Джо Р. Лансдейл На дальнем краю пустыни Кадиллаков с мёртвым народцем

1

После целого месяца погони Уэйн однажды вечером настиг Калхауна в маленьком невзрачном баре под названием "Розалита". Нельзя сказать, чтобы Калхаун в конце концов расслабился, но, по крайней мере, он не слишком тревожился. К тому времени он уже убил четверых охотников за головами, и Уэйн знал, что пятый вряд ли его беспокоит.

Последним из охотников была знаменитая Розовая Леди Макгайр — настоящая женщина — три сотни фунтов безобразно перекатывающегося мяса, с помповым "ремингтоном" двенадцатого калибра и скверным характером. Ходили слухи, что Калхаун напал на нее сзади, перерезал горло, а потом в насмешку изнасиловал ее, пока жертва не скончалась от потери крови. Из чего Уэйн сделал вывод, что Калхаун не только опасный сукин сын, но еще и с дурным вкусом.

Уэйн вышел из своего "шевроле", копии модели пятьдесят седьмого года, надвинул на лоб шляпу, открыл багажник и достал двустволку и патроны к ней. У него в кобуре на боку уже имелся револьвер тридцать восьмого калибра и в каждом сапоге было спрятано по длинному охотничьему ножу, но, когда идешь в такое место, как "Розалита", предосторожность никогда не помешает.

Горсть патронов он ссыпал в нагрудный карман рубашки, застегнул клапан, взглянул на красно-голубую неоновую вывеску, гласившую: ""Розалита" — холодное пиво и танцы с мертвецами", обрел свой центр, как советуют дзен-буддисты, и вошел внутрь.

Уэйн держал ружье у ноги, а внутри было довольно темно, так что посетители, занятые разговорами, выпивкой и танцами, не обратили внимания ни на него, ни на его арсенал.

Коренастую фигуру Калхауна в черной шляпе он заметил сразу. Он был в загоне для танцев с мертвой обнаженной мексиканской девчонкой лет двенадцати. Одной рукой Калхаун крепко обнимал ее за талию, а другой тискал упругую задницу, словно обминал подушку, прежде чем лечь спать. Обрубки рук мертвой девчонки безвольно болтались по обе стороны от тела Калхауна, а маленькие грудки прижимались к его широкой груди. Ее лицо в проволочном наморднике периодически прижималось к его плечу, и слюна толстыми клейкими жгутами прилипала к рубашке, впитывалась и оставляла мокрые пятна.

Насколько было известно Уэйну, девчонка приходилась Калхауну то ли сестрой, то ли дочерью. Да, такое это было местечко. Одно из многих, которые расплодились сразу же, как только снадобье вырвалось из лаборатории и наполнило воздух бактериями, возвращавшими к жизни умерших, восстанавливающими их моторные функции и вызывающими непреодолимый голод к человеческой плоти.

Теперь, если помирала чья-то жена, дочь, сестра или мать и человек хотел заработать несколько баксов, он рассуждал примерно так: "Черт, жаль, что так вышло с Бетти Сью, но она мертвее мертвого и теперь ни на что не годится, а с этими бактериями запросто может подняться из земли и доставить кучу неприятностей. Да и земля за домом твердая как камень, так что лучше заброшу-ка я ее остывшую задницу в багажник вместе с бензопилой и мотком колючей проволоки, пересеку границу и отдам Мясникам, пусть продадут в бар для танцев. Грустно, конечно, продавать кого-то из своих, но что ж делать, если так не повезло. Буду держаться подальше от этих баров, пока с костей не слезет все мясо и ее не выбросят на свалку. Не хотелось бы зайти куда-то выпить и увидеть, как она трясет своими мертвыми сиськами и таращит наивные глазенки на кого-нибудь из моих дружков с их двухдолларовыми девками".

В результате подобных размышлений в барах появлялись партнеры для танцев. В других районах страны танцорами могли быть дети или мужчины, но здесь в основном женщины. Мужчин использовали для охоты и стрельбы по мишеням.

Мясники принимали тела, обрубали руки, чтобы мертвецы не могли цепляться, просверливали челюсти и закрепляли проволочные намордники, чтобы они не могли кусаться, и к тому времени, когда бактерии начинали свою работу, продавали их в бары.

Хозяева заведений загоняли мертвецов в загоны из проволочной сетки и включали музыку, и за пять долларов любой мог войти и выбрать себе партнершу для танцев; хотя женщины стремились только схватить человека и укусить, намордники им мешали, а без рук они не могли даже вцепиться в клиента.

Если женщина нравилась посетителю, он мог заплатить еще некоторую сумму, и партнершу привязывали к койке в каком-нибудь закутке, и он мог залезть на нее и заняться своим делом. Не надо было ни уговаривать, ни покупать подарки, ни давать каких-либо обещаний. Просто спустил напряжение и пошел.

До тех пор пока в заведениях не скупились на средства от червей, пока мыли танцоров и не держали их так долго, что плоть отваливалась лохмотьями, клиенты слетались словно мухи на мед. Уэйн оглядел помещение, чтобы оценить, кто сможет представлять угрозу, и понял, что вмешаться способен любой. Наиболее вероятной помехой казался вышибала — детина шести с лишним футов роста и весом двести с лишним фунтов.

Но делать нечего, надо покончить с этим делом, а проблемы придется решать по мере их возникновения. Он вошел в загон для танцев и, расталкивая других посетителей, направился прямо к цели.

Калхаун стоял к нему спиной, и музыка играла довольно громко, так что Уэйни не было смысла подкрадываться. Но Калхаун почувствовал его приближение и развернулся, держа наготове пушку тридцать восьмого калибра.

Уэйн отбил его руку дулом ружья. Револьвер выскользнул из пальцев, пролетел по полу и ударился в металлическое ограждение.

Но Калхаун не собирался сдаваться. Он развернул мертвую девчонку, поставив ее перед собой, вытащил из сапога мясницкий нож и с самым угрожающим видом выставил его перед собой.

Уэйн прострелил мертвой девчонке колено, и она, лишившись опоры, сползла на пол. Обрубок руки зацепился за нож Калхауна. Остальные клиенты побросали партнерш и, словно белки, стали выпрыгивать через проволочное ограждение.

Пока Калхаун пытался освободить клинок, Уэйн, шагнув вперед, врезал ему по голове дулом ружья. Калхаун рухнул на пол, а девчонка стала ползать вокруг, как будто искала выпавшую линзу.

Вышибала подскочил сзади к Уэйну, обхватил его под мышками и попытался провести двойной нельсон.

Уэйн саданул его ногой по лодыжке, а потом хорошенько придавил каблуком ступню в подъеме. Вышибала опустил руки. Уэйн развернулся, поддал ему коленом по яйцам, а прикладом ружья добавил по лицу.

Громила покатился на пол и, похоже, не торопился вставать.

Уэйн отметил про себя, что музыка ему нравится, и обернулся к поджидавшему партнеру.

К Калхауну.

Противник бросился вперед и ударил Уэйна головой в живот, повалив прямо на лежавшего вышибалу. Они оба покатились по полу, ружье вылетело из рук Уэйпа, скользнуло по полу и стукнуло по голове девчонку. Та даже не заметила удара и продолжала ползать кругами, волоча за собой простреленную ногу, как будто пыталась сбросить кожу.

Остальные женщины, лишившись партнеров, разбрелись по загону. Мелодия сменилась. Уэйну это не понравилось. Слишком медленно. Он откусил Калхауну мочку уха.

Калхаун вскрикнул, и они сцепились на полу. Калхаун сумел обхватить руками шею Уэйна и попытался его задушить. Уэйн выплюнул откушенную мочку, подтянул ногу и достал из сапога нож. Хорошенько размахнувшись, он ударил Калхауна рукояткой в висок.

Калхаун разжал руки, осел, а потом повалился на него.

Уэйн выбрался из-под противника и несколько раз пнул того ногой по голове. Закончив, он убрал нож на место, подобрал пистолет и ружье, но мясницкий нож оставил на полу.

Одна из мертвых женщин попыталась его схватить, и он отбросил ее толчком кулака. Потом схватил Калхауна за ворот и поволок к выходу.

Снаружи к сетке приникли лица любопытствующих посетителей. Они получили бесплатное развлечение. Услужливый ковбой открыл дверцу, и толпа расступилась, позволив Уэйну пройти. Один из клиентов бросился вдогонку со словами "Мистер, вот его шляпа". Он бросил шляпу на лицо Калхауну, и она так и осталась у того на голове.

Во дворе бара профессиональный пьяница мочился на землю, стоя между двумя машинами.

— Твой приятель не слишком хорошо выглядит, — произнес он проходившему мимо Уэйн.

— Будет выглядеть еще хуже, когда я доставлю его в город Закона, — ответил Уэйну.

Он остановился у своего "шевви-57", опустошил пистолет Калхауна и отбросил его как можно дальше. А потом потратил несколько мгновений, чтобы пнуть Калхауна по ребрам и пояснице. Калхаун стонал, мычал, но так и не приходил в сознание.

Нога устала, и Уэйн, затащив Калхауна на пассажирское сиденье, пристегнул его наручниками к двери.

Затем он прошел к "импале-62" Калхауна, на которой красовались пластмассовые рога буйвола; именно они помогли ему вычислить Калхауна, поскольку машина стала слишком известной. Уэйн выбил боковое стекло со стороны водительского места, выстрелом из ружья сшиб рога, потом вытащил пистолет и прострелил все колеса, помочился на водительскую дверцу и напоследок оставил вмятину ударом ноги.

К тому времени он слишком утомился, чтобы еще нагадить на заднее сиденье, так что несколько раз глубоко вздохнул, вернулся к своему "шевви" и сел за руль.

Уэйн перегнулся через Калхауна и достал из перчаточного ящичка одну из своих любимых тонких черных сигар. Сунув ее в рот, он нажал на прикуриватель и, ожидая, пока спираль нагреется, перезарядил лежащее на коленях ружье.

Из-за двери бара высунулись головы любопытных посетителей, и Уэйн, вставив дуло в окно, выстрелил поверх голов. Зеваки исчезли так быстро, что их можно было принять за зрительную галлюцинацию.

Уэйн поднес прикуриватель к сигаре, а потом взял с сиденья плакат с объявлением о розыске и поджег его тоже. Можно было ради смеха бросить горящую бумагу Калхауну на колени, но Уэйн сдержался. Просто выбросил ее в окошко.

Он подъехал к двери бара и оставшийся в ружье заряд использовал, чтобы расстрелять неоновую вывеску "Розалиты". Осколки стекла застучали по крыше и посыпались на засыпанную гравием дорожку.

Не хватало только бродячей собаки, чтобы как следует пнуть ее.

Он отъехал от бара, свернул в пустыню Кадиллаков и направился к городу Закона, расположенному на противоположном ее краю.

2

"Кадиллаки" тянулись на много миль, давая единственную защиту от палящего солнца пустыни. Машины были закопаны в песок под углом, почти по самые ветровые стекла, и Уэйн мог рассмотреть за окнами даже скелеты водителей, оставшихся за рулем или упавших на приборную доску. Оружие с крыш и козырьков давно поснимали, и все окна в машинах были закрыты, кроме тех, что разбили случайные путешественники или мертвецы, рыскавшие в поисках добычи.

Стоило только представить, каково это — сидеть в машине с закрытыми окнами в такую погоду, как Уэйну стало не по себе. Жара стояла такая, что могли вспотеть даже скелеты. Он пустил струю на колесо "шевви" и смотрел, как влага испаряется, едва успев долететь до резины. Стряхнул капли на раскаленный песок. От них не осталось и следа. Застегивая штаны, Уэйн вспомнил, как до этого вытаскивал Калхауна, чтобы тот тоже отлил. У этого сукина сына на головке члена оказалось маленькое металлическое колечко с болтающейся на нем эмблемой Техаса. Уэйн сам был родом из тех мест и сразу узнал значок, но ни за что не смог бы догадаться, зачем парню понадобилось цеплять его на такое место. По его мнению, каждый идиот, который пропускал кольцо через свой пенис, заслуживал смерти, независимо от того, был он в чем-то виновен или нет.

Уэйн снял ковбойскую шляпу, вытер шею и провел рукой по голове. Оставшийся на пальцах пот был густым, как машинное масло, и поредевшие волосы прилипли к черепу — жара пропекала скальп, несмотря на фетровую шляпу.

Не успел он снова нахлобучить шляпу, как пальцы уже высохли. Он открыл затвор ружья, вынул патроны и положил их в карман, а оружие бросил на пол под заднее сиденье.

Сиденье обожгло зад и поясницу, словно он сел на горячую сковородку. Солнце светило сквозь тонированные стекла, будто полированный хромированный шар, и заставляло Уэйн щуриться.

Он повернул голову и осмотрел Калхауна. Подонок спал, запрокинув голову на спинку сиденья, и черная потертая шляпа едва держалась на лбу — вид у него был почти беспечный. Пот проступал на покрасневшей коже, стекал по бровям, по шее, ручейками падал на белый подголовник и тотчас испарялся. Левой рукой Калхаун все еще держался за яйца, а правая лежала на подлокотнике — дальше ее не пускал пристегнутый к ручке двери наручник.

Уэйн хотел выбить из мерзавца мозги и сказать Богу, что он умер. Негодяй заслуживал того, чтобы его застрелили, но Уэйн не хотел терять тысячу долларов обещанной награды. Ему потребуется каждый пенни, чтобы купить авторемонтную мастерскую, о которой он давно мечтал. Эта мастерская маячила перед ним, словно морковка перед осликом, и он больше не хотел откладывать. Уэйну очень хотелось никогда больше не возвращаться в эту чертову пустыню.

Поуп продаст ему мастерскую и за те деньги, что есть, а остальное можно было бы выплатить потом. Но это не нравилось Уэйну. Охота за людьми стала ему надоедать, и он мечтал заняться чем-нибудь другим. Этот бизнес уже не доставлял ему удовольствия. Вроде как стираешь плесень с лица земли. Но пока выслеживаешь этих подонков и даже после того, как наденешь на них наручники, приходится спать с открытыми глазами и не выпускать из рук оружие. Так жить невозможно.

А он хотел стать таким, как Поуп. Тот был ему вместо отца. Когда Уэйн был еще ребенком, а его мать, чтобы заработать денег, переправляла мексиканцев через границу, Поуп разрешал ему слоняться по двору, карабкаться на ржавые корпуса и смотреть, как он ремонтирует еще годные экземпляры, так что их двигатели начинали мурлыкать, словно удовлетворенные женщины.

Когда он немного подрос, Поуп брал его с собой в Галвестон, к шлюхам, а потом на побережье, где они стреляли но безобразным, перепачканным мазутом существам, плавающим в Мексиканском заливе. Иногда Поуп возил его в Оклахому, где они принимали участие в облавах на мертвецов. Было здорово лупить мертвых бродяг монтировкой и вышибать из них гнилые мозги, чтобы они успокоились навсегда. И это было рискованное занятие. "Потому что если кто-то из этих мертвых парней тебя укусит, можешь спрятать голову в колени и поцеловать на прощание свою задницу".

Уэйн вытряхнул из головы мысли о мастерской Поупа и повернул ручку стереосистемы. Раздался приглушенный голос его любимого певца в стиле кантри. Это был Билли Контигас, и Уэйн стал тихонько подпевать мелодии, придерживаясь желанной, хоть и малоэффективной тени, отбрасываемой "кадиллаками".

Моя малышка ушла,

Променяла меня на корову,

Но мне все равно,

Она набралась радиации,

Да, моя малышка ушла,

Променяла меня на корову с шестью сосками.

Как только Контигас перешел к самой лучшей части и выдал свою знаменитую горловую трель, Калхаун открыл глаза и заговорил:

— Мало того что я вынужден терпеть эту чертову жару, тут еще слушай твое мерзкое мычание и это дерьмо! Неужели нельзя поставить Хэнка Вильямса или хотя бы негритянскую музыку? Знаешь, когда играют одни негры и один поет так, словно ему отрезали яйца.

— Калхаун, ты не можешь оценить хорошую музыку, даже когда ее слышишь.

Калхаун запустил пальцы свободной руки за ленту на шляпе, достал одну из немногих оставшихся сигарет и спички. Спичку он зажег, чиркнув по колену, а когда прикурил, надолго закашлялся. Уэйн даже удивился, как он может курить на такой жаре.

— Что ж, может, я и не узнаю хорошую музыку, когда ее услышу, тупица, но зато всегда узнаю плохую. И это именно то, что я сейчас слышу.

— Ты ничего не понимаешь в искусстве, Калхаун. Только и умеешь, что трахать детей.

— Знаешь, у каждого человека должно быть хобби, — сказал Калхаун, пуская в сторону Уэйна клуб дыма. — Мое хобби — это маленькие киски. Кроме того, она уже вышла из пеленок. Такую молодую я так и не смог найти. Этой было тринадцать. Знаешь, как говорят: хороша для течки, хороша и для случки.

— А она была достаточно взрослой, чтобы ее убивать?

— А нечего ей было орать.

— Смени тему, Калхаун.

— Всему свое время, тупица. Лучше не расслабляйся, охотник за преступниками. Я снесу тебе башку, когда ты меньше всего будешь этого ожидать.

— Ты слишком часто открываешь свой грязный рот, Калхаун. Остаток пути можешь проделать в багажнике вместе с муравьями. Ты не так много стоишь, чтобы я не решился выбить тебе мозги.

— Тебе просто повезло в том баре. Но всегда есть завтра, и завтра может быть не таким, как у "Розалиты".

Уэйн усмехнулся:

— Твоя беда в том, Калхаун, что у тебя нет никакого завтра.

3

Они ехали по пустыне Кадиллаков, и небо постепенно тускнело, словно перегоревшая лампочка, а Уэйни пытался представить себе, как проходила война между "шевроле" и "кадиллаком" и почему они выбрали эту злосчастную пустыню полем боя. Он слышал, что борьба была очень ожесточенной и упорной, но победа досталась "шевроле", и теперь в Детройте выпускали только эти машины. Уэйн был убежден, что это единственное преимущество города. Автомобили.

К остальным городам он относился ничуть не лучше. Уэйн скорее согласился бы лечь на землю и позволить бродячей собаке нагадить ему на голову, чем проехать через какой-нибудь город. Не говоря уж о том, чтобы там жить.

Город Закона был исключением. Туда он и направлялся. Но не для того, чтобы жить, а просто сдать Калхауна властям и получить обещанную награду. Жители этого городка всегда были рады видеть пойманного преступника. Публичные экзекуции отличались большим разнообразием, пользовались популярностью и приносили немалый доход.

В свой последний приезд в город Закона Уэйн купил билет в первый ряд на одну из экзекуций и смотрел, как магазинного вора-рецидивиста — рыжеволосого парня с крысиной физиономией — приковали между двух мощных тракторов и разорвали пополам. Сама процедура была довольно короткой, но ее сопровождали выступления клоунов с шариками и пышногрудой стриптизерши, которая в такт музыке крутила своими сиськами в разные стороны.

Но Уэйну представление не понравилось: все прошло как-то сумбурно, напитки и еда оказались слишком дорогими, а первый ряд был слишком близко к тракторам. Да, он увидел, что внутренности рыжего парня еще ярче, чем его шевелюра, но капли крови попали на новую рубашку, не помогла и холодная вода, все равно остались пятна. Он предложил распорядителям поставить прозрачный пластиковый экран, чтобы зрители в первом ряду не рисковали своей одеждой, но сомневался, что к его пожеланиям прислушаются.


Они ехали, пока совсем не стемнело. Тогда Уэйн остановился, накормил Калхауна вяленым мясом и дал немного воды из своей фляги. А потом пристегнул наручниками к переднему бамперу своего "шевроле".

— Смотри, чтобы не подобрались змеи, ядозубы, скорпионы и прочая нечисть, — предупредил он. — Кричи громче. Может, я и успею подойти вовремя.

— Лучше я позволю гадам ползать по заднице, чем позову тебя на помощь, — ответил Калхаун.

Уэйн оставил Калхауна с бампером вместо подушки, а сам забрался на заднее сиденье и спал вполуха и вполглаза.

Перед рассветом он втащил Калхауна обратно в машину, и они тронулись в путь. Через несколько минут езды в предрассветном сумраке поднялся ветер. В пустыне нередко налетал такой странный ветер ниоткуда. Он гнал песок со скоростью пули, и по корпусу "шевви" как будто скреблись обезумевшие кошки.

Широкие шины зашуршали по песку, Уэйн включил дополнительный вентилятор, "дворники", передние фары и продолжал путь.

Вставшее из-за горизонта солнце осталось невидимым. Слишком много песка. Буря продолжалась еще сильнее, чем прежде, и "дворники" уже не справлялись с потоками песка. Уэйн не видел даже стоящих на обочине "кадиллаков".

Он уже решил остановиться, как впереди мелькнула огромная бесформенная тень; Уэйн ударил по тормозам, надеясь на специальные покрышки, созданные для пустыни, но их оказалось недостаточно.

"Шевви-57" развернулся на дороге и врезался во что-то бортом, у которого сидел Калхаун. Уэйн услышал его крик, потом почувствовал, как его бросило на дверь, как голова ударилась о металл, и вместо окружающего полумрака он провалился в непроницаемую тьму.

4

Уэйн поднялся, едва вернулось сознание. Из неглубокой раны на голове текла кровь, заливая глаза. Он вытер ее рукавом.

Первое, что он увидел, — это лицо за стеклом с его стороны: землистое, рыхлое лицо, с выражением идиота, созерцающего текст на санскрите. На голове имелась странная черная шапка с большими круглыми ушами, а в центре лба, словно серебристая опухоль, блестела головка огромного болта. Струи песка секли лицо, оставляли на нем наносы, били по глазам и заставляли хлопать круглые уши шляпы. Незнакомец ни на что не обращал внимания. И Уэйн, несмотря на встряску, уже знал почему. Перед ним был один из мертвецов.

Уэйн оглянулся на Калхауна. Дверца с его стороны выгнулась внутрь, и покореженный металл перекусил цепочку наручников. Сам Калхаун от удара сместился на середину сиденья. Он поднял перед собой руку и уставился на остатки наручников с болтающейся цепочкой, как будто любовался серебряным браслетом и ниткой жемчуга.

Руки другого мертвеца быстро разгребли песчаные заносы на ветровом стекле. Этот тоже носил шляпу с круглыми ушами. Мертвец прижался уродливым лицом к очищенному стеклу и уставился на Калхауна. Изо рта на стекло вытекла струйка зеленой слюны.

Вскоре все стекла машины были освобождены от песка набежавшими мертвецами. Они смотрели на Уэйна и Калхауна, как на диковинных рыбок в аквариуме.

Уэйн взвел курок пистолета.

— А как же я? — спросил Калхаун. — Чем мне защищаться?

— Используй свое обаяние, — бросил Уэйн, и в этот момент, словно по сигналу, мертвые лица исчезли за окнами, оставив только одного на капоте — с бейсбольной битой в руке.

Мертвец ударил в стекло, и оно покрылось тысячами мелких искр. Последовал еще один удар, стекло взорвалось, и на Уэйна и Калхауна обрушились шквал осколков и песчаная буря.

Все мертвецы тотчас вернулись. Тот, кто держал биту, полез через окно внутрь, не обращая внимания на острые осколки, рвущие его одежду и тело, словно мокрый картон. Уэйн выстрелил ему в голову, и мертвец рухнул, придавив своим телом руку с пистолетом. Уэйн еще не успел освободить руку, как в дыру просунулась женская рука и схватила его за воротник. Остальные мертвецы бросились молотить по стеклам руками и ногами. Мертвые руки вцепились в тело Уэйна; они были сухими и прохладными, как кожаная обивка сидений. Через минуту его уже выдернули из-за руля и вытащили наружу. Песок прошелся по лицу словно металлической теркой. Он еще слышал, как орал Калхаун: "Жрите меня, подонки. Жрите, чтоб вы подавились!"

Они вытащили Уэйна из машины и бросили на капот. Со всех сторон склонились мертвые лица. Запах смерти ударил в ноздри. Он решил, что сейчас начнется пиршество. Единственным утешением служило то, что их очень много и от его тела ничего не останется, чтобы потом восстать из мертвых. Вероятно, они оставят мозги на десерт.

Но нет. Его подхватили и понесли. В следующее мгновение он вновь увидел тот силуэт, из-за которого так резко затормозил. Но теперь он разобрал еще и цвет. Это был желтый школьный автобус.

Дверь с шипением отворилась. Мертвецы забросили Уэйна плашмя на пол, и следом влетела его шляпа. Все отошли, и дверь снова закрылась, едва не прищемив ему ноги.

Уэйн поднял голову и увидел, что с водительского места на него с улыбкой смотрит мужчина. Не мертвец. Но очень толстый и безобразный на вид. В нем было не больше пяти футов роста, череп почти лысый, за исключением венчика волос вокруг блестящей макушки, а цвет точно как у дерьма, собирающегося ободком в глубине унитаза. Нос, длинный, темный, какой-то зловещий, казалось, вот-вот вывалится из лица, словно переспевший банан. В первый момент Уэйну показалось, что водитель одет в банный халат, но он быстро понял, что это монашеская ряса, хотя и настолько обветшавшая и потраченная молью, что сквозь дыры просвечивало бледное тело. От толстяка исходил запах, который можно было определить как смесь ароматов застарелого пота, сырных шариков и невытертой задницы.

— Рад тебя видеть, — произнес толстяк.

— Взаимно, — ответил Уэйн.

Из задней части автобуса послышались странные и непонятные звуки. Уэйн вытянул шею и выглянул из-за сиденья.

В середине прохода, на полпути к заднему ряду сидений, стояла монахиня. Или что-то вроде этого. Она стояла спиной к Уэйну и была одета в черно-белое монашеское облачение. Головной убор вполне отвечал традициям, но вот остальная часть одеяния сильно отличалась от общепринятых норм. Ряса была обрезана на уровне середины бедер, и из-под нее виднелись черные сетчатые чулки и толстые высокие каблуки. Женщина была стройной, с красивыми ножками и аккуратной высокой попкой, которую Уэйн не мог не оценить даже в этих обстоятельствах. Одной рукой монахиня размахивала над своей головой, как будто вышивала в воздухе.

По обе стороны от прохода на сиденьях расположились мертвецы. Все они были в странных шапках с круглыми ушами, и из их ртов вылетали не менее странные звуки.

Они пытались петь.

Он никогда не слышал от мертвецов ничего другого, кроме ворчания или стона, но эти занимались пением. Довольно нестройным, надо сказать, и многие слова звучали не совсем разборчиво, а некоторые хористы просто молча открывали и закрывали рот, но, черт побери, он узнал эту мелодию. Это был церковный гимн "Иисус меня любит".

Уэйн оглянулся на толстяка и незаметно протянул руку к правому сапогу за ножом. Водитель мгновенно достал из-под рясы автомат тридцать второго калибра и направил дуло на Уэйна.

— Калибр небольшой, — сказал толстяк, — но я хороший стрелок и сумею проделать в твоей голове аккуратную маленькую дырочку.

Уэйн отказался от попытки достать нож.

— Нет, продолжай, — сказал толстяк. — Вытаскивай свой нож, положи его перед собой на пол и толкни ко мне. И если уж мы об этом заговорили, доставай заодно и второй.

Уэйн посмотрел назад. Когда его бросили в автобус, штанины на ногах задрались — и обе рукоятки ножей торчали наружу. С таким же успехом можно было повесить на них сигнальные фонари.

Похоже, это не самый удачный для него денек.

Он толкнул оба ножа к толстяку, а тот подобрал их и небрежно бросил по другую сторону сиденья.

Дверь автобуса опять открылась, сверху на Уэйна швырнули Калхауна и следом бросили его шляпу.

Уэйн выбрался из-под Калхауна, подобрал свою шляпу и нахлобучил на голову. Калхаун последовал его примеру. Теперь они оба стояли на полу на коленях.

— Джентльмены, не пройдете ли вы в середину автобуса?

Уэйн двинулся первым. Калхаун сразу же заметил монахиню:

— Парни, посмотрите, какая попка.

Толстяк обернулся:

— Можете занять сиденье.

Уэйн, повинуясь взмаху его автомата, протиснулся на сиденье, Калхаун примостился рядом. Затем в автобус забрались оставшиеся мертвецы и заняли передние места, оставив несколько свободных рядов посредине.

— А почему так шумят эти придурки сзади? — спросил Калхаун.

— Они поют, — ответил Уэйни. — Ты что, никогда не был в церкви?

— Хочешь сказать, что они там были? — Калхаун обернулся назад и заорал: — А вы знаете что-нибудь из песен Хэнка Вильямса?

Монахиня даже не обернулась, и мертвецы не прекратили своего нестройного пения.

— Догадываюсь, что нет, — буркнул Калхаун. — Похоже, вся хорошая музыка уже забыта.

Шум на задних сиденьях затих, и монахиня подошла, чтобы посмотреть на Уэйна и Калхауна. Спереди она тоже была хороша. Ряса на ней была разрезана от шеи до промежности и держалась на ленточках, открывая большую часть груди и тонкие черные трусики, в которых не помещалась буйная растительность, густая, словно черный мох. Уэйни не без труда оторвал взгляд от этого зрелища и тогда смог рассмотреть ее лицо — смуглое, кареглазое, с губами, словно созданными для поцелуев.

Калхаун до лица так и не добрался. Он не привык обращать внимания на лица. Он обратился к ее промежности:

— Отличная щелка.

Левая рука монахини описала полукруг и ударила Калхауна по голове.

Он схватил ее за запястье:

— И ручка тоже хороша.

Правой рукой монахиня проделала отличный фокус: она завела ее за спину, подняла подол рясы и достала небольшой двуствольный пистолет. Дула тотчас уперлись в голову Калхауна.

Уэйн наклонился вперед, надеясь все же, что она не будет стрелять. Под таким углом пуля могла пробить голову Калхауна и его тоже.

— Я не промахнусь, — сказала монахиня.

Калхаун усмехнулся.

— Да, не промахнешься, — сказал он и отпустил руку.

Она села напротив них и закинула ногу на ногу. Уэйн почувствовал, как его джинсы натянулись на бедрах.

— Сладкая, — не унимался Калхаун, — ты почти стоишь того, чтобы получить пулю.

Монахиня все так же продолжала улыбаться. Водитель завел двигатель. Заработали "дворники" и вентиляторы, сдувающие песок, а ветровое стекло стало голубым с белыми точками, движущимися между тонкими светлыми штрихами.

Радар. На некоторых машинах, курсирующих в пустыне, Уэйн видел такие устройства. Если он выберется из этой переделки и получит обратно свою машину, может, стоит установить подобный прибор. А может, и нет. Пустыня надоела ему до чертиков.

Как бы то ни было, строить сейчас планы на будущее немного несвоевременно.

Потом до него дошло. Радар. Это означало, что негодяи видели, куда едут, и намеренно выскочили перед его машиной.

Он наклонился на сиденье и попытался определить, в какое место ударился его "шевви". Ни единой царапины. Значит, корпус бронированный. Но сейчас большинство школьных автобусов защищено броней, так что в этом нет ничего необычного. Вероятно, у него еще и пуленепробиваемые стекла, и усиленные покрышки для езды по песку. Меры предосторожности на случай расовых волнений из-за того, что телят-мутантов тоже стали посылать в школы, словно они были людьми. И еще из-за Чудаков — старых пердунов, уверенных, что дети созданы для их сексуальных развлечений или для битья, когда требуется спустить пар.

— Как насчет того, чтобы снять наручник? — спросил Калхаун. — Он теперь все равно ни на что не годен.

Уэйн взглянул на монахиню:

— Не стреляй, я только достану ключ из кармана.

Он выудил ключ, открыл замок, и Калхаун стряхнул наручник на пол. Уэйн заметил любопытство на лице монахини.

— Я охотник за преступниками. Помогите мне доставить этого человека в город Закона, и я прослежу, чтобы и на ваши нужды тоже что-нибудь осталось.

Женщина отрицательно покачала головой.

— У тебя твердый характер, — вмешался Калхаун. — Мне нравятся монахини, у которых имеется собственное мнение… А ты настоящая монахиня?

Она кивнула.

— И всегда такая неразговорчивая?

Еще один кивок.

— Я никогда не видел таких монашек, — сказал Уэйн. — Так странно одетых, еще и с оружием.

— У нас маленький и очень специфический орден, — пояснила она.

— И ты для этих ребят что-то вроде воскресной учительницы?

— Вроде того.

— Но разве есть смысл возиться с мертвецами? У них ведь нет души, не так ли?

— Но их усилия возвеличивают славу Господа.

— Их усилия? — Уэйн осмотрел неподвижно сидевших сзади мертвецов. У одного совсем отгнило ухо. Он шмыгнул носом. — Может, славу Господа они и возвеличивают, но вот воздух точно не улучшают.

Монахиня порылась в кармане своей рясы и достала два кругляшка. Один протянула Уэйну, второй — Калхауну.

— Ментоловые таблетки. Помогают переносить вонь.

Уэйн развернул леденец и бросил в рот. Мята действительно отбивала запах, но сама по себе не радовала. Она напоминала о тех временах, когда он болел.

— А что у вас за орден? — спросил Уэйн.

— Орден Марии, возлюбленной Иисуса.

— Его матери?

— Марии Магдалины. Мы считаем, что Иисус спал с ней. Они были любовниками. В Библии есть тому свидетельства. Она была проституткой, и мы уподобились ей. Она оставила свой образ жизни и стала любовницей Иисуса.

— Жаль тебя разочаровывать, сестра, — сказал Калхаун, — но этот благодетель человечества давно мертв, как гнилой пень. Если ты будешь ждать, пока Он тебя осчастливит, твоя щелка высохнет и развеется по ветру.

— Спасибо, что просветил, — усмехнулась монахиня. — Но мы не совокупляемся с Его плотью. Мы довольствуемся духовной близостью. Мы позволяем Святому Духу овладевать мужчинами, чтобы они могли взять нас, как Иисус брал Марию.

— Без дураков?

— Без дураков.

— Знаешь, мне кажется, что старик прямо-таки бушует внутри меня. Почему бы нам не прогнать этих клоунов, моя сладкая, и не завалиться на заднее сиденье, чтобы старик Калхаун мог ввести тебе хорошенькую дозу Иисуса.

Калхаун привстал, наклоняясь к монахине. Она наставила на него пистолет:

— Оставайся, где сидишь. Если бы это было действительно так, если бы ты исполнился духом Иисуса, я позволила бы тебе войти в меня в тот же момент. Но ты полон дьяволом, а не Иисусом.

— Черт, сладкая моя, дай шанс и дьяволу тоже. Он ведь довольно забавный парень. Давай-ка мы с тобой позабавимся… Ладно, проехали. Но если изменишь свои намерения, религия мне не помешает. Я очень люблю трахаться. Я трахал все, до чего мог дотянуться, кроме разве что попугаев. Да и попугая взял бы, если бы только мог найти дырку.

— Я никак не думал, что мертвецов можно чему-нибудь научить, — сказал Уэйн, стараясь направить разговор в нужную сторону, чтобы понять, что происходит и в какую переделку они попали.

— Я уже говорила, что у нас особенный орден. Брат Лазарь, — она махнула рукой на водителя, а толстяк, не оборачиваясь, поднял руку, — его основатель. Я думаю, он не будет против, если я расскажу его историю и о том, чем мы занимаемся и почему. Надо же просвещать язычников.

— Не называй меня язычником, — возразил Калхаун. — Язычники — это те, кто ездит в этом проклятом автобусе с бандой вонючих мертвецов в идиотских шапках. Проклятие, они даже не способны воспроизвести простейшую мелодию.

Монахиня проигнорировала его протест.

— Брат Лазарь когда-то был известен под другим именем, но теперь оно не имеет значения. Он был ученым и вместе с другими работал в той лаборатории, откуда вырвались бактерии, заставившие мертвецов возвращаться к жизни, пока в их головах остаются неповрежденные мозги.

Брат Лазарь переносил колбу с экспериментальными материалами, и один из лаборантов, не зная о ее содержимом, решил подшутить и подставил ему подножку. Брат Лазарь споткнулся и уронил колбу. Кондиционеры в одно мгновение разнесли бактерии по всем помещениям исследовательского центра, потом кто-то открыл дверь, и зараза распространилась по всему миру.

Чувство вины полностью завладело душой брата Лазаря. И не только из-за того, что он уронил колбу, но в первую очередь потому, что он принимал участие в создании этих бактерий. Он оставил лабораторию и отправился скитаться по стране. Он не взял с собой ничего, кроме скромного запаса еды и питья и нескольких книг. Среди них оказались Библия и малоизвестные религиозные книги, такие как Апокриф и отвергаемые Церковью части Нового Завета. По мере изучения этих книг ему открылось истинное назначение отвергаемых частей Библии. Ему открылся их смысл, а потом во сне к нему явился ангел и поведал еще об одной книге. Проснувшись, брат Лазарь взял ручку и записал слова ангела, идущие из уст Господа, и в этой книге объяснялись многие тайны.

— Вроде половой жизни Иисуса, — вставил Калхаун.

— И о половой жизни Иисуса, и о том, что не надо бояться слов, обозначающих сексуальную активность. О том, что Иисус был не только Богом, но и человеком. О том, что секс, если он посвящен Христу и совершается с открытым сердцем, может быть волнующим религиозным откровением, а не просто совокуплением двух диких животных.

Брат Лазарь скитался по горам и пустыням, размышлял о тех вещах, что открыл ему Господь, и вскоре получил еще одно откровение. Тогда он обнаружил огромный парк аттракционов.

— А я и не знал, что Иисусу нравятся качели и все такое, — заметил Калхаун.

— Парк давно был заброшен. Когда-то он был частью территории развлечений, называемой "Диснейлендом". Брат Лазарь знал о нем. Таких увеселительных парков в стране было построено несколько, а этот, оказавшись в эпицентре военных действий между "шевроле" и "кадиллаком", был разрушен и почти полностью занесен песками. — Монахиня торжественно воздела руки. — И в этих руинах он увидел новое начало.

— Остынь, детка, — произнес Калхаун. — А не то получишь удар.

— Он собрат там сочувствующих мужчин и женщин и стал читать проповеди. Старый Завет. Новый Завет. Отреченные Евангелия. И новую Книгу Лазаря, поскольку к тому времени стал называться Лазарем. Он взял себе новое имя, символизирующее новое начало, восстание из мертвых и возвращение к новой жизни. — Монахиня сопровождала свою речь энергичными жестами, и на ее верхней губе выступили капельки пота. — Тогда он вернулся к научной деятельности, но посвятил ее новой цели — служению Господу. Став братом Лазарем, он понял предназначение мертвецов. Он стал учить их работать, чтобы во славу Господа построить величественный монумент. Этот памятник и эта община монахов обоего пола будут называться Землей Иисуса.

Монахиня произнесла слово "Иисус" с какой-то особой интонацией, и мертвецы, словно повинуясь ее сигналу, встрепенулись и затянули хором: "Бласлови нас, Иис".

— И как же вы заставляете мертвецов работать? — спросил Калхаун. — Собаками травите?

— При помощи науки, поставленной на службу Господу нашему, Иисусу Христу, вот как. Брат Лазарь изобрел новое устройство, которое вживляется в мозг мертвецов через верхнюю часть черепа и контролирует их основные поведенческие функции. Делает их пассивными и послушными, по крайней мере способными выполнять простейшие команды. С этим регулятором, как называет устройство брат Лазарь, мы пользуемся помощью мертвецов и можем выполнять большие работы.

— А где вы берете мертвецов? — спросил Уэйн.

— Мы покупаем их у Мясников. Спасаем от нечестивых занятий.

— Им следовало просто прострелить череп и навсегда вернуть в землю, — сказал Уэйн.

— Если бы мы использовали мертвецов ради собственного блага, я могла бы с этим согласиться. Но это не так. Мы трудимся ради Господа.

— А монахи трахают сестер? — спросил Калхаун.

— Если ими овладевает дух Господа, то да.

— И могу поспорить, что это случается нередко. Не такой уж плохой расклад. Мертвецы трудятся на стройке в парке аттракционов…

— Это больше не парк аттракционов.

— …и имеют массу свободных кисок. Звучит соблазнительно. Мне это нравится. Этот старый мудак, там, наверху, гораздо умнее, чем может показаться.

— В наших мотивах, так же как и в стремлениях брата Лазаря, нет ничего личного. Более того, в качестве жеста раскаяния за то, что способствовал распространению по миру бактерий, он ввел вирус в свой нос. И теперь нос медленно разлагается.

— А я думал, у него от природы такой шнобель, — не удержался Уэйн.

— Не обращай внимания, — сказал Калхаун. — Он и на самом деле так глуп, как кажется.

— А почему мертвецы носят эти дурацкие шапки? — спросил Уэйн.

— На старом складе парка аттракционов браг Лазарь обнаружил большой запас этих головных уборов. Это мышиные уши. Для изображения одного из персонажей мультфильма, когда-то символизирующего "Диснейленд". Микки-Маус, так его называли. По этим шапкам мы можем отличить наших мертвецов от чужих. Время от времени бродячие шайки наведываются в эти места. Жертвы убийств. Потерявшиеся в пустыне дети. Путники, погибшие из-за недостатка воды или болезней. Кое-кто из наших братьев и сестер подвергся атакам. Это мера предосторожности.

— А что будет с нами? — спросил Уэйн.

Монахиня снисходительно улыбнулась:

— А вы, дети мои, послужите во славу Господа.

— Дети? — возмутился Калхаун. — Ты называешь аллигатора ящерицей, шлюха?

Монахиня опустилась на сиденье и положила пистолет на колени. Она так высоко скрестила ноги, что черные трусики почти утонули в ее влагалище; в это ущелье было бы неплохо прогуляться.

Уэйн не без труда отвел взгляд от привлекательной картины, откинул голову на спинку сиденья и нахлобучил шляпу. В настоящий момент он ничего не мог предпринять, а поскольку монахиня вместо него присматривает за Калхауном, он намеревался поспать, набраться сил и решить, что делать дальше. Если что-то вообще можно сделать.

Он погрузился в дремоту, все еще гадая, что могут означать слова монахини: "А вы, дети мои, послужите во славу Господа".

Он почему-то был уверен, что эта служба ему не понравится.

5

Он то засыпал, то просыпался и наконец заметил, что солнечный свет, пробившийся сквозь редеющие тучи песка, приобрел зеленоватый оттенок. Калхаун заметил, что он не спит.

— Какой удивительный цвет, правда? У меня когда-то была рубашка такого оттенка, и она мне очень нравилась, но я из-за денег ввязался в драку с мексиканской шлюхой, у которой была деревянная нога, и рубашка порвалась. Тогда я здорово наподдал этой попрошайке.

— Спасибо, что поделился воспоминаниями, — пробурчал Уэйн и снова погрузился в сон.

Каждый раз, когда он открывал глаза, свет становился ярче, а буря — слабее. Он окончательно проснулся уже перед самым закатом, когда ветер стих. Но не стал ничего предпринимать, а заставил себя снова закрыть глаза, чтобы не тратить энергию. Он постарался снова задремать и для этого прислушивался к гудению мотора, думал об автомастерской и о Поупе, о том, как они могли бы весело проводить время за пивом, ремонтировать машины и развлекаться с живущими у границы телками, а может, и с коровами-мутантами с той стороны, где их разводят для продажи.

Впрочем, нет. Никаких коров и других генно-модифицированных существ. Человек должен провести для себя отчетливую черту, и Уэйн мысленно оставил за этой чертой всяких идиотских созданий, даже если они обладали человеческими повадками. Надо соблюдать хоть какие-то стандарты.

Потому что иначе эти границы быстро начинают размываться. Он помнил, как когда-то говорил, что трахает только красивых женщин. Его последняя шлюха была откровенной уродиной. Если продолжать в том же духе, скоро скатишься до уровня Калхауна и начнешь искать дырки в попугаях.

Он опять проснулся от толчка локтя Калхауна в ребра и заметил, что монахиня поднялась со своего места. Уэйн был уверен, что она не спала, но при этом выглядела бодрой и энергичной. Монахиня кивнула на окно с их стороны:

— Земля Иисуса.

В ее голосе опять прозвучала странная интонация, и мертвецы ответили своим заунывным "Бласлови нас, Иис".

Стало темнее и не так жарко, наступала ясная прохладная ночь с луной цвета кованой меди. Автобус плыл по белому песку, словно таинственная шхуна на всех парусах. Они взобрались на невообразимо крутую гору, над которой как будто играли сполохи северного сияния, а потом стали спускаться в миниатюрную радугу, наполнившую салон разноцветными бликами.

Спустя пару минут глаза Уэйна привыкли к мельканию огней, автобус свернул вправо по опасно крутой дуге, и перед глазами появилась долина. С этой точки местность внизу просматривалась ничуть не хуже, чем с самолета.

Внизу расстилалось море полированного металла и пляшущих неоновых огней. В центре долины стояла статуя распятого Христа высотой не менее двадцати пяти метров. Большая часть тела была сделана из светлого металла и разноцветных неоновых трубок, которые и создавали основное освещение. Поперек хромированной пластины лба в несколько оборотов обвивалась колючая проволока, из-под нее свисали пряди неоновых волос цвета ржавчины. Глаза Создателя — две огромные зеленые сферы — поворачивались справа налево и обратно с монотонностью вентилятора. Рот растянулся в улыбке от уха до уха, и внутри торчали зубы из сверкающего металла вперемежку с зияющими чернотой дырами. Статуя была снабжена массивным членом из пучка полированных прутьев и неоновых колец; член выглядел гораздо солиднее, чем стоящие с обеих сторон от него подагрические ноги из стальных труб, а вместо головки пульсировал слепящий прожектор.

Автобус кружил по склону долины, спускаясь на дно, словно дохлый таракан в унитазе, но наконец дорога пошла прямо и вывела их к Земле Иисуса. Они проехали между ногами распятого Христа, прямо под пульсирующей головкой Его члена, к похожему на небольшой замок зданию, построенному из золотых кирпичей и с подъемным мостом, вымощенным драгоценными камнями.

Замок был здесь не единственным строением, состоящим из редких металлов и драгоценных камней: золота, серебра, изумрудов, рубинов и сапфиров. Только по мере приближения становилось ясно, что все это гипс, картон, фосфоресцирующая краска, цветные прожекторы и неоновые гирлянды.

Справа от Уэйна виднелся длинный открытый навес, под которым стояло множество автомобилей, по большей части школьные автобусы. Рядом было разбросано несколько неосвещенных хибарок из упаковочного картона и жести — возможно, дома для мертвецов. Позади автостоянки и хижин возвышались металлические остовы каких-то сооружений, едва выделявшиеся на фоне побледневшего неба; они напоминали скелеты выбросившихся на берег китов.

Справа Уэйн заметил здание без передней стены, служившее сценой. Перед ним на стульях сидели монахи и монахини. На сцене тоже выступали монахи — один за ударной установкой, один с саксофоном, остальные четверо с гитарами. Они так громко играли рок, что автобус начал подпрыгивать. Перед микрофоном стояла монахиня, в разрезанной спереди рясе, без головного убора, и пела голосом страдающего ангела. Динамики разносили ее голос по всей долине, и даже гул мотора был за ним не слышен. Она так долго и громко тянула слово "Иисус", словно это был плач из самой преисподней. Потом она подпрыгнула и села на шпагат, при этом так сильно выгнулась назад, словно в спине стояла пружина.

— Держу пари, эта шлюха способна подбирать своей штучкой четвертаки, — заметил Калхаун.

Брат Лазарь нажал кнопку, и сверкавший фальшивыми драгоценностями мост опустился над нешироким рвом, пропуская их внутрь.

Здесь было совсем не так светло. Стены оказались серыми и унылыми. Брат Лазарь остановил автобус и вышел, а в салон вошел другой монах. Этот был высоким и тощим, с кривыми, гнилыми зубами, подпиравшими верхнюю губу. И в руке помповое ружье двенадцатого калибра.

— Это брат Фред, — объявила монахиня. — Он будет вашим гидом.

Брат Фред вывел Уэйна и Калхауна из автобуса от оставшихся мертвецов в шапках с мышиными ушами и монахини в тонких черных трусиках и повел по длинному коридору с открытыми дверями по обе стороны. Кое-где горел свет, виднелись останки плоти на крюках, черепа и скелеты, лежавшие грудами, словно отстрелянные гильзы и высохшие ветви; груды мертвецов (действительно мертвых), словно поленницы дров, и каменные полки, заставленные колбами с огненно-красными, травянисто-зелеными и желтыми, как моча, жидкостями. Еще они увидели стеклянные кольца, по которым тоже текли разноцветные жидкости, словно убегали от погони, они дымились, как будто нервничали, и, освободившись, сливались в большие флаконы; были комнаты, заставленные верстаками, столами и стульями, на которых лежали инструменты, были комнаты с мертвецами и частями мертвецов и сидящими монахами и монахинями, которые сосредоточенно хмурились, глядя на отдельные части тел, и шевелили губами, словно готовые разразиться сенсационными заявлениями. Наконец они пришли в маленькую комнату с окном без стекла, выходящим на яркую мешанину огней, называемую Землей Иисуса.

Обстановка была самой простой: стол, два стула и две кровати по обе стороны от двери. На каменных стенах не было даже штукатурки. Справа имелась крошечная ванная комната без двери.

Уэйн сразу прошел к окну и взглянул на Землю Иисуса, гремящую и пульсирующую, словно возбужденное сердце. Пару секунд он прислушивался к музыке, потом высунул голову наружу и посмотрел вниз.

Окно располагалось высоко над землей, на отвесной и гладкой стене. Если отсюда спрыгнуть, каблуки сапог могут запросто выбить тебе зубы. Уэйн оценил перспективу и одобрительно присвистнул. Брат Фред решил, что похвала относится к Земле Иисуса.

— Это ведь настоящее чудо, не так ли? — произнес он.

— Чудо? — возмутился Калхаун. — Это третьесортное световое шоу? Нет здесь никакого чуда. Пусть твоя монахиня заберется на автобус и попадет своим дерьмом в кольцо с двадцати шагов, вот тогда это будет чудо, мистер Гнилые Зубы. А эта затея с Землей Иисуса — самая отвратительная и глупая идея после байки о вспотевшей собаке. Ты только взгляни на эту комнату. Можно же было поставить какие-нибудь безделушки. Повесить картинки, например со старой шлюхой, имеющей осла, или совокупляющихся свиней. И дверь в сортир тоже не помешала бы. Я не хочу, чтобы кто-то пялился, пока я буду тужиться. Это неприлично. Человеку свойственно освобождаться от дерьма в приятном уединении. Это помещение напоминает мне один мотель в Уэйко, где я остановился на ночь. Так утром я заставил хозяина вернуть мне деньги назад. Тараканы в той дыре были такими огромными, что могли пользоваться душем.

Брат Фред выслушал все это не моргнув глазом, словно наблюдать за говорящим Калхауном было так же любопытно, как за поющей лягушкой.

— Спите спокойно, не обращайте внимания на клопов. Завтра начнете работать.

— Не хочу я никакой работы, — бросил Калхаун.

— Спокойной ночи, ребятки.

С этими словами брат Фред вышел, захлопнул за собой дверь, и они услышали, как громко и бесповоротно закрылся замок, словно топор опустился на плаху.

6

На рассвете Уэйн поднялся, сходил помочиться, а потом прошел к окну и выглянул наружу. Сцена, где вечером играли монахи и прыгала монахиня, была пуста. Металлические сооружения, увиденные им накануне, оказались остовом давно заброшенного колеса обозрения. Перед его мысленным взором на мгновение возник вагончик американских горок с Иисусом и Его поклонниками в развевающихся на ветру рясах.

Огромная статуя распятого Христа без цветных огней и ночной таинственности не производила никакого впечатления, словно проститутка при солнечном свете, с размазанным макияжем и париком набекрень.

— Есть идеи, как отсюда выбраться? — спросил Калхаун.

Уэйн оглянулся: Калхаун сидел на кровати и натягивал сапоги.

Уэйн покачал головой.

— Можно было бы попробовать дымовую завесу. Знаешь, я думаю, нам следует объединиться. А потом можем снова попытаться убить друг друга.

Калхаун бессознательно поднес руку к голове, куда пришелся удар Уэйна.

— После того, что было, я бы не стал тебе доверять, — сказал Уэйн.

— Я это слышал. Но я даю слово. А на мое слово можно положиться. Я от него не откажусь.

Уэйн испытующе посмотрел на Калхауна. Что ж, ему нечего терять. Парень просто боится за свою задницу.

— Ладно, — сказал Уэйн. — Дай мне слово, что будем вместе стараться выбраться из этой передряги, а когда окажемся на свободе и ты решишь, что сдержал слово, начнем все сначала.

— Договорились, — согласился Калхаун и протянул руку.

Уэйн молча посмотрел на его ладонь.

— Рукопожатие скрепит договор, — добавил Калхаун.

Уэйн принял его руку и встряхнул ее.

7

Через несколько мгновений замок в двери щелкнул и в комнату вместе с братом Фредом вошел еще один монах, с пушком вместо волос на голове и тоже с помповым ружьем. Вслед за ними появились и двое мертвецов. Женщина и мужчина, одетые в какие-то лохмотья и шапки с мышиными ушами. Оба мертвеца еще вполне прилично выглядели и даже не особенно смердели. По правде говоря, от монахов пахло гораздо хуже.

Брат Фред, воспользовавшись дулом ружья, вывел их из комнаты, провел по коридору и загнал в помещение с металлическими столами и полками с медицинскими инструментами.

У края одного из столов стоял брат Лазарь. Он улыбался. Его нос этим утром выглядел еще более гнилым. На левой ноздре появился белый прыщ размером с кончик большого пальца, выглядевший, словно жемчужина в куче дерьма.

Неподалеку стояла монахиня. Небольшого роста, со стройными, хоть и немного костлявыми ногами и в такой же рясе, что и монахиня, ехавшая с ними в автобусе. На ней одеяние казалось почти детским платьем — возможно, из-за ее худобы и маленькой груди. Из-под головного убора выбивались завитки белокурых волос. Монахиня выглядела бледной и слабой, словно устала до полного изнеможения. На правой щеке у нее имелось родимое пятно в форме силуэта летящей птички.

— Доброе утро, — приветствовал их брат Лазарь. — Надеюсь, вы хорошо выспались, джентльмены.

— Что за работа нас ждет? — спросил Уэйн.

— Работа? — переспросил брат Лазарь.

— Я им так это объяснил, — сказал брат Фред. — Возможно, несколько расплывчатое определение.

— Куда уж лучше! — усмехнулся брат Лазарь. — Никакой работы, джентльмены. Можете положиться на мое слово. Мы сами выполняем всю работу. Ложитесь на столы, и мы возьмем образцы вашей крови.

— Зачем? — спросил Уэйн.

— В научных целях, — пояснил брат Лазарь. — Я намерен отыскать способ воздействия на эти бактерии, чтобы мертвецы могли полностью вернуться к жизни, а для этого мне надо изучать живых людей. Идея может показаться немного безумной, не так ли? Но, могу вас заверить, вы ничего не потеряете, кроме нескольких капель крови. Ну, может быть, чуть больше чем несколько капель, но ничего серьезного.

— Воспользуйтесь своей кровью, — предложил Калхаун.

— Мы так и делаем. Но надо же ее с чем-то сравнивать. Вот мы и берем немного здесь, немного там… А если вы откажетесь, вас убьют.

Калхаун, резко развернувшись, ударил брата Фреда по носу. Удар получился довольно мощным, и монах грохнулся на задницу, но тотчас поднял помповик и направил дуло на Калхауна.

— А ну-ка, — воскликнул он, не обращая внимания на текущую из носа кровь, — попробуй еще разок!

Уэйн уже пригнулся, чтобы броситься на помощь, но быстро передумал. Он мог стукнуть брата Фреда по голове, даже не сходя с места, но это не предотвратило бы выстрела, и тогда пришлось бы попрощаться с обещанной за Калхауна наградой. Кроме того, он дал слово этому болвану, что будет помогать ему остаться в живых, пока они не выберутся из этой переделки.

Второй монах, сцепив руки в замок, ударил Калхауна в висок, и тот свалился на пол. Брат Фред поднялся и, не давая Калхауну встать, несколько раз стукнул его прикладом по голове, да так сильно, что бедняга уткнулся лбом в пол, потом перекатился на бок и затих, только веки подрагивали, словно крылья бабочки.

— Брат Фред, ты должен учиться подставлять другую щеку, — заметил брат Лазарь. — А теперь подними этот мешок дерьма на стол.

Браг Фред оглянулся на Уэйна, желая убедиться, что тот не доставит ему неприятностей. Уэйн засунул руки в карманы и улыбнулся.

Монах приказал двум мертвецам поднять Калхауна на стол. Брат Лазарь пристегнул его ремнями.

Монахиня принесла поднос с иглами, шприцами, флаконами и ватой и поставила все это на стол, у головы Калхауна. Брат Лазарь закатал рукав на руке Калхауна, вставил в шприц иглу, воткнул ее в вену и набрал крови. Затем проткнул иглой резиновый колпачок флакона и перелил содержимое шприца.

После этого он обернулся к Уэйну:

— Надеюсь, с тобой будет меньше хлопот.

— А я получу после этого стакан апельсинового сока и немного крекеров? — осведомился Уэйн.

— Ты уйдешь отсюда без шишки на голове, — ответил брат Лазарь.

— Что ж, придется удовольствоваться и этим.

Уэйн взобрался на стол рядом с Калхауном, и брат Лазарь тоже пристегнул его ремнями. Монахиня принесла следующий поднос, и брат Лазарь повторил процедуру. Монахиня стояла рядом и смотрела на лицо Уэйна сверху вниз. Он попытался что-нибудь понять по ее выражению, но лицо женщины оставалось безучастным.

Закончив с забором крови, брат Лазарь потрепал Уэйна за подбородок:

— На мой взгляд, вы оба здоровые парни, но никогда нельзя быть в этом уверенным. Мы проведем несколько анализов. Тем временем сестра Уорт проведет с тобой еще кое-какие тесты. А я присмотрю за твоим приятелем. — Он кивнул в сторону лежавшего без сознания Калхауна.

— Он мне не приятель, — сказал Уэйн.

Его отстегнули от стола, и сестра Уорт в сопровождении брата Фреда и его ружья привела Уэйна в другую комнату.

Вдоль стен здесь стояли стеллажи с инструментами и бутылками. Освещение было скудным, в основном из разбитого окна, хотя, кроме него, под потолком имелась еще и слабенькая лампочка. В воздухе густо кружились пылинки.

В центре комнаты вертикально стояло огромное колесо. На верхнем краю и снизу с обода свисали ременные петли. Внизу под креплениями стояли деревянные плашки. Позади к колесу была прикреплена металлическая полоса с переключателями и кнопками.

Брат Фред заставил Уэйна раздеться и загнал на деревянные подставки, поставив его спиной к центру колеса.

Сестра Уорт крепко пристегнула ремнями его лодыжки, потом Уэйну пришлось поднять руки, и его запястья тоже привязали к ободу.

— Надеюсь, будет немного больно, — сказал брат Фред.

— Вытри с лица кровь, — посоветовал ему Уэйн. — А то ты выглядишь очень глупо.

Брат Фред показал ему средний палец, что не имело ничего общего с религией, и вышел из комнаты.

8

Сестра Уорт повернула выключатель, и колесо начало вращаться, сначала медленно, потом быстрее, и перед глазами Уэйна замелькало окно, и столбики пыли в лучах солнца, и тени, отбрасываемые спицами и ободом колеса.

После первого же оборота он закрыл глаза. Это уменьшало головокружение, особенно в перевернутом положении.

Оказавшись наверху, он открыл глаза и увидел, что сестра Уорт стоит перед колесом и наблюдает за ним.

— Почему? — спросил он и снова закрыл глаза, когда колесо пошло вниз.

— Потому что так приказал брат Лазарь, — ответила сестра Уорт после такой длинной паузы, что Уэйн уже успел забыть о заданном вопросе.

По правде сказать, он и не ждал ответа. Он сам удивился, что решил заговорить, и чувствовал себя немного неловко.

На очередном подъеме он опять открыл глаза, но монахиня прошла к обратной стороне колеса и пропала из поля зрения. Он услышал щелчок какого-то переключателя, и тут в него ударила молния, так что он невольно вскрикнул. Изо рта, словно раздвоенный змеиный язычок, вылетел небольшой разряд.

Колесо завертелось быстрее, молнии жалили чаще, а его крики становились слабее, а потом и совсем затихли. Он погрузился в странное оцепенение. Уэйн парил над землей в одних сапогах и ковбойской шляпе и быстро поднимался вверх. Вокруг него летали старые машины. Он присмотрелся внимательнее и отыскал свой "шевви-57", а за рулем сидел Поуп. Рядом со стариком расположилась проститутка-мексиканка, еще две шлюхи выглядывали с заднего сиденья. По их виду было ясно, что они немного перебрали.

Одна из девиц на заднем сиденье задрала подол, чтобы показать ему свою киску. Ее промежность напоминала пирожок тако и нуждалась в стрижке.

Он улыбнулся и попытался подойти, но "шевви" сделала широкий разворот и стала удаляться. В зеркале заднего вида он еще мог рассмотреть лицо Поупа. Тот медленно обернулся и печально помахал рукой. А потом скрылся за фигурой шлюхи с заднего сиденья.

Остальные машины тоже стали удаляться, словно увлекаемые пустотой, образовавшейся после ухода "шевви". А он оставался на одном месте, как приколотый к доске мотылек. Машины вскоре исчезли вдали, оставив его привязанным к вертящемуся колесу посреди россыпи холодных равнодушных звезд.

— …как проходят тесты… все записывать… результаты в таблицу… ЭКГ, излучения мозга, внутренности… все… это плохо, потому что брат Лазарь хочет… думает, я не знаю… считает меня медлительной… я медлительная, но не глупая… соображаю… раньше была научным сотрудником… до несчастного случая… брат Лазарь не святой… он безумец… сделал это колесо в память об инквизиции… очень много знает об инквизиции… считает ее необходимой… для таких, как ты… нечестивцев, как он вас называет… я знаю…

Уэйн открыл глаза. Колесо остановилось. Сестра Уорт продолжала свой монотонный монолог, объясняя тест на колесе. Он вспомнил, что три тысячи лет назад задал ей вопрос.

Сестра Уорт опять смотрела на него. Она подошла ближе, и Уэйн ожидал, что колесо снова завертится. Но монахиня вынесла длинное узкое зеркало и установила его у стены напротив колеса. Она поставила свои маленькие ступни на деревянные плашки и поднялась к самому колесу. Затем подняла подол одеяния и спустила маленькие черные трусики. Сестра Уорт приблизила свое лицо к Уэйну, словно что-то искала в его глазах.

— Он планирует забрать твое тело… по частям… кровь, клетки, мозг, твой член… абсолютно все… он хочет жить вечно.

Она держала трусики в руке и мяла их в пальцах, а потом отбросила в сторону. Уэйн проводил взглядом клочок ткани, упавший на пол, словно мертвая летучая мышь.

Она отыскала ладонью его член и сжала его. Рука была сухой и прохладной, и Уэйн чувствовал себя не лучшим образом, но пенис начал твердеть. Она зажала его между ногами и потерлась бедрами. Ноги тоже были сухими и холодными, как и ладони.

— Я теперь знаю его… знаю, что он делает… вирус мертвецов… он пытался как-то преобразовать бактерии, чтобы жить вечно… они заставляют мертвецов возвращаться… но не дают ощущения жизни и не освобождают от прожитых лет…

Несмотря на холод ее тела, его член окреп и увеличился.

— Он препарирует мертвецов… ставит над ними эксперименты… но секрет вечной жизни надо искать в живых… поэтому он хочет тебя… ты чужак… он может испытать на тех, кто живет здесь… но не станет их убивать, чтобы иметь слуг… он не открывает им своих намерений… ему нужны твои органы и органы других людей… он хочет стать Богом… летает высоко в небе на маленьком самолете и смотрит вниз… Ему нравится считать себя Создателем…

— На самолете?

— На сверхлегком.

Она направила его член в себя и внутри оказалась такой же холодной и сухой, словно ливер, оставленный на ночь в раковине. И все же он ощутил себя готовым. В таком состоянии он был способен искать дырку даже в турнепсе.

Она поцеловала его в ухо, потом ниже, в шею; холодные короткие поцелуи, сухие, как тосты.

— Думает, что я ничего не знаю… Но я знаю, что он не любит Иисуса… Он любит только себя и власть… Он огорчается по поводу своего носа…

— Надо думать.

— Он это сделал в момент религиозной лихорадки… прежде чем утратил веру… А теперь хочет стать таким, как раньше… Ученым. Хочет вырастить новый нос… знает, как это делается… Я видела, как он выращивал в колбе палец… из кусочка кожи, взятого с руки одного из братьев… Он способен на такие вещи…

Теперь она начала двигать бедрами. Через ее плечо он видел отражение в зеркале. Видел, как вертится ее белая попка, а над ней колышется черное одеяние, грозя упасть, словно театральный занавес. Он стал медленно, но решительно двигаться ей навстречу.

Сестра оглянулась через плечо на зеркало и посмотрела, как она овладевает привязанным мужчиной. Ее лицо выражало не столько страсть, сколько любопытство.

— Хочу почувствовать себя живой, — сказала она. — Ощутить в себе длинный и твердый член… Это было так давно.

— Я делаю все, что могу, — ответил Уэйн. — Это не самое романтическое место для свиданий.

— Вдави, чтобы я его почувствовала.

— Отлично.

Уэйни выдал все, на что был способен. Эрекция уже начала ослабевать. Он как будто нанялся на работу, но не мог произвести наилучшего впечатления. Ему казалось, что встречная сторона будет им разочарована.

Она оторвалась от него и спустилась с колеса.

— Не вини себя, — сказала сестра Уорт.

Она ушла за колесо, тронула какие-то переключатели и снова повисла на Уэйне, зацепившись ступнями за его лодыжки. Колесо стало поворачиваться. Возобновились короткие электрические разряды, но не такие мощные, как раньше. Они придавали сил. Когда он поцеловал ее, показалось, что он коснулся языком контактов батарейки. Электричество наполнило его вены и стало стекать с кончика члена; Уэйну казалось, что он способен наполнить ее не спермой, а электричеством.

Колесо скрипнуло и остановилось; вероятно, сработал встроенный таймер. Они замерли вниз головами, и Уэйн видел отражение в зеркале. Как будто две ящерицы трахаются на оконном стекле.

Он так и не понял, кончила она или нет, так что ускорил темп и кончил сам. Без электричества его желание стало ослабевать. Женщина явно была не первоклассной шлюхой, но, как говорил Поуп, даже самая последняя шлюха, которую он поимел, была достаточно хороша.

— Они придут, — сказала она. — Уже скоро… Не хочу, чтобы нас так застали… Надо сделать другие тесты.

— Почему ты это сделала?

— Я хочу выйти из ордена… Хочу выбраться из пустыни… Хочу жить… И я хочу, чтобы ты мне помог.

— Я не против, но кровь приливает к голове, и меня начинает тошнить. Тебе лучше слезть с меня.

Прошла целая вечность, прежде чем она снова заговорила:

— У меня есть план.

Она спустилась на пол, прошла за колесо и нажала кнопку, чтобы перевернуть Уэйна. Потом снова запустила колесо, и, пока он медленно вращался, пока в его теле плясали молнии, она рассказала о своем плане.

9

— Мне кажется, брат Фред хочет меня трахнуть, — сказал Калхаун. — Он все время пытается засунуть палец мне в задницу.

Они снова были в той же комнате. Брат Фред привел их сюда, не забыв напомнить, чтобы они забрали свою одежду. После чего они опять остались одни и стали одеваться.

— Мы выберемся отсюда, — сказал Уэйн. — Нам поможет монахиня, сестра Уорт.

— А ей какая с этого выгода?

— Она ненавидит это место, и ей понравился мой член. Но ненависть сильнее.

— И каков план?

Сначала Уэйн рассказал о том, что задумал брат Лазарь. Утром он прикажет привести их в комнату, где стоят стальные столы, и, если анализы будут благоприятными и их самих сочтут достаточно здоровыми, брат Лазарь начнет сдирать с них кожу. Медленно, поскольку, как говорит сестра Уорт, ему нравится это занятие. Потом из них выкачают кровь и переработают ее в гранулы, как кофе. Потом вырежут мозг и положат в физраствор, а остальные части тела будут хранить в холодильнике.

И все это будет проделано во имя Бога и Иисуса Христа ("Бласлови нас, Иис") под предлогом поисков лекарства для зараженных бактериями мертвецов. Но на самом деле ради того, чтобы брат Лазарь получил новый нос, мог летать на своем сверхлегком самолете и жить вечно.

Сестра Уорт предложила следующий план.

Она будет присутствовать в комнате, где намечена процедура. Она припрячет оружие. Она сделает первый, отвлекающий шаг, а потом дело за ними.

— На этот раз, — сказал Уэйн, — одному из нас необходимо завладеть ружьем.

— Или мы их поимеем, или я получу палец в задницу.

— На нашей стороне будет внезапность. Они не подозревают сестру Уорт. Мы сможем пробиться на крышу и оседлать легкий самолет. Когда в нем закончится горючее, пойдем пешком, возможно, отыщем мой "шевви", и надеюсь, она тронется с места.

— Тогда и сведем счеты. Тот, кто выиграет, получит машину и девчонку. А на завтра у меня есть маленький сюрприз.

Калхаун поднял ногу и нажал на каблук сапога. Каблук сдвинулся, и в руку упал маленький нож.

— Он очень острый, — сказал Калхаун. — Как-то раз я разрезал им китайца от живота до подбородка. И нож прошел легко, как через кучу свежего дерьма.

— Было бы неплохо, если бы ты сегодня держал его наготове.

— Я хотел сначала провести разведку. По правде говоря, мне казалось, что одного удара в челюсть хватит, чтобы удалить брата Фреда со сцены.

— Ты стукнул его по носу.

— Да, черт побери, но целился-то я в челюсть.

10

Рассвет и комната с металлическими столами выглядели точно так же, как и накануне. Никто не позаботился поставить хотя бы вазу с цветами, чтобы украсить помещение.

Однако изменился нос брата Лазаря: вместо одного прыща на нем появилось два перламутровых нароста.

Сестра Уорт выглядела чуть более оживленной, чем вчера. Она стояла неподалеку и держала в руках поднос с инструментами. На этот раз там были одни скальпели. Свет падал на их лезвия и заставлял подмигивать.

За спиной Калхауна стоял брат Фред, а позади Уэйна — брат Гнилой Пушок. Сегодня они чувствовали себя гораздо увереннее и отказались от эскорта мертвецов.

Уэйн посмотрел на сестру Уорт и подумал, что дела могут быть и не так хороши, как им хотелось. Возможно, в ее медлительный монолог закралась ложь. Возможно, она просто хотела потрахаться и сделать это втихую, а потому могла наобещать все, что угодно. Возможно, ей было наплевать на планы брата Лазаря относительно двух чужаков.

Но даже если все это было обманом, Уэйн не собирался отступать. Если так, он предпочтет прыгнуть прямо на дуло ружья брата Фреда. Это лучше, чем ждать, пока с тебя снимут шкуру. Да и перспектива видеть перед собой вблизи лицо брата Лазаря с его уродливым носом Уэйна совсем не привлекала.

— Я очень рад вас видеть, — заговорил брат Лазарь. — Надеюсь, сегодня не будет никаких неприятностей, как вчера. А теперь забирайтесь на столы.

Уэйн взглянул на сестру Уорт. Выражение ее лица ничуть не изменилось. Единственное, что выдавало в ней присутствие жизни, так это изогнутые крылья родимого пятна на щеке.

"Ладно, — подумал Уэйн. — Я дойду до стола, а потом надо что-то предпринять. Даже если это и будет ошибкой".

Он успел сделать первый шаг, и сестра Уорт швырнула поднос с инструментами в лицо брата Лазаря. Один из скальпелей угодил ему в нос и повис. Поднос и остальные инструменты грохнулись на пол.

Брат Лазарь еще даже не успел закричать, а Калхаун уже упал на пол и перекатился в сторону. Он оказался под дулом ружья брата Фреда и сумел оттолкнуть его вверх. Ружье выстрелило, пуля угодила в потолок, посыпалась штукатурка.

Маленький нож уже был в ладони Калхауна, и он тотчас вонзил его в пах брату Фреду. Лезвие прошло сквозь рясу и погрузилось в плоть по самую рукоятку.

Уэйн начал действовать одновременно с Калхауном. С разворота он ударил брата Гнилой Пушок по горлу ребром ладони, потом поймал его голову, добавил пару ударов коленом и уложил на пол ударом локтя по затылку.

Калхаун успел завладеть оружием, а брат Фред, лежа на полу, пытался выдернуть из живота нож. Первым выстрелом Калхаун разнес голову брату Фреду, а вторым — Гнилому Пушку.

Брат Лазарь, с висящим в носу скальпелем, попытался сбежать, но наступил на поднос, заскользил и грохнулся на живот. Калхаун в два шага его догнал и ударил ногой по горлу. Брат Лазарь издал хрюкающий звук, но попытался подняться.

Уэйн ему помог. Он схватил брата Лазаря за ворот рясы, подтянул вверх и стукнул о край стола. Скальпель все еще держался в носу. Уэйн схватил его и дернул, отхватив часть носа. Брат Лазарь завизжал.

Калхаун заставил его замолчать, вставив в рот дуло ружья. Потом просунул глубже, сказал: "Съешь-ка вот это" — и нажал на курок. Затылочная часть черепа вместе с мозгами вылетела на стол и съехала на пол, словно тарелка с яичницей-болтуньей, неудачно пущенная по прилавку кафе.

Сестра Уорт не двигалась. Уэйн понял, что вся ее энергия была растрачена на то, чтобы бросить в брата Лазаря поднос с инструментами.

— Ты сказала, что принесешь оружие, — сказал он.

Монахиня повернулась спиной и подняла подол рясы. За поясом трусиков торчало два пистолета тридцать восьмого калибра. Уэйн выдернул их одновременно обеими руками.

— Двуствольный Уэйн! — воскликнул он.

— Как насчет самолета? — спросил Калхаун. — Для бунта заключенных мы наделали слишком много шума. Надо выбираться отсюда.

Сестра Уорт повернулась к двери в задней части комнаты, но не успела сделать и шага, как Уэйн и Калхаун подхватили ее за руки и потащили к выходу.

За дверью оказалась лестница, и они помчались наверх, перепрыгивая через две ступени. Люк на крышу оказался открытым, а там, привязанный эластичными тросами к стальным скобам, стоял самолет. Он был бело-голубым, с металлическими полосками, на обоих бортах были установлены помповики двенадцатого калибра, а внутри имелись сумка с запасом провизии и канистра с водой.

Уэйн и Калхаун быстро отвязали тросы, забрались на двухместное сиденье и привязали между собой сестру Уорт. Не очень удобно, но лететь можно.

Все уселись.

— Ну? — произнес Калхаун через мгновение.

— Проклятие! — откликнулся Уэйн. — Я не знаю, как управлять этой штукой.

Они повернулись к сестре Уорт, а та смотрела на панель управления.

— Скажи хоть что-нибудь, — окликнул ее Уэйн.

— Это ключ зажигания… — заговорила она. — Этот рычаг… вперед — вверх, назад — нос вниз… вправо и влево…

— Все понятно.

Он запустил мотор, прибавил оборотов. Машина покатилась вперед и задрожала.

— Слишком большой вес, — сказал Уэйн.

— Тогда выброси за борт эту сучку, — предложил Калхаун.

— Летим все или никто, — заявил Уэйн.

Самолет продолжал вилять хвостом то вправо, то влево, но, поднявшись с крыши, выровнялся.

Они пролетели несколько сотен ярдов, потом самолет повело в сторону, и Уэйн не сумел вовремя выправить курс. Они угодили точно в голову статуи Иисуса, прямо посредине венца из колючей проволоки. Прожекторы взорвались мелкими стеклянными брызгами, заскрежетал металл, шипы проволоки намертво вцепились в нейлоновые крылья. Голова Иисуса качнулась, оторвалась и полетела вниз, увлекая за собой электрические кабели. В сотне футов от земли кабели натянулись, отчего голова вместе с самолетом подпрыгнула вверх, словно игрушка на резинке. Затем проволочное кольцо не выдержало и разорвалось, а самолет с треском рухнул, подняв тучи пыли.

Голова Иисуса покачивалась над ним, словно птичка, высматривающая аппетитного червяка.

11

Уэйн выбрался из-под обломков и проверил ноги. Они работали.

Калхаун уже сыпал проклятиями и отстегивал ружья и припасы.

Сестра Уорт лежала в руинах разбитого самолета, обернутая нейлоном, словно бабочка в коконе.

Уэйн стал освобождать ее от обломков. Он увидел, что у монахини сломана нога. Острый осколок кости проткнул кожу бедра и торчал наружу. Крови не было.

— Церковная община на подходе, — предупредил Калхаун.

Похоже, известия о судьбе брата Лазаря и двоих монахов уже распространились среди членов ордена. По подъемному мосту неслась толпа монахов, монахинь и мертвецов. Многие братья и сестры размахивали ружьями, мертвецы держали в руках дубинки. И все громко кричали.

Уэйн кивнул в сторону стоявших под навесом машин:

— Берем автобус.

Он подхватил на руки сестру Уорт и побежал к стоянке. Калхаун с припасами и оружием быстро догнал и обогнал его. Он запрыгнул в открытую дверь ближайшего автобуса и скрылся из виду. Уэйни понял, что Калхаун разбирается в проводах, чтобы запустить мотор без ключа зажигания. Оставалось только надеяться, что ему удастся это сделать, и быстро.

Подбежав к автобусу, он положил сестру Уорт на землю, вытащил оба пистолета и встал перед монахиней. Если ему суждено погибнуть, он хотел быть похожим на Безумного Билла Хичкока: палящие пистолеты в обеих руках и беспомощная женщина за спиной.

Но больше всего он хотел, чтобы автобус завелся.

Так и получилось.

Калхаун включил передачу, развернул автобус и притормозил перед Уэйном и сестрой Уорт. Монахи уже открыли огонь, но их пули отскакивали от бронированного корпуса.

— Залезайте, черт побери! — завопил Калхаун.

Уэйн сунул пистолеты за пояс, схватил монахиню и ринулся в автобус. Калхаун так рванул машину с места, что они оба кувырком полетели на сиденье.

— Я думал, ты сбежишь, — сказал Уэйн.

— Хотел. Но я дал слово.

Уэйн уложил сестру Уорт и осмотрел ее ногу. После рывка кость высунулась еще больше.

Калхаун закрыл дверь и взглянул в зеркало заднего вида. Монахи и мертвецы спешно погрузились в два автобуса и пустились в погоню. Одна из машин очень быстро набрала скорость, вероятно, была снабжена усиленным двигателем.

— Пожалуй, я выбрал не лучший экземпляр, — заметил Калхаун.

Они перевалили через песчаную гряду и оказались на узкой дороге, поднимавшейся наверх из долины. Один из двух автобусов немного отстал, возможно из-за неисправности. Второй шел по пятам.

Вскоре дорога стала заметно шире.

— Я думаю, мерзавцы только этого и ждали, — крикнул Калхаун.

Не успел он договорить, как их преследователи резко увеличили скорость и зашли слева, явно намереваясь столкнуть их с дороги в долину. Но Калхаун искусно маневрировал и не давал им ни малейшего шанса.

Тогда дверь преследующего автобуса открылась, и появилась та самая монахиня, которая привезла их в Землю Иисуса. Она встала на подножке, широко расставив ноги, так что стала видна развилка, едва прикрытая черными трусиками. Одну руку она закинула за поручень и целилась в них из столь популярного у духовенства помпового ружья двенадцатого калибра.

На первом же повороте монахиня выстрелила в переднее окно рядом с Калхауном. Стекло угрожающе затрещало, покрылось сеткой, но выдержало.

Монахиня передернула затвор и сделала еще один выстрел. Этого не могло выдержать даже пуленепробиваемое стекло. Еще пара удачных выстрелов, и Калхаун может попрощаться со своей головой.

Уэйн встал коленями на сиденье и открыл окно. Монахиня увидела его, повернула оружие и снова выстрелила. Она прицелилась слишком низко, и пуля угодила в нижнюю часть окна; стекло покрылось сеткой трещин и мгновенно осыпалось. Уэйн воспользовался тем, что монахине потребовалось перезарядить ружье, высунул пистолет в окно и тоже выстрелил. Его заряд попал в голову, и вместо глаза появилось алое пятно. Монахиня повисла на поручне и выронила ружье. Оно тотчас вылетело за дверь. Некоторое время она еще держалась на согнутой в локте руке, но сустав не выдержал, и монахиня выпала из автобуса. Она попала под заднее колесо, и с обоих концов тела брызнули красные фонтаны.

— Зря пропала такая хорошая киска, — произнес Калхаун.

Он направил машину на второй автобус, тот слегка повернул, но Калхаун продолжал теснить его, пока преследователи с ужасающим скрежетом не ударились о скалу.

Автобус с монахами немного отстал и начал подталкивать Калхауна к краю дороги. Он сбросил газ, переключил двигатель на низкую передачу и позволил автобусу с монахами вырваться на полкорпуса вперед. А потом так рванул руль влево, что развернул заднюю часть второго автобуса поперек дороги. Калхаун продолжал давить носом машины, и автобус противников не мог не развернуться. Передний бампер не выдержал нагрузки и лопнул, но Калхаун не отступал, и автобус под оглушительные крики монахов сорвался с дороги и кувырком полетел в долину.

Спустя тридцать минут они выбрались из каньона и оказались в пустыне. Их автобус начал выбрасывать спереди клубы дыма, и снизу появился шум, похожий на кашель собаки, подавившейся куриной костью. Калхаун остановил машину.

12

— Проклятый бампер согнулся и изжевал покрышку, — сказал Калхаун. — Если мы сумеем его оторвать, думаю, остатков колеса хватит, чтобы проехать еще немного.

Уэйн и Калхаун вцепились в бампер и стали тянуть, но металл не поддавался. Оторвать полностью они его так и не смогли, но погнутая часть в конце концов отломилась.

— Ну, этого достаточно, чтобы не задевать за колесо, — сказал Калхаун.

Из автобуса послышался голос сестры Уорт. Уэйн поднялся, чтобы посмотреть, как у нее дела.

— Вынеси меня из автобуса, — попросила она. — Я хочу почувствовать свежий воздух и солнце.

— Воздуха там не так уж и много, — заверил ее Уэйн. — А солнце такое же, как обычно. Печет.

— Пожалуйста.

Он взял ее на руки, вышел из автобуса и, отыскав песчаный холмик, уложил на землю, немного приподняв голову.

— Мне… мне нужны батарейки, — сказала монахиня.

— Повтори? — не понял Уэйн.

Она, не мигая, смотрела на солнце.

— Это величайшее достижение брата Лазаря… Мертвец, способный думать… сохранивший воспоминания о прошлом… Я тоже была ученым…

Она медленно подняла руку и сбросила головной убор монахини.

В центре головы, из-под спутанных светлых волос торчала серебряная ручка.

— Он… был нехорошим человеком… Я хорошая… Я хочу ощутить себя живой… Как раньше… Батарейки кончаются… Взяла запасные…

Рука упала, зацепившись пальцами за кнопку на кармане рясы. Уэйн расстегнул клапан и вытащил оттуда четыре батарейки.

— Достаточно двух… Это просто…

Рядом с ними остановился Калхаун.

— Это многое объясняет, — сказал он.

— Не смотрите на меня так…

Уэйн вдруг понял, что даже не назвал ей своего имени, да она и не спрашивала.

— Отвинти… Вставь батарейки… Без них я стану пожирателем… Я не могу ждать…

— Хорошо, — кивнул Уэйн.

Он зашел сзади, приподнял голову и вывинтил металлическую вставку из черепа. Он вспомнил, как она занималась с ним любовью на колесе, как отчаянно старалась что-нибудь почувствовать и какой оставалась при этом холодной и сухой. Он вспомнил, как она смотрела в зеркало, надеясь увидеть то, чего там не было.

Уэйн уронил батарейки в песок, вытащил из-за пояса один из пистолетов, приставил к ее затылку и спустил курок. Ее тело легонько дернулось, голова запрокинулась, и лицо повернулось к нему.

Пуля прошла навылет через птичку на щеке и уничтожила родимое пятно, оставив рваную бескровную рану.

— Правильно сделал, — сказал Калхаун. — В мире полно живых кисок, так что не стоит тащить с собой мертвеца со сломанной ногой.

— Заткнись! — бросил Уэйн.

— Если человек становится сентиментальным по отношению к женщинам и детям, его можно считать конченым.

Уэйн поднялся.

— Ладно, парень, — продолжал Калхаун. — Я думаю, пора.

— Я тоже так думаю, — ответил Уэйн.

— Как насчет выравнивания шансов? Отдай мне один из твоих пистолетов, мы встанем спиной к спине, и я сосчитаю до десяти, после чего повернемся и начнем стрелять.

Уэйн отдал Калхауну свой пистолет. Калхаун проверил магазин:

— У меня четыре патрона.

Уэйн вынул два патрона из второго пистолета и бросил их на землю.

— Теперь поровну, — сказал он.

Они встали спиной друг к другу, держа оружие в опущенных руках.

— Полагаю, если ты меня подстрелишь, захочешь взять тело с собой, — сказал Калхаун. — Пусти пулю в голову, если это потребуется. Я не хочу возвращаться, как те мертвецы. Обещаешь?

— Да.

— Я сделаю то же самое для тебя. Даю слово. Ты уже убедился, что это много значит.

— Будем стреляться или болтать?

— Знаешь, парень, при других обстоятельствах ты мог бы мне понравиться. Может, мы стали бы друзьями.

— Вряд ли.

Калхаун начал отсчитывать шаги, и они разошлись. При счете "десять" оба развернулись.

Пистолет Калхауна грянул первым. Уэйн почувствовал, как пуля толкнула его в нижнюю правую часть груди и слегка развернула. Он поднял свой пистолет, тщательно прицелился, и на этот раз прозвучало сразу два выстрела.

Вторая пуля Калхауна просвистела мимо его галопы. Заряд Уэйна попал Калхауну в живот.

Калхаун упал на колени и начал задыхаться. Он попытался снова поднять пистолет, но не смог, словно его привязали к наковальне.

Уэйн снова выстрелил. Пуля попала в грудь, и Калхаун упал на спину, неловко подогнув под себя ноги.

Уэйн подошел, опустился на одно колено и взял у него пистолет.

— Дерьмо! — прошептал Калхаун. — Я не думал, что все так кончится. Ты ранен?

— Царапина.

— Дерьмо!

Уэйн приставил пистолет ко лбу Калхауна, и тот закрыл глаза. Уэйн спустил курок.

13

Его рана была далеко не царапиной. Уэйн понимал, что надо бы оставить сестру Уорт там, где она лежала, втащить Калхауна в автобус и привезти в город, чтобы получить хоть какое-то вознаграждение. Но деньги его больше не интересовали.

Обломком бампера он выкопал неглубокую общую могилу в песке. Засыпав тела, воткнул между ними обломок бампера, нацарапав на нем прицелом одного из пистолетов следующую надпись: "ЗДЕСЬ ЛЕЖАТ СЕСТРА УОРТ И КАЛХАУН, ВСЕГДА ВЫПОЛНЯЮЩИЙ СВОИ ОБЕЩАНИЯ". Он и сам толком не мог разобрать неровные буквы и понимал, что первый же шквал ветра свалит обломок железа, но все-таки почувствовал себя немного лучше, хотя и не мог сказать почему.

Рана снова открылась, и солнце жарило вовсю, а после того как он потерял шляпу, мозги могли свариться в черепе, как мясо в кипящем котле.

Уэйн забрался в автобус и ехал весь день и всю ночь, почти до самого утра, пока вновь не оказался в пустыне Кадиллаков. Потом он ехал вдоль брошенных машин и наконец добрался до своего "шевви-57".

Он заглушил мотор и попытался выйти из автобуса, но обнаружил, что едва может двигаться. Пистолеты за поясом прилипли к рубашке, приклеенные его кровью.

Уэйн поднялся, держась за руль, потом взял одно из ружей и воспользовался им как костылем. Прихватив еду и воду, он подошел осмотреть свою машину.

Дело было плохо. Автомобиль не только лишился ветрового стекла — вся передняя часть была смята, а одно из широких колес вывернулось под таким углом, что стало ясно: сломан вал.

Он прислонился к "шевви" и постарался подумать. Автобус в порядке, и в баке есть еще топливо, и можно слить горючее из "шевви", взять запасную канистру из багажника и заправить его. Это даст еще несколько миль.

Миль.

Он знал, что не сможет пройти и двадцати футов, а тем более снова сосредоточиться на езде.

Он бросил ружье, провизию и воду. Вскарабкался на капот "шевви", оттуда кое-как поднялся на крышу. Потом растянулся на спине и стал смотреть в небо.

Наступила ясная ночь, и звезды отчетливо проявились в потемневшем небе. Ему стало холодно. Через пару часов звезды побледнеют, взойдет солнце, и прохлада снова сменится жарой.

Он повернул голову и посмотрел на один из "кадиллаков", где приникший к ветровому стеклу скелет навечно уставился в песок.

Нет, нельзя так умирать, чтобы потом вечно смотреть вниз.

Он скрестил ноги, раскинул руки и стал изучать небо. Он больше не чувствовал холода, и боль почти исчезла. Он стал таким же неподвижным, как и окружающая пустыня.

Он достал из-за пояса один из пистолетов, взвел курок, приставил дуло к виску и продолжал наблюдать за звездами. Затем закрыл глаза и обнаружил, что все еще видит их. Он опять парил в бездне среди звезд, в одних сапогах и ковбойской шляпе, и со всех сторон кружились старые машины и его "шевви-57", еще целый.

На этот раз машины не уплывали, а двигались ему навстречу. Первым летел "шевви", и, когда машина оказалась совсем близко, он заметил за рулем Поупа, а рядом с ним мексиканскую проститутку и еще двух женщин на заднем сиденье. Они все улыбались, а Поуп давил на гудок и махал рукой.

"Шевви" подлетел к нему вплотную, и задняя дверца распахнулась. Между двумя шлюхами сидела сестра Уорт. Еще мгновение назад ее там не было, а теперь появилась. Он никогда не думал, что в его "шевви" такое просторное заднее сиденье.

Сестра Уорт улыбнулась ему, и птичка поднялась на ее щеке. Ее длинные волосы были зачесаны назад, и женщина выглядела розовощекой и очень счастливой. У ног на полу стоял ящик холодного пива. Господи, это же "Одинокая звезда".

Поуп наклонился на переднем сиденье, высунул руку, и все женщины тоже замахали руками, приглашая его в машину.

Уэйн пошевелил руками и ногами и на этот раз смог двигаться совершенно свободно. Он наклонился к открытой дверце, дотронулся до руки Поупа.

— Рад тебя снова видеть, сынок, — сказал Поуп.

И в тот миг, когда Уэйн нажал на курок, Поуп втащил его в машину.

Загрузка...