Миры Клиффорда Саймака. Книга 2

Пролог

До дома оставалось еще полчаса ходьбы, когда Томаса Декера остановил Шептун.

— Декер, — проговорил Шептун внутри сознания Декера. — Я поймал тебя. На этот раз я тебя поймал.

Декер одним прыжком отскочил в сторону с лесной тропинки, резко вскинул ружье и приготовился встретить опасность лицом к лицу.

Ничего и никого. Густые заросли деревьев и кустарника вплотную примыкали к тропинке с обеих сторон. Ни дуновения ветерка, не шелеста крыльев вспорхнувшей птички. То есть — ничего. Все замерло, как будто так было вечно.

— Декер!

Окрик прозвучал внутри его сознания. Прозвучал? Нет, он не слышал, конечно, ни крика, ни шепота. Сколько раз он встречался с Шептуном и так до сих пор самому себе не мог ответить — действительно ли он слышал что-то. Он просто улавливал и понимал слова, возникавшие в определенном участке мозга, ближе ко лбу, повыше глаз.

— Ничего у тебя не выйдет, Шептун, — «сказал» он невидимому собеседнику, разговаривая с ним точно так же, как тот с ним, не произнося слов вслух, но выстроив фразу внутри сознания, чтобы Шептун мог «услышать» ее. — Сегодня я с тобой не играю. Прошлый раз был последним… Все, хватит, наигрался я с тобой.

— Трусишка Декер! — не унимался Шептун. — Трус, трус, трусишка!

— Пошел ты знаешь куда со своими трусишками? — воскликнул Декер. — Выйди-ка, покажись, вот тогда и поглядим, кто из нас трус. Все, Шептун. Конец тебе нынче.

— Ты трус! — не унимался Шептун. — В прошлый раз я от тебя был всего-то на расстоянии выстрела, а ты стрелять не стал. Трус, Декер — трус.

— Мне незачем убивать тебя, — буркнул Декер. — И вообще я не охотник убивать. Но, бог свидетель, Шептун, я сделаю это — только для того, чтобы избавиться от тебя наконец.

— Да? А если я тебя опережу?

— Навряд ли. У тебя для этого возможностей было предостаточно, и ты их все упустил. Все, хватит торговаться. Ты хочешь меня убить не больше, чем я тебя. Тебе охота еще поиграть — а я устал, проголодался, домой хочу и не собираюсь гоняться за тобой по лесу!

Теперь он понял, где прячется Шептун, и сделал несколько осторожных шагов по тропе к густым колючим кустам.

— Повезло тебе сегодня, Декер, — заискивающе проговорил Шептун. — Сколько камешков нашел хороших. Может, даже алмазов.

— Знаешь же отлично, никаких алмазов я не нашел. Сам же рядом был. Я тебя чувствовал. Ты все время за мной следил.

— Ты так упорно ищешь, — продолжал Шептун. — Тебе должны время от времени и алмазы попадаться.

— Я алмазы не ищу.

— А если найдешь — что с ними делать будешь?

— Шептун, ну что пристал? Будто не знаешь, что я с камнями делаю?

— Ты отдаешь их капитану корабля, чтобы он продавал их на Гастре. А он тебя надувает. А сам их втридорога загоняет.

— Похоже, — согласился Декер. — Мне-то что? Ему деньги нужнее, чем мне. Он хочет капитал скопить, мечтает участок купить на Померанце. А тебе что за дело, Шептун?

— А ведь ты не все камушки ему продаешь?

— Это точно. Лучшие себе оставляю.

— А мне могли бы пригодиться кое-какие камушки из тех, что ты себе оставляешь…

— Вот это новость, Шептун! Тебе-то они на что?

— Ну… Обтачивать там, шлифовать, изменять…

— Ты ювелир, Шептун?

— Не то чтобы такой уж опытный. Так, любитель. Теперь он был просто уверен, где именно прячется Шептун. Если бы тот хоть чуть-чуть пошевелился, он бы его прикончил. Его не проведешь этой болтовней об алмазах и их обработке. Зубы заговаривает, подразнить хочет. Не выйдет.

«Давно пора было покончить с ним, — думал Декер. — Таскается за мной везде, дразнится, смеется надо мной, грозит, заставляет играть в салочки, совсем уж дурачка из меня сделал!»

— А вот я бы мог показать тебе ручеек один, — сказал Шептун, — где камушков много-много. Один там большой такой лежит — изумруд. Уж как мне его заполучить хочется… Возьми для меня этот изумруд, а сам можешь брать все остальные, а?

— Сам возьми, — отрезал Декер. — Знаешь где — пойди да возьми.

— Не могу я, — пожаловался Шептун. — У меня рук нет дотянуться, пальцев нет схватить, сил нет поднять. Ты должен сделать это для меня, Декер. Почему нет? Мы же товарищи с тобой, правда? Мы так долго вместе играли, разве мы не товарищи? Мы так давно знакомы. Ну что тебе стоит?

— Ох, доберусь я до тебя, — проворчал Декер. — Вот только покажись еще разок, увидишь!

— А то, что ты видел в прошлый раз, был вовсе и не я, — сообщил Шептун. — Это была тень, призрак, очертания, которые я принял, чтобы ты подумал, что это я. Но вот когда ты увидел это и не выстрелил, я понял что ты — друг.

— Вот уж не знаю — призрак или что другое, только учти — в следующий раз пальну, уж ты не сомневайся.

— А мы могли бы дружить, — проговорил Шептун. — Считай, детство вместе прошло. Гуляли, играли. Узнали друг дружку. А теперь, когда мы выросли…

— Выросли?

— Наша дружба выросла, Декер. Больше играть не надо. Это была просто шутка. Наверное, зря я так шутил с тобой. Но шутка была дружеская, правда-правда, честно.

— Шутка? Ты спятил, Шептун.

— Да-да, шутка. Ты не понимал этого, а все-таки играл со мной. Не всегда от души, не всегда весело, но — играл. Знаю, часто ты проклинал меня, ненавидел, был готов убить, а все-таки играл. Но теперь шуткам конец, и мы вместе пойдем домой.

— Домой? Вместе? Только через мой труп. В хижину я тебя не пущу, и думать забудь!

— А я много места не займу. Мне бы в уголке пристроиться, и все. Да ты меня и не заметишь. А мне так нужен друг! Мне трудно найти друга. Такого, чтобы на меня настроен был…

— Шептун, зря время теряешь. Чего бы ты ни добивался, говорю тебе: зря время теряешь.

— А нам было бы хорошо вместе… Я бы камушки твои точил и разговаривал бы с тобой одинокими ночами, и мы много чего могли бы рассказать друг другу. Ты, к примеру, мог бы помочь мне с Ватиканом…

— С Ватиканом?! — изумился Декер. — Господи, Ватикан-то тебе зачем?

Глава 1

Погони не было, но Джейсон Теннисон спешил. Его флайер перелетел через невысокую горную гряду, амфитеатром окружавшую Гастру с запада. Разглядев первые огоньки ночного города, он нажал кнопку и катапультировался. Толчок оказался неожиданно резким. На мгновение его окружила полная, беспросветная темнота, но вскоре поток воздуха изменил направление, и он снова увидел огни. Ему показалось, что вдали промелькнул силуэт его флайера. Так ли это было или только показалось — неважно. Он знал, что флайер пролетит над Гастрой, слегка захватив поверхность океана, омывавшего побережье около крошечного городка, и возьмет курс от берега. Миль пятьдесят от силы — и флайер упадет в воду. А вместе с ним исчезнут все следы доктора Джейсона Теннисона, бывшего придворного врача маркграфа Давентри. Радар на космической базе Гастры наверняка уже засек флайер, но, поскольку тот летит очень низко, радар вскоре потеряет его из виду.

Парашют замедлял падение. Восходящий поток воздуха подхватил его, повлек обратно, в сторону мерцавших в отблесках городских огней пиков гор. Крепко держась за стропы, Теннисон пытался сообразить, где приземлился. Похоже, что его относит к южной границе космопорта. Он затаил дыхание и мысленно взмолился, чтобы это было именно так. Просунув руку под стропы, он крепко прижал к груди чемоданчик с медицинскими инструментами.

«Пусть все будет хорошо! — мысленно повторял он. — Пусть все идет как идет!»

А до сих пор все шло на удивление гладко. Всю дорогу ему удавалось вести флайер низко, он несся в ночи, старательно облетая феодальные поместья, откуда его могли засечь неусыпные лучи радаров — в этом мире, где кипели непрерывные междоусобицы, каждый все время был начеку. Никогда нельзя было предугадать, откуда в следующий раз нагрянут райдеры.

Теннисон пытался сообразить, близко ли земля, но было так темно, что он ничего не мог разглядеть. Он заставил себя расслабиться. Приземления можно ожидать в любой момент — расслабиться нужно обязательно.

Город остался где-то севернее; прямо перед ним сияли огни космопорта. Внезапно огни накрыла черная мгла — и Теннисон ударился о землю. Ноги в коленях подогнулись от толчка. Он повалился на бок, прижимая к груди драгоценный чемоданчик. Парашют медленно опал. Теннисон поднялся на ноги, быстро отстегнул стропы и сложил парашют.

Было темно. Огни космопорта закрывали огромные здания складов. Все сходилось — это был южный край космопорта. Если бы он все заранее планировал, лучшего места для приземления и придумать было нельзя.

Глаза постепенно привыкали к темноте, и он увидел проход между двумя складами. Кроме того, он разглядел, что складские здания покоятся на невысоких сваях. Вот где можно спрятать парашют. Сложить получше и засунуть как можно дальше. Если удастся отыскать какую-нибудь палку, можно и поглубже затолкать. Только это и было нужно — запихать парашют под склад, чтобы его не заметил случайный прохожий, вот и все. Тогда он сумеет выиграть время. Он-то сильно опасался, что придется рыть яму либо искать заросли погуще, а тут — такая удача. Нужно было спрятать парашют так, чтобы его не смогли найти хотя бы несколько дней. А под складом его не найдут несколько лет.

«Теперь, — подумал Теннисон, — нужно найти корабль и каким-то образом попасть на борт. Может быть, придется подкупить кого-нибудь из команды, но это как раз нетрудно. Немногие корабли — большей частью, грузовики, прилетевшие на Гастру, — возвращаются сюда не скоро, а кое-какие и не возвращаются вовсе».

Только бы попасть на корабль — и он в безопасности. Если только кто-нибудь не разыщет парашют, никаких других доказательств того, что он спрыгнул с флайера, не будет.

Надежно упрятав парашют и отцепив от груди чемоданчик, он пошел между складами. В конце прохода он резко остановился. Прямо перед ним стоял корабль. По спущенному трапу вверх карабкались пассажиры — инопланетяне всех мастей, которых встречали и провожали внутрь корабля странные, похожие на громадных крыс, существа. Цепочка пассажиров загибалась за корабль, и крысы-охранники покрикивали, поторапливая с посадкой.

«Корабль, похоже, скоро стартует», — подумал Теннисон, глядя на него и удивляясь. Пассажирский лайнер на Гастре — явление редкое, их тут по пальцам можно сосчитать, а этот… он и на лайнер похож весьма отдаленно! Старая такая развалина, закопченная, корявая какая-то. Название было намалевано чуть повыше люка, и Теннисон с большим трудом разобрал буквы. Посудина носила гордое имя «Странник». Краска местами облупилась, а кое-где ее покрывал толстенный слой ржавчины. В общем, так себе кораблик. Не тот, который выбрал бы уважающий себя путешественник. Но, взирая на это чудовище без восторга, Теннисон прекрасно отдавал себе отчет в том, что ему-то как раз выбирать не приходится. Главное, что корабль вот-вот должен взлететь, так что нечего рассуждать о том, как он выглядит. Только бы попасть на борт, а все остальное неважно. Если удача будет сопутствовать ему и дальше…

Теннисон вышел из прохода между складами. Справа от него, за складом, луч света выхватывал из мрака дорожку, параллельную периметру летного поля. Осторожно пройдя несколько метров вправо, Теннисон увидел, что свет горит в окнах портового бара.

В цепочке пассажиров произошло смятение. Инопланетянин, смахивавший на паука, — сплошные руки и ноги — заспорил о чем-то с крысоподобным членом команды, ответственным за посадку, за что немедленно поплатился: Теннисон увидел, как его бесцеремонно выкинули из очереди и один из крыс-гигантов шел за ним следом, подгоняя несчастного палкой.

Складское здание окутывала мгла; Теннисон быстро скользнул вдоль стены и остановился. Надо обойти его и подобраться к кораблю спереди: в темноте можно приблизиться к трапу и дождаться удобного момента.

Он решил пройти мимо бара уверенным шагом, будто имел на то полное право. Даже если его заметят — все равно идти и не обращать внимания.

Паукообразный чужак исчез, а охранник, прогнавший его, снова встал на свой пост у трапа.

Миновав угол склада, Теннисон двинулся по дорожке, ведущей к бару. За баром лежало пятно черной тени от второго склада. Добраться бы незамеченным, тогда авось, и до корабля удастся добежать. Теннисон не боялся, что его не пропустят, — в таких портах, как Гастра, охрана особой строгостью не отличалась.

Ну, вот он, бар. Заглянув в одно из трех окон, Теннисон заметил вешалку, на которой висела чья-то куртка. Он остановился как вкопанный и уставился на надпись «Странник», вышитую золотом на нагрудном кармане. На крючке чуть повыше висела фуражка с такой же надписью на околыше.

Повинуясь внезапному озарению, Теннисон рванул дверь бара и вбежал внутрь… За столиками вперемежку сидели люди и инопланетяне, некоторые выстроились у стойки. Все были заняты своими делами. Двое-трое людей повернули головы, рассеянно посмотрели на вошедшего, и больше никто не обращал на него внимания.

Он быстро схватил куртку и фуражку и выскочил за дверь. Ожидая окрика, он весь сжался, но было тихо.

На ходу нахлобучив фуражку, он сунул руки в рукава куртки.

Пассажиров около корабля уже не было — судя по всему, посадка была окончена. Единственный крысоподобный матрос стоял около трапа. Быстро и решительно Теннисон зашагал по летному полю к кораблю.

Охранник, конечно, мог остановить его, но вряд ли. Куртка и фуражка — надежная маскировка. Вряд ли охранник заподозрит в нем «зайца». Люди ведь с трудом различают инопланетян одного рода, для них они все на одно лицо. То же самое и с чужаками — для них все люди одинаковы.

Теннисон подошел к трапу. Крысоподобный отсалютовал.

— Пожалуйте, сэр, — сказал он хрипло. — Капитан уже про вас спрашивал.

Глава 2

Через некоторое время Теннисон был обнаружен одним из крыс-матросов в тесной каморке, куда он забился, ища, где бы спрятаться. Матрос без лишних слов отвел его к капитану, который сидел один в отсеке управления, развалившись в кресле пилота. Рядом стояли еще два кресла. По всей видимости, необходимости работать за пультом лично у капитана не было — корабль летел сам.

— Что это значит? — поинтересовался капитан.

— «Заяц», сэр, — ответствовал матрос-крыса. — Я нашел его в маленькой кладовой на корме.

— О'кэй, — кивнул капитан. — Оставь его тут. Ты свободен.

Матрос направился к двери.

— Мою сумку, пожалуйста, — напомнил ему Теннисон.

Тот повернулся, не выпуская сумку из лап.

— Дай мне сумку и проваливай, — буркнул капитан. — Убирайся, слышал?

Матрос отдал сумку и поспешно ретировался. Внимательно изучив содержимое сумки, капитан поднял голову и в упор посмотрел на Теннисона.

— Так, значит, вы — Джейсон Теннисон, доктор медицины?

Теннисон молча кивнул.

Капитан опустил сумку на пол рядом с креслом.

— Нечасто мне попадаются «зайцы», а уж врачи точно ни разу не встречались. Ну, доктор, поведайте мне, голубчик, что же такое у вас приключилось?

— Долгая история, — ответил Теннисон. — Не хотелось бы вдаваться в подробности.

— Если я не ошибаюсь, вы сидели в кладовке с самой Гастры. Вы же там прошмыгнули на корабль? Зачем же вы там так долго сидели?

— Я, собственно, уже подумывал выбраться, — проговорил Теннисон. — Ваш крысоподобный друг просто немного поторопил события.

— Он мне не друг, — отрезал капитан.

— Простите, ошибся.

— Людей тут маловато, — сообщил капитан, почесав затылок. — Чем дальше, тем меньше людей. Такие дела. Приходится пользоваться услугами этих ублюдков — как ни крути, корабль-то кто-то должен вести, правильно? Ну, и потом я еще целую кучу этой нечисти везу на Харизму.

— Простите — куда?

— На Харизму. Именно туда, куда мы направляемся. А вы разве не туда собрались?

— До этого мгновения я даже не слыхал о такой планете.

— Значит, вам просто нужно было убраться с Гастры куда-нибудь подальше, так?

— Вы абсолютно правы, капитан.

— Попали там в беду?

— Не то слово. С жизнью мог расстаться.

— И кинулись на первый попавшийся корабль? Теннисон кивнул.

— Садитесь, — сказал капитан, указывая на одно из свободных кресел. — Что стоите? Выпьете чего-нибудь?

— Не отказался бы, — признался Теннисон. — Было бы неплохо.

— А скажите, — поинтересовался капитан, — кто-нибудь видел, как вы забрались на корабль?

— Не думаю.

— Вы совершенно в этом уверены?

— Понимаете, я заскочил в бар. Там, в космопорте. И… ну, в общем, прихватил по ошибке чужую куртку и чужую фуражку. Я ведь очень торопился.

— Ага. Теперь понятно, куда девались куртка и фуражка Дженкинса… Дженкинс — мой первый помощник, — добавил капитан.

— Я верну куртку и фуражку, — пообещал Теннисон. — Они там остались, в кладовке.

— Да… странновато все-таки выходит, — покачал головой капитан. — Даже не поинтересовались, куда корабль летит. А ведь вы, похоже, не в восторге от того, что окажетесь на Харизме.

— Господи, да куда угодно, лишь бы подальше от Гастры! — воскликнул Теннисон. — За мной гнались. Впрочем, может быть, и не гнались, но мне так казалось.

Капитан взял стоявшую рядом с ним на столике бутылку и протянул ее Теннисону.

— Ну, стало быть, так, мистер, — сказал он. — По идее, в мои обязанности входит процитировать вам выдержку из свода законов. В статье тридцать девятой, пункте восьмом, говорится, что всякий безбилетник должен быть задержан и доставлен в тот порт, где он проник на корабль и где его положено сдать с рук на руки портовой администрации. Во время пребывания на борту корабля он обязан беспрекословно выполнять распоряжения капитана, дабы оправдать свой безбилетный проезд. Знакомы ли вы с таким порядком, сэр?

— Смутно, — покачал головой Теннисон. — Я знаю, что без билета летать нельзя. Но, должен вам сказать…

— Сначала я вам еще кое-что скажу, а вы послушайте, — прервал его капитан. — У меня такое, если хотите, чувство, что… В общем, как бы я ни увяз в делах с инопланетянами, я считаю, что люди при любых обстоятельствах должны держаться друг за дружку. Нас тут мало, потому я и думаю, что нам следует поддерживать друг друга в беде, невзирая на прегрешения, если они, конечно, не слишком гнусны…

— Прекрасно сказано, сэр, — улыбнулся Теннисон. — Так вот что я хотел вам сказать, но не успел. Видите ли, сэр, я не просто безбилетник.

Капитан устремил на него стальной, непроницаемый взгляд.

— А кто же? Не безбилетник, так кто же вы?

— Ну, скажем так — у меня просто не хватило времени, я очень торопился и не успел купить билет, чтобы отправиться в путь честь по чести. По ряду причин, которые я вам вкратце объяснил, я никак не мог пропустить старт вашего корабля, а посему попал на борт не совсем обычным путем — меня пропустил ничего не подозревающий член команды, который принял меня за вашего помощника…

— Да, но вы спрятались.

— Это как раз объяснить легко. Я опасался, что вы не дадите мне времени объяснить причины такой поспешности и выбросите меня с корабля еще до старта. Поэтому я прятался и ждал, когда такая возможность исчезнет.

— Исходя из всего, что вы тут наговорили, должен ли я сделать вывод, что вы согласны оплатить свой проезд?

— Безусловно. Только цену назовите.

— Ну, — ухмыльнулся капитан, — это мы с удовольствием. И будьте уверены, лишнего не запрошу.

— Вы необычайно благородны, сэр.

— Доктор Теннисон, — сказал капитан, — вы бы лучше выпили. Сидите, понимаете, бутылку держите. Просто зло разбирает на вас смотреть. Ну, давайте, давайте, вперед!

— Прошу прощения, капитан. И в мыслях не было расстраивать вас — Теннисон поднял бутылку и осторожно глотнул. — Потрясающе. Что это?

— Штука такая — «скотч» называется. Сорт виски. Впервые произведено еще на матушке Земле.

— Вы имеете в виду Древнюю Землю?

— Именно, — подтвердил капитан. — Прародину человечества.

— Признаться, меня страшно интересует Древняя Земля. Вы там бывали, капитан?

Капитан медленно покачал головой.

— Мало кому из людей выпало счастье ступить на ее священную поверхность. Нас мало, мы рассеяны по Вселенной, и лишь немногие отваживаются на паломничество, о котором каждый из нас мечтает всю жизнь.

— Ну да, — кивнул Теннисон и снова отхлебнул из бутылки.

— Ну, вернемся к нашему разговору, — предложил капитан. — Боюсь, у меня не найдется для вас приличного места на корабле. Каюты, а их у меня в обрез, набиты до отказа. Даже моя личная занята целой компанией этих страхолюдин, которых я везу на Харизму. После полета надо будет обязательно дезинфицировать весь корабль, чтобы и духу их тут не осталось. А, пустое дело, — сказал он, махнув рукой. — Годы пройдут, а эта вонь, наверное, все еще будет тут держаться.

— Зачем же вы их туда пустили?

— Деньги, — проворчал капитан. — Эти сволочи жутко богатые и за лучшие каюты кучу денег отваливают без разговора. Вот и все. С каждого из этих чудищ я тройную цену имею. Только теперь я уже почти готов пожалеть о своей жадности, ей-богу. Мне-то пришлось переселиться в каюту к своему помощнику. А он страстный любитель чеснока. Считает, что это очень полезно для здоровья. Как вам это нравится?

— Ваш помощник — единственный, кроме вас, человек на корабле?

— Как правило, да. Нас всего двое. Команда набрана из этих… ну, вы видели, на крыс смахивают, и еще есть пара-тройка мерзких чужаков. А уж пассажирский отсек под завязку набит тошнотворными созданиями.

— Но, послушайте, если вы их так ненавидите, зачем вы вообще этим занимаетесь? Вы же спокойно могли бы заняться перевозкой грузов.

— Еще пять лет, — проговорил капитан, изрядно хлебнув из бутылки. — Пять лет и все, баста. На грузовых рейсах, кстати, настоящих денег не заработаешь. Перевозить этих вонючих паломников очень выгодно, если нервы, конечно, крепкие. Я думаю, лет пять продержусь еще с горем пополам. Подкоплю деньжат, потом оставлю дела и вернусь на розовую планету под названием «Померанец». Название, прямо скажем, идиотское, но оно очень подходит этой планетке. Вы на розовых планетах бывали, доктор? Их не так много.

— Да нет, не доводилось.

— Жаль.

В открытую дверь легонько стукнули. Капитан обернулся.

— Ах, это вы, дорогая, — сказал он с искренней радостью.

Теннисон тоже обернулся. На пороге стояла женщина. Высокая, стройная, широкобедрая. На выразительном лице горели умные, живые глаза. Губы пухлые и влажные, вокруг головы нимб золотистых волос.

— Входите, прошу вас, — пригласил капитан. — Как видите, у нас еще один пассажир. Входите, не стесняйтесь. Итак — четверо людей на одном рейсе! Думаю, это рекорд.

— Если не помешаю, — сказала женщина.

— Не помешаете, что вы, — успокоил ее капитан. — Мы рады вашему обществу. Джилл Робертс — это доктор Теннисон. Доктор Джейсон Теннисон.

Женщина протянула руку Теннисону.

— Рада видеть еще одного человека, — улыбнулась она. — А где вы прятались до сих пор?

Теннисон застыл на месте: женщина повернула голову, и он увидел, что другую ее щеку почти полностью покрывало уродливое багровое пятно.

— Простите, доктор, — сказала она спокойно. — Такая уж я есть. Мои близкие друзья пугались меня много лет.

— Умоляю, простите меня, — покраснев, выговорил Теннисон. — Моя реакция непростительна. Как врач…

— Как врач, вы с этим ничего не поделаете. Это неоперабельно. Пластическая операция невозможна. Ничего нельзя сделать. Приходится жить с этим, и я научилась.

— Мисс Робертс, — доверительно сообщил капитан, — писательница. Пишет статьи для журналов и книжки. У нее целая полка собственных книг, представляете?

— Если эта бутылка не приросла к вашей руке, — улыбнулась Джилл, — не хотите ли на минутку избавиться от нее?

— О, конечно, — смутился Теннисон. — Позвольте, я только горлышко оботру.

И протер горлышко краем рукава.

— Похоже, на борту этой развалюхи неважно со стаканами, — съязвила Джилл. — Но мне все равно. Можно и из горлышка. Подумаешь, ерунда какая, ну, подхватишь парочку микробов.

Она взяла бутылку и устроилась в третьем кресле.

— А где вы собираетесь разместиться? — поинтересовалась она. — Помнится, капитан говорил мне, что все каюты заняты. Неужели он поместил вас с этим стадом инопланетян?

— Доктор Теннисон, — строго сказал капитан, — появился поздновато. Мне некогда было его разместить. Все случилось в последние минуты перед стартом.

Джилл отхлебнула из бутылки и вопросительно глянула на Теннисона.

— Это правда? — спросила она. Теннисон усмехнулся.

— Капитан выразился весьма дипломатично. На самом деле я — безбилетник. Что же до моего размещения, не стоит об этом волноваться. Я в любом уголке смогу пристроиться. Я просто жутко рад, что попал на корабль.

— Это не совсем так, — возразил капитан, обращаясь к Джилл. — Доктор действительно безбилетник, но он готов оплатить проезд. Так что, строго говоря, он уже и не «заяц» вовсе.

— Вы, наверное, проголодались, — сказала Джилл. — Если только не взяли завтрак с собой.

— У меня и подумать об этом времени не было, — признался Теннисон. — Я так торопился. Но я бы не отказался от одной отбивной.

— Нету здесь никаких отбивных, — сказала Джилл. — Но кое-что найдется червячка заморить. А, капитан?

— Конечно, — кивнул капитан. — Сейчас сообразим. Что-то наверняка осталось.

Джилл встала, зажав бутылку под мышкой.

— Пришлите еду ко мне в каюту, — попросила она капитана и повернулась к Теннисону. — Пошли. Помоетесь, причешетесь, и посмотрим, на кого вы в самом деле похожи.

Глава 3

— А теперь об основных правилах поведения, — объявила Джилл. — Это необходимо, поскольку мы мало знакомы. Я не намерена делить с тобой постель, но кровать поделю, вернее, койку, — какая это кровать! Спать будем, как капитан с помощником, по очереди. Можешь пользоваться туалетом; впрочем, на подобных кораблях его называют гальюном. Обедать будем вместе; посидеть, поболтать, послушать музыкальные кристаллы — это пожалуйста. Поскольку у меня слишком добрый нрав, из-за чего всю жизнь страдаю, пару приставаний вытерплю, но, если станешь слишком назойливым, выставлю вон!

— Я не буду слишком назойливым, — пообещал Теннисон, — как бы мне этого ни хотелось. Чувствую себя бродячим псом, которого подобрали и приютили.

Отломив кусок хлеба, он очистил тарелку, подобрав остатки тушенки.

— Знаешь, — сказал он, — я был так голоден, что это блюдо показалось мне совсем недурным на вкус. Но все-таки какой-то у него странный привкус. Тушенка — это ясно, но — из чего?

— Не спрашивай, лучше закрой глаза и доедай. Иногда можно и нос заткнуть. У меня сильное подозрение, что это приготовлено из одного из отошедших в мир иной паломников. В такой тесноте некоторые из них отправляются на тот свет — дело обычное.

Он беспомощно замахал руками.

— Прошу тебя, Джилл, не надо. Моему организму нужна пища, и мне хотелось бы, чтобы она удержалась внутри.

— Вот уж не думала, что у врача может быть такой слабый желудок.

— Врач, голубушка, — это не обязательно грубое животное.

— Оставь тарелку в покое. Ты так ее вылизал, что мыть не придется. Между прочим, капитанская бутылочка еще не допита…

— Я заметил. Ты ее так по-свойски прихватила из рубки!

— А она, строго говоря, не ему принадлежит. Он их просто-напросто таскает из груза, а помощник закрывает на это глаза. Он набирает с собой гору ящиков в каждый полет. Спецзаказ для гномов, занятых в Проекте «Ватикан».

— Гномы из Проекта «Ватикан»? Что за ерунда? Что за гномы, что за проект такой?

— Как, разве ты не знаешь?

— Понятия не имею.

— Ну, по правде говоря, никакие они не гномы, хотя их так частенько называют. Некоторые там — люди, но большинство — роботы.

— Это не ответ. Объясни поточнее. Звучит загадочно, и…

— Что с тобой, друг мой? Какие загадки? Загадки у тебя. Капитан сказал, что ты безбилетник, но оплатил свой проезд. Но если ты ничего не знаешь о Проекте «Ватикан», зачем летишь на Харизму? Там нечем заняться, кроме этого проекта.

— Ну так просвети меня, — попросил Теннисон. — Пока я не попал на этот корабль, я слыхом не слыхивал ни о Харизме, ни о Проекте «Ватикан». Что за планета?

— Всему свое время. Сначала — ты. Я тебя приютила, не забывай. Давай выпьем и начинай.

Они выпили по очереди. Теннисон взял бутылку из рук Джилл, глотнул и отдал обратно.

— Просто потрясающий напиток, — проговорил он.

— Давай.

— Ну, начнем с того, что я действительно врач.

— Не сомневаюсь. Я в твой чемоданчик заглянула.

— Ты знаешь, что за местечко Гастра — планета, с которой мы стартовали?

Она поежилась.

— Мерзкая дыра, но я довольна, что попала туда. Это ведь последняя стоянка на пути к Харизме, а у меня уже было столько пересадок… Я, конечно, не представляла, что попаду на такой кошмарный корабль. Пришлось навести справки. И, представь себе, выяснилось, что это — единственный корабль, совершающий рейсы между Гастрой и Харизмой. Наш капитан специализируется на перевозке паломников…

— Да, кстати, насчет паломников…

— Нет. Сначала ты мне рассказываешь про Гастру, а потом я тебе — про гномов, Папу и паломников.

— Да все очень просто, — пожал плечами Теннисон. — Гастра, как ты, наверное, успела заметить, планета феодальная. Множеством отвратительных феодов управляет горстка не менее отвратительных личностей — некоторые из них люди, но не все. Я был придворным врачом маркграфа Давентри. Он, как ты, видимо, догадываешься, человек. Доктор — человек, специалист по человеческой медицине для инопланетян совершенно бесполезен. Не та работа, о которой я мечтал, но в то время я был рад и ей. Молодой врач, только что выпущенный из колледжа, обычно с трудом находит место, если у него нет хоть какого-нибудь начального капитала. У меня денег, естественно, не было, да и клиник, которые бы остро нуждались в новоиспеченном таланте, тоже как-то не наблюдалось. Да, нужно угробить целое состояние, чтобы открыть собственную практику, а после этого еще несколько лет сидеть, медленно помирая с голоду, ожидая, когда больные смилостивятся и начнут к тебе обращаться. Поначалу на Гастре мне было несладко, но постепенно я пообвык. И к зубной боли, в конце концов, можно привыкнуть. В общем, я остался. Платили мне неплохо. То есть для меня это были прямо-таки королевские деньги. Маркграф был по-своему человек неплохой. Мы с ним ладили. А потом… он вдруг взял да помер. Без всяких видимых причин. Умер, и все. Инфаркт, скорее всего, хотя никаких признаков его приближения вроде бы и не было. Мне так и не удалось точно установить причину смерти, и…

— Но разве кто-то мог обвинить тебя в случившемся? Это же не ты…

— По всей видимости, — оборвал ее Теннисон, — ты плохо представляешь себе ситуацию в феодальных поместьях. Стая волков, которых сдерживает один человек. Только ослабь хватку, и они перегрызут друг другу глотки. Я лично ни в какую политику не вмешивался, но меня считали помощником и советником маркграфа — неофициальным, естественно, поэтому я вызывал понятную неприязнь. Почти сразу же пополз слушок, что маркграф якобы был отравлен, и, пока страсти не разгорелись, я предпочел оттуда убраться. Защитить меня было некому. Они заклевали бы меня, как цыпленка. Поэтому я быстренько собрал неправедно нажитые сбережения, которые предусмотрительно хранил в надежном месте и в транспортабельном виде, украл флайер — и был таков. Дело было ночью, я летел низко, стараясь не попадать в поле зрения радаров. Я знал, что на всей планете нет места, где я мог бы укрыться…

— И поэтому ты направился к космопорту.

— Естественно. Я знал, что времени у меня в обрез. По моим следам могли пустить погоню. Мне нужно было быстро разыскать корабль. К тому времени, когда мои преследователи добрались бы до порта, он уже должен был взлететь.

— Вот так, значит?

— Да, вот так, — кивнул он. — А теперь меня больше всего беспокоит капитан. Мне пришлось рассказать ему кое-что из того, что я рассказал тебе. Можно было, конечно, наврать с три короба, но у меня не было времени сочинить что-нибудь правдоподобное, и…

Она покачала головой.

— Насчет нашего драгоценного капитана можешь быть совершенно спокоен. Если его спросят, он ответит, что ничего про тебя не знает. Ему ни к чему неприятности. Он дорожит монополией на полеты к Харизме и не захочет терять ее ни за какие коврижки. Для него это золотое дно. Он везет полный корабль паломников, высаживает их там, забирает тех, которых доставил предыдущим рейсом и отбывает на Гастру.

— А что, они все летят с Гастры? Странно. Там я не слыхал ни о каких паломниках.

— Нет, думаю, непосредственно с Гастры они не летят. Это просто последний перевалочный пункт перед Харизмой. На Гастру они прибывают со всех концов Галактики, собираются в группу и ожидают рейса. Потом наш капитан подбирает всю компанию и везет на Харизму.

— А ты случайно не паломница?

— Что, похожа?

— Нет, — уверенно сказал он. — Одолжи-ка бутылочку на минутку.

Она вручила ему бутылку.

— Я знаю не так уж много, — начала Джилл. — Как раз, собственно, собираюсь разведать все поподробнее. Надеюсь собрать материал для нескольких статей. А может, и на книжку хватит.

— Но, наверное, у тебя хоть приблизительное представление есть, а это как-никак побольше того, что знаю я.

— По правде говоря, представление самое приблизительное. Слухи, тысячу раз перевранная дребедень — на манер испорченного телефона. Слухи чаще всего слухами и остаются, но… тут не тот случай. Что-то есть во всей этой истории с паломничеством. Для начала я попыталась выяснить, откуда именно прилетают паломники, но это, увы, оказалось дохлым номером. Статистики никакой. Немножко с одной планеты, чуть-чуть с другой, пара-тройка с третьей — и так далее. Все они — не люди, но трудно утверждать, что они принадлежат к какому-то одному роду инопланетян. Скорее всего, все они — приверженцы тайных культов или члены каких-то религиозных сект. Не исключено, что у каждой из этих сект — своя особая вера, но все они, так или иначе, каким-то образом связаны с Проектом «Ватикан». Что опять-таки вовсе не означает, что паломники что-то знают о самом Проекте. Что-то в нем есть такое, на чем, по всей вероятности, зиждется их зыбкая вера. Ведь все существа тянутся к вере, стремятся ухватиться за что-то, что было бы либо таинственным, либо зрелищным, а лучше всего — и тем и другим сразу. Но больше всего меня волнует и интересует то, что во всем этом ощущается твердая рука человека. Место, где осуществляется разработка Проекта, именуется «Ватикан-17», и…

— Минуточку, — прервал ее Теннисон. — Ну, естественно, тут самая прямая связь с людьми. На Земле же был Ватикан…

— Он там существует до сих пор, — продолжала Джилл. — Центр римско-католической религии, до сих пор распространенной на Земле и некоторых других неселенных людьми планетах. Там до сих пор во главе церкви стоит Папа, и позиции этой церкви сильны, как прежде, а может быть, даже сильнее. Ее приверженцы верны ей, как никогда. Но я все-таки сомневаюсь, что «Ватикан-17» напрямую связан с Землей. Что-то там не так. Во-первых, там — роботы…

— Да, но зачем роботам древняя земная религия?

— Не знаю — и не думаю, что это земная религия. Кто-то, не исключено, что сами роботы, позаимствовал терминологию…

— Но… роботы!

— Знаю, знаю. Именно это я и собираюсь выяснить.

— А Харизма?

— Харизма — на краю Галактики. Затеряна меж звездами, которых там не так много. Огромное пустое космическое пространство. И ничего больше. В общем, на самой границе межгалактического пространства. Что касается самой планеты, я о ней не знаю ровным счетом ничего, кроме того, что она похожа на Землю. Людям там жить нетрудно. Этот корабль, как мне сообщили, летит туда один стандартный месяц или чуть подольше. Насколько его скорость превышает скорость света, я понятия не имею. Эта старая развалюха оборудована инерционным двигателем — так сразу и не поверишь. Практически безопасный перелет: корабль большую часть времени летит в открытом космосе. Шесть рейсов в год — туда и обратно, а это значит, что за год туда попадает великое множество паломников. Капитан — человек загадочный. У него есть и необходимая квалификация, и звание, чтобы командовать одним из лучших межзвездных лайнеров. А он водит это старое корыто и перевозит паломников, которых ненавидит лютой ненавистью.

— Да, но он на этом неплохие денежки имеет. Мне он сказал, что поработает еще пять лет и уволится, чтобы поселиться на розовой планетке под названием «Померанец».

— Да, мне он то же самое говорил. Похоже, он всем рассказывает одну и ту же байку. Трудно сказать, насколько ему можно верить.

— Думаю, верить можно, — сказал Теннисон. — На пути к своей мечте люди порой совершают странные поступки.

— Джейсон, — улыбнулась Джилл. — Ты мне нравишься. А знаешь почему?

— Ну… во-первых, я честный и откровенный, — ответил он. — Потом я умею слушать, сочувствовать, то есть — хороший собеседник.

— Нет, не поэтому. Ты мне нравишься, потому что смотришь на меня без отвращения. Я тебе не противна. Люди, с которыми я встречалась до сих пор, все до единого испытывали ко мне отвращение. Сама-то я давно привыкла к своему уродству, и мне хотелось бы, чтобы другие его тоже не замечали.

— А я почти и не замечаю, — пожал он плечами.

— Ты — милый лжец. Все ты отлично замечаешь. Попробовал бы кто-то не заметить!

— Понимаешь, я поначалу оттого так изумился, что во всем остальном ты просто красавица. Если забыть о твоей щеке, то… у тебя классические черты лица и прекрасная фигура. Одна половина твоего лица прекрасна, а вторая изуродована.

— Ты говоришь об этом как-то необидно. И говоришь так, будто все в порядке. И не жалеешь меня. Это замечательно. То, что ты принимаешь меня такой, какая я есть. А ведь я столько сил потратила. Моталась по разным клиникам. Сколько специалистов смотрели меня. И всегда один и тот же приговор: капиллярная гемангиома. Медицина бессильна. Один умник, правда, нашел выход: предложил мне маску носить, вернее — полумаску, которая прикрывала бы половину лица. Он уверял меня, что можно очень хорошо ее пригнать, подобрать так, что ничего не будет заметно…

— Ну, если тебе нужна маска, — усмехнулся Теннисон, — то ты уже имеешь самую лучшую — это твоя манера себя вести, твоя уверенность в себе.

— Ты действительно так думаешь, доктор?

— Клянусь.

— Дай бутылочку, пожалуйста. За это надо выпить. И они торжественно выпили по очереди.

— Один вопрос, — сказал он. — Не для того, чтобы сменить тему разговора, но вопрос сугубо практический. Когда мы прибудем на Харизму, где там можно остановиться?

— У меня там место забронировано, — сказала Джилл. — Нечто вроде гостиницы. Нызывается «Дом Людей». Я про него ничего не знаю, кроме того, что там жутко дорого. Уж не знаю, критерий это или нет.

— Когда мы туда доберемся, можно пригласить тебя на обед в первый же вечер? Чтобы запах этого кошмарного корабля навек покинул нас.

— Благодарю вас, сэр, — церемонно кивнула она. — Это ты просто замечательно придумал!

Глава 4

Все трое удобно устроились в креслах отсека управления.

— Только не делайте ошибки, — посоветовал капитан, — и не думайте, будто роботы из Проекта «Ватикан» — это униженные, безропотные прислужники. Это мощные электронные устройства. Кое-кто поговаривает, что их электронные мозги — не хуже наших с вами, но в этом я сильно сомневаюсь. Правда, не исключено, что мое мнение выражает предрассудки, свойственные существу биологическому. Но если взглянуть на вещи реально, в принципе трудно понять, согласитесь, зачем мыслящему аппарату, созданному на основе последних достижений техники, делать шаг назад и придумывать себе человеческий мозг. Да эти роботы столько столетий подряд только тем и занимались, что модернизировали себя именно с технической стороны — ну, как механик возится с двигателем, начищая его до блеска, подкручивая гайку за гайкой, чтобы тот лучше работал.

— Вы с ними близко знакомы? — поинтересовался Теннисон.

— Деловые контакты, не более, — ответил капитан. — Исключительно в рамках бизнеса. Друзей у меня среди них нет, если вы это имели в виду.

— Простите, если обидел, — извинился Теннисон. — Чистое любопытство. Видите ли, я наверняка окажусь в ситуации, где все для меня будет ново, незнакомо. Хотелось бы хоть как-то подготовиться морально.

— Я слыхала, — вступила в разговор Джилл, — что там люди работают на роботов.

— Не уверен, что это именно так, — сказал капитан. — Может быть, они работают вместе. Но люди там есть, это точно, и немало. Но с людьми по работе я там никогда не сталкивался. Дела у меня только с роботами и лишь тогда, когда они сами желают меня видеть. Проект «Ватикан» — штуковина исключительно грандиозная. За пределами Харизмы мало кто знает, что там к чему. Ходят слухи, что роботы пытаются создать непогрешимого Папу — электронного, компьютерного Папу. Выходит, что Проект представляет собой что-то вроде продолжения христианства, древней земной религии.

— Мы знаем, что такое христианство, — сказала Джилл. — И сейчас на свете много христиан — может быть, даже больше, чем когда-либо. Правда, наверное, сейчас христианство не так важно, как до завоевания космоса. Но это опять-таки относительно. Религия не стала менее значительной, просто рядом с ней возникло множество других верований, ныне существующих в Галактике. Просто удивительно, до чего универсальна вера! Самые противные инопланетяне во что-то верят.

— Не все, — заметил капитан. — Далеко не все. Я бывал в местах, сплошь населенных чужаками, на планетах, где никто сроду не задумывался ни о религии, ни о вере. И должен честно сказать, хуже они от этого не стали. Иногда даже лучше.

— Создание Папы… странная цель, — задумчиво проговорил Теннисон. — Интересно, откуда у роботов эта идея и какого результата они ожидают?

— О роботах, — сказал капитан, — никогда нельзя сказать, что, зачем и почему. Они разные. Поболтаетесь в космосе с мое, так вообще перестанете удивляться чему-либо и интересоваться, чего они от чего ожидают. Никто из чужаков и роботов не думает так, как мы. Чужаки — стадо мерзких ублюдков. Даже роботы по сравнению с ними — больше люди.

— А так и должно быть, — вмешалась Джилл. — Это же мы их придумали. Никто больше до такого не додумался. Кое-кто обязательно скажет, что роботы — наши преемники, нечто вроде продолжения рода человеческого.

— Не могу не согласиться, — кивнул капитан. — Какими бы занудами они ни были, временами, как я уже сказал, они приятнее любого из чужаков.

— Да, не жалуете вы инопланетян, — усмехнулся Теннисон.

— Разве это удивительно? А вы их разве обожаете?

— И все-таки вы их возите на своем корабле. Даже в качестве членов команды.

— Только потому, что не могу набрать людей. Я же вам говорил, здесь, на задворках Галактики, людей по пальцам сосчитать можно.

— И единственный рейс — «Гастра — Харизма»? Не скучно?

— Ну кто-то же должен этим заниматься, — пожал плечами капитан. — А мне за это неплохо платят. Да, я вожу их, но никто не сказал, что я обязан иметь с ними что-то общее. И вообще, что это мы переливаем из пустого в порожнее? Главное то, что мы, люди, должны держаться вместе. А то неровен час, они возьмут, да и одолеют нас.

Теннисон внимательно, пристально разглядывал капитана. Ничего особенного. Не фанатик. Неопределенного возраста — ни молодой, ни старый. Чувства юмора ему явно недоставало, все разговоры — только о деле.

«Странный человек, — думал Теннисон. — Один из тех людей с изломанной психикой, которые часто встречаются в такой глуши. Скорее всего, холостяк. Одиночка. Столько лет подряд возит чужаков на Харизму, и за эти годы одиночества его тяга к людям и отвращение к своим пассажирам вросли в его суть, стали второй натурой».

— Расскажите нам, пожалуйста, о планете, — попросила Джилл. — Мы немного говорили о ней, как только я попала к вам на корабль, но вы так и не рассказали мне подробно о Харизме. Это аграрная планета, или…

— Не аграрная, — ответил капитан. — На территории Проекта есть кое-какие сады и поля, где трудятся роботы, чтобы снабжать продуктами своих биологических собратьев. Но за пределами этой территории — сущая глухомань, пустоши, леса — нетронутая, девственная земля, такая, какой она была до начала эксплуатации планеты. Землю там не обрабатывали — рук не хватало. Единственным человеком, проживающим за территорией Проекта, насколько я знаю, является некий Томас Декер. Декер — человек загадочный. Живет отшельником в своей хижине, возится на клочке земли.

— Вы с ним дружите?

— Не сказал бы. С ним не очень-то подружишься. У нас с ним маленький бизнес. Когда я прилетаю, он почти всегда приносит мне немного полудрагоценных камней. Аквамарины там, аметисты, топазы, гранаты… Ничего особо ценного и редкого. Иногда попадаются низкопробные опалы. Как-то раз принес немного изумрудов, и мы оба неплохо заработали. В общем, большого дохода это не приносит. У меня почему-то такое чувство, что он это не ради денег делает, хотя я могу и ошибаться. Говорю вам — загадочный человек. Никто про него толком ничего не знает, хотя он там уже давно живет. Похоже, он и камни-то разыскивает только ради удовольствия. Камни, которые он мне приносит, я переправляю одному знакомому скупщику на Гастре. Мне он платит десять процентов.

— И где же Декер добывает камни? — поинтересовался Теннисон.

— Где-то в лесах. Ходит в горы, ищет в ручьях, перемывает породу.

— Вот вы сказали, будто он делает это не ради денег, — сказала Джилл. — А для чего тогда?

— Трудно сказать, — пожал плечами капитан. — Может, просто ради того, чтобы что-то делать, — нечто вроде хобби. Но я вам не все сказал. Лучшие камни он оставляет себе. Некоторые из них обрабатывает. У него есть один потрясающий жадеит — чистейшей воды. Он один стоит целое состояние. Он его отлично обработал. Но не желает с ним расставаться ни за какие коврижки. Заявил, что камень — не его, не ему принадлежит.

— А чей же он может быть? Капитан покачал головой.

— Понятия не имею. Может, и никому. Просто у него такая манера разговаривать. Одному Богу известно, что у него на уме. Он очень странный — самолюбивый, замкнутый, старомодный какой-то — будто из другого времени, не из нашего. Самое смешное, что я, убей бог, не смогу вам объяснить толком, отчего у меня сложилось такое впечатление. Не то чтобы он что-то такое необычное делал, как-то не так вел себя или как-то не так говорил, просто у меня такое ощущение. Вот я говорю вам, что он странный, даже перечисляю кое-какие из его странностей, но из чего они следуют… Капитан развел руками.

— Похоже, вы все-таки близкие друзья. То есть вы много о нем знаете.

— Нет, не друзья. У него нет близких друзей. Он человек очень симпатичный во многом, но на Харизме он ни с кем не общается. Не могу и не хочу сказать, что он всех презирает, или ненавидит, или избегает, но общения явно не жаждет. Я ни разу не встречал его в баре Дома Людей, в поселке он появляется крайне редко. У него есть полуразвалившийся автомобиль, жуткая колымага — как он только ухитряется на ней ездить, я все время поражаюсь. Купил эту развалюху у кого-то в поселке. Ездит на ней куда-то, всегда один. Когда отправляется за камнями, машиной не пользуется. Пешком ходит. Как будто ему ничего на свете не нужно, кроме одного — бродить в одиночку по лесам и сидеть бобылем в своей хижине. А в хижине я у него однажды удосужился побывать — вот тогда-то я убедился в его мастерстве ювелира. Он меня, правда, не приглашал, я сам явился, но он вроде бы даже рад был моему приходу. Был вполне гостеприимен. Посидели у очага, поболтали о том о сем, но мне порой казалось, что он где-то далеко, в каком-то другом пространстве, и что он забыл о моем присутствии. Вроде бы говорил со мной, а сам в то же время слушал еще кого-то и с кем-то еще говорил. И опять-таки — не могу вам ни объяснить, как это происходило, ни доказать. Когда я уходил, он сказал, что был рад моему приходу, но еще раз зайти не пригласил, и я больше ни разу у него не был. Сильно сомневаюсь, что решусь еще раз зайти к нему.

— Вот вы сказали, — напомнил Теннисон, — что он не бывает в баре в Доме Людей. А другие любят там собираться?

— Ну, конечно, — ответил капитан. — У чужаков, наверное, есть другие места, но люди собираются именно там. И ни один чужак, смею вас уверить, туда не сунется.

— А люди из Ватикана ходят туда?

— Из Ватикана? Вообще я как-то внимания не обращал. Дайте припомнить. Пожалуй, нет. Нет, не ходят. Они не слишком разгуливают, эти из Ватикана — и люди, и роботы. Такое впечатление, что они не очень-то общаются с людьми из поселка. Их немного в Ватикане, и они все держатся вместе. У большинства людей из поселка работа так или иначе связана с Ватиканом, — может, и не штатная, но там все вертится вокруг Ватикана. Если уж на то пошло, то можно сказать, что Харизма и есть Ватикан. В поселке живут несколько чужаков. Они общаются с паломниками. А паломники — практически все до единого — инопланетяне. И мне не приходилось возить ни одного паломника-человека. Да и вообще люди туда почти не летают. В прошлый раз был один пассажир-человек, но он не был паломником. Он был врачом. Похоже, в последнее время мне везет на врачей.

— Не совсем понял, — прищурился Теннисон.

— Ну, тот, предыдущий доктор, он летел на работу в Ватикан. Фамилия его была Андерсон, молодой парень, нахальный такой, щеголь. Со мной не слишком церемонился, но я старался с ним не ссориться. Он мне не очень нравился, но я старался быть с ним вежливым, благо он обременял меня недолго. Он должен был сменить старого дока — Истон была его фамилия, он много лет работал в Ватикане, людей лечил, естественно. Роботам доктора ни к чему, это понятно. А может, у них тоже есть кто-то вроде врача, я не знаю. В общем, Истон помер, и Андерсон летел, чтобы занять его место, поскольку больше докторов в Ватикане не осталось. Ватикан еще до смерти Истона несколько лет подряд искал врача, роботы же понимали, что Истон — человек немолодой, долго не протянет. А соблазнить работой на Харизме врача, да и вообще кого бы то ни было, трудновато. Но как бы то ни было где-то нашли этого молокососа, и через несколько месяцев после смерти старого дока я его доставил в Ватикан и теперь страшно рад, что избавился от него. Так что считайте, что это единственный сотрудник Ватикана, летавший когда-либо на моем корабле. Они вообще не летают — ни туда, ни обратно.

— Все-таки интересно, — задумчиво проговорила Джилл, — что все паломники — инопланетяне. Ведь, судя по всему, этот Ватикан должен быть сориентирован на человеческие представления о религии. Заправляют там роботы, а они, по большому счету — суррогатные люди. Ну и терминология сама — «Ватикан», «Папа». Это же напрямую взято с Земли. Может быть, все-таки это действительно нечто вроде искаженного христианства?

— Не исключено, — сказал капитан. — Я, честно говоря, никогда не интересовался. Может быть, в основе и христианство, только на него накручено, наверчено бог знает сколько инопланетянских культов и верований, и все это приправлено представлениями роботов о религии людей.

— Пусть так, — согласилась Джилл. — Но все равно должны же быть паломники-люди, хоть какой-то интерес со стороны людей, за пределами Проекта, я хочу сказать.

— Может, и не должно быть никакого интереса, — высказал предположение Теннисон. — Люди, покинувшие Древнюю Землю много тысячелетий назад, заодно покинули и христианство, оставили его на Земле. Но как бы ни перепуталось у них в голове, как бы сильно ни повлияли на них любые другие культы, все равно что-то должно остаться в памяти, в душе — некое инстинктивное чувство, тяга к религии предков. Если в религии Ватикана есть элемент ереси, люди могли это уловить, почувствовать и отказаться от такой религии, решить, что она им ни к чему.

— Согласен, — кивнул капитан. — А чужаки, не имея возможности судить о христианстве, могли найти в нем что-то привлекательное, и неважно, истинно оно или переврано. Вообще, у меня сильное подозрение, что весь Проект очень зависит от материальной поддержки инопланетян. Некоторые из них просто сказочно богаты — настоящие денежные мешки. От них прямо-таки пахнет деньгами. Правда, другие запахи сильнее.

— Я опять спросила вас про планету, — напомнила Джилл, — и вы мне опять толком не ответили. Снова мы перескочили на другое.

— Как я уже сказал, она земного типа. Хотя небольшие отличия есть. Ватикан — единственное поселение. Вся остальная поверхность — нетронутая природа, похоже, там и карты до сих пор никто не удосужился составить. Пару раз облетели вокруг планеты на исследовательском катере, и все. Само по себе наличие единственного поселения на колонизированной планете — явление не уникальное. На многих пограничных планетах существует один-единственный поселок, рядом с космопортом. И планета, и поселение, как правило, называются одинаково. Ну, взять Гастру, к примеру. То же самое и на Харизме. Самое главное, что о планете никто толком ничего не знает; кроме Декера, никто носа не высовывает из поселка. А Декер, я думаю, далеко в горы забирался. Гастра, конечно, исследована получше. Но и там полно необработанной и неизученной земли. На Харизме, похоже, нет туземной разумной жизни, но это не более чем предположение. Просто ее там никто не искал, а она там, может быть, есть, только хорошо прячется. Там есть травоядные животные и хищники, которые питаются травоядными. Некоторые из хищников, если верить болтовне в колонии, очень страшные. Я как-то спросил Декера про них, но он мне ничего не ответил. А я больше не спрашивал. Ну, а вы, — спросил капитан, обернувшись к Теннисону, — долго прожили на Гастре?

— Три года, — ответил Теннисон. — Чуть меньше трех лет.

— И попали там в переделку?

— Можно сказать и так.

— Капитан, — вмешалась Джилл. — Вы на себя не похожи. Что это вы взялись выпытывать? Никто не видел, как он попал на корабль. Никто не знает, что он здесь. Бояться вам нечего, дело это не ваше.

— Если это хоть как-то успокоит вашу совесть, — добавил Теннисон, — то я могу совершенно честно сказать, что никакого преступления я не совершил. Меня, правда, в этом подозревают. Вот и все. А на Гастре быть под подозрением означает, что тебя могут запросто пристрелить на месте без суда и следствия.

— Доктор Теннисон, — торжественно проговорил капитан, — когда мы прибудем на Харизму, вы можете сойти с корабля в полной уверенности, что мы с вами никогда ни о чем не говорили. Думаю, так будет лучше для нас обоих. Я уже говорил и повторю еще раз: мы, люди, должны держаться друг за дружку.

Глава 5

«Самое замечательное время», — думал Декер. С ужином покончено, посуда вымыта, огонь в очаге полыхает вовсю, дверь в мир закрыта; Шептун пристроился за столиком в уголке: трудится, шлифует кусок топаза, принесенный домой неделю назад. Декер поудобнее устроился в кресле, стащил с ног мокасины, забросил ноги на теплый камин очага. Полено, самое большое, прогорело, и пламя перекинулось на другие, поменьше, разбрасывая во все стороны брызги искр. Огненные язычки вспыхивали и пробегали по поверхности горящих ветвей. В дымоходе гудело, и этому гулу вторило завывание ветра в верхушках деревьев, окружавших хижину.

Покачиваясь в кресле, он взглянул в угол, где работал Шептун, но того не было видно. Шептун порой был виден, а порой — нет. На уголке стола стоял замысловато ограненный кусок бледно-зеленого жадеита.

«Работа была тяжелая», — подумал Декер. Камень выглядел необычно — человек бы так не обработал его, картина огранки совершенно не соответствовала законам человеческого мышления и видения: начнешь разглядывать и растеряешься. Наметишь линию, а она тут же переходит в другую; представишь себе некий образ камня, но он у тебя на глазах рассыпается; только успеешь подумать, что разгадал загадку огранки, как немедленно убеждаешься, что ошибся. И так бесконечно, как ни верти камень, с какой стороны ни разглядывай. Да, можно было запросто провести остаток дней своих, держа в руках этот камень, рассматривая его, пытаясь понять его тайну, но так и не находя ответа…

В центре стола стоял большой кристалл топаза. Его обработка немного продвинулась со вчерашнего дня. Но Декеру никогда не удавалось угадать, что будет делать Шептун с камнем дальше. Камень время от времени менялся, вот и все. Это не было огранкой в прямом смысле слова, потому что Шептун работал без инструментов, не было заметно ни крошек, ни пыли, и все-таки на камне проступали сглаженные, отшлифованные места. Да, конечно, у Шептуна и в помине не было никаких инструментов — он ими не мог пользоваться и не умел. Он ничем не пользовался — абсолютно ничем. А работа была налицо. Он умел разговаривать — мысленно, телепатически, он умел изменять очертания камней, он приходил и уходил, он умел быть везде и нигде одновременно.

Не отводя взгляда от стола, Декер заметил, что там появилось маленькое облачко сверкающей пыли — это и был Шептун.

— Опять прячешься, — мысленно обратился он к Шептуну.

— Декер, ты же отлично знаешь, что от тебя я не прячусь. Просто ты меня не всегда видишь.

— А ты не мог бы хоть когда-нибудь появляться как-то более четко? Ну, скажем, светиться немножко поярче? Вечно ты таишься.

— Обижаешь, Декер. Вовсе я не таюсь. Ты же знаешь, что я здесь. Всегда знаешь, когда я здесь.

«Это точно», — подумал Декер. Он действительно всегда знал, когда Шептун был здесь. Он чувствовал его присутствие, но как, не смог бы объяснить даже себе. Ощущение ли, чутье ли, сознание ли — неясно: знание того, что это крошечное облачко алмазной пыли где-то рядом. Хотя он догадывался, что Шептун — нечто большее, чем скопление пылинок.

Догадывался и вечно мучился вопросом: что же такое на самом деле Шептун? «Можно было бы спросить, — думал Декер. — Можно было бы спросить хоть сейчас».

Но почему-то он чувствовал, что как раз этого вопроса задавать и не следует. Поначалу ему казалось, что достаточно того, что он думает об этом, интересуется этим — и Шептун может прочитать его мысли, этот его немой вопрос — он думал, что все творившееся у него в сознании должно быть ясно Шептуну. Но прошли долгие месяцы, и он понял, что это не так, что это странное создание не могло или не хотело читать его мысли. Для того чтобы общаться с Шептуном, ему приходилось концентрировать слова, которые он хотел сказать, в определенном участке мозга и направлять их Шептуну. Это было для Шептуна равносильно разговору, а мысли, высказанные вслух, для него речью не были. Само то, как он говорил с Шептуном, как понимал сказанное в ответ, до сих пор было для Декера загадкой. Не было этому объяснения, не было человеческого объяснения возможности такого общения.

— Последнее путешествие было удачным, — сказал Декер. — Топаз превосходный, ради него одного стоило сходить. А ведь это ты его высмотрел. Ты показал мне, где его найти. По породе невозможно было догадаться. Ни единого признака, сплошная галька. Но ты показал мне, где надо покопаться. Будь я проклят, если понял, как ты узнал, что он там.

— Удача, — ответил Шептун. — Просто удача, и все. Иногда твоя удача, иногда — моя. В прошлый раз ты сам нашел рубин.

— Маленький, — сказал Декер.

— Зато — чистой воды.

— Да, точно. Просто красавчик. Маленький, но красивый. Ты уже решил, будешь его обрабатывать или нет?

— Искушение есть. Но надо еще подумать. Он и так мал, а после обработки еще меньше станет. Для тебя мал, я хотел сказать. Тебе придется в лупу на него смотреть, чтобы увидеть красоту огранки.

— Мал для меня. Ты прав. Мал для меня. Ну, а для тебя?

— Для меня, Декер, размеры значения не имеют. Мне все равно.

— Оставим рубин как есть, — решил Декер. — Для капитана у меня кое-что другое найдется.

Шептун исчез. Маленькое облачко искрящейся пыли пропало.

«Может быть, — подумал Декер, — это не сам Шептун пропал, а изменилось освещение в хижине?»

Однако он знал, что Шептун здесь, в хижине, его присутствие было очевидно. Он его чувствовал. Но что он чувствовал? Что такое Шептун, что это за существо? Он, конечно, сейчас в хижине, где же еще он мог быть? Какого он размера? Большой или маленький? Крошечная вспышка блестящих пылинок или существо, способное заполнить всю Вселенную?

Бестелесное создание, порой невидимое, зыбкое нечто, почти ничто, может быть, связанное какими-то узами с этой планетой, а может — только с какой-то ее частью. Размышляя подобным образом, Декер все более и более понимал, что все дело — в выборе Шептуна. Он сам решил, он сам почему-то хотел быть здесь. Скорее всего, ничто не мешало ему находиться где угодно — блуждать в верхних слоях атмосферы или за ее пределами, в открытом космосе, поселиться внутри сияющей звезды, зарыться в гранит гор планеты. Весь космос, все состояния вещества могли быть доступны Шептуну.

«А может быть, — думал Декер, — тот Шептун, которого знаю я, — только маленькая частичка, только кусочек какого-то громадного Шептуна? Может быть, настоящий Шептун — что-то непостижимо огромное, величественное, существующее на протяжении всего пространства, а быть может, и всего времени — настоящее порождение Вселенной? Скорее всего, — думал он не без сожаления, — я так никогда и не дознаюсь правды, так ничего и не пойму».

Именно поэтому он и не спрашивал Шептуна ни о чем таком. Что толку спрашивать о том, чего понять не в силах, обременять себя тайной, которая ляжет на тебя непосильным, тяжким грузом, который породит новые бесконечные мысли и вопросы, из-за которых будешь просыпаться среди ночи в холодном поту, которые не дадут спокойно жить днем, из-за которых просто потеряешь разум. Чужак, непостижимое создание, порождение Вселенной…

Шептун снова заговорил с ним.

— В лесу приключилась беда, — сообщил он. — Трое из Ватикана погибли.

— В лесу? А ты не ошибаешься, Шептун? Люди из Ватикана в лес не суются. Дома сидят.

— Эти на охоту ходили. На глухоманов охотиться вздумали.

— На глухоманов? Кому в здравом уме в голову взбредет на глухоманов охотиться? В лесу самое разумное — это молиться, чтобы на тебя самого глухоман не поохотился.

— Один из них — новичок в Ватикане. Больно гордый, заносчивый. У него было оружие — он думал, что с таким оружием ему ничего не страшно, бояться нечего. А зря он так думал.

— Ну, и нашли они глухомана?

— Нет, это глухоман их нашел. Он знал, что они придут на него охотиться.

— И они погибли? Все трое?

— Да. Умерли ужасной смертью.

— Когда это случилось?

— Несколько часов назад. В Ватикане еще не знают.

— Может, стоит сообщить в Ватикан?

— Зачем? Не стоит. Сделать все равно уже ничего нельзя. Пройдет время, их хватятся, другие пойдут, разыщут их и принесут домой.

— А вдруг глухоман не ушел и ждет там, на том месте?

— Может, и не ушел, — сказал Шептун. — Но тем, кто выйдет на поиски погибших, он ничего плохого не сделает. Они же не будут на него охотиться.

— А он убивает только тех, кто на него охотится?

— Да. А ты разве не знал? Ты столько лет бродишь по лесам, Декер.

— Мне везло. Ни разу в жизни на глухомана не напоролся. Ни разу даже не видел ни одного.

— А они видели тебя, — сказал Шептун. — Много, много раз видели. Они не докучали тебе, потому что ты им не докучал.

— Докучать им? — удивился Декер. — Вот уж никогда бы на такое не решился.

— У тебя есть оружие. Штуковина, которую ты зовешь винтовкой.

— Есть. Но я ею очень редко пользуюсь. Только в тех случаях, когда мне нужна дичь для еды.

— Да и то нечасто.

— Нечасто, это точно. — согласился Декер.

Он поднял с пола кочергу и поворошил поленья в очаге, собрав их в кучку. Камин сердито заворчал. За стенами хижины выл ночной ветер. Вспышки пламени в очаге отбрасывали тени на стены — они взлетали к потолку и опускались, потом снова взлетали.

— Ватикан, — сообщил Шептун, — очень взбудоражен.

— Из-за этого несчастья? Из-за глухомана?

— Нет, не из-за глухомана. Я же сказал тебе, про это они пока ничего не знают. Там что-то необыкновенное одна Слушательница узнала.

— Слушатели всегда узнают что-то необыкновенное.

— Да, но на этот раз она узнала что-то очень необыкновенное.

— В каком смысле необыкновенное?

— Пока точно не знаю. Но там большой переполох. Кое-кто перепугался, кое-кто настроен скептически, а кое-кто даже посмеивается. Если это правда, то, наверное, что-то очень важное случилось. Как у них принято говорить, показатель веры поднялся очень высоко.

— У них всегда есть маленькие триумфы, — улыбнулся Декер. — И маленькие поражения. Там всегда о чем-нибудь болтают.

— Конечно, — согласился Шептун. — Но триумф на этот раз вряд ли такой уж маленький. Великая надежда. Много разговоров.

Глава 6

Стоя на посадочной площадке, Джилл и Джейсон с некоторым разочарованием разглядывали кучку низеньких, невзрачных на вид строений. Это и была колония на Харизме. Невысокий горный гребень за городком был увенчан ослепительно белой постройкой — не то группой зданий, не то единым зданием — с такого расстояния понять было трудно. За белой постройкой возвышались горы, гордо царившие над колонией, — высокие, скалистые, издалека казавшиеся фиолетовыми, украшенные белыми шапками снегов. Снежные вершины, казалось, существовали отдельно, сами по себе, как бы парили в небе.

Теннисон указал на здания на нагорье.

— Ватикан, надо полагать?

— Скорее всего, — кивнула Джилл.

— Я видел фотографии Ватикана на Древней Земле. Ничего общего.

— Ты слишком буквально воспринимаешь название, — возразила Джилл. — А это просто название, ничего больше. Сомневаюсь, что тут существует реальная связь с Ватиканом.

— А Папа?

— Кто знает, может быть, какая-то связь есть все-таки. Но воображаемая, выдуманная. Но тут не может быть ничего такого, что могло бы быть признано земным Ватиканом официально.

— И ты собираешься взять приступом эту высоту?

— Джейсон, не надо сгущать краски. Что за трагический тон? Ничего я не собираюсь брать приступом. Здесь есть какая-то история, и я ее хочу узнать. Поищу какие-нибудь знакомства. Буду изображать предельную вежливость и обходительность, но ни от кого не собираюсь скрывать, кто я, что я и что мне нужно. Ну, а пока я буду делать свои дела, что ты собираешься делать?

— Если честно, даже не представляю себе. Я ведь не думал о планах. Просто бежал, и все. Придется тут остановиться на бегу. На Гастру я все равно вернуться не могу, по крайней мере — пока.

— Звучит так, будто ты собираешься бежать дальше.

— Ну не прямо сейчас. Это место — не хуже любого другого, где можно остановиться, отдохнуть и оглядеться.

Длинная вереница паломников, высадившихся из «Странника», растянулась по летному полю — судя по всему, они направлялись к пункту таможенного контроля.

Теннисон кивнул в их сторону.

— Нам тоже нужно пройти эту процедуру, как ты думаешь?

Джилл покачала головой.

— Думаю, нет. Никакие бумаги тут не нужны, по крайней мере — людям. Харизма официально считается планетой людей, а потому на них тут распространяются некоторые привилегии. Колония маленькая, и особых формальностей быть не должно. Пройдет дня два, и ты можешь обнаружить, что завтракаешь с шефом местной полиции или с шерифом — неважно, как он тут называется, — он для порядка задаст тебе несколько вежливых вопросов и разглядит тебя поближе. Я не знаю, как именно здесь проходит этот ритуал, но обычно в колониях людей все бывает именно так.

— Ну, тогда все должно быть просто отлично.

— Единственное, что тебе придется объяснить, — почему у тебя с собой нет багажа. В Доме Людей могут проявить законное любопытство. Думаю, лучше всего будет ответить, что ты опоздал на корабль на Гастре и каким-то образом потерял багаж.

— Ты все продумала, — сказал Теннисон. — Что бы я без тебя делал — просто не представляю!

— А как же иначе? Я же тебя вроде бы опекать взялась?

— Нынче же вечером начну расплачиваться, — пообещал Теннисон. — Обед в Доме Людей. Свечи, белоснежная скатерть, фарфор, серебро, хрусталь, обширное меню, бутылка хорошего вина…

— И не надейся. Не фантазируй. Дом Людей может оказаться заурядным постоялым двором с паршивой столовкой.

— Как бы то ни было, надеюсь, там будет все-таки получше, чем в той норе, где ты меня приютила.

— Эта нора не так уж плоха, — возразила Джилл.

— Смотри, — оборвал ее Теннисон, — похоже, кто-то наконец появился, чтобы доставить нас в гостиницу.

Глава 7

Столовая в Доме Людей оказалась на редкость цивилизованной: на столе красовалась ослепительно белая скатерть, сияли хрусталь и фарфор, в меню было пять блюд и приличное вино.

— Просто восторг, — сказала Джилл Теннисону. — Я и не ожидала, что тут будет так вкусно. Вообще, наверное, после месяца на корабле все, что бы нам тут ни подали, казалось бы деликатесом.

— Итак, завтра ты начинаешь действовать, — сказал он. — Как часто мы сможем видеться?

— Так часто, насколько будет возможно. Я буду возвращаться каждый вечер. Если, конечно, меня не выгонят из Ватикана завтра же или вообще на порог пустят.

— Хочешь сказать, что раньше с ними не общалась?

— Пыталась, но ничего не вышло. Я отправила им несколько писем, но ни на одно ответа не получила.

— Может, они не хотят огласки?

— Вот и выясним. Поговорю с ними. Я могу быть очень настойчива, когда нужно. Ну, а ты?

— Осмотрюсь. Выясню, что тут и как. Если здесь нет врача, я мог бы открыть практику.

— Это было бы здорово, — кивнула она. — Джейсон, тебе действительно этого хотелось бы?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Пожалуй, я тебе ответил, не подумав, — как-то само вырвалось. В Ватикане есть свой врач, и, вероятно, он обслуживает и тех людей, которые живут в поселке. На то, чтобы открыть собственную практику, может уйти много времени. Городок похож на поселение пионеров, но этого не может быть. Если капитан сказал правду, получается, что роботы живут тут уже почти тысячу лет.

— Но совсем не обязательно, — возразила Джилл, — что поселок такой же старый. Роботы могли тут появиться задолго до его основания.

— Ты права, наверное, но все равно он должен тут существовать уже очень давно. Однако создается такое впечатление, что люди начали тут жить совсем недавно. Может быть, все из-за того, что тут всем заправляет Ватикан. Все и каждый тут должны быть связаны с Ватиканом.

— Не думаю, что это так уж плохо. Все зависит от того, что за народ — люди и роботы — управляет Ватиканом. Если они неглупы, то, по идее, должны порадоваться появлению нового человека, не дурака и с новыми идеями.

— Поживем — увидим, — сказал Теннисон и вздохнул. — Спешить все равно некуда. Поживу с неделю — узнаю получше, что меня тут ждет, если ждет что-нибудь.

— Такое впечатление, что ты не прочь остаться. Как минимум, на какое-то время.

Он покачал головой.

— Ничего определенного не могу сказать. Мне нужно временное прибежище. Но, думаю, в Давентри вряд ли додумаются, что я сбежал на корабле, улетевшем на Харизму.

— Есть вариант, — сказала Джилл, — они могут подумать, что ты утонул в море. Если радар засек твой флайер. Они же при всем желании не смогут доказать, что ты с него спрыгнул?

— Нет, не смогут, если только кто-нибудь не найдет парашют. А это, я думаю, маловероятно. Я его надежно спрятал под складом.

— Значит, можешь быть спокоен. Неужели они так злы на тебя, что помчатся за тобой в эту дыру?

— Нет, конечно. Вся эта история — более или менее из области политики. Просто некоторым это помогло бы обвинить меня в смерти маркграфа, и все.

— Им нужен козел отпущения.

— Вот именно, — кивнул Теннисон. — Очень может быть, что мое исчезновение их в этом убедит еще больше. И все будут довольны. И сейчас мне, по правде говоря, совершенно безразлично все, что происходит на Гастре. А ты? Наверное, выложила немалые денежки, чтобы добраться сюда?

— Да, потратиться пришлось изрядно, но в моем деле всегда есть известная доля риска. Но в любом случае, думаю, я потратилась не зря. Думаю, тут можно накопать такого, что результат в конце концов оправдает все затраты. Даже если я не сумею пробраться в Ватикан, я все равно что-нибудь да разузнаю. Не столько, сколько хотелось бы, но все равно.

— Это как понимать?

— Ну, смотри: я иду к ним, а они, допустим, меня не пускают. Даже не хотят разговаривать. То есть полный от ворот поворот. Могут даже, если сильно рассердятся, вышвырнуть меня вон с планеты. Спрашивается, почему они это сделают? Почему они откажутся со мной говорить? Почему им понадобится вышвыривать меня вон? Что вообще происходит? Что происходит в этом громадном секретном учреждении, чего нельзя вытащить на свет божий? Что они пытаются скрыть?

— Понятно, — кивнул он. — Ты права, из этого можно сделать кой-какой материал.

— Уверяю тебя, к тому времени, когда они меня вышвырнут, у меня материала не то что на статью — на книгу хватит.

— А как тебе это в голову пришло?

— То тут, то там что-то слышала. Несколько лет подряд. Слухи, сплетни, болтовня всякая. Достоверной информации — почти ноль. Но, если собрать все воедино, было бы весьма интригующе.

— В общем, ты несколько лет пыталась найти разгадку?

— Точно. Я упорно трудилась. Не все время, конечно, но как только выпадала возможность. И чем больше я об этом думала, тем больше убеждалась, что тут можно многое найти, стоит только копнуть поглубже. Хотя не исключено, что я сама себя убедила. Вполне может оказаться, что тут ничего серьезного и нет — просто кучка тупых роботов вовсю трудится над каким-нибудь совершенно бессмысленным проектом.

На какое-то время они умолкли, целиком поглощенные едой.

— Как тебе твой номер? — поинтересовалась Джилл. — У меня — вполне приличный.

— У меня тоже, — кивнул Теннисон. — Не роскошный, но жить можно. А одно окно выходит на горы.

— Тут оказывается нет телефонов, — сообщила Джилл. — Я спросила, и оказалось, что на планете вообще нет телефонной связи. Электрическое освещение есть, и я удивилась, что телефонов нет. Похоже, никто не знает почему.

— Ну мало ли почему. Может, им тут не нужны телефоны, — высказал предположение Теннисон.

— Прошу прощения, сэр, — раздался мужской голос у него за спиной. — Извините, что помешал, но это очень важно…

Теннисон оглянулся.

Рядом со столиком стоял мужчина. Высокий, чуть старше средних лет. У него были резкие черты лица, черные гладкие волосы, слегка тронутые сединой, и узкие усики.

— Если я не ошибаюсь, сэр, — сказал незнакомец, — вы — доктор. По крайней мере, мне так сказали.

— Верно, — ответил Теннисон, недоумевая. — Меня зовут Джейсон Теннисон. Моя спутница — мисс Джилл Робертс.

— Моя фамилия Экайер, — представился мужчина, слегка поклонившись. — Я из Ватикана. Наш врач погиб несколько дней назад. Несчастный случай на охоте.

— Ну, если я могу чем-нибудь помочь…

— Прошу извинить, мисс, — прижав руки к груди, проговорил Экайер, — что я вынужден прервать ваш обед и увожу вашего спутника. Но одна женщина у нас очень больна. Доктор, если бы вы согласились осмотреть ее…

— Мне нужно сходить за чемоданчиком, — сказал Теннисон. — Подождите, я только поднимусь к себе в номер.

— Доктор, я взял на себя смелость, — сказал мужчина из Ватикана, — и попросил управляющего распорядиться, чтобы ваш чемоданчик доставили сюда. Он ждет вас в вестибюле.

Глава 8

Женщина была очень старая. Ее изборожденное морщинами лицо напоминало сморщенное яблоко. Рот ввалился, на щеках играл нездоровый, лихорадочный румянец. Черные, похожие на пуговки, глаза глядели на Теннисона, не видя его. Она тяжело, с хрипом, дышала. Истощенное тело с трудом угадывалось под простыней.

Сестра в сером халатике подала Теннисону историю болезни.

— Эта женщина очень много значит для нас, доктор, — шепнул Экайер.

— Давно она в таком состоянии?

— Пять суток, — ответила сестра. — Пять суток, после того как…

— Не надо было Андерсону ходить на охоту, — проговорил Экайер. — Он меня уверил, что с ней все будет в порядке, что ей нужен только покой…

— Андерсон — это тот, который погиб?

— Он и еще двое. Они пытались отговорить его. Он тут новичок был, не представлял себе, чем это грозит. Я вам сказал, что это из-за глухомана, или не говорил?

— Нет, не говорили. Что за глухоман?

— Это страшный хищник. Свирепый, кровожадный. Увидев человека, сразу нападает. Остальные пошли, чтобы защитить нашего врача…

— Температура держится уже трое суток подряд, — отметил Теннисон. — И ни разу не падала?

— Ни разу, доктор. Совсем незначительные колебания.

— А одышка?

— Все хуже и хуже.

— Какие препараты она получала?

— В карте все указано, доктор.

— Да, вижу, — сказал Теннисон.

Он взял руку женщины, чтобы пощупать пульс Рука была тонкая, вялая. Пульс — частый и неглубокий. Взяв из чемоданчика стетоскоп, он выслушал грудную клетку. В легких были слышны сильные хрипы.

— Питание? — спросил он у сестры. — Ее кормили?

— Последние двое суток — только внутривенно. А до этого — немного молока и бульона.

Теннисон посмотрел на Экайера, стоявшего по другую сторону кровати.

— Ну? — нетерпеливо выговорил тот.

— Пневмония, скорее всего, — нахмурился Теннисон. — Судя по всему, вирусная. У вас есть лаборатория, чтобы сделать анализы?

— Лаборатория есть, — вздохнул Экайер, — лаборанта нет. Он был вместе с Андерсоном и Олдриттом.

— И все трое погибли?

— Да, все трое. А вы, доктор, не могли бы?

— У меня нет опыта, — покачал головой Теннисон. — Я могу только лечить. Как у вас с лекарствами?

— Лекарств у нас много, самых разных. Да и с персоналом до сих пор проблем не было. У нас было двое лаборантов. Но один уволился месяц назад. И мы никого не смогли найти на его место. Харизма, доктор, не то место, которое привлекает хороших специалистов.

— Самый точный диагноз, который я могу поставить при таких обстоятельствах, — сказал Теннисон, — вирусная пневмония. Чтобы типировать вирус, нужно, чтобы поработал опытный лаборант, иначе просто невозможно. Ведь сейчас так много новых вирусов, которые подхватываются и переносятся с планеты на планету, что крайне трудно вслепую определить специфику возбудителя. Но я вычитал в медицинских журналах, что пару лет назад появилось новое лекарство — противовирусный препарат широкого спектра действия…

— Вы имеете в виду протеин-Х? — спросила сестра.

— Точно. У вас он есть?

— Нам доставили немного последним рейсом «Странника». Вернее, предпоследним.

— Это лекарство может помочь, — сказал Теннисон Экайеру. — Но действие его пока изучено мало, чтобы можно было сказать что-то наверняка. Этот препарат оказывает специфическое воздействие на белковую оболочку вируса и разрушает вирус целиком. Мы пойдем на определенный риск, если решим воспользоваться этим лекарством, но выбора у нас, похоже, нет.

— Вы хотите сказать, — проговорил Экайер, — что не можете гарантировать…

— Ни один врач не смог бы гарантировать.

— Не знаю, — пожал плечами Экайер. — Так или иначе мы должны спасти ее. Если не дать ей этот протеин…

— Она может выжить, — сказал Теннисон. — Ее организм вынужден будет самостоятельно бороться с вирусом. Мы сможем поддержать ее, но с вирусом ничего поделать не сможем. Ей придется сражаться в одиночку.

— Она такая старенькая… — покачала головой сестра. — Сил у нее совсем мало.

— Ну, а если дать ей протеин-Х, — спросил Экайер, — можно быть уверенным, что?..

— Нет, нельзя, — ответил Теннисон.

— Насчет лекарства… Вы хотите еще подумать? Доктор, вам решать. Но мне кажется, что времени у нас совсем немного. Что вы порекомендуете, доктор?

— Как врач, я могу сказать совершенно определенно: если бы я один принимал решение, я бы прибегнул к протеину-Х. Он может не помочь. Но насколько я знаю, это — единственное средство, способное одолеть неизвестный вирус. Должен откровенно сказать: протеин-Х может и убить ее. Даже если он поможет, он может не помочь до конца.

Он обошел кровать, встал рядом с Экайером, положил руку ему на плечо.

— Эта женщина — близкий вам человек? Она для вас лично много значит?

— Не только для меня. Для всех нас. Для всего Ватикана.

— Я искренне желал бы быть вам полезным. Я не имею права ни на чем настаивать. Могу ли я сделать что-нибудь, чтобы помочь вам принять решение?

Женщина пошевелилась, приподняла голову и плечи с подушки, попыталась сесть, но снова упала на подушку. Лицо ее скривилось, губы зашевелились. Сквозь булькающие хрипы послышались слова.

— Башни! — выкрикнула она. — Чудная, высокая лестница до небес! Слава и покой! И парящие ангелы…

Гримаса боли исчезла с ее лица. Она закрыла глаза и умолкла.

Теннисон поймал взгляд сестры. Та смотрела на старуху как завороженная.

Экайер схватил Теннисона за плечо.

— Мы воспользуемся протеином, — сказал он. — Мы должны им воспользоваться.

Глава 9

В номере, куда Экайер привел Теннисона, было довольно уютно. Пол в гостиной был устлан пушистым ковром. Мебель — почти элегантная, половину одной из стен занимал камин, в котором ярко полыхал огонь. У другой стены стоял обеденный стол и стулья, ближайшая к столу дверь вела в кухню. Напротив была расположена спальня. Стены украшали зеркала в изящных резных рамах и неплохие картины. На каминной полке выстроились затейливые статуэтки, похоже — из слоновой кости.

— Присаживайтесь, доктор, отдыхайте, — сказал Экайер Теннисону. — Чувствуйте себя как дома. Кресло очень удобное. Выпьете чего-нибудь?

— Не найдется ли у вас скотча?

— У вас неплохой вкус, — улыбнулся Экайер. — Где вы отведали скотч? Этот напиток мало кому известен. Разве что немногим старикам…

— С этим божественным напитком, — сказал Теннисон, — познакомил меня капитан «Странника». Он сказал, что это напиток Древней Земли.

— А, капитан. Он снабжает нас Привозит несколько ящиков с каждым рейсом. У нас — постоянный контракт на поставку с планетой, называемой «Солнечный Танец», — планета эта, как вы, вероятно, догадываетесь, населена людьми. Единственная, кстати говоря, планета, на тысячи световых лет в округе. Того, что он доставляет, вечно не хватает. Мало того, еще и сам в ящики руку запускает. Но мы помалкиваем, не возражаем. Его можно понять, правда?

Экайер сходил на кухню, принес два стакана с виски, передал один Теннисону, сам пригубил из второго.

— Выпейте, — сказал он. — Думаю, нам есть за что выпить.

— Надеюсь, — кивнул Теннисон. — Времени прошло немного, конечно, но больная неплохо реагирует на лечение. Нужно внимательно наблюдать за ней.

— Скажите, доктор, вы всегда так заботливо выхаживаете больных? Вы оставались у постели Мэри, пока не появились первые признаки улучшения. Наверное, вы очень устали? Я вас долго мучить не буду. Вам надо отдохнуть.

— Ну… если у вас найдется для меня уголок…

— Уголок? Доктор Теннисон, это ваши комнаты. Столько времени, сколько вы пожелаете тут остаться, они — ваши.

— Мои комнаты? А я думал, что это ваше жилище.

— Мое? О нет. У меня почти такие же апартаменты, а эти — для гостей. Мы знаем, что вы потеряли свой багаж, поэтому решили снабдить вас гардеробом. Вещи будут тут утром. Надеюсь, вы не возражаете?

— Это совершенно ни к чему! — резко ответил Теннисон.

— Вы зря обижаетесь. Поймите, мы не знаем, как благодарить вас…

— За что? Пока трудно судить, добился ли я чего-нибудь. Мэри может и не поправиться, даже несмотря на протеин-Х.

— Но улучшение есть.

— Да, пульс нормализовался. И сил у нее как будто прибавилось. Температура несколько снизилась, но все же не настолько, чтобы быть уверенным…

— Я верю в вас, — сказал Экайер. — Я думаю, вы обязательно вытащите ее.

— Послушайте, — прищурился Теннисон, — давайте будем друг с другом честными до конца. Вы говорили с капитаном или еще с кем-то из ваших людей. Вы прекрасно знаете, что я не потерял багаж. У меня не было никакого багажа, так как не было времени уложить вещи. Я спасался бегством.

— Да, — согласился Экайер. — Да, все это нам известно. Но мы не собирались говорить вам об этом. Мы не знаем, что с вами приключилось, и, если вы не хотите об этом рассказывать, — дело ваше, и мы интересоваться не намерены. Это неважно. Важно, что вы — врач. Сначала я не был в этом уверен, но теперь знаю это точно. Пока вы здесь, у Мэри есть шанс выжить, а без вас.

— Скорее всего, никаких, если только ваша маленькая сестричка не решилась бы сама…

— Не решилась бы, — уверенно заявил Экайер. — Она и не знала как и не осмелилась бы.

— Ну, ладно, хорошо. Допустим, я спас больную. Но послушайте, это, в конце концов — моя работа. То, чему меня учили. Я пытаюсь спасти каждого, но не могу при всем желании. Вы мне ничего не должны. Самая обычная оплата — все, что я имею право просить у вас. Да и это, пожалуй, слишком. У меня с собой даже документов нет. Я не могу доказать, что я — врач, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Не уверен, что могу легально практиковать. Существуют же такие вещи, как лицензия на врачебную практику?

Экайер замахал руками.

— В этом смысле можете не волноваться! Если вы говорите, что вы врач, значит, вы врач. Если мы разрешим вам практиковать, вы будете практиковать.

— Ну, ясно, — улыбнулся Теннисон. — Как Ватикан скажет…

— Да, на Харизме как Ватикан скажет, так и будет. И никто не имеет права оспаривать наши решения. Если бы не мы, то и Харизмы бы не было. Мы и есть Харизма.

— Ладно, — сказал Теннисон. — Хорошо. Я с вами не спорю. Не имею ни малейшего желания. Один из ваших людей болен, я его лечу. Это мой долг, и давайте больше не будем об этом.

— Надеюсь, — сказал Экайер, — вы теперь лучше понимаете, каково положение дел. У нас нет врача. А врач нам очень нужен. Мы бы хотели, чтобы вы остались здесь в качестве нашего штатного доктора.

— Даже так?

— Даже так. Разве вы не понимаете? Положение у нас отчаянное. На поиск врача уйдет не один месяц. Да, потом еще неизвестно, что за врач попадется.

— Вы не знаете, что я за врач.

— Я знаю, что вы преданы своим больным. Вы честный человек. Вы откровенно рассказали, как попали сюда, а когда я спросил вас о результатах лечения, вы сказали, что ничего не можете гарантировать. Мне по душе такая честность.

— Да, но в один прекрасный день сюда может вломиться кто-то с ордером на мой арест. Не думаю, что это случится, но…

— Тот, кто решится на это, горько пожалеет. Все, что нам принадлежит, мы защищаем. Если вы действительно в беде, доктор, я могу гарантировать вашу безопасность. Правы вы или виновны, я могу вам это гарантировать.

— Ну, допустим. Не думаю, что я нуждаюсь в защите, но приятно сознавать, что я защищен. Но насчет работы… Что вы мне предлагаете, можно поинтересоваться? Вы называете это место Ватиканом, а я слыхал всякие рассказы про ваш Проект, про то, что всем тут заправляет шайка роботов. Можете вы мне хотя бы вкратце объяснить, что тут происходит? Ваша больная, Мэри, говорила про ангелов… Что это — старческий маразм или предсмертное видение?

— Ни то ни другое, — ответил Экайер. — Мэри нашла Рай.

— Так… — сказал Теннисон. — Можно еще разок, помедленнее? «Мэри нашла Рай». Сказано так, будто вы хотели сказать именно это.

— Конечно, — кивнул Экайер. — Она действительно нашла Рай. Все свидетельствует о том, что она его действительно нашла. Нам нужно обязательно подтвердить это, а для этого необходимы ее дальнейшие исследования. Только она способна на это. Правда, у нас есть ее клоны — целых три, и они потихоньку подрастают. Но мы не можем быть уверены, что клоны…

— Наблюдения? Подтверждения? Клоны? С ума можно сойти! Какие могут быть подтверждения, не понимаю? Если я правильно помню, Рай не место. Это состояние. Состояние сознания, души, вера…

— Доктор, послушайте. Придется вам кое-что объяснить.

— Да, похоже, придется.

— Для начала постараюсь дать вам некоторую ретроспективу. Ватикан-17, здешний Ватикан, начался почти тысячу лет назад, когда сюда, на Харизму, прибыла группа роботов с Земли. На Земле роботы никакой религии не исповедовали, — вернее, им не было позволено исповедовать никакой религии. Думаю, сейчас в этом плане наметились кое-какие перемены. Роботы могут быть приняты в лоно религии — не везде, но на некоторых планетах. Тысячу лет назад такого не было и в помине. Роботы были изгоями по отношению к любому вероисповеданию. Чтобы стать прозелитом в любой вере, у новообращаемого должна быть душа или некий ее эквивалент. У роботов души не было, или считалось, что ее нет, и они были лишены возможности приобретения какого бы то ни было религиозного опыта. Хорошо ли вы знакомы с роботами, доктор?

— Практически совсем не знаком, мистер Экайер. За всю жизнь я, пожалуй, видел их всего дюжину, а разговаривал — даже считать не стоит, хватит пальцев на одной руке. Я родом с планеты, где было совсем немного роботов. В том медицинском колледже, где я учился, было несколько роботов, но люди с ними мало общались. Близко знаком я ни с одним из них не был. И не ощущал потребности…

— Так, как вы, на мой вопрос ответили бы девяносто процентов людей. Людей не интересуют роботы, если они не связаны с ними в жизни. Вероятно, они считают их механизмами, машинами, подобием человека. Могу совершенно определенно заявить вам, что они представляют собой нечто гораздо большее. За последние тысячи лет роботы эволюционировали, они стали существами, которые могут обходиться без людей. Однако в процессе эволюции они ни на минуту не забывали, кто их создатель, и они вовсе не отрицают того факта, что они существа искусственного происхождения, как бы сильно ни казалось обратное. Короче, они до сих пор ощущают некую нерасторжимую связь с людьми. Я мог бы ночь напролет рассказывать вам, что я думаю о роботах и что собой представляют здешние роботы. Сюда они прилетели, потому что им не был позволен никакой религиозный опыт, потому что они были вычеркнуты из этой части жизни людей, которая как раз и представляла предмет их непреодолимого влечения. Нужно очень хорошо знать роботов, чтобы понять, откуда у них такая тяга к вере, к религии. Может быть, это всего-навсего попытка компенсации комплекса неполноценности, желание приблизиться к человеку, насколько возможно, во всем. Робот лишен многого, чем обладают люди, — огромное число ограничений заложено в него по определению. Робот не может плакать, робот не умеет смеяться. У него нет полового влечения, хотя он умеет производить на свет других роботов. По крайней мере наши роботы конструируют собратьев и делают это с такой тонкостью и совершенством, до которых, пожалуй, не додумались бы люди. Здесь, на Харизме, родилось новое поколение роботов, новая раса, я бы сказал. Но я, пожалуй, отвлекся…

— Объяснение тяги к религии как компенсации комплекса неполноценности я вполне могу принять, — сказал Теннисон. — Религия могла быть для роботов тайной, которую они хотели разделить с человечеством.

— Верно, — согласился Экайер. — Я мог бы многое вам порассказать об этом, но главное сейчас то, что тысячу лет назад группа роботов прибыла сюда, на эту планету, и создала здесь свою собственную религию. Когда-нибудь, если вам будет интересно, мы можем вернуться к этой теме.

— Конечно, очень интересно. Если у вас найдется время.

— Итак: роботы прибыли сюда, — продолжал Экайер, — и основали свой Ватикан. В основу они положили религию людей, которая была для них очень привлекательна, но не только и не столько самим вероучением. Скорее, думаю, их восхищали ее догматы, ее структура, организация, иерархия, долгая традиция. В нашем Ватикане вы встретите многое — литургию и другие ритуалы древнего Ватикана — это нечто вроде модели, хотя мне кажется, что у роботов не было намерений слепо принимать земное католичество. Роботы никогда не притворялись и не утверждали, что их религия — земное вероисповедание, украденное и перенесенное на самый край Галактики. Наверное, если бы кто-то удосужился провести скрупулезный богословский анализ, то назвал бы эту религию синтетической: ведь роботы усвоили многие аспекты инопланетных религий или того, что называют инопланетными религиями…

— То есть фактически, — сказал Теннисон, — роботы сконструировали собственную религию, позаимствовав в процессе ее создания все то, что им понравилось?

— Вот именно. Возникла вера роботов — вера, как на нее ни посмотри. Все зависит от того, как вы лично для себя определяете религию.

— Мистер Экайер… вы уж меня простите, может быть, у вас есть какой-то титул или звание? А то я все «мистер» да «мистер»?

— «Мистер» — вполне достаточно. Зовут меня Пол. Зовите меня по имени, если хотите, мне будет только приятно. А титула у меня никакого нет. Я к религии никакого отношения не имею.

— Я как раз хотел спросить вас, как вы связаны со всем этим.

— Я — главный координатор того, что принято именовать Поисковой Программой.

— Простите, но мне это ни о чем не говорит.

— О Программе вы тут мало что услышите. Но это — часть Проекта «Ватикан». Порой мне, честно говоря, кажется, что весь Ватикан сейчас — не более чем прикрытие для осуществления Поисковой Программы. Только… прошу вас, если вам случится беседовать со святыми отцами, не рассказывайте им о моей точке зрения. Многие из них продолжают очень ревностно относиться к религии.

— Знаете, честно говоря, я просто обескуражен.

— На самом деле все предельно просто, — улыбнулся Экайер. — Я бы сказал, даже логично. Идея Папы, верховного владыки, стоящего во главе церкви, имеет огромное, определяющее значение для основателей религии. Но где было найти Папу? Им казалось, что сделать обычного робота Папой было бы святотатством. Человека сделать Папой они тоже не могли, даже если бы вздумали рукоположить его — когда они прибыли сюда, такой возможности у них не было. Человек — существо, живущее, по меркам роботов, слишком недолго, чтобы стать во главе их церкви, члены которой теоретически могут жить вечно. Если за ними, конечно, как следует следить, ухаживать. И это было то существенное ограничение, из-за которого человек в роли Папы их никак не устроил бы. Идеальный Папа, по их представлениям, должен быть бессмертным и всезнающим — непогрешимым, гораздо более непогрешимым, чем Папа-человек. И они принялись конструировать Папу…

— Конструировать… Папу? Не понял.

— Да. Компьютерного Папу.

— Боже милосердный! — воскликнул Теннисон.

— Да-да, и ничего удивительного, доктор Теннисон. Они конструируют его до сих пор. День за днем, год за годом. Уже несколько столетий подряд. Практически ежедневно Папу питают новой информацией, и с каждым годом он становится все более непогрешимым…

— Невозможно поверить… Это просто…

— Вам и не нужно в это верить. Я лично не верю. Хватит того, что в это верят роботы. Это их вера, если на то пошло. Но если посидеть и спокойно поразмыслить, то все сказанное мной обретет глубокий смысл.

— Наверное. Да, вы правы, Пол. Их вера зиждется на немедленных — то есть «непогрешимых» ответах Папы. Да, если подумать, получается, что смысл есть. А данные, информация, как я понимаю, обеспечивается Поисковой Программой?

Экайер кивнул.

— Верно. Но прошу вас, не обращайте внимания на то, что я так прагматичен в своем рассказе, и не записывайте меня с ходу в безбожники. Может быть, я и не совсем верующий человек, но есть вещи, в которые я верю.

— Я оставлю свое мнение при себе, если позволите. Насчет информации… Каким образом ваша Поисковая Программа осуществляет ее поиск? Вы здесь, на краю Галактики, а данные, за которыми вы охотитесь, разбросаны по всей Вселенной!

— У нас работают люди, называемые Слушателями. Не слишком хорошее определение, но мы их так привыкли называть.

— Экстрасенсы, что ли?

— Да. Но совершенно особого рода. Мы прочесываем Галактику, чтобы отыскать таких, какие нам подходят. У нас есть вербовщики, и работают они тихо и незаметно. Роботы разработали методы, позволяющие нашим Слушателям работать просто на фантастическом уровне. Их естественные способности, благодаря этим методам, усиливаются во много раз.

— Ваши Слушатели люди?

— Да. Все до единого. По крайней мере, пока. Мы пытались работать с инопланетянами, но ничего не вышло. Может быть, когда-нибудь получится. Один из аспектов Программы как раз этому посвящен. Не исключено, что инопланетяне могли бы нас снабдить такой информацией, которая людям просто недоступна.

— И все данные, которые вы добываете, поступают в Папу?

— Большая часть. В последнее время мы стали более избирательно подходить к отбору полученной информации. Мы не вводим в Папу всю без исключения необработанную информацию. Но все полученные данные хранятся в файлах. Все данные записываются — я хотел сказать: на магнитные ленты, но это не совсем магнитные ленты. Так или иначе все данные хранятся. Мы собрали такой информационный банк, которым гордилась бы Галактика, если бы узнала о нем.

— Но вы не хотите, чтобы об этом узнали.

— Доктор Теннисон, мы бы не хотели, чтобы Галактика вмешивалась в нашу работу.

— Мэри — Слушательница. Она думает, что нашла Рай.

— Верно.

— Ну, а вы, наполовину верующий, что об этом думаете?

— Я не склонен это оспаривать. Мэри — одна из лучших Слушателей. Если не самая лучшая.

— Но… Рай?!

— Послушайте и постарайтесь понять. Мы знаем и отдаем себе отчет, что имеем дело не только с физическим пространством. Давайте, я вам один пример приведу. У нас есть один Слушатель, который уже несколько лет подряд путешествует в прошлое. Но не только в прошлое и не просто в прошлое, а, по всей вероятности, — в свое собственное прошлое. Почему он выбрал такое направление для поиска, мы не знаем, да и сам он не знает. Настанет время, и мы это выясним. Похоже, он следует по линии своих предков все дальше и дальше в глубь веков, разыскивает сородичей по плоти и крови. Шаг за шагом, тысячелетие за тысячелетием. Вчера, к примеру, он был трилобитом.

— Трилобитом?

— Древняя форма земной жизни, вымершая почти триста миллионов лет назад.

— Но… человек и… трилобит!

— Зародышевая плазма, доктор. Источник всего живого. Стоит немного уйти назад, и…

— Пожалуй, я понял, — медленно проговорил потрясенный Теннисон.

— Согласитесь, это потрясающе, — улыбнулся Экайер.

— Одно мне непонятно, — признался Теннисон. — Вот вы мне все это рассказываете. И в то же время не хотите, чтобы об этом знали. Когда я покину Харизму…

— Если покинете.

— То есть?

— Мы надеемся, что вы останетесь. Мы можем сделать вам очень выгодное предложение. Детали можно попозже обсудить.

— Но я могу отказаться.

— Сюда прилетает один-единственный корабль. Отсюда вы можете попасть только на Гастру.

— А вы абсолютно уверены, что на Гастру я возвращаться не хочу?

— У меня сложилось такое впечатление. Если вы действительно захотите улететь, сомневаюсь, что мы станем вас удерживать. Но могли бы, если бы захотели. Одно слово капитану, и он вам объявит, что у него на корабле не осталось свободных мест. Но я думаю, разумнее было бы дать вам спокойно улететь. Даже если бы вы кому-то пересказали все, о чем мы с вами беседовали, вряд ли бы вам поверили. Сочли бы очередной космической байкой.

— А вы, похоже, здорово в себе уверены.

— Абсолютно, — сказал Экайер.

Глава 10

Когда Теннисон проснулся, было еще темно. Потеряв счет времени, он лежал в мягкой, уютной, обволакивающей тишине и тьме — не спал уже, но до конца не проснулся, плохо понимая, что с ним произошло. На какое-то мгновение ему даже показалось, что он еще на Гастре. В комнате было темно, но откуда-то проникала тонкая полоска света, и, когда глаза немного привыкли к мраку, он смог разглядеть очертания предметов. Кровать была мягкая, удобная. Чувство благостной дремоты охватило его целиком, ему захотелось еще поспать, понежиться в теплых объятиях сна… Но неожиданно он понял, что что-то не так, что он не на Гастре и не на корабле. Корабль! Он рывком сел в кровати. Сон как рукой сняло. Он все вспомнил. Корабль, Джилл, Харизма…

Харизма, Боже праведный! Он сразу все вспомнил.

Руки и ноги, казалось, онемели. Он не мог пошевелиться.

«Мэри нашла Рай!»

Он понял, что свет идет из-под двери, за которой — гостиная. Полоска света колебалась, становилась то шире, то уже, исчезала совсем и появлялась вновь. «Это свет камина, — догадался он. — Дрова, наверное, уже давно догорели, это последние угли вспыхивают прощальным пламенем сквозь слой серого пепла…»

В темном углу комнаты шевельнулась тень, отделилась от остальных теней.

— Вы проснулись, сэр? — прозвучал дребезжащий голос.

— Да… проснулся вроде бы, — отозвался Теннисон плохо слушавшимися губами, — а ты… или вы, кто такой?

— Я Губерт, — ответила тень. — Я — ваш денщик и буду вам прислуживать.

— Я знаю, что такое «денщик», — сказал Теннисон. — Это слово мне встречалось, когда я кое-что читал по истории Древней Земли. Что-то такое, связанное с британскими военными. Слово было такое странное, что осталось в моей памяти.

— Потрясающе, сэр, — сказал Губерт. — Я вас поздравляю. Никто не знает, что это такое.

«Денщик» вышел из комнаты. В дверном проеме его можно было разглядеть получше. Странная, угловатая, человекоподобная фигура — сочетание силы и уверенности.

— Не пугайтесь, сэр, — сказал он, обернувшись. — Я робот, но я не причиню вам вреда. Единственная моя цель — вам прислуживать. Включить свет? Вы готовы?

— Да… готов. Пожалуйста, включи свет.

На столике, стоявшем у дальней стены гостиной, зажглась лампа. Гостиная как гостиная, все, как вчера: солидная, крепкая мебель, сияние металлических кнопок на обивке, мягкий блеск старого дерева, картины на стенах.

Теннисон отбросил одеяло и обнаружил, что раздет догола. Свесил ноги с кровати и встал на ковер. Потянулся к стулу, на который ночью бросил одежду. Одежды не было. Поднял руку, откинул со лба волосы, потер щеки и почувствовал, что оброс щетиной.

— Ваш гардероб пока не прибыл, — пояснил Губерт. — Но мне удалось раздобыть для вас смену одежды. Ванна вон там, завтрак готов.

— Сначала ванну, — сказал Теннисон решительно. — Душ у вас тут есть?

— Есть и ванна, и душ. Если желаете, я приготовлю ванну.

— Не стоит. Обойдусь душем. Это быстрее. А мне надо спешить. Есть работа. Что слышно о Мэри?

— Поскольку я предполагал, что вам это будет интересно, — продребезжал Губерт, — я навестил ее примерно час назад. Сестра сказала, что дела идут на лад и протеин-Х ей помогает. В ванной, сэр, вы найдете полотенца, зубную щетку и принадлежности для бритья. Когда вымоетесь, я дам вам одежду.

— Благодарю, — сказал Теннисон. — Да ты просто профессионал. Тебе часто приходится выполнять такую работу?

— Я — денщик мистера Экайера, сэр. Нас у него двое. Так что он меня вам одолжил.

Выйдя из ванной, Теннисон обнаружил, что кровать аккуратно прибрана и на ней стопкой сложена его одежда.

Робот Губерт, которого он теперь мог разглядеть как следует, был очень похож на человека — идеализированного такого, с иголочки. У него была лысая голова, и полированная металлическая поверхность не оставляла никаких сомнений в том, что она именно металлическая, но вся фигура робота была выполнена исключительно декоративно, — даже иллюзия была, что он одет.

— Желаете позавтракать? — поинтересовался робот.

— Нет, пока только кофе. Позавтракаю попозже. Погляжу, как там Мэри, и вернусь.

— Кофе будет подан в гостиной, — сообщил робот. — Перед камином. Сейчас разведу огонь получше.

Глава 11

Обойдя здание клиники, Теннисон обнаружил, что позади него находится сад. Всходило солнце, и горы, подступавшие к Ватикану с запада, казались еще ближе, чем были на самом деле. Громадная стена, синева которой менялась от основания к вершинам: внизу горы были темно-синие, почти черные, а вершины искрились алмазным блеском в первых лучах утреннего солнца. Сад поразил Теннисона аккуратностью и ухоженностью. Сейчас, в эти первые утренние часы, здесь царили тишина и нежность. По саду разбегались в разные стороны вымощенные гравием дорожки, обрамленные ровно подстриженными кустиками и изящно составленными композициями цветов на клумбах. Многие кустарники и цветы цвели или отцветали. Разглядывая растения, Теннисон с трудом вспоминал названия. Вдалеке, по правую сторону, он различил три фигуры в коричневых балахонах, которые медленно, как бы в глубоком раздумье, двигались по дорожке, склонив поблескивающие в лучах солнца головы, опустив на грудь стальные подбородки. Прохлада ночи постепенно уступала теплу лучей утреннего солнца. В саду было так спокойно и красиво, что Теннисон поймал себя на мысли: «Мне тут нравится». На том месте, где пересекались сразу три дорожки, он обнаружил каменную скамью и присел на нее, чтобы полюбоваться на синюю стену гор.

Он сидел, смотрел и сам себе удивлялся — такого ощущения он не испытывал долгие годы: покой, удовлетворение своим трудом. У Мэри дела шли неплохо, — возможно, она была на пути к полному выздоровлению, хотя наверняка судить было еще, пожалуй, рано. Но лихорадка отступала, пульс становился все лучше, одышка пошла на убыль. Может быть, ему показалось, но однажды он заметил кратковременный проблеск сознания во взгляде Мэри. Она была очень стара, конечно, но в ее изможденном, жалком теле он чувствовал волю и силы сражаться за жизнь.

«Наверное, — думал он, — ей есть за что бороться». Она нашла Рай — так сказал Экайер. Пусть это — полная бессмыслица. Но если она так думает, это может быть для нее смыслом возвращения к жизни: желание узнать о Рае побольше. По крайней мере то, что рассказал ночью Экайер, приобретало какой-то смысл: жизнь Мэри должна быть спасена, чтобы она могла побольше узнать о Рае.

«Логики в этом нет никакой, — продолжал он беседу с самим собой. — Может быть, это какой-то местный анекдот, привычная шутка ватиканская — а может, и не ватиканская, а хорошая исключительно в кругу тех, кто занят работой в Поисковой Программе».

Хотя… нет, не похоже, чтобы Экайер шутил, рассказывая об этом. Он сказал Экайеру, и сейчас, сидя здесь в саду на скамейке, снова повторял себе то же самое: Рай, Царствие небесное — это нечто такое, что существуй оно даже на самом деле, «найдено» в прямом смысле слова быть никак не могло. «Царствие небесное — это состояние души», — так он сказал Экайеру, и тот не нашел что возразить. Однако было очевидно, что Экайер, человек неглупый и имевший собственное мнение, не совсем разделявший веру Ватикана, почему-то все-таки полагал, что Рай может быть обнаружен.

«Бессмыслица, чушь, — твердил про себя Теннисон. — Ни капли логики. И все же, — думал он, — это, по всей вероятности, не исключительное проявление бессмыслицы, а закономерный итог целых столетий царствования бессмыслицы».

Логики не было никакой, а ведь робот всегда, во все времена был знаменит именно логикой. Само понятие роботехники напрямую основано на логике. Экайер сказал, что роботы трудились над самоусовершенствованием, эволюционировали. Трудно поверить, что процесс эволюции мог привести к снижению уровня логики — краеугольного камня в создании роботов.

«Чего-то я не понимаю, — думал он. — Есть во всей этой кажущейся нелогичности нечто такое, какой-то фактор, а может, и не один, которые мне неизвестны. Ватикан, судя по всему, — крепкий орешек, так сразу не расколешь».

Десять столетий беззаветного труда вложено в него, и труд продолжается: уникальная попытка создать непогрешимого Папу, исследование, направленное на поиск всех составляющих, из которых, как из кирпичиков, должно быть воздвигнуто могучее здание универсальной религии.

«Да, — думал он, — слишком резво взялся я судить обо всем этом. Пожалуй, жизни одного человека не хватит, чтобы обнаружить хотя бы намек на какую-то точность и справедливость. Придется думать, смотреть, слушать, спрашивать, где можно, пытаться почувствовать, что тут происходит, познакомиться с теми, кто тут работает».

Размышляя подобным образом, он вдруг изумленно поймал себя на том, что принял решение, хотя никакого решения вроде бы принимать не собирался. Если он решил смотреть, слушать, спрашивать, какой из этого вывод? Один-единственный: он решил остаться здесь.

«Ну а почему бы и нет?» — спросил он самого себя. Путь с этой планеты был только на Гастру, а в обозримом будущем именно туда ему хотелось попасть меньше всего. Здесь же было совсем неплохо — по крайней мере, пока. Оставшись тут, он обретал возможность заняться своим прямым делом, и работа обещала быть ему по силам: следить за здоровьем людей, работавших в Ватикане. Ну, может быть, иногда нужно будет помочь кому-то из поселка. Жилье ему предоставили совсем неплохое, к нему приставлен робот-слуга, скорее всего, его тут ждут встречи с интересными людьми. Когда он бежал с Гастры, он думал только о том, чтобы найти убежище, а здесь нашел такое убежище, о котором даже мечтать не мог. Место, конечно, странное, но со временем можно привыкнуть. Не хуже Гастры, по крайней мере.

Он сидел на скамье и лениво водил носком туфли по гравию дорожки.

«Да, — думал он, — решение я принял гораздо быстрее, чем ожидал».

Пожалуй, он еще вчера ночью согласился бы на предложение Экайера, не прояви тот такую настойчивость и не намекни, что у Ватикана есть средства, с помощью которых его могут заставить тут задержаться. И с чего это Экайеру вдруг понадобилось угрожать ему?

«Ну, ладно, — решил Теннисон, — угроза это или нет, но остаться стоит. Деваться-то все-равно некуда».

Он поднялся со скамейки и пошел дальше, в глубь сада.

«Погуляю еще немного и вернусь, — решил он, — а Губерт пока завтрак приготовит».

Но дело, конечно не в том, чтобы потянуть время до завтрака, и он это отлично понимал. Просто пройдет еще немного времени, и все здесь, в саду, изменится — солнце поднимется повыше и все станет другим. Исчезнет это мягкое, нежное очарование, чудо раннего утра — исчезнет и не вернется, — то есть, может, и вернется для кого-то другого, но не для него. Здесь, именно здесь, к нему пришло верное решение. Без мучений и душевных метаний, без сожаления от решил, что должен остаться здесь.

Впереди дорожка круто поворачивала, и на углу, на самом повороте, красовались заросли невысоких кустов с алыми цветами. Свернув по дорожке, Теннисон остановился как вкопанный. Около кустов присел, работая садовыми ножницами, робот. Алые цветы изумительной красоты были усыпаны алмазными капельками утренней росы. Драгоценными бриллиантами сверкали они на красном бархате лепестков.

Робот взглянул на него снизу вверх.

— Доброе утро, сэр, — поприветствовал он Теннисона. — Вы, вероятно, врач, который прибыл вчера вечером.

— Да, именно так, — сказал Теннисон. — А ты откуда знаешь?

Робот покачал головой.

— Не я один, — сообщил он. — Все уже про вас слышали. Тут это дело обычное. Стоит чему-нибудь произойти, и все сразу знают.

— Понятно, — кивнул Теннисон. — А скажи-ка мне, это, случайно, не розы?

— Вы не ошиблись, — ответил робот. — Это цветы с Древней Земли. У нас их тут, как видите, немного, и мы их очень бережем. Они очень редкие. Вы их узнали, — наверное, видели раньше?

— Однажды, — признался Теннисон. — Очень, очень давно.

— Вы, конечно, знаете, — сказал робот, пощелкивая ножницами, — что мы и сами с Земли. Связи с планетой-праматерью давно прерваны, но мы старательно сберегаем все, что нам осталось в наследство. А вы, сэр, когда-нибудь бывали на Земле?

— Нет, — признался Теннисон. — Ни разу. Не многие люди там бывали.

— Ясно, — кивнул робот. — Это я просто так спросил.

Он щелкнул ножницами, срезал один цветок с длинным, ровным стеблем и протянул его Теннисону.

— Примите, сэр, от меня на память этот кусочек Древней Земли.

Глава 12

Енох, кардинал Феодосии, был такого маленького роста, что, казалось, — еще чуть-чуть, и его совсем не станет видно под лиловой мантией, в которую он был облачен. Он бы выглядел совсем как человек, если бы его лицо под алой митрой не отливало стальным блеском. Только этот отблеск и выдавал в нем робота.

«Хотя, — сказала себе Джилл Робертс, — «выдавал» — не то слово. Ни кардинал Феодосии, ни остальные его собратья вовсе не старались подделываться под людей. Пожалуй, — решила она, — они даже гордятся тем, что роботы». Если судить по тому, чего они добились, чего достигли здесь, на Харизме — им было чем гордиться.

Робот-послушник, который провел ее в кабинет кардинала, закрыл за ней дверь и встал там, заслонив дверной проем широченной спиной, расставив ноги и заложив руки за спину. В кабинете было темно, единственная свеча мерцала на столе, за которым восседал кардинал.

«Почему свеча? — удивилась Джилл. — Зачем она понадобилась, когда есть электрическое освещение? Показуха, — решила она. — Столько здесь показушного, витринного».

Алые, расшитые золотом занавеси свисали со стен. Если тут и были окна, они скрыты тяжелыми портьерами. Пол был покрыт ковром, в полумраке невозможно различить его цвет. Может быть, он тоже был красный, хотя в тусклом свете свечи казался черным.

«Нет, не может быть, чтобы ковер был черный, — решила Джилл. — Кому придет в голову стелить черный ковер?»

Вдоль стен была расставлена какая-то мебель, но какая именно, было неясно — призрачные тени, похожие на притаившихся перед прыжком чудовищ.

Джилл медленно пошла вперед, к столу кардинала, стараясь соблюдать этикет, с которым ее с утра ознакомили. Ей следовало подойти, опуститься на колени, поцеловать кольцо на протянутой руке кардинала, не вставать с колен, пока он не позволит, а затем стоять, пока он не разрешит сесть. Обращаться к кардиналу следовало «Ваше Преосвященство», но после первого обмена любезностями его можно было именовать просто «Преосвященный». Что-то ей еще передали, но теперь у нее все вылетело из головы.

«Но я справлюсь, — уговаривала она себя, — бывали у меня в жизни переделки и похуже. Ну, подумаешь, нарушу немножко этикет, что такого ужасного может случиться? Не убьют же, в конце концов. Самое большее — сочтут глупой бабой, у которой ничего дурного на уме нет».

Она шла медленно, надеясь, что в таком ее шествии есть некая торжественность, но и это вызывало у нее сомнения. Кардинал запросто мог решить, что она так медленно идет, потому что у нее дрожат коленки. Но она вовсе не дрожала. Бояться робота, пусть даже кардинала, на самом краю Галактики — еще чего не хватало! Кардинал сидел не шевелясь, ждал, пока она подойдет, — наверное, разглядывал ее.

Джилл остановилась примерно в трех футах от кресла кардинала. Опустилась на колени. Кардинал протянул ей руку, знаком велел ей встать, и она поднялась с колен.

— Мисс Робертс, — сказал кардинал низким и глубоким голосом.

— Ваше Преосвященство.

— Прошу вас садиться.

Он указал на стул по другую сторону стола.

— Благодарю, — ответила Джилл и села на указанное место.

Мгновение в кабинете царила тишина, затем кардинал проговорил:

— Вероятно, из вежливости я должен поинтересоваться, как вы долетели и было ли приятным ваше путешествие. Но поскольку я хорошо знаю, на каком корабле вы добирались, я понимаю, что путешествие приятным быть не могло. Смею выразить надежду, что оно не было таким уж плохим?

— Не слишком плохим, Ваше Преосвященство. Капитан — очень любезный человек. Он делал все, что мог.

Кардинал склонился к столу, взял несколько сколотых вместе листков бумаги.

— Мисс Робертс, — сказал кардинал, — вы очень настойчивы. Мы получили от вас несколько писем.

— Да, Ваше Преосвященство. На которые мне не ответили.

— Мы сделали это, — объяснил кардинал, — намеренно. Мы не имеем обыкновения отвечать на письма. В особенности на такие, как ваши.

— Мне следует сделать вывод, что мое присутствие здесь нежелательно?

«Ну, вот, — вспомнила она, — вот и ошибка — забыла назвать его "Преосвященным"».

Было непонятно, заметил ли это кардинал, но замечания не сделал.

— Не знаю, — сказал он, — как бы вам объяснить нашу тактику, чтобы не показаться невежливым.

— Не стесняйтесь, Ваше Преосвященство, будьте невежливым. Я должна знать правду.

— Мы не испытываем желания, — ответил кардинал, — чтобы о нашем существовании и том, чем мы занимаемся, стало широко известно.

— Но вы могли бы, Преосвященный, сообщить мне об этом раньше, до того, как я отправилась в путешествие. Я бы прислушалась к голосу разума, поняла ваше желание, вашу позицию. Но вы, вероятно, рассчитывали, что, игнорируя мои письма, не отвечая на них, вы сумеете разочаровать меня в моих намерениях?

— Мы на это надеялись, мисс Робертс.

— Как видите, ваш психологический трюк не удался, Ваше Преосвященство. Честное признание своей позиции помогло бы вам лучше.

Кардинал вздохнул.

— Это упрек?

— Не думаю, — ответила Джилл. — Обычно я стараюсь ни в чем не упрекать высокопоставленных лиц. Никогда не была большой любительницей вступать в споры. Но мне все-таки кажется, что я заслуживала лучшего обращения. В своих письмах я была откровенна. Я писала вам о том, что мне хотелось бы сделать, что я надеялась сделать. Вы бы могли, Ваше Преосвященство, прямо и честно ответить, что мое присутствие тут нежелательно.

— Да, мы могли так поступить, — согласился кардинал. — Это действительно было бы более честно по отношению к вам и более порядочно с нашей стороны. Но… мы полагали, что такой ответ вызовет нежелательный интерес, еще больший интерес к тому, чем мы здесь занимаемся. Отказ принять вас мог означать, что наша работа носит некий секретный характер, — а так оно и есть. Вместо того чтобы отбить у вас охоту лететь сюда, мы таким образом создали бы впечатление, что все, происходящее здесь, еще более важно и таинственно, чем вы предполагали. Да, мы работаем с минимальной оглаской и крайне заинтересованы в том, чтобы все оставалось так, как есть. Мы трудимся уже десять столетий и за это время добились некоторых результатов, но все же продвинулись не так далеко, как надеялись. Для достижения цели могут понадобиться еще многие тысячелетия, и, чтобы выполнить намеченное, мы должны трудиться без помех. Мы не хотим, чтобы про нас узнала вся Галактика.

— Ваше Преосвященство, но каждый год к вам прибывает великое множество паломников!

— Это верно. Но это капля в море по сравнению с той оглаской, которая произошла бы, если бы о нас написал журналист с вашей репутацией и квалификацией. Паломники прибывают с разных планет, многие из них — приверженцы тайных культов — и что-то где-то о нас слыхали. Но именно потому, что культы у них тайные, а паломники, исповедующие их, разбросаны по многочисленным планетам и мало кто из них прилетает к нам большими группами с какой-либо одной планеты, можно с уверенностью заявить, что паломничество не носит такого массового характера, как может показаться на первый взгляд. Знания о нас рассеяны, как сами паломники. Мы никого не посвящаем в нашу веру, мы не проповедуем, не осуществляем никакой миссионерской деятельности в Галактике. У нас, собственно, и нет никакого благовестия пока, чтобы его проповедовать. Когда-нибудь настанет время, и мы обретем благовестие, но пока, как я вам сказал, его у нас нет. Однако мы не можем, не имеем права захлопнуть двери перед теми, кто ищет встречи с нами. Мы должны сделать для них все, что можем. Кроме того, честность обязывает меня признаться, что мы рады их пожертвованиям, поскольку нас никто не финансирует…

— Позвольте мне написать о вашей работе, Преосвященный, и вы получите финансирование. У вас появится любая необходимая вам поддержка.

Кардинал сделал отрицательный жест.

— Такая поддержка, — сказал он печально, — обойдется нам слишком дорого. Нам еще очень многое предстоит сделать, и мы должны следовать по избранному пути сами, и так, как мы желаем. Вслед за помощью из Галактики на нас неизбежно обрушилось бы давление, а это помешало бы нашей работе. Как бы мы ни преуспели, мы обязаны делать вид, что успехи наши невелики. Любая шумиха, любая реклама сработают против нас. Мы должны быть преданы своей мечте — созданию универсальной религии, а на все остальное просто не имеем права тратить время. Огласка уничтожит нашу цель. Вы понимаете?

— Стараюсь понять, Ваше Преосвященство, — ответила Джилл. — Но, право же, неужели для того, чтобы добиться цели, стоит окружать себя такой тайной?

— Мисс Робертс, именно этого мы и добиваемся. Если бы мы не скрывались, нам бы очень мешали. Нашлись бы, наверное, не только такие, кто действовал бы из добрых побуждений, но и те, кто желал бы повредить нам. Даже сейчас…

Об оборвал себя на полуслове и не мигая посмотрел на Джилл.

— Даже сейчас, Преосвященный, — повторила Джилл.

— Попробуйте представить себе, — сказал он, — что даже сейчас мы обладаем кое-чем, что могло бы быть использовано на пользу Галактике, но пока никому ни при каких обстоятельствах не может быть передано, до тех пор, пока мы не убедимся, что знаем об этом абсолютно все. Существуют силы, я в этом абсолютно уверен, которые мечтали бы похитить у нас то, чем мы обладаем, украсть наши знания для своих корыстных целей, в то время как их совершенно не будет интересовать целостная картина познания, к которой мы так стремимся. Мы боимся не за себя — мы боимся за всю Галактику, может быть — за всю Вселенную. Наша структура должна оставаться неприкосновенной. Когда работа будет завершена, мы обретем неделимые, целостные знания, основанные на логике, которую никому не удастся опровергнуть, которая будет очевидна для любого, кто прикоснется к ней. Это Знание, эту Истину нельзя будет растащить по кусочкам и вынести на продажу с лотка. А опасность подобного разворовывания мы осознавали с самого начала. Все эти годы ощущение опасности не покидало нас. Даже сейчас мы боимся этого, даже сейчас, когда трудимся в строжайшей тайне, мы не без основания подозреваем, что кто-то крадет знания, отщипывает по кусочку, как мышка отщипывает крошки от большого куска сыра. Мы не знаем, кто это делает, как ему или им это удается, не знаем даже, какова цель этого мелкого воровства, но мы уверены, что кто-то этим занимается. Конечно, с этим можно было бы и смириться, но если мы раскроемся для всей Галактики, если вы о нас напишете…

— Вы хотите, чтобы я уехала, — грустно сказала Джилл. — Вы хотите, чтобы я повернулась и ушла…

— Мы старались быть откровенными с вами, — сказал кардинал. — Я попытался все вам объяснить. Убеждая вас, я, вероятно, наговорил много лишнего. Мы вообще могли отказаться от встречи с вами, но мы понимаем, что у вас нет намерений навредить нам, что вы, по всей вероятности, даже не задумывались, какие последствия могут повлечь за собой ваши действия. Мы искренне сожалеем о неприятностях и издержках, которые вы понесли. Нам хотелось, чтобы вы не прилетали сюда, но раз уж так вышло, мы чувствуем себя обязанными оказать вам некоторые любезности. Хотя вам, наверное, кажется, что мы принимаем вас не слишком тепло. Мы надеемся, что вы подумаете о том, что я вам рассказал, мисс Робертс. По всей вероятности, вы остановились в Доме Людей?

— Да, — ответила Джилл.

— Пожалуйста, — сказал кардинал, — не откажитесь быть нашей гостьей. Вам будет предоставлен номер, и вы можете оставаться в Ватикане, сколько захотите.

Естественно, мы возместим все расходы, связанные с вашим перелетом сюда. И выплатим что-то вроде командировочных за каждый день вашего пребывания здесь. Окажите нам такую любезность: будьте нашей гостьей, и у вас будет время подумать над тем, что я вам рассказал.

— Ваше приглашение — большая честь для меня, Преосвященный, — сказала Джилл. — Но я не собираюсь так сразу отказываться от задуманного. Уверена, что мы еще раз встретимся и поговорим.

— Да, мы сможем еще поговорить. Но думаю, что это ничего не даст. У нас слишком разные взгляды, мисс Робертс.

— Но, может быть, вы могли бы мне рассказать о каких-то аспектах вашей работы, которые можно поведать миру без опаски. Не всю историю, конечно, но…

— Мисс Робертс, у меня к вам другое предложение.

— Другое, Ваше Преосвященство?

— Да. Не хотели бы вы поработать для нас? Мы можем предложить вам неплохое место.

— Место? Я не ищу работу.

— Не торопитесь отказываться, мисс Робертс. Позвольте я кое-что вам объясню. Уже многие годы мы говорим о том, что было бы крайне желательно написать общую, авторизованную историю Ватикана-17, исключительно для внутреннего пользования. В течение столетий мы копили данные, которые должны войти в историю — фиксировали все события с того самого дня, когда высадились на этой планете, писали отчеты о нашей работе, обо всех успехах и неудачах. Все это лежит здесь и ждет изучения и обобщения, но так уж вышло, что мы сами никогда этим не занимались. С одной стороны, руки не доходили, а с другой — у нас не было человека или робота, кому была бы по плечу такая работа. Но теперь…

— Теперь, Преосвященный, вы думаете, что я могла бы написать для вас вашу тысячелетнюю историю. Детально, подробно, насколько я понимаю. Сколько же это будет страниц рукописи? Как вы себе представляете, сколько времени на это уйдет? Одна жизнь, две? Сколько вы мне за это заплатите?

— Мы заплатим хорошо, не сомневайтесь, — ответил кардинал. — Больше, гораздо больше, чем вы зарабатываете, порхая по всей Галактике и разыскивая темы для книг и статей. У вас будут оптимальные условия для работы. Любая помощь. Удобное жилище. Торопить вас никто не будет.

— Заманчиво, — сказала Джилл.

— А пока, как минимум, примите наше гостеприимство. Вам покажут свободные комнаты. Выберете те, которые вам больше понравятся. В Дом Людей вам возвращаться нужды нет. Мы можем забрать ваш багаж и перенести сюда.

— Мне нужно подумать, Ваше Преосвященство.

— Прекрасно, вот здесь и подумайте. Наши комнаты гораздо удобнее…

«Боже милостивый, — думала Джилл. — Все данные здесь, все, о чем я мечтала! Все лежит, разложенное по ячейкам памяти, и ждет своего часа!»

— Вы не ответили, — сказал кардинал.

— Ваше предложение очень мило, — ответила Джилл. — Вашим гостеприимством, я, пожалуй, воспользуюсь. Что же до остального, я должна подумать.

— Думайте, сколько вам угодно. Мы не будем торопить вас с ответом. Об этом можно поговорить позднее. Но позволю себе еще раз настоятельно напомнить, что ваша помощь очень, очень нам нужна. История должна быть написана. Но для того чтобы написать ее, нужен особый талант — человеческий талант, которым здесь, пожалуй, никто похвастаться не может. Здесь, на Харизме, с талантами не густо. Планета слишком далека и примитивна, чтобы привлекать людей. Выйдите на улицу ночью, поглядите на небо, и вы увидите, как мало на нем звезд. Галактика — не более чем далекая туманность. Но в этом есть определенные преимущества. Простор для деятельности, новизна. Первозданность, которой не сыщешь на других планетах. И горы. Для наших людей, мисс Робертс, горы — постоянный источник высочайшего наслаждения.

— Не сомневаюсь, Ваше Преосвященство, — ответила Джилл.

Глава 13

— Это, — объяснил Экайер Теннисону, — наш депозитарий. Здесь в виде файлов хранятся индексированные, готовые к просмотру записи и отчеты о работе, проделанной в рамках Поисковой Программы.

Помещение было очень большое. Окна отсутствовали. Бледные потолочные светильники рядами уходили вдаль. Ряды картотечных шкафов тянулись от пола до потолка ровными линиями, насколько хватало глаз.

Теннисон шел за Экайером вдоль одной из таких линий. Его проводник уверенно двигался вперед, легко касаясь рукой поверхности шкафов. Теннисон, озираясь по сторонам, плелся за ним, чувствуя себя крохотной песчинкой среди этих громадин. Ему казалось, что шкафы вот-вот сдвинутся и раздавят его.

Экайер остановился и вытащил один из ящичков. Поискал или сделал вид, что ищет, среди множества маленьких хрустальных кубиков, лежавших в ящике.

— Ага, вот он, — сказал он, взяв один кубик. — Я решил взять наугад.

Он передал кубик Теннисону. Ничего особенного — прозрачный кубический кристалл, сторона которого составляла примерно четыре дюйма. Экайер задвинул ящик на место.

— А теперь, — сказал он, — если не возражаете, я хотел бы показать его вам.

— Показать?

— Да, вы могли бы посмотреть, что тут записано. А записано здесь наблюдение одного из Слушателей — то, что он видел, чувствовал, переживал. То есть вы как будто станете этим Слушателем.

Экайер смотрел на Теннисона в упор.

— Ничего страшного, уверяю вас. Больно не будет. Никакой опасности.

— Вы хотите сказать, что меня можно каким-то образом подсоединить к этому кубику?

Экайер кивнул.

— Это очень просто.

— Но зачем? — спросил Теннисон, недоумевая. — Зачем вам это?

— Затем, что я могу еще хоть трое суток распространяться о нашей работе, но толком так ничего и не сумею вам объяснить. Но если вы проведете несколько минут за просмотром кристалла…

— Это мне понятно, — кивнул Теннисон. — Но почему вы предлагаете это мне, человеку совершенно постороннему?

— Пока — постороннему, вы правы. Но мне очень хотелось бы, чтобы вы остались здесь и стали нашим сотрудником. Вы нужны нам, Джейсон. Можете вы это понять?

— Вообще-то я уже решил остаться, — признался Теннисон. — Сидел сегодня та скамейке в вашем прекрасном саду и сам не заметил, как принял решение.

— Ну вот и чудесно, — улыбнулся Экайер. — Вот и замечательно. Но что же вы молчали? Почему сразу не сказали мне?

— Потому что вы меня продолжали соблазнять, — улыбнулся Теннисон, — а мне было интересно наблюдать, как вы это делаете.

— Красиво, нечего сказать, — хмыкнул Экайер. — Но я не в обиде. Не могу вам передать, как я счастлив. Ну так как насчет кристалла?

— Я немного волнуюсь, но… если вам кажется, что это необходимо, я согласен.

— Думаю, необходимо. Для меня очень важно, да, думаю, и для вас, чтобы вы поняли, чем мы занимаемся.

— Чтобы мне стало понятнее про Рай?

— Да, и не только это. Похоже, вы до сих пор настроены в этом отношении скептически.

— Да. А вы — нет?

— Не знаю, — вздохнул Экайер. — Не уверен. Все внутри меня кричит: «Нет!», и все же…

— Ладно, — сказал Теннисон. — Валяйте, давайте посмотрим ваш кристалл.

— О'кэй. Прошу сюда.

Он вывел Теннисона из прохода между шкафами и привел в небольшую комнату, стены которой до потолка были уставлены всевозможным оборудованием.

— Садитесь вот в это кресло, — сказал Экайер. — Не волнуйтесь. Расслабьтесь, ни о чем плохом не думайте.

К креслу был подсоединен странной формы шлем. Теннисон поглядел на него с некоторым недоверием.

— Садитесь, садитесь, Джейсон, — поторопил Экайер. — Я надену на вас шлем, вложу кристалл вот в эту выемку и…

— Ладно, — вздохнул Теннисон. — Придется поверить вам на слово.

Теннисон осторожно уселся в кресло, Экайер аккуратно опустил шлем ему на голову, немного повозился, получше прилаживая его.

— Все в порядке? — услышал Теннисон его голос.

— Да, только ничего не вижу.

— Пока вы ничего видеть и не должны. Дышится нормально? Не трудно дышать?

— Нет, все нормально.

— Отлично. Начинаем.

Еще мгновение было темно, потом возник свет — призрачный, зеленоватый. Казалось, все пропитано теплой влагой. Теннисон удивленно вздохнул, но потом все стало просто и хорошо…

Вода была теплая, а ил — мягкий. Его животик был до отказа набит пищей. Никакая опасность ему не угрожала. Радостный и довольный жизнью, он зарывался поглубже в нежный, бархатистый ил. Настало мгновение, когда больше зарыться не удавалось, но он старательно шевелил ножками. Когда стало ясно, что дальнейшие старания напрасны, он оставил попытки и почувствовал себя в безопасности; он успокоился. Ему было хорошо. Слой ила над ним — все, что было нужно. Неважно, глубоко ли он зарылся, важно, что он был скрыт от глаз. Теперь ни один хищник не обнаружит его и не съест.

«Хорошо-то как, — думал он. — Двигаться не надо, нельзя двигаться… а то нападут и съедят».

У него было все, что нужно для жизни. Он ел, пока не пресытился, пока пища не утратила своей привлекательности. Ему было тепло, он был в безопасности. Он мог не шевелиться.

«Но все-таки, — думал он, — незадолго до того, как я перестал шевелиться, двигать лапками, была какая-то тревога. Что за тревога?» — спросил себя он.

До сих пор он не задавал себе никаких вопросов! До сих пор для него даже не существовало такого понятия — «вопрос»! Он был, существовал — и все. Его никогда не интересовало, что он такое.

Он беспокойно пошевелился, недовольный тем, что откуда ни возьмись появился этот вопрос и потревожил его покой. Но не это было самое худшее: что-то еще тревожило его. Ему вдруг показалось, что он — уже и не он вовсе, будто не ему пришел в голову вопрос, будто он возник не внутри него самого, а исходил откуда-то извне. А откуда? Вокруг ничего не было — только тепло неглубокого моря, нежность придонного ила, сознание того, что никакая страшная тень не висит над ним, что его никто не видит, что его не тронет страшный хищник, питающийся трилобитами…

«Боже мой! — внезапно с ужасом подумал он. — Я — трилобит!!!»

После этих слов сгустился непроницаемый мрак, но тут же рассеялся. Теннисон сидел в кресле, а перед ним со шлемом в руках стоял Экайер. Джейсон с силой выдохнул и посмотрел на Экайера.

— Пол, вы сказали, что взяли кристалл наугад. Но это не так.

Экайер улыбнулся.

— Ну, допустим, не наугад. Помните, я рассказывал вам об одном Слушателе?

— Да, о человеке, который был трилобитом. Но это оказалось настолько реально!

— Друг мой, — торжественно сказал Экайер. — Вы можете быть совершенно уверены, что это было не кино. Не развлекательный трюк. Все это время вы были трилобитом.

Глава 14

Вернувшись к себе, Теннисон увидел Джилл, сидевшую в кресле у камина. Теннисон кинулся к ней.

— Джилл, ты здесь! Как хорошо! А я уже волновался за тебя, хотел разыскивать.

— Губерт готовит обед, — сообщила она. — Я сказала ему, что, наверное, останусь обедать. У тебя все в порядке?

Он наклонился, поцеловал ее и уселся рядом.

— У меня все прекрасно. А у тебя как дела? Она поморщилась.

— Не очень. Они не хотят, чтобы я писала о них. Вместо этого мне предлагают работу.

— Ты согласилась?

— Нет. Не уверена, что соглашусь. Я слышала, ты решил остаться. Это правда?

— На время, по крайней мере. Чтобы пересидеть, переждать, совсем неплохое пристанище.

Она указала на одинокую розу, стоявшую в вазе на кофейном столике.

— Где ты раздобыл эту прелесть?

— Садовник подарил. Сегодня утром я тут сад нашел. Мне бы хотелось тебе его показать.

— Они предложили мне комнаты, — сообщила Джилл. — Сегодня утром я переехала. Через четыре двери от тебя. Робот, который помогал мне перебираться, сказал мне, что ты здесь. У тебя найдется что-нибудь выпить?

— Наверное, найдется. Только давай сначала я тебе сад покажу.

— Давай.

— Тебе понравится, вот увидишь! Когда они вышли в сад, она спросила:

— Ну и чем ты так восторгался? Сад как сад. Что случилось?

— Сад тут ни при чем, — ответил Джейсон. — Просто мне кажется, что у Губерта ушки на макушке. Только скажи или сделай что-нибудь, и это моментально известно всем и каждому. Не могу поручиться, что в саду нас не подслушивают, но все-таки тут безопаснее. А поговорить есть о чем.

— Это у тебя от Гастры осталось, — сказала Джилл. — Плащ и шпага.

Он пожал плечами.

— Может, ты и права.

— Итак, ты воспользовался шансом остаться здесь. Ну что ж, ничего дурного я в этом не вижу.

— Дурного, может быть, ничего и нет, — согласился он. — Но странно. Все очень странно. Тут есть одна женщина… та самая, которую меня позвали лечить. Она утверждает, что нашла Рай.

— Рай?

— Вот именно. Рай. Понимаешь, у них тут целая программа. Люди мысленно перемещаются в другие места и добывают данные, которые затем вводятся в Папу. Хотя… мне кажется, что это делается не только для того, чтобы загружать информацию в Папу. Судя по тому, что мне вчера ночью рассказал Экайер, между Ватиканом и теми, кто занят Поисковой Программой, существуют кое-какие расхождения во взглядах.

— Рай… — нахмурилась Джилл. — То есть самый настоящий Рай, библейский? С золотыми лестницами, трубящими трубами и парящими ангелами?

— Что-то в этом роде.

— Но, Джейсон, это невозможно!

— Наверное, невозможно, но Мэри думает, что нашла его. Экайер в это почти верит.

— Значит, твой Экайер глуп.

— Нет, он не глуп, — возразил Теннисон. — Джилл, скажи, они тебе угрожали?

— Угрожали?

— Да, угрожали или нет? Экайер мне довольно прозрачно намекнул, что мне могут не позволить покинуть планету.

— Нет. Мне никто ничего такого не говорил. Я говорила с кардиналом, представляешь? Лиловая мантия, алая митра. Одна свечка на весь кабинет — очень торжественно! Погоди, постой-ка… Так ты поэтому остаешься? Потому что они пригрозили, что не дадут тебе улететь?

— Нет, не совсем так. Они могли бы отпустить нас. Но угроза остается. Этим местом правит Ватикан, а как Ватикан скажет, так и будет. Это слова Экайера. Но я остаюсь потому, что так хочу, — пока. Пока мне лететь некуда. Кроме всего прочего, здесь очень неплохо. И потом, должен честно признаться: я сильно заинтригован…

— Я тоже, — кивнула Джилл. — Кардинал и слышать не хотел, чтобы я написала о них книгу или статью. Он ни слова не сказал о том, что они не позволят мне улететь. Честно говоря, я рассчитывала только на то, что он меня просто вышвырнет. А он мне работу предложил!

— Стальной коготь в бархатной перчатке…

— Вроде того. Вообще, довольно-таки симпатичный робот. Ох, чуть не сказала «симпатичный старичок». Довольно милый, но упрямый. Я пыталась поспорить с ним, но без толку.

— Ну а работа?

— Они хотят, чтобы я написала для них историю Ватикана, ни много ни мало. Кардинал божится, что у них тут некому этим заняться, утверждает, что робота такому обучить невозможно. Ты только представь: у них есть полное описание всего, что тут происходило с того самого момента, как сюда прибыл первый корабль. Все лежит и ждет обработки. Я, конечно, сказала «нет». Ну то есть… если припомнить, я не отказалась наотрез. Да, вроде бы я сказала, что я должна подумать. Но, наверное, у него все-таки создалось впечатление, что я сказала «нет».

— Ну а на самом-то деле?

— Джейсон, честно, я не знаю! Подумай только! Вся их история! Лежит, дожидается, когда кто-то ее изучит и напишет. Все эти годы она была здесь, и никто к ней пальцем не притронулся.

— Ко что в этом хорошего, если ты все равно не сможешь ничего отсюда вывезти?

— Вот именно. Бессмысленно. Джейсон, я похожа на мошенника?

— Ну… да, пожалуй, похожа.

— Я не смогу жить дальше, если не добьюсь своего.

— Джилл, тут что-то не так. Сначала они не разрешают тебе писать о них, а потом преподносят всю свою историю на блюдечке с голубой каемочкой. Либо они действительно хотят, чтобы история была написана, либо при любых обстоятельствах уверены, что им удастся не выпустить тебя отсюда.

— Если так, — заявила Джилл, — они много на себя берут! Не слишком ли они в себе уверены?

— Не слишком. Ровно настолько, насколько надо. Так мне и Экайер ночью сказал. Абсолютно уверены.

— Джейсон, мы, наверное, пара идиотов. Занесло нас сюда, это надо же! Конечно, если Ватикан так волнует утечка информации, единственный способ убедиться, что информация не уйдет за пределы планеты, — не дать никому отсюда выбраться.

— А паломники? Паломники прилетают и улетают.

— Кардинал мне это более или менее объяснил. Паломники, похоже, не в счет. Они с разных планет, приверженцы тайных культов, мало кем уважаемые. Их россказни никто всерьез не принимает, даже соотечественники. Религиозный дурман, одним словом.

— А Ватикану есть что прятать, — задумчиво проговорил Теннисон. — Паломники, к примеру, наверняка ничего не знают о Поисковой Программе Экайера. А Программа, пожалуй, будет поважнее самого Ватикана. Исследователи тянут знания из Галактики, из всей Вселенной, отовсюду — из пространства и времени, а может быть, у них и дальше руки доходят — за пределы пространства и времени. Если, конечно, такие места есть. Если есть хоть одно такое место…

— Может быть, Рай как раз такое место? Если вообще Рай можно назвать местом.

— Главное, — покачав головой, задумчиво проговорил Теннисон, — что больше нигде ничего подобного нет. В рамках Поисковой Программы накоплены целые мили файлов с информацией, собранной за многие столетия. Все это здесь. Что они собираются со всем этим делать?

— Но… может быть, действительно скармливают Папе?

— Какому Папе, вот вопрос, — пожал плечами Теннисон. — Надо еще понять, что за Папа такой. Нет, думаю, не вся информация уходит туда. Экайер мне так и сказал, что не вся. И еще он мне кое-что сказал. Сейчас постараюсь вспомнить поточнее… Ну, будто постепенно Ватикан стал своеобразным прикрытием для выполнения Поисковой Программы. Да, вроде бы вот так он и сказал. И еще попросил, чтобы я об этом никому из Ватикана не проболтался. Дал понять, что кое-кто из старожилов здешних может быть недоволен.

— Да, у Ватикана свои заботы, — проговорила Джилл. — Кардинал мне тоже кое-что рассказал. Выглядело так, будто он мне жаловался, хотя это вряд ли. Но… он, и, похоже, еще некоторые кардиналы, уверены, что у них кто-то потихоньку ворует информацию. «Мелкое воровство», — именно так он сказал. А больше всего его беспокоит, что они даже не догадываются, кто или что этим занимается…

Глава 15

Енох, кардинал Феодосий, разыскал своего ближайшего помощника — Сесила, кардинала Робертса.

— Преосвященный, — сказал он, — мне кажется, нам с вами есть о чем побеседовать.

— Вы озабочены, Преосвященный, — ответил Робертс. — Что происходит?

— Прибыли двое новеньких. Люди, мужчина и женщина.

— Что вам о них известно?

— О мужчине — ничего. Экайер назначил его на должность врача Ватикана. Похоже, он бежал сюда, спасаясь от возмездия.

— А вы с Экайером об этом говорили, Преосвященный?

— Нет, не говорил. В последнее время с Экайером вообще стало невозможно разговаривать.

— Да, знаю, — кивнул Робертс. — Такое впечатление, будто он возомнил, что его Поисковая Программа — наше главное дело. Если хотите знать мое мнение, Преосвященный, то я считаю, что он чересчур возгордился. Много на себя берет.

Феодосий вздохнул.

— Да, друг мой… Как бы мы ни восхищались людьми, попадаются среди них такие, с которыми порой очень трудно ладить.

— Ну а женщина, Преосвященный?

— Я беседовал с ней утром. Она — писательница. Вы только представьте себе: писательница! Это она написала нам все эти письма. Я вам рассказывал про письма?

— Да, как будто рассказывали.

— И она хочет написать о нас.

— Написать о нас?

— Да. Это же было во всех письмах. Вы их читали или нет?

— Читал, конечно. Но у меня это как-то вылетело из головы. Это, безусловно, невозможно. Просто наглость!

— Да. Наглость, — подтвердил Феодосий.

— Вы ей сказали, что это невозможно? — спросил Робертс.

— Да, но она настаивала на своем. Она очень упрямая женщина. В конце концов я предложил ей работу.

— Простите меня, Преосвященный, но у нас здесь нет никакой работы!

— Работа есть, — возразил Феодосий. — Все эти годы мы говорили, что было бы хорошо, если бы кто-то взялся написать историю Ватикана. Мы мечтали о том, чтобы она оказалась на бумаге, чтобы любой мог читать и радоваться. Мы даже говорили, что хорошо было бы создать робота нового типа, который смог бы написать нашу историю. Но… похоже, роботы не приспособлены для того, чтобы писать что-то такое… художественное. Да, пожалуй, робота, который умел бы писать книги, нам не удастся сконструировать. А тут вдруг — такой подарок судьбы — она прилетела сама, добровольно и может написать то, что нам нужно.

— Господи милосердный, и что же она вам ответила?

— У меня такое впечатление, что она без ума от моего предложения. Но я не об этом с вами хотел поговорить.

— Нет? А я думал, что именно об этом — о новых людях, мужчине и женщине.

— О, конечно, и о них тоже, но не только о них. В последние годы в нашу жизнь вторглись три человека…

— Три? Кто же третий?

— Третий — Декер. Кто он такой? Что нам о нем известно?

— Согласен, — кивнул Робертс. — Знаем мы о нем немного. Нам неизвестно, как он сюда попал. Он не прибыл на «Страннике», а я не знаю другого способа попасть сюда человеку. Но может быть, вы, Преосвященный, знаете о нем больше? Вы ведь с ним говорили?

— Несколько лет назад, — кивнул Феодосий. — Вскоре после того, как он тут объявился. Я переоделся простым монахом и навестил его, стараясь изобразить обычное гостеприимство. Разыграл такого, знаете, тихого, скромного, но любопытного монашка. Я подумал, что с монахом он будет более откровенен, чем с кардиналом. Но я ровным счетом ничего не узнал. Ничего он мне не сказал. Человек он довольно симпатичный, но неразговорчивый, замкнутый. А теперь эти двое — мужчина и женщина. Скажите, Преосвященный, зачем нам нужен врач-человек? Мы могли бы за сравнительно недолгий срок обучить кого-то из наших роботов лечить людей, и он был бы таким же знающим и умелым, как любой из докторов-людей. А может, и получше, поскольку у нас есть доступ к самым последним достижениям медицинской науки.

— Да, — вздохнул Робертс, — это я понимаю. Мы часто об этом беседовали. Периодически нам приходится искать врача для людей со стороны. Это весьма прискорбно. Нам не нужны посторонние. Старый доктор, который умер — это для людей, к сожалению, неизбежно, — был совсем, совсем неплох. Хотя, как вы, наверное, помните, поначалу мы в нем сомневались. А тот, кто заменил его, был просто невыносим. Люди в городке и в Ватикане, за исключением Слушателей, которых мы набираем немного, — все коренные жители, потомки тех, кто живет тут уже несколько столетий. Их нам бояться нечего. Они — почти одно целое с нами. А вот те, кто прибыл со стороны, представляют собой реальную опасность. Они не привыкли к нам, а мы — к ним.

— И все-таки, — покачал головой Феодосий, — даже наши люди, потомки тех, кто здесь живет уже несколько столетий, и те вряд ли согласятся лечиться у врача-робота. Это огорчает меня, Преосвященный. Это указывает на глубокую социальную пропасть, которая до сих пор существует между людьми и роботами. Я так надеялся, что за столько лет эта пропасть исчезнет. Конечно, между роботами и людьми есть различия, но…

— Я склонен полагать, Преосвященный друг мой, — сказал Робертс, — что подсознательно люди боятся нас, поскольку от нас, если можно так выразиться, до сих пор пахнет машинами. А спроси их об этом прямо, они, конечно же, начнут бить себя в грудь и утверждать, что ничего такого не думают, и сами будут верить, что говорят чистую правду, но это не так — я уверен. Что касается робота-врача, то, согласен, мы могли бы предложить им такого, но сомневаюсь, что это стоит делать. Здесь, на Харизме, мы могли бы обойтись с людьми по-разному. Могли бы, к примеру, завалить их предметами роскоши, но тогда им могло бы показаться, что мы преклоняемся перед ними, и они возгордились бы. Можно было сделать из них нечто вроде маленьких домашних зверушек — пристально следить за каждым их шагом, предупреждать все их желания, оберегать от любой опасности. Но этого нам делать не следует. Мы не имеем права оказывать на них какое бы то ни было давление. Мы должны позволить им идти своей дорогой и сохранять чувство собственного достоинства.

— В итоге мы столкнулись с дилеммой, — констатировал Феодосий. — Мы сражаемся сами с собой. Нам все время мешает то уважение, то безотчетное поклонение, которое мы испытываем перед людьми. Это ответ на их отношение к нам, и мы никак не можем от этого избавиться. Конечно, речь прежде всего о вас и обо мне, о таких, как мы. Мы созданы людьми. Мы стоим к ним слишком близко. Некоторые из роботов второго и третьего поколений могли бы избавиться от этого поклонения перед людьми. А мы пытаемся убаюкать себя, твердя, что мы нечто иное, чем продолжение рода человеческого. Да, нам хочется так думать — как можем мы думать иначе, если столько лет повторяем это наизусть? Но горькая, ужасная правда состоит в том, что мы — продукт, создание рук человеческих.

— Преосвященный, — мягко проговорил Робертс. — Вы излишне строги к себе и ко всем нам. Мы, может быть, действительно, как вы выразились, продукты, но мы так упорно трудились последнее тысячелетие, и наши труды не пропали даром — смею утверждать, мы поднялись над уровнем продуктов! Да, наше отношение к людям не дает нам покоя до сих пор. Но если вы задумаетесь, то поймете, что муки наши беспричинны. В течение столетий мы искали универсальный принцип, который мог бы быть применен ко всем — не только к людям и роботам, но ко всякому разумному существу, хоть с проблеском сознания. Преосвященный, мы оплатили свой долг. Мы заработали право быть самими собой.

— Но почему же меня так беспокоят эти трое? Не возникло ли у меня то отношение, которое испытывает ребенок по отношению к строгому отцу? Придет, посмотрит на мои шалости и накажет…

— Все мы, Преосвященный, не вы один, — сказал Робертс, — согнуты, придавлены комплексом неполноценности. Это, увы, наш крест, и приходится его нести. Дайте нам еще несколько тысячелетий, и мы избавимся от него.

— Как верно вы говорите, Преосвященный, как верно… По трезвом размышлении я нахожу внутри себя столько вины, столько грехов — о, это невозможно выразить словами! Порой бывают времена, простите меня, Преосвященный, когда мне приходится испытывать вину за то, что мы стали создавать Его Святейшество. Я говорю с самим собой и спрашиваю себя: не святотатство ли это? Ведь на самом деле — Его Святейшество всего-навсего один из нас, никакой не святой, а просто-напросто машина, еще один значительно усовершенствованный робот, кибернетическая тень, которой мы слепо поклоняемся…

— Ваше Преосвященство! — в ужасе воскликнул Робертс. — Надеюсь, вы больше никому не высказали этих еретических мыслей? Как старый друг, я могу отпустить вам этот грех, но…

— Клянусь всем святым, я никогда никому не говорил об этом, — сказал Феодосий. — Только вам, старому товарищу. Я бы и сейчас не сказал, если бы не стечение обстоятельств. Видение Рая, бывшее одной из наших Слушательниц…

— Да, очень плохо, — согласился Робертс — На братию это подействовало гораздо сильнее, чем я ожидал. Я надеялся, что слух пройдет и о нем скоро позабудут. Слушательница Мэри, как я слышал, была на пороге смерти. Умерла бы — и всей этой глупости пришел бы конец. Но этот врач…

Глава 16

Мэри поправлялась. Температура снижалась, одышка почти исчезла. Взгляд ее становился все более осмысленным, и она уже узнавала тех, кто ухаживал за ней, могла сидеть в постели.

Те, кто знал Мэри раньше, не могли не заметить разительных перемен в ее поведении. Она стала карикатурно величественной — этакая престарелая, потрепанная гранд-дама. Ворчала на Теннисона, помыкала сестрами, игнорировала предписания.

— Это все из-за Рая, я уверен, — высказал как-то предположение Экайер. — Она теперь считает, что стала лучше, выше других Слушателей. Конечно, она и была одной из лучших. Многие годы она добывала для нас ценнейшую информацию. Но такой важной ни она, ни кто другой еще не разыскивали никогда. И, как это ни парадоксально, я опасаюсь, что эта находка поставит на ней крест как на Слушательнице. Быть хорошим Слушателем означает преданность делу, искренность и скромность. Сама задача Слушания достигается через глубокое смирение. Слушатель призван смирять себя, укрощать свою гордыню, должен стараться свести на нет собственное «я». Очень жаль, что клоны Мэри…

— Да, насчет клонов, — кивнул Теннисон. — Ты уже как-то говорил мне про клоны, но коротко. Хочешь сказать, что вы ухитрились создать других Мэри?

— Примерно так, — согласился Экайер. — Когда нам попадается выдающийся по своим способностям Слушатель, мы прибегаем к клонированию. Это недавнее достижение. Смею предположить, что биоинженерной лаборатории Ватикана удалось в этом плане опередить всю Галактику. Точные, четкие повторения избранного субъекта — до сих пор не наблюдалось никаких аберраций. Хороших Слушателей найти очень трудно. Такую Слушательницу потерять мы просто не имеем права и должны дублировать ее. У нас уже есть три ее клона, но пока это маленькие дети. Она растут. Но даже когда они вырастут, у нас нет гарантии, что хотя бы один из них найдет путь к Раю. Мы можем надеяться, что у них будет для этого больше возможностей, чем у других Слушателей, которые с Мэри кровными узами не связаны. Да, ее дубли будут прекрасными Слушателями, но насчет Рая мы все равно не можем быть уверенными.

— Значит, Мэри — ваша единственная надежда?

— Именно так, — покачал головой Экайер. — Самое печальное, что она это знает. Вот почему она стала такая важная.

— Могу я тут чем-нибудь помочь? Сделать что-нибудь такое, чтобы подкорректировать это состояние?

— Не трогай ее, Джейсон, — посоветовал Экайер. — Обращай на нее поменьше внимания. Чем больше ты будешь с ней носиться, тем больше она будет нос задирать.

Джилл решила остаться и написать историю Ватикана.

— Ничего страшного, — объяснила она Теннисону, прогуливаясь с ним под руку по саду. — Ну, представь: следующий корабль прилетит сюда с Гастры не раньше чем через пять недель. Только через пять недель можно будет подумать о том, чтобы убраться отсюда. За пять недель, если буду сидеть сложа руки и ничего не делать, я тут с ума сойду! Я не умею ничего не делать.

— Ну, знаешь… могла бы, к примеру, на горы любоваться. Они такие красивые. Все время меняют цвет. Я никогда не устаю смотреть на них.

— Ну и смотри, — пожала она плечами. — А я к этим красотам совершенно равнодушна.

— А ты не боишься втянуться в работу? Вдруг в истории Ватикана тебе будет так интересно копаться, что ты просто не сможешь оторваться? Если Ватикан вообще позволит тебе оторваться… Может настать момент, когда ты будешь знать слишком много, чтобы они позволили тебе уйти.

— Рискну, — твердо сказала Джилл. — Рискну. Знаешь, я раньше и не в таких переделках бывала, но всегда успевала улизнуть в последний момент. Господи, тут же все, о чем я только могла мечтать — вся информация! Полный, детальный отчет…

Она с головой ушла в работу. Выпадали дни, когда Теннисон вообще не видел ее. Появлялась она только к обеду и рассказывала, рассказывала…

— Просто передать тебе не могу, до чего интересно, — восхищалась она, наспех глотая еду. — Столько всего… Все, абсолютно все, что они планировали, думали, делали.

— Я тебе говорил, что втянешься, — предостерегал ее Джейсон. — Смотри, так ты никогда отсюда не улетишь. Станешь этаким книжным червячком, увязнешь в работе.

— Не бойся, не увязну, — твердо заявляла Джилл, вытирая губы салфеткой. — Где-то внутри меня никуда не делась прежняя Джилл Робертс — бесшабашная, свободная как ветер журналистка, возмутительница Галактики, ищущая сюжеты по всему свету. Настанет время… но ладно, хватит об этом. Что это мы все про меня, да про меня. У тебя как дела, Джейсон?

— Я привыкаю.

— И счастлив?

— Счастлив? Трудно сказать. Что такое счастье? Удовлетворен — да. Доволен маленькими профессиональными успехами: но их мало, совсем мало. Знаешь, я никогда не был врачом-фанатиком, которому только и надо, что добиваться немыслимых высот в работе, чтобы его непрерывно похваливали. Неужели недостаточно просто делать добро ближнему? Пока те случаи, с которыми сталкиваюсь по работе, позволяют чувствовать, что я на своем месте. Пока, повторяю, — пока это все, что мне нужно. С Экайером мы уже на «ты», и с остальными я неплохо лажу.

— Ну, а как поживает эта дама, что нашла Рай?

— Как поживает? Будь я проклят, если знаю. Физически она почти здорова.

— Однако я чувствую, есть какое-то «но».

— Она очень переменилась. Гордая стала — страшное дело! Мы все — пыль у нее под ногами. Я не психолог, конечно, но мне кажется, с ней не все в порядке.

— Это можно понять, Джейсон. Представь, попробуй представить, что для нее значит Рай! Нашла она его на самом деле или нет, все равно это для нее жутко важно. Может быть, впервые в жизни с ней произошло что-то по-настоящему значительное.

— Она-то сама уверена, что нашла Рай.

— Как и половина Ватикана.

— Половина? Сомневаюсь. Я бы сказал: весь Ватикан.

— Не думаю. Мне прямо ничего не говорят, но я слышу кое-какие разговоры. Понять трудно, но не все здесь безумно счастливы, что Рай найден.

— В голове не укладывается! Рай кого-то не устраивает? Уж в Ватикане-то должны быть просто на седьмом небе от счастья!

— В Ватикане не все так просто, как нам кажется, Джейсон. Это все из-за терминологии — «Ватикан», «Папа», «кардиналы» и все такое прочее. Легко подумать, что тут все насквозь христианское. Нет, это не так. Тут всего понамешано — помимо христианства. Я пока еще не разобралась окончательно, но чувствую, что все тут очень сложно. Давным-давно, вероятно, когда эти бедняги только обосновались здесь, в основе их мировоззрения и было только христианство. Но роботы за долгие годы обнаружили столько всего, что теперь это уже далеко не классическое христианство. И потом есть еще кое-что…

Она поколебалась мгновение. Теннисон молча ждал, когда Джилл заговорит вновь.

— Видишь ли, в Ватикане существует два типа роботов, две, так сказать, группировки, между которыми четкого разграничения нет. Есть старые роботы, которые прибыли с Земли. Эти до сих пор чувствуют влечение к людям, хотят быть похожими на них. Связь между людьми и роботами для них неоспорима. Совсем другое дело — молодежь, то есть роботы, которых создали уже здесь, на Харизме, — собрали, родили, сконструировали — называй, как хочешь, — главное, что их сделали не люди, а другие роботы. Эти как-то по-своему враждуют — нет, не с людьми, конечно, упаси бог, но с самим отношением к людям, свойственным старым роботам. Эти стальные юнцы мечтают порвать связь с человечеством. О да, они по-прежнему осознают, что роботы в долгу перед человечеством, но хотят порвать эту связь, отделиться, доказать, что они сами что-то из себя представляют. Рай, который нашла Мэри, вызывает у них протест, поскольку само это понятие связано с человеческими представлениями. Мэри — человек, и она нашла христианский, человеческий Рай…

— Не совсем логично, — вмешался Теннисон. — Не все же люди — христиане. Я вот, к примеру, не могу сказать, христианин я или нет, да и ты, думаю, тоже. Может быть, наши предки были христианами, хотя никто не мешал им быть иудеями, или мусульманами, или…

— Но согласись, все-таки многие из нас — потомственные христиане, независимо от того, придерживаемся мы христианских обычаев или нет. Во многих из нас до сих пор силен христианский тип мышления. До сих пор мы, не задумываясь, употребляем слова, отражающие краеугольные понятия христианства — «ад», «Христос», «Господь», «Спаситель». Как легко и свободно они у нас с языка слетают!

Теннисон согласно кивнул.

— Да, можно допустить, что роботы всех нас считают христианами, хотя бы в душе. И не сказал бы, что это так уж плохо — быть христианином.

— Конечно нет, Джейсон. Просто когда люди начали покидать Землю, они многое растеряли на пути, многое забыли о самих себе. Многие теперь просто не знают, кто они такие — без роду, без племени.

Какое-то время они сидели молча, потом Джилл тихо и нежно проговорила:

— Джейсон… а ты уже совсем не замечаешь моего ужасного лица. Не спорь, не замечаешь. Ты — первый мужчина в моей жизни, который сумел не обращать внимания на это жуткое пятно.

— Джилл, милая, — растроганно сказал Джейсон. — Почему же я должен замечать его?

— Потому что оно меня обезображивает. Я — уродина.

— Ты — красавица, Джилл, — возразил Теннисон. — В тебе так много красоты — и внешней, и внутренней, что о такой малости легко позабыть. И ты совершенно права — я больше ничего не вижу.

Джилл прижалась к нему, он крепко ее обнял, погладил по голове.

— Держи меня крепче, Джейсон, — шептала она. — Мне это так нужно, так важно…

Это был единственный вечер. Чаще всего они и вечерами не виделись. Джилл долгими часами сидела над историей Ватикана, вытягивала из отчетов разрозненные данные, собирала их, старалась в них разобраться и не уставала поражаться фанатизму, с которым роботы веками добивались цели.

«Это — не религия, — говорила она себе. — Нет, не религия».

Порой она начинала сомневаться и убеждалась в обратном — нет, все-таки религия. Она работала, думала, и неотвязный вопрос «что такое религия?» все время преследовал ее.

Иногда ее навещал кардинал Феодосий — он приходил, тихонько усаживался на табуретку рядом с ней — такой маленький, закутанный в огромную мантию, похожий на стальную мумию.

— Вам нужна помощь? — интересовался он. — Если нужна, мы дадим вам еще помощников.

— Вы так добры ко мне, Ваше Преосвященство, — благодарила Джилл. — У меня вполне достаточно помощников.

И это было правдой. Ей помогали двое роботов, которые, казалось, не меньше ее самой были заинтересованы работой. Порой над письменным столом склонялись сразу три головы — два робота и женщина пытались решить какой-нибудь чересчур запутанный вопрос, расшифровать какую-нибудь строчку в записях, обсуждали тончайший богословский аспект толкования религии, стараясь точнее изложить то, как мыслили, как верили те, кто записал свои мысли столетия назад.

Во время одного из визитов кардинал объявил:

— Вы становитесь одной из нас, мисс Робертс.

— Вы мне льстите, Ваше Преосвященство, — попыталась отшутиться Джилл.

— Я не знаю, что вы подумали, но я не это имел в виду, — возразил кардинал. — Я имел в виду ваши взгляды на вещи, столь очевидный энтузиазм в работе, вашу преданность фактам, истине.

— Если говорить об истине, Ваше Преосвященство, то тут ничего нового — истине я была верна всегда.

— Дело не столько в истине, — уточнил кардинал, — сколько в понимании. Я верю, что вы начинаете понимать, какова цель вашей работы здесь.

Джилл отодвинула в сторону кипу бумаг, над которыми работала, и покачала головой:

— Нет, Ваше Преосвященство, вы ошибаетесь, мне не все понятно. Может быть, вы будете так любезны и объясните мне кое-что. И главный пробел в моем понимании — это то, что вас заставило покинуть Землю. Официально считается, что это произошло потому, что вас не принимали в лоно ни одной церкви, потому, что вы были лишены возможности исповедовать какую бы то ни было религию. Это вам скажет в Ватикане любой робот, и скажет так, будто это религиозный догмат. Но здесь, в записях, я не нахожу четких подтверждений…

— Все, что происходило до прибытия сюда, — объяснил кардинал, — в отчетах не отражено. Не было нужды записывать то, что и так всем известно. Все мы знаем, почему прибыли сюда.

Джилл промолчала, хотя хотела спросить еще. Она побаивалась спорить с кардиналом, даже с кардиналом-роботом.

И он либо не заметил, что она хотела еще о чем-то спросить его, либо уверился, что достаточно полно ответил на вопрос. Больше ни о чем он в этот раз не говорил. Немного посидел сгорбившись на табуретке, потом молча поднялся, поклонился и ушел.

Дни Теннисона тоже были заполнены до отказа. Он ходил по Ватикану — наблюдал, разговаривал, знакомился и болтал с роботами. Он познакомился и с некоторыми из Слушателей. Особенно близко он сошелся с Генри, тем самым, что был трилобитом.

— Так вы, значит, смотрели мой кристалл с трилобитом? — обрадовался Генри. — Ну-ка, ну-ка, расскажите, какое же у вас было впечатление?

— Я был совершенно ошеломлен, — признался Теннисон.

— Я тоже, — сказал Генри. — С тех пор я еще ни разу не работал как Слушатель. Боюсь, честно вам признаюсь. Пытаюсь убедить себя, что дальше трилобита мне не выбраться. Трилобит — это ведь так близко к сотворению мира. Еще шаг… и человеку придется столкнуться, точнее, стать кусочком безмозглой протоплазмы, ничего не ощущающей, кроме голода и опасности. Фактически, и трилобит недалеко ушел в этом смысле. Но тут вмешалось мое собственное сознание, и трилобит осознал себя. А потом… пойди я дальше назад, я бы запросто мог увязнуть в промозглой массе живого холодца. Неплохой вариант для человека окончить дни свои, а? — хихикнул Генри.

— Но вы могли бы попробовать что-нибудь еще.

— Вы не понимаете. Да, конечно, я мог бы попробовать что-нибудь еще. Многие Слушатели отправляются в какие-то особые места и времена. Иногда им это удается, иногда — нет. Никогда нельзя быть уверенным. Слушание — занятие очень непростое. Многое в нем не зависит от собственного желания. Взять, к примеру, Мэри. Думаю, она еще раз попытается попасть в Рай, а Мэри — превосходная Слушательница, и у нее это может получиться скорее, чем у кого-то другого. Но даже она ни в чем не может быть уверена. Никто никогда ни в чем не может быть уверен. Я ведь сам вовсе не стремился отправиться по линии зародышевой плазмы. Просто так вышло.

— Но почему вы не хотите больше слушать? Вряд ли вы…

— Доктор Теннисон, — нахмурился Генри, — я же сказал, что не знаю, почему меня занесло на этот путь с самого начала, почему я отправился именно в прошлое. Но я знаю точно, что после первых путешествий у меня возникло впечатление, будто я лечу вниз на безотказном парашюте. И, боюсь, этот парашют до сих пор на месте, ждет меня. Поначалу я не был против. Это, пожалуй, даже забавно в каком-то роде. Очень интересно. Я побывал в роли всяких первобытных людей — это было замечательно! Страшновато бывало, не скрою — все время приходилось бояться за свою жизнь. Да, мистер Теннисон, доложу я вам, наши далекие предки не слишком большими фигурами были в свое время. Куски мяса среди кусков мяса, только и всего. Хищникам совершенно безразлично, нас жрать или кого-то еще. Белки и жиры — вот и все, что мы собой представляли. Половину времени я только и делал, что убегал от кого-нибудь. А остальное время добывал себе пищу — доедал какую-нибудь мерзкую падаль, оставленную крупными кошками и другими хищниками, иногда питался грызунами, которых мне удавалось убить, фруктами, корнями, насекомыми. Иной раз просто не по себе делается, как вспомню, что я там ел, заглатывая целиком, сырое… но ведь счастлив был, что хоть это добыл на пропитание. Но тогда меня это нисколько не смущало. Да что там греха таить — у вас, прошу прощения, желудок крепкий, доктор? — ну так вот, знаете, до сих пор иногда… увижу гнилушку и с трудом удерживаюсь, чтобы не перевернуть ее и не посмотреть, нет ли под ней белых, жирных личинок. Они извиваются, пытаются уползти, но я им не даю — крепко хватаю и отправляю в рот. Их так приятно глотать! На вкус они немного сладковатые… И вот просыпаюсь, весь в поту от страха, под ложечкой сосет. Но за исключением таких моментов было совсем неплохо. Страшно — да, но знаете, сам по себе страх — очень интересное ощущение. Так приятно, когда удавалось удрать и показать нос большой кошке, которая гналась за тобой, да не поймала, и теперь ее можно подразнить. Вот потеха так потеха! И других забот нет, кроме как набить живот да разыскать местечко, чтобы спрятаться да поспать. Ну, еще конечно, поиск самки, и все такое прочее…

Я бы вот что еще рассказать хотел, доктор. Мне довелось побывать… в общем, это было самое лучшее из того, кем мне довелось побывать. Это был не человек и не предок человека, даже ничего близкого. Это было нечто вроде ящерицы, но я точно не знаю, и никто не знает. Экайер много времени потратил, все старался выяснить, что это такое, да так и не узнал. Он даже кое-какие книжки заказал, думал, там что-нибудь найдет, но… — и Генри развел руками. — А меня это вовсе не волновало — мне-то что. Можно, конечно, предположить, что это было нечто вроде связующего звена — какой-то праящер, от которого для палеонтологов не осталось даже косточки, чтобы раскапывать да раздумывать. Я думаю, и Экайер тоже так думает, что это существо жило в триасовый период. Я сказал «ящерица»? Нет, это, конечно, никакая не ящерица, просто слова другого подобрать не могу. Она не слишком большая была, но очень шустрая — самая шустрая из всех существ, которые жили в то время. А уж злющая… Она ненавидела всех и вся, со всеми дралась, ела все, что движется. Все, что попадалось, разрывала в клочья. Я до этого и представить себе не мог, что такое настоящая жестокость и какое наслаждение она дает… Кровожадная такая жестокость! — Генри скрипнул зубами и сжал кулаки. — Монстр, настоящий монстр, доктор, поверьте. Трилобитом я был совсем мало, этой ящерицей довольно долго пробыл. Сколько именно — точно не знаю, чувство времени исчезает, когда переселяешься в другое существо. Может быть, я там так долго и оставался, потому что нравилось. Вы бы попросили Экайера, пусть он вам разыщет этот кристалл с ящерицей. Вам понравится, вот увидите!

— Ну… не знаю… — поежился Теннисон. — Может, и попрошу как-нибудь.

Кристалл с ящерицей он смотреть не стал. Там было множество других. Экайер был готов показать ему что угодно. Он распорядился, чтобы робот-депозитор, ответственный за хранение файлов, давал Теннисону на просмотр все, что тот пожелает. Робот предоставил в распоряжение Теннисона длиннющий каталог.

«Непонятно все-таки, — не переставал удивляться Теннисон. — Человек я здесь посторонний, а передо мной — все их сокровища. Как будто я сотрудник, участвующий в выполнении Программы».

…А в Ватикане все двери были распахнуты перед Джилл. И это было так непохоже на то, что сказал ей кардинал при первой встрече — что Ватикан прямо-таки дрожит над историей и до сих пор боится, что кто-то хоть немного о них разузнает.

«Ответ, — думала Джилл, — совсем простой: Ватикан уверен, что ни за что на свете не позволит тому, кто хоть что-то узнает о них, покинуть Харизму».

А может быть, расчет был на то, что и Теннисон, и Джилл, будучи посвящены в тайны Ватикана, станут его горячими приверженцами. Ватикан — кучка фанатиков, оторванных даже от ближайших секторов Галактики, отдаленных настолько, что ни у кого не могло возникнуть искушения улететь туда. Эта преданность, эта изоляция могли, по их расчетам, возвеличить Ватикан в глазах новичков. Стоит только объяснить непосвященным, сколь велики цели и задачи Ватикана, и все станет на свои места — у них исчезнут все желания, кроме одного: посвятить всю жизнь без остатка ему — смиренной жертве собственного, всепоглощающего эгоцентризма. Только объяснить — и всю жизнь отдадут за Ватикан…

Теннисон замотал головой. Нет, не то, не так… В этом логики было явно маловато. Если бы они захотели, могли бы отправить его и Джилл укладывать вещички, пока «Странник» не отбыл на Гастру. Конечно, они уже тогда могли бы что-нибудь узнать о Ватикане, но уж не столько, сколько узнали теперь. Да, Джилл могла бы написать о том, как ее выгнали с Харизмы, но на фоне бесконечных крестовых походов, скандалов и перебранок, раздирающих Галактику, что толку было бы от этой статьи? Ерунда, круги на воде от крошечного камушка, брошенного в бескрайний океан.

Но может быть, тогда все совсем просто? Может быть, они оба здесь действительно нужны? Да, здесь нужен врач для людей. И не исключено, что Ватикан действительно заинтересован в написании истории. Правдой было и то, что Ватикану очень трудно найти специалистов на стороне, — так трудно, что, как только парочка профессионалов оказалась на Харизме, на них прямо-таки набросились с предложениями остаться. Но почему-то Теннисона такой ответ не устраивал. Было непонятно, почему они с Джилл так бесценны, так необходимы Ватикану. Вновь и вновь к нему возвращалась мысль и том, что Ватикан не хочет позволить им уйти…

Один из просмотренных им кристаллов очень удивил Джейсона. Он находился внутри сознания одного из обитателей странного мира, именно внутри сознания, но пережитое им было за границами человеческого понимания. Он видел, — хотя, трезво размышляя, не мог с уверенностью сказать даже самому себе, что именно «видел», — так вот, он побывал в мире графиков и уравнений — то есть ему показалось, что это были графики и уравнения, однако знаки и символы, из которых они были составлены, не имели ничего общего с принятыми в мире людей. Все было так, будто он находился внутри некой трехмерной школьной доски, а значки и символы окружали его, заполняли все пространство вокруг. На какое-то мгновение ему показалось, что он сам или то существо, которым он был там, было уравнением.

Он мучительно искал ответа, объяснения, пытался осторожно, мягко ощупать сознание, в которое проник, но ответа не получил. Либо это загадочное существо не догадывалось о его присутствии, либо… Самому существу, по всей вероятности, было понятно то, что оно видит, наверное, оно даже каким-то образом общалось, взаимодействовало с другими графиками и уравнениями. Но даже если это было так, Теннисон все равно ничего не понял. Мучился — и тонул в океане непонимания, неизвестности.

Но не оставлял попыток понять: он оставался в этом мире, стараясь ухватиться хоть за какой-то оттенок смысла, чтобы оттолкнуться от этого и начать хоть что-то понимать… Но все было без толку. Когда запись на кристалле окончилась и Теннисон вернулся в привычный мир, он знал ровно столько, сколько до начала просмотра.

Не двигаясь, он сидел в просмотровом кресле.

— Нечто совсем особенное, не правда ли? — наклонился к нему робот-депозитор.

Теннисон протер глаза руками. До сих пор перед глазами мелькали значки и символы.

— Угу, — кивнул он. — А что это было?

— Сэр, мы сами не знаем.

— Зачем тогда нужно было находить это, давать мне смотреть?

— Может, Ватикан знает, — предположил робот. — В Ватикане много знают. Они умеют понимать такие вещи.

— Ну что ж, искренне надеюсь, — вздохнул Теннисон, поднимаясь с кресла. — На сегодня с меня хватит. Завтра можно зайти?

— Ну конечно, сэр. Заходите завтра. В любое удобное для вас время.

Назавтра он попал в осеннюю страну… Ничего особенного — место как место. На этот раз было такое впечатление, что он свободен и не проник ни в чье сознание — просто сам был там, сам по себе. Вспоминая потом о своем путешествии, он не мог судить со всей ответственностью, действительно ли он где-то побывал, но ощущение реальности пережитого не покидало его. Теннисон мог поклясться, что слышал потрескивание и шорох сухих сучьев и опавшей листвы под ногами, вдыхал терпкий, как вино, запах осенних костров, перезрелых яблок, последних, случайных, задержавшихся на голых ветвях, ощущал прикосновение первых заморозков к жухлой листве. Слышал — или ему казалось, что слышал, хруст желтой стерни под ногами, мягкий стук орешков, падавших на землю, внезапный, далекий посвист крыльев улетавшей на юг стаи невидимых птиц, нежные, свежие трели крошечного ручейка, несущего на своей поверхности тяжкий груз опавших листьев. А еще были цвета — в этом он был просто уверен — золотые монетки листьев орешника, лимонная желтизна осин, красные как кровь сахарные клены, шоколадно-коричневые дубы… Над всем этим царило горько-сладкое ощущение осени, великолепие умирающего года, когда окончены все труды и провозглашено начало времени покоя и отдыха.

Ему было легко и покойно, он с радостью и готовностью погрузился в этот мир. Взбирался на холмы, спускался с них, шел берегом извилистого ручейка, останавливался и любовался багрянцем и золотом осенних лесов, поражался тому, как великолепен контраст желтизны деревьев и синевы небес. Удивительный покой сходил в его сердце. Краткий покой, наступающий в душе в самом конце жаркого лета, порядок и равновесие, царящие в ней, покуда ее не скуют холода близкой зимы. Время отдохновения, размышлений, залечивания старых ран и забывания о них и о тех превратностях судьбы, которые нанесли душе эти раны…

Потом, вспоминая об осенней стране, он сказал себе, что это — его собственный Рай. Не высоченные сверкающие башни, не величественная широкая лестница, не пение торжественных фанфар — не то, что привиделось Мэри, но это был настоящий Рай — спокойный, мирный осенний день, клонившийся к вечеру, опустившийся на землю, уставшую от изнурительного зноя лета, от долгого пути по пыльным дорогам.

Погруженный в собственные впечатления, он ушел в тот день из депозитория, обменявшись лишь самыми формальными фразами с роботом-депозитором. Вернувшись к себе, он попытался мысленно вернуться в осеннюю страну, но, увы, добился только того, что ощутил всю эфемерность, призрачность ее существования… В этот вечер он сказал Джилл:

— Знаешь, у меня такое чувство, будто я ненадолго вернулся на свою родную планету, в свое детство и раннюю юность. Моя родная планета похожа на Землю. Я сам об этом судить не могу, поскольку на Земле никогда не бывал, но мне всегда говорили, что она потрясающе похожа на Землю. Ее в свое время заселили выходцы из Англии, и называлась она Педдингтон — ее назвали в честь города, если «тон» — это «town», что означает «город». Похоже, так оно и есть. Обитатели Педдингтона никогда и не задумывались, что тут что-то не так. У англичан туго с чувством юмора. Там много говорили о Древней Земле, о той Земле, на которой была Англия, хотя позднее мне стало казаться, что это скорее была Северная Америка, а не Англия. В детстве меня страшно интересовала Англия — я кучу книжек прочел и по истории, и легенд всяких и преданий. В нашей городской библиотеке целый отдел был…

— Кстати, о книгах, — прервала его Джилл. — Давно хотела сказать тебе, да все как-то из головы вылетает. В библиотеке Ватикана полным-полно книг — земных книг, которые сюда привезли прямо оттуда. Настоящие книги, не магнитофонные записи, не дискеты. Обложки, листы — все честь по чести. Думаю, можно договориться, чтобы ты мог прийти и почитать там все, что тебе будет интересно.

— Да, пожалуй стоит как-нибудь выбрать денек — прийти, покопаться в книжках, — согласился Теннисон. — Так вот, я тебе про Педдингтон начал рассказывать. Очень похоже на Землю. Люди там все говорили, до чего же им повезло, что они нашли такую похожую планету. «Обитаемых планет много, — говорили они, — но далеко не все они похожи на Землю». А там, на Педдингтоне, многие деревья и растения были именно такие, какие росли на Древней Земле. И времена года там такие же. Там было такое потрясающее время — бабье лето… Деревья расцвечены всеми оттенками красок, дали подернуты дымкой… Я почти забыл об этом, а сегодня вот увидел это снова. Или мне показалось. Я вдыхал ароматы осени, жил в ней, слышал ее…

— Ты грустный сегодня, Джейсон. Не думай об этом. Пошли спать.

— Этот математический мир, — сказал Теннисон Экайеру. — Я там ничего не понял. Скажи, Пол, тот Слушатель, что нашел его, возвращался туда?

— И не раз, — ответил Экайер.

— Ну и?..

— Не удалось уловить никакого смысла. То есть — никакого.

— И часто такое случается?

— Нет, что касается математического мира, не часто. Слушатели редко видят одно и то же. Во Вселенной, где что угодно может статистически произойти минимум однажды и максимум однажды, слишком мало шансов для повторов. Это происходит, но не часто. Случаются необъяснимые наблюдения, у которых ни начала, ни конца.

— Что за смысл тогда? Какая из этого выгода?

— Может быть, для Ватикана и есть какая-то выгода.

— Хочешь сказать, что вы все передаете в Ватикан?

— Естественно. Для этого, собственно, все и делается. Для Ватикана. У них есть право просматривать абсолютно все. Они просматривают кристаллы, а потом возвращают нам для хранения. Иногда они отправляются по следам Слушателей, иногда нет. У них для этого есть свои способы.

— Но для того чтобы понять что-то в мире уравнений, кто-то должен отправиться туда лично, реально и посмотреть на все собственными глазами, а не глазами тамошних аборигенов. Я в этом уверен.

— Ну, я могу тебе сказать только одно: у Ватикана есть возможности посещать те места, которые мы обнаруживаем.

— Ты хочешь сказать, что они туда попадают физически?

— Конечно, именно физически. Я думал, ты это уже понял.

— Что ты! Даже не догадывался! Мне этого никто не говорил. Значит, это не всегда подглядывание через замочную скважину?

— Иногда поболее того. Иногда — нет. Иногда приходится довольствоваться подглядыванием.

— А почему же тогда Ватикану не отправиться в Рай и не разузнать там все как следует? Я думаю…

— Наверное, они не могут, потому что не знают, где это. У них нет координат.

— Не понял. А что, Слушатели умеют определять координаты?

— Нет, этого они не умеют. Но для этого есть другие способы. Народ Ватикана в таких делах многого добился. Один из самых примитивных способов — это ориентация по картине звездного неба.

— А на кристалле, где есть запись о Рае, такой картины нет? Не должно быть, если это действительно Рай. Рай не должен иметь ничего общего с такими понятиями, как время и пространство. Ну, а если Ватикан все-таки найдет координаты, они отправятся туда? Пошлют кого-нибудь в Рай?

— Клянусь, не знаю, — ответил Экайер. — Не могу даже догадываться.

«Полный тупик», — подумал Теннисон. Видение Рая было настолько неразрывно связано с философией, тонкостями богословия, элементом чуда, что все власти предержащие должны быть напуганы до смерти. Он вспомнил, что говорила ему Джилл о различиях во взглядах роботов в Ватикане.

— Рай, — сказал Теннисон, — означает вечную жизнь, жизнь после смерти. Можешь мне ответить, нашли ли ваши Слушатели хоть какие-нибудь доказательства того, что такая жизнь существует, хоть бы какие-то признаки жизни после смерти?

— Не знаю, Джейсон. Не уверен. Честное благородное слово, не знаю. Нет возможности…

— Что значит «не уверен»?

— Понимаешь, существует много разных форм жизни. Вселенная просто-таки кишит всевозможными формами жизни — биологической и всякой другой. Среди небиологических форм жизни полным-полно разновидностей…

— Ну да, — кивнул Теннисон, — роботы, к примеру.

— При чем тут роботы, черт возьми? Ну да, извини, конечно, роботы — одна из разновидностей небиологической жизни. Произведенная, искусственная форма небиологической жизни. Но существуют природные формы небиологической жизни, понимаешь? В области созвездия Орион, например, существует пылевое облако. Небольшое скопление пыли и газа. Отсюда его трудно разглядеть даже в самый мощный телескоп. Смешение магнитных полей, газов высокой плотности, мощнейшая ионизация, тяжелые облака космической пыли. И там есть что-то живое. Может, сам газ, сама пыль. А может — и что-то еще. Можно почувствовать ритм жизни, ее пульс, и… оно разговаривает! Нет, разговором это с большой натяжкой можно назвать — «коммуникация» подойдет лучше. Уловить это можно, но понять — увы! Может быть, те формы жизни, которые там обитают, что-то пытаются сказать нам, а может быть, говорят между собой…

— Но какое отношение это имеет к жизни после смерти?

— А я разве сказал, что это имеет отношение к жизни после смерти?

— Да нет, — вздохнул Теннисон, — не говорил как будто.

Иногда Теннисон, прихватив с собой немного еды и бутылочку вина, перебросив через плечо термос с кофе, отправлялся бродить по окрестностям — ходил по узким, извилистым тропкам, взбирался на невысокие холмы. И всегда перед его глазами были горы — синие и лиловые, они возвышались над окрестностями, всегда волшебные, всегда таинственные, изборожденные причудливыми тенями, сползавшими по склонам, сверкающие белизной заснеженных пиков. Долгие часы Теннисон мог сидеть, глядя на горы, устроившись на невысоких пригорках, и никогда не мог наглядеться. Загадка гор, их необъяснимая притягательность оставались нераскрытыми, сколько на них ни смотри.

Он уходил далеко от Ватикана, порой плутал, шел не по той дороге, которой ушел из дому, но в конце концов всегда находил тропинку, которая выводила его домой. Он радостно топал по ней, поднимая башмаками маленькие облачка пыли, спину его грели лучи теплого солнца, а в памяти хранилось величавое спокойствие гор. Проходило несколько дней, и он вновь отправлялся на прогулку, порой менял направление, но горы видели его всюду и следили за ним.

Однажды, после полудня, возвращаясь в Ватикан по одной из нешироких дорог, он услышал позади шум мотора. Оглянувшись, он увидел сильно помятый автомобиль, за рулем которого сидел мужчина. Теннисон был удивлен не на шутку — впервые за время его одиноких вылазок ему кто-то встретился, не говоря уже об автомобиле. Он отступил с дороги в сторону, чтобы пропустить машину, но автомобиль остановился. Водитель поинтересовался:

— Вы такой любитель ходить пешком, что даже не хотите, чтобы вас подвезли немного?

У незнакомца было простое, честное, открытое лицо, умные голубые глаза.

— С удовольствием проедусь, — улыбнулся Теннисон.

— Надо понимать, — сказал мужчина, когда Джейсон уселся рядом, — вы — новый доктор из Ватикана? Теннисон, если не ошибаюсь?

— Верно, — не без удивления ответил Теннисон. — А вы?

— Я Декер. Томас Декер — к вашим услугам, сэр.

— А я тут брожу уже столько дней, — признался Теннисон, — и, представляете, вы — первый, кого я встретил.

— И ничего удивительного. Только со мной вы и могли встретиться. Остальные-то по домам сидят, у каминов греются. Даже неинтересно им выйти да посмотреть, что за порогом делается. Смотрят на горы каждый божий день и только горы видят. А вот вы видите больше, чем просто горы, а, доктор?

— Гораздо больше, — не стал отрицать Теннисон.

— Ну, а как насчет того, чтобы увидеть еще больше? У меня сейчас такое настроение, что я вполне мог бы для вас экскурсию провести.

— Получайте клиента, — улыбнулся Теннисон. — Никаких возражений.

— Ну что ж… Батарея заряжена, хватит на несколько часов. Предлагаю для начала взглянуть на фермы.

— Фермы?

— Ну, конечно, фермы. Что это вы так удивились? Вы же хлеб едите, правда? Мясо, молоко, яйца?

— Ну, естественно.

— И как вы думаете, откуда это все берется, если не с ферм?

— Как-то, признаться, в голову не приходило.

— Эти роботы, они все продумали, — объяснил Декер. — Они должны кормить своих людей, поэтому некоторые из них стали фермерами. Нужно электричество — они построили плотину и поставили электростанцию. Они пользуются и солнечной энергией, но не слишком широко. Однако такая возможность есть, и, если понадобится, — они ее используют, не сомневайтесь. У них есть и ветряк, но он работает редко — нет большой потребности. Раньше он был очень нужен, когда его только построили. Но это было давно, много веков назад. — Прищелкнув языком, он продолжал: — Уж в чем, в чем, а в безделье роботов не упрекнешь. Ну, вот взять хоть лесопилку для примера. Там у них стоит примитивный паровой двигатель — как вы думаете, на чем он работает? На щепках и опилках.

— Полное самообеспечение. Круговорот, — заключил Теннисон.

— А куда деваться. Приходится. Жизнь заставляет. Они ведь предоставлены сами себе. Такой вещи, как импорт, практически не существует, — то есть он есть, но крайне ограничен. Небольшие грузы, которые время от времени доставляет «Странник». Доставка влетает в копеечку. Роботы ввели строжайший режим экономии, потребности ограничены до минимума. Ведь если вам нужно немного, то и денег нужно немного, согласитесь. А денег у роботов мало. То, что они выкачивают из паломников — и есть все их средства. У них существует небольшой отряд лесозаготовителей — эти весь год только тем и занимаются, что собирают сучья и хворост для каминов и очагов, которые тут есть у всех. Постоянная потребность — постоянное обеспечение. Все рассчитано до мелочей. У них есть мельница, чтобы молоть зерно — пшеницу и другие злаки. Не было случая, чтобы хлеба не хватило, еще и запасы делают на случай неурожая. Хотя до сих пор, насколько мне известно, неурожаев тут не было. Все примитивно до чертиков, но все работает, а это — самое важное.

Теперь они ехали по более широкой дороге, чем та, на которой Теннисон повстречал Декера. Дорога пошла под уклон и спустилась в долину, покрытую желтыми полями. Акры поспевающей пшеницы золотым морем колыхались под порывами легкого ветерка.

— Скоро сбор урожая, — сообщил Теннисону Декер. — Даже ватиканская братия оторвется от своих священных обязанностей и выйдет на поля, чтобы собрать урожай. Кардиналы подвернут края лиловых мантий, чтобы не запылились. Монахи прибегут в своих коричневых балахонах — пользы от них только раз в году. Ходят с серпами, жнут вручную, ползают по полю, как муравьи. У них есть машина — сборщик соломы — замечательно работает, все собирает, ничего не остается. Есть паровая косилка, и для нее они заранее запасают дрова.

Между полями пшеницы попадались пастбища, заросшие сочной, зеленой травой, — там паслись коровы, лошади, овцы и козы. В загонах похрюкивали довольные, толстые свиньи. В небольших вольерах озабоченно кудахтали куры.

Декер указал в сторону горизонта.

— А там, — сказал он, — поля кукурузы, чтобы скот кормить. А вот это небольшое поле впереди — там рожь. Я же вам говорю — они все продумали. За холмами — отсюда не видать — у них есть пасека, и там целая куча ульев. А вот где-то тут должен быть… ага, вот, мы как раз подъезжаем — тут сахарный тростник — для тех пирожных, что вы потом будете есть за утренним кофе.

— Совсем как на моей родной планете, — сказал Теннисон. — Я родился на аграрной планете.

Они проезжали огороды, сады — яблони, груши, абрикосы, персики — все деревья клонились под тяжестью плодов.

— А вот вам и вишневый сад, — показал Декер. — Ранние сорта. И все до вишенки собирается.

— Да… — протянул Теннисон. — Потрясающе. Вы правы, у них все продумано.

Декер весело усмехнулся.

— Ну, скажем так: у них было полно времени, чтобы все продумать. Тысяча лет, а может, и побольше того. Но все это им не понадобилось бы, не будь им нужны люди. А люди им были нужны. Не знаю, когда они привезли сюда первых людей. Мне кажется, лет через сто после того, как сами тут обосновались.

…Когда они возвращались, солнце почти село.

— Спасибо вам огромное за экскурсию, — поблагодарил Теннисон. — Честное слово, я себе такого не представлял.

— Ну, а как вам в Ватикане, если не секрет?

— Недурно. Привыкаю помаленьку. То, что видел, пока нравится.

— Знаете что-нибудь про эту болтовню насчет Рая?

— Да так… время от времени кое-что слышу. Пока не могу понять, в чем тут дело. Есть одна женщина, которая думает, будто нашла Рай.

— Так-таки нашла?

— Не знаю, — пожал плечами Теннисон. — Лично я склонен сомневаться.

— Вы правы, — кивнул Декер. — Слухи тут все время гуляют. Не Рай, так что-нибудь другое.

В это мгновение Теннисон заметил вспышку света над правым плечом Декера. Отвел взгляд и снова взглянул на то же место — над плечом Декера сверкало крошечное облачко искристой пыли. Теннисон непроизвольно поднял руку, протер глаза — сияние исчезло.

— Что, в глаз что-то попало? — спросил Декер.

— Да нет, ерунда. Пылинка, наверное. Уже все прошло.

— Может, хотите, чтобы я посмотрел? Или все в порядке?

— Нет, спасибо. Все нормально.

Декер вел машину по серпантину дороги, поднимавшейся на нагорье, где был расположен Ватикан. Горы в лучах закатного солнца казались фиолетовыми.

— Вас у клиники высадить? — спросил Декер. — Или где-нибудь в другом месте?

— У клиники, если вам не трудно, — попросил Теннисон. — Еще раз спасибо за прогулку. Было просто замечательно.

— Я иногда выбираюсь в горы, — сообщил Декер. — Порой на несколько дней ухожу. Если у вас найдется время, не хотите ли как-нибудь прогуляться со мной?

— Был бы счастлив, Декер.

— Давайте на «ты». Зовите меня Том.

— Хорошо, Том. Меня зовут Джейсон. Думаю, мне удастся выкроить пару дней как-нибудь.

— Конечно, только чтобы прогулка на нарушила твоего рабочего режима. Думаю, тебе понравится.

— Я просто уверен, что мне понравится.

— Ну, значит, на том и порешили.

Декер высадил Теннисона у клиники. Джейсон немного постоял у крыльца, глядя, как исчезает вдали громыхающая колымага. Когда машина скрылась за поворотом, он повернулся и собрался было отправиться к себе, но совершенно неожиданно для самого себя вдруг передумал и пошел в сад — тот самый, который обнаружил в первый день своего пребывания в Ватикане.

Сумерки ласковой пеленой окутывали сад, здесь царили нежность и странный, терпкий аромат поздних цветов. Сад был похож на тускло освещенную театральную сцену на фоне темно-лилового занавеса отвесных гор. Оглядывая сад, Теннисон понял, почему его потянуло сюда: это было самое подходящее место, где можно было попрощаться с уходящим прекрасным днем. Самое интересное — пока он не пришел сюда, он не понимал, как прекрасен был этот день.

«Не Декер ли, — подумал он, — сделал этот день таким замечательным?»

Но тут же прогнал эту мысль. Дело было, конечно, не в Декере. Кто такой Декер? Просто новый знакомый — человек, который никак не связан с Ватиканом и поэтому немного непохожий на тех, с кем ему приходилось встречаться до сих пор. Но все-таки в нем было что-то такое, чего Теннисон пока понять на мог.

По вымощенной гравием дорожке к Теннисону подкатился робот.

— Добрый вечер, сэр, — проговорил он.

— Добрый вечер и тебе, — ответил Теннисон. — Прости, сразу не узнал тебя. Ты — садовник. Как поживают розы?

— Неплохо, неплохо, — ответил робот. — Большинство уже отцветает, но еще есть несколько бутонов. Через пару дней будут цветы. Чайные розы, очень красивые. Приходите полюбоваться на них.

— Непременно, — пообещал Теннисон.

Робот двинулся вперед в сторону калитки, но вдруг резко обернулся.

— Новости слыхали, сэр?

— Не уверен. О каких новостях ты говоришь?

— О, сэр, значит, не слыхали! Слушательницу Мэри собираются канонизировать.

— Канонизировать? То есть… объявить святой?

— Именно, — подтвердил робот. — Ватикан так думает…

— Но, прости, людей не канонизируют, пока они живы! Проходит какое-то время после смерти, пока…

— Я про это ничего не знаю, сэр. Но та, что нашла Рай…

— Погоди-ка, садовник, постой минутку. Где ты об этом слышал? Кто об этом говорит?

— Ну, вся община в Ватикане. Она будет нашей первой святой. Все считают, что это просто превосходная идея. Наша первая святая, сэр. До сих пор у нас не было святых, а теперь будет своя святая, и…

— Ну а кардиналы? А Его Святейшество что думает по этому поводу?

— Не знаю, сэр. Мне таких вещей знать не положено. Мое дело маленькое. Но все говорят. Вот я и подумал, что вам будет интересно.

В знак прощания робот поднял руку, в которой были зажаты садовые ножницы, и удалился по дорожке, ведущей к калитке, а Теннисон остался в саду один-одинешенек.

Легкий ветерок обдал его лицо ароматом вечерних цветов и вывел из задумчивости.

— Боже милостивый, — сказал Теннисон вслух, обращаясь к самому себе, — теперь с ней совсем сладу не будет!

Глава 17

Настала ночь. В библиотеке погасили свет. Единственная лампа горела над столом Джилл. Двое ее помощников уже ушли — один по церковным делам, а второй — за сандвичами и стаканом молока для Джилл.

Джилл отодвинула в сторону стопку бумаг — записи, над которыми она работала — и, откинувшись на спинку стула, закинула руки за голову. Посидела так, потом руками обняла плечи и поежилась.

«Где же это может быть и как это может быть? — думала она. — Что это за места такие — за пределами времени и пространства?»

Она всеми силами пыталась сконцентрировать свои познания о подобных вещах, но ей было совершенно не от чего оттолкнуться, не за что ухватиться, а в здешних записях не было ничего такого, что могло бы облегчить эту задачу. Одно было ясно — иногда роботы отправлялись в путешествия за пределы пространственно-временного континуума на кораблях собственной конструкции, приводимых в движение энергией мысли, силой разума. Она не была в этом уверена, но из записей следовало именно это.

«Господи Боже, — покачала головой Джилл, — ну и угораздило же меня влезть во все это! И как только я позволила, чтобы меня в это втянули?»

Теперь было ясно — она ни за что не сможет отказаться от этой работы, не захлопнет раскрытую на середине книгу. Она обязана узнать — а узнать надо так много… А ведь Джейсон ее именно об этом предупреждал — следовало прислушаться к его словам. «Ты втянешься, — говорил он, — и не сможешь оторваться».

Работала она настолько добросовестно, что даже неутомимые помощники пытались отговорить ее от такой скрупулезности. Один из роботов посоветовал ей прочитать все записи от начала до конца, не углубляясь в мелочи. Но она была убеждена, что без этих самых мелочей ей не удастся составить общую картину.

«Подходят ли для таких мест понятия «где» и «когда»? — думала Джилл. — Может, там другое «где» и «когда»? Нет, это неправильно. Это за пределами разума, за границей понимания. Может быть, — гадала Джилл, — эти места — где-то в районе завихрений магнитных бурь, и там обитают небиологические существа — не только живые, но и разумные, хотя даже представить себе такой разум было просто невозможно».

«Невозможно», — твердила она себе, но вынуждена была признать, что такие формы жизни существовали и в пределах знакомых пространственно-временных понятий, как бы непостижимо ни было само их существование для человеческого понимания.

«Внутри пространства и времени, — рассуждала Джилл, — должны действовать физические законы, такие, какие действуют в известной нам части Вселенной, — должны существовать энергия и материя, причина и следствие, бытие и небытие… но внутри этих параметров есть место для интеллекта и мышления, которые запросто могут идти на несколько шагов впереди биологического интеллекта и биологического мышления. Это можно принять теоретически, но невозможно понять умом, представить воочию».

Самое ужасное, что она никак не могла представить себе существования чего-либо за пределами пространства и времени — страны «Нигде-никогда», которая могла преспокойно жить-поживать, не испытывая никакой нужды в пространственно-временных рамках, не повинуясь твердой руке физических законов, определяемых этими рамками.

«Мир, в котором царствует энергия мысли, — размышляла Джилл, строя догадки, — да ведь и «энергия» — понятие, которое тут никак не годится». И именно в такие миры порой отбывали роботы на своих кораблях, управляемых силой разума, путешествовали не только по обитаемой Вселенной, но даже трудно себе представить — где.

Что до остальных моментов истории Ватикана — все выглядело довольно-таки просто и было изложено во всех подробностях: прибытие на Харизму, первые дни освоения планеты, строительство самого Ватикана, разработка проекта и создание до сегодняшнего дня электронного Папы, прибытие людей, начало работы в рамках Поисковой Программы, создание и усовершенствование новых типов роботов.

Было такое впечатление, что роботы самым тщательным образом продумали все еще до того, как покинули Землю. Еще там, еще тогда они знали, что им нужно — отдаленная планета, на которую вряд ли залетят случайные путешественники, где никто не будет им мешать осуществлять задуманное. Единственное условие: планета, которую они искали, должна быть пригодной и для жизни людей, — ведь сами роботы могли существовать практически на любой планете, и, если бы не люди, им было бы намного проще отыскать базу для своей деятельности. Но роботы и не помышляли приниматься за осуществление проекта без помощи людей. Прямых указаний на это Джилл в записях не обнаруживала, но верила, что роботы не представляли своей работы без людей. Проверенное веками сотрудничество, партнерство с людьми существовало до сих пор, а в те далекие дни, когда Ватикан только-только зарождался, оно было и того прочнее.

А вот сколько у роботов было кораблей, на которых они прибыли, и как они раздобыли на Земле оборудование для них, этого в записях Джилл не нашла. По самой точной ее оценке кораблей должно было быть никак не больше трех. Было сделано несколько челночных рейсов на Землю и обратно, последним из них доставили материалы и оборудование, еще не собранные ко времени первой высадки. Последним рейсом прибыли и люди, чьи потомки до сих пор жили на планете. Впоследствии корабли были разобраны на части и использованы в качестве утильсырья. Но когда это сделали, было неясно.

«Скорее всего, — предположила Джилл, — не раньше, чем были построены новые корабли, управляемые разумом, если они действительно были таковыми».

На первый взгляд могло показаться, что роботы сделали гораздо больше, чем можно было успеть за тысячу лет — могло показаться, если забыть о том, что роботы не нуждаются ни в отдыхе, ни в сне. Они могли работать круглые сутки напролет в течение недель, месяцев, лет. Они никогда и ничем не болели. Им не нужны были ни отпуска, ни развлечения. Им не нужно было тратить время на еду и перекуры.

А создание роботов нового поколения и их модернизация — это же было намного проще, чем эволюция биологических форм жизни! Естественная биологическая эволюция — это смерть старых поколений и рождение новых, необходимость генетических мутаций в процессе длительного, медленного процесса адаптации. А роботам для появления новых видов нужно только разработать новые модели и механизмы и воплотить то, что существовало на чертежах.

За спиной Джилл послышались шаги, она обернулась.

Это был Аза с молоком и сандвичами. Он аккуратно поставил поднос на стол и бесшумно отошел в сторону.

— Чем еще я могу помочь вам, мисс?

— Ничего не нужно, — улыбнулась Джилл. — Отдохни. Посиди со мной. Поболтаем?

— Я не нуждаюсь в отдыхе, — возразил робот. — И сидеть мне вовсе не обязательно.

— Но в этом же нет ничего противозаконного.

— Противозаконного — нет, мисс.

— Даже кардиналы сидят, — убеждала она робота. — Когда Его Преосвященство, Феодосий, навещает меня, он всегда садится на эту табуретку и разговаривает со мной.

— Если желаете, — сказал Аза и опустился на табуретку.

Джилл взяла с подноса сандвич и откусила кусочек. Сандвич был с необычайно вкусным ростбифом. Отхлебнув молока, она спросила:

— Аза, ты не мог бы рассказать мне о себе? Ты появился на Земле?

— Нет, мисс, не на Земле.

— Значит, здесь?

— Да, здесь. Я — робот третьего поколения.

— Понятно. И сколько же здесь может быть поколений?

— Трудно сказать. Это как считать, мисс. Кто говорит — пять, а кто — и все семь.

— Так много?

— Так много. Может, и больше.

— А ты бывал когда-нибудь в тех местах, которые находили Слушатели?

— Дважды, мисс. Я совершил два путешествия.

— А за пределами пространства и времени бывал?

— Один раз.

— А ты не мог бы мне рассказать, на что это похоже?

— Не могу, мисс. Невозможно рассказать. Просто — другое место. Совсем не так, как здесь.

Глава 18

Теннисону снился математический мир. На этот раз одно из уравнений показалось ему знакомым. Да нет, не одно, а больше…

Первое, как ему почудилось, было Экайером. График и внешне неуловимо напоминал Экайера, и уравнение, которое он изображал, несло в себе что-то экайеровское, но что именно — он понять не мог. Может быть, дело в цвете — в графике преобладали серый и розовый цвета, а именно они почему-то ассоциировались с Экайером.

«Нет, цвета тут ни при чем, — думал Теннисон во сне. — Скорее всего, дело именно в тех компонентах, в тех символах, которые слагают уравнения, в зримых очертаниях графиков».

Теннисон мучился, тяжело дышал, покрывался потом, напрягался изо всех сил, пытаясь решить уравнения, но это оказалось не под силу, — ведь он не знал ни условий, ни значения знаков и символов.

Он неохотно, с трудом отошел от того уравнения, что показалось ему Экайером. «Нужно посмотреть с другого места, — решил он. — Отвести взгляд и посмотреть снова — вдруг тогда все станет ясно?»

Ему обязательно, во что бы то ни стало надо узнать, Экайер ли это.

Окружающее виделось Теннисону в дымке, очертания графиков расплывались, воздух — если это был воздух — колебался, дрожал.

«Если хоть что-нибудь тут стояло на месте, я бы смог все как следует разглядеть», — страдал Теннисон. Вся беда была в том, что вроде бы и не менялось ничего, но во всем ощущалась такая зыбкость, такая изменчивость — того гляди, все растает.

Он исполнил свое намерение — отвел взгляд в сторону и снова взглянул на то же самое место, в надежде, что застанет график врасплох.

«Экайер» исчез! Пропали серый и розовый цвета. Теперь на этом месте возникли совершенно другой график и другая цепочка уравнений. Они горели ярко-лиловым и золотым цветами.

Глядя на этот график, Теннисон окаменел. Мурашки побежали по спине. В ужасе он закричал:

— Мэри! Мэри! Мэри!

Пытаясь стряхнуть оцепенение, мучительно, напрягая последние силы, он попытался вырваться оттуда, где находился. Но бежать было некуда, и какая-то неведомая, невидимая сила держала его, не давая уйти.

— Нет! Нет! Нет! — кричал он, а кто-то шептал ему:

— Ну-ну-ну… — и ласковые руки гладили его…

Открыв глаза, он обнаружил, что кругом темно, — и это было странно, ведь глаза его были открыты.

Знакомый голос произнес:

— Нет-нет, Губерт, все в порядке. Просто ему снился страшный сон.

— Джилл… — слабым голосом выговорил Теннисон.

— Да, милый. Все хорошо. Я с тобой. Ты вернулся… Он лежал на кровати. Над ним склонилась Джилл, а в дверном проеме застыл Губерт.

— Я сегодня задержалась допоздна, — объяснила Джилл. — Думала, ты уже спишь, но на всякий случай постучала, и Губерт впустил меня. Я хотела повидаться с тобой. Мне так много нужно сказать тебе, Джейсон.

— Я был в математическом мире, — сказал Теннисон. — Опять он мне приснился. Джилл, я видел Экайера — он был серо-розовый, а когда я на секунду отвел взгляд…

— Ты кричал что-то про Мэри. Там была Мэри? Райская Мэри?

Он кивнул и попытался сесть, все еще не в силах окончательно прогнать кошмарное видение.

— Мэри была лиловая и золотая, — сказал Джейсон. — И это было ужасно!

Глава 19

Двенадцать лет Декер не возвращался к катеру — да, двенадцать лет назад он ушел отсюда насовсем, а катер остался лежать в небольшом, заросшем густой травой ущелье между отвесными скалами. За годы все вокруг сильно заросло, но не настолько, чтобы катера совсем не стало видно. По всей вероятности, не только Декер, но и никто сюда не наведывался все эти годы, потому что катер лежал так, как запомнил Декер. Он сам удивился, что легко удалось разыскать катер, не заблудиться в бесчисленных отрогах и выйти куда нужно.

— Ты здесь, Шептун? — спросил Декер. Можно было и не спрашивать, но все-таки…

— Да, Декер, я здесь. И глухоман здесь. Он много дней подряд наблюдал за нами.

— На что мы ему сдались?

— А он просто любопытный. Интересно ему. Ты интересен и вообще люди. И мне ты интересен. Зачем ты вернулся к своему началу?

— Это не мое начало, — ответил Декер. — Начало мое не здесь, оно было далеко отсюда.

— Ну, тогда… к своему началу на этой планете.

— Скажем так. Знаешь, что это такое там лежит?

— Ты мне говорил. Спасательный катер. Устройство, которое пронесло тебя в целости и сохранности через пространство, пока не отыскало планету, на которой ты был бы в безопасности, где ты мог бы выжить.

А больше ты мне никогда ничего не рассказывал. Мне, самому близкому другу…

— Ты — мой самый близкий друг?

— Если не я, назови другого.

— Увы, ты прав, — признался Декер. — Ну, слушай. Выйдя из анабиоза, я даже не представлял, куда меня занесло. Поначалу мне показалось, что это необитаемая, девственная планета, что здесь нет никакой, даже самой примитивной цивилизации. Я начал ее познавать, исследовать. За временем я не следил, но, наверное, многие недели бродил по округе и не видел ничего, кроме дикой природы, и должен тебе сказать, что это мне было по душе. Я решил, что я один-одинешенек на всей планете. Но как-то раз, на много дней отойдя от катера, я вышел на высокий горный гребень и увидел Ватикан — белоснежные, строгие здания вдали. И я понял, что не одинок, что здесь живут разумные существа, хотя тогда я даже не догадывался, кто они такие.

— Но ты не побежал туда сломя голову?

— Откуда ты знаешь, Шептун?

— Я догадываюсь, потому что я знаю тебя, Декер. Я знаю, что ты за человек — сам по себе, замкнутый, никто тебе не нужен, никому не желаешь ничего про себя рассказывать. Отшельник. Одиночка.

— Все-то ты знаешь, — вздохнул Декер. — Несносное создание.

— От такого слышу, — сказал Шептун. — А еще гордый очень. Ох и гордый… А почему ты такой гордый, Декер?

— Если бы я знал. По-моему, я всегда такой был.

А глухоман притаился в зарослях на взгорье, на самом краю усеянного валунами плато, и смотрел на них сверху вниз. Только сейчас Декер отчетливо ощутил его присутствие. Догадываться о том, что глухоман неподалеку, он стал еще до того, как об этом объявил Шептун.

— А глухоман-то все не уходит, — сказал он Шептуну.

— Не обращай внимания, — посоветовал Шептун. — Он просто хочет смотреть на нас — и смотрит. Думает, мы не знаем, что он здесь.

Декер пожал плечами и задумался. Он вспомнил о том дне, когда впервые увидел Харизму и Ватикан, увидел и понял, что он не один на необитаемой планете. В тот день он вернулся к катеру, собрал кое-какие пожитки — инструменты, посуду — все самое необходимое — и отправился в сторону поселка, только раз остановившись, чтобы бросить взгляд на катер, лежавший в травянистом ущелье — последний, прощальный взгляд.

Добравшись до поселка, он выбрал место на окраине и, никому ничего не говоря, принялся за постройку хижины. Валил деревья нужного размера, сдирал кору, прикатывал бревна на место постройки. Набрал камней, чтобы сложить печку и очаг, сходил в город и купил в небольшой лавчонке стекла для окон. Законопатил щели между бревнами мхом и глиной. Набрал дров про запас и хвороста, сложил поленницу. Вскопал и разрыхлил землю под сад и огород и еще раз наведался в поселок, чтобы купить семян и саженцев. Посадил деревья, засеял огород. Все время потом он жил тем, что давал ему собственный клочок земли. Правда, иногда он охотился, — но только чтобы прокормиться. Пока в саду и огороде ничего не созрело, он разыскивал в лесу дикие растения и пересаживал на грядки. Ловил рыбу в ближайшем ручье.

Поначалу его навещали любопытствующие обитатели поселка; казалось, вопросы так и вертятся у них на языке. Как-то заглянул монах из Ватикана — робот в коричневом балахоне, самый симпатичный из всех роботов, которых Декеру когда-либо доводилось встречать. Но почему-то Декеру показалось, что он не простой монах. Все, кто навещал Декера в первые дни, считали своим долгом наболтать ему как можно больше про Харизму и надавать советов. Декер наматывал на ус все, что ему рассказывали, а советы большей частью пропускал мимо ушей. Выболтав последние новости и не преминув дать самые полезные рекомендации, всякий норовил узнать побольше о хозяине. Декер не грубил, а попросту отмалчивался — делал вид, что не слышит вопросов, — и посетители уходили несолоно хлебавши. Кое-кто отваживался навестить его еще раз, но результат был тот же. В конце концов все махнули на него рукой.

Что, собственно, было совсем неплохо. Ему только того и надо было, — чтобы все оставили его в покое. Порой, правда, он испытывал угрызения совести оттого, что так обходился со своими соседями, но всякий раз он приходил к выводу, что иначе нельзя и это — лучший выход из положения. Лучше ничего не говорить, пусть думают что хотят, нечего давать пищу для размышлений и рассказывать свою историю. Они могли сплетничать в свое удовольствие много лет.

«Почему ты вернулся к своему началу? — спросил его Шептун. — Почему вернулся к своему началу на этой планете?»

«А на самом деле, почему?» — теперь он спрашивал себя. На этот вопрос у него не было ответа. Просто потянуло сюда, и все.

«Эх, Декер, Декер, — пожурил он себя мысленно, — совсем ты из ума выжил, если уж сам про себя ничего не знаешь…»

— Декер, — прервал Шептун его раздумья, — знаешь, а этот Теннисон мне понравился.

— Да, он симпатяга.

— Он ведь увидел меня, — сообщил Шептун. — Уверен, он меня увидел. А таких, кто меня может видеть, мало. Это, знаешь, надо способности иметь, чтобы меня увидеть.

— Он тебя увидел? А откуда ты знаешь? А мне почему не сказал ничего?

— Я молчал, потому что сам не был уверен. Но я долго думал и вот теперь знаю точно. Он меня увидел и сначала не поверил свои глазам. Протирал глаза, думал, что с ними что-то не то. Ты что, не помнишь? Ты же сам спросил у него, не попало ли ему что-то в глаз. А он сказал, что, наверное, пыль. А ты еще раз спросил, может, нужно глаз промыть, а он сказал, что не надо, что все в порядке. Ну, вспомнил?

— Да, теперь вспомнил, когда ты рассказал.

— Ну вот. Я и сам кое-что увидел. Но только мельком. Пока точно не знаю что.

— Ты не говорил с ним? Не пытался заговорить?

— Нет, говорить не пытался. Но знаешь, он человек непростой, необычный. Это точно.

— Ну ладно, — сказал Декер. — Мы с ним еще увидимся. Вот и разглядишь получше, что это в нем такое необычное.

Глухоман ушел. Он больше не прятался в зарослях среди валунов. Декер перестал ощущать его присутствие.

— Давай-ка спустимся пониже, — предложил Декер Шептуну. — Поглядим, как там катер.

Глава 20

Через полчаса после того как Джилл ушла в библиотеку, явился Экайер. Губерт впустил его, и, явно недовольный, удалился в кухню, где сердито гремел посудой. По всей вероятности Губерта раздражало, что люди так долго просиживают за столом.

— Что-то ты рано сегодня, — отметил Теннисон. — Присаживайся, выпей чашечку кофе.

— Кофе выпью, — согласился Экайер, — но, имей в виду, рассиживаться нам с тобой особо некогда.

— Ну у меня-то времени много, — возразил Теннисон. — В клинику еще рано…

— Не так уж много, как ты думаешь. Нас с тобой удостоили великой чести. Нас благословили.

Теннисон удивленно взглянул на Экайера.

— Благословили на аудиенцию с Его Святейшеством.

— Ого!

— И это все, что ты можешь сказать?

— А что я, по-твоему, должен сделать? Упасть замертво? Встать по стойке «смирно»? Пасть на колени в священном трепете?

— Ну, не знаю… Мог бы, по крайней мере, выказать хоть какое-то уважение, — хмыкнул Экайер. — Это, знаешь ли, не шутки — удостоиться такой аудиенции.

— Прошу прощения. А я так сразу не догадался. А в чем дело?

— Точно не знаю. Но предполагаю, что это из-за случая с Мэри. Ну, из-за Рая. Феодосий и Робертс пойдут с нами.

— Это кардиналы, что ли?

— Да, кардиналы.

— Странно, — пожал плечами Теннисон. — Ну, почему Папа желает видеть тебя — это мне, скажем, более или менее понятно. Если речь действительно пойдет о Рае, то ты в этом, как говорится, по уши. А я-то тут при чем?

— Мэри — твоя пациентка. Может быть, он хочет узнать какие-то медицинские подробности. А может, дело вовсе и не в Рае. Может, ему просто хочется с тобой познакомиться. Человек ты новый, а обычно новый член Ватикана всегда бывает представлен Папе. Вполне естественно, что он желает взглянуть на нового ватиканского врача. Наверняка это давно планировалось, просто время сейчас такое, напряженное.

— Подозреваю, что тут всегда время напряженное.

— В общем, да. Но иногда бывает напряженнее обычного.

Пол и Джейсон пили кофе. Губерт продолжал греметь посудой изо всех сил. Наконец Экайер не выдержал и крикнул:

— Губерт!

— Да, сэр? — отозвался робот.

— Прекрати там греметь. Имеем мы право спокойно посидеть, кофе попить? Ты что, в самом деле?

— Ну, конечно, сэр, — сказал Губерт. Шум затих.

— Совсем разболтался, — пробурчал Экайер. — И ведь я сам его избаловал на свою голову. Просто не знаю, что делать.

— Пол, я хотел спросить тебя кое о чем.

— Спрашивай, только быстро.

— Видел я кристалл один — такой… математический — уравнения там, графики… Я вроде бы тебе говорил. Ты сам-то его смотрел?

— Ну… да, как будто смотрел. Только давно. Он ведь был записан несколько лет назад.

— Ты говорил, что этот Слушатель возвращался туда несколько раз, но так ничего особенного не узнал.

— Да, к сожалению, — подтвердил Экайер. — А что, ты этим увлекся?

Теннисон кивнул и поставил на столик пустую чашку.

— Что-то в этом есть. А ухватить никак не удается. Только подумаешь — вот вроде бы начал что-то понимать — ан нет, все пропадает. Может быть, если бы я умел лучше манипулировать своим сознанием, — а так… просто полным идиотом себя чувствую.

— Что — так-таки ни малейшей идеи, что бы это могло быть такое?

— Никакой. Чертовщина просто. Нет, это не бессмыслица, говорю же, что-то есть, — но что? Я пытался себе представить, что только мог, но это ни с чем не ассоциируется, ничего не напоминает.

— Ты только не волнуйся, — посоветовал Экайер. — Я тебе мог бы кое-что и позанятней показать. Что ты, ей-богу, зациклился на этом кристалле? Все хранилище к твоим услугам, в любое время, когда пожелаешь.

— У меня, честно говоря, других дел хватало. Но вообще, положа руку на сердце, я стал побаиваться собственных впечатлений. И так — видишь, математический мир мне уже сниться начал. А осеннюю страну я просто забыть не могу. Тоскую по ней, тянет еще раз посмотреть. Но что-то меня удерживает — сам не знаю почему…

Экайер решительно допил кофе.

— Пора, — сказал он. — Пошли, навестим Папу.

Глава 21

Папа оказался всего-навсего грубо выполненным портретом — человеческим лицом, нарисованным на металлической пластине, укрепленной на голой каменной стене. Теннисону это лицо показалось похожим на фотографию человека из девятнадцатого столетия — давным-давно он видел ее в книге, найденной в библиотеке. А еще, как ни странно, резкие, угловатые линии, которыми был выполнен набросок, наводили на мысль о головоломке, которую складывают из отдельных кусочков. Лицо не производило впечатления живости, цельности, все время приходилось ловить себя на том, что рассматриваешь отдельные части, а лица целиком не видишь. Да, это был небрежный набросок, самый примитивный рисунок; символичность, приблизительность его ничем не была прикрыта — видимо, ему и не пытались придать никакого величия, могущественности. А может быть, наоборот — за счет внешней простоты пытались сообщить лицу большую выразительность?

Маленькая приемная, в которой они сидели, тоже была весьма скромной — это была всего-навсего ниша, вытесанная в скальной породе, из которой сложен горный кряж — основание Ватикана. Четыре голые каменные стены, а посередине одной из них — металлическая пластина, знак Папы. Чтобы попасть сюда, Теннисон и его спутники спустились по множеству лестниц и галерей, выбитых в твердом граните. Не было никаких сомнений — Папа-компьютер упрятан в самом сердце горы.

«Не исключено, — подумал Теннисон, — что существуют и другие приемные и там тоже выставлены такие лики Папы, а может быть, есть помещения и побольше и лики побольше, — ведь наверняка бывают случаи, когда вся ватиканская община должна собираться вместе и представать перед Его Святейшеством. Мульти-Папа, — думал Теннисон, — многоликий и вездесущий».

Папа заговорил. Голос у него был негромкий, одновременно мягкий и холодный. Абсолютно непохожий на голос человека, но и на голос робота тоже. Роботы никогда не разговаривали с человеческими интонациями, но порой в их речи проскальзывали слова, которые они произносили, вкладывая в них что-то смутно напоминающее человеческую теплоту. Этот же голос был начисто лишен каких бы то ни было эмоций, никакого тепла в нем не было и в помине. Ни человек, ни робот… но все-таки не такой механический голос, которого можно было ожидать от машины. Он произносил слова с поразительной четкостью, и мысль, стоявшая за словами, была такая же четкая и безупречная — машинная, компьютерная, электронная мысль.

— Доктор Теннисон, — сказал Папа. — Расскажите мне о Слушательнице Мэри. Каково, по вашему мнению, ее психическое состояние?

— Я тут мало чем могу быть полезен, Ваше Святейшество, — ответил Теннисон. — О ее физическом состоянии — пожалуйста, могу рассказать. Я не психиатр.

— Тогда какой от вас толк? — сказал Папа. — Был бы у нас врач-робот, о чем мы неоднократно говорили, он бы разобрался в состоянии ее психики.

— Тогда, — сказал Теннисон, — создайте такого врача.

— Вам известно, Ваше Святейшество, — вступил в беседу кардинал Феодосий, — что люди в Ватикане не стали бы доверять врачу-роботу. Как вы справедливо отметили, мы уже не раз обсуждали этот вопрос…

— Это не имеет отношения к делу, — возразил Папа. — Вы придираетесь к моему замечанию, чтобы уйти от поставленного вопроса. Вы что скажете, Экайер? Вы как-то исследовали ее психику?

— Нет, Ваше Святейшество, — ответил Экайер. — Ее психику мы не исследовали. Я, Ваше Святейшество, тем более не имею опыта в исследовании человеческой психики. Все, что я могу, — это описать поведение Слушательницы Мэри. До сих пор все то время, что она у нас работала, она отличалась мягким, добрым характером, была предана работе. Но с тех пор как она нашла Рай или думает, что нашла его, она сильно переменилась. Она страшно заважничала, возгордилась, и с ней стало трудно общаться.

— И вас это нисколько не удивляет? Поразительно. Мне это представляется совершенно немыслимым, абсолютно нелогичным. Если она действительно нашла Рай, как утверждает, то было бы гораздо логичнее, если бы после такого события в ее жизни она стала еще более преданной и смиренной. Гордыня, о которой вы тут рассказываете, не к лицу истинной христианке. Надеюсь, вам это известно.

— Ваше Святейшество, что касается меня, — ответил Экайер, — то я сам не вправе называть себя истинным христианином. Вы мне льстите.

— А Слушательница Мэри? Она христианка?

— Ваше Святейшество, я в этом не уверен. Как бы то ни было, вы должны понимать, что Поисковая Программа не имеет ничего общего с вопросами богословия.

— Странно. А зря. Стоило бы вам уделять этому побольше внимания.

— Ваше Святейшество, — вмешался кардинал Феодосий. — Вы сегодня настроены предвзято. Позволю себе заметить, что такое отношение не делает вам чести. Вы недооцениваете деятельность руководителя Поисковой Программы, нашего друга и соратника. Многие годы он оказывал нам неоценимую помощь.

— Преосвященный, — забеспокоился кардинал Робертс. — Не кажется ли вам, что вы много себе позволяете?

— Нет, не кажется, — упрямо проговорил Феодосий. — Совещание у нас неофициальное, и нужно с уважением выслушивать мнение каждого. Все вопросы следует обсуждать откровенно и спокойно.

— До сих пор никто из присутствующих, — сказал Папа, — и не пытался обсудить никаких вопросов. Обнаружение Рая или предполагаемое его обнаружение создало ситуацию, которая выходит из-под контроля. Известно ли кому-нибудь из присутствующих, что в общине все сильнее распространяется стремление канонизировать Слушательницу Мэри, провозгласить ее святой? До сих пор мы еще никого не канонизировали, а если бы и собирались это сделать, должны были бы дождаться, пока кандидат на канонизацию спокойно отойдет в мир иной.

— Ваше Святейшество, — вмешался кардинал Робертс — Мы все прекрасно знаем то, о чем вы говорите. Все мы осознаем всю серьезность создавшейся ситуации, всю таящуюся в ней опасность. Идея канонизации, на первый взгляд, представляется совершенно невозможной, но на данном этапе было бы неразумным открыто вмешаться и выступить против настроения масс. Мы не можем обойти стороной тот факт, что многие, пожалуй, — большинство молодежи, младшей братии Ватикана, несмотря на то что минуло столько лет, все еще увлечены той простотой, той великой надеждой, которую обещает христианская вера.

— О чем вы, кардинал? О каком обещании, о какой надежде? — вопросил Папа. — Это полная бессмыслица. Ни один робот, каким бы верующим ни был, безусловно, не может питать никаких надежд на загробную жизнь. Зачем ему такие надежды? У него не может возникнуть такой потребности, если только он будет как следует о себе заботиться и содержать себя в исправности.

— Пожалуй, это наша вина, — вмешался Феодосий. — Многие из наших послушников — фермеры, садовники, лесозаготовители, рабочие, даже многие из монахов — исключительно простодушны. Для них главная идея христианства, пусть даже в несколько извращенном виде, являет собой могущественный стимул. Они многого в христианстве не понимают, это правда, но на Земле, много веков назад, массы людей, утверждавших, что они — христиане, понимали еще меньше. Наши люди и роботы не знают того, что знаем мы, более посвященные, но мы никогда и никому не пытались ничего объяснить. Нам известно, что жизнь и разум могут существовать в самых разнообразных формах, — как в биологических, так и в небиологических; самые непостижимые виды разума обнаруживаем мы за пределами пространства и времени. Мы знаем, что существует другая вселенная, а может быть, и третья, и четвертая, хотя пока не можем утверждать этого. Мы только догадываемся о том, что существует некий универсальный Принцип, гораздо более сложный, чем тот, что правит в пространственно-временной Вселенной. Следовательно, мы вправе предположить, что, если Рай и существует, это ни в коем случае не символический христианский Рай, не «Земля избранных», не «Остров счастливой охоты» — как бы это ни называлось в других вероисповеданиях. Не может это быть настолько упрощенно и материально, как широкая золотая лестница и гордо парящие ангелы…

— Все это верно, — сказал Робертс, — но проблему посвящения в эти знания нашей братии мы не раз обсуждали и всякий раз сходились на том, что всего целиком сообщать им не стоит. Просто страшно себе представить, какие кривотолки, какие безумные интерпретации повлекло бы за собой раскрытие им даже отдельных фрагментов того, что нам известно! Да, мы создали элиту внутри Ватикана, узкий круг посвященных. И только эта элита имеет доступ к знанию во всей его полноте. Может быть, это и ошибка, заблуждение, но я думаю, что такая тактика оправдана опасностью раскрытия всех фактов. Раскрой мы карты полностью — и мы неизбежно столкнемся с уймой ересей. Просто невозможно будет продолжать работу, если каждый робот будет убежден, что именно он и никто другой все уяснил правильно, и будет считать своей священной обязанностью убедить в этой правоте заблудших собратьев. Начнутся распри, раскол, которые окончательно разъединят нашу братию. Было бы разумнее — к этому выводу мы приходили всякий раз — оставить все как есть. Пусть остальные пребывают в относительном неведении, исповедуют приблизительное христианство.

— Болтовня! — резюмировал Папа ледяным, холодящим душу голосом. — Что это, как не досужая болтовня? И самое отвратительное, что вы развязали языки в присутствии двоих людей, которым совершенно необязательно слушать все это.

— Что касается меня, Ваше Святейшество, — возразил Экайер, — то многое из сказанного мне давно знакомо. И у меня на этот счет были и есть собственные сомнения и предположения. Что же до моего друга, доктора Теннисона…

— Да, — прервал его Папа, не дав закончить фразу, — вы что скажете, доктор Теннисон?

— За меня можете не беспокоиться, Ваше Святейшество, — ответил Теннисон. — Если вас волнует, не брошусь ли я сломя голову в единоличный крестовый поход, чтобы донести правду до остальных членов Ватикана, то могу вас заверить, что не испытываю ни малейшего желания. Я намерен остаться в стороне и не без интереса наблюдать за всем происходящим, не вмешиваясь.

— Насчет другой вселенной, — проговорил Робертс, обращаясь к Папе, — нет нужды опасаться, что слух об этом смогут распространить двое людей, которые недавно присоединились к нам. Они не улетят отсюда.

— Не знаю, не знаю, — хмыкнул Папа. — Есть еще человек Декер. Вообще неизвестно, откуда он взялся. Выяснил кто-нибудь из вас, наконец, как он появился здесь?

— Нет, Ваше Святейшество, к сожалению, мы ничего пока об этом не знаем, — ответил кардинал Феодосий.

— Вот видите! Если один из людей сумел пробраться сюда так, что мы об этом не узнали, где гарантия, что он или кто-то другой не сумеет с таким же успехом ускользнуть? Люди — хитрый, изворотливый народец. Следует получше следить за ними.

— Они — наши собратья, Ваше Святейшество, — возразил Феодосий. — Они всегда были и навсегда останутся нашими собратьями. Существует нечто вроде негласного договора между роботами и людьми. Долгие годы мы шли с людьми плечом к плечу.

— Они эксплуатировали нас, — уточнил Папа.

— Они дали нам все, что у нас есть, — не согласился Феодосий. — Не будь людей, и роботов бы не было. Они создали нас по своему образу и подобию — больше никто во Вселенной, ни одна цивилизация не сделала ничего такого. Другие цивилизации создавали машины, но не роботов.

— И тем не менее, — вмешался Теннисон, — только что было сказано, что мы не можем улететь отсюда — ни я, ни женщина, моя спутница. Это что, и есть проявление братства, о котором вы так замечательно разглагольствуете? Хотя… я чего-то в этом роде и ожидал.

— Вы спасались бегством, — возразил Феодосий. — А мы предоставили вам убежище. Вправе ли вы требовать большего?

— Ну а Джилл?

— Джилл, — ответил Феодосий, — другое дело. Убежден, она сама не хочет покидать нас.

— Ну, если на то пошло, и у меня нет особого желания улетать отсюда. Но мне хотелось бы верить, что я буду иметь такую возможность, если желание возникнет.

— Доктор Теннисон, — жестко сказал Папа. — Мы не для того собрались, чтобы обсуждать, можно вам улететь или нельзя. Оставим это до другого раза.

— Договорились. Будьте уверены, я не премину к этому вернуться.

— Да-да, конечно, — сказал Экайер. — Надо будет обязательно еще поговорить об этом.

— А теперь, — предложил Папа, — давайте все-таки вернемся к тому, с чего начали, то есть к вопросу о Рае.

— У меня такое впечатление, — сказал Экайер, — что проблема не так уж сложна. Вопрос можно поставить так: существует Рай или не существует? Если не существует, то и разговаривать не о чем. Почему бы не отправить туда экспедицию и не убедиться? У Ватикана, насколько мне известно, есть возможность перемещаться куда угодно…

— Но координат ведь нет, — сказал Робертс. — Кристалл с записью наблюдения Слушательницы Мэри не содержит координат. Прежде чем отправиться в путь, нужно знать координаты.

— Мэри может сделать еще одно наблюдение, — предложил Теннисон. — И, может быть, во время следующего наблюдения она сможет определить координаты.

Экайер покачал головой.

— Сомневаюсь, что она захочет проделать это еще раз. Мне кажется, она побаивается.

Глава 22

День был туманный. Полоса низких туч перерезала горы пополам. Земля, казалось, покрылась клочьями серой шерсти. Тропинка, по которой шагал Теннисон, пошла на подъем, и, когда он взобрался повыше, туман немного рассеялся, и он разглядел хижину на вершине холма. Наверняка это и было жилище Декера. Джейсон не был уверен, что застанет хозяина дома, — было вполне вероятно, что тот отправился на многодневную охоту. Теннисон на всякий случай решил, если Декера дома не будет, вернуться обратно в Ватикан. Настроение у него было самое что ни на есть прогулочное — так или иначе он собирался бродить до вечера.

Когда Теннисон почти поравнялся с домом, из-за угла показался Декер. Он тащил под мышкой охапку хвороста, но ухитрился помахать свободной рукой и прокричать приветствие, которое несколько приглушил сырой, плотный воздух.

Дверь была открыта. Теннисон переступил порог. Декер пошел ему навстречу. Подойдя, крепко пожал протянутую руку.

— Извини, что не встретил тебя, — улыбнулся он. — Хотелось побыстрее от дров отделаться. Тяжеловато, сам понимаешь. Ну, присаживайся к огню, грейся, а то прохладно сегодня.

Теннисон стянул с плеча рюкзак, сунул туда руку и вытащил бутылку.

— Вот, держи, — сказал он, подавая бутылку хозяину. — Думаю, не помешает?

— Помешает? Шутник! — обрадованно проговорил Декер, поднося бутылку поближе к свету. — Да ты просто спаситель! Я последнюю прикончил на той неделе. Чарли время от времени привозит мне парочку, да не с каждым рейсом. Я не в обиде — ему и самому, наверное, не хватает. Он ведь бутылочки-то, мягко говоря, прикарманивает, знаешь?

— Угу. Если Чарли — это капитан «Странника». Я не знаю его имени.

— Он самый, — подтвердил Декер. — А ты с ним хорошо познакомился?

— Можно сказать, вообще не познакомился. Так — болтали о том о сем. Он мне рассказывал про Померанец.

— А… это планета его мечты. Дело понятное. У каждого есть любимая планета. А у тебя, Джейсон?

Теннисон пожал плечами.

— Я об этом как-то не задумывался.

— Ну, ладно, что это мы стоим? Ты давай проходи к огню, присаживайся. Хочешь — положи ноги на камень. Не бойся, ничего не сломаешь. Я сейчас к тебе присоединюсь, вот только стаканчики чистые найду. А вот льда нету, так что не обессудь.

— Да брось ты, какой лед в такую погоду?

Как ни странно, внутри хижина была просторнее, чем казалось снаружи. В одном из углов единственной комнаты была устроена кухня. Там стояла небольшая, сложенная из камня плита, над ней на стене были прибиты полки, уставленные нехитрой утварью. На плите пыхтел котелок с каким-то варевом. Около другой стены стояла деревянная кровать, над ней — полка с книгами. В углу, рядом с очагом, стоял стол, на нем лежало несколько обработанных и не до конца обработанных камней. Теннисон вспомнил, что капитан «Странника» что-то говорил насчет ювелирных занятий Декера.

Декер вернулся со стаканами. Вручив один из них Теннисону, он откупорил бутылку и налил виски гостю и себе. Откинувшись на спинку стула, сделал большой глоток.

— Господи, красота какая, — с наслаждением проговорил он немного погодя. — Успеваешь забыть, как это прекрасно. Всякий раз забываю.

Довольно долго они сидели молча, потягивали виски, глядели на огонь. Наконец Декер нарушил молчание и поинтересовался:

— Ну как делишки в Ватикане? Хоть на отшибе живу, но и до меня кое-какие слухи доходят. Но, похоже, вся округа прямо-таки кишит слухами. Просто не знаешь, чему верить. Я, на всякий случай, не верю ничему.

— Правильно делаешь. Может быть, в этом и есть высшая мудрость. Я-то живу в Ватикане — и то в половину всего, что слышу, верю с трудом. Надеюсь, когда обживусь, смогу лучше разбираться, чему верить, а чему нет. Кстати, вчера я имел счастье беседовать с Его Святейшеством.

— Да ну?

— Что ты этим хочешь сказать?

— Да так, просто вырвалось. Ну, и какое у тебя впечатление?

— Честно говоря, я разочарован, — ответил Теннисон. — Я ожидал большего. Нет, конечно, когда он отвечает на важные, глобальные вопросы, он — сама мудрость. А вот что касается повседневных мелочей, то тут он такой же профан, как все мы. Может, даже и побольше нас. Я был уверен, что мелочи, суета всякая, его совсем не занимают.

— Ты не насчет ли Рая?

— Прости, Том, а ты откуда про это знаешь?

— Слухи. Я же говорю тебе: тут слух на слухе сидит и слухом погоняет. «Рай, Рай», — только об этом в поселке и говорят.

— В Ватикане то же самое. Мне кажется, что тут дело проще простого: либо Мэри нашла Рай, либо нашла место, которое приняла за Рай. Думаю, у Ватикана есть возможность слетать да поглядеть. Но они машут руками и твердят: «Нет координат!» Наверное, Мэри могла бы еще разок вернуться туда и попробовать узнать координаты. Но Экайер сомневается, что она на это согласится. Ему кажется, что она боится.

— А ты что думаешь? Теннисон пожал плечами.

— Кому интересно мое мнение?

— И все-таки?

— Ну… я думаю, что Ватикан — официальный Ватикан — хочет умыть руки. Это не Мэри боится, а они.

Нет, может быть, Мэри тоже боится, но Ватикан боится вместе с ней. Никто из главных не желает знать, что это такое и с чем его едят. И мне кажется, что больше всего они боятся самого Рая.

— Ты совершенно прав, — кивнул Декер. — Кардиналы и прочие тузы богословия уже целую тысячу лет бьются над массой проблем. Надо отдать им должное — они далеко не тупицы. Они натащили тонны информации со всей Вселенной — что бы мы ни считали Вселенной. Очень может быть, что это вовсе не то или не совсем то, о чем мы с тобой думаем. Все эти данные введены в Папу, а Его Святейшество, как всякий точный компьютер, занимался их корреляцией, сопоставлением и, не исключено, на сегодняшний день сопоставил до такой степени, что им уже кажется, что в общих чертах они уже ухватили нечто главное, глобальное. У них уже начала вырисовываться пускай несколько уязвимая, но довольно красивая картина. Самые разнообразные ее фрагменты большей частью неплохо стыкуются, но все равно в ней наверняка есть белые пятна и даже кое-какие противоречия. Но если сделать некоторые допуски в базовой теории, то противоречиями вполне можно пренебречь. Ватикан, скорее всего, питает надежды, что за следующую тысячу лет они сумеют все утрясти и привести в полное соответствие. И вдруг какая-то простая смертная отправляется в Рай, и этот Рай — догматический, христианский Рай — рушит на корню их замечательную, наполовину выстроенную теорию. Есть от чего руками замахать и напугаться, — ведь это одно-единственное свидетельство запросто разрушит все то, чем они столько лет так упорно занимались!

— Я не уверен, что все так просто, как ты сказал, — возразил Теннисон. — То есть это правильно, но, похоже, не все. Может быть, что, помимо всего прочего, Ватикан боится повального, чистосердечного обращения низов к христианской вере. Обычные, рядовые роботы до сих пор испытывают к ней сильное влечение. Не следует забывать, что многие роботы здесь из первого поколения, — они сделаны на Земле и, следовательно, сильнее связаны с людьми, чем те, более современные, что появились на свет уже здесь после исхода с Земли. Христианство даже сейчас, через пять тысячелетий после Рождества Христова — вера, исповедуемая огромным количеством людей. Ватикан отнюдь не против того, чтобы большинство роботов продолжали, так сказать, поверхностно воспринимать христианскую веру, но, если они в ней укрепятся, если воцарится фанатизм, это вызовет жуткое замешательство, беспорядки и нанесет ощутимый вред той работе, которую ведет Ватикан. Думаю, разговоры о Рае в этом плане — вполне веская причина для беспокойства.

— Несомненно, это так, — согласился Декер. — Но все-таки я просто уверен, что больше всего Ватикан страшится любого фактора, способного разрушить созданную им картину мира.

— А тебе не кажется, — спросил Теннисон, — что логичнее было бы проявить нормальное любопытство? Что толку зарывать головы в песок и надеяться, что, если они ничего не будут делать, Рай возьмет да испарится?

— Кто знает… Может быть, со временем они и предпримут что-нибудь практическое. Повторяю: они очень и очень неглупы. Сейчас они просто-напросто приходят в себя после шока. Дай время — и они снова обретут почву под ногами.

Он потянулся за бутылкой и приветственно поднял ее. Теннисон протянул свой пустой стакан. Налив виски, Декер подлил и себе и опустил бутылку на пол.

— Вообще, если задуматься, дело нешуточное, — проговорил Декер, отхлебнув виски. — Понятие, пронесенное через века, в муках, самой обычной формой жизни на заурядной планете под скромным солнцем, ставшее закономерным продолжением веры, ее кульминацией, только ею поддерживаемое и питаемое, — и вот теперь оно угрожает тысячелетним стараниям группы исключительно умных роботов! Нет, я не хочу сказать, что человек — самое глупое существо в Галактике, но все-таки и не самое умное. Разве возможно, Джейсон, чтобы человек только за счет горячего желания и искренней надежды отыскал бы истину, которая…

— Я не знаю, — признался Джейсон. — Думаю, никто не знает.

— А ведь мысль интригующая, согласись?

— Мысль пугающая, — уточнил Теннисон.

— Эх, жаль, что в Ватикане смотрят на вещи так однобоко, что они так беззаветно преданы своим попыткам отыскать истину в последней инстанции, универсальную веру для всей Вселенной… А ты хоть что-нибудь знаешь, до чего они уже докопались?

— Понятия не имею, — ответил Теннисон.

— А я почти уверен, что уже сейчас они знают ответы на массу вопросов, которые другим и в голову не приходили. Они наверняка уже очень глубоко забрались под кору вселенского Знания. Реши они уже сейчас воспользоваться тем, чем владеют, — и они просто положат на лопатки всю Галактику! Слава богу, они об этом и не помышляют. Они настолько заняты своими делами, что даже не задумываются о таких понятиях, как «слава» или «могущество».

Декер поставил стакан на каминный камень, встал и отправился в тот угол, где была кухня, приподнял крышку котелка и помешал варево.

В это мгновение в нескольких дюймах от крышки стола, на котором лежали камни, возникло маленькое облачко искристой пыли. Пылинки поблескивали в отсветах пламени очага. Теннисон резко выпрямился, рука, державшая стакан, дрогнула, и немного виски выплеснулось ему на колени. Он вспомнил, что в тот день, когда он познакомился с Декером, он видел точно такое же облачко пыли над правым плечом Декера. Тогда он отвернулся, а когда снова посмотрел, облачко уже исчезло. Теперь, как он ни жмурился и ни таращил глаза, облачко оставалось и никуда не исчезало. Висело над столом — черт знает что такое!

Декер вернулся к огню, взял стакан и уселся на стул.

— Как насчет того, чтобы поужинать со мной? — спросил он. — У меня нынче жаркое. Хватит на двоих, даже останется. Сейчас замешу тесто, испеку хлеб. Горячий, пальчики оближешь! Кофе, увы, кончился, а чай есть.

— Чай — это просто отлично!

— А потом заведу «старушку Бетси» и отвезу тебя домой. А то темно уже будет, неровен час — заблудишься. А хочешь — оставайся ночевать. Кровать я тебе уступлю, и лишнее одеяло найдется. А сам на полу устроюсь.

— Я бы с радостью, но мне обязательно нужно вернуться сегодня.

— Ну, нет так нет. Только скажи когда.

— Том, — осторожно проговорил Теннисон. — Знаешь, у меня поначалу было такое впечатление, что ты человек крайне необщительный. Мне говорили, будто ты вообще отшельник.

— Чарли небось?

— Да, наверное. Я больше ни с кем про тебя не говорил. И никого не спрашивал.

— А и спросил бы, тебе любой то же самое сказал бы.

— Мне и в голову не приходило кого-то спрашивать.

— Даже меня не спрашиваешь. Когда я сюда попал, как я здесь очутился? И почему?

— Ну, если на то пошло, ведь и я тебе о себе ни слова не сказал, — пожал плечами Теннисон. — Хотя мог бы. Правда, в моей истории ничего такого интересного нет.

— Поговаривают, — сказал Декер, — будто бы ты спасался бегством. По крайней мере, так болтают в деревне.

— Все точно, — подтвердил Теннисон. — Желаешь узнать подробности?

— Не имею ни малейшего желания. Давай-ка лучше я тебе подолью.

Оба умолкли и сидели, потягивая виски и глядя на огонь.

Декер поерзал на стуле.

— Если не возражаешь, я бы хотел еще немного о роботах поговорить. Понимаешь, чтобы правильнее понять точку зрения Ватикана, нужно, по-моему, задать себе вопрос: «Что такое робот?» Слишком часто мы все упрощаем и считаем робота механическим человеком, а ведь это далеко не так. И больше и меньше одновременно. Подозреваю, что роботы частенько считают себя чем-то вроде «немножко других людей», и тут они точно так же ошибаются, как мы. Странно, правда, что люди и роботы ошибаются одинаково?

Самый первый вопрос, который следовало бы себе задать: способен ли робот любить? Дружелюбие — да, чувство долга — да, логика — да. Но как быть с любовью? Способен ли робот питать искреннюю привязанность к кому-то или чему-то? У роботов нет семей, детей, никаких родственников по крови. Любовь — эмоция биологического порядка. Нам не следует ждать такой эмоции от робота, так же как роботу не стоит надеяться, что он может ее испытать. Ему некого любить, не о ком заботиться, некого защищать — ему даже о самом себе особо заботиться не надо. При минимальном ремонте он может существовать практически вечно. Для него не существует понятия старости, которой мы все так боимся. Ему не надо копить гроши на черный день, на похороны. Что же до личной жизни, каких-то близких отношениях друг с другом, то об этом и говорить не приходится. И из-за всего этого в жизни робота возникает зияющая, ничем не заполненная дыра.

— Но, прости, — возразил Теннисон, — может быть, он сам вовсе и не помышляет, что с ним что-то не так. Ему-то откуда знать, что у него чего-то не хватает?

— Согласен, это было бы так, если бы роботы жили сами по себе, отдельно от биологических форм жизни. Но они так не живут и, подозреваю, не могут жить. Они привязаны к людям, их к людям тянет. И, наблюдая за людьми столько лет, они должны были хотя бы подсознательно почувствовать, чего они лишены.

— Вероятно, ты клонишь к тому, что, будучи лишенными возможности любить и ощутив ту самую пустоту, о которой ты сказал, они обратились к религии, надеясь верой заполнить эту пустоту. Но, прости меня, смысла в этом маловато. Ведь религия немыслима без любви.

— Ты забываешь, — сказал Декер, — что любовь — не единственное, на чем основана религия. Есть еще вера. Причем, порой — вера прямо-таки слепая. А робот сконструирован так, что очень долгое время может существовать за счет именно слепой веры. У меня сильное подозрение, что, если бы робот стал религиозным фанатиком, он посрамил бы многих людей.

— Но тогда другой вопрос, — проговорил Теннисон. — То, чем владеет Ватикан, то, к чему он стремится — религия или нет? Почему-то мне часто кажется, что это не так.

— Может быть, поначалу это была религия, — предположил Декер. — И по сей день многие простые ватиканцы искренне верят, что главная их цель, которой они посвятили жизнь, — религия. Но направленность деятельности Ватикана с годами сильно изменилась. В этом я просто уверен. Сейчас они ведут поиски на уровне типов вселенных. Кардиналы, наверное, скажут, что они ищут вселенскую, универсальную истину. Что, если задуматься хорошенько, больше соответствует типу ментальности роботов, чем какая бы то ни было вера. Но если они достигнут чего-то в конце пути, по которому пошли, и это что-то, к их некоторому удивлению, окажется-таки истинным, универсальным, вселенским богословием, они и этому будут рады.

— Ну, а если это окажется чем-то другим, — закончил его мысль Теннисон, — они тоже возражать не станут?

— Точно, — кивнул Декер.

А маленькое облачко алмазной пыли все еще висело над столом. Казалось, оно, как птица, пытается защитить, спасти камни, укрыть их крылом. Иногда облачко как будто поворачивалось, и пылинки поблескивали всеми цветами радуги в отблесках пламени, но большую часть времени оно неподвижно висело на одном и том же месте над столом.

На языке Теннисона вертелся вопрос, но он сдержался и промолчал. Декер наверняка сам прекрасно видел загадочное облачко и, судя по всему, понимал, что гость его тоже видит. Если и говорить об этом, то начать должен Декер. Декер молчал, значит, так тому и быть.

Декер заговорил, но совсем о другом:

— Прошу прощения, я опять про это. Про Рай. Ты видел запись?

— Это не совсем запись. Это такой кристалл. Кубик. Нет, не видел. Другие видел, а этот, где Рай, не видел. Знаешь, у меня даже как-то язык не повернулся попросить, чтобы мне его показали. Мне кажется, это что-то такое… очень личное, что ли.

— Слушай, ты же говорил, что Ватикан мог бы слетать и посмотреть.

— Ну да, — кивнул Теннисон. — Но координат нет.

— А я догадываюсь, где это может быть, — сказал Декер неожиданно и замолчал.

Теннисон весь напрягся. Декер молчал. Наконец Теннисон не выдержал.

— Догадываешься? — спросил он шепотом.

— Да. Я знаю, где Рай.

Глава 23

— Просто голова кругом идет, — признался Экайер. — Ничего не понимаю. Теперь Мэри заявила, что хочет совершить еще одно путешествие в Рай.

— Если получится, — уточнил Теннисон.

— У нее? Получится, — убежденно кивнул головой Экайер. — Должно получиться. Она — самая лучшая из наших Слушателей. Во всяком случае способна совершить повторное путешествие. Понятия не имею, какими именно качествами обладают Слушатели, чтобы безошибочно возвращаться в одно и то же место. Но за годы многие Слушатели доказали, что такие способности у них есть. Если бы мы могли понять, что это за качества, то попробовали бы обучить этому искусству остальных. Но хватит об этом. Меня волнует другое: почему Мэри вздумалось проделать это сейчас? Ведь несколько дней назад она и слышать об этом не желала!

— Ну, может быть, ей хочется сделать что-нибудь такое, чтобы снова привлечь внимание к своей особе, — предположила Джилл. — Ведь вы оба старательно пытались ей внушить, что не такая уж она важная птица.

— А что еще мы могли сделать? — развел руками Экайер. — Я чувствовал, что это необходимо, и, похоже, Джейсон был солидарен со мной.

— Вот уж не знаю, правы вы были или нет, — хмыкнула Джилл, — но тактика ваша сработала на все сто. Ну а теперь, раз уж она собралась в путь, есть ли хоть какая-то возможность убедить ее в необходимости добыть координаты?

— Поговорить можно, конечно, — неуверенно произнес Экайер. — Весь вопрос в том, как она к этому отнесется. Джилл, а может, ты с ней попробуешь побеседовать? Ну, как женщина с женщиной?

— Сомневаюсь, что у меня выйдет, — покачала головой Джилл. — Ведь мы с ней ни разу не виделись. Вряд ли она отнесется ко мне с доверием. Может получиться наоборот: она решит, что все ополчились против нее.

— А Декер, — неожиданно вступил в разговор Теннисон, — похоже, знает, где Рай. Я вчера с ним разговаривал.

— Что за чушь? — воскликнул Экайер. — Откуда ему-то знать? И как он может знать?

— Он не сказал, а я не спрашивал. Он человек не слишком разговорчивый. Сам скажет — и спасибо. А вопросы ему задавать бессмысленно. Может быть, он и ждал, что я спрошу, но я не решился. Сказал и сказал.

— А зря, — проговорила Джилл. — Надо было попробовать. Вдруг он хотел, чтобы ты спросил?

— Нет, — покачал головой Теннисон. — Нет, не стоило спрашивать. Я, конечно, могу ошибаться, но у меня такое чувство, что это была какая-то проверка. Он мне как бы давал некоторую свободу, возможность спросить о других вещах, но я ни о чем не спрашивал. И, похоже, это ему по душе. Клянусь, у меня не раз прямо-таки язык чесался — взять и спросить, но я сдерживался. Человек он непростой, странный. Но нам было так хорошо вдвоем, что не хотелось все испортить.

— Пожалуй, — задумчиво проговорил Экайер, — мы слишком долго списывали Декера со счетов, полагая что он — всего-навсего чудак. Псих-одиночка, так сказать. Джейсон, ты первый, с кем он более или менее близко сошелся. Это очень хорошо, и тебе не следует от этого отказываться. У меня такое ощущение, что Декер не так прост, как кажется, что он гораздо более значителен, чем мы привыкли думать.

Губерт принес полный кофейник свежесваренного кофе, наполнил горячим напитком чашки и молча вернулся на кухню.

— Все еще дуется на меня, — шепотом сообщил Экайер. — Я ему вчера взбучку задал. — Повернувшись к Теннисону, он добавил, не повышая голоса: — Но порой это просто необходимо, чтобы он не слишком нос задирал.

— Надо отдать ему должное, — возразил Теннисон, — кофе он варит просто восхитительный.

— А я вот о чем хотела тебя спросить, Пол, — сказала Джилл, нахмурившись, — скажи-ка, Мэри — человек? Еще человек? Все ли Слушатели — люди?

— Ну и вопрос, — изумился Экайер. — Конечно, Мэри человек.

— Понимаешь… Ведь у Слушателей было столько — даже не знаю как получше выразиться — запредельных, что ли — да, запредельных опытов, что они, так сказать, долгое время были существами из других миров, вот мне и стало интересно, сумели ли они при этом остаться людьми, и насколько?

— Да, понял, — кивнул Экайер. — Меня это тоже всегда интересовало. Но, видишь ли, я всегда сохранял свой интерес при себе. Не отваживался с кем-нибудь из них заговорить об этом. Общение с экстрасенсами — дело тонкое, тут осторожность нужна. Все они — люди особого сорта, ярко выраженные личности. Может быть, в этом и состоит их иммунитет, если можно так выразиться. Не исключено, что выраженная личность — это и есть главная предпосылка для того, чтобы стать экстрасенсом. Однако и у них случаются срывы. Бывали в нашей практике случаи, когда Слушатели упорно отказывались еще раз отправиться туда, где уже побывали. Куда-то еще — ради бога, но обратно — ни за что на свете. Но наотрез отказаться работать — такого еще не бывало ни разу. Тяжелых поражений психики мы не наблюдали. — Экайер допил кофе и сказал: — Ну, пойду, пожалуй. Попробую потолковать с Мэри. Джейсон, составишь мне компанию?

— Боюсь, нет, — отказался Теннисон. — Сомневаюсь, что я — ее любимый собеседник.

— Ох… сейчас и я — не самый любимый, — вздохнул Экайер. — Ну, ладно, я пошел. Пожелайте мне удачи.

После того как Пол ушел, Джилл и Джейсон какое-то время сидели молча. Молчание нарушила Джилл.

— У меня такое чувство, Джейсон, что мы на пороге какого-то открытия. Какого — не знаю, но прямо-таки кожей чувствую.

Теннисон неуверенно кивнул.

— Да… Если Мэри вернется в Рай и найдет больше, чем в прошлый раз…

— Понимаешь, я страшно растеряна, — сказала Джилл. — Просто не понимаю, что происходит. Весь Ватикан как-то странно разделился. Но что за причина для разделения? Нет, я, конечно, кое-что понимаю, но далеко не все. Самое скверное — я никак не могу решить для себя, что же такое Ватикан: религиозный центр или научный? И что они стремятся обнаружить?

— Сомневаюсь, — покачал головой Теннисон, — что Ватикан хотя бы приблизительно представляет, что хочет обнаружить.

— И еще… Я вот думала о кардинале — если не ошибаюсь, Робертс его зовут — ну, тот, который заявил, что нам не дадут улететь.

— Я не забыл. Сказал это, как само собой разумеющееся, будто приговор вынес. Но не знаю, насколько такое решение твердо и бесповоротно.

— Для меня лично, если честно, — сказала Джилл, — этот приговор носит чисто академический характер. Прямо сейчас я никуда не собираюсь улетать. Я только-только начала разбираться в истории Ватикана. Вот когда я напишу книгу… Мою книгу…

— Твою? А я думал, что это будет ватиканская книга.

— Мою книгу, — упрямо повторила Джилл. — Мою. Она будет выпущена миллиардным тиражом. И я потону в деньгах. И мне больше никогда не придется работать. Смогу себе позволить все, что ни пожелаю.

— Ага, — ухмыльнулся Теннисон. — Если сможешь удрать с Харизмы.

— Послушай, дружок: Джилл летит, куда хочет, и тогда, когда хочет. Еще не было такого места, откуда она не смогла бы выбраться, еще никто не завязал такого узла, чтобы она не смогла его распутать.

— Ну что же, желаю удачи, — улыбнулся Теннисон. — Только когда соберешься сматывать удочки, меня-то захватишь с собой?

— Если захочешь, — сказала она, взглянув ему прямо в глаза.

Глава 24

Все было совсем как тогда — широкая, поющая дорога, сотканная из света и музыки, уходила вдаль и где-то там, далеко-далеко, как стрела, достигала цели — там, откуда лилось величественное сияние, заря славы и могущества. А она плыла, парила над дорогой в пространстве, излучавшем боль пустоты, щемящую сладкую боль. Она опускалась все ниже, все ближе к дороге, но не так быстро, как хотелось. Ей так хотелось побыстрее ступить на дорогу…

«На этот раз, — говорила она себе, — я буду умнее и все разгляжу получше. Постараюсь узнать какие-нибудь приметы и понять, где нахожусь, а потом смогу рассказать им всем, где была, и докажу, что это Рай. Тогда мне не поверили, а теперь должны поверить. Никаких сомнений у них не должно остаться, никаких колебаний. «Координаты», — сказал Экайер, но что такое «координаты»? Какие я могу найти координаты, чтобы заставить их поверить? Никаких, кроме веры. Я такую веру должна донести до них, чтобы они не стали спорить и сомневаться, чтобы раз и навсегда поняли, что я — та, что нашла для них Рай.

Знаю я, чего они хотят, — думала она. — Они хотят, чтобы я им карту принесла, чтобы они могли привести в Рай свои глупые машины. Вот тупицы! Они думают, что в Рай можно попасть физически, никак не могут понять, что для простых смертных Рай — как это сказал зануда доктор? — «состояние сознания». Что он понимает?

Он не прав, — думала Мэри. — У него такое профессиональное лицо врача, он так предан своей науке. Рай — это не состояние сознания, это состояние благодати. И только я, одна-единственная из всех, достигла этого состояния и могу отыскать Рай».

Мэри парила над дорогой и, пока ее ноги не коснулись поверхности, продолжала говорить сама с собой. Она думала о том, какого труда стоило ей обретение благодати. Нет, труда в этом не было никакого — было только стремление, жажда всепоглощающею чувства чистоты, святости, смиренное посвящение всей себя священной воле, благой милости. Но как бы ни было велико стремление, раньше ей удавалось только слегка коснуться края покрова святыни, но никогда не приходилось ухватиться за него покрепче. Тогда, в эти мгновения, она чувствовала себя униженной, поверженной, ей приходилось свыкаться с мыслью, что она должна вернуться в ту пустоту, на которую была обречена, и смириться со своим положением. Но ведь сейчас, именно сейчас она была так близка к цели — дорога славы простиралась перед ней!

Ее ноги коснулись поверхности дороги — хотя это было совсем не похоже ни на одну из дорог, по которым она ходила раньше. Чувство невесомости не покинуло Мэри. Далекий великолепный свет манил ее, но она вдруг засомневалась, что сумеет дойти до него, — ведь это было так далеко, так недостижимо… А вдруг она упадет без чувств в середине пути, так и не добравшись до великолепных, сверкающих белизной башен?

Но опасения были напрасны — идти оказалось изумительно легко и просто. Ей казалось, что она не делает ни шага, а ее влечет и влечет вперед по дороге. Чудная музыка окружала ее, неслась отовсюду; на мгновение ей показалось, что сама музыка, которая наполняла все кругом, и несла ее вперед, к свету.

Вокруг нее клубился туман, она видела только дорогу и чудесный, манящий свет впереди, но неизвестность и невесомость были полны великой, несказанной радости, и она неслась вперед; казалось, ласковый, невидимый прибой увлекал ее к далекому, родному берегу. Музыка изменилась, стала более торжественной; Мэри показалось, что далекое сияние стало ярче. Она невольно зажмурилась.

Внезапно музыка умолкла, и Мэри ощутила, что движение прекратилось, что больше ничто не несет ее вперед и она твердо стоит на ногах. Изумленная, она открыла глаза. Свет больше не слепил глаза. Сияние осталось, но стало более мягким, и она увидела перед собой стройные, величественные башни — белые на фоне ярко-голубого неба. Издалека, откуда-то из-за башен, доносился похожий на музыку шум падающей воды. Каждая капелька издавала свой четкий звук, которые соединялись в великолепной, чарующей гармонии.

Она непроизвольно поискала глазами ангелов — но их не было.

«Может быть, — подумала она, — они летают так высоко, что глаза простого смертного не в силах разглядеть их?»

Неподалеку она увидела лестницу — широкую и крутую, со ступенями из чистого золота. Она вела к вершинам башен и уходила ввысь, превращаясь в тонкий золотой шпиль.

«Ох, как высоко, — мысленно вздохнула Мэри. — Но я дойду, доберусь. До самого конца, ступень за ступенью. А там, на вершине, зазвучат трубы, и небожители торжественно встретят меня».

Только она занесла ногу над первой ступенью, как туман по обе стороны от лестницы начал рассеиваться и ее взору предстало множество людей, столпившихся у подножия. Тут же стояли шатры и хижины, другие легкие постройки, и всюду, насколько хватало глаз — люди, люди. Столько народу она ни разу в жизни не видела. Почему-то, она не могла понять почему, она видела и шатры, и хижины, и людей нечетко, и ей казалось, что она слышит визг и крики, что на нее надвигается какая-то дикая, страшная волна ужаса, исходящего от этой огромной толпы.

В безмолвной панике Мэри бросилась бегом по лестнице. От страха и отчаяния она быстро выбилась из сил, стала задыхаться. Наконец, измученная до предела, она упала на ступени, цепляясь за гладкую поверхность в страхе, что сорвется, упадет и опять окажется в бездне ужаса.

Полежав немного, она почувствовала, что дышится легче. Тогда она осторожно поднялась на ноги и посмотрела вниз. Клубы тумана вновь сомкнулись и скрыли от взора толпы людей у подножия лестницы.

Выпрямившись во весь рост, Мэри снова стала взбираться по лестнице. Далекая музыка стала громче, но все равно звучала еще очень, очень далеко, и Мэри показалось, что она совсем не приближается к башням. На самом верху лестницы она разглядела крошечную черную точку, колеблющуюся в лучах золотого света. Мэри остановилась, пытаясь разглядеть, что это такое. Поначалу она решила, что ей показалось. Но точка оставалась на месте, плясала в золотых лучах света, отраженного от поверхности ступеней.

«Кто-то вышел встретить меня, — решила Мэри. — Кто-то спускается по золотой лестнице, чтобы приветствовать меня, входящую в Рай».

Она заторопилась к тому, кто шел ей навстречу. Точка постепенно вырастала и наконец приняла очертания человеческой фигуры. Идущий навстречу Мэри передвигался на двух ногах. Крыльев видно не было. Мэри пожалела, что у того, кто спускался к ней, нет крыльев, но постаралась успокоить себя.

«Не у всех же в Раю крылья», — думала она. И, подумав так, она поняла, что на самом деле очень мало знает об обитателях Рая. В том Раю, который она себе представляла, жили ангелы, но человекоподобное существо, приближавшееся к ней, ангелом явно не было.

Но и человеком оно тоже не было! Чем ближе Мэри к нему подходила, тем яснее это становилось. Похож на человека, да, но не человек и совсем не божественное существо.

Во-первых, он был… черный!

Изумленная, напуганная, Мэри остановилась и воззрилась на того, кто шел навстречу. У существа были длинные, острые ушки, узкое, лисье личико. Тонкие сухие губы, широкий, растянутый рот. Желтые, как у кошки, прищуренные глаза. И весь он был черный, как начищенные ботинки.

Она была так зачарована, загипнотизирована его лицом, что смотрела на него не отрываясь и не замечала, какая у него фигура, какое тело. Кроме лица, она не видела ничего.

Он остановился на две ступени выше Мэри. Некоторое время он в упор разглядывал ее. Потом он вытянул руку с указующим перстом — так указывают на провинившегося ребенка строгий учитель или родители. Его голос прогремел, как раскат грома.

— Ничтожество! — крикнул он. — Ничтожество! Ничтожество!

Обезумев от ужаса, Мэри повернулась и бросилась вниз по лестнице. Единственное слово, сказанное странным существом, звучало у нее в ушах. На бегу она оступилась, подвернула ногу, упала и покатилась по ступеням. Она пыталась за что-нибудь уцепиться, но безуспешно. Катилась, падала, ударялась головой о ступени.

Наконец она остановилась и поняла, что лестница кончилась. Она сидела, несчастная, униженная, у подножия лестницы, на дороге. Туман исчез, и она снова увидела людей около лестницы, не осмелившихся ступить на нее, будто некая невидимая преграда не пускала их. Люди толпились по обе стороны от дороги, смеялись над ней, хохотали, тыкали в нее пальцами и гримасничали.

Мэри вскочила и обернулась к лестнице. Тот, кто вышел встретить ее, стоял на нижней ступени. Он снова указал на нее пальцем и крикнул:

— Ничтожество! Ничтожество! Ничтожество!

Глава 25

Джилл ушла в библиотеку. Губерта не было уже около часа. Теннисон в одиночестве сидел перед камином и смотрел на огонь. У него оставалось совсем немного времени до начала приема в клинике, но, судя по всему, вряд ли там была большая очередь. В Ватикане и на Харизме вообще люди болели на удивление редко. Кроме Мэри, ни одного тяжелобольного у Теннисона пока не было. Жалобы поступали самые обычные: зубная боль, простуда, боли в пояснице, расстройство желудка, растяжение лодыжки — вот, собственно, и все.

А Мэри опять отправилась в Рай. Теннисон, борясь с утренней дремотой, лениво размышлял о том, что ее заставило принять такое решение, ведь до последнего момента она упорно отказывалась. Почему она решилась? Может быть, думала, что на этот раз обнаружит какие-то доказательства, способные убедить всех, что она действительно нашла Рай? Или сама вернется в сомнении? «Это не Рай, не может быть, чтобы это был Рай», — убеждал он себя. Сама идея казалась ему донельзя нелепой, что-то было в этом из области вызванных фанатизмом видений и откровений, которыми изобиловала средневековая история Земли.

Не отрывая взгляда от огня, Теннисон вытянулся в кресле.

«Еще чуть-чуть посижу, — уговаривал он себя, — и на работу. Может, меня люди ждут».

Подумав об этом, он ощутил что-то вроде легкого недовольства и тут же выругал себя — с чего бы это? Как это, его, врача, может расстраивать, что его ждут больные? Он заставил себя выпрямиться, повертел головой, оглядывая комнату. В комнате, кроме него, никого не было, и в этом не было ничего странного — он прекрасно знал, что кроме него здесь никого нет и быть не может. Да, он был один, но вдруг он понял, что тут есть кто-то еще.

Он встал, прошелся по комнате, встал спиной к камину, чтобы осмотреть вторую ее половину, пытаясь обнаружить, кто же здесь прячется. Никого. Ничего. Никто нигде не прятался. Он был в этом уверен. Но волнение не проходило. Уверенности, что в комнате никого, кроме него, нет, не возникало. Наоборот, он все более и более убеждался, что кто-то есть.

Теннисон заставил себя заговорить — ему было легче убить кого-нибудь, чем что-то сказать.

— Кто здесь?

Словно в ответ он увидел в углу, над спинкой кресла-качалки, стоявшего около стола с мраморной крышкой, мягкое сияние колеблющегося облачка алмазной пыли.

— А, это ты, — успел выговорить Теннисон, как облачко тут же исчезло. Над спинкой кресла ничего не было. Да, но тот, кто перестал быть виден, не исчез.

Теннисона обуревали вопросы. «Кто ты? Что ты? Почему ты здесь?» Но он молчал. Он стоял, окаменев, не двигаясь, и не отрываясь смотрел в угол, где только что видел облачко пыли.

Кто-то заговорил с ним внутри его сознания:

— Я здесь. Здесь, внутри твоего сознания. Хочешь, чтобы я ушел?

Теннисон уловил и понял сказанное.

— Нет, — мысленно ответил он. — Нет, не уходи. Но будь добр, объясни, что происходит? Ты принадлежишь Декеру? Ты принес мне весточку от Декера?

— Я не принадлежу Декеру. Я никому не принадлежу. Я — свободное существо и друг Декера. Вот и все. Я могу говорить с ним, но не могу быть частью его.

— А частью меня — можешь? Почему ты можешь быть частью меня, а частью Декера — нет?

— Я — Шептун. Так меня зовет Декер. Можешь считать это моим именем.

— Ты не ответил на мой вопрос, Шептун. Почему частью меня ты можешь быть, а частью Декера — нет?

— Я — друг Декера. Он — мой единственный друг. Я пытался подружиться со многими, и они тоже могли бы стать мне друзьями, но они не слышали меня, не узнавали. Не чувствовали, что я рядом.

— Ну и что? А я при чем?

— Я пытался проникнуть в Декера, но это оказалось невозможно. Разговариваю с ним, да, но не проникая в сознание. А ты мне подходишь. Я понял это сразу, как только увидел тебя.

— И теперь ты готов покинуть Декера? Нет, Шептун, ты не можешь так поступить с ним. И я не могу с ним так поступить. Я не имею права отнять у него друга.

— Я его не покину. Но позволь мне быть с тобой.

— Хочешь сказать, что не настаиваешь?

— Нет, не настаиваю. Скажешь «уйди», и я уйду. Скажешь «войди», и я войду. Но… прошу тебя, пожалуйста!

«Безумие! — подумал Теннисон. — Это настоящее безумие! Галлюцинация. Ничего нет. Мне все это просто кажется».

Дверь резко распахнулась. На пороге стоял Экайер.

— Джейсон, скорее! — выкрикнул он, не входя. — Пойдем со мной! Ты должен пойти со мной немедленно.

— Конечно, — кивнул Теннисон. — А что случилось?

— Мэри вернулась из Рая! — ответил Экайер. — И она в очень плохом состоянии.

Глава 26

Декер вновь пережил те страшные минуты. Годами он не вспоминал об этом, не думал, но вот сходил к катеру — и ничего не мог поделать. Вновь разрезал ножницами финишную ленточку памяти, и старые, запыленные воспоминания ярко и отчетливо встали перед ним.

Он протянул руку и коснулся поверхности металлического ящичка, стоявшего на столе. Этот ящичек он принес с катера. «Там есть все, — думал он, — в этих записях, что сделаны на корабле». Но открыть ящичек и просмотреть записи он не решался. «Наверное, — думал он, — не стоило искушать себя и забирать черный ящик с катера. Пусть бы лежал там, такой же забытый и заброшенный, как катер.

Почему же я так боюсь, — спрашивал он себя, — просмотреть записи? Может быть, я боюсь того ужаса, кошмара, который там записан? Мог ли там быть страх? Можно ли его было записать? Мог ли он сохраниться там, такой же дикий и ясный, как в тот день, много лет назад?»

Он зажмурился, спрятал лицо в ладонях, попытался вспомнить…

Он знал корабль как свои пять пальцев, водил его долгие годы, помнил его весь, до последнего винтика, любил его, гордился им, разговаривал с ним в часы одиночества в черных безднах пространства. Порой ему казалось, что корабль отвечал ему…

Он помнил все, но была одна-единственная деталь, в которой он не был уверен, и сомнения его могли развеять только записи. А то, что мучило его и не давало покоя, там наверняка было. Записи велись с предельной скрупулезностью. Регистрировались такие параметры, как местонахождение корабля, расстояние до различных объектов, их координаты с точностью до многих цифр после запятой; для каждой звезды и планеты записывались температура, давление, химический состав атмосферы, сила притяжения, данные о формах жизни, если таковые обнаруживались, о наличии скрытой опасности. Но эмоции? Могли ли быть зарегистрированы эмоции? Мог ли быть записан тот всепобеждающий ужас, который погнал его вышколенную, верную команду в безумном порыве к спасательным катерам?

Декер сидел у стола, пальцы его лежали на поверхности ящичка. Он зажмурился, пытаясь припомнить и убеждаясь уже, наверное, в десятый раз за последние несколько дней, что одна-единственная подробность упорно ускользала от него, а он никак не мог ее вспомнить.

…Тогда они направлялись в самый центр системы Кунскин, и их завертело в космическом смерче.

«Странно, — думал он, а ведь до того момента я и слышать не хотел ни о каких смерчах, считал, что это обычная выдумка, легенда, — смерч, который способен подхватить корабль и перебросить в другое время или пространство».

Разговоры о таких смерчах можно было услышать в каждом баре на любой из планет фронтира, но то, как о них рассказывали, возводя глаза к небу, колотя себя в грудь и клянясь всем святым на свете, мало в чем убеждало, рождало сомнения даже в теоретической возможности существования таких смерчей.

Короче говоря, смерч это был или нет, но с их кораблем случилось что-то непостижимое и ужасное. Все шло как обычно, как всегда бывает при выполнении пространственно-временных полетов — корабль, казалось, повис без движения в черной, непроглядной пустоте, и вдруг его ни с того ни с сего начало бросать из стороны в сторону, вертеть, качать, будто бы чья-то громадная рука выхватила его из пустоты пространства. Декер помнил, что он стоял перед одним из обзорных экранов и глядел в безликую тьму за бортом корабля, не уставая удивляться тому, что глазу не за что было зацепиться. У пустоты нет ни названия, ни образа. Было черно и пусто, но ведь для того чтобы понять, что такое «черное», нужно видеть рядом какой-то другой цвет для сравнения. Так вот, было черно, потому что больше ничего не было и черноту не с чем было сравнить, и пусто было не потому, что чего-то не хватало, а потому, что больше ничего не было. Никого и ничего. Скорее всего, ничего и быть не могло. Не раз он удивлялся себе — и с чего его влекло в эту бездонную черную пустыню, но сколько он ни думал, не мог себе ответить.

Неожиданно палуба задрожала, закачалась под ногами, его швырнуло на пол. Он ударился о палубу и покатился в ту сторону, куда накренился корабль. Пытался найти точку опоры, ухватиться за ускользающие предметы, но, едва он хватался за что-нибудь, пальцы тут же срывались. Он стукнулся обо что-то твердое и покатился дальше. Потом еще сильнее ударился обо что-то головой, в глазах вспыхнули искры, и все потемнело.

Наверное, на какое-то время он потерял сознание, но надолго или нет — не понял. Он много раз пытался вспомнить, сколько же прошло времени, но никак не мог.

Придя в себя, он попытался встать на ноги, встал и добрался до одного из кресел, стоявших перед пультом управления. В голове звенело, а где-то вдали, в глубине корабля, слышались отдаленные голоса насмерть напуганных видавших виды звездолетчиков, утративших над собой всякий контроль.

«Что они, взбесились, что ли?» — думал он тогда. Но можно было не задавать этого вопроса — было понятно, что случилось с командой. Ужас, наполнивший корабль, добрался до Декера и коснулся его, нанес ему удар под дых, словно был чем-то осязаемым, физическим, а не эмоцией. Где-то вдали, перекрывая крики, звучал голос, который Декеру был незнаком, и именно этот голос, казалось, излучал страх, наполнивший корабль. Слов нельзя было разобрать, но сам звук генерировал непрекращающийся кошмар, дикую, животную панику.

Корабль перестал трястись и раскачиваться. Это произошло так резко, что у Декера снова подкосились ноги. Но он удержался за спинку кресла. Его мутило, волны страха, не отступая, били, колотили по нему, словно злейший враг, смертельный противник.

Самое удивительное, что, кроме криков команды и незнакомого голоса, не было слышно ничего, а страх буквально пронизывал все кругом. На какое-то мгновение Декеру почудилось, что слова, которые произносил жуткий голос, обращены к нему, к нему одному. Вопли перепуганной команды стихли, и вскоре он ощутил толчки и услышал выхлопы — это отчаливали спасательные катера.

Теперь он уже более или менее твердо стоял на ногах. Он поднял руку к голове и почувствовал, что в одном месте волосы слиплись. Взглянув на руку, он обнаружил на ней кровь. Отойдя от кресла, побрел к ближайшему иллюминатору. Добрался, вцепился руками в холодный металл, припал лицом к гладкой поверхности стекла.

Внизу, в опасной близости от корабля, виднелась поверхность планеты. Декер видел какие-то строения — картина их расположения напоминала колесо, спицы которого сбегались к некоему центру, и этот центр лежал прямо под ним. Корабль, понял Декер, попал на орбиту спутника планеты и все приближается к поверхности. Если бы он не был так напуган, то уже давно расслышал бы, как корабль со свистом рассекает атмосферу.

Хотелось спрятаться, сжаться в комочек, упасть куда-нибудь, как падает с дерева осеннее яблоко, зарыться в траву и перезимовать. Декер еще крепче вцепился в металлическую раму иллюминатора. В этом не было никакого смысла, но он держался, как за соломинку, и пальцы его, казалось, срослись с ледяным, гладким металлом. Он смотрел вниз и уже более ясно видел воображаемую ось, к которой сбегались спицы-дороги. Ось представляла собой возвышение, утыканное каменными шпилями и вздымавшееся над окружающей равниной. Он видел, что дороги не обрывались у подножия величественного каменного исполина, а взбирались по холму и заканчивались только на самой вершине. На краткое мгновение он остановил взгляд на центральной постройке, и ему почудилось, что тонкие шпили тянутся к нему, приближаются, стремясь проткнуть его насквозь… Одного взгляда хватило, чтобы понять — именно оттуда исходит тот дикий леденящий ужас. Из груди вырвался хриплый вопль, он отшатнулся от иллюминатора и замер. Наконец в нем проснулся профессиональный инстинкт, дали о себе знать долгие годы тренировок, опыт, и он бросился к пульту управления. Одним рывком он выхватил из гнезда на пульте черный ящик — полетный дневник, сунул его под мышку, повернулся и бросился прочь из отсека.

На бегу он пытался припомнить, сколько выхлопов слышал — два или три.

«Два, два, — твердил он себе, — я не мог ошибиться. Если два, то остался еще один спасательный катер».

При мысли о том, что он мог не услышать еще один выхлоп, его прошиб холодный пот.

Но память не подвела его. Толчков было только два. Третий катер был на месте.

Глава 27

Мэри металась в постели и пыталась сесть.

— Они выгнали меня! — крикнула она. — Они вышвырнули меня из Рая!

Без сил она упала на подушку. В уголках рта пузырилась пена. Ее глаза были широко открыты, но взгляд, казалось, ничего не выражал.

Сестра подала Теннисону шприц, он воткнул иглу в предплечье Мэри и медленно ввел лекарство. Отдал шприц сестре.

Мэри подняла руку. Пальцы судорожно сжимались, хватая воздух. Она некоторое время шевелила губами и наконец пробормотала:

— Большой… черный… Он тыкал в меня пальцем… Она дернулась и расслабилась. Голова опустилась на подушку. Веки прикрыли обезумевшие глаза. Она пыталась поднять руку, шевеля пальцами, но вскоре пальцы разжались, и рука упала на простыню.

Теннисон оторвал взгляд от Мэри и посмотрел на Экайера, стоявшего по другую сторону кровати.

— Расскажи, что случилось, — попросил он. — Подробно, как было.

— Она вернулась из наблюдения. Я понимаю, звучит нелепо, но лучше не скажешь. Она вернулась из наблюдения совершенно обезумевшая. Думаю, от страха…

— Такое бывает? Бывало такое с другими Слушателями?

— Иногда, — кивнул Экайер, — но редко. То есть очень редко. Бывало, что по возвращении некоторые испытывали страх, но такой… как бы сказать… поверхностный. Скорее испуг, чем страх. В таких ситуациях они быстро осознают, что эксперимент окончен, что они снова дома, что ничто им не угрожает. Порой наблюдение оставляет какой-то след. Им может сниться пережитое. Но все это быстро проходит. Такого кошмара, как у Мэри, я еще ни разу не видел.

— Скоро ей станет лучше, — сказал Теннисон. — Я ввел ей сильное успокоительное средство. Несколько часов она будет крепко спать, а когда очнется, у нее будет немножко кружиться голова. Поскольку психика ее несколько подавлена, она будет что-то помнить, но воспоминания не будут столь остры и болезненны. А потом посмотрим.

— Она все еще думает, что нашла Рай… — покачал головой Экайер. — Ее выбросили оттуда, а она думает, что нашла Рай. Вот что ее так потрясло. Представь себя на ее месте. Ты нашел Рай, а тебя оттуда — пинком под зад…

— Она еще что-нибудь говорила? Кроме того, что сказала сейчас?

Экайер пожал плечами.

— Совсем немного. Там был кто-то большой и черный. Он толкнул ее, и она покатилась по лестнице — по золотой лестнице. Она уверена, что вся в синяках.

— Но на ней нет ни царапинки!

— Безусловно, но она в этом уверена. Это наблюдение, Джейсон, было для нее очень реально, живо по своей жестокости.

— Ты еще не смотрел кристалл?

— Пока нет. Честно говоря, не горю желанием. Хотя сознаю, как это важно…

— Понимаю, — кивнул Теннисон.

— Больше всего меня волнует сам Рай, его обитатели. Что бы там такое ни творилось, кто бы они ни были, они явно заметили, что за ними наблюдают. Они могли пойти за Мэри, выследить нас, и… В общем, нам следует принять какие-то меры.

— Думаю, ты зря так волнуешься. Не представляю, как они могли следить за ней. Как они могли ее заметить-то? Она же там не в телесной оболочке была?

— О Боже! — всплеснул руками Экайер. — Если бы я знал! Нельзя, ни в коем случае нельзя было позволять ей идти туда еще раз. Нужно было предвидеть, как это опасно!

— Нет, — упрямо качнул головой Теннисон. — Прости, но я не думаю, что ее там могли заметить, что могли обнаружить Проект.

— Но этот черный человек, этот демон зла — он же сбросил ее с лестницы!

— Допустим, — согласился Теннисон, — допустим, сбросил. Хотя лично я склонен полагать, что сбрасывать ему было некого. Мэри там не было. Самой Мэри, живой. Но даже если допустить такую дичайшую вероятность, что она все-таки побывала там реально, тебе себя винить совершенно не в чем. Ты ничего не мог знать заранее, ничего не мог предвидеть.

— Видишь ли, до сих пор в других мирах еще ни разу не было таких вот непосредственных реакций на внедрение Слушателей. Обычно наши люди — не более чем наблюдатели. Если же они больше чем наблюдатели, то они становятся кем-то или чем-то вроде обитателей этих миров, либо налаживая с ними особые связи, либо так программируя свое сознание, что им удается вселяться внутрь этих обитателей. Я не знаю, как они это делают, что предпринимают, когда попадают куда-то, да и от них самих помощи мало — они не могут объяснить, как это у них получается. Такое, как у Мэри, произошло впервые. Ведь до сих пор наши люди внедрялись в другие миры не в своем физическом облике. А Мэри внедрилась именно как Мэри. Как она думала, она была в Раю, была наяву и встретила там этого человека, и он столкнул ее с лестницы…

— Так она говорит, — уточнил Теннисон.

— Знаешь что, — нахмурился Экайер. — Я почти уверен, что все так и было. Кристалл все покажет именно так.

— Это понятно. Если все было так, как она говорит, все должно быть в записи. Но это опять-таки фиксация того, что она думала, а не того, что было на самом деле. Но пусть даже так — пусть кристалл покажет реальность — почему ты уверен, что за ней удалось проследить, узнать, куда она девалась?

— А я и не говорю, что уверен, — пожал плечами Экайер. — Но считаю, что это не исключено. Может быть, она нас, так сказать, подставила. Тот, кто выгнал ее, — может быть, на самом деле вовсе не таков, каким она его видела и запомнила. Он мог быть кем-то или чем-то необъяснимым, непонятным для нее, но ее человеческий разум, человеческие представления облекли его сущность в форму, понятную человеку. Это — средство самозащиты.

— Не разделяю твоих опасений. Роботы из Ватикана, к примеру, отправляются в своем физическом облике на этих мыслительных кораблях — или как там они у них называются? — куда им вздумается, в те миры, которые разыскивают ваши Слушатели — и ничего!

— Да, это так, — кивнул Экайер. — Но тут есть разница. Роботы отправляются в путь не вслепую, а выбирают цель очень осторожно.

Мэри дышала спокойно и ровно — успокоительное средство подействовало.

— Скоро она будет в порядке, — уверенно заявил Теннисон. — Худшее позади. Просто ей надо немного отдохнуть. А потом нужно подумать, чем ее отвлечь. Это возможно? Подумай, чем ее отвлечь от воспоминаний. И ни в коем случае нельзя позволять ей еще раз отправиться туда, где она была. Это я тебе как врач говорю. Если такой уверенности нет, следовало бы ее совсем отстранить от работы в Поисковой Программе. Но поскольку это может ее сильно огорчить, подумай, как переключить ее на что-то другое. Может быть, новые наблюдения помогут ей забыть о происшедшем. Вряд ли ей встретится что-нибудь еще так же травмирующее психику, как Рай.

— Ладно… — неуверенно проговорил Экайер. — Когда она придет в себя, попробую с ней потолковать. Посмотрим.

— Я попозже еще загляну к ней, — пообещал Теннисон. — А сейчас пойду на прием, меня там ждут, наверное.

Больных оказалось немного. Окончив прием, Теннисон решил к Мэри пока не заходить. Действие снотворного еще продолжалось, а если бы что-то случилось, сестра сообщила бы ему.

День был в самом разгаре. Погода стояла чудная. Темно-синие громады гор величаво красовались на фоне нежно-голубого неба. Глядя на горы, Теннисон ощутил, что хочет побыть в совершенно определенном месте — там, где он привык размышлять в одиночестве. За последние дни, даже за последние часы — столько всего произошло, что надо было подумать.

В саду было пусто. Обычно тут бродили несколько монахов, но сейчас не было ни души. Теннисон подошел к скамейке, стоявшей неподалеку от розовых кустов. Цвел только один-единственный куст, да и с того ветер уже был готов сорвать бледно-желтые лепестки.

Он уселся лицом к горам. «Странно, — думал Теннисон, — что они так сильно манят меня к себе. Надо будет обязательно воспользоваться предложением Декера и отправиться на прогулку. Хотя… если идти на несколько дней, как говорил Декер, все равно далеко не уйдешь — разве что в ближние предгорья…

А еще, — решил он, — надо обязательно в ближайшие дни заглянуть к Декеру и потолковать с ним о Шептуне… Шептун, — подумал он, — ну и имечко! И что же он такое? Что за существо такое, которое умеет проникать в чужое сознание, может становиться частью кого-то? Как это он сказал? «Я внутри твоего сознания и смогу стать частью тебя», — так, что ли? Или это все-таки были игра воображения?»

Теннисон потряс головой, стараясь отогнать воспоминания — они были не слишком приятны. В конце концов он решил не думать об этом вовсе. Самое разумное — сходить к Декеру и спросить его об этом. А пока — и думать нечего. Декер явно знает о Шептуне больше.

Послышавшиеся на дорожке шаги прервали размышления Теннисона. Он поднял голову. Перед ним стоял садовник.

— Снова ты? — без особой радости спросил Теннисон.

— А кто же еще? — удивился садовник. — Кому же еще тут быть, как не мне? Я тут работаю и имею полное право тут находиться. Как, впрочем, и в любом другом месте.

— А я разве сказал, что ты не имеешь права тут находиться? Просто так уж выходит, что всякий раз, когда я сюда прихожу, тебя встречаю.

— Садик маленький. Трудно разминуться, — объяснил садовник.

— Розы теперь, наверное, нескоро зацветут? — спросил Теннисон. — Гляжу, только одна осталась.

— Зато красивая, — уточнил робот. — Вы не находите?

— Просто прекрасная, — согласился Теннисон. Садовник пощелкал ножницами, но уходить явно не собирался.

— К превеликому своему огорчению я узнал, что Мэри снова больна, — сказал он.

— Да, очень больна, — кивнул Теннисон.

— Я узнал также, что она снова побывала в Раю?

— А вот об это я ничего не знаю, — откровенно солгал Теннисон. — Я врач, она больна, я ее лечу — вот и все.

«Не садовника это дело», — подумал он.

Глава 28

С Земли роботы завезли на Харизму мышей. Не нарочно, конечно, но как бы то ни было, мыши прибыли с ними.

Впервые Джилл заметила мышей, когда задержалась в библиотеке на ночь. В первую же ночь она познакомилась с одной мышкой. Потом прибегали и другие — она порой замечала их быстрые тени, но с самой первой они подружились. Она приходила к Джилл в одинокие ночные часы, осторожно выглядывала из-за стопки бумаг или горки кристаллов, ее тонкие круглые ушки всегда были настороже, готовые уловить любой шорох. Розовый носик непрерывно двигался, пытаясь унюхать самый тончайший запах. Убедившись, что все в порядке, что никого, кроме Джилл, тут нет, она выходила, не слишком уверенная, что ее визит будет воспринят с восторгом, и радостно делила с Джилл полночную трапезу, которая для нее состояла из крошек хлеба и сыра. Она брала крошки маленькими лапками, усаживалась, выпятив толстенький светлый животик и жевала драгоценную еду, не спуская с Джилл маленьких, ярких, похожих на черные блестящие бусинки, глаз.

Джилл говорила с мышкой, стараясь произносить слова как можно тише, почти шепотом — она была уверена, что громкий звук напугал бы мышку. Маленькая Беженка — так она окрестила свою полуночную подружку. Маленькая Беженка с Земли. Порой, когда мышка не была так увлечена крошкой или корочкой, она что-то пищала в ответ — и писк был весьма приветливый. Судя по всему, она хотела дать Джилл понять, что она ей тоже нравится.

Поначалу Джилл испугалась, подумав, что мыши могут здорово навредить библиотеке, но потом успокоилась, — ведь библиотека не была таковой в том смысле, в каком она привыкла думать. Драгоценные земные книги лежали в герметических футлярах, которые хранились в застекленных шкафах так же, как все остальные письменные источники информации. Ленты с записями и кристаллы лежали в стальных сейфах. Даже запасы чистой бумаги хранились в металлических ящиках. Нет, мыши не имели никакой возможности добраться до бумаги.

И вообще — их было не так много. Наверное, не больше дюжины, и, кроме новой подружки Джилл, которая регулярно приходила за своей долей ночной трапезы, они появлялись крайне редко. Как-то раз, покончив со скромными дарами Джилл, Беженка исчезла. Это удивило Джилл. Мышка была совершенно спокойна, в ее поведении не было никакой тревоги. Она расправилась с крошками, как обычно, и исчезла. Вот тут-то Джилл впервые задумалась о том, куда убегает мышка после еды. Она ни разу не пыталась проследить, куда исчезает мышка. Да это ее и не волновало. Пришла и ушла. Но почему-то в ту ночь Джилл стало интересно, куда уходит ее подружка. Ей это стало так интересно, что она даже рассердилась на себя.

«Что мне за дело? — подумала она. — И чего это мне вдруг взбрело в голову? Ну, узнаю, найду норку, а дальше-то что?»

Джилл решила больше не думать о такой очевидной чепухе, но мысль привязалась и не покидала ее. Нет-нет да приходила в голову. Однажды ночью, совершенно случайно она проследила взглядом за убегавшей Беженкой и заметила ее путь. Мышка спрыгнула со стола на пол, побежала вдоль стены, обитой панелью, и… исчезла в стене, не замедлив быстрого, уверенного бега. Казалось, что она прямо-таки прошла сквозь стену.

Удивленная Джилл встала из-за стола, не спуская глаз с того места в стене, где исчезла мышь. Подошла к стене, опустилась на колени, провела рукой по стене, у самого пола, — норки не было. Панель вплотную примыкала к полу. Или нет? Самыми кончиками пальцев она ощупала стык… и обнаружила узкую щель — не шире дюйма — но, наверное, для мышки этого было достаточно, к тому же она знала, где находится щелка.

— Маленький бесенок! — сказала Джилл негромко.

Длина щелки тоже была невелика — несколько дюймов, а по обе стороны от нее панель плотно соединялась с полом. «Может быть, пол просел?» — подумала Джилл. Пощупала ладонью — нет, пол был идеально ровным.

Тогда она попыталась просунуть кончики пальцев в щель — там было пусто. Джилл уцепилась за панель с другой стороны и потянула… С тихим скрипом и треском в стене открылась дверь! За дверью оказалась крошечная кладовка. В стену был вбит крючок, на нем висела лиловая мантия кардинала. На полу стояла пара сандалий. В одном из углов стояла корзина для бумаг. Вот и все — мантия, сандалии и корзина. Сильно пахло мышиными экскрементами.

Джилл протиснулась в кладовку, взяла корзину и вышла, прикрыв за собой дверь.

Вернувшись к столу, Джилл принялась за изучение содержимого корзины. Она была полна скомканной бумаги. На самом дне лежало большое мышиное гнездо, сооруженное из бумаги — вероятно, им пользовалось не одно поколение мышей, и каждый новый его обитатель служил делу умножения потомства.

Отобрав относительно хорошо сохранившиеся листки, Джилл сложила их на столе в стопку. Когда на дне осталось только мышиное гнездо, Джилл начала внимательно просматривать бумаги.

Поначалу было совсем неинтересно. Несколько листков содержали какие-то математические расчеты — ничего впечатляющего. На одном листке был перечень дел, которые нужно было переделать. Большинство пунктов было вычеркнуто — надо понимать, это означало, что дела выполнены. Кое-какие листки были испещрены непонятными значками, — возможно, когда-то они что-то и означали, но теперь выяснить это не было никакой возможности. На одном листке было начало письма — собственно, всего две строчки — без даты и адреса: «Ваше Преподобие, последние несколько дней я размышлял о том деле, о котором мы с вами беседовали в саду, и пришел к выводу, что…» Дальше было съедено мышами. Еще на одном листе было написано: «Темы для обсуждения с Его Святейшеством», но, кроме заглавия, больше ничего не было. Далее следовал совершенно загадочный листок: «666 буш. пшеницы, 30 куб. хорошего, прочного, долго горящего дерева, 150 фун. лучшего картофеля, 7 т меда», — и все. Были и другие листки и обрывки бумаги, и, наверное, тот, кто задался бы целью их расшифровать, узнал бы много интересного, но почему-то Джилл решила, что сейчас не время приниматься за их изучение. Она аккуратно сложила все бумажки в стопку, тщательно разгладив каждую. Она решила, что обязательно как-нибудь выкроит время и изучит все до одной более внимательно. Кто знает — а вдруг именно там и таится ключ к разгадке тайны Ватикана?

Приняв такое решение, она неожиданно для себя поняла, как глубока ответственность, которую она возложила на себя, как важна задача, ради решения которой она просматривала даже совершенно пустяковые на первый взгляд обрывки бумаги в надежде отыскать какую-нибудь крошечную заметку на полях, которая как раз и могла бы дать ответ на все вопросы! Нет, не такой она представляла себе эту работу, когда давала согласие остаться… Тогда она думала, что это всего-навсего разумный компромисс с собой, некое оправдание своей задержки здесь, занятие, чтобы не слоняться без дела, не сидеть сложа руки. «Ты втянешься», — сказал Джейсон и оказался прав. Только втянулись они оба — и он ничуть не меньше, чем она, хотя он-то как раз не притворялся, не утверждал, что горит желанием здесь остаться. Разве не она планировала остаться тут, если ей позволят выполнить репортерскую работу, ради которой она так сюда стремилась?

«Если бы сейчас мне предложили улететь с Харизмы, — подумала она, — согласилась бы я или нет?» — И поняла, что ответить не может.

В самом низу бумажной стопки она обнаружила несколько сколотых скрепкой листков, исписанных витиеватым почерком. Джилл принялась за чтение, с трудом разбирая слова:

«Я, Енох, кардинал Феодосий, записал это для себя, осознавая, что настоящая информация не может войти в официальный отчет. То, о чем я пишу, не было помещено в отчет умышленно. Я записываю свои воспоминания, как предупреждение самому себе, только себе самому, хотя, может быть, — они пригодятся и другим. Но сейчас я не имею намерений ни с кем делиться впечатлениями. Я делаю эти записи не потому, что боюсь запамятовать — забывчивостью я не страдаю, но потому, что хочу передать словами свои чувства, свои эмоции (если у меня есть чувства и эмоции) и мои опасения — в особенности — опасения, пока время не стерло остроту впечатлений.

Я считаю, что описываемое мною было случаем, редкой случайностью, хотя последствия этой случайности могут оказаться весьма и весьма прискорбными. Долгое время мы чувствовали себя в безопасности в своем одиноком, изолированном от мира убежище, расположенном на самом краю Галактики, где так мало звезд, да и наша собственная звезда так мала и невыразительна, что вряд ли привлекла бы к себе чье-то внимание. Но теперь, с тех пор как случилось то, о чем я хочу написать, я уже не так уверен в нашей безопасности. Хотя никто из моих соратников не проявил никакого беспокойства по этому поводу, а я, в свою очередь, ни с кем не поделился своими опасениями и тревогой.

Именно потому, что я принужден молчать о том, что пережил, и из страха, что с течением времени я избавлюсь от мучающего меня страха, я пишу эти воспоминания для себя, как напоминание себе, как подтверждение того, что я пережил этот страх, о котором ни в коем случае не следует забывать, когда мы будем строить планы на будущее.

Вчера нас посетили. Пришельцы были совершенно непохожи ни на одно из виденных мною ранее существ. Не исключено, что многие на планете видели что-то, но скорее всего, если кто-то и видел, то не более чем странные пузыри. Мне довелось видеть тех, кто летал в этих пузырях, поскольку я уверен — пузыри были всего-навсего транспортными средствами. Несколько мгновений я был лицом к лицу с одним из тех, кто был внутри пузырей. Именно «лицом к лицу» — могу поклясться, что это было лицо. Не лицо человека, не лицо робота — оно было похоже на зыбкий, колеблющийся дым, но в нем проглядывали очертания странного лица. Оно все время меняло форму, растягивалось и сжималось, как резиновое. Я никогда не смогу забыть выражения этого лица, — ведь я видел его так близко, на расстоянии не более тридцати футов. Это была презрительная усмешка — будто Всемогущий Господь взирал на стадо свиней. Я внутренне содрогнулся, поймав на себе этот взгляд, и почувствовал себя маленьким, ничтожным, презренным существом. Мне стало нестерпимо жаль себя и себе подобных: все, чем мы занимались столько лет, представилось мне возней скарабеев в навозной куче, мелким и низменным.

Пузырей было около дюжины, хотя, сомневаюсь, что кому-то пришло в голову сосчитать их. Они быстро появились и так же быстро исчезли — задержались всего-то, наверное, минут на десять, если не меньше.

Они быстро осмотрели нас, — возможно, им и не нужно было тратить на нас много времени. Наверное, даже этого им вполне хватило, чтобы все про нас узнать. Они смотрели на нас без всякого интереса, ибо поняли, кто мы такие, чем занимаемся, и, скорее всего, решили, что мы просто ничтожества.

Может быть, они и не представляют для нас опасности, но главное — они знают о нас, с каким бы пренебрежением они к нам ни отнеслись. Вот поэтому-то я и не могу больше чувствовать себя в безопасности. Может быть, они нам ничего плохого и не сделают, но само чье-то знание о нас — уже опасность. Представить только: если они случайно обнаружили нас, просто так, от нечего делать, разглядели нас, то могут существовать и те — они наверняка есть, — кто по неведомым нам причинам ищет нас.

Мы так стремились к изоляции, отдаленности. Мы выдержали наплыв паломников — даже поощряли его, — и не только потому, что нам нужны деньги. Мы были уверены, что, даже если паломники будут рассказывать о нас, никто не придаст их словам особого значения — сочтут нас представителями еще одного презренного, ничтожного культа. Но, видимо, наши расчеты оказались неверны, а если так…»

На этом месте записи обрывались. Джилл старательно разгладила смятые странички, аккуратно сколола их скрепкой, свернула в трубочку и положила в карман.

Еще ни разу она не отваживалась выносить из библиотеки какие-то материалы, но тут решила поступиться правилами.

«Енох, кардинал Феодосий, — думала она, — этот угрюмый старый робот… Неужели это он написал?»

В этом металлическом черепе скрывался ум гораздо более тонкий и изощренный, чем она предполагала.

Глава 29

Декер возился в огороде. Еще в первый раз Теннисон отметил, какой у него там образцовый порядок — ровные, ухоженные грядки, ни единого сорняка. Декер неторопливо орудовал мотыгой.

Теннисон остановился у изгороди и стал ждать. Наконец Декер его заметил, отряхнул мотыгу от земли, положил ее на плечо и направился по дорожке между грядками навстречу Теннисону.

— Давай уйдем с солнцепека, — предложил он, — а то жарковато нынче.

Он зашагал впереди, к тому месту, где падала тень от двух развесистых деревьев. Под ними стояли два самодельных деревянных стула и низкий стол, а на столе — кувшин.

Декер сел, взял кувшин и протянул Теннисону.

— Всего-навсего вода, — сказал он. — Теплая, наверное, но во всяком случае — мокрая.

Теннисон покачал головой.

— Ты первый, — сказал он. — Ты же работал. Декер кивнул, поднял кувшин, выпил воды и передал его Теннисону. Вода действительно была теплая, но, как справедливо заметил Декер, мокрая. Теннисон поставил кувшин на место и уселся по другую сторону стола.

— Я всегда ставлю тут кувшин, когда работаю, — объяснил Декер. — До дома далеко бежать, если пить захочется.

— Прости, я тебя оторвал от дел. У тебя найдется еще одна мотыга? Я неплохо умею мотыжить.

— Бог с тобой! Совсем ты мне не помешал. Честно говоря, я даже рад, что ты помог мне вовремя остановиться. Я просто порядок навожу, так сказать. На самом деле тут ничего делать не надо.

— Том, мне нужно с тобой кое о чем поговорить, — решительно сказал Теннисон. — Понимаешь, я не знаю, друзья мы или нет. Мне кажется, что это так, но все зависит от того, что каждый из нас считает дружбой.

— Давай считать, что мы друзья, — предложил Декер, — пока ничего другого не придумали.

— Короче говоря, речь о Шептуне.

— А-а-а, значит, он до тебя добрался.

— Точно. А ты откуда знаешь?

— Я не сомневался, что он это сделает. Он, видишь ли, был просто очарован тобой. Он мне сам сказал. Поэтому я и решил, что он обязательно тебя достанет.

— Но он не просто явился ко мне. Он стал… черт подери, как бы это получше выразиться… — Теннисон беспомощно защелкал пальцами, — ну да — частью меня. Он проник ко мне в сознание. По крайней мере, он заявил, что может быть частью меня. Но сам я в этом не уверен. Если он и проник в меня, то пробыл во мне недолго.

— Ты прогнал его?

— Нет. Он пообещал уйти, как только я захочу этого. Тут он вел себя по-джентльменски.

— И что же произошло, в таком случае?

— Как раз в это самое время вошел Экайер — вернее, вбежал — и сообщил, что с Мэри очень плохо.

— И что же с Мэри?

— Она опять побывала в своем Раю, и что-то ее ужасно напугало. Она до сих пор невменяема, так что ее даже расспросить толком невозможно.

— Выходит тогда, что это вряд ли был Рай? Теннисон задумчиво покачал головой.

— Трудно сказать. Пока ничего нельзя понять. Ну да ладно, я ведь не об этом, собственно. Если позволишь, я хотел бы о Шептуне потолковать. Я ему сказал, что, если он принадлежит тебе, я ни в коем случае не намерен его у тебя отбирать.

— Не знаю, принадлежит ли он мне. Думаю, нет. Мы с ним друзья, это правда. Но это все. И вообще — это долгая история. Много лет он играл со мной, дразнил меня. Времечко было — я тебе доложу. Как вспомню… Теперь, конечно, смешно, я ведь знаю, что он совершенно неопасен. А тогда… Ты представь только: я в лесу, один-одинешенек, а он, невидимка пакостный, пугает меня. Заставлял меня часами гоняться за ним по лесу, искать его. Он уже тогда начал говорить со мной — не голосом, конечно, — слова звучали у меня в сознании. Да ты, наверное, уже понял, как это бывает.

— Да, — кивнул Теннисон, — он говорил со мной.

— Честно говоря, — продолжал Декер, — поначалу я думал, что он какой-нибудь кровожадный хищник, этакий суровый каннибал с извращенным чувством юмора. Пару раз мне удалось увидеть его — или нечто, что я за него принял. Руки чесались подстрелить, но я так ни разу и не решился нажать на спусковой крючок — сам не знаю почему. Подозреваю, что к тому времени мне уже начал нравиться этот маленький паршивец, хотя надоел он мне до смерти — можно меня понять, правда? Страшно неприятно ощущать, что вечно кто-то прячется у тебя за спиной. Потом он признался, что все это творил только ради того, чтобы проверить, друг я ему или нет. То, что я ни разу не выстрелил, убедило его в этом, и, когда он наконец появился, я имел возможность удостовериться, что он вовсе не хищник, а всего-навсего крошечное облачко алмазной пыли.

— И с тех пор он жил с тобой?

— Не совсем так. Он есть, и его нет. То он тут, то нет его. Ты заметил ограненные камни на столе?

— Да, видел.

— Это Шептуна работа. Как он ухитряется это проделывать — до сих пор не знаю. Подозреваю, что он умеет манипулировать молекулами — разрушать их, удалять с тех участков, которые избрал для обработки. Я в этом полностью не уверен — просто нужно же хоть какое-то объяснение найти. Еще он помогает мне искать камни. Опять-таки как он это проделывает — ума не приложу. Он находит их и говорит мне, где искать. Когда камни найдены, он отбирает кое-какие для себя, чтобы потом обрабатывать.

— Но… ты же разговариваешь с ним. Мог бы спросить его. Может быть, он бы тебе ответил?

— А я так не думаю, Джейсон. Понимаешь, мы ни о чем таком сложном не разговариваем. Порой я чувствую себя с ним неловко, каким-то, прости меня, недоумком. Теперь, когда ты рассказал, как у тебя с ним дело было, я начинаю догадываться, где собака зарыта. Он пытался проникнуть в мое сознание, но у него ничего не вышло.

— Похоже, ты в точку попал, — кивнул Теннисон. — Он мне так и сказал. Сказал, что пытался проникнуть к тебе в сознание, но не сумел.

— Значит, в твое сознание он может проникнуть?

— Том, откуда же мне знать? Он сказал мне, что побывал в моем сознании. Я же ничего утверждать не могу. Я не могу подписаться под его словами. Но если он там и был, то, повторяю, недолго. Минуту-другую, а потом вбежал Экайер. И потом… знаешь, я не уверен, что мне нравится то, что делает Шептун. Я почему-то не в восторге от того, что кто-то будет гулять у меня в голове. Знаешь, мне меня самого вот так хватает. — Теннисон провел рукой по горлу. — Вряд ли там найдется место для кого-нибудь еще.

— Ты зря не волнуйся, — успокоил его Декер. — Шептун — добрая душа. Зла от него никакого. Просто ему одиноко. Я ему в этом немножко помог. Ему очень нужны друзья, а я пока — его единственный друг — был и есть. Самому странно, что я чувствую к нему симпатию. Чтобы человек дружил с облачком пыли… сам понимаешь, странновато, а? Я чувствую, что он чужак, совсем, как говорится, из другого теста, но это меня не пугает. А что он такое…

— Вот-вот, я как раз и хотел спросить тебя — что он такое?

— Я его об этом никогда не спрашивал. Я считал, что это не мое дело. А сам он никогда этой темы не касался. Был однажды случай — казалось, вот-вот расскажет, но он ничего не сказал. Наверное, это непросто. Я сам над этим подолгу голову ломал, но, откровенно говоря, мало до чего додумался.

— Значит, у тебя нет возражений относительно того, чтобы он проник ко мне в сознание? Том, я понимаю, как глупо это звучит, но ты меня пойми. Для меня это дико, непонятно, незнакомо.

— Никаких возражений, — улыбнулся Декер. — Если тебе не страшно, можешь смело впускать его. Кто знает — может быть, именно тебе он расскажет нечто такое, что нужно знать вам обоим. Он ведь уже очень давно на этой планете. Наверное, он тут был еще до того, как возник Ватикан. Может, он сумеет тебе что-нибудь и про Ватикан рассказать. Во всяком случае, это его страшно интересует. Он какое-то время там вертелся. Но, похоже, мало что выяснил. — Декер поднялся со стула. — Выпьешь со мной, если я разыщу бутылочку?

— Что за вопрос?

— Тогда подожди здесь. Схожу в дом, поищу. Слишком хороший день нынче, чтобы томиться в доме.

— Совершенно с тобой согласен, — улыбнулся Теннисон.

Дожидаясь возвращения хозяина, Теннисон поудобнее устроился на стуле. Прямо перед ним тянулась ровная садовая дорожка. По обе стороны от нее стояли обкопанные деревья. Вдали запела птица. Теннисон заслушался, но ее прозрачная трель, увы, оборвалась. Легкий ветерок шевелил листву. Даже солнечный свет излучал покой и тишину.

Слева, внизу, были видны строения Ватикана — здания, казалось, вросли в землю корнями — да что там в землю — в само мироздание.

«Спокойное учреждение в спокойном мире, — подумал Теннисон. — Нет, в таком месте, в таком мире не может быть ничего дурного… Где-то там библиотека, а в библиотеке работает Джилл…»

Теннисон попытался определить, в каком именно здании находится библиотека, но с такого расстояния это оказалось невозможно.

«Джилл работает слишком много, — думал он, — каждый день часами корпит над надписями. Работа стала просто-таки наркотиком для нее. Она даже перестала говорить о возможности когда-нибудь покинуть Харизму».

Покачиваясь на стуле, закинув руки за голову, Теннисон попытался вызвать в сознании образ Джилл, представить ее за рабочим столом в сумеречном свете лампы. Он вспомнил тот вечер, когда Джилл впервые поделилась с ним своими догадками. И все время перед глазами маячило проклятое красное пятно на ее щеке. Нет, он почти не замечал его, но всякий раз, когда видел его, ему становилось нестерпимо жаль ее…

Он так погрузился в мысли о Джилл, что не заметил, как вернулся Декер. Он принес бутылку и два стакана.

— Выпьем, — сказал Декер и посмотрел сквозь бутылку на солнце. — Увы, это все, что осталось. Правда, через пару дней появится Чарли. Должен привезти мне еще.

— Наплюй на Чарли, — посоветовал Теннисон. — Я тебе в следующий раз принесу парочку. У Экайера есть запас. Там гораздо больше, чем нам с ним нужно.

Декер усмехнулся.

— Вот ведь интересно, — приподнял он брови, разливая виски по стаканам, — ты даже глазом не моргнул, когда я сказал, что через пару дней тут будет Чарли. Значит, ты не собираешься с ним словечком перемолвиться насчет того, чтобы он взял тебя с собой?

— Рановато еще. Полагаю, на Гастре меня еще не успели забыть. Не исключено, что кто-то до сих пор слоняется в порту и поджидает меня. Но… даже если это не так, улетать мне пока неохота.

— Ну, а Джилл?

— Она, пожалуй, тоже не против задержаться еще. Закопалась в своих исторических изысканиях.

— Оба вы попались на ту же удочку, что и я в свое время. И это, клянусь, неплохо, совсем неплохо. Харизма — прекрасная планета для жизни. Мягкий климат, щедрая земля. Мирный народ. Разве может быть что-то лучше? И главное, никто не пристает с расспросами.

— Так ты поэтому тут остался?

— Отчасти. С одной стороны. А еще из-за того, что меня выкинуло на двести лет назад из моего времени. Будет время, я как-нибудь соберусь с духом и поведаю тебе свою историю. Пока скажу только, что я вынужден был покинуть корабль. Команда бежала и бросила меня одного, но, на счастье, оставила мне последний спасательный катер. Не думаю, что они это сделали нарочно, вряд ли у них была возможность обо мне вспомнить и побеспокоиться. Они были жутко напуганы. В общем, я успел впрыгнуть в катер, где погрузил себя в искусственный анабиоз. Катер доставил меня сюда живого и невредимого — он сам отыскал планету, которая годилась для жизни. Но к тому времени, когда я проснулся здесь, прошла пара столетий. Так что я — ходячий анахронизм, человек, выброшенный на двести лет из своего времени. Снова вернуться в Галактику — нет, упаси бог, я просто с ума сойду. Здесь же моя отсталость от времени мало чувствуется — большинство людей не меньше меня отстали от жизни. Кстати, не исключено, что и роботы тоже. В чем-то они ни на йоту не изменились по сравнению с тем, какими прилетели сюда. Зато в другом они обскакали всю Галактику на миллион лет вперед. А может, и всю Вселенную.

— Но в чем? Вот вопрос.

— Не имею понятия. Все, что у них есть, хранится за семью печатями.

— И еще они боятся. Знаешь, Джилл нашла в библиотеке запись воспоминаний одного из кардиналов. Даты там нет, поэтому непонятно, когда было написано. Говорится там о пришествии странных чужаков, которые прибыли, как там сказано, в каких-то пузырях. Очень похоже на обследование планеты. Они пробыли тут совсем недолго, однако кардиналу этого вполне хватило, чтобы здорово перетрусить.

— Понятно, — кивнул Декер, отхлебнув немного виски. — Существует легенда об этом посещении. Наверное, это было немало лет назад. «День, когда прилетели пузыри». Я думал, что это всего-навсего народное сказание, но раз есть свидетельство кардинала, можно верить, что в основе легенды лежит реальный факт.

— Но почему роботов это так напугало? Пришельцы пробыли тут совсем недолго и ничего плохого не натворили.

— Тут вот что надо иметь в виду: робот по определению — не романтик, не искатель приключений. Он старается все воспринимать усредненно. Никогда не рискует — ни боже мой! Предельная осторожность во всем и всегда. Вот истинное различие между людьми и роботами, если угодно. Люди вечно рискуют, лезут на рожон. Робот — никогда. Кто знает, может быть, в этом выражается их комплекс неполноценности. Нет, они любят произносить высокопарные речи, делать вид, что вершат великие дела. Но настоящее величие, как мне кажется, со страхом ничего общего иметь не должно. Эти же шарахаются от собственной тени. А ведь до той поры их ничто не пугало. И тут — на тебе, сюрприз!

Глава 30

Садовник Джон преодолел множество лестничных пролетов и галерей под Ватиканом и наконец приблизился к «святая святых».

Джон подошел к небольшой двери, из ящичка на поясе достал ключ и отпер дверь. В маленькой комнате стоял всего один стул. Джон прикрыл за собой дверь. Щелкнул замок. На стене, против которой стоял стул, в камень была вмурована металлическая пластина.

Садовник опустился на стул.

На пластине медленно, постепенно вырисовалось изборожденное морщинами лицо.

— Рад тебя видеть, Джон, — раздался голос Папы. — Что привело тебя ко мне на этот раз?

— Я пришел, Ваше Святейшество, — сказал Джон, — чтобы рассказать вам кое-что о нашей жизни. Надеюсь, на этот раз вы с большим вниманием отнесетесь ко мне. Я там, наверху, не ерундой занимаюсь, разыгрывая из себя садовника, которому больше делать нечего, как только с розочками возиться. Я работаю на вас, делаю дело, которое вы не можете доверить своим тупицам кардиналам. Я шпионю для вас, слушаю все, о чем болтают, — для вас, распускаю слухи — тоже для вас. Так что уж сделайте милость, Ваше Святейшество, хотя бы выслушайте меня.

— Я тебя всегда выслушиваю, Джон, — возразил Папа.

— Не всегда, — упрямо сказал робот.

— Ладно, на этот раз выслушаю, Джон.

— Ходят слухи, — начал Джон, — не более чем слухи, но очень упорные. Суть их в том, что Слушательница Мэри второй раз побывала в Раю и ее оттуда выгнали.

— Не слыхал.

— Естественно! Кто вам скажет? Кардиналы, что ли? Им бы только ходить, да…

— В свое время, — резко оборвал его Папа, — они, безусловно, явятся ко мне и все расскажут.

— Ага, в свое время. После того, как все обсудят между собой и решат, как вам это получше преподнести.

— Они хорошие и верные слуги, — не соглашался Папа, — Они делают что положено и преданы мне.

— Верно подмечено, — не унимался садовник. — Только не потому, что преданы, а потому, что хотят извратить направление вашего мышления и нашу цель заодно. Ваше Святейшество, когда Ватикан только-только образовался, целью его был поиск истинной религии. Мы честно и откровенно признавали, что земная религия нас не устраивает и мы ищем лучшую, более истинную, самую истинную. Вы, Ваше Святейшество, до сих пор этим занимаетесь?

— Думаю, что да, — ответил Папа. — Помимо всего прочего.

— Вот-вот. Вот именно — помимо всего прочего. Слишком много стало этого «всего прочего»! Технологические системы, философские направления. Все это так далеко от того, чему мы собирались себя посвятить!

— Если речь о философии, Джон, то тут ты заблуждаешься. У философии как раз очень много общего с нашей первоначальной целью. Но если я тебя правильно понимаю, ты готов отказаться от «всего прочего» ради безумного, фанатического поиска той веры, которую, как нам когда-то казалось, мы в состоянии обрести.

— Когда-то? А теперь вам уже так не кажется, Ваше Святейшество?

— Если ты спрашиваешь меня о том, верю ли я до сих пор в логику и необходимость поиска, ответ будет таков: да, верю. Но то, что казалось простым тысячу лет назад, теперь уже таким не кажется. Дело тут не только в вере, не только в том, чтобы найти вероисповедание, божество, божественность — не уверен, что «божественность» — самый подходящий термин. Дело в том, чтобы разрешить загадку выживания и эволюции систем, разработанных людьми, живущими в них. Такие системы разыскивают для нас наши Слушатели. И только в результате изучения этих систем и размышления о существах, населяющих эти системы, — теперь-то я в этом просто уверен — мы сможем найти ответы, которые приведут нас к тому, что ты зовешь истинной религией.

— Ваше Святейшество, вы изволите смеяться надо мной?

— Ну что ты, зачем мне над тобой смеяться, Джон? Мы слишком долго работаем вместе, чтобы я мог себе такое позволить. Но у меня постепенно складывается впечатление, что за годы наши точки зрения на многое стали несколько различаться. Мы изменились.

— Если на то пошло, вы изменились гораздо больше меня, Ваше Святейшество. Я до сих пор — простой робот, который прибыл сюда с Земли. И мои убеждения гораздо ближе к нашему первоначальному плану, чем ваши. Я участвовал в вашем создании, и мы все старались вложить в вас величие, мудрость, стремление к святости. Но вы… вы должны простить мне эти слова — вы уже не тот, кого мы создавали.

Папа издал звук, который, не будь он машиной, можно было бы посчитать смешком.

— Да, конечно, я уже не тот. Да и как можно было ожидать, что я не буду изменяться? Неужели ты думал, что я буду раз и навсегда таким, каким вы меня создали? Разве я мог не меняться, постоянно вбирая в себя новые факты, новые мысли? Естественно, я теперь уже не робот «в чистом виде», я успел растерять многое из той вашей «человечности», что вы заложили в меня. Я стал… сейчас подумаю, как лучше сказать… более чужаком, что ли. За века в меня попало столько всего инопланетного — большей частью, кстати говоря, просто чепухи, мусора — а от человека и от робота во мне стало намного меньше, чем раньше. Этого не мог ожидать даже ты, Джон. Это было совершенно необходимо. Мне пришлось развить в своей структуре отдельные фрагменты, чтобы решать проблемы, связанные с чужеродными понятиями. Конечно, я изменился. Я уже не просто инструмент, созданный вами, роботами. Признаться, я удивлен, что ты этого не знал. У меня колоссальный банк данных — он каталогизирован и ждет переработки в матрицу. Это колоссальная работа. Должен тебе признаться, Джон, я уже не раз имел возможность с горечью убедиться, что в триллионах моих ячеек памяти обязательно находятся такие, которые не стыкуются одна с другой даже тогда, когда кажется, что должны состыковываться замечательно. Увы, их приходится, образно говоря, вынимать и класть на полочку до тех пор, пока не прибудет новая информация, которая позволит двум, трем, дюжине ячеек объединиться и в результате дать что-то ценное, логичное. Джон, мне не стыдно признаться тебе, что порой я буквально трещу по швам от обилия неразрешенных вопросов, — или наполовину неразрешенных — порой, как в головоломке, недостает одного-двух кусков, чтобы образовалось нечто целое. Но есть и такие головоломки, которым не сложиться никогда, и я никогда не найду ответа-кусочка. Это ваша беда, роботов. Вы хотите получать ответы, а у меня порой их нет. Как я уже сказал тебе, Вселенная не так проста, как нам когда-то казалось. Я — долгосрочный проект, а вы требуете у меня скоропалительных, немедленных ответов.

— Не сказал бы, Ваше Святейшество, что тысяча лет — это немедленно.

Папа вновь издал звук, напоминающий короткий смешок.

— В моем понимании это очень, очень мало. Если я проживу миллион лет…

— Проживете. Мы об этом позаботимся.

— Ну что ж, — сказал Папа, — тогда есть некоторая надежда, что мы придем к вашей цели.

— К нашей цели? Ваше Святейшество, вы так говорите, что можно подумать — это не ваша цель!

— Да, конечно, и моя тоже. Но нельзя игнорировать другие аспекты нашей работы. Невозможно предугадать, к чему приведет тот или иной этап исследований — очень часто направления непредсказуемы.

— Ваше Святейшество, вы позволили Ватикану свернуть с прямой, верной дороги, это вы дали ему пойти скользкими путями, по этим самым непредсказуемым направлениям. Кардиналы борются за власть…

— Не могу не согласиться, — сказал Папа, — что некоторые из моих кардиналов оказались никчемными, но это не так уж плохо. С точки зрения административных навыков, у них все в порядке. Ну, к примеру, кто осмелится отрицать, что программа паломничества выполняется весьма успешно?

— Вы меня просто убиваете своим цинизмом, Ваше Святейшество! Отчего вы вспомнили о программе паломничества? Мы поддерживаем ее только из финансовых соображений. Мы пичкаем этих убогих паломников жуткой смесью религиозных понятий, которые они не в силах усвоить, и в том, что они получают от нас, — ни на грош правды и искренности. И самое худшее, что они именно потому и верят в то, что мы им предлагаем, что ничегошеньки в этом не понимают!

— Слишком мало правды, говоришь? Я бы мог спросить у тебя: «Что есть правда?», «Что есть истина?», но не буду, потому что ты станешь отвечать и еще больше огорчишь меня. Нет, я не совсем согласен с тобой относительно программы паломничества и продолжаю стоять на своем: программа приносит-таки некоторый доход, и мы нуждаемся в нем, а кроме того — она служит неплохим прикрытием, создавая нам репутацию приверженцев глупого культа на тот случай, если нами кто-то всерьез заинтересуется, — правда, в этом я сильно сомневаюсь.

— Я не разделяю вашего отношения к этой проблеме, — упрямствовал робот. — В программе паломничества мы избрали принцип плавания по течению, а этого мало. Мы можем и должны сделать гораздо больше. Мы обязаны заботиться о каждой душе, которая жаждет…

— Вот за что я всегда так ценил тебя, Джон, так это за твою вечную заботу о душах заблудших и о собственной, в частности, тогда как ты должен понимать, что никакой души у тебя нет.

— А я не знаю, что у меня нет души! — огрызнулся робот. — Мне удобнее думать, что она у меня есть. Вполне резонно считать, что всякое разумное существо наделено душой.

— Что бы ею ни было, — уточнил Папа.

— Да, вот именно, — подтвердил Джон.

— Никто больше не осмеливается так разговаривать со мной, — сказал Папа. — И я ни с кем так не говорю, как с тобой. Вот почему я так ценю тебя, вот почему ты — мой друг, хотя, послушав наш разговор, вряд ли кто-нибудь сказал бы, что мы — друзья. Знаешь, было время, когда я подумывал, не сделать ли тебя кардиналом, но в роли садовника ты способен принести мне больше пользы. А ты сам-то не хотел бы стать кардиналом?

Джон захлебнулся от удивления и издал какой-то нечленораздельный звук.

— Ну, вот и славно. Я так и думал, — резюмировал Папа. — Ты как садовник опасен, а как кардинал был бы опасней в сто раз. А теперь отвечай мне, и немедленно — не вздумай заговаривать зубы и сочинять: ведь это именно ты поднял эту суету относительно канонизации Мэри?

— Да, я, — дерзко ответил робот. — И мне нечего стыдиться. Народу нужны святые — преданным роботам в Ватикане и верным людям в поселке. Вера их скудеет, ей нужна поддержка. Что-то нужно такое… мощное, величественное, чтобы еще раз подтвердить правильность избранной нами цели, ради которой мы прибыли сюда. Но если Мэри выгнали из Рая…

— Джон, ты в этом уверен?

— Нет, я же сказал вам, что это не более чем слухи. Мэри осуществляла какое-то наблюдение и вернулась из него совершенно потрясенная. Чем, почему — не знаю. Экайер уперся и не желает передавать оба кристалла в Ватикан. А наш новичок — этот маленький доктор — упорно избегает моих вопросов. Он знает все, что знает Экайер. И оба они — негодяи!

— Не нравится мне эта идея с канонизацией, — проворчал Папа. — Это шаг назад, к земному христианству. Не то чтобы христианство было так уж дурно само по себе, но ему было далеко до того, чем оно притворялось. Я говорю в прошедшем времени, хотя отлично знаю, что христианство существует до сих пор. А употребил прошедшее время я потому, что не имею понятия, как оно развивалось, чем стало.

— Смею вас уверить, — язвительно проговорил Джон, — что и оно претерпело кое-какие изменения. Не стал бы называть это «развитием», честно говоря, но изменения налицо.

— Вернемся к вопросу о канонизации. Если слухи верны, твое предложение канонизировать Мэри теперь будет выглядеть не так привлекательно. Мы не можем объявить святой женщину, которую выгнали из Рая.

— Вот именно это я и пытаюсь вам растолковать! — обрадовался Джон. — Нам позарез нужна святая как символ, как спасательный круг, за который наша вера могла бы ухватиться и удержаться на плаву. Я ждал, когда появится святая или святой, и теперь мы просто не имеем права упускать такой случай! Ватикан во что бы то ни стало должен получить кристалл с записью о Рае — этот, самый последний — и либо уничтожить его, либо спрятать. Мы со всей ответственностью должны подойти к сокрытию того факта, что ее изгнали из Рая.

— Джон, — строго проговорил Папа, — ты должен отдавать себе отчет в том, что это не Рай.

— Нисколько не сомневаюсь.

— Но тебе хочется, чтобы вся наша братия поверила в Рай?

— Ваше Святейшество, это необходимо! Нам нужна святая, нам нужен Рай!

— А ведь мы только что толковали о поисках более истинной религии. Теперь же…

— Ваше Святейшество!

— Знаешь, Джон, что я тебе скажу? Если нам действительно нужен святой, то у меня на это место есть кандидат получше Мэри. Умный, амбициозный робот, настолько ослепленный любовью к народу и верой в его спасение, что отказался от возможности занять высокий пост в Ватикане ради того, чтобы до конца дней своих возиться с розами.

Джон истерично взвизгнул — редкий случай для робота.

Глава 31

Старожилы Харизмы, стражи лесов, пустынь и вод — глухоманы — вели неторопливую соседскую беседу, которой никто не слышал и не замечал, кроме них самих. Они переговаривались через всю планету легко и просто, исполненные уважения друг к другу, давая каждому возможность высказаться.

— Было время, — сказал тот, что обитал на плодородной, цветущей равнине, тянувшейся до самого горизонта позади уже знакомого нам горного хребта, — было время, когда меня очень волновал металлический народец, обосновавшийся на нашей планете. Я боялся, что они расплодятся, доберутся до нашей земли, наших деревьев, что начнут выкапывать наши драгоценные минералы, отравят наши воды, опустошат земли. Но еще более я обеспокоился, когда узнал, что металлический народец — дело рук другого народца — органического, который в свое время создал их себе как слуг. Но я наблюдал за ними долгие годы и решил, что они совсем не опасны.

— Да, они — народец очень милый, — подхватил глухоман, живший на холме повыше хижины Декера, откуда он лучше остальных мог наблюдать за Ватиканом. — Они пользуются нашими богатствами, но делают это мудро — берут не более того, что нужно, и следят за тем, чтобы почва не истощалась.

— Поначалу, — вступил в разговор тот, что жил среди высоких скал к западу от Ватикана, — меня пугало, что они так интенсивно используют дерево. И тогда, и теперь им нужно много дерева. Но и деревом они пользуются экономно, никогда не берут лишнего. И часто даже сажают молодые деревца, чтобы заменить срубленные.

— Нет, что ни говори, а соседи они неплохие, — сказал глухоман, что жил на берегу океана, на другом краю планеты. — Если нам и суждено было иметь соседей, то лучше не придумаешь. Повезло нам с ними.

— Да, повезло, — согласился тот, что жил в долине. — Но не так давно мы были вынуждены убить…

— Да, но то не был представитель металлического народа, — возразил глухоман, живший неподалеку от хижины Декера. — И с ним вместе были другие — представители той самой органической расы, о которой мы уже говорили. Тут их довольно много, и появились они вместе с металлическим народом. Те, что живут тут давно, — потомки прибывших вместе с металлическим народом. И они не имеют дурных намерений относительно нас и нашей планеты. К сожалению, они нас побаиваются, и от этого их отучить трудно. В числе убитых был чужой, он был здесь новичком и, осмелюсь заметить, весьма отличался от тех, кто тут давно обитает. У него было приспособление, которое, как он думал, могло помочь ему расправиться с нами, хотя зачем ему это понадобилось, не представляю.

— Безусловно, — сказал тот, что жил высоко в горах, — мы этого допустить никак не могли.

— Да, не могли, — согласился глухоман Декера, — хотя мне очень жаль, что пришлось поступить именно так. Особенно жалко, что пришлось убить и тех двоих, что сопровождали новичка, который задумал нас прикончить. Если бы они не пошли с ним, все не было бы так безнадежно.

— Увы, мы не могли ничего поделать, — подтвердил тот, что жил у океана.

На мгновение они умолкли и стали молча показывать друг другу то, что видели и ощущали: широкую, ровную степь, уходившую вдаль во все стороны до самого горизонта; травы, колыхавшиеся под порывами ветра, словно морские волны; нежные полевые цветы — братья травы; широкую полосу песчаного берега, протянувшуюся на многие мили вдоль океана, вздымавшего зеленые волны, обрамленные белыми кружевами пены; птиц, похожих и не похожих одна на другую, летающих над волнами и гнездящихся на песке, в одиночку и целыми стаями парящих и кружащихся в прекрасном воздушном танце; глубокую, потаенную торжественность густых лесов; землю в лесу — чистую, без подлеска; ровные, темные стволы деревьев, аллеями уходящие в туманно-синее далеко; поросшее деревьями и кустарником глубокое ущелье, по обеим сторонам которого то тут, то там торчали острия скал. Здесь обитали маленькие, дружелюбные существа — птицы и зверушки, которые попискивали, порхали и ползали среди скал и упавших, отживших свое деревьев, и звуки этой жизни сливались с хрустальным звоном ручейка, что пенился на каменистом дне ущелья…

— Нам повезло, — прервал молчание глухоман, живший неподалеку от поющего ручья. — Нам удалось, не прикладывая особых усилий, сохранить нашу планету такой, какой она была создана. Как хранители, мы были призваны только следить за тем, чтобы все оставалось, как есть. Нам повезло — сюда ни разу не прилетали захватчики, которым хотелось бы использовать нашу планету в своих целях, испортить ее, изуродовать. Иногда я удивлялся — и как это нам удается справляться со своими обязанностями?

— Мы должны справляться, — сказал глухоман, живший в горах над Ватиканом. — Мы инстинктивно должны чувствовать, как поступать.

— Но мы допустили одну серьезную ошибку, — посетовал глухоман Декера. — Мы позволили пыльникам улететь.

— А что мы могли поделать? — возразил тот, что жил на равнине. — Мы никак не могли предотвратить их исхода. Да и нельзя было этого делать: они разумные существа и вольны поступать, как считают нужным.

— Что и произошло, — резюмировал глухоман, живший у океана.

— Но все же, — возразил глухоман, обитавший в далекой пустыне, — они родились здесь и выросли. Они были частью планеты, а мы позволили им покинуть ее. С их уходом планета чего-то лишилась. Я частенько размышлял о том, что было бы, если бы они остались.

— Уважаемые хранители, — вступил в разговор глухоман, живший в чаще леса, — полагаю, что такие гадания бессмысленны. Они улетели давным-давно. Может быть, когда-нибудь им вздумается вернуться и оказать какое-то воздействие на родную планету, но сие нам неизвестно, и мы никогда не сможем этого узнать. Не исключено, что планета вовсе не пострадала от того, что они ее покинули. Может быть, их влияние, останься они тут, оказалось бы и отрицательным. Я вообще удивлен, что мы затронули эту тему.

— Мы ее затронули, потому что один из них остался, — пояснил глухоман, живший неподалеку от Декера, — и живет рядом с одним из органических существ — из тех, что создали металлический народец. Другие улетели, а он остался. Я много думал — почему? Может быть, его просто забыли тут. А может быть — оставили намеренно. Он ведь детеныш, совсем маленький.

Глава 32

Радужное облачко искристой пыли покачивалось в воздухе над резной спинкой стула, стоявшего около стола с мраморной крышкой.

— Вернулся, стало быть, — проговорил Теннисон мысленно.

— Пожалуйста! — сказал Шептун. — Ну пожалуйста.

— Нет, я не собираюсь уступать тебе, — отозвался Теннисон. — Но поговорить пора.

— Давай, — обрадовался Шептун. — Давай поговорим. Я с превеликой радостью расскажу тебе о себе. Больше никто-никто на свете не знает, что я и кто я.

— Ну, валяй рассказывай.

— Глухоманы называют меня пыльником, а Декер зовет Шептуном, а…

— Меня совершенно не интересует, кто тебя как называет. Ты давай выкладывай, что ты такое.

— Я — неустойчивый конгломерат молекул, все молекулы диссоциированы и составляют единое целое — меня. И каждая из молекул, может быть, даже каждый атом меня, разумны. Я — уроженец этой планеты, хотя я не помню ее начала и не знаю конца. Не исключено, что я бессмертен, хотя я об этом никогда не задумывался. Хотя, скорее всего, так оно и есть. Меня, например, нельзя убить. Даже когда я весь рассеян, так сильно, что все атомы отстоят друг от друга на целую вечность, каждый из них хранит в себе меня целиком, содержит и чувства мои, и разум.

— Вот это да, — восхитился Теннисон. — Потрясающий ты парень! Бессмертный, разумный, вездесущий, и никто тебя пальцем тронуть не может. Все у тебя есть.

— Нет, не все. К сожалению, не все. У меня есть разум, и, как разумное существо, я стремлюсь к познанию, к знаниям. Но мне недостает инструмента для познания.

— Стало быть, ты ищешь этот инструмент?

— Слишком грубо сказано.

— Надо понимать, ты меня хочешь использовать как инструмент для познания? И что же тебе хочется узнать?

— Мне нужно узнать о Ватикане. О том, что за работу они проводят. Мне нужно попасть в те миры, которые отыскивают Слушатели. Я давно пытаюсь это сделать, но пока узнал мало, очень мало. Проникнуть в мыслительные процессы машин нет никакой возможности. Мне такой тип разума не подходит. Но и самые слабые мои попытки что-либо разузнать уже вызвали подозрения в Ватикане. Они думают, что кто-то шпионит за ними, но не знают, кто и зачем. Они хотят отыскать меня, но найти не могут. Даже не догадываются, наверное, что я существую.

— Так ты думаешь, что я мог бы тебе помочь? Ты уверен, что я захочу?

— Ты можешь мне помочь. В этом нет сомнений. Ты ведь имеешь возможность смотреть записи на кристаллах. Если бы ты позволил мне войти в твое сознание, то я мог бы посмотреть их вместе с тобой и тогда мы оба…

— Но, Шептун, почему именно я? Есть ведь, к примеру, Экайер.

— Я пытался. Но он меня не чувствует. Он не более восприимчив к моему присутствию, чем роботы. Он не понимает, что я рядом, даже не видит моего сияния. Декер видит сияние, и я могу с ним разговаривать. Но он не имеет возможности смотреть кристаллы, и в сознание к нему я войти не могу. Остаешься только ты, ну и кое-кто еще.

— Кто же?

— Та, которую ты зовешь Джилл.

— Ты уже говорил с ней?

— Нет, не говорил. Но, наверное, смог бы. Ее сознание тоже не закрыто для меня.

— Слушай, что я тебе скажу, Шептун, — строго сказал Теннисон. — Оставь Джилл в покое. Не смей ее трогать. Понял?

— Понял. Не буду ее трогать.

— Значит, ты хочешь смотреть кристаллы вместе со мной. Это все?

— Не все. Но это — самое главное.

— А теперь скажи зачем. Зачем тебе смотреть кристаллы?

— Чтобы отыскать свою родню.

— Кого-кого? — удивился Теннисон. — Какая такая родня?

— Давным-давно, так давно, что границы времени теряются и расплываются, когда начинаешь об этом думать, — я был маленькой частичкой, одной из многих частичек большого облака, состоящего из множества других пыльников, или других Шептунов, — как тебе больше нравится. Облако это состояло из множества мне подобных, и у него была судьба, и была цель. Эта цель — познание Вселенной.

— Ты мне зубы не заговаривай, — посоветовал Теннисон.

— Но это правда, чистая правда! Мне нет резона лгать тебе, — ведь ты можешь уличить меня во лжи, и тогда я потеряю всякую надежду на сотрудничество с тобой.

— Да, верно. Врать тебе смысла нет, это точно. Ну, и что стряслось с этим твоим облаком?

— Все ушли. Оставили меня одного, — ответил Шептун. — Почему, зачем — я не знаю. Знаю только, что они ушли изучать Вселенную. Долгие, горькие часы я провел, гадая, почему они покинули меня. Но даже оставшись один-одинешенек, я должен исполнять свое предназначение. Я обязан изучать Вселенную.

— Должен — значит должен. Валяй изучай. Я не возражаю.

— Смеешься? Не веришь мне?

— А с какой стати мне тебе верить? Ты рассказал мне, чего ты хочешь и как тебе нужна моя помощь. Но позволь спросить: мне-то что до этого? Что я с этого буду иметь, кроме твоего прекрасного общества?

— Ты тяжелый человек, Теннисон.

— Но не глупый. И никому не позволю использовать меня. Мне кажется, что тут должно быть что-то вроде сделки.

— Сделка? — обрадовался Шептун. — Да, конечно, сделка.

— Нормально… — покачал головой Теннисон. — Сделка с дьяволом.

— Кто из нас дьявол? Если я правильно понимаю суть этого понятия, то я — вовсе не он. И ты, как мне кажется, тоже.

— О'кэй, значит, не с дьяволом.

— Я немного побродил в твоем сознании без разрешения. За что прошу простить меня.

— Ты прощен. Если действительно немного.

— Правда, правда, совсем недолго. Буквально несколько мгновений. В твоем сознании я успел заметить два мира. Осеннюю страну и математический мир. Который из них ты хотел бы посетить? Не просто увидеть, не просто посмотреть, а именно — посетить.

— Хочешь сказать, что можешь перенести меня туда? Что я могу попасть в эти миры?

— Да, со мной ты можешь попасть в эти миры. И лучше понять их, хотя в этом я не до конца уверен. Но ты обязательно сможешь увидеть их более ясно, лучше ощутить.

— Даже Рай?

— Но ты не видел такого кристалла!

— Да, не видел, — согласился Теннисон.

— Ну как?

— Ты предлагаешь мне посетить один из миров и вернуться обратно?

— Конечно, и вернуться. Обязательно. Ты же никогда не уходишь туда, откуда нельзя вернуться.

— Значит, ты перенесешь меня…

— Нет. Мы пойдем вместе.

«Это невозможно, — подумал Теннисон. — Кошмар какой-то! Либо я снова сплю, либо этот пройдоха, жулик несчастный…»

— Это возможно, — возразил Шептун. — И я не жулик. Ты ведь думал о математическом мире? Ты его видел во сне. Он не дает тебе покоя.

— Я там ничего как следует не разглядел. Многое было скрыто от меня. Почти все. Но я понимал, что там что-то есть. Понимал, но не видел.

— Ну так пойдем со мной — и увидишь.

— И… пойму?

— Нет, я не уверен, что мы поймем. Но одна голова — хорошо, а две — лучше.

— Ты меня искушаешь, Шептун. Ох, искушаешь… Не рискую ли я с тобой, а?

— Никакого риска, уверяю тебя, друг! Можно я буду звать тебя другом?

— Другом! Пока рановато, Шептун. Зови лучше партнером. У партнеров тоже должно быть доверие друг к другу. Но если ты обманешь меня…

— Если я обману?

— Об этом узнает Декер, и ты лишишься единственного друга.

— С твоей стороны непорядочно угрожать, партнер.

— Возможно.

— Но ты стоишь на своем.

— Да, я стою на своем, — упрямо заявил Теннисон.

— Значит, ты не против того, чтобы отправиться вместе в математический мир?

— Да, но… нужно же посмотреть кристалл.

— Нет нужды. Все запечатлено у тебя в сознании.

— Да, но плохо, несовершенно. Я не видел всего. Многие детали отсутствуют.

— Ошибаешься, там все есть. Нужно только покопаться. Ты и я, вместе, сумеем сообща разглядеть все получше.

— «Сообща», — повторил Теннисон. — Выходит, мы сообщники. Не нравится мне такое слово.

— Ну, если хочешь, назови единством. Нас будет не двое, мы будем вместе одно целое. А теперь… подумай хорошенько о математическом мире. Вспомни его как можно лучше. Попробуем проникнуть туда.

Глава 33

Енох, кардинал Феодосий вошел в библиотеку и опустился на табуретку рядом с Джилл, больше похожий на разодетое чучело, чем на кардинала.

— Надеюсь, — обратился он к Джилл, — вы не имеете ничего против визитов старого занудного робота, которому некуда девать время?

— Преосвященный, я очень рада, что вы заходите ко мне, — сказала Джилл. — Мне так нравится с вами беседовать.

— Странно… — покачал головой кардинал. Он поставил ноги на низенькую скамеечку и обхватил себя руками ниже груди, словно у него болел живот. — Разве не странно, что у таких разных существ, как вы и я, есть о чем побеседовать? Должно быть, у наших бесед интересные темы. Вы согласны со мной?

— Да, Преосвященный, согласна.

— Я проникся к вам большим уважением, — сказал кардинал. — Вы работаете упорно, с большим энтузиазмом. У вам острый, пытливый ум, вы ничему не позволяете ускользнуть от вашего внимания. Ваши ассистенты хорошо отзываются о вас.

— Хотите сказать, что ко мне приставлены шпионы, которые вам обо мне докладывают?

— О нет, — сказал кардинал, протестующе подняв руку. — Вы прекрасно понимаете, что я не хотел этого сказать. Но иногда, когда мне случается с ними беседовать, ваше имя упоминается. Вы им очень нравитесь, Джилл. Вы думаете, как робот, — так они мне сказали.

— Надеюсь, что это не так.

— Но что же дурного в мышлении робота, мисс Робертс?

— Ничего, наверное. Но для меня мышление робота не годится, вот и все. Я должна думать, как человек.

— Люди — странный народ, — задумчиво промолвил Феодосий. — К такому выводу я пришел, наблюдая за ними много лет. Вы, может быть, не знаете, как роботы восхищаются людьми, как преклоняются перед ними. Люди — один из излюбленных предметов разговоров, мы проводим долгие часы в беседах о них. Я уверен, что прочные отношения между людьми и роботами вполне возможны. Существуют мифы, в которых описывается подобная близость. У меня лично ни с кем из людей таких отношений не было, и теперь я начинаю ощущать, как мне этого всю жизнь не хватало. Должен раскрыть вам маленькую тайну: мне стало казаться, что во время моих визитов к вам между нами стало возникать что-то напоминающее такие отношения. Надеюсь, вы не возражаете против таких мыслей?

— Ну что вы, конечно, нет. Для меня это большая честь.

— До сих пор, — продолжал кардинал, — у меня с людьми были только краткие, исключительно деловые контакты. Экайер — единственный из людей, с кем меня связывают более или менее продолжительные отношения.

— Пол Экайер — очень хороший человек, — сказала Джилл.

— Хороший. Да, пожалуй, хороший. Несколько упрямый, правда. Он целиком посвятил себя своим Слушателям.

— Но это его работа, — возразила Джилл, — и он ее делает хорошо.

— Это верно, но порой он будто забывает, ради кого делает эту работу. Он берет на себя больше ответственности, чем на него возложено. Сам процесс работы становится для него главным. Но его Программа — это программа Ватикана. А он порой ведет себя так, будто это его личное дело.

— Ваше Преосвященство, к чему вы клоните? Может быть, вас слишком беспокоит случай с Мэри?

Кардинал поднял голову, внимательно посмотрел на Джилл и улыбнулся.

— Мисс, я понимаю ваших ассистентов. Вы, пожалуй, слишком умны, больше, чем нужно.

— Да что вы, — махнула рукой Джилл. — Как раз наоборот, чаще я слишком глупа, когда пытаюсь быть умной.

— Меня беспокоит, — сказал робот, — этот случай со святой. Я не уверен, что нам необходима святая. Она может доставить нам больше хлопот, чем кажется. А что вы думаете об этом, мисс Робертс?

— Я никогда специально не думала об этом. Слышала какие-то разговоры, вот и все.

— Экайер не торопится передавать нам второй кристалл, где записано повторное посещение Рая Слушательницей Мэри. У меня такое ощущение, что добровольно он его не отдаст. Я не знаю, что произошло. И думаю, никто не знает. Ходят самые нелепые слухи.

— И, наверное, все они далеки от истины.

— Скорее всего. Обычно в слухах мало правды. Но почему Экайер не передал нам этом кристалл?

— Ну, может быть, он слишком занят? У него так много всяких дел. А что, он всегда немедленно передает кристаллы в Ватикан?

— Да нет, не всегда. Обычно он передает их, когда сам пожелает.

— Ну вот видите! Он, наверное, просто сам еще не успел посмотреть.

— Ох, не знаю, — растерянно покачал головой кардинал. — Экайер — близкий друг Теннисона, а Теннисон знаком с Декером.

— Ваше Преосвященство, вы говорите так, будто они втроем сговорились против вас. При чем тут Теннисон и Декер? Вот уж кого вам совершенно нечего бояться. Экайер и Теннисон работают на Ватикан. А уж Декер вообще ни при чем.

— Вы могли бы помочь мне.

— Не уверена. А почему вы так думаете?

— Вам все должно быть известно. Вы спите с Теннисоном.

— Стыдно, Ваше Преосвященство, — возмущенно проговорила Джилл. — Я не знала, что роботы обращают внимание на такие вещи!

— О, в том смысле, в котором вы подумали, нас это нисколько не волнует. Просто Теннисон мог сказать вам об этом.

— А ведь вас, Преосвященный, волнует не то, что Мэри могут объявить святой, не так ли? — поинтересовалась Джилл. — Дело в Рае, верно? Но если вас это так беспокоит, почему бы вам не отправить туда своих сотрудников — пусть бы они выяснили, что там такое.

— У нас нет координат, и мы не знаем, где его искать.

— А я думаю, что вы боитесь, — уверенно сказала Джилл. — Ваше Преосвященство, признайтесь, что боитесь. Даже если бы у вас имелись точные координаты, вы бы побоялись туда отправиться. Вы боитесь того, что можете найти там.

— Дело не в этом, — покачал головой кардинал. — Да, я действительно боюсь, но у страха моего другая причина, гораздо более серьезная. Меня пугает нынешняя ситуация в Ватикане. Столько столетий дела у нас шли хорошо! Были и успехи, и неудачи, были расхождения во мнениях, но никогда до сих пор я ни на йоту не сомневался, что наше учреждение выстоит. Оно казалось мне таким же прочным, как та могучая скала, на которой оно покоится. Но теперь я чувствую, что в недрах несокрушимой твердыни зародились какие-то сдвиги, будто почва стала колебаться под ногами — не знаю, хорошо ли я передаю свои ощущения, но ясно чувствую предвестье смуты, которая может сокрушить все устройство и принципы, на которых оно основано. Откуда ветер дует, я не знаю, но уверен, что где-то скрывается некий энтузиаст, активный разрушитель устоев, который все время подогревает эту таящуюся, тлеющую смуту, подбрасывает поленья в огонь. Я уже давно понял, что кто-то — тот же смутьян или кто-то другой — потихоньку крадет из сокровищницы наших знаний. Не слишком нагло, не чересчур открыто, — а как крошечная мышка, откусывающая потихоньку от головки сыра весом в целую тонну. Не знаю, одно и то же ли это лицо, а если нет, то связаны ли они между собой — не могу даже догадываться. Знаю одно: Ватикан должен устоять, с нами ничто не должно случиться и никому не должно быть позволено мешать нам. Слишком многое поставлено на карту.

— Ваше Преосвященство, — попыталась успокоить его Джилл, — мне кажется, вы напрасно так волнуетесь. У вас все так хорошо организовано и продумано. Ватикан слишком силен, чтобы кто-то или что-то могло его разрушить.

— Не его, мисс Робертс, не сам Ватикан, — но цель, которой он посвятил себя. Давным-давно — вы, вероятно, уже знаете об этом, поскольку уже довольно глубоко изучили нашу историю — мы прибыли сюда в поисках истинной веры. Сейчас среди нашей братии можно отыскать таких, кто уверен, что мы от этой цели отказались, что мы предали ее ради технических и философских знаний, не имеющих с верой ничего общего. Я уверен, что те, кто так думает, глубоко заблуждаются. Мое искреннее убеждение состоит в том, что вера, безусловно, связана со знанием — не со всяким знанием, конечно, а с особенным, очень специфичным. Но для того чтобы достичь такого знания и прийти к единственно верному ответу, нам нужно для начала ответить на множество вопросов. Может быть, порой мы идем по ложному следу, но мы не имеем права пренебрегать и ложными следами — это дает возможность убедиться, что они ведут в тупик, где нет ничего, — то есть нет ответа.

— Выходит, ваш взгляд на вещи изменился, — отметила Джилл. — Насколько я смогла понять из изучаемых мной материалов, раньше вера ставилась выше знания.

— Да, в каком-то смысле, в первом приближении, так сказать, — вы правы. Просто мы сами поначалу не понимали, что вера должна быть основана на знании, она не может быть слепой, нельзя без конца повторять неправду в надежде, что от многократного повторения она станет правдой. Нам не нужна ложь. Нам нужны знания.

Кардинал умолк и, глядя на Джилл прямым, немигающим взглядом робота, поднял руку и торжественно очертил в воздухе круг. Джилл догадалась, что этим жестом он изобразил Вселенную, все во времени и пространстве за пределами этой комнаты, где они сидели.

— Где-то там, — сказал он, — есть кто-то или что-то, кто знает ответы на все вопросы. И среди множества ответов есть тот, который мы ищем. Именно его мы обязаны узнать. А может быть, нам нужно узнать все ответы, каждый из них, и они укажут путь к единственно верному. Как бы то ни было, задача наша — поиск ответа. И мы не имеем права отступить, поддаться слабости, соблазниться славой и могуществом. Неважно, сколько на это уйдет времени, но наша задача должна быть выполнена.

— Но Рай может стать основой самообмана, которого вы так опасаетесь.

— Мы не имеем права рисковать.

— Но вы должны понимать, что это не Рай. Не тот старый христианский Рай с парящими ангелами, звучащими трубами и золотыми мостовыми!

— Умом понимаю, мисс Робертс, что этого не может быть, — а что если так оно и есть?

— Значит, вот вам и ответ.

— Нет. Нам не такой ответ нужен. Нам нужен не просто ответ, а ответ ответов. Если мы удовлетворимся таким ответом, то перестанем искать главный ответ.

— Ну что я могу вам посоветовать? — пожала плечами Джилл. — Тогда отправляйтесь туда и докажите, что это не Рай. А потом возвращайтесь и продолжайте работу.

— Мы не можем рисковать, — повторил кардинал.

— В каком смысле? Вы боитесь, что там действительно Рай?

— Не только. Ватикан в любом случае не выиграет. Это будет то, что вы, люди, зовете ничьей. Если это не Рай, мы столкнемся с тем, что многие из наших сотрудников разочаруются в Слушателях, перестанут им доверять. Как вы не понимаете? Если будет доказано, что Мэри ошиблась, поднимется страшный вой — все станут орать: «Долой Слушателей! Их работа ни гроша не стоит!» А ведь Поисковая Программа Экайера — наш единственный, самый мощный инструмент. Он должен быть вне сомнений, слухов и какой бы то ни было критики. Если Программа не выстоит, пройдут столетия, прежде чем мы восстановим утраченное, если вообще можно будет что-то восстановить.

Джилл испугалась.

— Ваше Преосвященство, вы не должны позволить этому случиться! — воскликнула она.

— Бог не допустит этого, — проговорил кардинал.

Глава 34

Раньше мир уравнений виделся Теннисону сквозь дымку, его очертания были искажены колеблющимся, плывущим маревом — так в жаркий солнечный день виден другой берег озера, поверхность которого сияет радужными бликами, отражая палящие лучи. Теперь же все было видно четко и ясно. Он стоял на твердой почве, а перед ним ровными рядами, насколько хватало глаз, выстроились разноцветные кубоиды, испещренные значками и графиками. Вдали угадывалась линия горизонта, она поднималась кверху наподобие края огромной чаши, и там, далеко-далеко, край ее соприкасался с опрокинутой чашей небес Поверхность планеты — если это была планета — была покрыта горохово-зеленым ковром, но это не была трава. Что именно — Теннисон пока понять на мог.

— Шептун! — позвал Теннисон.

Ответа не последовало. Шептуна не было. Он был один. Или нет, не один. Шептун тоже был здесь, но не как нечто отдельное. Здесь, в незнакомом, чужом мире, Теннисон находился не сам по себе — тут были он и Шептун, соединенные в одно целое.

Он застыл, пораженный внезапной догадкой, не понимая, откуда это стало ему известно. Шли мгновения, и он догадался, что додумался до этого не он, Теннисон, а Шептун, который сейчас был его неотъемлемой частью. Но кроме этого Шептун никак не обнаруживал своего присутствия. «Интересно, — подумал Теннисон, — а как себя чувствует Шептун? Кажется ли ему, что он сам по себе, или он тоже осознает себя частью единого целого? Чувствует ли он мое присутствие?» Но ответа на его безмолвный вопрос не последовало. Шептун не давал знать, так ли оно на самом деле.

Самое удивительное, что Теннисон ощущал реальность своего присутствия в математическом мире: не смотрел на него со стороны, а лично там находился. Он чувствовал твердую поверхность под ногами и дышал легко и свободно, словно на планете земного типа. Он попробовал оценить параметры окружающей среды — состав атмосферы, ее плотность, давление, силу притяжения, температуру воздуха. Производя в уме вычисления, он поразился. Подсчеты были весьма приблизительны, но он понимал, что все параметры намного лучше — условия были не просто подходящими для жизни, а идеально подходящими.

Кубоиды оказались расцвечены разнообразнее и ярче, чем тогда, когда он смотрел кристалл и видел их во сне. Уравнений и графиков на их поверхности было намного больше. Приглядевшись к ближайшей группе кубоидов, он заметил, что все они — разного цвета, а уравнения и графики на их поверхности совершенно разные. Каждый из них нес в себе нечто индивидуальное.

Он до сих пор не сдвинулся с места, и та часть, которую мучили сомнения относительно его присутствия здесь — наверное, собственно Теннисон, — не давала ему сделать ни единого движения. Наконец он сумел преодолеть оцепенение и сделал первый осторожный шаг, чтобы удостовериться в том, что может двигаться. Уравнения-кубоиды стояли неподвижно, и Теннисон решил предпринять попытку контакта и начать двигаться. «Неужели, — подумал он, — я буду стоять тут и глазеть, а потом уберусь восвояси? Тогда между теперешним посещением этого мира и предыдущими не будет никакой разницы».

Он медленно, шаг за шагом приближался к кубоидам. Подойдя к одному из них довольно близко, Теннисон прикинул его «рост», то есть — высоту. «Рост» кубоид имел приличный — что-то около восьми футов, и Теннисон смотрел на его верхнюю часть, запрокинув голову. В длину кубоид был раза в два больше. Теннисон не мог определить ширину кубоида, оттуда, где стоял, но он вышел из положения и взглянул на другой кубоид, который был развернут к нему боком, и понял, что ширина кубоида составляет около девяти футов. «Наверное, — подумал Теннисон, — размеры у них могут быть разные». Но те, что стояли к нему поближе, казались совершенно одинаковыми.

Передняя поверхность кубоида, к которому он подошел поближе, была бордового цвета, на ней были изображены уравнения преимущественно оранжевые, но кое-где вкраплялись красный, желтый, зеленый цвета. Он попытался решить в уме самое длинное уравнение, но оказалось, что значки, которыми оно было написано, Теннисону незнакомы.

Тот кубоид, по которому Теннисон определил ширину, был ярко-розовым, уравнения на нем — зеленые, а сзади него стоял еще один, пепельно-серый в рыжих крапинках. Уравнения на нем были лимонно-желтые, а графики — сиреневые. Этот кубоид выглядел забавно, казался «веселее» остальных.

Пока Теннисон приближался к кубоидам, с их стороны никакой реакции не последовало, они оставались неподвижными.

Только сейчас Теннисон обнаружил, что в этом мире совершенно нет звуков. Это был мир безмолвия. «Так вот почему я здесь не в своей тарелке, — понял Теннисон. — Ведь я так привык к тому, что меня всю жизнь сопровождают звуки — хоть какие-нибудь. Даже когда лежишь в блаженной тишине, нет-нет да и раздастся какой-нибудь звук — то скрипнет рассохшаяся половица, то легкий ветерок пошевелит листву за окном, то муха зажужжит от обиды, ударившись в оконное стекло…» Здесь же не было ничего, полное беззвучие.

Он отважился еще ближе подойти к бордовому кубоиду. Было интересно идти, не производя никаких звуков. Подойдя к кубоиду вплотную, Теннисон, сам толком не понимая, что делает, вытянул руку и коснулся поверхности кубоида указательным пальцем — осторожно, готовый в любое мгновение отдернуть руку, словно кубоид мог оказаться горячим или был способен укусить за палец. Ничего не произошло. На ощупь кубоид оказался гладким, не теплым и не холодным. Осмелев, Теннисон коснулся его всей ладонью. Ладонь плотно прижалась к кубоиду, и Теннисон с удивлением ощутил, что он прогнулся под рукой. Казалось, что он положил руку на желе или холодец.

На поверхности кубоида произошло какое-то движение, и Теннисон в испуге отпрянул. Он увидел, как задвигались уравнения, зашевелились графики — сначала медленно, лениво, потом все быстрее и быстрее. Вскоре за мельканием уравнений и графиков уже невозможно было уследить: они растворялись, исчезали, вливались одно в другое, возникали новые комбинации значков и тут же исчезали, следом возникали следующие, совсем другие.

«Он, этот не знаю кто, говорит со мной, — понял Теннисон. — Да, пытается говорить, хочет перебросить мостик через пропасть, разделяющую нас!»

Теннисон как зачарованный смотрел на кубоид, пытаясь уловить смысл причудливой пляски значков и их комбинаций. Временами ему казалось — вот он, смысл, я все понял, но стоило уравнению немного измениться — и только что обретенное понимание рассеивалось, пропадало, словно его и не было, будто он что-то написал мелом на доске, а кто-то безжалостно стер написанное.

Не отрывая взгляда от обращенной к нему поверхности бордового кубоида, краем глаза он заметил сбоку какое-то движение и резко отступил в сторону. Но бежать оказалось некуда и спрятаться негде. К нему приближались другие кубоиды. Они постепенно смыкались в плотное кольцо, отрезая Теннисону пути к отступлению. На поверхностях кубоидов, обращенных к Теннисону, двигались, прыгали, перемещались графики и уравнения. Зрелище было не для слабонервных: не было слышно ни единого звука, а Теннисону казалось, что они хором кричат на него.

Подходили все новые и новые кубоиды, и некоторые из них, желая получше разглядеть пришельца, взбирались сверху на своих собратьев. Вновь прибывшие лезли еще выше — казалось, какой-то невидимый каменщик-великан громоздил стену из неподъемных блоков и окружал ею Теннисона. Кольцо смыкалось все плотнее, и у Теннисона закружилась голова от непрерывной смены цветов и пляски значков в графиках и уравнениях. Теперь ему казалось, что они уже не с ним разговаривают, а собрались на какое-то сверхважное совещание и решают срочный вопрос. Уравнения усложнялись немыслимо, графики извивались, вертелись, перекручивались.

Кубоиды стояли вокруг Теннисона плотной, нерушимой стеной, и вдруг неожиданно стена рухнула прямо на Теннисона! Он в страхе закричал — но пока она падала, страх сменился удивлением, казалось, он погружается в бездну. Теннисон не ушибся, не поранился. Целый и невредимый, он стоял в куче упавших кубоидов. В какой-то момент он испугался, что может утонуть в них, что его засосет, затянет, разотрет в порошок, что ему не хватит воздуха. Он живо представил, как его рот и горло заполнит липкое, вязкое желе, как оно попадет ему в легкие…

Но ничего не произошло. Он погрузился в непонятное пространство, но никакого неудобства не ощутил. Он попытался вынырнуть, чтобы вдохнуть, но вскоре понял, что не утонет и воздух ему не нужен. Кубоиды поддерживали его со всех сторон, и ему нечего было бояться. Они не говорили ему этого, но он почему-то это знал. Наверное, эта мысль каким-то непостижимым образом вошла в него, словно в странном осмосе.

Кубоиды двигались вокруг, некоторые проходили сквозь него, оставаясь внутри него на некоторое время. Ему стало казаться, что он сам стал кубоидом. Он чувствовал, как внутри него циркулируют графики и уравнения, как они обнимают его, проплывая рядом. Некоторые из них соединились вместе и построили для него странный, немыслимой конструкции… дом! Теннисон скользнул в свой дом, не понимая, что он, но совершенно удовлетворенный своим новым состоянием.

Глава 35

Компания Слушателей собралась за кофе.

— Что слышно про Мэри? — спросила Энн Гатри.

— Да ничего, — ответил Джеймс Генри. — Либо никто не знает, либо знают, да не говорят.

— И никто ее не навещал? — спросила Энн.

— Я заходил к ней, — сообщил Герб Квинн. — Меня впустили на минутку. Но она спала.

— Наверное, ее пичкают успокоительными, — высказала предположение Жанет Смит.

— Не исключено, — кивнул Герб. — Сестра меня быстренько выпроводила. Похоже, они посетителей не жалуют.

— Честное слово, — покачала головой Энн, — я бы была намного спокойнее, если бы тут был старый док. Этот новенький… не знаю, что и сказать.

— Ты про Теннисона?

— А про кого же?

— Ты не права, — сказал Джеймс Генри. — Он — парень что надо. Я с ним разговаривал несколько недель назад. Мне он понравился.

— Но ты же не знаешь, что он за врач.

— Что верно, то верно. Я к нему не обращался.

— А я у него была, — сообщила Мардж Стриттер. — У меня недавно горло разболелось, и он меня быстро вылечил. Очень симпатичный человек, вежливый, обходительный. А старый док временами бывал грубоват.

— Это точно, — согласился Герб. — Помню, он меня крыл на чем свет стоит за то, что я якобы не следил за своим здоровьем.

— Не по душе мне слухи, которые распускают о Мэри, — покачала головой Энн.

— А кто от них в восторге? — хмыкнул Герб. — С другой стороны — когда в Ватикане не ходили хоть какие-нибудь слухи? Лично я предпочитаю ничему не верить.

— А я думаю, что все-таки что-то стряслось, — сказала Жанет. — Нет дыма без огня. Не зря же ей так плохо. Наверное, она испытала что-то вроде шока. Это ведь так бывает со всеми нами время от времени.

— Да, но до сих пор мы выкарабкивались, — возразил Герб. — Денек-другой, и все в норме.

— Мэри стареет, — покачала головой Энн. — Может быть, ей уже не стоит работать. Пора на покой. Клоны ее подрастают и смогут заменить ее.

— Не нравится мне эта идея с клонированием, — пробурчала Мардж. — Нет, я знаю, что смысл в ней глубокий и вся Галактика широко применяет клонирование. Но все-таки есть в этом что-то ущербное, а может, даже греховное. Думаю, каждый, кто занимается клонированием, может вбить себе в голову, что он — Господь всемогущий. А это опасно и противоестественно.

— Но в этом нет ничего нового, — пожал плечами Джеймс. — Творцами себя мнили многие на протяжении всей истории самых разных цивилизаций — не только человеческой. Взять хотя бы ту цивилизацию, в которую как-то раз попал Эрни. Ну, вы помните, несколько лет назад?

— Ага, — кивнул Герб. — Те самые, что создают новые миры и населяют их кем попало по своему разумению…

— Точно, — подтвердил Джеймс. — Хотя… им не откажешь в логике. Ведь не скажешь, что они брали кучку палочек, посыпали ее пылью и произносили над ней заклинания. У них все досконально продумано. При создании планеты учитываются все факторы. Никаких глупостей. Все части пригнаны одна к другой, как в головоломке. Столь же продуманно решается и вопрос с заселением созданных планет — порой, конечно, существа, которых они внедряют в новые миры, совершенно немыслимы, но сработаны на совесть.

— Ну да, — кивнул Герб. — Все правильно. А что потом? Каждый из созданных миров становится живой лабораторией с экстремальными, стрессорными условиями, и население подвергается разнообразным испытаниям, принуждено сталкиваться с ситуациями, от решения которых зависит их жизнь. Вы представляете себе: разумные существа выступают в роли подопытных животных. Конечно, таким образом создатели миров получают массу информации, до тонкости изучают всякие социальные проблемы, но это, безусловно, жестоко по отношению к населению планет. И бесцельно, на мой взгляд.

— А может быть, какая-то цель в этом есть, — предположила Жанет. — Пойми, я вовсе не оправдываю подобную практику, но цель у них наверняка есть. Может быть, не такая, какую бы мы одобрили, но…

— Я ничего об этом не знаю, — сказала Энн. — Но склонна сомневаться. Обязательно должна существовать какая-то универсальная, вселенская этика. Во всем пространстве и времени должны существовать вещи безусловно хорошие и безусловно дурные. И мы никак не можем простить и оправдать жестокую цивилизацию, совершающую дурные поступки, на том основании, что она дурна и порочна, а потому другой способ поведения ей неведом.

— Такой спор, — махнул рукой Джеймс, — можно продолжать вечно.

— А Эрни удалось определить координаты этих создателей планет?

— Думаю, нет, — сказал Герб. — Он возвращался туда несколько раз. У него даже появился интерес к ситуациям, создаваемым в тех мирах, которые эта цивилизация пекла, как блины. Но в конце концов интерес пропал, и он решил больше туда не возвращаться.

— Пожалуй, он был прав, — задумчиво проговорил Джеймс. — И ему повезло, что он сумел вовремя выбраться оттуда. Порой просто ничего нельзя поделать с собой — начинает тянуть туда. Мэри же вот потянуло обратно в Рай.

— А я вот о чем думаю, — проговорила Мардж. — Помните, несколько лет назад Бетси напоролась на выживший из ума старый компьютер? Где-то в одной из шаровидных туманностей, как раз за границей Галактики. Этот компьютер до сих пор правит целой армадой фантастической техники, созданной с совершенно непостижимой, загадочной целью. Состояние дел там, похоже, в полном развале — техника постепенно выходит из строя из-за отсутствия должного ухода. Чем должны заниматься все эти машины, Бетси выяснить не удалось. Вся планета была похожа на свалку ржавой рухляди. Скорее всего, когда-то там существовала разумная биологическая жизнь, но она ли создала всю эту технику, Бетси выяснить не удалось. Органической жизни там на сегодняшний день либо совсем не сохранилось, либо те ее представители, что ухитрились выжить, скрываются.

— Бетси продолжает работать над этим, — уточнила Энн.

— Да, скорее всего, какое-то время она еще будет этим заниматься, — согласился Герб. — Ватикан проявляет особый интерес к этому компьютеру-маразматику. Им, наверное, хочется выяснить, как он сошел с ума. Прямо никто ничего не говорит, но, я думаю, в Ватикане опасаются, как бы чего-нибудь в этом роде не стряслось с Его Святейшеством.

— Но Папа не такой уж старый, — возразила Мардж. — И вряд ли у кого-то есть основания подозревать его в старческом слабоумии.

— О да, — улыбнулся Джеймс. — Он у нас еще хоть куда, мальчишка, можно сказать. Но время идет. Пройдет, скажем, миллион лет… Ватикан может смотреть на миллион лет вперед.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — кивнул Герб. — Роботы — самые упрямые создания на свете. Вот уж кто не отступится от задуманного ни за какие коврижки. А уж ватиканские роботы всех упрямцев переупрямят. А уж через миллион лет… Вся Галактика будет у них в руках, это я вам точно говорю.

Глава 36

Джилл решила, что пора, наконец, навестить Мэри. Она пришла в клинику и разыскала палату, где лежала Мэри. В дверях ее встретила сестра.

— Вы можете побыть у нее буквально несколько минут, — предупредила она Джилл. — Не разговаривайте с ней, прошу вас.

Джилл сделала несколько шагов, но остановилась, не спуская глаз с мертвенно бледной женщины на кровати. Тело с трудом угадывалось по простыней, до того Мэри исхудала. Седые волосы разметались по подушке. Руки были сложены на груди поверх простыни, скрюченные пальцы сплелись так, что казалось, никогда не расцепятся. Тонкие, сухие губы были плотно сжаты. Скулы и подбородок, обтянутые тонкой, как пергамент, желтоватой кожей, резко выступали на изможденном, изборожденном морщинами лице.

«Живые мощи, — подумала Джилл. — Мумия, настоящая мумия! Точь-в-точь, как тот средневековый отшельник, который умудрился довести себя до такого состояния изнурительным постом. Да-да, я видела такой рисунок в одной древней книге. И эту несчастную собираются провозгласить святой!»

Глаза Мэри медленно приоткрылись — словно это стоило ей величайшего усилия. Голова ее была повернута так, что казалось, она смотрит на Джилл.

Губы вяло зашевелились, и хриплый шепот разорвал могильную тишину палаты.

— Кто ты? — спросила Мэри.

Невольно понизив голос, Джилл прошептала:

— Я — Джилл. Вот пришла навестить вас. Губы Мэри скривились в усмешке.

— Не-е-т. Ты не Джилл… Про Джилл я слыхала… но никогда ее не видела… А тебя я видела… где-то я тебя видела…

Джилл медленно покачала головой, пытаясь успокоить больную.

— Я узнаю тебя, — упрямо шептала Мэри. — Давным-давно мы с тобой разговаривали, а вот где — не помню…

Сестра подошла к Джилл и хотела ей что-то сказать, но в этот момент Мэри снова заговорила.

— Подойди поближе… — попросила она. — Подойди, дай мне разглядеть тебя… Я сегодня плохо вижу. Наклонись… я разгляжу тебя…

Джилл послушно подошла к кровати и наклонилась к больной.

Руки Мэри с трудом разъединились. Мэри подняла руку и коснулась щеки Джилл.

— Да-да, — проговорила она, слабо улыбнувшись, — я тебя знаю.

Рука ее тут же упала на простыню, веки сомкнулись. Сестра потянула Джилл за рукав.

— Мисс, уходите, — потребовала она. — Вам надо уйти.

— Сама знаю, что надо, — отрезала Джилл и, вырвав руку, повернулась и вышла из палаты.

Выйдя из клиники, она глубоко, всей грудью вдохнула. Ей казалось, что она вышла из тюрьмы на волю. «Там, в палате, смерть, — сказала она себе. — Смерть и… что-то еще…»

Солнце клонилось к западу, посылая планете последнее закатное тепло, ласковое, баюкающее. Сейчас, только сейчас, впервые за все время, что она прожила на Харизме, Джилл вдруг заметила красоту окружающего мира. Этот мир перестал быть для нее чужим, странным местом, где стояла непостижимая громада Ватикана, он стал родным и близким — здесь она жила, здесь ей было хорошо.

Ватикан был частью этого мира, он пустил корни в его землю и теперь рос здесь, как растут деревья и трава. К востоку и югу простирались сады и огороды — пасторальный, идиллический оазис, окружавший здания Ватикана и поселка и роднивший Ватикан с планетой. На западе высились горы — скопление причудливых теней, театр, в котором никогда не прекращалось представление. Горы, в которые Джейсон влюбился с первого взгляда. А она тогда пожимала плечами и удивлялась — что он в них такого нашел? Горы как горы.

«Как я ошибалась, — думала Джилл, щурясь от лучей заходящего солнца. — Горы — друзья, по крайней мере, могут быть друзьями».

Красота гор входила в нее день за днем, и теперь она смотрела на них с радостью и восторгом, покоренная их величием. Глядя на них, она осознавала, что найдена некая точка опоры, нечто незыблемое и вечное. Посмотришь — горы на месте, значит — стоит жить.

«Просто до сих пор, — поняла она, — у меня не было времени остановиться и посмотреть на горы. Я была не права, а Джейсон — прав».

И как только она произнесла мысленно имя Теннисона, она поняла, что хочет видеть его. Раз его не было в клинике, то, скорее всего, он пошел к себе. Хотя — как знать, может быть, по обыкновению отправился на большую прогулку — не исключено, пошел навестить Декера.

Когда она постучала в дверь Теннисона, ей никто не ответил. «Наверное, лег вздремнуть», — решила Джилл. Она толкнула дверь, — дверь отворилась. На Харизме никто не запирал дверей — в замках нужды не было.

В гостиной было пусто. На кухне никто не гремел посудой — значит, не было и Губерта. На каменной плите играли блики заходящего солнца.

— Джейсон! — негромко позвала Джилл. Она сама не знала, отчего ей вздумалось говорить так тихо. Наверное, потому, что в комнате было так тихо. Она увидела в зеркале над камином свое отражение — одинокую фигурку посреди пустой комнаты и бледное лицо с уродливым красным пятном.

— Джейсон! — повторила она громче.

Не получив ответа, Джилл вошла и приоткрытую дверь спальни. Кровать была убрана, покрыта разноцветным пледом. Дверь ванной была открыта — значит, Джейсона точно не было дома.

Немного расстроившись и глядя в пол, Джилл распахнула дверь из спальни в гостиную и, к своему удивлению, увидела Джейсона, стоявшего к ней спиной. Джилл обошла его сзади… Лицо его было непривычно суровым, словно окаменевшим. Казалось, он не видит ничего вокруг.

«Откуда он взялся? — подумала Джилл. — Как я могла его не заметить? Дверь не скрипела, да и в спальне я не так долго пробыла, чтобы он успел войти!»

— Джейсон! — воскликнула она. — Что с тобой? Он поднял голову и посмотрел на нее, не узнавая. Джилл подошла к нему совсем близко, заглянула в глаза, обняла за плечи, тряхнула…

— Джейсон, да что с тобой?!

Его взгляд, по-прежнему устремленный куда-то сквозь нее, немного прояснился.

— Джилл, — проговорил он срывающимся голосом, как будто и впрямь только что заметил ее. — Джилл… Я был далеко… — проговорил он, нежно обнимая ее.

— Ясно. И где же ты был?

— Не здесь… В другом месте.

— Джейсон, не надо! В каком другом месте? Что ты говоришь?

— Я был… в математическом мире.

— В том, который ты видел во сне? Опять страшный сон?

— Да, но… теперь это был не сон. Я там был наяву. Ходил по поверхности, и… Мы были там с Шептуном.

— Шептун? Это то маленькое облачно алмазной пыли, о котором ты мне рассказывал?

— Мы там были как единое целое, — не ответив на вопрос, сказал Теннисон. — Вместе.

— Ну-ка, давай садись в кресло, — приказала Джилл. — Выпить хочешь?

— Нет, не нужно ничего, — покачал головой Теннисон. — Только не уходи никуда, побудь со мной.

Он поднял руку и нежно погладил Джилл по щеке — той, которую безжалостно изуродовало красное пятно. Он привык делать это — казалось, он показывал ей, что любит, несмотря на физический недостаток. Поначалу она отстранялась, будто эта ласка напоминала ей о существовании пятна. А он, с тех пор как они встретились, ни разу, ни единым словом не обмолвился, что помнит о проклятом пятне. А она, думая об этом, понимала, что именно поэтому так любит его — единственного мужчину, который сумел полюбить ее, преодолев отвращение, — нет, не преодолев, а просто не испытывая ничего похожего на отвращение, — он действительно не замечал страшного пятна, забыл о нем. И она больше не противилась его ласке и нежности, воспринимая их, как милосердие.

Теплая ладонь скользила по щеке Джилл. В зеркале над камином Джилл видела свое отражение, она видела, как движется рука Джейсона, поглаживая ее щеку, и любовь была в этом движении…

И вдруг, когда рука Джейсона еще не успела оторваться от ее лица, Джилл задохнулась от изумления.

«Нет-нет! — мысленно проговорила она. — Этого не может быть! Это воображение, просто такое мгновение, когда вдруг кажется, что мечта сбывается! Ничего я не вижу, все это мне только кажется. Пройдет секунда-другая, и чары рассеются, и все станет как было…»

Она стояла, не шевелясь, а секунды шли и шли… Джилл закрыла глаза и снова открыла, а мечта сбывалась и сбывалась…

— Д-джейсон… — запинаясь, выговорила Джилл. Он молчал.

— Джейсон! — крикнула Джилл, не помня себя от счастья.

Щека была гладкая. Опухоль исчезла!!!

Глава 37

Место, где можно было заночевать, Декер отыскал задолго до заката. У подножия холма бил родник, давая начало небольшому ручейку, который, весело щебеча, сбегал в долину. Густые заросли невысоких кустов тянулись к северу от ручья, обещая защиту от ночного ветра — по ночам со стороны заснеженных горных вершин всегда дул холодный ветер. На самом берегу ручья лежало поваленное дерево, упираясь одним концом в кучу валунов. Значит, и дров для костра хватит.

Декер принялся за работу. Нарубил сучьев, развел костер, приготовил дров на ночь и укрыл их от ночной росы. Наполнил кофейник родниковой водой и подвесил над костром, потом достал из рюкзака две рыбины. Он их поймал раньше, по пути, вычистил и завернул в сырые листья. Теперь он достал сковороду и положил на нее рыбу. Ружье он поставил поблизости — прислонил к большому валуну, чтобы на всякий случай было под рукой. Сделал он это чисто автоматически — ему крайне редко доводилось пользоваться ружьем во время вылазок в горы, но природная осторожность заставляла его все время думать о том, что оно, неровен час, может пригодиться.

Шептуна с ним на этот раз не было, да и быть не могло. Ведь он не знал, что Декер собирается в горы. Да, по сути дела, он и не собирался — просто взял и пошел. Он сам не знал зачем. В этом не было никакой необходимости. Все вышло само собой. Делать по дому было нечего, сад и огород вскопаны, дров на зиму заготовлено с избытком. Готовясь к вылазке, он не задавал себе никаких вопросов. Решил, что поищет по пути камней — вдруг повезет. Подумал — а что если сходить в Ватикан и узнать, не свободен ли Теннисон — может быть, захочет к нему присоединиться, но потом махнул рукой, решив, что время для Теннисона вряд ли подходящее. Как штатный врач Ватикана, он, наверное, не спускает глаз с Мэри. «Как-нибудь в другой раз», — решил Декер.

Не то чтобы ему хотелось идти одному. Теннисон ему нравился — это был первый человек за долгие годы, который ему по-настоящему понравился.

«Чем-то он похож на меня, — думал Декер. — Не болтает попусту, лишних вопросов не задает, а если и задает, то такие, на которые нетрудно ответить. Ему не откажешь в воспитании и дипломатичности. И еще — он не врет и говорит искренне и просто о самых трудных вещах. Вот заговорил же он первый о Шептуне — тема нелегкая, что тут говорить, но он все рассказал прямо, с подкупающей честностью, так что мы оба не почувствовали ни неловкости, ни смущения».

Склонившись над костром и переворачивая поджарившуюся с одного бока рыбу, Декер вдруг почувствовал, что ему хочется, чтобы Шептун сейчас был рядом. Если бы Шептун знал, что Декер идет в горы, он, наверное, увязался бы за ним. Шептуну нравились их совместные вылазки. Побеседовать им всегда было о чем, а уж про камни и говорить нечего — Шептун просто обожал поиски камней, прямо впадал в спортивный азарт. Но никогда не хвастался, если находил камень, мимо которого Декер прошел, не заметив.

Когда Теннисон рассказал ему о своей встрече с Шептуном, Декер сразу понял, что теперь они будут видеться реже, чем раньше. В этом был свой плюс — порой, когда Шептун уж очень надоедал, Декеру хотелось побыть одному. Но он был уверен, что старая дружба не кончится, ведь они с Шептуном так долго были вместе, вряд ли он бросит его насовсем. Просто сейчас Шептун увлечен Теннисоном и мечтает с его помощью осуществить какие-то свои давние замыслы. Осуществит и вернется, Декер не сомневался. Может быть, даже очень скоро вернется. Придет, увидит, что Декера нет дома, и по следам приплетется сюда.

Кофейник зашипел, забулькал, и Декер протянул руку, чтобы снять его с рогульки над костром. Но вдруг кофейник взорвался у него в руках! Кипящий кофе забрызгал лицо и грудь, а сама посудина отлетела в сторону, движимая невидимой силой.

Не обращая внимания на ожоги, Декер бросился за ружьем, и не успел он его схватить, как прогремел другой выстрел — со стороны холма, выше того места, где Декер устроил привал.

Не выпуская из рук ружья, Декер упал на землю за валуном, с трудом удерживаясь, чтобы не выглянуть. Стреляли явно из-за груды камней на полпути к вершине холма, но, казалось, там никого не было.

— Поторопился, ублюдок, — сказал Декер вслух. — Нет бы поближе подобраться, тогда выстрел бы удался наверняка. Нервничает он, что ли?

Простреленный кофейник валялся в добрых десяти футах от костра. Рыба на сковороде аппетитно потрескивала.

«Проваляюсь тут, так она, чего доброго, сгорит, — огорченно подумал Декер. — Вот незадача! Просто слюнки текут, как рыбы хочется!»

И кому вздумалось стрелять в него? Кто мог хотеть его смерти? Он был уверен: целились именно в него — не в кофейник же, в конце концов. Нет, хотели именно убить, а не напугать.

Осторожно выглянув из-за камня, он обшарил взглядом склон холма, готовый уловить самое легкое движение.

«Эх, будь со мной Шептун, — думал он, — не случилось бы беды. Он бы давным-давно учуял того, кто крался следом». Значит, этот кто-то знал, что Шептуна с ним нет? «Чушь, — решил Декер. — Откуда кто-то может знать, со мной Шептун или нет?»

На Харизме ни одна душа не знает про Шептуна. Сам он никогда о нем никому не рассказывал, а уж видеть Шептуна, насколько он знал, тем более никто не мог. Единственный, кто знал о нем, бы Теннисон.

«Мог Теннисон проболтаться Экайеру? — гадал Декер. — Маловероятно. Они приятели, это верно, но Джейсон не станет рассказывать ему о Шептуне. Разве что Джилл мог рассказать, от нее у него тайн нет. Да что толку гадать на кофейной гуще из простреленного кофейника? — попытался Декер пошутить сам с собой. — Совершенно бессмысленное занятие».

Был бы Шептун рядом или нет, раз о его существовании никто не догадывался, не мог его видеть, значит, никому не было известно, он рядом с Декером или нет. Следовательно, за Декером мог охотиться кто угодно. Значит, этому охотничку просто повезло, и он застал Декера врасплох, когда Шептуна рядом не было, вот и все. Не Теннисон же, в конце концов, был там, на холме. Никаких причин убивать его у Теннисона не было. Да если бы и были — все равно это не в его стиле.

Винтовка… Да, несколько винтовок на Харизме имелось. Совсем немного — по пальцам пересчитать можно. Время от времени, крайне редко, кто-нибудь отправлялся в лес в поисках дичи. Но то были малокалиберки, а тот, кто находился на холме, палил в Декера из крупнокалиберного ружья.

Декер призадумался — кому могло взбрести в голову прикончить его? Но, поскольку он никого не припомнил, как ни старался, пришлось отбросить эту мысль. Ни у кого не могло быть веских причин, чтобы решиться на такое. Да, кое-кто мог быть на него обижен — может, он кому и брякнул что-то невежливое или даже оскорбительное, но не настолько же! Однако кто-то же хотел убить его и сейчас сидел в засаде, ожидая, когда он покажется из-за камня, чтобы послать еще одну пулю — на сей раз наверняка.

Выстрел не заставил себя ждать. Осколки гранита брызнули в стороны, несколько острых кусочков камня больно впились Декеру в щеку и шею. Пуля, по всей вероятности, угодила в валун.

«Вот ты где, — догадался Декер, успев заметить крошечную вспышку от лучей закатного солнца. — Что же это там сверкнуло?» — силился понять Декер, но не мог. Он аккуратно пристроил ружье на краю камня, навел на замеченную точку, прицелился поточнее, поймал точку на «мушку».

Было тихо. Ничего не происходило. Никто не шевелился. Убийца ждал. Декер пристально смотрел туда, где заметил вспышку… Ага, вот показалось плечо, а вот, похоже, и голова…

Декер долго прицеливался. Плечо и голова наполовину в тени, плохо видно… Он вздохнул, задержал дыхание и нажал на спусковой крючок…

Глава 38

Теннисон проснулся незадолго до рассвета. Джилл крепко спала рядом, дышала ровно и безмятежно. Теннисон осторожно, чтобы не разбудить ее, поднял свою подушку, прислонил к спинке кровати и сел, прижавшись к ней спиной. Было тихо и спокойно. Призрачный, бледный предрассветный сумрак проникал в окна гостиной, а в спальне было совсем темно — ставни были плотно закрыты. На кухне что-то бормотал, разговаривая сам с собой, холодильник.

Теннисон украдкой взглянул на Джилл — хотел убедиться, по-прежнему ли на ее щеке нет пятна, но она лежала на левом боку. К тому же было так темно, что он все равно ничего не разглядел бы, как бы Джилл ни лежала.

Прошло время, а сомнения не оставляли его. Ведь багровое пятно действительно исчезло. Но Теннисон никак не мог поверить в это.

«Нет-нет, это, безусловно, лишь временное явление, и опухоль скоро снова появится на прежнем месте», — повторял он мысленно.

Он поднял правую руку, поднес поближе к глазам, повернул вправо, влево. В темноте он с трудом различал ее очертания. Рука как рука. Никаких изменений. Все как обычно, и в темноте не светилась.

И все-таки ее прикосновение…

Ночь была теплая, но Теннисон поежился от озноба. Опустил руку, закрыл глаза и попытался припомнить, как все было, постарался мысленно раздвинуть складки занавеса, отделявшего его от математического мира…

Кубоиды окружали его со всех сторон, вертелись безумной каруселью, неуемным вихрем, пробегали сквозь него, а некоторые оставались внутри него. Было мгновение, когда ему показалось, что он сам превратился в такой же кубоид — не то сжался, не то вырос… Он пытался припомнить, каким он стал, но не мог, потому что и тогда не мог этого понять и представить. Нет, конечно, если он и стал каким-то графиком, то не таким чудовищно сложным, какие плавали вокруг и сквозь него в океане зыбкого желе. Наверное, он мог стать только самым простым уравнением — элементарной расшифровкой, подтверждением самого себя. Когда кубоиды выстроили для него дом, он скользнул туда и свернулся там калачиком, не понимая, где находится и что с ним, но ему было хорошо и удобно. Мысли его были просты и ясны, что, вероятно, соответствовало простоте того уравнения, которым он был.

«Может быть, — думал он, — кубоиды выстроили для меня дом, чтобы защитить от сложности графиков и уравнений, мечущихся за его пределами?»

И вдруг, совершенно неожиданно, математический мир исчез, и он очутился в своей гостиной, у камина. Он снова был самим собой, но не совсем таким, как раньше, потому что вынес что-то из математического мира, какую-то новую способность, иное качество, которого у него до сих пор не было. А теперь он получил подтверждение наличия этой новой способности.

«Может быть, еще что-то проявится? — мучился он в поисках ответа. — Кто я теперь? Что я такое?»

Тот же вопрос он задавал себе тогда, когда находился в доме, выстроенном для него кубоидами.

«Я — человек? — спрашивал он себя. — Я еще человек? Боже, сколько чужеродного проникло в меня, и могу ли я после этого оставаться человеком?

Может быть, — думал он, — обитатели математического мира каким-то образом поняли, что я врач, целитель, и решили меня немного… переделать? Переделать с одной-единственной целью — чтобы я стал более хорошим целителем? С одной ли? Или они вмешались в другие аспекты моего существа?»

Эти мысли заставляли его бояться, и чем больше он думал, тем больше боялся. Он перешел границу, которую переходить не следовало. Он не имел права туда идти — и вышел не таким, каким пришел. Он изменился, а ему не хотелось перемен. Люди вообще не любят перемен, а перемены в себе самом — просто кошмар!

Но, с другой стороны, чего бояться? Ведь те перемены, что произошли в нем, как бы ни были они малы или, наоборот — значительны, дали ему возможность преподнести такой прекрасный подарок Джилл, пусть даже он сделал это непроизвольно, бессознательно. Такого подарка ей не сделал бы никто.

А раз дело в этом, то бояться нечего. В конце концов, самое главное — Джилл. Пускай в будущем ему придется пострадать, поплатиться за то, что произошло, он не пожалеет. Любая цена, которую ему пришлось бы заплатить, ничто по сравнению с тем, что ему удалось сделать. Он получил свою награду сполна в то мгновение, когда коснулся щеки Джилл.

Эти мысли успокоили Теннисона. Он спокойно лежал, и ему не хотелось шевелиться — он просто тихо лежал и смотрел перед собой. Светало. Теннисон размышлял, как ему удалось проникнуть в математический мир наяву. Было ясно, что он туда не попал бы, если бы Шептун не помог. А вот чтобы понять, как это удалось Шептуну, нужно его как следует расспросить.

Осторожно повернув голову, он оглядел спальню в поисках какого-нибудь признака, знака, указывающего, что Шептун здесь, рядом. Никаких следов — ни искорки, ни свечения. Он подумал, что, может быть, Шептун до сих пор находится внутри его сознания, но скоро понял, что и там его нет. Это было немного непривычно — за время пребывания в математическом мире он успел привыкнуть к тому, что Шептун где-то внутри него.

Теннисон был готов снова задремать, но что-то помешало ему. Сначала он не понял, в чем дело, но потом расслышал тихий стук в дверь. Он вскочил, сел на край кровати и стал искать ногами шлепанцы.

Джилл заворочалась и что-то вопросительно пробормотала.

— Все в порядке, — успокоил ее Теннисон. — Лежи, спи. Пойду посмотрю, кого там принесло.

Шлепанцы он так и не нашел и отправился из спальни в гостиную босиком. Прикрыв за собой дверь спальни, он снова услышал робкий стук.

Не включая свет, Теннисон пробрался к входной двери на ощупь, обходя стулья и столы. В первое мгновение, открыв дверь, он не сообразил, кто стоит на пороге. Протер глаза и узнал Экайера.

— Джейсон, тысяча извинений. Я понимаю, в такую рань…

— Да ничего, все нормально, я уже не спал. Проходи, Пол.

— У тебя найдется что-нибудь выпить? Немного бренди, если есть.

— Конечно, — кивнул Теннисон. — Садись к огню. Сейчас дровишек подброшу.

Он закрыл дверь и внимательно взглянул на Экайера. На том были брюки и куртка.

— Рано встал, — спросил он, — или не ложился?

— Не ложился, — мотнул головой Экайер, добрался до кушетки у камина и прилег на нее.

Джейсон разыскал бренди, налил полный стакан и подал Экайеру.

— Да, вид у тебя неважный, — отметил он.

— Можно себе представить, — кивнул Экайер, сделав большой глоток. — Всю ночь на ногах. Понимаешь, случилась совершенно невероятная вещь. Такого никогда не было. То есть на моей памяти не случалось.

Теннисон подбросил в камин крупное полено, поворошил кочергой угли, дождался, когда полено разгорелось и вернулся к кушетке. Сел рядом с Экайером, положил босые ноги на кофейный столик. Ноги постепенно согрелись.

Экайер отхлебнул бренди и спросил:

— Не составишь мне компанию, а?

— Рановато вроде, — покачал головой Теннисон.

— Ну, ладно, а я выпью, поскольку еще не ложился. И глотнул еще.

— Значит, ты явился, чтобы рассказать мне о чем-то. Если так, то чего же тянешь? Передумал, что ли?

— Нет, никак не могу начать. Прости, но это очень больно и горько…

Теннисон молчал. Экайер мрачно прихлебывал бренди.

— Дело было так, — наконец сказал Экайер. — Я все оттягивал с просмотром второго «райского» кристалла. Это тебе известно. Ты сам меня за это ругал. Джейсон, скажи, ты первый кристалл смотрел?

— Нет, — покачал головой Теннисон. — Все время ощущал какое-то внутреннее сопротивление. Может, побаивался. Как только задумывался об этом, тут же ощущал какую-то странную неловкость. Я знаю, надо было посмотреть. Может быть, я бы увидел и понял что-то такое, что помогло бы мне лучше лечить Мэри.

— Вот-вот, — сказал Экайер, подняв вверх указательный палец. — Оно самое. А у меня такая же петрушка была со вторым кристаллом. Все откладывал на потом, выдумывал причины для проволочки. Может быть, тоже побаивался того, что могу увидеть, как и ты. Не знаю. Пытался анализировать свои чувства, чуть не спятил. Наконец вчера вечером я решил побороть свою слабость…

— Посмотрел, значит?

— Нет, Джейсон, не посмотрел.

— Почему же нет, черт бы тебя побрал? Испугался в последний момент?

— Нет. Просто его не было.

— Чего не было-то? Момента?

— Нет. Кристалла не было.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что сказал. Нет его. Там, где он хранился, его нет. То есть нет там, куда мы его положили — я и старина Эзра. Ну, ты же знаешь Эзру, депозитора?

— Знаю.

— Так вот, Эзра все делает чрезвычайно педантично. У него во всем полнейший порядок. Ничего не упускает, ни единой мелочи. Я с ним столько лет проработал и доверяю ему больше, чем самому себе.

Теннисон молча слушал.

— Когда поступает новый кристалл, — продолжал Экайер, — я передаю его Эзре, и он кладет его в сейф. После того как я просмотрю кристалл, он может быть передан в Ватикан, а когда нам его возвращают, он помещается в одну из ячеек депозитария. Чаще всего кристалл не передается в Ватикан немедленно, а порой не передается вовсе, если мы решаем, что он не представляет особого интереса. В этом случае он тоже помещается в ячейку. У Эзры на этот счет своя система. Уж не знаю, как он ориентируется в огромной массе кристаллов, но стоит попросить его найти тот или другой, и он тут же находит, не сверяясь ни с какими каталогами. Может, у него память такая блестящая — не знаю. Насколько мне известно, никакой особой системы учета у него нет. И в этом, согласись, есть преимущества по части секретности. Теннисон понимающе кивнул.

— Стало быть, Эзра единственный, кто знает все досконально.

— Вот именно. Мне известно расположение нескольких кристаллов, которые я могу отыскать без помощи Эзры, но их немного.

— Но, если я правильно понял, до тех пор пока ты не просмотришь кристалл, он находится в сейфе. «Райский» кубик был помещен в сейф, а теперь его там нет — ты это хочешь сказать?

— Да, Джейсон, именно это я и хочу сказать. Эзра открыл сейф, а кристалла там не оказалось. Были три других, которые я не успел просмотреть, а «райского» и след простыл.

— Может быть, перепутали маркировку?

— Да нет, что ты. Я, правда, тоже сразу так подумал и поэтому тут же осмотрел все три кристалла. «Райского» среди них не было. Всякая дребедень, только что поступившие материалы последних наблюдений.

— Пол, кто еще мог открыть сейф?

— Никто. То есть никто, кроме меня и Эзры.

— Ясно. Значит, это Эзра.

— Не верю, — тряхнул головой Экайер. — Хранилище — вся жизнь Эзры. Смысл его существования — Поисковая Программа. Без нее он — ничто. Ноль без палочки. Говорю же тебе, я верю ему больше, чем себе. Он в Программе работает дольше меня. Когда я приступил к работе, он уже много лет трудился.

— Ну, а если кто-то из Ватикана…

— Ни малейшей возможности. Даже Папа не мог бы. Эзра предан Программе, а не Ватикану.

— Ну, а вдруг кто-то узнал комбинацию на замке? Такое вероятно?

— Маловероятно, но в принципе…

— Так. Кристалл мог быть помещен в другое место?

— Нет. Эзра убрал его в сейф. Это было у меня на глазах. Я стоял рядом и видел. Он положил кристалл в сейф и запер дверцу.

— Ну, и что ты думаешь?

— Боже, Джейсон, я не знаю! Кто-то украл кристалл!

— Потому что не хочет, чтобы его смотрели?

— Думаю, дело именно в этом. Ватикан сейчас раздирают канонические споры. Те, кто хочет канонизировать Мэри…

— …хотели бы заодно покончить и с Программой, — закончил его мысль Теннисон. — И дискредитировать тебя.

— Я не могу быть уверен полностью, но… если это так, то они не упустили своего шанса, вот и все.

Оба умолкли. Полено, подброшенное Теннисоном в камин, ярко пылало. Утреннее солнце заливало комнату ясными лучами.

— Но это еще не все, — проговорил Экайер вполголоса. — Еще не все я тебе сказал.

— Что же еще случилось? Куда уж больше.

— Первый кристалл, первый «райский» кристалл — тоже исчез. Его тоже нет на месте.

Глава 39

Что там Ватикан — вся Харизма просто бушевала!

Медсестра уверяла, что своими глазами видела, как это случилось. Да, Мэри попросила Джилл наклониться к ней поближе — так, чтобы она смогла коснуться ее щеки. И как только коснулась, опухоль сразу и исчезла — как не было!

Чудо! Чудо! ЧУДО!!!

Никто не сомневался — это было чудо в прямом смысле слова. Все, кто видел Джилл, убедились — пятно с ее лица пропало!

Как только все заорали о «чуде», Джилл предпочла скрыться с глаз долой.

Взволнованная группа кардиналов бросилась докладывать Его Святейшеству, а Его Святейшество, который был, прямо скажем, не в восторге от этой новости, скрежетал, фырчал и издавал всякие другие нечленораздельные звуки, выражавшие крайнее недовольство, но все-таки пытался убедить кардиналов не терять головы, пока не будут получены более достоверные сведения.

Когда же один из кардиналов высказался относительно того, что теперь-то уж пора произвести прославление Мэри по всем подобающим канонам, Папа резко воспротивился и заявил, что время еще не настало. Кардинал был не на шутку огорчен.

Однако всеобщее торжество началось само собой. Рабочие с ферм, садов и огородов побросали инструменты и присоединились к торжественной процессии, направлявшейся в Ватикан. Дровосеки, забыв в лесу топоры и пилы, выбегали из леса. Монахи и послушники оставляли дела и мчались, чтобы влиться в ликующую толпу. Охранники Ватикана бросили бесплодные попытки удержать массу людей и роботов, рвущихся в Ватикан. В высокой базилике яблоку негде было упасть — все падали на колени и молились. Сначала колокола молчали, но наконец, словно отчаянно пытаясь воззвать к безразличному Ватикану, зазвонили. Все были счастливы, так счастливы, что и сказать нельзя!

Толпы народа собрались возле клиники, выкрикивая имя Мэри, заполнили маленький сад, истоптали клумбы, переломали кусты. Охранники беспомощно отступили перед громадной волной народа.

Крики разбудили Мэри. Она слышала, как множество голосов повторяет ее имя. Да, в этом не было сомнений — «Мэри! Мэри! Мэри!» — скандировала толпа. Сестры рядом не было — она ушла в другую палату, откуда было лучше видно происходившее под окнами.

Собрав все силы, Мэри сползла с кровати, ухватилась за стул, оперлась на его спинку и выпрямилась. Медленно добрела до двери, постояла, отдышалась, слабой рукой толкнула дверь и пошла по коридору, перебирая руками по стене. В конце коридора широкие двери были распахнуты настежь — оттуда лился солнечный свет и свежий, пьянящий воздух.

Толпа увидела Мэри, как только та появилась в дверях. Она стояла, опираясь на косяк двери, чтобы не упасть. Крики утихли. Все не отрываясь смотрели на ту, в святости которой теперь ни у кого не было сомнений.

Мэри с трудом подняла руку, попыталась разжать скрюченные пальцы. Это получилось не сразу. Наконец вытянула указательный палец по направлению к тем, кто собрался приветствовать ее, и визгливо, хрипло прокричала, безжалостно разрывая тишину острым ножом голоса:

— Ничтожества! Ничтожества! Ничтожества!!!

Глава 40

— Похоже, Декера дома нет, — сказал Теннисон Экайеру.

— Почему ты так решил?

— Дым из трубы не идет.

— Это еще ни о чем не говорит.

— В принципе, да. Но когда Декер дома, у него всегда зажжен очаг. Хотя бы небольшой огонь, чтобы в случае надобности можно было развести посильнее, не разжигая заново. Не было случая, чтобы он был дома, а из трубы не шел хотя бы тоненький дымок.

— Ну, попытка не пытка, как говорится. Давай все-таки зайдем посмотрим. Нет так нет.

Они продолжили восхождение по склону холма. Наконец перед ними открылся вид на хижину, сад и огород Колымага Декера стояла справа от дома. Между двумя деревьями была аккуратно сложена, укреплена и укрыта от дождя поленница. В сторону гор тянулся сад с ухоженными, обкопанными деревьями, ровные зеленые ряды грядок с овощами. На клумбе догорали поздние цветы.

— Просто замечательно! — восхитился Экайер. — А я тут ни разу не был.

— Что, никогда не встречался с Томом? Это ты серьезно?

— Вполне. С ним не так-то просто увидеться. Он так себя поставил, что с ним трудно общаться. А ты думаешь, он станет с нами говорить?

— Не сомневаюсь. Он вовсе не дикарь. Вполне цивилизованный, образованный человек.

— А он что, тебе вот так прямо и сказал, что знает, где Рай?

— Да, у него вырвалась однажды такая фраза. Но больше он об этом никогда не упоминал, а я не спрашивал. Боялся, что такой вопрос смутит его. Я решил: придет время — сам скажет.

— Как было бы здорово, если бы удалось сейчас уговорить его рассказать об этом! Надо постараться убедить его, что это важно для нас. Ведь теперь, когда кристаллы пропали, у нас нет ни единого шанса узнать координаты, которые нам так необходимы. Не исключено, что мы бы этого не узнали, даже если бы кристаллы остались у нас. Но теперь все просто безнадежно. А кто-то должен отправиться в Рай.

— Я не перестаю надеяться, — сказал Джейсон, — что Том действительно знает. Надеюсь, но не уверен. Было время, мне казалось, что он точно знает, а теперь все так запуталось, и я уже ни в чем не уверен. Он говорил мне, что его корабль попал в беду, была катастрофа и ему пришлось спасаться на катере. Вот так он попал сюда — его доставил катер.

— Ну, не знаю… — покачал головой Экайер. — Думаешь, он не обманывал тебя? Давай обойдем вокруг дома.

Они обошли хижину, зовя Тома, но ответа не было. Вернулись к двери. Экайер постучал, но никто не отозвался. Они подождали. Наконец Экайер спросил Теннисона:

— Как думаешь, можно войти?

— Давай войдем. Думаю, Том не возражал бы. Ему прятать нечего.

Экайер поднял язычок задвижки, и дверь открылась. Внутри было темно, и они немного постояли на пороге, пока глаза не привыкли к темноте.

В доме было прибрано. Все стояло и лежало на обычных местах.

Теннисон огляделся.

— Нет ружья, — сообщил он. — Обычно оно висит вон там, на стене около очага. Рюкзак и спальный мешок всегда лежали на полке. Их тоже нет на месте. Значит, скорее всего, он отправился на очередную вылазку. Охотится или камни ищет.

— Это надолго?

— Не знаю. Он как-то приглашал меня пойти с ним. «Если у тебя будет несколько свободных дней», — так он сказал. Значит, он уходит на несколько дней. Мне кажется, он скоро вернется.

— Джейсон, у нас очень мало времени. Богословы в любой момент могут сесть нам на шею. А если мы хоть словечком обмолвимся, что у нас есть прекрасная возможность отправиться в Рай и взглянуть на него своими глазами, они отступятся.

— Ты их действительно боишься, Пол?

— Видишь ли, если они успеют вооружиться как следует, то могут запросто прикрыть Поисковую Программу. Они все время об этом мечтали. Мы им как кость в горле. Либо совсем прикроют нас, либо начнут диктовать свои условия, либо — того хуже — станут по-своему интерпретировать результаты нашей работы. Я не о себе лично пекусь, пойми. Мне они ничего плохого сделать не могут. Я могу остаться здесь, и они даже заботиться обо мне будут. Они могут даже соблаговолить разрешить мне немножко заниматься Программой — чтобы я мог себе самому сказать — мол, занят чем-то, и слава тебе, господи. Я такого позволить не могу. Программа — это душа Ватикана, поверь мне. Нет, ради бога, пусть они ведут свои богословские разборки, как им заблагорассудится, но настоящая работа может идти только в рамках Поисковой Программы.

— Но у тебя должна быть какая-то поддержка внутри Ватикана.

— Она, скорее всего, есть. Но насколько сильная, вот в чем вопрос. Это кое-кто из кардиналов, в других я не уверен.

— А Его Святейшество?

— Полагаться на Папу — толку мало. Это холодный, механический ум. Никогда не угадаешь, что ему в голову взбредет. Он настолько набит всяческой информацией, которую ему поставляют Слушатели, что, несмотря на колоссальные потенциальные возможности, просто не в силах осмыслить злободневные проблемы сиюминутной важности. Думаю, сейчас и он в большом затруднении. Он ведь создан на века, и лучше всего ему удаются долгосрочные прогнозы. Так что — трудно сказать, способен ли он справиться с теперешней ситуацией в Ватикане.

— У меня создалось впечатление, — сказал Теннисон, — что Ватикан плохо представляет себе свою деятельность без Поисковой Программы, без Слушателей. Я немало слыхал о том, чего они могут добиться именно благодаря вашей работе. У них есть сложнейшие устройства — корабли, движимые энергией мысли. Зачем они им без вас? И что у них есть еще, в таком случае?

— Не думаю, что мне известно все, чем они располагают. Но, думаю, у них всего полно. Про клонирование ты уже знаешь. А иногда им даже стартовая клетка не нужна. Фрагмента вполне достаточно, чтобы они могли построить модель ДНК и использовать ее как основу. Искусственная, инженерная жизнь всевозможных видов. Любые путешествия в пространстве и времени. Похоже, они уже овладели энергией нейтрино. Именно это позволяет им с такой легкостью путешествовать куда бы то ни было. Во времени — не только в прошлое и в будущее, но и в других направлениях. Да, не делай большие глаза. Ты не слыхал, что во времени бывают другие направления? Ну что ж, я тоже в свое время удивился, когда услышал об этом. Словом, они умеют посещать и прошлое, и будущее и изменять и то и другое, как им захочется, и если еще не могут, то очень скоро сумеют — как только окончательно доработают методику да освоят переход в направления, отличные от прошлого и будущего. Может быть, тогда они сумеют попадать в альтернативные миры и вселенные. Я не знаю. Для меня все это слишком сложно. Но чем бы они ни располагали — главное, что у них в руках ключи к путешествиям в разные стороны времени и пространства. Ну, убедил я тебя в чем-нибудь?

— И, располагая всем этим, они ни за что от этого не откажутся.

— Не все. Богословская группировка — дело особое. Некоторые из них совершенно откровенно полагают, что Ватикан отклонился от заданного курса, предал главную цель. Другие — их большинство — элементарным образом напуганы. Вселенная оказалась сложнее, чем они думали. В ней оказалось гораздо больше странностей и непонятностей, чем им казалось. И, естественно, им просто страшно становится от тех данных, что добывают наши Слушатели. Они начинают чувствовать себя беззащитными перед колоссом Вселенной. И ищут, где бы спрятаться.

— А ведь мы могли бы сблефовать, — предложил Теннисон. — Что если взять да распустить слух о том, что мы знаем, как добраться до Рая? Ведь они до смерти не хотят, чтобы кто-нибудь попал туда. Если бы кто-то сумел проникнуть туда и доказать, что это вовсе не Рай, это разом выбило бы почву у них из-под ног. Такой слух мог бы остановить их на какое-то время, по крайней мере, у нас было бы больше шансов.

Экайер решительно покачал головой.

— Нет, это не годится. Если мы сблефуем, а они выведут нас на чистую воду, это только укрепит их позицию, и они станут уверены в себе, как никогда. Если мы решимся на такое заявление, мы должны быть вне всяких придирок.

— Да, пожалуй, ты прав, — кивнул Теннисон.

— Джейсон, ты вот что вспомни: когда Декер сказал тебе, что знает, где находится Рай, как тебе показалось — есть у него какое-то документальное подтверждение или это просто слова?

— Ты имеешь в виду нечто вроде лоции?

— Да, что-то в этом духе. Знаешь, на кораблях бывают такие устройства, где фиксируется весь полет. Он попал в космическую катастрофу, так? А мог он забрать с корабля «черный ящик», прежде чем спасся на катере?

— Правду говоря, — сказал Теннисон, нахмурив брови, — у меня именно такое впечатление и было, — что он не просто слова на ветер бросает, а у него есть какое-то фактическое подтверждение. Но он молчал об этом. Так что я сам не знаю, почему это мне в голову пришло. Я действительно все время так думал, но теперь, говорю тебе, я ни в чем не уверен…

— Джейсон, а мы не могли бы… — осторожно проговорил Экайер и, растерявшись, оборвал фразу, не договорив.

Теннисон понял его, но ответил не сразу.

— Это против моих принципов. Том — мой товарищ, он мне доверяет. Я не могу, Пол, прости.

— Но, Джейсон, мы должны узнать! Я должен узнать!

— Не знаю, — покачал головой Теннисон. — Может быть, ты и прав. Но, умоляю, Пол, аккуратно! Следует все поставить на свои места.

Они приступили к поискам. Теннисон заметил, что обработанные Шептуном камни лежали не на столе, а в небольшой коробочке, что стояла на полке.

Ничего похожего на то, что им хотелось обнаружить, они не нашли.

— А может быть, он хранит его не в доме? — предположил Экайер.

— Если у него вообще есть то, что нам нужно, — ответил Теннисон, по-прежнему чувствовавший себя в высшей степени неловко. — А если и есть и он действительно спрятал, то нам не найти ни за что на свете.

А про себя подумал, что, наверное, об этом может знать Шептун.

— Есть одна возможность… — вырвалось у него.

— Какая? — спросил Экайер с надеждой. Теннисон пожал плечами.

— Да нет, это ерунда. Считай, что я ничего не говорил.

Он ни разу не рассказывал Экайеру о Шептуне. Слава богу, успел вовремя язык прикусить. Не стоило об этом пока.

«Да, — думал он, — есть, есть такая возможность, если Шептун поможет. Если он смог перенести меня в математический мир, то почему бы и не в Рай, в конце концов? Нет, это не выйдет. Ведь я не видел «райских» кристаллов…»

Кроме него и Декера о Шептуне знала только Джилл, и он решил, что пока все пусть так и остается.

Вот как получилось — их единственной надеждой оказался Декер. Если он знает такое, что сможет лишить богословов последнего шанса, они спасены. Если нет — Поисковая Программа будет ликвидирована или ограничена до предела, а Ватикан станет тем, чем он собирался стать с самого начала — стаей гончих роботов, мчащихся, высунув языки, за призраком духовной истины…

«Шептун, — думал Теннисон, — скорее всего, ушел вместе с Декером, значит, придется ждать их возвращения, чтобы узнать, не блеснет ли хоть слабый лучик надежды».

Теннисон и Экайер вышли из хижины, закрыли дверь, заложили задвижку. Немного постояли на вершине холма, глядя на Ватикан. Яркий полуденный свет четко выделял ярко-белое пятно зданий на изумрудном фоне лесов и коричневом — гор.

Созерцание нарушил громкий звон колоколов.

— Колокола? — изумился Экайер. — Почему они звонят в колокола? Сейчас не время. К тому же слишком громко. Что-то случилось.

Тут ветер переменился, и до них донесся звон во всей своей мощи — гулкий, полнозвучный, требовательный.

— Это большие колокола базилики! — воскликнул Экайер. — Что там, хотел бы я знать, творится?

И оба опрометью бросились с холма вниз.

Глава 41

Джилл сжимала кулаки от злости и бессилия.

«Никогда, — повторяла она про себя, — никогда в жизни меня еще так не унижали и не бесили! И как только эта тупица медсестра до такого додумалась? И как посмела наврать?»

Джилл хлопнула дверью. Джейсона дома не было. Она присела на кушетку перед камином, но быстро поняла, что сидеть на одном месте не в состоянии. Она вскочила и стала ходить по гостиной.

Нет, то, что случилось, не имело никакого отношения к Мэри, что бы там ни выдумывала эта безмозглая сестра. Если уж кто и совершил чудо, так это Джейсон — да и потом, чудо ли это? Наверняка, если как следует поломать голову, можно было бы найти этому разумное объяснение. «Но самое ужасное, — думала Джилл, расхаживая по комнате, — что я сама толком ничего не понимаю и объяснить не могу! Джейсона нет, да если бы и был, вряд ли бы что-то сказал». Ей хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать воплей на улице.

Она подошла к кушетке, села и уставилась на крошечные язычки пламени, облизывавшие догоравшие в камине дрова.

«А ведь я не смогу все время прятаться, — думала она. — Придется когда-нибудь выйти и предстать перед теми, кто сейчас вопит там, под окнами клиники».

А больше всего ей хотелось лечь, свернуться клубочком, спрятаться от всех и зализывать душевные раны — боль публичного оскорбления. Она воспринимала случившееся как оскорбление, и не иначе. Но как все внутри ни противилось, она понимала, что нужно жить дальше и принять случившееся как неизбежность. Ватикан ей дурного сделать не мог — да пусть бы кто-нибудь попробовал сделать ей что-то дурное! Она стала успокаивать себя: «Ну-ну, Джилл Робертс, что это ты взялась нюни распускать? Стыд какой! Бывали у тебя передряги и похлеще! Кого ты боишься? Дребезжащих роботов и безумной старухи? Вот уж брось! Немедленно перестань и возьми себя в руки, слышишь?

И из Ватикана они меня не выкинут — дудки! Я крепко стою на ногах, и об отъезде не может быть и речи. Гляди-ка… — удивилась она собственным мыслям, — было ли у меня в голове что-нибудь подобное, когда я попала сюда?»

Нет, конечно, нет. Тогда все было иначе. Досада, разочарование, возмущение хитрой игрой кардиналов, — ведь не отвечали на письма, а когда приехала, отказались помочь в осуществлении планов. Как много воды утекло за эти короткие месяцы! За это время она поняла, как важен Ватикан — не только для роботов, но и для людей, и не только для тех, что жили здесь, на Харизме, но и везде. Здесь были грандиозность и величие — в самом прямом смысле слова, величие понятий и мыслей — и от этого нельзя было отвернуться. Теперь она ощущала себя в каком-то смысле частичкой чего-то целого, и ей хотелось, чтобы это не кончалось. Этого хотел и Джейсон, — ведь и он стал участником происходящего. Да теперь она бы только из-за Джейсона не улетела, только из-за того, что он счастлив здесь. Нет, она не смогла бы его покинуть, особенно теперь, после того, что случилось вчера, когда он коснулся ее щеки и стер с нее проклятое клеймо.

«А ведь это действительно было клеймом», — думала она. Как бы ни старалась она относиться к своему увечью с неженской трезвостью и безразличием, как бы ни выставляла напоказ то, что спрятать было невозможно.

Но не Джейсон, не только Джейсон держал ее здесь. Еще — старый кардинал Феодосий, тот самый, что навещал ее каждый день, усаживался на табуретку и разговаривал с ней часы напролет — так, будто она была роботом или он — человеком. Кое-кто посчитал бы его брюзгой и маразматиком, но ничего этого не было и в помине, теперь она это понимала и готова была поспорить с любым, кто стал бы потешаться над кардиналом. И еще он добрый. Джилл раньше и в голову не приходило, что робот может быть добрым, а Енох был добрым, внимательным, предупредительным и заботливым. Поначалу она немного побаивалась его и, согласно строгому этикету, называла Преосвященным, но сама не заметила, как вышло, что они стали просиживать в библиотеке часы, как заболтавшиеся допоздна школьные подружки. И он нисколько не возражал против подобной фамильярности, неформальности их бесед — похоже было, что он не прочь немного отвлечься от забот и поболтать с той, что так недавно в Ватикане, и постоянно забывал, сколько ему лет и какой высокий пост он занимает.

Джилл понемногу приходила в себя. Мысли ее переключились на математический мир, о котором столько рассказывал Джейсон. Он старался как мог описать ей все, что видел и чувствовал там, но, судя по всему, это было такое место, впечатления от которого передать было непросто, ибо почти невозможно облечь в слова.

А на улице по-прежнему звучали крики.

«Кого они зовут? — прислушалась Джилл. — Уж не меня ли? Хотят еще раз убедиться, что чудо свершилось? Господи, какие же они все дураки, какие непроходимые тупицы!»

Чтобы отвлечься от воплей за окном, она снова задумалась о математическом мире. «Есть вещи, которые словами не передать», — сказал Джейсон. Что же это за мир? Что за цивилизация, настолько самодостаточная, что основывается на логике, настолько развитой и несравнимой с людскими представлениями, как слияние атомов несравнимо с изготовлением примитивных орудий из камня? Компания странных кубиков, сидящих на бескрайней зеленой равнине и манипулирующих сложнейшими символами… Чем они занимались? Играли в хитроумную игру или решали проблемы величайшей важности? Что значили эти уравнения и графики? Были ли они зрительным выражением инородного мышления? Может быть, это была компания мудрецов, собравшихся для дружеской беседы и обсуждавших какую-нибудь невероятную гипотезу, а может быть, они проводили время в долгом, медленном поиске и формулировании универсальных истин? Может быть, обитатели математического мира когда-то, давным-давно, добрались до границ пространства и времени, а потом вернулись на свою прародину, где бы она ни была? Может быть, они где-то путешествовали поодиночке, а теперь собрались все вместе, и им было что порассказать друг другу?

«Насколько же, наверное, — думала Джилл, — они были потрясены внезапным вторжением Джейсона — представителя формы жизни, образчики которой, может быть, и встречались им когда-то, да они их давным-давно позабыли, а может, и не видали никогда. Нечего удивляться, что они так переполошились, глазам своим, если можно так выразиться, поверить не могли — даже дом построили для Джейсона, не иначе как для того, чтобы упрятать его подальше, чтобы подумать, пока его не видно, что же это такое свалилось на их головы. Господи, какие головы… Но ведь одарили! Одарили, как гостеприимные хозяева могут одарить чужеземца, который случайно забрел в гости!»

Джилл устроилась поудобнее… и вдруг заметила в темном углу гостиной слабое свечение.

«Так, — сказала она себе, — поздравляю вас, мисс Робертс, допрыгалась, голубушка. Вот вам и галлюцинация…»

Но видение не пропадало — свечение собралось в сверкающий блестками шарик — маленькую искрящуюся сферу.

— Шептун? — мысленно спросила Джилл, стараясь произнести слово так, как ей рассказывал Джейсон.

— Ты видишь меня, Джилл? — спросил Шептун.

— Я вижу тебя, Шептун.

— И слышишь меня, Джилл?

— Да, я слышу тебя.

Она оцепенела от изумления, думая: «Нет, это невозможно. Джейсон никогда не говорил, что Шептун может прийти ко мне и заговорить!»

— Джейсон велел мне не трогать тебя, — сказал Шептун. — Я сказал ему, что я и с тобой мог бы разговаривать, но он запретил. Но, Джилл, я должен был прийти к тебе!

— Все нормально, — успокоила его Джилл. — Ничего не бойся.

— Может быть, ты сумеешь видеть лучше Джейсона. Сумеешь лучше разглядеть.

— Разглядеть? Что разглядеть?

— Обитателей математического мира.

— Нет! — воскликнула Джилл. — Нет, только не это!

— Почему? Думаешь, это страшно?

— Да, мне страшно. Они такие… ужасные!

— Но им ты обязана тем, что случилось с твоим лицом.

— Что правда, то правда.

— Джейсон вернулся с подарком. Они и тебе сделают подарок. У них много чего есть.

— Почему они должны мне что-то дарить?

— Не знаю. С Джейсоном я много узнал, но не все.

— Джейсон мне ничего такого не говорил.

— Джейсон не мог видеть и узнать всего, что узнал я. Мы видели и узнавали там по-разному, потому что мы сами разные. Думаю, я тоже не мог постичь того, что постиг он.

— Но разве я сумею понять больше Джейсона?

— Может, не больше, но — по-другому. Джейсон видел то, чего не увидеть тебе, а ты увидишь то, чего ему не увидеть.

— Но… Шептун, я все равно не могу туда отправиться! Я же не видела этот кристалл!

— Я был там, — сказал Шептун. — Этого достаточно. Математический мир запечатлен во мне. Я смогу найти дорогу.

— Шептун, я не знаю… Шептун, я не могу!

— Ты боишься? Не бойся! Мы же с Джейсоном вернулись. Это не опасно.

— Как ты можешь судить? Может, вам просто повезло?

— Но это очень важно, Джилл.

— Я должна подумать.

— Ну, вот… Джейсон говорил, чтобы я не приставал к тебе, теперь он рассердится.

— На этот счет не волнуйся. Я же сказала.

— Я больше не буду. Скажешь: «Уйди», и я уйду. «Не могу! Не могу! — твердила про себя Джилл. А вдруг я там сойду с ума или превращусь в статую? И зачем это мне? Джейсон уже был там. Не надо мне туда! А все-таки…»

Джилл упрямо закусила губу.

— Никогда в жизни, — сказала она Шептуну, — я ни от чего такого не отказывалась. Не отказалась от Харизмы, к примеру. Всегда, если где-то было что-то достойное интереса, я первая мчалась туда и смотрела.

И это было так. Она, прирожденный репортер, отправлялась куда угодно — неважно, что внутри она дрожала от страха при мысли о том, что может встретиться ей на пути к цели. Но она шла вперед, сжав зубы. Случались всякие переделки, но она всегда ухитрялась вернуться и привозила с собой испещренные записями блокноты и рулоны кинопленки. Нервы на пределе — зато полно материала.

— Ладно, — сказала она решительно. — Я пойду. Значит, ты можешь взять меня туда, Шептун? Несмотря на то что я не видела кристалл?

— Сначала я должен войти в твое сознание, чтобы мы стали одним целым.

Джилл немного растерялась. Мысль о том, что кто-то войдет в ее сознание, напугала ее. И кто, главное, кто? Непостижимое существо, не похожее ни на одно из прежде виденных…

Но она успокоила себя: это странное существо побывало в сознании у Джейсона, и с Джейсоном ничего страшного не случилось.

— Ладно, — сказала она Шептуну.

И тут же оказалась в математическом мире. Даже вдохнуть не успела.

Все оказалось точно таким, как рассказывал Джейсон: зелень плоской равнины, незаметно сливавшаяся с голубизной небес… На зеленом ковре восседали кубоиды, испещренные уравнениями и графиками — яркие, разноцветные. Они проявляли свойственные им признаки жизни: уравнения подрагивали, сменяли друг друга, плыли…

«Какая досада, — подумала Джилл. — Нужно было фотокамеру захватить, да и кинокамера не помешала бы. Что стоило перебросить футляры через плечо — они бы перенеслись сюда со мной вместе! Вот — перенеслась же моя одежда, не голая же я тут стою, значит, можно было взять и камеры…»

— Шептун! — окликнула она спутника, намереваясь спросить у него, каким образом осуществляется перенос в этот мир. Но Шептун не ответил, а в сознании Джилл не было никаких признаков его присутствия. Впрочем, этого следовало ожидать: Джейсон говорил, что с ним было то же самое. Он тоже звал и искал Шептуна, но облачка алмазной пыли не видел — они были здесь как единое целое.

Наверное, его разреженные атомы смешались с атомами мозга Джейсона. А теперь то же самое произошло с ней.

— Шептун, — упрямо позвала Джилл. — Ну-ка брось шутить и ответь мне. Дай хоть какой-нибудь знак, что ты здесь.

Шептун молчал.

«А вдруг, — подумала Джилл, — маленький плутишка забросил меня сюда, а сам остался дома?»

Подумала — и тут же решила, что это мало похоже на правду. Шептун, как она поняла, был прирожденным романтиком, искателем приключений, неутомимым исследователем Вселенной. Но для того чтобы изучать ее, ему нужен был проводник, который показывал бы дорогу. Однажды ему показали дорогу — и теперь он, судя по всему, знал, как добраться сюда, но он взял ее с собой.

— Ну, ладно, — сказала она сердито, — если тебе так нравится, можешь прятаться дальше. Без тебя обойдусь.

«И как только я решилась отправиться сюда? — недоумевала Джилл. — Зачем мне это понадобилось? Репортерский инстинкт? Или желание побывать там, где побывал Джейсон, в надежде, что здесь отыщется нить, которая еще крепче свяжет нас? Куда крепче, глупости какие! Или я попалась на удочку Шептуна, и он соблазнил меня болтовней о том, что я смогу увидеть больше, чем Джейсон, и лучше пойму математический мир?»

Джилл тряхнула головой. Ни одно объяснение не годилось, и все-таки она здесь, а раз уж она здесь, надо попробовать взять интервью у здешних обитателей.

«Взять интервью» — звучит неплохо, но как? Как с ними общаться? Я буду рот раскрывать, а они будут отвечать своими уравнениями, но ни они, ни я не будем иметь ни малейшего понятия, о чем, собственно, речь».

Однако, прогнав сомнения, Джилл решительно направилась к кубоиду, который был к ней поближе: розово-красный с дымчато-лиловыми уравнениями и кошмарно запутанным, витым-перевитым графиком ядовито-желтого цвета.

— Я — Джилл Робертс! — громко и четко представилась Джилл. — Я пришла поговорить с вами.

Ее слова безжалостно разорвали тончайшую вуаль тишины, наброшенную на этот мир, и ей показалось, что розово-красный кубоид весь как-то съежился и побледнел. Через мгновение он зашевелился и начал медленно отползать в сторону. Джилл подумала: «Удрать хочет!»

«Ну, вот, — огорчилась она, — как глупо вышло… Мне ведь Джейсон говорил, какой это спокойный, тихий мир, а я не успела появиться, как тут же начала вопить. Да и что я сказала-то? Глупее не придумаешь! Сообщила им, что я — Джилл Робертс, а они, даже если и услышали меня, разве они имеют понятие, что такое «джиллробертс»? Нет, если и говорить с ними, то, наверное, так, как с Шептуном. И нужно им сказать, не кто я такая, а что я такое… Нет, и это не пойдет. Как это, интересно, я могу им сказать, что я такое? Как я, как любой другой человек, другая форма жизни может объяснить еще одной форме жизни, что она такое?

Может быть, — думала Джилл, — стоит начать с того, что я — органическое существо. Но откуда им знать, что значит «органическое». Ну, допустим, расслышат, но ведь значения этого слова они не знают. Нет, не поймут. Значит, надо начинать с еще более примитивного уровня. Придется объяснить им, что такое «органика». Может быть, если мне удастся достаточно просто и доступно сформулировать это понятие, они поймут меня, ведь они, вероятно, встречались когда-нибудь с другими формами органической жизни? Да и потом, может быть, и они сами — органические существа — отчего я их сразу в неорганические записала?

Итак, как же мне свести понятие «органическая жизнь» к самому примитивному уровню? И вообще, положа руку на сердце, что такое «органическая жизнь»? Хотела бы я знать… Будь тут Джейсон, он бы вероятно смог помочь. Он ведь врач и наверняка знает, что это такое. Как же это объяснить? Что-то там было насчет углерода, но что?»

Нет, Джилл не помнила ровным счетом ничего. Проклятье, проклятье, ПРОКЛЯТЬЕ! А еще журналист — человек, который должен знать обо всем на свете! И ведь считала себя всезнайкой, — а дошло до дела, и оказывается — самых элементарных вещей не знает! Прежде, готовясь к интервью, Джилл имела привычку загодя узнавать как можно больше о предмете своего интереса, чтобы не попасть впросак с глупыми вопросами. Но тут… даже если бы у нее было время на подготовку, как можно было подготовиться? Никаких предварительных материалов. Нет, может быть, где-то такие материалы и были, но не в мире людей.

Да, пытаться сделать что-то самостоятельно в этом мире — полное безумие. Но здесь Шептун, он часть ее самой, и он должен как-то участвовать в происходящем. Вместе с ней, как одно целое. А он, как назло, спрятался где-то и не помогает…

Розово-красный кубоид прекратил отступление и остановился на некотором расстоянии от Джилл. Ушел он, правду сказать, недалеко. К нему потихоньку подходили другие кубоиды. Скоро вокруг него собралась целая компания.

«Думают напасть, не иначе, — решила Джилл, — как на Джейсона».

И, решив, что лучший способ защиты — нападение, она смело шагнула к розово-красному кубоиду. Пока она шла, с его передней поверхности стерлись все уравнения и даже кошмарная канитель графика. Поверхность стала совершенно пустой, ровного розово-красного цвета.

Джилл подошла к кубоиду вплотную. Подняла голову и разглядела в нескольких футах над собой его вершину. Передняя плоскость кубоида оставалась пустой. Все остальные кубоиды, собравшиеся неподалеку, не двигались. Замерли и значки, и графики на их поверхности.

Несколько мгновений ничего не происходило. И вдруг… на передней плоскости розово-красного кубоида стало появляться что-то новое. Рисунок был ярко-золотой, какой-то радостный.

Линии возникали неуверенно — так рисовал бы маленький ребенок, рука которого еще не окрепла…

Сначала ближе к верху плоскости нарисовался треугольник — равносторонний, вершиной вниз. Затем к нему примкнул другой треугольник — побольше, вершиной вверх. Потом, после некоторого раздумья, на рисунке появились две параллельные прямые, выходящие из основания нижнего треугольника.

Джилл смотрела на рисунок, не веря своим глазам, и наконец у нее вырвалось:

— Но… это же… я! Верхний треугольник — голова, нижний — туловище, тело, одетое в платье, а две палочки — ноги!

Затем с одной стороны от рисунка возникла извилистая загогулина и пять точек.

— Это знак вопроса? — спросила Джилл неизвестно кого. И решила: — Да, это знак вопроса. Они спрашивают меня, что я такое!

«Вот-вот, — сказал Шептун внутри ее сознания. — Тебе удалось привлечь их внимание. А теперь моя очередь…»

Глава 42

В кабинете кардинала горели свечи, но все равно было темно. Темнота, казалось, пожирала слабый свет свечей. Причудливые очертания мебели напоминали фантастических чудовищ — не то дремлющих, не то приготовившихся к прыжку. У двери, расставив ноги, застыл робот-охранник. Кардинал восседал на высоком стуле с прямой спинкой, закутавшись в лиловую мантию.

— Доктор Теннисон, — сказал он. — За все время вашего пребывания в Ватикане вы впервые удостоили меня своим посещением.

— Я знаю, как вы заняты, Ваше Преосвященство, — сказал Теннисон. — И потом, до сих пор в этом не было необходимости.

— Сейчас такая необходимость возникла?

— Думаю, да.

— Вы пришли ко мне в трудное время. Такого трудного времени в Ватикане еще не бывало. Это глупцы…

— Именно поэтому я и пришел к вам, — решительно оборвал кардинала Теннисон. — Джилл…

— От человека, — продолжал кардинал, словно не обратив внимания на то, что его прервали, — еще можно было ожидать такого. Люди эмоциональны. Слишком эмоциональны. Порой мне кажется, что вам недостает здравого смысла. От роботов я такого не ожидал. Мы — народ уравновешенный, порой даже флегматичный. Да, наверное, и вы бы не подумали, что роботы способны довести себя до такой истерии. Прошу простить. Вы хотели поговорить о Джилл?

— Да, хотел.

— Джилл, доктор Теннисон, — самая лучшая из всех людей, с кем мне когда-либо довелось встречаться. Она, можно сказать, породнилась с нами. Ей интересны мы, ей интересен Ватикан. Вы, конечно, знаете, как упорно она трудится.

— Безусловно.

— Когда она пришла к нам впервые, — продолжал кардинал, — ее интерес к нам был более чем поверхностный. Она хотела написать о нас, но, как вам известно, мы не могли этого позволить. Некоторое время я считал, что ей следует улететь отсюда первым же рейсом. Но мне этого не хотелось, потому что уже тогда, задолго до того, как убедился в этом сам, я догадывался, какой она талантливый и преданный делу историк, — именно такой, какой нужен и какого мы никак не могли разыскать. Джилл хотела написать нашу историю для других, а теперь пишет для нас. И все мы счастливы. Вам, наверное, кажется странным, что нам понадобилась собственная история?

— Нет, почему же, — пожал плечами Теннисон. — Я, конечно, не психолог, но думаю, что она нужна вам потому, что вы проделали работу, которой не без основания гордитесь.

— Да, — кивнул кардинал. — Нам есть чем гордиться.

— Ну, и вам, естественно, хочется, чтобы проделанный вами путь не был предан забвению. И чтобы через миллион лет представители самых разных форм жизни узнали о том, что вы жили здесь, а может быть, и до сих пор живете, если, конечно, вы просуществуете миллион лет.

— Просуществуем, — кивнул кардинал. — Если не я, то другие роботы, мои соратники, будут здесь и через миллион лет. Ватикан будет здесь. Ведь известно, что на Земле тысячелетиями существовали корпорации, основатели которых давным-давно умерли. Эти корпорации существовали потому, что представляли собой идеи, воплощенные в материальной форме. Ватикан, конечно, не корпорация в прямом смысле слова, но он — идея, облеченная в материальную форму. Он выживет. Он может подвергнуться изменениям, у него могут быть взлеты и падения, эволюции и кризисы, но идея не умрет. Идея будет жить. Идеи, доктор Теннисон, не так просто убить.

— Все это замечательно, Ваше Преосвященство, — сказал Теннисон. — И я высоко ценю ваше мнение как по этому, так и по другим вопросам. Но я пришел к вам, чтобы поговорить о Джилл, чтобы сказать вам, что она…

— Да-да, Джилл, — проговорил кардинал. — Я искренне огорчен, что ее коснулась эта суета вокруг так называемой святой. Как это у вас, людей, говорится? «Попала в переделку»? Так? Бедная девочка, представляю, как ей тяжело, — все тычут в нее пальцами и вопят о чуде. Считают, что она и есть живое свидетельство чуда. А вы, доктор, можете объяснить, что произошло? Я, конечно, ни капельки не верю, что случай с лицом Джилл — дело рук Мэри, и…

— Ваше Преосвященство! — резко оборвал кардинала Теннисон. — Сейчас не время это обсуждать. Я пришел сказать вам, что Джилл исчезла. Я ее искал везде и нигде не мог найти. Вот и пришел к вам, чтобы спросить, не знаете ли вы, где она может быть.

— Бедняжка… — покачал головой кардинал. — Наверное, спряталась куда-нибудь, убежала от этой толпы обезумевших фанатиков.

— Но куда она могла убежать? Она мало где бывала. Работа и дом — вот и все.

— Доктор, скажите мне все-таки откровенно, что произошло? Как могла исчезнуть опухоль? Дело не в Мэри, я уверен. Тут что-то другое. Вы врач, и у вас должны быть какие-то соображения на этот счет. Может быть, это, как вы говорите, спонтанная ремиссия, самоизлечение?

— Ваше Преосвященство, клянусь вам, я не знаю! Я пришел просить у вас помощи. Подскажите, ради бога, где ее искать?!

— В библиотеке смотрели?

— Был я в библиотеке. Везде был.

— В саду за клиникой?

— Да. Я же сказал: везде. Преосвященный, вы бываете у нее в библиотеке, подолгу беседуете с ней. Может быть, она хоть слово обронила, чтобы понять…

Разговор прервал громкий стук в дверь кабинета. Теннисон обернулся.

— Глухоман! — прокричал возникший в дверном проеме робот в коричневом монашеском балахоне. — Ваше Преосвященство, там глухоман!

— Глухоман? — вскричал кардинал. — Что — «глухоман»? Где глухоман?! Объясни толком, в чем дело?!

— Глухоман идет! — надрывался робот. — Глухоман… спускается по эспланаде.

— Откуда ты знаешь, что это глухоман? Ты разве когда-нибудь видел глухомана?

— Нет, Ваше Преосвященство, я не видел. Но только все кричат, что это глухоман. Все кричат и бегут кто куда. Все жутко напуганы.

— Если это действительно глухоман, нечему удивляться. Понятно, почему они напуганы.

Из открытой двери доносились крики, топот ног в длинных коридорах.

— По эспланаде? — спросил Теннисон монаха. — К базилике?

— Да, доктор, — кивнул перепуганный робот. Теннисон обернулся к кардиналу.

— Ваше Преосвященство, а вам не кажется, что стоит выйти и узнать, чего хочет глухоман?

— Ничего не понимаю… — растерянно проговорил кардинал. — Ни один глухоман никогда не являлся в Ватикан. Давно, очень давно, когда мы только прибыли сюда, мы порой видели их издалека. Они никогда не приближались. Да, только издалека мы их видели, и, честно говоря, не пытались рассмотреть поближе. Мы им никогда не докучали, а они не мешали нам. Потом о них стали рассказывать чудовищные вещи, но это потом…

— Насколько я знаю, они убили молодого врача — моего предшественника, и еще двоих людей, которые были с ним.

— Да, это правда, но эти глупцы отправились охотиться на них. На глухоманов нельзя охотиться! Нужно совсем голову потерять, чтобы решиться на такое! Первый и единственный раз глухоманы проявили жестокость.

— Ну что ж, — пожал плечами Теннисон. — Значит, можно предположить, что у того, что пришел сейчас, ничего дурного на уме нет.

— Да, думаю, он ничего дурного сделать не хочет, — кивнул кардинал. — Но люди боятся, и их можно понять, — ведь они наслушались страшных историй о глухоманах. Вот и бегут. Да, это можно понять.

— Ваше Преосвященство, я намерен выйти к нему, — заявил Теннисон. — Вы пойдете со мной или нет?

— Думаете, стоит выйти?

— Да, думаю. Просто выйти и узнать, чего ему надо.

— Пожалуй, вы правы. Пойдемте. Но нас, предупреждаю, будет только двое — вы и я.

— Отлично. Вполне достаточно. А как мы будем с ним разговаривать? На каком языке?

— Древние легенды утверждают, что общаться с глухоманами можно.

— Ну и замечательно. Вперед!

Теннисон пошел впереди, Феодосий — за ним, а охранник и монах следовали на почтительном расстоянии сзади.

Пока они одолевали бесчисленные коридоры, ведущие к выходу из подземелий Ватикана, Теннисон мучительно старался припомнить все, что до сих пор слышал о глухоманах. Получалось до обидного мало. Глухоманы жили здесь, на Харизме, до того, как сюда прибыли роботы. Между роботами и глухоманами происходили лишь эпизодические, случайные контакты. За годы сформировалось убеждение в том, что глухоманы — кровожадные каннибалы. Эти истории рассказывали друг другу поздно вечером в уголках у каминов. Но была ли у этих басен реальная основа — этого Теннисон не знал. Да, за все время, пока он жил здесь, кроме случая с убийством молодого врача, никаких особых разговоров о глухоманах он не слышал.

Они вышли наверх. Неподалеку справа высилось величественное здание базилики, а перед ним тянулась широкая линия мощеной эспланады, спускавшейся с востока. На эспланаде не было ни души — все разбежались — и роботы, и люди. Но с крыш зданий по обе стороны от эспланады свешивались головы любопытных — все-таки хотелось поглядеть, что происходит. В Ватикане царила мертвая тишина, лишь где-то вдалеке слышались крики.

Внизу, в самом конце эспланады, была видна громадная фигура. На расстоянии она казалась меньше, но Теннисон прикинул в уме ее размеры и поежился. Глухоман был, что называется, великаном.

Теннисон устремился бегом вниз по лестнице к дорожке, что вела к эспланаде. Кардинал с трудом поспевал за ним, а монах и охранник безнадежно отстали.

На возвышении около базилики Теннисон и кардинал остановились и решили ждать глухомана тут.

— Доктор… он вертится! — прошептал кардинал.

Так оно и было. Глухоман представлял собой гигантскую черную сферу, приподнятую над поверхностью земли футов на двадцать. Сфера двигалась вперед, одновременно вращаясь вокруг своей оси. На черной, почти безукоризненно гладкой поверхности сферы были видны какие-то более светлые отметины.

— Странно… — растерянно проговорил кардинал. — Очень, очень странно… Доктор, вам доводилось видеть что-либо подобное?

— Нет, не доводилось, — ответил Теннисон. — А что же вы так удивились? Вы же говорили, что видели глухомана издали?

— Не я лично. Кое-кто из наших. Мне говорили, что они круглые… но вы же знаете, что верить рассказам… Нет, я сам никогда ни одного не видел.

Глухоман остановился у подножия холма, на котором высилась базилика. Вращение прекратилось, и он опустился на мостовую.

Светлые пятна на поверхности сферы оказались небольшими выростами.

«Наверное, рецепторы, — решил Теннисон. — Зрение, слух, обоняние, мало ли что еще…»

Кардинал молчал, выпрямившись во весь рост, как солдат в строю.

Из правого бока глухомана появилось нечто вроде конечности. Она росла, удлинялась… Наконец конечность погрузилась в некое углубление на поверхности сферы и что-то вынула оттуда. Вытянувшись еще дальше, она опустила то, что вынула, на мостовую. Это было… человеческое тело! Осторожно, почти бережно, глухоман уложил тело лицом вверх.

— О Боже! — в ужасе вскричал Теннисон. — Это… Декер!!!

Он бросился вниз, но на пути остановился. «Рука» глухомана снова нырнула в «карман» и вытащила оттуда один за другим несколько предметов: ружье, свернутый спальный мешок, рюкзак, походный топорик и искореженный кофейник.

Затем из левого бока глухомана выросла вторая «рука» и нырнула в другой «карман». Оттуда она вытащила другое тело и опустила на мостовую рядом с телом Декера. Это был робот с оторванной головой. Рядом с ним на мостовую легло еще одно ружье. «Пальцы» глухомана осторожно сложили части погибшего робота и положили рядом с ним винтовку.

«Руки» глухомана втянулись внутрь, и он снова превратился в идеальную сферу.

Раздался странный, глуховатый, низкий звук, похожий на рокот громадного барабана. Казалось, сам воздух вокруг задрожал, завибрировал. Постепенно на фоне гудения стали слышны слова — произнесенные на человеческом языке. Они звучали медленно и торжественно.

— Мы — хранители, — говорил глухоман. — Мы бережем эту планету. Мы не позволяем, чтобы здесь происходили убийства. Убивать, когда нет еды, дабы сохранить жизнь в теле — можно. Для некоторых это необходимо, чтобы сберечь жизнь. Но убийств по другой причине не должно быть никогда.

Гудение прекратилось. Несколько мгновений было тихо. Затем снова раздался гул, и послышались слова:

— Мы жили с вами в мире, И хотим жить в мире. Не позволяйте такому случиться вновь.

— Но, сэр! — плохо понимая, как следует обращаться к глухоману, прокричал Теннисон; собственный голос ему самому показался тонким и слабым. — Не так давно вы сами убили троих людей!

На фоне гудения раздались слова:

— Они пришли охотиться на нас. Они имели намерение убить нас. Это непозволительно. Никто не имеет права нас убивать. Мы убили, чтобы спасти себя. Мы убили, потому что не хотели, чтобы эти люди ходили по нашей планете.

Гудение утихло, и глухоман снова завертелся и стал постепенно удаляться по эспланаде.

Теннисон сбежал вниз и упал на колени рядом с телом Декера. Он надеялся, что тот еще жив! Теннисон припал ухом в его груди. Увы, Декер был мертв, мертв уже несколько часов.

Теннисон беспомощно обернулся. Кардинал медленно спускался с холма. Позади него кто-то бежал. Когда бежавший обогнал кардинала, Теннисон узнал Экайера.

— Джилл вернулась! — крикнул он, задыхаясь от быстрого бега.

Добежав до Теннисона, Экайер остановился и перевел дух.

— Она была в математическом мире с Шептуном. Она сказала…

Тут его взгляд упал на мостовую, и он в ужасе умолк.

— Что… тут произошло?!

— Декер убит. Глухоман принес его домой.

— Значит, это правда, что глухоманы убивают?! Экайер сжал кулаки так, что костяшки пальцев побелели.

— А я не верил!

— Нет, Пол, — покачал головой Джейсон. — Глухоман тут ни при чем. Посмотри, кого он еще принес.

Экайер склонился над изуродованным роботом.

— Д-джейсон, — проговорил он сдавленным шепотом, — знаешь, кто это?

— Нет, — пожал плечами Джейсон. — Какой-то робот.

— Это наш милый Губерт, — сказал Экайер. — Тот самый, что варил такой прекрасный кофе…

Глава 43

— Лично мне картина происшедшего ясна, — сказал Теннисон. — Декер был ранен в грудь. Одно легкое задето. Видимо, он быстро умер. Но, прежде чем умереть, он успел ответить Губерту метким выстрелом. Пуля снесла роботу полголовы. Мозг — всмятку: кучка спутанных проводов. Он ненадолго пережил Декера.

— А я вот чего никак не пойму, — нахмурился Экайер. — Как вышло, что они оба оказались в такой глуши и принялись палить друг в друга. И потом — Губерт! Губерт, трусишка и подхалим! Не скажу, чтобы он был таким уж образцовым слугой, но все-таки старался как мог. Пожалуй, я его даже по-своему любил. Он мне служил много лет. А Декер? Что Губерту до Декера? Мне кажется, он его и не видел ни разу в жизни. Нет, то есть за глаза-то он его знал. На Харизме все знают, кто такой Декер.

— А винтовка? — спросил Теннисон. — Как попала к Губерту винтовка, вот вопрос. Ведь это та самая, которую взял с собой прежний доктор, когда отправился охотиться на глухоманов.

— Ну, вот это как раз объяснить несложно. Наверное, винтовку подобрали роботы, когда выносили из леса тела убитых. Валялась где-нибудь. Роботам она была совершенно ни к чему. Они оружием не пользуются.

— Один, как видишь, воспользовался, — с горечью проговорил Теннисон. — Какой позор! Декер был прекрасным человеком. Мне он с первой встречи понравился. Он был мне другом. И единственным поводом отправить его на тот свет было то, что он знал, где Рай, я в этом не сомневаюсь.

— Тут я с тобой согласен, — кивнул Экайер. — Но только никак в голове не укладывается, что у Губерта могло быть что-то общее с богословами. Я, правда, с ним об этом не беседовал никогда, поэтому мне трудно судить, что он по этому поводу думал. Но он был не такой робот, чтобы…

— Он мог слышать наши разговоры, — предположила Джилл. — Вечно он торчал на кухне и, по-моему, подслушивал. Он запросто мог услышать, как мы говорили о Декере, о том, что, вероятно, Декер знает, где находится Рай.

— Верно, — согласился Экайер. — Он был очень любопытен и любил посплетничать. Весь Ватикан — огромная фабрика сплетен. Но за все те годы, что он был моим слугой, Джейсон, клянусь тебе, большого вреда от него не было, пока я не отправил его к тебе.

— Ошибся, как видишь, — сказала Джилл. — Он оказался далеко не так безобиден.

— Давай попробуем взглянуть на происшедшее по-другому, — предложил Теннисон. — Оба «райских» кристалла исчезли — похищены, скорее всего. Декер убит. Когда мы обыскивали его хижину, мы имели возможность убедиться — того, что мы ищем, там нет. Не исключено, что кто-то, может быть, Губерт, обыскал хижину до нашего прихода и либо нашел то, что искал, либо не нашел. Если не нашел, то мог, как и мы, подумать, что Декер спрятал «черный ящик» где-то еще. Если так, то никаких шансов разыскать его не осталось. Если «ящик» найден, следовательно, он сломан и выброшен, а если не найден, возможности найти его практически нет. Теперь, когда нет ни кристаллов, ни «черного ящика» и Декер мертв, никаких шансов добраться до Рая не осталось.

— Но, может быть, Мэри? — спросила Джилл.

— Нет, — твердо ответил Теннисон. — У нее коматозное состояние. Она может и до утра не дотянуть. Зрелище толпы фанатиков доконало ее. Она упала в обморок, и ее пришлось нести в палату на руках.

— Значит, у нас ничего, совсем ничего не осталось, — обреченно проговорила Джилл.

— И это как нельзя на руку богословам, — вздохнул Экайер. — Мертвая Мэри станет более подходящим объектом для канонизации, чем живая. Живая и невредимая святая — в этом есть что-то святотатственное. А когда она умрет, у них будет замечательная возможность довести свое дело до конца. У Ватикана появится первая собственная святая, споры о Рае утихнут, все будут верить, что святая Мэри нашла его, и…

— Да, но этому могут воспротивиться кардиналы, — возразила Джилл. — Не все они за такой поворот событий. Феодосий, насколько мне известно, против.

— Наверное, они могли бы что-то сделать, — сказал Экайер, — если бы не побоялись столкнуться с откровенным бунтом. Даже если бы смута началась, то у них была бы возможность погасить, подавить ее… но это было бы ужасно для самого Ватикана. Ведь Ватикан — это средоточие покоя, стремления к святости. Кардиналы побоятся, я уверен.

— Но если богословы победят, — сказал Теннисон, — а теперь, похоже, так оно и будет, Поисковой Программе конец, а без нее…

— Вот над этим, — кивнул Экайер, — и следовало бы нашим кардиналам призадуматься. Они ведь всегда отличались умением предвидеть. Может быть, они отступят на какое-то время, но потом снова начнут упорно, как муравьи, восстанавливать свое детище, пока Ватикан не станет таким, каким они его себе представляли с самого начала. Ведь для робота время ровным счетом ничего не значит. Вечность к его услугам.

— Погоди, Пол, — сказал Теннисон. — Это для роботов, но не для нас, и не для тебя прежде всего. Да, кардиналы, благосклонно относящиеся к Поисковой Программе, вряд ли позволят, чтобы Ватикан был перевернут вверх тормашками. Это понятно. Но это может произойти уже не при твоей жизни. Либо мы победим сейчас, либо ты, лично ты, проиграешь навсегда.

— Мне ли этого не понимать, — вздохнул Экайер. — Знаешь, о чем я думаю… — Он повернулся к Джилл. — Совсем недавно Джейсон мне немного рассказал о существе, которое он зовет Шептуном, и о том, как они вместе побывали в математическом мире. Теперь, как я понимаю, там побывала и ты. Ведь ты именно там была, пока мы тут искали тебя, сбившись с ног?

— Джилл, не бойся, расскажи, — посоветовал Теннисон. — Декера теперь нет в живых, и его тайну можно раскрыть.

— Наверное, это не единственная его тайна, — сказал Экайер. — Он был человеком особенным. В общем, с тех пор как Джейсон рассказал мне о Шептуне, я думал…

— Если ты думал, — прервала его Джилл, — что Шептун мог бы сопроводить нас в Рай, то, мне кажется, ты ошибаешься. Он перенес Джейсона в математический мир потому, что Джейсон видел кристалл. Я кристалл не видела, и меня Шептун перенес туда потому, что уже знал дорогу. Джейсон показал ему дорогу, и Шептун запомнил ее.

— Следовательно, координаты ему не нужны?

— Не нужны, верно. Координат математического мира не было, и Шептуну хватило воспоминаний Джейсона. Наверное, он пользуется не координатами, а чем-то другим.

— Тогда почему не Рай?

— А потому, что ему нужно проникнуть в сознание того, кто видел кристалл с записью о каком-то конкретном мире.

— В сознание? Именно в сознание?

— Да.

— А почему бы ему не проникнуть в сознание Мэри?

— Мэри в коматозном состоянии. Ее сознание, ее память опустошены, стерты, — сказал Теннисон. — Но даже когда она была здорова душой и телом, к ней в сознание он проникнуть не мог.

— Хочешь сказать, что он не ко всем…

— Послушай, Пол, вот тебе пример: уж как Шептун был близок с Декером, а в его сознание проникнуть не мог, как ни стремился.

— А в твое и Джилл проникает? Что же в вас такого особенного?

— Не знаю. Я думал об этом. Понимаешь, многие люди, большинство людей, не способны даже видеть Шептуна. Ты, например, не можешь, это я точно знаю. Шептун пытался с тобой познакомиться. Он пробовал тебе явиться, но ты его не увидел.

— Откуда тебе это известно?

— Он мне сам сказал. Думаю, он тут со многими пытался контакт наладить, и с тем же результатом. А роботы — вообще исключено. У них «другой тип сознания» — так он сказал. Он много лет бродил по Ватикану, все информацию искал. Он просто помешан на информации, на знаниях. Цель его жизни — постижение Вселенной, ее изучение. Кое-что он в Ватикане разнюхал, но совсем немного. Да и то, что узнал, далось ему с большим трудом.

— Так вот о ком говорил мне Феодосий! — воскликнула Джилл. — Значит, Шептун и есть та мышка, которая откусывает крошечные кусочки от громадины ватиканских знаний! Феодосий так мне и говорил. А им никак не удается выследить воришку. Теперь понятно почему.

— Значит, ни единого шанса, — обреченно проговорил Экайер.

— Я в этом просто уверен, — кивнул Теннисон.

— Да, дела… — проговорил Экайер, сжав кулаки. — Смирились и сидим. Боже, а ведь как задумаешься, от чего мы отказываемся! Вся Вселенная перед нами, а мы отказываемся. И все это из-за безумного поиска истинной религии!

Теннисон положил руку ему на плечо.

— Пол, мне бы очень хотелось помочь тебе. И Джилл, я думаю, хочет того же. Мне очень жаль. Так получается, что я огорчаю тебя.

— Да что ты! — отмахнулся Экайер. — Это же не твои трудности.

— Почему же не мои? Разве это только Ватикана касается? Нет, дружок, тут дело посерьезнее. Все на свете выиграют, если мы найдем ответ.

— Надо искать какой-то выход, — убежденно проговорила Джилл. — Рано сдаваться, рано лапки кверху поднимать. Я, например, могу поговорить с Феодосием.

— И чего добьешься? — скептически усмехнулся Экайер. — Он замашет руками, успокоит тебя, скажет что-нибудь вроде «не надо так волноваться, деточка, пройдет время, все станет на свои места»…

Теннисон поднялся.

— Я должен взглянуть на Мэри, — сказал он.

— Я с тобой, — сказал Экайер, вставая. — Джилл, может, и ты сходишь с нами?

— Нет, — замотала головой Джилл. — Не хочется. Я лучше займусь обедом. Пообедаешь с нами, Пол?

— Спасибо. Очень хотелось бы, но дел по горло. Когда она вышла из комнаты, Экайер тихо спросил у Теннисона:

— Извини, я при Джилл не хотел спрашивать, но все-таки, что же случилось с ее лицом?

— Дай срок, — улыбнулся Теннисон, — мы тебе все-все расскажем, я тебе обещаю, Пол.

Глава 44

— Так хочется обо всем рассказать тебе, Джейсон, но в голове все перепуталось, — призналась Джилл. — До сих пор опомниться не могу. В общем, когда я смотрела на этот рисунок, я точно поняла, что справа — знак вопроса. Он спрашивал, что я такое, а я ломала голову, как ответить, и тут у меня в сознании заговорил Шептун и сказал, что теперь его очередь.

— И вступил в разговор?

— Да. То есть не он, а мы вместе. Я догадывалась, что происходит, но не понимала смысла… Помнишь, давным-давно на Земле было такое устройство — телеграф? Сигналы передавались по проводам, и тот, кто не знал кода, мог часами слушать сигналы и ничего не понимать. Или представь себе, что ты слышишь, как двое чужаков по-своему квакают или хрюкают. Для них это слова, для тебя — пустой звук.

— Ты сказала «телеграф». Это что, действительно были сигналы?

— Да какие-то сигналы, но было еще много всяких звуков, и знаешь, мне казалось, что это я их издаю — непонятно как и зачем, и в мозгу у меня проносились вихри совершенно безумных мыслей — явно не моих. Наверное, это были мысли Шептуна. Порой мне казалось, будто я начинаю улавливать какой-то оттенок смысла, я пыталась ухватиться за него, как за ниточку, но ниточка обрывалась, и я опять переставала что-либо понимать. И что странно: в обычной ситуации я бы просто взбесилась, стала бы всеми силами добиваться своего, старалась бы узнать, что за существо со мной разговаривает. А там мне так спокойно было. Не помрачение сознания, нет. Я все нормально видела и воспринимала, только время от времени мне начинало казаться, что я уже не я, и еще я видела себя со стороны… Во время нашего «разговора» то существо, что стояло ко мне ближе других, и остальные, что собрались неподалеку, непрерывно показывали разные уравнения и графики — медленно, не спеша. — причем самые простые, как будто говорили с ребенком. Знаешь, когда взрослые начинают подражать детскому лепету — вот такое было впечатление. Я тогда подумала, что, наверное, этот кубоид не меньше моего смущен. Наверное, для него те звуки, что я издавала — пощелкивание и треск, имели не больше смысла, чем для меня — его графики и уравнения.

— Не исключено, что Шептун что-то понимал, — предположил Теннисон. — Ведь беседу вел, в конце концов, он. Он был в роли переводчика.

— Если так, то он работал в одну сторону. Мне он ничего не переводил. Хотя я тоже как-то в разговоре участвовала. Мы подошли поближе — то есть я подошла — к розово-красному кубоиду, и всякий раз, когда мне — вернее, Шептуну, — что-то было непонятно, я указывала пальцем на определенное уравнение или график, и кубоид все переписывал заново — медленно и терпеливо, иногда по несколько раз, пока Шептун наконец не понимал что-то.

— А ты? Ты понимала?

— Только кое-что. Какие-то обрывки. А теперь, вернувшись домой, вообще почти все забыла. Мое человеческое сознание плохо воспринимало такой тип подачи информации. Многое казалось просто нелепо по человеческим понятиям. Казалось, никакой логики нет. Знаешь, что я думаю?

— Ну?

— Мне кажется, что в математическом мире действует какой-то другой тип логики. Совершенно парадоксальный. Там одно и то же понятие в одном контексте звучит утвердительно, а в другом — отрицательно. Все время я сталкивалась с такими моментами: ухватишь смысл, думаешь, ну вот, поняла наконец, слава тебе, господи, как тут же возникало что-то новое, и это новое напрочь, начисто стирало то, что минуту назад было понятно. Не знаю. Просто не знаю. Там-то я еще хоть что-то понимала, а здесь — вообще ничего. Шептун уговаривал меня пойти туда, так как считал, что я могу все увидеть по-другому. Не так, как ты. Насколько я знаю, с тобой там ничего подобного не происходило?

— Нет. Такого действительно не было. Никаких разговоров.

— И дело тут, наверное, вовсе не в том, что мы с тобой — разные. Мне кажется, дело в Шептуне. Наверное, он многое передумал со времени первого посещения математического мира и многое успел понять. Второй раз ему было легче.

— Джилл, — проговорил Теннисон, гладя ее руку, — мне очень жаль, что тебе пришлось пережить это. Это было вовсе не обязательно. Я говорил Шептуну, чтобы он не трогал тебя…

— Да, я знаю, он мне сказал.

— А где он сейчас?

— Не знаю. Я вернулась. И больше его не видела. Его не было ни в комнате, ни у меня в сознании. Откуда у меня эта уверенность — сама не знаю.

— Интересно, он знает, что Декер погиб? Наверное, это его сильно огорчит. Они ведь такими друзьями были. Декер делал вид, что ему все равно, когда Шептун перебрался ко мне, но я точно знаю, что ему было не все равно.

Джилл подлила Теннисону кофе.

— Между прочим, я пирог испекла, — сообщила она. — Хочешь, отрежу кусочек?

— Да, но попозже, — улыбнулся Теннисон. — Когда переварю жаркое. Было очень вкусно.

— Правда?

— Клянусь!

— Джейсон… — задумчиво проговорила Джилл. — Ты думаешь, это богословы убили Декера?

— И рад бы не думать, но ведь все сходится. Пропали кристаллы, погиб Декер. Они отрезали нам все ходы-выходы. Если бы у нас хотя бы кристаллы остались, Шептун, наверное, мог бы нам помочь добраться до Рая. И координаты были бы не нужны. Он, как охотничий пес, может брать самый слабый след. А во Вселенной столько всяких следов.

— Джейсон, а вдруг мы все ошибаемся? Ты, и я, и Пол? Вдруг ватиканские богословы правы? Может быть, истинная вера важнее познания Вселенной?

— Джилл, я думаю, все дело в том, что первично. Ватикан принял такое решение давным-давно, а теперь кто-то стремится все повернуть вспять. Они решили, что сначала нужно добыть знания, а знания помогут прийти к вере. Я не знаю, верное это решение или нет, но мне кажется, что не слишком верное.

— Наверное, мы так никогда и не узнаем.

— Нам — тебе и мне, наверное, не суждено. Но кто-нибудь когда-нибудь узнает.

— А сейчас? Что происходит сейчас?

— Это тоже непросто понять.

— Ой, Джейсон, знаешь, я что-то начинаю понимать… Ко мне начинают возвращаться какие-то кусочки воспоминаний о математическом мире, какие-то ощущения…

— Ну что ж, будет идти время, и ты будешь вспоминать больше и больше. Так бывает.

— У меня там было ощущение, будто я устала и отдыхаю. Есть в этом какой-нибудь смысл?

— Не сказал бы, что очень большой, — улыбнулся Теннисон. — Ты просто пытаешься перевести чужеродные понятия на человеческий язык.

— И еще… Что-то связанное с игрой, и сильное возбуждение, азарт от того, что можно научиться играть в новую игру.

— Вот в этом, пожалуй, кое-что есть. Но не исключено, что смысл совсем другой. В общем, как бы то ни было, ты действительно увидела и узнала гораздо больше меня. Когда появится Шептун, нужно будет расспросить его как следует, может быть, он сумеет нам объяснить получше.

— Надеюсь. Уж он-то там побольше меня понял. Послышался тихий стук. Теннисон подошел к двери и распахнул ее. На пороге стоял кардинал Феодосий.

— Как хорошо, что вы зашли, Ваше Преосвященство, — сказал Теннисон. — Входите, пожалуйста. Мы рады.

Кардинал переступил порог, и Теннисон прикрыл дверь.

— Сейчас я подброшу дров в камин, — сказал он, — можно будет посидеть, поговорить.

— Я бы с удовольствием, — сказал кардинал, — но у нас нет времени. Его Святейшество благословил вас обоих прибыть на аудиенцию.

Джилл встала из-за стола.

— Не понимаю, — нахмурилась она.

— Его Святейшество очень ценит вас обоих.

— Вы пойдете с нами? — спросил Теннисон.

— Я провожу вас туда, но не останусь. Он сказал, что примет только вас. Только вас двоих.

Глава 45

Шептун ликовал. Он прыгал и веселился. Он скатывался вниз по плоскости магнитного потока, как дети на санках с горы. Он исполнял фантастический танец в самом центре мятущегося скопления ионов. Он проносился, как комета, сквозь ядро взрывающейся Галактики. Бегал наперегонки со вспышками излучения сверхновой звезды. Пролетал через поля пульсаров.

Наигравшись вдоволь, он остановился неподалеку от красного карлика и немного погрелся у алого пламени. Тут было темно и пусто, и единственный свет исходил от красного карлика. Только далеко-далеко в глубине космоса виднелось какое-то величественное сияние. Шептун чувствовал себя маленьким и одиноким в бесконечном пространстве — и это было странно, ведь он не должен был знать, что такое одиночество, — он, порождение времени и пространства, в котором не было места одиночеству.

Он не знал, где находится, но не думал об этом. Где бы он ни был, он дома. Откуда это было ему известно, он не знал, но и об этом не задумывался. Куда бы его ни занесло, он всегда и везде будет дома. Так что ему было совершенно безразлично, где он находится.

Он улегся в пространстве перед красно-черной звездой и услышал Песнь Вечности — вибрацию космоса. Он чувствовал смутные признаки жизни в этом уголке Вселенной, улавливал сигналы разнообразных форм жизни, понимал достижения каждой из них. Вся сумма этих достижений являла собой гигантский шаг к решению невероятных вопросов, ответы на которые, будучи соединены и осмыслены, должны были привести к ответу на главный и последний вопрос.

«Вот оно — мое призвание, — думал Шептун. — Мое призвание, моя цель. Я должен разыскать свой народ и другие народы, те, что в пустоте и одиночестве пространства ищут дорогу к свету».

Потом красный карлик и окружавшая его темнота исчезли, и он снова оказался в центре кольца, образованного кубоидами. Шептун разыскал среди них розово-красный кубоид. Передняя плоскость его сначала была пуста, но постепенно на ней, как на фотобумаге, стало проявляться уравнение — бледные, туманные, расплывчатые очертания символов постепенно становились все более четкими. Шептун устремил свое сознание к этому уравнению, соединился с ним, и смысл его стал ему понятен. Когда это произошло, розово-красная школьная доска стала чистой; Шептун направил к ней поток своего сознания, и на ней робко, осторожно стало возникать новое уравнение. Постепенно оно стало таким же ясным и четким, как предыдущее. Это уравнение передал розово-красному кубоиду Шептун, это была его первая фраза на языке обитателей математического мира, и ее могли прочитать все остальные кубоиды!

«Я разговариваю с ними! — радостно подумал Шептун. Он был счастлив и горд. — Теперь они поймут меня, а я — их!»

Уравнение, переданное Шептуном, поочередно написали на своих плоскостях остальные кубоиды, и Шептун почувствовал, как они удивлены и рады, что в их мире появился кто-то умеющий разговаривать с ними на их языке. Их одиночеству пришел конец, но они не были огорчены — наоборот, чувствовалось, что это им нравится.

Уравнение Шептуна стерлось, и довольно быстро его сменило новое.

Розово-красный кубоид отвечал ему.

Шептун настроился на долгую беседу с новыми знакомыми.

Глава 46

Теннисон и Джилл сели. В маленькой комнате кроме двух стульев ничего не было — четыре голые каменные стены. На металлической пластине, вмурованной в одну из них, медленно проступили черты уже знакомого Теннисону лица. Через некоторое время голос Папы произнес:

— Рад, что вы пришли навестить меня.

— Мы счастливы, Ваше Святейшество, присутствовать здесь.

— У меня много советчиков, — сообщил Папа, — и советы они мне дают порой весьма противоречивые, так что мне иногда трудно склониться к тому или иному мнению. Если вы не возражаете, я бы хотел посоветоваться с вами. С людьми. Среди моих советников преобладают роботы. Правда, за долгие годы моего существования тут бывали и люди, но их было немного, и мало кто из них откровенно делился со мной мыслями. Есть Экайер, но он не намного превосходит остальных, поскольку выражает только свою личную точку зрения на вещи. Он настолько погружен в Поисковую Программу…

— Он предан своей работе, Ваше Святейшество, — возразил Теннисон.

— Не спорю, это так. Вот я о чем хотел вас спросить… У вас, людей, не возникает протеста относительно того, что это место зовется Ватиканом?

— Никакого, — ответила Джилл.

— А вы, случайно, не христиане?

— Этот вопрос, Ваше Святейшество, мы не раз обсуждали между собой, — сказала Джилл. — И не можем с уверенностью ответить на него. У нас обоих в роду были христиане. Вряд ли мы сказали бы вам больше, если бы ответили, что мы не иудеи, не мусульмане, словом, не представители других религий, которые создало человечество.

— Но мы — не настоящий Ватикан в прямом смысле слова, — сказал Папа. — Вообще не Ватикан, строго говоря. Мы называемся Ватикан-17, хотя числительное редко добавляется к нашему названию. Я точно не знаю, но, видимо, в то время, когда мы возникли, существовало еще шестнадцать Ватиканов, разбросанных по такому же числу солнечных систем, населенных людьми. Полагаю также, что земной Ватикан до сих пор остается головным учреждением, если я верно выразился, а остальные являются его филиалами — не уверен, что употребил верный термин. На самом деле мы этим никогда не интересовались. Думаю, если бы мы начинали нашу деятельность сегодня, мы вряд ли остановили бы свой выбор на этом названии. И если бы меня начали конструировать сегодня, сомневаюсь, что меня назвали бы Папой. Когда здесь все только начиналось, у роботов были сильны воспоминания о Земле, о тех чудесах, которые были связаны с великой земной религией. Так я стал Папой, а это место — Ватиканом. Думаю, это наверняка вызвало бы порицание со стороны главного Ватикана. Но это случилось только потому, что создатели здешнего учреждения питали глубочайшее уважение к христианству Древней Земли. Несмотря на то что наши основатели на Земле были лишены права причастия, они до сих пор полны любви к этой древней вере.

— Нам это вполне понятно, — сказал Теннисон. — Нам ясны побудительные мотивы выбора терминологии.

— Как Папа, — продолжал Его Святейшество, — я должен быть непогрешимым. Считается, что я должен знать все ответы. Наше сообщество ищет во мне руководителя. Как сложнейший компьютер, я устроен так, что могу отвечать на вопросы, связанные с долгосрочным прогнозированием, а на злободневные вопросы мне отвечать труднее. Задайте мне вопрос, ответ на который может оказаться ценным, важным через десять тысяч лет, — я подумаю немного и дам ответ с неплохой долей вероятности. Попросите у меня ответа на вопрос, который связан с делами дня завтрашнего, и я буду не так уверен в его правильности. Понимаете, какие у меня трудности?

— Да, пожалуй, — кивнула Джилл.

— Но меня больше всего беспокоит, — сказал Папа, — проблема веры как таковой, как бы странно это ни звучало из уст Папы. Понимаете, во Вселенной разные народы создали огромное количество верований, основанных на самых разнообразных понятиях природы божественности. Вам ясно, о чем я говорю?

— Ваше Святейшество, мы слушаем вас очень внимательно, — сказал Теннисон.

— Так вот… Как я уже сказал, число религий во Вселенной огромно. Но все-таки Вселенная по числу вероисповеданий не превзошла Землю. Как вы думаете, сколько могло быть религий на Земле?

— Мне как-то в голову не приходило подсчитывать, — пожала плечами Джилл. — Вряд ли я могла бы назвать точное число. Знаю только, что их было великое множество.

— И все разные, — подхватил Папа. — И каждая спорила с другими не на жизнь, а на смерть, доказывая свою истинность и единственность. Веками на протяжении истории человечества люди разных вероисповеданий уничтожали друг друга, чтобы доказать, что их вера лучше. Вера, основанная на убийстве других… Вам это понятно? Как вы могли бы это объяснить? И чем?

— Безумием человечества, — ответил Теннисон. — У нашей расы, Ваше Святейшество, множество пороков.

— И все-таки за что-то вас любят роботы! Ваш народ создал нас. Ваш интеллект, ваши руки создали нас. Мы произошли от вас. Вы нас сделали и усовершенствовали. Значит, в вас были не только пороки, но и много добра. Значит, вам должны быть свойственны и любовь, и благородство.

— Ваше Святейшество, наши философы многие годы бились над решением вопросов, которые вы задаете, — сказал Теннисон. — Они не новы для нас.

— Значит, вам должна быть знакома и проблема, которая теперь стоит перед Ватиканом. Я, производное от робота, производного от человека, спрашиваю вас об этом. Не обещаю, что воспользуюсь вашим советом, — мне нужно рассмотреть много фактов, но сейчас я позвал вас для того, чтобы выслушать, что вы, лично вы, думаете об этом. Вот почему я позвал вас одних и удалил кардинала. Ну, говорите же. Прошу вас, как близких друзей, говорите откровенно, без стеснения.

— Да, но… — запнулся Теннисон. — Видите ли, Ваше Святейшество, мы прибыли сюда вовсе не как друзья Ватикана. Я бежал от людского самосуда и стал здесь врачом Ватикана, поскольку ваш врач погиб. Джилл прибыла сюда как писательница. Она хотела написать о вас, но вы оказались категорически против этого.

— Но с тех пор прошло время, и вы оба доказали нам свою преданность. Вы породнились с Ватиканом. Знаю, сначала вы были напуганы угрозой, что мы не дадим вам улететь отсюда, но теперь, как я понимаю, и нам трудно с вами расстаться, да и вы сами не склонны возвращаться к этому вопросу. Могу я поинтересоваться, что послужило причиной изменения ваших намерений?

— Трудно сказать, — задумался Теннисон. — Вопрос непростой. Хотя… нет, Ваше Святейшество, причин так много, что я устал бы перечислять и вас бы замучил.

— Для меня причина в том, — сказала Джилл, — что тут очень спокойно. Жаль, если этот покой кончится. Я так полюбила маленький садик за клиникой, вид на пшеничные поля, на горы…

— Горы? — удивился Теннисон. — Тебе нравится смотреть на горы? Ты ведь была к ним равнодушна как будто?

— Я успела полюбить их, Джейсон. Да, я столько времени на них смотрела, а увидела только вчера. Увидела так, как видишь их ты.

— Ваше Святейшество, — обратился Теннисон к Папе, — давным-давно, в средние века, на Земле было много монастырей. Люди уходили туда, жили там христианской жизнью, по христианским канонам. Если бы вы спросили их, зачем им это, они бы ответили, что поступили так из любви к Христу, что для них это путь служения Богу. Но я склонен думать, что они уходили в монастыри, чтобы укрыться от жестокости мира, чтобы переждать там тяжелые времена. Там они находили тишину и покой. Мне кажется, они не становились более верующими оттого, что жили в монастырях, но они сами, наверное, думали, что все обстоит именно так. Что касается меня, то здесь, у вас, я обрел как раз то, что искал всю жизнь, — спасение от жестокости и суеты мира.

— Понимаю, — сказал Папа. — Именно это нам и хотелось бы сохранить. Покой, тихое место, где мы могли бы без помех продолжать свою работу. Но весь вопрос в том, над чем нам следует работать!

Теннисон пожал плечами.

— Ваше Святейшество, если вы хотите спросить, следовать ли вам по пути веры или по пути знания, то я бы выбрал знание, поскольку мне представляется, что вера должна рождаться из знания, а не наоборот. Спросите дюжину, сотню людей, исключая, конечно, ватиканских доктринеров, и вы получите совершенно разные ответы. Кто-то ответит так же, как я, а другие изберут веру. Думаю, вероятность правильного ответа такая же, как существование единственно истинной веры.

— А истинное знание?

— Думаю, такое может существовать. Но мне этого не узнать никогда. Простите, Ваше Святейшество, думаю, и вам тоже.

— Наверное, — задумчиво проговорил Папа, — наши милые роботы допустили какой-то просчет в моей конструкции. Нагрузили меня тем самым пиететом, которым сами были переполнены. Вообще-то, я склонен согласиться с вами. Однако стоит мне принять такое решение, как Ватикан треснет по швам. Начнется смута, пойдут бесконечные споры, они затянутся на долгие годы, и вдобавок это мало чего хорошего добавит к моему образу, — образу Папы. Что бы вы по этому поводу ни думали, образ Папы многое значит для каждого из нас.

Джилл и Джейсон молчали.

— Вы, люди, — продолжал Папа, — способны испытывать любовь и ненависть. Нам не дано ни то ни другое. Вы можете мечтать — это мне доступно, но я мечтаю совсем не так, как вы. У вас есть искусство — музыка, живопись, я знаю об их существовании, осознаю цель, которой они служат, догадываюсь о том, какую радость, какое наслаждение они могут приносить, но, увы, я не способен на них реагировать.

— Ваше Святейшество, — сказала Джилл, — но ведь сама вера может быть если не искусством, то источником величайшего наслаждения.

— Не сомневаюсь, — согласился Папа. — Вы затронули очень важную тему. Но не будете же вы утверждать, что жажда веры у роботов недостаточно сильна? Именно эта жажда и создала Ватикан, именно поиски истинной веры и вели нас тысячу лет по нашему пути. Но не может ли быть, что существует много истинных вер?

— Почему же не может быть? — ответил Теннисон вопросом на вопрос. — Только мне кажется, что все же должна существовать некая универсальная вера, такая, какую бы приняли все до единого разумные существа. Такая вера должна существовать обязательно, как должна существовать единственная истина — непререкаемая, неделимая. Не удивлюсь, если окажется, что это — одно и то же.

— Именно поэтому вы считаете, что нам следует устремиться по пути поисков истины, что это будет более верный путь, чем поиски веры самой по себе?

— Да, я так думаю, — кивнул Теннисон. — Поиски истины обеспечат вам кое-какие точки опоры. В поисках веры вы таких точек опоры лишены.

— Внутри меня накоплен колоссальный запас знаний, — сказал Папа. — Их так много, этих знаний, добытых для меня нашими Слушателями, что порой мне самому трудно выбрать. Мне приходится отчаянно рыться в кладовой собственных знаний, чтобы отыскать один-единственный бит информации, который мог бы послужить ответом на заданный вопрос. Загадок такое количество, и мне приходится одновременно оценивать множество ответов, которые влекут за собой все новые и новые загадки. Я упорно этим занимаюсь, но порой задаюсь вопросом: а вдруг необходимые мне для ответа биты информации еще не найдены Слушателями? Они, конечно, много где побывали, но все равно лишь слегка прикоснулись к громаде вселенского Знания…

— Это означает, Ваше Святейшество, — прервал Папу Теннисон, — что Слушателям должна быть предоставлена возможность продолжать работу. Может быть, один из них завтра отыщет тот самый недостающий бит информации, а может быть, на его поиски уйдут годы — сотни, тысячи лет, но, если Слушатели прекратят работу, ответ не будет найден никогда.

— Знаю, — сказал Папа. — Знаю. А ведь находятся такие, кто утверждает — и знаете, прямо-таки гордость написана на их всезнающих металлических физиономиях, — будто бы я утратил чувство реальности, будучи замурованным в камне здешних гор. Я знаю, что они не правы, но не представляю себе, как их переубедить. Я думаю, что тот реальный мир, о котором они берутся судить — это и не мир вовсе, а провинциальный мирок, ограниченный рамками знакомой им территории и привычных понятий и условий. Они ни на йоту не задумываются о том, что реальный мир за пределами Харизмы, на другой планете, может оказаться вовсе не таким, как здесь. А ведь такая планета может быть совсем близко отсюда. Реальность Вселенной закрыта для них, заслонена их собственным ограниченным пониманием вещей. Нет, все-таки я склонен верить, что я существую в более реальном мире, чем они. — Папа на мгновение умолк, потом заговорил вновь: — Я перерос их. Вот что произошло. Я перерос их. Но ведь они сами этого хотели. Они хотели, чтобы я был непогрешим, как Папа на Земле. Но когда я перерос их, я их разочаровал. Непогрешимость на одной планете и во всей Вселенной — разные вещи.

Глава 47

— К чему это все было, как ты думаешь? — спросила Джилл, когда они вернулись к Теннисону.

— В Ватикане — раскол, — ответил Теннисон. — И Папа — единственный, кто об этом знает.

— Не слишком-то мы ему помогли.

— Да что ты… — махнул рукой Теннисон. — Совсем не помогли. Мы его, скорее, разочаровали. Понимаешь, роботы до сих пор, как дети малые, верят в людей, считают нас какими-то волшебниками, чародеями, думают, что мы можем нырнуть в глубину и вынырнуть с готовым ответом. Они увязнут в трясине по уши — мы протянем руку и вытянем их. Отцовский образ — ну, ты понимаешь, «папочка все может, он большой и умный». Папа в этом смысле недалеко ушел. Он понимал, наверное, умом, что помочь мы ему вряд ли сможем, но надежда такая у него была. Теперь он в нас полностью разочаровался.

Теннисон встал, подбросил в огонь пару поленьев, вернулся и сел рядом с Джилл на кушетке.

— Поисковая Программа — вот тот цемент, который не дает зданию Ватикана рухнуть и развалиться. Экайер говорил мне об этом еще тогда, когда мы только-только появились здесь. Он говорил, что Ватикан — всего-навсего прикрытие для работы в рамках Поисковой Программы. Я тогда, честно говоря, думал, что он попросту бравирует, пытается убедить меня в своей важности. Но я успел убедиться, что в этом есть большая доля истины. При наличии Поисковой Программы Ватикан — это динамичный проект с прогнозируемым исходом работы. Без нее — оголтелый поиск неизвестно чего. Без нее будут пустые споры, множество занудных философских диспутов, родятся еретические течения и начнут борьбу за истину в последней инстанции с нынешней линией. Но без Слушателей Ватикан в его теперешнем состоянии не продержится следующую тысячу лет. А если и продержится — толку будет мало.

— Но Его Святейшество сказал, — возразила Джилл, — что располагает колоссальным объемом информации за счет тех данных, которые сообщены ему Слушателями. На сегодняшний день он уже во многом разобрался, но все равно работы у него полно. Разве он не может продолжать, имея то, что у него есть сегодня? Мне показалось, что именно этим он и хочет заниматься. Располагая таким банком данных…

— Да как ты не понимаешь? — всплеснул руками Теннисон. — Все зайдет в тупик. Никому дела не будет до этого банка данных! Сам он, ради бога, может продолжать копаться в нем, как в бабушкиной шкатулке с драгоценностями, но чтобы банк данных работал по-настоящему, он обязательно должен пополняться. Все равно что в костер дрова подбрасывать — иначе погаснет. Победят богословы — и всему конец. Они закроют Программу Экайера, Слушатели прекратят работу — и конец.

— Умерев однажды, Ватикан не возродится.

— Вот именно, — кивнул Теннисон. — А мы, Джилл, сидим тут и спокойно смотрим, как погибает одна из самых величайших исследовательских программ, когда-либо существовавших в Галактике. Одному Господу Богу ведомо, как много Галактика потеряет. Никто не в силах оценить последствий провала этой работы для людей и для самих роботов, ибо, по моему теперешнему мнению, люди и роботы — одна раса. Они принадлежат нам так же, как мы — им.

— Джейсон, нужно что-то делать. Ты и я — мы должны что-то делать. Только мы и можем сделать что-то.

— Есть еще Экайер.

— Да, есть еще Экайер, но… он чересчур ватиканец.

— Наверное, ты права. Он не настолько заморочен, как люди на Харизме, но не до конца свободен от тенденциозности. Ты совершенно правильно сказала — он чересчур ватиканец.

— Джейсон, но что мы можем сделать?

— Милая моя, если бы я знал! Ни единой мысли в голове. Хотя нет, одна есть. Если бы могли попасть в этот Рай…

— И добыть доказательства. Обязательно нужно добыть доказательства.

— Это обязательно. Не будет доказательств — нас никто и слушать не станет. Но об этом как раз особо беспокоиться нечего. Нам туда не попасть.

— Знаешь, я тут кое о чем подумала…

— О чем же?

— Что такое на самом деле Рай? Что если Мэри права?

— Я уже говорил, но могу повторить: Рай — это не географическое понятие. Это состояние души.

— Джейсон, перестань! Что ты заладил… Твердишь эту фразу автоматически! Не надо. Послушай… Я рассказывала тебе об обитателях математического мира. Я говорила: не исключено, что они оперируют альтернативной логикой. А что если вся Вселенная построена на различных логических системах? Разве не может тогда оказаться, что наши человеческие суждения бессмысленны, ущербны? Разве мы не можем ошибаться?

— Ты что, пытаешься доказать мне, что Рай может существовать?

— Я этого не говорю. Я у тебя хочу спросить: если бы он существовал, что бы ты стал делать?

— Хочешь узнать, принял бы я это?

— Да, именно об этом я тебя спрашиваю. Если бы ты потрогал Рай руками?

— Наверное, я бы здорово растерялся.

— Отвечай — принял ли бы?

— Ну… пришлось бы, наверное. Но как бы я мог с уверенностью утверждать, что это Рай, если там, допустим, не было бы золотой лестницы и ангелов?

— Очень может быть, что как раз этого там не окажется. Это старые сказки. Таким себе представляли Рай люди в далекие времена, о таком Рае они мечтали. Таким для них было место, где они хотели жить вечно. Но мне кажется, ты можешь себе представить Рай.

— Ага, — кивнул Теннисон. — Могу. Хорошее местечко для рыбалки, тропинки в лесу, горы, на которые приятно любоваться. Отличные недорогие рестораны, где у меня есть приятели-официанты, не просто обслуга, а именно приятели, ну, еще — друзья, с которыми интересно поболтать, хорошие книжки для чтения и раздумий и ты…

— Вот так ты себе представляешь Рай?

— Да нет, конечно, это я так, пошутил. Дай время, я еще что-нибудь к этому прибавлю.

— Да ну тебя! — возмутилась Джилл. — И так голова кругом идет. Я совершенно запуталась. Ватикан, математический мир, Шептун — с ума сойти можно. Я уже порой склонна поверить, но бывают мгновения, когда я жутко злюсь на себя за это. Его Святейшество говорил о чувстве реальности. Вот я живу здесь и знаю, что это реально, а иногда брожу одна, думаю об этом, и чувство реальности покидает меня, и я говорю себе, что это невозможно, Что об этом можно только мечтать. И ты, Джейсон, здесь, со мной. И это тоже из области невозможного…

Джейсон обнял ее, и она крепко прижалась к нему. Пламя танцевало в камине, вокруг было тихо, и казалось, весь мир тих и спокоен — за себя и за них двоих.

— Джейсон, я так счастлива…

— И я, Джилл. Давай так посидим еще.

— Ты бежал с Гастры и попал сюда. И я бежала. Не от кого-нибудь, не откуда-нибудь, даже не от себя самой. Просто бежала. Всю жизнь только и делала, что бежала…

— Ну вот… Теперь больше не бежишь… — говорил он, гладя ее по голове.

— Нет, не бегу. Ты рассказывал Его Святейшеству о монастырях на Древней Земле. Здесь наш монастырь — любимая работа, укрытие от суетного мира, счастье и покой в душе. Только… может быть, мне здесь не место?

— Это почему же?

— Ну… в древних монастырях женщин ведь не было?

— Вообще-то не было. Но время от времени монахам удавалось соблазнить кого-нибудь…

Пламя камина выхватило из темноты светящееся облачко пыли.

Теннисон резко выпрямился.

— Джилл, — сказал он. — Шептун здесь.

— Декер… — пробормотал Шептун. — Декер, Декер, Декер… — повторял он. — А я только сейчас узнал. Я там бегал, играл, а его…

— Иди ко мне, малыш, — позвала Шептуна Джилл. — Иди ко мне скорее. Я поплачу, погорюю вместе с тобой.

— Иди к нам, — сказал Теннисон.

И он пришел к ним, и они разделили его скорбь и утрату.

Глава 48

Енох, кардинал Феодосий, в одиночестве бродил по саду за клиникой. В саду, кроме него, не было ни души — даже садовника Джона. Да и что ему было делать в саду ночью? На черном бархате небес мерцали редкие звезды. Их было не более десятка, и они были так далеко одна от другой. Струился бледный свет дальних галактик. Над восточным краем горизонта тускло горела полоса Млечного Пути, родной Галактики. Над ним светились неяркие пятнышки шаровидных туманностей.

Шаги кардинала гулко отдавались в тишине. Он шел, сцепив руки за спиной, низко склонив в раздумье металлическую голову.

«Мы можем заблуждаться, — думал он. — Если мы так ошиблись с глухоманами, значит, и от других ошибок не застрахованы. Ничто на свете не должно быть таким, каким мы его себе представляем.

Многие годы мы считали глухоманов кровожадными хищниками. Мы думали, что они — беспощадные лесные убийцы, что встреча с ними означает смерть. А они всего-навсего ревниво охраняли свои леса, свой мир, следили за нами… А один из них принес домой мертвого Декера и мертвого Губерта, принес их к нам и бережно положил на мостовую перед базиликой, чтобы они покоились в мире. И сказал, что они, глухоманы — хранители и что они против бессмысленных убийств, и призвал нас не совершать убийств в будущем.

Хранители? — спросил себя Феодосий. — Они — хранители этого мира? — И сам себе ответил, что так оно и есть. — Они смотрели, чем мы занимаемся, все эти годы и не вмешивались в наши дела. Вероятно, они не вмешивались потому, что мы ухитрялись не нарушать законов добрососедства.

А они следили за нами и даже выучили наш язык. Они знали, как с нами разговаривать, но до сих пор никогда не говорили — видимо, потому, что в этом не было необходимости. Наверное, между собой они говорят совсем по-другому — глухоман разговаривал с нами с видимым усилием. Но он старался говорить по-нашему, потому что знал — его языка мы не поймем.

Мы прожили здесь, на Харизме, целую тысячу лет благодаря их долготерпению и гостеприимству. Они позволили нам жить своей жизнью, делать свое дело и не делали нам ничего дурного… вот только убили троих людей, и это укрепило нас во мнении, что они — злобные хищники. Но тех людей глухоманы убили только потому, что люди намеревались убить их самих. В этом смысле их действия вполне понятны и оправданны. И люди, и роботы поступили бы точно так же — они убили бы того, кто пришел бы к ним с недобрыми намерениями.

А ведь я слыхал, что с глухоманами можно разговаривать! — мысленно сокрушался Феодосий. — Но думал, что это все из области фантазий. Вряд ли, конечно, кто-то на самом деле раньше говорил с ними, но вот прямое доказательство того, что в каждом вымысле есть доля правды…

Сколько времени потрачено зря, — думал он с горечью, — как постыдно много! Все эти годы, столетия глухоманы были рядом — не враги, а наоборот — потенциальные товарищи, соратники, народ, с которым стоило сойтись, познакомиться, и это знакомство могло бы повлиять на нашу жизнь, а может, — и на их жизнь тоже. Бесспорно, поселившись на чужой планете, всякий призван познакомиться с ее хранителями. Ведь планет, на которых есть такие хранители, очень мало — может быть, Харизма — единственная в своем роде. Если бы мы знали об этой ее уникальности, все могло бы сложиться иначе…

Глухоман принес домой Декера и Губерта… Но почему Губерт решился на такое? Почему он убил Декерa? Теннисон, похоже, не сомневается, что виновником происшедшего был именно Губерт. Возможно, Губерт действовал от имени богословов…»

Феодосию не хотелось, очень не хотелось в это верить.

«Да, — думал он, — я легко поверил, что богословы замешаны в краже кристаллов с записями о Рае, но кража и убийство… Как мог робот убить человека? Декера или кого-то другого? Ну, один робот, безумец, это еще как-то можно понять, но, если Губерт действовал на стороне богословов, за этим стояли и другие роботы. Значит, их много…» — Мысль об этом мучила Феодосия, в нем боролись гнев и страх.

Теннисон сказал ему — быстро, на ходу, — что Декер мог быть убит потому, что располагал какой-то информацией о Рае. Но Теннисон на Харизме был новичком, и как бы он кардиналу ни нравился, тот внутренне сопротивлялся тому, что Теннисон мог верно оценить происходящее здесь. Однако Теннисон был другом Декера, может быть, его единственным другом. Декер мог сказать Теннисону, что знает про Рай, но какая вера словам Декера? Сам он был человеком ниоткуда. То, что он не прибыл на борту «Странника», Ватикан выяснил давным-давно. Но если не на «Страннике», то как он мог попасть сюда? Сам он об этом помалкивал и ни с кем дружбы не водил, пока не появился Теннисон. Вообще ни с кем о себе не разговаривал.

«Странный он был человек, непонятный, — думал кардинал. — Но ведь ошиблись мы с глухоманами, значит, могли ошибаться и насчет Декера. Господи, сколько еще могло быть у нас ошибок?

Мы прибыли сюда давно, чтобы здесь обрести то, о чем до сих пор взахлеб толкуют богословы — самую полную, самую истинную веру. Сколько лет прошло, а теперь нужно все начинать сначала. Положа руку на сердце — далеко ли мы продвинулись по пути своих изначальных стремлений? Не движет ли нами, хотя мы не признаемся в этом открыто, материалистическая этика тех людей, что создали нас по своему образу и подобию не только телесно, но и духовно и, создав, немилосердно нас эксплуатировали? Немилосердно? Да, но все-таки они были добрые. В глубине души они считали нас своими собратьями. Они смотрели на нас и видели себя, а мы точно так же смотрели на них. Нет, конечно, мы и они — одна раса. Если бы они нас спросили, чем мы здесь занимаемся, мы бы с радостью поделились с ними всем, что имеем, чего достигли. Да, мы всеми силами стараемся скрыть нашу деятельность от Галактики, но ни в коем случае не от людей, населяющих ее. От других в Галактике — да, но не от людей. Мы бы отдали им все, что у нас есть, а они поделились бы с нами тем, что есть у них, разбросанных, далеких друг от друга. Влияние людского материализма — это ведь не так плохо на самом деле. Ведь если бы люди были лишены материалистических устремлений, они бы не старались так упорно все время улучшать свою жизнь, и сейчас были бы не более чем одним из видов млекопитающих и населяли бы родную планету наравне с животными. И тогда не было бы ни роботов, ни Ватикана.

Если это так, — думал Феодосий, — то в нашем материализме не так много греха, как твердят наши богословы. Если бы люди, наши собратья, не стремились возвысить свое положение в мире, они бы никогда не достигли таких высот разума, духа и не создали бы ту великую религию, которой мы до сих пор восторгаемся. Они бы до сих пор блуждали впотьмах, в дебрях языческих культов, ковырялись бы в глине и палочках, лепили бы божков и просили бы у них защиты от страха, темноты и злых духов, дрожа от ужаса в углах пещер…

Люди, наши собратья, шли длинной дорогой, падали и спотыкались, и дорога их была длиной в три миллиона лет, и мы повторяем их путь сомнений и поисков здесь всего лишь тысячу лет. Если здесь мы споткнемся и упадем на распутье, совершим величайшую ошибку, то будем не хуже и не ниже их, и так же, как они много раз исправляли допущенные ошибки, мы сумеем исправить свою…

Главное, чтобы Ватикан сохранился, выжил. Тогда даже если споткнемся и упадем, мы сможем встать и идти дальше к своей цели.

Многим не нравится, — думал Феодосий, — что мы имеем обыкновение заглядывать в будущее, но ведь для нас столетие — всего секунда, не больше…»

Он остановился на посыпанной гравием дорожке, поднял голову и устремил взор на восток, где далеко и величественно сиял Млечный Путь. Кардинал смотрел на родину человечества, на свою родину.

Там, на востоке, где-то посреди остроконечных холмов, выше того места, где стояла хижина Декера, как ему говорили, иногда появлялся один из глухоманов. Может быть, он наблюдал за Декером.

«Но зачем глухоману понадобилось наблюдать за Декером? — подумал кардинал и не нашел ответа. — Пожалуй, — решил он наконец, — следует отдать дань вежливости и сделать ответный визит. Да, нужно будет сходить и поговорить с этим глухоманом».

Глава 49

— И все это время, — спросила Джилл у Шептуна, — ты был в математическом мире?

— Да. Я остался там и разговаривал с ними.

— А ты умеешь с ними разговаривать? Когда я была там, мне показалось…

— Умею. Теперь умею, — ответил Шептун.

— И можешь сказать нам, кто они такие?

— Они — старички-философы.

— Ничего удивительного, — вступил в разговор Теннисон. — Насколько я помню, все философы на Земле были почтенного возраста. Они говорили медленно, тщательно взвешивая каждое слово, сознавали собственную мудрость и не позволяли другим забывать о ней.

— Они — философы, вышедшие из употребления, — уточнил Шептун.

— Как это — «вышедшие из употребления»?

— Они уже слишком старые, чтобы приносить какую-то пользу. Они никому не нужны. Наверное, они очень отстали от времени. Если бы они были людьми, у них, наверное, выросли бы длинные-предлинные бороды и они бы сидели, прикрыв глаза, и бормотали что-то в эти длинные бороды… Они отделены от своих более молодых собратьев и живут на ограниченном пространстве. А время проводят в играх.

— В «крестики-нолики»? Или в шашки?

— Нет, не в такие игры. Они ставят вопросы и решают их. Порой на это у них уходит много времени, потому что вопросы непростые.

— Ставят вопросы? Перед ними стоят вопросы? Но ведь ты сказал, что они уже никуда не годятся и никому не нужны!

— Я сказал, что они сами себе ставят вопросы. Те проблемы, которые они решают, — гипотетические проблемы. Такие, на решение которых никто другой не стал бы тратить время. Может быть, это этические проблемы, а может быть — моральные, а может, еще какие-то. Они пытались объяснить мне, но…

— Значит, все эти графики и уравнения — действительно задачи? — спросил Теннисон. — Не просто старческая болтовня?

— Настоящие задачи, — подтвердил Шептун. — Они могут и просто говорить, но чаще всего решают задачи. Большой нужды разговаривать между собой попусту у них нет. Они слишком хорошо друг дружку знают.

— Значит, они пенсионеры, так что ли? В отставке. Ты понимаешь, что значит «в отставке»?

— Не уверен.

— Ну, видишь ли… когда человек проработал большую часть отпущенного ему на жизнь времени, он уходит в отставку, на пенсию. Он не должен больше работать. Все время у него свободно. И он может заниматься, чем захочет.

— Похоже, это так, — сказал Шептун.

— Значит, мы угодили в дом престарелых! — воскликнула Джилл. — Кучка старичков, которым некуда девать свободное время! Вот это да!

— Нет, не так, — возразил Шептун. — Они думают, что у них все еще есть работа. И потому так упорно трудятся. Но их очень огорчает, что те задачи, которые они решают, не насущны, не злободневны — что это не настоящая работа. Они очень хотят настоящей работы, но им не разрешают.

— А остальные где? Те, кто не на пенсии?

— Где-то. Близко или далеко — не могу сказать. Они делают настоящую работу.

— Ну, а наши знакомые, пенсионеры? Они-то способны хоть на что-нибудь?

— Они отправили меня, — сказал Шептун, — не знаю куда. Не в какое-то определенное место. Я не понял, где я был. Но я катался по магнитному потоку, и танцевал с ионами, и грелся в лучах красного карлика…

— Что, по-настоящему отправили? — спросил Теннисон. — Не просто показали тебе все это? Переместили атомы?

— Да. Переместили мои атомы, — подтвердил Шептун.

— А зачем? — поинтересовалась Джилл.

— Потому что они поняли, что я этого хочу. Они угадали мои желания. А может быть, они хотели показать мне, что они умеют. Но я так не думаю. По-моему, то, что они для меня сделали — для них сущие пустяки. Просто они проявили доброту, милосердие, узнав, чего я хочу. А я говорил с ними про Рай.

— Про Рай?!

— Ну да. Вы же хотите попасть в Рай? Я не ошибаюсь?

— Нет, ты не ошибаешься, — ответил Теннисон. — Не ошибаешься. Но нет координат, нет никаких данных…

— Вам нужно поговорить со мной про этот Рай, чтобы я мог прочитать все в вашем сознании. Расскажите мне все-все, что вы знаете про это место — Рай.

— А потом?

— А потом я еще раз поговорю с ними. Скажу, что вы очень хотите туда попасть. И что вы этого достойны. А они постараются, я знаю. Для них это будет настоящая работа, о которой они мечтают. Ох, как они будут рады! У них сразу засверкают уравнения, замелькают графики, и они начнут вспоминать все, что они знают…

— Но послушай, даже если они найдут Рай, определят, где это находится, смогут ли они нас отправить, перенести туда?

— Меня же отправили, — сказал Шептун. — И не только туда!

Глава 50

Мэри умерла утром. Мертвая она казалась еще более истощенной, чем живая. Теннисон глядел на тело, укрытое простыней, и видел только складку на белой ткани. Когда у него умирал пациент, он чувствовал себя виноватым в том, что случилось. Так было и на этот раз. Он думал, что, наверное, мог бы лучше выполнить свое долг, был недоволен собой.

«Неудача, провал, — твердил он, глядя на жалкие, бестелесные останки Мэри. — Но ведь поначалу мне повезло, мне удалось ее вытащить. Тут не я виноват, а этот черный человек, что указал на нее пальцем и смертельно унизил на золотой лестнице Рая. После этого случая она больше не хотела жить, не боролась за жизнь, и смерть ответила на ее выбор и холодно, спокойно вошла в нее».

— Мне очень жаль, доктор, — прошептала сестра, тронув его за локоть.

«Она все понимает», — подумал Теннисон.

— Мне тоже, — кивнул он и добавил: — Я восхищался ею.

— Вы ничего не смогли бы поделать. Никто ничего не мог бы поделать, доктор.

Она повернулась и ушла. Теннисон еще немного постоял у постели умершей и последовал за сестрой.

Выйдя в вестибюль, Теннисон увидел Экайера. Тот встал со стула для посетителей и застыл на месте в ожидании.

— Все кончено, — сказал Теннисон.

Экайер сделал несколько шагов ему навстречу, и они остановились, глядя друг другу в глаза.

— Она была самая лучшая… — проговорил наконец Экайер. — Самая лучшая из всех Слушателей… Джейсон, там, на улице, собрался народ. Нужно пойти сказать им. Я пойду.

— Я с тобой, — кивнул Теннисон.

— Вот ведь как получается в жизни, — вздохнул Экайер. — Мэри была не просто прекрасной Слушательницей. Это было делом всей ее жизни. И именно она, Мэри, провозгласила конец этого дела.

— Ты что, уже что-нибудь слышал определенное? Тебе прямо сказали?

— А разве обязательно, чтобы сказали прямо? Все могут тихо и постепенно спустить на тормозах. Будут отдавать новые распоряжения, потом ненавязчиво вмешаются в сам процесс работы и потихоньку все прикроют. И в один прекрасный день, даже не понимая, как это вышло, мы узнаем, что нашей работе конец.

— Что же ты будешь делать, Пол?

— Я? Останусь здесь. Деваться мне некуда. Обо мне позаботятся. Ватикан за этим присмотрит, будь уверен. Уж мне-то они, по крайней мере, должны. Позаботятся и о Слушателях. Здесь мы проживем остаток дней своих, а когда уйдет последний из них, все будет кончено навек.

— А я на твоем месте не стал бы так сразу все хоронить, — возразил Теннисон.

На мгновение он задумался, не рассказать ли Экайеру о том, о чем ему и Джилл рассказывал Шептун. Ему так хотелось подарить Экайеру хоть капельку надежды!

— Что-нибудь знаешь? — спросил Экайер.

— Да нет, пожалуй, ничего.

«Не стоит пока ему говорить, — решил Теннисон. — Надежда маленькая, можно сказать — почти никакой. В то, что предложил Шептун, верится с трудом. Невозможно это, нереально, — твердил про себя Теннисон, шагая по коридору рядом с Экайером. — Вряд ли обитатели математического мира сумеют разыскать то место, которое Мэри называла Раем. Рая могло не быть вовсе. И он мог оказаться где угодно. В другой галактике. В другой вселенной. А может быть, и не так далеко? Декер говорил, что, наверное, знает, где это. Значит, есть вероятность, что он побывал там или неподалеку. Но это не свидетельство. Ведь Декер точно ничего не сказал и теперь уж никогда не скажет».

Экайер распахнул дверь на улицу и ждал Теннисона на пороге. Маленькая площадка перед калиткой была полна народу. Когда Теннисон шел в клинику, людей было совсем немного, а сейчас… Но все молчали. Не было слышно ни шепотка, ни вздоха.

Экайер сделал шаг вперед. Все взгляды устремились на него.

«Ведь все знают, что сейчас скажет Экайер, — подумал Теннисон. — Знают, но ждут слов Экайера о том, что Мэри обрела покой, будут терпеливо ждать этих слов, означающих, что теперь у них есть святая».

Экайер заговорил тихо, не повышая голоса.

— Мэри обрела покой, — сказал он. — Она отошла в мир иной всего несколько мгновений назад. Она умерла спокойно, с улыбкой на устах. Спасти ее было невозможно.

Раздался дружный вздох толпы. «Вздох облегчения?» — подумал Теннисон. Ожиданию пришел конец.

А потом чей-то гулкий, звенящий голос — скорее робота, чем человека, начал читать поминальную молитву, к нему стали присоединяться другие, и вскоре пение могучего хора разнеслось по всему Ватикану. Кто стоял, кто упал на колени; через несколько мгновений мерно и громко загудели большие колокола базилики.

Экайер повернулся к Теннисону.

— Ты, наверное, хочешь помолиться вместе со всеми? — спросил Теннисон. — Не обращай на меня, безбожника, внимания.

— Да нет… — покачал головой Экайер и заговорил совсем о другом: — Знаешь, если бы Мэри могла это увидеть, она была бы счастлива. Ведь она верила по-настоящему. Всегда ходила на мессу, часами простаивала на коленях, вознося молитвы Господу. Не для виду, не напоказ. Вера была ее жизнью.

«Наверное, именно поэтому она и нашла Рай», — подумал Теннисон, но вслух ничего не сказал.

Они шли рядом и молчали. Потом Экайер спросил:

— Какое у тебя настроение, Джейсон?

— Грустно, — ответил Теннисон.

— Ты не виноват. И не должен чувствовать себя виновным.

— Нет, виноват, — покачал головой Теннисон. — Врач всегда чувствует себя виноватым. Это врожденное качество, та цена, которую приходится платить за то, что стал врачом. Но это пройдет.

— У меня куча дел. Обойдешься без меня?

— Пойду прогуляюсь, — сказал Теннисон. — Думаю, прогулка будет мне на пользу.

«Точно, нужно прогуляться», — решил он. Джилл ушла в библиотеку, сказала, что надеется за работой отвлечься от мрачных мыслей. Вернуться к себе? Без Джилл там скучно и тоскливо. Оставалось одно — пойти прогуляться.

Он вышел из Ватикана и побрел, сам не зная куда. Облегчения он не чувствовал. Звон колоколов усиливал раздражение и душевное беспокойство.

Минут через пятнадцать он обнаружил, что поднимается по холму к хижине Декера. Он резко остановился, повернулся и пошел обратно. Нет, к хижине он идти не мог, просто не мог. Должно пройти время, прежде чем он снова сможет туда пойти.

Он свернул на боковую тропинку. Она вела к пригорку, откуда он часто любовался горами. Он шел, а вслед ему звонили колокола.

Дойдя до любимого пригорка, он уселся на невысокий валун и стал смотреть на горы. Солнце стояло высоко и ярко высвечивало бледно-голубые предгорья, по которым взбирались вверх темно-зеленые языки лесов. Заснеженные пики сияли, как сахарные головы.

«Как все меняется, — думал Теннисон. — Через час все будет по-другому, не так, как сейчас. Горы меняются ежеминутно, и в нашем понятии они вечны. Но когда-нибудь их тут не станет. Пройдут тысячелетия, и они сравняются с долинами, и все живое, что сейчас прячется в лесах и скалах, сойдет в долины и навсегда забудет, что тут некогда были горы… Ничто не остается неизменным. Ничто не вечно.

А мы стремимся к знаниям. Обливаясь потом, задыхаясь, карабкаемся вверх по их крутым склонам. Мучительно ищем ответа, ожидая, что он окажется окончательным, а когда находим ответ, то вместе с ним возникает и новый вопрос, и так без конца. И все-таки мы не оставляем попыток — мы не можем иначе. Это наш крест».

Теннисон вытянул перед собой руки. Он смотрел на них по-другому, не так, как прежде, как будто раньше никогда не видел. Одно-единственное легкое касание этих пальцев, одно-единственное любовное прикосновение — и опухоль исчезла с лица Джилл.

«Теперь в этом нет сомнений, — думал он. — Огромное, мерзкое пятно было на ее щеке, а я прикоснулся — и оно исчезло. Что же это такое? Спонтанная ремиссия? Нет, не может быть, так спонтанная ремиссия не происходит. На спонтанную ремиссию уходит какое-то время, а тут опухоль исчезла моментально».

Они говорили о происшедшем между собой, и сами не верили в то, что говорили. «Это подействовала сила, — говорила Джилл, — которой тебя наделили обитатели математического мира. Это дар одного мира другому миру».

Теннисон разглядывал руки, поворачивал их так и сяк. Руки как руки, такие же, как всегда. Он заглянул внутрь себя, но и там никаких изменений не обнаружил. Все как обычно.

«А может быть, — думал он, — в людях дремлют многие скрытые способности, эволюционные по природе — спят и ждут своего часа. Вся история человечества пестрит сказками о чудесах типа исцеления наложением рук. Многие клялись и божились, что такое происходило, но нигде не было тому документальных подтверждений.

А тут еще Шептун… Шептун тут давно, но до появления на Харизме Декера никто не мог его увидеть. Декер не только видел Шептуна, но и разговаривал с ним. Но в сознание к Декеру Шептун войти не мог. А ко мне и Джилл вошел. Какая разница была между нами и Декером? Может быть, и это — признаки скрытых талантов, которые сейчас у людей только в зародыше и развиты в неравной степени? Вероятно, можно быть носителем какой-то способности, даже не подозревая о ее существовании».

Но все-таки случай с Джилл под такие объяснения никак не подходил. Десятки раз он проводил рукой по изуродованной щеке любимой, но только когда он возвратился из математического мира, противное пятно исчезло. Следовательно, способность творить чудеса была не врожденной. И обрести ее он мог только там.

Он снова взглянул на руки. Самые обычные руки, которыми он пользовался всю жизнь.

Теннисон встал с камня и сунул руки в карманы, чтобы больше не смотреть на них. Колокола базилики все еще звонили. Можно было погулять еще, но не хотелось.

«Пойду-ка домой, — решил он. — Джилл еще не вернулась, без нее будет скучно, но, пожалуй, можно будет найти, чем заняться. Может быть, попробовать приготовить к обеду что-нибудь экзотическое? Ох, вряд ли получится что-то съедобное. Конечно, хорошо бы порадовать Джилл, да ведь она не станет есть мою стряпню. Тоже мне, сюрприз получится… И Губерта нет…»

Тропинка круто повернула, и Теннисон застыл на месте. Навстречу ему по пригорку взбиралась знакомая фигура. На том, кто шел вверх по пригорку, была лиловая мантия с подоткнутыми полами, чтобы не испачкать. Это был кардинал Феодосий. Красная митра, украшенная бриллиантами, красовалась на его металлической голове.

— Преосвященный! — воскликнул Теннисон. — Вот уж не думал-не гадал вас встретить. Не знал, что вы любитель прогулок.

— Я-то нет, — сказал Феодосий, поравнявшись с Теннисоном, — а вот вы, я слышал, ходок.

— Да, я люблю побродить. Давайте как-нибудь выберем время и погуляем вместе. Мне было бы приятно. Тут столько красивого. Думаю, вам бы тоже понравилось.

— О какой красоте вы говорите, доктор Теннисон? О красоте природы?

— Конечно. Мы забрались бы с вами повыше в горы. Там такие прекрасные цветы растут вдоль тропинок…

— Красота — в глазах смотрящего, — сказал кардинал. — В данном случае — в ваших глазах, но не в моих. Когда вы, люди, создали нас, роботов, вы не дали нам многого, в том числе и того, что вы называете восприятием красоты. Для меня существует другая красота. Красота логических построений, величие абстракций, о которых можно размышлять часами.

— Очень жаль. Вы действительно многого лишены, раз у вас нет чувства красоты.

— Но и вам, наверное, недостает многого из того, чем мы богаты, не правда ли?

— Прошу прощения, Ваше Преосвященство, у меня и в мыслях не было вас обидеть.

— Не волнуйтесь, — сказал кардинал. — Я вовсе не обиделся. Мне сейчас так хорошо, что я просто не в состоянии обижаться. Эта прогулка — настоящее приключение для меня. Не припомню, чтобы я когда-нибудь забирался так далеко от Ватикана. Но дело в том, что я не просто гуляю. Я ищу глухомана.

— Глухомана? — переспросил Теннисон. — Зачем, Ваше Преосвященство?

— Затем, что глухоманы — наши добрые соседи, а мы так долго игнорировали их и неверно о них думали. Надеюсь разыскать того, что живет в горах, за хижиной Декера. Вы о нем ничего не знаете?

— Декер мне ничего не говорил, — ответил Теннисон. — А вы уверены, что найдете его там?

— Не знаю, — ответил кардинал. — Так говорят. Говорят, что много лет один глухоман жил неподалеку от хижины Декера и оттуда наблюдал за нами.

— Если глухоманы наблюдали за вами целую тысячу лет, они должны кое-что знать о вас, — проговорил Теннисон.

— Гораздо больше, — вздохнул кардинал, — чем нам казалось. Прошу простить, но мне нужно идти. Наверное, глухомана будет непросто разыскать. А вы, доктор, загляните ко мне как-нибудь на днях, потолкуем.

— Благодарю, — сказал Теннисон, слегка поклонившись. — Не премину воспользоваться вашим приглашением.

Он немного постоял на тропинке, глядя вслед кардиналу. Когда тот исчез за невысоким холмом, Теннисон повернулся и пошел по тропинке вниз к Ватикану.

Подойдя к своей двери, он привычно протянул руку к дверной ручке, но тут же резко отдернул, вспомнив, что дома никого нет. Там его ждали только пустота и тишина. Наконец он решился, повернул ручку, распахнул дверь настежь и вошел в гостиную.

Ни пустоты, ни тишины не было и в помине! В камине ярко пылал огонь. Джилл вскочила с кушетки и бросилась ему навстречу. Он обнял ее, крепко прижал к себе.

— Как я рад, что ты здесь, — прошептал он, целуя ее. — А я так боялся, что тебя нет!

Джилл мягко высвободилась из его объятий.

— Я не одна, — сообщила она. — Шептун вернулся.

— Не вижу, — удивленно сказал Теннисон, оглядев комнату.

— А он у меня в сознании, — сказала Джилл. — И к тебе тоже просится. Он пришел, чтобы взять нас в математический мир.

— Рай?!

— Да, Джейсон. Обитатели математического мира нашли дорогу в Рай. Они могут отправить нас туда.

Глава 51

Ближе к вечеру Феодосий отыскал глухомана.

Он подошел к нему и остановился, ожидая, когда глухоман его заметит. Но Старик никак не показывал, что замечает его. Тогда Феодосий заговорил:

— Я пришел навестить вас.

Глухоман начал вибрировать, раздался гул, как после удара в громадный барабан. Наконец эти звуки начали складываться в слова.

— Добро пожаловать. Мне кажется, я узнаю тебя. Ты стоял на лестнице, когда я принес Декера домой?

— Да, это был я. Я — Енох, кардинал Феодосий.

— А-а-а… Так ты и есть тот самый кардинал. Слышал о тебе, слышал. Скажи мне, а то органическое существо, что стояло рядом с тобой, это, случайно, не доктор Теннисон?

— Да, это Теннисон. Он был другом Декера.

— Я это понял, — сказал глухоман.

— Вы говорите, что слышали обо мне. Вы знаете многих из нас Мы вам знакомы?

— Я ни с кем не знаком, — ответил Старик. — Я наблюдаю. Только наблюдаю.

Поначалу глухоман произносил слова с напряжением, но постепенно речь его стала более плавной и непринужденной.

— Пожалуй, мы были для вас не такими уж добрыми соседями, — сказал кардинал, — и я хочу попросить у вас прощения за это. Я должен был явиться к вам с визитом много столетий назад.

— Вы нас боялись, — сказал глухоман. — Вы нас очень боялись, и мы ничего не делали, чтобы унять ваш страх. Однако боялись вы напрасно, — ведь мы вам ничего дурного не делали. Но до ваших страхов нам особого дела нет. Нас беспокоит наша планета, а вы — всего-навсего временное явление на ее поверхности. Поэтому вы нас волнуете только своим поведением на планете.

— Смею надеяться, что к планете мы относимся достаточно бережно, — сказал кардинал.

— Да, это правда. И за это мы вам очень благодарны. И, пожалуй, вы заслуживаете большего, чем просто благодарность. Вы заслуживаете, чтобы вам была оказана помощь. Тебе, кардинал, знаком пыльник?

— Пыльник? — удивленно переспросил кардинал.

— Декер называл его Шептуном. Может быть, он знаком тебе под этим именем?

— Никогда не слыхал о таком, — покачал головой кардинал.

— Когда-то их было много на этой планете. А потом они все улетели. Но одного оставили. Совсем маленького, детеныша.

— Этот детеныш и есть Шептун? Пыльник Декера?

— Верно. Он остался тут совсем один, такой маленький. Но он подает большие надежды. Мы гордимся им.

— Хотелось бы познакомиться с ним, — сказал кардинал. — Странно, но я о нем даже не слышал.

— Сейчас ты не сможешь с ним познакомиться. Он ушел. Ушел вместе с Джилл и Теннисоном. Они все вместе отправились на поиски Рая.

— Рая?! — выдохнул Феодосий. — Вы сказали «Рай»? Я не ослышался?

— Ты слышал об этом Рае? Он что-то значит для тебя?

— Не только для меня. Для всех нас. Очень много значит. Не могли бы вы сказать мне, что это такое?

— Я ничего не могу сказать тебе, кроме того, что эти трое отправились туда. В путешествии им помогают другие существа, кубоиды из мира, который отыскали Слушатели очень давно.

— Просто поразительно, как много вам известно о нас и нашей работе!

— Мы храним планету, — объяснил глухоман. — И нам представлялось разумным иметь хотя бы приблизительное представление о том, что здесь делается.

— Значит, Рай? — спросил Феодосий не то себя, не то глухомана.

— Правильно, Рай, — подтвердил глухоман.

Он умолк, гудение прекратилось. Кардинал понял, что оставаться смысла не имеет. Он резко повернулся и пошел вниз с холма, цепляясь мантией за колючие кусты. На ветках оставались клочки лилового шелка.

У подножия холма он набрел на крошечное озерцо, окруженное большими плоскими камнями. Наверное, они падали сюда с гор много, много лет подряд. Маленькое, сверкающее водяное зеркальце в оправе из камней.

Кардинал упал на колени у воды, молитвенно сложил руки, опустил голову на грудь.

— Всемогущий Господь, — взмолился он. — Пусть все будет хорошо. Молю тебя, заклинаю, пусть все будет хорошо!

Глава 52

Казалось, ничего не изменилось в математическом мире. Горохово-зеленый ковер поверхности убегал к далекому горизонту, где встречался с краем купола бледно-сиреневых небес. Кубоиды как будто стояли на обычных местах.

Но все-таки для Теннисона не все было как в прошлый раз. И дело было не в том, что он или кубоиды стояли по-другому, не на тех местах. Дело было в нем самом. Он был одновременно самим собой и кем-то другим или другими.

Первый раз, попав в математический мир вместе с Шептуном, он ощущал его присутствие очень слабо, вернее, большую часть времени вовсе не ощущал. То ли был слишком напуган, чтобы думать о Шептуне, то ли слишком увлечен тем, что видел вокруг. Теперь он совершенно четко знал, что Шептун здесь: ощущал его нежное, мягкое, какое-то пушистое прикосновение. Или это был не Шептун, а кто-то другой, более родной и близкий?

— Джейсон, — проговорила в его сознании Джилл, ставшая его частью. Это было просто потрясающе: они соединились, их тела и сознания слились воедино! — Джейсон, я здесь.

Что-то похожее он испытал прошлой ночью, когда они соединили свои сознания, чтобы впустить Шептуна и излить друг другу свою скорбь, свое горе, и погрузились в печальные воспоминания о Декере. Но тогда их соединение не чувствовалось так остро, так отчетливо, как сейчас. А теперь он и Джилл были едины, ближе друг другу, чем когда-либо, ближе даже, чем тогда, когда их тела соединялись в любви и нежности.

— Я люблю тебя, Джейсон, — сказала Джилл. — Хотя, наверное, можно было бы и не говорить об этом. Ты знаешь, как я люблю тебя.

Она была права. В словах не было нужды. Она были вместе и прекрасно знали, что думает и чувствует другой.

Пять кубоидов стояли к ним ближе остальных. Остальные выстроились полукругом поодаль.

— Они будут нашими проводниками, — объяснил Шептун.

Один из пятерых оказался старым знакомцем Теннисона — темно-лиловым, с ярко-оранжевыми уравнениями и графиками. Кроме него в компании находился ярко-розовый кубоид с зелеными значками и еще один знакомый — серый в золотистых крапинках с уравнениями и графиками лимонно-желтого цвета.

— А вот и мой приятель, — сказала Джилл, глядя на розово-красный кубоид с лиловыми уравнениями и ядовито-желтыми графиками.

Последний из кубоидов был бледно-зеленый, а уравнения и графики на нем были золотисто-коричневые.

— Они точно знают, куда нам нужно? — спросил Теннисон у Шептуна. — Ты уверен, что они знают, где Рай?

— Это место известно им под другим названием. В далеком секторе Галактики существует одно очень знаменитое место. Нам оно неизвестно, но очень-очень знаменитое.

— Это знаменитое место и есть Рай?

— Они в этом совершенно уверены, — сказал Шептун. — Там белые башни и шум, который вы зовете музыкой, и широкая золотая лестница, ведущая к башням.

Джилл и Теннисон сделали несколько шагов к кубоидам, те зашевелились и встали по-другому. Когда наши герои подошли к ним совсем близко, двое из кубоидов стояли рядом, а остальные чуть-чуть поодаль.

Розово-красный кубоид повернулся к Джилл и Теннисону, стер с передней поверхности уравнение и стал медленно выписывать новое — очень старательно, так, чтобы успел прочесть даже тот, кто совсем не был знаком с таким способом коммуникации.

— Мы приветствуем вас, — сказал кубоид. — Готовы ли вы отправиться в путь?

— Шептун, — пробормотал Теннисон. — Шептун! Ответа не последовало, да и не нужно было никакого ответа. Совершенно ясно, что уравнение прочитал Шептун, а Шептун находился внутри сознания их обоих, поэтому они оба и поняли смысл!

— Вам нечего бояться и делать ничего не придется, — сказал кубоид, медленно рисуя значки на передней поверхности. — Вам нужно просто стоять, где стоите. И ничего не делать. Это понятно?

— Понятно, — ответил Шептун, и, когда он произнес это слово, ответ его запечатлелся в виде простого и короткого уравнения на опустевшей передней поверхности розово-красного кубоида.

«Наверное, — подумала Джилл, — это для того, чтобы остальные кубоиды могли понять ответ Шептуна».

«Господи, ну и влипли же мы… Как это все нелепо…» — подумал Теннисон и почувствовал, как на него одновременно заворчали и зашикали Джилл и Шептун, упрекая за цинизм и недоверие.

На поверхности розово-красного кубоида начало появляться новое уравнение, но Теннисон успел понять только первые слова перевода Шептуна, как вдруг они оказались… в Раю.

…Они стояли на просторной площади, а вокруг возвышались башни. Торжественная, величавая музыка водопадом струилась вниз с вершин башен, обнимала пришельцев, окутывала мягкой пеленой. Весь мир казался наполненным музыкой. Площадь была вымощена золотом, по крайней мере она была золотого цвета, а башни белые — ослепительно белые. Казалось, из них льется свет. Во всем было ощущение чистоты и святости, но… что-то было не так.

Теннисон покачал головой. Что-то не так, не то… Они стояли посреди площади, звучала дивная музыка, белые величественные башни высились до небес, но кругом не было ни души. Рядом с ними, выстроившись в рядок, стояли кубоиды, над ними порхал Шептун — маленький, сверкающий шарик из легких пылинок, но больше никого не было. Рай, судя по всему, был необитаем.

— Что-то не так, — сказала Джилл, отошла от Теннисона и медленно оглядела площадь. — Правда, что-то не так. Во-первых, тут никого нет.

— Во-вторых, тут нет ни одной двери, — добавил Теннисон. — По крайней мере, таких дверей, к каким мы привыкли, тут нет. Я вижу только дыры. Нечто вроде громадных мышиных нор, только уж больно они высоко. Футов восемь от земли.

— И окон тоже нет, — заметила Джилл.

По площади пробежал легкий ветерок, и Теннисон невольно поежился от его прикосновения.

Он заметил между башнями узкие проходы. Может быть, это улицы? Если это город, похоже, путешественники находились в самом его центре. Теннисон поднял голову, посмотрел на башни и обнаружил, что они еще выше, чем показалось сначала. Вершин, строго говоря, и видно не было — они терялись в заоблачной дали. Поначалу ему показалось, что строений тут много и каждое из более низких зданий служит опорой, фундаментом для отдельной башни, но теперь стало ясно, что здание всего одно и оно гигантским кольцом окружает площадь. Через равные промежутки по периметру возвышались башни. То, что он принял за узкие улочки между башнями, были скорее всего туннели в монолите здания. Материал, из которого были построены здание и башни, был безукоризненно белым — ни единого пятнышка, но на камень не похож. Скорее он напоминал лед, изготовленный из самой чистой на свете воды, и в нем не было ни пузырьков воздуха, ни щепочек, ни пылинок. «Не может быть, чтобы это был лед, — думал Теннисон. — Может, это и не камень, но уж, конечно, и не лед».

Музыка звучала не переставая. Она была неповторимо прекрасна. Такой музыки не в силах был создать талант человека.

— Не так тут пусто, как кажется, — вдруг сказал Шептун. — На самом деле тут жизнь бьет ключом.

И словно по команде появилась жизнь.

Из одного туннеля показалась огромная голова. Это была голова гиганского червя. Спереди она была плоская, и ее украшал массивный костяной гребень. По обе стороны от гребня находились большие фасетчатые глаза, а за ними, повыше, торчали длинные тонкие выросты, наподобие антенн. Червь высоко поднял голову. Теннисон, с трудом преодолевая страх и отвращение, машинально прикинул, что голова находится футах в шести от пола туннеля.

Червь постепенно выползал наружу: за страшной головой тянулось толстое, длинное тело. Когда добрая половина червя уже была снаружи, он приподнялся над землей и встал на тонкие суставчатые ножки — видимо, проползая по туннелю, он их подогнул. Чудище стало фута на два выше.

Но самое неприятное, что тварь, выползая, все более разворачивалась мордой к тем, кто стоял на площади. Теннисон и Джилл отступили на несколько шагов, а кубоиды не пошевелились — только графики и уравнения забегали на их поверхностях быстрее обычного.

Наконец червь выполз целиком и твердо стал на многочисленные ноги. Длиной он был добрых тридцать футов. Постояв немного, он повернулся и пополз за угол, в другой туннель. Казалось, его движение преследует некую цель. Похоже, он не обратил особого внимания на тех, кто стоял на площади.

Передние ноги червя вновь подогнулись, зацепились за край туннеля, и длинное тело постепенно начало втягиваться внутрь. Джилл и Теннисон, затаив дыхание, смотрели, как червь заползал в туннель.

Когда он исчез, Теннисон облегченно вздохнул.

— Давайте походим, посмотрим, — предложил он. — Поглядим, что тут есть.

Нашли они, однако, немного. Узкие улочки оказались действительно туннелями, проложенными через определенные промежутки в едином монолите нижнего здания. Но все они были закрыты. Внутри, примерно футах в тридцати от входа, находились двери голубого цвета. Теннисон и Джилл толкали изо всех сил, но ни одну открыть не удалось.

— Двери герметические, — сказал Теннисон, — я почти уверен. Нужно только толкнуть посильнее, и они должны открыться. Но у нас сил не хватит.

— Но червь же прополз через такую дверь, — возразила Джилл.

— Боюсь, он посильнее нас с тобой, вместе взятых. И потом, не исключено, что эти двери предназначены именно для червей. Только у них, наверное, и хватает силы открывать их.

— Мы можем быть почти уверены, — сказала Джилл, — что это место — не Рай. Ко нам нужно вещественное доказательство. Мы не можем просто так вернуться и объявить всем, что это не Рай. Эх, была бы у меня камера!

— Нам нельзя было отягощать себя лишним весом, — сказал Шептун. — Мы же не знали, что обнаружим здесь. Мы неслись сюда со скоростью света.

— А что думают об этом местечке наши друзья-кубоиды?

— Они очень удивлены.

— Какое совпадение! — буркнула Джилл.

— Ты не огорчайся, — посоветовал ей Теннисон. — Все равно фотографии никого ни в чем не убедили бы. Сфотографировать можно где угодно. Кроме пачки фотоснимков нужно что-то еще.

Они обошли площадь по кругу, но больше ничего не обнаружили.

— Мы заперты здесь, — сказала Джилл. — Выход отсюда один — через туннели. Смотри-ка, повыше есть еще отверстия. Может быть, они не закрыты дверями. Нужно попросить Шептуна забраться хотя бы в один туннель и поглядеть, что там, по другую сторону. Должно же там что-то быть.

— Думаю, кубоиды тоже могли бы туда перебраться. Умеют же они летать по воздуху, — сказал Теннисон. — Но мне не хотелось бы разделять наш отряд. Почему-то мне кажется, что нам лучше держаться вместе.

В дальнем конце площади из другого туннеля появился еще один червь, как ни в чем не бывало прополз мимо них и исчез в одном из верхних отверстий.

— Что-то не особенно меня тянет в туннель, — поежилась Джилл. — Пока у меня такое впечатление, что ими одни черви и пользуются.

— Да, но, похоже, мы их не очень интересуем.

— Угу. Пока мы снаружи. Но можем заинтересовать, если окажемся внутри.

— Шептун, — сказал Теннисон, не обратив внимания на слова Джилл, — попроси одного из наших любезных проводников немного присесть, чтобы я мог забраться на него. А потом он пусть поднимет меня к отверстию.

— Ну знаешь, если ты пойдешь, то и я пойду, — сказала Джилл. — Я не собираюсь тут оставаться.

— Любой из них с удовольствием поможет, — сообщил Шептун после недолгих переговоров с кубоидами. — Выбирай отверстие, какое тебе больше нравится.

— Все равно, — ответил Теннисон. — Я не стал бы их утруждать, но нам самим туда никак не влезть.

— То, что у тебя над головой, подойдет?

— Вполне.

— Знаете, мои дорогие, — сказала Джилл, — у меня такое чувство, что все мы с ума посходили!

Розово-красный кубоид подошел к стене вплотную и остановился прямо под отверстием. Он начал сжиматься, и вскоре люди вполне могли забраться на него.

— Я подсажу тебя, — сказал Теннисон. — Давай залезай.

— О'кэй, — кивнула Джилл. — Надеюсь, что это не так страшно, как кажется.

Он подсадил ее, и она вскарабкалась на верх кубоида.

— Ой, как скользко! — жалобно воскликнула Джилл. — Ужасно. Будто на куске желе стою. Такое чувство, что сейчас провалюсь внутрь и утону. Ой, скользко, мама!

Теннисон разбежался, подпрыгнул — и приземлился рядом с ней. Джилл протянула руку и помогла подобраться к ней поближе. Они присели на корточки, крепко держась друг за друга и стараясь сохранить равновесие. Кубоид перестал колебаться и как будто стал даже более твердым. Он медленно стал набирать высоту, вырастать до прежнего размера.

Наконец отверстие туннеля оказалось прямо перед ними. Теннисон неуклюже подпрыгнул, но сумел зацепиться за край отверстия и влезть в него. Протянул руку и помог забраться Джилл.

Они поднялись на ноги и осмотрелись. Отверстие представляло собой туннель, но двери в нем не оказалось, к тому же он был не слишком длинным: не так далеко от входа был виден мерцающий свет.

Пол под ногами был твердый. Джилл и Теннисон, взявшись за руки, пошли вперед. Обернувшись, Джилл увидела, что следом за ними в туннель один за другим протискиваются пятеро кубоидов и над первым из них порхает облачко алмазной пыли — Шептун.

Добравшись до конца туннеля, они непроизвольно зажмурились от яркого света, заливавшего все вокруг. Туннель переходил в широкую дорогу, вымощенную, по всей видимости, тем же белым материалом, из которого здесь было все построено. Дорога убегала вдаль и тонула в лучах света. Как ни странно, дорога лежала на воздухе, наподобие виадука. По обе стороны от нее уходили ввысь крутые горные вершины, а между ними чернели бездонные пропасти.

Простор открывшегося пейзажа был ограничен высокими строениями, похожими на колонны. Они стояли по обе стороны от дороги, отделяя ее от пропастей. Похоже, колонны были из того же материала, что и дорога, и их белизна тонула в сиянии, исходившем от ее поверхности. Вокруг колонн разноцветной каруселью в странном, неритмичном танце вертелись огни всех цветов и оттенков.

«Будто карнавал, — подумал Теннисон, глядя по сторонам. — Фейерверк, тысячи рождественских огней!»

— Погляди-ка, — проговорила Джилл, потянув его за руку, — а вон и один из наших знакомых!

— Где?

— Да вон он! На колонне. Смотри, куда я показываю. Теннисон посмотрел в указанном направлении, но не сразу разглядел за мелькающими вспышками огней гигантскую сороконожку. Червь взобрался на колонну и висел на ней. Нижними ногами он держался за колонну, а свободными вращал огненное колесо.

— Фонарщики! — изумленно воскликнула Джилл. — Вон они, оказывается, кто! Черви-фонарщики. Это они делают весь этот фейерверк!

— Похоже, ты права, — согласился Теннисон.

— Пойдем, — сказала Джилл немного погодя. — Что-то у меня голова закружилась.

Они поспешили вниз по белой дороге и, ступив на нее, увидели, что на ее поверхности играют отблески огней всех цветов радуги.

Далеко впереди чернело отверстие еще одного туннеля. Когда они подошли поближе, то обнаружили, что у входа их поджидают четыре странных существа. Они представляли собой черные конусы, абсолютно черные — их поверхность не отражала света, не блестела, как будто поглощала свет. Конусы стояли на широких основаниях и высотой были примерно футов пять. Они легко передвигались, хотя шума механизмов, которые могли бы обеспечивать их передвижение, слышно не было.

У самого входа в туннель стояла черная платформа на колесах.

Три конусовидных существа встали на край платформы и, когда вся компания подошла поближе, легко подняли их наверх. Джилл первой дошла до другого края платформы и хотела спуститься, но четвертый конус загородил ей дорогу.

— Похоже, они хотят, чтобы мы поехали на этой штуке, — обернувшись, сказала Джилл Теннисону.

Конусы встали по углам платформы, и та плавно двинулась по туннелю. Похоже, конусы служили чем-то вроде двигателей.

Через некоторое время платформа выплыла из туннеля на открытое пространство. Светящихся огнями колонн здесь не было. В разные стороны разбегались дороги. Они пересекались, сходились. Одни дороги, судя по всему, предназначались исключительно для транспортных средств. В основном это были такие же черные платформы, управляемые конусами, но время от времени попадались и другие движущиеся механизмы. Одни из них напоминали больших жуков, другие были похожи на стрелы. Другие дороги, похоже, служили для пешеходного движения. По ним ползали, шагали, прыгали, словом — передвигались всевозможными способами — представители самых невероятных форм жизни. Глядя на эти цепочки живых существ, Теннисон невольно вспомнил капитана «Странника» и его отвращение к инопланетянам. Такое разнообразие форм жизни Теннисону довелось увидеть впервые.

На участках поверхности между дорогами, имевших форму причудливых многоугольников, стояли здания самых разнообразных размеров и очертаний, окруженные полосками зеленых газонов. Создавалось впечатление, что смотришь на настольный макет местности со множеством городов и деревень.

Неожиданно платформа сделала крутой вираж. Путешественники с трудом удержались на ногах. Перескочив на другую дорогу, платформа сразу же влетела в новый туннель. Когда туннель закончился, они оказались внутри одного из больших зданий. Платформа мягко остановилась — судя по всему, тут была стоянка: рядом стояли еще несколько точно таких же платформ.

Джилл и Теннисон спустились с платформы, следом за ними мягко соскользнули кубоиды, и четыре конуса повели их между платформами и другими машинами к высокому дверному проему.

Они вошли в широкий зал. В конце его на возвышении у стены восседал огромный… пузырь! По обе стороны от возвышения группами стояли конусы. Рядом с пузырем стояло странное существо, напоминавшее небольшой сноп. Из кучи соломы во все стороны торчали тонкие выросты с глазками на концах. Прямо перед пузырем прыгало маленькое существо, напоминавшее осьминога. Всякий раз, когда существо опускалось на пол, оно издавало чавкающий звук, словно на гладкий кухонный стол шлепался кусок печенки.

Конусы вели путешественников вперед. Доведя их до края возвышения, они отошли в сторону.

Пузырь был не просто пузырь. Спереди на его поверхности было углубление, в котором располагалось некое подобие лица. Но трудно было сказать с уверенностью, что это лицо. Секунда — вы видели его, а в следующую секунду оно исчезало, расплывалось, как летучий дым.

— Джейсон, — мысленно обратилась Джилл к Теннисону. — Джейсон, смотри! Помнишь записи, воспоминания Феодосия? Ну те, что я нашла в корзине для бумаг в потайной кладовке?

— Боже мой, да, вижу! — мысленно отозвался Теннисон. — Кардинал писал там про пузыри. Лицо как летучий дым — так там и было написано!

Из глубины пузыря раздался скрипучий, неприятный, режущий уши звук. Было ясно, что пузырь хочет что-то им сказать.

— Я ни слова не понимаю, — сказала Джилл.

— Он пытается общаться, — проговорил Шептун. — Это очевидно. Но совершенно непонятно.

— Он сердится на нас, Шептун? — спросила Джилл. — Похоже, он на нас кричит.

— Не думаю, — ответил Шептун. — Он не излучает гнева.

Один из конусов поднялся на возвышение и встал рядом с пузырем. Пузырь проскрипел ему что-то, и конус удалился. Пузырь замолчал. Он продолжал смотреть на путешественников, и, хотя порой дым заволакивал его лицо, они все время чувствовали, что он смотрит на них не отрываясь.

— Я думаю, — сказал Шептун, — хотя и не уверен, что он послал за кем-то, кто может стать переводчиком в разговоре с нами.

Пузырь молчал. Молчали и конусы. Вообще, было не похоже, что они способны издавать хоть какие-то звуки. Тишину нарушали только шлепки осьминогоподобного существа, которое продолжало скакать взад-вперед перед пузырем. Глаза существа, похожего на сноп, пристально смотрели на гостей.

Текли минуты. Ничего не происходило. Только шлепал об пол маленький осьминог. Наконец раздались шаги. Так идти мог только человек. Теннисон обернулся.

По залу им навстречу уверенно шагал… Томас Декер.

Глава 53

— Экайер, — строго сказал кардинал Феодосий, — прошу вас, будьте со мной честны до конца.

— Ваше Преосвященство, я всегда был с вами честен, — возразил Экайер.

— Если вы хотите сказать, что вы мне никогда не лгали, я с вами согласен. Но вы рассказывали мне не все, что знали. Кое-что скрывали от меня. К примеру, почему вы никогда не рассказывали мне о Шептуне Декера?

— Потому что об этом разговор ни разу не заходил, — ответил Экайер. — И потом, я сам узнал о Шептуне всего несколько дней назад.

— Но Теннисон знал о нем. Задолго до того, как узнали вы.

— Это правда. Но Теннисон был другом Декера.

— И каким же образом он познакомился с Шептуном?

— Он мне сказал, что Шептун сам разыскал его.

— Но сразу он вам об этом не рассказал. Почему он молчал, как вы думаете?

— Видимо, Ваше Преосвященство, у него было что-то вроде чувства долга перед Декером. Он никому про Шептуна не рассказывал — не только мне. Но и мне он рассказал о нем только после смерти Декера.

— Вы ведь очень близки с Теннисоном. Он вам все рассказывал?

— По крайней мере, мне так казалось, Ваше Преосвященство.

— А он, случайно, не сообщал вам, что собирается отправиться в Рай?

Экайер резко выпрямился на стуле. Мгновение он молча смотрел на кардинала, пытаясь что-то прочесть на его лице, но, увы, — понять что-либо по лицу робота не дано никому. Экайер откинулся на спинку стула.

— Нет, — сказал он. — Ничего не говорил.

— Ну так вот, — сказал кардинал, — случилось так, что он туда отправился. Либо он в пути, либо уже там.

— Ваше Преосвященство, простите, но ведь вы не можете этого знать!

— Могу, представьте себе. Мне об этом сказал глухоман. Я многое обдумал, прежде чем пригласить вас к себе. Экайер, нам нужно составить план действий.

— Ваше Преосвященство! — взмолился Экайер. — Не так быстро! Вы говорите, вам об этом сказал глухоман? А где вы его разыскали?

— Я ходил к нему. Того, с которым я говорил, я нашел на холмах, повыше хижины Декера.

— И он сказал вам, что Теннисон собирается в Рай?

— Он сказал, что Теннисон уже в пути. Не один. Вместе с Джилл и Шептуном. Глухоман сказал, что Шептун нашел дорогу в Рай и повел их туда.

— Да-да… Понимаю… Мы говорили о такой возможности…

— Говорили? Мило! А мне — ни слова!

— Ваше Преосвященство, рассказывать-то было, честно говоря, нечего. Мы поговорили и решили, что это невозможно.

— Возможно, как видите.

— Теннисона нет на месте уже два дня, но это ничего не доказывает…

— Джилл тоже нет, — добавил кардинал. — Если они не в Раю, куда же могли деться? На Харизме не так много мест, где можно было бы спрятаться.

— Не знаю… Не может быть, что они отправились в Рай. Во-первых, когда мы об этом говорили, никто из нас понятия не имел, где он может находиться. Мы думали, что если бы удалось вернуть кристаллы с записями наблюдений Мэри…

— Глухоман сказал мне, что им помогли обитатели математического мира.

— Это возможно, — растерянно кивнул Экайер. — Джилл и Теннисон бывали в математическом мире.

— Ну вот видите, — с упреком проговорил кардинал. — И этого вы мне тоже не рассказали. Неужели вам не пришло в голову, что меня это может заинтересовать?

— Ваше Преосвященство, вы уверены, что глухоман понимал, о чем говорит? И почему вы решили пойти к нему?

— Экайер, поймите, все эти годы мы жестоко заблуждались относительно глухоманов. Они вовсе не злобные хищники, как утверждают слухи. Вечная беда всех сплетен и слухов — в них слишком мало правды. Тот глухоман, с которым я говорил, принес домой Декера и Губерта. Тогда, на эспланаде, он говорил со мной и Теннисоном. Мы виноваты в том, что так относились к глухоманам. Мы должны были подружиться с ними давным-давно. Было бы гораздо лучше для всех нас, если бы это случилось раньше.

— Значит, вы совершенно уверены в том, что они отправились в Рай?

— Уверен, — кивнул Феодосий. — Я верю — глухоман сказал мне правду. Он рассказал мне об этом из дружеских побуждений.

— Господи, но это невозможно, немыслимо! — воскликнул Экайер. — Но… если уж и суждено было такому произойти, Теннисон тот самый человек, кто должен был совершить это. Он — замечательный человек.

— Не спорю. Теперь, надеюсь, вы понимаете, как важно нам подготовиться к их возвращению из Рая?

— Вы думаете, они вернутся?

— Уверен. Они сделали это для Ватикана. Хоть они и недавно здесь, однако уже освоились. Теннисон разговаривал с Его Святейшеством несколько дней назад, и после их беседы Папа говорил со мной. Теннисон рассказывал ему о монастырях на Древней Земле. Он говорил о том, что здесь, в Ватикане, он нашел для себя нечто подобное. Они вернутся.

— Что же вы собираетесь делать, Ваше Преосвященство? Если они действительно найдут Рай и вернутся…

— Во-первых, теперь я знаю, кто стоял за всей этой богословской кутерьмой. Джон, садовник из больничного сада. Я почти уверен, что он работал на Папу, был его тайным агентом, хотя зачем Папе тайный агент — ума не приложу. Но это неважно. Дальнейшая судьба нашего садовника незавидная. Он будет презренным послушником, мелкой сошкой и останется им навсегда. И не только он.

— Но есть ли вам на кого опереться, Ваше Преосвященство?

— Пока не на кого, вы правы. Но все может измениться. В один прекрасный день я поговорю с Его Святейшеством и сообщу ему все, что узнал. И когда он услышит, что мне известно о его тайном агенте, наушнике, когда он узнает, что Джилл и Теннисон скоро вернутся из Рая… Конечно, если бы не обнаружение Рая, Папа еще долго воздерживался бы от решительных действий. Но когда он узнает об этом…

— Ну, а если все это окажется неправдой, Ваше Преосвященство? Если…

— Тогда мне конец, — спокойно проговорил Феодосий. — И вам тоже. Но если мы ничего не предпримем, нам все равно конец. Терять нам с вами нечего.

— Вот тут вы правы. Абсолютно правы.

— Значит, вы пойдете со мной к Папе?

— Конечно, — твердо сказал Экайер, поднимаясь со стула. — Пойдемте.

Когда кардинал встал, Экайер спросил его: — Как я понял, Ваше Преосвященство, вы думаете, что Рай будет дискредитирован, разоблачен, что он окажется не Раем. Но как вы можете быть в этом уверены?

— Понимаете, я решил рискнуть. Если я проиграю, мне, как и Джону, суждено стать презренным послушником до конца моих дней.

— И вы все-таки идете на риск?

— А что мне остается?

Глава 54

— До какого-то момента я ясно помню, как все было, — рассказывал Декер. — Помню, как меня сильно стукнуло обо что-то, как я прильнул к иллюминатору, как разглядел внизу самый центр этой планеты, как мне почудилось, что шпили зданий того и гляди проткнут меня насквозь, помню, как видел дороги, сбегавшиеся, как спицы колеса, к ободу центра. А вот как я бежал к спасательному катеру, убей бог, припомнить не могу, потому что туда бежал не я, не тот Декер, что сейчас говорит с вами, а настоящий, первый, тот, которым я был когда-то.

— Все сходится, — изумленно проговорил Теннисон. — Этот рассказ я слышал от настоящего, первого Декера. Но он мне не так много рассказал; как вы. Он был человеком неразговорчивым.

— Да и я не такой уж болтун, — признался Декер-II. — Но я так поражен, так рад, что вижу людей, своих сородичей, вот у меня язык и развязался.

Они сидели в уютной комнате, обставленной удобной мебелью, на одном из верхних этажей высокого здания. Пол был покрыт толстым, пушистым ковром. На стенах висели картины.

— Спасибо вам, — сказала Джилл, — что вы разыскали для нас такое уютное местечко. Тут все такое чужое кругом, а здесь мы почти как дома.

— Это было не так легко, — сказал Декер. — Но наш главный пузырь просто помешан на гостеприимстве, а потому заставил меня найти жилище, где вам было бы удобно.

— Пузырь у вас главный?

— Ну да, тот, которого вы уже видели, — кивнул Декер. — С таким странным лицом. Их тут много. Пузырями я их зову только из-за своего невежества. У них есть другое название, но на человеческом языке оно совершенно непроизносимо, а буквальный перевод звучит и вовсе нелепо. Тот пузырь, с которым вы имели честь познакомиться, может считаться моим другом, хотя, пожалуй, по вашим понятиям, дружба у нас не совсем обычная. Это непросто объяснить. Я зову его Смоки — «Дымок», из-за того, что у него такое лицо, вроде дыма, хотя, если разобраться, у всех пузырей точно такие же лица. Когда я разговариваю с ним, то зову его Смоки. Он-то, бедняга, думает, что это, наверное, красивое человеческое имя. Знал бы он, что это значит, обиделся бы, пожалуй. Ну, а заметили существо, похожее на сноп, которое сидело рядом со Смоки?

— Заметил, — кивнул Теннисон. — Он за нами пристально наблюдал.

— Это Сноппи — опять-таки это я его так называю. Ближайший приятель Смоки. Он с ним знаком очень давно. Потому он и ближайший. Я с ним знаком не так давно, поэтому я второй по старшинству друг. Словом, у нас триада. У пузырей не принято существовать в одиночку. У них обязательно формируются триады. Что-то вроде братства, содружества, кровного единства — нет, это не совсем точно, но яснее сказать трудно. А старина Сноппи, наверное, напугал вас? Действительно, вид у него странноватый.

— Да уж, — хмыкнула Джилл.

— Но в общем-то он не так уж плох, — сказал Декер. — Когда познакомишься с ним поближе — очень даже ничего. Тут на таких насмотришься, что он по сравнению с ними — просто свой парень.

— А вы, похоже, тут неплохо устроились?

— Не жалуюсь, — кивнул Декер. — Ко мне хорошо относятся. Поначалу я гадал, на каком положении тут нахожусь? Какую роль мне отвели? Беженец я или, не дай бог, подопытный экземпляр? Честно говоря, я так до сих пор толком и не знаю, кто я тут. Но теперь это меня не так волнует, как сначала. Смоки ко мне относится прекрасно, а остальное ерунда.

— По всей видимости, — сказал Теннисон, — дело было так: пузыри взяли за основу ваш портрет, вернее — объемное изображение, — то есть не ваш, а настоящего Декера, который был там, на корабле, и создали нового Декера, то есть вас. Но… с такого расстояния? Да еще обшивка корабля…

— Вы должны уяснить, — сказал Декер, — что это не просто съемка. О тонкостях технологии я судить не берусь. То есть принцип мне ясен, но как они это делают на практике, не знаю. В первом приближении это можно сравнить с действием сканера, который давным-давно появился на Земле. Сначала его называли компьютерным томографом и пользовались им в основном для сканирования мозга, в частности — для обнаружения опухолей. Потом научились исследовать с его помощью другие органы. Это устройство предназначалось для послойной съемки различных органов. Оно как бы рассекало органы, делило их на слои и делало что-то вроде фотографий, хотя это звучит неуклюже, — словом, что-то вроде рентгеновских снимков с различной заранее заданной глубиной съемки. Термин «снимки» тоже далек от истины. Данные передавались в компьютер, который сводил полученные данные воедино и выдавал в виде, удобном для чтения. Вот, пожалуй, таким примитивным образом можно описать то, что умеют делать пузыри. Но главное, что они умеют пользоваться этим принципом на очень больших расстояниях от сканируемого объекта. Получаемые данные могут быть использованы для реконструкции любых видов материи. Мне сказали, что в моем случае, помимо данных о моем организме, они собрали информацию и о корабле. Думаю, информация о корабле до сих пор хранится где-то в файлах, и, если возникнет необходимость, они его запросто реконструируют.

— Но Декер, я имею в виду настоящего Декера, — сказал Теннисон, — выбился из своего времени примерно на двести лет. Так он мне сказал. Спасательный катер сохранял его тело в состоянии искусственного анабиоза, пока разыскивал планету, где Декер мог бы выжить. На поиск такой планеты ушло около двухсот лет. А вы, судя по всему, находитесь здесь не более ста.

— Я об этом никогда не спрашивал, — сказал Декер. — Но мог бы, в принципе, догадаться. Видимо, пузыри не сразу взялись за мою реконструкцию. У них накоплено колоссальное количество информации. Наверняка некоторые данные хранятся в файлах по нескольку сотен лет. А до кое-каких у них и руки, если можно так выразиться, не доходят.

— Сто лет, говорите? А сколько же вам, простите, было, когда все это случилось? Около сорока, не больше? Не похоже, что вам сто сорок — мне, по крайней мере, не кажется. Вы выглядите точь-в-точь как тот Декер, с которым я был знаком.

— Ну, судя по всему, дело в том, — сказал Декер, — что пузыри вносят какие-то изменения в собранную информацию. Когда они приступают к воспроизведению организма, они выкидывают, так сказать, слабые места. Наверное, когда они воссоздавали меня, то могли обнаружить, к примеру, совершенно бесполезный орган — аппендикс. Полагаю, они сочли за лучшее не использовать его в моей новой конструкции. Нашли, допустим, порок сердца — и заменили больной клапан на здоровый. Готов побиться об заклад — у меня нет аппендикса и сердце, как новенькое. Наверняка заменены больные и восстановлены недостающие зубы. Ну и так далее — больные почки, кишечник недостаточной длины…

— Выходит, вы бессмертны.

— Ну, я так не думаю, но, наверное, проживу еще достаточно долго. А если что-то вдруг будет не так и понадобится помощь, они наверняка сумеют мне помочь — заменят сердце, или печень, или легкие. Тут со всеми так. Я здесь единственный человек, и у них не было ни малейшего представления о том, что мне нужно для жизни. Но когда я выучил их язык и сумел объяснить, что мне нужно, они предоставили все необходимое — ковры, картины, мебель, пищу, к которой я привык. Они обеспечили меня гораздо большим, чем я просил. Все, что вы тут видите, — их подарки. Стоит только подробно описать, что тебе нужно, и ты получаешь это в лучшем виде. У них существуют такие устройства — конвертеры материи. Это, конечно, не сундучки иллюзионистов, в которые засыпают песок, а вытаскивают букеты цветов, пачки мороженого или колоды карт. Это мощные и потрясающе умные машины.

— Значит, кроме вас, людей тут нет? — спросила Джилл.

— Есть несколько гуманоидов, но это не люди, — ответил Декер. — У них по две руки и ноги, по паре ушей и глаз, один нос и рот, но они не люди. Нельзя, конечно, утверждать, что они чем-то хуже людей. Это не так. Я их знаю, и они знают меня. Мы неплохо ладим. Кое-чем вместе занимаемся. Что-то общее у нас есть. Для каждого из нас общение друг с другом приятнее, чем беседы с говорящим пауком или средоточием мудрости в образе мыльного пузыря.

— А что тут вообще происходит? — поинтересовалась Джилл. — Смахивает, честно говоря, на галактический зоопарк.

— Да, — кивнул Декер, — и это тоже. Но не только. Лучше всего назвать это место Центром исследования Галактики. В основном, принцип деятельности Центра напоминает работу вашего Ватикана, хотя, судя по тому, что вы мне рассказали, подход тут несколько другой, да и мотивы изучения Галактики не совсем одинаковые. Начало всему этому положили пузыри, наверное, миллион лет назад, но сейчас они — только часть проекта. Они по-прежнему стоят во главе Центра, но в процессе поисков они обрели множество партнеров, представителей других цивилизаций, тоже ориентированных на задачу исследования Галактики. Если окинуть все это общим взглядом, проект поистине грандиозный. Все построено на физическом проникновении в различные уголки Галактики и сборе самых разнообразных данных. Когда информация собрана, могут быть воссозданы любые живые формы. Но собирается не только информация, но и фактический материал — артефакты других цивилизаций — машины, постройки, транспортные средства, игрушки, продукты, растения — все что угодно. В этом смысле, мне кажется, здесь подход к решению проблемы поиска несколько более совершенный, чем в Ватикане. Пока, правда, площадь поиска ограничена единственной Галактикой, но в последнее время все больше разговоров о том, что пора расширить масштабы поисков, вывести их за пределы Галактики.

— А как тут насчет охраны? — спросил Теннисон. — Тут ведь просто «остров сокровищ»! Стоит только кому-нибудь пронюхать, чем вы тут занимаетесь, могут начаться набеги. Ватикан добился относительной безопасности за счет изоляции и строгой секретности в ведении поисков. А тут все делается слишком открыто.

— Понимаете, — сказал Декер. — Когда случилась катастрофа с моим кораблем — вернее, с кораблем настоящего Декера, команда была полностью шокирована, и это явно было действием какого-то психологического оружия. Ощущение страха транслировалось на расстоянии, но я не могу объяснить вам, как это было сделано. Я помню, что звучал какой-то страшный голос, который что-то кричал на незнакомом языке, было просто жутко его слышать. Команда и я в том числе были так напуганы, что ничего, ровным счетом ничего не пытались предпринять для защиты. Все в страшной панике бросились бежать. Корабль, как мне сказали, разбился в пятидесяти милях отсюда. Даже вашу Слушательницу Мэри сумели здорово напугать. Я сам об этом ничего не знал, пока вы не рассказали, но теперь мне совершенно ясно, что она была смертельно напугана. Даже если она была здесь не физически, не во плоти, ее заметили. Следовательно, где-то в наших данных есть информация о ней. Пока, наверное, с ней ничего не делали. Наверное, это не представлялось слишком важным.

— Но именно из-за этого мы и попали сюда, — сказала Джилл.

— Понятно. И что следует рассказать Смоки?

— Вам мы рассказали все.

— А что мне рассказать Смоки? Или чего-то не следует ему рассказывать?

— Нам скрывать нечего, — сказал Теннисон.

— Ну и отлично, — улыбнулся Декер. — Мой вам совет: будьте и дальше откровенны. Пузыри и так достаточно заинтригованы, чтобы что-то выведывать. А бояться их не стоит. Правда, поверьте мне, они очень милы, даже по людским меркам. Чужаки, конечно, кто спорит, порой они совершенно непредсказуемы, но не чудовища, уверяю вас. Понимаете, за все время их существования впервые кто-то самостоятельно прибыл сюда. Это их должно очень заинтересовать. Скажите, наверное, ваши странные приятели, ну, эти параллелепипеды, не знаю, как вы их называете, помогли вам?

— Мы называем их кубоидами, — ответила Джилл. — Они очень хорошие.

— Судя по тому интересу, с которым их разглядывал Смоки, — сказал Декер, — пузырям они совершенно незнакомы. Вы знаете, где они обитают?

— Понятия не имеем, — ответил Теннисон.

— Хотите сказать, что имеете возможность контактировать с ними, не зная, где они обитают?

— Да, — коротко ответил Теннисон.

— Но как?

— Послушайте, Декер, мы вам все рассказали без утайки. Оставьте нам один секрет фирмы.

— Идет. Но… послушайте, еще один вопрос. Только один. Мне показалось, что с вами я видел пыльника. Или я не прав?

— Пыльника? — переспросил Теннисон, сделав вид, что не понял, о ком речь.

— Да, пыльника. Маленькую искрящуюся сферу.

— Он прибыл вместе с нами. А теперь куда-то пропал.

— Может быть, он как-то участвовал к контакте с кубоидами?

— Декер, я вас прошу, оставьте нам этот секрет.

— Простите. Конечно. Уговор дороже денег.

— А где наши кубоиды? — спросила Джилл. — Вы знаете, где они сейчас?

— Они остались на стоянке около дома Смоки, — ответил Декер. — Они все-таки очень странные существа. Сгрудились там в кучку, а графики и уравнения на их боках бегают и сверкают всеми цветами радуги. Такая кутерьма — кубоидов ваших просто не разглядеть. Но мне давно пора пожелать вам спокойной ночи. Вам, людям, необходим отдых. Да и у меня завтра много работы.

— У вас тут есть работа?

— Конечно. Тут почти все работают. Можно работать кем угодно, если есть опыт. Я работаю переводчиком. Как ни странно, у меня обнаружились недюжинные способности к иностранным языкам. Я их выучил уже немало. Кроме того, мне приходится заниматься классификацией всяческой дребедени, которую сюда доставляют из разных миров. Ну, я вам говорил — вплоть до игрушек.

— Надеюсь, вы понимаете, что мы не собираемся тут долго задерживаться? — спросила Джилл.

— Этикет, — сказал Декер, — требует, чтобы вы поговорили со Смоки и, пожалуй, еще с некоторыми пузырями. Если вы откажетесь, они очень обидятся. По-моему, вы их очень заинтересовали. Я буду присутствовать на беседе в качестве переводчика.

Глава 55

Попрыгунчик скакал не переставая, издавая мерзкий шлепающий звук. «Шмяк, шмяк, шмяк, — звучало непрестанно. — Шмяк, шмяк, шмяк!»

— Хоть бы ненадолго прекратил свои прыжки, — прошелестел Сноппи. — И что он все скачет как заводной? Присел бы, отдохнул.

— А пусть себе прыгает, — любовно проговорил Смоки. — Вечно ты к нему придираешься.

— Он меня нервирует, — сказал Сноппи.

— А Декера почему-то не нервирует, — возразил Смоки. — Декер на него никогда не жалуется.

— Декеру не приходится столько времени с Попрыгунчиком находиться, — прошуршал Сноппи. — И Декер, кстати, не такой твой близкий друг, как я. Я — твой самый лучший друг. Я все время рядом с тобой. Декер все время бегает туда-сюда. Вот если бы Декеру пришлось жить рядом с Попрыгунчиком, как мне, я бы посмотрел тогда…

«Шмяк», — прыгнул в очередной раз Попрыгунчик.

— И никогда не останавливается, ни днем ни ночью, — продолжал нудить Сноппи. — Скачет и скачет! А ведь у нас триада — ты, я и Декер. А он нам на что сдался? Нас же было трое, почему же стало четверо, а?

— Да, у нас триада, — сказал Смоки. — И не пытайся меня провоцировать. Думаешь, можешь поймать меня на слове? Ты отлично знаешь, что Попрыгунчик — не один из нас. Для меня он вроде домашней зверушки. Знаешь, я тебе честно скажу: если бы ты не ворчал все время, а Декер подольше оставался бы с нами, не понадобилась бы мне эта зверушка. Но она у меня есть, и я к ней привык, полюбил Попрыгунчика, и… Сноппи прошипел что-то нечленораздельное.

— Что-что? — переспросил Смоки. — Ну-ка, повтори.

— Я сказал, что ты не просто полюбил его. Ты с ним сроднился, вот что, а я на это не способен, и Декер тоже. Думаешь, почему Декер столько бегает? А потому, что не в силах глядеть на эти бесконечные скачки. «Шмяк, шмяк, шмяк», — сутки напролет. Ни минуты покоя. Просто с ума можно сойти!

— Он принесет нам удачу, — заявил Смоки. — Он не простая зверушка. Он — талисман.

— На что тебе талисман сдался? — жалобно прошелестел Сноппи. — Говоришь тебе, говоришь, а ты все отмахиваешься. Ни на минутку прислушаться не желаешь. Всем жалко тебя. Ты уже всех друзей в Центре растерял. Не хочешь меня послушать, не хочешь… Раз уж ты главный в Центре, надо же что-то делать!

— При чем тут Центр? Разве дело в Центре? Ты со мной, и Декер со мной. Вы за меня, и…

— Ну вот, завел шарманку, — прошипел Сноппи. — И как я с тобой уживаюсь, просто диву даюсь. Доведешь ты нас всех до беды, ох доведешь! Ты и мечтания твои проклятые. Если и Декер от тебя отойдет…

— У Декера есть глаза, — сказал Смоки. — Он видит то же, что и я. А ты…

— Пускай у Декера есть глаза, а у меня зато есть здравый смысл. Я знаю такое, чего Декеру знать не дано.

«Шмяк, шмяк, шмяк», — скакал Попрыгунчик.

— До сих пор никто никогда не отваживался даже приблизиться к Центру, — продолжал Сноппи. — И не вздумай говорить, будто тебя это ни капельки не тревожит. Помалкиваешь — думаешь, что очень хитрый. Но другие-то тоже не дураки. Они просто ждут, когда ты сделаешь опрометчивый шаг, а потом скинут тебя. Скинут-скинут, не сомневайся, и разделаются с тобой скоренько, даже охнуть не успеешь.

— Когда три существа образуют триаду, — попытался защититься Смоки, — которая является обязательным способом существования для нашего образа жизни — наилучшим способом, как доказал многолетний опыт, они лояльно относятся друг к другу. Они не терзают друг друга, не издеваются, не подшучивают. Они не позволяют себе…

— Это я к тебе не лоялен? Уж так лоялен — лояльней некуда! — возмутился Сноппи. — Я просто стараюсь, как могу, отвести от нас беду. Почему ты меня не слушаешь?

— Да слушаю я тебя, слушаю… Слушаю без конца.

— Слушаешь, может быть, да не слышишь. Ты просто спятил от своих мечтаний о славе. Здравый смысл тебе уже недоступен. А теперь ты размышляешь о том, как тебе использовать этих пришельцев с наибольшей выгодой для себя. И не говори, пожалуйста, что это не так!

— На их воспроизведение уйдет много времени, — сказал Смоки задумчиво. — Интересно, нельзя ли найти более быстрый метод?

— Да, это скоро не получится, — подтвердил Сноппи. — Слишком много фактов придется учесть.

— Я подумывал, не использовать ли оригиналы, — сказал Смоки, — и не ждать воспроизведения. Но это может оказаться небезопасно. Другие, эти, похожие на кубики, — я про них ничего не знаю, но люди — существа чувствительные. А ведь за все то время, что Декер у нас, только эти двое и появились. И все-таки я чувствую сильное искушение…

— Ты рассчитываешь на то, что они идентичны Декеру? Не стоит, честное слово. Это большой риск. Индивидуумы внутри одного вида могут иметь большие различия, и потом, Декера мы подвергли солидной ревизии.

— Советуешь не торопиться?

— Конечно советую.

— Ты вечно советуешь мне быть осторожнее, не рисковать. До чего мне надоела твоя предусмотрительность, если бы ты знал!

— Это ты как хочешь, — прошипел Сноппи. — Просто я привык немножко вперед заглядывать. Посуди сам, разве можешь ты быть уверен, что эти двое похожи на Декера? У них могут оказаться совершенно разные темпераменты, и уровень интеллекта еще неизвестно какой. По одному индивидууму трудно судить, что за птица — человек. Декер, на счастье, оказался существом, способным к сотрудничеству. С ним можно договориться. А эти двое могут такими не оказаться.

— Ладно, — буркнул Смоки, — подождем, поглядим. Уговорил.

«Шмяк! Шмяк! Шмяк!» — скакал Попрыгунчик.

Глава 56

— Ох, не знаю, не знаю… — с сомнением проговорила Джилл и покачала головой. — Этот Декер…

Теннисон прижал палец к губам. Джилл оглядела комнату. Никого и ничего. После ухода Декера они были в полном одиночестве.

— Вот интересно, где Шептуна носит? — спросил Теннисон. — Не похоже на него — совсем нас бросил.

— Может быть, он отыскал своих родственников, — предположила Джилл. — Декер же сказал, что тут есть пыльники. Наверное, болтает с ними. Они ведь так давно не виделись.

— Мне бы хотелось, чтобы он вернулся поскорее, — признался Теннисон. — Мне надо кое о чем спросить его.

— Значит, и ты чувствуешь что-то такое…

— Да, Джилл, чувствую.

Они сели рядышком на диван. Комната как комната, ковер как ковер. Картины на стенах даже казались знакомыми. Если бы мысленно перенести эту комнату в Ватикан, то и там в ней все было бы на месте. Но все-таки было тут что-то чужеродное, пугающее, неприятное.

Теннисон протянул руку, и Джилл взяла его ладонь в свои. Они сидели рядом, держась за руки, словно двое маленьких детей, одинокие, неуверенные в себе, беззащитные перед лицом угрозы, таящейся в уголках чужого пустого дома с привидениями.

Джилл хотела что-то сказать, но Теннисон крепко сжал ее руку. Она сглотнула комок в горле и промолчала. И прошептала мгновение спустя:

— Джейсон, Шептун вернулся. Он снова с нами.

— Шептун! — позвал Теннисон.

— Я здесь, — ответил Шептун. — Простите, что покинул вас. Но я нашел пыльников. Здесь есть пыльники, представляете?

— Иди к нам, Шептун, — позвала Джилл. — Иди скорее. Давай поговорим втроем.

Шептун послушался. Скоро Джилл и Джейсон почувствовали его присутствие в сознании.

— Понимаешь, — начала Джилл, — нам кажется, что тут что-то не так. Декер не тот. Не такой.

— Я не был уверен, что ты это заметила, — сказал Теннисон. — Но могу твердо сказать: Декер не тот, которого я знал в Ватикане. А ты что скажешь, Шептун?

— Он не тот Декер, которого я знал, — согласился Шептун. — Он Декер, но другой.

— И еще он солгал нам, — сказала Джилл. — Сказал, что не знал о Мэри, покуда мы ему не рассказали. Но это ложь. Это невозможно. Центр уделяет огромное внимание своей безопасности. Мэри дважды проникала сюда, не подозревая, что она — шпионка. Она просто делала свое дело. Первый раз они, может быть, ее и упустили, но второй раз они уж точно ее заметили, потому что применили к ней свою систему психологической защиты, чтобы отпугнуть. Конечно, они не разобрались, кто она такая, потому что кому пришло бы в голову бояться Мэри?

— Да, ты права, — сказал Теннисон. — Наверное, они собрали о ней кое-какую информацию. И, наверное, не слишком много. К тому же явно неудовлетворительного качества, поскольку имели дело не с живой Мэри, а с тем, что представляет собой Слушатель, когда отправляется в другие миры и пространства. Но ты права, Джилл. Они знали о ней и кое-что получили-таки. И что бы они ни получили, это наверняка заставило их призадуматься. И, судя по тому впечатлению, которое произвел на меня здешний Декер, судя по тому положению, которое он тут занимает, он наверняка должен был знать про это.

— Не наболтали ли мы Декеру лишнего, Джейсон?

— Может быть. Не знаю. Нужно же было что-то ему рассказывать. Может быть, поначалу мы и чересчур много ему рассказали. До того, как я стал примечать, что он какой-то не такой. Я это только почувствовал, не более. Но с Мэри он явно оплошал. Все остальное было в полном порядке, но тут промашку дал. И есть в нем что-то такое, чего не было в прежнем Декере. Ты помнишь, что мы ему рассказали?

— Гораздо лучше я помню, чего мы ему не рассказали. Мы ни словом не обмолвились о роботах. Так что он, по всей видимости, понял, что Ватикан — учреждение, в котором работают люди. Мы не говорили также о религиозном уклоне изысканий. Мы не объясняли ему, откуда взялось название «Ватикан». Мы не говорили ему, что Мэри думала, будто нашла Рай. Следовательно, можно надеяться, что он пребывает в убеждении, будто Ватикан — научное учреждение типа здешнего Центра.

— Даже если и так, — вступил в разговор Шептун, — то это его наверняка потрясло. Весь Центр потрясло, я думаю. Представляете себе их удивление: узнать, что в Галактике есть еще один Центр!

— Послушай, но неужели нам действительно удалось попасть сюда так, что они об этом не знали, то есть не знали до тех пор, пока мы, так сказать, не ступили на твердую землю?

— Уверен.

— Но когда мы попали сюда, нас, естественно, обнаружили сразу. Первая же сороконожка о нас сообщила.

— Больше всего меня волнует то, что они уже наверняка сделали наши снимки — как бы ни называлось то, чем они занимаются. Следовательно, сейчас они уже запросто могли реконструировать новых Джилл и Теннисона, кубоиды…

— А слышать нас сейчас они не могут?

— Думаю, нет, — ответил Шептун.

— Но здесь же есть пыльники. Значит, Центру известно, как они ведут себя и как разговаривают?

— Пыльников тут теперь уже мало осталось, — ответил Шептун. — А иногда их тут и совсем нет. Мой народ, по сути дела, к Центру не относится. Они консультируют Центр в случае появления чего-то нового, что может оказаться интересно для них. А что касается воссоздания пыльника, я сомневаюсь, что им это удастся. Ведь мы, в конце концов, всего лишь беспорядочная масса молекул и атомов.

— Значит, пыльники в каком-то смысле эксплуатируют Центр?

— Можно и так сказать. Сотрудничества, во всяком случае, не было и нет. Мой народ слишком сильно рассеян по Галактике.

— Жаль, что я доверился этому Декеру поначалу, — посетовал Теннисон. — Я так обрадовался, когда его увидел! Увидеть старого друга в таком неожиданном месте… Я говорил с ним, как с прежним Декером. И конечно, был слишком откровенен. А потом понял, что этот совсем из другого теста. Любезный такой. Декер сроду таким обходительным не был. И потом, Декер-II солгал несколько раз — я уверен, что солгал. Солгал, что ничего не слыхал о Мэри, солгал, что информация о нем хранилась в файлах лет сто, пока его не воссоздали. А я уверен, что пузыри реконструировали его немедленно. Наверняка они безумно хотели узнать, что за существо свалилось на них из космоса.

— Мне кажется, я понимаю, почему он так изменился здесь, — проговорила Джилл. — Целых сто лет, а скорее всего, все двести, он был подвержен воздействию Центра. Он сроднился с этим местом, принял здешние воззрения, впитал здешнюю информацию, философию. Не знаю, есть ли тут какая-то общая философия, но мне почему-то кажется, что есть. Ему кажется, что с ним все в порядке, что он обрел свое место под солнцем, назначенное судьбой. Он — член… как он это назвал? Триады, кажется? Он в триаде с этим пузырем, которого зовет Смоки. Он и еще этот дурацкий сноп. Декер-II — не тот человек, которым был когда-то. Ему, вероятно, пришлось сильно измениться здесь, чтобы выжить. И нельзя винить его за это. Он делал то, что был вынужден делать. Конечно, Джейсон, он совсем непохож на того Декера, о котором ты мне рассказывал. Твой Декер не пытался приспосабливаться — ни к кому и ни к чему. Жил как хотел, и плевать ему было на то, как живут другие.

— Ты сказала «триада»? — спросил Шептун. — Если не ошибаюсь, это значит, «три»?

— Да, это значит «три».

— Но ведь их больше, чем три, — сказал Шептун. — Я считать умею. Их четверо.

— Четверо?

— Да, четверо. Еще Попрыгунчик.

— Попрыгунчик. Это что, та штуковина, вроде осьминога, которая там все время прыгала?

— Да, это он. Он — часть Сноппи, и Декера, и пузыря.

— О Господи… — прошептал Теннисон. — Но откуда тебе это известно?

— Известно. Не знаю откуда, но известно. В общем, пузырь и Попрыгунчик очень тесно связаны друг с другом.

— Давайте попробуем подытожить, — предложил Теннисон. — Мы здесь. Мы нашли это место, и это не Рай. Нам нужно вернуться в Ватикан и рассказать, что это не Рай. Но как мы можем это доказать? Просто сказать — чепуха, нам никто не поверит. А у нас нет времени околачиваться тут, искать вещественные доказательства.

— Да, нам нужно уходить, — согласилась Джилл. — Шептун, можешь отнести нас домой?

— А как быть с кубоидами?

— За них волноваться не стоит. Они найдут дорогу обратно. Если захотят.

— Думаешь, не захотят? А-а-а… понимаю! Они томились в доме престарелых и в кои-то веки выбрались на свободу.

— Значит, мы должны думать только о себе, — резюмировал Теннисон. — Меня беспокоит только одно: сколько времени уйдет на добывание доказательств и насколько опасно промедление. Как только пузыри воссоздадут другую Джилл и другого меня, они могут нас прикончить. А новыми нами могут воспользоваться, чтобы проложить себе дорожку в Ватикан.

— Но почему обязательно так? — спросила Джилл. — Мы тут сидим, дрожим, боимся пузырей. А может быть, все совсем не так обернется. Ведь этот Центр и Ватикан заняты примерно одним и тем же. А вдруг они захотят объединиться с Ватиканом?

— Представляю, в каком восторге будет Ватикан от подобного альянса! — воскликнул Теннисон.

— Это я так, чтобы успокоиться немножко, — объяснила Джилл. — Ищу соломинку. А чувствую на самом деле то же самое, что и ты. Очень, очень может быть, что они недобрые.

— Во-первых, — сказал Теннисон, — я заметил, что Декер очень заинтересовался нашими Слушателями. Много вопросов о них задавал. Он, правда, разглагольствовал о том, что, дескать, методика сбора информации у Центра более совершенна, чем у Ватикана. Ерунда. Ватикан на много световых лет ушел вперед, и эта шайка пузырей с удовольствием наложила бы свои грязные ру… не знаю что, но наложила бы — на Слушателей.

— Но, послушай, — вмешалась Джилл, — они ведь уже давным-давно должны были знать о существовании Ватикана! Задолго до нашего появления. Вспомни записи Феодосия. Там же четко и ясно написано, что разведывательный отряд пузырей посетил Ватикан.

— Да, помню, — согласился Теннисон. — Я об этом думал. И еще о том, что Декер-II рассказал нам о методике сбора данных. Но разведывательных вылазок у пузырей великое множество. Они доставляют в Центр тонны информации. Они просто вынуждены относиться к собранным данным избирательно. Сразу изучают, видимо, только то, что представляется особенно важным. Так что, не исключено, что информация о Ватикане до сих пор покоится в файлах памяти нетронутой. Ватикан ведь внешне не слишком впечатляет. Если пузыри до тех пор ни разу не видели роботов, то и не задумывались о том, каковы их возможности и способности. Насколько мне известно, кроме людей в Галактике, ни одна цивилизация роботов не производит. Так что пузырям робот мог показаться просто машиной, грудой металла. Пробыли они на Харизме недолго, так что, скорее всего, это был всего-навсего одноразовый облет планеты. И еще: вспомните, в записях Феодосия сказано, что тот, кто смотрел на него, выражал взглядом искреннее презрение.

— Но это не более чем личное впечатление Феодосия, — возразила Джилл. — Нельзя на это полагаться.

— А я так не думаю. Робот-кардинал должен быть точен и проницателен.

— Хотелось бы верить, что ты прав, — сказала Джилл.

— Ну так что? — спросил Шептун. — Вы хотите сейчас отправиться домой? Я готов перенести вас Я и сам, честно говоря, не прочь вернуться.

— Мы не можем вернуться просто так, — ответил Теннисон. — Мы просто обязаны добыть доказательства. Иначе будет просто пустая трата времени. Нам нужно совершенно железное доказательство.

— Вы подвергаете себя опасности. — предупредил Шептун. — В этом месте я чувствую угрозу.

— Как бы хотелось, — сказал Теннисон, — получше разобраться в том, что здесь происходит. Декер утверждает, что здесь — исследовательский центр, и я склонен ему верить. Но главное — мотивы исследований. Большинство исследовательских центров — тех, где работают люди, — добывают знания ради самих знаний. В Ватикане добывание знаний ведется ради достижения веры, исходя из убеждения в том, что вера происходит из знаний. Но есть ведь и другой мотив: добывание знаний ради власти. Боюсь, что побудительный мотив деятельности здешнего Центра именно таков. Декер обмолвился, что они мечтают расширить масштабы исследований за пределы Галактики. Кто знает, может быть, это означает, что их интересуют знания не сами по себе, а только как средство к достижению власти и господства над миром.

— Может быть, — согласилась Джилл. — Но стремление к власти, как правило, предполагает наличие политической организации. Как ты думаешь, управляют ли здесь политическими методами?

— Узнать невозможно, — ответил Теннисон. — А времени выяснить у нас нет. Сама понимаешь.

— Понимаю, — сказала Джилл. — Все понимаю. Понимаю, что нам нужно вернуться с доказательством. И знаю, что именно можно взять с собой. Одну из сороконожек. Если мы принесем с собой сороконожку, богословы вынуждены будут признать, что это не Рай. В Раю сороконожки не живут.

— Я сожалею, — вмешался Шептун, — но не смогу транспортировать сороконожку. Вес ее превышает мои возможности. У меня сил не хватит.

— Ну, хорошо, если это отпадает, — сказала Джилл, — разве нельзя теперь, когда мы знаем, где находится это место, прислать сюда Слушателей? Они добудут доказательства: все будет запечатлено в кристаллах.

— Не пойдет, — покачал головой Теннисон. — В первый раз пузыри упустили Мэри. Она попала сюда, была сражена тем, что увидела и вернулась еще раз. В первый раз она все увидела мельком, не подробно. При повторном посещении она, вероятно, надеялась, как и мы теперь, добыть какое-нибудь доказательство. Но во второй раз ее тут заметили, поэтому напугали и выгнали. Так что теперь они прекрасно умеют распознавать Слушателей и ни за что не позволят им еще раз сюда проникнуть.

— Эх, если бы мы сами могли записать здесь кристалл…

— Пустой разговор. Мы же не Слушатели.

— Но нас они впустили, — задумчиво проговорила Джилл. — Как же так? Они наверняка впустили нас сами. Могли бы остановить, напугать, выгнать, как Мэри.

— Ты ошибаешься, — сказал Шептун. — Обитатели математического мира внедряются в другие миры не так, как Слушатели. Кубоиды доставили нас сюда без ведома здешних обитателей. Нас заметили, когда мы уже были здесь. Один раз это получилось, но не уверен, что еще раз удастся. Они поймут, что в системе их защиты существует брешь и предпримут меры.

— Ну, что ж… — проговорил Теннисон. — Итог таков: другой возможности попасть сюда не предвидится. В качестве доказательства нам взять с собой нечего. Наше слово — это все, что мы можем унести с собой, а слову нашему богословы не поверят. К тому же, что бы мы с собой ни принесли, они с пеной у рта будут орать, что мы это взяли не в Раю, а подобрали где-нибудь по дороге.

— Хочешь сказать, — спросила Джилл, — что мы зря сюда прибыли?

Что Теннисон мог ответить? «Что ответить?» — спрашивал он себя и не находил ответа. Мог ли их рассказ обо всем, что они тут успели увидеть, помочь Феодосию и его сторонникам продолжить борьбу и удержать богословов от решительных действий? Поможет ли это сохранить Ватикан и Поисковую Программу?

«Если шанс и есть, — думал он, — то очень маленький, слишком ненадежный. И почему нам не пришло в голову продумать все заранее? Разве мы не понимали, что нужно обязательно вернуться с доказательствами? Будь у нас хоть немножко больше времени, мы бы что-нибудь придумали…»

Однако создавалось впечатление, что времени у них крайне мало. Здесь было опасно — почему именно, судить было трудно, но Теннисон ощущал опасность. И Шептун говорил об этом.

«Провал, — думал он. — Полный провал. Мы осуществили свою миссию и с блеском провалились».

Но что он мог сделать? Что могла сделать Джилл? Что могли сделать они все? Гораздо легче было ответить, чего они не могли, не имели права делать. Они не могли позорно, трусливо, поджав хвост, удрать отсюда — по крайней мере пока.

— Если бы мы могли послать хоть какую-то весточку Феодосию… — нарушила молчание Джилл. — Сообщить о том, что мы здесь и что это не Рай.

— Я могу доставить весточку, — предложил Шептун.

— Но кому ты ее доставишь? Нет, ведь на Харизме не осталось никого, кто бы тебя услышал. Ни Феодосий, ни Экайер…

— Есть еще глухоманы, — возразил Шептун. — С ними я могу разговаривать. А тот, что живет повыше хижины Декера, может донести весточку Феодосию.

— Но ты нам нужен здесь.

— Я же быстро. Туда и обратно.

— Нет, — твердо сказал Теннисон. — Мы не хотим, чтобы ты уходил даже ненадолго. Ты нам тут можешь понадобиться.

— Ну, тогда… я могу попросить другого пыльника, одного из моих сородичей. Он сделает это для меня. Я забыл, говорил ли вам, что тут есть еще пыльники?

— Да, говорил, — кивнула Джилл.

— Вот и хорошо. Значит, решено, я попрошу одного из них.

Глава 57

Когда явился монах и запинаясь сообщил, что по эспланаде поднимается глухоман, Феодосий поднялся и пошел встретить его.

Выйдя к базилике, Феодосий увидел, что глухоман уже совсем близко. Он подкатился к подножию лестницы, перестал вращаться и опустился на мостовую. Тут же раздался гул, на фоне которого послышались слова:

— Я решил нанести тебе ответный визит, — сообщил он.

— Я вам крайне признателен, — ответил Феодосий. — Это очень любезно с вашей стороны. Нам вообще следует почаще видеться.

— И еще я принес тебе весть, — сказал глухоман. — Мне поручено передать тебе послание, которое мне доставил пыльник.

— Пыльник? Шептун Декера?

— Нет, не Шептун. Другой пыльник. Один из тех, кто давным-давно покинул это место, а теперь он счастливо вернулся домой. Мы уже отчаялись когда-нибудь увидеть хоть одного из них. Мы ведь, как ни странно, считали их своими детьми. Теперь один из них вернулся домой. Мы надеемся, что и другие вернутся.

— Я искренне рад за вас, — сказал Феодосий. — Но вы сказали, что пыльник принес известие.

— Это известие велено передать тебе, кардинал. Теннисон и Джилл добрались до Рая, но это не Рай.

— Хвала Всевышнему! — воскликнул кардинал.

— Тебе не хотелось, чтобы это был Рай?

— Мы, некоторые из нас, всей душой надеялись, что это не так.

— И еще, — добавил глухоман. — Джилл и Теннисон скоро вернутся.

— Когда?

— Скоро, — ответил глухоман. — Они вернутся скоро.

— Прекрасно. Я буду ждать их здесь.

— Я позволил себе, — продолжал глухоман, — назначить место для их встречи. Встреча произойдет здесь, на эспланаде.

— Но как они узнают, что мы будем ждать их именно здесь?

— Пыльник вернулся в это место, в этот не-Рай, чтобы сказать им об этом. Я решил, что мы с тобой будет ждать их здесь, чтобы приветствовать.

— Да. Будем ждать.

— У меня достаточно терпения для долгого ожидания.

— И у меня достаточно. И потом, нам нужно о многом поговорить. Я часами готов говорить с вами.

— Прими мои извинения, — сказал глухоман, — но долго говорить по-вашему мне трудно.

— Ну, что ж, в таком случае давайте вместе молчать. Может быть, мы сумеем понять друг друга и без слов.

— Прекрасная мысль, — согласился глухоман. — Давай попробуем.

— Если вы не против, — сказал кардинал, — мне хотелось бы сходить за табуретом. Глупо, конечно, что роботу нужен табурет. Но я привык сидеть на табурете. Просто когда я навещал Джилл в библиотеке, я всегда сидел на табурете. Я понимаю, привычка глупая, но…

— Я подожду. Иди за своим табуретом.

Он остался на эспланаде, а Феодосий отправился за табуретом.

Глава 58

Сноппи снова уснул. Он спал подолгу, а может, просто сидел с закрытыми глазами — всеми тринадцатью. Сноппи передвигался так мало и так редко, что, когда глаза его были закрыты, трудно было понять, спит он или просто отгородился от мира.

«Скучно ему», — подумал Смоки. Порой он чувствовал сильное искушение избавиться от Сноппи, но, поразмыслив, решил, что лучше оставить его при себе. Сноппи был зануда и брюзга, но в мудрости ему отказать было трудно. А уж найти второго такого, как он, и вовсе невозможно. И потом, если уж кто-то с кем-то объединялся в триаду, такую связь разорвать было практически невозможно. На создание безукоризненно сосуществующей триады уходило так много времени, а Сноппи был рядом так давно, что Смоки не мог вспомнить, когда они познакомились.

«Мы соединились друг с другом, — думал Смоки, — проросли друг в друга корнями. Но нет между нами чего-то, хотя бы отдаленно напоминающего настоящую, глубокую привязанность. Мы неделимы потому, что Сноппи ни за что на свете не допустит, чтобы я прогнал его. Ему непременно нужен кто-то, к кому он прилепился бы, а один он не может, совсем не может. Он пропал бы один, вот и держится за меня. Он, конечно, может вечно ворчать, что, дескать, Попрыгунчик надоел ему до смерти своими скачками, он может грозить, что возьмет да уйдет из триады, но он никогда не пойдет на это. Он отлично знает, что триада — главный залог безопасности и уверенности».

«Шмяк, шмяк, шмяк!» — скакал Попрыгунчик.

Сноппи спал, а Декера не было.

«Все время его нет, — жаловался Смоки самому себе, — а с ним интересно беседовать, у него такое богатое воображение, и всегда он так вежлив, обходителен. Но порой волей-неволей засомневаешься в том, что он предан главной идее триады. Оппортунист он, — думал Смоки, — хоть и притворяется. Он, конечно, останется здесь, деваться ему некуда. А если бы появилась возможность, только бы мы его и видели. Но такой возможности у него нет и не предвидится. Я — самый сильный пузырь в Центре, — с гордостью думал Смоки, — самый могущественный, а могущество мое основано на мудрости Сноппи и пронырливости Декера. Я правильно и умно подобрал себе триаду. Но почему же, почему тогда порой меня так раздражают оба партнера? Может быть, когда воссоздадут двух новичков, добавить их к триаде и создать квинтет? Решусь ли я на такое? Удастся ли мне? Это, конечно, будет откровенным нарушением традиции и здравого смысла, и меня будут беспощадно громить и критиковать на каждом углу, но плевать я хотел на критику. Только вот будет ли это мудро? Три Декера — не многовато ли? Но эти так называемые люди, похоже, сильные и умные, хоть и оппортунисты вроде Декера… Ну-ка, сложим: мудрость Сноппи да оппортунизм трех людей, это что же получится?

Надо хорошенько поразмыслить, — решил он. — Взвесить все "за" и "против"».

«Шмяк, шмяк, шмяк!» — скакал Попрыгунчик.

«Собственно говоря — чего мне бояться? — продолжал размышлять Смоки. — Тетрада у меня фактически уже есть. Пока, по крайней мере, мне удается скрывать это, заявляя всем, что Попрыгунчик всего-навсего забавная игрушка, но, если дойдет до дела, я скорее двух других прогоню, а Попрыгунчика себе оставлю. Пока все идет хорошо. Никто ничего не подозревает, и ладно.

Но почему, — думал он, — я так ценю Попрыгунчика? Он вовсе не так мудр, как Сноппи, не так смел, не такой фантазер и изобретатель, как Декер, но именно он дает мне силу и странное ощущение комфорта — такого, какого никто из моих сородичей никогда не знал».

Сноппи все еще спал. Декер не приходил, все конусы ушли, а Смоки сидел один, то есть почти один. Попрыгунчик скакал и скакал, не ведая усталости. Дурацкие кубики, которые прибыли с двумя людьми и пыльником — сам он пыльника, правда, не видел, но Декер сказал, что он здесь, — сбились в кружок на стоянке и вели между собой беззвучную беседу, яростно сверкая уравнениями и графиками.

«Как все-таки непредсказуемо многообразна Галактика! — думал Смоки. — Сколько в ней форм жизни, и сколько ими выработано понятий! Одни из них совершенно бессмысленны, а в других таятся пугающие возможности. Но во всех этих понятиях можно отыскать логику, и стоит ее только отыскать, каждое из них могло бы быть весьма, весьма полезно».

Центр и был тем самым местом, где можно разгадать смысл любых понятий. Это была цель работы Центра. Но когда загадки будут разгаданы, должен произойти следующий шаг, и заключался он в том, чтобы употребить найденные разгадки на пользу.

«Кому на пользу? А себе! — мысленно хихикнул Смоки. — Лучше себе, чем никому. Я тут один понимаю, что к чему, и смогу сделать, как лучше. Со мной Сноппи, и Декер, и Попрыгунчик, который говорит мне, что я все делаю правильно, и я смогу верно применить все знания, которые накоплены в Центре за многие тысячелетия. Да, для себя. А что? Кто-то думает, что меня можно свергнуть, но нет, не выйдет. Только я сумею повернуть все перспективы себе на пользу. Воображаю, как они все будут ошарашены, когда узнают, что я задумал!

Сначала — Галактика. А потом — Вселенная. Сначала — Галактика, потом — Вселенная.

Пускай потом спохватятся, будут вопить, проклинать все на свете. Сами виноваты — упустили кое-что, так, самую малость. А я не упустил. Они слишком горды, слишком самонадеянны, а потому и не способны разглядеть простую истину, не способны даже мысли допустить, что могут ошибаться.

За долгие тысячелетия Центр обнаружил сотни — нет, тысячи религиозных систем. Как ни трудно было, их все-таки изучили. Мало того, были проведены эксперименты, которые с треском провалились: все системы были признаны бессмысленными. Неопровержимо доказали не только то, что все божества ложны, но было сделано гораздо более жесткое заключение: никаких богов не существует вообще — ни слабых, ни сильных, ни истинных, ни ложных. Все религиозные системы были классифицированы как элементарный самообман, самообман добровольный, которым тешили себя слабые цивилизации. Им необходимо было убежище, укрытие от горькой правды реальности, от бесстрастной, неопровержимой истины, которая заключалась в том, что во всей Вселенной никому нет дела до них».

Попрыгунчик шлепнулся на пол прямо перед Смоки и вместо того, чтобы скакать туда-сюда, принялся подпрыгивать на одном месте. «Шмяк, шмяк, шмяк», — прыгал он невысоко и быстро-быстро.

Глядя на него, зачарованный равномерностью однообразного движения, Смоки оставил размышления и почувствовал, как им овладевает невиданное удивление. Удивление переросло в поклонение, подобострастие — все эти чувства соединились внутри него и придали ему силы. Охваченный порывом чувств, он подумал, что все так и должно быть, что сила и власть должны идти рука об руку с поклонением и страстью. И это порадовало его, потому что власть была нужна ему больше всего на свете. Говорили, будто сила, власть — это зло и осуществлять власть — значит творить зло, но это было не так, и те, кто так говорил, жестоко ошибались. Ошибались, потому что думали, что богов нет. А он нашел свое божество, и оно было его собственным божеством, и принадлежало только ему. Настанет день, пробьет час, и его божество даст ему силы, чтобы он смог осуществить свои планы. Когда настанет час сделать решающий шаг, у него будет и сила, и могущество.

«Поклонись мне!» — потребовало божество.

И он поклонился своему божеству. Так был заключен их союз.

«Шмяк! Шмяк! Шмяк!» — запрыгал Попрыгунчик еще резвее.

Глава 59

Смоки восседал на возвышении. Теперь Теннисон разглядел его более внимательно, чем в первый раз, и пришел к выводу, что пузырь — совершенно замечательное существо. Смоки был по-своему красив. Очертаниями он скорее напоминал яйцо, чем идеальную сферу, и его наружная скорлупа — если это была скорлупа — поблескивала, как перламутр, отбрасывая радужные блики. Ямка на обращенной к ним поверхности была затуманена и походила на кусочек неба, которое заволокло дождевыми тучами — серыми, пушистыми, — а когда тучи рассеивались, за ними было видно лицо. Это было смешное, примитивное карикатурное лицо — так рисуют маленькие дети, которые впервые взяли в руки карандаш.

По одну сторону от Смоки сидел Сноппи, гораздо больше похожий на настоящий сноп, чем на живое существо. Порой среди кучи соломинок нехорошим блеском сверкали многочисленные глазки. По другую сторону стоял Декер-II. Приглядываясь к нему, Теннисон мучительно пытался отыскать в его облике хоть что-то не напоминавшее с такой силой прежнего, настоящего Декера. Но отыскать не мог — это был оживший Томас Декер. Перед Смоки туда-сюда носился Попрыгунчик.

Вдоль стен комнаты стояли конусы — убийственно черные. «Что за птицы? — подумал Теннисон. — Явно какие-то прислужники. Охранники, наверное… Чушь! Кого охраняют и от кого?»

Внутри сознания Теннисона заговорил Шептун:

— Не оглядывайся. Только что вошли кубоиды.

— Ты хотя бы приблизительно представляешь себе, что происходит? — спросила Шептуна Джилл.

— Не очень, — признался Шептун. — Это аудиенция, но какова ее цель, я пока не понял. У пузыря, похоже, ничего хорошего на уме нет. И еще: следите повнимательней за Попрыгунчиком.

— За Попрыгунчиком? — удивилась Джилл.

— Попрыгунчик тут главный, вот увидите. Декер обратился к Теннисону:

— Смоки приветствует вас и желает узнать, хорошо ли с вами обращались. Нет ли у вас каких-нибудь пожеланий?

— Обращались с нами хорошо, — ответил Теннисон. — А пожеланий у нас никаких нет.

Пузырь издал утробные, булькающие звуки. Декер сказал:

— Он говорит, что пыльник должен покинуть помещение. Он не любит пыльников и не хочет, чтобы он тут находился.

— Скажите Смоки, что пыльник останется здесь.

— Позвольте предупредить вас, друг мой, — покачал головой Декер, — что это очень, очень неразумно.

— И тем не менее, прошу вас, переведите ему, что пыльник никуда не уйдет. Он — один из нас.

Декер перевел Смоки сказанное, и пузырь что-то пробурчал. Глаза его сверкнули как молнии, глядя на Теннисона в упор.

— Ему это не нравится, — перевел Декер. — Но в надежде на согласие и плодотворную беседу он позволяет пыльнику остаться.

— Один-ноль в нашу пользу, — прошептала Джилл. — Не так уж он несговорчив и непоколебим.

— Не обольщайся, — посоветовал Теннисон. А вслух сказал: — Благодарю вас. Скажите Смоки, что я его благодарю.

Смоки снова забулькал, и Декер перевел:

— Мы рады, что вы прибыли к нам. Мы всегда рады встрече с новыми друзьями. Задача Центра — сотрудничество со всеми формами жизни в Галактике.

— Мы рады, что оказались здесь, — коротко ответил Теннисон.

Смоки забулькал, Декер перевел:

— А теперь вручите свои верительные грамоты, где указана цель вашего любезного визита.

— У нас нет никаких верительных грамот, — ответил Теннисон. — Мы никого не представляем. Мы прибыли как независимые члены галактического сообщества. Мы обычные путешественники, туристы.

— Тогда, может быть, — перевел Декер очередную серию бульканий, — вы не откажетесь любезно сообщить нам, как вы нас разыскали.

— Нет ничего проще, — улыбнулся Теннисон. — Кому в Галактике не известно могущество и великолепие Центра?

— Он смеется над нами, — пробулькал Смоки Декеру. — Он над нами издевается, хочет нас подразнить!

— Сомневаюсь, — ответил Декер. — Он ведь простой варвар. А у варваров принято так разговаривать.

— Тогда скажите, с какой целью вы прибыли? — спросил Смоки у Теннисона. — Должна же у вас быть какая-то цель.

— Мы просто путешествовали, где хотели. Я же сказал — мы туристы. А туристы — народ любознательный. Вот и все.

— Ты слишком резок, — прозвучал в сознании у Теннисона голос Джилл. — Успокойся, не нужно дерзить ему.

— Он хочет выудить информацию, — ответил Теннисон. — А я не собираюсь ему ничего выкладывать. Мне совершенно ясно: он не знает, кто мы, откуда прибыли, и лучше оставить его в неведении на сей счет.

— Друг, — сказал Декер, — вы ведете себя не совсем верно. В знак вежливости и взаимной приязни разумнее было бы давать нам прямые, откровенные ответы.

— Они еще не закончили воссоздание ваших копий, — сообщил Шептун. — Если бы закончили — не задавали бы вам никаких вопросов. Они могли бы получить ответы у воссозданных людей. Однако, похоже, пузырь торопится. Он не хочет ждать результатов воссоздания.

— А я и даю вам совершенно честные и откровенные ответы, — сказал Теннисон. — Если ваш друг желает узнать, где находится наша родная планета, то посоветуйте ему отыскать ее другими средствами, поскольку я ему об этом рассказывать не собираюсь. Если он желает узнать, как мы сюда попали, он сможет выяснить это позднее, побеседовав с нашими дублями, но от нас он ничего не добьется. Если хочет, может потолковать с кубоидами. Может быть, они ему что-нибудь расскажут.

— Зачем вы так? — укорил Теннисона Декер. — Вы же отлично знаете, что мы не умеем разговаривать с этими существами.

— О чем вы там! — пробулькал Смоки. — Ну-ка, Декер, переводи немедленно!

— Тонкости семантики, — ответил Декер. — Не волнуйся, я просто подыскиваю наилучший вариант перевода. Я отвык от человеческой речи. Потерпи.

«Шмяк, шмяк, шмяк! — шлепал по полу Попрыгунчик. — Шмяк, шмяк, шмяк!»

— Не нравится мне все это, — прошелестел Сноппи. — Декер, что, черт подери, происходит? Почему ты не переводишь? Спелся с ними, что ли?

— Заткнись, — отрезал Декер. — Закрой свой соломенный рот.

— Ну вот, — злобно прошипел Сноппи. — Говоришь вам всем, говоришь, а толку — чуть. Декер, — проговорил он заискивающе, — мы же с тобой разумные существа, правда? Надо подумать. Давай отложим пока это дело, успеем еще вернуться к разговору.

— Не желаю ничего никуда откладывать! — вмешался Смоки. — Мне нужны ответы, и немедленно! И есть способы получить их!

— Я не совсем уловил, в чем суть, — сообщил Шептун, — но, похоже, дело осложняется.

— Ну и пусть осложняется, — упрямо проговорил Теннисон.

— Имейте в виду, в случае чего мы можем исчезнуть в любой момент.

— Рано еще, — сказал Теннисон. — Посмотрим, как все обернется… Отдыхай пока.

Попрыгунчик подскакал к Смоки и принялся подпрыгивать на одном месте — вверх-вниз, вверх-вниз, резко, стремительно.

«Шмяк, шмяк, шмяк, шмяк, шмяк, шмяк!»

— Нельзя уходить, — проговорила Джилл. — Нельзя! Рано. У нас нет доказательств. А они нам нужны как воздух!

— Я скажу вам, как мужчина мужчине, как человек человеку, — обратился Теннисон к Декеру. — Вы должны меня понять, ведь вы человек, а кроме человека, никто этого не поймет, ни одно существо на свете. Мы дали слово, понимаете? Мы поклялись, что попадем сюда и доставим домой доказательство того, что мы здесь побывали. Дайте нам такое доказательство — чтобы никто не смог усомниться, — и отпустите нас. Если вы сделаете это, мы вернемся. Даем вам честное слово, что вернемся и ответим на все ваши вопросы!

— Да вы с ума сошли! — закричал Декер. — Чтобы я в это поверил? И как вы смеете торговаться?

— Декер! — квакнул Смоки. — Переводи! Немедленно! Приказываю тебе, повелеваю! Переводи, а то…

— Они отказываются отвечать на вопросы сейчас, — сказал Декер. — Они предлагают сделку. Договор.

— Что? Что ты сказал? Договор? Кому предлагают? Мне? Со мной торговаться? Да я их…

— А что такого? — прошелестел Сноппи, и глазки его весело засверкали. — Почему бы разумным существам и не поторговаться немножко?

— Не выйдет! — возмущенно булькал Смоки. — Думают провести меня? Самоуверенные варвары!

— Было бы разумно пойти на кое-какие уступки, — посоветовал Декер. — Я знаю людей, потому что сам человек, и я требую, чтобы ты не смел кричать на них и оскорблять их, более того, я требую…

Попрыгунчик скакал все быстрее и стремительнее. Шлепки слились в единый, непрерывный звук, заглушавший слова Декера. Все выше и выше скакал Попрыгунчик — вверх-вниз, вверх-вниз, не удаляясь от Смоки, — и вдруг Смоки сам стал подпрыгивать! Да-да, подпрыгивать! Не так высоко, не так легко, как Попрыгунчик, но тоже довольно быстро, все выше и выше. Смотреть на это было страшно и противно.

— Думаю, — решительно сказал Шептун, — теперь нам пора.

— Нет! — упрямо отозвался Теннисон. — Нам нужны доказательства. Нельзя возвращаться с пустыми руками!

— Но ты не сможешь добыть никаких доказательств у этих маньяков. В любое мгновение они могут взорваться у нас на глазах.

— Смоки! — кричал Декер, пытаясь перекричать Попрыгунчика. — Смоки, ты не прав! Ты…

— Анафема! — проревел Смоки. — Анафема всем! Всех проклинаю!

— Пора, — еще более твердо сказал Шептун. Теннисон попытался возразить, но возражать было уже поздно.

Но пока эта дикая сцена еще была у него перед глазами, он успел заметить взгляд, который бросил на него Попрыгунчик: вспышку света, огня — но не горючего, а мертвенно-ледяного…

Глава 60

Слух о том, что происходит нечто чрезвычайное, быстро распространился по Ватикану. «Что-то происходит или вот-вот произойдет!» — говорили одни. «Кардинал Феодосий-то сидит с глухоманом у лестницы возле базилики и ждет чего-то. А чего?» — недоумевали другие. «А это слышали, самое новенькое? Джилл и Теннисон в Раю побывали и, того гляди, вернутся! Они принесут добрую весть, весть о том, что это действительно Рай. Они скажут нам, что Мэри не ошиблась, что она говорила нам правду!» — ликовали третьи.

Были и такие, кто пытался урезонить чересчур зарвавшихся. «Вы ошибаетесь, — твердили они. — Верить, что кто-то может побывать в Раю во плоти — это же полное противоречие со всеми установками Ватикана! Рай — это великая тайна, Рай — не от мира сего, он лучше и выше мира». А некоторые утверждали, что Джилл и Теннисон — посыльные, лазутчики Феодосия и других кардиналов, которые не верят, что Рай существует, или не хотят верить. «Что делать? — спрашивали они. — Поверить им — значит распрощаться с поисками знания. Если Рай есть, значит, всякие знания — чушь, чепуха, пыль под ногами, полная никчемность. Найдется Рай — и никаких знаний не надо будет никому. Нужна будет только вера».

Садовник Джон спустился по лестнице от базилики и встал перед кардиналом как вкопанный.

— Ваше Преосвященство, — процедил он, — вы имели честь беседовать с Его Святейшеством?

— Имел, имел, — добродушно согласился Феодосий. — У кого из нас больше прав на такую честь, Джон?

— И в разговоре с ним вы обвинили меня в предательстве Ватикана?

— Да, — невозмутимо ответил Феодосий, — я обвинил тебя во вмешательстве в дела, к твоей компетенции не относящиеся.

— Сохранение веры — дело каждого из нас! — крикнул Джон.

— Согласен. А вот кражу кристаллов и убийство ни в чем не повинного человека я бы делом каждого называть не стал, — жестко проговорил Феодосий.

— Вы меня в этом обвиняете?! — взвизгнул Джон.

— И ты имеешь наглость и дерзость отрицать, что был инициатором и лидером богословской смуты? Ты берешься утверждать, что это не ты затеял кутерьму с канонизацией Мэри?

— Это была не смута! — вскричал Джон, мотая головой. — Это была искренняя, честная попытка вернуть Ватикан назад, на тот путь, что вырабатывался в течение стольких лет! Церкви была нужна святая, и я подарил ее Церкви.

— Для меня это была смута, — сказал Феодосий, глядя в глаза Джону. — Ты поднял на дороге соломинку и вознамерился пощекотать ей в носу у Церкви. Ты — самонадеянный тупица. Ты думал, что рассказ безумной женщины поможет тебе осуществить святотатственные замыслы!

— Я бы воспользовался чем угодно, — гордо сказал Джон, — чтобы вернуть Ватикан на путь истины.

Он развернулся и быстро пошел вверх по лестнице, но почти сразу остановился, обернулся и спросил:

— Вы потребовали от Его Святейшества, чтобы меня понизили в должности и осудили на послушничество, если окажется, что это не Рай?

— Именно так, — подтвердил Феодосий. — И будь уверен, я лично прослежу, чтобы это было исполнено.

— Сначала докажите, что это не Рай! — выкрикнул Джон. — А не докажете — то же самое будет с вами!

— Полагаю, что ты поменял нас ролями, — спокойно ответил кардинал. — Полагаю, это тебе, а не мне придется доказывать, что место, где побывала Мэри — Рай.

— Как же так вышло, Ваше Преосвященство, что Рай стал вам так ненавистен?

— Ненавистен? Почему — ненавистен? Вовсе нет. Искренне надеюсь, что Рай существует. Только не такой, о каком мечтал ты.

Джон резко повернулся и пошел вверх по лестнице не оглядываясь.

А слухи ползли и ползли…

«Видали? Кардинал Феодосий сидит на табуретке! Где это видано, чтобы кардинал на табуретке сидел? Я слышал, что это наказание, епитимья, что Его Святейшество наказал Феодосия и теперь он все время будет у всех на глазах на табуретке сидеть, точно вам говорю, не сойти мне с этого места!»

«А глухоман? Глухомана-то зачем принесло? Тут ему делать нечего! Нет, вы посмотрите, сидят рядышком, как закадычные дружки! Подумать только: кардинал, Его Преосвященство и хищный зверюга. Ох-ох, не так тут все просто, помяните мое слово…»

Другие возражали: «Не забывай, это же тот самый глухоман, что принес Декера и Губерта домой, и никакой он не зверюга, он умеет разговаривать, я сам слышал. Он добрый».

«Принес домой! — всплескивали руками первые. — А что ему еще оставалось, подумай! Он же сам их, поди, и прикончил, как того молодого доктора!»

Слухи, слухи, слухи…

Ватикан начинал медленно сходить с ума.

Остановились все работы. Вокруг эспланады собирались толпы народа, но центральная часть площади оставалась пустой — почему-то, повинуясь какому-то неясному, необъяснимому инстинкту, все решили, что если что-то и произойдет, то именно здесь. Лестницу, спускавшуюся от базилики, заполнили роботы. Дровосеки, сборщики урожая, пастухи, стригали, операторы паровых котлов — все побросали работу и собрались здесь. Люди из поселка оставили домашние дела и взобрались на колокольню. Кому-то взбрело в голову раскачать колокола, поднялся трезвон — неритмичный, безумный — он продолжался до тех пор, пока сам кардинал Феодосий не встал с табуретки и не взбежал по лестнице, чтобы отдать приказ прекратить это безобразие. Пришли даже некоторые из Слушателей, которые крайне редко показывались на людях, но тут и они не выдержали. Поспешно сформированная бригада техников, лишенная всякого руководства, водрузила на фасад базилики громадный видеоэкран и подсоединила его к одной из тех комнат, где Папа давал аудиенции. Через несколько минут на экране появилось бесстрастное, неподвижное лицо Папы. Он молча присоединился к ожидавшим.

Ничего не происходило. Шли часы, а ничего не происходило.

Постепенно шумевшая, гудящая и перешептывающаяся толпа умолкла. Все застыли в ожидании. Казалось, даже солнце в небе остановилось, прервав свой путь к закату. Напряжение росло с каждой минутой.

— Вы не могли ошибиться? — спросил Феодосий у глухомана. — Не было ли в послании ошибки?

— Я передал все, как было в послании, слово в слово, — ответил глухоман.

— Значит, что-то случилось, — встревоженно проговорил Феодосий. — Я чувствую, случилось что-то нехорошее.

«Слишком уж я был уверен, — думал он, — что все будет хорошо. Что эти двое вернутся и принесут добрую весть, и в Ватикане все станет по-старому, и прекратится эта кутерьма со святыми и Раем…»

Думая так, он пытался успокоить себя, не поддаваться отчаянию.

«Если даже что-то не так, если произошло что-то плохое, это же не навсегда. Я сам и еще кое-кто в Ватикане, пускай нас будет немного, поддержим огонь, который разгорится от искры надежды. Ватикан не погрузится в темную бездну, не погибнут в ней безвозвратно крупицы жизни. Когда-нибудь, через много веков, люди устанут от стерильной святости и вернутся к поискам знания, а это приведет их, в конце концов, к истинной вере. Но если когда-нибудь, в далеком будущем, выяснится, что истинной веры на свете не существует, лучше узнать об этом и открыто принять, чем притворяться и двуличничать, утверждая, что такая вера должна быть обязательно».

Кардинал погрузился в раздумья, молитвенно, смиренно склонил голову и вдруг услышал нарастающий звук множества голосов. Резко подняв голову, он увидел то, что видели другие.

На эспланаде, не более чем в ста футах от кардинала, стояли Джилл и Теннисон. Над ними он разглядел мгновенно сверкнувшую и пропавшую вспышку алмазной пыли. «Уж не Шептун ли это?» — подумал кардинал.

Он приподнялся, но тут же снова опустился на табурет. Что-то было не так. Он увидел то, что не разглядел поначалу: перед Джилл и Теннисоном подпрыгивало странное чудище, похожее на маленького осьминога, перевернутого вверх ногами. Подпрыгивая, странное существо издавало противный чавкающий звук.

Теннисон обратился к Шептуну:

— Шептун, что стряслось? Ты что, притащил с собой Попрыгунчика?

— Понимаешь, я успел схватить его в последнее мгновение, — оправдываясь, ответил Шептун. — Когда он вздумал взорваться там, прямо перед нами, я ухитрился каким-то образом проникнуть к нему в сознание — до тех пор мне это не удавалось, хоть я очень старался. Я вовсе не собирался брать его с собой, но так уж вышло, что он тут.

— Там, в последний момент, — сказала Джилл, — он показался мне громадным и злобным.

— Ну, не знаю, — сказал Шептун, и было похоже, что сказать ему больше нечего.

— Ты знаешь хотя бы, что он такое? — спросил Теннисон.

— Не совсем уверен. Это не так просто объяснить. Смоки думает, что он — божество, которое может ему помочь, и готов платить за эту помощь поклонением. Ведь вы, люди, точно так же относитесь к своим божествам, только, может быть, не так цинично, как Смоки.

— Но он-то кто на самом деле? Действительно божество?

— Кто знает? Смоки так думает. Он считает, что ему удалось заполучить нечто такое, чего нет у других пузырей, и что Попрыгунчик может помочь ему в достижении цели. Он думает, что стоит только найти нужное божество, и можно достичь чего угодно. Насколько я успел разобраться, Попрыгунчика роль божества вполне устраивает. Значит, их уже двое — тех, кто так думает. Сколько нужно тех, кто поверил бы, что божество — это божество, чтобы это стало правдой? Я не знаю.

«Шмяк, шмяк, шмяк!» — скакал Попрыгунчик.

Феодосий встал с табурета и пошел им навстречу. Следом, медленно вращаясь, двигался глухоман. А за ним толпились люди и роботы. Они запрудили лестницу, взобрались на все свободные крыши, встали по обе стороны эспланады. А с фасада базилики на все происходящее взирало непроницаемое лицо Папы.

Феодосий пожал по очереди руки путешественникам: сначала Джилл, потом Теннисону.

— Добро пожаловать домой, — сказал он сердечно. — Рад вас видеть. Позвольте поблагодарить вас за путешествие, которое вы предприняли ради нас.

Попрыгунчик бешеным галопом проскакал вокруг Феодосия и глухомана.

— Позвольте представить вам моего друга глухомана. Вы, — обратился Феодосий к Теннисону, — уже имели удовольствие с ним познакомиться, а вот Джилл видит его впервые.

— Очень приятно, — поклонилась Джилл глухоману и улыбнулась.

Старик издал свою обычную басовую дробь и произнес:

— Польщен. Рад познакомиться с вами и приветствовать ваше возвращение на Харизму.

Толпа, постепенно смыкаясь, образовала тесный полукруг около сцены, где разворачивались события.

— Позвольте поинтересоваться, — сказал Феодосий, — что это за скачущий монстр, которого вы принесли с собой? Это важная особа?

— Ваше Преосвященство, — ответил Теннисон. — Я в этом смысле сильно сомневаюсь.

— Тогда зачем он здесь?

— Мы сами не знаем. Он затесался в нашу компанию в суматохе перед отбытием.

— Мы догадываемся, что вы нашли Рай Мэри.

— Нашли, — кивнул Теннисон. — И никакой это не Рай. Это — научный центр, наподобие Ватикана. Правда, у нас не было возможности и времени более подробно изучить его деятельность. Похоже, мы не слишком удачно вмешались в тамошнюю внутреннюю политику.

Неожиданно сквозь толпу, расталкивая людей и роботов, прорвался садовник Джон. Теннисон сразу узнал его.

— Доктор Теннисон, — сердито сказал Джон, — что вы можете представить в доказательство того, что место, где вы якобы побывали — не Рай?

— Доказательств никаких нет, — ответил Теннисон. — То есть никаких вещественных, документальных доказательств. Нашего слова вам не хватит? Я считал, что для вас должно быть достаточно честного слова человека.

— Ситуация слишком серьезна, — сказал Джон, — чтобы хватило ничем не подтвержденного слова. Даже слова человека. Вы, люди, вообще скоры на слова…

— Джон, — оборвал его Феодосий. — Как ты разговариваешь? Где твое уважение к людям?

— Ваше Преосвященство, уважение тут ни при чем. Мы тут все равны.

— Теннисон говорит правду, — прогудел глухоман, — он излучает правду.

— Вы, вероятно, думали, — продолжал Джон, не обращая внимание на глухомана, — что этот пляшущий уродец, которого вы приволокли с собой, может вам помочь, подтвердит достоверность вашего рассказа. Если уж на то пошло, потрудитесь доказать, что это существо — из Рая.

— Я вовсе не собирался ничего доказывать, — ответил Теннисон. — Я отлично понимаю, что, возьмись я доказывать, ты тут же обвинил бы меня во лжи и стал утверждать, что я подобрал его где-нибудь по дороге.

— Будьте уверены, не премину, — едко парировал Джон.

Тут толпа издала единый, дружный вопль и в страхе, продолжая кричать, отступила.

— Боже милосердный! — воскликнул Феодосий, выпрямившись в полный рост.

Теннисон быстро обернулся и увидел Смоки, Сноппи и Декера-II, выстроившихся в ряд. По обе стороны стояли охранявшие их кубоиды, обитатели математического мира.

— Вот видите, какие они умные! — радостно воскликнул Шептун. — Я же вам говорил, что они еще хоть куда! Они поняли, что у нас тут происходит. А я думал, понимают или не понимают? А ведь, может быть, это и есть то самое доказательство, о котором вы так мечтали?

По эспланаде, приближаясь к месту событий, шел Декер-II.

— Но, позвольте! — воскликнул пораженный Феодосий. — Это же… Декер! Этого не может быть. Я лично отслужил по нему заупокойную мессу…

— Ваше Преосвященство, успокойтесь, — сказал Теннисон. — Позже я объясню вам, в чем тут дело. Это другой Декер. Не наш. Я понимаю, в это трудно поверить…

Все неподвижно стояли и ждали Декера-II. Теннисон сделал несколько шагов ему навстречу.

— Видимо, это Ватикан? — спросил Декер.

— Он самый, — ответил Теннисон, улыбаясь. — Я рад видеть вас, Томас.

— Не хотелось бы теперь говорить об этом, — сказал Декер, опустив глаза, — но… там, перед вашим отбытием, стало очень плохо. Вы чуть было не погубили нас всех…

— Я?

— Вы имели дело с маньяком, — сказал Декер, — с чужаком-маньяком. Чужаки сами по себе — не большой подарок, а уж…

— Но вы были с ним заодно, на его стороне. Как это у вас называется — «триада»?

— Друг мой, — печально промолвил Декер-II, поднимая глаза на Теннисона. — Там, где я был все это время, главное — выжить. А чтобы выжить, приходилось делать, что попросят. Приходилось приспосабливаться.

— Понятно, — кивнул Теннисон.

— А теперь мне хотелось бы обратиться к самому главному здесь, — сказал Декер. — Вы тут не самый главный, по всей видимости?

— Нет, не главный, — согласился Теннисон. — Главный тут Его Святейшество — вон он, там на стене, высоко-высоко. Но я думаю, лучше всего вам поговорить с Его Преосвященством. Когда будете говорить, обращайтесь к нему «Ваше Преосвященство». Это не обязательно, но он так любит.

Он взял Декера под руку и подвел к Феодосию.

— Ваше Преосвященство, — сказал он. — Это Томас Декер Второй. Он хочет говорить с вами.

— Декер Второй, — сказал кардинал, — вы прибыли к нам довольно бесцеремонно, без предупреждения, но я буду рад выслушать вас.

— Я прошу вас за чужака, бежавшего с родной планеты, — сказал Декер. — Ваше Преосвященство, я имею в виду этот пузырь, похожий на яйцо. Я зову его Смоки, хотя у него есть другое имя.

— Мне кажется, — сказал Феодосий. — что я уже видел этого Смоки, а может быть, не его, но одного из его собратьев, много лет назад… А теперь, пожалуйста, оставьте формальности и изложите суть дела.

— Смоки отдает себя на вашу милость, Преосвященный, — сказал Декер, — и просит у вас убежища. Он не может вернуться в Центр. Он совершенно бездомное существо и лишился очень высокого положения. Он в полной растерянности.

— Да, дела его, судя по всему, плохи…

— Очень плохи, Ваше Преосвященство. Он умоляет вас о милости…

— Довольно, — оборвал его Феодосий. — Лучше скажите: то место, откуда он родом, это не Рай?

— Насколько я знаю, нет. Я никогда не слышал, чтобы его так называли.

— Вам известно, что одна из наших Слушательниц предпринимала попытку посетить ваш Центр — так вы его называете?

— Да, Ваше Преосвященство, мы так его называем — Центр галактических исследований. Да, нам известно, что кто-то, похожий по описанию Теннисона на одну из ваших Слушательниц, пытался проникнуть в Центр, но мы его, то есть ее, отпугнули.

Теннисон посмотрел через плечо и заметил, что кубоиды немного расступились, а перед Смоки и Сноппи бешено скачет Попрыгунчик, приближаясь к Смоки.

Наконец, вплотную подобравшись к пузырю, Попрыгунчик принялся скакать перед ним — все выше и быстрее.

— О Господи! — простонал Теннисон в ужасе. — Только не это. — Он повернулся и бросился к Смоки и Попрыгунчику.

Позади слышались топот ног и крик Декера:

— Куда ты?! Вернись, безумец! Вернись, слышишь? Теннисон бежал, не оглядываясь и ничего не слушая.

Декер догнал его, на бегу протянул руку, схватил за плечо, рванул к себе. Теннисон попытался удержаться на ногах, закачался на месте, отчаянно стараясь сохранить равновесие. Но это ему не удалось, и он неуклюже повалился на мостовую, больно ударившись плечом, покатился и ткнулся лицом в камень. А Декер закричал на языке пузырей:

— Нет, Смоки! И не пытайся, слышишь?! Разве тебе мало? Все кончено, хватит! Тебе конец, перестань немедленно!

— Все ты и зверушка твоя проклятая! — зашипел Сноппи, обращаясь к пузырю. — Ты погубишь нас всех! — Выпучив все тринадцать глаз, он крикнул Декеру: — Не подходи к нему! Не подходи! Он с ума сошел! Он хочет…

Декер резко остановился и попятился.

Попрыгунчик вспыхнул и превратился в круг яркого огня. Но пламя было холодным. Даже лежавший ничком на мостовой Теннисон ощутил его обжигающее касание.

И как только это произошло, наступила странная тишина, перекрывшая вопли обезумевшей от ужаса толпы. Тишина и темнота. Теннисон перевернулся на спину, посмотрел в сторону базилики и увидел, как опустившаяся завеса тьмы скрыла лицо Его Святейшества. Мрак покрыл лестницу и эспланаду, казалось, настала глубокая ночь. Попрыгунчик вспыхнул вновь — и тьма рассеялась. Попрыгунчик больше не скакал и не светился. Он неподвижно валялся на ступенях. Сноппи лежал рядом на боку, а Смоки — лицом к земле. Наконец он пошевелился и пополз вверх по эспланаде — медленно, с трудом. Феодосий и глухоман, не двигаясь, смотрели на ползущий пузырь. Декер бросился к лестнице и поднял Сноппи. Попрыгунчик вяло пошевелился. Декер подскочил к нему, ловко схватил за одно из щупалец и пошел вниз по эспланаде, волоча Попрыгунчика за собой.

Теннисон вскочил, выпрямился. Плечо, которым он ударился о мостовую, болело, пульсирующая боль разливалась по всей руке. Он неловко заковылял вслед за Декером и Сноппи.

— Этот ведь от своего не откажется, — сказал Декер, указывая пальцем на Смоки. — Один из тех фанатиков, которые упорно не желают признавать, что им конец. Валялся уже в грязи, и хоть бы что. Знаешь, какой у него девиз? «Сначала — Галактика, потом — Вселенная»!

— Он безумец, — морщась от боли, выговорил Теннисон.

— Несомненно, — подтвердил Декер.

— И ты был заодно с ним?

— Я же говорил тебе, друг: попытка выжить, только и всего.

Смоки подполз к Феодосию. Он по-прежнему не отрывал лица от земли.

Декер что-то сказал ему, и Смоки что-то вяло проквакал в ответ.

— Я говорил вам, Ваше Преосвященство, что он готов сдаться. Но я немного поторопился. Возьмите этого несчастного и заприте, да покрепче. Мой вам совет: постарайтесь побыстрее от него избавиться.

— Мы никого не лишаем жизни, — возразил Феодосий. — Для нас всякая жизнь священна. Но мы найдем для него место. А что делать с этим скачущим разбойником?

— Бросьте его туда же, куда и пузырь.

— А другой?

— Сноппи в порядке. Совершенно безопасен. Даже мил по-своему. За него ручаюсь.

— Ну, что ж, хорошо. Мы позаботимся о них. А теперь позвольте поблагодарить вас.

— Меня? За что, Ваше Преосвященство?

— За то, что вы сообщили нам, что одна из наших Слушательниц была изгнана из вашего Центра.

Толпа зароптала, шум голосов становился все громче. Но тут, перекрывая шум, прогремел могучий голос Его Святейшества:

— Прошу всех разойтись. На сегодня все закончено. В свое время факты, имеющие отношение к данной ситуации, будут самым тщательным образом рассмотрены и изучены. Результаты будут незамедлительно обнародованы.

Глава 61

Все собрались у Теннисона и расселись в гостиной перед весело пылавшим камином. Теннисон встал, чтобы наполнить стакан Экайеру. Остановившись перед Феодосием, он сказал:

— Прошу простить меня, Ваше Преосвященство, вы, вероятно, сочтете нас негостеприимными — мы вам ничего не предлагаем, а сами уплетаем сандвичи и поглощаем спиртное.

Кардинал поудобнее устроился на табуретке, которую специально для него Джилл принесла из кухни.

— Мне вполне достаточно того, что я здесь, — ответил Феодосий, — в кругу друзей, у огня. Я ведь не забыл тот вечер, когда я зашел к вам, и вы попросили меня остаться.

— И я помню, — кивнул Теннисон. — Тогда вы не смогли задержаться, поскольку нас ожидал Его Святейшество.

— Да, верно, и представьте — с тех пор я ждал, когда вы меня снова пригласите.

— Вам не нужно ждать приглашения, — улыбнулась Джилл. — Мы всегда рады вам.

— Похоже, все окончилось благополучно, — сказал Экайер. — Теперь можно вернуться к работе. Слушатели могут приступить к своим обязанностям.

— Но Его Святейшество сказал всем, что официальное решение будет объявлено позднее, — проговорила Джилл. — Как вы думаете, есть ли возможность…

— Никакой, — твердо ответил Феодосий, поняв, о чем она хотела сказать. — Выслушав то, что рассказал Декер Второй, и зная, что Центр был информирован о посещениях Мэри, я склоняюсь к уверенности, что никаких вопросов нет и не будет. Его Святейшество, несомненно, принял бы и менее веские доказательства, чем те, которые мы ему предоставили. Он более всех нас был огорчен всей этой затеей с Раем и провозглашением Мэри святой. Вы не должны забывать, что он прежде всего компьютер, хоть и очень сложный. Ни у кого из нас не должно быть сомнений, куда простирается область его интересов.

— Но мне все-таки кажется, что, если бы дошло до дела, он мог бы распорядиться ситуацией не в нашу пользу.

— Нет. Он пошел бы на все, чтобы спасти и сохранить Ватикан. Как и любой из нас. Но вот что не перестает волновать меня… Так называемые пузыри несколько столетий назад обследовали нашу планету.

— Не стоит придавать этому слишком большого значения, — посоветовал Теннисон. — Декер уверил меня в том, что колоссальные массивы информации о множестве разведывательных вылазок подолгу лежат у них в файлах, а в Центр непрерывным потоком поступают все новые и новые данные, так что вероятность, что кому-то придет в голову раскапывать архивы и разыскивать именно эту информацию, слишком мала. Вряд ли теперь они смогут вспомнить, что у них вообще есть отчет о посещении этой планеты.

— Но там ведь остались ваши копии, — возразил кардинал. — Они могут проболтаться, что такая запись в файлах существует. Они могут рассказать им, где мы находимся. Это очень опасно. Просто удивительно, как они до сих пор нас не выследили. Но, увы, придется с этим смириться. Кстати, мы не беззащитны. Мы, правда, никому не говорили об этом, но вы видели собственными глазами, как Его Святейшество усмирил Попрыгунчика. Демпинг-эффект. Обыкновенное человеческое оружие, давно разработанное. Уничтожает все на своем пути. Но у нас есть и кое-что другое…

— Надо же! — удивленно воскликнул Экайер. — А я об этом ничего не знал!

— И мало кто знает, — сказал Феодосий. — У нас существует установка на использование оружия только в самой чрезвычайной ситуации. Но, судя по тому, что рассказывает Декер, пузыри — чрезвычайно порочная и злобная раса. Прошу прощения, может быть, мое сравнение будет не слишком удачно, но я бы сказал, что каждый из них — маленький островок, мечтающий, как бы поскорее стать материком.

— У Смоки были планы захватить Галактику, а потом обрести власть над Вселенной, — сказал Теннисон. — Он, конечно, безумец. Придумал себе маленькое, ничтожное божество и собирался использовать его как секретное оружие.

— Но немножко поторопился, — добавила Джилл. — Джейсон, а ведь это ты его поторопил. Скажи честно, ты догадывался, к чему дело идет?

— Совершенно не догадывался. Я просто хитрил. Чувствовал, что он хочет выудить у меня информацию. Видимо, я зашел слишком далеко.

— И совершенно правильно сделал, — улыбнулся Экайер.

— «Маленькое божество» — вы сказали, — задумчиво проговорил Феодосий. — Но маленьких богов не существует. Есть только один Бог, один-единственный Главный Принцип, как его ни назови. Я в этом уверен. Таких вещей, как маленькие боги, не существует. И выдумывать их опасно. «Не сотвори себе кумира», — так гласит великая мудрость.

— Непонятно, — сказала Джилл, — почему это маленькое божество так много значило для Смоки. То могущество, которое он приписывал Попрыгунчику, шло вразрез с бесповоротным убеждением Центра в том, что любая религия, любое вероисповедание бессмысленны и беспочвенны.

— Такие, кто так думает, находятся всегда, — сказал Феодосий. — Стоят перед величием Вселенной обнаженные и гордятся своей наготой. Даже тогда, когда мы в конце концов отыщем ту истинную веру, поискам которой посвятили себя, обязательно найдутся такие, кто станет и ее отрицать. На самом деле их пугает не сама вера, а та дисциплина и самоограничение, которых она требует.

— А что с Декером Вторым? — спросил Экайер. — Что с ним будет?

— Он и Сноппи пока под домашним арестом, — сообщил Феодосий. — Они, похоже, совершенно неопасны, но нам нужно убедиться в этом. Единственный, кого стоит серьезно опасаться, это Смоки, но оттуда, куда мы его поместили, ему непросто убежать.

— Да некуда ему бежать, — улыбнулся Теннисон. — Теперь другие пузыри прекрасно знают о том, что он замышлял, и в Центр он вернуться не осмелится. Просто гениально поступил Шептун, захватив с собой Попрыгунчика! Даже если бы кубоиды вызволили нас оттуда вместе с Декером и Сноппи, Смоки наверняка попытался бы разыскать Попрыгунчика. Не знаю… Непонятно все-таки. Может быть, Шептун все понимал с самого начала? Он, правда, клянется, что у него и в мыслях не было брать с собой Попрыгунчика, но я почему-то не очень в этом уверен. Шептун — существо загадочное, непостижимое…

— Удивительно, — сказал Экайер, — что обитатели математического мира доставили сюда эту троицу. Как вы думаете, почему они это сделали?

— Кто может сказать? — пожала плечами Джилл. — Старички кубоиды оказались проворнее, чем мы думали. У меня такое чувство — не знаю, как сказать, — такое чувство…

— Ну, не тяни, говори, какое у тебя чувство, — поторопил ее Экайер.

— Ну, в общем, мне почему-то кажется, что они способны заглядывать вперед. Предвидеть.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — кивнул Теннисон. — Вот интересно, здесь ли они еще или уже отбыли? Я их потерял.

— Они отбыли, — сказала Джилл. — Куда именно — не знаю. Но я уверена, что, если они нам еще понадобятся, Шептун легко разыщет их.

— Знаете, мне кажется, — задумчиво сказал Феодосий, — что мы вернулись в прежний Ватикан. Мы можем снова начать и продолжать работу. Простите, Джейсон, не могли бы вы налить мне стаканчик того, что вы пьете? Мне хотелось бы сказать тост.

— Но… Ваше Преосвященство…

— Я вылью напиток себе на подбородок, — сказал Феодосий, — и сделаю вид, что выпил.

Ошеломленный Теннисон пошел на кухню за чистым стаканом, принес и налил в него виски до краев.

Феодосий взял стакан, встал и высоко поднял его.

— За тех из вас, кто верил до конца!

Все встали и дружно выпили до дна.

Феодосий запрокинул голову и торжественно пролил виски на свой стальной подбородок…

Глава 1

Виккерс проснулся очень рано, потому что накануне вечером позвонила Энн и сообщила, что кое-кто хочет встретиться с ним в Нью-Йорке.

Он пытался уклониться.

— Знаю, что нарушаю твои планы, Джей, но, думаю, этой встречей пренебрегать не стоит.

— У меня нет времени на поездку. Работа в полном разгаре, я не могу ее бросить.

— Речь идет об очень важном деле, — сказала Энн, — небывало важном. И в первую очередь хотят поговорить с тобой. Тебя считают самым подходящим из писателей.

— Реклама?

— Нет, не реклама. Речь идет совсем о другом.

— Напрасные хлопоты. Я не хочу ни с кем встречаться, кто бы это ни был.

Он повесил трубку. Но уже с раннего утра был на ногах и собирался после завтрака отправиться в Нью-Йорк.

Виккерс жарил яйца с беконом и хлеб, краем глаза наблюдая за кофейником, когда позвонили у дверей.

Он запахнул халат и пошел открывать.

Звонить мог разносчик газет. Виккерса не было дома, когда следовало расплачиваться с юношей, и он мог зайти, увидев свет в кухне. Или сосед, странный старик по имени Гортон Фландерс, переехавший сюда около года назад, который заходил поболтать в самое неожиданное и неудобное время. Это был учтивый, изысканный, хотя и несколько потрепанный человек. С ним было приятно посидеть, но Виккерс предпочел бы принимать его в более подходящий для себя час.

Звонил явно либо разносчик газет, либо Фландерс. Кто другой мог зайти так рано?

Он открыл дверь и увидел девчушку в вишневом купальном халатике и шлепанцах. Ее волосы были всклокочены со сна, но глаза ярко блестели. Она мило улыбнулась.

— Здравствуйте, мистер Виккерс. Я проснулась и не могла заснуть, а потом увидела свет у вас на кухне и подумала, вдруг вы заболели.

— Я прекрасно себя чувствую, Джейн, — сказал Виккерс. — Вот готовлю себе завтрак. Может, составишь мне компанию?

— О да! — воскликнула Джейн. — Я так и думала, что вы пригласите меня поесть, если завтракаете.

— Твоя мама, наверное, не знает, что ты здесь?

— Мама с папой еще спят, — ответила Джейн. — У папы сегодня выходной, и они вчера очень поздно вернулись. Я слышала, как они пришли, и мама говорила папе, что он слишком много пьет, и еще она сказала ему, что никогда-никогда не пойдет с ним, если он будет так много пить, а папа…

— Джейн, — сурово прервал Виккерс, — мне кажется, твои папа и мама были бы очень недовольны, услышав тебя.

— О, им все равно. Мама все время говорит об этом, и я слышала, как она сказала миссис Тейлор, что почти готова развестись. Мистер Виккерс, а что такое «развестись»?

— М-гм, не знаю, — сказал Виккерс. — Что-то я не припомню такого слова. И все же не стоит повторять мамины слова. Послушай-ка, ты здорово замочила шлепанцы, пока шла через лужайку.

— На улице очень мокро. Сильная роса.

— Проходи, — пригласил Виккерс. — Я принесу полотенце, хорошенько вытрем ноги, позавтракаем, а потом сообщим маме, где ты.

Она вошла, и он закрыл дверь.

— Садись на этот стул, — сказал он. — Я пошел за полотенцем. Боюсь, как бы ты не простудилась.

— Мистер Виккерс, а у вас есть жена?

— Нет… Я не женат.

— Почти у всех есть жены, — сказала Джейн. — Почти у всех, кого я знаю. А почему у вас нет жены, мистер Виккерс?

— Право, не знаю. Наверное, не встретил.

— Но ведь девушек так много.

— И у меня была девушка, — сказал Виккерс. — Но давно, очень давно…

Он не вспоминал о ней уже много лет. Долгие годы он подавлял в себе саму мысль о ней, но независимо от его желания она упрямо жила в глубине памяти.

И вот все вернулось.

И девушка, и заветная долина, словно открывшаяся в волшебном сне… Они вместе идут по этой весенней долине; на холмах дикие яблони в розовой кипени цветов, а воздух наполнен пением птиц. Легкий весенний ветерок морщит воду ручья, гуляет по траве, и, кажется, весь луг струится, словно озеро в пенящихся барашках волн.

Но кто-то наложил чары на эту долину, ведь, когда он позже вернулся туда, она исчезла, вернее, на ее месте он нашел совсем другую долину. Та, первая, он отчетливо помнил, была совершенно иной.

Двадцать лет назад он гулял по той долине, и все эти двадцать лет он прятал воспоминание о ней на задворках памяти; и вот оно снова вернулось, вернулось совсем не потускневшим, как будто все было только вчера.

— Мистер Виккерс, — услышал он голос Джейн, — мне кажется, ваши гренки сгорели.

Глава 2

Когда Джейн ушла, и Виккерс вымыл посуду, он вдруг вспомнил, что целую неделю собирался позвонить Джо насчет мышей.

— У меня мыши, — сказал он.

— Что?

— Мыши, — повторил Виккерс. — Этакие маленькие зверьки. Они разгуливают по всему дому.

— Странно, — сказал Джо. — Ваш дом отлично построен. В нем не должно быть мышей. Вы хотите, чтобы я вас избавил от них?

— Думаю, это необходимо. Я поставил мышеловки, однако хитрюги не обращают на них внимания. Я взял кошку, но она сбежала, не прожив и двух дней.

— Это уж совсем странно. Обычно кошки любят дома, где водятся мыши.

— Кошка была какая-то чокнутая, — сказал Виккерс. — Ее словно околдовали — она ходила на цыпочках.

— Кошки — странные животные, — согласился Джо.

— Сегодня я еду в город. Можете зайти, пока меня не будет?

— Конечно, — ответил Джо. — Последнее время почти не приходится травить мышей. Я заеду часов в десять.

— Я оставлю входную дверь открытой.

Виккерс повесил трубку и подобрал с порога газету. Бросив газету на стол, он взял свою рукопись и прикинул ее на вес, будто вес мог говорить о ценности написанного; о том, что он даром времени не терял и сумел выразить все, что хотел, — выразить достаточно ясно, чтобы мужчины и женщины, которые будут читать эти строки, именно так, как нужно, поняли его мысль, спрятанную за безликим строем типографских знаков.

Жалко терять день, сказал он себе. Следовало остаться дома и засесть за работу. Эти встречи нужнее всего литературным агентам.

Но Энн очень настаивала, даже после того как он сказал, что у него неисправна машина. По правде говоря, здесь он немного погрешил против истины, ибо знал, что Эб наладит ее в любую минуту.

Он глянул на часы. До открытия гаража оставалось около получаса. За работу садиться уже не имело смысла. Взяв газету, он вышел на крыльцо. И тут вспомнил о малышке Джейн, ее милой болтовне и похвалах его кулинарным способностям. «У вас есть жена? — спросила Джейн. — А почему у вас нет жены, мистер Виккерс?» И он ответил: «И у меня была девушка. Но давно, очень давно…»

Ее звали Кэтлин Престон, и она жила в большом кирпичном доме на вершине холма, в доме с колоннами, широкой лестницей и ложными окнами над входом. Это был старый дом, построенный во времена первых переселенцев, когда страну только начали обживать. Он был свидетелем многих событий и все так же царил над окрестными землями, хотя, изъеденные оврагами, они утратили былое плодородие. Виккерс был тогда юн, так юн, что сейчас сама мысль об этом причиняла ему боль; а потому не понимал, что девушка, жившая в старинном доме с колоннами, доме своих предков, вряд ли могла принять всерьез юношу, чей отец владел умирающей фермой, на полях которой родилась чахлая пшеница. А быть может, виной всему ее родители — девушка тоже была слишком юна и мало знала жизнь. Быть может, она ссорилась с родными, и в доме слышались резкие слова, и лились чьи-то слезы. Этого он так и не узнал: между той прогулкой по заветной долине и его следующим визитом ее успели отослать в какое-то учебное заведение на Востоке, и с тех пор он ее больше не видел.

В поисках прошлого он бродил по долине, пытаясь пробудить в себе ощущения того дня и той прогулки. Но яблони отцвели, иначе звучала песнь жаворонка, и былое очарование отступило в какую-то недосягаемую даль. Колдовство рассеялось.

Лежавшая на коленях газета соскользнула на пол, Виккерс поднял ее. Новости были столь же невеселы, как и накануне. Холодная война затянулась. Вот уже лет тридцать один кризис следует за другим, одни слухи сменяют другие, и люди привыкли, зевая, читать обо всем этом.

Студент какого-то колледжа в Джорджии побил мировой рекорд по глотанию сырых яиц; одна из самых соблазнительных кинозвезд собиралась в очередной раз выйти замуж; рабочие-сталелитейщики готовились к забастовке.

Была в газете и длинная статья об исчезновениях. Он прочел ее до половины. Исчезали какие-то люди, исчезали целыми семьями, и полиция забила тревогу. Если раньше такие исчезновения были единичными, то теперь, не оставляя никаких следов, сразу исчезало по нескольку семей из одной деревни. Как правило, это были бедняки. Так что, казалось, именно бедность служила причиной массовых исчезновений. Но объяснить, каким образом происходили эти исчезновения, не могли ни автор статьи, ни опрошенные им соседи пропавших.

В глаза бросился заголовок:

Он прочел начало:

Нечто вроде беспрерывной цепи миров, следующих один за другим. Такую теорию выдвигал доктор Винсент Олдридж.

Виккерс уронил газету, задумчиво глядя на цветущий сад. Этот крохотный уголок земли дышал таким покоем, словно находился в другом измерении. Золотое утреннее солнце; шуршащая на ветру листва; цветы; птичий гомон; солнечные часы; деревянная ограда, которую давным-давно следовало покрасить; старая, безмолвно умирающая ель, которая изо всех сил старается не терять связи с травой, цветами, своими собратьями…

Никакие людские волнения не имели здесь власти; здесь время текло, лето следовало за зимой, луна сменяла солнце, и было ясно, что жизнь — это бесценный дар, а не право, которое одному человеку надо оспаривать у другого…

Виккерс взглянул на часы — пора было отправляться в путь.

Глава 3

Эб, владелец гаража, одернул грязный комбинезон и прищурился от дыма сигареты, зажатой в уголке испачканного смазкой рта.

— Знаете, Джей, — произнес он. — Я не стал ремонтировать вашу машину.

— Я собирался в город, — сказал Виккерс, — но раз машина не готова…

— Я подумал, может, она вам больше не понадобится, и не стал ничего делать. К чему напрасная трата денег?

— Но старушка совсем неплохо бегает, — обиделся Виккерс. — И хотя у нее потрепанный вид, она мне еще послужит.

— Что говорить, бегать она еще сможет. Но лучше купить новенький вечмобиль.

— Вечмобиль? Довольно странное название.

— Вовсе нет, — возразил Эб. — Машина на самом деле вечная. Поэтому ее так и называют. Вчера ко мне приходил один тип, все рассказывал о ней и предложил стать агентом по продаже этих вечмобилей. Я, конечно, согласился, а тип сказал, что я правильно сделал, потому что скоро в продаже других машин и не будет.

— Минуточку, — сказал Виккерс. — Хотя ее и называют вечмобилем, она не может быть вечной. Ни одна машина не может быть вечной. Она может служить от силы двадцать лет, ну поколение, но не больше.

— Джей, — перебил Эб, — этот тип сказал так. Купите машину и пользуйтесь ею всю жизнь. Завещайте ее своему сыну, он ее завещает своему сыну, и так далее. У нее вечная гарантия. Если что-то выходит из строя, они ее ремонтируют или дают взамен другую. Вечно все, кроме скатов. Скаты придется покупать. Они лысеют, как обычно. И окраска тоже не вечная. Гарантия на окраску — десять лет. Если она теряет вид раньше, перекраска производится бесплатно.

— Может, оно и так, — произнес Виккерс, — но я как-то мало во все это верю. Не сомневаюсь, что можно сделать автомобиль, гораздо выносливей сегодняшних. Но какой здравомыслящий предприниматель станет создавать вечный автомобиль? Он же разорится. Да и стоить такая машина будет слишком дорого.

— Вот тут-то вы и ошибаетесь, — сказал Эб, — пятнадцать сотен и ни цента больше. Никаких запчастей, никаких неприятных сюрпризов. Пятнадцать сотен — и она ваша.

— Надо думать, красотой она не блещет.

— Красивей машины я не видел. Вчерашний тип приехал на такой, и я ее хорошенько рассмотрел. Окраска может быть любого цвета, на ней куча хрома, нержавейки, самые последние новинки, а вести ее — мечта. Конечно, к ней надо привыкнуть. Я хотел поднять капот, чтобы посмотреть двигатель, но тип мне сказал, что двигатель никогда не барахлит и не выходит из строя, так что даже доступ к нему закрыт. «А куда заливается масло?» — спросил я. И знаете, что он ответил? «Никакого масла не надо, нужен только бензин». Через пару дней я получу первую дюжину вечмобилей, — сказал Эб. — Вам оставить один из них?

Виккерс покачал головой.

— Я совсем на мели.

— Да, вот еще что — эта компания много дает за старые машины. За вашу можете получить тысячу долларов.

— Она не стоит того, Эб.

— Знаю, но тип мне сказал: «Давайте им больше, чем стоят их машины. О цене не беспокойтесь, мы с вами договоримся». Конечно, если вдуматься, так дела обычно не ведутся, но это их идея, и я им мешать не буду.

— Я подумаю.

— Вы заплатите только пятьсот долларов, а остальное будете вносить частями. Этот тип разрешил мне так делать. Он сказал, что пока их интересует не столько получать, сколько продавать.

— Что-то это все мне не очень нравится, — сказал Виккерс. — Вдруг откуда ни возьмись появляется фирма и предлагает совершенно новую модель автомобиля. Да о ней должны были бы кричать все газеты. Доведись мне выпускать новый автомобиль, я бы заклеил афишами всю страну, поместил броскую рекламу в журналах, привлек телевидение, расставил на дорогах рекламные щиты.

— Вы знаете, я тоже подумал об этом, — кивнул Эб. — Я и сказал тому типу. «Послушайте, вы хотите, чтобы я продавал этот ваш вечмобиль, а как я его буду продавать, если нет никакой рекламы, и никто никогда о нем ничего не слыхал». А он отвечает: они рассчитывают, что качество автомобиля будет говорить само за себя, что нет лучшей рекламы, чем слухи, что они предпочитают не тратиться на дорогую рекламную кампанию, а снизить цену на машину. Он сказал, что клиент не должен платить за рекламную кампанию.

— Не понимаю.

— Конечно, все это кажется довольно странным, — согласился Эб. — Но те, кто делает эти автомобили, думаю, ничего не теряют. Будьте покойны, они не сумасшедшие. А если они ничего не теряют, то сколько же зарабатывают компании, которые за две-три тысячи долларов продают свой железный лом, выходящий из строя после второй поездки? Дрожь пробирает, когда подумаешь, сколько они отхватили.

— Когда получите машины, — сказал Виккерс, — я зайду глянуть на них. Может, и сговоримся.

— Хорошо, — обрадовался Эб. — Вы сказали, что едете в город… С минуты на минуту придет автобус. Он останавливается на углу, возле аптеки, через два часа будете в Нью-Йорке. У них отличные водители.

— Действительно, я как-то не подумал об автобусе.

— Вы уж простите меня за машину, — извинился Эб. — Знай я, что она вам понадобится, непременно бы ее отремонтировал. Там ничего серьезного, но мне сначала хотелось узнать, что вы скажете на мое предложение, чтобы не вводить вас в лишний расход.

Аптека, казалось, стояла не на своем месте. Но когда Виккерс подошел ближе, он понял, почему у него возникло такое ощущение.

Не так давно скоропостижно скончался старый Ганс, сапожник, и его лавочка, стоявшая рядом с аптекой, несколько недель была закрыта. Теперь ее снова открыли. Во всяком случае, ее витрина была чисто вымыта, чего старый Ганс никогда не делал. В витрине лежали какие-то предметы. Виккерс так спешил рассмотреть их, что лишь вплотную подойдя к магазину, заметил свежую вывеску. «Технические новинки».

Виккерс остановился перед витриной. На черной бархатной полосе лежали зажигалка, бритвенное лезвие и электрическая лампочка. И ничего больше. Только три предмета. Ни ярлыков, ни рекламы, ни цен. В этом, впрочем, не было никакой нужды. Виккерс знал, что всякий, кто увидит витрину, поймет, чем торгует магазин.

Виккерс услышал негромкое постукивание. Он обернулся и увидел Гортона Фландерса, совершавшего свой утренний моцион. На нем был слегка потертый, но тщательно вычищенный костюм. В руке он держал элегантную эбеновую трость. Виккерс знал, что ни у кого в Клиффвуде не хватило бы духа ходить с тростью по улицам.

Фландерс поднял трость в знак приветствия и подошел взглянуть на витрину.

— Итак, они открывают свой филиал и здесь, — сказал он.

— Похоже на то, — ответил Виккерс.

— Очень странная фирма, — продолжал Фландерс. — Меня она очень заинтересовала. Я вообще весьма любопытен.

— Я не заметил ничего особенного.

— О Боже! — воскликнул Фландерс. — Вокруг происходит столько удивительного. Возьмите историю с углеводами. Весьма таинственная история. Вы так не считаете, мистер Виккерс?

— Я как-то не задумывался над этим. У меня столько работы…

— Что-то назревает, — сказал Фландерс. — Уверяю вас.

Автобус спустился по улице, проехал мимо и, затормозив, остановился возле аптеки.

— Боюсь, мне придется вас покинуть, мистер Фландерс, — заспешил Виккерс. — Я еду в город. Вернусь к вечеру. Всегда рад вас видеть у себя.

— Благодарю вас, — ответил Фландерс. — Всенепременно зайду.

Глава 4

Все началось с лезвия, бритвенного лезвия, которое никогда не затуплялось. Потом появилась зажигалка, она безотказно работала без кремня и бензина. Затем пришел черед лампочки, которая могла гореть вечно, если ее не разбивали. И наконец наступила очередь вечмобиля. Сюда же, несомненно, следовало отнести появление синтетических углеводов.

«Что-то назревает», — сказал ему Фландерс, когда они стояли перед лавочкой старого Ганса.

Виккерс уселся возле окна в середине автобуса и принялся размышлять, пытаясь во всем разобраться.

Бритвенные лезвия, зажигалки, лампочки, синтетические углеводы и теперь вечмобили — между их появлением явно существовала какая-то связь. Обнаружив ее, найдя этот общий знаменатель, можно было понять, почему появились именно эти пять предметов, а не какие-то пять других, например, не шторы, ходули, волчок, самолет и зубная паста. Лезвия необходимы ежедневно, как и лампочки, зажигалки напоминали о себе при каждом закуривании, синтетические углеводы позволили преодолеть кризисную ситуацию и спасли от голода миллионы людей.

«Что-то назревает», — сказал Фландерс, одетый в свой поношенный, но как обычно тщательно вычищенный костюм. По привычке он постукивал своей смешной тростью, хотя по зрелом размышлении в руке мистера Фландерса трость эта вовсе не выглядела смешной.

Вечмобиль будет работать, не требуя смены масла, после вашей смерти перейдет вашему сыну, а от него — к его сыну, и если прадед купит такую машину, то старший сын его старшего сына унаследует ее. Машина будет служить из поколения в поколение.

Но появление вечмобиля означало гораздо больше. Года не пройдет, как закроются все автомобильные заводы и большинство гаражей и ремонтных мастерских. Это нанесет серьезный удар сталелитейной, стекольной, текстильной и, наверное, еще дюжине других отраслей промышленности.

Можно было не придавать значения вечному бритвенному лезвию, электрической лампочке, зажигалке, но теперь пришло время задуматься. Сотни тысяч людей лишатся работы и, вернувшись домой, скажут родным: «Ну, вот и все. Я потерял работу». И повседневная жизнь семьи будет продолжаться в молчаливом отчаянии, в гнетущей атмосфере страха. Глава семьи станет покупать все газеты, жадно изучая предложения о работе, потом начнет с утра уходить из дома; меряя шагами длинные улицы, он будет обивать пороги крупных компаний, а люди, сидящие там за окошками или столами, будут отрицательно качать ему головой. В конце концов глава семьи с тяжелым сердцем переступит порог одной из небольших контор под вывеской «Синтетические углеводы» и со смущенным видом, какой может быть у квалифицированного рабочего, который никак не может найти работу, выдавит: «Мне не везет, а деньги кончаются. Я хотел бы спросить…» И человек, сидящий за столом, кивнет ему: «Ну, конечно, конечно, сколько у вас детей?» После этого он напишет что-то на листке бумаги и протянет его просителю. «Обратитесь вон в то окошечко, — скажет он. — Очевидно, на неделю вам этого хватит, потом приходите снова».

Глава семьи, взяв листок, станет бормотать слова благодарности, но человек из «Синтетических углеводов» остановит его: «Помилуйте, мы для того и существуем, чтобы помогать таким, как вы».

И глава семьи подойдет к окошечку, служащий прочтет записку и выдаст ему банки. Содержимое одних банок будет иметь вкус картошки, других — вкус хлеба, третьих — кукурузы или зеленого горошка.

Такие сцены можно было наблюдать постоянно.

Деятельность компании по производству и распространению синтетических углеводов не имела ничего общего с благотворительностью — это мог подтвердить всякий, кому доводилось иметь с ней дело. Служащие компании никогда не унижали вас, если вы обращались за помощью. Они относились к вам как к уважаемым клиентам и просили приходить снова, а если вы больше не появлялись, шли к вам домой узнать, в чем дело, устроились ли вы на работу или постеснялись прийти вновь. Они не жалели времени, чтобы побороть ваше смущение, и после их ухода вы ощущали уверенность, что, получая помощь, оказываете фирме немалую услугу. Благодаря синтетической пище были спасены миллионы людей, а теперь, когда грозят остановиться автомобильные заводы, и свернуть производство смежные предприятия, поле деятельности компании беспредельно расширится. К тому же многое говорит за то, что вечмобили не являются последней новинкой этой таинственной фирмы.

Нет сомнения, думал Виккерс, что за всеми этими вечными бритвенными лезвиями, зажигалками, электрическими лампочками и автомобилями стоят одни и те же люди.

Это вовсе не мешало существованию разных компаний. Однако Виккерс отнюдь не собирался заниматься их поисками.

Автобус понемногу наполнялся, а Виккерс по-прежнему в одиночестве сидел у окна. Позади него болтали две женщины, и ему невольно пришлось слышать их разговор.

— Мы состоим членами клуба фантазеров, — хихикнув, сказала одна из них. — Там столько интересных людей.

— Я тоже хотела было вступить в такой клуб, — перебила вторая, — но Чарли сказал, что все это сплошной треп. Он говорит, что мы живем в Америке, живем без малого в двухтысячном году от Рождества Христова, и нет никаких оснований не радоваться этому. Он считает, что наша страна — лучшая в мире, да и лучшего времени никогда не было. Мы живем с таким комфортом, какой до нас никому и не снился. И Чарли говорит, что все эти слухи — коммунистическая пропаганда, и уж он-то сумел бы показать тем, кто их распускает, попадись они ему в руки. Он так и сказал…

— О, я об этом ничего не знаю, — в свою очередь перебила первая женщина. — Но то, чем мы занимаемся, так увлекает; конечно, довольно нудно читать все эти древние истории, но в конечном счете получаешь удовлетворение. На прошлом собрании кто-то так и сказал, что все усилия будут вознаграждены. Однако мне не удается сделать ничего путного. У меня, наверное, котелок совсем не варит. Я не очень люблю читать и не все понимаю, мне надо объяснять, но некоторые довольны. Один мужчина из нашей группы вроде жил в Лондоне во времена какого-то Сэмюэля Пеписа1. Я не знаю, кто такой Пепис, но, думаю, большая знаменитость. Глэдис, а вы знаете, кто такой Пепис?

— Понятия не имею, — ответила Глэдис.

— Этот мужчина все время твердит о Пеписе. Пепис написал книгу, надо думать, большую, так как речь там идет о самых разных вещах. И наш, этот из клуба, тоже вроде ведет дневник. Страшно интересно. Мы просим его читать свои записи на каждом собрании. Просто удивительно, кажется, будто он на самом деле жил там.

Автобус остановился у железнодорожного переезда, и Виккерс глянул на часы — через полчаса он будет в Нью-Йорке.

«Теряю даром время, — подумал он. — Что бы Энн ни замышляла, роман свой не брошу. Не стоило отлучаться даже на день».

Позади него продолжала верещать Глэдис:

— А вы слыхали о новых домах, которые сейчас начали строить? Прошлым вечером я предложила Чарли сходить посмотреть на них. Наш дом потерял вид, надо заново все красить и ремонтировать, но Чарли сказал, что эти новые дома — сплошное надувательство. Там что-то нечисто. И еще он сказал, что слишком долго занимался бизнесом, чтобы клюнуть на такую аферу. А вы, Мэйбл, видели эти дома или, может, читали о них?

— Я рассказывала вам о нашем клубе, — не унималась Мэйбл. — Один из наших членов, по всей вероятности, уже живет в будущем. Вы не находите это удивительным? Только представьте себе человека, который утверждает, что живет в будущем…

Глава 5

Перед дверью Энн остановилась.

— А теперь, прошу тебя, Джей, запомни: его фамилия Крофорд. Не Крохэм, а Крофорд и никак иначе.

Виккерс униженно пробормотал:

— Я сделаю все, что в моих силах.

Она подошла к нему, подтянула галстук и щелчком сбила с отворота пиджака несуществующую пылинку.

— Потом пойдем и купим тебе новый костюм.

— У меня есть еще один костюм, — возразил Виккерс.

На дверях висела табличка: «Североамериканское исследовательское бюро».

— Однако не пойму, — возмутился Виккерс, — что общего между мной и сим бюро?

— Деньги, — сказала Энн. — У них они есть, а тебе они нужны.

Она открыла дверь, и он послушно последовал за ней, подумав, что Энн не только красивая, но и весьма способная женщина. Слишком способная. Она знала толк в книгах и цену издателям, угадывала вкусы читателя и разбиралась во всех тонкостях писательской профессии. Она сама могла найти верный путь и направить тех, кто ее окружал. Для нее не было большего наслаждения, чем слышать одновременно звонки трех телефонов или отвечать сразу на дюжину писем. Она вынудила его приехать сюда и, по всей вероятности, заставила Крофорда из Североамериканского бюро принять его.

— Мисс Картер, — сказала секретарша. — Можете пройти. Мистер Крофорд ждет вас.

Она покорила даже секретаршу, подумал Виккерс.

Глава 6

Джордж Крофорд был человеком столь могучего сложения, что кресло, в котором он восседал, казалось игрушечным. Он сидел, сложив руки на животе, и говорил ровным бесстрастным голосом, лишенным всякого выражения. Виккерс подумал, что вряд ли встречал когда-либо человека неподвижнее. Крофорд не только не двигался, но даже и не пытался это делать. Он высился в кресле, похожий на громадную статую, и не столько говорил, сколько шептал, еле шевеля губами.

— Я познакомился с некоторыми вашими произведениями, мистер Виккерс, и нашел их превосходными.

— Счастлив узнать это, — ответил Виккерс.

— Три года назад я бы ни за что не поверил, что примусь за чтение художественной литературы и буду беседовать с настоящим писателем. Но сегодня нам необходим человек вашего плана. Я говорил с моим административным советом, и мы пришли к выводу, что вы — именно тот, кто нам нужен.

Он замолчал и своими маленькими голубыми глазками в упор уставился на Виккерса.

— Мисс Картер сообщила мне, что вы весьма заняты в данный момент.

— Совершенно верно.

— У вас очень важная работа? — спросил Крофорд.

— Надеюсь, да.

— Однако то, что я хочу предложить вам, гораздо важней.

— Это, — сухо возразил Виккерс, — смотря на чей взгляд.

— Я вам не очень нравлюсь, мистер Виккерс, — сказал Крофорд. Он не спрашивал, а констатировал, и это разозлило Виккерса.

— Я еще не составил о вас определенного мнения, — ответил он. — Тем более что меня совершенно не интересует ваше предложение.

— Прежде чем продолжить беседу, — сказал Крофорд, — я хотел бы вас предупредить, что она носит сугубо конфиденциальный характер.

— Мистер Крофорд, — ответил ему Виккерс, — я не любитель грошовых тайн.

— Это не грошовая тайна, — впервые голос Крофорда утратил свою бесстрастность. — Речь идет о мире, стоящем на краю пропасти.

Виккерс удивленно взглянул на него. Бог мой, подумал он, эта туша говорит вполне серьезно. Ему действительно кажется, что мир стоит на краю пропасти.

— Вы слышали о вечмобиле? — спросил Крофорд. Виккерс кивнул.

— Мне сегодня предлагали его купить.

— А вы знаете, что существуют вечные бритвенные лезвия, зажигалки и электрические лампочки?

— Я имею такое лезвие, — сказал Виккерс, — и оно лучше всех тех, которые я когда-либо покупал. Не думаю, что оно вечное, но пока я не правил его. А когда оно затупится, непременно куплю себе такое же.

— Если вы не потеряете свое лезвие, вам никогда не понадобится покупать другое, мистер Виккерс. Оно действительно вечное, как и машина, которую вам предлагали. Возможно, вы слышали и о домах?

— Я не в курсе дела.

— Речь идет о сборных домах, — пояснил Крофорд. — Их продают по пятьсот долларов за полностью обставленную комнату. Вам дают хорошую скидку за ваш старый дом и предоставляют рассрочку на оставшуюся сумму. Рассрочка эта значительно превосходит то, что может позволить себе нормальное кредитное общество. Обогрев домов и кондиционирование воздуха в них производятся с помощью солнечной батареи, которая на порядок лучше всех тех, что существовали до сих пор. Я мог бы рассказать и еще кое о чем, но, думаю, этого достаточно, чтобы вы получили общее представление о сложившейся ситуации.

— Мне кажется, дома — это хорошая идея. Долгие годы мы говорили о дешевом жилье. Быть может, это и есть то самое решение.

— Идея в самом деле хорошая, — согласился Крофорд, — и я стал бы ее самым горячим приверженцем, не повлеки она за собой гибель энергетической промышленности. Солнечная установка дает тепло, свет, энергию для работ по дому. Стоит вам купить этот дом, и у вас отпадает нужда в электроснабжении. Эти дома лишат работы тысячи плотников, маляров, каменщиков, и они попадут в лапы людей из «Синтетических углеводов». В конце концов погибнет и лесная промышленность.

— Мне понятно, когда вы говорите об энергетической промышленности, — сказал Виккерс, — но как это может отразиться на строителях и лесной промышленности? Для строительства домов всегда будет необходимо дерево, как будут нужны и плотники для обработки.

— В этих домах действительно используется дерево, и кто-то производит все связанные с этим работы, но мы пока не знаем кто.

— Неужели нельзя навести справки? — удивился Виккерс. — Ведь это не так сложно. В торговых книгах должны быть записи. Наконец, где-то имеются заводы и фабрики.

— Компания существует, — признал Крофорд. — Но это торговая фирма. Мы были там и обнаружили лишь склады, где хранятся готовые конструкции до высылки покупателю. И все. Наши поиски предприятий-производителей не увенчались успехом. Они вписаны в накладные одной компании, название и адрес ее нам известны. Но никто и никогда не продал этой компании и щепки. Она не приобрела ни у кого ни одного гвоздя. У нее нет ни одного служащего. Фирма указывает, где расположены ее фабрики, эти местности существуют, но там нет никаких предприятий. И, если мы не ошибаемся, никто не переступал порога компании с тех пор, как мы взяли ее под наблюдение.

— Невероятно! — воскликнул Виккерс.

— Конечно, — согласился Крофорд. — Строительные материалы, из которых делаются дома, где-то надо производить.

— Мистер Крофорд, позвольте задать вам один вопрос. Почему все это вас так интересует?

— Видите ли, я еще не решил, стоит ли вам говорить об этом.

— Понимаю, но все же мне хотелось бы получить от вас ответ.

— Я должен возвратиться несколько назад, чтобы вы правильно поняли мои намерения. Наши цели, если хотите, наша организация, могут показаться смешными, если не знать их предыстории…

— Вы кого-то боитесь… — перебил Виккерс. — Вы не хотите признавать этого, но вы находитесь во власти какого-то животного страха.

— Как ни странно, я охотно это признаю. Но речь идет не обо мне лично, а о промышленности, о мировой промышленности.

— Вы думаете, — сказал Виккерс, — что те люди, которые делают и продают дома, производят и вечмобили, и зажигалки, и лампочки…

Крофорд кивнул.

— И углеводы… Стоит задуматься, и цепенеешь от ужаса. Кто-то уничтожает нашу промышленность и отнимает работу у миллионов людей, потом делает поворот на сто восемьдесят градусов и кормит эти миллионы людей, кормит их без анкет, бумагомарания и прочих бюрократических штучек, которые всегда были отличительной чертой благотворительных организаций.

— Политический заговор?

— Больше того. Мы уверены, что ведется сознательное и хорошо организованное наступление на нашу экономику в мировом масштабе, налицо намеренная попытка подорвать социальную и экономическую основу нашего образа жизни и, следовательно, нашей политической системы. Наш образ жизни определяют капитал, будь он частный или государственный, и заработная плата, которую получают рабочие за свой повседневный труд. Устраните эти два фактора, и вы подорвете само основание нашего общества.

— Вы сказали: «Мы уверены». Кого вы имеете в виду?

— Североамериканское бюро.

— Североамериканское бюро?

— Я чувствую, что заинтересовал вас, — заметил Крофорд.

— Просто я хочу знать, с кем имею дело, чего вы ждете от меня и о чем идет речь…

Крофорд не спешил с ответом.

— Именно это я и хотел сказать вам, когда предупредил о конфиденциальности нашей беседы.

— Не рассчитывайте, что я стану давать какие-то клятвы, — поспешил вставить Виккерс.

— Вернемся немного назад, — сказал Крофорд, — и займемся историей. Тогда станет ясно, кто мы и чем занимаемся. Вспомните о бритвенном лезвии. Незатупляющемся бритвенном лезвии. Новость о нем распространилась с невероятной быстротой, и буквально каждый мужчина приобрел себе такое лезвие. Вам известно, что нормальный человек бреется одним лезвием пять-шесть раз. Затем выбрасывает его и берет другое. Это означает, что он постоянно покупает новые лезвия. Следовательно, производство бритвенных лезвий — очень выгодное дело. В этой отрасли были заняты тысячи людей, продажа лезвий давала некоторый заработок тысячам торговцев, кроме того, производство лезвий стимулировало выпуск определенных сталей. Иными словами, эта отрасль промышленности была одним из экономических факторов, который наряду с тысячами других схожих факторов формировал мировую промышленность в том виде, как мы ее понимаем. И что же случилось?

— Я, конечно, не экономист, но я могу предположить: теперь никто не покупает бритвенных лезвий. Производство бритвенных лезвий вылетело в трубу, не так ли?

— Ну, все это происходит несколько медленнее, чем вы думаете, — сказал Крофорд. — Крупная отрасль промышленности — сложный механизм, который мгновенно не умирает. Даже если ничего нельзя сделать и сбыт постепенно сходит на нет. Но вы правы, именно сейчас предприятия, выпускающие бритвенные лезвия, терпят крах… Затем появилась зажигалка. Казалось бы, мелочь, но в мировом масштабе она перестает быть мелочью. Происходит то же самое, что и с производством лезвий. Затем приходит черед электрических лампочек. И опять мы наблюдаем тот же процесс. Три отрасли промышленности приговорены к смерти, мистер Виккерс. Эти три отрасли уничтожены. Вы сказали, что я боюсь, и я признаю это. Мы испугались после появления электрических лампочек. Ведь если кто-то может уничтожить три отрасли промышленности, то почему бы ему не уничтожить полдюжины, дюжину, сотню отраслей, а то и всю промышленность в целом? Мы объединились, и за словом «мы» скрывается промышленность не только Соединенных Штатов Америки, но и всего Американского континента, ряда стран Европы и Азии. Конечно, нашлись скептики, кое-кто отказался присоединиться к нам, но наша деятельность находит поддержку в деловых кругах всего мира. Как я уже говорил, я хочу, чтобы все это осталось между нами.

— В настоящий момент, — сказал Виккерс, — у меня нет никакого желания говорить с кем-либо на эту тему.

— Мы объединились, — продолжал Крофорд, — и в наших руках, как можете себе представить, сосредоточена значительная власть. Кое-что мы уже предприняли, кое-где нажали и кое-чего добились. Во-первых, ни одна газета, ни один журнал не рекламирует эти предметы и не публикует никакой информации о них. Во-вторых, ни один уважающий себя магазин не продает этих лезвий, зажигалок, лампочек.

— Вот почему они открыли свои собственные магазинчики!

— Конечно, — сказал Крофорд.

— Эти магазинчики множатся как грибы, — вставил Виккерс. — Один из них открылся на днях в Клиффвуде.

— Да, они открыли собственные магазинчики и стали практиковать новый вид рекламы: наняли тысячи мужчин и женщин, которые ходят и говорят каждому встречному: «Вы слышали об этих потрясающих товарах, которые недавно появились в продаже?.. Нет?.. Позвольте вам рассказать…» Принцип вам ясен. Нет лучше рекламы, чем реклама, построенная на личном контакте, но стоит она баснословно дорого. Мы поняли, что нам противостоят творческие, активные умы, располагающие практически неограниченным капиталом. Мы начали расследование. Пытались загнать этих людей в их логово, разузнать, кто они, как ведут дела, и каковы их намерения. Но, как я вам уже сказал, наши усилия ни к чему не привели.

— Быть может, есть законные пути? — спросил Виккерс.

— Мы думали о них, но этих людей невозможно прижать. Налоги? Они их платят. Больше того, они делают это с охотой. Чтобы никто не лез в их дела, они платят даже сверх положенного. Корпоративные правила? Они скрупулезно их выполняют. Социальное обеспечение? Они выплачивают громадные суммы, представляя длинные списки служащих, однако эти списки, по нашему убеждению, фиктивны. Но вы же не явитесь в фонд социального обеспечения со словами: «Послушайте, тех людей, за которых они платят взносы, не существует». Есть и другие средства воздействия, но все они не действенней этих; мы запутались в законодательных дебрях, и даже наши юристы не знают, как поступать.

— Мистер Крофорд, — сказал Виккерс, — все это очень интересно, но я все же не пойму, куда вы клоните. Вы сказали, что речь идет о заговоре против мировой промышленности с целью разрушить наш образ жизни. Но ведь вся история экономики содержит тысячи примеров жесточайшей конкуренции. Может, это тоже ее проявление?

— Вы забыли об углеводах, — возразил Крофорд.

— Вы правы, — признал Виккерс, — углеводы не оставляют камня на камне от моего предположения.

Из-за неблагоприятных погодных условий над отдельными странами нависла угроза голода. Конгресс Соединенных Штатов рассматривал вопрос о помощи с политических позиций — кому помогать и как и вообще помогать ли. А в утренних газетах появилось сообщение о том, что одна лаборатория синтезировала углеводы. В статье не говорилось, что лабораторию эту никто не знает. Это стало известно позже. Лаборатория возникла из небытия буквально за одну ночь. Даже крупные дельцы, Виккерс сейчас вспомнил об этом, не поверили случившемуся, обозвав создателей синтетических углеводов шарлатанами.

Но это не были шарлатаны. Может быть, фирма и вела свои дела каким-то непонятным образом, однако отныне с ней следовало считаться. Через несколько дней после первого сообщения стало известно, что продукты ее производства не поступают в продажу, а раздаются бесплатно всем нуждающимся, которые по тем или иным причинам не имеют возможности заработать себе на пропитание. Продуктами снабжались не только голодающие, но и те, кто постоянно жил на грани голода, то есть та значительная часть человечества, которая хотя и не вымирает из-за отсутствия пищи, но подвержена болезням и отстает в своем развитии по причине постоянного ее недостатка.

Словно по мановению волшебной палочки, в самых разных уголках земного шара возникли тысячи контор фирмы, и бедняки потекли туда рекой. Отдельные люди пользовались случаем без всяких оснований получать бесплатное питание, но служащие контор как бы не замечали этого.

Сами по себе синтетические углеводы не являлись полноценным пищевым продуктом. Но это было лучше, чем ничего, и во многих случаях деньги, сэкономленные на углеводах, помогали купить кусок мяса, которое давно исчезло со стола.

— Мы серьезно изучали вопрос об углеводах, — продолжал Крофорд, — и снова ничего не нашли. Мы убеждены, что их никто не производит, однако они существуют. В конторы они поступают со складов, но на складах не может храниться более двухдневного запаса. Мы не обнаружили даже следов фабрик и транспортных средств, кроме транспорта, который доставляет углеводы со складов в конторы. А вот откуда продукция поступает на склады, неизвестно. Такое впечатление, что она туда вообще не поступает. Как в старой сказке Хоторна о горшке, в котором никогда не кончалось молоко.

— А вы сами не можете производить углеводы?

— Я понял вашу мысль, — кивнул Крофорд. — Но мы не в состоянии это сделать, как не в состоянии производить вечмобили или незатупляющиеся бритвенные лезвия. Наши инженеры и химики уже давно заняты изучением этого вопроса, но ни на шаг не продвинулись в решении проблемы.

— А что произойдет, когда безработным понадобится еще кое-что, кроме пищи? — спросил Виккерс. — Когда их семьи окажутся в лохмотьях, и возникнет нужда в новой одежде? Когда их выбросят на улицу?

— Думаю, что могу ответить на ваш вопрос. Появится еще одно филантропическое общество, которое даст им одежду и кров. Уже продаются дома по пятьсот долларов за комнату, и это чисто символическая цена. Почему бы не давать их даром? И почему бы не продавать одежду за десятую или двадцатую часть стоимости? Костюм за пять долларов, платье за пятьдесят центов…

— А вы пробовали прогнозировать, какую следующую новинку они готовят?

— Мы пытались это сделать. Мы были уверены в скором появлении автомобиля. Как видите, так оно и случилось. Думали мы и о домах. Теперь очередь за одеждой.

— Пища, одежда, жилье, средства передвижения — четыре основные потребности человека.

— Кроме того, они располагают горючим и источником энергии, — добавил Крофорд. — Когда достаточное количество людей поселится в новых домах, снабженных солнечной энергией, придется распрощаться с обычными отраслями энергетической промышленности.

— Но кто же эти деятели? — спросил Виккерс. — Вы говорите, что не знаете их. Но есть ли хоть какое-то предположение?

— Ни малейшего. У нас имеются списки персонала и членов административных советов. Но мы не можем найти этих людей.

— Может быть, это русские? Крофорд отрицательно покачал головой.

— Нет, они тоже обеспокоены, хотя у них пока ничего подобного не наблюдается.

В первый раз Крофорд шевельнулся. Он снял руки с живота, схватился за ручки своего массивного кресла и встал.

— Кажется, вы не поняли, какая роль во всем этом отводится вам? — спросил он.

— Не понял.

— Мы не можем сразу, без какой-либо подготовки заявить: «Люди! Перед вами союз мировых промышленных держав, борющихся за сохранение вашего образа жизни». Мы не можем сказать им о сложившейся ситуации. Нам рассмеются в лицо. Нельзя просто так объяснить людям, что вечный автомобиль и дом за пятьсот долларов за комнату обернутся для них катастрофой. Мы не можем этого сказать, но им необходимо это узнать. Мы хотим, чтобы вы написали об этом книгу.

— Не вижу… — начал Виккерс. Но Крофорд прервал его на полуслове.

— Вы напишете так, словно сами обо всем узнали. Вы намекнете на хорошо информированные источники, не называя их. Мы предоставим вам материалы, но все должно исходить от вас.

Виккерс медленно поднялся и протянул руку за шляпой.

— Спасибо, что вы подумали обо мне, — сказал он, — но меня не интересует ваше предложение.

Глава 7

Энн Картер сказала Виккерсу.

— В один прекрасный день, Джей, я так рассвирепею, что разобью тебе голову. И тогда, может, узнаю, чем она набита.

— Мне нужно написать книгу, чем я и занят в настоящий момент. Ты имеешь что-нибудь против?

— Твоя книга может подождать. Ее ты всегда сможешь закончить. А вот эту, о которой шла речь, — нет.

— Давай, давай. Скажи, что я швырнул на ветер миллион долларов, ты ведь именно так считаешь?

— Ты мог содрать с них кругленькую сумму и заключить с издателем такой договор, что пальчики оближешь.

— И отложить в сторону свое самое великое произведение, — сказал Виккерс. — Остыть и, вернувшись к книге снова, понять, что душа к ней уже не лежит.

— Любая книга, которую ты пишешь, — твое самое великое произведение. Джей Виккерс, ты жалкая тень писателя. Согласна, ты неплохо пишешь, и твои чертовы книги хорошо расходятся, хотя иногда мне непонятно почему. Если бы ты не зарабатывал этим деньги, ты бы и строчки не написал. Скажи мне откровенно, зачем ты пишешь?

— Ты ответила сама. Ради денег. Раз ты так считаешь, значит, так оно и есть.

— Ну, ладно, я — лицо заинтересованное.

— Боже мой, мы ругаемся так, будто давно женаты.

— Кстати, то, что ты никогда не был женат, доказывает, какой ты эгоист. Бьюсь об заклад, ты никогда и не думал о женитьбе.

— Думал однажды, — вздохнул Виккерс, — но это было очень давно.

— Ну-ну, урони голову на руки и порыдай. Уверена, это будет впечатляющее зрелище. Вот почему в твоих романах такие душераздирающие любовные сцены.

— Энн, во хмелю на тебя накатывает злость.

— Приходится пить, ты сам меня толкаешь на это. Как ты сказал: «Спасибо, что вы подумали обо мне, но меня не интересует ваше предложение».

— У меня было предчувствие, что тут дело нечисто, — упорствовал Виккерс.

— Ты весь в этом, — сказала Энн. — Она выпила вина. — Под предлогом предчувствия ты не хочешь признать, что отказался от лучшего предложения в твоей жизни. Предложи мне такую сумму, я бы плюнула на все предчувствия.

— Не сомневаюсь, — сказал Виккерс.

— Вот уж этого тебе не следовало говорить. Плати и пойдем. Провожу тебя до автобуса, и чтоб глаза мои тебя больше не видели.

Глава 8

Громадный плакат занимал почти все пространство необъятной витрины:

Через витрину был виден пяти- или шестикомнатный домик, его окружал небольшой, хорошо спланированный сад с лужайкой и солнечными часами. К дому примыкал гараж с флюгером в виде утки. На ровно подстриженном газоне стояли два белых садовых стула и круглый столик, а на дорожке сверкал новенький автомобиль.

Энн сжала руку Виккерса.

— Зайдем?

— Это, должно быть, то, о чем говорил Крофорд.

— У нас есть еще время до отхода твоего автобуса, — сказала Энн.

— Почему бы и нет? Может, присматривая дом, ты перестанешь говорить гадости.

— Будь это возможно, я бы поймала тебя на слове и вышла за тебя.

— И превратила бы мою жизнь в ад…

— Конечно, — нежно сказала Энн, — а зачем же еще выходить замуж за тебя?

Дверь захлопнулась за ними, сразу оборвав шум улицы, и они направились к дому, ступая по толстому зеленому паласу, который пружинил под ногами, словно лужайка.

Продавец увидел их и пошел навстречу.

— Мы проходили мимо, — произнесла Энн, — и решили зайти. Этот дом так привлекателен и…

— Это отличный дом, — заверил их продавец, — и его владельцы пользуются многими преимуществами.

— В витрине написано, что комната в нем стоит пятьсот долларов. Это правда? — поинтересовался Виккерс.

— Все спрашивают одно и то же. Люди не верят своим глазам.

— Так это верно? — продолжал настаивать Виккерс.

— Конечно, — ответил продавец. — Пятикомнатный дом стоит две с половиной тысячи долларов, десятикомнатный — пять. Но пока на десятикомнатные дома желающих мало.

— Что вы понимаете под словом «пока»?

— Дело в том, сэр, что эти дома можно расширять. К примеру, вы покупаете пятикомнатный дом, а через некоторое время замечаете, что вам нужна еще одна комната; мы приезжаем, производим замеры — и ваш дом становится шестикомнатным.

— Переделки стоят дорого? — спросила Энн.

— Отнюдь, те же пятьсот долларов за каждую новую комнату. Все остальное мы берем на себя.

— Эти дома — сборные? — снова спросила Энн.

— Кажется, их так называют, хотя это не совсем соответствует истине. Когда говорят о сборных домах, имеют в виду дома, которые собираются из отдельных конструкций; такая сборка занимает восемь-десять дней. В результате вы получаете только оболочку — без отопления, без каминов — словом, без начинки…

— Меня интересует эта дополнительная комната, — прервал Виккерс. — Вы сказали, что в случае необходимости вас следует вызвать, и вы присоедините ее.

Продавец как-то сжался.

— Не совсем так, сэр. Мы не присоединяем ее. Мы трансформируем дом. У вас по-прежнему остается удобный дом, планировка которого отвечает самым последним достижениям домостроения. Иногда требуется полная трансформация дома, меняется расположение комнат и тому подобное. Конечно, — добавил продавец, — если вы хотите целиком трансформировать дом, лучше обменять его на новый. За все эти операции мы берем чисто условную плату в размере одного процента в год, не считая, разумеется, стоимости дополнительных комнат. — Он с надеждой посмотрел на них. — Может быть, у вас уже есть дом?

— Крохотный коттедж в долине, — сказал Виккерс, — ничего особенного.

— Какова его цена, по вашему мнению?

— Пятнадцать-двадцать тысяч, но не думаю, что смогу продать его за эту цену.

— Мы вам дадим двадцать тысяч, — сказал продавец, — после оценки экспертами. Наши эксперты не очень придирчивы.

— Но, — возразил Виккерс, — мне не нужен дом больше чем из пяти-шести комнат. Он не будет стоить дороже двух с половиной-трех тысяч…

— О, это не имеет никакого значения, — ответил ему продавец — Разницу мы вам выплатим наличными.

— Ну, это уже совершенная бессмыслица!

— Вовсе нет. Мы готовы выплачивать нашим покупателям всю стоимость их домов, чтобы как можно шире знакомить людей с нашей продукцией. Иными словами, мы выплачиваем вам разницу, убираем ваш старый дом и возводим для вас новый. Все очень просто.

Энн обратилась к Виккерсу:

— Скажи, что тебя это не интересует. Дело выглядит слишком выгодным, а потому ты, конечно, отказываешься.

— Простите, мисс, — сказал продавец, — я не понял.

— У нас свои счеты, — успокоил его Виккерс.

— А! Я уже говорил, что владелец дома пользуется рядом преимуществ.

— Расскажите нам о них, пожалуйста, — сказала Энн. — Это интересно.

— Охотно. В доме установлен солнечный генератор. Вам известно, что это такое?

Виккерс утвердительно кивнул.

— Установка, преобразующая солнечную энергию в электрическую.

— Совершенно верно, — сказал продавец. — Однако наш генератор значительно превосходит все установки такого рода. Он круглый год снабжает дом электроэнергией. Вы перестаете нуждаться в коммунальных услугах. Более того, генератор производит громадное количество энергии, значительно большее, чем вам может понадобиться.

— Чудесно, — сказала Энн.

— Дом полностью оборудован. В нем устанавливается холодильник с морозильной камерой, стирально-сушильная и посудомоечная машины, мусородробилка, тостер, вафельница, радиоприемник, телевизор и прочая аппаратура.

— За особую плату, конечно? — обронил Виккерс.

— Вовсе нет. Все те же пятьсот долларов за комнату.

— А кровати, — спросила Энн, — кресла и остальная мебель?

— Увы, — сказал продавец, — мебель вы должны покупать сами.

— А сколько стоит разборка старого и установка нового дома? — спросил Виккерс.

Продавец с достоинством расправил плечи.

— Поймите, речь идет о честном предложении. Никакого обмана. Вы покупаете дом или даете распоряжение о его оплате по пятьсот долларов за комнату. Наши бригады специализированных рабочих разбирают ваш дом и устанавливают новый. В указанную нами цену входит абсолютно все. Никаких дополнительных платежей. Правда, иногда покупатели хотят сменить место жительства. В этом случае нам всегда удается договориться с ними о приемлемом обмене их старого владения на новое. Я полагаю, вы хотите остаться там же. В долине. Очень красивое место.

— Не уверен, — сказал Виккерс.

— Я кое-что упустил, — продолжал продавец. — Наши дома не требуют окраски. Они построены из материала, который никогда не меняет своего цвета. У нас большой выбор приятных оттенков.

— Простите, что мы отняли у вас время, — сказал Виккерс. — Мы не клиенты, а просто прохожие.

— Но у вас есть дом?

— Да, есть.

— Мы готовы заменить его на новый и выплатить вам кругленькую сумму…

— Я это уже слышал, — сказал Виккерс, — но…

— Мне кажется, — перебил его продавец, — что вы должны уговаривать меня, а не я вас…

— У меня есть дом, который мне нравится. Откуда мне знать, будет ли мне хорошо в вашем новом доме?

— Но, сэр, — сказал продавец, — я же объяснил…

— Я привык к своему дому. Привык, и он платит мне тем же. Я очень привязался к нему.

— Джей Виккерс! — воскликнула Энн. — Так привыкнуть к дому за три года? Слушая тебя, можно подумать, что речь идет о родовом замке.

Виккерс продолжал упорствовать:

— Я его чувствую, я его знаю. В столовой скрипит одна половица, и я иногда специально наступаю на нее, чтобы услышать ее скрип. В виноградной лозе над террасой живут два снегиря, а в подвале поселился сверчок. Я искал его, но не нашел, он оказался хитрее меня. А теперь я ни за что не трону его, он стал частью дома и…

— В наших домах вас никогда не будут беспокоить сверчки. Материалы, из которых сделан дом, содержат инсектициды. Вас никогда не будут беспокоить комары, муравьи и любая другая живность.

— Но сверчок мне вовсе не мешает, — возразил Виккерс. — Об этом я и толкую. Более того, я уверен, что не смогу жить в доме, где не могут водиться сверчки. Мыши — другое дело.

— Уверяю вас, — заявил продавец, — мышей в наших домах не бывает.

— У меня их тоже не будет. Я вызвал специального человека, и он уничтожит их.

— Я еще хочу спросить вас, — обратилась Энн к продавцу, — вы говорили о стиральной машине, холодильнике…

— Разумеется.

— Но вы ничего не сказали о плите…

— Разве? — удивился продавец. — Как я мог о ней забыть? Конечно, мы устанавливаем и плиту.

Глава 9

Когда автобус прибыл в Клиффвуд, уже начало темнеть. Виккерс купил газету и перешел на другую сторону улицы, где находилось единственное в городе приличное кафе.

Он заказал ужин и только развернул газету, как услышал пронзительный голосок:

— О, мистер Виккерс!

Виккерс опустил газету. Перед ним стояла Джейн, девчушка, с которой он завтракал утром.

— А, Джейн, добрый вечер, — сказал он. — Что ты тут делаешь?

— Мы с мамой пришли купить мороженого, — Джейн влезла на стул и уселась напротив него. — А где вы были целый день, мистер Виккерс? Я приходила к вам, но там был один человек, и он не хотел меня пускать. Он сказал, что травит мышей. Зачем он травит мышей, мистер Виккерс?

— Джейн, — раздалось над головой.

Виккерс поднял глаза. Рядом стояла элегантная цветущая женщина и улыбалась ему.

— Она вам не мешает, мистер Виккерс?

— Ни капельки, она так мила.

— Я — миссис Лесли, — произнесла женщина. — Мать Джейн. Мы с вами уже давно стали соседями, а познакомиться как-то не довелось.

Она присела к столу.

— Я прочла несколько ваших книг, — сказала она, — они мне очень понравились. Но я прочла не все. Ужасно мало времени.

— Благодарю вас, миссис Лесли, — сказал Виккерс.

«А она ведь решит, — подумал он, — что я благодарю ее за то, что она соизволила прочесть мои книги».

— Я давно собиралась зайти к вам, — призналась миссис Лесли. — Мы организуем клуб фантазеров, и ваше имя — в моем списке.

Виккерс отрицательно покачал головой.

— Я ограничен во времени. И придерживаюсь нерушимого правила — ни в чем не принимать никакого участия.

— Но, — возразила миссис Лесли, — мы там будем заниматься тем же, чем и вы.

— Спасибо, что подумали обо мне. Она смущенно улыбнулась.

— Вы считаете нас сумасшедшими, мистер Виккерс?

— Нет, ни в коем случае.

— Тогда взрослыми детьми?

— Ну, если вы именно так формулируете свою мысль, — сказал Виккерс, — я соглашусь с вами. Ваша затея мне действительно кажется ребячеством.

«Вот я и совершил промашку, — подумал он. — Теперь она представит дело так, будто это мои слова, а не ее. Все соседи будут знать, что именно я назвал идею клуба ребячеством».

Но слова Виккерса, казалось, не задели ее.

— Если у человека каждая минута на счету, то наша затея, может, и покажется ему ребячеством. Однако специалисты считают, что такой клуб — прекрасное средство занять себя вне дома.

— Не сомневаюсь, — сказал Виккерс.

— Нужно много работать. Когда вы выбираете эпоху, в которой хотели бы жить, надо все о ней читать, все выискивать и день за днем вести дневник; со всеми подробностями, а не одной-двумя фразами описывать свое ежедневное воображаемое времяпрепровождение, чтобы всем было интересно это слышать.

— В истории было много увлекательных эпох, — сказал Виккерс.

— Как приятно слышать это! — воскликнула миссис Лесли. — Вы не можете указать мне одну из них?

Например, какую бы эпоху выбрали вы сами, мистер Виккерс?

— Простите меня. Я никогда не задумывался над этим.

— Но вы же сказали, что их много.

— Конечно. И все же, если хорошенько подумать, наша эпоха не менее увлекательна, чем другие.

— Но сейчас ничего не происходит.

— Напротив, именно сейчас происходит много интересного, — возразил Виккерс.

Он испытывал жалость к этим взрослым людям, которые притворялись, что живут в другом веке, и во всеуслышание заявляли, будто не могут жить в своем времени. Они прикрывали свою внутреннюю пустоту желанием хоть на мгновение окунуться в затхлое очарование чужой жизни.

Он вспомнил разговор двух женщин, сидевших позади него в автобусе. Какое удовлетворение можно получить от воображаемой жизни во времена Пеписа? Жизнь самого Пеписа была заполнена скитаниями, самыми разными встречами. Крохотные таверны, где можно получить кусок сыру и кружку вина, представления, сборища, разговоры далеко за полночь и, наконец, множество всяких забот, столь же естественных для Пеписа, сколь неестественных для этих фантазеров.

Их движение стало бегством от действительности, но от чего именно? Может, от неуверенности в себе? Они жили в повседневном напряжении, которое не оставляло их в покое ни на минуту, хотя и не перерастало в страх. Возможно, их постоянно мучило неосознанное сомнение, а такое состояние духа не могли компенсировать никакие ухищрения технологической эпохи.

— Мороженое нам уже, наверное, упаковали, — заторопилась миссис Лесли, беря перчатки и сумочку. — Буду рада видеть вас как-нибудь вечерком у нас, мистер Виккерс.

Виккерс встал вместе с ней.

— Непременно как-нибудь зайду, — пообещал он. Он знал, что никуда не пойдет, а она не хотела, чтобы он приходил, но такова была обязательная формула вежливости.

— Пойдем, Джейн, — сказала миссис Лесли. — Я очень рада, что наконец познакомилась с вами, мистер Виккерс.

Не дожидаясь ответа, она удалилась.

— Дома сейчас все хорошо, — успела шепнуть Джейн. — Мама с папой помирились.

— Рад за тебя, — сказал Виккерс.

— Папа обещал больше не ухаживать за женщинами, — добавила Джейн.

— Счастлив слышать это, — ответил Виккерс. Мать окликнула ее через зал.

— Мне надо идти, — Джейн торопливо сползла со стула и бегом бросилась за матерью. Прежде чем скрыться за дверью, девочка обернулась и помахала ему рукой.

Бедняжка, подумал он, что ее ждет? Будь у него такая дочь… Он тут же прогнал эту мысль. У него не было дочери. У него была полка с книгами, его ждала рукопись — его надежда и возможный успех. И вдруг все показалось ему таким ничтожным, включая и его лишенный смысла успех. Книги и рукописи, думал он, можно ли строить жизнь только на этом?

Перед ним, как и перед каждым сейчас, стояла проблема, как жить дальше. Долгие годы мир находился в страхе перед возможной войной. Вначале была безысходность, бегство от окружения и от себя; потом чувство обреченности притупилось, оставив какую-то саднящую ранку в глубине души, его перестали замечать, сжились с этой ноющей болью…

И ничего странного в появлении фантазеров нет, сказал он себе. Он и сам жил вне действительности со своими книгами и рукописями.

Глава 10

Он поискал ключ под цветочным горшком на террасе, но его там не оказалось. И он вспомнил, что оставил дверь открытой, чтобы Джо мог попасть в дом.

Он повернул дверную ручку и вошел, на ощупь в темноте добрался до стола и зажег лампу. Под лампой лежал клочок белой бумаги, на котором размашистым почерком было написано:

Он услышал шорох и, повернувшись, заметил, что на террасе кто-то покачивался в его любимом кресле-качалке. Зажженная сигарета выписывала в темноте замысловатые кривые.

— Это я, — раздался голос Гортона Фландерса. — Вы уже поужинали?

— Я перекусил в поселке.

— Жаль, я принес бутерброды и пиво. Я думал, вы будете голодны, и, зная вашу любовь к стряпне…

— Спасибо, — сказал Виккерс, — пока я сыт. Может, поедим попозже.

Бросив шляпу на стол, он вышел на террасу.

— Я занял ваше место, — забеспокоился Фландерс.

— Ничего страшного, — ответил Виккерс.

— Какие новости? У меня дурная привычка не заглядывать в газеты.

— Ничего нового. Все те же разговоры о войне.

— Они не прекращаются уже добрых тридцать лет. Но пока все же дело ограничивалось локальными конфликтами. Правда, мировая война могла вспыхнуть по меньшей мере раз двенадцать.

— Я как-то никогда об этом не задумывался, мистер Фландерс. Однако, полагаю, никому не хочется воевать, — сказал Виккерс.

— Так-то оно так, да не всегда стремление к миру позволяет предотвратить войну. Сколько раз великие державы оказывались перед выбором — начать войну или уступить. И они всегда уступали. Однако так происходит лишь последние тридцать лет. Вам не кажется, мистер Виккерс, что появился какой-то новый фактор?

— Я, пожалуй, не вижу никакого нового фактора. Человек остался человеком. Люди не всегда воевали. В 1945 году они закончили самую страшную в истории войну.

— С тех пор возникло немало поводов, вспыхивали местные конфликты, но не мировая война. Как вы думаете почему?

— Мне трудно сказать.

— А я считаю, что все дело в появлении нового фактора.

— Может, это страх перед новыми видами оружия?

— Может, и так, — согласился Фландерс, — но страх — удивительное чувство. Он в равной мере может и вызвать войну, и помешать ей. Однако не думаю, мистер Виккерс, что страх является единственной причиной поддержания мира.

— Вы полагаете, существует некий психологический фактор?

— Не исключено, — ответил Фландерс, — как не исключено и вмешательство.

— Вмешательство? Чье?

— Затрудняюсь ответить на ваш вопрос. Но я уже давно одержим этой мыслью, и не только в связи с последними событиями. Столетие назад с нашим миром что-то произошло. До тех пор наблюдался медленный прогресс, почти не менялся образ мыслей. И вдруг мелко семенившее человечество двинулось вперед семимильными шагами. Люди изобрели автомобиль, телефон, кино, летательные аппараты. Появились радио, телевидение… И четверти века не понадобилось, чтобы классическая физика уступила место новой форме мышления. Человеческий разум принял свое невежество как должное, столкнувшись с атомом и электронами. Появились такие науки, как атомная физика, квантовая электроника. Физики вдруг набрались храбрости и заявили, что не знают, почему электроны ведут себя именно так, а не иначе.

— Вы хотите сказать, — прервал его Виккерс, — произошло нечто, что сбило человека с его пути? Но так случается не впервые. Был Ренессанс, и была промышленная революция.

— Я не утверждаю, что это произошло впервые, — ответил Фландерс. — Я только сказал, что это имеет место. Тот факт, что нечто подобное уже случалось, только доказывает некую закономерность. Значит, мы являемся свидетелями какого-то явления. Но кто пришпорил выдохшуюся лошадь цивилизации и заставил ее галопом рвануться вперед, да так, что она, не выказывая усталости, не снижает скорости уже добрую сотню лет?

— Вы говорите о вмешательстве, — сказал Виккерс. — И дали волю своей фантазии. Может, вы думаете, что это какие-нибудь марсиане?

Фландерс отрицательно покачал головой.

— Нет, не марсиане. У меня возникла более общая идея. — Он указал сигаретой на усеянное звездами ночное небо. — Там должны находиться неисчерпаемые источники знания. Повсюду в этом пространстве, окружающем нашу Землю, должны жить разумные существа; об уровне развития их науки мы можем только догадываться. Какая-то часть знаний, которыми они располагают, может оказаться полезной людям Земли.

— Вы имеете в виду пришельцев?

— Нет, — ответил Фландерс. — Я считаю, что источник знания ждет нас на месте. Ждет, пока мы сможем добраться до него.

— Но звезды слишком далеко…

— Не исключено, что нам не понадобятся ракеты. Нам не придется летать, а мы сможем попасть туда с помощью разума…

— Телепатия?

— Возможно, это ближе к действительности. Разум, который исследует и ищет; разум, который пытается вступить в контакт с другим разумом. Если телепатия существует, то расстояния роли не играют — полмили или световой год, какая разница? Разум не подчиняется физическим законам, а следовательно, может путешествовать со сверхсветовой скоростью.

Виккерс смущенно засмеялся — он почувствовал, как по затылку ползут невидимые мурашки.

— Вы шутите, — сказал он.

— Возможно, — согласился Фландерс. — Наверно, я — просто эксцентричный старик, любящий побеседовать с человеком, который не очень смеется над его словами.

— А имеются ли какие-либо доказательства применимости и пользы знаний, о которых вы говорили? Ведь они могут оказаться чуждыми для нас, потребуют иной логики мышления, будут касаться иных проблем и использовать иные понятия, которые мы не в состоянии осмыслить.

— В основном вы правы, — сказал Фландерс. — Придется прибегнуть к какому-то отсеву. Но среди плевел окажутся и зерна. Так, например, если будет обнаружено средство, исключающее трение, появятся вечно работающие машины, появятся…

— Минуточку! — нервно воскликнул Виккерс. — К чему вы клоните? Почему вы говорите именно о вечно работающих машинах? У нас они уже появились. Утром я говорил с Эбом…

— А! Вечмобиль… Именно его я и имел в виду, мистер Виккерс.

Глава 11

Еще долго после ухода Фландерса Виккерс сидел в своем кресле и курил, рассматривая кусочек неба между оградой и крышей террасы… Он видел бесчисленные блестки звезд и думал, как трудно, да и вообще возможно ли, оценить расстояние между ними и время, необходимое, чтобы его преодолеть.

Фландерс был старым человеком, и его потертый пиджак, деревянная трость и изысканная манера речи наводили на мысль о былых временах. Мог ли он знать и знал ли о том, что накоплено на далеких звездах?

Подобные разговоры мог вести любой мечтатель. Что он еще сказал? Что-то о вмешательстве. Но все его рассуждения носят отвлеченный характер. Фландерс ищет в них убежища от действительности. Туманные рассуждения помогают ему забыть об унылом существовании.

«Вот и я, — подумал Виккерс, — тоже начал фантазировать. Что я знаю о жизни этого эксцентричного старика?»

Он встал с кресла и вошел в гостиную. Выдвинул стул, уселся перед рабочим столом, поглядел на пишущую машинку, стоявшую с немым укором, — останься он дома на целый день, к рукописи прибавилось бы еще немного.

Виккерс взял несколько страниц, хотел было их перечитать, но почувствовал, что потерял к ним интерес, и вдруг испугался: неужели ушло вдохновение, заставлявшее его писать каждый день. Он не мог противиться внутренней потребности освободить свой мозг от накопившихся мыслей и тем самым вновь обрести ясность мышления. Он воспринимал необходимость писать как неизбежное покаяние, после которого снова можно спокойно жить.

Он отказался писать книгу для Крофорда, сказав, что она не интересует его, и это было правдой, ибо он мечтал вернуться домой к своей рукописи, оставшейся на столе.

Но рукопись была не единственной причиной отказа — на него подействовало и еще что-то. «Предчувствие», — сказал он Энн, та подняла его на смех. А у него на самом деле было предчувствие, более того, ощущение опасности, страха, словно рядом стоял его двойник и умолял как можно быстрее уйти оттуда.

Рассуждая логически, он не должен был ощущать страха. У него не было никаких причин отказываться от предложения Крофорда. Деньги очень пригодились бы. И Энн получила бы хорошие комиссионные. Отказ противоречил здравому смыслу. И все же он отказался без малейшего колебания.

Он положил страницы поверх стопки, встал и задвинул стул.

Шорох скользящего по ковру стула словно послужил сигналом — в темном углу послышался топот, кто-то перебежал в другой угол. И все стихло — только через открытую дверь доносилось шуршание виноградной лозы, которая, качаясь, задевала за накомарник, натянутый вокруг террасы. Затем лоза перестала качаться, и в доме стало совсем тихо, сверхъестественно тихо, словно весь дом замер, ожидая, что произойдет дальше.

Виккерс медленно повернулся и окинул взглядом комнату. Он поворачивался очень осторожно, стараясь не производить ни малейшего шума и в то же время не показаться кому-то смешным.

Мышей быть не могло. Джо гарантировал. Кто же тогда мог бегать из угла в угол?

Ничто не нарушало тишины. Даже не тишины, а какого-то мертвого оцепенения: казалось, кто-то, сдерживая дыхание, затаился во тьме.

Двигая только глазами, — ему чудилось, стоит повернуть голову, как хруст шейных позвонков навлечет на него опасность, — Виккерс осматривал комнату, внимательно вглядываясь в темные углы, куда не доставал свет лампы. Он осторожно завел руки за спину, чтобы ухватиться за край стола, опереться на что-нибудь твердое. Пальцы его правой руки наткнулись на металлический предмет, и он угадал в нем пресс-папье, которое снял с рукописи, когда сидел за столом. Он схватил его и зажал в руке — теперь он был вооружен.

Кто-то притаился в углу возле желтого кресла, и, хотя это существо не имело глаз, Виккерс чувствовал, что за ним наблюдают. Существо еще не знало или не хотело знать, что его заметили, но такое положение не могло длиться долго.

— Вот тебе! — крикнул Виккерс и с силой метнул пресс-папье в угол.

И тут же послышался звон катящихся по полу металлических деталей.

Глава 12

Перед Виккерсом лежала груда обломков: разбитые крохотные радиолампы, перепутанные провода, потрескавшиеся кристаллы, помятый металлический корпус, в котором помещалась вся эта таинственная механика, совершенно неизвестная ему.

Он подвинул к себе настольную лампу, чтобы лучше рассмотреть собранные с пола предметы, и нерешительно трогал их пальцем.

Оказывается, вовсе не мыши разгуливали ночью по дому. И кошка боялась этого незнакомого предмета, обходившего мышеловки.

Судя по всему, это было какое-то электронное устройство. Электронный шпион, — догадался Виккерс, — который движется, слушает, наблюдает за ним, записывает все, что видит и слышит, а потом кому-то передает добытую информацию. Но кому? И зачем? А может, это что-то совсем другое, и его присутствие объясняется очень просто, а может, и вовсе необъяснимо. Будь это электронный соглядатай, Виккерсу не удалось бы застигнуть его врасплох. Ясно одно: шорохи и шаги, которые месяцами слышались по ночам, — отнюдь не мышиная возня.

Однако всякий шпион ведет наблюдения, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Тем более подобное устройство. Его нельзя было бы обнаружить, не пожелай оно открыться.

Не пожелай оно открыться… Он сидел за столом, потом встал, отодвинул стул. И только тогда услышал топот. Если бы оно не побежало, он никогда и не заметил бы его. Да и для бегства не было причин: в комнате было темно, светила лишь настольная лампа, к тому же этот соглядатай находился у него за спиной.

Теперь Виккерс был уверен, что устройство сознательно обнаружило себя, сознательно побежало по комнате, привлекая к себе его внимание, и не пыталось скрыться, когда его заметили.

Он снова сел, на лбу у него выступил холодный пот, но он даже не поднял руки, чтобы стереть его.

Оно хотело, чтобы его заметили… Оно хотело, чтобы он узнал о нем. Конечно, не оно само хотело этого, а организация или человек, которые стояли за всем этим и поместили эту штуку в его дом. Несколько месяцев шпион гулял по дому, слушал, наблюдал, теперь настало время сказать ему, что за ним наблюдали.

Но для чего и кто?

Он подавил растущее чувство панического страха и заставил себя остаться сидеть.

Это явно связано с событиями сегодняшнего дня, подумал он. Сегодня что-то произошло, и те, кто наблюдал за ним, решили, что пора ввести его в курс дела.

Он перебрал в памяти все события дня.

Соседская девочка, которая зашла позавтракать.

Воспоминание о прогулке двадцатилетней давности.

Газетная статья о множественности миров.

Вечмобиль.

Беседа двух женщин в автобусе.

Крофорд и его рассказ о загнанном в угол мире.

Дома по пятьсот долларов за комнату.

Миссис Лесли и организованный ею клуб.

Мистер Фландерс, утверждающий, что какой-то новый фактор оберегает мир от войны.

Мышь, которая оказалась электронным соглядатаем.

Но это было не все. Сам не зная почему, он был уверен, что упустил какой-то важный факт, который следовало поставить в один ряд с сегодняшними событиями.

Был Фландерс, который говорил, что интересуется магазинчиками, что его заинтриговала история с углеводами, что он уверен в развитии каких-то событий.

А вечером, сидя на террасе, старик рассуждал о запасе знаний в иных звездных мирах, о факторе, который предохранял мир от войны, и о факторе, который может помочь вывести человечество из тупика, указав ему путь дальнейшего развития. Фландерс подчеркнул, что его рассуждения носят общий характер.

Но были ли они столь общими?

Или Фландерс знал значительно больше, чем говорил?

А если знал, то что именно?

Виккерс отодвинул стул и встал. Он взглянул на часы — было два часа ночи.

Тем хуже, подумал он. Пришло время объясниться. Даже если придется выломать дверь и вытряхнуть Фландерса из постели в ночной рубашке (он был уверен, что Фландерс спал не в пижаме), он должен узнать все.

Глава 13

До дома Фландерса было еще далеко, когда Виккерс заметил неладное. Во всех окнах от подвалов до чердаков горел свет. По саду двигались люди с фонарями, посреди улицы о чем-то спорили несколько мужчин, на террасах домов видны были женщины и дети в наброшенных наскоро халатах. Все это выглядело так, будто они ждут послеполуночного парада, который вот-вот откроет шествие по улице.

Возле ограды стояла группа людей; свернув к ним, Виккерс узнал знакомые лица. Среди них были Эб, Джо и владелец аптеки Вик. Они поздоровались.

— Что случилось? — поинтересовался Виккерс.

— Исчез старик Фландерс, — ответил Вик.

— Служанка поднялась к нему ночью, чтобы дать лекарство, — пояснил Эб, — но Фландерса в комнате не оказалось. Она поискала его, а потом пошла за помощью.

— Поиски уже начались? — спросил Виккерс.

— Только вокруг дома, — ответил Эб, — но теперь надо расширить круг и организовать систематическое прочесывание местности.

Владелец аптеки добавил:

— Мы думали, он решил прогуляться по саду, и у него случился приступ. Поэтому вначале искали только здесь.

— Мы обшарили весь дом сверху донизу и каждый ярд в саду, — сказал Джо. — И никаких следов.

— Может, он решил пройтись, — предположил Виккерс.

— Какой здравомыслящий человек станет гулять после полуночи? — возразил Джо.

— Мне кажется, он был немного не в своем уме, — сказал Эб. — Я ничего не хочу сказать плохого, скорее наоборот. В жизни не встречал человека вежливее. Но было в нем что-то странное.

Приблизилась фигура с фонарем.

— Ну что, начнем? — спросил мужчина.

— Конечно, шериф, — откликнулся Эб. — Мы в вашем распоряжении. Ждали, пока вы все организуете.

— Ладно, — сказал шериф, — в темноте много не сделаешь, но через пару часов рассветет. Сейчас организуем несколько поисковых групп. Часть из них прочешет город — все улицы и переулки, а остальным, пожалуй, следует отправиться к реке.

— Мы согласны, — ответил за всех Эб, — скажите, что делать, и начнем.

Шериф поднял фонарь повыше и посмотрел на них.

— А! Джей Виккерс? Рад вас видеть здесь. Нам нужны все мужчины.

Виккерс солгал, сам не зная почему:

— Я услышал шум и решил узнать, в чем дело.

— Кажется, вы хорошо знали этого старика? Лучше, чем все остальные.

— Он заходил поболтать со мной почти каждый день.

— Знаю. Мы заметили это. Ни с кем другим он особенно не разговаривал.

— Нас интересовали общие темы, — объяснил Виккерс. — Мне кажется, он чувствовал себя очень одиноким.

— Его служанка сказала, что он заходил к вам вчера вечером.

— Совершенно верно, — подтвердил Виккерс. — Он ушел сразу после полуночи.

— Вы не заметили ничего необычного в его поведении, в его словах?

— Ну-ну, шериф, — вмешался Эб, — уж не думаете ли вы, что Джей имеет к этому какое-то отношение?

— Нет, — ответил шериф, — не думаю. — Он опустил фонарь и добавил: — Если хотите, направляйтесь к реке, разделитесь на две группы и пройдите вниз и вверх по течению. Не думаю, что вы что-нибудь обнаружите, но кто знает. Возвращайтесь к рассвету. Тогда возьмемся за дело всерьез.

Шериф повернулся, поднялся на кирпичный тротуар и удалился, размахивая фонарем.

— Наверное, — сказал Эб, — нам тоже пора. Я спущусь вниз по реке с одной группой, а Джо с другой пусть идет вверх по течению. Согласны?

— Я согласен, — ответил Джо.

Они миновали ограду, прошли по улице до перекрестка и направились к мосту. Там остановились.

— Отсюда мы пойдем в разные стороны, — скомандовал Эб. — Кто пойдет с Джо?

Несколько человек подошли к Джо.

— Ну вот, — сказал Эб, — а остальные за мной. Они спустились к берегу реки, где стоял холодный и влажный туман; в темноте слышался плеск воды. Какая-то ночная птица прокричала где-то на другом берегу.

— Мы найдем его, Джей? — спросил Эб. Виккерс помедлил с ответом.

— Нет, не думаю. Не могу сказать почему, но почти уверен, что не найдем.

Глава 14

Виккерс вернулся домой только к вечеру. Открыв входную дверь, он услышал телефонный звонок и поспешил снять трубку.

Звонила Энн Картер.

— Я пытаюсь поймать тебя с самого утра. Прямо-таки извелась. Где ты был?

— Искал человека, — сказал Виккерс.

— Джей, мне не до шуток.

— А я не шучу. Пропал один мой сосед — старик. Я участвовал в его поисках.

— Нашли?

— Нет.

— Жаль, — сказала Энн. — А что, симпатичный человек?

— В высшей степени.

— Может, вы его еще найдете?

— Возможно, — ответил Виккерс. — Что тебя так взволновало?

— Помнишь, о чем говорил Крофорд?

— Он о многом говорил.

— Я имею в виду прогноз на ближайшее будущее. Помнишь?

— Боюсь, что нет.

— Он сказал, что очередь за одеждой. Платья за пятьдесят центов.

— Теперь припоминаю.

— Так вот, это произошло.

— Что произошло?

— В продажу поступили такие платья. Правда, не по пятьдесят центов, а по полтора доллара.

— Ты уже купила себе?

— Нет, Джей, мне стало страшно. Я шла по Пятой авеню и увидела в витрине табличку, совсем скромную табличку, где было написано, что здесь за полтора доллара можно купить платье, сшитое на манекенщицу. Джей, ты когда-нибудь видел на Пятой авеню платья по полтора доллара?

— Нет, никогда.

— Это было такое красивое платье, — говорила Энн. — Оно все переливалось. И это были не блестки и не нити, блестела сама ткань. Словно живая. А цвет… Джей, это было самое красивое платье, которое я когда-либо видела, и я могла купить его всего за полтора доллара, но не решилась. Я вспомнила Крофорда, и у меня по спине поползли мурашки.

— Жаль, — усмехнулся Виккерс. — Успокойся и возвращайся туда завтра утром, может, оно еще не продано.

— Но речь идет совершенно о другом, неужели ты не понимаешь, Джей? Слова Крофорда подтверждаются. Значит, он говорил всерьез, заговор действительно существует, и мир находится в отчаянном положении.

— А что же ты хочешь от меня?

— Не знаю, Джей. Я подумала, что тебя это заинтересует.

— Меня это очень интересует, — ответил Виккерс.

— Джей, что-то происходит.

— Успокойся, Энн. Конечно, что-то происходит.

— Но что, Джей? Крофорд явно не все сказал.

— Я сам не знаю что, но что-то небывалое. Это выше нашего понимания. Мне надо поразмыслить над этим.

— Джей, — сказала она, в ее голосе уже не было прежней тревоги, — мне стало лучше. Я рада, что поговорила с тобой.

— Пойди завтра утром в магазин и купи охапку этих полуторадолларовых платьев. Только приходи пораньше, до толпы.

— До толпы? Не понимаю.

— Послушай, Энн. Как только эта новость станет известна, Пятую авеню запрудит такая толпа любителей дешевых распродаж, какой ты никогда не видела.

— Ты прав, Джей. Ты позвонишь мне завтра?

— Позвоню.

Они попрощались, и Джей повесил трубку. Некоторое время он стоял на месте, размышляя, что делать дальше. Следовало приготовить обед, сходить за газетами, просмотреть почту.

Он вышел наружу и по дорожке дошел до почтового ящика. Перебрал пачку лежавших там писем, но уже стало темно, и трудно было разобрать отправителей. Проспекты, подумал Виккерс, и счета. Месяц только начался, а их уже куча.

Он вернулся в дом, зажег настольную лампу и положил письма перед собой. На столе все еще лежали обломки, которые он подобрал с пола прошлым вечером. Глядя на них, он не верил, что все случилось только накануне, ему казалось, что с того момента, как он швырнул пресс-папье, и разбитые детали градом посыпались на пол, прошло уже очень много времени.

Он стоял на том же месте, что и вчера, и чувствовал: разгадка совсем рядом, но не знал, где ее искать.

Снова зазвонил телефон. Это был Эб.

— Ну, что вы скажете?

— Не знаю, что и подумать, — ответил Виккерс.

— Он определенно в реке. Где ему еще быть? Я сказал об этом шерифу. Завтра с восходом солнца они начнут тралить реку.

— Не знаю, — проговорил Виккерс, — может, вы и правы, но не думаю, что он умер.

— Почему?

— По правде говоря, у меня нет никаких оснований считать его живым. Я сказал бы — просто предчувствие.

— Я звоню вам, — сказал Эб, — чтобы сообщить о получении вечмобилей. Они прибыли после обеда. Все же вам нужна такая машина.

— По правде говоря, Эб, я серьезно не думал о ней, но, возможно, я и заинтересуюсь.

— Я подгоню вам одну завтра утром. Посмотрите, попробуйте. Может, она вам понравится.

— Ладно, — согласился Виккерс.

— Тогда договорились. До завтра.

Виккерс вернулся к столу и взял письма. Счетов не было. В шести конвертах оказались проспекты, а на седьмом адрес был написан угловатыми буквами.

Он вскрыл конверт. Внутри лежал тщательно сложенный белый лист.

Виккерс развернул его.

Глава 15

Нет, подумал Виккерс. Незачем ему возвращаться в страну своего детства. Нечего там делать после стольких лет.

Однако стоило ему закрыть глаза, и прошлое тут же всплывало перед его мысленным взором: желтоватая глина залитых дождем полей; белые от пыли дороги, петляющие по долинам и перевалам; почтовые ящики на верхушках покосившихся столбов; тощий скот, бредущий по выбитой копытами дороге; запаршивевшие собаки, которые выскакивали из конуры и долго лаяли вслед каждому проезжавшему мимо фермы автомобилю.

«Если я вернусь, все начнут спрашивать, зачем я приехал, и как идут мои дела, — думал он. — Буду слышать: "Жаль твоего отца — хороший был человек"». Они как обычно будут сидеть на перевернутых ящиках возле единственного деревенского магазинчика, жевать свой табак, сплевывать на тротуар, искоса поглядывая на него, и говорить: «Значит, ты пишешь книги. Надо бы почитать хоть одну».

И он пойдет на кладбище и постоит несколько минут со шляпой в руках перед могильной плитой, прислушиваясь к шороху ветра в соснах, растущих у ограды, и думая, что мог бы совершить что-то такое, чем бы они гордились, и о чем могли бы рассказать соседям, — но, увы…

Он снова пройдет по знакомым с детства дорогам, остановит машину возле ручья, перелезет через ограду из колючей проволоки, найдет омут, в котором ловил голавлей; но ручей окажется струйкой воды, омут — ямой, и уже не будет унесенного весенним разливом дерева, на котором он так любил сидеть. А холмы покажутся ему одновременно чужими и знакомыми, и он будет силиться понять, что изменилось, и чем больше станет думать об этом, тем сильнее охватит его тоска одиночества. И тогда останется одно — бегство. Он до отказа выжмет педаль акселератора, вцепится в руль и постарается забыть обо всем.

А потом обязательно доберется до большого кирпичного дома с колоннами и ложными окнами. Проедет медленно мимо и увидит, что ставни давно не закрываются, со стен осыпалась штукатурка, а розы, которые росли вдоль решетки, погибли суровой снежной зимой.

«Не хочу туда возвращаться, — сказал он себе. — Ни за что не хочу…» А если…

Ведь многое может проясниться и стать на свои места, как считал Фландерс. Но что он должен увидеть?

А вдруг там, в стране его детства, существует какой-то тайный символ, на который прежде он не обращал внимания, и который поможет во всем разобраться?

А может, эти домыслы не имеют под собой никакой почвы? Существует ли связь между Гортоном Фландерсом, с его потертым костюмом и смешной тростью, и тем, о чем говорил Крофорд, описывая загнанное в угол человечество?

Доказательств такой связи не было.

Однако Фландерс исчез и написал ему письмо.

Разобраться, писал Фландерс, открыть глаза. Может, он имел в виду его писательское мастерство. Ведь писатель должен наблюдать жизнь взглядом, который не застилают ни предрассудки, ни тщеславие, а у него просто притупилась острота зрения.

Виккерс прижал рукопись ладонью и ласково провел большим пальцем по ее обрезу. Как мало сделано, подумал он. Сколько работы еще предстоит. За последние два дня не прибавилось ни строчки. Два дня впустую.

Чтобы написать хорошую книгу, надо спокойно сидеть на месте, собравшись с мыслями, отгородиться от мира сплошной стеной, пропускающей этот мир небольшими, тщательно отобранными порциями, годными для анализа и изображения с безошибочной ясностью и точностью.

Спокойно, сказал он себе. Но как можно оставаться спокойным, если тебя мучают тысячи вопросов, и разрывают сомнения?

Полуторадолларовые платья, полуторадолларовые платья в магазине на Пятой авеню!

Существовало что-то, что он упустил. Еще раз…

Сначала была девчушка, которая пришла позавтракать с ним, затем он прочел газету. Потом он пошел за машиной, и Эб рассказал ему о вечмобиле; его машина оказалась неотремонтированной, и он отправился на остановку автобуса, а там ему встретился Фландерс, и они вместе рассматривали витрину нового магазина, и Фландерс сказал…

Минутку… Он отправился на угол, к аптеке, чтобы сесть в автобус…

На слове «автобус» он запнулся, что-то здесь было…

Он вошел в автобус и уселся возле окна. Рядом с ним всю дорогу никого не было. Так в одиночестве он доехал до города.

Вот оно, подумал он и в тот же момент почувствовал одновременно и облегчение и ужас. Как он мог забыть? Теперь он знал, что надо сделать.

Он вернулся к столу, открыл верхний левый ящик и методично перебрал его содержимое. Он обшарил и другие ящики, но не нашел того, что искал.

«Тетрадь где-то лежит, не может быть, чтобы я выбросил ее».

Вероятно, на чердаке. В одном из ящиков.

Он взобрался вверх по лестнице и зажмурился от резкого света голой лампы, подвешенной к потолку. Воздух на чердаке был холодный, а стропила напоминали зубы чудовищной, готовой вот-вот сомкнуться челюсти, и от этого ему стало не по себе.

Виккерс добрался до ящиков, задвинутых под самую крышу. В каком из трех ящиков лежит нужная тетрадь?

Он начал с ближайшего и, разобрав его до половины, под парой старых охотничьих сапог, которые ему так и не удалось отыскать прошлой осенью, нашел свою старую записную книжку.

Он открыл ее, перелистал и остановился на нужной странице.

Глава 16

Наверное, прошли годы, прежде чем он обратил внимание на один странный факт. Но, даже обратив на него внимание, он вначале не задумывался над ним. Потом занялся наблюдениями всерьез.

Целый месяц он скрупулезно вел записи. И когда подозрения подтвердились, пытался убедить себя в том, что у него просто разыгралось воображение. Но записи неумолимо показывали: за фактами что-то крылось.

Дела обстояли намного хуже, чем ему казалось вначале, — подобными фактами изобиловали многие периоды его жизни. И по мере накопления данных его все больше поражало, что прежде он ничего не замечал, хотя это должно было броситься в глаза с самых первых дней.

Все началось с того, что в автобусе рядом с ним никто не садился. Жил он тогда в старом семейном пансионе на окраине города, недалеко от конечной остановки. Он ездил на работу по утрам и всегда занимал в автобусе свое любимое место. На остановках в автобус входили люди, но они не садились рядом. Его это мало трогало, более того, даже устраивало, ибо он мог, опустив шляпу на глаза и поудобнее устроившись, подремать или помечтать, не думая ни о каких правилах приличия. Правда, тогда он не очень заботился об их соблюдении: слишком рано начинался рабочий день. Люди входили в автобус, усаживались рядом с другими пассажирами, с которыми так же не были знакомы, как и с ним, поскольку не обменивались ни единым словом. Они садились рядом с другими людьми, пока оставались свободные места. И место рядом с ним занимали лишь тогда, когда приходилось выбирать — сесть или остаться стоять.

Вначале он думал, что от него разит потом или у него дурно пахнет изо рта. Он стал ежедневно принимать ванну и пользоваться мылом с гарантированным запахом свежести, тщательнее чистить зубы и употреблять специальные пасты.

Но ничего не изменилось. Он по-прежнему в одиночестве доезжал на своем сиденье до места.

Внимательно изучив себя в зеркале, он пришел к выводу, что одежда здесь ни при чем, ибо в те времена одевался не без элегантности. Тогда он решил, что у него дурные манеры, перестал дремать в автобусе с надвинутой на глаза шляпой и стал весело и любезно улыбаться всем подряд. Боже, как он старался — он растягивал рот до ушей.

Целую неделю он был предельно любезен, улыбка не сходила с его лица. Окружающие видели в нем делового молодого человека, начитавшегося Дэйла Карнеги2, члена какого-нибудь молодежного инициативного комитета. Но пока были свободные места, рядом с ним по-прежнему никто не садился. Его утешало лишь то, что, когда выбора не было, люди все же предпочитали не стоять.

Потом он заметил и другое.

Его коллеги часто подходили друг к другу, по нескольку человек собирались вокруг чьего-нибудь стола, чтобы поболтать, похвастать своими успехами в гольфе, рассказать сальный анекдот и посетовать на службу «в этой лавочке». Однако никто и никогда не подходил к его столу. Он пробовал сам подходить к другим столам, но с его приближением группа тут же рассыпалась по местам. При попытках поговорить коллеги проявляли особую корректность, но неизменно оказывались чрезвычайно занятыми. Виккерс быстро уходил.

Он критически оценил свои способности в умении поддерживать беседу. Они показались ему вполне удовлетворительными. Он не играл в гольф, но знал множество сальных анекдотов, читал все последние книги и видел лучшие фильмы тех лет. Постиг внутренние интриги и мог не хуже других посплетничать о начальнике. Он читал газеты и даже пару еженедельников, мог порассуждать о политике. Короче говоря, способен был достойно поддерживать любой разговор. Но с ним никто не хотел беседовать.

То же самое происходило и в обеденный перерыв. И так было везде, где бы он ни появлялся, теперь он это знал точно.

Он все заносил в тетрадь, расписал каждый день и вот через пятнадцать лет здесь, на пустом и враждебном чердаке, сидя на ящике, перечитывал свои записи. Уставившись в одну точку, он вспоминал сейчас о том периоде своей жизни, о своих чувствах тех дней, когда заметил отчужденность. Вот и вчера, когда он ездил в Нью-Йорк, рядом с ним никто не сел.

Пятнадцать лет назад он не нашел ответа на мучивший его вопрос.

Теперь все началось сначала.

Может, что-то в нем было не как у людей? Может, чего-то не хватало в характере, что располагало бы к дружбе с ним?

Однако дело было не только в одиноких поездках в автобусе или обособленности на службе. Были моменты, которые трудно описать. Так, чувство одиночества, которое он постоянно испытывал, происходило от ощущения своего «отличия» от окружающих. Именно оно заставляло его сторониться людей, и, наверное, люди, чувствуя это, сторонились его. Тут было и неумение завязать дружбу, и повышенное чувство собственного достоинства, и нежелание подчиняться общепринятым нормам.

Именно поэтому он выбрал для местожительства этот изолированный от мира городок, ограничил до минимума круг знакомых и начал карьеру писателя, человека-одиночки, который излагает на бумаге свои подавленные эмоции и тайные мысли, ибо так или иначе, но должен высказаться.

Он построил собственную жизнь на этой своей странности и, быть может, благодаря ей к нему пришел относительный успех.

Он нашел место в жизни, а теперь вереница событий нарушила его привычное существование.

Вечмобили и искусственные углеводы, Крофорд и его истории о загнанном в угол человечестве — все это вызывало у него смутное ощущение каких-то общих связей и вынуждало принять участие в происходящих событиях.

Его раздражала собственная уверенность в том, что ему предстоит сыграть эту неясную самому роль: у него не было видимых оснований для такой уверенности.

Так было всегда, даже в самых незначительных делах, теперь он понимал это. Его угнетало малоприятное ощущение, что некая истина сама откроется ему, стоит только протянуть руку, и в то же время он боялся, что никогда не осмелится протянуть ее достаточно далеко.

Было глупо сознавать свою правоту, не зная, почему ты прав, но он знал, что был прав, отвергая предложение Крофорда (хотя по логике вещей его следовало принять), как с самого начала знал, что не удастся отыскать Гортона Фландерса.

Пятнадцать лет назад он оказался лицом к лицу с проблемой, которую решил, не отдавая себе отчета в побуждениях, вызвавших именно такое решение. Он отошел от людей. Он отступил, укрылся и на некоторое время обрел мир и спокойствие. Но теперь интуиция — чувство, граничащее с предвидением, — подсказала ему, что его затворничеству пришел конец. Ему некуда было отступать, даже если бы он этого и захотел. Однако удивительнее всего, что ему и не хотелось отступать, хотя места среди людей для него не существовало тоже. Он больше не мог скрываться от человечества.

В одиночестве сидел он на чердаке и слушал, как ветер свистит в черепице.

Глава 17

Кто-то колотил во входную дверь, выкрикивая его имя, но прошло несколько мгновений, прежде чем Виккерс услышал стук. Он встал с ящика, и записная книжка, выскользнув из рук, упала на пол кверху исписанными страницами.

«Кто там? — хотел спросить он. — Что случилось?»

Но голос отказал ему.

— Джей, — крикнул кто-то. — Джей, где вы? Спотыкаясь, он спустился вниз в гостиную. За дверьми стоял Эб.

— Что случилось, Эб?

— Послушайте, Джей, — заспешил Эб, — поскорее уматывайте отсюда.

— Зачем?

— Говорят, вы прикончили Фландерса. Виккерс ухватился за спинку кресла.

— Я не спрашиваю вас, так ли это на самом деле, — сказал Эб. — Я уверен, вы этого не делали. И поэтому решил спасти вас.

— О чем вы говорите? — не понял Виккерс.

— Все собрались в пивной, — объяснил Эб, — и набираются храбрости, чтобы линчевать вас.

— Кто все?

— Все ваши друзья, — с горечью вымолвил Эб. — Кто-то настроил их против вас. Не знаю кто. У меня не было времени разузнать. Я сразу же бросился сюда.

— Но я любил Фландерса. Только я и любил его. Я был его единственным другом.

— У вас мало времени, — сказал Эб. — Надо уматывать.

— Куда я поеду? У меня нет машины.

— Я пригнал вам вечмобиль, — сказал Эб. — Никто не узнает, что вы воспользовались им.

— Я не хочу скрываться. Они обязаны выслушать меня. Обязаны!

— Вы с ума сошли! Ведь не шериф же явится с ордером на арест. К вам ворвется толпа, вас и слушать не станут.

Эб пересек комнату и крепко схватил Виккерса за руку.

— Уезжайте, черт подери! — воскликнул он. — Я рискую своей шкурой, предупреждая вас. Бегите, пока есть возможность бежать.

Виккерс высвободил руку.

— Хорошо, — сказал он. — Я еду.

— Как у вас с деньгами? — спросил Эб.

— Есть немного.

— Вот еще. — Эб вытащил небольшую пачку ассигнаций.

Виккерс взял их и сунул в карман.

— Бак заправлен полностью, — настаивал Эб. — Смена скоростей автоматическая. Управление как в обычном автомобиле. Я не выключил двигатель.

— Не хотелось бы поступать так, Эб.

— Знаю, что вам неохота уезжать. Но если вы не уедете, жители нашего городка станут убийцами, так что у вас нет выбора. Идите, — он подтолкнул Виккерса к двери, — пора ехать.

Виккерс быстро прошел по дорожке, слыша позади шаги Эба. Машина стояла у ограды. Эб оставил дверцу открытой.

— Садитесь. Поезжайте налево и выскочите на автостраду.

— Спасибо, Эб.

— Ну, скорее.

Виккерс выжал сцепление и нажал на акселератор. Машина тронулась с места и покатилась, быстро набирая скорость. Вскоре он выехал на автостраду и повернул на запад.

Милю за милей он ехал вперед, рассекая тьму лучами фар. Он вел машину в каком-то оцепенении, потрясенный происходящим: его, Джея Виккерса, хотели линчевать соседи, и он бежал от них. Эб сказал, что кто-то подбил их на это, но он не знал кто. Зачинщик должен был ненавидеть его. Но стоило ему подумать об этом человеке, как он понял, кто это был. И снова ощутил то же чувство страха, которое испытал при разговоре с Крофордом, когда отказался писать книгу.

«Что-то назревает», — сказал ему Гортон Фландерс, когда они стояли перед магазином новинок.

За его словами действительно что-то крылось.

Налицо были предметы первой необходимости, которые производились несуществующими фирмами. Налицо была организация бизнесменов, опасающихся какого-то неумолимого врага. Налицо был Гортон Фландерс с его непонятным фактором, удерживающим мир от войны. Налицо были фантазеры, которые бежали от повседневной реальности, забавляясь игрой в прошлое. И наконец, налицо был он сам, силою удивительных обстоятельств держащий путь на запад.

В полночь он уже знал, что делает, и куда направляется.

Он держал путь туда, куда советовал ехать Гортон Фландерс. Он возвращался туда, куда поклялся никогда не возвращаться.

Он направлялся в страну своего детства.

Глава 18

Люди выглядели именно такими, какими он их себе представлял. Они сидели на ящиках перед единственным деревенским магазинчиком, жевали табак и, искоса поглядывая на него, говорили:

— Жаль твоего отца, Джей. Хороший был человек. И еще они говорили:

— Значит, ты пишешь книги. Надо бы почитать хоть одну.

И еще говорили:

— Ты поедешь к своему дому?

— Сегодня же, — отвечал Виккерс.

— Там все переменилось, — добавляли они. — Заработков нет. Теперь есть углеводы, многие бросили свои фермы. У одних земли отняли банки, а другие отдали свои фермы почти задаром. Из полей сделали пастбища — поставили загородки и выпускают туда скот. Никто ничего не сеет. На западе закупают скотину на откорм, все лето она пасется здесь, а осенью ее забивают.

— У нашей фермы такая же судьба? Они кивали головой.

— Уж так получилось, сынок. Парень, который купил ферму после твоего отца, так и не смог свести концы с концами. И он не единственный. Были и другие. Ты помнишь хозяйство старика Престона?

Виккерс утвердительно кивнул.

— Его постигла та же участь. А у него было хорошее хозяйство. Одно из лучших в округе.

— Там кто-нибудь живет?

— Никого. Кто-то забил досками окна и двери. Непонятно зачем.

Из магазина вышел хозяин и присел на ступеньки.

— Где теперь живешь, Джей?

— На востоке, — ответил Виккерс.

— Надеюсь, дела идут хорошо?

— На еду хватает.

— Уже неплохо. Сегодня стыдно сетовать на жизнь тому, кто ест досыта.

— А что за машина у тебя? — спросил кто-то.

— Это новая модель, — ответил Виккерс. — Я ее только что купил. Вечмобиль.

И они говорили:

— Мы никогда не слыхали о такой марке. И они говорили:

— Она небось стоит кучу денег. И они спрашивали:

— А сколько бензина она жрет?

Он сел в машину и поехал по пыльной захиревшей деревне со старыми автомобилями у ворот, с методистской церквой на холме, с дряхлыми жителями, с собаками, спящими в тени под кустами сирени.

Глава 19

На воротах у въезда на ферму висела цепь с висячим замком, поэтому Виккерс оставил машину на обочине шоссе и четверть мили до дома прошел пешком.

Дорога на ферму заросла травой, доходящей до колен, и лишь местами виднелись следы колеи.

Необработанные поля, вдоль изгородей разросшийся кустарник — истощенные постоянным возделыванием одной и той же культуры и заросшие сорняками земли.

С шоссе постройки казались такими же, какими он их помнил. Они уютно жались друг к другу, скрывая в себе доброе семейное согласие; но, когда он подошел ближе, открылись признаки запустения. Двор, окружавший дом, зарос травой, сорняки поглотили цветочные клумбы, от пышных кустов роз у крыльца осталось несколько хилых веток. Сливовые деревья в углу возле изгороди совсем одичали, да и сама изгородь почти развалилась. Стекла большей частью были выбиты, скорее всего, местными мальчишками. Задняя дверь оказалась открытой и хлопала на ветру.

Он продрался сквозь заросли кустарника, обошел дом, удивляясь тому, сколь живучи следы былой жизни. Он различил на задней стене дома отпечатки своих ладоней, которые оставил в свежей глине десятилетним мальчуганом; на подоконнике подвального окна виднелись царапины от поленьев, которые он сбрасывал вниз, чтобы топить старую дровяную печь. Возле дома он нашел старую ванночку, в которой его мать каждую весну высаживала настурции; ее почти съела ржавчина. На переднем дворе по-прежнему стояла рябина, он вошел в ее тень, глянул сквозь листву на небо, погладил гладкую кору ствола и вспомнил, как его, мальчишку, распирало от гордости, что он вырастил дерево, какого не было ни у одного из соседей.

Он не стал открывать дверь, было достаточно осмотреть дом снаружи. Он знал, что внутри он увидит множество навевающих печаль вещей: и дыры в стенах от крюков, на которых висели картины; и след на полу, где когда-то стояла печь; и стертые ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж, которые все еще хранили следы любимых людей. Стоит ему войти в дом, как сердце его наполнится горечью при виде распахнутых шкафов и опустевших комнат.

Он обошел другие строения. Несмотря на то же запустение, они меньше будоражили его память. Птичник давно обрушился; в свинарнике дуло изо всех щелей; а в глубине сарая, где хранились машины, он нашел старую сноповязалку.

В коровнике было прохладно и темно, но он больше всего напоминал ему дом. Стойла были пусты, между балками висела паутина, в которой запутались соломинки, но до сих пор ощущался острый запах животных.

По приставленной доске он поднялся на чердак. Из-под ног с писком метнулись мыши. Мешки для зерна лежали стопкой, чтобы не загромождать проход, на крючке висела рваная упряжь, и тут в конце прохода он увидел предмет, который буквально приковал его к месту.

Это был детский волчок, помятый и выцветший детский волчок. Но он помнил его блестящим и ярким. Когда он пускал его, волчок со свистом крутился на полу. Он получил его в подарок на Рождество. Это была его любимая игрушка.

Он поднял с пола этот старый кусок металла и с неожиданной нежностью сжал его в ладонях. Волчок был частью его прошлого, немой и лишенный смысла для всякого, кроме того мальчугана, каким он был когда-то.

Волчок был расписан цветными полосками, свивавшимися в спираль, и стоило его запустить, как они сходились в одной точке, — полоска бежала и исчезала, за ней исчезала другая, потом третья.

Он мог часами смотреть, как появляются и исчезают полоски, пытаясь понять, куда же они уходят. Ведь должны же они были куда-то уходить. Не могли они быть здесь в эту секунду и исчезнуть в следующую. Они должны были куда-то уходить!

И они действительно куда-то уходили!

Теперь он вспомнил.

Держа этот старый волчок в руках, он вернулся в один из дней своего детства, словно и не было долгих последующих лет.

За полосками можно было последовать, уйти туда, куда уходили они, но для этого надо было быть совсем юным и иметь богатое воображение.

Место походило на сказочную страну, хотя и выглядело слишком реальным, чтобы действительно оказаться ею. Там была аллея, словно сотканная из стеклянных нитей; там были птицы и цветы, деревья и бабочки. Он сорвал цветок и, крепко сжимая его в руке, двинулся по аллее. Он увидел небольшой домик, приютившийся среди кустов, испугавшись, попятился назад и вдруг очутился снова дома — волчок валялся на полу, но в руке у него был зажат цветок.

Он пошел к матери и все рассказал ей. Она вырвала цветок из его руки, словно испугалась. Ее можно было понять — на дворе стояла зима.

Отец расспросил его обо всем, взял волчок и ушел с ним, а на следующий день, когда он захотел поиграть с любимой игрушкой, ему не удалось ее отыскать. И еще долго он втихомолку оплакивал потерю.

И вот волчок, старый выцветший волчок, снова оказался у него в руках, и, хотя от ярких красок не осталось и следа, это был волчок его детства.

Он спустился с чердака, с нежностью прижимая к груди свою старую игрушку, подальше унося ее от этого неуютного места, где она пробыла так долго.

Забвенье, решил он, но это было нечто большее — блокировка памяти, которая заставила его забыть и волчок, и путешествие в сказочную страну. Долгие годы он не вспоминал о них и даже не знал, что воспоминание хранится в его памяти. Но теперь вместе с волчком вернулось и воспоминание о том дне, когда он последовал за цветной спиралью и оказался в сказочной стране.

Глава 20

Он решил, что не будет останавливаться у дома Престонов. Только медленно проедет мимо и посмотрит на него. Он уже заглянул в пустую раковину своего нереального детства, и ему не хотелось вспоминать еще и о пустоте своей юности.

Нет, он не остановится у дома Престонов. Он медленно проедет мимо, бросит взгляд на дом, а потом наберет скорость и уедет, и их разделят многие мили.

«Я не остановлюсь», — говорил он себе.

Но все же остановился.

Он сидел в машине, смотрел на дом и вспоминал, как гордо тот выглядел и какая гордая семья жила в нем; и гордость ее была столь велика, что она не могла позволить себе породниться с местным парнем, уроженцем бедной фермы, на полях которой росла лишь чахлая пшеница.

Но дому не удалось сохранить свой гордый вид. Кто-то захлопнул ставни и набил сверху длинные доски, закрыв глаза гордому дому, осыпалась штукатурка с величественных колонн, облупилась краска со стен, брошенный кем-то камень разбил полукруглое окно над входной дверью. Осела ограда, двор зарос дикой травой, а красная кирпичная стена между оградой и верандой исчезла под буйной порослью диких вьюнков.

Он вылез из машины, миновал полуупавшую ограду и приблизился к веранде. Поднявшись по ступенькам, он увидел, что доски пола совсем сгнили.

Он остановился там, где когда-то они стояли вдвоем, где впервые поняли, как неистребима их любовь. Он хотел восстановить ощущение тех мгновений, но оно не вернулось. Прошло слишком много времени, миновало слишком много лет, но боль по-прежнему щемила грудь. Он пытался представить себе, как в ту ночь выглядели луга, поля, двор, на которые он смотрел с веранды, как лунный свет отражался от белых колонн, как дурманил тонкий запах роз, впитавших в себя жар солнца. Он помнил все, но не мог оживить и ощутить свои воспоминания.

Позади дома размещались конюшни, по-прежнему окрашенные в белый цвет, но теперь это не был белый цвет тех лет. За конюшнями и амбарами начинался спуск в ту долину, по которой они гуляли во время последней встречи.

Он помнил ту заветную долину с ее цветущими яблонями и пением жаворонков. Долина оказалась заколдованной в первый раз, но во второй чары ее развеялись. Может, на третий раз волшебство вернется.

Он убеждал себя, что сошел с ума и гонится за призраком, но ноги упрямо несли его вперед, мимо конюшен и амбаров, к спуску в долину. Однако прежде чем начать спускаться, он остановился и посмотрел вперед. Долина была не той заветной долиной, но он вспомнил ее, как вспомнил лунный свет на колоннах, — ведь долина, как и колонны, все так же оставалась на прежнем месте, и деревья росли там, где и прежде, и так же среди лугов змеился ручей.

Он хотел вернуться, но не смог — его неудержимо влекло вниз. Он увидел заросли диких яблонь, которые давно отцвели, и только жаворонки по-прежнему взлетали из-под ног прямо в небо.

Наконец он повернул назад. Все выглядело так же, как и во второй раз. Третье посещение ничем не отличалось от второго. Она и только она своим присутствием превращала обычную долину в волшебную. А может, чары существовали лишь в его воображении?

Два раза он попадал в колдовские сети, два раза в жизни он покидал родную землю.

Два раза. Один раз благодаря девушке и их любви. Второй раз ему помог волчок.

Нет, волчок помог в первый раз. Да, волчок. Стоп! Не спеши!

Ты ошибаешься. Виккерс. Ты идешь по неверному пути.

Не сходи с ума, куда ты рвешься?

Глава 21

Директор магазина стандартных цен, к которому обратился Виккерс, казалось, понял его.

— Знаю, — сказал он. — Понимаю, что вы ищете. Когда я был мальчишкой, у меня был точно такой же волчок, но теперь их не делают. Не знаю даже почему. Появилось много новых игрушек, в том числе и механических. Но нет ничего похожего на волчки.

— Особенно хороши были большие волчки, — сказал Виккерс. — С ручкой, на которую надо было нажимать. И тогда волчок с гудением разгонялся.

— Помню, — произнес директор, — именно такой у меня и был в детстве. Я мог часами сидеть и смотреть, как он крутится.

— Вы смотрели, куда убегают полоски?

— Не помню, следил ли я за убегающими полосками. Я просто смотрел, как он вращается, и слушал, как он гудит.

— А меня всегда интересовало, куда уходят полоски. Вы помните? Они совершали полный круг и исчезали, достигнув вершины волчка.

— Скажите, — спросил директор, — а куда они уходят?

— Не знаю, — пожал плечами Виккерс.

— Дальше по улице, в одном или двух кварталах отсюда, есть еще один магазин стандартных цен, — сказал директор. — У них больший выбор, может, найдете ваш волчок там.

— Спасибо, — поблагодарил Виккерс.

— Спросите и в скобяном магазине, на той стороне улицы. У них тоже есть игрушки, но, мне кажется, они хранят их в подвале и достают только к Рождеству.

Продавец скобяного магазина сказал Виккерсу, что знает, о чем идет речь, но не видел ни одного волчка уже несколько лет. В другом магазине стандартных цен волчков тоже не оказалось.

— Нет, — сказала жевавшая резинку продавщица, нервным движением задвигая за ухо карандаш, — нет, не знаю, где вы можете найти волчок.

Она даже толком не представляла, о чем он говорит. Она могла предложить другие игрушки для мальчишек. Например, игрушечные ракеты…

Он вышел из магазина и, остановившись на тротуаре, стал рассматривать людей, гулявших в этот послеполуденный час по улицам маленького городка Среднего Запада. Здесь были женщины в пестрых платьях и строгих костюмах, школьники, только что окончившие занятия, деловые люди за традиционной чашечкой кофе. Взглянув вверх по улице, он увидел толпу зевак вокруг его машины, которую оставил у магазина стандартных цен. Пора, подумал он, бросить монету в счетчик автостоянки.

Он порылся в кармане в поисках десятицентовой монеты. В кармане лежал один десятицентовик, четверть доллара и один пятицентовик. При виде монет он забеспокоился, сколько же у него осталось денег. Он вытащил бумажник и обнаружил в нем лишь две долларовые бумажки.

В Клиффвуд он вернуться не мог, во всяком случае сейчас. Он оказался выброшенным на улицу. А деньги нужны, чтобы снять номер в гостинице, поесть, купить бензин. Но прежде всего надо было купить волчок — гудящий волчок с яркими полосками.

Он в нерешительности стоял посреди тротуара, думая о волчке. Вопреки здравому смыслу ему казалось, что все должно получиться. Получилось же в детстве…

А что могло произойти, не забери отец у него волчок? Решился бы он отправиться еще раз в сказочную страну? Кого бы он там встретил, и что нашел в домике, приютившемся среди кустарника?

Проникал ли кто еще в сказочную страну, разглядывая вращающийся волчок? И, если такие люди были, что с ними случилось? Он был уверен, что директор магазина стандартных цен был не из их числа.

Почему только ему довелось найти путь в сказочную страну? А может быть, и та заветная долина была в той стране? Не прошли ли они с той девушкой через еще одну невидимую дверь? Ведь долина, память о которой он пронес через все эти годы, была совсем другой, чем та, где он побывал сегодня утром.

Существовала лишь одна возможность ответить на все эти вопросы, но ему был нужен волчок.

Волчок, подумал он. Его следует добыть во что бы то ни стало.

Но у него же есть волчок! Нужно только выправить ручку, отмыть в керосине ржавчину и заново покрасить. И ведь его волчок лучше любого нового. Он уже позволил ему однажды перейти в удивительный мир. Ему хотелось верить, что его волчок был особенным, обладал тайными свойствами, каких не могло быть ни у какого другого волчка.

Довольный, что вспомнил о волчке, который бросил в отделение для перчаток в машине, он направился к скобяной лавке.

— Мне нужна краска. Самая яркая. Красная, зеленая, желтая. И кисточки, — сказал Виккерс и поймал себя на мысли, что продавец смотрит на него как на сумасшедшего.

Глава 22

Он позвонил Энн из гостиничного номера за ее счет, потому что после обеда у него в кармане осталось только одиннадцать центов.

В ее голосе сквозило беспокойство.

— Джей, где ты? Куда ты запропастился, черт тебя подери?

Он сообщил, где находится.

— Как ты там очутился? — спросила она. — Что с тобой случилось?

— Со мной ничего не случилось, — ответил Виккерс. — По крайней мере пока. Я в бегах. Пришлось удрать из Клиффвуда.

— Как пришлось?

— Местные жители хотели вздернуть меня на фонаре. Кто-то вбил им в голову, что я убил человека.

— Теперь мне ясно: ты сошел с ума. Да ты и муху убить не способен.

— Естественно, никого я не убивал. Но мне не удалось бы их убедить в обратном. У меня не было другой возможности спастись, кроме бегства.

— Почему? — возразила Энн. — Я разговаривала с Эбом…

— С кем?

— С владельцем гаража. Ты упомянул его имя. Я перевернула небо и землю, разыскивая тебя эти два дня. Где я только ни искала. Без конца звонила тебе, но телефон не отвечал, тогда я вспомнила про Эба, попросила соединить меня с ним и…

— И что тебе сказал Эб?

— Ничего особенного, — ответила Энн. — Он сказал, что ты уехал. Но он не знает куда. И добавил, что оснований для беспокойства нет…

— Именно Эб меня и предупредил, — перебил Виккерс. — Он сказал мне об их намерениях, дал автомобиль, немного денег и выставил из города.

— Невероятно. И кого же ты убил, по их мнению?

— Гортона Фландерса. Исчезнувшего старика.

— Зачем тебе было его убивать? По твоим словам, он милейший старикан. Ты же мне не раз говорил о нем.

— Послушай, Энн, — сказал Виккерс. — Я никого не убивал. Кто-то их настроил против меня.

— Значит, ты не можешь вернуться в Клиффвуд?

— Нет, — ответил Виккерс. — Не могу.

— Что ты будешь делать, Джей?

— Не знаю. Думаю, пока придется скрываться.

— Почему ты не позвонил мне? — спросила Энн. — Почему ты уехал на Запад? Ты же мог приехать в Нью-Йорк? Если надо скрыться, нет лучшего места, чем Нью-Йорк. Уж позвонить-то ты мог!

— Разве я не позвонил тебе?

— Конечно, позвонил. Потому что остался без единого цента и хочешь, чтобы я выслала тебе денег и…

— Пока я денег у тебя не просил.

— Попросишь.

— Верно, — согласился он. — Боюсь, что попрошу.

— А тебя не интересует, почему я повсюду разыскивала тебя?

— Не очень, — ответил Виккерс. — Ты не хочешь выпускать меня из рук. Какой литературный агент согласится, чтобы от него ушел лучший автор…

— Джей Виккерс, — отчеканила Энн. — В один прекрасный день я распну тебя на кресте и выставлю у дороги в назидание, дабы другим неповадно было.

— Из меня выйдет трогательный Христос. Лучшей кандидатуры тебе не найти.

— Я разыскивала тебя, — продолжала Энн, — потому что Крофорд — фанатик. Он ничего не хочет знать. Я назвала ему совершенно фантастическую сумму, и он не моргнув согласился.

— Я думал, мы покончили с Крофордом, — сказал Виккерс.

— Мы не покончили с Крофордом, — ответила Энн и замолчала. В трубке слышалось только еле различимое потрескивание.

— Энн, — спросил Виккерс, — что-нибудь неладно? Ее голос был спокоен, но напряжен.

— Крофорд зверски напуган. Я еще никогда не видела столь напуганного человека. Он приходил ко мне. Представь себе! Не я, а он явился ко мне в контору, весь в поту, задыхаясь, и я испугалась, что у меня не найдется стула, который бы выдержал такую массу. Ты помнишь старый дубовый стул в углу? Это была моя первая мебельная покупка для конторы, и я питаю к этому стулу нежные чувства. Так он выдержал.

— Что выдержал?

— Он выдержал его! — торжествующе воскликнула Энн. — Все другие стулья Крофорд просто раздавил бы. Ты же знаешь, какая он громадина.

— Ты хотела сказать, туша, — уточнил Виккерс.

— Он спросил: «Где Виккерс?» А я ответила: «Почему вы меня спрашиваете о нем, я не вожу его на привязи». А он говорит: «Вы его агент, не так ли?» Я отвечаю: «Пока да, но Виккерс — столь непостоянный человек, что ручаться за это нельзя». Он говорит: «Мне нужен Виккерс». Тогда я сказала: «Ищите сами». Он свое: «Я за ценой не постою. Назовите любую сумму, назначьте любые условия».

— У него не все дома, — вставил Виккерс.

— Он предлагает кучу денег.

— А ты уверена, что они у него есть?

— По правде говоря, не очень. Но почему бы ему их не иметь?

— Кстати, о деньгах, — сказал Виккерс. — У тебя не найдется сотни долларов? Или хотя бы полсотни?

— Найду.

— Пришли мне сейчас же. Потом верну.

— Ладно, пришлю, — сказала она. — Я выручаю тебя не в первый и, думаю, не в последний раз. Скажи только одно.

— Что именно?

— Что ты собираешься делать?

— Хочу провести один эксперимент.

— Какой эксперимент?

— Хочу попробовать свои силы в оккультизме.

— О чем ты говоришь? Ты же понятия не имеешь об оккультизме. Ты такой же медиум, как любая деревяшка.

— Знаю, — сказал Виккерс.

— Ответь мне, пожалуйста, что ты собираешься делать? — настаивала Энн.

— Как только кончу разговор с тобой, начну красить.

— Дом?

— Нет, волчок.

— Какой волчок?

— Особый. Детскую игрушку. Ее обычно запускают на полу.

— Теперь послушай меня, — перебила она. — Ты сейчас же выбросишь эту игрушку и приедешь ко мне домой.

— После эксперимента, — сказал Виккерс.

— О чем идет речь, Джей?

— Я хочу попробовать проникнуть в сказочную страну.

— Не болтай глупостей.

— Я уже там побывал однажды. Даже дважды.

— Послушай, Джей, все оборачивается гораздо серьезней. Крофорд напуган, и я тоже. А потом эта история с линчеванием.

— Пришли мне деньги, — сказал Виккерс.

— Хорошо.

— Увидимся через пару дней.

— Позвони мне, — попросила она. — Завтра.

— Ладно.

— И еще, Джей… Побереги себя. Я не знаю, что ты хочешь делать, но будь поосторожнее.

— Постараюсь, — ответил Виккерс.

Глава 23

Он выправил у волчка ручку, очистил металл, наметил карандашом спирали и смазал ось, чтобы ручка легко двигалась. Затем начал красить.

Работал он неумело, но очень старательно. Выводил разноцветные полоски — красную, зеленую, желтую, надеясь, что выбрал цвета правильно, — он уже не помнил, как был раскрашен его волчок. Впрочем, вряд ли цвета играли большую роль. Были бы они яркими и закручивались в спираль.

Он перепачкал и руки, и костюм, и стул, на котором красил. Уронил на пол тюбик с красной краской, но успел его быстро подхватить, так что на ковре осталось только несколько капель.

Наконец он закончил работу — волчок выглядел совсем неплохо.

Его волновало, высохнет ли краска к утру; но, посмотрев на этикетки, обнаружил, что пользовался быстросохнущей краской, и успокоился.

Теперь он был готов запустить волчок и посмотреть, что из этого выйдет. Откроется перед ним сказочная страна или нет? Скорее всего, нет. Мало запустить волчок — надо еще и суметь настроиться, обладать верой и бесхитростной простотой ребенка. А их он уже давно растерял.

Он вышел из номера, закрыл дверь на ключ и спустился вниз. И городок, и отель были так малы, что не нуждались в лифтах. Однако городок был чуть больше крохотной деревеньки, которая казалась ребенку городом, — деревеньки, жители которой сидели на ящиках перед магазином и задавали нескромные вопросы, а потом занимались долгими пересудами.

Он фыркнул от удовольствия, подумав о том, что скажут жители городка, когда до них дойдет весть, как он, испугавшись петли, бежал из Клиффвуда.

Он словно слышал их слова:

«Хитрец. Он всегда был хитрецом и не внушал доверия. Его мать и отец были хорошими людьми. Как случилось, что у таких славных людей оказался такой поганый сынок?»

Он пересек холл и оказался на улице.

Зашел в кафе, заказал чашечку кофе, и официантка сказала ему:

— Хороший вечерок, не правда ли?

— Хороший, — ответил он.

— Вам принести еще что-нибудь?

— Нет, — сказал Виккерс. — Только кофе. Деньги у него уже были, — Энн проделала все на редкость быстро, — но он заметил, впрочем, не удивившись этому, что утратил аппетит и совсем не хотел есть.

Официантка отошла к другому концу стойки и принялась тереть тряпкой несуществующие пятна.

А он пил кофе и думал.

Волчок. Какова же его роль?

Он возьмет волчок, вернется в свой бывший дом и проверит: есть ли сказочная страна. Нет, не совсем так. Он узнает: может ли проникнуть в сказочную страну.

А дом? Какую роль играет он?

И вообще, существует ли связь между домом и волчком?

Ведь, наверно, не случайно Гортон Фландерс написал: «Вернитесь домой и пройдитесь по тропинкам своего детства. Может, вы найдете то, чего вам не хватает, или то, что вы потеряли». Он не помнил точных слов Фландерса, но смысл был именно таков.

И он вернулся домой, нашел волчок, более того, вспомнил о сказочной стране. Почему же все эти годы, пролетевшие с того времени, когда ему было восемь лет, он ни разу не вспомнил о путешествии в сказочную страну?

Воспоминание хранилось в глубинах его сознания, и он не сомневался, что всплыло оно после какого-то события.

Что-то — возможно, какой-то психологический шок — заставило его некогда забыть обо всем. И он забыл. Однако в момент, когда та металлическая мышь сама полезла в ловушку, в нем что-то произошло. И что-то заставило его отказаться от предложения Крофорда. Но что?

Официантка вернулась и облокотилась о стойку напротив него.

— Сегодня в кино новый фильм, — сказала она. — Хочется посмотреть, но мне нельзя отойти.

Виккерс не ответил.

— Вы любите кино? — спросила девушка.

— Не знаю, — ответил Виккерс. — Я редко туда хожу.

На ее лице появилось сострадание.

— А вот я очень люблю кино, — сказала она. — Можно сказать, ради этого и живу.

Он поднял глаза и увидел самое обычное лицо. Такие же лица были у тех женщин в автобусе, такое же лицо было у миссис Лесли, такие же лица были у тех людей, которые не решались сесть рядом с ним в автобусе. И у мистера Лесли, который заполнял свою жизнь выпивкой и женщинами, было такое же лицо. Это были лица людей, которые и минуты не могли пробыть наедине с собой; лица усталых людей, не сознающих своей усталости; лица испуганных людей, не подозревающих о собственных страхах.

Всех этих людей грызло неосознанное беспокойство, ставшее составной частью жизни и заставлявшее искать какие-то психологические щиты, чтобы укрыться за ними.

Веселье уже давно не помогало, цинизм тоже, скепсис спасал ненадолго. И люди погружались в иллюзии, придумывая себе другую жизнь в другом времени и месте, долгие часы они просиживали в кинотеатрах и перед экранами телевизоров или уходили в домыслы в клубах фантазеров. Пока вы были кем-то другим, вы могли не быть самим собой.

Он допил кофе и вышел на затихшую улицу.

В небе пронесся реактивный самолет, рев его двигателей отразился от стен домов. Он посмотрел на огоньки в ночном небе и решил прогуляться.

Глава 24

Открыв дверь номера, Виккерс увидел, что волчок исчез. Он оставил его на стуле сверкающим от свежей краски, а теперь волчка не было. Он заглянул под кровать — волчка не было и там. Его не было ни в шкафу, ни в прихожей.

Он вернулся в комнату и уселся на край кровати.

После всех поисков и трудов волчок исчез. Кто мог его взять? Кому оказался нужен старый побитый волчок?

А зачем он понадобился ему самому?

Не смешно ли сидеть вот так на краю кровати в номере какого-то отеля и задавать себе все эти вопросы?

Ему вспомнилось, как в детстве волчок открыл ему путь в сказочную страну, и вот теперь он дал себя увлечь тем же мыслям. Сейчас при резком свете электрической лампочки все казалось совершеннейшим безумием.

Позади открылась дверь. Он обернулся. В дверях стоял Крофорд.

Он показался Виккерсу еще массивнее, чем прежде. Крофорд застыл в дверном проеме, целиком заполнив его собой. Подрагивающие веки делали его фигуру особенно неподвижной.

— Добрый вечер, мистер Виккерс. Разрешите?

— Пожалуйста, — ответил Виккерс. — Я ждал вашего звонка. Никогда бы не подумал, что вы способны явиться собственной персоной.

Это было ложью, потому что он не ожидал и звонка. Крофорд тяжелым шагом пересек комнату.

— Этот стул, похоже, выдержит меня? Вы не против, если я сяду?

— Это не мой стул, — сказал Виккерс. — Можете ломать его.

Стул не сломался. Он заскрипел и затрещал, но выдержал.

Крофорд расслабился и облегченно вздохнул.

— Я чувствую себя намного лучше, когда подо мной крепкий стул.

— Вы подключили подслушивающую аппаратуру к телефону Энн? — спросил Виккерс.

— Конечно. Иначе как бы я отыскал вас? Я знал, что рано или поздно вы ей позвоните.

— Я видел пролетевший самолет, — заметил Виккерс. — Знай, что вы там, я бы подъехал вас встретить. Нам надо уладить кое-какое дельце.

— Не сомневаюсь, — ответил Крофорд.

— Зачем вам понадобилось, чтобы меня линчевали?

— Мне вовсе этого не надо, — возразил Крофорд. — Наоборот, вы мне слишком нужны.

— Зачем же я вам нужен?

— Я решил, что вам это лучше знать.

— Но я ничего не знаю, — признался Виккерс. — Скажите, Крофорд, что происходит? Вы не сказали мне правды, когда я приходил к вам.

— Я сказал вам правду, но не сказал всего.

— Почему?

— Я не знал тогда, кто вы.

— А теперь знаете?

— Да, знаю, — ответил Крофорд. — Вы — один из них.

— Один из них?

— Один из тех, кто производит эти товары.

— Почему вы так думаете?

— На основании данных, полученных анализаторами. Так их называют психологи. Это специальные приборы. Не утверждаю, что разбираюсь в них.

— И анализаторы сообщили вам нечто особое обо мне?

— Да, — ответил Крофорд. — Именно так.

— Если я один из них, то почему вы пришли ко мне? — спросил Виккерс. — Ведь тогда вы ведете борьбу против меня.

— Не говорите «если», — сказал Крофорд. — Вы действительно один из них, но не считайте меня своим врагом.

— Почему? — возразил Виккерс. — Ведь если я, как вы говорите, один из них, то вы — враг.

— Вы не поняли меня, — произнес Крофорд. — Позвольте привести сравнение. Вернемся к временам, когда кроманьонец вторгся в места обитания неандертальца…

— К черту сравнения! — прервал его Виккерс. — Скажите, что у вас на уме?

— Мне не нравится настоящее положение дел, — сказал Крофорд. — Вернее, тот оборот, который они принимают.

— Вы забыли, что я практически ничего не знаю.

— Поэтому-то я и хотел начать со сравнения. Вы — кроманьонец. У вас есть и лук, и стрелы, и копье. А я — неандерталец. У меня только дубинка. У вас нож из обточенного камня, а у меня лишь зазубренный кусок кремня, найденный на берегу реки. На вас одежды из звериных шкур, а меня греет лишь собственная шерсть.

— Хотел бы я знать… — начал Виккерс.

— Я и сам в этом не уверен, — перебил Крофорд, — я не силен в этих вещах. Может, я слишком много дал кроманьонцу и недооценил неандертальца. Но речь идет о другом.

— Я понимаю, о чем вы говорите, — сказал Виккерс. — Но куда это нас ведет?

— Неандерталец вступил в бой, — продолжал Крофорд, — и что с ним произошло?

— Он исчез.

— Может, их уничтожили не копья и стрелы. Может, они попросту не выдержали борьбы за существование с более развитой расой. Может, у них отобрали их охотничьи угодья. Может, они уползли в норы и вымерли с голоду. Может, они вымерли от стыда, когда поняли, что отстали и оказались существами, чья жизнь сходна с жизнью зверей.

— Сомневаюсь, — сухо сказал Виккерс, — чтобы у неандертальца развился столь сильный комплекс неполноценности.

— Мои слова не относятся к неандертальцам. Они касаются нас.

— Вы стремитесь доказать, что пропасть так глубока?

— Именно так, — ответил Крофорд. — Вряд ли вы представляете, как мы вас ненавидим и какой силой располагаем, но вполне способны оценить наше отчаяние. Вы спросите, кто же эти отчаявшиеся люди? Могу сказать. Это те, кто добился успеха, — промышленники, банкиры, бизнесмены — иначе говоря, профессионалы, достигшие безопасного существования, определенного положения в обществе, — люди, представляющие вершину нашей культуры. Они быстро утратят свое положение, если к власти придут такие, как вы. Они превратятся в неандертальцев, изгнанных кроманьонцами. Они будут походить на гомеровских греков, заброшенных в наш технологически сложный век. Физически они, может, и выживут. Но останутся туземцами. Будет разрушена их шкала ценностей, созданная с таким трудом, а это единственное, чем они живут.

Виккерс покачал головой.

— Давайте бросим эту игру, Крофорд. Попробуем поговорить начистоту. Кажется, вы уверены, что я знаю больше, чем есть на самом деле. По-видимому, я должен был сделать вид, что так оно и есть, — немного схитрить и заставить вас поверить в то, что я знаю все, о чем следует знать. Мы бы слегка пофехтовали. Вы бы открыли свои карты. Но у меня не лежит сердце к такой игре.

— Мне известно, что вы пока еще мало знаете. Поэтому-то я и хотел встретиться с вами как можно скорее. Мне кажется, вы еще не стали полным мутантом, вы — куколка в теле обыкновенного человека. Кое-что в вас пока от простого человека. Но вы все ближе и ближе подходите к полной мутации — сегодня вы больше мутант, чем вчера, а завтра вы станете им больше, чем сегодня. Но сегодня, в этой комнате, мы с вами можем разговаривать как человек с человеком.

— Мы всегда сможем так разговаривать.

— Нет, не всегда, — возразил Крофорд. — Если бы вы стали полным мутантом, я бы почувствовал в вас перемену. А в неравном положении какие переговоры? Я сомневался бы в справедливости своей логики. А вы бы смотрели на меня со снисхождением.

— Как раз перед вашим приходом, — сказал Виккерс, — я убеждал себя, что все это — игра воображения…

— Нет, это не игра воображения, Виккерс. У вас был волчок, помните?

— Волчка уже нет.

— Он есть.

— Он у вас?

— Нет, — ответил Крофорд. — Я не брал его. Я не знаю, где он, но он должен быть где-то в этой комнате. Я пришел раньше вас и сломал замок. Совершенно случайно, он был очень слабым.

— Неплохо, — обронил Виккерс, — весьма милая выходка.

— Согласен. Но когда дверь открылась, я позволил себе еще кое-что. Войдя в комнату и увидев волчок, я был весьма удивлен, я…

— Продолжайте, — сказал Виккерс.

— Дело в том, Виккерс, что, когда я был ребенком, у меня был очень похожий волчок. Это было так давно. Я не видел волчков уже много лет, я взял его и запустил. Просто так. Хотя причина все же была. Мне захотелось вспомнить забытые мгновения детства. А волчок…

Он остановился и посмотрел на Виккерса, словно пытаясь разглядеть улыбку на его лице. Когда он заговорил снова, его голос звучал увереннее.

— Волчок исчез. Виккерс промолчал.

— Что это было? — спросил Крофорд. — Что это был за волчок?

— Не знаю. Вы видели, как он исчез?

— Нет. Мне послышался шум в коридоре. Я выглянул. Когда я обернулся, его уже не было.

— Он не должен был исчезнуть, — сказал Виккерс. — Во всяком случае, пока вы не смотрели на него.

— Этот волчок имеет какой-то смысл? — настаивал Крофорд. — Вы покрасили его. Краска была еще сырой, а баночки стояли на столе. Вы не случайно делали все это. Виккерс, что это за волчок?

— Он служит для путешествия в сказочную страну, — ответил Виккерс.

— Вы говорите загадками.

Виккерс покачал головой.

— Я посетил ее однажды, когда был ребенком.

— Десять дней назад я бы сказал, что мы оба сошли с ума, вы — говоря это, а я — слушая вас. Сейчас я так уже не скажу.

— И все же мы, наверное, сошли с ума и превратились в пару идиотов.

— Мы не идиоты и не сумасшедшие, — сказал Крофорд. — Мы — два человека, которые с каждым часом становятся все более и более отличными друг от друга, но пока мы еще люди, и это — основа нашего взаимопонимания.

— Почему вы явились сюда, Крофорд? Не уверяйте, что только для беседы со мной. Вас терзает страх. Вы подслушиваете телефонные разговоры, пытаясь узнать, куда я скрылся. Вы вламываетесь в мою комнату и запускаете волчок. У вас были какие-то соображения, когда вы запускали волчок. Какие?

— Я пришел вас предупредить, — сказал Крофорд. — Хочу вам сказать, что люди, которых я представляю, находятся на грани отчаяния и ни перед чем не остановятся. Они никому не позволят занять их место.

— Даже если у них не останется выбора?

— У них есть выбор. Они будут сражаться теми средствами, которыми располагают.

— Неандертальцы с дубинками.

— Мы — homo sapiens. Дубинка — против ваших стрел. Именно об этом я хотел поговорить. Почему бы нам с вами не попытаться отыскать решение? Должна найтись какая-то платформа для переговоров.

— Несколько дней назад, — сказал Виккерс, — мы беседовали в вашем кабинете. Описывая положение дел, вы сказали, что ничего не понимаете. Слушая вас, можно было подумать, что вы совершенно не представляете себе, как идут дела. Почему вы лгали мне?

Крофорд продолжал неподвижно сидеть, ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Мы исследовали вас с помощью аппаратуры, с помощью анализаторов. Мы хотели узнать, как много вам известно.

— И как много мне известно?

— Ничего не известно, — ответил Крофорд. — Мы выяснили, что вы — развивающийся мутант.

— Почему вы выбрали именно меня? — спросил Виккерс. — Кроме тех странностей, которые вы перечислили, ничто об этом не говорит. Я не знаю ни одного мутанта. Я не могу говорить от их имени. Если вы хотите договориться, найдите настоящего мутанта.

— Мы выбрали именно вас, — сказал Крофорд, — по очень простой причине. Вы единственный мутант, который оказался у нас в руках. Есть, правда, еще один, но тот знает меньше вашего.

— Но должны быть и другие мутанты.

— Конечно. Однако мы не можем их поймать.

— Вы говорите, как траппер, Крофорд.

— А я и есть траппер. Других можно схватить лишь в том случае, если они сами к вам явятся. Обычно они всегда отсутствуют. Они исчезают, — сердито разъяснил Крофорд. — Мы следим за ними и ждем. Мы пишем им и ждем. Их никогда нет. Они входят в дверь, но их нет в комнате. Мы часами ждем встречи с ними, а они оказываются совсем не там, куда вошли, а иногда даже в нескольких милях от того места.

— Но меня-то вы можете найти. Я не исчезаю.

— Пока…

— Может, я отсталый мутант?

— Нет, просто не совсем развившийся.

— Значит, вы с самого начала остановили на мне свой выбор? — спросил Виккерс. — Вы подозревали меня, хотя я сам еще ничего не знал?

Крофорд хихикнул.

— Виной всему ваши книги. В них было что-то особенное. Наш отдел психологии отметил это. Мы и других обнаружили тем же способом. Двух художников, одного архитектора, одного скульптора, одного или двух писателей. Не спрашивайте меня, как наши психологи это делают. Может, у них особый нюх. Не удивляйтесь, Виккерс. Когда вы представляете мировую промышленность, в вашем распоряжении такие фонды и резервы рабочей силы, такие мощные средства исследования, что вам по плечу решение любой задачи. Вы и не подозреваете, какую работу мы проделали, какие области затронули. Но этого оказалось мало. Мы терпели провал за провалом.

— Теперь вы хотите вступить в переговоры?

— Я хочу. Но не другие. Они не желают никаких переговоров. Они готовы драться за созданный ими мир.

Да, так оно и есть, подумал Виккерс.

Гортон Фландерс, сидя в качалке и рисуя огоньком сигареты замысловатые фигуры, говорил именно об этом и о мировой войне, которой что-то или кто-то не раз помешал разразиться.

— Их мир, — заметил Виккерс, — не столь уж хорош. Он построен на крови и нищете, в его фундаменте слишком много костей. Во всей его истории почти не найдется лет, свободных от насилия в каком-нибудь уголке земного шара.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Крофорд, — вы думаете, что пора приступить к реорганизации.

— Примерно так.

— Ну что ж, — согласился Крофорд. — Наметим основные линии этой реорганизации.

— Как я могу это сделать? У меня нет ни знаний, ни полномочий. Я сам не в состоянии вступить в контакт, а со мной никакие мутанты, если они существуют на самом деле, тоже никогда не пытались вступать в контакт.

— Однако приборы подтверждают существование мутантов, и вы — один из них.

— Почему вы убеждены в этом? — спросил Виккерс.

— Вы не верите мне, — сказал Крофорд. — Вы считаете меня предателем. И думаете, будто заранее уверенный в поражении, я примчался к вам, размахивая белым флагом, чтобы доказать новому порядку, что я мирный человек, и заключить сепаратный мир, не заботясь о других. Быть может, тогда мутанты сохранят меня, хотя бы в качестве забавной игрушки.

— Если хотите знать правду, что бы вы ни предприняли, все вы обречены.

— Ну, не совсем, — возразил Крофорд. — Мы можем бороться и в состоянии причинить немало осложнений.

— Чем? Вспомните, Крофорд, у вас есть только дубинки.

— У нас есть отчаяние.

— Дубинки и отчаяние? Так ли это много?

— У нас есть секретное оружие.

— Но ведь оно есть не только у вас. Крофорд кивнул.

— Да, оно не так уж всемогуще. Поэтому я и нахожусь здесь.

— Я вступлю с вами в контакт, — сказал Виккерс. — Обещаю. Это самое большое, что я могу сделать. Тогда, если я сочту, что вы правы, я вступлю с вами в контакт.

Крофорд с трудом поднялся со стула.

— Сделайте это как можно скорее, — попросил он. — Время не терпит. Я не могу долго сдерживать их.

— Вы боитесь, — кивнул Виккерс. — Страх сидит в вас, как и в день нашей первой встречи.

— Действительно, я живу в постоянном страхе. Тем более что с каждым днем дела обстоят все хуже.

— Два напуганных человека, — сказал Виккерс. — Два десятилетних мальчугана, бегущих во тьме.

— И вы тоже?

— Конечно. Разве вы не видите. Я весь дрожу.

— Нет, не вижу. В какой-то мере, Виккерс, вы самый хладнокровный человек из всех, кого я встречал.

— Да, вот, — вспомнил Виккерс. — Вы говорили еще об одном мутанте, которого могли схватить.

— Говорил.

— Конечно, вы мне не скажете, кто он?

— Не скажу, — подтвердил Крофорд.

— Я так и думал.

Ковер словно заколыхался, и в комнате вдруг появился волчок. С тихим гудением он медленно вращался вокруг оси, так что было видно, как неровно он разрисован. Волчок вернулся.

Они стояли и смотрели, пока он окончательно не замер на полу.

— Он был там, — сказал Крофорд.

— И вернулся, — добавил Виккерс.

Крофорд закрыл за собой дверь, и Виккерс остался в холодной, залитой резким светом комнате с неподвижным волчком на полу, прислушиваясь к удаляющимся шагам Крофорда.

Глава 25

Когда шаги стихли, Виккерс подошел к телефону, снял трубку, набрал номер и стал ждать соединения. Он слышал, как на линии переговариваются телефонистки, повторяя его вызов, голоса были слабые.

Энн следовало предупредить. У него было мало времени — их, конечно, подслушивали. Предупредить и заставить сделать то, что он потребует. Она должна была покинуть квартиру и скрыться до того, как они явятся к ней.

Он скажет: «Энн, можешь ли ты сделать для меня одну вещь? Не задавая вопросов, не спрашивая почему?»

Он скажет: «Ты помнишь, где расспрашивала про плиту? Встретимся там».

И еще он скажет: «Уходи из квартиры. Уходи и спрячься. Скройся. Сию же минуту. Не через час и даже не через пять минут. Положи трубку и уходи».

Она должна сделать все быстро, без колебаний и споров.

Он не мог ей сказать: «Энн, ты — мутант». Иначе она начнет выяснять, что это значит, как он узнал об этом, и люди Крофорда успеют явиться к ней.

Она должна уйти, слепо подчиняясь ему. Но согласится ли она это сделать?

Он даже вспотел от волнения. При мысли, что она потребует объяснений и не захочет уйти, не узнав причин, его затрясло, и он почувствовал, как струйки холодного пота бегут по спине.

Телефон уже звонил в ее квартире. Он припомнил расположение комнат, аппарат на столике возле дивана — вот она пересекает комнату, вот-вот раздастся ее голос.

А телефон все звонил и звонил.

Ответа не было.

Телефонистка сказала:

— Номер не отвечает.

— Попробуйте позвонить по другому номеру, — попросил он и назвал телефон конторы.

И опять он ждал, прислушиваясь к гудкам.

— И этот номер не отвечает, — сказала телефонистка.

— Спасибо, — поблагодарил Виккерс.

— Повторить вызов?

— Нет, — сказал Виккерс. — Аннулируйте его, пожалуйста.

Следовало поразмыслить и выработать план действий. Прежде всего надо было уяснить положение дел. Раньше было легче: стоило убедить себя, что все — игра воображения, что и сам он, и мир вокруг сошли с ума, и, если без раздумий следовать событиям, все уладится.

Теперь промахнуться было нельзя.

Отныне он должен поверить всему, что в этом номере ему поведал Крофорд, каким бы невероятным это ни казалось.

Он должен поверить в это невероятное изменение человеческой природы и в расколотый враждебный мир. Он должен поверить в сказочную страну своего детства, и, если он действительно мутант, сказочная страна становится отличительным знаком, по которому он сможет узнать своих собратьев, а они — его.

Он пытался вникнуть в тайный смысл рассказанного Крофордом, связать все воедино, но не мог — существовало множество неизвестных ему побочных явлений и факторов.

Имелся мир мутантов, мужчин и женщин, стоящих на более высокой ступени развития, чем обычные люди. Мутанты были наделены такими свойствами и мыслили такими категориями, о которых обычные мужчины и женщины и не подозревали. Это был следующий шаг в развитии человека, следующая ступень эволюции. Человеческая раса продолжала развиваться.

— И только Богу известно, — сказал Виккерс в пустоту комнаты, — нужно ли ей это движение вперед.

Маленькое содружество мутантов содействовало развитию человеческой расы, но трудились они втайне, потому что стоило им открыться миру нормальных людей, как он восстал бы против них и разорвал только за то, что они не такие, как все.

В чем крылось отличие? Что и как они могли совершить?

Кое-что он знал: вечмобили, вечные бритвенные лезвия, вечные электрические лампочки и искусственные углеводы.

Какой же фактор действовал еще? Должен был существовать еще какой-то фактор.

Вмешательство, как говорил Гортон Фландерс, раскачиваясь в кресле на террасе. Чье-то вмешательство, которое помогало человечеству двигаться вперед и так или иначе уничтожать горькие плоды своего однобокого развития.

Виккерс знал, что ответ мог дать только Гортон Фландерс. Но где его найти?

«Их трудно схватить, — говорил Крофорд. — Вы звоните у двери и ждете. Вы пишете им и ждете. Вы выслеживаете их и ждете. Но их никогда нет там, где вы думаете, они находятся где-то совсем в другом месте».

Прежде всего, подумал Виккерс, надо смыться отсюда и постараться стать неуловимым. Во-вторых, надо найти Энн и помочь скрыться и ей. В-третьих, необходимо отыскать Гортона Фландерса и, если он не захочет говорить, вырвать у него признание.

Он взял волчок, спустился вниз и вернул ключ. Портье вручил ему счет.

— Тут для вас записка, — сказал он, кладя ключ на место. — Ее оставил тот человек, который был у вас.

Виккерс взял конверт и достал сложенный вчетверо листок бумаги.

— Странно, — сказал портье. — Он ведь только что говорил с вами.

— Да, — ответил Виккерс, — очень странно. Он прочел записку.

«Не пользуйтесь своим вечмобилем. И молчите, что бы ни случилось».

Это было действительно странно.

Глава 26

Он вел машину навстречу заре. Дорога была пуста, и машина бесшумно летела вперед, словно птица, только на поворотах шуршали на асфальте шины. Рядом с ним, на сиденье, в такт движению покачивался раскрашенный волчок.

Его смущали два момента, только два момента.

Он должен был остановиться в доме Престонов. И не должен был пользоваться машиной.

И то и другое было абсолютно абсурдным, и он злился на себя. Он до отказа нажал на акселератор, и шорох шин на поворотах превратился в визг.

Следовало остановиться в доме Престонов и испытать волчок. Он чувствовал, что должен поступить именно так, но сколько ни рылся в памяти, причин этого решения не находил. Если волчок способен сработать, он сработает где угодно. И все же какая-то глубокая уверенность подсказывала ему, что место проведения эксперимента не безразлично. Он был убежден, что дом Престонов явно скрывает что-то в себе. Он мог послужить ключевым моментом, если только во всех этих историях с мутантами мог быть ключевой момент.

У него мало времени, говорил он себе. Зачем крутиться вокруг да около. Нельзя терять ни минуты. Прежде всего надо вернуться в Нью-Йорк, чтобы отыскать и спрятать Энн.

Энн должна была быть тем другим мутантом, о котором упомянул Крофорд, но и в данном случае, так же как и с домом Престонов, его уверенность зиждилась ни на чем. Ведь не было ни оснований, ни доводов считать Энн Картер мутантом.

Основания, доводы, доказательства, думал он. А что еще? Обычные логические рассуждения, с помощью которых человек построил свой мир. Есть ли у человека другая мера, позволяющая отнести систему причин и следствий к детским забавам, посредством которых люди многого добивались, но которые во многом перестали их удовлетворять? Как отличить истину от лжи, добро от зла, не прибегая к нудному перечислению доказательств? Интуиция? Так это сродни женской непоследовательности. Предчувствие? Так это сродни суеверию.

Ну, а в сущности, что представляют собой непоследовательность и суеверие? Долгие годы исследователи занимались внечувственным восприятием, этим шестым чувством, которое человек так и не сумел развить в себе.

А если возможно внечувственное восприятие, то почему не допустить существования других способностей — психокинетического контроля над предметами, предвидения, иного восприятия времени, чем бег стрелок по циферблату, познания и использования неведомых измерений пространственно-временного континуума.

Пять чувств: обоняние, зрение, слух, вкус, осязание. Пять чувств, о которых человек знал с незапамятных времен! Но разве их не может быть больше? Не исключено, что в человеке заложены и другие чувства, которые ждут своего развития. Ведь человек так медленно меняется на своем эволюционном пути. И вряд ли развитие человеческого интеллекта и человеческих чувств остановилось. А если так, то почему бы не появиться шестому чувству, седьмому, восьмому?

Не так ли, спрашивал себя Виккерс, произошло и с мутантами? Неожиданно развились вспомогательные и лишь наполовину осознанные чувства. Такая мутация логична, и ее следовало ожидать.

Он проносился мимо деревень, крепко спящих в этот предутренний час, мимо ферм, выглядевших особенно голо в рассеяном свете зари.

«Не пользуйтесь своим вечмобилем», — прочел он в записке Крофорда. Бессмыслица. Почему он должен отказываться от машины? Доверившись словам Крофорда? А кто он такой? Враг? Однако порой его поступки говорили об обратном.

И все же не было оснований отказываться от машины (хотя и в машине ему было не по себе), как не было причин останавливаться в доме Престонов; однако он твердо знал, что совершил ошибку, не остановившись там.

Не было доказательств считать Энн мутантом, но он был уверен, что она — мутант.

Он несся навстречу утру. Над встречными речушками поднимался туман. На востоке появились первые лучи солнца, стали попадаться коровы, появились первые редкие автомобили.

Он вдруг понял, что голоден и хочет спать, но ему не хотелось останавливаться. Если уж он совсем станет засыпать, придется передохнуть.

Но вот подкрепиться следовало. В каком-нибудь ближайшем городке он остановится у открытого кафе перекусить. Одна-две чашечки кофе разгонят сон.

Глава 27

Город оказался немаленьким, было много кафе. Утренняя смена рабочих спешила на работу.

Он выбрал чистый на вид ресторан и снизил скорость, отыскивая место для стоянки. Только за квартал от ресторана удалось приткнуться к тротуару.

Он вылез из машины и запер дверцу. Было довольно свежо, как иногда бывает летним утром.

Сейчас он поест, — решил он. Не будет спешить, чтобы дать отдохнуть мышцам, и потом еще раз попробует позвонить Энн. Может, поймает ее. Ему станет спокойнее, если она будет в курсе дела и сумеет скрыться. Лучше вместо встречи там, где продают дома, явиться к ним и все объяснить, вероятно, они смогут ей помочь. Как бы то ни было, он должен говорить с Энн быстро и твердо, чтобы она поверила, не споря.

Он спустился вниз по улице и вошел в ресторан. Свободных мест было много, казалось, столиками и не пользовались. Все посетители сгрудились у стойки. Виккерс тоже сел на один из свободных табуретов вместе со всеми.

Рядом с ним оказался громадного роста рабочий в выцветшей рубахе и топорщащейся робе; склонившись над тарелкой, он шумно ел овсяную кашу, так быстро орудуя ложкой, словно пытался создать непрерывный поток между тарелкой и ртом. По другую сторону от Виккерса сидел мужчина в синих брюках и белой рубашке с тщательно завязанным галстуком. Он был в очках и читал газету. У него был вид бухгалтера — человека, умеющего ловко обращаться с цифрами и гордящегося этим своим умением.

Подошла официантка и протерла тряпкой прилавок перед Виккерсом.

— Что желаете? — безразлично спросила она, слив в одно слово всю фразу.

— Оладьи, — сказал Виккерс, — и кусок ветчины.

— Кофе?

— И кофе, — кивнул Виккерс.

Она принесла еду, и Виккерс начал есть, сначала торопливо, глотая большие куски оладий, обильно политые сиропом, а потом, утолив первый голод, — медленнее.

Человек в робе встал и ушел. Его место заняла худенькая девица, у которой от усталости слипались глаза. Явно секретарша, подумал Виккерс, поспавшая час-другой после целой ночи танцев.

Он почти кончил есть, когда на улице послышались крики и топот бегущих ног.

Девушка, сидевшая рядом, развернулась на табурете и выглянула в окно.

— Все бегут, — сказала она. — Интересно, что там случилось?

В дверях появился человек и крикнул:

— Там нашли вечмобиль!

Люди повскакивали с мест и ринулись к двери. Виккерс медленно последовал за ними.

«Нашли вечмобиль!» — крикнул человек. Единственной такой машиной, которую они могли найти, была машина, оставленная им на улице.

Толпа опрокинула автомобиль на середину улицы и кричала, потрясая кулаками. Кто-то бросил булыжник, и тот с резким звуком ударился о металл — будто пушечный выстрел грохнул в этот ранний утренний час.

Какой-то человек запустил булыжник в стеклянную дверь скобяной лавки и через разбитое стекло открыл дверь. Люди ворвались внутрь и, вооружившись кувалдами и топорами, вернулись на улицу.

Толпа раздвинулась, освободив им место. И кувалды и топоры заблестели в косых лучах солнца. Брызнули стекла. Улица наполнилась металлическим грохотом.

Виккерс застыл возле двери ресторана, ощущая спазмы в желудке, — происходившее его просто потрясло.

Крофорд написал: «Не пользуйтесь своим вечмобилем».

Вот что означало его предупреждение.

Крофорд знал, что произойдет с любым вечмобилем, найденным на улице.

Крофорд знал и предупредил его.

Так друг он или враг?

Виккерс протянул руку и коснулся ладонью кирпичной стены. Прикосновение к этой шероховатой поверхности вернуло его к действительности: озлобленная свирепая толпа вдребезги разносила его машину.

Они знают, подумал он.

Им сказали о мутантах, и они возненавидели их. Конечно, возненавидели.

Они не могли их не возненавидеть — само существование мутантов низводило людей на вторую ступень, они становились неандертальцами перед лицом завоевателя, вооруженного луком и стрелами.

Он повернулся и пошел назад в ресторан; он шел медленно, готовый тут же броситься бежать, если вдруг кто-то крикнет позади или чья-то рука коснется его плеча.

Человек в очках и с черным галстуком оставил возле тарелки свою газету. Виккерс взял ее, решительно обогнул стойку и толкнул дверь, ведущую в кухню. Там было пусто. Он быстро пересек кухню и вышел через черный ход в переулок.

Он двинулся по переулку, свернул еще в один узенький переулок между двумя зданиями и вышел на другую улицу. Пересек ее, опять свернул в проулок, потом еще в один.

«Они будут защищаться, — сказал ему Крофорд, сидя прошлым вечером в его номере на стуле, скрипящем под его массивным телом, — они будут защищаться теми средствами, которыми располагают».

Вот они и начали защищаться — схватили свои дубинки и бросились в бой.

Он увидел сквер, отыскал там уединенную скамейку, спрятавшуюся в кустарнике, и стал просматривать взятую в ресторане газету.

Добравшись до первой страницы, он нашел то, что искал.

Глава 28

Заголовок гласил:

Потом шел подзаголовок:

И дальше:

И сообщение:

Виккерс не стал открывать одиннадцатую страницу, а решил просмотреть повнимательнее первую.

Здесь разъяснялось явление мутации, и был приведен полный текст заявления. Кроме того, в статье какого-то профессора-биолога обсуждались возможные причины и последствия мутации. Там же было около дюжины сообщений.

Он начал читать:

Газета выпала из рук. Виккерс тупо смотрел, как она распласталась на песке.

А утренний поток автомобилей уже заполнял улицу. Возле ограды мальчик играл с мячом. Над лужайкой кружили голуби.

Все как обычно, подумал он. Обычное человеческое утро. Люди спешат на работу, играют дети, воркуют на лужайках голуби.

Однако под видимым спокойствием бушевал поток зверства. Настоящее затаилось за фасадом цивилизации. Оно готовилось вырваться из засады и вцепиться в глотку будущего. Вцепиться в глотку Виккерса, в глотку Энн, в глотку Гортона Фландерса.

Слава Богу, пока никак не связали его появление в городе с машиной. Но теперь в любую минуту кто-то сделает это. Кто-то вспомнит, что видел его за рулем этой машины. Кто-то заподозрит его, так как он не бросился вместе с остальными из ресторана, чтобы пополнить толпу, крушившую машину.

Пока он был в безопасности. Но сколько времени это продлится, он не знал.

Как же быть?

Он задумался.

Взять напрокат машину и продолжить путь? Он не знал, как это лучше сделать… Но во всех случаях одно было неотложным и требовало немедленных действий. Следовало разыскать волчок.

Он остался в машине, и теперь за ним надо было вернуться.

Но стоило ли рисковать?

Виккерс не видел в таком риске особого смысла. Более того, это граничило с безумием. Но он знал, что должен попытаться.

А ведь Крофорд советовал ему не пользоваться машиной. Но тогда он не принял записку в расчет, и теперь оставалось только раскаиваться в этом. Вопреки здравому смыслу он оказался не прав. В данном случае логика подвела его, а его инстинкт, его предчувствие, его интуиция, как бы это ни называлось, подсказывали верный путь.

Он вспомнил собственные размышления о возможностях человеческого мозга, о его способности предвидения, которая куда сильнее логики и разума. Может быть, это одна из странных особенностей мутантов?

И может, именно это чувство, противоречащее логике и разуму, гнало его на поиски волчка.

Глава 29

Движение было перекрыто, вдоль улицы стояли полицейские, хотя нужда в их присутствии уже отпала, — толпа успокоилась. Изуродованная, разбитая машина лежала колесами кверху, словно дохлая корова на кукурузном поле. Выбитые стекла скрипели под ногами любопытствующих зевак.

Виккерс смешался с толпой и пробился к машине. Передняя дверца была сорвана и валялась на мостовой. Почти никаких надежд найти волчок. А если волчок и здесь, то как им завладеть? Может, встав на колени, сделать вид, что интересуешься щитком управления?

Он несколько раз с нарочито равнодушным видом обошел машину, обмениваясь замечаниями с зеваками. Он кружил до тех пор, пока не подобрался к дверце. Тогда он нагнулся и заглянул внутрь, но волчка в машине не было. Он сидел на корточках, вытянув шею и рассуждая о щитке управления и коробке передач, а сам высматривал злополучную игрушку.

Волчок исчез.

Виккерс встал и вновь смешался с толпой, оглядывая мостовую, — волчок мог выпасть из машины и откатиться в сторону. Он осмотрел водостоки по обеим сторонам улицы, мостовую — волчок как провалился.

Итак, волчок исчез, исчез раньше, чем он успел проверить его удивительные свойства.

Дважды побывал он в сказочной стране — первый раз ребенком, а второй раз юношей, гуляя по заветной долине с девушкой по имени Кэтлин Престон. Вероятно, эта долина могла быть и совсем другой сказочной страной. А потом, когда он снова захотел встретиться с Кэтлин, ему сказали, что она уехала, и он повернулся спиной к двери и неверными шагами пересек террасу.

Минуточку, — сказал он себе, — а действительно ли он повернулся спиной к двери и неверными шагами пересек террасу?

Он напряг память и вспомнил тихий голос человека, который сказал, что Кэтлин уехала, а потом добавил: «Зайди, малыш. Я хочу кое-что показать тебе».

Он вошел в громадный вестибюль с густыми тенями по углам, с картинами по стенам и величественной лестницей, ведущей наверх. Затем кто-то разговаривал с ним.

Что сказал тот человек? Или что-то произошло?

Как случилось, что этот момент, о котором он должен был помнить всегда, всплыл после стольких лет забвения, как и воспоминание о его детской встрече со сказочной страной?

И так ли все было на самом деле?

Об этом, — признался он себе, — он судить не может.

Он повернулся и двинулся вниз по улице мимо полицейского, который, играя дубинкой, с улыбкой поглядывал на толпу.

На пустыре играли дети. Когда-то и он так же самозабвенно играл, наслаждаясь теплыми лучами солнца и ощущая, как по телу пробегают волны счастья. Не существовало понятия времени — всякая цель ставилась на несколько минут, редко на час. Каждый день был вечностью, и жизни не было конца…

В стороне какой-то малыш возился со своей игрушкой. Вдруг он подбросил ее кверху и снова поймал, холодея от счастья. Солнце расцветило предмет, и у Виккерса перехватило дыхание.

Это был его волчок!

Он сошел с тротуара и с трудом пересек пустырь.

Дети не замечали его или просто не захотели замечать — ведь взрослые либо не существуют для их игр, либо присутствуют в них как дружелюбные объекты.

Виккерс остановился возле малыша с волчком.

— Привет, сынок.

— Привет.

— Что это у тебя?

— Я нашел это, — насторожился малыш.

— Красивая штука, — сказал Виккерс. — Я хотел бы ее купить.

— Я не хочу ее продавать.

— Я дам тебе за нее кучу денег, — сказал Виккерс. Мальчуган глянул на него с интересом.

— А на велосипед хватит?

Краем глаза Виккерс заметил, что стоящий на тротуаре полицейский посмотрел на него и направился к пустырю.

— Держи, — сказал Виккерс.

Он схватил волчок и бросил смятые деньги на колени мальчугана. Потом выпрямился и бросился бежать в сторону переулка.

— Эй, вы! — крикнул полицейский. Виккерс продолжал бежать.

— Эй, вы! Остановитесь или буду стрелять! Раздался выстрел, и Виккерс услышал свист пули над головой. Полицейский не мог знать, кто он, но утренняя газета напугала всех.

Он добежал до ближайшего здания и скрылся за углом. Но оставаться в переулке не мог и свернул в узкий проход между двумя зданиями. Уже свернув, он понял, что совершил ошибку, — проулок выходил на ту улицу, где лежала его исковерканная машина.

Он увидел открытое подвальное окно и, не успев даже подумать, понял, что это его единственное спасение. Он прикинул расстояние и спрыгнул туда. Очутившись в подвале, он ощутил острую боль в спине, видно, задел раму, и тут же стукнулся обо что-то головой — темнота взорвалась миллионами звезд. Дыхание перехватило, он растянулся на полу, выронив из рук волчок, который откатился куда-то в сторону.

Наконец ему удалось встать на четвереньки, и он пополз к волчку. Наткнувшись на водопроводную трубу, он с трудом встал на ноги. Спина кровоточила, голова гудела. Но на некоторое время он обрел безопасность.

Он нашел ступеньки и, поднявшись по ним, понял, что находится в помещении позади скобяной лавки. Там громоздились рулоны арматуры, толя, картонные коробки, упакованные дымовые трубы и бухты манильского троса.

Присев позади ящика, он очутился в круге солнечного света, падающего из окна над головой. Снаружи, с улицы, доносился топот бегущих ног и крики. Он снова спустился вниз и прижался к шершавым доскам, сдерживая дыхание и боясь, что оно выдаст его, если кто-то войдет сюда.

Надо было во что бы то ни стало найти выход — если он останется здесь, его найдут. Полиция и жители прочешут квартал. К тому времени они уже будут знать, за кем идет охота. Мальчуган скажет, что нашел волчок неподалеку от машины; кто-то вспомнит, как он ставил машину; вспомнит о нем и официантка ресторана. Из этих отрывочных сведений они поймут, что беглец и был водителем разбитого вечмобиля.

Он представил себе, что случится, если его схватят. Он хорошо помнил сообщение из Сен-Мало о повешенном на фонарном столбе.

Но путей к бегству не было. Он не мог выйти на улицу — там его искали. Можно было вернуться в подвал, но это не меняло дела. Можно было пробраться в магазин и притвориться покупателем, зашедшим посмотреть ружье или инструмент, потом выйти на улицу. Однако он сомневался, что это удастся.

Аналогичное поведение ничего не дало. Логика и разум выходили победителями — пока оставались главными факторами, управляющими жизнью человека.

Не существовало никакой возможности бегства и из солнечного уголка позади ящика.

Не существовало никакой возможности бегства, кроме…

Он снова нашел волчок. Волчок был с ним.

Вообще не существовало никакой возможности бегства, никакой, если не сработает… волчок.

Он поставил волчок на пол и, нажав на ручку, придал ему медленное вращение. Потом разогнал быстрыми движениями руки и отпустил. Волчок загудел. Придвинувшись ближе, он неотрывно смотрел на цветные полоски. Они появлялись и исчезали в бесконечности, и он спрашивал себя, куда они уходят. Он так сосредоточил внимание на волчке, что забыл об окружающем.

Волчок не сработал. Виккерс протянул руку и остановил закачавшуюся игрушку. Потом попробовал еще раз.

Надо было вновь стать восьмилетним мальчуганом. Снова вернуться в детство. Очистить мозг от всех взрослых мыслей, взрослых забот, от зрелости. Вновь превратиться в ребенка.

Он подумал об играх на пляже, о сне под деревом, податливом песке под босыми ногами. Закрыв глаза, он поймал кусочек своего детства с его красками и запахами.

И снова не отрывал взгляда от полосок, снова весь ушел в их появление и исчезновение.

И опять ничего не вышло. Волчок покачнулся, и он остановил его.

Холодная мысль пронзила Виккерса: он не мог забыть о времени. Он спешил.

А ведь у ребенка нет понятия времени. Оно для него не существует.

Он заставил себя забыть, что дорога каждая минута, чтобы вновь стать ребенком, только что получившим в подарок новенькую сверкающую игрушку.

И снова запустил волчок.

Он ощутил уют дома и материнскую любовь, увидел разбросанные по полу игрушки и книжки, которые ему читала бабушка, когда приходила в гости. И он смотрел на волчок с наивным восторгом, наблюдая, как исчезают и появляются полоски, появляются и исчезают, появляются и исчезают…

Он провалился вниз примерно на фут и очутился на вершине холма. Вокруг на мили расстилалась равнина — обширная страна с лугами, рощами и змейками рек. У его ног, покачиваясь, медленно вращался волчок.

Глава 30

Девственная долина без всяких следов человеческой деятельности простиралась от горизонта до горизонта — земля и небо. И эту нетронутую землю ласкали лишь порывы ветра, пробегавшие по ней из конца в конец.

С высоты холма Виккерс заметил вдали движущиеся темные пятна и понял, что это стада бизонов. В его сторону трусили три волка. Но, увидев человека, они повернули назад и сбежали вниз по склону. В голубом безоблачном небе, выписывая величественные круги, парила одинокая птица. До Виккерса донесся резкий птичий крик.

Волчок не подвел. Теперь в этой безграничной стране волков и бизонов он был в безопасности.

Он поднялся выше на гребень, чтобы еще раз осмотреться вокруг. Ничто не говорило о близости человеческого жилья — он не видел ни дорог, ни струек дыма, поднимающихся к небу.

Он посмотрел на солнце, пытаясь определить, где запад. По его расчетам, была середина утра. Если он ошибся, и время клонилось к вечеру, то через несколько часов тьма окутает равнину. А с наступлением темноты ему хотелось бы оказаться в укрытии.

Он думал, что попадет в сказочную страну, но эта страна была отнюдь не сказочной. Стоило серьезно поразмыслить, — сказал он себе, — и он бы понял, что такой страны нет, и место, куда он попал ребенком, конечно, не было сказочной страной.

Перед ним лежал новый обширный мир, безлюдный, быть может, опасный, но здесь было лучше, чем в складском помещении скобяной лавки в незнакомом городе, где люди охотились за ним, чтобы вздернуть на фонарном столбе.

Он покинул старый привычный мир и оказался в новом странном мире, и, если здесь нет людей, ему придется рассчитывать только на себя.

Он уселся, вывернул все карманы и тщательно осмотрел их содержимое. Полпачки сигарет; три коробка спичек, один из которых почти пуст; перочинный нож; носовой платок; бумажник с десятью долларами; несколько центов; ключ от вечмобиля; брелок с ключами от дома, письменного стола и еще от чего-то; авторучка; сложенные пополам листки бумаги для попутных записей — это было все. Огонь и орудие защиты да несколько кусочков бесполезного металла — вот все, чем он располагал. И если мир безлюден, этим он должен себя кормить, защищать, строить убежище, а со временем и одевать.

Он закурил, решив осмыслить происшедшее, но смог думать лишь о необходимости беречь сигареты, которых осталось всего полпачки, — новые взять будет негде.

Чужая страна, впрочем, не совсем чужая, ведь он находился на Земле, старой, привычной Земле, которой пока не коснулась рука человека. Он дышал воздухом Земли, видел ее луга и небо, ее животных. Это был мир древней Земли. С невозделанными почвами, нетронутыми сокровищами.

Эта страна не была чужой, волчок не забросил его в другое измерение, да и, по правде говоря, волчок здесь оказался ни при чем. Волчок не играл никакой роли. Волчок явился средством для концентрации внимания, гипнотизирующей игрушкой, которая позволила мозгу выполнить нужную работу. Волчок помог ему попасть в эту страну, но только его мозг и присущие ему особые способности перебросили его со старой привычной Земли в этот странный девственный мир.

Он читал или слышал о чем-то подобном…

Он силился вспомнить.

Статья в газете. Или обрывок разговора. Или передача по телевизору.

И наконец вспомнил: статья одного бостонского ученого, кажется, доктора Олдриджа, в которой говорилось, что один мир опережает нашу планету на секунду, а другой на секунду отстает от нее. И так они следуют один за другим, целая цепочка миров, словно люди, ступающие по снегу след в след, образуя одну непрерывную линию.

Непрерывная цепь миров, следующих один за другим. Кольцо вокруг Солнца.

Он не дочитал тогда статью до конца, что-то отвлекло его, и он отложил газету в сторону. И теперь жалел об этом. Очень может быть, что Олдридж оказался прав. Этот мир мог следовать за старой привычной Землей и быть следующим звеном бесконечной цепи миров.

Он попробовал представить себе принцип, на котором строилась эта цепочка миров, но не смог — слишком многого он не знал.

Предположим, он находится на Земле-2, следующей за старой Землей, которую только что покинул, — подумал Виккерс. Допустим, топография обоих миров достаточно схожа, хотя и не идентична. Небольшие отличия станут заметными, может, только в девятом мире. Значит, Земля-2 почти не должна отличаться от старой Земли. Если там он находился где-то в Иллинойсе, то и здесь должен быть на землях прежнего Иллинойса.

Восьмилетним мальчуганом он побывал в местах, где рос сад, и стоял окруженный кустарником домик. Вполне возможно, что и сейчас он находился на той же Земле. Когда-то он гулял по заветной долине, которая тоже могла находиться на этой Земле. Но тогда здесь мог существовать и дом Престонов, похожий на гордый дом с Земли его детства.

Это его надежда, — решил он. Ничтожная, но единственная, которая у него есть.

Добраться до дома Престонов, направляясь на северо-запад. Пройти пешком весь тот длинный путь, который он проехал на машине от родного дома. Он понимал, как невелика вероятность найти дом Престонов. Не окажется ли он в ловушке этого пустынного и громадного мира? Но он отогнал сомнения — только эта вероятность таила в себе его единственную надежду.

Он снова посмотрел на солнце, оно поднялось выше, значит, было утро. Теперь он точно знал, где находится запад, — единственное, что ему надо было сейчас знать.

Он вскочил на ноги и быстро зашагал вниз, направляясь на северо-запад, к своей единственной надежде в этом мире.

Глава 31

Задолго до наступления темноты, в рощице у ручья он выбрал место для ночлега.

Стянув с себя рубашку, он соорудил из нее и прутьев примитивную вершу; потом, спустившись к заводи, довольно быстро наловчился орудовать ею. Через час на песке бились пять средней величины рыб.

Почистив их перочинным ножом, он с одной спички развел костер и с гордостью подумал, что из него вышел бы неплохой траппер.

Он испек одну рыбину и съел, не испытав удовольствия, — кроме отсутствия соли, сказалось и неумение пользоваться первобытным очагом: часть рыбы обуглилась, а часть осталась сырой. Однако он заставил себя доесть всю рыбину, ибо знал, что впереди его ждут трудные дни.

Между тем наступила ночь, и он придвинулся ближе к костру. Так, сидя, он и заснул.

Проснувшись, он увидел, что огонь почти погас, а ночь стала еще темней. Он снова раздул костер. Огонь не только согревал, но и служил защитой — днем он видел и волков, и медведей, в зарослях промелькнула и гибкая кошачья тень, но он не успел разглядеть, что это был за зверь.

Когда он проснулся, на небе занялась заря. Он подбросил сучьев в костер и испек остальную рыбу.

Одну рыбину он съел, а остальные сунул в карман. Он знал, что днем у него не будет времени на привал.

Поблизости в кустарнике он нашел толстую и прямую палку и проверил, не гнилая ли она. Такая палка могла служить посохом при ходьбе и дубинкой при обороне. Проверив карманы, он убедился, что все на месте. Главное — перочинный нож и спички. Он туго завернул спички в носовой платок и в майку. Если он попадет под дождь или свалится в реку, они останутся сухими. Он сомневался, что сможет развести огонь, высекая искры из камня.

Он пустился в путь до восхода солнца, но шел медленнее, чем накануне, так как понял: главное — умение экономить силы. Глупо было выдохнуться в первые же дни долгого перехода.

В полдень ему пришлось сделать большой круг, обходя огромное стадо бизонов. На ночь он опять остановился в роще. По пути он поймал еще одну рыбину, а в роще обнаружил кусты ежевики, так что на ужин имел и десерт.

Солнце взошло, и он снова пустился в путь. Солнце село.

Опять наступил день, и он снова был в пути. Прошел еще один день, и еще, и еще…

Он ловил рыбу. Собирал ягоды. Однажды наткнулся на только что задранного оленя. Хищник, по-видимому, удрал с приближением человека. Он отрезал себе столько мяса, сколько смог унести. Даже без соли мясо было вкуснее рыбы. Он ел его и сырым, тщательно разжевывая на ходу. Когда запах от мяса стал нестерпимым, пришлось выбросить остатки.

Он потерял всякое ощущение времени. Не знал, сколько прошел, сколько ему еще осталось пройти до нужного места и, вообще, найдет ли его.

Когда прохудились ботинки, он набил их сухой травой и подвязал полосками ткани, которые нарезал из брючин.

Однажды, склонившись над ручьем, чтобы напиться, он увидел отражение странных черт и был поражен, поняв, что видит собственное лицо, — заросшее и отмеченное усталостью, лицо человека в лохмотьях.

Дни следовали один за другим. Он продолжал идти на северо-запад. Сначала он обгорел на солнце, потом покрылся загаром. На бревне он перебрался через широкую и глубокую речку. Он потратил на переправу много времени, бревно едва не перевернулось, но все же достиг другого берега.

Он продолжал свой путь. У него не было иного выбора.

Он шел через пустынную страну без всяких признаков жизни, хотя края эти во всем подходили человеку. Плодородные земли, поросшие высокими травами луга, вековые рощи вдоль берегов рек.

И наконец однажды перед самым заходом солнца он вышел на перевал и увидел перед собой равнину и реку, излучины которой показались ему знакомыми. Но его внимание привлекла не река, а зеркальный отблеск садящегося солнца — вдали у горизонта высились какие-то явно металлические конструкции.

Прикрыв глаза рукой и напрягая зрение, он пытался разглядеть, что это такое, но расстояние было велико, и солнце слепило глаза.

Спускаясь по склону и не зная, радоваться ли ему или бояться, Виккерс не отрывал взгляда от металлических бликов. Они то пропадали из виду, когда он спускался в долину, то появлялись вновь, когда он оказывался на перевале, и он понял, что это не мираж.

Наконец он различил сверкающие металлом здания, а потом и странные предметы, подлетавшие к ним и улетавшие прочь. Чувствовалось, что там кипит жизнь.

Это не походило ни на город, ни на поселок. Все было сделано из металла, и совсем отсутствовали какие-либо подъездные пути.

По мере приближения он различал все больше деталей и, остановившись в одной-двух милях от строения, понял, что находится перед ним.

Это был не город, а завод, громадный завод. К нему беспрерывно подлетали странные предметы, они больше походили на летающие вагоны, чем на самолеты. Большинство из них двигалось с севера и запада, летели они на небольшой высоте и с небольшой скоростью и направлялись к посадочной площадке, скрытой от Виккерса группой зданий.

Существа, сновавшие между зданиями, лишь отдаленно напоминали людей, скорее всего, это были какие-то металлические создания, так как они ослепительно сверкали в последних лучах заходящего солнца.

Возле каждого здания высилась башня громадного диаметра с чашей наверху. Все чаши были обращены к солнцу и горели красным огнем.

Он медленно приблизился к зданиям и, только очутившись рядом, понял, как они огромны. Они занимали гигантскую территорию. Создания, сновавшие между зданиями и выполнявшие какую-то работу, оказались самоуправляемыми роботами.

Некоторые машины были знакомы Виккерсу, а некоторые он узнать не мог. Он увидел мчавшийся тягач с грузом строительного леса, потом мимо него со скоростью тридцать миль в час проехал громадный кран с лязгающим ковшом на стреле. Очень многие машины казались верхом механического бреда, и все они двигались на громадных скоростях, словно спешили куда-то.

Он нашел улицу, нет, не улицу, скорее проезд между двумя зданиями и двинулся по нему, стараясь держаться поближе к стене, — машины носились здесь с бешеной скоростью.

Оказавшись возле здания с распахнутыми воротами, он осторожно поднялся по пандусу и заглянул внутрь. Помещение было залито неизвестно откуда берущимся светом. Вдоль стен тянулись длинные ряды работающих машин. Но шума не было, и это поразило Виккерса. Завод работал, но работал совершенно бесшумно. Царила полная тишина, нарушаемая лишь металлическим позвякиванием проносившихся снаружи машин.

Он спустился по пандусу и проездами прошел к посадочной площадке, на которую садились и с которой взмывали летающие вагоны.

Он смотрел на приземляющиеся и разгружающиеся машины, на штабеля свеженапиленного строительного леса, который укладывался на тягачи, разбегавшиеся по всем направлениям; здесь же были горы руды, скорее всего, железной, которую подбирали другие грузовые машины, похожие, как показалось Виккерсу, на пеликанов.

Разгруженный вагон тут же взлетал, без шума, словно его подхватывал и уносил в воздух порыв ветра.

Летающие вагоны прибывали сплошным потоком и тут же разгружались. Прибывшие материалы сразу же куда-то развозились громадными машинами.

Эти машины ведут себя как люди, подумал Виккерс. Это не были автоматы. Автомат предполагает строго чередующиеся определенные операции, а вагоны приземлялись достаточно произвольно. Как только вагон садился, одна из грузовых машин подъезжала к нему и разгружала его.

Они похожи на разумные существа, подумал Виккерс. И, подумав об этом, понял, что они действительно разумны. Это были машины-роботы. Внешне они совсем не походили на людей, но были наделены разумом и знали, что делать.

Солнце село, а он стоял на углу здания, глядя на башни. Их чаши, только что обращенные в сторону заходящего солнца, теперь медленно поворачивались к востоку, чтобы утром поймать его первые лучи.

Солнечная энергия, подумал Виккерс. Где же он слышал о солнечной энергии? Ну, конечно, в домах мутантов! Маленький продавец объяснил ему и Энн, что при наличии солнечных батарей им не нужны ни газ, ни электричество.

И здесь работала солнечная энергия. И здесь машины не знали трения, а потому не производили никакого шума, как не подверженные износу вечмобили.

Машины не обращали на него внимания. Словно не видели его и не подозревали о его присутствии. Ни одна из них не снизила скорости, обгоняя его; ни одна не свернула, чтобы объехать. Но и ни одна из них не угрожала ему.

Как только солнце село, всю местность вокруг залил свет, но он опять не смог определить, где находится его источник. Наступление ночи не остановило работы. Летающие вагоны, эти громадные угловатые коробчатые конструкции, продолжали прилетать, разгружаться, улетать. Машины увозили их грузы. Длинные ряды станков в зданиях продолжали свой бесшумный труд.

А летающие вагоны, спросил он себя, тоже роботы? Скорее всего — да.

Он снова двинулся вперед, прижимаясь к стенам зданий, чтобы не очутиться посреди дороги.

Он нашел гигантскую погрузочную площадку, где вздымались аккуратные горы ящиков. Одни машины их беспрерывно подвозили, другие заполняли ими летающие вагоны. Он осторожно выбрался на площадку и осмотрел закрытые ящики, пытаясь определить их содержимое, но, кроме букв и цифр, на них ничего не значилось. Он подумал было, не вскрыть ли один из ящиков, но у него не было ни инструмента, ни уверенности, что ранее равнодушные к его персоне машины не заинтересуются им, если он начнет мешать их работе.

Несколько часов понадобилось ему, чтобы выбраться за пределы гигантского завода. А отойдя подальше и обернувшись, он испытал трепет перед залитой светом отлаженной громадиной.

Ему не надо было спрашивать себя, что производит это предприятие. Он заранее знал ответ. Или бритвенные лезвия, или зажигалки, или лампочки, или дома, или вечмобили. А может, и все эти изделия сразу.

Он был уверен, что перед ним тот самый завод или один из заводов, который тщетно разыскивали Крофорд и Североамериканское исследовательское бюро.

И не было ничего удивительного, что их поиски оставались безуспешными.

Глава 32

Он вышел к реке далеко за полдень. Река эта с ее островами, заросшими деревьями и ползучими растениями, с песчаными отмелями, со зловещим шорохом зыбучих песков — он был уверен — была река Висконсин в ее нижнем течении перед слиянием с Миссисипи. А если все обстояло именно так, он знал, куда надо идти. Отсюда легко было добраться до конечной цели путешествия.

Но тут на него нахлынули сомнения. Найдет ли он нужное место? В этой стране дома Престонов могло и не быть. Ведь он немало прошел, но обнаружил только роботов; здесь царила сложная машинная цивилизация, где не было места человеку. Людям нечего было делать на этом заводе, который не нуждался ни в руках, ни в мозге человека.

В угасающем свете дня он устроил привал на берегу реки и долго сидел без сна, уставившись на серебряное зеркало воды в лунном свете и ощущая свое одиночество. Столь горького и глубокого одиночества он еще никогда не испытывал.

Наступит утро, и он снова пустится в путь. Он найдет хотя бы то место, где должен стоять дом Престонов. Но как он поступит, если там ничего нет?

Он решил не думать об этом и в конце концов заснул.

Утром он спустился к реке и внимательно рассмотрел скалистый южный берег. Да, места явно были знакомы ему.

Он двинулся вниз по течению и вскоре в голубой дымке различил высокую скалу возле места слияния двух рек, а за ней тонкую лиловую цепочку холмов. Он вскарабкался повыше и долго изучал взглядом долину, к которой стремился.

Ночь он провел уже в стороне от реки, а наутро отыскал долину, которая вела к дому Престонов.

Он прошел ее до половины, прежде чем она стала ему совершенно знакомой. Надежда постепенно превращалась в уверенность, что он идет по знакомой земле.

Наконец он нашел ту заветную долину, по которой гулял двадцать лет назад!

Теперь, думал он, теперь, если только на месте дом.

Ему становилось плохо при мысли, что дома не окажется, что, поднявшись по последнему склону, он увидит только место, где должен стоять дом. Рухнет последняя надежда, и он превратится в изгнанника родной Земли.

Он отыскал тропинку и пошел по ней, глядя, как ветер колышет высокие травы, чьи седые венчики походили на буруны штормового моря. Он увидел заросли диких яблонь, они не цвели — стояло лето, но это были те самые яблони, которые он когда-то видел в цвету.

Тропинка обогнула вершину холма. И Виккерс увидел дом. Ноги его ослабели, он остановился и быстро отвел взгляд в сторону, а потом медленно повернул голову и убедился, что не стал жертвой воображения, — дом действительно стоял на своем месте.

Дом стоял на своем месте.

Он вновь двинулся вверх по тропинке, заметил, что бежит, и заставил себя перейти на шаг. Потом побежал опять и на этот раз не стал останавливаться.

Он добрался до вершины холма, где стоял дом, и замедлил шаг, пытаясь восстановить дыхание. И только теперь подумал, на кого он похож со своей многодневной бородой, в лохмотьях, впитавших всю грязь и пыль многодневного путешествия, в разодранной обуви, привязанной к ногам лоскутами от брючин, с остатками брюк, не прикрывавших даже грязных исхудавших колен.

Он подошел к белой ограде, окружавшей дом, остановился перед калиткой, оперся о нее и стал разглядывать дом. Дом выглядел точно таким, каким он помнил его, — чистым, ухоженным, с тщательно подстриженным газоном и цветочными клумбами, со свежевыкрашенными деревянными частями и кирпичом, отшлифованным за долгие годы солнцем, ветром и дождем.

— Кэтлин, — произнес он, с трудом шевеля пересохшими, потрескавшимися губами. — Я вернулся.

Он хотел представить себе, как она выглядит после долгих лет разлуки. Не могла же она остаться девушкой семнадцати или восемнадцати лет, какой он знал ее когда-то; теперь она была женщиной примерно одного возраста с ним.

Она увидит его стоящим у калитки и, несмотря на его бороду и лохмотья, на его многодневное путешествие, узнает, распахнет дверь и пойдет по аллее навстречу.

Дверь распахнулась, но солнце било ему в глаза, и он не мог ее разглядеть, пока она не сошла с крыльца.

— Кэтлин, — произнес он. Но это была не Кэтлин.

Это был человек, которого он никогда не видел; его почти обнаженное тело блестело на солнце. Приблизившись, он спросил Виккерса:

— Сэр, я могу вам чем-нибудь помочь?

Глава 33

Что-то раздражало в этом сверкающем на утреннем солнце человеке — то ли его манера двигаться, то ли манера говорить. Прежде всего он был совершенно безволосым. Ни единого волоска не было у него ни на голове, ни на груди. И глаза казались какими-то необычными. Они блестели так же, как и все тело. Кроме того, на лице не было губ.

— Я робот, сэр, — разъяснил сверкающий человек, видя растерянность Виккерса.

— А… — протянул Виккерс.

— Меня зовут Айзекайя.

— Как дела, Айзекайя? — поспешил спросить Виккерс, не зная, что сказать.

— Хорошо, — ответил Айзекайя. — У меня все всегда идет хорошо. Со мной не может случиться ничего плохого. Благодарю вас за внимание, сэр.

— Я надеялся кое-кого встретить здесь, — сказал Виккерс. — Мисс Кэтлин Престон. Она случайно не дома?

Он заглянул в глаза робота, но они ничего не выражали.

Робот спросил:

— Не желаете ли пройти в дом и подождать? Робот открыл перед ним калитку, отошел в сторону, и Виккерс двинулся вперед по кирпичной дорожке, отметив про себя, как посветлел за долгие годы кирпич.

Дом был в хорошем состоянии. Блестели свежевымытые стекла и ставни, газон казался прямо-таки выбритым. На клумбах с яркими цветами не было ни единого сорняка, а ограда словно несла вечную охрану вокруг дома, ее ярко-белые столбики походили на деревянных солдат.

Они обошли вокруг дома, робот поднялся по маленькому крылечку черного входа, толкнул дверь и пригласил Виккерса войти.

— Направо, сэр, — сказал Айзекайя. — Присаживайтесь и подождите, пожалуйста. Если вам что-нибудь понадобится — звонок на столе.

— Спасибо, Айзекайя, — поблагодарил Виккерс.

Для прихожей комната была слишком велика. Веселые обои, посреди стены мраморный камин, увенчанный зеркалом. Здесь стояла тишина, этакая официальная тишина, которая часто оказывается предвестником решающих событий.

Виккерс сел на стул и застыл в ожидании.

На что он надеялся? Что Кэтлин выскочит из дома и радостно побежит ему навстречу? И это после двадцати лет разлуки, в течение которой она не получила от него ни единой весточки! Он покачал головой. Он принял мечты за реальность. Этого не могло быть. Это противоречило всякой логике.

Хотя некоторые события вопреки той же логике все же произошли. Куда как нелогичнее найти этот дом в ином мире! Однако он нашел его. И сидел сейчас под его крышей. Не менее нелогичным было найти позабытый волчок и воспользоваться им.

Однако благодаря этому волчку он находится здесь, сидит и прислушивается к происходящему в доме.

Из соседней комнаты донеслись тихие голоса, и он заметил, что дверь, ведущая туда из прихожей, слегка приоткрыта.

Других звуков не было, утренняя тишина царила в доме.

Он встал, подошел к окну, потом к мраморному камину.

Кто находился в соседней комнате? Почему он ждал? Кого он увидит за этой дверью, и что ему скажут?

Неслышными шагами, почти на цыпочках, он кружил по комнате. Потом остановился возле двери, прижался к ней спиной и, сдерживая дыхание, прислушался.

Теперь он различал слова:

— …это будет шоком. Низкий хриплый голос произнес:

— Шок неизбежен. Как бы мы ни поступали, шок неизбежен. Какие бы мы ни выбирали слова, они все равно будут ранить.

Ему ответил тягучий голос:

— К несчастью, мы можем действовать только так. Жаль, что их невозможно оставлять в телах, данных им от рождения.

Затем снова раздался деловой, уверенный, отчетливо слышимый голос:

— Большинство андроидов реагирует неплохо. Стоит им узнать, кто они такие, как они быстро оправляются от шока. Мы должны им все объяснять. Кстати говоря, из всех троих он самый подходящий и может справиться с делом и в своем нынешнем теле.

— Мне кажется, — проговорил хриплый голос, — что мы поспешили с Виккерсом.

— Фландерс сказал, что это необходимо. Он считает, что только Виккерсу под силу обуздать Крофорда.

Раздался голос Фландерса:

— Уверен, что он справится. Он поздно взялся за дело, но быстро пошел вперед. Мы не церемонились с ним. Вначале дал промашку клоп, он поймал его и начал размышлять. Затем мы организовали угрозу линчевания. Потом он нашел волчок, который мы подложили ему, и принялся все сопоставлять. Надо подтолкнуть его еще пару раз…

— А девушка, Фландерс? Как ее зовут?

— Энн Картер, — ответил Фландерс. — Мы ее тоже подтолкнули, но не так грубо, как Виккерса.

— Как они воспримут это, — спросил тягучий голос, — когда узнают, что они — андроиды?

Виккерс отшатнулся от двери и медленно побрел прочь, он шел на ощупь, ничего не видя, словно по темной, заставленной мебелью комнате.

Добравшись до двери в вестибюль, он вцепился в притолоку.

Вещь, подумал он. Даже не человек.

— Будь ты проклят, Фландерс, — вырвалось у него. И он, и Энн — вовсе не мутанты. Они не только не высшие существа, но и не люди. Андроиды!

Надо удирать, подумал он. Удирать, скрыться. Уйти от всех, залечить раны, успокоить свой мозг и подумать, что делать дальше.

Следовало что-то предпринять. Оставить это так было невозможно. Надо подумать и найти ответный ход.

Он пересек вестибюль, приоткрыл парадную дверь и посмотрел, нет ли кого поблизости. Газон был пуст. Нигде никого.

Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь, спрыгнул с крыльца и кинулся бежать. С ходу перемахнул через ограду и бросился дальше.

Он не оглянулся, пока не достиг опушки, а обернувшись, увидел, что дом по-прежнему безмятежно и гордо высится на холме над долиной.

Глава 34

Итак, он оказался андроидом, искусственным человеком, с телом, созданным из горстки химических веществ силой разума и волшебством техники. Но этой силой и волшебством владели мутанты, ибо мозг обычного человека, уроженца его родной Земли, до этого еще не дорос. Мутанты способны были создать искусственного мужчину, наделив его всеми человеческими качествами. Или искусственную женщину, подобную Энн Картер.

Мутанты могли делать и андроидов, и роботов, и вечмобили, и вечные бритвенные лезвия, и многие другие вещи, стремясь подорвать экономику расы, из которой когда-то вышли сами. Они синтезировали углеводы для приготовления пищи, белки для производства тел своих андроидов; они умели путешествовать с одной Земли на другую, на любую из Земель, бегущих одна за другой по коридору времени. Они многое умели и делали. Ему даже трудно было себе представить, что они умели еще, как трудно было и предположить, что они замышляли или планировали.

«Вы — мутант, — сообщил ему Крофорд, — недоразвитый мутант. Вы — один из них».

Крофорд считал, что имеет умную машину, которая может разобраться в том, что происходит в вашем мозгу, но машина оказалась глупой, ибо не смогла отличить настоящего человека от искусственного. Не мутант, а мальчик на побегушках при мутантах. И не человек, а искусная копия.

А сколько их, во всем похожих на него? Сколько таких созданий бродит по земле, выполняя приказы своих хозяев-мутантов? За сколькими следили и на скольких охотились люди Крофорда, не подозревая, что идут по следу искусственных созданий, а не самих мутантов? Вот где крылась разница между нормальным человеком и мутантом: обычный человек ошибался, принимая копию мутанта за самого мутанта.

Мутанты создавали человека, выпускали его на свободу, позволяли ему развиваться и прикрепляли к нему механического шпиона — маленькую искусственную мышь, которую они назвали клопом, и которую он разбил своим пресс-папье.

Иногда они подталкивали его, но зачем? Они подбивали жителей поселка учинить над ним суд Линча; они подложили ему волчок, чтобы он вспомнил о детстве; они позволили ему передвигаться в вечмобиле, хотя знали, что пользование им связано со смертельным риском.

А что случалось с андроидом после такого шока?

Что случалось с ними после выполнения возложенной на них миссии?

Он сказал Крофорду, что встретится с ним, когда узнает, что происходит. Теперь он кое-что узнал, и это кое-что должно очень заинтересовать Крофорда.

Но существовало что-то еще, что будоражило его мозг и искало выхода. Он что-то знал, но не мог вспомнить, что именно.

Огибая громадные деревья и ступая по мягкому ковру из мха, прелых листьев и цветов, он пошел через лес. Здесь царила странная мирная тишина.

Следовало разыскать Энн Картер. Сообщить ей, что происходит, и тогда вдвоем они найдут выход.

Он остановился у подножия старого дуба и, глядя снизу на его крону, старался привести мысли в порядок.

Два момента казались ему главными.

Вернуться на родную Землю.

Отыскать Энн Картер.

Глава 35

Виккерс заметил человека лишь после того, как тот заговорил.

— Доброе утро, незнакомец, — услышал Виккерс и обернулся.

Человек стоял в нескольких футах от него — высокий, крепко сложенный мужчина, одетый как фермер или рабочий, только на голове у него была маленькая кепочка с длинным блестящим козырьком и перышком. Несмотря на простоту одежды, в его облике не было ничего деревенского. Перед ним стоял уверенный в себе человек, напомнивший Виккерсу персонаж какой-то книги, но он не мог вспомнить какой.

На плече у человека висел колчан со стрелами, в руке он держал лук. На его поясе болтались два кролика, а на брючине виднелись следы крови.

— Доброе утро, — суховато ответил Виккерс.

В неожиданном появлении этого человека не было ничего приятного.

— Вы один из них? — спросил человек.

— Кого вы имеете в виду? Человек весело ухмыльнулся.

— Один из тех, кто прибыл сюда по ошибке, — пояснил он. — Прибыл и не знает, где очутился. Я часто спрашиваю себя, что с ними произошло бы, приземлись они до нашего появления здесь или в какой-нибудь пустынной местности.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Вы знаете, где находитесь? — спросил человек.

— Я думаю, это вторая Земля, — ответил Виккерс. Человек улыбнулся.

— Вы угадали, — признал он. — Вы сообразительнее других. Многие бродят вокруг, теряются и не верят, когда мы говорим, что они на Земле-2.

— Ясно, — сказал Виккерс. — Это — Земля-2. А Земля-3?

— Она подождет, пока не понадобится нам. Бесконечное множество миров ожидает своего часа. Мы можем осваивать их поколение за поколением. Новая Земля для каждого нового поколения, если понадобится, но они говорят, что очередь других миров наступит еще не скоро.

— Они? — переспросил Виккерс. — Кто они?

— Мутанты, — ответил человек. — Те, что живут в Большом доме. Вы разве не видели Большой дом?

Виккерс из осторожности покачал головой.

— Вы, наверное, миновали его, перейдя через хребет. Большой кирпичный дом с белой оградой вокруг и постройками, похожими на амбары, хотя это вовсе не амбары.

— А что?

— Лаборатории, исследовательские лаборатории, — сказал человек. — А в некоторых помещениях слушают.

— А зачем слушать в помещениях? Мне кажется, слушать можно где угодно.

— Они слушают звезды, — разъяснил человек.

— Они слушают… — начал Виккерс и тут же вспомнил Фландерса, который сидел в кресле-качалке на террасе его дома в Клиффвуде и рассуждал о громадных запасах знаний, накопленных в других звездных мирах, и о том, что необязательно туда летать на ракетах, что звезд можно достигнуть силой разума, и что знания о них можно использовать.

— Телепатия? — спросил Виккерс.

— Конечно, — сказал человек. — Ведь они слушают не сами звезды, а их обитателей. Вам что-нибудь известно о таком идиотском занятии, как слушать звезды?!

— Да, отчасти, — ответил Виккерс.

— Они заимствуют идеи у обитателей звезд. Они не могут разговаривать с ними. Они только слушают. Узнают, о чем те думают, кое-что используют, но многое остается им непонятным. Если это не так, помогите мне разобраться, мистер…

— Меня зовут Виккерс, Джей Виккерс.

— Очень приятно, рад с вами познакомиться, мистер Виккерс. Мое имя — Эйза Эндрюс.

Он сделал шаг вперед и протянул руку. Виккерс взял ее и крепко по-дружески пожал.

Теперь он вспомнил, где читал о подобном человеке. Перед ним был настоящий американский первопроходец, вооруженный длинноствольным ружьем, который взялся за освоение охотничьих угодий Кентукки. Он чувствовал в нем твердость, независимость, доброе расположение духа и спокойную уверенность в себе. И здесь, в лесах Земли-2, появился новый тип первопроходца, сильного независимого человека, который мог стать другом.

— Это, наверное, те мутанты, которые сделали вечные бритвенные лезвия и прочие штуковины из магазинов новинок? — невинно спросил Виккерс.

— Вы быстро соображаете, — сказал Эндрюс. — Можете сходить через пару дней в Большой дом и поговорить с ними.

Он переложил лук в другую руку.

— Послушайте, Виккерс, а вы там никого не оставили? Жену, детей?

— Нет, — ответил Виккерс. — Ни единой души.

— Отлично. Иначе бы мы сразу пошли в Большой дом и поговорили с ними, и они доставили бы сюда вашу жену и детишек. Жаль только, что обратной дороги нет, коли попал сюда. Правда, обратно возвращаться и незачем. Я не знаю никого, кто бы захотел вернуться.

Он осмотрел Виккерса с ног до головы и усмехнулся.

— Что-то вы выглядите худоватым, — сказал он. — Плохо питались?

— Рыбой и олениной. И ягодами.

— Хозяйка наготовила еды. Накормим вас до отвала, побреетесь, я велю детишкам нагреть воды, примете ванну, а потом поговорим. Нам многое надо обсудить.

Он пошел вперед, и Виккерс двинулся следом за ним через густые заросли.

Вскоре они оказались на зеленеющем кукурузном поле.

— Здесь я и живу, — сказал Эндрюс. — Вон там, у спуска в долину. Видите дымок?

— У вас отличная кукуруза, — заметил Виккерс.

— Уже на четверть выше колена. А дальше ферма Джека Смита. Если приглядеться, можно увидеть его дом. А там, пониже хребта — поля Джона Симмонса. У нас есть и другие соседи, но отсюда их не видно.

Они миновали загородку из колючей проволоки и пошли по полю между рядами кукурузы.

— Здесь все иначе, — сказал Эндрюс, — чем на той Земле. Там я работал на фабрике, а жил в помещении, годном разве только для свиней. Потом фабрика закрылась, денег не стало. Я пошел к людям из «Углеводов» и получил у них продукты. Потом домохозяин выгнал нас на улицу, я пошел к этим участливым людям снова и рассказал, что случилось. Я не знал, чем они могут помочь, и, по правде говоря, не надеялся на их помощь, ведь они и так сделали больше, чем я просил. Но, кроме них, мне не к кому было обратиться. А дня через два пришел человек и рассказал нам про это место, правда, он не сказал, где оно находилось на самом деле. Он сказал, что знает место, где нужны поселенцы. Он сказал, что это новые, только открытые территории, и что земля там ничья, и что мне помогут устроиться, и вместо крохотной квартирки в вонючем бараке у меня будет дом. И я сказал, что согласен. Они предупредили, что вернуться оттуда невозможно, а я спросил, какой сумасшедший захочет сюда возвращаться. Я сказал, что мы поедем куда угодно, и вот мы тут.

— Вы ни о чем не жалеете? — спросил Виккерс.

— Это было, — ответил Эндрюс, — самым счастливым событием в нашей жизни. Чистый воздух для детишек, полно еды и места, где жить, и никаких домовладельцев. Никаких долгов и никаких налогов. Совсем как в исторических книгах.

— Исторических книгах?

— Вы должны знать. Про открытие Америки и первопроходцев. Пожалуйста, бери землю. Сколько хочешь. На всех хватит, а уж какая она плодородная: бросишь горсть зерен — и на тебе урожай. Земля для полей, лес для костра и для строительства, а когда пойдешь вечером прогуляться, глянешь на небо, оно чистое-чистое, и звезды сверкают, а воздух такой свежий, что обжигает ноздри.

Эндрюс повернулся и взглянул на Виккерса блестящими глазами.

— Это самое счастливое, что было у меня в жизни, — повторил он, словно боясь, что Виккерс будет возражать.

— А мутанты? — спросил Виккерс. — Они вам не надоедают? Не командуют вами?

— Они только помогают. Одного робота присылают, чтобы помочь в работе, а другой робот ходит к нам девять месяцев в году и учит детишек. Робот-учитель для каждой семьи. Что вы на это скажете? Свой собственный учитель, совсем как семейный воспитатель у богачей на той Земле.

— А они вас не раздражают? Вы не чувствуете, что они выше вас по развитию? Вы не испытываете к ним ненависти за то, что они умнее вас?

— Сэр, — сказал Эндрюс, — не дай Бог кто-нибудь из наших услышит ваши слова. Вам не поздоровится. Когда мы попали сюда, они нам все объяснили. Они изложили нам свою док… доктор…

— Доктрину.

— Вот-вот. Они объяснили, как обстоят дела. Они изложили нам правила, их не так много.

— В частности, не иметь огнестрельного оружия, — сказал Виккерс.

— Это одно из правил, — согласился Эндрюс. — А откуда вы знаете?

— Вы охотитесь с луком.

— А если вы не поладите с кем-то или поссоритесь, вы идете в Большой дом, и они разрешают ваши разногласия. Если вы заболеете, вы сообщаете им, и они присылают доктора и все, что нужно. Большинство правил вам только на пользу!

— А как обстоят дела с работой?

— Работой?

— Вы должны зарабатывать деньги?

— Пока нет, — сказал Эндрюс. — Мутанты дают нам все, в чем мы нуждаемся. Мы только должны обрабатывать землю, чтобы иметь пищу. Они называют это… сейчас припомню это слово, да, пасторально-феодальным периодом. Вы когда-нибудь слыхали такое слово?

— Но у них есть заводы, — настаивал Виккерс, не обращая внимания на вопрос. — Там, где производят вечные лезвия и прочие вещи. Им нужны люди для работы там?

— Они используют роботов. Недавно они начали делать машины — вечные автомобили. Тут есть один завод. Но все делают роботы. Вы знаете, что такое робот?

Виккерс утвердительно кивнул.

— Еще один вопрос. А как обстоят дела с аборигенами?

— Аборигенами?

— Ну, жителями этой Земли. Если они есть.

— Здесь никого нет, — сказал Эндрюс.

— Но ведь во всем остальном эта Земля похожа на другую Землю, — настаивал Виккерс. — Деревья, реки, животные…

— Нет, здесь нет аборигенов, — убеждал Эндрюс. — Ни индейцев, ни других.

Вот где, подумал Виккерс, кроется отличие этой Земли.

Маленькая деталь, которая коренным образом меняет все. Когда-то произошло нечто, что помешало дальнейшему росту человека, какой-то незначительный инцидент. Просто не блеснула очередная искорка разума. А потому здесь никто не высекал искры из камня, не обращал этот камень в орудие, ни в одной грубой душе не зажглось яркой радости, которая спустя некоторое время превратилась в песню, или в картину, или в роман, или в поэму…

— Вот мы и дома, — сказал Эндрюс.

Они миновали изгородь и пересекли лужайку перед домом.

Их встретил веселый гомон, и полдюжины ребятишек скатилось с холма вместе со стаей лающих собак. В дверях бревенчатого дома показалась женщина и посмотрела в их сторону, прикрыв ладонью глаза от солнца. Она приветливо помахала им, Эндрюс тоже махнул в ответ, и тут их окружила стайка галдящих ребятишек и лающих собак.

Глава 36

Его разместили на чердаке над кухней. Он лежал нагишом в постели и слушал, как от ветра погромыхивает кровля над головой. Повернувшись, почувствовал, как шуршит кукурузная шелуха в матрасе, и уткнулся в подушку, набитую гусиным пухом.

Он наслаждался чистотой своего тела. На очаге во дворе ему согрели воды, и он долго плескался в лохани позади дома. Он отмокал в горячей воде и яростно намыливал тело, слушая Эндрюса, который сидел рядом на бревне. Во дворе играли ребятишки, а псы спали, растянувшись на солнце и время от времени подергиваясь, чтобы отогнать назойливых мух.

Он хорошо поел, даже дважды. Вкус такой пищи он позабыл за время скитаний. Он ел кукурузный хлеб, и сорго, и нежных кроликов, поджаренных в сметане с молодым картофелем и овощами на дымящейся сковороде, и кресс-салат, сорванный в источнике рядом с домом, а на ужин ему дали свежие, только что снесенные яйца.

Эндрюс обкорнал ему ножницами бороду, потом он брился в окружении глазевших на него ребятишек.

В сумерках они с Эндрюсом сидели на ступеньках, тихо беседуя, и Эндрюс сказал, что знает хорошее место для постройки дома, — славное место на противоположном склоне холма с источником и ровной площадкой у излучины ручья, годной для поля. Там был лес для постройки дома — высокие стройные деревья, и Эндрюс сказал, что поможет срубить их. А когда бревна будут обтесаны, соседи помогут поставить дом. Джек наварит кукурузы, Джон принесет свою скрипку, и они весело отпразднуют новоселье. А если соседи не справятся с работой, то можно обратиться за помощью в Большой дом, и мутанты пришлют роботов. Но Эндрюс считал, что их помощь не понадобится. Он сказал, что соседи приятные люди, и всегда готовы помочь, и рады прибытию новых семей.

А когда дом будет выстроен, — говорил Эндрюс, — Виккерс может познакомиться с дочерьми Симмонса и выбрать какую-то из них: девушки — одна лучше другой. Эндрюс толкнул Виккерса локтем в бок и заговорщически расхохотался, а Джин, жена Эндрюса, которая на минутку присела рядом с ними, смущенно улыбнулась и снова отправилась к детям.

После ужина Эндрюс с гордостью показал ему книги, стоящие на полках в гостиной, и сказал, что читает их, хотя раньше никогда не читал, потому что не было ни желания, ни времени. Виккерс нашел среди авторов Гомера и Шекспира, Монтеня и Джейн Остин, Торо и Стейнбека.

— Вы и в самом деле читаете все это? — спросил Виккерс.

Эндрюс утвердительно кивнул.

— Читаю, и многие книги мне нравятся. Иногда туговато идет, но я продолжаю читать. Джин предпочитает Остин. Нам здесь хорошо, — продолжал Эндрюс. — Мы никогда так не жили.

Джин улыбкой подтвердила его слова.

Да, жить здесь здорово, признал про себя Виккерс.

Идеализированная и воспетая в книгах жизнь американских первопроходцев со всеми ее преимуществами, но без опасностей и трудностей. Здесь процветал своего рода феодализм, и Большой дом, словно замок, с отеческой заботой опекал окрестные земли, которые кормили нашедших здесь свое счастье переселенцев. Самое время и ему передохнуть и набраться сил. Здесь царил мир. Никто не говорил о войне, чтобы ее начать или предотвратить.

Как сказал Эндрюс, пасторально-феодальная стадия. А какая стадия наступит за ней? Пасторально-феодальная стадия — пауза для отдыха и раздумий, для приведения в порядок мыслей, для возобновления связи человека с землей, период подготовки к развитию цивилизации, которая была бы совершеннее предыдущей.

Они находились на одной из многих Земель.

А сколько их следовало друг за другом? Тысячи, миллионы? И все они были открыты для людей.

Замысел мутантов показался ему ясным как на ладони во всей своей простоте и жестокости. И он вполне мог удасться.

На одной Земле все складывалось неудачно. Где-то на долгом пути своего развития человек свернул в сторону и пошел по неверному пути. Он был наделен и умом, и талантом, и добротой, но ум и талант обратились в свою противоположность, а доброта — в эгоизм.

Эти славные люди заслуживали спасения. Но спасти их можно было, вырвав из привычного окружения, нарушив сложившиеся связи и представления. Не существовало иного пути покончить с ненавистью, завистью и злом, укоренившимися в сознании за многие поколения.

И сделать это можно было, разрушив мир, в котором они жили. Но взамен следовало создать лучший мир.

Для осуществления этой идеи необходима была четкая программа, план действий.

Первым делом следовало разрушить экономическую основу. И ее решили разрушить с помощью вечмобилей, вечных лезвий и синтетических углеводов. Достигнуть уничтожения промышленности решили, пустив в производство и выбросив на рынок предметы, которые невозможно воспроизвести, и с которыми нельзя конкурировать. А стоило разрушить промышленность, как война становилась почти невозможной, и цель оказывалась наполовину достигнутой. Правда, это было сопряжено с чудовищной безработицей. И людей кормили синтетическими углеводами и завлекали на другие Земли. Не хватит места на Земле-2, можно использовать Землю-3, а может, и Землю-4, чтобы никто никому не мешал. На новых Землях все начинали сначала, и можно было избежать ошибок и предотвратить опасности, которые в течение веков вели к кровопролитиям на старой Земле.

На новых Землях становились возможными любые формы цивилизации. Можно было экспериментировать, создавая одну цивилизацию на Земле-2, несколько отличную от нее — на Земле-3, совсем иную — на Земле-4. Столетия спустя, сравнив эти цивилизации, обработав все данные и выделив каждую ошибку, можно было внести поправки. Так со временем удастся подойти к наилучшей форме.

На Земле-2 первым шагом стала пасторально-феодальная цивилизация. Здесь создали место для передышки, место для воспитания и размышлений. Кое-что изменится или будет изменено. Сыновья человека, под чьей крышей он нашел приют, построят себе лучший дом и, наверное, пожелают, чтобы их поля обрабатывали роботы, они оставят себе больше досуга, а народ, у которого есть досуг, энергия которого направляется добрыми намерениями, может построить рай и на одной Земле, и на многих Землях.

В газетной статье, которую он прочел однажды утром, — неужели это случилось всего несколько дней назад? — говорилось, что власти обеспокоены массовыми исчезновениями людей. Автор ее писал, что бесследно исчезают целые семьи. Единственное, что между ними было общего, — это крайняя бедность. И именно их, самых обездоленных, лишенных крова, работы, нередко больных, в первую очередь переселяли на новые Земли, следующие за неуютной Землей.

А те, кто останется на старой Земле, освободившись от нежелательного соседства, найдут свой путь и тоже построят лучшую жизнь.

Прекрасную, подумал он, прекрасную, но как быть с андроидами? Однако начнем сначала.

Мутанты были всегда. Не будь их, человек навсегда остался бы маленьким пугливым животным, скрывающимся в джунглях, лазающим по деревьям, — животным трусоватым и незаметным.

В результате мутации на передних конечностях появился большой палец, который противостоял остальным пальцам. В результате мутаций маленький мозг стал сообразительнее. Одна мутация позволила овладеть огнем. Другая — привела к изобретению колеса. Третья — к луку и стрелам. И так от тысячелетия к тысячелетию. От мутации к мутации росла лестница, по которой взбиралось человечество.

Но существо, которое покорило огонь, не знало, что оно — мутант. Не знали этого и изобретатель колеса, и первый лучник.

Во все века существовали мутанты, которые и не подозревали о своих отличиях от остальных, — люди, которым все удавалось лучше, чем другим: великие дельцы, великие государственные деятели, великие писатели, великие художники — они стояли настолько выше других, что на общем фоне казались гигантами.

Может, и не все они, но большинство из них были мутантами. А их превосходство по сравнению с возможностями сводилось к минимуму, так как они ограничивали себя, приспосабливаясь к социальному и экономическому уровню обычных людей. Их способность приспосабливаться и казаться меньше, чем есть на самом деле, также говорила об их превосходстве. И хотя успехи этих людей по меркам обычного человека были велики, превосходство это не было всепобеждающим: они не могли обнаружить своего истинного состояния, так как не были бы поняты.

А вдруг человек осознает, что он мутант, и получит неоспоримое свидетельство этого? Что происходит тогда?

Предположим, человек обнаруживает в себе способность читать мысли разумных существ, населяющих планеты иных солнечных систем. Такая способность явится бесспорным доказательством мутации. Если, общаясь со звездами, человек почерпнет какую-то ценную информацию, к примеру, принцип действия машины, работающей без трения, он больше уже не сможет жить по-старому, оставаясь на своем прежнем месте. Осознав свою сущность, он почувствует необходимость идти своим непроторенным путем.

Или, допустим, человека приведет в ужас услышанное на звездах. И вот, ощутив свое одиночество, такой человек испытает необходимость поделиться полученной информацией, почерпнутой в глубинах пространства. Он приступит к поискам подобных себе мутантов, которые смогут его понять. Это непросто, но он находит их. Сначала одного, а потом и других. Пусть не все они могут «беседовать» со звездами, но у них есть иные таланты. Одни окажутся «богами» в электронике, другие постигнут смысл странной связи времени и пространства, допускающей наличие многих миров, следующих один за другим бесконечной и чудесной чередой.

И среди них окажутся женщины. Сообщество мутантов станет расти за счет рождения детей с закрепленными свойствами родителей, так что через несколько десятилетий уже сотни неординарных людей поставят свои способности на службу общему делу.

Используя информацию со звезд и собственные таланты, они смогут получить средства для продолжения своих работ. Сколько используемых повседневно товаров создано расой мутантов на сегодняшний день?

Со временем организация мутантов разрастется, их деятельность станет заметной, и им придется искать надежное убежище, чтобы успешно продолжать свою работу. А что может быть надежнее, чем другой мир?

Лежа на матрасе из кукурузной шелухи и уставясь в темноту, Виккерс восхищался силой своего воображения, хотя, строго говоря, это нельзя было назвать воображением, это было что-то, что он уже знал прежде. Но откуда он мог это знать?

Быть может, секрет крылся в особенности его мозга андроида? Или он узнал все это в какой-то период жизни и напрочь забыл, как забыл свое путешествие восьмилетним мальчишкой в сказочную звездную страну? А может, он обладал наследственной памятью, переходящей к ребенку от родителей подобно инстинкту. Но ведь у андроида не могло быть родителей.

У него не было родителей, он не принадлежал к какой-либо человеческой расе, будучи лишь карикатурой на человека, созданной для определенной цели, которой он пока не знал.

Какую миссию могли возложить на него мутанты? Какие способности использовать?

Он был уязвлен — употребить его для выполнения неизвестных ему задач! И Энн служила для каких-то целей, о которых и не подозревала.

За производством вечмобилей, вечных лезвий, синтетических углеводов крылись грандиозные цели. В планы мутантов входило спасение и новое становление сообщества людей, идущих по неверному пути. Они стремились создать мир или миры, где война не только будет объявлена вне закона, но и станет попросту невозможной, где не будет места страху и неуверенности в завтрашнем дне.

Но какова роль, которую предназначили в этой программе ему, Джею Виккерсу?

В доме, где его приютили, закладывались основы, может, несколько примитивные, этой программы. Через два-три поколения потомки этой семьи созреют для машин и прогресса, достойных человека.

Мутанты отнимут у человечества опасные игрушки и попрячут их, пока его дети не станут настолько мудрыми, чтобы не поранить ими себя или соседа. Они отнимут у малыша игрушки подростка, которые в младенческих руках могут причинить зло, а когда ребенок повзрослеет, они вернут ему эти игрушки, наверняка улучшив их.

И будущая цивилизация, направляемая мутантами, уже не будет механической цивилизацией, это будет цивилизация, построенная на иных социальных и экономических основах, на духовном и художественном началах, и в ней найдется место для машин. Мутанты поддержат пошатнувшегося человека, вернут ему давно утерянное равновесие, и годы, потраченные на эту переделку, не пропадут даром, они сторицей окупятся будущим человечества.

А если это только мечты, ничего не значащий сон наяву? Куда важнее теперь то, что совершит он, — андроид по имени Джей Виккерс.

Но прежде чем что-то предпринять, следовало лучше понять происходящее, располагая фактами. Ему нужна была информация, но он не получит ее, если останется на чердаке в доме новых первопроходцев, где так хорошо отдыхать на матрасе из кукурузной шелухи.

Он мог получить нужную информацию лишь в одном месте.

Он бесшумно встал с постели и в темноте стал на ощупь искать свои лохмотья.

Глава 37

Дом стоял с темными окнами, залитый лунным светом, и на его фасаде чернели тени деревьев. Виккерс замер перед высокой калиткой, стараясь вспомнить, как здесь все выглядело тогда. Он вспоминал, как свет луны оттенял белизну колонн, придавая им призрачную красоту, какие слова они говорили друг другу…

Но все умерло и было погребено — осталась лишь горечь сознания, что он только жалкое подобие человека.

Он открыл калитку, прошел по аллее и поднялся по ступеням. Шаги его были так звонки в этой тишине лунной ночи, что, казалось, их слышит весь дом.

Он нашел кнопку звонка, нажал ее указательным пальцем и застыл в ожидании, как в прошлый раз. Но теперь он не ждал Кэтлин, которая бы распахнула дверь ему навстречу.

В холле блеснул свет, и через стекло он увидел человекоподобное создание, которое направлялось к нему. Дверь открылась, он вошел, и поблескивающий робот, неловко склонившись перед ним, произнес:

— Добрый вечер, сэр.

— Вы, Айзекайя? — спросил Виккерс.

— Айзекайя, сэр, — подтвердил робот. — Вы видели меня сегодня утром.

— Я гулял, — сказал Виккерс.

— Если желаете, я покажу вам вашу комнату.

Робот повернулся и стал подниматься по винтовой лестнице. Виккерс последовал за ним.

— Превосходная ночь, сэр, — произнес робот.

— Да, чудная.

— Вы голодны, сэр?

— Нет, спасибо.

— Я могу принести вам поесть, если вы не ели, — предложил Айзекайя. — Кажется, еще осталась курица.

— Нет, — сказал Виккерс. — Спасибо. Айзекайя открыл дверь и включил свет, затем отошел в сторону и пригласил Виккерса войти.

— Быть может, — спросил Айзекайя, — вы хотите выпить?

— Чудесная мысль, Айзекайя. Шотландского виски, если можно.

— Минуточку, сэр. Пижамы лежат в третьем ящике сверху. Может, они великоваты, но вам подойдут.

Он нашел почти новые пижамы, уродливые и слишком просторные, но это было лучше чем ничего.

В уютной комнате стояла широкая кровать, покрытая белым стеганым покрывалом, а на окнах висели белые занавески, колыхавшиеся от ночного ветерка. Он уселся на стул в ожидании Айзекайи и впервые за много дней ощутил усталость. Сейчас он выпьет виски, заберется в постель, а утром шумно сойдет вниз и потребует объяснений.

Дверь открылась.

Но это был не Айзекайя, вошел Гортон Фландерс в малиновом халате и шлепанцах, которые хлопали при каждом его шаге. Он пересек комнату, сел на второй стул и посмотрел на Виккерса с легкой улыбкой.

— Итак, вы вернулись, — начал он.

— Я вернулся, чтобы выслушать вас, — произнес Виккерс. — Можете начинать.

— Почему бы и нет, — согласился Фландерс. — Ради этого я и встал. Как только Айзекайя сообщил мне о вашем возвращении, я понял, что вы хотите поговорить со мной.

— Я не хочу говорить. Я хочу выслушать вас.

— О да, конечно. Говорить действительно должен я.

— И не о запасах знаний на иных мирах, которые вы столь красочно живописали, а о гораздо более земных делах.

— О чем, к примеру?

— К примеру, о том, что я — андроид, как и Энн Картер. О том, кто такая Кэтлин Престон. Существует ли она в действительности или только в моей памяти? Если существует на самом деле, где она сейчас? И наконец, о моей роли во всей этой истории и о ваших намерениях.

Фландерс кивнул.

— Неплохо. Вы умудрились задать именно те вопросы, ответ на которые не принесет вам удовлетворения.

— Должен вам сообщить, — сказал Виккерс, — что на той Земле на мутантов ведется охота, их убивают, магазины технических новинок разбиты и разграблены, обычные люди готовы к борьбе. Я явился сюда, считая, что я — мутант.

— Вы и являетесь мутантом, уверяю вас. Виккерс — особый тип мутанта.

— Мутант-андроид.

— Вы невозможны, — сказал Фландерс. — Отбросьте горечь…

— Да, конечно, я испытываю горечь, — перебил Виккерс. — А как же иначе? Сорок лет я считал себя человеком и вдруг узнаю, что не являюсь им.

— Глупец, — сказал Гортон Фландерс, — вы сами не знаете, кто вы.

Айзекайя, постучав в дверь, вошел с подносом в руках. Он поставил на стол поднос с двумя стаканами, содовой, кубиками льда и пинтой виски.

— А теперь, — продолжил Фландерс более высоким голосом, — мы можем поговорить как разумные существа. Не знаю, чем это объяснить, но человек становится более цивилизованным, как только берет в руки стакан.

Он сунул руку в карман халата, достал пачку сигарет и предложил Виккерсу. Виккерс протянул руку за сигаретой и обратил внимание, что у него дрожат пальцы. До сих пор он не замечал, в каком напряжении находится.

Фландерс щелкнул зажигалкой и дал ему прикурить. Виккерс затянулся.

— Хорошо, — произнес он. — Сигареты кончились у меня на четвертый день.

Он курил, наслаждаясь ароматом табака и ощущая, как спадает нервное возбуждение, и смотрел на готовящего налитки Айзекайю.

— Я услышал ваш утренний разговор, — сказал Виккерс. — Айзекайя впустил меня, и я был свидетелем вашей беседы в соседней комнате.

— Знаю, — сказал Фландерс.

— Так все это было разыграно?

— Абсолютно все, — весело подтвердил Фландерс. — Каждое ранящее слово.

— Вы хотели дать мне понять, что я андроид?

— Именно так.

— И мышь вы подослали?

— Мы решили вывести вас из состояния равновесия, — сказал Фландерс. — А мышь выполняла определенную задачу.

— Она шпионила за мной?

— Еще как. Мышь оказалась превосходным шпионом.

— Меня безмерно возмутило, что вы внушили жителям Клиффвуда, будто я — виновник вашей смерти.

— Следовало вынудить вас уехать оттуда и вернуться в страну вашего детства.

— А откуда вы могли знать, что я поеду туда?

— Друг мой, вы когда-нибудь задумывались о способности предчувствия? Я не говорю о предчувствии, которое позволяет вам сделать верную ставку на бегах или угадать погоду назавтра. Нет, я говорю о предчувствии в полном смысле этого слова. Я говорю о способности интуитивно предвидеть результат воздействия ряда факторов, о способности точно знать, что произойдет, не размышляя о связи этих факторов между собой. Такая способность равнозначна чтению будущего.

— Конечно. Я не мог не задумываться над этим. Особенно в последнее время.

— И сделали выводы?

— Кое-какие. Но…

— Вы, наверное, сочли подобную способность обычным человеческим свойством, не получившим должного развития. Вы решили, что мы подозревали о его существовании, но его развитие происходит очень медленно, и оно находится в резерве, ожидая своего времени.

— Примерно так, но…

— Именно теперь оно нам понадобилось, — прервал его Фландерс. — Таков ответ на ваш вопрос. У нас было предчувствие, что вы туда направитесь.

— Вначале я подозревал Крофорда, но оказалось, что он здесь ни при чем.

Фландерс утвердительно кивнул.

— Крофорд не мог этого сделать. Он слишком нуждается в вас и потому не стал бы вас запугивать. Здесь ваше предчувствие вас подвело.

— Боюсь, что нет.

— Ваши предчувствия не эффективны, — сказал Фландерс, — потому что вы не верите в них. Вы пока остаетесь в мире логики и доверяете логическим рассуждениям, которые были характерны еще для пещерного человека; рассматриваете проблему под всеми углами зрения, взвешиваете все «за» и «против», словно решается арифметическая задача. Вы не верите вашим предчувствиям, и в этом кроется ваша ошибка.

Да, именно в этом, подумал Виккерс. У него было предчувствие, что волчок следует запустить на террасе дома Престонов. Тогда ему не пришлось бы долгие дни идти через пустынную страну второго мира. У него было предчувствие, что он должен прислушаться к совету Крофорда не трогать вечмобиль. Тогда он избавил бы себя от многих неприятностей. Но когда у него появилось предчувствие, что он должен отыскать волчок, он тут же бросился на его поиски.

— Много ли вы знаете? — спросил Фландерс. Виккерс отрицательно покачал головой.

— Немного, — признался он. — Я знаю, что существует организация мутантов. Что она действует несколько лет, и что человечество отклонилось от привычного пути, как вы говорили мне однажды вечером в Клиффвуде. Организация ушла в подполье, на эти миры, потому что ее деятельность приняла широкий размах и стала привлекать внимание. У вас есть заводы, которые производят товары, подрывающие экономику старого мира. Я видел один из них. Там трудятся роботы. Скажите, а на самом деле только роботы?

Фландерс засмеялся.

— Конечно. Мы лишь говорим им, что нам надо.

— А потом эта история со слушанием звезд.

— Мы почерпнули у тамошних обитателей много хороших идей, — сказал Фландерс. — Но не все из нас способны слушать звезды. Только некоторые — это врожденный талант, телепатия. И как я говорил вам в тот вечер, не все можно использовать. Иногда мы имеем только отправную точку, и все разрабатываем сами.

— А каковы ваши цели? Что вы намерены сделать?

— Этого я вам сказать не могу. То и дело открывается масса новых возможностей, появляются новые направления. Мы так близки ко многим великим открытиям! К примеру, бессмертие. Один из слушающих…

— Вы имеете в виду, — перебил Виккерс, — вечную жизнь?

— Почему бы и нет?

И в самом деле, подумал Виккерс, почему бы и нет? Если у вас есть вечные лезвия и вечные лампочки, почему бы и не иметь вечной жизни? Зачем останавливаться на полпути?

— А андроиды? — спросил он. — Какова роль андроидов вроде меня? Ведь роль андроида не может быть столь ответственной?

— Для андроидов есть свое поле деятельности, — сказал Фландерс. — В частности, ваша работа — Крофорд.

— Что я должен сделать с Крофордом?

— Остановить его. Виккерс рассмеялся.

— Я? Вы знаете, что стоит за его плечами?

— Я знаю, что стоит за вашими.

— Просветите меня.

— Предчувствие, развитое в самой высшей степени. Такой остроты предчувствия нет ни у одного человеческого существа. У вас выше всего развитое и менее всего используемое предчувствие.

— Подождите. Вы забываете, что я не человек.

— Вы были им, — сказал Фландерс. — И снова станете. Когда мы взяли вашу жизнь…

— Как взяли мою жизнь?

— Содержимое вашей жизни, — разъяснил Фландерс, — то, что называется душой: мысли, впечатления, реакции, которые присущи Джею Виккерсу, подлинному Джею Виккерсу в возрасте восемнадцати лет. Мы как бы перелили содержимое из одного сосуда в другой. Мы переместили вас из вашего тела в тело андроида, а ваше настоящее тело храним до того времени, когда вы сможете вернуться в него.

Виккерс чуть не вскочил со стула.

Фландерс успокоил его движением руки.

— Сидите. Вы спросите, зачем мы это сделали?

— А вы мне ответите, — сказал Виккерс.

— Конечно, отвечу. Когда вам было всего восемнадцать лет, вы не подозревали о своем даре. И мы не в силах были на это повлиять. Если бы мы сказали вам об этом, это ничего бы не дало, вам следовало осознать себя самостоятельно. Мы считали, что процесс займет пятнадцать лет, он затянулся за двадцать, а вы все еще окончательно не пробудились.

— Я мог бы…

— Да, — сказал Фландерс, — вы могли бы расти в вашем собственном теле, но существовал еще один фактор — наследственная память. В ваших генах запечатлена еще одна мутация, встречающаяся столь же редко, как и телепатия. Нам хотелось, чтобы к моменту появления у Виккерса детей, он полностью осознал, что собой представляет, и каким даром наделен.

Виккерс вспомнил, как задумался о возможностях наследственной памяти, когда лежал на чердаке дома Эндрюса. Наследственная память — память, переходящая от отца к сыну. Теперь он понял ее механизм. Когда он стал взрослым и — он не мог подыскать более верного слова — пробудился, наступил момент узнать или вспомнить о ней.

— Итак, — сказал Виккерс, — вы хотите использовать этот мой дар против Крофорда, хотите, чтобы у меня появились дети, наделенные тем же даром.

Фландерс утвердительно кивнул.

— Думаю, мы поняли друг друга.

— Да, — согласился Виккерс. — Прежде всего я должен остановить Крофорда. Это нелегкая задача. А какова будет плата?

— Нам есть чем отплатить вам, — сказал Фландерс. — И думаю, что форма оплаты заинтересует вас. Вы спрашивали о Кэтлин Престон. Вас интересовало, существовала ли она, и я могу вам ответить, что существовала. Кстати, сколько вам было лет, когда вы с ней познакомились?

— Восемнадцать. Фландерс кивнул.

— Прекрасный возраст. — Он глянул на Виккерса. — Не так ли?

— Нам тоже так казалось.

— Вы любили ее, — сказал Фландерс.

— Да, любил.

— И она любила вас?

— Думаю, любила, — сказал Виккерс. — Я не уверен в этом сейчас. Но думаю, что любила.

— Вы можете удостовериться в этом.

— Вы хотите сказать, что она здесь?

— Нет, — ответил Фландерс, — здесь ее нет.

— Но вы…

— Когда вы выполните работу, вы сможете вернуться в свое восемнадцатилетие.

— Такова ваша плата? Значит, вернуться в свое тело и начать все сначала. Снова стать восемнадцатилетним…

— Это вас не привлекает?

— Думаю, нет, — сказал Виккерс. — Поймите, Фландерс, мечты восемнадцатилетнего юноши растаяли. Они убиты в теле сорокалетнего андроида. Иметь физически восемнадцать лет — еще не все. Грядущие годы и то, что они обещают, и мечты, и любовь идут рядом с тобой по веснам жизни.

— Восемнадцать лет, — напомнил Фландерс. — Восемнадцать лет, и надежда на бессмертие, и семнадцатилетняя Кэтлин.

— Кэтлин? Фландерс кивнул.

— Так же, как и прежде? — усомнился Виккерс. — Но так не может быть, Фландерс. Я чувствую фальшь. Ведь что-то исчезло, улетучилось.

— Все будет точно так же, — уверенно сказал Фландерс. — Словно и не было всех этих лет.

Глава 38

Все-таки он был мутантом, только в облике андроида, и, как только ему удастся остановить Крофорда, он снова превратится в восемнадцатилетнего мутанта, влюбленного в семнадцатилетнюю мутантку, и у них будет надежда, что бессмертие станет явью при их жизни. А если так произойдет, то они с Кэтлин смогут вечно совершать прогулки по заветной долине, и у них родятся дети-мутанты, наделенные исключительным даром предвидения, и все они проживут такую жизнь, какой могли бы позавидовать языческие боги старой Земли.

Он откинул одеяло, вылез из постели и подошел к окну. Застыв у окна, он смотрел на залитую лунным светом долину, по которой когда-то гулял, и видел пустынное место, которое навсегда останется пустынным, что бы ни произошло.

Более двадцати лет он лелеял мечту, и вот, когда она почти стала явью, понял, как она потускнела с годами: невозможно вернуться в тот день 1956 года, человек не в силах вернуть ушедшее.

Нельзя стереть прожитые годы, их нельзя собрать, сложить в уголок, оставить там и уйти. Их можно упрятать в глубины памяти и забыть там, но наступит день, и воспоминания вернутся. И тогда вам станет ясно, что вы прожили не одну, а две жизни.

Это тревожило — ведь прошлое забыть нельзя.

Скрипнула дверь, и Виккерс обернулся. В дверях стоял Айзекайя, его металлопластиковая кожа блестела на свету, проникавшем из коридора.

— Не спится? — спросил он. — Могу вам помочь. Принесу снотворное или…

— Вы действительно можете помочь, — сказал Виккерс. — Я хочу заглянуть в дело.

— Дело, сэр?

— Да, дело. Дело моей семьи. Оно должно быть где-то здесь.

— В архиве, сэр. Я могу его принести. Подождите немного.

— А также дело семьи Престонов, — добавил Виккерс. — Дело семьи Престонов.

— Хорошо, сэр, — сказал Айзекайя. — Подождите. Виккерс включил свет у изголовья кровати и присел на край постели. Теперь он знал, что делать.

Заветная долина оказалась пустыней. Лунные тени на белизне колонн были мертвым воспоминанием. А аромат роз давно ушедшей ночи унесли ветры пролетевших лет.

«Энн, — сказал он сам себе, — я веду себя по отношению к тебе как дурак».

— Как ты считаешь, Энн? — спросил он вполголоса. — Мы ругались и ссорились и хоронили нашу любовь под этой пикировкой, и, если бы не мои мечты о долине, мечты, которые с каждым годом становились все призрачнее, хотя я не знал этого, мы бы давно поняли, как обстоят дела.

Они забрали у них обоих, — думал он, — врожденное право прожить их собственную жизнь в подлинных телах, данных им при появлении на свет. Они превратили их в подобие мужчины и женщины, и они шли по жизни словно тени, бегущие по стене. А теперь еще хотят отнять у них право на смерть и сознание выполненного долга. И они должны прожить лживую жизнь — он как андроид, наделенный жизненной силой человека, который вовсе не является им, и Энн тоже.

— Порвать с ними, — сказал он. — Порвать со всеми их двойными жизнями и состоянием искусственного существа.

Он вернется на ту Землю. Разыщет Энн Картер, скажет, что любит ее, любит не призрачной любовью при лунном свете и аромате роз, а настоящей любовью мужчины, утратившего пыл юности. Они уедут вместе и проживут свою собственную жизнь — он будет писать книги, а она — ходить на службу, и они постараются, насколько возможно, забыть, что они мутанты.

Он прислушался к шорохам дома, тихим шорохам ночного дома, которые не слышны днем, когда он наполнен человеческими голосами, и подумал, что при желании этот язык дома можно понять. Дом расскажет вам все, что вы хотите знать: какое было выражение лица у кого-то, и как было произнесено то или иное слово, и все, что мог сделать или о чем мог думать человек, находящийся наедине с самим собой.

В деле он не найдет всего, что хотел бы узнать; там не окажется всей правды, которую он ищет, но там будут сведения о нем и о бедном фермере и его жене, которые были его отцом и матерью.

Дверь открылась, и появился Айзекайя с папкой под мышкой. Он протянул Виккерсу папку и в ожидании застыл у стены.

Дрожащими пальцами Виккерс открыл папку и на первой же странице увидел:

Он не улавливал смысл написанного.

— Айзекайя!

— Да, сэр.

— Что все это значит?

— О чем вы говорите, сэр?

— Вот эти обозначения, — Виккерс ткнул пальцем, — п. ж. и так далее.

Айзекайя наклонился и прочел:

— Джей Виккерс, родился 5 августа 1937 года, перемещение жизни 20 июня 1956 года, дар предвидения, ощущение времени, наследственная память, скрытая мутация. Все это означает, что вы еще не пробудились.

Виккерс глянул ниже — там были имена, вклейка о браке, в результате которого он родился.

И ниже:

Его родители. Он попытался расшифровать:

— Чарльз Виккерс, родился 10 января 1907 года, контужен, нет, тут что-то другое…

— Контакт установлен, сэр, — подсказал Айзекайя.

— Контакт установлен 8 августа 1928 года, пробужденный, в., эл., что это означает?

— Ощущение времени и электроника, сэр, — пояснил Айзекайя.

— Ощущение времени?

— Ощущение времени, сэр. Другие миры. Все заключено во времени, вам это известно?

— Нет, я этого не знаю, — сказал Виккерс.

— Времени не существует, — разъяснил Айзекайя. — В том смысле, как его понимают обычные люди. Нет беспрерывного потока времени, а есть отрезки времени, как бы секунды, следующие одна за другой. Хотя ни секунд, ни похожих соизмеримых отрезков времени нет.

— Знаю, — сказал Виккерс. И он действительно знал. Он все вспомнил — объяснение этих миров, следующих друг за другом, когда каждый мир заключен в капсулу своего времени, в какой-то странный и произвольный отрезок времени, и эти отрезки времени со своими мирами тянулись в прошлое и настоящее, но как далеко тянулась их цепь, не мог ни знать, ни предполагать никто из живых существ.

Словно кто-то нажал скрытый выключатель, и вся его наследственная память оказалась в его распоряжении, ведь она всегда была при нем, а он не осознавал ее присутствия, как и не осознавал еще в полной мере своего дара предвидения.

— Времени не существует, — продолжал Айзекайя. — Во всяком случае, в понятиях обычного человека. Время состоит из отрезков, и каждый отрезок — одна из фаз столь обширного мира, что человеческая мысль пасует перед ним, отказываясь постигнуть его целиком.

Но само время? Время представало бесконечной средой, тянущейся в прошлое и будущее, хотя не было ни прошлого, ни будущего. Просто существовало бесконечное множество отрезков, протянувшихся в обе стороны, и каждый отрезок был одной из фаз Вселенной.

На исконной Земле человека кто-то задумался о путешествии во времени, о возможности вернуться во вчерашний день или уйти в завтрашний. Теперь он знал, что такое путешествие невозможно, что один и тот же момент времени заключен в своей собственной капсуле, что Земля людей двигалась в одной временной капсуле с самого рождения до самого конца, и что она возникла и вернется в небытие в одном и том же отрезке времени.

Вы могли путешествовать во времени, но ни во вчера, ни в завтра. Если вы обладали неким ощущением времени, то могли перейти из одного временного отрезка в другой и тогда оказывались в другом мире, а не во вчерашнем или завтрашнем дне.

Так произошло, когда он запустил волчок, хотя волчок был ни при чем, — он лишь облегчал переход.

Он продолжал чтение.

— Пр. ж. Что такое пр. ж., Айзекайя?

— Приостановленная жизнь, сэр.

— Моих отца и матери?

— Их жизнь приостановлена, сэр. До того момента, как мутанты окончательно разработают бессмертие.

— Но они умерли, Айзекайя. Их тела…

— Их тела андроидов, сэр. Мы должны соблюдать внешнюю видимость. Иначе у обычных людей возникнут подозрения.

В комнате словно взорвалась бомба, и истина явилась Виккерсу в своей неприкрытой наготе.

Приостановлена жизнь. Его мать и отец ожидали в состоянии приостановленной жизни дня, когда они обретут бессмертие.

А он, Джей Виккерс, истинный Джей Виккерс, где был он? Его жизнь не была приостановлена, потому что ее переместили из тела истинного Джея Виккерса в тело андроида, находившегося в этой комнате и державшего в своих руках судьбу родителей.

— А Кэтлин Престон? — спросил Виккерс. Айзекайя отрицательно качнул головой.

— Я ничего не знаю о Кэтлин Престон, — сказал он.

— Но у вас есть дело семьи Престонов? Айзекайя опять покачал головой.

— У нас нет дела Престонов. Я сверился по генеральному каталогу. О Престонах нигде не упоминается. Нет никаких Престонов.

Глава 39

Итак, принятое им решение оказалось неверным. Перед его внутренним взором встали два родных лица. Он прикрыл глаза и увидел мать, каждую черточку ее лица, вспомнил, в какой ужас привело ее его путешествие в сказочную страну, как ругал его отец, и как исчез волчок.

Ведь волчок исчез. И они говорили ему, что у него слишком разыгралось воображение. В конце концов им, по-видимому, трудно было постоянно присматривать за ним, чтобы предотвратить его посещения других миров. Восьмилетний человечек достаточно самостоятелен, чтобы найти себе занятие сразу в нескольких мирах.

Лицо матери и рука отца, с суровой нежностью положенная на плечо, навсегда остаются в памяти человека. Исполненные доверия, они ждали дня, когда мрак окутает их сознание, но этот мрак будет не концом, а началом жизни, на которую они и не надеялись, когда много лет назад присоединились к маленькой группе мутантов.

Если они так верили в дело мутантов, могла ли быть меньшей его вера?

Имел ли он право отказаться внести свой вклад в создание мира, которому они отдали так много?

А они отдали все, что могли, — свой тяжкий труд, свою негасимую веру, и плоды их жизни должны были собрать те, кого они оставили после себя. Он был один из них — и он не мог их предать.

Каков же будет этот мир, спрашивал он себя.

Если мутанты-телепаты раскроют секрет бессмертия, какой мир они создадут?

Предположим, что люди перестанут умирать, но будут ли они жить вечно?

Это уже не будет прежний мир. Мир станет другим, в нем появятся иные ценности и иные стимулы.

Какие факторы будут управлять жизнью вечного мира? Какие стимулы и условия предотвратят его деградацию? Какие постоянно растущие возможности и интересы уберегут его от тупика скуки?

В чем будут нуждаться люди бессмертного мира?

У них будут неограниченные возможности; и они будут существовать всегда. Потому что можно открыть следующие и предыдущие миры. А если не хватит этих миров, то есть Вселенная со всеми ее солнцами и солнечными системами — коли Земля есть планета, повторяющая себя до бесконечности, то и каждое солнце и каждая планета тоже должны бесконечно повторять себя.

Возьмите Вселенную и умножьте ее на неизвестное число, возьмите все миры всех вселенных и умножьте их на бесконечность, и вы получите ответ. Место найдется всем и всегда.

Появится нужда в бесконечных стимулах и возможностях, и каждый мир предложит столько стимулов и возможностей, что даже вечному человеку не удастся исчерпать их полностью.

Но и это не все — в вашем распоряжении будут бесконечное время и бесконечное пространство, появятся новые отрасли техники, и новые области науки, и новые философские учения — и никогда бессмертному человеку не придется скучать от отсутствия дел и мыслей.

Как вы используете бессмертие, если получите его?

Оно поможет вам сохранить силу. И, если ваше племя не так велико, и невысока рождаемость, оно не остановится в своем развитии — никто не будет умирать.

Бессмертие позволит сохранить таланты и знания. Вы сможете рассчитывать на всю силу, все знания и все таланты каждого члена племени. Ведь, умирая, человек уносит с собой не только настоящие знания, но и будущие.

Скольких знаний, подумал Виккерс, лишилось человечество из-за того, что кто-то умер на десятилетие раньше? Какие-то знания можно восстановить последующими работами других людей, но какие-то будут утрачены навсегда, какие-то мысли никогда больше не возникнут, как никогда не выкристаллизуются какие-то концепции…

В обществе бессмертных людей такого не произойдет.

Вы могли черпать знания на звездах, вы обладали наследственной памятью, у вас были технические знания, позволяющие производить вечные вещи, а теперь ко всему этому добавлялось бессмертие.

Такова была доктрина. Но доктрина чего? Бесконечной жизни? Вершины знания? Возможности стать богами?

Вернуться на сотню тысяч лет назад. Выяснить, что за создание человек. Дать ему огонь, колесо, лук и стрелы, домашних животных и культурные растения, племенную организацию и заложить в его мозг понятие о том, что он хозяин Земли. Что скрывалось за всем этим?

Начало цивилизации и зарождение человеческой культуры.

Доктрина мутантов была новой вехой в развитии человечества, как сто тысяч лет назад такими вехами были покорение огня, изобретение колеса, одомашнивание собаки.

Доктрина мутантов не была конечным результатом человеческих усилий, человеческой мысли и знаний; это был новый шаг вперед. Еще один. Еще один шаг в будущее. Человеческий разум был способен еще на многое, но он, Джей Виккерс, не мог представить себе всех масштабов подобного развития, как не мог человек, покоривший огонь и приручивший собаку, представить себе временную структуру последовательных миров.

Мы еще дикари, думал он. И пока сидим в пещере и со страхом вглядываемся через дым костра, охраняющего вход в нее, в безбрежный мрак окружающего мира.

Придет время, и люди рискнут рассеять этот мрак, но время еще не пришло.

Бессмертие окажется инструментом, рабочим инструментом. И оно всегда останется только простым рабочим инструментом.

Что скрывает мрак за пределами пещеры?

Человеческое неведение своего собственного состояния: смысла своего существования, своих корней и конечных целей.

Извечные как мир вопросы.

Быть может, с помощью такого инструмента, как бессмертие, человеку удастся разрешить их, постичь неуловимые законы Вселенной, живой материи и энергии. И это явится следующим шагом в истории человечества. И у человека не останется ни колебаний, ни сомнений, он поймет себя и навсегда откажется от веры, заменив ее знаниями и твердой уверенностью.

А когда человек поставит смерть вне закона, когда ворота смерти захлопнутся навсегда, человеку понадобится разработать и соответствующую концепцию жизни, если он не хочет превратиться в вечного скитальца галактик.

Виккерсу пришлось напрячь все силы, чтобы прервать ход своих мыслей и вернуться к действительности.

— Айзекайя, — обратился он к роботу, — вы уверены?

— В чем, сэр?

— В том, что Престонов нет?

— Уверен, — ответил Айзекайя.

— Кэтлин Престон существовала, — сказал Виккерс. — Я уверен в ее существовании.

Но откуда он черпал такую уверенность? Он помнил ее.

Фландерс подтвердил ее существование.

Но его память, как и память Фландерса, могла быть определенным образом сформирована.

Кэтлин Престон могла оказаться привнесенным эмоциональным фактором, дабы привязать его к этому дому, дабы он никогда и нигде не забыл о своих связях с этим домом.

— Айзекайя, — снова обратился к роботу Виккерс, — кто такой Гортон Фландерс?

— Гортон Фландерс, как и вы, — андроид, — ответил Айзекайя.

Глава 40

Итак, они рассчитывали, что он остановит Крофорда. И сделает это с помощью своего дара предвидения.

Но проблему следовало рассмотреть всесторонне. Взвесив все факторы, определив собственные силы, мутантам придется вступить в борьбу с промышленной мощью многих стран мира. Опираясь на нее, Крофорд и его единомышленники объявили войну мутантам. Кроме того, существовало секретное оружие.

«Отчаяние и секретное оружие, — заявил Крофорд, сидя в номере гостиницы. — Но оно недостаточно эффективно», — добавил он.

Прежде всего следовало выяснить, о каком оружии шла речь. И пока это неизвестно, никаких планов строить нельзя.

Лежа на кровати и глядя в потолок, он перебирал факты, систематизировал их, подвергал анализу. Иногда силы обычных людей и силы мутантов казались ему равными, а иногда он видел неоспоримое превосходство одной из сторон.

Рассуждения завели в тупик.

— Так и должно было быть, — произнес он вслух. — Рассуждение — инструмент обычного человека.

Следовало воспользоваться своим исключительным даром.

Но как?

Он постарался отрешиться от известных ему фактов, изгнать их из своих мыслей и ни о чем не думать. Лежа в постели и глядя во тьму, он физически ощущал, как наперекор желанию они теснятся в его мозгу.

Вдруг с особой отчетливостью проступила мысль о войне. Он остановился на ней. Мысль стала весомой и овладела им.

Война, но война, совершенно отличная от тех войн, которые до сих пор вело человечество.

Невероятно раздражала необходимость думать о чем-то неопределенном.

Появилась новая мысль: бедность.

Он чувствовал, как обе мысли — и о войне, и о бедности — словно койоты, кружат во мраке вокруг костра его разума за границей зоны, освещенной интеллектом.

Он хотел прогнать их, но они не желали уходить. Через некоторое время он привык к ним.

Существует еще один фактор, подсказал ему засыпающий мозг. Недостаток рабочих рук у мутантов. Вот почему они создали роботов и андроидов.

Можно было обойти эту трудность. Можно было взять одну жизнь и разделить ее на несколько. Жизнь одного мутанта — растянуть, удлинить, увеличить. Рабочую силу можно было создать, следовало лишь знать, как это делается.

Мысли совсем замедлили бег, он почти уснул.

«Я остановлю тебя, Крофорд, и получу ответ, я остановлю тебя, я люблю тебя, Энн, я…»

И вдруг, даже не сообразив, спал он или нет, Виккерс встрепенулся и уселся на постели.

Он знал!

Он съежился от прохлады летнего утра, быстро высунул ноги из-под одеяла и ощутил босыми ногами холод пола.

Виккерс бросился к двери, распахнул ее и выскочил на площадку винтовой лестницы, ведущей в холл.

— Фландерс! — крикнул он. — Фландерс! Откуда-то появился Айзекайя и стал взбираться по ступеням, спрашивая:

— Что случилось, сэр? Вам что-нибудь надо?

— Мне нужен Гортон Фландерс.

Открылась еще одна дверь, и появился Гортон Фландерс, с торчавшими из-под ночной рубахи худыми лодыжками и всклокоченный.

— Что происходит? — спросил он спросонья. — Что это за шум?

Виккерс быстро пересек холл, схватил его за плечи и спросил:

— Сколько нас? На сколько частей разделена жизнь Джея Виккерса?

— Может, вы перестанете меня трясти?

— Как только вы скажете мне правду.

— С удовольствием, — сказал Фландерс. — Нас трое. Вы, я и…

— Вы?

— Конечно. Вас это удивляет?

— Но вы намного старше меня.

— С синтетической плотью можно делать чудеса, — промолвил Фландерс. — Тут нечему удивляться.

Действительно, ничего удивительного, согласился вдруг про себя Виккерс, словно знал это.

— Кто третий? — спросил он. — Вы сказали, нас трое. Кто он?

— А вот этого я вам сообщить не могу, — ответил Фландерс. — Я и так сказал слишком много.

Виккерс разозлился, схватил Фландерса за ворот ночной рубашки и сдавил его.

— Насилие вам не поможет, — сказал Фландерс. — Не надо насилия. Я вам сказал все это лишь потому, что кризис наступил быстрее, чем мы предполагали. Вы еще не готовы знать все. Не достойны. Мы слишком многим рискуем, заставляя вас развиваться так быстро. Больше я вам ничего не скажу.

— Не достоин?! — вскипел Виккерс.

— Не готовы. Вам следовало предоставить больше времени. А сейчас отвечать на ваши вопросы и говорить с вами просто-напросто невозможно. Это повлечет за собой лишние трудности. Снизит вашу эффективность и действенность.

— Но я уже все знаю, — зло сказал Виккерс. — Готов я или не готов, но я знаю, как взяться за Крофорда и его друзей, а это значительно весомее того, что сделали все вы, несмотря на уйму потраченного времени. Ответ у меня готов, и вы надеялись, что я его найду. Я знаю их секретное оружие и знаю меры защиты. Вы мне сказали, что надо остановить Крофорда, и я могу его остановить.

— Вы уверены?

— Абсолютно уверен, — сказал Виккерс. — Кто третий?

В его мозгу уже зрело подозрение, странное подозрение.

— Я должен знать, — сказал он.

— Именно этого я вам не могу сообщить. Никак не могу, — повторил Фландерс.

Виккерс отпустил ворот ночной рубашки Фландерса, а потом и вовсе уронил руки. То, что начало обретать контуры в его мозгу, разрывало душу, и с каждым мгновением мучения становились все сильнее. Он медленно пошел прочь.

— Да, я уверен, — повторял Виккерс. — Я уверен, что знаю все ответы. Я их знаю, но что мне это дает?

Он вернулся в свою комнату и захлопнул дверь.

Глава 41

В какой-то момент словно вспышка осветила его мозг. Воспоминание о Кэтлин Престон, которое могло быть вымыслом, и запечатленная в его мозгу прогулка по заветной долине долгие годы мешали ему понять, что он давно любит Энн Картер, а она платит ему взаимностью.

Потом он узнал, что его родители находились в состоянии прерванной жизни и ждали возвращения в мир любви и взаимопонимания, которому они так много отдали.

Он не мог их предать.

Быть может, сказал он сам себе, это к лучшему, ибо есть новый фактор — умение делить одну жизнь на несколько частей.

Такой метод был разумен и, по-видимому, приносил свои плоды — ведь у мутантов не хватало рабочих рук и приходилось наилучшим способом использовать имеющиеся средства. Вы передаете роботам то, что им можно доверить. А жизнь каждого мутанта делите, получая несколько личностей, помещенных в тела андроидов.

Он не был самим собой, он представлял часть другой личности — треть подлинного Джея Виккерса, чье тело ожидало дня, когда в него будет возвращена жизнь.

Энн Картер тоже не была сама собой, а представляла часть другой личности. Быть может, он впервые позволил своему подозрению оформиться: она была частью Джея Виккерса и вместе с Фландерсом разделяла жизнь, бывшую некогда единой.

Три андроида несли в себе некогда единую жизнь — он, Фландерс и еще кто-то. Его не переставал терзать вопрос: кто же все-таки этот третий?

Все трое, они были связаны одной нитью, составляя почти единое целое, и в какой-то день три их жизни вернутся в тело подлинного Джея Виккерса. А когда это произойдет, кто станет новым Джеем Виккерсом? Или им никто не станет — быть может, возвращение будет равносильно смерти всех троих и возобновлению сознания прежнего Джея Виккерса? Или все они смешаются, и в воскресшем Джее Виккерсе будут сочетаться его черты, черты Фландерса и черты третьего, неизвестного?

А как же его любовь к Энн Картер? Если этим неизвестным человеком была Энн, во что обратится его вдруг вспыхнувшая нежность к ней? Что станет с его нынешней любовью после долгих лет бесплодных мечтаний?

Он понимал, что, если Энн была этим третьим, они не смогут любить друг друга. Нельзя любить самого себя, как другого человека. Невозможно любить какую-то грань самого себя, как невозможно, чтобы эта грань любила вас. Вы не могли любить человека более близкого вам, чем сестра или мать…

Дважды он испытал любовь к женщине, и дважды ее отняли — он оказался в ловушке, и у него не оставалось иного выбора, как выполнить свою задачу.

Он сказал Крофорду, что явится к нему, когда узнает, что происходит, и расскажет все, чтобы найти компромисс, если он возможен.

Теперь он знал — компромисс невозможен.

Если его предвидение было верным.

Фландерс сказал, что дар предвидения — метод более естественный и более зрелый, чем рассуждения. Он, по словам Фландерса, прямее извилистого пути логических рассуждений, которыми человечество пользовалось все время своего существования.

И секретное оружие оказалось старым как мир — войной, развязанной с расчетливым цинизмом.

Сколько же войн, подумал он, может еще пережить человечество? И понял — ни одной.

Мутанты — залог выживания человеческой расы. У него самого не осталось ни Кэтлин, ни Энн, ни даже надежды на собственную человеческую жизнь, и он должен был приложить все силы, чтобы уберечь человеческую расу от гибели.

Кто-то постучал в дверь.

— Входите, — отозвался Виккерс.

— Завтрак будет подан, — сказал Айзекайя, — как только вы закончите свой туалет.

Глава 42

Когда Виккерс спустился вниз» Фландерс уже ждал его в столовой.

— Остальные ушли, — сказал он. — У них дела. А нам надо выработать план действий.

Виккерс ничего не ответил. Он выдвинул стул и сел напротив Фландерса. Фландерс сидел спиной к окну, так что его пышные седые волосы, словно ореол, блестели на солнце. Одежда по-прежнему выглядела поношенной, да и галстук знавал лучшие дни, но старик был все так же опрятен.

— Я вижу, Айзекайя отыскал вам кое-какие вещи, — сказал Фландерс. — Не знаю, что бы мы делали без него. Он очень заботлив…

— И не только вещи, но и деньги, — добавил Виккерс. — На комоде, рядом с рубашкой и брюками, лежала целая пачка. Я не успел пересчитать, но, похоже, в ней несколько тысяч долларов.

— Да, Айзекайя ничего не упускает.

— А зачем мне столько денег?

— Не беспокойтесь, — сказал Фландерс. — У нас их тюки.

— Тюки?!

— Разумеется, мы все время производим их.

— Вы подразумеваете фальшивые деньги?

— О нет, ни в коем случае! — воскликнул Фландерс. — Хотя иногда мы подумываем и об этом. Еще одна стрела для нашего лука.

— Вы хотели наводнить мир фальшивыми деньгами?

— Почему фальшивыми? Мы можем воспроизводить деньги с абсолютной точностью. Бросить в мир сотни миллиардов долларов и посмотреть, что из этого выйдет.

— Замысел ясен, — сказал Виккерс. — Удивлен, что вы не привели его в исполнение.

Фландерс испытующе поглядел на него.

— Мне кажется, наше поведение вас шокирует.

— В какой-то мере, — ответил Виккерс. Айзекайя принес поднос, на котором стояли стаканы с охлажденным апельсиновым соком, тарелки с яйцами, беконом, гренками с маслом, баночка конфитюра и чашка кофе.

— Доброе утро, сэр, — сказал он Виккерсу.

— Доброе утро, Айзекайя.

— Вы обратили внимание, — спросил робот, — какое сегодня чудесное утро?

— Конечно, — ответил Виккерс.

— Погода стоит исключительная, — сказал робот, — значительно лучше, чем на предыдущей Земле.

Он поставил еду на стол, удалился через качающуюся дверь на кухню и занялся повседневными делами.

— Мы оставались людьми, — сказал Фландерс, — пока было возможно. Но мы делали наше дело и со временем стали наступать кое-кому на ноги. Теперь мы, наверное, станем порезче, ведь и с нами не церемонятся. Окажись Крофорд и его банда помягче, все прошло бы мирно и спокойно, и мы никому не причинили бы зла. Через десять лет все было бы проще. Через двадцать лет это было бы детской забавой. Но сейчас нет ни уверенности, ни простоты. В данный момент речь идет чуть ли не о революции. Имей мы двадцать лет, тот же процесс прошел бы как эволюционный.

Будь у нас время, мы бы взяли контроль не только над промышленностью и финансами. Кризис разразился слишком рано.

— Теперь нам нужен, — сказал Виккерс, — контркризис.

Фландерс, казалось, не слышал его.

— Мы создали множество фиктивных компаний, — продолжал он. — Следовало создать их еще больше, но нам не хватало исполнителей даже для создания фирм. Иначе мы открыли бы громадное количество компаний по производству самых необходимых вещей. Но мы нуждались в наших людях в других местах, в наиболее критических точках. Следовало искать других мутантов, которые могли бы присоединиться к нам.

— Мутантов должно быть много, — сказал Виккерс.

— Их действительно немало, — согласился Фландерс, — но большинство из них настолько вросли в жизнь и дела обычного мира, что не могли порвать с ним. Возьмите, например, мутанта, женатого на обычной женщине. Мы не можем разбивать счастливый брак просто по гуманным соображениям. А если мутантами являются дети? В такой ситуации остается только ожидание. С ними можно вступать в контакт, когда они вырастают и покидают родное гнездо, но не раньше.

Возьмите банкира или промышленника, на чьих плечах лежит целая экономическая империя. Скажите ему, что он мутант, и он расхохочется вам в лицо. Он нашел свое место в жизни. Он доволен собой, весь идеализм или либерализм его юности исчез, подавленный его воинствующим индивидуализмом. Его устраивает созданный им образ жизни, и что бы вы ни предложили, это не заинтересует его.

— Вы можете расплатиться с ним бессмертием.

— У нас пока его нет.

— Вам следовало бы организовать атаку на них на правительственном уровне.

Фландерс отрицательно покачал головой.

— Не удалось. Мы сделали несколько попыток, но тщетно. Будь у нас тысяча ключевых мест в правительствах, мы бы победили легко и быстро. Но у нас не было тысячи мутантов для правительственных и дипломатических постов.

Самыми разными методами мы преодолевали один кризис за другим. Углеводы изменили ситуацию, которая могла обернуться войной. Но мы не были достаточно сильны, и у нас не хватало времени для нормального воплощения хорошо отработанной долгосрочной программы, поэтому мы стали импровизировать. Мы выпустили наши приспособления, чтобы ускорить развал социально-экономической системы, и рано или поздно промышленники должны были восстать против нас.

— Но на другое вы и не рассчитывали? — спросил Виккерс. — Вы вмешались…

— Думаю, что мы должны были это сделать, — сказал Фландерс. — Представьте, Виккерс, что вы оперируете больного раком. Чтобы больной выздоровел, его придется резать. И вы вскроете тело больного без всяких раздумий.

— Несомненно, — подтвердил Виккерс.

— Человеческая раса, — продолжал Фландерс, — и есть наш пациент. У него злокачественный рост отдельных тканей. Мы — хирурги. Пациент будет страдать, потом наступит период выздоровления, и в конце концов он останется в живых, но я сомневаюсь, что человеческая раса переживет еще одну войну.

— Ваши методы довольно жесткие!

— Минуточку! — воскликнул Фландерс. — А вы считаете, что они должны быть иными? Я бы мог согласиться с вами, будь у нас хоть какие-то реальные возможности переговоров.

Представьте, являемся мы перед народом, встречаемся с главами правительств и говорим им, что мы — новая мутация человеческой расы, и что наши знания и способности выше, чем у них, а потому они должны передать все в наши руки. Как вы думаете, какая реакция нас ожидает? Могу вам сказать. Они вышвырнут нас вон и будут не так уж не правы. С какой стати они должны просто так поверить нам? У нас не было иного выхода. Мы могли действовать лишь в подполье. Следовало захватить ключевые позиции. Другого пути мы не видели.

— Ваши слова, — заметил Виккерс, — может, и верны в масштабах народов, но подумали ли вы о личности, об отдельно взятом человеке? О том, кто получает ваши удары прямо в живот?

— Эйза Эндрюс был здесь сегодня утром, — сказал Фландерс. — Он рассказал, что вы гостили у него и исчезли, и волновался, не стряслось ли с вами чего. Но это другая история. Хочу только спросить, считаете ли вы Эйзу Эндрюса счастливым человеком?

— Безусловно, я никогда не видел более счастливого человека.

— И однако, — сказал Фландерс, — мы с ним не церемонились. Мы отняли у него работу, которая кормила и одевала его семью, мы отняли у него кров. И когда он обратился к нам за помощью, мы знали, что он один из тех, кто по нашей милости остался без работы, кого выбросили из дома на улицу, и кто не знал, будет ли у него и его семьи крыша над головой в ближайшую ночь. Мы были виновниками всех его несчастий, и все же он стал счастливым человеком. Таких людей тысячи, мы не церемонились с ними, а сейчас они счастливы. Счастливы, потому что мы с ними не церемонились, я подчеркиваю это.

— Но вы не можете отрицать, — возразил Виккерс, — что они дорого заплатили за свое счастье. Я говорю не о потере работы и о подачках им, а о том, что произошло потом. Вы расположились на этой Земле, создав здесь так называемую пасторально-феодальную стадию, но забываете, что те, кто прибыл сюда, лишились доброй части материальных преимуществ человеческой цивилизации.

— Мы отняли у них, — сказал Фландерс, — только нож, которым они могли поранить себя или своего соседа. Все, что мы временно отняли у них, будет им возвращено сторицей и с фантастическими процентами. Ибо мы искренне надеемся, мистер Виккерс, что со временем вся раса получит все, чем мы располагаем сейчас. Поймите, мы не чудовища, а человеческие существа, следующий шаг в эволюции. Мы только на день-другой, на шаг-другой впереди остального человечества. Чтобы выжить, человеку надо измениться, мутировать, перерасти свое сегодняшнее состояние. Мы лишь авангард этой мутации выживания. И, будучи первыми, мы были вынуждены начать борьбу. Мы должны бороться все то время, пока остальное человечество не догонит нас. Расценивайте нас не как маленькую группу привилегированных людей, а как все человечество.

— Человечество, — с горечью сказал Виккерс, — располагает весьма скудными сведениями о вашей борьбе за его спасение. Не случайно оно громит ваши магазины, охотится на мутантов и вешает их на фонарях.

— Здесь на сцене и появляетесь вы, — заметил Фландерс.

Виккерс утвердительно кивнул головой.

— Вы хотите, чтобы я остановил Крофорда?

— Вы заявили, что способны на это.

— Я вижу пути, — сказал Виккерс.

— Ваши предвидения, друг мой, намного превосходят самые стройные рассуждения.

— Но мне нужна помощь, — произнес Виккерс.

— Все, что пожелаете.

— Надо, чтобы некоторые из ваших первопроходцев — людей типа Эйзы Эндрюса — вернулись обратно в качестве миссионеров.

— Это невозможно, — возразил Фландерс.

— Они тоже ведут борьбу, — сказал Виккерс. — Не могут же они сидеть сложа руки?

— Миссионерская деятельность? Вы хотите, чтобы они вернулись и рассказали всем о других мирах?

— Да, именно так.

— Но им никто не поверит. При тех настроениях, которые царят на Земле, их всех переловят и линчуют.

Виккерс отрицательно покачал головой.

— Есть группа людей, которая поверит им, — это, как они называют себя, фантазеры. Фантазеры бегут от действительности. Они воображают, что живут во времена какого-нибудь Пеписа или еще кого-то, но даже там не находят покоя и ощущения безопасности. Здесь же мы можем гарантировать полную свободу и безопасность. Здесь они могут вернуться к простой незатейливой жизни без тревог, к которой так стремятся. И как бы фантастично ни звучали наши рассказы, фантазеры поверят им.

— Вы уверены?

— Уверен.

— Но это не все? Вам требуется еще что-то?

— Безусловно, — сказал Виккерс. — Сможете ли вы удовлетворить спрос на огромное количество углеводов?

— Думаю, сможем. Мы перестроили наши заводы. Сейчас никому не нужны ни наши новинки, ни наши углеводы. Для распространения углеводов придется организовать нечто вроде «черного рынка». Если мы вновь окажемся там, Крофорд и его приспешники не дадут нам работать.

— Только вначале, — сказал Виккерс. — Но ненадолго. Пока с ними в борьбу за углеводы не вступили десятки тысяч людей.

— Как только углеводы понадобятся, вы их получите, — пообещал Фландерс.

— Фантазеры нам поверят. Они готовы верить всему, как бы невероятно это ни выглядело. Мы организуем для них некое подобие крестового похода. У вас нет шансов убедить нормальных людей, но большинство беглецов от действительности пожелают расстаться с больным миром. Нужна лишь искра, слово, какое-то обещание подлинного, а не воображаемого бегства. Многие захотят стать жителями второго мира. Как быстро вы сможете перебросить их сюда?

— Как только они явятся к нам.

— Я могу рассчитывать на это?

— Безусловно, — кивнул Фландерс. — Я не знаю, какие у вас планы, но надеюсь, что ваше предвидение не обманет.

— Вы сами утверждали это, — заявил Виккерс.

— Вы знаете замыслы Крофорда?

— Я думаю, он готовит войну. Он говорил о секретном оружии, и я убежден, что речь шла о войне.

— Но война…

— Давайте рассмотрим войну, — предложил Виккерс, — под несколько иным углом зрения, чем обычно смотрят на нее историки. Рассмотрим ее как деловое предприятие. В какой-то мере так оно и есть. Когда страна ведет войну, все трудовые, промышленные и прочие ресурсы мобилизуются для одной цели и контролируются правительством. Роль бизнесмена столь же важна, как и роль военного. Банкир и промышленник имеют тот же вес, что и генерал…

Сделаем еще один логический ход и рассмотрим войну в сугубо деловом плане, как средство достижения определенных целей — захватить и удержать контроль над какими-то областями. Во время войны система спроса и предложения прекращает действовать, гражданские товары практически не выпускаются, и правительство принимает строгие меры по отношению к нарушителям, которые не прекращают производить…

— Машины, — продолжал Фландерс, — вечные лампочки и бритвенные лезвия.

— Совершенно верно, — подтвердил Виккерс. — Так они выиграют время, а оно для них не менее важно, чем для нас. Под предлогом войны они могут распространить свой контроль на всю экономику. Война же будет вестись с таким расчетом, чтобы она не переросла во всепоглощающий пожар.

— Это маловероятно, — сказал Фландерс. — Ну, а что будете делать вы?

— Я вернусь на старую Землю, но я не знаю, где мой волчок…

— Он вам больше не понадобится. Он необходим только новичкам. Стоит вам захотеть, и вы перейдете в другой мир. Теперь для вас такой переход очень прост.

— А если мне понадобится связаться с вами?

— Эб — нужный вам человек, — сказал Фландерс. — Обратитесь к нему.

— Вы возвратите Эйзу и других?

— Возвратим.

Виккерс встал и протянул Фландерсу руку.

— Но вам совсем не обязательно отбывать сию же минуту, — сказал Фландерс. — Садитесь и выпейте чашечку кофе.

Виккерс отрицательно покачал головой.

— Мне не терпится приступить к делу.

— Роботы могут отнести вас в район Нью-Йорка в считанные мгновения, — предложил Фландерс. — Можете вернуться на старую Землю прямо там.

— Мне нужно время, чтобы подумать, — ответил Виккерс. — Надо выработать план, вернее предвидение, как говорите вы. Думаю, будет вернее начать здесь и лишь потом двинуться прямо в Нью-Йорк.

— Купите машину, — посоветовал Фландерс. — Айзекайя вручил вам достаточно наличных денег. Эб в случае нужды даст вам еще. Любой другой вид транспорта может оказаться опасным. Они, надо думать, позаботились расставить массу ловушек для мутантов. И они все время начеку.

— Я буду осторожен, — заверил Виккерс.

Глава 43

Грязная комната с паутиной по углам из-за отсутствия мебели казалась больше, чем была на самом деле. Со стен свисали обои, обнажая трещины, которые молниями разбегались от потолка до плинтуса.

А когда-то обои радовали глаз яркими красками, на них, как на лугу, расцветали цветы и дрезденские пастушки пасли лохматых овечек. Навощенный пол был покрыт толстым слоем пыли, но чувствовалось, достаточно смахнуть ее, как он заблестит.

Виккерс топтался посреди комнаты: двери были там же, что и в той столовой. Только дверь на кухню оказалась распахнутой, а окна были прикрыты ставнями.

Он обратил внимание, что отпечатки его обуви на пыльном полу были только в центре. Ни один след не вел от дверей.

Рассматривая комнату, он пытался восстановить в памяти ее прежний облик — тот, который она имела не минуту, а двадцать лет назад.

А может, это было воображение — навязанное ему воображение? Бывал ли он в этой комнате раньше? И существовала ли Кэтлин Престон?

Он знал, что семья Виккерсов, бедная фермерская семья, жила не далее чем в миле отсюда. Он подумал о матери в ее потрепанном платье и темном свитере; об отце, о его небольшой полочке для книг у кровати, о его привычке носить широкие брюки и защитного цвета рубашку и читать при скудном свете керосиновой лампы; об их сыне, суматошном мальчугане со слишком развитым воображением, который однажды побывал в сказочной стране.

Маскарад, подумал он, жалкий маскарад. Но это была их работа, и они отдали ей себя; они наблюдали, как рос и взрослел их сын, и по тому, как он развивался, видели, что он был не чужаком, а одним из них.

А теперь они, эти двое людей, приспособившиеся к незаметному будничному существованию простых фермеров, столь далекому от их истинного предназначения, ждали дня, когда займут подобающее место в обществе, от которого отказались ради работы на передовом посту, неподалеку от большого кирпичного дома, гордо высящегося на холме.

Он не мог их предать и не предаст — у него только один путь.

Он пересек столовую и холл, приблизился к закрытой двери, оставляя позади себя цепочку следов.

Он знал: за дверью не было никого — ни Энн, ни Кэтлин, не было даже места для него самого — ничего, кроме трудных обязательств перед жизнью, которую даже не он выбирал.

Изредка его обуревали сомнения. Это случалось тогда, когда он ехал по стране, наслаждаясь внешней стороной жизни, которую наблюдал. Крохотные деревушки, спавшие в летней ночи, с их велосипедами и опрокинутыми тележками, с их тенистыми аллейками, ведущими к дому, первыми красными пятнами ранних яблок в садах. Знакомый рев громадных грузовиков, несущихся по автострадам. Улыбка официантки, подающей чашечку кофе, когда он остановился перекусить в придорожном ресторанчике. Он убеждал себя, что все хорошо в этих маленьких деревеньках, и у шоферов грузовиков, и у веселой девушки. Мир людей был приятным и добрым, и жить в нем было прекрасно. Мутанты с их планами казались чудовищным кошмаром из дешевого воскресного приложения, и иногда ему хотелось остановиться, бросить машину и навсегда окунуться в эту чудесную жизнь. Для такого человека, как он, здесь вполне могло найтись место; казалось, среди этих кукурузных полей и маленьких придорожных деревушек любой человек мог обрести счастье и безопасность.

Но он отдавал себе отчет в том, что все было видимостью. Он пытался скрыться от того, что носилось в воздухе. Когда у него возникло желание бросить машину и уйти, он чувствовал в себе тот же страх, что и фантазеры, когда они мысленно бежали в другие времена и веси. Именно эта необходимость бегства заставляла его думать о том, чтобы бросить машину и искать спокойной жизни в этих кукурузных просторах.

Но даже здесь, в сельскохозяйственном сердце страны, не было подлинного мира и спокойствия. Видимое спокойствие и безопасность существовали, если вы не читали газет, не слушали радио, не беседовали с людьми. Он чувствовал, как признаки беспокойства проступают сквозь внешний фасад благополучия — на каждом пороге, в каждом доме, в каждом ресторанчике.

Судя по газетам, новости были совсем неважными. По радио комментаторы говорили о новом глубоком кризисе, перед которым стоял мир. Он слушал разговоры людей в холлах гостиниц, где ночевал, и в ресторанах, где ел. Они говорили, качали головами, в их поведении сквозила тревога.

Он слышал:

— Одного не могу понять, почему так быстро изменилось положение. Неделю или две назад, казалось, можно договориться, а теперь все вернулось к прошлому и стало еще хуже.

Он слышал:

— Я всегда говорил, что всю эту историю с мутантами выдумали красные. Уверен, все идет оттуда.

Он слышал:

— Это невозможно. Вчера война была в тысячах миль от нас, и мы жили спокойно и мирно. А завтра…

А завтра, а завтра, а завтра… Он слышал:

— Если бы все зависело от меня, я бы договорился с этими мутантами.

Он слышал:

— Я бы не церемонился с ними ни минуты, черт меня подери. Я набрал бы побольше бомб и показал им.

Он слушал их разговоры и сознавал, что за ними нет и намека на компромисс и взаимопонимание, в них не чувствовалось никакой надежды на то, что войну можно предотвратить.

— Если не сейчас, — говорили они, — то через пять или десять лет она разразится все равно. Так уж чем раньше, тем лучше.

И он ясно понимал, что неуемная ненависть ощущалась даже здесь, в сердце страны, на этих мирных фермах, в маленьких мирных деревеньках, в придорожных ресторанчиках. И это, сказал он себе, не что иное, как крах цивилизации, основанной на ненависти, чудовищном себялюбии и недоверии к каждому, кто говорит на другом языке, ест иную пищу и носит отличную от него одежду.

Это была односторонняя механическая цивилизация грохочущих машин, мир технологии, которая обеспечивала комфорт, но не могла дать человеку ощущения справедливости и безопасности. Это была цивилизация, которая обрабатывала металл, расщепляла атом, создала мощную химию и понастроила сложные и опасные машины. Она сосредоточила свое внимание на технике, совсем забыв о личности, и теперь ничего не стоило нажать кнопку и уничтожить далекий город, не зная и не желая узнать жизни и обычаев, мыслей и надежд, устремлений народа, который ты уничтожал.

Он вел машину, останавливался перекусить и снова садился за руль. Он глядел на кукурузные поля и краснеющие яблоки в садах, слушал шум косилок, вдыхал аромат клевера, но стоило ему взглянуть на небо, как он ощущал всю тяжесть нависшей опасности, и он понимал, что Фландерс был прав: в любой момент могла разразиться роковая буря.

Но не только новости о приближающейся войне заполняли колонки ежедневных газет и звучали в пятнадцатиминутных комментариях. Непрестанно говорилось об угрозе со стороны мутантов, и народу постоянно внушалась необходимость быть бдительными по отношению к ним. А еще продолжались бунты, еще линчевали мутантов, еще громили магазины технических новинок.

Но появилось и нечто новое.

По всей стране расползались слухи — и в ресторанах, и в магазинах, и в ночных барах больших городов можно было услышать о существовании другого мира, нового мира, где можно было начать жизнь заново, куда можно было скрыться от тысячелетней неустроенности нынешнего мира.

Вначале пресса отнеслась к этим слухам недоверчиво, потом появились осторожные статьи со скромными заголовками, а радиокомментаторы, поначалу не менее осторожные, скоро отбросили всякую сдержанность. И через несколько дней сообщения о другом мире и о странных людях с лучистыми глазами, которые разговаривали с кем-то (всегда с кем-то) и утверждали, что явились оттуда, занимали столько же места, сколько сообщения о войне и мутантах.

В мире ощущалась тревога, какая возникает у человека, когда в тишине ночи вдруг раздается резкий звонок телефона.

Глава 44

Вечерний Клиффвуд был напоен ароматами, в нем ощущалось что-то домашнее, и, проезжая по улицам городка, Виккерс чувствовал, как его сердце наполняется горечью: это было именно то место, где ему хотелось бы осесть и жить, занимаясь писательством, перенося на бумагу рождавшиеся в мозгу мысли.

Его дом вместе с рукописями, с полочкой любимых книг по-прежнему стоял на своем месте, но он уже не принадлежал ему и никогда больше не будет принадлежать.

Отныне все пойдет иначе, подумал он. Земля, исконная Земля человека, Земля с большой буквы недолго служила ему домом и уже никогда не будет им.

Он решил прежде всего навестить Эба, а потом заехать в свой бывший дом за рукописью. Ее можно передать Энн, подумал он, но тут же засомневался. Он уверял себя, что ему не хочется встречаться с Энн, но на самом деле это было не совсем так. Он хотел встретиться с ней, но знал, что лучше этого не делать, ибо почти смирился с мыслью, что и он и она были частями одной жизни.

Он остановил машину напротив дома Эба. И, как всегда не без удивления, отметил, как ухожены дом и дворик. Ведь Эб жил один, без жены и детей, а не часто встретишь холостяка в роли столь рачительного хозяина.

Виккерс рассчитывал на минутку заскочить к Эбу, поставить его в известность о происшедшем, о сложившейся ситуации, договориться о порядке встреч и в свою очередь узнать здешние новости.

Захлопнув дверцу машины, он пересек тротуар и открыл калитку во двор, с трудом справившись с защелкой. Лунный свет, пробивавшийся сквозь листву, пятнами ложился на дорожку. Виккерс приблизился к двери и только тут обратил внимание: в доме ни огонька.

Он постучал в дверь, помня по прежним редким визитам, — они иногда играли в покер, — что у Эба не было звонка.

Никто не ответил. Он подождал, постучал еще раз и направился к выходу. Быть может, Эб возился в гараже с какой-нибудь срочной работой или выпивал с приятелями в кабачке.

Он решил подождать Эба в машине. Было бы неосторожно ехать в центр, где его могли узнать.

Кто-то спросил:

— Вы ищете Эба?

Виккерс повернулся на голос. У изгороди стоял сосед.

— Да, — подтвердил Виккерс. — Я хотел повидать его.

Он пытался вспомнить, кто жил рядом с Эбом, кем мог быть этот человек, мог ли он узнать его.

— Я его старый друг, — сказал Виккерс. — Ехал мимо, решил заглянуть, передать привет.

Человек протиснулся через пролом в изгороди и, приблизившись, спросил:

— А вы его хорошо знаете?

— Да не очень, — ответил Виккерс. — Я виделся с ним лет десять-пятнадцать назад. Еще мальчишкой.

— Эба нет в живых, — сказал сосед.

— Как нет в живых? Сосед сплюнул.

— Он оказался одним из этих паршивых мутантов.

— Да нет, — запротестовал Виккерс. — Быть того не может!

— Он им был. Был тут еще один, но тот успел смыться. Его, наверное, предупредил Эб.

Злоба и ненависть, звучавшие в словах соседа, наполнили Виккерса ужасом.

Толпа убила Эба, как убила бы и его, узнай, что он возвратился в городок. И жители городка очень скоро могут узнать, что он вернулся. Стоит этому человеку приглядеться, — теперь он вспомнил его, — этот здоровяк заведовал мясным отделом в городском магазине. Его звали… Впрочем, какое значение имело его имя.

— Нет-нет, — сказал человек, — я вас видел где-то.

— Вы ошибаетесь. Я здесь впервые.

— И ваш голос…

Виккерс нанес сильный удар снизу вверх, вложив в него весь свой вес. Удар пришелся прямо в подбородок и прозвучал словно хлопок бича. Человек рухнул наземь.

Виккерс не стал ждать, повернулся и бросился к изгороди. Он чуть не сорвал дверцу автомобиля. Резко нажал на стартер, до отказа выжал акселератор, и машина, швырнув гравий из-под задних колес, рванулась вперед.

Рука его ныла от сильного удара, а в слабом свете приборного щитка он увидел, что из пальцев сочится кровь.

У него было всего несколько минут — от момента, когда мясник очнется, до момента, когда он сообразит, что произошло. Как только он встанет на ноги и доберется до телефона, за Виккерсом начнется охота, и в ночь, визжа на поворотах, рванутся машины, набитые людьми с ружьями, пистолетами и веревками.

Он должен удрать от них. И рассчитывать отныне только на себя.

Эб умер — на него напали внезапно, подло, так что он не имел возможности ускользнуть на другую Землю. Эба убили, или повесили, или затоптали ногами. А Эб был его единственным связным.

Теперь в живых остались только они с Энн.

И Энн, конечно, не подозревала, что она мутант.

Он выскочил на автостраду и понесся, до отказа выжимая акселератор.

Он вспомнил, что в милях десяти к автостраде подходит старая заброшенная дорога. Там можно было спрятать машину и выждать момент, — он мог и не наступить, — чтобы продолжить свой путь. Или лучше скрыться в холмах и дождаться, чтобы все утихло? Нет, сказал он себе. Это опасно. И время будет потеряно.

Следовало скорее встретиться с Крофордом и помешать осуществлению его планов. И совершить все в одиночку.

Показалась заброшенная дорога, терявшаяся на середине крутого склона. Он свернул, футов тридцать трясся на выбоинах, а потом выехал на дорогу.

Спрятавшись за деревьями, он смотрел на проносившиеся автомобили, не зная, были ли в них его преследователи.

Затем показался старенький грузовичок, с пыхтеньем взбиравшийся на холм. Виккерс успел заметить, что задний борт у него невысокий. Он выбежал на автостраду, догнал грузовичок, подпрыгнул, ухватился сзади и, с силой оттолкнувшись ногами, перелетел через борт. Он прополз между ящиками, которыми был заполнен кузов, и сжался в уголке, глядя на убегающую назад дорогу.

Как загнанное животное, подумал он. А охотятся за ним люди, считавшиеся некогда его друзьями.

Миль через десять кто-то остановил грузовичок. Раздался голос:

— Вы никого не видели на дороге? Какого-нибудь пешехода?

— Никого, — ответил шофер. — Ни единой души.

— Мы ищем мутанта. Он, наверное, бросил свою машину.

— Я думал, мы уже со всеми расправились, — сказал шофер.

— Нет еще. Может, он скрылся в холмах. Тогда его песенка спета.

— Вас будут останавливать еще, — произнес другой голос. — Мы предупредили в обоих направлениях. Нам обещали перекрыть дорогу.

— Ладно, открою глаза пошире, — сказал шофер.

— У вас есть ружье?

— Нет.

— Будьте осторожней.

Когда грузовик тронулся, Виккерс увидел на дороге двоих людей. В лунном свете поблескивали дула их винтовок.

Он передвинул несколько ящиков, соорудив себе укрытие. Но предосторожности оказались излишними. Грузовик останавливали еще трижды. И каждый раз только луч фонарика скользил по ящикам. Люди не очень усердствовали в поисках, будучи уверенными, что мутанта поймать не так-то просто, и он уже давно испарился, как многие другие мутанты, которых не застигли врасплох.

Но Виккерс не мог позволить себе бегства. Он должен был выполнить свою миссию на этой Земле.

Глава 45

Он знал, что найдет в том магазине сборных домов, но все же пошел туда, ибо считал, что там есть надежда установить контакт. Громадная витрина была разбита, а дом разнесли в щепки, словно над ним прошел смерч.

Но здесь поработала толпа.

Он стоял перед зияющей витриной, разглядывал разбитый дом и вспомнил день, когда они с Энн зашли сюда по пути на автобусную станцию. Он помнил, что на крыше дома был флюгер в виде утки, во дворе красовались солнечные часы, а на дорожке стоял вечмобиль, но вечмобиля нигде не было. Наверное, его выволокли на улицу и разнесли на куски, как это случилось с его машиной в маленьком городке в Иллинойсе.

Он повернулся спиной к витрине и медленно пошел вниз по улице.

Глупо было, думал он, идти в этот выставочный зал, но это был его единственный, хотя почти безнадежный шанс.

Он повернул за угол и увидел, что в пыльном скверике на другой стороне улицы собралось довольно много народа. Слушали человека, стоявшего на скамейке.

Виккерс не спеша пересек улицу и остановился, разглядывая толпу.

— Что произойдет, — спрашивал человек, — когда упадут бомбы? Они призывают вас не бояться. Они призывают вас, отбросив страх, оставаться на своих рабочих местах. Но что будут делать они сами, когда посыплются бомбы? Разве они помогут вам?

Он перевел дух, а толпа застыла в напряженном молчании.

— Они не придут вам на помощь! — продолжал оратор, чеканя каждое слово. — Они не придут вам на помощь, ибо она вам будет уже не нужна. Вы умрете, друзья мои. Умрут десятки тысяч. Умрут в пламени солнца, которое взойдет над городом. Умрете и обратитесь в прах. Вы умрете…

Вдали послышался вой сирен, и толпа гневно заволновалась.

— Вы умрете, — продолжал оратор, — но зачем вам умирать, если вас ждет другой мир? Ключ в этот мир — бедность. Бедность — билет в новый мир. Все, что надо сделать, — это бросить работу и отказаться от всего, абсолютно от всего. Туда можно прийти только с пустыми руками.

Вой сирен приблизился, и толпа заволновалась еще больше. Ее грозный гул напоминал шум листвы под порывистым ветром, предвестником грозы.

Оратор поднял руку, стало тише.

— Друзья мои, — сказал он, — вы слышите меня? Вас ждет другой мир. Бедняки пойдут первыми. Бедняки и отчаявшиеся — все те, кому в этом мире нет места. Но вы можете попасть туда только с пустыми руками, без всякого достояния. В этом другом мире нет бомб. Там все можно начать снова. Целый новый мир, во всем похожий на этот, с деревьями, травой, плодородными землями, дичью в лесах и рыбой в реках. Подлинная страна мечты. И мира.

Сирены выли совсем близко.

Виккерс сошел с тротуара и быстро пошел через улицу.

Полицейский автомобиль резко вывернул из-за угла, его занесло, шины завизжали на асфальте, сирена завыла словно в агонии.

И тут у самого тротуара Виккерс споткнулся и растянулся во весь рост на мостовой. Инстинктивно он встал на четвереньки и увидел, что полицейская машина мчится прямо на него. Он понял, что окажется под ее колесами, прежде чем успеет вскочить.

И вдруг чья-то рука схватила его выше локтя, он взлетел над мостовой и рухнул на тротуар.

Из-за утла, визжа шинами, вылетел второй полицейский автомобиль.

Толпа разбегалась в разные стороны.

Та же рука потянула его за локоть, помогла подняться, и тут Виккерс впервые увидел своего спасителя — человека в драном свитере и с ножевым шрамом на щеке.

— Быстрее, быстрее, — сказал человек, и шрам дернулся в такт словам. У него были блестящие зубы и темные бакенбарды.

Он толкнул Виккерса в узкий проход между домами, и Виккерс, пригнувшись, побежал меж двух кирпичных стен.

Позади шумно дышал его спаситель.

— Направо, — крикнул человек. — В дверь. Виккерс схватился за ручку, и дверь распахнулась в темный коридор.

Человек вбежал следом за ним, захлопнул дверь, и они застыли, шумно и неровно дыша в гнетущей темноте подъезда.

— Еще один не дали закончить, — сказал человек, — полицейские стали быстрее соображать. Не успеешь начать митинг, как…

Не кончив фразы, он взял Виккерса за плечо.

— Идите за мной. Осторожно. Ступеньки. Виккерс пошел за ним, нащупывая ногой ступени. С каждым шагом затхлый воздух подвала становился нестерпимей.

У подножия лестницы человек отодвинул в сторону плотную занавеску, и они очутились в слабо освещенной комнате.

В одном углу стояло старое разбитое пианино, в другом — громоздились ящики, а в центре за столом сидело четверо мужчин и две женщины.

Один из мужчин сказал:

— Мы слышали сирены. Человек со шрамом кивнул головой.

— Чарли только разошелся. Толпа слушала его, затаив дыхание.

— Кто с вами, Джордж? — спросил другой.

— Он убегал, — ответил Джордж. — Его чуть не задавила полицейская машина.

Они с интересом посмотрели на Виккерса.

— Как ваше имя, приятель? — поинтересовался Джордж.

Виккерс назвал себя.

— Он свой человек? — спросил кто-то.

— Свой, — сказал Джордж. — Он убегал.

— Осторожность…

— Он — свой человек, — упрямо повторил Джордж, но Виккерс отметил, что за уверенностью его спасителя скрывается неловкость, — он только сейчас сообразил, какую глупость сделал, приведя его сюда.

— Хотите выпить? — предложил один из мужчин. И подвинул бутылку к Виккерсу.

Виккерс сел на стул и взял бутылку.

— Меня зовут Салли, — представилась одна из женщин, та что была покрасивей.

— Рад с вами познакомиться, Салли, — отозвался Виккерс. Он обвел взглядом стол. Остальные не были расположены к знакомству.

Он поднял бутылку и глотнул из нее. Это было какое-то дешевое спиртное. У него перехватило дыхание.

Салли спросила:

— Вы активист?

— Простите?

— Активист или пурист?

— Он активист, — сказал Джордж.

Виккерс видел, что Джордж даже вспотел от сознания совершенной ошибки.

— Не очень-то он похож на активиста, — произнес один из мужчин.

— Я активист, — сказал Виккерс, чувствуя, что от него ждали именно этого ответа.

— Он вроде меня, — проговорила Салли. — Активист из принципа, но пурист в душе. Не так ли?

— Да, — ответил Виккерс. — Именно так. Он отпил еще глоток.

— Какой у вас период? — спросила Салли.

— Мой период? — переспросил Виккерс. — Ах да, мой период!

И вспомнил белое напряженное лицо миссис Лесли, которая спрашивала его, какой исторический период он считает самым интересным.

— Карл II, — сказал он.

— Что-то вы не спешили с ответом, — подозрительно проговорил один из мужчин.

— Я никак не мог решиться, — ответил Виккерс. — И еле-еле нашел подходящий период.

— Но вы выбрали эпоху Карла II? — заметила Салли.

— Совершенно верно.

— А я, — сказала ему Салли, — ацтеков.

— Но ацтеки…

— Знаю, — согласилась она. — Это не совсем тот выбор? Об ацтеках мало известно. Но зато я могу сама придумывать. Так даже интереснее.

Джордж перебил их:

— Все это глупости. Можно писать дневники и воображать себя кем угодно, когда вам нечего делать. А сейчас у нас есть дело.

— Справедливо, Джордж, — подтвердила вторая женщина.

— Вы, активисты, здесь не правы, — возразила Салли. — У фантазеров главное — умение уйти из своей эпохи и окружения и окунуться в другую эпоху.

— Послушайте, — начал Джордж. — Я…

— Я согласна, — сказала Салли, — что мы должны работать для этого другого мира. Мы все время ждали этого. Но мы не должны отказываться…

— Хватит, — прервал крупный мужчина, сидевший на другом конце стола. — Хватит болтать. Здесь не место для разговоров.

Салли обратилась к Виккерсу.

— У нас сегодня вечером встреча. Хотите пойти с нами?

Он колебался. В скудном свете лампы было видно, что все внимательно смотрят на него.

— Конечно, — ответил он. — С удовольствием. Он взял бутылку, сделал еще глоток и передал ее Джорджу.

— Отсюда никуда, — сказал Джордж. — Пока полицейские не успокоятся.

Он отпил и передал бутылку соседу.

Глава 46

Когда Салли и Виккерс пришли, собрание только началось.

— Джордж тоже будет? — спросил Виккерс. Салли улыбнулась.

— Джордж? Здесь? Виккерс кивнул.

— Это не в его духе. Джордж — боец, — сказала Салли. — Горячий человек. Прирожденный организатор. Не знаю, почему он не стал коммунистом.

— А вы? Такие, как вы?

— Мы — пропагандисты, — ответила она. — Мы ходим на митинги. Говорим с народом. Стараемся их заинтересовать. У нас миссионерская работа, мы обращаем их. А после того как мы их подготовим, ими начинают заниматься такие люди, как Джордж.

Дородная матрона, сидевшая за столом, воспользовалась ножом для разрезания бумаг как председательским молотком.

— Простите, — сказала она тягучим голосом. — Простите. Прошу соблюдать порядок.

Виккерс пододвинул стул Салли, затем уселся сам. Люди в комнате притихли.

Помещение, как заметил Виккерс, состояло из двух комнат, гостиной и столовой; застекленные двери, разделявшие их, были раздвинуты, чтобы получилась единая зала.

Средняя буржуазия, подумал он. Достаточно денежная, чтобы не казаться вульгарной, но лишенная элегантности и изысканности истинно богатых людей. На стенах — подлинники, южно-французский камин, старинная, хотя и трудно сказать какой эпохи, мебель.

Он мельком оглядел лица, пытаясь определить, кто эти люди. Рядом сидел явно деловой человек. Чуть подальше — мужчина, волосы которого давно требовали стрижки. Он был похож на художника или писателя, скорее всего непризнанного. А вот та загорелая женщина с серо-стальной шевелюрой не иначе любительница верховой езды.

Но все это не имело никакого значения. Здесь собрались богатые люди, жившие в респектабельных домах, где портье носит ливрею, но такое же собрание происходило сейчас и в каком-нибудь старом доме, где никогда не было швейцара. И в деревушках, и в маленьких городишках также собирались люди. Быть может, в доме директора местного банка или парикмахера. И на каждом таком собрании кто-то восседал на председательском месте и требовал порядка. И на каждом таком собрании сидели люди, похожие на Салли, ждали своего выступления и надеялись обратить других в свою веру.

Председательница произнесла:

— Мисс Стенхоп в списке сегодняшних чтецов стоит первой.

Потом она откинулась в кресле, удовлетворенная тем, что люди успокоились, и собрание проходит нормально.

Мисс Стенхоп поднялась, и Виккерс увидел перед собой само воплощение неудовлетворенного женского тела и духа. Ей было лет сорок, широким мужским шагом она подошла к столу. Работа принесла ей финансовую независимость лет пятнадцать назад, и она бежала за призраком, пытаясь укрыться за образом извлеченного из прошлого персонажа.

У нее был чистый и сильный, но слегка жеманный голос, читая, она выпячивала челюсть, словно начинающий оратор, отчего ее шея казалась более худой, чем на самом деле.

— Если вы помните, мой период — Гражданская война, Юг, — сказала она и начала читать: — «13 октября 1862 года миссис Хемптон прислала мне свою коляску со старым Недом, одним из немногих оставшихся верными слуг. Другие слуги давно сбежали, оставив ее безо всякой помощи. В таком положении находились многие из нас…»

Бегство от реальности, подумал Виккерс, бегство во времена кавалеров и кринолинов, во времена войны, которая сквозь дымку времени стала казаться романтической, а на самом деле сделала столько людей глубоко несчастными, и они хлебнули в той войне и грязи, и крови, и страданий.

Мисс Стенхоп продолжала читать:

— «Там оказалась Изабелла, и я была рада видеть ее, ведь мы не встречались уже много лет, с того дня в Алабаме…»

Да, это было бегство. Но бегство, ставшее идеальным инструментом для пропаганды другого мира, второй мирной Земли, идущей вслед за этой.

Три недели, подумал он, прошло не более трех недель, а они уже успели создать организацию с Джорджами, произносящими речи и устанавливающими связи под страхом смерти, привлекли множество людей для ведения подпольной работы.

Но и теперь, когда им предлагали другой мир и надежду на жизнь, к которой они стремились, люди ностальгически цеплялись за прошлое, пытаясь воскресить его ароматы. Это говорило о сомнениях и отчаянии, они не хотели отбросить мечту из страха, что действительность рассыплется в прах, стоит им коснуться ее.

Мисс Стенхоп продолжала читать:

— «Я целый час сидела у кровати миссис Хемптон и читала ей ее любимую «Ярмарку тщеславия», которую она не раз прочла сама, и которую ей несчетно перечитывали со времени ее болезни».

Но если еще очень многие цеплялись за сладкие мечты, то находились и люди вроде Джорджа, активисты, готовые бороться за осуществление надежд, и с каждым днем росло число их приверженцев, поверивших в новый мир, готовых уйти туда и трудиться там. Они будут произносить речи, исчезать при вое полицейских сирен, отсиживаться в темных подвалах и возвращаться к своей работе, когда полиция уйдет.

Послание, думал Виккерс, в надежных руках.

Мисс Стенхоп продолжала чтение, и председательница сонно кивала головой, по-прежнему твердо держа в руке нож для разрезания бумаг. Одни присутствующие слушали из вежливости, другие — с интересом. Когда чтица закончит, ей зададут вопросы, попросят уточнений и разъяснений, предложат что-то изменить и похвалят за блестящую работу. Потом будут вставать другие, будут читать свои дневники о жизни в другом месте и времени, а все будут сидеть и слушать и играть ту же роль.

Виккерс видел всю тщету этих жалких потуг обрести надежду. Комната словно прониклась запахом магнолий, ароматом роз, горьковатым духом лет, воскрешенных из книги прошлого. Когда мисс Стенхоп закончила, в комнате стало шумно: все стали задавать вопросы, она отвечала на них. Он тихо встал и незаметно вышел на улицу.

Сверкали звезды. Они о многом напоминали ему.

Завтра он пойдет к Энн Картер.

И напрасно пойдет — ему не следовало с ней встречаться ни при каких обстоятельствах.

Глава 47

Он нажал на кнопку звонка и стал ждать. Но стоило ему услышать ее шаги, как он понял, что должен повернуться и исчезнуть. Он напрасно пришел сюда, он знал, что не должен был этого делать, — все следовало начинать сначала, и не было никакой необходимости во встрече с Энн, ведь мечты о ней умерли так же, как и мечты о Кэтлин.

И все же он обязан был прийти, именно обязан. Дважды он останавливался у подъезда, поворачивался и уходил. На этот раз он не смог уйти, вошел в дом и теперь стоял у двери, прислушиваясь, как приближаются ее шаги.

Что он скажет ей, когда откроется дверь? Что сделает? Войдет, словно ничего не случилось, словно оба они остались теми же людьми, какими были в их последнюю встречу?

Следует ли сказать ей, что она мутант, более того — андроид, искусственная женщина?

Дверь отворилась, и он увидел перед собой прелестную женщину, — такую, какой представлял себе ее всегда. Протянув руку, она втащила его внутрь, захлопнула за ним дверь и привалилась к ней спиной.

— Джей, — выдохнула она. — Джей Виккерс.

Он хотел что-то сказать, но не смог. Стоял, смотрел на нее и думал: все неправда. Ложь. Это не может быть правдой.

— Что случилось, Джей? Ты должен был мне позвонить.

Он непроизвольно протянул к ней руки, и она почти в отчаянии бросилась в его объятия. Они стояли, прижавшись друг к другу, и каждый ощущал, что нашел опору в своем несчастье.

— Вначале я решила, что ты просто-напросто свихнулся, — сказала она. — Ты мне столько наговорил по телефону из этого висконсинского городка, что я решила, будто с тобой неладно, и ты заговариваешься. А потом стала вспоминать всякие странные вещи, о которых слышала или читала…

— Спокойно, Энн, — сказал он. — Ты не обязана мне все пересказывать.

— Джей, ты никогда не думал, что ты не совсем человек? Нет ли в тебе чего-то необычного, чего-то нечеловеческого?

— Да, — ответил он. — Я часто так думал.

— Я была уверена в этом. В том, что ты не совсем человек. И это к лучшему. Ведь я тоже не совсем человек.

Он еще сильнее прижал ее к себе. И пока она оставалась в кольце его рук, он чувствовал, что не одинок. Две бедные души, затерянные во враждебном человеческом мире, они могли рассчитывать друг на друга. И хотя между ними не могло быть любви, они должны объединиться против этого мира.

Зазвонил телефон на столе, но они не слышали его.

— Я люблю тебя, Энн, — сказал он, и та часть мозга, которая не была им самим, а оставалась холодным сторонним наблюдателем, напомнила ему, что он не вправе ее любить. Невозможно, аморально и абсурдно любить кого-то, кто ближе сестры, чья жизнь когда-то была частью твоей жизни и снова вскоре станет ею в облике иной личности, которая, может, и не будет подозревать об их существовании.

— Я вспоминаю, — сказала Энн, — но не могу вспомнить, — казалось, ее мысли витали где-то далеко. — Может, ты поможешь мне?

Он задал вопрос, и губы его похолодели от страха:

— Что ты хочешь вспомнить, Энн?

— Прогулку с кем-то. Я пытаюсь, но не могу припомнить его имя, хотя четко представляю его себе, несмотря на прошедшие годы. От большого кирпичного здания на холме мы спускались в долину. Был ясный весенний день, потому что дикие яблони были в цвету, пели птицы. Я никогда не совершала такой прогулки, но отчетливо помню ее. Приходилось ли тебе, Джей, вспоминать то, чего никогда не происходило на самом деле?

— Не знаю, — сказал Виккерс. — Быть может, воображение. Какая-то ассоциация с прочитанным.

Вот и все, подумал он. Вот оно — подтверждение его подозрений.

Их было трое, сказал Фландерс, три андроида, разделившие между собой одну человеческую жизнь. И эти трое были он, Фландерс и Энн Картер. Ведь Энн вспоминала о долине в тех выражениях, что и он, но он был мужчиной и помнил, что гулял с женщиной по имени Кэтрин Престон, а так как Энн была женщиной, она должна была гулять с мужчиной, имя которого не помнила. А если она и вспомнит имя, оно не будет истинным. Ведь и он гулял с девушкой, которую звали не Кэтлин Престон, а иначе.

— Но это не все, — сказала Энн. — Я знаю, о чем думают другие, я…

— Прошу тебя, Энн, — сказал он.

— Я никогда не пыталась узнать их мысли, а вдруг поняла, могу их читать. Я делала и делаю это бессознательно. Я наперед знаю, кто о чем будет говорить. Я знаю их возражения прежде, чем они выскажут их. Знаю, что им нравится. Именно поэтому я хорошо веду дела, Джей. Я проникала в человеческие мысли и до того дня, когда впервые заподозрила в себе этот дар. Я сознательно проверяла себя. Джей, я могу читать мысли!

Он сжал ее еще сильнее и подумал: Энн — телепат, из тех, кто может разговаривать со звездами.

— Кто мы, Джей? — спросила она. — Скажи мне, кто ты?

Телефон продолжал звонить.

— Потом, — сказал он. — Не так уж это плохо. Даже чудесно. Я вернулся, потому что люблю тебя, Энн. Я не хотел возвращаться, но не смог. Потому что не вправе…

— Молчи, — прервала она. — Ты сказал сейчас самые нужные слова. Я молилась, чтобы ты вернулся. Когда я узнала, что что-то не так, я испугалась только одного — что ты не сможешь вернуться, что с тобой произошло самое страшное. Я молилась, понимая, что не должна этого делать, и чувствовала себя лицемеркой, ведь я неверующая…

Телефон звонил все пронзительнее.

— Телефон, — сказала она.

Он отпустил ее, она подошла к дивану, уселась, сняла трубку, а он стоял и рассматривал комнату, пытаясь привести в порядок мысли.

— Тебя, — сказала она.

— Меня?

— Да. Кто-нибудь знает, что ты здесь?

Он покачал головой, но подошел. Уже взяв трубку, он не спешил подать голос, пытаясь сообразить, кто мог звонить ему сюда.

И вдруг его охватил страх, он покрылся холодным потом, ибо понял, что только один человек мог находиться на другом конце провода.

Голос произнес:

— Говорит неандерталец, Виккерс.

— С дубинкой и прочим? — спросил Джей.

— С дубинкой и прочим, — ответил Крофорд. — Нам следует утрясти одно дельце.

— В вашей конторе?

— На улице вас ждет такси. Виккерс зло засмеялся и спросил:

— Как давно вы ведете меня? Крофорд фыркнул:

— С Чикаго. Страна нашпигована анализаторами.

— Вы узнаете много нового?

— Иногда.

— И по-прежнему верите в ваше секретное оружие?

— Конечно. Но…

— Сознайтесь, как другу, — сказал Виккерс.

— Нам следует поговорить со всей откровенностью, Виккерс. Я действительно хочу этого, поторопитесь. — Крофорд повесил трубку.

Виккерс отнял трубку от уха и положил на рычаг.

— Звонил Крофорд, — сказал он Энн. — Он хочет поговорить со мной.

— Все нормально, Джей?

— Да, да, нормально.

— Ты вернешься?

— Вернусь, — сказал Виккерс.

— Ты знаешь, что делать?

— Теперь знаю, — сказал Виккерс. — Знаю.

Глава 48

Крофорд восседал в кресле рядом со столом. Виккерс вздрогнул, увидев кресло, в котором сидел несколько недель назад, когда приходил сюда вместе с Энн.

— Рад вас снова видеть здесь, — сказал Крофорд. — Рад, что мы снова вместе.

— Вас должно радовать, как идут дела, — сказал Виккерс. — Вы более любезны, чем в нашу последнюю встречу.

— Я всегда любезен. Я неизменно любезен, даже когда испуган или зол.

— Что же вы не схватили Энн Картер? Крофорд покачал головой.

— Нет оснований. Пока.

— Но вы следите за ней.

— Мы следим за всеми вами. Вас осталось не так много.

— Мы можем избавиться от слежки, как только пожелаем.

— Не сомневаюсь, — согласился Крофорд — Будь я мутантом, я бы тоже предпочел скрыться. Но почему вы здесь?

— Потому что мы выиграли, и вы это знаете лучше других, — сказал Виккерс. Ему хотелось быть уверенным в своих словах хотя бы наполовину.

— Мы можем начать войну, — сказал Крофорд. — Стоит только шевельнуть пальцем…

— Вы этого не сделаете.

— Но вы зашли слишком далеко. Вы прижали нас. У нас нет иного выхода, война — последнее оружие.

— Вы думаете о другом мире.

— Совершенно верно, — сказал Крофорд.

Он сидел и в упор глядел на Виккерса своими заплывшими жиром голубыми глазками.

— А что нам остается делать? — спросил он. — Сидеть сложа руки и ждать, пока ваш каток подомнет нас под себя? Вы выпускаете технические новинки — мы преграждаем вам путь. Хотя допускаю, что наши методы оказались довольно жесткими. Теперь новая попытка. Вы пытаетесь эксплуатировать идею, создать религию, поднять волну фанатизма. Скажите Виккерс, что кроется за этими россказнями?

— Чистая правда, — сказал Виккерс.

— Пока все идет как по маслу. Даже слишком хорошо. Нужна война, чтобы покончить с этим.

— Вы считаете, что мы занимаемся подрывной деятельностью?

— А как это еще можно назвать? — Крофорд даже оживился. — Хотя все началось только несколько дней назад, вы добились очень многого. Люди бросают работу, покидают дома, отказываются от денег. Бедность, твердят они, является пропуском в другой мир. Что это за стряпня, Виккерс?

— Что происходит с этими людьми? С теми, кто бросил работу, покинул дом, отказался от денег. Вы пытались узнать, что с ними случилось?

Крофорд наклонился вперед.

— Это-то нас и пугает. Эти люди исчезают. Мы не успеваем с ними встретиться, как они исчезают.

— Они отправляются на другую Землю, — сказал Виккерс.

— Я не ведаю, куда они отправляются, но хорошо знаю, что будет, если это не прекратится. Наши рабочие покидают нас, уже даже не десятками…

— Если вам действительно хочется начать войну, нажмите кнопку.

— Мы не позволим обойти нас, — сказал Крофорд. — И найдем средство вас остановить.

Виккерс встал и склонился над столом.

— С вами покончено, Крофорд. Мы не позволим вашему миру идти по этому пути. Мы…

— Сядьте, — сказал Крофорд.

Мгновение Виккерс разглядывал Крофорда, потом медленно сел.

— И вот еще что, — продолжил Крофорд. — Я говорил об анализаторах в этой комнате. Так вот, анализаторы стоят не только в этой комнате. Они повсюду. На железнодорожных станциях, на автовокзалах, в холлах гостиниц, в ресторанах…

— Не сомневаюсь. Таким образом вы засекли и меня.

— Я вас предупредил. Не стоит нас недооценивать, хотя мы просто люди. Организованная мировая промышленность может многое и умеет работать быстро.

— Вы сами себя побьете, — сказал Виккерс. — Вам уже известно многое, но вы закрываете на это глаза.

— К примеру?

— Многие ваши банкиры, промышленники и прочие воротилы вашей организации являются теми самыми мутантами, с которыми вы боретесь.

— Я говорил, что стремлюсь к откровенному разговору. Скажите, как вам удалось ввести их в нашу организацию?

— Мы никого никуда не вводили, Крофорд.

— Вы не…

— Давайте начнем сначала, — сказал Виккерс. — Можете ли вы сказать, кто такой мутант?

— Думаю, человек, наделенный некоторыми особыми талантами, лучшим, чем у нас, пониманием вещей.

— Тогда предположите наличие человека-мутанта, не знающего вовсе, что он мутант, и считающего себя обычным человеком. Кем он станет? Врачом, адвокатом, нищим, вором? Однако, кем бы он ни стал, он всегда будет лидером. Выдающимся врачом, удачливым адвокатом, знаменитым редактором или писателем. Но он может оказаться промышленником или банкиром.

Голубые глаза Крофорда смотрели на него не мигая.

— Вы, — сказал Виккерс, — стоите во главе наилучшей в сегодняшнем мире группы мутантов — людей, с которыми мы не смогли вступить в контакт, потому что они слишком тесно связаны с обычным миром. Что вы можете поделать с этим, Крофорд?

— Я им ничего не скажу.

— Тогда это сделаю я.

— Нет, вы не сможете, — сказал Крофорд, — потому что лично вы — конченый человек. Как вы думаете, почему вы остались в живых? Только потому, что этого хотел я.

— Вы не думаете, что мы придем к компромиссу?

— Не исключено, но маловероятно. Вы были полезны. Теперь вы опасны.

— Вы спускаете на меня своих псов?

— Именно так я и поступлю. Прощайте, мистер Виккерс. Я был рад нашему знакомству.

— Мы еще встретимся.

— В этом я весьма сомневаюсь, — произнес Крофорд.

Глава 49

Спускаясь в лифте, Виккерс быстро перебирал в уме все возможности.

Крофорду понадобится не более получаса, чтобы оповестить всех, что запрет на его безопасность снят, и он станет дичью, которую может пристрелить любой. Иди речь только о нем, все было бы просто, но существовала Энн.

Без всякого сомнения, Энн тоже стала дичью, потому что теперь, когда кости были брошены, и карты открыты, Крофорд перешел к игре без правил.

Следовало перехватить Энн. Перехватить, коротко и толково все объяснить, не дав ей возможности задавать вопросы.

Он вышел из лифта вместе с другими пассажирами и заметил, как лифтер бросился вон из кабины к ближайшему телефону.

Сообщает о мутанте, подумал он. В лифте наверняка стоял анализатор, сигнал которого был понятен лифтеру. Такие анализаторы стояли везде…

Стоило поступить сигналу о присутствии мутанта, как специальная группа начинала охоту за ним. Это был конец — человек не знал о нависшей угрозе. Иначе он мог бы сосредоточиться и мгновенно исчезнуть, как исчезали мутанты, когда люди Крофорда хотели встретиться с ними.

Как говорил Крофорд? «Мы звоним и ждем».

Теперь никто не звонил в дверь.

В вас стреляли из засады. Наносили удар исподтишка. Люди знали, кто вы, и сообщали всем, что вас следует убить. И у вас не оставалось никаких шансов на спасение — вас никто не мог предупредить.

Так погиб Эб, так погибли и остальные — люди Крофорда не давали своим жертвам ни секунды на размышление.

И только его, Джея Виккерса, засекли, но не трогали. То же самое касалось Энн и, может, еще одного или двух мутантов.

Теперь все изменилось. Теперь и он не лучше загнанной крысы.

Он встал на тротуаре и огляделся.

Нужно такси, подумал он, хотя анализаторы наверняка стоят и там.

Анализаторы стояли повсюду. И один из них был в доме Энн, иначе Крофорду не удалось бы так быстро узнать, где он.

Куда бы он ни пошел, повсюду анализаторы будут отмечать его путь.

Он остановил такси, сел в машину и назвал адрес.

Шофер, оглянувшись, с ужасом смотрел на него.

— Спокойно, — сказал Виккерс. — С вами ничего не случится, если будете вести себя тихо.

Шофер не ответил.

Виккерс подвинулся ближе к дверце.

— Ладно, приятель, — наконец сказал шофер. — Я не стану ничего предпринимать.

— Вот и хорошо, — сказал Виккерс. — Поехали. Он смотрел на убегающие дома, искоса поглядывая на шофера, не подает ли он каких-либо сигналов, но ничего не заметил.

Он опасался, что его могли ждать в квартире Энн. Но решил рискнуть.

Такси остановилось у дома. Виккерс открыл дверцу и вылез наружу. Шофер рванул машину, не дожидаясь денег.

Виккерс бросился к двери и, миновав лифт, устремился вверх по лестнице.

Подбежав к квартире Энн, он схватился за ручку, повернул ее, но дверь была закрыта на ключ. Он позвонил — никого. Он еще и еще нажал на звонок. Потом отошел к противоположной стене и со всего размаха бросился на дверь. Она едва покачнулась. Он попробовал еще раз. После третьей попытки замок вылетел, и Виккерс растянулся на полу.

— Энн! — крикнул он, вскочив на ноги. Никакого ответа.

Он обежал комнаты и никого не нашел. На мгновение застыл на месте, а потом выскочил из квартиры и бросился вниз по лестнице.

Когда он оказался на тротуаре, к дому один за другим подкатили три автомобиля. Из них выскочили вооруженные люди.

Он бросился назад к подъезду и едва не сшиб женщину с хозяйственной сумкой в руках. Он узнал Энн и успел заметить торчавший из пакета пучок петрушки.

— Джей! — воскликнула она. — Джей, что случилось? Что это за люди?

— Быстрее проникни в мой мозг. Как делала с другими. С теми, чьи мысли читала.

— Но…

— Быстрее!

Он почувствовал, как она схватывает его мысли и ассимилирует их. Что-то ударило в стену над их головами и с визгом улетело вверх.

— Держись, — сказал он. — Мы удираем отсюда. Он закрыл глаза и сконцентрировал всю свою волю, чтобы осуществить переход. Он ощутил дрожь Энн, потом скользнул куда-то и упал.

Он сильно ударился головой обо что-то твердое, из глаз брызнули искры, что-то задело его руку, потом на него рухнул какой-то предмет.

И тут он услышал шелест ветра в листве деревьев и открыл глаза. Он лежал на спине у подножия серой гранитной скалы. На нем покоилась громадная сумка с провизией, из которой торчал пучок петрушки.

Он сел.

— Энн, — позвал он.

— Я здесь, — ответила она.

— Все в порядке?

— Физически — да, умственно — нет. Что случилось?

— Мы свалились с этой скалы, — сказал Виккерс. Он поднялся, протянул ей руку и помог встать.

— Но скала… Джей, где мы?

— Мы в другом мире, — ответил Виккерс.

Они стояли и смотрели на расстилающуюся перед ними равнину, пустынную и дикую, в зарослях леса между скалами, с валунами на склонах.

— В другом мире, — повторила она. — Эта невероятная история из газет?!

Виккерс кивнул.

— Здесь нет ничего невероятного, Энн. Этот мир существует на самом деле.

— Ну, ладно, где бы мы ни были, обед у нас с собой. Помоги собрать картошку.

Виккерс встал на корточки и принялся собирать картошку, высыпавшуюся из пакета. Пакет разорвался, когда они падали со скалы.

Глава 50

Перед ними был Манхэттен в своем первозданном виде, каким он был до прихода белого человека и до возведения прекрасных и чудовищных зданий. Совершенно нетронутый Манхэттен.

— И все же, — сказал Виккерс, — здесь что-то должно быть. Мутанты не могли не устроить здесь промежуточный склад для товаров, переправляемых в Нью-Йорк.

— А если склада нет? — спросила Энн. Он с улыбкой посмотрел на нее.

— Любишь путешествовать?

— До Чикаго?

— За Чикаго, — сказал он. — Хотя мы можем построить плот, если найдем реку, текущую на Запад.

— Должны существовать и другие центры мутантов.

— Несомненно, но, может, именно здесь ничего нет. Она кивнула.

— Все так странно.

— Ничего странного, — сказал он. — Только неожиданно для тебя. Будь у нас время, я бы все тебе рассказал, но как раз времени у нас в обрез.

— Джей, они стреляли в нас? Виккерс подтвердил.

— Это специальные агенты.

— Но они же человеческие существа, Джей. Как мы.

— Не как мы, — сказал Виккерс. — И такое положение раздражает их. В наши дни этого достаточно.

Он подбросил несколько веток в костер и повернулся к Энн.

— Пошли, — сказал он. — Пора трогаться в путь.

— Но, Джей, наступает ночь.

— Знаю. Если на острове что-нибудь есть, мы заметим вспышки света. С холма. Если ничего не увидим, вернемся сюда. Утром снова осмотримся.

— Джей, — сказала она, — мне кажется, что мы на пикнике.

— Не вижу связи.

— Ну, костер, еда на воздухе и…

— Сударыня, забудьте об этом, — сказал Виккерс. Он пошел первым, а она за ним. Ночные птицы грациозно скользили над их головами. Издали донесся лай енота. Вокруг кустов кружили стаи светлячков.

Они забрались на невысокий, но крутой холм и, как только очутились на вершине, увидели огни в дальнем конце острова.

— Вот они, — сказал Виккерс. — Я думал найти их именно там.

— До них далеко. Неужели придется идти пешком?

— Возможно, и нет.

— А как…

— Ты же телепат, — подсказал Виккерс. Она кивнула.

— Попробуй поговори с кем-нибудь оттуда, — сказал Виккерс и вспомнил, как Фландерс говорил, раскачиваясь в кресле, что для телепатии расстояние не имеет значения — миля или световой год, разницы почти никакой.

— Ты думаешь, я смогу?

— Не знаю, — ответил Виккерс. — Тебе же не хочется идти пешком?

— Нет, очень далеко.

Они молча смотрели на крошечный островок света в сгущающейся темноте. Он попробовал представить себе расположение зданий. Вон там на древней Земле стоял Рокфеллер-Центр, а там раскинулся Центральный парк, а дальше в излучине Ист-Ривер — старое здание ООН. А здесь были только деревья и трава и ни намека на сталь с бетоном.

— Джей, — шепнула Энн дрожащим от волнения голосом.

— Да.

— Мне кажется, я нащупала кого-то.

— Мужчину или женщину?

— Нет. Вроде робота. Да, он подтверждает, что является роботом. Он обещает прислать кого-нибудь, нет, что-нибудь за нами.

— Энн…

— Он просит нас подождать тут. Они сейчас прибудут.

— Энн, спроси у них, могут ли они сделать фильм?

— Фильм?

— Конечно. У них есть камера и пленка?

— Но зачем?

— Спроси. У меня возникла мысль, как победить Крофорда.

— Джей, ты не вернешься туда!

— Еще как! — сказал Виккерс.

— Джей Виккерс, я не пущу тебя!

— Ты не можешь задерживать меня, — сказал Виккерс. — А теперь сядем и подождем.

Они уселись рядом.

— Я расскажу тебе одну историю, — сказал Виккерс. — Об одном мальчугане. Его звали Джей Виккерс, и он был очень-очень юн…

Он вдруг остановился.

— Слушаю тебя, — сказала она. — Продолжай.

— В другой раз. Расскажу попозже.

— Почему? Я хочу послушать ее сейчас.

— Только не при этом лунном свете, — произнес Виккерс. — Не время.

Прежде всего усилием воли он отгородил свои мысли и мозг от еще неумелой Энн и только тогда позволил себе подумать: а может ли он сказать ей, что они ближе друг другу, чем она полагает, что они вышли из одной жизни и вернутся в одно тело и никогда не смогут любить друг друга?

Она прижалась к нему, положила голову ему на плечо и стала смотреть в небо.

— Все проясняется, — сказала она. — И не все столь странно выглядит. И все кажется верным. Новым, но верным. Этот другой мир, и все наши способности, и странные воспоминания…

Он обнял ее за плечи, она повернула голову и быстро, не раздумывая, поцеловала его.

— Мы будем счастливы, — сказала она. — Мы оба будем счастливы в этом новом мире.

— Конечно, мы будем счастливы, — согласился Виккерс.

Теперь он никогда не сможет ей сказать всей правды. Она узнает обо всем, но только не от него.

Глава 51

В трубке послышался женский голос, и Виккерс попросил к телефону Крофорда.

— Мистер Крофорд на заседании, — ответила девушка.

— Скажите, что звонит Виккерс.

— Мистер Крофорд не сможет… Вы сказали Виккерс? Джей Виккерс?

— Да. Я должен кое-что ему сообщить.

Он ждал, спрашивая себя, сколько у него времени, ведь анализатор в телефонной будке должен был уже подать сигнал о его присутствии. Бригада убийц, наверное, была в пути.

Раздался голос Крофорда:

— Хэлло, Виккерс.

— Отзовите своих псов, — сказал Виккерс. — Из-за них мы с вами теряем время.

В голосе Крофорда послышалась злость:

— Я кажется вас предупредил…

— Успокойтесь, — сказал Виккерс. — У вас нет никаких шансов прикончить меня. У ваших людей ничего не выйдет, даже если они загонят меня в угол. А раз вы не можете убрать меня, лучше со мной побеседовать.

— Побеседовать?

— Конечно.

— Послушайте, Виккерс, я не…

— Вы можете, — возразил Виккерс. — История с другим миром пользуется большим успехом. Фантазеры создали ей отличную рекламу, дело приобретает размах, а пока ваша позиция становится все более и более шаткой. Пора учиться уму-разуму.

— Я заседаю со своими заместителями, — сказал Крофорд.

— Прекрасно. Именно с ними мне и хотелось бы побеседовать.

— Виккерс, не стоит, — сказал Крофорд. — Вы ничего от них не добьетесь. Что бы вы ни замышляли, у вас ничего не выйдет. Вас не выпустят живым. И я ничем не смогу вам помочь, если вы будете упорствовать с вашим безумным замыслом.

— Я иду.

— Вы мне нравитесь, Виккерс. Не знаю почему. У меня нет причин…

— Я иду.

— Хорошо, — устало согласился Крофорд. — Вы сами этого пожелали.

Виккерс взял с пола коробку с фильмом и вышел из будки. Кабина лифта была внизу, и он быстро направился прямо к ней, чуть-чуть сгорбившись, словно опасаясь пули в спину.

— Четвертый этаж, — сказал он.

Лифтер не моргнул. Анализатор подал сигнал, но, по-видимому, по отношению к посетителям четвертого этажа у лифтера были специальные распоряжения.

Виккерс открыл дверь Североамериканского исследовательского бюро и увидел Крофорда, который ждал его в приемной.

— Проходите, — сказал Крофорд и двинулся вперед по длинному коридору.

Виккерс последовал за ним. Он взглянул на часы. Все шло лучше, чем он ожидал. У него в запасе оставалось две-три минуты. Разговор с Крофордом оказался недолгим.

Энн позвонит через десять минут. От того, что случится за это время, зависел успех дела.

Крофорд остановился перед дверью в конце коридора.

— Вы знаете, что делаете, Виккерс? Виккерс утвердительно кивнул.

— Малейший ложный шаг и… — присвистнув, Крофорд провел пальцем по горлу.

— Понимаю, — сказал Виккерс.

— Это отчаявшиеся люди. Еще есть время уйти. Я не сообщил о вашем визите.

— Не надо меня подзадоривать, Крофорд.

— Что у вас?

— Документальный фильм. С его помощью меня лучше поймут. У вас есть кинопроектор?

Крофорд кивнул.

— Но нет киномеханика.

— Я все сделаю сам, — сказал Виккерс.

— Компромисс?

— Выход.

— Хорошо. Входите.

Шторы были задернуты, в мягком свете Виккерс увидел сидящих за длинным столом людей — их белые лица были повернуты в его сторону.

Утопая в мягком ковре, Виккерс прошел за Крофордом через всю комнату. Некоторые лица были ему знакомы.

Справа от Крофорда сидел крупнейший финансовый магнат, за ним — частый посетитель Белого дома, выполнявший поручения официозного характера. Были там и другие известные ему личности. Многих он не знал, но их внешний вид говорил о том, что это не американцы.

Итак, здесь собрался административный совет Северо-американского исследовательского бюро — люди, ведавшие судьбами обычных людей, которые решили покончить с мутантами.

— Произошло нечто совершенно неожиданное, — сказал Крофорд. — Даже невероятное. К нам явился мутант.

В полной тишине сидевшие вокруг стола посмотрели на Виккерса и вновь повернулись к Крофорду, который продолжал:

— Мистер Виккерс нам всем знаком. Он явился сюда по собственной инициативе с целью, как он сообщил мне, найти подходящее решение. Он не сказал мне, каков характер решения. Я привел его сюда. Хотите ли вы его выслушать?

— Конечно, — послышались голоса. — Пусть говорит.

Крофорд обратился к Виккерсу:

— Говорите.

Виккерс подошел к столу. Чем быстрей, тем лучше, подумал он. Тогда пойдет хорошо. Только не оступиться. Иначе все пропало. Победа или поражение, промежуточного решения нет, запасного выхода тоже.

Он поставил коробку с фильмом на стол, улыбнулся и сказал:

— Это не адская машина, господа. Это фильм, который я хочу показать вам чуть позже.

Никто не улыбнулся. Они смотрели на него, и их лица не выражали ничего, кроме холодной ненависти.

— Вы хотите начать войну, — сказал он. — Вы собрались, чтобы решить, давать сигнал или нет…

Побелевшие от напряжения лица наклонились вперед.

— Я пришел, — сказал Виккерс, — дабы предотвратить войну.

Он сунул руку в карман, затем быстро вынул и поставил на стол какой-то предмет.

— Это волчок, — пояснил он. — Детская игрушка. Дети играют, вернее, играли с ней.

— Волчок? — воскликнул кто-то. — Что за абсурд?

Но банкир справа от него мечтательно проговорил:

— У меня был такой же, когда я был мальчуганом. Сейчас их нигде не делают.

Он протянул руку, взял волчок и запустил его прямо на столе. Остальные с интересом смотрели на него.

Виккерс бросил взгляд на часы. Все шло, как он планировал. Если так пойдет и дальше…

— Вы помните волчок, Крофорд? — спросил Виккерс. — Тот, что вы видели тогда в моем номере.

— Помню, — отозвался Крофорд.

— Вы запустили его, и он исчез.

— А потом он вернулся.

— Крофорд, почему вы запустили волчок? Крофорд нервно облизал губы.

— Почему? По правде говоря, не знаю. Я, наверное, хотел воскресить детство, опять превратиться в мальчишку.

— Вы спросили: «Зачем нужен волчок?»

— А вы ответили: «Чтобы отправиться в сказочную страну», и я сказал вам, что неделей раньше счел бы вас сумасшедшим, и вы то же самое сказали по поводу нашей с вами беседы.

— Но перед моим приходом вы запустили волчок. Скажите, Крофорд, почему вы это сделали?

Позади Виккерса открылась дверь. Он повернул голову и увидел, что секретарша зовет Крофорда.

Вовремя, подумал он. Все идет как по маслу. Энн позвонила и вызвала Крофорда из комнаты. В этом заключался его план — в присутствии Крофорда его бы постигла неудача.

— Мистер Виккерс, — сказал банкир, — меня очень заинтересовала эта история с волчком. Какая связь между волчком и интересующим нас делом?

— Я хочу провести аналогию, — сообщил Виккерс. — Между обычными людьми и мутантами существуют некоторые различия, которые станут понятнее после демонстрации волчка. Но прежде я хочу вам показать фильм. Затем приступлю к объяснениям. Разрешите начать?

— Конечно, — сказал банкир. — Приступайте. Виккерс поднялся по ступенькам в кинобудку. Надо было действовать быстро и наверняка — Энн не сможет долго удерживать Крофорда у телефона, и минут через пять он вернется.

Трясущимися руками он вставил бобину с пленкой, пропустил пленку между линзами, установил нижнюю бобину. Проверил. Все, кажется, было в порядке.

Он нашел выключатели и повернул их, световой конус вспыхнул над столом, и на экране появился ярко раскрашенный волчок, он вращался, его полоски появлялись и исчезали, появлялись и исчезали.

Послышался голос:

— Перед вами волчок, простая игрушка, но он создает одну из самых удивительных иллюзий…

Слова звучали верно, Виккерс знал это. Роботы-эксперты нашли верные слова, произнесли их с верной интонацией, придав им точный семантический смысл. Слова найдут своих слушателей, заострят их внимание на волчке с самых первых секунд.

Он тихо спустился по ступеням и направился к двери. Если Крофорд вернется, он задержит его на нужное время.

Голос продолжал:

— Теперь, если вы посмотрите внимательно, то увидите, что цветные полоски пересекают тело волчка и исчезают. Ребенок, наблюдающий за цветными полосками, может спросить, куда они бегут, и любой другой…

Он считал секунды. Они тянулись бесконечно. Голос продолжал:

— Смотрите внимательно, они появляются и исчезают, появляются и исчезают…

За столом уже осталось только три человека, они так внимательно смотрели на экран, что не заметили исчезновения остальных. И только эти трое, по-видимому, не были скрытыми мутантами.

Виккерс тихо открыл дверь, проскользнул в нее и закрыл за собой.

Мягкий вкрадчивый голос остался за дверью:

— Появляются и исчезают…

Крофорд тяжелым шагом шел по коридору. Он увидел Виккерса и остановился.

— Что вы тут делаете? Почему вы ушли?

— Позвольте вам задать вопрос, — сказал Виккерс, — на который вы так и не ответили. Почему вы запустили волчок?

— Я сам не могу понять, Виккерс. Как это ни бессмысленно, но я тоже однажды побывал в сказочной стране. Точно как вы, когда был ребенком. Я вспомнил об этом после разговора с вами. Может, именно из-за него. Я вспомнил, как сидел на полу, смотрел на вращающийся волчок и спрашивал себя, куда уходят полоски. Вы знаете, они появляются и исчезают, потом появляются другие и тоже исчезают — и я спрашивал себя, куда они уходят, и так увлекся, что последовал за ними и оказался в сказочной стране, где было много цветов. Я сорвал один цветок и, когда вернулся, обнаружил его у себя в руке и понял, что действительно побывал в сказочной стране. Вы знаете, стояла зима и цветов нигде не было, но когда я показал цветок матери…

— Достаточно, — с нескрываемой радостью прервал его Виккерс. — Я хотел знать только это.

Крофорд уставился на него.

— Вы не верите мне?

— Верю.

— Что с вами, Виккерс?

— Со мной все в порядке, — ответил Виккерс. Третьим человеком была не Энн Картер! Фландерс, он и Крофорд — вот кто делил между собой жизнь, извлеченную из тела Джея Виккерса. А Энн?

Энн несла в себе жизнь девушки, которая гуляла с ним по долине, девушки, которую он помнил под именем Кэтлин Престон, но которую звали иначе. Ведь Энн помнила и долину, и прогулку с кем-то по этой весенней долине.

Быть может, их было больше, чем одна Энн. Могло быть три Энн, как было три Виккерса, но это уже не имело значения. Может, Энн на самом деле звали Энн Картер, как его звали Джей Виккерс. Может, это означало, что по возвращении трех частей единой жизни в одно тело в нем будет доминировать его собственное сознание, как сознание Энн в ее подлинном теле.

Теперь он мог любить Энн. Ведь оказалось, что она вовсе не часть его самого.

Энн, его Энн вернулась на эту Землю, чтобы позвонить и вызвать Крофорда, который мог заподозрить опасность, увидев вращающийся волчок на экране, а теперь она была уже на той Земле.

Теперь он тоже может возвращаться — Энн ждет его. И они будут счастливы, как сказала она, когда они сидели на Манхэттенском холме, ожидая роботов.

— Ну ладно, — сказал Крофорд. — Пошли в зал. Виккерс остановил его:

— Нет смысла. Ваших заместителей там нет. Они в другом мире. В том, о котором говорят на всех перекрестках.

Крофорд глянул на него.

— Волчок!

— Верно.

— Мы начнем снова, — сказал Крофорд. — Еще один совет. Еще один…

— Поздно, — прервал его Виккерс. — С этой Землей покончено. Люди покидают ее. А кто останется, не станет вас слушать.

— Я убью вас, Виккерс, — пригрозил Крофорд.

— Нет, не убьете.

Напрягшись, они молча стояли друг против друга.

— Да, — выговорил Крофорд. — Не могу. Хотел бы, но не могу. Почему я не могу поднять на вас руку, Виккерс?

Виккерс взял его за локоть.

— Пошли, друг, — тихо сказал он. — Нет, не друг… брат.