Сергей Шведов НА КЛАДБИЩЕ ВЕТЕР СВИЩЕТ Рассказ

1

На нее уже не обращали внимания… Летом и зимой по блистающей европейской роскошью улице областного города, так и летящего на всех парусах на Запад, держась у стеночки или прижимаясь к кромке тротуара, робко сторонясь преуспевших мажоров жизни, каждое утро плелась шаркающей походкой сгорбленная в три погибели фигура, которую и женщиной–то не назовешь.

Одета она была типично для своей породы нищебродов, да и саму ее можно было бы назвать их «типичным представителем», простите за бородатый литературный термин.

Линялая юбка из мохнатой ткани волочилась по земле. Под ней шаркали негнущиеся рабочие ботинки со стальными носами, чтобы в ремонтной мастерской работяге не отдавило ногу упавшей чугунной болванкой. Рваная и грязная стеганая куртка из синтетической плащевки, тоже не по размеру, всегда перетянута «монастырским вервием» — толстой веревкой из тех, на каких опускают гроб в могилу и оставляют их там же из суеверия.

Голова у этого пугала была всегда закутана в потерявший цвет шерстяной платок так, что наружу торчали только красный нос и грязный подбородок. Глазами эта тетка или бабка упиралась в землю, так что вглядеться в них никак не получится. Летом она носила рабочие трикотажные х/б перчатки, зимой натягивала на них еще и вязаные, китайские. Носков или чулок не признавала.

Типичная «калика перехожая». Какая же странница без посоха? И у этой была суковатая палка, а за плечами вместо нищенской котомки болтался пестрый школьный рюкзачок, подобранный на мусорке.

Такой все знали городскую дурочку — цыганку Азелу. Рассказывали, в молодости она была умопомрачительно красива, но тронулась умом из–за несчастной любви к русскому бандиту. Цыганский барончик, у которого она жила в безотказных любовницах еще с семи лет, своим авторитетом в криминальных кругах не уступал возлюбленному прекрасной Азелы. Разыграть ее судьбу в карты он отказался, продать за бешеные деньги — не захотел. Даже не велел отстегать неверную наложницу кнутом на конюшне, как в старое время, потому что у нынешних цыган нет лошадей.

Просто приказал поучить ее уму–разуму. Азелу сунули в мешок, к мешку привязали тяжелый камень, и скинули с обрыва в реку. Бившаяся в предсмертных конвульсиях любовница не знала только одного — к мешку, кроме камня, привязали и длинную веревку. Когда несчастная утопленница в наглухо завязанном мешке коснулась дна, ей еще дали минут пять подергаться, а потом вытянули мешок из воды за веревку на берег и откачали. Вот тогда–то некогда прекрасная Азела и тронулась умом.

Барончик ее даже не прогнал, а всего–навсего отпустил на все четыре стороны. Азела никого не узнавала и даже забыла говор местных цыган. Из табора, точнее, организованной национальной преступной группировки, ее вышвырнули свои же цыгане — кому охота ходить за дурочкой, как за малым дитем?

Так пересказывали об этом случае городские кумушки, особенно из тех, кто верил в красивую легенду о любви лишь потому, что она красивая.

Сумасшедшая Азела была не из буйных — у нее развилось что–то вроде легкого аутизма или синдрома Аспергера, дозволяющего больной пройти достаточно успешную социализацию, чтобы как–то обихаживать саму себя. В психбольнице сейчас таких не закрывают, ведь она социально не опасная. На общение с людьми идет с трудом, очень замкнута и молчалива. Иногда ходит в цыганский поселок за городом, но никогда там не остается на ночь — сумасшедшую даже свои не привечают. Никто из цыган ей не помогает, она сама себе хозяйка. Крохотную пенсию по инвалидности она, возможно, и получала, если прежде имела городскую прописку, но на нее и кошку не прокормишь. Несчастной Азеле приходилось самой добывать свое нехитрое пропитание, что было совсем не трудно. Дурочка ела все, что подадут или что отыщется на мусорке. Не пила и не курила, на одежду тоже не тратилась. Квартплата ее не обременяла — Азела обитала где–то на свалке за кольцевой дорогой. Налоговая инспекция даже не принимала во внимание ее ничтожное существование. Милиции на нее тоже было наплевать — в наркопритонах для бродяг не ночует, наркотой не торгует, не буянит, к гражданам не пристает с обычным репертуаром уличной побирушки, и то ладно.

Нищие ее не обижали, когда она садилась с протянутой рукой в самых людных местах. Ее помятая алюминиевая миска для сбора милостыни никогда не пустовала. Несчастной дурочке подавали деньгами и продуктами, а могли бросить перед ней старую обувку или кое–что из ношеного бельишка. В заведениях общепита ее частенько использовали как дармовую рабочую силу для черной работы. Подмести тротуар, полы помыть где–нибудь в подсобном помещении вплоть до туалета, мусор вынести и прочее. Она никогда не отказывалась и не обижалась, когда ей не платили за труд.

Аутисты по своей охоте не выходят из замкнутого мирка собственных фантазий, других людей для них просто не существует. Но, как утверждал классик, среди мужчин всегда найдется немало «любителей экзотики», а народ поясняет: «Не бывает некрасивых женщин — бывает мало водки». Трудно было даже представить, чтобы кто–либо соблазнился прелестями нищей дурочки, хотя ведь как–то и появился на свет лакей Смердяков. Как бы там ни было, но однажды Азелу увидели у церкви с ребенком на руках и еще пуще пожалели ее, проклиная в душе неведомого подражателя сладострастному старичку Федору Павловичу Карамазову.

2

Понятно, от дурочки–матери и ребенок родился больной на голову. Он никогда не гулил, не хныкал, не плакал. И даже почти не шевелился у ней на руках.

— Он у нее от роду такой, — соболезновали сердобольные старушки. — Болезненький да расслабленный.

— Подомрет он у нее скоро, сердешный. У дурочек детки надолго не заживаются.

— И слава богу! Незачем дураков плодить, и без того их меньше не становится.

— Дайте мне его осмотреть, — остановился как–то прохожий. — Я — доктор, то есть педиатр.

— Ну чо ты к юродивой пристал! — приобнял доктора за плечи прохожий дядька с пышными усами.

— Ребенок как–то странно выглядит, — упорствовал врач. — Дети не спят неподвижно, как манекены. С ним что–то не так.

— Она и сама странная, — аккуратно отодвинул доктора от нищенки старый дядька. — Видишь, она и так богом и судьбой обиженная. На–ка вот тебе, дочка, дитю на молочишко.

Попрошайка молча перекрестилась, изобразив губами смирение и покорность судьбе. Мужик убрал ручищу с худенького плеча молоденького доктора, довольный, что защитил юродивую от слишком крутого недоумка, который и горя в жизни никогда не видал, сытый, обутый, одетый да ухоженный. Ни войны, ни беды на таких нет, но когда–нибудь и он хлебнет горюшка, тогда все и поймет.

— Какие молодые сейчас все злостные! — поддакнула прохожая старушка. — И дитя больного не пожалеют.

Какой–то пьяный барыга дыхнул в толпе на худосочного доктора густым перегаром:

— И чего тут непонятного? Она ему маковое молочко пополам с водкой дает, чтобы ребенок не кричал да не мешал нищенке «работать». Ей с ним целый день сидеть, измучаешься, если будет орать благим матом.

— Цыганские штучки?

— Брось ты! Русские бабы в деревнях издавна мак толкли в ступке и водой заваривали, а тем молочком, процеженным через тряпочку, детишек поили, чтобы работать по хозяйству не мешали. Ну и самогоночки подмешивали, как без того?

— Детский организм не способен справляться с такой интоксикацией! — кипятился педиатр.

— Ну и помрет какое дите на руках, подумаешь. Мало ли их, беспризорных. Ты как с луны свалился.

Постовой пришел на шум:

— Что за митинг? Расходись, не толпись. Вы мешаете движению пешеходов в переходе.

Пока зеваки судили да рядили, кто прав, кто виноват, цыганка Азела покинула доходную точку и скрылась под шумок в общественном туалете.

* * *

Из туалета вышла стройная белобрысая девушка с огромной сумкой. Вряд ли ее вид хоть чем–то привлечет на вокзале пристальное внимание служителя порядка. Ни проститутка, ни карманница, а одна из тех, кто с трудовой копейки живет и скромно одевается.

На парковке она бросила сумку в багажник скромного отечественного автомобильчика и села за руль. Вышла из авто на другом конце города, точнее — в цыганском поселке.

Толстая цыганка уважительно распахнула перед ней дверь дома:

— Заходи, Азела! Заходи, красавица.

— Шанта, Лачо у себя?

— А где ж ему быть! Он же не Гудло гулящий. Это с того проку нет, а Лачо дело знает.

Натуральная блондинка Азела прошла в провонявшую какими–то лекарствами комнату, раскрыла сумку и вытряхнула на тахту свой театральный наряд нищенки и мертвого ребенка.

— Что за дурью ты их пичкаешь, Лачо? В пятый раз реквизит теряю.

— Только фенобарбитураты да еще димедрол, ничего больше, — округлил глаза для пущей убедительности старый цыган.

— Зачем же грудных лошадиной дозой пичкать?

— Сама просила, чтобы пацан весь день не просыпался.

— Завтра заменишь дохлого на здоровенького. А лучше подыщи мне девчонку, они живучее.

— Как скажешь, хозяйка.

3

Жила–была под Кременчугом обычная девочка Аза Никитенкова. И вдруг всего через несколько лет почти за тысячу километров от родного городка объявилась цыганка–побирушка Азела. Возможно, сработали гены. Аза даже не подозревала, что ее далекие предки были родом из деревни потомственных побирушек. Были на Руси и такие. Если девки из такой деревни даже и выходили замуж за парня из семьи богатых крестьян, за такой невесткой нужен был глаз да глаз. Недосмотрит свекровь, сноха тут же перепачкает лицо сажей, обмотается тряпкой и пойдет по соседним деревням «в кусочки»:

— Господари справные, повара умелые! Нет ли ошмоточка для бедной сироточки?

Вожжами и кнутом из такой приходилось выбивать генетическую память о легком нищенском хлебе.

А в этой истории все началось с того, что молоденькая девочка не прошла по конкурсу в театральный вуз на бесплатное обучение, а на платное у ее семьи просто не было денег. Домой Аза не вернулась.

Родные думали, что она пристроилась в большом городе проституткой, но ошиблись. У Азы были твердые нравственные устои. Их красавица дочка сначала мыла на парковках машины, а потом таскала грязные подносы в «Макдональдсе». Азе каким–то чудом удавалось не бедствовать и не особо надрываться по жизни, не полагаясь на вспомоществование и содержание от богатых мужчин, хотя от таких предложений отбоя не было. Аза мечтала о славе и оглушительном успехе в жизни. На меньшее просто не соглашалась. Проституцию она презирала, а быть содержанкой — гордость не позволяла. Да и к чему? На работе она и так не перетруждалась, деньгами не бедствовала, но мечты об оглушительном успехе и яркой славе не оставила. Всякая актриса помышляет о славе, будь она даже из художественной самодеятельности в глухой провинции.

Она не училась в вузе, но жадно училась в школе жизни и зорко подмечала каждую мелочь. Как–то администратор заставил Азу прогнать от входа в столь респектабельное заведение как «Макдональдс» сухонькую старушенцию, согбенную настолько, что ее никогда не видели в распрямленном состоянии. Наверное, что–то с поясничным отделом позвоночника. Старушка в черном платке целый день стояла на коленях на тротуаре, лопотала что–то по–молдавски и непрерывно била земные поклоны, как только голова у нее от этого не закружилась.

Постовой побрезговал к бабке даже прикасаться, а вот Аза подхватила сухонькую нищенку, как пушинку, а когда заглянула ей в глаза, просто ахнула:

— Ну и актриса! Да тебе сразу «Оскара» надо. Прирожденный дар перевоплощения.

В черные тряпки была замотана не старушка, даже не девушка, а еще сопливая девчонка. Юная побирушка резво вырвалась и так прытко рванула от нее, что оставила у Азы в руках свою нищенскую торбу. Дневной заработок нищей девчонки заставил призадуматься — такой уймы денег официантке и в месяц не заработать. А если таких овечек рассадить по городу да пасти их построже, то и доить и стричь можно так, что казино и бордели просто отдыхают.

* * *

Аза не зря же поступала на театральный факультет и сдавала экзамены по актерскому мастерству. У нее остался грим, не забылись и навыки актерской игры в любительской студии на далекой родине. Так и появилась городская достопримечательность — цыганка Азела, юродивая побирушка неопределенных лет. Безукоризненный сценический образ.

Правда, не все так сразу. Сначала Аза быстренько вернулась в свой городок на Украине. Неудавшаяся актриса удачно разыграла помешательство на почве сексуального психоза по типу нимфомании, когда озабоченные девки бросаются на любого мужика. Угодила в психушку на месяц, получила свою дозу уколов галоперидола в вену и справку о психическом расстройстве, но уже в состоянии стойкой ремиссии. Может, кому из врачей и подмостила ради такого дела. Так или нет, но справочку необходимую получила. Никакой страж порядка не тронет психованную нищенку со справкой из психушки, да и сажать таких не любят — морока с ними одна, а навару никакого.

Аза настолько вжилась в актерский образ побирушки, что начала зарабатывать немалые деньги. Затем столкнулась да еще и крепко стакнулась с цыганами. Вляпалась ли она в цыганский наркотрафик — вопрос без ответа, но симпатичный коттеджик в престижном охраняемом поселке Аза Никитенкова (по слухам, племянница нефтяного магната, фамилию которого не принято упоминать) все–таки купила, когда ее сверстники еще только мечтали о справках для банка на оформление ипотеки.

Никто из мастеров детективного жанра никогда не узнает и половины того, что известно уже пятикурснику юрфака. А я и в подмастерья детективщикам не гожусь, поэтому ограничусь лишь констатацией факта, что уже лет через пять Азела была смотрящая–в–авторитете за всеми побирушками–инвалидами и нищенками, просящими под ребенка. У нее под командой было целое боевое подразделение цыганят–инкассаторов, которые по несколько раз в день собирали деньги у нищенок по всем доходным точкам. А сама она выходила на точку только для того, чтобы не утратить актерского мастерства и присматривать за собственным бизнесом изнутри. Смотрящая все–таки.

О двойной жизни побирушки никто не знал, или же компетентные органы только делали вид, что не знали всей подноготной. Сумасшедшую она когда–то разыграла перед психиатрами столь же талантливо, как чуть позже — удрученную бедой нищую мать–одиночку. Возможно, ни один театральный критик не подметил бы фальши. Стоит ли теперь удивляться головокружительному успеху белобрысой «цыганки Азелы», этой ночной бабочки, которая так стремительно летела на блестящий огонек жизненного успеха, что столь же быстро на нем и сгорела.

4

Бронебойная справка об умопомешательстве на сексуальной почве со склонностью к перверсиям — надежный пропуск в радужный мир девочек и мальчиков нетрадиционной ориентации, потому что каждый из «эдаких таких–сяких, да не таких прочих» в душе осознает, что еще в прошлом веке он или она обязательно получили бы подобную справку. Причем в довесок к ней: он (оно) — отсидку по статье, она (оно) — принудительное лечение в психушке.

Аза — Азела хоть и не была «оно», но любила отдохнуть от тяжелой и грязной работы в должности смотрящей за вымоганием денег на человеческой жалости в массажном салоне «Лесгей».

Там она была постоянным ВИП-клиентом этого подпольного ночного клуба. Под псевдонимом и гримом, разумеется, так уж в ее жизни повелось. Лишь только в этом уютном подвальчике с отделкой класса люкс ей нравилось забыться и расслабиться после всех тягот, связанных с двойной жизнью, которая грозит рано или поздно обернуться раздвоением сознания, то есть банальной шизофренией. Массажный салон обеспечивал ей полноценную психотерапию и… анонимность.

* * *

Когда Азела разделась в своем персональном массажном кабинете с круглогодичным абонементом и, подобно царице Клеопатре, возлегла на кушетку, то из заветной дверцы служебного хода почему–то не вышел мужественной поступью ее персональный чернокожий мачо–массажист, зато в кабинет вломились двое одетых в камуфляж качков–мордоворотов в черных масках и дохлый коротышка в широкополой шляпе, которая делала его чуточку повыше.

— Рано расслабилась, Азела!

— Первый раз слышу эту кликуху, начальник.

— Ну что ты ломаешься! Аза Ильинична Никитенкова обычно охотно откликается на нее на «работе».

— Фу, от вас несет, как от грубых мужиков! Даже натуралов.

— Ты не ошиблась, но наша сексуальная ориентация тут не причем. Мы — не полиция нравов.

— Я вызову охрану!

— Эти двое за моей спиной теперь и есть твоя надежная охрана, — сказал коротышка. — Поднимайся и пошли.

— Я же раздета.

— Нагими мы в этот мир пришли, нагими и уйдем.

Ей залепили рот пластырем, скрутили руки, вытолкали в темный коридор, провели по лабиринту ходов, вытолкали из дверей подвала на какие–то задворки, усадили в машину и повезли по самым непроглядным улицам за город. Она пыталась мычать залепленным ртом и дергаться связанными руками и ногами, но ее похитители в дороге не проронили ни единого слова. Как будто бы они везли не обездвиженную девушку, а связанного кабанчика, купленного по дешевке в деревне для загородного пикника по случаю грандиозной встречи бывших одноклассников.

* * *

На заброшенном деревенском кладбище Азелу вытолкали из машины, развязали руки и ноги, освободили рот. После ночного дождя тут было неприютно и неприглядно. Из мокрых кустов на просевших могилках поднимался туман, от которого кидало в озноб.

У свежевыкопанной ямы за покосившейся кладбищенской оградкой в призрачном сиянии полноликой луны торчал свежеошкуренный заостренный осиновый кол, прочно вбитый в землю.

— Кто на меня наехал? — прохрипела Азела со всей злостью, когда язык стал слушаться ее.

— Тебе от этого полегчает? — усмехнулся коротышка в шляпе, подталкивая носком туфли комок земли в глубокую яму.

В полночь на заброшенном кладбище Азеле, совершенно голой, было так жутко и холодно, что ее колотил цыганский пот. За лесочком в деревне выла на луну собака. Ей вторил, выматывая душу, лупоглазый сыч.

— Чо надо? — выкрикнула Азела.

— Долг платежом красен, — спокойно прикурил дохлый коротышка. Руки у него не дрожали, как у его жертвы.

— Никакого долга на мне нету. Я всем проплачиваю вовремя.

— Долг нищелюбия, сестра моя, извечно обременяет каждого православного до скончания его скоротечных дней.

— Ничего никому не должна!

— Мы все должны по гроб жизни любить страждущих и обездоленных, а ты до сих пор и копейки не пожертвовала на помощь нуждающимся и обремененным, сестра.

— Ха! Я сама побираюсь.

— Но притом не бедствуешь, а содержишь бренное тело в неге и холе, а господь наш босой да в рубище ходил.

— Чем чужие деньги считать, лучше своих вшей гонять, недомерок!

— Вошь — бич божий, данный для напоминания нам, что не всегда человек ест других, но и его самого рано или поздно съедят иные, то бишь черви.

— Не читай мне проповеди, святоша. Я своего горюшка хлебнула.

— Хлебнула, отплевалась и о ближних позабыла.

— Кто вы такие, чтобы на меня грехи вешать?

— Можно сказать, твои коллеги — юродивые христа ради.

— Тоже с нищенской сумой да протянутой рукой ходите?

— Это ты правильно угадала — фигурально выражаясь, это так.

— И чо те надо, христосик?

— Ты, возможно, по простоте душевной и не знаешь, что весь мир просящих подаяния скрепляют воедино христианские нищенствующие ордены.

— Идиоты дурью маются?

— Нет, они занимаются проповедью слова божия и помощью беднякам. У католиков это нищенствующие минориты, кармелиты, доминиканцы, августинцы и даже тамплиеры когда–то были.

— Мне на католиков срать и мазать!

— Не возражаю, но у православных тоже есть свой тайный орден — нищенствующие братья–феодориты.

— Что еще за банда?

— Как свидетельствуют тайные писания и предания нищенствующих братьев во христе, в 1725 году «Старец Феодор Кузьмич» утвердил нерушимое братство нищих всея Руси.

— Никакого такого Федора не знаю!

— В миру это был царь Александр I, император всероссийский, старший сын императора Павла Петровича и императрицы Марии Федоровны. Его еще прозвали «незримый путешественник» за тайное стремление к двойной жизни. Он с младых ногтей мечтал раствориться в безвестности, уйти странником в глушь и творить милостыню беднякам. Представь себе, гуляя просто так по городу в невзрачной одежде, император и царь всея Руси мог запросто беседовать с бродягами и нищими.

— Так я вам и поверила!

— И многие не поверили его смерти, а полагали, что он таинственно растворился на Русских просторах, перевоплотившись в нищего странника. В этом и вся истина.

— Это было при царе горохе, а всех монахов, хоть нищенствующих, хоть роскошествующих, большевики выбили после революции.

— Ошибаешься, не всех. Наш тайный орден сохранился и до сего дня. Тот самый Юрий Деточкин, который воровал машины в старом фильме «Берегись автомобиля!» и переводил вырученные за них деньги в детские дома, имел реального двойника в жизни. Тот был членом нашего тайного братства феодоритов.

— То–то что братства, а я‑то ведь женщина. Как вы меня в мужской монастырь затащите?

— У нас есть и тайное православное сестричество феодориток, мимо которого ты так неблагоразумно прошла.

— Я не православная, не баптистка и не католичка. И вообще богомолица из меня никакая.

— Старец Феодор Кузьмич ласково привечал любые верования и толки вплоть до хлыстов, не отталкивал даже неверов, — елейным голоском пропел коротышка в шляпе и потер крохотные ладошки, чтобы согреть пальцы.

Даже двое качков в камуфляже за ее спиной поеживались от ночной прохлады, а уж голая Азела стояла под лунным светом, прямо–таки как курица из холодильника, — вся синяя и в пупырышках. Зубы ее стучали от холода.

— Ч–ч–чего вы от меня хот–т–тите, суки?

— Искупительной жертвы.

— Так бы сразу и сказал — мол, хочу наехать и обобрать. Согласна платить вашему тайному братству церковную десятину, только отвяжитесь.

— Деньги — персть земная. Цена искупительной жертвы — жизнь грешницы. Только так можно спасти твою заблудшую душу.

Азела глянула на свежеошкуренный осиновый кол, который как бы светился в неверном лунном свете, и театрально бухнулась в грязную лужу, распластавшись у ног коротышки:

— Не погуби, плюгавчик! Сколько возьмешь за мою пропащую жисть?

— Сто десять процентов с доходов.

— Это как же так получается? — отринула все актерское мастерство и перешла к прозе жизни поднявшаяся из грязи Азела.

— Очень просто — все заработанное отдай нам и еще на стороне приработай и отдай, а сама крутись как знаешь.

— Рабство какое–то!

— Нет, недружественное финансовое принуждение. Все по законам либеральной экономики.

— Морды опухнут у ваших униженных и оскорбленных, если на них такие гроши катить!

— Причем тут бедные? Им–то достанется самая малость. Тайный орден феодоритов помогает только богатым.

— А богатеньким–то с какой такой нужды ободрать меня?

— По теории монетаризма, бедных не бывает только в той стране, где есть супербогатые, ну просто очень и очень богатые люди. Поэтому в первую очередь нужно заботиться о богатых. Если стол богатея ломится от еды, то и бедняку больше объедков перепадет, ага?

— А почему бы вам не отдавать деньги коммунистам? Говорят, они хотели сделать всех одинаково бедными. Получается, большевики — родные братья нищенствующих монахов.

— Эти сплетни про коммунистов мы сами же и распустили. Они просто хотели дать по рукам богатым, чтоб с жиру не бесились, а вкладывали деньги в экономику для развития страны. Не догоняли, тупые, что величие страны в количестве миллиардеров, а не в могуществе армии и флота, мощности заводов и богатстве колхозов.

— А как же бедные люди и ваш долг нищелюбия?

— Все — миллиардерам, остальным — закон «сто десять процентов». Пусть всю жизнь крутятся, как белка в колесе. Только так можно победить бедность в глобальном масштабе.

— И с меня сто десять процентов?

— Со всех, кроме самых–самых богатых.

— Так и просто богатых не останется.

— Миру не нужно иметь много богатых, достаточно иметь пусть совсем немного, но — супербогатых людей.

— А остальных стричь и доить?

— Все справедливо только по законам неограниченной экономической свободы для супербогатых. Остальные типы экономического устройства просто неэффективны. История за это говорит, милочка.

Азелу пошатнуло, замутило, закрутило и вырвало. Ей сразу полегчало. Унялась дрожь, пропал страх.

В мире беспощадных хищников редко встретишь благоразумие. Кровожадное чудовище–добытчик до конца цепляется на добычу, когда ее хотят вырвать у него из когтей хищники–паразиты. Иногда вырвать кусок мяса из пасти можно только ценой гибели добытчика.

— С чего это ты сблеванула? — брезгливо посторонился дохлый коротышка.

— Мне от вас тошнит, шакалюги.

— У нас есть лекарство от тошноты — осиновый кол.

— В зад?

— В самый передок! Кол — фаллический символ древнего язычества. Как раз наказание для распутной блудницы.

— Но вы же православные, а не язычники.

— На кол и православные сажали.

Азела распрямила плечи, вскинула голову и широко раскрыла глаза, вспыхнувшие дьявольским огнем. Она уже не искусно исполняла роль беспощадной хищницы, а все ее лицо само по себе превратилось в кровожадный оскал. Коротышка отшатнулся, а качки в масках вздрогнули. Азела зарычала по–звериному и зубами, ногтями, локтями, коленями, пятками атаковала хиляка в шляпе. И если бы не качки в масках, свалила бы его в свежевырытую яму и там перегрызла горло.

В мире бизнеса тоже не встретишь благоразумия. За свой доход, за выстраданное богатство, ради которого пускаются во все тяжкие, тут бьются до последнего. Из поколения новых хищников, старательно выпестованных государством за полвека, уже не сделать травоядных в упряжке.

На всякий случай не становитесь на пути даже у загнанной в угол крысы. Зубы у нее слишком острые, а на них — чума.

* * *

Высокий господин с военной выправкой, в длинном строгом плаще, смерил дохлого коротышку в шляпе снисходительным, но злым взглядом, который не сочетался с добродушными словами:

— Пойдем, я тебя соком напою. Какой предпочитаешь?

— Я бы… — кивнул тот в сторону витрины с крепкими напитками.

— Мы на службе при исполнении, — напомнил ему высокий еле слышно, одними губами.

— Ну, сок так сок. И за это спасибо, — согласился коротышка и робко заглянул в глаза высокого.

Колючие начальствующие очи вспыхнули холодными бенгальскими огнями:

— Опять меня подставил!!!

— Как это? — оторопел коротышка.

— Тебе велели легонько поучить барона таджикских цыган Бахти Гозело, а ты насадил на кол русскую шалаву Азелу.

— Да я… просто ослышался, так получилось. По мобиле помехи шли. И притом говорили–то со мной не по–нашенски.

— Это для конспирации против прослушки, чтобы никто оперативно не расшифровал. Как ты только институт глобальной безопасности имени Калугина закончил? На месте профессора персидской филологии Низамова я бы тебя после первого семестра отчислил, так хорошо ты воспринимаешь на слух слова на фарси.

— Да правильно я все расслышал! — вырвалось у коротышки невольное признание. — Просто у меня и в голове не укладывалось, как так можно запросто трясти таджикских цыган? Нас в институте учили русских гнобить.

— Но перепутать Газело с Азелой!

— У меня произошла непроизвольная когнитивная коррекция сообщения. Зная генеральную линию партии, правительства и президента на поощрение скрытой миграции таджиков и ихних цыган, мой мозг и представить себе не мог, что нужно прищучить именно криминального авторитета Гозело. И я сам себя подсознательно убедил, что ослышался, а убрать нужно Азелу. Это все на бессознательном уровне.

— Фантазия разыгралась? Твой дед, заслуженный чекист СССР, и представить себе не мог, что у него в роду появится такой тупой внучок, а не достойный продолжатель славных традиций великого Андропова. Чего примолк?

— Я больше так не бу… — коротышка уткнулся взглядом в пол.

— …ду! — с презрительной насмешкой продолжил за него строгий начальник.

— Только не уби…

— Никто тебя «уби» пока не собирается, а вот по шее получишь. Еще один прокол, и дедушкин портрет на стене в музее боевой славы тебе не поможет.

Высокий начальник расплатился за сок и нехотя склонился над коротышкой, прошептав:

— Я пойду, а ты еще минут двадцать цеди свой сок, пока пот на висках просохнет и дыхалка выровняется. Да и румянец на щеках в нашей профессии ни к чему. Не девица красная.

— Есть, господин полковник! — еще тише прошептал провинившийся агент.

— Хватит играть в Штирлица! Тут тебе не КГБ, не ФСБ, а контрразведка глобальной безопасности. У нас цена ставки успеха операции — не отставка, а жизнь.

— Готов жизнь отдать за победу глобализации!

— Вот это другое дело, сынок.

Конец


Загрузка...