Моя цель — звезды

Пролог

То был золотой век, время захватывающих приключений, щедрое на жизнь и жестокую смерть… Правда, никто так не считал. То было будущее богатства и воровства, разбоя и насилия, культуры и порока… Правда, никто его таким не признавал. То был век всего чрезмерного, великолепное столетие фриков… И никому оно не пришлось по вкусу.

Были обжиты все пригодные для этого миры Солнечной системы. Три планеты, восемь спутников, одиннадцать миллиардов человек; они роились в одной из наиболее увлекательных эпох в истории человечества, но мечтали, как обычно, о других временах. Солнечная система кишела жизнью. Люди питались, воевали и размножались, создавали новые технологии, которые выскакивали, подобно семенам из стручка, но вскоре их место занимали более совершенные; люди готовились выбраться в глубокий космос, снаряжая первую экспедицию к дальним звездам; но…

— Где же новые фронтиры? — вопили Романтики, и знать не знали, что новый фронтир — фронтир человеческого сознания — уже открыт.

Это произошло в каллистянской лаборатории на рубеже двадцать четвертого века. Исследователь по имени Джонт ненароком устроил пожар. Загорелись и лабораторная установка, и он сам. Так уж вышло. Он в отчаянии возопил о помощи, и все его мысли в этот момент были только об огнетушителе. Не было предела изумлению и самого Джонта, и его коллег, когда бедолага внезапно обнаружил себя рядом с вышеуказанным огнетушителем, в семидесяти футах от лабораторного стола.

Джонта расспрашивали и обследовали так и сяк, пытаясь в точности воссоздать обстоятельства мгновенного перемещения на семьдесят футов. Телепортация… транспортировка через пространство силою одной лишь мысли… Это была давняя теоретическая придумка. Нельзя было исключать, что такое уже случалось в прошлом: тому имелось несколько сотен скверно документированных подтверждений. Но в данном случае все отличалось: акт телепортации впервые возымел место в присутствии профессиональных наблюдателей. Ученые с дикарским азартом набросились на эффект Джонта. Слишком уж потрясающие перспективы он открывал, чтобы ходить вокруг да около, да и сам Джонт только и мечтал увековечить свое имя. Он с готовностью согласился и на всякий случай простился с друзьями. Джонт понимал, что риск смерти очень велик: если понадобится, коллеги его убьют. Уж в этом-то не было сомнений.

Двенадцать психологов, парапсихологов и нейрометристов различных специальностей были назначены ответственными наблюдателями нового опыта.

Экспериментаторы поместили Джонта в неразрушимый кристаллический контейнер. Открыли клапан, пустили внутрь воду и сбили рычаг клапана на глазах у Джонта. Теперь открыть бак было невозможно, и поток воды оказался неостановим.

Теория предполагала, что именно страх смерти принудил Джонта телепортироваться. Чтобы воссоздать эти условия, требовалось снова напугать его до смерти. Бак стремительно заполнялся. Наблюдатели регистрировали, камеры записывали.

Джонт начал тонуть.

И вдруг оказался снаружи бака, отчаянно кашляя, с него ручьем лила вода.

Он телепортировался снова.

Эксперты обследовали и расспросили его. Изучили графики и рентгенограммы, модели нейронных связей и биохимические анализы. Понемногу становилось понятно, какой именно фактор помог Джонту телепортироваться. На техническом совещании было принято секретное решение: объявить набор добровольцев-самоубийц. Программа исследований телепортации еще пеленки пачкала. Единственным известным хлыстом оставалась смерть.

Они тщательно проинструктировали волонтеров. Джонт рассказал, что он сделал и как, по его мнению, ему это удалось. Затем добровольцев начали убивать. Их топили, вешали, сжигали заживо. Были изобретены и новые формы медленного контролируемого убийства. Никому из подопытных не дозволялось сомневаться, что у них иная цель, кроме смерти.

Восемьдесят процентов пали жертвами науки. Их агония и муки совести невольных убийц стали предметами отдельных интереснейших исследований, однако места в истории не получили. Таков уж был тот жестокий век.

Восемьдесят процентов добровольцев погибли. А двадцать ушли в джонт. (Имя почти сразу стало нарицательным.)

— Верните нам романтические времена! — взывали Романтики. — Века, когда люди могли рисковать жизнями ради великих приключений!

Быстро накапливались новые данные. К концу первой декады двадцать четвертого века принципы джонта были твердо установлены, и открылась первая школа, которой руководил сам Чарльз Форт Джонт. Ему исполнилось пятьдесят семь. Он обессмертил свое имя и неустанно мучился от осознания, что ему никогда более не хватило смелости уйти в джонт. Примитивные дни остались позади: не было нужды угрожать смертью, чтобы человек телепортировался. Люди научились распознавать, взращивать и эксплуатировать новооткрытый ресурс бездонного разума.

Как же именно человек телепортируется? Одно из наименее удовлетворительных объяснений дал некий Спенсер Томпсон, пиарщик сети школ Джонта, в интервью для прессы.

ТОМПСОН. Джонт подобен зрению. Это естественная способность почти любого человеческого организма, однако ее требуется тренировать и постоянно развивать.

РЕПОРТЕР. Вы что, хотите сказать, что без такой тренировки мы не могли бы видеть?

ТОМПСОН. Либо вы еще не женаты, либо у вас нет детей, либо и то и другое одновременно.

(Смех в зале.)

РЕПОРТЕР. Я не понимаю…

ТОМПСОН. Любой, кто наблюдал, как младенец учится пользоваться глазами, понял бы меня.

РЕПОРТЕР. А что такое телепортация?

ТОМПСОН. Самоперенос из одного места в другое силой одного лишь разума.

РЕПОРТЕР. Значит ли это, что мы способны передумать себя… ну… из Нью-Йорка в Чикаго?

ТОМПСОН. Именно так. По крайней мере это известно в точности. Джонтируя из Нью-Йорка в Чикаго, необходимо досконально вообразить себе, откуда стартуешь и где желаешь оказаться.

РЕПОРТЕР. Это как?

ТОМПСОН. Если вас поместить в темную комнату, без понятия, где находитесь, то безопасный джонт станет для вас невозможен. Кроме того, если даже вы прекрасно представляете себе, где вы, но желаете джонтировать в никогда прежде не виденное место, живым вы туда не доберетесь. Нельзя джонтировать из неизвестности в неизвестность. Оба пункта, отправления и прибытия, требуется изучить и запомнить.

РЕПОРТЕР. Но если мы знаем, где мы и куда направляемся, то…

ТОМПСОН. Можно быть уверенными, что вы уйдете в джонт и прибудете на место.

РЕПОРТЕР. А если мы прибудем нагими?

ТОМПСОН. Только в том случае, если отправитесь нагими.

(Смех в зале.)

РЕПОРТЕР. То есть, я хотел спросить, телепортируется ли вместе с нами и наша одежда?

ТОМПСОН. Когда люди телепортируются, они телепортируют вместе с собой все, что на них надето, и все, что способны удержать при себе. Мне горько разочаровывать вас, но женские одежки прибудут вместе с хозяйкой.

(Смех в зале.)

РЕПОРТЕР. Но как это сделать?

ТОМПСОН. А как мы думаем?

РЕПОРТЕР. Силой разума.

ТОМПСОН. Ну и как думает разум? Что такое мышление? Как мы запоминаем, воображаем, делаем выводы, создаем новое? Как работают мозговые клетки?

РЕПОРТЕР. Не знаю. Никто не знает.

ТОМПСОН. И вот так же никто в точности не знает, как телепортироваться, однако нам известно, что мы на это способны, как известно то, что мы способны мыслить. Вы слышали про Декарта? Он говорил: Cogito ergo sum[2]. Мы же говорим: Cogito ergo jaunteo. Мыслю, следовательно, джонтирую.

Если объяснение Томпсона вам показалось недостаточно вдохновляющим, прочтите-ка нижеследующую выдержку из отчета сэра Джона Кельвина Королевскому научному обществу о механизме джонта.

(Бурные аплодисменты аудитории.)

Джонтировать может, в принципе, любой, были бы способность к визуализации да умение сконцентрироваться. Требуется точно и полно представить себе место, куда желаешь попасть, и, сконцентрировав латентную мыслеэнергию, единым толчком перенестись туда. А главное, нужна вера. Вера, которую Чарльз Форт Джонт так никогда и не сумел восстановить. Необходимо верить, что ты джонтируешь. Малейшее сомнение блокирует мыслеимпульс, порождающий телепортацию.

Врожденные ограничения человеческого организма накладывали отпечаток и на способность к телепортации. Некоторым удавалось превосходно визуализировать и установить координаты пункта назначения, а воли переместиться туда у них не было. У других такая воля имелась, но они, образно говоря, не видели, куда ведет их джонт. Окончательным и универсальным барьером выступал космос. Никто еще не смог телепортироваться дальше, чем на тысячу миль. Путешествие из Нома в Мехико можно было осуществить последовательными джонтами через море и сушу, но не далее, чем на тысячу миль.

К 2420 году бланки заявлений о приеме на работу выглядели следующим образом:

Старое Бюро автомобильной регистрации перепрофилировалось в службу джонт-тестирования и сертификации. Американская автомобильная ассоциация, ААА, поменяла аббревиатуру на АДА.

Несмотря на многочисленные усилия, никто не смог джонтировать через великую пустоту космоса, хотя пытались как эксперты, так и просто дураки. Так, некий Гельмут Грант месяц напролет запоминал координаты джонтировочной площадки на Луне, а также каждую милю из двухсот сорока тысяч, отделявших его по кратчайшей траектории от Таймс-сквер до Кеплер-сити. Грант ушел в джонт и бесследно исчез. Его так и не нашли.

Не были найдены и Энцио Дандридж, лосанджелесский религиозный возрожденец, стремившийся попасть на Небеса; Якоб Мария Фрейндлих, парафизик, которому стоило бы подыскать объект для джонта получше, чем сокрытые в глубинах космоса метаизмерения; Коган по прозвищу Кораблекрушенец, профессиональный вымогатель секретов, и сотни других: сумасшедших, невротиков, эскапистов, самоубийц. Космос для телепортации оставался закрыт. Джонтирование было возможно только на поверхностях планет Солнечной системы.

Однако спустя три поколения джонт охватил всю Солнечную систему. Переход оказался даже более впечатляющим, чем от гужевого транспорта к бензиновому четырьмя столетиями раньше. На трех планетах и восьми спутниках рушились незыблемые социальные, юридические и экономические структуры. Новые законы и обычаи вступали в действие, прорастали как грибы после дождя, порождаемые универсальной способностью к джонтированию. Жители неплодородных пустынь джонтировали в леса и поля, угоняли скотину и истребляли дичь; начались мятежи. В строительстве и планировании офисных площадей грянула революция: несанкционированные джонты конкурентов приходилось предотвращать, сооружая лабиринты и ловушки. Существовавшие до открытия джонта отрасли промышленности банкротились и коллапсировали. Воцарились паника и бескормица.

Свирепствовали заразные заболевания, иногда пандемические: бродяги и нищие, джонтируя, разносили паразитов и возбудителей инфекции по беззащитным странам. Малярия, слоновая болезнь и лихорадка на севере достигли Гренландии; в Англию после трехсотлетнего перерыва вернулось бешенство. По всем уголкам мира расползлись японский хрущ, цитрусовая поганка, каштановая моль, изумрудная ясенежорка, а из богом забытой дыры на Борнео вылезла и начала шириться давно, казалось бы, уничтоженная проказа.

По планетам и спутникам прокатывались волны преступлений: обитатели ночного мира тоже научились джонтировать. Полиция, не стесняясь в средствах, отчаянно сражалась с ними на каждом углу. Исподволь возрождалось худшее ханжество Викторианской эпохи: общество отвечало на угрозу сексуального и морального разложения, привнесенную джонтом, протокольными ограничениями и табу. Между Внутренними Планетами (Венерой, Террой и Марсом) и Внешними Спутниками разразилась беспощадная и свирепая война, вызванная давлением телепортации на политику и экономику.

До начала эры джонта три Внутренних Планеты и Луна поддерживали хрупкое экономическое равновесие с семеркой обитаемых Внешних Спутников: Ио, Европой, Ганимедом и Каллисто, спутниками Юпитера, Реей и Титаном, спутниками Сатурна, и Ласселлом, спутником Нептуна[3]. Объединенные Внешние Спутники поставляли Внутренним Планетам сырье и создавали рынок для сбыта готовой продукции последних. Всего десятилетие потребовалось, чтобы под напором джонта это равновесие рухнуло.

Внешние Спутники, молодые и, само собой, относительно слаборазвитые, закупали семьдесят процентов продукции транспортной отрасли промышленности Внутренних Планет. Джонт с этим покончил. Они также закупали девяносто процентов коммуникаторов, произведенных на Внутренних Планетах. Джонт и это обессмыслил. В итоге поток сырья с Внешних Спутников на Внутренние Планеты полностью пересох.

Крах торговли, естественно, привел к трансформации экономической войны в реальную. Картели Внутренних Планет отказывались отгружать Внешним Спутникам промышленное оборудование, стремясь защитить себя от конкуренции. Внешние Спутники в ответ конфисковали все планеты, расположенные поблизости, разорвали договоренности о взаимном признании патентов и отчислении авторских гонораров… и тут началась война.

То был век фриков, монстров и гротескных выходок. Мир изменился — зловещим и завораживающим образом. Приверженцы Классицизма и Романтизма, ненавидевшие свое время, не уделяли внимания росткам потенциального величия двадцать пятого века. Они оставались слепы к холодному сиянию фактов эволюции. Прогресс рождается из слияния-столкновения антагонистических крайностей, когда браком сочетаются вопиющие фрики. Классицисты и Романтики одинаково проглядели приближение Солнечной системы к рубежу взрывоподобного качественного перехода, который способен был трансформировать человечество и сделать людей повелителями Вселенной.

Вот на таком бурлящем историческом фоне двадцать пятого столетия начинается история возмездия Гулливера Фойла.

Глава 1

Он умирал уже сто семьдесят дней и все же не был мертв. Он сражался за жизнь с яростью зверя, угодившего в ловушку. Он был в умопомрачении, гнил заживо, но время от времени примитивный его разум восставал из пылающего кошмара битвы за выживание и обретал некое подобие нормальности. Тогда вздымал он ничего не выражавшее лицо свое к Вечности и бормотал:

— Ну что такое со мной-то? Помогите, ядреные боги! Помогите, и всё.

Богохульство ему легко давалось: так он говорил всю свою жизнь. Он рос в сточной канаве двадцать пятого столетия и привык изъясняться языком помоек. Из всех отбросов общества он казался наименее ценным и обладал наибольшими шансами выжить. Он цеплялся за жизнь и молился, пользуясь богохульным наречием, но время от времени мятущийся разум его перескакивал лет на тридцать назад, в детство, и тогда ему вспоминалась старая песенка-нескладуха:

Он был Гулливером Фойлом, помощником механика третьего класса, тридцати лет от роду, крепкого телосложения и вспыльчивого нрава. Он дрейфовал в космосе уже сто семьдесят дней. Он был Гулли Фойлом, смазчиком, уборщиком, бункерным грузчиком. Чересчур легкомысленный, чтобы о чем-то тревожиться, слишком туповатый, чтобы чему-то радоваться, слишком пустой, чтобы с кем-то дружить, чересчур ленивый, чтобы в кого-то влюбиться. Летаргическое состояние его характера хорошо иллюстрируется записью в официальном реестре Торгового флота:

ФОЙЛ, Гулливер, л/д AS-128/127:006

Образование: нет

Особые навыки: нет

Личные качества: нет

Рекомендации: нет

Краткая характеристика сотрудника. Человек физически сильный, с недюжинным интеллектуальным потенциалом, развитие тормозится недостатком амбиций. Личностная энергия в минимуме. Стереотипный Обычный Человек Непредвиденный шок способен его пробудить, но психологам не удалось подыскать к нему ключика. Для повышения по службе не рекомендуется. Развитие личности зашло в тупик.

Он действительно зашел в тупик. Он плыл по течению жизни тридцать лет, словно броненосец, ленивый и ко всему безразличный, Гулли Фойл, стереотипный Обычный Человек. Теперь, однако, он дрейфовал в космосе сто семьдесят дней, и ключ к его пробуждению уже был вставлен в замочную скважину. Вот-вот он повернется и откроет дверь для нового холокоста.

Космический корабль «Кочевник» завис примерно на полпути между Марсом и Юпитером. Какая бы катастрофа с ним ни стряслась, ясно было одно: нечто вроде тонкой стальной ракеты, длиной сто ярдов и шириной сто футов, врезалось в него и содрало всю обшивку, оставив скелет, на котором хаотично болтались фрагменты кают, палуб, переборок и поручней. Огромные дыры в корпусе пропускали яростный солнечный свет с одной стороны и льдистый звездный — с другой. «Кочевник» висел в недвижной невесомой пустоте, между слепящим солнцем и непроглядной тьмой, вымороженный и безгласный. Искореженный корабль заполняли плавающие в невесомости мертвенно-стылые обломки, что придавало его внутренностям сходство с моментальным фотоснимком какого-то взрыва. Гравитационное притяжение обломков, хоть и незначительное, постепенно собирало их в более крупные кластеры, а те временами растаскивал, расчищая себе путь, единственный выживший в катастрофе. Звали его Гулливер Фойл, личное дело AS-128/127:006.

Он ютился в единственном помещении на борту полуразрушенного судна, откуда еще не вышел воздух, а именно — в шкафчике для инструментов, что в коридоре, ведущем на главную палубу. Шкаф был размерами четыре на четыре на девять футов и походил на довольно большой гроб. Шестью веками раньше на Востоке считалось весьма изощренной пыткой поместить человека в клетку таких размеров на несколько недель. А вот Фойл провел в ней — в полной темноте — уже пять месяцев, двадцать дней и четыре часа.

— Кто ты?

— Гулли Фойл, таково мое имя.

— Где ты?

— Мне приютом — небесная твердь.

— Откуда ты?

— С Терры жизнь от рожденья влачу я.

— Куда ты направляешься?

— А цель у меня — только смерть.

На сто семьдесят первый день битвы за жизнь Фойл в очередной раз ответил на эти вопросы и пришел в себя. Сердце его молотом колотило в грудную клетку, глотка пересохла. Он потянулся через тьму к воздушному баллону, с которым делил гроб, и проверил его. Баллон оказался пуст. Следовало немедленно притащить новый. Итак, день начнется с очередного поединка со смертью. Это Фойл воспринял с тупой готовностью.

Он обшарил полки шкафа и нащупал там продранный скафандр. Других на борту «Кочевника» не было. Фойл уже не помнил, где и как он обнаружил этот. Дыру он залатал герметизирующим спреем, но способа заново наполнить кислородом или заменить баллоны на спине скафандра не нашел.

Фойл влез в скафандр. Туда вместе с ним проникло ровно столько воздуха из шкафа, чтобы хватило на пять минут пребывания в вакууме. Не больше.

Фойл открыл дверцы шкафа и выплыл наружу, в морозную черноту космоса. Немного воздуха улетучилось, и содержавшаяся в нем влага тут же осыпалась снежным облачком, которое утянулось вниз по искореженному коридору на главную палубу. Фойл зацепил израсходованный баллон, вытащил его из шкафа и оттолкнул прочь. Прошла минута.

Он развернулся и растолкал парящие в коридоре обломки, направляясь через люк в сторону балластного отсека. Он не бежал, но двигался тем уникальным способом, какой применим только в сочетании свободного падения с невесомостью; отталкивался ногой, локтем и рукой от палубы, стены и угла — и плыл, словно в замедленной съемке, через пространство. Так могла бы перемещаться под водой летучая мышь. Фойл пролетел через люк в темный балластный отсек. Прошло две минуты.

Как и все космические корабли, «Кочевник» располагал балластными и крепежными резервуарами, вытянутыми вдоль киля в подобие древнего бревенчатого плота, опутанного лабиринтом сплетения трубопроводов. Минута ушла у Фойла, чтобы отсоединить очередной баллон. Не было средства установить, полон тот или уже пуст: узнать, окончится ли на этом баллоне его жизнь, можно было только по возвращении к шкафу. Раз в неделю Фойл играл в эту космическую рулетку. Пока что игра продолжалась.

В ушах ревело: воздух в скафандре быстро заканчивался. Фойл толкнул массивный цилиндрический баллон в сторону люка так, чтобы тот пролетел над его головой, после чего и сам туда протиснулся. Четыре минуты истекли. Его трясло, зрение мутилось. Он направил баллон вниз по коридору и затолкал в шкаф.

Выдавив дверь шкафа, он запер ее за собой, отыскал на полке молоток и трижды врезал им по баллону, покрытому изморозью, чтобы ослабить клапан. Мрачно повернул кран. Из последних сил откинул забрало скафандрового шлема, чтобы не задохнуться в наполненном воздухом шкафу… если в баллоне есть воздух. Он потерял сознание, как с ним часто случалось и прежде. Непонятно было, смерть это или еще нет.

— Кто ты?

— Гулли Фойл.

— Где ты?

— В космосе.

— Откуда ты?

— С Терры.

— Куда ты направляешься?

Фойл очнулся. Он был жив. Он не тратил время на благодарности или молитвы, продолжая вместо этого борьбу за жизнь. Во мраке он обшарил полки шкафа, где хранил припасы. Оставалось всего несколько пакетов. Коль он и так в залатанном скафандре, можно снова выскочить в вакуум и пополнить рацион.

Он накачал скафандр воздухом из баллона, опустил забрало шлема и снова выплыл в морозный свет. Пробрался вниз по коридору и поднялся по тому, что осталось от лестницы, ведущей в рубку управления. Теперь это место представляло собой коридор посреди космоса с дырявой крышей, но почти без стен: они по большей части рухнули. Солнце было от него по правую руку, а звезды — по левую. Ориентируясь по ним, Фойл проплыл на корму в сторону кладовой. На полпути по коридору он увидел дверную раму, каким-то чудом удержавшуюся между палубой и крышей. Металлический лист двери продолжал висеть на петлях, полуоткрытый в никуда. По ту сторону протянулась усеянная неподвижными звездами пустота.

Пролетая мимо двери, Фойл заметил свое отражение в полированном хромосплаве. Гулли Фойл, темный гигант, обросший густой бородой с приставшими грязью и кровью, изнуренный, с покорным и бессмысленным взглядом больных глаз. За ним тянулся ручеек плавающего в пустоте мусора, возмущенный его движениями, подобный хвосту тающей на солнечном свету кометы.

Фойл свернул в кладовую и начал методично, с выработанным за пять месяцев проворством, загружаться припасами. Большей частью хранившиеся на корабле продукты замерзли в камень либо взорвались. То, что было в жестянках, в основном вылетело наружу и смерзлось в пыль при абсолютном нуле космоса. Фойл собирал уцелевшие сухпайки, концентраты и лед — отламывал от взорвавшегося бака с водой. Добычу он сгрузил в большой медный котелок, развернулся и оттолкнулся прочь из кладовки, держа котелок перед собой.

Вернувшись к двери в никуда, Фойл снова глянул на свое отражение в обрамленном звездами листе хромосплава. И остановился в изумлении. Звезды за дверью стали ему давними друзьями — за пять-то месяцев. Среди них явилась незнакомка: вроде бы комета? С незримой головой и коротким извивающимся хвостом. Вдруг до Фойла дошло, что смотрит он на звездолет, кормовые дюзы которого полыхают по мере ускорения к Солнцу. Курс корабля пролегал совсем рядом.

— Нет, — пробормотал он. — He-а, чувак. Не-а.

Его постоянно донимали галлюцинации. Он повернулся, собираясь отправиться дальше своим путем в гроб. Потом поглядел снова. Звездолет остался там, где был: кормовые дюзы полыхали ракетными залпами, разгоняя корабль к Солнцу. Он должен был пройти совсем рядом.

Фойл обсудил иллюзию с Вечностью.

— Шесть месяцев уже, — пробормотал он на языке помоек. — Щас? Послушайте меня, паршивые боги. Сделка. И всё. Я снова смотрю, сладкие мои молитвожоры. Если корабль — я ваш. Забирайте меня. А если не то, ну… если не корабль… тогда я щас выпущу себе кишки. Балласт. Мы все балласт. Дайте знак. Да или нет. И всё.

Он взглянул в третий раз. И в третий раз увидел звездолет.

Это был знак. И Фойл поверил. Он был спасен.

Фойл встряхнулся, бросил добычу и устремился по коридору в рубку управления, на мостик. На боковой лестнице ему пришлось умерить пыл. Если срочно не перезарядить скафандр, через несколько минут он потеряет сознание. Он одарил приближавшийся корабль еще одним взглядом мольбы, метнулся в шкаф и наполнил скафандр новой порцией воздуха.

Вернулся на мостик. Через дыру на месте обзорного окна он видел звездолет: кормовые дюзы продолжали полыхать — по всей вероятности, корабль существенно скорректировал курс, поскольку приближался теперь очень медленно.

Фойл нашел панель с надписью СИГНАЛЫ и вдавил кнопку СИГНАЛ БЕДСТВИЯ. Три секунды мучительного бездействия, и его ослепила вспышка белого света: три тройных импульса сигнала бедствия, девятикратная мольба о помощи. Фойл нажал кнопку еще дважды, и еще два раза вспышки озарили пространство. Радиоактивные изотопы, входящие в состав сигнальной смеси, генерировали статический шум электромагнитного импульса, который должен быть заметен на любой длине волны любого приемника.

Выхлоп звездолета резко стух. Его заметили. Его спасут. Фойл как заново родился. Он был на седьмом небе от счастья.

Фойл снова метнулся в свой шкаф и наполнил скафандр свежей порцией воздуха. Слезы потекли у него из глаз. Он начал торопливо собирать пожитки — часы без циферблата, которые он оставил только затем, чтоб тикали, рычаг с рукоятью в форме руки, за которую он хватался, когда подступало одиночество, яйцерезку, на чьих струнах он ухитрялся наигрывать примитивные мелодии… От возбуждения он уронил их, начал собирать в темноте, потом покатился со смеху над собой.

Еще раз наполнив скафандр воздухом, он поспешил обратно на мостик. Нажал кнопку, помеченную как СИГНАЛ СПАСЕНИЯ. И корпус «Кочевника» изрыгнул протуберанец яркого света, видного на много миль вокруг.

— Иди ко мне, ты, малышка, — лепетал Фойл. — Спеши, парень. Спеши, малышка, малышка, ты спеши.

Как призрачная торпеда, незнакомец скользнул по внешнему гребню светового сигнала, медленно приблизился, словно бы оглядывая его. У Фойла на миг сжалось сердце: тот вел себя так осторожно, что ему вдруг подумалось, а не вражеское ли это судно, с Внешних Спутников. Но нет: он увидел хорошо знакомую красно-синюю эмблему, торговый знак могущественного клана промышленников. Клан Престейна. Престейн с Терры, великолепный, властный, щедрый. Он понял, что космическая посудина «Кочевнику», можно сказать, сестра: корабль Фойла тоже принадлежал Престейнам. Ему почудилось, что гостья парит над ним, словно ангел.

— Сестренка, — залепетал Фойл. — Маленький ангелочек… забери меня домой…

Корабль проследовал совсем рядом с Фойлом, на уровне его груди, так что тот мог видеть освещенные иллюминаторы, название и регистрационный код, четко выделявшиеся на корпусе: «Ворга-Т:1339». Звездолет поравнялся с ним за одно мгновение, миновал за второе, удалился во тьму за третье.

Сестренка от него отреклась. Ангел бросил его в аду.

Фойл замер, оборвав приплясывание и лепет. В полном отчаянии он воззрился ей вслед. Потом кинулся к семафорной панели и яростно застучал по кнопкам, подавая все сигналы подряд: зов на помощь, посадка, отбытие, карантин. «Кочевник» воссиял белыми, красными и зелеными огнями, запульсировал, извиваясь… И тут «Ворга-Т:1339» молча, безжалостно устремилась вдаль. Кормовые дюзы ее снова загорелись ракетным пламенем. Звездолет лег на прежний курс в сторону Солнца.

За пять секунд он родился заново, прожил целую жизнь и умер.

Тридцать лет бесцельного существования и шесть месяцев пыток Гулли Фойла, стереотипного Обычного Человека, завершились. Ключ повернулся в замке, дверь распахнулась. Это происшествие не оставило от Обычного Человека даже праха.

— Ты меня бросаешь, — проскрежетал он, наливаясь злобой. — Ты меня бросаешь тут гнить, как собаку. Оставляешь меня подыхать, ты, Ворга. Ты, Ворга-Т:1339. Не-е-е-е-ет. Я отсюда выберусь, я. Я за тобой пойду, за тобой, Ворга-Т:1339. Я найду тебя, Ворга. Я тебе за все отплачу, тебе. Я. Я тебя сгною. Я тебя убью, Ворга. Я тебя урою.

Ярость, будто кислота, потекла по его жилам, выедая тупое терпение и покорность, делавшие Гулли Фойла ничтожеством. Кислота замыкала цепь реакций, которым суждено было произвести на свет нового Гулли Фойла — адскую машину смерти. Теперь у него появилась цель.

— Ворга, ты… я тебя урою.

Он занялся тем, на что ничтожество не способно: принялся спасать себя.

Двое суток он бороздил обломки в пятиминутных вылазках, потом отыскал нечто вроде заплечной переноски, прицепил к ней баллон и присоединил к шлему скафандра импровизированным шлангом. Он извивался и протискивался, как муравей, тянущий на себе сучок, зато теперь весь «Кочевник» был ему доступен.

Фойл размышлял.

В рубке управления он нашел несколько уцелевших навигационных инструментов и научился ими пользоваться по стандартным руководствам, которые в изобилии валялись на полу. За десять лет службы на космофлоте он на это так и не сподобился, вопреки обещаниям повышенных окладов и продвижения по службе; теперь же его ждала более значительная награда: «Ворга».

Он определил, где находится. «Кочевник» висел в космосе на плоскости эклиптики, в трехстах миллионах миль от Солнца. Перед ним раскинулись созвездия Персея, Андромеды и Рыб. Почти точно впереди виднелось дымчатое оранжевое пятно Юпитера: даже невооруженным глазом было видно, что это планетарный диск. Если повезет, он доберется до Юпитера и найдет там спасение.

Юпитер не был и никогда не будет обитаем. Как и все планеты за пределами пояса астероидов, он представлял собой мерзлый ком метана и аммиака, а вот четыре крупнейших спутника его кишели людьми и городами, и все их население ныне вело войну с Внутренними Планетами. Ему грозила участь военнопленного, зато он останется жив, чтобы свести счеты с «Воргой-Т:1339»

Фойл исследовал двигательный отсек «Кочевника». В баках еще оставался запас топлива для высокоскоростных маневров, а один из четырех хвостовых двигателей казался пригодным к полету. Фойл отыскал руководства по двигателям и изучил их. Затем починил топливопровод, соединявший баки с камерой сгорания. Баки располагались на солнечной стороне корабля, поэтому разогрелись выше точки замерзания топлива, и оно оставалось жидким. Но течь не могло. В невесомости не было гравитации, способной продавить топливо вниз по топливопроводу.

Фойл продолжил изучение корабельных справочников и узнал оттуда кое-что про искусственную гравитацию. Если «Кочевник» удастся раскрутить, центробежная сила создаст на корабле достаточную силу тяжести, чтобы топливо перетекло в камеру сгорания. Если далее поджечь его там, нескомпенсированная тяга одной камеры придаст «Кочевнику» вращение.

Однако чтобы поджечь топливо, корабль сначала нужно было раскрутить. А как его раскрутить, если топливо не подожжено?

Фойл раздумывал, как выбраться из тупика. Его подстегивала «Ворга».

Он открыл дренажные каналы камеры сгорания и методично перетаскивал по ним топливо вручную, изображая собой насос. Теперь, если бы только топливо удалось воспламенить, оно будет гореть достаточно долго, чтоб корабль раскрутился и возникла сила тяжести. Затем из баков потекут новые порции топлива, и судно полетит.

Он попробовал спички.

Спички в космическом вакууме не горят.

Он испытал сталь и огниво.

Искры при абсолютном нуле не высечь.

Он задумался о нитях накаливания.

На «Кочевнике» не было электричества — ни в какой форме, — чтобы эти нити раскалить.

Фойл вернулся к руководствам и вчитался в них. Периодически сознание его оставляло — он был истощен до крайности. Тем не менее он продолжал думать и планировать. «Ворга» вознесла его к величию.

Фойл отколол лед от разбитого водяного бака, расплавил его теплом своего тела и налил воды в камеру сгорания. Топливо и вода не смешивались: вода плавала сверху тонким слоем.

После этого он обшарил склад химикатов и отыскал там серебристую проволоку чистого натрия. Просунул ее через дренажный люк. Коснувшись воды, натрий вспыхнул и стремительно разогрелся. Тепло передалось топливу, и то воспламенилось от раскаленной металлической иглы. Фойл полез за рычагом и закрыл им люк. В камере началось горение топлива, из единственной уцелевшей хвостовой дюзы бесшумно вырвалось пламя, и весь корабль сотрясла беззвучная вибрация.

Центробежная тяга привела «Кочевник» в медленное вращение. Появилась сила тяжести. Вернулся вес. Паривший внутри расколотого корабля мусор осыпался на палубу, стены и потолки. Гравитация направила топливо из баков в камеру сгорания.

Фойлу некогда было радоваться. Покинув двигательный отсек, он с решимостью отчаяния устремился на мостик — сделать решающее наблюдение. Теперь станет ясно, обречен ли «Кочевник» затеряться в глубинах космоса или же ляжет на курс к Юпитеру, где ждет спасение.

Даже при небольшой силе тяжести тащить воздушный баллон оказалось практически невозможно. Затем внезапный рывок стронул с мест массы мусора, которые покатились назад по курсу «Кочевника». Фойл в это время как раз пытался взобраться в рубку по боковой лестнице. Обломки вылетели с мостика, ссыпались по коридору и врезались в него. Пойманный на космической карусели, он катился по пустому коридору, пока его не шибануло о переборку с такой силой, что сознание тут же стало меркнуть. Он лежал в центре мусорного кома весом добрых полтонны, беспомощный, чуть живой и горящий жаром мести.

— Кто ты?

— Где ты?

— Откуда ты?

— Куда ты направляешься?

Глава 2

Между Марсом и Юпитером раскинулся обширный астероидный пояс. Из тысяч известных и неизвестных объектов его наибольшее значение в век фриков приобрел Саргассов астероид, крохотная планета, созданная собственными обитателями за двести с лишним лет из камня и корабельных обломков.

То были дикари, единственные настоящие дикари двадцать четвертого века, потомки исследовательской группы, затерявшейся в астероидном поясе за два столетия до того, когда корабль, перевозивший ученых, потерпел крушение. К тому времени, как потомков обнаружили, у них успел оформиться собственный мирок и выработалась своеобразная культура. Они предпочли остаться в космосе, перебиваясь случайными находками и грабежами, а научный метод предков, память о котором ими сохранялась, превратили в бурлескную варварскую пародию. Себя они называли Науконародом. Мир о них успешно позабыл.

Космический корабль «Кочевник» описал петлю в пространстве, направленную ни к Юпитеру, ни к дальним звездам, но сквозь астероидный пояс: медленную спираль агонии маленького зверька. Он проследовал на расстоянии мили от Саргассова астероида и был немедленно захвачен Науконародом, чтобы стать частью искусственной планетенки. Они нашли Фойла.

Один раз он очнулся и увидел, что его триумфально тащат на носилках через естественные и искусственные полости в толще астероида, построенного дикарями-мусорщиками. Состоял астероид главным образом из метеоритного металла и камня с включениями старых корпусных плиток. На некоторых еще можно было различить имена кораблей, откуда их содрали, давно затерянные во мгле истории космофлота: «Королева Индии», Терра; «Сыртианский бродяга», Марс; «Цирк трех колец», Сатурн. Из прибившихся к астероиду кораблей выстроили соединенные проходами залы, склады, апартаменты и прочие жилые помещения.

Фойла проволокли последовательно через древний ганимедянский шаландовик, ласселлский ледобур, капитанскую баржу, каллистянский тяжелый крейсер, топливный транспортник двадцать второго века с баками, где продолжало медленно дымиться ракетное топливо. Изнутри астероид смахивал на исполинский муравейник, строившийся два века напролет. Здесь были арсеналы, библиотеки, музеи костюмов, склады разномастной машинерии, инструментов, выпивки, химических реактивов, синтетики и полуфабрикатов.

Толпа вокруг носилок издавала торжествующий рев.

— Не обходи мое! Кол! — орали они. — Во!

Женский хор восторженно заблеял:

— Не обходи мое! — ревел Науконарод. — Кол! Во!

Фойл потерял сознание.

И снова очнулся. Скафандр с него успели стащить. Он лежал в астероидной теплице: там выращивали растения, снабжавшие обитателей кислородом. Стоярдовой ширины корпус древнего грузовоза был освобожден от переборок и превращен в огромный зал, одна стена которого полностью состояла из окон, понатасканных с других кораблей. Окна были круглые, квадратные, шестиугольные, алмазной огранки, всех форм и возрастов. Высоченная стена казалась диковинным сплавом стекла и света.

Далекое Солнце пробивалось сквозь нее. Воздух был горячий и влажный. Фойл тупо оглядывался. На него уставилось лицо страшнее черта: щеки, нос, подбородок и веки были обильно татуированы, как у маори. Поперек бровей тянулось слово ДЖ♂ЗЕФ. Буква О в нем была перечеркнута тонкой стрелкой, исходившей из правого «плеча», что придавало ей сходство с древним астрологическим символом Марса, какой ученые впоследствии использовали для обозначения мужского пола.

— Науконарод суть мы, — изрек Дж♂зеф. — Я Дж♂зеф, а это люди мои.

Он сделал широкий жест. Фойл поглядел — со всех сторон вокруг носилок теснилась толпа. Все лица были татуированы и напоминали дьявольские маски, и поперек бровей на каждом было проставлено имя.

— Как долго странствовал ты? — поинтересовался Дж♂зеф.

— Ворга, — промямлил Фойл.

— Первый ты гость у нас за пятьдесят лет, кому повезло выжить. Ты силен. Очень силен. Прибытие приспособленных вещает доктрина святого Дарвина. Крайне научно это.

— Не обходи мое! — замычали кругом. — Кол! Во-о-о-о-о!

Дж♂зеф взял Фойла за локоть, как мог бы терапевт взяться за запястье, считая пульс. Искривленный в дьявольской усмешке рот зашевелился. Он с идиотской серьезностью сосчитал до девяноста восьми.

— Твой пульс! Девяносто восемь и шесть! — сообщил Дж♂зеф, извлек термометр и яростно встряхнул его. — В высшей степени научно!

— Не обходи мое! — вступил хор. — Кол! Во-о-о!

Дж♂зеф выудил откуда-то плоскодонную колбу Эрленмейера с нацарапанными метками: Легкое, кош., очищ., гематоксилин + эозин.

— Витаминку? — вопросил Дж♂зеф.

Фойл не ответил. Дж♂зеф извлек из колбы большую таблетку, опустил в чашку, растворил и втянул через соломинку. Выдохнул разок и зажестикулировал. Подле Фойла возникла троица девушек. Лица их были замысловато татуированы. Поперек бровей у каждой шло имя: ДЖ♀АН, М♀ЙРА, П♀ЛЛИ. Буква О в каждом имени была снабжена небольшим крестиком у основания.

— Выбирай же, — проговорил Дж♂зеф. — Науконарод практикует естественный отбор. Научным будь ты в выборе своем. Генетичным будь!

Фойл снова отключился. Рука его безвольно соскользнула по краю носилок и коснулась Мойры.

— Не обходи мое! Кол! Во!

Он пришел в себя в круглой палате с куполообразным потолком. Помещение было уставлено ржавыми аппаратами древнего вида: центрифуга, операционный стол, поломанный флюороскоп, автоклавы, стеллажи изъеденных коррозией медицинских инструментов.

Фойл вырывался и брыкался, но его привязали к операционному столу, насильно залили внутрь питательную кашицу, побрили и помыли. Затем двое мужчин принялись вручную раскручивать старинную центрифугу. Вертясь, она издавала дребезжащее ритмичное клацанье, походившее на бой барабанов войны. Собравшиеся прыгали и скандировали что-то нечленораздельное.

Потом включился старинный автоклав. Он шипел и плевался гейзерами горячей воды; зал заполнили клубы пара. Включили старинный флюороскоп. Его тут же замкнуло, и сквозь пар полетели искры.

Над столом склонилась десятифутовая фигура: Дж♂зеф на ходулях. На нем была хирургическая шапочка, хирургическая маска и хирургический халат, ниспадавший с плеч на пол. Халат был расшит красными и черными нитями, слагавшимися в изображения из анатомического атласа человеческого тела. Дж♂зеф походил на оживший гобелен с картинками и текстом по хирургии.

— Нарекаю тебя Кочевником! — возгласил Дж♂зеф.

Рев перешел в оглушающий вой. Дж♂зеф склонил над телом Фойла старую ржавую канистру. Из нее потек эфир.

Фойл лишился остатка чувств, и тьма поглотила его. Из тьмы снова и снова выныривала «Ворга-Т:1339», ускоряясь в направлении Солнца сквозь кровь и мозг Фойла, и он не переставая орал, что отомстит ей — орал и сам себя не слышал.

Затем появились слабые ощущения: его обмывали, кормили, а вокруг прыгали и скандировали. Наконец наступил период ясного сознания. Повисла тишина. Он лежал в кровати. С ним была девушка. М♀йра.

— Ты к-хто? — прокаркал Фойл.

— Жена твоя, о Кочевник.

— Што?

— Твоя жена! Ты выбрал меня, о Кочевник. Мы гаметы суть.

— Што?

— Научно сочетались мы, — гордо объяснила М♀йра. Закатав рукав своей пижамы, она показала ему кисть. Руку девушки обезобразили четыре уродливых царапины. — И мне сделали четыре прививки. От всего старого и всего нового, от всего земного и всего скучного.

Фойл выбрался из кровати.

— Где мы?

— В нашем доме.

— Каком доме?

— Нашем. Ты один из нас, Кочевник. Ты должен будешь жениться каждый месяц и принесешь нам много детей. Это будет научно. Но я-то первая…

Фойл перестал обращать на нее внимание и взялся обследовать комнату. Это была главная каюта какой-то маленькой ракеты, по виду — начала 2300-х. Возможно, частной яхты. Каюту превратили в спальню.

Он подобрался к иллюминаторам и выглянул. Суденышко застряло глубоко в толще астероида, соединяясь проходами с основной его частью. Он отправился в хвостовое отделение. В двух меньших каютах росли растения, производившие кислород. Двигательный отсек переделали под кухню. В баках уцелело топливо, но оно теперь питало горелки на маленькой плите сразу над камерами сгорания. Фойл прогулялся на нос. Рубку управления превратили в прихожую, но основные приборы были в целости.

Он подумал немного, вернулся в хвост ракеты, на кухню, и отключил плиту, соединив топливные баки, как было, с камерами сгорания. М♀йра с интересом таскалась за ним.

— Что ты делаешь, Кочевник?

— Свалить мне надо, девочка, — пробормотал Фойл. — У меня дело к одному кораблю. «Ворга» называется. Поняла, девочка? Хочу отсюда свалить в этом корыте, ну и всё.

М♀йра встревоженно попятилась. Фойл перехватил ее взгляд и прыгнул. Он так ослабел, что девушка без труда увернулась, открыла рот и издала писклявый вопль. Сей же миг по корпусу ракеты прокатился гулкий лязг: это Дж♂зеф и его бесоликий Науконарод забарабанили по металлу, исполняя высоконаучный ритуал приветствия первого полового акта новобрачных.

М♀йра визжала и махала руками, а Фойл методично гонял ее по всей ракете. Поймав наконец в углу, он стащил с нее пижаму, разорвал на полосы и связал ими. М♀йра так орала, что астероид мог бы расколоться от этого звука, если б не всепоглощающий ритуальный концерт.

Фойл закопался в двигательный отсек: он уже стал почти экспертом по двигателям. Покончив с настройкой, подхватил девушку и отнес к люку, ведущему наружу.

— Вали отсюда! — заорал он М♀йре в ухо. — Убирайся! Щас вылечу к едрене-фене из этого астероида! Всё тут к чертям разнесу! Может, вы все подохнете, и ты тоже. Всё раскорячу! Поняла, что будет? Никакого воздуха, никакого астероида! Скажи им! Предупреди! Вали, девчонка!

С этим напутствием он распахнул люк, выкинул в него М♀йру, захлопнул и снова запер. Кошачий концерт немедленно прекратился. Фойл вернулся в рубку управления и вдавил кнопку поджига. Автоматически включились сирены, чьего воя тут не слышали уже десятки лет. Тупой рокот прокатился по камерам сгорания. Фойл ожидал, пока они разогреются до температуры, достаточной для непрерывной реакции. Ему было тяжко. Ракету крепко вцементировало в астероид, ее окружали слои металла и камня. Кто знает, хватит ли тяги двигателей, чтобы вырвать ее отсюда. Он понятия не имел, что вообще случится, когда двигатели начнут ускорять ракету. Но решил, что «Ворга» стоит риска.

Он активировал двигатели. С громогласным хлопком из хвостовых дюз вырвалось пламя. Суденышко содрогнулось, застонало, накалилось. Заскрипел и завизжал металл, а потом ракета рванулась вперед. Ошметки камня, сплавов и стекла полетели во все стороны, и корабль вырвался из утробы астероида в космос.

Патрульный крейсер космофлота Внутренних Планет подобрал его в девяноста тысячах миль за орбитой Марса. После семи месяцев конфликта патрульные стали осторожны и безжалостны; когда чужой корабль не ответил на пеленг и не предоставил никаких идентификаторов, его должны были бы разнести одним залпом, а уж потом разбираться, что он собой представлял. Но судно было маленькое, а команда патрульного крейсера изголодалась по призам за находки потерявшихся кораблей. Они приблизились к неизвестному суденышку и взяли его на абордаж.

Внутри обнаружился Фойл. Как безголовый червяк, извивался он в беспорядочно наваленной куче хлама — космических приборов и домашней утвари. У него открылись раны и началась гангрена, отчего в каюте стояла ужасающая вонь. Одна сторона головы пошла язвами. Его спешно перетащили в бортовой лазарет крейсера и занавесили отсек: даже крутых перцев, какими были флотские санитары, тянуло блевать при одном взгляде на Фойла.

Пока крейсер завершал рутинный облет периферии, полуживой скелет Фойла плавал в амниотическом баке. Когда корабль взял курс на Терру, Фойл пришел в себя и начал бормотать слова, начинавшиеся с буквы В. Он понял, что спасен. Он знал, что лишь время теперь стоит между ним и местью. Флотские услышали, как он ворочается в баке, и отдернули занавески. Затянутые пленкой глаза Фойла насилу открылись. Дежурный по лазарету не сдержал любопытства.

— Ты меня слышишь? — прошептал он.

Фойл захрипел. Дежурный склонился над баком.

— Что с тобой случилось? Кто, черт подери, над тобой так поизгалялся?

— Ыргхх? — прокаркал Фойл.

— Ты не знаешь?

— А? Чё там?

— Погоди минутку, я сейчас.

Дежурный джонтировал в соседнюю каюту и пятью секундами позже снова возник рядом с баком. Фойл высунулся из питательного раствора. Глаза его дико блуждали.

— Вспоминаю, пацан. Кое-что. Джонт. Я не мог джонтировать на «Кочевнике», я…

— Что?

— У меня башка не варила.

— Да у тебя вообще башка считай что отвалилась.

— Я не мог джонтировать. Я все забыл. Забыл, как. Я… еще не помню… я…

Он отдернулся в испуге, когда дежурный показал ему жуткую картинку замысловато татуированного лица. Лицо напоминало маорийскую ритуальную маску. Щеки, подбородок, нос и веки были разрисованы полосами и петлями. Поперек бровей шло слово К♂ЧЕВНИК.

Фойл некоторое время смотрел на картинку, потом дико завизжал. Это была не картина, а зеркало. Лицо же оказалось его собственным.

Глава 3

— Браво, мистер Харрис! Отлично! МВО, господа. Никогда не забывайте про МВО. Местоположение, высота, окружение. Единственный способ запомнить свои джонт-координаты. Etre entre le marteau et l’enclume, по-французски[4]. Еще рано джонтировать, мистер Питерс. Дождитесь своей очереди. Терпение, терпение, мало-помалу вы прокачаетесь до класса С. Кто-нибудь видел мистера Фойла? Он куда-то делся. Ой, вы только посмотрите на этого шоколадного симпатягу, что он мелет. Вы только послушайте. Простите, я что, все это время думала? Или говорила вслух?

— Поровну то и то, мэм.

— Нечестно как-то. Односторонняя телепатия — такая досада. Простите, что все время осыпаю вас мыслями, как шрапнелью.

— А нам нравится, мэм. Вы классно мыслите.

— Как лестно от вас это слышать, мистер Горгас. Так, класс, вернулись в школу и начали сначала. Мистер Фойл уже джонтировал? Я за ним все не услежу.

Робин Уэнсбери вела урок джонтирования по Нью-Йорку для своего реабилитационного класса. Занятие это — терапия лиц с нарушениями мозговой активности — было столь же увлекательным, как и преподавание в настоящем классе начальной школы. Она относилась к взрослым, будто они дети, а тем это скорее нравилось. За последний месяц они научились запоминать джонт-координаты перекрестков, скандируя хором:

— МВО, мэм. Местоположение. Высота. Окружение.

Робин была высокой красивой негритянкой, умной и образованной. И постоянно смущалась того, что рождена телепередатчиком — односторонним телепатом. Она транслировала свои мысли миру в широкополосном режиме, а взамен не получала ничего. Этот недостаток закрыл ей путь к более гламурным профессиям, зато очень пригодился на должности лектора. Вопреки своему бурному темпераменту Робин Уэнсбери стала методичным и терпеливым джонт-инструктором.

Ее ученики из Центрального военного госпиталя попали прямиком в джонт-школу, занимавшую целое здание на углу 42-й улицы, недалеко от моста через Гудзон. Оттуда они маршировали черепахой к просторной джонт-площадке на Таймс-сквер и старательно запоминали ее координаты. Затем джонтировали в школу и назад на Таймс-сквер. Перегруппировав черепаху, маршировали на Коламбус-сёркл и запоминали координаты этой площади. После этого джонтировали назад в школу, уже через Таймс-сквер, и возвращались тем же путем на Коламбус-сёркл. И еще раз выстраивались черепахой, и маршировали на Великую армейскую площадь, а потом запоминали координаты и уходили в джонт.

Робин приходилось заново обучать пациентов, позабывших искусство джонтирования, как, образно говоря, тормозить на общественных джонт-остановках. Впоследствии она показывала им, как запоминать и применять координаты перекрестков. Кругозор пациентов расширялся, утраченные умения возвращались, им становилось все легче запоминать джонт-координаты в пределах, ограниченных теперь лишь врожденной мерой способности к телепортации. Первым же делом им растолковывали: чтобы запомнить какое-то место, надо его сначала увидеть, а значит, сперва потребуется попасть туда пешком или на транспорте. Даже трехмеркограммы не оказывали желаемого воздействия. Кругосветное путешествие обрело новый смысл для тех, кто мог себе его позволить.

— Местоположение. Высота. Окружение, — повторяла Робин Уэнсбери, а ученики джонтировали по остановкам от Вашингтон-хайтс до Гудзонского моста и обратно, телепортируясь примерно на четверть мили за скачок и старательно следуя наставлениям прекрасной темнокожей преподавательницы.

Невысокий сержант-техник, чья макушка поблескивала платиной, внезапно обратился к ней на помоечном жаргоне:

— Но тут нет никакой высоты, ёперный балет, мэм. Мы же тут на земле, не?

— Здесь нет никакой высоты, сержант Логан. Здесь нет — так будет корректнее. Извините, пожалуйста, но я так привыкла учительствовать, что мыслеконтроль дается мне тяжело. Вести с войны очень беспокоят… Как только разберемся с перемещением по остановкам на крышах небоскребов, сразу же перейдем к высоте, сержант Логан.

Человек с металлическим черепом переварил услышанное и задал новый вопрос:

— А мы вас слышим, когда вы думаете, так, да?

— Точно.

— А вы нас не слышите?

— Нет. Я односторонняя телепатка.

— Но мы все слышим вас или это только я? Или все?

— По-разному бывает, сержант Логан. Стоит мне сконцентрироваться на ком-либо, и меня слышит только он, а когда я даю себе послабление, то все и каждый… ох, бедолаги. Извините. — Робин обернулась и скомандовала: — Старшина Харрис, не раздумывайте слишком долго перед джонтом. Вы начнете сомневаться в себе. Сомнение — убийца джонта. Просто шагните вперед и приземлитесь на той стороне.

— Я тревожусь иногда, мэм, — отвечал космофлотский старшина с туго перебинтованной головой. Он явно колебался на пороге скачка.

— О чем же?

— А вдруг там, куда я прибуду, кто-нибудь стоит. Тогда будет чертовская непонятка, мэм. Извините…

— Я же вам сто раз объясняла. Эксперты разработали схему размещения джонтировочных платформ с оглядкой на пиковый трафик. Вот поэтому частные джонт-остановки маленькие, а та, которой мы пользуемся, на Таймс-сквер, шириной добрых две сотни ярдов. Все это математически рассчитано. Существует лишь один шанс одновременного появления из десяти миллионов. Это даже меньше, чем вероятность погибнуть при катастрофе пассажирской ракеты.

Перебинтованный флотский старшина с туповатым видом покивал и поднялся на платформу. Та была круглая, из белого бетона, разукрашенная странными черно-белыми узорами для лучшей запоминаемости. В центре остановки была врезана подсвеченная плитка, на которой значились название этого места и джонт-координаты: долгота, широта, высота над уровнем моря.

Пока забинтованный ветеран собирался с духом для первого джонта, на платформе внезапно замелькали, прибывая и отбывая, смутные силуэты. Они появлялись лишь на мгновение: выходили из джонта, замирали, сверяя координаты и окружение, а затем джонтировали дальше. При каждом исчезновении раздавался слабый хлопок: это оттесненный воздух заполнял пустоту, оставшуюся на месте внезапно пропавшего тела.

— Класс, погодите, — скомандовала Робин. — У нас тут образовался движняк. Все покиньте платформу, пожалуйста.

Рабочие в тяжелых комбинезонах, припорошенных снежком, держали путь домой на юг после вахты в северных лесах. Пятьдесят молокоразвозчиков в белой униформе направлялись к западу, в Сент-Луис. Они следовали за убегающим утром из часового пояса Восточного побережья в Тихоокеанскую зону. А вот из восточной Гренландии, где уже настал полдень, на ланч в Нью-Йорк устремилась еще одна колонна офисных служащих.

Спустя несколько минут суматоха унялась.

— Порядок, класс, — оповестила Робин. — Продолжаем. А где мистер Фойл? Он то и дело куда-то пропадает.

— С таким лицом, как у него, мэм, трудно его в этом винить, ну понимаете. Мы в госпитале для мозговиков его знаете как прозвали? Бугимен.

— Он и вправду выглядит устрашающе, сержант Логан, трудно с вами спорить. А разве нельзя удалить эти… метки?

— Они пытались, мисс Робин, но не понимали, как. Это называется татуировкой. Это, ну, в общем, никто теперь не знает, как это делается.

— А как сам мистер Фойл воспринимает свое лицо?

— Никто не знает, мисс Робин. Он в церебральном отделении, потому что он, ну, это, съехал с катушек. Он ни фига не помнит. Я вот что скажу: был бы я такой образиной, я бы тоже все на свете позабыл.

— Как жаль. Он кажется небесталанным человеком. Сержант Логан, а вы думаете, мистер Фойл уловил, что я о нем подумала, и оскорбился?

Коротышка с платиново сверкавшим черепом поразмыслил:

— Не, мэм. Вы никого из нас тут не сможете задеть, мэм. Да и Фойла, ну куда его там. Он же тупой, как валенок, вот.

— Я бы на вашем месте попридержала язык, сержант Логан. Видите ли, никому ведь не понравится узнать, что другой человек на самом деле о нем думает. Мы лишь воображаем, что мы можем это угадать. Ерунда. А я тут как оплеванная хожу с этим даром телетрансляции. И вдобавок одинокая. Отверженная… Я… Ой, короче, вы меня не слышали. Извините. Мне тяжело контролировать свои мысли. Я… А, вот и вы, мистер Фойл. Бога ради, где это вы шлялись?

Фойл только что джонтировал на платформу и безмолвно спускался с нее, отвернув от соучеников свое обезображенное лицо.

— Я, ну, практиковался, — промямлил он.

Робин подавила прилив омерзения и с дружелюбной улыбкой приблизилась к несчастному. Взяла его за руку.

— Вам стоило бы проводить в классе больше времени. Мы здесь все друзья, и нам хорошо вместе. Правда. Присоединяйтесь.

Фойл отводил взгляд. Потом внезапно вырвал руку, и тут же Робин сообразила, что рукав его одежды весь мокрый. Да что там, с больничного халата просто текло.

Мокрый? Он где-то попал под дождь. Но я же утром смотрела погоду. Никакого дождя восточнее Сент-Луиса. Значит, он должен был джонтировать дальше. А ведь он не умеет. Он же полностью потерял память и лишился способности к джонту… Значит, он притворяется!

Фойл сгреб ее в охапку.

— Ты, завали пасть!

Дикая ярость исказила его лицо.

Значит, ты притворяешься.

— Что ты обо мне знаешь?

Да хватит тебе дурака валять. Не устраивай тут сцен.

— Они тебя слышали?

Не знаю. Отойди от меня.

Робин отступила от Фойла на шаг.

— Класс, все в порядке. На сегодня закончили. Возвращайтесь в школу и уезжайте на больничном автобусе. Вы джонтируете первым, сержант Логан. Помните: МВО. Местоположение, высота, окружение…

— Что ты хочешь? — проскрежетал Фойл. — Денег хочешь?

— Тихо. Прекрати тут сцену устраивать. Не надо колебаться, старшина Харрис. Просто сделайте шаг и уйдите в джонт.

— Я хочу с тобой поговорить, ты.

— А я не хочу. Мистер Питерс, погодите немного. Не спешите так.

— Ты доложишь про меня в госпиталь?

Само собой.

— Я хочу с тобой поговорить, ты. Они ушли. Все. У нас есть немного времени. Я хочу с тобой поговорить в твоей квартире.

— В моей квартире?

Робин неподдельно испугалась.

— В Грин-Бэй, Висконсин.

— Чушь. Я не намерена ничего обсуждать с…

— Вы намерены, мисс Робин. Вы намерены, скажем, сохранить в целости свою семью?

Фойл усмехнулся, поймав нахлынувшую от девушки волну ужаса.

— Встречаемся у тебя в квартире, — повторил он.

— Ты же не можешь точно знать, где я живу, — промямлила она.

— Я ж тебе сказал, нет?

— Т-т-ты не сможешь так далеко джонтировать. Ты…

— Не смогу? — Маска искривилась в ухмылке. — Ты мне сказала, что я притворяюсь. Ты правду говорила. У нас полчаса. Я тебя там встречу.

Квартира Робин Уэнсбери располагалась в основательном здании на берегу Грин-Бэй. Жилой многоквартирный дом выглядел так, словно по мановению волшебной палочки его выдернуло из городского квартала и воткнуло посредь висконсинских сосен. Такие постройки стали обыденным явлением в мире джонта. Светом и теплом дом обеспечивал себя сам, а джонт решал транспортные проблемы. Поодиночке и группами такие здания появлялись в лесах, пустынях и дебрях.

Сама квартира была четырехкомнатная, тщательно заэкранированная, чтобы соседям не досаждали телепатемы Робин, заваленная стопками книг и музыкальных записей, увешанная картинами и чертежами. Антураж свидетельствовал, что неудачливая односторонняя телепатка ведет жизнь культурную, но крайне одинокую.

Робин джонтировала в гостиную через несколько секунд после того, как там появился Фойл. Он ожидал ее с выражением грозного нетерпения на лице.

— Ну, теперь ты знаешь наверняка, — начал он без предисловий и больно стиснул ее кисть. — Но ты никому не скажешь про меня в госпитале, мисс Робин. Никому, слышала?

— Оставь меня!

Робин хлестала его по лицу.

— Зверь! Дикарь! Не прикасайся ко мне!

Фойл выпустил девушку и отступил на шаг. Мощь ее омерзения заставила его сердито отвернуться, уводя лицо от ее взгляда.

— Ты притворялся. Ты помнишь, как джонтировать. Ты все это время джонтировал, как нормальный человек, пока торчал в классе для начинающих. По всей стране. По всему миру, я так понимаю. Да?

— Ага. От Таймс-сквер до Коламбус-сёркл через… через разные места, мисс Робин.

— И вот потому-то ты все время пропадал из виду. Но зачем? Зачем? Чего тебе надо?

На жутком лице его возникло хитрое выражение.

— Я тут прячусь, в госпитале, да. Это моя база. Я кое-что готовлю, мисс Робин. Мне кое-кто должен. И мне надо найти один корабль. Хочу с ней за все рассчитаться. С ней. Я тебя убью, Ворга! Я тебя урою!

Он умолк и торжествующе воззрился на нее. Робин отшатнулась.

— Бога ради, да о чем ты вообще говоришь?

— Ворга. Ворга-Т:1339. Ты о ней слыхала, мисс Робин? А я отыскал ее в корабельном реестре Бонесса — Уига. Бонесс — Уиг, там, в Сан-Фран. Я туда скакнул, я, пока ты их учила через скакалку прыгать. Я в Сан-Фран побывал. Я нашел «Воргу». Она в Ванкувере, на верфи. Она принадлежит Престейну из Престейнов. Слышала про него, мисс Робин? Престейн — самая крутая шишка на Терре. И он меня не остановит. Я убью тебя, Ворга! Я тебя урою! И ты меня тоже не остановишь, мисс Робин!

Фойл рывком придвинулся к ней.

— Я себя прикрываю, мисс Робин. Я все слабые места прикрыл, вот. Со всеми разберусь, кто может не дать мне убить Воргу. И с тобой тоже, мисс Робин. Ха! Я нашел твое жильишко. Они в госпитале знают. Я ходил и смотрел. Я нашел твой дневник, мисс Робин. У тебя семья на Каллисто. Мать и две сестренки.

— Господи!

— Значитцо, ты у нас типа как вражеским информатором можешь быть, а? Тебе и всем дали месяц, когда война началась, чтоб вы на Внутренние Планеты ушуршали. Если нет, вас бы уработали как шпионов. — Фойл поднял руку и раскрыл ладонь. — Ты у меня вот тут, девчонка. — Он сжал ладонь в кулак.

— Мама и сестры полтора года пытались вылететь с Каллисто. Мы местные. Мы…

— Ты у меня вот тут, — повторил Фойл. — Ты знаешь, что они со шпионами делают? Они из них инфу по кусочкам вырезают. Они тебя на части разрежут, мисс Робин. По кусочкам.

Негритянка завизжала. Фойл с довольным видом покивал и приобнял ее за трясущиеся плечи.

— Ты у меня вот тут, девочка. Ты даже сбежать не можешь, а не то я разведке скажу — и где ты будешь? Никто меня не остановит. Ни ты, ни госпиталь, ни даже великий мистер Престейн из Престейнов.

— Пошел вон, ты, тварь, мерзавец! Убирайся!

— Не нравится тебе мое личико, мисс Робин? А ты уже ничего не сделаешь, да.

Неожиданно он подхватил ее на руки, донес до глубокой кушетки и швырнул туда.

— Ничего, — повторил он.

Следуя принципу демонстративной траты энергии, на коем зиждилось его общество, Престейн из Престейнов оснастил свой викторианский особняк в Центральном парке лифтами, проводными телефонами, привратниками и всеми прочими устройствами или слугами, надобность в которых устранил джонт. В этом пряничном домике слуги сновали из комнаты в комнату, открывали и закрывали двери, поднимались и спускались по лестницам.

Престейн из Престейнов вылез из постели, оделся, прибегнув к помощи камердинера и брадобрея, спустился на лифте в зал, где предпочитал завтракать, и откушал, пока ему прислуживали дворецкий, лакей и горничные. Затем он покинул зал и занялся делами. В эпоху, когда коммуникационное оборудование практически отмерло, — гораздо проще было напрямую джонтировать в офис нужного человека и обсудить с ним дела, чем воспользоваться телефоном или телеграфом, — Престейн сохранял в своем доме антикварный дисковый телефон и держал специальную девушку-телефонистку.

— Вызовите мне Дагенхэма, — приказал он.

Телефонистка не без труда пробилась в штаб-квартиру «Курьерской службы Дагенхэма». Организация эта, с годовым оборотом в сотню миллионов кредитов, объединяла джонтеров, готовых выполнить любой публичный или конфиденциальный коммуникационный заказ для любого, кто способен был оплатить их услуги по тарифу один кредит за милю. Дагенхэм гарантировал, что его курьер обойдет вокруг света за восемьдесят минут.

Спустя восемьдесят секунд после того, как звонок Престейна был зарегистрирован, на частной джонт-остановке рядом с домом Престейна появился курьер корпорации Дагенхэма. Он предъявил идентификатор и был впущен внутрь по джонтоустойчивой лабиринтоподобной анфиладе. Как и все сотрудники Дагенхэма, он был джонтером класса М, способным телепортироваться на тысячу миль за скачок независимо от внешних условий, и знал наизусть тысячи джонт-координат. Магистр притворства и уверток, вышколенный до совершенства и безукоризненно работоспособный: эти качества характеризовали как «Курьерскую службу Дагенхэма» в целом, так и ее беспощадного основателя.

— Престейн? — уточнил он, пренебрегая протоколом.

— Мне нужны услуги Дагенхэма.

— К вашим услугам, Престейн.

— Нет. Я хочу нанять Сола Дагенхэма. Лично.

— Мистер Дагенхэм больше не работает с клиентами за вознаграждение меньшее ста тысяч кредитов.

— Я оплачу его услуги в пятикратном размере от этой суммы.

— Гонорар и проценты?..

— И так, и так. Четверть миллиона чистыми и четверть миллиона бонусов в согласии с наценками за риск.

— Предложение принято. В чем суть заказа?

— ПирЕ.

— Пожалуйста, произнесите по буквам.

— Вам это ничего не говорит?

— Нет.

— Превосходно. Дагенхэм поймет. ПирЕ. П заглавная, и-p, Е заглавная. Произносится почти так же, как пир в значении погребальный огонь. Скажите Дагенхэму, что местоположение ПирЕ установлено. Пускай доставит его мне… любыми средствами. Наводкой послужит человек по имени Фойл. Гулливер Фойл.

Курьер извлек из кармана крохотную серебристую бисеринку мнемокристалла, надиктовал ей инструкции Престейна и без единого слова дематериализовался. Престейн обернулся к телефонистке.

— Свяжите меня с Регисом Шеффилдом, — велел он.

Через десять минут после того, как телефонистка дозвонилась адвокату Регису Шеффилду, на частной джонт-остановке Престейна появился молодой клерк. Его приняли и провели по лабиринту. Лицо у него было безукоризненно чистое, аж кожа скрипела, а выражение — как у радостного кролика.

— Простите за промедление, Престейн, — сказал клерк. — Ваш вызов был зарегистрирован в Чикаго, а у меня по-прежнему только D-класс, пятьсот миль. Мне понадобилось некоторое время, чтобы добраться сюда.

— Ваш начальник ведет процесс в Чикаго?

— В Чикаго, Нью-Йорке и Вашингтоне. Он все утро джонтирует из суда в суд. Пока он отсутствует, мы его замещаем.

— Я хочу его нанять.

— Это лестное предложение, Престейн, но мистер Шеффилд крайне занят.

— Он не может быть слишком занят для ПирЕ.

— Простите, сэр, но я…

— Вы не. А Шеффилд поймет. Просто скажите ему. ПирЕ, произносится почти как пир в значении погребальный огонь. И назовите сумму гонорара.

— И какова же она?

— Четверть миллиона чистыми и четверть миллиона бонусов в согласии с наценками за риск.

— Какого рода услуги требуются от мистера Шеффилда?

— Он обязан будет подготовить все возможные законные основания для похищения и допроса одного человека, чтобы не подкопались ни флот, ни армия, ни полиция.

— И что же это за человек?

— Гулливер Фойл.

Клерк надиктовал себе под нос краткие заметки в мнемосерьгу, воткнул ее в ухо, выслушал запись, кивнул и исчез. Престейн покинул кабинет и поднялся по устланным плюшевой дорожкой ступеням в покои дочери, чтобы пожелать ей доброго утра.

В домах богачей женские комнаты обычно проектировались без окон и дверей, чтобы лишь близкие могли туда джонтировать. Таким образом охранялись мораль и целомудрие. Но поскольку Оливия Престейн, образно говоря, от рождения жила без окон и дверей, будучи слепа к обычному свету и неспособна к джонту, доступ в ее покои через нормальные двери был сохранен. У дверей выстроились лакеи в ливреях клана Престейнов.

Оливия Престейн была прекрасной альбиноской. Волосы — как белый шелк, кожа — как белый атлас, ногти, губы и глаза кораллового оттенка. Она была прекрасна и слепа, но не как обычные слепцы, а поразительным образом: она видела в инфракрасном свете, от семи с половиной тысяч ангстрем до миллиметровых волн. Ей были доступны тепловые колебания, магнитные поля, радиоволны, излучения радаров и сонаров, а также электромагнитные поля.

Она вела утренний прием в гостиной, восседая на парчовом троноподобном колесном кресле под охраной дуэньи, время от времени отпивала чай. Со своей свитой девушка управлялась непринужденно, перебрасываясь репликами с дюжиной мужчин и женщин. Напоминала изящную статую из коралла и мрамора, чьи слепые глаза то и дело поблескивали, когда она видела незримое.

Приемные покои девушка воспринимала как пульсирующий поток тепловых эманаций — от холодной тени до жарких потолочных светильников. Магнитными узорами манили часы, телефоны, лампы и замки. Людей она узнавала и отслеживала по характерным тепловым рисункам лиц и тел. Над головой каждого гостя маячила электромагнитная аура мозговой активности, а через тепловое излучение тела пробивались вечно изменчивые тона мышц и нервов.

Престейна не слишком интересовала свита художников, музыкантов и прочих прихлебателей, вьющаяся вокруг Оливии, но ему приятно было заметить этим утром в толпе нескольких нотаблей. Так, прием посетили Сирс-Робак, Жиллет, молодой Сидни Кодак, которому суждено однажды стать Кодаком из Кодаков, Юбиган, Бьюик из Бьюиков и Р. Х. Мэйси XVI, главу могущественного клана Сакс — Гимбель[5].

Престейн высказал дочери положенные приветствия и покинул дом. В штаб-квартиру клана на Уолл-стрит, 99, он отправился в карете, запряженной четверкой лошадей, с грумом и кучером в цветах Престейнов: красном, синем и черном. Черная буква П на кобальтово-алом поле считалась одной из наиболее древних и уважаемых эмблем социального реестра, не уступая в древности 57 клана Хайнца и двойной Р династии Роллс-Ройс.

Главу клана Престейнов джонтеры Нью-Йорка хорошо знали. Седовласый, безупречно одетый, могущественный, с изысканными старинными манерами, Престейн из Престейнов являл собой воплощение избранности. Он так высоко поднялся в социальной иерархии, что позволял себе нанимать кучеров и грумов, хостельеров и мальчиков на побегушках, да что там — лошадей держал. Простые смертные обходились заурядным джонтом. По мере восхождения по общественной лестнице считалось хорошим тоном обозначать свое положение отказом от джонт-способностей. Новички-парвеню, только что принятые в могущественный корпоративный клан, раскатывали на велосипедах. Перспективный член клана водил маленький спортивный автомобиль. Капитан-септ перемещался на роскошной антикварной машине с шофером, скажем, на винтажном «Бентли», «Кадиллаке» или «Астон Мартин Лагонде» с высокой посадкой. Прямой наследник или официальный преемник главы клана пользовался яхтой или самолетом. Престейн из Престейнов, глава клана Престейнов, владел каретами, машинами, яхтами, поездами и самолетами. Положение его в обществе было так солидно, что он уже сорок лет не джонтировал. Втайне Престейн презирал нуворишей вроде Дагенхэма или Шеффилда, которые продолжали бесстыдно джонтировать.

Престейн достиг своей крепости, кланового замка Престейнов на Уолл-стрит, 99. У входа выстроилась гвардия наемных джонтеров в клановой ливрее. Престейн с величественной неспешностью кланового вождя проследовал к себе в офис под звуки волынок стражи. Вообще говоря, он был больше чем клановый вождь, и невезучему чиновнику правительства, ожидавшему аудиенции, выпал случай в этом убедиться. Этот бедолага, завидев Престейна, вырвался из толпы просителей.

— Мистер Престейн! — начал он. — Я из Департамента внутренних сборов. Я должен поговорить с вами сегод…

Престейн заткнул его одним ледяным взглядом.

— Престейнов тысячи, — промолвил он. — И ко всем обращаются «мистер». Но я — Престейн из Престейнов, глава дома и септ, первый в своем роду, вождь клана. Ко мне следует обращаться просто Престейн. Я не «мистер» Престейн. Я — Престейн.

Он развернулся и проследовал в офис под нестройный хор клерков:

— Доброе утро, Престейн!

Престейн кивнул, улыбнулся, как василиск, устроился за грандиозным столом. Джонт-стража дула в волынки и била в барабаны. Престейн жестом велел им заткнуться и начинать аудиенцию. Вперед выступил конюший замка, разворачивая лист бумаги. Престейн терпеть не мог мнемосережек и прочих механических устройств.

— Доклад по предприятиям клана Престейнов, — начал конюший. — Среднее верхнее значение курса: 201 с половиной. Среднее нижнее значение курса: 201 с четвертью. Среднее значение по Нью-Йорку, Парижу, Цейлону, Токио…

Престейн пренебрежительно махнул рукой. Конюший убрался, уступив место церемониймейстеру Черного Жезла.

— Необходимо провести инвеституру очередного мистера Престо, Престейн.

Престейн волевым усилием подавил нетерпение и провел занудную церемонию посвящения четыреста девяносто седьмого мистера Престо в иерархии Престо клана Престейнов. Эти существа отвечали за предприятия розничной торговли клана. До недавних пор человек, приводимый к присяге, обладал собственными лицом и телом. Теперь, по завершении многолетних испытаний и наставлений в клановой доктрине, он пополнил ряды Престо. Шесть месяцев пластических операций и психокондиционирования сделали его неотличимым от четырехсот девяноста шести прочих мистеров Престо и идеализированного портрета мистера Престо, стоящего у престола клана Престейнов. То был добросердечный, услужливый человек, напоминавший обликом Авраама Линкольна, спроектированный так, чтобы вызывать у покупателей расположение и доверие. По всему миру они являлись в магазины сети Престейн и сталкивались с идентичными друг другу менеджерами, воплощениями мистера Престо. С ним конкурировали, но превзойти не могли, мистер Квик клана Кодаков и дядюшка Монти клана Монтгомери Уорда[6].

Когда ритуал завершился, Престейн резко встал из-за стола, давая понять, что публичная инвеститура окончена. Из офиса убрались все, кроме высшего менеджмента. Престейн мерил зал шагами, с трудом подавляя растущее волнение. Он никогда не чертыхался, но эта его напускная сдержанность внушала больший страх, чем проклятия.

— Фойл, — произнес он сдавленным голосом. — Обычный флотский. Букашка. Шваль. Помоечный побирушка. И этот урод стоит между мной и…

— Если позволите, Престейн, — вежливо вмешался церемониймейстер, — я напомню: сейчас одиннадцать часов по восточному времени, восемь часов по тихоокеанскому.

— Что?

— Если позволите, Престейн, я напомню, что в девять часов по тихоокеанскому времени состоится торжественный спуск со стапелей. Необходимо ваше приветствие персоналу ванкуверской верфи.

— Спуск? Какой еще спуск?

— Спуск нашего нового грузовоза, «Принцессы Престейнов». На установление трехмерной широкополосной связи с верфью потребуется определенное время, так что лучше нам…

— Я отправлюсь туда лично.

— Лично?! — Церемониймейстер чуть в обморок не упал. — Но, Престейн, мы не успеем долететь до Ванкувера за час! Мы…

— Я джонтирую, — отрезал Престейн из Престейнов. Так велико было его возбуждение, что он не мог оставаться на одном месте. Шокированная свита начала приготовления. Во все офисы Престейна по стране джонтировали порученцы — расчистить частные джонт-площадки. Престейн тем временем взобрался на платформу в своем нью-йоркском офисе. Она была круглая и располагалась в звукоизолированной комнате без окон: мера предосторожности и маскировки, чтобы посторонним сложнее было разнюхать и запомнить координаты. По тем же соображениям дома и офисы оснащались односторонне прозрачными окнами и снабжались лабиринтами.

Для джонта, среди прочего, существенно, чтобы человек мог запомнить, откуда и куда направляется, иначе надежды прибыть живым куда бы то ни было почти никакой. Невозможно джонтировать из неопределенной стартовой точки, немыслимо появиться в неизвестном заранее месте. Все равно что стрелять из пистолета: надо знать, куда метишь и за какой конец держишь оружие. Однако при этом единственного беглого взгляда за окно или дверь опытному человеку хватало, чтобы запомнить МВО-координаты.

Престейн ступил на платформу, представил себе координаты следующей площадки в филадельфийском офисе, тщательно визуализировав картинку и свое размещение в ней. Расслабился и единым сконцентрированным усилием Веры и Воли переместил себя к цели. Он джонтировал. В глазах у него на мгновение помутилось; площадка в Нью-Йорке выплыла из фокуса, площадка в Филадельфии появилась в фокусе. Ощущение падения и затем подъема. Он оказался на месте. Церемониймейстер Черного Жезла и прочие, почтительно выждав минуту, последовали за хозяином.

Так, джонтируя на сто-двести миль зараз, Престейн пересек континент и прибыл на ванкуверскую верфь точно в девять часов утра по тихоокеанскому времени. Он покинул Нью-Йорк в одиннадцать часов утра. Он выгадал два часа дневного света — в мире джонта это также было не в новинку.

Верфь занимала квадратную милю; территория была сплошь забетонирована, но без ограды, да и какая ограда способна остановить джонтера? Она походила на устланный белой скатертью стол с разложенными по нему аккуратными концентрическими кружками черными пенни. Если приблизиться, становилось ясно, что каждое пенни на самом деле представляет собой стофутовой глубины яму, вгрызающуюся в недра земли. Горловину ямы гребешком обрамляли бетонные здания, офисы, КПП, склады, зоны отдыха.

Исполинская взлетно-посадочная площадка, сухой док и конструкторское бюро звездолетов. Как и обычные морские корабли, космические суда не в состоянии сами совладать с железной хваткой гравитации: земная сила тяжести переломит кораблю хребет, как скорлупку[7]. Поэтому звездолеты сооружались в глубоких шахтах, где покоились вертикально в сети опор и конструкционных перетяжек, огороженные и поддерживаемые антигравитационными экранами. Из таких же шахт они брали старт, взбираясь в небеса по антигравитационному лучу, как мошки, роящиеся в поисковом луче прожектора, пока наконец, перебравшись через предел Роша, не переходили к ускорению за счет собственных двигателей. Приземляясь, звездолет глушил движки и спускался в посадочную шахту по таким же лучам.

Следуя по ванкуверской верфи, свита Престейна видела, что часть шахт активно используется: то там, то сям торчали носы и части корпусов, возносясь на четверть или полмили над бетоном в антигравитационной страховке, а рабочие сновали, присоединяя новые компоненты на нужных уровнях. Три транспортных корабля клана Престейнов класса В, а именно «Вега», «Весталка» и «Ворга», вздымались почти в самом центре верфи. Сооружение звездолетов уже входило в завершающую стадию: их корпуса покрывали теплоотводными плитками, как об этом свидетельствовало непрестанно пляшущее вокруг «Ворги» кольцо сварочных факелов.

Перед бетонным зданием с надписью ВХОД свита Престейна остановилась. Указатель гласил:

Новоприбывшим выдали гостевые бейджики, и даже Престейн из Престейнов получил свой. Он тщательно приколол его на лацкан, поскольку понимал, чем может закончиться появление на охраняемой территории без такого пропуска. Свита продолжила путь, петляя между ям, пока не достигла шахты O–3, ободок которой разукрасили в цвета клана, а рядом воздвигли небольшую трибуну.

Престейн принял приветствия и в свою очередь пожелал доброго дня различным официальным представителям. Оркестр Престейна приступил к исполнению кланового гимна. Сверкали медью инструменты, ярились волынки. Потом один из оркестрантов словно обезумел: нота задиралась все выше и выше, пока не заглушила собой и весь оркестр, и недоуменные восклицания присутствующих. И тут Престейн понял, что это не инструмент оркестра, а тревожная сирена.

На ВПП проник посторонний — без идентификатора или гостевого бейджика. Радарное поле охранной системы активировалось, зазвучал сигнал тревоги. За жутким ревом сирены Престейн все же различил множественные хлопки: то спешно джонтировали на место происшествия стражники и построились по периметру квадратной мили верфи, а также вокруг трибуны. Его личная джонт-гвардия сомкнулась вокруг повелителя. Вид у телохранителей был изрядно бледный.

Над бетоном разносились сообщения для систем обороны:

На верфи посторонний. На верфи посторонний, направляется к E как Edward, девятая тахта. От E как Edward, девятая шахта, бежит на запад.

— Кто-то прорвался за периметр! — воскликнул церемониймейстер.

— Я заметил, — тихо ответил Престейн.

— Он, надо полагать, первый раз здесь, раз не джонтирует.

— Это я тоже заметил.

Посторонний приближается к D как David, пятая шахта. D как David, пятая шахта. Продолжает бежать. D-5, D-5, тревога.

— Господи, да куда это он? — озадачился церемониймейстер.

— Вам известен устав, дорогой мой, — холодно осадил его Престейн. — Никто из ассоциатов клана Престейнов да не помянет имя Бога всуе. Вы забываетесь.

Посторонний может направляться к C как Charlie, пятая шахта. Посторонний бежит к C-5.

Церемониймейстер коснулся руки Престейна.

— Он направляется сюда, Престейн. Не соблаговолите ли удалиться в укрытие?

— Нет.

— Престейн, на вас уже покушались в прошлом. Трижды. Если…

— Как мне подняться туда?

— Престейн!

— Подсобите-ка.

С помощью продолжавшего громогласно протестовать церемониймейстера Черного Жезла Престейн взобрался на трибуну, откуда мог видеть, какие именно действия предпринимает служба охраны. Под ним из шахт высыпали рабочие в белых касках — зеваки. Из дальних секторов ближе к месту происшествия один за другим джонтировали гвардейцы.

Посторонний движется на юг в сторону B как Baker, третья шахта. Повторяю, B как Baker, третья шахта.

Престейн поглядел на шахту B-3. Там появилась какая-то фигура. Неизвестный споро мчался к яме, выписывая на бегу зигзаги и петли, уходя от преследования. Он был огромного роста, в синей одежде, какую часто носят в госпиталях пациенты, с темными всклокоченными волосами и перекошенным лицом. На расстоянии казалось, что физиономия его разукрашена в кричащие цвета. По одежде его плясали язычки пламени: активировалось защитное индукционное поле.

B как Baker, третья шахта, тревога. B-3, B-3, опасность.

Вдалеке слышались вопли и тяжелые хлопки пневматических ружей. Полдюжины рабочих в белом устремились к незваному гостю. Пришелец раскидал их, как котят, не отклоняясь от курса. Он бежал к шахте B-3, откуда выдавался нос «Ворги». Как молния пронесся он через гущу рабочих и охранников, расшвыривая их в стороны и неуклонно приближаясь к цели.

Неожиданно он сбавил темп, остановился, полез в пылающую на нем куртку и выудил оттуда черную канистру. Конвульсивным движением пойманного в ловушку зверя он зубами сорвал какой-то предохранитель и швырнул бомбу по высокой дуге точно в корпус «Ворги». В следующее мгновение его настигли и сшибли с ног.

Взрывчатое вещество. Опасность. Всем в укрытие! Всем в укрытие!

— Престейн!!! — завизжал церемониймейстер.

Престейн пренебрежительно отмахнулся от него и с интересом пронаблюдал, как брошенная террористом канистра вздымается в небеса, а затем падает на нос «Ворги», посверкивая в солнечном свете и крутясь на лету. У края шахты канистра попала в антигравитационный луч и отлетела обратно ввысь, точно подкинутая щелчком гигантского пальца. Кувыркаясь, она летела все выше и выше: сто футов, пятьсот, тысяча. Затем сверкнула ослепительная вспышка. Мгновением позже верфь сотряс титанический удар, от которого у всех присутствующих заложило уши, заныли зубы и потянуло кости.

Престейн оправил одежду и неспешно спустился с трибуны на ВПП. Подошел к пульту запуска и приложил палец к нужной кнопке. Сейчас взлетит… «Принцесса»?

— Если этот человек еще жив, доставьте его ко мне, — сказал он церемониймейстеру Черного Жезла и нажал кнопку.

— Властью, данной мне, нарекаю тебя… «Мощь Престейнов»! — триумфально закончил он.

Глава 4

Звездная палата[8] замка Престейнов представляла собой овальное помещение с позолоченными стенными панелями из слоновой кости, высокими зеркалами и застекленными окнами с жалюзи. В палате имелся золотой орган с роботом-органистом производства Тиффани, золотой же библиотечный стеллаж с андроидом-библиотекарем на библиотечной лестнице, письменный стол времен Людовика XV, за которым перед ручным мнемографом сидел андроид-секретарь, и американский бар с роботом-барменом. Престейн предпочел бы биологических слуг, но андроиды и роботы тайн не выдавали.

— Садитесь, капитан Йеовил, — пригласил он. — Это мистер Регис Шеффилд, мой представитель в данном деле. А этот молодой человек — ассистент мистера Шеффилда.

— Кролик — моя переносная юридическая библиотека, — усмехнулся Шеффилд.

Престейн коснулся тумблера. Застывшая экспозиция Звездной палаты ожила. Органист заиграл, библиотекарь принялся сортировать книги, секретарь начал печатать, бармен — встряхивать коктейли. Зрелище было впечатляющее. Промышленные психометрики организовали экспозицию таким образом, чтоб она приводила посетителей в некоторое смятение и позволяла Престейну установить контроль над их настроением.

— Капитан Йеовил, — напомнил Престейн, — вы говорили о некоем Фойле, не так ли?

Капитан Питер Ян-Йеовил из Центральной разведки был прямым потомком философа Мэн-цзы по мужской линии и принадлежал к разведгруппе Тун Вооруженных сил Внутренних Планет. Уже двести лет ВСВП отбирали лучших разведчиков среди китайцев, чья пятитысячелетняя история полнилась примерами высококвалифицированного коварства, и достигли превосходных результатов. Капитан Ян-Йеовил был членом устрашающего Общества Бумажных Человечков, адептом ордена Тяньцзиньских Лицеделов, мастером суеверий, свободно владел Тайной Речью. На китайца он ничуть не походил.

Ян-Йеовил поколебался, полностью осознавая мощь психологического пресса, которому противостоял сейчас. Он внимательно изучил василископодобное, аскетичное лицо Престейна; проследил напускную тупую агрессивность на физиономии Шеффилда; особое внимание уделил молодому человеку по кличке Кролик, чьи кроличьи черты безошибочно выдавали восточное происхождение. Йеовилу настоятельно требовалось восстановить контроль над ситуацией или хотя бы равновесие.

Он предпринял обходной маневр.

— Не связаны ли мы узами в какой-то из пятнадцати степеней родства? — спросил он у Кролика на пекинском диалекте. — Я происхожу из рода легендарного Мэн-цзы, которого варвары предпочитают называть Менцием.

— В таком случае мы наследственные враги, — ответил Кролик на скверном китайском. — Досточтимый предок мой, губернатор Шаньдуна, был свергнут в 342 году до нашей эры земляной свиньей по прозванию Мэн-цзы[9].

— Тогда, при всем почтении, я бы не против сбрить ваши дурно очерченные брови, — произнес Ян-Йеовил.

— Более уместно было бы мне подпилить ваши вкривь и вкось торчащие зубы, — рассмеялся Кролик.

— Да полно же, господа, — запротестовал Престейн.

— Мы возобновляем кровную вражду трехтысячелетней давности, — пояснил Ян-Йеовил Престейну, который явственно нервничал, слушая обмен непонятными ему репликами и вроде бы немотивированный смех.

Капитан пошел напролом.

— Когда вы закончите с Фойлом? — поинтересовался он.

— С каким Фойлом? — влез Шеффилд.

— А какого Фойла вы себе заполучили?

— С кланом Престейнов ассоциированы тринадцать человек, носящих эту фамилию.

— Какое любопытное число. Вы разве не знали, что я мастер суеверий? Однажды покажу фокус с зеркальной галереей шепотов… Так вот, я имел в виду Фойла, который причастен к утреннему покушению на жизнь мистера Престейна.

— Просто Престейна, — уточнил Престейн. — Я вам не мистер. Я Престейн из Престейнов.

— На жизнь Престейна покушались трижды, — ответил Шеффилд. — Вам следует выражаться менее расплывчато.

— Как, этим утром уже трижды? Престейн, надо полагать, был сегодня крайне занят, — со вздохом заметил Ян-Йеовил. Шеффилд проявил себя достойным противником. Разведчик испытал другой подход. — Хотелось бы мне, чтоб наш мистер Престо выражался менее расплывчато.

— Ваш мистер Престо?! — воскликнул Престейн.

— А? О да! Разве вы не знали, что среди пятисот ваших мистеров Престо затесался наш агент? Странно. Мы были совершенно уверены, что вам это известно, и привели в действие контрмеры.

У Престейна сделался уязвленный вид. Ян-Йеовил закинул ногу за ногу и весело добавил:

— Вот так обычно и случается в рутинной разведработе. Основная слабость происходит от переоценки противника. Начинаешь все отшлифовывать, а шлифовки-то и не требуется.

— Да он блефует! — вырвалось у Престейна. — Не мог никто из наших Престо знать про Гулливера Фойла!

— Благодарю вас, — улыбнулся Ян-Йеовил. — Вот этого-то Фойла мне и надо. Когда вы нам его отдадите?

Шеффилд с отвращением поглядел на Престейна и отвернулся к Ян-Йеовилу.

— Кто такие «мы»? — уточнил он.

— Центральная разведка.

— А зачем он вам понадобился?

— Вы занимаетесь любовью с женщиной до того, как полностью разделись, или после?

— Это до идиотизма неуместный вопрос.

— Равно как и ваш. Когда вы допустите нас к Фойлу?

— Когда вы назовете причину своего интереса.

— Кому?

— Мне. — Шеффилд раскрыл ладонь и стукнул по ней указательным пальцем. — Это гражданское дело, и задействованы в нем гражданские. Гражданская юрисдикция превалирует, если только предметом разбирательств не является армейское имущество, не вовлечены военнослужащие, не затронуты стратегические или тактические вопросы ведения военных операций и так далее.

— Согласно сто девяносто первой поправке к Терранской конституции 2303 года, — пробубнил Кролик.

— «Кочевник» перевозил армейское имущество.

— «Кочевник» транспортировал платиновые слитки в Марсианский банк, — отрезал Престейн. — Если мои деньги…

— Разговор веду я, — прервал его Шеффилд и повернулся к Ян-Йеовилу. — Какое именно армейское имущество?

Этот прямой вопрос застал Ян-Йеовила врасплох. Он знал, что краеугольным камнем в ситуации с «Кочевником» явилось присутствие на борту двадцати фунтов ПирЕ — всего мирового запаса, ныне, после исчезновения первооткрывателя, вероятно, невосстановимого. Он знал, что Шеффилду известно, — они оба об этом осведомлены. Он предполагал, что Шеффилд не осмелится напрямую завести разговор о ПирЕ. А сейчас ему бросили прямой вызов, предлагая вслух назвать неназываемое.

Он решил ответить так же прямо:

— Ладно, господа. Пора поговорить начистоту. «Кочевник» перевозил двадцать фунтов вещества, известного как ПирЕ.

Престейн начал что-то говорить, но Шеффилд заткнул его.

— Что такое ПирЕ?

— Согласно нашим отчетам…

— Полученным от Престейнова мистера Престо?

— О, то был блеф, — со смешком ответил Ян-Йеовил и тут же взял себя в руки. — Согласно отчетам разведки, ПирЕ для Престейна разработал впоследствии без вести пропавший исследователь. ПирЕ — это Mischmetal, пирофорный материал. Вот все, что нам известно наверняка, однако имеются и менее надежные данные. Невероятные сообщения от агентов с безукоризненной репутацией. Если они хотя бы отчасти правдивы, то ПирЕ — средство превратить поражение в победу. И наоборот.

— Чушь какая-то. Не существует оружия, способного оказать такое значительное воздействие на ход войны.

— Правда? Осмелюсь напомнить вам про ядерную бомбу 1945-го. Про антигравитаторы 2022-го. Про всеполевой радарный экран Тэлли 2194-го. Новое оружие зачастую разворачивает ход войны, в особенности если враг получает его первым.

— Вероятность этого теперь нулевая.

— Благодарю, что вы наконец дали себе труд признать значение ПирЕ.

— Я ничего не признаю и всё отрицаю.

— Центральная разведка готова была провести обмен. Голову за голову. Изобретателя ПирЕ за Гулливера Фойла.

— Он у вас? — вскинулся Шеффилд. — А зачем вам тогда Фойл?

— У нас его труп! — огрызнулся Ян-Йеовил. — Группа коммандос Внешних Спутников удерживала его в заточении на Ласселле шесть месяцев, стараясь выбить из него нужную информацию. Мы решили его отбить. Потери в ходе рейда составили семьдесят девять процентов личного состава. Мы отбили у них его труп! И, что еще хуже, мы так и не поняли, возможно ли, чтобы все это время на Внешних Спутниках издевательски хихикали, наблюдая за нашими потугами захватить его тело. Мы до сих пор не выяснили, как много им удалось из него выжать.

Престейн сел так прямо, словно ему в горло воткнули палку. Безжалостные его пальцы медленно, увесисто барабанили по столешнице.

— Ну и черт с ним, — продолжал яростно Ян-Йеовил. — Шеффилд, вы что, не видите, какой кризис надвигается? Мы на коротком поводке. Какого хрена вы тут прикрываете дурачка Престейна? Вы же лидер либеральной партии, эталонный терранский патриот. Вы политический враг Престейна номер один. Пошлите его в пим дырявый, придурок, пока он всех нас не продал врагу!

— Капитан Йеовил, — заметил Престейн, подпустив в ледяной голос яду, — такие выражения в моем доме недопустимы.

— Мы нуждаемся в ПирЕ, — отчеканил Ян-Йеовил, — и мы должны исследовать эти уцелевшие двадцать фунтов, переоткрыть методику синтеза, научиться применять его в военных целях. И все это успеть прежде, чем ВС обрушат его на нас сами. Если они уже этого не сделали. А Престейн отказывается сотрудничать. Почему же? Потому что он в оппозиции. Ему не нужны военные триумфы либералов. Он скорее согласится на капитуляцию, ведь богачи, подобные Престейну, никогда не проигрывают. Правда? Шеффилд, ну включите же голову. Предатель вас за нос водит. Бога ради, да что вы тут вытворяете?

Прежде чем Шеффилд успел ответить, в двери Звездной палаты один раз стукнули, и появился Сол Дагенхэм.

Некогда Дагенхэм считался одним из величайших ученых Внутренних Планет, физиком с непревзойденной интуицией, абсолютной памятью и компьютером шестого поколения вместо мозга. Потом в песках кратера Тихо произошел несчастный случай. Ядерный взрыв должен был бы его погубить, но не погубил. Вместо этого Дагенхэм стал смертельно радиоактивен, превратившись в «горячую» Тифозную Мэри двадцать пятого века. Правительство Внутренних Планет выплачивало ему двадцать пять тысяч кредитов ежегодной ренты, чтобы обеспечивать необходимые меры предосторожности при контакте с окружающими. Он не мог ни с кем сближаться дольше, чем на пять минут в день. Не мог занимать одно и то же помещение с другими людьми дольше, чем на тридцать минут в день. ВП приказали ему изолировать себя от человечества и хорошо оплачивали это самоизгнание. Дагенхэм забросил исследования и создал колоссальную структуру «Курьерской службы Дагенхэма».

Когда Ян-Йеовил увидел низкорослого светловласого кадавра с мертвенно-бледной кожей и улыбкой мертвой головы, входящего в Звездную палату, он понял, что проиграл. С тремя противниками ему не справиться. Он резко поднялся.

— Хорошо же, я отправлюсь за ордером на Фойла в адмиралтейство, — пообещал он. — Все договоренности, на которые готова была пойти разведка, отменяются. Отныне — война.

— Капитан Йеовил покидает нас, — обратился Престейн к офицеру джонт-гвардии, который привел Дагенхэма. — Пожалуйста, проведите его обратно через лабиринт.

Ян-Йеовил выждал, пока офицер приблизится и поклонится. Затем, когда тот услужливым жестом пригласил капитана пройти к дверям, Ян-Йеовил внимательно посмотрел на Престейна, осклабился и с негромким хлопком исчез.

— Престейн! — воскликнул Кролик. — Он джонтировал! Он знает местоположение этой комнаты! Он…

— Я догадался, — ледяным тоном ответствовал Престейн. — Свяжитесь с дворецким, — приказал он застывшему в изумлении офицеру стражи. — Координаты Звездной палаты рассекречены. Их необходимо изменить в течение двадцати четырех часов. А теперь, мистер Дагенхэм…

— Минуточку, — прервал его Дагенхэм, — я тут с этим ордером из адмиралтейства разберусь.

Не извинившись и ничего не объясняя, он тоже исчез. Престейн поднял брови.

— Значит, секрет Звездной палаты известен и другой стороне, — пробормотал он. — По крайней мере, у него хватило такта утаить свое знание до тех пор, пока оно само не выплыло наверх.

Дагенхэм вернулся.

— Нет смысла тратить время зря, блуждая в лабиринте, — пояснил он. — Я отдал приказы кое-кому в Вашингтоне. Йеовила задержат. Два часа гарантированы. Три — вероятны. Четыре — возможны.

— А как же они его задержат? — осведомился Кролик.

Дагенхэм улыбнулся жуткой улыбкой.

— Стандартные методики «Курьерской службы Дагенхэма». ПВСК. Приколы, выдумки, смятение, катастрофа… Прибегнем ко всем четырем. Черт! Я поломал ваши игрушки, Престейн.

Роботы внезапно задергались, как лунатики: жесткое излучение, исходившее от Дагенхэма, повредило их электронную начинку.

— Ну и ладно, что ж поделать.

— Что там с Фойлом? — спросил Престейн.

— Пока ничего, — Дагенхэм снова оскалился усмешкой скелета. — Он по-настоящему уникален. Я перепробовал все стандартные приемы и препараты. Ничего не добился. Внешне — космофлотец как космофлотец, если не считать лицевой татуировки, а внутри — одна сталь. Что-то его скрутило и удерживает. Не отпускает.

— И что же это такое? — спросил Шеффилд.

— Надеюсь выяснить.

— Как?

— Не спрашивайте. Может, и вы пригодитесь. Престейн, вы подготовили корабль?

Престейн кивнул.

— Я не гарантирую, что мы сумеем отыскать «Кочевника», если от него вообще хоть что-то уцелело, но если да, то мы должны быть готовы взять ноги в руки и отправить туда флот. Шеффилд, юридическое обоснование готово?

— Готово, но я надеюсь, что нам не придется к нему прибегать.

— Я тоже надеюсь, но опять же ничего не гарантирую. Ладно. Ждите моих инструкций. Я отправляюсь ломать Фойла через колено.

— Где вы его держите?

Дагенхэм покачал головой.

— Это помещение ненадежно.

И пропал.

Через Цинциннати, Новый Орлеан и Монтеррей он джонтировал в Мехико, где появился в психиатрическом крыле огромного госпиталя Объединенных терранских университетов. Впрочем, крыло едва ли можно было счесть подходящим определением для этой секции, занимавшей целый город в госпитальном метрополисе. Дагенхэм джонтировал на сорок третий этаж отделения терапии и заглянул в изолированный бак, где в бессознательном состоянии плавал Фойл. Затем бросил взгляд на представительного господина с аккуратной бородкой, стоявшего рядом.

— Привет, Фриц.

— Привет, Сол.

— Черт подери, надо же, сам глава отделения психиатрии присматривает за моим пациентом.

— Я полагаю, мы у тебя в долгу, Сол.

— Все еще за кратер Тихо переживаешь, Фриц? А я нет. Кстати, я не запачкаю твое крыло радиацией?

— У меня тут все заэкранировано.

— Готов ли ты для грязной работенки?

— Хотел бы я знать, во что ты меня втягиваешь…

— Мне нужна инфа.

— И что, ради нее все мое отделение терапии должно превратиться в инквизиторский застенок?

— Была у меня такая идея.

— А почему бы не ограничиться обычными наркотиками?

— Я уже пытался. Толку никакого. Это не обычный человек.

— Ты знаешь, что наши действия незаконны.

— Знаю. А ты передумал? Хочешь выйти из игры? За четверть миллиона я продублирую твой комплект оборудования.

— Нет, Сол. Нам не искупить вины перед тобой.

— Тогда за дело. Сперва попробуем Театр Кошмаров.

Они выволокли бак в коридор и переместили в стофутовой ширины комнату с отделанными звукоизолирующим материалом стенами. Она осталась после одного из ранних психотерапевтических экспериментов. Театр Кошмаров призван был вернуть шизофреников к реальности, шоковым воздействием сделав их иллюзорный мир непригодным для существования. Но психика пациентов претерпевала после этого такой надлом и столь трудноустранимые эмоциональные сдвиги, что метод признали антигуманным и сомнительным.

По просьбе Дагенхэма глава психиатрического крыла госпиталя смел пыль с трехмерных проекторов и заново подсоединил сенсориум. Они вытащили Фойла из бака, вкололи ему стимулятор и бросили на пол. Выкатили бак за дверь, выключили свет и заперли комнату на кодовый замок. Потом включили проекторы.

Каждый ребенок мнит свой иллюзорный мир уникальным. Психиатры знают, что это совсем не так: страхи и радости одного подобны эмоциям всего человечества. Реализации ужаса, вины, стыда легко можно перебросить с одного человека на другого, и никто даже не заметит разницы. Отделение терапии госпиталя объединенных университетов располагало тысячами эмозаписей — и соорудило на их основе всеобъемлющую вытяжку человеческих страхов для Театра Кошмаров.

Фойл проснулся в холодном поту, но так и не понял, что его разбудили. Он стал добычей змееволосых эвменид с пылающими ненавистью очами. За ним гнались, ему расставляли ловушки, на него сбрасывали тяжести, жгли и свежевали заживо, растягивали на дыбе, скармливали червям, рубили. Он закричал и кинулся бежать. Настроенный на поле Хоббла радар Театра Кошмаров отследил его перемещения и превратил их в ужасающий замедленный повтор — так всегда бежится во сне. Сквозь какофонию скрежетов и стонов, криков и проклятий, раздиравшую уши, Фойл не переставал слышать требовательный голос.

— Где «Кочевник»? Где «Кочевник»? Где «Кочевник»? Где «Кочевник»? Где «Кочевник»? Где «Кочевник»?

— «Ворга», — прокаркал Фойл. — «Ворга».

Его защитила сфокусированность на предмете ненависти. Личный кошмар сделал его иммунным к мороку Театра.

— Где «Кочевник»? Где ты оставил «Кочевника»? Что случилось с «Кочевником»? Где «Кочевник»?

— «Ворга»! — заорал Фойл. — «Ворга»! «Ворга»! «Ворга»!

Стоявший за пультом управления Дагенхэм грязно выругался. Глава психиатрического отделения глянул на проекторы, потом на часы.

— Минута сорок пять секунд, Сол. Он больше не выдержит.

— Он вот-вот сломается. Давай еще поднажмем.

Медленно, методично, планомерно они погребли Фойла заживо. Его погрузили в бессветные бездны и окутали вонючей вязкой субстанцией, укравшей свет и воздух. Он медленно задыхался, а далекий голос продолжал терзать:

— Где «Кочевник»? Где ты оставил «Кочевника»? Если найдем «Кочевника», ты спасен! Где «Кочевник»?

Но Фойл уже был на борту «Кочевника». Он снова перенесся в привычный бессветный безвоздушный гроб, уютно паря между крышей коридора и остатками палубы. Он свернулся в позе эмбриона и приготовился спать. Ему все было нипочем. Он обязательно сбежит отсюда. Он обязательно отыщет «Воргу».

— Вот ведь толстокожий дикарь! — воскликнул Дагенхэм. — Фриц, кто-нибудь прежде выдерживал Театр Кошмаров?

— Немногие. Ты был прав, Сол. Это крайне необычный человек.

— Мы его скорее замучаем, чем вытянем хоть что-то. Ладно, завязали. Попробуем теперь мегаломоду. Актеры готовы?

— Готовы.

— Давай.

Иллюзия величия может развиваться шестью способами. Мегаломода — терапевтическая техника психиатров, призванная укоренить и взрастить особый случай, мегаломанию.

Фойл проснулся в роскошной постели на четырех львиных лапах. На нем была пижама, сверху небрежно наброшено атласное одеяло. Он с интересом огляделся. Через высокие решетчатые окна пробивался солнечный свет. В другом углу комнаты лакей тихо разглаживал одежду.

— Эй, ты к-хто? — прохрипел Фойл.

Лакей повернулся.

— Доброе утро, мистер Формайл, — пробормотал он смущенно.

— Кх… ш-хто?

— Прекрасное утро, сэр. Я возьму на себя смелость предложить вам этот превосходный костюм из коричневой саржи и туфли из кордовской…

— Ты че мне мозги паришь?

— Я… — Лакей замолк и с беспокойством уставился на Фойла. — С вами все в порядке, мистер Формайл?

— Ты как меня назвал, чучело?

— Вашим именем, сэр!

— Меня… Формайл? — Фойл вылез из кровати. — He-а. Чушь. Я Фойл. Гулли Фойл, таково мое имя. Мое!

Лакей закусил губу.

— Минуточку, сэр…

Он высунулся из комнаты, позвонил в колокольчик, с кем-то пошептался. Появилась прекрасная девушка в белом одеянии, подбежала к постели, осторожно уселась на краешек. Взяла Фойла за руки, заглянула ему в глаза. Вид у нее был крайне встревоженный.

— Милый, милый, милый! — зашептала она. — Ты же не собираешься снова все начинать, нет, милый? Доктор клялся, что ты пошел на поправку.

— Шо начинать? Че ты мелешь?

— Весь этот болезненный бред про обычного космофлотца Гулливера Фойла…

— Я Гулливер Фойл. Меня так звать. Гулли Фойл я, вот.

— Милый, любимый, но ведь это не так. Это же просто кошмар, который поглотил тебя на много недель. Ты слишком много работал. И пил тоже невоздержанно.

— Я всю жизнь Гулли Фойл. Я!

— О да, милый, я понимаю, тебе так кажется. Но ты не он. Ты — Джеффри Формайл. Джеффри. Формайл. Ты… Разве сердце тебе не подсказывает? Одевайся, любовь моя. Пойдем. Туда, вниз по лестнице. В офисе полный беспорядок без тебя.

Фойл нехотя позволил лакею себя одеть и тупо побрел вниз по лестнице следом за прекрасной девушкой. Та, бросая на него взоры неподдельного обожания, провела Фойла через гигантскую студию, уставленную мольбертами, увешанную картинами и набросками, заваленную палитрами. Потом — через огромный зал, где за бесчисленными столами работали с документами клерки, секретари, брокеры и прочий офисно-биржевой люд. И, наконец, привела в превосходно обставленную лабораторию, где все блестело металлом и стеклом. Полыхали и шипели бунзеновские горелки, кипятились и фырчали из колб разноцветные жидкости. Запах стоял трудноописуемый, но приятный: пахло загадочной химией и странными экспериментами.

— Это еще что за фигня? — вопросил Фойл.

Девушка усадила Фойла в плюшевое кресло с подлокотниками подле огромного стола, заваленного любопытными бумагами: кто-то торопливо исчеркал все листы загадочными символами. На некоторых, однако, Фойл углядел имя: Джеффри Формайл. И властный, решительный росчерк.

— Это какая-то жуткая ошибка, ну и все тут… — начал было Фойл.

Девушка жестом попросила его помолчать.

— Вот и доктор Риган. Он объяснит.

Импозантный пожилой господин с безукоризненными, располагающими к доверию манерами приблизился к Фойлу, потрогал его за руку там, где бьется пульс, заглянул в глаза и удовлетворенно покивал.

— Отлично, — сказал он. — Превосходно. Вы близки к полному выздоровлению, мистер Формайл, сэр. Не затруднит ли вас прислушаться ко мне на минутку?

Фойл кивнул.

— Вы ничего не помните о своем прошлом. У вас остались только ложные, наведенные воспоминания. Вы слишком много работали. Вы человек высокого положения, от вас чересчур многое зависит. Месяц назад вы ушли в запой… Нет-нет, не трудитесь отрицать. В запой. Вы потеряли себя.

— Я…

— Вы убедили себя, что вы отнюдь не влиятельный, известный всему миру Джефф Формайл. Инфантильная попытка сбежать от великой ответственности. Ах! Вы спрятались под личиной обыкновенного космофлотца по имени Фойл. Гулливер Фойл, не так ли? И еще какое-то странное число…

— Гулли Фойл, личное дело AS-128/127:006. Но это же я! Я… Это…

— Это не вы. Вот — вы.

Доктор Риган широким жестом обвел просторный офис, просматривавшийся через стеклянную стену лаборатории. Там кипела работа.

— Лишь отринув старые воспоминания, вы сможете вновь обрести подлинные. Вся эта великолепная реальность — ваша, если только мы сумеем помочь вам избавиться от бредовой личины космофлотца. — Доктор Риган наклонился вперед, стекла его очков гипнотически заблестели. — Детально реконструируйте ложные воспоминания, и я помогу вам их вырвать. Где именно в своей иллюзии вы оставили вымышленный корабль «Кочевник»? Как именно вам удалось оттуда выбраться? Где именно вы представляете себе космический корабль «Кочевник» в данный момент?

Фойл заколебался. Романтика и гламур были так близко, протяни руку и ухватись…

— Я так думаю, я оставил «Кочевника»…

Он умолк. Из очков доктора Ригана на него воззрилось дьявольское отражение: жуткая маска тигра со словом К♂ЧЕВНИК, выжженным поперек перекошенных бровей. Фойл вскочил.

— Брехуны! — загромыхал он. — Я настоящий! Это все подстава! Что со мной случилось, то правда! Я настоящий! Я!

В лабораторию вошел Сол Дагенхэм.

— Ладно, — сказал он. — Хватит. Пустая трата сил.

В лаборатории, офисе и студии все замерло. Актеры снялись с мест и тихо улетучились, стараясь не смотреть на Фойла. Дагенхэм одарил Фойла улыбкой скелета.

— А ты крепче гвоздей, н-да. Ты и вправду уникален. Меня зовут Сол Дагенхэм. У нас пять минут, чтобы поговорить. Выйдем-ка в сад.

Седативный сад, раскинутый на крыше отделения терапии, явился подлинным триумфом терапевтической планировки интерьеров. Каждый ракурс и оттенок, любой контур в нем были спроектированы так, чтобы вызывать покорность и подавлять агрессию, приглушать гнев и истерику, поглощать меланхолию и выводить из депрессии.

— Сядь, — приказал Дагенхэм, указывая на скамейку рядом с кристально чистым прудиком. — Не пытайся джонтировать: ты под наркотиками. Мне придется ходить вокруг. Не могу к тебе слишком близко подойти. Я «горячий». Ты понимаешь, что это значит?

Фойл угрюмо покачал головой. Дагенхэм сомкнул руки чашечкой над пламенеющим цветком орхидеи и подержал так мгновение.

— Следи за цветком, — сказал он, — и поймешь.

Он прошел немного по аллейке и внезапно развернулся.

— Ты, конечно, был прав. Все, что с тобой произошло, случилось на самом деле… только вот что случилось?

— Пошел к черту, — проскрежетал Фойл.

— Знаешь, Фойл, а я тобой восхищаюсь.

— Пошел к черту.

— В определенном — конечно, примитивном — смысле ты гениален. Ты кроманьонец, Фойл. Я за тобой следил. Бомбочка, которую ты швырнул на престейновской верфи, очень неплоха. Ты бы видел, что творится в госпитале, как они пытаются дознаться, куда делись украденные тобой деньги и препараты. — Дагенхэм начал загибать пальцы. — Ты обмишулил охранников, обворовал отделение для слепых, обчистил склад лекарств, утащил оборудование из лаборатории.

— Пошел к черту, ты.

— Но Престейн-то что тебе сделал? Зачем ты ворвался на его верфь и попытался там все взорвать? Они мне рассказали, что ты вломился внутрь и понесся между шахт, как дикарь. Фойл, что ты пытался там натворить?

— Пошел к черту.

Дагенхэм усмехнулся.

— Если уж мы собрались поболтать, — сказал он, — тебе следует поддерживать разговор. Твоя нудятина меня утомляет. Что случилось с «Кочевником»?

— Не знаю про «Кочевника», ничего не знаю.

— В последний раз корабль выходил на связь более семи месяцев назад. Ты единственный оставшийся в живых? И что ты делал все это время? Украшал лицо?

— Не знаю про «Кочевника», ничего не знаю.

— Не-не-не, Фойл, так не пойдет. Ты сюда приперся с татуировкой К♂ЧЕВНИК через все лицо. Свежей татуировкой. Разведка проверила: ты был на борту «Кочевника», когда эта развалюха отчалила в космос. Фойл, Гулливер, личное дело AS-128/127:006, помощник механика третьего класса. А потом, как если бы этой бесовщины было разведке недостаточно, ты возвращаешься на частной яхте, которая числилась пропавшей без вести уже пятьдесят лет. Человече, да ты на себя посмотри. Ты играешь с ядерным реактором. Разведке нужны ответы на все вопросы. Ты наверняка осведомлен, как в ЦР принято выбивать инфу из нужных людей.

Фойл моргнул. Дагенхэм довольно кивнул, увидев его реакцию.

— Ага, вот поэтому-то я думаю, что ты прислушаешься к рациональным доводам. Нам нужна информация, Фойл. Признаю: я пытался выманить ее у тебя. Я провалился. Ты слишком крепкий орешек. Это я тоже готов признать. Теперь я предлагаю тебе сделку. Честную. Защита в обмен на сотрудничество. Если нет — тебя лет эдак на пять запихнут в разведлабораторию и примутся вырезать из тебя информацию по кусочкам.

Фойла испугала не так угроза пыток, как потеря свободы. Ему нужна была свобода, чтобы накопить денег и снова найти «Воргу». Чтобы растерзать «Воргу», располосовать ее, разъять на ошметки.

— Что за сделка? — спросил он наконец.

— Скажи нам, где ты оставил свою развалюху, «Кочевника», и что с ней сталось.

— Зачем это тебе, чучело?

— Зачем? Потому что мы хотим ее спасти, ты, чучело.

— Там нечего спасать. Там одни обломки, вот и все.

— Даже в обломках можно отыскать что-нибудь ценное.

— Хочешь сказать, полетите за миллион миль в мусоре копаться? Не шути со мной, ты, чучело.

— Ладно, — обессилел Дагенхэм. — Там был груз.

— Никакого груза там нет. Все вывалилось.

— Об этом грузе ты не мог знать, — доверительным тоном сообщил ему Дагенхэм. — «Кочевник» перевозил платиновые слитки в Марсианский банк. Иногда банкам нужно подбивать счета… Обычно межпланетная торговля достаточно интенсивна, чтобы обходились взаимозачетами на бумаге. Война разрушила нормальную торговую структуру. Марсианский банк обнаружил, что Престейн им должен двадцать миллионов кредитов с хвостом — и способа возместить эту недостачу никакого. Только взять и привезти деньги. Престейн отправил им платиновые слитки на борту «Кочевника». Они были спрятаны в сейфе. В каюте дежурного по хозчасти.

— Двадцать миллионов, — прошептал Фойл.

— Плюс-минус пять тысяч. Корабль был застрахован, но страховщики, Бонесс и Уиг, тоже вправе его спасать. Они еще покруче Престейна за него уцепились бы. В общем, могу пообещать и тебе долю. Скажем, двадцать тысяч кредитов.

— Двадцать миллионов, — снова прошептал Фойл.

— Предполагается, что где-то в пути «Кочевника» перехватил и выпотрошил рейдерский корабль Внешних Спутников. Но на борт они не высаживались и судно не грабили, иначе бы тебя не оставили в живых. Это значит, что сейф в каюте дежурного по… Фойл, ау! Ты меня вообще слушаешь?

Фойл его не слушал. Он грезил о двадцати миллионах. Какие там двадцать тысяч — двадцать миллионов в платиновых слитках сверкали перед его внутренним оком, и была ими выложена широкая, привольная дорога к «Ворге». Не надо больше воровать из каптерок да лабораторий. Двадцать миллионов. Их хватит, чтобы уничтожить «Воргу». Истребить ее.

— Фойл!

Фойл пришел в себя и посмотрел на Дагенхэма.

— Не знаю про «Кочевника», — проговорил он, — ничего не знаю.

— Какая муха опять тебя укусила? Чего ты снова дурака валяешь?

— Не знаю про «Кочевника», ничего не знаю.

— Я предлагаю достойное вознаграждение. Двадцати тысяч космофлотцу хватит закатить такую пирушку, что ад замерзнет… сроком, скажем, на год. А большего тебе и не нужно, правда?

— Не знаю про «Кочевника», ничего не знаю.

— Или мы, Фойл, или разведка. Думай.

— Ай, чучело, да ты не прочь, чтоб они меня сграбастали, а не то бы ты со мной всей этой фигни не вытворял, ты, урод. А мне насрать. Не знаю про «Кочевника», ничего не знаю.

— Ах ты сукин…

Дагенхэм с трудом подавил гнев. Он и так слишком раскрылся перед этим примитивным и оттого хитрым созданием.

— Ты прав, — сказал он. — Мы совсем не против, чтобы тобой занялась разведка, но у нас свои соображения.

В его голосе прорезался металл.

— Ты думаешь, тебе под силу нас одурачить? Ты думаешь, тебе удастся ускользнуть и добраться до «Кочевника»? Ты даже рассчитываешь увести у нас из-под носа его груз, да?

— Нет, — сказал Фойл.

— А теперь послушай меня внимательно. У нас в Нью-Йорке адвокат. Все бумаги готовы. Против тебя откроют уголовное дело за рейдерство. Рейдерство в космосе, убийство и грабеж. Мы тебя раздавим. Престейн организует суд за двадцать четыре часа. Если ты не знаешь, что такое уголовная ответственность, я тебе поясню. Это лоботомия. Они срежут тебе верхушку черепа и выжгут половину мозгов, так что ты больше никогда, никогда не сможешь уйти в джонт.

Дагенхэм остановился и веско поглядел на Фойла. Тот покачал головой. Дагенхэм продолжил:

— Если даже тебя не приговорят к лоботомии, ты получишь как минимум десять лет так называемого лечения. Так это сейчас в шутку называют. У нас, знаешь ли, просвещенный век, и преступников больше не наказывают. Их лечат. Но иногда лечение это хуже казни. Они тебя засунут в яму где-нибудь в подземном госпитале. В пещерах. Тебя станут содержать в непроглядном мраке и полной изоляции, так что джонтировать оттуда ты не сумеешь. Разумеется, тебя будут иногда отвлекать терапевтическими процедурами и лечебными фильмами, а все остальное время ты будешь гнить во тьме. Ты останешься гнить там, пока не заговоришь. Если понадобится, мы продержим тебя там вечно. Подумай над этим.

— Не знаю про «Кочевника». Ничего не знаю! — ответил Фойл.

— Ну хорошо же, — выплюнул Дагенхэм.

Внезапно он указал на цветок орхидеи, которого коснулся. Цветок почернел и скукожился.

— С тобой произойдет то же самое.

Глава 5

К югу от Сен-Жирона, недалеко от французско-испанской границы, лежит самая глубокая пропасть во Франции — Гуфр-Мартель. Пещеры ее тянутся на мили глубоко под Пиренеями. Там находится самый жуткий пещерный госпиталь на Терре. Ни одному пациенту еще не удалось джонтировать из его непроглядной тьмы. Ни один пациент еще не смог собраться с мыслями и определить джонт-координаты черных госпитальных бездн.

Если не считать префронтальной лоботомии, существует только три способа воспрепятствовать джонту: сотрясение мозга, одурманивание наркотиками и засекречивание джонт-координат. Из этих трех в эру всеобщего джонта наиболее практичным считался последний.

Великие извилистые пещеры Гуфр-Мартеля были вырублены в скальной толще и никогда не подсвечивались. Не освещались и переходы между ними. Тьму заливало незримое излучение инфракрасных ламп. Черный свет этот был видим только охранникам и посетителям, которые надевали наглазники со специальными линзами. Что же до пациентов, то им представали только мрак и тишина, изредка нарушаемая далеким шумом подземных вод.

Для Фойла тоже остались только тишина, далекий шепот вод и госпитальная рутина. В восемь часов утра (хотя в безвременной бездне это мог оказаться и любой иной час) его будили звонком. Он вставал и получал завтрак, подаваемый в камеру по пневмотрубе. Его следовало съесть немедленно, поскольку суррогат, налитый в чашки и размазанный по тарелкам, был запрограммирован разложиться сам собой через пятнадцать минут. В восемь тридцать дверь камеры открывалась; Фойл и сотни других узников слепо шаркали по извилистым коридорам на санобработку.

Здесь, по-прежнему во мраке, их, точно быков на бойне, чистили, брили, облучали, подвергали дезинфекции, вводили прививки и другие препараты. Бумажную одежду забирали и отправляли на переработку, а взамен выдавали новую. Затем узники шаркали назад в камеры, где тем временем осуществлялась автоматическая уборка. Фойл выслушивал терапевтические проповеди, лекции, моральные и этические наставления — эта неотвратимая пытка длилась до конца утра. Потом снова повисала тишина, не нарушаемая ничем, кроме далекого шепота вод и осторожных шагов оснащенной инфракрасными наглазниками охраны по коридорам.

После полудня наступало время лечебной трудотерапии. В каждой камере загорался телеэкран, и пациент должен был погрузить руки в его обрамленную тенями рамку. Он наблюдал трехмерную картинку и ощущал транслируемые по широкополосному каналу объекты и инструменты. Он кроил госпитальную одежду, готовил еду и формовал кухонную посуду. На самом-то деле он ни к чему не прикасался: движения передавались в автоматизированные мастерские. По истечении этого сладостного, но краткого часа снова повисали тьма и тишина.

Но довольно часто, может, пару раз в неделю (или, вероятнее, пару раз в год), долетал глухой хлопок далекого взрыва. Звук был достаточно ощутим, чтобы выдернуть Фойла из ментальной топки ненависти, где он укрывался от тишины. Он перешептывался с невидимками, бредущими на санобработку.

— Что там за взрывы были?

— Взрывы?

— Ну, шум. Там далеко. Я слышал.

— А, это джонты в синь.

— Что?

— Джонты в синь. Бывает, какого-то парня старый Джеффри совсем догрызает[10]. Не может вынести больше. Ну и джонтирует, куда глаза глядят. В далекую синь.

— Иисусе.

— Ага. Никто не знает, куда они попали. Не знаю, что хотели. Джонт отчаяния в темноту. Слышим, как они взрываются в горах. Бум! и всё. Джонт в синь.

Фойла это удивляло, но потом он начал понимать. Тьма, тишина и монотонное, ничем не занятое времяпрепровождение приводили чувства в расстройство и порождали депрессию. Одиночество было непереносимо. Пациенты, погребенные в тюремном госпитале Гуфр-Мартель, нетерпеливо ожидали каждого следующего утра, каждой следующей санобработки, чтобы перекинуться словами и услышать шепотки товарищей по несчастью. Но этих отрывочных разговоров отчаянно не хватало. Нарастала депрессия. Рано или поздно раздавался очередной далекий взрыв.

Случалось, однако, что доведенные до отчаяния узники накидывались друг на друга прямо во время санобработки. Вспышки насилия тут же подавлялись охранниками в наглазниках, и утром следующего дня взамен обычной проповеди звучала лекция, превозносящая достоинства терпения и смирения.

Фойл выучил все лекции наизусть. Он знал их до последнего слова, щелчка и вздоха. Он приучился распознавать голоса чтецов: понимающий баритон, веселый тенор, резкий бас. Он научился отключать слух на время терапевтического бубнежа и все остальные чувства на время трудотерапии, выполняя необходимые действия механически, но противостоять бессчетным часам одиночества ему было не под силу. Одной ярости оказывалось недостаточно.

Он потерял счет дням, завтракам и проповедям. Он перестал перешептываться с остальными на санобработках. Разум его блуждал, теряясь во времени и пространстве. Ему мерещилось, что он снова на борту «Кочевника», сражается за жизнь. Затем даже эта спасительная иллюзия его покинула, и он начал все глубже увязать в черной яме кататонии. В могильной тишине, могильной тьме и сне, каким спит эмбрион в материнской утробе.

Ему снились сны. В этих снах ему являлась ангелица. Однажды она принялась что-то нашептывать. В другой раз принялась петь. На третий раз он услышал, как ангелица богохульствует:

— Черт подери! Святая срань! Ах ты, боже…

На снижающейся ноте восклицания эти бередили ему сердце. Он погружался в бездну и прислушивался к ней.

— Выход есть, — бормотала ангелица ему на ухо, напевно, успокаивающе. Голос ее был теплый, мягкий, как шелк, но исполненный сдержанного гнева. То был голос ангела мести. — Выход есть.

Шепот шел ниоткуда.

Вдруг странная логика отчаяния открыла ему, что ангелица, возможно, говорит о выходе из Гуфр-Мартеля. Дурак он был, что не понял этого прежде.

— Агх-ха, — прокаркал он. — Выход.

Мягкий вздох и осторожный вопрос:

— Кто это?

— Я, — сказал Фойл. — Кто ж еще?

— Где ты?

— Здесь. Я всегда тут был. Ты ж знаешь.

— Нет тут никого. Я одна.

— Спасибо, что была со мной.

— Слуховые галлюцинации — это плохо, — пробормотал ангельский голос. — Первый шаг в бездну безумия. Надо с этим кончать.

— Ты указала мне путь. Джонтирую-ка я в синь.

— Джонт в синь! Черт! Господи, это происходит на самом деле! Ты говоришь на уличном арго! Ты настоящий. Ты кто?

— Гулли Фойл.

— Но ты же не в моей камере. Мы даже не соседи. В моем квадранте Гуфр-Мартеля нет мужчин. Женщины в южном. Я в камере Юг-900. А ты где?

— Север-111.

— Ты в четверти мили от меня. Как мы… ну да, разумеется! Это же Линия Шепота. Я всегда считала ее выдумкой, но, получается, она существует на самом деле. И она работает!

— Ладно, я пошел, — прошептал Фойл. — Ухожу в синь.

— Фойл, послушай меня. Забудь ты про свой джонт в синь. Не уходи. Это же чудо.

— Что за чудо?

— В Гуфр-Мартеле наблюдается акустический феномен… такое случается в глубоких пещерах… галереи эха и шепотов… Старожилы зовут это Линией Шепота. Я им никогда не верила. Никто не верил. А это правда. Мы переговариваемся по Линии Шепота. Никто нас не слышит, а мы слышим друг друга. Мы можем говорить друг с другом, Фойл. Мы составим план. Мы попытаемся отсюда сбежать!

Ее звали Джизбелла Маккуин. Она была горячая штучка: независимая и умная. Ее приговорили к пяти годам в Гуфр-Мартеле за мошенничество. Джизбелла с яростным юмором описывала Фойлу свое преступление против общества.

— Ты ведь, Гулли, даже не знаешь, на что обрек джонт нас, женщин. Мы взаперти. Вернулись в серали.

— Серали? А что это такое, девочка?

— Гаремы. Места, где женщин держали, так сказать, в морозильнике. Тысяча лет развития цивилизации (ну, так говорят), а мы остаемся чужой собственностью. Джонт-де так опасен для нашей добродетели, для чести, для благонравия, что нас теперь запирают, как золотые слитки в сейф. Для нас не находится никаких достойных занятий, Гулли. Ни тебе работы, ни тебе карьеры. И выхода нет, Гулли, если только не послать все правила и законы к черту.

— И ты так сделала, Джиз?

— Я хотела независимости, Гулли. Я стремилась жить своей жизнью, а общество не оставило мне других путей. Я сбежала из дому и пошла вразнос.

Джиз перешла к описанию красочных деталей своего мятежа. Афера на благотворительности. Афера на лечении катаракт. Медовый месяц. Афера с похоронками. Барсучий джонт[11]. Афера с одноглазым[12].

Фойл поведал ей о «Кочевнике» и «Ворге», о своей ненависти и планах. О том, как выглядит теперь его лицо, он Джизбелле не сказал. Умолчал он и о двадцати миллионах платиной, спрятанных среди астероидов.

— Что случилось с «Кочевником»? — допытывалась Джизбелла. — Все было так, как сказал тот человек, Дагенхэм? Корабль подбило залпом рейдера с Внешних Спутников?

— Да не знаю я. Не помню, девочка.

— Вероятно, при взрыве тебя контузило, и ты частично потерял память. Да и потом, ты шесть месяцев дрейфовал в одиночестве… не способствует. Ты ничего особенно ценного не заметил в обломках «Кочевника»?

— Нет.

— Дагенхэм ничего не упоминал?

— Нет, — солгал Фойл.

— Значит, у него должна иметься другая причина, чтобы заточить тебя в Гуфр-Мартель. Что-то еще ему нужно от «Кочевника».

— Ага, Джиз.

— Но и ты ведь порядком протупил, пытаясь взорвать «Воргу». Ты, словно дикий зверь, пытался прокусить свой капкан, наказать его. Сталь неживая, она не умеет думать. «Воргу» ты наказать не сможешь.

— Не понял, о чем ты, девочка. «Ворга» пролетела мимо и не взяла меня.

— Ты должен будешь покарать мозг, Гулли. Мозг, личность, которая управляла «Воргой». Найди того, кто отдал приказ не подбирать тебя. Покарай его.

— Ага. Как?

— Учись думать, Гулли. Этой вот головой, что у тебя на плечах, ты придумал, как сдвинуть с места обездвиженного «Кочевника» и соорудить бомбу. Но никаких больше бомб. Учись думать мозгами. Разыщешь кого-нибудь из команды «Ворги». Он тебе скажет, кто был на борту. Проследишь всех. Найдешь того, кто им приказывал. Покараешь его. Но это займет время, Гулли. И отнимет деньги. Время и деньги. Больше, чем у тебя есть.

— У меня вся жизнь, в натуре.

Часами они перешептывались по Линии Шепота. Каждому казалось, что другой говорит ему прямо на ухо. Слышно было только в определенном месте камеры, на определенной высоте; потому-то так много времени прошло, прежде чем они наткнулись на чудо. Теперь оставалось наверстывать упущенное. Джизбелла принялась обучать Фойла.

— Если мы выберемся из Гуфр-Мартеля, Гулли, лучше держаться вместе, а я не готова довериться безграмотному напарнику.

— Кто тут безграмотный?

— Ты, — честно ответила Джизбелла. — Я с тобой половину времени на языке помоек гутарю, ну?

— Я умею читать и писать.

— Да нет, я обо всем остальном. За исключением грубой силы, ты бесполезен.

— Ты язык-то прикуси, — сердито сказал он.

— Я до тебя достучаться хочу. Какая польза от клинка из самой прочной стали, если он затуплен? Надо тебя отточить, Гулли. Надо тебе какое-то образование дать, парень, вот.

Он подчинился. Понял, что она права. Ему нужно учиться, не только чтобы не сойти с ума, но и чтобы потом найти «Воргу». Джизбелла была дочерью архитектора и получила неплохое образование. Теперь она передавала его Фойлу, обогатив циничным опытом пяти лет преступного мира. Временами Фойл восставал против тяжелой науки, и они шепотом переругивались, но в конце концов он неизменно приносил извинения и снова начинал учиться. Временами Джизбеллу оставляли силы, и тогда они просто переговаривались, делясь во тьме своими снами.

— Думаю, мы влюбляемся друг в друга, Гулли.

— Тоже так думаю, Джиз.

— Я старая карга, Гулли. Выгляжу на сто пять лет. А как ты выглядишь?

— Кошмарно.

— Насколько кошмарно?

— У меня с лицом не все в порядке.

— Романтично звучит. У тебя там какой-нибудь восхитительный шрам, подчеркивающий мужскую красоту?

— Нет. Ты увидишь, когда встретимся мы. Неправильно это, да, Джиз? Просто: когда встретимся. И точка.

— Хорошо, очень хорошо.

— Мы однажды встретимся, не так ли, Джиз?

— Надеюсь, что скоро, Гулли. — Далекий голос Джизбеллы сделался суровым, как у бизнес-леди. — Но пора нам оставить надежды и вернуться к работе. Надо строить планы и готовиться.

В преступном мире Джизбелла почерпнула много информации о Гуфр-Мартеле. Никому еще не удалось джонтировать из пещерных госпиталей, но десятилетиями напролет сведения о них просачивались наружу. Именно благодаря им Джизбелле удалось так быстро сориентироваться на Линии Шепота. На основе этих сведений она и стала сооружать план бегства.

— Мы это сделаем, Гулли. Не сомневайся ни на минуту. В системе безопасности должны быть дюжины прорех.

— Пока еще никто не сумел их обнаружить.

— Пока еще никто не располагал содействием напарника. Мы соберем информацию. Мы это сделаем.

Он перестал бездумно шаркать на санобработку и обратно. Он ощупывал коридорные стены, отмечал расположение дверей, текстуру поверхностей, подсчитывал, вслушивался, строил гипотезы и составлял отчеты. Он запоминал и рассказывал Джиз каждый шаг по дороге на санобработку. Вопросы, которые он задавал другим в душе и на вошебойках, теперь обрели цель: Фойл и Джизбелла сообща строили карту Гуфр-Мартеля и его системы безопасности.

Однажды утром, после возвращения с вошебойки, ему преградили путь на пороге камеры.

— Не останавливайся, Фойл.

— Это же Север-111. Я знаю, где надо остановиться.

— Продолжай идти.

— Но… — Его охватил ужас. — Меня переводят?

— К тебе посетитель.

Он прошел до конца северного коридора. Там этот коридор соединялся с тремя остальными, образовавшими исполинскую крестообразную структуру госпиталя. В перекрестье находились административные офисы, мастерские, клиники и энергостанции. Фойла впихнули в тесную каморку. Там было почти так же темно, как в его собственной камере. Дверь закрылась. Он различил во мраке чей-то силуэт. Не более чем призрак — с размытым телом и черепом вместо головы. Два черных диска на месте глаз, может быть, инфракрасные наглазники.

— Доброе утро, — молвил Сол Дагенхэм.

— Ты?! — вырвалось у Фойла.

— Я. У нас пять минут. Вон стул. Садись.

Фойл нашарил стул и медленно опустился на него.

— Ты как? — спросил Дагенхэм.

— Чего тебе нужно, Дагенхэм?

— А ты изменился, — сухо констатировал Дагенхэм. — В последний раз, как мы беседовали, твое участие в диалоге свелось исключительно к Пошел к черту.

— Пошел к черту, Дагенхэм, если тебе так легче.

— Твое мышление изменилось, твоя речь стала богаче, — пробормотал Дагенхэм. — Ты изменился чертовски быстро и чертовски разительно, и мне это чертовски подозрительно. Что они с тобой тут делают?

— Я записался в ночную школу.

— Ты провел в ней десять месяцев.

— Десять месяцев! — воскликнул Фойл. — Так долго?

— Десять месяцев без света и звука. Десять месяцев в одиночном заключении. Ты должен был сломаться.

— Ну, я и сломался, чо.

— Ты тут должен бы ползать у меня под ногами и стонать. Я был прав. Ты необычайный человек. С такой скоростью дело не пойдет. Мы не можем больше ждать. У меня новое предложение.

— Озвучь его.

— Десять процентов от сокровища «Кочевника». Два миллиона.

— Два миллиона! — поразился Фойл. — Что ж ты сразу не предложил?

— Я не знал, чего ты стоишь. По рукам?

— Почти. Но еще нет.

— Чего ты хочешь?

— Пускай меня выпустят из Гуфр-Мартеля.

— Естественно.

— И еще одного человека.

— Устроим. — Голос Дагенхэма стал резким. — Что еще?

— Мне нужен доступ к документам Престейна.

— Ни в коем случае. Ты с ума сошел? Образумься.

— К корабельному реестру.

— Зачем?

— Мне нужен список команды на одном из его кораблей.

— А, это. — Дагенхэм снова повеселел. — Это я устрою. Еще что-нибудь?

— Нет.

— Тогда по рукам.

В голосе Дагенхэма послышалось облегчение, и он поднялся из кресла — призрачная размытая фигура.

— Через шесть часов мы тебя заберем. И сразу начнем улаживать дела насчет твоего приятеля. Жаль, что впустую потеряли столько времени, но никто не знал, что ты такой кремень, Фойл.

— Почему бы тебе просто не послать ко мне телепата?

— Телепата? Фойл, да полно тебе. На всех Внутренних Планетах и десятка телепатов не наберется. У них график расписан на десять лет вперед. Ни медовой ловушкой, ни деньгами их не убедить.

— Извини, Дагенхэм, но мне казалось, что ты плохо знаешь свое дело.

— Обижаешь!

— А теперь я уверен, что ты лжец.

— Оскорбляешь.

— Ты мог бы нанять телепата. За долю от двадцати миллионов хоть кого-то, а мог бы. С легкостью.

— Правительство не позволило…

— Не все телепаты работают на правительство. Не-е-е-ет. У тебя слишком деликатный заказ, чтобы подпускать к нему телепата.

Призрак переместился через каморку и склонился над Фойлом.

— Фойл, что тебе известно? Что ты утаиваешь? На кого ты работаешь?

У Дагенхэма затряслись руки.

— Иисусе! Как же ты меня провел! Разумеется, ты не простой космофлотец. Ты очень необычен. Я тебя еще раз спрашиваю: на кого ты работаешь?

Фойл с трудом оторвал от себя цепкие пальцы Дагенхэма.

— Ни на кого, — ответил он, — если не считать самого себя.

— Ни на кого? И даже не на своего дружка в Гуфр-Мартеле, которого ты так пытаешься вытащить? Господи, Фойл, а ты меня чуть не одурачил! Передай капитану Ян-Йеовилу мои поздравления. У него спецы покруче, чем я себе думал.

— Не знаю ни про какого Ян-Йеовила.

— Ты и твой дружок здесь сгниете. Сделка отменяется. Я тебя угроблю. Я тебя переведу в самую гнусную камеру госпиталя. Я тебя на дно самой глубокой пещеры Гуфр-Мартеля сброшу. Я тебя… Охрана! Охр…

Фойл схватил Дагенхэма за горло, пригнул к полу и как следует приложил головой о выступавший из стены камень. Дагенхэм дернулся один раз и затих. Фойл сорвал с его лица наглазники и нацепил их. Вернулся свет: мягко-красный и розовый. Появились тени.

Он находился в маленькой приемной со столиком и двумя стульями.

Фойл сорвал с Дагенхэма одежду и двумя быстрыми движениями облачился в нее, распоров в плечах. Высокая шляпа Дагенхэма оставалась лежать на столе. Фойл нахлобучил ее на голову и опустил поля пониже, закрывая лицо.

Из стен смотрела друг на друга пара дверей. Фойл со скрежетом распахнул одну. Она вела обратно в северный коридор. Он закрыл ее, пересек комнату и открыл следующую. За ней обнаружился противоджонтовый лабиринт. Фойл проскользнул в эту дверь и углубился в него, однако без проводника почти сразу потерялся. Попетляв немного, он снова очутился в приемной. Дагенхэм пришел в себя и поднимался на четвереньки.

Фойл развернулся, снова бросился в лабиринт и побежал. Нашел закрытую дверь и распахнул ее. Там оказалась просторная мастерская, освещенная обычным светом. Двое работавших за какой-то машиной техников подняли головы в удивлении.

Фойл подхватил оказавшуюся поблизости кувалду и замахнулся на них, будто пещерный человек. Техников как ветром сдуло. Откуда-то сзади доносились вопли Дагенхэма. Фойл дико вертел головой, оглядываясь и страшась угодить в тупик. Мастерская имела форму буквы L. Фойл забежал за угол, проскочил в новый противоджонтовый лабиринт и снова потерялся. Завыли сирены системы безопасности Гуфр-Мартеля. Фойл в отчаянии рубанул стену лабиринта кувалдой, пробил пластиковую панель и очутился в залитом инфракрасным светом коридоре. То был квадрант женского отделения.

По коридору бежали две охранницы. Фойл замахнулся кувалдой и отпугнул их. Он был почти у входа в коридор. Впереди уходили вдаль одинаковые двери камер, на каждой полыхал красным какой-то номер. Над его головой череда красных шаров освещала коридор. Фойл привстал на цыпочки и разбил ближайший, дотянулся до кабеля энергопитания и перебил его тоже. Коридор погрузился во тьму. Темно было даже в наглазниках.

— Теперь все на равных, — выдохнул Фойл, — поиграем в прятки?

И припустил по коридору, ощупывая стены и считая камеры. Джизбелла дала ему точное словесное описание Южного Квадранта. Он бежал в сторону камеры Юг-900. Навстречу выскочила еще одна охранница. Фойл ударил ее рукоятью, охранница вскрикнула и повалилась замертво. Пациентки начали вопить. Фойл сбился со счета и потерял дыхание. Остановился.

— Джиз! — взмолился он.

Он услышал ее голос. Побежал дальше, наткнулся еще на одну охранницу, вырубил ее, добежал до камеры Джизбеллы.

— Гулли… — Ее голос срывался. — О боже…

— Назад, девочка. Назад. — Он трижды ударил кувалдой по двери и выбил ее внутрь. Ворвался в камеру, споткнулся о кого-то, упал.

— Джиз? — выдохнул он. — Прости. Я так, мимо пробегал, решил тебя повидать.

— Гулли, во имя…

— Ага. Чертовски трудно до тебя добраться, а? Давай. Побежали, девочка! Побежали!

Он вытянул ее из камеры.

— Мы не сможем прорваться через офисы. Я им там сильно не понравился. Где тут у вас вошебойка?

— Гулли, да ты спятил!

— Весь квадрант в потемках. Я разрубил главный кабель. У нас небольшой шанс. Давай, девочка, давай.

Он дал ей пощечину. И она наконец двинулась с места и повела его по долгим переходам в автоматизированные стойла женского отделения санобработки. Пока механические руки срывали с них одежду, намыливали, опрыскивали и дезинфицировали, Фойл искал стеклянную панель наблюдательного окошка. Нашел и выбил кувалдой.

— Давай сюда, Джиз.

Он пропихнул ее в окошко и сам пролез следом. Они оба оказались наги, перемазаны мылом, исцарапаны и изранены. Фойл шарахался из стороны в сторону во мраке, пытаясь отыскать дверь, через которую заходили медики.

— Не могу найти дверь, Джиз. Дверь из клинического отделения. Я…

— Ее нет.

— Но…

— Тихо, Гулли.

Намыленная рука потянулась к его губам и закрыла рот. Она так крепко вцепилась в его плечо, что ногти пронзили кожу. Сквозь воцарившийся в пещерах бедлам он услышал клацанье подошв. Совсем рядом, можно было руку протянуть. Охранники слепо брели по вошебойке. Инфракрасное освещение все еще не починили.

— Они могли еще не заметить это окно, — прошептала Джизбелла. — Тише.

Они скорчились, прижавшись к полу. По отделению санобработки простучали устрашающие шаги. Потом удалились. Пропали.

— Все в порядке, — шепнула Джизбелла. — Но в любой момент они могут вернуться с фонарями. Давай, Гулли. Бежим.

— Но дверь в клиническое, Джиз… Я думал…

— Нету здесь двери. Они спускаются по спиральной лестнице и втягивают ее, когда не нужна. Они тоже подумали о таком способе побега. Надо бежать через лифт прачечной. Один бог знает, куда мы попадем. Гулли, какой же ты дурак! Какой дурак!

Они перебрались через выбитое наблюдательное окошко обратно в помещение санобработки. В темноте принялись искать лифт, доставлявший новую больничную одежду и увозивший старую. Механические руки снова намыливали беглецов, опрыскивали и дезинфицировали. Они не нашли ничего.

Внезапно раздался протяжный вой сирены, заглушивший все остальные звуки, эхом прокатившийся по пещерам. Потом стих. Темнота и тишина душили.

— Гулли, они решили отследить нас геофоном.

— Чем?

— Геофоном. Он способен расслышать шепот на расстоянии полумили скальной толщи. Поэтому и прозвучала сирена — сигнал всем молчать.

— А что там с лифтом в прачечную?

— Не могу найти.

— Тогда бежим.

— Куда?

— Просто бежим.

— Куда?

— Не знаю. Но я не собираюсь ждать, пока меня выследят. Двигаем ластами. Моя очередь преподать тебе урок.

Он снова пихнул Джизбеллу вперед, и они побежали, задыхаясь и спотыкаясь, в непроглядной тьме глубин Южного квадранта. Дважды Джизбелла падала, запутавшись в изгибах коридоров. Фойл переместился вперед и снова побежал, выставив перед собой двадцатифунтовую кувалду и используя рукоять, как антенну. Наконец кувалда ударила в стену. Стало ясно, что это тупик. Они угодили в ловушку.

— Что теперь?

— Не знаю. У меня в башке тоже тупик. Возвращаться нельзя. Я измолотил Дагенхэма там, в админчасти. Я его ненавижу. Подонок похож на ядовитый ярлык. Есть у тебя идея, девочка?

— О Гулли, Гулли… — всхлипнула Джизбелла.

— Ладно, придется подумать за тебя. Ты сказала: никаких больше бомб. Мне бы сейчас пригодилась хотя бы одна… Погоди минуточку. — Он ощупал склизкую стену, в которую они уперлись. Она была сложена из кирпичей и булыжников.

— Докладывает Г. Фойл. Это не естественная стена пещеры. Она выстроена из кирпичей и камней. Потрогай.

Джизбелла коснулась стены.

— И?

— Это значит, что проход тут не заканчивается. Его просто заблокировали. Погоди-ка. Уйди с дороги.

Он отодвинул Джизбеллу в сторону, приложил ладони к полу прохода, чтобы отереть мыло, и начал методично вбиваться в стену. Он работал размеренно, тяжело сопя и кряхтя. Стальной молот ударял о стену с глухим стуком, какой слышен от столкновения камней под водой.

— Они приближаются, — сказала Джиз. — Я слышу их.

Стук молота нарушили стонуще-скрежещущие тона, и наконец посыпались камни: известковый раствор поддался. Фойл удвоил усилия. Внезапно часть стены рухнула, и проход овеяло порывом ледяного воздуха.

— Вперед, — пробормотал Фойл.

Он яростно атаковал края проделанной в стене дыры. Посыпались еще кирпичи и камни, крошки старого известкового раствора. Фойл остановился и позвал Джизбеллу.

— Попробуй.

Он отложил кувалду, поднял девушку на руки и начал проталкивать в дыру на уровне своей груди. Она вскрикнула от боли, порезавшись об острые края. Фойл безжалостно пропихивал ее дальше, пока она наконец не пролезла наружу: сперва высунулись плечи, потом туловище и бедра. Он отпустил ноги и услышал, как она падает по ту сторону.

Подтянувшись, он пролез в отверстие сам, не обращая внимания на зазубрины по краям. Почувствовал, как Джизбелла пытается смягчить его падение в кучу камней и расколотых кирпичей. Их окружала ледяная тьма неизведанных пещер Гуфр-Мартеля… мили неизвестных гротов и каверн.

— Господи, а мы это таки сделали, — пробормотал Фойл.

Джизбеллу, судя по голосу, трясло от холода.

— Не знаю, действительно ли это путь на свободу, Гулли. Может, это нарочно устроенная ловушка. Тупик.

— Здесь должен быть выход.

— Не знаю, найдем ли мы его.

— Мы должны его найти. Давай, девочка.

Они побрели во тьму. Фойл снял ставшие бесполезными наглазники и отшвырнул их. Они то и дело спотыкались о камни, ударялись о стены и низкие потолки. Они поскальзывались на спусках и крутых естественных лесенках. Они взобрались по острому, как бритва, гребню на относительно плоский участок, и ноги их подвели. Беглецы в изнеможении грянулись на стеклянистую поверхность. Фойл ощупал ее, попробовал языком.

— Лед, — прошептал он. — Хороший знак, Джиз. Мы в ледяной пещере. Это подземный глетчер.

Они медленно поднялись, разминая замерзающие конечности, и продолжили путь среди льдов, образовавшихся в черной бездне Гуфр-Мартеля за многие тысячелетия. Они забрели в лес сталактитов и сталагмитов, которые торчали из пола и свисали с потолка. Каждый шаг отдавался в исполинских сталактитах опасной вибрацией; смертоносные копья нависали над самыми их головами. На краю каменного леса Фойл остановился, потянулся к сталактиту и вцепился в него. Раздался явственный металлический лязг. Сталактит надломился. Фойл взял Джизбеллу за руку и вложил в нее длинный обломок конической формы.

— Используй его, как слепые пользуются палками, — пробасил он.

Он сломал еще один сталактит. Они принялись простукивать тьму, выверять путь. Звуков в пещере почти не осталось. Только панический стук сердец в ушах, тяжелое надсадное дыхание, стук сталактитовых палок, неустанная капель подземных вод и далекое журчание протекавшей где-то под Гуфр-Мартелем реки.

— Не сюда, девочка, — взял ее за плечо Фойл. — Левее.

— Ты хоть представление какое-то имеешь, куда мы направляемся, Гулли?

— Вниз, Джиз. Все время вниз. По любому спуску.

— У тебя есть идея?

— Ага. Сюрприз! Мозги вместо бомб.

— Мозги вместо…

Джизбелла истерически расхохоталась.

— Ты ворвался в Южный квадрант с кувалдой. Это, по-твоему, называется — м-м-м-мозги вместо б-б-б-б…

Она неудержимо хохотала, пока Фойл не вцепился в нее и решительно затряс.

— Джиз, заткнись. Если они все еще прослушивают нас геофоном, тебя, наверное, с Марса можно услышать.

— Из-з-звини, Гулли. Извини. Я… — Она задержала дыхание. — А почему вниз?

— Река, которую мы все время слышим. Она должна быть где-то рядом. Наверное, она вытекает из ледника.

— Река?

— Это единственный выход. Она где-нибудь, а вырвется из гор. Мы уплывем.

— Гулли, ты сдурел.

— А тебе-то что? Ты плавать не умеешь?

— Да нет, умею, но…

— В таком случае попытаемся. Давай, Джиз. Пошли.

Шум реки нарастал, скала начала понижаться, а силы — покидать беглецов. Джизбелла наконец остановилась, тяжело дыша.

— Гулли, мне нужно отдохнуть.

— Слишком холодно отдыхать. Двигайся.

— Не могу.

— Двигайся.

Он поискал ее руку во мраке.

— Не прикасайся ко мне! — яростно выкрикнула она. Мгновение — и вспыхнет, как промасленный трут. Он удивленно отступил.

— Да что с тобой такое? Джиз, возьми голову в руки, я на тебя полагаюсь.

— И что? Я же тебе говорила, что нам нужен план. Тщательный план бегства. И посмотри, куда ты нас завел!

— У меня не было выхода. Дагенхэм собирался перевести меня в другую камеру. Отрезать от Линии Шепота. Я должен был, Джиз. И мы ведь сбежали, разве нет?

— Куда мы сбежали? Мы потерялись в Гуфр-Мартеле, ищем долбаную реку, чтобы в ней утонуть! Ты дурень, Гулли, а я идиотка, что позволила себя в это втянуть. Будь ты проклят! Будь ты проклят! Ты все воспринимаешь на своем пещерном уровне — и меня туда опустил. Бежать. Драться. Колошматить. Это все, что ты знаешь. Бить. Давать сдачи. Жечь. Разруш… Гулли!

Джизбелла истошно вскрикнула. Во мраке заклацала галька, и крик быстро удалился, завершившись протяжным всплеском. Фойл слышал, как ее тело плюхнулось в воду. Он перегнулся через край обрыва и позвал:

— Джиз!

Ответа не было.

Он потерял равновесие, полетел вниз и сильно ударился о воду. Ледяная река подхватила и унесла его. Он понятия не имел, в какой стороне поверхность. Он задыхался, сучил ногами и руками, чувствуя, как предательское юркое течение бьет его тело о камни. Вынырнул наконец из воды, кашляя и отплевываясь. Он закричал. Услышал отклик Джизбеллы, заглушенный ревом потока. Он поплыл по течению, нагоняя ее.

Он кричал и слышал, как она отзывается, но с каждым разом все тише. Рев воды еще усилился. Внезапно его перекрыло хищное шипение водопада. Его увлекло вниз. Он снова попытался вынырнуть на поверхность — на сей раз глубокого естественного бассейна. Здесь тоже ярилось течение, ударяя его замерзающим телом о гладкие каменные стены пещеры.

— Гулли, боже мой!

На миг они поймали друг друга в объятия, но затем вода снова разлучила их.

— Гкххулли… — закашлялась Джизбелла. — Поток уходит сюда.

— Река?

— Ага.

Он оттолкнулся от стены, проплыл мимо нее и ощупал горловину подводного туннеля. Течение затягивало.

— Держись, — прохрипел Фойл. Он ощупал стены слева и справа. Они были гладкие, отполированные рекой — никакой опоры.

— Не сможем залезть. Надо плыть туда.

— Там нет воздуха, Гулли. Нет поверхности.

— Это не навсегда. Мы задержим дыхание.

— Но если наступит момент, когда мы не сможем больше его задерживать?

— Придется рискнуть.

— Не смогу.

— Ты должна. Выхода нет. Наполни легкие и держись за меня.

Помогая друг другу, торопясь надышаться напоследок, они кое-как стабилизировали положение в потоке, и Фойл пропихнул Джизбеллу в подводный туннель.

— Ты первая. Я сразу следом. Помогу, если будут проблемы.

— Проблемы! — истерически хохотнула Джизбелла, глубоко вдохнула и позволила течению увлечь себя в туннель. Фойл поплыл следом. Яростные воды облекли беглецов и потащили все ниже, ниже, ниже, бултыхая от стены к стене. Те были гладкие, как стекло. Фойл плыл совсем близко к Джизбелле: ее дергающиеся ноги колотили его по плечам и голове.

Они кувыркались в туннеле, пока легкие не начали гореть, а слепые глаза — закрываться. Затем снова послышался рев. Вернулся воздух. Стеклянистые стены туннеля сменились скалистыми бережками реки. Фойл поймал Джизбеллу за ногу и кинул в сторону камушек — оценить диаметр потока.

— Надо вскарабкаться вон там! — заорал он.

— Чего?

— Надо вскарабкаться. Слышишь этот рев впереди? Там пороги. Быстрое течение. Нас разорвет на куски. Вылезаем, Джиз.

Она так ослабела, что не смогла самостоятельно вылезти из воды. Он помог ей втащить тело на скалы и сам вылез следом. Донельзя измотанные, они лежали на острых камнях и молчали. Наконец Фойл с трудом поднялся.

— Надо идти, — сказал он. — Вдоль реки. Готова?

У нее не было сил говорить и возражать. Он поднял девушку, и беглецы снова побрели во мрак, пытаясь не уходить далеко от реки, то и дело спотыкаясь о валуны. Валуны были поистине гигантские, разбросанные наподобие дольменного лабиринта. Они заплутали среди них и потеряли направление на реку. В темноте они ее все еще слышали, но выйти к берегу уже не могли. Никуда не могли выйти.

— Потерялись, — с отвращением проворчал Фойл. — Вот на этот раз действительно потерялись. Что нам делать, а?

Джизбелла разрыдалась. Звуки она издавала беспомощные, но яростные.

Фойл остановился, сел на корточки и притянул ее к себе.

— Может, ты и права была, девочка, — устало проговорил он. — Может, я и вправду дурень. Я завел нас в тупик, откуда хрен джонтируешь. Темно, как в заднице.

Она не ответила.

— Не так-то хорошо я поработал своими мозгами. Ну и к чему все то образование, какое ты мне дала?

Он поколебался.

— Думаешь, стоит пробираться обратно в госпиталь?

— Мы в жизни его не найдем.

— И я так думаю. Ладно, поработаю мозгами. Начнем шуметь? Чтобы они нас отследили геофоном?

— Они нас не услышат… не найдут… вовремя.

— Можем пошуметь как следует. Если хочешь, устроим драку. Вот будет развлекуха для нас обоих.

— Заткнись.

— Эх, что за фигня! — Он бессильно откинулся назад, устроившись затылком на мягкой травке. — По крайней мере, на борту «Кочевника» у меня был шанс. У меня оставалась жратва, и я видел, куда направляюсь… Я мог бы…

Он замолк и выпрямился.

— Джиз!

— Ты слишком много болтаешь.

Он ощупал землю под собой. Вырвал клочки травы и мха. Ткнул девушке в лицо.

— Понюхай, — рассмеялся он. — Это трава. Земля и трава. Мы выбрались из Гуфр-Мартеля.

— Что?

— Снаружи ночь. Темно, глаз выколи. Ни огонька. Мы выбрались из пещер и даже не поняли этого. Мы снаружи, Джиз! Мы это сделали!

Они вскочили на ноги, прислушались, принюхались, напрягли внимание. Ночь стояла непроглядно темная, но в ней мягко вздыхал ветерок, принося нежный запах молодой травы. Где-то вдалеке залаяла собака.

— Господи, Гулли, — без особой надобности зашептала Джизбелла. — Ты прав! Мы выбрались из Гуфр-Мартеля. Надо только подождать до рассвета!

Она рассмеялась. Протянула руки, обняла его и поцеловала. Он вернул поцелуй. Они яростно вцепились друг в друга. Снова упали на мягкую траву. Истощенные, но без сил отдыхать. Нетерпеливые, жадные. Вся жизнь впереди.

— Привет, Гулли, милый Гулли. Привет, Гулли. Как долго я тебя ждала.

— Привет, Джиз.

— Я тебе говорила, что мы скоро увидимся. Настанет день. Я тебе говорила, милый. И вот он, этот день.

— Эта ночь.

— Ну да, эта ночь. Но не та ночь, в которой мы шептались по Линии Шепота. Та ночь кончилась, милый Гулли. Навсегда.

Неожиданно до них дошло, что они без одежды и лежат совсем близко. Их больше ничто не разделяло. Джизбелла замолкла и перестала двигаться. Он почти гневно схватил ее в объятия и овладел с желанием не меньшим, чем у нее самой.

Когда наступил рассвет, он увидел, что девушка прекрасна: высокая, тонкая, с дымчато-рыжими кудрями и чувственными губами.

Но когда наступил рассвет, она тоже увидела его лицо.

Глава 6

У Харли Бэйкера, доктора медицины, была небольшая частная практика в штатах Монтана и Орегон. Законного заработка этого едва хватало, чтобы оплатить дизельное топливо, которое доктор расходовал каждый уик-энд в ралли на винтажных тракторах по Сахаре: там такой вид транспорта вошел в моду. Истинным источником дохода служила Бэйкеру трентонская фабрика уродов. Туда он джонтировал по ночам понедельника, среды и пятницы. За колоссальные суммы, не задавая никаких вопросов клиентам, Бэйкер создавал монстров для сферы развлечений, а иногда переделывал кожу, мышцы и кости преступникам.

Бэйкер, похожий на омужичившуюся повивальную бабку, прохлаждался на веранде спокэнского особняка и слушал рассказ Джизбеллы Маккуин о побеге.

— …Выбравшись на открытое пространство за пределами Гуфр-Мартеля. Дальше все было просто. Мы нашли старый охотничий домик, вломились туда, забрали из кладовки какую-то одежду, а еще оружие. Настоящее оружие, красивое такое, стальное, стреляет разрывными пулями. Мы взяли несколько пушек и сторговали их кой-кому из местных. Потом добрались верхом до ближайшей джонт-остановки, координаты которой были известны нам обоим.

— И где это?

— Биарриц.

— Ехали ночью?

— Естественно.

— С лицом Фойла что-нибудь делалось?

— Пробовали макияж ему наложить, но не помогло. Гребаная татуха все равно проступает. Потом я купила суррогатную темную кожу и опрыскала его.

— И как?

— Никак, — огрызнулась Джиз. — Лицо нужно сохранять в неподвижности, иначе псевдокожа начинает трескаться и опадать. А Фойл себя не контролирует. Он никогда этого не умел. Это полный кошмар!

— Где он?

— Сэм Квотт им занимается.

— Хм. Я думал, что Сэм вышел из игры.

— А он и вышел, — проворчала Джизбелла, — но вернулся, потому что он мне должен. Он занимается Фойлом. Они все время джонтируют, чтобы не привлекать внимание копов.

— Интересненько, — пробормотал Бэйкер. — Я за всю жизнь ни одной татуировки не видел. Я полагал, что это искусство утрачено. Все бы отдал, чтобы заполучить его в коллекцию. Ты знаешь, что у меня кунсткамера, Джиз?

— Все наслышаны про твой трентонский зоопарк, Бэйкер. Он ужасен.

— Ты представляешь, в прошлом месяце у меня появились сиамские близнецы! — воскликнул Бэйкер с неподдельным восторгом. — Сросшиеся мертворожденные эмбрионы!

— И слышать не хочу! — заорала Джиз. — И я тебе не отдам Фойла в твой зоопарк! Ты можешь убрать эту хрень с его лица? Очистить? Он сказал, что в Центральном госпитале этого сделать не смогли.

— У них нет такого опыта, как у меня, дорогуша. Гм. Я что-то такое читал… однажды… где-то… а где? Минутку…

Бэйкер вскочил и с негромким хлопком исчез. Дожидаясь его возвращения, Джизбелла нетерпеливо вышагивала по веранде. Двадцатью минутами позже он наконец появился с потрепанной книгой в руках. Лицо его сияло торжеством.

— Я нашел! — воскликнул Бэйкер. — Видел ее в библиотеке Калифорнийского технологического, три года назад. Тебе стоило бы гордиться моей памятью.

— Черта с два. Что нам делать с его лицом?

— Кое-что можно сделать. — Бэйкер помедитировал над хрупкими страницами. — Да, кое-что можно сделать. Индигодисульфокислота[13]. Кислоту придется синтезировать, но… — Бэйкер закрыл книгу и уверенно закивал. — Да. Я это сделаю. Как жаль терять настолько уникальное лицо… если оно действительно настолько уникально.

— Да ты покончишь когда-нибудь со своим придурочным хобби? — вскинулась Джизбелла. — У нас земля горит под ногами, разве ты не понял? Мы первые, первые, запомни, кто сбежал из Гуфр-Мартеля. Копы не успокоятся, пока не достанут нас. Это уже дело чести.

— Но…

— Как ты думаешь, долго ли нам удастся продержаться до возвращения в Гуфр-Мартель, если Фойл будет тут разгуливать с татуировкой на лице?

— Ты чего такая злючка?

— Я не злюсь. Я объясняю.

— В зоопарке ему будет хорошо, — настаивал Бэйкер. — Он там будет под прикрытием. Я его в комнату рядом с той циклопшей засуну…

— Никакого зоопарка. Ты меня слышал.

— Ладно, дорогуша. Но почему ты так беспокоишься за Фойла? Даже если его снова схватят, с тобой-то ничего страшного не случится.

— Почему тебя беспокоит, о чем беспокоюсь я? Я прошу тебя выполнить заказ. Я оплачу работу.

— Это тебе дорого обойдется, дорогуша. Я за тебя переживаю. Хочу сэкономить тебе деньги.

— Не верю.

— Тогда — интересуюсь.

— Тогда — я ему благодарна, скажем так. Он мне помогал, теперь я помогаю ему.

Бэйкер ухмыльнулся.

— Ну, давай-ка поможем ему и подарим дивное новое личико.

— Я вот как думаю. Ты хочешь вычистить ему лицо, потому что ты в его лице заинтересована.

— Черт подери, Бэйкер, ты берешь заказ или нет?

— Пять тысяч.

— Заметано.

— Тысяча уйдет на синтез кислоты. Три тысячи за операцию. Тысяча за…

— За твой интерес?

— Нет, дорогуша, — снова ухмыльнулся Бэйкер, — тысяча за услуги анестезиолога.

— А зачем анестезировать?

Бэйкер снова раскрыл старинную книгу.

— Потому что операция, по всей видимости, болезненна. Ты знаешь, как делается татуировка? Берут иглу, окунают в краситель и начинают стучать по ней молоточком, приставив к коже. Чтобы обесцветить краситель, мне нужно пройтись по всему его лицу, пора за порой, иголкой, окунутой в индигодисульфокислоту. Это больно.

Глаза Джизбеллы сверкнули.

— А можешь ты это сделать без анестезии?

— Могу, дорогуша, но Фойл…

— К черту Фойла. Я плачу четыре тысячи, Бэйкер, и никакой анестезии. Заставь Фойла страдать.

— Джиз, ты понятия не имеешь, на что ты его обрекаешь.

— Имею. Заставь его страдать. — Она так дико расхохоталась, что Бэйкер посмотрел на нее с испугом. — Пускай его лицо заставит страдать и его самого тоже!

Бэйкеровская фабрика уродов занимала круглое трехэтажное кирпичное здание, которое некогда было станцией пригородной железной дороги. Потом из-за джонта нужда в пригородных железных дорогах отпала. Древняя, увитая плющом постройка располагалась по соседству с трентонскими ракетными шахтами, и задние окна смотрели на горловины шахт, откуда простреливали небо антигравитационные лучи, так что пациенты Бэйкера могли немного развеяться, созерцая, как по лучам вверх-вниз проворно снуют звездолеты, как сияют их иллюминаторы, мигают опознавательные сигналы, а по корпусам бегают сполохи огней святого Эльма: накопленный в космосе электростатический заряд передавался атмосфере.

В подвале фабрики располагалась кунсткамера — зоопарк анатомических диковин, естественных фриков и монстров. Все они были куплены или украдены Бэйкером. Он был поистине очарован этими существами и проводил рядом с ними долгие часы, потягивая напитки и любуясь уродствами так, как другой мог бы любоваться бесценными произведениями искусства. На первом этаже, он же средний, располагались палаты для постоперационной реабилитации, лаборатории, административные помещения и кухни. На втором, верхнем, находились операционные.

Бэйкер работал с лицом Фойла в одной из небольших операционных, которой обычно пользовался для хирургии сетчатки глаза. Он согнулся над освещенным жаркими лампами операционным столом, методично орудуя стальным молоточком и платиновой иглой. Бэйкер следовал линиям старой татуировки, выискивая каждый шрамик на коже лица Фойла и беспощадно погружая в него иглу. Голову Фойла удерживали ремни, но тело не было привязано. Мускулы его вздрагивали при каждом ударе молоточка, но он так ни разу и не дернулся, вцепившись пальцами в края операционного стола.

— Самоконтроль, — процедил он сквозь зубы. — Хотела научить меня самоконтролю, Джиз. Я практикуюсь.

Он подмигнул ей.

— Не шевелись, — остерег Бэйкер.

— Я дурака не валяю.

— Все в порядке, сынок, — сказал устало Сэм Квотт и покосился на искаженное яростью лицо Джизбеллы. — А ты что скажешь, Джиз?

— Он учится.

Бэйкер продолжал взмахивать молоточком и бить им по игле.

— Послушай, Сэм, — пробормотал Фойл едва слышно. — Джиз сказала, у тебя есть корабль. Для нелегальных перевозок?

— Точно. Для нелегальных перевозок. На четырех человек. Двойной движок. Такие называют «Уик-энд на Сатурне».

— Почему «Уик-энд на Сатурне»?

— Потому что уик-энд на Сатурне длится девяносто дней. Корабль может взять припасов на три месяца.

— Мне подойдет, — процедил Фойл, дернулся было, но сдержал себя. — Сэм, я хочу нанять твой корабль.

— Зачем?

— Одно горяченькое дельце.

— Законное?

— Нет.

— Тогда это не для меня, сынок. У меня нервы уже не те. Мне хватило вот этих джонтов с тобой по кругу, на шаг впереди копов. Я вышел на пенсию. Ничего не хочу, только чтобы меня оставили в покое.

— Плачу пятьдесят тысяч. Тебе не нужны пятьдесят тысяч? Ты сможешь сидеть себе по воскресеньям, пересчитывать их.

Игла продолжала беспощадно вгрызаться в плоть. При каждом ударе тело Фойла сводило судорогой.

— О, у меня уже есть пятьдесят тысяч. У меня есть вдесятеро больше. Наличкой. В венском банке. — Квотт полез в карман и достал оттуда кольцо с прицепленными к нему сверкающими радиоактивными ключами. — Вот ключ от банка. Вот ключ от домика в Йобурге. Двадцать комнат. Двадцать акров. А вот ключ от моего «Уик-энда» в Монтоке. Ты меня не проведешь, сынок. Я выхожу из игры, пока еще на шаг впереди. Я джонтирую в Йобург и проживу остаток жизни счастливо.

— Одолжи мне «Уик-энд». Можешь потом отсиживаться в Йобурге. Пересчитывать денежки.

— Пересчитывать — когда именно?

— Когда я вернусь.

— Ты хочешь, чтобы я тебе отдал корабль просто на доверии и обещании заплатить за полет?

— Под гарантию.

— Какую такую гарантию? — фыркнул Квотт.

— В астероидном поясе разбился корабль. Называется «Кочевник». За него назначена награда.

— Что такого особенного в этом «Кочевнике», чтоб за него платили вознаграждение?

— Понятия не имею.

— Врешь.

— Понятия не имею, — упрямо пробормотал Фойл. — Но там должно быть что-то ценное. Спроси Джиз.

— Послушай меня, пожалуйста, внимательно, — сказал Квотт. — Я тебе преподам урок. Мы работаем легально. Мы не снимаем скальпов. Мы не таимся друг от друга. Я понимаю, что у тебя на уме. Ты что-то нарыл, но не хочешь с другими делиться. Поэтому клянчишь, чтоб тебе…

Фойла под иглой сводили судороги, но он повторил с прежним упрямством одержимости:

— Понятия не имею, Сэм. Спроси Джиз.

— Хочешь честной сделки — делай честное предложение, — сердито сказал Квотт. — Не сиди в засаде, как татуированный тигр, ища, блин, кого бы растерзать. У тебя, кроме нас, друзей нет. Не пытайся с нас скальпы снять и…

Квотт замолчал: с губ Фойла сорвался вопль.

— Не двигайся, — сказал Бэйкер без всякого выражения. — Если ты дергаешься, я не могу контролировать иглу.

Он посмотрел на Джизбеллу долгим внимательным взглядом. У нее задрожали губы. Внезапно девушка расстегнула кошелек и, выудив оттуда две банкноты по пятьсот кредитов, швырнула их на стол рядом с мензуркой кислоты.

— Мы снаружи погуляем, — бросила она.

В приемной она упала в обморок. Квотт уволок ее в кресло и нашел медсестру, которая привела девушку в чувство, сунув под нос нашатырного спирту. Она так отчаянно разрыдалась, что Квотт перепугался, отпустил медсестру и терпеливо подождал, пока она перестанет.

— Да что вся эта хрень значит? — требовательно осведомился он. — Зачем эти деньги?

— Это… цена… крови.

— Как так?

— Не хочу… рассказывать.

— Все в порядке?

— Да.

— Что я могу для тебя сделать?

Долгое молчание, потом Джизбелла слабым голосом спросила:

— Ты собираешься договариваться с Гулли?

— Кто, я? Нет конечно. Шанс один из тысячи.

— На борту «Кочевника» должно быть что-то ценное. Иначе бы Дагенхэм так не домогался у Гулли этой инфы.

— Меня она, как и прежде, не интересует. А тебя?

— Меня тоже. Меня вообще больше не интересует Гулли Фойл.

Снова пауза. Квотт спросил наконец:

— Могу я вас покинуть?

— Тебе нелегко пришлось, да, Сэм?

— Прыгая по этой карусели с тигром, я тысячу раз думал, что вот-вот сдохну.

— Мне жаль, Сэм.

— Это и я чувствовал. Когда подвел тебя в тот раз. Когда они загребли тебя в Мемфисе.

— Бросить меня было естественно, Сэм.

— А мы всегда поступаем естественно. Вот только бывают случаи, когда так поступать нельзя.

— Знаю, Сэм, знаю.

— И потом проводим остаток жизни, пытаясь все исправить. Мне, пожалуй, повезло, Джиз. Нынче вечером я с себя этот груз сбросил. Можно мне теперь домой?

— Назад в Йобург и к счастливой жизни?

— Угу.

— Не оставляй меня одну, Сэм. Я себя стыжусь.

— Чего так?

— Жестокое обращение с тупыми животными.

— Что ты имеешь в виду?

— Не обращай внимания. Покрутись немного вокруг меня. Расскажи про счастливую жизнь. Что в ней может быть такого счастливого?

— Ну, — задумчиво протянул Квотт, — это получить все, о чем ты мечтаешь ребенком. Если в пятьдесят у тебя есть все, о чем мечталось в пятнадцать, значит, ты счастлив. А когда мне было пятнадцать…

Квотт углубился в рассуждения о символах, амбициях и фрустрациях мальчишества, которые ему наконец удалось удовлетворить. Потом Бэйкер появился из двери операционной, и Квотт замолчал.

— Ты закончил? — нетерпеливо спросила Джизбелла.

— Закончил. Когда я ввел ему анестезию, работа пошла быстрее. Они ему лицо перевязывают. Через пару минут придет в себя.

— Он слаб?

— Конечно.

— Сколько времени пройдет, пока можно будет снять повязки?

— Шесть или семь дней.

— Лицо очистится?

— Я полагал, его лицо тебя не интересует, дорогуша… должно бы очиститься. Не думаю, что оставил там хоть частичку пигмента. Ты бы хоть восхитилась моим искусством, Джизбелла. А также моей дальновидностью. Я намерен финансировать путешествие Фойла.

— Ты что? — рассмеялся Квотт. — Ты ввязываешься в игру с шансами один на тысячу, Бэйкер? Я думал, ты умнее.

— Я умнее. Боль оказалась непереносимой, и под анестезией он раскололся. На борту «Кочевника» двадцать миллионов платиновыми слитками.

— Двадцать миллионов?!

Лицо Квотта потемнело, и он развернулся к Джизбелле. Но та тоже была вне себя.

— Не надо на меня так зыркать, Сэм, я не знала. Он от меня это утаивал. Клянусь, что он ни разу не сказал, отчего за ним гонится Дагенхэм.

— Именно Дагенхэм ему сообщил, — сказал Бэйкер. — Я вытянул из него и это тоже.

— Я его убью! — пообещала Джизбелла. — Я его своими руками разорву на части, и ты не найдешь внутри ничего, кроме черной гнили. Я из него чучело в твоем зоопарке сделаю, Бэйкер. Господи, тебе очень повезет, если ты его заберешь!

Дверь операционной распахнулась, и двое санитаров выкатили на тележке Фойла. Тот лежал, слабо подергиваясь. Голова его была туго обмотана белыми бинтами.

— Он в сознании? — спросил у Бэйкера Квотт.

— Я его сейчас расшевелю, — пообещала Джизбелла. — Я с этим сукиным… Эй, Фойл!

Фойл едва слышно что-то пробормотал сквозь бинты. Джизбелла глубоко вдохнула и собиралась было накинуться на него, но тут стена госпиталя рухнула. Громоподобный хлопок низверг присутствующих на колени. Прозвучало еще несколько сотрясших здание взрывов, сквозь дыры в стенах ринулись джонтировать люди в униформе, точно стервятники, слетающиеся на поле битвы.

— Это полицейский рейд! — крикнул Бэйкер.

— Иисусе Христе! — побелел и затрясся Квотт.

Люди в униформе появлялись со всех сторон, вопя:

— Фойл! Фойл! Фойл!

Бэйкер с негромким хлопком дематериализовался. Его санитары исчезли тоже, бросив тележку. Фойл слабо сучил руками и ногами, издавая едва слышные звуки.

— Чертов рейд! — тряхнул Квотт Джизбеллу. — Бежим, девочка, бежим!

— Нельзя бросать Фойла! — крикнула Джизбелла.

— Да приди ты в себя! Бежим, девочка!

— Нельзя без него!

Джизбелла вцепилась в тележку и покатила ее вниз по коридору; Квотт едва поспевал за ней.

— Фойл! Фойл! Фойл! — заревели в госпитале.

— Оставь его, бога ради! — взмолился Квотт. — Пускай забирают его!

— Ни за что!

— Девочка, если нас загребут, будет лобо…

— Мы не можем без него!

Они завернули за угол и врезались в орущую толпу пациентов, которые выбрались из операционных и палат реабилитации. Птицелюди хлопали крыльями, русалки ползли по полу, как выброшенные на сушу рыбы. Гермафродиты, великаны, пигмеи, двуглавые близнецы, кентавры и даже сфинкс. Они визжали и пищали, в ужасе убираясь с пути беглецов.

— Стащи его с тележки! — крикнула Джизбелла.

Квотт повиновался, стащив Фойла с тележки. Тот поднялся на ноги и зашаркал по коридору. Джизбелла подхватила его под руку. Вместе Сэм и Джиз приволокли его к следующей двери. За ней оказалась палата темпоральных фриков — существ, которым операция Бэйкера придала ускоренное ощущение времени. Они носились по залу, как перепуганные птицы, издавая пронзительный писк летучих мышей.

— Сэм! Джонтируй вместе с ним.

— Чтобы он потом очухался и содрал с нас скальпы?

— Мы не можем его оставить, Сэм. Тебе уже пора бы это понять. Джонтируй с ним. В Кэйстер!

Джизбелла помогла Квотту подхватить Фойла. Темпоральные фрики продолжали оглашать палату пронзительным писком. Потом двери палаты выбило взрывом. Дюжина выстрелов из пневматических ружей — и темпоральные фрики попадали на пол. Квотта отбросило к стене, он уронил Фойла. На лбу Сэма появился синяк.

— Бегите! — крикнул он. — Со мной покончено!

— Сэм!

— Я сказал, покончено. Я не смогу джонтировать. Уходи, девочка!

Пытаясь очухаться от контузии, мешающей уйти в джонт, Квотт встал, выпрямился и пошел на ворвавшихся в палату людей в униформе. Джизбелла схватила Фойла за руку и поволокла на другой конец зала, в дверь, через кладовку, клинику, кухню и на лестницу черного хода. Древние ступени, прогрызенные древоточцами, скрипели под их ногами, каждый шаг вздымал облачка пыли.

Они угодили на склад провизии. Зоопарк Бэйкера разнесло взрывами, уроды вырвались из клеток и стали грабить склад, как пчелы, что стремятся унести побольше меда из развороченного улья. Циклопша кидала в пещерообразную пасть целые куски масла. Единственный глаз великанши воровато покосился на них, чуть выдаваясь над носовым гребнем.

Джизбелла тащила Фойла через склад целую вечность, пока не отыскала пробитую выстрелом деревянную дверь и не выбила ее ногой. Еще пролет скрипучей лестницы, и они очутились в помещении, где когда-то хранились запасы угля для паровозов. Сверху слышались удары и крики нарастающей интенсивности. В одной стене склада имелась железная дверь на железном же засове. Джизбелла положила руки Фойла на засов, вместе они налегли, отодвинули его и вырвались из склада через покатый съезд, по которому скидывали уголь.

Они были на заднем дворе фабрики уродов, перед полем трентонских ракетных шахт. Остановившись перевести дух, Джизбелла заметила грузовоз, спускавшийся в свою шахту по невидимому лучу. Иллюминаторы блестели, опознавательные сигналы неоново мигали, озаряя уцелевшую черную стену госпиталя.

Тут на крыше госпиталя появилась фигура и прыгнула в пространство. Это оказался Сэм Квотт, и прыжок его был прыжком отчаяния. Он падал, суча руками и ногами, пытаясь подтянуться в полете к зоне действия антигравитационного луча ближайшей шахты, который бы его подхватил и смягчил падение. Прыжок был выполнен превосходно, однако в семидесяти футах над землей Сэм продолжал падать вертикально: луч отключили. Он с размаху упал на бетон и разбился на краю шахты.

У Джизбеллы вырвался судорожный всхлип; не отпуская Фойла, девушка устремилась через бетонную площадку к телу Сэма Квотта. Добежав, разжала хватку и осторожно коснулась разбитой головы Сэма. Пальцы ее окрасила черная кровь. Фойл разорвал ногтями бинты, проделал себе смотровые щелки, опустился на колени, что-то забормотал себе под нос, вслушиваясь одновременно в плач Джизбеллы и вопли с фабрики уродов. Пошарил руками по телу Сэма, потом встал и потянул за собой ничего не соображавшую Джиз.

— Бежим, — прохрипел он. — Надо бежать. Они нас заметили.

Джизбелла не шевельнулась. Фойл приложил все оставшиеся силы и поднял ее на руки.

— Таймс-сквер, — пробормотал он. — Джиз, джонтируй!

Люди в униформе возникли со всех сторон и взяли их в кольцо. Фойл дернул руку Джизбеллы и джонтировал на Таймс-сквер. Скопившиеся на гигантской платформе джонтеры удивленно воззрились на гиганта с белым шаром бинтов вместо головы. Платформа была размером с два футбольных поля. Фойл озирался через дыры в бинтах. Джизбеллы нигде не было видно, но это ничего не означало. Он возвысил голос до крика.

— Монток, Джиз! Монток! Платформа Прихоти!

С последним отчаянным усилием Фойл джонтировал. Ледяной северо-восточный ветер задувал с Блок-Айленда. Звонкие острые ледяные кристаллики оседали на пустынной джонт-платформе, выстроенной на месте средневековой развалюхи, некогда известной как Фишерова Прихоть[14]. На платформе возникла еще одна фигура. Фойл устремился к ней через ветер и вьюгу. Джизбелла, одинокая и закоченевшая.

— Господи, как хорошо, — пробормотал Фойл, — спасибо, Господи. Где Сэм оставил свой «Уик-энд»?

Он начал яростно трясти Джизбеллу за локоть.

— Где Сэм оставил свой «Уик-энд»?

— Сэм погиб.

— Где Сэм оставил свой «Уик-энд на Сатурне»?

— Сэм ушел на пенсию. Сэм может больше не бояться.

— Где корабль, Джиз?!

— В паре ярдов от маяка.

— Идем.

— Куда?

— На корабль Сэма.

Фойл тряхнул лапищей перед глазами Джизбеллы. На ладони его лежало кольцо со связкой сверкающих ключей.

— Я забрал у него ключи. Пошли.

— Он тебе их отдал?..

— Я снял с трупа.

— Ах ты гаденыш! — расхохоталась она. — Лжец, грабитель трупов, тигр, нелюдь… раковая опухоль, а не человек, вот ты кто, Гулли Фойл!

И все же она поплелась за ним через метель на свет Монтокского маяка.

Сол Дагенхэм сказал троице акробатов в напудренных париках, четверке роскошных женщин с питонами на шеях, ребенку с золотистыми кудряшками и цинично изогнутым опытным ртом, профессиональному дуэлянту в средневековых доспехах и человеку, державшему наперевес полую, заполненную жидкостью стеклянную ногу с плавающей там золотой рыбкой:

— Порядок, операция завершена. Отзывайте остальных, пускай доложатся в штаб-квартиру «Курьерской службы».

Массовка джонтировала и улетучилась.

Регис Шеффилд потер глаза и спросил:

— Дагенхэм, что должен был означать весь этот бред?

— Твой ум профессионального законника встревожен и помрачен? Ню-ню. Это, дорогой мой, часть нашей операции ПВСК. Приколы, выдумки, смятение, катастрофа.

Дагенхэм обернулся к Престейну и одарил того дружелюбной усмешкой скелета.

— Я могу возвратить свой гонорар, если хотите, Престейн.

— Вы что, выходите из игры?

— Нет. Я поработаю за просто так. Из любви к искусству. Никогда еще я не сталкивался ни с кем подобным Фойлу. Поистине уникальный человек.

— Но как?.. — требовательно начал Шеффилд.

— Я устроил ему побег из Гуфр-Мартеля. Ну да, он сбежал, но не тем путем, какой я для него приготовил. Я пытался помешать полиции, чтобы та его не зацапала, прибегнув к смятению и катастрофе. Он обвел полицию вокруг носа. Но не так, как хотелось бы мне, а своим способом. Я хотел спасти его от Центральной разведки приколами и выдумками. Он вышел сухим из воды… но опять-таки по-своему. Я попытался заманить его на корабль, чтобы указал нам путь к «Кочевнику». Он не пошел на сделку, но нужный ему корабль все же заполучил. Теперь он летит своею дорогой.

— А вы за ним?

— Само собой.

Дагенхэм поколебался.

— Но меня интересует, какого черта ему понадобилось у Бэйкера на фабрике уродов?

— Пластическая операция? — предположил Шеффилд. — Новое лицо?

— Это вряд ли. Бэйкер классный спец, но так быстро даже он не справился бы. Какая-то незначительная коррекция. Фойл был на ногах, но с перебинтованной башкой.

— Татуировка, — проронил Престейн.

Дагенхэм кивнул. Усмешка сползла с его мертвых губ.

— Меня это и тревожит. Понимаете ли, Престейн, если Бэйкер свел ему татуировку, мы никогда не узнаем Фойла.

— Дорогой мой Дагенхэм, осмелюсь заметить, что от сведенной татуировки его лицо не изменится.

— Мы не видели его лица. Мы видели только маску.

— А я вообще никогда не встречался с этим парнем, — вмешался Шеффилд. — Маска-то хоть как выглядит?

— Он в ней похож на тигра. Я провел с Фойлом две долгих беседы. Я должен был бы запомнить его лицо в мельчайших деталях. И знаете что? Я не смог. Я помню только татуировку.

— Это поразительно, — вякнул Шеффилд.

— Да нет. Встречали бы вы Фойла, так сами убедились бы. А впрочем, неважно. Он выведет нас на «Кочевника». Он приведет нас к вашим миллионам, Престейн, и вашему ПирЕ. Мне почти жаль, что все скоро закончится. Или же почти закончится. Как я уже сказал, я искренне наслаждаюсь ситуацией. Уникальный человек, просто уникальный!

Глава 7

«Уик-энд на Сатурне» был спроектирован по образцу роскошной яхты. Там хватало места на четверых, а для двоих было и вовсе просторно. Недостаточно просторно, впрочем, для Фойла и Джиз Маккуин. Фойл спал в главной каюте, Джиз обитала в отдельной.

На седьмой день полета Джизбелла во второй раз заговорила с Фойлом:

— Снял бы ты эти повязки, Гуль[15].

Фойл покинул камбузную рубку, где сидел, в мрачном одиночестве попивая кофе, и направился в санузел. Он проплыл как можно дальше от Джизбеллы и завернул в альков перед зеркалом ванной. Джизбелла подтянулась к умывальнику, открыла аптечку, достала капсулу эфира и принялась тяжелыми, исполненными ненависти движениями опрыскивать и разматывать повязку. Полосы бинтов поддавались неохотно, Фойл сгорал от нетерпения.

— Думаешь, Бэйкер справился? — спрашивал он. Ответа не было. — Мог он где-нибудь промахнуться?

Снова молчание. Она продолжала разматывать бинты.

— Два дня назад болеть совсем перестало.

Нет ответа.

— Бога ради, Джиз! Между нами, что ли, до сих пор война?

Руки Джизбеллы замерли. Она с омерзением глянула на все еще забинтованное лицо Фойла.

— А ты как думаешь?

— Я тебя спросил.

— Ответ — да.

— Но почему?

— Ты никогда не поймешь.

— А ты сделай так, чтобы до меня дошло.

— Завали хлебальник.

— Если между нами война, почему ты со мной полетела?

— Чтобы закончить одно начатое с Сэмом дело.

— Ради денег?

— Заткнись.

— Ты не обязана. Ты могла бы мне довериться.

— Довериться тебе? Тебе?! — Джизбелла рассмеялась невеселым смешком и вернулась к своему занятию. Фойл стиснул ее руки и оторвал от лица.

— Я сам.

Она хлестнула его по бинтам.

— Делай, что я тебе говорю. Стой смирно, Гуль!

Она продолжила разматывать бинты. Наконец отпала полоса, закрывавшая глаза Фойла. Они уставились на Джизбеллу: темные, налитые кровью. Веки были чисты. Переносица — тоже. Отпала полоса, закрывшая подбородок. Она оказалась черно-синей. Фойл, внимательно смотревший в зеркало, резко дернулся.

— Он пропустил подбородок! — вырвалось у него. — Чертов Бэйкер…

— Заткнись, — коротко ответила Джиз. — Это борода.

Внутренние слои повязки отпали быстро, освободив щеки, рот и брови. Брови тоже чисты. Щеки под глазами чисты. Остальное лицо закрыто черно-синей семидневной бородой.

— Побрейся, — приказала Джиз.

Фойл пустил воду, смочил лицо, на котором застыла мазь, и сбрил бороду. Потом наклонился ближе к зеркалу и изучил свое отражение. Он не обращал внимания на Джизбеллу, а та наклонилась к нему так близко, что в зеркало глядели теперь они оба. От татуировки не осталось и следа. У обоих вырвался вздох.

— Чисто, — сказал Фойл. — Чисто. Он справился с работой.

Внезапно он еще приблизил лицо к зеркалу и обследовал себя внимательнее. Лицо было ему словно бы внове, так же внове, как и Джизбелле.

— Я изменился. Я и не помню себя таким. Он что, пластическую операцию сделал?

— Нет, — сказала Джизбелла. — Тебя изменило то, что у тебя внутри. Ты смотришь на гуля, нелюдь, лжеца, мошенника.

— Господи, Джиз, заткнись и оставь меня в покое!

— Гуль, — повторила Джизбелла, вперившись в лицо Фойла пылающими глазами. — Нелюдь. Лжец. Мошенник.

Он схватил ее за плечи и оттеснил в соседнюю каюту. Оттуда она перелетела в столовую, схватилась за бар и закрутила тело вокруг него.

— Гуль! — возопила она. — Нелюдь! Лжец! Мошенник! Развратник! Зверь!

Фойл догнал ее, снова схватил и яростно затряс. Заколка, скреплявшая рыжие волосы девушки у шеи, отлетела, кудри расплылись вокруг, словно у русалки. Пылающее лицо ее обратило ярость Фойла в страсть. Он крепко обнял ее и зарылся новым лицом между грудей.

— Развратник, — бормотала Джиз. — Животное.

— О Джиз…

— Свет, — прошептала Джизбелла. Фойл слепо потыкал в настенные выключатели, понажимал несколько кнопок. Дальше «Уик-энд на Сатурне» полетел между астероидов с темными иллюминаторами.

Они парили посредине каюты, прижимаясь друг к другу, нежно поглаживая, перешептываясь.

— Бедный Гулли, — шептала Джизбелла. — Бедный Гулли, дорогой мой…

— Не бедный, — возразил он. — Скоро я стану богат.

— Ага. Богат и пуст. У тебя внутри ничего нет, дорогой мой Гулли. Ничего, кроме ненависти и жажды мести.

— Но ведь этого достаточно.

— Пока достаточно. А позже?

— А позже поглядим.

— Это зависит от того, что у тебя внутри, Гулли. От того, за что ты хватаешься.

— Нет. Мое будущее зависит от того, чего я посчитаю нужным лишиться.

— Гулли… почему ты утаил это от меня в Гуфр-Мартеле? Почему не сказал мне, что тебе уже известно о сокровищах «Кочевника»?

— Не мог.

— Ты мне не доверял?

— Да нет. Я себе-то не мог помочь, это было внутри меня… от него я должен буду освободиться.

— Опять проблема самоконтроля, Гулли? Ты просто помешался на ней.

— Да. Я одержим. Я не могу научиться самоконтролю, Джиз. Не могу, но хочу.

— Ты пытаешься как следует?

— Да, одному Господу ведомо, как. А потом что-то такое происходит, и…

— И ты кидаешься из засады, как тигр.

— Хотел бы я носить тебя в кармане, Джиз… всегда с собой… чтоб ты в меня иголку втыкала и предупреждала.

— Этого за тебя никто не сделает, Гулли. Ты должен обучиться этому сам.

Он долго обдумывал ее слова, потом нерешительно начал:

— Джиз, насчет денег…

— А к черту деньги.

— Могу я на тебя в этом положиться?

— О Гулли.

— Не то чтобы я… тебе не доверял… если бы речь не шла о «Ворге», я бы тебе отдал все, чего бы ты ни пожелала. Все! Я тебе отдам все, до последнего цента, что останется. Когда закончу. Но я боюсь, Джиз. «Ворга» — крепкий орешек… ее защищают Престейн и Дагенхэм, да еще этот адвокат, Шеффилд. Мне важен каждый цент, Джиз. Я боюсь, что, если дам тебе хоть один кредит, именно его впоследствии не хватит… он станет между мной и «Воргой». — Он помедлил. — И что скажешь?

— Ты совсем одержим, — сухо сказала она. — Не частично, а полностью. Ты весь.

— Но я тебя…

— Да-да, Гулли. Весь. Любовью со мной занимается только твоя оболочка. Остальное отдано «Ворге».

В этот момент раздался сигнал радара из носовой рубки управления. Звук был тревожный и малоприятный.

— Расстояние до цели пройдено, — пробормотал Фойл. Минутная расслабленность спала с него, уступив место одержимости. Он устремился в рубку управления.

Он вернулся на фриковский планетоид в астероидном поясе, между Марсом и Юпитером. На Саргассову планетенку, сооруженную Науконародом из камня и корабельных обломков с мест космических катастроф. Он вернулся в дом Дж♂зефа и его племени, людей, которые вытатуировали слово К♂ЧЕВНИК поперек его лица и высоконаучным способом спарили с девушкой по имени М♀йра.

Фойл перегнал астероид и накинулся на него во внезапной вспышке вандальской ярости. Он принесся из космоса и пустил «Уик-энд» по дикой петле вокруг этой кучи мусора, плюясь пламенем из нацеленных теперь вперед дюз. Они облетели астероид: пронеслись мимо черных пустых причальных туннелей, мимо большого люка, который Дж♂зеф и его Науконарод соорудили, чтобы улавливать дрейфующие в космосе обломки, мимо нового кратера, проделанного Фойлом на обращенной к Терре стороне астероида. Заложили лихой вираж рядом с огромными, словно бы лоскутными, окнами астероидной теплицы. Оттуда на них взирали сотни лиц: крошечные белые пятна, траченные татуировками.

— Так я их не погубил, — буркнул Фойл. — Они спрятались в глубине астероида… Наверное, жили там, глубоко в норах, пока не починили пострадавшую часть.

— Ты им поможешь, Гулли?

— С какой стати?

— Ты нанес им урон.

— Пусть катятся к чертям. У меня своих проблем полно. Впрочем, даже приятно на них отвести душу. Сейчас сделаю так, чтобы они нас не беспокоили.

Он описал еще один оборот вокруг астероида и нацелил «Уик-энд» в глубь новоявленного кратера.

— Начнем отсюда, — сказал он. — Надевай скафандр, Джиз. За работу! Давай!

Он подгонял ее, обезумев от нетерпения, а заодно и себя. Они влезли в скафандры, покинули «Уик-энд» и прыгнули в бесцветное нутро астероида по кратеру, где неспешно кружился мусор. Это было все равно что падать по гигантской извилистой кротовой норе[16]. Фойл переключился на микроволновой канал скафандра и заговорил с Джиз.

— Здесь легко затеряться. Оставайся со мной. Держись поближе.

— Куда мы направляемся, Гулли?

— Ищем «Кочевника». Я помню, что они накрепко зацементировали его в астероид, когда я улетал. Но не помню, где именно. Нам надо его отыскать.

В извилинах кратера не было ни воздуха, ни звука, но по мере их продвижения металл и камень сотрясали вибрации. Однажды они остановились передохнуть рядом с источенным корпусом старинного боевого корабля. Прислонившись к нему, они ощутили, что вибрации — ритмичное постукивание — исходят изнутри.

Фойл мрачно усмехнулся.

— Там Дж♂зеф и его Науконарод, — сказал он. — Надо мне с ними поболтать. Дам им уклончивый ответ.

Он дважды постучал по корпусу.

— А теперь личное сообщение для моей женушки.

Лицо его потемнело. Он гневно врезал по корпусу и развернулся.

— Пошли. Время не ждет.

Но сигналы продолжали преследовать их. Стало ясно, что внешние периферийные области астероида практически заброшены: племя откочевало к центру. Там, глубоко внизу, в трубе, сооруженной из покореженного алюминия, откинулся люк и мелькнул свет. Вылез Дж♂зеф в старинном стеклотканевом скафандре. Он стоял враскоряку, молитвенно сложив руки, глядя на них своей дьявольской маской и делая явственные движения губами.

Фойл уставился на старика, сделал было шаг к нему, потом остановился, стиснув кулаки. Кадык его заходил ходуном от нараставшего бешенства. Джизбелла, глядевшая на Фойла, в ужасе вскрикнула. На лице его снова появилась старая татуировка: кроваво-красная на бледной коже, а не черная, как раньше. Теперь она сделалась в полной мере тигриной: и рисунком, и цветом.

— Гулли! — воскликнула она. — Бог мой, твое лицо!

Фойл не обратил на нее внимания. Он стоял и смотрел на Дж♂зефа. Старик изобразил еще просительные жесты, словно бы приглашая войти, и пропал. Только после этого Фойл развернулся к Джизбелле и, точно очнувшись, спросил:

— Что? Что ты сказала?

Она явственно видела его лицо сквозь забрало скафандра. И по мере того, как гнев оставлял Фойла, кроваво-красный рисунок выцветал и исчезал.

— Ты этого клоуна видела? — требовательно спросил Фойл. — Это Дж♂зеф. Ты видела, как он меня умолял, как пресмыкался после того, что он со мной… А что ты там сказала?

— Твое лицо, Гулли. Я понимаю, что случилось с твоим лицом.

— Ты о чем?

— Ты хотел получить средство самоконтроля, Гулли. Ну что ж, ты его получил. Твое лицо. Оно… — Джизбелла, не выдержав, истерически расхохоталась. — Тебе волей-неволей придется теперь научиться самоконтролю, Гулли. Тебе никогда больше нельзя давать волю эмоциям… любым эмоциям… потому что…

Но он уже глядел мимо нее. Внезапно, издав радостный вопль, он устремился вверх по алюминиевой трубе и резко тормознул у открытой дверки. Заорал от восторга. Это была дверка шкафчика для инструментов, четыре на четыре на девять футов. Внутри виднелись полки, старые банки из-под пайков, какой-то мусор. Гроб, в котором был заживо погребен Фойл на борту «Кочевника».

Дж♂зеф и его Науконарод успешно подтянули обломки корабля к астероиду, прежде чем учиненный побегом Фойла холокост сделал дальнейший вылов космического мусора невозможным. Внутренность корабля практически не пострадала. Фойл схватил Джизбеллу за руку и подтянул туда. Быстро пронесся вместе с ней по кораблю в каюту дежурного по хозчасти, где среди гор мусора и обломков обнаружился массивный стальной сейф. Сейф был в общем непримечательный и выглядел солидно защищенным.

— Необходимо принять решение, — торопливо сказал он. — Сейчас. Либо мы выдираем сейф из корпуса и везем на Терру, чтобы там поработать с ним без спешки, либо открываем его здесь. Я бы выбрал второй вариант. Возможно, Дагенхэм солгал мне. Все зависит от того, какие инструменты у Сэма были на борту «Уик-энда». Давай вернемся на корабль и посмотрим, Джиз.

На пути обратно он даже не замечал, как она молчалива и погружена в себя. Вернувшись на «Уик-энд», он быстро обшарил корабль в поисках инструментов.

— Ничего! — воскликнул он разочарованно. — Тут ни дрели, ни даже молотка нет. Ничего, кроме открывашек для бутылок и банок с пайками.

Джизбелла не ответила. Она неотрывно смотрела ему в лицо.

— Почему ты на меня так смотришь? — потребовал Фойл.

— Я в восхищении, — медленно ответила Джизбелла.

— По какому случаю?

— Я тебе кое-что покажу, Гулли.

— Что?

— Я тебе покажу, как я тебя презираю.

И с этими словами она трижды ударила его. Фойл яростно вскинулся. Джизбелла перехватила его руку и сунула ему под нос зеркало.

— Ты только посмотри на себя, Гулли, — тихо проговорила она. — Ты посмотри себе в лицо.

Он взглянул. Он увидел старую татуировку, пылавшую красным огнем под кожей. Лицо его стало кроваво-красной тигриной маской на белом. Он так испугался, что гнев его умер в одно мгновение. И сей же миг исчезла маска.

— Боже, — прошептал он. — О боже мой…

— Мне пришлось тебя разъярить, чтоб ты увидел, — объяснила Джизбелла.

— Что это такое, Джиз? Что это значит? Бэйкер не справился с работой?

— Да вряд ли. Я думаю, это шрамы глубоко под кожей, Гулли. От изначальной татуировки и последующего вытравливания. От игл. Обычно они не видны, но как только кровь приливает к лицу, как только эмоции берут верх над тобой, они наливаются красным. Сердце начинает перекачивать кровь, когда ты в ярости или ужасе, когда тобой овладевают страсть или одержимость. Теперь ты понял?

Он потряс головой, продолжая смотреть себе в лицо и опасливо касаясь его.

— Ты говорил, тебе бы хотелось засунуть меня в карман, чтоб я тебя колола, когда ты теряешь контроль над собой. Ты обзавелся кое-чем получше, бедный мой Гулли, дорогой мой. У тебя есть твое собственное лицо.

— Нет! — крикнул он. — Нет!

— Ты больше не сможешь себе позволить так легко выйти из себя, Гулли. Тебе больше нельзя напиваться, переедать, влюбляться без памяти, ненавидеть… Тебе придется держать себя в ежовых рукавицах.

— Нет! — в отчаянии воскликнул он. — Это можно исправить. Бэйкер сможет. Или кто-то другой, если не он… Не могу же я вот так блуждать, не позволяя себе никаких проявлений чувств, чтобы часом не превратиться в урода…

— Гулли, я не думаю, что это можно исправить.

— А пересадка кожи?

— Нет. Шрамы слишком глубокие. Пересадка не поможет. Ты никогда не избавишься от этих стигматов, Гулли. Тебе придется научиться с ними жить.

Фойл во внезапной вспышке ярости отбросил зеркальце. На лице его снова появилась кроваво-красная тигриная маска. Он вылетел из главной каюты, устремился к люку и начал торопливо влезать в оставленный там скафандр.

— Гулли, ты куда? Ты что собираешься…

— Инструменты! — крикнул он. — Нам нужны инструменты, и я знаю, где их взять.

— Где?

— Да на астероиде! Там десятки кладовых, куда они собирали инструменты с разбитых кораблей. Там дрели и вообще все, что понадобится. Не ходи со мной, там может быть опасно. Хотя… как там мое проклятое богом лицо? Что-нибудь на нем видно? Иисусе Христе, ниспошли мне проблемы!

Он закончил надевать скафандр и вылетел наружу. Нашел люк, отделявший обитаемые зоны астероида от вакуума. Забарабанил по нему. Подождал немного, застучал снова и продолжал так, пока люк не открыли. Вытянулись руки, потащили его внутрь, закрыли люк. Воздушного шлюза не было.

Он поморгал, привыкая к свету, и оскалился на Дж♂зефа и ничего не подозревающую толпу позади него. Лица их были дикарски разукрашены, и он знал, что его собственное лицо сейчас тоже пылает красно-белыми узорами. И он увидел, как Дж♂зефа охватывает паника, а дьявольски ощеренный рот его произносит по буквам:

К-О-Ч-Е-В-Н-И-К.

Фойл ворвался в толпу и начал расшвыривать собравшихся. Дж♂зефа он огрел по губам тыльной стороной перчатки скафандра. Пролетев сквозь Науконарод, он помчался по заселенным коридорам. Он начал смутно узнавать местность. Наконец добрался до самого глубокого участка, полуискусственной пещеры, вырубленной в древнем корабельном корпусе. Здесь хранились награбленные инструменты.

Он зарылся в кучу, выбрасывая наружу дрели, алмазные пилы, баночки кислоты для травления, термитные смеси, кристаллизаторы, динамитные составы, флюсы. Астероид медленно вращался, и вес набранной Фойлом добычи не превышал сотни фунтов. Он кое-как перевязал ее кабелем и поволок прочь из кладовой-пещеры.

Его уже ждали Дж♂зеф с Науконародом. Блохи вздумали искусать волка? Они устремились на него, и он в ярости накинулся на них как зверь. Броня скафандра защищала его от смехотворных ударов. Он понесся дальше по коридорам, отыскивая люк, ведущий обратно в благословенную пустоту.

По наушникам пришел возбужденный голос Джизбеллы:

— Гулли, ты меня слышишь? Это Джиз. Гулли, отвечай.

— Что у тебя?

— Две минуты назад появился другой корабль. Он лег в дрейф по ту сторону астероида.

— Что?!

— Он желто-черный, как шершень.

— Это цвета Дагенхэма!

— Значит, за нами погоня!

— Ты ожидала иного? У Дагенхэма еще с нашей встречи в Гуфр-Мартеле отрос на меня во-от такой зуб. Дурак я, что не подумал об этом… Джиз, ноги в руки. Надевай скафандр и встречай меня возле «Кочевника». В каюте дежурного по хозчасти. Давай-давай, девочка.

— Но, Гулли…

— Тихо. Они могут прослушивать нашу частоту. Давай.

Он пролетел через астероид, добрался до люка, раскидал охрану, выбил крышку и помчался по безвоздушным коридорам. Науконарод в панике засуетился, пытаясь законопатить люк, и отстал. Но он понимал, что погоня лишь отсрочена. Науконарод будет в ярости.

Фойл проволок свою добычу по извилистым коридорам искусственной планетки до самого «Кочевника». Там, в каюте дежурного по хозчасти, его ждала Джизбелла. Она потянулась было переключить коммуникатор своего скафандра на микроволны, но Фойл жестом остановил ее. Приложил свой шлем к ее забралу и зашептал:

— Никаких КВ. Они отслеживают. Так они обнаружили нас. Ты же меня так слышишь, да?

Она кивнула.

— Отлично. У нас, может, около часа, прежде чем Дагенхэм нас засечет. И столько же, пока Дж♂зеф с его кодлой до нас не доберутся. Мы меж двух огней. Надо спешить.

Она снова кивнула.

— Нет времени вскрывать сейф и переносить сокровище.

— Если оно там есть.

— Ну, Дагенхэм же здесь, да? Значит, и сокровище здесь. Нам нужно вырезать сейф из корпуса и перетащить его на «Уик-энд». Там мы его вскроем.

— Но…

— Просто слушай и делай то, что я говорю. Возвращайся на «Уик-энд». Опорожни его. Все ненужное вышвырни в космос. Все припасы, кроме НЗ.

— Зачем?

— Потому что я не знаю, сколько тонн будет весить сейф при нормальной силе тяжести и хватит ли грузоподъемности корабля. Нам нужно оставить какой-то зазор под это дело. Возвращение будет нелегким, но мы справимся. Выскобли корабль подчистую. И быстро! Давай, девочка, давай!

Он оттолкнул ее в сторону корабля и, не проводив даже взглядом, атаковал сейф. Тот был из структурированной стали, как и корпус: массивный, круглый, фута четыре в диаметре. Сейф крепился к переборке и сочленениям «Кочевника» в двенадцати различных местах. Фойл накинулся на каждое из них: испробовал кислоту, дрель, термит, заморозку… Он исходил из общих представлений о структурных напряжениях. Вытравливать, раскалять и охлаждать сталь, пока кристаллическая структура не исказится и материал не поддастся. Он подвергал ее ускоренному искусственному усталостному старению.

Джизбелла вернулась, и он осознал, что прошло уже сорок пять минут. У него ныло все тело, и конечности сводила судорога, но шаровидный сейф таки отделился от корпуса и парил, являя взору двенадцать уродливых рытвин на поверхности. Фойл переместился к Джизбелле, и они вместе налегли на сейф. Но их усилий оказалось недостаточно, чтобы его переместить. В отчаянии, выбившись из сил, они отступили, и тут лившийся через пробоины в корпусе «Кочевника» солнечный свет затмила быстрая тень. Они подняли головы. Менее чем в четверти мили вокруг астероида кружился звездолет.

Фойл прислонился шлемом к шлему Джизбеллы.

— Это Дагенхэм, — выдохнул он. — Он нас высматривает. Наверное, готовит команду для высадки на астероид. Как только доберутся до Дж♂зефа, узнают, где искать.

— О, Гулли…

— Шанс еще есть. Возможно, они не заметят «Уик-энд на Сатурне», пока не сделают еще пару оборотов. Он запрятан глубоко в том кратере. Наверное, мы еще успеем закинуть сейф на борт.

— Как, Гулли?

— Не знаю, черт подери, не знаю! — Он в ярости застучал кулаком о кулак. — Мне больше ничего не пришло в голову.

— А может, вышвырнуть его наружу взрывом?

— Взрывом? Бомбы вместо мозгов? Это точно Великая Менталистка Макквин со мной говорит?

— Послушай. Мы его выбьем наружу какой-нибудь взрывчаткой. Она сработает как ракетный двигатель. Придаст импульс.

— Ага, я понял. А дальше что? Как мы его на корабль перетащим, девочка? Мы же не можем все время двигать его взрывами, у нас времени не хватит.

— Нет, мы подставим корабль под сейф.

— Что?

— Мы выбьем сейф в космос. Потом подведем корабль и подставим его люк под сейф, чтобы тот упал внутрь. Все равно что ловить шляпой подброшенный мяч. Понимаешь?

Он понял.

— Господи, Джиз, а может получиться!

Фойл прыгнул к своей куче, спешно принялся сортировать палочки желатинового динамита и прочую взрывчатку.

— Придется все-таки вернуться на KB-связь. Одному из нас надо обратно на корабль, пилотировать, а одному — заняться сейфом. Тот, кто с сейфом, указывает тому, кто на корабле, куда лететь. Да?

— Да. Ты лучше меня пилотируешь, Гулли. Я тогда буду указывать.

Он кивнул, прикрепил взрывчатку, присоединил капсюли и запальные шнуры. Потом прислонил свой шлем к ее.

— Вакуммный взрыв, Джиз. Через две минуты. Когда я скомандую по КВ, просто поджигай всю эту байду и убирайся куда глаза глядят. Поняла?

— Поняла.

— Увидишь сейф, перелетай к нему. Как только я его поймаю в корабль, ты влезай следом. Не мешкай. Они приближаются.

Он ободряюще похлопал девушку по плечу и вернулся на «Уик-энд». Оставил внешний люк открытым, как и внутреннюю дверь воздушного шлюза. Из корабля тут же стал улетучиваться воздух. Опустевший, выпотрошенный Джизбеллой, он мало чем отличался от покинутых обломков, составлявших астероид.

Фойл устремился в контрольную рубку, сел за пульт и включил микроволновую связь.

— Готовьсь, — скомандовал он. — Я лечу.

Он включил двигатели, дал боковую тягу на три секунды, потом выжал вперед что было сил. «Уик-энд» подчинился его движениям, размел с пути дрейфовавший поблизости мусор и вынырнул из кратера, точно поднимающаяся к поверхности океана акула. Фойл заложил вираж над астероидом и передал:

— Динамит, Джиз! СЕЙЧАС!!!

Вспышки не было. Взрыва не было слышно тоже. Только новый кратер образовался в астероиде под кораблем. Цветок обломков вытянулся вверх, в космос, облако пыли быстро расплылось, и показался медленно вращавшийся по мере подъема тускло-серый стальной шар.

— Сдай назад, — холодно и уверенно отозвалась Джизбелла. — Ты слишком гонишь. И, кстати, заказанные тобой проблемы прибыли.

Он тревожно глянул вниз и дал задний ход. На поверхности астероида роились шершни: люди Дагенхэма в черно-желтых скафандрах. Они окружали одинокую фигурку в белом, которая вертелась и уворачивалась от них, пытаясь ускользнуть. Кольцо смыкалось. Это была Джизбелла.

— Держи курс, — сказала Джиз тихо, но он слышал ее тяжелое разгоряченное дыхание. — Еще немного сбрось… четверть оборота…

Он автоматически повиновался указаниям, не отрывая взгляда от переполоха внизу. Элерон «Уик-энда» заслонил сейф по мере сближения траекторий, но Джизбеллу он все еще видел, и шершней Дагенхэма тоже.

Девушка включила ракетный двигатель скафандра — он заметил, как из спинных дюз вырвались тоненькие сполохи. Фигурка в белом воспарила с астероида в пространство. Зажглись новые сполохи: люди Дагенхэма кинулись в погоню. Полдюжины, однако, не стали отвлекаться на Джизбеллу, а вместо этого устремились к «Уик-энду».

— Он уже рядом, Гулли, — Джизбелла отрывисто дышала, но голос ее оставался невозмутимым. — Корабль Дагенхэма опустился на другой стороне астероида, но ему уже наверняка передали наши координаты. Он летит к тебе. Держи позицию, Гулли. Десять секунд…

Шершни обогнали фигурку в белом скафандре и взяли ее в сферическое оцепление.

— Фойл, ты слышишь меня? Фойл?

Голос Дагенхэма сперва шел с помехами, но потом прочистился.

— Говорит Дагенхэм. Я на твоей волне. Фойл, сдавайся.

— Джиз! Джиз! Ты от них уйдешь?

— Держи позицию, Гулли… Есть! Точно в дырочку, сынок!

«Уик-энд» сотрясся от сокрушительного удара: сейф двигался хотя и медленно, но весил очень прилично, и теперь он влетел точно в главный люк. В тот же миг фигурка в белом отчаянным маневром пролетела сквозь рой желтых ос и устремилась к «Уик-энду». Преследователи настигали.

— Давай, Джиз, давай! — взмолился Фойл. — Давай, девочка!

Джизбеллу скрыл элерон «Уик-энда». Фойл переключил тумблеры и приготовился к предельному ускорению.

— Фойл, отвечай! Это Дагенхэм.

— Пошел к черту, Дагенхэм! — выкрикнул Фойл. — Джиз, просигналишь, как будешь на борту, и отчаливаем!

— Не могу, Гулли!

— Давай, девочка, давай!

— Не могу попасть на борт. Сейф заблокировал люк. Он застрял на полдороге.

— Джиз, ну же, давай!

— Я тебе говорю, что не могу! — в отчаянии заорала она. — Он заблокировал вход!

Он дико огляделся. По корпусу «Уик-энда» с устрашающей целеустремленностью профессиональных абордажников ползли люди Дагенхэма. Корабль самого Дагенхэма парил над коротким горизонтом астероида — прямо по курсу. У Фойла голова пошла кругом.

— Фойл, ты в ловушке. Ты и твоя девка. Но я предлагаю сделку.

— Гулли, помоги мне, ну сделай же что-нибудь, Гулли!

— «Ворга», — произнес он сдавленным голосом, смежил веки и ударил по пульту. Взревели хвостовые двигатели, «Уик-энд» сотрясся и прыгнул вперед. Абордажники Дагенхэма, Джизбелла, угрозы и мольбы остались позади. Фойла вдавило в пилотское кресло чудовищной десятикратной перегрузкой, и он сразу же потерял сознание. Но перегрузка эта была менее тягостной, менее болезненной, менее предательской, чем горевшая в нем страсть.

Корабль стремительно удалялся, пропадая из виду, а на лице Фойла проступали кроваво-красные стигматы его одержимости.