Мирное время

Глава 1

Внимание! Текст содержит описание секса в формате обратный гет (женщина сверху), секса с тентаклями, а так же ненормативную лексику. Вы были предупреждены.

МИРНОЕ ВРЕМЯ

Начальник станции RG-18 Долорес Браун была отличной теткой – резкой, прямолинейной и не склонной бить в спину, напрочь лишенной какой бы то ни было деликатности, и именно тем она так нравилась Йеннер.

– Давай без дерьма. У меня только один вопрос: проблемы будут?

Если Долорес что-то бесило, она говорила сразу, иногда на повышенных тонах и используя выражения, перед которыми пасовал сверхсовременный переводчик.

Впрочем, даже если бы переводчик отключился полностью, Йеннер все равно поняла – ее симбионт улавливал чувства и жадно смаковал каждую ноту раздражения и недовольства, исходящую от Долорес. Тревоги в этом коктейле чувств было достаточно.

Симбионту она нравилась. Жадная тварь обожала чужой адреналин и все, что хотя бы отдаленно его напоминало.

– Проблем не будет, – сказала в ответ Йеннер, от всей душе понадеявшись, что говорит правду. Они сидели в кабинете Долорес, заваленном кучей всякого декоративного хлама, который его владелица скупала со странной одержимостью, и, несмотря на практически неформальную обстановку, встречу нельзя было назвать приятной. – Долорес, я могу себя контролировать. Конфликт на работе не в моих интересах.

Видимо, у Йеннер не получилось произнести это достаточно убедительно, или же Долорес просто слишком хорошо разбиралась в окружающих:

– Я просила без дерьма, Рена. Ты-то можешь себя контролировать, с этим я не спорю. А что насчет твари у тебя под юбкой? В отличие от всех остальных дегенератов на станции, я знаю, что под кружевами.

Строго говоря, симбионт располагался у Йеннер не только под юбкой – действительно пышной и кружевной – но и внутри и даже на голове, но Долорес вряд ли хотела подискутировать об анатомии ламианцев.

Как и всегда, когда речь шла о нем, техно-паразит среагировал, и плети-отростки под юбкой и в волосах Йеннер беспокойно дернулись. Усилием воли она заставила их сохранять неподвижность:

– Долорес, не вся информация о ламианцах правда, даже если она засекречена. Мы не кидаемся насиловать первых встречных в подворотнях. Это миф.

После этих слов в голове возник образ, очень ярко и очень некстати: темная подворотня, высокая фигура, перетянутая био-плетьми, беспомощно выгнутая спина и отросток между крепких мужских ягодиц.

Низ живота сладко свело, между ног потеплело, возбуждение накатило волной, и симбионт вцепился в него, упиваясь ощущениями.

Жадная тварь питалась эмоциями, любила смаковать чувства других людей, но чувства Йеннер любила еще больше.

Видимо, Долорес что-то заметила, потому что устало провела ладонями по лицу и сказала:

– Бля.

Йеннер было перед ней почти стыдно. За дополнительные проблемы, за всю ситуацию в целом – довольно нелепую, и немного за то, что картинка с подворотней – абсолютно нереалистичная, к слову – все еще стояла перед глазами.

– Слушай, – продолжила Долорес уже мягче, – Вернер тот еще придурок, но он отличный механик. И что еще важнее, он, мать его, стопроцентный человек с Берлина-19. И если ты – принцесса, блядь, сраной Ламии и симбиотик – выебешь без спроса берлинца, дипломатический корпус порвет мою жопу на ленточки. Понимаешь? Я не хочу, чтобы мою жопу рвали на ленточки.

В этом Йеннер ее вполне понимала. Ей и самой не хотелось проблем, но ее никто не спрашивал.

К сожалению, Орст Вернер, почти двухметровый чистокровный берлинец и главный герой фантазии про подворотню, действительно вызывал у нее вполне однозначные желания – поставить на колени, трахать до криков. Симбионт рядом с ним слетал с катушек и норовил превратить свою хозяйку в похотливую имбецилку.

Еще Вернер был лучшим механиком на станции. Наверняка, Долорес не хотелось его терять. Но дипломатический конфликт ее, скорее всего, пугал больше.

– Долорес... правда, проблем не будет. Я не собираюсь его трогать. Даже если он напрашивается. Даже если он лезет сам.

На полке у стены стоял гипсовый котик и смотрел на Йеннер с подозрением – кто-то сделал этой игрушке очень выразительную морду. Йеннер чувствовала себя неуютно, и плети симбионта беспокойно подергивались под юбкой.

Долорес нервным жестом сцепила и расцепила пальцы, как делала всегда, когда разговор ей не нравился, и спросила:

– Рена... чисто гипотетически, что нам всем грозит, если поднимется вонь?

К счастью для Долорес, она боялась напрасно. Одной из причин, почему находиться рядом с Вернером было вдвое тяжелее, и заключалась в том, что Йеннер осознавала свою безнаказанность:

– Ничего.

Йеннер была принцессой Ламии – теперь уже независимой колонии на окраине Федерации – и даже если этот статус не был врожденным, он все равно обеспечивал ей дипломатическую неприкосновенность.

К тому же, ее коэффициент совместимости с Вернером составлял семьдесят восемь.

Ни один закон не признавал секс за изнасилование при совместимости выше семидесяти пяти.

– В смысле? – Долорес шумно прочистила горло.

– Совместимость семьдесят восемь.

– Тогда в чем проблема?

К сожалению, Йеннер не понаслышке знала, что коэффициент совместимости еще ничего не значил, когда доходило до реальных человеческих отношений.

И еще более реального секса с плетьми боевого симбионта.

При всех своих недостатках Йеннер точно не собиралась никого насиловать по подворотням.

– Вернер понятия не имеет, что такое ламианцы и что мне от него нужно.

***

Проблемы с симбионтом у Йеннер были всегда. Ее уровень синхронизации с паразитом даже в лучшие дни составлял восемьдесят два процента вместо стандартных девяноста восьми, в худшие мог опускаться до шестидесяти. Если бы не Война Режимов на Ламии, Йеннер никогда не рискнула бы на операцию по вживлению. Максимум она обзавелась бы самым лояльным бытовым симбионтом, просто чтобы не чувствовать себя ущербной.

Но когда напала Федерация, у нее не осталось особого выбора. Симбионтов вживляли всем, кому только могли, – боевые модели. Тогда, как и многие ламианцы, Йеннер просто хотела пережить хотя бы еще один день. Низкий уровень синхронизации и все проблемы, с ним связанные, ее не пугали, и она не понимала до конца, чем они грозят.

Война Режимов на Ламии длилась пять лет, которые время от времени все еще снились Йеннер в кошмарах: изувеченные тела, разорванные плетьми, крики раненых. Развешанные по улицам трупы. Тиканье бомбы, пальцы, дрожащие на коннекторах – который из них?

Допросы.

Это были очень паршивые пять лет – и три года в мобильных войсках, и еще два в Карательном Корпусе, но они не оставляли времени думать о проблемах с симбионтом.

После подписания мирного договора с Федерацией, когда время у Йеннер появилось, проблемы встали перед ней во весь рост – синхронизация шестьдесят шесть процентов, симбионт, который все время норовил выйти из-под контроля и в добавок к врожденной повышенной агрессивности требовал эмоциональную диету из адреналина, возбуждения и чужой боли.

Симбионты питались человеческими эмоциями и постепенно привыкали к определенному рациону. Перестроить их было сложнее, чем заставить ребенка бросить фастфуд в пользу синтетических листьев салата.

Когда Ламия победила, Йеннер стала героем всей колонии, получила статус принцессы и больше наград, чем вмещала ее униформа, но не могло быть и речи о том, чтобы дальше оставаться на планете: Йеннер помнила войну, помнила кровь на улицах, допросы в Императорском Дворце, и симбионт заставлял ее хотеть еще.

О переводе на станцию RG-18 Йеннер попросила сама, хотя объективно говоря, могла требовать от новой Королевской Семьи и большего. Но станция находилась на самой границе обитаемой зоны галактики и была настолько мирной, насколько только могла быть ремонтная точка. Ламия была совладельцем станции, и Йеннер отправили туда наблюдателем и начальником безопасности.

На станции Йеннер действительно стало лучше – удалось восстановить синхронизацию до восьмидесяти, унять приобретенную за годы войны паранойю и даже набрать несколько лишних килограмм на высококалорийных пирожных, которые так мастерски готовили в местном ресторанном комплексе. RG-18 ничем не напоминала Ламию, и это было главным. Симбионт долгое время никак не проявлял себя и довольствовался только чувствами носительницы: как правило, он поглощал эмоциональный шлак Йеннер во время просмотра сопливых мелодрам, к которым она, к собственному стыду пристрастилась.

Это была хорошая жизнь – сонная, рутинная, но хорошая.

Пока не появился Орст Вернер – механик X-класса, светловолосый, голубоглазый берлинец.

Йеннер прожила на станции два года, ни разу с ним не пересекаясь – персонал насчитывал больше пяти тысяч человек, и если бы не Ларри Кромель, жила бы себе спокойно и дальше.

Ларри был механиком третьего сектора, в котором располагались жилые комнаты Йеннер, и довольно приятным в общении парнем. Если у нее что-то ломалось, чинить приходил именно Ларри. Недостаток, насколько могла судить Йеннер, у него был только один – как и многие юпитерианцы, Ларри на дух не переносил профессиональной критики. В механике Ларри считал себя гением и богом, и любой, кто пытался поставить это под сомнение, становился его личным врагом.

Йеннер так и не узнала, что он не поделил с Вернером, но этого оказалось достаточно, чтобы Ларри прибежал к ней с жалобой.

Жалоба была составлена по всем правилам и кратко сводилась к тому, что старший механик Вернер собирает запрещенное на станции оборудование.

Йеннер плохо представляла себе, что такого запрещенного можно было собрать в их захолустье, но разбираться с такими жалобами входило в ее обязанности, и она честно пошла проверить.

Их первая встреча с Вернером началась как сцена в плохой порнухе: Йеннер зашла в технический блок тринадцать, который даже внешне не соответствовал нормам безопасности, потому что был почти полностью заставлен всяким механическим хламом. Посреди блока стоял собранный из какого-то шлака боевой дроид модели SW-17 – кривоватый, но вполне узнаваемый, а из-под дроида торчала крепкая мужская задница, обтянутая стандартным комбинезоном ремонтного персонала. На заднем кармане была голографическая наклейка "технобог".

Механик Вернер увлеченно копался во внутренностях горе-дроида – действительно запрещенного на ремонтной станции, и лучился энтузиазмом так сильно, что симбионт впитывал его, чуть ли не причмокивая.

Такая сильная реакция на чужие эмоции была довольно редкой, но Йеннер тогда не придала этому значения – синхронизация с симбионтом у нее почти неделю держалась на восьмидесяти двух и трех десятых процента, что составляло их личный рекорд.

Вернер был очень увлечен. Время от времени он наугад тянулся рукой к инструментам, нащупывал нужный и принимался копаться дальше.

Йеннер дала ему еще десять минут блаженства, прежде чем разрушить идиллию:

– Это боевой дроид, если не ошибаюсь.

Под дроидом что-то грохнуло. Вернер выругался, и начал выбираться наружу – показались мощные плечи и следом светловолосая голова.

Он действительно оказался типичным берлинцем – высоким, светловолосым и голубоглазым. Короткие волосы торчали в разные стороны и были перепачканы чем-то темным. Кажется, топливным стабилизатором.

Сначала Вернер застыл, явно не зная, как реагировать, потом оглядел Йеннер с головы до ног, задержавшись взглядом на корсете, и широко усмехнулся:

– Ого. Вау. Похоже, у меня сегодня удачный день.

– Не очень, механик Вернер, – разочаровала его Йеннер и достала виртуальное удостоверение начальника безопасности.

Реакция механика не удивляла. Йеннер уже привыкла к тому, что на станции традиционное ламианское платье – особенно кожаный корсет из ремней – многие воспринимали неправильно. – Вы бы хоть прикрылись.

Он торопливо потянулся рукой к ширинке, которая к счастью, была все-таки застегнута.

– Я имела в виду дроида.

– А. Это? – Вернер сразу же почувствовал себя увереннее, расправил плечи и ткнул пальцем в боевую машину. – Ничего не знаю. Собирал какую-то херню, получилось вот это. Исключительно мирный образец.

– Это молекулярный взрыватель я вижу на плече у вашего мирного образца?

Вернер невозмутимо пожал плечами:

– Это? Нет, это расщепитель материи для... ээ... бурения.

– Бурения? – переспросила Йеннер. Для того чтобы смотреть Вернеру в лицо, приходилось запрокидывать голову – он был выше ее на две головы и вообще больше походил на солдата, чем на механика. Впрочем, как и все берлинцы.

– Ну да, – врать он не умел, но наглость ему удавалась на отлично. – Расщепляет даже твердые породы. Для горного дела незаменим.

– Горное дело на космической станции?

– А это личный проект. Запатентую и стану богатым.

Наверное, это и был тот первый момент, когда симбионт среагировал на него, но на тот момент Йеннер об этом не думала – Вернер был для нее просто мелким нарушителем с нездоровой страстью к оружию.

– Не стоит, – ответила она. – Вас посадят за кражу технологий. Чтобы этого не случилось, служба безопасности конфискует изобретение.

Она, в общем-то, не ожидала, что он воспримет новость с радостью, но того, что Вернер сделал, она не ожидала тем более.

Он сложил руки на груди, посмотрел почти снисходительно и просто сказал:

– Не отдам.

Вначале Йеннер подумала, что ослышалась:

– Простите, что?

За последние годы она слишком привыкла, что на нее никто не рисковал смотреть так – ни на Ламии, ни на станции. Симбионт на это откликнулся мгновенно и так как привык реагировать во время войны – плети-отростки беспокойно дернулись, желая атаковать. Ударить и поставить на место, заставить себя бояться.

Удержать их стоило большого труда, и это стало первым по-настоящему тревожным звоночком: то, что к злости и желанию подтвердить свой статус примешивалось предвкушение насилия и почти эротическое возбуждение.

Вернеру точно никто не объяснял, что иногда лучше молчать:

– Что слышали: не отдам. Это, – он снова ткнул пальцем в дроида, – моя собственность. Серийного номера на ней нет. Оружейного клейма нет. Вы сначала докажите, что это боевая машина, а потом тыкайте в меня Стационарным Уставом. А то мало ли как оно выглядит, тут без экспертной комиссии не обойдется.

– И вы думаете, что я не стану ее собирать? – Йеннер тоже сложила руки на груди, досадливо отметив, что с ее стороны это было ошибкой – благодаря любимым пирожным корсет был немного маловат.

Вернеру сверху было отлично видно.

– Не вывалятся? – и инстинкт самосохранения у него, пожалуй, отсутствовал напрочь.

– Не надейтесь, – игнорируя еще один скачок агрессии у симбионта, ответила Йеннер. – И не уходите от темы. Я могу собрать экспертную комиссию.

– И что? Они все равно поставят меня во главе. Я единственный спец по военным разработкам на станции.

– Вы не единственный механик. Можно попросить Лоренса Кромеля. Он тоже разбирается в оружейных системах.

– Ларри? – Вернер фыркнул, всем своим видом выражая, что он по этому поводу думал. – Ларри собственную задницу не найдет без поисковой системы. Два дня назад этот неудачник перепутал семнадцатый ключ с манипулятором девять на двенадцать.

– По крайней мере, он не собирает боевых дроидов из мусора.

– Моя малышка не из мусора, – Вернер искренне оскорбился, и настала очередь Йеннер смотреть снисходительно.

– Ну, не целиком, – поправился он.

Йеннер продолжила смотреть. Молча. Ей часто приходилось молчать на допросах в Карательном, выжидая, что оппонент заговорит первым.

Вернер был не на войне, ничем принципиально не рисковал и потому продержался очень недолго:

– Ладно, давай я уберу его в сейф-блок. И замнем.

Фамильярное обращение неприятно резануло слух, и плети снова дернулись ударить. Йеннер пришлось их осадить, мимоходом отмечая резкое падение синхронизации, но тогда она не придала этому значения. Скачки синхрона у нее бывали и раньше, ничего принципиально нового в этом не было. На самом деле уже то, что Йеннер воспринимала симбионт, как симбионт – как отдельную сущность, а не часть собственного тела, само по себе было следствием низкой совместимости. Нормальные симбиотики вообще не думали «я и симбионт». Только «я». Из-за отношения Йеннер к собственному паразиту потеря пары процентов синхронизации случалась нередко и не пугала. В тот момент Йеннер больше интересовала судьба мусорного дроида:

– Вы уберете его в сейф-блок?

– Ну да, как обычно. Я знаю, Долорес ссыт кипятком, если я держу свои игрушки снаружи, но это же всего на пару дней. Пока я не разгребу барахло и не найду для малышки место.

«Долорес» и «как обычно» сложились в голове Йеннер в цельную картину, и сразу многое прояснили – и почему механик вдруг вел себя так нагло, и почему никто не настучал на него раньше. Если начальник станции знала и покрывала Вернера, тот и правда мог чувствовать себя абсолютно безнаказанно.

Строго говоря, не таким уж и страшным проступком была сборка боевого дроида из мусора – максимум, что грозило Вернеру это штраф с конфискацией и пятно в личном деле. Если он действительно был лучшим механиком на RG-18, и если Долорес он был нужен, Йеннер могла разве что сунуть его в изолятор на пару дней. Во время войны, если бы механик выкинул такой фокус на ее территории, ему всыпали бы десяток плетей публично, но на мирной станции на многие вещи приходилось закрывать глаза.

Йеннер это понимала:

– Уже вечером дроид должен быть в сейф-блоке. Не знаете, как найти место, запихивайте по кускам. И не забудьте положить аккумулятор отдельно.

Вернер понимал тоже, поэтому заулыбался еще наглее. Симбионт передал Йеннер отголосок его самодовольства и нового интереса:

– Я думал, ты начнешь грозиться мне штрафом.

– Обращайтесь на «вы». И, говоря откровенно, не думаю, что штраф вас остановит. Так что, надеюсь, от одного неактивного дроида станция не взорвется.

Вернер оглядел ее с головы до ног с любопытством и присвистнул:

– А вы адекватнее, чем предыдущий шеф безопасности. Наблюдатель Йеннер, верно? Отличное платье, к слову.

– Если возникнет реальная угроза, я спущу вас в главный шлюз вместе со всеми игрушками. Вернер, – она помолчала, подбирая слова, прежде чем продолжить, – я не спорю с тем, что вы отличный механик. Но мало уметь собрать оружие, нужно еще чтобы оно не попало в руки какому-нибудь мудаку.

К его чести, он понял и не стал отшучиваться:

– Расслабьтесь. Я поставил армейский защитный код. И генетические сканеры на пушки, – серьезности ему, правда, хватило ненадолго. Он снова уставился в вырез корсета и подмигнул. – Эй, если хотите, могу показать поближе.

***

Тогда она согласилась – еще не видела в Вернере проблему и не представляла, как начнет реагировать на него при каждой встрече.

В общем-то, он ей понравился – просто по-человечески понравился, несмотря на самодовольство («я лучший механик на этом корыте»), неприкрытые постоянные попытки заглянуть в корсет («эй, я не виноват, что обзор отличный») и почти нездоровую любовь к оружию («на самом деле, я не компенсирую, мне просто нравятся большие стволы»).

К тому же у него было роскошное тело: мощные плечи, узкие бедра, пресс как бронепластина, большие ладони и отличная кожа. Вернер был наглядным доказательством того, что берлинские ученые-евгеники не зря ели свой хлеб.

Главная проблема заключалась в симбионте – ему тоже понравился Вернер. Симбионт распробовал его эмоции и хотел еще – в идеале со своей любимой приправой из насилия, возбуждения и боли. Он хотел Вернера в единственной доступной для жадной твари форме – хотел обладать, трахать, полностью подчинить себе. Хотел пить его удовольствие и его беспомощность.

Хоть и редко, но такое случалось – не с Йеннер, но она о подобном слышала. Симбионты иногда цеплялись за конкретных людей, фиксировались на их эмоциях и заставляли фиксироваться носителей.

Йеннер честно собиралась соблюдать дистанцию. После первой встречи они с Вернером не виделись неделю. И всю эту неделю Йеннер безуспешно пыталась поднять рухнувший синхрон хотя бы до восьмидесяти.

А потом у нее сломался кухонный модуль.

Модуль был старым – Йеннер привезла его еще с Ламии, из дома матери – и постоянно путал рецепты, а порой и вовсе выдавал нечто не вполне съедобное. Но он был ей дорог и он ей нравился именно таким – напоминанием о временах до войны, до симбионта, до Карательного Корпуса и всей той грязи, которая была с ними связана.

К сожалению, модуль дышал на ладан, еще когда Йеннер только приехала на RG-18, и за три года ломался пятнадцать раз. В конце концов, он заглох окончательно и просто перестал включаться.

Как обычно Йеннер отправила запрос в ремонтный блок. О Вернере в тот момент она даже не думала – механиком в ее жилом секторе был Ларри, и он ненавидел кухонный модуль со всей страстью человека, который чинил «проклятую рухлядь» пятнадцать раз.

Йеннер в принципе не удивилась бы, если бы ее запрос отклонили, но подтверждение пришло через одиннадцать секунд.

А через тридцать минут Вернер уже стоял перед ее дверью – гладко выбритый, в новом ремонтном комбинезоне и широко улыбался. Кончики волос были еще влажными после душа.

Симбионт был очень рад. Он впитывал предвкушение и самодовольство Вернера и норовил потянуться плетьми.

Йеннер спросила единственное, что в тот момент пришло ей в голову:

– Что вы здесь делаете?

– Пришел чинить ваш кухонный модуль, – как ни в чем не бывало ответил он. – Вы же отправили запрос.

– Вы работаете в другом блоке.

– Перевелся, – он широко улыбнулся и демонстративно привалился к притолоке двери. Ощущение самодовольства усилилось.

– Кто вас перевел и на каком основании?

– Я сам себя перевел, я же старший механик. Как там это называется... а, точно: в целях лучшего распределения персонала.

Йеннер встала в дверях, загораживая ему проход:

– Ларри меня устраивал.

– Он пятнадцать раз чинил ваш модуль. И не починил.

Ситуация снова напоминала ей завязку для порнофильма.

– Так вам нужен механик или нет? – спросил Вернер, хотя и сам прекрасно знал ответ. В общем-то, Йеннер догадывалась, почему он так себя вел: и почему с любопытством заглядывал в корсет, и почему лучился предвкушением.

– Вы зря надеетесь, Вернер. Я не сплю со всеми подряд. Слухи о ламианках врут. Так что давайте упростим: нет.

На самом деле, слухи не врали – симбионты любили секс, и любили смаковать возбуждение как партнера, так и носителя. Большинство ламианок не отличалось разборчивостью в связях и с готовностью раздвигали ноги перед первым встречным. Но у них и не было боевого симбионта.

Центральный нервный узел боевого симбионта находился в матке и частично на стенках влагалища, и даже саму идею традиционного секса паразит воспринимал как опасное покушение на собственную территорию.

Боевой симбионт полностью переиначивал либидо. Если носительнице хотелось – ей хотелось трахать других плетьми, а не раздвигать ноги. Желательно трахать как можно жестче.

Вернер об этом, разумеется, не знал. Но и отказ его не сильно расстроил:

– Да я вроде и не кидаюсь срывать с вас платье. Расслабьтесь, починю модуль и уйду. К слову, в отличие от Ларри, я действительно могу это сделать.

– Вы уверены?

– Да.

Ей не стоило соглашаться. Но она любила этот модуль.

– Идемте, он в спальне.

– Я надеялся это услышать.

Все-таки улыбка у него была очень заразительная. Йеннер стоило большого труда не улыбнуться в ответ:

– Свободная ламианка может есть, где хочет.

Даже на ее непрофессиональный взгляд кухонный модуль выглядел плачевно. Передняя панель немного покосилась, сбоку стояла неровная металлическая заплатка, и снизу под донышком протекал протеиновый концентрат. Вернер даже остановился, когда это увидел, и впервые симбионт уловил в его эмоциях что-то вроде растерянности.

– Он... не так плох, как кажется, – чувствуя себя немного неловко, сказала Йеннер. – Его ведь можно починить?

Она искренне надеялась, что да.

Вернер заметно встряхнулся, решительно поставил на пол ящик с инструментами и фыркнул:

– И не таких спасали. Чистящий мини-бот у вас есть?

– Да, разумеется. Принести?

Это заставило его обернуться:

– Вообще-то они должны ездить сами.

Йеннер подошла к стеллажу, на полке которого хранился мини-бот. Когда-то он действительно был способен ездить, но потом двигательная система сломалась, и Йеннер стала пользоваться им вручную:

– Он не такой уж тяжелый и у него удобная ручка.

Вообще-то весил мини-бот не меньше пяти килограмм, и уборка превращалась в настоящее мучение, но Йеннер стыдно было в этом признаться перед механиком, который мог собрать боевого дроида из мусора.

– Пойдет, – Вернер придирчиво осмотрел бота со всех сторон и принялся вскрывать управляющую панель. – Сейчас научим его бегать, и возьмемся за модуль.

Это ее удивило – и то, как Вернер моментально переключился с личного интереса на работу, и то, с каким удовольствием принялся копаться в механической начинке. Она была уверена, что он помешан на оружии, но на самом деле ему нравились любые механизмы. Он просто любил свою работу.

Наблюдать за ним в процессе было интересно. Он вытаскивал из корпуса детали, аккуратно раскладывал перед собой, а потом собирал обратно с такой же легкостью и естественностью, с какой дышал. Шарик виртуального диагноста Вернер посадил себе на плечо, и со стороны тот казался причудливым живым организмом.

Периодически диагност попискивал и выводил на виртуальный экран какие-то данные, которые быстро исправлялись или пролистывались.

Это было почти красиво – видеть человека в своей стихии.

Йеннер подтащила к себе кресло и села неподалеку, аккуратно устроив вокруг нижние плети симбионта и пышные юбки.

Вернер на секунду отвлекся, усмехнулся мимоходом и вернулся к потрошению мини-бота:

– Не думал, что вы и дома как припанкованный тортик.

Сам того не желая, он едва не убил Йеннер одной единственной фразой. Она успела мысленно записаться в спортивный комплекс и отказаться от пирожных навсегда, прежде чем поняла, что речь шла о платье:

– Это традиционная ламианская одежда.

Женщинам на Ламии считалось неприличным демонстрировать нижние отростки симбионта – несмотря на то, что они располагались в области поясницы, их все же относили к гениталиям.

– Ни разу не видел других ламианок ни в чем подобном.

На станции действительно многие предпочитали одежду в стиле Федерации – просто из соображений удобства, но Йеннер она не нравилась. Заставляла чувствовать себя раздетой.

– Значит, так ходят не только принцессы? – поинтересовался Вернер, закрывая панель мини-бота снова. Тот активировал экран загрузки и зажужжал гусеницами.

Йеннер непроизвольно напряглась, и симбионт беспокойно дернул плетьми. Она не любила, когда разговор заходил о ее статусе, потому что это неизбежно будило воспоминания о войне. И о вещах, с которыми приходилось день за днем жить дальше.

Вернер, как и многие другие не понимал, что такое принцесса Ламии.

– Это номинальный статус, – она постаралась произнести это как можно нейтральнее, в надежде, что на этом тема окажется исчерпана. Ее надежда не оправдалась.

– Правда? В каком смысле? – Вернер следил за тем, как ездит мини-бот, и казалось, спрашивал между делом, но симбионт улавливал его интерес.

Йеннер не хотелось отвечать, но утаивать информацию все равно не имело смысла. Та все равно находилась в открытом доступе:

– После Войны Режимов правящая династия Ламии приняла в семью большую часть Карательного Корпуса. Всех, кто подлежал выдаче Федерации.

Вернер, к его чести, понял сразу. Он замер, и казалось, что его фигура вот-вот завибрирует от напряжения:

– Дипломатическая неприкосновенность, да?

– Да.

Война на Ламии длилась пять лет. За эти пять лет Йеннер делала все, чтобы победить. Все эти пять лет ей было плевать на международные правила войны, на кодекс человечности и на количество жертв. Ламия боролась за свой статус, вырывала его у Федерации зубами и когтями. За него пришлось дорого заплатить – обеим сторонам.

В колонии Йеннер и ее товарищи были героями войны. В Федерации – массовыми убийцами, монстрами и мясниками. Если бы ее не приняли в Королевскую Семью, Йеннер казнили бы за преступления против человечности. Статус принцессы больше ничего ей не давал – только право жить дальше.

Вернер молчал, и мини-бот, который бодро нарезал вокруг него круги, казался совершенно неуместным.

Йеннер как-то совершенно отчетливо вдруг вспомнила, что берлинцы тоже воевали в Войне Режимов на стороне Федерации. Так же умирали от плетей боевых симбионтов и так же убивали ламианцев.

– Вы можете уйти, если хотите, Вернер. Я отменю свою заявку на ремонт. Давно пора купить новый модуль. Извините за вызов.

В конце концов, он не подписывался помогать массовым убийцам.

Он обернулся к ней, и взгляд у него был странным, абсолютно нечитаемым. Но ей и не нужно было читать по взгляду. Она улавливала отголоски эмоций через симбионт.

– Хреновая, наверное, была война.

Он больше ничего не сказал. Только эту единственную фразу, но она – эмоции, которые за ней стояли, попали точно в цель.

Наотмашь.

До боли.

– Да, – ответила Йеннер, чувствуя, как внезапно сдавило горло. – Это была очень хреновая война. Очень тяжелая, долгая, хреновая война.

Наверное, именно в тот момент Вернер и стал проблемой для нее лично. Впервые – всего на несколько секунд, но и их оказалось достаточно – перестал быть для Йеннер чужаком. И именно тогда она впервые, с какой-то отчетливой обреченностью поняла, как сложно будет держаться подальше.

Всего один момент – в компании жужжащего мини-бота, рядом с поломанным кухонным модулем – несколько секунд понимания, но они что-то изменили. Легко и почти незаметно.

А потом Вернер все-таки починил модуль – хотя больше было похоже, что он просто заменил все его внутренности целиком, выпил кофе, и ушел, не попытавшись залезть Йеннер ни в корсет, ни под юбку.

***

Он держал дистанцию еще пять дней, в течение которых Йеннер постоянно ловила себя на том, что хочет позвонить первой. Ее тянуло увидеть Вернера снова, и что намного хуже – симбионту тоже этого хотелось.

Она боролась с собой и с паразитом, теряла проценты синхронизации, и чем ниже падал синхрон, тем сильнее симбионт пробуждался: ему было мало обычных эмоций, он вспоминал себя и ее, какими они были во время войны, и хотел больше – возбуждения, ощущения власти, насилия. Секса.

Это злило и изматывало – постоянная неудовлетворенность и неспособность справиться с собой.

Йеннер с трудом заставляла себя сосредотачиваться на работе – копалась в проекте новой системы безопасности станции, который составила больше года назад, составляла опись оружия в сейф-блоке, изучала личные дела персонала (в том числе личное дело Вернера) и пыталась понять, насколько его игрушки могли стать проблемой. И нужно ли вообще обсуждать это с ним или лучше сосредоточиться на проблемах с симбионтом и держаться подальше. Параллельно с этим она смотрела мелодрамы и заедала стресс. Корсет стал еще теснее, и это тоже не улучшало настроения.

Потом в центр безопасности пришел запрос из ремонтного сектора.

– Наблюдатель Йеннер, у нас, кажется, угроза безопасности. Зайдете? Я в тринадцатом, – Вернер смотрел с виртуального экрана в ее кабинете, широко улыбался и выглядел как ремонтник из порнофильма.

Йеннер смотрела на него в ответ и боролась с желанием отключить вызов, закрыться в кабинете и может быть даже накрыться синтетическим ковром.

Симбионт под юбкой нетерпеливо дернул плетьми.

– Что на сей раз? Вы опять собрали «мирный образец»?

Вернер фыркнул, беззлобно, но довольно:

– Нет. Не волнуйтесь, все мои игрушки в сейф-блоке. Просто у нас тут пропал нано-кристаллический резак, и я решил, это потянет на красный код. Подумал, вы сначала решите все проверить.

Вначале Йеннер решила, что он перепутал:

– Вернер, красный код включают при угрозе теракта. При чем здесь ваш резак?

– Из него можно собрать плазменно-кристаллическую бомбу.

Она иногда гадала, слышал ли он сам, что говорил:

– Вы всерьез? Вы пользуетесь резаком, из которого можно собрать ПКБ?

– Ну да, – Вернер улыбался и лучился самодовольством так сильно, что это ощущалось даже сквозь окно связи. – Вообще-то резак стандартный. Но расщепляющий кристалл у него точно такой же, как в плазмо-бомбе. Добавьте к кристаллу еще грамм двести армейской плазмы и настройте грамотную распыляющую частоту – будет крутой бум.

– Сто грамм армейской плазмы стоят больше, чем вся наша станция, – Йеннер знала это. Если бы Ламия хотя бы шесть лет назад могла позволить себе армейскую плазму, Война Режимов закончилась бы намного раньше.

– Ну и что? Вы все равно не можете проигнорировать официальный запрос. Резак-то пропал, – у Вернера определенно не было инстинкта самосохранения, или он не понимал, что лучше не загонять в угол носительницу боевого симбионта.

Йеннер почувствовала, как агрессивно дернулись нижние плети под юбкой, и сказала как можно спокойнее:

– Понимаю. Я буду у вас через двадцать минут.

– Отлично.

– Не радуйтесь, Вернер. Поверьте, вы не хотите меня сейчас видеть.

Она завершила вызов, не дожидаясь ответа, и злилась всю дорогу до технического блока – на себя, на Вернера и на симбионт. На всю ситуацию в целом.

Паразит реагировал на ее раздражение, питался им, и это не делало жадную тварь сговорчивее. Симбионту хотелось действовать – поставить Вернера на место, пустить в ход плети.

Йеннер могла контролировать симбионт – всегда: даже в худшие дни войны, но это не давалось ей легко. Ей постоянно приходилось отслеживать каждое мельчайшее движение.

При нормальном уровне синхронизации Йеннер управляла плетьми так же естественно, как собственными руками, но теперь для этого требовалось осознанное усилие. Она все больше воспринимала симбионт отдельно от себя.

Во время войны это много раз спасало ей жизнь – достаточно было полностью убрать контроль, и позволить плетям делать то, ради чего они были предназначены. Для мирной жизни инстинкты паразита были неприменимы.

Йеннер гнала служебный скайлер на другой конец станции, и все двадцать минут мысленно спорила с Вернером – накручивала себя, потом ловила на том, что делает это, пыталась успокоиться, и накручивала снова.

Выбравшись из скайлера и едва не ободрав юбку, – летающий транспортник не был предназначен для ламианского платья – она направилась в технический блок. У самого входа на стене располагалась черная, глянцевая панель энерго-генератора. Йеннер шла, чтобы поставить Вернера на место. Но она все равно посмотрелась в генератор как в зеркало.

Иногда она себя просто ненавидела.

И, разумеется, все сразу же пошло не так.

В блоке никого не оказалось, на пятачке, свободном от хлама и коробок с запчастями, глянцево поблескивала лужа какой-то черной жижи. Из-за массивного ремонтного контейнера доносилась приглушенная ругань, грохот, словно кто-то бил кувалдой боевого робота, и отчетливое механическое жужжание.

Йеннер напрягла слух, но разобрала только «твою мать», «хренов металлолом» и «сука Ларри».

– Механик Вернер, вы здесь? – ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать грохот.

На секунду все стихло, а потом грохнуло снова, но только один раз.

– Я сейчас, – голос Вернера звучал сдавленно и глухо.

Йеннер пошла посмотреть.

Горе-механик обнаружился в объятьях типового ремонтного модуля – модуль был вскрыт, из его нутра вывалились подвижные, похожие на лианы манипуляторы, снизу между гусениц капало на пол той самой черной жижей. Вернер был перемазан ею с головы до ног, опутан манипуляторами и отчаянно дергал рукой, застрявшей в их переплетении.

Зрелище было абсолютно нелепым и немного возбуждающим.

Примерно так Вернер выглядел бы, если бы Йеннер связала его плетьми.

– Добрый день.

– Кому добрый, а кому не очень, – он последний раз дернулся – даже под ремонтным комбинезоном было видно, как напряглись мышцы спины и плеч – и расслабился. – Кто-то поставил эту хрень на хватательный режим. Поможете выбраться?

Йеннер подошла ближе:

– Не уверена. Думаю, мне лучше заняться поисками вашего резака. Все-таки угроза красного кода – это не шутки.

Вернеру пришлось неестественно вывернуться, чтобы посмотреть на нее:

– А вы мстительнее, чем я думал.

– Я не люблю, когда мне не оставляют выбора.

– Тогда могли бы и сами позвонить.

Импульс его обиды, который уловил симбионт, был почти... трогательным.

Йеннер все же подошла вплотную, принялась распутывать манипуляторы. Так близко она чувствовала тепло, исходящее от тела Вернера.

– Я уже говорила вам: нет. Вы зря надеетесь. Я не для вас.

– Потому что я не принц?

Он повернул к ней голову, и его глаза оказались прямо напротив – льдистые, обманчиво спокойные.

Симбионт пил его злость, как горячий красный поток, и хотел добавить к ней возбуждения.

– Нет. Потому что я ламианка.

– Меня это не напрягает, – Вернер фыркнул и кивнул на ее плети, – ни эти штуки на голове, ни такие же под юбкой.

– Конечно, не напрягает. Вы же не понимаете, что это такое.

Один из манипуляторов, наконец, поддался, и Йеннер отвела его в сторону. Вернер смог вытащить руку и выпрямился.

Так близко разница в росте ощущалась особенно отчетливо.

Йеннер представляла как дотронется – с силой проведет ладонями по грудным мышцам, по плечам.

Это не было тело механика, это было тело бойца. Человека, привыкшего к своей силе, к способности справиться с любой ситуацией.

Так сладко было бы показать ему, насколько он ошибается. Дать ему почувствовать свою беспомощность, уязвимость, просмаковать ее – каждый оттенок чувства.

Разбить его наглость как зеркало, искупаться в осколках.

Это было бы так здорово – вызвать его дрожь, заставить его закричать. Выпить его чувства и стоны.

Боль, удовольствие – все, на что он был способен.

Иногда Йеннер тошнило от самой себя.

Вернер такого не заслуживал, и он, в общем-то, ей нравился – нравился именно таким: наглым, самодовольным, и абсолютно уверенным, что она не способна причинить ему вреда.

Она его возбуждала, тоже вызывала желание дотронуться – притиснуть к себе, вжать телом в останки ремонтного модуля, задрать платье и провести ладонью по бедру.

Симбионт пил это возбуждение, и оно отдавалось в теле Йеннер дрожью. Так хотелось еще.

Отстраниться было нелегко, как будто бы она рвала невидимые веревки между собой и Вернером:

– Простите, но нет. Ничего не будет.

Он снова фыркнул и отступил на шаг:

– Но резак-то вы мне найти поможете?

Йеннер заставила себя отвернуться и осмотреться. Переключиться. Сразу стало намного проще:

– Не удивительно, что вы его потеряли. В этой свалке вообще возможно хоть что-то найти?

Вернер попытался стереть черные потеки со скулы. Стало еще хуже.

– Это творческий беспорядок.

– Да, – не стала спорить Йеннер. – Натворили вы здесь достаточно. Как выглядит ваш резак? Визуальный файл есть?

– Найдем, – Вернер потянулся к браслету личного компьютера, кое-как вытер панель активации, и в воздухе возник виртуальный экран. На загрузочном столе была фотография орбитального дезинтегратора. Огромная пушка смотрела вверх. – Мне просто картинка понравилась, – поспешно сказал Вернер, и открыл поисковое окно.

Нано-кристаллический резак выглядел примерно так, как Йеннер и представляла, – гибрид старомодного лазерного ружья и двузубой вилки. Расщепляющий кристалл располагался ближе к режущему концу.

Вернер прокрутил объемную проекцию на ладони:

– Ну что? Готовы начать?

Йеннер подтянула проекцию к себе и включила следственный сканер. Виртуальный визор возник перед глазами, на нем появились параметры резака, и Йеннер огляделась снова.

Вернер усмехнулся:

– Вы всерьез? Сканер в техблоке?

– В нормальном техблоке он бы сработал.

Сканер действительно оказался не слишком полезен – половину оборудования вокруг он не определял вовсе, и еще разбросанные детали группировал в какие-то совсем уж неправдоподобные механизмы.

Йеннер отключила визор:

– Вы знали, что его придется искать так, да?

– Знаете, я не идиот. Сканером мог бы и сам посмотреть. Давайте вы начнете смотреть на стеллажах вон там, – Вернер указал рукой, – а я гляну в ящиках.

Йеннер пошла к стеллажам:

– Храни вас космос, если выяснится, что вы сами его спрятали.

Эта мысль уже приходила ей в голову, и Йеннер даже пыталась определить с помощью симбионта, но так и не смогла. Симбионт, к сожалению, не умел читать мыслей, только передавал отголоски эмоций. Никаких особых эмоций резак у Вернера не вызывал.

– Расслабьтесь, я действительно его потерял. Вы точно не хотите переодеться? Есть запасной ремонтный комбинезон. Он чистый, если что.

– Мне комфортно в моей одежде, – ей пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до верхней полки.

– Уверены? Ваш торт там не цепляется за...

Возбуждение в его чувствах – внезапное и неожиданно сильное – накатило волной, прошлось по телу совершенно внезапно, заставляя симбионт беспокойно дергать плетьми.

Йеннер посмотрела вниз на свой корсет, прикрылась рукой и поклялась себе больше никогда не есть сладкое перед сном:

– Давайте сюда ваш комбинезон.

Чтобы влезть в униформу ремонтника, ей пришлось обвить себя плетьми за талию – ощущение было неприятным. Она всегда предпочитала носить плети распущенными, чтобы в любой момент их можно было использовать. В отличие от бытовых симбионтов, у боевой модели было больше отростков, шестнадцать вместо двенадцати – шесть вырастали из головы, восемь располагалось на пояснице, и еще было два плечевых.

Головные и плечевые плети симбионта Йеннер, модифицированные как колюще-режущее оружие, заканчивались конусообразными наконечниками металлических имплантатов: лазерного резака и обычных лезвий. Нижние плети были толще головных – примерно в два пальца толщиной – и их Йеннер, к счастью, не стала модифицировать. Иначе ходить в комбинезоне стало бы по-настоящему неприятно. Так это оказалось просто неудобно.

Плечевые отростки тоже пришлось обернуть вокруг себя, ткань комбинезона прижимала их к телу, неприятно терлась.

На самом деле плети были армированными, покрытыми черным био-пластиком, не уступали по прочности железным тросам, но чувствительность у них была как у кожи на ладонях. Грубая ткань комбинезона симбионту совершенно не нравилась.

Впрочем, искать так действительно оказалось удобнее. Платье Йеннер оставила в углу – из-за конструкции юбки сложить его во что-то компактное было невозможно, а в углу оно хотя бы не мешалось. Вернер поглядывал на него время от времени, но не комментировал.

Тринадцатый техблок был сравнительно небольшим, предназначенным для ремонта мобильных корабельных модулей и мини-шаттлов. Сами корабли, которые добирались до RG-18 – как правило, промышленные транспортники – направлялись в гипер-отсеки.

Насколько могла судить Йеннер, тринадцатый блок не использовался никем, кроме Вернера. Большинство того, что хранилось внутри, не имело к ремонту кораблей никакого отношения. Она не нашла резак, но успела найти деталей на десяток плазмо-пушек.

– Вы говорили, что все ваши игрушки в сейф-блоке, – мимоходом заметила она, заглядывая в ящик под ремонтным столом. Внутри лежали заготовки для молекулярного взрывателя.

– Те, которые уже готовы, – симбионт уловил напряжение в эмоциях Вернера, но потом оно быстро ушло.

– Вы много уже собрали.

– А вы так и не спросили зачем, – он перестал копаться в груде деталей неподалеку и выпрямился. – Я думал, вы первым делом прибежите.

– Когда я увидела дроида, я подумала, что вы просто помешаны на оружии, – Йеннер отошла от ящиков, села на табурет неподалеку, прекращая поиски.

Вернер отошел к столу, прислонился к нему бедром:

– А потом?

– Зашла в сейф-блок. Посмотрела на другие игрушки. Решила, что вы действительно очень-очень помешаны на оружии, и села читать ваше личное дело.

Ничего особенного в нем не оказалось - у Вернера не было никаких тайн. Он закончил академию военной механики, по призыву служил в десантном батальоне на Берлине-19 – на планете действовала обязательная воинская повинность, пытался продолжить службу по контракту, но оказался непригоден для космических войск из-за недостаточно высокого болевого порога. Потом с десяток лет он мотался по станциям, пока не оказался на RG-18.

– А могли бы просто спросить. Вдруг я готовлюсь к войне?

– Вначале я думала, что вы просто маетесь дурью со скуки. Но потом нашла ваш запрос в службу безопасности.

Запрос был старым, на имя предыдущего наблюдателя. Вернер отправил его примерно за год до того, как Йеннер появилась на станции.

– И что скажете? Тоже считаете, что я идиот и у меня паранойя? – разговор был ему неприятен, симбионт это чувствовал. И зарождающееся раздражение, и застарелую бессильную злость.

В том запросе Вернер просил об усилении службы безопасности и переоборудовании станции с помощью военных систем охраны. Естественно, запрос отклонили.

– Я этого не говорила.

RG-18 была мирной станцией на самой окраине обитаемого галактического сектора. Торговые маршруты проходили в стороне и станцию использовали только как точку для ремонта и перераспределения грузов. Она не нуждалась в защите, потому что, говоря откровенно, никому не была особенно нужна. Ни пиратам, ни контрабандистам.

По крайней мере, так было до того, как Ламия получила статус независимой колонии и начала осваивать дальние промышленные планеты своего сектора.

В своем запросе Вернер писал, что после появления новых промышленных маршрутов RG-18 могла стать стратегической точкой для распределения ресурсов. А это уже означало совсем иной уровень угрозы.

Естественно, запрос не могли принять всерьез. Новые планеты только осваивались, о том, какие именно на них ресурсы и сколько они принесут прибыли, было неизвестно. Угрозы как таковой еще не существовало.

Йеннер и сама думала, что со временем станция потребовала бы переоборудования. Но Йеннер, в отличие от Вернера, лучше понимала, как именно военные распределяли деньги. RG-18 просто не стоила тех вложений, в которых нуждалась.

– Вы не можете доказать, что нападение на станцию случится, но ждете его, – сказала Йеннер. – Может быть, когда вы собираете оружие, вы чувствуете, что делаете все необходимое. Может быть, действительно верите, что это что-то изменит.

Он не понимал, к чему она клонит, и злился. Симбионт это чувствовал:

– Вы-то не делаете и того.

– Да. Потому что оружие, которое вы собираете, бесполезно. Вы собираете то, что можно собрать из мирных материалов: плазмо-ружья, лазерные зарядники, световые бомбы, расщепители – фактически это оружие повстанцев. Хорошего качества, но их мощность ниже профессионального оружия. Их одиночные заряды не пробьют бронекостюмы и защитные поля. Вы и сами это понимаете.

– Понимаю, – не стал врать он. – И что? Лечь и ничего не делать?

– Есть проблема намного серьезнее, чем низкая мощность. Для вашего оружия на станции нет бойцов. Это мирная ремонтная точка. Даже если вы раздадите оружие персоналу, даже если наведение будет автоматическим... эти люди не солдаты, Вернер. Бессмысленно рассчитывать, что они сделают невозможное.

Он молчал долго, явно не желая продолжать разговор. Но все-таки сказал, наконец:

– Есть еще дроиды.

– Дроиды эффективнее, но вы не соберете их в достаточном количестве. RG-18 нужна полноценная система безопасности. Многоуровневая, эффективная. Не гора оружия в сейф-блоке.

– Ну так установи эту систему защиты. Это ведь ты начальник сраной безопасности, – он злился на Йеннер и на собственное бессилие. Скорее всего, даже не заметил, что перешел на «ты». – Если ты все понимаешь, какого хрена ничего не делаешь?

– Потому что не могу, – просто ответила она. – Если я подам запрос – такой же, как подали вы, его тоже отклонят. Хотите начистоту? Всем наплевать на нашу станцию. Никто не станет тратить деньги на то, чтобы нас спасти.

– Здесь пять тысяч человек. Их жизни нихрена не стоят?

Отчасти она завидовала ему, тому, что он еще мог на это злиться. Не воспринимал как нечто, само собой разумеющееся.

– Люди стоят ровно столько, насколько они нужны. Или столько, сколько потребуется, чтобы их убить. Это арифметика военных. Привыкайте.

– Не думал, что ты такая сука.

– Вы не смотрели выше корсета.

Немного помолчав, Йеннер все же активировала виртуальный экран своего компьютера и открыла последний из визуальных проектов. В воздухе возник план станции. Красным Йеннер отметила ключевые точки и стратегические для защиты узлы. Она начала набрасывать схему, еще когда только приехала на станцию, обновила ее год назад, но потом забросила проект. На него у станции не было средств.

– Для начала потребуется минимум десять дроидов, четыре расщепляющие установки для главных отсеков, силовые блокираторы на шлюзовые двери и наружные следящие датчики военного образца, – сказала она, когда молчание затянулось. – Можете сделать?

Вернер молчал долго. Рассматривал схему и решал, как реагировать.

– Сколько у нас времени? – спросил он, наконец.

– Не знаю. Я надеюсь, что мы оба просто параноики, и никакого нападения не случится. Но в худшем случае – нужно уложиться в год. Это, разумеется, не полноценная система защиты, но ее хватит, чтобы персонал смог эвакуироваться.

Вернер скопировал схему себе и отключил визуальный экран.

– Почему вы не пришли ко мне раньше? – он снова перешел на «вы», и это почему-то показалось важным. Как будто какая-то деталь, которая едва не сломалась навсегда, со щелчком встала на место.

Йеннер пожала плечами:

– Потому что я не лучше предыдущего наблюдателя. Я тоже думаю, что мы рано начинаем вооружаться. Сейчас новых маршрутов еще не существует. Станция в безопасности, если не считать сейф-блока, который вы под завязку забили оружием.

Вернер недовольно поморщился:

– Все оружие стабильно. Можете не бояться, что взорвется.

Он отлично разбирался в механизмах. И намного хуже в людях.

– Проблема не в оборудовании, а в персонале. О том, что вы собираете оружие, на станции много кто знает. Не удивлюсь, если секрет сохранили только от меня. Если наружу просочится слух, что у нас полный сейф-блок ваших игрушек, сюда и без новых маршрутов слетятся любители отобрать чужое.

Йеннер удивляло, что Долорес об этом не подумала, когда разрешила Вернеру собирать оружие. И что она ни о чем не сказала службе безопасности.

Судя по выражению лица Вернера, он никогда не смотрел на ситуацию под таким углом:

– Херня какая-то.

- Вернер, оружейные заводы не случайно охраняются лучше, чем межгалактические банки. Мало собрать пушку, ее нужно еще и сохранить.

Вернер неуверенно сцепил и расцепил пальцы:

– Люди здесь умеют хранить секреты. Вы же ни о чем не знали.

– У Тома Лейстера на аватаре фото с вашим боевым дроидом.

– Я убью этого мудака.

Все-таки у Вернера было очень выразительное лицо. Но его чувства симбионту нравились еще больше.

– Я не думаю, что оружие станет настоящей проблемой, – Йеннер помолчала, решая для себя, говорить ему или нет, и все же добавила. – Если речь не идет о массированном нападении, если в налете будет участвовать только один экипаж, нам не потребуется новая защита. Я смогу справиться в одиночку.

– А если нет?

– Давайте поторопимся с системой безопасности.

***

После того, как они начали проектировать новую систему безопасности, все стало проще и сложнее одновременно. Проще, потому что Йеннер заставляла себя больше думать о деле, откладывать эмоции и собственные желания. А сложнее, потому что видеться с Вернером ей приходилось довольно часто.

Вдобавок ко всему он ей снился – проклятый симбионт понемногу сводил свою носительницу с ума.

Ей снилось, как она подходит к Вернеру сзади. Как надавливает ладонью на шею, заставляя нагнуться, как с нажимом проводит плетью между ягодиц.

Ей снилось, что она его трахает – на ремонтном столе, или в собственной кровати, или на полу.

Ей снились красные полосы от плетей поперек его спины, на плечах, на заднице.

Ей снилось, как Вернер извивается, не в состоянии отстраниться. Снилось, что ему больно и сладко, и так хорошо, что он не помнит собственного имени.

Йеннер просыпалась, обвитая отростками симбионта, и хотела только заползти куда-нибудь и никогда-никогда не выбираться наружу.

Потом она выгоняла себя из кровати, втискивалась в корсет и шла работать. Обязанностей у нее было не очень много, но их все равно нужно было исполнять.

К Вернеру она приезжала сама. Они спорили до хрипоты, где должны располагаться элементы новой системы безопасности, обсуждали, в какой последовательности их собирать и как монтировать. Он разбирался в оружии лучше нее, Йеннер это признавала. Те модули для системы безопасности, которые он предлагал, были мощнее, но они были иначе устроены, располагались иначе и требовали больше места. Под них приходилось изменять изначальную схему установки, и Йеннер это не нравилось – одни участки оказывались защищены на уровне военных объектов, но другие оставались почти полностью беззащитными.

Работать с Вернером было легко. Находиться рядом – почти невыносимо. Он ничего особенного не делал, просто был собой, и просто был абсолютно уверен, что однажды Йеннер сама разрешит ему заглянуть в корсет и под юбку. Он считал, что ее «нет» это такое отсроченное «да».

Его техника соблазнения была прямиком с виртуальных страниц журнала «Maximum» и в исполнении кого-нибудь еще смотрелась бы абсолютно нелепо. Вернер подходил вплотную, так близко, что Йеннер чувствовала тепло его тела, тянулся за инструментами поверх ее плеча, нависал – при его росте и мышечной массе нависать ему было не сложно, смотрел в глаза и многократно пытался случайно столкнуться с ней руками. Последнее не удалось ему ни разу: Йеннер по праву гордилась своей реакцией.

Ей было за Вернера очень стыдно, но его уловки работали. Она хотела его. Хотела его постоянно: завалить его на ремонтный стол, рвануть застежку комбинезона вниз, провести языком по животу, почувствовать рельеф мышц губами. Хотела его трахать: чувствовать плетьми как тесно, как жарко в его теле, пить его удовольствие и его крики.

Вернер тоже ее хотел, и его эмоции – душные, раскаленные – заставляли симбионт подкидывать картинки: что Йеннер могла бы сделать. Как это могло бы быть.

На самом деле Вернеру не нужны были никакие уловки и советы журнала «Maximum». Ему достаточно было наклониться над ремонтным столом, и у Йеннер закипали мозги. Этот стол снился ей в эротических кошмарах ночь за ночью.

Вернеру, она готова была в этом поклясться, тоже.

Несмотря на это и на постоянную взаимную неудовлетворенность, у них получалось вполне убедительно изображать нормальный рабочий процесс. Они вместе дорабатывали новую систему безопасности, Вернер собирал то, для чего ему не требовались дополнительные детали и дополнительное оборудование. Устанавливал новые модули там, где их уже можно было монтировать. К счастью, он действительно любил свою работу, мог ради нее отложить все, что угодно – в том числе и Йеннер.

Она боялась, что один из них сорвется, но пока они оба держались – месяц, два, три. По большей части держаться помогало общее нежелание ставить под угрозу их совместный проект. Новая система безопасности из трехмерной схемы постепенно превращалась в реальность, и все оставалось по-прежнему.

Синхронизация с симбионтом теперь стандартно держалась на шестидесяти шести, Йеннер не всегда могла контролировать мелкие движения плетей, и это становилось заметно окружающим. Разумеется, ходили слухи про нее и Вернера – на станции с персоналом в пять тысяч человек это было неизбежно.

В общем-то, когда Долорес позвала Йеннер в свой кабинет поговорить, разговор не стал сюрпризом. Но он оставил после себя неприятное послевкусие.

«Проблем не будет», – пообещала Йеннер, отчетливо понимая, что, если ничего не изменится, проблемы будут. Что рано или поздно она все равно сорвется. И дипломатического конфликта, конечно, не случится, и Вернер не сможет потом ее за это посадить, но он все равно станет ее ненавидеть. И ей все равно придется уехать, потому что жить на RG-18 станет невозможно.

Йеннер любила эту станцию и свою размеренную мелочную жизнь, в которой не было больше смертей.

И в конце концов, речь шла не только о ее предпочтениях. Ставить под угрозу новую систему безопасности теперь, когда та была почти закончена, было глупо и непрофессионально.

Нужно было поговорить с Вернером, увеличить дистанцию, пока Йеннер еще могла это сделать.

Она это понимала, и все равно откладывала разговор. Приходила в техблок, смотрела, как Вернер работает, делала кофе ему и себе. И опять теряла проценты синхронизации.

Шестьдесят четыре.

Шестьдесят два и пять.

Пятьдесят девять.

Симбионт рвался из-под контроля, и Йеннер знала: еще девять процентов синхрона вниз, и он начнет рваться из тела. Сорок девять и девять – смертельный уровень несовместимости.

Йеннер мучилась бессонницей, проигрывала варианты разговора в голове, и молчала.

Оказывается, она успела многое о Вернере узнать: о том, что он пил только синтетический кофе, который по вкусу и консистенции больше напоминал топливный стабилизатор, что легче переносил жару, чем холод. Что мог заснуть прямо в ремонтном блоке, за работой. Что лучился самодовольством всегда, когда заканчивал сборку очередного модуля. Что мог часами рассматривать каталоги с запчастями.

Она успела узнать, как он злится. Как радуется.

Мелочи, которые, казалось бы, ничего не значили, но которые не хотелось терять.

Они заставляли ее откладывать разговор раз за разом. Желание побыть рядом еще немного. Хотя бы еще один день.

И еще один.

И еще.

А потом, когда Йеннер действительно попыталась поговорить, все пошло наперекосяк.

***

В день, когда она все-таки решилась поговорить, Йеннер надела свое любимое платье. Это было жалко и совершенно убого, тем более что разговор не имел никакого отношения к романтике. Не предполагалось ни расставания навсегда, ни любовной драмы.

Тогда Йеннер пришла в техблок и впервые до конца почувствовала, насколько глупо и неуместно смотрелась среди механизмов.

Вернер стоял к ней спиной, копался в виртуальном экране диагноста, перетаскивая трехмерные схемы из угла в угол, и был полностью в своей стихии.

– Я тут нашел кое-что интересное из дуговых пушек. Придется докупить немного запчастей, но можно оформить, как запрос на пополнение ремонтного списка. Хотите посмотреть?

Первые месяцы Вернер постоянно порывался перейти на «ты». Йеннер всякий раз его одергивала, потому что не могла позволить фамильярности ни себе, ни ему – слишком хорошо понимала, что тогда сдерживаться станет еще сложнее. А потом он просто привык.

Видимо, она слишком затянула с ответом, или же он что-то почувствовал, потому что Вернер повернулся, посмотрел в глаза, и Йеннер захотелось закрыться – от его эмоций, от того, что он чувствовал.

От того, что симбионт жадно впитывал и хотел еще.

– Отличное платье. Я его, кажется, еще не видел, – это прозвучало глухо. Потом Вернер прокашлялся и сказал уже совершенно нормально. – Какой-то праздник, а мне не сказали?

– Мне нужно с вами поговорить. О работе.

Вернер смотрел на нее несколько секунд, словно оценивая, а потом отвернулся и пошел к ремонтному столу:

– Ну, давайте поговорим.

Наверное, у него сработала интуиция. Или же он просто слишком многое узнал о Йеннер за эти месяцы, но он не ждал от разговора ничего хорошего.

Она села в кресло возле стола. Вернер подтащил к себе стул, оседлал его, сложив руки на спинке.

Поза была спокойной, небрежной.

Закрытой.

Йеннер помолчала, подбирая слова, хотя уже десятки раз прокручивала разговор в голове.

– Это касается новой системы безопасности.

– Я так похож на идиота? Нет, это не касается системы безопасности, – Вернер фыркнул. – В таком платье о системе безопасности не говорят.

– Я больше не смогу контактировать с вами лично. Дальнейшую работу нам придется вести через мой терминал в офисе безопасности. Главная схема уже готова, осталось только доработать отдельные отсеки. Думаю, у вас не будет с этим проблем.

Он чуть отклонился назад, оглядел ее с ног до головы с почти скучающим интересом и заметил:

– А я так и знал, что услышу какую-нибудь херню.

– Я не могу больше работать с вами как раньше. Извините за неудобства.

Слова - спокойные и безличные казались ей чужими и совершенно неестественными.

Наверное, она просто слишком часто прокручивала их в голове. Они затерлись, потеряли смысл.

Когда она представляла себе этот разговор, Вернер всегда спрашивал ее – почему.

Но в реальности он только встал, отодвинул стул – очень аккуратно, спокойным плавным движением, подошел ближе и сказал, четко выговаривая каждый звук:

– Нахер. Это. Дерьмо.

Его злость была холодной, зрелой, спокойной.

Она впивалась в Йеннер сотнями маленьких иголок.

– Я не смогу больше с вами видеться, Вернер. Просто не смогу. Я сорвусь, и это будет по-настоящему уродливо.

– Сейчас сорвусь я, – он присел на корточки возле ее кресла, положил руки на подлокотники, чтобы Йеннер точно не смогла встать и уйти. – И это будет намного хуже.

Он злился. Разумеется, злился.

Думал, что это такая игра.

Но он был слишком близко – можно было протянуть руку и дотронуться.

Всего один раз – отпустить себя.

– Уберите руки.

– Нет. Ты уже поговорила. Теперь моя очередь, так что слушай: ты меня хочешь. Ты хотела меня с самого начала, я не слепой. Я тебе нравлюсь, тебе со мной классно, и ты знаешь, что это взаимно. Я понятия не имею, что творится у тебя в голове, но твое время вышло.

Плети рвались из-под контроля и точно знали, что им нужно – секс, насилие, боль, чужая беспомощность.

– Уберите. Руки.

– Убери сама, – он потянулся вверх, обманчиво бережно прижался губами к груди, над линией корсета. – Знала бы ты, как меня заебали твои заморочки.

Воздух вокруг казался заряженным, густым и плотным. И Йеннер точно знала: достаточно одной единственной искры, чтобы все вспыхнуло.

Это «заебали» прозвучало как выстрел.

Йеннер закрыла глаза, и позволила симбионту ударить.

Это было так приятно, так легко. Упоительно – отбросить Вернера назад, перехватить его плетью и швырнуть на стол. Как игрушку.

Смаковать чужой шок от удара, первое осознание боли, укол страха – мимолетный, но такой сладкий скачок адреналина – и злость.

Смаковать осознание собственной силы, собственной власти.

Оказывается, ей этого не хватало. Оказывается, она, как и симбионт, все время жила впроголодь.

Возбуждение кипело внутри, искало выход.

Плети дернули Вернера назад, ткнули лицом в столешницу. Стянули руки за спиной, крепко, до боли, заставили выгнуться.

– Пусти! – он был в ярости, рвался, пытаясь освободиться, и еще не понимал, что это бесполезно.

В тот момент это казалось ей красивым – напряженная выгнутая фигура, сильное тело, стиснутые губы. Абсолютная беспомощность.

Йеннер подошла ближе, запустила пальцы в его волосы, прикрыла глаза от удовольствия – кончики покалывали ладонь.

Было так здорово чувствовать Вернера плетьми, как держать в руках птицу. Симбионту человеческое тело казалось хрупким, уязвимым. Так хотелось почувствовать изнутри – как в нем жарко.

– Это же взаимно.

Слова пришли откуда-то изнутри.

Именно тогда Вернер и начал: вырываться всерьез и ненавидеть всерьез.

Йеннер дернула юбку вниз – тяжелая ткань поддавалась с трудом, пришлось помочь себе плетью.

Какая-то часть сознания еще наблюдала за всем со стороны. Мимоходом отмечала все происходящее. Еще была способна... жалеть.

О всех мелочах, которые ломались в тот самый момент – о привязанности, о доверии.

– Сука! – Вернер взвыл, когда симбионт дернул его ноги в стороны. Металлический наконечник плети распорол комбинезон от ворота до промежности, оставил на спине длинную царапину.

Йеннер провела по ней пальцами, собирая выступившую кровь, попробовала на вкус.

Нижние плети толкнулись Вернеру между ног, втиснулись, надавливая, но не проникая, и он застыл. Только тогда по-настоящему понял, что игры закончились.

Йеннер тоже только тогда это поняла.

Оказалось так сладко прижаться к его спине всем телом, потереться, ощущая мельчайшие движения мышц.

Она так давно...

– Я ламианка. Когда я хочу, я хочу так, – голос стал низким и хриплым, совершенно чужим, не человеческим. Он шел изнутри, из нутра – из ее гнилого, набитого симбионтом нутра. – Я хочу тебя трахать. Хочу выебать тебя во все дыры. Хочу, чтобы ты мне подмахивал. Хочу, чтобы ты был связан. Чтобы тебе было больно.

Вернер слушал ее, и в его чувствах ненависть мешалась с возбуждением и отвращением.

Твари внутри Йеннер это нравилось – все ломать.

Вернер дернулся еще раз и перестал сопротивляться, уткнулся лбом в столешницу:

– Отпусти.

Она думала, что отстраниться будет тяжело. Почти невозможно.

Один шаг.

Йеннер его сделала. Убрала плети симбионта.

И еще один.

И еще.

Не так уж сложно.

Вернер медленно выпрямился, не оборачиваясь. Его разорванный комбинезон выглядел глупо, похабно и совершенно нелепо.

Пальцы, вцепившиеся в железную столешницу, казались сведенными судорогой. Костяшки побелели.

– Свали нахуй из моего блока.

Йеннер подняла обрывки платья и ушла.