Начало перемен

1

Занесло к Кате Гурова совершенно случайно. Как–то днем вдруг возникла длинная пауза, которую толково заполнить не удавалось, — почему бы тогда, решил он, не заполнить ее приятно. А когда с девочками, к которым он ходил регулярно, не склеилось, на одном из досуговых сайтов Гуров выбрал первую попавшуюся симпатичную индивидуалочку лет двадцати пяти с квартирой неподалеку от офиса.

Катя оказалась вполне соответствующей фотографии, приятной девочкой. Все с ней поначалу получалось замечательно. А у нее вполне было похоже на натуральный, не симулируемый затяжной оргазм. Но вдруг под самый конец Гуров ощутил в голове какую–то странную, скорее приятную вибрацию, самые сильные пульсации которой совпадали с движениями тела Кати. Потом ее ноги и руки судорожно дернулись, она приняла странную позу, издала несколько негромких, каких–то квакающе–крякающих звуков — и потеряла сознание.

Гуров даже испугался, не отдала ли девушка концы. А убедившись, что Катя потихоньку оживает, собрался исчезнуть по–английски, плюнув на оплаченное время, поскольку непонятной и подозрительной экзотики не любил. Но тут, приоткрыв глаза и увидев его натягивающим брюки, Катя заплетающимся языком пролепетала:

— Умоляю вас, не уходите!

От неожиданного обращения в стиле девятнадцатого века Гуров нервно и глуповато рассмеялся.

Катя настойчиво продолжала срывающимся голоском:

— Прошу вас, сядьте. Дайте мне руку. Зачем вы смеетесь, Сережа? Надо мной?

Хотя странная манера речи девушки продолжала изумлять, Гуров решил пока остаться, послушно присел на ложе любви и взял Катину слабую потную ладошку.

— Разве мы не на «ты»?

— Я забыла. Было так хорошо, что я, кажется, на минутку все на свете забыла.

— «Пустое «ты» сердечным «вы» она, обмолвясь, заменила…» — пробормотал себе под нос Гуров.

— О, появились счастливые мечты? Опять? — несколько окрепшим голосом кокетливо поинтересовалась Катя.

У Гурова в буквальном смысле слова отвисла челюсть:

— Вы … любите Пушкина?

Катя рассмеялась.

— Что, не положено по профессии? На самом деле гораздо более странно, что вы знаете это стихотворение, — вы ведь сказали, что маркетолог? А я просто такой уродик — у меня очень хорошая память на тексты. В школе случайно попалось на глаза. Но, вообще–то, кое–что из Пушкина я очень люблю. И эта вещь, как часто у раннего Пушкина, очень музыкальная.

И она, уже овладев голосом, со вкусом продекламировала:

Пустое вы сердечным ты

Она обмолвясь заменила,

И все счастливые мечты

В душе влюбленной возбудила.

— Так, — сказал Гуров, — я действительно вспомнил, что мы таки официально не переходили на «ты». Как насчет выпить на брудершафт? Кажется, никогда этого не делал.

— С удовольствием. Мне тоже давно не приходилось пить брудершафт.

Гуров плеснул в бокалы вина, Катя приподнялась — и они переплели руки и сделали по глотку.

Потом Катя по–хозяйски взяла Гурова за уши обеими руками — и во время поцелуя он опять пережил потрясение. Что такое особенное, так сказать, «технически» делала Катя, он понять не мог. Но результат был фантастический — по интенсивности ощущений близкий к оргазму. В голове образовалась чудесная, звонкая, эйфорическая пустота. И опять он ощутил странную вибрацию, ритм которой на этот раз совпадал с нежными касаниями Катиного языка.

— Ну ни хуя ж себе! — заплетающимся языком восхитился Гуров, когда Катя сделала паузу. — Солнышко, а можно, я немножко лягу?

Катя засмеялась.

— Забавно теперь переходить с джентльменами на «ты»: тут же начинают обкладывать хуями и говорить двусмысленности.

Несколько часов, которые они провели вместе, были, пожалуй, лучшими из всех, что когда–либо проводил Гуров с женщинами. И дело было отнюдь не только в тех удивительных ощущениях, которые Катя умудрялась извлекать из его организма. Ему просто было с ней хорошо. Все время.

Половину денег Катя ему вернула. Когда он попытался отказаться, Катя вздохнула и абсолютно убедительным командным голосом сказала:

— Серый, харэ выебываться. Тема закрыта. Всосал?

Пришлось покориться.

Одеваясь, он заметил еще одно ее удивительное качество: умение необыкновенно быстро двигаться. Вот он надел плащ — и вот Катя уже прижалась к нему:

— Ты ведь придешь опять?

— Приду, — пообещал он.

Прийти опять очень хотелось уже завтра. Однако был в судьбе Гурова неприятный опыт: лет в тридцать он чуть было не стал алкоголиком. С тех пор старался придерживаться правила: если что–то тебя очень притягивает — постарайся сделать паузу. На всякий случай.

Паузу он смог затянуть почти на четыре дня. Когда на четвертый день вечером набирал номер Кати, поймал себя на том, что волнуется — ну, примерно, как лет тридцать назад волновался, назначая первые в своей жизни свидания.

Катя узнала его сразу. Голос ее был нейтрально–приветлив, что называется, профессионален — что почему–то Гурова неприятно покоробило. Впрочем, она согласилась принять его немедленно.

Первые минуты встречи были такими же натянутыми, как и телефонный разговор, — Катя с небольшими вариациями прокручивала дубль их первой встречи: профессиональная очаровательная улыбка, профессионально любезно поблагодарила, что пришел, профессионально восхитилась чудными лилиями. Они сели в гостиной выпить вина …

…А потом Катя наклонилась к нему, взяла за руку и неожиданно спросила:

— Сережа, извини за некорректный вопрос, — почему ты не пришел раньше?

— Боялся, — честно ответил Гуров.

— Чего?

— Зависимости — мне с тобой слишком хорошо.

Гуров опять удивился умению Кати молниеносно перемещаться — она почти мгновенно очутилась у Гурова на коленях в уже знакомой позе — держа его за уши, глаза в глаза:

— И это, сударь, по–вашему, извинительная причина, чтобы девушка ждала, страдала и практически выплакала себе единственные глаза? Благородно ли это с вашей стороны?

— Правда ждала и страдала?

Катя тяжело вздохнула, встала, подняв за собой Гурова, жарко прошептала ему на ухо «Честное благородное слово!», мягкой подсечкой уложила на ковер и стала сдирать с него брюки.

— Эй, — удивился Гуров такому повороту, а заодно и нарушению стандартного для проституток и привычного для него распорядка, — а душ?

— Душ еще надо заработать! Если всяких грязнулистых мудил просто так пускать в душ, то они вообще неделями будут пропадать бог знает где!

Потом они лежали, тесно обнявшись, на колючем ковре, но на кровать перейти было лень.

— Скажи честно, Серенький, у меня, наверное, неприятные поза и движения, когда я кончаю? И звуки какие–то странные из меня лезут?

— Ты знаешь, Катюш, — подумав, сказал Гуров, — с одной стороны, вроде да. Только вот — я понимаю, что на второй встрече это дико звучит, — но я, ей богу, ощущаю тебя близким человеком… У тебя уже появились новые желания?

— После выяснения нашей близости — да.

— Слушай, давай чуть–чуть отдохнем. Все–таки я уже довольно старый.

— Ну, мне нравится цвет сыплющегося из тебя песка. Вернись, пожалуйста, к моему вопросу.

— Окей. Так вот, когда …э-э… осуществляешь дефекацию… Ну, чего ты ржешь? Говорю же, старый я, стеснительный.

— Просто вы так культурно выражаетесь, мужчина! А откуда у вас такое произношение? По–моему, надо: дэфекация. И слово «секс», пожалуйста, потрудитесь произносить правильно: сэкс. А то у меня возникает комплекс неполноценности — черт знает чем занимаюсь тут с вами!

— Катюш, я родом из такой глубокой и самобытной провинциальной жопы, что поправлять мое произношение — только портить. Но слово «секс», снисходя к твоим проблемам, постараюсь подтянуть. Возвращаясь к твоему вопросу на доступном языке: когда кто–то посторонний срет, наблюдать неприятно. Но когда это делает близкий человек — отношение совсем другое, такое, знаешь, сочувственно–благожелательное. Вот и у меня примерно так же к проявлениям твоего оргазма.

— Честно–честно?

— Честно–честно.

— А тебе обязательно нужно уходить? А то я по тебе соскучилась. Если ты женат, может, как–нибудь отмажешься? Денег никаких не надо. Вообще, кстати, прошу тебя деньги из наших отношений исключить.

— Я старый холостяк и уходить мне никуда не нужно. Но не уверен, что тебе будет со мной комфортно, — может, я храплю или лягаюсь. Я уже лет десять ни с кем не спал.

— А почему?

— Ни с кем, кроме тебя, солнышко, судьба не сводила последние годы, чтобы хотелось спать вместе.

— Вы льстец.

— Отнюдь, сударыня!

— Пошли в постель?

— Пошли.

— Серенький, ты меня заинтриговал знанием Пушкина. Откуда у тебя такая фишка?

— Просто люблю стихи. Девятнадцатый век меньше, просто кое–что помню обрывочно. В основном читаю иногда более современных.

— Наизусть что–нибудь помнишь? Почитай, если не в напряг.

— Ну, честно предупреждаю, что читаю плохо, как все любители — с унылым подвыванием:

— Да нет, — сказала Катя, помолчав. — Ты интересно читаешь. Непрофессионально, конечно, но зато акцентируешь то, что надо. А еще что–нибудь?

— Еще одно коротенькое — и давай чуть–чуть поспим.

— Что такое «поспим»? Я не знаю этого слова. Вы хотите, мужчина, заставить меня делать что–нибудь плохое?

— Ой, такая гадость — но иногда приходится это делать.

— Если эта гадость вам абсолютно необходима, я потом рассмотрю вашу заявку. А пока читай, не заныкивай.

— Ну, вот тебе немножко мистики на сон грядущий:

— Интересно, — задумчиво сказала Катя, — сможем ли мы с тобой встретиться после смерти.

— Почему же нет? — легкомысленно удивился Гуров, — Дело–то как бы нехитрое: держись за нить — и все.

— Такая морока может быть с этими нитями, — усмехнулась Катя. — Много их бывает, да и как бы не расползлись в руках.

— Дама изволит философствовать? — почтительно поинтересовался Гуров.

— Вроде того. Ладно, давай и вправду поспим.

Назавтра он позвонил ей под вечер как–то почти автоматически. Причем утром даже не было разговора о вечерней встрече — просто нежно расцеловались, она была сонная и собиралась досыпать.

Трубку Катя сняла после первого же гудка.

— Милый Серый, — сказала она с чувством. — Слушай, как освежает жизнь это удивительное мерзкое состояние, когда каждые полчаса смотришь на часы и думаешь: «Когда же позвонит этот сволочной гад? И вообще позвонит или нет? А вдруг я больше ему не нужна? Ах!»

— Ну, — рассмеялся Гуров, — если сволочной гад — это я, то я как раз хотел пригласить тебя куда–нибудь.

— Ах! Я вся ваша, и согласна на все! — воскликнула Катя. — Ты ведь после работы, небось, жрать хочешь?

— Есть такое, — не стал отрицать Гуров.

— Так пойдем куда–нибудь пожрать — выбери на свой вкус, я ем все, — а там видно будет.

Вечер они на это раз закончили в его квартире — к ней ближе был японский ресторанчик, который Гурову нравился. А Катя сказала, что, кроме как домой, никуда идти ей не хочется. Он уже не удивился, когда она с интересом зарылась в книги, особенно в разрозненные томики Марксова издания Чехова. Между делом Катя узнала фамилию Гурова — и он опять уже не удивился, когда она, задумчиво глядя на него, процитировала на память из «Дамы с собачкой»: «В его наружности, в характере, во всей его натуре было что–то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило их».

— К сожалению, явно не про меня, — усмехнулся Гуров. — Иначе вряд ли я ходил бы по девочкам.

— Думаю, — сказала Катя, — довольно широкая категория даже молодых баб до сих пор на тебя западает. Но ты скучлив, они тебе кажутся глуповатыми, и ты сам их игнорируешь. Наверное, лет до тридцати–тридцати пяти ты предпочитал обычные отношения с женщинами, и получалось у тебя не намного хуже, чем у чеховского Гурова. А потом не смог найти близкого человека и перешел на профессионалок — с ними тебе проще и удобнее.

И опять Гуров уже не удивился точности диагноза.

Потом Кате надоело возиться с книгами, и она переключилась на него. Момента этого Гуров ждал с напряжением — к вечеру почувствовал, что после прошедшей бурной ночи вряд ли на что–нибудь будет способен. И Катя тут же это напряжение почувствовала.

— Серый, — театральным шепотом спросила она, — что ты мнешся? Что ли, в шкафу другая телка? Так будет классная групповуха!

Гуров засмеялся.

— Ну, видишь, все пучком! — Катя молниеносно расстегнула ему брюки. Замерла на секунду, как будто к чему–то прислушиваясь. И мягко изменила тон, подняв руку повыше и уже вполне платонически поглаживая ему живот:

— А может, просто поспим? Я узнала значение этого слова. Это хоть и извращение, но оно уголовно не наказуемо. Я что–то мартини перебрала. Девочке стишок на ночь, а?

— Стишок? — удивился Гуров.

— Серенький, мне так безобразно давно кавалеры не читали стихи, что тебе предназначено судьбой это исправить. Дя–аденька Сережа, почита–ай стишок! Дя–аденька Сережа!

Гуров усмехнулся.

— Ну, держи. Вещь своеобразная:

За ночь Гуров вполне восстановился, и утро они провели замечательно. После чего Катя заявила, что они честно заслужили мороженое, которое и нашли без особого труда, устроившись в закутке пустынной открытой верандочки на крыше все того же японского ресторанчика.

— Ну, что, Сереж, — сказала Катя, смачно облизываясь, — ты наверняка нашел в моем поведении массу несответствий легенде молоденькой проституточки.

— И что? — спросил Гуров.

— Серый, не выпендривайся. Есть вопросы — задавай.

— Ты знаешь, я без крайней необходимости не задаю вопросов в стиле проверки на вшивость близким людям. Сочтешь целесообразным — сама расскажешь все, что мне стоит знать.

— Ну ни фига ж себе, мужик–то — кремень! — восхитилась Катя. — Извини — я некорректно попыталась построить разговор. Давай по–другому. Могу я попросить, чтобы ты задал мне вопросы о каких–то вещах в наших с тобой отношениях, которые вызывают у тебя тревогу или удивление?

— Ну, окей, — согласился Гуров. — Если честно, меня посещало подозрение, не пытается ли кто–то посредством тебя чего–то от меня добиться. Все–таки наша с тобой идиллия выглядит странновато. Очаровательная юная путана в течение недели очертя голову западает на совершенно рядового пожилого клиента, отнюдь не олигарха. Абсолютно плюя на других клиентов и бесплатно проводя с объектом страсти ночи напролет. В моей жизни были два отдаленно похожих случая — отказывались от денег, но все–таки не от других клиентов. И развивалось все гораздо дольше, а я был значительно моложе и перспективнее как возможный муж.

— Да ты что, — заинтересовалась Катя, — в натуре отказывались брать бабки?

— В самой натуральной натуре.

— И что было дальше?

— Да ничего особенного. Встречались некоторое время.

— Поня–атно. Ну, ты крутой перец, не я одна такая дура.

Гуров несколько раздраженно передернул плечами.

— Сережа, не сердись, — попросила Катя. — Я ж просто прикалываюсь.

— Дальше. Смущают меня совершенно непривычные ощущения, которые я с тобой испытываю при оргазме и поцелуях…

— Такие, вроде вибрации? — уточнила Катя.

— Да, они. В рамках версии «Катя–агент» это может быть какая–нибудь новомодная хрень, воздействующая на мое сознание и поведение. А то, как ты иногда быстро двигаешься, у меня вызывает ассоциации…э-э… с каратэ, ниндзя — ну, чем–нибудь таким. Правда, получается, что агент ты глупый до невозможности, поскольку все эпизоды сильно бросаются в глаза.

— Тут я совершенно с тобой расслабилась, — кивнула Катя.

— Наконец, твой лексикон. Даже в самом начале, когда я особо как бы не был заточен, какие–то вещи цепляли. Помнишь, что ты ответила, когда я предложил выпить на брудершафт?

— Ну… согласилась, — пожала плечами Катя.

— Ты сказала, что тебе давно не приходилось ПИТЬ БРУДЕРШАФТ. Не НА брудершафт, а ПРОСТО БРУДЕРШАФТ. Я никогда не слыхал, чтобы так говорили, но вспомнил, что, кажется, встречал это у Чехова или Куприна. Ну, рассуждения о музыкальности раннего Пушкина ты тоже могла где–то подцепить — допустим. Но в совокупности — с образом нормальной современной девицы не вяжутся. И возрастная психология. Проститутки, конечно, психологически гораздо старше большинства своих сверстниц — но ты просто из ряда вон: такая же взрослая, как и я. А может, взрослее.

— Ты внимательный, — задумчиво сказала Катя.

— Вот такие непонятки, как теперь говорят в бизнесе, — подытожил Гуров. — При этом совершенно не понимаю, что и кому может быть нужно от меня — скромного консультанта по маркетингу с небольшими клиентами.

Катя взяла руку Гурова, прикрыв глаза, потерлась о нее щекой.

— Сережа, я боюсь объяснять тебе ситуацию, потому что, весьма вероятно, отношения наши на этом закончатся. А ты и вправду умудрился стать для меня за неделю близким человеком. Но не объяснять тоже нельзя. Верно?

— Не знаю, Катюш. Мне объяснения не обязательны. По крайней мере, пока я не приду к отчетливому подозрению, что меня пытаются использовать.

— Весьма ценю благородство вашей души, сударь. Но опасаюсь, что умолчания отравят наши отношения. — Катя невесело усмехнулась. — Эк меня от волнения с лексиконом–то корежит, а? Слушай, давай водки выпьем? Только не японской этой штуки, а нормальной водки.

— С удовольствием.

Гуров подозвал официанта. Выяснилось, что русской водки нет, но Катю вполне устроила «Финляндия». К удивлению Гурова, она попросила принести бутылку и стаканы. И предложила:

— Давай по сто пятьдесят?

— Ну, давай, хотя давненько не употреблял такими порциями.

— А уж как я давненько, — пробормотала Катя, по–мужски, даже не передернувшись, небольшими глотками выцедила водку и закусила суши, обильно вымоченным в соевом соусе.

Потом опять взяла Гурова за руку, глубоко вздохнула и сказала.

— В общем, Сережа, отвечая на твой главный вопрос: мне от тебя, кроме тебя лично как человека и мужчины, ничего не нужно. Встретились мы совершенно случайно. Но маленькая проблемка наших с тобой отношений состоит в том, что я не человек, а андроид, смесь человека с внеземным существом. На Земле выполняю наблюдательно–исследовательскую работу.

Гуров медленно поднял голову вверх и пару минут, слегка кивая головой, сосредоточенно размышлял. Потом встряхнулся, посмотрел Кате в глаза, улыбнулся и сказал:

— Ну, с моей точки зрения довольно убедительно. А можно несколько уточняющих вопросов?

Над столом на пару секунд повисло молчание. А потом Катя разрыдалась, уткнувшись лицом в руку Гурова. Тот огляделся — их закуток верандочки был по–прежнему пуст. Тогда Гуров обошел вокруг столика и посадил Катю себе на колени.

— Ну, солнышко, все будет хорошо, а потом еще лучше… Будешь реветь — не дадут больше ни водки, ни закуски и выгонят… И вообще, почему ты ревешь?

Катя уткнулась ему в грудь, и пролепетала, заикаясь от рыданий:

— По–потому, что ты мне по–поверил и не принял за психа… И я те–тебе не противна… А я, сука по–поганая, испо–пользовала встроенный в меня де–детектор лжи …

И зарыдала еще горше.

— Слушай, — спросил Гуров, — может, мы тогда переместимся ко мне, чтобы обеспечить себе максимальную свободу выражения чувств и мыслей? О, блин! Поднабрался от тебя, в жизни ведь так не изъяснялся. Может, твоей побочной функцией является улучшение манер аборигенов? От сексуальных, до, извиняюсь за выражение, коммуникационных?

— Не сме–меши ме–меня!

— Почему?

— Не–не знаю!

— Как не знаешь? Может, ты сломалась?

— Мо–может быть…

— А потеря чувства юмора является признаком серьезной поломки?

Катя хрюкнула.

— То–точно не знаю. Ладно, Серый, истерику ты у меня сбил, но все равно поехали домой.

Пока ехали, Катя, вроде бы, успокоилась. Но дома заставила Гурова тут же, не раздеваясь, лечь на кровать, тесно прижалась к нему и попросила:

— Давай чуть–чуть полежим.

И еще несколько минут тихонько плакала Гурову куда–то подмышку.

Потом вздохнула, отстранилась, села.

— Ну, вот, проплакалась. Черт знает, что со мной происходит. Просто не помню, когда в последний раз плакала, — и вдруг такая сырость. Серенький, я в ванну. Уважающий себя андроид не должен быть похож на чучело.

Из ванны Катя вернулась уже в совсем нормальном состоянии. Села в кресло напротив Гурова, закурила.

— Ты хотел задать какие–то вопросы, Сереж?

— Не уверен, что смогу задавать их в такой ситуации последовательно и систематически… — и Гуров скользнул глазами по ее красивым длинным ногам.

— Извини, так спроектировали, — нерадостно улыбнулась Катя.

Гуров удивленно поднял брови:

— Я не улавливаю причины твоих комплексов. Разве есть какая–то разница — спроектировали или само удачно получилось?

Катя задумалась. Потом сказала:

— Получается, для тебя красивая искусственная кукла типа из секс–шопа может быть привлекательнее живой натуральной женщины?

Гуров пожал плечами:

— Катюш, извини, ты совершенно некорректно сваливаешь в одну кучу совершенно разные вопросы. «Искусственное» или «естественное» — для меня в данном случае не имеет значения. Ты перестала бы любить человека с протезом?

— Нет, конечно.

— А если бы у него пострадало все тело и ему пересадили бы мозги в искусственное тело, внешне не отличающееся от настоящего?

— Нет, не перестала бы.

— То есть дело, грубо говоря, в мозгах, верно? У куклы из секс–шопа мозгов нет и поэтому она мне неинтересна. Твои мозги и то, как ты управляешься со своим телом, я люблю — и мне глубоко плевать, из чего и как сделано твое тело.

— Вот прямо–таки любишь? — недоверчиво спросила Катя, глядя на него в упор прищуренными глазами.

— За базар привык отвечать, — ухмыльнулся Гуров.

— Ну, мужчина, тогда сменим диспозицию, — сказала Катя и неуловимым движением переместилась Гурову на колени. — Серенький, не могу, давай трахнемся, а?

— Сереж, — сказала Катя, поглаживая Гурова по груди, — а можно я нахально отвечу на незаданный вопрос?

— Конечно, солнышко.

— Понимаешь, я еще эмпатический телепат, слышу эмоции. Мыслей не читаю, но если человек на чем–то сосредоточен, иногда получается близко к этому. Ты удивляешься, как тебе удается так часто со мной кончать, как будто тебе двадцать лет, верно?

— Ну… пожалуй, хотя я не так четко это формулировал.

— Извини меня, это я тебя сегодня стимулировала. Я больше не буду тебя перенапрягать, но мне так ужасно хотелось, чтобы ты кончил, что я не удержалась.

Гуров вздохнул и поцеловал Катю в висок.

— Жаль, что тебе по молодости лет непонятны или, по крайней мере, неприкольны советские лозунги типа «Если партия скажет «Надо!», комсомол ответит: «Есть!»

Помолчав, Катя вкрадчиво и грустно спросила:

— А почему ты так уверен, что советские приколы мне будут непонятны и неприкольны?

— Что? — удивился Гуров и даже приподнялся. — Ах, ну да, возраст — самое логичное объяснение твоего лексикона. И сколько же тебе, солнышко?

— Вот обязательно надо задать в предельно бестактной форме абсолютно мужланский вопрос! — отчеканила Катя ледяным тоном, отвернулась и отодвинулась от Гурова как можно дальше.

— Ой, — сказал Гуров. — Катюш, я нечаянно и больше не буду.

Ответом было ледяное молчание, через минуту превратившееся в тихие, сдавленные всхлипывания и жалобное бормотание:

— Вот все–таки я для тебя не женщина, а чудо–юдо какое–то…

Гуров нежно обнял Катю сзади.

— Солнышко, я тебе уже объяснял, что мне абсолютно все равно, человек ты или чудо–юдо. Если бы на твоем месте была обычная женщина, я совершенно так же не удержался бы от бестактного вопроса про возраст.

Катя вздохнула, повернулась к Гурову и опять устроилась у него на плече:

— Извини за истерику. Понимаешь, у меня такое в первый раз. Влюбилась и совершенно пошла вразнос. А так меня никогда не интересовали и не волновали вопросы сопоставления с человеком. Я спокойно считала себя отдельным специальным существом и не испытывала по этому поводу никаких комплексов.

Помолчали.

— Серенький, спрашивай, я же чувствую, что тебе безумно интересно.

— Давай–ка, вот что уточним. Если ваша миссия на Земле засекречена, как же ты можешь отвечать на мои вопросы?

— А мне не запрещено отвечать на вопросы в индивидуальном порядке. Может, такая утечка информации почему–то может быть полезной. Не знаю, никогда никому ничего не рассказывала, ты первый. Но, думаю, доказать на основе имеющейся у меня информации, что ты не псих или не приколист–мистификатор, — невозможно.

— То есть, то, что ты, извини, сделана, необнаруживаемо?

— Да, думаю, мои особенности — например, абсолютная память, быстрота, эмпатия, детектор лжи, я не беременею, почти не болею — на нынешнем уровне аборигенной…э-э… извини, человеческой науки, видимо, невозможно диагностировать как искусственные.

— Да ничего обидного в слове «абориген» я не вижу. А твое оборудование? Знания?

— Не имею никакого внеземного оборудования и конкретных знаний о нем. Не знаю никакой информации, которая бы позволила убедительно доказать мое внеземное происхождение. Ну, колупается социологическая студенточка Катя с вопросами сексуального поведения — и что? Поэтому, кстати, я функционировала в роли проститутки — набирала специфическую статистику.

— Но ведь ты работаешь в рамках какой–то теории, которую из тебя можно, что–то заподозрив, вытрясти?

— Ну, в любой момент мне можно дистанционно почистить мозги или даже ликвидировать меня. Но сомневаюсь, что из меня вообще можно вытрясти что–то существенное. Концепция, в рамках которой я работаю, на Земле уже и так формируется. Тебе что–нибудь термин «теория модернизации» говорит?

— Ну, так, смутно. С «Протестантской этикой» Вебера ассоциируется.

— В принципе правильно. Если огрублять, то одна из ключевых идей — социальные технологии важнее технических. Скажем, социальная технология «капитализм» делает страну конкурентоспособнее, чем классический феодализм, советская разновидность феодализма и так далее. Например, Штаты такие мощные именно из–за достаточно последовательного капитализма, да?

— Ну, я бы сказал, довольно очевидная концепция.

— На самом деле все очень сложно. Могучие Штаты обосрались во Вьетнаме и в Ираке. Долгосрочно перспективы капитализма непонятны в связи с падающей в его рамках рождаемостью. И никто на Земле не знает, что конкретно делать: ведь капитализм возник примерно пятьсот лет назад сам по себе, эволюционно, как новый вид животных. Так вот, более общий подход состоит в осмысленном конструировании социальных технологий. И конкуренция между цивилизациями во вселенной идет именно в этой плоскости.

— М-да, размышлял я об этих вещах когда–то… Объясни–ка мне для разнообразия, что у нас с тобой за странные вибрации возникают в самые интересные моменты?

— Интересные моменты? Это по аналогии с интересным положением? Сударь, ваша скромность может сравниться только с благородством вашего сердца.

— Сударыня, боюсь, мне в силу плохого воспитания трудно поддерживать галантность на уровне вашего галантного века… Ой! Катенька, ну, извини дурака, ей–богу, не хотел я никаких намеков.

— Да ладно, Сереж, чувствую, что не хотел. Но чувствую, как тебе интересно. Не уверена, что это будет полезно для наших отношений, но давай попробуем. С галантным, то бишь восемнадцатым веком ты сильно промахнулся, мне 620 лет.

— Ну ни… Извиняюсь, ма… Вы кто, мадам или мадмуазель?

— Несколько раз была замужем, — грустновато сказала Катя. — Правда, фиктивно — иногда было нужно для дела. Так что сам решай, мадам я или мадмуазель.

Гуров взял Катино лицо в ладони:

— Мадам, я надеюсь на вашу помощь в непонятной ситуации. Не могло ли случиться так, что вы нечаянно нарушили свое обещание и …э-э …стимулировали мой интерес к наиболее завораживающей и пьянящей стороне наших отношений? Или я геронтофил?

Катя улыбнулась.

— Интересно все–таки быть эмпатом. У тебя там так все забавно как бы перескакивает. Вначале — у-уx! — такое удивление! И секундный период отношения ко мне, как к почтенной бабусе, при которой ну никак нельзя материться. Потом — почему–то сильная волна симпатии, жалости, возвращение к обычному отношению — и, действительно, легкий прилив желания. Может, ты действительно чуть–чуть геронтофил, во всяком случае, негативных эмоций я не заметила. Но завораживающие стороны, если можно, давай отложим, Сереж. Мне как–то грустно.

— Из–за меня?

— Ну, как сказать. Не потому, что ты что–то не то сказал или сделал. И даже не грустно — странно. Я шестьсот с лишним лет была абсолютно самодостаточным, спокойно–ироничным, контролирующим себя существом — и мне непривычны и шекспировские страсти, и то, что они непредсказуемым образом зависят от другого человека.

— Слушай, вопрос, конечно, дурацкий, — а Пушкина ты видела?

Катя хихикнула.

— Не то слово.

— В смысле?

— Помнишь старый анекдот. Один мужик другому жалуется: «Достала меня эта девка» — «Ну игнорируй ее» — «Да уже два раза». Ну, вот примерно так у меня было с Александром Сергеичем. Мне было чисто по–дамски интересно — блестящий поэт! А он как человек с большинством женщин был, видимо, типичный стрекозел, сексуальный маньяк. По крайней мере, в свои двадцать с небольшим лет, когда я его знала. Проигнорировал меня пару раз, по его понятиям, довольно старательно, хотя с тобой, кстати, не сравнить, да и побежал дальше, по следующим дамам, девам и девкам.

Гуров хмыкнул.

— Стихи хоть читал?

— Ты знаешь, стыдно признаться, я его, видать, не впечатлила. Читал что–то, но совершенно по обязанности — мямлил, сбивался, увиливал… Эй, Серега, — рассмеялась Катя, — мой барометр показывает, что ты стал сильно ревнивый! К солнцу поэзии приревновал! Двести лет без малого прошло!

— А что такое, — пробурчал Гуров, — ревновать — это плохо или стыдно?

— Сережа, милый, я ведь сама тебя зверски ревновала четыре дня к гипотетическим девкам, поскольку стереотип ходока по девкам у тебя был очень выражен. Причем первый день не могла понять, что со мной происходит, потому что вообще незнакома была с этим чувством. И смех, и грех: с каким–то клиентом механически трахаюсь — и про тебя думаю и ревную! Ладно, все, закрыли тему, чувствую, просто Отелло ты стал.

— Давай–ка лучше про вибрации.

— Да, это важно. Понимаешь, если по аналогии с компьютером, то во мне сидит специфический «софт»: интуитивные техники анализа одной расы. Видимо, в нем скрывается кусок, связанный со стороной их жизни, аналогичной сексу. И на мой оргазм накладываются дополнительные, божественно неописуемые ощущения. У них это коллективно и напоминает совместную экстатическую молитву очень верующих людей. Правда, в силу несовпадения физиологии меня слегка корежит.

— До меня у тебя такого не было?

— Никогда ничего подобного. То ли у нас с тобой возникает какой–то резонанс? То ли ты почему–то взаимодействуешь с этим «софтом»? Разбираться боюсь и вообще не собираюсь об этом докладывать. У меня хорошие отношения с начальством, и я постараюсь сменить тематику. Как ты, наверное, догадываешься, после встречи с тобой функции проститутки–исследовательницы я выполнять не могу и не хочу.

Гуров молча поцеловал Катю.

— Я поинтересовалась расой, из которой происходит этот, так сказать, софт, — помолчав, продолжала Катя. — Материала мало — но, возможно, наша с тобой вовлеченность в их сексуальные дела может интерпретироваться то ли как прелюбодеяние, если можно так выразиться, в масштабах расы, то ли как кощунство. Причем во время оргазма у меня генерируется специфическое ментальное излучение, так что, возможно, они знают о наших отношениях.

— Честно говоря, звучит, как бред — в смысле интерпретации как прелюбодеяния или кощунства.

— Очень надеюсь, что так и есть.

— А можешь про них рассказать?

Катя помолчала.

— Не стоит, Сереж. У них очень чуждый облик и образ жизни, не хочу, чтобы ассоциировалось со мной.

— Как скажешь. Спим?

— Ты спи, а я тебя немного полечу, — сказала Катя, поворачивая его на живот и плотно прижимая ладошку на поясницу, где сразу стало чуть–чуть пощипывать.

— От чего?

— От многого. Гипертония у тебя. Предстательную надо поправить. Не бери в голову. Спи. А то трудно.

Через несколько дней, перед тем, как поехать в театр, Гуров с Катей сидели в ее квартире и пили чай — Катя приучала его к элитному развесному китайскому чаю. Вдруг щелкнул замок — Катя удивленно повернула голову — и в квартиру зашли двое мужчин примерно возраста Гурова.

— Добрый день, господа, — поздоровался один из них, слегка похожий на кавказца трудноопределимой национальности. Второй, с нейтрально европейской внешностью и несколько скованными движениями, молча слегка поклонился. — Прошу прощения за вторжение, но мы здесь официально по вопросам, касающимся… э-э… некоторых аспектов ваших взаимоотношений. Моя фамилия Иванов, а моего коллегу можно называть… э-э… — господином Петровым. В его облике здесь персонифицирована раса… э-э…, интересы которой затронуты.

Гуров посмотрел на Катю. Она внимательно слушала, заметно побледнев.

— Прежде всего, — продолжал Иванов, — прошу Катерину подтвердить, что она идентифицирует меня как известную ей и… э-э… облаченную определенными полномочиями личность.

Катя откашлялась и, кивнув, тихо сказала:

— Да, подтверждаю.

— Далее, я фиксирую свое заключение, — сказал Иванов, обращаясь к Кате, — что господин Гуров не был в достаточной мере осведомлен о том, что его взаимоотношения с вами могли затронуть чьи–либо интересы. Нет ли у вас возражений или дополнений?

Катя кивнула.

— Я согласна.

Иванов вопросительно посмотрел на «Петрова».

— Соответственно, я фиксирую свое заключение, что господину Гурову не могут быть предъявлены какие–либо обвинения и он не может нести какой–либо ответственности.

— Согласие подтверждается, — сказал «Петров» с легким акцентом.

— Тогда, — констатировал Иванов, — дальнейшее не требует присутствия господина Гурова.

И он посмотрел на Катю.

Она кивнула, медленно встала, подошла к вставшему Гурову. «Петров» отвернулся и стал смотреть в окно.

— Иди, Сережа, — сказала Катя, грустно глядя ему в глаза. — Это внутренние разборки.

— Нет, — жестко ответил Гуров, — никаких разборок с тобой без моего участия не будет.

И повернулся к Иванову.

— Насколько я понимаю, апеллировать куда–либо по поводу правомочности или справедливости ваших действий бессмысленно?

Иванов медленно кивнул:

— Правильно. Дело находится вне компетенции вашей цивилизации и мы… э-э… последняя инстанция.

— Могу ли я спросить, какие… перспективы?

Иванов замялся и покачал головой.

— Я не уполномочен отвечать на Ваши вопросы по данному делу, поскольку вы не его официальный участник.

— Но ведь Катерина гражданка России, у нее есть соответствующие права…

Иванов опять покачал головой:

— Сергей Александрович, еще раз повторю: дело находится абсолютно вне компетенции вашей цивилизации.

— А примете ли вы мое заявление, что я считаю Катерину своей женой и хочу разделить с ней любую ответственность за любые аспекты наших взаимоотношений?

— Сергей, немедленно прекрати! — воскликнула Катя.

Иванов, удивленно подняв брови, покосился на внимательно слушающего «Петрова» и мягко, увещевающе сказал:

— Сергей Александрович, я бы вам не рекомендовал, так сказать, не зная брода, соваться в воду.

— Так примете или нет? — спросил Гуров.

— Это может быть очень чревато, Сергей Александрович, вы…

— Тогда тем более, — перебил Гуров, — я требую принять …

В этот момент Катя бросилась на «Петрова». Тот что–то откуда–то выхватил, раздался негромкий хлопок и Катя упала лицом к его ногам. Из–под головы ее показалась и стала расширяться темно–красная лужа. Гуров на подгибающихся ногах подошел к Кате, хотел встать на колени, — но тут голова у него закружилась, в ней что–то звонко и болезненно лопнуло и он потерял сознание.

Очнулся Гуров в кровати, в небольшом гостиничном номере. Одежда его была аккуратно повешена в шкафу, мобильник и бумажник — в карманах. Посмотрел на часы: было утро следующего дня. Чувствовал он себя неплохо, только слегка болела голова. Попытался открыть дверь — она оказалась не запертой и выходила в длинный коридор.

Проделав гигиенические процедуры и одевшись, Гуров решил, что самое разумное — нажать вмонтированную на заметном месте кнопку с колокольчиком. Через некоторое время пришла по–офисному одетая дама лет сорока, вежливо поздоровалась, сказала, что примерно через час с ним хотел бы встретиться господин Иванов, и предложила пока позавтракать в ресторане.

Войдя в небольшую переговорную, где его ожидали Иванов и «Петров», Гуров, не отвечая на приветствие, спросил:

— Что с Катей?

— Катерина погибла, Сергей Александрович, — вздохнув, ответил Иванов. — Позвольте выразить вам соболезнования.

Гуров тяжело сел на стул.

— Что вам от меня нужно? — спросил он.

— Мне — ничего, — ответил «Иванов». — Но у господина…э-э… «Петрова» есть для вас сообщение. А мне как одному из…э-э… кураторов вашей цивилизации в подобных сложных ситуациях желательно присутствовать.

Гуров перевел взгляд на «Петрова».

— Во–первых, мы хотели бы выразить печаль, — сказал «Петров», — что наш путь следования непреложным правилам и традициям привел к смерти вашей любимой. Хотя мы любим совсем по–другому, нам хорошо понятна ценность любви и боль от ее потери. Если бы мы не опасались оскорбить вас, мы выразили бы вам свое сочувствие.

«Петров» сделал паузу. Гуров молча ждал.

— Во–вторых, — продолжил «Петров», — мы считаем, что хотя определенные аспекты этой ситуации следовало считать недопустимыми и оскорбительными, они одновременно делают вас в определенной степени нашим … собратом.

Бросившему мельком взгляд на Иванова Гурову показалось, что тот с трудом скрыл удивление.

— Теперь, — продолжал «Петров», — когда проблема чести урегулирована, мы хотели бы заявить, что в случае нужды будем рады оказать вам помощь и поддержку в любой ситуации. В частности, поскольку подобное, например, при катастрофах, допускается правилами и традициями вашей цивилизации, мы просим вас рассмотреть возможность принятия материальной компенсации за смерть вашей любимой.

— Катя мне ничего не рассказывала про их анатомию, — обратился Гуров к Иванову. — Раз уж вы тут присутствуете, не могли бы вы максимально аутентично, с сохранением всех оттенков выражений перевести пожелание засунуть их сраную компенсацию в собственную жопу?

Иванов с «Петровым» повернулись друг к другу. Повисла пауза. После чего «Петров» встал и с совершенно не изменившимся выражением лица сказал:

— Мы еще раз подтверждаем, что с нашей стороны господину Гурову не могут быть предъявлены какие–либо обвинения. При необходимости наша цивилизация будет рада оказать господину Гурову помощь и поддержку.

После чего вышел из переговорной.

— М-да… — задумчиво протянул Иванов. — Между прочим, очень влиятельная раса. Вырисовывались интересные варианты работы с вашим участием. Удивительно, что они оставили, так сказать, дверь открытой.

Гуров пожал плечами и сказал:

— Ну, если для вас тут есть интересы, хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Слушаю вас.

— У меня возникло подозрение, что когда вы писали наши с Катей разговоры, то писался не звук, а Катино сознание. И что вообще ее сознание систематически писалось. Так?

— Я сомневаюсь, что у меня есть полномочия отвечать на эти вопросы, — подумав, ответил Иванов. — Зачем вам это?

— Можно ли восстановить Катю? — спросил Гуров.

— Политически — абсолютно исключено. По крайней мере, в данный момент.

— А физически?

— Не исключаю этого. Нужен дополнительный анализ.

— Ну что ж, если у вас ко мне будут какие–то предложения, я, прежде всего, жду ответа на этот вопрос.

— Хорошо, я подумаю. И позвольте совет: срочно займитесь своей гипертонией. Катя начала вас лечить, микроинсульт мы вам компенсировали, но нужна систематическая терапия. Секретарь вас проводит к выходу.

Встав, Иванов протянул Гурову руку. Поколебавшись, Гуров ее пожал.

2

Добравшись домой, Гуров, как говаривала в подобных случаях его покойная мама, распался на составные части. Наткнувшись на недавний Катин подарок, небольшое зеркало с рамкой в форме печального клоуна, он тяжело сел на кровать и беззвучно, судорожно сглатывая, заплакал.

Несколько очнувшись, он отменил все запланированные на ближайшие дни дела, выключил телефоны, дверной звонок, задернул шторы, прямо в одежде упал на кровать и в позе эмбриона впал в тягостную полусонную прострацию.

Утром Гуров очнулся. Прослушал на всякий случай автоответчики — от Иванова сообщений не было. И горе навалилось с такой страшной силой, что если бы не робкая надежда на восстановление Кати, которую Гуров старался сохранить, — возможно, он бы этим утром покончил с собой.

Старчески сутулясь, Гуров прошаркал на кухню, проглотил двойную дозу снотворного и провел в полунаркотическом отупении еще один день.

Вечером, очнувшись, он опять принял двойную дозу снотворного и, припомнив, что алкоголь, кажется, усиливает его действие, решил для верности чего–нибудь выпить. Водка в баре кончилась, и Гуров, давясь, запил таблетки полным стаканом виски. Подействовало не сразу, и в ужасе от надвигавшейся перспективы бодрствования Гуров добавил еще один стакан.

Такие возлияния на абсолютно голодный желудок организму Гурова сильно не понравились, стали просыпаться холостяцкие болячки, утихшие было с появлением Кати. К тому же как у человека мало пьющего у него с непривычки произошло отравление алкоголем с тошнотой, сердцебиением и прочими прелестями.

Однако уснуть Гурову все–таки удалось. А утром ему приснился Иванов. Он сказал, глядя на Гурова:

— Сергей Александрович, это ментальный вызов — дозвониться до вас я не смог. Поскольку вы спите, он выглядит как сон. У меня в принципе хорошие новости насчет восстановления Катерины. Вы меня понимаете? Нам нужно обсудить ряд важных вопросов.

— Понимаю. Готов к вам немедленно приехать, но я сильно не в форме.

— Приезжайте. Сейчас вы проснетесь. А в форму мы вас приведем.

Часа через два Гуров сидел напротив «Иванова» уже наяву, довольно свежий и бодрый за чайником зеленого чая. Кофе ему отсоветовали категорически и велели несколько дней придерживаться щадящей диеты.

— История ваша, Сергей Александрович, продолжает меня удивлять, — начал Иванов. — Несколько часов тому назад раса, объявившая вас, как вы помните, своим собратом, проинформировала меня, что они считали бы соответствующим их…э-э… не знаю, как точно перевести… долгу? критериям чести? — восстановить Катю. Но с изъятием тех ментальных имплантов, которые в ней были от этой расы.

— Означает ли это, что решение зависит от вас и договариваться я должен с вами? — спросил Гуров, изо всех сил стараясь придержать пьянящее чувство радостной надежды.

— Боюсь, я не совсем аккуратно закруглил наш последний разговор, — ответил «Иванов», — и вы могли решить, что я пытаюсь у вас что–то выторговать в обмен на жизнь Катерины. На самом деле я также был бы в принципе рад ее восстановить с теми ограничениями, с которыми это возможно. Решение теперь — за вами.

— Я благодарен вам за такое отношение. Однако, что тут, собственно, решать?

— Во–первых, Катерина регулярно использовала ментальные импланты на протяжении столетий. Поэтому восстановление ее личности без них может привести к серьезным психическим нарушениям.

— И насколько серьезным?

— Разбираемся. Предварительно — вряд ли критически. Но ситуация для нас совершенно новая. Через пару дней, надеюсь, смогу ответить на ваш вопрос более конкретно.

— А почему решение за мной?

— Дело, во–вторых, в том, что в силу своего статуса специализированного андроида восстановленная Катерина никому, кроме вас, не нужна.

— Погодите, разве она не устраивала вас как сотрудник до всей этой истории? — удивился Гуров.

— Именно, что — ДО всей этой истории, — ответил Иванов. — А допускать к работе… э-э… несертифицированного и непредсказуемого андроида я не имею права категорически. Соответственно, у меня нет, так сказать, производственных оснований ее восстанавливать. Однако я могу, так сказать, …э-э… в порядке исключения воссоздать ее и…э-э… передать вам на вашу ответственность.

— Вы о ней прямо как о пылесосе говорите, — растерянно–удивленно сказал Гуров. — Разве она не мыслящее существо, обладающее чувствами, наконец?

— Вы совершенно правы. И, тем не менее, это мыслящее существо, обладающее чувствами, по нашим правилам штатно может подлежать восстановлению, только если соответствует своей проектной спецификации. Как и, извините, пылесос. Ну, вот так устроена наша цивилизация — права специализированных андроидов в некоторых отношениях ограничены.

— Малость на рабство смахивает, — пробурчал Гуров.

— Мы с интересом и уважением относимся к любой критике, — вежливо сказал Иванов. — Даже от представителя расы, более половины которой до сих пор живет в условиях… э-э… довольно ограниченных прав. Однако предлагаю вернуться к нашей насущной теме.

— Вы знаете, — ответил Гуров, — мне всегда казалось, что аргументы типа «сам дурак» — не самые сильные. При чем тут недостатки и проблемы моей цивилизации? Но действительно вернемся к Кате.

— Надеюсь, — сказал Иванов, — я объяснил, почему решение о восстановлении Катерины — ваше. И дальнейшая ответственность за нее — тоже ваша.

— Чем я должен буду расплатиться за само восстановлении? — спросил Гуров.

Иванов вздохнул.

— Ничем, Сергей Александрович, абсолютно ничем. Технически это, по большому счету, мелочь. А принципиально это… э-э… ну, как сказать, своего рода долг чести, что ли.

— Долг чести — кому?

Иванов даже несколько растерялся:

— Как — кому? Вам, себе. Разве непонятно? Вы же сами человек чести. Если угодно, назовите это совершением того, что философы называют «должным поступком».

— Но не Катерине? Если честно, для меня малопонятно, как ваш должный поступок может совершаться или не совершаться в зависимости от какого–то аборигена Гурова. Но это не мое дело, меня интересует только результат.

Позвонил Иванов послезавтра.

— Вроде бы, прогноз благоприятный. Приезжайте, Сергей Александрович, будем обсуждать детали.

Совещание на этот раз происходило втроем с медицинским экспертом, веселым мужиком на вид лет тридцати пяти и какого–то совершенно ненаучного вида.

— Позвольте представить…э-э… — похоже, начал было придумывать эксперту псевдоним Иванов.

— Да не напрягайтесь, свои уже, можно сказать, люди, — посоветовал Гуров. — Прекрасная ведь есть фамилия — Сидоров.

Эксперт ухмыльнулся.

— Язва вы все–таки, Сергей Александрович, — рассмеялся Иванов и обратился к эксперту:

— Согласен на «Сидорова»?

— Эт смотря скока нальете, — жизнерадостно откликнулся тот и подмигнул Гурову.

— Давайте я попробую изложить научно–популярно, — сказал Иванов. — А ты, профессор «Сидоров», в случае чего исправишь и дополнишь. Значит, модели обещают формирование личности, достаточно идентичной оригиналу. Конечно, квантовые эффекты, принцип неопределенности и всякое такое никто не отменял. Возможно, Катерина разлюбит борщ и приобретет слабость к импрессионистам. Телесные характеристики тоже могут несколько измениться. Но базовые ценности, установки, характер, эмоциональные реакции — все должно воспроизвестись. В том числе те нежные чувства, которые у нее к вам возникли. И чем вы женщин берете, Сергей Александрович? Устойчивость этих чувств к флюктуациям — даже не знаю, с чем сравнить. Со скалой в океане, вот. Так, мсье «Сидоров»?

— Так точно, мон колонель (мой полковник — фр.).

— Далее. Большинство файлов памяти, особенно чисто фактологических, должно нормально лечь в структуру личности. Но! По довольно значительно группе файлов возможны проблемы — у Катерины будут плавать в мозгах непонятные для нее фрагменты от ситуаций, когда она использовала импланты.

— Ну, по аналогии, — вступил в разговор «Сидоров», — если у вас изъять из мозгов высшую математику — а память набредет на задачи, которые вы когда–то решали. Мозг–то уже не способен их интерпретировать. Может происходить спокойная инкапсуляция, а могут формироваться кошмары и фобии. Если, например, вам три раза подряд ставили пару на соответствующем экзамене. Понимаете? И с сексом у нее могут быть поначалу некоторые проблемы. Воспоминания о «супероргазменных» ощущениях чужой расы мозг, возможно, будет блокировать с трудом. Старайтесь просто не обращать внимания и вести себя, как ни в чем ни бывало. В принципе серьезных проблем на 90 % быть не должно. Но не исключены какие–то срывы.

— Ну, примерно, понимаю, — кивнул Гуров.

— Вроде базовые вещи мы охватили, мистер «Сидоров»? Теперь твои предложения.

— Да, сэр, — кивнул тот. — Понимаете, Сергей Александрович, мозги — в принципе штука гибкая и способная переварить многое. Но очень важную роль играет эмоциональное подкрепление. Если Катерина будет постоянно видеть вас и чувствовать ваше отношение — все нестыковки должны погаситься гораздо чище. А на первые несколько дней вам с ней нужно бы у нас поселиться. Чтобы я был рядом на всякий пожарный.

— Да конечно, нет проблем, — согласился Гуров.

Гурова позвали к Кате утром. Она лежала на спине в домашнем брючном костюмчике, закрыв глаза. Когда он вошел в пределы чувствительности ее эмпатического сканера, которые уже научился определять за время их короткой первой жизни, она сразу открыла глаза — и они как будто вспыхнули.

— Сережа, — сказала она тихонько и чуть–чуть нараспев, — милый Серый, иди ко мне скорей.

Она немножко изменилась: появились заметные веснушки, чуть–чуть другой была форма носа.

Он сел на кровать, они поцеловались, она заползла ему на колени, расстегнула рубашку и стала гладить ему живот.

— Ну, вот теперь верю, — сказала она, — Живот твой, волосатый, родной. И радуешься ты очень натурально. А то я боялась, мои ментальные останки зачем–то виртуально препарируют. Таких, как я, специализированных андроидов, тем более старых, редко восстанавливают, только в особых случаях. Думаю, бедная я ублюдочная душа, и после смерти нет покоя.

У Гурова от жалости перехватило горло.

— Серенький, плакса у нас я, а ты не плакса, а мужественный герой. Расскажи лучше, как ты заставил их меня восстановить? Меня ведь убили эти лягушки? Им было и меня жалко, и тебя. Но по своим правилам они были должны.

— Какие лягушки? — удивился и насторожился Гуров.

— Ну «Петров» этот, в нем сидели сознания целого, что ли, комитета расы, откуда были мои аналитические программные импланты. Раса эта немножко похожа на лягушек. Ах, да, я еще не хотела тебе про них ничего говорить. В памяти какие–то странные провалы. И импланты лягушачьи я почему–то не чувствую.

— Лягушки сами предложили тебя восстановить, но без имплантов.

— Не восстановили бы меня, если бы не ты. Но меня, — Катя улыбнулась, — лягушки тоже зауважали. Я в самый последний момент, перед выстрелом успела это эмпатически почувствовать. Но все–таки как же тебе удалось?

— Да я ничего не делал. Лягушки сами через пару дней сказали, что восстановить тебя требует их долг чести. Я прямо охуел, если честно. Там ведь был некрасивый и глупый с моей стороны момент. Я еще не сообразил, дурак, что, может, тебя удастся восстановить. Голова после микроинсульта варила плохо…

— Микроинсульта? — удивилась Катя. — Я же тебе наладила давление.

— Когда тебя застрелили, у меня случился микроинсульт. Но меня уже тут вылечили. Ну, и то ли от горя, то ли от последствий инсульта я совершенно отвязался. Когда лягушки вдруг сказали мне, что считают меня в каком–то смысле своим собратом, да еще предложили за тебя материальную компенсацию — я распсиховался и ответил, что деталей их анатомии не знаю, но прошу засунуть эту компенсацию себе в жопу. И нахально попросил присутствовавшего Иванова перевести это предельно точно.

Катя начала слабенько хохотать, стуча по Гурову кулачками, задыхаясь и повизгивая.

— Чего ты ржешь, — смутился Гуров. — Надо было тебя вытаскивать, а я выебывался, как последний мудак.

— Над собратом лягушек… по сексу… ржу… — задыхалась Катя, — и над трудностями… перевода… Понимаешь … нет у них жоп… Ой, не могу…

Отсмеявшись, Катя сказала:

— Серый, возможно, именно это так на лягушек и подействовало.

Гуров почесал затылок.

— Может, и впрямь сдуру угадал. Короче, лягушки предложили тебя восстановить, а Иванов охотно согласился и тоже сказал, что пойти навстречу моей просьбе, — долг чести. Правда, Иванова я не очень понял — если долг, то почему нужна моя просьба? Лягушкин долг чести для меня понятнее.

— Я, кажется, немного понимаю, — задумчиво сказала Катя. — Они тебя признали существом чести. Ну, если нормально сказать по–русски, человеком чести. Некоторые расы придают этому большое значение. Но есть свои тонкости и различия. Лягушки меня, возможно, и без твоей просьбы восстановили бы. Однако администрируют тут не они, а Иванов. А у него трактовка чести поуже из–за всяких инструкций.

— Ебена вошь, куда меня занесло! — удивился Гуров. — Хватит ли денег купить приличную шпагу? Кстати, я вспомнил, что Иванов между делом назвал меня человеком чести. Я подумал, фигура речи.

— Насчет шпаги ты, возможно, хохмишь зря, — заметила Катя, усмехнувшись. — Институт дуэлей у некоторых рас есть. Для лягушек это невозможно — они слишком коллективно мыслят. Зато у них есть метод восстановления чести посредством самоубийства — самураи отдыхают. Отчасти поэтому они меня и зауважали, что самоубийство у них важный элемент культуры. В общем, набор разных забавных примочек тебе, возможно, усвоить придется.

— Да на хуй они мне все сдались? — удивился Гуров. — Заберу тебя, и забудем про них. Ты, судя по блудливым иносказаниям Иванова, теперь вроде как моя рабыня. Как он интеллигентно выразился, допускать несертифицированного и непредсказуемого андроида к работе он не имеет права и воссоздает тебя на мою ответственность.

— Как скажешь, белый хозяин. Но насчет забыть про них — не уверена, что у тебя получится. Человек чести — довольно редкая птица среди аборигенов на Земле. У них могут быть к тебе предложения. И очень соблазнительные.

Телефон щелкнул и из него по громкой связи раздался голос «Сидорова».

— Доброе утро, ребята. Можно зайти?

Катя с Гуровым переглянулись. Гуров пожал плечами.

— Доброе! Можно! — ответила Катя.

Зайдя через пару минут, «Сидоров» представился Кате, весьма точно передразнив в конце интонации Иванова:

— Я тут лепилой, Катерина. Зовут…э-э… Сидоров.

Катя рассмеялась.

— Сами такую оригинальную фамилию придумали?

— Обижаете, хозяйка, — ответил «Сидоров». — Такое суперское погонялово только Сергей Александрович мог придумать. Да и то, я думаю, лишь в состоянии просветления после отходняка.

— Отходняка? — удивилась Катя.

— Да ерунда, — торопливо вклинился Гуров, — выпил немножко, чтобы скоротать время твоего отсутствия.

— А почему господин «Сидоров» употребил термин «отходняк»? — настороженно спросила Катя. — Сережа, ты успел какой–то гадости принять?

— Да нет, — успокоил «Сидоров», — умеренный передозняк снотворного, усугубленный алкоголем. Но все уже исправлено. Собственно, я к вам с деловым предложением. Пошли кого–нибудь сожрем? Катерина уже, наверное, способна самостоятельно перемещаться?

Катя осторожно встала с кровати, тихонько прошлась по комнате.

— Вроде способна. А далеко идти?

— Метров триста.

— Пошли.

После завтрака «Сидоров» увел Катю на процедуры. Вернулась она часа через два, очень уставшая, попросила Гурова лечь с ней, уткнулась в него и тут же заснула. Гуров тихонько лежал, размышлял о стремительно развивающихся событиях последних дней. А потом тоже задремал.

Проснулся он от поцелуя.

— Хозяин, — прошептала Катя ему на ухо. — Понимаешь, срочное дело. Срочно надо с тобой трахнуться. А то лопну. Или тресну. Имущество твое пропадет.

— Как ебаться, так ты есть. А жениться?

— Тебе что, так плохо?

— Нет, хорошо. Нескучно так. Ну, если честно, — замялся Гуров, — то не знаю. Видимо, хохляцкая кровь играет. Вдруг зачем–нибудь пригодится. А тебе что, жалко, что ли?

— Серенький, родной, зачем может пригодиться женитьба на списанном тебе в рабство андроиде? Ты радикально расширяешь мои представления о хохлах.

— Нет, ну если ты опять будешь кончать жизнь самоубийством в ответ на мое скромное предложение, то я его сниму.

— С лягушками это было не предложение, а односторонняя попытка объявления меня своей женой, ты и спрашивать–то не пытался.

— Так, сейчас выяснится, что ты покончила жизнь самоубийством от феминистской обиды, что я тебя не спросил. Значит — отлуп? Гарбуз, как говаривали у нас в поселке? (когда–то в украинских деревнях символом отказа в сватовстве был гарбуз (тыква). — Примечание автора).

— Ни, чому ж гарбуз. Я згодна. А що дах у тэбэ йиде — так у мэнэ вин йиде сильнишэ. (Нет, почему же гарбуз. Я согласна. А что крыша у тебя едет — так у меня она едет сильнее. — укр.).

— Моя дружина будэ розмовляти зи мною украйинською мовою? (Моя жена будет разговаривать со мной по–украински? — укр.) — восхитился Гуров.

— Иноди. (Иногда — укр.). И только если ты со мной абсолютно немедленно трахнешься, сачок хохляцкий!

— До свадьбы доживешь? — строго спросил Гуров.

— Честное благородное слово!

Он повернул ее к себе спиной, и, нежно поглаживая соски, осторожно вошел в нее. Вначале Катя двигалась неторопливо, а потом вдруг резко ускорилась, движения стали совсем частыми и мелкими, она протяжно застонала, сжала мышцы внутри и быстро, как в бреду, забормотала:

— Вот сейчас–сейчас… ну, кончи–кончи–кончи…

И, почувствовав его судороги и услышав полувыдохи–полувсхлипы, с которыми он кончал, стала уже двигаться, подлаживаясь к его вначале усилившемуся, а потом угасающему ритму, облегченно и радостно вздохнула и рассмеялась…

— Господи, Серенький, родной, как хорошо! Я ведь с тобой сейчас в первый раз по–человечески трахнулась. Все эти экстатические навороты, конечно, потрясали — но и напрягали. И я при этом слышала почти только себя. Помнишь, заставляла тебя кончать сплошными минетами, чтобы хоть так тебя чувствовать. А ты чего какой–то напряженный был?

— Да я боялся, не будет ли у тебя проблем после удаления лягушачьих имплантов.

— Я тоже, честно говоря, побаивалась. Но все совершенно классно. Однако чего же тебе все–таки приспичило жениться на устаревшем, списанном в рабство андроиде? Причем абсолютно вдруг: я к тебе с грязными домогательствами, а ты, — Катя хихикнула, — резко решаешь, что надо прикрыть мои грехи женитьбой.

— Ей–богу, понятия не имею. В традициях чувствительной литературы надо бы ответить «Потому, что я тебя люблю!» — и я тебя действительно очень люблю. Но у меня любовь и женитьба как–то совершенно не связаны друг с другом.

— И я почувствовала своим барометром, что ты не знаешь. Мне интересно, что за подсознательные шарики–ролики у тебя сработали. Ну, ладно, пусть это будет нашим самым трудным вопросом. Почитай мне стишков, а?

Гуров подумал.

— Ну, раз уж ты розумиешь украйинську мову:

— Понимаешь, — задумчиво сказала Катя. — у меня украинский имплантированный, полумертвый, я его почти не использовала. Но я вроде бы чувствую гармоничный сплав деревенского, что ли, языка и классной структуры стиха. На Есенина отчасти похоже. А кто это?

— Леонид Киселев. Эту вещь он написал в двадцать два года.

— В двадцать два года?!

— Да. Но он и умер в двадцать два года. В конце шестидесятых. От лейкемии, кажется.

— Бедный мальчик.

На тумбочке зазвонил мобильник.

— Блин, извини, совершенно забыл выключить, — сказал Гуров. — Ну, отзвонит — выключу.

— Может, что–то срочное, не хочешь послушать?

Гуров взял трубку. Это оказался Иванов.

— Добрый день, Сергей Александрович. Как дела у Катерины?

— Добрый. Похоже, что неплохо, спасибо.

— Ну, замечательно. Не могли бы мы тогда с вами встретиться, например, завтра часов в одиннадцать? У нас тут появились некоторые идеи возможного сотрудничества.

— Одну минуту, я Катины планы уточню.

И Гуров спросил у Кати, не отводя трубки от лица:

— Отпустишь меня завтра к Иванову в одиннадцать?

— Конечно. У меня как раз примерно в это время процедуры.

— Окей, — сказал в трубку Гуров. — В одиннадцать буду у вас. Всего доброго.

Катя засмеялась.

— Слушай, ты становишься настоящим подкаблучником! Важнее рабыни Кати зверя нет! Иванова–то как, не перекосило? Он в принципе мужик хороший.

— Ничего, перекосило — потерпит, рабовладелец. А насчет подкаблучника — каждый мазохист рано или поздно находит своего садиста. Может, за этим мне и приспичило на тебе жениться? Получаются ли из списанных в рабство андроидов строгие жены?

— Думаю, я справлюсь, — зловеще пообещала Катя. — Желание моего господина — для меня закон!

— Прежде всего, — начал Иванов, — касательно Катерины. Мы готовы отпустить ее…э-э… на пенсию в статусе обычного жителя Земли. Есть ли у вас по этому поводу какие–то вопросы?

Гуров пожал плечами.

— У меня лично — нет, но, наверное, с ней и надо это обсуждать.

— Сергей Александрович, я как администратор просто не имею права с ней ничего такого обсуждать — только с вами. Договорились ведь, что воссоздана она может быть только при условии, что вы взяли на себя функции…э-э… опекуна.

— Да, — согласился Гуров. — Была у нас такая с трудом укладывающаяся в мои варварские мозги отсталого аборигена договоренность. Собственно, а какие альтернативы варианту, который вы предлагаете?

— Честно говоря, альтернатив не вижу, — признался, пожав плечами, Иванов. — Случай для меня беспрецедентный.

— Тогда вопрос, очевидно, закрыт.

— Хорошо. Теперь о нашем с вами возможном сотрудничестве. Вероятно, в близком будущем мы будем вынуждены воздействовать на развитие земной цивилизации. Подобные проекты обязательно осуществляются с привлечением аборигенов к участию в наиболее важных решениях. Вот в предварительном порядке я и хотел бы проговорить с вами, как бы вы отнеслись к такой работе.

Гуров потер лоб.

— Ошарашили вы меня. Никогда не представлял себя частью пресловутой Мировой Закулисы. А почему вы вынуждены воздействовать на нас?

— Вашей цивилизации грозят очень серьезные опасности развития, о которых я не хотел бы пока говорить детально. А так обычно на том уровне, на котором находится Земля, мы, как правило, не вмешиваемся — велика опасность породить инфантильность и иждивенчество в масштабах расы.

— А зачем вам вообще привлекать каких–то отсталых аборигенов? Разве вам самим не видней, что с нами делать?

— Мы считаем, что аборигены должны хотя бы в лице отдельных представителей делить ответственность за преобразования. В долгосрочной перспективе это важно с точки зрения самоуважения аборигенной расы. И в среднем по статистике привлечение аборигенов эффективнее. Достаточно часто интуиция, основанная на понимании своей расы, оказывается правильнее некоей общей теории.

— И по каким критериям вы отбираете аборигенов для участия в принятии решений?

— Критерии, естественно, сильно различаются для разных цивилизаций. На Земле, если укрупненно, — честность, способность подняться над интересами конкретной страны и нации, способность принимать решения, от которых зависит жизнь миллионов людей, более–менее подходящие менталитет и образование… Это, пожалуй, основные.

— И я один из наиболее достойных среди миллиардов землян по этим критериям? — с большим сомнением спросил Гуров.

— По комплексу критериев — нет. Собственно, вы попали в наше поле зрения случайно, в результате истории с Катериной. В базе данных вы не входили даже в верхние несколько сот тысяч кандидатов. У вас…э-э…, не обижайтесь, в некотором смысле слабоват характер. Вряд ли вы способны эффективно принимать решения, затрагивающие жизнь и смерть большого количества людей. А к такой категории относится большинство проблем.

— Зачем же мы с вами тогда вообще разговариваем на эти темы? — удивился Гуров.

— Подбор кандидатов происходит коллегиально. Вы произвели очень положительное впечатление на…э-э… члена наблюдательного совета по Земле — ту расу, которую вы с Катей называете «лягушками». Ну и объективно у вас хорошие показатели по многим критериям.

— Не могли бы вы пояснить все–таки, о каких решениях идет речь?

— Ну, скажем, о развитии какой–нибудь важной технологии, побочным эффектом которой станет смерть сотен миллионов людей из–за техногенных катастроф и мутаций. Кстати, вероятность ошибки при принятии таких решений составляет часто процентов тридцать, а порой и больше. Как, готовы морально принимать такие решения?

— Не знаю, — признался Гуров.

— Подумайте. Если надумаете — будем вас дополнительно тестировать. Если не надумаете или не пройдете — я бы с удовольствием привлек вас к консультативно–аналитической работе. Но это уже отдельный разговор.

Пересказав Кате разговор с Ивановым, Гуров спросил, подначивая:

— Ну, что, пенсионерка, не хочешь поторговаться насчет пенсии? А то взяла бы меня на содержание. И начнешь из меня веревки вить.

— Серенький, это будет по отношению к тебе неспортивно. Я собираюсь вить из тебя веревки на одной силе характера. Тем более, выяснилось, что ты хохол и характер у тебя не нордический.

— Окей. Тогда касательно меня. Знаешь, я и сам чувствую, что по характеру отнюдь не вершитель судеб. Что, если мне лучше предложить им себя в качестве консультанта по теме, что мы с тобой обсуждали. Ну, как им стимулировать у нас конструирование социальных систем. У меня даже кой–какие мысли появились. Как ты думаешь?

— Думаю, что ты прав.

— А еще я хочу привлечь тебя — опытного квалифицированного социо–психолога, знающего, к тому же массу других важных для такого проекта вещей.

— Сереж, у меня ведь весьма смутное представление о методологии.

— Да и бог с ним. Гораздо важнее, что ты умная и толковая.

— Серенький, знаешь, ты, кажется, за шестьсот лет первый из моих любовников, кто мне это говорит. Никогда не думала, что такой комплимент может возбуждать. Мужчина, скажите, зачем вам эти глупые штаны? Давайте их снимем.

— Стоп–стоп–стоп. Ты вначале скажи, согласна или нет?

— Красиво ли это — торговаться с женой о времени осуществления супружеских обязанностей и держать ее за руки, препятствуя осуществлению оных? А уклоняться от поцелуев любящей жены, мотая головой, как взбесившаяся лошадь, — просто пошло и несолидно.

— А красиво ли это — замыливать важный вопрос мужа посредством изнасилования?

— М–м–м… Если я соглашусь на твое предложение, у меня, возможно, не будет хватать сил вить из тебя веревки. А также регулярно варить украинский борщ с толченым салом и чесночными пампушками. Разве что, по выходным.

— Ничего, потерплю ради дела.

— Не ожидала, что ты так заинтересован. Хорошо, я согласна. И пока еще у меня есть силы вить из тебя веревки — ну–ка как следует обнять меня и поцеловать! А потом со вкусом раздеть!

Во второй половине дня Гуров позвонил Иванову и высказал свое предложение поработать консультантом по методам стимулирования на Земле социального конструирования.

— Знаете что, — немного подумав, сказал Иванов, — у нас завтра тут будет такой… э-э… малый совнарком. Давайте, мы вас пригласим и пообщаемся на эту тему.

— С удовольствием, — согласился Гуров. — Но у меня небольшое дополнение. Я хотел бы привлечь к работе Катерину. Соответственно, предлагаю пригласить ее вместе со мной. Ее статус ведь, поскольку мы обо всем договорились, теперь аналогичен моему?

— В принципе, да… правда, с ее…э-э… восприятием могут быть определенные… э-э… тонкости, — вслух подумал Иванов. — Хотя… хорошо, приходите вдвоем.

«Малый совнарком» оказался состоящим всего из трех членов — Иванова, «Петрова» и еще одного человека на вид лет сорока, с нейтрально–европейскими чертами лица. Когда Гуров с Катей вошли в переговорную, все трое встали.

— Ну, большая часть присутствующих, — сказал «Иванов», — знает друг друга…э-э… в той или иной мере…

— Для нашей расы, — вклинился «Петров», — большая честь познакомиться с вами, Катерина. Мы сталкивались с вашей … — он сделал маленькую паузу — генетической сестрой, и хотя это был трагический эпизод, мы были восхищены ее мужеством и самоотверженностью.

Катя слегка покраснела и ответила:

— Благодарю вас за теплые слова.

«Петров» обратился уже к Гурову:

— Нам также приятно снова видеть господина Гурова, и мы очень надеемся, что наши отношения более не омрачены трагическим прошлым.

Гуров, чувствуя себя персонажем старинной пьесы, ответил, в меру сил пытаясь соответствовать торжественному стилю «Петрова»:

— Высокое благородство вашей расы, подарившей мне жизнь моей жены, заставляет забыть прошлое. Мне было также весьма приятно слышать, что вы рекомендовали привлечь меня к работе на благо моей цивилизации.

— Наш третий коллега, — сказал Иванов, — в своей андроидной оболочке представляет цивилизацию, в которой есть личные имена и используется звуковая речь. Поэтому я представлю его под фрагментом имени, который более–менее поддается воспроизведению, — Эрди. Ну что ж, давайте обсудим ответ господина Гурова на наше предложение. Может быть, вы еще раз его озвучите, Сергей Александрович?

— Конечно, — согласился Гуров. — Прежде всего, я считаю, что вы, господин Иванов, правы: в силу как склада характера, так и отсутствия опыта я не готов к принятию решений, затрагивающих судьбы людей. По крайней мере, пока. А сейчас я предложил бы использовать меня на консультационно–аналитической работе.

— А в какой области вы, по–вашему, были бы наиболее полезны как консультант? — спросил Иванов.

— Если позволите, — сказал Гуров. — я кратко изложил бы наше понимание ключевой проблемы нашей цивилизации. Отталкиваясь от этого и, может быть, от ваших замечаний, нам будет удобнее сформулировать свои предложения.

— Да, пожалуйста, — предложил Иванов.

— В постепенно побеждающей на Земле капиталистической системе опасно сильны проявления гедонизма (термин, обозначающий стремление к наслаждениям как главной цели жизни. — Примечание автора). Ресурсы, выделяемые на стратегические для расы исследования в области физики, экологии и подобных направлений, слишком малы. Гедонизм сильно влияет также на снижение рождаемости. Возможно даже, что наша раса вступает в период угасания.

— Угасания — вряд ли, — возразил Эрди. — Обычно включаются компенсаторные механизмы. Они, как правило, проявляются в форме нарастания агрессии, ведущей к войнам глобального масштаба. В результате гедонизм как бы «стряхивается», по крайней мере, временно. А в процессе гонки вооружений рано или поздно разрабатывается теория и методология социального конструирования. Таких циклов может быть несколько, например, у моей расы их было два.

— Вы меня, так сказать, стратегически утешили, — усмехнулся Гуров, — но перспектива войн глобального масштаба тоже не очень радует.

— К сожалению, — пожал плечами Иванов, — нынешнее противостояние части исламского мира Западу — это, видимо, «первые ласточки» войн, о которых говорит Эрди.

— Теперь некоторые соображения о путях решения проблемы, — сказал Гуров. — У капитализма есть базовые сильные элементы. Прежде всего, возможность благодаря своим способностям пробиться в элиту. Очень важна также свобода инвестиционного распоряжения своим капиталом. В результате наиболее способные индивидуумы объективно выигрывают. И такие базовые элементы, обеспечивающие, так сказать, «бойцовские качества», обязательно надо сохранить.

— Общая идеология вполне разумна, — согласился Эрди. — Одна из важнейших пружин развития вашей цивилизации — конкуренция. Но что же, по–вашему, следует изменить

— В основном способы обозначения статуса, — ответил Гуров. — Сейчас чрезмерно развито демонстрационное потребление, ориентированное на обозначение своего статуса. Следует подумать над созданием системы, в которой крупные благотворительные пожертвования на стратегические для расы направления станут параметром статуса, не менее важным, чем демонстрационное потребление.

— И есть идеи, как этого добиться практически? — спросил Эрди.

— Методики рекламного манипулирования символами статуса отчасти уже разработаны. Ну, внедрение, условно говоря, «Лексуса» как альтернативы «Мерседесу» в принципе не так уж отличается… Прошу прощения, — спохватился Гуров, — пояснять ли мне аналогию про «Лексус» и «Мерседес»?

Эрди покачал головой.

— В принципе идея понятна: рекламная технология радикальной реконструкции символов статуса может быть аналогична раскрутке торговых марок. В некоторых похожих на вашу цивилизациях близкий подход успешно использовался. Вопрос в том, насколько это реально и целесообразно на данном этапе.

Члены «малого совнаркома» посмотрели друг на друга.

— Извините, господа, — сказал Иванов, обращаясь к Гурову и Кате, — мы тут для скорости обменяемся мнениями ментально.

Зрелище ментального общения было странноватое: члены «малого совнаркома», сидели, прикрыв глаза, расслабившись и откинув головы на спинки кресел.

— Проработка ваших идей представляется своевременной, — открыв глаза, сказал через несколько минут Эрди.

— Честно говоря, меня лично вы, Сергей Александрович, удивили, — добавил Иванов. — Я знал, что вы были первые лет десять своей карьеры научным сотрудником и занимались макроэкономикой. Знал, что Катерина не просто полевой исследователь, а…э-э… вообще интересуется перспективами земной цивилизации. Но все–таки совершенно не ждал от вас интересной концепции. Будем начинать проект.

И Гуров с Катей приступили к проекту. Примерно раз в две недели промежуточные результаты работы обсуждались с Ивановым, к которому иногда присоединялся Эрди. Постепенно общение с Ивановым стало носить все более неформальный и едва ли не дружеский характер.

Где–то через пару месяцев стали довольно отчетливо вырисовываться и контуры «модернизированного капитализма», и различные сценарии мер по его внедрению.

Между делом Гуров затащил–таки Катю в загс, и они расписались под Катины прибаутки типа «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы выполняло супружеские обязанности». Зачем он это сделал, Гуров объяснить так и не смог.

— Серенький, милый, — сказала Катя как–то, соблазнив Гурова посреди рабочего дня, — я просто балдею. Когда не надо было заниматься аналитическими блядками, я ведь порой на несколько лет вообще забывала о сексе — надоедало. Не помню, где–то встречала фразу «много ли разнообразия можно найти в трении слизистых оболочек». Кто бы сказал, что мне среди бела дня будет приспичивать трахнуться с собственным мужем — ни за что бы не поверила!

В общем, жизнь казалась прекрасной.

Но, как порой бывает, в соответствии с известным анекдотом–поговоркой маленький белый пушной зверек подкрался неожиданно.

На какую–то исследовательскую активность российского филиала миссии пришельцев в очередной раз обратила внимание одна из российских спецслужб. Отнюдь не подозревая никакой экзотики, а просто желая недреманным оком взглянуть, кто это там такой копошится, и по возможности спилить с него немного бабла.

Ситуация была вполне рутинная — опыт запудривания мозгов аборигенам у инопланетян был колоссальный. Более–менее стандартным приемом было нечто вроде «ловли на живца». Стравливалась деза, на основании которой можно было заподозрить экономический шпионаж или что–нибудь в этом роде. Схватившим приманку чекистам давалась возможность зайти на подготовленные и подставленные им объекты, сыграть при желании в маски–шоу, убедиться в полной безобидности попавших на зубок с точки зрения госбезопасности — но при этом обнаружить умеренные налоговые нарушения. Далее выплачивались отступные — и на несколько лет о соответствующей спецслужбе обычно можно было забыть.

Однако, на этот раз по ошибке в слитую дезу случайно попал фрагмент материалов Гурова и Кати. Как назло, в этом фрагменте фигурировали обрывки сценария запуска «модернизированного капитализма» в Штатах и возможные позитивные эффекты. Упоминалась и фамилия Гурова.

Формально к проблемам госбезопасности тема отношения как бы не имела. Но руководитель этой спецслужбы был человек достаточно широко мыслящий, и он решил, что, возможно, это отличная козырная карта для карьерного скачка. Да и работа Гурова на благо «потенциального противника», а не родного отечества, была воспринята едва ли не как больший криминал, чем какой–нибудь банальный шпионаж. Гурова решено было брать и разбираться в его непатриотической деятельности по полной программе.

Такой разворот событий был для инопланетян совершенно неожиданным, и они оказались в цейтноте. В принципе ситуацию вполне можно было скорректировать посредством имеющихся многочисленных рычагов влияния и банальных взяток. Однако чтобы это сделать достаточно чисто, требовалось хотя бы несколько дней. А о решении арестовать Гурова узнали всего за несколько часов.

Ничего чрезмерно критического в ситуации не было. С согласия Гурова с ним была проделана ментальная операция, позволяющая в крайнем случае (которого никто не ожидал) дистанционно блокировать память последних месяцев, когда ему стало известно о пришельцах. Но блокированная таким образом память часто в значительной степени не поддавалась восстановлению. Соответственно, арест Гурова и потеря им памяти существенно замедляли проект. Кроме того, Гуров мог потерять большую часть памяти о своих отношениях с Катей, и Иванову было попросту жаль и его, и Катю.

Поэтому было принято решение Гурова и Катю спрятать, для надежности порознь, и, выиграв таким образом необходимое время, аккуратно гасить неприятную ситуацию.

Поселили Гурова в неприметной квартире на окраине Москвы, настоятельно попросив его никому не открывать и не выходить на улицу. Телефонную связь сделали через Интернет — по представлениям пришельцев, абсолютно защищенную от аборигенов.

Здесь, однако, произошел еще один прокол. Разыскивающая Гурова спецслужба крышевала программерскую, а по совместительству — хакерскую фирму, которая смогла частично разобраться в программной защите связи и, отслеживая Интернет–активность офиса инопланетян, с точностью примерно до километра локализовала предполагаемое местоположение Гурова.

И через пару дней Гуров услышал в телефонной трубке уверенный и грубый голос с кавказским акцентом:

— Гуров?

— Не туда попали, — ответил Гуров и положил трубку. Но телефон зазвонил вновь. Поколебавшись, Гуров снял трубку — раз все равно нашли, подумал он, надо хоть послушать, что скажут.

— Ты, Гуров, мне мозги не еби, — раздался в трубке тот же голос. — Прибор говорит — голос твой. Слушай внимательно. Мне заказали взять тебя живым. И ты ко мне сам придешь через полчаса. Иначе взорвется девятиэтажка у торгового центра, ты ее, может, из окна видишь. От неосторожного обращения, — голос хохотнул, — с бытовым газом. Выйдешь на улицу — иди направо. Мы тебя подберем. Понял?

Привлекли то ли бандитов, то ли боевиков, сообразил Гуров. Чекисты–то сами из–за меня дом вряд ли взорвали бы. А эти и впрямь могут взорвать.

— Через час, — попробовал он на всякий случай поторговаться.

— Не еби, говорю, мозги, — со зловещими металлическими интонациями сказал голос. — Полчаса!

И в трубке зазвучали гудки отбоя.

Гуров набрал Иванова и коротко изложил ситуацию.

— Думаю, блеф, Сергей Александрович, — осторожно сказал Иванов.

— И мне так кажется, — согласился Гуров. — Но рисковать не могу.

— К сожалению, — сказал Иванов, — нам в этой ситуации придется принять меры … э-э… с памятью.

— Я понимаю, — ответил Гуров. — Только не спешите. А то, не дай бог, потеряю ориентацию или сознание. Не раньше, чем они меня возьмут.

— Конечно, — сказал «Иванов». — Не беспокойтесь, мы очень скоро вас вытащим.

— С Катей поговорить у меня уже нет времени. Передайте, ей, пожалуйста, — попросил Гуров, — пусть держится, я ее люблю и обязательно вспомню.

— Обязательно, — пообещал Иванов.

Выйдя на улицу, Гуров глянул на часы. Времени оставалось в обрез. Он быстрым шагом пошел направо. Через дом его догнала неброская «тойота», распахнулась задняя дверь.

— Садись! — донесся из машины знакомый голос с кавказским акцентом.

Гуров послушно сел в машину. Там сидели три человека, не очень похожих ни на бандитов, ни на боевиков.

Наверное, и впрямь блеф, с горечью подумал Гуров. Но что я мог сделать…

3

Очнулся Гуров посреди яркого сна, где он на верандочке своего любимого японского ресторанчика о чем–то неторопливо беседовал с хорошенькой девчушкой лет двадцати пяти. Жалко просыпаться, успел подумать Гуров в короткий миг осознания, что это всего лишь сон.

Окончательно проснувшись, он открыл глаза — и обомлел. Около кровати, на которой он лежал, в кресле сидела та самая девчушка, наклонившись к нему и смотря на него с напряженным ожиданием.

— Доброе утро, — поздоровался Гуров. — А вы мне только что снились.

— Доброе, — ответила девушка и, грустновато улыбнувшись, откинулась на спинку кресла. — Приятно слышать. И что же я делала?

— Мы с вами общались в одном японском ресторанчике.

— «Суши–суши»? — спросила девушка.

— Как вы догадались? — удивился Гуров.

— Мы там с вами, Сергей, много раз были, — ответила девушка и вздохнула. — Меня зовут Катя. Вы меня в конце апреля взяли на работу.

— Так это что, — растерянно спросил Гуров, — у меня амнезия?

— Да. Какой последний день вы помните?

Сосредоточенно думать Гурову было трудно. В голове был какой–то туман, вроде как от снотворного. Четко зафиксировать последний запомнившийся день он не мог.

— Примерно конец марта, — сказал Гуров.

— Сегодня двадцать первое июля.

— М-да… И давно это со мной стряслось?

— Около недели.

— Раз мы вместе работали, вы не знаете, я никаких проектов клиентам не сорвал? — спросил Гуров. — Может, с кем–то надо срочно связаться?

— Нет. С конца апреля вы отложили всех клиентов, кроме одного крупного, который в курсе.

— И что за клиент?

— Исследовательский фонд. Называется «Перспективные исследования».

— А где мы находимся, Катя? — спросил Гуров и осмотрелся. Комната была на вид типичным гостиничным номером. — На больницу не очень похоже.

— Географически — в Москве. Это гостиничный блок в комплексе, где размещается фонд, — пояснила Катя. — А врачи тут есть, и очень хорошие. Поскольку проблемы с вашим здоровьем возникли на работе у клиента, он оплачивает лечение, а на время лечения ваш гонорар сохраняется.

Что за клиент такой чудесный, подумал Гуров. Западники, что ли? Ну, постепенно разберемся. А девчушка смотрит как–то уж очень неравнодушно. Любовница? На работе, как правило, блокировал ведь я такие вещи. Но недаром же она мне снилась. И с чего бы это я вдруг такую молоденькую работать к себе взял?

— А что со мной случилось, Катя, откуда амнезия? Травма? — спросил Гуров, переключаясь на насущные вопросы.

— Вы попали в поле типа электромагнитного, вызывающее амнезию. Без предыстории в двух словах не объяснишь. Давайте, вас посмотрит врач, а потом вы начнете разбираться, что происходило, и вспоминать. А я вам буду помогать. Ладно?

И Катя осторожно, как бы украдкой погладила его по руке. Гуров задержал ее ладошку. Катя слегка прикусила губу.

— Ради бога, извините, — смущаясь, начал Гуров, — но вы у меня вызываете… э-э… очень теплые ассоциации. Вы… — он вздохнул, помялся и нерешительно спросил: — случайно, не моя вдруг обнаружившаяся дочка?

Катя вытаращилась на него, а потом отвернулась и тихонько заплакала.

— Ну, я не хотел вас обидеть, — растерянно промямлил Гуров. — Просто у меня ощущение, что нас с вами связывали очень близкие отношения. Но вы такая молодая… Просто я, как правило, не вступаю в… э-э… серьезные отношения с такими молодыми девушками, тем более, с подчиненными.

— И чем это плохо, что я молодая?

— Нет, это замечательно, — забормотал Гуров, мучительно собирая мозги в кучку, — но я же в два раза вас старше. Вам … это… замуж, в конце концов, нужно.

Катя улыбнулась сквозь слезы:

— Вопрос замужества у меня вашими усилиями решен.

И, порывшись в сумочке, достала свой паспорт, открыла его на страничке «Семейное положение» и подсунула под нос Гурову. Тот с изумлением увидел штамп о регистрации брака с Гуровым С. А. от восемнадцатого мая текущего года.

— Так вы моя жена?! И зачем же вам это понадобилось?

— Это ты сделал мне предложение и заставил расписаться. Как только захочешь, немедленно разведемся. А я, Сережа, просто тебя люблю! — сердито заявила Катя, скинула туфли, залезла к Гурову в кровать прямо в одежде и принялась его жарко целовать.

— Ребята, можно к вам зайти? — раздался из телефона по громкой связи мужской голос.

— Через пять минут! — крикнула Катя. И сказала Гурову:

— Вот гады. Только мой организм намылился тебя соблазнить…

— Твой организм обладает такой высокой автономностью? — улыбнулся Гуров.

— Оказывается, иногда да. Я‑то понимаю, что пока нельзя, но как тебя в руках почувствовала — организм просто сошел с ума.

— А почему меня нельзя соблазнять?

— Лекарств в тебе еще слишком много, угнетающих эрекцию и вообще сексуальную функцию. Ну, все, отпускай меня.

Катя ушла, сказав, что будет в соседнем номере. Врач, представившийся Павлом, жизнерадостный симпатичный мужик лет тридцати пяти, показался Гурову знакомым.

— Мы с вами не встречались? — спросил Гуров.

— Несколько раз, Сергей Александрович, — подтвердил Павел. — Фамилию мою не помните?

Гуров подумал и покачал головой.

— Кажется, что–то забавное с вашей фамилией связано, — но не помню.

— Ну, не суть важно, — сказал Павел и, прикрыв глаза, подержал Гурова вначале за виски, потом за запястья. Спросил:

— Как себя чувствуете?

— Вроде неплохо. Только легкая слабость и какая–то муть в голове, трудно соображать.

— Понятно. Давайте вы умоетесь–оденетесь. Потом пойдем ко мне и обследуемся.

Гуров проделал гигиенические процедуры и с некоторыми приключениями оделся — когда надевал брюки, неожиданно чуть не упал. Павел с удивительной быстротой успел его поддержать.

— Это что–нибудь серьезное? — спросил Гуров.

— Нет, просто вестибулярка реагирует на лекарства, — ответил Павел. — Несколько дней нужно соблюдать осторожность — в ванной, чтобы не поскользнуться, и тому подобное. И могут быть небольшие головокружения. Пошли?

— Секунду, — ответил Гуров и посмотрел страничку «Семейное положение» своего паспорта. Там красовался штамп о регистрации брака с Мироновой К. А. от восемнадцатого мая текущего года.

В госпитальном блоке Павел первым делом взял у Гурова кровь и заложил пробирку в какой–то агрегат, соединенный с компьютером. Потом облепил Гурова разными датчиками и дал серию несложных психологических тестов. В процессе их решения время от времени внезапно зажигался экран с фотографиями различных людей, и Гуров должен был быстро отвечать, кто это или как–то характеризовать свои ассоциации касательно незнакомых людей.

Часть фотографий была Гурову хорошо знакома: коллеги и приятели, покойные родители. Вперемешку возникали фотографии людей незнакомых а время от времени — вроде бы незнакомых, но будивших смутные эмоциональные ассоциации.

Сильная спонтанная реакция у Гурова возникла только один раз, при виде довольно странной фотографии. Мужчина прячет под пиджак, видимо, в наплечную кобуру пистолет, а у его ног ничком, так, что не видно лица, лежит женщина, похожая на Катю, — и под ней расплывается лужа крови.

При виде этой фотографии Гурову стало плохо, сильно закружилась голова, навалилась слабость. Павел метнулся к нему и схватил его обеими руками за виски. Уколол бы лучше что–нибудь, экстрасенс хренов, вяло подумал Гуров. Однако с изумлением обнаружил, что почти сразу стало легче. От рук Павла исходили странные, чуть–чуть пощипывающие токи — и это тоже что–то Гурову мучительно напоминало.

— Значит, чудодействуем помаленечку наложением рук? И что местные фарисеи? — с трудом ворочая языком, спросил Гуров.

— Говорят, что это все дешевые еврейские штучки, — сказал Павел с образцовым местечковым акцентом. — Полностью игнорируя тот факт, что я не еврей. Вот когда я иногда для понта делю таки на весь офис пять хлебов и две рыбы — в этом многие находят цимес. А на следующий день один–два любимых сотрудничка обычно даже приволакивают кресты. Типа, веселиться, так по полной.

И Павел отнял руки.

— Ну, как?

— Нормально вроде, — сказал Гуров, щупая голову. — А что это со мной было?

— Было близко к предынсультному состоянию.

— И с чего вдруг?

— Вы участвовали в этой ситуации на самом деле. И подсознание это вспомнило. Тогда у вас был микроинсульт.

— На фотографии была… Катя? — хрипловато спросил Гуров.

— Да. Но давайте не будем обсуждать эту фотографию, это сейчас вам вредно. На сегодня хватит. Проголодались?

— Как волк.

— Идемте питаться. И Катю позовем.

Катя перехватила их у входа в ресторан.

— Ну, Павел, какой предварительный прогноз?

— Предварительно — порядка 50 % вероятности, что большая часть памяти восстановится в течение нескольких недель.

Катя подумала.

— Не очень внятно. Но ситуация, вроде, лучше условной среднестатистической?

— Однозначно. А насчет внятности — нам, авгурам (в древнем Риме предсказатели по полету и крику птиц. — Примечание автора), нужно достаточно времени для изучения предмета. Птица–то в Москве пошла — ой, не та.

— И когда станет понятнее?

— Завтра–послезавтра.

Быстренько покончив с едой, Павел приступил к рекомендациям.

— Во–первых, погуляйте часик–другой по лесопарку в окрестностях. Лекарства быстрее будут выводиться. Катерина, у человека некоторые временные проблемы с вестибуляркой. А при виде фотографии с вашей… м–м–м … несостоявшейся смертью инициировалось на подсознательном уровне предынсультное состояние. Так что будьте все время рядом и в случае чего сразу вызывайте меня.

— Понятно, — сказала Катя.

— Сергей Александрович, будьте добры, никаких, даже как бы безобидных лекарств без консультаций со мной. Алкоголь вам сегодня нежелателен, в течение недели — в пределах пятидесяти грамм в сутки в пересчете на чистый спирт. Вам, Катерина, как сопровождающему лицу норма — в пределах полулитра в сутки в пересчете на чистый спирт.

— Что за антидемократические ограничения?! — возмутилась Катя. — Мой метаболизм легко справляется с литром!

— Должен следовать завету «Не навреди!» — напыщенно заявил Павел и подмигнул смеющемуся Гурову. — Не уверен, что сможете эффективно эскортировать Сергея Александровича при дозе свыше полулитра!

— Да черт с вами, — с надрывом сказала Катя. — Ради мужа немного потерплю.

— К вечеру у вас, Сергей Александрович, лекарства должны в основном распасться. Но пока лучше побыть здесь, рядом со мной. Послезавтра поговорим по результатам диагностики. Вопросы?

— Вроде все понятно, — ответил Гуров.

— Ну и, наконец, бесстыдно приставать к мужу советую не раньше позднего вечера, — завершил Павел.

— А когда у нас теперь начинается поздний вечер? — спросила Катя.

— В двадцать три часа двадцать три минуты двадцать три секунды, — ответил Павел. Подумал и уточнил: — По Москве, а не какому–нибудь Новосибирску.

Был облачный нежаркий приятный денек.

— Из слякотной весны прыгнул в лето, — задумчиво сказал Гуров. — А как мы с вами познакомились?

— Случайно. Вы попали в выборку, которую я как социо–психолог анализировала. Подробнее потом расскажу, ладно? Забавно, что мы с вами тогда тоже некоторое время блуждали между «ты» и «вы».

Гуров приостановился:

— Вы… ты обижаешься?

Катя улыбнулась:

— Нет, конечно, Сереж. Я же вас хорошо знаю, вы глубинно вежливый человек. И понимаю, что вам просто на уровне рефлексов неудобно говорить незнакомой даме «ты», даже если умом вы понимаете, что были с ней близки несколько месяцев.

Они некоторое время шли по асфальтовыми дорожкам лесопарка молча, а потом Гуров спросил:

— Вы меня извините за настойчивость и, может, даже бестактность, — для меня все–таки загадка, чем такой посредственный пожилой дядечка, как я, привлек ваше благосклонное внимание?

Катя звонко рассмеялась:

— Ну, например, в самом начале нашего знакомства посредственный дядечка изумил меня знанием лирики Александра Сергеича. А потом — вообще любовью к поэзии. Вы мне часто читали стихи.

— Читал стихи? — удивился Гуров. — Лет десять–пятнадцать никому не читал стихов. Поэзия у меня такое интимное хобби.

— А мне — читали! — гордо сказала Катя. И, подойдя совсем близко, взяла его за руку, запрокинув голову:

— Сережа, почитайте, а? Я соскучилась, так много времени прошло, больше недели…

Гуров не удержался и легонько поцеловал Катю в губы. Глаза у нее расширились, она закинула ему руки на шею, прижалась к нему и стала целовать его лицо, что–то тихонько и невнятно бормоча.

Потом уткнулась ему в грудь — и с усилием отстранилась:

— Сереж, не надо больше так делать до вечера, ладно? А то мой бедный организм где–нибудь треснет. Почитай лучше стишков.

Гуров подумал.

— Знаешь, меня, провинциала с юга, почему–то по–детски удивляет скоропреходящее московское лето. Желтые листья начинают попадаться в самый разгар, чуть ли не в июне. И вот есть такое стихотворение — не только и не столько про это, но в том числе:

Помолчав, Катя сказала:

— Это, можно сказать, и про тебя стихотворение. Я ведь тебя полюбила, просто как милого, доброго, умного человека. А ты оказался еще и буквально рыцарем без страха и упрека. Жалко, не могу тебе пока рассказать.

Гуров в замешательстве и смущении почесал затылок:

— Сударыня, вы меня просто вгоняете в краску. Каким образом я, скромный консультант, умудрился погусарствовать?

— Скоро узнаешь, — пообещала Катя. — Почитай еще, а?

— Есть такие странные стихи, — подумав, сказал Гуров, — которые действуют на меня завораживающе по совершенно непонятным для меня причинам. Я, вообще–то, небольшой ценитель сюра, но эту вещь люблю с молодости:

— Изящная вещь, — согласилась Катя. — И ты, по–моему, ее удачно подредактировал. Там у Кирсанова, вроде, были одна или две довольно проходные строфы.

— Ну, ты даешь, — изумился Гуров. — Двадцати–с–копейками–летняя девица наизусть знает второстепенного поэта середины прошлого века! Так у тебя самой такое же хобби?

— Совершенно не в такой степени, как у тебя. Кирсанова вообще не читала, это стихотворение услышала чисто случайно, кто–то пел. У меня почти абсолютная память, текст понравился, я и запомнила. Но, в общем, да, я люблю стихи. Хотя читаю урывками.

— Все–таки вернусь к своему вопросу. Неужто пожилой толстенький дядечка умудрился завоевать сердце юной принцессы талантами менестреля?

— Не знаю, Сереж. — Катя задумалась. — Это было что–то вроде резонанса. Англичане, кажется, говорят в таких случаях: «Химия!». Встречались мне мужики, не менее умные и приятные, чем ты. Но запала я на тебя. Причем после единственной довольно короткой встречи.

Гуров удивленно покачал головой.

— Да, представь себе, — усмехнулась Катя. — Причем юмор ситуации заключался в том, что ты моя первая любовь, и я просто не знала, как это бывает. Пару дней до меня доходило, что со мной происходит. А ты еще, гад такой, исчез после нашего знакомства почти на четыре дня. Я уже хотела сама тебе звонить, наплевав на девичью гордость.

— Тебя что, строго, воспитывали? Я думал, современные девушки в твоем возрасте, да с такой внешностью уже, как минимум, пятую страстную любовь разменивают.

— Воспитание было отнюдь не строгое, до тебя я очень легко относилась к сексу. Но вот со штуковиной под названием любовь была абсолютно незнакома.

Когда они вернулись в гостиницу и пообедали, Катя спросила:

— Чем бы ты хотел заняться? Отдохнуть?

— Наверное, минут сорок поспать, а потом узнать, чем я занимался последнее время. Но слушай–ка, как мы с тобой жили? Вместе?

— Да, то у тебя, то у меня. Мы как раз начали обсуждать вопрос общего жилья.

— А сейчас, извини, если вопрос бестактный, тебе удобнее в отдельном номере? Может, я храплю или лягаюсь?

— Да нет, просто я подумала, что тебе, может быть, неловко будет жить с незнакомой, по сути, женщиной.

— А могу я предложить мадам поселиться со мной в номере на двоих?

Катя просияла:

— Мадам будет очень рада и все организует. Ты спи, а я через часик приду, и переселимся. И материалы по работе принесу.

Катя принесла выжимку проекта на пару десятков страниц. Содержание Гурова изумило.

Он ожидал увидеть обычное для своей практики последних лет маркетинговое исследование какой–то отрасли. Однако целью проекта оказалась ни больше, ни меньше, как модернизация капитализма как социальной системы. Ключевой задачей ставилось увеличение ресурсов, выделяемых на космос, физику, экологию, рождаемость и другие стратегические для человечества направления.

Для этого предлагалось изменение способов обозначения индивидуального социального статуса. Выдвигалась гипотеза, что можно существенно повысить роль благотворительных фондов за счет снижения «демонстрационного» потребления. В качестве главного инструмента такой перестройки рассматривались рекламные технологии. Был разработан план социо–психологических исследований по проверке гипотезы в нескольких странах. Рассматривалось несколько альтернативных сценариев внедрения — в Штатах, Европе, России, Бразилии.

Идеи проекта выглядели весьма интересно и были Гурову близки. Однако некоторые критически важные вопросы оставались как бы за кадром. Кто может финансировать реализацию подобного проекта? Речь ведь шла, по сути, об изменении социальной психологии как минимум отдельной страны. Соответствующие рекламные затраты составляли миллиарды долларов на протяжении многих лет.

Ближе к одиннадцати Катя встала с кресла, где что–то читала, заползла на кровать к Гурову и тихонько устроилась у него на плече. Тот посмотрел на нее и засмеялся.

— Чего смеешься, Серенький?

— Ты смотришь на меня, совершенно как голодная кошка на сметану, — объяснил Гуров, отложил бумаги и, повернувшись, обнял ее. Катя покосилась на часы и строгим казенным голосом сказала:

— Больной, еще тридцать семь минут и двадцать три секунды!

Гуров задумчиво почесал затылок.

— Слушай, солнышко, как в нашей семейной ячейке распределялись функции главы семьи? По четным и нечетным числам? Или в зависимости от настроения?

Катя изумленно распахнула глаза:

— О мой господин, я всегда блюла заповедь апостола Павла «Да убоится жена мужа своего», а заодно до кучи слушалась тебя как своего попечителя согласно Корану. Даже когда ты велел мне быть строгой женой и вить из тебя веревки, я в меру сил подчинилась. Хотя мой скудный женский ум был, — Катя хихикнула, — в некоторой растерянности.

— Похоже, власть у нас в семье просто валялась под ногами, как в семнадцатом году, — рассмеялся Гуров. — Давай–ка сегодня большевиками побуду я, а?

— Секундочку, о повелитель! — и Катя, приложив ладони к вискам Гурову, как бы к чему–то прислушалась. — Слушаюсь, товарищ Гуров! Я в вашем полном распоряжении!

И сама начала его целовать.

— Да, что называется, приспичило, — пробормотал Гуров, слегка придя в себя и оглядывая полуодетых Катю и себя. — Товарищ Миронова, вы почему так заливисто ржали в самый ответственный политический момент? Я вначале прямо растерялся.

— Сама еще не привыкла, товарищ Гуров, — хрипловато сказала Катя. — У меня эта мулька появилась буквально месяца полтора назад… Такие острые ощущения с вами, что пробивает на жуткую ржачку. А вы чего набросились, как из голодного края? Не дали товарищу по партии даже трусики до конца снять. Пренебрегли душем. Просто не узнаю вас.

— Сам удивляюсь. Старый ведь уже хрыч. Ты на меня очень сильно действуешь. Не столько в смысле возбуждающей наружности — скорее влияет ощущение близкого и родного человека. У меня ведь этого не было лет десять, даже больше.

Катя погладила Гурова по щеке.

— Слушай, а зачем я просил тебя быть строгой женой и вить из меня веревки?

— Ты просто прикалывался. Я как–то подлезла к тебе среди бела дня с нескромным предложением, а ты вдруг говоришь, мол, трахаться каждая может, а не слабо ли выйти замуж. Я удивилась, зачем формальности, вроде и так хорошо. Ты честно признался, что не знаешь. А потом выдвинул гипотезу, что тебе нужна строгая жена. Правда, связи между штампом в паспорте и строгостью я так и не уловила.

— А ты что?

— А мне что, жалко, что ли, места в паспорте? Но ведь, к моему удивлению, пригодилось, — Катя хихикнула. — Ты бы видел свое выражение лица, когда я предъявила тебе штампик!

— И что, больше ни с какой стороны официальное замужество тебя не интересует? — спросил Гуров. — А если дети? Все–таки какая–то гарантия помощи.

— Ну, Серенький, зачем же связываться с человеком, от которого нужны какие–то формальные гарантии? И не нужны мне никакие гарантии, я и сама девушка не бедная. А детей, — Катя помолчала, — я иметь не могу.

— Ой, солнышко, — Гуров обнял Катю. — Ты сильно переживаешь?

— Да нет, мне это давно известно. Ты ведь тоже не собирался, вроде, заводить детей. Во всяком случае, когда делал мне предложение, знал, что я бесплодна. Я даже не думаю об этом. Хотя вру, пару раз посещали мысли, что было бы забавно посмотреть на маленького Гурова. Или Гурову. Ну, ладно, пора приводиться в порядок. А то муж не поймет.

Проснулся Гуров почему–то довольно рано, еще не было семи. К его удивлению, Кати в номере не было. Он подошел к окну и вдруг увидел ее во внутреннем дворике комплекса. Она сидела на скамеечке и курила.

Гуров быстро оделся и сбежал вниз.

— Привет, солнышко. Что–нибудь не так?

— Привет, Сереж. Не обращай внимания. Не выспалась. В конце концов, пошла то ли погулять, то ли покурить. Как бы ты хотел построить день?

— Слушай, а как дальнейшее развитие событий представляет себе клиент? Кто, кстати, выступает от его лица?

— Один из руководителей российского филиала, некто Иванов. Он просил, чтобы ты посмотрел материалы и если тебе интересно продолжать работу, он бы с тобой встретился и обсудил дальнейшие планы.

— Когда?

— Когда ты будешь готов. Он предполагал, что нескольких дней тебе хватит.

— План социологических исследований ты разрабатывала?

— Да.

— Мне показалось, очень толково, разумно и, я бы сказал, красиво.

Катя улыбнулась:

— Спасибо, Сережа.

— А можно вас обнять, мадам? — спросил Гуров, обнимая Катю за плечи. — Или вам как–то не до меня?

— Мне всегда до тебя, миленький, — сказала Катя, выбросив сигарету и уткнувшись ему в грудь.

— Депрессия?

— Что–то в этом духе. Сейчас пройдет. От тебя такая теплая–теплая волна идет. Ты спрашивай, не стесняйся. Я жена модели «боевой товарищ», не выхожу из строя даже при частичном отказе бортовых систем.

— Ну, хорошо. Кто инициатор проекта, как он вообще возник?

— Ты инициатор. Познакомились вы с Ивановым и другими персонажами фонда случайно, через меня — я на них работала по другой теме. Ты им вначале вообще понравился, и они предложили тебе подумать о сотрудничестве. А потом одобрили этот проект.

— Я был инициатором?! — удивился Гуров. — Ну, вообще–то, я об этой проблематике урывками размышлял лет двадцать назад… А чья гипотеза, что демонстрационное потребление можно частично переключить на благотворительные фонды рекламными инструментами?

— Твоя.

— Ну, блин, я даю! А оценки рекламных затрат?

— Частично твои, частично фонд привлекал западных экспертов.

— И кто ж может выделить на такой проект миллиарды долларов?

— Это вопрос к Иванову.

Гуров задумался. Потом спросил:

— Да, а какой бюджет проекта? И наш гонорар?

Катя засмеялась.

— Больше трех месяцев с тобой общаюсь — не могу привыкнуть. Уж больно ты от большинства людей отличаешься. Вопрос о деньгах — в последнюю очередь.

Гуров смутился:

— Ну, я, действительно, неважный бизнесмен. Что, бюджет хилый?

— Отнюдь не хилый. Ежемесячный наш с тобой гонорар — порядка ста восьмидесяти тысяч долларов чистыми.

Гуров присвистнул.

— Прилично.

— Они сами предложили, поскольку ты на них произвел очень хорошее впечатление. Ну и компенсируются твои косвенные потери в связи с отказом на время проекта от прочих клиентов.

— Ну, тогда если в принципе — я предлагаю продолжать. Мне проект интересен, тебе, раз ты в нем участвовала, тоже. Деньги хорошие. А?

— Есть еще важные факторы, которые тоже стоит обдумать. В частности, участие в этом проекте в определенной степени рискованно. Ты получил амнезию не случайно. Но это тоже надо обсуждать с Ивановым.

— А, вот так… Тогда я предложил бы следующее. Утром я еще поподробнее покопаюсь в материалах, а не только в выжимке. Позадаю тебе вопросы. А со второй половины дня надо предлагать Иванову встречаться. Согласна?

— Согласна.

— Очень рад вас видеть в относительно добром здравии, Сергей Александрович, — приветливо сказал человек среднего возраста и роста, слегка смахивающий на кавказца неопределенной национальности, выходя из–за стола и протягивая Гурову руку. — Вы меня, как я понимаю, пока не вспомнили?

— К сожалению, — развел руками Гуров.

— Я Юрий Петрович Иванов, непосредственно курирую ваш проект. Хотел бы начать с извинений. То, что с вами случилось, — в значительной степени результат ошибок наших сотрудников. Вам с Катериной будет выплачена компенсация физического и морального ущерба. Скажем, в размере трехмесячного гонорара. Приемлемо?

Гуров посмотрел на Катю. Та пожала плечами:

— Деньги мне не заменят того, что мой муж меня не помнит. Мне все равно.

Гуров перевел взгляд на Иванова:

— Как считаете справедливым и разумным, Юрий Петрович. Ситуация мне непонятна и непривычна, поэтому полагаюсь на вас.

— Нужно, наверное, также, — продолжил Иванов, — прояснить ряд аспектов проекта, в том числе случившееся с вами, чтобы у вас была достаточно полная картина. Катерина мне сказала, что у вас уже возникли некоторые вопросы принципиального характера?

— Да. Кто способен реализовать проект по модернизации капитализма? — спросил Гуров. — Речь идет о затратах в миллиарды долларов на протяжении многих лет. С неясными результатами в отдаленном будущем и без надежных гарантий успеха. Не могу себе представить страну, в которой политически возможно подобное финансирование. Получается, речь идет о какой–то глобальной силе, способной тратить колоссальные ресурсы?

— Рассуждаете совершенно логично, — согласился Иванов. — Появились какие–нибудь гипотезы?

— Так и хочется выспренно ответить классическим «Гипотез не измышляю!» — усмехнулся Гуров. — На самом деле рассчитывал от вас услышать. Мировая Закулиса? Пришельцы?

Иванов внимательно посмотрел на Гурова, помолчал и сказал:

— Второе, Сергей Александрович.

Гуров покосился на невозмутимо сидящую Катю и в некотором замешательстве почесал затылок.

— Надеялся я почему–то на менее экзотический вариант. Ладно. Просто в порядке повышения психологической убедительности, может, покажете какой–нибудь инопланетный фокус?

— Ну, извольте. — Иванов нажал кнопку на телефоне. — Андрей, погоняй в телепортационном режиме по моему кабинету пяток шпионских зондов, временами снимая маскировку.

В воздухе в разных концах кабинета появилось пять светло–серых предметов трудноопределимой, причудливой формы величиной с небольшое яблоко. Затем они скачками, временами исчезая, стали беспорядочно перемещаться.

— Хватит, Андрей, — скомандовал Иванов. Предметы исчезли. — Или, например, некоторые возможности моего нынешнего тела… — и он почти мгновенно оказался в одном углу кабинета, потом в другом, потом опять за столом. Улавливалось только смутное, обрывочное мелькание и сильное движение воздуха.

— Это так называемый «быстрый режим» — передвижение, ускоренное в несколько раз по сравнению с доступным человеку, — пояснил Иванов. — Мое сознание имплантировано в андроидную, человекоподобную оболочку. А настоящее мое тело сильно не похоже на человеческое.

— Врач Павел, случайно, не один из вас? — поинтересовался Гуров.

— Да. А почему вы подумали?

— Уж очень быстро он меня вчера поддержал, когда я чуть не упал. И экстрасенсорные способности его меня поразили. Окей. Верю. И каковы ваши цели касательно человечества?

— Мы, собственно, — Иванов задумчиво потер лоб, — сейчас как раз сами себе пытаемся ответить на этот вопрос. Вообще–то обычно на том уровне, на котором находится Земля, мы только наблюдаем. Но у вас в последние десятилетия вдруг возникли серьезные риски для нормального развития — я не хотел бы пока об этом детально говорить. Вот мы и думаем, что делать, а пока на всякий случай прорабатываем различные планы вмешательства. Ваш проект — один из наиболее перспективных.

— А как вы вообще мной заинтересовались? Я ведь макроэкономикой почти двадцать лет не занимаюсь.

— Может быть, историю нашего знакомства вы расскажете отдельно, Катерина? — спросил Иванов.

— Хорошо, — кивнула Катя.

— А каким образом я амнезию схлопотал? — спросил Гуров.

— По большому счету, наша вина, — вздохнул Иванов. — Вам на крайний случай и с вашего согласия была проделана ментальная операция, позволяющая дистанционно блокировать память. Вообще–то ваш проект был организован так, чтобы никто им не заинтересовался. К сожалению, информация о нем по случайной халатности попала в одну российскую спецслужбу, и они решили вас арестовать.

— Зачем? — удивился Гуров.

— Им попался фрагмент, по которому можно было заподозрить, что вы разрабатываете проект усиления Штатов в обозримом будущем. Мы вас спрятали и начали гасить ситуацию. Но произошел еще один прокол: они сумели расколоть нашу систему связи. Вышли на вас и от имени якобы нанятых бандитов стали шантажировать: или вы сдаетесь в течение получаса, или они взрывают жилой дом. Вы решили сдаться. Мы в этой ситуации, — Иванов опять виновато вздохнул, — вынуждены были блокировать вам память.

— Ну, а если какая–нибудь подобная ситуация повторится? — спросил Гуров. — И речь будет идти уже о более длительном промежутке потери памяти? Хотя и сейчас — он виновато покосился на Катю, — мягко говоря, тяжело и мне, и особенно жене.

— Наши специалисты разработали для человеческого мозга новую методику блокирования памяти, в гораздо меньшей степени затрагивающую эмоциональные воспоминания и позволяющую восстановить память не с примерно 50 % вероятности, как сейчас, а где–то на 95 %. Но какой–то риск, конечно, останется.

— Сколько у нас времени на принятие решения? — спросил Гуров.

— Сколько бы вы хотели?

— Нескольких дней нам будет достаточно, Катюш?

— Наверное, да — ответила та.

— О царь, — спросила Катя, — я не слишком выйду из роли Шахерезады, если за рассказом выпью водки? В прошлый раз, признаваясь тебе, водку пила, и в этот раз нет сил, как хочется.

— Конечно, солнышко, — ответил Гуров. — Особенно если и мне нальешь. Жена–собутыльник — это моя тайная мечта. Но что тебя смущает? То, что ты мне расскажешь, я ведь уже знал. И я — тот же самый. Значит, прореагирую так же.

Катя вздохнула:

— Нет, Сережа, ты не тот же самый. Ты меня не любишь.

— Ну… — замялся Гуров, — я очень нежно к тебе отношусь…

— Я чувствую — ты очень нежно и хорошо ко мне относишься, я тебе очень нравлюсь, тебе со мной классно. Но ты меня не любишь. А значит, и еще что–то в тебе могло измениться. Ну, что, я закажу ужин в номер. Ты чего бы хотел?

— Какой–нибудь соленой закуски, рыбы там, на твой вкус, — мрачно сказал Гуров.

Когда принесли ужин и, к изумлению Гурова, литр водки, Катя налила грамм сто пятьдесят себе в стакан и на донышко рюмки — Гурову.

— Извини, Сереж, тебе еще несколько дней пить почти нельзя. Когда тебя чекисты допрашивали, всякой вредной химией пользовались. И Павел, кажется, добавил лекарств.

— Оказывается, иногда ты можешь довольно похоже притворяться строгой женой. А почему я ничего про чекистов не помню? — спросил Гуров.

— То ли они сами, то ли Павел, точно не знаю, поставили тебе гипнотический блок. Он в принципе легко снимается, но зачем тебе эту допросную гадость помнить? Не исключено, что болевые методы применяли. Ну, давай.

Они чокнулись, и Катя залпом выпила водку.

— Мы познакомились, когда ты пришел ко мне как клиент к проститутке, — сказала она, продышавшись. — Я специализированный андроид, сконструированный для социо–психологического анализа поведения аборигенов. Многие исследования проводила под легендой проститутки.

— Гос–споди, бедняга ты моя, — сказал Гуров, пересел к Кате и нежно ее обнял.

Катя заплакала.

— Да что же это такое, — пробормотала она сквозь слезы. — В прошлый раз из меня текло, как из фонтана, и опять реву.

— А чего сейчас ревешь, солнышко? — ласково спросил Гуров.

— Как и тогда — боялась, что тебе будет противно, а тебе не противно. В меня встроен эмпатический сканер, я твои эмоции чувствую.

Катя налила себе еще грамм сто пятьдесят.

— Не пугайся моим дозам — метаболизм специфический, мне нужно в несколько раз больше выпить, чем обычному человеку, для того же эффекта.

И Катя выпила очередную порцию.

— Оргазмы у меня с тобой были очень странные. У меня были инсталлированы аналитические программы одной расы, слегка похожей на лягушек. В программах, как оказалось, были куски, связанные с их размножением. У них это коллективный, очень сакральный, экстатический процесс. И я эти мистерии отчасти ощущала. Ты чувствовал только что–то вроде вибраций.

— Это только со мной у тебя было?

— Да, уж не знаю почему. Когда я поинтересовалась лягушками поглубже, выяснилось, что такой наш секс может интерпретироваться ими как ужасное кощунство.

— Звучит удивительно бредово.

— В тот раз, — усмехнулась Катя, — ты примерно так же высказался. Но однажды, когда мы тихо–мирно пили чай, вдруг явились Иванов и андроид, в котором сидели сознания целой кучи лягушек. Аборигенов в такие истории стараются не втягивать. Тем более, это древнее лягушачье табу к конкретной ситуации подходило сомнительно. Поэтому после пары символических вопросов ты был признан невиновным и тебе было вежливо сказано идти подобру–поздорову.

Катя налила и выпила очередные сто грамм.

— И тут, Сережа, ты меня потряс, я просто офигела. А могу ли, спрашиваешь, объявить эту женщину своей женой и разделить с ней любую ответственность. Иванов тебе намекает, что ответственность очень серьезная. А ты наседаешь. Ну, — Катя вздохнула, — я вижу, ты вот–вот и впрямь объявишь меня своей женой — и, чтобы сломать ситуацию, бросилась на андроида с лягушками в мозгах. И он меня убил. Как они и собирались. Иначе обездвижили бы силовым полем.

— То есть, по сути, ты меня спасла.

— Серега, бля, вот мне было бы весело умирать с любимым человеком на пару!

— Ф-фу, просто шекспировские страсти, — сказал Гуров. — Ну, дай еще немножко водки, ничего со мной не случится.

Катя опять плеснула ему на донышко, себе грамм сто, они чокнулись и выпили.

— Но как же ты умудрилась воскреснуть? — спросил Гуров.

— Благодаря тебе, — уже слегка заплетающимся языком сказала Катя, — и, как ни странно, самим лягушкам.

— Но ведь они тебя убили?

— Понимаешь, у них сложная этика. Одно дело — просто ликвидировать сраного специализированного андроида, который залез в табуированную область. И совсем другое — убить возлюбленную естественно рожденного разумного существа, тем более, человека чести, который готов рисковать всем ради своей любви. Даже если возлюбленная — сраный андроид.

— Я сейчас так покраснею, что останусь красным на всю жизнь.

— Ничего, хорошо прожаренных я тоже люблю. Вначале лягушки пытались разрулить ситуацию упрощенно — принести тебе извинения и предложить материальную компенсацию.

— А я?

— Ты предложил им, цитирую с твоих слов, засунуть эту компенсацию себе в жопу. Тут они, — Катя хихикнула, — окончательно поняли, что ты человек чести. Ну, и определенную роль сыграл мой бросок в стиле Александра Матросова — я успела эмпатически почувствовать, что они меня зауважали, хоть я и сраный андроид. У лягушек самоубийство и самопожертвование — очень важные элементы культуры. В общем, посоветовавшись со своей совестью, они сказали Иванову, что считают мое восстановление, но без их имплантов, своим долгом чести.

Катя достала сигареты. Гуров дал ей прикурить.

— Ты вот меня пытал, чем посредственный дядечка Гуров привлек мое благосклонное внимание. Например, за многие годы ты второй известный мне человек, который всегда дает даме прикурить. Причем в глазах первого я не была блядью.

Гуров пожал плечами:

— Дама не перестает быть дамой от того, что она проститутка.

— Многие ли мужики согласятся с этим твоим афоризмом?

— Не знаю.

— Я знаю — очень немногие. Рассказываю дальше. Лягушки входят в наблюдательный совет по Земле и для Иванова отчасти начальство. Да Иванов и сам был рад меня восстановить — он в принципе очень порядочное существо. Но без имплантов как сотрудника меня нельзя было использовать. И Иванов, — Катя усмехнулась, — воссоздал меня в подарок тебе. Ты некоторое время юридически как бы был моим хозяином. И уже с твоего согласия, о повелитель, меня перевели в статус аборигена. Случай, насколько мне известно, уникальный.

— Как–то все это с андроидами очень на рабство смахивает, — высказался Гуров.

— Поговорим лучше на эту тему отдельно и стрезва, а? Ну, ты произвел и на лягушек, и на Иванова сильное, так сказать, чисто человеческое впечатление, они тобой заинтересовались, было несколько встреч — и в результате возник этот проект.

— Веселая история, — задумчиво пробормотал Гуров.

— Ах, да, — несколько истерически воскликнула Катя, — самое вкусное под конец: мне 620 лет.

— Ух ты! — поразился Гуров. — Вот почему мне с тобой так интересно и классно.

— Интересный музейный экспонат, просто заебись, — всхлипнула Катя.

Гуров посадил Катю себе на колени и лизнул ее щеку:

— Старушенция, у тебя уже в слезах привкус водки.

— Слушай, Серый, то, что вытворяют твои руки у меня под юбкой, означает, что ты предпочитаешь теперь секс в одетом виде?

— Да нет, просто, оказывается, у меня организм тоже довольно автономный и ты его очень возбуждаешь.

— Тогда пусти старушку Катю в душ, а? Вчера я ведь еще канала под молодую, а сегодня, извини, у меня бушуют комплексы.

…Они стояли на корме речного пароходика. Был солнечный день. Катя что–то рассказывала, смеясь и жестикулируя. Гурова посетило мгновенное острое ощущение счастья. И вдруг мир стал расплываться…

Приснилось, понял Гуров, очнувшись. Катя лежала спиной к нему на другом краю кровати.

— Спишь? — прошептал Гуров.

— Нет, — странноватым голосом ответила она. Гуров придвинулся, обнял ее и повернул к себе.

— Что случилось, солнышко?

— Тебе сейчас я снилась?

— Да.

— Я чувствовала, как ты ее любишь. А пару часов назад, — Катя вздохнула, — вы с ней трахались.

— Почему «с ней»? Это же ты!

— Не я, а сон обо мне. Твои эмоции направлены не на меня.

— Вчера то же самое было? Ты поэтому рано встала и такая грустная была?

— Да.

Помолчали.

— Сереж, — сказала Катя, — не обижайся на меня. Я не могу пока с тобой рядом спать — с ума сойду. Лягу на диванчике в гостиной, ладно? Оттуда мой эмпатический сканер до тебя не достанет.

Утром Катя подошла и уткнулась Гурову лбом в грудь:

— Сереж, извини, а?

— Катюш, извини, а? — в тон ответил Гуров. — Негодящий из меня муж получается.

— Ты лучший в мире муж. А твои сны, сказал Павел, вероятно, признак, что воспоминания всплывают. Может, все проблемы решатся за одну–две недели. Ничего, что я без тебя к нему зашла?

— Конечно, ты ж моя родная жена, солнышко. Правда, пока совершенно не строгая.

Катя взяла его руку и потерлась о нее щекой.

— Иванов с нами хочет срочно встретиться — часа через два. Какие–то дополнительные проблемы возникли. Может, обсудим, какие у тебя возникли вопросы и соображения после моего вчерашнего полупьяного рассказа?

— Знаешь, меня неприятно резануло отношение наших старших братьев по разуму к таким, как ты, андроидам, — задумчиво сказал Гуров. — Почти в чистом виде рабство. Невольно по аналогии возникает вопрос об их отношении к аборигенам и о конечных целях проекта. Может, это какой–то хитрый способ порабощения? Вообще, просвети меня, что у них, сплошной коммунизм и благодать в духе Ефремова и Стругацких?

— Отнюдь, — покачала головой Катя. — У них куча социальных проблем, в том числе похожих на земные, — преступность, наркомания. Время от времени бывают войны. Однако порабощать кого–то, в том числе слаборазвитые расы просто никому не нужно, попросту нерентабельно. Отчасти похоже на ситуацию здесь: скажем, Штаты опасные или важные в плане ресурсов страны не порабощают, а пытаются более–менее мягко контролировать. И то имеют проблем выше крыши. А Земля ни для кого не представляет ни опасности, ни интереса. Ну и, вообще–то, порабощать цивилизации считается недопустимым.

— А почему слаборазвитым помогают? Да еще тратят на это такие ресурсы?

— Иванов вчера сказал, что обычно не помогают. Вроде, это действительно так — помогать считается вредным, может возникнуть комплекс неполноценности или иждивенчества в масштабах расы. Только наблюдают и охраняют от случайных придурков. Помощь оказывается лишь в случае серьезной опасности для выживания цивилизации. Что касается ресурсов… Ну, тоже, как на Земле: африканской стране Мумбо — Юмбо размеры западной помощи кажутся огромными. А для богатых стран это мелочь.

— Интересно. Ладно, давай вернемся к андроидам. Они что, вроде пылесоса, с которым можно сделать все, что угодно?

Катя энергично помотала головой:

— Специализированные андроиды считаются разумными существами. Применяются определенные принципы… как сказать… ну, в общем, гуманизма, не будем придумывать терминов. Есть личная жизнь, никакой жестокой эксплуатации. Вполне достаточное для комфортной жизни финансирование, разная другая помощь. Иванов, кстати, ценил меня как исследователя, всегда был со мной уважителен.

— Но быть проституткой опасно — венерические болезни, маньяки всякие. Наконец, просто противно и тяжело обслужить пять клиентов в день.

— У меня иммунитет от всех болезней. Я сама регулировала количество клиентов. Но на крайний случай могла выключить неприятные ощущения или, наоборот, получить хоть пятнадцать оргазмов от всех пяти клиентов. На блядки как таковые приходилось лишь 20–30 % рабочего времени. Но и блядки мне, скорее, нравились, чем напрягали, пока я не влюбилась в тебя. С эмпатическим сканером и «быстрым режимом» я не по зубам никаким маньякам.

— Но перестать быть проституткой ты ведь не могла?

Катя подумала.

— Сложный вопрос, тут отношение к нам действительно является мягкой формой рабства. Специализацию нельзя сменить просто потому, что приспичило. Но возможно при серьезной аргументации. Хозяева ж не идиоты и не садисты, им результат нужен. Я, кстати, влюбившись в тебя, как раз собиралась просить смены специализации.

— Ну, а чувствовать, что у тебя есть хозяева? А твое программирование как особого существа? Кстати, бесплодного? Это нормально?

Катя пожала плечами:

— А почему нет? Я 620 лет прожила, вполне довольная собой и своей жизнью. Насколько мне известно, то же самое характерно для подавляющего большинства специализированных андроидов. Мы ведь с п е ц и а л ь н о конструируемся под свою функцию и роль. Ты ведь не видишь ничего скверного, что у служебной собаки есть хозяин. Мы, конечно, не собаки, но и не совсем люди. Не понимаю, что ты видишь в ситуации морально неприемлемого.

— Ну, сдаюсь. Не знаю. Просто не симпатично мне это, и все. Может, просто я косный, дремучий и отсталый.

— Мне лично твоя дремучесть, в общем, импонирует. Среди естественно рожденных, как я читала, довольно много ксенофобов, которые презирают или не любят специализированных андроидов. Я с этим у хозяев несколько раз сталкивалась. Когда признавалась тебе, что я андроид, очень боялась, что ты почувствуешь отвращение.

— Ладно. Коварных замыслов по отношению к человечеству я, пожалуй, больше не подозреваю. Теперь давай решать, как нам относиться к тому, что проект рискованный? И к нам хрен знает, кто может иметь какие–то претензии.

Катя помолчала и взяла его за руку.

— Сереж, то, что я сейчас скажу, — это не преувеличение и не фигура речи, а, так сказать, медицинский факт. У меня смысл жизни — ты. Я все–таки не совсем человек, а такое, что ли, более функциональное существо. И у меня с прежней функции произошло переключение на тебя. И как бы нет своих критериев. Понимаешь? Поэтому решай ты.

— Мне кажется, надо продолжать, потому что это важно… А вдруг со мной опять такая хрень случится? И ты опять будешь мучиться?

— Если ты из–за меня откажешься и будешь всю жизнь переживать, что отказался, — мне не будет лучше, Сереж…

— Тогда, может, согласимся, а?

— Соглашаемся, — подытожила Катя.

Иванов был озабочен и мрачноват:

— К сожалению, ваши риски, связанные с проектом, на время несколько увеличиваются. Информация про проект от чекистов как–то просочилась в ближневосточные исламистские структуры. И одна малоизвестная группа с полусумасшедшим лидером решила вас ликвидировать, Сергей Александрович, как пособника американских империалистов. Причем они уже финансировали теракт, исполнители на территории России нанимаются или даже наняты.

Иванов встал из–за стола, прошелся по кабинету.

— Буду с вами откровенен: у нас проблемы с персоналом, отвечающим за безопасность. Когда миссия функционировала в режиме наблюдения — справлялись. Но сейчас, на стадии даже проработки возможных вариантов вмешательства, ситуация резко ужесточается. И мои безопасники не вытягивают. К нам уже поступило подкрепление, но новые сотрудники какое–то время будут адаптироваться к земной специфике.

— Вот такие дела, — Иванов опять сел за стол. — Мы в течение нескольких дней разберемся с этими исламистами, но вам пока я бы настоятельно предложил пожить внутри нашего комплекса. Если ваше решение о продолжении проекта будет положительным, мы повышаем ваш гонорар с учетом неудобств и рисков на 20 %. Если вы откажетесь, мы, разумеется, все равно в течение необходимого времени будем вас прикрывать и обеспечивать безопасность.

— Влияет ли новая информация на наше отношение к проекту? — спросил Гуров у Кати.

— Принципиально, думаю, нет, — ответила та.

— Мы хотели бы продолжать участие в проекте, Юрий Петрович, — сказал Гуров.

Иванов улыбнулся:

— Очень рад. Жду от вас плана дальнейшей работы.

— Окей, — сказал Гуров. — Знаете, еще такой вопрос. Мне от греха подальше хотелось бы забрать из квартиры некоторые мелочи: фотографии и тому подобное. У тебя, Кать, есть дома что–нибудь такое?

Катя покачала головой и улыбнулась:

— Когда ты рядом, все мое со мной.

— Кстати, — поинтересовался Гуров, — забыл спросить, мою квартиру, наверное, шмонали чекисты? Там все цело?

Иванов нажал кнопку на телефоне:

— Андрей, когда чекисты делали обыск у Гурова, что–то было изъято?

— Только жесткий диск и прочие носители электронной информации, но и их потом вернули, — ответил мужской голос по громкой связи.

— Насколько безопасно Гурову появиться у себя на квартире?

— Там пока не отмечено никакой активности, но давайте я организую надежную охрану и дополнительно проверю обстановку. Мне потребуется часов пять.

— Действуй, — сказал Иванов и отключил связь. — С вами свяжутся, Сергей Александрович.

Серьезность подхода к его охране в более–менее безобидной ситуации Гурова удивила. Видимо, решили, что лучше перебдеть. Выехали на двух одинаковых джипах, в каждом помимо водителя было по два охранника. Катя заявила, что как строгая жена хочет осуществлять присмотр, и поехала с Гуровым.

Соскучился я по Москве, подумал Гуров. Зайти бы в хороший кабак, напоить Катьку сухим мартини… Так, кажется, я вспомнил, что она любит сухое мартини?

— Слушай, алкоголик, — спросил он у Кати, — ты любишь сухое мартини? Если да — говорила мне об этом?

Катя засияла:

— Люблю! Не говорила! Серый, ты вспоминаешь!

— Да вот подумалось, что стыдно поить даму одной водкой, — и выскочило.

Доехали, несмотря на пробки, довольно быстро. Завернули в арку.

Тут Гуров ощутил удар — как бы сразу с нескольких сторон. И потерял сознание.

Очнулся он в кабинете у Иванова.

— Сергей Александрович, это ментальная связь, — сказал Иванов. — Такая как бы виртуальная реальность…

— Извините, что с Катей? — перебил Гуров.

— Ушибы, довольно сильное сотрясение мозга — лечится.

— А что вообще случилось? — спросил Гуров.

Иванов досадливо поморщился — вид у него был виноватый:

— В очередной раз лажанулись наши безопасники — прозевали радиоуправляемую бомбу. Мне уже извиняться перед вами неудобно. У вас более серьезные травмы: ушиб мозга и внутренних органов, перелом плеча, смещение нескольких позвонков. Но в принципе ничего страшного. Павел обещает поставить и вас, и Катю на ноги за сутки. Физически вы сейчас у него.

— Понятно, — сказал Гуров и огляделся. — Да, иллюзия реальности полная. И чувствую себя отлично. А обязательно ли мне опять терять сознание?

— Вероятно, нет, — ответил Иванов. — Мы можем обеспечить вас здесь доступом к материалам вашего проекта, к Интернету. Можем даже виртуальную Катю к вам подселить. Но надо посоветоваться с Павлом, не будет ли ваше активное ментальное функционирование мешать лечению.

— С удовольствием бы поработал, — сказал Гуров. — А за компанию с Катей было бы вообще роскошно.

— Вопросов или пожеланий больше нет? — спросил Иванов. — Ну, тогда я с вами прощаюсь уже до вашего выздоровления.

Гуров очутился в их с Катей номере. На столе лежали два ноутбука. Гуров открыл один из них. На экране зажглась надпись: «Пожалуйста, подождите, идет настройка». Через несколько минут появился знакомый интерфейс Виндов. В компьютер были заложены все материалы по проекту.

Часа через два посреди комнаты возникла Катя. Гуров вскочил, и они обнялись.

— Серенький, милый, — сказал Катя и крепко к нему прижалась. — Почему–то кажется, будто не видела тебя давно–давно. Вообще, странное ощущение, будто я долго была бесплотной тенью в каком–то странном царстве Аида.

— Бедная ты моя контуженная, — Гуров сел в кресло и посадил Катю к себе на колени. — Чем тебя развлечь? В другом месте попытался бы по–мужицки, простыми плотскими радостями. Но, наверное, здесь это невозможно?

— Секс в таких псевдореальностях обычно возможен. Но я как–то не в себе, Сереж. Попозже попробуем, ладно? Развлеки меня стихами, а?

— Ну, раз уж я произвел на тебя в свое время впечатление знанием Пушкина:

Катя рассмеялась:

— Хорошо, больше никаких вакханалий, будет тебе смиренница по полной программе. А еще стишков?

— Вот тебе одно из любимых стихотворений моей юности. Хотя оно и сейчас меня трогает:

— «Мрачный дол», — задумчиво повторила Катя. — И чего мне мерещатся серо–лиловые долины Аида… Ладно. Как там душа Ахиллеса сказала Одиссею: «Я б на земле предпочел батраком вечно работать, нежели быть царем мертвецов, простившихся с жизнью». Может, займемся проектом, Серенький?

Они несколько часов составляли план работы. Потом Катя сладко потянулась и куснула Гурова за ухо:

— У вас заявка на одна штуку смиренниц?

— У меня. А вы, девушка, качественная смиренница? Те, вроде, не кусаются. И я не планировал в этом квартале мыть виртуальные уши.

— У меня, мужчина, элитная квалификация смиренницы. Будет обеспечен орально–генитальный эротический массаж виртуальных ушей с элементами тантрических техник. Так что уши придется помыть. И радуйтесь, что я вхожу в ваше положение и не требую надеть на них презервативы.

Оседлав его, Катя медленно–медленно, в странном рваном ритме целовала ему соски и двигала бедрами. Удивительное, тонкое, медленно нарастающее наслаждение продолжалось целую вечность. Потом Катя сильно сжала мышцы внутри, сделала несколько резких движений — и Гуров почувствовал, что взрывается. А Катя, запрокинула голову, тоненько протяжно вскрикнула — и, упав ему на грудь, опять стала двигаться в медленном слегка рваном ритме, плавно и нежно завершая оргазм…

— Эмпатического сканера, к сожалению, у меня тут нет, — сказала Катя. — Не чувствую, как ты кончаешь. Но все равно так классно с тобой, мой Серенький. А Александр Сергеич был бы доволен мной как смиренницей, как ты считаешь?

— Главное, что доволен муж, — веско заявил Гуров. — А мнение всяких хлыщей–стихоплетов не должно тебя интересовать.

— Никак опять ревнуешь к солнцу поэзии? — хихикнула Катя.

— А что, я к нему уже ревновал? Чего вдруг? — удивился Гуров.

— Ах, да, у тебя же амнезия. Взревновал ты, узнав, что я была с ним знакома. Слушай, спать хочется. А тебе?

— И мне немножко. Забавно, сон во сне, любопытно попробовать.

— И мне любопытно. Я ведь в виртуале только докладывалась, участвовала в совещаниях и тому подобное. Спим?

— Спим.

Проснувшись в той же кровати, Гуров сразу ощутил, что он «в реале», — хотя и не сильно, но побаливало во многих местах.

Как и при его пробуждении после амнезии, Катя сидела около кровати в кресле. Милая моя, подумал он, с теплым и нежным чувством радости, что видит ее.

Глаза у Кати изумленно и радостно расширились — и она прямо с кресла прыгнула в кровать и прижалась к нему:

— Серый, родной, ты опять меня любишь!

— Даже не знаю, как ответить, — рассмеялся Гуров. — Разве что какую–нибудь глупость типа «Таки да!» Слушай, а у персонажа с лягушками внутри псевдоним был не «Петров»?

— Вспоминаешь! — обрадовалась Катя.

— Да, как–то клочьями. Оказывается, просто надо было крепко дать мне по голове. Эх, ты, не догадалась!

— А почему ты думаешь, что по голове? — удивилась Катя. — Тебе крепко досталось и по позвоночнику. Может, любовь и важные воспоминания ты хранишь в спинном мозге?

— Ну, спасибо, что ты не подумала на костный мозг моего сломанного плеча, — засмеялся Гуров. — А как твое здоровье? В виртуальной реальности ты была поначалу какая–то кисловатая от контузии.

Катя удивленно приподняла брови:

— Здоровье ничего. Но о какой виртуальной реальности ты говоришь, Серенький?

— Как о какой? О той, в которой мы план работы с тобой писали.

— Сереж, я сама недавно встала с постели, не была ни в какой виртуальной реальности и не писала с тобой никакого плана.

— А кто же это тогда был? Совершенно натуральная ты.

— Ну, в принципе это мог быть какой–нибудь виртуальный робот в моем обличье. Хотя такому роботу положено объявить, кто он такой.

— Сильно умная и толковая она была для робота. Шутила, как ты. Стихи просила читать.

— М-да, это странно. Вы трахались?

— Ну… да.

— Сереж, чего ты напрягаешься. Я, конечно, ревнивая, но понимаю, что ты как бы со мной трахался. То, что трахались, — тоже странно, чего бы Иванов к тебе такого робота пустил при живой жене, не похоже на него. Хорошо трахнулись?

— Так же классно, как с тобой. Вернее, мне было так же. Она пожалела, что без эмпатического сканера не чувствует моего оргазма.

— Боюсь, Сереж, — мрачно сказала Катя, — что это был какой–то виртуальный вариант моей настоящей личности. И что с ней происходит, с беднягой? Ты говоришь, она кислая была?

— Да, пару раз она жаловалась на ощущение, будто долго была бесплотной тенью в Аиде. Лем, наверное, в гробу вертится от таких вариаций на его темы, — ответил Гуров. — Надо разбираться с Ивановым.

— Рад видеть вас относительно здоровыми, — радушно встретил их Иванов. — Какие проблемы?

— Юрий Петрович, что за Катя была у меня в виртуальной реальности? — спросил Гуров.

— По каким–то медицинским причинам было нежелательно подключать к вам Катерину, и для вас соорудили специальный конструкт: в виртуальный вариант личности Кати на момент ее восстановления была вложена информация о событиях за прошедший период, данные по проекту и тому подобное. А что случилось?

— Случилось то, что она была явно несчастна. Объясните, пожалуйста, что она такое и что с ней делают?

— Она полный виртуальный аналог личности… э-э… прототипа, который во многих отношениях уникален. Псевдоживую личность изучать удобнее, чем программный код. Обращаться с ней должны в принципе гуманно. Держат в таком, как бы сказать, бессознательном состоянии.

— Юрий Петрович, похоже, с гуманизмом у ваших исследователей серьезные проблемы. Как с безопасностью у ваших безопасников — извините за бестактность. Первые слова виртуальной Кати были — жалоба на ощущение, что она долго была бесплотной тенью Аида. Позже между делом она процитировала, кажется, из Гомера про Ахилла, который предпочел бы вечно работать батраком, чем быть царем мертвых. Не знаю уж, сознательно или нет. А как на ней в ее Тартаре скажутся воспоминания о счастливом дне, проведенном со мной?!

Иванов слегка покраснел:

— Хорошо. Не будем дискутировать, я вижу, вас это серьезно задевает, а для нас вопрос непринципиальный, пусть наши специалисты изучают программный код. Чего вы хотите? Чтобы прекратили ее существование?

— Нет! — почти хором воскликнули Гуров и Катя и посмотрели друг на друга.

— Можно, мы посоветуемся? — спросил Гуров.

— Конечно, посоветуйтесь, — согласился Иванов с едва заметной улыбкой.

Гуров глубоко вздохнул и сказал:

— Кать, я понимаю, что тебе чрезвычайно неприятно появление, так сказать, Кати‑2, но я считаю, что если по–человечески, то надо просить ее восстановить в нормальном живом виде. Извини.

Катя помолчала и спросила:

— А почему ты на меня не смотришь? И за что извиняешься?

Гуров исподлобья посмотрел на Катю — и увидел, что она улыбается.

— Почему ты думаешь, — спросила Катя, — что я могу хотеть уничтожения самой себя или, вернее, кого–то вроде своей сестры–близнеца? Могу ведь и обидеться, Сереж.

— Ну, — растерянно буркнул Гуров, — ты ведь ревнивая.

— Не до такой степени, чтобы ставить ревность выше жизни и смерти. И не знаю, почему, но к себе самой я тебя как–то почти не ревную. Ты лучше, — хихикнула Катя, — подумал бы о своей горькой судьбе двоеженца — как мы тебя делить будем.

— Заведете молодого любовника, — буркнул Гуров. — Когда надо, я умею быть невнимательным.

— Глупенький Серенький, я совсем не о сексе, — ласково сказала Катя. — Мне никто, кроме тебя, не нужен. И я как андроид могу регулировать свою потребность в сексе. Я о любви и ласке. В этом я свою потребность регулировать не могу. Не треснешь ты от двух приставучих баб?

Ну, — ответил Гуров, ухмыльнувшись, — хочется широко расправить живот, как говаривал в подобных случаях один знакомый моей комплекции, и ответить: не тресну!

Восстановленная Катя‑2 лежала — вдруг вспомнилось Гурову — совсем, как когда–то восстановленная Катя, на спине, прикрыв глаза, в брючном костюмчике вроде домашнего.

Когда они вошли в зону чувствительности ее эмпатического сканера, она открыла глаза — и осторожно улыбнулась.

— Привет, ребята.

— Здравствуй, солнышко, — ответил Гуров и присел на край кровати.

— Привет, сестричка, — сказала Катя и села на стул. — Может, чтоб не путаться, ты у нас будешь зваться Риной, как когда–то?

— Договорились, — улыбнулась Рина.

— Понимаешь, Рин, — пожаловалась Катя, — у меня одной совершенно не получается быть строгой женой этому типу. Ты ведь мне поможешь? Вдвоем мы должны справиться.

— О чем речь, — ответила Рина. — Легко!

И подмигнула Гурову.