МИР ИСКАТЕЛЯ
Новинки
Борис Воробьев ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР I И СТАРЕЦ ФЕДОР КУЗЬМИЧ
В полдень 4 сентября 1836 года к одной из деревенских кузниц в Красноуфимском уезде Пермской губернии подъехал верховой и попросил подковать его лошадь. Кузнец, по роду занятий неплохо разбиравшийся в лошадях, с одного взгляда определил, что конь под незнакомцем не просто хороший, а чистых кровей, и стоит больших денег. Такой конь мог принадлежать лишь какому-нибудь сиятельному лицу, тогда как его действительный хозяин, хотя и обладал представительной внешностью, но был одет бедно, по-крестьянски.
Пока кузнец прилаживал подкову, к кузне подошли еще несколько деревенских и тоже заинтересовались лошадью. А затем и ее обладателем — крестьян очень удивил тот факт, что у бедного, судя по всему, человека такой прекрасный скакун. Стали спрашивать приезжего о том, о сем, тот отвечал как-то уклончиво, чем и возбудил подозрения. Словом, незнакомца задержали и препроводили в полицию.
В Красноуфимском земском суде задержанный назвался Федором Кузьмичом, сказал, что ему 70 лет, что он неграмотен, православный, но происхождения своего не помнит. Допросили еще раз и одновременно составили описание примет Федора Кузьмича, из коих следовало, что старец имел «роста — 2 аршина 6 1/2 вершков, волосы на голове и бороде — светло-русые с проседью, нос и рот посредственные, подбородок кругловатый, от роду имеет не более 65 лет, на спине есть знаки наказания кнутом или плетью».
Поскольку, по существу, Федор Кузьмич оказался бродягой без роду и племени (а за бродяжничество в то время в России судили), Красноуфимский уездный суд приговорил его к наказанию плетьми и последующей ссылке в Сибирь на поселение. 12 октября Федор Кузьмич получил положенные ему двадцать ударов, а на другой день был этапирован в деревню Зерцалы Томской губернии, где ему отныне надлежало жить.
Но почему же этот человек, которого все вскоре стали называть «старцем», отождествлялся тогда и отождествляется многими и ныне с личностью императора Александра I? Легенду об этом автор во всех подробностях разберет ниже, а пока лишь перечислит «доказательства», которые приводят в пользу «перевоплощения» императора сторонники этой версии:
1. Александр I был неузнаваем в гробу.
2. Наличие двух записок старца Федор Кузьмича, расшифровка которых якобы подтверждает его принадлежность к русской императорской фамилии.
3. Слухи о посещении могилы старца великими князьями Александром Николаевичем (будущим императором Александром II) и Николаем Александровичем (будущим императором Николаем II).
4. Слухи о том, что в кабинете императора Александра III якобы висел портрет Федора Кузьмича.
5. Факт вскрытия могилы Александра I в 80-х годах XIX столетия и в 1921 году, причем было обнаружено, что могила пуста.
6. Портретное сходство императора и старца.
7. Записка Н.Н.Врангеля, озаглавленная «Правда о Федоре Кузьмиче».
8. Версия о бегстве Александра I из Таганрога на английском судне.
Об этих «доказательствах» будет также сказано, однако прежде необходимо проследить за тем, как возникла и развивалась во времени легенда об императоре Александре I и старце Федоре Кузьмиче. А для этого придется начать издалека.
О жизни Александра I, его государственной деятельности и о его человеческих свойствах написана не одна сотня книг. Их авторы, признавая за Александром большой ум, любознательность, доброту, личное обаяние в то же время говорили о слабой воли императора, о его скрытности и двоедушии, упрямстве и тщеславии, о его способности быстро загораться и столь же быстро остывать.
Таким образом, перед нами предстает фигура весьма противоречивая, способная на непредсказуемые поступки и принятие неожиданных решений, и в то же время постоянно колеблющаяся, как плохо уравновешенные весы. Этой двойственности должно быть объяснение, и оно, по мнению большинства исследователей, есть и заключается в тех условиях жизни и воспитания Александра, которые сопутствовали ему в детстве и в ранней юности, когда он одновременно находился под сильным влиянием своей бабки Екатерины II и отца Павла Петровича, ставшего впоследствии русским императором.
Как всем известно, законным мужем Екатерины (вначале великой княгини, а затем всероссийской императрицы) был внук Петра I великий князь Петр Федорович (впоследствии русский император Петр III). Известно и то, что их супружеская жизнь не заладилась с самого начала и что в этом виноваты оба супруга. И Петр, и Екатерина не любили друг друга, а потому супружеская измена была у них в семье в порядке вещей. Петр содержал любовницу открыто, Екатерина же хоть и старалась соблюдать какие-то правила приличия, но это ей плохо удавалось, и все при дворе были уверены, что сын Екатерины Павел родился вовсе не от Петра, а от одного из любовников великой княгини графа Салтыкова.
Совершив в июле 1762 года государственный переворот и став императрицей, Екатерина всеми силами старалась не приближать к трону нелюбимого Павла, держа его в отдалении, в Гатчине, и по-прежнему занимаясь любовными играми.
Павел платил матери той же монетой — нелюбовью, которую даже не скрывал, и жил лишь ожиданием, когда Екатерина либо состарится, либо умрет, чтобы самому сделаться императором. Конечно, Екатерина все это понимала, и ее выводила из себя мысль, что рано или поздно на российский престол вступит так нелюбимый ею Павел; поэтому когда у Павла родился первенец, названный в честь Александра Невского Александром, императрица тотчас отобрала внука у родителей и принялась за его воспитание — ей показалось, что со временем можно будет обойти в вопросе престолонаследия сына и сделать русским царем Александра.
Именно с этого момента и началась ожесточенная борьба между Екатериной и Павлом за душу Александра. Как и всякая борьба подобного рода, она не могла положительно повлиять на характер того, кто стал ее объектом. Раздираемый внутренними противоречиями, любивший и отца, и бабку, Александр, оказавшись как бы между молотом и наковальней, был вынужден потрафлять вкусам и требованиям обеих враждующих сторон. С тех пор, как считают историки, в его душе и появились признаки двоедушия, которые затем упрочились и стали едва ли не главной чертой Александровой натуры.
Очень хорошо об этом сказал Наполеон, неоднократно встречавшийся с русским императором и понявший его человеческую суть: «Александр умен, приятен, образован, но ему нельзя доверять; он неискренен: это истинный византиец — тонкий, притворный, хитрый».
Но чье же влияние — Екатерины или Павла — оказало большее воздействие на формирование характера Александра? Об этом спорят до сих пор, хотя пальму первенства нужно, конечно же, отдать императрице.
Наша официальная история наделила Екатерину II всеми добродетелями, назвала ее «Великой» и тем самым как бы выдала ей надежную индульгенцию в деле искупления всех ее прегрешений. Но в материале о «княжне Таракановой», опубликованной в первом за этот год выпуске «Мир „Искателя“», автор уже говорил о чудовищной мифологизации нашей истории; результатом этого, в частности, является искажение истинного облика Екатерины II в сторону безудержного восхваления ее достоинств и добродетелей. В действительности же он никоим образом не соответствует тем лаковым парсунам, по которым складывалось общественное мнение о «северной Семирамиде», как называли русскую императрицу льстецы всех мастей и оттенков.
Здесь нет нужды говорить о государственной политике Екатерины. Проживи императрица дольше, ее политика привела бы Россию к полному банкротству — это отдельная тема, мало согласующаяся с замыслом данного очерка; что же касается человеческих качеств Екатерины, то многие ее современники ставили на первое место как раз ее выдающееся лицемерие.
И вот внук Александр, названный за свою неискренность византийцем. Как говорится, природа отдыхает на детях (сын Екатерины Павел отличался как раз спартанским прямодушием), зато щедро передает внукам гены бабок и дедов.
Да, можно с полным правом заявить, что Александр пошел характером в бабку, был ее баловнем и относился к ней с искренней любовью, но столь же искренне он любил поначалу отца. Беда Павла, приведшая в конце концов к тому, что Александр сделался его врагом, заключалась в суровости и деспотичности, с которыми Павел относился к сыну.
И дело здесь вовсе не в психопатстве Павла, в чем его изначально обвиняло большинство историков, и что совершенно не соответствует действительности, а в желании вырастить из сына достойного человека и правителя — честного и благородного. Каким, кстати, был сам Павел, о чем, к сожалению, умалчивается и до сих пор. Павел рисуется только деспотом, без попыток объяснить причины этого самого «деспотизма».
Однако в случае с Александром вина Павла очевидна. В своем стремлении воспитать из сына рыцаря он, что называется, перегнул палку. Тонкий и чувствительный Александр не был создан для восприятия тех методов воспитания, к каким прибег отец. Окрики и постоянная суровость, переходящая иногда в насмешку над слабостями Александра, не могли достичь результатов, поскольку наследник был создан для умного разговора и деликатного обращения. Воспитательная метода Павла вполне бы подошла к третьему сыну императора, Николаю, который впоследствии будет править Россией; в применении же к Александру она привела к противоположным результатам — подавляемый отцом, Александр все больше и больше отдалялся от него, а затем просто возненавидел. Что и определило его участие в заговоре против Павла I — 11 марта 1801 года.
Но пока что на дворе лишь конец 1796-го. Недавно умерла Екатерина II, многие годы лелеявшая мысль передать престол внуку в обход родного сына. Эту идею императрица высказала впервые еще в 1787 году, то есть в то время, когда Александру было всего десять лет. Он, кстати, был посвящен бабкой в этот план, но сам же и расстроил его, рассказав о замысле Екатерины отцу и поклявшись ему в том, что никогда не выступит против него.
Но вот Екатерина умерла, и на престол вступил Павел. Вопреки распространенному мнению, он не был психически ненормальным человеком, доведшим Россию за четыре года правления чуть ли не до катастрофы. Все обстояло как раз наоборот, и Павлу пришлось расхлебывать результаты деятельности своей матери, Екатерины «Великой». А что касается его как человека, то он был умным, честным и благородным (правда, чересчур эмоциональным), а потому не вписывался в систему координат тогдашней российской действительности. Недоброжелатели называли Павла гатчинским капралом (двор Павла находился в Гатчине), а он был хорошо воспитанным и образованным человеком, проявившим большую склонность к занятиям математикой и к инженерным наукам и знавшим три языка — немецкий, французский и латынь.
Объективную оценку дал Павлу I в своих «Записках» генерал-майор Конной гвардии Николай Саблуков. «Это был человек в душе вполне доброжелательный, — писал конногвардеец, — великодушный, готовый прощать обиды и повиниться в своих ошибках. Он высоко ценил правду, ненавидел ложь и обман, заботился о правосудии и беспощадно преследовал всякие злоупотребления, в особенности же лихоимство и взяточничество. К несчастью, все эти похвальные и добрые качества оставались совершенно бесполезными, благодаря его несдержанности и нетерпеливой требовательности беспрекословного повиновения».
Другими словами, суровые меры, принятые Павлом для наведения в стране порядка, встретили жесточайшее сопротивление дворянской оппозиции. Но разве нужны были эти суровые меры, это требование беспрекословного повиновения, о котором говорит Саблуков? Ведь Павел стал царствовать после «золотого» века Екатерины, когда, по уверению нашей официальной историографии, Россия достигла пика своего могущества и когда, казалось бы, не пристало говорить ни о каких суровых мерах в деле наведения порядка в стране.
Это — очередной миф нашей истории. Да, территориальные приобретения при Екатерине поражали воображение (именно тогда к России был присоединен Крым и основан Севастополь), но какой ценой были оплачены эти приобретения? Ценой жизни бессчетного числа русских солдат, являвшихся до призыва на службу крепостными крестьянами, то есть основными работниками государства.
Рекрутские наборы, производимые по всей стране, собирали под знамена Румянцева, Суворова и Потемкина сотни тысяч людей, трупами которых устилали затем все поля победы. Но какое дело было русской императрице (русской, впрочем, лишь по стране проживания) до крепостных мужиков, которых именно она довела своими указами до рабского состояния? Ведь это при «великой» Екатерине крепостничество в России достигло своего апогея, когда крестьянам, например, было запрещено под страхом физических наказаний жаловаться на своих господ; когда их продавали наравне с тяговым скотом и секли за малейшую провинность. Ведь это при Екатерине помещица Дарья Салтыкова, вошедшая в историю под именем Салтычихи, замучила до смерти свыше ста своих крепостных. Жалоба на нее дошла до императрицы лишь после десятого захода, когда отчаявшиеся мужики всеми правдами и неправдами прорвались к Екатерине. Им грозило битье кнутом на площади — не жалуйся! — или вырывание ноздрей, но они пренебрегли опасностью и донесли до государыни всю правду о своей жизни.
Салтычиха была отдана под суд, и судьи, пораженные жестокостью помещицы, приговорили ее к смертной казни, хотя таковая в отношении дворян не применялась. Исправляя «ошибку» суда, Екатерина заменила смертную казнь заточением в монастырь, и Дарья Салтыкова остаток дней провела в одной из московских обителей.
Но это, как говорится, лирическое отступление; вернувшись же к основной теме, стоит отметить один лишь факт и задать один лишь вопрос. Факт заключается в том, что Екатерина II царствовала тридцать четыре года, и все это время Россия находилась в состоянии войны, которая безостановочно пожирала свои жертвы — русских солдат, бывших крестьян, оторванных от хозяйства. А отсюда вытекает и вопрос: могло ли государство после стольких лет разорения находиться в состоянии благоденствия?
Каждый, кто находится в здравом уме, ответит: конечно же, нет. И это будет той правдой, которую, оценивая царствование Екатерины, выскажет в суровых и нелицеприятных словах А.С.Пушкин: «Со временем история оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия — и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России».
Придя к власти, Павел I тотчас увидел катастрофичность положения. Россия находилась, образно говоря, у разбитого корыта. Хозяйство было разорено, в казне не оказалось денег (да и откуда они могли быть там, если только своим любовникам — стеснительные историки называют их благозвучным словом «фавориты» — Екатерина раздарила свыше 90 миллионов рублей и сотни тысяч крепостных душ — одним Орловым 50 тысяч), так что новому императору предстояло, по сути, спасать государство от банкротства.
И он попытался сделать это, по мере возможности наполняя расстроенную Екатериной казну и поведя энергичную борьбу против роскоши, расточительности, мздоимства и коррупции. И конечно же, встретил полное неприятие своих взглядов со стороны знати и чиновничества. Положение осложнялось еще и резким, вспыльчивым нравом императора, что привело сначала к возрастанию неприязни к нему, а затем — и к заговору.
В том, что он существует, Павел нисколько не сомневался, более того, он верно «вычислил» главных заговорщиков, начиная от госсекретаря Никиты Панина и петербургского губернатора графа Палена и кончая своим старшим сыном Александром.
Оценивая роль последнего в заговоре 1801 года, многие историки умаляли ее, утверждая, что Александр вошел в число заговорщиков чуть ли не под принуждением. Но факты говорят о обратном. Известно, что противники Павла не единожды предлагали наследнику силой свергнуть императора с престола и занять его место. Как в этом случае должен был поступить человек, лояльный к Павлу? Вероятно, предупредить его об опасности. Это можно было сделать безболезненно для тех, кто предлагал Александру сместить отца, не называя их имен, а лишь дав понять Павлу, что против него существует оппозиция.
Александр этого не сделал. Он выслушивал предложения, наматывал, как говорится, на ус и молчал. Не есть ли это доказательство того, что в голове наследника уже бродили кое-какие мысли относительно престола? Конечно, верховная власть в России рано или поздно должна была перейти в руки Александра, но ведь мы хорошо знаем, что в таких случаях претенденты на трон желают получить его как можно раньше. Мало ли что может случиться, пока ты будешь терпеливо дожидаться урочного срока!
События ускорили свой бег, когда в начале 1801 года Павел I арестовал несколько десятков человек, подозреваемых в заговоре. Знал ли он в то время о том, что и Александр определенным образом связан с заговорщиками? По-видимому, догадывался, поскольку имеется известие, что император как-то сказал своему обергофмейстеру графу Кутайсову, что Александру уготовано место в Шлиссельбургской крепости. Само собой понятно, что такие заявления не могли не дойти до наследника, который стал всерьез опасаться за свою безопасность. Время колебаний близилось к концу, надо было определяться, на чью сторону вставать, и Александр определился. О том, как это произошло, рассказывал после переворота его главный вдохновитель граф Петр Пален. Считается, что его рассказ сильно приукрашен, но никто не сомневается в достоверности самого факта, и это главное.
А случилось следующее. Получив от кого-то предупреждение о заговоре (принято думать, что это сделал генерал-прокурор П.Х.Обольянинов), Павел призвал к себе графа Палена и поделился с ним своими планами в отношении заговорщиков, сказав в частности, что к заговору причастен и Александр, которого, видимо, придется арестовать.
Пален, не знавший в подробностях, что же известно Павлу о заговоре и заговорщиках, подумал, что, наверное, известно все, и его ждет плаха. Но граф был на редкость хладнокровным человеком, а потому, не моргнув глазом, признался Павлу в том, что заговор действительно существует и что он, Пален, состоит в нем.
Павел I был поражен этим заявлением, но Пален тут же успокоил императора, сказав, что он состоит в заговоре лишь с одной целью — чтобы узнать все его нити и имена злоумышленников. И он уже на пути к этому, так что императору не стоит волноваться: не сегодня-завтра он получит все необходимые сведения.
Павел был по натуре благородным человеком, а потому легковерным. Слова Палена он принял за чистую монету, тогда как граф, понимая, что земля горит у него под ногами, прямо от Павла направился к цесаревичу и передал ему весь разговор с его отцом. Перспектива оказаться в крепости ужаснула Александра, но Пален сказал, что выход есть — нужно сместить императора, и тогда все останутся целы. Перед Александром встал выбор: либо, по примеру императора Ивана Антоновича, оказаться заточенным до конца своих дней в крепость, либо согласиться на предложение графа Палена. Поскольку о физическом устранении отца не было и речи, Александр выбрал второе.
Но дальнейшее предстало перед ним в самом страшном виде. Заговорщики, ворвавшись в ночь на 11 марта 1801 года в спальню Павла I, предъявили ему требование об отречении, однако император отказался подписать его, после чего и был убит. Бытует мнение, будто заговорщики решились на это под воздействием винных паров (они отправились к императору после ужина, сопровождаемого обильной выпивкой), но, думается, что такие утверждения беспочвенны. Судьба Павла I была определена заранее. Он вызывал у заговорщиков слишком большую ненависть, чтобы надеяться на их великодушие.
Что же касается Александра, то весьма вероятно, что он и в самом деле был далек от мысли, что отца убьют. Тому же Палену было выгодно до последнего момента держать наследника в неизвестности, чтобы затем поставить его перед свершившимся фактом. Что и было сделано.
Убив Павла I, заговорщики тем самым кровью повязали с собой Александра, поэтому в дальнейшем все его уверения о том, что он не давал согласие на убийство отца, выглядели трусливым самооправданием и не встречали ни у кого сочувствия.
С этой незаживающей душевной раной и жил всю жизнь Александр. Она роковым образом подействовала на него, заставляя нового императора все время казниться ужасной мыслью отцеубийства и предаваться тяжелейшим укорам совести. С этим, в конце концов, связана и легенда об уходе Александра из мира и его объявления через двенадцать лет в Сибири в образе старца Федора Кузьмича.
Такова в самых общих чертах прелюдия легенды, и теперь остается проследить ее становление, задуматься над тем, действительно ли император Александр I воплотился в образе упомянутого старца, и рассмотреть имеющиеся на сегодняшний день варианты этого перевоплощения. А также — проанализировать те предположения относительно личности Федора Кузьмича, которые имеются на сегодняшний день.
Александр I родился в 1777 году, следовательно, к моменту смерти, случившейся в Таганроге 19 ноября 1825 года, ему было всего 48 лет. Смерть в таком возрасте, который считается расцветом мужских сил, была удивительна еще и потому, что Александр от рождения был необыкновенно здоровым человеком, никогда ничем не болевший. И вот всего за две недели его свела в могилу якобы простудная лихорадка, настигшая императора во время поездки по Крыму.
Конечно, в жизни бывает всякое, но стоит согласиться и с тем, что такая скоротечная смерть в отношении Александра действительно выглядит подозрительно. Именно поэтому на другой же день после кончины императора поползли слухи, что с ней, с кончиной, дело обстоит странно.
Говоря об этом, автор должен отметить тот факт, что в исторической литературе версия смерти Александра I от простуды не оспорена и до сих пор. Лишь однажды автору пришлось столкнуться с утверждением, будто смерть Александра стала результатом отравления, но об этом говорилось в художественном произведении, так что нельзя отнестись к такому заявлению серьезно.
Но что понадобилось русскому императору, могущественнейшему монарху тогдашней Европы, победителю Наполеона, в заштатном городке Таганроге? Каким ветром его занесло туда?
Как ни странно, в источниках нет ответа на этот вопрос.
Считается, что Александр I был большой любитель путешествовать, и это вполне подтверждается, стоит лишь изучить маршруты поездок императора по России — они очень впечатляют. Остается принять на веру, что и в Таганроге Александр I оказался только потому, что им в очередной раз овладела охота к перемене мест. Правда, в «Истории династии Романовых» Марии Евгеньевой (за этим псевдонимом скрывается неизвестный автор), изданной в предреволюционные годы, говорится о том, что в Таганрог император поехал вслед за женой, которая якобы заболела и которой врачи предписали лечение на юге.
Так это или не так, не столь уж и важно, но уже осенью 1825 года Александр I с женой, императрицей Елизаветой Алексеевной, объявился в Таганроге.
По внешнему виду сорока восьмилетний император не производил впечатления страдающего человека, однако годы жизни и царствования оставили в его душе глубокий и тяжелый след. Не исполнились мечты юности о введении в России конституции и о смягчении положения крестьянства, один за другим следовали потрясения в личной жизни — сначала, в 1818 году, умерла любимая сестра Александра Екатерина Павловна, а вскоре, в возрасте 16 лет, скончалась его любимая дочь Софья. О терзаниях в связи с убийством Павла I уже говорилось, так что можно представить себе душевный настрой императора, когда уже в Таганроге он в довершении ко всему получил от своих агентов сообщение о широком антиправительственном заговоре в армии (нарыв прорвется в декабре 1825 года на Сенатской площади в Петербурге). Как видим, спокойствия не было, о чем свидетельствует и обращение Александра к религии, и попытка найти какое-то облегчение в мистицизме.
Когда заходит речь о том, что Александр I якобы инсценировал свою смерть, а на самом деле тайно удалился от престола и начал частную жизнь, приводят в пример его странное поведение в день отъезда в Таганрог. Свидетели рассказывали, что в этом поведении ясно звучала нотка прощания с петербургской жизнью. Александр посетил в Павловске мать, ночью побывал в Александровской лавре, где были похоронены его дочери, после чего сел в коляску и покинул Петербург. Но у заставы долго стоял, обернувшись лицом к городу, словно прощался с ним навсегда.
Загадочны некоторые высказывания Александра и после его приезда на юг. Так, в одном из разговоров с генерал-адъютантом князем П.М.Волконским император заявил о своем желании навсегда остаться в Крыму и жить там как частный человек. При этом он добавил, что честно отслужил государству и людям 25 лет, а после такого срока даже солдатам дают отставку.
Но здесь надо заметить, что в похожем духе Александр I высказывался и раньше, из чего некоторые исследователи делают вывод о том, что он будто бы тяготился короной и хотел передать ее достойному претенденту еще при своей жизни. В известной мере эти утверждения оправданы, поскольку за два года до смерти Александр официально объявил своим наследником брата Николая. При этом был составлен необходимый документ, который надлежало вскрыть не по кончине императора, а по его указанию, то есть в любой момент, как только это покажется нужным Александру. Что и дало основание говорить о его нежелании оставаться царем до смерти, как это было принято во всех царствующих династиях.
Однако имеется немало фактов и противоположного свойства, говорящих о стремлении Александра сохранить корону за собой, так что в этом вопросе невозможно отдать предпочтение какой-либо из версий. Каковы были действительные планы Александра — об этом знал только он сам.
Смерть императора в Таганроге, как уже говорилось, была неожиданной для всех. Роковым днем, приведшим к трагической развязке, считается 27 октября 1825 года, когда Александр ехал верхом из Балаклавы в Георгиевский монастырь. Дорога длилась четыре часа, дул сильный ветер, а император был одет в один лишь мундир. Нездоровье он ощутил уже в Бахчисарае, где у него поднялся жар, который он пробовал остудить барбарисовым соком. Но жар не спадал, и в Таганрог император вернулся уже совершенно больным. Врачи, находившиеся при Александре, определили болезнь как простудную лихорадку и стали соответственно с диагнозом лечить ее, но все их усилия оказались напрасны: ко всеобщему изумлению, император, проболев две недели, умер в таганрогской резиденции 19 ноября.
Растерянность была общая. Предстояло привести к присяге новому императору народ и армию, но никто не знал, кто будет этим новым самодержцем. Его имя было начертано на документе, хранившемся в Успенском соборе в Москве, но пока это имя выясняли, прошло несколько дней, в течение которых в России, по сути, было безвластие. Кроме того, умершего требовалось доставить в Петербург, чтобы похоронить в фамильной усыпальнице в Петропавловской крепости, а это означало, что мертвое тело необходимо перевезти через всю Россию. Железных дорог тогда не было, везти мертвеца предстояло в специальной повозке, и в этих условиях первоочередной задачей становилось сохранение тела Александра в нетленном виде.
Забегая вперед, стоит отметить, что транспортировка тела заняла ровно два месяца — с 29 декабря 1825 года по 28 февраля 1826-го, так что уже из этого читатели уяснят себе те трудности, которые встали перед докторами. Им надлежало со всем тщанием забальзамировать тело покойного и тем самым обеспечить его сохранность на долгом пути.
Сделать это в полном объеме не удалось. В Таганроге не оказалось нужных для бальзамирования материалов (в частности, не хватало даже спирта, в котором тело покойного должно было содержаться несколько дней), и оно было произведено с нарушением общепринятой технологии, что не замедлило сказаться на результатах. Обработка тела еще продолжалась, а черты покойного уже стали неузнаваемо меняться, так что, когда бальзамирование закончили, никто не узнавал в покойном бывшего императора.
Это и породило слухи, первым из которых был: в гроб положили не императора Александра, а его фельдъегеря Маскова, трагически погибшего при дорожной аварии незадолго до смерти императора. Сам же Александр, утверждали слухи, не умер, а ушел странствовать по России. Другой вариант — государя извели «придворные изверги», а чтобы покрыть свое злодеяние, подменили умершего.
29 декабря 1825 года гроб с телом императора повезли в Петербург. Туда он прибыл в последний день февраля следующего года. Прибыл не без приключений. Поскольку, по словам историка Г. Василича, «молва бежала впереди гроба Александра» в Туле народ, взбудораженный слухами, намеревался вскрыть гроб, чтобы удостовериться, действительно ли в нем везут императора. Пришлось вмешаться полиции, не допустившей проверки.
Чтобы исключить подобное в Москве, к Кремлю, где в Архангельском соборе поставили царский гроб, власти стянули войска, а у ворот выставили артиллерию.
Тело императора не было показано народу и в Петербурге. Гроб открыли ночью в Петропавловском соборе, в котором собрались лишь ближайшие родственники покойного, чтобы проститься с ним и предать земле (о загадке захоронения будет сказано ниже).
Таким образом, поводов для всевозможных пересудов и слухов было предостаточно. Однако со временем они затихли, и десять лет умершего императора вспоминали только в его семье. Впрочем, «семья» — это слишком сильно сказано, поскольку уже весной 1826 года, когда при возвращении из Таганрога в Белеве умерла жена Александра I императрица Елизавета Алексеевна (тоже странная смерть), семья, по сути, перестала существовать. И поминать покойного могли лишь его братья — император Николай I и Константин.
Забвение продолжалось десять лет, как вдруг в далекой Сибири появился человек, всколыхнувший давно забытое и породивший массу новых слухов как об умершем императоре, так и о самом себе. Но прежде чем вплотную заняться рассмотрением фигуры этого человека, необходимо остановиться вкратце на тех подозрительных моментах, связанных с болезнью и смертью Александра I, которые в немалой степени дали волю всем тем слухам, о которых говорилось выше и которые в такой же степени способствовали возникновению легенды о «воскрешении» императора в образе старца Федора Кузьмича.
Почувствовав недомогание еще 27 октября, Александр I возвратился 5 ноября из поездки по Крыму в Таганрог и слег. И хотя никаких признаков смертельной болезни у императора не было, 5-го же ноября три самых близких к нему человека — императрица Елизавета Алексеевна, генерал-адъютант Волконский и лейб-медик Виллие — начали, независимо друг от друга (?), вести дневники о ходе болезни Александра. Волконский и Виллие закончили свои записи в день смерти Александра, 19 ноября, Елизавета Алексеевна — неделей раньше.
Исследователей до сих пор волнует вопрос: чем объясняется такое поразительное единодушие названных лиц, когда, повторяем, ничто не предвещало трагического исхода? По их мнению, оно или необъяснимо вообще или обусловлено сговором между авторами дневников, которые поставили целью создать единую картину развития болезни императора. Если допустить, что болезнь лишь симулировалась, а на самом деле готовилось исчезновение Александра, то версия о болезни, подтвержденная близкими к нему людьми, вполне объясняла и его смерть, на самом деле мнимую.
Немало удивлений вызывает и протокол вскрытия. Составленный врачами Стофрегеном (медиком императрицы), Тарасовым и все тем же Виллие, он являет собой «шедевр» эскулапова искусства, по которому невозможно понять не только ход болезни Александра, но и сказать с полной ответственностью, что в нем отражены моменты вскрытия именно императора, а не какого-то другого человека. То есть налицо та же запутанность, что и в случае с дневниками.
Следующий, не до конца выясненный, вопрос: кто же до самого последнего вздоха находился возле умирающего? Судя по дневникам — их авторы плюс доктор Тарасов. Однако советский историк профессор Андрей Сахаров, изучая документы, касающиеся таганрогских событий, обнаружил существенную «нестыковку» между дневниковыми записями и действительными фактами. Оказалось, что в последние дни жизни Александра возле него не раз и подолгу оставалась ОДНА императрица, и этот факт открывает широчайший простор для всякого рода предположений.
С императрицей же связано и еще одно свидетельство, сделанное генерал-адъютантом Волконским. Он заявил, что 11 ноября (а это, как мы помним, день, когда Елизавета Алексеевна прекратила вести свой дневник) император позвал к себе жену, и она пробыла у него полдня. Почему так долго, и о чем говорили они? И тут нелишне повторить, что в этот же день Александр получил от своих агентов сведения о существовании антиправительственного заговора, так что разговор с императрицей мог касаться этого вопроса, после чего супруги могли принять какое-то решение. Какое?
Непонятны и другие обстоятельства, связанные уже со смертью Александра. Например, на панихиде в таганрогском соборе не присутствовала императрица; не было ее и в составе траурного кортежа, доставившего тело императора в Москву. Но если этот факт в какой-то мере можно оправдать болезнью императрицы, то не сопровождение покойного генерал-адъютантом Волконским просто необъяснимо. Он по своей должности обязан был безотлучно находиться при императоре — живом или мертвом, — однако почему-то не выполнил этой святой обязанности. Может быть, он был занят в эти дни какими-то секретными делами?
Словом, не делая никаких радикальных выводов, тем не менее можно отметить, что даже в том случае, если Александр I действительно умер в Таганроге, то его смерть почему-то сопровождалась массой таинственных обстоятельств, которые не объяснены вполне и по сегодняшний день. А когда существует поле для предположений и догадок, на нем всегда произрастают легенды.
В начале повествования уже упоминалось о первом явлении миру человека, вошедшего в историю под именем старца Федора Кузьмича; теперь есть все основания поговорить о нем подробно.
Сосланный, как помнят читатели, в деревню Зерцалы Томской губернии, Федор Кузьмич прожил там до 1859 года. Он с первых дней привлек к себе внимание окрестных жителей своей представительной внешностью и величественной осанкой, но более всего — своими знаниями русской истории, придворного этикета и владением иностранными языками. Общаясь со старцем, каждый видел, что перед ним человек не простой, однако на все вопросы о своем прошлом Федор Кузьмич отвечал уклончиво и двусмысленно. Например, он говорил: «Я родился в древах. Если б эти древа на меня посмотрели, то без ветру вершинами покачали бы».
Ответ, как видим, действительно непонятный, и можно лишь представить, в какое смущение впадали простосердечные деревенские жители после таких эскапад старца. А он напускал еще больше тумана, намекая своим слушателям, что, «может быть, им и самого царя придется увидеть и даже беседовать с ним».
В 1859 году Федор Кузьмич перебрался из Зерцал поближе к Томску, на заимку богатого купца Семена Хромова, который стал ревностным поклонником старца. В один из дней он не удержался и задал ему сакраментальный вопрос: кто он? Федор Кузьмич ответил: «Нет, это никогда не может быть открыто. Об этом меня спрашивали преосвященные Иннокентий Камчатский и Афанасий Томский, и им не открыто».
Этой фразой старец в известной мере выдал себя. Дело в том, что одна из духовных особ, названных им, а именно Иннокентий Камчатский, семнадцать лет — с 1823 по 1840 — был миссионером на Алеутских островах и на Аляске, которые в то время принадлежали России, а затем стал епископом Камчатским. На Камчатке, по-видимому, старец и познакомился с ним. Но в каком качестве? Без сомнения — в качестве арестанта. И здесь надо, во-первых, вспомнить, что при освидетельствовании старца в Красноуфимском суде на его спине были обнаружены следы от наказания кнутом, а во-вторых, сказать о том, что Камчатка долгое время была тем краем, куда отправляли на исправление разного рода преступников («сослать в Камчатку» — выражение именно тех лет).
Вероятно, таким преступником был и Федор Кузьмич. То, что он являлся дворянином — а это вне всякого сомнения — еще не гарантировало его от битья кнутом в случае нарушения им закона. Да, при Екатерине II физические наказания дворян были отменены, но в царствование Павла I их ввели вновь, и, таким образом, Федор Кузьмич мог за какое-то преступление вполне попасть под кнут. А после этого — в ссылку.
Правда, неизвестно, за какую провинность судили Федора Кузьмича, но его знакомство с епископом Иннокентием состоялось явно на Камчатке. Но каким образом старец оказался в Пермской губернии? Бежал из мест заключения? Этого никто не знает, так же, как совершенно неизвестно, откуда у Федора Кузьмича оказался тот породистый конь, на котором он подъехал к кузнице в злополучный для него день 4 сентября 1836 года.
Вопросы, которые приходят на ум, конечно, интересны, но они все же не главные в таинственной биографии старца. Главное, что мучило и мучает историков до сего дня — это личность Федора Кузьмича. Кто он? Обыкновенный ли дворянин, проштрафившийся перед законом и угодивший под кнут и в ссылку, или высокопоставленная особа (а об этом говорили многие приметы), заброшенная волей ли рока, собственной ли прихотью в глухие сибирские края?
Попытки выяснить инкогнито старца предпринимались не один раз, и в разное время разными исследователями выдвинуты три фигуранта на роль человека, скрывавшегося под личиной старца Федора Кузьмича. Это, во-первых, император Александр I, во-вторых, герой кампании 1812 года кавалергард Федор Александрович Уваров и, в-третьих, некто Симеон Великий, внебрачный сын Павла I и Софьи Ушаковой, дочери новгородского и петербургского губернатора.
Но есть еще и, так сказать, безымянная версия, которая, не делая попыток отождествить старца с кем-либо конкретно, оперирует интереснейшими данными, которые, быть может, позволят будущим исследователям установить истинное лицо Федора Кузьмича.
Ради интересов дела — ведь автор пытается выяснить, возможна ли была инсценировка смерти Александра I и его позднейшее «воскресение» в образе старца — стоит опустить версии с Уваровым и Симеоном Великим, и сосредоточиться на главном. Тем более что именно на этом направлении достигнуты наиболее интересные результаты.
Выше приводились восемь «доказательств» «перевоплощения» императора, и теперь самое время разобрать каждое из них и установить, в какой мере они отвечают условиям решаемой задачи.
Те, кто считали и считают, что Александр I не умер в Таганроге, а всего лишь инсценировал смерть, приводят в доказательство тот факт, что император был неузнаваем в гробу. Что вместо Александра в него положили фельдъегеря Маскова, погибшего на глазах императора 3 ноября 1825 года (кстати, потомки Маскова были совершенно убеждены в этом). Но можно ли согласиться с этим? Не реальнее ли предположить, что изменения, происшедшие с обликом императора, есть результат неправильного бальзамирования, случившегося из-за нехватки необходимых медикаментов? Как свидетельствовал очевидец, «брак» был допущен уже в тот момент, когда бальзамировщики натягивали кожу головы, в результате чего «немного изменилось выражение черт лица».
Но уже говорилось, что покойника везли до столицы ровно два месяца, теперь же следует добавить, что в день смерти Александра в Таганроге было плюс пятнадцать градусов, а это также не способствовало консервации тканей. Кроме того, в дороге гроб вскрывался пять раз для осмотра тела, что, несомненно, повлияло на его сохранность. Выходит, первое «доказательство» не представляется серьезным.
Интересен факт наличия двух записок, найденных среди вещей Федора Кузьмича после его смерти 20 января 1864 года (старец прожил 87 лет, и если эту цифру отнять от года смерти, получим дату 1777 — год рождения Александра I). Но дело в том, что записки зашифрованы, и хотя в свое время два человека независимо друг от друга расшифровали одну из них, оба текста настолько разнятся, что нет никакой уверенности в правильности их дешифровки.
Вот оба текста:
«Анна Васильевна, я видел дикое злосчастие в сыне нашем: граф Пален извещает о соучастии Александра в заговоре. Сегодня следует куда-нибудь скрыться.
С.П.Б. 23 марта 1801. Павел».
«Се Зевес Е.И.В. Николай Павлович без совести сославший Александра от него аз нынче так страдающ от чего аз ныне брату вероломному вопию
Да возсия моя Держава
1837-го г. мар. 26-го».
Что тут можно сказать? Известно, что Павла I убили в ночь на 11 марта 1801 года, тогда как записка датирована 23-м числом. Выходит, Павел не был убит? Но какова же, в таком случае, его дальнейшая судьба? И кто такая Анна Васильевна, к которой обращается Павел? В его окружении подобной женщины не было.
Второй перевод еще более экзотичен. Если верить ему, что в несчастной судьбе Александра повинен не кто иной, как его брат Николай, «без совести сославший Александра». Могло ли быть такое?
Ничего конкретного по этому поводу сказать нельзя, и обусловлено это, в первую очередь, тем, что никто из исследователей до сих пор не задал такого вопроса: а какова роль в истории с таганрогскими событиями 1825 года Николая I? А тут, как кажется, автору, есть над чем поразмыслить, хотя, на первый взгляд, Николай вне всякого подозрения — ведь Александр I еще при своей жизни составил документ, по которому престол отдавался как раз Николаю. Ну а если предположить, что последний мог и не дождаться престола, поскольку Александр отличался отменным здоровьем и собирался жить долго? Не подвигла ли эта мысль Николая к устранению брата? И не осуществил ли он ее, прибегнув при этом к помощи англичан (кстати, в записке Н.Н.Врангеля говорится, что Николай был сыном не Павла Петровича, а лейб-медика императрицы Марии Федоровны англичанина Вильсона, но об этом чуть позже).
Может быть, свет какой-то истины откроется, если проверить это предположение? Пока же придется лишь повторить: никто не знает, насколько точны приведенные выше расшифровки, и ценность записок, таким образом, заключается лишь в том, что они оставлены Федором Кузьмичом. Какие результаты даст их последующее изучение — покажет время.
Эмигрантский историк Е.В.Ланге в работе «Александр I и Федор Кузьмич. Обзор мнений», изданной в Нью-Йорке в 1980 году, утверждал, что могилу старца на кладбище Томского Богородице-Алексеевского мужского монастыря посещали в свое время великие князья, будущие императоры Александр II и Николай II.
Интригующее сообщение о встрече старца с какой-то высокопоставленной особой имеется в справке российского историка, великого князя Николая Михайловича, составленной им по результатам поездки в Сибирь чиновника особых поручений Н.А.Лашкова. Последний дважды ездил в Томск по заданию великого князя, чтобы на месте проверить некоторые слухи о старце Федоре Кузьмиче.
Лашков встречался в Томске с одной из дочерей купца Хромова, Анной Семеновной Оконишниковой, которая рассказала чиновнику следующее: «Когда Федор Кузьмич жил в селе Коробейникове, то мы с отцом (Хромовым) приехали к нему в гости. Старец вышел к нам на крыльцо и сказал: „Подождите меня здесь, у меня гости“. Мы отошли немного в сторону от кельи и подождали у лесочка. Прошло около двух часов времени; наконец из кельи, в сопровождении Федора Кузьмича, выходят молодая барыня и офицер в гусарской форме, высокого роста, очень красивый и похожий на покойного наследника Николая Александровича. Старец проводил их довольно далеко и когда они прощались, мне показалось, что гусар поцеловал ему руку, чего он никому не позволял… Проводивши гостей, Федор Кузьмич вернулся к нам с сияющим лицом и сказал моему отцу: „Деды-то как меня знали, отцы-то как меня знали, дети как знали, а внуки и правнуки вот каким видят“».
Судя по всему, Анна Семеновна рассказывала о встрече старца с кем-то из Романовых. Но с кем? Кого она разумела под «гусаром», очень похожего «на покойного наследника Николая Александровича»?
Поскольку имеются сведения о посещении могилы Федора Кузьмича Александром II и Николаем II, то трудно понять, кого же встречал у себя в келье живой старец. Кто такой Николай Александрович, который якобы целовал у него руку? Имя и отчество этого человека соответствуют имени и отчеству императора Николая II, но он не мог встречаться с Федором Кузьмичом, поскольку родился спустя четыре года после смерти старца.
Неизвестным мог бы быть Александр II, но и тут ничего не сходится. Эпизод, рассказанный Анной Семеновной, не мог произойти ранее 1859 года, поскольку в то время Федор Кузьмич еще жил в Зерцалах, а Александр II уже был императором, в то время как в рассказе говорится о каком-то покойном наследнике Николае Александровиче. Может быть, в источнике, из которого позаимствована цитата (а это работа профессора Андрея Сахарова «Человек на троне»), присутствует элементарная опечатка и надо читать: Александр Николаевич? Но тогда почему Анна Семеновна назвала его наследником, ведь Александр II стал императором в 1855 году?
Относительно портрета Федора Кузьмича, якобы висевшего в кабинете Александра III. Об этом сообщал уже упомянутый Е.В.Ланге, но он же очень точно заметил, что этот факт (а скорее слух) говорит лишь «о значительности личности старца, но еще не доказывает его тождества с Александром I».
Гораздо труднее объяснить другое: почему при вскрытии могилы Александра I в Петропавловском соборе она оказалась пуста? Этим аргументом всякий раз пользуются сторонники версии о «перевоплощении» императора, доказывая, что в 1826 году покойного потому и не показали народу, что показывать было нечего — гроб был пуст. Александр не умер, а ушел в отшельники и позднее объявился под видом старца Федора Кузьмича.
Но у их противников есть на этот счет свое возражение. Они говорят, что пустая могила еще не доказывает, будто Александр I не умер в 1825 году и не предан земле. Близкие императора хорошо знали о его нежелании быть похороненным в Петропавловском соборе рядом с Павлом I, а потому его погребли в другом месте — либо в Александро-Невской лавре, либо в Чесменской церкви под Петербургом.
Предположение, надо признать, не из ряда фантастических, и вопрос, таким образом, может решиться лишь с помощью проверки. Надо исследовать захоронения в Александро-Невской лавре и в Чесме, что, кстати говоря, может окончательно закрыть проблему. Если в одном из указанных мест обнаружится прах Александра, то его тайна перестанет быть таковой и останется лишь загадка Федора Кузьмича. Но пока что никаких движений в этом направлении не наблюдается.
Поистине поразительный эффект вызывает сравнение портретов Александра I и старца Федора Кузьмича. Когда смотришь на них, невольно спрашиваешь себя: неужели столь явное сходство не убеждает скептиков в том, что перед ними один и тот же человек? Но те, кто подумают так, ошибутся. Дело в том, что портрет старца — портрет не прижизненный. Его писали уже после смерти Федора Кузьмича, когда легенда о нем и об императоре владела умами и когда для ее доказательства и был изготовлен портрет старца, который, если выразиться грубо, был «подогнан» под оригинал портрета Александра I. Но об этом мало кто знает, а те, кто знают, но используют это фиктивное сходство, действуют в своих интересах, потому что все эти люди являются приверженцами версии о «воскрешении» Александра I в образе Федора Кузьмича.
Но, пожалуй, самые интересные сведения, касающиеся тайны Александра I и Федора Кузьмича, содержатся в записке Н.Н.Врангеля, озаглавленной «Правда о Федоре Кузьмиче» и в статье А.Айвазовского «Тайна смерти императора Александра I (Новые данные)». Но о них со всеми подробностями.
Прежде всего, надо сказать о том, кто такой Н.Н.Врангель. Это — брат известного генерала П.Н.Врангеля, последнего командующего белыми силами во время гражданской войны в России. В отличие от него Н.Н.Врангель не стал военным, а выбрал своим жизненным занятием искусство. Он являлся известнейшим русским искусствоведом, но, как и брат, умер на середине жизни в 1917 году. Именно ему и принадлежит знаменитая записка, датированная 5 сентября 1912 года и сопровожденная надписью: «Разрешаю вскрыть после моей смерти». И хотя она случилась в 1917 году, конверт с запиской вскрыли только в 1935-м. Что же сообщал нам Н.Н.Врангель?
На нескольких листах писчей бумаги он передает рассказ своего знакомого полковника Игнатия Ивановича Балинского, который долгое время являлся управляющим конторой двора великого князя Николая Николаевича, дяди Николая II. Суть рассказа И.И.Балинского такова.
Однажды его отцу, известному психиатру, служившему в Петербургской Военно-хирургической академии, доставили письмо от министра двора графа Адлерберга, в котором он извещал, что по указанию императора Александра II в клинику профессора Балинского назначается швейцаром солдат Егор Лаврентьев, до этого служивший в Петропавловской крепости.
Небольшое отступление: солдат, видимо, был не простой, поскольку в его устройстве принимали участие министр двора и сам император. Как показало дальнейшее, все так и было.
Егор Лаврентьев проработал в клинике Балинского до глубокой старости и, на пороге смерти, посвятил одного из сыновей Балинского, Андрея, в тайну, хранителем которой был в течение трех десятилетий. Оказывается, в 1864 году, когда Лаврентьев служил в Петропавловской крепости, ему приказали ночью явиться в царскую усыпальницу. Прибыв туда вместе с тремя своими сослуживцами, они увидели в соборе графа Адлерберга, а вскоре в склеп приехал и император Александр II. Еще через минуту прибыл траурный катафалк, который сопровождал Галкин-Врасский, будущий член Государственного совета России. Из катафалка вынули гроб, в котором покоился длиннобородый старик. По приказанию Адлерберга была вскрыта гробница Александра I, которая, к удивлению Лаврентьева, оказалась пустой. Туда, в эту пустоту, и поместили гроб с телом старца. Когда могилу закрыли, Адлерберг предупредил всех присутствующих в соборе солдат, что все происшедшее в нем, свидетелями коего они оказались, должно навсегда остаться тайной и что их наградят за сегодняшние ночные труды. Солдаты и в самом деле получили по изрядной сумме денег, после чего их всех назначили на службу по разным местам. Егор Лаврентьев попал швейцаром в клинику Балинского.
Но на этом рассказ И.И.Балинского не заканчивается. Далее Н.Н.Врангель записывает полученные от него поистине сенсационные сведения. Согласно им отцом императора Николая I был не Павел, а англичанин Вильсон, врач жены Павла I Марии Федоровны. Он-то и сыграл главную роль в деле исчезновения Александра I. Император, изобразив смертельную болезнь, на самом деле был переправлен в Индию, а вместо него в гроб положили тело фельдъегеря Маскова. Но по прибытии траурного кортежа в Петербург, его из гроба вынули, и захоронение, таким образом, оказалось пустым. Что же касается Вильсона, то он возвратился в Англию и оттуда пересылал Александру I деньги, которые секретным порядком переводились Вильсону из Петербурга. По утверждению Балинского, перевод денег закончился в год, когда в Сибири появился старец Федор Кузьмич, бывший на самом деле императором Александром I. Поэтому, когда он умер, его останки и перевезли из Сибири в Петропавловский собор, где и похоронили в полной тайне от общественности.
Рассказ, как видим, очень красочный, но на поверку в нем обнаруживаются такие несоответствия реальным фактам, которые опять-таки делают его мифом. Например, историки не нашли никаких подтверждений тому, будто Вильсону переводились деньги на предмет их дальнейшей пересылки Александру I, скрывшемуся в Индии.
Далее. Как соотнести рассказ И.И.Балинского о захоронении останков Александра I в Петропавловском соборе в 1864 году с тем фактом, что при вскрытии могилы в 1921 году она вновь оказалась пуста? Можно, конечно, поверить в то, что в 1826 году Маскова изъяли из гроба и похоронили в каком-то другом месте, но кто изъял похороненного (уже вместо Маскова) старца? Когда и зачем?
Это факты, так сказать, материального свойства. Но кроме них в системе доказательств есть несоответствия логические, а лучше сказать, психологические, к которым, в частности, относятся такие.
Становясь странником, Александр I не мог не сознавать, что в этом качестве ему придется столкнуться с массой трудностей. Ведь попади он на пути своего передвижения по стране в поле зрения властей, как его тут же обвинили бы в бродяжничестве (что и произошло, как мы видели, с Федором Кузьмичом в Красноуфимске). А оно в России преследовалось и наказывалось не просто арестом, но и физическим воздействием — плетками или кнутом. Мог ли бывший царь, человек, по уверению его близких, не способный по своему характеру переносить испытания подобного рода, обречь себя такому униженному состоянию?
Но главное даже не в этом. Если бы Александр действительно захотел скрыться от людей, то что же мешало ему? Он мог это сделать совершенно открыто, не прибегая ни к каким мистификациям. Так, к примеру, поступил в XVI веке император Священной Римской империи Карл V, отказавшийся от короны и ставший монахом. Вместо такого простого хода Александр разыгрывает грандиозный спектакль — зачем? И зачем после двенадцати лет пребывания в полной неизвестности вновь возвращается в мир? Какова логика таких поступков?
И, наконец, версия о возможном бегстве Александра I из Таганрога на английском судне. О ней рассказал в 1956 году на страницах русской эмигрантской газеты «Возрождение» А.Айвазовский, чьи предки по материнской линии были шотландцами и носили фамилию Гревс. С этим именем и связана еще одна таинственная история, имеющая отношение к событиям 1825 года в Таганроге. Но обо всем по порядку.
Бабка А.Айвазовского со стороны матери была одной из трех дочерей шотландца Якова Гревса, приехавшего с семьей в Россию незадолго до смерти Александра I. Пароход прибыл в Одессу, откуда Гревс должен был ехать в Петербург, но в это время на юге России началась эпидемия холеры, а потому семейство Гревсов было вынуждено несколько месяцев пробыть в карантине. Именно в это время в Таганрог и прибыл русский император.
Когда Гревс-старший получил разрешение на выезд из Одессы, он вместо того чтобы поехать в Петербург неожиданно отправился в Таганрог. Там он каким-то образом сходится с Александром I, но в день его смерти, то есть 19 ноября 1825 года, таинственным образом исчезает из города, оставив в полном неведении о себе всю свою семью.
Далее происходят не менее загадочные вещи. Семью Гревс, которая по-прежнему живет в Таганроге, неожиданно берет под опеку граф Михаил Романович Воронцов, впоследствии ставший наместником Николая I на Кавказе и князем. Он перевозит Гревсов в Крым, в свое имение «Алупка», устраивает одного из сыновей Якова Гревса в университет в Одессе, а другому сыну поручает заведывание своей личной библиотекой. Никто из Гревсов не знал, чем продиктована такая забота к ним со стороны Воронцова, но мать А.Айвазовского рассказывала ему, что в семье догадались, что граф действовал по чьему-то поручению.
Сам А.Айвазовский долгое время пытался встретиться с сыновьями другого Гревса, брата исчезнувшего Якова, и в 1917 году ему удалось это. От А.П.Гревса, командира 18-го драгунского полка, он узнал, что в имении этих Гревсов, расположенного в Киевской губернии, хранились конверты с надписью: «Вскрыть в 1925 году».
Как полагал А.Айвазовский, в этих конвертах, содержались какие-то сведения, касающиеся Александра I, поскольку на это указывала сделанная на них надпись: по российским законам все сведения, имеющие отношения к какому-либо царствующему лицу, могли доводиться до широкой публики лишь через сто лет.
Но, к сожалению, эти конверты пропали во время революции, поскольку Гревсам пришлось покидать свое имение в спешном порядке. Может быть, предполагал А.Айвазовский, они и до сих пор лежат где-то и ждут своего часа.
Какова, однако же, связь между исчезнувшим Яковом Гревсом и то ли умершим, то ли исчезнувшим Александром I?
А.Айвазовский убежден: самая прямая. Он считает, что его прадед не случайно приехал в Россию, не случайно вместо Петербурга «завернул» в Таганрог и не случайно так быстро сошелся там с императором — судя по всему, он был своего рода агентом, посланным теми силами (какими?), которые подготовили исчезновение Александра I. Вот как оно выглядело, по мнению А.Айвазовского.
19 ноября 1825 года в Таганроге отмечено тремя событиями: смертью Александра I, исчезновением Якова Гревса и уходом из Таганрогского порта яхты лорда Кеткарта, бывшего английского посла в России. Как считает А.Айвазовский, эти события связаны между собой прочнейшей внутренней связью. Поскольку исчезновение Александра было решено заранее, он имитировал собственную смерть, а сам тем временем тайно перебрался на яхту лорда Кеткарта, захватив с собой и Гревса. Последний должен был исчезнуть навсегда, чтобы ничем не навести любопытных на след тайны Александра.
Но куда же доставила яхта своих пассажиров? В Палестину, уверяет нас А.Айвазовский. Там Александр жил некоторое время, затем, когда его внешность достаточно изменилась, его высадили с английского же судна на северном побережье России, откуда он и начал свое продвижение в Сибирь. Что же касается Якова Гревса, то его следы утеряны безвозвратно.
В подтверждение своей версии А.Айвазовский приводит такие доказательства. Во-первых, лорд Кеткарт был не просто послом, но еще и близким другом императора; во-вторых, когда известный российский историк, великий князь Николай Михайлович, написавший труд об Александре I, просил допустить его к бумагам из архива лорда Кеткарта, ему в этом было отказано; в-третьих, А.Айвазовский утверждает, что в архиве царской семьи имеется выписка из вахтенного журнала английского судна, ушедшего в день 19 ноября 1825 года из Таганрога, свидетельствующая о том, что лорд Кеткарт приказал взять на борт какого-то пассажира, которого требовалось переправить в Палестину.
В заключение остается сказать лишь о том, что известно на сегодняшний день о личности старца Федора Кузьмича.
Сведений о его жизни очень мало, но все-таки они есть. И кое-какие факты наталкивают историков на любопытные выводы. Многие из тех, кто знал Федора Кузьмича, отмечали, что в его речи не так уж редко встречались польско-малороссийские слова и выражения. Вряд ли ими мог пользоваться коренной россиянин, так что историки делают вывод: вероятно, Федор Кузьмич довольно долго жил на территории, где преобладало польское население. Впрочем, это не обязательно — польско-малороссийские вкрапления в речи старца могли быть обусловлены просто его частым общением с поляками. Но где было возможно такое общение?
В Киеве, отвечают историки, и при этом указывают на тот факт из биографии Федора Кузьмича, когда он, проживая под Томском, посылал в Киево-Печерскую лавру свою воспитанницу Александру Никифоровну. Посылал не просто так, не наобум, а к конкретным людям, отшельникам, живших в пещерах лавры, назвав воспитаннице их имена. Когда Александра Никифоровна прибыла по адресу, выяснилось, что старцы Киево-Печерской лавры хорошо знали Федора Кузьмича, и, таким образом, его связь с Киевом подтверждалась самым непосредственным образом.
На связь с Киевом же указывают и книги, обнаруженные в келье старца после его смерти, в частности, Киево-Печерский молитвенник.
Федор Кузьмич знал иностранные языки, и этот факт обычно приводится в пример, когда говорят о дворянском происхождении старца. Однако некоторые исследователи, например, кандидат исторических наук А.Серков, высказали противоположное мнение. На их взгляд, Федор Кузьмич мог и не происходить из дворян, выучившись иностранным языкам в Киевской Духовной Академии. Но пока это только предположение.
Ничто не мешает признать, что перечисленные факты в большой степени подтверждают существование у Федора Кузьмича давних связей с Киевом, однако тут возникает правомерный вопрос: если это так, то почему старец оказался в Сибири и почему никому не открыл свое подлинное имя?
Есть несколько догадок на этот счет, но, по мнению автора, самая правдоподобная из них та, которая предполагает в старце церковного еретика. Собственно, это даже и не догадка, поскольку многие современники Федора Кузьмича отмечали у него отклонения от православных догм. Он, например, нерегулярно ходил в церковь, отказывался от исповеди, а самое главное — признавал Богородицу в качестве четвертой божественной ипостаси, то есть почитал ее наравне с Богом Отцом, Богом Сыном и Святым Духом, что расценивалось как ересь.
В пользу такого поворота говорит и то обстоятельство, что в келье Федора Кузьмича обнаружили икону Почаевской Божьей Матери, долгое время являвшейся одной из главных ценностей униатских священнослужителей, то есть тех православных священников, которые вошли в унию с западной католической церковью. Икону вернули православию лишь после польского восстания 1830-31 годов, а до этого она находилась в Почаево-Успенском монастыре на Тернопольщине, принадлежавшему униатам с 1713 года.
Таким образом, есть основания предполагать, что, кроме Киево-Печерской лавры, Федор Кузьмич некоторое время обитал и в Почаево-Успенском монастыре. По каким причинам он оказался позднее в Киеве — неизвестно, но, видимо, именно там он проявился как еретик и был, по всей вероятности, изгнан из лавры. Так началась его странническая жизнь, кончившаяся высылкой старца в Сибирь.
Можно ли все-таки узнать, кто в действительности скрывался под именем Федора Кузьмича? Думается, что да, но для этого следует провести обширные архивные розыски и определить:
— имена тех, кто жил в Почаево-Успенском монастыре до 1831 года;
— кто из братии покинул его после возвращения монастыря в лоно православной церкви;
— кто из монахов монастыря участвовал в польском восстании 1830-31 годов;
— кто из них был наказан за это (либо ссылкой, либо кнутом — вспомним, что у Федора Кузьмича на спине имелись следы, очень схожие со следами ременной плети или кнута).
Выяснив все это, вероятно, можно будет приблизиться к разгадке тайны Федора Кузьмича.
Но, с другой стороны, имеются факты, связанные с пребыванием старца в Сибири и входящие в явное противоречие с тем, о чем мы только что поведали. Так, очевидцы, описывая жилище Федора Кузьмича в Зерцалах, свидетельствуют, что в нем рядом с иконами висел образок с портретом Александра Невского. Князь, как известно, давно причислен русской православной церковью к лику святых, и мы помним, что именно в его честь Александр I получил свое имя, так что образок, имевшийся у старца, наводит на определенные умозаключения.
Однако дело не ограничивалось одним образком. Оказывается, в день Александра Невского в келье Федора Кузьмича обязательно появлялись пироги и собирались гости, коим старец рассказывал о петербургской жизни, причем эти рассказы отличались достоверностью и наличием таких деталей, которые может привести или их очевидец и сопережеватель, или крайне умелый мистификатор.
Удивительны и еще два обстоятельства, заставляющие нас снова и снова спрашивать самих себя: так кто же, в конце концов, скрывался под маской сибирского отшельника?
Первое такое обстоятельство — исключительно заботливое, можно сказать, нежнейшее отношение Федора Кузьмича к детям, и особенно к девочкам. Если вспомнить, что двух своих дочерей Александр I потерял, когда они были еще малолетними, то указанная черта характера старца странным образом роднит его с российским императором — известно, что Александр так же нежно относился к детям.
Второе обстоятельство — фраза, сказанная однажды Федором Кузьмичом. Вспоминая как-то день, в который он расстался с обществом, старец заметил, что это случилось в хорошую солнечную погоду. Быть может, это простое совпадение, однако день 19 ноября 1825 года (когда Александр I, как считается, «ушел из мира») был тоже теплым и солнечным. В дневнике императрицы Елизаветы Алексеевны отмечена даже температура дня — плюс 15 градусов по Цельсию.
Вот и все, что известно на сегодняшний день о таинственной связи меду императором Александром I и старцем Федором Кузьмичом. И напоследок остается лишь добавить, что 10 июля 1903 года состоялось вскрытие могилы старца. В присутствии свидетелей подняли крышку гроба и увидели в нем «остов старца, голова которого покоилась на истлевшей подушке. Волосы на голове и борода сохранились в целости, цвета они белого, т. е. седые. Борода волнистая — протянулась широко на правую сторону».
Но вскрытие могилы не пролило никакого света на выяснение личности Федора Кузьмича. Кто он? — на этот счет по-прежнему можно строить какие-угодно догадки.
Максим Войлошников
ГНЕВ ВЛАСТЕЛИНА
Озерный край, суровый край —
Ты память предков передай:
О том, как из воды и камня
Поднялись в небо великаны,
И семь шагов пройдя вперед
Достигли ледяных высот…
Может быть, тысячу, а может, и две тысячи лет назад, была земля, прозываемая Озерный Край, а иначе — Аб Дор, как именовали ее обитатели. Исполинские озера сверкали гладью под высоким и бледным небом, протягиваясь дугой с заката на восход; говорили, что то были следы богов прежнего времени. Дремучие леса преграждали сюда дорогу случайным путникам, и лишь отчаянные торговцы да невежественные разбойники решались проникать в эту страну. И оттого так скудны известия о ней.
В этом краю обитали разные народы, обладавшие таинственной историей, обычаями и вовсе не схожие друг с другом. Но мало кто из тех племен дожил до появления нынешних людей… С той поры поредели чащобы, обмелели могучие реки, усохли исполинские озера. Но отрывки преданий о стране Аб Дор еще можно услыхать то там, то здесь…
Глава 1. ДИНГАРД
Небольшой то ли город, то ли поселок протянулся над полноводной синей рекой там, где она делает пологую излучину, прежде чем впасть в бескрайние свинцовые воды озера-моря. Река зовется Кривасэльвен, а город — Дингард.
… Солнце палило долго. Каждый день люди с надеждой поглядывали на высокое чистое небо, на котором, точно в насмешку, не было ни облачка. Только густые корабельные сосны сухо шумели на боровых песках за широким опольем древнего града, да свинцовела, отблескивая на солнце, гладь Кривасэльвен, равнодушно стремящейся к озеру. Напрасно крестьянин молил о дожде, торговец — о попутном ветре; шли недели, но лишь новые напасти делали жизнь еще тяжелее. То дохлая рыба внезапно усеивала берег зловонным покрывалом, то начинала расползаться мертвая ржавчина по лесным глубям. «Босоркун» — имя страшного духа засухи точно пожар поползло по домам…
— Смотри! Смотри! Туча идет! — вы́сыпали однажды все из своих бревенчатых домов на тревожный крик. Темная ветровая туча надвигалась откуда-то с северо-запада. Все с надеждой ожидали сильную грозу, но в воздухе не парило, а лишь зловеще потрескивало. Зоркие не замечали внизу тучи синей дождевой вуали; зато вдруг потянулся от нее хобот к земле — темный и страшный.
Он шел прямо на город, и вскоре было уже слышно, как он утробно ревет, всасывая вздымаемые тучи земли, кусты, точно спички ломая деревья своей темной воронкой, в которой иногда посверкивали красноватые молнии. «Спасайтесь!» — кричали все, бросившись бежать к лесу, пытаясь спасти жен и детей от неминуемой гибели. Но лес был далеко…
И только один человек в развевающейся белой рубахе выскочил прямо в сторону приближающегося ревущего чудовища. Порывы ветра растрепали его золотистую бороду. В богатырской руке он держал копье с заостренным железным наконечником. Может быть, он подчинялся властному голосу человеческой гордыни, питаемой древними легендами? Или решил погибнуть вместе с городом, который не в силах был спасти? Он стоял на пути страшного хобота и смотрел, как взлетают в воздух точно пушинки, обломки сараев и вырванные с корнем деревья.
Вихрь был уже совсем рядом, и казалось: еще секунда — и человек будет сметен. Внезапно сверкнул, точно искра, стальной наконечник — копье понеслось прямо в сердцевину темного, завывающего хобота. Оно исчезло во тьме — и вдруг оттуда раздался леденящий душу вой, и на землю брызнула красная влага, капли которой были горячи — одна из них попала на лицо человеку. Смерч странно скособочился, стремительно втянулся в тучу, и она, гневно сверкнув молнией, внезапно пошла на юг, утробно громыхая клубящимся нутром.
Богатырь так и застыл разинув рот от изумления. Долго смотрел он вслед исчезающей за горизонтом загадочной туче, а люди стали возвращаться в город…
Ночью на юге полыхали зарницы. Наутро людей заставил выбежать новый крик, и они усеяли зеленый крутояр, на котором чудом держались крайние избы.
— Смотри-и! — все показывали на реку, а некоторые женщины в страхе и жалости отворачивались. По мутной, грязной поверхности реки плыли какие-то обломки, стволы деревьев, коряги, доски — и среди них трупы животных и людей. Мужчины кинулись вылавливать человеческие тела, чтобы похоронить их.
Белобородый дед, опиравшийся на волховской посох с резной личиной на навершии, и молодой, могучий богатырь в белой рубахе — тот, который вчера поразил копьем смерчевой хобот, — стояли рядом. Старик удержал его, когда он хотел сбежать вниз, вслед за остальными.
— Страшное дело произошло, видно, в верховьях снес вихрь деревни на озере Кам! — вздохнул тяжело дед. — Колдовство невиданное… Засуха колдовская — погубит она нас! Что зимой есть будем? Напрасно взывал я к богам — деревянные их лики безответны, никакого знака не последовало — только на щепу их порубить осталось! Молчит и Властелин великих камней…
— Что делать-то? Скажи, дед?.. — богатырь развел руками.
— Погадать надо — вдруг ошибается чутье мое, стариковское? — уклончиво отвечал старик по волховской привычке. — Пойдем со мной.
Они поднялись к избе волхва, наполовину уже вросшей в землю. Перед входом был разложен костер, над ним висел котел с ключевой водой, для гаданий. Старик кряхтя наклонился и, ударив по кресалу, стал раздувать огонь. Дождавшись, когда вода забила ключом, дед бросил в котел веточки, всякий сор. И тотчас все, что плавало на поверхности, будто магнитом потянуло к северной стороне котла.
— Да, не ошибся я! — воскликнул старик. — Тебе отвечу на вопрос, озерный конунг Дингарда! — торжественно объявил он, взмахнув посохом. — К северу показывает гаданье. На север должен идти ты на своей ладье, через Великое озеро, туда, где стоит на острове древний храм Оракула. Его должен спросить: чем одолеть злое колдовство, растворить запруду в небесах для земли, изнывающей от жажды!
— Но кто навел это колдовство? — спросил богатырь.
— Только могущественнейшие из свартен — сил тьмы способны на такое. И могущественнейший из них — Чернобог, да погибнет его имя, — понизил голос старый волхв. — Но не только их должен опасаться ты в своем походе, который, может статься, будет и дальним, и тяжелым; добровольные прислужники свартен — форлокки-совратители, способные заморочить разум многим людям, могут встретиться на твоей дороге…
Лишь на мгновение задумался витязь.
— Я иду. Помолись богам о моей удаче, дед! — сказал он и зашагал к своему дому, стоявшему почти в центре городка. По пути подозвал мальчишку: — Беги, оповести дружину моего корабля, что Бор зовет их в поход! Сбор не мешкая! — Мальчик убежал.
Озерный конунг — предводитель в походах. Что было ему долго собираться, если полжизни проходит в плавании? Размашистым шагом вошел он в дом из таких же громадных бревен, как изба волхва и многие дома Дингарда. Из сундука достал чистую рубаху, гребень и плащ. С крюка в стене снял отцовский княжеский меч в старых ножнах. Был тот меч непомерно длинен для человека обычного роста, но приходился по руке озерному вождю Дингарда. Стебель его рукояти завершался потемневшим серебряным грибом, в маковке которого алел рубин. Вынув меч и полюбовавшись его лезвием, выдержавшим долгую службу, хозяин привесил клинок к поясу.
Взял он свой рог редкостной величины, для пиров, если случится заехать в другой город, и бочонок для пьяных медов. Все вещи положил в плащ и завязал в узел. Потом из угла достал покрытый пылью ведерный шлем с вмятинами от ударов и богатырский корабельный круглый щит, весь иссеченный сталью. Нагрузившись этим, последний раз окинул взглядом жилище, слегка поклонился в дедовский угол, надел шлем на соломенные кудри и шагнул за порог.
Как у всякого предводителя, была у него ладья с командой гребцов. И вскоре, получив весть о сборе, стали сходиться к нему верные люди. Когда было уже двадцать пять человек, направились они к стоявшему на склоне сараю, отперли его. И глазам их представился княжеский корабль с ранней весны просмоленный и окрашенный.
— Ну-ка, продевай канаты в петли! Тащи! — Князь сам впрягся впереди, и вот общими усилиями широкая ладья пошла, шурша, по дымящимся от трения дубовым полозьям вниз, и теперь ее уже только удерживай. И взрезала она килем мутную воду реки, закачавшись на привязи.
— Мы пойдем к Священному острову. Надо узнать, как одолеть нам колдовскую засуху. И кто знает, куда двинемся дальше и все ли вернемся? Собирайте запасы, попрощайтесь с домашними — и в путь, — сказал озерный конунг.
Гребцы понесли с берега припасы в бочонках и корзинках. Пришли к ним прощаться печальные женщины в платьях и поневах, в круглых кокошниках на головах, с которых на виски спускались серебряные усерзи, тихо позванивая в такт лебединым движениям женских шей.
— Крепко обнимайте мужей, возлюбленных и братьев своих и тревогу в сердце храните за ушедших! Ибо бескрайне Великое озеро, Суурярв, куда лежит путь витязей! И бурным и страшным бывает оно, и немало душ приняло безвозвратно в свои холодные воды! — говорил, проходя меж них, седой волхв, напутствовавший уходящих. — Но взбодритесь, ибо ярок путь идущего!
Наконец, развесив щиты по бортам, гребцы сели на банки, взяли в руки весла с отполированными их мозолями рукоятками, со стуком вставили их в уключины. И князь их, усевшийся на высокой корме, взялся за прави́ло и взмахнул рукой:
— Весла на воду! Загребай! — И единым разом весла вспенили мутную воду, и нос ладьи, украшенный треугольной головой Ящера, владыки глубоких вод, на длинной изогнутой шее, повернул вниз по течению. Ладья, уходя от берега, вырвалась на стрежень.
— Ставь мачту! — Со дна ладьи подняли и укрепили в гнезде высокую мачту, подтянули талями к ее верхушке прямой холщовый парус, придавший черной приземистой ладье сходство с крылатой птицей. Парус хлопнул, надувшись ветром, — загудели натянутые ванты, бег ладьи ускорился. На корме, на вставленном копье с перекладиной, развернулся треугольный княжеский штандарт: серебряная оленья голова на червленом поле. Олень, свободолюбивый обитатель лесов, был символом Дингарда и его главного бога.
Город остался позади, и гребцы затянули протяжную прощальную песнь, звук которой усиливался во время редких ударов веслами. Мимо проплывали знакомые с детства холмистые берега, покрытые пашнями, на крутоярах поднимались, точно стога сена, дерновые курганы древних героев дингардского народа. Немые сосновые побережья сменили болотистые приозерья, блистающие водяными прогалинами, камыши, из которых с шумом взлетали стаи уток. И наконец на левом берегу показалось всхолмление, увенчанное видимым издалека с разлившейся вширь реки, установленным с незапамятных времен и уже покосившимся громадным каменным широколопастным крестом. Он вещал: «Отсюда пути во все стороны открыты!»
И долго виднелся этот прощальный, путеводный знак земли, когда выйдя из мутных речных вод, корабль рассек кристальные синие воды Великого озера.
Глава 2. ОСТРОВ ЯТХОЛЬМ
Корабль удалялся в глубь синего пространства, сужались позади берега, и Бор твердо правил на север. Чайки с криком летали в безоблачном небе, ныряя к ладье и вновь поднимаясь ввысь, но постепенно отстали. Солнце проходило свой обычный долгий летний путь, помогая выдерживать верный курс…
Наступила короткая призрачная ночь. Гребцы улеглись под плащами на сене, набросанном на дне корабля, положив головы на бочонки с провизией, и волны укачивали усталых людей. Лишь вахта из двух человек бодрствовала, следя по звездам, чтобы корабль не сносило с пути…
Утром, поднявшись и позавтракав, гребцы снова сели на весла. Молодой князь по-прежнему восседал на руле, и его золотистую бороду растрепал ветер, ударявший в тугой парус. Солнце взошло высоко, когда на закатной стороне блеснул ему в глаза чужой парус. Но больше часа прошло, пока гребцы различили красно-черные цвета полотнища и бортов, — встречный корабль принадлежал чужакам. Он был крупнее дингардского, и число людей на нем вдвое превышало команду князя: не меньше сорока сияющих на солнце конических стальных шлемов высовывалось из-за бортов чужого судна.
— Хускарлы! Хускарлы! — закричали дингардцы, вытаскивая из-под скамей копья и шлемы, и готовясь к схватке.
Хускарлами звались дружины, поднимавшиеся по реке Болотне с заката, со стороны моря, чтобы грабить жителей Поозерья. Уже слышались их крики, они ходко шли наперерез нежданной добыче, подгоняя свой корабль сильными ударами весел и размахивая сверкающими секирами и копьями Они уже предвкушали покорность захваченных врасплох или, может быть, разогревающую кровь, короткую победоносную схватку с командой торгового судна.
Но вспенилась вода под горделивым носом дингардского корабля, ярко заблистало оружие, и на корме заплескалось развернувшееся серебряно-червленое знамя озерного конунга. И при виде грозного символа, за которым стояла закаленная боевая дружина, рука кормчего невольно дрогнула, и ладья хускарлов, изменив курс, как поджавшая хвост собака пролетела за кормой княжеского корабля. Вряд ли хорошая добыча будет на походном княжеском судне — зато добрая встреча обеспечена наверняка!
— Эй, волчье племя, что хвост поджали? — закричали гребцы с дингардской ладьи.
На корме корабля хускарлов бешено вскочил коренастый, почти квадратный человек с лохматыми огненно-рыжими бородой и волосами, и проорал, размахивая огромным, широким топором:
— Это я, я — воин оленьего хвоста, рыжий Вирре Бердекс, Крутящий Секирой! Ни к чему мне ловить нищету, плывите себе поздорову! Но, клянусь огненной колесницей Тюра, мы еще встретимся как-нибудь!
— Вали своим курсом, Трухлявый Топор! — рявкнул басом озерный конунг, и его гребцы покатились от хохота.
— Ну, я до тебя еще доберусь! — заорал вождь хускарлов. Суда между тем расходились все дальше и постепенно потеряли друг друга из виду. Однако встреча эта озаботила дингардцев.
— Как думаешь, Бор, не нападут ли они на наши дома, пока мы в плавании? — заговорил старший из воинов князя, пегобородый Гунн. — Не воротиться ли?
— Думаю, бояться нам не стоит, — отвечал тот. — Один корабль ничего городу не сделает: там бойцов немало осталось, и караульные, надеюсь, не дремлют… Да и хускарлы идут к торговому перекрестью, надеются пощипать Шурышкар или Изкар… Назад ворочаться — примета дурная: пути не будет.
Солнце слепило глаза сидевшим на веслах. Но с кормы конунг увидел над озером полоску тьмы. Быстро катилась эта полоса над сверкающей гладью. Стих ветер и парус обвис.
— Буря надвигается с гор Тундар! — сказал тревожно Бор сидевшему вблизи Гунну. И точно: ветер дохнул с севера, вспенив волны белыми гребешками.
— Нечасты бури летом; повезло нам, выходит! — Воин подергал свою короткую полуседую бороду, потрогал занывший шрам на щеке.
— Дети Войпеля, духа зимней бури, решили нам помешать, как видно!
— Спускай парус! — распорядился конунг, и, быстро свернув полотнище, они сняли мачту. Кораблю прибавилось остойчивости — и вовремя! Шквал, страшно ревя, едва не опрокинул ладью. Волны яростно вздыбились вокруг, швыряя судно, и борта затрещали под их ударами.
Тучи неслись по потемневшему небу. Закутавшись в плащи от летящих брызг и пены, люди сидели на скамьях, убрав весла, которые волны сломали бы как щепки. И только прави́ло в твердой руке князя сопротивлялось бешеному напору кипящей воды, направляя ладью носом к волне.
— Ишь, взводень подняло! Надолго нас не хватит! — перекрикивал волны и ветер Гунн, вычерпывая кожаным ведром прибывающую воду.
— Ничего, не потонем, старина! — кричал в ответ конунг, навалившись на прави́ло, так что покраснел от усилия. — Войпель скоро выдохнется!
Мокрые с головы до ног, они сражались с волнами, казалось, целую вечность. Однако на самом деле прошло, наверное, не больше часа, и ветер начал спадать. Волны были уже не так высоки, и сквозь разрывы тающих над озером туч начало проглядывать голубое небо и желтое солнце.
— Остров! — вдруг выкрикнул один из гребцов, поднявшийся с банки, чтобы размять затекшие мышцы.
— Вижу! — отвечал князь со своего места.
— Неужели дошли до Священного острова?! — воскликнул юный дружинник, сидевший позади Гунна.
— Не может того быть! — ответил он, разворачивая мокрый плащ.
— Ветер противный был, как же мы до Йемсалу добрались бы?! Нет! Должно быть, это Каменный остров.
— Неужто нас так на восток снесло? — запоздало удивился князь. — Да, он это, Ятхольм, проклятый Серединный остров! — Как шишка торчит он в самой маковке озера, со всех сторон тянет к нему, на погибель, корабли в непогоду… — Продолжись буря еще немного, и нас вынесло бы прямиком на гибельные камни…
Судно начало огибать остров, и молодой гребец, приподнявшись, воскликнул:
— Глядите, корабль!
— Молодец, Талма! — похвалил его конунг, также увидевший приземистый силуэт на берегу.
— Хускарлы? Нас опередили! — воскликнули несколько человек, готовясь вооружиться.
— Нет, это другой корабль! — прищурясь, успокоил всех Гунн. — Он разбился тут не так давно, однако, смотрите, волны уже успели вылизать корпус.
— Подойдем ближе! — скомандовал князь. — Здесь можно причалить между камней. Высадившись, мы наверняка найдем бедолаг, которым нужна помощь!
— Если на этих голых скалах кто-то выжил, как бы он не вцепился нам в глотку и не прибрал к рукам наш корабль! — проворчал в бороду бывалый Гунн.
Зорким взглядом конунг обежал берег и направил медленно идущую ладью между торчащих из воды камней. Наконец гребцы слаженно подняли весла вверх, корабль мягко врезался в пляж, шурша бортами по мелким камешкам.
— Высаживаемся! — Они повыпрыгивали прямо в воду по колено; первым — сам озерный конунг, потом его помощник Гунн, а следом остальные. Поодаль, накренившись, лежал остов неведомого корабля.
— Где же люди? — воскликнул Бор. — Судно давно разбито, и следов вокруг нет…
— Не пошарить ли в округе? — предложил Гунн.
— Ладно! Шестеро остаются у ладьи, караулить. Остальные расходятся по округе — искать людей!
Все еще не очень твердо ощущая землю после качки, воины разошлись маленькими группками. Зловещая тишина стояла над островом, странные искореженные сосны поднимали искривленные узловатые сучья к небу.
— Смотрите, кости! — воскликнул вдруг один из разведчиков. На земле, под корнями мертвого дерева лежал скелет человека.
— Кто это? Должно быть, не так давно помер, коли костяк еще цел! — сказал Гунн. Рядом со скелетом валялся топор с потемневшей рукояткой, но на покрытом ржой лезвии еще можно было различить выбитое изображение рыбы.
— Топор из Шурышкара, Озерного града; рыба — их герб! — заметил Бор, рассматривая находку. — Значит, они пришли с востока.
— Эй, скорее сюда! Здесь человек! — раздался зов с южной стороны.
Опережая остальных, предводитель дингардцев кинулся на крик.
Сбежавшись, они увидели лежащего на подстилке из полуистлевших тряпок исхудавшего человека. Борода несчастного вылезала клочьями, открытое тело с выступающими костями покрывали язвы. Его тело изредка сотрясалось, и дыхание приподнимало грудь.
— Он жив, он дышит! — протянул руку один из воинов. Человек открыл глаза.
Князь сделал знак, чтобы несчастному подали баклагу с водой. Тот судорожно приник к горлышку, обнажив пустые кровоточащие десны.
— Ты кто? — спросил его Бор, когда он напился.
— Я Байдур из Изкара, мы шли из Озерного града, когда буря выбросила корабль на береговые камни, — прошептал тот. — Проклятый остров! Все погибли, кроме меня, но и я вот-вот последую за ними.
— Но что случилось? — встревожился князь.
— Туман. Сиреневый туман выползает каждую ночь на скалы из сердцевины острова. Кто попадает в него, того сжирает ужасная болезнь; и я умираю от того же. Приходит слабость, одышка, мужчина превращается в бессильное дитя, неспособное поднять даже нож. Страшная боль разрывает спину, слепнешь, теряешь зубы и волосы — точно за несколько дней становишься стариком. Затем, после этих мук, наконец милосердно накрывает своим темным крылом Морена.
— Откуда же эта напасть?! — воскликнул князь, пораженный.
— Рыбаки мне когда-то говорили… Однажды ночью раскрылись небеса и огненная капля упала на остров. Она сожгла все живое и принесла с собой этот туман. И от нее пошел тот странный и страшный, тусклый и завораживающий свет, что мерцает ночью в самой глубине этой проклятой каменной сковороды! — Умирающий говорил трудно, с одышкой. — Вы не должны оставаться здесь на ночь! Смотрите, солнце уже опускается! Бегите отсюда, или вы погибнете, как все мои товарищи! Ибо раз побывав в этом тумане, вы уже обречены.
— Он прав! Нечего сомневаться! Бежим отсюда! — воскликнули дружинники, слушавшие этот разговор. — Такая смерть — что может быть хуже для воина, который должен с оружием предстать на том свете.
— Берите этого человека и быстро на берег! — рявкнул Бор.
— А вдруг болезнь с него перейдет на нас и мы так же помрем? — выразил общее сомнение один из гребцов.
— Он нас предупредил, и уже за это мы ему по гроб обязаны! Кладите его на плащ! — И конунг скинул наземь свой плащ.
Но только подняли двое воинов легчайшее тело несчастного, чтобы переложить, как он дернулся, вскрикнул, изогнувшись всем телом, и изо рта хлынула потоком густая черная кровь.
— Кончился! — угрюмо промолвил Гунн, концами грубых пальцев прикрывая веки умершего. Князь мельком глянул на уже низко сидящее солнце.
— Костра нам ему до заката не сложить, да и тащить с собой уже нет смысла. Дайте мне топор, а сами идите и спускайте корабль на воду поживее!
Все с облегчением, глядя на заходящее светило, кинулись к берегу, а Гунн, отдав свой топор предводителю, медленно пошел последним.
Оставшись один, князь наклонился к мертвецу, желая покрепче запечатлеть в памяти черты предостерегшего их человека. Он заметил на исхудалом пальце кольцо с печаткой: перстень сошел легко, и князь спрятал его в пояс, рассчитывая передать кому-нибудь из близких покойного. Взамен он вложил в коченеющую руку старую монету — для потустороннего перевозчика мертвых. Затем, оглядевшись и увидев разлапистую, корявую сосну, он одним махом топора снес мохнатый сук и укрыл им тело от птиц.
— Прощай, Байдур! Пускай твой дух не преследует нас за то, что мы не предали твое тело огню или земле! — И быстрым шагом он двинулся нагонять товарищей.
На берегу дружинники уже изо всех сил толкали неожиданно крепко засевшую ладью — она точно вросла в землю, и только когда озерный конунг присоединил мощь своих мышц, она легко стронулась с места и сошла на воду. Прямо из воды все поспешно вскарабкались на борт корабля и стали его разворачивать; в этот момент солнце коснулось водной глади.
— Смотрите! — вскрикнули несколько гребцов, когда ладья повернулась к острову кормой. Оглянувшийся через плечо конунг увидал, как из-за береговых скал неожиданно быстро выползли щупальца сиреневатой дымки, казалось, светящейся изнутри, независимо от лучей заходящего солнца. Точно живые существа они облизывали камни, клубы тумана расползались все шире. Наконец он достиг берега, занимая все новое пространство, и застыл ровно, по самой кромке воды, мутной, шевелящейся сиреневой стеной. Ладья покачивалась в двух десятках саженей от этой призрачной ограды.
— Скорее, нужно уйти как можно дальше от скал, пока не наступила темнота! — вывел всех из заторможенного состояния голос Бора. И никогда ладья не шла так быстро, грациозно облетая стоящие на пути коварные камни, как в этот сумеречный час.
— Теперь — к Йемсалу! Мы должны поспеть туда завтра днем! — сказал конунг.
Глава 3. ХОРОВОД СЕЙДОВ
Они радовались, избегнув страшной участи на Ятхольме, и весла так и летали в руках. С рассвета они шли курсом на северо-запад, направляясь к Йемсалу — Священному острову, цели своего плавания.
В полдень завиднелся и низкий берег, образованный растресканными гранитными глыбами, оглаженными волнами. Все ближе они, и на их темной поверхности различимы даже светлые рисунки человеческих и звериных фигур: таинственные древние знаки острова.
— Знаки! — с благоговением прошептали вполголоса несколько гребцов. На веслах, опустив парус, они вошли в уединенную бухту. В ней белая песчаная полоса вдоль камней и почерневший деревянный причал облегчали подход. Коснувшись бортом пристани, ладья качнулась, и не успел канат обвиться вокруг сваи, как настил заскрипел под тяжестью шагов богатыря-конунга.
— Мы сейчас идем вглубь, к Хороводу, чтобы спросить Оракула! — сказал князь, обращаясь к своим людям. — Половина вас остается здесь, под командой Айсата, так как Гунн пойдет со мной. Мы возьмем припасов на два дня — охотиться здесь запрещено обычаем предков. Помните об этом и остающиеся!
— Бор, мы не нарушим заветы заповедных мест! — отвечал за всех Айсат — средних лет широкоплечий дружинник с кустистыми бровями северянина.
Махнув на прощание рукой, князь и с ним остальные двенадцать человек цепочкой углубились в лес по узкой, извилистой тропе, шедшей между вековых сосен. В лесу дышалось как-то по особому покойно, точно сень вечного мира овевала эти священные места. Среди стройных корабельных стволов иногда мелькал силуэт зверя, забывшего страх перед человеком; в глубине крон пели птицы. На солнечных полянах горели цветы. Большая часть острова была заповедна и не населена, хотя на другом его конце приютилась пара деревенек, принадлежавших волхвам Оракула и местным рыбакам.
Тропа все время шла в гору по пологому склону, то там, то здесь виднелись глыбы камня. Наконец на вершине холма вековой лес расступился, и перед глазами столпившихся на опушке дингардцев открылось просторное дерновое, каменистое поле. Посередине его возвышались громадные, вертикально установленные камни, высотою в три человеческих роста. Эти гигантские, плохо обтесанные глыбы, которых Бор насчитал двадцать три, образовали хоровод, застывший на века и тысячелетия. Сумрачным величием веяло от этого грубого древнего сооружения.
— Вот он, Хоровод Сейдов! — напряженно прошептал Талма. Тесной группой приблизились они к исполинскому каменному кольцу, и тень его пала на них.
— Давно, слышал я, стоят эти камни… — промолвил задумчиво Бор, притрагиваясь ладонью к шершавой поверхности гранитной глыбы. — Ты, Гунн, помнишь предания о них?
— Слыхал я, что в давние времена обитали тут повелители камней, великаны-сейды. Водили они меж собою хороводы. Но как-то раз обидели чем-то Властелина великих камней, прогневался он, и тень бога опустилась на них. И тогда обратились они в камень, и стоят по сей день!
— И это все? — недоверчиво взглянул князь на неровные глыбы.
— Ну, есть и другое предание. Говорят, тысячу лет назад жили здесь древние люди, колдуны, которые возвели себе на славу эти столбы, храм из камня, и наделили его даром прорицания, каким доселе обладало лишь круговращение звезд! И возгордились они необычайно. Но после из-за гор Тундар пришли тучи, и на много лет заволокло ясное небо пеленой. Мгла опустилась над миром, и наступили долгие холода… А когда облака наконец рассеялись, то уже не было этих людей. И остались от них лишь длинные могильные холмы…
— Да, это больше походит на истину… — Между тем, пока они обходили вокруг, озерный конунг разглядел в каменном кольце проход с востока, образованный недостающим двадцать четвертым столбом. Оттуда тянулась аллея, обозначенная небольшими глыбами, вросшими по самые верхушки в землю. Дорожка упиралась в вертикальный плосковерхий камень, немного выше макушки человека, со сквозным отверстием вверху размером с кулак.
— Что бы это могло быть? — вырвалось у князя.
— Это Визир, — раздался негромкий голос. Зашуршал папоротник, и перед путниками предстал невысокий темноволосый человек в белом волховском плаще. Его странное лицо имело почти ромбическую форму: то был потомок древнего племени, один из тех, кто пережил время вместе с Хороводом. — Что вы здесь делаете? Что привело вас сюда? — спросил он их.
— Мы пришли узнать, как нам защититься от колдовства и остановить небывалую засуху! — ответил Бор за всех. — Мы шли из Дингарда получить ответ. Кто ты, в плаще волхва, задающий вопросы?
— Я — один из тех, кто при храме Оракула извечном. Тысячу лет мы спрашиваем совета у каменного хоровода великого Властелина, и тысячу лет дает он свои туманные, но верные ответы. Хотя иной раз и трудно бывает их разгадать…
— Сможет ли он ответить на наш вопрос?
— Прорицание происходит на рассвете: солнечный луч через «око» в камне Визира падает на внутреннюю поверхность глыб Хоровода и освещает один из тысяч вырезанных там рисунков. И каждый раз это оказывается нечто, служащее ответом на заданный вопрос, хотя тысячу лет назад нанесены на камень эти изображения… Такова сила древней мудрости!
— А пока я прошу вас покинуть это место и расположить лагерь на травах, в стороне от храма, чтобы не был потревожен ночной покой духа Оракула И еще — лишь благородный металл, извлеченный из камня, допускается сюда — но не темное болотное железо. Вы должны оставить свое оружие в лагере, и вернетесь за ним позднее.
— Мой меч не из болотного металла! — отвечал Бор волхву. — Привезен он из дальней стороны. Выплавлено было железо из рудного камня, и на берегу холодной реки в огненных горнах откован меч искусными карликами и закален в текучих водах. Выпал этот меч на зеленую траву из руки вождя воинственных пришельцев, сраженного моим отцом в дни его молодости, и мой он теперь по праву наследия!
— Хорошо, свой меч ты можешь оставить на бедре, — ответил волхв. — Но помните, здесь вы должны быть еще до рассвета! Пока прощайте. — И он растворился в зелени леса.
— Не поймешь этих волхвов Оракула — темно они говорят… — протянул Гунн. — Но незрелое железо болотное не любят они, предпочитая светлую бронзу…
За каменным Хороводом начинался луг, на котором то там, то здесь загадочно поднимались из травы глыбы, покрытые древними рисунками и письменами. В одном месте вдоль их тропы протянулась длинная насыпь высотой по грудь человеку.
— Вот он, длинный курган, — сказал Гунн, кивнув головой. — Будто спят под ними исполины, принесшие камни для Хоровода, и наступит день, когда они восстанут по слову бога…
Раскинув свой небольшой стан по возможности дальше от древних могил, путники перекусили чем судьба послала, оглядывали окрестности и до вечера бродили по округе, силясь прочитать надписи, в давние времена запечатленные древними письменами на вросших в землю камнях. Но вот стемнело. И только разложили костер из сушняка на давнем кострище, послужившем не одному поколению, как вдруг, на севере, лучиками вспыхнули, а затем развернулись полотнища сполохов розовато-голубого сияния.
— Смотрите! Смотрите! Знамение! — закричали все, вскакивая и вглядываясь в чудесную игру света на небе.
Один Гунн не разделил всеобщего восхищения.
— Говорят, в горах Тундар их видят куда как чаще! То отсветы подземных кузен, где куется ледяное оружие Чернобога, — медленно проговорил он.
— А наш волхв говорил, что это сполохи битвы Чернобога с Юмбелом… — возразил Бор.
— Кто их знает, что это такое…
— Скажи, Гунн, эта холмы, камни на острове — словно старые могилы…
— Я слыхал, в старину, чтобы мертвые не беспокоили живых, их хоронили на островах: вода — преграда для навий… Говорят, и сам Хоровод стоит на таком погребении, самом древнем…
Огонь потихоньку переползал с полена на полено, оберегая дрему уморившихся за день людей. Князь, сидевший в стороне от дружинников, встал и отошел за пределы светового круга. Внезапно ему почудилось, точно какие-то тени поднялись над древней могилой.
— Что это? — вырвался у него шепот.
— Здесь иногда оживают тени минувшего, чтобы вспомнить великое свое прошлое, оглянуться и вновь уйти в землю! — прозвучал над ухом у него голос незаметно подошедшего Гунна.
— Смотри! — Бор схватил своего спутника за плечо и показал на темневший на верхушке острова приземистый расчлененный силуэт Хоровода. Словно редкий пар восходил над столбами в свете звезд, и посверкивали в нем искры.
— Тысячи лет! Этим камням тысячи лет, конунг! И они обладают могучим волшебством предсказывать грядущее, и живут своей древней жизнью…
— Да, ты прав… Они словно говорят со звездами…
Все поднялись еще до света. Поблескивало составленное пирамидой оружие. Только у князя на поясе одиноко висел меч. В полутьме приблизившись к Хороводу, они увидели как от темных камней навстречу им отделилась фигура в белом.
— Идите внутрь и станьте по сторонам от входа. — По голосу узнавался давешний волхв. Они прошли внутрь круга, и отсюда было видно, что расстояние между камнями достаточно велико. Слабо белел в темноте столб светлого камня-визира. Волхв, войдя следом, раздвинул их в стороны и сам стал так же, обратившись на закат, что было странно Бору.
Так прошло несколько томительных минут в молчании. Внезапно из лесу долетел гомон птиц, увидевших светило. И вот из-за горизонта, который с этой стороны непостижимым образом не закрывали от стоящих людей верхушки деревьев, вспыхнул край солнечного диска.
— О Хорс великий, дай нам знание! — воздел руки волхв. В этот момент Бор различил, что вся внутренняя поверхность каменных столбов, обращенных к выходу, покрыта тысячами вырезанных рисунков и знаков — сверху донизу. Он понял, отчего волхв стал именно таким образом. В ту же секунду яркий луч света озарил небольшой кружок на одном из камней, высветив несколько рисунков. Это были: круг на длинном древке, посох с навершием, шестигранник, похожий на щиток черепахи, и бесформенная одноногая фигура с растопыренными руками. Через мгновение солнечный зайчик сместился и исчез.
— Что означает это, скажи, волхв? — нарушил молчание Бор.
Монотонным голосом, точно заученными фразами тот отвечал:
— Первый рисунок — личина на древке; то могущественное, древнее знамя богини Прии, богини цветения, противостоящее злу. Предание говорит, что оно находилось на острове, но потом было утеряно, давно. Камни вещают, что настало время отыскать его. Второе — посох, обладающий грозной силой. Но кому посвящен этот могущественный амулет — предание умалчивает. Третье — знак грома. Есть разные толкования: обиталище грома, венец грома, око грома… К одному из них приведет вас судьба. Четвертое — воплощение свартен, злых сил, ярость которых вам предстоит одолеть, чтобы достигнуть цели… — Волхв умолк.
— Что делать нам во исполнение предвещания? Куда направиться? Ответь! — спросил князь.
— Хорошо, — ответил волхв уже обычным голосом. — Ну прежде всего «гром» может обозначать и озеро Громовое, ибо оно так называлось издревле. Прибегнем к гаданию по рунам. — Рука его вынырнула из-под одеяния, неся рожок для костей. Он склонился над неровной каменной плитой, выступавшей среди дерна, покрывавшего землю внутри каменного круга. Волхв выбросил две кости. — Пять, — назвал он выпавшую сумму. — Пятая руна — «рейд», руна пути…
— Ну, это я и сам знаю, что предстоит дорога! — воскликнул конунг.
— … дорога не близкая! — закончил волхв. Он выбросил три кости. — Шестнадцать! Шестнадцатая руна — «соль» — знак восхода. Путь на восток. — Он бросил в третий раз — четыре кости. — Двадцать три! Редкое число. Оно соответствует количеству камней Хоровода. Двадцать третья руна — «этель» — руна древнего наследия, которое будет обретено.
— Бросай еще! — попросил Бор, завороженный краткими и четкими ответами, видя, что волхв прячет рожок.
Но тот покачал головой:
— По правилам делается лишь три броска: две кости, три кости и четыре кости. Ведь рун всего двадцать четыре, столько же может выпасть на четырех костях. Бросив пять костей, я спутаю нити между прошлым и грядущим, на радость свартен.
— Что теперь?
— Надлежит возблагодарить богов. Идите за мной, — отвечал волхв. Выходя, конунг положил руку на рукоять меча, и конец его случайно задел одну из каменных колонн. Внезапно точно жидкий огонь вспыхнул в крови Бора, и он вскрикнул от неожиданности; те же, кто был вблизи, увидали, как ножны меча и рукоять окутались на миг сиянием.
— Что это?! — воскликнул изумленный князь. Впервые на губах волхва появилось сумрачное подобие улыбки.
— Сейды благословили твой меч, конунг, — ответил он. — Они признали его.
Выйдя из Хоровода, они направились в глубь леса. Тропинка привела их к ручейку и повернула вдоль него. Вскоре они достигли поляны, посреди которой лежал в тени ветвей громадный камень ослепительно белого цвета, из-под которого выбивался, прозрачный ключ, дававший начало ручью. Ключ был совсем небольшим, и это, казалось, удивило и озаботило волхва.
— Ключ обмелел?! — вполголоса воскликнул он. — А ведь я был тут всего две недели назад! Приложи-ка руку к камню, — велел волхв конунгу.
Бор послушно прижал широкую пятерню к боку глыбины, и к своему удивлению, ощутил слабый ток тепла, идущий в ладонь, несмотря на то, что ночь и утро были холодными.
— Там точно костер горит глубоко в сердцевине, под каменной толщей!
— Твои чувства тебя не обманули…
— Так значит, это он и есть. Ключ из-под Камня, над истоком вод стоящего, о котором поется в преданиях?!
— Да, здесь витает дух самого творца Юмбела. Это одно из самых святых мест Озерного Края, если не самое… Но впервые на моей памяти обмелел источник, и значит, происходящее сегодня действительно несет страшную угрозу!
Бор между тем достал из-за пазухи мешочек с монетами и, вынув несколько кружочков светлого серебра, положил у камня. Коснулись огромного валуна, оставив по монетке, и все его люди. Будет нужда, и слуги Оракула заберут монетки, а пока они сиротливо остались поблескивать возле ослепительно чистой белой глыбы.
— Ступайте с миром и не оглядывайтесь, чтобы доброй была дорога! — напутствовал их волхв и исчез в лесу. Они же двинулись по собственным следам. Когда пришли в свой временный стан, раздались изумленные возгласы:
— Эй, смотрите, ребята, а на оружье-то ржавые пятна!
И действительно, рыжая ржавчина украсила потеками блестящую сталь. Откуда она взялась — никто не мог понять.
— Ты помнишь, как засветился твой меч, Бор? — спросил Гунн. — Быть может, это отзвуки сил, бушевавших в камнях Хоровода в момент прорицания? Тогда, будь оружие с нами, мы получили бы вместо него куски рассыпающейся ржавчины? — рассмеялся воин.
Они двинулись по направлению к своему кораблю, собрав пожитки.
— Что это значит? Знамя, посох, гром, зло, наследие? — сам с собою рассуждал князь. — Путь на восток — хоть это, спасибо, разъяснили… — Слушай, Гунн, ты не слыхал, что такое знамя Прии? — обратился он к помощнику, шедшему рядом.
— Говорят, Прия могущественна в плодородии и побеждает все препоны пред жизнью…
— Да это я и сам знаю! — не выдержал озерный конунг. — Да только не люблю я всех этих волшебств! Подсунул мне «дед» порученьице, нечего сказать!
— А засуха, видать, и вправду колдовская! Ишь ты, Ключ-из-под-Камня пересыхать начал! Не этот ли одноногий, которого показали, и запруду поставил?
— Поглядим, — бросил коротко князь.
Так они шли, пока, выбравшись на опушку, не были с радостью встречены ожидавшими их на берегу товарищами. И вскоре ладья уже отчаливала от пристани.
— Идем на Шурышкар, к востоку, — распорядился Бор. — Может быть, там услышим что-нибудь!
Глава 4. ОЗЕРНЫЙ ГОРОД
Стороною обогнув Опасный остров, они уже на следующий день приметили издалека, меж разошедшейся зелени лесов, очертания прибрежного города. Его бревенчатые стены и башни с зубцами выплыли из-за горизонта. Севернее города берега разрывало устье полноводной торговой реки Тагэт, соединявшей Суурярв со вторым великим озером — Доннервад, или Громовым. На реке и вырос город.
Ладья шла быстро, и через час уже была видна торговая пристань, на которой с недавно прибывшего судна выгружали бочонки и кули с товаром. Мощный бревенчатый частокол с высокими каланчами, нависавший над ней, придавал Шурышкару куда более внушительный вид, чем Дингарду, да и людей тут было намного больше. Многочисленные корабли и лодки скопились на берегу, правда, лишь немногие из них были боевыми судами. Бор обратил внимание и на какие-то обгорелые остатки у берега.
Вскоре ладья подошла к пристани и замерла. Тотчас князь заметил какое-то торопливое передвижение на берегу, и через минуту навстречу ему уже вышли человек десять, вооруженные копьями и мечами и возглавляемые богатырем в шлеме и панцирной рубахе, с серебряной гривной на груди. Бор, бывавший тут несколько лет назад, еще юношей, был слегка удивлен такой почетной встречей, так как не поднимал княжеского стяга.
— Вы кто будете, люди добрые? — спросил богатырь озерного конунга, только сошедшего наземь.
— Как — кто? Мы — дингардцы, разве не видно? — отвечал Бор с достоинством.
— А зачем вы приплыли? — прищурился круглолицый шурышкарец.
— А ты представился бы нам, гостям добрым, честь по чести, мы бы и ответ держали, — не потерял себя перед зажиточными озерянами князь.
— Я — Вогур, сотник шурышкарского князя Венцлова, — отвечал тот, показывая гривну.
— А я — Бор, озерный конунг Дингарда, — хлопнул дингардец по рукояти богатырского меча. — А приехал я по нуждам своего города, имею разговоры к вашим волхвам и людям. Потому нет у меня товаров для торговли, и оттого торговая мзда с нас не положена, — отрезал он.
— Что ж, конунг Бор, добро пожаловать, коли прибыл по-доброму. Я, на твоем месте, не стал бы тянуть, чтобы почтить князя Венцлова приветствием, потому как он на звериные ловы собирался завтра.
— Не обессудь, сегодня же приду — передай поклон князю.
Вогур, пристально оглядев прибывших, ушел к городским воротам. Показалось конунгу, что не доверяет ему сотник. Не по душе ему пришелся и оружный прием — да со своим уставом к чужим воротам не ходят.
— Шататься нам по городу всем нечего. В этот раз со мной Айсат пойдет.
Оба помощника согласно кивнули.
— Не нравятся мне тутошние порядки, гостей на пристани чуть не рогатинами привечают. Да, видно, есть причины. Не затевайте свары с местными, Гунн, да и от ладьи далеко не отходите. Кто со мной — копья не берите! — С тем Бор и его люди при одних мечах да топорах пошли в город.
У самых ворот, в сторонке, они увидали десятка полтора вооруженных воинов — что-то действительно было неладно, однако те их пропустили беспрепятственно. Длинные одноэтажные дома и двухэтажные бревенчатые палаты зажиточных горожан, крытые двускатной кровлей, выходили на площадь, от которой шли лучами мощенные бревнами улицы. Самая широкая из них направлялась в верхнюю часть Шурышкара, где стоял княжий дом, заметный не только размерами, но и развевавшимся над ним знаменем. С другой стороны виднелось большое, круглое строение, со срезанной конической крышей, из которой вилась струйка дыма.
Бор, плохо помнивший город, поманил прохожего мужичка:
— Будь здрав, человече!
— И ты будь здрав!
— Что это за хоромы круглые, из которых дымок вьется?
— Издалека, видать ты, ежели не знаешь, что это храм самого Поревита пятиглавого, нашего главного бога!
Бор повернул в ту сторону и вскоре, оставив своих людей снаружи, входил в ворота храма. Огромное помещение из стоймя поставленных бревен накрывала пологая коническая крыша, поддерживаемая изнутри столбами; в середине ее, срезая конус, располагалось большое световое отверстие. Прямо под ним, из утоптанного грунтового пола, выступали края большого круглого жертвенного очага, на котором можно было бы поджарить целого быка. Но сейчас он слабо курился дымком угольев.
В глубине высилась огромная деревянная пятиглавая статуя бога, с грубыми чертами лиц, нахмуренных или искаженных угрозой, яростью или свирепой радостью, так что мурашки шли по коже. В руках его были круглый щит и поднятый меч. То был Поревит, воинственный бог озерян. Сбоку стояли еще две статуи поменьше, изображавшие второстепенных божеств торговли.
Только Бор показался на пороге, навстречу появился бородатый волхв в белом плаще с красным кругом, означавшим кровавые жертвы, угодные богу.
— Ты пришел пожертвовать великому владыке, Поревиту, незнакомец? — спросил он.
— Я пришел из Дингарда. На Йемсалу я получил предсказание: чтобы разомкнуть небеса для плодородных дождей, остановить вредносное колдовство, обрушившееся на Озерный Край, нужно найти знамя богини Прии и вступить в сражение со свартен. Можешь ли ты, волхв, помочь мне в моих поисках?
Волхв нахмурился:
— С Поревитом Прия в неприязни, ибо он несет гибель врагам, она же — дарит жизнь всем без разбора… Дай засуха нам не очень в тягость, ибо Шурышкар — город торговый… Однако я скажу тебе то, что знаю: наш храм не очень древний, но издавна в нем существует предание, что знамя, врученное богиней Прией, было унесено на восток — для тяжелой борьбы. С каким врагом — не упоминается, однако обратно оно не возвратилось. Тогда же, говорится в этом сказании, исчез и древний посох Юмбела, обладавший могучей силой. Более ничего мне не известно, и ничем не могу я помочь… — Он умолк, скрестив руки на поясе.
Бор поклонился в пояс громадному молчаливому идолу, положил в жертвенную чашу серебряную монету и вышел. Тяжелые думы тучами окутали его чело: он понял, как трудно ему будет отыскать следы на просторах Поозерья. Затем, увидав идущего навстречу шурышкарского воина, он вспомнил про ладью, разбившуюся на Ятхольме, и спросил его:
— Не знаешь ли, доблестный, где проживал изкарец Байдур? Была ли у него семья?
Брови воина удивленно приподнялись, но он ответил:
— Да, я знал его, мы жили рядом. Он пропал уже месяц, не вернувшись вместе с кораблем, на котором ушел. Но я могу отвести тебя, если ты хочешь, к его жене.
— Хорошо, — ответил князь и, сделав знак своим людям оставаться на площади, пошел вслед за проводником к одному из длинных домов.
Они вошли в дом, и воин провел его по коридору в одну из разгороженных комнат этого халла. Бор увидел там черноволосую женщину, печально укачивавшую ребенка.
— Здравствуй, женщина! — сказал он. Та подняла изможденное лицо. — Байдур из Изкара был твоим мужем?
— Да. Ты привез от него послание? — Глаза женщины вспыхнули надеждой, но затем до нее дошло значение слова «был», и брови ее исказились.
— Нет. Он умер на моих руках, и Морена смилостивилась к нему, положив конец мучительной болезни. Но предупреждением своим он спас меня и мою команду от страшной смерти, и за то вовек мы ему благодарны. Вот его кольцо, я привез его. — Он достал кольцо и подал его женщине. В это время стоявший позади воин-провожатый куда-то вышел.
Женщина подалась вперед.
— Где, где ты нашел его?
— Они разбились на Ятхольме, и умерли все. Он один дожил до нашего приезда.
— Ты закрыл ему глаза? — спросила женщина, судорожно сглатывая и сморщив веки, точно ей было очень больно.
— Да, я закрыл ему глаза и дал монету, чтобы он мог заплатить перевозчику через глубокую Туонелу и не быть ввергнутым в ее вековечные воды.
— Тогда возьми это кольцо себе, — протянула женщина перстень обратно, и было видно, что ей трудно отказаться от дорогого украшения. — Он привез его из Изкара…
— Хорошо, — отвечал Бор. — Но мы все хотели бы отблагодарить близких нашего спасителя, поэтому не погнушайся нашими деньгами. — И он насыпал из кошелька на полог старых благородных монет. — Может быть, это поможет в твоей горькой вдовьей доле.
Женщина зарыдала, кивая головой. Князь вышел, нахмуренный, огляделся, словно в недоумении. В этот момент на него навалилось больше десятка вооруженных людей:
— Хватай его! Это хускарл! Я видел у него кольцо Байдура, значит, они и корабль Ульфа захватили! Это он третьего дня грабил! — кричал кто-то.
— А ну, отцепись! Я дингардский озерный конунг! Только с Йемсалу пришел! — Бор отвешивал полновесные удары, так, что валил с ног и, встряхивая плечами, разметывал прицепившихся, точно собак. — Я ж вам покажу, ужо, как не верить! — Он отбился. — Байдура корабль на Ятхольме разбился давно, и все они погибли!
— Он говорит правду! — закричала с порога выбежавшая на шум вдова. — Он денег принес! — Но женщину никто не стал слушать, а на него со всех сторон нацелились рогатины и мечи.
Тогда, не желая открывать вражду и стремясь закончить миром, он не стал вынимать свой меч, а сказал:
— Пойдем к вашему князю, а там рассудим. Только меча моего не трогайте: не вы мне его на пояс навесили — не про ваши руки и снимать! Не то быть сече!
— Хорошо! — ответил ему за всех тот, кто постарше, понимая, что так просто разоружить богатыря не удастся. И окружив кольцом направленных копий, они повели его к дому, над которым висел щит с золотой рыбой на лазоревом поле — знак шурышкарского князя.
Так, толпой, подошли они к воротам халла, где было полно народа, окружавшего сидящего на крыльце князя. Венцлов — худолицый, чернобородый человек с глубоко посаженными глазами — кутал узковатые плечи в алую мантию. Завидев пришедших, он заговорил, не дожидаясь приветствия Бора:
— Ты был опознан людьми Вогура по светлой бороде и волосам, которых не скрыть и ночью, как и ражую фигуру! Ты — вождь хускарлов, которые третьего дня грабили и палили ладьи и пригороды у пристани. Нынче, мне сказали, что и торговый корабль Ульфа — твоих рук дело, и ты хвалился перстнем одного из его людей! Наглый хищник, ты явился сюда, чтобы высмотреть еще добычи! — Глаза Венцлова горели. — Так вот она: ты будешь принесен в жертву славному Поревиту, грозному покровителю Озерного Града! Связать его! Я оправдаю надежду моего народа на твердую защиту!
— Окстись, князь! Дай оправдаться! — воскликнул, разгорячившись, Бор. — Так ты гостей встречаешь? Знаю, приняли меня, верно, за рыжего хускарла Вирре Бердекса — он да с ним сорок его молодцев в стальных шлемах встретились мне по пути на Йемсалу, да раздумали нападать, и мы разминулись мирно. Он шел на ваш берег.
— А, да ты и есть он самый! — вскричал князь, еще распаляясь. — Хватайте его, да меч заберите и вяжите!
— А так?! Добудь меч, как он моим предком был добыт! — выкрикнул озерный конунг, разметывая навалившихся сзади воинов.
— Не пожалеть бы тебе, князь, за горячность!
Выхваченный меч молнией сверкнул в его руке, сшибая древки тонких шурышкарских копий. Напролом он ринулся к выходу, разгоняя толпу; на пути его вырос Вогур с поднятым мечом, но блеснула сталь и с резким звяком меч сотника сломался, перерубленный у рукояти, и тот подался назад перед неудержимой силой князя. Прыжком Бор выскочил за ворота, и брошенные вслед ему копья просвистели мимо — и только одно или два разодрали плащ и рубаху.
На бегу он заметил, как ниже, на площади, его люди, точно затравленные медведи, отбиваются от насевших со всех сторон шурышкарцев.
— За Дингард! — взревел он луженой глоткой, с тыла раздавая могучие удары плашмя по головам и плечам нападавших и действуя пудовым своим кулачищем. Как снопы валились оглушенные, воя бежали взгретые.
— Древками бей, не колоть! — крикнул он своим дружинникам, подхватившим выроненные озерянами копья. — За мной! — И они, воспрянув, ринулись за ним малой горсткой, точно шлейф камней за движущейся скалой, сокрушавшей тех, кто преграждал выход из города.
Отбиваясь, они выбежали в незапертые ворота и сломя голову кинулись к пристани, чтобы опередить преследователей. Увидев товарищей, Гунн не растерялся, отдал команду, и когда подбежавшие начали прыгать в ладью, она была готова отчалить. Бор в горячке оглянувшись — не отстал ли кто, — сунул меч в ножны и рявкнул:
— Навались! — Ладья уметом отскочила от берега, выходя на стрежень широкой реки.
— Плохую шутку с нами сыграл Вирре Бердекс! — сказал зло князь. — Айсат! Айсата нет! — вдруг в отчаянии воскликнул он, треснув себя ладонью по голове. Действительно, в спешке одного человека не досчитались.
— Смотрите, вот он! — Гребцы и конунг увидели, как в воротах города показались торжествующие, точно скрутили медведя, воины, которые на растянутых веревках тащили избитого, в изорванной одежде человека. То был Айсат, поникший головой.
— Подойдем ближе к берегу, может быть, посчастливится отбить его, — приказал Бор, вскакивая на ноги. Но в это время плененного Айсата утащили назад, а вместо него спустился рослый Вогур в сопровождении своих людей.
— Негостеприимные озеряне, что вы собираетесь делать с моим человеком?! — крикнул ему конунг, сложив ладони рупором.
— Он займет твое место на жертвеннике Поревита, вор! — крикнул ему сотник.
— На выкуп согласитесь?
— Нет! Это отучит вас нападать на мирный город!
— Говорю тебе, мы не хускарлы — ты б и сам это понял, если бы глаза тебе не застила злоба! Но, хорошо! Что ты скажешь, если я не позже чем через три дня привезу вам настоящего вожака хускарлов — обменяете его на нашего человека?
— Привези себя сам! — крикнул Вогур, потрясая копьем и готовясь кинуть его, так как ладья подошла излишне близко. — Ночью вы убили семерых наших и имели наглость вернуться опять!
— Не мы убивали! Сегодня вы отделались синяками — я не хочу войны! Но убью двадцать, отплачу сторицей, если вы не дождетесь, когда я привезу настоящего разбойника на замену! — разъяренно крикнул Бор. — Помни: три дня, или вы умоетесь кровью!
— Хорошо, три дня! — насмешливо крикнул Вогур в ответ.
Глава 5. БИТВА ХУСКАРЛОВ
— Если мы не найдем хускарлов и не одолеем их, нам не избегнуть позора и междуусобицы! — сказал князь своим людям.
— Ты думаешь, находники спрятались по реке? — спросил Гунн Бора.
— Руку даю на отсечение, что они затаились где-то там и выжидают. Они прячутся где-нибудь в заводях, выше Шурышкара, и, подстроив неожиданное нападение, мы победим их.
Ладья осторожно плыла в сумерках вдоль лесистого берега Тагэт; весла плавно и редко опускались в воду.
— Дым! — вдруг тихо сказал зоркий Талма, посаженный на нос впередсмотрящим, различив еле заметную струйку дыма на изкарской стороне.
— Сойдем, посмотрим! — велел Бор.
С подошедшей к берегу ладьи он осторожно высадился в сопровождении двух человек. Они покрались сквозь лес, держа наготове метательные копья. Наконец показался отсвет пламени, и тотчас до их ушей донесся хриплый рык:
— Рилле, рилле, хундс! — «Ройте, ройте, собаки!» — Эти деньги вернутся к нам в загробном мире, и мы будем там хорошо жить, а не прозябать на берегах тоскливой Туони! Того, что у нас осталось, на гулянки хватит! — распоряжался голос Бердекса. Слышался скрежет и звон лопат и шорох отбрасываемой земли.
— Клад закапывают посмертный! — догадался Бор. — Ишь ты! Вовремя. Смотри, часовых у них много: видишь тени? Нынче на них нападать не будем, они настороже, можем упустить Рилле… тьфу, Вирре! — прошептал он сопровождавшему его дружиннику. — Возвращаемся, я, кажется, кое-что придумал назавтра…
Без происшествий добравшись до ладьи, он рассказал об увиденном своим людям:
— Сейчас на них нападать не будем: их больше, да и настороже они в темную пору. А вот завтра мы их увидим! Так сделаем, что лишь часть их с нами выйдет на сражение.
— Как это?
— Притворимся, что мы торговая ладья — они и оставят заслон на берегу! Ну-ка! — велел он ожидавшим команды людям. — Снимай щиты с бортов! Голову на носу — завесить! Половину весел убрать внутрь…
В самую темную пору ночи, обмотав весла тряпками, ладья украдкой поднялась по реке выше разбойничьего становища…
На следующее утро река блестела, как зеркало, лес отражался у берегов в воде, только кое-где еще висели клочья ночного тумана. Судно, похожее на торговое, завернуло за лесистый мыс и показалось перед зеркальной заводью, на берегу которой горел одинокий костер, сушились сети и, вытянутый на берег, чернел рыбацкий челн. Несколько человек занимались там каким-то своим делом, лениво поглядывая на объявившееся судно.
Однако только корабль достиг середины заводи, как из-под пригнутых к воде ветвей в дальнем углу бухты вылетела боевая ладья, на ней блестали шлемы, топоры и наконечники копий.
— Интересно, как они умудрились упрятать такой большой корабль? — под нос себе проворчал Бор. Но он не сомневался, что хитрость хускарлов простирается дальше, и не меньше десятка людей скрывается в засаде на берегу, чтобы схватить тех, кто попытается сбежать в лес от нападавших. На это он и рассчитывал.
— Я Вирре Бердекс из Треллеборга! Сдавайтесь, и я пощажу ваши жалкие жизни! — загремел с носа знакомый Бору голос рыжего главаря в сверкающем панцире и рогатом шлеме. Песенка купеческого судна была спета. Но когда хускарлы были совсем уже близко, поднялись из-за его бортов в свою очередь щиты и сверкающие шлемы, и ощетинилась ладья частоколом копий. Открылась зубастая голова ящера, а за ней на носу, со сверкающим мечом в руке грозно встала фигура озерного конунга и на корме взлетело Оленье знамя.
— А, это ты, пес?! Я знал, ты попадешься мне! — потряс секирой вождь пришлых.
— Нет, это ты мне попался, рыжий Вирре! — гулким эхом отозвался на реке громовой голос князя дингардцев, и даже не знающие страха сердца хускарлов дрогнули. Силы были почти равны, ибо Вирре и вправду попался в собственный капкан: трем десяткам хускарлов, остававшихся на борту судна противостояли двадцать четыре дружинника во главе с конунгом-богатырем.
Ладьи ударились бортами; затрещали, впиваясь в дерево, крючья. Кинулись вперед, размахивая топорами, нападавшие, но тут же половина их была сброшена в воду или на свою ладью.
А затем и вовсе произошло нежданное. Только Вирре размахнулся топором, чтобы перескочить на дингардский корабль, как рослая фигура конунга точно на крыльях перенеслась на его собственный. Дважды сверкнула молния меча, и двое хускарлов упали молча, зарубленные. Не прошло и нескольких мгновений, а Вирре лишился трети людей.
— Хасли! Рапп! Руби их! — рявкнул он своим помощникам и обрушил страшный топор на озерного конунга. Но меч встал на пути сверкающего полукруга, описанного секирой, и снопы искр жигнули во все стороны. Дингардцы хлынули на корабль хускарлов, и началась безжалостная сеча. Разбойников оттеснили к корме, стоны, крики, лязг и скрежет стали далеко разносились над тихой заводью.
Вот Вирре, взревев, страшно взмахнул своим топором, но внезапно, точно неведомая сила вырвала секиру из его крепких рук, и в следующее мгновение сверкающий умбон конунгова щита надвинулся к его глазу, огромный, ослепительный, как солнце, и коснулся его лба. Раздался ужасный треск, и все померкло перед глазами хускарла, когда он опрокинулся на дно ладьи.
— Вяжи! — коротко приказал озерный конунг своим и легко двинулся между переломанных скамей и распростертых тел к корме корабля. Полтора десятка уцелевших в битве хускарлов, отфыркиваясь, уплывали к берегу, по которому бегали их бессильные помочь товарищи.
Бор велел прицепить корабль хускарлов к своей корме и двинулся вниз по реке. Четверо из его дружинников неподвижные молча лежали под плащами с навсегда застывшими лицами. Еще четверо стонали или ругались в полузабытьи. Остальные, в повязках, окровавленные, устало гребли по течению. Под сапогами князя лежал бесчувственный пленник — главная добыча.
Когда Вирре пришел в себя и увидел нависшую бороду конунга, он заскулил от злости.
— Ты сам виноват, Вирре Бердекс, что попался мне. Ты своим ночным грабежом навел на нас подозрения шурышкарцев, один из моих людей был захвачен, и мне пришлось с тобой биться. Я обменяю тебя на своего человека, которого хотят принести в жертву Поревиту неразумные озеряне.
— Ты не сделаешь! Ты не сделаешь этого! — в диком страхе воскликнул Вирре, у которого волосы встали дыбом. — Тот, кто погиб на алтаре, никогда не попадет к подножию Тюра на том свете!
— Я не люблю человеческих жертвоприношений, но мой человек — невинен, а на тебе — их кровь. Я дам тебе маленький нож, которым режут мясо во время еды. И если они не прикончат тебя сразу, им одним будет досадно, когда придя, чтобы утащить человека на жертвенник, они увидят, что он успел перерезать себе жилы, отправившись последней дорогой воинов. Ты сможешь умереть достойно.
…Прошло несколько часов, и за лесом показались стены Шурышкара. Подплыв ближе, Бор остановился и громким голосом начал выкрикивать имя Вогура до тех пор, пока тот не появился, осторожности ради прикрываясь большим щитом.
— Смотри, Вогур! — поднял князь за шиворот тяжелого рыжего хускарла. — Разве он не больше похож сам на себя, чем я на него?
— Ты прав! — отвечал Вогур неохотно. — Мне кажется, это действительно он. Я постараюсь убедить волхва, который уже назначил жертву, чтобы он поменял его на этого человека. Но наш волхв не очень-то слушает кого бы то ни было, кроме князя, а Поревиту все равно, что тот, что этот…
— Теперь слушай меня, Вогур! — проревел Бор, давая выход ярости. — Ежели ты не выполнишь наш уговор, я отпущу этого человека с его кораблем и предложу ему присоединиться ко мне с командой хускарлов. Через неделю под Шурышкаром будут стоять все боевые струги Дингарда. Ты знаешь — нас мало, зато мы многого стоим! Ты все не верил мне, но тогда — поверишь!
— Да, это слова озерного конунга Дингарда! — ответил Вогур, слегка побледнев. — Я был глуп, как пень, но мне, наверное, отвели глаза. Скорее я пойду на ссору с волхвом, чем продолжу распри с тобой! Мне хочется надеяться, что я не опоздаю, потому что мое обещание тебе для него ничего не значит.
Не прошло и часа, как Вогур вновь появился на берегу в сопровождении нескольких воинов, приведших мрачного Айсата, лицо которого покрывала засохшая кровь, но руки были свободны.
— Вот твой человек!
— Он без оружия, а взят был с мечом, — терпеливо напомнил Бор.
— Да, конечно! — И не спрашивая ничего, сотник снял меч с пояса одного из своих людей, подал Айсату и подтолкнул того к ладье.
Бор швырнул на берег спеленатого хускарла. Но перед этим, незаметно для окружающих, сунул ему в руку маленький ножик. Затем помог растиравшему затекшие от веревок руки Айсату забраться в ладью.
— Послушай, конунг! Я не хотел вражды, — заговорил Вогур. — Мы можем по честной цене купить трофейный корабль, чтобы хоть как-то смягчить обиду, нанесенную вам этим недоразумением.
— Хорошо. Деньги пригодятся семьям моих павших людей, выполнивших вашу работу! — ответил спокойно конунг, хотя глаза его зло блеснули.
— Тогда вот плата! — Сотник бросил Бору мешочек с серебром и две штуки тонкого полотна, дорого ценившегося на Озерах. Князь велел отвязать судно хускарлов, с которого забрал лишь часть оружия, и отплыл от берега. Лишь отойдя на изрядное расстояние вверх по реке, он велел пристать на лесистой излучине.
Сойдя на берег, они сложили костер на чистом месте, на него возложили мертвых товарищей в боевом убранстве. Поместив к убитым деньги и вещи, воины обступили огнище кругом, и Бор зажег погребальное пламя. Ветер, раздувал языки огня, и люди, опершись на копья, сосредоточено смотрели, как в желтых и красных колеблющихся полотнищах исчезают их боевые друзья…
Взойдя на челн, Бор велел идти к противному берегу реки.
— Попробуем заскочить в Изкар: может быть, там больше повезет с поисками. Да и лекарь нужен для раненых.
Глава 6. БАШНЯ ИЗКАРА
Некогда Изкар проиграл торговое соперничество Шурышкару. Но не только запущенность его древних валов и бревенчатой стены, покосившиеся ворота и редко проходившие между них люди отличали его. Название — Каменный город — отражало его суть. Камень выступал из-под древних валов, он лежал на земле, выглядывал под корнями деревьев. Там, где стена ограды вползала на склон городского всхолмия, поднималась высокая башня, сложенная из камня — только островерхая крыша ее была тесовой; и с обеих сторон к ней примыкал кусок древней каменной стены или вала.
С изумлением озерный конунг задрал голову, разглядывая эту древнюю четырехугольную башню, казалось, хранившую какую-то мрачную тайну. За пределами городской стены виднелась голая вершина высокого каменистого холма, на которой можно было различить развалины каких-то зданий.
— Что это там? — поинтересовался он у стражника, одиноко скучавшего у ворот.
— Лысая гора, — как-то не очень охотно отвечал тот.
Пелена уныния, полузаброшенности точно была накинута на город, хотя все вокруг свидетельствовало о властвовавшем здесь некогда процветании и богатстве.
— Послушай, я чужеземец и никого здесь не знаю, — снова обратился он к привратнику. — Но мне нужен лекарь для моих людей. Лучший лекарь.
— Да, это то немногое, что еще осталось в Изкаре, — отвечал тот. — Лучший лекарь в городе и, быть может, во всем Поозерье — Каст из Старой Башни. Хотя за лечение чужаков он берет немало.
— Ничего. И еще — не подсказал бы ты мне человека, который знает древние предания? Может быть, волхв при городском храме?
— Волхвы при храме давно уже все позабыли, — отчего-то нахмурился бородатый воин. — Каст знает предания лучше, чем кто-либо другой: он происходит из древнего рода, и оттуда же он унаследовал лекарское искусство… Но ты хорошо сделаешь, приезжий, если первым делом почтишь нашего древнего бога, Инмара, и пожертвуешь ему маленькую толику на поддержание святилища — таков наш обычай. Его храм — первое каменное строение здесь, он полуразрушен с давних пор, но никто не берется восстановить его, потому что строить как прежде уже никто не умеет…
В отличие от Шурышкара дома тут были разных размеров, а улицы оставались немощеными, так как земля была каменистая. Вопреки совету стражника, конунг прошел вдоль крепостной стены прямиком к башне. Он постучал, и на стук отворил человек довольно необычного для Поозерья облика: он был невысок, темноволос, его подбородок украшала борода настолько короткая, что наводила на мысль о бритье; большой прямой нос придавал лицу некоторую надменность и резкость, а темные глаза были остры и живы.
— Ты лекарь Каст? — спросил князь скорее утвердительно.
— Да, — ответил тот, точно отрубил.
— Я Бор, озерный конунг Дингарда Несколько моих людей изранены в битве с хускарлами, и я прошу тебя помочь им. Мои люди ждут у ворот, они проводят тебя к дорожной избе, которую мы заняли Я же должен соблюсти ваш городской обычай и почтить вашего бога. Задаток вот, — он протянул лекарю несколько монет из светлого серебра.
— Хорошо. Мне необходимо собрать сумку, ты же можешь идти. Храм расположен в центре города, и ты не ошибешься, увидев его, — ответил Каст.
Бор быстро вышел к небольшому храму необычной формы, стоявшему между домов, построенному из белого камня и крытому четырехскатной кровлей. Войдя в его широкие двери, князь увидел перед собой каменную статую бога, на которую падал свет из круглых окон под крышей. Статуя была необычна — неведомый мастер выточил ее из камня с таким искусством, словно это было дерево, передававшее гладкую поверхность кожи, — фигура юноши, с загадочной улыбкой на губах, в накинутой на плечи шкуре быка и с посохом в руке.
В храме было пусто. Одинокой казалась бронзовая чаша, стоявшая перед статуей. Древностью, затерянным в веках искусством, казалось, веет от изваяния, но это ощущение было совершенно иным, чем при виде громадин Хоровода, более светлым — хотя изображение было явно чуждо простым нравам Поозерья. Внезапно светлое настроение переменилось — Бору почудился недобрый взор, следящий за каждым его движением. Он быстро поднял глаза, но губы божества по-прежнему изгибались в легкой улыбке и слепобелые глаза по-прежнему заглядывали в неведомое. Встряхнув головой, чтобы прогнать навязчивое ощущение, Бор бросил в чашу серебряную монету и вышел из пустого храма.
Возвращаясь обратно, он увидел, как его раненые, поддерживаемые товарищами, в сопровождении лекаря входят в городские ворота.
— У меня они быстрее пойдут на поправку, — объяснил Каст подошедшему конунгу.
— Я слыхал, ты собираешь древние сказания? — спросил его Бор, сопровождая всю компанию к башне.
— Да, — отвечал изкарец. — Я происхожу по прямой линии от первостроителей этого города, и поэтому мой интерес к его прошлому естествен. Им некогда была поручена оборона этой башни, и возможно, это одна из причин, если не главная, по которой мой род уцелел до сих пор… Но почему ты, озерный конунг, интересуешься этим?
— Я получил прорицание на Йемсалу о том, что должен найти древнее знамя для борьбы с силами зла…
— А… Хорошо. Когда я закончу накладывать повязки раненым, мы сможем поговорить.
Первый этаж башни был сумрачной залой, освещенной через узкие бойницы, к которым надо было подниматься по приступкам. Здесь находился большой стол, полки с горшочками, корчагами, ящичками, наполненными неведомыми зельями и травами. В углу стояла хозяйская постель.
Раненых сразу повели на второй этаж по почерневшей от времени лестнице, где им постелили на сене. Лекарь сделал им повязки с мазью, облегчавшей боль, и они сразу погрузились в живительный сон. Люди Бора, простившись, отправились обратно, а самого его хозяин пригласил присесть на табурет к столу.
— Вначале я поведаю тебе, конунг, как был создан этот город, — начал свой рассказ Каст. — Было это много веков тому назад. Леса в ту пору не были так густы, и через них легче прокладывались дороги. А на юге было время крепостей, когда могучие правители многолюдных народов строили и укрепляли их, дабы защитить свои богатства от других таких же властителей. Один из этих правителей, имевший самое сильное войско, владел огромными странами. Он вел войны и строил крепости на своих границах.
И однажды пришли к нему купцы с севера, и рассказали о красе Озер и о величии здешнего края. И загорелся он мыслью поставить свою ногу и здесь. Он отправил войско и велел выстроить крепость, которая обозначала бы границу его владений на Озерах. С юга пришли они, может быть, через волок Иктыль, а быть может (и скорее) по суходолу, прокладывая путь через леса, как я уже говорил, не столь густые, что в нашу пору. И стали возводить крепость из камня, как принято было у них на юге, неуязвимую для времени и огня.
Долго жил тот правитель, и город успели построить, но и этот человек был не вечен, а его наследники мало интересовались делами в дальних краях. Однако город привлекал купцов, и земледельцы видели в его стенах надежную защиту. И когда настало время, подобное прежним, и каждый город, и каждая земля стали сами за себя, он по-прежнему процветал. А между тем время продолжало идти — дороги ветшали, тропы зарастали, и реки оставались единственными надежными путями через чащи..
Каст поднялся из-за стола и показал на холм, вершина которого виднелась в бойнице:
— Несколько веков назад, прослышав о богатстве города, которое на самом деле уже не было таким, как прежде, сюда привели свою силу вожди хускарлов. Незадолго до того разразилось невиданное доселе бедствие — содрогнулась земля, потемнело небо и часть городских укреплений была разрушена. Хускарлы воспользовались этим, они захватили холм и поставили свой замок, пустив в дело возвышавшуюся там сторожевую башню, такую же древнюю, как и эта. Спустя сто лет народ возмутился и прогнал правителей хускарлов, бравших с города дань.
Однако город был разрушен и разграблен во время штурма, и большие каменные строения к тому времени давно разучились возводить. А на противоположном берегу Тагэт уже вырос торговый городок предков князя Венцлова. Они вырвали первенство у обескровленного Изкара, и с тех пор город пустеет и пустеет…
— А замок хускарлов — я вижу его развалины?
— А я разве не сказал? Там, лет сто назад, поселились ведьмы. Еще с давней поры Лысая гора была зловещим местом, там приносили жертвы, а теперь оно оправдало свою славу…
— Хорошо, мы еще поговорим об этом. А пока возвратимся к более древним временам. Ты знаешь что-нибудь о знамени Прии?
— Немного слышал об этом… История произошла еще до того, как был заложен Изкар — незадолго до того… В ту пору силы волшебства действовали гораздо сильнее, чем позднее. То ли из-за гор Харвад, то ли откуда-то с юго-востока вторглись в леса желтолицые кривозубые люди с кривыми мечами и кривыми душами. О вторжении этих орд заранее оповестили при помощи древних костровых башен, и навстречу им двинулась рать Поозерья. Но пришельцы были вооружены также древним колдовством. И с острова Йемсалу были вместе с войском посланы могучие талисманы: знамя Прии, посох Юмбела, а третий — корона Грома — был символом власти одного из князей Озерного Края.
— Корона Грома? Не ее ли символ — вытянутый шестигранник?
— Да, знак Грома, украшающий венец.
— Но на Йемсалу ничего мне о ней не сказали, хотя знак был.
— Она ведь не принадлежала храму острова, и в преданиях Хоровода о ней может ничего не говориться…
— Они исчезли вместе?
— Нет, судьба талисманов оказалась разделена. Знамя, бывшее хоругвью победоносного войска, было отправлено назад, но будто бы затерялся его след на пути, в межозерье, в лесах Тайвала. Посох находился в искусных руках главного волхва, оставшегося на юге. Что стало с ним после — известное мне предание умалчивает. Но, говорят, этот посох был похож на жезл статуи Инмара, стоящей в нашем городе. Ведь некоторые считают Инмара одним из воплощений творца — Юмбела…
— А корона? — с жадным любопытством спросил Бор.
— Венец Грома был утерян на поле брани вместе с гибелью владевшего им князя. Никто больше не видал эту реликвию — одни считали, что корона была погребена вместе с телом вождя. Другие — что разломана на части жадными пришельцами, которым посчастливилось бежать с поля битвы…
— А у них тоже было магическое оружие?
— Говорят, зеркало, обладавшее странной силой. Зеркалом тьмы называли его… Но оно не помогло им…
— На Йемсалу мне был показан Одноногий, воплощающий зло…
— В сказах Поозерья упоминается одноногий Охотник Чернобога…
Внезапно Каст заметил кольцо на пальце Бора.
— Откуда оно у тебя? — воскликнул он взволнованно.
— Этот перстень тебе знаком?
— Да. Он принадлежал человеку, который вынужден был покинуть Изкар, как и многие лучшие из наших людей…
— Его звали Байдур?
— Да.
— Он погиб на Ятхольме вместе со всеми своими товарищами от неведомой болезни. Его вдова в Шурышкаре уже знает об этом. Что это за кольцо?
— На нем руна «Турс» — что значит «Врата», врата меж добром и злом. Предание говорит, что тот, кто окажется достаточно силен, обладая им, сможет одолевать злые силы… Байдур знал это предание, он пытался изгнать ведьм с Лысой горы, однако его сил хватило лишь на то, чтобы не погибнуть и бежать. А они только стали сильнее.
— Но как вы миритесь с ними? И почему я даже в Шурышкаре не слышал о них?
— Кто же признается добровольно, что зло властвует над ним? И потом, они не владычествуют полноправно. Просто с покровом ночи становится небезопасно ходить за городом. Впрочем, никто так же не знает, куда деваются пожертвования из храма Инмара…
— Как? Из храма Инмара?
— Увы, лишь на статуе, запечатленный древним мастером, он — юноша. Народы, которым он покровительствовал, состарились и исчезли, наш город пришел в упадок…
— Значит, ведьмы подобны паразитам, поселившимся на сваленном, гниющем древе?
— Да. Поэтому, главное покрепче закрывать на ночь ставни и двери. Впрочем, несмотря на эти предосторожности, некоторые старые дома, в которых жили неугодные люди, наутро оказывались навсегда опустевшими или носили следы страшных пиршеств… Но это было давно. Кстати, уже начинает смеркаться — надо и нам закрыться, — указал Каст на ослабевший свет из бойниц, украсивший стену тенями верхушек деревьев с дальнего холма. Внезапно, когда Каст направился к бойницам, Бору показалось, что очертания теней на мгновение поменялись, а затем сделались прежними.
— Ты заметил? — с некоторой растерянностью сказал лекарь.
— Нас подслушивали снаружи, я так думаю, — спокойно отметил Бор.
— Тот, кто это сделал, лазает как ящерица. Поэтому, я на твоем месте закрыл бы ставни и наверху. — Говоря это, конунг пересек залу и прыжком оказался возле бойницы. Однако ничего он в нее не увидел, кроме солнца, опускавшегося к лесу.
— Всякие духи, зло, навьи — просачиваются сквозь щели, но, слава Инмару, стены здесь прочны и заговорены древними заклятьями. Надо лишь хорошо закрыться, и мы в безопасности.
— Отсиживаться за стенами? Это не по мне! — ответил конунг, спрыгивая вниз. — Ведьмы все время в развалинах?
— Как будто бы нет, лишь с наступлением сумерек они являются туда из лесу или из других неведомых укрытий, чтобы творить свои черные дела. Но… Неужели ты решишься пойти туда в этот роковой час?! Тех, кто рискнул совершить это, иногда находили растерзанными, а чаще они исчезали без следа. Лишь один или два, подобно Байдуру, возвратились с запечатанными ужасом устами.
— Ничего, сейчас я схожу за доспехами и заодно предупрежу своих людей, чтобы соблюдали осторожность.
— Пускай разведут огонь побольше.
— Да. Еще я хотел спросить, в чем действие этого перстня?
— Это древний перстень, их было несколько принадлежавших тем, кто в древности возглавлял крепость… Он должен запечатывать или отпирать какие-то проходы, или двери, о которых уже никто давным-давно не слышал…
— Хорошо… Я пришлю сюда, пожалуй, нескольких людей для охраны? — предложил Бор, собираясь к выходу.
— Я сумею постоять за себя и за раненых. — Каст указал на висевший на стене короткий, широкий меч в старинных ножнах и даже продемонстрировал его лезвие, непривычно заостренное на конце.
— Ха-ха! Детская игрушка! Как же ты собираешься рубить таким коротким мечом? — засмеялся князь.
— Он предназначен для того, чтобы колоть. Мои предки сражались в строю, шеренгой; для замаха не было места, зато враг не мог разбить их поодиночке. В этом была их сила.
— Это могут позволить себе лишь многочисленные народы, — заметил Бор, — чего не скажешь о нынешних временах Изкара. Ладно, пойду я. Скоро совсем стемнеет.
Пройдя городскими воротами, он вышел к бухте, на берегу которой укрывался полуразвалившийся причал из все еще мощных дубовых свай, возле него почти в одиночестве притулилась дингардская ладья. Неподалеку чернели бревенчатые избы для приезжих, лишь одна из которых не перекосилась — там и остановилась дружина озерного конунга.
Открыв дверь, он увидел, что паутина была сметена из углов, столы и лавки чисто вымыты. Его люди сидели, занятые починкой одежды, доспехов, точили оружие.
— Будьте настороже — здесь всякая нечисть водится! — предупредил Бор, беря шлем и панцирную рубаху. — Кострище разжарьте перед дверьми, наложите руны, оберегающие от свартен на окна и двери. Про ладью не забудьте — перед ней выставляйте караул.
— Куда ты собираешься, Бор? — спросил Гунн, вставая из-за стола. — Ты наш конунг, и мы не можем оставить тебя одного.
— Да тут есть одно местечко, нечистое будто бы. Вот и решил я туда наведаться да поглядеть что к чему, — туманно отвечал князь, не желая подставлять своих дружинников неведомой опасности.
— Ладно, все останутся, но я пойду с тобой — надо же кому-то спину прикрыть в случае чего! А тут Айсат будет.
— Ну, ладно. Да! Еще четверо пускай вооружатся и идут в башню, где наши раненые лежат — так оно поспокойнее будет. Кроме меня никому не отпирайте: хозяин гостей не ждет, а незваные гости — хуже хускарлов!
Глава 7. КОЛДОВСКОЕ ГНЕЗДО
Стало смеркаться, когда Бор с Гунном начали свой подъем на Лысую гору, возвышавшуюся в стороне над Изкаром. В старину, как видно, она служила укреплением.
— Да, не назовешь это место добрым! — показал Гунн на бледные огоньки, зловеще перебегающие по молчаливым развалинам, окутанным сумерками. Точно приглашая незваных гостей, вышедших на площадку вершины, монотонно скрипела, раскачиваясь, полуоткрытая дверь, через которую просачивался изнутри мертвенный свет. К доскам двери был ржавым штырем пригвожден закопченный человеческий череп.
Бор ударом ноги распахнул ее. В сумрачной комнате, освещенной странным синеватым светом, сочившимся из светильников-сосудов, на низкой лавке в углу сидела одинокая старуха. Из-под головной повязки выбивались космы седых волос. Она тянула пряжу и повернула голову на звук; глаза ее, казалось, источали огонь. Старуха обнажила щербатые желтые зубы.
— А, касатик пришел! — Голос ее был дребезжащий, противный. — Бабушка Кло прядет, прядет — ждет, пока гость придет. — Веретено прялки завращалось быстрее, разбрасывая искры. Глаза слипались, Бор не мог оторвать взгляда. Прошла, казалось, вечность в неподвижности. Краем уха, как бы в отдалении, он услыхал грохот падения. «Гунн не выдержал, заснул, свалился», — отметило отстраненно его сознание.
— Был уже молодец, вроде тебя — и с этим кольцом на пальце, — шипела-шептала старуха. — Сгнил на острове, да? Не спасло его кольцо Инмара… И тебя не спасет… Иди сюда, касатик… Слапп, слапп, типп… — бормотала она хускарлские заклятья-слова.
Бор почувствовал, что ноги его стали точно чужие, и помимо воли ступают вперед.
— Кло — «Коготь», — так меня мои сестры зовут, Вом — «Утроба», и Даие — «Смерть». А у меня и вправду коготок есть! — захихикала она, выпрастывая из-под платья другую руку, на которой сверкал длинный, острый металлический коготь, изогнутый как серп.
— Клейве-клатт, колоть-латать — чем себя мне занимать… — оставался один шаг. Коготь поднялся, невозможно было оторвать взгляда от его сверкающего, как золотая игла, кончика.
Но тут Бор титаническим усилием воли разорвал сверкающую, слепящую паутину, окутавшую, отуманившую сознание, наплетенную волшебной прялкой.
— Ты так?! — взревел он. Меч вылетел из ножен и ударил по блестящему когтю, срезав его начисто. Затем он обрушился на колдовскую прялку и разнес ее в куски.
— Стой, милок! — Глаза обезоруженной ведьмы блеснули еще ярче. — Не уйти тебе от рока! — Она молниеносно загородилась прозрачной паутиной, от которой со звоном отскочил меч.
— Лабб, Лапка! Биккье, собачка, куси, куси! — позвала она.
Из неприметного прохода в стене просочилось в комнату странное, кошмарное существо, ростом с годовалого теленка, с тяжелой головой и вывороченными мощными лапами, украшенными длинными когтями. И разинув зубастую пасть, это создание с невероятной быстротой набросилось на конунга.
Он не растерялся, махнул острым мечом, и одна из лап была отхвачена почти напрочь. С шипением, напоминающим звук пара, вырывающегося из плотно закрытого котла, зверь отпрянул. Конунг махнул еще раз, но меч был неожиданно выбит у него из руки неуловимо быстрым и чудовищным по силе ударом уцелевшей лапы. И не успел поразиться Бор невероятной живучести зверя, как пришлось спасаться от яростных бросков окровавленного чудовища. Меч закатился в угол. Он хотел схватить топор Гунна, но тот валялся у самого порога. Оставалось умереть с честью.
Внезапно краем глаза он заметил висящий на стене ржавый меч, судя по его виду, оставшийся тут еще со времени прежних «хозяев» замка — хускарлов. Совершив невероятный прыжок, он молнией сорвал со стены заржавленное оружие, оказавшееся тупым, зазубренным и очень тяжелым. Гибкий зверь метнулся, наклонив голову к горлу князя, и тот инстинктивно ударил острием, хотя собрался использовать тупое оружие как палицу. Меч точно сквозь масло прошел через конвульсивно содрогающееся тело чудовища. С ужасным воплем-стоном это невероятно мускулистое туловище рухнуло наземь в предсмертных корчах. Вырвав меч, Бор ринулся к укрытой за блестящей паутиной колдунье и с размаху ударил точно копьем: меч прошел паутину, будто ее и не было, и пронзил колдунью.
— A-а! Будь ты проклят! — завопила она, и тотчас ее плоть стала распадаться, и обнажившиеся кости скелета, к ужасу Бора, посыпались наземь. Видно, заклятие времени лежало на ведьме, быть может, еще со времен правления хускарлов, но ржавый меч разбил его.
Бору послышались жуткие крики и вой в проходе, из темноты которого вынырнула страшная «собачка» ведьмы. Тяжелая каменная дверь, скользившая в желобе, оставалась явно со времен более ранних, чем безыскусное зодчество хускарлских «мастеров». Бор налег на плиту, и со скрежетом она задвинулась до конца, не оставив даже щели. Внезапно он почувствовал, как с противоположной стороны на нее давит чудовищная сила, еще секунда — и даже ему не удержать эту дверь. Неминуемая, грозная опасность чувствовалась там, за камнем, и казалось вот-вот она ворвется в распахнувшийся проход.
Но тут глаз его зацепился за маленькую ямку в середине двери, с полустершимся обратным изображением руны «Турс» в глубине. Помимо воли его рука, на которой был перстень, поднялась и вложила печатку, на которой был знак той же руны, в эту выемку. Раздался отвратительный протяжный скрежет, точно пришли в движение огромные, веками несмазанные засовы, и содрогнувшаяся под давлением извне плита замерла, словно от века была лишь частью древнего монолитного фундамента.
— Через этот проход в углу ведьмы приходили сюда! — воскликнул князь. — Но откуда?
Потрепав Гунна по щекам, он привел его в чувства. Приподнявшись, тот выпучил глаза при виде туши невиданного зверя. Последнее, что он помнил, была старуха, и удивился, узнав что от нее остались одни кости.
— Что это у тебя? — вдруг обратил внимание Гунн на ржавый, окровавленный меч, который конунг еще держал в руках, сунув свой клинок в ножны.
— Этот меч, тупой и ржавый, я сорвал со стены, когда оказался обезоружен, — ответил Бор. — Но мне казалось, я резал бритвой, а не мечом: он точно холстину рассек неодолимую колдовскую защиту ведьмы…
— Когда я был совсем юным воином, как-то у костра я слыхивал предание о ржавом мече… — сказал бывалый боец. — Он был негоден в обычной схватке, так как предназначался для битв с колдовством, и выглядел как и надлежало оружию потустороннего мира смерти, распада и тлена. Я думаю, ты держишь его в руках.
Они вышли наружу. Царила тишина и ночь. Обойдя кругом развалины, Бор не нашел более ничего и никого, и они стали спускаться с холма.
Каст был изумлен появлением конунга среди ночи, и к тому же со ржавым древним мечом под мышкой.
— Я убил ведьму Кло и ее свартен — «биккье» и запечатал кольцом потайной ход, которым они являлись в развалины, — сказал Бор.
— Это хорошо, значит они не смогут уже незамеченными попадать туда. Где нет тайны — нет и власти. Но существует легенда о том, что первостроителями Изкара был проложен подземный ход, по которому можно было попадать из святилища Инмара в сторожевую башню на Лысой горе…
— Ах вот оно что! Так вот как ведьмы могли проникать в город незамеченными! Тогда быстрее в святилище! — Конунг вспомнил как днем в храме почудился ему давящий взгляд. — Ночью оно охраняется?
— Нет, туда побаиваются ходить в ночные часы, хотя это объясняют благовидным преданием о ночном отдыхе божества… Но что это за меч у тебя? — с любопытством он глядел на тяжелый ржавый клинок.
— Я взял его в древней башне, и с его помощью убил ведьму. Гунн сказал мне, что он предназначен для борьбы в схватке с колдовством.
— Я слышал, что такой меч имел то ли вождь хускарлов, то ли был взят им из сокровищницы города…
— Двое идут с нами, — приказал Бор своим людям, остававшимся у Каста. — Возьмите факелы, будете светить.
Ночными улицами они торопливо зашагали к центру города, где пустынная площадь окружала полуразрушенное святилище. Факелы разорвали тьму, царившую внутри, и храм не казался Бору столь ветхим, как при дневном свете.
— Где же может быть потайной ход? — ругался он сквозь зубы, оглядывая пыльные углы, в которых ничто не могло бы скрыться.
— Может быть, он за жертвенником? — предположил Гунн. Они вдвоем заглянули в тень, отбрасываемую назад статуей прекрасного юноши в трепещущем свете факелов. И действительно, тотчас увидали таившуюся там широкую расщелину между камней, откуда на них пахнуло сыростью и тленом. В ту же секунду послышался скрежет, плита раздвинулась и проход стал шире. Нечто полупрозрачное, светящееся голубоватым сиянием, вышло оттуда и нежным женским голосом прошептало:
— Я Дайе, «Смерть»… Подчинись мне… Отдайся мне… — Ледяные пальцы ее касались тела и, казалось, замораживали его, вынимали из него душу. Бор почувствовал, как ледяная рука тянет ржавый меч у него из-за пояса.
— Э, нет! — Его рык взорвал тишину ловушки. Вцепившись толстыми пальцами в гарду ржавого клинка, он выхватил его и попытался обернуть против туманной фигуры. Но встреченное им сопротивление было невероятно, и лишь чудовищным усилием мышц одолел он его и вогнал древний меч в плечо полупризрака. Вопль неистово прозвучал под сводами храма; казалось, полыхнуло пламя, и струя крови хлынула на землю из туманного создания, расплываясь на плитах пола лужицей зловонной жидкости. Навь, или ведьма, кто бы это ни был, — исчезла в темноте прохода.
Вдвоем они навалились на тяжелую плиту, и она мягко стала на место, в пазы, намертво перегородив ход. Озерный конунг обнаружил «скважину» для перстня в знакомом месте и, теперь уже сознательно вложив его, услышал, как рокочут древние каменные запоры.
— Теперь в город им не выйти! — сказал он своим. — Возвращаемся.
Однако какая-то мыслишка не давала ему покоя на пути обратно, точила мозг, точно стук равномерно падающих капель в тишине. Он поднял голову и увидел впереди башню, точно перст поднимавшуюся в свете луны на фоне Лысой горы. Он даже открыл рот, но ничего не успел сказать.
Внезапно над древней башней полыхнуло багровое пламя. Раздался оглушительный скрежещущий вой.
— Как я мог позабыть?! — вскричал Бор.
— Развалины на горе, башня и храм на одной линии? — мгновенно понял Гунн.
— Да! — Князь понесся вперед сломя голову, остальные кинулись следом.
Подбежав, они увидели, как из распахнутых дверей башни, кашляя, выбрались двое дружинников с закопченными лицами. Они помогали идти раненым.
— Колдовство! — прохрипел один из них.
— Живее, тащите остальных! — приказал Бор сопровождавшим, шагнув через порог и оглядывая залу, где царил ужасный разгром. В дыму он не сразу различил, скорее, по стонам отгадал залитое кровью тело лежавшего навзничь Каста, сжимавшего в руке меч. Широкая рана зияла на теле лекаря. Конунг наклонился к раненому.
— Как я мог позабыть? — с трудом прошептал Каст. — Ведь башня, святилище и укрепление на Лысой горе строились одновременно! Они пробирались тут, подо мной, были рядом все это время, могли подслушивать — но не пользовались этим выходом, берегли его про запас; и я не подозревал о нем!
— Кто это был?
— Вом, «Утроба», страшное, отвратительное существо — самая глупая и свирепая среди ведьм… Меч оказался слишком короток: если бы копье… Спаси мои рукописи…
— Да, конечно. Сейчас я перевяжу тебя. — Бор стал оглядываться в поисках какого-нибудь куска ткани и увидел темную щель потайного хода за одним из огромных камней в углу.
— Она вылетела через крышу… — сказал Каст, показав глазами на дыру в тлеющих балках. — Превратилась в огненный столб… — Я умираю. На полке в углу — эддер, смертельный яд. Он в высоком сосуде. Дай его мне. Не дыши им…
— Ты хочешь умереть от яда? — удивился Бор, для которого такая смерть была бы одной из наихудших.
— Наш обычай позволяет это…
Конунг снял с полки в углу заросший пылью сосуд и, вынув плотно пригнанную пробку, нацедил в кружку зеленоватую жидкость. Лишь на секунду коснулся его дыхания сладковатый запах — и точно на миг нахлынула волна, помрачающая сознание, ослабли колени. Он протянул кружку Касту, и тот, выдохнув, проглотил смертоносную жидкость одним глотком, содрогнулся всем телом и, перестав дышать, замер…
Бор молча отвернулся, подошел к открытому тайнику и, упершись, мощным рывком задвинул камень на место. Затем он запечатал проход при помощи кольца Байдура.
В эту минуту вошли дружинники и принялись тушить тлеющие головни. Конунг положил начинающего коченеть Каста на засыпанный обломками стол, за которым они еще недавно беседовали. Дым постепенно рассеивался. Вместе с Гунном они собрали с полок рукописи древние и принадлежавшие руке погибшего. Сложив свитки в один из сундуков, Бор запер его на висячий замок. Он велел Гунну взять сосуды с теми мазями, которыми пользовался лекарь для врачевания его воинов.
— Я поднимусь на крышу башни, чтобы осмотреться. Сегодня мы уйдем отсюда, — сказал князь помощнику. — А ты распорядись, чтобы с рассветом начали складывать погребальный костер…
Он поднялся на башню. Здесь царил ветер, выдувавший призраки страшной ночи своим свежим, холодным дыханьем. На восходе над лесом разгоралась красная полоска зари, и на миг конунгу показалось, что поднимаясь где-то вдалеке, ее пересекает тонкая струйка дыма…
Тело Каста, обернутое в его лучший плащ со сложенными на груди руками лежало поверх погребального костра, возвышавшегося у городской стены. Бор поднес факел, и политые маслом дрова охватило пламя, завеса которого скрыла от глаз собравшихся тело погибшего. Гудящее пламя рвалось вверх, и ветер помог огню быстро превратить в пепел то, что оставалось от отважного и мудрого хранителя преданий…
Бор передал сундук с рукописями на хранение городскому голове. Он объявил собравшимся на погребение горожанам:
— Благодаря помощи и великим знаниям погибшего, я избавил вас от ведьм и закрыл их потайные лазы в город! Отныне спите спокойно.
Однако немало прошло после того времени, прежде чем увидя, как над Лысой горой не является колдовское свечение, самые смелые из горожан решились туда подняться, и нашли следы побоища и истлевший труп чудовищной «собачки»…
С помощью мазей раны воинов почти затянулись и зарубцевались. Бор решил не откладывать отплытие. Это было воспринято с облегчением всеми, ибо неспокойный дух дружины конунга смущал горожан. Следуя смутным указаниям преданий, Бор двинулся вверх по реке Тагэт, к озеру Доннервад.
Глава 8. ЛЕСА ДОННЕРВАДА
Два дня они плыли против течения, прежде чем раскрылось ослепительной синью озеро Доннервад. Бескрайние хвойные и смешанные леса раскинулись по его берегам. Тот, что тянулся вдоль закатного побережья, назывался Тайвал, что значило «перешеек». Он занимал весь обширный перешеек до самого озера Суурярв, простираясь на многие дни пешего пути.
Теперь надлежало решить: куда двинуться дальше?
— Надо идти на юг, на Ланки-Вош, Беличий Город. Там, на торжище мехов, на перекрестье путей узнаем что-нибудь от торговцев или от охотников, — предложил опытный Гунн.
Однако встречный ветер, казалось, подговоренный недругами, не дал им идти вдоль полуденного берега и вынудил повернуть к северу. Они пристали к тайвальскому побережью. Ладья уткнулась в разрыхленный галечник в небольшой бухте и замерла.
— Главное — осторожность! — напомнил Гунн. — Мы бросили на этой стороне четверть сотни хускарлов Бердекса. Хоть и не близко, да за эти дни они могли добраться и сюда.
— Конечно! — согласился Бор. — Костер развести поменьше, и так разложить, чтобы с берега его вообще не было видно. Ночью пускай караулит по четыре-пять человек зараз. А сейчас, Айсат, возьми двоих и разведай незаметно округу!
Лесовик Айсат с двумя такими же опытными лазутчиками бесшумными тенями скользнули в тень деревьев. Прошло около часа, когда серыми тенями они вынырнули из сумерек.
— В соседней бухте брошены несколько рыбачьих лодок. Похоже, челны из Ланки-Вош. Но людей нет, а на земле видны следы борьбы, вроде как вчерашние — должно, в плен их угнали, — доложил Айсат.
— Неужто это хускарлы рабов угоняют? — удивился Бор. — Этого терпеть нельзя. Собирайтесь, — он указал на нескольких воинов, — Айсат поведет нас по следу! Остальные остаются с ладьей, под твоим началом, Гунн. Все готовы? Пошли! — И через минуту спешно вооружившийся отряд исчез в лесу.
Вскоре они добрались до брошенных береговых зарослей лодок. Следы борьбы ясно различимые при свете сумерек и факелов, следы борьбы вели в глубь леса.
— Это не хускарлы, — сказал Айсат, опытный следопыт, внимательно разглядев следы. — У них не башмаки, а обувь лесных жителей.
— Кто же обитает в этих местах?
— Точно я не знаю, но говорят, к северу живут ожуоласы, у них селенье большое есть — Вежа-Кар, Священный Город прозывается почему-то. Но до сей поры не слыхать было, чтобы они рабов захватывали…
— Так поглядим, кому это рыбаки понадобились? — Внезапно, конунг услышал доносящийся откуда-то из чащи тихий плач.
— Что это, слышишь? — Он сделал знак. Айсат, также уловивший этот звук, бесшумно исчез в кустах и через минуту вернулся, неся на руках маленького мальчика.
— Ты откуда взялся? — спросил князь малыша.
— Чужие! Чужие люди, в личинах, увели всех. И мою сестру! — И он снова залился плачем.
— Отнесешь мальчонку на корабль, но будь настороже! — велел он одному из дружинников, который уже бывал здесь и знал дорогу. Остальные же, стараясь идти без шума, двинулись дальше в лес. Через какое-то время все остановились у развилки.
— Сначала попробуем налево, в чащу, — сказал князь, и они гуськом зашагали по новой тропке, окруженной темными молчаливыми стенами деревьев. Спустя полверсты вдруг на траве наткнулись на тело лежащего ничком человека в одежде хускарла. Из спины его торчала охотничья стрела.
— Так, кто-то вмешался, — произнес Бор. — Ну-ка, переверните его.
— И все-таки на нем башмаки, и хускарлы никогда не пользуются личинами! — упрямо пробурчал Айсат. Внезапно губы сраженного дрогнули, когда его повернули вверх лицом, и наклонившийся князь уловил обрывки едва слышных слов:
— Граве…Льют… — Могила, ложь, перевел он про себя. Дыхание раненого прервалось.
Они прошли еще немного, соблюдая осторожность, и внезапно лес расступился. Перед ними была поляна, окутанная ночным туманом, через который слабо пробивалась луна, освещавшая возвышавшиеся то там, то здесь холмики.
— Кладбище. Вот они, могилы… О них говорил убитый на тропе.
— Смотрите! — тихо произнес один из дружинников, указывая на темневший низкий холмик между двух могил. Несколько шагов убедили их, что это мертвый хускарл.
— Вон еще! — Возле разрытой могилы, на дне которой желтели кости, лежали еще двое мертвецов с лопатами в руках.
— Стреляли в спину! — отметил Айсат. — Подстерегли, когда они стали раскапывать могилу, и перестреляли.
— Это значит, что рыбаков действительно захватили не они, — подытожил князь. — Живо поворачиваем обратно — мы выбрали не ту тропу, надо было направо! — И он пошел вперед, не снимая ладони с меча. Возвратясь к развилке, они свернули на тропу, ведущую на север через сумеречные высокорослые сосны. Спустя часа два быстрой ходьбы, в предрассветное время, отряд вышел к опушке леса.
Впереди виднелся поселок или город из почернелых бревенчатых домишек, поплоше, правда, чем дома в Дингарде. Над ним у самого озера поднималась довольно крутая гора. На гребне ее виднелись какие-то строения. От леса поселок отделяла неширокая речка, ее устье образовывало заросшую камышами узкую бухту, вероятно, довольно глубокую.
Князь с двумя воинами спустился среди зарослей к самой воде; его внимание привлекла группа людей, направлявшаяся от поселка к берегу.
— Нет, нет, не хочу! — вдруг взлетел эхом над рекой отчаянный девичий визг и так же внезапно замолк. В эту секунду лучи рассветного солнца озарили все вокруг, запели птицы. Богатырь внимательно следил за происходившим на той стороне.
Несколько человек в одеяниях из звериных шкур мехом наружу держали облаченную в белое фигурку, вероятно связанную. Они сели в лодку и, оттолкнувшись от берега, в несколько гребков вышли на середину реки. Здесь, подняв руки, они хором возгласили:
— Тебе, о повелитель вод, славный Нуме-Торум, дарим эту девушку, чтобы ты давал нам урожаи! — С этими словами люди схватили отчаянно извивавшуюся фигурку, столкнули ее в воду, и она камнем пошла на дно.
Между тем Бор, сразу смекнувший в чем дело, недолго с негодованием наблюдал за происходящим. Скинув плащ и сапоги, он уже скользнул под защитой папоротников в холодную и глубокую воду. Мощными гребками богатырь рассекал пучину, и через несколько секунд смог различить в глубине судорожно извивающуюся фигуру. Вероятно, ее удерживал привязанный к ногам камень. И чье-то мрачное, невидимое пока присутствие ощущалось поблизости.
Меч в руке в мгновение ока рассек веревку с грузом. Безжалостно ухватив жертву за волосы, князь под водой потащил ее к своему берегу. Как безумная, она продолжала извиваться, стремясь всплыть, но, к великому удобству спасителя, ее действительно крепко связали.
В этот момент что-то холодное, скользкое и, вероятно, большое коснулось босых ног конунга. У него уже начинался звон в ушах от недостатка воздуха, но он понял, что явился тот, кому предназначена была жертва. Меч в свободной руке витязя взбороздил подводную темень и глубоко взрезал чью-то твердую шкуру и дряблую плоть под ней.
Вода страшно взбурлила, и конунга с его «утопленницей» чуть не выбросило на берег. Задыхаясь, он выплыл и вытащил свою ношу в прибрежные камыши и папоротник. Утопленница, с кляпом во рту, уже перестала сопротивляться и лежала с закрытыми глазами, не подавая признаков жизни. Это была скуластая девушка с соломенными волосами, руки и ноги ее были стянуты толстой веревкой, и мокрая рубашка облегала стройное тело.
В это время на лодке и на противоположном берегу подняли крик. Взбурлившая вода окрасилась кровью, но это не была кровь жертвы — на поверхности мелькнул лоснящийся белый бок гигантского подводного существа. С омерзением и ужасом наметанным глазом князь опознал в нем огромного, векового донного сома. Так вот кому на съедение отправлялись человеческие существа! Вода молчаливо смыкалась над жертвами, и ни один слух не проникал в соседние края…
Лодка уже поспешно причаливала к берегу, когда вдруг страшным ударом сом опрокинул ее! Люди забарахтались в воде, отброшенные назад, в реку — и внезапно один из них, воздев руки, резко ушел под воду, точно утянутый за ноги — исполинская рыба нашла все-таки себе жертву…
В это время Айсат вдвоем с дружинником уже развязали руки девушки и откачивали воду, которой она нахлебалась. Наконец, щеки ее порозовели, и она открыла ослепительно голубые глаза. С удивлением девушка стала переводить их с одной из окружавших ее воинственных фигур на другую, не понимая, каким это образом исчезли закутанные в звериные шкуры ожуоласы.
— Быстрее, уходим в лес, чтобы нас не увидали с того берега! — распорядился конунг, который уже отдышался и брезгливо вытер остатки рыбьего сала с меча о траву. Он перекинул ошеломленную девушку через плечо, и весь отряд бесшумно скрылся за деревьями.
Остановились они примерно через полчаса.
— Рассказывай, кто ты и отчего ожуоласы хотели принести тебя в жертву? — начал расспрашивать девушку Бор.
— Я Нюбюи из Ланки-Вош. Мы с рыбаками пришли, со мной был младший братишка. Стряпала я для них… На нас вдруг напали жители Вежа-Кара, чего отродясь не бывало, в звериных личинах, всех похватали, повязали и потащили с собой в город. Только братишка мой пропал вовсе…
— Мы нашли его, с ним ничего не случилось: он под кустами схоронился.
— Ой, правда? — обрадовалась девушка. — Нас всех предназначили в жертву богам. Я им больше приглянулась, чем другие женщины, поэтому меня хотели утопить в жертву хозяину вод, страшному Нуме-Торуму. — Лицо ее побледнело от пережитого ужаса смерти. — Как вы спасли меня?
— Я нырнул и выволок тебя из-под носа огромного сома… — сказал озерный конунг. — А где остальные?
— Ах, да… — Нюбюи провела рукой по лбу, точно стараясь согнать ужас или, наоборот, силясь припомнить скрывшееся в тумане. — На горе выстроено огромное святилище, там стоят древние идолы; недавно они построили алтарь для человеческих жертв и собрались провести большое жертвоприношение. Для этого нас и захватили…
— А когда начнут?
— Сегодня до заката… Там еще человек пятнадцать остались, в основном наши, беличьегородские. И еще чужак с закатных стран, его оглушенным взяли, и для главного бога сожгут, наверное… — Она замолкла.
— Ну что, надо понаведаться к ожуоласам да узнать, к чему это они вздумали столько крови людской понапрасну лить? — полувопросительно-полуутвердительно сказал князь своим людям.
— Надо! Надо! — отвечали они. — Только маловато нас, хорошо бы всей дружиной собраться.
— Я с Талмой вперед пойду, на разведку: что да как. Он легкий, я его на дерево могу подкинуть, если сверху поглядеть надо будет. А вы с девушкой вместе, чтобы времени не терять, укрепитесь неподалеку на берегу и пошлите за ладьей. Лучше, если ты, Айсат, возьмешь кого-нибудь и сам сходишь к нашим. И лодки не забудьте прихватить: посуху от них не уйдешь, а в ладье тесно будет, дай нам Юмбел! — Тот наклонил голову утвердительно.
— Лучше с полуночи обойти, с той стороны лес вплотную к горе, по-моему, подступает, — дал совет следопыт.
Разделившись, оба отряда — большой и маленький — двинулись в противоположных направлениях.
Однако Бору удалось одолеть лишь часть пути в обход Вежа-Кара. Внезапно он наткнулся на отряд из десятка ожуоласов, возглавляемых человеком в звериной шкуре.
— Вот он, осквернитель божества! Хватайте его! — крикнул предводитель. Вооруженные люди кинулись на дингардцев.
Выхватив меч, конунг обратился в яростный вихрь мышц и стали. Перерубленные копья, разрубленные щиты полетели в стороны. Истошно закричали раненые, рухнули убитые. Но, разбросав врагов, он услыхал воинственные вопли за спиной. Это Талма уже с трудом отбивался от нескольких противников, наскочивших сзади. Из многих его ран струилась кровь. Бор развернулся и несколькими взмахами клинка отогнал врагов.
На поляне засвистели стрелы, озерный конунг ловко отразил несколько из них щитом, одна вонзилась ему в ногу, но он даже не заметил этого в горячке боя. Снова спереди набросились, крича, несколько копейщиков, но только изготовившись отразить их, Бор почувствовал какое-то движение за спиной, но ничего не успел предпринять: сокрушающий удар в затылок, от которого даже на шлеме образовалась вмятина, свалил его наземь без чувств. Ожуоласы стреляли из камнемета…
Глава 9. ИДОЛЫ НА СКЛОНЕ
Гора носила имя Дункалнис, это значило — Гора у вод. Но было у нее и более древнее имя — звалась она Тодберг, гора Смерти, ибо с незапамятных времен уединенное это место служило поклонению силам зла. Позднее об этом было забыто, но недавно жертвы возобновились.
…Бор медленно приходил в себя. Он обнаружил свое тело обвитым толстой веревкой, точно куколка бабочки, и привязанным к железному кольцу, вделанному в каменную глыбу. Кругом его окружала деревянная клетка из толстых брусьев. С другой стороны камня был привязан кто-то еще, он слышал тяжелые вздохи этого человека. Судя по кучам хвороста, которыми была обложена клетка до уровня пояса, их собирались поджарить.
Клетка находилась на нижней ступени площадки, расположенной выше уровня леса, и следовательно, на вершине горы. Выше он увидел восемь каменных идолов, обращенных к нему и к озеру с грубо вырубленными ликами и признаками пола. Напротив каждого стояло по столбу, обложенному хворостом.
— Значит, будут жреть[1] девяти богам… — вслух подытожил озерный конунг невеселые подсчеты. С боков склон горы был огражден древними валами, а наверху протянулось длинное бревенчатое строение с несколькими воротами и узкими окошками-бойницами. Вероятно, там содержали жертв и находились жрецы.
— Да, скоро нас поджарят, медвежье мясо! — раздался хриплый голос, который показался Бору удивительно знакомым.
— Вирре Бердекс! — воскликнул он. — Каким образом ты уцелел, чтобы попасть сюда?
— Это ты, дингардец? Да, стоило трудиться… Эти шурышкарцы заперли меня до утра, и я той же ночью перерезал веревку и глотку караульному и пробрался к пристани, где был привязан мой добрый старый корабль. К счастью, мои молодцы успели тихонько спуститься на лодках, и мы там и встретились. А затем я решил попытать счастья повыше на реке…
На Бора рассказ этот не произвел особого впечатления, ибо двоедушие озерян казалось ему слишком явным: он сделал за них их кровное дело, и не его вина, что они были столь косоруки…
— Если бы я знал, что пойдешь сюда, я бы позаботился подготовить засаду. Но я не знал этого, а твой успех заставил меня быть осторожнее. Поэтому я легко клюнул на предложение одного своего мужичка, да упокоится он у подножия Тюра, пограбить богатые древние могилы. Нет, пожалуй, другого такого народа, который так любил бы обвешивать своих покойников цацками, как эти лесные выродки. Но только мы, углубившись в лес, занялись этим делом, как полетели стрелы и… Меня спасли доспехи, почти всех остальных положили, хотя, думаю, уцелела еще парочка наших, которые успели вовремя смыться — они были на другой стороне кладбища, и их могли не заметить. Попав в плен, я считал, что этих удовлетворит выкуп — не тут то было…
Хотя голову приходилось буквально выворачивать, и боль после ударов разрывала мозги в клочья, Бор все-таки сумел оглянуться и увидел внизу ослепительную, до горизонта гладь озера среди расступившихся лесов. На площадке появились люди, выносившие большие бубны-кудесы, используемые в богослужении волхвами-кудесниками. Под их рокот придется умирать ему.
Он мог разглядеть ожуоласов вблизи. У них были темные или бесцветные льняные волосы, узкие остроносые лица, в глубоких глазницах которых были посажены невыразительные водянистые глаза. Затем он обратил внимание на отдельно установленный столб, на котором на вбитых кабаньих клыках висело разное оружие, вероятно, захваченное у взятых в плен или убитых. Среди трофеев он заметил несколько хороших хускарлских секир и пожалел, что ни одной из них у него нет сейчас под рукой.
— Как бы нам удрать отсюда? — поделился он с Вирре заветной мыслью.
— Вы не убежите отсюда, святотатцы! — За его спиной прозвучал холодный, властный голос, от которого мурашки бежали по коже. Сбоку вышел человек в расшитой мехом мантии лесного кудесника с глубоко посаженными, как у всех ожуоласов, белесыми глазами.
— Остальных удушат перед сожжением, но до этого все насладятся, как вы сгорите живьем!
— Ты откуда взялся, собака? — спросил его Вирре. — Я тебя здесь раньше не видел!
— Я — жрец Рота Мублену, Повелителя мира мертвых, древнейшего хозяина этой горы, — зловеще улыбнулся короткобородый обладатель кудес. — Крепко он держит вас сейчас своими железными руками, не впервой его идолу раскаляться в жертвенном пламени. Из вод темной Туони произрастает мировое древо, и все живое в конце концов уходит туда. Вы пройдете через огонь, и ваш прах будет развеян в его славу, и не будет у вас посмертного бытия! Мужайтесь в ваши последние минуты — ваши муки будут ужасны!
В это время ворота деревянного строения со скрипом распахнулись и из них начали выводить жертвы. Людей попарно привязывали к столбам, спина к спине. К двум, перед сумрачными богинями, привязали женщин.
— Эй ты, кудесник! Ударь-ка в кудесы, повесели напоследок озерного конунга, он тебе честь оказывает, муравьиный сын! — кликнул Бор жреца. Тигриной походкой снова появился тот, с перекошенным от ярости лицом, сжимая в руке короткую черноблестящую палицу. Он резко взмахнул и через брусья клетки ударил по груди конунга своим оружием. От неожиданной нестерпимой боли богатырь вскрикнул — дымящийся рубец прошел через его грудь.
— Это тебе наперед! — бросил кудесник отходя.
— Огненная палица! — прошипел князь сквозь стиснутые зубы. Но с облегчением почувствовал, что пережженная ударом веревка ослабла, и движениями рук стал постепенно высвобождаться от нее, не обращая внимания на боль.
В это время он увидел, как вперед вышел вождь ожуоласов, — высокий, узколицый человек с льняными волосами, на поясе у которого Бор узнал свой меч, с рубином, сверкающим на рукоятке, как видно оцененный по достоинству.
— Ах ты, собака! Тебе поднесли мой меч! Но я жив еще! — Конунг пришел в ярость, удвоил усилия.
— О великий Рота-Мублен и могучая Керемет! Избавьте мой народ от чужаков под звонкие удары кудес! Накормите мой народ досыта, избавьте его от скудности и нужды! За это мы даем вам много жертв, как это было встарь! Эго я говорю, Прис, вождь ожуоласов! — Он поднял руки, и раздались ритмичные гудящие удары огромных бубнов-кудес, в которые били человеческими берцовыми костями младшие кудесники. Послышалось заунывное пение молящихся. И в тот же момент до князя донесся треск горящих дров и потянуло дымком. Бор понял, что настало время действовать.
Сбросив пережженные веревки с рук, он наклонился и сильными пальцами распутал узлы на ногах. Горло уже першило от дыма, и, кашляя, он почувствовал жар пламени.
— Не бросай меня на огненную смерть, не то я закричу и выдам тебя! — умоляюще сказал ему Вирре, прекративший отчаянно реветь чудовищные ругательства в адрес ожуоласов.
— Я и не собирался бросить тебя в этом месте! — ответил Бор, стараясь развязать ему руки. Дым поднимался, окутывая деревянную клетку и маскируя пленников. Пламя уже плясало вокруг, облизывая решетку, когда хускарл корявыми пальцами развязывал веревку на ногах.
— Теперь — долой отсюда! Только бы нас не расстреляли лучники!
Порыв бриза на секунду отогнал дымовую завесу, и они увидели, что толпа внизу отвлеклась, рассматривая что-то на озере. «Парус, корабль!» — донеслось сквозь шум пламени.
Сильными руками они вцепились, навалившись на один из мощных, горячих брусьев клетки, скрипя зубами, когда их пальцы облизывали языки пламени, и подпрыгивая, когда огонь подбирался к ногам. Не выдержав натиска двух богатырей, брус с треском вырвался из гнезда, и они выскочили наружу — с обгоревшими бородами и волосами, покрытые копотью, прихлопывая ладонями дымящуюся одежду.
Охрана и собравшиеся люди в первое мгновение опешили при виде фигур, вырвавшихся из огня. Прежде чем запели стрелы ожуоласов, богатыри были уже возле трофеев и схватили по хорошему топору и щиту. В ту же секунду они напали со всею мощью на многочисленных воинов, окружавших вождя Приса и, к счастью, вооруженных лишь копьями и мечами. Они были словно косцы на кровавой жатве, и никто не мог им противостоять.
— Поят! Поят! Косцы! Косцы! — в ужасе кричали воины, называя их именем страшных посыльных смерти.
— Освободим других и пробиваемся к берегу! — крикнул Бор.
Богатырь Прис с жестоким смехом выхватил меч и, подняв щит, кинулся на него. Вождь ожуоласов был росл и силен, как бык, и голова казалась маленькой на широких плечах, а льняные волосы падали на шею. Но конунг был слишком разъярен. Он молниеносно отбил копья одного, второго телохранителя, и, когда сверкающий меч, точно змея, устремился для рокового удара, он отразил его и вонзил топор по самую рукоять в тело ожуоласа. Точно срубленная сосна, тот рухнул наземь.
Издав победный клич, конунг молниеносно подобрал свой меч и оглянулся. Ответом ему был ужасный вопль агонии. Это главный кудесник, видя, как редеют ряды ожуоласских воинов под ударами, а стрелки не могут бить, опасаясь поразить своих, стал ужасной жгущей палицей приканчивать привязанных к столбам. Прежде чем Бор преодолел разделявшее их пространство, еще один человек отправился к ногам Рота-Мублена в царство тьмы. Теперь кудесник был перед столбом, к которому был привязан окровавленный Талма, и уже занес палицу для рокового удара.
— Стой, вот он я! — проревел закопченный, как свартен, конунг. И едва успел отразить молниеносный удар палицы толстым сосновым щитом. Щит развалился у него в руках на две дымящиеся половины. Кудесник радостно засмеялся.
— Тебе конец, проклятый дингардец! — И взмахнул легкой смертоносной палицей. Колдовское оружие скрестилось с мечом. Вспыхнуло пламя. Но закаленная в ледяных струях, сталь, лишь зарделась там, где лезвие рассекло огненную палицу на части. И Бор прежде чем обрушить его меч, увидел ужас на ледяном лице кудесника.
— Чернобог мстит! — дико взвыл тот и рухнул с разрубленной головой.
Ни на минуту не останавливаясь, князь ударами меча принялся рассекать веревки, которыми были привязаны обреченные в жертву.
— Не разбегайтесь, держитесь вместе, хватайте оружие и пробиваемся к берегу! — кричал он. Кто мог, подбирал одеревеневшими пальцами оружие и поддерживал совсем обессиленных.
— Смотрите, это наши! — закричал Вирре, продолжавший разгонять перепуганных гибелью вождя и главного кудесника ожуоласов.
Не один, а два корабля пристали к подножью самой горы. Один из них был дингардский, другой — хускарлский. С обоих высыпало человек сорок воинов, двумя отрядами бросившихся в кровавую сечу. Казавшиеся сверху двумя медлительными металлическими гусеницами, они поднимались все выше по склону.
Навстречу им, сверху, устремилось полтора десятка освободившихся людей, возглавляемых двумя богатырями, залитыми чужой и своей кровью. Никто не мог противостоять этому встречному движению: сотни ожуоласов раздаются в стороны перед теми, чьи лица искажены мукой и яростью. Вот уже видны те, кто идет на выручку: левую колонну ведет Гунн, правую — хускарл Рапп. Соединившись вместе, все они быстро двигаются вниз, прикрываясь щитами от стрел, которые уже начинают кое-где посвистывать. Сейчас, вот сейчас ожуоласские парни соберутся с силой и дадут чужакам последний раз в их жизни понять, что здесь для них не место. Вот сейчас…
Но копья дрожат при виде горящих гневом лиц и ощетинившихся вонзившимися стрелами грохочущих щитов.
— Да здравствует конунг Бор! — несется клич.
— Ура Вирре Бердексу! — раздалось с другой стороны. Оба отряда стремительно возвращаются к судам, которые растерявшиеся от такого напора ожуоласы даже не попытались отбить. Разместившись по кораблям, они отталкиваются от берега, и противник лишь в ярости толпится на берегу, пуская бессильные стрелы, в то время как весла и паруса уносят их все дальше в полуденную сторону…
— Вернувшись, мы отошли как можно быстрее, — повествовал Айсат. — Но по дороге мы повстречали ладью хускарлов. Они разыскивали своего предводителя, находившегося у ожуоласов в плену, и решили объединить с нами свои силы. Мы подобрали поджидавший нас отряд и пришли на выручку, кажется, вовремя…
— Сколько мы потеряли? — спросил Бор.
— Один пал, и одного ранило, — отвечал Гунн.
— Послушайте! — обратился князь, не успев даже отмыть лицо, к тем рыбакам, которые вскочили в его ладью. — Те из вас, кто чувствует в себе достаточно отваги для битвы, кого не будут ждать дома материнские слезы, присоединяйтесь к моей дружине! Мне нужны пять человек, ибо столько я потерял безвозвратно!
Однако лишь трое из беличьегородских рыбаков оказались способны после пережитого плена присоединиться к дингардцам. Остальные не проявили подобной решимости, мечтая лишь добраться до дома.
— Нам надо идти на Ланки-Вош. Надеюсь, что мы найдем там следы талисмана, — сказал князь Гунну.
Отойдя достаточно далеко, они причалили к берегу, и рыбаки пересели в свои лодки. Затем хускарлы первые подняли парус.
— Прощай, Вирре! — крикнул Бор их вождю.
— До следующей встречи, Бор! — отозвался тот. — Думаю, сейчас не стоит возобновлять вражду; но мы еще встретимся в другом месте, и я расплачусь с тобой за поражение, которое ты мне нанес! — И с этими словами судно хускарлов пошло прочь.
— Его ничто не исправит! — покачал головой князь. Больше, чем вражда Бердекса, его озаботил жестокий культ жертвоприношения неповинных людей, который не ожидал он встретить даже в самых опасных уголках Озерного Края. Причем культ, лишь недавно возрожденный к жизни чьими-то зловещими усилиями. И еще — впервые, из уст погибающего кудесника, вооруженного страшным колдовским оружием, услыхал он имя зловещего Чернобога как угрозу.
Глава 10. БЕЛИЧЬИ МЕХА
Близ устья реки Рыбны, впадавшей с юга в длинное и глубокое озеро Доннервад, берег поднимался косогором. Смешанные леса уходили на восход и на запад. А по склону и у речного бережка Бор с корабля увидал множество небольших, чисто обструганных избенок, окружавших приречное торжище.
— Вот он, Ланки-Вош, Беличий город, сборное место лесных охотников и пристанище чужеземных торговцев, идущих через волок Иктыль! — сказал Гунн. Десятки людей в полотняных охотничьих безрукавках и в дорожных куколях сбежались на берег встречать прибывших. Однако князь приметил лишь несколько ладей, явно принадлежавших пришлым торговцам. Судя по их виду, хозяева зазимовали тут с прошлого года. Вновь прибывших судов не было видно.
Узнав от рыбаков приставших первыми, что дингардцы — спасители их родных и соседей, беличьегородцы криками восторженно приветствовали гостей. К ним вышел ланкивошский голова Сюзь, что означило «Филин», коренастый, широколицый старик с густыми седыми бровями и седой бородой. Протянув Бору руку, он заговорил:
— Не спрашиваю, цто привело тебя к нам, славный витязь. Располагайся, луцций дом велю вам отвести. В баньке попарься после дальней дороги. А вечером всех прошу на пир — там и поговорим, и сказителей послушаем… — Дингардцы были рады такой дружеской встрече и горячей бане, расслабляющей натруженные мышцы.
К вечеру, когда стылый сырой холод накатил с озера на городок рыбаков и лесных добытчиков, в деревянной пиршественной палате было тепло. Усадив озерного конунга за широкий стол вместе с дружиной и пришедшими на пир беличьегородцами, Сюзь наполнил рога пьяным пивом и спросил дингардского предводителя:
— Ну, витязь, какая такая судьба увела тебя далеце от родимого дома?
— Отыскиваем мы могущественные талисманы, утерянные в старину! — отвечал Бор, поднимая рог за здравие беличьегородцев. — Для борьбы с колдовством, что расползается по Поозерью, точно навозная жижа. Все охватила засуха, почти в каждом городе на людей нападает еще и порча: в Шурышкаре — коварство, в Изкаре — попустительство ведьмовству, в Вежа-Каре — жертвы неповинных людей во славу смертебогов…
— Ну, про ожуоласов-то темные слухи и раньше ходили, что недобрые они соседи, хотя и не такое, конецьно, цто они сотвориць собралися… Ну, кто у темного места живет, сам темный станет… — Сюзь поскреб затылок. — А про талисманы древние и мы, однако, слыхивали. Скажу вот цто: с полудня на восход от наших мест есть большое такое поле с курганами, а дальше — валы древние, никто уж и не скажет, когда и против кого они были насыпаны… Мы зовем их Рароговы, далеко тянутся они, почти до самых гор Харвад на востоке. Есть предание о том, что в былые времена, когда еще не было Хоровода Сейдов на Йемсалу, огненный змей Рарог выжег леса и проложил их, вспахав землю когтями… А на курганном поле том была в старину битва с древними народами… Эх, запамятовал! Как там было, скажи-ка нам Кырныш? Это внук мой, охотник он.
— Сейчас, сейчас! — опрокинул в рот остатки недопитого рога темноволосый молодой беличьегородец в расшитой охотничьей безрукавке. Вытерев усы, он поднялся и, откашлявшись, начал нараспев говорить лесное сказание: — … Это были всадники из далекой степной страны Этелькуза, лежащей на полдень и восход, темноволосые, вооруженные кривыми мечами. Они хотели овладеть Озерным Краем и поработить его жителей, и выжечь его бескрайние леса для своих пастбищ… Но навстречу им встали все племена — каждое выставило свою дружину; возглавили войско конунг Даларн и мудрый волхв Дану…
Чужаки увидели, что леса суровы, а люди Аб Дор крепче камня. Они попытались обмануть вождей, а затем — напугать их. У них было зеркало, изготовленное мастерами с далекого востока. Оно искажало истину и призывало силы из Страны вечной тьмы. Однако поозерное войско находилось под защитой волшебного знамени богини Прии, у Даларна на челе сверкала корона Грома, подобно молнии озаряющая суть вещей, а в руке Дану был поднят посох Юмбела, обладающий великой мощью…
Началась битва! Сражение было кровопролитным, в нем пали и Даларн, и вождь людей Этелькузы. Первого из них похоронили в кургане на поле брани вместе с любимым его конем. А вершину кургана насыпали из шлака походной кузни, чтобы навсегда она осталась бесплодна и обозначала горе осиротевших воинов. А второго взяли с собой его отступившие люди и похоронили где-то далеко на востоке…
Остался Дану один и решил положить после этого крепкую заставу на главном удобном пути с юга — через волок Иктыль. И там он находился, когда с полудня пришли люди в железных панцирях, сражавшиеся строем. Дану решил сам остановить их, и некому было противостоять уже самонадеянности волхва, он обратил посох Юмбела, призывая темные силы свартен, дабы устрашением и ужасом разогнать пришельцев.
Но, к несчастью его, у предводителя их был меч, выкованный для битв в полутени. Говорят, волшебница на одном из далеких полуденных островов создала его и хранился он там как святыня, пока не пробил час и не взял его в руки этот человек в пернатом шлеме. Воспользовавшись мечом, он обратил свартен в бегство, и они, убегая, поразили Дану. Посох же был унесен его бежавшими помощниками. А пришельцы основали каменный город Изкар, который стоит и ныне… И еще говорят, — не все свартен, вызванные тогда, ушли из нашего мира…
— Так значит, этот меч, которым я победил ведьм в Изкаре, принадлежал вначале его основателям? И им они успешно сразились с мощью посоха Юмбела? — удивился Бор. — Но отчего посох обратился к тьме, и как им удалось победить — говорит ли об этом предание?
— Говорят, посох был создан раньше светлого знамени Прии, и оттого не различал он одну и другую стороны волшебства, но, беря темную сторону, терял половину силы… — ответил Кырныш.
— Хорошее предание! — сказал Бор. — И половину его я уже слышал, но здесь оно сохранилось полнее. Интересно, почему? Быть может, следуя его нити, мы сумеем отыскать талисманы…
Утром, когда князь объявил своим людям, что они пойдут вверх по Рыбне, к Иктылю, подошел Сюзь.
— Беспокоюсь я: уже неделю, не меньше, как должны были появицця торговые корабли церез волок, да все нету их. Узнай, витязь, цто могло их задержать? Я тебе в проводники Кырныша даю — он и охотник, и сказания знает. Сам с тобою давеце просился.
— Ладно, разузнаю, — отвечал князь. — А за Кырныша спасибо, приглянулся он мне.
Затем на ладью пришла Нюбюи, с узлом на палке.
— Прошу тебя, Бор, возьми меня с собой! Сирота я, оттого и пошла с рыбаками как стряпуха. А теперь, спасшись от жертвенной участи, выйдя живою из стылого мира, я и вовсе буду никому не мила. Мне нечего здесь оставлять, братишку я пристрою к дальней родне, а потому прошу — возьми меня. Буду вам готовить, помогать ставить парус… — своими синими глазами упрашивала она князя.
— Хорошо, я должен только спросить свою дружину, — поспешно отворачиваясь, чтобы не утонуть в этих глазах-озерах, отвечал конунг. — Эй, други, послушайте! — обратился он к своим гребцам. — Возьмем ли мы на корабль ради стряпни девушку Нюбюи, спасенную нами и не имеющую родных?
— Если угодна она твоему сердцу, озерный конунг Бор, то мы согласны на это, хотя тяжело, может быть, будет сберечь ее во время схватки с врагом.
— Я сама стану рядом с вами и буду помогать! — отвечала отважная девушка.
— Хорошо, так тому и быть! — решил князь.
Оттолкнувшись от берега, корабль двинулся вверх по течению.
Река Рыбна оправдывала название. Язь, сиг и даже форель серебристыми молниями мелькали в ее прозрачной воде, и ловить их было не очень трудно. Недаром беличьегородцы славились как прирожденные рыбаки, хотя городок вырос вокруг мехового торжища. Чем дальше они двигались, тем больше берез стояло по берегам, оттесняя хвойные деревья, и чаще встречались выступающие на склонах каменные глыбы и скалы. Так прошел весь день.
Однако наутро обмелевшая река закончилась гораздо раньше, чем ожидалось. За излучиной, где Рыбну напаивали сильные родники, по дну каменистого русла струился пересыхающий ручей.
— В былые-то годы, по верховьям до самого волока можно было взойти, а нынче — гляди-ка! — воскликнул Кырныш, почесывая затылок.
— Стало быть, нам к волоку пешком идти, — сказал Бор, вылезая из ладьи. — Пятеро со мной, остальные здесь, ждите у корабля. Далеко до волока, Кырныш?
— Отсюда — верст десять, наверное, будет.
Само название Иктыль значило «Древний речной волок». Долго они шли по подсохшему руслу вдоль ручья, до того места, где начинался проложенный еще в древние времена желоб, пересекавший невысокий водораздел.
Бор обратил внимание, что скалы и камни, окружающие волок, в некоторых местах точно оплавлены молнией, некогда ударявшей в них. Не одна гроза должна была свирепо бушевать над этим местом в ту пору, чтобы оставить столько отметин небесного огня…
— Мне кажется, именно здесь происходила та колдовская битва, о которой упоминает легенда… — сказал он Кырнышу. — Но хорошо бы найти место заставы волхва Дану, и тогда, быть может, отыщутся следы посоха Юмбела…
Между глыб, образовывавших нечто вроде котловинки, стояла покосившаяся изба с пристроенной конюшней. Однако людей поблизости видно не было.
— Где же волоковщики? — удивлялся Кырныш. — Тут всегда не меньше десятка молодцев стояло с тяглыми конями. И изба давно не чинена.
Войдя внутрь, они увидели сивого деда, сидевшего на лавке.
— Здрав будь, хозяин! — поклонился озерный конунг. — Где же все люди, скажи? Кто на волоке остался?
— Волоковщики? — переспросил дед. — Да они летось ушли, как работы не стало — а вертаться обещали, как санный путь наладится. Год нынче видишь какой сухой! А вы присаживайтесь, люди добрые — гостями будете.
Бор оглядывался в опустелой избе, и случайно на глаза ему попалась почерневшая древняя чаша, напоминавшая употребляемые для жертвенных возлияний. Механически он взял ее с полки, подивившись каменной тяжести вековечного дерева. И в луче света увидел на ее боку полустершуюся надпись, вырезанную рунами
— «ДАНУ». Это было имя древнего волхва!
— Скажи, отец, откуда эта чаша здесь?! — взволнованно спросил конунг старика.
— Дак в русле волока нашли, в ручье, — спокойно отвечал тот. — Тута ведь в давние времена застава была волховская, прямо на энтом месте и стояла, дед мне говаривал. Вот оттеда и досталась.
— А не слыхал ли ты о судьбе хозяина ее, имя которого вырезано на чаше — волхва Дану?
— Как не слыхать, слыхивал от деда моего! Тут великая битва произошла, тучи грозовые сгустились и молнии засверкали. А как тучи развеялись, открылось, что сгиб волхв Дану. И взяли его верные его, увезли на озеро Суурярв и там похоронили…
— А про посох его волшебный не рассказывал твой дед?
— Был у волхва посох великой силы, и чтобы никто из врагов не захватил его, положили тот посох в могилу к волхву…
— Спасибо, дед! — сказал Бор. Подумал: «Была ниточка — что волхв и его посох здесь похоронены — и нет ее. Где искать могилу на огромном озере? Правда, есть еще могила Даларна на поле битвы с этелькузцами… Может быть, там повезет, и один талисман поможет отыскать другие?»
— Мы будем искать корону Даларна! — повернулся он к Кырнышу. — А отыщем корону — и следы остальных талисманов, может, найдутся. Далеко ли поле роковое, курганное?
— От места, где мы ладью оставили, — день пути на восход.
— Ну, так идем! Прощай, хозяин! — И вместе со своими людьми, покинув жилище волоковщиков, конунг быстро двинулся в обратный путь…
На следующее утро, затемно, оставив на судне полдюжины дружинников, князь двинулся с отрядом лесной тропой на восток. Когда день перевалил на вторую половину и солнце клонилось на закат, с последнего холма открылось обширное поле. То там, то здесь возвышались на нем, точно огромные кротовины, высокие и низкие курганы.
— Вот оно, поле роковой битвы! — указал Кырныш, обводя рукою это пространство, казавшееся неохватным. — До сих пор неохотно селятся люди на кровавом поле, боясь призраков погибших сотни лет назад…
— Где же среди этих курганов искать могилу Даларна? — спросил князь, озирая поле, кое-где поросшее рощицами деревьев.
— Наверное, он должен выглядеть так, словно вершина его сожжена огнем — ведь курган насыпали из кузнечного шлака, — предположил проводник. — Но в каком углу поля он — не знаю…
— Разделимся на три отряда: пойдем Гунн, Айсат и я, разойдясь в разные стороны. Поле не так велико, как кажется. Поиски начинаем немедля, авось, отыщется, — распорядился Бор.
Дойдя до середины поля, озерный конунг увидел курган средних размеров, укрывшийся среди купы сосен и берез. Низ кургана был некогда укреплен плитняком, кое-где проглядывавшим сквозь густой дерн, но верхушка была рыжа и гола, точно кострище. Ну, да — это был древний шлак кузни! Бор поднял свой рог и затрубил, и звук его разнесся далеко — вскоре откликнулись рога Гунна и Айсата. Они спешили на сбор.
— Должно быть, они спешили предать земле своего предводителя и отметить могилу. Сделать ее вершину бесплодной было неглупо, — сказал Бор. — Здесь возвышенность, с которой хорошо озирать поле битвы. Тут, наверное, он пал и на том же месте и был погребен… Что же, пусть его дух простит нас! Возьмем лопаты и примемся за дело!
Не прошло и двух часов, как показались древние бревенчатые плахи — части разобранного жилища, покрывавшие сверху могилу.
— Прости нас, дух Даларна, если ты покоишься здесь, за то, что мы нарушаем твой покой! — сказал конунг торжественно. — Гунн, Айсат — поднимаем! — Они ухватили отрытые концы одной из плах и, с натугой подняв, отвалили на склон. Из темной дыры вышло сухое, холодное поветрие веками запечатанного подземелья.
Глава 11. РАРОГОВЫ ВАЛЫ
Отодвинув еще одно бревно, они открыли погребальную камеру и заглянули внутрь. Им открылись мрачные внутренности могилы. Сохранившись в сухом воздухе, прямо на них смотрел пустыми глазницами обтянутый засохшей кожей скелет рослого воина в древних доспехах. Рядом с ним простерся костяк коня. Длинное полуистлевшее копье лежало в могиле наискось. В углу склепа находились шлем и щит с двенадцатилучевой звездой, нарисованной в центре. Череп воина с сохранившимися светлыми волосами был непокрыт.
— Двенадцатилучевая звезда — знак Даларна! Нет никаких сомнений, это он! — воскликнул Кырныш, указывая на щит.
— Но где же корона? Быть может, она скрыта на груди? — Бор, спрыгнув в могилу, отвернул истлевший плащ. — Что это?! — вырвалось у него, когда он увидел обломанный проржавевший наконечник копья, торчащий из опавшей груди мертвеца. Копье застряло в кости. — Отважный Даларн, вождь, был убит в спину?!
— Да, это так! — ответил побледневший Кырныш. — Тем, кто обучается сказанию о Рати, на последнем занятии учитель передает темную его половину… Ты видишь, конунг, он в убранстве конного воина, и с ним положен его конь, заколотый над могилой? Даларн возглавил тех, кто, подобно людям из Этелькузы, оседлал коня вместо ладьи. Конь лучше, если желаешь захватить власть на твердой земле. Даларн хотел стать единственным конунгом всего Озерного Края, в ту пору это носилось в воздухе, каждый хотел власти. Но лишь его дружина была самой сильной, и он уже мог навязывать свою волю почти всем и не так уж и считаться с волхвами… Но когда многие из его сторонников и людей пали в битве и враг был разбит наголову, было решено, что Даларн станет дальше опасен, а сейчас он слаб… И его ударили в спину…
— Так его убили свои, люди из Поозерья?
— Да, так говорит сказание. И свершилось это не без ведома волхва Дану, стоявшего плечом к плечу с ним…
— Эй, но короны все ж-таки нигде нет! — вернул всех к печальной действительности Гунн. — Или постойте, вот плита, и на ней нацарапаны какие-то руны! Может быть, в них ключ к тайнику?
Бор повернулся к тому углу, на который указывал его помощник, и рукой стерев пыль веков с вертикально установленного плоского камня, прочел наспех нацарапанное четверостишие:
В пляске мечей
Был в спину сражен;
Венец его поднят
Вражьей рукой.
— Вот так-так! Значит, могучий талисман был захвачен врагами?
— В песне о Рати говорится, что Дану одолел и низверг в Туонелу всех вражьих колдунов. Стало быть, враги не могли узнать о волшебных свойствах короны, зато польстились, наверное, на ценность чистого древнего золота, из которого она была сделана, — предположил проводник-сказитель.
— Как же нам узнать это, во имя Юмбела? — воскликнул Бор.
— Можно поехать к потомкам людей из Этелькузы, они обитают за Рароговыми валами, в полудне пути отсюда. Может быть, они сохранили какие-нибудь воспоминания об этих событиях и о судьбе венца? — предложил Кырныш.
— Так тому и быть, — согласился озерный конунг. — Засыплем курган до темноты, чтобы прах Даларна не был осквернен, заночуем в поле, а завтра — в путь.
Кряхтя, они вместе с Гунном снова навалили бревна на склеп, и дружинники принялись засыпать могилу, пока курган не приобрел прежний вид. Срубив пару засохших елок, они развели поодаль костер и заночевали.
Ясным утром дружина двинулась дальше, прямо на юг. Вскоре после полудня Бор увидел темную полосу на горизонте, которая спустя час превратилась в высокую, хотя и оплывшую насыпь, шедшую через широкие поляны и рощи от одного конца видимого пространства до другого.
— Это и есть Рароговы валы? — спросил конунг, озирая грандиозное сооружение.
— Да, — ответил Кырныш. — Мы сюда редко приходим охотиться: леса здесь редеют. Предания об этих валах говорят, что Рарог перепахал эту землю, чтобы защитить Поозерье от змей, надвигавшихся с юга. Так это или нет, но иногда в этих валах находили истлевшие кости, древние бронзовые шлемы с зубчатым, как пила, гребнем, бронзовые наконечники стрел и копий и значки, изображавшие змей. Легенды утверждают, что валы насыпаны колдовством еще до того, как встал Хоровод Сейдов на туманном Йемсалу…
— Почему их не использовали в битве Даларна и Дану, ведь через них не так просто перебраться верхом на конях? — удивился Бор.
— Ближе к Иктылю есть широкий проход. Люди из Этелькузы разбили заблаговременно выставленную на валах стражу и успели пройти на эту сторону, говорит сказание. Теперь они, отброшенные, осели в Завалье, среди березовых и сосновых колков… — ответил проводник.
Поднявшись на верхушку громадного пологого вала, они увидели с его высоты огромные пространства трав и кустов. На краю ополья виднелся приютившийся там поселок из черных конических домиков.
— Это селение этелькузцев, — указал Кырныш.
— Пошли, — только глянул князь исподлобья и сбежал по склону вниз, за ним и остальные. Но не успели они пройти немного от вала, как от поселка уже отделилась группа всадников и стала приближаться к ним, растекаясь постепенно полукругом. Сблизившись, они завыли и, вскрикивая: «Дельбеген! Дельбеген!» — принялись размахивать над головами кривыми мечами, копьями и потрясать небольшими круглыми щитами. Уже ясно виднелись их круглые шапки, по бокам опушенные черным мехом, черные нательные полушубки всадников и между них — широкие желтоватые лица и черные пряди длинных волос. Земля задрожала под копытами коней.
Отряд выстроился в круг, ощетинясь копьями. Всадники с воем наскочили, уклоняясь от острий и стараясь сбить с ног людей. Бор, выхватив меч, ринулся вперед и ударами мечом плашмя принялся ловко сшибать конников. В одну минуту он ссадил троих или четверых удальцов, выпавших из седел с сильными воплями. Всадники отвернули и закружили в нескольких десятках шагов.
— Чего надо, лесовики? Зачем пришли? — крикнул самый рослый, у которого на шее сверкал золотой медальон с изображением головы коршуна.
— Мы пришли с миром! Я хочу расспросить ваших стариков о давних временах! Поэтому я даже никого не ранил, хотя вы напали первыми! — крикнул Бор. — Согласны ли вы принять нас как гостей?
— Хорошо! Если вы с миром, мы примем вас! Это обещаю я, Охаз, предводитель всадников.
Бор был рад, что не произошло стычки: конные лучники были бы смертельно опасны для маленького отряда.
Повсюду вокруг селения паслись кони и скот, такие тощие, что становилось ясно — засуха не обошла и эти места. Люди также выглядели истощенными и истомленными. Поселок состоял из куполовидных круглых домов из дерева и плетенки, крытых потемневшими от непогоды кошмами и шкурами. Эти дома напомнили князю маленькие храмы Поревита. Молчаливые чернявые женщины в нагольных шубах и окружавшие их грязные детишки сидели и работали между домов.
— Мне нужно поговорить с главным вашим волхвом или кудесником — как у вас называют людей, знающих нить преданий? — обратился Бор к спешившемуся Охазу. Тот сделал ему знак следовать за собой. Перед самым древним из бревенчатых шатров стоял шест, увенчанный резной головой коршуна, с него свисали лошадиные хвосты и колокольцы.
— Здесь живет шаман Гере, он старый и много знает. Если он захочет принять тебя, можешь говорить с ним, — сказал Охаз и поднял полог. Князь кивнул и вошел в полутемный шатер.
Воздух внутри нельзя было назвать благоуханным. Старик в лисьей шубе, с расшитой шапкой на голове, из-под которой виднелись седые лохмы, расположился на низком сиденье у огня.
— Я, озерный конунг Бор из Дингарда приветствую многоумного шамана Гере и прошу не отказать его в мудром совете! — произнес гость.
— Привет и тебе! — отвечал хозяин. — Присаживайся. Какой совет тебе нужен?
— Я прошу помощи в поисках. Давным-давно была битва между нашими предками. И погиб в ней озерный вождь, и корона его потерялась — известно лишь, что была она унесена с поля брани воином из Этелькузы. Не говорят ли об этом ваши сказания?
— Да, — ответил Гере и повернул свое желтое, высохшее лицо к гостю. — Есть у нас песня о том, как народ наш пришел в эти края и отвоевал у лесовиков право на те земли, что сейчас мы занимаем. Но погиб в той битве победоносный вождь Эрезуга… И в качестве посмертного дара был поднесен ему венец князя лесовиков… И по сей день лежит он в славной могиле Эрезуги.
— Скажи мне, шаман, где эта могила? — взволнованно спросил Бор.
— А зачем тебе знать это?
— Этот венец — один из талисманов, необходимых для победы над колдовскими силами, вызвавшими засуху в Озерном Крае, от которой, как я могу судить по облику ваших людей и животных, жестоко страдает и твой народ, многомудрый Гере.
— Я скажу тебе то, что знаю. — Шаман подбросил в огонь щепотку высушенной травы, которая, вспыхнув, обратилась в клуб дыма с резким терпким запахом, вызывающим легкое головокружение. — В древней гробнице, высеченной неведомым племенем в незапамятные времена, нашел свое последнее пристанище славный Эрезуга. Там он спит, ожидая, когда придется идти на выручку своему народу в новой битве!
— Ты уклонился, мудрый Гере — как найти эту могилу?
— Ах, да… Говорится в песне, что она там, где каменные великаны поднимают свои головы над лесом, на каменистом плато. Вход в нее обращен на закат… Но много, много дней пути до нее. За прошедшие века леса на востоке стали гуще и темнее, и опасны они сделались для путников!
— Что же, мы достигнем этого места или погибнем!
— Ладно. Но поклянись тенями предков, что не потревожишь Эрезуги и не возьмешь из его могилы других драгоценностей!
— Клянусь на лезвии моего меча! — Вынул Бор клинок и, опустив плашмя, положил руку на лезвие.
— Тогда я дам тебе самому мне непонятный совет из песни: остерегайся коршуна, ибо он поставлен стеречь покой Эрезуги! — С этими странными словами Гере умолк и, закрыв глаза, засопел, точно спящий.
Князь вышел наружу и в сопровождении ожидавшего его воина-этелькузца возвратился к своему отряду, и они отправились в обратный путь. Их сопровождали люди осторожного Охаза, с сожалением смотревшие на добротное оружие чужаков, но уважавшие обычай гостеприимства. Солнце уже склонялось к закату, когда они подошли к Валам.
Вдруг на гребне показался бледный силуэт всадника.
— Эрезуга! — суеверно прошептал Охаз, желтея еще больше. — Он предостерегает нас!
— Даларн! — воскликнул Кырныш, складывая руки.
Внезапно всадник резко повернул голову, и все увидели его рогатый шлем и огненные круги глаз. Словно грозя, силуэт поднял руку — и исчез!
— Рота-Мублена иногда изображали таким! — сказал тихо многоопытный Гунн, и всех точно овеяло холодом.
— Вы навлечете на нас проклятие предков! — выкрикнул в ярости Охаз.
— Тихо! — сказал конунг, убирая в ножны уже выхваченный меч. — Не знаю, зачем явился этот выходец из мира Туонелы, но это — предупреждение, и будем настороже!
У вала два отряда расстались, и дингардцы поднялись наверх, чтобы идти на свою сторону. Бор, приметивший где стоял «всадник», вдруг наклонился и вынул из земли, отряхивая приставшую почву, зеленый полуокислившийся пробитый бронзовый шлем с выступами для рогов и пилообразным гребешком наверху.
— Вот все, что осталось от того, кто явился нам из Туонелы! — показал он свою находку остальным. — Недаром вооружение его показалось мне ужасно древним! Но кто вызвал его, чтобы припугнуть нас? — Он покачал головой. — Долог путь к горам Харвад! Но мы должны поторопиться, ибо я чувствую, что с каждым днем петля колдовства все туже охватывает нашу страну!
На следующий день к вечеру они добрались до корабля. И к закату третьего дня подошли к пристани Беличьего города.
Глава 12. ЖИТЕЛИ ТЕЛЕОРМАНА
Бор отправился к Сюзю и рассказал ему все, что узнал.
— Где же эти каменные исполины в горах? — спросил он.
— Слыхал я о том плато… — задумчиво говорил Сюзь. — На восходный берег озера пойдешь водою, а дальше — через лес Телеорман придется идти к горам… Кырныш охотник опытный, он поможет найти дорогу — я его с тобой отправлю. Хоть он в те места и не хаживал — да лучший наш следопыт!
— Телеорман… — Князь поскреб бороду. И до него доходили зловещие слухи об этих дебрях, глухой окраине Озерного Края.
— Говорят, в горах Харвадских не все цисто — да мало ли какие слухи ходят? Не в одиночку пойдете, дружиной. Молитву за тебя богам вознесем, — успокоительно рассудил Сюзь.
Услышав о судьбе Даларна, он призадумался:
— Даларн, слышь, у Рароговых валов, на опольях своих коней выпасал. Да люди его многие с севера были. Оттого, увидя, цто на юг им ходу нет, пошли они воевать себе земли где-то на полноци… Да ушло то войско, и слуху о нем никакого не стало. Так и пропали…
Наутро вышли в озеро. Целый день шла ладья правым бортом вдоль слегка извилистого, поросшего лесом берега, все круче забиравшего к полуночи.
С приближением вечера, они пристали у приметного скалистого наволока, прикрывавшего их глыбами камня от полуночного ветра.
— Отсюда надо идти пешком, — сказал Кырныш, когда корабль вытянули на берег. Разбив лагерь для остающихся, они развели большой костер и предались долгожданному отдыху.
На следующее утро, оставив полдюжины человек караулить ладью, Бор и его люди, взвалив на плечи мешки с припасами, двинулись в глубь леса. Таинственно потрескивала кора вековых деревьев, и только иногда вдруг раздавался далекий стук дятла. Девятнадцать человек, считая Кырныша и Нюбюи, шли гуськом по звериной тропке уходившей в чащобы. Так двигались они целый день, преодолевая порой лесные буреломы и гари, иногда им попадались места, похожие на заросшие еще в старину вырубки.
Под сумерки они выбрались к журчащей лесной речке, на берегу ее раскинулась обширная поляна, оставшаяся от старинной запашки.
— Деревня! — вдруг воскликнул радостно кто-то из дружинников, заметив избушки на противоположном конце поляны. Но чем ближе подходили они к ним, тем беспокойнее становилось на душе: ни огонька, ни звука не было там. Наконец Кырныш остановился, содрогнувшись и резко выдохнув:
— Столпы!
И действительно, избушки были гораздо меньше, нежели представлялось издалека. Они стояли на четырех бревенчатых ножках и не имели даже волоковых оконец — был только темный проем входа, обращенный на закат. Целый век простояли в уединении эти домовины, приподнятые над землей от дикого зверя!
— Сто лет уж, наверное, как последний из них был поставлен, а и до них было много! — нарушил затянувшееся молчание Кырныш, показывая на темневшие то там, то здесь холмики сгнившей трухи. — Вон сколь мертвых упокоилось; долго жили тут люди…
— Но отчего столпы перестали ставить? — спросил вдруг Гунн. — Место забросили, или вовсе ушли отсюда?
— Интересно, ведь как раз сто лет назад появились ведьмы в Изкаре, — прикинул сроки Бор. И эта зловещая параллель не развеяла невольного трепета, который вселяло в душу каждого это место вечного упокоения.
— Лучше заночевать подалее отсюда! — заключил всеобщее мнение Гунн.
Проходя мимо заброшенных столпов, Бор заглянул в один из домиков, и в лучах низкого солнца увидел желтые кости, причем ему показалось, что у скелета недостает одной ноги. Заинтересовавшись, он посмотрел в другую избушку, в третью и отметил, что у скрючившихся там костяков также не хватает рук или ног.
— Что бы это могло значить? Впрочем, наверное, мелкий зверь все-таки добрался, или вороны растащили кости…
Под утро князь сквозь сон услышал слабый вскрик и шум, а когда он окончательно проснулся, то первое что увидел — уже угасающий в предрассветной дымке костер. Караульщиков не было видно. Он вскочил на ноги, точно подкинутый пружиной, и сон сняло словно рукой, когда он увидел неподалеку от себя разбросанные щит и копье, хозяин которых отсутствовал.
— Вставайте! — поднял он всех на ноги приглушенной командой. В кустах нашелся еще один щит.
— Наши караульные исчезли, их похитили! — воскликнул он. — Но почему не тронули остальных?
— Наверное, они могли захватить лишь нескольких пленников, надеясь замести следы? — предположил Айсат.
— Так ищи их следы, зоркий Айсат! Отыщи их, меткий Кырныш! — в бессилии сжимал рукоять меча предводитель дингардцев. Во мгновение ока, бесшумно свернув свой стан, они бросились за следопытами, угадывавшими путь ночных похитителей по неведомым для непосвященных признакам.
Часа через два отряд вышел вдруг к широкой лесной прогалине. Посреди поляны виднелась изгородь, до половины скрывавшаяся в утреннем тумане. Тын этот, ограждавший, как видно, двор, имел весьма зловещий вид: в нем на высоких тычинах торчали человеческие черепа и истлевшие людские и звериные головы. За тыном темнела кровля каких-то хором.
— Здесь они! — уверенно сказал Кырныш.
— Что это?
— А, кощуний двор.
— Какой?
— Головы на тычинах видишь? Так кощуны, черные лесные волхвы, свои хоромы огораживают. Хозяин кощунит на болотах, со свартен темные дела творит… И челядь у него, поди, не пойми кто…
— Отчего же он двор тут свой поставил? Людей вроде, поблизости не видать…
— Оттого и поставил, что мило ему безлюдье… Нападем или добром будем просить вернуть наших?
— Пойдем ближе, там посмотрим. — Бор поправил меч и проверил, хорошо ли вынимается висящий за плечами тяжелый ржавый клинок, победитель ведьм, который он на этот раз взял с собою. Пригибаясь, он бесшумно побежал в тумане к зловещей ограде, остальные понеслись следом за ним.
Ничто не нарушало призрачную тишину утра. Внезапно, когда оставалось несколько шагов до подножия частокола, из земли поднялось перед ними темно-багровое, гудящее, клубящееся пламя, широким кольцом охватывавшее двор.
— Огненная крада! — Дружинники и проводник отпрянули назад. Только князь не растерялся ни на секунду. Выхватив у одного из своих бойцов копье — а дингардские копья имели древки толстые, как рогатины, — с разбегу ткнул его в землю, прыжком перелетел через пламя, опалившее подошвы сапог, и приземлился у самого тына. Затем он с размаху воткнул нож в дерево на уровне пояса. Вскочив ногой на рукоятку, рискуя упасть в густое пламя, опахивавшее жаром спину, пальцами уцепился за сучки и трещины палей и, вспрыгнув, повис на руках на краю частокола.
Подтянувшись, он выглянул из-за ограды. Во дворе несколько вооруженных слуг в одеждах из шкур наружу мехом и видом своим мало отличные от зверей, поспешно готовили несколько укрепленных на тыне самострелов. Они опешили, увидев над частоколом бороду и яростные глаза князя. Этого мгновения ему хватило, чтобы взобраться наверх и соскочить во двор с мечом в руках. Люди с темными сальными волосами до плеч, заросшие бородами до ушей, кинулись на него со всех сторон, замахиваясь топорами и рогатинами. Но несколькими молниеносными ударами своего блестящего лезвия озерный конунг заставил их всех с воем ретироваться.
Подскочив к воротам, запертым толстой слегой, он ударом сапога выбил ее и потянул скрипящую створку на себя. Однако и там бушевало пламя, преграждавшее путь его людям. Бор развернулся.
— Зови хозяина! — заревел он. — Пускай отдает моих людей! Или все здесь разнесем по бревнышку, по косточке!
— Ты меня, Верхарда, зовешь? — раздался вдруг голос из глубины странного терема, представлявшего широкий сруб, поставленный на более узкий, глухой — так что на второй этаж по стене нелегко было бы забраться. На крутой разборной лестнице показался человек в куколе, из-под которого выглядывало узкое, как топор, щетинистое лицо с горящими глазами. В руке он держал небольшой ковш на изогнутой длинной ручке, в котором что-то шипело и клокотало.
— Я сожгу тебя, дерзкий! — прошипел он. Слегка побледнев при виде сверкающего меча, кощун сделал все же еле заметное движение, чтобы выплеснуть содержимое ковша на князя. Но таким же неуловимым взмахом Бор вышиб ковш, и тот раскололся оземь, и бурая земля, покрытая жухлой травой, мгновенно почернела и запузырилась.
— Выдай моих людей, или умрешь! — Конунг так же молниеносно поднес лезвие меча к горлу кощуна. Тот, точно обжегшись, отпустил схваченные было гальдерские четки на груди и как завороженный уставился на смертоносную сталь.
— Хорошо, хорошо! Только будь осторожен с мечом, прошу! Эй, люди — вывести пленных! — Торопливые слуги быстро отперли погреб и вывели оттуда двух оглоушенных дружинников в порванной, окровавленной одежде. Бор бросил зловещий взгляд на похитителя, от которого тот содрогнулся.
— Теперь погаси пламя! — Кощун пробормотал несколько слов, сделал рукой замысловатое движение — воздух содрогнулся, и пламя за воротами унялось, как не бывало.
— Зачем ты захватил их? — спросил князь, но кощун только в ужасе покачал головой — даже страх смерти не мог заставить его развязать язык, и Бор, поняв это, призадумался. Он велел хозяину следовать за собой, не опуская меча, и последним перескочил широкий обугленный ров, глубиной лишь до колена, дно которого покрывал густой слой сажи. Снаружи его и освобожденных ожидала, подняв копья и щиты, верная дружина.
Когда ворота захлопнулись позади них, кощун появился наверху и в злобе прокричал:
— Погоди! Ты еще узнаешь, что́ эти леса и кто в них живет! Ты раскаешься еще! — В голосе его звучали неизбывная тоска и лютость.
— Странные эти кощуны… — сказал позже Кырныш Бору, — загадками говорят, а мороз по коже пробирает. Но вряд ли он человечиной балуется…
— Тогда для чего или для кого он захватил наших людей? Вот вопрос… — Князь покачал головой.
День перевалил на вторую половину, когда они вышли к странной деревне из покосившихся домишек стоявшей посереди обширной вырубки. Границы ее обозначали столбы с вырезанными на них головами волков, зайцев, птиц. В невысоком заборе, ограждавшем поселок от леса, торчали почерневшие тычины с желтыми черепами.
В деревне оказалось на удивление немного людей — белесых, со свинячьими, мутно-светлыми, без ресниц глазами. Они были молчаливы, казались равнодушными ко всему. Стариков нигде не было видно.
— Как зовется ваша деревня? — спросил Бор какого-то мужчину.
— Грива, — ответил тот скупо.
— Не знаешь, как дорога к Харваду идет в здешних болотах?
— Да вот так и идите, все прямо и прямо на восход — не заблудитесь, холмы выведут, — отвечал тот с простодушным видом, но Бору на миг почудилось, что глаза мужичка при этом как-то не по-хорошему сверкнули.
Когда вышли они за пределы деревеньки, где не было причин задерживаться, Гунн наконец произнес:
— Странно это… ни серпа, ни косы не видно, ни даже гвоздя где вбитого и то нет… Будто без железа живут. Конечно, мы в дома не заглядывали — ежели они железо издалека покупают, так в избе все припрятано…
Только когда ушли они далеко, то поняли, что обманул их мужичок. Кругом, куда ни кинь взгляд, чавкало болото. Кырныш шел молча, по какой-то им одной угадываемой тропе выбираясь на сухое место. И вот наконец, когда солнце совсем опустилось, вышли они на безлесое плоское всхолмие.
— Странно, место такое, что вроде и люди должны быть на этом холме, или хоть следы их остаться… — Кырныш внимательно оглядывал широкую прогалину. Трава и поросль на песчаных грядах были притоптаны, а на соснах, окружавших округлую площадку, виднелись многочисленные глубокие царапины.
Внезапно в середине площадки он увидел каменный столб, украшенный искусно вырезанными зубастыми пастями и увенчанный странной фигурой зайца — и даже побелел:
— Диверкиз! Лесное божество смерти!.. Так вот куда мы зашли!
— Кто это? Что тебя поразило? — схватил его за плечо Бор.
— Мы в логове волкодлаков, конунг, — сказал Гунн со спокойствием человека, привыкшего за долгую жизнь смотреть в лицо любой опасности.
— У нас рассказывают, что среди болот живут люди, которые в особые ночи превращаются в волков, — пояснил Кырныш. — Но кто с ними повстречается, тот ничего уже не скажет. Иногда находят в отдаленных местах, близлежащих к Телеорману, останки людей, разорванных на части, или с отгрызенными руками и ногами, умерших от потери крови и нестерпимого ужаса…
— Так вот почему покинутым оказалось кладбище со столпами! Исчезли, погибли все, некому было об этом поведать! — воскликнул князь. — И давно идут у вас эти рассказы?
— Давно… Говорят, пришлые они откуда-то; а вернее — размножились в глухих полуночных лесах. Быть может, после битвы Даларна началось это, когда с севера многие ушли на нее, а не вернулся почти никто… Поклоняются они богу Диверкизу в образе зайца, как символу изменчивой смерти. Вот здесь — их мольбище, и должно быть сегодня — та самая ночь!
— Надо бежать, пока не смерклось совсем! — воскликнул озерный конунг. — Теперь-то ясно, зачем наши люди понадобились кощуну — откупается пес от волкодлаков жертвами, а не удается — так огнем испепеляющим грозится!
Минув каменного идола, у подножия которого с содроганием увидали полуистлевшую кучу изгрызенных человеческих черепов и костей, они снова углубились в лес. Кырныш торопился, ведя их среди лабиринта болот, однако ночь застала их все еще не так далеко как хотелось бы. Нарубив смолистых ветвей, они сделали из них факелы и двинулись дальше освещая себе дорогу.
Поздно вышла полная луна и озарила чащу своим мертвенным сиянием. И откуда-то издалека послышался многоголосый волчий вой. «Это стая напала на след!» — в страхе закричала Нюбюи в предчувствии неминуемой гибели, и Бор впервые пожалел, что взял ее в это путешествие, тяготы которого она до сей поры мужественно сносила.
— Вперед! — крикнул он. — Будем идти до конца, и мы победим!
…Волкодлаки набросились молча, со всех сторон сразу, злобной, молчаливой стаей. И ничто не спасло бы людей, если бы не боевая выучка: они сразу образовали замкнутый круг щитов и копий, одним из звеньев которого служил Бор с двумя разящими мечами в руках. Для волкодлаков одинаково смертоносным было ржавое лезвие, странно легко пронзавшее их, и сверкающий меч, рубивший живучих оборотней пополам.
Но вот один боец пал, второй… На третьего волк-оборотень прыгнул, и он, пронзив врага, сам так и умер, стоя, поддерживаемый под локти товарищами. У многих кровь лилась из ран. Волкодлаков, наверное, были сотни.
Князь, весь в крови, работал как мясник на бойне. Те, кого он ударил своим мечом, уже не обернутся ничем, кроме корма для червей. Но остальные люди начинали выдыхаться, их удары слабели и скользили по гладкой шерсти врагов.
Неожиданно Кырныш, поставленный вместе с Нюбюи в середину круга как незаменимый проводник и только с топором оборонявший образующиеся в обороне бреши, указал на небольшой холмик, на верхушке которого что-то темнело:
— Скорее туда, и мы спасемся!
Тогда, отбиваясь от неослабевающего натиска волкодлаков, они отступили на этот холм. Темный камень оказался древней каменной головой, на губах ее змеилась презрительная улыбка, адресованная тем векам и тысячелетиям, которые не сумели совладать с нею.
— Есть у кого-нибудь золото? Скорее, или мы погибли! — крикнул Кырныш. Бор, на секунду воткнув один из мечей в землю, снял с пальца и бросил ему золотой перстень Байдура.
Кырныш схватил перстень и поднес его к каменным устам.
— Тебе жертвую золото, Ойум-древний, для спасения душ храбрых витязей и девушки от оборотней! Произнеси свое заклятие! — воскликнул он. Внезапно, как показалось на секунду обернувшемуся князю, слепые каменные глаза раскрылись и наполнились белым огнем, а лук презрительных губ изогнулся еще больше и бестелесный Голос прошептал Слово, эхом отдавшееся в ночном лесу. Волкодлаки замерли, а затем всей стаей, как один, обратились в беспорядочное бегство, мгновенно исчезнув между деревьями.
— Что это?! — воскликнул конунг, опустив оружие. Его люди, стараясь отдышаться, истомленно опустились на землю. Руки Кырныша были теперь пусты, и каменная голова вновь казалась мертвой.
— Из поколения в поколение, от прадеда к деду передавалось у нас предание о капище Ойума, болотного бога, которому в старину поклонялись, молились и приносили жертвы древние люди! — сказал проводник. — Говорили, что был это каменный исполин, увязший в болоте, и лишь голова его поднималась над землей. Золото делало его всемогущим. Давным-давно, когда еще строился Хоровод на Священном острове, здешние болота были еще обширнее и кругом жили племена, поклонявшиеся Ойуму и приносившие ему золото и жертвы, топя их в трясине. Среди них, были возможно, и немногочисленные тогда волкодлаки… Но племена исчезли, болото почти заросло, а идол на холме, некогда бывшим островом, остался… Но, видно, изголодался по драгоценным жертвам, и жадно принял наше золото…
— Случай спас нас… Или благие боги? — Бор покачал головой. Измученные люди улеглись прямо на холме, забывшись тяжелым сном…
Глава 13. СКЛОН ХАРВАДА
Чем дальше люди углублялись в чащобы Телеормана, тем больше лес оправдывал имя «Безумного». Болота волкодлаков сменились буреломами. В жарком сухом лесу не было воды — только корни вывороченных из песка деревьев, да злобные надоедливые оводы. Лишь к вечеру стало полегче — они начали подниматься на возвышенность, где их овевал прохладный восточный ветер.
На следующий день подъем сделался круче, почва стала беднее и каменистее, а с открытых мест можно уже было разглядеть окружающие леса. Где-то там, выше гребнем дракона громоздились скалы.
— Вот он, Харвад-хафьель! — воскликнул Бор, кому хотелось петь при виде могущества диких вершин: — Скалы Харвада!
Они вышли на тропу, ведшую на юг. Вдруг под скалами появилась фигура, она молча размахнулась рукой, и нечто блестящее быстро понеслось вниз по склону, прямо на отряд дингардцев. Стремительно несущийся предмет трудно было разглядеть, но князь велел отступить с открытого места под прикрытие деревьев. Прикрываясь щитами, все постарались быстрее исполнить приказание, но один из дружинников замешкался…
Вблизи таинственный предмет оказался летящим со свистом колесом, обод которого сверкал огнем. Отставший человек поднял щит, но колесо подпрыгнуло слегка, раздался удар, жуткий вопль — и… оно выскочило из спины несчастного! Щит и человек были рассечены пополам! Ужасный вопль еще стоял в ушах тех воинов, кто успел укрыться за деревьями. Колесо покатилось в обратную сторону, к своему хозяину, и сверху раздался подхваченный эхом жуткий смех!
— Я слышал о нем… — заговорил бледный Кырныш. — Это колдовское Колесо Балсага… Оно убивает всех, кто пытается пройти… Его хозяин, говорят, поклоняется самому Чернобогу и за то получает от него по году жизни за каждого сраженного Колесом.
— Как же нам пройти? В обход?
— Кажется, там ущелье, надо делать большой крюк…
— А, ладно! — Бор шагнул на открытое место. И сверху вновь понеслось колесо, но в руках озерного конунга был не щит, а два меча. И вот сверкающий обод уже нестерпимо близко… Но князь, подпрыгнув, ударил своим старым мечом наискось, брызнул сноп искр, и в этот миг ржавый клинок, точно молот обрушился на ребро сверху, и под тяжестью этого удара колесо застонало, будто живое. Изменив направление, оно врезалось в дерево с такой силой, что оно задрожало. Затем, вырвавшись со скрипом, вихляясь и подпрыгивая, колесо покатилось наверх, все увеличивая скорость.
Бор оглядел свой меч — прекрасная сталь была зазубрена, и он надеялся, что на режущей кромке колеса тоже осталась хорошая щербина. Внезапно сверху, куда исчезло колесо, раздался страшный вопль.
— Колесо поразило хозяина, — сказал охотник. — Я слышал, что если оно, пущенное в ход, не изопьет крови, то, возвратясь к владельцу, убивает его.
— Это свойство всех заколдованных гибельных орудий! — подтвердил Гунн, знавший подобные истории.
— Что же, поделом! — спокойно сказал Бор, пряча оружие и растирая гудящие от богатырских ударов руки. — Пускай его кости там, на скалах выбелит солнце!
Похоронив павшего, они двинулись дальше.
…Наконец, скальный гребень стал ниже, и они оказались на обширном наклонном плато, возвышавшемся над окружающими лесами, точно остров среди моря. Огромные неровные каменные столбы — детища ветра или колдовства, поднимались среди равнины, и ветер заунывно свистел среди редкостоящих гигантов.
— Вот оно, Плато Великанов! — сказал проводник.
— Гробницу надо искать где-то в западной его части! Не так уж оно и велико — авось, до заката успеем! — Князь первым двинулся между столбов, уже отбрасывавших длинные тени, пересекавшие истрескавшуюся поверхность плато.
Они шли, наверное, уже больше часа, отыскивая что-нибудь похожее на вход в гробницу. Вдруг Айсат, заметивший нечто, показал товарищам:
— Смотрите, это вовсе не тень! — Рука его была направлена на склон плато, где виднелась загадочная темная полоса. По мере приближения это оказался ряд каменных глыб, утопленных в землю.
— Должно быть, это и есть гробница! — обрадованно воскликнул Кырныш. Там, где камни, покрытые большими плитами сланца более всего выступали из земли, привалился большущий валун.
— Вход здесь… — произнес Бор.
— Как же нам вынуть эту глыбу? — огорчился проводник.
— А вот сейчас попробуем! Давайте-ка слеги! — Подали толстые слеги, заготовленные в лесу по приказанию предусмотрительного конунга. Бор, Гунн, Айсат и еще один сильный дружинник подсунули их концы под камень и одновременно налегли на свободные части. Глыба полезла из земли, с глухим стуком подалась вбок и гулко перекатилась, закачавшись на скальном уступе, как бы специально созданном справа от темного входа, уходящего в недра земли.
Проникавшее вглубь солнце осветило стены из грубо обтесанных плит, образующие ход высотою в рост человека.
— Зажгите факелы! — распорядился Бор. Вместе с Гунном, Кырнышем и еще двумя или тремя дружинниками он вошел в галерею. Трещавшие факелы выхватывали из тьмы стены, в нишах которых угадывались очертания рассыпающихся от старости черепов. Шагов через сто, казавшийся бесконечным коридор окончился в небольшой камере, вырубленной в цельной скале.
— Вот оно! — сказал князь, когда пламя факелов осветило скелет рослого человека, полулежавший на истлевшей лошадиной шкуре. Череп его венчала блестящая диадема, изображавшая двух сцепившихся клыками диковинных хищников, похожих на рысей. У ног его валялись кривой меч в истлевших ножнах, копье, лук, булава. Чуть в стороне были навалены многочисленные дары, среди которых Бор заметил золотой обруч с кружком в налобной части. Так должен был выглядеть венец, украшавший военного предводителя в час битвы, — ведь он надевался поверх боевого шлема.
— Вот она, корона Даларна! — воскликнул Бор и взял венец в руки. — Здесь лежит Эрезуга, конунг людей Этелькузы.
Какие-то тени, казалось, колеблются в головах скелета. Князь надел венец Даларна, на ощупь определив, что кружок в середине имеет углубление в виде вытянутого шестигранника — знак Грома. Тут же какие-то отдаленные крики и вой почудились озерному конунгу, но он решил, что это свист ветра в щелях каменной кладки.
В этот миг луч садящегося солнца через коридор проник в самую глубину гробницы, коснулся черепа. И скелет, подняв облако пыли, превратился в груду праха. А на задней стене склепа высветились высеченные в пыльном камне древние знаки.
— Вновь увидели свет древние руны… Я думаю, это не гробница Эрезуги — они использовали более старую постройку… — сказал Гунн.
— Я знаю, шаман говорил об этом. Смотри! Она повернута прямо на Йемсалу, на Хоровод. Я думаю, она построена тогда же и теми же людьми — древними хозяевами всего Поозерья! — ответил князь. — Как Хоровод повернут к восходу, так она на закат… Это был великий народ!
— Но смотри, вот и коршун! — Бор показал грубо вырубленную каменную статую птицы на постаменте в углу. — Шаман предостерегал от коршуна!
— Вот еще один! — Гунн кивнул на висящий на стене щит с изображением головы коршуна, выдыхающей пламя. Краски за века почти не потускнели. Князь не смог удержаться и снял его с бронзового крюка: щит зазвенел — снаружи он был из полированной стали, протравленной рисунком, а изнутри — из плотной, легкой кедровой древесины, выдержавшей время.
В этот момент один из дружинников, несмотря на предупреждение князя, потянул красивую серебряную цепь, лежавшую поверх общей груды даров. И из раскрывшегося клюва каменной птицы ударила струя огня. Бор едва успел прикрыться щитом. И поразительно: упруго ударившее пламя — отразилось от щита, окутав на миг огненным облаком статую, почерневшую от копоти.
— Ничего не трогать! — заревел князь, после ярчайшей вспышки как и остальные с трудом различавший в полутьме окружающие предметы. — Нас же предупреждали! Все уходим!
Примолкнувшие люди быстро исполнили приказ. Бор выходил последним, повесив чудесный щит на спину — его поверхность была по-прежнему блестящей. Они вышли из гробницы, в которой аромат пропитавшего стены древнего колдовства смешался теперь с запахом пламени и дыма.
— Надо бы закрыть могилу… — сказал Гунн. Бор молча сделал знак всем отойти, один навалился на глыбу — она подалась и, перекатившись, засела на прежнем месте. Через мгновение утихло и эхо…
Спускаясь по склону, они заметили несколько домишек внизу и решили направиться туда. Достигнув с последними лучами солнца желанной цели, они увидели точно такой же полукруглый шалаш, как у этелькузян Завалья, крытый однако не шкурами, а дранкой.
— Здравы будьте, хозяева! — громко приветствовал Бор живущих в доме. На его голос вышел старик с редкой бороденкой и слезящимися глазами. С неудовольствием взглянул он на вооруженных людей в окровавленных повязках, явившихся под предводительством богатыря в древнем золотом венце. Впрочем, заметил он среди них одну девушку.
— Не могу я всех пригласить в мое тесное жилище, но пусть ваш вождь войдет и сколько поместятся людей с ним, — сказал он.
— Войдем лишь мы трое! — Бор показал на себя, Гунна и Кырныша. Следуя за стариком, они проникли в темное жилище; трепещущий огонек лучины озарял занавешенные тряпками и пучками разных трав стены.
Гости сели вокруг очага. Кроме хозяина в доме была его старуха, возившаяся с горшками.
— Я — Бор, озерный конунг Дингарда. Скажи мне отец, как твое имя?
— Я Сомбат.
— Ты знаешь о гробнице Эрезуги?
— Зачем спрашиваешь меня об этом ты, побывавший в ней?
— Как ты узнал? — поразился князь.
— Я видел людей наверху, там где она находится; на тебе венец из его посмертных даров и его родовой щит. Я знаю о ней, хотя и не для него была она построена, а много раньше. Мой род пришел с места битвы на западе, чтобы похоронить Эрезугу в горах, как это заведено было в далекой нашей Этелькузе. Они нашли пустую гробницу и заняли для него… Ты закрыл ее снова?
— Да, пускай это тебя не беспокоит.
— Ты уберег всех нас от большого несчастья. Эрезуга был великий и кровожадный воитель, и темные духи, думаю, клубятся возле него, чтобы воспользовавшись удачей, вывести его призрак из врат Туонелы, как вы зовете темный мир.
— Он рассыпался во прах… Но гораздо большая опасность грозит нам всем, всему Поозерью. Не слыхал ли ты подробностей о событиях той битвы? Там были несколько могущественных талисманов; не известна ли тебе их судьба?
— Я слыхал, что одним из них была корона — не она ли на твоем челе?
— Да, это так.
— Тогда мне, вероятно, известна судьба еще двух: великое орудие моих предков, зеркало, вызывающее духов тьмы, и знамя, посвященное одной из наших богинь, были использованы в походе на север, но войско погибло, и теперь они покоятся там, в горах Тундар…
— В горах Тундар?! Ты уверен? Ты точно знаешь это? Но откуда?
— Разве я не говорил тебе, что род мой от века стерег гробницу Эрезуги, оставаясь на этом месте? И все вести о происходящем в Поозерье рано или поздно достигали ушей моих предков и обращались в песнопения, которые заучивало последующее поколение…
— Нам надо быстрее воротиться к озерам. Как это сделать?
— Там, за буреломами, в болотах — везде волкодлаки. Ты об этом, наверное, знаешь, судя по ранам твоих воинов. — Старик кивнул на темнеющий внизу лес. — Можно попытаться обойти их с юга, выйти к ближайшему из Валов и идти вдоль него на запад. Но так будет гораздо дальше. Еще возможно, пройдя по горам к северу, попробовать спуститься по бурной реке Ардва, впадающей в Доннервад. Но там, по дороге, надо быть очень осторожным, проходя мимо Пещеры Трех, древнего святилища Тьмы, и спускаясь затем по бурным порогам…
Утром, отблагодарив старика и его жену, Бор со своими людьми двинулся в обратную сторону, на север.
По дороге Бор заметил расщелину в склоне. Не обратив на нее особенного внимания, он хотел быстрее провести свой отряд мимо. Но Кырныш, ни слова не говоря, покинул общий строй и, свернув в сторону, не откликаясь на крики товарищей, через минуту исчез в ее глубине.
— Айсат, тут что-то нечисто! Ждите здесь, снаружи! — крикнул Бор и кинулся за проводником, следом — Гунн. Спустившись в расщелину, витязи оказались перед входом в пещеру и не колеблясь нырнули в него. Ход круто уходил вниз, где пещера расширялась, в ней царил холод, и свод покрывали ледяные наросты. Пройдя еще немного, они зажгли факел и увидели, что стены покрыты древними изображениями, частью затекшими льдом.
Ход свернул — и перед ними открылся высокий темный зал, посреди которого вставали три фигуры, вырубленные из камня в глубокой древности. И тут же они увидели спину Кырныша, стоявшего в оцепенении. Фигуры — средняя высотой в полтора человеческих роста, остальные — в человеческий рост величиной — при свете факела открывали ужасный облик богов подземного мира, почитавшихся в незапамятные времена. Возле них валялись еле различимые, окаменевшие за тысячелетия кости: свидетельства отвратительных пиршеств древних поклонников Тьмы.
Кырныш стал беспокойно оглядываться. Внезапно перед ним выросла женщина, от которой исходил слабый фосфорический свет. На ней было строгое платье, расшитое золотом и серебром, тонкий обод венца на голове. Слабый свет извлекал из тьмы очертания суровой красоты ее лица. Кырныш повалился перед ней на колени.
— О, Хозяйка Ема! Ты явилась мне! Прости своего слугу Кырныша за то, что охотился в твоих владениях!
— Мне должно вернуться то, что взято в моих владениях, ибо от меня взято и мне должно вернуться! — сказала она, и убедительность ее бестелесого голоса была невероятна.
— Опустись на колени перед Хозяйкой гор Емой! — произнес охотник странным голосом. — Отдай ей ее венец!
Бор обнаружил свою руку уже извлекшей венец из дорожной сумы, и только в последний момент, будто по наитию, надел его. Точно завеса тумана вдруг раздернулась перед его глазами. Отвратительное создание — скелет в меховой мантии — стоял на месте строгой красавицы. В его глазницах полыхал бело-зеленоватый колдовской фосфорический огонь. Оглянувшись через плечо, князь увидел, что вход в это капище перегораживают гигантские раскрытые каменные челюсти.
— Кырныш, назад! Это свартен! — крикнул он, и загрохотало эхо.
— Ты не прав, смертный! — скрежещуще захохотало создание, поняв, что его увидели в подлинном свете. — Я — Хозяйка Ема, пожирательница! Я пожираю! — И скелет лязгнул зубами.
— Я не боюсь тебя, исчадие тьмы! — крикнул Бор, выхватывая из-за плеча ржавый меч.
— А я — твоего меча, ибо вечна! — захохотала Хозяйка, надвигаясь. В этот миг Бор заметил, что каменные челюсти быстро и без шума смыкаются.
— Кырныш, Гунн! Бежим скорее! — крикнул он, бросаясь к выходу. Гунн стремительно выскочил первым, Бор прыжком вылетел через сужающийся выход, а Кырныша, последовавшего его примеру, челюсти перехватили поперек поясницы. Конунг в полутьме видел выпученные глаза и раскрытый рот охотника, пытавшегося что-то произнести; раздался хруст костей, вопль — и человека перекусило пополам.
— Наружу! — крикнул Бор, и под градом камней и ледяных глыб они невероятно быстро выкарабкались наружу. Вослед им несся глумливый холодный смех, точно говоривший: все равно они в руках могущественной силы, и никуда не уйдут…
Остановился Бор, только достигнув своего отряда.
— Быстро уходим! — И слегка отдышавшись, когда они стремительно двинулись дальше, он добавил: — Кырныш погиб! Задавила подземная Хозяйка! Мы остались без проводника!
Через два часа они услышали шум воды и вышли к вырывавшейся из узких каменных щек бурливой горной реке. При одном взгляде на стремительно несущуюся воду начиналось головокружение. Они пошли вдоль нее, по скалистым берегам, и через какое-то время, разлившись по руслу, река обратилась в быстрый, порожистый поток предгорий.
— Здесь будем рубить плот, чтобы сплавиться вниз, — распорядился озерный конунг и первым направился к соснам. Застучали звонко топоры, эхо от которых взлетало над рекой.
На следующее утро они, приготовив шесты для сплава, погрузились на плот.
— Пошел! — Конунг оттолкнулся шестом от берега, и сильное течение тотчас подхватило плот с людьми.
— Теперь молитесь бобровой богине, чтобы нас не разбила эта Белая Вода — Ардва! — Стоя по углам плота, люди отталкивались шестами от камней. Но шли часы, река расширялась, становилась спокойнее, глубже, унося их все дальше от гор. Они пристали там, где течение было уже медленным. Тенистые лесные берега окутывала ночь, и, разведя на берегу костер, они разложили ночлег. Утомленные люди сразу погрузились в сон.
Проснулся Бор от хруста ветви под чьим-то тяжелым телом.
— А-а-а! — вдруг разорвал ночную тишь человеческий вопль. Князь вскочил, схватил меч и стремительным движением выхватил из костра головню. Огромное существо, похожее на гигантскую ящерицу, а точнее, как мог бы ее сравнить житель далекого юга, на крокодила с гребнем на спине, схватило одного из дружинников поперек туловища зубастой пастью и тащило в реку.
— Ящер! — закричал Бор, узнавая неповоротливое на суше чудовище, давно уже ставшее героем старинных преданий в других местах Поозерья.
Озерный конунг бесстрашно подскочил к зверю и принялся рубить его мечом. Туловище чудовища покрывала чешуя, способная выдержать удары копий, жемчужно переливавшаяся при свете ущербной луны. Но богатырский меч с треском прорубал ее пластины. Рыча и ударяя своим гребнистым хвостом, чудище отбросило истерзанного, умирающего человека и открыло ужасную пасть, дохнув смрадом. Однако ловкие и острые удары страшного меча сыпались градом, копья и топоры остальных людей теперь тоже причиняли боль ящеру. Ударом хвоста он сбил с ног одного из дружинников, но тут князь так всадил меч в шею зверю, что открылась широкая рана. И тот, уже из последних сил пытаясь увернуться, с плеском свалился в реку полумертвый.
Забрызганный с головы до ног вонючей кровью чудовища, Бор подошел к умирающему дружиннику.
— Проклятая тварь! Надеюсь, мы убили ее! Бедный Суньяр! — Увидев, что дело безнадежно, он, качая головой, отошел в сторону. Вскоре стоны умирающего затихли…
После этого страшного пробуждения до самого утра никто не сомкнул глаз. С рассветом, предав товарища погребальному огню, они поплыли дальше, торопясь до следующей ночи выбраться за пределы реки, таившей в своем лоне, как оказалось, страшную опасность.
— Двенадцать человек нас осталось, и девушка, — сказал Бор своему помощнику. — Четверо на Тагэт, один у ожуоласов, шестеро в этих проклятых лесах; почти половина дружины ушла от меня безвозвратно, в чертоги смерти… А сколько будет еще?
… День склонился на вторую половину, когда плот достиг устья реки. Отсюда они решили добираться до ладьи посуху и двинулись на юг. Озеро лениво плескало волной на песчаный берег…
Глава 14. ВОЛНЫ НОСТРАНДА
К закату следующего дня они поднялись на гребень знакомого наволока и увидели темные очертания своего корабля и костер, вокруг которого сидели их истосковавшиеся за дни ожидания товарищи.
— Привет, друзья! — крикнул им конунг.
— Ура! Наконец-то! — вскочили остававшиеся у озера, устремляясь навстречу исхудавшим от долгих странствий спутникам князя. Но радостные крики быстро стихли, потому что они увидели — вернулись к кораблю далеко не все ушедшие к Харваду. Теперь под рукой Бора оставалось шестнадцать дружинников и девушка. А впереди была дорога…
На следующее утро озерный конунг объявил, что они идут на север. Корабль вышел на веслах из тени наволока, и расправленный парус уловил дуновение ветра. Плыть было куда быстрее, чем двигаться пешком. Вскоре после полудня они уже минули устье Ардвы. Берега сделались более каменистыми, во многих местах выступали скалы. Ветер усилился, и корабль пошел быстрее…
Переночевав на берегу, на рассвете они снова вышли в плавание, теперь намереваясь срезать северо-восточный угол озера. Казалось, ничто не предвещает неожиданностей. Внезапно, незадолго до полудня, с озера показался знакомый красно-черный парус.
— Никак Вирре Бердекс к нам пожаловал? — удивленно воскликнул Гунн. И действительно, судно хускарлов быстро увеличивалось в размерах, явно направляясь к дингардскому кораблю. Талма, ставший еще более востроглазым после похода в Харвад, вскарабкался повыше на нос и вскоре крикнул:
— Я вижу, там полно людей у них на борту! И почти половина — в одежде ожуоласов!
— Вот это да! — вырвалось у князя. Гунн лишь покачал головой.
Когда корабли сблизились, Бор крикнул:
— Привет тебе, Вирре! Снова мы повстречались!
— Привет и тебе, конунг! — рявкнул рыжебородый разбойник. — Я вижу, у тебя не очень-то здорово с командой? Вон сколько банок пустует!
— Зато у тебя, кажется, лучше некуда! Ты помирился с ожуоласами?
— Я порешил: раз они поредили мой экипаж — пусть его же и пополнят. Верно? — Вирре осклабился. — Я взял десяток их на борт и, думаю, сделаю из них порядочных бойцов. Ожуоласы ненавидят всех чужаков, но я обещал им добычу, а они народ рачительный и бережливый, как и всякая туповатая сволочь. А вот у тебя что они могли бы получить, а?
— Ты прав, — скупо ответил озерный конунг.
— Я думаю, пора нам вспомнить прежние счеты, — уже серьезно сказал Вирре, делая знак своим людям. Неожиданно ожуоласы подняли свои луки, щелкнули тетивами — и меткие стрелы, свистя, застучали в щиты, которые еле успели подставить дингардцы. Однако некоторые из стрел, вонзясь в дерево бортов, шипя, вдруг вспыхивали ярким пламенем. Корабль загорелся сразу в нескольких местах.
— Стреляйте! — скомандовал конунг своим людям, поняв, что под дождем стрел беспомощное судно погибнет. Защелкали тетивы четырех луков, и, хотя стрелки не были столь слажены, как у противника, ожуоласские стрелы теперь летели реже и не так метко.
— Туши огонь! — крикнул Бор, черпая воду шлемом и заливая разгоравшееся пламя. Еще двое или трое последовали его примеру, действуя кожаными ведрами, остальные прикрывали их щитами. Однако колдовской огонь под струями воды лишь трещал пуще. Там, где возможно, принялись топорами рубить горящие доски, в других местах забивали пламя плащами. В это время одному из дружинников стрела вонзилась в горло, и он, хрипя, упал на дно ладьи. Нескольких ранило. Под прикрытием стрелков, корабль хускарлов шел на сближение.
— Как тебе ожуоласский огонь?! — крикнул Вирре.
— Это галдерское пламя, орудие свартен! — ответил Бор. Хотя и второй дружинник был прошит стрелой и упал в воду, но пламя все-таки удалось сбить, а больше огненных стрел у врага, как видно, не было.
— Вот тебе и от меня подарочек! — Разъяренный потерей двух людей, князь схватил со дна ладьи трофейный хускарлский топор и изо всей силы метнул его. Пролетев пятнадцать саженей, топор врезался в шлем верного Раппа, и помощник Бердекса рухнул к его ногам с расколотой головой. Через минуту корабли стукнулись борт о борт, и началась сеча. Каждая сторона дралась стоя на своем корабле. Ожуоласы, хорошие стрелки, в рукопашной не отличались ни упорством дингардцев, ни яростью хускарлов, да и вооружения подходящего у них было мало, так что они держались позади своих нанимателей. Поредевший строй дингардцев щитами сдерживал натиск хускарлов, отвечая копьями. Бор в середине обороны рубил направо и налево так, что вскоре очистил место напротив себя от врагов.
В этот момент на него напал Бердекс, и они принялись яростно сражаться. Но почувствовав, что князь начинает одолевать и примеривается перескочить на его корабль, Вирре испугался повторения разгрома на реке Тагэт.
— Отходим! — крикнул он, и хускарлы быстро отошли.
Победа далась Бору тяжелой ценой — пятеро были убиты. Оставалась всего дюжина бойцов, из них Айсат, Талма и еще некоторые были ранены.
Теперь князь в угрюмой задумчивости стоял над телами павших, покрытыми плащами, пока остальные приводили корабль в порядок. Волна плескала в обгоревший борт — хорошо, что успели спустить парус, не то в таком огне легко бы его лишились.
— Мы должны идти до конца, слишком уж много отдано, и кому, кроме нас, по силам завершить это дело? — произнес вслух озерный конунг. — Друзья, мы пойдем на Войкар, город Тьмы, хотя давно оттуда не было добрых вестей. Но там начинается кратчайший путь в горы Тундар, где исчезли талисманы, которые мы разыскиваем. И в этом месте, быть может, мы сумеем разузнать о них поточнее…
Невольно дрогнуло сердце у его людей несмотря на только что пережитую яростную схватку — ибо слухи о Войкаре говорили, что это не лучшее место в Поозерье. Именно потому, что считался он воротами в сумрачные горы Тундар. Однако парус был поднят, и судно упрямо двинулось на север, унося свою отважную команду.
Но кораблю не суждено было войти в темные воды Войкарского ильма, как назывался самый северный залив Доннервада. Прошло уже несколько часов, когда из синих глубин озера вдруг показался темный плавник огромных размеров, а затем вода расплеснулась над громадной, зеленой в темных полосах рыбьей спиной! Появились глаза подводного хищника, налитые ледяной злобой.
— Щука! — закричал кто-то. Да, это была щука, но какая! В полтора раза длиннее корабля!
Глаза ее уставились без всякого выражения на судно, покачивавшееся на волне, и мощное тело без всплеска ринулось вперед.
— Скорее на весла! — скомандовал Бор. Стукнули уключины, всплеснула вода, и, подгоняемая гребцами и парусом, ладья уклонилась от атаки. Несколько раз промахивалась исполинская щука, но продолжала нападать. Князь решил испытать на озерном чудище силу короны Грома. Однако при виде золотого венца гигантская рыба разъярилась еще больше, точно желтый блеск резал ей глаза. Она кинулась на судно, на этот раз с треском обломав часть планшира ударом хвоста.
В этот момент конунг поразил ее копьем, но оно со звоном отскочило, погнувшись от непроницаемой, покрытой слизью чешуи огромной рыбины. Ладья чудом избежала нового сокрушительного удара, и волна обдала людей потоками воды. Вдалеке показались угрюмые пустынные берега, изрезанные длинными узкими заливами, носившими название паров и глубоко вдававшимися в скалистое побережье.
— Щука гонит нас к Ностранду, Берегу Мертвых! — воскликнул Гунн с тревогой. — Мы разобьемся там на подводных скалах! Этот берег исхлестан ветрами с Тундар и Харвада и почти безлюден… К тому же, говорят, там скрываются роковые ловушки древних колдунов…
Корабль бежал прямо к берегу, стараясь уйти на мелководье, чего, однако, по внешнему виду скалистых паров и наволоков трудно было ожидать. Но только там могли они укрыться от громадной рыбины. Точно вынюхивая людской запах, мертвоглазая щука ринулась по следу, разинув огромную, как пещера, зубастую пасть. Казалось, корабль будет неминуемо перекушен, точно тростинка, и все утонут в холодных водах Доннервада.
Ведомый инстинктом, конунг вырвал ржавый меч и, как в схватке с ведьмами, перехватил его будто копье. Тут раздался громкий треск и страшный толчок опрокинул на дно всех, кроме Бора, державшегося за корму. Он только крепче сжал меч и изо всей силы метнул его в ужасную разверстую пасть надвигавшейся гигантской рыбы.
Звук, напоминающий шум водопада, вырвался из ее глотки, когда туда впилась стальная заноза, причинившая боль самой колдовской сути этого существа. Меч вел себя точно живой, все глубже входя в плоть рыбы. Щука встала на дыбы, и через мгновение страшный прямой удар хвоста обрушился на засевшее судно, раздробив корму и выбросив князя далеко в безымянной залив… Чуть не захлебнувшись, он выгреб на поверхность и в полубеспамятстве поплыл к ближайшему каменистому берегу, возвышавшемуся над водой…
Очнулся Бор, когда уже близился вечер. Мокрая одежда все еще холодила тело. Золотой обруч, свалившийся с головы, лежал рядом на песке. Каким чудом он удержался при страшном крушении? Пошевелив рукой, конунг нащупал на боку свой меч и к нему сразу вернулось спокойствие. Он резко поднялся, стиснув зубы, и огляделся. Кругом — никого! Бор вспомнил, что находится в месте, носящем зловещее название Берега Мертвых. Лишь кое-где на голом берегу виднелись чахлые, искривленные ели.
Взглянув на темный узкий залив, он увидел вдалеке лишь камни, на которых виднелись жалкие обломки: все остальное пошло на дно.
— Где все мои товарищи?! — вскричал он. — Где дружина моя?! Неужели всех сгубило проклятое чудище?
Бор зашагал вдоль берега в надежде отыскать хоть кого-нибудь из своих и, поднявшись на камень, обнаружил, что находится на мысу. Он уже разогрелся от ходьбы, и кровь быстрее побежала по жилам. В этот момент в глаза ему бросился странный знак, выложенный из светлых камней неподалеку от него, на самом берегу пустынного холодного залива… Это была бесконечная спираль лабиринта, казалось обозначавшая самое удобное место для причаливания корабля. Знак настолько древний, что даже лишайник успел всползти, осесть, расселиться на белых камнях…
Непонятное любопытство смутной силой подталкивало его подойти поближе, рассмотреть эту спираль; ее рисунок, казалось, втягивал в себя. Только когда он оказался совсем рядом, странное воспоминание чуть шевельнулось в нем, заставив поднять корону, которую он держал в руке, и надеть на голову.
Мгновенно точно задернулась перед ним темная завеса, сотканная из ячей мрака. Она колебалась над камнями, образуя бестелесую сеть, один вид которой привел бы в трепет менее смелого человека, если бы он ее мог увидеть. Конунгу оставался лишь шаг, чтобы запутаться в ней. Он понял: колдовство бесконечного узора, похожее на то, что лишало воли людей, попавших к ведьмам Изкара, привлекло его сюда. И в памяти всплыли рассказы о ловушках, созданных древними колдунами из обрывков сетей Морены…
Он обошел каменный лабиринт стороной. И внезапно увидел торопящуюся к нему знакомую фигуру.
— Бор! Хорошо, что ты не сунулся в каменную плетенку!
— Гунн, дружище! Как я рад, что с тобой ничего не случилось! — закричал князь, раскрывая объятия.
— А что со мной могло приключиться? Промок только слегка. Я не думал, что ты пропал. Однако, увидев тебя случайно в этом опасном месте, кинулся наперерез, чтобы предупредить, но, к счастью, мое опоздание не оказалось роковым.
— А что это за место такое?
— Тебе эта каменная спираль не напоминает вершу для рыбы, которую рыбаки, случается, плетут на мелководье?
— Да. И странную темную сеть увидал я над нею с помощью венца.
— Ты уберегся от большой опасности. Слыхал я, что на этом берегу — там, где удобно было причаливать, ставили древние тундарские колдуны верши на людей! Жертвы им нужны были для Рота-Мублена и других темных богов. Не вырваться было из них, ибо колдуны находили и использовали для постройки зацепившиеся за скалы обрывки сети Морены, которую не в силах разорвать ни один смертный! Ушли они отсюда, пропали, а ловушки стоят. Я приметил эту издалека, потому что знал об их существовании и велел обходить всем десятой дорогой.
— А кто еще спасся?! — взволнованно воскликнул князь, услыхав последние слова.
— Многие: Айсат, девушка, шестеро дружинников. Еще одного, я видел, раздавило, а трое пропали, наверное утонули, оглушенные.
— Жаль их! Есть ли оружие? — спросил князь, увидев топор на поясе воина.
— Да, часть спасли, потому что нос ладьи утонул не сразу. У меня твой этелькузский щит оказался…
— Это хорошо. Ну, веди меня. Пока живы — будем идти!
Они двинулись через камни и скалы и скоро оказались в небольшой лощине. Здесь были все спасшиеся. Нюбюи с радостным визгом повисла на шее Бора. Она была поцарапанная, в порванной одежде, но глаза ее лучились счастьем. Все обнялись.
— Завтра уходим к Войкару, — сказал конунг. — Сколько отсюда, как думаешь, Гунн?
— Полагаю, не менее дневного перехода.
— Хорошо. Есть какая-нибудь еда для меня?
— Вот. — Айсат протянул мешок, в котором было несколько кусков вяленого мяса, богатырь накинулся на еду точно голодный зверь. Тем временем смеркалось, и все были рады теплу небольшого костра, который развели, срубив несколько кривых елок.
— Я покараулю первым, — сказал конунг, усаживаясь в стороне от огня, чтобы видеть в темноте.
На рассвете они вышли в путь. Поодаль от берега сосны и ели, неприветливо шумевшие, становились гуще, но ни деревень, ни заимок по пути не попадалось. Однако эти места не были совсем безлюдны. Из-за нагромождения глыб за ними наблюдали несколько рослых молодцев.
У молодцев имелись кони, доспехи, оружие. Звали их «бортедры» — «опустошители». Они принадлежали к отобранной гвардии Чернобога, действовавшей там, где требовалось не колдовство, а обычные сила и свирепость.
— Вот он, этот южный конунг со своими людьми, о котором нас предупреждали! — указал предводитель отряда.
— Я думаю, четырем всадникам тут нечего будет делать, Столт, — заметил ему один из подчиненных.
— Ну что же, Дорст, тебе и копье в руки! Ты и начнешь!
— Я так и сделаю, — отвечал тот, садясь на коня и закрывая боевую личину. В отличие от других воинов Озерного Края, тела бортедров прикрывали сплошные железные доспехи, на боку у них висели невиданные заостренные мечи с широкими гардами, и в руках они держали длинные верхоконные копья. Бортедры не были уроженцами Поозерья — их родные места находились в тех же краях, что и городки хускарлов. Однако издревле отделялись невидимой границей вольнолюбивые поселения разбойников от тех земель, где властвовали возвышавшиеся на скалах и холмах мрачные каменные крепости, наводившие ужас на округу. В какой-то из них и обитали бортедры прежде. Но если одному из правителей такой крепости удавалось захватить другую, то уцелевшим воинам оставалось или класть голову под топор, или искать службу на чужбине. Так корабль бортедров оказался занесен в море Мрака (а может быть, и не раз такое повторялось), откуда они добрались до северной части Поозерья.
Из-за холма вдруг выехали четверо закованных в броню всадников, возвышавшихся точно черные столпы храма Тьмы, и ринулись вперед, наставив копья.
— Они хотят нанизать нас на свои булавки! Что ж, придется поработать! — крикнул Бор, выхватывая меч.
Всадники, разделившись, мчались с двух сторон. Навстречу тому, на шлеме которого сверкала личина в виде искаженного яростью чудовищного лика, рванулся озерный конунг. Со звериной ловкостью уклонился он от твердой точки копейного острия и сверкнувшим, точно молния, взмахом меча прорубил сочленение закаленных доспехов на боку всадника. Конник, проскакав немного по инерции, завалился и, обливаясь кровью, с размаху грянулся оземь.
Развернувшись, Бор увидел, как Гунн, стремительно обрубив топором копье у одного из всадников, не смог уклониться от удара по голове другим концом древка, и его помощник рухнул наземь, оглушенный. Третий всадник в это время пронзил одного из дружинников острием, второй дружинник успел подставить щит, но был сшиблен с ног.
Потерявший копье конник выхватил меч и занес его над Нюбюи, оцепеневшей среди этой схватки. В это время озерный конунг ухватил его за ногу, точно двумя железными щипцами, приподнял и выбросил из седла с такой силой, что тот загремел по камням точно пустой доспех. Рванув узду осиротевшего коня, Бор неуклюже, как и всякий моряк, вскочил в седло.
В это время, рывком высвободив копье из тела убитого им дружинника, третий бортедр направил его на князя. Раненый Айсат ухватился за узду его коня и повис, замедляя движение, но страшный удар боевого кистеня, висевшего на шуйце всадника, раздробил плечо отважного охотника. Рука снова поднялась, но смертельный удар не был нанесен: Бор наскочил верхом, взмах меча — и кисть в латной перчатке покатилась, звеня булавой. С глухим стоном всадник резко подал назад и, бросив копье, поскакал прочь, слабея от потери крови.
Четвертый, Столт, зарубив еще одного дружинника, увидал, что все преимущество бортедров оказалось бессильно против пришедшего в ярость богатыря-конунга. Опытный боец прибег к хитрой уловке: поймав ослепительный солнечный зайчик полированной ямкой на перчатке, он направил его в глаза князю. Но произошло странное: зайчик прямехонько угодил в шестигранную выемку на золотом венце предводителя дингардцев, и яркое солнце обожгло глаза Столта! Ничего не видя, тот схватился за лицо и резко дернул поводья. В этот миг налетел Бор и ударом меча отсек голову врага, которая покатилась, звякая шлемом, по камням. Тело осело и рухнуло…
Оглушенный Бором бортедр очнулся много часов спустя, в окружении мертвых товарищей — Столта и Дорста, без оружия и коня… Впервые озерному конунгу пришлось столкнуться с таким хорошо вооруженным, хотя и не обладающим чарами, врагом — и он вышел из схватки победителем. Это стоило дингардцам трех убитых и изувеченного Айсата. Гунн кряхтя поднялся на ноги, разглядывая вмятину на шлеме, спасшем ему жизнь. На другой стороне ристалища, шатаясь, вставал полуоглушенный дружинник, отбрасывая обломки щита, расколотого копьем. Нюбюи, бледная, все еще видела над собой безжалостную сверкающую полоску смертоносной стали.
Вдали затих стук копыт ускакавших коней — остался лишь тот, которого захватил Бор. Задержавшись, чтобы похоронить павших под камнями, они справили символическую тризну несколькими глотками воды и подкрепились припасами из седельных сумок бортедра. У поверженных противников позаимствовали лишь щиты и мечи, предоставив слетевшемуся воронью попытаться освободить мертвецов от других доспехов. Айсата, который с трудом мог идти, усадили верхом на коня.
Они двигались, соблюдая осторожность, однако засады им больше не встретилось. Бор с озабоченностью осмотрел новые зазубрины на своем мече и решил, что на вечернем привале надо будет их выправить. Больше всего в вооружении убитых им всадников его поразили не доспехи, а заостренные тяжелые мечи, приспособленные для того, чтобы рубить и колоть защищенного противника с коня. Он взял такой меч у одного из дружинников.
Под вечер они вышли к скалистому холму, за которым, по мнению пожилого воина, должна была находиться цель их перехода. Они вдвоем влезли на вершину и оттуда увидели поодаль редкие желтые огоньки, светившиеся, точно волчьи глаза.
— Огни Войкара! — сказал Гунн.
Глава 15. МЕДНАЯ БОГИНЯ ВОЙКАРА
Ночью Бор проснулся — ему почудилось странное, нечеловечески звенящее пение, почти тотчас, однако, стихнувшее. Остальные тоже заворочались.
— Слышал ты что-нибудь? — спросил князь у караулившего дружинника.
— Звон какой-то слабый донесся с заката… — Воин указал в сторону Войкара. Бор поразмышлял, но так и не додумавшись ни до чего путного, снова заснул.
Наутро они двинулись дальше и, обойдя холм, издалека увидали полуразвалившиеся стены бревенчатого частокола. Над ним возвышалась высокая покосившаяся каланча, и можно было разглядеть разномастные и, как оказалось, когда они подошли ближе, частью полузавалившиеся дома.
— Войкар! — сказал Гунн, морщась при каждом резком движении, так как после вчерашнего голова у него гудела, как чугунный котел.
— Зрелище не обнадеживающее. Когда же его выстроили?
— Говорят, он древний. В старину был какой-то рудник, потом рыбаки жили… С тех пор давно уже он пришел в упадок, изменилось население: тут теперь живут оленьи пастухи и разный сброд, торговцы… А поклоняются они, я слыхал, какому-то идолу, кричащей богине…
Вблизи город производил странное и удручающее впечатление своей недоделанностью и полуразрушенностью. Горожане, с широкими лицами и черными как вороново крыло волосами, были северяне, не так уж и часто встречавшиеся на юге Озер.
Когда отряд из семерых уставших пришельцев проходил через покосившиеся ворота, со стороны озера послышался странный, протяжный звон. Несколько прохожих и торговцев с тревогой взглянули в том направлении, а затем недоверчиво воззрились на входящих. Однако при виде шести человек, несших увечного, и сопровождавшей их девушки (коня, на всякий случай, оставили за городом), беспокойство сменилось недоумением. Как могли эти люди, пусть и вооруженные, представлять угрозу для города — а ведь, наверное, о ней мог оповещать этот звенящий звук? — так конунг перевел для себя эти красноречивые взгляды.
— Эй, послушай! — обратился он к одному из торговцев. — Где-нибудь здесь можно найти кров для ночлега?
— Меня зовут Тибица, — сказал широколицый торговец. — За серебряную монету я дам тебе ключ от избы, в которой можно поселиться.
Князь отыскал в поясе монету и отдал его Тибице, получив взамен большой, ржавый ключ незамысловатой формы.
— Не нужно ли вам чего-нибудь еще? — полюбопытствовал торговец немного смягчаясь. — Издалека ли приехали?
— Корабль у нас разбился… — уклончиво отвечал Бор. — А что это за звон слышали мы, когда входили?
— Так то подала голос наша чудом обретенная медная богиня Дьес Эмэгэт! Своей звенящей речью она предупреждает нас об опасностях, возвещает свою волю.
— Она где-то на берегу, эта чудесная богиня?
— Да, она в своем капище на скале, за городской стеной, неподалеку от пристани.
— Отчего же зовется она чудом обретенной?
— Она прибыла к нам из дальних стран, это было давно, наверное, сотни две лет тому назад… Ее пляска ужасает, голос — завораживает…
— Ты не знаешь, кто может полечить раздробленную руку моему человеку?
— У капища есть искусный врачеватель, пойдите туда, может, он поможет вам.
— Хорошо, спасибо тебе за совет.
Развернувшись, они вышли за пределы города, увидав на берегу покатую скалу, на которую прежде не обратили внимания. На верх ее вела сбитая в старину из прочных бревен и толстых досок деревянная лестница. На вершине виднелся деревянный сруб, сквозь широкие проемы в котором что-то ярко блестело на солнце.
Озерный конунг и Гунн взошли по скрипучей лестнице наверх. Здесь уже можно было увидеть, что в срубе под навесом висит блестящий ярко-желтый конус, высотой с маленького ребенка. В верхней его части выделялось ясное, грубо сделанное изображение женского лица. Вдруг когда пришедшие остановились перед срубом, синие искры побежали по бокам богини. Конус качнулся — раз, другой — и раздался сильный звенящий удар, второй, третий… «Дон-н! Дон-н! Дон-н-н!» — подпрыгивала богиня, искрясь.
Вначале ошеломленные гости вскоре опомнились, и, прикрывая уши, Гунн прокричал:
— Она похожа на колокольчики, которые иногда привозят торговцы с юга! Но только такого большого, громкоголосого я никогда еще не видел!
Внезапно, как и начал, колокол богини успокоился, затих, но звон еще стоял в ушах дингардцев. Вдруг из-за сруба перед ними появился волхв в лохматой шубе кудесника.
— Чужим не дозволено приближаться к богине Дьес Эмэгэт! Как видно, вы вызвали ее гнев, пришлые, и она возвестила об этом! — сказал он скрипучим голосом. — Конечно, вас немного и вы не можете угрожать ей, но если не уйдете, будете отданы ей в жертву. И станете служить вот так. — Он жестом поманил их за собой, спустившись впереди дингардцев по нескольким ступеням в выбитое в глубине скалы святилище.
Здесь при свете масляной плошки видны были каменные скамьи вдоль стен, на самой дальней лежали черепа, некоторые из них были превращены в чаши для жертвенных возлияний, по краю украшенные золотом. Палец кудесника указал туда.
— Откуда здесь золото? — спокойно удивился князь.
— А ты разве не знал, предводитель чужаков, что в древности тут были золотые рудники Поозерья? — спросил кудесник, делая знак возвратиться наверх из холодного склепа. — Один из древних конунгов Озерного Края велел сделать себе корону из золота, которая затем была наделена волшебной силой прозрения сути… — При этих словах Бор почувствовал, что венец у него за пазухой просто светится сквозь одежду.
— А давно ли стоит город? — перевел он разговор в безопасное направление.
— Его заложили древние жители Харвада. Но потом сюда пришли другие люди, они добывали золото, однако после великой битвы на юге и они пропали… Правда, рудники, говорят, истощились к тому времени… Теперь же здесь живет праведный народ, поклоняющийся Дьес Эмэгэт! А вам, чужаки, лучше уйти поскорее.
— Мы взяли жилище и хотели бы, чтобы немного подлечился наш человек, у которого раздроблено плечо, — сказал князь, невзначай кладя руку на меч.
— Я велю нашему врачевателю заняться им — это там, внизу, у основания святой скалы. Вы можете переночевать не выходя никуда из жилища, и уйдете завтра, — ответил кудесник.
Сверху Бор увидал пристань и с некоторым удивлением отметил, что амбары складов подле нее, запертые на пудовые замки, были единственными новыми и исправными на вид строениями в городе — но ни ладей, ни людей поблизости от них не приметил.
Спустившись вниз, они свели Айсата в избушку, притулившуюся к скале. Там сидел нечесаный, лохматый врачеватель кудесников. Он пощупал пальцами раздробленные кости следопыта, наложил лубок, пробормотав какие-то слова, и, покачав головой, отправил их восвояси. Вряд ли можно было надеяться, что рука когда-нибудь сможет действовать как прежде.
Идя обратно к городским воротам, Бор обратил внимание на утоптанную торную дорогу. Судя по ее состоянию, ей пользовались достаточно часто.
— Послушай, Тибица, что это за дорога идет на северо-запад? — не преминул спросить князь, проходя мимо прилавка торговца.
— Это дорога в горы Тундар, — ответил тот.
— Я смотрю, туда частенько ездят?
— Да ездят… — Чувствовалось, что Тибица чем-то обеспокоился и больше говорить об этом не хочет. Бор не настаивал.
Дом оказался покосившимся срубом полуврытым в землю, возле самой городской стены, со слепыми волоковыми окошками, — словом, жилье, подходящее для северных краев, где зимой бесчинствуют буйные дети Войпеля. Внутри была пыль, прель, запустение, на земляном полу стояла вдоль стены единственная скамья, на которую положили Айсата.
— Надо в город за припасами сходить, ведь завтра нас вынуждают уходить. Вы двое оставайтесь с Айсатом, — велел князь двум дружинникам, — а мы вместе с Гунном, Турном (так звали одного из воинов) и Нюбюи походим по Войкару, прикупим чего-нибудь в дорогу, да и разузнаем про дальнейший путь.
В Войкаре царила мрачная атмосфера подавленности и угрюмой покорности судьбе. С одной стороны, город не пришел в запустение от малолюдности, как Изкар; с другой — он не был ухожен, подобно остальным многолюдным городкам. На каждом из жителей лежала печать безразличия к окружающей жизни, неприспособленности к основательному быту: все делалось спустя рукава, лишь бы как.
На торгу Бор, подозрения которого возбудил изобиловавший намеками разговор с кудесником богини Дьес Эмэгэт, обратил внимание на человека в летней малице. Идя, казалось, бесцельно, тот все время следовал за ними. Поэтому на обратном пути конунг пропустил товарищей вперед, а сам спрятался за большой кадкой для рыбы. Осторожный преследователь, крутя головой, проходил мимо нескольких рыбных бочек, когда мощная рука неожиданно высунулась из-за одной из них, сграбастала его за шиворот и молниеносно утянула в укромный закуток.
— Ты что подглядываешь? — грозно спросил князь онемевшего от ужаса человека.
— Я… я… Мне велели следить за богатырем… чужаком… у него должна быть ценная вещь, называемая Венец прозрения… Мне приказали похитить ее, если удастся…
«Значит, про корону Грома они знают. Кто это — „они“? Впрочем, ясно», — подумал Бор, не отпуская схваченного.
— Что ты можешь рассказать мне такого, что перевесило бы тяжесть этого ножа в моей руке? — спросил он затрясшегося от страха человека, показывая ему сапожное лезвие.
Судорожно сглотнув слюну, которой внезапно наполнился его рот, тот зачастил:
— На проезжей дороге в Тундар поставлен караул и будет ожидать вас засада…
— А, это интересно… Что же — жизнь за жизнь. Иди, но помни, тебе лучше промолчать о нашем разговоре, иначе за выданную тайну твои хозяева лишат тебя головы… — Он отпустил его, и человек, попятившись, мигом исчез.
Бор выбрался из укрытия и быстро нагнал своих.
— Надо поскорее возвращаться и укрепиться в доме, — сказал он им негромко. — И лучше, если мы постараемся исчезнуть нынче же ночью, не дожидаясь утра. Идет погоня и расставлены силки. Корабля у нас уже нет и отбить не у кого. Да и идти предстоит туда, где никакой корабль не нужен.
Вдруг раздался крик: «Нумда повсюме!»
— Нумда повсюме! Нумда повсюме! — вопили войкарцы и, поспешно бросая дела, разбегались по домам.
— Что это значит, — «нумда повсюме»? — воскликнул князь.
— Наступил вечер! — ответил один из пробегавших мимо.
— Но ведь еще рано, солнце пока не село?
— Смотри, как потемнело небо! — показал Гунн на мглу, ползущую откуда-то со стороны гор Тундар. — Вот что значит «вечер»!
— И вряд ли что-то хорошее придет оттуда! — сказал Бор. — Быстрее в избу!
Они поспешно зашли в свое временное жилище.
— Надо окошки прикрыть, а то или ветром выстудит, или нечисть надует! — Гунн первым взялся за ставень. Закрыв окна, они приперли хорошенько дверь.
Время шло в томительном ожидании.
Внезапно снаружи заревело, стены затряслись, точно кто намеревался сокрушить дом. Вскоре, однако, начало стихать. Теперь лишь иногда через закрытые ставни доносились какие-то крики и другие звуки, о происхождении которых можно было лишь догадываться. На улице, должно быть, уже вступила в свои права настоящая ночь.
Наконец, видно изнемогши в ожидании, один из дружинников решил узнать, что творится снаружи, и, отворив ставень, высунулся в окошко. Неожиданно он дернулся назад что есть силы и повалился навзничь, с обезумевшими глазами схватившись за лицо. Через пальцы стекала кровь, а когда он отнял их, на щеке оказался след укуса.
В окошко всунулось страшное, мертво-зеленое лицо, и завыл голос:
— Сдес-сь лю-юди! Сдес-сю!
— Навьи! — рявкнул князь, опомнившись, и, выхватив меч, рубанул мертвую голову. В это время дом снова затрясся дрожью.
— Скорее, бежим! Здесь нельзя оставаться! — крикнул он. — Железо держите открытым, отгоняйте навий острой сталью! — Он подхватил на плечо Айсата и с мечом в руке первым выбежал во мглу. За ним бросились остальные, в то время как свартен уже лезли в окошко своими полупрозрачными телами.
Лишь конунг, на котором была его корона, хорошо различал во тьме подкрадывающихся навий, рубя их мечом. Наткнувшись на острую сталь, навьи вскрикивали и бросались прочь с шипением. Их горящие глаза, видневшиеся повсюду, помогали направлять удары и остальным людям. Однако венец Грома притягивал нежить своей магической силой, и навьи не отставали.
Едва люди успели пробежать немного в сторону ворот, как земля за их спинами затряслась, что-то огромное пронеслось в воздухе, и, оглянувшись, они увидели, как крыша дома, где они собрались ночевать, вдруг мгновенно вмялась внутрь и на месте его образовалась яма, из которой торчали концы обломанных бревен. На миг все лишились дара речи. Но только Бор, благодаря короне, видел, как сверху на избу опустилось нечто, напоминающее исполинскую ногу, сотканную из полупрозрачной тьмы!
У самых ворот они наткнулись на тело какого-то несчастного застигнутого навьями на улице. За воротами с южной стороны на них навалилось сразу несколько десятков детей мрака, и они вынуждены были быстро отступать.
— Они теснят нас на дорогу к Тундар, на засаду! — крикнул Бор, размахивая клинком. — Надо прорываться к озеру, над водой они будут не страшны!
Преследуемые жуткими воплями и плясками извивающихся огнеглазых навий, они свернули к берегу. Однако, пробежав немного, увидели прямо перед собой темный силуэт скалы, на которой находилось капище Дьес Эмэгэт. Здесь нежити не было — возможно, ей внушал страх войкарский звенящий идол.
Ужаленный навьем дружинник покачнулся и упал ничком. Когда к нему наклонились, он уже не дышал: трупный яд вошел в его сердце, и жизнь покинула его. Бор разразился проклятьями. Он опустил на землю Айсата:
— Оставайтесь внизу, я взойду наверх. Я уверен — не обошлось без помощи здешнего кудесника, недаром вокруг нет навий!
И он побежал вверх по лестнице, рискуя оступиться в темноте. На площадке он увидел перед собой главного кудесника, сделавшего было шаг навстречу, но узрел блестевший на лбу князя венец, резко подавшегося назад, в глубокую тень. Бору показалось, что за спиной темноволосого кудесника клубится аура, еще более темная, чем ночь.
— Это ты вызвал навий на город, чтобы погубить нас? Твоя богиня подала голос как только мы появились. Звук большого колокола несется далеко! А с тундарской дороги можно послать сообщение передачей!
— Ты ошибаешься, южанин! Богиня подает голос по своему пожеланию, сияет голубым небесным огнем, если ветер шепчет ей тревожные вести!
— Но днем и ветра никакого не было, — ответил князь. — Это ведь ты послал доглядчика за нами? Хотел знать, где мы поселились, как нас застать?
— Таково было указание мне свыше… — жрец многозначительно поднял ладонь ребром. — Ты сам знаешь от кого. Не выполни я его, мне бы не поздоровилось. А ты отдай этот венец и иди своей дорогой, к себе на юг…
— Нет!
Войкарец сделал быстрое движение, и в руке его блеснул темный стержень, направляемый в грудь Бору, — тот мгновенно узнал оружие ожуоласского кудесника.
— Вот как ты получаешь черепа?! Так иди к своему Рота-Мублену!
Сверкнул молнией меч, жгучая палица взлетела в воздух, исчезнув во тьме, а кудесник рухнул в святилище черепов, однако твердые выступы ступеней уже не могли причинить ему вреда. Вытирая клинок, озерный конунг быстро сбежал вниз.
Несколько часов они провели у подножия скалы, вглядываясь во тьму. Наконец горизонт посветлел, и навьи убрались туда, где могли не бояться солнечного света. Тогда путники быстро двинулись вдоль берега.
Хуже всех приходилось на камнях шедшему самостоятельно Айсату, которого мучила боль в плече. Внезапно, в легких прибрежных волнах, в неверном свете раннего предутрия, люди различили громадную темную массу, от которой долетал сильный рыбный запах. Гунн, вглядевшийся попристальнее, опознал гигантскую тушу.
— Э, да это же великая щука! Сдохла-таки, тварь! — воскликнул он с чувством. Действительно, именно исполинская рыба лежала теперь мертвая, горой наполовину выбросившись из воды, с раскрытой зубастой пастью и помутневшими неподвижными глазами.
Бор вошел в воду по самые бедра, поеживаясь от стылого холода, не без колебания засунул руку между страшных пилообразных зубов и наполовину исчез в чудовищной пасти. Он сразу нащупал рукоять глубоко вошедшего в рыбье нёбо меча и, задыхаясь от невероятного зловония, рывком выдернул клинок.
Меч, которым можно сражаться со свартен, снова у него в руках, и странное дело — теперь он был блестящий, точно вчера отполированный оружейным мастером! Тут князь понял, что он в волшебной короне, и стоило ему снять ее, как оружие приобрело прежний неказистый вид.
Некоторое время они продолжали идти, пока у самой вершины сужавшегося ильма не подошли к странным, заполненным водою, большим, квадратным впадинам в скалах.
— Что это за колодцы у озера такие? — изумился Бор.
— Копи какие-нибудь, — ответил Гунн, шедший впереди других. — Гляди-ка, как глубоко! — добавил он, когда они подошли ближе и низкое солнце пронзило лучами верхний слой прозрачной, но черной в неведомой глубине воды.
— Интересно, что здесь добывали? — спросил неизвестно кого князь, стоя над залитой шахтой. — Уж не те ли это старинные золотые копи?
— Эй, смотрите! — Дружинник Турн показывал в сторону от берега, где каменистая земля поднималась и темнела еще одна древняя шахта.
— Туда волнам не дохлестнуть, она сухая, и если не отвесная, может нам там на день укрыться? — предложил конунг. — Пойдем, поглядим.
— Ты останься с Айсатом и Нюбюи, — велел он второму дружиннику. — И если увидишь что неладное, скрывайтесь. Вон, лощинка. — И вместе с Гунном и Турном они быстро направились к темному устью. Вскоре они уже разглядывали уходившую в темноту наклонную галерею, действительно оказавшуюся сухой. Однако убежище это было неважное.
— Могильная тьма тут, холод и сырость, — проговорил князь в ответ на свои мысли, когда с зажженными ветками они исчезли в глубине копи. Квадратный ход с покрытым осыпью полом был неожиданно короток. Бывалый воин сразу указал конунгу истлевшее кайло, застрявшее в стене — лишь наметанный глаз мог отличить от породы проржавевшее детище человеческих рук. На изломе камня сверкали золотинки, по стене проходила белая жила, где они были вкраплены особенно густо.
— Да, золото, видно, и вправду здесь добывали… Но мне кажется, они не все успели вынуть. Отчего же забросили? — говорил Гунн.
— Смотри! — Бор указал на древние кости, останки людей, веками сохранявшиеся в руднике. Склонившись над ними, он увидел два позеленевших черепа, на одном из них была дыра. Потряся его в руке, князь услышал характерный стук перекатывающегося маленького предмета, и на ладонь ему выскользнул странной формы четырехгранный наконечник стрелы. Такой же наконечник застрял и во втором черепе.
— Их застрелили. И остальные также убиты или бежали. Вот ответ, почему заброшены копи. Но кто это сделал? И почему не один век никто не попытался возобновить работы? Может быть, дело в том, что золото — чистый металл, враждебный злым волхвованиям? — Князь внезапно ощутил беспокойство — может быть, до него донеслись какие-то звуки извне?.. — Возвращаемся быстрее! — бросил он, и разведчики повернули. На самом выходе князю почудилось, что мимолетная тень на миг перекрыла устье шахты. Он выхватил меч и обратился в слух, затем, молниеносно оказавшись снаружи, огляделся, но ничего необычного вокруг не было. Впрочем, ожидавших их возвращения товарищей он также не увидел, но они могли скрываться в лощине. Поэтому, настороженно оглядываясь, конунг двинулся туда.
Действительно, они были здесь… Заглянув сверху в неглубокую впадину, Бор увидел плававшее в крови тело дружинника, разорванное страшными ударами. Послышался стон, и они обнаружили немного в стороне умирающего Айсата, чуть пошевелившего зажатым в здоровой руке обломком копья. Девушки не было! Конунг спрыгнул вниз и бросился к поверженному следопыту:
— …Ног…Птица Ног… — успел он уловить застывающие на губах слова уходящего, прежде чем глаза того замерли, точно пытаясь отыскать нечто в бездонном небе.
— Птица Ног? Исполинское чудовище древних преданий? Так вот почему чужих следов нет, а люди побиты! — воскликнул подоспевший Гунн, с сожалением глядя на мертвого друга.
— Девушка, где девушка?! — восклицал князь, точно волк рыская по округе, не в силах сыскать следов. Он вернулся к павшим, возле которых оставались его уцелевшие товарищи.
Ярость душила Бора, он выдернул меч, потряс им в воздухе:
— Будь ты проклят, Чернобог, или как тебя там зовут! Я мстил за всех, теперь буду и за себя!
— Будем надеяться, девушка унесена живой, — похлопал его по плечу Гунн. — Надо похоронить наших — для этого подойдет сухая копь. Раз не было засады, значит главное сбить со следа погоню, а там дай-то Юмбел!
— Ты прав, я верю, девушка жива — мое сердце чувствует это! — ответил озерный конунг. — Спасение Озерного Края в горах Тундар. Думаю, ее увлекли туда. Но прямой путь заказан: нас поджидают, и с этой стороны в горы не пройти. Попробуем с другого бока, со стороны Суурярва. Мы должны попасть к водяным людям — ветемурт, северным рыбакам, живущим на полуночном берегу озера. Я уверен, что они могут помочь найти путь в сердце Тундар…
Они отдали последний долг мертвым и отправились в путь. Вскоре три людские фигурки растворились в суровых лесах северного Тайвала, гораздо более протяженных, чем на юге…
Бору, из предосторожности надевшему древний венец перед тем как вступить в лес (на опушке удобно было устроить засаду), показалось, что какая-то серая тень кружит далеко-далеко на северо-западе над горизонтом, но сняв корону, он ничего не смог различить…
Глава 16. УБЕЖИЩЕ ВЕТЕМУРТ
Лапы ельника раздвинулись, и на поляну вышли трое, не один день пробиравшиеся глухими лесными тропками. Не успели они, однако, дойти до середины прогалины, как из-за подлеска с другой стороны выскочил человек в охотничьей безрукавке, резко выкрикивая и наводя то на одного, то на другого натянутый лук. За боевым кличем даже опытному бойцу было не услыхать рокового щелчка тетивы, когда пущенная твердой рукой стрела устремилась к цели. Шедший впереди богатырь поднял раскрытые ладони и, сделав шаг навстречу, остановился. Лучник перестал выкрикивать, не опуская оружия.
— Вы кто? — настороженно спросил он.
— Мы из Дингарда, с юга. Наш корабль разбился на Громовом озере, и мы идем к ветемурт, надеясь найти помощь. Ты не из ветемурт сам?
— Хорошо, идите со мной. — Охотник так же неожиданно опустил оружие, повернулся и зашагал в обратном направлении, ловко и неслышно пробираясь между ветвями деревьев и подлеском на прогалинах, да так быстро, что лесные скитальцы еле поспевали за ним. Вскоре они выбрались на плоское северное побережье родного озера — днях в пяти-шести непрерывного плавания от устья Кривасэльвен. Утреннее солнце золотило воду в ряби.
На полночи поднимались громады низких безлесых гор Тундар.
Бор обратил внимание, что из холмов кое-где тянутся струйки дыма, а откуда-то сзади вдруг выскочили резвящиеся дети. На берегу лежали несколько челноков.
— Эти бугры и есть поселок Ветемурт, — сказал Гунн.
— Мы хотели бы поговорить со знающими людьми, — сказал Бор. Их проводник согласно кивнул. Вчетвером они подошли к одному из этих земляных холмов, высотою в рост человека, из верхушки которого торчал конец бревна с насечками-ступеньками. Взобравшись на бугор, они наклонились к четырехугольной дыре, откуда пахнуло дымом, запахом подгнивающих шкур, но выхода не было, и они по очереди скользнули вниз по отполированному руками почти до блеска наклонному столбу с зарубками.
Снизу их опахнуло теплом очага, полыхавшего прямо под проемом входа. Спустившись, они оказались в сумраке, озаряемом лишь красными сполохами огня. Но постепенно глаза их привыкли, и стали видны уходящие в стороны неровные, грубо обтесанные столбы, высота которых уменьшалась к краям, подпирающие переплетения бесчисленных, крытых берестой жердей, удерживающих земляной «потолок». Мелькали темные тени людей, с каждой секундой приобретавшие все более отчетливые очертания. Бору внутренность жилища напомнила полутемные шурышкарские халлы — длинные дома.
Он рассмотрел лицо сидевшего напротив них на чурбаке человека средних лет в куртке из лосиной кожи — его черты слегка напоминали облик погибшего Айсата. Тот молча разглядывал пришельцев и наконец спросил:
— Что привело вас сюда? Давно не приходили уже корабли с юга. Время от времени наши челноки бывают на Священном острове, но небезопасно для них это плавание. В былые годы приплывали к нам суда из Шурышкара за шкурами, но в нынешнем добыча худая, и корабли не пришли…
— Отчего вы живете здесь, у себя на севере, в подземных жилищах — будто скрываетесь? — поинтересовался Бор.
— Ветры с гор Тундар выдувают зимой все тепло из наземного жилища, вот и прячемся под землей. Но, быть может, предки наши и искали укромный уголок, — отвечал хозяин. — Рассказать ли тебе предание о появлении ветемурт, дингардец? Я вижу, что ты оттуда?
— Расскажи, — ответил князь.
— Легенды говорят, что пришли наши пращуры с востока — это те, кто не пошел в Тундар с озерянским войском и, оставшись здесь, уцелел. Тогда, многие века назад, остатки северных дружин воинства Великой битвы решили завоевать земли обитавшего в горах плосколицего племени ненянг. То были потомки древнего народа, некогда соперничавшего с народом Сейдов, как мы зовем строителей Хоровода и других величественных каменных сотворений, ибо они действительно были подобны властелинам камня. Колдовство было то немногое, что развилось у проигравших ненянг.
Озерное войско не смогло пройти главным путем и с опозданием, осенью, двинулось вкруговую. Но из тех, кто ушел в Тундар, никто не вернулся. Впрочем, и сами ненянг давным-давно сгинули неведомо куда. В ту пору немало бедствий обрушилось на северные земли Озерного Края. Предки нашего народа оказались рассеяны. А из потомков ненянг уцелели до наших дней в основном оленьи пастухи, некоторые из них заселили обезлюдевший город Войкар на востоке…
Но священный бобр оберегает нас, и его мать — Великая Бобриха Сура. Так было до поры, но теперь зверь мельчает и редеет, а этим летом лес начал желтеть от сухости, и все дальше приходится уходить охотникам и рыбакам, чтобы прокормить свои семьи… Что еще сказать?
— Вот с чем мы явились. — Бор развязал свой похудевший заплечник и бережно достал золотую корону, заблестевшую при играющем пламени очага. — Она зовется Венец Грома!
— Да, слыхал я, Авус, обо всем этом, — задумчиво покачал человек головой, — и об этой короне. Неужели и вправду нашлась она, сверкавшая на челе предводителя древних дружин? Слыхал о знамени богини, сокрытом якобы где-то в горах над нами… И о посохе, будто бы брошенном в наше озеро последним волхвом, в руках которого он находился… О многом говорят старые предания. Но, видно, и прилыгивают древние песнопения; немного силы дает этот венец, если заглянули вы в наше убежище с просьбой о помощи?
— Ты прав, Авус. Главное его свойство лишь в том, что он помогает отличить колдовство от истинной сути вещей. И я не хотел бы задерживаться здесь и на полдня, чтобы не принести беды вашим людям. Ибо все мы видели, как словно огромная нога, сотканная из темного воздуха, раздавила наше временное убежище в Войкаре. А затем, в пути, двое наших людей были растерзаны неведомым существом — птицей Ног, как сказал один из них, умирая, когда мы возвратились в свой стан, покинутый лишь на несколько минут. И хотя мы и уверены, что о нашем присутствии здесь никто из врагов не знает, но на счету каждый день. Мы должны отыскать знамя богини, о котором говорят твои легенды, для того чтобы сразиться с колдовской мощью за наши нивы и ваши леса!
— Птица Ног, говоришь ты? Иногда наши охотники и рыбаки рассказывают, как издалека, в серебристой вечерней дымке далеко над горами или над озером примечали тень птицы, которая должна быть огромна…
— Нам нужно немного еды, сушеной рыбы или вяленого мяса, чтобы не приходилось тратить много времени на охоту — ведь у нас нет даже луков. И главное — смелый человек, который тайными тропами сумел бы подвести как можно ближе к сердцу этих гор, где скрывается источник злого колдовства! — продолжил Бор.
— Некогда наши предки завели себе охотничьи угодья и в горах, но их пришлось покинуть… Тот, кто привел вас ко мне — Лоптюж, — знает тропы, и у него остались друзья среди тех, кто еще там живет и охотится. Он сможет отвести вас, если согласится. Но следует помнить — об этом рассказывали немногие, забредавшие в те заповедные края и сумевшие воротиться, — что подступы к сердцу Тундар стерегут неведомые существа, чудовища, и колдовство. Не один век взрастала там недобрая сила, и черное сердце у этих гор… Недаром страшный Босоркун, дух горного ветра, насылает оттуда засухи, и Войпель, вызывающий зимние бури, прилетает с тех же вечно укрытых туманами нагорий.
— Я согласен, — сказал Лоптюж, до той поры безмолвно присутствовавший при этом странном разговоре. — Я проведу их.
… Уговорившись о припасах на дорогу, Бор и его товарищи выбрались наружу. Бросив взгляд на нескольких ветемурт, конопативших свои перевернутые челноки, князь обратил вдруг внимание на одного из людей, более рослого, чем остальные. Что-то знакомое почудилось ему в развороте плеч молчаливого рыбака.
— Эй! — окликнул он человека и, когда тот обернулся, с удивлением вскричал: — Это ты, Одар?!
— Да, я, Бор, — отвечал тот равнодушным голосом.
— Ты не вернулся в Дингард тогда, три года назад.
— Да. Я женился здесь, и живу — и мне хорошо. Простая жизнь, когда не нужно ходить за сохой, ездить в торг, стоять насмерть за честь Дингарда… Я ведь старше тебя, Бор.
— Гунн много старше нас обоих. Мне нужны сильные люди — ты пойдешь со мной?
— Нет, Бор, твое дело, ты и иди.
— Что ж, дело хозяйское. Но знал я тебя как неплохого ладейного мастера, хотя, вижу, давно ты этим не занимаешься. Прошу только — мне ворочаться надо будет, а не на чем. Сделай милость, надсади борта челнока, чтобы вышла лодка на несколько человек, на которой можно было бы сплыть бережком на юг.
— Ладно, сделаю. Только не стала бы она твоей погребальной ладьей, князь. Стоит ли связываться с теми, из-за гор?
— А уж это — мое дело, Одар! Подай тебе Юмбел счастья, авось свидимся! — С тем они разошлись, будто не земляки встретились.
Четверо людей, одетых в теплые кожаные куртки и штаны, с мешками провизии за плечами двинулись в лес, по направлению к подножию гор. Люди и собака молча провожали их взглядами, не надеясь увидать больше никого или почти никого из них. Ибо разнесся уже слух, что они идут в сердце гор, а мрачные ущелья Тундар считались краем смерти…
Целый день шли они непрерывно и переночевали в непривычно тихом и разреженном лесу. На следующий день лес начал редеть еще больше. В темноте они подошли к грозно нависающим горным склонам. Разбив лагерь, развели маленький костерок, надежно укрыв его от посторонних глаз. Лоптюж вынул из рукава изображение лося, сделанное из кости, и, воткнув основанием в землю, долго молился ему о чем-то.
— Завтра мы входим в горы, и вы должны будете поступать так, как говорю я. По крайней мере пока не достигнем сердцевины их, куда я никогда не заходил, — сказал он перед тем как уснуть.
Утром они вошли в ущелье, и скалы виднелись по сторонам, обступая редкий лес.
— Здесь, в горах, живут люди?
— Да, немногочисленные охотники… — отвечал Лоптюж. — Они платят дань мехами этим…
Ущелье было трудным, деревья иногда росли среди гигантских глыб, дно все поднималось. Внезапно впереди открылась широкая луговина, окруженная скалами.
— Стойте! И тише! — приказал проводник.
— Что такое?
— Смотрите. Видите траву? Круги… — В самом деле, во многих местах трава была выкошена кругами. Одни покосы успели пожухнуть, другие казались совсем свежими.
— Здесь, в этой долине обитают «поят» — косцы. Никто не знает что это и как они появились. Говорят, их вызвали ненянг из темного мира, чтобы преградить путь народу Сейдов… Они обитают лишь здесь, невидимые, пробуждаясь время от времени и начиная косить кругами. Тот, кто попадает под невидимую косу «поят», погибает. Кто видел, говорили, что зимой на этой луговине остаются круги, пропаленные жаром… И еще — если ты находишься на краю луговины, они могут прийти на звук громкого голоса…
— Как же нам быть? — спросил Бор, поеживаясь.
— Пойдем в обход, как все уже тысячу лет ходят.
Они направились к скалам налево — там темнел проход, поднимавшийся над страшной долиной. Они медленно взбирались по древней, протоптанной тысячами и тысячами ног за долгие века, тропе.
Наконец выбрались на ровное место. Сверху, с высоты сотни сажен было видно, что выкосы на днище долины идут по спирали, сгущаясь к центру.
— Странно… Это напоминает огромный лабиринт Ностранда?! — удивился Бор.
Гунн пожал плечами:
— Темное дело — галдерство!
Они огляделись. Леса здесь не было — только зеленая трава и кустарник покрывали покатое холмистое пространство, протянувшееся во все стороны до отдаленных горизонтов.
— А засуха-то здесь не чувствуется! — заметил конунг.
— Босоркун посылает долинами свои сухие и холодные ветры, — отвечал охотник.
Глава 17. ЗЕРКАЛО ТУНДАР
— Как широко… и пусто, — сказал Бор.
— Дальше там есть каменный стол, поставленный народом Сейдов, — ответил Лоптюж. — И еще кое-какие камни с той поры попадаются.
Они двигались ровно и быстро, и травы шуршали, раздвигаемые их сапогами. Вдруг вдалеке князь заметил темное облачко, к которому как бы поднимался столбик, постепенно изменявший очертания. Он приближался к путешественникам. Бор указал на него Лоптюжу, и тот мигом оценил опасность.
— Это Гундыр, ветряной змей. Плохо нам придется, если он пойдет на нас: здесь негде укрыться. Если только успеем спрятаться под Столом Великана! Бежим! — И они бросились вперед изо всех сил. Теперь трава уже летела навстречу, скрывая коварные камни и рытвины.
Смерч приближался, и, казалось, он идет прямо на бегущих людей. Однако впереди уже замаячило каменное сооружение, похожее на гигантскую столешницу. Гундыр завывал все ближе, но и видно было уже, — то, к чему они бегут, напоминает громадный, почти в рост человека, скальный ящик без передней стенки возведенный из гигантских плит.
Только они успели заскочить под каменный «стол», как почувствовали, что задрожала земля. Кругом потемнело, стеснилось дыхание и навалился ревущий, грохочущий вихрь, сотрясая все своей мощью. Люди уцепились за выступы и трещины камня, чтобы не дать ветряному змею выволочь себя наружу. С этими исполинскими глыбами смерч ничего не мог поделать, они даже не шелохнулись. Дышать стало легче, мрак исчез, рев стал стихать — вихрь прошел дальше.
Бор надел венец, чтобы рассмотреть уходящего ветряного змея, и преломленному волшебством взору представилось, что темный хобот посветлел и внутри можно различить какое-то существо изменяющихся очертаний, с горящими глазами, озиравшееся вокруг. Постепенно Гундыр удалялся на юг.
— Я видел одного такого змея, возможно даже этого — он пришел в наши места, в мой город на юге Озера. — Князь снял корону. — Внутри там есть какое-то живое существо, и теперь я понимаю, что мне удалось ранить его копьем и прогнать. И тогда он в ярости уничтожил поселения южнее…
— Да, говорят, Гундыр внутри живой, им правит сидящий в нем колдун, которого можно, если повезет, поразить острым железом, — отвечал Лоптюж. — Это посланец Войпеля, а стало быть — Чернобога.
— Он видит, куда идет и кого ему сразить?
— Не совсем. Наверное, изнутри ему плохо видно. Те, кто пережил встречу с ним — а их было немало, — говорят, что он различает лишь движущееся от неподвижного. Нас прикрыл камень, и мы для него исчезли. Голые равнины и деревянные поселения — вот где для него раздолье, вот где он хорошо видит разбегающиеся беззащитные жертвы…
— Он вернется?
— Неизвестно. Поэтому мы не пойдем так далеко, не будем делать крюк на запад, чтобы обойти не слишком хорошие места, как я предполагал раньше. Мы постараемся поскорее спуститься отсюда в ущелье, где он будет бессилен что-либо с нами сделать.
Бор вышел из-под укрытия и взобрался наверх, на каменную крышу, чтобы разглядеть, не возвращается ли ветряной змей.
— Оглянись лучше назад, — сказал ему ветемурт.
Последовав его совету, князь увидел на севере бескрайнюю волнистую горную страну, с отдельными невысокими вершинами и хребтами, и вдалеке — окруженную горами котловину, а на дне которой словно плыло в туманной дымке светло-синее озеро.
— Карнасьяур, Воронье озеро в сердце гор. Где-то в его округе — цель твоих поисков. Видишь темную полоску на полдороге перед котловиной?
— Да.
— Это Медвежье ущелье, похожее на огромную трещину. Туда мы должны спуститься.
— Там и вправду водятся медведи?
— Сейчас нет. Видишь, в стороне плавает в дымке остроконечная вершина?
— Налево?
— Да. Это Куовдвара, Медвежья гора — одна из самых высоких в Тундар. Ущелье поднимается к ней. Должно быть, отсюда и название. Говорят, в старину на ней жили братья-медведи, приводившие в страх все в округе. Думаю, что эта история осталась еще от ненянг, поклонявшихся медведю. Там есть пещера, и раньше находили огромные древние медвежьи черепа и кости — таких зверей нет сейчас…
Они спустились с каменного стола и быстро, почти бегом двинулись прямо на север. Через несколько часов перед ними открылись края ущелья с отвесными стенами. Обнаружив место, где начиналась тропа, они начали спуск, не слишком легкий для непривычных к горам озерян. Камень осыпался у них под ногами, сапоги соскальзывали с глыб. Наконец, они достигли дна ущелья, поросшего густыми кустарниковыми зарослями, с обеих сторон возвышались грозные обрывы.
Кругом царила тишина, прерываемая лишь редкими порывами ветра, который должен был усилиться к вечеру. Вдруг из чащи кустов навстречу им вышел человек в меховой куртке с капюшоном, меховых штанах и сапогах. Плоским лицом своим он походил на жителей Войкара, хотя не был так крупноголов, и волосы были темные, но не иссиня-черные.
— Привет, Мяндаш! — облегченно поздоровался с ним Лоптюж.
— Я так и думал, что ты здесь спустишься, — отвечал тот на приветствие.
— Будем ночевать возле Куовдвары?
— Придется, наверное… Куда идете?
— Нам надо будет выйти в котловину Карнасьяур. Ты знаешь неприметные проходы туда?
— Вообще-то туда мы не шастаем. Нечего там делать… А такие тропки, чтобы о них не знали совсем… Это, даже трудно сказать… — тундарский охотник сомнительно покачал головой, поскреб затылок.
— Говорят, в тех местах скрыт был в старые времена древний талисман — знамя богини.
— Тогда через Черепной перевал надо идти. Там где-то искать.
— Видите, недаром у Мяндаша в предках ненянг были — он тут как у себя дома! — сказал Лоптюж.
— Отчего перевал-то так зовется? — полюбопытствовал князь.
— А как раз в старину, говорят, там и пропало озерное войско. Сгоряча, возгордясь победами, осенью пошли — да замело их осенними буранами. Наверное, те, кто с талисманом богини были, сразу отбились от своих, раз остальных защитить не смогли. С тех пор на перевале долго попадались человеческие черепа да кости… Оттого и назвали. Говорят еще, это с той поры в пещере Куовдварской, что поблизости, поселились дети Страха, тойма.
— Тойма? Что это?
— «Живущие-по-ту-сторону». Они не порождение колдовства, нет… Они, наверное, просто приходят к нам из мира Туонелы.
— Как так?
— Были люди, сумевшие унести ноги из пещеры… Они рассказывали, что там, в глубине, стоит будто бы огромное зеркало, а рядом с ним лежат скелеты тех, кто нес его вместе с войском. Хотели они укрыться от метели, да замерзли, не сумев выбраться наружу. А может, иная причина была… Сами они выпустили тойма, или после кто на зеркало это набрел… Но только время от времени приходят в пещеру эти… Из долины Карнасьяур… Силы, что ли, набираться? И лишь они одни могут безнаказанно приблизиться к зеркалу и остаться в живых…
— Кто они — «эти»?! — возбужденно воскликнул Бор, но Мяндаш лишь суеверно покачал головой и испуг мелькнул в его глазах.
— Хватит болтать, пошли, что ли, — махнул рукой Лоптюж, и они отправились вверх по ущелью.
Стены ущелья понижались по мере того, как они поднимались к перевалу. Наконец впереди замаячило темное пятно на склоне горы. Вскоре стало ясно, что это огромный зев входа в пещеру. Возле него все остановились. Близился вечер, и малоприятен был визит в зловещее место. Однако Бор считал, что им необходимо взглянуть на таинственное зеркало, — вероятно, то самое, что было отнято у этелькузцев в Великой битве.
Кто знает, как глубоко уходила пещера в корни Куовдвары? Хотя мало она напоминала тот страшный тесный грот Трех в горах Харвада, но перед нею вновь испытал князь пакостное ощущение нарастающей опасности. Однако он лишь упрямо кивнул головой: «Пошли!» и зажег можжевеловый факел. Обнажив оружие, они вошли внутрь и стали спускаться все дальше во тьму, освещая себе путь факелами. Но спуск этот длился не так долго.
Перед ними открылся очень большой грот, в середине его блестело небольшое озерко. Смутно видневшиеся стены носили следы деятельности человеческих рук. У Бора снова возникла ассоциация с гротом Трех. Возможно, то были следы культов народа ненянг, некогда поклонявшихся своим богам в пещерах.
Затем он увидел нечто, принятое им за обрамленный узором из металла проход в другую пещеру с озером. Однако тут же понял — перед ним овальное зеркало в рост человека и даже больше.
Сделав еще несколько шагов вперед, конунг разглядел, что рама чеканного металла искусно выполнена в виде змеи, вцепившейся в собственный хвост — древнейшего знака вечности. Ее длинное чешуйчатое тело покрывали странные, невиданные руны в виде многочастных знаков, вероятно, скрывая имя древнего мастера и потайной смысл заклинаний. Нечто зловещее было в этих знаках.
— Бор, назад, назад! — послышался голос встревоженного Лоптюжа. Князь увидел теперь, что по полу пещеры то здесь, то там были разбросаны черепа и кости людей, и многие из них имели явственные знаки проломов и прокусов — точно следы отвратительной трапезы! Неведомо откуда страшное рычание раздалось под сводами пещеры. Это был долгий, голодный рев хищника, завидевшего добычу.
— Клыки страха тойма! — Смертельный испуг звучал в крике Мяндаша. Рычание раздалось ближе, исходя точно из воздуха, и послышались шаркающие звуки тяжелой поступи. Бор вспомнил, что корона у него за пазухой, быстро надел ее и тут же всего в двух шагах от себя различил прозрачную тень гигантского, невиданной величины медведя, на лапах которого холодно сверкали, точно осколки льда, огромные когти. И точно так же поблескивали клыки в призрачной пасти. Поодаль виднелись еще какие-то тени, но эта была главной.
Ржавый меч из-за спины мгновенно оказался у озерного конунга в руках, и он сам двинулся навстречу медведю-тени. Тот, казалось, понял, что замечен, и был как бы озадачен этим. Волшебное мерцание клинка раздражало его, и, взмахнув лапой, смертоносная тень издала новый рев, еще более ужасающий. В ответ князь спокойно занес меч. Медведь-тень раскрыл свои смертоносные объятия. Но клинок оказался проворнее — острая сталь прорубила грудь призрака-великана, и спутники Бора увидали, как бесцветная жидкость потекла из пустоты, в которую вонзился ржавый меч, капая на пол и тут же исчезая, точно испаряясь. Рев зверя, истекающего в агонии кровью, прокатился под сводами пещеры. Но только озерный конунг видел, как огромная тень опустилась наземь, обратилась в бесформенную груду… и исчезла даже для обладателя волшебного венца.
Бор обернулся и заметил, как два бледных двуногих чудища, похожие на сутулых людей, подходят с обоих боков к Гунну и Мяндашу, вытягивая длинные руки душителей.
— Берегись теней! Гунн — слева! Мяндаш — справа! — выкрикнул он. Сделав рывок, князь раскроил мечом тень, уже смыкавшую руки на шее растерявшегося Гунна, — она тут же опала и исчезла, подобно первой. Между тем Мяндаш, все время точно прислушивавшийся, резко ткнул длинным ножом вбок и попал в тень, подкрадывающуюся к нему, — та отшатнулась, издав вой: острая сталь причинила ей боль. Звериный инстинкт охотника позволил ощутить приближение незримой смерти! Бор оказался рядом и прикончил призрака-душителя ударом того клинка, что был смертоносен для нее.
— Мне чудилось, что я ощутил на шее холодные, очень холодные пальцы! — сказал Гунн, и рука его, державшая факел, слегка вздрогнула.
— Вот в чем сила зеркального талисмана: он выпускает на волю древние призраки опасных созданий! — воскликнул Бор. И тут он заметил, что из зеркала показываются новые твари. Конунг бросился туда. — Назад, во тьму, созданья Туонелы! — кричал он, взмахами клинка загоняя тени обратно. — Гунн, перевернем зеркало! Пускай идущие из глубин уходят обратно в землю! — Богатырь поспешил ему на помощь. Вдвоем, с натугой они приподняли тяжеленное зеркало, выворотив его из сцементировавшихся камней, и опустили полированной поверхностью к каменному полу. Раздался отрывистый высокий звенящий звук, точно оборвалась хрустальная нить.
Теперь наружу была повернута задняя, слегка выпуклая сторона, испещренная теми же непонятными знаками, но в других сочетаниях — вероятно, запрещающими заклятьями.
— Не лучше ли попытаться разломать или разрубить его? — предложил Гунн.
— Боюсь, оно сделано из прочного металла, к тому же толстое, — смотри, какое тяжелое! Однако неужели у него нет крышки?
— Наверное, его закрывали чехлом, — предположил помощник.
— Неужели каждый раз, как отпадала нужда, его переворачивали? И потом, если так легко вызвать смертоносных призраков, просто вернув зеркало в прежнее положение, тогда его не могли бы перевозить, не опасаясь гибели? — Князь пожал плечами.
— Говорят, один кудесник сказал тайные слова, чтобы выпустить тени некогда обитавших в этой пещере опасных существ, — сказал Мяндаш.
— Похоже на то. Медведь-исполин и древние дикие душители, верно, обитали в этой пещере в забытые времена. И они пожирали тех, кто случайно здесь оказывался… — задумчиво произнес Бор.
— Чтобы открыть ход снова, надо будет опять приманивать духов свежей жертвенной кровью, — добавил охотник.
— Почему ты так решил? — удивился конунг.
Вместо ответа охотник поднес факел к лежавшей рядом большой каменной чаше, внутри которой зловеще темнел подозрительный налет. А рядом валялся столь же древний, но по-прежнему острый кремневый нож для жертвоприношений.
— Ты прав. Как же нам помешать действию этого зловещего талисмана?
— Текучая вода — вот надежная защита от бесплотной нечисти! Озерко довольно глубокое — опустим его туда! — предложил Гунн.
— Это разумная мысль! — согласился Бор. Они снова, с натугой подняли древнее зеркало и опрокинули его в озеро, оказавшееся куда глубже, чем казалось. Без всплеска массивный овал ушел на дно, подняв тучу мути, которая, осев, надежно скроет зеркало от глаз того, кто попытается вновь разыскать его. Сверху, для уверенности, они набросали камней.
— Много еще рассказывали об этом зеркале в Тундар? — спросил князь у Мяндаша.
— Говорили, что тот, кто долго смотрит в него, обменивается душой с обитателями Туонелы и становится столь же вечнохолодным и бесчувственным, как они, — истинным порождением Мрака.
— Такие случаи бывали? — спросил Бор.
— Думаю, что да. Давно. Мне кажется, это правда.
— Наверное, так оно и есть. Но почему его не забрали те, кто пользуется им?
— А зачем им это, если здесь оно находилось под защитой смертоносных потусторонних существ, подчинившихся их заклинаниям? Наверное, неудобно постоянно иметь рядом обитателей Туонелы — они будут опасны для слуг своего хозяина… — сказал трезвомыслящий Гунн.
— Ты прав, — ответил Бор. — Пойдем отсюда, это неважное место для ночлега. До сих пор у меня стоят перед глазами сверкающие когти медведя из тени! Думаю, эта пещера надолго останется пустой!
Глава 18. ЗНАМЯ ПРИИ
Утром они поднялись к перевалу. Все вокруг усыпали камни, и встречный ветер с силой утюжил покатую ложбину, так что в лицо идущим порою летели даже мелкие кремешки.
— Проклятый Босоркун не дает нам спуститься! Теперь я верю, что в метель здесь могло замерзнуть целое войско! — ругался князь. В тот момент, когда воющий шквал ветра достиг наивысшей силы, так что трудно стало даже устоять на ногах, он в ярости выхватил меч и наставил острием на ветер. Вдруг сквозь завывания послышался будто бы треск рвущейся ткани, и еле различимый стон пронесся над перевалом — точно кто-то напоролся на лезвие. Словно по мановению чьей-то руки ветер резко спал, и люди бегом проскочили ложбину, устремившись вниз, к сети ущелий и проходов, начинавшейся за перевалом.
— Видно, ты поранил одного из духов ветра, детей Босоркуна! — сказал Мяндаш Бору, когда они были внизу. Тот пожал плечами.
Они шли по лабиринту между огромных скал, источенных зимними ветрами до такой степени, что на некоторых из них были глыбы, в любой момент готовые оторваться и рухнуть. Иные скалы были расслоены на вертикальные столбы и оттого казались стеною сумрачной крепости. В других местах в стороны уходило множество ущелий, большинство которых заводили в тупик. Четверо людей уже долго бродили среди этого каменного хаоса, где, как подозревали проводники, могло находиться утерянное знамя богини, но им не удавалось найти никаких следов. Лишь одна надежда была у них: скрывшие его в неведомом тайнике должны были оставить какой-нибудь знак. Причем, понимая, что вероятно не выберутся отсюда живыми, знак этот сделать заметным для тех, кто придет сюда после — возможно, намного позднее.
Иногда им попадались древние рисунки на скалах, нанесенные некогда прежними обитателями этих мест. В большинстве своем они изображали победы охотников над зверями. Мяндаш внимательно их разглядывал: возможно, некоторые из них были связаны с легендами его далеких предков. Наконец, истомившись бесплодными поисками, зайдя, казалось, в самое сердце каменной чащи, они остановились передохнуть, присели, прислонившись к камням.
Вдруг Мяндаш вскочил на ноги и указал на одну, ничем не примечательную скалу.
— Смотрите! Смотрите! — воскликнул он. Скала, как и другие, была изукрашена древними рисунками. Но среди них лучи полуденного солнца ярче высветили один, более четкий и глубже врезанный, наверное, не камнем, а сталью: изображение круга с лучами, на котором были видны глаза, рот, нос, а вниз от него отходила полоса, изображавшая древко. Бор узнал это изображение — оно походило на виденное им на столбе Хоровода Сейдов.
— Это изображение священного знамени; значит, оно должно быть поблизости — иначе зачем тратить столько сил на рисунок? Однако где оно может быть спрятано?
Они смотрели и так, и эдак — однако скала казалась монолитной, без трещин. Наконец конунг додумался: он достал корону, и лишь только надел ее — как увидал в скале расщелину на высоте человеческого роста, в непосредственной близости от знака.
— Здесь щель в скале, скрытая при помощи волшебных чар. Корона позволяет увидеть ее! Ну-ка, Гунн, подсади меня! — Богатырь с трудом удержал на плечах своего рослого предводителя, который, ко всеобщему удивлению, прошел сквозь скалу и исчез в ней.
— Сильное, видать, колдовство, было поставлено в старину — вон сколько времени действует! — покачал головой Мяндаш. Гибкий, как кошка, Лоптюж на ощупь последовал за князем.
Перед входом в расщелину лежала нанесенная ветрами куча песка и пыли, но в глубине было чисто. Там они увидали сланцевую плиту, отколовшуюся в древности от стены, а затем прислоненную к ней под углом. Светлыми мелкими рунами были начертаны на ней строки. Князь медленно прочел их: «Здесь — надежда Аб Дор, знамя, врученное человеку богиней». Привалившись к плите, лежал древний скелет воина, рядом — полуистлевший меч.
— Он оставался один. Он один прошел и сделал это, — сказал конунг задумчиво. — Последний знаменосец старого времени. Легенды не донесут до нас его имени, ибо он — за пределами легенд.
Бор подошел к плите и, обхватив ее края, нежно, точно девушку, приподнял, чтобы кости воина не ударились оземь со всего размаху, а тихо сползли, найдя упокоение в древнем прахе, устилавшем пол. Под плитой, невредимое, лежало знамя богини. Это был светлый серебряный диск шириною в локоть, по ободу украшенный свисающими серебряными цепочками, вероятно, изображавшими лучи. Золотом на нем некогда вычеканили черты божества с огненными волосами. Полуторасаженное древко из потемневшего вечного кедра вставили во втулку знамени и прикрепили серебряными гвоздями.
— Вот оно, знамя Прии! — воскликнул Бор, торжествуя; он взялся руками за древко, и знамя вовсе не показалось ему тяжелым — словно сила прошедших поколений вошла в его мышцы. Вместе со своей находкой Бор и Лоптюж выбрались из расщелины — и скрывавшая ее завеса волшебства исчезла.
При движении чудесное знамя издавало легчайший звон, образуемый колыханием серебряных цепочек, ударяющихся о диск. Некоторое время все пятеро молча созерцали блистающий под солнцем талисман, над которым не властно оказалось время. Златокузнец, создавший его, был искусен. Или, возможно, рука создавшая его не принадлежала человеку (так, в глубине души, наверное, думал каждый из них)?
— Куда теперь? — спросил наконец Мяндаш, когда первый восторг слегка поутих.
— Что лежит там, дальше? Как нам незаметно выбраться в котловину Карнасьяур?
— Я не помню этого места, здесь развилка одного из боковых ущелий. Пойдем вперед, возможно, я вспомню.
Бор и его спутники вскоре достигли поворота.
— Постойте, осторожнее! Это… — воскликнул вдруг Мяндаш.
Но люди уже завернули за угол скалы и едва ли не кубарем скатились по крутому осыпающемуся откосу с высоты полудюжины саженей, прямиком в котловину Карнасьяур.
Поднявшись на ноги, Бор огляделся и тут же увидел, что их, похоже, уже ожидали. Навстречу спустившимся со скал людям, направлялись два десятка закованных в чешуйчатую броню черных всадников-бортедров с опущенными боевыми личинами.
— Станем клином! — сказал предводитель дингардцев товарищам, видя, что отступить по крутому склону нет никакой возможности и придется принять бой.
— Хорант! Хорант! — заревели, приблизившись, темные всадники боевой клич — имя своего предводителя, черной башней возвышавшегося среди остальных.
— Первый десяток — вперед! — рявкнул он, и десять всадников, развернувшись дугой, помчались на пятерых людей. Два копья, мечи и топоры были против десятка наставленных конных пик. И знамя — талисман.
Как видно, оно откликалось на чувства, рождавшиеся в душе того, кто держал его в руках во время битвы. Возможно, окажись оно в руках труса, все кончилось бы очень быстро и печально. Но теперь серебряный диск вдруг вспыхнул нестерпимо ярким светом, ослепив всадников и коней на несколько мгновений. Кони, не видя ничего, бросились врассыпную, расстроив атаку, — и бортедры не могли их удержать, роняли и ломали пики, и даже случайно сшибались друг с другом, падая наземь…
Только трое, мгновенно бросив копья, успели прикрыть руками глаза и сохранили возможность видеть. Теперь, выхватив свои острые тяжелые мечи, они ударами шпор принудили коней идти в нужном направлении, горя желанием скосить горстку противников. Но, еще не доскакав до маленького отряда дингардского конунга, первый из них, перелетев через убитого стрелой коня, тяжело рухнул наземь. Бор быстро передал знамя в руки Гунна и с обнаженным мечом ринулся вперед. Отбив страшные удары заостренного меча, он несколькими ловкими сильными взмахами лезвия свалил второго всадника с коня. Турн ловко ранил копьем скакуна третьего наездника. Резко осадив в сторону, тот не стал возвращаться. Все свершилось в несколько мгновений.
Хорант, у которого все это произошло на глазах, пришел в неописуемое бешенство: еще бы, ведь он знал могущество своего властелина!
— Арш! — взревел он, и плотным строем, загородив коням глаза шорами и наставив копья, вторая шеренга всадников помчалась вперед, и земля загудела. Казалось, ничто не сможет остановить эту махину! Но Волшебное знамя… Серебристый перезвон послышался в воздухе — зазвенели, должно быть, украшавшие диск ажурные цепочки. Копья с маху ударились о невидимую преграду в десятке шагов от приготовившихся на этот раз с честью умереть людей, и несущиеся во весь опор кони были остановлены мягкой, но властной дланью исполина. От встряски некоторые всадники повалились с седел, другие, растерявшись, все же усидели на осевших на задние бабки скакунах. В туче поднявшейся пыли раздался хриплый рев рога: это Хорант протрубил отбой. Всадники в беспорядке отступили и выстроились поодаль.
Хорант отделился от своего воинства, вновь сплотившего рассеянные ряды.
— На единоборство! — спешившись, заревел он и, обнажив меч, ринулся вперед. Когда расчет на численное превосходство конников не удался, он решил положиться на собственную исполинскую силу и прочность доспехов. Конунг вышел навстречу. На глазах у обеих сторон два богатыря столкнулись. Бор держал меч в одной руке, в другой щит. Его противник надвинулся с невиданным двуручным мечом ужасной длины. Одного роста были они, но Хорант казался из-за доспехов массивнее. И страшные, свистящие и чистые звоны мечей раздались над полем боя.
Хорант привык, что перед его силой склоняются все, но вскоре по черным доспехам заструилась красная кровь.
— Я убью тебя! — заревел распаленный болью исполин. Но тут соперник с такой силой нанес удар по его шлему, что княжеский меч зазубрился, а шлем раскололся. Оглушенный бортедр рухнул наземь.
— Сдавайся, или будешь убит! — рявкнул конунг, занося меч снова, но у его врага отнялся язык, и он был способен лишь еле заметно и неопределенно качнуть головой. Однако Бор вовремя заметил, что всадники собираются напасть на него с копьями. Он быстро отступил под защиту знамени-талисмана, оставив поверженного исполина его собственным подчиненным. Доселе у бортедров не было достойных противников на севере Поозерья, но вот теперь он появился, тот, кому приходилось от схватки к схватке оттачивать свое искусство бойца. И неудивительно, что они слегка растерялись и действовали недостаточно быстро.
В этот момент в дело вступила новая сила. Небо словно потемнело, и раздался звук, похожий на хлопанье парусов. Бор поднял голову и увидел птицу.
— Ног! Это она! — воскликнул Гунн, хватаясь за топор и не отрывая глаз от чудовищного пернатого.
Этой огромной птицей был ворон — отец всех воронов мира. Размах его крыльев поражал воображение — десять саженей! Лапы оканчивались громадными острыми когтями, покрытыми черной засохшей кровью жертв. Перья и пух, обрамлявшие его страшный клюв, были с сединой, а в глазах, напоминавших гагатовые ядра, сквозила безжалостная, звериная страсть к убийству. Сколько веков в недоступных краях набирался сил этот цепной пес Туонелы? Он нацелил когти на конунга и обрушился вниз.
Ударами меча уставший человек отбивался от страшных лап с железными пиками сжимающихся и разжимающихся когтей.
— Ты убил моих людей, проклятый нетопырь?! — кричал он и ловко отсек один палец, поранил другой, но до туловища не мог добраться, а птица, казалось, была нечувствительна к боли в своей безумной настойчивости. Взмахом крыла, точно вихрем, повалила она наконец наземь противника, потеряв при этом несколько своих огромных траурных перьев! Ворон нацелил уже страшный, длиннее двуручного меча, клюв, чтобы, словно червяка, пронзить богатыря. Бор не испытывал страха неминуемой гибели — только ярость, оттого что падет здесь, в двух шагах от неведомого врага, к встрече с которым лицом к лицу он шел столько дней.
Вдруг ярчайший свет откуда-то из-за спины конунга ударил вспышкой прямо в глаза крылатому чудовищу, и с хриплым, громоподобным карканьем ворон метнулся, слепо захромал для разбега, тяжело взлетел, взмахами огромных крыльев и одному ему ведомым чутьем взял курс куда-то на полночь. Так неожиданно окончилось это роковое нападение благодаря знамени богини Прии.
Бор, на котором после двух единоборств вся одежда была разорвана в клочья, присоединился к своим спутникам. С удивлением они обнаружили, что дорога свободна: бортедры, убедившись, что против волшебной защиты пришельцев бессилен оказался даже чудовищный ворон Ног, незаметно и бесследно отступили.
— Что же, пойдем вперед! — сказал конунг, вытирая с лица кровь, пот и грязь. — Где они могут быть?
— Смотри, — показал ему Гунн на противоположную сторону озера Карнасьяур. В котловине то там, то здесь виднелись какие-то развалины, вероятно принадлежавшие некогда ненянг — неведомым противникам озерянского войска, до которых оно так и не добралось. Некоторые из них, сложенные из дикого камня, имели округлую форму. Но не так выглядел темневший в скалах на той стороне внушительный треугольный портал — вход в неведомые покои.
— Это там! — сказал конунг. — О богиня Прия и Додола — богиня дождя! Даруйте нам победу для всех людей Аб Дор, заклинаю!
И они двинулись вдоль берега озера. Князь снова надел венец Грома и теперь издалека, над горами ему была видна высокая серая завеса волшбы, огораживавшая эту часть Озерного Края от остального мира. Это она, созданная темным колдовством, препятствовала движению плодоносящих дождевых туч извне, обрекая край на засуху.
Попадавшиеся им по пути развалины укреплений и приземистых строений давно разрушались под действием мороза и ветра. Куда подевались их хозяева? О том лучше было бы спросить нового владельца этих мест.
Бор умылся холодной озерной водой — в том, что даже сердцевиной обиталища свартен стало чистое озеро в горах, проявилась особая стать Озерного Края.
Сумрачная, напряженная атмосфера, казалось, витает над котловиной. В течение веков Чертог Чернобога накапливал силы, опутывая край паутиной колдовства, жадности и ненависти. А вот теперь, решившись на последний шаг, он наткнулся на такое открытое и упорное противодействие. И конечно, постарается нанести более сильный удар.
Глава 19. ГНЕВ ЧЕРНОБОГА
Рядом с порталом, в стороне, виднелось какое-то скопление домиков — вероятно, жилища челяди и охраны. Однако возле них не было видно ни единой живой души. Теперь, когда пришельцами был благополучно отбит натиск грубой силы, следовало ожидать нападения при помощи колдовских чар. Ветряной змей Гундыр с его всесокрушающей мощью вряд ли будет вызван в такую непосредственную близость от темных чертогов, в самое сердце владений Чернобога — он представляет угрозу и для самих его подданных и сподвижников. Но вход в чертог не может не быть защищен от незваных гостей. Так рассуждал князь — и не зря.
Когда они подошли к огромному, внушающему трепет своими размерами сумрачному порталу, перед ними возник старик в белой шубе кудесника. Судя по чертам его лица, то был, наверное, один из последних ненянгских колдунов, поклонявшихся темным и страшным божествам древности. Но в облике его была какая-то непостоянность, на миг человеческие черты сменяло обличье звериной морды, птичьего клюва, рыбьей пасти.
— Стриго, оборотень! — побледнев, прошептали охотники, не дрогнувшие ни при виде стали, ни под сенью крыл чудовищного ворона. Изменения происходили все быстрее.
— Галдер, колдун! — произнес Гунн, четче определяя сущность явленного им могущества. У него также были причины для опасений: знамя, надежно уберегшее их от ударов врагов, устоит ли оно против колдовства?
В руках колдуна появился маленький, прозрачный, наверное, стеклянный сосуд, в котором нечто кипело, переливаясь и сверкая серым перламутровым блеском. Мгновение — словно тучи застлали солнце, туманная дымка окутала все вокруг. О, это был сильный колдун — и старый, очень старый! Он направил горлышко сосуда на людей и вынул стеклянную пробку; словно поток мельчайших перламутровых серых мушек вырвался оттуда.
— Тире! Тире! — в диком ужасе закричал Мяндаш, бросив лук и сломя голову кинувшись бежать. Тире — Гунн слышал в легендах это название — загадочные и смертоносные мельчайшие шарики, рои которых страшные древние тундарские колдуны напускали на своих врагов. И нет от них никакого спасения.
Слишком поздно понял Бор, что даже талисман может быть бессилен против этого врага. Точно живые мошки, облепили они лица людей липкой маской, и ощущение глухой смерти от удушья было ужасно.
В этот миг знамя полыхнуло таким ярким сиянием, что затмило бы солнце — и под этим светом тире потеряли свою страшную силу, и черным, точно пепел, налетом, опали на землю. Только Мяндаш, слишком далеко убежавший от спасительного талисмана, рухнул наземь, схватившись за горло, и остался лежать неподвижный: настигнувшие его тире забили охотнику нос, рот, глаза, уши, превратившись в каменные пробки, и он задохнулся.
Первым опомнился Лоптюж, пустив быструю стрелу, но она не причинила колдуну вреда. Тогда пришел черед Бора: он выхватил из-за плеч свой ржавый меч и метнул его — и только лезвие коснулось колдуна, он, вскрикнув, исчез без следа, а дымящийся клинок упал наземь. Подействовал ли он сам с такой силой или нечто придало ему большее могущество?
— Чистый свартен! — пробормотал изумленный Гунн.
— Вперед, не теряя ни секунды! — Озерный конунг ринулся в портал, на ходу подбирая свой клинок и с удивлением ощущая, что он горячий! Гунн со знаменем бежал за ним, следом Турн с копьем наперевес и замыкал маленький отряд Лоптюж, со стрелой на тетиве, поминутно оглядывавшийся и готовый отразить нападение с тыла.
В камне был вырублен чертог Чернобога. Вначале тянулся коридор с торчащими из стен острыми турьими рогами, на некоторых из них сидели насаженные человеческие костяки или черепа, порой совсем истлевшие. Стражи не было — она не нужна за железной стеной бортедров и ужасами колдовства. Вправо и влево в темноту ответвлялись проходы, однако четверо людей продолжали идти прямо.
Но вскоре они вынуждены были остановиться: перед ними выступали из тьмы громадные створки тяжелых ворот, преграждавшие путь. Бор провел в неподвижности лишь несколько мгновений. Затем, точно по наитию, выхватил меч и скрежещущим металлом по металлу лезвием размашисто вывел серебрящуюся свежей царапиной в полумраке третью руну «турс» — «врата», напоминающую треугольник, опершийся на древко. На другой половине врат он начертал девятую руну «хагл» — «град», разрушающую, напоминающую косую «Н». Как только он закончил — ворота с грохотом распахнулись.
Они вошли в зал чертога. Слабый, но позволяющий неплохо различить окружающее свет струился как бы непосредственно из стен. Вдоль них стояли неуклюже вытесанные из камня зловещие статуи: свирепый Рота-Мублен, Босоркун с вытянутыми в трубку губами, Морена со сложенными за спиной черными крыльями и лицом, напоминающим череп, Ний — властитель подземных чертогов Туонелы, с клыками, выступающими изо рта. И посередине них — страшный Чернобог, на бесформенном лике которого выступали только глаза и ужасные клыки, острые, как кинжальные лезвия. У ног его размещался трон.
— Вот главное капище свартен! Но где его хозяин? — воскликнул озерный конунг, поворачиваясь с мечом в руке.
Посередине чертога поднималась высокая четырехгранная колонна из зеленоватого, зеркально отполированного камня. Бор случайно взглянул на нее и в глубине увидел свое отражение, которое в то же мгновение стало изменяться, как бы начав собственную жизнь, неудержимое движение.
— Хозяин здесь! — прозвучал громкий зловещий голос. — Смотрите, этот камень предвещает каждому его будущее! Оттого-то я и знаю все, что творится в любой части света и чему суждено свершиться! Ну-ка, что станет с твоим родным Дингардом?
То, что представилось Бору, заставило его побледнеть… Вдруг рядом со своим отражением в кристалле он увидел мутный образ, высокого человека с рогатой короной на голове. Инстинктивно, не размышляя, он рубанул мечом — но лишь искры посыпались от гладкого камня, и, опомнившись, он обернулся.
Резкий издевательский смех послышался в чертоге. Хозяин его сидел на своем каменном стуле. Лицо его было широким, а глаза казались ледяными иглами. Ростом он, пожалуй, превосходил князя, и корона его сияла.
— Ты мастак отводить глаза! — крикнул князь.
— Века прошли с тех пор, как я нашел зеркало. Долго, очень долго я всматривался в него, прежде чем понял суть перемен и незыблемость предопределений! Легкомысленно обошлись вы с ним, но скоро оно будет снова поднято из глубин; впрочем, я знаю теперь немало иных путей в Туонелу… Я — воплощение Чернобога! И ты умрешь, — закончил он, доставая трехгранный кремень и черным кресалом ударяя по нему. Ослепительное пламя с гудением хлестнула по людям. Но, раздробившись, оно угасло, не причинив вреда.
— Ты собрал много талисманов Озерии! — сказал Чернобог, и в руке его появилась палица, сиявшая призрачными алмазными гранями.
— Зачем тебе обрекать край на засуху? — спросил князь, примеряясь к броску.
— Чтобы не было сил противиться и от безнадежности все преклонились бы мне, — отвечал тот, касаясь палицей стены. Со скрежетом раздвинулся проход, ворота во тьму. — Выйди, выйди, Ний, и раскрой свои очи — сожги жалких людишек! — воскликнул Чернобог. И вот из тьмы, гулко ступая, явилась зловещая, кошмарная фигура. Где, по каким ходам вышел он во плоти из Туонелы?! Огромный, темный, косматый, с обожженным подземным пламенем лицом, с острыми клыками и огромными глазами обитателя мира вечной ночи под тяжелыми веками. Он открыл их, и невыносимый жар охватил тела людей под этим пристальным взглядом огненных зрачков, и они рухнули наземь, стали кататься по полу, крича, а знамя, разгораясь свечением, с трудом противостояло потоку смерти.
Бор, чувствуя, как его тело обжигает пламя, закрывшись щитом, ринулся вперед и вонзил ржавый меч в темную ногу чудовища. Низко взвыв, точно острие было отравлено, Ний направил мощь своих огненных глаз на богатыря, и тот не смог бы противостоять, если бы не корона на его челе. Чашечка в середине венца уловила этот ужасный, испепеляющий жар-свет и иглами огня отправила обратно в глаза чудища. От невыносимой муки Ний закричал так, что со стен обрушились камни и чертог заходил ходуном. Обернувшись, он мгновенно исчез за вратами прохода, тут же с грохотом захлопнувшимися за ним.
— А тебя трудно победить! — промолвил Чернобог, обрушивая палицу на Бора с такой силой, что тот еле сумел сдержать удар выгнувшимся щитом. Мгновенно оправившись, конунг нанес ответный удар ржавым мечом, и тут уж пришлось обороняться его противнику. Он не мог, подобно Нию, безвредно для себя последовать в Туонелу, ибо был тем, кто надолго задержался на земле, но отнюдь не тенью бесплотного мира.
— Да и тебя нелегко одолеть! — вздыхая каждый раз, как при колке дров, отвечал между делом князь.
— Хороший у тебя щит, но посмотри-ка на мой! — Прыжком назад его враг разорвал сцепку и, мгновенно открыв какой-то тайник, извлек оттуда полумертвую от голода девушку — бледную и исхудавшую, но не настолько, чтобы Бор не мог узнать ее. — Не правда ли, этот еще лучше — он живой, он дышит и умеет любить? Узнаешь ее?
— Нюбюи! — воскликнул конунг, невольно отступив назад и опуская меч.
— Будешь ли теперь рубить сплеча? — спросил зловеще Чернобог, крепко держа пленницу.
— А, я не ошибся — она у тебя! Ты всем находишь крюк, ловец душ! Но я выбью ее у тебя из лап! — в ярости вскричал князь.
Чернобог в ответ засмеялся довольно, показывая свои по звериному острые зубы. Бор бросился вперед, но удары в полную силу он наносить теперь не мог, опасаясь поранить девушку, и враг начал уверенно теснить его. Внезапно раздался резкий звук тетивы; Лоптюж подкараулил момент, и его стрела ударила в бедро Чернобога, но бесполезно расщепилась.
— А, вы решили напасть скопом? Ну так оставляю вам чертог — наслаждайтесь последней мыслью, что вы все-таки выжили меня отсюда! — Он еще раз расхохотался, и тотчас невероятная тьма обрушилась на них, коконом сгущаясь вокруг.
Кажется, слабым светом, точно луна в зимних тучах, мерцал круг знамени, изнемогая в борьбе; угасала полоска короны. Ледяные когти тьмы все сильнее сдавливали грудь. Бор уже смутно различал ячеи сети Морены, наброшенной на них могущественным врагом. Невыносимо хотелось спать и подламывались ноги. Вдруг под своей ступней он почувствовал острогранный предмет. Нагнувшись, он поднял его — это оказался трехгранный кремень, видно, оброненный Чернобогом из-за пояса во время яростной схватки. Не медля, князь ударил кремнем по лезвию меча — и полоса огня разорвала сеть тьмы.
— Эй, осторожнее! — послышался знакомый голос Гунна, прихлопывавшего запылавший рукав. Направление выхода было найдено, и князь увидал смутные силуэты бледных лиц своих людей и съеживающиеся в огне ячеи мрака.
— За мной! — крикнул он, устремляясь к выходу, и остальные бросились следом. Раз за разом Бор ударял по кремнию, и полосы гудящего пламени очищали дорогу, раскаляя сгустившийся воздух. В коридоре плавали лишь обрывки тьмы.
Когда они пробегали мимо одного из проходов, отходившего в сторону от главного пути, оттуда послышались голоса, как будто эхом отвечающие на клич Бора. Он прислушался — это был женский крик.
— Туда! — немедленно устремился он в проход с мыслью о Нюбюи. Но пробежав всего два десятка шагов, они уперлись в железные прутья решетчатой двери, подобно клетке, запиравшей каменную пещеру. За прутья уцепились, приникнув к решетке, женщины разных племен Озерного Края.
— Гунн, давай сюда топор! — заорал конунг. — Кто вы, женщины? — спросил он их.
— Нас захватили в разных местах, и все мы были девушками того, кто называл себя Чернобогом! — отвечали стоявшие впереди. — А когда ему нужны были жертвы для кровавых божеств, он брал тех из нас, кто надоедал ему!
Князь уже схватил топор и яростно принялся за дело: загрохотали удары по железу, и в минуту все засовы были отбиты.
— Бегите за мной, к выходу! — крикнул Бор, распахивая дверь и поворачивая назад, чтобы успеть настичь врага. Женщины, вырвавшись из своей клетки, побежали следом.
Озерный конунг и его люди выскочили наружу в тот момент, когда Чернобог садился на своего, явившегося на хозяйский зов, гигантского ворона. Выхватив у Турна копье, Бор изо всей силы метнул его во врага — от неожиданного сильного толчка тот покачнулся и выпустил девушку, которую собирался втянуть следом за собой на загривок чудовищной птицы. Вскочив, она, пошатываясь от слабости, побежала к своему спасителю.
— Ах, ты жив еще? — крикнул в ярости Чернобог. — Сюдбей! Сюдбей! Раздави этих людей! — запрокинув голову, громко воззвал он к самому страшному своему союзнику, взмывая в небо на громадной птице.
Прошло несколько мгновений, и земля на берегу озера, неподалеку от людей, вдруг провалилась, образовав яму в форме гигантского следа, точно невидимый исполин наступил своей огромной ногой, страшная тяжесть которой продавила глину, камень, песок! Князь вспомнил, как было раздавлено их убежище в Войкаре: это был тот же след, но теперь, благодаря короне, он смутно различал контуры уродливого короткорукого исполина на одной огромной ноге. Страшный дух Тундарских гор, разбуженный Чернобогом! С каждой секундой этот образ становился все четче, словно уплотняясь.
— Разбегайся в стороны! — крикнул Бор. — Гунн, знамя сюда! — И с талисманом в руке он встал перед входом в чертог, отвлекая на себя всю ярость медлительного исполина. Утробный рев раздался над котловиной, и страшная тысячелетняя ступня была готова раздавить дерзкое человеческое насекомое, но, лишь приблизилась ужасная тень к верхушке поднятого знамени, как вопль Сюдбея пронесся над долиной, точно нестерпимый ожог пронизал его всего. Ступня отдернулась, он точно потерял равновесие.
Бор схватил кремень и ударил им по мечу изо всей силы, посылая огромную струю пламени в великана. И тут исполинская фигура стала видна всем! Пламя охватило страшное существо: раздался еще один ужасный вопль — и все исчезло. Сила удара была такова, что кремень раскрошился на куски в руках богатыря, и он отбросил их.
Только тут Бор почувствовал, что кто-то держит его руками, обхватив сзади за пояс. Он отнял эти руки и, оглянувшись, увидел дрожащую от страха Нюбюи, прижимавшуюся к нему и плотно зажмурившую глаза. Через мгновение она открыла их.
— Ты хотела умереть со мной? — спросил он.
— Да, — ответила она.
— Глупая, разве могу я умереть, не победив врага?! — расхохотался озерный конунг. Он обхватил ее и крепко поцеловал.
Но прошло несколько минут и, вложив оружие в ножны, князь крепко задумался. Захватив главное логово Чернобога (камень), разогнав его челядь, всадников-бортедров и чудовищных союзников, главного, в сущности, они не достигли. Враг остался неуязвленным.
На что, кроме внешнего выражения своего могущества, Чернобогу величественные порталы, зловещие статуи? По-прежнему серая завеса стоит над Озерным Краем. Чернобог скрылся, чтобы напасть с новой силой, нанести еще более страшные удары. Но где его искать? Как победить? Корона дает прозрение козней свартен, знамя оберегает от вражеского колдовства и помогает выравнять силы. Но какое оружие способно поразить его? Быть может, это посох Юмбела? Но где добыть этот талисман?
— Гляди-ка, что я здесь отыскал! — неожиданно подошел Гунн, показывая странный, дугообразно изогнутый обломок толстого черного железного бруса, оплавленного огнем. На вогнутой стороне виднелись какие-то обломанные выступы, а на противоположной — полукруглые пупыри.
— Что это такое? — удивленно воззрился князь на железку, которую пегобородый воин еле удерживал в руках.
— Это обломок колеса древней колесницы, конунг! — ответил Гунн.
— Такая громадная? Но эти колеса должны были быть в полтора человеческих роста, и если они были из железа, то какой конь волок эту колесницу?
— Не знаю, — честно ответил богатырь, роняя обломок. — Но что могло разбить и расплавить этот крепчайший металл? Почему обломок оказался здесь? Слыхал я в детстве предание о разбившейся колеснице Дабога.
— Дабога?
— Да, оно как-то связано с озером Суурярв… Может быть, вспомню?..
— Мне ясно одно: здесь нет нужды нам оставаться, надо идти на юг, — сказал князь.
И они выступили, стремясь уйти из зловещей котловины до наступления ночи.
Обремененные толпою из двух десятков спасенных пленниц, они двигались медленно, лишь два дня спустя удалось им выйти благополучно из гор Тундар, и только на четвертый впереди замаячили берега озера. И на всем протяжении этого пути им не встретилось никаких следов Чернобога.
Глава 20. СЛЕД КОЛЕСНИЦЫ
Вышедшие навстречу люди с удивлением воззрились на толпу разноплеменных женщин, большей частью из южных краев Поозерья, и только богатырская фигура конунга дала им сразу понять, что с таким пополнением воротились те, кто недавно ушел в Тундар. Несколько товарищей Лоптюжа вызвались проводить их на юг, если, как надеялся Бор, не удастся наладить за ними корабль из Шурышкара или Изкара в ближайшие недели. Оттуда они могли уже отыскать попутное судно в свои края. Некоторые, впрочем, пожелали остаться с ветемурт.
Между тем лодка, которую обещал князю Одар, была уже готова, и небольшая группа из четырех человек могла пуститься в озерное плавание. На прощание Авус пригласил их к себе отвечерять. Выслушав их повествование, он задумался и сказал:
— Страшные вещи рассказали вы, хоть не раз уже заносила надо мной темное крыло зловещая Морена. Но не знаю, чем помочь в ваших поисках. Вот разве упомянули вы колесницу Дабога… У нас на севере живет предание, наверное, оставшееся со времен ненянг. Дескать, в старину священных острова вроде как два было. И храмы поклонные стояли на том, что Ятхольмом прозывается и ныне безлюден. Стали на нем поклоняться нечистым богам и совершать страшные жертвы. И тогда был послан уничтожить их за нечестие огненный змей Рарог. Беспощадно сжег он нечестивое капище, начал крушить все вокруг. Тогда Дабог на своей летающей колеснице обрушился на Рарога и отсек ему голову, но успел тот вцепиться окостеневшими челюстями в черную колесницу Дабога, и, не сумев выдержать этой тяжести, она низринулась на остров и разбилась… А мертвая голова отравила остров своим тлетворным дыханием…
— Странная легенда. Видно, и вправду пришла она от ненянг, с тех далеких времен, когда не было еще Хоровода Сейдов на Йемсалу, — ответил Бор.
— Есть озерное предание, князь, — сказал Гунн, силясь припомнить, и языки огня делали глубже морщины на его щеках и у переносицы. — О том, что на неком острове в давние-предавние времена было поселение и его властитель настолько возгордился, что решил призвать богов с неба. Но поступь их оказалась слишком тяжела — небесная колесница разрушила поселение, и все его жители погибли… Не напоминает ли она только что нами услышанную легенду?
— Да, пожалуй… Ятхольм, Ятхольм… Что там?
На следующее утро Бор вместе с Нюбюи и двумя своими людьми сел в утлое суденышко, переделанное для озерного плавания из небольшой ветемуртской лодчонки.
— Прощай, Авус, и ты, Лоптюж, и ты, Одар, — да сопутствует нам всем удача! — промолвил князь, отталкивая лодку от берега и вскакивая на корму.
— Да поможет нам всем Великая Седая Бобриха! — отвечал старший из явившихся на проводы, делая прощальный жест с берега, и остальные повторили его. Отплывая на юг, Бор намеревался как можно скорее попасть туда, где можно раздобыть корабль и гребцов и снова приняться за поиски посоха Юмбела, а заодно отыскать исчезнувшего Чернобога, чтобы продолжить прерванную им схватку.
Днем они плыли на полдень вдоль тайвальского, восточного берега озера, на ночь приставая к нему, ибо утлая лодчонка не была годна для безопасного плавания по озерным просторам. И вот пришла вторая ночь их пути. Огибая наволок в поисках хорошего местечка для пристани, они различили тусклое пламя костерка на берегу и высвеченный им темный силуэт ладейной кормы. В свете костра двигались какие-то фигуры, но подплывающую лодку дингардцев мудрено было заметить оттуда.
— Нишкни! — шепотом приказал Бор, пригибаясь и делая знак сушить весла. Теперь они скользили по поверхности воды лишь по инерции. Они услышали далеко разносившийся над водой голос, показавшийся им знакомым; он изрыгал площадную брань вперемешку с угрозами:
— Мерзавцы! Вы еще пожалеете, что стянули меня этими веревками! Никто из тех, кто так меня унизил, не дожил до нынешних дней! Так и запомни, ожуоласская рожа, — ни один!
— Молчи! — просочился холодный голос с жестким ожуоласским акцентом. — Один раз тебе удалось обмануть Рота-Мублена, но в конце концов все вы попадаете ему в когти.
— Эй, послушайте, молодцы! Я знаю, где закопаны огромные горшки — в них тысячи серебряных монет! Мы откопаем вместе и станем богаты. Что вы на это скажете? Я до последнего момента не хотел открывать этого, но теперь вижу, дело зашло слишком далеко. Только развяжите меня, мерзавцы!
— Клянусь Юмбелом, это Вирре Бердекс! — прошептал Гунн. Бор кивнул ему: вероятно, верность ожуоласской команды измерялась степенью удачливости в грабежах. Озерному конунгу не с руки было выручать коварного и мстительного хускарла, однако ради корабля это стоило сделать!
Незаметно к охотникам-ожуоласам мог подкрасться разве лишь Лоптюж, но ни его, ни других ветемурт, не любивших кровожадных поклонников сумрачного Рота-Мублена не было с ними. Поэтому, как только лодка почти бесшумно врезалась в берег, Бор сделал Гунну знак, и, выскочив на сушу, они с ревом, огромными прыжками, понеслись к костру. Оглушенные этими криками, ожуоласы не успели даже схватиться за луки, а кто успел — не мог прицелиться в страшные мечущиеся темные фигуры нападающих, которых, казалось, впятеро больше, чем на самом деле. Удары меча разваливали противников надвое: один, другой рухнули наземь. Сверкал топор Гунна, с хрустом опускаясь на черепа. Не выдержав напора, ожуоласы кинулись врассыпную, оставив лежать вокруг костра четырех убитых и троих связанных людей.
Бор выхватил из пламени горящую ветку и поднес к лицам пленников. Каково же было его изумление, когда, кроме разбитого лица Вирре, он при красноватом свете языков огня узнал черты двух своих дружинников, бесследно пропавших во время крушения на Доннерваде! Одним из них был Талма. Как они попали сюда со стылых камней Ностранда?
— Я рад, что вы живы, ребята! — сказал он им, разрезая веревки и помогая подняться на ноги. Не менее изумленному таким чудесным вмешательством провидения Бердексу он сказал: — А тебя, Вирре, я пока не буду развязывать. Для твоей же пользы.
Созвав товарищей, он обратился к ним:
— Надо торопиться, быстрее спустим корабль на воду, пока из темноты не засвистели подлые ожуоласские стрелы, хоть часть своих луков они и побросали в спешке. За работу, друзья!
Вшестером они с трудом столкнули на воду большой, истрепанный долгими месяцами плавания и сражений хускарлский корабль, погрузили в спешке туда кое-что из имущества и припасов и, водрузив сверху тяжелую тушу Бердекса, быстро отчалили.
Отойдя подальше от берега, Бор поднял весла и повернулся к своему вечному сопернику:
— Как же ты ухитрился так вляпаться, Вирре?
— Ты в этом виноват, кто же еще! В последней нашей схватке ты перебил почти всех людей из моей старой команды, да еще позднее кое-кто из них погиб. А эти сукины дети держались большей частью за спинами и почти все уцелели! Когда они увидали, что со мною долгонько нет удачи (да и неудивительно это, с такой кучей трусов!), зарезали моих часовых, тишком добили последних из старой команды… А меня и пару твоих людей, выуженных мной из воды у Ностранда и бывших у меня гребцами, связали. Последнее время я хотел сделать из твоих копейщиков телохранителей, видя, к чему склоняется дело, и зная наверняка, что они не станут сговариваться с этим отребьем. Жалею, что не успел… Что ты хочешь со мной сделать, озерный конунг? Вспомни, как славно бок о бок мы рубились с этой мразью у Горы жертвоприношений…
— Я отпущу тебя, Вирре, когда мы будем в безопасности, дома, — пообещал Бор. — Тогда, если ты захочешь, мы сможем выяснить все в единоборстве. А пока мы в плавании, мне кажется, развязанные руки могут принести тебе одни неприятности — больно уж быстро они хватаются за оружие, когда в этом нет никакой нужды.
Ночью поднялась волна и трудно стало выправить курс большого корабля — несколько человек, среди которых была одна женщина, еле управлялись со штопаным-перештопаным парусом и прави́лом. Их неумолимо продолжало сносить в глубь озерных просторов. Хуже всего, впрочем, было связанному Вирре, которого немилосердно мотало по дну корабля. Под утро послышался сквозь шум волн и ветра звук, заставивший (если бы это было видно во тьме) побледнеть бывалых ладейщиков. То был шум прибоя. Ладью тряхнуло, раздался скрежет и все попадали с ног. Когда ругаясь, они, поднялись, оказалось, что палуба приобрела наклонное положение. Однако волны разбивались где-то позади, и пробоин, судя по всему, не было. До утра, вероятно, можно не беспокоиться, что пазы корпуса разойдутся.
— Засели на банке. Хотел бы я знать — где? — проворчал Гунн. Впереди им мерещился какой-то неяркий свет, появлявшийся в минуты затишья.
Вскоре начало светать, развиднелось и потихоньку различимы стали очертания крутого берега, к которому занесла их судьба. Наконец первые лучи поднимающегося солнца озарили воды, и вскрик вырвался у всех при виде зловещих скал Ятхольма! Каким-то чудом не задев ни один из подводных камней, корабль ночью засел на каменистой банке у самого Проклятого острова — причем засел прочно.
— Ничего не поделаешь, придется высадиться и поглядеть что к чему. Посмотрим, не отыщется ли подтверждения древней легенды? — сказал Бор, понявший, что мерцание, замеченное ими в темноте, было свечением страшного тумана, оттесняемого ветром от берега. Теперь было ясно, что их пригнало к северной стороне Ятхольма.
Но вначале, спустив на воду свою лодчонку, несколько человек во главе с Гунном привязали ее к кораблю и принялись изо всех сил грести, в то время как Бор подталкивал судно с другой стороны, стремясь стащить его с мели. Наконец, заскрежетав, черная громадина сползла глубже, и ее притянули к берегу. Здесь корабль привязали к скалам. Бор, Гунн и Талма отправились на разведку, оставив остальных наводить на судне порядок.
По удобно расположенным камням они взобрались на береговой обрыв, причем Бору показалось, что в древности, здесь поднималась сглаженная временем лестница. Сверху, со скал, открылось обширное почти безжизненное каменистое плато, понижающееся внутрь, поросшее редкими скрученными соснами и кустами. В середине его виднелась округлая впадина, на дне которой поблескивало голубое озерко. Они двинулись в том направлении, и чем дальше шли, тем больше окружающая местность походила на поле битвы древних гигантов: камни везде были расколоты, раздроблены титаническими ударами гигантского молота, но поверхности сколов выветривались не одну тысячу лет.
— Смотрите! — показал Талма, да и сами они уже увидели — две колеи, проложенные в камне. В незапамятные времена огромные колеса прокатились по твердой породе, увязая в ней, будто в осенней грязи! И несмотря на тысячелетия, прошедшие с той поры, оплавленный камень почти не поддался разрушению.
— Большая колесница с раскаленными железными колесами могла оставить эти следы! — сказал Гунн. Они вспомнили древние предания и обломок железного обода, найденный в горах Тундар, в логове Чернобога, и стали внимательнее оглядываться по сторонам. У конунга шевельнулось даже сожаление, что знамя Прии осталось на корабле, но возвращаться было далековато, а угрозы пока не предвиделось никакой.
Колея привела их к огромной каменной плеши, окружавшей впадину с озерком. Твердая глыба, такого же оттенка, что и все окружающие камни, искрошенная страшным ударом почти до основания, лежала в конце колеи. А за нею поднимался взрыхленный вал из обломков, обрамлявший впадину.
— Здесь она разбилась, а главная часть, наверное, рухнула туда, — князь указал на округлую воронку впадины. Вода в озерке казалась прозрачной, но мелкой: за долгие века дно, где, возможно, были остатки колесницы, покрыл слой наносов.
Несмотря на то что не было еще и полудня, жара поднималась над каменистым плато, и никакого дуновения не ощущалось здесь со стороны озера. Они пошли вокруг вала и внезапно натолкнулись на остатки круглого строения из камней, странным образом напомнившего Бору развалины зданий ненянг, виденные им в котловине Карнасьяур.
— Что это? — Внутри разрушенного еще в старину — а скорее развалившегося под бременем веков строения, они обнаружили алтарь. И в его нише — округлый обломок черного железа, формой и размером напоминавший большой горшок. Некогда он составлял единое целое с тем куском, что был ими найден в Тундарских горах.
— Ступица. Значит, все верно, — ответил Гунн. — Я думаю, что легенда не совсем точна: в ней ничего не упоминается о том камне, о который расшиблась несущаяся раскаленная колесница, ни о храме, который сложили для почитания ее останков.
— Ты думаешь, Чернобог отсюда взял тот обломок железа? — спросил Бор.
— Вряд ли он лежал на поверхности тысячи лет, дожидаясь, когда его найдут. Лишь здесь такой кусок легко было отыскать. Думаю, что храм возвели из развалин того нечестивого поселения, которое погибло согласно преданию…
— Жалко, позабыл я спросить у Авуса — не говорит ли предание, каково было оружие, коим Дабог сразил Рарога?.. — посетовал конунг.
— Эй, поглядите, здесь еще хижина! Она вросла в вал, — позвал их Талма, ушедший за развалины. Действительно, присоединившись, они увидели каменную стенку древней хижины, полузасыпанную свалившимися с вала обломками.
— Посмотрим, что там? — Конунг разгреб слежавшуюся осыпь и освободил плиту, загораживавшую вход. Отвалив ее не без усилий (ему показалось, что камень поставлен гораздо позже, чем выстроено само жилище), Бор заглянул внутрь. Похоже, крыша из плит уцелела благодаря сложенному из плоских камней столбу в центре хижины. Гунн разжег огонь, чтобы осветить пыльные внутренности сооружения.
Вдоль стены тянулся каменный полок, на котором лежали истлевшие человеческие кости: останки мертвеца. Еще что-то угадывалось среди костей под толстым слоем покрывавшей их каменной пыли.
— На века построено! — сказал Гунн. — Интересно, кто здесь был схоронен, точно в склепе?
В головах скелета, подняв тучу пыли, Бор взял любопытную каменную чашу, древнюю и, видимо, прошедшую через руки десятков поколений, прежде чем попасть сюда. На ней проступило вырезанное четырьмя знакомыми рунами имя последнего владельца: «ДАНУ».
— Дану?! — воскликнул пораженный конунг. — Так вот где нашел он свое последнее пристанище! — Стряхивая пыль, он торопливо взял среди костей странный продолговатый предмет, оказавшийся неожиданно увесистым. Это был посох: сложные узоры, переплетаясь, покрывали его поверхность, напоминающую необычайно твердую желтоватую кость. Возможно, сердцевина его была из металла и оттого он был столь тяжел? В памяти Бора мелькнуло словно молния воспоминание о виденном им два с лишним месяца назад посохе Инмара — загадочной статуи Изкарского храма. «Посох тот, слыхал я, похож на посох статуи Инмара в святилище», — прозвучали в его мозгу слова погибшего тогда Каста.
— Посох Юмбела — вот он! — вскричал конунг, поднимая жезл. — Последнее, что должны были мы отыскать, дабы одолеть мощь Чернобога!
Глава 21. ПОСОХ ЮМБЕЛА
— Но как он сюда попал? И отчего, если бывал здесь Чернобог, он не завладел им?
— Думаю, привезли сюда павшего Дану его люди и схоронили вместе с посохом в этой хижине, принадлежавшей, возможно, древнему храму Колесницы Дабога. А посох, наверное, был оружием Дабога. Возможно, он достался в наследство от побежденных ненянг, — и доставили его туда, где впервые попал он в человеческие руки, — сказал Бор, прижимая посох к груди, как обретенную святыню. Что же до Чернобога — завладел ли он знаменем Прии? Может, он и не знал о них? Или же он не в силах постичь суть волшебства этих талисманов ибо его злое галдерство отлично в корне, относясь к Силам свартен? Зачем тогда колдуну держать под рукою орудия, способные причинить ему гибель? Но другое беспокоит меня: Чернобог бывал здесь. И всего лишь лет сто назад появился туман над островом; а в прежние времена его не было. Почему? Что оберегает этот туман? — закончил свою речь конунг.
Гунн прислушался к звукам снаружи.
Они выскочили на улицу и остановились. В полусотне шагов от них стоял Чернобог, в руках его змеилась и сыпала искрами, хорошо заметными даже при солнечном свете, огненная плеть.
— Я смотрю, ты, похоже, отыскал еще один из своих талисманов. Поможет ли он тебе? — сказал Чернобог, обрушивая удар огненного шнура. Бор, в надежде, что не ошибся, молниеносно выставил жезл, и огненная полоса, отклонившись, ударила по крыше опустевшего домика. Простоявшее, быть может, более тысячи лет строеньице покачнулось и обрушилось, подняв клубы пыли — дингардцы еле успели отскочить в сторону. — Ты можешь драться со мной, но разрушить мою мощь не в силах! — крикнул Чернобог, насмехаясь. — Ибо все время будешь защищаться! — И он снова нанес удар, отраженный вспышкой света из посоха. От удара огненной плети земля задымилась.
Бор сожалел, что знамя Прии осталось в ладье, — под его защитой он мог использовать посох, чтобы попытаться уничтожить Чернобога. Теперь же огненная сила талисмана была скована отражением ударов врага.
— Я расколол землю, чтобы добраться до мертвой головы Рарога, и каждую ночь ее ядовитые испарения восходят по трещинам, окутывая остров смертоносным туманом. И я оставлю тебя подыхать от этого тумана, рождаемого отравленным чревом земли! — выкрикнул Чернобог, хвалясь.
— Нет, это твои останки истлеют рядом с обломками колесницы! — Князь в ярости ответил ударом огненного конца посоха, который, казалось, набирал все большую силу. — Правда, посох из твоей берцовой кости выйдет похуже этого!
Талма метнулся было в сторону берега, намереваясь бежать за знаменем, но лишь чудом вывернулся из-под разящего удара огненного ремня. Долго враги обменивались смертоносными ударами… Трудно сказать, сколько продолжалось бы еще единоборство противников, искусных в фехтовании; возможно, до тех пор, пока человеческие силы озерного конунга, вынужденного оборонять еще и своих людей, не подошли бы к концу. Однако не так суждено было завершиться этому дню.
Неожиданно нечто отвлекло внимание врага князя. За спиною дингардцев послышался знакомый голос:
— Ах, вон что это полыхало над проклятой пустошью! А я-то думал — не гроза ли разразилась в этой духовке?! Так не принять ли и мне участие в вашей стычке?
Бор переменил позицию, и это позволило ему видеть Вирре Бердекса, держащего в руке длинное древко, увенчанное серебряной с золотом личиной.
— Эй, богатырь, помоги-ка мне разделаться с твоим удачливым соперником — и я осыплю тебя богатствами и почестями! — крикнул Чернобог уверенно и властно.
— Гм… — почесал затылок Вирре! — Это твои, что ли, людишки — ожуоласы чуть меня не подвесили на крюк к твоему печеному Рота-Мублену — в благодарность за все то доброе, что я для них сделал? Если бы не он, — кивнул хускарл на Бора, — они бы точно так сделали! — И он молниеносно оказался рядом с князем, удар пламенной змеей опоздал на миг. Впрочем, попал бы он?
— А-а-а! — вскричал Чернобог в ярости и отчаянии и снова хлестнул огненной плетью, но на этот раз почему-то рассеченная ею глыба оказалась вовсе в стороне от людей. Тогда в неистовстве от бессилия своего оружия он выкрикнул заклятие, и Бор с его друзьями увидел несущееся издалека темное облачко, становившееся все больше и больше. И над островом опустился уже страшный, гудящий хобот змея-Гундыра.
Но князь не дал врагу собраться с силами. Под защитой знамени Прии он поднял свой посох. Жезл вспыхнул голубовато, и молния, родившись в небе, ударила далеко, в вихрь Гундыра. Смерч охватило пламя, и ужасный вой погибающего чудовища долетел до них.
Затем новая молния хлестнула Чернобога: в руках у того уже был щит из крутящегося мрака, но он раскололся, будто и не соединены были в нем невероятные силы колдовства, и пламя опоясало страшного перерожденца. Выгнувшись, воздев руку, тот обратился в горку пепла, курящуюся на оплавленной земле.
И в третий раз огромная молния, сорвавшаяся с небес, ударила в посох (ошеломленный этой мощью князь ничего даже не почувствовал), и развернувшийся сам собою жезл послал ее к горизонту, где небо было заткано колдовской сетью. От огненного копья в невидимой серой завесе появилась огромная дыра, которая обрела зримые очертания и начала с огромной быстротой расползаться под напором долгожданных дождевых туч. Все кончилось разом. Люди стояли будто ослепшие и оглохшие, и только Гунн, протягивая руку, указал на далекие еще тучи:
— Вот они, быки наших пашен!
— Мы победили! — воскликнул Бор. — Враг уничтожен! Колдовство повержено! Победа, наконец победа!.. Да… Но многие из наших, лежащие в могилах по всем концам Поозерья не смогут уже отпраздновать победу вместе с нами… Гунн, мы должны найти расщелины, которыми хвалился колдун, и, может быть, сила посоха поможет уничтожить смертоносные испарения? Вирре Бердекс, мы столь многим обязаны тебе!..
— Ну что же, — сказал Вирре, — теперь, когда мы победили, можно было бы поделить власть над этой славной землицей, обладая такими сильными талисманами, не так ли? Иначе зачем было собирать все эти славные вещи и бороться с тем, кто добивался того же?
Бор на минуту задумался, непривычные морщины залегли на его лбу. Он бросил взгляд на черное, обугленное пятно на том месте, откуда посох Юмбела сбросил Чернобога в сумрак Туонелы после веков (наверное!) колдовской власти. Затем он быстро развернулся и взял мускулистой рукой хускарла за глотку:
— Видишь ли, Вирре, эти талисманы принадлежат Озерному Краю и неправильно, если один из них уйдет вниз по реке Болотне. С другой стороны, ты рассудил верно — опасно будет, если все они соберутся в одних руках, и в лучшем случае это может стоить жизни сильнейшему, как это произошло с последним владельцем того венца, который сейчас на мне. Поэтому мы поступим так: посох этот сохраним в самом безопасном месте — скроем здесь. Он может обернуться злом в недобрых руках. Знамя, завещанное нам победившими в великой битве предками, отвезем на Йемсалу, волхвам Хоровода Сейдов — в конце концов, оно было создано некогда там, принадлежало им и является великой святыней. Что же до короны — то она будет принадлежать вождям Дингарда: дабы его озерные конунги могли распознавать коварство свартен — она ведь и предназначалась не для волхвов. Думаю, в Поозерье найдется серебро, чтобы утолить жажду почестей у хускарла, воротившегося в родные края с изрядной казной? Ты согласен, Бердекс?
Вирре, уже красный как рак, выдавил из себя бульканье, похожее на слова одобрения.
— Итак, друзья, отыщем роковые расщелины — и в обратный путь! — сказал Бор, обращаясь к остальным. Они двинулись в путь.
… Не прошло и часа, как неподалеку, среди хаоса глыб, образовавших в одном месте целый холм, обнаружились покрытые темным налетом глубокие расщелины. Брошенный в одну из них факел осветил на дне белый зубчатый силуэт, похожий на огромную челюсть.
— Вот откуда, наверное, расползается туман! — сказал Гунн.
Бор поднял посох Юмбела, направив его в глубь расщелины. Несколько мгновений не происходило ничего, затем вспыхнула еще одна молния, ударив внутрь, оглушительный гром пророкотал, и словно какой-то стон послышался из холма — он начал съезжаться внутрь, поднялась туча пыли. Когда она разошлась, расщелины уже не было.
Покинув это место, они отправились обратно.
— Знаешь, конунг, а ведь спасением своим ты обязан своей девушке… Странная она у тебя… — нарушил молчание Вирре. — Когда вы ушли и началась, как видно, эта заварушка, она была на скалах, следила за вами оттуда. В это время мне словно прибавилось ловкости — точно некая сила помогла мне распутать веревки. Я успокоил одного из твоих людей хорошим ударом в глаз, другой в это время что-то делал на берегу. Я собирался поставить парус и предоставить вас своей судьбе. И тут, вижу, спускается девушка. «Ну, думаю, вот и компания мне будет». Однако хотя она увидела, что я свободен и собираюсь уходить, не испугалась, не крикнула подмогу. Наоборот, заспешила, вскочила на корабль и, прежде чем успел ее сцапать, схватила твое знамя (а я и не знал про него) и подала мне. И сказала: «Если ты мужчина — негодяй ты, или праведник — возьми это знамя, поднимись наверх и иди к ним — спаси их или умри вместе с ними мужчиной в борьбе с тем, кто зло всему живому. Ты самый сильный здесь, среди оставшихся — значит, у тебя труднее всего будет вырвать его врагу. Если же нет и ты себе на уме (заметь, она не сказала „трус“) — возьми его и плыви туда, где сможешь похвалиться там, как ловко его раздобыл. Ибо это великий талисман, и он поможет тебе сохранить свою жизнь!» Так она сказала мне, Вирре Бердексу, чья отвага превосходит все, включая жажду богатств! Тем более что именно люди этого проклятого галдера свели меня с треклятыми ожуоласами, принесшими одну неудачу. Поэтому я сделал, как она просила. Но я не уверен, правду говоря, что девушки, ждущие храброго хускарла с богатой добычей в моем Треллеборге, были бы способны действовать таким образом…
Они ненадолго задержались. И секретом Талмы навсегда осталось, где среди развалин древнего святилища схоронил он посох Юмбела… Возвратившись на ладью, они застали радостную Нюбюи, видевшую со скал исход сражения с Чернобогом, и дружинников, бурно приветствовавших победителей. Правда, глаз Турна украшала траурная кайма «фонаря» — след руки Бердекса.
— Мы идем на Йемсалу! — распорядился Бор. Они отчалили, и когда солнце уже клонилось к горизонту, вышли из лабиринта камней и двинулись на северо-запад.
Не прошло и дня, как они прибыли на место. И вековечные леса Священного острова вновь, как почти три месяца назад, распахнули свой полог над людьми, которых на этот раз, увы, было гораздо меньше… Загадочные, тысячелетние камни Хоровода Сейдов обступили знамя богини Прии, принесенное людьми, как это было уже некогда, многие века назад. И волхвы в своих белых мантиях приняли его и поклялись беречь до того дня, когда оно снова потребуется, ибо сущность Чернобога, потерпевшего поражение в своем страшном воплощении, могла возродиться вновь, восстав из мрака Туонелы: разве мало его детей осталось в глухих закоулках Озерного Края?
На следующий день ладья пошла на юг, по направлению к устью Кривасэльвен. Последняя ночь была ненастной — все время лил дождь.
Глава 22. СТРУИ КРИВАСЭЛЬВЕН
— Чужой парус! Хускарлы! — Этот крик послышался с каланчи Дингарда. И все, способные держать оружие, похудевшие за эти засушливые месяцы (лишь недавно начались дожди), поспешили на зов, чтобы оборонять город.
Но на потрепанном бурями корабле, когда он подошел поближе, оказалось совсем мало людей: не гребцы, а ветер своими порывами поднимал его против течения реки. Люди расслабились. И вдруг… Замахали копьями и щитами. Те, кто стоял ближе к воде, закричали:
— Озерный конунг! Это озерный конунг с дружиной! Бор воротился! — Все приветствовали тех, от кого три месяца не было ни слуху ни духу. Правда, приветствия стали тише, и стеснились сердца, а затем взлетели плач и стенания женщин, когда стало ясно, что лишь семеро на борту, да и из них дингардских — лишь пятеро. В тишине раздался стук борта о дерево пристани, закрепили канат, и Бор вместе с девушкой сошел на причал и зашагал к своим.
И тогда дингардцы увидели, как возмужало и посуровело лицо богатыря; быть может, еще оттого казалось оно таким, что на лбу его лежал отблеск золотого венца древних князей. Он вынул зазубренный в схватках меч с рубином на рукояти и положил наземь.
— Здравствуй, народ Дингардский! — сказал озерный конунг. — Большою ценою заплатил наш город за то, чтобы сокрушить недоброе колдовство, поразить силы зла и низвергнуть в Туонелу воплощенного Чернобога, не один век подготавливавшего обладание Озерным Краем! И вины с себя за гибель своих бойцов я не снимаю, хотя предотвратить ее я не мог: все они погибли в жарких схватках в разных уголках Поозерья! Но прах их успокоился в чистом погребальном пламени или в глуби вековечных вод, а души вознеслись в Обитель Отважных! И они не остались неотомщенными! И цель их была достигнута: не будет больше земля, политая их кровью, изнывать от засухи, и по-прежнему края наши будут носить имена дингардцев, изкарцев и других народов Аб Дор! Склоняю голову перед вами — решайте!
Старый волхв вышел ему навстречу, кряхтя поднял с земли меч и рукоятью вручил озерному конунгу.
— Будь по-прежнему нашим предводителем в битвах, Бор! — сказал он.
Богатырь поднял клинок острием к небу и затем вложил в ножны.
— Да будет так! Клянусь положить жизнь за родной город!
Взял он руку своей спутницы и вывел ее вперед:
— Эту девушку Нюбюи я спас из рук нечестивцев, служащих темным богам, и она помогла одержать нам победу в последнем решающем сражении! Я сделаю ее своею, и да будет она принята как сестра, ибо нет у нее матери и отца, которые повели бы ее на свадебный пир!
— Да будет так! — послышались голоса.
— Теперь этот хускарлский вождь Вирре Бердекс находится под нашей защитой, как гость, ибо оказал помощь в самый трудный момент. Он проживет у нас до той поры, пока найдет себе попутный корабль, чтобы уплыть вниз по Болотне, или найдет людей, чтобы идти на этом судне, которое принадлежит ему, в свои родные края. — Вирре признательно кивнул.
— Первые дожди оживили всходы, есть надежда собрать урожай до зимы! — сказал волхв. — Давайте праздновать возвращение живых, победивших зло, и заодно справим тризну по тем двадцати, что не воротятся уже никогда под родной кров!
— Да будет так! — сказали все собравшиеся вокруг и толпою двинулись вместе с Бором к его дому.
…Вечером девушки пустили венок из красных соцветий вниз по Кривасэльвен, чтобы волны унесли его далеко в синее озеро…
Озерный край, суровый край —
Ты память предков передай:
О том, как из воды и камня
Поднялись в небо великаны,
И семь шагов пройдя вперед
Достигли ледяных высот…
Может быть, тысячу, а может, и две тысячи лет назад, была земля, прозываемая Озерный Край, а иначе — Аб Дор, как именовали ее обитатели. Исполинские озера сверкали гладью под высоким и бледным небом, протягиваясь дугой с заката на восход; говорили, что то были следы богов прежнего времени. Дремучие леса преграждали сюда дорогу случайным путникам, и лишь отчаянные торговцы да невежественные разбойники решались проникать в эту страну. И оттого так скудны известия о ней.
В этом краю обитали разные народы, обладавшие таинственной историей, обычаями и вовсе не схожие друг с другом. Но мало кто из тех племен дожил до появления нынешних людей… С той поры поредели чащобы, обмелели могучие реки, усохли исполинские озера. Но отрывки преданий о стране Аб Дор еще можно услыхать то там, то здесь…
Глава 1. ДИНГАРД
Небольшой то ли город, то ли поселок протянулся над полноводной синей рекой там, где она делает пологую излучину, прежде чем впасть в бескрайние свинцовые воды озера-моря. Река зовется Кривасэльвен, а город — Дингард.
… Солнце палило долго. Каждый день люди с надеждой поглядывали на высокое чистое небо, на котором, точно в насмешку, не было ни облачка. Только густые корабельные сосны сухо шумели на боровых песках за широким опольем древнего града, да свинцовела, отблескивая на солнце, гладь Кривасэльвен, равнодушно стремящейся к озеру. Напрасно крестьянин молил о дожде, торговец — о попутном ветре; шли недели, но лишь новые напасти делали жизнь еще тяжелее. То дохлая рыба внезапно усеивала берег зловонным покрывалом, то начинала расползаться мертвая ржавчина по лесным глубям. «Босоркун» — имя страшного духа засухи точно пожар поползло по домам…
— Смотри! Смотри! Туча идет! — вы́сыпали однажды все из своих бревенчатых домов на тревожный крик. Темная ветровая туча надвигалась откуда-то с северо-запада. Все с надеждой ожидали сильную грозу, но в воздухе не парило, а лишь зловеще потрескивало. Зоркие не замечали внизу тучи синей дождевой вуали; зато вдруг потянулся от нее хобот к земле — темный и страшный.
Он шел прямо на город, и вскоре было уже слышно, как он утробно ревет, всасывая вздымаемые тучи земли, кусты, точно спички ломая деревья своей темной воронкой, в которой иногда посверкивали красноватые молнии. «Спасайтесь!» — кричали все, бросившись бежать к лесу, пытаясь спасти жен и детей от неминуемой гибели. Но лес был далеко…
И только один человек в развевающейся белой рубахе выскочил прямо в сторону приближающегося ревущего чудовища. Порывы ветра растрепали его золотистую бороду. В богатырской руке он держал копье с заостренным железным наконечником. Может быть, он подчинялся властному голосу человеческой гордыни, питаемой древними легендами? Или решил погибнуть вместе с городом, который не в силах был спасти? Он стоял на пути страшного хобота и смотрел, как взлетают в воздух точно пушинки, обломки сараев и вырванные с корнем деревья.
Вихрь был уже совсем рядом, и казалось: еще секунда — и человек будет сметен. Внезапно сверкнул, точно искра, стальной наконечник — копье понеслось прямо в сердцевину темного, завывающего хобота. Оно исчезло во тьме — и вдруг оттуда раздался леденящий душу вой, и на землю брызнула красная влага, капли которой были горячи — одна из них попала на лицо человеку. Смерч странно скособочился, стремительно втянулся в тучу, и она, гневно сверкнув молнией, внезапно пошла на юг, утробно громыхая клубящимся нутром.
Богатырь так и застыл разинув рот от изумления. Долго смотрел он вслед исчезающей за горизонтом загадочной туче, а люди стали возвращаться в город…
Ночью на юге полыхали зарницы. Наутро людей заставил выбежать новый крик, и они усеяли зеленый крутояр, на котором чудом держались крайние избы.
— Смотри-и! — все показывали на реку, а некоторые женщины в страхе и жалости отворачивались. По мутной, грязной поверхности реки плыли какие-то обломки, стволы деревьев, коряги, доски — и среди них трупы животных и людей. Мужчины кинулись вылавливать человеческие тела, чтобы похоронить их.
Белобородый дед, опиравшийся на волховской посох с резной личиной на навершии, и молодой, могучий богатырь в белой рубахе — тот, который вчера поразил копьем смерчевой хобот, — стояли рядом. Старик удержал его, когда он хотел сбежать вниз, вслед за остальными.
— Страшное дело произошло, видно, в верховьях снес вихрь деревни на озере Кам! — вздохнул тяжело дед. — Колдовство невиданное… Засуха колдовская — погубит она нас! Что зимой есть будем? Напрасно взывал я к богам — деревянные их лики безответны, никакого знака не последовало — только на щепу их порубить осталось! Молчит и Властелин великих камней…
— Что делать-то? Скажи, дед?.. — богатырь развел руками.
— Погадать надо — вдруг ошибается чутье мое, стариковское? — уклончиво отвечал старик по волховской привычке. — Пойдем со мной.
Они поднялись к избе волхва, наполовину уже вросшей в землю. Перед входом был разложен костер, над ним висел котел с ключевой водой, для гаданий. Старик кряхтя наклонился и, ударив по кресалу, стал раздувать огонь. Дождавшись, когда вода забила ключом, дед бросил в котел веточки, всякий сор. И тотчас все, что плавало на поверхности, будто магнитом потянуло к северной стороне котла.
— Да, не ошибся я! — воскликнул старик. — Тебе отвечу на вопрос, озерный конунг Дингарда! — торжественно объявил он, взмахнув посохом. — К северу показывает гаданье. На север должен идти ты на своей ладье, через Великое озеро, туда, где стоит на острове древний храм Оракула. Его должен спросить: чем одолеть злое колдовство, растворить запруду в небесах для земли, изнывающей от жажды!
— Но кто навел это колдовство? — спросил богатырь.
— Только могущественнейшие из свартен — сил тьмы способны на такое. И могущественнейший из них — Чернобог, да погибнет его имя, — понизил голос старый волхв. — Но не только их должен опасаться ты в своем походе, который, может статься, будет и дальним, и тяжелым; добровольные прислужники свартен — форлокки-совратители, способные заморочить разум многим людям, могут встретиться на твоей дороге…
Лишь на мгновение задумался витязь.
— Я иду. Помолись богам о моей удаче, дед! — сказал он и зашагал к своему дому, стоявшему почти в центре городка. По пути подозвал мальчишку: — Беги, оповести дружину моего корабля, что Бор зовет их в поход! Сбор не мешкая! — Мальчик убежал.
Озерный конунг — предводитель в походах. Что было ему долго собираться, если полжизни проходит в плавании? Размашистым шагом вошел он в дом из таких же громадных бревен, как изба волхва и многие дома Дингарда. Из сундука достал чистую рубаху, гребень и плащ. С крюка в стене снял отцовский княжеский меч в старых ножнах. Был тот меч непомерно длинен для человека обычного роста, но приходился по руке озерному вождю Дингарда. Стебель его рукояти завершался потемневшим серебряным грибом, в маковке которого алел рубин. Вынув меч и полюбовавшись его лезвием, выдержавшим долгую службу, хозяин привесил клинок к поясу.
Взял он свой рог редкостной величины, для пиров, если случится заехать в другой город, и бочонок для пьяных медов. Все вещи положил в плащ и завязал в узел. Потом из угла достал покрытый пылью ведерный шлем с вмятинами от ударов и богатырский корабельный круглый щит, весь иссеченный сталью. Нагрузившись этим, последний раз окинул взглядом жилище, слегка поклонился в дедовский угол, надел шлем на соломенные кудри и шагнул за порог.
Как у всякого предводителя, была у него ладья с командой гребцов. И вскоре, получив весть о сборе, стали сходиться к нему верные люди. Когда было уже двадцать пять человек, направились они к стоявшему на склоне сараю, отперли его. И глазам их представился княжеский корабль с ранней весны просмоленный и окрашенный.
— Ну-ка, продевай канаты в петли! Тащи! — Князь сам впрягся впереди, и вот общими усилиями широкая ладья пошла, шурша, по дымящимся от трения дубовым полозьям вниз, и теперь ее уже только удерживай. И взрезала она килем мутную воду реки, закачавшись на привязи.
— Мы пойдем к Священному острову. Надо узнать, как одолеть нам колдовскую засуху. И кто знает, куда двинемся дальше и все ли вернемся? Собирайте запасы, попрощайтесь с домашними — и в путь, — сказал озерный конунг.
Гребцы понесли с берега припасы в бочонках и корзинках. Пришли к ним прощаться печальные женщины в платьях и поневах, в круглых кокошниках на головах, с которых на виски спускались серебряные усерзи, тихо позванивая в такт лебединым движениям женских шей.
— Крепко обнимайте мужей, возлюбленных и братьев своих и тревогу в сердце храните за ушедших! Ибо бескрайне Великое озеро, Суурярв, куда лежит путь витязей! И бурным и страшным бывает оно, и немало душ приняло безвозвратно в свои холодные воды! — говорил, проходя меж них, седой волхв, напутствовавший уходящих. — Но взбодритесь, ибо ярок путь идущего!
Наконец, развесив щиты по бортам, гребцы сели на банки, взяли в руки весла с отполированными их мозолями рукоятками, со стуком вставили их в уключины. И князь их, усевшийся на высокой корме, взялся за прави́ло и взмахнул рукой:
— Весла на воду! Загребай! — И единым разом весла вспенили мутную воду, и нос ладьи, украшенный треугольной головой Ящера, владыки глубоких вод, на длинной изогнутой шее, повернул вниз по течению. Ладья, уходя от берега, вырвалась на стрежень.
— Ставь мачту! — Со дна ладьи подняли и укрепили в гнезде высокую мачту, подтянули талями к ее верхушке прямой холщовый парус, придавший черной приземистой ладье сходство с крылатой птицей. Парус хлопнул, надувшись ветром, — загудели натянутые ванты, бег ладьи ускорился. На корме, на вставленном копье с перекладиной, развернулся треугольный княжеский штандарт: серебряная оленья голова на червленом поле. Олень, свободолюбивый обитатель лесов, был символом Дингарда и его главного бога.
Город остался позади, и гребцы затянули протяжную прощальную песнь, звук которой усиливался во время редких ударов веслами. Мимо проплывали знакомые с детства холмистые берега, покрытые пашнями, на крутоярах поднимались, точно стога сена, дерновые курганы древних героев дингардского народа. Немые сосновые побережья сменили болотистые приозерья, блистающие водяными прогалинами, камыши, из которых с шумом взлетали стаи уток. И наконец на левом берегу показалось всхолмление, увенчанное видимым издалека с разлившейся вширь реки, установленным с незапамятных времен и уже покосившимся громадным каменным широколопастным крестом. Он вещал: «Отсюда пути во все стороны открыты!»
И долго виднелся этот прощальный, путеводный знак земли, когда выйдя из мутных речных вод, корабль рассек кристальные синие воды Великого озера.
Глава 2. ОСТРОВ ЯТХОЛЬМ
Корабль удалялся в глубь синего пространства, сужались позади берега, и Бор твердо правил на север. Чайки с криком летали в безоблачном небе, ныряя к ладье и вновь поднимаясь ввысь, но постепенно отстали. Солнце проходило свой обычный долгий летний путь, помогая выдерживать верный курс…
Наступила короткая призрачная ночь. Гребцы улеглись под плащами на сене, набросанном на дне корабля, положив головы на бочонки с провизией, и волны укачивали усталых людей. Лишь вахта из двух человек бодрствовала, следя по звездам, чтобы корабль не сносило с пути…
Утром, поднявшись и позавтракав, гребцы снова сели на весла. Молодой князь по-прежнему восседал на руле, и его золотистую бороду растрепал ветер, ударявший в тугой парус. Солнце взошло высоко, когда на закатной стороне блеснул ему в глаза чужой парус. Но больше часа прошло, пока гребцы различили красно-черные цвета полотнища и бортов, — встречный корабль принадлежал чужакам. Он был крупнее дингардского, и число людей на нем вдвое превышало команду князя: не меньше сорока сияющих на солнце конических стальных шлемов высовывалось из-за бортов чужого судна.
— Хускарлы! Хускарлы! — закричали дингардцы, вытаскивая из-под скамей копья и шлемы, и готовясь к схватке.
Хускарлами звались дружины, поднимавшиеся по реке Болотне с заката, со стороны моря, чтобы грабить жителей Поозерья. Уже слышались их крики, они ходко шли наперерез нежданной добыче, подгоняя свой корабль сильными ударами весел и размахивая сверкающими секирами и копьями Они уже предвкушали покорность захваченных врасплох или, может быть, разогревающую кровь, короткую победоносную схватку с командой торгового судна.
Но вспенилась вода под горделивым носом дингардского корабля, ярко заблистало оружие, и на корме заплескалось развернувшееся серебряно-червленое знамя озерного конунга. И при виде грозного символа, за которым стояла закаленная боевая дружина, рука кормчего невольно дрогнула, и ладья хускарлов, изменив курс, как поджавшая хвост собака пролетела за кормой княжеского корабля. Вряд ли хорошая добыча будет на походном княжеском судне — зато добрая встреча обеспечена наверняка!
— Эй, волчье племя, что хвост поджали? — закричали гребцы с дингардской ладьи.
На корме корабля хускарлов бешено вскочил коренастый, почти квадратный человек с лохматыми огненно-рыжими бородой и волосами, и проорал, размахивая огромным, широким топором:
— Это я, я — воин оленьего хвоста, рыжий Вирре Бердекс, Крутящий Секирой! Ни к чему мне ловить нищету, плывите себе поздорову! Но, клянусь огненной колесницей Тюра, мы еще встретимся как-нибудь!
— Вали своим курсом, Трухлявый Топор! — рявкнул басом озерный конунг, и его гребцы покатились от хохота.
— Ну, я до тебя еще доберусь! — заорал вождь хускарлов. Суда между тем расходились все дальше и постепенно потеряли друг друга из виду. Однако встреча эта озаботила дингардцев.
— Как думаешь, Бор, не нападут ли они на наши дома, пока мы в плавании? — заговорил старший из воинов князя, пегобородый Гунн. — Не воротиться ли?
— Думаю, бояться нам не стоит, — отвечал тот. — Один корабль ничего городу не сделает: там бойцов немало осталось, и караульные, надеюсь, не дремлют… Да и хускарлы идут к торговому перекрестью, надеются пощипать Шурышкар или Изкар… Назад ворочаться — примета дурная: пути не будет.
Солнце слепило глаза сидевшим на веслах. Но с кормы конунг увидел над озером полоску тьмы. Быстро катилась эта полоса над сверкающей гладью. Стих ветер и парус обвис.
— Буря надвигается с гор Тундар! — сказал тревожно Бор сидевшему вблизи Гунну. И точно: ветер дохнул с севера, вспенив волны белыми гребешками.
— Нечасты бури летом; повезло нам, выходит! — Воин подергал свою короткую полуседую бороду, потрогал занывший шрам на щеке.
— Дети Войпеля, духа зимней бури, решили нам помешать, как видно!
— Спускай парус! — распорядился конунг, и, быстро свернув полотнище, они сняли мачту. Кораблю прибавилось остойчивости — и вовремя! Шквал, страшно ревя, едва не опрокинул ладью. Волны яростно вздыбились вокруг, швыряя судно, и борта затрещали под их ударами.
Тучи неслись по потемневшему небу. Закутавшись в плащи от летящих брызг и пены, люди сидели на скамьях, убрав весла, которые волны сломали бы как щепки. И только прави́ло в твердой руке князя сопротивлялось бешеному напору кипящей воды, направляя ладью носом к волне.
— Ишь, взводень подняло! Надолго нас не хватит! — перекрикивал волны и ветер Гунн, вычерпывая кожаным ведром прибывающую воду.
— Ничего, не потонем, старина! — кричал в ответ конунг, навалившись на прави́ло, так что покраснел от усилия. — Войпель скоро выдохнется!
Мокрые с головы до ног, они сражались с волнами, казалось, целую вечность. Однако на самом деле прошло, наверное, не больше часа, и ветер начал спадать. Волны были уже не так высоки, и сквозь разрывы тающих над озером туч начало проглядывать голубое небо и желтое солнце.
— Остров! — вдруг выкрикнул один из гребцов, поднявшийся с банки, чтобы размять затекшие мышцы.
— Вижу! — отвечал князь со своего места.
— Неужели дошли до Священного острова?! — воскликнул юный дружинник, сидевший позади Гунна.
— Не может того быть! — ответил он, разворачивая мокрый плащ.
— Ветер противный был, как же мы до Йемсалу добрались бы?! Нет! Должно быть, это Каменный остров.
— Неужто нас так на восток снесло? — запоздало удивился князь. — Да, он это, Ятхольм, проклятый Серединный остров! — Как шишка торчит он в самой маковке озера, со всех сторон тянет к нему, на погибель, корабли в непогоду… — Продолжись буря еще немного, и нас вынесло бы прямиком на гибельные камни…
Судно начало огибать остров, и молодой гребец, приподнявшись, воскликнул:
— Глядите, корабль!
— Молодец, Талма! — похвалил его конунг, также увидевший приземистый силуэт на берегу.
— Хускарлы? Нас опередили! — воскликнули несколько человек, готовясь вооружиться.
— Нет, это другой корабль! — прищурясь, успокоил всех Гунн. — Он разбился тут не так давно, однако, смотрите, волны уже успели вылизать корпус.
— Подойдем ближе! — скомандовал князь. — Здесь можно причалить между камней. Высадившись, мы наверняка найдем бедолаг, которым нужна помощь!
— Если на этих голых скалах кто-то выжил, как бы он не вцепился нам в глотку и не прибрал к рукам наш корабль! — проворчал в бороду бывалый Гунн.
Зорким взглядом конунг обежал берег и направил медленно идущую ладью между торчащих из воды камней. Наконец гребцы слаженно подняли весла вверх, корабль мягко врезался в пляж, шурша бортами по мелким камешкам.
— Высаживаемся! — Они повыпрыгивали прямо в воду по колено; первым — сам озерный конунг, потом его помощник Гунн, а следом остальные. Поодаль, накренившись, лежал остов неведомого корабля.
— Где же люди? — воскликнул Бор. — Судно давно разбито, и следов вокруг нет…
— Не пошарить ли в округе? — предложил Гунн.
— Ладно! Шестеро остаются у ладьи, караулить. Остальные расходятся по округе — искать людей!
Все еще не очень твердо ощущая землю после качки, воины разошлись маленькими группками. Зловещая тишина стояла над островом, странные искореженные сосны поднимали искривленные узловатые сучья к небу.
— Смотрите, кости! — воскликнул вдруг один из разведчиков. На земле, под корнями мертвого дерева лежал скелет человека.
— Кто это? Должно быть, не так давно помер, коли костяк еще цел! — сказал Гунн. Рядом со скелетом валялся топор с потемневшей рукояткой, но на покрытом ржой лезвии еще можно было различить выбитое изображение рыбы.
— Топор из Шурышкара, Озерного града; рыба — их герб! — заметил Бор, рассматривая находку. — Значит, они пришли с востока.
— Эй, скорее сюда! Здесь человек! — раздался зов с южной стороны.
Опережая остальных, предводитель дингардцев кинулся на крик.
Сбежавшись, они увидели лежащего на подстилке из полуистлевших тряпок исхудавшего человека. Борода несчастного вылезала клочьями, открытое тело с выступающими костями покрывали язвы. Его тело изредка сотрясалось, и дыхание приподнимало грудь.
— Он жив, он дышит! — протянул руку один из воинов. Человек открыл глаза.
Князь сделал знак, чтобы несчастному подали баклагу с водой. Тот судорожно приник к горлышку, обнажив пустые кровоточащие десны.
— Ты кто? — спросил его Бор, когда он напился.
— Я Байдур из Изкара, мы шли из Озерного града, когда буря выбросила корабль на береговые камни, — прошептал тот. — Проклятый остров! Все погибли, кроме меня, но и я вот-вот последую за ними.
— Но что случилось? — встревожился князь.
— Туман. Сиреневый туман выползает каждую ночь на скалы из сердцевины острова. Кто попадает в него, того сжирает ужасная болезнь; и я умираю от того же. Приходит слабость, одышка, мужчина превращается в бессильное дитя, неспособное поднять даже нож. Страшная боль разрывает спину, слепнешь, теряешь зубы и волосы — точно за несколько дней становишься стариком. Затем, после этих мук, наконец милосердно накрывает своим темным крылом Морена.
— Откуда же эта напасть?! — воскликнул князь, пораженный.
— Рыбаки мне когда-то говорили… Однажды ночью раскрылись небеса и огненная капля упала на остров. Она сожгла все живое и принесла с собой этот туман. И от нее пошел тот странный и страшный, тусклый и завораживающий свет, что мерцает ночью в самой глубине этой проклятой каменной сковороды! — Умирающий говорил трудно, с одышкой. — Вы не должны оставаться здесь на ночь! Смотрите, солнце уже опускается! Бегите отсюда, или вы погибнете, как все мои товарищи! Ибо раз побывав в этом тумане, вы уже обречены.
— Он прав! Нечего сомневаться! Бежим отсюда! — воскликнули дружинники, слушавшие этот разговор. — Такая смерть — что может быть хуже для воина, который должен с оружием предстать на том свете.
— Берите этого человека и быстро на берег! — рявкнул Бор.
— А вдруг болезнь с него перейдет на нас и мы так же помрем? — выразил общее сомнение один из гребцов.
— Он нас предупредил, и уже за это мы ему по гроб обязаны! Кладите его на плащ! — И конунг скинул наземь свой плащ.
Но только подняли двое воинов легчайшее тело несчастного, чтобы переложить, как он дернулся, вскрикнул, изогнувшись всем телом, и изо рта хлынула потоком густая черная кровь.
— Кончился! — угрюмо промолвил Гунн, концами грубых пальцев прикрывая веки умершего. Князь мельком глянул на уже низко сидящее солнце.
— Костра нам ему до заката не сложить, да и тащить с собой уже нет смысла. Дайте мне топор, а сами идите и спускайте корабль на воду поживее!
Все с облегчением, глядя на заходящее светило, кинулись к берегу, а Гунн, отдав свой топор предводителю, медленно пошел последним.
Оставшись один, князь наклонился к мертвецу, желая покрепче запечатлеть в памяти черты предостерегшего их человека. Он заметил на исхудалом пальце кольцо с печаткой: перстень сошел легко, и князь спрятал его в пояс, рассчитывая передать кому-нибудь из близких покойного. Взамен он вложил в коченеющую руку старую монету — для потустороннего перевозчика мертвых. Затем, оглядевшись и увидев разлапистую, корявую сосну, он одним махом топора снес мохнатый сук и укрыл им тело от птиц.
— Прощай, Байдур! Пускай твой дух не преследует нас за то, что мы не предали твое тело огню или земле! — И быстрым шагом он двинулся нагонять товарищей.
На берегу дружинники уже изо всех сил толкали неожиданно крепко засевшую ладью — она точно вросла в землю, и только когда озерный конунг присоединил мощь своих мышц, она легко стронулась с места и сошла на воду. Прямо из воды все поспешно вскарабкались на борт корабля и стали его разворачивать; в этот момент солнце коснулось водной глади.
— Смотрите! — вскрикнули несколько гребцов, когда ладья повернулась к острову кормой. Оглянувшийся через плечо конунг увидал, как из-за береговых скал неожиданно быстро выползли щупальца сиреневатой дымки, казалось, светящейся изнутри, независимо от лучей заходящего солнца. Точно живые существа они облизывали камни, клубы тумана расползались все шире. Наконец он достиг берега, занимая все новое пространство, и застыл ровно, по самой кромке воды, мутной, шевелящейся сиреневой стеной. Ладья покачивалась в двух десятках саженей от этой призрачной ограды.
— Скорее, нужно уйти как можно дальше от скал, пока не наступила темнота! — вывел всех из заторможенного состояния голос Бора. И никогда ладья не шла так быстро, грациозно облетая стоящие на пути коварные камни, как в этот сумеречный час.
— Теперь — к Йемсалу! Мы должны поспеть туда завтра днем! — сказал конунг.
Глава 3. ХОРОВОД СЕЙДОВ
Они радовались, избегнув страшной участи на Ятхольме, и весла так и летали в руках. С рассвета они шли курсом на северо-запад, направляясь к Йемсалу — Священному острову, цели своего плавания.
В полдень завиднелся и низкий берег, образованный растресканными гранитными глыбами, оглаженными волнами. Все ближе они, и на их темной поверхности различимы даже светлые рисунки человеческих и звериных фигур: таинственные древние знаки острова.
— Знаки! — с благоговением прошептали вполголоса несколько гребцов. На веслах, опустив парус, они вошли в уединенную бухту. В ней белая песчаная полоса вдоль камней и почерневший деревянный причал облегчали подход. Коснувшись бортом пристани, ладья качнулась, и не успел канат обвиться вокруг сваи, как настил заскрипел под тяжестью шагов богатыря-конунга.
— Мы сейчас идем вглубь, к Хороводу, чтобы спросить Оракула! — сказал князь, обращаясь к своим людям. — Половина вас остается здесь, под командой Айсата, так как Гунн пойдет со мной. Мы возьмем припасов на два дня — охотиться здесь запрещено обычаем предков. Помните об этом и остающиеся!
— Бор, мы не нарушим заветы заповедных мест! — отвечал за всех Айсат — средних лет широкоплечий дружинник с кустистыми бровями северянина.
Махнув на прощание рукой, князь и с ним остальные двенадцать человек цепочкой углубились в лес по узкой, извилистой тропе, шедшей между вековых сосен. В лесу дышалось как-то по особому покойно, точно сень вечного мира овевала эти священные места. Среди стройных корабельных стволов иногда мелькал силуэт зверя, забывшего страх перед человеком; в глубине крон пели птицы. На солнечных полянах горели цветы. Большая часть острова была заповедна и не населена, хотя на другом его конце приютилась пара деревенек, принадлежавших волхвам Оракула и местным рыбакам.
Тропа все время шла в гору по пологому склону, то там, то здесь виднелись глыбы камня. Наконец на вершине холма вековой лес расступился, и перед глазами столпившихся на опушке дингардцев открылось просторное дерновое, каменистое поле. Посередине его возвышались громадные, вертикально установленные камни, высотою в три человеческих роста. Эти гигантские, плохо обтесанные глыбы, которых Бор насчитал двадцать три, образовали хоровод, застывший на века и тысячелетия. Сумрачным величием веяло от этого грубого древнего сооружения.
— Вот он, Хоровод Сейдов! — напряженно прошептал Талма. Тесной группой приблизились они к исполинскому каменному кольцу, и тень его пала на них.
— Давно, слышал я, стоят эти камни… — промолвил задумчиво Бор, притрагиваясь ладонью к шершавой поверхности гранитной глыбы. — Ты, Гунн, помнишь предания о них?
— Слыхал я, что в давние времена обитали тут повелители камней, великаны-сейды. Водили они меж собою хороводы. Но как-то раз обидели чем-то Властелина великих камней, прогневался он, и тень бога опустилась на них. И тогда обратились они в камень, и стоят по сей день!
— И это все? — недоверчиво взглянул князь на неровные глыбы.
— Ну, есть и другое предание. Говорят, тысячу лет назад жили здесь древние люди, колдуны, которые возвели себе на славу эти столбы, храм из камня, и наделили его даром прорицания, каким доселе обладало лишь круговращение звезд! И возгордились они необычайно. Но после из-за гор Тундар пришли тучи, и на много лет заволокло ясное небо пеленой. Мгла опустилась над миром, и наступили долгие холода… А когда облака наконец рассеялись, то уже не было этих людей. И остались от них лишь длинные могильные холмы…
— Да, это больше походит на истину… — Между тем, пока они обходили вокруг, озерный конунг разглядел в каменном кольце проход с востока, образованный недостающим двадцать четвертым столбом. Оттуда тянулась аллея, обозначенная небольшими глыбами, вросшими по самые верхушки в землю. Дорожка упиралась в вертикальный плосковерхий камень, немного выше макушки человека, со сквозным отверстием вверху размером с кулак.
— Что бы это могло быть? — вырвалось у князя.
— Это Визир, — раздался негромкий голос. Зашуршал папоротник, и перед путниками предстал невысокий темноволосый человек в белом волховском плаще. Его странное лицо имело почти ромбическую форму: то был потомок древнего племени, один из тех, кто пережил время вместе с Хороводом. — Что вы здесь делаете? Что привело вас сюда? — спросил он их.
— Мы пришли узнать, как нам защититься от колдовства и остановить небывалую засуху! — ответил Бор за всех. — Мы шли из Дингарда получить ответ. Кто ты, в плаще волхва, задающий вопросы?
— Я — один из тех, кто при храме Оракула извечном. Тысячу лет мы спрашиваем совета у каменного хоровода великого Властелина, и тысячу лет дает он свои туманные, но верные ответы. Хотя иной раз и трудно бывает их разгадать…
— Сможет ли он ответить на наш вопрос?
— Прорицание происходит на рассвете: солнечный луч через «око» в камне Визира падает на внутреннюю поверхность глыб Хоровода и освещает один из тысяч вырезанных там рисунков. И каждый раз это оказывается нечто, служащее ответом на заданный вопрос, хотя тысячу лет назад нанесены на камень эти изображения… Такова сила древней мудрости!
— А пока я прошу вас покинуть это место и расположить лагерь на травах, в стороне от храма, чтобы не был потревожен ночной покой духа Оракула И еще — лишь благородный металл, извлеченный из камня, допускается сюда — но не темное болотное железо. Вы должны оставить свое оружие в лагере, и вернетесь за ним позднее.
— Мой меч не из болотного металла! — отвечал Бор волхву. — Привезен он из дальней стороны. Выплавлено было железо из рудного камня, и на берегу холодной реки в огненных горнах откован меч искусными карликами и закален в текучих водах. Выпал этот меч на зеленую траву из руки вождя воинственных пришельцев, сраженного моим отцом в дни его молодости, и мой он теперь по праву наследия!
— Хорошо, свой меч ты можешь оставить на бедре, — ответил волхв. — Но помните, здесь вы должны быть еще до рассвета! Пока прощайте. — И он растворился в зелени леса.
— Не поймешь этих волхвов Оракула — темно они говорят… — протянул Гунн. — Но незрелое железо болотное не любят они, предпочитая светлую бронзу…
За каменным Хороводом начинался луг, на котором то там, то здесь загадочно поднимались из травы глыбы, покрытые древними рисунками и письменами. В одном месте вдоль их тропы протянулась длинная насыпь высотой по грудь человеку.
— Вот он, длинный курган, — сказал Гунн, кивнув головой. — Будто спят под ними исполины, принесшие камни для Хоровода, и наступит день, когда они восстанут по слову бога…
Раскинув свой небольшой стан по возможности дальше от древних могил, путники перекусили чем судьба послала, оглядывали окрестности и до вечера бродили по округе, силясь прочитать надписи, в давние времена запечатленные древними письменами на вросших в землю камнях. Но вот стемнело. И только разложили костер из сушняка на давнем кострище, послужившем не одному поколению, как вдруг, на севере, лучиками вспыхнули, а затем развернулись полотнища сполохов розовато-голубого сияния.
— Смотрите! Смотрите! Знамение! — закричали все, вскакивая и вглядываясь в чудесную игру света на небе.
Один Гунн не разделил всеобщего восхищения.
— Говорят, в горах Тундар их видят куда как чаще! То отсветы подземных кузен, где куется ледяное оружие Чернобога, — медленно проговорил он.
— А наш волхв говорил, что это сполохи битвы Чернобога с Юмбелом… — возразил Бор.
— Кто их знает, что это такое…
— Скажи, Гунн, эта холмы, камни на острове — словно старые могилы…
— Я слыхал, в старину, чтобы мертвые не беспокоили живых, их хоронили на островах: вода — преграда для навий… Говорят, и сам Хоровод стоит на таком погребении, самом древнем…
Огонь потихоньку переползал с полена на полено, оберегая дрему уморившихся за день людей. Князь, сидевший в стороне от дружинников, встал и отошел за пределы светового круга. Внезапно ему почудилось, точно какие-то тени поднялись над древней могилой.
— Что это? — вырвался у него шепот.
— Здесь иногда оживают тени минувшего, чтобы вспомнить великое свое прошлое, оглянуться и вновь уйти в землю! — прозвучал над ухом у него голос незаметно подошедшего Гунна.
— Смотри! — Бор схватил своего спутника за плечо и показал на темневший на верхушке острова приземистый расчлененный силуэт Хоровода. Словно редкий пар восходил над столбами в свете звезд, и посверкивали в нем искры.
— Тысячи лет! Этим камням тысячи лет, конунг! И они обладают могучим волшебством предсказывать грядущее, и живут своей древней жизнью…
— Да, ты прав… Они словно говорят со звездами…
Все поднялись еще до света. Поблескивало составленное пирамидой оружие. Только у князя на поясе одиноко висел меч. В полутьме приблизившись к Хороводу, они увидели как от темных камней навстречу им отделилась фигура в белом.
— Идите внутрь и станьте по сторонам от входа. — По голосу узнавался давешний волхв. Они прошли внутрь круга, и отсюда было видно, что расстояние между камнями достаточно велико. Слабо белел в темноте столб светлого камня-визира. Волхв, войдя следом, раздвинул их в стороны и сам стал так же, обратившись на закат, что было странно Бору.
Так прошло несколько томительных минут в молчании. Внезапно из лесу долетел гомон птиц, увидевших светило. И вот из-за горизонта, который с этой стороны непостижимым образом не закрывали от стоящих людей верхушки деревьев, вспыхнул край солнечного диска.
— О Хорс великий, дай нам знание! — воздел руки волхв. В этот момент Бор различил, что вся внутренняя поверхность каменных столбов, обращенных к выходу, покрыта тысячами вырезанных рисунков и знаков — сверху донизу. Он понял, отчего волхв стал именно таким образом. В ту же секунду яркий луч света озарил небольшой кружок на одном из камней, высветив несколько рисунков. Это были: круг на длинном древке, посох с навершием, шестигранник, похожий на щиток черепахи, и бесформенная одноногая фигура с растопыренными руками. Через мгновение солнечный зайчик сместился и исчез.
— Что означает это, скажи, волхв? — нарушил молчание Бор.
Монотонным голосом, точно заученными фразами тот отвечал:
— Первый рисунок — личина на древке; то могущественное, древнее знамя богини Прии, богини цветения, противостоящее злу. Предание говорит, что оно находилось на острове, но потом было утеряно, давно. Камни вещают, что настало время отыскать его. Второе — посох, обладающий грозной силой. Но кому посвящен этот могущественный амулет — предание умалчивает. Третье — знак грома. Есть разные толкования: обиталище грома, венец грома, око грома… К одному из них приведет вас судьба. Четвертое — воплощение свартен, злых сил, ярость которых вам предстоит одолеть, чтобы достигнуть цели… — Волхв умолк.
— Что делать нам во исполнение предвещания? Куда направиться? Ответь! — спросил князь.
— Хорошо, — ответил волхв уже обычным голосом. — Ну прежде всего «гром» может обозначать и озеро Громовое, ибо оно так называлось издревле. Прибегнем к гаданию по рунам. — Рука его вынырнула из-под одеяния, неся рожок для костей. Он склонился над неровной каменной плитой, выступавшей среди дерна, покрывавшего землю внутри каменного круга. Волхв выбросил две кости. — Пять, — назвал он выпавшую сумму. — Пятая руна — «рейд», руна пути…
— Ну, это я и сам знаю, что предстоит дорога! — воскликнул конунг.
— … дорога не близкая! — закончил волхв. Он выбросил три кости. — Шестнадцать! Шестнадцатая руна — «соль» — знак восхода. Путь на восток. — Он бросил в третий раз — четыре кости. — Двадцать три! Редкое число. Оно соответствует количеству камней Хоровода. Двадцать третья руна — «этель» — руна древнего наследия, которое будет обретено.
— Бросай еще! — попросил Бор, завороженный краткими и четкими ответами, видя, что волхв прячет рожок.
Но тот покачал головой:
— По правилам делается лишь три броска: две кости, три кости и четыре кости. Ведь рун всего двадцать четыре, столько же может выпасть на четырех костях. Бросив пять костей, я спутаю нити между прошлым и грядущим, на радость свартен.
— Что теперь?
— Надлежит возблагодарить богов. Идите за мной, — отвечал волхв. Выходя, конунг положил руку на рукоять меча, и конец его случайно задел одну из каменных колонн. Внезапно точно жидкий огонь вспыхнул в крови Бора, и он вскрикнул от неожиданности; те же, кто был вблизи, увидали, как ножны меча и рукоять окутались на миг сиянием.
— Что это?! — воскликнул изумленный князь. Впервые на губах волхва появилось сумрачное подобие улыбки.
— Сейды благословили твой меч, конунг, — ответил он. — Они признали его.
Выйдя из Хоровода, они направились в глубь леса. Тропинка привела их к ручейку и повернула вдоль него. Вскоре они достигли поляны, посреди которой лежал в тени ветвей громадный камень ослепительно белого цвета, из-под которого выбивался, прозрачный ключ, дававший начало ручью. Ключ был совсем небольшим, и это, казалось, удивило и озаботило волхва.
— Ключ обмелел?! — вполголоса воскликнул он. — А ведь я был тут всего две недели назад! Приложи-ка руку к камню, — велел волхв конунгу.
Бор послушно прижал широкую пятерню к боку глыбины, и к своему удивлению, ощутил слабый ток тепла, идущий в ладонь, несмотря на то, что ночь и утро были холодными.
— Там точно костер горит глубоко в сердцевине, под каменной толщей!
— Твои чувства тебя не обманули…
— Так значит, это он и есть. Ключ из-под Камня, над истоком вод стоящего, о котором поется в преданиях?!
— Да, здесь витает дух самого творца Юмбела. Это одно из самых святых мест Озерного Края, если не самое… Но впервые на моей памяти обмелел источник, и значит, происходящее сегодня действительно несет страшную угрозу!
Бор между тем достал из-за пазухи мешочек с монетами и, вынув несколько кружочков светлого серебра, положил у камня. Коснулись огромного валуна, оставив по монетке, и все его люди. Будет нужда, и слуги Оракула заберут монетки, а пока они сиротливо остались поблескивать возле ослепительно чистой белой глыбы.
— Ступайте с миром и не оглядывайтесь, чтобы доброй была дорога! — напутствовал их волхв и исчез в лесу. Они же двинулись по собственным следам. Когда пришли в свой временный стан, раздались изумленные возгласы:
— Эй, смотрите, ребята, а на оружье-то ржавые пятна!
И действительно, рыжая ржавчина украсила потеками блестящую сталь. Откуда она взялась — никто не мог понять.
— Ты помнишь, как засветился твой меч, Бор? — спросил Гунн. — Быть может, это отзвуки сил, бушевавших в камнях Хоровода в момент прорицания? Тогда, будь оружие с нами, мы получили бы вместо него куски рассыпающейся ржавчины? — рассмеялся воин.
Они двинулись по направлению к своему кораблю, собрав пожитки.
— Что это значит? Знамя, посох, гром, зло, наследие? — сам с собою рассуждал князь. — Путь на восток — хоть это, спасибо, разъяснили… — Слушай, Гунн, ты не слыхал, что такое знамя Прии? — обратился он к помощнику, шедшему рядом.
— Говорят, Прия могущественна в плодородии и побеждает все препоны пред жизнью…
— Да это я и сам знаю! — не выдержал озерный конунг. — Да только не люблю я всех этих волшебств! Подсунул мне «дед» порученьице, нечего сказать!
— А засуха, видать, и вправду колдовская! Ишь ты, Ключ-из-под-Камня пересыхать начал! Не этот ли одноногий, которого показали, и запруду поставил?
— Поглядим, — бросил коротко князь.
Так они шли, пока, выбравшись на опушку, не были с радостью встречены ожидавшими их на берегу товарищами. И вскоре ладья уже отчаливала от пристани.
— Идем на Шурышкар, к востоку, — распорядился Бор. — Может быть, там услышим что-нибудь!
Глава 4. ОЗЕРНЫЙ ГОРОД
Стороною обогнув Опасный остров, они уже на следующий день приметили издалека, меж разошедшейся зелени лесов, очертания прибрежного города. Его бревенчатые стены и башни с зубцами выплыли из-за горизонта. Севернее города берега разрывало устье полноводной торговой реки Тагэт, соединявшей Суурярв со вторым великим озером — Доннервад, или Громовым. На реке и вырос город.
Ладья шла быстро, и через час уже была видна торговая пристань, на которой с недавно прибывшего судна выгружали бочонки и кули с товаром. Мощный бревенчатый частокол с высокими каланчами, нависавший над ней, придавал Шурышкару куда более внушительный вид, чем Дингарду, да и людей тут было намного больше. Многочисленные корабли и лодки скопились на берегу, правда, лишь немногие из них были боевыми судами. Бор обратил внимание и на какие-то обгорелые остатки у берега.
Вскоре ладья подошла к пристани и замерла. Тотчас князь заметил какое-то торопливое передвижение на берегу, и через минуту навстречу ему уже вышли человек десять, вооруженные копьями и мечами и возглавляемые богатырем в шлеме и панцирной рубахе, с серебряной гривной на груди. Бор, бывавший тут несколько лет назад, еще юношей, был слегка удивлен такой почетной встречей, так как не поднимал княжеского стяга.
— Вы кто будете, люди добрые? — спросил богатырь озерного конунга, только сошедшего наземь.
— Как — кто? Мы — дингардцы, разве не видно? — отвечал Бор с достоинством.
— А зачем вы приплыли? — прищурился круглолицый шурышкарец.
— А ты представился бы нам, гостям добрым, честь по чести, мы бы и ответ держали, — не потерял себя перед зажиточными озерянами князь.
— Я — Вогур, сотник шурышкарского князя Венцлова, — отвечал тот, показывая гривну.
— А я — Бор, озерный конунг Дингарда, — хлопнул дингардец по рукояти богатырского меча. — А приехал я по нуждам своего города, имею разговоры к вашим волхвам и людям. Потому нет у меня товаров для торговли, и оттого торговая мзда с нас не положена, — отрезал он.
— Что ж, конунг Бор, добро пожаловать, коли прибыл по-доброму. Я, на твоем месте, не стал бы тянуть, чтобы почтить князя Венцлова приветствием, потому как он на звериные ловы собирался завтра.
— Не обессудь, сегодня же приду — передай поклон князю.
Вогур, пристально оглядев прибывших, ушел к городским воротам. Показалось конунгу, что не доверяет ему сотник. Не по душе ему пришелся и оружный прием — да со своим уставом к чужим воротам не ходят.
— Шататься нам по городу всем нечего. В этот раз со мной Айсат пойдет.
Оба помощника согласно кивнули.
— Не нравятся мне тутошние порядки, гостей на пристани чуть не рогатинами привечают. Да, видно, есть причины. Не затевайте свары с местными, Гунн, да и от ладьи далеко не отходите. Кто со мной — копья не берите! — С тем Бор и его люди при одних мечах да топорах пошли в город.
У самых ворот, в сторонке, они увидали десятка полтора вооруженных воинов — что-то действительно было неладно, однако те их пропустили беспрепятственно. Длинные одноэтажные дома и двухэтажные бревенчатые палаты зажиточных горожан, крытые двускатной кровлей, выходили на площадь, от которой шли лучами мощенные бревнами улицы. Самая широкая из них направлялась в верхнюю часть Шурышкара, где стоял княжий дом, заметный не только размерами, но и развевавшимся над ним знаменем. С другой стороны виднелось большое, круглое строение, со срезанной конической крышей, из которой вилась струйка дыма.
Бор, плохо помнивший город, поманил прохожего мужичка:
— Будь здрав, человече!
— И ты будь здрав!
— Что это за хоромы круглые, из которых дымок вьется?
— Издалека, видать ты, ежели не знаешь, что это храм самого Поревита пятиглавого, нашего главного бога!
Бор повернул в ту сторону и вскоре, оставив своих людей снаружи, входил в ворота храма. Огромное помещение из стоймя поставленных бревен накрывала пологая коническая крыша, поддерживаемая изнутри столбами; в середине ее, срезая конус, располагалось большое световое отверстие. Прямо под ним, из утоптанного грунтового пола, выступали края большого круглого жертвенного очага, на котором можно было бы поджарить целого быка. Но сейчас он слабо курился дымком угольев.
В глубине высилась огромная деревянная пятиглавая статуя бога, с грубыми чертами лиц, нахмуренных или искаженных угрозой, яростью или свирепой радостью, так что мурашки шли по коже. В руках его были круглый щит и поднятый меч. То был Поревит, воинственный бог озерян. Сбоку стояли еще две статуи поменьше, изображавшие второстепенных божеств торговли.
Только Бор показался на пороге, навстречу появился бородатый волхв в белом плаще с красным кругом, означавшим кровавые жертвы, угодные богу.
— Ты пришел пожертвовать великому владыке, Поревиту, незнакомец? — спросил он.
— Я пришел из Дингарда. На Йемсалу я получил предсказание: чтобы разомкнуть небеса для плодородных дождей, остановить вредносное колдовство, обрушившееся на Озерный Край, нужно найти знамя богини Прии и вступить в сражение со свартен. Можешь ли ты, волхв, помочь мне в моих поисках?
Волхв нахмурился:
— С Поревитом Прия в неприязни, ибо он несет гибель врагам, она же — дарит жизнь всем без разбора… Дай засуха нам не очень в тягость, ибо Шурышкар — город торговый… Однако я скажу тебе то, что знаю: наш храм не очень древний, но издавна в нем существует предание, что знамя, врученное богиней Прией, было унесено на восток — для тяжелой борьбы. С каким врагом — не упоминается, однако обратно оно не возвратилось. Тогда же, говорится в этом сказании, исчез и древний посох Юмбела, обладавший могучей силой. Более ничего мне не известно, и ничем не могу я помочь… — Он умолк, скрестив руки на поясе.
Бор поклонился в пояс громадному молчаливому идолу, положил в жертвенную чашу серебряную монету и вышел. Тяжелые думы тучами окутали его чело: он понял, как трудно ему будет отыскать следы на просторах Поозерья. Затем, увидав идущего навстречу шурышкарского воина, он вспомнил про ладью, разбившуюся на Ятхольме, и спросил его:
— Не знаешь ли, доблестный, где проживал изкарец Байдур? Была ли у него семья?
Брови воина удивленно приподнялись, но он ответил:
— Да, я знал его, мы жили рядом. Он пропал уже месяц, не вернувшись вместе с кораблем, на котором ушел. Но я могу отвести тебя, если ты хочешь, к его жене.
— Хорошо, — ответил князь и, сделав знак своим людям оставаться на площади, пошел вслед за проводником к одному из длинных домов.
Они вошли в дом, и воин провел его по коридору в одну из разгороженных комнат этого халла. Бор увидел там черноволосую женщину, печально укачивавшую ребенка.
— Здравствуй, женщина! — сказал он. Та подняла изможденное лицо. — Байдур из Изкара был твоим мужем?
— Да. Ты привез от него послание? — Глаза женщины вспыхнули надеждой, но затем до нее дошло значение слова «был», и брови ее исказились.
— Нет. Он умер на моих руках, и Морена смилостивилась к нему, положив конец мучительной болезни. Но предупреждением своим он спас меня и мою команду от страшной смерти, и за то вовек мы ему благодарны. Вот его кольцо, я привез его. — Он достал кольцо и подал его женщине. В это время стоявший позади воин-провожатый куда-то вышел.
Женщина подалась вперед.
— Где, где ты нашел его?
— Они разбились на Ятхольме, и умерли все. Он один дожил до нашего приезда.
— Ты закрыл ему глаза? — спросила женщина, судорожно сглатывая и сморщив веки, точно ей было очень больно.
— Да, я закрыл ему глаза и дал монету, чтобы он мог заплатить перевозчику через глубокую Туонелу и не быть ввергнутым в ее вековечные воды.
— Тогда возьми это кольцо себе, — протянула женщина перстень обратно, и было видно, что ей трудно отказаться от дорогого украшения. — Он привез его из Изкара…
— Хорошо, — отвечал Бор. — Но мы все хотели бы отблагодарить близких нашего спасителя, поэтому не погнушайся нашими деньгами. — И он насыпал из кошелька на полог старых благородных монет. — Может быть, это поможет в твоей горькой вдовьей доле.
Женщина зарыдала, кивая головой. Князь вышел, нахмуренный, огляделся, словно в недоумении. В этот момент на него навалилось больше десятка вооруженных людей:
— Хватай его! Это хускарл! Я видел у него кольцо Байдура, значит, они и корабль Ульфа захватили! Это он третьего дня грабил! — кричал кто-то.
— А ну, отцепись! Я дингардский озерный конунг! Только с Йемсалу пришел! — Бор отвешивал полновесные удары, так, что валил с ног и, встряхивая плечами, разметывал прицепившихся, точно собак. — Я ж вам покажу, ужо, как не верить! — Он отбился. — Байдура корабль на Ятхольме разбился давно, и все они погибли!
— Он говорит правду! — закричала с порога выбежавшая на шум вдова. — Он денег принес! — Но женщину никто не стал слушать, а на него со всех сторон нацелились рогатины и мечи.
Тогда, не желая открывать вражду и стремясь закончить миром, он не стал вынимать свой меч, а сказал:
— Пойдем к вашему князю, а там рассудим. Только меча моего не трогайте: не вы мне его на пояс навесили — не про ваши руки и снимать! Не то быть сече!
— Хорошо! — ответил ему за всех тот, кто постарше, понимая, что так просто разоружить богатыря не удастся. И окружив кольцом направленных копий, они повели его к дому, над которым висел щит с золотой рыбой на лазоревом поле — знак шурышкарского князя.
Так, толпой, подошли они к воротам халла, где было полно народа, окружавшего сидящего на крыльце князя. Венцлов — худолицый, чернобородый человек с глубоко посаженными глазами — кутал узковатые плечи в алую мантию. Завидев пришедших, он заговорил, не дожидаясь приветствия Бора:
— Ты был опознан людьми Вогура по светлой бороде и волосам, которых не скрыть и ночью, как и ражую фигуру! Ты — вождь хускарлов, которые третьего дня грабили и палили ладьи и пригороды у пристани. Нынче, мне сказали, что и торговый корабль Ульфа — твоих рук дело, и ты хвалился перстнем одного из его людей! Наглый хищник, ты явился сюда, чтобы высмотреть еще добычи! — Глаза Венцлова горели. — Так вот она: ты будешь принесен в жертву славному Поревиту, грозному покровителю Озерного Града! Связать его! Я оправдаю надежду моего народа на твердую защиту!
— Окстись, князь! Дай оправдаться! — воскликнул, разгорячившись, Бор. — Так ты гостей встречаешь? Знаю, приняли меня, верно, за рыжего хускарла Вирре Бердекса — он да с ним сорок его молодцев в стальных шлемах встретились мне по пути на Йемсалу, да раздумали нападать, и мы разминулись мирно. Он шел на ваш берег.
— А, да ты и есть он самый! — вскричал князь, еще распаляясь. — Хватайте его, да меч заберите и вяжите!
— А так?! Добудь меч, как он моим предком был добыт! — выкрикнул озерный конунг, разметывая навалившихся сзади воинов.
— Не пожалеть бы тебе, князь, за горячность!
Выхваченный меч молнией сверкнул в его руке, сшибая древки тонких шурышкарских копий. Напролом он ринулся к выходу, разгоняя толпу; на пути его вырос Вогур с поднятым мечом, но блеснула сталь и с резким звяком меч сотника сломался, перерубленный у рукояти, и тот подался назад перед неудержимой силой князя. Прыжком Бор выскочил за ворота, и брошенные вслед ему копья просвистели мимо — и только одно или два разодрали плащ и рубаху.
На бегу он заметил, как ниже, на площади, его люди, точно затравленные медведи, отбиваются от насевших со всех сторон шурышкарцев.
— За Дингард! — взревел он луженой глоткой, с тыла раздавая могучие удары плашмя по головам и плечам нападавших и действуя пудовым своим кулачищем. Как снопы валились оглушенные, воя бежали взгретые.
— Древками бей, не колоть! — крикнул он своим дружинникам, подхватившим выроненные озерянами копья. — За мной! — И они, воспрянув, ринулись за ним малой горсткой, точно шлейф камней за движущейся скалой, сокрушавшей тех, кто преграждал выход из города.
Отбиваясь, они выбежали в незапертые ворота и сломя голову кинулись к пристани, чтобы опередить преследователей. Увидев товарищей, Гунн не растерялся, отдал команду, и когда подбежавшие начали прыгать в ладью, она была готова отчалить. Бор в горячке оглянувшись — не отстал ли кто, — сунул меч в ножны и рявкнул:
— Навались! — Ладья уметом отскочила от берега, выходя на стрежень широкой реки.
— Плохую шутку с нами сыграл Вирре Бердекс! — сказал зло князь. — Айсат! Айсата нет! — вдруг в отчаянии воскликнул он, треснув себя ладонью по голове. Действительно, в спешке одного человека не досчитались.
— Смотрите, вот он! — Гребцы и конунг увидели, как в воротах города показались торжествующие, точно скрутили медведя, воины, которые на растянутых веревках тащили избитого, в изорванной одежде человека. То был Айсат, поникший головой.
— Подойдем ближе к берегу, может быть, посчастливится отбить его, — приказал Бор, вскакивая на ноги. Но в это время плененного Айсата утащили назад, а вместо него спустился рослый Вогур в сопровождении своих людей.
— Негостеприимные озеряне, что вы собираетесь делать с моим человеком?! — крикнул ему конунг, сложив ладони рупором.
— Он займет твое место на жертвеннике Поревита, вор! — крикнул ему сотник.
— На выкуп согласитесь?
— Нет! Это отучит вас нападать на мирный город!
— Говорю тебе, мы не хускарлы — ты б и сам это понял, если бы глаза тебе не застила злоба! Но, хорошо! Что ты скажешь, если я не позже чем через три дня привезу вам настоящего вожака хускарлов — обменяете его на нашего человека?
— Привези себя сам! — крикнул Вогур, потрясая копьем и готовясь кинуть его, так как ладья подошла излишне близко. — Ночью вы убили семерых наших и имели наглость вернуться опять!
— Не мы убивали! Сегодня вы отделались синяками — я не хочу войны! Но убью двадцать, отплачу сторицей, если вы не дождетесь, когда я привезу настоящего разбойника на замену! — разъяренно крикнул Бор. — Помни: три дня, или вы умоетесь кровью!
— Хорошо, три дня! — насмешливо крикнул Вогур в ответ.
Глава 5. БИТВА ХУСКАРЛОВ
— Если мы не найдем хускарлов и не одолеем их, нам не избегнуть позора и междуусобицы! — сказал князь своим людям.
— Ты думаешь, находники спрятались по реке? — спросил Гунн Бора.
— Руку даю на отсечение, что они затаились где-то там и выжидают. Они прячутся где-нибудь в заводях, выше Шурышкара, и, подстроив неожиданное нападение, мы победим их.
Ладья осторожно плыла в сумерках вдоль лесистого берега Тагэт; весла плавно и редко опускались в воду.
— Дым! — вдруг тихо сказал зоркий Талма, посаженный на нос впередсмотрящим, различив еле заметную струйку дыма на изкарской стороне.
— Сойдем, посмотрим! — велел Бор.
С подошедшей к берегу ладьи он осторожно высадился в сопровождении двух человек. Они покрались сквозь лес, держа наготове метательные копья. Наконец показался отсвет пламени, и тотчас до их ушей донесся хриплый рык:
— Рилле, рилле, хундс! — «Ройте, ройте, собаки!» — Эти деньги вернутся к нам в загробном мире, и мы будем там хорошо жить, а не прозябать на берегах тоскливой Туони! Того, что у нас осталось, на гулянки хватит! — распоряжался голос Бердекса. Слышался скрежет и звон лопат и шорох отбрасываемой земли.
— Клад закапывают посмертный! — догадался Бор. — Ишь ты! Вовремя. Смотри, часовых у них много: видишь тени? Нынче на них нападать не будем, они настороже, можем упустить Рилле… тьфу, Вирре! — прошептал он сопровождавшему его дружиннику. — Возвращаемся, я, кажется, кое-что придумал назавтра…
Без происшествий добравшись до ладьи, он рассказал об увиденном своим людям:
— Сейчас на них нападать не будем: их больше, да и настороже они в темную пору. А вот завтра мы их увидим! Так сделаем, что лишь часть их с нами выйдет на сражение.
— Как это?
— Притворимся, что мы торговая ладья — они и оставят заслон на берегу! Ну-ка! — велел он ожидавшим команды людям. — Снимай щиты с бортов! Голову на носу — завесить! Половину весел убрать внутрь…
В самую темную пору ночи, обмотав весла тряпками, ладья украдкой поднялась по реке выше разбойничьего становища…
На следующее утро река блестела, как зеркало, лес отражался у берегов в воде, только кое-где еще висели клочья ночного тумана. Судно, похожее на торговое, завернуло за лесистый мыс и показалось перед зеркальной заводью, на берегу которой горел одинокий костер, сушились сети и, вытянутый на берег, чернел рыбацкий челн. Несколько человек занимались там каким-то своим делом, лениво поглядывая на объявившееся судно.
Однако только корабль достиг середины заводи, как из-под пригнутых к воде ветвей в дальнем углу бухты вылетела боевая ладья, на ней блестали шлемы, топоры и наконечники копий.
— Интересно, как они умудрились упрятать такой большой корабль? — под нос себе проворчал Бор. Но он не сомневался, что хитрость хускарлов простирается дальше, и не меньше десятка людей скрывается в засаде на берегу, чтобы схватить тех, кто попытается сбежать в лес от нападавших. На это он и рассчитывал.
— Я Вирре Бердекс из Треллеборга! Сдавайтесь, и я пощажу ваши жалкие жизни! — загремел с носа знакомый Бору голос рыжего главаря в сверкающем панцире и рогатом шлеме. Песенка купеческого судна была спета. Но когда хускарлы были совсем уже близко, поднялись из-за его бортов в свою очередь щиты и сверкающие шлемы, и ощетинилась ладья частоколом копий. Открылась зубастая голова ящера, а за ней на носу, со сверкающим мечом в руке грозно встала фигура озерного конунга и на корме взлетело Оленье знамя.
— А, это ты, пес?! Я знал, ты попадешься мне! — потряс секирой вождь пришлых.
— Нет, это ты мне попался, рыжий Вирре! — гулким эхом отозвался на реке громовой голос князя дингардцев, и даже не знающие страха сердца хускарлов дрогнули. Силы были почти равны, ибо Вирре и вправду попался в собственный капкан: трем десяткам хускарлов, остававшихся на борту судна противостояли двадцать четыре дружинника во главе с конунгом-богатырем.
Ладьи ударились бортами; затрещали, впиваясь в дерево, крючья. Кинулись вперед, размахивая топорами, нападавшие, но тут же половина их была сброшена в воду или на свою ладью.
А затем и вовсе произошло нежданное. Только Вирре размахнулся топором, чтобы перескочить на дингардский корабль, как рослая фигура конунга точно на крыльях перенеслась на его собственный. Дважды сверкнула молния меча, и двое хускарлов упали молча, зарубленные. Не прошло и нескольких мгновений, а Вирре лишился трети людей.
— Хасли! Рапп! Руби их! — рявкнул он своим помощникам и обрушил страшный топор на озерного конунга. Но меч встал на пути сверкающего полукруга, описанного секирой, и снопы искр жигнули во все стороны. Дингардцы хлынули на корабль хускарлов, и началась безжалостная сеча. Разбойников оттеснили к корме, стоны, крики, лязг и скрежет стали далеко разносились над тихой заводью.
Вот Вирре, взревев, страшно взмахнул своим топором, но внезапно, точно неведомая сила вырвала секиру из его крепких рук, и в следующее мгновение сверкающий умбон конунгова щита надвинулся к его глазу, огромный, ослепительный, как солнце, и коснулся его лба. Раздался ужасный треск, и все померкло перед глазами хускарла, когда он опрокинулся на дно ладьи.
— Вяжи! — коротко приказал озерный конунг своим и легко двинулся между переломанных скамей и распростертых тел к корме корабля. Полтора десятка уцелевших в битве хускарлов, отфыркиваясь, уплывали к берегу, по которому бегали их бессильные помочь товарищи.
Бор велел прицепить корабль хускарлов к своей корме и двинулся вниз по реке. Четверо из его дружинников неподвижные молча лежали под плащами с навсегда застывшими лицами. Еще четверо стонали или ругались в полузабытьи. Остальные, в повязках, окровавленные, устало гребли по течению. Под сапогами князя лежал бесчувственный пленник — главная добыча.
Когда Вирре пришел в себя и увидел нависшую бороду конунга, он заскулил от злости.
— Ты сам виноват, Вирре Бердекс, что попался мне. Ты своим ночным грабежом навел на нас подозрения шурышкарцев, один из моих людей был захвачен, и мне пришлось с тобой биться. Я обменяю тебя на своего человека, которого хотят принести в жертву Поревиту неразумные озеряне.
— Ты не сделаешь! Ты не сделаешь этого! — в диком страхе воскликнул Вирре, у которого волосы встали дыбом. — Тот, кто погиб на алтаре, никогда не попадет к подножию Тюра на том свете!
— Я не люблю человеческих жертвоприношений, но мой человек — невинен, а на тебе — их кровь. Я дам тебе маленький нож, которым режут мясо во время еды. И если они не прикончат тебя сразу, им одним будет досадно, когда придя, чтобы утащить человека на жертвенник, они увидят, что он успел перерезать себе жилы, отправившись последней дорогой воинов. Ты сможешь умереть достойно.
…Прошло несколько часов, и за лесом показались стены Шурышкара. Подплыв ближе, Бор остановился и громким голосом начал выкрикивать имя Вогура до тех пор, пока тот не появился, осторожности ради прикрываясь большим щитом.
— Смотри, Вогур! — поднял князь за шиворот тяжелого рыжего хускарла. — Разве он не больше похож сам на себя, чем я на него?
— Ты прав! — отвечал Вогур неохотно. — Мне кажется, это действительно он. Я постараюсь убедить волхва, который уже назначил жертву, чтобы он поменял его на этого человека. Но наш волхв не очень-то слушает кого бы то ни было, кроме князя, а Поревиту все равно, что тот, что этот…
— Теперь слушай меня, Вогур! — проревел Бор, давая выход ярости. — Ежели ты не выполнишь наш уговор, я отпущу этого человека с его кораблем и предложу ему присоединиться ко мне с командой хускарлов. Через неделю под Шурышкаром будут стоять все боевые струги Дингарда. Ты знаешь — нас мало, зато мы многого стоим! Ты все не верил мне, но тогда — поверишь!
— Да, это слова озерного конунга Дингарда! — ответил Вогур, слегка побледнев. — Я был глуп, как пень, но мне, наверное, отвели глаза. Скорее я пойду на ссору с волхвом, чем продолжу распри с тобой! Мне хочется надеяться, что я не опоздаю, потому что мое обещание тебе для него ничего не значит.
Не прошло и часа, как Вогур вновь появился на берегу в сопровождении нескольких воинов, приведших мрачного Айсата, лицо которого покрывала засохшая кровь, но руки были свободны.
— Вот твой человек!
— Он без оружия, а взят был с мечом, — терпеливо напомнил Бор.
— Да, конечно! — И не спрашивая ничего, сотник снял меч с пояса одного из своих людей, подал Айсату и подтолкнул того к ладье.
Бор швырнул на берег спеленатого хускарла. Но перед этим, незаметно для окружающих, сунул ему в руку маленький ножик. Затем помог растиравшему затекшие от веревок руки Айсату забраться в ладью.
— Послушай, конунг! Я не хотел вражды, — заговорил Вогур. — Мы можем по честной цене купить трофейный корабль, чтобы хоть как-то смягчить обиду, нанесенную вам этим недоразумением.
— Хорошо. Деньги пригодятся семьям моих павших людей, выполнивших вашу работу! — ответил спокойно конунг, хотя глаза его зло блеснули.
— Тогда вот плата! — Сотник бросил Бору мешочек с серебром и две штуки тонкого полотна, дорого ценившегося на Озерах. Князь велел отвязать судно хускарлов, с которого забрал лишь часть оружия, и отплыл от берега. Лишь отойдя на изрядное расстояние вверх по реке, он велел пристать на лесистой излучине.
Сойдя на берег, они сложили костер на чистом месте, на него возложили мертвых товарищей в боевом убранстве. Поместив к убитым деньги и вещи, воины обступили огнище кругом, и Бор зажег погребальное пламя. Ветер, раздувал языки огня, и люди, опершись на копья, сосредоточено смотрели, как в желтых и красных колеблющихся полотнищах исчезают их боевые друзья…
Взойдя на челн, Бор велел идти к противному берегу реки.
— Попробуем заскочить в Изкар: может быть, там больше повезет с поисками. Да и лекарь нужен для раненых.
Глава 6. БАШНЯ ИЗКАРА
Некогда Изкар проиграл торговое соперничество Шурышкару. Но не только запущенность его древних валов и бревенчатой стены, покосившиеся ворота и редко проходившие между них люди отличали его. Название — Каменный город — отражало его суть. Камень выступал из-под древних валов, он лежал на земле, выглядывал под корнями деревьев. Там, где стена ограды вползала на склон городского всхолмия, поднималась высокая башня, сложенная из камня — только островерхая крыша ее была тесовой; и с обеих сторон к ней примыкал кусок древней каменной стены или вала.
С изумлением озерный конунг задрал голову, разглядывая эту древнюю четырехугольную башню, казалось, хранившую какую-то мрачную тайну. За пределами городской стены виднелась голая вершина высокого каменистого холма, на которой можно было различить развалины каких-то зданий.
— Что это там? — поинтересовался он у стражника, одиноко скучавшего у ворот.
— Лысая гора, — как-то не очень охотно отвечал тот.
Пелена уныния, полузаброшенности точно была накинута на город, хотя все вокруг свидетельствовало о властвовавшем здесь некогда процветании и богатстве.
— Послушай, я чужеземец и никого здесь не знаю, — снова обратился он к привратнику. — Но мне нужен лекарь для моих людей. Лучший лекарь.
— Да, это то немногое, что еще осталось в Изкаре, — отвечал тот. — Лучший лекарь в городе и, быть может, во всем Поозерье — Каст из Старой Башни. Хотя за лечение чужаков он берет немало.
— Ничего. И еще — не подсказал бы ты мне человека, который знает древние предания? Может быть, волхв при городском храме?
— Волхвы при храме давно уже все позабыли, — отчего-то нахмурился бородатый воин. — Каст знает предания лучше, чем кто-либо другой: он происходит из древнего рода, и оттуда же он унаследовал лекарское искусство… Но ты хорошо сделаешь, приезжий, если первым делом почтишь нашего древнего бога, Инмара, и пожертвуешь ему маленькую толику на поддержание святилища — таков наш обычай. Его храм — первое каменное строение здесь, он полуразрушен с давних пор, но никто не берется восстановить его, потому что строить как прежде уже никто не умеет…
В отличие от Шурышкара дома тут были разных размеров, а улицы оставались немощеными, так как земля была каменистая. Вопреки совету стражника, конунг прошел вдоль крепостной стены прямиком к башне. Он постучал, и на стук отворил человек довольно необычного для Поозерья облика: он был невысок, темноволос, его подбородок украшала борода настолько короткая, что наводила на мысль о бритье; большой прямой нос придавал лицу некоторую надменность и резкость, а темные глаза были остры и живы.
— Ты лекарь Каст? — спросил князь скорее утвердительно.
— Да, — ответил тот, точно отрубил.
— Я Бор, озерный конунг Дингарда Несколько моих людей изранены в битве с хускарлами, и я прошу тебя помочь им. Мои люди ждут у ворот, они проводят тебя к дорожной избе, которую мы заняли Я же должен соблюсти ваш городской обычай и почтить вашего бога. Задаток вот, — он протянул лекарю несколько монет из светлого серебра.
— Хорошо. Мне необходимо собрать сумку, ты же можешь идти. Храм расположен в центре города, и ты не ошибешься, увидев его, — ответил Каст.
Бор быстро вышел к небольшому храму необычной формы, стоявшему между домов, построенному из белого камня и крытому четырехскатной кровлей. Войдя в его широкие двери, князь увидел перед собой каменную статую бога, на которую падал свет из круглых окон под крышей. Статуя была необычна — неведомый мастер выточил ее из камня с таким искусством, словно это было дерево, передававшее гладкую поверхность кожи, — фигура юноши, с загадочной улыбкой на губах, в накинутой на плечи шкуре быка и с посохом в руке.
В храме было пусто. Одинокой казалась бронзовая чаша, стоявшая перед статуей. Древностью, затерянным в веках искусством, казалось, веет от изваяния, но это ощущение было совершенно иным, чем при виде громадин Хоровода, более светлым — хотя изображение было явно чуждо простым нравам Поозерья. Внезапно светлое настроение переменилось — Бору почудился недобрый взор, следящий за каждым его движением. Он быстро поднял глаза, но губы божества по-прежнему изгибались в легкой улыбке и слепобелые глаза по-прежнему заглядывали в неведомое. Встряхнув головой, чтобы прогнать навязчивое ощущение, Бор бросил в чашу серебряную монету и вышел из пустого храма.
Возвращаясь обратно, он увидел, как его раненые, поддерживаемые товарищами, в сопровождении лекаря входят в городские ворота.
— У меня они быстрее пойдут на поправку, — объяснил Каст подошедшему конунгу.
— Я слыхал, ты собираешь древние сказания? — спросил его Бор, сопровождая всю компанию к башне.
— Да, — отвечал изкарец. — Я происхожу по прямой линии от первостроителей этого города, и поэтому мой интерес к его прошлому естествен. Им некогда была поручена оборона этой башни, и возможно, это одна из причин, если не главная, по которой мой род уцелел до сих пор… Но почему ты, озерный конунг, интересуешься этим?
— Я получил прорицание на Йемсалу о том, что должен найти древнее знамя для борьбы с силами зла…
— А… Хорошо. Когда я закончу накладывать повязки раненым, мы сможем поговорить.
Первый этаж башни был сумрачной залой, освещенной через узкие бойницы, к которым надо было подниматься по приступкам. Здесь находился большой стол, полки с горшочками, корчагами, ящичками, наполненными неведомыми зельями и травами. В углу стояла хозяйская постель.
Раненых сразу повели на второй этаж по почерневшей от времени лестнице, где им постелили на сене. Лекарь сделал им повязки с мазью, облегчавшей боль, и они сразу погрузились в живительный сон. Люди Бора, простившись, отправились обратно, а самого его хозяин пригласил присесть на табурет к столу.
— Вначале я поведаю тебе, конунг, как был создан этот город, — начал свой рассказ Каст. — Было это много веков тому назад. Леса в ту пору не были так густы, и через них легче прокладывались дороги. А на юге было время крепостей, когда могучие правители многолюдных народов строили и укрепляли их, дабы защитить свои богатства от других таких же властителей. Один из этих правителей, имевший самое сильное войско, владел огромными странами. Он вел войны и строил крепости на своих границах.
И однажды пришли к нему купцы с севера, и рассказали о красе Озер и о величии здешнего края. И загорелся он мыслью поставить свою ногу и здесь. Он отправил войско и велел выстроить крепость, которая обозначала бы границу его владений на Озерах. С юга пришли они, может быть, через волок Иктыль, а быть может (и скорее) по суходолу, прокладывая путь через леса, как я уже говорил, не столь густые, что в нашу пору. И стали возводить крепость из камня, как принято было у них на юге, неуязвимую для времени и огня.
Долго жил тот правитель, и город успели построить, но и этот человек был не вечен, а его наследники мало интересовались делами в дальних краях. Однако город привлекал купцов, и земледельцы видели в его стенах надежную защиту. И когда настало время, подобное прежним, и каждый город, и каждая земля стали сами за себя, он по-прежнему процветал. А между тем время продолжало идти — дороги ветшали, тропы зарастали, и реки оставались единственными надежными путями через чащи..
Каст поднялся из-за стола и показал на холм, вершина которого виднелась в бойнице:
— Несколько веков назад, прослышав о богатстве города, которое на самом деле уже не было таким, как прежде, сюда привели свою силу вожди хускарлов. Незадолго до того разразилось невиданное доселе бедствие — содрогнулась земля, потемнело небо и часть городских укреплений была разрушена. Хускарлы воспользовались этим, они захватили холм и поставили свой замок, пустив в дело возвышавшуюся там сторожевую башню, такую же древнюю, как и эта. Спустя сто лет народ возмутился и прогнал правителей хускарлов, бравших с города дань.
Однако город был разрушен и разграблен во время штурма, и большие каменные строения к тому времени давно разучились возводить. А на противоположном берегу Тагэт уже вырос торговый городок предков князя Венцлова. Они вырвали первенство у обескровленного Изкара, и с тех пор город пустеет и пустеет…
— А замок хускарлов — я вижу его развалины?
— А я разве не сказал? Там, лет сто назад, поселились ведьмы. Еще с давней поры Лысая гора была зловещим местом, там приносили жертвы, а теперь оно оправдало свою славу…
— Хорошо, мы еще поговорим об этом. А пока возвратимся к более древним временам. Ты знаешь что-нибудь о знамени Прии?
— Немного слышал об этом… История произошла еще до того, как был заложен Изкар — незадолго до того… В ту пору силы волшебства действовали гораздо сильнее, чем позднее. То ли из-за гор Харвад, то ли откуда-то с юго-востока вторглись в леса желтолицые кривозубые люди с кривыми мечами и кривыми душами. О вторжении этих орд заранее оповестили при помощи древних костровых башен, и навстречу им двинулась рать Поозерья. Но пришельцы были вооружены также древним колдовством. И с острова Йемсалу были вместе с войском посланы могучие талисманы: знамя Прии, посох Юмбела, а третий — корона Грома — был символом власти одного из князей Озерного Края.
— Корона Грома? Не ее ли символ — вытянутый шестигранник?
— Да, знак Грома, украшающий венец.
— Но на Йемсалу ничего мне о ней не сказали, хотя знак был.
— Она ведь не принадлежала храму острова, и в преданиях Хоровода о ней может ничего не говориться…
— Они исчезли вместе?
— Нет, судьба талисманов оказалась разделена. Знамя, бывшее хоругвью победоносного войска, было отправлено назад, но будто бы затерялся его след на пути, в межозерье, в лесах Тайвала. Посох находился в искусных руках главного волхва, оставшегося на юге. Что стало с ним после — известное мне предание умалчивает. Но, говорят, этот посох был похож на жезл статуи Инмара, стоящей в нашем городе. Ведь некоторые считают Инмара одним из воплощений творца — Юмбела…
— А корона? — с жадным любопытством спросил Бор.
— Венец Грома был утерян на поле брани вместе с гибелью владевшего им князя. Никто больше не видал эту реликвию — одни считали, что корона была погребена вместе с телом вождя. Другие — что разломана на части жадными пришельцами, которым посчастливилось бежать с поля битвы…
— А у них тоже было магическое оружие?
— Говорят, зеркало, обладавшее странной силой. Зеркалом тьмы называли его… Но оно не помогло им…
— На Йемсалу мне был показан Одноногий, воплощающий зло…
— В сказах Поозерья упоминается одноногий Охотник Чернобога…
Внезапно Каст заметил кольцо на пальце Бора.
— Откуда оно у тебя? — воскликнул он взволнованно.
— Этот перстень тебе знаком?
— Да. Он принадлежал человеку, который вынужден был покинуть Изкар, как и многие лучшие из наших людей…
— Его звали Байдур?
— Да.
— Он погиб на Ятхольме вместе со всеми своими товарищами от неведомой болезни. Его вдова в Шурышкаре уже знает об этом. Что это за кольцо?
— На нем руна «Турс» — что значит «Врата», врата меж добром и злом. Предание говорит, что тот, кто окажется достаточно силен, обладая им, сможет одолевать злые силы… Байдур знал это предание, он пытался изгнать ведьм с Лысой горы, однако его сил хватило лишь на то, чтобы не погибнуть и бежать. А они только стали сильнее.
— Но как вы миритесь с ними? И почему я даже в Шурышкаре не слышал о них?
— Кто же признается добровольно, что зло властвует над ним? И потом, они не владычествуют полноправно. Просто с покровом ночи становится небезопасно ходить за городом. Впрочем, никто так же не знает, куда деваются пожертвования из храма Инмара…
— Как? Из храма Инмара?
— Увы, лишь на статуе, запечатленный древним мастером, он — юноша. Народы, которым он покровительствовал, состарились и исчезли, наш город пришел в упадок…
— Значит, ведьмы подобны паразитам, поселившимся на сваленном, гниющем древе?
— Да. Поэтому, главное покрепче закрывать на ночь ставни и двери. Впрочем, несмотря на эти предосторожности, некоторые старые дома, в которых жили неугодные люди, наутро оказывались навсегда опустевшими или носили следы страшных пиршеств… Но это было давно. Кстати, уже начинает смеркаться — надо и нам закрыться, — указал Каст на ослабевший свет из бойниц, украсивший стену тенями верхушек деревьев с дальнего холма. Внезапно, когда Каст направился к бойницам, Бору показалось, что очертания теней на мгновение поменялись, а затем сделались прежними.
— Ты заметил? — с некоторой растерянностью сказал лекарь.
— Нас подслушивали снаружи, я так думаю, — спокойно отметил Бор.
— Тот, кто это сделал, лазает как ящерица. Поэтому, я на твоем месте закрыл бы ставни и наверху. — Говоря это, конунг пересек залу и прыжком оказался возле бойницы. Однако ничего он в нее не увидел, кроме солнца, опускавшегося к лесу.
— Всякие духи, зло, навьи — просачиваются сквозь щели, но, слава Инмару, стены здесь прочны и заговорены древними заклятьями. Надо лишь хорошо закрыться, и мы в безопасности.
— Отсиживаться за стенами? Это не по мне! — ответил конунг, спрыгивая вниз. — Ведьмы все время в развалинах?
— Как будто бы нет, лишь с наступлением сумерек они являются туда из лесу или из других неведомых укрытий, чтобы творить свои черные дела. Но… Неужели ты решишься пойти туда в этот роковой час?! Тех, кто рискнул совершить это, иногда находили растерзанными, а чаще они исчезали без следа. Лишь один или два, подобно Байдуру, возвратились с запечатанными ужасом устами.
— Ничего, сейчас я схожу за доспехами и заодно предупрежу своих людей, чтобы соблюдали осторожность.
— Пускай разведут огонь побольше.
— Да. Еще я хотел спросить, в чем действие этого перстня?
— Это древний перстень, их было несколько принадлежавших тем, кто в древности возглавлял крепость… Он должен запечатывать или отпирать какие-то проходы, или двери, о которых уже никто давным-давно не слышал…
— Хорошо… Я пришлю сюда, пожалуй, нескольких людей для охраны? — предложил Бор, собираясь к выходу.
— Я сумею постоять за себя и за раненых. — Каст указал на висевший на стене короткий, широкий меч в старинных ножнах и даже продемонстрировал его лезвие, непривычно заостренное на конце.
— Ха-ха! Детская игрушка! Как же ты собираешься рубить таким коротким мечом? — засмеялся князь.
— Он предназначен для того, чтобы колоть. Мои предки сражались в строю, шеренгой; для замаха не было места, зато враг не мог разбить их поодиночке. В этом была их сила.
— Это могут позволить себе лишь многочисленные народы, — заметил Бор, — чего не скажешь о нынешних временах Изкара. Ладно, пойду я. Скоро совсем стемнеет.
Пройдя городскими воротами, он вышел к бухте, на берегу которой укрывался полуразвалившийся причал из все еще мощных дубовых свай, возле него почти в одиночестве притулилась дингардская ладья. Неподалеку чернели бревенчатые избы для приезжих, лишь одна из которых не перекосилась — там и остановилась дружина озерного конунга.
Открыв дверь, он увидел, что паутина была сметена из углов, столы и лавки чисто вымыты. Его люди сидели, занятые починкой одежды, доспехов, точили оружие.
— Будьте настороже — здесь всякая нечисть водится! — предупредил Бор, беря шлем и панцирную рубаху. — Кострище разжарьте перед дверьми, наложите руны, оберегающие от свартен на окна и двери. Про ладью не забудьте — перед ней выставляйте караул.
— Куда ты собираешься, Бор? — спросил Гунн, вставая из-за стола. — Ты наш конунг, и мы не можем оставить тебя одного.
— Да тут есть одно местечко, нечистое будто бы. Вот и решил я туда наведаться да поглядеть что к чему, — туманно отвечал князь, не желая подставлять своих дружинников неведомой опасности.
— Ладно, все останутся, но я пойду с тобой — надо же кому-то спину прикрыть в случае чего! А тут Айсат будет.
— Ну, ладно. Да! Еще четверо пускай вооружатся и идут в башню, где наши раненые лежат — так оно поспокойнее будет. Кроме меня никому не отпирайте: хозяин гостей не ждет, а незваные гости — хуже хускарлов!
Глава 7. КОЛДОВСКОЕ ГНЕЗДО
Стало смеркаться, когда Бор с Гунном начали свой подъем на Лысую гору, возвышавшуюся в стороне над Изкаром. В старину, как видно, она служила укреплением.
— Да, не назовешь это место добрым! — показал Гунн на бледные огоньки, зловеще перебегающие по молчаливым развалинам, окутанным сумерками. Точно приглашая незваных гостей, вышедших на площадку вершины, монотонно скрипела, раскачиваясь, полуоткрытая дверь, через которую просачивался изнутри мертвенный свет. К доскам двери был ржавым штырем пригвожден закопченный человеческий череп.
Бор ударом ноги распахнул ее. В сумрачной комнате, освещенной странным синеватым светом, сочившимся из светильников-сосудов, на низкой лавке в углу сидела одинокая старуха. Из-под головной повязки выбивались космы седых волос. Она тянула пряжу и повернула голову на звук; глаза ее, казалось, источали огонь. Старуха обнажила щербатые желтые зубы.
— А, касатик пришел! — Голос ее был дребезжащий, противный. — Бабушка Кло прядет, прядет — ждет, пока гость придет. — Веретено прялки завращалось быстрее, разбрасывая искры. Глаза слипались, Бор не мог оторвать взгляда. Прошла, казалось, вечность в неподвижности. Краем уха, как бы в отдалении, он услыхал грохот падения. «Гунн не выдержал, заснул, свалился», — отметило отстраненно его сознание.
— Был уже молодец, вроде тебя — и с этим кольцом на пальце, — шипела-шептала старуха. — Сгнил на острове, да? Не спасло его кольцо Инмара… И тебя не спасет… Иди сюда, касатик… Слапп, слапп, типп… — бормотала она хускарлские заклятья-слова.
Бор почувствовал, что ноги его стали точно чужие, и помимо воли ступают вперед.
— Кло — «Коготь», — так меня мои сестры зовут, Вом — «Утроба», и Даие — «Смерть». А у меня и вправду коготок есть! — захихикала она, выпрастывая из-под платья другую руку, на которой сверкал длинный, острый металлический коготь, изогнутый как серп.
— Клейве-клатт, колоть-латать — чем себя мне занимать… — оставался один шаг. Коготь поднялся, невозможно было оторвать взгляда от его сверкающего, как золотая игла, кончика.
Но тут Бор титаническим усилием воли разорвал сверкающую, слепящую паутину, окутавшую, отуманившую сознание, наплетенную волшебной прялкой.
— Ты так?! — взревел он. Меч вылетел из ножен и ударил по блестящему когтю, срезав его начисто. Затем он обрушился на колдовскую прялку и разнес ее в куски.
— Стой, милок! — Глаза обезоруженной ведьмы блеснули еще ярче. — Не уйти тебе от рока! — Она молниеносно загородилась прозрачной паутиной, от которой со звоном отскочил меч.
— Лабб, Лапка! Биккье, собачка, куси, куси! — позвала она.
Из неприметного прохода в стене просочилось в комнату странное, кошмарное существо, ростом с годовалого теленка, с тяжелой головой и вывороченными мощными лапами, украшенными длинными когтями. И разинув зубастую пасть, это создание с невероятной быстротой набросилось на конунга.
Он не растерялся, махнул острым мечом, и одна из лап была отхвачена почти напрочь. С шипением, напоминающим звук пара, вырывающегося из плотно закрытого котла, зверь отпрянул. Конунг махнул еще раз, но меч был неожиданно выбит у него из руки неуловимо быстрым и чудовищным по силе ударом уцелевшей лапы. И не успел поразиться Бор невероятной живучести зверя, как пришлось спасаться от яростных бросков окровавленного чудовища. Меч закатился в угол. Он хотел схватить топор Гунна, но тот валялся у самого порога. Оставалось умереть с честью.
Внезапно краем глаза он заметил висящий на стене ржавый меч, судя по его виду, оставшийся тут еще со времени прежних «хозяев» замка — хускарлов. Совершив невероятный прыжок, он молнией сорвал со стены заржавленное оружие, оказавшееся тупым, зазубренным и очень тяжелым. Гибкий зверь метнулся, наклонив голову к горлу князя, и тот инстинктивно ударил острием, хотя собрался использовать тупое оружие как палицу. Меч точно сквозь масло прошел через конвульсивно содрогающееся тело чудовища. С ужасным воплем-стоном это невероятно мускулистое туловище рухнуло наземь в предсмертных корчах. Вырвав меч, Бор ринулся к укрытой за блестящей паутиной колдунье и с размаху ударил точно копьем: меч прошел паутину, будто ее и не было, и пронзил колдунью.
— A-а! Будь ты проклят! — завопила она, и тотчас ее плоть стала распадаться, и обнажившиеся кости скелета, к ужасу Бора, посыпались наземь. Видно, заклятие времени лежало на ведьме, быть может, еще со времен правления хускарлов, но ржавый меч разбил его.
Бору послышались жуткие крики и вой в проходе, из темноты которого вынырнула страшная «собачка» ведьмы. Тяжелая каменная дверь, скользившая в желобе, оставалась явно со времен более ранних, чем безыскусное зодчество хускарлских «мастеров». Бор налег на плиту, и со скрежетом она задвинулась до конца, не оставив даже щели. Внезапно он почувствовал, как с противоположной стороны на нее давит чудовищная сила, еще секунда — и даже ему не удержать эту дверь. Неминуемая, грозная опасность чувствовалась там, за камнем, и казалось вот-вот она ворвется в распахнувшийся проход.
Но тут глаз его зацепился за маленькую ямку в середине двери, с полустершимся обратным изображением руны «Турс» в глубине. Помимо воли его рука, на которой был перстень, поднялась и вложила печатку, на которой был знак той же руны, в эту выемку. Раздался отвратительный протяжный скрежет, точно пришли в движение огромные, веками несмазанные засовы, и содрогнувшаяся под давлением извне плита замерла, словно от века была лишь частью древнего монолитного фундамента.
— Через этот проход в углу ведьмы приходили сюда! — воскликнул князь. — Но откуда?
Потрепав Гунна по щекам, он привел его в чувства. Приподнявшись, тот выпучил глаза при виде туши невиданного зверя. Последнее, что он помнил, была старуха, и удивился, узнав что от нее остались одни кости.
— Что это у тебя? — вдруг обратил внимание Гунн на ржавый, окровавленный меч, который конунг еще держал в руках, сунув свой клинок в ножны.
— Этот меч, тупой и ржавый, я сорвал со стены, когда оказался обезоружен, — ответил Бор. — Но мне казалось, я резал бритвой, а не мечом: он точно холстину рассек неодолимую колдовскую защиту ведьмы…
— Когда я был совсем юным воином, как-то у костра я слыхивал предание о ржавом мече… — сказал бывалый боец. — Он был негоден в обычной схватке, так как предназначался для битв с колдовством, и выглядел как и надлежало оружию потустороннего мира смерти, распада и тлена. Я думаю, ты держишь его в руках.
Они вышли наружу. Царила тишина и ночь. Обойдя кругом развалины, Бор не нашел более ничего и никого, и они стали спускаться с холма.
Каст был изумлен появлением конунга среди ночи, и к тому же со ржавым древним мечом под мышкой.
— Я убил ведьму Кло и ее свартен — «биккье» и запечатал кольцом потайной ход, которым они являлись в развалины, — сказал Бор.
— Это хорошо, значит они не смогут уже незамеченными попадать туда. Где нет тайны — нет и власти. Но существует легенда о том, что первостроителями Изкара был проложен подземный ход, по которому можно было попадать из святилища Инмара в сторожевую башню на Лысой горе…
— Ах вот оно что! Так вот как ведьмы могли проникать в город незамеченными! Тогда быстрее в святилище! — Конунг вспомнил как днем в храме почудился ему давящий взгляд. — Ночью оно охраняется?
— Нет, туда побаиваются ходить в ночные часы, хотя это объясняют благовидным преданием о ночном отдыхе божества… Но что это за меч у тебя? — с любопытством он глядел на тяжелый ржавый клинок.
— Я взял его в древней башне, и с его помощью убил ведьму. Гунн сказал мне, что он предназначен для борьбы в схватке с колдовством.
— Я слышал, что такой меч имел то ли вождь хускарлов, то ли был взят им из сокровищницы города…
— Двое идут с нами, — приказал Бор своим людям, остававшимся у Каста. — Возьмите факелы, будете светить.
Ночными улицами они торопливо зашагали к центру города, где пустынная площадь окружала полуразрушенное святилище. Факелы разорвали тьму, царившую внутри, и храм не казался Бору столь ветхим, как при дневном свете.
— Где же может быть потайной ход? — ругался он сквозь зубы, оглядывая пыльные углы, в которых ничто не могло бы скрыться.
— Может быть, он за жертвенником? — предположил Гунн. Они вдвоем заглянули в тень, отбрасываемую назад статуей прекрасного юноши в трепещущем свете факелов. И действительно, тотчас увидали таившуюся там широкую расщелину между камней, откуда на них пахнуло сыростью и тленом. В ту же секунду послышался скрежет, плита раздвинулась и проход стал шире. Нечто полупрозрачное, светящееся голубоватым сиянием, вышло оттуда и нежным женским голосом прошептало:
— Я Дайе, «Смерть»… Подчинись мне… Отдайся мне… — Ледяные пальцы ее касались тела и, казалось, замораживали его, вынимали из него душу. Бор почувствовал, как ледяная рука тянет ржавый меч у него из-за пояса.
— Э, нет! — Его рык взорвал тишину ловушки. Вцепившись толстыми пальцами в гарду ржавого клинка, он выхватил его и попытался обернуть против туманной фигуры. Но встреченное им сопротивление было невероятно, и лишь чудовищным усилием мышц одолел он его и вогнал древний меч в плечо полупризрака. Вопль неистово прозвучал под сводами храма; казалось, полыхнуло пламя, и струя крови хлынула на землю из туманного создания, расплываясь на плитах пола лужицей зловонной жидкости. Навь, или ведьма, кто бы это ни был, — исчезла в темноте прохода.
Вдвоем они навалились на тяжелую плиту, и она мягко стала на место, в пазы, намертво перегородив ход. Озерный конунг обнаружил «скважину» для перстня в знакомом месте и, теперь уже сознательно вложив его, услышал, как рокочут древние каменные запоры.
— Теперь в город им не выйти! — сказал он своим. — Возвращаемся.
Однако какая-то мыслишка не давала ему покоя на пути обратно, точила мозг, точно стук равномерно падающих капель в тишине. Он поднял голову и увидел впереди башню, точно перст поднимавшуюся в свете луны на фоне Лысой горы. Он даже открыл рот, но ничего не успел сказать.
Внезапно над древней башней полыхнуло багровое пламя. Раздался оглушительный скрежещущий вой.
— Как я мог позабыть?! — вскричал Бор.
— Развалины на горе, башня и храм на одной линии? — мгновенно понял Гунн.
— Да! — Князь понесся вперед сломя голову, остальные кинулись следом.
Подбежав, они увидели, как из распахнутых дверей башни, кашляя, выбрались двое дружинников с закопченными лицами. Они помогали идти раненым.
— Колдовство! — прохрипел один из них.
— Живее, тащите остальных! — приказал Бор сопровождавшим, шагнув через порог и оглядывая залу, где царил ужасный разгром. В дыму он не сразу различил, скорее, по стонам отгадал залитое кровью тело лежавшего навзничь Каста, сжимавшего в руке меч. Широкая рана зияла на теле лекаря. Конунг наклонился к раненому.
— Как я мог позабыть? — с трудом прошептал Каст. — Ведь башня, святилище и укрепление на Лысой горе строились одновременно! Они пробирались тут, подо мной, были рядом все это время, могли подслушивать — но не пользовались этим выходом, берегли его про запас; и я не подозревал о нем!
— Кто это был?
— Вом, «Утроба», страшное, отвратительное существо — самая глупая и свирепая среди ведьм… Меч оказался слишком короток: если бы копье… Спаси мои рукописи…
— Да, конечно. Сейчас я перевяжу тебя. — Бор стал оглядываться в поисках какого-нибудь куска ткани и увидел темную щель потайного хода за одним из огромных камней в углу.
— Она вылетела через крышу… — сказал Каст, показав глазами на дыру в тлеющих балках. — Превратилась в огненный столб… — Я умираю. На полке в углу — эддер, смертельный яд. Он в высоком сосуде. Дай его мне. Не дыши им…
— Ты хочешь умереть от яда? — удивился Бор, для которого такая смерть была бы одной из наихудших.
— Наш обычай позволяет это…
Конунг снял с полки в углу заросший пылью сосуд и, вынув плотно пригнанную пробку, нацедил в кружку зеленоватую жидкость. Лишь на секунду коснулся его дыхания сладковатый запах — и точно на миг нахлынула волна, помрачающая сознание, ослабли колени. Он протянул кружку Касту, и тот, выдохнув, проглотил смертоносную жидкость одним глотком, содрогнулся всем телом и, перестав дышать, замер…
Бор молча отвернулся, подошел к открытому тайнику и, упершись, мощным рывком задвинул камень на место. Затем он запечатал проход при помощи кольца Байдура.
В эту минуту вошли дружинники и принялись тушить тлеющие головни. Конунг положил начинающего коченеть Каста на засыпанный обломками стол, за которым они еще недавно беседовали. Дым постепенно рассеивался. Вместе с Гунном они собрали с полок рукописи древние и принадлежавшие руке погибшего. Сложив свитки в один из сундуков, Бор запер его на висячий замок. Он велел Гунну взять сосуды с теми мазями, которыми пользовался лекарь для врачевания его воинов.
— Я поднимусь на крышу башни, чтобы осмотреться. Сегодня мы уйдем отсюда, — сказал князь помощнику. — А ты распорядись, чтобы с рассветом начали складывать погребальный костер…
Он поднялся на башню. Здесь царил ветер, выдувавший призраки страшной ночи своим свежим, холодным дыханьем. На восходе над лесом разгоралась красная полоска зари, и на миг конунгу показалось, что поднимаясь где-то вдалеке, ее пересекает тонкая струйка дыма…
Тело Каста, обернутое в его лучший плащ со сложенными на груди руками лежало поверх погребального костра, возвышавшегося у городской стены. Бор поднес факел, и политые маслом дрова охватило пламя, завеса которого скрыла от глаз собравшихся тело погибшего. Гудящее пламя рвалось вверх, и ветер помог огню быстро превратить в пепел то, что оставалось от отважного и мудрого хранителя преданий…
Бор передал сундук с рукописями на хранение городскому голове. Он объявил собравшимся на погребение горожанам:
— Благодаря помощи и великим знаниям погибшего, я избавил вас от ведьм и закрыл их потайные лазы в город! Отныне спите спокойно.
Однако немало прошло после того времени, прежде чем увидя, как над Лысой горой не является колдовское свечение, самые смелые из горожан решились туда подняться, и нашли следы побоища и истлевший труп чудовищной «собачки»…
С помощью мазей раны воинов почти затянулись и зарубцевались. Бор решил не откладывать отплытие. Это было воспринято с облегчением всеми, ибо неспокойный дух дружины конунга смущал горожан. Следуя смутным указаниям преданий, Бор двинулся вверх по реке Тагэт, к озеру Доннервад.
Глава 8. ЛЕСА ДОННЕРВАДА
Два дня они плыли против течения, прежде чем раскрылось ослепительной синью озеро Доннервад. Бескрайние хвойные и смешанные леса раскинулись по его берегам. Тот, что тянулся вдоль закатного побережья, назывался Тайвал, что значило «перешеек». Он занимал весь обширный перешеек до самого озера Суурярв, простираясь на многие дни пешего пути.
Теперь надлежало решить: куда двинуться дальше?
— Надо идти на юг, на Ланки-Вош, Беличий Город. Там, на торжище мехов, на перекрестье путей узнаем что-нибудь от торговцев или от охотников, — предложил опытный Гунн.
Однако встречный ветер, казалось, подговоренный недругами, не дал им идти вдоль полуденного берега и вынудил повернуть к северу. Они пристали к тайвальскому побережью. Ладья уткнулась в разрыхленный галечник в небольшой бухте и замерла.
— Главное — осторожность! — напомнил Гунн. — Мы бросили на этой стороне четверть сотни хускарлов Бердекса. Хоть и не близко, да за эти дни они могли добраться и сюда.
— Конечно! — согласился Бор. — Костер развести поменьше, и так разложить, чтобы с берега его вообще не было видно. Ночью пускай караулит по четыре-пять человек зараз. А сейчас, Айсат, возьми двоих и разведай незаметно округу!
Лесовик Айсат с двумя такими же опытными лазутчиками бесшумными тенями скользнули в тень деревьев. Прошло около часа, когда серыми тенями они вынырнули из сумерек.
— В соседней бухте брошены несколько рыбачьих лодок. Похоже, челны из Ланки-Вош. Но людей нет, а на земле видны следы борьбы, вроде как вчерашние — должно, в плен их угнали, — доложил Айсат.
— Неужто это хускарлы рабов угоняют? — удивился Бор. — Этого терпеть нельзя. Собирайтесь, — он указал на нескольких воинов, — Айсат поведет нас по следу! Остальные остаются с ладьей, под твоим началом, Гунн. Все готовы? Пошли! — И через минуту спешно вооружившийся отряд исчез в лесу.
Вскоре они добрались до брошенных береговых зарослей лодок. Следы борьбы ясно различимые при свете сумерек и факелов, следы борьбы вели в глубь леса.
— Это не хускарлы, — сказал Айсат, опытный следопыт, внимательно разглядев следы. — У них не башмаки, а обувь лесных жителей.
— Кто же обитает в этих местах?
— Точно я не знаю, но говорят, к северу живут ожуоласы, у них селенье большое есть — Вежа-Кар, Священный Город прозывается почему-то. Но до сей поры не слыхать было, чтобы они рабов захватывали…
— Так поглядим, кому это рыбаки понадобились? — Внезапно, конунг услышал доносящийся откуда-то из чащи тихий плач.
— Что это, слышишь? — Он сделал знак. Айсат, также уловивший этот звук, бесшумно исчез в кустах и через минуту вернулся, неся на руках маленького мальчика.
— Ты откуда взялся? — спросил князь малыша.
— Чужие! Чужие люди, в личинах, увели всех. И мою сестру! — И он снова залился плачем.
— Отнесешь мальчонку на корабль, но будь настороже! — велел он одному из дружинников, который уже бывал здесь и знал дорогу. Остальные же, стараясь идти без шума, двинулись дальше в лес. Через какое-то время все остановились у развилки.
— Сначала попробуем налево, в чащу, — сказал князь, и они гуськом зашагали по новой тропке, окруженной темными молчаливыми стенами деревьев. Спустя полверсты вдруг на траве наткнулись на тело лежащего ничком человека в одежде хускарла. Из спины его торчала охотничья стрела.
— Так, кто-то вмешался, — произнес Бор. — Ну-ка, переверните его.
— И все-таки на нем башмаки, и хускарлы никогда не пользуются личинами! — упрямо пробурчал Айсат. Внезапно губы сраженного дрогнули, когда его повернули вверх лицом, и наклонившийся князь уловил обрывки едва слышных слов:
— Граве…Льют… — Могила, ложь, перевел он про себя. Дыхание раненого прервалось.
Они прошли еще немного, соблюдая осторожность, и внезапно лес расступился. Перед ними была поляна, окутанная ночным туманом, через который слабо пробивалась луна, освещавшая возвышавшиеся то там, то здесь холмики.
— Кладбище. Вот они, могилы… О них говорил убитый на тропе.
— Смотрите! — тихо произнес один из дружинников, указывая на темневший низкий холмик между двух могил. Несколько шагов убедили их, что это мертвый хускарл.
— Вон еще! — Возле разрытой могилы, на дне которой желтели кости, лежали еще двое мертвецов с лопатами в руках.
— Стреляли в спину! — отметил Айсат. — Подстерегли, когда они стали раскапывать могилу, и перестреляли.
— Это значит, что рыбаков действительно захватили не они, — подытожил князь. — Живо поворачиваем обратно — мы выбрали не ту тропу, надо было направо! — И он пошел вперед, не снимая ладони с меча. Возвратясь к развилке, они свернули на тропу, ведущую на север через сумеречные высокорослые сосны. Спустя часа два быстрой ходьбы, в предрассветное время, отряд вышел к опушке леса.
Впереди виднелся поселок или город из почернелых бревенчатых домишек, поплоше, правда, чем дома в Дингарде. Над ним у самого озера поднималась довольно крутая гора. На гребне ее виднелись какие-то строения. От леса поселок отделяла неширокая речка, ее устье образовывало заросшую камышами узкую бухту, вероятно, довольно глубокую.
Князь с двумя воинами спустился среди зарослей к самой воде; его внимание привлекла группа людей, направлявшаяся от поселка к берегу.
— Нет, нет, не хочу! — вдруг взлетел эхом над рекой отчаянный девичий визг и так же внезапно замолк. В эту секунду лучи рассветного солнца озарили все вокруг, запели птицы. Богатырь внимательно следил за происходившим на той стороне.
Несколько человек в одеяниях из звериных шкур мехом наружу держали облаченную в белое фигурку, вероятно связанную. Они сели в лодку и, оттолкнувшись от берега, в несколько гребков вышли на середину реки. Здесь, подняв руки, они хором возгласили:
— Тебе, о повелитель вод, славный Нуме-Торум, дарим эту девушку, чтобы ты давал нам урожаи! — С этими словами люди схватили отчаянно извивавшуюся фигурку, столкнули ее в воду, и она камнем пошла на дно.
Между тем Бор, сразу смекнувший в чем дело, недолго с негодованием наблюдал за происходящим. Скинув плащ и сапоги, он уже скользнул под защитой папоротников в холодную и глубокую воду. Мощными гребками богатырь рассекал пучину, и через несколько секунд смог различить в глубине судорожно извивающуюся фигуру. Вероятно, ее удерживал привязанный к ногам камень. И чье-то мрачное, невидимое пока присутствие ощущалось поблизости.
Меч в руке в мгновение ока рассек веревку с грузом. Безжалостно ухватив жертву за волосы, князь под водой потащил ее к своему берегу. Как безумная, она продолжала извиваться, стремясь всплыть, но, к великому удобству спасителя, ее действительно крепко связали.
В этот момент что-то холодное, скользкое и, вероятно, большое коснулось босых ног конунга. У него уже начинался звон в ушах от недостатка воздуха, но он понял, что явился тот, кому предназначена была жертва. Меч в свободной руке витязя взбороздил подводную темень и глубоко взрезал чью-то твердую шкуру и дряблую плоть под ней.
Вода страшно взбурлила, и конунга с его «утопленницей» чуть не выбросило на берег. Задыхаясь, он выплыл и вытащил свою ношу в прибрежные камыши и папоротник. Утопленница, с кляпом во рту, уже перестала сопротивляться и лежала с закрытыми глазами, не подавая признаков жизни. Это была скуластая девушка с соломенными волосами, руки и ноги ее были стянуты толстой веревкой, и мокрая рубашка облегала стройное тело.
В это время на лодке и на противоположном берегу подняли крик. Взбурлившая вода окрасилась кровью, но это не была кровь жертвы — на поверхности мелькнул лоснящийся белый бок гигантского подводного существа. С омерзением и ужасом наметанным глазом князь опознал в нем огромного, векового донного сома. Так вот кому на съедение отправлялись человеческие существа! Вода молчаливо смыкалась над жертвами, и ни один слух не проникал в соседние края…
Лодка уже поспешно причаливала к берегу, когда вдруг страшным ударом сом опрокинул ее! Люди забарахтались в воде, отброшенные назад, в реку — и внезапно один из них, воздев руки, резко ушел под воду, точно утянутый за ноги — исполинская рыба нашла все-таки себе жертву…
В это время Айсат вдвоем с дружинником уже развязали руки девушки и откачивали воду, которой она нахлебалась. Наконец, щеки ее порозовели, и она открыла ослепительно голубые глаза. С удивлением девушка стала переводить их с одной из окружавших ее воинственных фигур на другую, не понимая, каким это образом исчезли закутанные в звериные шкуры ожуоласы.
— Быстрее, уходим в лес, чтобы нас не увидали с того берега! — распорядился конунг, который уже отдышался и брезгливо вытер остатки рыбьего сала с меча о траву. Он перекинул ошеломленную девушку через плечо, и весь отряд бесшумно скрылся за деревьями.
Остановились они примерно через полчаса.
— Рассказывай, кто ты и отчего ожуоласы хотели принести тебя в жертву? — начал расспрашивать девушку Бор.
— Я Нюбюи из Ланки-Вош. Мы с рыбаками пришли, со мной был младший братишка. Стряпала я для них… На нас вдруг напали жители Вежа-Кара, чего отродясь не бывало, в звериных личинах, всех похватали, повязали и потащили с собой в город. Только братишка мой пропал вовсе…
— Мы нашли его, с ним ничего не случилось: он под кустами схоронился.
— Ой, правда? — обрадовалась девушка. — Нас всех предназначили в жертву богам. Я им больше приглянулась, чем другие женщины, поэтому меня хотели утопить в жертву хозяину вод, страшному Нуме-Торуму. — Лицо ее побледнело от пережитого ужаса смерти. — Как вы спасли меня?
— Я нырнул и выволок тебя из-под носа огромного сома… — сказал озерный конунг. — А где остальные?
— Ах, да… — Нюбюи провела рукой по лбу, точно стараясь согнать ужас или, наоборот, силясь припомнить скрывшееся в тумане. — На горе выстроено огромное святилище, там стоят древние идолы; недавно они построили алтарь для человеческих жертв и собрались провести большое жертвоприношение. Для этого нас и захватили…
— А когда начнут?
— Сегодня до заката… Там еще человек пятнадцать остались, в основном наши, беличьегородские. И еще чужак с закатных стран, его оглушенным взяли, и для главного бога сожгут, наверное… — Она замолкла.
— Ну что, надо понаведаться к ожуоласам да узнать, к чему это они вздумали столько крови людской понапрасну лить? — полувопросительно-полуутвердительно сказал князь своим людям.
— Надо! Надо! — отвечали они. — Только маловато нас, хорошо бы всей дружиной собраться.
— Я с Талмой вперед пойду, на разведку: что да как. Он легкий, я его на дерево могу подкинуть, если сверху поглядеть надо будет. А вы с девушкой вместе, чтобы времени не терять, укрепитесь неподалеку на берегу и пошлите за ладьей. Лучше, если ты, Айсат, возьмешь кого-нибудь и сам сходишь к нашим. И лодки не забудьте прихватить: посуху от них не уйдешь, а в ладье тесно будет, дай нам Юмбел! — Тот наклонил голову утвердительно.
— Лучше с полуночи обойти, с той стороны лес вплотную к горе, по-моему, подступает, — дал совет следопыт.
Разделившись, оба отряда — большой и маленький — двинулись в противоположных направлениях.
Однако Бору удалось одолеть лишь часть пути в обход Вежа-Кара. Внезапно он наткнулся на отряд из десятка ожуоласов, возглавляемых человеком в звериной шкуре.
— Вот он, осквернитель божества! Хватайте его! — крикнул предводитель. Вооруженные люди кинулись на дингардцев.
Выхватив меч, конунг обратился в яростный вихрь мышц и стали. Перерубленные копья, разрубленные щиты полетели в стороны. Истошно закричали раненые, рухнули убитые. Но, разбросав врагов, он услыхал воинственные вопли за спиной. Это Талма уже с трудом отбивался от нескольких противников, наскочивших сзади. Из многих его ран струилась кровь. Бор развернулся и несколькими взмахами клинка отогнал врагов.
На поляне засвистели стрелы, озерный конунг ловко отразил несколько из них щитом, одна вонзилась ему в ногу, но он даже не заметил этого в горячке боя. Снова спереди набросились, крича, несколько копейщиков, но только изготовившись отразить их, Бор почувствовал какое-то движение за спиной, но ничего не успел предпринять: сокрушающий удар в затылок, от которого даже на шлеме образовалась вмятина, свалил его наземь без чувств. Ожуоласы стреляли из камнемета…
Глава 9. ИДОЛЫ НА СКЛОНЕ
Гора носила имя Дункалнис, это значило — Гора у вод. Но было у нее и более древнее имя — звалась она Тодберг, гора Смерти, ибо с незапамятных времен уединенное это место служило поклонению силам зла. Позднее об этом было забыто, но недавно жертвы возобновились.
…Бор медленно приходил в себя. Он обнаружил свое тело обвитым толстой веревкой, точно куколка бабочки, и привязанным к железному кольцу, вделанному в каменную глыбу. Кругом его окружала деревянная клетка из толстых брусьев. С другой стороны камня был привязан кто-то еще, он слышал тяжелые вздохи этого человека. Судя по кучам хвороста, которыми была обложена клетка до уровня пояса, их собирались поджарить.
Клетка находилась на нижней ступени площадки, расположенной выше уровня леса, и следовательно, на вершине горы. Выше он увидел восемь каменных идолов, обращенных к нему и к озеру с грубо вырубленными ликами и признаками пола. Напротив каждого стояло по столбу, обложенному хворостом.
— Значит, будут жреть[1] девяти богам… — вслух подытожил озерный конунг невеселые подсчеты. С боков склон горы был огражден древними валами, а наверху протянулось длинное бревенчатое строение с несколькими воротами и узкими окошками-бойницами. Вероятно, там содержали жертв и находились жрецы.
— Да, скоро нас поджарят, медвежье мясо! — раздался хриплый голос, который показался Бору удивительно знакомым.
— Вирре Бердекс! — воскликнул он. — Каким образом ты уцелел, чтобы попасть сюда?
— Это ты, дингардец? Да, стоило трудиться… Эти шурышкарцы заперли меня до утра, и я той же ночью перерезал веревку и глотку караульному и пробрался к пристани, где был привязан мой добрый старый корабль. К счастью, мои молодцы успели тихонько спуститься на лодках, и мы там и встретились. А затем я решил попытать счастья повыше на реке…
На Бора рассказ этот не произвел особого впечатления, ибо двоедушие озерян казалось ему слишком явным: он сделал за них их кровное дело, и не его вина, что они были столь косоруки…
— Если бы я знал, что пойдешь сюда, я бы позаботился подготовить засаду. Но я не знал этого, а твой успех заставил меня быть осторожнее. Поэтому я легко клюнул на предложение одного своего мужичка, да упокоится он у подножия Тюра, пограбить богатые древние могилы. Нет, пожалуй, другого такого народа, который так любил бы обвешивать своих покойников цацками, как эти лесные выродки. Но только мы, углубившись в лес, занялись этим делом, как полетели стрелы и… Меня спасли доспехи, почти всех остальных положили, хотя, думаю, уцелела еще парочка наших, которые успели вовремя смыться — они были на другой стороне кладбища, и их могли не заметить. Попав в плен, я считал, что этих удовлетворит выкуп — не тут то было…
Хотя голову приходилось буквально выворачивать, и боль после ударов разрывала мозги в клочья, Бор все-таки сумел оглянуться и увидел внизу ослепительную, до горизонта гладь озера среди расступившихся лесов. На площадке появились люди, выносившие большие бубны-кудесы, используемые в богослужении волхвами-кудесниками. Под их рокот придется умирать ему.
Он мог разглядеть ожуоласов вблизи. У них были темные или бесцветные льняные волосы, узкие остроносые лица, в глубоких глазницах которых были посажены невыразительные водянистые глаза. Затем он обратил внимание на отдельно установленный столб, на котором на вбитых кабаньих клыках висело разное оружие, вероятно, захваченное у взятых в плен или убитых. Среди трофеев он заметил несколько хороших хускарлских секир и пожалел, что ни одной из них у него нет сейчас под рукой.
— Как бы нам удрать отсюда? — поделился он с Вирре заветной мыслью.
— Вы не убежите отсюда, святотатцы! — За его спиной прозвучал холодный, властный голос, от которого мурашки бежали по коже. Сбоку вышел человек в расшитой мехом мантии лесного кудесника с глубоко посаженными, как у всех ожуоласов, белесыми глазами.
— Остальных удушат перед сожжением, но до этого все насладятся, как вы сгорите живьем!
— Ты откуда взялся, собака? — спросил его Вирре. — Я тебя здесь раньше не видел!
— Я — жрец Рота Мублену, Повелителя мира мертвых, древнейшего хозяина этой горы, — зловеще улыбнулся короткобородый обладатель кудес. — Крепко он держит вас сейчас своими железными руками, не впервой его идолу раскаляться в жертвенном пламени. Из вод темной Туони произрастает мировое древо, и все живое в конце концов уходит туда. Вы пройдете через огонь, и ваш прах будет развеян в его славу, и не будет у вас посмертного бытия! Мужайтесь в ваши последние минуты — ваши муки будут ужасны!
В это время ворота деревянного строения со скрипом распахнулись и из них начали выводить жертвы. Людей попарно привязывали к столбам, спина к спине. К двум, перед сумрачными богинями, привязали женщин.
— Эй ты, кудесник! Ударь-ка в кудесы, повесели напоследок озерного конунга, он тебе честь оказывает, муравьиный сын! — кликнул Бор жреца. Тигриной походкой снова появился тот, с перекошенным от ярости лицом, сжимая в руке короткую черноблестящую палицу. Он резко взмахнул и через брусья клетки ударил по груди конунга своим оружием. От неожиданной нестерпимой боли богатырь вскрикнул — дымящийся рубец прошел через его грудь.
— Это тебе наперед! — бросил кудесник отходя.
— Огненная палица! — прошипел князь сквозь стиснутые зубы. Но с облегчением почувствовал, что пережженная ударом веревка ослабла, и движениями рук стал постепенно высвобождаться от нее, не обращая внимания на боль.
В это время он увидел, как вперед вышел вождь ожуоласов, — высокий, узколицый человек с льняными волосами, на поясе у которого Бор узнал свой меч, с рубином, сверкающим на рукоятке, как видно оцененный по достоинству.
— Ах ты, собака! Тебе поднесли мой меч! Но я жив еще! — Конунг пришел в ярость, удвоил усилия.
— О великий Рота-Мублен и могучая Керемет! Избавьте мой народ от чужаков под звонкие удары кудес! Накормите мой народ досыта, избавьте его от скудности и нужды! За это мы даем вам много жертв, как это было встарь! Эго я говорю, Прис, вождь ожуоласов! — Он поднял руки, и раздались ритмичные гудящие удары огромных бубнов-кудес, в которые били человеческими берцовыми костями младшие кудесники. Послышалось заунывное пение молящихся. И в тот же момент до князя донесся треск горящих дров и потянуло дымком. Бор понял, что настало время действовать.
Сбросив пережженные веревки с рук, он наклонился и сильными пальцами распутал узлы на ногах. Горло уже першило от дыма, и, кашляя, он почувствовал жар пламени.
— Не бросай меня на огненную смерть, не то я закричу и выдам тебя! — умоляюще сказал ему Вирре, прекративший отчаянно реветь чудовищные ругательства в адрес ожуоласов.
— Я и не собирался бросить тебя в этом месте! — ответил Бор, стараясь развязать ему руки. Дым поднимался, окутывая деревянную клетку и маскируя пленников. Пламя уже плясало вокруг, облизывая решетку, когда хускарл корявыми пальцами развязывал веревку на ногах.
— Теперь — долой отсюда! Только бы нас не расстреляли лучники!
Порыв бриза на секунду отогнал дымовую завесу, и они увидели, что толпа внизу отвлеклась, рассматривая что-то на озере. «Парус, корабль!» — донеслось сквозь шум пламени.
Сильными руками они вцепились, навалившись на один из мощных, горячих брусьев клетки, скрипя зубами, когда их пальцы облизывали языки пламени, и подпрыгивая, когда огонь подбирался к ногам. Не выдержав натиска двух богатырей, брус с треском вырвался из гнезда, и они выскочили наружу — с обгоревшими бородами и волосами, покрытые копотью, прихлопывая ладонями дымящуюся одежду.
Охрана и собравшиеся люди в первое мгновение опешили при виде фигур, вырвавшихся из огня. Прежде чем запели стрелы ожуоласов, богатыри были уже возле трофеев и схватили по хорошему топору и щиту. В ту же секунду они напали со всею мощью на многочисленных воинов, окружавших вождя Приса и, к счастью, вооруженных лишь копьями и мечами. Они были словно косцы на кровавой жатве, и никто не мог им противостоять.
— Поят! Поят! Косцы! Косцы! — в ужасе кричали воины, называя их именем страшных посыльных смерти.
— Освободим других и пробиваемся к берегу! — крикнул Бор.
Богатырь Прис с жестоким смехом выхватил меч и, подняв щит, кинулся на него. Вождь ожуоласов был росл и силен, как бык, и голова казалась маленькой на широких плечах, а льняные волосы падали на шею. Но конунг был слишком разъярен. Он молниеносно отбил копья одного, второго телохранителя, и, когда сверкающий меч, точно змея, устремился для рокового удара, он отразил его и вонзил топор по самую рукоять в тело ожуоласа. Точно срубленная сосна, тот рухнул наземь.
Издав победный клич, конунг молниеносно подобрал свой меч и оглянулся. Ответом ему был ужасный вопль агонии. Это главный кудесник, видя, как редеют ряды ожуоласских воинов под ударами, а стрелки не могут бить, опасаясь поразить своих, стал ужасной жгущей палицей приканчивать привязанных к столбам. Прежде чем Бор преодолел разделявшее их пространство, еще один человек отправился к ногам Рота-Мублена в царство тьмы. Теперь кудесник был перед столбом, к которому был привязан окровавленный Талма, и уже занес палицу для рокового удара.
— Стой, вот он я! — проревел закопченный, как свартен, конунг. И едва успел отразить молниеносный удар палицы толстым сосновым щитом. Щит развалился у него в руках на две дымящиеся половины. Кудесник радостно засмеялся.
— Тебе конец, проклятый дингардец! — И взмахнул легкой смертоносной палицей. Колдовское оружие скрестилось с мечом. Вспыхнуло пламя. Но закаленная в ледяных струях, сталь, лишь зарделась там, где лезвие рассекло огненную палицу на части. И Бор прежде чем обрушить его меч, увидел ужас на ледяном лице кудесника.
— Чернобог мстит! — дико взвыл тот и рухнул с разрубленной головой.
Ни на минуту не останавливаясь, князь ударами меча принялся рассекать веревки, которыми были привязаны обреченные в жертву.
— Не разбегайтесь, держитесь вместе, хватайте оружие и пробиваемся к берегу! — кричал он. Кто мог, подбирал одеревеневшими пальцами оружие и поддерживал совсем обессиленных.
— Смотрите, это наши! — закричал Вирре, продолжавший разгонять перепуганных гибелью вождя и главного кудесника ожуоласов.
Не один, а два корабля пристали к подножью самой горы. Один из них был дингардский, другой — хускарлский. С обоих высыпало человек сорок воинов, двумя отрядами бросившихся в кровавую сечу. Казавшиеся сверху двумя медлительными металлическими гусеницами, они поднимались все выше по склону.
Навстречу им, сверху, устремилось полтора десятка освободившихся людей, возглавляемых двумя богатырями, залитыми чужой и своей кровью. Никто не мог противостоять этому встречному движению: сотни ожуоласов раздаются в стороны перед теми, чьи лица искажены мукой и яростью. Вот уже видны те, кто идет на выручку: левую колонну ведет Гунн, правую — хускарл Рапп. Соединившись вместе, все они быстро двигаются вниз, прикрываясь щитами от стрел, которые уже начинают кое-где посвистывать. Сейчас, вот сейчас ожуоласские парни соберутся с силой и дадут чужакам последний раз в их жизни понять, что здесь для них не место. Вот сейчас…
Но копья дрожат при виде горящих гневом лиц и ощетинившихся вонзившимися стрелами грохочущих щитов.
— Да здравствует конунг Бор! — несется клич.
— Ура Вирре Бердексу! — раздалось с другой стороны. Оба отряда стремительно возвращаются к судам, которые растерявшиеся от такого напора ожуоласы даже не попытались отбить. Разместившись по кораблям, они отталкиваются от берега, и противник лишь в ярости толпится на берегу, пуская бессильные стрелы, в то время как весла и паруса уносят их все дальше в полуденную сторону…
— Вернувшись, мы отошли как можно быстрее, — повествовал Айсат. — Но по дороге мы повстречали ладью хускарлов. Они разыскивали своего предводителя, находившегося у ожуоласов в плену, и решили объединить с нами свои силы. Мы подобрали поджидавший нас отряд и пришли на выручку, кажется, вовремя…
— Сколько мы потеряли? — спросил Бор.
— Один пал, и одного ранило, — отвечал Гунн.
— Послушайте! — обратился князь, не успев даже отмыть лицо, к тем рыбакам, которые вскочили в его ладью. — Те из вас, кто чувствует в себе достаточно отваги для битвы, кого не будут ждать дома материнские слезы, присоединяйтесь к моей дружине! Мне нужны пять человек, ибо столько я потерял безвозвратно!
Однако лишь трое из беличьегородских рыбаков оказались способны после пережитого плена присоединиться к дингардцам. Остальные не проявили подобной решимости, мечтая лишь добраться до дома.
— Нам надо идти на Ланки-Вош. Надеюсь, что мы найдем там следы талисмана, — сказал князь Гунну.
Отойдя достаточно далеко, они причалили к берегу, и рыбаки пересели в свои лодки. Затем хускарлы первые подняли парус.
— Прощай, Вирре! — крикнул Бор их вождю.
— До следующей встречи, Бор! — отозвался тот. — Думаю, сейчас не стоит возобновлять вражду; но мы еще встретимся в другом месте, и я расплачусь с тобой за поражение, которое ты мне нанес! — И с этими словами судно хускарлов пошло прочь.
— Его ничто не исправит! — покачал головой князь. Больше, чем вражда Бердекса, его озаботил жестокий культ жертвоприношения неповинных людей, который не ожидал он встретить даже в самых опасных уголках Озерного Края. Причем культ, лишь недавно возрожденный к жизни чьими-то зловещими усилиями. И еще — впервые, из уст погибающего кудесника, вооруженного страшным колдовским оружием, услыхал он имя зловещего Чернобога как угрозу.
Глава 10. БЕЛИЧЬИ МЕХА
Близ устья реки Рыбны, впадавшей с юга в длинное и глубокое озеро Доннервад, берег поднимался косогором. Смешанные леса уходили на восход и на запад. А по склону и у речного бережка Бор с корабля увидал множество небольших, чисто обструганных избенок, окружавших приречное торжище.
— Вот он, Ланки-Вош, Беличий город, сборное место лесных охотников и пристанище чужеземных торговцев, идущих через волок Иктыль! — сказал Гунн. Десятки людей в полотняных охотничьих безрукавках и в дорожных куколях сбежались на берег встречать прибывших. Однако князь приметил лишь несколько ладей, явно принадлежавших пришлым торговцам. Судя по их виду, хозяева зазимовали тут с прошлого года. Вновь прибывших судов не было видно.
Узнав от рыбаков приставших первыми, что дингардцы — спасители их родных и соседей, беличьегородцы криками восторженно приветствовали гостей. К ним вышел ланкивошский голова Сюзь, что означило «Филин», коренастый, широколицый старик с густыми седыми бровями и седой бородой. Протянув Бору руку, он заговорил:
— Не спрашиваю, цто привело тебя к нам, славный витязь. Располагайся, луцций дом велю вам отвести. В баньке попарься после дальней дороги. А вечером всех прошу на пир — там и поговорим, и сказителей послушаем… — Дингардцы были рады такой дружеской встрече и горячей бане, расслабляющей натруженные мышцы.
К вечеру, когда стылый сырой холод накатил с озера на городок рыбаков и лесных добытчиков, в деревянной пиршественной палате было тепло. Усадив озерного конунга за широкий стол вместе с дружиной и пришедшими на пир беличьегородцами, Сюзь наполнил рога пьяным пивом и спросил дингардского предводителя:
— Ну, витязь, какая такая судьба увела тебя далеце от родимого дома?
— Отыскиваем мы могущественные талисманы, утерянные в старину! — отвечал Бор, поднимая рог за здравие беличьегородцев. — Для борьбы с колдовством, что расползается по Поозерью, точно навозная жижа. Все охватила засуха, почти в каждом городе на людей нападает еще и порча: в Шурышкаре — коварство, в Изкаре — попустительство ведьмовству, в Вежа-Каре — жертвы неповинных людей во славу смертебогов…
— Ну, про ожуоласов-то темные слухи и раньше ходили, что недобрые они соседи, хотя и не такое, конецьно, цто они сотвориць собралися… Ну, кто у темного места живет, сам темный станет… — Сюзь поскреб затылок. — А про талисманы древние и мы, однако, слыхивали. Скажу вот цто: с полудня на восход от наших мест есть большое такое поле с курганами, а дальше — валы древние, никто уж и не скажет, когда и против кого они были насыпаны… Мы зовем их Рароговы, далеко тянутся они, почти до самых гор Харвад на востоке. Есть предание о том, что в былые времена, когда еще не было Хоровода Сейдов на Йемсалу, огненный змей Рарог выжег леса и проложил их, вспахав землю когтями… А на курганном поле том была в старину битва с древними народами… Эх, запамятовал! Как там было, скажи-ка нам Кырныш? Это внук мой, охотник он.
— Сейчас, сейчас! — опрокинул в рот остатки недопитого рога темноволосый молодой беличьегородец в расшитой охотничьей безрукавке. Вытерев усы, он поднялся и, откашлявшись, начал нараспев говорить лесное сказание: — … Это были всадники из далекой степной страны Этелькуза, лежащей на полдень и восход, темноволосые, вооруженные кривыми мечами. Они хотели овладеть Озерным Краем и поработить его жителей, и выжечь его бескрайние леса для своих пастбищ… Но навстречу им встали все племена — каждое выставило свою дружину; возглавили войско конунг Даларн и мудрый волхв Дану…
Чужаки увидели, что леса суровы, а люди Аб Дор крепче камня. Они попытались обмануть вождей, а затем — напугать их. У них было зеркало, изготовленное мастерами с далекого востока. Оно искажало истину и призывало силы из Страны вечной тьмы. Однако поозерное войско находилось под защитой волшебного знамени богини Прии, у Даларна на челе сверкала корона Грома, подобно молнии озаряющая суть вещей, а в руке Дану был поднят посох Юмбела, обладающий великой мощью…
Началась битва! Сражение было кровопролитным, в нем пали и Даларн, и вождь людей Этелькузы. Первого из них похоронили в кургане на поле брани вместе с любимым его конем. А вершину кургана насыпали из шлака походной кузни, чтобы навсегда она осталась бесплодна и обозначала горе осиротевших воинов. А второго взяли с собой его отступившие люди и похоронили где-то далеко на востоке…
Остался Дану один и решил положить после этого крепкую заставу на главном удобном пути с юга — через волок Иктыль. И там он находился, когда с полудня пришли люди в железных панцирях, сражавшиеся строем. Дану решил сам остановить их, и некому было противостоять уже самонадеянности волхва, он обратил посох Юмбела, призывая темные силы свартен, дабы устрашением и ужасом разогнать пришельцев.
Но, к несчастью его, у предводителя их был меч, выкованный для битв в полутени. Говорят, волшебница на одном из далеких полуденных островов создала его и хранился он там как святыня, пока не пробил час и не взял его в руки этот человек в пернатом шлеме. Воспользовавшись мечом, он обратил свартен в бегство, и они, убегая, поразили Дану. Посох же был унесен его бежавшими помощниками. А пришельцы основали каменный город Изкар, который стоит и ныне… И еще говорят, — не все свартен, вызванные тогда, ушли из нашего мира…
— Так значит, этот меч, которым я победил ведьм в Изкаре, принадлежал вначале его основателям? И им они успешно сразились с мощью посоха Юмбела? — удивился Бор. — Но отчего посох обратился к тьме, и как им удалось победить — говорит ли об этом предание?
— Говорят, посох был создан раньше светлого знамени Прии, и оттого не различал он одну и другую стороны волшебства, но, беря темную сторону, терял половину силы… — ответил Кырныш.
— Хорошее предание! — сказал Бор. — И половину его я уже слышал, но здесь оно сохранилось полнее. Интересно, почему? Быть может, следуя его нити, мы сумеем отыскать талисманы…
Утром, когда князь объявил своим людям, что они пойдут вверх по Рыбне, к Иктылю, подошел Сюзь.
— Беспокоюсь я: уже неделю, не меньше, как должны были появицця торговые корабли церез волок, да все нету их. Узнай, витязь, цто могло их задержать? Я тебе в проводники Кырныша даю — он и охотник, и сказания знает. Сам с тобою давеце просился.
— Ладно, разузнаю, — отвечал князь. — А за Кырныша спасибо, приглянулся он мне.
Затем на ладью пришла Нюбюи, с узлом на палке.
— Прошу тебя, Бор, возьми меня с собой! Сирота я, оттого и пошла с рыбаками как стряпуха. А теперь, спасшись от жертвенной участи, выйдя живою из стылого мира, я и вовсе буду никому не мила. Мне нечего здесь оставлять, братишку я пристрою к дальней родне, а потому прошу — возьми меня. Буду вам готовить, помогать ставить парус… — своими синими глазами упрашивала она князя.
— Хорошо, я должен только спросить свою дружину, — поспешно отворачиваясь, чтобы не утонуть в этих глазах-озерах, отвечал конунг. — Эй, други, послушайте! — обратился он к своим гребцам. — Возьмем ли мы на корабль ради стряпни девушку Нюбюи, спасенную нами и не имеющую родных?
— Если угодна она твоему сердцу, озерный конунг Бор, то мы согласны на это, хотя тяжело, может быть, будет сберечь ее во время схватки с врагом.
— Я сама стану рядом с вами и буду помогать! — отвечала отважная девушка.
— Хорошо, так тому и быть! — решил князь.
Оттолкнувшись от берега, корабль двинулся вверх по течению.
Река Рыбна оправдывала название. Язь, сиг и даже форель серебристыми молниями мелькали в ее прозрачной воде, и ловить их было не очень трудно. Недаром беличьегородцы славились как прирожденные рыбаки, хотя городок вырос вокруг мехового торжища. Чем дальше они двигались, тем больше берез стояло по берегам, оттесняя хвойные деревья, и чаще встречались выступающие на склонах каменные глыбы и скалы. Так прошел весь день.
Однако наутро обмелевшая река закончилась гораздо раньше, чем ожидалось. За излучиной, где Рыбну напаивали сильные родники, по дну каменистого русла струился пересыхающий ручей.
— В былые-то годы, по верховьям до самого волока можно было взойти, а нынче — гляди-ка! — воскликнул Кырныш, почесывая затылок.
— Стало быть, нам к волоку пешком идти, — сказал Бор, вылезая из ладьи. — Пятеро со мной, остальные здесь, ждите у корабля. Далеко до волока, Кырныш?
— Отсюда — верст десять, наверное, будет.
Само название Иктыль значило «Древний речной волок». Долго они шли по подсохшему руслу вдоль ручья, до того места, где начинался проложенный еще в древние времена желоб, пересекавший невысокий водораздел.
Бор обратил внимание, что скалы и камни, окружающие волок, в некоторых местах точно оплавлены молнией, некогда ударявшей в них. Не одна гроза должна была свирепо бушевать над этим местом в ту пору, чтобы оставить столько отметин небесного огня…
— Мне кажется, именно здесь происходила та колдовская битва, о которой упоминает легенда… — сказал он Кырнышу. — Но хорошо бы найти место заставы волхва Дану, и тогда, быть может, отыщутся следы посоха Юмбела…
Между глыб, образовывавших нечто вроде котловинки, стояла покосившаяся изба с пристроенной конюшней. Однако людей поблизости видно не было.
— Где же волоковщики? — удивлялся Кырныш. — Тут всегда не меньше десятка молодцев стояло с тяглыми конями. И изба давно не чинена.
Войдя внутрь, они увидели сивого деда, сидевшего на лавке.
— Здрав будь, хозяин! — поклонился озерный конунг. — Где же все люди, скажи? Кто на волоке остался?
— Волоковщики? — переспросил дед. — Да они летось ушли, как работы не стало — а вертаться обещали, как санный путь наладится. Год нынче видишь какой сухой! А вы присаживайтесь, люди добрые — гостями будете.
Бор оглядывался в опустелой избе, и случайно на глаза ему попалась почерневшая древняя чаша, напоминавшая употребляемые для жертвенных возлияний. Механически он взял ее с полки, подивившись каменной тяжести вековечного дерева. И в луче света увидел на ее боку полустершуюся надпись, вырезанную рунами
— «ДАНУ». Это было имя древнего волхва!
— Скажи, отец, откуда эта чаша здесь?! — взволнованно спросил конунг старика.
— Дак в русле волока нашли, в ручье, — спокойно отвечал тот. — Тута ведь в давние времена застава была волховская, прямо на энтом месте и стояла, дед мне говаривал. Вот оттеда и досталась.
— А не слыхал ли ты о судьбе хозяина ее, имя которого вырезано на чаше — волхва Дану?
— Как не слыхать, слыхивал от деда моего! Тут великая битва произошла, тучи грозовые сгустились и молнии засверкали. А как тучи развеялись, открылось, что сгиб волхв Дану. И взяли его верные его, увезли на озеро Суурярв и там похоронили…
— А про посох его волшебный не рассказывал твой дед?
— Был у волхва посох великой силы, и чтобы никто из врагов не захватил его, положили тот посох в могилу к волхву…
— Спасибо, дед! — сказал Бор. Подумал: «Была ниточка — что волхв и его посох здесь похоронены — и нет ее. Где искать могилу на огромном озере? Правда, есть еще могила Даларна на поле битвы с этелькузцами… Может быть, там повезет, и один талисман поможет отыскать другие?»
— Мы будем искать корону Даларна! — повернулся он к Кырнышу. — А отыщем корону — и следы остальных талисманов, может, найдутся. Далеко ли поле роковое, курганное?
— От места, где мы ладью оставили, — день пути на восход.
— Ну, так идем! Прощай, хозяин! — И вместе со своими людьми, покинув жилище волоковщиков, конунг быстро двинулся в обратный путь…
На следующее утро, затемно, оставив на судне полдюжины дружинников, князь двинулся с отрядом лесной тропой на восток. Когда день перевалил на вторую половину и солнце клонилось на закат, с последнего холма открылось обширное поле. То там, то здесь возвышались на нем, точно огромные кротовины, высокие и низкие курганы.
— Вот оно, поле роковой битвы! — указал Кырныш, обводя рукою это пространство, казавшееся неохватным. — До сих пор неохотно селятся люди на кровавом поле, боясь призраков погибших сотни лет назад…
— Где же среди этих курганов искать могилу Даларна? — спросил князь, озирая поле, кое-где поросшее рощицами деревьев.
— Наверное, он должен выглядеть так, словно вершина его сожжена огнем — ведь курган насыпали из кузнечного шлака, — предположил проводник. — Но в каком углу поля он — не знаю…
— Разделимся на три отряда: пойдем Гунн, Айсат и я, разойдясь в разные стороны. Поле не так велико, как кажется. Поиски начинаем немедля, авось, отыщется, — распорядился Бор.
Дойдя до середины поля, озерный конунг увидел курган средних размеров, укрывшийся среди купы сосен и берез. Низ кургана был некогда укреплен плитняком, кое-где проглядывавшим сквозь густой дерн, но верхушка была рыжа и гола, точно кострище. Ну, да — это был древний шлак кузни! Бор поднял свой рог и затрубил, и звук его разнесся далеко — вскоре откликнулись рога Гунна и Айсата. Они спешили на сбор.
— Должно быть, они спешили предать земле своего предводителя и отметить могилу. Сделать ее вершину бесплодной было неглупо, — сказал Бор. — Здесь возвышенность, с которой хорошо озирать поле битвы. Тут, наверное, он пал и на том же месте и был погребен… Что же, пусть его дух простит нас! Возьмем лопаты и примемся за дело!
Не прошло и двух часов, как показались древние бревенчатые плахи — части разобранного жилища, покрывавшие сверху могилу.
— Прости нас, дух Даларна, если ты покоишься здесь, за то, что мы нарушаем твой покой! — сказал конунг торжественно. — Гунн, Айсат — поднимаем! — Они ухватили отрытые концы одной из плах и, с натугой подняв, отвалили на склон. Из темной дыры вышло сухое, холодное поветрие веками запечатанного подземелья.
Глава 11. РАРОГОВЫ ВАЛЫ
Отодвинув еще одно бревно, они открыли погребальную камеру и заглянули внутрь. Им открылись мрачные внутренности могилы. Сохранившись в сухом воздухе, прямо на них смотрел пустыми глазницами обтянутый засохшей кожей скелет рослого воина в древних доспехах. Рядом с ним простерся костяк коня. Длинное полуистлевшее копье лежало в могиле наискось. В углу склепа находились шлем и щит с двенадцатилучевой звездой, нарисованной в центре. Череп воина с сохранившимися светлыми волосами был непокрыт.
— Двенадцатилучевая звезда — знак Даларна! Нет никаких сомнений, это он! — воскликнул Кырныш, указывая на щит.
— Но где же корона? Быть может, она скрыта на груди? — Бор, спрыгнув в могилу, отвернул истлевший плащ. — Что это?! — вырвалось у него, когда он увидел обломанный проржавевший наконечник копья, торчащий из опавшей груди мертвеца. Копье застряло в кости. — Отважный Даларн, вождь, был убит в спину?!
— Да, это так! — ответил побледневший Кырныш. — Тем, кто обучается сказанию о Рати, на последнем занятии учитель передает темную его половину… Ты видишь, конунг, он в убранстве конного воина, и с ним положен его конь, заколотый над могилой? Даларн возглавил тех, кто, подобно людям из Этелькузы, оседлал коня вместо ладьи. Конь лучше, если желаешь захватить власть на твердой земле. Даларн хотел стать единственным конунгом всего Озерного Края, в ту пору это носилось в воздухе, каждый хотел власти. Но лишь его дружина была самой сильной, и он уже мог навязывать свою волю почти всем и не так уж и считаться с волхвами… Но когда многие из его сторонников и людей пали в битве и враг был разбит наголову, было решено, что Даларн станет дальше опасен, а сейчас он слаб… И его ударили в спину…
— Так его убили свои, люди из Поозерья?
— Да, так говорит сказание. И свершилось это не без ведома волхва Дану, стоявшего плечом к плечу с ним…
— Эй, но короны все ж-таки нигде нет! — вернул всех к печальной действительности Гунн. — Или постойте, вот плита, и на ней нацарапаны какие-то руны! Может быть, в них ключ к тайнику?
Бор повернулся к тому углу, на который указывал его помощник, и рукой стерев пыль веков с вертикально установленного плоского камня, прочел наспех нацарапанное четверостишие:
В пляске мечей
Был в спину сражен;
Венец его поднят
Вражьей рукой.
— Вот так-так! Значит, могучий талисман был захвачен врагами?
— В песне о Рати говорится, что Дану одолел и низверг в Туонелу всех вражьих колдунов. Стало быть, враги не могли узнать о волшебных свойствах короны, зато польстились, наверное, на ценность чистого древнего золота, из которого она была сделана, — предположил проводник-сказитель.
— Как же нам узнать это, во имя Юмбела? — воскликнул Бор.
— Можно поехать к потомкам людей из Этелькузы, они обитают за Рароговыми валами, в полудне пути отсюда. Может быть, они сохранили какие-нибудь воспоминания об этих событиях и о судьбе венца? — предложил Кырныш.
— Так тому и быть, — согласился озерный конунг. — Засыплем курган до темноты, чтобы прах Даларна не был осквернен, заночуем в поле, а завтра — в путь.
Кряхтя, они вместе с Гунном снова навалили бревна на склеп, и дружинники принялись засыпать могилу, пока курган не приобрел прежний вид. Срубив пару засохших елок, они развели поодаль костер и заночевали.
Ясным утром дружина двинулась дальше, прямо на юг. Вскоре после полудня Бор увидел темную полосу на горизонте, которая спустя час превратилась в высокую, хотя и оплывшую насыпь, шедшую через широкие поляны и рощи от одного конца видимого пространства до другого.
— Это и есть Рароговы валы? — спросил конунг, озирая грандиозное сооружение.
— Да, — ответил Кырныш. — Мы сюда редко приходим охотиться: леса здесь редеют. Предания об этих валах говорят, что Рарог перепахал эту землю, чтобы защитить Поозерье от змей, надвигавшихся с юга. Так это или нет, но иногда в этих валах находили истлевшие кости, древние бронзовые шлемы с зубчатым, как пила, гребнем, бронзовые наконечники стрел и копий и значки, изображавшие змей. Легенды утверждают, что валы насыпаны колдовством еще до того, как встал Хоровод Сейдов на туманном Йемсалу…
— Почему их не использовали в битве Даларна и Дану, ведь через них не так просто перебраться верхом на конях? — удивился Бор.
— Ближе к Иктылю есть широкий проход. Люди из Этелькузы разбили заблаговременно выставленную на валах стражу и успели пройти на эту сторону, говорит сказание. Теперь они, отброшенные, осели в Завалье, среди березовых и сосновых колков… — ответил проводник.
Поднявшись на верхушку громадного пологого вала, они увидели с его высоты огромные пространства трав и кустов. На краю ополья виднелся приютившийся там поселок из черных конических домиков.
— Это селение этелькузцев, — указал Кырныш.
— Пошли, — только глянул князь исподлобья и сбежал по склону вниз, за ним и остальные. Но не успели они пройти немного от вала, как от поселка уже отделилась группа всадников и стала приближаться к ним, растекаясь постепенно полукругом. Сблизившись, они завыли и, вскрикивая: «Дельбеген! Дельбеген!» — принялись размахивать над головами кривыми мечами, копьями и потрясать небольшими круглыми щитами. Уже ясно виднелись их круглые шапки, по бокам опушенные черным мехом, черные нательные полушубки всадников и между них — широкие желтоватые лица и черные пряди длинных волос. Земля задрожала под копытами коней.
Отряд выстроился в круг, ощетинясь копьями. Всадники с воем наскочили, уклоняясь от острий и стараясь сбить с ног людей. Бор, выхватив меч, ринулся вперед и ударами мечом плашмя принялся ловко сшибать конников. В одну минуту он ссадил троих или четверых удальцов, выпавших из седел с сильными воплями. Всадники отвернули и закружили в нескольких десятках шагов.
— Чего надо, лесовики? Зачем пришли? — крикнул самый рослый, у которого на шее сверкал золотой медальон с изображением головы коршуна.
— Мы пришли с миром! Я хочу расспросить ваших стариков о давних временах! Поэтому я даже никого не ранил, хотя вы напали первыми! — крикнул Бор. — Согласны ли вы принять нас как гостей?
— Хорошо! Если вы с миром, мы примем вас! Это обещаю я, Охаз, предводитель всадников.
Бор был рад, что не произошло стычки: конные лучники были бы смертельно опасны для маленького отряда.
Повсюду вокруг селения паслись кони и скот, такие тощие, что становилось ясно — засуха не обошла и эти места. Люди также выглядели истощенными и истомленными. Поселок состоял из куполовидных круглых домов из дерева и плетенки, крытых потемневшими от непогоды кошмами и шкурами. Эти дома напомнили князю маленькие храмы Поревита. Молчаливые чернявые женщины в нагольных шубах и окружавшие их грязные детишки сидели и работали между домов.
— Мне нужно поговорить с главным вашим волхвом или кудесником — как у вас называют людей, знающих нить преданий? — обратился Бор к спешившемуся Охазу. Тот сделал ему знак следовать за собой. Перед самым древним из бревенчатых шатров стоял шест, увенчанный резной головой коршуна, с него свисали лошадиные хвосты и колокольцы.
— Здесь живет шаман Гере, он старый и много знает. Если он захочет принять тебя, можешь говорить с ним, — сказал Охаз и поднял полог. Князь кивнул и вошел в полутемный шатер.
Воздух внутри нельзя было назвать благоуханным. Старик в лисьей шубе, с расшитой шапкой на голове, из-под которой виднелись седые лохмы, расположился на низком сиденье у огня.
— Я, озерный конунг Бор из Дингарда приветствую многоумного шамана Гере и прошу не отказать его в мудром совете! — произнес гость.
— Привет и тебе! — отвечал хозяин. — Присаживайся. Какой совет тебе нужен?
— Я прошу помощи в поисках. Давным-давно была битва между нашими предками. И погиб в ней озерный вождь, и корона его потерялась — известно лишь, что была она унесена с поля брани воином из Этелькузы. Не говорят ли об этом ваши сказания?
— Да, — ответил Гере и повернул свое желтое, высохшее лицо к гостю. — Есть у нас песня о том, как народ наш пришел в эти края и отвоевал у лесовиков право на те земли, что сейчас мы занимаем. Но погиб в той битве победоносный вождь Эрезуга… И в качестве посмертного дара был поднесен ему венец князя лесовиков… И по сей день лежит он в славной могиле Эрезуги.
— Скажи мне, шаман, где эта могила? — взволнованно спросил Бор.
— А зачем тебе знать это?
— Этот венец — один из талисманов, необходимых для победы над колдовскими силами, вызвавшими засуху в Озерном Крае, от которой, как я могу судить по облику ваших людей и животных, жестоко страдает и твой народ, многомудрый Гере.
— Я скажу тебе то, что знаю. — Шаман подбросил в огонь щепотку высушенной травы, которая, вспыхнув, обратилась в клуб дыма с резким терпким запахом, вызывающим легкое головокружение. — В древней гробнице, высеченной неведомым племенем в незапамятные времена, нашел свое последнее пристанище славный Эрезуга. Там он спит, ожидая, когда придется идти на выручку своему народу в новой битве!
— Ты уклонился, мудрый Гере — как найти эту могилу?
— Ах, да… Говорится в песне, что она там, где каменные великаны поднимают свои головы над лесом, на каменистом плато. Вход в нее обращен на закат… Но много, много дней пути до нее. За прошедшие века леса на востоке стали гуще и темнее, и опасны они сделались для путников!
— Что же, мы достигнем этого места или погибнем!
— Ладно. Но поклянись тенями предков, что не потревожишь Эрезуги и не возьмешь из его могилы других драгоценностей!
— Клянусь на лезвии моего меча! — Вынул Бор клинок и, опустив плашмя, положил руку на лезвие.
— Тогда я дам тебе самому мне непонятный совет из песни: остерегайся коршуна, ибо он поставлен стеречь покой Эрезуги! — С этими странными словами Гере умолк и, закрыв глаза, засопел, точно спящий.
Князь вышел наружу и в сопровождении ожидавшего его воина-этелькузца возвратился к своему отряду, и они отправились в обратный путь. Их сопровождали люди осторожного Охаза, с сожалением смотревшие на добротное оружие чужаков, но уважавшие обычай гостеприимства. Солнце уже склонялось к закату, когда они подошли к Валам.
Вдруг на гребне показался бледный силуэт всадника.
— Эрезуга! — суеверно прошептал Охаз, желтея еще больше. — Он предостерегает нас!
— Даларн! — воскликнул Кырныш, складывая руки.
Внезапно всадник резко повернул голову, и все увидели его рогатый шлем и огненные круги глаз. Словно грозя, силуэт поднял руку — и исчез!
— Рота-Мублена иногда изображали таким! — сказал тихо многоопытный Гунн, и всех точно овеяло холодом.
— Вы навлечете на нас проклятие предков! — выкрикнул в ярости Охаз.
— Тихо! — сказал конунг, убирая в ножны уже выхваченный меч. — Не знаю, зачем явился этот выходец из мира Туонелы, но это — предупреждение, и будем настороже!
У вала два отряда расстались, и дингардцы поднялись наверх, чтобы идти на свою сторону. Бор, приметивший где стоял «всадник», вдруг наклонился и вынул из земли, отряхивая приставшую почву, зеленый полуокислившийся пробитый бронзовый шлем с выступами для рогов и пилообразным гребешком наверху.
— Вот все, что осталось от того, кто явился нам из Туонелы! — показал он свою находку остальным. — Недаром вооружение его показалось мне ужасно древним! Но кто вызвал его, чтобы припугнуть нас? — Он покачал головой. — Долог путь к горам Харвад! Но мы должны поторопиться, ибо я чувствую, что с каждым днем петля колдовства все туже охватывает нашу страну!
На следующий день к вечеру они добрались до корабля. И к закату третьего дня подошли к пристани Беличьего города.
Глава 12. ЖИТЕЛИ ТЕЛЕОРМАНА
Бор отправился к Сюзю и рассказал ему все, что узнал.
— Где же эти каменные исполины в горах? — спросил он.
— Слыхал я о том плато… — задумчиво говорил Сюзь. — На восходный берег озера пойдешь водою, а дальше — через лес Телеорман придется идти к горам… Кырныш охотник опытный, он поможет найти дорогу — я его с тобой отправлю. Хоть он в те места и не хаживал — да лучший наш следопыт!
— Телеорман… — Князь поскреб бороду. И до него доходили зловещие слухи об этих дебрях, глухой окраине Озерного Края.
— Говорят, в горах Харвадских не все цисто — да мало ли какие слухи ходят? Не в одиночку пойдете, дружиной. Молитву за тебя богам вознесем, — успокоительно рассудил Сюзь.
Услышав о судьбе Даларна, он призадумался:
— Даларн, слышь, у Рароговых валов, на опольях своих коней выпасал. Да люди его многие с севера были. Оттого, увидя, цто на юг им ходу нет, пошли они воевать себе земли где-то на полноци… Да ушло то войско, и слуху о нем никакого не стало. Так и пропали…
Наутро вышли в озеро. Целый день шла ладья правым бортом вдоль слегка извилистого, поросшего лесом берега, все круче забиравшего к полуночи.
С приближением вечера, они пристали у приметного скалистого наволока, прикрывавшего их глыбами камня от полуночного ветра.
— Отсюда надо идти пешком, — сказал Кырныш, когда корабль вытянули на берег. Разбив лагерь для остающихся, они развели большой костер и предались долгожданному отдыху.
На следующее утро, оставив полдюжины человек караулить ладью, Бор и его люди, взвалив на плечи мешки с припасами, двинулись в глубь леса. Таинственно потрескивала кора вековых деревьев, и только иногда вдруг раздавался далекий стук дятла. Девятнадцать человек, считая Кырныша и Нюбюи, шли гуськом по звериной тропке уходившей в чащобы. Так двигались они целый день, преодолевая порой лесные буреломы и гари, иногда им попадались места, похожие на заросшие еще в старину вырубки.
Под сумерки они выбрались к журчащей лесной речке, на берегу ее раскинулась обширная поляна, оставшаяся от старинной запашки.
— Деревня! — вдруг воскликнул радостно кто-то из дружинников, заметив избушки на противоположном конце поляны. Но чем ближе подходили они к ним, тем беспокойнее становилось на душе: ни огонька, ни звука не было там. Наконец Кырныш остановился, содрогнувшись и резко выдохнув:
— Столпы!
И действительно, избушки были гораздо меньше, нежели представлялось издалека. Они стояли на четырех бревенчатых ножках и не имели даже волоковых оконец — был только темный проем входа, обращенный на закат. Целый век простояли в уединении эти домовины, приподнятые над землей от дикого зверя!
— Сто лет уж, наверное, как последний из них был поставлен, а и до них было много! — нарушил затянувшееся молчание Кырныш, показывая на темневшие то там, то здесь холмики сгнившей трухи. — Вон сколь мертвых упокоилось; долго жили тут люди…
— Но отчего столпы перестали ставить? — спросил вдруг Гунн. — Место забросили, или вовсе ушли отсюда?
— Интересно, ведь как раз сто лет назад появились ведьмы в Изкаре, — прикинул сроки Бор. И эта зловещая параллель не развеяла невольного трепета, который вселяло в душу каждого это место вечного упокоения.
— Лучше заночевать подалее отсюда! — заключил всеобщее мнение Гунн.
Проходя мимо заброшенных столпов, Бор заглянул в один из домиков, и в лучах низкого солнца увидел желтые кости, причем ему показалось, что у скелета недостает одной ноги. Заинтересовавшись, он посмотрел в другую избушку, в третью и отметил, что у скрючившихся там костяков также не хватает рук или ног.
— Что бы это могло значить? Впрочем, наверное, мелкий зверь все-таки добрался, или вороны растащили кости…
Под утро князь сквозь сон услышал слабый вскрик и шум, а когда он окончательно проснулся, то первое что увидел — уже угасающий в предрассветной дымке костер. Караульщиков не было видно. Он вскочил на ноги, точно подкинутый пружиной, и сон сняло словно рукой, когда он увидел неподалеку от себя разбросанные щит и копье, хозяин которых отсутствовал.
— Вставайте! — поднял он всех на ноги приглушенной командой. В кустах нашелся еще один щит.
— Наши караульные исчезли, их похитили! — воскликнул он. — Но почему не тронули остальных?
— Наверное, они могли захватить лишь нескольких пленников, надеясь замести следы? — предположил Айсат.
— Так ищи их следы, зоркий Айсат! Отыщи их, меткий Кырныш! — в бессилии сжимал рукоять меча предводитель дингардцев. Во мгновение ока, бесшумно свернув свой стан, они бросились за следопытами, угадывавшими путь ночных похитителей по неведомым для непосвященных признакам.
Часа через два отряд вышел вдруг к широкой лесной прогалине. Посреди поляны виднелась изгородь, до половины скрывавшаяся в утреннем тумане. Тын этот, ограждавший, как видно, двор, имел весьма зловещий вид: в нем на высоких тычинах торчали человеческие черепа и истлевшие людские и звериные головы. За тыном темнела кровля каких-то хором.
— Здесь они! — уверенно сказал Кырныш.
— Что это?
— А, кощуний двор.
— Какой?
— Головы на тычинах видишь? Так кощуны, черные лесные волхвы, свои хоромы огораживают. Хозяин кощунит на болотах, со свартен темные дела творит… И челядь у него, поди, не пойми кто…
— Отчего же он двор тут свой поставил? Людей вроде, поблизости не видать…
— Оттого и поставил, что мило ему безлюдье… Нападем или добром будем просить вернуть наших?
— Пойдем ближе, там посмотрим. — Бор поправил меч и проверил, хорошо ли вынимается висящий за плечами тяжелый ржавый клинок, победитель ведьм, который он на этот раз взял с собою. Пригибаясь, он бесшумно побежал в тумане к зловещей ограде, остальные понеслись следом за ним.
Ничто не нарушало призрачную тишину утра. Внезапно, когда оставалось несколько шагов до подножия частокола, из земли поднялось перед ними темно-багровое, гудящее, клубящееся пламя, широким кольцом охватывавшее двор.
— Огненная крада! — Дружинники и проводник отпрянули назад. Только князь не растерялся ни на секунду. Выхватив у одного из своих бойцов копье — а дингардские копья имели древки толстые, как рогатины, — с разбегу ткнул его в землю, прыжком перелетел через пламя, опалившее подошвы сапог, и приземлился у самого тына. Затем он с размаху воткнул нож в дерево на уровне пояса. Вскочив ногой на рукоятку, рискуя упасть в густое пламя, опахивавшее жаром спину, пальцами уцепился за сучки и трещины палей и, вспрыгнув, повис на руках на краю частокола.
Подтянувшись, он выглянул из-за ограды. Во дворе несколько вооруженных слуг в одеждах из шкур наружу мехом и видом своим мало отличные от зверей, поспешно готовили несколько укрепленных на тыне самострелов. Они опешили, увидев над частоколом бороду и яростные глаза князя. Этого мгновения ему хватило, чтобы взобраться наверх и соскочить во двор с мечом в руках. Люди с темными сальными волосами до плеч, заросшие бородами до ушей, кинулись на него со всех сторон, замахиваясь топорами и рогатинами. Но несколькими молниеносными ударами своего блестящего лезвия озерный конунг заставил их всех с воем ретироваться.
Подскочив к воротам, запертым толстой слегой, он ударом сапога выбил ее и потянул скрипящую створку на себя. Однако и там бушевало пламя, преграждавшее путь его людям. Бор развернулся.
— Зови хозяина! — заревел он. — Пускай отдает моих людей! Или все здесь разнесем по бревнышку, по косточке!
— Ты меня, Верхарда, зовешь? — раздался вдруг голос из глубины странного терема, представлявшего широкий сруб, поставленный на более узкий, глухой — так что на второй этаж по стене нелегко было бы забраться. На крутой разборной лестнице показался человек в куколе, из-под которого выглядывало узкое, как топор, щетинистое лицо с горящими глазами. В руке он держал небольшой ковш на изогнутой длинной ручке, в котором что-то шипело и клокотало.
— Я сожгу тебя, дерзкий! — прошипел он. Слегка побледнев при виде сверкающего меча, кощун сделал все же еле заметное движение, чтобы выплеснуть содержимое ковша на князя. Но таким же неуловимым взмахом Бор вышиб ковш, и тот раскололся оземь, и бурая земля, покрытая жухлой травой, мгновенно почернела и запузырилась.
— Выдай моих людей, или умрешь! — Конунг так же молниеносно поднес лезвие меча к горлу кощуна. Тот, точно обжегшись, отпустил схваченные было гальдерские четки на груди и как завороженный уставился на смертоносную сталь.
— Хорошо, хорошо! Только будь осторожен с мечом, прошу! Эй, люди — вывести пленных! — Торопливые слуги быстро отперли погреб и вывели оттуда двух оглоушенных дружинников в порванной, окровавленной одежде. Бор бросил зловещий взгляд на похитителя, от которого тот содрогнулся.
— Теперь погаси пламя! — Кощун пробормотал несколько слов, сделал рукой замысловатое движение — воздух содрогнулся, и пламя за воротами унялось, как не бывало.
— Зачем ты захватил их? — спросил князь, но кощун только в ужасе покачал головой — даже страх смерти не мог заставить его развязать язык, и Бор, поняв это, призадумался. Он велел хозяину следовать за собой, не опуская меча, и последним перескочил широкий обугленный ров, глубиной лишь до колена, дно которого покрывал густой слой сажи. Снаружи его и освобожденных ожидала, подняв копья и щиты, верная дружина.
Когда ворота захлопнулись позади них, кощун появился наверху и в злобе прокричал:
— Погоди! Ты еще узнаешь, что́ эти леса и кто в них живет! Ты раскаешься еще! — В голосе его звучали неизбывная тоска и лютость.
— Странные эти кощуны… — сказал позже Кырныш Бору, — загадками говорят, а мороз по коже пробирает. Но вряд ли он человечиной балуется…
— Тогда для чего или для кого он захватил наших людей? Вот вопрос… — Князь покачал головой.
День перевалил на вторую половину, когда они вышли к странной деревне из покосившихся домишек стоявшей посереди обширной вырубки. Границы ее обозначали столбы с вырезанными на них головами волков, зайцев, птиц. В невысоком заборе, ограждавшем поселок от леса, торчали почерневшие тычины с желтыми черепами.
В деревне оказалось на удивление немного людей — белесых, со свинячьими, мутно-светлыми, без ресниц глазами. Они были молчаливы, казались равнодушными ко всему. Стариков нигде не было видно.
— Как зовется ваша деревня? — спросил Бор какого-то мужчину.
— Грива, — ответил тот скупо.
— Не знаешь, как дорога к Харваду идет в здешних болотах?
— Да вот так и идите, все прямо и прямо на восход — не заблудитесь, холмы выведут, — отвечал тот с простодушным видом, но Бору на миг почудилось, что глаза мужичка при этом как-то не по-хорошему сверкнули.
Когда вышли они за пределы деревеньки, где не было причин задерживаться, Гунн наконец произнес:
— Странно это… ни серпа, ни косы не видно, ни даже гвоздя где вбитого и то нет… Будто без железа живут. Конечно, мы в дома не заглядывали — ежели они железо издалека покупают, так в избе все припрятано…
Только когда ушли они далеко, то поняли, что обманул их мужичок. Кругом, куда ни кинь взгляд, чавкало болото. Кырныш шел молча, по какой-то им одной угадываемой тропе выбираясь на сухое место. И вот наконец, когда солнце совсем опустилось, вышли они на безлесое плоское всхолмие.
— Странно, место такое, что вроде и люди должны быть на этом холме, или хоть следы их остаться… — Кырныш внимательно оглядывал широкую прогалину. Трава и поросль на песчаных грядах были притоптаны, а на соснах, окружавших округлую площадку, виднелись многочисленные глубокие царапины.
Внезапно в середине площадки он увидел каменный столб, украшенный искусно вырезанными зубастыми пастями и увенчанный странной фигурой зайца — и даже побелел:
— Диверкиз! Лесное божество смерти!.. Так вот куда мы зашли!
— Кто это? Что тебя поразило? — схватил его за плечо Бор.
— Мы в логове волкодлаков, конунг, — сказал Гунн со спокойствием человека, привыкшего за долгую жизнь смотреть в лицо любой опасности.
— У нас рассказывают, что среди болот живут люди, которые в особые ночи превращаются в волков, — пояснил Кырныш. — Но кто с ними повстречается, тот ничего уже не скажет. Иногда находят в отдаленных местах, близлежащих к Телеорману, останки людей, разорванных на части, или с отгрызенными руками и ногами, умерших от потери крови и нестерпимого ужаса…
— Так вот почему покинутым оказалось кладбище со столпами! Исчезли, погибли все, некому было об этом поведать! — воскликнул князь. — И давно идут у вас эти рассказы?
— Давно… Говорят, пришлые они откуда-то; а вернее — размножились в глухих полуночных лесах. Быть может, после битвы Даларна началось это, когда с севера многие ушли на нее, а не вернулся почти никто… Поклоняются они богу Диверкизу в образе зайца, как символу изменчивой смерти. Вот здесь — их мольбище, и должно быть сегодня — та самая ночь!
— Надо бежать, пока не смерклось совсем! — воскликнул озерный конунг. — Теперь-то ясно, зачем наши люди понадобились кощуну — откупается пес от волкодлаков жертвами, а не удается — так огнем испепеляющим грозится!
Минув каменного идола, у подножия которого с содроганием увидали полуистлевшую кучу изгрызенных человеческих черепов и костей, они снова углубились в лес. Кырныш торопился, ведя их среди лабиринта болот, однако ночь застала их все еще не так далеко как хотелось бы. Нарубив смолистых ветвей, они сделали из них факелы и двинулись дальше освещая себе дорогу.
Поздно вышла полная луна и озарила чащу своим мертвенным сиянием. И откуда-то издалека послышался многоголосый волчий вой. «Это стая напала на след!» — в страхе закричала Нюбюи в предчувствии неминуемой гибели, и Бор впервые пожалел, что взял ее в это путешествие, тяготы которого она до сей поры мужественно сносила.
— Вперед! — крикнул он. — Будем идти до конца, и мы победим!
…Волкодлаки набросились молча, со всех сторон сразу, злобной, молчаливой стаей. И ничто не спасло бы людей, если бы не боевая выучка: они сразу образовали замкнутый круг щитов и копий, одним из звеньев которого служил Бор с двумя разящими мечами в руках. Для волкодлаков одинаково смертоносным было ржавое лезвие, странно легко пронзавшее их, и сверкающий меч, рубивший живучих оборотней пополам.
Но вот один боец пал, второй… На третьего волк-оборотень прыгнул, и он, пронзив врага, сам так и умер, стоя, поддерживаемый под локти товарищами. У многих кровь лилась из ран. Волкодлаков, наверное, были сотни.
Князь, весь в крови, работал как мясник на бойне. Те, кого он ударил своим мечом, уже не обернутся ничем, кроме корма для червей. Но остальные люди начинали выдыхаться, их удары слабели и скользили по гладкой шерсти врагов.
Неожиданно Кырныш, поставленный вместе с Нюбюи в середину круга как незаменимый проводник и только с топором оборонявший образующиеся в обороне бреши, указал на небольшой холмик, на верхушке которого что-то темнело:
— Скорее туда, и мы спасемся!
Тогда, отбиваясь от неослабевающего натиска волкодлаков, они отступили на этот холм. Темный камень оказался древней каменной головой, на губах ее змеилась презрительная улыбка, адресованная тем векам и тысячелетиям, которые не сумели совладать с нею.
— Есть у кого-нибудь золото? Скорее, или мы погибли! — крикнул Кырныш. Бор, на секунду воткнув один из мечей в землю, снял с пальца и бросил ему золотой перстень Байдура.
Кырныш схватил перстень и поднес его к каменным устам.
— Тебе жертвую золото, Ойум-древний, для спасения душ храбрых витязей и девушки от оборотней! Произнеси свое заклятие! — воскликнул он. Внезапно, как показалось на секунду обернувшемуся князю, слепые каменные глаза раскрылись и наполнились белым огнем, а лук презрительных губ изогнулся еще больше и бестелесный Голос прошептал Слово, эхом отдавшееся в ночном лесу. Волкодлаки замерли, а затем всей стаей, как один, обратились в беспорядочное бегство, мгновенно исчезнув между деревьями.
— Что это?! — воскликнул конунг, опустив оружие. Его люди, стараясь отдышаться, истомленно опустились на землю. Руки Кырныша были теперь пусты, и каменная голова вновь казалась мертвой.
— Из поколения в поколение, от прадеда к деду передавалось у нас предание о капище Ойума, болотного бога, которому в старину поклонялись, молились и приносили жертвы древние люди! — сказал проводник. — Говорили, что был это каменный исполин, увязший в болоте, и лишь голова его поднималась над землей. Золото делало его всемогущим. Давным-давно, когда еще строился Хоровод на Священном острове, здешние болота были еще обширнее и кругом жили племена, поклонявшиеся Ойуму и приносившие ему золото и жертвы, топя их в трясине. Среди них, были возможно, и немногочисленные тогда волкодлаки… Но племена исчезли, болото почти заросло, а идол на холме, некогда бывшим островом, остался… Но, видно, изголодался по драгоценным жертвам, и жадно принял наше золото…
— Случай спас нас… Или благие боги? — Бор покачал головой. Измученные люди улеглись прямо на холме, забывшись тяжелым сном…
Глава 13. СКЛОН ХАРВАДА
Чем дальше люди углублялись в чащобы Телеормана, тем больше лес оправдывал имя «Безумного». Болота волкодлаков сменились буреломами. В жарком сухом лесу не было воды — только корни вывороченных из песка деревьев, да злобные надоедливые оводы. Лишь к вечеру стало полегче — они начали подниматься на возвышенность, где их овевал прохладный восточный ветер.
На следующий день подъем сделался круче, почва стала беднее и каменистее, а с открытых мест можно уже было разглядеть окружающие леса. Где-то там, выше гребнем дракона громоздились скалы.
— Вот он, Харвад-хафьель! — воскликнул Бор, кому хотелось петь при виде могущества диких вершин: — Скалы Харвада!
Они вышли на тропу, ведшую на юг. Вдруг под скалами появилась фигура, она молча размахнулась рукой, и нечто блестящее быстро понеслось вниз по склону, прямо на отряд дингардцев. Стремительно несущийся предмет трудно было разглядеть, но князь велел отступить с открытого места под прикрытие деревьев. Прикрываясь щитами, все постарались быстрее исполнить приказание, но один из дружинников замешкался…
Вблизи таинственный предмет оказался летящим со свистом колесом, обод которого сверкал огнем. Отставший человек поднял щит, но колесо подпрыгнуло слегка, раздался удар, жуткий вопль — и… оно выскочило из спины несчастного! Щит и человек были рассечены пополам! Ужасный вопль еще стоял в ушах тех воинов, кто успел укрыться за деревьями. Колесо покатилось в обратную сторону, к своему хозяину, и сверху раздался подхваченный эхом жуткий смех!
— Я слышал о нем… — заговорил бледный Кырныш. — Это колдовское Колесо Балсага… Оно убивает всех, кто пытается пройти… Его хозяин, говорят, поклоняется самому Чернобогу и за то получает от него по году жизни за каждого сраженного Колесом.
— Как же нам пройти? В обход?
— Кажется, там ущелье, надо делать большой крюк…
— А, ладно! — Бор шагнул на открытое место. И сверху вновь понеслось колесо, но в руках озерного конунга был не щит, а два меча. И вот сверкающий обод уже нестерпимо близко… Но князь, подпрыгнув, ударил своим старым мечом наискось, брызнул сноп искр, и в этот миг ржавый клинок, точно молот обрушился на ребро сверху, и под тяжестью этого удара колесо застонало, будто живое. Изменив направление, оно врезалось в дерево с такой силой, что оно задрожало. Затем, вырвавшись со скрипом, вихляясь и подпрыгивая, колесо покатилось наверх, все увеличивая скорость.
Бор оглядел свой меч — прекрасная сталь была зазубрена, и он надеялся, что на режущей кромке колеса тоже осталась хорошая щербина. Внезапно сверху, куда исчезло колесо, раздался страшный вопль.
— Колесо поразило хозяина, — сказал охотник. — Я слышал, что если оно, пущенное в ход, не изопьет крови, то, возвратясь к владельцу, убивает его.
— Это свойство всех заколдованных гибельных орудий! — подтвердил Гунн, знавший подобные истории.
— Что же, поделом! — спокойно сказал Бор, пряча оружие и растирая гудящие от богатырских ударов руки. — Пускай его кости там, на скалах выбелит солнце!
Похоронив павшего, они двинулись дальше.
…Наконец, скальный гребень стал ниже, и они оказались на обширном наклонном плато, возвышавшемся над окружающими лесами, точно остров среди моря. Огромные неровные каменные столбы — детища ветра или колдовства, поднимались среди равнины, и ветер заунывно свистел среди редкостоящих гигантов.
— Вот оно, Плато Великанов! — сказал проводник.
— Гробницу надо искать где-то в западной его части! Не так уж оно и велико — авось, до заката успеем! — Князь первым двинулся между столбов, уже отбрасывавших длинные тени, пересекавшие истрескавшуюся поверхность плато.
Они шли, наверное, уже больше часа, отыскивая что-нибудь похожее на вход в гробницу. Вдруг Айсат, заметивший нечто, показал товарищам:
— Смотрите, это вовсе не тень! — Рука его была направлена на склон плато, где виднелась загадочная темная полоса. По мере приближения это оказался ряд каменных глыб, утопленных в землю.
— Должно быть, это и есть гробница! — обрадованно воскликнул Кырныш. Там, где камни, покрытые большими плитами сланца более всего выступали из земли, привалился большущий валун.
— Вход здесь… — произнес Бор.
— Как же нам вынуть эту глыбу? — огорчился проводник.
— А вот сейчас попробуем! Давайте-ка слеги! — Подали толстые слеги, заготовленные в лесу по приказанию предусмотрительного конунга. Бор, Гунн, Айсат и еще один сильный дружинник подсунули их концы под камень и одновременно налегли на свободные части. Глыба полезла из земли, с глухим стуком подалась вбок и гулко перекатилась, закачавшись на скальном уступе, как бы специально созданном справа от темного входа, уходящего в недра земли.
Проникавшее вглубь солнце осветило стены из грубо обтесанных плит, образующие ход высотою в рост человека.
— Зажгите факелы! — распорядился Бор. Вместе с Гунном, Кырнышем и еще двумя или тремя дружинниками он вошел в галерею. Трещавшие факелы выхватывали из тьмы стены, в нишах которых угадывались очертания рассыпающихся от старости черепов. Шагов через сто, казавшийся бесконечным коридор окончился в небольшой камере, вырубленной в цельной скале.
— Вот оно! — сказал князь, когда пламя факелов осветило скелет рослого человека, полулежавший на истлевшей лошадиной шкуре. Череп его венчала блестящая диадема, изображавшая двух сцепившихся клыками диковинных хищников, похожих на рысей. У ног его валялись кривой меч в истлевших ножнах, копье, лук, булава. Чуть в стороне были навалены многочисленные дары, среди которых Бор заметил золотой обруч с кружком в налобной части. Так должен был выглядеть венец, украшавший военного предводителя в час битвы, — ведь он надевался поверх боевого шлема.
— Вот она, корона Даларна! — воскликнул Бор и взял венец в руки. — Здесь лежит Эрезуга, конунг людей Этелькузы.
Какие-то тени, казалось, колеблются в головах скелета. Князь надел венец Даларна, на ощупь определив, что кружок в середине имеет углубление в виде вытянутого шестигранника — знак Грома. Тут же какие-то отдаленные крики и вой почудились озерному конунгу, но он решил, что это свист ветра в щелях каменной кладки.
В этот миг луч садящегося солнца через коридор проник в самую глубину гробницы, коснулся черепа. И скелет, подняв облако пыли, превратился в груду праха. А на задней стене склепа высветились высеченные в пыльном камне древние знаки.
— Вновь увидели свет древние руны… Я думаю, это не гробница Эрезуги — они использовали более старую постройку… — сказал Гунн.
— Я знаю, шаман говорил об этом. Смотри! Она повернута прямо на Йемсалу, на Хоровод. Я думаю, она построена тогда же и теми же людьми — древними хозяевами всего Поозерья! — ответил князь. — Как Хоровод повернут к восходу, так она на закат… Это был великий народ!
— Но смотри, вот и коршун! — Бор показал грубо вырубленную каменную статую птицы на постаменте в углу. — Шаман предостерегал от коршуна!
— Вот еще один! — Гунн кивнул на висящий на стене щит с изображением головы коршуна, выдыхающей пламя. Краски за века почти не потускнели. Князь не смог удержаться и снял его с бронзового крюка: щит зазвенел — снаружи он был из полированной стали, протравленной рисунком, а изнутри — из плотной, легкой кедровой древесины, выдержавшей время.
В этот момент один из дружинников, несмотря на предупреждение князя, потянул красивую серебряную цепь, лежавшую поверх общей груды даров. И из раскрывшегося клюва каменной птицы ударила струя огня. Бор едва успел прикрыться щитом. И поразительно: упруго ударившее пламя — отразилось от щита, окутав на миг огненным облаком статую, почерневшую от копоти.
— Ничего не трогать! — заревел князь, после ярчайшей вспышки как и остальные с трудом различавший в полутьме окружающие предметы. — Нас же предупреждали! Все уходим!
Примолкнувшие люди быстро исполнили приказ. Бор выходил последним, повесив чудесный щит на спину — его поверхность была по-прежнему блестящей. Они вышли из гробницы, в которой аромат пропитавшего стены древнего колдовства смешался теперь с запахом пламени и дыма.
— Надо бы закрыть могилу… — сказал Гунн. Бор молча сделал знак всем отойти, один навалился на глыбу — она подалась и, перекатившись, засела на прежнем месте. Через мгновение утихло и эхо…
Спускаясь по склону, они заметили несколько домишек внизу и решили направиться туда. Достигнув с последними лучами солнца желанной цели, они увидели точно такой же полукруглый шалаш, как у этелькузян Завалья, крытый однако не шкурами, а дранкой.
— Здравы будьте, хозяева! — громко приветствовал Бор живущих в доме. На его голос вышел старик с редкой бороденкой и слезящимися глазами. С неудовольствием взглянул он на вооруженных людей в окровавленных повязках, явившихся под предводительством богатыря в древнем золотом венце. Впрочем, заметил он среди них одну девушку.
— Не могу я всех пригласить в мое тесное жилище, но пусть ваш вождь войдет и сколько поместятся людей с ним, — сказал он.
— Войдем лишь мы трое! — Бор показал на себя, Гунна и Кырныша. Следуя за стариком, они проникли в темное жилище; трепещущий огонек лучины озарял занавешенные тряпками и пучками разных трав стены.
Гости сели вокруг очага. Кроме хозяина в доме была его старуха, возившаяся с горшками.
— Я — Бор, озерный конунг Дингарда. Скажи мне отец, как твое имя?
— Я Сомбат.
— Ты знаешь о гробнице Эрезуги?
— Зачем спрашиваешь меня об этом ты, побывавший в ней?
— Как ты узнал? — поразился князь.
— Я видел людей наверху, там где она находится; на тебе венец из его посмертных даров и его родовой щит. Я знаю о ней, хотя и не для него была она построена, а много раньше. Мой род пришел с места битвы на западе, чтобы похоронить Эрезугу в горах, как это заведено было в далекой нашей Этелькузе. Они нашли пустую гробницу и заняли для него… Ты закрыл ее снова?
— Да, пускай это тебя не беспокоит.
— Ты уберег всех нас от большого несчастья. Эрезуга был великий и кровожадный воитель, и темные духи, думаю, клубятся возле него, чтобы воспользовавшись удачей, вывести его призрак из врат Туонелы, как вы зовете темный мир.
— Он рассыпался во прах… Но гораздо большая опасность грозит нам всем, всему Поозерью. Не слыхал ли ты подробностей о событиях той битвы? Там были несколько могущественных талисманов; не известна ли тебе их судьба?
— Я слыхал, что одним из них была корона — не она ли на твоем челе?
— Да, это так.
— Тогда мне, вероятно, известна судьба еще двух: великое орудие моих предков, зеркало, вызывающее духов тьмы, и знамя, посвященное одной из наших богинь, были использованы в походе на север, но войско погибло, и теперь они покоятся там, в горах Тундар…
— В горах Тундар?! Ты уверен? Ты точно знаешь это? Но откуда?
— Разве я не говорил тебе, что род мой от века стерег гробницу Эрезуги, оставаясь на этом месте? И все вести о происходящем в Поозерье рано или поздно достигали ушей моих предков и обращались в песнопения, которые заучивало последующее поколение…
— Нам надо быстрее воротиться к озерам. Как это сделать?
— Там, за буреломами, в болотах — везде волкодлаки. Ты об этом, наверное, знаешь, судя по ранам твоих воинов. — Старик кивнул на темнеющий внизу лес. — Можно попытаться обойти их с юга, выйти к ближайшему из Валов и идти вдоль него на запад. Но так будет гораздо дальше. Еще возможно, пройдя по горам к северу, попробовать спуститься по бурной реке Ардва, впадающей в Доннервад. Но там, по дороге, надо быть очень осторожным, проходя мимо Пещеры Трех, древнего святилища Тьмы, и спускаясь затем по бурным порогам…
Утром, отблагодарив старика и его жену, Бор со своими людьми двинулся в обратную сторону, на север.
По дороге Бор заметил расщелину в склоне. Не обратив на нее особенного внимания, он хотел быстрее провести свой отряд мимо. Но Кырныш, ни слова не говоря, покинул общий строй и, свернув в сторону, не откликаясь на крики товарищей, через минуту исчез в ее глубине.
— Айсат, тут что-то нечисто! Ждите здесь, снаружи! — крикнул Бор и кинулся за проводником, следом — Гунн. Спустившись в расщелину, витязи оказались перед входом в пещеру и не колеблясь нырнули в него. Ход круто уходил вниз, где пещера расширялась, в ней царил холод, и свод покрывали ледяные наросты. Пройдя еще немного, они зажгли факел и увидели, что стены покрыты древними изображениями, частью затекшими льдом.
Ход свернул — и перед ними открылся высокий темный зал, посреди которого вставали три фигуры, вырубленные из камня в глубокой древности. И тут же они увидели спину Кырныша, стоявшего в оцепенении. Фигуры — средняя высотой в полтора человеческих роста, остальные — в человеческий рост величиной — при свете факела открывали ужасный облик богов подземного мира, почитавшихся в незапамятные времена. Возле них валялись еле различимые, окаменевшие за тысячелетия кости: свидетельства отвратительных пиршеств древних поклонников Тьмы.
Кырныш стал беспокойно оглядываться. Внезапно перед ним выросла женщина, от которой исходил слабый фосфорический свет. На ней было строгое платье, расшитое золотом и серебром, тонкий обод венца на голове. Слабый свет извлекал из тьмы очертания суровой красоты ее лица. Кырныш повалился перед ней на колени.
— О, Хозяйка Ема! Ты явилась мне! Прости своего слугу Кырныша за то, что охотился в твоих владениях!
— Мне должно вернуться то, что взято в моих владениях, ибо от меня взято и мне должно вернуться! — сказала она, и убедительность ее бестелесого голоса была невероятна.
— Опустись на колени перед Хозяйкой гор Емой! — произнес охотник странным голосом. — Отдай ей ее венец!
Бор обнаружил свою руку уже извлекшей венец из дорожной сумы, и только в последний момент, будто по наитию, надел его. Точно завеса тумана вдруг раздернулась перед его глазами. Отвратительное создание — скелет в меховой мантии — стоял на месте строгой красавицы. В его глазницах полыхал бело-зеленоватый колдовской фосфорический огонь. Оглянувшись через плечо, князь увидел, что вход в это капище перегораживают гигантские раскрытые каменные челюсти.
— Кырныш, назад! Это свартен! — крикнул он, и загрохотало эхо.
— Ты не прав, смертный! — скрежещуще захохотало создание, поняв, что его увидели в подлинном свете. — Я — Хозяйка Ема, пожирательница! Я пожираю! — И скелет лязгнул зубами.
— Я не боюсь тебя, исчадие тьмы! — крикнул Бор, выхватывая из-за плеча ржавый меч.
— А я — твоего меча, ибо вечна! — захохотала Хозяйка, надвигаясь. В этот миг Бор заметил, что каменные челюсти быстро и без шума смыкаются.
— Кырныш, Гунн! Бежим скорее! — крикнул он, бросаясь к выходу. Гунн стремительно выскочил первым, Бор прыжком вылетел через сужающийся выход, а Кырныша, последовавшего его примеру, челюсти перехватили поперек поясницы. Конунг в полутьме видел выпученные глаза и раскрытый рот охотника, пытавшегося что-то произнести; раздался хруст костей, вопль — и человека перекусило пополам.
— Наружу! — крикнул Бор, и под градом камней и ледяных глыб они невероятно быстро выкарабкались наружу. Вослед им несся глумливый холодный смех, точно говоривший: все равно они в руках могущественной силы, и никуда не уйдут…
Остановился Бор, только достигнув своего отряда.
— Быстро уходим! — И слегка отдышавшись, когда они стремительно двинулись дальше, он добавил: — Кырныш погиб! Задавила подземная Хозяйка! Мы остались без проводника!
Через два часа они услышали шум воды и вышли к вырывавшейся из узких каменных щек бурливой горной реке. При одном взгляде на стремительно несущуюся воду начиналось головокружение. Они пошли вдоль нее, по скалистым берегам, и через какое-то время, разлившись по руслу, река обратилась в быстрый, порожистый поток предгорий.
— Здесь будем рубить плот, чтобы сплавиться вниз, — распорядился озерный конунг и первым направился к соснам. Застучали звонко топоры, эхо от которых взлетало над рекой.
На следующее утро они, приготовив шесты для сплава, погрузились на плот.
— Пошел! — Конунг оттолкнулся шестом от берега, и сильное течение тотчас подхватило плот с людьми.
— Теперь молитесь бобровой богине, чтобы нас не разбила эта Белая Вода — Ардва! — Стоя по углам плота, люди отталкивались шестами от камней. Но шли часы, река расширялась, становилась спокойнее, глубже, унося их все дальше от гор. Они пристали там, где течение было уже медленным. Тенистые лесные берега окутывала ночь, и, разведя на берегу костер, они разложили ночлег. Утомленные люди сразу погрузились в сон.
Проснулся Бор от хруста ветви под чьим-то тяжелым телом.
— А-а-а! — вдруг разорвал ночную тишь человеческий вопль. Князь вскочил, схватил меч и стремительным движением выхватил из костра головню. Огромное существо, похожее на гигантскую ящерицу, а точнее, как мог бы ее сравнить житель далекого юга, на крокодила с гребнем на спине, схватило одного из дружинников поперек туловища зубастой пастью и тащило в реку.
— Ящер! — закричал Бор, узнавая неповоротливое на суше чудовище, давно уже ставшее героем старинных преданий в других местах Поозерья.
Озерный конунг бесстрашно подскочил к зверю и принялся рубить его мечом. Туловище чудовища покрывала чешуя, способная выдержать удары копий, жемчужно переливавшаяся при свете ущербной луны. Но богатырский меч с треском прорубал ее пластины. Рыча и ударяя своим гребнистым хвостом, чудище отбросило истерзанного, умирающего человека и открыло ужасную пасть, дохнув смрадом. Однако ловкие и острые удары страшного меча сыпались градом, копья и топоры остальных людей теперь тоже причиняли боль ящеру. Ударом хвоста он сбил с ног одного из дружинников, но тут князь так всадил меч в шею зверю, что открылась широкая рана. И тот, уже из последних сил пытаясь увернуться, с плеском свалился в реку полумертвый.
Забрызганный с головы до ног вонючей кровью чудовища, Бор подошел к умирающему дружиннику.
— Проклятая тварь! Надеюсь, мы убили ее! Бедный Суньяр! — Увидев, что дело безнадежно, он, качая головой, отошел в сторону. Вскоре стоны умирающего затихли…
После этого страшного пробуждения до самого утра никто не сомкнул глаз. С рассветом, предав товарища погребальному огню, они поплыли дальше, торопясь до следующей ночи выбраться за пределы реки, таившей в своем лоне, как оказалось, страшную опасность.
— Двенадцать человек нас осталось, и девушка, — сказал Бор своему помощнику. — Четверо на Тагэт, один у ожуоласов, шестеро в этих проклятых лесах; почти половина дружины ушла от меня безвозвратно, в чертоги смерти… А сколько будет еще?
… День склонился на вторую половину, когда плот достиг устья реки. Отсюда они решили добираться до ладьи посуху и двинулись на юг. Озеро лениво плескало волной на песчаный берег…
Глава 14. ВОЛНЫ НОСТРАНДА
К закату следующего дня они поднялись на гребень знакомого наволока и увидели темные очертания своего корабля и костер, вокруг которого сидели их истосковавшиеся за дни ожидания товарищи.
— Привет, друзья! — крикнул им конунг.
— Ура! Наконец-то! — вскочили остававшиеся у озера, устремляясь навстречу исхудавшим от долгих странствий спутникам князя. Но радостные крики быстро стихли, потому что они увидели — вернулись к кораблю далеко не все ушедшие к Харваду. Теперь под рукой Бора оставалось шестнадцать дружинников и девушка. А впереди была дорога…
На следующее утро озерный конунг объявил, что они идут на север. Корабль вышел на веслах из тени наволока, и расправленный парус уловил дуновение ветра. Плыть было куда быстрее, чем двигаться пешком. Вскоре после полудня они уже минули устье Ардвы. Берега сделались более каменистыми, во многих местах выступали скалы. Ветер усилился, и корабль пошел быстрее…
Переночевав на берегу, на рассвете они снова вышли в плавание, теперь намереваясь срезать северо-восточный угол озера. Казалось, ничто не предвещает неожиданностей. Внезапно, незадолго до полудня, с озера показался знакомый красно-черный парус.
— Никак Вирре Бердекс к нам пожаловал? — удивленно воскликнул Гунн. И действительно, судно хускарлов быстро увеличивалось в размерах, явно направляясь к дингардскому кораблю. Талма, ставший еще более востроглазым после похода в Харвад, вскарабкался повыше на нос и вскоре крикнул:
— Я вижу, там полно людей у них на борту! И почти половина — в одежде ожуоласов!
— Вот это да! — вырвалось у князя. Гунн лишь покачал головой.
Когда корабли сблизились, Бор крикнул:
— Привет тебе, Вирре! Снова мы повстречались!
— Привет и тебе, конунг! — рявкнул рыжебородый разбойник. — Я вижу, у тебя не очень-то здорово с командой? Вон сколько банок пустует!
— Зато у тебя, кажется, лучше некуда! Ты помирился с ожуоласами?
— Я порешил: раз они поредили мой экипаж — пусть его же и пополнят. Верно? — Вирре осклабился. — Я взял десяток их на борт и, думаю, сделаю из них порядочных бойцов. Ожуоласы ненавидят всех чужаков, но я обещал им добычу, а они народ рачительный и бережливый, как и всякая туповатая сволочь. А вот у тебя что они могли бы получить, а?
— Ты прав, — скупо ответил озерный конунг.
— Я думаю, пора нам вспомнить прежние счеты, — уже серьезно сказал Вирре, делая знак своим людям. Неожиданно ожуоласы подняли свои луки, щелкнули тетивами — и меткие стрелы, свистя, застучали в щиты, которые еле успели подставить дингардцы. Однако некоторые из стрел, вонзясь в дерево бортов, шипя, вдруг вспыхивали ярким пламенем. Корабль загорелся сразу в нескольких местах.
— Стреляйте! — скомандовал конунг своим людям, поняв, что под дождем стрел беспомощное судно погибнет. Защелкали тетивы четырех луков, и, хотя стрелки не были столь слажены, как у противника, ожуоласские стрелы теперь летели реже и не так метко.
— Туши огонь! — крикнул Бор, черпая воду шлемом и заливая разгоравшееся пламя. Еще двое или трое последовали его примеру, действуя кожаными ведрами, остальные прикрывали их щитами. Однако колдовской огонь под струями воды лишь трещал пуще. Там, где возможно, принялись топорами рубить горящие доски, в других местах забивали пламя плащами. В это время одному из дружинников стрела вонзилась в горло, и он, хрипя, упал на дно ладьи. Нескольких ранило. Под прикрытием стрелков, корабль хускарлов шел на сближение.
— Как тебе ожуоласский огонь?! — крикнул Вирре.
— Это галдерское пламя, орудие свартен! — ответил Бор. Хотя и второй дружинник был прошит стрелой и упал в воду, но пламя все-таки удалось сбить, а больше огненных стрел у врага, как видно, не было.
— Вот тебе и от меня подарочек! — Разъяренный потерей двух людей, князь схватил со дна ладьи трофейный хускарлский топор и изо всей силы метнул его. Пролетев пятнадцать саженей, топор врезался в шлем верного Раппа, и помощник Бердекса рухнул к его ногам с расколотой головой. Через минуту корабли стукнулись борт о борт, и началась сеча. Каждая сторона дралась стоя на своем корабле. Ожуоласы, хорошие стрелки, в рукопашной не отличались ни упорством дингардцев, ни яростью хускарлов, да и вооружения подходящего у них было мало, так что они держались позади своих нанимателей. Поредевший строй дингардцев щитами сдерживал натиск хускарлов, отвечая копьями. Бор в середине обороны рубил направо и налево так, что вскоре очистил место напротив себя от врагов.
В этот момент на него напал Бердекс, и они принялись яростно сражаться. Но почувствовав, что князь начинает одолевать и примеривается перескочить на его корабль, Вирре испугался повторения разгрома на реке Тагэт.
— Отходим! — крикнул он, и хускарлы быстро отошли.
Победа далась Бору тяжелой ценой — пятеро были убиты. Оставалась всего дюжина бойцов, из них Айсат, Талма и еще некоторые были ранены.
Теперь князь в угрюмой задумчивости стоял над телами павших, покрытыми плащами, пока остальные приводили корабль в порядок. Волна плескала в обгоревший борт — хорошо, что успели спустить парус, не то в таком огне легко бы его лишились.
— Мы должны идти до конца, слишком уж много отдано, и кому, кроме нас, по силам завершить это дело? — произнес вслух озерный конунг. — Друзья, мы пойдем на Войкар, город Тьмы, хотя давно оттуда не было добрых вестей. Но там начинается кратчайший путь в горы Тундар, где исчезли талисманы, которые мы разыскиваем. И в этом месте, быть может, мы сумеем разузнать о них поточнее…
Невольно дрогнуло сердце у его людей несмотря на только что пережитую яростную схватку — ибо слухи о Войкаре говорили, что это не лучшее место в Поозерье. Именно потому, что считался он воротами в сумрачные горы Тундар. Однако парус был поднят, и судно упрямо двинулось на север, унося свою отважную команду.
Но кораблю не суждено было войти в темные воды Войкарского ильма, как назывался самый северный залив Доннервада. Прошло уже несколько часов, когда из синих глубин озера вдруг показался темный плавник огромных размеров, а затем вода расплеснулась над громадной, зеленой в темных полосах рыбьей спиной! Появились глаза подводного хищника, налитые ледяной злобой.
— Щука! — закричал кто-то. Да, это была щука, но какая! В полтора раза длиннее корабля!
Глаза ее уставились без всякого выражения на судно, покачивавшееся на волне, и мощное тело без всплеска ринулось вперед.
— Скорее на весла! — скомандовал Бор. Стукнули уключины, всплеснула вода, и, подгоняемая гребцами и парусом, ладья уклонилась от атаки. Несколько раз промахивалась исполинская щука, но продолжала нападать. Князь решил испытать на озерном чудище силу короны Грома. Однако при виде золотого венца гигантская рыба разъярилась еще больше, точно желтый блеск резал ей глаза. Она кинулась на судно, на этот раз с треском обломав часть планшира ударом хвоста.
В этот момент конунг поразил ее копьем, но оно со звоном отскочило, погнувшись от непроницаемой, покрытой слизью чешуи огромной рыбины. Ладья чудом избежала нового сокрушительного удара, и волна обдала людей потоками воды. Вдалеке показались угрюмые пустынные берега, изрезанные длинными узкими заливами, носившими название паров и глубоко вдававшимися в скалистое побережье.
— Щука гонит нас к Ностранду, Берегу Мертвых! — воскликнул Гунн с тревогой. — Мы разобьемся там на подводных скалах! Этот берег исхлестан ветрами с Тундар и Харвада и почти безлюден… К тому же, говорят, там скрываются роковые ловушки древних колдунов…
Корабль бежал прямо к берегу, стараясь уйти на мелководье, чего, однако, по внешнему виду скалистых паров и наволоков трудно было ожидать. Но только там могли они укрыться от громадной рыбины. Точно вынюхивая людской запах, мертвоглазая щука ринулась по следу, разинув огромную, как пещера, зубастую пасть. Казалось, корабль будет неминуемо перекушен, точно тростинка, и все утонут в холодных водах Доннервада.
Ведомый инстинктом, конунг вырвал ржавый меч и, как в схватке с ведьмами, перехватил его будто копье. Тут раздался громкий треск и страшный толчок опрокинул на дно всех, кроме Бора, державшегося за корму. Он только крепче сжал меч и изо всей силы метнул его в ужасную разверстую пасть надвигавшейся гигантской рыбы.
Звук, напоминающий шум водопада, вырвался из ее глотки, когда туда впилась стальная заноза, причинившая боль самой колдовской сути этого существа. Меч вел себя точно живой, все глубже входя в плоть рыбы. Щука встала на дыбы, и через мгновение страшный прямой удар хвоста обрушился на засевшее судно, раздробив корму и выбросив князя далеко в безымянной залив… Чуть не захлебнувшись, он выгреб на поверхность и в полубеспамятстве поплыл к ближайшему каменистому берегу, возвышавшемуся над водой…
Очнулся Бор, когда уже близился вечер. Мокрая одежда все еще холодила тело. Золотой обруч, свалившийся с головы, лежал рядом на песке. Каким чудом он удержался при страшном крушении? Пошевелив рукой, конунг нащупал на боку свой меч и к нему сразу вернулось спокойствие. Он резко поднялся, стиснув зубы, и огляделся. Кругом — никого! Бор вспомнил, что находится в месте, носящем зловещее название Берега Мертвых. Лишь кое-где на голом берегу виднелись чахлые, искривленные ели.
Взглянув на темный узкий залив, он увидел вдалеке лишь камни, на которых виднелись жалкие обломки: все остальное пошло на дно.
— Где все мои товарищи?! — вскричал он. — Где дружина моя?! Неужели всех сгубило проклятое чудище?
Бор зашагал вдоль берега в надежде отыскать хоть кого-нибудь из своих и, поднявшись на камень, обнаружил, что находится на мысу. Он уже разогрелся от ходьбы, и кровь быстрее побежала по жилам. В этот момент в глаза ему бросился странный знак, выложенный из светлых камней неподалеку от него, на самом берегу пустынного холодного залива… Это была бесконечная спираль лабиринта, казалось обозначавшая самое удобное место для причаливания корабля. Знак настолько древний, что даже лишайник успел всползти, осесть, расселиться на белых камнях…
Непонятное любопытство смутной силой подталкивало его подойти поближе, рассмотреть эту спираль; ее рисунок, казалось, втягивал в себя. Только когда он оказался совсем рядом, странное воспоминание чуть шевельнулось в нем, заставив поднять корону, которую он держал в руке, и надеть на голову.
Мгновенно точно задернулась перед ним темная завеса, сотканная из ячей мрака. Она колебалась над камнями, образуя бестелесую сеть, один вид которой привел бы в трепет менее смелого человека, если бы он ее мог увидеть. Конунгу оставался лишь шаг, чтобы запутаться в ней. Он понял: колдовство бесконечного узора, похожее на то, что лишало воли людей, попавших к ведьмам Изкара, привлекло его сюда. И в памяти всплыли рассказы о ловушках, созданных древними колдунами из обрывков сетей Морены…
Он обошел каменный лабиринт стороной. И внезапно увидел торопящуюся к нему знакомую фигуру.
— Бор! Хорошо, что ты не сунулся в каменную плетенку!
— Гунн, дружище! Как я рад, что с тобой ничего не случилось! — закричал князь, раскрывая объятия.
— А что со мной могло приключиться? Промок только слегка. Я не думал, что ты пропал. Однако, увидев тебя случайно в этом опасном месте, кинулся наперерез, чтобы предупредить, но, к счастью, мое опоздание не оказалось роковым.
— А что это за место такое?
— Тебе эта каменная спираль не напоминает вершу для рыбы, которую рыбаки, случается, плетут на мелководье?
— Да. И странную темную сеть увидал я над нею с помощью венца.
— Ты уберегся от большой опасности. Слыхал я, что на этом берегу — там, где удобно было причаливать, ставили древние тундарские колдуны верши на людей! Жертвы им нужны были для Рота-Мублена и других темных богов. Не вырваться было из них, ибо колдуны находили и использовали для постройки зацепившиеся за скалы обрывки сети Морены, которую не в силах разорвать ни один смертный! Ушли они отсюда, пропали, а ловушки стоят. Я приметил эту издалека, потому что знал об их существовании и велел обходить всем десятой дорогой.
— А кто еще спасся?! — взволнованно воскликнул князь, услыхав последние слова.
— Многие: Айсат, девушка, шестеро дружинников. Еще одного, я видел, раздавило, а трое пропали, наверное утонули, оглушенные.
— Жаль их! Есть ли оружие? — спросил князь, увидев топор на поясе воина.
— Да, часть спасли, потому что нос ладьи утонул не сразу. У меня твой этелькузский щит оказался…
— Это хорошо. Ну, веди меня. Пока живы — будем идти!
Они двинулись через камни и скалы и скоро оказались в небольшой лощине. Здесь были все спасшиеся. Нюбюи с радостным визгом повисла на шее Бора. Она была поцарапанная, в порванной одежде, но глаза ее лучились счастьем. Все обнялись.
— Завтра уходим к Войкару, — сказал конунг. — Сколько отсюда, как думаешь, Гунн?
— Полагаю, не менее дневного перехода.
— Хорошо. Есть какая-нибудь еда для меня?
— Вот. — Айсат протянул мешок, в котором было несколько кусков вяленого мяса, богатырь накинулся на еду точно голодный зверь. Тем временем смеркалось, и все были рады теплу небольшого костра, который развели, срубив несколько кривых елок.
— Я покараулю первым, — сказал конунг, усаживаясь в стороне от огня, чтобы видеть в темноте.
На рассвете они вышли в путь. Поодаль от берега сосны и ели, неприветливо шумевшие, становились гуще, но ни деревень, ни заимок по пути не попадалось. Однако эти места не были совсем безлюдны. Из-за нагромождения глыб за ними наблюдали несколько рослых молодцев.
У молодцев имелись кони, доспехи, оружие. Звали их «бортедры» — «опустошители». Они принадлежали к отобранной гвардии Чернобога, действовавшей там, где требовалось не колдовство, а обычные сила и свирепость.
— Вот он, этот южный конунг со своими людьми, о котором нас предупреждали! — указал предводитель отряда.
— Я думаю, четырем всадникам тут нечего будет делать, Столт, — заметил ему один из подчиненных.
— Ну что же, Дорст, тебе и копье в руки! Ты и начнешь!
— Я так и сделаю, — отвечал тот, садясь на коня и закрывая боевую личину. В отличие от других воинов Озерного Края, тела бортедров прикрывали сплошные железные доспехи, на боку у них висели невиданные заостренные мечи с широкими гардами, и в руках они держали длинные верхоконные копья. Бортедры не были уроженцами Поозерья — их родные места находились в тех же краях, что и городки хускарлов. Однако издревле отделялись невидимой границей вольнолюбивые поселения разбойников от тех земель, где властвовали возвышавшиеся на скалах и холмах мрачные каменные крепости, наводившие ужас на округу. В какой-то из них и обитали бортедры прежде. Но если одному из правителей такой крепости удавалось захватить другую, то уцелевшим воинам оставалось или класть голову под топор, или искать службу на чужбине. Так корабль бортедров оказался занесен в море Мрака (а может быть, и не раз такое повторялось), откуда они добрались до северной части Поозерья.
Из-за холма вдруг выехали четверо закованных в броню всадников, возвышавшихся точно черные столпы храма Тьмы, и ринулись вперед, наставив копья.
— Они хотят нанизать нас на свои булавки! Что ж, придется поработать! — крикнул Бор, выхватывая меч.
Всадники, разделившись, мчались с двух сторон. Навстречу тому, на шлеме которого сверкала личина в виде искаженного яростью чудовищного лика, рванулся озерный конунг. Со звериной ловкостью уклонился он от твердой точки копейного острия и сверкнувшим, точно молния, взмахом меча прорубил сочленение закаленных доспехов на боку всадника. Конник, проскакав немного по инерции, завалился и, обливаясь кровью, с размаху грянулся оземь.
Развернувшись, Бор увидел, как Гунн, стремительно обрубив топором копье у одного из всадников, не смог уклониться от удара по голове другим концом древка, и его помощник рухнул наземь, оглушенный. Третий всадник в это время пронзил одного из дружинников острием, второй дружинник успел подставить щит, но был сшиблен с ног.
Потерявший копье конник выхватил меч и занес его над Нюбюи, оцепеневшей среди этой схватки. В это время озерный конунг ухватил его за ногу, точно двумя железными щипцами, приподнял и выбросил из седла с такой силой, что тот загремел по камням точно пустой доспех. Рванув узду осиротевшего коня, Бор неуклюже, как и всякий моряк, вскочил в седло.
В это время, рывком высвободив копье из тела убитого им дружинника, третий бортедр направил его на князя. Раненый Айсат ухватился за узду его коня и повис, замедляя движение, но страшный удар боевого кистеня, висевшего на шуйце всадника, раздробил плечо отважного охотника. Рука снова поднялась, но смертельный удар не был нанесен: Бор наскочил верхом, взмах меча — и кисть в латной перчатке покатилась, звеня булавой. С глухим стоном всадник резко подал назад и, бросив копье, поскакал прочь, слабея от потери крови.
Четвертый, Столт, зарубив еще одного дружинника, увидал, что все преимущество бортедров оказалось бессильно против пришедшего в ярость богатыря-конунга. Опытный боец прибег к хитрой уловке: поймав ослепительный солнечный зайчик полированной ямкой на перчатке, он направил его в глаза князю. Но произошло странное: зайчик прямехонько угодил в шестигранную выемку на золотом венце предводителя дингардцев, и яркое солнце обожгло глаза Столта! Ничего не видя, тот схватился за лицо и резко дернул поводья. В этот миг налетел Бор и ударом меча отсек голову врага, которая покатилась, звякая шлемом, по камням. Тело осело и рухнуло…
Оглушенный Бором бортедр очнулся много часов спустя, в окружении мертвых товарищей — Столта и Дорста, без оружия и коня… Впервые озерному конунгу пришлось столкнуться с таким хорошо вооруженным, хотя и не обладающим чарами, врагом — и он вышел из схватки победителем. Это стоило дингардцам трех убитых и изувеченного Айсата. Гунн кряхтя поднялся на ноги, разглядывая вмятину на шлеме, спасшем ему жизнь. На другой стороне ристалища, шатаясь, вставал полуоглушенный дружинник, отбрасывая обломки щита, расколотого копьем. Нюбюи, бледная, все еще видела над собой безжалостную сверкающую полоску смертоносной стали.
Вдали затих стук копыт ускакавших коней — остался лишь тот, которого захватил Бор. Задержавшись, чтобы похоронить павших под камнями, они справили символическую тризну несколькими глотками воды и подкрепились припасами из седельных сумок бортедра. У поверженных противников позаимствовали лишь щиты и мечи, предоставив слетевшемуся воронью попытаться освободить мертвецов от других доспехов. Айсата, который с трудом мог идти, усадили верхом на коня.
Они двигались, соблюдая осторожность, однако засады им больше не встретилось. Бор с озабоченностью осмотрел новые зазубрины на своем мече и решил, что на вечернем привале надо будет их выправить. Больше всего в вооружении убитых им всадников его поразили не доспехи, а заостренные тяжелые мечи, приспособленные для того, чтобы рубить и колоть защищенного противника с коня. Он взял такой меч у одного из дружинников.
Под вечер они вышли к скалистому холму, за которым, по мнению пожилого воина, должна была находиться цель их перехода. Они вдвоем влезли на вершину и оттуда увидели поодаль редкие желтые огоньки, светившиеся, точно волчьи глаза.
— Огни Войкара! — сказал Гунн.
Глава 15. МЕДНАЯ БОГИНЯ ВОЙКАРА
Ночью Бор проснулся — ему почудилось странное, нечеловечески звенящее пение, почти тотчас, однако, стихнувшее. Остальные тоже заворочались.
— Слышал ты что-нибудь? — спросил князь у караулившего дружинника.
— Звон какой-то слабый донесся с заката… — Воин указал в сторону Войкара. Бор поразмышлял, но так и не додумавшись ни до чего путного, снова заснул.
Наутро они двинулись дальше и, обойдя холм, издалека увидали полуразвалившиеся стены бревенчатого частокола. Над ним возвышалась высокая покосившаяся каланча, и можно было разглядеть разномастные и, как оказалось, когда они подошли ближе, частью полузавалившиеся дома.
— Войкар! — сказал Гунн, морщась при каждом резком движении, так как после вчерашнего голова у него гудела, как чугунный котел.
— Зрелище не обнадеживающее. Когда же его выстроили?
— Говорят, он древний. В старину был какой-то рудник, потом рыбаки жили… С тех пор давно уже он пришел в упадок, изменилось население: тут теперь живут оленьи пастухи и разный сброд, торговцы… А поклоняются они, я слыхал, какому-то идолу, кричащей богине…
Вблизи город производил странное и удручающее впечатление своей недоделанностью и полуразрушенностью. Горожане, с широкими лицами и черными как вороново крыло волосами, были северяне, не так уж и часто встречавшиеся на юге Озер.
Когда отряд из семерых уставших пришельцев проходил через покосившиеся ворота, со стороны озера послышался странный, протяжный звон. Несколько прохожих и торговцев с тревогой взглянули в том направлении, а затем недоверчиво воззрились на входящих. Однако при виде шести человек, несших увечного, и сопровождавшей их девушки (коня, на всякий случай, оставили за городом), беспокойство сменилось недоумением. Как могли эти люди, пусть и вооруженные, представлять угрозу для города — а ведь, наверное, о ней мог оповещать этот звенящий звук? — так конунг перевел для себя эти красноречивые взгляды.
— Эй, послушай! — обратился он к одному из торговцев. — Где-нибудь здесь можно найти кров для ночлега?
— Меня зовут Тибица, — сказал широколицый торговец. — За серебряную монету я дам тебе ключ от избы, в которой можно поселиться.
Князь отыскал в поясе монету и отдал его Тибице, получив взамен большой, ржавый ключ незамысловатой формы.
— Не нужно ли вам чего-нибудь еще? — полюбопытствовал торговец немного смягчаясь. — Издалека ли приехали?
— Корабль у нас разбился… — уклончиво отвечал Бор. — А что это за звон слышали мы, когда входили?
— Так то подала голос наша чудом обретенная медная богиня Дьес Эмэгэт! Своей звенящей речью она предупреждает нас об опасностях, возвещает свою волю.
— Она где-то на берегу, эта чудесная богиня?
— Да, она в своем капище на скале, за городской стеной, неподалеку от пристани.
— Отчего же зовется она чудом обретенной?
— Она прибыла к нам из дальних стран, это было давно, наверное, сотни две лет тому назад… Ее пляска ужасает, голос — завораживает…
— Ты не знаешь, кто может полечить раздробленную руку моему человеку?
— У капища есть искусный врачеватель, пойдите туда, может, он поможет вам.
— Хорошо, спасибо тебе за совет.
Развернувшись, они вышли за пределы города, увидав на берегу покатую скалу, на которую прежде не обратили внимания. На верх ее вела сбитая в старину из прочных бревен и толстых досок деревянная лестница. На вершине виднелся деревянный сруб, сквозь широкие проемы в котором что-то ярко блестело на солнце.
Озерный конунг и Гунн взошли по скрипучей лестнице наверх. Здесь уже можно было увидеть, что в срубе под навесом висит блестящий ярко-желтый конус, высотой с маленького ребенка. В верхней его части выделялось ясное, грубо сделанное изображение женского лица. Вдруг когда пришедшие остановились перед срубом, синие искры побежали по бокам богини. Конус качнулся — раз, другой — и раздался сильный звенящий удар, второй, третий… «Дон-н! Дон-н! Дон-н-н!» — подпрыгивала богиня, искрясь.
Вначале ошеломленные гости вскоре опомнились, и, прикрывая уши, Гунн прокричал:
— Она похожа на колокольчики, которые иногда привозят торговцы с юга! Но только такого большого, громкоголосого я никогда еще не видел!
Внезапно, как и начал, колокол богини успокоился, затих, но звон еще стоял в ушах дингардцев. Вдруг из-за сруба перед ними появился волхв в лохматой шубе кудесника.
— Чужим не дозволено приближаться к богине Дьес Эмэгэт! Как видно, вы вызвали ее гнев, пришлые, и она возвестила об этом! — сказал он скрипучим голосом. — Конечно, вас немного и вы не можете угрожать ей, но если не уйдете, будете отданы ей в жертву. И станете служить вот так. — Он жестом поманил их за собой, спустившись впереди дингардцев по нескольким ступеням в выбитое в глубине скалы святилище.
Здесь при свете масляной плошки видны были каменные скамьи вдоль стен, на самой дальней лежали черепа, некоторые из них были превращены в чаши для жертвенных возлияний, по краю украшенные золотом. Палец кудесника указал туда.
— Откуда здесь золото? — спокойно удивился князь.
— А ты разве не знал, предводитель чужаков, что в древности тут были золотые рудники Поозерья? — спросил кудесник, делая знак возвратиться наверх из холодного склепа. — Один из древних конунгов Озерного Края велел сделать себе корону из золота, которая затем была наделена волшебной силой прозрения сути… — При этих словах Бор почувствовал, что венец у него за пазухой просто светится сквозь одежду.
— А давно ли стоит город? — перевел он разговор в безопасное направление.
— Его заложили древние жители Харвада. Но потом сюда пришли другие люди, они добывали золото, однако после великой битвы на юге и они пропали… Правда, рудники, говорят, истощились к тому времени… Теперь же здесь живет праведный народ, поклоняющийся Дьес Эмэгэт! А вам, чужаки, лучше уйти поскорее.
— Мы взяли жилище и хотели бы, чтобы немного подлечился наш человек, у которого раздроблено плечо, — сказал князь, невзначай кладя руку на меч.
— Я велю нашему врачевателю заняться им — это там, внизу, у основания святой скалы. Вы можете переночевать не выходя никуда из жилища, и уйдете завтра, — ответил кудесник.
Сверху Бор увидал пристань и с некоторым удивлением отметил, что амбары складов подле нее, запертые на пудовые замки, были единственными новыми и исправными на вид строениями в городе — но ни ладей, ни людей поблизости от них не приметил.
Спустившись вниз, они свели Айсата в избушку, притулившуюся к скале. Там сидел нечесаный, лохматый врачеватель кудесников. Он пощупал пальцами раздробленные кости следопыта, наложил лубок, пробормотав какие-то слова, и, покачав головой, отправил их восвояси. Вряд ли можно было надеяться, что рука когда-нибудь сможет действовать как прежде.
Идя обратно к городским воротам, Бор обратил внимание на утоптанную торную дорогу. Судя по ее состоянию, ей пользовались достаточно часто.
— Послушай, Тибица, что это за дорога идет на северо-запад? — не преминул спросить князь, проходя мимо прилавка торговца.
— Это дорога в горы Тундар, — ответил тот.
— Я смотрю, туда частенько ездят?
— Да ездят… — Чувствовалось, что Тибица чем-то обеспокоился и больше говорить об этом не хочет. Бор не настаивал.
Дом оказался покосившимся срубом полуврытым в землю, возле самой городской стены, со слепыми волоковыми окошками, — словом, жилье, подходящее для северных краев, где зимой бесчинствуют буйные дети Войпеля. Внутри была пыль, прель, запустение, на земляном полу стояла вдоль стены единственная скамья, на которую положили Айсата.
— Надо в город за припасами сходить, ведь завтра нас вынуждают уходить. Вы двое оставайтесь с Айсатом, — велел князь двум дружинникам, — а мы вместе с Гунном, Турном (так звали одного из воинов) и Нюбюи походим по Войкару, прикупим чего-нибудь в дорогу, да и разузнаем про дальнейший путь.
В Войкаре царила мрачная атмосфера подавленности и угрюмой покорности судьбе. С одной стороны, город не пришел в запустение от малолюдности, как Изкар; с другой — он не был ухожен, подобно остальным многолюдным городкам. На каждом из жителей лежала печать безразличия к окружающей жизни, неприспособленности к основательному быту: все делалось спустя рукава, лишь бы как.
На торгу Бор, подозрения которого возбудил изобиловавший намеками разговор с кудесником богини Дьес Эмэгэт, обратил внимание на человека в летней малице. Идя, казалось, бесцельно, тот все время следовал за ними. Поэтому на обратном пути конунг пропустил товарищей вперед, а сам спрятался за большой кадкой для рыбы. Осторожный преследователь, крутя головой, проходил мимо нескольких рыбных бочек, когда мощная рука неожиданно высунулась из-за одной из них, сграбастала его за шиворот и молниеносно утянула в укромный закуток.
— Ты что подглядываешь? — грозно спросил князь онемевшего от ужаса человека.
— Я… я… Мне велели следить за богатырем… чужаком… у него должна быть ценная вещь, называемая Венец прозрения… Мне приказали похитить ее, если удастся…
«Значит, про корону Грома они знают. Кто это — „они“? Впрочем, ясно», — подумал Бор, не отпуская схваченного.
— Что ты можешь рассказать мне такого, что перевесило бы тяжесть этого ножа в моей руке? — спросил он затрясшегося от страха человека, показывая ему сапожное лезвие.
Судорожно сглотнув слюну, которой внезапно наполнился его рот, тот зачастил:
— На проезжей дороге в Тундар поставлен караул и будет ожидать вас засада…
— А, это интересно… Что же — жизнь за жизнь. Иди, но помни, тебе лучше промолчать о нашем разговоре, иначе за выданную тайну твои хозяева лишат тебя головы… — Он отпустил его, и человек, попятившись, мигом исчез.
Бор выбрался из укрытия и быстро нагнал своих.
— Надо поскорее возвращаться и укрепиться в доме, — сказал он им негромко. — И лучше, если мы постараемся исчезнуть нынче же ночью, не дожидаясь утра. Идет погоня и расставлены силки. Корабля у нас уже нет и отбить не у кого. Да и идти предстоит туда, где никакой корабль не нужен.
Вдруг раздался крик: «Нумда повсюме!»
— Нумда повсюме! Нумда повсюме! — вопили войкарцы и, поспешно бросая дела, разбегались по домам.
— Что это значит, — «нумда повсюме»? — воскликнул князь.
— Наступил вечер! — ответил один из пробегавших мимо.
— Но ведь еще рано, солнце пока не село?
— Смотри, как потемнело небо! — показал Гунн на мглу, ползущую откуда-то со стороны гор Тундар. — Вот что значит «вечер»!
— И вряд ли что-то хорошее придет оттуда! — сказал Бор. — Быстрее в избу!
Они поспешно зашли в свое временное жилище.
— Надо окошки прикрыть, а то или ветром выстудит, или нечисть надует! — Гунн первым взялся за ставень. Закрыв окна, они приперли хорошенько дверь.
Время шло в томительном ожидании.
Внезапно снаружи заревело, стены затряслись, точно кто намеревался сокрушить дом. Вскоре, однако, начало стихать. Теперь лишь иногда через закрытые ставни доносились какие-то крики и другие звуки, о происхождении которых можно было лишь догадываться. На улице, должно быть, уже вступила в свои права настоящая ночь.
Наконец, видно изнемогши в ожидании, один из дружинников решил узнать, что творится снаружи, и, отворив ставень, высунулся в окошко. Неожиданно он дернулся назад что есть силы и повалился навзничь, с обезумевшими глазами схватившись за лицо. Через пальцы стекала кровь, а когда он отнял их, на щеке оказался след укуса.
В окошко всунулось страшное, мертво-зеленое лицо, и завыл голос:
— Сдес-сь лю-юди! Сдес-сю!
— Навьи! — рявкнул князь, опомнившись, и, выхватив меч, рубанул мертвую голову. В это время дом снова затрясся дрожью.
— Скорее, бежим! Здесь нельзя оставаться! — крикнул он. — Железо держите открытым, отгоняйте навий острой сталью! — Он подхватил на плечо Айсата и с мечом в руке первым выбежал во мглу. За ним бросились остальные, в то время как свартен уже лезли в окошко своими полупрозрачными телами.
Лишь конунг, на котором была его корона, хорошо различал во тьме подкрадывающихся навий, рубя их мечом. Наткнувшись на острую сталь, навьи вскрикивали и бросались прочь с шипением. Их горящие глаза, видневшиеся повсюду, помогали направлять удары и остальным людям. Однако венец Грома притягивал нежить своей магической силой, и навьи не отставали.
Едва люди успели пробежать немного в сторону ворот, как земля за их спинами затряслась, что-то огромное пронеслось в воздухе, и, оглянувшись, они увидели, как крыша дома, где они собрались ночевать, вдруг мгновенно вмялась внутрь и на месте его образовалась яма, из которой торчали концы обломанных бревен. На миг все лишились дара речи. Но только Бор, благодаря короне, видел, как сверху на избу опустилось нечто, напоминающее исполинскую ногу, сотканную из полупрозрачной тьмы!
У самых ворот они наткнулись на тело какого-то несчастного застигнутого навьями на улице. За воротами с южной стороны на них навалилось сразу несколько десятков детей мрака, и они вынуждены были быстро отступать.
— Они теснят нас на дорогу к Тундар, на засаду! — крикнул Бор, размахивая клинком. — Надо прорываться к озеру, над водой они будут не страшны!
Преследуемые жуткими воплями и плясками извивающихся огнеглазых навий, они свернули к берегу. Однако, пробежав немного, увидели прямо перед собой темный силуэт скалы, на которой находилось капище Дьес Эмэгэт. Здесь нежити не было — возможно, ей внушал страх войкарский звенящий идол.
Ужаленный навьем дружинник покачнулся и упал ничком. Когда к нему наклонились, он уже не дышал: трупный яд вошел в его сердце, и жизнь покинула его. Бор разразился проклятьями. Он опустил на землю Айсата:
— Оставайтесь внизу, я взойду наверх. Я уверен — не обошлось без помощи здешнего кудесника, недаром вокруг нет навий!
И он побежал вверх по лестнице, рискуя оступиться в темноте. На площадке он увидел перед собой главного кудесника, сделавшего было шаг навстречу, но узрел блестевший на лбу князя венец, резко подавшегося назад, в глубокую тень. Бору показалось, что за спиной темноволосого кудесника клубится аура, еще более темная, чем ночь.
— Это ты вызвал навий на город, чтобы погубить нас? Твоя богиня подала голос как только мы появились. Звук большого колокола несется далеко! А с тундарской дороги можно послать сообщение передачей!
— Ты ошибаешься, южанин! Богиня подает голос по своему пожеланию, сияет голубым небесным огнем, если ветер шепчет ей тревожные вести!
— Но днем и ветра никакого не было, — ответил князь. — Это ведь ты послал доглядчика за нами? Хотел знать, где мы поселились, как нас застать?
— Таково было указание мне свыше… — жрец многозначительно поднял ладонь ребром. — Ты сам знаешь от кого. Не выполни я его, мне бы не поздоровилось. А ты отдай этот венец и иди своей дорогой, к себе на юг…
— Нет!
Войкарец сделал быстрое движение, и в руке его блеснул темный стержень, направляемый в грудь Бору, — тот мгновенно узнал оружие ожуоласского кудесника.
— Вот как ты получаешь черепа?! Так иди к своему Рота-Мублену!
Сверкнул молнией меч, жгучая палица взлетела в воздух, исчезнув во тьме, а кудесник рухнул в святилище черепов, однако твердые выступы ступеней уже не могли причинить ему вреда. Вытирая клинок, озерный конунг быстро сбежал вниз.
Несколько часов они провели у подножия скалы, вглядываясь во тьму. Наконец горизонт посветлел, и навьи убрались туда, где могли не бояться солнечного света. Тогда путники быстро двинулись вдоль берега.
Хуже всех приходилось на камнях шедшему самостоятельно Айсату, которого мучила боль в плече. Внезапно, в легких прибрежных волнах, в неверном свете раннего предутрия, люди различили громадную темную массу, от которой долетал сильный рыбный запах. Гунн, вглядевшийся попристальнее, опознал гигантскую тушу.
— Э, да это же великая щука! Сдохла-таки, тварь! — воскликнул он с чувством. Действительно, именно исполинская рыба лежала теперь мертвая, горой наполовину выбросившись из воды, с раскрытой зубастой пастью и помутневшими неподвижными глазами.
Бор вошел в воду по самые бедра, поеживаясь от стылого холода, не без колебания засунул руку между страшных пилообразных зубов и наполовину исчез в чудовищной пасти. Он сразу нащупал рукоять глубоко вошедшего в рыбье нёбо меча и, задыхаясь от невероятного зловония, рывком выдернул клинок.
Меч, которым можно сражаться со свартен, снова у него в руках, и странное дело — теперь он был блестящий, точно вчера отполированный оружейным мастером! Тут князь понял, что он в волшебной короне, и стоило ему снять ее, как оружие приобрело прежний неказистый вид.
Некоторое время они продолжали идти, пока у самой вершины сужавшегося ильма не подошли к странным, заполненным водою, большим, квадратным впадинам в скалах.
— Что это за колодцы у озера такие? — изумился Бор.
— Копи какие-нибудь, — ответил Гунн, шедший впереди других. — Гляди-ка, как глубоко! — добавил он, когда они подошли ближе и низкое солнце пронзило лучами верхний слой прозрачной, но черной в неведомой глубине воды.
— Интересно, что здесь добывали? — спросил неизвестно кого князь, стоя над залитой шахтой. — Уж не те ли это старинные золотые копи?
— Эй, смотрите! — Дружинник Турн показывал в сторону от берега, где каменистая земля поднималась и темнела еще одна древняя шахта.
— Туда волнам не дохлестнуть, она сухая, и если не отвесная, может нам там на день укрыться? — предложил конунг. — Пойдем, поглядим.
— Ты останься с Айсатом и Нюбюи, — велел он второму дружиннику. — И если увидишь что неладное, скрывайтесь. Вон, лощинка. — И вместе с Гунном и Турном они быстро направились к темному устью. Вскоре они уже разглядывали уходившую в темноту наклонную галерею, действительно оказавшуюся сухой. Однако убежище это было неважное.
— Могильная тьма тут, холод и сырость, — проговорил князь в ответ на свои мысли, когда с зажженными ветками они исчезли в глубине копи. Квадратный ход с покрытым осыпью полом был неожиданно короток. Бывалый воин сразу указал конунгу истлевшее кайло, застрявшее в стене — лишь наметанный глаз мог отличить от породы проржавевшее детище человеческих рук. На изломе камня сверкали золотинки, по стене проходила белая жила, где они были вкраплены особенно густо.
— Да, золото, видно, и вправду здесь добывали… Но мне кажется, они не все успели вынуть. Отчего же забросили? — говорил Гунн.
— Смотри! — Бор указал на древние кости, останки людей, веками сохранявшиеся в руднике. Склонившись над ними, он увидел два позеленевших черепа, на одном из них была дыра. Потряся его в руке, князь услышал характерный стук перекатывающегося маленького предмета, и на ладонь ему выскользнул странной формы четырехгранный наконечник стрелы. Такой же наконечник застрял и во втором черепе.
— Их застрелили. И остальные также убиты или бежали. Вот ответ, почему заброшены копи. Но кто это сделал? И почему не один век никто не попытался возобновить работы? Может быть, дело в том, что золото — чистый металл, враждебный злым волхвованиям? — Князь внезапно ощутил беспокойство — может быть, до него донеслись какие-то звуки извне?.. — Возвращаемся быстрее! — бросил он, и разведчики повернули. На самом выходе князю почудилось, что мимолетная тень на миг перекрыла устье шахты. Он выхватил меч и обратился в слух, затем, молниеносно оказавшись снаружи, огляделся, но ничего необычного вокруг не было. Впрочем, ожидавших их возвращения товарищей он также не увидел, но они могли скрываться в лощине. Поэтому, настороженно оглядываясь, конунг двинулся туда.
Действительно, они были здесь… Заглянув сверху в неглубокую впадину, Бор увидел плававшее в крови тело дружинника, разорванное страшными ударами. Послышался стон, и они обнаружили немного в стороне умирающего Айсата, чуть пошевелившего зажатым в здоровой руке обломком копья. Девушки не было! Конунг спрыгнул вниз и бросился к поверженному следопыту:
— …Ног…Птица Ног… — успел он уловить застывающие на губах слова уходящего, прежде чем глаза того замерли, точно пытаясь отыскать нечто в бездонном небе.
— Птица Ног? Исполинское чудовище древних преданий? Так вот почему чужих следов нет, а люди побиты! — воскликнул подоспевший Гунн, с сожалением глядя на мертвого друга.
— Девушка, где девушка?! — восклицал князь, точно волк рыская по округе, не в силах сыскать следов. Он вернулся к павшим, возле которых оставались его уцелевшие товарищи.
Ярость душила Бора, он выдернул меч, потряс им в воздухе:
— Будь ты проклят, Чернобог, или как тебя там зовут! Я мстил за всех, теперь буду и за себя!
— Будем надеяться, девушка унесена живой, — похлопал его по плечу Гунн. — Надо похоронить наших — для этого подойдет сухая копь. Раз не было засады, значит главное сбить со следа погоню, а там дай-то Юмбел!
— Ты прав, я верю, девушка жива — мое сердце чувствует это! — ответил озерный конунг. — Спасение Озерного Края в горах Тундар. Думаю, ее увлекли туда. Но прямой путь заказан: нас поджидают, и с этой стороны в горы не пройти. Попробуем с другого бока, со стороны Суурярва. Мы должны попасть к водяным людям — ветемурт, северным рыбакам, живущим на полуночном берегу озера. Я уверен, что они могут помочь найти путь в сердце Тундар…
Они отдали последний долг мертвым и отправились в путь. Вскоре три людские фигурки растворились в суровых лесах северного Тайвала, гораздо более протяженных, чем на юге…
Бору, из предосторожности надевшему древний венец перед тем как вступить в лес (на опушке удобно было устроить засаду), показалось, что какая-то серая тень кружит далеко-далеко на северо-западе над горизонтом, но сняв корону, он ничего не смог различить…
Глава 16. УБЕЖИЩЕ ВЕТЕМУРТ
Лапы ельника раздвинулись, и на поляну вышли трое, не один день пробиравшиеся глухими лесными тропками. Не успели они, однако, дойти до середины прогалины, как из-за подлеска с другой стороны выскочил человек в охотничьей безрукавке, резко выкрикивая и наводя то на одного, то на другого натянутый лук. За боевым кличем даже опытному бойцу было не услыхать рокового щелчка тетивы, когда пущенная твердой рукой стрела устремилась к цели. Шедший впереди богатырь поднял раскрытые ладони и, сделав шаг навстречу, остановился. Лучник перестал выкрикивать, не опуская оружия.
— Вы кто? — настороженно спросил он.
— Мы из Дингарда, с юга. Наш корабль разбился на Громовом озере, и мы идем к ветемурт, надеясь найти помощь. Ты не из ветемурт сам?
— Хорошо, идите со мной. — Охотник так же неожиданно опустил оружие, повернулся и зашагал в обратном направлении, ловко и неслышно пробираясь между ветвями деревьев и подлеском на прогалинах, да так быстро, что лесные скитальцы еле поспевали за ним. Вскоре они выбрались на плоское северное побережье родного озера — днях в пяти-шести непрерывного плавания от устья Кривасэльвен. Утреннее солнце золотило воду в ряби.
На полночи поднимались громады низких безлесых гор Тундар.
Бор обратил внимание, что из холмов кое-где тянутся струйки дыма, а откуда-то сзади вдруг выскочили резвящиеся дети. На берегу лежали несколько челноков.
— Эти бугры и есть поселок Ветемурт, — сказал Гунн.
— Мы хотели бы поговорить со знающими людьми, — сказал Бор. Их проводник согласно кивнул. Вчетвером они подошли к одному из этих земляных холмов, высотою в рост человека, из верхушки которого торчал конец бревна с насечками-ступеньками. Взобравшись на бугор, они наклонились к четырехугольной дыре, откуда пахнуло дымом, запахом подгнивающих шкур, но выхода не было, и они по очереди скользнули вниз по отполированному руками почти до блеска наклонному столбу с зарубками.
Снизу их опахнуло теплом очага, полыхавшего прямо под проемом входа. Спустившись, они оказались в сумраке, озаряемом лишь красными сполохами огня. Но постепенно глаза их привыкли, и стали видны уходящие в стороны неровные, грубо обтесанные столбы, высота которых уменьшалась к краям, подпирающие переплетения бесчисленных, крытых берестой жердей, удерживающих земляной «потолок». Мелькали темные тени людей, с каждой секундой приобретавшие все более отчетливые очертания. Бору внутренность жилища напомнила полутемные шурышкарские халлы — длинные дома.
Он рассмотрел лицо сидевшего напротив них на чурбаке человека средних лет в куртке из лосиной кожи — его черты слегка напоминали облик погибшего Айсата. Тот молча разглядывал пришельцев и наконец спросил:
— Что привело вас сюда? Давно не приходили уже корабли с юга. Время от времени наши челноки бывают на Священном острове, но небезопасно для них это плавание. В былые годы приплывали к нам суда из Шурышкара за шкурами, но в нынешнем добыча худая, и корабли не пришли…
— Отчего вы живете здесь, у себя на севере, в подземных жилищах — будто скрываетесь? — поинтересовался Бор.
— Ветры с гор Тундар выдувают зимой все тепло из наземного жилища, вот и прячемся под землей. Но, быть может, предки наши и искали укромный уголок, — отвечал хозяин. — Рассказать ли тебе предание о появлении ветемурт, дингардец? Я вижу, что ты оттуда?
— Расскажи, — ответил князь.
— Легенды говорят, что пришли наши пращуры с востока — это те, кто не пошел в Тундар с озерянским войском и, оставшись здесь, уцелел. Тогда, многие века назад, остатки северных дружин воинства Великой битвы решили завоевать земли обитавшего в горах плосколицего племени ненянг. То были потомки древнего народа, некогда соперничавшего с народом Сейдов, как мы зовем строителей Хоровода и других величественных каменных сотворений, ибо они действительно были подобны властелинам камня. Колдовство было то немногое, что развилось у проигравших ненянг.
Озерное войско не смогло пройти главным путем и с опозданием, осенью, двинулось вкруговую. Но из тех, кто ушел в Тундар, никто не вернулся. Впрочем, и сами ненянг давным-давно сгинули неведомо куда. В ту пору немало бедствий обрушилось на северные земли Озерного Края. Предки нашего народа оказались рассеяны. А из потомков ненянг уцелели до наших дней в основном оленьи пастухи, некоторые из них заселили обезлюдевший город Войкар на востоке…
Но священный бобр оберегает нас, и его мать — Великая Бобриха Сура. Так было до поры, но теперь зверь мельчает и редеет, а этим летом лес начал желтеть от сухости, и все дальше приходится уходить охотникам и рыбакам, чтобы прокормить свои семьи… Что еще сказать?
— Вот с чем мы явились. — Бор развязал свой похудевший заплечник и бережно достал золотую корону, заблестевшую при играющем пламени очага. — Она зовется Венец Грома!
— Да, слыхал я, Авус, обо всем этом, — задумчиво покачал человек головой, — и об этой короне. Неужели и вправду нашлась она, сверкавшая на челе предводителя древних дружин? Слыхал о знамени богини, сокрытом якобы где-то в горах над нами… И о посохе, будто бы брошенном в наше озеро последним волхвом, в руках которого он находился… О многом говорят старые предания. Но, видно, и прилыгивают древние песнопения; немного силы дает этот венец, если заглянули вы в наше убежище с просьбой о помощи?
— Ты прав, Авус. Главное его свойство лишь в том, что он помогает отличить колдовство от истинной сути вещей. И я не хотел бы задерживаться здесь и на полдня, чтобы не принести беды вашим людям. Ибо все мы видели, как словно огромная нога, сотканная из темного воздуха, раздавила наше временное убежище в Войкаре. А затем, в пути, двое наших людей были растерзаны неведомым существом — птицей Ног, как сказал один из них, умирая, когда мы возвратились в свой стан, покинутый лишь на несколько минут. И хотя мы и уверены, что о нашем присутствии здесь никто из врагов не знает, но на счету каждый день. Мы должны отыскать знамя богини, о котором говорят твои легенды, для того чтобы сразиться с колдовской мощью за наши нивы и ваши леса!
— Птица Ног, говоришь ты? Иногда наши охотники и рыбаки рассказывают, как издалека, в серебристой вечерней дымке далеко над горами или над озером примечали тень птицы, которая должна быть огромна…
— Нам нужно немного еды, сушеной рыбы или вяленого мяса, чтобы не приходилось тратить много времени на охоту — ведь у нас нет даже луков. И главное — смелый человек, который тайными тропами сумел бы подвести как можно ближе к сердцу этих гор, где скрывается источник злого колдовства! — продолжил Бор.
— Некогда наши предки завели себе охотничьи угодья и в горах, но их пришлось покинуть… Тот, кто привел вас ко мне — Лоптюж, — знает тропы, и у него остались друзья среди тех, кто еще там живет и охотится. Он сможет отвести вас, если согласится. Но следует помнить — об этом рассказывали немногие, забредавшие в те заповедные края и сумевшие воротиться, — что подступы к сердцу Тундар стерегут неведомые существа, чудовища, и колдовство. Не один век взрастала там недобрая сила, и черное сердце у этих гор… Недаром страшный Босоркун, дух горного ветра, насылает оттуда засухи, и Войпель, вызывающий зимние бури, прилетает с тех же вечно укрытых туманами нагорий.
— Я согласен, — сказал Лоптюж, до той поры безмолвно присутствовавший при этом странном разговоре. — Я проведу их.
… Уговорившись о припасах на дорогу, Бор и его товарищи выбрались наружу. Бросив взгляд на нескольких ветемурт, конопативших свои перевернутые челноки, князь обратил вдруг внимание на одного из людей, более рослого, чем остальные. Что-то знакомое почудилось ему в развороте плеч молчаливого рыбака.
— Эй! — окликнул он человека и, когда тот обернулся, с удивлением вскричал: — Это ты, Одар?!
— Да, я, Бор, — отвечал тот равнодушным голосом.
— Ты не вернулся в Дингард тогда, три года назад.
— Да. Я женился здесь, и живу — и мне хорошо. Простая жизнь, когда не нужно ходить за сохой, ездить в торг, стоять насмерть за честь Дингарда… Я ведь старше тебя, Бор.
— Гунн много старше нас обоих. Мне нужны сильные люди — ты пойдешь со мной?
— Нет, Бор, твое дело, ты и иди.
— Что ж, дело хозяйское. Но знал я тебя как неплохого ладейного мастера, хотя, вижу, давно ты этим не занимаешься. Прошу только — мне ворочаться надо будет, а не на чем. Сделай милость, надсади борта челнока, чтобы вышла лодка на несколько человек, на которой можно было бы сплыть бережком на юг.
— Ладно, сделаю. Только не стала бы она твоей погребальной ладьей, князь. Стоит ли связываться с теми, из-за гор?
— А уж это — мое дело, Одар! Подай тебе Юмбел счастья, авось свидимся! — С тем они разошлись, будто не земляки встретились.
Четверо людей, одетых в теплые кожаные куртки и штаны, с мешками провизии за плечами двинулись в лес, по направлению к подножию гор. Люди и собака молча провожали их взглядами, не надеясь увидать больше никого или почти никого из них. Ибо разнесся уже слух, что они идут в сердце гор, а мрачные ущелья Тундар считались краем смерти…
Целый день шли они непрерывно и переночевали в непривычно тихом и разреженном лесу. На следующий день лес начал редеть еще больше. В темноте они подошли к грозно нависающим горным склонам. Разбив лагерь, развели маленький костерок, надежно укрыв его от посторонних глаз. Лоптюж вынул из рукава изображение лося, сделанное из кости, и, воткнув основанием в землю, долго молился ему о чем-то.
— Завтра мы входим в горы, и вы должны будете поступать так, как говорю я. По крайней мере пока не достигнем сердцевины их, куда я никогда не заходил, — сказал он перед тем как уснуть.
Утром они вошли в ущелье, и скалы виднелись по сторонам, обступая редкий лес.
— Здесь, в горах, живут люди?
— Да, немногочисленные охотники… — отвечал Лоптюж. — Они платят дань мехами этим…
Ущелье было трудным, деревья иногда росли среди гигантских глыб, дно все поднималось. Внезапно впереди открылась широкая луговина, окруженная скалами.
— Стойте! И тише! — приказал проводник.
— Что такое?
— Смотрите. Видите траву? Круги… — В самом деле, во многих местах трава была выкошена кругами. Одни покосы успели пожухнуть, другие казались совсем свежими.
— Здесь, в этой долине обитают «поят» — косцы. Никто не знает что это и как они появились. Говорят, их вызвали ненянг из темного мира, чтобы преградить путь народу Сейдов… Они обитают лишь здесь, невидимые, пробуждаясь время от времени и начиная косить кругами. Тот, кто попадает под невидимую косу «поят», погибает. Кто видел, говорили, что зимой на этой луговине остаются круги, пропаленные жаром… И еще — если ты находишься на краю луговины, они могут прийти на звук громкого голоса…
— Как же нам быть? — спросил Бор, поеживаясь.
— Пойдем в обход, как все уже тысячу лет ходят.
Они направились к скалам налево — там темнел проход, поднимавшийся над страшной долиной. Они медленно взбирались по древней, протоптанной тысячами и тысячами ног за долгие века, тропе.
Наконец выбрались на ровное место. Сверху, с высоты сотни сажен было видно, что выкосы на днище долины идут по спирали, сгущаясь к центру.
— Странно… Это напоминает огромный лабиринт Ностранда?! — удивился Бор.
Гунн пожал плечами:
— Темное дело — галдерство!
Они огляделись. Леса здесь не было — только зеленая трава и кустарник покрывали покатое холмистое пространство, протянувшееся во все стороны до отдаленных горизонтов.
— А засуха-то здесь не чувствуется! — заметил конунг.
— Босоркун посылает долинами свои сухие и холодные ветры, — отвечал охотник.
Глава 17. ЗЕРКАЛО ТУНДАР
— Как широко… и пусто, — сказал Бор.
— Дальше там есть каменный стол, поставленный народом Сейдов, — ответил Лоптюж. — И еще кое-какие камни с той поры попадаются.
Они двигались ровно и быстро, и травы шуршали, раздвигаемые их сапогами. Вдруг вдалеке князь заметил темное облачко, к которому как бы поднимался столбик, постепенно изменявший очертания. Он приближался к путешественникам. Бор указал на него Лоптюжу, и тот мигом оценил опасность.
— Это Гундыр, ветряной змей. Плохо нам придется, если он пойдет на нас: здесь негде укрыться. Если только успеем спрятаться под Столом Великана! Бежим! — И они бросились вперед изо всех сил. Теперь трава уже летела навстречу, скрывая коварные камни и рытвины.
Смерч приближался, и, казалось, он идет прямо на бегущих людей. Однако впереди уже замаячило каменное сооружение, похожее на гигантскую столешницу. Гундыр завывал все ближе, но и видно было уже, — то, к чему они бегут, напоминает громадный, почти в рост человека, скальный ящик без передней стенки возведенный из гигантских плит.
Только они успели заскочить под каменный «стол», как почувствовали, что задрожала земля. Кругом потемнело, стеснилось дыхание и навалился ревущий, грохочущий вихрь, сотрясая все своей мощью. Люди уцепились за выступы и трещины камня, чтобы не дать ветряному змею выволочь себя наружу. С этими исполинскими глыбами смерч ничего не мог поделать, они даже не шелохнулись. Дышать стало легче, мрак исчез, рев стал стихать — вихрь прошел дальше.
Бор надел венец, чтобы рассмотреть уходящего ветряного змея, и преломленному волшебством взору представилось, что темный хобот посветлел и внутри можно различить какое-то существо изменяющихся очертаний, с горящими глазами, озиравшееся вокруг. Постепенно Гундыр удалялся на юг.
— Я видел одного такого змея, возможно даже этого — он пришел в наши места, в мой город на юге Озера. — Князь снял корону. — Внутри там есть какое-то живое существо, и теперь я понимаю, что мне удалось ранить его копьем и прогнать. И тогда он в ярости уничтожил поселения южнее…
— Да, говорят, Гундыр внутри живой, им правит сидящий в нем колдун, которого можно, если повезет, поразить острым железом, — отвечал Лоптюж. — Это посланец Войпеля, а стало быть — Чернобога.
— Он видит, куда идет и кого ему сразить?
— Не совсем. Наверное, изнутри ему плохо видно. Те, кто пережил встречу с ним — а их было немало, — говорят, что он различает лишь движущееся от неподвижного. Нас прикрыл камень, и мы для него исчезли. Голые равнины и деревянные поселения — вот где для него раздолье, вот где он хорошо видит разбегающиеся беззащитные жертвы…
— Он вернется?
— Неизвестно. Поэтому мы не пойдем так далеко, не будем делать крюк на запад, чтобы обойти не слишком хорошие места, как я предполагал раньше. Мы постараемся поскорее спуститься отсюда в ущелье, где он будет бессилен что-либо с нами сделать.
Бор вышел из-под укрытия и взобрался наверх, на каменную крышу, чтобы разглядеть, не возвращается ли ветряной змей.
— Оглянись лучше назад, — сказал ему ветемурт.
Последовав его совету, князь увидел на севере бескрайнюю волнистую горную страну, с отдельными невысокими вершинами и хребтами, и вдалеке — окруженную горами котловину, а на дне которой словно плыло в туманной дымке светло-синее озеро.
— Карнасьяур, Воронье озеро в сердце гор. Где-то в его округе — цель твоих поисков. Видишь темную полоску на полдороге перед котловиной?
— Да.
— Это Медвежье ущелье, похожее на огромную трещину. Туда мы должны спуститься.
— Там и вправду водятся медведи?
— Сейчас нет. Видишь, в стороне плавает в дымке остроконечная вершина?
— Налево?
— Да. Это Куовдвара, Медвежья гора — одна из самых высоких в Тундар. Ущелье поднимается к ней. Должно быть, отсюда и название. Говорят, в старину на ней жили братья-медведи, приводившие в страх все в округе. Думаю, что эта история осталась еще от ненянг, поклонявшихся медведю. Там есть пещера, и раньше находили огромные древние медвежьи черепа и кости — таких зверей нет сейчас…
Они спустились с каменного стола и быстро, почти бегом двинулись прямо на север. Через несколько часов перед ними открылись края ущелья с отвесными стенами. Обнаружив место, где начиналась тропа, они начали спуск, не слишком легкий для непривычных к горам озерян. Камень осыпался у них под ногами, сапоги соскальзывали с глыб. Наконец, они достигли дна ущелья, поросшего густыми кустарниковыми зарослями, с обеих сторон возвышались грозные обрывы.
Кругом царила тишина, прерываемая лишь редкими порывами ветра, который должен был усилиться к вечеру. Вдруг из чащи кустов навстречу им вышел человек в меховой куртке с капюшоном, меховых штанах и сапогах. Плоским лицом своим он походил на жителей Войкара, хотя не был так крупноголов, и волосы были темные, но не иссиня-черные.
— Привет, Мяндаш! — облегченно поздоровался с ним Лоптюж.
— Я так и думал, что ты здесь спустишься, — отвечал тот на приветствие.
— Будем ночевать возле Куовдвары?
— Придется, наверное… Куда идете?
— Нам надо будет выйти в котловину Карнасьяур. Ты знаешь неприметные проходы туда?
— Вообще-то туда мы не шастаем. Нечего там делать… А такие тропки, чтобы о них не знали совсем… Это, даже трудно сказать… — тундарский охотник сомнительно покачал головой, поскреб затылок.
— Говорят, в тех местах скрыт был в старые времена древний талисман — знамя богини.
— Тогда через Черепной перевал надо идти. Там где-то искать.
— Видите, недаром у Мяндаша в предках ненянг были — он тут как у себя дома! — сказал Лоптюж.
— Отчего перевал-то так зовется? — полюбопытствовал князь.
— А как раз в старину, говорят, там и пропало озерное войско. Сгоряча, возгордясь победами, осенью пошли — да замело их осенними буранами. Наверное, те, кто с талисманом богини были, сразу отбились от своих, раз остальных защитить не смогли. С тех пор на перевале долго попадались человеческие черепа да кости… Оттого и назвали. Говорят еще, это с той поры в пещере Куовдварской, что поблизости, поселились дети Страха, тойма.
— Тойма? Что это?
— «Живущие-по-ту-сторону». Они не порождение колдовства, нет… Они, наверное, просто приходят к нам из мира Туонелы.
— Как так?
— Были люди, сумевшие унести ноги из пещеры… Они рассказывали, что там, в глубине, стоит будто бы огромное зеркало, а рядом с ним лежат скелеты тех, кто нес его вместе с войском. Хотели они укрыться от метели, да замерзли, не сумев выбраться наружу. А может, иная причина была… Сами они выпустили тойма, или после кто на зеркало это набрел… Но только время от времени приходят в пещеру эти… Из долины Карнасьяур… Силы, что ли, набираться? И лишь они одни могут безнаказанно приблизиться к зеркалу и остаться в живых…
— Кто они — «эти»?! — возбужденно воскликнул Бор, но Мяндаш лишь суеверно покачал головой и испуг мелькнул в его глазах.
— Хватит болтать, пошли, что ли, — махнул рукой Лоптюж, и они отправились вверх по ущелью.
Стены ущелья понижались по мере того, как они поднимались к перевалу. Наконец впереди замаячило темное пятно на склоне горы. Вскоре стало ясно, что это огромный зев входа в пещеру. Возле него все остановились. Близился вечер, и малоприятен был визит в зловещее место. Однако Бор считал, что им необходимо взглянуть на таинственное зеркало, — вероятно, то самое, что было отнято у этелькузцев в Великой битве.
Кто знает, как глубоко уходила пещера в корни Куовдвары? Хотя мало она напоминала тот страшный тесный грот Трех в горах Харвада, но перед нею вновь испытал князь пакостное ощущение нарастающей опасности. Однако он лишь упрямо кивнул головой: «Пошли!» и зажег можжевеловый факел. Обнажив оружие, они вошли внутрь и стали спускаться все дальше во тьму, освещая себе путь факелами. Но спуск этот длился не так долго.
Перед ними открылся очень большой грот, в середине его блестело небольшое озерко. Смутно видневшиеся стены носили следы деятельности человеческих рук. У Бора снова возникла ассоциация с гротом Трех. Возможно, то были следы культов народа ненянг, некогда поклонявшихся своим богам в пещерах.
Затем он увидел нечто, принятое им за обрамленный узором из металла проход в другую пещеру с озером. Однако тут же понял — перед ним овальное зеркало в рост человека и даже больше.
Сделав еще несколько шагов вперед, конунг разглядел, что рама чеканного металла искусно выполнена в виде змеи, вцепившейся в собственный хвост — древнейшего знака вечности. Ее длинное чешуйчатое тело покрывали странные, невиданные руны в виде многочастных знаков, вероятно, скрывая имя древнего мастера и потайной смысл заклинаний. Нечто зловещее было в этих знаках.
— Бор, назад, назад! — послышался голос встревоженного Лоптюжа. Князь увидел теперь, что по полу пещеры то здесь, то там были разбросаны черепа и кости людей, и многие из них имели явственные знаки проломов и прокусов — точно следы отвратительной трапезы! Неведомо откуда страшное рычание раздалось под сводами пещеры. Это был долгий, голодный рев хищника, завидевшего добычу.
— Клыки страха тойма! — Смертельный испуг звучал в крике Мяндаша. Рычание раздалось ближе, исходя точно из воздуха, и послышались шаркающие звуки тяжелой поступи. Бор вспомнил, что корона у него за пазухой, быстро надел ее и тут же всего в двух шагах от себя различил прозрачную тень гигантского, невиданной величины медведя, на лапах которого холодно сверкали, точно осколки льда, огромные когти. И точно так же поблескивали клыки в призрачной пасти. Поодаль виднелись еще какие-то тени, но эта была главной.
Ржавый меч из-за спины мгновенно оказался у озерного конунга в руках, и он сам двинулся навстречу медведю-тени. Тот, казалось, понял, что замечен, и был как бы озадачен этим. Волшебное мерцание клинка раздражало его, и, взмахнув лапой, смертоносная тень издала новый рев, еще более ужасающий. В ответ князь спокойно занес меч. Медведь-тень раскрыл свои смертоносные объятия. Но клинок оказался проворнее — острая сталь прорубила грудь призрака-великана, и спутники Бора увидали, как бесцветная жидкость потекла из пустоты, в которую вонзился ржавый меч, капая на пол и тут же исчезая, точно испаряясь. Рев зверя, истекающего в агонии кровью, прокатился под сводами пещеры. Но только озерный конунг видел, как огромная тень опустилась наземь, обратилась в бесформенную груду… и исчезла даже для обладателя волшебного венца.
Бор обернулся и заметил, как два бледных двуногих чудища, похожие на сутулых людей, подходят с обоих боков к Гунну и Мяндашу, вытягивая длинные руки душителей.
— Берегись теней! Гунн — слева! Мяндаш — справа! — выкрикнул он. Сделав рывок, князь раскроил мечом тень, уже смыкавшую руки на шее растерявшегося Гунна, — она тут же опала и исчезла, подобно первой. Между тем Мяндаш, все время точно прислушивавшийся, резко ткнул длинным ножом вбок и попал в тень, подкрадывающуюся к нему, — та отшатнулась, издав вой: острая сталь причинила ей боль. Звериный инстинкт охотника позволил ощутить приближение незримой смерти! Бор оказался рядом и прикончил призрака-душителя ударом того клинка, что был смертоносен для нее.
— Мне чудилось, что я ощутил на шее холодные, очень холодные пальцы! — сказал Гунн, и рука его, державшая факел, слегка вздрогнула.
— Вот в чем сила зеркального талисмана: он выпускает на волю древние призраки опасных созданий! — воскликнул Бор. И тут он заметил, что из зеркала показываются новые твари. Конунг бросился туда. — Назад, во тьму, созданья Туонелы! — кричал он, взмахами клинка загоняя тени обратно. — Гунн, перевернем зеркало! Пускай идущие из глубин уходят обратно в землю! — Богатырь поспешил ему на помощь. Вдвоем, с натугой они приподняли тяжеленное зеркало, выворотив его из сцементировавшихся камней, и опустили полированной поверхностью к каменному полу. Раздался отрывистый высокий звенящий звук, точно оборвалась хрустальная нить.
Теперь наружу была повернута задняя, слегка выпуклая сторона, испещренная теми же непонятными знаками, но в других сочетаниях — вероятно, запрещающими заклятьями.
— Не лучше ли попытаться разломать или разрубить его? — предложил Гунн.
— Боюсь, оно сделано из прочного металла, к тому же толстое, — смотри, какое тяжелое! Однако неужели у него нет крышки?
— Наверное, его закрывали чехлом, — предположил помощник.
— Неужели каждый раз, как отпадала нужда, его переворачивали? И потом, если так легко вызвать смертоносных призраков, просто вернув зеркало в прежнее положение, тогда его не могли бы перевозить, не опасаясь гибели? — Князь пожал плечами.
— Говорят, один кудесник сказал тайные слова, чтобы выпустить тени некогда обитавших в этой пещере опасных существ, — сказал Мяндаш.
— Похоже на то. Медведь-исполин и древние дикие душители, верно, обитали в этой пещере в забытые времена. И они пожирали тех, кто случайно здесь оказывался… — задумчиво произнес Бор.
— Чтобы открыть ход снова, надо будет опять приманивать духов свежей жертвенной кровью, — добавил охотник.
— Почему ты так решил? — удивился конунг.
Вместо ответа охотник поднес факел к лежавшей рядом большой каменной чаше, внутри которой зловеще темнел подозрительный налет. А рядом валялся столь же древний, но по-прежнему острый кремневый нож для жертвоприношений.
— Ты прав. Как же нам помешать действию этого зловещего талисмана?
— Текучая вода — вот надежная защита от бесплотной нечисти! Озерко довольно глубокое — опустим его туда! — предложил Гунн.
— Это разумная мысль! — согласился Бор. Они снова, с натугой подняли древнее зеркало и опрокинули его в озеро, оказавшееся куда глубже, чем казалось. Без всплеска массивный овал ушел на дно, подняв тучу мути, которая, осев, надежно скроет зеркало от глаз того, кто попытается вновь разыскать его. Сверху, для уверенности, они набросали камней.
— Много еще рассказывали об этом зеркале в Тундар? — спросил князь у Мяндаша.
— Говорили, что тот, кто долго смотрит в него, обменивается душой с обитателями Туонелы и становится столь же вечнохолодным и бесчувственным, как они, — истинным порождением Мрака.
— Такие случаи бывали? — спросил Бор.
— Думаю, что да. Давно. Мне кажется, это правда.
— Наверное, так оно и есть. Но почему его не забрали те, кто пользуется им?
— А зачем им это, если здесь оно находилось под защитой смертоносных потусторонних существ, подчинившихся их заклинаниям? Наверное, неудобно постоянно иметь рядом обитателей Туонелы — они будут опасны для слуг своего хозяина… — сказал трезвомыслящий Гунн.
— Ты прав, — ответил Бор. — Пойдем отсюда, это неважное место для ночлега. До сих пор у меня стоят перед глазами сверкающие когти медведя из тени! Думаю, эта пещера надолго останется пустой!
Глава 18. ЗНАМЯ ПРИИ
Утром они поднялись к перевалу. Все вокруг усыпали камни, и встречный ветер с силой утюжил покатую ложбину, так что в лицо идущим порою летели даже мелкие кремешки.
— Проклятый Босоркун не дает нам спуститься! Теперь я верю, что в метель здесь могло замерзнуть целое войско! — ругался князь. В тот момент, когда воющий шквал ветра достиг наивысшей силы, так что трудно стало даже устоять на ногах, он в ярости выхватил меч и наставил острием на ветер. Вдруг сквозь завывания послышался будто бы треск рвущейся ткани, и еле различимый стон пронесся над перевалом — точно кто-то напоролся на лезвие. Словно по мановению чьей-то руки ветер резко спал, и люди бегом проскочили ложбину, устремившись вниз, к сети ущелий и проходов, начинавшейся за перевалом.
— Видно, ты поранил одного из духов ветра, детей Босоркуна! — сказал Мяндаш Бору, когда они были внизу. Тот пожал плечами.
Они шли по лабиринту между огромных скал, источенных зимними ветрами до такой степени, что на некоторых из них были глыбы, в любой момент готовые оторваться и рухнуть. Иные скалы были расслоены на вертикальные столбы и оттого казались стеною сумрачной крепости. В других местах в стороны уходило множество ущелий, большинство которых заводили в тупик. Четверо людей уже долго бродили среди этого каменного хаоса, где, как подозревали проводники, могло находиться утерянное знамя богини, но им не удавалось найти никаких следов. Лишь одна надежда была у них: скрывшие его в неведомом тайнике должны были оставить какой-нибудь знак. Причем, понимая, что вероятно не выберутся отсюда живыми, знак этот сделать заметным для тех, кто придет сюда после — возможно, намного позднее.
Иногда им попадались древние рисунки на скалах, нанесенные некогда прежними обитателями этих мест. В большинстве своем они изображали победы охотников над зверями. Мяндаш внимательно их разглядывал: возможно, некоторые из них были связаны с легендами его далеких предков. Наконец, истомившись бесплодными поисками, зайдя, казалось, в самое сердце каменной чащи, они остановились передохнуть, присели, прислонившись к камням.
Вдруг Мяндаш вскочил на ноги и указал на одну, ничем не примечательную скалу.
— Смотрите! Смотрите! — воскликнул он. Скала, как и другие, была изукрашена древними рисунками. Но среди них лучи полуденного солнца ярче высветили один, более четкий и глубже врезанный, наверное, не камнем, а сталью: изображение круга с лучами, на котором были видны глаза, рот, нос, а вниз от него отходила полоса, изображавшая древко. Бор узнал это изображение — оно походило на виденное им на столбе Хоровода Сейдов.
— Это изображение священного знамени; значит, оно должно быть поблизости — иначе зачем тратить столько сил на рисунок? Однако где оно может быть спрятано?
Они смотрели и так, и эдак — однако скала казалась монолитной, без трещин. Наконец конунг додумался: он достал корону, и лишь только надел ее — как увидал в скале расщелину на высоте человеческого роста, в непосредственной близости от знака.
— Здесь щель в скале, скрытая при помощи волшебных чар. Корона позволяет увидеть ее! Ну-ка, Гунн, подсади меня! — Богатырь с трудом удержал на плечах своего рослого предводителя, который, ко всеобщему удивлению, прошел сквозь скалу и исчез в ней.
— Сильное, видать, колдовство, было поставлено в старину — вон сколько времени действует! — покачал головой Мяндаш. Гибкий, как кошка, Лоптюж на ощупь последовал за князем.
Перед входом в расщелину лежала нанесенная ветрами куча песка и пыли, но в глубине было чисто. Там они увидали сланцевую плиту, отколовшуюся в древности от стены, а затем прислоненную к ней под углом. Светлыми мелкими рунами были начертаны на ней строки. Князь медленно прочел их: «Здесь — надежда Аб Дор, знамя, врученное человеку богиней». Привалившись к плите, лежал древний скелет воина, рядом — полуистлевший меч.
— Он оставался один. Он один прошел и сделал это, — сказал конунг задумчиво. — Последний знаменосец старого времени. Легенды не донесут до нас его имени, ибо он — за пределами легенд.
Бор подошел к плите и, обхватив ее края, нежно, точно девушку, приподнял, чтобы кости воина не ударились оземь со всего размаху, а тихо сползли, найдя упокоение в древнем прахе, устилавшем пол. Под плитой, невредимое, лежало знамя богини. Это был светлый серебряный диск шириною в локоть, по ободу украшенный свисающими серебряными цепочками, вероятно, изображавшими лучи. Золотом на нем некогда вычеканили черты божества с огненными волосами. Полуторасаженное древко из потемневшего вечного кедра вставили во втулку знамени и прикрепили серебряными гвоздями.
— Вот оно, знамя Прии! — воскликнул Бор, торжествуя; он взялся руками за древко, и знамя вовсе не показалось ему тяжелым — словно сила прошедших поколений вошла в его мышцы. Вместе со своей находкой Бор и Лоптюж выбрались из расщелины — и скрывавшая ее завеса волшебства исчезла.
При движении чудесное знамя издавало легчайший звон, образуемый колыханием серебряных цепочек, ударяющихся о диск. Некоторое время все пятеро молча созерцали блистающий под солнцем талисман, над которым не властно оказалось время. Златокузнец, создавший его, был искусен. Или, возможно, рука создавшая его не принадлежала человеку (так, в глубине души, наверное, думал каждый из них)?
— Куда теперь? — спросил наконец Мяндаш, когда первый восторг слегка поутих.
— Что лежит там, дальше? Как нам незаметно выбраться в котловину Карнасьяур?
— Я не помню этого места, здесь развилка одного из боковых ущелий. Пойдем вперед, возможно, я вспомню.
Бор и его спутники вскоре достигли поворота.
— Постойте, осторожнее! Это… — воскликнул вдруг Мяндаш.
Но люди уже завернули за угол скалы и едва ли не кубарем скатились по крутому осыпающемуся откосу с высоты полудюжины саженей, прямиком в котловину Карнасьяур.
Поднявшись на ноги, Бор огляделся и тут же увидел, что их, похоже, уже ожидали. Навстречу спустившимся со скал людям, направлялись два десятка закованных в чешуйчатую броню черных всадников-бортедров с опущенными боевыми личинами.
— Станем клином! — сказал предводитель дингардцев товарищам, видя, что отступить по крутому склону нет никакой возможности и придется принять бой.
— Хорант! Хорант! — заревели, приблизившись, темные всадники боевой клич — имя своего предводителя, черной башней возвышавшегося среди остальных.
— Первый десяток — вперед! — рявкнул он, и десять всадников, развернувшись дугой, помчались на пятерых людей. Два копья, мечи и топоры были против десятка наставленных конных пик. И знамя — талисман.
Как видно, оно откликалось на чувства, рождавшиеся в душе того, кто держал его в руках во время битвы. Возможно, окажись оно в руках труса, все кончилось бы очень быстро и печально. Но теперь серебряный диск вдруг вспыхнул нестерпимо ярким светом, ослепив всадников и коней на несколько мгновений. Кони, не видя ничего, бросились врассыпную, расстроив атаку, — и бортедры не могли их удержать, роняли и ломали пики, и даже случайно сшибались друг с другом, падая наземь…
Только трое, мгновенно бросив копья, успели прикрыть руками глаза и сохранили возможность видеть. Теперь, выхватив свои острые тяжелые мечи, они ударами шпор принудили коней идти в нужном направлении, горя желанием скосить горстку противников. Но, еще не доскакав до маленького отряда дингардского конунга, первый из них, перелетев через убитого стрелой коня, тяжело рухнул наземь. Бор быстро передал знамя в руки Гунна и с обнаженным мечом ринулся вперед. Отбив страшные удары заостренного меча, он несколькими ловкими сильными взмахами лезвия свалил второго всадника с коня. Турн ловко ранил копьем скакуна третьего наездника. Резко осадив в сторону, тот не стал возвращаться. Все свершилось в несколько мгновений.
Хорант, у которого все это произошло на глазах, пришел в неописуемое бешенство: еще бы, ведь он знал могущество своего властелина!
— Арш! — взревел он, и плотным строем, загородив коням глаза шорами и наставив копья, вторая шеренга всадников помчалась вперед, и земля загудела. Казалось, ничто не сможет остановить эту махину! Но Волшебное знамя… Серебристый перезвон послышался в воздухе — зазвенели, должно быть, украшавшие диск ажурные цепочки. Копья с маху ударились о невидимую преграду в десятке шагов от приготовившихся на этот раз с честью умереть людей, и несущиеся во весь опор кони были остановлены мягкой, но властной дланью исполина. От встряски некоторые всадники повалились с седел, другие, растерявшись, все же усидели на осевших на задние бабки скакунах. В туче поднявшейся пыли раздался хриплый рев рога: это Хорант протрубил отбой. Всадники в беспорядке отступили и выстроились поодаль.
Хорант отделился от своего воинства, вновь сплотившего рассеянные ряды.
— На единоборство! — спешившись, заревел он и, обнажив меч, ринулся вперед. Когда расчет на численное превосходство конников не удался, он решил положиться на собственную исполинскую силу и прочность доспехов. Конунг вышел навстречу. На глазах у обеих сторон два богатыря столкнулись. Бор держал меч в одной руке, в другой щит. Его противник надвинулся с невиданным двуручным мечом ужасной длины. Одного роста были они, но Хорант казался из-за доспехов массивнее. И страшные, свистящие и чистые звоны мечей раздались над полем боя.
Хорант привык, что перед его силой склоняются все, но вскоре по черным доспехам заструилась красная кровь.
— Я убью тебя! — заревел распаленный болью исполин. Но тут соперник с такой силой нанес удар по его шлему, что княжеский меч зазубрился, а шлем раскололся. Оглушенный бортедр рухнул наземь.
— Сдавайся, или будешь убит! — рявкнул конунг, занося меч снова, но у его врага отнялся язык, и он был способен лишь еле заметно и неопределенно качнуть головой. Однако Бор вовремя заметил, что всадники собираются напасть на него с копьями. Он быстро отступил под защиту знамени-талисмана, оставив поверженного исполина его собственным подчиненным. Доселе у бортедров не было достойных противников на севере Поозерья, но вот теперь он появился, тот, кому приходилось от схватки к схватке оттачивать свое искусство бойца. И неудивительно, что они слегка растерялись и действовали недостаточно быстро.
В этот момент в дело вступила новая сила. Небо словно потемнело, и раздался звук, похожий на хлопанье парусов. Бор поднял голову и увидел птицу.
— Ног! Это она! — воскликнул Гунн, хватаясь за топор и не отрывая глаз от чудовищного пернатого.
Этой огромной птицей был ворон — отец всех воронов мира. Размах его крыльев поражал воображение — десять саженей! Лапы оканчивались громадными острыми когтями, покрытыми черной засохшей кровью жертв. Перья и пух, обрамлявшие его страшный клюв, были с сединой, а в глазах, напоминавших гагатовые ядра, сквозила безжалостная, звериная страсть к убийству. Сколько веков в недоступных краях набирался сил этот цепной пес Туонелы? Он нацелил когти на конунга и обрушился вниз.
Ударами меча уставший человек отбивался от страшных лап с железными пиками сжимающихся и разжимающихся когтей.
— Ты убил моих людей, проклятый нетопырь?! — кричал он и ловко отсек один палец, поранил другой, но до туловища не мог добраться, а птица, казалось, была нечувствительна к боли в своей безумной настойчивости. Взмахом крыла, точно вихрем, повалила она наконец наземь противника, потеряв при этом несколько своих огромных траурных перьев! Ворон нацелил уже страшный, длиннее двуручного меча, клюв, чтобы, словно червяка, пронзить богатыря. Бор не испытывал страха неминуемой гибели — только ярость, оттого что падет здесь, в двух шагах от неведомого врага, к встрече с которым лицом к лицу он шел столько дней.
Вдруг ярчайший свет откуда-то из-за спины конунга ударил вспышкой прямо в глаза крылатому чудовищу, и с хриплым, громоподобным карканьем ворон метнулся, слепо захромал для разбега, тяжело взлетел, взмахами огромных крыльев и одному ему ведомым чутьем взял курс куда-то на полночь. Так неожиданно окончилось это роковое нападение благодаря знамени богини Прии.
Бор, на котором после двух единоборств вся одежда была разорвана в клочья, присоединился к своим спутникам. С удивлением они обнаружили, что дорога свободна: бортедры, убедившись, что против волшебной защиты пришельцев бессилен оказался даже чудовищный ворон Ног, незаметно и бесследно отступили.
— Что же, пойдем вперед! — сказал конунг, вытирая с лица кровь, пот и грязь. — Где они могут быть?
— Смотри, — показал ему Гунн на противоположную сторону озера Карнасьяур. В котловине то там, то здесь виднелись какие-то развалины, вероятно принадлежавшие некогда ненянг — неведомым противникам озерянского войска, до которых оно так и не добралось. Некоторые из них, сложенные из дикого камня, имели округлую форму. Но не так выглядел темневший в скалах на той стороне внушительный треугольный портал — вход в неведомые покои.
— Это там! — сказал конунг. — О богиня Прия и Додола — богиня дождя! Даруйте нам победу для всех людей Аб Дор, заклинаю!
И они двинулись вдоль берега озера. Князь снова надел венец Грома и теперь издалека, над горами ему была видна высокая серая завеса волшбы, огораживавшая эту часть Озерного Края от остального мира. Это она, созданная темным колдовством, препятствовала движению плодоносящих дождевых туч извне, обрекая край на засуху.
Попадавшиеся им по пути развалины укреплений и приземистых строений давно разрушались под действием мороза и ветра. Куда подевались их хозяева? О том лучше было бы спросить нового владельца этих мест.
Бор умылся холодной озерной водой — в том, что даже сердцевиной обиталища свартен стало чистое озеро в горах, проявилась особая стать Озерного Края.
Сумрачная, напряженная атмосфера, казалось, витает над котловиной. В течение веков Чертог Чернобога накапливал силы, опутывая край паутиной колдовства, жадности и ненависти. А вот теперь, решившись на последний шаг, он наткнулся на такое открытое и упорное противодействие. И конечно, постарается нанести более сильный удар.
Глава 19. ГНЕВ ЧЕРНОБОГА
Рядом с порталом, в стороне, виднелось какое-то скопление домиков — вероятно, жилища челяди и охраны. Однако возле них не было видно ни единой живой души. Теперь, когда пришельцами был благополучно отбит натиск грубой силы, следовало ожидать нападения при помощи колдовских чар. Ветряной змей Гундыр с его всесокрушающей мощью вряд ли будет вызван в такую непосредственную близость от темных чертогов, в самое сердце владений Чернобога — он представляет угрозу и для самих его подданных и сподвижников. Но вход в чертог не может не быть защищен от незваных гостей. Так рассуждал князь — и не зря.
Когда они подошли к огромному, внушающему трепет своими размерами сумрачному порталу, перед ними возник старик в белой шубе кудесника. Судя по чертам его лица, то был, наверное, один из последних ненянгских колдунов, поклонявшихся темным и страшным божествам древности. Но в облике его была какая-то непостоянность, на миг человеческие черты сменяло обличье звериной морды, птичьего клюва, рыбьей пасти.
— Стриго, оборотень! — побледнев, прошептали охотники, не дрогнувшие ни при виде стали, ни под сенью крыл чудовищного ворона. Изменения происходили все быстрее.
— Галдер, колдун! — произнес Гунн, четче определяя сущность явленного им могущества. У него также были причины для опасений: знамя, надежно уберегшее их от ударов врагов, устоит ли оно против колдовства?
В руках колдуна появился маленький, прозрачный, наверное, стеклянный сосуд, в котором нечто кипело, переливаясь и сверкая серым перламутровым блеском. Мгновение — словно тучи застлали солнце, туманная дымка окутала все вокруг. О, это был сильный колдун — и старый, очень старый! Он направил горлышко сосуда на людей и вынул стеклянную пробку; словно поток мельчайших перламутровых серых мушек вырвался оттуда.
— Тире! Тире! — в диком ужасе закричал Мяндаш, бросив лук и сломя голову кинувшись бежать. Тире — Гунн слышал в легендах это название — загадочные и смертоносные мельчайшие шарики, рои которых страшные древние тундарские колдуны напускали на своих врагов. И нет от них никакого спасения.
Слишком поздно понял Бор, что даже талисман может быть бессилен против этого врага. Точно живые мошки, облепили они лица людей липкой маской, и ощущение глухой смерти от удушья было ужасно.
В этот миг знамя полыхнуло таким ярким сиянием, что затмило бы солнце — и под этим светом тире потеряли свою страшную силу, и черным, точно пепел, налетом, опали на землю. Только Мяндаш, слишком далеко убежавший от спасительного талисмана, рухнул наземь, схватившись за горло, и остался лежать неподвижный: настигнувшие его тире забили охотнику нос, рот, глаза, уши, превратившись в каменные пробки, и он задохнулся.
Первым опомнился Лоптюж, пустив быструю стрелу, но она не причинила колдуну вреда. Тогда пришел черед Бора: он выхватил из-за плеч свой ржавый меч и метнул его — и только лезвие коснулось колдуна, он, вскрикнув, исчез без следа, а дымящийся клинок упал наземь. Подействовал ли он сам с такой силой или нечто придало ему большее могущество?
— Чистый свартен! — пробормотал изумленный Гунн.
— Вперед, не теряя ни секунды! — Озерный конунг ринулся в портал, на ходу подбирая свой клинок и с удивлением ощущая, что он горячий! Гунн со знаменем бежал за ним, следом Турн с копьем наперевес и замыкал маленький отряд Лоптюж, со стрелой на тетиве, поминутно оглядывавшийся и готовый отразить нападение с тыла.
В камне был вырублен чертог Чернобога. Вначале тянулся коридор с торчащими из стен острыми турьими рогами, на некоторых из них сидели насаженные человеческие костяки или черепа, порой совсем истлевшие. Стражи не было — она не нужна за железной стеной бортедров и ужасами колдовства. Вправо и влево в темноту ответвлялись проходы, однако четверо людей продолжали идти прямо.
Но вскоре они вынуждены были остановиться: перед ними выступали из тьмы громадные створки тяжелых ворот, преграждавшие путь. Бор провел в неподвижности лишь несколько мгновений. Затем, точно по наитию, выхватил меч и скрежещущим металлом по металлу лезвием размашисто вывел серебрящуюся свежей царапиной в полумраке третью руну «турс» — «врата», напоминающую треугольник, опершийся на древко. На другой половине врат он начертал девятую руну «хагл» — «град», разрушающую, напоминающую косую «Н». Как только он закончил — ворота с грохотом распахнулись.
Они вошли в зал чертога. Слабый, но позволяющий неплохо различить окружающее свет струился как бы непосредственно из стен. Вдоль них стояли неуклюже вытесанные из камня зловещие статуи: свирепый Рота-Мублен, Босоркун с вытянутыми в трубку губами, Морена со сложенными за спиной черными крыльями и лицом, напоминающим череп, Ний — властитель подземных чертогов Туонелы, с клыками, выступающими изо рта. И посередине них — страшный Чернобог, на бесформенном лике которого выступали только глаза и ужасные клыки, острые, как кинжальные лезвия. У ног его размещался трон.
— Вот главное капище свартен! Но где его хозяин? — воскликнул озерный конунг, поворачиваясь с мечом в руке.
Посередине чертога поднималась высокая четырехгранная колонна из зеленоватого, зеркально отполированного камня. Бор случайно взглянул на нее и в глубине увидел свое отражение, которое в то же мгновение стало изменяться, как бы начав собственную жизнь, неудержимое движение.
— Хозяин здесь! — прозвучал громкий зловещий голос. — Смотрите, этот камень предвещает каждому его будущее! Оттого-то я и знаю все, что творится в любой части света и чему суждено свершиться! Ну-ка, что станет с твоим родным Дингардом?
То, что представилось Бору, заставило его побледнеть… Вдруг рядом со своим отражением в кристалле он увидел мутный образ, высокого человека с рогатой короной на голове. Инстинктивно, не размышляя, он рубанул мечом — но лишь искры посыпались от гладкого камня, и, опомнившись, он обернулся.
Резкий издевательский смех послышался в чертоге. Хозяин его сидел на своем каменном стуле. Лицо его было широким, а глаза казались ледяными иглами. Ростом он, пожалуй, превосходил князя, и корона его сияла.
— Ты мастак отводить глаза! — крикнул князь.
— Века прошли с тех пор, как я нашел зеркало. Долго, очень долго я всматривался в него, прежде чем понял суть перемен и незыблемость предопределений! Легкомысленно обошлись вы с ним, но скоро оно будет снова поднято из глубин; впрочем, я знаю теперь немало иных путей в Туонелу… Я — воплощение Чернобога! И ты умрешь, — закончил он, доставая трехгранный кремень и черным кресалом ударяя по нему. Ослепительное пламя с гудением хлестнула по людям. Но, раздробившись, оно угасло, не причинив вреда.
— Ты собрал много талисманов Озерии! — сказал Чернобог, и в руке его появилась палица, сиявшая призрачными алмазными гранями.
— Зачем тебе обрекать край на засуху? — спросил князь, примеряясь к броску.
— Чтобы не было сил противиться и от безнадежности все преклонились бы мне, — отвечал тот, касаясь палицей стены. Со скрежетом раздвинулся проход, ворота во тьму. — Выйди, выйди, Ний, и раскрой свои очи — сожги жалких людишек! — воскликнул Чернобог. И вот из тьмы, гулко ступая, явилась зловещая, кошмарная фигура. Где, по каким ходам вышел он во плоти из Туонелы?! Огромный, темный, косматый, с обожженным подземным пламенем лицом, с острыми клыками и огромными глазами обитателя мира вечной ночи под тяжелыми веками. Он открыл их, и невыносимый жар охватил тела людей под этим пристальным взглядом огненных зрачков, и они рухнули наземь, стали кататься по полу, крича, а знамя, разгораясь свечением, с трудом противостояло потоку смерти.
Бор, чувствуя, как его тело обжигает пламя, закрывшись щитом, ринулся вперед и вонзил ржавый меч в темную ногу чудовища. Низко взвыв, точно острие было отравлено, Ний направил мощь своих огненных глаз на богатыря, и тот не смог бы противостоять, если бы не корона на его челе. Чашечка в середине венца уловила этот ужасный, испепеляющий жар-свет и иглами огня отправила обратно в глаза чудища. От невыносимой муки Ний закричал так, что со стен обрушились камни и чертог заходил ходуном. Обернувшись, он мгновенно исчез за вратами прохода, тут же с грохотом захлопнувшимися за ним.
— А тебя трудно победить! — промолвил Чернобог, обрушивая палицу на Бора с такой силой, что тот еле сумел сдержать удар выгнувшимся щитом. Мгновенно оправившись, конунг нанес ответный удар ржавым мечом, и тут уж пришлось обороняться его противнику. Он не мог, подобно Нию, безвредно для себя последовать в Туонелу, ибо был тем, кто надолго задержался на земле, но отнюдь не тенью бесплотного мира.
— Да и тебя нелегко одолеть! — вздыхая каждый раз, как при колке дров, отвечал между делом князь.
— Хороший у тебя щит, но посмотри-ка на мой! — Прыжком назад его враг разорвал сцепку и, мгновенно открыв какой-то тайник, извлек оттуда полумертвую от голода девушку — бледную и исхудавшую, но не настолько, чтобы Бор не мог узнать ее. — Не правда ли, этот еще лучше — он живой, он дышит и умеет любить? Узнаешь ее?
— Нюбюи! — воскликнул конунг, невольно отступив назад и опуская меч.
— Будешь ли теперь рубить сплеча? — спросил зловеще Чернобог, крепко держа пленницу.
— А, я не ошибся — она у тебя! Ты всем находишь крюк, ловец душ! Но я выбью ее у тебя из лап! — в ярости вскричал князь.
Чернобог в ответ засмеялся довольно, показывая свои по звериному острые зубы. Бор бросился вперед, но удары в полную силу он наносить теперь не мог, опасаясь поранить девушку, и враг начал уверенно теснить его. Внезапно раздался резкий звук тетивы; Лоптюж подкараулил момент, и его стрела ударила в бедро Чернобога, но бесполезно расщепилась.
— А, вы решили напасть скопом? Ну так оставляю вам чертог — наслаждайтесь последней мыслью, что вы все-таки выжили меня отсюда! — Он еще раз расхохотался, и тотчас невероятная тьма обрушилась на них, коконом сгущаясь вокруг.
Кажется, слабым светом, точно луна в зимних тучах, мерцал круг знамени, изнемогая в борьбе; угасала полоска короны. Ледяные когти тьмы все сильнее сдавливали грудь. Бор уже смутно различал ячеи сети Морены, наброшенной на них могущественным врагом. Невыносимо хотелось спать и подламывались ноги. Вдруг под своей ступней он почувствовал острогранный предмет. Нагнувшись, он поднял его — это оказался трехгранный кремень, видно, оброненный Чернобогом из-за пояса во время яростной схватки. Не медля, князь ударил кремнем по лезвию меча — и полоса огня разорвала сеть тьмы.
— Эй, осторожнее! — послышался знакомый голос Гунна, прихлопывавшего запылавший рукав. Направление выхода было найдено, и князь увидал смутные силуэты бледных лиц своих людей и съеживающиеся в огне ячеи мрака.
— За мной! — крикнул он, устремляясь к выходу, и остальные бросились следом. Раз за разом Бор ударял по кремнию, и полосы гудящего пламени очищали дорогу, раскаляя сгустившийся воздух. В коридоре плавали лишь обрывки тьмы.
Когда они пробегали мимо одного из проходов, отходившего в сторону от главного пути, оттуда послышались голоса, как будто эхом отвечающие на клич Бора. Он прислушался — это был женский крик.
— Туда! — немедленно устремился он в проход с мыслью о Нюбюи. Но пробежав всего два десятка шагов, они уперлись в железные прутья решетчатой двери, подобно клетке, запиравшей каменную пещеру. За прутья уцепились, приникнув к решетке, женщины разных племен Озерного Края.
— Гунн, давай сюда топор! — заорал конунг. — Кто вы, женщины? — спросил он их.
— Нас захватили в разных местах, и все мы были девушками того, кто называл себя Чернобогом! — отвечали стоявшие впереди. — А когда ему нужны были жертвы для кровавых божеств, он брал тех из нас, кто надоедал ему!
Князь уже схватил топор и яростно принялся за дело: загрохотали удары по железу, и в минуту все засовы были отбиты.
— Бегите за мной, к выходу! — крикнул Бор, распахивая дверь и поворачивая назад, чтобы успеть настичь врага. Женщины, вырвавшись из своей клетки, побежали следом.
Озерный конунг и его люди выскочили наружу в тот момент, когда Чернобог садился на своего, явившегося на хозяйский зов, гигантского ворона. Выхватив у Турна копье, Бор изо всей силы метнул его во врага — от неожиданного сильного толчка тот покачнулся и выпустил девушку, которую собирался втянуть следом за собой на загривок чудовищной птицы. Вскочив, она, пошатываясь от слабости, побежала к своему спасителю.
— Ах, ты жив еще? — крикнул в ярости Чернобог. — Сюдбей! Сюдбей! Раздави этих людей! — запрокинув голову, громко воззвал он к самому страшному своему союзнику, взмывая в небо на громадной птице.
Прошло несколько мгновений, и земля на берегу озера, неподалеку от людей, вдруг провалилась, образовав яму в форме гигантского следа, точно невидимый исполин наступил своей огромной ногой, страшная тяжесть которой продавила глину, камень, песок! Князь вспомнил, как было раздавлено их убежище в Войкаре: это был тот же след, но теперь, благодаря короне, он смутно различал контуры уродливого короткорукого исполина на одной огромной ноге. Страшный дух Тундарских гор, разбуженный Чернобогом! С каждой секундой этот образ становился все четче, словно уплотняясь.
— Разбегайся в стороны! — крикнул Бор. — Гунн, знамя сюда! — И с талисманом в руке он встал перед входом в чертог, отвлекая на себя всю ярость медлительного исполина. Утробный рев раздался над котловиной, и страшная тысячелетняя ступня была готова раздавить дерзкое человеческое насекомое, но, лишь приблизилась ужасная тень к верхушке поднятого знамени, как вопль Сюдбея пронесся над долиной, точно нестерпимый ожог пронизал его всего. Ступня отдернулась, он точно потерял равновесие.
Бор схватил кремень и ударил им по мечу изо всей силы, посылая огромную струю пламени в великана. И тут исполинская фигура стала видна всем! Пламя охватило страшное существо: раздался еще один ужасный вопль — и все исчезло. Сила удара была такова, что кремень раскрошился на куски в руках богатыря, и он отбросил их.
Только тут Бор почувствовал, что кто-то держит его руками, обхватив сзади за пояс. Он отнял эти руки и, оглянувшись, увидел дрожащую от страха Нюбюи, прижимавшуюся к нему и плотно зажмурившую глаза. Через мгновение она открыла их.
— Ты хотела умереть со мной? — спросил он.
— Да, — ответила она.
— Глупая, разве могу я умереть, не победив врага?! — расхохотался озерный конунг. Он обхватил ее и крепко поцеловал.
Но прошло несколько минут и, вложив оружие в ножны, князь крепко задумался. Захватив главное логово Чернобога (камень), разогнав его челядь, всадников-бортедров и чудовищных союзников, главного, в сущности, они не достигли. Враг остался неуязвленным.
На что, кроме внешнего выражения своего могущества, Чернобогу величественные порталы, зловещие статуи? По-прежнему серая завеса стоит над Озерным Краем. Чернобог скрылся, чтобы напасть с новой силой, нанести еще более страшные удары. Но где его искать? Как победить? Корона дает прозрение козней свартен, знамя оберегает от вражеского колдовства и помогает выравнять силы. Но какое оружие способно поразить его? Быть может, это посох Юмбела? Но где добыть этот талисман?
— Гляди-ка, что я здесь отыскал! — неожиданно подошел Гунн, показывая странный, дугообразно изогнутый обломок толстого черного железного бруса, оплавленного огнем. На вогнутой стороне виднелись какие-то обломанные выступы, а на противоположной — полукруглые пупыри.
— Что это такое? — удивленно воззрился князь на железку, которую пегобородый воин еле удерживал в руках.
— Это обломок колеса древней колесницы, конунг! — ответил Гунн.
— Такая громадная? Но эти колеса должны были быть в полтора человеческих роста, и если они были из железа, то какой конь волок эту колесницу?
— Не знаю, — честно ответил богатырь, роняя обломок. — Но что могло разбить и расплавить этот крепчайший металл? Почему обломок оказался здесь? Слыхал я в детстве предание о разбившейся колеснице Дабога.
— Дабога?
— Да, оно как-то связано с озером Суурярв… Может быть, вспомню?..
— Мне ясно одно: здесь нет нужды нам оставаться, надо идти на юг, — сказал князь.
И они выступили, стремясь уйти из зловещей котловины до наступления ночи.
Обремененные толпою из двух десятков спасенных пленниц, они двигались медленно, лишь два дня спустя удалось им выйти благополучно из гор Тундар, и только на четвертый впереди замаячили берега озера. И на всем протяжении этого пути им не встретилось никаких следов Чернобога.
Глава 20. СЛЕД КОЛЕСНИЦЫ
Вышедшие навстречу люди с удивлением воззрились на толпу разноплеменных женщин, большей частью из южных краев Поозерья, и только богатырская фигура конунга дала им сразу понять, что с таким пополнением воротились те, кто недавно ушел в Тундар. Несколько товарищей Лоптюжа вызвались проводить их на юг, если, как надеялся Бор, не удастся наладить за ними корабль из Шурышкара или Изкара в ближайшие недели. Оттуда они могли уже отыскать попутное судно в свои края. Некоторые, впрочем, пожелали остаться с ветемурт.
Между тем лодка, которую обещал князю Одар, была уже готова, и небольшая группа из четырех человек могла пуститься в озерное плавание. На прощание Авус пригласил их к себе отвечерять. Выслушав их повествование, он задумался и сказал:
— Страшные вещи рассказали вы, хоть не раз уже заносила надо мной темное крыло зловещая Морена. Но не знаю, чем помочь в ваших поисках. Вот разве упомянули вы колесницу Дабога… У нас на севере живет предание, наверное, оставшееся со времен ненянг. Дескать, в старину священных острова вроде как два было. И храмы поклонные стояли на том, что Ятхольмом прозывается и ныне безлюден. Стали на нем поклоняться нечистым богам и совершать страшные жертвы. И тогда был послан уничтожить их за нечестие огненный змей Рарог. Беспощадно сжег он нечестивое капище, начал крушить все вокруг. Тогда Дабог на своей летающей колеснице обрушился на Рарога и отсек ему голову, но успел тот вцепиться окостеневшими челюстями в черную колесницу Дабога, и, не сумев выдержать этой тяжести, она низринулась на остров и разбилась… А мертвая голова отравила остров своим тлетворным дыханием…
— Странная легенда. Видно, и вправду пришла она от ненянг, с тех далеких времен, когда не было еще Хоровода Сейдов на Йемсалу, — ответил Бор.
— Есть озерное предание, князь, — сказал Гунн, силясь припомнить, и языки огня делали глубже морщины на его щеках и у переносицы. — О том, что на неком острове в давние-предавние времена было поселение и его властитель настолько возгордился, что решил призвать богов с неба. Но поступь их оказалась слишком тяжела — небесная колесница разрушила поселение, и все его жители погибли… Не напоминает ли она только что нами услышанную легенду?
— Да, пожалуй… Ятхольм, Ятхольм… Что там?
На следующее утро Бор вместе с Нюбюи и двумя своими людьми сел в утлое суденышко, переделанное для озерного плавания из небольшой ветемуртской лодчонки.
— Прощай, Авус, и ты, Лоптюж, и ты, Одар, — да сопутствует нам всем удача! — промолвил князь, отталкивая лодку от берега и вскакивая на корму.
— Да поможет нам всем Великая Седая Бобриха! — отвечал старший из явившихся на проводы, делая прощальный жест с берега, и остальные повторили его. Отплывая на юг, Бор намеревался как можно скорее попасть туда, где можно раздобыть корабль и гребцов и снова приняться за поиски посоха Юмбела, а заодно отыскать исчезнувшего Чернобога, чтобы продолжить прерванную им схватку.
Днем они плыли на полдень вдоль тайвальского, восточного берега озера, на ночь приставая к нему, ибо утлая лодчонка не была годна для безопасного плавания по озерным просторам. И вот пришла вторая ночь их пути. Огибая наволок в поисках хорошего местечка для пристани, они различили тусклое пламя костерка на берегу и высвеченный им темный силуэт ладейной кормы. В свете костра двигались какие-то фигуры, но подплывающую лодку дингардцев мудрено было заметить оттуда.
— Нишкни! — шепотом приказал Бор, пригибаясь и делая знак сушить весла. Теперь они скользили по поверхности воды лишь по инерции. Они услышали далеко разносившийся над водой голос, показавшийся им знакомым; он изрыгал площадную брань вперемешку с угрозами:
— Мерзавцы! Вы еще пожалеете, что стянули меня этими веревками! Никто из тех, кто так меня унизил, не дожил до нынешних дней! Так и запомни, ожуоласская рожа, — ни один!
— Молчи! — просочился холодный голос с жестким ожуоласским акцентом. — Один раз тебе удалось обмануть Рота-Мублена, но в конце концов все вы попадаете ему в когти.
— Эй, послушайте, молодцы! Я знаю, где закопаны огромные горшки — в них тысячи серебряных монет! Мы откопаем вместе и станем богаты. Что вы на это скажете? Я до последнего момента не хотел открывать этого, но теперь вижу, дело зашло слишком далеко. Только развяжите меня, мерзавцы!
— Клянусь Юмбелом, это Вирре Бердекс! — прошептал Гунн. Бор кивнул ему: вероятно, верность ожуоласской команды измерялась степенью удачливости в грабежах. Озерному конунгу не с руки было выручать коварного и мстительного хускарла, однако ради корабля это стоило сделать!
Незаметно к охотникам-ожуоласам мог подкрасться разве лишь Лоптюж, но ни его, ни других ветемурт, не любивших кровожадных поклонников сумрачного Рота-Мублена не было с ними. Поэтому, как только лодка почти бесшумно врезалась в берег, Бор сделал Гунну знак, и, выскочив на сушу, они с ревом, огромными прыжками, понеслись к костру. Оглушенные этими криками, ожуоласы не успели даже схватиться за луки, а кто успел — не мог прицелиться в страшные мечущиеся темные фигуры нападающих, которых, казалось, впятеро больше, чем на самом деле. Удары меча разваливали противников надвое: один, другой рухнули наземь. Сверкал топор Гунна, с хрустом опускаясь на черепа. Не выдержав напора, ожуоласы кинулись врассыпную, оставив лежать вокруг костра четырех убитых и троих связанных людей.
Бор выхватил из пламени горящую ветку и поднес к лицам пленников. Каково же было его изумление, когда, кроме разбитого лица Вирре, он при красноватом свете языков огня узнал черты двух своих дружинников, бесследно пропавших во время крушения на Доннерваде! Одним из них был Талма. Как они попали сюда со стылых камней Ностранда?
— Я рад, что вы живы, ребята! — сказал он им, разрезая веревки и помогая подняться на ноги. Не менее изумленному таким чудесным вмешательством провидения Бердексу он сказал: — А тебя, Вирре, я пока не буду развязывать. Для твоей же пользы.
Созвав товарищей, он обратился к ним:
— Надо торопиться, быстрее спустим корабль на воду, пока из темноты не засвистели подлые ожуоласские стрелы, хоть часть своих луков они и побросали в спешке. За работу, друзья!
Вшестером они с трудом столкнули на воду большой, истрепанный долгими месяцами плавания и сражений хускарлский корабль, погрузили в спешке туда кое-что из имущества и припасов и, водрузив сверху тяжелую тушу Бердекса, быстро отчалили.
Отойдя подальше от берега, Бор поднял весла и повернулся к своему вечному сопернику:
— Как же ты ухитрился так вляпаться, Вирре?
— Ты в этом виноват, кто же еще! В последней нашей схватке ты перебил почти всех людей из моей старой команды, да еще позднее кое-кто из них погиб. А эти сукины дети держались большей частью за спинами и почти все уцелели! Когда они увидали, что со мною долгонько нет удачи (да и неудивительно это, с такой кучей трусов!), зарезали моих часовых, тишком добили последних из старой команды… А меня и пару твоих людей, выуженных мной из воды у Ностранда и бывших у меня гребцами, связали. Последнее время я хотел сделать из твоих копейщиков телохранителей, видя, к чему склоняется дело, и зная наверняка, что они не станут сговариваться с этим отребьем. Жалею, что не успел… Что ты хочешь со мной сделать, озерный конунг? Вспомни, как славно бок о бок мы рубились с этой мразью у Горы жертвоприношений…
— Я отпущу тебя, Вирре, когда мы будем в безопасности, дома, — пообещал Бор. — Тогда, если ты захочешь, мы сможем выяснить все в единоборстве. А пока мы в плавании, мне кажется, развязанные руки могут принести тебе одни неприятности — больно уж быстро они хватаются за оружие, когда в этом нет никакой нужды.
Ночью поднялась волна и трудно стало выправить курс большого корабля — несколько человек, среди которых была одна женщина, еле управлялись со штопаным-перештопаным парусом и прави́лом. Их неумолимо продолжало сносить в глубь озерных просторов. Хуже всего, впрочем, было связанному Вирре, которого немилосердно мотало по дну корабля. Под утро послышался сквозь шум волн и ветра звук, заставивший (если бы это было видно во тьме) побледнеть бывалых ладейщиков. То был шум прибоя. Ладью тряхнуло, раздался скрежет и все попадали с ног. Когда ругаясь, они, поднялись, оказалось, что палуба приобрела наклонное положение. Однако волны разбивались где-то позади, и пробоин, судя по всему, не было. До утра, вероятно, можно не беспокоиться, что пазы корпуса разойдутся.
— Засели на банке. Хотел бы я знать — где? — проворчал Гунн. Впереди им мерещился какой-то неяркий свет, появлявшийся в минуты затишья.
Вскоре начало светать, развиднелось и потихоньку различимы стали очертания крутого берега, к которому занесла их судьба. Наконец первые лучи поднимающегося солнца озарили воды, и вскрик вырвался у всех при виде зловещих скал Ятхольма! Каким-то чудом не задев ни один из подводных камней, корабль ночью засел на каменистой банке у самого Проклятого острова — причем засел прочно.
— Ничего не поделаешь, придется высадиться и поглядеть что к чему. Посмотрим, не отыщется ли подтверждения древней легенды? — сказал Бор, понявший, что мерцание, замеченное ими в темноте, было свечением страшного тумана, оттесняемого ветром от берега. Теперь было ясно, что их пригнало к северной стороне Ятхольма.
Но вначале, спустив на воду свою лодчонку, несколько человек во главе с Гунном привязали ее к кораблю и принялись изо всех сил грести, в то время как Бор подталкивал судно с другой стороны, стремясь стащить его с мели. Наконец, заскрежетав, черная громадина сползла глубже, и ее притянули к берегу. Здесь корабль привязали к скалам. Бор, Гунн и Талма отправились на разведку, оставив остальных наводить на судне порядок.
По удобно расположенным камням они взобрались на береговой обрыв, причем Бору показалось, что в древности, здесь поднималась сглаженная временем лестница. Сверху, со скал, открылось обширное почти безжизненное каменистое плато, понижающееся внутрь, поросшее редкими скрученными соснами и кустами. В середине его виднелась округлая впадина, на дне которой поблескивало голубое озерко. Они двинулись в том направлении, и чем дальше шли, тем больше окружающая местность походила на поле битвы древних гигантов: камни везде были расколоты, раздроблены титаническими ударами гигантского молота, но поверхности сколов выветривались не одну тысячу лет.
— Смотрите! — показал Талма, да и сами они уже увидели — две колеи, проложенные в камне. В незапамятные времена огромные колеса прокатились по твердой породе, увязая в ней, будто в осенней грязи! И несмотря на тысячелетия, прошедшие с той поры, оплавленный камень почти не поддался разрушению.
— Большая колесница с раскаленными железными колесами могла оставить эти следы! — сказал Гунн. Они вспомнили древние предания и обломок железного обода, найденный в горах Тундар, в логове Чернобога, и стали внимательнее оглядываться по сторонам. У конунга шевельнулось даже сожаление, что знамя Прии осталось на корабле, но возвращаться было далековато, а угрозы пока не предвиделось никакой.
Колея привела их к огромной каменной плеши, окружавшей впадину с озерком. Твердая глыба, такого же оттенка, что и все окружающие камни, искрошенная страшным ударом почти до основания, лежала в конце колеи. А за нею поднимался взрыхленный вал из обломков, обрамлявший впадину.
— Здесь она разбилась, а главная часть, наверное, рухнула туда, — князь указал на округлую воронку впадины. Вода в озерке казалась прозрачной, но мелкой: за долгие века дно, где, возможно, были остатки колесницы, покрыл слой наносов.
Несмотря на то что не было еще и полудня, жара поднималась над каменистым плато, и никакого дуновения не ощущалось здесь со стороны озера. Они пошли вокруг вала и внезапно натолкнулись на остатки круглого строения из камней, странным образом напомнившего Бору развалины зданий ненянг, виденные им в котловине Карнасьяур.
— Что это? — Внутри разрушенного еще в старину — а скорее развалившегося под бременем веков строения, они обнаружили алтарь. И в его нише — округлый обломок черного железа, формой и размером напоминавший большой горшок. Некогда он составлял единое целое с тем куском, что был ими найден в Тундарских горах.
— Ступица. Значит, все верно, — ответил Гунн. — Я думаю, что легенда не совсем точна: в ней ничего не упоминается о том камне, о который расшиблась несущаяся раскаленная колесница, ни о храме, который сложили для почитания ее останков.
— Ты думаешь, Чернобог отсюда взял тот обломок железа? — спросил Бор.
— Вряд ли он лежал на поверхности тысячи лет, дожидаясь, когда его найдут. Лишь здесь такой кусок легко было отыскать. Думаю, что храм возвели из развалин того нечестивого поселения, которое погибло согласно преданию…
— Жалко, позабыл я спросить у Авуса — не говорит ли предание, каково было оружие, коим Дабог сразил Рарога?.. — посетовал конунг.
— Эй, поглядите, здесь еще хижина! Она вросла в вал, — позвал их Талма, ушедший за развалины. Действительно, присоединившись, они увидели каменную стенку древней хижины, полузасыпанную свалившимися с вала обломками.
— Посмотрим, что там? — Конунг разгреб слежавшуюся осыпь и освободил плиту, загораживавшую вход. Отвалив ее не без усилий (ему показалось, что камень поставлен гораздо позже, чем выстроено само жилище), Бор заглянул внутрь. Похоже, крыша из плит уцелела благодаря сложенному из плоских камней столбу в центре хижины. Гунн разжег огонь, чтобы осветить пыльные внутренности сооружения.
Вдоль стены тянулся каменный полок, на котором лежали истлевшие человеческие кости: останки мертвеца. Еще что-то угадывалось среди костей под толстым слоем покрывавшей их каменной пыли.
— На века построено! — сказал Гунн. — Интересно, кто здесь был схоронен, точно в склепе?
В головах скелета, подняв тучу пыли, Бор взял любопытную каменную чашу, древнюю и, видимо, прошедшую через руки десятков поколений, прежде чем попасть сюда. На ней проступило вырезанное четырьмя знакомыми рунами имя последнего владельца: «ДАНУ».
— Дану?! — воскликнул пораженный конунг. — Так вот где нашел он свое последнее пристанище! — Стряхивая пыль, он торопливо взял среди костей странный продолговатый предмет, оказавшийся неожиданно увесистым. Это был посох: сложные узоры, переплетаясь, покрывали его поверхность, напоминающую необычайно твердую желтоватую кость. Возможно, сердцевина его была из металла и оттого он был столь тяжел? В памяти Бора мелькнуло словно молния воспоминание о виденном им два с лишним месяца назад посохе Инмара — загадочной статуи Изкарского храма. «Посох тот, слыхал я, похож на посох статуи Инмара в святилище», — прозвучали в его мозгу слова погибшего тогда Каста.
— Посох Юмбела — вот он! — вскричал конунг, поднимая жезл. — Последнее, что должны были мы отыскать, дабы одолеть мощь Чернобога!
Глава 21. ПОСОХ ЮМБЕЛА
— Но как он сюда попал? И отчего, если бывал здесь Чернобог, он не завладел им?
— Думаю, привезли сюда павшего Дану его люди и схоронили вместе с посохом в этой хижине, принадлежавшей, возможно, древнему храму Колесницы Дабога. А посох, наверное, был оружием Дабога. Возможно, он достался в наследство от побежденных ненянг, — и доставили его туда, где впервые попал он в человеческие руки, — сказал Бор, прижимая посох к груди, как обретенную святыню. Что же до Чернобога — завладел ли он знаменем Прии? Может, он и не знал о них? Или же он не в силах постичь суть волшебства этих талисманов ибо его злое галдерство отлично в корне, относясь к Силам свартен? Зачем тогда колдуну держать под рукою орудия, способные причинить ему гибель? Но другое беспокоит меня: Чернобог бывал здесь. И всего лишь лет сто назад появился туман над островом; а в прежние времена его не было. Почему? Что оберегает этот туман? — закончил свою речь конунг.
Гунн прислушался к звукам снаружи.
Они выскочили на улицу и остановились. В полусотне шагов от них стоял Чернобог, в руках его змеилась и сыпала искрами, хорошо заметными даже при солнечном свете, огненная плеть.
— Я смотрю, ты, похоже, отыскал еще один из своих талисманов. Поможет ли он тебе? — сказал Чернобог, обрушивая удар огненного шнура. Бор, в надежде, что не ошибся, молниеносно выставил жезл, и огненная полоса, отклонившись, ударила по крыше опустевшего домика. Простоявшее, быть может, более тысячи лет строеньице покачнулось и обрушилось, подняв клубы пыли — дингардцы еле успели отскочить в сторону. — Ты можешь драться со мной, но разрушить мою мощь не в силах! — крикнул Чернобог, насмехаясь. — Ибо все время будешь защищаться! — И он снова нанес удар, отраженный вспышкой света из посоха. От удара огненной плети земля задымилась.
Бор сожалел, что знамя Прии осталось в ладье, — под его защитой он мог использовать посох, чтобы попытаться уничтожить Чернобога. Теперь же огненная сила талисмана была скована отражением ударов врага.
— Я расколол землю, чтобы добраться до мертвой головы Рарога, и каждую ночь ее ядовитые испарения восходят по трещинам, окутывая остров смертоносным туманом. И я оставлю тебя подыхать от этого тумана, рождаемого отравленным чревом земли! — выкрикнул Чернобог, хвалясь.
— Нет, это твои останки истлеют рядом с обломками колесницы! — Князь в ярости ответил ударом огненного конца посоха, который, казалось, набирал все большую силу. — Правда, посох из твоей берцовой кости выйдет похуже этого!
Талма метнулся было в сторону берега, намереваясь бежать за знаменем, но лишь чудом вывернулся из-под разящего удара огненного ремня. Долго враги обменивались смертоносными ударами… Трудно сказать, сколько продолжалось бы еще единоборство противников, искусных в фехтовании; возможно, до тех пор, пока человеческие силы озерного конунга, вынужденного оборонять еще и своих людей, не подошли бы к концу. Однако не так суждено было завершиться этому дню.
Неожиданно нечто отвлекло внимание врага князя. За спиною дингардцев послышался знакомый голос:
— Ах, вон что это полыхало над проклятой пустошью! А я-то думал — не гроза ли разразилась в этой духовке?! Так не принять ли и мне участие в вашей стычке?
Бор переменил позицию, и это позволило ему видеть Вирре Бердекса, держащего в руке длинное древко, увенчанное серебряной с золотом личиной.
— Эй, богатырь, помоги-ка мне разделаться с твоим удачливым соперником — и я осыплю тебя богатствами и почестями! — крикнул Чернобог уверенно и властно.
— Гм… — почесал затылок Вирре! — Это твои, что ли, людишки — ожуоласы чуть меня не подвесили на крюк к твоему печеному Рота-Мублену — в благодарность за все то доброе, что я для них сделал? Если бы не он, — кивнул хускарл на Бора, — они бы точно так сделали! — И он молниеносно оказался рядом с князем, удар пламенной змеей опоздал на миг. Впрочем, попал бы он?
— А-а-а! — вскричал Чернобог в ярости и отчаянии и снова хлестнул огненной плетью, но на этот раз почему-то рассеченная ею глыба оказалась вовсе в стороне от людей. Тогда в неистовстве от бессилия своего оружия он выкрикнул заклятие, и Бор с его друзьями увидел несущееся издалека темное облачко, становившееся все больше и больше. И над островом опустился уже страшный, гудящий хобот змея-Гундыра.
Но князь не дал врагу собраться с силами. Под защитой знамени Прии он поднял свой посох. Жезл вспыхнул голубовато, и молния, родившись в небе, ударила далеко, в вихрь Гундыра. Смерч охватило пламя, и ужасный вой погибающего чудовища долетел до них.
Затем новая молния хлестнула Чернобога: в руках у того уже был щит из крутящегося мрака, но он раскололся, будто и не соединены были в нем невероятные силы колдовства, и пламя опоясало страшного перерожденца. Выгнувшись, воздев руку, тот обратился в горку пепла, курящуюся на оплавленной земле.
И в третий раз огромная молния, сорвавшаяся с небес, ударила в посох (ошеломленный этой мощью князь ничего даже не почувствовал), и развернувшийся сам собою жезл послал ее к горизонту, где небо было заткано колдовской сетью. От огненного копья в невидимой серой завесе появилась огромная дыра, которая обрела зримые очертания и начала с огромной быстротой расползаться под напором долгожданных дождевых туч. Все кончилось разом. Люди стояли будто ослепшие и оглохшие, и только Гунн, протягивая руку, указал на далекие еще тучи:
— Вот они, быки наших пашен!
— Мы победили! — воскликнул Бор. — Враг уничтожен! Колдовство повержено! Победа, наконец победа!.. Да… Но многие из наших, лежащие в могилах по всем концам Поозерья не смогут уже отпраздновать победу вместе с нами… Гунн, мы должны найти расщелины, которыми хвалился колдун, и, может быть, сила посоха поможет уничтожить смертоносные испарения? Вирре Бердекс, мы столь многим обязаны тебе!..
— Ну что же, — сказал Вирре, — теперь, когда мы победили, можно было бы поделить власть над этой славной землицей, обладая такими сильными талисманами, не так ли? Иначе зачем было собирать все эти славные вещи и бороться с тем, кто добивался того же?
Бор на минуту задумался, непривычные морщины залегли на его лбу. Он бросил взгляд на черное, обугленное пятно на том месте, откуда посох Юмбела сбросил Чернобога в сумрак Туонелы после веков (наверное!) колдовской власти. Затем он быстро развернулся и взял мускулистой рукой хускарла за глотку:
— Видишь ли, Вирре, эти талисманы принадлежат Озерному Краю и неправильно, если один из них уйдет вниз по реке Болотне. С другой стороны, ты рассудил верно — опасно будет, если все они соберутся в одних руках, и в лучшем случае это может стоить жизни сильнейшему, как это произошло с последним владельцем того венца, который сейчас на мне. Поэтому мы поступим так: посох этот сохраним в самом безопасном месте — скроем здесь. Он может обернуться злом в недобрых руках. Знамя, завещанное нам победившими в великой битве предками, отвезем на Йемсалу, волхвам Хоровода Сейдов — в конце концов, оно было создано некогда там, принадлежало им и является великой святыней. Что же до короны — то она будет принадлежать вождям Дингарда: дабы его озерные конунги могли распознавать коварство свартен — она ведь и предназначалась не для волхвов. Думаю, в Поозерье найдется серебро, чтобы утолить жажду почестей у хускарла, воротившегося в родные края с изрядной казной? Ты согласен, Бердекс?
Вирре, уже красный как рак, выдавил из себя бульканье, похожее на слова одобрения.
— Итак, друзья, отыщем роковые расщелины — и в обратный путь! — сказал Бор, обращаясь к остальным. Они двинулись в путь.
… Не прошло и часа, как неподалеку, среди хаоса глыб, образовавших в одном месте целый холм, обнаружились покрытые темным налетом глубокие расщелины. Брошенный в одну из них факел осветил на дне белый зубчатый силуэт, похожий на огромную челюсть.
— Вот откуда, наверное, расползается туман! — сказал Гунн.
Бор поднял посох Юмбела, направив его в глубь расщелины. Несколько мгновений не происходило ничего, затем вспыхнула еще одна молния, ударив внутрь, оглушительный гром пророкотал, и словно какой-то стон послышался из холма — он начал съезжаться внутрь, поднялась туча пыли. Когда она разошлась, расщелины уже не было.
Покинув это место, они отправились обратно.
— Знаешь, конунг, а ведь спасением своим ты обязан своей девушке… Странная она у тебя… — нарушил молчание Вирре. — Когда вы ушли и началась, как видно, эта заварушка, она была на скалах, следила за вами оттуда. В это время мне словно прибавилось ловкости — точно некая сила помогла мне распутать веревки. Я успокоил одного из твоих людей хорошим ударом в глаз, другой в это время что-то делал на берегу. Я собирался поставить парус и предоставить вас своей судьбе. И тут, вижу, спускается девушка. «Ну, думаю, вот и компания мне будет». Однако хотя она увидела, что я свободен и собираюсь уходить, не испугалась, не крикнула подмогу. Наоборот, заспешила, вскочила на корабль и, прежде чем успел ее сцапать, схватила твое знамя (а я и не знал про него) и подала мне. И сказала: «Если ты мужчина — негодяй ты, или праведник — возьми это знамя, поднимись наверх и иди к ним — спаси их или умри вместе с ними мужчиной в борьбе с тем, кто зло всему живому. Ты самый сильный здесь, среди оставшихся — значит, у тебя труднее всего будет вырвать его врагу. Если же нет и ты себе на уме (заметь, она не сказала „трус“) — возьми его и плыви туда, где сможешь похвалиться там, как ловко его раздобыл. Ибо это великий талисман, и он поможет тебе сохранить свою жизнь!» Так она сказала мне, Вирре Бердексу, чья отвага превосходит все, включая жажду богатств! Тем более что именно люди этого проклятого галдера свели меня с треклятыми ожуоласами, принесшими одну неудачу. Поэтому я сделал, как она просила. Но я не уверен, правду говоря, что девушки, ждущие храброго хускарла с богатой добычей в моем Треллеборге, были бы способны действовать таким образом…
Они ненадолго задержались. И секретом Талмы навсегда осталось, где среди развалин древнего святилища схоронил он посох Юмбела… Возвратившись на ладью, они застали радостную Нюбюи, видевшую со скал исход сражения с Чернобогом, и дружинников, бурно приветствовавших победителей. Правда, глаз Турна украшала траурная кайма «фонаря» — след руки Бердекса.
— Мы идем на Йемсалу! — распорядился Бор. Они отчалили, и когда солнце уже клонилось к горизонту, вышли из лабиринта камней и двинулись на северо-запад.
Не прошло и дня, как они прибыли на место. И вековечные леса Священного острова вновь, как почти три месяца назад, распахнули свой полог над людьми, которых на этот раз, увы, было гораздо меньше… Загадочные, тысячелетние камни Хоровода Сейдов обступили знамя богини Прии, принесенное людьми, как это было уже некогда, многие века назад. И волхвы в своих белых мантиях приняли его и поклялись беречь до того дня, когда оно снова потребуется, ибо сущность Чернобога, потерпевшего поражение в своем страшном воплощении, могла возродиться вновь, восстав из мрака Туонелы: разве мало его детей осталось в глухих закоулках Озерного Края?
На следующий день ладья пошла на юг, по направлению к устью Кривасэльвен. Последняя ночь была ненастной — все время лил дождь.
Глава 22. СТРУИ КРИВАСЭЛЬВЕН
— Чужой парус! Хускарлы! — Этот крик послышался с каланчи Дингарда. И все, способные держать оружие, похудевшие за эти засушливые месяцы (лишь недавно начались дожди), поспешили на зов, чтобы оборонять город.
Но на потрепанном бурями корабле, когда он подошел поближе, оказалось совсем мало людей: не гребцы, а ветер своими порывами поднимал его против течения реки. Люди расслабились. И вдруг… Замахали копьями и щитами. Те, кто стоял ближе к воде, закричали:
— Озерный конунг! Это озерный конунг с дружиной! Бор воротился! — Все приветствовали тех, от кого три месяца не было ни слуху ни духу. Правда, приветствия стали тише, и стеснились сердца, а затем взлетели плач и стенания женщин, когда стало ясно, что лишь семеро на борту, да и из них дингардских — лишь пятеро. В тишине раздался стук борта о дерево пристани, закрепили канат, и Бор вместе с девушкой сошел на причал и зашагал к своим.
И тогда дингардцы увидели, как возмужало и посуровело лицо богатыря; быть может, еще оттого казалось оно таким, что на лбу его лежал отблеск золотого венца древних князей. Он вынул зазубренный в схватках меч с рубином на рукояти и положил наземь.
— Здравствуй, народ Дингардский! — сказал озерный конунг. — Большою ценою заплатил наш город за то, чтобы сокрушить недоброе колдовство, поразить силы зла и низвергнуть в Туонелу воплощенного Чернобога, не один век подготавливавшего обладание Озерным Краем! И вины с себя за гибель своих бойцов я не снимаю, хотя предотвратить ее я не мог: все они погибли в жарких схватках в разных уголках Поозерья! Но прах их успокоился в чистом погребальном пламени или в глуби вековечных вод, а души вознеслись в Обитель Отважных! И они не остались неотомщенными! И цель их была достигнута: не будет больше земля, политая их кровью, изнывать от засухи, и по-прежнему края наши будут носить имена дингардцев, изкарцев и других народов Аб Дор! Склоняю голову перед вами — решайте!
Старый волхв вышел ему навстречу, кряхтя поднял с земли меч и рукоятью вручил озерному конунгу.
— Будь по-прежнему нашим предводителем в битвах, Бор! — сказал он.
Богатырь поднял клинок острием к небу и затем вложил в ножны.
— Да будет так! Клянусь положить жизнь за родной город!
Взял он руку своей спутницы и вывел ее вперед:
— Эту девушку Нюбюи я спас из рук нечестивцев, служащих темным богам, и она помогла одержать нам победу в последнем решающем сражении! Я сделаю ее своею, и да будет она принята как сестра, ибо нет у нее матери и отца, которые повели бы ее на свадебный пир!
— Да будет так! — послышались голоса.
— Теперь этот хускарлский вождь Вирре Бердекс находится под нашей защитой, как гость, ибо оказал помощь в самый трудный момент. Он проживет у нас до той поры, пока найдет себе попутный корабль, чтобы уплыть вниз по Болотне, или найдет людей, чтобы идти на этом судне, которое принадлежит ему, в свои родные края. — Вирре признательно кивнул.
— Первые дожди оживили всходы, есть надежда собрать урожай до зимы! — сказал волхв. — Давайте праздновать возвращение живых, победивших зло, и заодно справим тризну по тем двадцати, что не воротятся уже никогда под родной кров!
— Да будет так! — сказали все собравшиеся вокруг и толпою двинулись вместе с Бором к его дому.
…Вечером девушки пустили венок из красных соцветий вниз по Кривасэльвен, чтобы волны унесли его далеко в синее озеро…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ