Море лиц

Это очень похоже на медленную смерть, мне кажется. Осознание того, что спуск бесконечен и помощи ждать неоткуда. Со всех сторон небо. Внизу нет ни суши, ни моря, только цвет без формы, такой далекий, что я даже не в состоянии определить, какой именно это цвет. Пронзая космос, я падаю головой вперед, неистово вращаясь, центробежная сила прижимает серое вещество мозга к ушам. Я падаю, словно Люцифер. «Он будто бы летел с утра до полдня и с полдня до заката, как звезда падучая»[1]. Это Мильтон. Даже сейчас мое давнишнее гуманитарное образование подбирает достойное сравнение. «И вот он пал, он пал, как Люцифер, навеки, без надежд»[2]. Шекспир. Все это часть одного и того же. Вся английская литература написана одним-единственным человеком, чей убедительный голос звучит внутри моей головы, пока я падаю. Дай бог мне мягко приземлиться.

— Она немного похожа на тебя, — рассказывал я Ирэн. — По крайней мере, так кажется на один краткий миг, когда она поворачивается к окну в моем офисе и солнце высвечивает ее лицо. Конечно, это исключительно поверхностное сходство, вызванное костной структурой, расположением глаз, стрижкой. Однако у тебя на эти чисто внешние проявления накладывается твое выражение, твоя внутренняя сущность, и в целом сходство отсутствует. Ты, Ирэн, излучаешь безграничное здоровье и жизненную силу, а она с удивительной легкостью соскальзывает в классические шизоидные фантазии. Глаза то сонные, то мечутся из стороны в сторону, лоб бледный, в каплях пота. Очень беспокойная девица.

— Как ее зовут?

— Лаури. Эйприл Лаури.

— Прекрасное имя. Молодая?

— Около двадцати трех.

— Как печально, Ричард! Шизоидные фантазии, ты сказал?

— Она без всякой внешней причины проваливается в никуда. Бог знает, что является спусковым крючком. Когда это происходит, она может за шесть или восемь месяцев не произнести ни слова. Последний такой приступ был год назад. Сейчас она чувствует себя гораздо лучше и даже по доброй воле немного рассказывает о себе. Говорит, что как будто у нее в мозгу существует некая зона слабости, отверстие, люк, воронка… ну, что-то в этом роде, и время от времени ее душу неудержимо затягивает туда, и она исчезает бог знает где, и здесь ничего не остается, кроме оболочки. В конце концов она возвращается через тот же самый проход. При этом она убеждена, что когда-нибудь не сможет вернуться.

— Можно как-то помочь ей? — спросила Ирэн. — Что ты будешь попробовать? Лекарства? Гипноз? Шок? Сенсорную депривацию?[3]

— Все это уже было испробовано.

— Тогда что, Ричард? Что ты предпримешь?

Допустим, способ существует. Притворимся, что существует. Это приемлемая гипотеза? Ладно, просто притворимся. Давайте просто притворимся и посмотрим, что получится.

Безбрежный океан внизу занимает все поле моего зрения. Поверхность у него выпуклая, в центре выступающая вверх, а по периферии головокружительно изгибающаяся прочь от меня; изгиб такой крутой, что невольно возникает вопрос, почему вода не сбегает к краям и не сливается за горизонт. Неглубоко под мерцающей выпуклой поверхностью виден гигантский узор из штриховки и неясных структур, похожий на огромную фреску, плавающую под водой.

В какой-то момент узор внезапно становится отчетливо различимым: я вижу лицо Ирэн. Спокойная бледная маска, взгляд голубых глаз преданно прикован ко мне. Она заполняет собой океан. Ее изображение покрывает площадь больше любого континента. Твердая линия подбородка, полные губы, изящный, сужающийся к кончику нос. Она излучает безмятежную ауру спокойствия, поддерживающую меня, словно невидимая сеть: теперь я падаю легко, спокойно, широко раскинув руки, лицом вниз, все тело расслаблено. Как она прекрасна! Я продолжаю падать, и узор разрушается; внезапно море оказывается полно металлических осколков и обломков, ярко вспыхивающих золотом сквозь толщу голубовато-зеленой воды; потом, когда я, возможно, пролетаю еще тысячу метров, узор неожиданно видоизменяется.

Снова гигантское лицо. Я думаю, что это Ирэн, и радуюсь ее возвращению, но нет, это лицо моей молчаливой и печальной Эйприл. Призрачное лицо, полное теней: темные испуганные глаза, трепещущие ноздри, ввалившиеся щеки. Над тонкой нижней губой виден краешек переднего зуба. О моя бедная, милая молчальница! Искры отраженного солнечного света мерцают в ее рассыпавшихся по воде волосах. Появление Эйприл вытесняет безмятежность, которая сменяется беспокойством. Я снова в космической центрифуге, дыхание перехватывает, озноб ужаса пробегает по телу. В отчаянии я пытаюсь восстановить устойчивость и равновесие. И в конце концов обретаю их и бросаю взгляд вниз. Узор снова распался; там, где была Эйприл, я вижу лишь концентрические круги янтарного света, искаженные преломлением в покрывающей море зыби. На его поверхности теперь отчетливо видны крошечные белые точки — острова, надо полагать.

Что за странное сходство временами возникает между Эйприл и Ирэн!

Как удивительно для меня — путать их. И как опасно.

— Это самый рискованный вид терапии из всех возможных, доктор Бьернстренд.

— Рискованный для меня или для нее?

— Я бы сказал, для вас и для вашей пациентки.

— Ну, это не новость.

— Вы хотели узнать мою беспристрастную оценку, доктор Бьернстренд? Если вас не интересует мое мнение…

— Я высоко ценю ваше мнение, Эрик.

— И тем не менее собираетесь прибегнуть к этой терапии, как и планировали?

— Конечно.

Наступает момент приводнения.

Я вхожу в сверкающую поверхность моря с хирургической точностью, под великолепным углом. Ухожу на глубину пятидесяти метров, восьмидесяти, ста… Точно нож, прорезаю сначала «кожу» океана, потом его прочную «мускулатуру». Отлично сделано, доктор Бьернстренд. Высший класс.

Наверно, теперь глубины достаточно.

Я переворачиваюсь и бью ногами, ориентируясь по свету над головой. И осознаю, что, возможно, немного переоценил свои силы. Легкие горят огнем, а небо, недавно бывшее моим домом, кажется ужасно далеким. Однако, яростно молотя по воде руками и ногами, я заставляю себя двигаться вверх и в конце концов, словно пробка, выскакиваю из воды.

Восстанавливая дыхание, я некоторое время просто пассивно дрейфую, распластавшись на воде. Потом оглядываюсь. С высоты позднего утра на меня глядит яростный глаз солнца. Теплое и спокойное море чарующе покачивает. Всего в нескольких сотнях метров от меня в стороне виден остров: манящий берег со светлым золотистым песком, ряд пальм вдали. Я плыву к нему. По мере приближения бездонная, темная глубина уступает место песчаной отмели, а цвет моря меняется с темно-голубого на светло-зеленый. Плыть, однако, дольше, чем я предполагал. Видимо, моя оценка расстояния была слишком оптимистична; вопреки моим усилиям остров, кажется, не становится ближе. Временами возникает ощущение, что на самом деле он удаляется от меня. Руки наливаются тяжестью, ноги движутся все медленнее. Я тяжело дышу, хриплю, отплевываюсь; в голове возникает пульсация. Внезапно я вижу прямо под собой прочерченный полосками света песок. Ноги касаются дна. Я устало добираюсь до берега и падаю.

— Можно мне называть вас Эйприл, мисс Лаури?

— Как вам угодно.

— По-моему, это не такой уж страшный уровень интимности между врачом и пациентом?

— Это не имеет значения.

— Вы всегда пожимаете плечами, отвечая на вопрос?

— Я не замечала, что делаю это.

— Да, пожимаете плечами. И стараетесь, чтобы ваше лицо ничего не выражало. Хотите быть недоступной для понимания.

— Может быть, так я чувствую себя в большей безопасности.

— Но кто враг?

— Вам об этом известно больше, чем мне, доктор.

— Вы действительно так считаете? Наверно, это преувеличение. Внутри вашей головы вы, а не я. Вы знаете о себе больше, чем я когда-либо узнаю о вас.

— Вы всегда можете проникнуть внутрь моей головы, если пожелаете.

— И вас это не испугает?

— Это может убить меня.

— Я удивлен, Эйприл. Вы гораздо сильнее, чем сами о себе думаете. Вы также очень красивы, Эйприл. Знаю, это не имеет отношения к делу. Но так оно и есть.

Остров очень маленький. Я могу судить об этом по резкому изгибу береговой линии. Я без сил распростерся на отмели, лицом вниз, погрузив пальцы в теплый влажный песок. Солнце палит нещадно; я чувствую, как волны жара обрушиваются на голую спину. На мне лишь оборванные, выцветшие голубые джинсы, очень тесные, грубо обрезанные на уровне колена. Пояс пропитался водой, на нем скопились кристаллы соли, как-будто я дрейфовал в море несколько дней. Может, так оно и было. Здесь трудно сохранить верное ощущение времени.

Нужно встать. Нужно исследовать остров.

Поднимаюсь. Легкое головокружение? Да. И все же я упорно иду вверх по некрутому склону побережья. Пятьдесят метров вглубь, светлые тени на светлой песчаной почве, нечетко очерченные; из песка торчат округлые белые коралловые валуны. Иссохшая почва. Тем не менее какая буйная тут растительность! Сплетенные вьющиеся растения стоят стеной. Длинные гладкие тропические листья с округлыми концами и большими прожилками. Сморщенные стволы пальм. Негромкий шум прибоя — вш-ш-ш! вш-ш-ш! — создает фон для всего остального. Какое голубое море. Какое зеленое небо. Вш-ш-ш!

И что это за лицо в небе?

Женское лицо. Ирэн? Эйприл? Черты лица расплываются. Но я определенно вижу его, да, оно парит в нескольких сотнях метрах над водой, как будто отраженное от пронизанной прожилками света поверхности океана: отблеск, излучение. Что бы это ни было, оно имеет форму изящного лица — ноздри, губы, брови, щеки. Определенно лицо, причем не одно. Мой напряженный взгляд заставляет его раскалываться снова и снова, так что в результате в воздухе повисает целый их ряд, десять, сотня, тысяча лиц, вокруг меня повсюду лица, море лиц. Они кажутся такими серьезными. Улыбнитесь! Словно по команде, лица улыбаются. Так гораздо лучше. От этой улыбки сам воздух становится радостнее. Лица сливаются, делаются то неясными, то отчетливо различимыми, частично перекрывают друг друга, пляшут, плывут, плавятся, текут. Миражи, порождаемые жарой. Очень милые миражи. Дочери солнца. Мой взгляд скользит мимо них, выше, в ясную голубизну безоблачного неба.

Ястребы!

Ястребы здесь? Может, это чайки? Птицы безостановочно кружат, темные силуэты на фоне слепящего неба, крылья широко раскинуты, перья напоминают пальцы, клювы свирепо изогнуты. Они ловят в горячем воздухе крупных насекомых и улетают прочь. И снова нет никаких птиц, только лица, по-прежнему улыбающиеся. Я поворачиваюсь к ним спиной и медленно бреду через подлесок, чтобы лучше ознакомиться с островом, который подарило мне море.

Пока я держусь неподалеку от моря, идти не составляет труда, другое дело, если я попытаюсь углубиться в плотно заросшую внутреннюю часть. Я потихоньку продвигаюсь влево, следуя за обглоданной морем линией берега, но не успеваю пройти и ста шагов, как делаю новое открытие: остров дрейфует.

Бросаю взгляд в сторону моря и на горизонте вижу темную линию дальнего берега, окаймленную горными пиками, в одном-двух днях плавания отсюда. Минуту назад в этом направлении я видел лишь море. Можно, конечно, предположить, что горы только что выросли, но более вероятно, что течение, медленно поворачивая остров, лишь сейчас позволило заметить их. Да, так оно, видимо, и есть. Я надолго застываю на одном месте, и возникает ощущение, что я вижу горы сначала под одним углом, а потом немного под другим. Как еще объяснить такой эффект параллакса?[4] Остров определенно смещается по глади беспредельного моря, и я вместе с ним.

Выдающийся молодой американский психиатр Ричард Бьернстренд начал свое экспериментальное лечение мисс Эйприл Лаури 3 августа 1987 года. За пятнадцать дней удалось выявить ключевую точку расстройства, и доктор Бьернстренд рекомендовал погружение вглубь сознания пациентки — метод, все более популярный в Соединенных Штатах. Врач мисс Лаури поначалу выступал против такого лечения, но последующие консультации убедили его в ценности этого подхода, и 19 сентября начало было положено. Мы рассчитываем по мере развития проекта ознакомиться с отчетами доктора Бьернстренда.

— А если ты влюбишься в нее? — спросил Леон.

— И что с того? — сказал я. — Психиатры всегда влюбляются в своих пациенток. Рейх женился на одной из своих пациенток, и Фенихел тоже, и десятки более ранних психиатров имели романы со своими пациентками, и даже Фрейд, к которому это не относится, известен тем, что заглядывался на…

— Фрейд жил в незапамятные времена, — сказал Леон.

Сейчас я уже полностью обошел остров. По моей оценке, это заняло четыре часа, поскольку вначале солнце было почти прямо над головой, а сейчас на полпути к горизонту. Мне казалось, в этих широтах солнце даже летом садится рано, возможно, где-то в половине седьмого.

Все время, пока я обходил остров, он двигался устойчивым курсом, повернувшись одной стороной к морю, а другой к темной гряде гор. И все же остров продолжал дрейфовать, поскольку горы чуть-чуть меняли свое расположение относительно него и сам далекий берег становился все ближе. (Хотя это могло быть иллюзией.) В нижней части неба лица появлялись, исчезали и появлялись вновь: Эйприл, Ирэн, Эйприл, Ирэн, Эйприл, Эйприл, Ирэн. Иногда они улыбались мне. Иногда нет. Я видел, как одна из Ирэн подмигнула мне; когда я снова посмотрел на нее, это уже была Эйприл.

На этом маленьком острове тем не менее присутствовало несколько отчетливо различимых географических зон. На той стороне, где я в самом начале выбрался на берег, близко друг к другу росли пальмы, позади которых берег мягко спускался к морю. Я совершенно произвольно обозначил эту сторону как восточную. Западная сторона низкая, высохшая, заросшая густо переплетенным кустарником. На севере высокий коралловый гребень, изогнутый, с плоскими склонами, круто обрывающийся к воде. Белые пенистые волны без устали обрушиваются на закругленные пики и купола испещренной кавернами коралловой стены. На южном берегу дюны, прямо как в Сахаре; их желтовато-розовые гребни смещаются прямо у меня на глазах. В центре остров вздымается к пику высотой около пятидесяти метров над уровнем моря, и, очевидно, в его порах существуют глубокие «карманы», в которых задерживается дождевая вода, поскольку растительность здесь богатая и сильная. В нескольких точках я попытался пробиться внутрь острова и в одном месте наткнулся на болотистую область засасывающего зыбучего песка, в другом — на прохладную, темную прогалину с туннелями и муравьиными курганами, а в третьем — на рощу широко раскинувших ветки низких фруктовых деревьев.

В целом здесь прекрасно. Еды и воды мне хватит, укрыться тоже есть где. Тем не менее я уже страстно жаждал конца путешествия. Голые остроконечные горы становились все ближе; когда наконец я до них доберусь, начнется настоящая работа.

Суть такого рода терапии — риск. Психиатр должен быть готов к столкновению с силами, которые намного превышают его собственные, должен отдавать себе отчет в том, что эти силы могут одержать над ним верх. Что касается пациентки, она должна смириться с фактом: вторжение психиатра в ее сознание может сильно изменить ее личность, и не всегда в лучшую сторону.

Этот день привел меня в замешательство. Сначала алый рассвет с прожилками фиолетового — высокое, гротескное, «раненое» небо. Потом поднялся дующий поверху ветер; пальмы сильно качались, от них отрывались огромные узорчатые листья. Затем наступило временное затишье. Опасаясь падающих деревьев и приливных волн, я полчаса шел вглубь острова и в конце концов устроился в чем-то вроде амфитеатра из мертвого, старого, обветренного временем коралла в форме чаши, давным-давно прибившегося сюда из моря. К полудню небо затянули плотные темные облака. Возникло чувство опасности; казалось, что-то непреодолимое собирается с силами. Примерно то же ощущение возникает временами, когда я слушаю тот напряженный оркестровый пассаж «Торжественной мессы» Бетховена, которой начинается после слов «Агнец Божий». Спустя несколько мгновений сверху обрушился град, мокрый снег, дождь, сильнейший ветер, яростная жара — в общем, вся палитра погоды сразу. Казалось, вот-вот земля разверзнется и оттуда хлынет магма. Однако спустя пять минут все было кончено, не осталось и следа бури. Облака разошлись, появилось солнце, мягкое и невинное; в воздухе, издавая радостные трели, носились разноцветные птицы. Лица Ирэн и Эйприл — их определенно стало больше — то появлялись, то исчезали на, фоне ясного неба. Берег с горами застыл на горизонте, не приближаясь и не удаляясь, как будто дневная непогода так напугала остров, что он решил пустить корни прямо на месте.

Ночью дождь, теплый, насыщенный испарениями. Тучи москитов. Зловещее жужжание, сильно резонирующее, всепроникающее. В конце концов я заснул. Проснулся от звука, похожего на раскат грома, и увидел, как на востоке медленно поднимается громадное, искаженных пропорций солнце.

Мы сидели за столом из красного дерева в патио Дональда; Ирэн, Дональд, Эрик, Поль, Анна, Леон и я. Поль и Эрик пили бурбон, остальные потягивали «Сияние», новый напиток, состоящий (как я думаю) из имбирного пива и земляничного сиропа с примесью марихуаны. Мы уже были хорошо под кайфом.

— С какой стати отказываться от применения последних технологических разработок? — сказал я. — Эта несчастная девушка страдает от непреодолимого, калечащего сознание психологического расстройства. У меня есть шанс проникнуть ей в душу и…

— Проникнуть ей во что? — спросил Дональд.

— В ее сознание, в ее внутреннюю сущность, в ее душу, в ее разум… называй, как хочешь.

— Не перебивай его, — попросил Леон Дональда.

— Ты, по крайней мере, покажешь ее Эрику, чтобы он высказал свое беспристрастное мнение? — предложила Ирэн.

— Что заставляет тебя считать Эрика беспристрастным? — поинтересовалась Анна.

— Ну, я стараюсь быть таким, — холодно отреагировал Эрик. — Да, приведи ее ко мне.

— Я и так знаю, что ты скажешь.

— Тем не менее.

— Это не слишком опасно? — спросил Леон. — В смысле… а вдруг твой разум увязнет в ее мозгах, Ричард?

— Увязнет?

— А что, такое невозможно? Я вообще-то не знаю ничего об этом процессе, но…

— Я проникну в нее исключительно в метафорическом смысле этого слова, — ответил я.

Ирэн засмеялась.

— Ты и впрямь веришь в это? — спросила Анна и бросила лукавый взгляд на Ирэн.

Та покачала головой.

— Что касается верности Ричарда, тут мне беспокоиться не о чем, — сказала она, растягивая слова.

Сегодня ее лицо заполняет все небо.

Эйприл. Ирэн. Кем бы она ни была. Затмевая солнце, она освещает день, испуская собственное сияние.

Остров снова пришел в движение, но теперь в сторону моря. На протяжении трех дней горы становились все меньше. Видимо, течение изменилось; или, может, ближе к берегу существуют зоны отталкивания, предназначенные для того, чтобы удерживать на расстоянии странствующие острова вроде моего. Нужно найти способ преодолеть это. Я твердо убежден, что не смогу ничего сделать для Эйприл, если не доберусь до гор.

Мы вошли в спокойное место, где море как зеркало и жаркий воздух отражает образы в непредсказуемой и странной последовательности. Сейчас я не вижу никаких лиц, кроме своего собственного, но зато его я вижу везде. Миллионы моих двойников пляшут в насыщенной парами дымке. На подбородке у меня щетина, на носу и в верхней части щек яркие красные пятна солнечных ожогов. Я усмехаюсь, и многочисленные изображения усмехаются в ответ. Я тянусь к ним, и они тянутся ко мне. Не видно ни суши, ни других островов — фактически ничего, лишь эта стена отражений. Возникает ощущение, будто я заперт внутри коробки из полированного металла. Мои сияющие изображения наводняют пылающую атмосферу. Постоянное ощущение удушья, ужасная слабость; я молюсь об урагане, ливне, сотрясении океанского дна — о чем угодно, что разрушило бы это жуткое напряжение клаустрофобии.

Ирэн — моя жена? Любовница? Компаньон? Друг? Сестра?

Я внутри сознания Эйприл, и Ирэн всего лишь фантазия.

Мелькает мысль, что, возможно, пациент я, а не Эйприл.

Еще многое предстоит сделать, чтобы я смог добраться до суши. Всю эту неделю я старательно валил пальмы с помощью чего-то вроде тупых, непрочных топоров, которые представляют собой осколки мертвого коралла. Оттащив стволы к мысу на южном берегу острова, я с помощью лиан связал их, но не слишком тесно, и спустил на воду таким образом, чтобы они выступали с обеих сторон мыса, как весла галеры. Через центр всей конструкции проложена особенно прочная лиана, и, натягивая ее, я могу заставить бревна работать как весла. Эту центральную лиану я привязал к очень прочной, растущей на мысу пальме. Мое сооружение фактически представляет собой возвратно-поступательный механизм; течение, шевеля густые кроны срубленных мною пальм, натягивает соединяющие их лианы, и противодействие большого центрального дерева натяжению главной лианы заставляет поваленные деревья загребать воду, подтаскивая весь остров в сторону берега. Путем целенаправленной деятельности, как говорил Гёте, мы оправдываем свое существование в глазах Бога.

Мои «весла» работают хорошо. Я все ближе и ближе к суше.

Двигаюсь очень быстро. Похоже, слишком быстро. Может, остров подхватило мощное течение?

Это определенно так, и волей-неволей нас несет очень быстро. Я приближаюсь к острову, где меня поджидает Сцилла[5]. Конечно, то создание впереди — Сцилла. Ее не избежать. Течение неумолимо, и мои весла беспомощно повисли. Монстр с множеством голов, свернувшись кольцами, сидит на голой скале и ждет. Вон он, я его вижу. Где укрыться? Может, забраться в заросли кустов и затаиться там, пока меня не пронесет мимо нее? Гляньте только: шесть голов, каждая с тремя рядами острейших зубов, и двенадцать змееподобных конечностей. Наверно, я могу спрятаться, но так трусливо, так неумело. Нет, пусть видит меня. Не скрываясь, я стою на берегу. Слышу ее устрашающий лай. Как мне защититься от клыков Сциллы? С низких курчавых облаков улыбается Ирэн. Как будто хочет сказать, что способ есть. Я подтягиваю облако и сооружаю из него некое подобие себя. Смотри: вот здесь стоит второй Бьернстренд, обожженный солнцем, наполовину обнаженный. Создаю вторую копию, третью, наношу последние мазки в виде щетины и пятен солнечных ожогов. Леплю целую дюжину. Безразличные, пустые, бездушные. Смогут ли они обмануть ее? Посмотрим. Сейчас лай становится угрожающе яростным. Она близко. Мой остров мчится через пролив. Бей, Сцилла! Бей! Длинные шеи поднимаются и опадают, поднимаются и опадают. Я слышу крики своих двойников; вижу, как они молотят руками и ногами, когда она хватает и поднимает их. Пожирает их. Меня она пощадила. Я без всякого вреда для себя проплываю мимо отвратительного чудища. Лицо Эйприл надо мной, многократно сдублированное на голубом своде, улыбается. Благодаря этому столкновению я стал сильнее. Больше можно ничего не опасаться: я стал неуязвим. Делай что хочешь, океан! Неси меня к Харибде. Я готов. Да. Неси меня к Харибде.

Целое, как писал Д. Г. Лоуренс, есть странное собрание несочетаемых частей, скользящих мимо друг друга. Согласен. Но, конечно, эта несочетаемость не столько реальная, сколько кажущаяся, а иначе целого не было бы.

Я считаю, что теперь имею над островом полный контроль. Могу переконструировать его под свои нужды, и я придаю ему обтекаемую форму, похожую на корабль — с остроконечным носом и тупой кормой. Срубленные пальмы, которые рассекают море, неудержимо продвигая меня к суше, я заменил гибкими проекциями разных материалов, найденных на острове. Тени широколиственных деревьев делают дневную жару более переносимой. По моему приказу из песка бьют ключи свежей воды, прохладной и сверкающей.

Постепенно я распространяю сферу своего влияния за пределы острова. Внутри охватывающего побережья рифа создаю зону, куда не заплывают акулы. Теперь мне ничто не угрожает, и, проголодавшись, я голыми руками ловлю мелкую рыбешку.

Леплю образы из облаков: Эйприл, Ирэн. Копирую на небесах черты лица доктора Бьернстренда. Совмещаю образы Эйприл и Ирэн, они расплываются и становятся одной женщиной.

Я уже совсем близко к берегу. Еще день-два, и я окажусь там.

Вот и берег. Я завожу свой остров в широкую гавань в форме полумесяца, над которой, словно черные зубы, нависают огромные голые скалы. Остров выбрасывает прочный древесный трос, который крепит его к причалу; используя его как трап, я схожу на берег. Здесь воздух прохладнее, растительность реже, вроде кактусов: толстые, утыканные колючками багряные бочкообразные стволы, в основном выше человека. Я бью по одному палкой, и оттуда потоком льется бледно-розовая жидкость. Я пробую ее на вкус и нахожу прохладной, сладкой, слегка хмельной.

Соком этих кактусов я подкрепляюсь на протяжении пятидневного путешествия к вершине ближайшей горы. Голые ноги шлепают по голым камням. Жара днем, лунная прохлада ночью; валуны издают резкие свистящие звуки, когда испускают тепло. За моей спиной раскинулось море, бесконечное и молчаливое. Воздух усеян хмурыми лицами женщин. Я медленно поднимаюсь по спиральной тропе, часто останавливаюсь, чтобы передохнуть, а потом заставляю себя продолжить путь.

И вот наконец я стою на самой высшей точке горного хребта. Склон круто обрывается внутрь, спускаясь к долине мучительно изломанной формы, усыпанной валунами и льдом, разрезанной сверкающими белыми озерами, похожими на раны.

Позади долины зона низких округлых холмов, густо поросших лесом и тянущихся к низменной центральной части страны, над которой взлетает пульсирующий фонтан света — фосфоресцирующие взрывы голубого, золотого, зеленого и красного, изящные и бессмысленные. Я не осмеливаюсь идти к фонтану; я знаю, что его яростная энергия поглотит меня, поскольку это логово, где укрывается сущность Эйприл, дикая сердцевина ее души, куда никому другому вторгаться не позволено.

Я поворачиваюсь к морю и смотрю на побережье. Поначалу не вижу ничего необычного: ряд изрезанных бухт, между ними полоски песчаного берега, белая линия прибоя, кружащая в воздухе стая темных птиц. Однако потом я замечаю далеко на побережье нечто привлекающее мое внимание. Два длинных узких мыса, похожие на кривые пальцы, большой и указательный, и в широком заливе между ними море яростно вспенивается, как будто кипит. В центре этого водоворота, однако, все спокойно. Вот оно! Харибда! Этот водоворот!

Чтобы добраться туда по суше, уйдет много дней, по морю быстрее. Я торопливо спускаюсь с горы, возвращаюсь к своему острову и перерезаю канат, связывающий его с берегом. Он тут же срастается снова. Какое-то недоброе воздействие сводит на нет мою силу. Я разрезаю; половинки троса воссоединяются. Я разрезаю; он восстанавливается. Снова, снова и снова. В раздражении я велю трещине пронзить остров от края до края в том месте, где укоренился трос; весь сегмент, окружающий якорь, выламывается и застревает в гавани, а оставшаяся часть острова дрейфует в открытое море.

Процесс раскола по инерции продолжается дальше. Остров идет трещинами, словно льдина, распадается на большие куски, которые уносит прочь море. Я отчаянно перепрыгиваю через быстро расширяющиеся расселины, все время держась самого большого фрагмента и стараясь восстановить свой плавучий дом. Потом до меня доходит, что от острова не осталось ничего хоть сколько-нибудь значительного, только беспрерывно уменьшающийся кусок коралловой скалы. Сейчас мой остров размером не больше десяти квадратных метров. Нет, пяти. Меньше пяти. Все. Не осталось ничего.

Я всегда боялся океана. Огромная чаша холодной воды, резонирующая грозными рокочущими звуками, кишащая водорослями, населенная зубастыми чудищами — она терзает мою душу, высасывает силы, наполняет себя мною. Конечно, это северное море — то, которое я знал и терпеть не мог, тусклый, грязный Атлантический океан, вкрадчиво лижущий побережье Массачусетса. Черная скалистая береговая линия, непостижимое таинство воды, полоса утреннего мусора, загромождающего скудные песчаные бухточки, повсюду ползают крабы и какие-то более мелкие создания. Плывя, я представлял себе хищных морских животных, обнюхивающих мои болтающиеся ноги. Я с отвращением вглядывался в этот подводный мир — мерцающий, суетящийся, волосатый, с клешнями, в эту фантасмагорию из мерзких волокнистых нитей и попискивающих тварей. И больше всего я боялся медленного, ленивого шевеления гигантского спрута, неторопливо протягивающего свои огромные щупальца к судам на поверхности. И вот теперь я плыву по глади моря. Лицо Эйприл в небе улыбается. Лицо Ирэн подмигивает мне.

Меня притягивает к водовороту. Плыть нет смысла, вода сама целенаправленно несет меня туда, куда нужно. И все же я плыву гребок за гребком, не желая поддаваться воздействии} моря. В поле зрения появляется первый мыс. Я плыву все более энергично. Я не позволю водовороту захватить меня; я должен отдаться ему добровольно.

Теперь я плаваю кругами во внешних слоях Харибды. Это и есть место, через которое высасывается душа: я вижу мертвенно-бледное лицо Эйприл, похожее на опустошенную пластиковую маску. Оно нависает над водой, оно притягивается вниз, подбородком вперед погружается в центр водоворота, исчезает, снова появляется, снова уходит вниз — бесконечный цикл погружения-исчезновения и возвращения-возрождения. Я должен последовать за ней.

Сейчас нет смысла делать вид, что плывешь. Можно просто прижать руки и ноги к телу, прекратить сопротивление и, прорезая водоворот, опускаться все ниже и ниже, пока не достигнешь сердцевины воронки, а потом — фьюить! — последний спуск. Я лечу вниз. Падение продолжается целую вечность. «Он будто бы летел С утра до полдня и с полдня до заката…» Захваченный кружением огромной всасывающей воронки, я лечу сквозь полое сердце водоворота и вдруг оказываюсь в области холодной, спокойной воды, гораздо ниже поверхности моря. Легкие горят, трудная клетка, в тщетной попытке втянуть воздух, посылает болезненные импульсы в подмышки. Я скольжу вдоль гладкого вертикального склона подводной горы. Нога нащупывает выступ; я вслепую двигаюсь вдоль него и наконец добираюсь до входа в пещеру, под острым углом прорезанного в каменной стене. И вползаю туда.

Внутри пространство, наполненное воздухом, влажное, скользкое, освещаемое необъяснимым внутренним мерцанием. Здесь Эйприл, она скрючилась в дальнем конце пещеры. Она обнажена, дрожит, влажные пряди волос облепили бледную шею. Увидев меня, она поднимается, но не делает ни шага вперед. Груди у нее маленькие, бедра узкие, тело как у ребенка.

— Пошли. Давай вместе уплывем отсюда, Эйприл. — Я протягиваю ей руку.

— Нет. Это невозможно. Я утону.

— Я буду с тобой.

— Все равно. Я знаю, что утону.

— Что в таком случае ты собираешься делать? Просто оставаться здесь?

— Какое-то время.

— До каких пор?

— Пока не станет безопасно выйти, — отвечает она.

— Когда это произойдет?

— Я пойму.

— Я подожду вместе с тобой. Хорошо?

Я не тороплю ее. Наконец она говорит:

— Теперь можно идти.

На этот раз, к собственному удивлению, именно я колеблюсь. Как если бы между нами произошел обмен силой и теперь я слабее. Я отступаю, но она берет меня за руку и решительно ведет к выходу из пещеры. Я вижу, как снаружи пенится в водовороте вода, но к нам не приближается, потому что воздух внутри пещеры не подпускает ее. Эйприл движется по влажному ходу, уводящему нас от пещеры. Она возбуждена, сияет, глаза горят, груди подскакивают.

— Идем! — восклицает она. — Вот, сейчас!

Мы вместе выскальзываем из пещеры.

Вода обрушивается на меня. Я хватаю ртом воздух, задыхаюсь, спотыкаюсь. Давление ужасающее. Барабанные перепонки жалобно стонут, в ноздри неудержимо проникает вода: Я чувствую, как надо мной в безумном танце кружит водоворот. Охваченный паникой, я поворачиваюсь и пытаюсь вернуться в пещеру, но она не впускает меня. И я позволяю воде поглотить меня. Видимо, я тону. Глаза ничего не видят. Я смутно осознаю, что Эйприл хватает меня, держит меня, тащит меня вверх. Что она делает? Хочет пробиться сквозь водоворот снизу? Кругом мрак. Единственное ощущение — прикосновение ее руки. Я изо всех сил стараюсь сфокусировать взгляд и в конце концов вижу ее сквозь фиолетовую дымку. Как сильно ока похожа на Ирэн! Кто она, Ирэн или Эйприл? Вряд ли это важно. Я тону, вот что сейчас занимает меня. Скоро все будет кончено. Отпусти меня, говорю я ей, отпусти, дай утонуть, и дело с концом. Спасай себя. Спасай себя. Но она не обращает внимания и продолжает тащить меня.

Мы вырываемся к солнечному свету.

И, вынырнув на поверхность, радуемся благословенному теплу.

— Смотри! — кричит она. — Вот остров! Плывем, Ричард, плывем! Мы будем там через десять минут и сможем отдохнуть.

Лицо Ирэн заполняет все небо.

— Плыви! — повторяет Эйприл.

Я пытаюсь, но у меня нет сил. Несколько взмахов, и я впадаю в ступор. Эйприл, по-видимому, не осознает этого и намного опережает меня. Эйприл, зову я! Эйприл! Эйприл, помоги мне. Я думаю о береге, о теплом влажном песке, о ряде пальм, о замысловатой структуре белесых кораллов. Да. Пора домой. Там меня ждет Ирэн. Эйприл! Эйприл!

Она выбирается на берег. Ее худощавая обнаженная фигура блестит в жарком солнечном свете.

Эйприл?

Я во власти моря. Словно обломок кораблекрушения, я медленно дрейфую в сторону водоворота.

Вниз. Вниз. Это непреодолимо. Эйприл исчезла. Я вижу лишь мерцающую в волнах Ирэн. Вниз.

Холодная темная пещера.

Где я? Не знаю.

Кто я? Доктор Ричард Бьернстренд? Эйприл Лаури? Оба вместе? Ни один из них? По-моему, я Бьернстренд. Был. А сейчас просто Дики[6], Дики, Дики.

Как выбраться отсюда? Не знаю.

Что же, подожду. Рано или поздно я стану сильнее и выплыву отсюда. Раньше. Позже. Посмотрим.

Ирэн?

Эйприл?

Я Дики, Дики, Дики.

Где?

Я.