На стороне мертвецов

Пролог День рабочий на исходе, раздается зов гудка

- Расставляем ручки, трясем юбчонками! – перегородив проходную немалыми своими телесами, здоровенная бабища обыскивала фабричную девчонку: быстро, но аккуратно ощупала выцветшую кофту, сунула пальцы за пояс и резко встряхнула юбку. И тут же утратив всякий интерес, мотнула головой на выход. – Следующая давай! Подходи – не задерживайся! Чем быстрее я увижу, что вы ни отрезов, ни лоскутов с панской фабрики не тянете, тем быстрее спать пойдете.

- Жадюги ваши паны – лоскутков жалеют. Убудет от них, чи шо? – расставляя руки, чтоб контролерше удобнее было обхлопывать бока, буркнула следующая фабричная – совсем молоденькая девчонка лет шестнадцати. Голос ее звучал равнодушно, а на плоском веснушчатом лице была написана усталая скука.

- Не нравится – вертайся в свою деревню коровам хвосты крутить. – также равнодушно откликнулась контролерша. – Следующая!

- Подтяните мне панталоны, Оксана Мартыновна, будьте так ласковы! Раз уж все едино там лазаете. – с томной манерностью протянула черноглазая бойкая дивчина. Очередь захохотала, а дивчина немедленно получила по заду шлепка, выбившего пыль из ветхой юбчонки. – С вашими нежными ручками только в панские камеристки.

Очередь захохотала снова, а бабища добродушно буркнула:

- Иди отсюда, балаболка! Глаза б мои тебя не видели.

Девица изобразила шутовской реверанс, схватила за руку поджидающую ее веснушчатую подружку, и со всех ног кинулась через проходную ткацкой фабрики на улицу. Они выскочили на заставленный ящиками и тюками фабричный двор.

- Бубух! – рядом с грохотом обрушилась огромная металлическая нога. Фонарь над проходной качнулся, девушки с визгом метнулись в сторону.

- Скра-а-ап! – стальные клешни проплыли мимо, подхватили сразу пару ящиков, и – бубух! бубух! – железная фигура, во мраке смахивающая на гигантского безголового человека, зашагала прочь.

- У-у, идолище поганое! – черноглазая погрозила стальному человеку тощим кулачком.

Сидящий меж плеч грузового паро-бота парень обернулся – в свете фонаря видна была белозубая усмешка под узкой ниткой усов – и помахал девицам.

Черноглазая погрозила кулаком второй раз – и потащила подружку вон со двора.

Им навстречу тянулась мрачная вереница одетых в затрапез уборщиц: ночная смена на ткацкой фабрике заканчивалась затемно, дневная начиналась засветло и оставалось совсем немного времени прибрать пыль и грязь, способные испортить дорогое шерстяное сукно.

- Поломойки! – хмыкнула черноглазая и обе девчонки прошествовали мимо, явно важничая и задирая носы – они-то фабричные!

Свернули в темный проулок… свет от фабрики исчез, словно угол обшарпанного домишки отрезал его. Даже грохот укладывающего ящики паро-бота стал приглушенным. Важное выражение мгновенно стекло с лица черноглазой, и она заскакала вокруг веснушчатой подружки, выделывая носками латаных ботинок лихую «ковырялочку»:

- Получилось! Ты такая: «Убудет от них…» А я: «Панталоны подтяните…» А она: «Глаза б мои тебя не видели…» - она захохотала. – Так ведь и не увидели, ничегошеньки! Получилось! – от полноты чувств она схватила подружку за руки…

- Шо ж таке у тебя получилось, краля моя? – спросил ленивый мужской голос.

Черноглазая замерла, крепко сжимая ладони подруги и не оборачиваясь.

- Франт, что ли? – все также не оглядываясь, краем рта спросила она.

Веснушчатая девчонка поглядела поверх ее плеча. Под едва тлеющим уличным фонарем, привалившись к фонарному столбу, стоял и впрямь настоящий франт. Конечно, ежели присмотреться, заметно было: сюртук на нем из тех, что воры-халамидники тащат с бельевых веревок на задних дворах дешевых, не огороженных кольцом охранных рун, доходных домов. А потом несут на окраину «Фабрики» к тихому портному Якову Исааковичу, чтоб тот перелицевал обшлага да заменил приметный галун и пуговицы. Но сейчас, в неверном свете фонаря, Франт был чудо как хорош: в похожем на ведерко для угля цилиндре, ярко-желтых штиблетах, и перчатках – хоть и грязных, да лайковых. И даже трость у него имелась – ею он элегантно покачивал, глядя в затылок черноглазке. Веснушчатая тяжко вздохнула и кивнула.

- Тикаем! – одними губами шепнула черноглазая… и стремительно сорвавшись с места, ринулась мимо фонаря в темноту переулков. – Бежи, Леська, бежи!

Подхватив подол, веснушчатая Леська рванула за ней – только каблуки стоптанных ботинок замолотили по брусчатке.

- Стой! Стой, кому сказал, дуры! – заорал вслед Франт, но улепетывающие девушки даже не оглянулись, они бежали… бежали…

- Бах! – широко раскинув руки, наперерез из тьмы метнулась громадная тень. Бегущая впереди Леська с разгона врезалась в чью-то твердую, как доска, грудь. Плечи сжали как в тисках, развернули, точно куклу, намертво прижав к пропахшей махоркой рубахе. Леська еще успела увидеть, как подружка несется прямо на нее – блестели во мраке широко распахнутые испуганные глаза. Потом за спиной у нее выросла другая тень – длинная, тощая, в высоченном цилиндре. Франт присел в выпаде и кончик трости ткнулся бегущей черноглазке меж ног.

- А-а! – она взмахнула руками и теряя платок, кубарем покатилась по грязной щербатой мостовой.

Леська глухо всхлипнула – подружка копошилась у самых ее ног, отчаянно пытаясь подняться.

Встать самой ей не дали: Франт подскочил, дернул с земли, со всего маху приложил об стену облезлого домишки, тростью прижав девушке горло.

Глава 1. Двое в лодочке и зонтик

Неслышно, почти без всплеска весла погружались в воду и снова поднимались, роняя золотистые от солнца капли. Нос раздвинул камыши, и лодка мягко протиснулась меж ними. Камыши сошлись за кормой, словно закрылся шелестящий зеленый занавес. Митя чуть заметно шевельнул веслами, и лодка заскользила по протоке, меж высоких камышовых стен. Рядом, то расстилаясь по волнам, то взбегая на камыши, плыла ее тень.

- Шшшшииир! – кончиком кружевного зонта Лидия провела по зеленой стене и камыш мягко зашелестел в ответ. – «Пугу-пугу! Козак з Лугу!» - тихонько прошептала она. Повернулась к Мите, глаза ее загадочно блеснули. – Знаете, здесь, в плавнях… - взмахом кружевного зонта она очертила и протоку, и стены камыша, и жаркое солнце в вышине. – Когда-то прятали сокровищницу Войска Запорожского. Говорят, наш предок, полковник Шабельский, и прятал. Впрочем, здесь в каждом семействе про предков эдакое говорят. – признала она и со вздохом заключила. – Не все же они разом ее прятали, как думаете, Митя? – и снова потыкала зонтом в камыши, словно надеялась, что пресловутое сокровище вывалится ей в руки.

- Думаю, главное сокровище здесь! – шепнул в ответ Митя, отпустил весла, и потянулся к ней… Щелкнуло, зонтик раскрылся, отгораживая Лидию, будто щитом, и Митя ткнулся губами в кружево.

- Но нас же здесь никто не видит! – обиженно пробормотал он, сквозь завитки кружева разглядывая притаившуюся за невесомой преградой Шабельскую. Губы у той дрожали от смеха. – Вольно же вам смеяться над скромным… робким… влюбленным! – на каждом слове он пытался обминуть зонтик, одновременно старательно кроя физиономию страдальческую, но и слегка ироническую. Ужасно хотелось глянуть на свое отражение в воде – это выражение лица ему не давалось. То страдания получалось с избытком, то иронии.

- Робки вы, Митя, как… как… - все также отгораживаясь зонтом, насмешливо пропыхтела Лидия.

- Как лев? – немедленно предположил Митя. – Ведь робею я только перед вами, Лидия… Или лучше орел?

- Уж извольте приземлиться, гордая птица! – зонтик сложился перед самым его носом… и ткнул его кончиком в грудь, отталкивая обратно на скамью.

- Жестокая! – вздохнул Митя, демонстративно хватаясь за грудь, и тихонько кончиками пальцев ощупывая место тычка. Вот же… провинциальная барышня… на деревенском молоке вскормленная… так ткнула, что синяк будет! – Всего один несчастный поцелуй!

А то синяк будет, а поцелуй… нет?

- Почему же мой поцелуй – несчастный? – возмутилась Лидия.

- Потому что отказ в нем разбивает мне сердце! Дзинь – и осколки!

- Ах, оставьте ваши шутки! – она снова открыла зонтик, прячась от пригревающих солнечных лучей. - Мы уже взрослые, Митя. – в голосе Лидии прорезалась неожиданная строгость и выпрямилась она тоже строго, и неодобрительно. – Вы же знаете, в этот сезон батюшка, наконец, решился меня вывозить. Вместе с Зиной и Адой… - она зло стиснула резную ручку зонта – то, что старшей барышне Шабельской предстояло дебютировать в свете вместе с двумя младшими сестрами-погодками приводило Лидию в ярость. – Я больше не могу позволять никаких… детских поцелуев!

- Как вам угодно. – Митя тоже выпрямился – оскорбленно – и заработал веслами. Вяло покачивающаяся на воде лодка вдруг как встрепенулась, и стремительно заскользила по протоке. Камыш замелькал у борта, точно рядом быстро разматывалась штука зеленого сукна.

- Ми-итя… - Лидия не выдержала первой. – Ну, Ми-итя же! Не дуйтесь! Вы же будете танцевать со мной на моем первом балу? Хотите, я впишу вас на кадриль? На третью? Ох, даже на первую? Не сейчас, конечно, а как только у меня будет бальная книжечка. Говорят, в Екатеринославе можно купить контрабандные. Французские! – она мечтательно закатила глаза.

- Вы забываете, Лидия, что если вы изволите уже быть взрослой… - не глядя на нее, а продолжая размеренно, не сбиваясь, грести, бросил он. – То я младше вас на полтора года и меня к развлечениям «взрослых» могут не допустить вовсе. Я не смогу танцевать с вами ни первую, ни третью… никакую кадриль!

Митя надеялся, прозвучало правильно: его отсутствие на первом балу Лидии – ее беда, а вовсе не его.

- Ох! – Лидия поднесла к губам затянутую в светлую перчатку руку. – Я… Я забыла! Вы… вы такой сильный… широкоплечий…

Митя стиснул рукояти весел, а лодка рванула по протоке с удвоенной скоростью. Ему прекрасно известно, что его фигура… далека от принятой ныне в свете тонкости и стройности, как у альвийских лордов. Почему, ну почему он пошел в плебейскую породу отца, а не в матушку? Сам Митя лицо матери почти не помнил, та умерла, едва ему исполнилось четыре года. Но на единственном портрете госпожа Меркулова, урожденная кровная княжна Белозерская, была аристократически хрупкой… ох, да простят Кровные Предки, откровенно тощей и угловатой. А достанься Мите матушкин длинный нос – оставалось бы только покончить с собой. Но у мужчин, у дядей и кузенов Белозерских, Кровная Порода выглядела весьма и весьма… Вот почему Митя не уродился таким же, отчего эта плебейская кряжистость, только усилившаяся от упорных занятий греблей… которые должны были открыть ему дорогу в петербургский Яхт-клуб на Большой Морской, а оттуда, как знать, и ко двору… а сгодились только уездных красавиц по протокам катать в этой… Он с отвращением оглядел морщащуюся под легким ветерком воду, сочную зелень камыша… в этой провинциальной пустыне?

- …такой взрослый… - продолжала лепетать Лидия. – Я совершенно забыла, что на самом деле вы еще маленький-маленький мальчик… - она захихикала. – Дитя! – и зашлась уж совершенно неприличным для барышни хохотом.

Глава 2. Жизнь по средствам

Митя задумчиво покивал, потом покачал головой, и так ничего и не решив, зашагал по тропинке к поместью. Следы двух месячной работы их нового управляющего, Свенельда Карловича, были видны даже здесь. Еще недавно едва заметная тропка через заросший парк теперь была выложена кирпичом, да и парк если не подстрижен – не до садовника им пока – то хотя бы все кучи старого мусора вывезены, а сломанные деревья распилены на дрова. Митя нагнулся, пробираясь под нависающей веткой, и выбрался к цветнику перед домом. С присущей Свенельду Карловичу немецкой аккуратностью цветник был обведен бордюром из того же битого кирпича… и перекопан, не оставив ни одного из беззаконно разросшихся полевых цветов. Помещичий дом красовался свежей побелкой на деревянных, а теперь снова успешно прикидывающихся мраморными колоннах, новехонькой крышей и заново вставленными стеклами в окнах. Право же, за это можно простить Свенельду Карловичу даже такого братца как Ингвар. Когда Анна Владимировна, бывшая супруга Свенельда Карловича, потребовала у строгого и экономного супруга развод, выставив его вон из возрожденного его трудом, но принадлежащего ей имения, это, конечно, стало ударом для братьев Штольц… и удачей для Мити и его отца.

«Впору букет Анне Владимировне поднести… из тех самых, выполотых с клумбы сорняков» И стоило бы… если бы легкомысленная Анна тут же не вышла замуж за такого мерзавца как старший Лаппо-Данилевский. Мошенника, прохиндея, нарушителя кладбищенского спокойствия и попросту убийцы, увы… непойманного. А потому для всех, кроме Мити, он оставался самым богатым и влиятельным помещиком губернии, гласным в земстве от дворянства и прочее, и прочее.

Внутри дом пах сырой побелкой. Вычищенные печи сверкали обновленными изразцами, да поскрипывали под ногами недавно перестеленные дощатые полы. Митя неприязненно поморщился – ему все же хотелось паркет. Но Свенельд Карлович настаивал «на ремонте по средствам», а отец его безоговорочно поддерживал. Теперь эта доска останется здесь на долгие годы: даже если имение начнет приносить доход, навряд захочется снова выносить мебель да заменять полы. И будет как в деревенской хате: осталось вместо ковров домотканные половики постелить! Когда людям не доступен стиль… он им не доступен, и все.

- Ап-тяп-тяп-тяп, чё деется, деется-от! – мимо хлопотливо прокатилось нечто, похожее на плотно скатанный комок шерсти, сверкнули крохотные глазки-буравчики. – Молодому панычу наше почтение! Ап-тяп-тяп! – и комок торопливо умелся в анфиладу комнат. Оттуда немедленно раздался грохот перевернутого ведра, заругался женский голос, а самозваный лакей Степка, приблудившийся к ним в памятный день приезда, да так и оставшийся в доме, пронзительно заорал:

- Говорил тебе: дочиста отмывай, дочиста! Тогда и домовой серчать не будет!

Митя передернул плечами… и направился к единственной полностью обставленной комнате в поместье: кабинету управляющего. Анна Владимировна, а вернее ее новый муж, без всяких угрызений оставив себе многолетние плоды трудов старшего Штольца – от электрических ламп в доме до скифского золота, - все же переслали в поместье Меркуловых письменный стол и шкафы с агрономической литературой.

- А, Митя, наконец-то ты соблаговолил уделить нам внимание… среди всего множества твоих важных дел. – отец обернулся на стук в дверь. – Если бы Ингвар не сказал, что ждем, Переплут знает, когда б мы тебя увидели!

И что теперь: жаловаться, что милейший Ингвар много чего успел сказать, единственное позабыл – передать, что Митю ждут? Нет уж, жалобщик всегда выглядит ребенком, а вовсе не светским человеком, каким, безусловно, является он, дворянин Дмитрий Меркулов, сын урожденной княжны Белозерской из Кровной Знати… и выбившегося из низов полицейского сыщика, ныне назначенного возглавить новосозданный Департамент полиции всей Екатеринославской губернии.

– Я же здесь! – хмыкнул Митя, и со всем изяществом светского человека и дворянина опустился на единственное оставшееся сидение: сколоченный из старых ящиков занозистый топчан. Все едино брюки, кое как заштопанные местными бабами, после того как подлец Алешка Лаппо-Данилевский уничтожил весь его петербургский гардероб, беречь уж поздно.

Свенельд Карлович бросил на него быстрый проницательный взгляд, и Митя поторопился заговорить:

- Я шел от причала и думал, как мы вам обязаны, Свенельд Карлович! За два месяца вы совершили чудо: превратили эти руины… - он изящно повел рукой. - …в руины, которые по крайности не валятся на голову. Еще б канализацию сюда провести… Право же, эта будка на заднем дворе нас всех унижает. Меньше, конечно, чем выгребная яма, что была на ее месте…

И невозмутимо встретил устремленные на него недовольные взгляды. Отцу-то что не нравится?

- Мне, конечно, весьма лестно ваше доброе мнение, Дмитрий. – с обстоятельной тяжеловесностью начал немец. – Но мы как раз говорили с Аркадием Валерьяновичем, что дела наши совсем не так хороши, как мы рассчитывали. – он подтянул к себе стопку бумаг, удивительно растрепанную для этого кабинета, где даже книги в шкафу выстроились «по росту». – Мы уже обсуждали, мой ярл… - Свенельд Карлович склонил голову перед отцом, напоминая, что принес тому клятву дружинника-хирдманна, а значит, не только жизнью, но и честным посмертием отвечает за каждое слово. – Что посадить хоть что-то на пахотных землях поместья удастся не ранее следующего года. Но даже это вызывает у меня некоторые сомнения. Мы с герром Лемке покамест лишь очищаем земли от бурелома с помощью наших пароботов… и должен заметить, что за годы запустения почва изрядно выветрилась и нуждается в восстановлении. Можно посадить кормовые культуры из неприхотливых, но должен отметить, что и они, в свою очередь, истощают пахотные площади…

Глава 3. Суета вокруг «мертвецкой водки»

- Митя? Не хочешь побеседовать?

Вжавшийся в стену Митя неприязненным взглядом впился в дверь комнаты. Створка чуть дрогнула, будто с той стороны положили руку на дверную ручку… но осталась закрытой.

- Если дело не срочное, я бы лучше выспался. – очень стараясь говорить равнодушно-невозмутимо, ответил он. Видно, с невозмутимостью не вышло.

- Ну что опять такое! – расстроенно протянул за дверью отец. – Почему нам так трудно ладить?

- Потому что у вас отвратительный характер, папá. – все также спокойно ответствовал он.

- У меня отвратительный характер? Ну, знаешь ли, сын! – едва, на полвершка приоткрывшаяся дверь с треск захлопнулась и отцовские шаги гневно и решительно затопотали по коридору прочь.

- Честь имею! – тихонько прошептал ему вслед Митя и… натянул, наконец, темную свободную рубаху, пошитую ему в деревне. А то ведь так и замер, услышав отцовские шаги – рука в одном рукаве, голова наполовину просунута в ворот. Стремление к откровениям всегда охватывало отца удивительно не вовремя.

Пояс на темных шароварах Митя затянул потуже – купленные на деревенской ярмарке, те были слегка великоваты. Скривился: деревенская рубаха, штаны с ярмарки – до какого падения он дошел! Хорошо хоть сапоги уцелели. Натянул сапоги, аккуратно отворил смазанную ставню… и бесшумно выпрыгнул в окно.

Пригибаясь, торопливой побежкой дернул по аллее. Под подошвами едва слышно хрустели опавшие листья – в духоте жаркого августовского вечера невозможно было поверить, что это первые вестники приближающейся осени. Ветви старых акаций устало поскрипывали под поднявшимся к вечеру ветерком. Митя невольно вздрагивал и озабоченно озирался – очень уж этот скрип походил на голос одного… существа, которое Митя не хотел повстречать сейчас… и вообще никогда. Но вот об «никогда» мечтать уже было поздно.

Стремительной тенью… так сам о себе и подумал – «стремительной тенью». И еще ловкой, да, ведь не попался же… Он проскочил старый усадебный парк и выбрался на задний двор. Двор был погружен во мрак – лишь у самой земли зловещим гнилушечным фонарем расползалось зыбкое свечение. Митя досадливо цокнул – и пошел прямо туда, к этому свечению… Рывком приподнял незапертую крышку погреба.

- Свет видно. – спускаясь по шаткой деревянной лестнице, негромко сказал он.

- Verdammt! – выныривая из-за ящиков, ругнулся Свенельд Карлович. – Законопатьте там, что ли… - Мите в руки полетела какая-то ветошь. – Идите скорее сюда, один не справляюсь! Я уж боялся, что мы не поняли друг друга, и вы вовсе не придете.

- Отец пытался поговорить. – пробурчал Митя, с отвращением приподнимая за край брошенную ему тряпку. Кое как растолкав ее вдоль щели закрытого люка, Митя торопливо спустился и пошел меж корзинами с поблескивающими сквозь прутья бутылками.

Словно колдун из страшной сказки, Свенельд Карлович метался у торчащего из стены медного крана. Митя нервно передернул плечами. До приезда в эту безумную местность он верил в реальные, общеизвестные вещи. Силу пара. Силу денег и связей. Силу Крови, дарованную Древними своим прямым потомкам. То есть, в паровоз, банковский счет, и пламя, бьющее с рук Огневичей, или вихри, поднятые кровными Стрибожичами… Но ведьмы? Самые настоящие, не из сказок? Правда, пока что он встретил всего одну ведьму… маленькую ведьмочку… Но видят Предки, ему хватило! А если еще и колдуны есть… Бр-р-р!

- Митя, ну что вы замерли! Не успеем! – раздраженно бросил Свенельд Карлович, засовывая надетый на кран каучуковый шланг в пустую бутылку, и повернул вентиль, пуская из крана тонкую струйку. Вода зажурчала, наполняя бутылку. – Хорошо, что пустых бутылок много. Я их продать рассчитывал, но за водку, даже безакцизную, дадут больше. Вы подносите, я наполняю, потом меняемся.

- А настоящая бабайковская водка где? - Митя подхватил плетеный короб с пустыми бутылками и принялся одну за другой подставлять их под шланг.

- Там, в углу. – Свенельд Карлович качнул головой в сторону будто бы небрежно прикрытых ветошью коробов. – Думал в бочки слить, но не успеем. Ничего, командовать погрузкой буду я, так что надеюсь, батюшка ваш сюда спускаться вовсе не станет.

Митя кивнул. С половину часа они работали молча.

- Он… замечательный человек. Ваш батюшка… – затыкая налитую до горлышка бутылку пробкой, сказал Свенельд Карлович.

Митя, как раз водружавший очередной короб наверх уже сложенной у стены небольшой пирамиды, аж пошатнулся… Бутылки в коробе предостерегающе звякнули.

- Полицейский чиновник не должен нарушать закон. – продолжил Штольц.

- Поэтому его нарушаем мы.

- Все внутри меня восстает против этого. – очень серьезно, а главное – совершенно искренне заверил Свенельд Карлович, и ногой пододвинул к Мите уже заполненный бутылками короб. – Но мы не есть полицейские чиновники, мы с вами простые обыватели, попавшие в затруднительное положение и… мы сознаем, что виноваты.

Митя гневно фыркнул, сдувая со лба мокрую от пота прядь: он не сознавал себя обывателем, простым, а уж тем более виноватым! Если кто и виноват, так именно отец… ну и Алешка Лаппо-Данилевский.

- Плохо – это уничтожить мой петербургский гардероб! Не могу же я предстать перед провинциальными барышнями… в этом! - совершенно в стиле своего нынешнего костюма он вытер пот со лба рукавом, а потом брезгливо оттянул этот рукав, демонстрируя его Штольцу. - Мне нужны деньги.

Глава 4. Сюртуки и репутация

- Как ты мог! – кричал отец.

Митя поглядел на него с усталым любопытством: что дальше? «Как ты мог так меня опозорить с этой безакцизной водкой!» или «Как ты мог торчать перед марой, ты же чуть не погиб!» Похоже, два происшествия тесно переплелись у отца в голове, и упреки по поводу то одного, то второго выскакивали по очереди.

- Как ты мог! – повторил отец, оставив Митиной фантазии, что именно он мог и как. – Неужели ты не понимаешь, что… - кажется, мара и бабайковская водка столкнулись, пихаясь локтями, потому что отец глубоко вздохнул… и призвал собственные мысли к порядку. – Во-первых, как ты мог додуматься подменить бутылки? Во-вторых… я и без того чуть не потерял тебя с этим бабайковским делом, а тут… мара! Ингвар говорит, он пытался тебя утащить, а ты как оцепенел… - отец вдруг осекся, искоса бросив на Митю быстрый настороженный взгляд.

- От ужаса? – язвительно спросил Митя.

- Нет! Не нужно снова лезть в пасть нежити, доказывая свою отвагу, как тогда с Бабайко! – в панике вскричал отец.

- Доказывать Ингвару? Мнение младшего Штольца значит для меня не так уж много. – Митя подумал и уточнил. – Ровным счетом ничего не значит.

- Ты с ним так и не поладил. – обреченно покачал головой отец.

- Да-а… - Митя задумчиво поглядел на тарахтящую впереди паротелегу. В кузове громко побрякивала обреченная на уничтожение преступная безакцизная водка, а на облучке сидел мрачный, как грозовая туча, Свенельд Карлович. Он то и дело поглядывал на рысящих вдоль дороги отца и Митю… и мрачнел еще больше. Вот уж… истинное дитя Одина, прямой и твердый как его секира. Как бы по прибытии на место ему не пришло в голову рассказать все подробности нынешней ночи. Во имя спасения Митиной чести и взаимного понимания с отцом. Рядом притулился Ингвар, на лице его царило странное выражение: горделивого довольства и… разочарования. Надеялся, что отец Митю… что? Приговорит к немедленной ссылке в Сибирь? – Поладь я с ним, может, он на меня бы и не донес.

- Очень правильно он на тебя… рассказал! – отец аж приподнялся из седла паро-коня. – Ты вовсе не понимаешь, к чему бы привела твоя выходка?

- К тому, что у меня бы явились средства на новый гардероб. – немедленно ответил Митя.

- Гардероб! Только и можешь думать… - автоматон отца яростно рванул вперед, со скрежетом царапнув боком по Митиному паро-коню. Отец тут же дернул ручку – автоматон окутался паром, сбавляя ход. – Весь Екатеринослав увидит, как мы их повезем! – он махнул рукой в сторону подпрыгивающей на битом проселке паротелеги. – Нижние чины сгрузят бутылки и…

- И первым делом к ним приложатся! – зло выпалил Митя. Неужели отец не понимает…

- Да! – рявкнул отец в ответ. – А там вода! Как думаешь, что уже к вечеру в городе станут говорить? Что новый начальник Департамента полиции – мелкий мошенник?

- А так те же нижние чины сбудут мою… бабайковскую водку в лавки! – Митя не знал, что он испытывает больше – злость или смущение. О таком исходе он как-то не подумал… И не он один, Свенельд Карлович вот, тоже…

- Конечно. – невозмутимо кивнул отец. – И у меня появятся первые штрихи к портрету полиции в губернском городе. Кто… кому… куда… Все бутылки помечены. – в ответ на Митин ошарашенный взгляд он снисходительно улыбнулся. – А ты… гардероб! Как барышня, видят Предки!

- Я не как барышня, я… как нищий! В эдаком виде только на паперти просить. – буркнул Митя, отводя взгляд. Коварный отцовский план стал для него неожиданностью. Да он вовсе не думал, что у отца есть план!

- Ты вполне пристойно выглядишь. – сказал отец.

Митя демонстративно отвернул полу плотного кожаного автоматонного плаща, прикрывающего одежду седока от дорожной грязи… а в его случае скрывающий отсутствие у Мити сколько-нибудь приличной одежды.

– Придется мне всюду на автоматоне ездить… даже в гостиные к дамам. Потому что ни единого целого сюртука у меня не осталось.

- Тебе же там что-то зашили… - неуверенно пробормотал отец.

- Батюшка, а давайте меняться? – вкрадчиво предложил Митя. – Лучше уж явиться в городе в сюртуке не по размеру, чем в заштопанном.

Отец вспомнил Митин сюртук, после заботы деревенского портного выглядевший как… монстр из страшной истории альвийской леди Шелли, и явственно содрогнулся.

- А еще Лидия сказала, что станет танцевать с Алешкой Лаппо-Данилевским. – добавил Митя.

Отец снисходительно улыбнулся:

- Это, конечно, важно… Но тебе следовало обратиться ко мне.

Митя покосился сквозь клубы пара, вырвавшегося из ноздрей отцовского автоматона. Их долгий путь явственно приближался к концу: убитый проселок сменился проселком просто битым, а тот – вымощенной деревянными торцами дорогой. Вместо полей по обочинам потянулись сады – на крайних деревьях были развешены амулеты от вредителей, какими промышляли кровные внуки Симаргла. На одном таком дереве, защищенном и от птиц, и от паразитов, нахально сидели трое мальчишек и жевали недозрелые яблоки. Митя почувствовал, как во рту становится кисло, и отвернулся.

- Да, я знаю, что почти не бывал в имении эти месяцы. – явно приняв этот жест на свой счет, устало ответил отец. – Но я просто не мог упустить случая проехаться по уездам. Сам знаешь, работа уездной полиции… - он сделал сложный жест рукой, напоминая о местном исправнике, оказавшемся пособником преступника.

Глава 5. В город на паро-коне

- Слыхали? Вы виноваты, Михал Михалыч, вам и отвечать! – раздался рядом торопливый говорок.

- Дык без надобности они тут зовсим, для порядку стоят! – прогудел в ответ густой, рявкающий бас, от звука которого Митя чуть не вылетел из седла. – От колы батько мой, Михал Потапыч, зовсим малым был, ногайская орда в степях озоровала: стада городские угоняли, случалось, девок фабричных утаскивали – ищи их потом в степи по кибиткам… От тогда да, с тех башен ногайцам прикурить давали. А зараз с той стороны яка опасность? Хиба шо начальство понаедет…

Отец и Митя медленно обернулись.

У обочины дороги их поджидали трое, верхами. Даже Митя, не великий знаток статей обычных, не паровых, коней, оценил лошадок этой троицы – и насколько лошади подходят всадникам. Поджарый жандармский офицер в свежем, с иголочки, мундире восседал на нервном текинце – конь перебирал тонкими ногами и косил хищным глазом на робко кланяющихся прохожих. Коня, вроде того, что под вторым всадником, Митя видал разве что на эскизах к будущей картине г-на Васнецова с тремя богатырями. Если бы конь не тряхнул гривой, отгоняя слепней, Митя и вовсе решил бы, что это выставленная у дороги каменная статуя. Конь был огромен: крутые бока, широченная спина, копыта, как суповые тарелки. Коня было жалко – с усталой покорностью он нес на себе громадного всадника. Казалось, даже спина богатырского тяжеловоза прогибается под его весом. Казачий мундир, сукна на который понадобилось вдвое, если не втрое больше, чем на обычный, обтягивал широченные плечи, физиономию покрывала короткая жесткая борода чуть не до глаз. Впрочем, из-под густых, как щетки, бровей выглядывали хоть и маленькие, но веселые и добродушные глазки, а плечи лохматый богатырь сутулил, точно извиняясь и за размер свой, и за мощь. Рядом с этими двумя третий, ничем не примечательный всадник с прилизанными волосами и сереньким личиком, терялся, хоть и пытался выпячивать грудь и подавать вперед мелкую мышастую кобылку.

- Его высокоблагородие – начальство и есть, и оне-с вами недовольные! – по-бабьи визгливо выпалил этот третий.

- Э-э… Для начала, хотелось бы знать, кем именно я недоволен, господа? – вымученно улыбнулся отец. Кто эти трое догадаться не сложно, но ему требовалась пауза: было неприятно, что у ссоры с сыном оказались свидетели. Митя и вовсе отвернулся, впрочем, с любопытством поглядывая на троицу искоса.

- Так Михал Михалычем же! – аж подпрыгнул в седле серенький. – Его башни, ему и…

- Его высокоблагородие попросил нас представиться. – хмыкнул жандарм и с щегольской небрежностью кинул руку к козырьку. – Начальник губернского жандармского управления ротмистр Богинский, Александр Иванович. Неблагонадежные лица, анти-правительственные кружки, оскорбление величия и чести, иные злоумышления против державы и государя императора, это все мои заботы.

- Ну той… войсковой старшина Катеринославской паланки Азовского казачьего войска. Потапенко. Михайло Михайлович. – смущенно ерзая в седле, отчего коня клонило то вперед, то назад, как дерево в бурю, прогудел богатырь. – Порубежники мы, охрана. От цих… находников варяжских. Порт, склады, особливо железные, дюже для них лакомый кусок! Вот мои казачки, значится, вдоль всего Днепра в башнях-то и караулят.

Митя поглядел на него с любопытством. Варяжские находники, официально именуемые вольным виталийским братством, были бичом северных морей, и продолжалось это уже лет пятьсот[1]. Деревянные драккары сменялись паровыми, но корабли с драконом на носу, как и встарь возникали словно из ниоткуда у прибрежных городов, и налетали, убивая и грабя, увозя товары, и даже людей. Их база – остров Готланд – давала отпор даже объединенным флотам северных держав, а их секрет – каким образом они каждый раз ухитряются подобраться к самому берегу – так и оставался неразгаданным. Вот и держали в северных королевствах башни с паропушками и гарнизоны, готовые встретить варягов-виталийцев, если те проскальзывали мимо патрульных канонерок. Такие же башни Митя видел и в Петербурге, и на побережье Финского залива, только служили в них императорские лейб-гвардейцы. И хотя последняя попытка витальеров прорваться в столицу случилась еще во времена Крымской войны, выглядели те башни не в пример лучше. Митя еще раз окинул запущенные башни насмешливым взглядом… заставив громадного Михал Михалыча торопливо забормотать:

- Предыдущий губернатор ци башни, на въезде-от, навить снести хотел, ну так снос – он тоже грошей стоит. Вот и отправляем дежурить хворых да проштрафившихся… и не вылезуть они звидты до конца свого никчемного життя! – возвысил он голос, одаривая зверской гримасой торопливо натягивающих мундиры стражников. – А справжние башни у нас на берегу, хучь зараз поехать можем, вы уж не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие!

- Да погодите вы с башнями! Сами представились, другому дайте! Позвольте отрекомендоваться, Мелков, Феофан Феофанович! – серенький выслал коняшку вперед, словно пытаясь задвинуть богатыря-казака за спину. Учитывая разницу в размерах, выглядело это будто мышь пытается заслонить гору – казак нависал над макушкой Мелкова и «выпирал» с боков. – Имею честь возглавлять здешнюю железнодорожную жандармерию. Железной дороги, так сказать, в полном объеме еще не имеется, но жандармерия уже – да-с! За порядком среди проезжающих бдим-с!

- Имел удовольствие наблюдать. – бесстрастно кивнул отец. Невозможно было понять – хвалит он или упрекает, но Мелков ощутимо занервничал.

- Меркулов, Аркадий Валерьянович, коллегии советник, начальник новосозданного губернского Департамента полиции. – кивнул отец.

Глава 6. Знакомство в мертвецкой

Красно-золотистые волны жара колыхались вокруг. Воздух был настолько сухим, что дышать им было невозможно – казалось, в рот и нос набивается горчичная бумага. Язык и горло жгло, кожа горела, не выпуская наружу даже капельки пота. Что, конечно, радовало – приличный человек не потеет. Во всяком случае, на людях. И не срывает с себя одежду, каждое прикосновение которой к измученному телу вызывает волну боли. И не облизывает пересохшие, потрескавшиеся до крови губы.

- Не понимаю, Аркадий Валерьянович, где вы тут обнаружили преступление? – недовольный голос полицмейстера ввинчивался в мозг, как бурав из мастерской Ингвара. – Нападение животного – трагический, но всего лишь случай!

- Шурин рассказывал, у них в Сибири медведи по окраинам бродят. Не знал, что в Екатеринославе также. – хмыкнул отец.

- У вас, ваше высокоблагородие, шурин в Сибири? – с нехорошей многозначительностью протянул екатеринославский полицмейстер.

- Губернатором… - не глядя на них, словно беседуя со стеной, обронил жандармский ротмистр.

Воцарилось молчание, которое, наконец, прервал отец.

- Добыча надкушена, но не съедена. - принялся загибать пальцы он. – Не брошена там, где убита – жертв затащили в дом. И заперли на висячий замок. Сомневаюсь, что это могло сделать животное.

Теперь молчание стало и вовсе долгим.

- Местные могли спрятать. Чтоб их не опрашивали. Фабричные, знаете ли, не слишком законопослушны. - наконец пробормотал полицмейстер.

- Разберемся, Ждан Геннадьевич – сие наша с вами прямая обязанность. Человек ли, зверь – нам ловить. – протянул отец. – Для начала отправьте вашего фотографиста запечатлеть место преступления. После пусть заберут тела в мертвецкую, на ледник. И отбейте телеграфом сообщения во все участки города, чтоб приглядывали – вдруг и впрямь медведь. Цирк у вас тут, случаем, представлений не давал?

- Но… В наших участках нет телеграфных аппаратов! И фотографического у нас тоже… нет. То есть, он был, но… сломался. Фотографист наш им мазурика по голове стукнул, когда тот аппарат отнять хотел.

Тишина стала больше, глубже… тяжелее.

– Насчет ледника все же озаботьтесь. – наконец вздохнул отец. Послышалось шарканье ног и темные силуэты, едва различимые Митей сквозь пляшущее перед глазами горячее марево, стали удаляться. – Я бы хотел побеседовать непосредственно с тем, кто у вас заведует городским сыском.

- Так я заведую! - пробормотал полицмейстер. – И вот… сыскарь у меня в подчинении… тут где-то должен быть… - голоса стихли.

Ледник! Ледник! Медленно, старательно контролируя каждое движение, Митя повернулся к Штольцам. Только не показывать, как ему худо! Светский человек демонстрирует свои страдания если те изящны, пристойны (ну или изящно непристойны!), и могут понравиться дамам. Подлинные страдания следует переживать в одиночестве, не беспокоя других.

- Ежели мы притащили треклятые бутылки, надо их сдать. – сквозь саднящее горло выдавил Митя.

- Извольте не давать моему брату указаний! – немедленно ощетинился Ингвар.

- Как угодно… - Митя коротко кивнул и… зашагал прочь по длинному унылому коридору полицейской управы. Каждый шаг давался с трудом, будто он грудью раздвигал горячий воздух. Ожидающие в коридоре просители любопытно косились, даже средних лет девица, заунывно хныкавшая в углу, смолкла, и следила за Митей жадными, блестящими то ли от слез, то ли от любопытства глазами.

- Митя, куда вы? - всполошился Свенельд Карлович, но тот лишь торопливо выскочил за дверь.

Во всех полицейских управах, какие ему случалось видать… Право, лучше б он столько светских гостиных повидал… мертвецкая была внизу. Лестница попалась почти сразу – с деловым видом Митя ринулся вниз по ступенькам. Парочка городовых уставились ему вслед, но останавливать не стали – Митя не сомневался, что все уже осведомлены, кто он такой, и доложат отцу, куда направился. Ничего, скажет, что заблудился, главное – успеть! Оскальзываясь по выщербленным ступенькам, он почти скатился в полуподвал – и заспешил по темному, едва подсвеченному газовой лампой коридору. Забухшая дверь поддалась со скрипом… Железные столы с желобами для стока – на одном кто-то лежал под рогожей. Через весь зал Митя ринулся к незаметной дверце на другом его конце и… едва не застонал от облегчения, когда в лицо дохнуло морозным холодом. Лихорадочно распахивая плащ, он ворвался на ледник, где рядком выстроились еще зимой вырезанные на реке широкие прямоугольники льда. Промчался по мокрым от таявшего льда решеткам в полу, и рухнул на ледяной брус, не глядя, лежит ли кто рядом!

- О да! Кровные Предки, да, да! – простонал он, ворочаясь и потягиваясь на льду, как Рождественским утром на мягкой перине. По воспаленной коже наконец-то побежали капли – не пота, а талой воды – и лютый жар начал спадать. Дрожа всем телом, Митя прижался лбом ко льду – круговерть пестрых горящих колес перед глазами затихала, он ясно увидел бело-голубой скол, тончайшую пленку влаги, покрывающую лед и… с блаженным вздохом повернулся на бок.

Рядом с ним, на соседнем ледяном брусе, кто-то сидел. Тела на леднике Митя заметил, еще когда врывался внутрь: парочка явных бродяг, утопленник с распухшим лицом… Лежачие мертвецы ему нисколько не мешали – после тесного знакомства с ходячими и даже бегающими. Но мертвец сидячий? Сие уже беспокоило. Медленно, по половинке дюйма Митя начал поворачивать голову. По-турецки поджатые ноги под черной тканью, острые коленки, тощая рука с кривыми желтыми когтями… С хриплым воплем Митя сорвался с ледяного бруса, едва не впечатавшись с размаху в стену.

Глава 7. Губернский департамент

- Не Мораныч, однако мара вас слушается. – Урусов недобро сощурился. – Шутить изволите над малокровным? Забавляться?

- Да если бы она меня слушалась!

«Духу б ее нечистого рядом со мной не было!»

Митя даже руку к груди прижал – еще не доставало со здешней Кровной Знатью рассориться, пусть даже это малокровный княжич, занятый недостойным его Крови делом. Мысль о том, что его отец занят тем же делом, как всегда вызвала глухое раздражение.

– Матушка, Царство ей Небесное, была из Кровных, княжна Белозерская, а батюшка... из дворян.

Какое счастье, что можно теперь хоть так сказать, пару лет назад приходилось и вовсе краснеть, что из дворян личных, а значит, по происхождению и вовсе мещанин.

- Полукровок не бывает. – кажется, еще не вполне веря, буркнул Урусов. – Предки или благословили… пусть даже малой Кровью… или нет.

Митя бы еще поспорил, благословение то, или проклятье, но с Кровными не спорят… даже с такими вот, потрепанными. Митя мазнул взглядом по дорогим, но изрядно грязным и поношенным ботинкам княжича, брошенным под столом мертвецкой. Урусов смущенно преступил ногами в шелковых носках. Надо признать, весьма изысканных.

- Местная фабрика. – вызывающе объявил княжич.

Взгляд Мити стал заинтересованным.

- Простите мое любопытство, княжич. У меня в дороге весь гардероб… пострадал. – Митя поднял глаза на строгие брюки недурного сукна.

- Петербургский? – протянул Урусов. – Эк вас угораздило! – подумал еще мгновение… и вытащил из кармана визитную карточку.

- «Одежда» Альшванга? – слегка ошарашенно прочитал Митя.

- Старый Исакович тот еще пройдоха, но если к нему правильно подойти, составит вам гардероб… не петербургский, но… за берлинский, случалось, выдавали. Да и из пострадавшего, глядишь, что спасти удастся. – видно, физиономия у Мити была исполнена сомнения, потому что Урусов энергично кивнул. – Большой умелец, за то и бережем! Вот отгремят страсти по поводу нового начальства, свожу вас туда.

- Вы не представляете, что для меня значит ваше любезное предложение, Петр Николаевич! – прижимая карточку к груди, выдохнул Митя.

Видно было, что искренний Митин порыв развеял остатки недовольства, княжич осторожно улыбнулся:

- Наших в городе немного: целители-Живичи, да пара водников-Данычей при днепровских порогах состоят, переход обеспечивают. Ну, и конечно, сам губернатор, Дурново Иван Николаевич, из Велесовичей. Говорят, на Брянский завод Сварожичи приедут, но тут я, воля ваша, не верю – чтоб Кровные, какие ни на есть, служили капиталу, а не царю и Отечеству… нет, не верю! Так что как не помочь кровному собрату-Моранычу.

- Я не Мораныч! – вскричал расстроенный Митя.

- Который почему-то говорит, что это не так. – согласился княжич и покосился на Митю с почти детским любопытством.

За дверью мертвецкой послышались шаги и приглушенные голоса.

- Не понимаю, зачем вы поехали его встречать? Договаривались же, чтоб господин коллегии советник сам к нам явился! Не велика цаца! – донесся раздраженный басок полицмейстера.

- Не велика. – насмешливо согласился ротмистр. - Всего лишь к государю вхож, и в родне сплошь Кровные – сенаторы да губернаторы. Как угодно, господа, а я предпочитаю с Аркадием Валерьяновичем поладить.

- Вот и будет он распоряжаться в вашем ведомстве, как в своем кабинете. А меня увольте-с, и без пришлых начальствующих разберемся. Указывать он мне будет! Медведя ему лови!

Лицо Урусова приобрело забавно-растерянное выражение.

- Где Урусов? – почти взвизгнул за дверью полицмейстер. – Где этот малокровный?

Митя почувствовал, как у него лицо вытягивается. В здешней провинции вовсе страх Предков потеряли? Сказать такое… о Кровном? Под «Закон об оскорблении Древней Крови», конечно, не попадает… а вот под мстительный характер Кровных Внуков – вполне!

Лицо Урусова стало весьма неприятным.

- Пошлите к нему на квартиру, передайте: нечего штаны пролеживать! – продолжал бушевать полицмейстер. - Пускай вынюхает, что за зверь тех троих подрал, а то, ишь! В деревне господин Меркулов себе дело нашел, и тут собирается нас учить?

Княжич недобро покосился на закрытую дверь, коротко кивнул Мите… и прихватив штиблеты, запрыгнул обратно на жестяной стол. Рысь по имени Раиска понимающе втянулась под стол. Митя с серьезным лицом укрыл Урусова рогожей.

Дверь с грохотом распахнулась… и на пороге явился полицмейстер во всей разъяренной красе: лицо красное, бакенбарды торчком, борода, как у нового государя, на две стороны ласточкиными хвостами…

– Вы кто такой? Откуда тут?

Митя невозмутимо указал на ледник.

- Что вы там делали?

«Если я отвечу – лежал – он примет меня за поднявшийся труп?» – мелькнула мысль. Искушение было почти непреодолимым, но светский человек не создает себе врагов на пустом месте.

- Прошу прощения… - любезно начал Митя. – Я искал кому сдать груз безакцизной водки, и кажется, ошибся лестницей.

Глава 8. Снова дом, немилый дом

Вслед за паротелегой Митин автоматон проследовал на центральный проспект. Открывшееся зрелище даже ненадолго подбодрило. Мостовая на проспекте, прозванном Екатерининским, оказалась неожиданно изрядной – плоские, подогнанные друг к другу булыжники. Паротелега лавировала меж телегами простыми, фырча паром и подпрыгивая на стыках. Ржали лошади, кучера колясок грозились вслед кнутами. «Все же колесная конструкция изначально ущербна», - думал Митя, когда его паро-конь, мягко шипя, переставлял литые копыта, а седло лишь едва покачивалось, как колыбель младенца. Митя ловил восторженные взгляды мальчишек в гимназической форме, и держать осанку стало почти легко. Перед глазами только плыло иногда.

Митя подогнал автоматон, и не обращая внимания на хмурые взгляды Ингвара, поехал рядом с паротелегой.

- Там строится Горное училище! – перекрывая фырчание двигателя, прокричал Свенельд Карлович, указывая на «пеньки» стен перед монументом Ея Императорскому Величеству Екатерине II Одинсдоттир.

Проспект весь напоминал строительную площадку. Митя хотел бы скривиться, но… живая суета, перекличка сотен голосов – далеко не все на росском – невольно сообщали чувство приподнятости. К окнам магазина под вывеской «ВЂнскій шікъ», приникло несколько разновозрастных дам и девиц. Завидев Митю, все они смолкли… а потом снова зашептались, теперь уже не сводя глаз с приближающегося автоматона. Копыта паро-коня звонко стучат по брусчатке, профиль всадника чеканен и неподвижен… Глаза пришлось скосить так, что еще чуть-чуть и черепную коробку изнутри разглядит. Очаровательные, почти парижские шляпки дружно повернулись ему вслед. Среди девиц были прехорошенькие! Ингвар фыркнул так, что заглушил мотор паротелеги, и посмотрел на Митю неодобрительно.

Из следующей лавки пахнуло пряным табачным запахом, а в витрине… в витрине «Депо табаку» вычурно одетый коричневый арапчонок – ростом с локоть – деловито скручивал, обрезал и раскуривал сигару, задумчиво пуская кольца к потолку.

- Голем. – улыбнулся Свенельд Карлович. – Только маленький. Раввин Холмский, главный каббалист Полякова, выдал младшую дочь за сына Фельдмана. Големчик – из ее приданого. Говорят, доход лавки вырос вдвое.

Митя уже хотел попросить управляющего объясниться, но на горизонте задвигалось, он поднял взгляд… да так и замер, вцепившись в рычаги автоматона и ошарашенно запрокинув голову.

Над невысокими домами проспекта торчали недостроенные башни, похожие на башенки боярского терема. А над ними, превосходя каждую на голову, двигались громадные фигуры. Именно что на голову – на огромные, круглые глиняные головы, с грубо выдавленными ямами глаз и провалом рта! С похожими на бублики круглыми ушами! В трещинах, точно пересохшее тесто!

- Вокзал строится. Поляков, Самуил Соломонович, харьковский железнодорожный подрядчик. – Свенельд Карлович встал на облучке телеги. – Тянет чугунку Курск-Харьков-Азов… ну и за нашу, Екатерининскую ветку, тоже взялся. Его глиняные големы вполне способны шпалы класть, а обходятся раз в сто дешевле паро-ботов, и впятеро в сравнении с живыми рабочими.

- Истукан глиняный жрать не хочет, и дети у него не плачут! – произнес рядом ненавидящий голос. – Жидовня поганая, трудовой народ работы лишают!

Тощий, как селедка, мужичок в замызганном пиджаке и картузе с обломанным лаковым козырьком прошагал мимо, злобно зыркнув на Митю. Догнал бредущего по улице старого еврея в лапсердаке, и вдруг специально свернув, с силой ткнул того локтем. Зажатая подмышкой у старика книга ляпнулась на мостовую. Кряхтя и охая, старик опустился на колени, и тихо причитая, принялся отряхивать с обложки грязь. Злобно расхохотавшийся мужичок исчез в толпе.

- Каббалисты поднимают големов только для Полякова… что… к сожалению… вызывает неприязнь у малообразованных слоев… - отводя взгляд от этой неприглядной сцены, пробормотал Свенельд Карлович.

«А еще больше у тех подрядчиков, что големов не имеют». – подумал Митя.

- Но поедемте уже, тут недалеко! – с деланной веселостью вскричал Свенельд Карлович, взмахом руки указывая в проулок. – Рядом пожарная часть и самый большой полицейский участок, Тюремный замок неподалеку… Аркадий Валерьянович при случае и отобедать домой заезжать сможет. Были и другие дома с выгодным местоположением: на другой оконечности проспекта, рядом с лагерями уланского полка.

- Где Петр Шабельский служит? – заинтересовался Митя.

Свенельд Карлович поморщился, кивнул и снова перевел разговор на дом:

- Дом с полной обстановкой, даже с посудой, состояние весьма недурственное, разве что ограда низковата. У вас ведь и автоматоны на заднем дворе будут содержаться, и сейф в кабинете Аркадий Валерьянович наверняка пожелает. Пришлось ограду немного поднять, ну да кирпич у нас свой…

Оба, и Свенельд и Митя криво улыбнулись. Куда только они этот «свой» кирпич не применяли! Вот разве что продать никак не могли.

- Зато у дома есть огромное преимущество! – он свесился с облучка и заговорщицки прошептал. – На верхнем, господском, этаже – две ванные комнаты.

Митя приподнял брови – и что? Помещение для мытья даже в поместье Шабельских было – рядом с кухней, чтоб недалеко воду носить.

- Две ванные комнаты… подключенные к водопроводу!

- Что? – дрогнувшим голосом переспросил Митя. Такое не во всех петербургских домах бывало, а тут…