На свободе

Джин Вульф На свободе

Не стоило мне читать то письмо. Более того, не стоило мне возвращаться на Берег Слоновой Кости. Письмо нашло меня в Кейптауне. К нему прилагалось другое, от некого Дюбуа. Писал он нечто в этом роде:

Письмо, о котором шла речь, я сохранил. Приведу его ниже:

И я отправился туда. А что еще оставалось? Тридцать два дня я плыл к Берегу Слоновой Кости на торговой шхуне, и мне еще повезло, что плавание не затянулось. Берколь хотел отправиться со мной, но ему помешала болезнь. Замещавший его Дюбуа сопровождать меня отказался. По правде говоря, не выдержав бремени обязанностей, которые взвалила на него судьба, бедняга едва не довел себя до нервного срыва. Путешествие пошло бы ему на пользу. Я пытался его уговорить, но он не соглашался. Я понял, что спорить с ним бесполезно, и при первой возможности покинул город в сопровождении четырех носильщиков и местного жандарма по имени Джакада. Он доставил то самое письмо и, вероятно, мог бы что-нибудь рассказать о плантации Гехта и, что важнее всего, о жене ее покойного владельца. Я пишу «мог бы», потому что узнать мне удалось немногое. Жена владельца плантации была кей гайбу — одержимой духом леопарда. Когда я спросил Джакаду о клетке, он подтвердил, что женщина заперта, но затем упомянул, что по ночам она бродит в поисках добычи. Я удивился, ведь, по его же собственным словам, она сидит в клетке, — но он лишь пожал плечами…

…Я уже писал о бабуинах. Они были столь же многочисленны, как и всегда, и, казалось, еще любопытней обычного. Должно быть, они осмелели, потому что спутников у меня было меньше, чем у Берколя. Пожалуй, стоит упомянуть об одном странном происшествии, хотя его связь с последующими событиями пока не ясна. На какой-то краткий миг я поймал себя на том, что смотрю на себя и своих спутников глазами бабуина. Бабуин этот — самец, а может быть, самка, — был совершенно обычным и ничем не отличался от своих сородичей. Я почувствовал себя чрезвычайно неловко, словно бледный, покрытый струпьями калека, вынужденный передвигаться на одних только задних лапах. Ощущение это, как я уже пытался сказать, было мимолетным, и оставило после себя чувство, что я невольно присвоил нечто, принадлежавшее бабуину. Не успел я пройти и десяти шагов, как ко мне подбежала молодая самочка. Она потерлась о мои шорты и взяла меня за руку. Так мы с ней шли еще примерно четверть часа — самочка держала меня за руку и легко передвигалась на трех лапах. Затем она отпустила меня и убежала. Объяснений произошедшему у меня нет. И я даже представить себе не мог, что не пройдет и недели — и я буду отстреливать этих же бабуинов.

Достигнув Кавалли, мы перешли реку вброд и три долгих дня двигались вверх по течению, а когда наконец вдалеке показалась плантация Гехта, вернулись на противоположный берег. Плантация казалась заброшенной, поля ее отступали под натиском джунглей. При виде этого запустения я подумал, что жена Гехта наверняка уже мертва. Но мы проделали слишком долгий путь и не могли вернуться, не разобравшись в том, что происходит. К тому же в бунгало могло обнаружиться что-нибудь интересное. Я сказал Джакаде и носильщикам, что мы останемся здесь на одну-две ночи. Разбив лагерь, мы с Джакадой вошли в бунгало.

Едва мы шагнули за порог, как нас окликнул женский голос:

— Оку? Амуэ?

Я устал и вспотел, но сразу поспешил на зов.

Клетка стояла у стены, к ней легко можно было пройти из кухни. Под дверью клетки был широкий проем для подносов с едой.

Тогда я и увидел ее — она держалась за прутья клетки. При виде меня она необыкновенно обрадовалась. Это тронуло меня, и трогает до сих пор. Да, даже после всего, что случилось. Я выпустил бы ее в ту же минуту, если бы мог, но на клетке висел внушительный замок, а ключа нигде не было видно. Я спросил Марту, не знает ли она, где ключ, и она сказала:

— Пожалуйста, не называйте меня Мартой. Это не мое имя. Джозеф хотел, чтобы меня считали француженкой, и поэтому так называл. Я любила его, но так и не смогла полюбить имя, которое он мне дал.

Мне хотелось задать ей множество вопросов, но сначала нужно было ее освободить. Поэтому я снова спросил, не знает ли она, где ключ.

— Джозеф всегда клал его в карман. Он навещал меня по вечерам. Думаю, вы понимаете.

Я понимал. И принялся искать ключ. Примерно через час я сообразил, что на месте Гехта не стал бы держать ключ в ящике стола или где-то еще, а так бы и носил в кармане. Работники плантации могли напасть на его жену и даже убить ее. Заколоть ее, просунув копье меж прутьев клетки, было сложно или даже вовсе невозможно, но стоило войти в клетку — и хватило бы одного удара.

Взять ключ мог тот, кто обнаружил тело Гехта, но где же ключ сейчас? Вдова Гехта не могла отсюда выбраться, а больше на плантации никого не было. Если же ключа никто не брал, значит, его зарыли вместе с трупом. При мысли, что придется выкапывать труп, несколько месяцев пролежавший в могиле в центральной Африке, я испугался.

В одном из строений я обнаружил мастерскую. Там оставалось лишь несколько самых простых инструментов, но я взял их и с яростью набросился на прутья клетки. Два часа напряженного труда пропали напрасно. Мы с носильщиками приготовили поднос с едой. Пленница взяла его с видимой досадой, и ее можно было понять.

Я вымылся и укрылся за противомоскитной сеткой. Меня терзало чувство вины. Нужно было привезти с собой инструменты и отмычки, посоветоваться с мастером по замкам. В Абиджане я легко приобрел бы все необходимое. Надо выяснить, где похоронен Гехт. Его вдова не видела могилы, но могла знать, где она находится. Можно будет отправить на поиски Джакаду и нескольких носильщиков. Перед сном я решил, что раз уж мои попытки выломать прутья клетки ни к чему не привели, наутро я займусь замком и петлями.

Так я и поступил. И всего за час с небольшим мне удалось вытянуть болты изо всех трех петель и открыть дверь клетки. Но, рассказывая сейчас об этом маленьком триумфе, я многое упустил. Вскоре после того как я уснул, меня разбудил выстрел. Я закричал, и на мой крик прибежал один из носильщиков. Он сказал, что Джакада заметил леопарда и выстрелил в него. Сам носильщик никакого леопарда не видел. Я велел позвать ко мне Джакаду, но Джакада если и пришел, то не сразу: я уже блаженно спал, и будить меня он не стал.

Ночью мне приснилась обнаженная женщина, которая целовала меня, лежа сверху. Я знал, что такие сны не редкость для мужчин, надолго лишенных женского тепла. Потом женщина легла рядом со мной и принялась шептать, обещая всевозможные радости семейной жизни, не омраченные никакими невзгодами. Мне хотелось сказать, что если она станет моей женой, то и невзгоды брака будут мне в радость, но не мог открыть рта и только слушал. Голос ее был точно ветер с моря.

Еще одна пропажа, на этот раз — мальчик. Матросы и добровольцы обыскивают корабль. Будь мы на берегу, я купил бы наручники в каком-нибудь магазине для полицейских и приковал бы ими Кей к себе, а ключ отдал другу. Но здесь ничего подобного сделать не получится. Я бы попросил стюарда запереть нас, но дверь нашей каюты легко открыть изнутри.

Но как Кей попадает в каюту? Снаружи дверь так просто не откроешь. Наверное, у нее свой ключ. Если я найду его и выброшу за борт, она не сможет… Нет! Какой же я болван! Она достает ключ из моего кармана, пока я сплю. Тогда все просто. Ключ нужно спрятать. Она не уйдет, если не будет уверена, что сможет вернуться. Сегодня я спрячу ключ, но не стану писать, где.

Позже. Ну вот, дело сделано. Кей еще не вернулась, наверное, играет в карты в кают-компании. Пойду к ней. Когда вернемся, скажу, что забыл ключ от каюты (и это будет чистая правда), и попрошу стюарда открыть дверь и впустить нас. Ясно, что завтра это уже не сработает, но у меня будет целый день, чтобы придумать новый план — надеюсь, получше этого.

Утро. Когда я ушел, Кей еще спала. Моя маленькая афера увенчалась успехом. Ключ лежит там, где я его спрятал, и я не нашел никаких признаков того, что Кей выходила из каюты. Сегодня вечером я должен попасть в каюту раньше нее и спрятать ключ. Я приму ванну и, вернувшись, она застанет меня в халате. Утром я тоже должен встать раньше и забрать ключ до того, как она проснется.

Но что я буду делать, когда мы прибудем в Нью-Йорк?

За ужином Кей извинилась и вышла. Я решил, что она отлучилась в уборную. Но она не вернулась. Полчаса спустя я попросил жену полковника проверить, как она. Вернувшись, миссис Ван Клиф сообщила, что Кей в уборной нет — она проверила все кабинки. Возможно, Кей стало дурно, предположила она. Вряд ли, — воды в южной части Атлантики спокойные; но я все же кивнул, покинул ее и прошел вдоль борта корабля. Кей нигде не было. На палубе наслаждались прохладой несколько пассажиров. Я описал им Кей — красивую темноволосую крупную женщину в желтом платье, и так далее. Никто ее не видел, но одна женщина предположила, что она могла вернуться в каюту. Не придумав ничего лучше (ключ все еще лежал у меня в кармане), я направился туда. Открыв дверь, я онемел от изумления.

В каюте было темно. Коридор, где я стоял, был ярко освещен, и изумрудные глаза, смотревшие на меня из каюты, сверкали отраженным светом.

Я зажег свет. Кей (или мне все-таки следует называть ее Мартой?) лежала на кровати совершенно голая. Она оперлась на локоть и улыбалась.

— Я решила сделать тебе маленький сюрприз.

Я выключил свет и закрыл дверь.

— Вот уж сюрприз так сюрприз. — Я запыхался и с трудом подбирал слова. — А я-то думал, что с тобой случилось?

— Случилось?.. Тебе нравится, как здесь кормят?

— Неплохо для корабельной кухни.

— Я бы так не сказала. Мне от здешней еды дурно, тянет прилечь. Меня стюард впустил.

Я кивнул.

— Понятно.

— Но когда я раздеваюсь, мне лучше. — Кей надула губы. — Тебе не нравится мой сюрприз? Тогда я прилягу где-нибудь еще.

— Нет-нет, не надо. — Теперь я уже и сам раздевался. Не заметив иронии в собственных словах, я добавил: — Это опасно.

— Все волнуешься за меня. — Она засмеялась. — А помнишь, как ты вынимал те болты? «Болты», они ведь так по-вашему называются? Трудился над ними и так, и сяк, и молотком по ним стучал, и маслом мазал. Изо всех сил старался — надо, мол, вынуть эти болты!

— Ты про болты в петлях клетки? Ну да, я их вытащил.

— А может, я тебя дурачила? Может, я сама могла просунуть руку через прутья и их вытащить? — игриво сказала она.

Я понимал, чего она добивается, но идти у нее на поводу не собирался.

— Может, и дурачила.

Там было три петли, и с первой я провозился почти час. На две остальные пришлось потратить по двадцать минут, хотя я уже знал, что с ними делать.

— Я тоже волнуюсь. За тебя. Это плохо, да? Очень плохо.

Я был тронут.

— По меньшей мере глупо…

— Нет, не глупо, просто плохо. Я боюсь сделать тебе больно. — В ее голосе слышалось искреннее беспокойство.

Полоска нежного пушка тянулась от ее лобка к пупку. Я гладил ее, продолжая разговор.

— Мне уже причиняли боль. Но я жив, как видишь.

— Зачем ты приехал в Африку?

— Я много читал о ней и решил, пока еще молод, увидеть все это собственными глазами.

Я вспомнил, как тяжело далось мне это решение и какое облегчение я почувствовал, когда корабль отплыл. Мне вдруг показалось, что я могу все — даже взлететь.

Она молчала, и я продолжал:

— Я хотел поохотиться на крупную дичь. На слонов, носорогов, гиппопотамов. Львов и леопардов. Мечтал, что развешу по стенам головы животных. Ну и все в таком духе…

Она засмеялась:

— И долго бы ты ел убитого слона?

— Ты права. Убивать надо только того, кого собираешься съесть. Я охотился на антилоп, чтобы накормить своих спутников. Нас было шестеро: четверо носильщиков, Джакада и я. Обратно вернулись всемером. С тобой.

— Ты стрелял в бабуинов. Я навсегда перед тобой в долгу.

— Они могли убить тебя.

Я говорил правду — они бы ее убили, если бы я им не помешал. Когда они бросились врассыпную, последними бежали те, кто подобрался к ней ближе всего. Израненные. Истекающие кровью. Хромые. Притихшие. Те, кто уцелел, громко галдели. Но не эти. Одному из них оторвало лапу. Но не моей пулей и не пулей Джакады.

— О чем ты думаешь? Ты все время думаешь. И молчишь.

— Да, пожалуй.

Мы лежали рядом в темноте, пот выступал на наших телах.

— Когда станешь старый-старый, захочешь говорить, но никто не станет слушать. Скажут — он старик. А старики ничего не понимают.

Что ж. Сегодня я и вправду чувствую себя старым. Вы даже представить не можете, каким старым. И вот что я скажу: старики понимают одно. Они понимают, как многого не знают. Была ли Кей одержима духом леопарда? Или душой леопарда? Что она такое, эта так называемая душа, если ее, например, можно передать другому как носовой платок? Или, может быть, она уходит сама, как человек, покидающий родительский дом?

Действительно ли Кей (или Марта?) могла превращаться в леопарда? Звучит смешно, но человеческие глаза не отражают свет. Его отражают только глаза животных.

— Ты убивал слона? Много мяса отдал тем, кто помогал на охоте?

— Нет. Ни разу не убивал.

— Для целого племени слон — хорошая добыча. Там много голодных ртов. Дети заползают в слона, а потом выползают из него с полными животиками слонятины.

Она тихо засмеялась.

— Я не убивал слона, — повторил я.

— Стервятники, гиены, шакалы придут к тебе. Скажут: «Накорми нас, бвана. Мы дети твои!»

Точно, подумал я. Они придут и будут правы. Они — наши дети, наследники человечества.

— Леопарды чистоплотнее нас, — сказал я, обращаясь сам к себе. Я часто говорю сам с собой, если знаю, что прав. — Они убивают, когда голодны, и съедают всю свою добычу. А мы убиваем, чтобы сделать очередной пылесборник, который служит пищей разве что моли. А для наших детей это уже просто мусор.

— Я рада, — почему-то промурлыкала Кей.

— Львы и леопарды боятся нас, как честные люди боятся преступников, а мы их — как преступники боятся полиции.

Я долго молчал, пока Кей не спросила:

— О чем ты думаешь?

Она гладила меня, но было ясно, что это не могло продолжаться вечно.

— Я думал о бабуинах. Они все время галдят, но в их гомоне нет никакого смысла. Наверное, люди когда-то так же галдели, а потом в их гомоне постепенно проступил смысл. Многие ломают голову над тем, как же появилась речь. Вот тебе и ответ на эту загадку.

— В детстве было то же самое. Родители уехали из Англии во Францию. Отправили меня учиться. Готовиться к дошкольной школе.

— К детскому саду, — поправил ее я.

— Это по-немецки. Киндергартен. В Англии так говорят?

— Насколько мне известно, да.

— Тогда я знала по-английски всего несколько слов, которые помнила еще с тех пор, как жила в Англии. Я очень старалась их не забыть. Повторяла перед сном как молитву.

— Потому что в них был смысл. Во французских словах смысл тоже был. Но ты тогда этого не понимала.

— Я люблю тебя, — прошептала Кей, и я задумался, понимает ли она смысл этих слов и что они для нее значат.

И что они значат для меня.

Вскоре, покинув меня, она прошла по коридору в маленькую ванную и вернулась (чего, как я боялся, могло и не произойти), а затем и я покинул ее по той же причине и, вернувшись в тихонько покачивающуюся кровать, застал Кей уже спящей. И она замурлыкала — тихо, раскатисто и глубоко.

Я снова и снова повторял себе, что сплю, а потом встал, быстро оделся и вышел. Ее мурлыкание преследовало меня, пока я не закрыл за собой стальную дверь нашей каюты. На небе к тому времени уже появились звезды.

Африка — прекрасное место, чтобы наблюдать за звездным небом. Если, конечно, делать это не из-под деревьев, а в саванне или на плантации. Море тоже подходит, когда совсем стемнеет и корабль кажется черным. Ходовые огни не мешают. Луч прожектора блуждает во мраке как сияющий карандаш, а потом гаснет. Корабль движется сквозь неподвижный горячий ночной воздух. Звезды не мерцают, а горят ровным светом, как далекие костры, — да, в сущности, они ведь и есть далекие костры.

— На корабле большая кошка, — раздался голос у меня за спиной.

Я обернулся, но вместо лица увидел только бледное пятно с темными усами. Мне захотелось сразу сказать этому человеку, что он ошибается.

Но вместо этого я сказал:

— Думаю, на всяком корабле есть кошка, а то и не одна.

— Эта будет побольше домашней.

— То есть это очень большая кошка? — спросил я. Вопрос прозвучал глупо, но я не знал, что еще сказать.

— Ну да.

— Вы хотите сказать, вроде льва?

— Ну да.

— Может быть, вроде тигра? — Я хотел, чтобы мои слова прозвучали как шутка.

Он покачал головой. Я едва разглядел это, хотя он стоял всего в двух шагах от меня.

— Мы только что отплыли из Африки. Тигров в Африке нет. Они водятся в Азии — в Индии, Китае и еще нескольких странах.

Я молчал, и он продолжил:

— Зато и в Азии, и в Африке водятся леопарды.

— Вероятно, так и есть.

— Вы, сэр, и сами интересуетесь леопардами. Очень интересуетесь. Простите, что я касаюсь такого личного вопроса.

— Ничего. — Я отвернулся и посмотрел на море.

— Один пассажир погиб. Двое детей пропало.

— Я слышал об этом, — кивнул я, не глядя на него.

— Вы интересовались всеми тремя пассажирами. Расспрашивали миссис Боуэн и матерей пропавших детей.

— Интересовался, — ответил я, — но что в этом такого? О них весь корабль говорит.

— Но никто не касался вашего интереса к пропавшим.

Это было утверждение, а не вопрос, но я все равно ответил.

— Нет, насколько мне известно. А разве об этом следовало говорить?

— Вы не сказали тем женщинам о том, что вам удалось узнать.

— А вот это уже неправда, сэр. — Я повернулся к нему. — Вижу, вы много обо мне знаете. Я же о вас не знаю ничего.

— Я доктор Майлз Раднер. На корабле нет судового врача. Вам, должно быть, об этом известно.

Я пожал плечами:

— Я не болел.

— Я единственный врач на борту, — вполголоса продолжал доктор Раднер. — На пассажирских судах часто служат судовые врачи, вот только найти подходящего нелегко.

Казалось, он не ждал от меня ответа.

— Женатый врач едва ли согласится надолго оставить семью. Кроме того, случись что, судовой врач не может отправить пациента в больницу. И пациенты на корабле часто умирают — не из-за того что врач не справился со своим делом, а потому что на борту нельзя оказать необходимую помощь.

— И наш погибший… — я не договорил.

— Нет. Когда меня пригласили осмотреть Боуэна, он был уже мертв. Но я бы не смог его спасти, будь он даже жив. Ему перегрызли горло и повредили позвоночник. Так убивают львы и леопарды. И рыси.

— Вы хорошо в этом разбираетесь, — заметил я.

— Благодарю вас. Четыре года назад я осматривал туземца, на которого напал леопард. Мне приходилось видеть детей, которых тоже загрыз леопард. Растерзал и сожрал. Волки и собаки нападают спереди. А большие кошки — сзади.

Я не стал отворачиваться к морю, но промолчал.

— Это ваше первое путешествие в Африку? Простите, если лезу не в свое дело, — спросил меня доктор.

— Да. Но я прожил там два года.

— Вы богаты, а я нет. Зато я двадцать с лишним лет копил деньги, чтобы осуществить мечту и поохотиться в африканской саванне.

— Надеюсь, вам понравилось.

— Понравилось, хотя охотился я недолго. И почти ничего не подстрелил. Но увидеть Африку мне хотелось не меньше, чем поохотиться. К тому же в каждой деревне есть больные. Так мне, во всяком случае, показалось. И я не мог пройти мимо.

— Вы ведь дали клятву, — кивнул я.

Доктор Раднер покачал головой.

— Дело не в этом. Я делал, что мог, и часто мне удавалось помочь. Переломы, зараженные раны…

— Трофеев не добыли?

— Ничего достойного занесения в Книгу рекордов. Однажды Дэн Хардвуд подбросил мне новую идею. Дэн — мой друг, профессиональный охотник, он очень мне помог. Чертовски трудно найти животных, убив которых, можно побить чужой рекорд. Профессиональный охотник за всю жизнь встречает не больше дюжины таких. Но Дэн услышал по радио то, что могло меня заинтересовать. Мне еще не приходилось охотиться на леопарда, а в Сарабане тогда заметили леопарда-людоеда. Может, он и не годится для рекорда, но зверь очень большой, сказал Дэн.

Вы понимаете, что я почувствовал, услышав эти слова. В темноте доктор едва ли мог различить выражение моего лица, и я всем сердцем надеялся, что он ничего не заметит.

— Чтобы стать известным охотником, не обязательно ставить рекорды. Достаточно убить людоеда, и о тебе заговорят все журналисты, пишущие об охоте. Твое имя попадет в дюжину книг и будет появляться на страницах газет и журналов и через сто лет после твоей смерти. Я сказал Дэну, что мне это интересно и я готов сделать все, что от меня потребуется.

— Мне тоже очень интересно, но я, пожалуй, пойду. Жена будет волноваться, — сказал я.

Из-под черных усов доктора на мгновение показались зубы.

— Дальше будет еще интереснее. И мне, и, полагаю, вам. Советую остаться и послушать.

Я остался.

— Мы договорились с пилотом и организовали перелет. Неподалеку от Сарабана, во Французском Судане, есть вытоптанное пастбище, где можно приземлиться. Мы наняли гида и пару носильщиков и пришли на плантацию, принадлежавшую иммигранту по имени Джозеф Гехт. Я слышал, он погиб. Вы его знали?

Я пожал плечами:

— Встречал как-то.

— Значит, вы не были друзьями?

Я покачал головой.

— Он выращивал сахарный тростник, кофе и тому подобное, а продавал все это ниже по течению реки. В тех местах его плантация была единственным островком цивилизации. Жену его я тоже видел, хотя он и не выпускал ее из клетки. Помню, я прикурил ей сигарету. Она поблагодарила меня. Мне показалось, что муж не давал ей спичек.

Доктор Раднер вынул сигарету из блестящего портсигара и прикурил от встроенной в крышку зажигалки. Предложил мне, но я отказался.

— Ее звали Марта, и хотя она была не из наших, но по-английски говорила вполне сносно. Мы уехали, с тех пор я ее не видел. И уж точно не ожидал увидеть ее здесь, на корабле.

— Леопарда-то пристрелили? — спросил я.

— Знаете, некоторое время я сомневался, был ли это вообще леопард. Вы слышали о людях-леопардах?

Я сказал, что нет, но это весьма интересно.

— Это что-то вроде ложи. — Его зубы снова показались из-под усов. — Как у масонов. Я и сам масон.

Позади стояли шезлонги, и, пока он говорил, я заметил что-то, бесшумно двигавшееся между ними — животное, а может быть, ребенка.

— Я слышал, многие из них колдуны. И разбойничают по ночам, надев леопардовые шкуры, чтобы люди принимали их за леопардов. Вам случалось пользоваться кастетом?

— Нет, — сказал я, — но я знаю, как он выглядит.

— У них когти не совсем такие, но в этом роде. Железные и выступают между пальцев — так мне Дэн сказал. И с железной ручкой, чтобы держаться. Этими когтями они раздирают жертву, а потом во всем винят леопардов.

— Значит, в Сарабане вы нашли такого разбойника?

— Нет, но, судя по слухам, я ожидал, что мы обнаружим одного из них. Меня и Дэн предупреждал, и пилот, и все остальные. Лучший способ охотиться на леопарда — ловить на живца, устроив засаду в сотне-другой футов от жертвы. Но мы не могли так сделать, потому что этот леопард охотился на людей. Вместо этого мы привязывали к кольям козлов, а наутро искали следы с местными охотниками. Десять дней спустя я подстрелил своего леопарда. Тогда мне уже пора было улетать. Я задержался в Африке дольше, чем планировал, и у меня кончались средства. Мы поблагодарили Гехта за гостеприимство и связались с пилотом. Сутки спустя после того, как мы покинули плантацию, до нас дошла весть, что леопард загрыз еще одного ребенка. Похоже, тот леопард, которого подстрелил я, не был людоедом.

Я спросил доктора, не вернулся ли он за людоедом позже.

— Нет, не вернулся, но мне и не хотелось. Я очень удивился, увидев на корабле жену Гехта. Даже сомневался, она ли это, пока не услышал, как она говорит. Это точно она. А что случилось с Гехтом?

— Он умер, — сказал я.

— Его растерзал леопард?

— Говорят, что да. Сам я тела не видел.

Доктор Раднер кивнул и щелчком отправил окурок за борт, в Атлантический океан, где он потух, как метеор.

— Говорите, на Боуэна напали сзади и перегрызли горло?

— Да, — кивнул доктор.

— А что случилось с теми детьми?

— Не знаю. Но люди-леопарды убивают только врагов — по крайней мере, так говорят. Думаю, они могут убивать и детей своих врагов. В отместку или из ненависти. Но все же…

Он не договорил.

— Вы, должно быть, слышали о клевете в адрес моей жены.

— Слышал, — сказал доктор Раднер, — и считаю совершенно невероятным, чтобы кто-то мог на несколько часов превращаться в леопарда, а потом снова принимать человеческий облик. Однако человек вполне способен поверить, что он превращается в животное. Ведьмы в Средние века верили, что летают на метлах. Верили искренне и твердо, этому есть немало примеров. Точно так же человек может верить, что превращается в леопарда. А еще — может использовать когти, о которых я вам говорил, как орудие убийства. Я рассказываю вам все это потому, что вам может пригодиться умение отличить истинную жертву леопарда от ложной.

— В США леопардов нет, — сказал я так твердо, как только мог.

— Верно, нет. Не считая тех, что живут в зоопарках, цирках и у частных владельцев — эти подсчету не поддаются. Но почти в каждом штате водятся горные львы. На юго-западе страны изредка встречаются ягуары.

Я промолчал, и доктор Раднер отошел от борта, прикоснулся к полям шляпы и сказал:

— Доброй ночи, сэр. Уже поздно, а я что-то заболтался. Приятных снов.

Он ушел, а через несколько минут я услышал тихие невнятные звуки, сменившиеся мертвой тишиной.

Не меньше часа я стоял, прислонившись к борту, и смотрел на море. Нельзя сказать, что было очень холодно, но поднялся холодный южный ветер, а на мне был только легкий тропический костюм. Я многое бы отдал за то, чтобы пропустить стаканчик, но бар давно уже был закрыт.

Некоторое время спустя ко мне подошел полковник. Он искал уголок, чтобы спокойно выкурить сигару перед сном. Я поприветствовал его, он предложил сигару и мне. Я отказался и пожаловался, что бар закрыт. Тогда он достал серебряную фляжку и протянул мне. Я с благодарностью взял ее, но сделал всего два глотка, хотя содержимое было изумительным на вкус. Полагаю, это был джин, бомбейский джин — после второго глотка я представил подчеркнуто старомодную этикетку с портретом королевы Виктории. Я поблагодарил полковника и вернул ему фляжку. Мы с ним немного поболтали, и я ушел.

На полпути к нашей каюте я нашел то, что ожидал увидеть гораздо раньше, — тело доктора Майлза Раднера. Минуту или две я сидел над ним, осматривая рану на шее, от которой он умер (хотя на его теле были и следы от когтей). Очевидно, животное кралось за ним, а потом набросилось сзади, схватило когтями и нанесло смертельный укус.

Я зашел в каюту. Я изнемогал от усталости, очень хотелось спать — должно быть, из-за джина. В каюте было темно. Кей уже вернулась в постель и спала. Я тихо разделся, стараясь не разбудить ее, и лег рядом.

Вот моя история. У Кей не было паспорта, и у нас возникли небольшие трудности при въезде в страну, но мы объяснили, что она потеряла паспорт в Африке, и вскоре нас пропустили. Кей подала заявление на получение американского паспорта как жена гражданина США. К моему удивлению, она решила сохранить девичью фамилию и представилась как Кей Гайбу.

Забыл сказать, что мы свили уютное гнездышко в доме моих родителей в Нью-Йорке. Насколько я помню, в последний раз я был здесь шесть лет назад. Родители теперь живут в Европе. Как только мы сошли на берег, я телеграфировал им, что женился, и попросил разрешения поселиться в старом доме в ожидании их возвращения. Как я и предполагал, они тут же согласились.

Возможно, стоит добавить, что я получил от матери письмо, и напишу ей ответ сразу, как закончу этот рассказ. Она говорит, что в Германии хаос, коммунисты и национал-социалисты дерутся прямо на улицах. Они с отцом собираются уехать в Австрию, а оттуда вернуться домой.

В утренней газете писали о смерти пятнадцатилетней девочки. Говорят, ее загрызло какое-то животное. В газете не упоминали, оторвало ли оно ей руки или ноги. Тело нашли на дереве, в десяти футах над землей. Я показал статью Кей, но она сказала, что уже ее прочла.

— Разве это не ужасно?

Позже я снова перечитал статью. Конечно, все это ужасно, кошмарно — но что я могу поделать?

Что я, черт побери, могу поделать?

Могу назвать вам две причины, по которым этот рассказ появился на свет. Во-первых, я просто-напросто люблю «Пленного белого оборотня из Сарабана» — один из чудесных, но незаслуженно забытых рассказов Уильяма Сибрука. Я хотел привлечь к нему внимание. Грехи бывают разными. Когда я умру, мне не хочется, чтобы мой обвинитель сказал: «Господи, Джин нашел в подвале чудесный рассказ, умирающий от голода, но выбрался наверх и забыл о нем».

Во-вторых, этот рассказ заставляет читателя задаться вопросом: «Что будет дальше?» Может ли цивилизованный человек, оставшись один на африканской плантации, запереть женщину в клетку и сделать так, чтобы это сошло ему с рук?

Конечно же, нет! Если он ее не убьет, рано или поздно она до него доберется — и скорее рано, чем поздно.