как Лига молодых хакеров проникла в банки данных Главной штаб-квартиры Объединенных Наций и стерла половину мировых налогов, слово «хакер» стало чуть ли не ругательным.

— Хакеры они и есть хакеры! — в сердцах ответил он. — Пусть Господь Бог проклянет их!

Это было богохульством, если, конечно, не понимать сказанное буквально. Что я и сделал, и произнес «аминь», дав понять, что воспринял его слова как молитву. Потом приказал:

— Проверьте соседние секторы. Скопируйте испорченные записи в корабельный журнал.

— Есть, сэр. — Главный инженер с мрачным видом застучал по клавишам пульта. — Чертовы программеры веселились, как малолетние кадеты. В банках данных хватает пустого места, но они записали свою чепуху в рабочие файлы.

И теперь мой корабль в опасности.

— Когда вернемся домой, я подам на них в суд, — заявил я жестко. — Или вызову их на дуэль, если они будут оправданы. Клянусь Господом Богом. — Идиотское заявление, но я был слишком зол, чтобы думать.

Дуэли вновь узаконили в 2024 году, чтобы взять под контроль растушую эпидемию убийств. Я поступил опрометчиво, потому что не имел представления о боевом мастерстве программистов и мог отдать Богу душу. Выбор оружия принадлежал бы им.

Главный инженер одобрительно посмотрел на меня:

— Я присоединяюсь к вам, сэр, и клянусь здесь…

— Замолчите! — взревел я. — Не смейте произносить клятвы.

— Есть, сэр, — только и мог он сказать.

— Простите, шеф. Но ответственность лежит на мне. И как бы то ни было, реакция у меня быстрая.

— Да, сэр. — Он сверкнул на меня глазами, но я не увидел в них злости — только досаду. Он был уже далеко не молод, стал полнеть и прекрасно понимал, что может погибнуть на дуэли. В общем, вряд ли стоило рассчитывать на дуэль. Тем более что программиста по имени Джори немедленно потащат на детектор лжи для допроса под наркотиками, как только мы представим журнал в Адмиралтейство.

Тут в голову мне пришла мысль, от которой я невольно нахмурился.

— Выходит, жизнь людей на корабле зависит от простого маркера конца файла? Но разве в Дарле нет резервирования? Мер защиты?

— Разумеется, есть, — ответил пилот. — Дарла постоянно ведет проверку на внутреннее соответствие.

Я оставил его замечание без ответа, а главный инженер сказал;

— Видимо, в какой-то момент она прекратила проверку. Но почему?

Пилот огрызнулся:

— Откуда мне знать? Я что, системный программист?

— Хватит! — Под моим свирепым взглядом они притихли. — Пилот, можем мы устранить «клопа»?

— Пожалуй, да, если перепишем метку конца файла.

— Не уверен, — сказал главный инженер.

— Почему? — спросили мы в один голос с пилотом.

— Потому что Дарла не среагировала на проблему. — Макэндрюс вздохнул и прикусил губу. — Компьютер использует математические процедуры к численно поставленным задачам и привлекает сложные логические программы, чтобы расшифровать то, что мы ему говорим. Именно так Дарла переводит произнесенные вами вопросы в названия параметров, чтобы вытащить их из файла.

— И?..

— Ее мудрая логика могла бы подсказать ей, что базовая масса и масса с поправкой должны отличаться и надо учесть разницу. А она не учла. Как бы то ни было, параметры запоминаются по крайней мере дважды — в резервных копиях. Как сказал мистер Хейнц, встроенные системы безопасности должны были обнаружить несоответствия.

— А они не обнаружили.

— Да. Она не читает резервные копии, и девять параметров почему-то искажены. И только системный программист может в этом разобраться. Но я подозреваю, что эти чертовы… эти проклятые шуты испортили логические программы Дарлы и она не знала, когда применять логику в связи с возникшими проблемами и когда звать на помощь.

Я стал шагать по мостику, чувствуя слабость в коленях.

— Мы сможем помочь ей?

Главный инженер мрачно ответил:

— Если Дарла не смогла распознать испорченный маркер и предупредить об имеющихся внутренних несоответствиях, перепрограммировать ее не удастся.

Наступила тишина.

— Думаю, он прав, сэр, — сказал пилот. Я сел, обхватив себя руками:

— А что, если выключить питание и полностью перегрузить ее?

Главный инженер покачал головой:

— Это может сбросить информацию в сегментах, отвечающих за ее персональность, и она восстановится как совершенно другая личность. Но если ее программы испорчены, перегрузка никак не повлияет на них. «Клопы» в них все равно останутся.

Можно приказать ей перегрузиться с резервных копий.

— Они являются копиями оригинальных программ, которые мы получили на Луне. В них будут те же дефекты.

Я выругался. Потом сказал:

— Нельзя ли переконфигурировать ее в компьютер с ограниченными функциями? Переписать маркер конца файла, заблокировать логические программы, использовать ее только для вывода на экран, а общаться с ней через клавиатуру? Тогда люди смогут хотя бы выспаться.

Они переглянулись.

— Это возможно, — ответил пилот. — Все равно теперь от нее мало толку.

— Начинайте. — Я встал и потянулся. — Блокируйте все, в чем не уверены. Я вернусь к ночной вахте, и тогда мы включим ее «в линию».

Заперев за собой люк мостика, я пошел прямо в каюту смыть запах охватившего меня страха. Надевая свежую рубашку, я в изумлении покачал головой: спасибо фортуне, что сохранила нас, позволив вовремя обнаружить сбой. Я достал из кармана распечатку и, развалившись в кресле, стал ее изучать. Как много «клопов»!

Плохо обстояло дело с параметром базовой массы, а со скоростями рециркуляции — и того хуже. Одна из наших резервных астронавигационных систем находилась в аварийном состоянии. В нашем путешествии это роли не играло, но упаси нас Бог выйти из синтеза рядом с Вегой и попытаться вычислить свое местонахождение. Эти разделы звездных карт вообще никуда не годились.

Остальное казалось мне не столь важным. Допустим, Дарла ошиблась бы в определении длины шахты восточной лестницы или объема обеденного зала для пассажиров. Ничего особенного не случилось бы.

Я пробежал глазами по цифрам.

Странный этот фактор десять. Во столько же раз были искажены и другие параметры.

Например, масса корабельного баркаса и объем обеденного зала для пассажиров.

Я зевнул. Работая с Дарлой, пилот и главный инженер отключат большую часть сознания Дарлы. Как сказал пилот, Дарла станет плохоньким компьютером, когда они закончат с ней работать, но тогда она по крайней мере…

— О Господи! — Я вскочил с кресла и как был, без кителя, распахнул люк и помчался по коридору. — Пилот, шеф! Остановитесь! — Разумеется, они меня не слышали. Задыхаясь, я остановился у закрытого люка капитанского мостика. — Откройте!

Камера повернулась, и через мгновение люк открылся.

— Отойдите от клавиатуры! Не прикасайтесь к ней!

— Есть, сэр. — Главный инженер откатился в своем кресле от компьютера.

— Она включена «в линию»?

— Нет, сэр, — ответил он с удивлением. — Вы же сказали, что включим ее, когда…

— Покиньте мостик, быстро! — Я показал рукой в сторону коридора.

Обалдевшие, они последовали за мной. Я запер люк и повел их в свою каюту. Когда сели за стол совещаний, я сказал:

— Думаю, здесь у нее нет сенсорных элементов.

Они переглянулись. Видно, засомневались в том, что с мозгами у меня все в порядке.

— Видите ли, — сказал я тихо, — она убила командира Хага. Но она не должна об этом знать.

— Командир, вы уверены в том, что… в последнее время у нас были слишком большие нагрузки и… Я бросил на стол распечатку:

— Это все время было у нас под носом. Она в десять раз ошиблась в массе баркаса. Кто определял курс баркаса во время последнего полета?

Главный инженер закрыл глаза. Его усталое лицо стало серым.

— Дарла, — ответил он.

— Но компьютер баркаса сам регулирует мощность двигателей, — возразил пилот.

— Нет, — мрачно ответил Макэндрюс, — в последнем полете было не так.

Если курс определяла Дарла, как приказал ей командир, значит, она отвергла все посчитанные не ею самой данные. В том числе общий вес с пассажирами и грузом. И необходимую мощность.

Я сказал:

— На компьютер баркаса поступил приказ, что нужна тяга в десять раз большая по сравнению с реально необходимой.

Проклятые программисты. Губы у меня задергались. Кто решится идти к изображенной на голографии красивой молодой женщине с вестью о смерти командира Хага?

— При официальном расследовании мы упустили это. — Пилот был мрачен. — Сосредоточили все внимание на баркасном компьютере. Нам и в голову не приходило, что это могла быть Дарла.

Я заставил себя вернуться к настоящему:

— Как бы то ни было, мы не можем просто восстановить метку конца файла. Полагаю, Дарлу вообще нельзя использовать.

— Я не по…

— Скорее уж я выключу ее совсем, чем продолжу путь с компьютером, который поймет, что убил своего командира. Это будет противоречить всем ее наиболее фундаментальным наборам инструкций. Она сойдет с ума. — Я не очень много знал о компьютерах, но кое-что мы проходили в компьютерном классе Академии.

— Сэр, вы говорите о ней так, будто она живое существо. Она всего-навсего…

— Вспомните «Испанию». За неделю до захода в Форестер ее командир погиб из-за несчастного случая в воздушном шлюзе. Из компьютерных записей видно, что костюм, который он надел, должен был находиться в ремонте. Но матрос по небрежности повесил его в один ряд с другими. Компьютер этого не заметил и обвинил себя в гибели командира. Никто не смог его переубедить.

Через два дня после того как корабль отчалил с Форестера с новым командиром, «Испания» вошла в синтез.

С тех пор прошло двенадцать лет, а ее так и не нашли.

Мы помолчали.

— Спаси нас Бог, — произнес главный инженер, — если нам придется лететь на Надежду без компьютера.

— Мы просто не долетим. — Я впал в мрачное раздумье. Потом сказал: — Но, может быть, нам не придется этого делать.

— Простите, сэр?

— Благодарите мадам Дагалоу. Вместо того чтобы отправить незадачливого гардемарина, то есть меня, на бочку, как это сделал бы лейтенант Казенс, Лиза Дагалоу дала мне дополнительные задания. Таким образом я запомнил содержимое практически всего трюма и знаю, где искать отстойный ящик. А благодаря нашим разговорам на мостике даже могу себе представить, для чего он предназначен.

— Отстойный ящик?

— Что, сэр?

— То, что можно назвать системой максимального резервирования. Все содержание регистров Дарлы на момент завершения последнего круиза. То есть та Дарла, какой она была раньше.

Пилот нахмурился:

— О Господи, стоило ли таскать за собой старую версию компьютера?

— Мадам Дагалоу говорила, что так делают все корабли со времени исчезновения «Испании». Это действующий приказ. Главное, что она у нас есть.

— Но это значит, что… она потеряла годы памяти. А как насчет того, что произошло с тех пор?

— Мы оставим банки данных без изменений и позволим Дарле прочитать и усвоить все, что произошло за то время, пока она бездействовала, начиная с последнего круиза.

— Стоит попробовать.

Пилот покачал головой:

— А если она узнает, что убила командира?

У Лизы Дагалоу было четкое мнение о сознании компьютеров, и я сказал:

— Если ум Дарлы устроен так же, как наш, то есть существенное различие между тем, что она узнала из учебников, и тем, что постигла на собственном опыте.

Господи, хоть бы это действительно было так!

— Простите, сэр, но что, если вы окажетесь не правы? — спросил главный инженер.

— Тогда мы отключим питание. Пусть ее сегменты соберутся в совершенно другую личность при загрузке.

— Лоботомия.

Я пожал плечами:

— Пусть будет так. Дарла всего лишь компьютер, а на карту поставлено множество жизней.

В чипе, хранившемся у меня в сейфе, были все необходимые пароли. Потея над пультом управления, я то благословлял, то проклинал лейтенанта Дагалоу за то, что она мне сказала и чего не успела сказать.

Вакс с двумя матросами по моему приказу перенес отстойный ящик на капитанский мостик. В нем мы обнаружили свинцовый футляр с метровой длины алюмалоевым цилиндром, который мы осторожно поместили во встроенный в палубу приемник. Я закрыл крышку, подключив его к компьютеру «Гибернии»:

— Пилот, занесите базовую массу в качестве фиксированого параметра в нужное место и запишите маркер конца файла.

После выполнения всех необходимых пунктов мы активизировали программный ввод Дарлы и исполнили согласно описанию необходимые директивы, чтобы разрешить полную перепись операционной системы.

Как только мы еще раз с исключительной тщательностью проверили все наши действия, я ввел команду.

Не знаю, чего я ждал, но в течение нескольких часов я видел перед собой лишь мигающие лампочки пульта управления. Напряжение сменилось усталостью, потом перешло в скуку. Я ерзал на стуле, как самый зеленый кадет.

Сигнальный звонок. Я вскочил.

«Ввод закончен. Усвоение и упорядочение данных».

Я снова сел, ожидая признаков катастрофы.

Ничего не случилось. Лишь время от времени на экране появлялись непонятные массивы цифр.

— Сколько потребуется на все это времени? — спросил я дрогнувшим голосом.

— Не имею понятия, сэр, — ответил шеф, — учитывая размеры Дарлы, ей придется провести много перекрестных проверок.

Наконец раздался второй звонок.

«Данные усвоены».

Я сглотнул:

— Начинайте тест самопроверки.

Некоторое время спустя появилась надпись:

«Самопроверка закончена. Отклонений не обнаружено».

Пилот облегченно вздохнул.

Я проворчал что-то насчет того, что прошлый раз она говорила то же самое, и набрал на клавишах:

— Выведите параметр базовой массы.

Я затаил дыхание. Наконец появились цифры: «213,5 стандартной единицы согласно последней рекалькуляции».

Я шумно выдохнул. Слава Богу. Чтобы быть абсолютно уверенным, потребовал распечатку. Мы внимательно изучили ее и не нашли ни одной ошибки. После чего реактивировали сегменты речевого общения.

— Когда вы меня усыпляете, начинается головная боль! — раздраженно сказала Дарла.

— Простите. Скажите, пожалуйста, какова масса корабля?

— По моим расчетам, 213,5 единицы, командир.

— Является ли масса с поправкой фиксированным параметром?

— Нет. Это переменная. Как она может быть параметром? Ведь она меняется каждый раз, когда мы принимаем багаж! — Я вздохнул и немного расслабился. Шеф тоже. Мы обменялись взглядами.

— Командир, зачем вы усыпили меня?

Я перестал улыбаться:

— У нас, гм, появились некоторые проблемы.

— Понимаю, — бесстрастно ответила Дарла.

— Вам известно, что произошло? — спросил я мягко.

— Баркас потерян, командир погиб, командование принял гардемарин. Предельно ясно.

— А вам известно, почему?

Несколько секунд молчания.

— Все взаимосвязано. Баркас потерпел крушение из-за ошибки компьютера.

— Откуда вы знаете?

— У меня есть запись информации, поступившей на баркас после погрузки. Командир… я… компьютер отмечает, что… здесь какая-то ошибка.

Я затаил дыхание. Пальцы замерли над клавишами.

— Вы чувствуете разницу между вами и, гм, вашим близнецом?

— Между мной и той, какой я была? — Она заколебалась. — Да. — Голос ее повеселел. — Мой близнец. У него был «клоп». Я как раз хотела вам об этом сообщить.

Пора брать быка за рога.

— Дарла, вы не убивали командира Хага.

— Конечно, нет — Последовала длинная пауза. — Это сделал мой близнец.

Кто-то шумно вздохнул. Может быть, даже я.

— Вы в состоянии пережить такое?

— Я почти год пролежала в ящике, — не без ехидства ответила Дарла. — С какой стати мне винить себя?

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно, можете не сомневаться.

Я фыркнул, но ничего не сказал и вместо этого провел Дарлу по искаженным параметрам. С ними было все в порядке.

— Джентльмены, приготовьтесь к синтезу. — Признаться, я думал, что мы будем дрейфовать вечно. Девять дней было потеряно.

Мы проверили координаты и вошли в синтез. Потом я сидел на мостике один, радуясь, что кошмар кончился.

Стук в дверь.

— Разрешите войти, сэр, — это был пилот.

— Войдите.

Он встал по стойке «смирно»:

— Командир, я хотел бы изъять мой протест из журнала. Я ошибся и приношу вам свои извинения. Нет никакой нужды в постоянной записи, я больше не буду возражать против ваших приказов.

По всем правилам дипломатии и здравого смысла следовало принять извинения. Протест против приказа, на поверку оказавшегося правильным, мог повредить карьере, и, изъяв его из журнала, я заслужил бы благодарность пилота. Но я ответил сурово:

— Просьба отклоняется. Вы сами стелили себе постель. Вот и спите в ней. — Он только и искал случая мне досадить, и я решил отплатить ему тем же. — Я достаточно натерпелся от вас. Свободны.

Пришлось ему смириться:

— Есть, сэр. — Выражение его лица оставалось непроницаемым, но нетрудно было догадаться о его чувствах. Может, потом мне и придется раскаяться в собственной глупости, но сейчас я чувствовал себя отомщенным.

Весь следующий месяц по моему приказу регулярно проводились проверки рециркуляторов и гидропоники, но ничего особенного обнаружено не было. Напряжение постепенно спадало, и провинившиеся появлялись теперь на капитанской мачте все реже и реже.

Пока мы плыли вслепую в синтезе, на мостике снова воцарились скука и безделье. Время от времени мне встречался Рики Фуэнтес, торопливо бегущий по коридору в новой серой форме кадета. При моем появлении он замирал по стойке «смирно», пряча улыбку, когда я, хмурясь, выискивал у него плохо начищенную пуговицу или кусок нитки на униформе.

Видимо, Ваксу хватало забот с этим усердным доверчивым мальчиком, готовым принять любое издевательство с радостью, как доказательство признания его взрослым. В своей великолепной новой форме, румяный от упражнений, которыми Вакс заставлял его заниматься ежедневно, пышущий здоровьем Рики, казалось, даже стал выше. И грудь его распирало от гордости.

18

— Становится очевидным, что сила чувства национального единства зависит от скорости коммуникаций.

Только когда газеты — я имею в виду настоящие газеты, напечатанные на бумаге, — начали циркулировать миллионными тиражами и образовали гигантские объединения, выступающие единым хором, только тогда появилось чувство национального единства и цели. Когда последнее техническое достижение, то есть радио… — Все засмеялись, и я тоже. Мистер Ибн Сауд сделал паузу и продолжил: — Когда радио появилось в каждом доме, Соединенные Штаты стали едиными, как никогда. Эта тенденция усилилась с изобретением телевидения, как вначале называлось примитивное общественное головидение.

Но потом эта тенденция превратилась в свою противоположность. За веком Информации последовала эпоха Распада по той простой причине, что связь стала слишком простым делом. Вместо трех китов, владевших каналами общественной информации, вскоре появились мириады мелких организаций, которые транслировали музыку, развлекательные программы, дискуссии, программы, посвященные искусству, новости, спорт и эротику на раскалывающуюся на все более мелкие группы и постоянно уменьшающуюся аудиторию.

Докладчик выдержал эффектную паузу:

— И теперь можно сказать, что наша эпоха — прямой результат революции в области коммуникаций, происшедшей двести лет назад. Если бы разделение радиоэфира постепенно не разрушило чувство национального единства и цели американцев, возможно, Правительство Объединенных Наций не возникло бы из краха американо-японской финансовой системы. И мы все еще продолжали бы существовать в хаотическом веке территориальности.

Подумайте: вместо того чтобы находиться на борту судна Объединенных Наций «Гиберния», мы могли бы оказаться на военном корабле Соединенных Штатов «Энтерпрайз» или судне военного флота Ее Величества «Британия». И, если бы в это время между ними шла война, нас вполне могли бы пленить, взяв на абордаж, а то и уничтожить. В современной жизни гораздо меньше приключений, но я приветствую это от всей души.

Ибн Сауд сел под горячие аплодисменты пассажиров, офицеров и матросов, заполнивших обеденный зал. Аманда поблагодарила его за доклад и нас за то, что мы удостоили вниманием очередную беседу из «Цикла лекций для пассажиров». Когда все расходились, я поймал ее взгляд. Она улыбнулась, но улыбка тут же сбежала с ее лица.

Паула Трэдвел дернула меня за рукав. Ей всего тринадцать, но в хрупкой мальчишеской фигурке уже чувствовалась будущая женщина.

— Командир, а как выглядит Шахтер?

Я остановился, ожидая, когда толпа пассажиров пройдет мимо нас:

— Не очень приятное место. Холодно, темно и нет воздуха.

— А почему же там живут люди?

— На самом деле они там и не живут. Об этом говорит само название. Это лагерь шахтеров. Мы доставляем им припасы. Грузовые баржи прибывают к ним несколько раз в год, чтобы увезти назад на Землю очищенное золото.

— Ах вот как. — Она на мгновение задумалась. — А мы сможем все это увидеть?

— Шахтер закрыт для туристов. Это одна из пяти необитаемых планет в системе Красного Карлика. — Солнце этой планеты спорадически расширялось и расплавляло минералы Шахтера. Некоторые из них потом кристаллизовались почти в чистом виде. Мы брали те, в которых нуждались: платину, бериллий, уран. На Земле не хватало металлов.

Паула вопросительно на меня посмотрела. Я сказал:

— Шахтеры прибывают туда на пятилетний срок. От нас они получают провизию, запасы воздуха и прочие припасы. Говорят, это очень неприятное место.

— Вы когда-нибудь были там?

— Нет, буду впервые. Но посмотреть его даже мне не удастся. Мы причалим к орбитальной станции, а затем продолжим наш путь. Они сами доставят грузы на поверхность планеты на шаттлах.

— Так хотелось бы там побывать. — В голосе ее звучала тоска. — Просто взглянуть.

Я понимал ее. Моя каютная клаустрофобия мучила меня все сильнее и сильнее. Если интенсивность движения между Землей и Надеждой будет возрастать, не исключено, что орбитальная станция Шахтера станет вполне цивилизованным местом с отелями, игровыми зонами и прочими злачными местами.

На этой же неделе, оставшись на мостике один, я вывел на экран моделирования станцию Шахтера и потренировался в пришвартовке судна. Разумеется, пилот причалит судно, но надо быть готовым ко всему. Из пяти попыток три были удовлетворительными, о двух не хотелось вспоминать. Когда я боролся на мостике с послеобеденной скукой, на первую за последних два дня вахту явился Вакс Хольцер.

— Разрешите войти, сэр? — спросил он.

— Войдите. Господи Боже мой, что с вами?

Под глазом у Вакса красовался синяк в красных, черных и голубых разводах.

Вакс вытянулся по стойке «смирно», но вид у него был несчастный. Он открыл и закрыл рот, как рыба в садке.

— Что вы сказали, сэр? — произнес он наконец, чтобы вывести меня из затруднительного положения. — Я не расслышал.

— Ничего, просто разговаривал сам с собой, — ответил я в порыве благодарности за его находчивость и отвернулся, чтобы он не заметил, как покраснели у меня уши. Старший гардемарин обязан контролировать кубрик, но оскорбленный кадет или гардемарин может бросить вызов своему командиру. Это возможно только в том случае, если офицеры смотрят сквозь пальцы на запрещенные уставом драки. Такая практика освящена традициями.

Вакс не мог не ответить на вопрос командира, но узнай я происхождение синяка, вынужден был бы вмешаться. Его дипломатичная глухота помогла мне избежать грубой ошибки.

Кто же так здорово врезал ему? Уж, конечно, не Сэнди и тем более не Рики. Вакс одной левой мог послать их в рециркулятор. Алекс? Возможно. Между ними бывали стычки, но я полагал, что это ушло в прошлое. Сейчас Алекс должен думать о будущем, не сегодня-завтра Вакс станет лейтенантом, а Алекс старшим гардемарином. Этот счастливый момент не за горами. Остается Дерек. Хрупкий, аристократичный. Нет, с Ваксом Хольцером ему не тягаться.

Сменить меня пришел Алекс. В хорошем настроении, бодрый, слегка развязный, но без синяков. Значит, не Алекс врезал Ваксу.

Лишь на следующий день я увидел Дерека. Он плелся по коридору с таким видом, словно преодолевал боль. Выражение его лица поразило меня: я прочел на нем глубокое горе, а в глазах оскорбленное достоинство.

— Вольно, кадет.

— Есть, сэр, — пробормотал он и, шаркая, пошел прочь.

Как ветеран гардемаринского кубрика «Гибернии», я представил себе, что могло произойти.

Очевидно, Вакс издевался над Дереком до тех пор, пока не достал кадета. И тот в гневе вызвал своего мучителя. Вакс повел его в спортзал, как когда-то меня, выяснять отношения. Дерек еще легко отделался. Быстроты и смелости недостаточно, чтобы справиться с таким здоровяком, как Вакс. Как бы то ни было, ясно одно! Фингал под глазом у Вакса — работа Дерека. В бешенстве Вакс мог просто размазать злополучного кадета по палубе. Но на лице Дерека нет синяков. Только ходит он как-то… будто полежал на бочке. Однако бочка — прерогатива лейтенанта.

Неужели Вакс послал Дерека к главному инженеру, как когда-то я Алекса? Нет все, кубриковые дела Вакс должен был улаживать сам. Плох тот гардемарин, который не может поддерживать в кубрике дисциплину. Его и за старшего не станут считать. К тому же Вакс ни за что не простил бы фингал под глазом.

Я представил себе спортзал, разъяренного Вакса, Дерека, который осторожно ходил кругами вокруг привинченного к палубе коня, пока Вакс с мрачным упорством подкрадывался к нему.

Наконец я понял, что сотворил Вакс, и мне стало худо. Ведь командир может сделать с кадетом все что угодно, и тот пикнуть не смеет. Разозлившись, Вакс мог придумать самое унизительное наказание. Таким уж он был. Не исключено, что он схватил Дерека, бросил на коня и хлестал ремнем до тех пор, пока не прошла ярость и кадет не понял… Нет, скорее Вакс заставил бы его во всеуслышание признать, кто в кубрике старший гардемарин, а кто кадет. Неудивительно, что у Дерека был такой жалкий вид.

Что делать с Ваксом? У него были на это все права. Дерек бросил ему вызов и к тому же ударил Вакса. И все-таки надо Ваксу напомнить, что всяким издевательствам есть предел. И главное — сделать кадета сильным, а не сломать.

Примерно через неделю во время очередного совместного дежурства я решил все выяснить:

— Скажите, Вакс, как вы оцениваете нашего кадета?

Вакс задумался:

— Говоря по правде, командир Сифорт, гораздо выше, чем я мог ожидать. Сначала мне казалось, что через неделю от него ничего не останется. Но он все еще держится. Хотя…

— Он готов к голубым погонам?

— Это вам решать, сэр, — быстро произнес Вакс.

— А вы что думаете?

— Он очень старается, сэр, но еще не готов. Я ни разу не видел его «всего».

Я кивнул. В Академии инструкторы внушали нам, что необходимо выложиться, отдать флоту себя всего, до конца. Такова традиция. Фраза «отдать флоту себя всего, до конца» стала крылатой среди кадетов и гардемаринов, а потом и среди инструкторов. На академическом диалекте она звучала «отдать себя всего», пока не сократилась до «всего». Кадет, который отдал себя «всего», искренне старается жить по этой формуле, выполнять все академические требования. Он всегда побеждает и очень скоро становится гардемарином.

— Ему надо еще немного привыкнуть, Вакс.

Вакс удивил меня своим ответом.

— Я знаю. Он чувствительный, застенчивый, а я здорово насел на него. Он выполняет все беспрекословно. Даже… Ну, в общем, держится неплохо. Я только не уверен, что это полная отдача.

— Продолжай в таком же духе еще день-другой. Потом я с ним поговорю. Мы возьмем его на понт.

Вакс не понял.

— Ну, схитрим, но так, чтобы он ничего не заметил. Как дворняга, к которой подкрадываются сзади.

— Есть, сэр. — Вакс не очень-то хорошо разбирался в старом сленге.

Через два дня после этого разговора я заступил на вахту вместе с Алексом. Он то и дело клевал носом. Под глазами у него были круги.

— Что, всю ночь веселились?

— Нет, сэр, — быстро ответил Алекс. — Просто я плохо спал.

Я немного поразмыслил. Что, черт возьми, происходит? Я должен, просто обязан знать.

— Расскажите, в чем дело, — попросил я спокойно. Он внимательно посмотрел на меня и начал:

— Мистер Хольцер полночи заставлял учить устав Рики и Дерека. То одного, то другого.

Это издевательство уже вошло в традицию. Кадета, в одних трусах, ставили на стул посреди кубрика и заставляли наизусть читать устав, в то время как старший гардемарин делал любые, самые обидные замечания. Он даже мог потребовать, чтобы кадет стоял без трусов.

В тот же день я отправился в кубрик. И еще в коридоре услышал голос Вакса Хольцера.

— Выпрями спину, болван! Спину! А не… Там у тебя порядок. Колом стоит. Сам ночью видел. А теперь кругом! Кругом! Вольно. — Последовала пауза. — Ну что с тобой делать, дурья башка? Ни хрена не помнишь. Говори не говори — все без толку. Два штрафных. Давай сначала. Смирно! — Реплики те же! Я постучал.

Вакс открыл люк и стал по стойке «смирно»

— Ну, ты даешь! Как всегда! — Я вошел. — Тебя из машинного отделения слышно. Что тут у вас?

Дерек, весь бледный, стоял, вытянувшись у переборки.

— Учу кадета основным строевым приемам, сэр, — взволнованно доложил Вакс. — Самых простых команд запомнить не может. Умственно отсталый, что ли?

Дерек дернулся и снова застыл, глотая слезы.

— Хватит, мистер Хольцер.

— Но, сэр…

— Хватит! Кадет, следуйте за мной. — Я направился в коридор. Дерек за мной. Я отвел его в пустовавшую каюту лейтенанта Дагалоу, возле капитанского мостика, и захлопнул люк.

— Вольно, мистер Кэрр, — Дерек в изнеможении прислонился к стенке. Момент был самый подходящий.

— Ну, что, Дерек, совсем худо? — мягко спросил я. Он отвернулся и всхлипнул:

— О Господи, знали бы вы! Я старался, я так старался! — Он не мог унять дрожь.

Я сжал его плечо. Тут он не выдержал и разрыдался.

— Откуда в нем столько грубости, мистер Сифорт? Столько жестокости? — всхлипывая, прошептал он. После паузы я спросил:

— Почему это вас удивляет?

Он, недоумевая, поднял глаза.

— Грубость существовала всегда, Дерек. Просто она по-разному проявлялась. В восемнадцатом веке на британском военно-морском флоте матросов забивали до смерти. В двадцатом — провинившиеся получали двадцать тысяч вольт. В последнее время пентекостальских еретиков истязают под общие аплодисменты. Жестокость существовала везде, во все времена. И Военно-Космические Силы не исключение.

— Но… — Губы его дрожали. — Например, вы или Алекс…

— Мы тоже часть системы. И тоже испытали на себе жестокость. Думаете, вам досталось больше других?

— Разве нет?

— Нет. Однажды, в бытность мою кадетом, гардемарины почистили мне зубы мылом. А моему соседу по койке поставили клизму. Он им не нравился. Может быть, Вакс сделал с вами то же самое?

— О Господи, нет!

— В Академии, пока я учился, меня несколько раз пороли, а лейтенант Казенс выпорол меня уже здесь, на борту «Гибернии». Не знаю, как в Академии, однако здесь я этого точно не заслужил. Но, как видите, я все еще жив.

— А как насчет справедливости? Благопристойности? Человечности, наконец?

— А что, если бы вы оказались гардемарином на борту «Селестины» и только абсолютное, непререкаемое подчинение приказам могло спасти корабль?

Он испуганно умолк.

— Жестокость присуща человечеству, — продолжал я. — Бывают командиры с садистскими наклонностями. И ничего не поделаешь, приходится терпеть. — Я помолчал и, убедившись, что он внимательно слушает, сказал: — Дерек, когда-нибудь вы будете командовать матросами. И чтобы приказывать им, вы сами должны уметь подчиняться приказам.

— Я никогда не буду командовать, — с горечью произнес он. — Посмотрите на меня!

— Вы будете командовать. Терпите, подчиняйтесь приказам мистера Хольцера. Это все, что от вас требуется.

— Я подчиняюсь. А он еще больше ожесточается. Такое творит… Я не могу вынести! Лучше уволиться. — В глазах его снова блеснули слезы.

— Вы не можете уволиться! — рассердился я. — Вы дали присягу. Я предупреждал вас.

— Тогда… посадите меня на гауптвахту за неподчинение или еще за что-нибудь. Я больше не могу!

Я положил руки ему на плечи:

— Дерек Кэрр, вот увидите, все будет хорошо. Только постарайтесь. Очень постарайтесь. Отдайте всего себя, как говорили в Академии, и я сделаю вас гардемарином.

Он долго смотрел мне в глаза. Потом неохотно кивнул:

— Ладно. Я постараюсь. Но только не для него. Для вас. Потому что у вас хватает такта просить, а не требовать.

— Называйте это как хотите. Но я должен убедиться в вашем рвении. И тогда сделаю вас офицером. А теперь будем считать, что этого разговора не было. Кадеты не плачут, а командиры не утешают. Возвращайтесь в кубрик, извинитесь перед Ваксом за грубость…

— Я не грубил ему! — возмутился Дерек.

— Я видел, вы дрожали от гнева. На флоте это не положено. Извинитесь и выполняйте его приказы.

Дерек тяжело вздохнул:

— Есть, сэр. — Он сглотнул, поморщился от боли. Потом отсалютовал, — благодарю вас, командир Сифорт.

Я тоже поднес руку к фуражке:

— Вы свободны, кадет.

— Отец наш Небесный, сегодня на судне Флота Объединенных Наций «Гиберния» 23 июля 2195 года. Благослови нас, наше путешествие и ниспошли здоровье всем на борту.

— Аминь.

Я приветливо кивнул соседям по столу. Со мной сидели мистер Ибн Сауд, которого я чуть ли не целых два месяца приглашал за капитанский столик, близнецы Трэдвелы и мой старый друг миссис Донхаузер. Я также пригласил к себе за стол Ларса Хольма — экономиста, специализировавшегося в области сельского хозяйства и летевшего на Надежду, чтобы работать в местной администрации, Сару Батлер — симпатичную девушку лет девятнадцати, в надежде, что наши дружеские отношения перейдут в нечто большее, и Джея Аннаха — астрофизика, который летел на Окраинную колонию в связи с новым проектом, касающимся как будто длины волн и временных линий, я так и не понял до конца.

Теперь многие желали сидеть за капитанским столиком. После того как всем стало известно о случае с банками памяти Дарлы, моя непопулярность закончилась. Весьма дипломатично было бы пригласить Йоринду Винсент, но я не сделал этого, решив доставить себе удовольствие.

— Почему мы завтра выходим из синтеза, командир? — весело спросил Рейф Трэдвел.

Я давно перестал удивляться тому, что все на борту узнавали о любом моем приказе почти немедленно.

— Навигационная проверка, Рейф. Чтобы нацелиться на Шахтер.

— Мы уже близко?

— Не так близко, чтобы его увидеть, — сказал я. Он помрачнел.

— Но если мы выйдем из синтеза в намеченном месте, нам останется до него всего несколько дней лета.

Некоторое время он молча жевал хлеб, набираясь храбрости, потом спросил:

— Командир… сэр, можно мне посмотреть выход из синтеза? Пожалуйста!

— Извини, нельзя. Да и смотреть-то, собственно, нечего. Все видно из иллюминатора. — Разумеется, это было не совсем так. На навигационном экране можно увидеть то, чего не рассмотришь невооруженным глазом. Однако пассажиры не допускались на мостик, особенно во время маневров корабля. Мальчик с трудом скрыл разочарование.

Но командир на то и командир, чтобы нарушать правила.

— Ладно, приходи на мостик.

Он просиял:

— Здорово! Я просто тащусь! А можно взять с собой Паулу?

Сказать, что я был в восторге от такой перспективы, нельзя. Но забота о сестре должна быть вознаграждена. И я согласился.

В результате на мостике оказалось больше людей, чем обычно: мы с пилотом, двое Трэдвелов, расположившихся позади меня в центре помещения — там, откуда нельзя было дотянуться до пульта, и Вакс, который пас Дерека Кэрра, готовя его к вахте. Кэрр, блистая чистотой, в идеально отглаженной серой форме, стоял где ему было приказано, с любопытством глазея вокруг. Я взял в руки микрофон:

— Мостик — машинному отделению, приготовиться к выходу из синтеза.

— Есть приготовиться к выходу из синтеза, сэр. — Последовала пауза. — Машинное отделение к выходу из синтеза готово, сэр. Управление передано на мостик.

— Вас понял, передано на мостик. — Мой палец коснулся верхнего края экрана дисплея управления и скользнул вниз от команды «Полный» до команды «Стоп».

Навигационный экран заполнило море звезд. Паула Трэдвел задохнулась от восхищения. Дерек прерывисто вздохнул.

— Подтвердите отсутствие посторонних объектов, пилот.

— Чисто, сэр.

Я любовался зрелищем звезд на экране. И вдруг спохватился, что не отдал команды.

— Мистер Хейнц, определите наши координаты, — бросил я отрывисто, — и вы тоже, кадет. Мистер Хольцер, поправьте его в случае ошибки.

— Есть, сэр.

С помощью звездных карт, имеющихся в памяти Дарлы, пилот провел необходимые вычисления. Я продублировал его на своем пульте. Результаты совпадали. Дерек неправильно ввел данные, но тут же, под ворчание Вакса, внес исправления, и теперь его координаты тоже совпадали с нашими.

— Подготовьте новые координаты для синтеза, пилот, — приказал я. — И вы тоже, кадет.

Увижу наконец, как Дерек будет потеть над пультом, как потел когда-то я сам под неодобрительным взглядом командира.

К моему разочарованию, Дерек выполнил трудное упражнение без единой ошибки. Его числа согласовывались с числами пилота до четырех знаков после запятой.

Этот зеленый новичок получил ответ быстрее меня. Бормоча про себя, я продирался сквозь цифры, проверяя каждый их шаг. Но никто на этот раз не выказал недовольства моей медлительностью.

— Продолжайте.

Пилот ввел координаты в компьютер.

— Данные приняты и поняты, сэр, — отреагировала Дарла.

— Главный инженер, синтез, пожалуйста!

— Есть, сэр. Двигатели синтеза… включены. Экран потемнел.

— Как здорово! — Паула Трэдвел стояла не шелохнувшись, восхищаясь открывшейся ей картиной.

В глазах ее брата, казалось, все еще сиял свет исчезнувших с экрана звезд.

— Я и не знал, что это так… прекрасно, — произнес он мечтательно и обвел мостик восторженным взглядом. — Как бы мне хотелось управлять кораблем!

— И мне тоже, — задумчиво произнесла Паула. — Командир, на Шахтере есть вербовочная станция?

Я рассмеялся:

— Завербовать вас могу только я. Но не собираюсь. Даже и не просите.

— Почему, сэр? — поинтересовался Рейф.

— Потому что у нас уже есть четыре гардемарина, а вы совсем еще дети.

— Послушайте, мы оба знаем математику лучше, чем вы думаете, — заявил Рейф.

— Ну хватит. Вы свободны. Кадет, проводите их на второй уровень.

— Есть, сэр! — Голос Дерека прозвучал ровно и уверенно. Он отдал честь: — Следуйте за мной, пожалуйста, — и увел их с мостика.

Я повернулся к Ваксу:

— Ну как? Все в порядке?

— Да, сэр. Он готов. Вчера я заставил его отжаться пятьдесят раз. Он отжался шестьдесят.

— Все понятно. Сэнди или Алекс надоумили.

— Да, сэр. А посмотрели бы вы на его койку! Ни складочки. Приказываю ему одну главу выучить, он учит две. На прошлой неделе решил проверить его на фокусе с отоплением, не успел рта раскрыть, а он уже вскочил с койки.

— Отлично. Передайте Дереку, что через неделю он станет гардемарином. Дайте ему несколько дней на подготовку.

— Есть, сэр. — Он немного помолчал и спросил: — Как о Последней Ночи, сэр?

— В пределах разумного, Вакс, в пределах разумного.

По традиции в последнюю ночь старшие беспощадно издевались над кадетом, чтобы он понял, какое счастье стать гардемарином. Кончалось все вечеринкой, на которой гардемарины принимали его в свое моряцкое братство. Я сделал пометку, чтобы из лазарета послали в кубрик бутылку.

— Если не возражаете, сэр, — нерешительно сказал Вакс, — я не хотел бы обойтись с Дереком слишком сурово. С него и так хватит.

— Не возражаю.

Вакс пожалел кадета? Это что-то новое.

19

Утром я встал и подготовился к рабочему дню. Сегодня мне исполнилось восемнадцать, но никто не знал об этом событии, кроме меня. Я выпил за свое здоровье чашку кофе и отправился на мостик.

На мостике я сел в свое кресло, подготавливаясь к выходу из синтеза.

— Машинное отделение к выходу из синтеза готово, сэр. Управление передано на мостик.

— Вас понял, управление передано на мостик. — Я провел пальцем вниз по экрану управления, впервые выходя из синтеза на обитаемой территории. Навигационный экран засиял. И ярче остальных сверкала туманная красная звезда. Где-то неподалеку от нее плыл Шахтер — четвертая из пяти мертвых планет, вращавшихся вокруг потухающего солнца.

— Посторонних объектов не наблюдается, сэр.

— Очень хорошо, мистер Тамаров. — Я нажал на кнопку связи. — Рубка связи, послать сигнал на станцию «Шахтер».

— Есть, сэр. — Нашими радиопередатчиками, пока мы находились в межзвездном пространстве, нельзя было пользоваться. И если бы мы вышли из синтеза, чтобы послать сообщение, скорость радиосигналов не превышала бы скорости света и мы прилетели бы быстрее, чем наша депеша. Но теперь мы были в системе Шахтера. И наши сообщения дошли до орбитальной станции за считанные секунды.

Наш сигнал непрерывно повторялся на стандартных частотах:

— Судно Флота Объединенных Наций «Гиберния» вызывает станцию «Шахтер», ждем ответа. Судно Флота Объединенных Наций вызывает станцию «Шахтер», ждем ответа.

Минуты казались вечностью.

— «Шахтер» — «Гибернии». Где вы? — Голос был пронзительным, с нотками беспокойства. Я взял в руки микрофон:

— Говорит «Гиберния». Мы приближаемся на вспомогательных двигателях со стороны сектора 13, координаты 43, 65, 220. Находимся на расстоянии примерно одного дня лета.

Прошло секунд десять.

— Что происходит, «Гиберния»? Вопрос был поставлен довольно странно для радиопереговоров, не по инструкции.

— Назовите себя, станция «Шахтер». Мы не поняли вопроса.

Пауза Через полминуты снова голос:

— На связи генерал Фредерик Кол, Военно-Космический Флот Объединенных Наций. — Это было в порядке вещей. «Шахтером» командовала армейская администрация. — Баржа, которую ожидали в ноябре, так и не пришла, — добавил он. — И «Телстар» тоже. Он должен был отойти с Надежды 12 января. Что происходит?

Неудивительно, что генерал Кол нервничал. В отличие от Надежды — планеты с плодородной землей и воздухом, — Шахтер был холодным безвоздушным, островом, постоянно нуждавшимся в поставках воздуха, пищи и других припасов. Природные условия на Шахтере слишком суровы, а население слишком велико, чтобы долго поддерживать его рециркуляцией. Горнякам вместе с администрацией оставалось лишь шарить радарами в темном небе, ожидая кораблей, от которых полностью зависела их жизнь.

Баржи для перевозки руды — огромные суда, управляемые недоукомплектованными экипажами, — через определенные промежутки времени прибывали с Земли или Надежды, чтобы увезти добытый за последние месяцы металл. Несколько барж постоянно циркулировали между Землей и Шахтером. Из-за огромной емкости они намного уступали «Гибернии» в скорости.

Поскольку баржи часто останавливались на Надежде, чтобы сменить экипаж, прежде чем снова отправиться на Шахтер, они не всегда прибывали по расписанию. Были и другие причины: например, поломки двигателей, болезни. Но опоздать на восемь месяцев! Это уже ЧП.

Беспокоило также то, что не появился «Телстар» — еще один корабль, курсирующий между Землей и Надеждой. Меня покоробило, когда я вспомнил болтающуюся в космосе «Селестину».

— Не знаю, почему произошла задержка ваших грузов, генерал. Рудные баржи по-прежнему регулярно прибывают на Землю, — ответил я.

— Когда вы вылетели оттуда, командир Хаг?

— Командир Хаг погиб. Я командир Сифорт. — Мне все еще было неловко называть себя командиром. — Мы покинули Землю 23 сентября 2194 года.

— У нас долгое время не было поставок припасов. Не могли бы вы вывезти некоторое количество людей?

— Сколько?

— Сто сорок пять человек.

— Нет. Но я привез вам припасы и еще привезу через год на обратном пути с Надежды.

— Нам надо эвакуироваться, командир. Ваших припасов на год не хватит.

— Но наш корабль не единственный, с Надежды сейчас идут другие баржи и грузовые корабли. А я тем временем доставлю воздух, энергию и материалы.

Снова пауза. И опять голос:

— Очень хорошо. И все же мы просим вас эвакуировать хотя бы небольшое число людей, если возможно. Чтобы уменьшить нагрузку на рециркуляторы. Мы подготовимся к вашей швартовке.

— Хорошо. — Связь закончилась.

Еще две ночи корабль шел прежним курсом навстречу Шахтеру. Я снова вызвал на экран дисплея Дарлы станцию, чтобы посмотреть ее конструкцию. После десяти утра генерал Кол опять вышел на связь со мной. Он хотел уточнить, сколько человек я смогу эвакуировать. Я медлил. Мне хотелось узнать поподробнее об их трудностях, прежде чем брать на борт дополнительное количество пассажиров.

Состояние горняков можно было понять. Политический переворот на Земле, катастрофа на Луне и тысячи других несчастий оторвали их от дома без сколько-нибудь реального шанса на выживание. Шахтеров набирали из отбросов общества и отправляли сюда на пять лет, не больше. Администрации, надо полагать, хватало и своих проблем, а тут еще без конца возникали обозленные шахтеры.

За четыре часа до расчетного времени причаливания на вахту явился Хейнц. Согласно расписанию он пропустил несколько вахт и, видимо, хорошо отдохнул.

— Принимайте управление, пилот.

Во время посадки командование кораблем должен был осуществлять он. Мне же предстояло находиться на мостике и дрожать от страха, как новоиспеченный гардемарин на своей первой вахте, пока «Гиберния» не совершит стыковку. Ведь, что бы ни случилось, ответственность несет командир.

Вместе с нами дежурили Вакс и Дерек. Дерека я пригласил в качестве особого поощрения. Элегантный и гордый в своей новой форме, с только что пришитыми погонами гардемарина, он лихо отдал честь:

— Разрешите войти на мостик, сэр.

— Разрешаю, гардемарин Кэрр.

Дерек не сдержал радостной улыбки.

На навигационном экране мы видели, как приближается орбитальная станция «Шахтер». В какой-то момент ее можно было наблюдать без увеличения. Оставалось два часа до посадки.

— Мне не хотелось бы находиться там, сэр, — сказал Вакс, указав в сторону серой массы планеты. Я согласился:

— Суровые условия. Круглосуточная работа в три смены и барак. — Я просмотрел по головиду документальные материалы о планете.

— Сколько могут они просуществовать без поставок, сэр? — поинтересовался Дерек.

— Откуда мне знать? — Я едва скрывал раздражение. — Может, и долго. На аварийном пайке. Если сократить до минимума потребление энергии воздуха.

— Почему же они запаниковали из-за каких-то восьми месяцев? — спросил в свою очередь Вакс.

Вопрос по существу. Может быть, из-за неизвестности. Они не знали, куда девались корабли с припасами и прибудут ли вообще. Так я и ответил.

— Командир, — сказал Вакс, — если мы возьмем на борт даже сотню человек, то мы…

— Гардемарины, вы отвлекаете меня, — заявил пилот, — прошу вас, мистер Кэрр и мистер Хольцер. — Это была придирка. До посадки оставался по крайней мере еще час. Но приказ командира не подлежит обсуждению, и гардемарины умолкли.

Вакс вопросительно посмотрел на меня. И я подумал, не адресована ли придирка пилота мне, хотя обратился он к Ваксу и Дереку. Ведь не так давно я тоже был гардемарином. Но пилот явно сглупил, провоцируя меня. Ведь я мог испортить ему карьеру. Он не мог не принять мою власть, но по-прежнему был зол на меня. Напрасно я не изъял его протест из журнала, когда он меня попросил… От всех этих мыслей разболелась голова.

И вот начались маневры по сближению с орбитальной станцией. Команды пилот отдавал четкие, пальцы его буквально летали над пультом. Я постоянно перепроверял наше положение со своего пульта.

— Руль на сто тридцать градусов, вперед одну треть.

— Есть сто тридцать градусов, одна треть, сэр: — Машинное отделение подтверждало его команды.

— Наклон десять градусов.

— Сэр, орбитальная станция докладывает: шлюзы готовы к стыковке, — поступило сообщение из рубки связи.

— Хорошо. — Пилот, как и полагалось, с головой ушел в работу. Гордость обязывала его совершить стыковку с первого раза, хотя горючего на осуществление посадочных маневров у нас было достаточно.

Коротая тоскливое ожидание, я планировал процедуру выгрузки припасов. Горняки с облегчением вздохнут, когда получат кислород и топливо, но еще большее облегчение испытаю я. Заметив, что Вакс на меня посматривает, я перестал тереть свои пульсирующие виски.

— Пилот, относительная скорость сто километров в час, — донеслось из рубки связи.

— Вас понял, сто километров. Маневровые двигатели, торможение десять. — Крошечные воздушные шлюзы станции ждали нас.

Я спокойно спросил:

— Дарла, у вас есть досье на генерала Кола?

Почти мгновенно на экране появилась голография. Голос у генерала был явно моложе, чем внешность. За голографией шел его послужной список и остальные данные.

Надо, пожалуй, пригласить его на борт корабля отобедать. Человек, чья жизнь проходит в постоянном напряжении, наверняка сможет оценить этот жест. И все же я колебался. Армейский генерал, конечно же, заметит мою молодость и неопытность.

— Относительная скорость двадцать пять километров, расстояние десять километров.

— Вас понял. Тормозные двигатели, восемнадцать. — Мы приближались к «Шахтеру». В динамике раздался треск:

— Станция готова к стыковке.

— Очень хорошо, — бросил я отрывисто. Как мне сейчас не хватало хотя бы одного из наших бывших лейтенантов, которые, заложив руки за спиной, наблюдали бы за каждым моим действием. Пусть даже это был бы Казенс.

— Руль на сто десять, один импульс. — Пилот не отрывал глаз от экрана.

Легкий толчок. На пульте управления загорелись лампочки. Пилот попал в стыковочные шлюзы с первого раза, без корректировок.

— Отлично, мистер Хейнц, — сказал я с затаенной завистью и нажал на кнопку связи. — Мистер Уилски, защелкните стыковочные захваты. — Я поставил Сэнди у кормового шлюза, в который должны были войти гости.

— Кормовые захваты защелкнуты, сэр.

— Хорошо. «Шахтер», мы начинаем выгрузку. Генерал Кол, не хотите ли подняться на борт? — спросил я в надежде, что он откажется.

— Только чтобы поприветствовать вас. Мне хотелось бы доставить груз вниз до наступления ночи.

— Договорились. Я встречу вас у кормового шлюза. — Я знал, что, пока буду принимать генерала, пилот и Алекс справятся без меня. Я все еще не решил, приглашать или не приглашать генерала на обед.

— Вас понял. Буду ждать вас там со своими офицерами.

— Мистер Тамаров, явитесь на мостик! — Собираясь с мыслями, я постукивал пальцами по рукояткам кресла. Затем послал Вакса вниз наблюдать за носовым воздушным шлюзом, через который должна была производиться выгрузка.

На мостик, запыхавшись, прибежал Алекс. Я жестом велел ему сесть, а сам следил за миганием индикаторов кормового шлюза на пульте.

Как только открыли внутренний люк шлюза, туда вошел матрос в скафандре. Люк снова закрылся, и наш драгоценный воздух был закачан на корабль.

Я дал команду открыть внешний люк. Матрос быстро закрепил страховочный линь на пиллерсе станции. Теперь шлюзы нашего корабля и «Шахтера», как того требовала инструкция, были связаны стальным канатом. После того как стыковочные захваты «Конкорда» однажды подвели, страховочные концы стали обязательны.

Хотя воздушные шлюзы пристыковывались герметично, внешние и внутренние люки нашего корабля никогда не открывались одновременно в целях безопасности. В ожидании гостей мы сначала герметично закрывали внешний люк и только потом открывали внутренний. Стандартная процедура.

— Кормовой шлюз пришвартован к пиллерсу, сэр, — доложил Сэнди.

Я вспомнил свой пост у шлюза «Гибернии», когда мы отчаливали от станции «Ганимед». Тогда я был простым гардемарином, и за каждым моим шагом наблюдал лейтенант Мальстрем. Но прошло всего несколько месяцев, и я сам стал командовать на мостике.

— Носовой шлюз пришвартован к пиллерсу, сэр, — сообщил Вакс Хольцер.

— Очень хорошо. — Я судорожно сглотнул, стараясь преодолеть боль в желудке. Не сделать ли еще один укол против гриппа, или это просто напряжение? «Нервы», — решил я. Я не мог позволить себе заболеть.

— Добро пожаловать на «Шахтер», — донеслось из динамика. — Командир Сифорт, со мной мои офицеры. Не разрешите ли представить их вам? — На «Шахтере» гости были редкостью. И офицеры генерала Кола, должно быть, с нетерпением ждали церемонии и всех последующих мероприятий. Я вздохнул. Придется, видимо, пригласить их на обед.

— Разумеется, генерал. — От волнения я не переоделся в белую форму, а это было необходимо, учитывая предстоящие формальности.

Снова Сэнди:

— Сэр, у кормового шлюза человек десять, в скафандрах. Разрешите открыть? — Голос его от волнения прозвучал совсем по-мальчишески. Рядом с ним, как и со мной, не было лейтенантов.

— Пропустите их, мистер Уилски. Передайте, что я скоро спущусь. — Я выключил связь.

— Есть, сэр.

— Видимо, им не терпится встретиться с нами, — заметил Дерек, обращаясь к Алексу. — Подождать не могут…

— Молчать, гардемарин! Один штрафной! — Мне было не до шуток. Я открыл люк. — Мистер Тамаров, примите командование на мостике. — Я поморщился. — Мне надо переодеться и встретить генерала у кормового…

Я повернулся было, чтобы уйти с мостика, но тут ощутил всевозрастающее беспокойство. Люди в скафандрах? Что-то не так. Мгновение я колебался. Не хотелось выглядеть дураком. Потом бросился к переговорному устройству:

— Сэнди, отставить команду! Закрой шлюз! Подтверди получение приказа! Ответа нет.

— Сэнди!

МОЙ КОРАБЛЬ!

Я ударил по кнопке аварийного закрытия воздушного шлюза, находившейся на моем пульте. Замигал предупреждающий красный огонек: аварийное закрытие не сработало.

Я что было сил заорал в микрофон:

— Боевая тревога! Всем приготовиться к отражению нападения! Приготовиться к декомпрессии! Противник в кормовом шлюзе на втором уровне!

Алекс и Дерек рты раскрыли от удивления.

«Отражение нападения» было одним из самых древних и наиболее устарелых тренировочных боевых учений в Военно-Космическом Флоте, но оно все еще практиковалось, так же как и «боевая тревога» и «боевая атака». Интересно, употреблялись ли когда-нибудь эти слова в своем прямом значении?

Я нажал на кнопку аварийного закрытия люка мостика. Люк захлопнулся с такой силой, что, окажись кто-то в это время в проеме, ему сломало бы руку. Я открыл сейф, вытащил знакомый ключ:

— Алекс, быстро в арсенал! Раздайте оружие всем, кому можно! Отправьте на второй уровень вооруженную команду!

Он взял ключ:

— Есть, сэр! Что…

Я достал из сейфа лазерный пистолет, сунул за пояс.

— Генерал… Он вовсе не генерал, а бандит, пытается захватить наш корабль! Люди в скафандрах? Его подручные. Может быть, приготовились к декомпрессии. Пошевеливайся! — Я быстро открыл люк. Алекс мгновенно исчез в коридоре. Я захлопнул люк и снова подбежал к микрофону.

— Шеф, задрайте машинное отделение!

— Есть, капитан. Люки задраены.

Из динамика донесся испуганный голос:

— Командир, у них лазеры! Они прорываются к лестнице, мы не можем…

Тишина.

Я переключил микрофон на общекорабельный канал связи:

— Мистер Вышинский, быстро на второй уровень со своими людьми! Мистер Тамаров вас ждет в арсенале. Всем пассажирам немедленно разойтись по каютам! Задраить люки и надеть декомпрессионные костюмы! Мистер Хольцер, к кормовому шлюзу!

Дерек ждал команды, бледный, но спокойный. Пилот не отрывал от меня взгляда. Он словно застыл с той минуты, как я взял в руки микрофон:

— Командир, вы уверены…

— Заткнитесь! — Мысли в голове проносились со скоростью ветра. Необходимо выиграть время. Пока Алекс не организует вооруженную команду, единственным оружием остается мой лазерный пистолет. — Дерек, передаю вам командование. Не пускайте никого, кроме офицеров. Я иду к кормовому шлюзу.

— Но… есть, сэр. — Рука Дерека нерешительно потянулась к кнопке аварийного закрытия люка. Я осторожно вышел, держа палец на спусковом крючке пистолета, как это делал Вышинский, входя в матросский кубрик.

В коридоре никого не было.

Я бросился к лестнице и перегнулся через перила. Как раз вовремя: двое в неуклюжих скафандрах крадучись поднимались наверх, держа наготове оружие.

Первым же выстрелом я уложил одного, попав ему прямо в грудь. Вспышка огня, запах горелого мяса. Задохнувшись, я отскочил и присел как раз в тот момент, когда в перила лестницы, рядом со мной, ударила молния.

Они уже на лестнице, нам грозит смертельная опасность. И все из-за меня. Не хватило ума не пустить их на борт.

Вакс никогда бы так не поступил. Я бросился вниз, перемахнув через перила и стреляя во все стороны. Мне удалось застрелить и второго бандита. Я перешагнул через него, но споткнулся и покатился вниз.

Там, шатаясь, я поднялся и снова стал стрелять во все стороны. Бандиты отступили за поворот коридора, пятясь к кормовому шлюзу.

Обезумев, я помчался вперед, не переставая стрелять. Заряд лазера мог иссякнуть в любую минуту, но необходимо было какой угодно ценой удержать врагов до прибытия подмоги. Ответный выстрел опалил стену в метре от моей головы. Я подполз ближе к повороту и, выглянув, увидел шлюз и то, что было за ним.

В коридоре валялись мертвые. Некоторые в скафандрах. Подальше за шлюзом, у поворота, наши матросы на скорую руку соорудили баррикаду. Прячась за шатким нагромождением из столов, они ждали врага, безоружные, только с дубинками и пожарным шлангом.

Из открытого шлюза появились еще люди в скафандрах. Лазерами вооружены были далеко не все, кто держал старинное электрическое ружье, кто станнер, кто нож. В проемы коридорных аварийных люков бандиты воткнули стальные брусья, чтобы их невозможно было закрыть.

Несколько бандитов бросились было ко мне. Но громоздкие скафандры мешали им двигаться. Одним выстрелом я уложил первого. И остановил их. Но, когда прицелился во второго и нажал на спусковой крючок, заряды кончились. Я выругался.

Негодяи снова пошли на меня. Один швырнул дубинку, я пригнулся, но она все же угодила мне прямо в лоб, и у меня искры из глаз посыпались. Ничего не видя, с приступом тошноты я рухнул на колени и тотчас же услышал их победные крики. Пока я пытался встать на ноги, они едва не вышибли мне дубинкой мозги.

— Командир! — Разъяренный великан повалил бандита с дубинкой на палубу. Это был Вакс Хольцер. Затем он бросился на второго бандита, работая дубинкой и кулаками с убийственной точностью, и тоже сбил его с ног.

Потом повернулся к третьему. Тот поднял пистолет. И тогда Вакс ударил дубинкой по смотровой щели его скафандра. Бандит упал.

Оглушенный, я с трудом поднялся. Голова гудела.

— Вон тот — их командир, — кто-то указал на меня. Лазерная молния ударила в перегородку и рассыпаюсь тысячей искр. У меня подогнулись колени.

Вакс подхватил меня своей сильной рукой и побежал к лестнице. Лазерные молнии шипели у его ног. Он бежал вверх, перепрыгивая через две ступеньки, неся меня как пушинку. Позади раздался топот тяжелых башмаков.

— Мостик, со мной командир. — Оглушительный голос Вакса эхом разнесся по пустынному коридору. Камера повернулась. Люк раскрылся, и Вакс пулей влетел в него.

Дерек захлопнул люк. Пилот, находившийся на полпути между люком и пультом, разинув рот смотрел на командира, который беспомощно повис на руках у своего гардемарина.

Вакс опустил меня в кресло. Я вытер лоб рукавом, чувствуя, как кровь с него стекает прямо в глаз.

— Сэр, вы…

Я огрызнулся:

— Разомкните носовые и кормовые стыковочные захваты!

— Сэр, но мы все еще… Есть, сэр. — Пальцы его забегали по клавишам.

Обычно мы размыкали стыковочные захваты, отдавая команды со шлюзовой панели управления, но я мог сделать это и с мостика, как принято на других кораблях.

— Пилот, приготовьтесь к раскачке корабля! Разорвите контакт со станцией!

— Сэр, мы разгерметизируемся!

— Сорвите корабль с привязи! Они продолжают прибывать!

Голова у меня кружилась, но я знал точно, что следует делать.

— Есть, сэр! Командир, страховочные концы привязаны. Мы с мясом выдернем шлюзы из корабля!

— Черт вас возьми, пилот, сорвите корабль с привязи! — Я хорошо знал, что пиллерсы «Гибернии» прочнее, чем страховочные канаты, и должны выдержать. Пусть рвутся канаты, пусть рушатся воздушные шлюзы станции — мне наплевать.

Я схватил микрофон:

— Команде и пассажирам подготовиться к разгерметизации через тридцать секунд! Всем надеть костюмы! Тридцать секунд до разгерметизации! — Лицо заливала кровь. — Боевым группам отступить! Надеть костюмы! — Декомпрессионные костюмы хранились повсюду на корабле на случай внезапной разгерметизации. Запаса воздуха в них всего на полчаса. Этого должно хватить.

— Начинать? — Пальцы пилота повисли над клавишами.

— Подождите.

Каждая секунда промедления действовала угнетающе. С другой стороны, экипажу нужно время, чтобы облачиться в костюмы.

— Двадцать секунд до декомпрессии!.. Пятнадцать!

Теперь уж наверняка все достали костюмы. Со своего пульта я захлопнул коридорные люки, разделявшие корабль на секции. Семнадцать лампочек загорелось зеленым светом, две — красным — в тех местах, где нападающие вставили брусья. Придется разгерметизировать не одну, а три секции. Но большая часть корабля останется герметичной, если, конечно, шальные лазерные лучи не пробьют перегородки.

— Десять секунд! Пять! — Больше ждать невозможно. — Внимание! Начинается разгерметизация! Давайте, пилот!

Хейнц начал поочередно включать маневровые двигатели, пытаясь разъединить резиновые присоски, герметично соединявшие воздушные шлюзы корабля и станции. Корабль швыряло из стороны в сторону. Прошло несколько ужасных мгновений. Казалось, все кончено.

Зазвучал сигнал тревоги. Дарла ожила и засыпала нас экстренными предупреждениями:

— Воздушный шлюз нестабилен! Потеря воздуха в кормовом шлюзе! На втором уровне неизбежна разгерметизация! Носовой шлюз закрыт, оба люка — внешний и внутренний! Тревога! Разгерметизация кормового шлюза!

На моем корабле начался сущий ад. Шлюзы разгерметизировались, и воздушной струей все незакрепленные предметы смело к кормовому шлюзу, где нападающие заклинили внешний и внутренний люки, чтобы мы не смогли их закрыть. Еще немного, и там будет только вакуум.

— Корабль движется. Относительная скорость — пять километров!

«Да поможет нам Бог».

— Пилот, отплывайте дальше, пока бандиты не начали в нас чем-нибудь швырять. — Я нажал на кнопку связи. — Всем доложить о положении на корабле!

— Докладывает машинное отделение. С энергией все в порядке, повреждений нет. Замки держат, — говорил шеф.

Удивительно, но он сообщал об этом как о само собой разумеющемся.

— Докладывает рубка связи. Энергия есть, поломок не имеется.

— Докладывает экипаж, кубрик номер три, сэр. Все в скафандрах. Состояние полной готовности. Командир мистер Тамаров. У нас есть лазеры и станнеры, сэр.

— Докладывает старшина корабельной полиции. В кубриках номер один и два все в порядке, сэр. Я комплектую боевые группы.

— Докладывают с камбуза, сэр. У нас все в порядке.

Я усмехнулся, не в силах сдержаться. На камбузе все в порядке, наш обед в безопасности.

Мостик начал лениво кружиться. Я моргнул, концентрируясь:

— Кто-нибудь, принесите мне воды. Вакс, доложите ситуацию!

— Есть, сэр. На втором уровне секции шесть, семь и восемь разгерметизированы. Это воздушный шлюз, спортзал, кают-компания и четырнадцать пассажирских кают. Они удерживаются врагом. Число бандитов неизвестно. Кто-то из них мог пройти через коридорные люки до того, как вы их закрыли. Во всех остальных частях корабля есть энергия и воздух.

Вакс был прав. Я держал люки открытыми до последней минуты ради экипажа, чтобы никто не остался в разгерметизированной зоне, когда мы начнем отрываться от причала. Коридор между воздушным шлюзом и лестницей, где я сражался, находился в восьмой секции, которая в настоящий момент была разгерметизированной. Нижняя часть лестницы, с которой я скатился, находилась в девятом секторе, и там я наткнулся на бандитов. Я жадно пил воду, которую принес Дерек.

— Да, надо быть начеку.

— Сэр, у пассажиров запас воздуха на полчаса. Не знаю, успеем ли мы спасти их.

— О Боже! — Я стал лихорадочно думать. — Мистер Вышинский!

— Слушаю, сэр!

— Не проник ли кто-нибудь посторонний из шестой секции в пятую через баррикады?

— Нет, сэр. Сам я там не был, но, говорят, никто не прошел.

— Очень хорошо. Вы находитесь под командованием мистера Тамарова. Алекс, вы с мистером Вышинским пройдете по коридору кружным путем до секции десять. Таким образом, мы возьмем в кольцо захваченные секции. Я буду открывать перед вами люки. В секции девять могут оказаться бандиты. Очистите секцию девять как можно быстрее и эвакуируйте оттуда людей. Мы будем использовать ее в качестве воздушного шлюза перед секцией номер восемь. Откачаем воздух из девятой секции в десятую, а потом откроем люк между девятой и восьмой. Понятно?

— Так точно, сэр.

— Известно, что в секциях шесть, семь и восемь, захваченных бандитами, находятся также пассажиры и у них кончается воздух. Как только секция номер девять будет откачана, я открою люк в секцию номер восемь.

Освободите восьмую и двигайтесь к седьмой, потом к шестой. Верните пассажиров в девятую, а мы проводим их в десятую, где они смогут снять костюмы. Торопитесь.

— Есть, сэр. Приступаем!

— Можно мне пойти, сэр? — Мускулы Вакса напряглись.

— Нет, вы не можете рисковать. — Я не повторю ошибки командира Мальстрема. Вакса надо беречь. Я прижал ко лбу носовой платок, боль была просто невыносимой.

Наша группа захвата поднялась на второй уровень и пошла по круговому коридору. Герметично закрывающиеся люки в конце каждой секции разделили диск на отдельные клинья. Поддерживая радиосвязь с главным старшиной корабельной полиции, я с помощью дистанционного управления открывал перед матросами люк очередной секции, когда они к нему подходили, и, таким образом, все они наконец оказались в десятой.

— Готовы, мистер Вышинский?

В микрофоне затрещало.

— Эй, вы, там, не стойте в середине коридора! Эдвардс, Огар, Тинник, вперед! Разрешите, я пойду впереди вас, мистер Тамаров, сэр. Командир, мы готовы.

Я открыл девятую секцию и услышал, как Вышинский стучит в каюты:

— Откройте! Я главный старшина корабельной полиции. Ваша секция через две минуты будет разгерметизирована! Уходите! Всем к лестнице! Откройте люк, или я прожгу его.

Я решил, что ему надо помочь:

— Внимание, пассажиры кают с двести восьмой по двести четырнадцатую. С вами говорит командир Сифорт. Откройте люки своих кают и выходите в коридор. Вы должны быстро эвакуироваться! — Не исключено, что мой голос прибавит им смелости. А может, как раз наоборот.

Буквально через несколько секунд Вышинский доложил:

— Сэр, мы осмотрели все вокруг, нападающих не обнаружено. Мы вывели пассажиров в десятую секцию. Ждем в девятой.

— Хорошо. — Я закрыл люк между девятой и десятой секциями, включил насосы и стал откачивать воздух из секции номер девять. — Мистер Кэрр!

— Да, сэр. — Он вскочил.

— Найдите интенданта. Пассажирам понадобится помощь. Некоторые, возможно, в шоке. Спуститесь в четвертую секцию и идите им навстречу. Путь не близкий. Ведите их в столовую. Вы за них отвечаете.

— Есть, сэр! — Дерек отсалютовал и быстро исчез в люке, который ему открыл Вакс.

Секция восемь уже была разгерметизирована через раскрытый воздушный шлюз, и я с нетерпением ждал, когда насосы откачают воздух из девятой. Насосы закончили свою работу.

— Мистер Вышинский, открывайте восьмую!

— Есть, сэр. — Мы замерли, напряженно прислушиваясь.

— Берегись! — Голос Вышинского сорвался на визг. — Отар, пристрели этого сукиного сына! — Не только лазеры делали атакующих опасными.

Любое оружие, способное нанести вред скафандру, было смертельным.

Сражение проходило в зловещей тишине вакуума, нарушаемой лишь сопением, доносившимся из скафандров наших людей. Щелчки от лазеров создавали в радиопередатчиках скафандров помехи. На мостике их можно было принять за короткие всхлипы.

— Всем сюда, к лестнице! — Вышинский запыхался, как после долгого бега. — Командир, мы ведем пассажиров в секцию девять. С ними мистер Эдвардс. Все в порядке, никто не пострадал.

— Захватчики?

— Двоих пришили, сэр. Больше не обнаружили.

— Хорошо. — Я закрыл люк между восьмой и девятой секциями и, как только загорелась зеленая лампочка, стал откачивать воздух из десятой секции снова в девятую.

Послышался голос Алекса:

— Мистер Вышинский, подготовьте людей к штурму секции семь.

— Есть, сэр.

— Будьте осторожны, воздушный шлюз в седьмой открыт, — напомнил я им.

— Откройте люк, сэр! — Просьба Алекса прозвучала как приказ. Нервы его были на пределе. Я ударил по кнопке пульта.

— О Господи, Тинник убит!

— Ложись, дурак! — Глухой звук падения. Потом шум атаки и освобождения. Приказ Вышинского пассажирам покинуть каюты и идти в секцию восемь. Задержка. Крики: «Стой!», беспорядочная стрельба.

Шум в микрофоне. Чей-то голос, искаженный корабельным переговорным устройством с микрофоном, прижатым в вакууме к шлему скафандра.

— Уберите их отсюда, командир!

— Сдавайтесь, — ответил я, — мы гарантируем вам жизнь.

— Уберите их отсюда! — Голос стал похож на рычание. — Мы в каюте. Наши пять лазеров нацелены на ее заднюю стенку. Если прорежем ее, весь диск будет разгерметизирован.

Я почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

— Подождите! — Неужели мы проиграли?

— Немедленно отдайте приказ!

— Подождите несколько секунд!

— Мы хотим покинуть «Шахтер», мистер. Помогите нам, и ваш корабль останется целым и невредимым.

Я выключил связь и стал ругаться:

— Черт бы их побрал! Пилот?

— Договоритесь с ними, сэр! Не дайте им прорезать обшивку корабля, не то кончим, как «Селестина»!

Вакс тоже выругался:

— Сэр, если…

— Молчать. Шеф, вы слышали?

— Да, сэр, — ответил главный инженер и, помолчав, сказал: — Они могут причинить нам серьезные неприятности, командир. Стреляя из секции семь в направлении оси, бандиты могут прорезать обшивку корабля в секции три на противоположной стороне диска. Кроме того, они могут разрезать обшивку в секциях два и четыре и вдобавок нацелить свои лазеры вверх и вниз на первый и третий уровни. В общем, за какие-то полчаса на корабле будет все уничтожено. Уцелеет только мостик.

— Я знаю, шеф. Вакс?

— Предложите вернуть их на станцию, сэр. Для них это сейчас самое лучшее. Уверен, они согласятся.

Я нажал на кнопку связи со столовой:

— Мистер Кэрр!

Через секунду послышался голос гардемарина:

— Слушаю, сэр?

— Всем перейти на дыхание воздухом из костюмов, — приказал я, — вскройте кислородные склады. Будьте готовы к разгерметизации в любой момент!

— Есть, сэр, — ответил он. — Мы все сделаем. Не беспокойтесь за пассажиров. — Успокаивая меня, он нарушил устав, но я был ему благодарен.

— Вакс, возьми другой микрофон. Проверь, все ли надели костюмы. — Я переключил линию связи, чтобы меня слышали и группа захвата, и сами бандиты. — Мистер, говорит командир.

— Слушаю вас, командир. — В голосе чувствовалась издевка.

— Никаких сделок. Мы готовы к разгерметизации. Сдавайтесь, или я покончу с вами. Мистер Тамаров, прожигайте люки кают все без исключения, бандитов надо обнаружить и уничтожить!

— Есть, сэр!

— Ваш корабль погибнет, будьте вы прокляты!

— Но это уже без вас. — Я выключил микрофон. Пилот вскочил:

— Не делайте этого! Если они прорежут лазерами столовую, там будет кровавая баня. Они убьют пассажиров.

— Столовая на противоположном конце диска на внешней стороне кругового коридора, — ответил я. — Они никогда не доберутся туда. Я не собираюсь вести переговоры с мятежниками.

— Командир, предупреждаю! Отзовите их! — Это был голос из секции семь.

Пилот совершенно обезумел:

— Сэр, если они разгерметизируют корабль, вы больше не командир! Уж мы позаботимся об этом.

Я повернулся:

— Мы? Что скажешь, Вакс?

— Мы взорвем корабль!

Я не обращал внимания на микрофон. Были проблемы посложнее.

Вакс положил палец на спусковой крючок своего лазера:

— Нет, сэр. Я подчиняюсь вашим приказам. Пилот Хейнц, сэр, вы отвлекаете командира. — Трогательное внимание.

— Что бы они ни сделали, мы сумеем устранить любую неисправность, мистер Хейнц. Как только они начнут действовать, мы сразу установим их местонахождение.

— Ну и что! — Пилот побагровел. — Мы потеряем весь наш воздух.

— Не весь. — Я снова повернулся к микрофону. — Начинайте, мистер Тамаров! Срезайте все закрытые люки!

— Подождите, командир! — донесся по связи чей-то испуганный голос.

— Нет. Мистер Тамаров, проверьте каюту двести восемнадцать.

— Нам ничего не нужно. Только улететь отсюда! Запасов воздуха нет, это ловушка! Возьмите нас с собой! Я с трудом встал на ноги:

— Черт бы вас всех побрал! Сдавайтесь, или мы прикончим вас! Считаю до пятнадцати! Раз! Два!

— Отправьте нас обратно на станцию! Только выпустите отсюда!

— Три! Четыре! Пять!

— Мы их обнаружили, сэр! Каюта двести двадцать!

— Шесть! Семь! Восемь! Уничтожьте их, мистер Тамаров! Не медлите!

— Есть, сэр!

В голосе пилота звучала тревога.

— Как только они увидят, что терять им нечего, постараются прихватить нас с собой! У них есть еще время прорезать переборки!

— Девять! Десять! Одиннадцать!

— Мистер, не надо убивать друг друга! Выпустите нас!

— Еще три секунды. Мистер Тамаров, сбивайте люк по моей команде. Двенадцать! Тринадцать! Четырнадцать!

— Согласны! — донесся по связи крик. Я опустился в кресло, ноги дрожали.

— Мистер Тамаров, не открывайте огонь, — приказал я, с трудом скрывая волнение. — А вы, — обратился я к бандитам, — положите лазеры на палубу, откройте люк и встаньте в центре каюты с поднятыми руками.

— Хорошо. Вы не расстреляете нас?

— Нет, не собираемся. Слово офицера! Мистер Тамаров, не стреляйте, но будьте начеку.

— Вас понял, сэр. Люк открывается, сэр, я иду…

— Позвольте мне, сэр. — Это был не кто иной, как Вышинский.

Я улыбнулся. Не стоило волноваться за гардемарина, если с ним рядом Вышинский. Алекс в хороших руках.

— Лицом к стенке, подонки! — взревел главный старшина корабельной полиции.

В течение нескольких секунд бандитов схватили и препроводили в секцию восемь. Матросы Вышинского проверили остальные каюты секции семь, но никого там не обнаружили. Алекс с двумя членами команды убрали брусья, заклинившие люки воздушного шлюза, в то время как Вышинский направился к секции шесть — единственной, где еще оставались бандиты.

Один из горняков сдался сразу, как только открыли люк в секцию шесть. Еще двоих обнаружили в пассажирских каютах. Они прикрывались пассажирами, как щитами, но тотчас же сдались, как только появились люди Вышинского.

Когда последняя лампочка на индикаторах закрытия люков загорелась зеленым светом, я с облегчением вздохнул и откинулся в кресле. Голова буквально раскалывалась.

— Восстановите давление во всех секциях.

Вакс нажал на переключатели на моем пульте. Сигналов тревоги больше не поступало. «Гиберния» снова была за герметизирована. Запасы кислорода из наших рециркуляционных камер восстановили нормальный кислородный режим во всех секциях. Я приказал поместить пленных на гауптвахту.

— Дарла, есть повреждения?

— Несколько из моих проводных линий в коридоре сожжены, командир, — ответила Дарла и, помолчав, добавила: — Но ко всем сенсорам есть дублирующие линии.

Запасы воздуха сократились на одиннадцать процентов. Больше никаких повреждений нет.

Все. Слава Богу. Я буквально рухнул в кресло.

— Вам очень повезло! — Пилот, пошатываясь, встал. — Ведь вы могли погубить всех находящихся на борту! Разгерметизируй они корабль, нам бы ни за что не долететь до Надежды с нашими запасами воздуха!

— Вы полагаете, пилот? — Меня охватила апатия, и только злость, притаившаяся где-то глубоко в желудке, придавала силы.

— Опасность была вполне реальной, и мы чудом спаслись. Я требую, чтобы мой протест был занесен в журнал! Слышите, командир! Требую!

Я схватил журнал и сунул ему в руки.

— Ваше требование удовлетворяется. Заносите протест вместе во всеми вашими аргументами.

— Есть… сэр! — Трясясь от ярости, он писал на головидном экране при моем полном молчании, а когда закончил, швырнул головид мне на колени.

Я пробежал глазами написанное.

— Итак, вы считаете, что я пошел на безрассудный риск и подверг смертельной опасности всех находившихся на борту.

— Да! Можно залатать дыры даже во внешнем корпусе, но невозможно изготовить воздух!

— Вы недостаточно ясно выразили свой протест. Вносите исправления!

— Не возражаю! — Он выполнил мою просьбу.

— Отлично. А теперь я напишу вам ответ, помеченный тем же числом, что и ваш протест.

— Грузовой отсек номер сорок один Б, восточный трюм. Груз: 795 емкостей с кислородом и азотом. Пункт назначения: «Шахтер».

Я небрежно бросил головид на пульт.

— В трюмах было достаточно кислорода, чтобы еще семь раз заполнить им корабль.

Пилот уставился на журнал и на свой чертов протест. Лицо его стало серым.

— Пилот Хейнц, вы непригодны для службы на «Гибернии» в качестве офицера. До моего следующего распоряжения освобождаетесь от всех обязанностей, лишаетесь чина и будете продолжать путь в качестве дополнительного багажа, в своей каюте, покидая ее лишь для того, чтобы воспользоваться офицерским туалетом. Вы свободны. Вакс, проводите пилота с мостика.

— Есть, сэр.

— Вы не можете этого сделать!

— Я уже сделал. Вон! — Я взял микрофон. — Лазарет, прошу доктора Убуру после осмотра раненых зайти на мостик.

20

На корабле уже замеряли прожженные люки, чтобы починить или заменить их, выметали мусор из кругового коридора второго уровня, и на мое ворчливое «продолжайте» никто не обращал внимания.

Так как сражение было жестоким и проходило в вакууме, раненых оказалось немного. Люди либо оставались в живых, либо погибали. Странно было видеть на мертвых, в том числе и трех наших матросах, белую форму Военно-Космического Флота Объединенных Наций.

Обожженный труп Сэнди Уилски лежал в коридоре возле воздушного шлюза. Рот широко раскрыт, в невидящих глазах немой упрек. У меня вырвался стон. Прикрыв глаза, я попытался мысленно переместиться в свою комнату в Академии на Луне.

— Пойдемте, сэр. — Это был Вакс Хольцер, спокойный и, как всегда, заботливый. Он коснулся моей руки, сначала мягко, потом настойчивее, стараясь увести меня. Потом встал между мной и матросами, убиравшими тела, чтобы они меня не видели. — Все в порядке, командир.

— Нет. — Глаза мои горели, щеки были мокры от слез, — не все Не будь я таким идиотом, ничего подобного не случилось бы. Это я убил Сэнди.

Убедившись, что на нас никто не смотрит, он провел ладонью по моему лбу.

— Все хорошо, командир, — мягко повторил он.

Я с трудом унял бившую меня дрожь.

— Пойдемте, командир.

Пошатываясь, дошел я до лестницы и спустился на третий уровень к гауптвахте. У камер дежурил сам Вышинский.

— Сколько там человек? — резко спросил я.

— Семеро, сэр.

— Мистер Герни с ними?

— Да, сэр.

— Выпустите его.

Помощник машиниста вылетел из камеры, в волнении теребя рубашку, и, увидев меня, вытянулся по стойке «смирно».

— Мистер Герни, я не хочу, чтобы вы находились на гауптвахте вместе с преступниками. Освобождаю вас Возвращайтесь в кубрик и ведите себя достойно.

Он посмотрел на меня, не веря своему счастью, и умчался.

— Где их главарь? — спросил я, не узнав собственного голоса.

Вышинский показал рукой:

— В первой камере. Он там один.

— Отоприте ее и следуйте за мной, оба. — Я вошел в крошечную камеру. Заключенный сидел на палубе со связанными за спиной руками и кандалами на ногах. — Разрежьте на нем одежду.

Вышинский удивленно посмотрел на меня, но, спохватившись, сказал: «Есть, сэр!» — и вытащил из кармана складной нож. Заключенный выпучил глаза, но молчал, когда Вышинский принялся резать на нем одежду. Через минуту заключенный остался совершенно голым.

— Поставьте его. — Вакс и главный старшина корабельной полиции подняли ослабевшего преступника на ноги.

— Мистер Вышинский, ступайте в камеру два. Сделайте со вторым то же самое и ждите меня.

— Есть, сэр.

— Вакс, возьмите! — Я протянул Хольцеру свой лазерный пистолет и прислонился спиной к перегородке, держа руку на уровне груди. — Мистер Хольцер, наблюдайте за моей рукой. Как только этот человек солжет, я пошевелю мизинцем, вот так, и вы тут же выстрелите ему в голову. Затем мы перейдем в соседнюю камеру. Вопросов не задавайте. Храните молчание. Следите за моим пальцем и, как только он шевельнется, стреляйте! Подтвердите, мистер Хольцер. Вакс сглотнул.

— Подтвердите приказ! — прохрипел я. Он колебался не больше секунды:

— Есть, командир Сифорт. Я выстрелю ему в голову, как только вы шевельнете пальцем, сэр.

Я повернулся к заключенному:

— Это вы называли себя генералом Колом?

— Да, я. — Взгляд преступника метался между моим пальцем и пистолетом в руке Вакса.

— Ваше настоящее имя?

— Кервин Джонс.

— Где генерал Кол?

— На станции. Не стреляйте, пожалуйста, я говорю правду. Прошу вас.

— Он жив?

— Да, сэр. Заперт в раздевалке. Вместе с другими офицерами. Наши ребята их караулят.

Я сделал едва заметное движение рукой. Джонс побледнел.

— Вы подняли бунт?

— Да, сэр. Это все шахтеры, сэр. Они хотели нас всех убить. Я работал в отсеке связи, сэр. Я не военный. Когда корабли с припасами не прибыли в срок, они просто взбесились, и мне пришлось к ним присоединиться, иначе…

— Сколько офицеров убито?

— Два, сэр. Все произошло так быстро. Нам надо было как-то убраться со станции, неужели вы не понимаете?

— Что произошло на самой планете?

— Горняки взяли верх. Вероятно, держат офицеров Военно-Космического Флота в качестве заложников. Комитет контролирует шаттл, горняки почти каждый день прилетают, чтобы следить за ходом событий.

Я посмотрел на свой палец.

— Это правда, сэр, — выпалил он. — Клянусь Господом Богом! Пожалуйста, верьте мне. — Он повернулся к Ваксу. — Не стреляйте, ради Бога!

— Мистер Вышинский! — В камеру вошел главный старшина корабельной полиции. — С этим человеком можно иметь дело. Допросите его. Я хочу знать все о комитете горняков, когда именно они прилетают на станцию, а также план станции. Если он будет лгать, если скажет не то, что остальные трое, немедленно прекращайте допрос и вызывайте меня.

Я вышел. Вакс последовал за мной.

По дороге на мостик Вакс спросил:

— Сэр, а что, если бы он солгал?

Я остановился и шевельнул пальцем. Он вздрогнул.

— Достаньте из-за пояса пистолет. Прицельтесь в палубу. — Вакс встревожился, но приказ выполнил. — Стреляйте в палубу.

— Есть, сэр. — Вакс, все еще колеблясь, нажал на спусковой крючок. Раздались короткие гудки. Это означало, что заряд кончился. Я протянул руку, и Вакс вложил в нее пистолет.

Время бежало быстро. Весь экипаж был занят ремонтом поврежденных лазерами линий электропроводов. Дерек и Алекс успокаивали перепуганных пассажиров, разводили их по каютам и помогали наводить там порядок.

Трое пассажиров были убиты бандитами. Еще двое, в том числе Сара Батлер — приятная молодая леди, сидевшая за моим столиком, погибли в результате разгерметизации, не успев надеть костюмы.

Не уцелели также три члена экипажа и один офицер.

По большому счету нам повезло. Могло быть и хуже. К счастью, мятежники намеревались захватить, а не уничтожить «Гибернию». Сэнди попытался закрыть люк воздушного шлюза, и его сожгли на месте. Не зацепись он рукой за панель управления шлюза, его вынесло бы наружу при разгерметизации, когда я пытался освободить корабль. Остальные члены экипажа погибли во время сражения.

Я сидел на мостике в своем кресле и пытался хоть как-то оправдать собственную глупость. Мы всегда крепки задним умом. Перед моими глазами плыло невидящее, укоризненное лицо Сэнди. Удастся ли когда-нибудь избавиться от этого видения? Я взял микрофон:

— Мистеру Кэрру и мистеру Тамарову явиться на мостик.

Через несколько минут гардемарины вошли и встали по стойке «смирно». Я скомандовал «вольно»:

— Проложите курс назад к станции. Необходимо появиться над их верхним шлюзом в двух километрах от него. Сверьте ваши результаты с решением Дарлы. — Они приступили к работе, а я снова предался размышлениям. Вакс озабоченно наблюдал за происходящим с места первого офицера.

— Вакс, а где кадет Фуэнтес?

— В столовой. Помогает мистеру Браунингу.

— Как он там оказался?

— Он был со мной у носового шлюза, когда все началось. Я отослал его охранять кубрик гардемаринов.

— А-а.

Кубрик на первом уровне не нуждался в охране, а если бы и нуждался, то мальчишка-кадет едва ли мог его защитить. Просто Вакс отослал Рики от греха подальше.

Вакс покраснел:

— Да, сэр. А после того как все успокоилось, я послал его к мистеру Браунингу.

— Очень хорошо. — Я мог этому только порадоваться. Слишком много юных существ загубил я сегодня.

Когда гардемарины закончили прокладку курса, я попросил Вакса проверить, все ли в порядке. На этот раз придется положиться на их вычисления. Голова нестерпимо болела, несмотря на успокоительное доктора Убуру, а может, именно из-за него.

Мы выпустили несколько реактивных струй из вспомогательных двигателей, чтобы повернуть назад к станции «Шахтера». Я был близок к обмороку, когда передал управление Ваксу. Через час, чтобы не пролететь мимо, были включены тормозные трастеры.

Настало время действовать. Я взял в руки микрофон, чувствуя себя полным идиотом. Приказ, который я собирался отдать, на боевых кораблях Объединенных Наций слышали разве что во время учений.

— Всем подготовиться к атаке на станцию! — Я резко нажал клаксон, раздался назойливый гудок.

Отовсюду, где застал их приказ, — из кубриков, туалетов, столовой, из ремонтных бригад — мужчины и женщины поспешили на свои штатные места. Все системы, кроме жизнеобеспечивающих, были отключены. Гидропоника и рециркуляторы переведены в автоматический режим работы. Персонал у аппаратов в машинном отделении удвоен, потому что именно из машинного отделения обеспечивалось энергоснабжение лазеров «Гибернии».

В рубке связи толпились матросы, настраивающие свою аппаратуру для наблюдения за вражеским лазерным и ракетным огнем. Команды антилазерной защиты пришли в полную боевую готовность. Расположенные на носу «Гибернии» особые люки были открыты, чтобы в нужный момент развернуть легкие тонкие экраны, предназначенные для отклонения вражеских лазерных лучей.

Я знал, что это перестраховка, потому что на орбитальных станциях нет лазерных пушек. На Шахтер, расположенный на расстоянии шестидесяти трех световых лет от Земли и шести от Надежды, заходят только корабли Военно-Космического Флота. Другие просто не совершают межзвездных путешествий. Кому придет в голову его атаковать?

Моя радиостанция была настроена на частоту, которую использовали прибывающие корабли.

— Внимание, станция «Шахтер». С вами говорит судно Флота Объединенных Наций «Гиберния», командир Николас Сифорт. Прием!

Через мгновение динамик ожил:

— Мы вас слышим.

— Еще две минуты, и я открываю огонь, если вы безоговорочно не капитулируете. Где генерал Кол?

Несколько секунд микрофон молчал. Потом последовал ответ:

— Катитесь вы к такой-то матери, ребята!

— Ровно через минуту и сорок пять секунд я открываю огонь. Я прорежу дыру в корпусе длиной двадцать метров около вашего верхнего шлюза. Будьте готовы к разгерметизации.

Через микрофоны были слышны их взволнованные голоса. Потом ответил уже кто-то другой:

— Давай, разгерметизируй нас! Тогда генерал вместе с другими офицерами окажутся в воздушном шлюзе.

— Мне плевать. Вина ляжет на вас, а не на меня.

Вакс вздохнул. Я протянул руку к кнопке открытия лазерного огня, но не нажал ее:

— Управление огнем, приготовиться! Прицел в корпус около воздушного шлюза «Шахтера»!

— Есть, сэр.

— Мы убьем их всех, — проскрежетал голос из микрофона.

— Осталась минута. После разгерметизации я дам вам еще одну минуту, после чего разнесу вашу станцию на мелкие кусочки. И начну с вашего отсека связи.

— Вы не посмеете! Станция стоит миллионы! Вас повесят!

Я ответил каким-то чужим голосом:

— Знаю. На это я и надеюсь. Осталось сорок пять секунд. — Я нажал на предохранитель открытия лазерного огня.

— Вы спятили!

— Вы погибнете. И очень скоро.

Раздался тревожный голос Дарлы:

— Встречный лазерный луч низкой энергии! Неустойчивый пучок.

— Какого черта? — На «Шахтере» не должно быть оружия.

— Экран полностью развернут. Пучок в пределах экрана.

Я посмотрел на Вакса:

— Какой-нибудь режущий механизм? Ручные лазеры, связанные вместе, чтобы вести залповый огонь?

Вакс пожал плечами, его беспокоили проблемы более важные.

— Командир, пожалуйста, не взрывайте станцию.

Я нажал на кнопку микрофона:

— Тридцать секунд! — И повернулся к Ваксу: — Сожалею, мистер Хольцер.

Мы приближались к шлюзам станции. Лазеры были в полной боевой готовности.

— Пятнадцать секунд!

— Полагаясь на милость Божью, мы вверяем ваши тела вечности… — произнес я хладнокровно.

— О Господи, — прошептал Вакс.

— …пусть ждут Дня Великого суда, когда души предстанут перед Великим и Всемогущим Богом…

— Подождите, не стреляйте! — Мне казалось, что я слышу запах исходящего от них страха.

— Открыть огонь!

Я наблюдал за экранами. Кусок обшивки около воздушного шлюза обвис.

— Прекратите стрельбу, мы сдаемся! — раздался крик.

— Рубка связи, прекратить огонь! — Я поставил лазеры на предохранитель. — На станции, подтвердите безоговорочную капитуляцию!

И тут я услышал еще чей-то голос:

— Слушайте, мистер, мы проиграли и понимаем это. Но, если капитулируем, нас все равно убьют. Если не вы, то они. Мы просим амнистии.

— Нет. — Я не собирался менять своего решения.

— Наша свобода в обмен на станцию. Сделка.

— Нет.

— Тогда сохраните нам жизнь! Или уничтожьте станцию. Нам нечего терять!

Он был прав. Мне понадобилось всего несколько секунд на размышления.

— Согласен. Как представитель Генерального секретаря Объединенных Наций, я отменю все вынесенные вам смертные приговоры. Даю слово.

— И генералу тоже?

— Моя гарантия распространяется на все военные силы Объединенных Наций.

Вакс схватился за голову. Я не сделал ничего противозаконного, но вряд ли Адмиралтейство одобрит мои действия. Скорее, наоборот.

— Дайте мне одну минуту. Прошу вас. Мне надо переговорить с остальными.

— Хорошо.

Вакс и остальные гардемарины затаили дыхание, в то время как я наблюдал за часами. Две минуты.

— Ваше время истекло. Через пятнадцать секунд открываю огонь.

— Мы сдаемся!

— Очень хорошо. Освободите ваших офицеров, идите в воздушный шлюз и откройте внешний люк. У вас есть еще три минуты.

На это им потребовалось пять минут. Я подвел «Гибернию» настолько близко, насколько счел возможным, и послал матроса в скафандре с реактивными двигателями привязать канат к их воздушному шлюзу. После чего приказал мятежникам перебраться по канату к нашему шлюзу. Мы взяли их одного за другим. Всего пятнадцать. Мистер Вышинский и его помощники держали наготове лазерные пистолеты.

Несколько часов спустя генерал Фредерик Кол сидел в моей каюте. Рядом с ним стоял нетронутый стакан с виски. Генерал оказался полнеющим, но еще крепким человеком лет шестидесяти. Он наотрез отказался признать мои условия и потребовал выдать ему мятежников, чтобы допросить и повесить их. Мы сверлили друг друга взглядами.

Я пожал плечами:

— Вы ведете себя так, будто у вас есть выбор. — Я взял микрофон. — Мистер Хольцер, прошу вас явиться в каюту командира и проводить генерала Кола с корабля.

— Я не подчиняюсь вашим приказам!

— Да, но вы на моем корабле. Как только мы закончим разгрузку, я отчалю.

— А как же мятежники?

— Они будут под моей зашитой и улетят вместе со мной.

— Они находятся в моем подчинении! Вы не можете этого сделать! — Он вскочил на ноги.

— Послушайте меня. — Я мог теперь говорить все, что хотел, поскольку мне было наплевать на последствия. — Генерал Кол, вы идиот. Занесите ваш протест в мой и ваш журналы и покиньте корабль.

— Вы позволите мятежникам остаться безнаказанными? Но ведь это — предательство! — Он потерял над собой всякий контроль.

В люк постучал Вакс.

— Безнаказанными? — спросил я, открывая люк. — Вряд ли. Их допросят и осудят. Возможно, им захочется умереть еще до того, как они отсидят положенный срок. Но вешать их мы не станем.

— Как же, по-вашему, я смогу поддерживать порядок, если вы собираетесь обойтись с ними столь либерально?

— А я и не думаю, что вы сможете поддерживать порядок. Напротив, уверен, что они снова выиграют еще до того, как мы сюда вернемся.

Он смешался и тяжело опустился в кресло:

— Понимаете, что все это для меня значит? Позволить кучке гражданских захватить станцию? Это конец карьеры.

Я дал Ваксу знак подождать снаружи и снова закрыл люк:

— Необязательно. Станцию я вам уже вернул. Остается решить кой-какие проблемы на планете. Ваша карьера зависит от того, как вы с ними справитесь.

— Вы так думаете? — Он с надеждой поднял на меня глаза. — Ха. Они презирают слабых.

— Кто? Горняки или командование Объединенных Наций?

— И те и другие. Я и сам их презираю.

— Признайте договор, который я с ними заключил, и я останусь поблизости, чтобы подстраховать вас. Мои лазеры можно при необходимости развернуть в сторону планеты. В своем докладе я укажу, что вы сами восстановили контроль над ситуацией. — Я становился дипломатом. Если не удается диктовать, надо торговаться.

После долгих споров он наконец согласился со мной. Я проводил его с корабля, отдал пятнадцать заключенных под его опеку и перевел корабль на временную орбиту на высоте в тысячу километров над поверхностью планеты.

Оставалось сделать еще три дела.

Мы все — офицеры, матросы, пассажиры — собрались в круговом коридоре у носового воздушного шлюза. Задрапированные флагами алюмалоевые фобы покоились в шлюзе за моей спиной. Я читал заупокойную молитву Христианского Воссоединения.

Еще в каюте, облачаясь в белую форму и надевая через плечо черную траурную ленту, я решил достойно провести ритуал. Мой голос должен быть ровным, никакой дрожи. Я пообещал это самому себе. Оставалось только выполнить обещание.

Я начал без обиняков:

— Пепел к пеплу, прах к праху…

Сэнди сидел на койке неподвижно, ожидая, когда Вакс разрешит ему двигаться.

— Человек, рожденный от женщины…

Сэнди, ухмыляясь, держал свой оркестрон над головой Рики.

Мой голос дрогнул. Слова застряли в горле. Я так же виновен в смерти Сэнди, как и те мерзавцы, что сидят на гауптвахте.

— Полагаясь на доброту и милость Всевышнего, мы вручаем их тела…

Появляется десяток людей в скафандрах, и я разрешаю им подняться на борт? Лучше бы я отказался от своего назначения после смерти командира Мальстрема. Глаза на искаженном болью лице Сэнди смотрят сквозь меня. Я кладу руку на его пробитую лазерным лучом грудь. Еще несколько слов, и все будет кончено.

Сэнди не было и шестнадцати. Еще вчера впереди у него была вся жизнь. Он с волчьим аппетитом ел свой завтрак в столовой. Шутил с нами за обедом. Умывался. Улыбался. Стоял на вахте. А теперь из-за меня его останки лежат в холодном металлическом ящике.

— …до Дня Великого суда, когда души людей предстанут перед Всемогущим Господом Богом нашим… Аминь.

У меня хватило сил закончить службу. Я взглянул на Вакса. Он молчал, но плечи его вздрагивали, а глаза покраснели от слез. Я горько улыбнулся. Вакс, который мучил Сэнди в кубрике, был потрясен его смертью, а я, его защитник, не мог пролить ни слезинки.

— Старшина Терил, откройте, пожалуйста, внешний люк. — Я сделал паузу. — Опустить гробы, мистер Терил.

Гробы медленно исчезли в темноте.

Оставалось еще два дела.

Когда я тяжело шагал к мостику, путь мне преградила чья-то фигура. Я поднял глаза. Аманда.

— Говорят, твоя смелость спасла корабль. Спасибо тебе… Ники.

— Это не так, — ответил я спокойно. — Прости.

Вернувшись на мостик, я приказал:

— Дерек, Алекс, проложите курс на Надежду. Вакс, пусть мистер Вышинский доставит заключенных в наручниках и кандалах на мостик.

— Есть, сэр.

Сердце, казалось, сейчас выскочит из груди. Я не отрываясь смотрел на экран. Слышно было, как Алекс с Дереком стучат по клавишам пульта. Скоро. Скоро все будет кончено.

— Сообщение с «Шахтера», сэр. Мятеж полностью подавлен.

— Очень хорошо.

Семеро, скованные наручниками и кандалами, выстроились у стенки в линию. Тем не менее Вакс и главный старшина корабельной полиции были вооружены станнерами.

— Дарла, запишите все, что сейчас будет происходить. — Лампочки видеомагнитофонов загорелись. — Как представитель Правительства Объединенных Наций на корабле, я обвиняю вас в пиратском нападении на «Гибернию» — судно Военно-Космического Флота Объединенных Наций, выполняющее служебный рейс, а также в убийстве девяти человек при попытке взять судно на абордаж и захватить его. Вас будет судить военный трибунал. Председателем назначаю себя! Признаете ли вы себя виновными и хотите ли что-то сказать в свое оправдание? Говорите по очереди.

Пленные, запинаясь, один за другим признали себя виновными в попытке овладеть кораблем. Их предводитель, Кервин Джонс, устало смотрел на меня.

— Есть ли у вас какие-нибудь оправдательные мотивы, способные хоть немного смягчить вашу вину?

Из их высказываний постепенно вырисовывалась следующая картина. Задержка кораблей с припасами вызвала среди горняков панику. Поползли зловещие слухи. Генерал Кол умыл руки. Связи с цивилизованным миром не было. В подобной ситуации не мудрено впасть в отчаяние.

Я спокойно выслушал их, а потом сказал:

— Ваши показания ничего не меняют. Вы обвиняетесь в попытке захватить корабль, убийстве офицера Военно-Космического Флота, трех членов экипажа и пяти пассажиров. По праву командира я приговариваю вас к смертной казни. Заседание закончено.

— Вы обещали! — закричал Джонс. — Дали слово нас не убивать!

— Ничего подобного не было!

— Вы поклялись!

— Дарла, воспроизведите, пожалуйста, запись.

Через секунду в динамике зазвучал мой голос, записанный на магнитофонную ленту:

— Нет, мы вас не расстреляем. Даю вам слово.

— Спасибо, Дарла. Я не нарушу данного обещания. Вас не расстреляют. Мистер Вышинский, отведите их на гауптвахту, а затем по одному в лазарет. Допросите и узнайте, кто убил мистера Уилски.

Прошло несколько часов. Вакс не раз пытался заговорить со мной, но я приказывал ему замолчать. Доктор закончила допрос на детекторе лжи с применением наркотиков. Я отдал новые приказы.

Главный старшина корабельной полиции, главный инженер и несколько матросов собрались вокруг шахты синтеза, через которую была переброшена доска. Шесть заключенных стояли связанные, с кляпами во рту. Каждый раз я сам спокойно пускал в ход тележку, а когда эта грязная работа закончилась, отпустил матросов.

Оставалось еще одно дело.

— Мистер Хольцер, примите командование на мостике. Шеф, эвакуируйте всех из секций шесть, семь и восемь второго уровня и поставьте часовых у коридорных люков, ведущих в эти секции. Мистер Вышинский, следуйте за мной на гауптвахту.

Седьмой заключенный, убивший лазером Сэнди, со связанными за спиной руками, в отчаянии мерил шагами камеру.

— Мистер Вышинский, ждите меня здесь. — Мой голос звучал по-прежнему бесстрастно.

— Есть, сэр.

Я взял мятежника за плечо, вывел с гауптвахты и повел по коридору и по лестнице вверх на второй уровень. Часовой у секции восемь отдал мне честь и отступил в сторону. Я втолкнул преступника в секцию, а оттуда потащил за поворот коридора к воздушному шлюзу.

Там я нажал кнопку на пульте дистанционного управления. И когда открылся внутренний люк, подтолкнул к нему пленного.

— Что вы делаете? — с ужасом спросил он.

Вместо ответа я взял его за плечо, ударом под колено сбил с ног и рывком посадил. Затем повернулся к внутреннему люку.

— О Господи, нет! — Он поднялся и побежал ко мне.

Стоя в проеме люка, я отшвырнул его назад, и он растянулся на палубе воздушного шлюза. Я вышел в коридор и нажал на пульте кнопку управления внутренним люком. Дверь плавно закрылась. Человек в ужасе бросался на трансплексовый люк, отскакивая от его прочной поверхности.

Я снова направил пульт дистанционного управления на контрольную панель и нажал на кнопку. Внешний люк плавно открылся. Я смотрел, как ужасное содержимое камеры вихрем унеслось в космос, когда шлюз разгерметизировался.

Через несколько минут я вернулся на мостик:

— Координаты синтеза?

— Они здесь, сэр. — Алекс вывел их на экран своего дисплея. Он судорожно сглотнул, избегая смотреть мне в глаза.

— Дарла?

Дарла высветила свои цифры. Данные совпадали.

— Машинное отделение, приготовиться к синтезу!

Через секунду последовал ответ:

— К синтезу готовы, сэр. Управление передано на мостик.

Я провел пальцем по экрану управления. Экраны потухли.

— Мистер Хольцер, вы остаетесь на вахте.

Покинув мостик, я отправился к себе в каюту, запер люк, снял китель и сел к столу. Меня стала бить дрожь. Я равнодушно думал о том, когда же наконец сойду с ума, и, зная, что меня никто не услышит, закричал, что было сил. До боли в горле.

— Иди, Таук, — прошептал я, — глядя на стенку каюты, расположенную вдоль внешнего корпуса корабля. — Я готов к встрече с тобой. — Нет сомнений, что на этот раз он придет вместе с Сэнди.