Потомокъ. На стороне мертвецов

Глава 4 Сюртуки и репутация

– Как ты мог! – кричал отец.

Митя поглядел на него с усталым любопытством: что дальше? «Как ты мог так меня опозорить с этой безакцизной водкой!» или «Как ты мог торчать перед марой, ты же чуть не погиб!»

Похоже, два происшествия тесно переплелись у отца в голове, и упреки по поводу то одного, то второго выскакивали по очереди.

– Как ты мог! – повторил отец, оставив Митиной фантазии, что именно он мог и как. – Неужели ты не понимаешь, что… – Кажется, мара и бабайковская водка столкнулись, пихаясь локтями, потому что отец глубоко вздохнул и призвал собственные мысли к порядку. – Во-первых, как ты мог додуматься подменить бутылки? Во-вторых… Я и без того чуть не потерял тебя с этим бабайковским делом, а тут… мара! Ингвар говорит, он пытался тебя утащить, а ты как оцепенел… – Отец вдруг осекся, искоса бросив на Митю быстрый настороженный взгляд.

– От ужаса? – язвительно спросил Митя.

– Нет! Не нужно снова лезть в пасть нежити, доказывая свою отвагу, как тогда с Бабайко! – в панике вскричал отец.

– Доказывать Ингвару? Мнение младшего Штольца значит для меня не так уж много. – Митя подумал и уточнил: – Ровным счетом ничего не значит.

– Ты с ним так и не поладил, – обреченно покачал головой отец.

– Да-а… – Митя задумчиво поглядел на тарахтящую впереди паротелегу. В кузове громко побрякивала обреченная на уничтожение преступная безакцизная водка, а на облучке сидел мрачный, как грозовая туча, Свенельд Карлович. Он то и дело поглядывал на рысящих вдоль дороги отца и Митю… и мрачнел еще больше. Вот уж… истинное дитя Одина, прямой и твердый, как его секира. Как бы по прибытии на место ему не пришло в голову рассказать все подробности нынешней ночи. Во имя спасения Митиной чести и взаимного понимания с отцом. Рядом притулился Ингвар, на лице его царило странное выражение: горделивого довольства и… разочарования. Надеялся, что отец Митю… что? Приговорит к немедленной ссылке в Сибирь? – Поладь я с ним, может, он на меня бы и не донес.

– Очень правильно он на тебя… рассказал! – Отец аж приподнялся из седла пароконя. – Ты вовсе не понимаешь, к чему бы привела твоя выходка?

– К тому, что у меня бы явились средства на новый гардероб, – немедленно ответил Митя.

– Гардероб! Только и можешь думать… – Автоматон отца яростно рванул вперед, со скрежетом царапнув боком по Митиному пароконю. Отец тут же дернул ручку – автоматон окутался паром, сбавляя ход. – Весь Екатеринослав увидит, как мы их повезем! – Он махнул рукой в сторону подпрыгивающей на битом проселке паротелеги. – Нижние чины сгрузят бутылки и…

– И первым делом к ним приложатся! – зло выпалил Митя. Неужели отец не понимает…

– Да! – рявкнул отец в ответ. – А там вода! Как думаешь, что уже к вечеру в городе станут говорить? Что новый начальник департамента полиции – мелкий мошенник?

– А так те же нижние чины сбудут мою… бабайковскую водку в лавки! – Митя не знал, чего он испытывает больше – злости или смущения. О таком исходе он как-то не подумал… И не он один, Свенельд Карлович вот тоже…

– Конечно, – невозмутимо кивнул отец. – И у меня появятся первые штрихи к портрету полиции в губернском городе. Кто… кому… куда… Все бутылки помечены. – В ответ на Митин ошарашенный взгляд он снисходительно улыбнулся. – А ты… гардероб! Как барышня, видят Предки!

– Я не как барышня, я… как нищий! В эдаком виде только на паперти просить, – буркнул Митя, отводя взгляд. Коварный отцовский план стал для него неожиданностью. Да он вовсе не думал, что у отца есть план!

– Ты вполне пристойно выглядишь, – сказал отец.

Митя демонстративно отвернул полу плотного кожаного автоматонного плаща, прикрывающего одежду седока от дорожной грязи… а в его случае скрывающий отсутствие у Мити сколько-нибудь приличной одежды.

– Придется мне всюду на автоматоне ездить… даже в гостиные к дамам. Потому что ни единого целого сюртука у меня не осталось.

– Тебе же там что-то зашили… – неуверенно пробормотал отец.

– Батюшка, а давайте меняться? – вкрадчиво предложил Митя. – Лучше уж явиться в городе в сюртуке не по размеру, чем в заштопанном.

Отец вспомнил Митин сюртук, после заботы деревенского портного выглядевший как… монстр из страшной истории альвийской леди Шелли, и явственно содрогнулся.

– А еще Лидия сказала, что станет танцевать с Алешкой Лаппо-Данилевским, – добавил Митя.

Отец снисходительно улыбнулся:

– Это, конечно, важно… Но тебе следовало обратиться ко мне.

Митя покосился на него сквозь клубы пара, вырвавшегося из ноздрей отцовского автоматона. Их долгий путь явственно приближался к концу: убитый проселок сменился проселком просто битым, а тот – вымощенной деревянными торцами дорогой. Вместо полей по обочинам потянулись сады – на крайних деревьях были развешены амулеты от вредителей, какими промышляли кровные внуки Симаргла. На одном таком дереве, защищенном и от птиц, и от паразитов, нахально сидели трое мальчишек и жевали недозрелые яблоки. Митя почувствовал, как во рту становится кисло, и отвернулся.

– Да, я знаю, что почти не бывал в имении эти месяцы, – явно приняв это движение на свой счет, устало ответил отец. – Но я просто не мог упустить случая проехаться по уездам. Сам знаешь, работа уездной полиции… – Он сделал сложный жест рукой, напоминая о местном исправнике, оказавшемся пособником преступника.

Митя вздохнул. Дело не в том, что он не может появиться рядом с Алешкой в штопаном сюртуке, – хотя он, конечно же, не может и не появится. Ведь именно Алешка уничтожил пошитые у лучших петербургских портных сюртуки, и жилеты, и сорочки тончайшего полотна. Дело в том, что Лаппо-Данилевские, безвылазно сидевшие в своем имении все лето, снова намеревались вернуться в местный свет.

– Ты все еще считаешь, что Лаппо-Данилевский стоял за покойным Бабайко? – тихо спросил отец.

Митя в ответ только фыркнул. Не сам же лавочник умудрился эдак-то развернуться! Он же… всего лишь лавочник.

– Заверяю тебя как сын городового: не следует недооценивать низшие сословия, – хмыкнул отец.

Митя немедленно насупился: он не желал вспоминать дедушку-городового. Его дед – кровный князь Белозерский!

– Доказательств против Данилевских никаких… – досадливо пробормотал отец. – Полагаешь, та рыжая мара… связана с ними?

Митя покачал головой так энергично, что дорожные очки-гоглы сползли с носа. Мара была его, собственная. Только отцу об этом знать не следует.

Отец покосился с сомнением и вдруг сказал:

– Денег на новый гардероб я дам.

Теперь уж Митя чуть не вывалился из седла – пришлось добавить пару, чтоб догнать уехавшего вперед отца. Железный конь лавировал меж телегами, обычными и паровыми. Шагающие вдоль обочины пропыленные крестьяне шарахались от струй пара. Извилистая лента дороги продолжала змеиться среди деревьев: то взбегала на холмы, то снова спускалась… Но вокруг уже были не сады: впереди начинались убогие огородики и проглядывающие меж деревьями домишки-мазанки, а за ними, рубя небо на грязно-голубые ломти, торчали черные трубы. И дымили, дымили, дымили…

Отец насмешливо оглянулся через плечо на нагнавшего его Митю:

– Твои вещи и правда… выглядят чудовищно. Не можешь же ты ходить в лохмотьях. Придется заказать новые.

– В Петербурге! – немедленно выпалил Митя. – У «Генри» и «Лидваль» остались мои мерки, я напишу…

– Как тебе угодно, – сухо бросил отец. – Я выделю сумму, а уж ты сам решай: заказывать на нее один жилет в Петербурге или десяток сюртуков здесь. – И, поддав пару, погнал автоматон вперед.

Митя потерянно глядел ему вслед. Каким же совершеннейшим клошаром он выглядит, ежели даже отец преисполнился сочувствия? Но деньги… это просто отлично! Есть же еще туго набитый бумажник, подаренный бабушкой Белозерской, там хватит на пару-тройку сорочек от Калина или Андре. Сколько даст отец, неизвестно, навряд много, хватило бы на жилеты… А сюртуки что же? Хотя бы один… И как же он с одним-то сюртуком – не снимая ходить будет? Митя принялся мысленно перебирать петербургских портных: Изамбар, Мандль, Страубе… И понимание, что восстановить погибший от рук мерзавца Алешки гардероб не удастся, наполняло его душу горькой желчью. Да у него сюртуков разных семь штук было, сорочек стопка, жилетов… А мелочи всяческие: галстуки, платки, воротнички… Это что же? Ему и правда придется заказывать одежду… здесь? Но это же невозможно!

– Я паротелегу продам! – опять нагоняя отца, выпалил Митя. – Хотя бы одну!

Отец с трудом оторвал взгляд от труб на горизонте и поглядел на Митю непонимающе, словно только проснулся.

– Паротелеги, – пояснил Митя. – Они же тоже моя добыча, от Бабайко! Вот их я и продам! Не могу же я и впрямь заказывать одежду… здесь! – Он с видимым отвращением окинул взглядом глинобитные домики среди огородов и поднял глаза на трубы.

Не может хотя бы потому, что это немедля заметит Алешка Лаппо-Данилевский.

Отец еще пару мгновений глядел на него непонимающе, а потом лицо его стало мрачнеть.

– Сын… Я стоял тут и думал: вот город, который решит мою судьбу. – Он махнул перчаткой в сторону домишек и труб. – От успеха или неудачи первого губернского департамента полиции зависит… всё! – На миг выражение отчаянной решимости на его лице сменилось беспомощной растерянностью. – Или грудь в крестах, или голова в кустах… А тут подъезжаешь ты… – Всякая растерянность исчезла, отец зло покатал желваки на скулах. – …И объявляешь, что собираешься прогулять свое достояние ради… жалких тряпок!

Митя смутился. Отец, он… всегда казался непоколебимым. Решительным. Неуязвимым. Мите никогда не приходило в голову, что он тоже может… бояться. А ведь если вспомнить разговор с дядей в Яхт-клубе, от успеха отца многое зависит. Карьера отца. Карьера дяди. Чуть ли не смена политического курса всего императорского двора! Хотя, как такая высокая политика может решаться в провинции среди грязных труб, Митя не понимал.

– О своей репутации вы думаете… а о моей? – забормотал он. Наверное, на откровенность отца надо ответить тоже откровенностью? – В провинции петербургский сюртук сразу репутация. А местный сюртук для петербуржца – это… полный провал репутации!

– Провал твоей репутации в том, что она зависит от сюртука! – отрезал отец. – Так что будь любезен, сын мой, прими уж как должное, что, во-первых, пока я твой опекун, ничего продавать ты не будешь. Во-вторых, в ближайшие годы мы будем жить в этом городе. Начинай уж к нему присматриваться… хоть на предмет сюртуков, хоть чего угодно! – Он махнул перчаткой в сторону сторожевых башен, отмечающих въезд в город.

Башни выглядели так же провинциально и запущенно, как и всё здесь. Когда-то беленные, а нынче почерневшие то ли от времени, то ли от заводских дымов, стены зияли рытвинами – и были те рытвину уж точно не от вражеских пуль. Из бойниц с выкрошившейся кромкой торчали дула боевых паропушек – не во все стороны, как положено, а лишь в одну, на дорогу, и было тех паропушек тоже всего по одной на башню. И в довершение общей картины разгильдяйства у распахнутых настежь дверей, точно престарелые деды на завалинке, восседали башенные стрелки в по-домашнему накинутых на плечи мундирах и беззаботно обедали, хлебая духовитый борщ из глиняных мисок и с добродушным любопытством глазея на проезжих. В особенности на отца с Митей на новехоньких автоматонах. Явно обсуждали пароконей, тыча в их сторону надкусанными ломтями хлеба. Рядом, уложив на лапы здоровенную башку, лежал крупный серый пес, изрядно похожий на волка, какими их рисуют в учебниках. Словно почувствовав взгляд, пес дернул рваным ухом и поднял голову, уставившись на Митю желтыми и до жути разумными глазищами.

– Конечно, батюшка! Раз вы приказываете… Я со всем вниманием готов изучать… сию картину провинциальных нравов. Да что там, даже перенять могу! – язвительно процедил Митя.

С человеком, который ценит лишь свою откровенность и ни в грош не ставит, когда другой обнажает душу, никакие добрые отношения невозможны!