Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья.

Глава 1. СинхроФазоВставлятель.

24 мая 1937 года. Аэродром Лос-Альказарес, 20 километров до Картахены.

Приземлившись на аэродроме и едва зарулив на свою стоянку, Лёха пулей выпрыгнул из самолёта и рванул к стоянке приземлившихся И-пятнадцатых. Так быстро этот обычно неторопливый лётчик ещё никогда не бегал — триста метров пролетели, как миг.

Первый из пилотов приземлившихся истребителей, начал что-то объяснять, шагая навстречу Лёхе. Но тот, не слушая, со всей молодой дури влепил ему кулаком в челюсть. Лётчик в шлеме вздрогнул, глаза его собрались в кучку, он вбрыкнул ногами и буквально улетел куда то под крыло истребителя.

Лёха, кипя от ярости, уже мчался ко второму самолёту. Его пилот, увидев совершенно побелевшего Лёху, несущегося на всех парах, как межконтинентальный экспресс, что то крича, бросился прочь, не дожидаясь дальнейших объяснений. Потом набежавшие лётчики, техники и просто оказавшийся рядом люд пытались оттащить Лёху от пилота истребителя.

Через какое-то время, вернувшись к своему самолёту, Лёха достал здоровенную бутыль местного самогона, забрался на лавочку над обрывом к морю и стал пить. Сначала молча, потом тихо ворча, а потом уже вслух, будто Кузьмич был рядом. В какой то момент Лёха стал сам с собой говорить в слух, обращаясь к исчезнувшему Кузьмичу, вспоминая их приключения, иногда со слезами извиняясь, если он был не прав…

Будучи устремленным вдаль, его взгляд почти не фокусировался на окружающих предметах, правая рука машинально нашаривала бутылку и он отпивал крепкий напиток прямо из горла, почти не чувствуя вкуса.

— Прости меня, Кузьмич! Ты был, наверное, моим лучшим другом! — проговорил Лёха со слезами, глядя куда-то вдаль, не видя ни моря, ни горизонта.

Рука, машинально шаря по лавочке, снова нащупала бутыль, и Лёха отпил ещё. Однако, потянувшись за пузырём в очередной раз, рука цапнула пустоту. Его взгляд попытался сфокусироваться на месте, где только что стояла бутылка, и Лёха увидел как чья то волосатая лапа опрокидывает её в горло какому то лохматому и усатому чудищу.

— Ах ты! Отдай! — крикнул Лёха и встал, пошатнулся и попробовал отобрать бутылку, сделав несколько махов руками.

— Вот! А говорил — друг! А сам в одно рыло ханку трескаешь! — раздался знакомый и почти родной, ворчливый голос из недр «лохмадавчика».

— Кузьмич?! Мне пока рано в рай! Мне сихроно... синхрата... синхра... фаза... трахатель... строить ещё надо!

— Свой фаза трахатель ты Наденьке заправлять будешь! Дай бутылку, кому сказал! — перед Лёхой, слегка покачиваясь вместе с окружающим миром, материализовался Кузьмич.

— Кузьмиииич! Аааа! — Лёха сделал шаг вперёд, но тут трава вдруг подпрыгнула, закрутилась и больно ударила его в нос. Мир померк.

*****

Как выяснилось позже, Кузьмич, вылетев из самолёта и кувыркнувшись несколько раз в потоке воздуха, успел инстинктивно сгруппироваться и дёрнуть кольцо. Ноги взлетели выше головы, и он повис на стропах под белым куполом парашюта, буквально в двухстах метрах от земли.

Как потом не единожды рассказывал сам Кузьмич в компаниях:

— Лечу я, значит, в воду, — говорил Кузьмич размахивая руками, — метрах в пятидесяти от берега. Думаю, всё, сейчас запутаюсь в шёлке, утону. Бултых! Приземлился, вынырнул, руками шёлк отпихиваю, ногами шевелю... и раз — и до дна достал! Встал. Не вижу нифига — мокрым шёлком всего облепило. Поверить не могу! А там по пояс!

Слушатели хохотали, а Кузьмич каждый раз добавлял:

— Вот так, товарищи, судьба меня любит. А иначе как я до сих пор с этой ходячей катастрофой летаю!

30 мая 1937 года. Море около Ибицы.

Приземлившись и выключив двигатели, Лёха, охая, вылез из кабины своего бомбардировщика. Кряхтя, как старый дед, он разогнул спину, лёг на вытоптанную траву и замер, бесцельно глядя на небо, вспоминая, как всё началось этим утром.

— Расстреляют, наверное… — лениво закралась в его мозг крамольная мысль. — Или героя дадут… Или и то, и другое одновременно! — чувство юмора, наконец, проснулось и победило хандру в характере нашего героя.

*****

Утро не предвещало ничего необычного: очередная планёрка, дежурные доклады, указания командования. Но в середине совещания звену морских лётчиков неожиданно выдали персональное распоряжение.

— Сегодня действуете по заявке флота, — коротко сказал Проскуров при постановке боевых задач. — Наконец-то вспомните свою морскую специальность. Есть информация, что мятежники отправили крейсеры «Канарис» и «Балеарис», — усмехнулся он, — в сторону Балеарских островов на перехват наших конвоев. Так что взлетайте по готовности и работайте.

Вслед за Хованским и Остряковым Лёха коротко кивнул, отвечая почти автоматически:

— Непременно, — и на лице мелькнула хитрая улыбка. Мысли уже рвались вперёд: «Вот и проверю свои идеи».

Он давно хотел испытать свои идеи по атакам на морские цели. Тот памятный сброс пятидесяти килограммовой бомбы, чтобы отпугнуть английский эсминец от советского парохода, засел в его мозгу не вынимаемой занозой. Уж больно хорошо тогда скакала пущенная по волнам бомба. Пару подкрыльевых держателей с «Протеза» у него быстро конфисковали и отправили в Советский Союз для изучения, копирования и организации производства.

Пока обещания советской промышленности не спешили воплотиться в реальность, лётчикам приходилось атаковать корабли с горизонтального полёта. Попасть в небольшую и быстро движущуюся цель при таком способе было из разряда чудес.

Изрядно финансово простимулировав испанских техников и проявив чудеса изворотливости в добывании материалов, Лёха изготовил пару подкрыльевых держателей по типу и подобию "протезовских". Ещё четыре штуки испанцы обещали доделать в ближайшие недели.

— Ну, тут уж как пойдёт, — смеялся про себя Лёха, хорошо знакомый с оперативностью и обязательностью испанцев.

Из разобранного на две части держателя для торпеды получилось ещё два держателя для бомб, и вся система позволяла взять на внешнюю подвеску аж четыре бомбы. Как всегда, испанская система снабжения не блистала изобилием и могла предложить только стандартные советские стокилограммовые изделия.

— Спасибо и на этом, — думал Лёха. — Хотя, конечно, хочется запулить килограммов по двести пятьдесят, а лучше и по пятьсот.

Лёхина «Катюшка», в девичестве скоростной бомбардировщик АНТ-40, взяв четыреста килограммов бомбовой нагрузки и английскую фотокамеру F24, именуемая "Бандура", в бомбоотсек, остальное добрала по максимуму топливом и маслом. Машина была заправлена доверху, как говорится, по самые пробки бензобаков. Она радостно сверкала на солнце залатанными и подкрашенными пробоинами в крыльях и фюзеляже, ожидая вылета.

— Посмотрим, — рассуждал Лёха, проверяя крепления. — Если всё пойдёт нормально, то пара под одно крыло, пара под другое. Красота! Вряд ли скорость так уж сильно упадёт от этого.

Подготовка завершилась, и теперь его «Катюшка» готовилась показать, на что способна с таким нестандартным оснащением.

*****

Обсудив со своим непосредственным начальством порядок действий и районы боевого патрулирования, экипажи разошлись по самолётам. Надо сказать, что благодаря Лёхиным махинациям, изрядно приправленным и смазанным обменённым на наличные песеты испанским золотом, Лёха сумел раздобыть третью радиостанцию на самолёт Хованского, и теперь морское звено было самым радиофицированным среди всех испанских ВВС. В кои-то веки автоматизация шла снизу, а не сверху, и начальству технические новинки доставались в последнюю очередь.

— Эх, ещё бы в Картахену флотскую станцию поставить, — мечтал Лёха, думая, где бы спереть или кого бы напрячь на спереть недостающее оборудование. Стоящие на кораблях станции не совпадали с самолётными по частотам и использовать их не представлялось возможным.

Экипаж занял свои места и доложил о готовности.

— Поехали, — объявил Лёха по переговорному устройству и толкнул рычаги управления двигателями вперёд, — Товарищи пассажиры, наш самолёт сегодня пилотирует лётчик высшего класса, заслуженный мастер парашютного спорта Алекс дон Хренов. Просьба покрепче пристегнуть ремни и проверить чистоту ваших парашютов.

Самолёт начал медленно разгоняться, натужно ревя моторами, он нехотя оторвался от земли в самом конце взлётной полосы. Чистое испанское небо приняло его в свои объятия. Ни облачка. Идеальная видимость — миллион на миллион.

Около часа Лёха наслаждался полётом, прежде чем на горизонте показались очертания острова Ибица. Он начал пологое снижение.

В шлемофоне прорезался голос стрелка:

— Камандира, Острякова передала, она бомбила «Канариса» около порта Ибица. Попала передала, координата 45-05 по улитка 4, — в моменты волнения вполне себе чисто говоривший по-русски Алибабаевич проявлял особенную любовь к женскому роду русского языка.

— Кузьмич, сколько нам до порта Ибицы, — спросил Лёха,

— Двадцать минут, — быстро отозвался штурман, — бензина пока хватает.

Особенно долго не раздумывая Лёха отдал приказание проложить курс на Ибицу.

Раненый при налёте на Майорку, Кузьмич неделю провалялся в госпитале Картахены и сбежал оттуда, хромая на палочке, говоря, что среди своих его нога заживает лучше, а в госпитале её вообще угрожали отрезать. Теперь он мучаясь в тесной кабине, притащил откуда то матрас, стараясь устроиться лёжа, чтобы не тревожить раненую ногу.

Ещё через пятнадцать минут штурман снова прорезался по внутренней связи:

— Командир! Похоже, наш «Канарис» на горизонте. Только не в порту, а вполне себе так бодро чешет в море. Идёт курсом на Гибралтар. Наверное испугался, что сам дон Херров к нему сейчас свой фаза трахатель применит! Вот он и смылся, хотя конечно слегка дымит и пованивает! Давай-ка утопим этих сеньоров! — пошутил штурман.

Георгий Кузьмич, или просто Кузьмич, как его называл Лёха, был штурманом высшего класса. Но это не мешало ему регулярно подшучивать над командиром. Лет на пятнадцать старше Лёхи, он был «старым штурманом», как она сам себя называл. Он попал в военно-морской флот после того, как с трудом избежал ответственности за аварию самолёта в Севморпути. Флотское звание лейтенанта и шанс избежать десяти лет в лагерях, а то и расстрела, делали эту командировку особенно привлекательной в его глазах. Но подколоть Лёху он считал своей обязанностью.

— Кузьмич, знаешь, тут приказ вышел! Всем флотским шутникам немедленно сбривать усы! Когда ты высовываешься из люка, посмотреть на звёзды, оказывается, они обзор стрелку полностью закрывают! А при прыжке с парашютом ещё и в стропах путаются! Так и полетишь камнем вниз акулам на закуску! Или думаешь акула испугается твоего штурманского значка? Ладно, пошли смотреть, кто там такой смелый катается.

— Моя хорошо сквозь усы видит! — немедленно внёс свои пять копеек в веселье стрелок.

— Алибабаевич, смотри по сторонам внимательно, — направил разговор в нужное русло Лёха.

— Моя хорошо смотрит! Хвост чист! — продолжил веселится стрелок, — Просто иногда какой-такой буква не выговариваю!

— Я и говорю, Алибаич, если ты прощёлкаешь истребители на хвосте, я тебе самый толстый ибн Оглу в зад засуну и проверну несколько раз! Паноптикум, а не экипаж! — посмеялся Лёха.

Через несколько минут крейсер стал заметно ближе, и его можно было хорошо разглядеть уже с высоты двух километров. Огромная стальная туша медленно двигалась по воде, словно предчувствуя, что внимание небес приковано именно к ней.

— Флаг разобрать не могу, — доложил Кузьмич, разглядывая через бинокль пыхтящий внизу корабль. — Вижу у него знатный дым на корме. Похоже, это «Канарис», который Остряков бомбил, — выдал свои заключения Кузьмич.

Но выяснять принадлежность корабля долго не пришлось. Зенитная артиллерия крейсера оказалась вполне готова к неожиданным гостям. Внезапно зенитки со стороны судна открыли огонь, и по курсу Лёхи стали вспыхивать чёрные шапки разрывов. Самолёт несколько раз ощутимо тряхнуло, а осколки с характерным звоном застучали по фюзеляжу.

— Восемьдесят восемь миллиметров похоже! Ах вы, суки недорезанные, — произнёс Лёха сквозь стиснутые зубы. Его глаза сузились, и он резко завалил самолёт в правый вираж, уводя его подальше от огня с крейсера. Разрывы остались чуть позади, но напряжение не спало.

— Штурман, фиксируй курс на крейсер, — коротко бросил он, закладывая большую дугу. План начал складываться в голове, он уже не сомневался, как провести атаку.

Снизившись до трёхсот метров, Лёха заложил ещё один вираж, внимательно следя за огнём зениток. Когда дуга была завершена, он вновь взял курс прямо поперёк курса крейсера. Высота стремительно уменьщалась, и самолёт уже ощутимо гулял в потоках воздуха от воды.

— Кузьмич, заходим поперёк курса, — Лёхин голос звучал уверенно. — За километр до цели я выйду на пятьдесят метров высоты. Командуй влево-вправо. Сброс на тридцати метрах по высоте, дистанция — триста метров до крейсера. Скорость — триста.

— Принял, командир! — раздался ответ Кузьмича, и тот уже начал ловить своей деревянной торпедной линейкой огромный корпус корабля, который становился всё ближе. Теперь всё зависело от точности, выдержки и холодной головы экипажа.

— Понял, командир. А не еб@нёт? На своих бомбах то не рванём, в смысле! — в голосе Кузьмича слышалось изрядная толика сомнения.

— Не должны, — отозвался Лёха, сосредоточенно следя за приближающимся крейсером. — Англичанам тогда так же сбросили, и отлично. Лупи всё сразу, и камеру сразу готовь, — распорядился Лёха.

Моторы ревели, самолёт мчался над водой, едва не касаясь сверкающей под солнечными лучами глади. Высота в тридцать метров была минимальной, воздух внутри кабины вибрировал от напряжения, словно сама машина чувствовала, насколько близок момент атаки.

Глухой рык моторов дополнял звенящую тишину ожидания. Бомболюки раскрылись с тихим скрипом, и самолёт, как хищник, замер на секунду, готовясь выпустить в полёт свой смертоносный груз.

Цель стремительно приближалась, серый борт огромного корабля вырастал на глазах, закрывая собой весь горизонт.

— Лево три... ещё лево один... так держать! — чётко командовал штурман, всматриваясь в цель через прицел своей сосновой линейки. — На боевом. Три, два, один... Сброс! — заорал в шлемофон Кузьмич, почти перекрывая шум мотора, — Бомбы пошли!.

— Получайте, суки! — крикнул Лёха, не удержавшись от эмоций.

Сразу после сброса он резко потянул штурвал на себя, одновременно нажимая правую педаль. Самолёт с напряжённым стоном рванул вверх, буквально перескакивая над передней башней крейсера. На какой-то миг Лёхе показалось, что он видит удивлённые лица офицеров на мостике. Тут сзади оглушительно загрохотал крупнокалиберный пулемёт стрелка, добавляя свой небольшой вклад в хаос войны, словно огненной метлой, сбрасывая вражеских моряков с мостика корабля.

Самолёт резко заложил правый вираж, проходя в опасной близости от воды, и также резко пошёл в набор высоты.

— Горит! Командир, горит! Есть! Два взрыва! — радостно кричал радист, не скрывая своего восторга. — Их самолёт горит, и в одну маленькая пушка попали!

Лёха выровнял машину, снова положил её в пологий вираж вокруг крейсера и дал команду:

— Штурман, снимай кино. А потом давай, рисуй курс на базу.

И тут он не удержался, спросил по внутренней связи у Кузьмича:

— Кузьмич, какого хрена ты в ста пятидесяти метрах от корабля бомбы запустил? Чуть не влепились в это корыто! Перепрыгнули почти над головами фашистов! А если бы бомбы через крейсер перескочили?

— Так чтоб фашисты наверняка обосрались! У меня не перескочат! — с весёлой наглостью и без тени сомнения ответил штурман, щёлкая фотоаппаратом и попутно вытирая пот со лба.

Самолёт, освободившись от четырёхсот килограммов смертельного груза, с заметной лёгкостью набирал высоту. Ощущение тяжёлой тревоги постепенно сменялось облегчением. Машина уверенно уходила из зоны опасности, а под крыльями осталась вспененная вода, горящий крейсер и чёрный столб дыма, медленно поднимающийся в ясное небо.

Выведя самолёт на высоту около двух километров, Лёха внимательно оглядывал горизонт. И тут его взгляд зацепился за атакованный дымящийся корабль, оставляющий за собой длинный чёрный след на воде. Он прищурился, пытаясь рассмотреть детали.

— А ведь ни разу не «Канарис» ... Ой бл...! Самки ишака! — пробормотал он, закладывая левый вираж, чтобы подойти поближе. Водя глазами по силуэту судна, он начал узнавать характерные черты. — Две башни... по три здоровенных орудия, — медленно выговорил он, и ему вдруг всё стало ясно. Лёха вспомнил этот силуэт!

— Похоже, мы вслед за Остряковым влепили фрицам в их недоношенный линкор, — заключил Лёха с нотками огромного удивления в голосе.

— Кузьмич! Сделал фото? — поинтересовался Лёха. — Парашютом чувствую, нам сейчас такой СинхроФазоТрахатель заправят... Вот теперь твои фотографии очень, очень понадобятся отписываться!