Мне тебя так не хватает!

Всю дорогу Оля боролась с нелепым желанием позвонить домой. Хотелось быстрее убедиться, что там уже всё в порядке. И в то же время по спине прокатывался влажный холодок страха: а вдруг на звонок никто не ответит? А если ответят – что она тогда скажет?..

Нет уж, решила наконец Оля. В холодную воду не стоит входить постепенно, ежась и ойкая всякий раз, когда волна окатывает тебя ледяными брызгами. Лучше нырять сразу с головой. С берега. И желательно – с разбега. Быстрее привыкнешь…

Однако перед самой дверью квартиры она все-таки замешкалась. Воровато оглядевшись, прильнула ухом к замочной скважине. Точь в точь как начинающий "домушник", желающий убедиться в отсутствии хозяев, прежде чем взламывать замок.

Тишина. Ни единого звука. Как в могиле – говорят в таких случаях. Хорошенькое сравнение, нечего сказать…

Хотя, если вдуматься, ничего странного в этом нет. Вспомни, тебя же предупреждали… Ладно, не тяни время, а то сейчас вывалится кто-нибудь из тех соседей, кому всегда интересно знать, что творится в чужом доме, и тогда придется сочинять на ходу какую-нибудь чушь.

Однако ключ попал в скважину замка лишь с третьей попытки.

Спокойно, Оля, спокойно… И вообще, что ты разволновалась, как первоклассница, схватившая "неуд" по чистописанию? Ты ж столько фильмов ужасов видела! Конечно, поначалу смотреть киношные страсти-мордасти, да особенно одной, да еще если поздно ночью, – это верный способ губить свои нервные клетки. Но ведь, в конце концов, ты привыкла, и уже чуть ли не зевая смотрела на похождения всех этих дурочек, которым непременно надо зайти среди ночи в какие-нибудь "развалины строящегося дома", а потом спуститься в кромешной тьме в подвал, откуда доносятся чьи-то нечеловеческие стоны…

Тем более, что никто тебя сейчас пугать не собирается. Ты сама себя накручиваешь.

Замок, наконец, сработал. Оля зачем-то зажмурилась (действительно, как перед прыжком в воду!) и решительно переступила порог.

Первое, что она увидела, когда осмелилась открыть глаза, был свет.

В ПРИХОЖЕЙ ГОРЕЛ СВЕТ!

Хотя она точно помнила, что выключила его, уходя из дома.

"ЗНАЧИТ…", подпрыгнуло Олино сердце.

Но додумать она не успела.

С кухни донеслось явственное шаркание шлепанцев, и знакомый голос игриво спросил:

– Цыпленок, это ты?

Не раздеваясь и не снимая туфель, Оля ринулась туда, откуда доносился голос, больно ударившись коленкой об угол коридора.

– Мама! – вскрикнула она. – Мамочка!..

Мама была в своем обычном домашнем наряде: свободная цветастая блузка поверх теплых, оставшихся еще от отца, спортивных брюк, побывавший во многих сражениях с плитой передник и разношенные шлепанцы. И все остальное тоже – как всегда. Грива непокорных седеющих волос, не поддающихся никаким бигудям, натруженные стирками и уборками руки. И глаза – большие, чуть раскосые, похожие на переспевшие вишни…

Тяжело дыша, Оля застыла на пороге кухни.

– Ты что, Оленька? – внезапно переменилась в лице мама. – Что-нибудь случилось?

Оля лишь молча покачала головой.

– Да ты посмотри на себя в зеркало! – всплеснула руками мать. – На тебе же лица нет, лапочка моя!.. Вся такая бледная, запыхавшаяся… Может, за тобой кто-нибудь гнался?!

Оля нашла в себе силы бледно улыбнуться.

– Нет-нет, – сказала она. – Что ты, мамочка? Со мной все в порядке, не беспокойся… Просто лифт не работает, и я бежала по лестнице… Ты-то сама как?

Облегченно вздохнув, мать обессиленно опустилась на табурет.

– Да я-то что? – махнула рукой она. – Я же дома, что со мной может случиться? А вот ты, моя красавица, напугала меня до смерти!..

Сердце у Оли больно сжалось. К горлу подступил тугой комок, в глазах защипало, как от мыльной пены.

Чтобы не разреветься, Оля отвернулась и побрела в прихожую, на ходу стаскивая с себя курточку.

"Вот, значит, как", заторможенно думала она. А я, дуреха, чего-то боялась. Нашла кого бояться – свою родную маму!..

Господи, неужели такое возможно?!..

– Ты где так долго пропадала, доченька? – донеслось ей в спину. – Я уж все глаза проглядела, стоя у окна, – а тебя все нет и нет!..

– Да я к Ленке Щуровой заезжала, мам, – откликнулась Оля, сбрасывая с ног туфли. – За конспектами. Ну, и проболтали с ней битых три часа…

Она выпрямилась и, обернувшись, вздрогнула.

Оказывается, мама уже стояла за ее спиной, скрестив руки на полной груди и привалившись плечом к стене.

– Ну, мам!.. – с упреком сказала Оля. – Ты меня теленком сделаешь когда-нибудь! Я и не слышала, как ты подошла!..

Одновременно она пытливо вглядывалась в лицо матери.

Напрасно.

Ни одной фальшивой нотки.

– Прости, Оленька, я не хотела… – начала было мать, но тут же осеклась, и по лицу ее скользнула тень испуга. – А почему ты на меня так смотришь? Что-нибудь не так?

– Да нет, что ты, мама, всё нормально! Не обращай внимания. Просто я… просто я соскучилась по тебе, – пролепетала Оля.

Губы матери дрогнули.

– Ах ты, мой глупенький мышонок! – ласково произнесла она. – Значит, ты все-таки меня любишь?

– Обожаю! – выдохнула Оля.

– Тогда поцелуй меня! – предложила мать, разводя руки для объятий.

Этого Оля не ожидала. Но в памяти сами собой всплыли инструкции Агентства: "Ведите себя так, будто ничего не произошло".

И Оля, невольно зажмурившись, ринулась в объятия матери.

"Не бойтесь, она ничего не заметит", утверждал инструктор.

И действительно, мать как ни в чем не бывало ласково гладила спину и плечи дочери, приговаривая: "Маленькая моя, как же я тебя люблю… Ведь, кроме тебя, у меня больше никого на свете нет… И я хочу, чтобы мы с тобой всегда были вместе… Если бы ты знала, как в последнее время мне тебя не хватает!.."

Лицо ее было близко-близко, и по нему катились крупные слезы, но не от горя – от радости. И тогда Оля тоже разрыдалась. От гигантского облегчения при мысли о том, что все страхи и сомнения остались позади.

– Доченька, ты ж, наверное, голодная, а я со своими телячьими нежностями! – наконец, спохватилась мать. – Идем, я тебя покормлю, мой котенок… Ты извини, я заранее не стала ничего готовить – не знала, когда ты вернешься… Но ничего, мы сейчас мигом что-нибудь сообразим!

Вот черт, подумала Оля, провожая взглядом мать, удалявшуюся в направлении кухни. Совсем забыла, что по этому поводу говорил Гордон Борисович. Как же быть? Ну, предположим, я сейчас откажусь, соврав, что меня накормила Щурова, а потом как я буду отговариваться? Да и голодать как-то не хочется… я ж – не Ленка, которой воздержание от еды пошло бы только на пользу…

Однако, пока она размышляла, проблема разрешилась сама собой.

На кухне загудела, включаясь, Линия Доставки, и голос матери спросил:

– Что тебе заказать, лапуль: пиццу или чизбургеры?

– Хочу гуляш, – машинально брякнула Оля. – С пюре и подливкой…

И тут же прикусила язык.

Гуляш, а точнее – подливка к нему, был маминым фирменным блюдом. Только она умела с помощью особых специй придать соусу какой-то особый, кисловато-острый вкус и божественный аромат, от которого слюнки текли бы у самого закоренелого вегетарианца.

К счастью, мама не заметила ее прокола.

– Нет, доченька, – спокойно ответствовала она. – Кто ж гуляш в виде полуфабриката заказывает? Он же у них непонятно из чего приготовлен, только не из мяса!.. А самим готовить – слишком долгая песня будет. Придется сейчас обойтись сухим пайком. Ты не против?

– Конечно, нет! – поспешно согласилась Оля, приходя в себя.

В самом деле, и что это я так всполошилась? В Агентстве же не дураки работают, они должны были продумать каждую мелочь. Да и, в принципе, ничего сложного тут нет. Ведь все приборы в квартире управляются голосом… Конечно, вряд ли людям Гордона Борисовича удалось решить абсолютно все проблемы, и какие-нибудь аномалии наверняка дадут о себе знать. Но, по большому счету, они даже полезны. Чтобы такая впечатлительная особа, как я, со временем не чокнулась!..

Когда заказанный набор фастфуда был разогрет в микроволновке и расставлен на столе, мама уселась на свое привычное место возле окна и подперла рукой щеку.

– Кушай, моя маленькая, – ласково предложила она. – А то остынет… Приятного тебе аппетита.

И тут Оля опять не удержалась.

Нет, все-таки инструкторы были правы: к этому не сразу привыкнешь. Проклятые рефлексы, им все равно удается ускользнуть от бдительного сознания!

– А ты, мам? – сорвалось с языка у Оли.

– А я уже поела, – махнула рукой мама. – Буквально перед самым твоим приходом… Да и аппетита у меня что-то нет в последнее время, – пожаловалась она. – Ем, а что ем – сама не замечаю. Наверное, травы на лугу накоси и мне подай – сжую, как корова, и не замечу…

У Оли отлегло от сердца, и она, вдруг ощутив поистине зверский аппетит, накинулась на пиццу.

Нет, молодцы все-таки сотрудники Агентства! Не случайно к ним обращается все больше людей. Что бы я делала, если бы не они!..

Остаток вечера прошел безупречно. Оля не отходила от мамы буквально ни на секунду. Словно боялась, что вот-вот случится нечто непредвиденное, и тогда ощущение счастья и покоя, поселившееся в ее душе, исчезнет навсегда.

Они просидели допоздна перед головизором. На одном из ретро-каналов обнаружилось "мега-шоу" звезд эстрады эпохи маминой молодости, и мама, то и дело расстроганно смахивая слезу, проникновенным грудным голосом подпевала артистам. Лицо ее разрумянилось, на глаза спадала непокорная прядь волос, и вся она словно помолодела, так что Оля невольно подумала: "Вот если бы она всегда была такой!". И тут же спохватилась: а почему бы и нет? Ведь теперь это зависит от нас… от меня, в частности… А уж я из кожи вылезу, чтобы маме было хорошо!..

Потом они вновь переместились на кухню – попить чайку. А точнее – поболтать о том, о сем. Когда-то вечернее чаепитие было у них своего рода традицией. А потом Оля поступила в университет, у нее появились новые друзья, подруги, с которыми она проводила вечера. И маме все чаще приходилось пить чай одной, поглядывая в окно на темную пустынную улицу.

Сердце Оли отозвалось внезапной болью.

Из головы вмиг вылетели все наставления, которыми ее пичкали в Агентстве по поводу тактики и стратегии поведения в различных ситуациях. Что можно говорить, а чего не следует произносить ни при каких обстоятельствах, как обходить возможные "камни преткновения" – то есть, как ловчить и лгать.

"Вы можете придумывать всё, что угодно, но запомните: вы ни в коем случае не должны открывать ей правду. Это очень важно, поймите, Ольга Фальковна… Иначе вы всё испортите и тем самым причините ущерб не только себе, но и нам".

– Мамуль, знаешь что? – дрогнувшим голосом начала Оля. – Прости меня, пожалуйста, за всё! Я знаю: я доставляла тебе много огорчений. Наверное, не сосчитать, сколько морщинок и седых волос прибавилось у тебя из-за моих выходок… И вообще, я иногда просто по-свински вела себя. Не слушалась тебя. Хамила. Делала всё наперекор, потому что мне казалось, что я – умнее тебя… Но я обещаю тебе: теперь это останется в прошлом. И я сделаю все, чтобы ты… чтобы ты…

Самообладание окончательно изменило Оле, и слезы дождем закапали в чашку. Такие же горячие, как и чай. А может быть, еще горячее…

– Ну, что ты, дочурочка моя? – запричитала мать, вскакивая и бросаясь к дочери, чтобы обнять ее. – Да как же я могу обижаться на тебя? Ты ж – моя родненькая кровиночка! Мышонок мой маленький! Успокойся, глупышонок, не надо плакать! Слышишь? А то и я сейчас разревусь, и потекут тогда наши слезы так, что мы соседей снизу затопим!.. Мы ведь любим с тобой друг друга, правда? И это – самое главное!..

На какую-то долю секунды Оля вдруг увидела себя с мамой как бы глазами постороннего наблюдателя – и невольно ужаснулась.

Боже, неужели я действительно схожу с ума? Ведь я прекрасно знаю, что мы обе ведем себя сейчас неестественно. И все-таки поступаю так, как следует поступать в подобной ситуации. Но не потому, что Агентству удалось вбить в меня свои идиотские рекомендации и советы. Совсем не поэтому. Просто я действительно поверила…

Но тут же она разозлилась на себя и усилием воли отогнала крамольные мысли.

В конце концов, если уж на то пошло, не я одна – весь мир сошел с ума. Да и сумасшествие бывает разным. Например, кто-то в приступе безумия хватается за нож, чтобы убивать, а кто-то, наоборот, становится добрым и доверчивым, как ребенок. Разве плохо, если люди сходят с ума от любви к своим ближним? Уж лучше стать таким ненормальным, чем быть психически здоровым, но равнодушным и жестоким!..

Перед сном мать решила принять душ.

Ну вот, с ужасом подумала Оля. Сейчас-то всё и раскроется.

В голове не укладывалось, как Агентство могло решить эту проблему.

Однако, видимо, оно все-таки ее решило, потому что из-за двери ванной вскоре послышался шум льющейся воды, плеск струй и даже звук падения мыла в ванну. Потом до Оли донеслось неразборчивое пение – и песенка была именно той, которую она исполняла в подобных случаях: "Говорят, что я – некрасивая…".

Олю снедало любопытство. Она осторожно приоткрыла дверь в ванную – и тут же отпрянула. Горячий пар стоял плотным столбом, и за матовыми створками душевой кабины ничего нельзя было разобрать, кроме смутного силуэта.

Оля подошла вплотную к кабине и уже протянула было руку к дверце, но, постояв так несколько секунд, повернулась и вышла из ванной.

"Зачем тебе это надо?", спросила она себя. Разве тебе хочется разувериться в своем счастье? Вспомни, в детстве у тебя была большая говорящая кукла по имени Жаклин. Тебе было интересно с ней до тех пор, пока в один прекрасный день ты не вспорола ее пластиковый живот ножницами и не увидела внутри печатные платы, микропроцессоры, систему рычагов и приводов. После ремонта красавица Жаклин стала прежней, но ты перестала с ней играть…

Мама вышла из ванной раскрасневшейся, с влажными волосами, укутанными полотенцем на манер чалмы, и на ней был старенький, но такой теплый и практичный халат.

– Котенок, ты не обидишься, если я пойду лягу? – спросила она. – Когда примешь душ, приходи, и мы еще поболтаем перед сном… Хорошо?

Оля кивнула, и мать направилась в свою комнату. Но на полпути, обернувшись, сказала такое, от чего у Оли оборвалось сердце:

– Знаешь, у меня такое чувство, будто мы с тобой не виделись целую вечность!

Однако деваться было некуда, и Оля растянула губы в натужной улыбке:

– Выходит, нам с тобой повезло, мамуль. Если вечность для нас ничего не значит, то мы с тобой – бессмертные.

– А ты всё такая же, – с внезапной грустью констатировала мать. – И всё так же неудачно шутишь…

"Неужели она что-то заподозрила?", сама собой возникла мысль у Оли. И тут же ее обожгло: а всё ли я убрала утром в ее комнате? Правда, мама вроде бы еще туда не заходила. Во всяком случае, при мне… А до меня она и тем более не могла туда зайти. А если Агентство допустило просчет, и что-то сработало не так, как они предполагали?!..

И Оля завопила:

– Мама, подожди! Не входи туда!

И, опередив мать, стремглав кинулась в спальню.

Нет, там всё было в порядке. Кровать безупречно заправлена. Тумбочка в изголовье безупречно пуста. Воздух идеально проветрен сплит-системами. Ни единой улики, как сказал бы какой-нибудь детектив, расследующий странное преступление. Только в данном случае Оля чувствовала себя, скорее, преступником, чем следователем.

– Что с тобой, доченька? – донесся из-за спины испуганный голос матери. – Что происходит? Опять ты меня пугаешь!..

– Прости, мамуль, – сказала Оля, обессиленно привалившись плечом к дверному косяку. – Просто мне показалось, что… Ладно, неважно. Ложись, а я постараюсь не задерживаться в ванной…

Мама изучающе смотрела на нее. Видно было, что Олино объяснение ее до конца не удовлетворило, но вслух она больше ничего не сказала. Проскользнула внутрь мимо Оли, обдав ее душистыми ароматами геля и шампуня (еще одно очко в пользу Агентства!), подошла к кровати (тут Оля, спохватившись, вовремя откинула покрывало), легла (Оля заботливо накрыла ее одеялом до пояса), открыла тумбочку и… опять уставилась непонимающе на дочь.

– Что, мам? – упавшим голосом осведомилась Оля.

– Книжка, – сказала мать. – Куда делась моя книжка? Я же помню, что вчера вечером положила ее в тумбочку…

– Ах, кни-ижка, – с видимым облегчением протянула Оля. – Прости, мамуль, по-моему, я ее убрала в книжный шкаф.

– Но зачем? – нахмурилась мать. – Я же еще только начала ее читать!

Вот оно, подумала Оля. Те самые "подводные камни", о которых предупреждало Агентство!

Что ж, выкручивайся как сумеешь, мышонок и котенок в одном лице! Напряги всю свою фантазию, изобретательность и способность к лицедейству, чтоб соврать поубедительнее… Только не забудь, что, если ты сфальшивишь, то сразу выстроится цепочка несуразностей, которую мама не преминет разоблачить. Ведь ее на мякине не проведешь – не зря же она двадцать с лишним лет проработала в полиции. Хоть и рядовым делопроизводителем в архиве, но зато хватка у нее – как у матерого инспектора "убойного отдела"!..

– Да я тут с утра решила порядки навести, – с небрежным видом принялась объяснять Оля, – вот, видно, твоя книжка мне под руку и попалась!.. Не беспокойся, я сейчас принесу ее!..

"Только как ты, интересно, ее читать будешь?", ужалила подсознание ехидная мысль. Опять эти рефлексы, будь они неладны!..

Но мать поспешно сказала:

– Нет-нет, не надо. Я лучше просто так полежу. В крайнем случае, головизор включу… Ты давай быстрее, а то я засну. Глаза что-то слипаются – не пойму, от чего. Вроде бы ничего сегодня не делала, а устала, будто бревна весь день таскала…

Уже стоя в душевой кабине под струями теплой воды, Оля внезапно подумала: "Господи, а ведь теперь так и будет. На каждом шагу придется ловчить, изворачиваться, лгать… А кто-то из великих, помнится, предупреждал: "От лжи до предательства – один шаг".

И тут же возразила себе: "По-твоему, ложь – слишком большая цена за счастье? И с чего ты взяла, что ложь – это ужасное преступление? Вон, врачи тоже вынуждены лгать безнадежным больным, но разве они от этого становятся злодеями?"…

В разгар водных процедур из прихожей донесся пронзительный звонок. Телефон!

Выключив воду, Оля услышала сквозь дверь голос матери:

– Мойся, галчонок, мойся! Я возьму трубку!

Этого нельзя было допускать ни в коем случае. Мало ли кто мог звонить!..

Наспех завернувшись в банную простыню, Оля вынеслась из ванной с истошным воплем: "Мама, не надо! Я сама подойду!" – чем опять испугала выглянувшую из спальни мать.

– Алло! – крикнула Оля. – Кто это?

– Добрый вечер, Ольга Фальковна, – услышала она мужской голос. – Это Гордон Борисович, узнаете? Простите, что звоню вам так поздно, но мне завтра отчитываться перед начальством, а днем я совсем закрутился… Как там у вас дела? Всё нормально?

Оля покосилась в сторону спальни. Мать стояла, опершись на ручку двери, и ее лицо выражало одновременно искреннее недоумение и жгучий интерес.

– Одну минуту, – сказала Оля и, зажав микрофон ладонью, посоветовала матери: – Мам, иди, ложись… Это мне звонят.

– Я так и поняла, – невозмутимо ответствовала мать, явно не торопясь возвращаться в кровать. – Эх, где бы мне раздобыть такого кавалера, который звонил бы мне посреди ночи?

– Мам, – с упреком сказала Оля, – конечно, очень приятно, что ты обладаешь чувством юмора, но дай мне сначала поговорить с человеком, ладно?

– Ну вот, – задумчиво констатировала мать. – Помнится, когда я была в твоем возрасте, то, с легкой руки одного политического деятеля, было популярным одно забавное выражение: "Хотели – как лучше, а получилось – как всегда"…

И со стуком захлопнула за собой дверь.

– Алло? Алло! – неразборчиво бубнила трубка под Олиной ладонью. – Куда вы пропали, Ольга Фальковна?

– Да здесь я, здесь, – с досадой откликнулась Оля. – Что вы хотели, Гордон Борисович?

– У вас возникли какие-то проблемы, Ольга Фальковна?

– Да нет… то есть, да… В общем, всё нормально, – запуталась Оля. – Я хочу сказать, что ничего страшного не произошло, всё идет так, как вы меня предупреждали, и вообще… вообще, я вам ужасно благодарна за всё!..

– Да? – недоверчиво переспросил Гордон Борисович. – Ну, хорошо, хотя определение "ужасно", по-моему, как-то не вяжется с выражением благодарности.. Давайте-ка, Ольга Фальковна, договоримся таким образом. Если проблемы у вас все же возникнут, то вы сразу же посвятите в них меня. Мой номер у вас имеется, и личный, и служебный, так что можете звонить в любое время дня и ночи… А руководству своему я, с вашего позволения, доложу завтра, что вы никаких претензий и рекламаций не имеете. Договорились?

– Договорились, Гордон Борисович. До свидания. И еще раз – спасибо вам огромное!..

– На ужасное здоровье, – с усмешкой пожелал звонивший, прежде чем повесить трубку.

Вот зануда!

Перебирая в уме возможные варианты объяснений для матери, Оля вошла в спальню и замерла. Мама уже спала.

Стараясь не шуметь, Оля облачилась в ночную рубашку, скользнула под одеяло и осторожно щелкнула выключателем "ночника".

Потом прислушалась к темноте. Тишина сейчас, пожалуй, напугала бы ее больше, чем в детстве пугали подозрительные шорохи в темном углу.

Однако со стороны матери доносилось ровное, спокойное дыхание.

И тогда Оля тоже уснула.

Утром, когда они еще сидели за столом (завтракала опять одна Оля – мама сослалась на то, что встала раньше и успела выпить кофе), в прихожей вновь грянул телефон.

Дожевывая кусок бутерброда, Оля схватила трубку, опасаясь, что мать и на этот раз попытается опередить ее, и… чуть не подавилась.

Именно этого звонка она и боялась больше всего в последнее время.

Однако сейчас то, что она услышала, почему-то ничего, кроме кратковременного замешательства, у нее не вызвало.

Разговаривая, она ни на секунду не забывала, что мама ни в коем случае не должна знать ни о том, кто звонил, ни о содержании разговора. Поэтому говорить Оля старалась сплошными назывными предложениями.

"Когда?"… "Конечно"… "Я поняла"… "Согласна"… "Обязательно"… "К двенадцати?"… "Да, я приеду"… "Спасибо"… "До свидания"…

Положив трубку, она вернулась за стол и с преувеличенным аппетитом продолжила расправу с остывшим омлетом.

– Кто звонил, Оленька? – поинтересовалась мама.

– Да Ира Аникеева, – соврала она, сосредоточенно изучая содержимое своей тарелки. – У нее там беда случилась, вот и зовет меня на помощь…

– Беда? – подняла брови мать.

– И не просто беда, мам, – сообщила Оля, обжигаясь горячим кофе. – Просто-таки вселенская катастрофа! Конец света! Апокалипсис!.. В общем, завтра последний срок сдачи курсовой, а у нее на бумаге… то есть, на экране монитора… еще и конь не валялся!..

– Цыпленок, ну что за выражения! – мягко укорила Олю мать. – А ты-то тут причем? Палочка-выручалочка ты, что ли? Ты сама-то хоть курсовую подготовила?

– Я ее уже давным-давно сдала, мама! А что касается палочки-выручалочки, то я хоть немножко петрю в квантовых модуляциях, а Ирка – абсолютный ноль!… И потом, мам, я ж ей обещала…

Мать с явным сомнением не спускала с нее цепкого взгляда.

– Маленькая моя, – приторно-ласковым голосом начала она, – а ты, случайно, не обманываешь меня?

Оля почувствовала, что краснеет. Она резко поднялась и стала убирать грязную посуду со стола.

– Ну, мам, с чего ты это взяла?

– Да с того, что с Ирой ты никогда не разговаривала так сухо и кратко, – прищурилась мать. – По-твоему, я никогда не слышала, как вы воркуете? Тысяча слов в минуту!.. А тут такое впечатление, что тебе звонили из похоронного бюро!

Оля чуть не выронила чашку.

– Я, конечно, понимаю, что тебе уже пора обзаводиться друзьями… мужского пола… – продолжала невинным тоном мать, – и мне как матери хочется, чтобы у тебя была своя личная жизнь… Но только прошу тебя, не надо лгать – тем более, так топорно…

О, господи, подумала Оля. Опять эти речи в стиле "мыльной оперы"! "Я хочу открыть тебе страшную тайну, дорогая. Я не стрелял в твоего любовника! Я его зарезал!..".

– Мам, ну что ты говоришь? Какой еще мужской пол? Какая личная жизнь? Да нет у меня никакого ухажера, успокойся!..

– А с кем же ты собираешься встретиться в двенадцать часов? – удивилась мать.

– Ма-ам, – как можно жалобнее протянула Оля. – Ну, мне действительно надо ехать… Я тебе потом всё объясню, ладно?

Мать отвернулась и с оскорбленным видом уставилась в окно, за которым ярко светило солнце – день обещал быть на редкость погожим.

– Эх ты! – надтреснутым голосом проговорила после паузы она. – А я-то думала, что ты со вчерашнего дня решила стать другой… – Она обернулась, и Оля с болью в сердце увидела, что глаза матери наливаются крупными слезами. – Я же так по тебе соскучилась, доченька! Думала: хоть один денёк побудем с тобой вместе. А ты!..

Она вдруг встала и направилась в свою комнату.

Оля оторопело глядела ей вслед.

– Мама! – с отчаянием крикнула она. – Ну, зачем ты так?!.. Хорошо, я тебе обещаю, что завтра никуда не пойду, и мы с тобой будем весь день вдвоем! Но пойми: сегодня мне очень надо!.. Я должна!.. Я ПРОСТО ОБЯЗАНА!

– Да пожалуйста! – сердито бросила мать, не оборачиваясь. – Езжай куда хочешь! А твои пустые обещания я больше и слышать не хочу! Сыта уже ими по горло! Ты уже который год меня своими "завтраками" кормишь!..

Оля в сердцах швырнула тряпку в раковину и подошла к окну.

Вот и кончился праздник, с отчаянием думала она. Господи, ну почему до нас так туго доходит, что все обиды – мелочны, оскорбления – бессмысленны и что, пытаясь причинить боль близким людям, мы прежде всего раним самих себя?!.. Почему мы осознаем эту нехитрую истину слишком поздно, когда ничего уже нельзя исправить, не вернуть и не покаяться?!..

А ведь мама права, подумалось вдруг ей. Разве тебе хочется ехать ТУДА? Разве теперь в этом есть смысл? Ты же там все равно ничего не почувствуешь! Как деревяшка… Да, проводить единственного любимого человека – твоя святая обязанность. Но при этом ты доставишь боль другому человеку, что бы там ни твердили ученые умники!..

Надо выбирать, кто тебе более дорог и нужен…

В конце концов, ты сама виновата, не сумев придумать ничего лучшего, кроме как Ирки с ее курсовой! Изобрела бы что-нибудь посущественнее – и не было бы никаких проблем!

Никуда не торопясь, Оля старательно вымыла посуду, протерла стол, пыль на холодильнике, полила начавшие увядать цветы на подоконнике, а потом заглянула в комнату матери.

Скрестив руки на груди, мать стояла у окна и смотрела куда-то вдаль.

– Мам, – позвала ее тихонько Оля. – Мама!

– Ну что?

– Буду делать всё, что ты скажешь, – сообщила Оля.

Фраза была позаимствована из компьютерной программы-переводчика. И произнесена была Олей с соответствующей механической интонацией.

Мать оторвалась от созерцания заоконного пейзажа и недоверчиво покосилась на дочь. Потом расплылась в улыбке.

– Всё-всё? – лукаво подняла она брови.

– Абсолютно! – с непроницаемым лицом заверила Оля.

– Тогда бери ведро, тряпку и – вперед, делать влажную уборку! – распорядилась мать. – А то везде, куда ни посмотришь, пыли – на вершок!..

День действительно прошел великолепно.

Портили его только воспоминания об утреннем звонке. От них никуда было не деться, и каждый раз, представив, что и как творилось там, куда она так и не поехала, Оля застывала, кусая губу.

После обеда она не выдержала и, пока мать смотрела какой-то старый стереофильм, заперлась в ванной, и под шум воды, пущенной во весь напор, выплакалась всласть, до икоты.

Потом умылась, кое-как привела лицо в порядок и отправилась печь яблочный пирог по маминому рецепту.

Телефон она еще утром предусмотрительно переключила в режим блокировки входящих звонков.

Однако впереди было еще немало "подводных камней", и один из них выявился буквально через несколько часов, когда в дверь позвонили.

Так получилось, что в прихожую они с матерью выскочили одновременно: Оля – из кухни, где она домывала посуду, а мать – из комнаты, от головизора.

За дверью обнаружилась тетя Галя из квартиры напротив.

Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но внезапно утратила дар речи.

Оля растерянно оглянулась, однако мама не обратила никакого внимания на замешательство соседки.

– А, это ты, Галочка, – радушным голосом сказала она поверх плеча Оли. – Ну заходи же, что ты там мнешься?

Тетя Галя уперлась в нее застывшим взглядом. Ну всё, подумала обреченно Оля. Сейчас как ляпнет что-нибудь… Однако, к ее удивлению, соседка пришла в себя довольно быстро.

– Нет-нет, – замахала она обеими руками. – Я… я хотела только кое-что спросить… а что именно – запамятовала… Не обращайте внимания, голубушки мои… Совсем из головы вылетело. Наверно, пора какие-нибудь таблетки для улучшения памяти пить… Ладно, извините, я как-нибудь потом загляну… Если вспомню, конечно, зачем приходила…

– Что это с ней? – недоуменно поинтересовалась мать у Оли, когда входная дверь вернулась на место. – Вроде бы Галя никогда на свою память не жаловалась…

– Да пьет она, как верблюд, – брякнула Оля первое, что пришло в голову. – Ты что – не знала?

– Пьет?! – ужаснулась мать. – С каких это пор?

– Да я ее не раз уже встречала пьяную в стельку, – мрачно продолжала развивать свою версию Оля. – И мужиков с ней видела… тоже из запойных… Совсем опустилась баба!

Мать с сомнением покачала головой.

– А где же муж ее? – спросила она. – Он-то куда смотрит? Или они на пару запили?

– Выгнала она его, – сообщила Оля, не моргнув глазом.

– Как это? – не поверила своим ушам мать.

– Очень просто: дала под зад коленом и спустила с лестницы…

Как ни странно, но мать поверила всей этой галиматье. Только посетовала:

– Жалко… Она ж раньше такая хорошая хозяйка была… в квартире всегда так чисто прибрано, да и готовила Галя – пальчики оближешь!.. А вот поди ж ты!.. Вот что значит: одной-то остаться…

Вечером они опять легли спать вместе и проболтали почти до часу ночи, пока мама не уснула – мгновенно, как пташка.

А Оля еще долго ворочалась с боку на бок.

В голову лезли непрошеные воспоминания. И мысли – одна другой неприятнее. Особенно не давала покоя та, что была связана с утренним звонком.

Наконец, Оля прибегнула к самому надежному средству от бессонницы. Она накрылась одеялом с головой, вцепилась зубами в угол подушки и беззвучно, чтобы не разбудить маму, выплеснула из себя волну судорожных рыданий.

Нет, думала она, глотая горячую соленую жидкость и часто-часто шмыгая носом. Так долго не может продолжаться! Зря я, наверное, связалась с Агентством. А теперь отступать слишком поздно. Все равно что вышвыривать на улицу бездомного щенка, которого ты принесла домой, успокаивая себя отговорками, что оставишь его на время… И ведь никто в Агентстве, включая этого зануду Гордона, даже не намекнул, с чем мне придется столкнуться! Хотя их можно понять – кто же будет рубить сук, на котором сидит?..

Ну, почему всегда так получается, а? Почему за всё хорошее обязательно нужно платить – деньгами, совестью, правдой? Почему?!..

И как мне вырваться из этого замкнутого круга?

Так и не найдя ответа на этот вопрос, она незаметно для себя заснула.

На следующий день Оля проснулась с ощущением того, что проспала.

Ощущение оказалось верным. Будильник должен был прозвенеть час назад. Однако его занудного пиликанья, которое и мертвого разбудит, Оля почему-то не слышала. Тут же выяснилась причина: звонок будильника был отключен, хотя Оля точно помнила, что накануне нажимала нужную кнопку.

– Мама… – с упреком начала Оля и осеклась.

Матери в комнате не было.

Оля прислушалась.

В квартире стояла тишина. Та самая, проклятая, которую называют мертвой…

Покрывшись холодным потом, Оля вскочила с постели и бросилась в соседнюю комнату.

Пусто.

В ванной – никого. На кухне – тоже. Только на столе, под аккуратной салфеточкой, покоился еще теплый завтрак: тарелка овсяной каши, вареное яйцо, блюдечко с ветчиной.

"Нет, этого просто не может быть!", в панике подумала Оля. Уйти мама никуда не могла. Неужели всё так быстро закончится, не успев по-настоящему начавшись?!.. Может, это я виновата? Не допустила ли я какую-нибудь ошибку вчера?

В любом случае, надо звонить в Агентство!

Оля кинулась к телефону и остолбенела.

В прихожей мама неторопливо снимала босоножки. Одета она была тщательно, причесана, и даже макияж на лице имелся.

– Доброе утро, доченька, – улыбнулась она, увидев Олю. – Как спала?

Прежде чем ответить, Оля сделала три глубоких вдоха и выдоха.

– Где ты была? – наконец, осведомилась она, пропуская вопрос матери мимо ушей. – И почему ты отключила будиль..

Она не договорила. Только теперь до нее дошло, что ее выводы основывались на одной, в корне невероятной, предпосылке.

Однако, мама не удивилась вопросу.

– Будильник? Просто я хотела, чтобы ты выспалась как следует. Ты так сладко спала утром, что мне стало жалко тебя будить!.. А я вот решила в магазин пораньше сбегать, – взмахнула она пластиковым пакетом, который Оля сначала не заметила. – А то сунулась утром в хлебницу – а там ни крошки. Зато гляди, еще горяченький взяла!..

Она достала из пакета батон и протянула его ошеломленной Оле:

– На, неси на кухню…

Оля неуверенно подставила под хлеб сложенные вместе ладони.

И тут ее разобрал истерический смех.

– Что тут смешного, дочь? – нахмурилась мама.

– Нет-нет, всё нормально, – кое-как выговорила Оля, поспешно покидая прихожую. – Анекдот один вспомнила…

– Про хлеб, что ли? – не унималась мать.

– Нет, – сказала Оля. – Про таких дурочек, как я…

После завтрака Оля стала собираться. На первую пару в университет она, конечно, уже безнадежно опоздала, а вот на вторую – кажется, по расписанию это должна быть лекция по кинтрологии – еще был шанс успеть.

И опять, как и вчера, мать устроила ей сцену.

"Да не ходи ты никуда сегодня!", причитала она. Послушай, что тебе мать говорит!.. Никуда твои лекции не денутся, ты их и из Сети можешь скачать!

– По-твоему, я теперь должна учиться заочно? – огрызнулась Оля. – По Интернету, да? А оценки мне тоже будут по Интернету ставить? Мне ведь через год диплом предстоит!..

В общем, полаялись и расстались, дуясь друг на друга. Как в старые добрые времена. Только с той разницей, что теперь остановить Олю мать была не в силах.

На улице было хорошо. Сияло солнце, дул свежий ветерок, по небу плыли большие белые облака, зеленели деревья, пахло весенней сыростью от недавно политых дорог.

Сгоряча Оля проскочила несколько кварталов пешком, прежде чем сообразила, что на своих двоих далеко не уйдешь.

Но оказавшись в автобусе, она решила изменить свои планы.

Ни на какие занятия в тот день она не пошла.

Вместо этого она отправилась туда, куда должна была явиться еще вчера.

Там ее не ждали. Но совсем не поэтому человек, разговаривавший с ней, держался сухо и с подчеркнутой официальностью. Видимо, в его глазах она была преступницей.

И это было бы справедливо, если бы не одно "но".

Однако Оля не стала оправдываться.

Она спокойно выдержала лаконичную официальную церемонию, не дрогнув ни единой жилкой на лице, подписала все необходимые бумаги и, не оглядываясь и не прощаясь, ушла.

Кто-то из присутствовавших на церемонии женщин тихо, но отчетливо прошипел ей в спину:

– Вот с-сучка, даже букетик цветов не могла купить!..

Оля сделала вид, что не слышит.

Оказавшись на улице, в толпе прохожих, она не удержалась и позвонила домой.

И с облегчением услышала тревожный голос матери:

– Оля, откуда ты звонишь? Случилось что-нибудь?

Врать больше не хотелось, и Оля, пробормотав что-то невразумительное, нажала кнопку отключения.

Ей повезло: Гордон Борисович оказался на месте. Более того, сегодня у него не оказалось посетителей, хотя раньше Оле приходилось терять уйму времени в очередях в коридоре Агентства.

Как ни странно, Гордон Борисович еще не забыл ее. Лицо его растянулось в резиновой улыбке, и, усадив девушку на неудобное кресло на высоких ножках, смахивающее на табурет у стойки бара, он с преувеличенным вниманием осведомился:

– Какие-нибудь проблемы, Ольга Фальковна?

– Да нет, – тихо сказала Оля. – Пока всё нормально. Я просто хотела с вами поговорить…

– Так-так, – сказал Гордон Борисович, откидываясь на спинку своего низенького, словно игрушечным стульчика. – И что же конкретно вас беспокоит?

Вылитый врач, имеющий дело с мнительным больным, который уверен, что его дни сочтены, потому что он страдает бессонницей и потерей аппетита.

– А можно, сначала я вас кое о чем спрошу? – с вызовом спросила Оля.

Человек напротив нее всем своим видом дал понять, что, конечно же, можно, нет проблем, только покороче и по существу…

– Моя мама… – начала Оля и запнулась. – Она всегда будет такой?

– Какой – такой? – склонил набок голову Гордон Борисович.

– Ну, как бы мне вам объяснить?.. Конечно, то, что вы сделали, просто невероятно. Если бы я не знала, в чем дело, то никогда бы не заподозрила… Но я считала, что она… что вы… ну, в общем, что есть какие-то ограничения, а она… она может даже то, что я и не предполагала…

– Понятно, – прервал Олю Гордон Борисович, сгоняя с лица улыбку доктора Айболита и становясь похожим на инженера, обсуждающего с коллегой чертежи нового изделия. – Ваша… ваша мама сделала нечто такое, что не вяжется с вашими представлениями о ней?

Стараясь говорить как можно лаконичнее и суше, чтобы быть достойной статуса коллеги инженера, Оля рассказала об утреннем походе матери в магазин.

Она думала, что Гордон Борисович не поверит ей, но он лишь усмехнулся:

– Ну и прекрасно!.. Вы, наверное, просто забыли, Ольга Фальковна… кстати, вы не против, если я буду называть вас просто Оля?.. – (Оля только кивнула). – Я ведь предупреждал вас, что она будет способна на многое… В том числе – и на подобные трюки. Это означает, что период адаптации к новым условиям завершается, и система начинает самоусовершенствоваться. Ничего страшного я в этом не вижу.

– Да, но… каким образом это происходит? – растерянно спросила Оля. – Она что – действительно может выйти из квартиры?

– Разумеется, нет. Не хочу забивать вашу прелестную головку ненужными техническими подробностями, но поверьте мне на слово: система привязана к месту установки базового блока. Однако сама она будет считать, что ничем не отличается от всех прочих людей. И, кстати говоря, у нее будут на то все основания. Потому что ее память всегда легко изменить в нужном направлении. Скажу вам больше: скоро она сможет обращаться с предметами так же, как и вы. Разумеется, не с вашими, а с теми, которые существуют в ЕЕ мире…

– Это уже произошло, – с трудом выговорила Оля. – Из магазина она принесла хлеб…

– Что ж, поздравляю, – сверкнул улыбкой Гордон Борисович. – Вам действительно повезло. У других наших клиентов бывает гораздо больше проблем, чем мы пока имеем в вашем случае, Оля.

– Скажите, Гордон Борисович, а почему ей нельзя сказать правду?

Собеседник Оли тяжко вздохнул и скрестил руки на груди.

– Оленька, по-моему, вы совершаете одну весьма распространенную ошибку. Отчасти в этом и моя вина – значит, я вам плохо разъяснил перед заключением договора, в чем тут собака зарыта… Проблема заключается в том, что вы… я сейчас имею в виду не только вас, Оля, а наших клиентов в целом… вы относитесь к ним, как к игрушкам. Как к этаким тамагочи в натуральную величину, призванным утешать, поддерживать и развлекать вас. А они – вовсе не игрушки. Вы должны осознать, что речь идет о таких же людях, как мы с вами. И, по большому счету, возможно, так оно и есть. Ведь, в сущности, что есть человек? Совокупность реакций на раздражения внешней среды. Плюс осознание своего "Я". Все остальное не имеет особого значения. Так вот, у наших систем есть самосознание, Оля, и это – самое главное. Это то, что делает их людьми. Вот почему нельзя с ними обращаться, как с куклами Барби. И если вы скажете им правду… хотя, конечно, кое-какая психологическая защита там предусмотрена, но всё зависит от конкретной личности. И от степени правды, которой вы намерены их осчастливить… Правда – это хорошо, Оля, но в вашем случае это – оружие, которым вы можете убить свою маму.

Оля, наконец, вспомнила тот главный вопрос, из-за которого она и пришла сюда.

– Скажите, Гордон Борисович, а если это все-таки случится? Ну, мало ли… предположим, если она сама всё поймет… Как тогда быть? Можно ли будет что-то исправить, или восстановить?

– Нет. Нельзя. Категорически.

– Но почему? Неужели все дело только в технике?

– Если бы, – покачал головой Гордон Борисович. – Как раз в технике мы уверены на все сто… Однако есть особый закон, которым мы связаны по рукам и ногам. И там четко и ясно сказано: Агентство имеет право заключить лишь один договор с одним и тем же физическим лицом. И договор этот перезаключить нельзя. Поэтому советую вам быть осторожнее. В конце концов, помимо материального ущерба, вы получите еще и психологический удар…

– Ладно, я всё поняла, – опустила голову Оля. – Спасибо, Гордон Борисович.

Она поднялась, и Гордон Борисович тоже встал со своего стульчика.

Надо было уходить, но Оля почему-то медлила.

Потом, повинуясь безотчетному импульсу, спросила:

– Скажите, Гордон Борисович, а вы никогда не задумывались, правильно ли поступаете, давая таким… таким, как я, еще один шанс?..

– Что вы имеете в виду? – осторожно спросил Гордон Борисович.

Оля вздохнула:

– Я и сама не знаю. Понимаете, раньше я считала, что ваше Агентство помогает людям. А теперь… Как-то это всё сложно…

– Ну, жизнь – вообще непростая штука, – натянуто улыбнулся Гордон Борисович. – Мне кажется, прежде всего вы должны уяснить, ради чего вы пошли на это. Ради нее? Или ради себя самой?

– А вы как думаете? – с жадным интересом спросила Оля.

Гордон Борисович молча развел руками.

– Оль! Постой! Да подожди же ты!..

Щурясь от мелких брызг противного, типичного для осени дождя, Оля оглянулась.

Ну, конечно же, это опять Мишка Кретов с параллельного потока. Вот уже месяц, как он возымел недвусмысленные намерения в отношении ее персоны.

Ничего, пусть побегает… Полезно. А там посмотрим…

– Оль, ты сейчас куда?.. Домой?

А запыхался-то – будто воз в гору вез. Или он все-таки волнуется?

– Нет, на прием в Посольство Нигерии по случаю их национального праздника.

– К-какого еще праздника?

Нет, все-таки этот парень – настоящая находка для шпиона. Искренне верит каждому слову, сказанному без улыбки до ушей.

– Нигерийского, конечно. Дня квадратного банана.

Ну, наконец-то до него дошло!.. И вот чем он еще подкупает – никогда ни на какие гадости словесные не обижается, хотя другой на его месте давно бы послал меня как можно дальше. В Нигерию, например… Ладно, сбавим обороты.

– Домой я иду, Миш, куда же еще?

– Не возражаешь, если я тебя немного провожу?

Немного – это, как всегда, до самого подъезда. Не хватало еще, чтобы до двери квартиры. Как будто я сама дорогу не найду. Хотя сам он, между прочим, живет на другом конце города. Туда пилить – час с лишним на общественном транспорте, и еще примерно полчаса – на своих двоих!..

Наверное, я действительно ему очень нравлюсь.

А он мне?

Туман непроглядный. Во всяком случае, я бы его провожать не потащилась ни за какие пряники.

– Не возражаю. Только с двумя условиями.

– Какими?

– Во-первых, не молчать. А во-вторых, не говорить глупости.

– Хм, ну, Оль, ты даешь!

Оля стоически промолчала, хотя язык так и чесался выдать какую-нибудь пошлость насчет "давания".

Не тот человек был Мишка, чтобы отшивать его подобными штучками. Какой-то беззащитный, как ребенок, хоть и в полтора раза длиннее ее ростом.

Некоторое время они шагали молча.

Наконец, Мишка, видимо, все это время напряженно размышлявший, как обойти оба условия, и так ничего путного и не изобретя, спросил:

– Оль, а знаешь, как тебя наши ребята прозвали?

– Страшилой? – предположила Оля. – Или Крокодилой?

– Нет, что ты, – улыбнулся Мишка. – Кто ж тебя посмел бы так обозвать?!.. Нет, тебя зовут по-другому: Царевна… – он сделал чуть заметную паузу, прежде чем закончить, -… Несмеяна.

Оля с деланным безразличием пожала плечами:

– Ну и что? А ты, значит, напрашиваешься на роль Ивана-дурака, который меня должен рассмешить?

Сказала – и тут же пожалела об этом.

Мишка нахохлился, опустил голову чуть ли не до горизонтального положения, став поразительно похожим на фонарный столб.

– При чем здесь – рассмешить? – пробормотал он. – Просто я вижу – ты в последнее время какая-то не такая стала… Ходишь, как во сне, ни с кем не общаешься… И, опять же, никуда не ходишь. Только и знаешь: из дома – в универ, из универа – домой… Может, у тебя что-то случилось, Оль?

Оля закусила губу.

Ладно, подумала она. Сам напросился. Как тот простак из анекдота, который из вежливости предложил уродине стать его женой, а она призналась, что не может устоять перед такими настойчивыми ухаживаниями.

– Да, случилось, – без выражения сказала она.

– Что именно?

И тогда Оля рассказала этому малознакомому парню всё.

Она думала, что он будет жалеть ее или утешать, но Мишка только спросил:

– И это – всё?

– Что значит – всё? – удивленно переспросила она.

Он с видимым облегчением вздохнул:

– Фу, а я-то думал: не дай бог, с тобой что-нибудь случилось… Например, болезнь какая-нибудь неизлечимая…

– Дурак! – обиделась Оля. – А по-твоему, то, что произошло, – пустяки?!

– Да нет, конечно… Но ведь зато ты теперь не одна, верно? И, кстати, правильно, что ты обратилась в Агентство…

Оля вздохнула:

– Не знаю, Миш, я теперь ничего не знаю… В принципе, я уже привыкла к этому, но иногда вдруг видишь себя как бы со стороны. И думаешь: господи, ведь всё же не так, совсем не так, как ты вбила себе в башку!.. Игра, страшная игра – вот что это такое! И тогда я проклинаю себя: что же ты наделала, дура? Ведь потом не простишь себе, если всё будет не так, как ты мечтала!.. И такая тоска за душу берет, что хочется бежать куда глаза глядят!.. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Мишка с серьезным лицом. – Ну, а почему бы и в самом деле тебе в таких случаях не сбегать куда глаза глядят, а? В дискотеку, в театр, в кафешку, к друзьям… Кстати, сегодня в Голораме – премьера, народ ломится, а у меня есть возможность достать билеты. Пойдем?

– Да ты что, Миш? – удивилась Оля. – Как можно? Да это же… хуже предательства! В конце концов, они же не виноваты, что нам с ними страшно!..

– Послушай, Оль… Лично я в Агентство никогда не обращался – просто еще не было такого повода… к счастью… Но зато я знаю массу людей, которые это сделали, и ни у кого из них таких мыслей, как у тебя, никогда не возникает. Просто большинство относится к этому… ну, я не знаю… ну, как к старым семейным видеозаписям, понимаешь? И правильно делают, потому что иначе спятить можно!.. Ты пойми, Оль: рано или поздно, любой человек, даже самый близкий и родной, уходит навсегда, и его не вернешь никакими прибамбасами… Самое большее, что мы можем делать, – это вспоминать его как можно чаще. Кому-то для этого достаточно только своей памяти, кто-то пользуется фотоснимками или видеофильмами, а кто-то, как ты, обращается в Агентство. Но это не значит, что надо напрочь забыть обо всем, что тебя окружает! Ведь у тебя впереди – еще вся жизнь, Оля! А ты хочешь посвятить ее теням и призракам!..

Оля резко остановилась.

– Ты что? – удивился Мишка. – Нам же еще идти и идти!..

– Нет, – возразила она. – Нам с тобой, Миш, больше не по пути. Ни сейчас, ни в жизни… Ищи себе другую царевну, дурачок. Которая не верит в призраков и хихикает по любому поводу…

Остаток пути до дома Оля проделала, ничего не видя перед собой.

– Мам, я явилась – не запылилась! – весело крикнула с порога Оля, торопливо стаскивая с ног сапожки.

Молчание.

– Мам, ты что – язык проглотила? Где ты?

Тишина.

Странно. Обычно мать всегда выходила встречать ее к порогу. Разумеется, если они не были в ссоре. Но в последнее время они жили мирно, так что поводов играть в прятки сейчас не было.

Что же случилось?

Оля повернулась и тщательно осмотрела дверь.

Система Агентства срабатывала на открывание двери. Неужели хваленая техника, про которую Гордон Борисович говорил, что она способна автономно работать несколько десятков лет, дала сбой?

Оля быстро обошла квартиру. Зачем-то обыскала кладовую, хотя там не спрятался бы и ребенок. В большой комнате распахнула дверцы шкафа, в спальне наклонилась и заглянула под кровать.

Прямо как в детской книжке: "Ищет бедная старушка под подушкой, за кадушкой, с головою залезала под матрац, под одеяло…".

Куда же она делась? И даже записки не оставила.

Не зная, что еще предпринять, Оля подошла к окну и оглядела двор, белый от снега, скрюченные, истощенные холодом деревья, заваленную сугробами детскую площадку…

Нет, ну в самом деле, что могло случиться?

Оле вдруг стало зябко, и, накинув на себя мамину пуховую шаль, она обхватила плечи руками, чтобы унять дрожь.

Что ни говори, а ведь я уже к ней привыкла. Настолько, что не могу себе представить, как буду жить, если она однажды ее не станет. Хотя что за чушь я несу? Как это ее может не стать?!.. Наверное, надо бы позвонить в Агентство. Тем более, что по договору они давали гарантию на неограниченный срок…

Однако что-то мешало Оле это сделать, и она уговорила себя выждать еще хотя бы час.

Через сорок пять минут хлопнула входная дверь, и голос матери как ни в чем не бывало спросил из прихожей:

– А где мой маленький олененок?

Совсем как в те времена, когда она приходила с работы домой, и первоклассница Оля, уставшая бояться тишины и таинственных шорохов в темных углах, кидалась ей навстречу, не помня себя от радости. И так повторялось почти каждый день. Пять раз в неделю. Двести с лишним раз в году…

Закусив губу, Оля молча продолжала смотреть на пустой заснеженный двор. Спиной к двери.

– А, вот ты где, – с облегчением сказала мать за спиной Оли. – А я уж думала, что тебя еще нет… Кушать хочешь?

– Где… ты… была? – с трудом выговорила Оля. Зуб не попадал на зуб, и каждое слово пришлось выговаривать отдельно.

– Я-то? – зачем-то переспросила мать. – Да у тети Гали, соседки. Где ж мне еще быть?.. Зашла к ней чайку попить, да и заболтались, как сороки… Ты уж прости, доченька, что заставила тебя ждать… А что ты там, за окном, интересного увидела?

– Призрак, – мрачно буркнула Оля, по-прежнему не поворачиваясь к матери. – Привидение. Которое совсем обнаглело, раз забыло свои обязанности являться к людям в любое время дня и ночи…

– Ой, что ты такое говоришь? – Судя по звуку, мать всплеснула руками. – Что с тобой, Оленька?

Оля резко развернулась лицом к матери.

– Со мной? – задыхаясь, переспросила она. – Со мной-то ничего не случилось! А вот что с тобой происходит, мамуля?

– И со мной – ничего, – пожала плечами мать. Задумчиво склонила голову набок, словно прислушиваясь. – Только спина в последнее время что-то ноет… опять, наверное, радикулит проснулся…

– Какой еще радикулит?! – заорала Оля. – Ты что – издеваешься надо мной? Я же совсем другое имею в виду! Все эти твои выходки в последнее время – я уже сыта ими по горло… "У тети Гали она была"!.. Ага, как же!.. Я еще не полная дура, чтобы верить твоему вранью! Ты ж тетю Галю никогда на дух не переносила! Разве не ты говорила, что никогда не будешь якшаться с этой базарной торговкой! Да и ходить ты к ней никак не можешь, понятно?!.. Так что ты меня не проведешь… мамочка! – язвительно закончила она.

Мать побледнела.

– Оля, что ты говоришь?! – с укором произнесла она. – С чего ты взяла, что я тебе вру? И почему это я не могу зайти к тете Гале? Да, раньше я ее… недооценивала. А теперь, когда у нас обеих… Ладно, это тут ни при чем… Но поверь, дочка, мне просто обидно слышать от тебя такие слова…

– Обидно?! – еще пуще разозлилась Оля. – А мне – не обидно? По-твоему, я не живой человек, да? И меня, значит, можно обманывать и унижать?.. Мало того, что я всё делаю сама – стираю, глажу, готовлю, убираю квартиру… потому что толку от тебя – ни на грош!.. так ты мне еще и нервы вздумала портить?..

Мать побледнела еще больше.

– Не надо, Оля, – вытянула она одну ладонь перед собой, словно пытаясь заслониться от яркого света. – Прошу тебя!.. Я ни в чем перед тобой не виновата! Хорошо, я скажу тебе, где я была… Александра Викторовича с девятого этажа помнишь? У него в прошлом году жена на ноябрьские от сердечного приступа скончалась… А человек он хороший, и я ему тоже не безразлична… Ты ведь уже взрослая, Оля. Значит, должна меня понять… Что ж мне теперь, крест на своей жизни ставить, что ли?!..

Но Оля ее уже не слушала. Внутри нее словно прорвало мощным напором невидимую плотину, и в образовавшуюся брешь хлынуло всё, что накопилось в душе: обломки еще недавно прочно стоявших представлений о жизни и смерти, вырванные с корнем надежда и радость, мусор, в который превратились любовь и иллюзии.

И, воплотившись в слова, этот мутный поток хлынул из нее.

Она уже не отдавала себе отчета в том, что говорит, а главное – кому.

– Ах, вот оно что! Значит, на старости лет решила любовь закрутить?! – кричала она, наступая на мать. – Я, значит, тебя уже не устраиваю?! Не нужна тебе я, да? А ведь если бы не я – тебя бы сейчас не было! Понимаешь? Не было бы!.. В принципе, тебя и так уже давно нет! Потому что ты, а вернее – моя настоящая мама, умерла еще полгода назад! От туберкулеза. Боже мой, какой же дурой я была, когда обратилась в Агентство, чтобы они вернули мне маму! Хотя бы в виде призрачной копии! Как я мечтала, что мы с тобой будем жить счастливо и безбедно! Как я верила, что у нас с тобой будет всё хорошо, потому что мы сумели победить смерть!.. Из-за тебя я даже не попрощалась с той, настоящей мамой, когда она умирала! Помнишь, как мне позвонили утром, а ты не пустила меня?.. Я тогда соврала тебе про курсовую Ирки Аникеевой, потому что не могла сказать тебе правду. И я осталась с тобой, потому что в то время ты была мне дороже, чем та, которая умерла!.. Господи, если б ты знала, как я ухаживала за ней, пока она лежала в больнице… Варила дома куриный бульон и привозила ей в термосе, чтобы он был горячим. А ей – то есть, тебе! – было на это наплевать, потому что ты никогда не умела ценить заботу окружающих! Ты и отца не любила, и, наверное, он отправился на тот свет слишком рано именно из-за тебя! Почему ты не захотела тогда обратиться в Агентство? Почему? По-твоему, мне было достаточно тебя одной? А ты знаешь, как я плакала по ночам, вспоминая папу?!.. Ты была и после смерти осталась такой же – лживой, черствой, равнодушной лицемеркой! Я больше не люблю тебя, и ты мне – не мать! Ты – ее жалкое трехмерное подобие, вот ты кто, и…

Оля не договорила.

Мать издала вдруг странный клокочущий звук и, окончательно став белой, как снег за окном, стала оседать на пол.

– Эй, ты чего? – не слыша себя, спросила растерянно Оля. – Тебе что – плохо?

Она попыталась подхватить тело матери, но оно было по-прежнему неосязаемым, как луч света, и мать безжизненно распростерлась на полу, запрокинув голову и закатив глаза.

"Ни при каких обстоятельствах вы не должны рассказывать ей всю правду", явственно прозвучал в голове Оли голос Гордона Борисовича.

Вот, значит, что он имел в виду…

– Мам, подожди, – сказала Оля, склонившись над "призраком". – Я сейчас принесу таблетки…

И тут же опомнилась: "Что я несу? Какие таблетки помогут изображению, созданному компьютерной программой?!"…

Между тем, грудь матери уже не вздымалась от дыхания, глаза остановившимся взглядом смотрели в потолок. Вполне правдоподобная имитация сердечного приступа.

Оля вздохнула и устало провела рукой по лицу.

Жаль, конечно, что я всё испортила. Дав волю своему гневу, в одночасье своими руками разрушила то, что с таким трудом взращивала и лелеяла в своей душе. Иллюзию того, что это действительно была моя мама.

А теперь что делать?

Опять просить Агентство о помощи? Мол, сделайте еще один дубль? Запустите программу заново, чтобы можно было всё начать с нуля?

Возможно, они могли бы восстановить копию. Но, помнится, Гордон Борисович говорил, что договор обновлению не подлежит.

А подумай хорошенько – может, тебе это уже и не надо? Да, конечно, приятно сознавать, что ты не одна в опустевшем доме, что есть с кем поделиться новостями и посоветоваться.

Но ведь, по большому счету, Мишка был прав: когда люди уходят в мир иной, то не надо пытаться вернуть их. Все эти "призраки" – не более, чем попытка обмануть себя. Опасная попытка, потому что возникает соблазн требовать от них того же, что мы вправе требовать от живых.

Чтобы жить, надо уметь забывать тех, кто ушел навсегда.

А мы судорожно цепляемся за них, пытаемся вернуть любым способом. Не их самих – так их стопроцентные копии.

Хватит!

Оля вытерла слезы, успевшие набежать на глаза.

Вообще-то, программа виртуального клонирования в случае аварии должна была отключиться автоматически. Но "призрак" почему-то не исчезал.

Что ж, придется вызывать специалистов Агентства. Пусть отключают и забирают свою машинерию. Она мне больше не понадобится.

Оля переступила через неподвижное тело "призрака" и отправилась к телефону.

Гордон Борисович ответил сразу же, словно ежеминутно ждал ее звонка.

В подробности Оля вдаваться не собиралась. Во всяком случае, по телефону. Лишь сухо сообщила, что вирт-клон вышел из строя, и попросила, чтобы кто-то из Агентства приехал за аппаратурой.

К ее удивлению, Гордон Борисович отреагировал неадекватно. Он не стал расспрашивать Олю, что и как произошло.

Он просто молча повесил трубку.

А через полчаса замок во входной двери щелкнул, открываясь, и в квартиру ввалились трое незнакомых людей в комбинезонах салатового цвета, с чемоданчиками и носилками. На нагрудных бэджах у всех троих фосфоресцировали крупные буквы: "Скорая помощь".

Не обращая внимания на Олю, они устремились к телу "призрака" и принялись делать всё то, что делают в таких случаях настоящие врачи.

Оля возмутилась. Нет, это уже слишком! Одно дело, когда по твоему заказу Агентство создает голографическую модель близкого тебе человека, и совсем другое – когда программа начинает штамповать целые толпы вирт-клонов! Которые, ко всему прочему, ведут себя просто по-хамски!..

– Эй, господа, – сказала она в спины троицы, судя по всему, всерьез вознамерившейся реанимировать голографическое изображение. – Зря копошитесь!.. Сейчас все равно приедет представитель Агентства и всех вас отключит.

"Неотложники" переглянулись, не прекращая своей возни.

Потом кто-то из них пробурчал:

– Это мы еще посмотрим, кого отключат…

– Не отвлекайтесь, парни, – перебил говорившего другой. – Не хватало нам еще объясняться с виртуальными личностями…

У Оли аж потемнело в глазах.

– Что-о? – протянула она. – Издеваться вздумал надо мной? Сейчас я тебе покажу виртуальную личность!..

Вне себя от ярости, она размахнулась и… ее ладонь пролетела сквозь физиономию парня.

– Ух, какие мы агрессивные! – насмешливо констатировал объект нереализованной пощечины. – Хорошо, что вас не делают осязаемыми, иначе у ваших хозяев не успевали бы заживать синяки!..

Он еще что-то говорил, но Оля его уже не слышала. В голове девушки со скоростью света пронеслась вереница воспоминаний.

"Где ты пропадала так долго, доченька? – говорила мать в самый первый день. – Если бы ты знала, как мне тебя в последнее время не хватает!.. А ты все такая же… Все так же шутишь…".

"Ведите себя так, будто ничего не произошло", говорили Оле в Агентстве.

"Не бойтесь, она ничего не заметит, – утверждал Гордон Борисович. – Программа составлена так, что вирт-клон не знает о своей смерти. Ему кажется реальным всё, что с ним происходит"…

И странный взгляд соседки тети Гали.

И многое другое, чему Оля раньше не придавала значения.

"Но ведь всё было реальным!", пыталась убедить себя она. Больница, где лежала мама. Врачи, сказавшие мне однажды: "В данном случае медицина бессильна"… Агентство, инструктажи Гордона Борисовича… Университет, преподаватели, Мишка с его неуклюжими попытками ухаживать… Улицы, полные людей. Толчея в транспорте… Тепло солнца на коже, грубые ласки ветра, пение птиц…

Но тут же, похолодев, она вспомнила: "Это не так трудно, как вы полагаете, Ольга Фальковна… Достаточно подать на вход системы сигналы, соответствующие тем или иным образам. Вспомните классиков: реальность дана нам в ощущениях. Однако для вирт-клона она ограничена стенами квартиры, где установлен базовый блок. Поэтому, чтобы он не чувствовал себя пленником, приходится синтезировать те ощущения, которые создают у него иллюзию пребывания во внешнем мире".

Гордон Борисович рассказывал о системе, не опасаясь вызвать у Оли подозрения. Ведь она была убеждена, что всё это относится к вирт-клону ее матери.

А выходит, всё было наоборот.

Это она сама умерла.

И это ее воссоздали в виртуальной реальности.

А раз так, то ее вторая жизнь не имеет никакого значения. Единственное ее предназначение заключалось в том, чтобы скрашивать горе и одиночество мамы, не желавшей смириться с утратой единственной дочери.

А она убила ее.

Себялюбивая и бессердечная дрянь – вот кем она стала после смерти. И не потому, что такой ее сделала всемогущественная программа Агентства. Скорее всего, она и при жизни была такой…

И что теперь?

Пустота. Мрачное безмолвие, в котором нет ни цели, ни смысла.

– Как тут дела, ребята? – послышался позади Оли чей-то знакомый голос. – Эта женщина будет жить?

Это был не кто иной, как Гордон Борисович. Но на Олю он даже не глядел. Словно она перестала для него существовать!

А в довершение всего он взял и прошел сквозь нее!

Последняя точка в страшном приговоре.

– А вы кем ей приходитесь? – мрачно поинтересовался врач, которому Оля пыталась дать пощечину. – Муж? Или брат?

– Нет-нет, я из Агентства вирт-клонирования, – объяснил Гордон Борисович. – Кстати, это я вас вызвал сюда… А это наша клиентка.

Естественно, он имел в виду не Олю, а лежавшую на полу.

– Бывшая, – уточнил врач, стягивая с рук прозрачные перчатки. – Бывшая клиентка… Теперь можете смело выключать свой агрегат. Пока это ваше творение нас всех не затюкало. Вы не смотрите, что она застыла, как ледяной водой облитая. Поначалу-то она тигрицей на нас кидалась, пока я не разъяснил ей популярно, кто из нас – настоящий, а кто – обман зрения…

Один из его напарников не спеша собирал в чемоданчик разбросанные по полу инструменты и приборы. Другой казенным голосом бубнил в диктофон:

– … в результате инфаркта миокарда в пятнадцать часов тридцать две минуты. Тело эвакуируется группой номер три сто девяносто пятого отделения "Скорой помощи", старший группы – инфирмьер Болсунов…

Гордон Борисович, наконец, оглянулся на Олю, и их взгляды встретились.

– У вас… у твоей мамы были другие родственники? – спросил он, перейдя на "ты".

Всё правильно: она же – не живая, а разве с нелюдями церемонятся?

Оля молча покачала головой.

– Что ж, тогда – извини, – отвел свой взгляд он, – но я вынужден это сделать… В условиях договора есть соответствующий пункт…

– Валяйте, – пожала плечами Оля. – Мне все равно… теперь…

– А ты… – он замялся. – Ты не хочешь знать, как ты… как с тобой это произошло?..

– Какая разница? – скривилась Оля. – Возможно, попала под машину. Или утонула. Или наелась ядовитых грибов…

Гордон Борисович судорожно дернул щекой, словно сгоняя невидимого комара. Потом достал из внутреннего кармана плоский пульт со множеством кнопок.

В глаза Оле бросилась большая красная кнопка с надписью "POWER OFF".

Однако Гордон Борисович почему-то не спешил нажимать ее.

– Нет, Оля, – сказал печально он. – На самом деле ты покончила с собой.

– Не может быть! – потрясенно прошептала Оля.

– Почему же? – усмехнулся Гордон Борисович. – Три года подряд ты сидела на игле, и тебя периодически ломало до потери сознания. Мама пыталась вылечить тебя от этой заразы, но безуспешно. Однажды она сказала, что у нее нет денег даже на пол-дозы дряни для тебя. Тогда ты наглоталась снотворного и открыла на кухне кран газовой плиты…

Словно в поисках поддержки, Оля бросила взгляд на мать. Но мама уже не могла ни подтвердить, ни опровергнуть те чудовищные утверждения, которые только что слетели с губ Гордона Борисовича. Застывшие, заострившиеся черты ее лица успели приобрести синевато-пепельный оттенок.

– Выключите меня, Гордон Борисович! – попросила Оля, не сводя взгляда с матери. – Пожалуйста!.. И никогда больше не включайте меня!.. Слышите? Никогда!..

– Прощай, Оля, – сказал он. – Жаль, что так вышло… Ты ведь была нашим лучшим результатом – почти стопроцентная достоверность…

И вдруг Оля поняла, что она забыла сделать.

– Подождите! – крикнула она так, что все присутствующие вздрогнули от неожиданности. – Всего пару секунд!..

Она присела рядом с телом матери и попыталась погладить сведенную предсмертной судорогой щеку.

– Прости меня, мамочка! – сказала она. – Я не знала правды, но я все равно виновата перед тобой… Дело ведь вовсе не в том, что я считала себя живой, а тебя – пучком электронов. Просто я всегда относилась к тебе так, будто не ты меня создала, а я – тебя… А теперь поняла: неважно, кто мы – люди или их копии. Главное – чтобы мы жили друг для друга, а не использовали других в своих шкурных целях…

– Извините, Гордон Борисович, – в наступившей тишине сказал Болсунов, – но нам пора…

Оля отвернулась к окну, за которым сгущались зимние сумерки и вкусно хрустел снег под ногами прохожих.

– Я готова, – сообщила она. – Вырубайте питание, Гордон Борисович!

– Нет! – послышался вдруг чей-то слабый, едва слышный голос.

"Неотложники" вздрогнули и впились взглядами в женщину, лежавшую на полу.

Глаза у нее уже были открыты, а лицо постепенно наливалось румянцем.

– Не смейте убивать мою Оленьку! – сказала она стремительно набирающим силу голосом. – Я все равно люблю ее! Такую, как есть!.. И мы с ней не сможем жить друг без друга!..

Оля первой догадалась, что произошло.

– Спасибо, Гордон Борисович, – сказала она.

А потом ее обняли теплые руки матери.