Милость Келсона

Пролог И король поступит по его воле.[1]

— А я говорю вам, он ни за что не передумает, — сказал Совету Дерини епископ Арилан, хлопая обеими ладонями по инкрустированному столу слоновой кости, дабы подчеркнуть свои слова, в то время как его взгляд пробежался по троим мужчинам и трем женщинам, сидевшим вместе с ним в сводчатой палате, где проходило заседание Совета. — Он не только не передумает — он не желает даже обсуждать это…

— Но он должен обсудить! — Ларан ап Пардис, казавшийся очень старым и очень хрупким в своей черной мантии ученого, был явно испуган. — Ни один из королей династии Халдейнов никогда не делал ничего подобного. Уверен, вы предупредили его, что может случиться.

В бледном сиреневом свете, сочившемся сквозь большой восьмиугольный купол комнаты, Арилан казался усталым; он откинулся на высокую спинку своего кресла и глубоко вздохнул, мысленно молясь о том, чтобы сохранить терпение.

— Я предупреждал… и не однажды.

— И? — вопросительно произнесла женщина, сидевшая слева от него.

— И если я буду слишком настойчивым, он может вообще утратить доверие ко мне. — Епископ повернул голову и осторожно глянул на женщину. — Вы можете усомниться, Кайри, но дело идет именно к тому. Видит бог, он определенно не доверяет нам как группе.

Под группой подразумевался, само собой, Совет Камбера, или, иначе говоря, Совет Дерини; предметом же обсуждения был семнадцатилетний король Гвиннеда, Келсон Синхил Райс Энтони Халдейн, уже более трех лет занимавший трон после убийства его отца.

Эти три года вовсе не были легкими ни для Совета, ни для короля, ни для королевства. Любой столь юный король почувствовал бы неуверенность рядом с этими людьми, задачей которых было помогать ему советами, — ведь несмотря на то, что за пределами этой комнаты лишь очень немногие вообще знали о существовании данной группы, Совет Камбера считал себя ответственным за судьбу Дома Халдейнов. Но Келсону, в отличие от большинства монархов, до него занимавших этот трон, достался в наследство слишком большой магический дар — через могучую кровь Дерини, его матери, королевы Джеханы, — она и сама не подозревала о собственной силе, пока невольно не пустила ее в ход во время его коронации. И в равной мере огромные магические возможности, видимо, достались ему от отца, короля Бриона.

Для любого, кроме Келсона, такое сочетание могло бы оказаться смертельно опасным, потому что тех, кто принадлежал к Дерини, боялись во всем Гвиннеде, и очень многие ненавидели их. До восстановления правления Халдейнов два века назад Гвиннед в течение многих поколений находился под властью Дерини, и Дерини, ничем не смущаясь, использовали чародейство ради собственной выгоды. И потому магов Дерини не только боялись, но и презирали; и мало кто теперь знал или помнил, что были и такие Дерини, которые оставались просто людьми и боролись с тиранством рода Дерини, или что был и некий позже опозоренный святой Дерини, который не только дал свое имя тому самому Совету, который собрался сейчас в тайной палате, но и первым научил королей рода Халдейнов магии.

Келсон, конечно, знал об этом. И, подобно многим Халдейнам до него, он принимал магический дар как естественную часть своего божественного королевского права, и постоянно держался на тонкой грани между беспомощностью, если он не использовал эту силу, и ересью, когда он ее применял, — но ведь ему приходилось защищать свой народ и корону. То, что ему приходилось скрывать наследие Дерини, было понятно: ведь слишком много еще оставалось таких людей, которые искали возмездия за годы преследований со стороны Дерини, к тому же подобный дар мог вызвать смертельно опасный интерес со стороны враждебной и завистливой Церкви.

И дело было даже не в том, что Церковь могла заподозрить в унаследовании магического дара именно от проклятых Дерини. Вообще необычное или по видимости волшебное, выходящее за рамки предписанного Писанием, всегда подвергалось исследованию со стороны тех, в чьи обязанности входило охранять чистоту веры; и безответственное использование магии, самими ли новыми сюзеренами, или теми, кто служил им, лишь усиливало убеждение в том, что магия скорее всего является злом. После свержения Дерини последовала реакция церкви, проклявшей их, и ко всем представителям этого рода стали относиться как к воплощенному злу, несмотря на то, что среди них было немало Целителей и истинных святых. И хотя простой народ в течение последних двух десятилетий уже стал забывать о своей ненависти, враждебность Церкви к роду Дерини не угасала. А потому вне Совета не набралось бы и дюжины людей, знающих о том, что епископ Денис Арилан — настоящий Дерини; и, насколько ему было известно, кроме него был лишь один священнослужитель, в чьих жилах текла та же кровь.

И тот, второй Дерини, также служил предметом особого интереса, хотя его происхождение от проклятого рода точно так же держалось Советом в тайне, как и происхождение епископа Арилана. Отец Дункан Мак-Лайн, недавно ставший герцогом Кассана, графом Кирнийским, а заодно и епископом, был Дерини лишь по матери, — то есть полукровкой в глазах Совета, — однако Совет считал, что он, пусть отчасти, но все же виноват в том, что король упорно не желал, чтобы им руководил Совет.

Ведь Келсон обращался за советом, что по делам управления, что по вопросам магии, отнюдь не к Совету, который постоянно твердил о необходимости «правильного» обучения и официального исследования его возможностей, а к Дункану и к своему кузену Аларику Моргану, — такому же полукровке, могучему и поневоле уважаемому герцогу Корвинскому; оба эти человека овладели своими талантами скорее по случайности, да еще благодаря собственному упорному труду.

Келсона могли бы счесть таким же полукровкой, — и тогда он бы оказался вне защиты Совета Дерини, — однако в нем текла еще и кровь его отца, Халдейна, и она много прибавила к и без того мощному наследию Дерини. Все это в особенности беспокоило Совет в последние дни, так как в одной из западных провинций Гвиннеда вспыхнул бунт, и король, прежде чем отправиться усмирять бунтовщиков, намеревался назначить наследником своего дядю, поскольку пока что не имел детей.

— Да, это не обрадует принца Нигеля, если он действительно осуществит свой план, — сказала старая Вивьен, неодобрительно покачивая седой головой. — Коль скоро Нигель немножко коснулся могущества Халдейнов, он вряд ли пожелает отказаться от него.

— Ему придется отказаться, как только у Келсона появится сын, — сказал Арилан.

— А если он не захочет, или просто окажется не в силах? — спросил сидевший справа от Арилана Баррет де Ланей, старший член Совета и коадъютор. — Я знаю, вы верите, Денис, что совесть Нигеля так же чиста, как ваша собственная, — и, возможно, так оно и есть. Но предположит, Келсон не сможет изменить ход дел. Сумеете ли тогда вы сделать это?

— Я лично? Конечно, нет. Но Нигель…

Сидевший по другую сторону стола Тирцель Кларонский лениво зевнул и поглубже уселся в кресло.

— Ох, нам незачем беспокоиться об этом, — сказал он с едва скрытым сарказмом. — Если Денис не справится, и Келсон тоже, я уверен, кто-нибудь обязательно найдет простой способ, чтобы устранить с пути нашего доброго принца Нигеля. Именно так всегда и бывает, сами знаете, — заявил он и добавил с негодованием: — В конце концов, мы не можем допустить, чтобы силой одновременно обладал более чем один Халдейн, не так ли?

— Тирцель, ты ведь не собираешься снова вспоминать тот старый спор, а? — спросил Баррет.

— А почему бы и нет? Скажи мне, пожалуйста, что страшного случится, если несколько Халдейнов сумеют завладеть силой? Мы не знаем, возможно ли такое, но если да?

Ответив так, Тирцель опустил голову и принялся водить пальцем по спиральному рисунку на инкрустированном столе; Вивьен, второй коадъютор, величественно повернулась в сторону самого молодого члена Совета.

— Мне очень жаль, если мы наскучили тебе, Тирцель, — резко сказала она. — Скажи мне, ты нарочно стараешься породить разногласия, или просто не желаешь думать? Тебе же известно, что само такое намерение недопустимо, даже если бы это было возможно.

Тирцель напрягся, его рука прекратила движение, — но он не поднял взгляда на Вивьен, продолжавшую говорить:

— Что касается Нигеля, то, если обстоятельства того потребуют, Нигель будет устранен. Постановления и условия наследования дома Халдейнов разработаны два столетия назад, самим нашим благословенным предком. И за все прошедшее время они ни разу не нарушались. Не думаю, чтобы ты не понимал причин этого.

Тирцель наконец посмотрел на нее; и что-то такое было в выражении его лица… нет, не просто приподнятая бровь и сжавшиеся губы. Хотя не было ничего необычного в подобных стычках между членами Совета, в том, что старое и новое поколения не сразу находили общий язык, — ядовитое замечание Вивьен задело его слишком глубоко; ведь он, будучи едва ли не вдвое моложе почти каждого из членов Совета, обладал, само собой, куда меньшим опытом и знаниями… он ведь был лишь на несколько лет старше самого короля. Правда, его теоретические знания превосходили знания многих здесь присутствовавших, но это не всегда помогало ему игнорировать то, что он воспринимал как личные выпады в свою сторону. Видя, что в миндального цвета глазах Тирцеля вспыхнул гнев, холодный и опасный, Ларан успокаивающе коснулся руки Вивьен:

— Довольно, Вивьен! Тирцель, и ты тоже! Прекратите! — проворчал он, машинально бросая взгляд на сидевшего напротив Баррета, хотя этот человек был слеп уже половину столетия.

Баррет, да сделай ты что-нибудь! — мысленно воззвал он.

Баррет уже поднял костяной жезл в ритуальном жесте предостережения; его изумрудные невидящие глаза остановились на лице Тирцеля.

— Тирцель, прекрати! — приказал он. — Если мы начнем ссориться, мы ничего не добьемся. А мы должны направить все усилия на то, чтобы справиться с Нигелем.

Тирцель фыркнул и демонстративно сложил руки на груди, но не произнес ни слова.

— Мы не должны, впрочем, забывать и о роли Келсона в этом деле, — продолжал Баррет. — Деля власть со своим дядей, он просто исполняет свой долг, как он понимает его, — то есть желает оставить наследника, способного нести бремя власти, на тот случай, если сам он падет в битве. Вы ведь не станете утверждать, что Келсон уходит от ответственности?

Тирцель, несколько смягчившись, покачал головой, но предпочел пока промолчать.

— А ты, Вивьен, — Баррет обернулся к второй спорщице. — Тебе не следовало бы проявлять такое холодное равнодушие к судьбе Нигеля. Он принял сторону закона, подчинившись силе, которой ему предстоит владеть. Наш долг будет не менее серьезен, если нам придется использовать ее.

— Он не чистой крови, — раздраженно пробормотала Вивьен.

— Ох, Вивьен…

С другой стороны стола, из кресла между Барретом и Тирцелем, донесся отчетливый смех, похожий на тихий звон драгоценного кристалла: это смеялась Софиана, до сих пор молчавшая.

Более двадцати лет назад, когда она была еще моложе, чем сейчас Тирцель, Софиана Анделонская блестяще служила Совету, и вынуждена была оставить должность только из-за того, что ее отец умер, не оставив наследников мужского пола. Более десятилетия она была суверенной правительницей Анделона, но год назад, когда ее дети стали уже взрослыми или почти взрослыми, она вернулась в Совет, чтобы занять место Торна Хагена, временно отстраненного от дел за его молчаливое попустительство действиям Венцита Торентского и Ридона из Истмарка в войне Гвиннеда и Торента. Вторая вакансия, более прямо связанная с войной, пока что оставалась незаполненной: это было место Стефана Корама, предшественника Вивьен в должности коадъютора, который без ведома Совета начал подлую и опасную игру, и этот обман в итоге стоил ему жизни, — зато корона Келсона была спасена.

Личные способности Софианы, а также ее полная отстраненность от внутренних интриг и споров, все более раздиравших Совет с момента вступления на престол Келсона, сделали ее чрезвычайно подходящей для того положения, которое она теперь занимала. Она также привнесла на скучные прежде заседания Совета свежий взгляд на вещи и редкое чувство юмора.

— Что бы это значило — «не чистой крови»? — мягко спросила она, опершись подбородком на ладонь красивой руки и весело глядя на Вивьен живыми черными глазами. — После двух столетий преследований едва ли многие представители нашего народа могут называться чистокровными Дерини.

Рыжеволосая Кайри, самая молодая из трех женщин, обиженно вскинула голову.

— Я могу так называться, — высокомерно произнесла она. — И в течение двух столетий до того. Тем не менее, разве мы не утверждаем, что линия наследования тщательно проверяется?

— В этом я с тобой согласна, — кивнула Софиана. — И именно по этому определению Брион был Дерини.

— Это абсурдно…

— И Нигель, как и Брион, несет в себе кровь Халдейнов… которая на свой лад может оказаться такой же могучей, как чистейшая кровь Дерини… какова бы ни была эта сила. Так что возможно, Нигель — Дерини. И Варин де Грей. В конце концов, он же умеет излечивать, — добавила она.

Члены Совета явно намеревались возразить, и она увидела это по их вспыхнувшим глазам, по приоткрывшимся губам, — но остановила всех легким взмахом свободной руки, не потрудившись поднять голову, опиравшуюся на другую ладонь, — она выглядела величественной и уверенной в своих свободных пурпурных с серебром одеждах.

— Успокойтесь, друзья мои. Я первая признаю, что мы здесь говорим, отнюдь не о лекарских талантах, хотя я и знаю, что это интересует наших уважаемых сеньора коадъютора и преданного Ларана. — Она одарила милостивой улыбкой их обоих. — Нас интересуют возможности Халдейнов. Что именно делает членов этого рода способными обладать силами, подобными силе Дерини? Кстати, Венцит Торентский, при всей его подлости, явно открыл некий способ оделять кое-кого сходными силами… тому очевидец Брэн Корис. Последний герцог Лайонел и его брат Махаэль также, видимо, обрели подобное благословение. Возможно, то, что в Гвиннеде называют возможностями Халдейнов, на деле является той же силой Дерини, только чуть более слабой… или более могучей.

— Более могучей? — удивленно произнес Тирцель.

— Это вполне возможно. Я сказала «более могучей», потому что сила Халдейнов проявляется у ее носителей сразу в зрелой форме, она им доступна, хотя, возможно, и не до конца понятна. В некотором смысле им приходится учиться, как использовать ее, — но именно это с незапамятных времен приходилось делать и «чистокровным» Дерини.

Арилан, склонный согласиться скорее с рассуждениями Софианы, чем с чьими-либо еще, перестал наконец вертеть свое епископское кольцо и нахмурился.

— Поосторожнее, Софиана, или ты скоро начнешь убеждать нас в том, что все вокруг — Дерини.

Софиана улыбнулась и откинулась на спинку кресла, покачав головой; серебряные серьги в ее ушах мелодично звякнули.

— Ничего подобного, друг мой, хотя это решило бы множество проблем… и, без сомнения, породило бы другие, еще худшие, — сказала она, поймав полный ужаса взгляд Вивьен. — Но согласитесь, что возможности Халдейнов могут оказаться таким же проявлением нашей силы Дерини, как «случайный» целительский дар Моргана и Мак-Лайна, и что оба дара требуют особого обучения и обращения, и что оба возникают самопроизвольно.

Арилан тихо присвистнул, Ларан изумленно уставился на Баррета, а остальные что-то забормотали невнятно. Арилан мысленно признался себе, что уже не раз размышлял о такой возможности, и был уверен, что он не одинок в этом, — но никто не осмелился заговорить об этом вслух на Совете. Арилан был также уверен, что Ларан, будучи Целителем, и Баррет, чье зрение могло бы отчасти вернуться, если бы его целительский дар можно было снова взять под контроль, тоже считают вопрос достойным обсуждения.

— Но, конечно, эту тему следует отложить на другой день, — продолжила Софиана. — Сейчас, если я правильно поняла, нас гораздо больше интересует то, что Келсон намерен действовать вопреки нашим суждениям. Однако я боюсь, что мы мало что можем изменить в данном случае, если забыть о физическом вмешательстве.

— Я уверен, ты не примешь возражений по этому вопросу, — сказал Баррет. — Но то, как ты выбираешь слова, заставляет предположить, что ты видишь некий способ…

— Если мы окажемся достаточно дерзкими, чтобы его использовать… да. Поскольку мы, похоже, согласны в том, что нет сомнений в том, что Вивьен столь изысканно назвала «чистотой крови» Келсона, я предполагаю, что у нас хватит сил, чтобы взять его под контроль… что мы по сути и делали в течение нескольких лет. Введем его в состав Совета.

Она не обратила внимания на общий вздох и подняла руку, показывая на пустое кресло с высокой спинкой, стоявшее между Тирцелем и Вивьен.

— Введем его в Совет и свяжем его теми же клятвами, какие связывают всех нас. Или вы боитесь его?

— Конечно, нет! — вознегодовала Вивьен.

— Он достаточно силен, — продолжила Софиана. — Он зрел не по годам.

— Он не тренирован!

— Ну, так возьмем на себя эту работу, и тогда можно не сомневаться — он будет под должным наблюдением.

— У него нет других качеств.

— Каких именно?

— Не дави на меня, Софиана!

— Каких качеств ему не хватает? — настаивала Софиана. — Я готова согласиться с тем, что он действительно не готов, но вы должны доказать мне это.

— Очень хорошо, — Вивьен вскинула голову. — Он недостаточно безжалостен.

— Он недостаточно безжалостен, — повторила Софиана. — Понимаю. Тогда вы, возможно, предпочли бы Моргана или Мак-Лайна?

— Ты с ума сошла?! — задохнулся Ларан, оказавшийся достаточно храбрым для того, чтобы вмешаться в продолжающуюся перепалку.

— Это вообще не может обсуждаться! — заявила Кайри, энергично встряхивая своей огненной гривой.

— Тогда найдите какого-то Дерини, готового взять на себя ответственность, — сказала Софиана. — Мы действуем не в полную силу, потому что у нас нет полного состава. Как долго еще будет пустовать место Стефана Корама?

— Лучше недостаток одного члена, чем замена его человеком, неспособным владеть своей силой! — рявкнула Вивьен.

Арилан с любопытством наблюдал за тем, как реагировали на идею Софианы сидевшие за столом: Вивьен и Кайри продолжали оспаривать каждое высказывание Софианы; Ларан выглядел глубоко встревоженным; Тирцель был возбужден, но ни с кем не заговаривал, что-то обдумывая; лишь Баррет оставался непроницаемым, он сидел между Ариланом и Софианой неподвижно и молча.

Конечно, это вовсе не было плохой идеей — ввести Келсона в состав Совета… когда-нибудь. В самом начале, хотя Совет быстро согласился признать короля полноправным Дерини, никто не пытался доказать, что он достаточно искусен или опытен… но за три года, прошедшие после его коронации, Келсон научился многому и как король, и как мужчина. Арилан имел возможность доложить об этом Совету. Вообще-то именно Арилан первым заговорил о возможном кандидатстве Келсона; Арилан же и продолжал настаивать на этом, хотя в куда более мягкой форме, нежели теперь Софиана; Арилан, единственный из семерых, постоянно общался с королем и знал лучше, чем кто-либо другой, каким твердым и дисциплинированным — и могучим — становился постепенно король. Да, ни один из королей династии Халдейнов до сих пор не заседал в Совете; но ни один из Халдейнов и не обладал такими способностями, как Келсон.

— Я думаю, мы уже достаточно ходили вокруг да около, — сказал наконец Арилан, дождавшись, пока бурные эмоции немного поутихли. — Даже если мы все склонны к тому, чтобы отдать королю должное, — а вам известно мое отношение к этому вопросу, — все равно сейчас не время принимать окончательное решение, нам предстоит война, а сегодня вечером мы должны провести ритуал. И кстати, я не думаю, чтобы кто-то всерьез полагал, будто Морган или Дункан могут сейчас быть реальными кандидатами.

— И спасибо небесам за это, — пробормотала Вивьен.

— Не беспокойся, Вивьен, — сказал Арилан. — Я первый соглашусь с тем, что оба они обладают неизвестными нам качествами. Кроме того… — он позволил себе горькую улыбку, — они до сих пор не простили меня за отказ от их услуг.

— Ты хочешь сказать, они тебе не доверяют? — спросил Тирцель.

Арилан взмахнул рукой, как бы говоря: «И да, и нет».

— Недоверие — это, пожалуй, слишком сильное слово, — продолжил он. — Лучше просто сказать, что они осторожны во всем, что касается меня — и кто станет порицать их за это? Они негодуют из-за того, что я не хочу говорить с ними о Совете — а я, само собой, не могу им объяснить, почему я этого не хочу.

— Три года назад ты привел их сюда, никого не спросясь, — холодно сказал Баррет. — Они уже знают о нас слишком много.

Арилан склонил голову.

— Да, я готов ответить за это… хотя я по-прежнему считаю, что поступил правильно, учитывая обстоятельства. Но, конечно, с тех пор я обдумал все как следует.

— Но продолжаешь поступать по-прежнему, — промолвила Вивьен.

— Давайте не отвлекаться, — тихо сказал Баррет. — Это старый, слишком старый спор. Вернемся к насущным проблемам. Денис, если ты не можешь этого предотвратить, то можешь ли ты хотя бы держать все под контролем?

Арилан отрывисто кивнул.

— В том смысле, в каком любой тренированный практикующий может контролировать ход внешних процессов — безусловно. Заверяю вас, мы должным образом защищены, у нас есть все для работы на высшем уровне магии. Но что происходит на внутренних уровнях — то остается под властью самого Келсона.

— А как насчет Риченды? — спросил Ларан. — Она сможет помочь тебе? Келсон ей доверяет, это точно.

— Да, это так, — Арилан повернулся к Софиане. — И мы знаем, что у Риченды есть сила и умение, ведь так, Софиана?

Софиана неопределенно пожала плечами.

— Не вини меня за это, Денис. Если бы меня спросили вовремя…

— Но она твоя племянница, — сказала Кайри. — Ты знала, что она обладает умением, однако позволила ей выйти замуж за полукровку!

— Ох, Кайри, ничего я ей не позволяла. Риченда взрослая женщина, и она Дерини, она сама принимает решения. Что касается нашего родства… — Софиана снова пожала плечами, капризно скривив губы. — Боюсь, я ее почти не знаю. Моя сестра и ее муж решили, что Риченде следует выйти замуж за человека, далекого от наших традиций и веры, и именно из этих соображений они исходили, когда выбирали ей первого мужа. Я возражала, но ничего не могла изменить. Я почти не видела девушку после того, как она стала графиней Марли.

— Но выйти замуж за Моргана… Темные глаза Софианы полыхнули огнем.

— Ты пытаешься добиться, чтобы я прокляла его? — резко сказала она. — Этого не будет. Он сделал Риченду счастливой, он принял внука моей сестры как родного ребенка, и я всегда относилась к нему хорошо — и, как ни странно, не ошиблась в своих чувствах. И хотя я слышала о том, что его сила опасна, поскольку не обуздана, я видела его лишь однажды. Незачем и говорить, что он был настороже и вел себя безупречно.

— Ах, но ты ведь все равно не доверяешь Моргану, — сказала Вивьен.

— А что такое доверие? — возразила Софиана. — Я уверена, что он хороший муж и отличный отец своим детям; я уверена в искренности моей племянницы, когда она рассказывает мне о его делах — и это хорошие дела. А все остальное — просто слухи. Но могу ли я доверять ему так, как доверяю всем вам? Мы тут, в Совете, часто спорим, но все мы обнажили друг перед другом души, принимая обеты. Вот это доверие.

Ларан вздернул серебристую бровь.

— В таком случае, доверяешь ли ты Келсону? — спросил он. — А ты, Денис? Открыл ли король свою душу перед тобой?

— В том смысле, какой имела в виду Софиана? — улыбнулся Арилан. — Вряд ли. Он как-то приходил ко мне на исповедь, когда Дункан Мак-Лайн отсутствовал, но это совсем другое дело. Однако я уверен, что его подлинные намерения и цели — такие же, как наши собственные.

— А как быть с Нигелем? — нетерпеливо спросил Тирцель. — На случай, если кто-то забыл, — Келсон сегодня вечером намеревается попытаться передать ему часть своей силы…

— Нет, мы не забыли, — кивнул Арилан. — И я знаю, к чему ты ведешь, Тирцель. К счастью, мысль о том, что не один-единственный Халдейн может владеть полной силой, не приходила в голову нашему твердолобому юному ренегату. Но если вам охота еще о чем-то побеспокоиться, то вот вам предлог: Келсон решил, что нынче вечером должен присутствовать молодой Дугал Мак-Ардри. Вот этот — точно для вас. Я не знаю, как это случилось, но он наверняка отчасти Дерини; и хотя он не знал об этом еще несколько месяцев назад, это не значит, что он не мог с тех пор многому научиться у Келсона, Моргана и Дункана.

Кайри изобразила на лице крайнее отвращение, а Вивьен пробормотала что-то вроде: «Еще один полукровка…»

— И еще есть Джехана, — продолжил Арилан, не обращая внимания на обеих женщин. — Когда она вернется ко двору…

Это и в самом деле пробудило во всех сильные опасения, — ведь королева-мать принадлежала к тому же роду, что и Льюис ап Норфал — один из Дерини с невероятными способностями и умениями, около века назад пренебрегший властью Совета. Хотя Джехана ничего об этом не знала и всю жизнь отрицала свою принадлежность к Дерини, она все же сумела использовать свои долго подавляемые способности во время коронации Келсона, да так, что ненадолго вывела из строя в высшей степени тренированного мага, покушавшегося на жизнь ее сына.

Но это не значило, что она осознала свои действия, даже после трех лет пребывания в уединении монастыря. Ее неминуемое возвращение ко двору означало то, что в игру будет введен еще один неизвестный фактор, — потому что Джехана по-прежнему ненавидела Дерини.

— За ней придется тщательно наблюдать, — сказал Баррет.

Арилан кивнул и устало откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза ладонью.

— Я знаю, — прошептал он.

— И еще сам король, — вставила Вивьен. — Нельзя допустить, чтобы он вбил себе в голову, будто Нигель сможет по-прежнему владеть силой, когда Келсон произведет собственного наследника.

— Я все знаю, — повторил Арилан.

И пока Совет обсуждал другие вопросы, епископ Денис Арилан упорно думал о возложенной на него задаче. Изо всех семерых только ему одному предстояло окунуться в хаотическую путаницу взбудораженных сил и попытаться установить нечто вроде равновесия.

Глава I Со стрелами и луками будут ходить туда.[2]

— Келсон, — заговорил Аларик Морган, когда они с королем смотрели вниз, на суету во дворе замка Ремут, — ты становишься суровым, жестоким человеком. — Не обратив внимания на удивленный взгляд Келсона, он весело продолжил: — Половина дам нашего королевства и нескольких соседних томятся по тебе, но ты ни на одну из них не посмотрел дважды!

На противоположной стороне освещенного солнцем двора сверкали на смотровом балконе шелка и атлас нарядов примерно двух десятков дам, в возрасте от двенадцати до тридцати лет, — милые леди болтали между собой и принимали изысканные позы, якобы наблюдая за мужчинами, демонстрирующими воинское искусство во дворе внизу, но на деле стараясь быть замеченными красавцем Халдейном, молодым королем. Молодым мужчинам во дворе, занятым отработкой ударов мечом или копьем, тоже доставалось немало восхищенных взглядов, поскольку практичные леди прекрасно понимали, как малы их шансы добиться внимания короля, — и тем не менее их жадные взоры невольно то и дело возвращались к нему.

Келсон машинально посмотрел на дам, и даже улыбнулся и кивнул, едва ли думая об этом, — и это вызвало в толпе его поклонниц возбужденный ропот и суету; леди тут же начали прихорашиваться. Келсон глянул на Моргана и состроил кислую гримасу, после чего снова сосредоточил свое внимание на воинах во дворе замка, сев боком на широкую каменную балюстраду.

— Это не влюбленность, — негромко сказал он. — Их интересует только корона.

— О, почти наверняка, — согласился Морган. — Но со временем тебе придется поделиться ею с одной их них. А если ты не выберешь одну из этих, то все равно тебе достанется кто-то в этом роде. Келсон, я знаю, что тебе надоело об этом слушать, но ты должен жениться.

— Я и женюсь, — пробормотал Келсон, делая вид, что живо заинтересован тем, как молотят друг друга боевыми дубинами двое оруженосцев герцога Эвана. — Моя возлюбленная прожила слишком недолго, я не успел возложить корону на ее голову… — Он сложил руки на груди, на черной куртке. — Я не готов жениться снова, Аларик. Не раньше, чем я предам суду ее убийц.

Морган сжал губы в тонкую твердую линию и припомнил: непокорный Ллюэл Меарский, блеклым февральским утром повернувшийся спиной к палачу, со связанными позади руками, с гордо поднятой к небу головой… Лишь на одно мгновение перед тем, как меч палача свершил последний суд, взгляд принца метнулся к Келсону — обвиняющий и дерзкий…

— Почему он так посмотрел на меня? — жалобно прошептал король, обращаясь к Моргану, как только они скрылись с глаз толпы. — Я ее не убивал! Это он совершил самое святотатственное из всех убийств, на глазах сотен свидетелей, — убил собственную сестру! В его виновности нет сомнений. Никакого другого приговора и быть не могло!

Но безмерная вина лежала не на одном Ллюэле. В равной мере ответственность должна была быть возложена на его родителей, самозванку Кэйтрин и ее мужа-предателя, Сикарда, ныне правивших Меарой вопреки воле их законного сюзерена. Когда-то прадед Келсона пытался мирно объединить две эти области посредством брака со старшей дочерью последнего меарского принца, — но этот договор не признала большая часть меарской знати, считавшей законной наследницей другую дочь; Келсон пытался заново утвердить старый договор, женившись на взятой в плен девушке из претендующего на власть рода; это была пятнадцатилетняя принцесса Сидана.

У Сиданы было два брата, которые могли оспорить ее право на наследование.

Но Ллюэл, младший, к тому времени уже находился под опекой, и в случае постепенного устранения Кэйтрин, Сикарда и второго брата Сидана могла стать единственной наследницей младшей ветви рода. Ее дети от Келсона обладали бы безусловными правами на обе короны, и так мог разрешиться вековой спор о законности наследования.

Но Келсон не учел силы ненависти Ллюэла к любому из Халдейнов… он и вообразить не мог, что принц Меары предпочтет убить родную сестру в день венчания, лишь бы не позволить ей стать женой заклятого врага Меары.

И в результате Гвиннед теперь готовился к войне. Отец Ллюэла и его брат, принц Ител, как стало известно, собирали армию в центральных областях Меары, к западу от Гвиннеда, — и к тому же получили опасную для Гвиннеда поддержку от Эдмунда Лориса, бывшего епископа Валоретского, злейшего врага Келсона, который внес в и без того взрывоопасную обстановку религиозный пыл и фанатичную ненависть к Дерини. К тому же Лорис, как уже случалось однажды, склонил на свою сторону кое-кого из епископов, придавая назревающему конфликту слишком сильную религиозную окраску.

Вздохнув, Морган зацепился большими пальцами обеих рук за свой оружейный пояс и принялся бесцельно таращиться на двор внизу, лениво переводя взгляд с одной группы на другую. Вот три сына принца Нигеля и молодой Дугал Мак-Ардри соревнуются в стрельбе из лука… новый граф Транши, похоже, пользуется успехом у дам… Дугал и Конал, старший отпрыск Нигеля, этим утром уже продемонстрировали немалое воинское искусство, причем Дугал, на взгляд Моргана, был посильнее, поскольку отлично владел левой рукой; на границе они назвали такой удар «кулак горца».

То, что Дугал умудрился сохранять эту особенность своего стиля, было постоянным источником удивления для Моргана, — не потому, что Дугал был весьма искусен, Морган не раз видывал опытных левшей, — но потому, что молодой граф Транши здесь, в Ремуте, не забыл того, чему его учили прежде, — а ведь здесь им руководил сам Брион. А Брион, вопреки многократным попыткам Моргана доказать ему обратное, держался того мнения, что леворукие мечники и копьеносцы вносят беспорядок в строевые учения, — что, конечно, было правдой, — но ведь нельзя было пренебрегать и тем, что в реальном бою левша, встречаясь с противником, привыкшим к иным способам сражения, зачастую получал немалую выгоду.

Брион в конце концов согласился с тем, что при тренировках следует развивать обе руки, на случай ранения, например, — тогда рядовой воин сможет продолжать сражаться левой рукой; но он продолжал твердо стоять на том, что это ни к чему будущим рыцарям. И эта тенденция сохранялась даже теперь, хотя со дня смерти Бриона прошло более трех лет.

Но Дугала это не касалось. Он стал пажом, когда ему исполнилось всего лишь семь лет, и был куда моложе других мальчиков в том же звании, — однако едва ему стукнуло двенадцать, как он был отозван обратно на границу, и там продолжилось его ученичество, в обстановке, где важно было не изящество, а умение выжить. А для выживания требовался совсем не такой стиль борьбы, как тот, которому Дугала учили при дворе. В условиях границы нужны были скорость и подвижность, легкое вооружение для коня и всадника, ничуть не похожие на мощные латы придворных рыцарей. И там никого не интересовала, какой рукой дерется будущий вождь клана Мак-Ардри, — лишь бы дело было сделано.

Морган покачал головой и снова посмотрел на Келсона, который все еще следил за лучниками. Но Морган прекрасно понимал, что короля беспокоит вовсе не своеобразный метод стрельбы Дугала. Не думал король и об их недавнем разговоре о новом браке, хотя при других обстоятельствах этот вопрос следовало все же обсудить.

Нет, сегодня Келсона — короля и Дерини — занимало совсем другое. Он думал о необходимости провести сегодня вечером деринийский обряд посвящения, о передаче магической силы человеку, который сумеет заменить его на троне Гвиннеда, случись королю не вернуться с войны. Поскольку Келсон еще не имел прямого наследника, корону и магическое наследие Халдейнов следовало передать принцу Нигелю, дяде Келсона, брату покойного короля Бриона.

Брион. Спустя три с лишним года боль потери прежнего короля уже не терзала Моргана так сильно, как это было прежде, и его бесконечная преданность отцу теперь была отдана сыну — вот этому худощавому сероглазому юноше, лишь приближавшемуся к порогу подлинной зрелости, — и этот юноша готовился встретиться с новым испытанием, которое было бы нелегким даже для более взрослого и опытного человека.

Ну, по крайней мере физически он был к этому готов. Король-мальчик уже исчез. Постоянные воинские упражнения, подготовка к грядущей кампании укрепили и закалили мальчишеские мускулы, к тому же за зиму он вытянулся почти на ладонь, а еще недавно по-детски пухлое лицо приобрело новые, сухие и заостренные черты. Сейчас он был ростом почти с Моргана, и с некоторых пор уже начал бриться почти каждый день, чтобы выглядеть так аккуратно, как того требовал Морган.

Но в то время как Морган подстригал свои светлые волосы очень коротко, чтобы не тратить на них внимания во время походов, Келсон за два последних мирных года позволил своим отрасти, — «как какой-нибудь приграничник», со смехом заметил Дугал при первой встрече с королем предыдущей осенью. Приграничники по традиции заплетали волосы в косу у самой шеи, и перевязывали лентами цветов своего клана; никто и не помнил, откуда пошел такой обычай.

По капризу судьбы эти несколько месяцев мира, позволившие Келсону отрастить его черные волосы и заплести их в аккуратную косу, подобную той, какими щеголяли Дугал и его клан, принесли кое-какой политический капитал; король как бы подчеркнул тем самым свою связь с Дугалом и кланом, обеспечив себе их твердую поддержку. И лишь обнаружив такой интересный политический результат, Келсон решил, что подобная прическа весьма практична, поскольку с ней удобнее носить шлем с забралом или римский шлем, который предпочитало большинство закаленных воинов.

А вслед за тем многие молодые мужчины и юноши тоже начали отращивать косу пограничников, как их король, хотя пуритане из долин и наиболее консервативные секты по-прежнему считали, что короткая стрижка — признак элегантности и цивилизованности. Конал принадлежал как раз к таким пуристам и носил соответствующую прическу, хотя оба его младших брата щеголяли короткими пограничными косичками, перевязанными лентами цвета Халдейнов — алыми; может быть, эти косы выглядели и не так внушительно, как медная коса Дугала, но они несли в себе пылкий восторг перед их царственным кузеном и его лихим молочным братом, который не жалел времени на то, чтобы учить их стрельбе из лука, и не смеялся, когда их стрелы проносились мимо цели.

Шум аплодисментов и женский смех, донесшиеся с другой стороны двора, заставили Моргана снова посмотреть на Дугала, который как раз всадил стрелу почти точно в центр мишени. Молодой лорд-пограничник опустил лук и оперся на него как на посох, молча наблюдая за тем, как его противник Конал аккуратно натягивает тетиву; его стрела вонзилась в мишень рядом со стрелой Дугала, но ничуть не ближе к центру.

— Неплохо стреляет, а? — буркнул Келсон, кивая в сторону своего старшего кузена.

Когда братья Конала, тринадцати и восьми лет от роду, вышли вперед, чтобы сделать свои выстрелы, и Дугал стал что-то пояснять мальчикам, Конал отошел назад от линии, с которой велась стрельба, и мрачно уставился на своего главного соперника.

— Да, он довольно искусен, — согласился Морган. — Возможно, настанет и такой день, когда он достигнет полного совершенства. Хотел бы я знать, от кого он унаследовал свой нрав. Уж точно не от Нигеля.

Келсон улыбнулся и покачал головой, машинально глянув через двор, туда, где его дядя, отец Конала, работал с двумя своими пажами, — эти парнишки, находившиеся под его опекой, были слишком молоды, чтобы участвовать в предстоящей кампании. Старый боевой жеребец, уже непригодный для войны, терпеливо ходил по кругу, меся грязь копытами; один из мальчишек сидел верхом на спине коня, позади тяжелого боевого седла, а второй паж пытался устоять на спине мерно шагающего животного. Нигель шагал рядом и выкрикивал указания. Джэтем, личный оруженосец Келсона, вел коня в поводу.

— Смотри-ка… — пробормотал себе под нос Келсон, когда воспитанник Нигеля покачнулся и полетел вниз головой в размятую конскими копытами грязь, — однако рука Нигеля перехватила его на полпути, поймав за пояс, — и паж был водружен на прежнее место.

Они не могли слышать, что именно Нигель сказал парнишке, однако его слова заставили юное лицо залиться алой краской. Почти в то же мгновение мальчик выпрямился, преодолев дрожь, и уже более уверенно стоял на спине коня, приноравливаясь к его шагу. Подбодренный возгласом товарища, сидевшего позади, он даже усмехнулся, когда Нигель кивнул и отошел подальше от коня.

— Боже, как я рад, что у меня есть Нигель, — прошептал Келсон, вслед за Морганом восхищаясь Железным Герцогом Гвиннеда. — Наверное, короли, уходя на войну, никогда не знают, как справятся с делом их наследники, если сами они не вернутся, — но можно не сомневаться, что если на моем месте останется Нигель, Гвиннед очутиться в надежных руках.

Морган внимательно посмотрел на него.

— Надеюсь, тебя не мучают дурные предчувствия?

— Нет, ничего подобного.

Морган приподнял одну бровь, раздраженный таким ответом, но промолчал, отметив лишь, что король начал вертеть кольцо, надетое на мизинец его левой руки. Это кольцо совсем недолго носила невеста Келсона, ныне спавшая вечным сном в гробнице под Ремутским кафедральным собором; кольцо изображало собой ленту, обвившуюся вокруг пластинки, на которой был выгравирован крошечный лев Халдейнов. Глазами льву служили маленькие рубины. Король носил это кольцо со дня похорон девушки. И с того же дня, поскольку дворцовый протокол не запрещал этого, он ходил в черном. И сегодня он был одет так же.

Морган не знал, насколько внешние знаки траура отражают подлинную глубину печали Келсона. Келсон сказал ему, что траур служит всего лишь напоминанием о данной им клятве — предать правосудию мятежников Меары, но Морган гадал, нет ли тут и скрытого смысла… хотя он, конечно, никогда и не помышлял о том, чтобы совать нос в чужие дела. Вынужденный из государственных соображений вступить в брак с девушкой, которая с детства впитала ненависть к самому его имени, Келсон позволил себе утешиться фантазией, что он влюбился в Сидану, а она — в него. К тому времени, когда они произносили перед высоким алтарем свои клятвы, он уже почти убедил себя в том, что это правда… или, по крайней мере, должно быть правдой.

Ее ужасная смерть, случившаяся до того, как фантазии прошли проверку реальностью, оставила молодого короля тонущим в океане неудовлетворенных юношеских страстей и разбитых идеалов.

Но роль страдающего и оскорбленного вдовца дала ему время разобраться во всем до того, как обстоятельства стали требовать от него пуститься в новое плавание по морю супружества. И он, и Морган отлично знали, что ему придется жениться вновь, и довольно скоро. И так же, как в прошлый раз, соображения династической выгоды будут стоять впереди желаний сердца.

— Ну, вполне естественно немножко поволноваться сегодня, — сказал Морган, полагая, что причиной плохого настроения Келсона является скорее предстоящее, чем прошедшее. — Не тревожься. Нигель все сделает отлично. Ты его готовил к этому всю зиму.

— Да, конечно…

— И ты все сделаешь отлично, — продолжил Морган. — Могу поспорить, со времен самого Синхила не было ни одного короля в династии Халдейнов, для которого старалось бы такое множество Дерини, помогая ему назначить магического наследника. У твоего отца точно их столько не было. Ведь все, что он имел, — это я.

— Что ты хочешь сказать этим «все»? — фыркнул Келсон; но ему не удалось достаточно убедительно изобразить непонимание. — Впрочем, я бы тоже предпочел, чтобы за моей спиной стоял ты, а не кто-то другой… и неважно, что именно я намеревался бы делать. А в том, что касается магии…

Морган рассмеялся, зная, что угадал, что подразумевает король.

— В том, что касается магии, тебе лучше иметь за спиной любого тренированного Дерини, — весело сказал он. — Даже Дункан и я не обладаем достаточной подготовкой.

— Возможно, и нет, но может быть, формальное обучение тут не так уж и важно. Кроме того, Риченда владеет искусством. И Арилан.

— Арилан… — Морган вздохнул, стараясь ничем не выдать охватившей его неуверенности. — Ты уверен, что он объяснит Совету каждую деталь, так?

— Возможно. А возможно, нет.

— Келсон, ты знаешь, что он это сделает. Он не только предан тебе, он связан клятвами Совета… а это куда сильнее. Даже я это знаю.

— Ну, полагаю, иной раз о них кое-что становится известно, — пробормотал Келсон. — Кроме того, они получили доступ к тем записям, которые будут нам необходимы, если мы когда-нибудь восстановим честь святого Камбера.

— Так ты поступишься нашей безопасностью.

— Нет, я подтолкну Дерини к дальнейшим переговорам, — улыбнулся Келсон. — Разве ты не знаешь, что старик Ларан ап Пардис начал, например, пользоваться нашей библиотекой? Его ученый ум не в силах удержаться, он должен знать, что там у нас имеется. А поскольку он врач, он очарован тем, что ты и Дункан способны исцелять… хотя он и не в силах признать, что таким даром могут обладать многие.

— А ты-то откуда это знаешь?

— Ну, я с ним встречался разок-другой.

Прежде чем Морган успел усвоить новые сведения, его внимание поневоле вернулось к состязанию стрелков во дворе, поскольку снизу внезапно донеслись хриплые вопли Рори и Пэйна, младших кузенов Келсона, — так они выразили свой восторг по поводу того, что последняя стрела Дугала вонзилась точнехонько в центр мишени.

Под аплодисменты наблюдавших за состязанием дам Конал шагнул вперед, чтобы сделать последний выстрел, — хотя, конечно, у него было мало шансов на то, чтобы даже сравняться с Дугалом, а уж тем более — победить его. Он и не победил.

— Вот это да, — сказал Келсон, когда стрела Конала воткнулась в мишень на расстоянии целой ладони от стрелы Дугала; это был вообще-то вполне приличный выстрел, но о сравнении с Дугалом не могло быть и речи.

Леди снова зааплодировали, — поскольку принц был почти такой же хорошей добычей, как и король, — но Конал резко опустил свой лук, хотя и не стукнул им о землю. Келсон понимающе переглянулся с Морганом, в то время как довольные Рори и Пэйн отправились вместе с Дугалом к мишени, чтобы выдернуть из нее стрелы.

— Ну-ну, — произнес Келсон, соскальзывая с балюстрады, — это оказалось намного интереснее, чем можно было вообразить. Пойдем, поздравим победителя? Уж не знаю, как, но он сумел еще и того добиться, что Конал не взорвался!

— Да, и это само по себе немалое достижение, кроме его блестящей стрельбы, — заметил Морган, когда они направились к лестнице и вниз, во двор. — Рискну предположить, что Конал понемножку чему-то учится.

— Ну, может, тут еще подействовало присутствие дам.

Они подождали на линии стрельбы возвращения Дугала. Рори и Пэйн с восторженным видом несли стрелы. Поклонившись Келсону, Пэйн тут же заговорил без передышки, рассказывая о победе Дугала, и молодой лорд-пограничник поспешил отослать мальчиков, а затем уважительно отсалютовал своему королю. Он всегда, ну, по крайней мере, на людях, отдавал Келсону те почести, которых требовал королевский ранг.

— Отличная стрельба, Дугал, — сказал Келсон, улыбаясь. — И уверенная победа!

Дугал наклонил голову и улыбнулся в ответ; его золотисто-янтарные глаза встретились с серыми глазами Халдейна, — Дугал точно знал, что подразумевалось под словами Келсона.

— Благодарю вас, сир.

Хотя Дугал не был так высок, как Келсон, он тоже подрос за эту зиму, — к неудовольствию оружейников замка, которым пришлось уже во второй раз срочно изготавливать для него стальные и кожаные кольчуги и панцири, чтобы ему было в чем отправиться назавтра в поход.

Сейчас на нем был новые башмаки и новые кожаные бриджи, того же рыжевато-коричневого оттенка, что и его коса пограничника, — но льняная рубашка была старой, она не сходилась у него на груди, а рукава не прикрывали даже запястья. Однако, хотя из-за дневной жары он снял свой плед, никто бы не ошибся в его ранге.

На его золоченом графском поясе, туго охватывавшем талию, не было меча, но зато Дугал носил у левого бедра особый кинжал, на рукоятке которого красовался светлый дымчатый аметист. Три орлиных пера — символ вождя пограничников — были заткнуты за эмблему Мак-Ардри на его берете.

Опуская стрелы в колчан, Дугал усмехнулся; крупные, ровные зубы сверкнули белизной из-под шелковистых негустых усов, которые он отпустил в шестнадцать лет, одновременно с волосами.

— Постреляем, сир? — проказливым тоном спросил он. — Нам тут тебя явно не хватало.

Благодушно улыбнувшись, Келсон взял отвергнутый лук Конала и проверил его, потом наложил стрелу на тетиву и небрежно натянул.

— Конал вряд ли нуждался во мне, — сказал он, выпуская стрелу и следя взглядом за тем, как она вонзилась точно в центр мишени. — К тому же Конал еще не овладел искусством проигрывать.

Не обратив внимания на шумные аплодисменты, которыми наградили его прекрасные зрительницы, он опустил лук и взял из рук задумавшегося внезапно Дугала другую стрелу, и снова натянул тетиву.

— Понимаю, — сказал наконец Дугал, не столько обиженно, сколько удивленно. — Значит, это я должен заняться усмирением Конала.

Почти машинально Келсон поднял лук и, закрыв глаза и чуть отвернув лицо в сторону от мишени, снова выстрелил.

— Ну, это было честное состязание, — мягко сказал он, с последним словом выпуская вторую стрелу.

Все еще с закрытыми глазами он сменил позу, опустил лук и посмотрел на Дугала только тогда, когда вторая его стрела вонзилась вплотную к первой.

Леди на балконе зааплодировали с еще большим энтузиазмом, и Келсон, полуобернувшись, коротко глянул на них и чуть наклонил голову, не обращая внимания на разинутый рот Дугала.

— Боюсь, я должен признаться, что пользуюсь тем, что Конал счел бы нечестным преимуществом, — насмешливо сказал король и подмигнул Дугалу. — Быть Дерини — значит иметь немало мирских выгод.

Он повернулся к Моргану.

— Ты должен отметить, Аларик, что я не так уж нечувствителен к вниманию моих придворных дам, — продолжил он. — Я просто стараюсь воспитать в себе отчужденность, необходимую в моем положении. Может быть, и ты попытаешь удачи? Выстрели, покажи Дугалу, как мы, Дерини, делаем это.

— Ты хочешь сказать…

Дугал изумленно смотрел на то, как Морган, слегка приподняв бровь, взял лук и небрежно наложил стрелу на тетиву. Его стрела была короче той, которыми пользовался его молодой господин, и он не натянул тетиву до конца, как Келсон, — и намеренно отвел взгляд от мишени. Не посмотрел он на нее и тогда, когда во второй раз натягивал тетиву. Однако его стрелы легли так, что вместе со стрелами короля образовали маленький ровный квадрат.

— Черт побери! — прошептал Дугал, со страхом глядя на четыре древка стрел, торчащих из мишени. С балкона неслись восторженные возгласы и аплодисменты дам.

Морган опустил лук и отвесил в сторону зрительниц вежливый поклон. Потом вместе с двумя молодыми стрелками ленивым шагом направился к мишени. Дугал изо всех сил старался не слишком таращить глаза.

— Как вам это удается? — выдохнул он наконец. — Никто не может так стрелять! Вы что, действительно используете магию?

Морган безразлично пожал плечами.

— Это совсем нетрудно, если знаешь, как взяться за дело, — сказал он, принимая отстраненный вид. — К счастью, наши очаровательные поклонницы не понимают, настолько необычна такая стрельба. Но, подозреваю, мы вряд ли станем часто радовать их подобными представлениями. Сейчас они, пожалуй, поняли только то, что Конал и его братья довольно слабые стрелки по сравнению с нами троими. С другой стороны, Конал может угадать правду… и взбеситься.

— Не сомневайся, — пробормотал Дугал. — Он становится невыносимым, когда не побеждает.

Келсон первым очутился у мишени и начал осторожно выдергивать предательские стрелы, передавая их Моргану.

— Теперь ты знаешь и другую причину, по которой я отказался участвовать в состязании, — сказал он. — Это было бы нечестным преимуществом. Когда знаешь способы усилить какое-то умение, как знаем это мы с Алариком, то искушение воспользоваться таким знанием бывает слишком велико. А твое искусство происходит из настоящего таланта в обращении с луком… и может стать намного выше, когда ты научишься более свободно обращаться со своей силой.

— Ты хочешь сказать, я могу такому научиться?

— Конечно. Но нужно практиковаться.

Когда они пошли назад, к линии стрельбы, Конал и его оруженосец стремительно выехали из конюшни в дальнем конце двора, где стояли боевые кони, — их жеребцы оглушительно простучали копытами по камням, которыми было вымощено все пространство вокруг замка; оруженосец мимоходом отсалютовал королю.

Конал сделал вид, что никого не заметил. Ему и оруженосцу пришлось придержать коней и взять в сторону, чтобы пропустить возвращавшийся патруль, который как раз въехал во двор через огромные ворота с подъемной решеткой, — но едва последний из всадников в шотландских пледах промчался мимо них, как они отправились дальше.

— Эй, смотри-ка, кто вернулся! — сказал Морган, увидев среди всадников своего кузена Дункана.

Епископ Дункан Мак-Лайн, герцог Кассанский и граф Кирнийский, совсем не походил на графа, и еще меньше на епископа, когда ехал на своем сером коне вдоль ряда воинов. На его шляпе красовался бледный плюмаж, на плечи был накинут плед в зеленую, черную и белую клетку, но остальная одежда графа была из тускло-коричневой кожи, как у всех воинов. Он улыбнулся и поднял в приветствии затянутую в перчатку руку, когда заметил короля и его компанию, и, вместо того, чтобы ехать к конюшне с остальным отрядом, повернул своего жеребца и направился к королю. Улыбающийся Дугал взял взбудораженного коня за поводья и стал что-то шептать на ухо животному, осторожно поглаживая его бархатную морду.

— Доброе утро, сир, — сказал Дункан Келсону, кивая и одновременно перекидывая ногу через высокую переднюю луку седла и легко спрыгивая на землю. — Дугал, Аларик… что вы сделали с молодым Коналом? Можно было подумать, что за ним гонятся демоны!

— Только демон зависти, — фыркнул Келсон, упирая кулаки в свои узкие бедра. — Дугал победил его в стрельбе из лука, честно и открыто.

— В самом деле? Отлично, сын мой!

Все трое рассмеялись, поскольку обращение «сын мой» в данном случае имело особый смысл; епископ Дункан Мак-Лайн вполне мог бы публично заявить, что Дугал Мак-Ардри — действительно его сын, — поскольку Дункан был недолгое время женат на его матери, хотя это было еще до того, как Дункан вступил в святой орден, и брак этот был странным и неожиданным, и его подлинность могла быть доказана лишь средствами магии, а отец и сын узнали о своем родстве лишь несколько месяцев назад, хотя и были знакомы много лет — как священник и королевский паж. Теперь же в эту тайну были посвящены лишь они четверо, да еще жена Моргана, Риченда, — но Дункан готов был с радостью официально признать свое отцовство, стоило Дугалу пожелать этого.

Но они согласились на том, что сейчас для этого неподходящее время. Обнародование этого факта наложило бы на Дугала клеймо незаконнорожденного, лишив его права главенствовать в клане Мак-Ардри и звания графа, а также сильно ослабило бы позиции Дункана как Князя Церкви. Это также помешало бы Дункану наследовать земли Кассана и Кирни — а это был немаловажный фактор в конфликте с Меарой, поскольку принц Ител мог иметь определенные притязания на титул, если Дункан умрет, не оставив потомства, — чего, собственно, и ожидали от любого епископа.

Не таким мгновенным, но куда более опасным результатом подобного признания была возможность того, что Дугала могли впоследствии заклеймить как Дерини, — поскольку принадлежность Дункана к Дерини теперь уже была скорее подтвержденным фактом, нежели неопределенным слухом.

А из тех Дерини, что находились при королевском дворе, Дугал был наименее готов к тому, чтобы справиться с подобным обвинением.

Не подозревая о таком своем наследстве, равно как и о том, кто его настоящий отец, Дугал никогда не учился использовать свои врожденные магические способности; поначалу он был плотно закрыт от воздействий, и лишь Дункану удалось наконец пробить этот щит, но все равно всем Дерини удавалось лишь изредка и с большой осторожностью провести небольшие испытания его дара. Даже сам Арилан пробовал это сделать — хотя и до того, как было выявлено родство Дугала и Дункана.

— Это было отличное соревнование, — сказал Морган, наслаждаясь зрелищем отца и сына. — Впрочем, Дугал не знал, что можно улучшить результаты, применив определенные… э-э… дополнительные умения, ведь так, Келсон?

— Да, но мы сами не решились бы использовать их в схватке с Коналом, — признал Келсон. — Он уж слишком выходит из себя, когда проигрывает.

Дункан расхохотался и запустил затянутые в кожаную перчатку пальцы в короткие каштановые волосы. Готовясь к предстоящей военной кампании, к долгим часам и дням в военном шлеме и кольчуге, он перестал выбривать тонзуру, и она превратилась в маленький символический кружок на самой макушке. Остальная часть его волос была подстрижена цирюльником как раз в том воинственном стиле, который так нравился Моргану, — в противоположность косам Дугала и Келсона.

— Ох, я думаю, Конал завел себе подружку где-то в городе, — сказал он, улыбаясь так, как совсем не положено было церковному лицу его ранга. — Может быть, он поэтому так спешил, что чуть не сбил меня конем. Я заметил, что он не слишком интересуется придворными дамами… и почти всегда возвращается в замок с эдакой глупой улыбкой на лице. И не пора ли нашему королю последовать его примеру?

Келсон знал, что Дункан всего лишь шутит, но поскольку Дугал тут же пихнул его локтем в бок, он почувствовал легкое раздражение; к тому же Морган в очередной раз поднял бровь и вопросительно уставился на короля.

— Неужели нам обязательно нужно возвращаться к этой скучной теме? — пожалуй, слишком резко произнес Келсон, забирая у Моргана стрелу и делая вид, что рассматривает ее. — Как прошел патрульный поход, Дункан? Твои люди годны для такого дела?

Улыбка Дункана мгновенно растаяла, его синие глаза похолодели, и он снова надвинул шапку, тут же превратившись в отменного служаку.

— О, да. Однако я боюсь, мы видели кое-что такое, что не слишком тебе понравится. Кортеж королевы менее чем в часе пути от городских ворот.

— Ох, нет!

— Им, похоже, понадобилось меньше времени на дорогу от Сент-Жиля, чем мы ожидали. Я оставил с ними восемь человек для эскорта.

— Черт!

Ругательство было произнесено едва слышным шепотом, но тут же Келсон, не сдержавшись, резко ударил стрелой о колено и швырнул обломки на землю.

— А… Только не сегодня! Почему бы ей было не подождать денек, или хоть до позднего вечера?!

Морган гадал, может ли Джехана и в самом деле знать, что они задумали, и даже спросил об этом короля, но Келсон лишь покачал головой и тяжело вздохнул, уже полностью овладев собой.

— Нет, я уверен, нам просто не повезло. — Он снова вздохнул. — Полагаю, нам ничего не остается, кроме как встретить ее и надеяться, что она изменилась… хотя в этом я сомневаюсь. Аларик, тебе бы лучше скрыться с глаз, пока я не выясню, жаждет ли все еще она твоей крови. Она вряд ли осмелится сделать что-нибудь, но нет смысла самим напрашиваться на неприятности.

— Я стану невидимкой, мой принц, — тихо произнес Морган.

— Да, и еще нам придется вечером начать позже, чем мы рассчитывали, — продолжил Келсон, к которому вернулась уверенность. — Дункан, ты можешь известить епископа Арилана?

— Разумеется, сир.

Келсон еще раз вздохнул.

— Ну, хорошо. Думаю, мне лучше пойти к дяде Нигелю и сказать, что она вот-вот явится. Я не очень-то жду этой встречи.

Глава II Разве дам ему первенца моего за преступление мое и плод чрева моего — за грех души моей?[3]

Внезапно закрытый паланкин, несший мать короля Гвиннеда, покачнулся и накренился, когда коренник взял в сторону, чтобы обойти рытвину, наполненную жидкой грязью. В паланкине, за тяжелыми шерстяными занавесками, не пропускавшими внутрь лучи весеннего солнца, в таинственной полутьме, Джехана Гвиннедская обеими руками ухватилась за деревянные поручни и принялась молиться о том, чтобы дорога стала лучше.

Она ненавидела путешествия в конном паланкине; ее тошнило от них. Но она уже три года не вдевала башмаки в стремена, и к тому же вела строго аскетический образ жизни, что было частью ее религиозной практики, — так что она просто не в состоянии была добраться от Сент-Жиля до Ремута каким-то иным способом. Бледные ухоженные руки, цеплявшиеся за полированные подлокотники кресла, были болезненно худы; золотое обручальное кольцо, подарок ее покойного мужа, готово было соскользнуть с пальца при малейшем движении, и соскользнуло бы, не будь оно привязано к запястью тонкой белой шелковой нитью.

Строгое платье королевы, с высоким воротником, тоже было белым, как эта нить; белый цвет являлся обязательным для кандидатов на вступление в орден, хотя наряд королевы был сшит из шелкового букле, а не из домотканой шерсти, как у ее сестер, а ее плащ был подбит мехом горностая. Роскошные темно-рыжие волосы, всегда составлявшие ее гордость и так радовавшие Бриона, скрывались под белым шелковым платом, скрывшим заодно и седину, начавшую пробиваться на висках. Но королеве был к лицу такой наряд. Впавшие щеки и высокий лоб создавали скорее впечатление аскетической красоты, чем изможденности, хотя тоскливый взгляд говорил о том, что причина этой красоты — скорее внутренняя мука, нежели удовлетворенность.

Лишь цвет глаз королевы не изменился за прошедшие годы: они были дымчато-зелеными, как тенистые летние леса, и цвет их был роскошным, как изумруды, которые Бриону так нравилось видеть на ней. Ей исполнилось всего тридцать шесть лет.

Резкий мужской голос внезапно оторвал Джехану от размышлений, и тут же до нее донесся стук множества копыт; ей навстречу неслись всадники. Паланкин резко остановился; у королевы перехватило дыхание, и она взмолилась о том, чтобы среди встречающих не было Келсона. Потом она осторожно раздвинула занавески слева от себя и выглянула. Сначала она увидела только зад гнедого жеребца сэра Делри и его пышный хвост, перевязанный лентой, и аналогичную часть белого мула отца Амброза.

Потом, когда Делри подал коня вперед, навстречу вновь прибывшим, Джехана увидела мелькнувшие кожаные куртки и клетчатые пледы всадников, в зеленую, черную и белую клетку. Джехана видела прежде такую расцветку, но не могла припомнить, какому клану она принадлежала.

Она наблюдала за тем, как Делри несколько минут совещался с офицером — Делри был старшим из тех четырех рыцарей-бремагнийцев, которых ее брат прислал для ее охраны. Затем Делри оставил нескольких человек в конвое, а остальные умчались обратно. Джехана собралась уже опустить занавеску на место, когда отец Амброз подъехал к паланкину на своем муле и, закрыв от королевы всех остальных, наклонился к окну, чтобы успокоить женщину.

— Нам прислали почетную охрану, миледи, — мягко сказал он, с такой улыбкой, от которой растаяло бы и сердце ангела. — Это патруль герцога Кассана. Его люди присмотрят, чтобы мы спокойно добрались до Ремута.

Герцог Кассанский… Поскольку и Джаред, и Кевин Мак-Лайны умерли, герцогом теперь должен быть Дункан Мак-Лайн — отец Мак-Лайн, духовник Келсона в течение многих лет… и дальний родственник Аларика Моргана, Дерини. То, что Дункан — тоже Дерини, потрясло Джехану… но, конечно, у нее и в мыслях не было сообщать данный факт кому-либо, не осведомленному об этом. Господь должен обрушить свою месть на Дункана Мак-Лайна — за то, что тот принял духовный сан вопреки тому, что Церковь запретила Дерини вступать в духовные ордена… хотя как Господь мог дозволить, чтобы Дункан возвысился до сана епископа, Джехана понять не могла.

— Да, конечно. Благодарю вас, отец, — пробормотала она.

Она не знала, удалось ли ей, торопливо опустив занавеску, скрыть охватившую ее панику, или нет, — она лишь надеялась, что голос не выдал ее. Ну, вряд ли Амброз так уж проницателен, в конце концов он еще слишком молод, настолько, что годится ей в сыновья.

Но тут же мелькнувшая мысль о ее собственном сыне была ничуть не более утешительна, чем мысль о Мак-Лайне… и Моргане.

Ну, у нее еще будет время подумать о них. Королева на мгновение прижала ладони к губам и, закрыв глаза, вознесла к небу еще одну горячую молитву, прося даровать ей храбрость… и тут же ухватилась за подлокотники, поскольку процессия тронулась с места.

Встреча с ее сыном, Дерини, было не единственной причиной, по которой Джехана страшилась возвращения в Ремут. Возобновление светской жизни, которой, естественно, ожидали от королевы при дворе, пугало ее, потому что она давно отвыкла видеть кого-либо, кроме своих сестер по Сент-Жилю. Хотя за три года уединения она официально так и не приняла обеты, она жила так, как все в общине, молясь ради искупления той ужасной грязи, того зла Дерини, которое, как она знала, она несла в своей душе, ища освобождения от той муки, которую причиняло ей это знание. Ее с самого раннего детства учили, и в семье, и в Церкви, что Дерини были злом, — и она до сих пор не сумела разрешить те противоречия, которые возникли в ее уме, когда она узнала, что и сама принадлежит к проклятой расе. Ее духовные наставники в Сент-Жиле постоянно уверяли ее, что это грех простительный… если вообще можно назвать грехом то, что кто-то использует все свои силы, желая защитить своего ребенка от неминуемой смерти от руки злобного врага… но то, что было внушено в раннем возрасте, продолжало жить в по-детски доверчивой душе Джеханы, и она верила, что греховна.

Страстность ее отрицания собственной крови слегка ослабла за время пребывания королевы в Сент-Жиле — поскольку, оставаясь в уединении, она почти не видела тех, кто мог хотя бы упомянуть о других Дерини; но ее страхи возродились и разгорались все сильнее по мере приближения к Ремуту и к ее сыну — Дерини. Она покинула монастырь лишь ради спасения души Келсона, ведь проклятие его крови сказывалось на других людях… даже его юная невеста не смогла спастись.

Ведь в конечном счете именно поэтому Джехана решила покинуть святое прибежище Сент-Жиля; Келсон, вдовевший уже шесть месяцев, должен был поскорее выбрать новую жену, чтобы обеспечить наследование трона. Джехана представления не имела, каков может быть круг предполагаемых кандидаток — ей достаточно было той идеи, что достойная короля невеста, избранная в соответствии со стандартами Джеханы, может смягчить и утихомирить дурные проявления крови Дерини, текущей в Келсоне. Только в этом крылся шанс заставить Келсона свернуть с того пути, который он, похоже, выбрал, оградить его от дурного влияния других Дерини, состоящих при королевском дворе, и привести его к спасению.

Подкованные копыта коней застучали громче, дорога выровнялась, и Джехана снова раздвинула занавески паланкина — ровно настолько, чтобы выглянуть наружу. Впереди, между фигурами всадников, она заметила знакомые стены замка Ремут, отсвечивающие серебром на весеннем солнце, и дерзко вздымавшиеся к небу и белым облакам башни.

«Белые барашки, — яростно повторяла она в мыслях, борясь с подкатывавшим к горлу комком, — белые барашки на голубом холме…»

Но детский образ, которому следовало оттолкнуть когти страха, не помогал. Жалкое успокоение, которое она обрела в Сент-Жиле, осталось позади, в королеве вновь проснулись давние чувства — страх за собственную душу, за душу Келсона, страх перед тем, что грозило всему ее миру… но она должна была справиться с этим до того, как встретится с сыном.

А во дворе замка Ремут, на площадке лестницы, ведшей в огромный холл, стоял Келсон, также охваченный трепетом перед тем, что могла принести с собой встреча с матерью. Вместе с ним прибытия королевы ожидали лишь его дядя Нигель, архиепископ Кардиель, и двое младших сыновей Нигеля. Келсон решил, что незачем пугать Джехану большим количеством людей.

— Много времени прошло, — прошептал Келсон дяде, стоявшему справа от него. — Как ты думаешь, какова она теперь?

Нигель, посмотрев на своего царственного племянника, улыбнулся спокойно и благодушно, — однако Келсон знал, что дядя тоже не на шутку опасается возвращения своей родственницы.

— В какой-то мере она наверняка изменилась, — мягко сказал герцог. — Будем надеяться, что это перемены к лучшему. И, видит бог, она обнаружит, что и ты изменился.

— Но ведь не слишком? — удивился Келсон.

Нигель пожал плечами.

— А как ты сам думаешь, Келсон? За время ее отсутствия ты стал мужчиной… если пока оставить в стороне магию. Ты сражался на войне, ты убивал… тебе пришлось принимать очень трудные решения, какие мне уж точно принимать бы не хотелось.

— Ну, это просто дело, — пробормотал Келсон, криво улыбаясь.

— Да, только одни мужчины делают дело лучше, чем другие, — возразил Нигель, — и ты один из таких. Даже сейчас, в канун новой войны, ты держишь в узде личные чувства, — а ведь многие более опытные и зрелые годами люди позволили бы мести разыграться вовсю. Я не уверен, что я смог бы сдержаться и не растерзать Ллюэла прямо там, в соборе, если бы это мою невесту безжалостно убили у меня на глазах.

Келсон отвернулся и принялся яростно вертеть кольцо на мизинце.

— Если бы я владел собой, то прежде всего ее бы просто не убили.

— Ты собираешься снова ворошить это? — сказал Нигель. — Все в прошлом. Да, очень жаль — но как ни укоряй себя, ничего не изменишь. Никто не избавлен от ошибок. Но ты можешь изменить будущее.

— О, да, и моя дорогая, погрязшая в суеверии матушка всемерно поможет мне!

— Она всего лишь твоя мать, Келсон, вот и все! Ты сам не сделал ничего такого, чего бы следовало стыдиться. Если она хочет бичевать себя за грехи, пусть это остается между нею и ее богом. Не проси меня подарить бич тебе, чтобы и ты занялся тем же.

Келсон фыркнул и с недовольным видом сложил руки на груди, потом посмотрел на сторожку у ворот; его глаза уловили какое-то движение в темной аллее. Когда первые всадники кассанского эскорта влетели в ворота, он слегка выпрямился и нервно вцепился в борта своей куртки.

— Милостивый Иисусе, это она… — прошептал он.

Четыре копьеносца из отборных частей Дункана возглавляли скромную процессию; их синие с серебром вымпелы полоскались на концах длинных копий, пледы цветов Мак-Лайна на плечах всадников и на седлах сверкали яркими красками, кони пританцовывали и становились на дыбы, завидя конюшню. За копьеносцами скакал сэр Алан Соммерфильд, закаленный в боях капитан Мак-Лайна, и бок о бок с ним — молодой рыцарь, на белом плаще которого красовались черный корабль и алый полумесяц королей Бремагны. Сразу за ними во двор въехали два конных паланкина; первый везла пара светлых серых коней, и рядом с ним ехал на белом муле молодой монах. За вторым паланкином следовали еще три рыцаря Бремагны и еще четыре копьеносца Кассана.

— Идемте, сир, — тихо сказал архиепископ Кардиель, касаясь локтя короля и ведя его вниз по ступеням. — Она в первом паланкине. Нам следует быть рядом с ним, когда она выйдет.

— Почему она не поехала верхом? — шепотом спросил Келсон Нигеля, когда они шли следом за архиепископом Кардиелем и кузенами вниз. — Ты не думаешь, что она больна?

— Ну, путь был неблизкий, — предположил Нигель. — Наверное, так ей было легче.

Паланкин королевы подъехал к основанию лестницы одновременно с тем, как туда подошли король и его свита; священник и два капитана спешились и подошли к паланкину, а остальные рыцари выстроились по обе его стороны для салюта. Когда капитан отодвинул тяжелые занавески и открыл маленькую низкую дверцу, священник с поклоном протянул руку. Появилась Джехана, бледная до белизны, в белом одеянии, — она казалась еще бледнее от того, что глаза на ее изможденном, болезненном лице пылали огнем.

— Матушка, — выдохнул Келсон, шагая к ней и пылко обнимая ее в тот момент, когда она пыталась опуститься перед ним на колени, прямо на пыльную землю рядом с паланкином. Прижимая ее к груди, он почувствовал, как колотится ее сердце под шелковым платьем — и вдруг с ужасом понял, что она даже не подняла рук, чтобы обнять его.

Должно быть, она почувствовала его изумление, — и высвободилась, отступила на шаг, присев в официальном реверансе, как и следовало при встрече с королем. Потом она шагнула к архиепископу и склонилась перед ним, чтобы поцеловать его перстень, а затем представила ему священника и моложавую монахиню, вышедшую из второго паланкина.

— Позвольте представить вам моего капеллана, отца Амброза, — мягко сказала она, стараясь не встречаться взглядом с Келсоном, — и сестру Сесиль, мою компаньонку. Сэр Делри — командир моей охраны. Больше со мной никто не прибыл, — неловко добавила она. — Я не хотела слишком обременять его величество.

— Это не бремя, матушка, — мягко сказал Келсон. — Пока я не женился снова, ты — королева и хозяйка замка. И ты должна была взять с собой свиту, соответствующую твоему рангу. Тетя Мерауд поможет тебе подобрать придворных дам. Умоляю, возьми столько, сколько тебе необходимо.

— Вы чрезвычайно щедры, сир, но мои нужды настолько сократились за последние три года, что в это трудно поверить. Сестра Сесиль будет помогать мне… и… найдется ли при дворе место для моего капеллана, господин архиепископ?

Кардиель поклонился.

— Я буду рад, если отец Амброз поселится в моих апартаментах, миледи, — промурлыкал он. — И вообще-то, если он вам не слишком нужен сегодня днем, я бы мог сразу начать знакомить его кое с кем из нашей братии.

— Благодарю вас, ваше святейшество, — прошептала королева. — Отец Амброз, думаю, вы можете быть свободны до утренней мессы.

— Как вам будет угодно, миледи.

— А теперь, сир, — продолжила Джехана, — не покажет ли кто-нибудь нам наши апартаменты? Мы с сестрой очень устали за время путешествия.

— Разумеется, матушка, — Келсон посмотрел на нее с надеждой в глазах. — Могу ли я сказать придворным, что вы соизволите поужинать с нами?

— Благодарю вас, сир, нет. Боюсь, я еще не готова к появлению на людях. Но я была бы весьма благодарна, если бы моим рыцарям оказали должное гостеприимство. Они служили мне более чем преданно.

Келсон вежливо наклонил голову, ничуть не удивленный тем, что королева отклонила его приглашение.

— Мы будем рады видеть за столом сэра Делри и его людей, матушка. Господа, наш королевский кузен, принц Рори, покажет вам ваши комнаты, они вполне соответствуют вашему рангу. А теперь, если позволите, — продолжил он, обращаясь к Джехане, — я провожу вас в ваши палаты.

— Благодарю вас, сир, но если вы не против, я бы предпочла, чтобы нас проводил Нигель.

Само собой, Келсон был против, но он не собирался строить из себя дурака при таком количестве свидетелей, хотя, конечно, большинство из них знали о том ледяном барьере, что встал между Джеханой и ним самим. Когда Нигель с извиняющимся видом взял королеву под локоть и повел ее вверх по лестнице, а сестра Сесиль смиренно засеменила за ними, Келсон проводил их задумчивым взглядом. Юный Пэйн остался с ним, когда Рори увел рыцарей, а Кардиель увлек к себе молодого священника Амброза.

— Должно быть, она и в самом деле злится на тебя, Келсон, — прошептал Пэйн через мгновение, смущенно глянув на своего притихшего кузена, когда его отец и тетушка исчезли за огромной дверью холла.

Фыркнув, Келсон обнял Пэйна за плечи и грустно покачал головой.

— Боюсь, это так, Пэйн. Боюсь, это действительно так.

— Он выглядит таким повзрослевшим, — тихо сказала Джехана, когда они с Нигелем отошли достаточно далеко от Келсона. — Я и не представляла, что он окажется таким высоким.

Нигель удивленно посмотрел на нее, но не ответил, пока они не миновали группу кланявшихся королеве придворных.

— Ты отсутствовала три года, Джехана, — осторожно сказал он. — Дети растут, видят это их родители или нет. Погоди, пока увидишь Конала… и я не уверен, что ты вообще узнала Рори и Пэйна.

— Их я всегда бы узнала, — возразила Джехана, когда они уже миновали холл и пошли по длинному коридору, ведшему к тому крылу, где должна была разместиться королева. — На них печать Халдейнов. Никто не ошибется, видя детей твоих или Бриона.

— Может, это и так. Но очутись ты в толпе, тебя бы я не узнал. Что ты с собой сделала, Джехана?

— Не знаю, о чем ты говоришь, — пробормотала она, отводя взгляд и нервно пряча в рукава худые кисти рук. И тут же прибавила шагу.

— Ох, знаешь. Ты выглядишь так, словно жила не в монастыре, а в подземной темнице. Насколько ты похудела?

— Пост полезен для души, — ответила она, вызывающе вскидывая голову. — Но я не ожидаю, что ты это поймешь, учитывая, в каком обществе ты живешь.

Сжав ее локоть, Нигель остановился посреди коридора и повернул Джехану лицом к себе.

— И что же ты хочешь этим сказать?

— Ну, разве они уже не при дворе?

— Кто не при дворе?

— Ты знаешь — Морган и Мак-Лайн, и бог знает кто еще.

Он выглядел настолько изумленным, что она почти поверила в то, что подобная мысль до этого момента ни разу не приходила ему в голову. Джехана осторожно высвободила свою руку из его крепких пальцев и сделала несколько шагов вперед по коридору, жестом подозвав молчаливую Сесиль поближе.

— Если ты покажешь нам, куда идти, мы бы могли наконец отдохнуть, — вежливо сказала королева.

К ее удивлению и облегчению Нигель не стал возвращаться к опасной теме. Вместо того он отвел ее в ее прежние покои, расположенные рядом с внутренним садом. Джехана ожидала, что ей отведут помещения поменьше. На стук Нигеля дверь открыла горничная, и тут же отступила в сторону, скромно присев в реверансе, — но Нигель не стал входить. Когда дверь за Джеханой и ее молчаливой компаньонкой закрылась, королева лишь мельком оглядела маленькую приемную и открытую дверь на солнечную галерею, где расположились придворные дамы; дюжина или около того пар глаз оторвались от вышивок и посмотрели на нее. В следующее мгновение ее уже обнимала Мерауд, жена Нигеля, по цветущим щекам которой ручьями текли радостные слезы.

— Джехана! Слава богу, ты наконец вернулась! Бедняжка, ты, должно быть, умираешь от усталости!

Когда Мерауд обнимала ее, Джехана ощутила ее выпуклый живот — снова ждет ребенка, после такого длинного перерыва! — и тут же ее пронзила острая боль от того, что сама она не сумела родить ни одного ребенка после Келсона. Но тут же она подумала, что это, возможно, и к лучшему, потому что ее проклятая кровь не распространится в следующих поколениях.

И она вообще-то не была уверена, что одобряет Мерауд, решившую родить еще одного ребенка… хотя в данном случае опасность передать далее чудовищную наследственность Келсона была настолько мала, что почти не стоила упоминания. Если же по каким-то причинам Келсон не оставит собственного наследника, род продолжится через Нигеля и Конала — или, возможно, через юных Рори и Пэйна, если линия Конала почему-то угаснет.

Тот ребенок, которого сейчас носила под сердцем Мерауд, вряд ли когда-либо унаследует корону Халдейнов или узнает о лежащем на них проклятии.

— Мерауд, Мерауд, мне так тебя не хватало! — ласково сказала она, вглядываясь в карие глаза подруги, когда они наконец оторвались друг от друга. — А ты снова ждешь маленького. Наверное, вы с Нигелем очень рады!

— Да разве может быть иначе? — воскликнула Мерауд, весело улыбаясь. — Нигель надеется, что на этот раз будет девочка, и я, честно говоря, тоже, после трех-то мальчишек! Ну, через месяц или около того узнаем. Но ты, Джехана… как ты похудела! Ты здорова?

— Здоровее не бывает, — ответила королева и чуть повернулась, кивнув на свою компаньонку. — Это сестра Сесиль. Она приехала со мной из Сент-Жиля. Сестра, это герцогиня Мерауд, супруга принца Нигеля. Может она подождать там, с другими дамами, пока мы немножко поговорим?

— Конечно. Сестра, мы рады приветствовать вас в Ремуте, — сказала Мерауд, слегка кивая головой в ответ на поклон монахини. — Прошу, побудьте с моими дамами. Мы через несколько минут присоединимся к вам.

Когда сестра Сесиль ушла на галерею, Мерауд снова всмотрелась в Джехану и увлекла ее поближе к окну, на солнечный свет.

— Так. Что же это за вопрос, который не может ждать, хотя ты нуждаешься в отдыхе? — спросила она, осторожно усаживаясь обитую тафтой кушетку.

Джехана не стала садиться; она стояла в луче солнца и нервно сжимала худые руки… ее взгляд искал сочувствия Мерауд.

— Тебе ничто не грозит, Мерауд? — наконец прошептала она.

— Грозит?!

Морган и Мак-Лайн не разлагают твоего мужа, как разложили и погубили моего?

— Джехана!..

— Это ради его собственной души, Мерауд! — продолжила Джехана, опускаясь на кушетку рядом с герцогиней и не отводя глаз от лица Мерауд. — Ты должна уберечь его от заразы Дерини! Келсон в уже погиб, но Нигеля еще можно спасти… да и для Келсона, пожалуй, еще не все потеряно. Именно поэтому я вернулась.

— Э-э… спасать… Келсона? — осторожно спросила Мерауд.

Джехана горячо заговорила, приняв слова Мерауд за приглашение к рассказу.

— Он должен снова жениться, Мерауд, и поскорее. Ему нужен наследник. И я чувствую, что хорошая жена сможет одолеть зло, поселившееся в нем. Ведь ты же уберегаешь Нигеля от беды, так и королева Келсона должна вернуть его к праведной жизни. Это единственная надежда, Мерауд. Обещай, что поможешь мне!

Мерауд задумчиво улыбнулась, позволив королеве схватить себя за руку.

— Ну, девушек, желающих выйти замуж за короля, более чем достаточно, — неопределенно сказала она. — Хотя я подозреваю, что тут немаловажно и мнение самого Келсона. В любом случае, я сомневаюсь, чтобы он занялся этим делом до окончания военной кампании. — Она улыбнулась и с надеждой глянула на королеву. — А ты не хотела бы сама познакомиться кое с кем из девушек? Среди моих придворных дам есть вполне подходящие. Да и все равно тебе нужно выбрать собственный штат. Идем, я их тебе представлю.

Джехана вскоре запуталась в именах проходивших перед ней дам, но идея активного участия в выборе жены для Келсона заставила ее щеки слегка разрумяниться. Многие из дам были очень молоды и явно хороши по всем качествам.

Настроение королевы все улучшалось; но наконец Мерауд увлекла ее к окну, возле которого сидела занятая вышивкой по тафте прекрасная молодая женщина.

На ней было платье глубокого синего цвета, напоминавшего о горных озерах, ее тяжелые огненно-рыжие волосы были уложены на затылке в золотую сетку, унизанную жемчугом, лоб стягивала золотая лента.

— Это герцогиня Риченда, — сказала Мерауд, когда женщина встала и присела перед королевой в глубоком реверансе.

Сердце Джеханы заколотилось как сумасшедшее, ее тело застыло от ужаса.

— Герцогиня… Риченда? — с трудом произнесла она. — Не приходилось ли мне прежде слышать ваше имя?

Женщина выпрямилась и ее невероятно синие глаза посмотрели прямо в глаза королевы, — уверенно и с сочувствием.

— Это вполне возможно, ваше величество, — ответила она низким голосом. — Мой покойный муж заседал в совете короля Бриона. Это граф Марли.

— Граф Марли… — безжизненно произнесла Джехана. — Но Мерауд сказала…

— Теперь титул графа Марли носит мой сын Брендан, ваше величество. А я ныне замужем за герцогом Корвином.

Корвин! Джехана наконец поняла, что значит звук этого имени, и онемела от страха. «Добрый Иисус, это жена Моргана! Она замужем за Дерини!»

— Да… понимаю, — прошептала она.

Но она почти ничего не видела вокруг себя, когда повернулась, чтобы уйти; она едва передвигала ноги, и не понимала, кого ей представляли еще… и наконец подозвала Сесиль и сбежала в поисках спасения в молельню, примыкавшую к ее спальне. Молитва отчасти вернула ей душевное спокойствие, но не изгнала чувства глухого отчаяния от того, что супруга Дерини, похоже, уверенно водворилась в королевском доме.

Глава III …потому что родили чужих детей.[4]

Остаток дня для Келсона прошел в напряжении, вызванном приездом Джеханы. Не улучшало его настроения и то, что должно было произойти вечером. Немало обеспокоенный ритуалом, который предстояло провести в поздние часы, он тем не менее не смог отдохнуть и расслабиться хотя бы на час-другой перед ужином, потому что, хотя Джехана и отклонила его приглашение поужинать с двором, он счел необходимым составить ей компанию в ее покоях. Однако, чтобы перенести встречу на более нейтральную почву, он попросил Нигеля и Мерауд устроить все и организовать ужин в их собственных палатах. Заодно Нигель отвлекся бы от мыслей о предстоящем ритуале. С немалой долей злорадства он приказал Моргану и Риченде занять главные места за столом в большом холле на время его отсутствия, — поскольку именно Морган отчасти был виновен в настроениях Джеханы. Дункан и Дугал постарались, чтобы все было сделано как можно лучше.

И в результате этим вечером Келсон сидел со своей матерью, Нигелем и Джеханой в вечерней столовой своего дяди и пытался поддерживать вежливую болтовню, — при том, что ему страстно хотелось очутиться как можно дальше отсюда. В столовой было душно — или это ему лишь казалось, — и Келсон бездумно вертел кольцо Сиданы, слушая, как собеседники перескакивают с темы на тему. Но в основном разговор вращался вокруг ненавистных Джехане и пугающих ее Дерини.

— Когда эта новость добралась до Сент-Жиля, — говорила Джехана, — я едва поверила своим ушам. Держать Аларика Моргана рядом с собой — уже достаточно опасно; но принять ко двору его жену, чей первый муж был изменником и к тому же Дерини…

— Брэн Корис не был Дерини, матушка, — раздраженно бросил Келсон, внезапно испугавшись того направления, которое могла принять беседа, не прояви он осторожности.

— Но о нем говорят, что он стоял в магическом круге Венцита Торентского…

— А епископ Арилан стоял в моем круге. Разве от этого он стал Дерини?

— Епископ Арилан? Разумеется, нет! Но…

— Вот видишь, нет! — Это не было прямой ложью, но отводило подозрения Джеханы от Арилана, буде они возникнут. — Я просил присутствовать его и отца Дункана… и Моргана, потому что процесс дозволяет четырех человек с каждой стороны. Но состязались я и Венцит. Мы выбрали тех, кто готов был составить нам компанию и поддержать нас, но сила, если она и присутствовала на Тайной Дуэли, исходила от Венцита и меня самого.

— Но чьей властью она дана? — резко спросила Джехана. — Тех чужаков, что явились на белых конях? Я слышала о них, Келсон. Кто они? Это были Дерини, ведь так?

Келсон отвел глаза.

— Я не могу говорить о них.

— А, значит, это действительно были Дерини, — прошипела королева. И повернула искаженное отчаянием лицо к брату своего покойного мужа. — Нигель, ты был там. Что ты видел? Кто были те люди? Неужели их так много, что они спокойно ходят меж нас, неузнанные и безнаказанные?

Нигель знал об этом не намного больше Джеханы, поскольку не был посвящен в планы Совета Камбера — он знал только о некоторых его непосредственных действиях. Но его неловкое молчание тут же побудило Джехану вернуться к старой и относительно безопасной теме Моргана, чье благожелательное отношение к Дерини ни для кого не было секретом. Пока Джехана рассуждала об этом, Келсон предавался приятным размышлениям о тех находящихся при дворе Дерини, о которых Джехана пока что не знала.

Она даже не связала их с Ричендой, хотя, конечно, подошла в своих предположениях пугающе близко. И ясно было, что ничего подобного не приходило ей в голову относительно Арилана. Если бы она обнаружила, что Дерини сумел пройти все ступени церковной иерархии неопознанным, и достиг звания архиепископа — это потрясло бы ее веру до основания; но, конечно, она бы ни на секунду не усомнилась в том, что все это — происки дьявола, его попытка подорвать религию изнутри. А ведь и Дункан мог бы достичь подобных высот — но кое-кто из епископов был уверен в том, что он Дерини, а многие готовы были проклясть его кузена Дерини — Моргана.

Дугал, само собой, был в другом положении. Кроме самого близкого окружения Келсона — Моргана, Риченды, Дункана и самого Дугала, — лишь Нигель и Арилан знали, что Дугал тоже Дерини; и еще меньшее число людей знало, что он сын Дункана, об этом и Нигелю с Ариланом не было известно. Впрочем, следовало признать, что Совет Камбера, пожалуй, знал все, о чем знал Арилан, — и что их беспокоил Дугал и тайна его силы, так же, как их беспокоили Морган и Дункан, — но кроме этих немногих никто не мог и заподозрить ничего подобного, в этом Келсон почти не сомневался.

Он сделал большой глоток легкого орехового эля, поданного Нигелем к столу, — вино могло притупить их чувства и тем помешать ритуалу, — и улыбнулся в кубок, пробормотав что-то неразборчивое в ответ на продолжавшийся монолог королевы.

То, что Дугал оказался Дерини и сыном Дункана, все еще удивляло и восхищало его. Это открытие отчасти смягчило ужасающее потрясение, вызванное убийством Сиданы, немного приглушило воспоминание о Двенадцатой Ночи несколько месяцев назад. Под ровное бормотание матери он позволил себе вспомнить кое-что…

…Он тогда сидел в ванне перед камином, в своей спальне, надеясь, что горячая вода разгонит холод, проникший, казалось, в самую его душу. Он давно уже смыл с рук кровь Сиданы, но что-то заставляло его снова и снова окунаться в воду, словно это могло изгнать следы ее крови из его сердца.

Он смутно осознавал, что по спальне время от времени кто-то осторожно проходит — Морган, Дункан, Дугал… он ощущал их теплое сострадание, знал, что они хотят облегчить его боль; но он был слишком туго стянут обручами страдания и чувства вины, и еще гнева… он не мог позволить их сочувствию проникнуть в него. Он по-прежнему не знал, действительно ли он любил Сидану, но он все равно был в ответе за ее смерть, пусть и не его рука держала кинжал.

Она находилась под его защитой, а он ее предал. Ее обручальное кольцо сверкало на его пальце, обвиняя и напоминая… он снял это кольцо с тоненького пальчика, когда держал на руках безжизненное тело, там, в запятнанном кровью святилище, в котором за несколько минут до того они сочетались браком.

— Думаю, ты достаточно просидел в воде, мой принц, — тихо сказал Морган, внезапно появляясь из тени у него за спиной и протягивая ему толстое пушистое полотенце. — Давай, вытирайся. Дункан согрел для тебя молока с вином, чтобы ты уснул.

И он повиновался, и тупо встал, позволив Моргану завернуть себя в полотенце, а потом лишь до него донеслись звуки: потрескивание огня в камине, звяканье металла о фарфор — это Дункан ставил канделябр на небольшой столик… услышал собственное прерывистое дыхание. Ступив ногой на толстый келдишский ковер, он покорно направился туда, куда его вели, — к глубокому креслу возле очага. Когда он уселся, Дункан вложил в его руку теплую чашу и сел рядом на скамейку; и Дугал устроился на таком же сиденье у ног Келсона. Морган остался стоять, спиной к огню, одной рукой он оперся о резную каминную полку, и казалось, что его волосы превратились в светлый нимб.

— Пей, пей, — мягко сказал его наставник, кивая на чашу. — Это немного смягчит боль.

Он послушно проглотил напиток, заметив, как трое обменялись недоуменными взглядами, но он не думал, что это как-то относилось к нему… ну, во всяком случае, он не видел повода для беспокойства. В молоко было добавлено крепкое вино, и напиток оказался слишком горячим. И лишь допив до конца, Келсон ощутил на языке легкую вязкость — Дункан уже как-то давал ему это средство, настой успокоительных трав. Дугал кашлянул, следя взглядом за тем, как Келсон отставляет в сторону пустую чашу, а Морган сложил вместе пальцы, по-прежнему опираясь одним локтем о каминную полку.

— Дугал и Дункан хотят кое-что сказать тебе, — тихо произнес Морган, и в его серых глазах светилось сострадание. — Конечно, мне бы хотелось, чтобы ты узнал об этом при более радостных обстоятельствах, но возможно, это слегка облегчит твою нынешнюю печаль. Думаю, ты не останешься недоволен.

Удивленный, вопреки горю, Келсон повернулся к Дункану, который положил руку на плечо Дугала. Успокоительное уже начало действовать, и Келсон никак не мог сфокусировать взгляд, однако ум его оставался ясным и, как он знал, будет оставаться таким еще несколько минут.

— Дугал и я сделали некое чудесное открытие, как раз перед тем, как сегодня утром отправились в собор, — сказал Дункан, улыбаясь в ответ на улыбку Дугала. — Это связано с застежкой на его плаще. Уверен, ты ею не раз восхищался.

Только теперь Келсон заметил, что хотя Дугал сменил яркий шотландский плед на черную траурную одежду, на его плече по-прежнему красовалась крупная брошь с головой льва, которая, как он говорил, принадлежала его матери.

— И что с ней произошло? — спросил Келсон, снова переводя взгляд на Дункана.

Дункан вдруг усмехнулся точь-в-точь как Дугал.

— Ну, это же символ Мак-Лайнов — видишь закрытые глаза? Спящий лев Мак-Лайнов. Мой отец заказал ее для меня. Я подарил ее своей жене в нашу первую брачную ночь.

— Твоей жене?.. — пробормотал ошеломленный Келсон.

— Ну да, матери Дугала, как оказалось, — продолжил Дункан со счастливым видом. — Понимаешь? Дугал — мой сын!

Теперь Келсон помнил лишь немногие подробности того вечера, хотя выяснение подробностей радостного открытия действительно немного ослабило шок от смерти Сиданы. Он перешел в мыслях к тяжелым дням похорон… но его вернуло к настоящему имя Сиданы, слетевшее с губ его матери.

— …не можешь вечно горевать об этой Сидане, — говорила она. — Ты едва знал эту девушку. Ты обязан подыскать другую жену. Потому я и вышла из монастыря — чтобы помочь тебе найти ее. Подходящая жена может помочь искупить проклятие, которое я наложила на тебя.

— Да что же было «неподходящего» в невесте, которую я выбрал? — раздраженно спросил Келсон, со стуком отставляя кубок. — Даже по твоим стандартам, матушка, Сидана была «подходящей» во всех отношениях: принцесса из знатной семьи, союз с которой мог обеспечить нам долгий мир; молодая и красивая; почти наверняка способная родить здоровых наследников. Она даже не была Дерини, и не любила Дерини! И ее убил ее же собственный брат, солидным, надежным, совсем не мистическим ножом!

— Ты знаешь, что я не это имела в виду… — начала Джехана.

— Ну, так не надо читать мне наставления о «подходящих» женах, матушка, — не дал ей продолжить Келсон. — Я хотел выполнить свой династический долг, и выбрал невесту по всем правилам. Ты должна извинить меня, если мне не хочется снова очертя голову бросаться в брак, да еще так быстро!

Джехана покачала головой, ее губы сжались в ниточку.

— Не сию минуту, конечно, Келсон. Но скоро…

— Не слишком скоро, матушка. На тот случай, если ты забыла, — этим летом нам предстоит война, одно из маленьких последствий моей краткой женитьбы. И даже если бунтовщики Меары пока что зашли не слишком далеко, все равно семья Сиданы проклинает меня за ее смерть, так же, как и Ллюэла. Вопрос независимости Меары теперь перепутан с вопросом кровной мести, несмотря на то, что это Ллюэл убил Сидану — не я! — и что Ллюэл был наказан за свое кровавое преступление, и совсем не потому, что я так уж искал его смерти.

— Ну, тебе все равно со временем пришлось бы с ним разбираться, — холодно произнесла Джехана. — Он бы помнил об угрозе всю жизнь. А что касается его тела…

— Матушка!..

С грохотом отодвинув кресло от стола, Келсон встал и посмотрел на Нигеля и Мерауд, которые во время этой перепалки не произнесли ни звука.

— К счастью, вопрос о Ллюэле стал теперь чисто академическим, — сдержав всплеск чувств, сказал Келсон, взглядом показывая Нигелю, что им пора удирать. — И у меня нет ни малейшего желания обсуждать его нынешним вечером. Командиры моей северной армии завтра утром отправляются в Кассан, и нам с Нигелем необходимо поговорить с ними. Дядя, вы не хотите принести извинения дамам за наш уход? Нам до сна нужно еще немало поработать.

Он мог лишь восхищаться тем хладнокровием, с каким принц встал и попрощался с дамами. Хотя он знал, что Нигель в душе доверяет ему и Совету Дерини, а Совет доверяет Нигелю, он все же должен был испытывать некоторые опасения относительно «работы», которая им предстояла, хотя бы потому, что именно он был объектом действия и не знал, что с ним будут делать. Но он ничем не показывал своей тревоги, и выглядел как человек, который отправляется выполнять свой обычный долг, когда набрасывал на плечи плащ и говорил Мерауд, что дожидаться его не стоит.

— Ты же знаешь, дорогая, как долго проходят эти военные советы у Келсона, — пояснил он. — Мы можем просидеть там половину ночи. Тебе и нашему маленькому нужно отдыхать.

Мерауд улыбнулась и положила ладонь на круглый живот, когда ее муж вышел из комнаты вслед за Келсоном, и дверь за ними закрылась. Но тут же она задумчиво глянула на Джехану. У королевы был несколько ошеломленный вид, — она словно бы не могла поверить, что Келсон сбежал.

— Он очень похорошел, пока тебя не было, правда? — сказала Мерауд.

Джехана прикрыла глаза.

— Я с трудом узнала его, — прошептала она. — Он такой суровый и воинственный… и совсем взрослый.

— Да, с детьми такое случается, — вежливо согласилась Мерауд. — Я увидела то же самое в Конале. Да и Рори осенью вошел в возраст… но он еще мальчишка, хотя ему уже четырнадцать.

— А мой сын — нет, — пробормотала Джехана.

— Верно. Но Келсон к четырнадцати годам уже стал королем. Окажись Рори в таких обстоятельствах, для него это обернулось бы трагедией. Нет, Рори пока еще мой мальчик. И Пэйн, конечно. А скоро у меня будет еще одна кроха. Но я очень надеюсь, что родится девочка.

Джехана скривила губы.

— Девочка… которая однажды станет жертвой династического брака?

— Девочка, которая выйдет замуж за того, кого изберет ее сердце, если будет на то божья воля, — возразила Мерауд. — У нее будет три старших брата, способных продолжить род, и я не вижу причин принуждать ее к браку с нелюбимым человеком. А может быть, она изберет Небесного Жениха. Думаю, тебе бы это понравилось.

Джехана горько улыбнулась, размазывая пальцем маленькую каплю эля по столу перед собой.

— Если бы я в свое время повенчалась с Церковью, это избавило бы меня от той муки, которую я несу в себе, — прошептала она.

— Но ведь тогда у тебя не было бы Келсона! — возразила Мерауд. — Ведь если бы его родила другая мать, он бы не был тем самым Келсоном, — а что бы он делал без твоего наследия и поддержки, когда столкнулся с Кариссой?

— Он мог умереть, — признала Джехана. — Но зато он был бы человеком, его душа не была бы запятнана проклятием Дерини, которое он получил лишь потому, что его родила я.

Покачав головой, Мерауд тяжело поднялась из-за стола.

— Ты все не можешь смириться с этим, да? Ты Дерини, Джехана. И ничего с этим не поделать. Ты не можешь этого изменить. Но возможно, это не проклятие? Возможно, в этом есть кое-что хорошее?

— Боюсь, ты наслушалась моего сына, — печально сказала Джехана. — Это проклятие, Мерауд. Это гниль, живущая во мне… и при дворе моего сына. И я не буду знать отдыха, пока не найду пути искупления.

Изгнание нечистой силы, но только совсем не такое, какое было на уме у Джеханы, как раз и являлось целью действий, производимых в этот момент в другой части замка. Негромко начитывая ритуальные фразы очищения, епископ Дункан Мак-Лайн медленно шагал вдоль стен крошечной часовни Святого Камбера, мерно размахивая серебряным кропилом и обрызгивая все вокруг водой. Вокруг курились благовония.

Через дверь, ведущую в кабинет, за епископом наблюдал Дугал, не сводя с отца уважительного и почтительного взгляда. До прихода остальных они закончили почти все приготовления. Окуривание помещения ладаном и окропление водой были последними действиями, которые скорее должны были укрепить двоих участников и помочь им сосредоточиться, чем очистить и без того чистое помещение.

— Asperges me, Domine, hyssopo, et mundabor: lavabis me, et super nivem dealbabor…

— Аминь.

— Pax huic domui. Et omnibus habitantiius in ea… Да будет мир этому дому и всем живущим в нем…

Когда все было закончено, и Дункан убрал все принадлежности, отец и сын вернулись в кабинет, и Дункан опустил занавеси, которые обычно закрывали дверь. Дугал помедлил мгновение, глядя на занавески, — в его глазах все еще светилось благоговение, — а Дункан тем временем сел к круглому столу перед камином. В центре стола стоял подсвечник с одной-единственной свечой, и больше, кроме огня камина, ничто не освещало комнату. Через секунду-другую Дугал присоединился к отцу, хотя и продолжал время от времени поглядывать на закрытую занавесками дверь.

— Эта часовня вызывает ощущение присутствующей силы, верно? — сказал Дункан, с улыбкой отвечая на изумленный взгляд Дугала. — Я не удивлюсь, если ты это заметил. Святой Камбер, похоже, оставил в ней свой след. Разница между этой часовней и другими слишком очевидна. Наш добрый святой племени Дерини должен быть очень сильным заступником.

Дугал неловко поерзал на стуле.

— Ты… ты действительно думаешь, что он вмешивается в земные дела? Что вообще святые это делают?

— Ну, в этом, конечно, нельзя быть уверенным до конца, — ответил Дугал. — Аларик и я знаем, что некоторые вещи, которые сразу после коронации Келсона приписывали святому Камберу, похоже, были сделаны… — Дугал опустил взгляд. — Кем-то другим, — закончил он. — Мне очень жаль, но я не могу сказать, кто это, даже тебе. Он прежде был членом Совета Камбера, но они просили, чтобы мы никогда не упоминали их имен.

— Я и не собирался выспрашивать, — запротестовал Дугал.

Дункан улыбнулся.

— Я знаю, сын. В любом случае, кое-что из того, что мы приписываем Камберу, не делал никто из известных нам людей… так что вполне возможно, что он и вмешивается. Когда я бываю в этой часовне, я начинаю верить в это.

Дугал снова посмотрел на занавеси, потом на Дункана.

— Келсон мне говорил, что ты и Морган провели ритуал, который вложил в него силу. И Нигель придет для этого?

— Отчасти, — согласился Дункан. — Однако мы также обратимся к Камберу с особой просьбой о защите, ведь говорят, что это он передал магию Дерини кое-кому из Халдейнов, уже более двух сотен лет назад. И пока его имя не будет очищено от обвинений, я думаю, эта часовня может оставаться единственной в Гвиннеде, посвященной ему.

— Ох… — Дугал мгновение-другое размышлял над этим. Потом спросил: — А… а отец Келсона тоже получил свою силу здесь?

— Не думаю. Этим занимался Аларик, не я… за несколько лет до рождения Келсона. Он тогда был даже моложе, чем Келсон сейчас. Насколько я понимаю…

Стук в дверь прервал его, и Дункан встал, чтобы приветствовать Моргана и Риченду.

— Если бы Келсон не был королем, я бы надрал ему уши за то, что мне пришлось целый вечер сидеть за столом вместо него, — сказал Морган, когда они с Ричендой сбросили плащи с капюшонами. — Вы хоть представляете, как это скучно — изображать из себя гостеприимного хозяина, когда я знал, что ты и Дугал уже здесь, занимаетесь приготовлениями? А почему здесь так жарко?

— Потому что окна закрыты, — ответила Риченда, ослабляя шнурок на вороте блузы. — И чтобы тебя не бил озноб. — Она посмотрела на Дункана. — Подозреваю, в самой часовне будет намного жарче, когда столько тел начнут излучать тепло. Там есть хоть какая-то вентиляция?

Дункан улыбнулся и покачал головой, усаживая Риченду к столу.

— Боюсь, почти нет. Уж придется нам как-нибудь справиться.

Новый стук в дверь возвестил о прибытии Арилана, и собрание тут же приняло более официальный вид. Направляясь в часовню, чтобы проверить, все ли сделано правильно, он на ходу с легким неодобрением глянул на Дугала и попросил Дункана выйти с ним на несколько минут.

Когда оба епископа снова присоединились к остальным, терпеливо сидевшим вокруг стола, Арилан естественным образом принял на себя роль старшего. Но он, похоже, не заметил, что Морган и Риченда аккуратненько разместились по обе стороны от него, отгородив его от Дункана и Дугала. Позже Арилан будет слишком занят, чтобы уловить какие-то намеки на подлинные отношения отца и сына, но пока было решено не дать ему такой возможности.

— Естественно, когда мы действительно начнем, вести будет Келсон, — негромко сказал Арилан. — Однако пока он и наш… э-э… субъект не прибыли, полагаю, нам не помешает небольшая медитация. Это будет во многом новым для юного Дугала, так что предлагаю соединить руки вокруг стола до того, как мы начнем концентрироваться. Такая физическая связь поможет устранить несоразмерность в уровне нашего опыта.

В его голосе прозвучала едва заметная снисходительность, но даже Дугал почувствовал, что Арилан прав. Они без колебаний взялись за руки и устремили пристальные взгляды на огонек свечи, а потом постепенно, один за другим, погрузились в более тесную взаимосвязь; их дыхание замедлилось, глаза закрылись, и даже Дугал наконец вошел в спокойное созерцание, оставаясь при этом бдительным, ожидая короля и его родственника…

В замке тем временем король вел своего предполагаемого преемника в темный покой, принадлежавший ему, когда он был принцем. Сейчас там жил Дугал. Дверь была не заперта, но даже будь на ней замок, это не остановило бы Дерини.

Впустив Нигеля в темноту комнаты и закрыв за собой дверь, Келсон на мгновение задержался, чтобы создать огонь. Бледный алый шар света возник на его левой ладони, осветив Нигеля, стоявшего с настороженным и напряженным видом, — но теперь уже не было нужды следить за собой, как во время ужина. Келсон осторожно провел Нигеля глубже в комнату, подальше о двери, остановился возле холодного камина, повернулся и внешне спокойно посмотрел на брата своего отца; но его слова показали, что он далек от равнодушия и его беспокоит ответственность за предстоящее.

— Ты ведь не хочешь отступить, правда? Потому что если даже ты захочешь, я тебе не позволю.

Нигель криво улыбнулся и фыркнул.

— Келсон, я вдвое тяжелее тебя. Что бы ты мог сделать? Может, собьешь меня с ног и отнесешь… а кстати, где это должно произойти?

— Увидишь, — коротко ответил Келсон. — И я уверен, ты прекрасно знаешь, что я не имел в виду физическую силу.

— Да я и не думаю, что она бы тебе понадобилась, — Нигель глубоко вздохнул. — Я просто нервничаю. Ты ведь не станешь порицать меня за это, верно?

Келсон подошел чуть ближе к нему и покачал головой.

— Конечно, нет. Но я могу немного облегчить твое состояние, когда придет время, если хочешь.

— Да уж, пожалуйста, — прошептал Нигель. — Но я бы предпочел справиться с собой до того как… как настанет время.

— Это зависит от тебя, — сказал Келсон, поднимая правую руку и касаясь лба Нигеля; глаза он при этом закрыл. — Закрой и ты глаза, глубоко вдохни…

Слегка пожав плечами, Нигель повиновался.

— Теперь задержи дыхание и считай до пяти… а потом выдохни. Почувствуй, как из тебя вышли все опасения, когда опустеют твои легкие, постарайся выбросить все напряжение. Если понадобится, сделай еще один вдох. — Когда Нигель во второй раз глубоко вдохнул, он опустил руку и сказал: — А теперь отбрось все и посмотри на меня.

Нигель шумно выдохнул, его глаза открылись, он моргнул.

— Лучше стало? — спросил Келсон.

Нигель смущенно кивнул.

— Немножко голова кружится… как будто я хлебнул крепкого вина на голодный желудок.

— Это пройдет, — сказал Келсон, поворачиваясь и отходя к другому концу камина. — Сейчас я хочу показать тебе кое-что, чему я научился от Моргана. После сегодняшней ночи ты тоже сумеешь так. Ты смотришь?

— Да.

Келсон чувствовал, что Нигель стоит возле его правого плеча, уже куда более уверенно, и ощущал, что по крайней мере часть спокойствия дяди возникла благодаря его собственной силе и вере в то, что делает Келсон. Это утешало отчасти, потому что Келсон и сам не был избавлен от опасений относительно предстоящего, хотя и по другим причинам, чем Нигель.

Подняв левую руку, в ладони которой по-прежнему лежал огонек, Келсон взмахнул правой, нарисовав в воздухе запутанную линию. Одновременно с физическим действием происходило и некое психическое, но этому Нигель должен был научиться во время ночного ритуала.

— Я… не думаю, что я уловил… — прошептал Нигель, изумленно глядя на то, как часть стены отодвигается, открывая темную лестницу.

Келсон улыбнулся и шагнул в проем, кивнув Нигелю, чтобы тот следовал за ним.

— Не беспокойся. Ты вспомнишь, если понадобится. Многие из сил Халдейнов действуют именно так.

Они начали спускаться по ступеням, и Нигель изо всех сил старался сохранить присутствие духа.

— Вообще-то, — продолжил Келсон, — я намерен сегодня передать тебе только некоторые способности, несмотря на то, что мы выявим твои потенциалы. Часть того, что у меня есть, я получил по отцовской линии, так что все будет в порядке. Но сейчас нам лучше помолчать. Тут населенная часть замка, и мне бы не хотелось, чтобы люди подумали, будто в стенах бродят привидения.

Нигель хихикнул, но дальше они шли в молчании, и наконец остановились перед гладкой стеной. Здесь Келсон погасил свой огонек и долго смотрел сквозь отверстие, расположенное на уровне глаз. Затем небольшая часть стены бесшумно отодвинулась, и они увидели перед собой двор замка и звездное небо над ним.

Стена за их спиной так же бесшумно встала на место, как только они отошли от нее на шаг. Впереди темнел на фоне неба силуэт замковой церкви святой Хилари, и кое-где на стеклах его темных окон вспыхивали отражения дальних звезд. Келсон, ничуть не скрываясь, зашагал через двор, увлекая за собой Нигеля. Лишь когда они быстро поднялись по лестнице, ведшей к западному входу, Нигель понял, почему у них не было нужды таиться.

— Все в порядке, сир, — произнес вышедший из-за колонны лорд Дерри, небрежно салютуя королю. — Остальные уже внутри.

Келсон кивнул.

— Ты поставил во дворе надежных стражей?

— Это пограничники лорда Дугала, сир, — улыбка Дерри сверкнула во тьме. — Они получили очень точные приказы.

— Спасибо. Не сомневаюсь, что это так.

Без дальнейших церемоний король увлек Нигеля через боковую дверь в притвор.

В соборе святой Хилари мало что изменилось с тех пор, как Келсон был здесь в ночь перед своей коронацией, — тогда он был ведомым, и сопровождал его Морган. Впрочем, сейчас здесь было чуть светлее. По обе стороны высокого алтаря, красовавшегося в центральном нефе, у малых боковых алтарей Благословенной Девы и покровительницы собора святой Хилари пылали ряды поставленных по обету свечей, бросавших сапфировые и алые отблески. В главном же святилище над дарохранительницей ровно горела лампада. Ничто не шевелилось вокруг, лишь беспокойные огоньки танцевали над свечами, — но Келсона вдруг волной окатило некое предчувствие… и он неожиданно понял, что это не только его ощущение, но и Нигеля тоже.

Пора было привести все в равновесие и закрепить его. Дальнейшее промедление лишь создало бы дополнительные трудности для них обоих.

— Задержимся на минутку, помолимся, а потом присоединимся к остальным, — мягко сказал Келсон, ведя Нигеля в боковой придел, к передней скамье, где они с дядей преклонили колени.

Когда Келсон закончил молитву и сосредоточился для встречи с ожидавшими их, он снял тот мысленный поводок, на котором удерживал разум Нигеля. Нигель, подняв голову, посмотрел на него и едва заметно вздрогнул.

— Я хочу оставить тебя на несколько минут, чтобы ты мог немножко подумать наедине с собой, — сказал Келсон. — Когда будешь готов, иди в кабинет Дункана. Мы почувствуем, когда ты подойдешь к двери.

Нигель тяжело сглотнул и с трудом улыбнулся.

— Ты не боишься, что я уйду?

Келсон качнул головой.

— Ты уверен, что я приду?

— Совершенно уверен.

Глава IV …верный и благоразумный домоправитель, которого господин поставил над слугами своими.[5]

Когда за Келсоном закрылась дверь, Нигель испустил долгий вздох и откинулся назад, опершись спиной о край стоявшей позади него скамьи. Через несколько минут он тоже должен войти туда. А он-то надеялся, что ему никогда не придется столкнуться с тем, чего теперь требовали от него, — не потому, что боялся утратить собственную безопасность и спокойную жизнь, а из-за того, что могла повлечь за собой сегодняшняя ночь. Принять на себя потенциал древней силы Халдейнов означало с куда большей определенностью, чем до сих пор, что он может в один день стать королем. Именно это и пугало его.

Ведь он никогда не искал короны, и даже не предавался праздным мечтам о ней. До смерти Бриона он жил своей жизнью в окружении горячо любимых сыновей — рядом с короной, в бесконечной преданности ей, — но при этом в полной уверенности, что сам он никогда не возложит ее на свою голову, хотя он и был братом короля. Это было наследство для его племянника, и только для него; и Нигель был этим вполне доволен.

А теперь, случись Келсону погибнуть, не оставив собственных наследников, корона непременно перейдет к Нигелю и ею детям. Об этой ужасной возможности Нигель знал с момента смерти Бриона — и иной раз горячо молился о том, чтобы такого никогда не случилось. Но если подобное все же произойдет, Нигелю следовало быть готовым к тому, чтобы принять на себя королевские обязанности; готовым к тому, чтобы пожертвовать своими желаниями ради блага страны. Он не чувствовал себя достойным, но он должен был подготовиться к встрече с испытанием, если такое произойдет. И эта ночь была первым шагом к готовности.

Все еще неохотно, но уже смирившись в душе, он встал и осторожно подошел к большому алтарю; он поднял голову и посмотрел на Иисуса, взиравшего вниз, на него, — и преклонил колена на алтарных ступенях. Он не слишком часто ощущал потребность внешне выражать свои религиозные чувства. Как и Брион, он предпочитал выражать свою веру через правильную жизнь, а не тратить время на поклоны в здании, служившем местом молитв для многих простых людей. Однако в эту ночь ему было необходимо выразить свои чувства внешне.

Он неловко склонил голову и обратился к Помазаннику Божию, моля укрепить его дух, случись ему однажды вступить на престол королей Гвиннеда, и в то же время прося, чтобы с ним никогда такого не произошло. Он просил даровать ему храбрость при встрече с тем, что неминуемо — и, если можно, вообще избавить его от тяжкой ноши королевской власти.

Он предпочел бы служить своему королю, как прежде, но он заранее соглашался на все, чего потребует от него божья воля.

Когда Нигель наконец встал, чтобы направиться к тем, кто ждал его, шаг принца был уже куда более уверенным, а мысли прояснились.

Пройдя в ту дверь, за которой скрылся Келсон, он не услышал ни звука. За дверью лежал короткий коридор, и когда Нигель сделал шаг вперед, открылась другая дверь, впереди, слева. Дункан молча наклонил голову, приглашая принца войти, и отступил в сторону, давая ему дорогу. Дункан был в епископском пурпуре, и потому казался немного чужим.

Комната, в которую вошел Нигель, была ему совсем незнакома; она была большой, но ее освещали только низкий камин справа от двери и единственная свеча на столе перед камином. На столе лежало оружие: несколько кинжалов, узкий стилет, который, как подумалось Нигелю, он видел несколько раз в руке Моргана, и меч в ножнах, украшенных дымчатыми топазами, — он определенно принадлежал Моргану. Рядом со столом стоял Дугал, и его собственный меч в ножнах лежал на его согнутой руке, а перевязь болталась свободно. Но Нигель не увидел ни Келсона, ни кого-либо еще из тех, кого он ожидал встретить здесь.

— Давай-ка твой плащ, — сказал Дункан, снимая с плеч Нигеля не застегнутую накидку. — И еще я попрошу тебя оставить здесь все твое оружие. Все остальные в маленькой часовне, за той дверью, — кивком головы указывая направление, — но только мечу Келсона дозволено быть внутри.

Он положил плащ принца на стул, где уже лежало еще несколько подобных одеяний, и Нигель начал послушно отстегивать свой белый оружейный пояс. Дункан аккуратно свернул ремень вокруг ножен и положил меч принца на стол, в то время как Нигель доставал заткнутый за спиной кинжал и стилет, скрывавшийся в высоком башмаке.

— Больше ничего? — с легкой улыбкой спросил Дункан. — Вы с Алариком оба любите острые предметы. Между прочим, я бы предложил тебе снять лишнюю одежду; все остальные именно так и сделали. Там будет тесновато, слишком много людей.

Нигель одобрительно фыркнул, принимая попытку Дункана поднять его настроение, и снял металлические набедренники, отстегнул тяжелый воротник, положенный принцу, а потом начал расстегивать длинную тунику винного цвета, со сложным орнаментом из бегущих львов на кромке внизу и на манжетах. Тут он заметил, что Дугал уже остался в рубашке, клетчатых шотландских штанах и сапогах, в то время как Дункан лишь расстегнул воротник и слегка распустил пояс.

— Что-то мне кажется, что там будет не просто «тесновато», — сказал он. — Я-то думал, что вы, Дерини, все умеете.

— Мы умеем, — согласился Дункан. — Но лишние вещи поглотят энергию, которая нам сегодня понадобится для других целей. Кроме того, ты не Дерини.

— Я это учту. А вы не могли выбрать другую часовню?

— Не для сегодняшнего дела, — последовал ответ. — Мы действуем под защитой святого Камбера. Полагаю, тебя это не удивляет?

— Удивляет? Нет. Не могу сказать, что это меня утешило, но удивило? Нет.

Он знал, что говорит так много лишь потому, что пытается скрыть свою нервозность, и что Дункан знает это. Он нетерпеливо расстегнул еще три пуговицы — достаточно для того, чтобы сбросить через ноги, — и перешагнул через винно-красную шерстяную ткань, упавшую на пол. Если там и вправду будет слишком тепло, как говорил Дункан, она ему только помешает. Под туникой на нем была тонкая льняная рубашка с длинными рукавами, обтягивающие бриджи из бургундской шерсти, и на ногах — высокие сапоги. Он снял с шеи кружевной воротник и наклонился, чтобы поднять тунику, — чтобы успокоиться, он потратил немножко времени на аккуратное складывание одежды; лишь уложив тунику и кружево поверх своего плаща, он наконец снова посмотрел на Дункана, понимая, что больше тянуть не следует.

— Думаю, я готов, — сказал он.

Дункан опустил глаза, явно понимая чувства Нигеля.

— Можно задержаться еще на минутку-другую, если хочешь. — Он посмотрел направо, где у входа в часовню стоял Дугал. — Там в углу скамейка для молитвы. Если хочешь…

В темном углу Нигель лишь теперь заметил две небольшие красные свечи, горевшие перед маленьким костяным распятием, и чью-то фигуру, преклонившую колена… но покачал головой.

— Я готов, Дункан, — негромко сказал он. — Ты же знаешь, я никогда не увлекался внешними обрядами.

— Тогда идем, — с улыбкой сказал Дункан, беря Нигеля за локоть и ведя к двери, охраняемой Дугалом. — Как тебе известно, ты должен пройти сегодня через некую церемонию, но мы постараемся, чтобы ты понял как можно больше. Могло быть и хуже.

— Могло?..

— Конечно. Ты взрослый, ты идешь на это по своей воле, твое сознание способно сотрудничать с нами. Если бы ты был ребенком, от тебя ничего бы не зависело.

Нигель хмыкнул, думая, что это дело вряд ли хоть когда-то зависело от него… потом вдруг он осознал, что однажды Конал, или Рори, или Пэйн могут столкнуться с тем самым тяжким испытанием, которое ждет сейчас его.

От этой мысли его пробрало холодом… ведь это сыну Келсона следовало в эту минуту шагать к двери часовни рядом с Дунканом; не ему, не его сыновьям, — сыну Келсона… однако это были лишь пустые размышления. Пути назад все равно уже не существовало.

Нигелю пришлось слегка наклониться, когда он вслед за Дунканом проходил сквозь занавески, которые Дугал отвел в сторону. Помещение за дверью оказалось плохо освещенным и маленьким — вполовину той комнаты, которую они только что покинули, — и уже переполненным людьми. Арилан и Морган стояли у стен слева и справа, Риченда, в белом, справа от двери у стены, — но внимание Нигеля мгновенно привлек Келсон.

Его племянник… нет, король — король стоял спиной к нему точно в центре комнаты, откинув назад черноволосую голову и свободно опустив руки. Он был в этот момент не просто человеком или Дерини, на его плечах лежало священное бремя королевской власти, такое же явно видимое и ощутимое, как мантия, надетая им в день коронации… хотя он, как и Морган и сам Нигель, снял все лишнее, оставшись в рубашке, бриджах и ботинках, и при нем не было ни оружия, ни других видимых атрибутов его ранга.

Король, похоже, смотрел на покрытое густой резьбой черное распятие, висевшее над алтарем, расположенным у восточной стены — или, может быть, его взор был устремлен на саму стену, — на ней было изображено ночное небо, усеянное сверкающими золотыми звездами, — в них отражался свет шести желтых, медового оттенка свечей. Звезды мерцали в волнах горячего воздуха, поднимавшегося от свечей, воздух наполнял аромат благовоний…

— Встань рядом со мной, дядя, — мягко сказал Келсон, слегка поворачиваясь и протягивая принцу правую руку.

Нигель повиновался без колебаний, взял короля за руку и встал рядом с ним. Дункан прошел с другой стороны от Келсона и приблизился к алтарю, — ему пришлось сделать всего несколько шагов, так мала была часовня, — и тогда Нигель осторожно посмотрел на Моргана, стоявшего у южной стены, прижавшись к ней спиной и сложив руки на груди, — он был так близко, что до него почти что можно было дотянуться. Их взгляды встретились, и Морган слегка наклонил голову, что можно было понять как ободрение, — а затем подчеркнуто перевел глаза на алтарь; Арилан уже присоединился к Дункану, готовя кадило. Нигель тоже стал смотреть туда.

Сначала предстояло оградить часовню, Нигель знал это. Он даже знал немного о самой процедуре наложения защиты. Когда-то давно он видел, как Морган создавал защитный круг, — он помогал Бриону собрать воедино все силы Халдейнов перед битвой с Марлуком. Нигелю тогда было девятнадцать, Бриону двадцать пять, а Моргану еще не исполнилось четырнадцати.

Много лет спустя он снова столкнулся с этим — в шатре возле Ллиндрутского поля, в ночь перед последней схваткой между Келсоном и Венцитом Торентским. Но тогда он видел лишь самое начало процедуры; в ту ночь он узнал, что Арилан — Дерини. Он мало что запомнил, только черные и белые кубики и руку Арилана, коснувшуюся его лба… и глаза Келсона, смотревшие, казалось, прямо ему в душу.

С тех пор он научился не бояться и не сопротивляться подобным мысленным прикосновениям. Что-то похожее должно было произойти и этой ночью, но он постарался выбросить из головы все лишнее и сосредоточился на двух епископах. Арилан уже начинал: он кадил ладаном на алтарь и на восток, затем повернулся к пространству между Нигелем и Морганом.

Сначала они будут создавать тройной круг. Когда они очутятся в круге, они обратятся за поддержкой к четырем великим архангелам, охраняющим четыре стороны света и управляющим элементами. Дункан уже окропил святой водой Восток и готовился последовать за Ариланом во второй круг. Морган должен очертить третий круг мечом…

Нигель всегда особо выделял юг — первую из четвертей, которой следовало отдавать честь после востока… сейчас Морган ждал, пока Арилан совершит поклон — ведь юг был пространством святого Михаила, которого Нигель знал как покровителя воинов задолго до того, как понял, что Михаил также является Князем Небес в более глубоком, эзотерическом смысле.

Именно к святому Михаилу Нигель обращался с горячей мольбой много лет назад, перед тем, как его брат должен был посвятить его в рыцари. Кто знает, возможно, и его сыну предстоит такое же.

На несколько мгновений уйдя в свои мысли, Нигель не заметил, как Морган направился с юга к алтарю, — просто Морган вдруг очутился уже на другом месте и доставал из ножен меч Келсона — меч Бриона, меч его отца! Нигель, как зачарованный, следил, как Морган взмахнул мечом, отдавая почтительный салют востоку, и огоньки свечей отразились в полированной стали, и меч словно обрел собственную жизнь… напомнив о другом Моргане, другом Нигеле, о живом Брионе… затем Морган опустил лезвие меча до уровня глаз и медленно двинулся следом за Ариланом и Дунканом.

Морган шел, и с конца лезвия струился свет, оставляя вдоль стены за алтарем ленту бело-голубого сияния шириной в ладонь. Она плыла в воздухе сама по себе, и в юго-восточном углу комнаты, там, где меч чуть задержался, она мягко изогнулась, сверкнув голубым и белым, и повернула к югу.

Нигель следил, как Морган продвигался к западу, пока тот не оказался почти за его спиной, и нужно было повернуться всем телом, чтобы увидеть его, — и мельком заметил, как шагнула вперед Риченда, отдаляясь от западной стены, так что Морган прошел между стеной и женщиной. В часовне становилось все жарче, как и предупреждал Дункан, но Нигелю казалось, что он ощущает холод, струящийся от ленты света. По его телу пробежал легкий озноб, несмотря на то, что от жары по его спине тек пот, из-за которого рубашка уже прилипла к коже.

У алтаря круг завершился, Арилан и Дункан поставили кадило и кропило на алтарь и, повернувшись, очутились прямо перед Келсоном и Нигелем, — а Морган тем временем продолжал двигаться к северу, и замкнул свой круг на востоке. Лента света прилипла к стенам, как нечто вещественное, и слегка пульсировала.

Снова отсалютовав, Морган положил меч на алтарь, рядом с ножнами, и встал рядом с Нигелем; Риченда очутилась справа от него. Нигель вдруг подумал о том, как может выглядеть круг в глазах Дугала, оставшегося снаружи, в дверях часовни… и висит ли лента света поперек дверного проема?..

— Мы вышли за пределы времени, и место это — не земля, — тихо сказал Арилан. — Как повелели наши предки, мы соединились и стали Одним.

— Аминь, — откликнулись остальные.

Нигель спиной почувствовал легкое движение воздуха, всколыхнутого рукавом, и ощутил тень руки Риченды между собой и Келсоном.

— Перед нами… Ра-фа-ил… — пропела Риченда, странно подчеркивая слоги имени и задержавшись на последней ноте.

Когда эта нота затихла, Нигель почувствовал движение руки Риченды и увидел черный круг, появившийся на ленте света над алтарем. Он судорожно вздохнул, — но остальные, похоже, были спокойны.

— Господь исцеляет, — произнесла Риченда обычным тоном.

— Господь исцеляет, — повторили остальные.

Смущенный Нигель позволил повернуть себя лицом к югу. Теперь рядом с ним стоял Морган, а позади Моргана — Риченда. Снова она протянула вперед руку.

— Перед нами… Ми-ха-ил…

И снова протянулся последний звук, и рука Риченды двигалась, пока нота не умолкла, — только на этот раз на ленте света возник красный пылающий треугольник, пульсирующий, словно сердце.

— Он подобен Творцу, — сказала Риченда.

— Он подобен Творцу, — повторили остальные.

И они повернулись еще раз, теперь лицом на запад. За дверью, поперек которой действительно висела лента света, Нигель увидел Дугала, серьезного и торжественного.

— Перед нами… Гав-ри-ил…

На ленте вспыхнул белый крест запада.

— Господь — моя сила, — произнесла Риченда.

— Господь — моя сила, — повторил Нигель вместе с остальными. Он внезапно осознал, что произносимые ими фразы — это перевод имен архангелов, а символы, несомненно, связаны с восточным происхождением Риченды.

На север…

— Перед нами… У-ри-ил…

Золотой квадрат.

— Пламя Господне.

— Пламя Господне, — прозвучали голоса.

Нигель хотел было снова повернуться на восток, но Морган подтолкнул его, чтобы принц сделал шаг назад. Келсон также шагнул, не поворачиваясь, — так, что теперь они смотрели на самый центр. Риченда, держа руки ладонями вверх на уровне талии, закрыла глаза.

— Наш центр и наша основа есть Дух… то, что длится вечно.

Она чуть развела руки в стороны и повернула их ладонями друг к другу, — и тут же в воздухе между ними вспыхнула пятиконечная звезда, обведенная фиолетовым светом. Риченда развела руки шире, и звезда поплыла к полу, и замерцала над камнями, а Риченда откинула назад голову и воздела руки к небу.

— Над нами — вращающийся крест — определяющий и объединяющий, единство всего, содержащегося в Одном.

И символ возник, и зеленый огонь повис над их головами. Риченда широко развела руки и так замерла, закрыв глаза. Но заговорил на этот раз Арилан.

— Теперь мы встретились. Теперь мы Единое в Свете. Уважая пути древних, мы не вступим на ту же тропу. Augeatur in nobis, quaesumus, Domine, tunae virtutis operatio… Позволь Твоей силе взрасти в нас, о Владыка…

— Да будет так. Аминь, — откликнулась Риченда.

Когда она опустила руки, сложила вместе ладони и спрятала в них лицо, словно молясь, лента света вокруг комнаты стала стремительно расширяться, растягиваясь вверх и вниз, пока ее края не соприкоснулись с символами у них над головой и под их ногами. Затем все шесть символов растаяли. Исподтишка глянув на дверь, Нигель увидел за ней лишь расплывчатую тень, — рассмотреть Дугала было невозможно.

— Lumen Christi gloriose resurgentis sissipet tenebras cordis et mentis, — начал ровно начитывать Келсон, осеняя себя крестом, и все повторили его жест. Пусть свет Христа восстанет во славе и рассеет тьму наших сердец и умов…

Это движение словно бы вывело их из предыдущего оцепенения. Неожиданно Келсон улыбнулся Нигелю, Арилан и Риченда чуть отступили назад, встав у северной и западной стен. Морган коснулся локтя принца.

— Ну, это сделано, — мягко сказал Келсон. — Защита поставлена, отчасти в соответствии с той традицией, в которой росла Риченда. Если не считать мавританских деталей, примешавшихся сюда за многие годы, мне это кажется близким к тому, что мог использовать сам Камбер. Хотя, конечно, мы не можем знать наверняка. — Он посмотрел на Моргана, на Дункана, направившегося к алтарю, и снова на Нигеля: — Ты готов?

Нигель лишь кивнул, боясь открыть рот.

— Тогда продолжим. Идем со мной.

Три ступени привели их к алтарю. Там лежал открытый малый хирургический набор Дункана. Дункан что-то делал с комком хлопковой ваты и маленькой фляжкой. Морган помог Нигелю опуститься на колени, а Келсон протянул руку к своему правому уху и снял серьгу с большим рубином. Только теперь Нигель заметил на руке Келсона Кольцо Огня, гранатовую печать силы Бриона, — в центре перстня располагался большой кабошон, который окружала дюжина меньших камней с бриллиантовой огранкой; грани дробили холодный свет защитного круга, окрашивая его в алый цвет. Нигель не видел этого перстня со дня коронации Келсона.

— Насколько нам известно, Глаз Цыгана всегда играл какую-то роль в передаче потенциалов Халдейнов наследникам рода, — сказал Келсон, протягивая серьгу Дункану для стерилизации. — Эта серьга и кольцо, похоже, — важные и постоянные элементы в ритуале силы всех королей Халдейна. Поскольку ты не мой наследник в обычном смысле, кольцо сегодня ночью будет использовано не в полной мере, поскольку обычно оно запечатывает ритуал после смерти предыдущего короля, — но я хочу, чтобы ты надел Глаз. И обе вещи вернутся на свое место и останутся в безопасности, здесь, в Ремуте, когда я отправлюсь в Меару, — на тот случай, если они тебе понадобятся.

Нигель тяжело сглотнул и с трудом кивнул, едва заметно наклонив голову, — его глаза не отрывались от драгоценности, которая вернулась к Келсону, а Дункан подошел к нему с комком белой ваты. И пока Морган крепко держал сзади его голову, а Дункан прокалывал мочку его уха чем-то холодным и острым (что было даже приятно при такой жаре), Нигель утешал себя мыслью о необходимости всего этого. Он не почувствовал никакой боли, и подумал, что Морган, пожалуй, мог как-то повлиять на его ощущения. Заинтригованный, несмотря на все опасения, он наблюдал за тем, как Келсон снял Кольцо Огня и на долю секунды поднес к его уху, коснулся, пометив кольцо кровью Нигеля… а потом положил перстень на алтарь. Потом он взял Глаз Цыгана и тоже приблизил к уху Нигеля — но на этот раз рука короля вернулась пустой.

Нигель почувствовал щиплющую боль, когда Дункан продел серьгу в его ухо, боль от того, что камень оттянул его ухо, — но тут Дункан что-то сделал, и все исчезло. Когда епископ отошел, а Морган отпустил его, Нигель осторожно дотронулся до уха пальцем. Он с удивлением понял, что не только боли, но и никаких неприятных ощущений не испытывает.

— Все уже зажило, — пробормотал Морган, помогая принцу встать.

Почему-то это совсем не удивило Нигеля. Не удивил его и лежавший на алтаре пергамент, на котором были начертаны все его имена.

— Мне говорили, что у Дерини было в обычае давать детям особые Имена посредством небольшого магического ритуала, — негромко сказал Келсон, прикасаясь правой рукой к острию меча, в то время как Дункан придерживал эфес. — Мать ребенка, как правило, совершала этот ритуал, когда малышу было от четырех до восьми лет, в зависимости от степени зрелости ребенка. Этот ритуал не только подтверждал принадлежность малыша к роду Дерини, но и был первым официальным ритуалом, через который проходили все юные Дерини.

Он на мгновение заглянул в глаза Нигелю и коротко, чуть нервно усмехнулся.

— Боюсь, я не слишком похож на твою мать, а тебе немножко больше восьми лет. Но все равно это будет твоим первым настоящим ритуалом. И он обеспечит должные рамки последовательных перемен… пусть только в настоящий момент. Ну, ты догадываешься, что понадобится капля крови.

При этих словах он опустил голову. Нигель вдруг понял, что Келсон точно так же волнуется из-за процедуры, как и он сам. Келсон, держа конец меча над пергаментом, крепко ухватился за него тремя пальцами правой руки и прижал к острию безымянный палец левой — и из глубокого пореза хлынула кровь. Губы короля крепко сжались — от боли или от каких-то иных чувств, Нигель не мог бы сказать, — однако он не издал ни звука. Потом он размазал кровь по пергаменту, под именами Нигеля. Зажав порезанный палец в ладони, Келсон уступил место Нигелю.

— Теперь ты, — сказал он.

Сам по себе меч не пугал Нигеля; он был солдатом, он получал раны и посерьезнее той, что ожидала его в эту минуту. Взявшись за меч так же, как это делал Келсон, он быстро провел пальцем по острой стали, и ощущение ожога помогло ему избежать мысли о том, что последует затем. Когда он нанес кровавое пятно на пергамент рядом с кровью Келсона, король на мгновение крепко прижал свою рану к ране принца, объединяя тем самым две линии наследственности.

— Этим смешением крови я подтверждаю, что ты — Халдейн: Нигель Клуим Гвидион Райс, сын короля Донала Блэйна Эйдана Синхила и единственный брат короля Бриона Синхила Уриена, бывшего моим отцом и королем до меня.

После этого появилась чаша, чтобы смыть кровь с их рук, льняные полотенца, а потом рука Моргана ненадолго легла на рану Нигеля, в то время как Дункан занимался Келсоном. Когда Морган отпустил его руку, Нигель увидел, что порез исчез, словно его и не было. Пока принц в слабом свете рассматривал свой палец, Дункан насухо протер льняным полотенцем меч и передал его Моргану. Морган тут же повернул меч острием вниз и встал рядом с Нигелем, уперев меч в пол и свободно опустив руки на поперечины его рукоятки. Нигель слышал, как Келсон коротко вздохнул, когда Дункан придвинул к себе кадило, из которого все еще тянулась тонкая струйка благовонного дыма, и, открыв его, вынул изнутри ковчежец с тлеющими угольками.

— Будь благословен Им, в чью честь ты возжен, — пробормотал Дункан, чертя крест в воздухе над ковчежцем, прежде чем протянуть его Келсону.

Келсон склонился над дымком, сложив перед собой руки, как в молитве, потом взял ложку и осторожно высыпал в ковчежец еще несколько зернышек благовоний.

— Пусть этот благословенный дым донесет мою молитву до Тебя, о Повелитель.

В часовне было так тихо, что Нигель слышал, как тихо зашипела смола, плавясь. Когда сладкий дымок спиралью потянулся вверх, Келсон взял пергамент и сложил его вчетверо, затем поднес к светящимся уголькам.

— Пусть это подношение, благословенное Тобой, вознесется к Тебе, о Повелитель, — произнес он, кладя пергамент на угли; тот загорелся. — И пусть Твое милосердие снизойдет на Твоих слуг, нынешних и будущих.

Удостоверясь, что пергамент горит хорошо, Келсон снова повернулся к Нигелю. Арилан подошел к ним, когда они дочитывали молитву, и взял с алтаря стеклянный флакон размером с палец и маленькую костяную лопаточку.

— Епископ Арилан поможет тебе в последней части ритуала, — сказал Келсон, а Дункан подтянул правый рукав Нигеля, обнажив его руку до локтя. Арилан отвинтил крышку флакона. — Это средство иногда использовалась на ранних стадиях официальной подготовки Дерини, чтобы усилить психический отзыв. Оно заодно немножко успокаивает.

Арилан молча отложил в сторону крышку и лопаточкой достал из флакона крохотную каплю густой мази сливочного цвета. Он размазал вещество по внутренней стороне запястья Нигеля, и Дункан тут же наложил на это место аккуратную льняную повязку.

— Мазь будет постепенно впитываться в кожу, — пояснил Дункан. — Когда мы тут все закончим, мы смоем остатки, и ее действие быстро прекратится. Так ее легче контролировать, чем если бы ты проглотил порцию.

Нигель прижал перевязанную руку к груди и другой рукой нервно потрогал льняную полоску. Он вдруг начал сильно потеть, но была ли тому причиной мазь, он не знал.

— Немножко пощипывает, — сказал он. — Добрый Иисус, да она греет!

— Она уже начинает действовать, — сказал Арилан, протягивая Нигелю полотенце и всматриваясь в принца. — Как у тебя со зрением?

Нигель отвел от лица полотенце и несколько раз моргнул, чувствуя себя слегка одурманенным, потом ненадолго закрыл глаза — и снова открыл.

— Что-то не очень, — прошептал он. — Немножко… голова кружится.

— Посмотри-ка на меня! — приказал Арилан.

Нигель повиновался, но при этом покачнулся, и Дункан с Морганом поддержали его с двух сторон.

— Зрачки расширены, — услышал он голос Келсона.

— Да… усадите его, пока он не упал, — последовали за этим слова Арилана.

Нигеля не нужно было уговаривать, он готов был хлопнуться на четвереньки. Его усадили на пол. Ему казалось, что его руки и ноги лишились костей. Каменный пол был холодным и гладким, и ему захотелось лечь и прижаться к нему лбом, но Морган опустился рядом с принцем на колени и поддерживал его, не давая упасть.

Нигель не видел ничего дальше собственных ног. Руки безвольно болтались вдоль боков, но по крайней мере зад ощущал холод камня, и это немного помогало, — потому что все его тело теперь пылало жаром. То, что спиной он ощущал тепло тела Моргана, казалось почти невыносимым, но потом между ними проскользнуло лезвие меча, холодное, как лед, остудив его позвоночник. Когда он с трудом повернул голову, чтобы посмотреть, что делает Дункан, то краем глаза заметил рукоятку меча позади, над собой.

Дункан, вставший на колени справа от Нигеля, держал кадило. Келсон тоже стоял на коленях, но он казался Нигелю темным гигантом, пугающим и суровым. Медленно, очень медленно Келсон потянулся к кадилу, чтобы двумя пальцами взять щепотку пепла, а его свободная рука, коснувшаяся плеча Нигеля, казалось, обожгла принца.

— Нигель Клуим Гвидион Райс, — выдохнул Келсон, касаясь измазанным в пепле пальцем лба Нигеля между бровями и рисуя на нем крест. — Я ставлю на тебя печать дома Халдейнов и утверждаю тебя наследником до тех пор, пока я не произведу потомство от моего собственного тела.

Нигель задрожал от этого прикосновения, глаза его наполнились слезами, — а Келсон снова потянулся к кадилу, чтобы взять еще одну щепотку пепла. Его левая рука легла на щеку принца, вынуждая Нигеля открыть рот, — и принц не мог сопротивляться.

— Вкуси пепел нашей общей сожженной крови, — продолжал Келсон, кладя несколько пылинок пепла на язык Нигеля. — Силой крови ты посвящен в наследие Халдейнов. Если придется, будь Халдейном. И позволь силе возлечь на тебя.

Пепел был горьким — горьким, как та чаша, которую Нигель надеялся никогда не испить, — и когда королевская рука приближалась к голове принца, того вдруг охватил первобытный страх перед скрывавшейся в этой руке силой. На какое-то мгновение ему показалось, что король зловеще светится — он был властителем всех сил универсума, а не просто королем и лордом земли его отцов… и Нигель испугался, что когда Келсон прикоснется к нему, он умрет.

Но у него не было ни сил, ни желания сопротивляться; уж эту-то горькую чашу точно следовало выпить до дна… и капли горечи уже растекались по его языку. Когда же королевские руки охватили его голову, а большие пальцы Келсона слегка прижались к его вискам, — Нигель закрыл глаза, лишь слегка содрогнувшись в последней слабой попытке избежать грядущего. Руки были горячими, они жгли его кожу, заставляя страх в его душе вскипать и переливаться через край, и мозг его, казалось, вот-вот взорвется…

Но он не взорвался. По крайней мере, в тот момент. Огонь внутри пылал по-прежнему, но теперь внутри него начало нарастать какое-то новое давление, словно могучий и безжалостный ветер выдувал остатки его воли, колотясь внутри в ритме, который Нигель с трудом осознал как ритм биения собственного сердца.

А потом ветер превратился в ураган, разрывая изнутри его ум и тело, и это было так ужасно, что он был уверен: его плоть вот-вот отделится от костей.

А потом огонь погасило водой, и вода понесла его прочь, вон из его собственного тела, а потом он вдруг упал на каменистый берег и, кажется, лежал там и бессмысленно смотрел на затянутое облаками серое небо…

…до тех пор, пока из тумана не выглянуло лицо: доброе, сострадательное лицо, обрамленное золотыми с серебром волосами… глаза походили на окна в тумане, они звали, притягивали к себе, и чья-то рука мягко коснулась его лба…

И от этого прикосновения Нигель камнем провалился в ничто.

Глава V Он даст совет и знание, и в своих тайнах будет размышлять.[6]

Видение Нигеля ошеломило Келсона, но он сумел скрыть и свое потрясение, и сам тот факт, что он проник в картину, скрытую от других, — это было необходимо для сохранения равновесия в ритуале. Келсон подозревал, что Морган и Дункан тоже могли кое-что заметить, будучи частью коренной цепи, но если это и было так, они продолжали действовать, ничем этого не показав. Некое инстинктивное чувство предупредило Келсона, что Арилану знать об этом не следует, так что Келсон заставил себя убрать из сознания данный факт, чтобы завершить начатое. Поскольку Нигель был лишен мысли и полностью открылся перед его волей, это было делом нескольких минут, — закончить подключение Моргана и Дункана, затем ввести в цепь Арилана и Риченду, — чтобы они могли привести в действие потенциалы Халдейнов, заложенные в Нигеле, — на случай преждевременной смерти Келсона.

Процедура требовала большой энергии, но, несмотря на жару и тесноту, Келсон даже не устал по-настоящему к моменту завершения процесса. Он оставил Моргана наблюдать за состоянием Нигеля, а сам отошел в сторону и молча наблюдал, как Дункан и Арилан разбинтовывают руку Нигеля и осторожно смывают остатки мази Арилана. Он надеялся, что Арилан воспримет его молчание как результат душевного утомления, которое часто наступало после работы с силой, — но ни память об увиденном, ни нежелание делиться этим с Ариланом его не покинули.

Но Арилан, похоже, ничего не заметил. Как только они с Дунканом закончили, Келсон тяжело опустился на колени рядом со все еще не опомнившимся Нигелем и подозвал остальных, чтобы они встали в тесный круг. Если Арилан воспринял это как свидетельство усталости, тем лучше, поскольку могло избавить Келсона от расспросов в дальнейшем; а в данный момент ритуал слишком занимал Арилана, чтобы обращать внимание на что-либо еще.

Келсон постарался привести свой ум в спокойное зеркальное состояние на то время, которое требовалось Арилану и остальным, чтобы должным образом завершить ритуал, но едва последний отблеск защиты угас, тут же принялся гнать всех прочь. Впрочем, он не думал, что кому-то захочется задерживаться в часовне без надобности, поскольку несколько часов работы в таком малом пространстве довели температуру до почти нестерпимой, — но ему уж очень не хотелось оставаться наедине с Ариланом. Часовня святого Камбера была не тем местом, где можно было пытаться скрыть видение этого святого от высшего адепта вроде Арилана.

Думая об этом, он предложил Арилану и Риченде не ждать его, а сам остался лишь для того, чтобы помочь Моргану и Дункану поставить Нигеля на ноги. Когда они наполовину повели, наполовину потащили Нигеля в кабинет, он медленно пошел следом за ними, мимоходом улыбнувшись Дугалу и чуть коснувшись его плеча.

Арилан ждал его в кабинете; Риченда, вместе с Морганом, Дунканом и Нигелем устроились в креслах перед камином. К счастью для Келсона, когда он вошел в относительно холодный кабинет, он тут же чихнул, — Арилан еще и рта открыть не успел. Дугал поспешил набросить на плечи короля плащ и потребовал, чтобы тот сел рядом с другими, поближе к огню, — Дугал не только стремился устроить Келсона как можно удобнее, но и, похоже, был немного встревожен его состоянием. Благодарный Келсон не преминул воспользоваться ситуацией и разыграл целое представление, закутываясь в плащ и вытирая вспотевшее лицо рукавом рубахи. К тому моменту, когда он уселся в кресло рядом с Нигелем, ему уже не нужно было прикидываться дрожащим от озноба.

— Ты в порядке? — спросил Морган, на минутку отвлекаясь от Нигеля и кладя ладонь на лоб Келсона.

Келсон кивнул и спросил, указывая взглядом на принца:

— Как он?

— Очнется через несколько минут, — ответил Дункан, осторожно приподнимая веко Нигеля и заглядывая в его глаз. — Мазь почти уже не действует. Но ему будет здорово хотеться спать.

Арилан скривился и отыскал свой пояс в груде одежды, сваленной на стул. Пока он подвязывался, его лицо окончательно помрачнело.

— Тебя это удивляет? — пробормотал он. — Что бы он ни испытывал, это средство оградило его, как стена. Полагаю, никто из вас не сможет сказать мне, что происходило за ней?

Келсон уклончиво пожал плечами.

— Мы делали то, что должны были делать. — Он снова посмотрел на своего дядю. — Но, честно говоря, я бы удивился, если бы это не закрыло его как стена, поскольку ты все сделал надлежащим образом. Полагаю, вряд ли кто-то мог бы одобрить полное соприкосновение, если сам через это не проходит, как прохожу я. Можешь сказать об этом Совету, если хочешь. Ведь ты именно это собираешься сделать, не так ли?

Губы Арилана раздраженно изогнулись, хотя он и попытался сделать вид, что это просто гримаса разочарования. Пристегивая воротник к сутане, он сказал:

— Обвинения ни к чему, сын мой. Мы не можем говорить об этом прямо, но ты наверняка понимаешь, что я обязан отчитаться о твоих действиях.

— Если я заметил лишнее — извини, — ответил Келсон. Он благодарно кивнул Риченде, протянувшей ему кубок светлого вина. — Ты и сам знаешь, что они уже больше двух лет пребывают в сомнении, пытаясь решить, кто я — рыба или птица, и именно мой статус в данном случае под вопросом, хотя Аларик и Дункан, должно быть, определены в разряд насекомых. И бог весть, что они думают о Дугале!

Поскольку при этом он взмахнул кубком в сторону своего молочного брата, который пытался превратиться в невидимку до того, как обмен любезностями между королем и епископом достигнет полного накала, Арилан посмотрел на Дугала, сухо улыбнулся и взял со стула свой плащ.

— Если мы будем продолжать в том же духе, мы поссоримся. Но ты утомлен, и у меня перед тобой явное преимущество. — Он набросил плащ на плечи и, завязывая ленты у горла, задумчиво обвел взглядом комнату. — Да, Дункан, насколько я помню, здесь где-то есть коридор, ведущий к Порталу. Я хотел бы воспользоваться им, если можно. Да, сир, я собираюсь сейчас пойти в Совет, но уверяю вас, я буду предельно объективным в своем отчете.

Весь вид Келсона выражал недоверие, но говорить больше было не о чем. Нравилось это Келсону или нет, Совет узнает все о Нигеле еще до того, как наступит утро. Король знал это уже в тот момент, когда обращался к Арилану за помощью. Но даже если бы Арилан сейчас не ушел, Келсон не решился бы рассказать ему о видении Камбера.

— Покажи ему коридор к Порталу, — сказал он Дугалу.

И отвернулся, когда Арилан коротко поклонился и поблагодарил, — понимая, что Арилан слегка задет тем, что даже Дугал знает здесь все, тогда как Арилан — нет.

Арилан не произнес ни слова — лишь коротко кивнул Дугалу и шагнул вперед, когда Дугал отвел в стороны занавеси, закрывавшие дверной проем; наконец он ушел.

Келсон судорожно вздохнул и, отставив в сторону кубок, вытянул ноги к огню.

— Чертов Совет Камбера! — пробормотал он.

Морган вздернул бровь, удивленный вспышкой короля, — хотя наверняка согласился с сутью определения.

— Ну, ты зря. Вряд ли Арилан впервые бежит в Совет докладывать о том, что мы делаем.

— Нет, конечно… и к его чести надо сказать, что он не держит это в тайне, по крайней мере, от меня. Полагаю, он на свой лад пытается быть честным.

— Ну, он, пожалуй, и честен, как человек, — осторожно сказал Морган. — Но ты, конечно, лучше разбираешься в таких вещах, чем я. Однако я бы сказал, что деятельность Совета вообще-то в целом губительна…

— Я бы предпочел не говорить об этом, — негромко произнес Келсон.

Морган и Дункан переглянулись, а Риченда тихонько отодвинула назад низкую табуретку, на которой она сидела между ними и Нигелем. Дугал, все еще несколько взъерошенный после замечаний Арилана и его ухода, осторожно занял пост справа от Келсона.

— Келсон, мы знаем, что ты не хотел бы говорить на эту тему, — мягко сказал Морган. — Но, к несчастью, твоя скрытность в последнее время не слишком успокаивает Дункана и меня. Возможно, они добиваются твоего расположения, но…

— Не знаю, можно ли это назвать поиском расположения, — возразил Келсон. — Я, возможно, добился частичного взаимопонимания с некоторыми из членов Совета, но как целое они все же слишком, слишком консервативны.

— Боюсь, их правильнее было бы назвать узколобыми, — сказал Дункан. — Я могу лишь согласиться с Алариком. Насколько мы знаем, Совет смотрит на нас как на полукровок и отверженных… и, как ты и сам сказал, бог весть, что они думают о Дугале.

— Дугал для них тайна, — резко сказал Келсон. — И пусть ею и останется.

— А Нигель? — спросил Риченда, впервые подав голос.

Келсон покачал головой.

— Нигель сам по себе едва ли сюрприз для Совета. В конце концов, они или их предшественники уже две сотни лет имеют дело с наследниками Халдейнов. Но все же это удача, что Арилан не был в основной цепи. — Он слегка вздрогнул и посмотрел на Моргана и Дункана. — Вы ведь понимаете, о чем я говорю, верно?

Взгляды, брошенные обоими на Келсона, дали понять с полной очевидностью, что они действительно понимали, о чем шла речь. И так же очевидно было, что Риченда оставалась в неведении… что означало, что Арилан, видимо, не уловил ничего из виденного Нигелем. Дугал, остававшийся вне круга и потому не могший прочесть особых деталей, будь даже он должным образом тренирован (а он тренирован не был), выглядел явно озадаченным.

Риченда положила руку на лоб мужа, чтобы он поделился с ней воспоминанием о происшедшем, — и задумчивость на ее лице тут же сменилась выражением понимания.

— Ах, святой Камбер, — выдохнула она. — Мне бы следовало догадаться.

Дугал, разинув рот, таращил глаза на всех по очереди.

— Святой Камбер? О чем это вы?

— Нигель… э-э… у него было видение во время ритуала, — пояснил Морган, отводя глаза, от Риченды, чтобы посмотреть на Дугала. — Мы с Дунканом заметили это, оно выплеснулось через Келсона.

— Видение? Святого Камбера?

Дункан кивнул.

— Мы… ну, вступали с ним в контакт прежде. Но должен сказать, сегодня ночью я его никак не ожидал.

— А… святого? — Дугал с трудом выталкивал из себя слова.

Келсон вздохнул и устало посмотрел на Дункана.

— Покажешь ему, Дункан?

— А почему ты не можешь показать? — жалобно спросил Дугал. — Ну, если ты не очень устал, конечно. Но я же никогда ничему не научусь, если буду работать только со своим отцом.

Подобная просьба не могла бы прозвучать еще несколько месяцев назад, потому что лишь после нового года Дугал научился снимать защиту хотя бы перед Дунканом. С того момента он стал куда более искусен, постоянно работая с Морганом, Келсоном и время от времени с Ричендой, но взаимосвязь с кем бы то ни было, кроме Дункана, все еще требовала от него слишком больших усилий. Келсон знал это. А потому, несмотря на усталость, он улыбнулся и протянул руку.

Как только их пальцы встретились, он почувствовал, как защита Дугала упала, — и увидел, как янтарные глаза слегка остекленели, когда Дугал, пусть и без особой легкости, вошел в контакт.

Келсон не стал щадить его. Укрепив связь, он глубоко проник в ум Дугала и начал вливать в него воспоминания, начав с того, что ощущал Нигель, когда на него начал действовать наркотик и он утратил четкость зрения, и продолжил, до того, как среди прочих ощущений возникла боль…

Дугал задохнулся и закрыл глаза, когда вливавшийся в него поток усилился, и бессознательно отпрянул, но Келсон просто схватил его за запястье и удержал контакт.

Когда связь снова укрепилась, он бросил в ум Дугала последние образы: лицо на фоне тумана, сострадательное и доброе; глаза цвета ртути, золотые с серебром волосы; и рука, чье прикосновение дарует забвение. Этот образ он объединил с другим, виденным в иное время, и с тем, что заметили Морган и Дункан.

Когда он позволил связи разорваться, хотя и продолжал держать Дугала за руку, Дугал испустил долгий, медленный вздох и еще несколько секунд не открывал глаз. Когда же он поднял голову и посмотрел на Келсона, король увидел на его ресницах слезы.

— Я… я и не догадывался, — пробормотал Дугал еще через несколько мгновений, и наконец смог поднять руки, чтобы вытереть глаза. — Ты… ты действительно думаешь, что это был святой Камбер?

Дункан сочувственно улыбнулся, переглянувшись с Морганом.

— Ну, по крайней мере, мы знаем, что это был не Стефан Корам на этот раз, так? — сказал он. — И я не думаю, что это был Арилан.

— Ох, нет! — воскликнул Келсон, откидываясь назад и складывая руки на груди. — Я вообще полагаю, что он ничего не заметил. Риченда-то не видела! А когда все кончилось, я был предельно осторожен, чтобы он не перехватил что-нибудь у меня или у вас двоих, прежде чем я его выставлю. Мне почему-то не хочется делиться с ним этим.

— Может быть, потому, что ты знал — он собирается сразу же идти в Совет? — предположил Морган.

— Может быть, — снова вздохнул Келсон. — Но что вы думаете? Все вы? Это был святой Камбер?

— Почему бы не спросить того, кто увидел его первым? — проворчал Дункан, кладя руку на лоб понемногу оживавшего Нигеля. — Нигель, ты вернулся? Как ты себя чувствуешь?

Нигель с легким стоном открыл глаза и повернул голову к Келсону, не сопротивляясь легкому вмешательству Дункана, желавшего устранить остаточные боли.

— Келсон, — пробормотал принц. — Боже, что за неслыханное приключение! Я и не представлял…

Келсон усмехнулся и положил руку на лоб дяди, взглядом приказав Дункану снять контроль.

— Я знаю. Однако ты со всем справился отлично. Ты что-нибудь помнишь?

Губы Нигеля приоткрылись в ленивой полуулыбке, серые глаза Халдейнов словно все еще смотрели в какой-то иной мир.

— Я думал, я умираю, — мягко сказал принц. — А потом… ты вряд ли этому поверишь… я видел святого Камбера, который и спас мою жизнь. Ну, по крайней мере, не дал мне сойти с ума. — Он повернул голову, испытующе посмотрел на всех по очереди, и снова глянул на Келсона. — Он это сделал. И я не схожу с ума сейчас… это так?

Келсон медленно покачал головой.

— Нет, дядя, ты не сходишь с ума. Я тоже его видел. А Аларик и Дункан… они видели его прежде.

— Это вроде бы должно меня встревожить, — заметил Нигель. — Но не тревожит. Твоя работа?

— Отчасти, — признал Келсон. — Но с другой стороны, я думаю, это связано и с тем, что произошло с тобой. Камбер, похоже, в родстве с нами, Халдейнами. Теперь, наверное, ты лучше понимаешь, почему я хочу побольше знать о нем… и, возможно, даже восстановить его культ в Гвиннеде.

— Ну, я-то возражать не стану, — ответил Нигель, зевая. — Ох, спать хочется…

— Естественная реакция, — заметил Келсон, пожимая руку принца и вставая. — Ты уже в состоянии дойти до своих покоев?

Нигель поднялся без посторонней помощи, хотя и покачнулся слегка, и снова зевнул.

— Кажется, я буду спать целую неделю.

— Нет, только до утра, — усмехнулся Дункан, обнимая его за плечи. — Мы с Дугалом утром отправляемся в Кирни, и тебе придется проводить нас.

— Ох… ага… — промычал Нигель.

— Мерауд подумает, что он набрался, — пробурчал себе под нос Морган.

— Что ж, ей нетрудно будет принять его за пьяного, — откликнулась Риченда. Быстро налив в кубок вина, она подошла к Нигелю. — Ну-ка, выпей до дна! Лучше спаться будет.

Нигель повиновался без колебаний, и через мгновение сунул в руку Риченде опустевший кубок. Когда они с Келсоном ушли, Морган сел на место Келсона и усадил жену к себе на колени. Она легко рассмеялась, и Дункан налил вина всем им.

— Слава богу, все кончилось, — сказал Морган, поднимая кубок. — Выпьем за святого Камбера, короля Келсона и симпатичного наследника Халдейнов!

— За Камбера, Келсона и Нигеля! — согласился Дункан, вслед за Ричендой и Дугалом поднимая свою чашу.

— Но много ли он будет помнить потом? — задумчиво произнес Дугал, допив последнюю каплю.

— Неизвестно, что он запомнит, — говорил в это самое мгновение Арилан, обращаясь к членам Совета Камбера. — Он знает меня как Дерини, разумеется, но мы с Келсоном договорились, что на его память следует наложить блок, чтобы он не открыл мою связь с кем-нибудь еще. Уверен, это поможет.

Старая Вивьен, в эту ночь раздражительная сверх обычного, кисло улыбнулась.

— Замечательно, что у вас хватило на это ума… стереть у этого типа, Варина, воспоминания о происшедшем. Но могу вам сказать точно, что как только минует кризис войны с Венцитом, им снова придется заняться.

— Ну, о Варине в прошлом году мы не так-то много слышали, — сказал Ларан, сведя вместе пальцы рук и слегка постукивая ими друг о друга. — Но мне, как врачу, хотелось бы более тщательно изучить его лекарский дар. К сожалению, о нем, похоже, никто ничего не знает.

— Я бы сказал, что это только к лучшему, — заявила Кайри, встряхивая огненно-рыжими волосами. — Излечение именем Господа, скажите на милость! Нам совершенно ни к чему такого рода суеверная чепуха!

— Ну, как бы он это ни делал, он это делает, — сухо произнес Арилан. — В любом случае, я не думаю, что Варин де Грей — подходящий предмет для разговора в данную минуту. Мы собирались поговорить о принце Нигеле, насколько я помню. Я подозреваю, что по крайней мере наш Тирцель горит желанием узнать побольше о новом наследнике Халдейнов — и хотя ему придется подождать, пока я расскажу все по порядку, я уверен в этом, — подчеркнуто закончил он, бросая краткий предостерегающий взгляд через стол.

Тирцель, уже открывший было рот, чтобы возразить, тут же передумал и съежился, явно радуясь тому, что за столом кроме него достаточно людей.

— Итак, — произнес сидевший справа от Арилана слепой Баррет, осторожно вздохнув, — каково твое понимание того, что сделали с Нигелем? Мы должны предполагать, что потенциал Халдейна внедрен в него, но сумел ли король сделать схему обратимой?

— Намерение было именно таким. Однако в базовую цепь были включены только Морган и Дункан, так что мне остается полагаться на слово Келсона.

Софиана склонила голову набок и задумчиво уставилась на Арилана.

— А у тебя есть основания сомневаться в нем, Денис?

— Нет… не совсем. — Он опустил взгляд, бездумно следя за собственным пальцем, который скользил по золотым линиям инкрустации стола. Епископское кольцо мерцало в неярком свете канделябров. — Ох, я не сомневаюсь, что рисунок нанесен. И мы ожидали мощной работы. Ритуалы Халдейнов почти всегда таковы.

— Ты хочешь сказать, там мог быть и перенос силы? — спросил Тирцель, не в силах сдержать любопытство. — Я имею в виду, реальное пробуждение способностей?

Вивьен бросила на него яростный взгляд.

— С чего вдруг ты болтаешь такую ерунду? Только один Халдейн может обладать силой, но не двое одновременно! С этим покончено раз и навсегда.

— Мы это никогда не обсуждали, если говорить честно, — возразил Тирцель.

— И никогда не будем соваться в запретное! — рявкнула Вивьен, уставясь в упор на более молодого члена Совета. — Ну, теперь ты замолчишь, или я должна объявить тебе официальное порицание?

Вид Тирцеля говорил о том, что он готов к дальнейшему сопротивлению, но Софиана, сидевшая слева от него, приложила к его губам два пальца.

— Довольно, Тирцель! — мурлыкнула она. — Сейчас не время. — Она бросила взгляд на Арилана. — Что еще ты нам скажешь, Денис? Глядя на тебя, можно подумать, что Келсон передал своему дяде хотя бы вкус силы.

Арилан сложил руки перед собой и покачал головой.

— Даже если нет, он ведь все равно Халдейн… да к тому же есть четкие пределы того, что может быть вмещено в человека. Мы знаем такие случаи, они происходили в последние годы.

— Ты думаешь о Брэне Корисе? — спросил Ларан.

— Ну… вообще-то, оглядываясь назад, можно спросить, не было ли в нем хоть капли крови Дерини. Вряд ли стоит беспокоиться из-за Венцита, разве что понадобятся какие-то действия… — Он вскинул голову и с внезапным сомнением посмотрел на Софиану: — Ты знаешь? Брэн Корис был Дерини?

Едва заметная улыбка Софианы говорила то ли о презрении, то ли о некоем тайном знании.

— Если и был, теперь это неважно, так?

— Важно, — проворчал Баррет, — потому что у них с Ричендой родился сын, внук твоей сестры… ребенок, который может оказаться полным Дерини, если в Корисе была эта кровь. Сколько сейчас Брендану?

— В июне исполнится семь, — тихо ответила Софиана. — К несчастью, его отец не был Дерини.

Кайри откинулась назад с озадаченным видом.

— Вы можете заодно и продолжить. Есть и другие шалунишки: Брендан, маленький Брион… молодой Дугал Мак-Ардри, с еще более необъяснимой наследственностью. Кстати, Денис, как вел себя этот мальчик Мак-Ардри? Ты обратил на это внимание?

— Нет. Он стоял на страже в дверях во время главного действия. Он вообще не входил в круг. Он, похоже, вполне владел собой, насколько я мог заметить, но я был слишком занят. — Он нахмурился. — Но если подумать, он ни разу не оказался рядом со мной, пока мы медитировали перед началом ритуала… то ли случайно, то ли сознательно… тогда я об этом не подумал. Рядом со мной стояли Морган и Риченда. Он был между Ричендой и Дунканом.

Тирцель передернул плечами и нетерпеливо вздохнул.

— Я вообще не понимаю, к чему это, мы же собирались поговорить о Нигеле, — сказал он. — У него повышенная чувствительность, и я полагаю, он просто выбрал такую позицию, чтобы уменьшить возможность несовпадений. Или Келсон велел ему. Тебе ведь наверняка не понравилось бы, если бы тебе мешали во время ритуала.

— Спасибо, что заставляешь нас вернуться к основной теме, — сказал Баррет.

— И за то, что ты воздержался на этот раз от своей обычной манеры высказываться, — добавила Вивьен. — Денис, ты можешь сказать что-то еще о реакции Нигеля?

Арилан покачал головой.

— Боюсь, очень немного. Как и планировалось, мы с Ричендой провели настройку как посредники на втором уровне — и то, что нам позволено было увидеть, вполне совпало с тем, чего я ожидал. — Он задумчиво сморщил лоб. — Естественно, я не могу изложить вам детали реального процесса.

— Естественно, — цинично бросила Вивьен. — Он связал тебя клятвой.

— Он бы упал в моих глазах, если бы не сделал этого.

— Молись всем богам, каких только знаешь, чтобы тебе никогда не пришлось выбирать между твоими обетами, — пробормотала Кайри. — Сейчас мы можем согласиться с твоим утверждением, что на этот раз все сделано должным образом, но если окажется, что это не так, — не думаю, чтобы мне хотелось оказаться на твоем месте.

— К счастью для всех нас, — холодно произнес Арилан, — никому из вас не придется когда-либо беспокоиться из-за такой возможности. — Он сел поудобнее и вздохнул. — У нас сегодня есть еще какие-то вопросы, или я могу пойти домой и лечь спать? Должен признать, управляться с семнадцатилетним королем — нелегкое дело, даже если бы он не был Дерини.

Глава VI Ибо Ты услышал обеты мои и дал мне наследие боящихся имени Твоего.[7]

Справляться с семнадцатилетним королем было бы нелегко и человеку помоложе Арилана. Хотя Келсон спал, пожалуй, меньше, чем остальные, участвовавшие ночью в ритуале, он проснулся с первыми лучами солнца, чтобы посмотреть, как во дворе замка начал собираться эскорт Дункана, и пригласил своего невыспавшегося главного советника позавтракать с ним.

Стол накрывался в большом холле, но многие из присутствовавших даже не пытались скрыть раздражение из-за столь раннего вынужденного сбора.

Только Нигель был под стать королю своим настроением — что удивило Моргана и Дункана, бывших свидетелями тяжкого испытания, выпавшего на его долю всего несколько часов назад. Даже Дугал, который был моложе короля на два года и которому не пришлось работать так, как другим, поставил локоть на стол и время от времени опускал голову на руку, закрывая глаза, хотя вроде бы и внимательно слушал королевский инструктаж. А ведь Дугал с нетерпением ждал этого дня, поскольку ему с небольшим отрядом воинов его клана в полдень предстояло отправиться с Дунканом на север, чтобы соединиться с остальными рекрутами Мак-Ардри и затем мчаться к армии Кассана.

Морган внимательно всмотрелся в короля и принца, когда те вместе с Дунканом задержались на том краю двора, где собирался эскорт герцога. Дугал ушел раньше, к своим пограничникам, а два Халдейна инспектировали конных воинов, — оба в это утро в ослепительно-алом. Принц-регент двигался среди солдат с той же легкой грацией, которой отличался его брат, и которую унаследовал Келсон.

— Да, он хорош, — пробормотал Морган. — Иной раз кажется, что это сам Брион в его лучшие годы. Думаю, если он прикажет, его солдаты помчатся ради него хоть в ад.

— О, да, это точно… хотя упаси боже, чтобы им пришлось когда-то это сделать, — откликнулся Дункан, натягивая перчатку на манжету, украшенную орнаментом из спящих львов Кассана. — Он выглядит так, словно прошедшая ночь выветрилась из него без следа. Можно подумать, он спал беспробудно с самого вечера… чего я никак не могу сказать о себе. Как ты думаешь, Келсон помог ему изгоняющими усталость чарами?

Морган пожал плечами и улыбнулся, снова перенося свое внимание на Келсона, — тот теперь осматривал новый боевой штандарт, который развернули перед ним Дугал и Добрел.

— Не знаю. Может быть. Вообще-то просто удивительно, как многому научился Нигель сам за это лето, пока мы с тобой и Келсон отсутствовали. — Он вздохнул. — Честно говоря, мне не нравится, что вы с Дугалом отправляетесь на север.

— Ну, бог даст — война скоро кончится, мы победим и воссоединимся.

Ни он, ни Морган не стали упоминать о том, что каждый воин таил в глубине души, никогда не говоря об этом вслух: что даже в случае самой славной победы вернутся не все, кто ее завоевывал, и не всем удастся воссоединиться, по крайней мере, в этой жизни. Но об этом не говорили, поскольку считали, что словом можно навлечь беду. Будучи епископом, Дункан мог бы посмеяться над подобным суеверием, но как солдат он и сам предпринимал эту предосторожность. А сегодня он был именно солдатом, и внешне, и в манерах.

На нем не было ни сутаны, ни риз, ни каких-либо других внешних атрибутов, говорящих о его епископском звании. Из-под латного воротника свисал простой серебряный крест, который мог принадлежать любому набожному человеку, а епископский перстень скрылся под расшитой перчаткой. На нем были обтягивающие замшевые бриджи, высокие сапоги, камзол буйволовой кожи и плащ в яркую клетку цветов клана Мак-Лайнов. Перекрещенные меч и епископский посох на его изукрашенном щите говорили о его двойственном статусе, но чтобы рассмотреть их, нужно было подойти совсем близко.

Шлем уже более отчетливо выражал оба звания Дункана, — поскольку был охвачен герцогской короной, а над глазами, спускаясь к носу, на нем располагался стальной крест, — но шлем пока что висел притороченным к седлу лошади Дункана, дымчато-серой кобылы, избранной за выносливость и ровный ход. Ее держал под уздцы оруженосец, поблизости от Дункана и Джодрела.

— Лето быстро пройдет, — сказал Морган после недолгого молчания. — Риченда обещала продолжать работу с Нигелем и присылать нам отчеты о его успехах. А когда мы справимся с делом, я тебе пришлю того прекрасного вина, что мы пили прошлой ночью за наше общее здравие!

Он хлопнул Дункана по плечу, и тот машинально улыбнулся в ответ, а потом перевел взгляд на въезжавших во двор всадников.

— Эй, это архиепископ приехал благословить войско! Думаю, нам лучше поспешить выразить ему уважение.

— Ага… но ты ведь первые мили проедешь вместе с нами?

— Конечно. Ну, его благословение — вам на пользу… однако не дашь ли ты благословение мне, прежде чем отправишься?

Дункан удивленно вздернул бровь, потом, ничуть не смутившись, усмехнулся.

— Я польщен, Аларик! Ты никогда прежде не просил об этом!

— Когда в последний раз мы отправлялись в большой поход, ты еще не был епископом, — Морган застенчиво улыбнулся. — Ты даже не был слишком уж хорошим священником, насколько я помню, — ну, то есть в том, что касается Церкви.

— Ну, это все формальности, — пробормотал Дункан, быстро снимая правую перчатку и оглядываясь по сторонам, чтобы выяснить, не наблюдает ли кто за ними. — Я все равно польщен. Я думаю, нам не стоит привлекать к себе излишнего внимания, так что на колени становиться ни к чему… просто наклони голову.

Келсон и Нигель в это время направлялись в большой холл, идя по обе стороны от архиепископа, так что общее внимание было приковано к королю, — что было явной удачей, поскольку солнце, вспыхнувшее на камне епископского перстня Дункана, пробудило в обоих Дерини слишком сильные воспоминания. Морган судорожно вздохнул, ощутив в душе отголосок прежнего страха, и тут же быстро опустил голову и отвел глаза. Эти воспоминания были слишком интимными, слишком драгоценными, чтобы делиться ими с кем-то кроме Дункана.

Этот перстень еще шесть месяцев назад принадлежал епископу Истелину; он был срублен с его руки по приказу Эдмунда Лориса, и послан Келсону, вместе с пальцем Истелина, — как сообщение о горячем желании Лориса начать, вместе с союзной ему Меарой, глобальную войну против Дерини Келсона. Келсон отказался капитулировать, и за пальцем Истелина последовала его голова; и тогда Дункан заявил, что примет в качестве епископского кольца только перстень замученного Генри Истелина.

Но это кольцо было не только символом епископского звания; в нем таилась сила. И когда настал день посвящения Дункана, мысль о том, что он наденет перстень замученного епископа, завладела всем его сознанием, — по крайней мере, в утро церемонии. Морган утверждал, что видел нечто пугающее. Потом они объединили свои силы Дерини, чтобы выяснить, что отпечаталось на перстне, — и позже могли лишь сказать, что видели святого Камбера.

Магия Камбера таилась в самом золоте — оно было сосудом причастия, прежде чем превратилось в кольцо Истелина, — и металл, похоже, сохранил кое-что от своей прежней священной природы, несмотря на то, что прошел через огонь тигля и ковку, превращаясь из святой чаши в освященный перстень. И слабый отзвук этой особой магии окружил их обоих, когда Дункан легко коснулся ярких золотистых волос Моргана.

— Милостью Божией благословляю тебя, ныне и вовеки, — тихо произнес Дункан, чертя большим пальцем крест на лбу Моргана. — Именем Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Мгновение миновало, они направились во двор, и Дункан широко шагал к ожидавшим его солдатам, а Морган поспешил вслед за Келсоном. Архиепископы Браден и Кардиель, епископ Арилан, Нигель и группа придворных провожали войско. Но никого не удивило то, что королева Джехана отсутствовала.

Когда Дункан приблизился к центру переднего ряда, один из пограничных барабанщиков Дугала ударил в барабан. По этому сигналу барон Джодрел развернул новое боевое знамя, и яркий шелк засиял на солнце. Дункан придержал ткань, чтобы она не коснулась камней, и они с Джодрелом преклонили колена у нижней ступени, а солдаты замерли в салюте перед двумя архиепископами, приблизившимися для благословения.

— Omnipotens Deus, qui es cunctorum bencdicto et triumphantium fortitude… — начал Браден; он и Кардиель возложили руки на знамя, а Дункан и Джодрел опустили головы.

— Милостивый Боже, ты, который благословляет всех, который дает силу тем, кто восхваляет Тебя, — в Твоей бесконечной доброте услышь наши молитвы, и с небес Твоих благослови это знамя, идущее в битву, чтобы стало оно источником силы и победы над воинственными и восставшими народами. Вооружи нас Твоей силой, вселяющей страх во врагов Твоего избранника, короля Келсона…

Браден продолжал, а Дункан тем временем смотрел на одну из красных роз, разбросанных по сине-белым полосам штандарта. Розы символизировали верность Мак-Лайнов, а лев Халдейнов на красном поле, рядом с древком, означал, что король Келсон поддерживает клан.

Когда Кардиель окропил знамя святой водой, Дункан коснулся шелка губами, и оставался коленопреклоненным, пока Келсон спускался по ступеням, чтобы присоединиться к архиепископам. Когда король также на мгновение возложил свою монаршую руку на знамя, полсотни копий взметнулись в салюте.

— Примите это знамя, благословленное небесами, — сказал Келсон, помогая Джодрелу поднять штандарт. — Пусть оно повергнет в ужас наших врагов, и пусть Господь поможет тем, кто следует его пути, сохранить его незапятнанным.

— Аминь, — откликнулись Браден и Кардиель.

Лев Халдейнов затанцевал на ветру, когда Дункан отпустил шелк и лазурная и белая полосы с розами Мак-Лайнов мантией легли на его плечи. Дункан серьезно склонил голову, принимая плоскую золотую цепь, которую Келсон надел ему на шею, потом протянул королю сложенные руки — знак принятой присяги.

— Будь нашим полководцем на севере, герцог Дункан, — сказал король, сжимая руки герцога своими и одновременно поднимая Дункана на ноги.

— Повинуюсь, сеньор, и буду служить тебе верно, всей моей честью и моей жизнью!

— Кассан! — закричали воины Дункана, колотя копьями о щиты, когда король и герцог расцеловались.

Дункан и Джодрел со знаменем вернулись к строю. Дугал, на рыжеватой кобыле, под стать его волосам, ждал их чуть в стороне, держа в поводу серого коня Дункана.

Он усмехнулся, когда Дункан вскочил в седло и махнул рукой Келсону и Моргану, которые уже направились к своим коням, — их ожидал небольшой эскорт, который также должен был первые несколько миль пройти вместе с войском. На лестничной площадке стоял Нигель, к которому присоединились все три его сына. Они, епископы и небольшая группа не слишком знатных придворных наблюдали за тем, как король с Дунканом и Дугалом поворачивают вслед за кассанскими копьеносцами, которые уже исчезали за воротами.

— Ну, что ж. Отправились, — сказал Нигель Коналу, стоявшему со сжатыми губами и мрачным лицом. — Эй… что у тебя за лицо? Вообще-то мне казалось, что ты хотел отправиться вместе с Келсоном и Алариком.

— Он не смог, — сообщил тринадцатилетний принц Рори, нахально улыбаясь. — Пэйн спрятал все его верховые сапоги.

— Рори! Ты говорил, что не скажешь! — крикнул Пэйн, лягая брата в лодыжку и тут же ныряя между ним и отцом, потому что Конал бросился на него, сверкая глазами от ярости. — Папа, не разрешай ему бить меня!

— Конал!

После окрика Нигеля Конал неохотно опустил кулак, но явно не собирался спускать девятилетнему брату то, что тот так задел его юношескую гордость. Несколько мужчин, слышавших все, едва сдержались, чтобы не расхохотаться, а один, не вытерпев, сбежал в сторонку, чтобы просмеяться. Конал с трудом сдерживал гнев.

— Лучше бы ты его наказал, отец, — проговорил он сквозь стиснутые зубы. — Или я сам это сделаю. Клянусь!

— Ты ничего не сделаешь без моего разрешения, сэр! — возразил Нигель. — Ты взрослый мужчина, черт побери! Ты почти в два раза старше Пэйна и больше его. Я уверен, это просто детская… Прекрати! — рявкнул он, поскольку Пэйн снова просунул голову между ним и Рори, чтобы показать язык старшему брату. — Прекрати, пока я сам тебе не врезал! И не прикидывайся невинной овечкой!

Нигель схватил мальчика за руку повыше локтя и встряхнул так, что Пэйн заметно побледнел и сник, утратив всякое желание дразнить брата. Нигель тем временем продолжал:

— Если ты и дальше будешь вести себя так, вряд ли я стану сердиться на гнев Конала. Возможно, я позволю ему наказать тебя. А теперь — где ты спрятал его сапоги?

— Это нечестно, отец, — прошептал мальчик. — Почему только Конал отправится на войну с Келсоном? Почему мне нельзя?

Нигель вздохнул и отпустил руку сына, и даже Конал после этих слов, похоже, поостыл.

— Мы уже говорили об этом, сынок. Коналу необходим боевой опыт. Он следующей весной будет посвящен в рыцари. А твое время еще придет.

— Но герцог Аларик берет с собой Брендана, а ему еще и семи нет!

— Брендан будет пажом своего отчима, — терпеливо сказал Нигель. — Ты и Рори будете моими пажом и оруженосцем. Ты же знаешь, я назначен регентом на время отсутствия Келсона.

Пэйн нервно переступил с ноги на ногу и уставился на собственные башмаки, пытаясь не слишком громко сопеть.

— При дворе скучно, — пробормотал он.

Нигель улыбнулся.

— Боюсь, такова в целом жизнь принца, сынок. Но это необходимо. Когда король уходит на войну, он чувствует себя намного спокойнее, если знает, что кто-то вместо него «скучает при дворе», — кто-то, кому он может доверять. Спроси Келсона, я уверен, он скажет то же самое. Рори, мне кажется, понял. Верно, Рори?

Тринадцатилетний Рори изобразил улыбку.

— Да, сэр. Однако тут не будет и вполовину так интересно, как с Келсоном. Я мог бы отправиться с ним. Мне почти столько же лет, сколько было ему, когда он стал королем. А там будут славные битвы, правда, Конал? Тебе повезло!

Конал, понявший, что руководило его младшим братом, смягчился, и решил, что вполне может быть снисходительным.

— А, так вас беспокоит слава, вот как? — сказал он, изображая на лице изумление и глядя сверху вниз на обоих младших братьев по очереди. — Вы что, боитесь, что вам ее не хватит?

Оба мальчика смутились и что-то забурчали себе под нос, а Конал перевел взгляд на отца и подмигнул.

— Ну, младшее поколение, если это все, что вас беспокоит, я обещаю завоевать столько славы, чтобы ее хватило на всех нас! Может, это не так хорошо, как повоевать самим, но все же лучше, чем ничего, верно? А пока меня не будет, вы действительно понадобитесь отцу.

— Они могут помочь мне прямо сейчас, если им это интересно, — сказал Нигель, кладя руки на плечи мальчиков и взглядом благодаря Конала. — Господа, знаете ли вы, что через несколько дней к нам прибывает посольство Торента?

— Ну и что? — буркнул Пэйн, когда Нигель повлек их с Рори назад в холл.

— В том, что молодой король Лайем приезжает для того, чтобы подтвердить свою вассальную преданность Келсону, как своему лорду, — продолжил Нигель. — И его брат будет в составе посольства. Лайему десять лет, как я уже говорил, а Роналу шесть. Им, вероятно, будет так же скучно, как и вам. Может, вы придумаете какие-то развлечения на время их пребывания у нас?

Конал отстал от отца и братьев и задержался на площадке, не обращая внимания на все еще толпившихся неподалеку придворных.

Подумав, он решил, что не может сердиться на Пэйна за его выходку. На самом деле это было нечто вроде комплимента. Младшие браться всегда стремятся подражать старшим и пытаются соперничать с ними — а Конал, в конце концов, действительно намеревался завоевать славу в этом походе.

Отряд Дункана ускакал уже давно, однако… ему очень хотелось бы еще раз увидеть его. Возможно, с замковой стены он сможет бросить на них последний взгляд.

О, настанет день, и это он сам поведет армию, чтобы сокрушить врагов Гвиннеда!

Он бегом пересек двор, и, добравшись до вершины винтовой лестницы, ведшей к парапету над сторожкой у ворот, изрядно запыхался, — но он был вознагражден открывшимся ему зрелищем: передовой кассанский отряд мчался по равнине на север от города, яркие знамена развивались над всадниками. Основные части сил Кассана ждали своего герцога за рекой, чтобы присоединиться к нему.

Конал смотрел вслед отряду, пока тот не скрылся с глаз окончательно, и гадал, кто мог бы смотреть ему вслед, когда через несколько дней вторая часть армии двинется в поход.

Но до начала славного похода приходилось вернуться к скучным придворным обязанностям, на которые так горько жаловался Пэйн, — хотя с прибытием посольства скуки должно было поубавиться. Огромный тронный зал был переполнен людьми, несмотря на отбытие отряда Кассана за несколько дней до того. Юный Лайем, король Торентский, вел себя в полном соответствии с протоколом, но шестилетнего принца Ронала почему-то не было видно.

— Принц Ронал простудился и болеет уже несколько недель, — сообщила королю его мать Мораг, гордо и даже надменно глядя на человека, убившего ее брата и ее мужа. — Я решила, что лучше не подвергать его трудностям двухнедельного путешествия. Я уже потеряла одного сына в прошлом году.

Это было намеком на смерть молодого короля Алроя прошлым летом, при обстоятельствах, показавшихся странными большинству знатных людей Торента, в том числе и матери короля, — они решили, что к этому причастен Келсон, и что он скорее всего пустил в ход магию. Келсон, твердили слухи, испугался, что молодой Алрой может, войдя в возраст, представить угрозу Гвиннеду. На самом же деле четырнадцатилетний Алрой просто сломал шею, упав с лошади, — вполне обычный несчастный случай, и Келсон узнал об этом лишь несколько недель спустя.

— Нам понятна ваша материнская забота о младшем сыне, миледи, — серьезно ответил Келсон, радуясь, что его собственная мать отклонила приглашение участвовать в церемонии встречи. Король был облачен в полные доспехи Халдейнов, в алую мантию поверх золоченой церемониальной кольчуги, с короной на голове. — Однако мы должны усомниться в мудрости такого решения — оставить столь драгоценного ребенка без должной защиты. К тому же вы получили повеление представить нам обоих принцев, в знак вашей преданности.

— Вам нет нужды тревожиться за принца Ронала, — возразила Мораг. — С ним его дядя, герцог Махаэль, он выполняет роль стража в мое отсутствие. А присутствие здесь мое и моего старшего сына должно быть достаточным знаком преданности, даже для Халдейна!

Возмущенный ропот пробежал по толпе придворных, но Келсон никак не проявил неудовольствия. И ничем не дал понять, что хотел бы слышать подсказку Моргана или Нигеля, стоявших по обе стороны трона. Мораг и отсутствующий принц Ронал неожиданно превратились в две совершенно разные проблемы, но лишь одна из них требовала немедленного решения. Мораг была Дерини, как и ее покойный брат Венцит, а потому оставалась невосприимчивой к тому мысленному давлению, которое Келсон или Морган могли приложить к другим воинствующим личностям, — но нельзя было допускать, чтобы она помешала клятве верности Лайема.

Что касается принца Ронала — был или нет он действительно настолько болен, чтобы не выдержать поездки, неизменным фактом являлось то, что он был следующим наследником престола после Лайема, и находился в руках герцога Махаэля, у которого не было причин любить человека, убившего его брата. Если с Лайемом что-нибудь случится, следующий король Торента окажется под полным контролем Махаэля, — и еще в его распоряжении будут восемь лет обладания всеми силами Торентской Короны, от имени юного короля Ронала.

— Хорошо, миледи, — спокойно сказал Келсон. — Мы поверим вашему слову… пока.

Его взгляд обратился к юному Лайему, стоявшему рядом с матерью; несмотря на заметное напряжение, он выглядел истинным королем — в тяжелой красновато-коричневой мантии и маленькой короне. Мальчик был таким же рыжеволосым, как Венцит, но глаза у него были черными, как у смуглой красавицы Мораг. И хотя этому парнишке было всего десять лет, Келсон ощутил в нем жесткую, мощную защиту. Что ж, Лайем Торентский становился Дерини, и с этим следовало считаться.

— Лайем Торентский, мы приветствуем тебя при нашем дворе, — официально произнес Келсон. — Готов ли ты, перед Богом и всеми этими свидетелями, принести вассальную присягу за Торент и поклясться нам в своей верности, как это было между твоим отцом и нами?

Мальчик наклонил голову в коротком жесте согласия.

— Я готов, милорд.

При этих словах Келсон глянул в сторону, на епископа Арилана, которого просил помочь в принятии присяги, — поскольку Арилан был Дерини и мог полностью закрыться от любых попыток воздействия со стороны Мораг, — не открывая при этом, кто он таков. Когда Арилан вышел вперед, а следом за ним двинулся с места маленький Брендан Корис с Евангелием в руках, Лайем бросил на мать неуверенный взгляд.

Но Келсон встал, и юный король спокойно приблизился к трону, грациозно опустился на колени, на подушку, поднесенную Пэйном. Он обеими руками снял корону и передал ее Пэйну, в то время как Арилан держал перед ним книгу, — потом положил обе ладони на изукрашенный драгоценными камнями переплет.

Но прежде чем Лайем успел открыть рот, Келсон поднял руку.

— Миледи Мораг, мы просим и вас тоже преклонить колени, чтобы присоединиться к клятве вашего сына в качестве регента.

Он почувствовал, как Мораг едва не откусила собственный язык, зажав его между стиснутыми зубами, — но, не произнеся ни звука, она шагнула вперед и опустилась на колени рядом с сыном, чуть позади него. Когда она положила руки на плечи Лайема, ее глаза сверкали, как обсидианы, и она надменно вскинула голову, всем своим видом выражая презрение двору убийцы ее брата.

— Нужна ли вам моя помощь в принесении клятвы, сир? — спросил Арилан, обращаясь к Лайему, — так тихо, что никто, кроме юного короля, не мог его услышать.

Лайем покачал головой, потом взглянул на Келсона.

— Я, Лайем, король Торента и всех его земель, даю клятву и становлюсь вашим вассалом душой и телом. Я клянусь хранить верность и служить вам, по доброй воле и без обмана. Да поможет мне Бог.

Когда он поцеловал священную книгу, Арилан передал ее Келсону, который точно так же положил на переплет обе ладони.

— Мы, в свою очередь, сообщаем всем, что мы принимаем в качестве своего вассала короля Лайема Торентского и все его земли. И мы обещаем ему защищать его и его подданных всеми нашими силами, по доброй воле и без обмана. И да поможет мне Бог.

Он также прикоснулся губами к святой книге, а потом взял корону, которую продолжал держать Пэйн, и поднял ее над головой Лайема.

— Прими из наших рук этот символ, значение которого мы сегодня подтверждаем, — произнес Келсон, надевая драгоценный убор на рыжую голову Лайема. — Носи ее с честью и преданно, чтобы наша клятва не нарушилась.

— Все, в чем я поклялся сегодня, я буду выполнять честно, — ответил Лайем, протягивая Келсону соединенные руки в традиционном жесте верности.

Келсон сжал его руки в своих и поднял Лайема, — но руки мальчика были холодными, несмотря на то, что в зале было очень тепло, и еще холоднее были ониксовые глаза его матери. Когда Келсон с Лайемом обменялись ледяным поцелуем мира, и Лайем повернулся к матери, чтобы помочь ей подняться, Келсон решил предпринять относительно этих двоих кое-какие меры предосторожности. Садясь снова на трон, он короткой сжатой мыслью послал свое намерение Моргану, и тут же почувствовал одобрение Моргана в том, как тот чуть ближе придвинулся к нему. Руки его наставника небрежно легли на рукоятку его широкого меча, и даже Нигель, похоже, внезапно насторожился.

— Еще секунду, ваше величество, — тихо произнес Келсон, заставив Мораг и Лайема, уже направившихся к своей свите, резко остановиться. — Мы должны попросить вас снизойти до еще одного вопроса.

Две пары черных, как ночь, глаз, обернулись к нему, — Лайем был всего лишь удивлен, Мораг преисполнилась подозрений.

— Мы выполнили то, чего требовал от нас протокол, Келсон Гвиннедский, — сказала Мораг, бросая вызов. — Вы должны понимать мое нежелание задерживаться при дворе убийцы моего мужа и моего брата.

Ее открытая враждебность вызвала ропот удивления и негодования среди присутствовавших придворных, но Келсон не обратил внимания на оскорбление.

— Я не намерен судить вас, миледи, — ровно произнес он. — Я не требую вашего одобрения или вашей любви. Я требую только повиновения.

— И я повинуюсь!

Келсон терпеливо кивнул.

— Это верно, что вы выполнили мои требования в присутствии этого двора… но вы не привезли младшего сына, как вам было велено. И у меня нет доказательств того, что юный Ронал действительно слишком болен для того, чтобы совершить небольшое путешествие. Поэтому я намерен настаивать на том, чтобы вы и ваш старший сын на лето остались в Ремуте, как залог хорошего поведения вашего родственника.

— Что?!

— У герцога Махаэля остался наследник Торента, — продолжил Келсон, повышая голос, чтобы пресечь ее попытки высказаться. — Вы поймете, что я не могу рисковать и допустить новый конфликт на моих восточных границах, когда мне приходится подавлять волнения на западных. Вы и молодой Лайем останетесь с моим дядей, принцем Нигелем, и вам будет позволено без помех связаться с герцогом Махаэлем, чтобы сообщить о том, что вы пребываете в полной безопасности, — но вы пробудете здесь по меньшей мере до осени, когда я вернусь обратно. Ваш брат, я думаю, несколько смягчится, узнав об этом.

На мгновение ему показалось, что Мораг воспротивится, однако сестра его старого противника была достаточно мудра, чтобы понять, что сейчас в этом нет смысла. Она лишь высказала вполне естественное негодование, какого и следует ожидать от царственной персоны, задержавшейся в гостях против своей воли, и возразила против того, чтобы Лайем размещался в отдельных от нее покоях, — но Келсон понял, что все это было сказано скорее из принципа, чем в реальной надежде заставить его передумать.

Однако он не расслаблялся до тех пор, пока они с Морганом лично не проводили королеву в апартаменты, спешно приготовленные Нигелем. И он призвал Арилана для гарантии того, что Дерини Мораг не пустит в ход свою силу для организации побега, прежде чем будут приняты все необходимые меры. Келсон намеревался оставить королеву на попечении Риченды, когда все будет устроено. Сняв мантию и корону, он вместе с Морганом отправился к Риченде, — убедившись предварительно, что Арилан держит все под наблюдением.

Они нашли герцогиню в прохладе внутреннего садика, — она писала, устроившись под тенистым деревом. Несколько писем и древнего вида свиток лежали на скамье рядом с ней, вместе с чернильницей и воском для запечатывания писем. На одеяле, расстеленном под соседним деревом, няня забавляла весело щебечущую малышку Бриони, которой уже было почти восемнадцать месяцев.

— Добрый день, милорд… сир, — воскликнула Риченда, вставая при приближении Моргана и короля. — Какие у вас мрачные лица! Что-то случилось?

Келсон, скривившись, махнул рукой, предлагая ей снова сесть, а сам опустился на траву у ее ног и скосился на няню.

— Не думаю… пока. Но мне нужна твоя помощь. Аларик, нам бы надо побыть наедине, можно?

Морган велел няне уйти, но смеющуюся Бриони взял на руки.

Он упал на траву рядом с Келсоном, держа ребенка на коленях и строя гримасы, чтобы посмешить малышку. Келсон вздохнул и лег на спину, закинув руки за голову.

— Извини, что помешал тебе писать, — сказал он. — Я пришел попросить об особом одолжении. Я взял в заложники двух Дерини.

Риченда отложила в сторону перо и пергамент и осторожно разгладила юбку на своих коленях. На ней было бледно-голубое платье — Риченда предпочитала этот цвет летом, — и оно делало ее глаза такими же светлыми, как небо, которое Келсон видел сквозь листву над головой. Эти глаза теперь смотрели на него с явным любопытством, но ум Риченды оставался спокойным, как вода высокогорного озера.

— Двое заложников Дерини, — мягко повторила она. — Я ожидала, что их будет трое.

Келсон приподнял голову и довольно долго смотрел на нее, удивленный.

— Ты ожидала, что я возьму заложников?

Риченда осторожно пожала плечами.

— Ну, если хочешь, скорее трех, чем двух. Разве ты не встречал сегодня утром Мораг Торентскую с двумя сыновьями?

Келсон вздохнул и посмотрел на Бриони, теперь ползавшую на четвереньках между ним и своим отцом.

— Она привезла только Лайема. Сказала, что Ронал слишком болен для путешествия, так что она оставила его на попечении Махаэля Арьенольского. Лайем произнес свои клятвы вполне ответственно, но что-то тут не так. А поскольку Ронал в руках Махаэля, я боюсь, он может воспользоваться моим отсутствием и устроить нам неприятности на восточной границе. Я не могу рисковать, раз уж буду все лето в Меаре.

— Понимаю, — сказала Риченда. — Ты опасаешься, поскольку Мораг и Лайем — Дерини, и могут набедокурить здесь, в Ремуте, пока ты в отъезде.

— Или просто сбежать, — ответил Келсон, изумленный, как всегда, тем, как она мгновенно схватила все детали. — Я отправил Арилана, чтобы тот пока наладил меры предосторожности… и я не думаю, что из-за Лайема возникнет много проблем, хотя он становится все сильнее по мере роста. Но пока что он просто мальчик. Не пройдет и недели, и он подружится с Пэйном и Рори.

— Да, это вполне вероятно, — согласилась Риченда. — Но Мораг не ребенок.

— Да уж! И она ненавидит меня. Если до сих пор я и мог в этом сомневаться, то теперь — нет. И боюсь, что, пытаясь бежать, она может замутить умы слуг. Не думаю, конечно, чтобы она могла создать Портал без посторонней помощи…

Риченда покачала головой в ответ на вопросительный взгляд Келсона.

— Нет, это могут очень немногие.

— А это значит, что бежать она может только с чьей-либо помощью, — закончил Келсон.

— Это довольно легко предотвратить, — сказала Риченда.

Келсон устало улыбнулся.

— Я надеялся, что ты скажешь именно это. Думаю, ей захочется, чтобы рядом были какие-то женщины… ну, пусть не прямо сегодня. Ты сможешь присмотреть, чтобы она не натворила чего-нибудь.

— Понятно, — и по ее тону было слышно, что ей немного горько. — Значит, я буду стражем при двух Дерини королевской крови. Я не возражаю, — добавила она, видя, что Келсон насторожился. — По крайней мере Мораг не стыдится того, кем она является.

— И она без смущения использует свои возможности, чтобы изменить свое положение, — сказал Морган, ловя хихикающую Бриони за голую ножку, прежде чем та сумела удрать слишком далеко. — Она сестра Венцита, ее тренировка может быть неслыханной. Мне бы хотелось, чтобы ты была осторожна, Риченда.

Риченда улыбнулась и сложила руки на коленях.

— При всем моем уважении к вам, милорд, я подозреваю, что леди Мораг и я могли учиться у одних и тех же мастеров. Я как раз заканчивала письмо к одному из них, когда вы пришли в мой садик. — Она взяла один из свитков и положила его Келсону на живот. — Я получила это от него несколько дней назад. Это отчет о смерти святого Камбера в Йомейре, сделанный современником.

Келсон резко сел и развернул свиток.

— Смерть Камбера… — выдохнул он, всматриваясь в тесные строчки. — Тут говорится о месте, где он захоронен?

— Семейный склеп Мак-Рори в Кайрори, — ответила Риченда, — ныне он разрушен. Тела там, конечно, уже не было.

— Разрушен, когда его вычеркнули из списка святых?

Покачав головой, Риченда взяла другой свиток.

— Нет. К тому времени, когда он был признан святым, считалось, что он вознесся на небеса во плоти, в подтверждение святости. Однако его сын утверждал, что он перезахоронил тело — хотя так и не сказал, где именно. Он был священником. Однако по каким-то причинам он всегда был против канонизации.

— Неприязнь между отцом и сыном? — спросил Морган, держа Бриону под мышкой и через плечо Келсона заглядывая в свиток.

— Едва ли. Они были очень преданы друг другу.

— Послушайте-ка, вы оба! — пробормотал Келсон, и начал читать вслух: — «Так поступили Джорем Мак-Рори и викарий михайлинцев, вернувшись с поля боя, с телом убитого графа Камбера…» — Он поднял голову. — Кто такие михайлинцы?

— Военный орден рыцарей-священников, — ответила Риченда. — Джорем и еще несколько Дерини, по слухам, состояли в нем. Этот упомянутый викарий — отец Элистер Келлен, последний епископ Дерини.

— Ну, не совсем последний, — усмехнулся Морган, сажая Бриони к себе на плечо. — Мы знаем по крайней мере еще двоих после того.

Келсон фыркнул и снова уставился в свиток.

— Черт, хотелось бы мне отменить войну с Меарой этим летом! Это просто удивительно. Кто, ты сказала, прислал тебе его?

— Я не говорила, но его зовут Азим. Он… — Риченда подняла голову и взглянула на листву, словно ища там верное определение. — Он дядя мужа моей двоюродной сестры… так что по браку мы с ним дальняя родня, но я никогда понятия не имела, чем он занимается. Я всегда называла его дядей, хотя и знала, что это неправильно. Но что куда более важно для нас — так это его вступление в рыцари Анвила, в Джелларе. Ты о них слышал, сир?

Келсон кивнул.

— Своего рода рыцари-госпитальеры, так? Они хранят пути в Святую Землю. Весьма яростные воины, и не совсем христиане.

— Именно так, — улыбнулась Риченда. — Они говорят, что происходят от связи мавританок со спасшимися рыцарями Святого Михаила, — михайлинцев изгнали из Гвиннеда в 917 году, так? И так уж получилось, что Камбер, по настоянию его сына Джорема, был похоронен, как было принято у михайлинцев, в темно-синем… — добавила она, глядя на Моргана. — А слуги святого Камбера, орден, основанный в его честь, носят серое…

Морган внезапно поднял голову и присвистнул, а Келсон слегка побледнел.

— Да-да, — негромко сказала Риченда. — Это совпадает с каждым из предполагаемых вмешательств Камбера, о которых нам известно.

Немножко нервно сглотнув, Келсон отпустил свиток, позволив ему свернуться, и вернул Риченде.

— Лучше я не буду читать это сейчас, а то завтра я вместо запада, пожалуй, отправлюсь на восток. Это невероятно! Как ты думаешь, Анвильские рыцари знают, где похоронен Камбер?

— Нет. Но благодаря им мы сможем отыскать его.

— А этот Азим — один из них? — спросил Келсон.

Риченда кивнула.

— Ну, когда ты в следующий раз свяжешься с ним, пожалуйста, скажи ему, что это очень важно для меня, — сказал Келсон, указывая на письма. — И посылай мне сообщения о том, как идут дела, если сможешь.

— Сделаю, сир.

Она хотела что-то добавить, но в этот момент в садик вошел Нигель с Коналом, Пэйном и Бренданом, явно ища Келсона. Конал и Нигель были в кожаных костюмах для верховой езды. Брендан, стараясь показать, что он вполне осознает важность своего нового положения в свите принца-регента, держался чрезвычайно прямо в своем пажеском наряде, но когда Риченда и Морган одобрительно кивнули ему, тут же расплылся в улыбке от уха до уха.

— Надеюсь, я не помешал чему-то важному, — сказал Нигель, когда Келсон обернулся и посмотрел на него. — Но эти новые копьеносцы прибыли наконец из Картмура. Я подумал, ты можешь захотеть взглянуть на них и поговорить с их офицерами, прежде чем они расседлают коней и разойдутся на ночлег. Я вообще-то не был уверен, что они доберутся вовремя и смогут завтра отправиться с тобой.

— Да, наверное, мне лучше пойти посмотреть на них, — сказал Келсон, поднимаясь. — Миледи, я приношу свои извинения за то, что увожу вашего супруга, но думаю, ему тоже не будет лишним увидеть новых солдат, ведь от них могут зависеть наши жизни.

Риченда с улыбкой протянула руки и забрала у Моргана Бриони, — причем обоим явно не хотелось расставаться.

— Мне бы и в голову не пришло помешать моему супругу выполнять свои обязанности, сир, — сказала Риченда. — Кроме того, у меня есть и свои дела. Мне бы очень хотелось повидаться с принцессой Мораг и ее юным сыном.

Она собрала уже запечатанные письма и вручила их Коналу, принявшему бумаги с поклоном.

— Пожалуйста, присмотри, чтобы их отправили немедленно, хорошо, Конал? Ты сможешь сделать это по пути, когда пойдешь следом за его величеством. А ты, Пэйн… ты не будешь так любезен, чтобы отнести вот эти свитки и перья с чернильницей в мои палаты?

Юный Пэйн, явно довольный тем, что был замечен прекрасной Ричендой, заалел и поклонился.

А Конал, идя за Бренданом и взрослыми из сада во двор замка, задумчиво смотрел на письма, вертя их и так, и эдак.

Глава VII Потому что они согласились с одним; они объединились против Тебя.[8]

Войско Халдейна покинуло Ремут на следующее утро, Этой новости не понадобилось много времени, чтобы достичь бунтовщиков в Ратаркине. Келсон и его армия еще и дня не скакали на запад, когда шпионы на быстроногих кассанских конях уже несли сообщение через западные равнины Гвиннеда и через горные перевалы Дрогера и Култейна.

Там уже знали о продвижении армии Кассана на севере и готовились встретить ее. Меарские партизаны засели в Ратаркине сразу же после первой оттепели, и линии их пикетов и яркие шатры лагерей сверкали, как экзотические цветы, среди свежей зелени окружавших их лугов. Обуянные старой мечтой о суверенной Меаре, возможно, даже о восстановлении власти над Кирни и Кассаном, они продержались зиму, прежде всего в ожидании военной поддержки от церковников, а когда до них дошла весть о захвате в плен и убийстве принцессы Сиданы и ее брата, число их увеличилось во много раз; из северных крепостей Кастлеру и Киларден и из расположенных далеко на западе Лааса и Клума подошли новые силы. Пришли также люди с центральных меарских равнин, с гор на востоке; даже с дальнего юга, из Коннаита. К тому времени, когда они узнали о выходе в поход Келсона, перед воротами столицы Меары раскинули лагеря более двух тысяч человек.

Их ряды пополнились еще и за счет трехсот коннаитских наемников: это был роскошный дар самозванного примаса Меары, Эдмунда Лориса, прежнего архиепископа Валоретского, — он мог позволить себе быть щедрым, поскольку, если бы вся эта авантюра удалась, он бы выиграл для себя Кэйтрин, хотя и на духовной, а не мирской почве.

И даже если Лорис платил наемникам серебром, украденным его прихвостнем Лоуренсом Горони из сокровищницы Валорета, то какое до того было дело Меаре? Если Келсон Гвиннедский несправедливо лишил Лориса его поста, — что может быть справедливее, если Лорис использует имущество своей бывшей епархии для отражения Келсона и восстановления своих законных прав?

Лорис также призвал на службу и других, прежде служивших Гвиннеду: это были Григор Дални и Вильям дю Шанталь, соседи предателя Брайса, барона Трурилла, — и едва ли это могло обрадовать Келсона. Были тут и другие, не такой завидной репутации: пограничник Тибальд Мак-Эрскин, Кормак Хамберлин и Тиган О'Дайр — настоящие бандиты, все изгнанные из Гвиннеда отцом Келсона, — но они привели в Меару людей своих кланов, хотя и руководила ими простая алчность, поскольку им была обещана доля в добыче, да к тому же они рвались отомстить Халдейнам.

Итак, все они собрались, по тем разнообразным причинам, которые увлекают мужчин на войну, и теперь готовились начать рискованное предприятие, которое либо освободило бы их от власти Халдейнов, либо ввергло бы их в зависимость на много поколений вперед. И когда в тот нежный майский день солнце приблизилось к зениту, солдаты заняли позиции перед воротами Ратаркина и ждали появления своей королевы; знамена полоскались на легком ветерке, дувшем со стороны ближайшего озера.

Все было готово к встрече королевы. Сразу за воротами, в тени белого шатра с откинутыми боковыми полотнищами, был воздвигнут алтарь, для того, чтобы провести службу, аналогичную проведенной несколько дней назад в Ремуте, — ради победы Меары. Священники, собравшиеся сейчас в павильоне для мессы, предыдущую ночь провели в лагере, выслушивая исповеди. И они знали, что солдаты верят: Бог на их стороне.

Вскоре должен был прибыть архиепископ, чтобы подтвердить эту веру — Эдмунд Лорис, который намеревался отправиться в бой вместе с армией Меары и сам командовать своими епископскими новобранцами и яростными коннаитскими наемниками. Его главнокомандующий и первый помощник, монсиньор Лоуренс Горони, уже скакал вдоль шеренг, ободряя и благословляя солдат, отдавая последние инструкции офицерам и лордам, которые явились, чтобы сражаться за свободу своих земель.

По другую сторону ворот мятежные епископы, поддержавшие Лориса, ждали, когда эскорт меарской королевской семьи отправится из епископского дворца к павильону, — епископы Кешиена и Баллимара, довольно молодые люди, совсем недавно поклявшиеся повиноваться преемнику Лориса на посту епископа Валоретского, Брадини и четверо странствующих епископов: Мир де Кирни, Гилберт Десмонд, Раймер де Валенс, а также Калдер Шиильский, — дядя Дугала Мак-Ардри. К концу дня лишь они, с небольшим гарнизоном, должны были остаться в тылу, чтобы охранять свою царственную леди и ожидать сообщения о поражении Халдейна.

В самом же Ратаркине самозваная королева Кэйтрин Меарская встретилась с остатками своего рода и их лидерами, чтобы провести последнее совещание перед тем, как отправиться на мессу на открытом воздухе. Кэйтрин пригласила всех в большую гостиную в доме епископа, где всю прошедшую долгую зиму собирался ее двор. Однако этим утром все выглядело почти по-домашнему, без особой официальности.

Сидя в лучах солнечного света у самого большого окна комнаты, выглядя в трауре по двум своим убитым детям скорее как монахиня, чем как королева, Кэйтрин скрывала напряженное ожидание, занимаясь тем, что нашивала на плащ старшего сына герб независимой Меары, рядом с его собственным гербом. Владелец плаща, принц Ител, расположился возле камина, помогая своему отцу приладить как следует ножные латы, чтобы те надежно поддерживали ногу, еще слабую после падения с лошади зимой. На обоих были кольчуги из кожи и стали; на плаще Сикарда красовались его собственный герб и герб его супруги, пограничные коты Мак-Ардри и алые символы Меары, на серебряных и золотых клетках.

— Нет, надо потуже, — пробормотал он, когда Ител просунул палец под ремешки, проверяя, хорошо ли они затянуты.

Эдмунд Лорис, выглядевший куда моложе своих шестидесяти лет, расположился в кресле справа от Итела и Сикарда; его верховой костюм и кольчуга винного цвета были почти скрыты под белым плащом, доходившим до лодыжек, с вышитыми на груди и спине большими синими крестами. Он и другие присутствующие слушали, с разной мерой согласия, горячо говорившего человека, примерно вполовину моложе Лориса, на плаще которого красовался герб барона Трурилла. Лорис явно был недоволен его речью.

— Я все равно убежден, что те силы Келсона, что идут с юга, совсем не представляют такой угрозы, как то, что делает Кассан на севере, — заявил барон Трурилл, которому предстояло идти на юг под формальным командованием шестнадцатилетнего Итела. — Я могу разбить Келсона; я могу задержать его, почти не понеся потерь. Я даже готов потерять собственные земли на юге и на востоке, чтобы выиграть для вас время, если нужно. Но в конце концов все это ерунда перед одним неопровержимым фактом: если вы не остановите на севере армию епископа Мак-Лайна, и он соединится с главными силами Халдейна, нам вообще незачем начинать молебен.

Лорис вертел епископский перстень на правой руке, и его синие глаза горели опасным огнем фанатизма. Он негромко сказал:

— Ваши доводы давно всем наскучили, Брайс. Можете вы говорить о чем-нибудь другом, кроме этого нахального священника Дерини?

Сикард наконец окончательно приладил латы и бросил на Лориса резкий взгляд.

— Бога ради, оставьте, Лорис! — раздраженно бросил он. — Брайс не единственный, кто нагоняет скуку. Этот «нахальный священник Дерини» не сходит у вас с языка. Но он и сам может позаботиться о своей душе.

— Вы говорите так, словно его душа ничего не стоит, милорд, — ледяным тоном произнес Лорис.

Сикард, чье терпение явно подходило к концу, устало выпрямился и уперся кулаками в бока, а юный Ител тихонько опустился на скамейку у камина, наблюдая за старшими. Кэйтрин не обращала ни на кого внимания, продолжая шить.

— Душа Мак-Лайна, — заметил Сикард, — не является тем фактором, который определит для нас тяжесть схватки с ним. Тут важны его ум и сообразительность. Если Мак-Лайн в бою таков же, как его отец, — он будет опасным противником, и только это имеет значения до тех пор, пока мы не выиграем битву.

— Он символизирует все то зло, что таится в Халдейнах, — пробормотал Лорис. — Само его существование оскорбительно для меня.

— А твое — оскорбительно для него, архиепископ, — возразил Сикард, хватая свой оружейный пояс и надевая его. — Несмотря на то, что ты иной раз слишком примитивно делишь все на зло и добро, на черное и белое, вполне возможно, что в этом мире есть и вещи серого цвета.

Глаза Лориса опасно сузились.

— Ты осмеливаешься предполагать, что можно иной раз посмотреть сквозь пальцы на то, что делает Мак-Лайн?

— Сикард не предполагает ничего столь ужасного, Эдмунд, — Кэйтрин закрепила нитку и откусила ее. — Не стоит высказываться так поспешно. Мы не враги тебе; и мы не Дерини, мы даже не сочувствуем им. Просто всех немного утомляет то, что ты постоянно выбираешь Мак-Лайна предметом своего гнева, как будто он один ответственен за нынешнюю ситуацию.

Лорис глубоко вдохнул и осторожно, медленно выдохнул, несколько раз согнув и разогнув пальцы при этом.

— Вы правы, миледи, — признал он. — Я иной раз неумерен в своей ненависти. Это слабость.

— Но вполне понятная, уверяю тебя. Ител, все готово, дорогой. — Она встряхнула плащ и протянула его сыну; тот взял его и стал надевать поверх доспехов.

— Я, с другой стороны, — продолжила Кэйтрин, — много лет подогревала свою ненависть к Халдейнам на небольшом, но не менее горячем пламени. Признаюсь, однако, что оно сразу вспыхивает, когда мне напоминают о моей милой Сидане и ее брате.

— О, да. И насколько я помню, король Брион убил вашего первого мужа, не так ли? — мягко произнес Лорис, глядя на Кэйтрин прищуренными глазами.

Кэйтрин с мрачным видом отвернулась к окну.

— Да… И моего первенца, он тогда был совсем еще младенцем… — Она вздохнула и перекрестилась, опустив голову. — Но тогда я была молодой. Теперь я уже не молода. И сын Бриона убил еще двоих моих детей. Если он убьет еще и Итела, все будет кончено. Даже если мы с Сикардом останемся в живых, я слишком стара, чтобы обзаводиться новым потомством.

— Господь не допустит этого, — без особой уверенности произнес Лорис. — Но если такое все же случится, есть еще одна ветвь королевского рода Меары, род Джедаила. И я полагаю, есть еще младшая линия, ведь так? Рэмси Клумский, да?

Грубая бесцеремонность его слов лишила всех членов Меарской королевской семьи дара речи. Кэйтрин побелела так, что ее кожа стала почти одного цвета с платьем и чепцом; Сикард застыл на месте. От красивого лица юного Итела отхлынула кровь, и принц, откинувшись на спинку скамьи, безмолвно смотрел на своих родителей, и его светлый плащ внезапно стал похож не на гордое боевое знамя, а на похоронный саван.

— Ох… да ты просто грязный ублюдок, Лорис! — прорычал Брайс, утешающим жестом опуская руку на плечо юноши и сверля архиепископа взглядом. — Что ты болтаешь!

Лорис в ответ лишь пожал плечами, внимательно рассматривая свои холеные руки.

— Не дерзи, Брайс, — сказал он наконец. — Мы обязаны быть реалистами.

— Отлично, — сказал Сикард, справляясь наконец с собой. — Так будем же реалистами. Джедаил священник. Если даже ему придется занять место Итела, линия на нем прекратится. И ни к чему напоминать о том, что в Рэмси течет кровь та же кровь, что и в Келсоне, только по младшей ветви.

— Ну, об этом незачем знать тем, кто будет защищать Меару, — спокойно ответил Лорис. — А старшей ветви Джедаила вовсе ни к чему обрываться на нем самом. Она может продолжиться точно так же, как продолжилась линия Халдейнов, когда Синхил Халдейн, священник, восстановил трон Гвиннеда двести лет назад.

— Как это произошло? — спросила Кэйтрин.

Лорис позволил себе легкую усмешку.

— Обеты священника могут быть сняты с него, как были сняты с короля Синхила. Я уже говорил с ним об этом, и он согласен.

Сикард, обменявшись негодующим взглядом с Ителом и Брайсом, засунул большие пальцы рук за оружейный ремень и с отвращением отвернулся.

— Полагаю, ты даже не подумал о том, что это несколько преждевременно?

— Нет, всего лишь предусмотрительно, — ответил Лорис. — Если, конечно, вы не предполагаете, что Меара окончит свое существование со смертью основного наследника. — Он холодно улыбнулся. — Ну, конечно, ты ведь не королева, верно, Сикард? Ты лишь муж королевы. Три поколения королев боролись за сохранение прав престолонаследия, но ты имеешь с этим дело меньше двух десятков лет, да и то, извини за напоминание, лишь в роли принца-консорта. Так что от тебя едва ли можно ожидать понимания.

Ошеломленный Сикард резко повернулся; Брайс яростно пнул одно из длинных поленьев, лежавших с краю в камине, пустив фонтан искр, и тоже обернулся к архиепископу.

— Лорис, даже если бы ты действительно был архиепископом… ты просто надутый осел! — рявкнул он, протягивая руку и останавливая Сикарда. — Нечего удивляться, что тебя выкинули из Гвиннеда!

— Придержи язык, Трурилл!

— Брайс, прошу! — вмешалась Кэйтрин. — Сикард, умоляю тебя…

— Простите, мадам, но дело зашло слишком далеко, — возразил Брайс. — Мы намерены выиграть битву, Лорис. Если, конечно, ты и твои чертовы коннаитские наемники сделаете то, чего от вас ожидают.

— Они сделают то, за что им заплатили, — сухо ответил Лорис. — И если армия под командованием милорда Сикарда сделает то, что она должна сделать, Мак-Лайн окажется в ловушке, из которой невозможно будет сбежать.

— Он и не сбежит! — рявкнул Сикард.

— Так же, как не сбежал тот мальчишка Мак-Ардри, когда ты отвечал за него прошлой осенью? — поинтересовался Лорис.

Юный Ител покраснел и резко вскочил на ноги.

— Я убью этого Дугала Мак-Ардри! — закричал он.

— Ты отправишься со мной и Брайсом навстречу Халдейну, — возразил его отец. — Я сам разберусь с моим дорогим племянником… и с Мак-Лайном.

— Ты можешь достать этого парнишку, — сказал Лорис. — Ты можешь даже управиться с Мак-Лайном на поле боя… хотя я надеюсь, что тебе не придется убивать его в открытую. У меня кое-что приготовлено для нашего дорогого епископа-герцога Дерини. Если он попадется в мою западню, он мой!

— Да уж, пожалуй, для тебя самого будет лучше, если ты доберешься до него первым, — с отвращением сказал Сикард и отвернулся.

Они еще несколько секунд сердито перебрасывались словами, но уже остывая, — и наконец стук в дверь возвестил о прибытии епископов Креоды и Джедаила, в алых ризах поверх обычных священнических облачений. Старик Креода в своих епископских регалиях выглядел именно почтенным жрецом, но на Джедаиле риза казалась скорее королевской мантией, нежели чем-то церковным; он наклонился и поцеловал свою тетушку в щеку, и его серебристые волосы вспыхнули короной над его головой, когда он вошел в круг солнечного света. Если он и заметил явно прохладные взгляды Итела и Брайса, то не дал этого понять.

— Ваше королевское величество, — произнес Креода, торжественно склоняясь перед Кэйтрин, — ваш эскорт готов. Ваши подданные ждут вас.

Кэйтрин, бросил на Лориса уничтожающий взгляд, встала и расправила юбку платья.

— Благодарю вас, епископ Креода. Мы готовы.

Пока она поправляла маленький чепец, прикрывающий ее седые волосы, Сикард принес с другого конца комнаты ее шкатулку и опустился перед королевой на одно колено, чтобы ей удобнее было взять из шкатулки корону. Когда Кэйтрин надела ее, рубины и сапфиры, усыпавшие золотой обруч, вспыхнули в солнечном свете, наделив бледное, усталое лицо истинно королевским величием. В это мгновение она и выглядела королевой до самых кончиков ногтей, и все присутствовавшие в комнате опустились в знак почтения на колени — даже Лорис.

— Вы будете править суверенной и обновленной Меарой, миледи… я клянусь в этом! — воскликнул Брайс, пылко целуя руку Кэйтрин.

— Да, мадам, так будет! — с энтузиазмом поддержал его Креода, а за ним и Джедаил, и — куда более сдержанно — Лорис.

Затем ее супруг повел ее к выходу из гостиной; Лорис и его клирики шли следом, за ними — Брайс и Ител, тихонько говоря между собой о чем-то и то и дело поглядывая на гордого архиепископа, шествовавшего перед ними.

Глава VIII Несется конница, сверкает меч и блестят копья.[9]

Все последующие недели быстро дали почувствовать всю суровость войны как бунтовщикам, так и сторонникам Халдейнов. Понимая, что соединение армий Кассана и Халдейнов развеет все надежды Меары, в соответствии с разработанной стратегией преследования и заманивания в ловушку Брайс и Ител поспешили на юг и восток, чтобы тянуть время и задержать продвижение Келсона, в то время как Сикард и главная часть армии Меары играли в кошки-мышки на севере, начиная маневры, которые, как они надеялись, завлекут в капкан кассанских новобранцев под командованием Дункана. Первые стычки противников оказались совсем не такими, как ожидали полководцы Гвиннеда, и в особенности был изумлен сам Келсон.

— Я думал, мы столкнемся с более традиционным сопротивлением здесь, на юге, — сказал он Моргану, когда они отразили очередной ночной налет на их лагерь. — Мы еще ни разу не видели достаточно большого отряда, всего сотня-другая человек. Я начинаю сомневаться, имеем ли мы вообще дело с армией как таковой.

Морган, стиснув зубы, наблюдал за тем, как сержант-улан приканчивает гнедую кобылу, — одну из почти дюжины лошадей, которым противник перерезал поджилки во время налета. Кровь черным фонтаном хлынула в свете фонаря, и юный Брендан уткнулся лицом в бок приемного отца.

— Не думаю, что это армия, мой принц, — мягко сказал Морган, утешающе поглаживая Брендана по золотым волосам. — Каждым из налетов явно руководил другой командир. Полагаю, этот Сикард разбил по крайней мере часть своей армии на самостоятельные отряды, надеясь измотать нас этими мелкими стычками. Это типично пограничная тактика.

— Сир! Ваше величество! — К ним бежал оруженосец Келсона, Джэтем. — Герцог Эван взял пленного, но тот уже умирает. Если хотите что-нибудь узнать от него, вам бы лучше поспешить.

Они побежали следом за Джэтемом туда, где армейский хирург усердно трудился над бледным до синевы человеком в пограничных доспехах и пледе, пытаясь остановить кровь, хлеставшую из раны в его животе. Человек дышал с трудом, скованный болью, и его руки непроизвольно хватались за бандаж, который хирург прижимал к ране. Архиепископ Кардиель стоял на коленях возле головы раненного. Келсон тоже опустился на колени и взял в руки голову несчастного. Тот попытался уклониться.

— Ничего не выйдет, сир, — сказал хирург, отец Лаел, хватая пленного за запястья, чтобы остановить беспрерывное движение рук, в то время как Морган присел на корточки по другую сторону от лежащего и просунул одну руку под пропитанную кровью повязку, а другую — под кожаную куртку, чтобы проверить, как работает сердце.

Сопротивление раненного ослабло, когда Келсон начал блокировать боль, — но скорее из-за того, что его состояние совсем ухудшилось, чем из-за замедления агонии. Кровь толчками вытекала между пальцами Моргана с каждым ударом сердца — Морган далее удивился, как этот человек сумел прожить так долго, и в отчаянной попытке хотя бы ненадолго отсрочить неизбежное погрузил руку еще глубже в рану, призывая свой лекарский дар.

— Нет… я его теряю, — прошептал Келсон, прикрывая глаза и пытаясь проникнуть сквозь барьеры угасающего сознания, — но там уже сгущалась тьма смерти.

— Я тоже, — откликнулся Морган.

Он сделал все, что мог, чтобы влить энергию в чужое тело, и почувствовал, как сила всколыхнулась в нем, — но внезапно выпрямился и резко глотнул воздух, как вытащенная из воды рыба. Они опоздали.

Он прекратил попытки, и ощущение силы растаяло. Раненный чуть повернулся, тихонько вздохнул — и затих. Морган не пытался вмешаться в действия Келсона; он лишь на мгновение прикрыл глаза, возвращаясь в обычное состояние, и совершенно не беспокоясь о том, что подумают окружающие.

— Н-да… — прошептал Келсон, напряженный и даже слегка негодующий. Он поднял голову и несколько раз моргнул, с трудом фокусируя взгляд на лице Моргана. — Это был человек Григора Дални. Черт, я и не знал, что и этот меня предал!

Вздохнув, Морган снял руки с мертвого тела. Он был весьма признателен Коналу за кувшин с водой и полотенце, которые тот поспешил принести.

— Ты действительно удивлен этим, мой принц, если учесть ту пограничную тактику, с которой мы столкнулись? — проворчал он, машинально отмывая руки и продолжая настраивать сознание на обычную деятельность.

Герцог Эван поднял обрывок окровавленного пледа.

— Ну, здесь и еще один пограничный знак, сир. Аларик, узнаешь рисунок?

Морган отрицательно качнул головой. Эван скривился и набросил плед на лицо мертвеца.

— Мак-Эрскин. А один из моих разведчиков клянется, что видел старого Тегана О'Дайра. Сикард собрал к себе всех чертовых уродов!

— Больше похоже на то, что это Брайс Трурилл их собрал, — возразил Келсон, устало поднимаясь на ноги. — Он и Григор Дални всегда были как две горошины в одном стручке.

Морган молча вытер руки, повесил полотенце на плечо Конала, благодарно кивнув, но когда несколько ночей спустя они связались с Дунканом в глубоком трансе Дерини, он передал возникшие у него и Келсона подозрения.

«Мы подозреваем, что главная часть армии Меары совсем не на юге, — сказал он Дункану. — До сих пор мы сталкивались только с отдельными бандами — около ста человек, и только, и они ни разу не нападали открыто. Сикард должен был отправить главные силы на север, навстречу тебе».

«А Брайс и его приспешники тем временем задерживают вас? — откликнулся Дункан. — Да, это возможно. Мм еще не столкнулись с главными силами, хотя и ясно, что она неподалеку. Они стараются не допустить, чтобы наши силы встретились».

«Это точно, — согласился Морган. — Где ты сейчас?»

«К югу от Килардена, на большой равнине. На нас тоже нападают по ночам малыми группами… по большей части коннаитские наемники, хотя мы видели и епископских рыцарей. Джодрел прочитал у них в умах, что ими командуют Горони и Лорис».

— А где же сам Сикард? — вслух сказал Келсон, когда контакт прервался, и он стал следить за тем, как Морган готовится снять защиту. — Если мы его не видели, и Дункан его не видел…

Морган покачал головой, отказываясь от обсуждения, пока он занят, задул свечу, стоявшую на походном столе между ними и надел на руку кольцо с печаткой, которое он только что использовал как точку концентрации. Вокруг них, едва видимый в красноватом свете фонарей, висевших снаружи вокруг шатра, мягко поблескивал серебром купол защиты, воздвигнутый на время переговоров. Серебро засветилось чуть ярче, когда Морган поднял ладони до уровня плеч, чуть развел их в стороны и медленно, сосредоточенно вдохнул.

— Ex tenebris te vocavi, Domine, — шепотом произнес Морган, медленно поворачивая руки ладонями вниз. — Те vocavi, et lucem dedisti. Из тьмы призываю Тебя, Господин. Я обращаюсь к Тебе, дающему свет. Самые ничтожные из Твоих слуг послушны Твоей воле. Пусть будет так по воле Твоей…

Когда он опустил руки, свет купола поблек и угас, оставив лишь четыре пары полированных кубиков размером с игральную кость, сложенных столбиками на столе, белые поверх черных.

Когда Келсон потянулся к ним, чтобы убрать, два столбика опрокинулись и упали на покрытый соломенными циновками пол шатра, поскольку без поддерживающей их силы магии утратили баланс. Морган опустился на свой стул и вздохнул, с утомленным видом потирая двумя пальцами переносицу, — а Келсон сложил кубики защиты в красную кожаную шкатулку.

— Каждый раз все труднее, а? — пробормотал Келсон, ставя шкатулку рядом с погасшей свечой.

— Нет, просто я сегодня устал больше обычного, — Морган снова вздохнул и с трудом улыбнулся. — Хотя вообще-то это никогда не было легко, и этот дар не приспособлен к тому, чтобы его использовать на таких расстояниях… по крайней мере, не так часто.

Он закрыл глаза и начал мысленно начитывать отгоняющие усталость формулы, заодно пытаясь избавиться от все усиливавшейся головной боли. Но Келсон прервал его внезапным восклицанием:

— Чертов Сикард! Ох, как бы мне хотелось, чтобы эта дурацкая война уже кончилась!

Морган сонно кивнул и попытался продолжить начитывание, но вместо этого зевнул. Наконец он едва не стукнулся лбом о стол. Келсон коснулся его плеча.

— Эй, ты в порядке?

Морган кивнул, но никак не мог сфокусироваться на лице Келсона.

— Просто реакция, — пробормотал он и снова зевнул. — Я не высыпаюсь вторую неделю.

— И, конечно, помалкиваешь об этом? — Келсон обошел стол и поднял своего наставника, крепко взяв под локоть. — Слишком часто пользуешься чарами, так? Изгоняешь усталость. И сейчас хотел сделать то же самое, — негодующе произнес он, таща Моргана к его кровати, стоявшей напротив королевской. — Ну, сегодня ты будешь спать, даже если мне придется привязать тебя к кровати.

Морган ухитрился изобразить кривую улыбку, позволяя Келсону волочь себя к постели, но колени под ним подгибались, и он просто свалился на кровать.

— Не придется, мой принц… — пообещал он, открывая свой ум перед Келсоном.

— Вот и хорошо, — прошептал король, легко касаясь лба Моргана кончиками пальцев. — Расслабься и усни. Ты достаточно сделал на сегодня. К тому же ты не единственный Дерини в лагере, ты знаешь. И в будущем я намерен требовать, чтобы ты позволял мне нести ношу побольше.

«Только если она не ослабит тебя…» — начал было Морган мысленную речь, но Келсон не дал ему продолжить.

«Мы обсудим это, когда ты как следует отдохнешь. А сейчас лучше поспи».

И Морган уснул.

После этого они сократили контакты с Дунканом, чтобы не слишком истощать силы.

Тем временем неясность тактической ситуации все нарастала, а вместе с ней и разочарование.

— Как мы можем сражаться с врагом, если мы его не видим, черт побери! — жаловался Келсон, когда они миновали горы к западу от Драгера и повернули к северу, по-прежнему сталкиваясь только с отдельными военными отрядами.

Они проникали все глубже в земли Меары, и их беспокоило то, что враг применял тактику выжженной земли на их пути.

— Пока что у нас нет проблем со снабжением, — доложил генерал Реми на совещании штаба в один из вечеров. — Пока мы можем раздобыть домашний скот или охотиться, мы можем накормить солдат, но к середине лета или чуть позже будет сложнее. К тому же такая большая армия, как наша, движется медленно. Я подумал, не лучше ли нам будет взять пример с противника и разбиться на меньшие отряды, более маневренные. В этой части страны мы не подвергнемся особой опасностей, а действовать сможем более эффективно.

Генералы решили, что идея неплоха, и Келсону она тоже понравилась. На следующее утро армию разделили на четыре полуавтономные части, которыми командовали герцог Эван, генералы Реми и Глодрут, и Морган. Келсон остался с Морганом. К концу дня отряды разошлись на расстояние полудневного марша, растянувшись вдоль линии продвижения. Связь между ними поддерживали курьеры, и схватки с до того почти призрачным противником стали приносить более ощутимые результаты и вызывать уже более откровенные меры противника.

— Боюсь, теперь мы будем видеть все больше и больше вот такого, — сказал Морган королю в одно солнечное июньское утро, когда прошел уже ровно месяц после их выхода из Ремута.

Они скакали по тропинке среди поля, сожженного противником ради того, чтобы Халдейн не мог попользоваться урожаем, а впереди вставали обгоревшие развалины большой деревни. Поле по обе стороны тропы еще дымилось, и дым тянулся от обуглившихся стен и крыш домов.

— Да, пожалуй, дальше будет хуже, — согласился Келсон.

Такие картины они видели всю прошедшую неделю, и опустошения, производимые противником на его собственной земле, уже не ограничивались сожжением полей и складов, как поначалу, — теперь страдали уже простые жители Меары, лишаясь своих домов. Каждый день отряд Келсона видел уничтоженные деревни и городки, видел несчастных беженцев — простых крестьян и горожан, потерявших все из-за войны; им предстояло заново начинать жизнь после ухода солдат, и их вовсе не интересовало, кто именно будет сидеть на королевском троне, если им и их детям придется из-за этого жить под открытым небом и голодать.

Келсон чувствовал на себе взгляды выживших горожан, когда он, Морган и небольшой эскорт въехали в очередной город; Джэтем скакал впереди с ярким знаменем Халдейна. Отряд копьеносцев промчался в авангарде, чтобы расчистить путь и разогнать тех, кто вздумает оказать сопротивление, и горожане начали понемногу выглядывать из-за дверей и из окон. Какой-то старик плюнул при виде отряда, а женщина с глубоко запавшими глазами, державшая у груди младенца, немигающим взглядом уставилась на Келсона из-за перекосившейся двери маленького обгоревшего коттеджа.

Ощутив укол боли в сердце, Келсон опустил глаза, стыдясь своего воинского звания, желая, чтобы исчезла необходимость в войнах, и всегда царил мир.

— Это, пожалуй, наихудшая сторона войны, — пробормотал он, обращаясь к Моргану, когда они направляли своих огромных коней вдоль вымощенной булыжником улицы. — Почему из-за безрассудства господ всегда страдают простые люди?

— Таков мрачный, но неизбежный результат войны, милорд, — ответил Морган. — Если бы мы впали в такое же отчаяние, в какое начинают впадать меарцы, мы бы…

Внезапно он замолчал и привстал на стременах, вглядываясь вперед.

— В чем дело? — спросил Келсон, глядя в ту же сторону.

В конце улицы два десятка верховых копьеносцев остановились у лестницы, ведущей ко входу скромной, но величественной церкви; от здания влево отходила крытая аркада, окружавшая двор. Стены в нескольких местах были проломлены, кованые решетчатые ворота сорваны с петель, а над монастырем позади церкви лениво курился дым.

— Мне это не нравится, — пробормотал Морган, когда увидел нескольких явно возбужденных копьеносцев, вышедших из боковой двери церкви.

Они с Келсоном мгновенно бросили коней вперед и помчались, обогнув с двух сторон эскорт Джэтема со знаменем. Солдаты у церкви к моменту их приближения уже отчасти взяли себя в руки, но тем не менее лица копьеносцев были мрачными и напряженными. Один из самых молодых воинов присел на корточки и опустил голову к коленям, близкий к обмороку, а офицер отряда молча смотрел на остановившегося рядом Моргана, и на его бледном лице была написана ярость. Морган спешился, следя за приближавшимся к нему позеленевшим Коналом, за которым, спотыкаясь, брели Роджер и молодой граф Дженас, выглядевший так, словно он готов убить всякого, кто рискнет перейти ему дорогу.

— Что случилось? — резко спросил Морган, отворачиваясь от своего коня и снимая шлем.

Капитан копьеносцев покачал головой, передавая поводья коня Моргана одному из солдат, а сам беря повод коня Келсона, как только король также спешился.

— Нечто такое, чем этот подлец Трурилл очень бы гордился, я полагаю, ваша светлость. Это монастырь… или был монастырь. Что еще можно сказать?

— Откуда тебе знать, что это Трурилл? — спросил Келсон, также снимая шлем и шапку. По его тону и по тому, как небрежно король взял шлем подмышку, Морган догадался, что суть происшедшего, понятная более испытанным в боях воинам, еще не дошла полностью до семнадцатилетнего короля. Что Келсон еще не до конца осознал, что происходит с Роджером, — хотя вид молодого графа мог бы дать королю полный ответ на все его вопросы.

— О, это Трурилл, точно, сир, — сказал граф Роджер, и Морган ощутил всю ненависть, вложенную графом в звук этого имени. — Сестры не разбираются в гербах, но один из монахов описал… Конал, черт тебя побери, если хочешь блевать, сделай это где-нибудь в другом месте! — рявкнул он, неожиданно хватая принца за руку повыше локтя и как следует встряхивая его. — Такое случается!

— Какое… случается? — резко спросил Келсон, не желая верить в то, что лишь теперь начал понимать. — Ты хочешь сказать…

— Келсон, они… они изнасиловали сестер! — выдохнул Конал, слишком потрясенный, чтобы обратить внимание на ту вольность, с какой Роджер обошелся с его царственной персоной. — Они… они даже убили нескольких! И они о… осквернили церковь! Они…

— Они имели монахинь в боковых приделах… и мочились на алтарь, сир! — грубо рявкнул Роджер, пылая яростью. — Извините, я не слишком красиво выразился, но в этом деле слишком мало красоты! Как и в людях, которые это сделали. Если вы никогда прежде не видывали такого — ну, может быть, теперь самое время вам узнать, что за скотина этот Брайс Трурилл!

После вспышки Роджера Морган не сомневался в том, что они увидят внутри. Держа в узде собственный гнев, он отдал графу свой шлем с герцогской короной и предложил бледному до синевы Келсону сделать то же самое, — и когда их руки соприкоснулись на мгновение, передал королю те яркие картины, которые успел увидеть в умах потрясенных солдат.

Они с королем быстро прошли между Роджером и Коналом, которого теперь колотила дрожь, и взбежали по усыпанным осколками стекла и камней ступеням. Они еще не подошли к разбитой двери, когда до них уже донеслись изнутри безумные крики раненных и изнасилованных, висевшие в неподвижном воздухе вместе с вонью дыма и крови. Но даже образы, переданные королю силой Дерини, не подготовили Келсона к тому, что он увидел внутри.

Насилие всегда было одним из тех преступлений, на которые рыцари и прочие знатные люди смотрели сквозь пальцы, в отличие от оскорбления святых мест, — хотя и такое во время войны случалось куда чаще, чем обычно.

Но разгром монастыря святой Бригитты был невообразимым проступком для большинства, поскольку здесь главными жертвами стали монахини, чье положение святых женщин обычно защищало их от судьбы, предназначенной мирянкам.

— Мы умоляли их пощадить нас, милорд, — сказала Моргану одна из женщин в голубом одеянии, заливаясь слезами, когда он и Келсон остановились ненадолго, отдавая приказы о помощи раненым. — Мы дали им запасы, которых они потребовали. Мы опустошили все кладовые. Мы и не думали, что они способны сделать такое в церкви, чтобы… чтобы получить свое удовольствие.

— Проклятые, проклятые люди! — поддержала ее другая, стоявшая на коленях и следившая за оборванным и покрытым синяками старым монахом, соборовавшим сестру, неподвижно лежавшую в дверях, ведших из церкви в аркаду. — Они были как звери! Да простит их Господь за содеянное, потому что я их не прощу, и пусть мне это стоит райской жизни!

Справившись с первым потрясением, Келсон принялся за методичный осмотр церкви. Они с Морганом, никем не узнанные, ходили между выжившими. В большинстве умов алая кольчуга Келсона с золотым львом смутно связывалась с Халдейнами — возможно, его принимали за оруженосца, или за молодого рыцаря из свиты короля… только и всего. А доспехи Моргана вообще едва ли кто мог признать в такой маленькой общине, далекой от южной Меары.

— О, тут были и знатные лорды, и простые солдаты, — в ответ на вопрос сказала плачущая монахиня. — На многих были красивые доспехи, вроде ваших.

Другие припомнили клетчатые пледы и кожаные доспехи пограничников, с подозрением поглядывая на косу Келсона.

— Можете вы описать, какие там были клетки, или что было на щитах, плащах? — спрашивал у всех Морган. — Цвет поможет нам определить, кто это был.

Но большинство оставшихся в живых были слишком испуганы и ошеломлены, чтобы припомнить какие-то полезные детали, а Моргану и Келсону не хотелось при таких обстоятельствах использовать методы Дерини. Но вот они добрались до разрушенного сада, и там обнаружили нечто неожиданное.

Сначала им показалось, что они услышат повторение все той же печальной истории: им предстала истерично всхлипывающая девушка с пышными светлыми волосами, съежившаяся от страха при их приближении; ее крепко обнимала другая молодая девица, на голове которой сохранилась монашеская шапочка.

Обе были в светло-голубых рясах послушниц. Выглядели они лет на шестнадцать или даже меньше того.

— Ох, да не все ли равно, кто это был? — неожиданно услышали Келсон и Морган в ответ на свой вопрос. Девушка в шапочке подняла на них заплаканные глаза. — Он сказал ей, что его тошнит от епископского сана, и что он намерен показать всем, что он мужчина… Мужчина… ха! — Яростный огонь полыхнул в ее темно-карих глазах. — Большой, важный человек насилует невинную женщину! Она-то тут при чем? Какое она имеет отношение к тем епископам, которые вроде бы обидели его? Теперь ей никогда не видать своего суженого!

— Ее суженого? — переспросил Келсон, опускаясь на корточки рядом с девушками. — И… епископы? Подожди, разве она не монахиня?

— Принцесса Джаннивер? — изумленно посмотрела на него девушка. — Ох, я думала, вы уже знаете…

Рыдания принцессы усилились, когда прозвучали вслух ее имя и титул; темноволосая девушка сдернула с головы голубой чепчик и сунула в руки Джаннивер, вместо носового платка. Толстая иссиня-черная коса упала ей на спину; девушка, грязной рукой отведя с мокрых глаз выбившийся завиток, уже не так воинственно посмотрела на Келсона. Морган видел, что она до сих пор не догадывается, кто они такие.

— Видите ли, милорды… с чего же начать? — Заговорила она, пытаясь казаться вполне бесстрастной. В ее голосе звучала южная живость, вполне согласующаяся с черными волосами и оливковой кожей. — Она — единственная дочь коннаитского принца, — продолжила смуглянка. — Она должна была выйти замуж за короля Лланнеда, и сюда приехала, чтобы провести здесь несколько дней в уединении. Ну, в таких случаях принято носить платье послушницы, — добавила девушка. — Потому на нее и напали, хотя она не одна из нас.

Келсон глянул на Моргана, и в ответ на его взгляд лорд Дерини опустился на колени рядом с девушками и королем.

— Детка, ей действительно причинили вред, или она просто очень испугана? — мягко спросил Морган.

Девушка затрясла головой и крепче обняла рыдающую Джаннивер в тщетной попытке утешить принцессу.

— Думаю, она больше испугалась, чем… — прошептала она. — Она… она не хочет говорить об этом.

— А ты? — спросил Морган.

Девушка всхлипнула и прижалась лицом к золотым волосам Джаннивер.

— Меня не тронули, — пробормотала она. — Я была в келье с двумя другими сестрами, когда появились солдаты. Мы спрятались. Они нас не нашли, но они… они издевались над сестрой Констанс. Четверо… Она была очень старой, и она… умерла. — Девушка вскинула голову и вызывающе посмотрела на мужчин. — Да вам-то какое дело? — резко спросила она. — Что вами движет? Сострадание? Или вы просто тешите свою мужскую похоть?

— Я спрашиваю, потому что дома у меня остались жена и маленькая дочурка, — мягко сказал Морган, не принимая вызова. — Потому что я хотел бы помолиться о том, чтобы никому не выпало таких страданий, как тебе и принцессе. И я подумал, что мог бы помочь. Я немного умею исцелять.

— В самом деле, сэр? — Глаза девушки вспыхнули. — Ну, мы тут тоже немножко умеем лечить. Вам разве никто не сказал? Мы ведь орден госпитальеров. Наш орден как раз и был создан для того, чтобы помогать больным и раненым. — Она вдруг быстро осмотрелась по сторонам, и при виде растоптанного сада ее глаза снова наполнились слезами. — Мы существуем для того, чтобы приходить на помощь страдающим, мы никому не причиняем вреда…

Она разрыдалась и закрыла лицо ладонями.

Морган придвинулся чуть ближе к ней и протянул к ней руку, в то же время мысленно говоря Келсону, чтобы тот присмотрел за Джаннивер, которая съежилась и задохнулась при его приближении.

— Нет! Пожалуйста… — забормотала Джаннивер.

Но Келсон уже крепко держал принцессу за запястье одной рукой, а другую мягко, но в то же время плотно прижал к ее лбу, погружая девушку в сон. Она не успела договорить, как уже провалилась в благословенное беспамятство; Келсон придвинулся, чтобы подхватить ее, прежде чем она упала на розовый куст, — и она повисла на его руках.

Но Морган, пытавшийся проделать то же самое с подругой принцессы, натолкнулся на совсем другую реакцию: он ощутил рефлекторно вздыбившуюся волну защитной силы, когда его ум коснулся ее ума, — правильное, профессиональное сопротивление; но тут же сила вернулась в нейтральное состояние, когда одна сила Дерини опознала другую и девушка поняла его добрые намерения.

— Кто ты? — негромко спросил Морган, когда девушка прижалась к его груди с тихим стоном радости и, забыв о сопротивлении, расслабилась и задрожала.

— Росана, — ответила она. — Мой отец — Хаким, эмир Нур-Халлая… А ты… кто ты?

«Она — Дерини! — сообщил Морган Келсону. — И, если я не ошибаюсь, родственница Риченды».

— Я Морган, — сказал он вслух. — А это Келсон Гвиннедский. И похоже на то, что ты родня моей жене, по браку.

«Твоей… твоей жене?»

Он почувствовал, как девушка вдруг напряглась, но ничего не мог прочитать в ее разуме, закрытом теперь непроницаемым полем, — а она отодвинулась и посмотрела на него. Но не сделала попытки коснуться его сознания.

Келсон, державший на руках бесчувственную Джаннивер, уставился на обоих в изумлении.

— Она, действительно, родня Риченде?

— Риченда? — прошептала Росана. — Риченда — твоя жена? Та что была графиней Марли?

— Ну да, среди всего прочего, — безмятежно ответил Морган. — Но сейчас она — герцогиня Корвин.

— Ох, милостивый боже, ну конечно же! — пробормотала Росана, прижимая ладони к губам и недоверчиво качая головой. — Морган… герцог Корвин, Дерини… и Келсон Халдейн, король Гвиннеда. Мне бы следовало сообразить.

— Ну, я знаю, конечно, что слава бежит впереди нас, — проворчал Морган, — однако…

— Ох, нет, милорд, я не хотела сказать ничего обидного… Но я помню Риченду с детства, еще до того, как она вышла замуж за Брэна Кориса. Она всегда играла со мной, и…

Она вдруг замолчала и перевела взгляд с Моргана на Келсона.

— Она родила сына от Брэна Кориса, милорд. А Брэн предал вас…

— А, да, — ответил Келсон. — Но его сын меня не предавал. Ты ведь не думаешь, что я стал бы…

— Конечно, она не думает, — перебил его Морган. — А ты когда-нибудь встречала этого мальчика, миледи?

Росана покачала головой.

— Ну, похоже, теперь у тебя есть такая возможность, — продолжил Морган, стараясь добиться, чтобы настроение Росаны изменилось. — Поужинай с нами сегодня вечером, и познакомишься с ним. Мой пасынок, Брендан Корис, — мой паж в этой кампании. Ему семь лет. А у нас с Ричендой — дочка, ей уже больше года. Ее зовут Бриони. Ты и не слыхала, что мы поженились?

— Нет, не слыхала…

Справившись с удивлением, Росана проявила искренний интерес к новостям из жизни Риченды, и принялась расспрашивать о ней и о детях, хотя и отклонила приглашение Моргана на ужин.

— Благодарю вас, милорд, но я не должна этого делать, — мягко сказала она, всматриваясь в спящую Джаннивер. — Мне не подобает бывать там, куда нет хода моим сестрам и простым горожанам, — разве что я приду для помощи больному… Кроме того, я понадоблюсь принцессе, когда она проснется… и спасибо вам, сир, за то, что даровали ей покой, хотя это следовало сделать мне… и если бы я не была так потрясена всеми этими злодействами…

— Я пришлю к вам полковых врачей, — пообещал Келсон. — И продукты… и вам, и горожанам. И мы поможем с очищением церкви и с похоронами.

Он ушел, чтобы отдать необходимые приказы, а Морган понес спящую Джаннивер к церкви; там он оставил обеих девушек на попечении аббатисы. Поздно вечером, поужинав и выслушав донесения разведчиков о возможном маршруте налетчиков, Морган и молчаливый Келсон вернулись в монастырь, чтобы узнать, как там идут дела и как чувствуют себя их высокородные пациентки.

— Люди отлично работают, — сказал им архиепископ Кардиель, вышедший из церкви вместе с отцом Лаелом, жилистым маленьким священником, служившим его личным военным врачом и капелланом. — В церкви почти все прибрано. Я успею заново освятить ее, прежде чем мы отправимся утром дальше.

— А сестры? — спросил Морган.

Кардиель пожал плечами и вздохнул.

— Ну, тут дело не так просто, как с уборкой, Аларик… хотя я полагаю, что все стараются как могут…

— Сколько убито? — спросил Келсон.

— К счастью, не так много, как мы поначалу думали, — ответил Кардиель. — И, конечно, погибло больше мужчин, чем женщин. Пятеро послушников и монах были убиты сразу, когда пытались защитить женщин, и еще несколько потом избиты до смерти… обычное дело. Но из монахинь умерли только три: одна во время насилия, и две позже, из-за полученных ран. И очень многие успели сбежать.

— Слава богу, — пробормотал Келсон, перенося свое внимание на Лаела. — В городе тоже есть погибшие. А как принцесса?

Обычно весьма жизнерадостный отец Лаел, с медицинской сумкой на плече, оглянулся на дверь, через которую только что вышли они с архиепископом, и тяжело вздохнул.

— Я дал ей успокоительное, сир. Физически, я уверен, она быстро поправится. Конечно, эти старые монастырские курицы вряд ли разрешат мне находиться рядом с ней, но она молодая, сильная… ей и не нужно серьезного ухода, не так уж она и пострадала… физически. — Он снова вздохнул. — Что касается другого, такое излечивается медленно. Это слишком страшно, чтобы она могла просто забыть. Или сможет? — добавил он, с надеждой глянув сначала на Моргана, потом на Келсона, поскольку видел уже достаточно, чтобы догадываться об их возможностях. — Вы ведь можете заставить ее забыть, правда?

Келсон вдруг уставился на собственные ноги, уйдя в себя, — Морган понятия не имел, в чем тут причина, — и Морган, осторожно откашлявшись, отвлек на себя внимание отца Лаела.

— Ну, в пределах возможного, мы постараемся помочь, отец, — осторожно сказал он. — Однако если аббатиса не позволяет дотронуться до своей подопечной даже личному военному хирургу-капеллану архиепископа, то вообразите, что она почувствует, если к ней сунутся герцог Дерини и кровожадный молодой король.

— Что, если она не позволит нам увидеть Джаннивер? — пробормотал Келсон, все еще чем-то озабоченный, когда оба священника ушли, и они с Морганом отправились к молельне, в которой спала Джаннивер. — Боже, мне следовало сделать это, пока была возможность, когда мы только нашли ее…

— Сделать что?

— Заглянуть в ее память! Вспомни, Росана сказала, что напавший на Джаннивер человек говорил что-то о высокомерных епископах и священниках. А если это Лорис?

— Ну… да, описание подходит, — согласился Морган.

— Конечно, подходит. Но даже если он говорил не о Лорисе, он мог сказать что-то такое, что даст нам ключ, мы сумеем выяснить, что руководит бандами бунтовщиков в этих краях. Я достану этого ублюдка!

— Ох… — Морган внезапно понял настроение Келсона. — А вдруг Росана уже сделала то, что, как предположил добрый отец Лаел, должны сделать мы?

Келсон замер на месте и в ужасе уставился на Моргана.

— Боже милостивый, ты думаешь, она это сделала?

Но Росана этого не сделала; однако стоило Келсону объяснить ей, чего они с Морганом хотят, она взорвалась.

— Нет, нет, тысячу раз — нет! — зашипела она, через спящую Джаннивер бешено глядя на Келсона; Морган неловко топтался в дверях молельни. Аббатиса, отправившись на молитву, оставила спящую под присмотром Росаны, и послушница-Дерини оказалась весьма надежной защитницей принцессы.

— Ну почему я до сих пор не очистила ее память! Да конечно же, я бы сделала это, если бы знала, о чем вы попросите!

— Миледи, это же очень быстро… — начал Келсон.

— Нет! Неужели вы не понимаете? Вам вообще не следовало приходить сюда! Разве она мало вытерпела? Да и ради какой цели все это?

— Ради моего чувства чести, — ответил Келсон. — Я хочу свершить правосудие над преступниками, если смогу. Я прочту ее воспоминания, Росана. Отойди.

— А, так вы намерены применить физическую силу, чтобы отогнать меня? — прошипела она, отступая на шаг назад, когда он протянул к ней руки, умоляя. — Это тоже входит в ваше чувство чести?

— Что?

— Впрочем, если вы так решили, я ничего не могу поделать, — сказала Росана. — Вас двое, вы мужчины, вы вооружены, а я всего лишь женщина, и я так же бессильна остановить вас, как она.

— Миледи…

— Вперед, одолейте меня! — дерзко воскликнула девушка. — Клянусь, вам придется это сделать, если вы хотите прикоснуться к ней. Вот только я сомневаюсь, что вы осмелитесь на такое — во мне есть и другая сила! — Она вызывающе вскинула голову. — Не знаю, какова ваша подготовка, но что умею я сама, мне известно. Вряд ли вы рискнете тронуть то, что может обрушиться на вас же самих!

Возможно, это была лишь детская бравада, но Келсон не мог знать наверняка. Если бы он не испытывал перед ней почти благоговейного страха — ведь он до сих пор не встречал женщин Дерини примерно своего возраста, — он бы просто шагнул вперед и сделал то, что считал необходимым. Он сомневался, что Росана действительно может установить полноценную психическую защиту, которой угрожала ему, — прямо здесь, в церкви. Что же касается малых психических сил…

Но это не было выходом. И Росане, и Джаннивер уже более чем досталось сегодня. Он должен был постараться убедить ее.

— Миледи, прошу, постарайтесь понять, — начал он терпеливо. — Если я выясню, кто именно в ответе за случившееся здесь, это даст мне знание о моем враге. И я найду его — поверьте мне. А найдя, накажу его так, как он того заслужил.

— В самом деле, милорд? — бросила она, сверкая глазами. — Вы отомстите ему? А это вернет Джаннивер или кому-то еще то, что они потеряли?

— Миледи…

— «Я отомщу, сказал Господь», — продолжила она, цитируя священный текст, — «Я отплачу». Покровитель госпитальеров сделает это, а не вы, Келсон Халдейн, король Гвиннеда!

Подобная дерзость взбесила Келсона, и он уже готов был и вправду применить силу. Он почти онемел от гнева, его серые глаза сузились в сосредоточении, он прижал стиснутые кулаки к поясу и быстро глянул на Моргана, а потом снова на Росану.

— Я ищу не мести, миледи, но правосудия, — возразил король, и голос его прозвучал низко от обуревавших Келсона чувств. — «О Боже, по твоей милости я король, и твоей милостью я сын короля». Вы думаете, миледи, только вы можете цитировать Писание в споре?

Ее рот приоткрылся от изумления. Росана явно не ожидала подобного ответа. Она отвернулась было от короля, но он схватил ее за плечо и развернул к себе лицом.

— Вы можете повернуться спиной ко мне, миледи, но вы не сможете повернуться спиной к Священному Писанию — если вы хоть немного уважаете то, что говорится в нем, — гневно сказал он, — «Пусть наша сила станет законом», — снова процитировал он. — «Потому что у слабых нет другой защиты». Я желаю наказать его по закону, Росана. Я не позволю ничего другого в своем королевстве.

— Отпустите меня, милорд! — холодно произнесла девушка. — Отпустите, если уважаете то платье, которое я ношу!

Он вздохнул и выпустил ее руку, чувствуя, что она взяла верх, но когда он чуть обернулся, чтобы посмотреть на безвольную Джаннивер и все еще стоявшего в дверях Моргана, он понял, что не может оставить это просто так. Не может.

— Я еще раз прошу вас, миледи… ради нее, — тихо сказал он.

— Нет, милорд. Она находится под моей защитой. Ее больше некому защитить.

— Тогда, если вы не хотите, чтобы я напрямую прочел ее память, сделайте это сами, — умоляюще произнес Келсон, хватаясь за самую слабую надежду. — А потом позвольте мне прочитать в вашем уме то, что вы сочтете допустимым. Я знаю, что прошу слишком много, но для меня очень важно найти того, кто сделал это — все это!

И он взмахнул рукой, одним жестом охватывая весь монастырь, стараясь всей силой мысли дотянуться до девушки, — и она вдруг отпрянула, словно он ударил ее. Сморщившись, она снова отвернулась, склонив голову и прижав сложенные руки к губам, словно молясь. Но когда она снова повернулась к Келсону, напряжение отчасти оставило ее.

— Я… я на время забыла о полной картине событий, милорд, — мягко сказала она, стараясь не встречаться взглядом с королем. — Я… я забыла, как много других людей пострадало от рук тех, кто сделал это… — Она снова склонила голову. — Я сделаю то, чего вы хотите, но я… я должна попросить об уединении. Герцог Аларик, я вовсе не хочу проявить неуважение к вам, но… для меня это очень трудно. Не сама по себе процедура, а…

— Я понимаю, — пробормотал Морган, коротко кланяясь девушке, а затем переводя взгляд на короля. — Мне подождать снаружи, мой принц?

— Нет, возвращайся в шатер, — ответил Келсон, не сводя глаз с Росаны. — Я скоро буду.

Когда Морган вышел, закрыв за собой дверь, Росана вздохнула и шагнула к Джаннивер, неожиданно став похожей на испуганного ребенка, хрупкого и ранимого. Она опустилась на каменный пол рядом с низкой постелью. Келсон хотел подойти к ней, но она поняла его намерение и покачала головой, а затем чуть шевельнула рукой, останавливая его.

— Прошу, милорд, я должна сделать это одна, — прошептала она; ее лицо в свете единственной свечи казалось вытянутым. — Не пытайтесь мне помочь, ни мне, ни ее высочеству. Она разгневается и испугается, и будет очень смущена, если хотя бы заподозрит, что я узнала о том, что ей пришлось перенести. Прикосновение к уму — это куда более интимно, чем любое насилие над телом. Когда я закончу, я покажу вам то, что вас касается.

Келсон лишь кивнул и осторожно сел на приступку у алтаря. Сдерживая дыхание, он наблюдал за тем, как Росана взяла обеими руками руку Джаннивер. Он почувствовал, как девушка входит в транс, и был готов в любое мгновение вступить в контакт.

Потом глаза Росаны закрылись, она вздрогнула, покачала головой, наклонилась и прижалась лбом к мягкому краю постели… ее плечи тряслись, она молча переживала то, что видела.

Келсону хотелось прикоснуться к ней и самому увидеть все это, но данное обещание удерживало его на месте. Когда она наконец подняла голову и посмотрела на него, ее лицо было смертельно бледным, а глаза полны слез. Но вот она, казалось, овладела собой и осторожно положила руку Джаннивер на одеяло, нежно погладила спящую девушку по голове и снова посмотрела на короля.

— Я и не ожидала, конечно, что ей известно его имя, — тихо сказала она. — Так что тут нет ничего удивительного. Но я могу показать вам его лицо… и герб на его плаще. Этого будет достаточно?

Келсон кивнул, не решаясь заговорить.

— Хорошо. Дайте мне вашу руку, — сказала она, протягивая свою руку королю.

Он подошел к ней и опустился рядом с ней на корточки. Рука Росаны была холодной и неподвижной, кожа мягкой, не то что мозолистая королевская ладонь. Когда их глаза встретились, он снял свою внешнюю защиту и позволил своему уму беспрепятственно течь к Росане, зная, что малейший контроль может лишь помешать в эту минуту, — но готовый при необходимости в любое миг прервать связь.

Отдавшись потоку ее призыва, он почувствовал, как тает внешний мир, как его поле его зрения сузилось — и вот он уже видит только ее глаза. А потом и они исчезли — король опустил веки и провалился в пустоту, и в этой пустоте внезапно возникла некая точка, превратившаяся в человеческую фигуру…

…Этот мужчина был бы очень хорош собой, если бы его лицо не искажали ярость и похоть. Он был молод… пожалуй, лишь немного старше самой Джаннивер… но лишь одно впечатление просочилось сквозь ужас, охвативший девушку: каштановые волосы, подстриженные на солдатский манер, мокрые от пота, под откинутой бармицей на худых плечах… влажный рот, кривящийся в крике, проклинающий священников и необходимость повиноваться им…

Карие глаза горели безумием, когда мужчина смотрел на свою жертву. Келсон ощутил отзвук ужаса Джаннивер, переданный ему Росаной…

Лишь когда рука мужчины схватилась за пряжку поясного ремня, расстегивая его, и Келсона едва не лишило воли нахлынувшее вдруг головокружение, — он сумел прорваться сквозь воспоминания Джаннивер и собственным взглядом увидеть гербы на плаще мужчины: золотые и серебряные клетки, и танцующий медведь, и алые поля старой суверенной Меары… все отличия старшего сына.

Глава IX Она вошла в душу слуги Господина, и выстояла перед ужасными королями.[10]

Та часть сознания Келсона, которая оставалась бесстрастной и наблюдающей, сразу узнала того, кто напал на Джаннивер. Келсон никогда не встречался лицом к лицу с Ителом Меарским, но лишь Ител мог носить все эти гербы. Та часть Келсона, что оставалась королем и вершителем правосудия, с ледяным спокойствием запомнила лицо и прочие признаки отличия.

Но та часть Келсона, которая воспринимала чувства Джаннивер, в которой ожили воспоминания о нападении Итела, не знала, что одетый в доспехи молодой мужчина, швырнувший ее на землю, был принцем-бунтовщиком… в этой части сознания существовали только страх, боль, борьба…

Но ведь Келсон воспринимал только часть ощущений Джаннивер, то малое, что передала ему Росана… однако и эта малость была настолько сильна, что Келсона на мгновение парализовало, и он не в силах был прервать связь… и не смог бы этого сделать, далее если бы от этого зависела его жизнь.

К тому моменту, когда Росана закончила передачу, сердце Келсона колотилось, как сумасшедшее, переполненное отраженным ужасом Джаннивер. Он обливался потом, задыхался, его рука так вцепилась в руку Росаны, что какая-то часть его сознания изумилась тому, что девушка не кричит от боли.

Застонав, он заставил себя оторваться от Росаны, схватился руками за голову и почти упал на алтарную приступку, — и долго лежал так, дрожа, с бешено бьющимся сердцем, жадно хватая воздух открытым ртом и пытаясь восстановить умственное равновесие.

Постепенно ему это удалось. Но когда его голова прояснилась, а сердце стало биться как обычно, он понял, что Росана не только передала ему те сведения, о которых он просил, хотя и куда более энергично, чем он мог вообразить, — но также и отзвук собственной реакции на насилие, — и вместе с тем, почти сама того не желая, прикоснулась к нему собственной душой. Когда он поднялся и посмотрел на нее, он почувствовал, что оба они потрясены этим мимолетным соприкосновением.

— Я не стану извиняться за то, что сделала, — прошептала Росана, слегка вздрогнув, когда их взгляды встретились. — Я должна была заставить вас понять, что она чувствовала. Вы мужчина. Вы не можете знать, что это значит для женщины, когда… когда с ней вот так обходятся. А Джаннивер всегда жила под защитой, ее так охраняли…

Когда она умолкла, Келсон отвел взгляд, и, нервно вздохнув, крепко потер ладонями лицо. Ему трудно было говорить.

— Вы правы, — сказал он наконец, с трудом произнося слова и осторожно взглядывая на спящую Джаннивер; он вдруг обрадовался тому, что она спит. — Я и представления не имел. Если вы… если вы думаете, что будет лучше стереть эти воспоминания, сделайте это обязательно. — Он тяжело сглотнул. — Я только не знаю, кто сотрет ваши воспоминания… или мои.

Росана пожала плечами и печально вздохнула.

— Тот, кто дает нам жизнь и излечивает, возможно, считает необходимым, чтобы мы несли эту ношу, милорд, — мягко сказала она. — Так же, как тот, кто носит корону, должен иногда ощущать ее тяжесть. Разве это не так?

Да, это было так. Но понимание этой общей истины не делало легче тот груз, что лег на плечи Келсона. Это и многое другое проплывало в уме короля, когда он наконец вернулся в свой шатер, чтобы найти Моргана.

— Сир? — Морган и юный Брендан встали, когда Келсон откинул полог шатра и вошел внутрь.

Пока король отсутствовал, они начищали оружие Моргана. Брендан, как всегда, выглядел изящным и аккуратным в своей пажеской ливрее; Морган сидел в расшнурованной воинской тунике и в кожаных сандалиях на босую ногу. Высокие сапоги и доспехи лежали в стороне, чуть поблескивая в свете нескольких фонарей, зажженных в шатре, а пояс и ножны меча валялись на постели Моргана.

— Брендан, можешь идти спать, — сказал Морган, едва взглянув на лицо короля. — Мы закончим утром.

Морган налил Келсону чашу вина, хотя король и не просил об этом, — однако Морган видел, что это необходимо. Келсон с благодарностью во взгляде выпил сразу половину, и лишь после этого уселся на походный табурет, который Морган придвинул к маленькому столу. Лишь после еще одного большого глотка Келсон почувствовал себя способным приступить к разговору о происшедшем.

— Мне пришлось немного прогуляться, — тихо сказал король, ставя чашу на стол и расстегивая пояс; меч упал на покрытый соломенными циновками пол. — Мне нужно было подумать.

Морган промолчал. Он сел на другой табурет и терпеливо ждал, а Келсон долго смотрел на огонь фонаря, стоявшего на столе между ними.

— Это был Ител, — пробормотал наконец Келсон, не поднимая глаз. — Несомненно он. Я отплачу ему и за это тоже.

Морган в ответ лишь оперся локтем о стол и опустил подбородок на ладонь. В другой руке он вертел кубок — к несчастью, пустой, — но он и не собирался наполнять его. Явно произошло нечто куда более важное, чем просто выяснение личности насильника, но Келсон еще не был готов говорить об этом. После долгого, очень долгого молчания Келсон развернулся вместе с табуретом и уставился на стену шатра, оказавшись в профиль к Моргану.

— Аларик, ты когда-нибудь насиловал женщин? — спросил наконец король очень тихо.

Морган вздернул одну бровь, но более ничем не позволил себе выразить удивление.

— Нет, не приходилось, — мягко ответил он. — Думаю, и тебе тоже не случалось.

Келсон усмехнулся, покачал головой, сжал ладони между коленями.

— Да уж, — прошептал он. — И даже мысли такой никогда не возникало. Хотя я испытывал… естественные желания, — добавил он. — Я… хотел Сидану… мне кажется.

Он тяжело сглотнул, повернув кольцо Сиданы на мизинце, и Морган понимающе кивнул.

— Уверен, так оно и было.

— Но это… это совсем другое дело, наверное, — продолжил Келсон. — Насилие — это…

— Это, к сожалению, жестокий факт войны, мой принц, — осторожно сказал Морган. — Ни один благородный человек не смирится с этим, но… такое случается.

— Я знаю.

Келсон снова сглотнул, еще раз вздохнул.

— Аларик, а ты… ты когда-нибудь думал о том, каково это должно быть для… для женщины? — запинаясь, спросил он. — Я-то точно не думал. Но теперь… теперь я знаю.

Он вздрогнул от подступившего к горлу рыдания и спрятал лицо в ладонях. Морган медленно кивнул, догадываясь, что произошло с королем.

— Росана показала тебе воспоминания Джаннивер?

Келсон повернулся навстречу испытующему взгляду Моргана.

— Как ты догадался?

— Я не в первый раз вижу насилие, Келсон. И сегодня жертва была не одна.

— Ох… — После нескольких секунд размышления Келсон сказал: — Там… там было кое-что еще.

— Да?

— Это… это Росана, — неуверенно пояснил Келсон. — Я уловил… я не знаю… какую-то вспышку, и я… — Он сердито встряхнул головой. — Этого не должно было быть, Аларик. Это было неправильно. Она посвятила себя Богу. Я не должен даже думать о чем-то подобном!

— Заглянуть в чью-то память — это очень сильное и очень интимное переживание, — ровным тоном сказал Морган, пытаясь понять, что именно так задело Келсона — то ли сила самого контакта, то ли отдаленная идея соединиться с такой сильной и тренированной женщиной Дерини, как Росана.

— Ты нормальный, здоровый мужчина, и ты Дерини… и ты столкнулся с чем-то таким, с чем до сих пор не сталкивался. Ничего удивительного, что в тебе вспыхнул острый интерес. Кроме того, она ведь не монахиня, а послушница? А это значит, что ее обеты всего лишь временны.

— Дело не в этом, — пробормотал Келсон, качая головой. — Ясно, что она дала искренние клятвы. Кто я такой, чтобы… чтобы…

— Келсон, если она действительно посвятила себя религии, — не думаю, чтобы тебе стоило о чем-то беспокоиться, ты этих обетов не нарушишь… если тебя именно тревожит, — сказал Морган. — А если она не принимала таких обетов — ну, она вполне может стать даже твоей невестой.

Келсон испуганно уставился на него, — потом на его лице отразилось раздумье, потом — отрицание.

— Невестой? Что за ерунда! Я бы не мог…

— Да, ты, пожалуй прав, — махнул рукой Морган. — Тут не о чем говорить. Забудь мои слова.

Но семя раздумий уже было брошено, признавался в том себе Келсон или нет, и, возможно, это повлияло на последовавшее решение взять пострадавших под свою защиту.

— Думаю, будет лучше, если мы отправим принцессу Джаннивер в Ремут, — через некоторое время сообщил он Моргану. — Да и других сестер тоже. Там они будут в безопасности, а мы тем временем займемся Ителом.

— Да, пожалуй, так будет лучше, — безразличным тоном согласился Морган, отмечая про себя, что заодно и Келсон будет избавлен от искушения в том, что касается Росаны.

— В конце концов, Джаннивер — принцесса, — вслух рассуждал Келсон, вставая и принимаясь шагать взад-вперед по соломенным циновкам. — И я не знаю, хорошо ли будет, если мы сейчас отправим ее к ее отцу, — ну, по крайней мере, пока она не отомщена. Да и неизвестно еще, как отнесется ко всему этому король Лланнеда. Он ведь ожидает прибытия невинной девицы.

— Хм… да, тут может возникнуть неловкость, — согласился Морган.

— Ну да, а в Ремуте они будут в безопасности, пока я не разберусь во всем, — продолжил Келсон. — К тому же Росана поможет тетушке Мерауд, когда родится малыш. Она, в конце концов, умеет лечить. Кроме того, неплохо будет иметь при дворе еще одного Дерини. Я уверен, Риченда не станет возражать.

Морган согласился с тем, что, пожалуй, возражать она не будет.

— Я это сделаю! Я дам им для охраны Конала, — снова заговорил Келсон, усмехнувшись при этой новой идее. — Ему понравится… это будет его первый опыт самостоятельного командования!

— Ну, если он не воспримет это поручение как ссылку… как попытку уберечь его от сражений! — весело сказал Морган. — Но полагаю, что он смягчится, когда узнает, что должен будет сопровождать двух столь прекрасных дам.

Келсон скривился и пренебрежительно махнул рукой.

— Ох, Аларик, ну о чем ты! У него дома возлюбленная. К тому же я просто не могу отправить с ними кого-нибудь более опытного. Нам тут скоро понадобятся все до единого.

— Ну, Конал и никогда не наберется опыта, если ты не дашь ему такой возможности, не станешь возлагать на него никакой ответственности, — уточнил Морган.

— Но это и есть ответственность; дело ведь не только в боевом опыте. Драться может любой. И, честно говоря, от него будет куда больше пользы для Нигеля в Ремуте, чем для меня здесь. Он иной раз уж так утомителен!

К счастью, Конал проникся сознанием важности возложенной на него миссии. Когда немного спустя его призвали в шатер Келсона и объяснили, что от него требуется, он, похоже, даже обрадовался.

— Мой собственный отряд! — выдохнул он, позволив себе осторожную улыбку. — Ну, я, конечно, надеялся приобрести боевой опыт, но тут дело особое. Собственный отряд! И возможно, нам придется схватиться с бандой на пути к дому.

Знание, что ему придется также доставить донесение Нигелю, и быть все оставшееся лето наготове на тот случай, если Нигелю потребуется доставить конфиденциальное сообщение королю, еще больше подсластило пилюлю.

— Пожалуй, в конце концов я не задержусь в Ремуте надолго! — сказал Конал. — Отцу может очень скоро понадобиться отослать меня обратно с новостями.

— А возможно, ты ему понадобишься, чтобы управляться с нашими заложниками из Торента, — напомнил Келсон. — Боюсь, я оставил ему слишком много проблем. Постарайся помочь ему, насколько сумеешь.

В общем, желаемый эффект был достигнут, и на рассвете следующего дня счастливый и довольный жизнью принц Конал уже занимался подготовкой отряда, которому предстояло вернуться в Ремут. Куда менее счастливыми выглядели настоятельница монастыря и другие монахини, хотя большинство из них смирились с необходимостью путешествия, когда Келсон объяснил им причины своего решения.

— Я не могу обеспечить вам защиту здесь, преподобная матушка, — сказал он, регулируя длину стремян для аббатисы. — Возможно, для вас и ваших монахинь опасность и не так уж велика, но принцессе, я думаю, лучше уехать отсюда. А я не могу отправить ее в такой дальний путь без соответствующей женской компании. В Ремуте вам будет спокойно, уверяю вас. Если захотите, я даже выделю вам землю, чтобы вы основали новый монастырь где-нибудь там, неподалеку.

Аббатиса коротко кивнули.

— Это очень великодушно, сир, но наше место здесь. Что касается нашей безопасности… что вы скажете о женщинах этого городка, лишенных преимуществ королевской защиты?

Келсон вздохнул и еще раз проверил подпругу. Он уже был в латах, и золотой лев Халдейнов сиял на алой коже доспехов; черные волосы короля были заплетены в аккуратную косу пограничника. Неподалеку Морган точно так же хлопотал возле принцессы, сидевшей на светло-гнедой кобыле; Джаннивер плакала, закрыв лицо ладонями. Росана подъехала поближе, пытаясь утешить принцессу, но Джаннивер продолжала рыдать, и ее отчаяние уже начало выводить из терпения кое-кого из монахинь.

— Мне бы хотелось иметь побольше времени, чтобы обсудить с вами этот вопрос, преподобная матушка, — сказал Келсон. — Мне очень жаль, что я не во всем согласен с вами. Конал?

Конал производил последний смотр своему отряду, отдавая необходимые приказы, а потом повернул своего коня и направился к Келсону, — Халдейн до кончиков ногтей. Когда он приблизился, то отдал королю салют, подняв сжатую в кулак руку к груди, и поклонился женщинам. Келсон редко видел Конала таким уверенным в себе.

— Ну, кузен, ты, похоже, горишь желанием приступить к исполнению новых обязанностей, — с улыбкой сказал Келсон, жестом показывая Брендану, чтобы тот передал принцу толстый пакет с донесениями, который должен был доставить в Ремут Конал. — У тебя хорошие солдаты, и я уверен, они будут отлично служить тебе. Дай бог тебе удачно добраться до Ремута.

Конал спрятал пакет под кольчугу и слегка поклонился.

— Благодарю, мой сеньор.

— Этот пакет передашь лично Нигелю, — продолжил Келсон. — Там есть кое-что и для других, но он сам разберется. Пусть он пошлет ответ с регулярными курьерами. Риченда будет знать, где мы находимся.

Конал лишь кивнул в ответ, но Келсон видел по его глазам — принц отлично понял, что имел в виду Келсон, говоря о Риченде. Но потом король повернулся к монахиням и постарался выбросить из головы все лишнее. Заодно стараясь не думать о том, что Росана совсем недалеко и смотрит на него.

— Преподобная матушка, я передаю вас в руки одного из моих наиболее блестящих командиров — принца Конала Халдейна. Кузен, это мать Элоиза.

Польщенный рекомендацией Келсона, Конал отвесил настоятельнице вежливый поклон.

— Для меня высокая честь служить вам, преподобная матушка, — сказал он.

Когда же он выпрямился, Келсон ухмыльнулся и обнял Конала.

— Удачи, Конал, — сказал он на ухо юноше, чтобы никто другой не мог услышать его. — Если бы мы могли вернуться в Ремут вместе с тобой! Мне совсем не нравится то, чем нам придется заниматься в ближайшие месяцы!

Конал вспыхнул и улыбнулся, когда они разъехались в стороны, — он был доволен, но в то же время немного смущен тем, что оказался центром королевского внимания.

— Я буду стараться, Келсон, — негромко сказал он.

Затем он вполне официально поклонился королю и дал своему отряду команду отправляться в путь. Кони гарцевали и пританцовывали на утренней прохладе, закусывая удила. Яркие формы солдат казались почти ослепительными на фоне бледно-голубых монашеских ряс.

Когда последний всадник промчался мимо королевского шатра, Келсон повернулся к Моргану и облегченно вздохнул. Позади Моргана стояли офицеры, ожидая приказаний.

— Ну, с этим покончено. Господа, мы слишком задержались на одном месте. Сворачиваем лагерь и отправляемся дальше. Нам необходимо встретиться с Ителом Меарским.

Пока Морган отдавал необходимые распоряжения, а офицеры рассыпались в стороны, чтобы поспешить исполнить их, никто не заметил р'кассанского разведчика, отделившегося от своей группы и исчезнувшего за линией пикетов.

В последующие две недели Келсон не видел и следа Итела, хотя его разведчики докладывали, что видели Брайса Трурилла и других предателей-баронов. По мере того, как они проникали все глубже в гористую страну, лежавшую между ними и Ратаркином, далее те группы, на которые Келсон разделил свою армию, стали слишком громоздкими, так что он отправил генералов Реми и Глодрута с тяжелой кавалерией и пехотой дальше к западу, чтобы те двигались к столице Меары пусть более длинным маршрутом, но по равнине. Тем временем он сам, Морган и Эван разбили оставшуюся часть армии, легкую кавалерию и отряды копьеносцев, на небольшие отряды, и двинулись с ними через холмы и горы, охотясь за Ителом Меарским и Брайсом из Трурилла.

Но хотя они шли все дальше на север, им так и не удалось вступить в желаемую схватку и поймать принца Меары. Опустошенные деревни и выжженные поля стояли на их пути, и добывать продовольствие для солдат и животных становилось все труднее, — так что Келсон поступил весьма мудро, отправив немалую часть армии другим путем.

Однако донесения, приходившие из северных частей армии, не слишком ободряли. Дункан все так же сталкивался лишь с отдельными отрядами, в основном епископскими и наемными, но Сикард по-прежнему ускользал от него. И где находилась основная часть армии Меары — оставалось неизвестным.

«Если действиями на севере руководит Сикард, он очень умен, — предостерег Келсона Дункан. — Такая неопределенность, пожалуй, хуже настоящей битвы. Неприятель уходит в тень — и исчезает. Я был бы просто счастлив, если бы мне удалось вступить в открытый, честный бой. Игра в прятки очень утомляет».

Боязнь того, что боевой дух армии в конце концов иссякнет, стала худшим из ночных кошмаров Келсона. В конце концов, Меара просто обязана была сражаться. Ведь через неделю он уже подойдет к воротам Ратаркина.

И, пожалуй, он слишком часто гадал, как идут дела дома, и тревожился о том, добрался ли уже Конал со своими подопечными до Ремута. И еще он старался не думать в особенности об одной из подопечных; но дни шли, и ему становилось легче.

Но Конал без каких-либо приключений довез до Ремута порученные ему сокровища, и принца встретили как героя, когда его отряд проехал через арку ворот замка во двор. Нигель уже подготовил жилье для монахинь, за несколько дней предупрежденный Ричендой, — и сестер быстро разместили в комнатах, выходящих окнами в сад.

Герцогиня Мерауд, за неделю до того произведшая на свет здоровенькую девочку, взяла под свою материнскую опеку бледную и апатичную принцессу Джаннивер. Риченда, в восторге от того, что снова встретилась с девушкой, которую не видела уже много лет, настояла, чтобы Росана поселилась в ее собственных апартаментах.

Джехана также заметила вновь прибывших и проявила к ним интерес, узнав, что это монахини. Но она мало что могла узнать о них, поскольку все, кто знал что-либо о причине появления сестер в замке, исчезли на весь день, чтобы разобраться с присланными Келсоном письмами, да к тому же Нигель на вечер приказал всем этим лицам явиться на совещание. Конала, к его великой досаде, не пригласили, и даже более того — Нигель отослал своего оруженосца, чтобы без него прочитать полученное письмо.

Когда все собрались, Нигель сначала выслушал их доклады, а затем хмуро сказал:

— Ну, похоже, что сейчас мы знаем о стратегии Меары не намного больше, чем прежде. И меня не удивляет то, что случилось в монастыре святой Бригитты. Брайс Трурилл всегда был безжалостным человеком, — хотя мне казалось, что Ител Меарский слишком молод для такого бездушия. Мерауд, принцесса хоть немного успокоилась теперь?

Мерауд, без смущения кормившая грудью свою крохотную дочурку, вздохнула и покачала головой. На совещании присутствовали почти одни родственники. Здесь были Риченда, Арилан и брат Мерауд, Сэйр Трэгернский.

— Бедное дитя! Она убеждена, что ее жизнь кончена, — сказала Мерауд. — Она сразу после приезда казалась довольно спокойной, но я думаю, она устала от долгой верховой езды. А когда мои дамы помогли ей принять ванну и уложили в постель, она принялась плакать. Она даже не прикоснулась к ужину…

Риченда вздохнула и покачала головой.

— Да, бедняжка… Я не знаю, конечно, что уже сделано, — я поговорю с Росаной утром, — но пожалуй, нужно будет стереть хотя бы часть ее воспоминаний. Я попытаюсь сделать это сама, но лучше бы при этом поддерживать контакт с кем-то, кто ей ближе. — Она улыбнулась в ответ на вопросительный взгляд Сэйра. — Верно, Сэйр, Росана нам родня не только по браку. Я ее не видела с тех пор, как она была совсем малышкой, но теперь она, пожалуй, более искусна, чем я.

— А, еще одна Дерини! — пробормотал Сэйр, настолько ошеломленный знаниями, полученными за последние недели, что был уже неспособен удивляться чему-то. Теперь он и Мерауд знали о передаче Нигелю потенциала Дерини, и о том, кто таков Арилан.

Арилан только фыркнул, играя своим нагрудным крестом, передвигая его взад-вперед на цепочке, — металл мягко позвякивал о металл.

— Что ж, давайте все это изучим, — сказал Нигель, беря несколько писем и перекладывая их из одной стопки в другую. — Нет смысла оставлять ее в таком состоянии, чтобы она только и делала, что думала о случившемся, если есть способ облегчить ее положение. Но если уж мы заговорили о Дерини — что ты скажешь о Мораг и юном Лайеме, Риченда?

Риченда чуть заметно улыбнулась и шутливым тоном сказала:

— Я думаю, мы оказались правы в отношении леди Мораг. Ей понадобилось несколько дней, чтобы убедиться — все, кто имеет с ней дело, защищены; но зато теперь она прекратила попытки воздействия.

— Или собирает силы для какой-то новой затеи, — мрачно откликнулся Арилан. — Нам не следует забывать, что она, в конце-то концов, сестра Венцита.

— О, да, она очень умна, — согласилась Риченда. — Но, возможно, это не тот ум. Она знает, кто я, но не догадывается о тебе.

— А Лайем? — спросил Сэйр.

— Отлично себя чувствует, — сказала Риченда. — Они с Пэйном и Рори теперь просто неразлучны.

Нигель нахмурился.

— Я это заметил. А ты не думаешь, что он попытается повлиять на них, а?

— Вряд ли это возможно, — возразила Риченда. — Я провела поверхностное исследование в первую же ночь, когда Лайем только очутился здесь, — когда он спал. У него очень большой потенциал, но он тренирован куда меньше, чем я могла ожидать, — может быть, потому, что никто не предполагал видеть его на троне.

Сэйр сдвинул брови.

— У него что же, нет защиты?

— Есть, конечно. И очень хорошая, как и положено племяннику Венцита Торентского. Но ведь можно очень много узнать о тренировке и ментальной практике по поверхностному рисунку защитных полей. Я думаю, если он попытается как-то воздействовать на Пэйна или Рори, это мгновенно обнаружится. В любом случае, я взяла на себя смелость ввести в сознание обоих мальчиков несколько блокировок, — ну, просто для безопасности. Если он попробует сделать что-нибудь кроме простого прочтения намерений, они тут же прибегут прямиком ко мне.

Арилан одобрительно кивнул. Мерауд переместила малышку от одной груди к другой и вздохнула.

— Что ж, это утешает, — сказала она. — Ты не думаешь, что такую же меру предосторожности следует предпринять и в отношении Конала?

— Это как раз следующая тема обсуждения, — сказал Нигель. — Если никто не возражает, я бы хотел, чтобы впредь Конал присутствовал на наших совещаниях, раз уж он будет здесь все лето. Ему полезно чувствовать ответственность.

— Но с определенными ограничениями, — сухо заметил Арилан.

— Разумеется. Риченда, ты с этим справишься?

Риченда задумчиво склонила голову набок.

— Да, конечно. Это, конечно, несколько более сложное дело, чем работать с мальчиками, но он, похоже, мне доверяет… и я знаю, как он очарован нашими силами. Перспектива участия в обсуждении наших намерений сделает его очень сговорчивым. Полагаю, это нужно наладить поскорее?

— Да, пожалуйста. Я раньше не подумал об этом, но его, пожалуй, рассердило то, что мы сегодня его не пригласили… хотя я уверен, что он должен был слишком устать после целого дня верховой езды. Он говорил, что намерен отправиться прямиком в постель.

— Я займусь этим завтра или чуть позже, — сказала Риченда. — Пусть сегодня отдохнет. Какие еще есть вопросы, милорд?

— На следующей недели прибудут делегации купцов, — ответил Нигель. — Я не думаю, что тут могут возникнуть какие-то проблемы, но мне бы хотелось обсудить, как нам вести себя с этими представителями, до того, как будут отправлены ответные письма Келсону. Думаю, можно сделать это завтра. А заодно мне бы хотелось написать ему, как дела у Джеханы. Вот только что я могу сказать? Я вижу свою дорогую родственницу только на мессе!

Риченда пожала плечами.

— Боюсь, в другое время ты ее и не увидишь, — ну, разве что известие о прибытии монахинь заставит ее выйти из бездействия и отправиться на разведку. Если она не занята медитацией в уединении, она проводит время со своим капелланом и сестрой Сесиль. Но боюсь, леди из монастыря святой Бригитты едва ли проявят к ней симпатию. Мне бы не хотелось совать нос в чужие дела, но… но я подозреваю, что там есть и другие Дерини, кроме Росаны.

Сэйр присвистнул и перекрестился прежде, чем успел осознать, что он делает, а потом смущенно посмотрел на Риченду и Арилана.

— Извините… Просто мне странно слышать, что Дерини так много.

— Ни к чему извиняться, милорд, — рассмеялась Риченда. — Нужно время, чтобы избавиться от старых привычек. А ты держишься совсем неплохо для человека, который еще несколько месяцев назад вообще не сталкивался с этими проклятыми Дерини.

— Ну, ты уж прояви терпение, милая. Я над этим работаю.

— Я тоже, Сэйр, — сказал Нигель, и позволил себе хихикнуть в ответ на обиженный взгляд Арилана. — Ну, если мы закончили утешать друг друга, мне бы хотелось довести совещание до конца, пока еще не слишком поздно. Кстати, Риченда, я намерен подготовить наши письма к отправке послезавтра, так что тебе до тех пор нужно отыскать местоположение Моргана.

— Завтра вечером, — пообещала Риченда. — Можете присутствовать, если хотите. А потом, в течение одного-двух дней, я постараюсь поговорить наедине с твоим сыном.

Сын Нигеля тем временем вовсе не отдыхал, как предполагали его отец и остальные участники совещания. Выслушав утром похвалы за отлично выполненное задание, Конал собрался на давно назначенную встречу. Его преданный оруженосец мирно спал на своей постели в ногах кровати хозяина, приведенный в это состояние немалой дозой сильного успокоительного, всыпанного в вино, которое он пил, а его принц — нет.

Конал осторожно склонился над спящим парнишкой и двумя пальцами прикоснулся к его горлу — пульс был сильным, ровным и медленным; принц выпрямился с довольной улыбкой и надел темный плащ с капюшоном. Вскоре он уже спускался по лестнице башни, а потом миновал коридор и остановился возле одной из дверей.

Эта комната принадлежала Келсону, когда он был наследным принцем. Теперь в ней жил Дугал. Коналу очень хотелось, чтобы эта комната стала его. Дверь была заперта, но у Конала имелся ключ. Он плавно повернулся в замке, дверь бесшумно открылась, и Конал проскользнул внутрь, закрыв за собой дверь и заперев ее.

Внутри было темно, лишь узкая полоска света виднелась под дверью, пробиваясь из ярко освещенного коридора, но Коналу этого было вполне достаточно, чтобы отыскать кремень и огниво. Вскоре он уже держал в руке свечу, прикрывая ее огонек ладонью. Он осмотрел комнату, убедился, что он здесь один, и тихо направился к холодному камину, остановившись в нескольких шагах перед ним, слева. Здесь он поднял правую руку и вытянутым указательным пальцем дерзко провел по древнему символу на стене. Часть стены мягко отодвинулась, открыв темную лестницу.

Он шагнул на ступени, не размышляя о том, что делает, лишь стремясь добраться до цели. Спускаясь по узким неровным ступеням, касаясь знаков на стенах, чтобы открыть следующие проходы, он наконец добрался до той двери, которую искал: похожей на ставень, сколоченный из толстых грубых досок.

Он задул свечу и поставил ее в маленькую нишу в стене, надвинул на лицо капюшон, а затем открыл дверь, держа руку на рукояти меча, — и очутился на узкой улочке за стеной замка Ремут. Конал быстро пересек маленькую площадь, свернул на другую улицу, и вот уже дошел до таверны «Шляпа Короля».

Там его ждали. Хозяин таверны подошел к нему в тот же миг, как только Конал переступил порог, и тут же проводил в маленькую комнатку за общим залом.

В комнате было полутемно, ее освещал лишь огонь очага. Сначала Коналу показалось, что тут никого нет, но как только дверь за ним закрылась, и он сбросил на плечи капюшон и взялся за застежку плаща, — из тени за очагом шагнула на освещенное пространство фигура.

Это был улыбающийся Тирцель Кларонский, чьи миндалевидные глаза щурились в довольной усмешке.

Глава X И были у меня многочисленные видения.[11]

— Мой драгоценный ученик раньше времени вернулся с войны, а? — весело сказал Тирцель, скрестив руки на груди. — Ну, в чем дело? — спросил он, когда Конал испустил долгий вздох облегчения. — Ты что, думал, я не приду?

Конал снял плащ и бросил его на скамью рядом с дверью, а потом с улыбкой пересек комнату и сел на стул перед очагом, на который указал ему Тирцель.

— Конечно, я знал, что ты придешь. Ты никогда не нарушаешь слова.

— Это относится только к тебе, — возразил Тирцель, посмеиваясь. — Ну, я постараюсь не давать тебе повода усомниться во мне.

Пока Конал сосредотачивался на том, чтобы избавиться от физического напряжения, Тирцель смотрел на огонь. Тепло июньского вечера заставило его снять большую часть привычной для него одежды; сейчас на нем была желтовато-зеленая туника с открытым горлом, богато отделанная по вороту, манжетам и нижнему краю пурпурным и красным кружевом с золотыми нитями, легкие льняные гетры цвета киновари, у колен перевязанные желтовато-коричневыми лентами, и низкие ботинки из мягкой кожи орехового цвета со светлыми шнурками. В переменчивом свете огня очага золотые нити у ворота его туники мягко засверкали, когда он приподнялся и взял с высокой полки над очагом два кубка. Один кубок Тирцель протянул Коналу.

— Ну, расслабься, мой юный друг, и расскажи, что заставило тебя так неожиданно вернуться в Ремут, — небрежным тоном произнес Тирцель. — Что, война уже закончилась? Почему-то на Совете об этом ничего не говорили.

— Закончилась? Едва ли. — Конал заглянул в свой кубок, а Тирцель передвинул свой стул так, чтобы очутиться почти между Коналом и очагом. — Там только-только стало начинаться что-то интересное, когда Келсон послал меня обратно. Я до сих пор так и не понял, хотел он этим сделать мне комплимент, или наоборот, оскорбить. Если бы не то, что теперь мы с тобой сможем заниматься все лето, я бы, пожалуй, разозлился.

— Эй, погоди-ка… О чем это ты говоришь? — спросил Тирцель.

— Ну, я насчет того монастыря, и эти принцессы…

— Понятно. Похоже, тут что-то более сложное, чем мне казалось, — Тирцель поставил кубок на пол рядом с собой и потер ладони друг о друга, в то время как Конал вопросительно смотрел на него. — Думаю, будет лучше, если ты мне все это покажешь.

Он положил одну ладонь на руки Конала, сжимающие кубок, а другую — на плечо юноши; Конал слегка поежился и заставил себя расслабиться. Они с Тирцелем довольно часто проделывали это упражнение, но Конал до сих пор так и не избавился от возникавшего перед началом каждого сеанса жутковатого ощущения в области желудка, — оно вспыхивало на одно мгновение как раз перед тем, как Конал позволял другому человеку войти в свой ум.

— Смотри в свой кубок и сосредоточься на бликах света на поверхности вина, — тихо проговорил Тирцель, и его пальцы чуть крепче сжали руки принца, а другая рука слегка нажала на основание шеи, заставляя Конала немного наклонить голову. — Сбрось свою защиту и пусть воспоминания текут свободно. Так, хорошо…

Конал осознал начало процесса, но не его конец… всего лишь мгновение назад он начал вспоминать о том дне, когда они добрались до монастыря святой Бригитты, и о том гневе и ужасе, которые охватили его, — а в следующий момент он уже снова сидел в полутемной комнате таверны «Шляпа Короля», а Тирцель легко массировал его шею.

— Выпей-ка немножко вина, — рассеянно пробормотал Дерини, уставившись на огонь.

Конал сделал несколько маленьких глотков, как ему было предложено, и с новой для него отрешенностью посмотрел на своего наставника; подобное чувство не могло бы возникнуть тогда, когда они только начали тренировки, предыдущей зимой. И сейчас Конал чувствовал себя куда легче, чем это бывало прежде после глубоких проникновений Тирцеля в его ум.

Да, понадобились долгие недели, и случались моменты, когда оба они уже отчаивались пробудить в Конале потенциал Халдейнов, но в конце концов их настойчивость принесла свои плоды. Конал тогда понятия не имел, в чем заключается сила Дерини, принадлежащая Халдейнам или кому угодно другому, — тогда не имел, — но он был уверен, что Тирцель доволен результатом. Разве это не замечательно — явиться в один прекрасный день в Совет Камбера и доказать, что не только одному Халдейну одновременно может принадлежать магическое наследие?

Теперь уже Конал овладел несколькими полезными умениями, вроде основ чтения мыслей, и установки защиты, и знал, как заставить работать те символы, что запирали тайные ходы, — те самые, которыми он проходил сегодня вечером. Он даже стал весьма искусен в том, чтобы заставить своего оруженосца забыть, куда они ездили, — когда Конал отправлялся на занятия с Тирцелем.

Молодой дурачок думал, что Конал назначает свидания даме, когда они вдвоем удирали из замка под разными предлогами. И если бы это не было слишком хлопотно, Конал мог сегодня вечером усыпить парнишку и без успокоительных препаратов; но поскольку нельзя было сказать заранее, сколько времени продлится урок, требовались более надежные меры.

Однако он мог сделать это, когда хотел.

Конал как раз поздравлял себя с увеличением силы, когда Тирцель снова повернулся и посмотрел на него; его красивое лицо над зеленью туники выглядело очень серьезным. Огонь позолотил густые волосы Тирцеля, они показались похожими на некий дьявольский нимб. Внезапно Коналу стало немножко не по себе.

— Пожалуй, у нас проблема, — сказал Тирцель.

Конал нервно сглотнул и поставил кубок на пол возле своего стула, и вкус вина вдруг исчез с его языка.

— Какая… проблема? — Он сумел произнести это так, что голос не выдал его опасений.

— При дворе слишком много Дерини, да еще ты начинаешь входить в силу. Ты знаешь леди Росану, сестру, которая присматривала за принцессой Джаннивер?

Конал разинул рот, потому что за время долгого пути от монастыря святой Бригитты до замка он начал влюбляться в эту девушку. И ему даже казалось, что она проявляет к нему ответный интерес, несмотря на то, что решила посвятить свою жизнь религии. Ее милая учтивость с ним однажды вызвала порицание настоятельницы, хотя между ними не произошло ничего достойного упрека. И он размышлял о том, чтобы начать осторожное ухаживание… Ведь она была лишь послушницей, в конце концов, — и принцессой, как сказал Морган.

— Она… Дерини? — выдохнул Конал, внезапно осознав, что следует из того, что Росана в родстве с Ричендой, пусть даже по браку.

— Не беспокойся. Она тебя ни в чем не подозревает. Я довольно глубоко забрался в твои мысли, чтобы выяснить, все ли в порядке. Она была бы тебе хорошей парой…

— Черт побери! Ты что, забрался в мои личные желания? — взорвался Конал.

— Потише! — прошептал Тирцель, очень мягко, но с такой силой, что не могло возникнуть и мысли о неповиновении. — Извини. Я должен был знать, не подозревает ли она тебя. Ты все равно не сказал бы мне об этом.

— Это не значит, что мне такое должно понравиться, — пробормотал Конал, понизив голос, но все еще с оттенком раздражения.

Тирцель глубоко вздохнул и терпеливо продолжил:

— Я и не ожидал, что тебе это понравится. Но и мне не нравится то, что ты теперь в окружении такого количества Дерини — Росана, Риченда, Джехана… и Морган, Дункан и Дугал, само собой, когда они вернутся; о Келсоне уж и говорить нечего.

— Дугал?! — задохнулся Конал. — Он — Дерини? Но как…

— Я не знаю. Все, что я могу тебе сказать, — так это то, что он Дерини, хотя и явно не тренированный. Сомневаюсь, чтобы он мог засечь тебя, даже когда будет здесь. Куда более серьезная проблема — твой отец.

— Мой отец? — шепотом переспросил Конал. — Как это понимать?

— Келсон перед отъездом вложил в него потенциал Халдейнов, — тихо ответил Тирцель. — Конечно, я не думаю, что тебе кто-то говорил об этом. Разумеется, у него не полная сила. Они бы ни за что не передали ему всю силу, пока жив Келсон… да и не думаю, чтобы такое было возможно. По мнению… э-э… наших друзей, твой отец теперь начинает читать мысли, он может устанавливать крепкую связь с другими Дерини во время работы… и он способен уловить защиту. А это для тебя опасно.

Конал постарался как можно бесшумнее проглотить застрявший в горле ком. Да, вряд ли ему удастся избежать встреч с собственным отцом…

— И что… что мы будем делать? Нам пришлось так потрудиться, чтобы развить мою защиту, Тирцель. Защита — это же сердце всех тех вещей, которым ты меня научил!

— Я-то знаю… К счастью, защитный потенциал у Халдейнов зачастую проявляется сам собой, естественным образом, даже когда его не развивают. Ну, а поскольку твоя защита пока что в зачаточном состоянии, я не думаю, что даже опытный Дерини слишком обеспокоится из-за ее наличия… если ты не сделаешь чего-то такого, что заставит его заглянуть в тебя поглубже.

— Чего, например? — полюбопытствовал Конал. — Ты мог бы сказать более конкретно. И почему бы они вообще стали мной интересоваться?

— Потому что ты сын Нигеля, а он обладает частично активизированным потенциалом.

— Но…

— Не требуй от меня подробностей, — сказал Тирцель, вскидывая руку, чтобы пресечь дальнейшие расспросы. — Если с Келсоном что-нибудь случится, и Нигель займет королевский трон, — ты становишься следующим в линии наследования.

— Я знаю, — едва слышно произнес Конал.

— А это значит, что будет вполне естественным, если твой отец захочет, чтобы ты с этого времени участвовал в делах правления.

— Ну, сегодня он этого не захотел, — проворчал Конал. — Он как раз сейчас совещается с личными советниками. Меня не пригласили.

— Да, на этот раз — нет. Но могу поспорить, что они как раз и обсуждают еще и твою персону, уж поверь мне.

— И?..

— И… — Тирцель вздохнул. — Конал, при дворе есть такие Дерини, о которых ты и не догадываешься… и я не могу назвать их тебе. Возможно, Нигель решит, что тебе следует это знать… пожалуй, ему даже придется сделать это, если тебе придется всегда быть рядом с ним в качестве возможного наследника. А если он это сделает, то им потребуется защита от узнавания.

— Как это… какая защита?

Тирцель пожал плечами.

— Я не могу сказать тебе точно, я и сам не знаю. Но возможно, один из Дерини, которого он сам выберет, — скорее всего, это будет Риченда, — поставит тебе частичную блокировку. Потом тебе назовут остальных Дерини… но ты не сможешь использовать это знание в такой ситуации, когда о Дерини смогли бы узнать посторонние. Это довольно хитрый трюк, вообще-то говоря.

Пытаясь разобраться во всем этом, Конал глубоко вздохнул и осторожно опустил руки на подлокотники стула.

— Эта… эта частичная блокировка… она для нас опасна?

— Только в момент установки, да и то, если мы к этому не готовы, — ответил Тирцель. — К счастью, я отлично знаю, кто больше всего нуждается в защите… так что, думаю, я смогу наладить маскировку поверх твоих защит, так что мы оставим доступ в эту область, и одновременно скроем то, что незачем видеть другим. Так что кто бы ни заглянул в тебя, он лишь сделает необходимую работу, и все. А кроме того, можешь быть уверен, он ничего не увидит.

— Насколько это сложно? Ну, установить маскировку поверх моей защиты… так ты сказал?

— Не слишком сложно для меня, хотя для тебя может оказаться трудновато… ну, прежде всего потому, что понадобится какое-то время. Кроме того, я хочу дать тебе кое-что для подавления рефлекторного сопротивления. Вообще-то нам следует заняться этим прямо сейчас, если ты готов. Уже довольно поздно, я понимаю, но кто знает, когда остальным вздумается включить тебя в важные дела и соответственно принять меры предосторожности!

Конал набрал побольше воздуха и держал его в легких в течение нескольких ударов сердца, а затем медленно-медленно выпустил. То, что предложил Тирцель, звучало пугающе, но это не было и вполовину так страшно, как возможность попасться до того, как он достигнет своей цели. Когда Конал поднял голову, Тирцель не шелохнулся, он лишь смотрел на принца. Внезапно Конал усомнился, действительно ли вот этот Дерини может читать его мысли.

— Сегодня, значит? — прошептал Конал.

Тирцель кивнул.

— Хорошо.

Тирцель тут же направился через комнату, к скамейке, стоявшей у противоположной стены. Небольшая сумка, которую он всегда брал с собой на занятия, лежала там под светло-коричневым плащом; Тирцель несколько секунд рылся в ней, и Конал подошел к нему.

— Налей полчашки воды, — сказал Тирцель, зажигая на ладони магический огонек, чтобы разобраться в нескольких пергаментных свертках, извлеченных из сумки. — Я даю тебе более сильную дозу, чем обычно, но потом, когда мы закончим, я тебе дам противоядие. Возможно, утром у тебя будет немного болеть голова, но не слишком. Это все же лучше, чем вернуться в замок под воздействием наркотика… кто знает, с кем ты можешь встретиться по пути, может, и с кем-то из тех, кому незачем знать о наших делах. Я не хочу, чтобы ты оказался открыт перед ними.

Конал принес воду и смотрел, как Тирцель высыпает в нее содержимое одного из пакетиков; резкий аромат порошка распространился в воздухе, и Конал сморщил нос. Он помнил это средство, хотя и не мог сказать, как оно называется. Обычно и половины пакетика более чем хватало для того, чтобы он в течение нескольких часов чувствовал себя слишком слабым. Когда Тирцель начал размешивать порошок в чашке своим кинжалом, Конал отстегнул меч и снял пояс, обернув его вокруг ножен; когда он клал свое оружие на скамью, он вдруг подумал о том, не может ли человек умереть от слишком большой дозы такого наркотика. И он даже представить не мог, что сотворит с ним подобное количество зелья.

— Тебе лучше сесть, а уж потом выпить это, — сказал Тирцель, отвечая на невысказанный вопрос; он махнул рукой в сторону стула, стоявшего у очага. — Если не сядешь, можешь свалиться еще до того, как выпьешь все до дна. Такое количество ударит по тебе, как мул копытом. Но зато я обещаю, что ты не почувствуешь того, что я буду делать.

— Слабое утешение, — пробормотал Конал, усаживаясь на стул и осторожно принимая чашку из рук Тирцеля. — Будут какие-нибудь особые наставления?

— Нет, все как обычно. Глубоко вздохни и постарайся расслабиться. Максимально опусти защиту, насколько сможешь. А потом разом выпей это.

— Легко тебе говорить, — буркнул Конал.

Но он сделал все именно так, как велел ему его наставник, — он сознательно расслабил тело на вдохе, потом волевым усилием ослабил защиту, одновременно с медленным выдохом. Когда он сделал второй вдох, он одним глотком осушил чашку, умудрившись почти не обратить внимания на отвратительный вкус напитка.

Он успел только закрыть глаза и почувствовать, как Тирцель забирает чашку из его руки. А потом комната закружилась, и ему пришлось изо всех сил вцепиться в подлокотники стула, чтобы его не затянуло в… в ничто.

Он изо всех сил зажмурился, жадно хватая ртом воздух. Он почувствовал, как некие бесплотные руки легли на его голову, и от них пролилась тихая прохлада на его пылающий лоб, на дрожащие веки, на шею… утешающая, ободряющая прохлада, — но одновременно он ощутил все нарастающее давление в глазах, изнутри, — такое, что его череп, казалось, вот-вот взорвется… Потом в ушах раздался бешеный грохот, а на языке и в глубине горла разлилась отвратительная обжигающая горечь.

А потом на него накатила черная волна и унесла его прочь — в ничто, и он кружился в этом ничто, и касался этого ничто, и это ничто охватило и поглотило его… и наконец он провалился в благословенное забвение.

Не на следующее утро, а через день Коналу выпал случай проверить результаты того, что совершили они с Тирцелем. В первые двадцать четыре часа Конал почти не мог вспомнить, что именно произошло между ним и Тирцелем после того, как он осушил чашку, — но ему казалось, что он теперь существует словно бы двух уровнях, и его наиболее личные мысли ушли куда-то в почти недосягаемую глубину, в то время как шум обычной повседневности продолжал трещать на поверхности.

Он направлялся во двор замка. Он нес пачку писем, которые Нигель попросил собрать этим утром, чтобы отправить с курьером, готовым умчаться в лагерь Келсона. Он шагал через сад, думая о том, что по пути может, пожалуй, увидеть Росану, — и тут из-за живой изгороди вышли Риченда и Росана. Когда они обменялись приветствиями, в глазах Риченды мелькнуло нечто… некое сосредоточенное размышление, которое заставило Конала предположить, что для него настал момент испытания, — в том случае, если Тирцель был прав в своих подозрениях.

— А, оставшиеся письма для курьера, — сказала Риченда, доставая из рукава конверт и протягивая его Коналу. — Могу я и свое туда же добавить?

— Разумеется, миледи.

Когда он засовывал письмо под кожаную ленту, которой была перевязана вся пачка, он заметил, что Риченда бросила быстрый взгляд на Росану.

— Кстати, ты не мог бы уделить мне минутку, Конал? — сказала она. — Или ты должен поспешить с этими письмами?

— Ну, курьер там уже ждет…

— Разумеется, он ждет. Может быть, ты позволишь леди Росане отнести их вместо тебя? Думаю, Нигель ничего не будет иметь против.

Конал уже хотел было отказаться, — он теперь не сомневался в том, что Тирцель был прав, — но Риченда положила руку на письма, ее пальцы скользнули по его пальцам, — и от этого прикосновения все мысли о каком-либо сопротивлении вылетели у него из головы.

— Да, конечно, — услышал он собственный голос, в то время как Риченда забирала у него письма и передавала их Росане. — Благодарю вас, миледи.

Он проводил ушедшую с письмами Росану ошеломленным взглядом, позволив Риченде отвести себя дальше по тропинке, — пока они не достигли небольшой ниши в пышной зеленой изгороди.

— О, пожалуйста, не тревожься, — нежно произнесла Риченда, разворачивая его лицом к себе и продолжая поддерживать контакт, касаясь рукой его руки. — Твой отец попросил меня поговорить с тобой. Он намерен начать понемногу знакомить тебя со своими наиболее близкими советниками, но прежде чем это произойдет, необходимо принять кое-какие меры предосторожности. Келсон частично пробудил в нем потенциал Халдейнов, чтобы Нигель мог более эффективно управлять государством в отсутствие короля, и представил ему нескольких советников Дерини, они находятся здесь, при дворе, но ты их не знаешь.

Впервые он сумел осознать, ощутить прикосновение чужого ума к своему уму… хотя и к самому поверхностному уровню, который Тирцель изолировал от глубинных слоев. И этот поверхностный слоя, похоже, не вызвал у Риченды ни удивления, ни подозрения; а Конал обнаружил, что теперь он способен реагировать сразу на двух уровнях, — и лишь поверхность его ума откликнулась так, как этого можно было ожидать в данном случае: на ней возникли любопытство и легкое опасение.

— Я… я не понимаю, о чем вы говорите, миледи, — проговорил он, запинаясь, не в силах отвести взгляд от ее глаз.

Она мягко улыбнулась и провела свободной рукой по его лбу; кончики ее тонких пальцев задержались на его дрожащих веках.

— В свое время тебе все станет ясно, — прошептала она. — Расслабься на мгновение, Конал.

У него внезапно закружилась голова, и он покачнулся, едва не упав, — но рука Риченды, сжимавшая его пальцы, помогла ему удержаться. Пальцы, касавшиеся его век, были мягкими и прохладными.

Через несколько мгновений Риченда опустила руки и Конал смог снова посмотреть на нее. Она улыбалась, ее голубые глаза светились удовлетворением, и Конал теперь знал: и Риченда, и Тирцель сделали именно то, что хотели сделать.

— Хорошо. Все в порядке. Нигель хочет, чтобы ты сегодня днем присоединился к нам. Как ты себя чувствуешь?

— Немножко… смущенным, — сказал он, встряхивая головой. — Что это вы такое со мной сделали?

— Я установила блокировку, чтобы обеспечить безопасность тому, что ты узнаешь сегодня, немного позже. Кстати, тебе известно, что у тебя развивается великолепная защита? Впрочем, меня это не удивляет. В конце концов, ты ведь сын Нигеля.

— Защита? О… — пробормотал Конал. — Но я…

— Не тревожься, — она снова коснулась его руки, успокаивая. — Как я уже сказала, все прояснится в должный момент. Не хочешь ли проводить курьера? Я уверена, он еще не отбыл.

За время недолгого пути до двора замка голова Конала прояснилась, и он полностью восстановил внутреннее равновесие, и он порадовался тому, что Риченда не пошла с ним. Когда он вышел во двор, Росаны там уже не было. Он стоял рядом с отцом, пока Сэйр Трэгернский давал курьеру последние инструкции, и лишь коротко кивнул, когда Нигель спросил, говорила ли с ним Риченда. Он так же спокойно кивнул, когда Нигель пригласил его участвовать в дневном совещании с советниками, и это, похоже, успокоило Нигеля, — он решил, что все прошло благополучно.

Конал, глядя вслед верховому курьеру, промчавшемуся через двор и исчезнувшему за воротами замка, подумал о том, что надо бы известить обо всем Тирцеля, но все равно через несколько дней им предстояло встретиться для нового урока; а такие новости могли и подождать. Кроме того, он решил, что после дневного совещания у него будет больше тем для сообщения.

И он стал думать о Келсоне, гадая, что происходит там, в Меаре, и часть его души стремилась на поле боя, — ему хотелось покрыть себя сиянием славы. Должно быть, армия Халдейна уже возле Ратаркина, а отряды Дункана подходят ему на помощь с севера.

Ну, если ему немножко повезет, скоро все это закончится. Нет смысла тянуть, если Конал не может быть там, чтобы участвовать в победе. Он надеялся, что мятежные меарцы быстро получат от Келсона все, чего они заслужили… и в особенности получит свое эта свинья принц Ител!

— Черт бы побрал этого Халдейна! — как раз в эту минуту прорычал принц Ител, несколько часов назад укрывшийся за надежными стенами Ратаркина, — он слишком хорошо осознавал то, что армия Келсона находится на расстоянии меньше дневного перехода от столицы Меары, и только озеро и река задерживают ее продвижение. — Матушка, мы сделали все, что могли, мы сожгли собственную страну, мы не давали ему ни минуты передышки, — но он все равно подходит! Говорю вам, нам следует отступить в Лаас!

Он стоял возле маленького, выходившего на юг окна самой высокой башни ратаркинского дворца; рядом с ним стоял встревоженный Брайс Трурилл. Оба мужчины еще были в полном латном одеянии, лишь сняли шлемы и перчатки, да сдвинули на затылки насквозь пропитавшиеся потом шапки. Лица обоих были покрыты пылью. Потрясенная Кэйтрин стояла неподалеку от двери скудно обставленной комнаты, Джедаил и архиепископ Креода — по обе стороны от нее. На Кэйтрин была корона, поскольку Кэйтрин явилась прямо с официальной встречи своего сына, вернувшегося в Ратаркин, однако и она, и оба священника выглядели сильно испуганными. Джедаил взял Кэйтрин за руку, явно пытаясь успокоить, но она отмахнулась и пошла через к комнату к своему теперь единственному сыну.

— Мы выстоим, — сказала она, осторожно касаясь закованного в латы плеча принца. — Сикард остановит Мак-Лайна на севере и придет к нам на помощь. Мы пересидим Халдейна. Мы продержимся. Ты увидишь.

— Слишком это рискованно, ваше величество, — устало произнес Брайс, вежливо кланяясь Кэйтрин, когда она повернулась и внимательно посмотрела на него. — Нам лучше уйти в Лаас. Мы очутимся на побережье. Мы сможем там найти новых наемников. Да и припасы по воде доставлять легче. К тому же мы сможем ловить рыбу. Если нам придется выдерживать осаду, там мы будем в гораздо лучшем положении.

— Он прав, матушка, — сказал Ител, расстегивая пряжку у горла, чтобы кольчуга не мешала дышать. — Если мы останемся здесь, мы не сможем продержаться долго, разве что сам бог придет нам на выручку. Лаас позволит нам выиграть время. Брайс и я останемся в арьергарде и постараемся еще хоть немного задержать продвижение Халдейна. А вы с Джедаилом и епископами отправитесь на запад.

— И оставим тебя здесь?

Ител вздохнул и с терпеливым видом оперся обеими руками о раму узкого окна, оглядывая раскинувшуюся вдали равнину. Теперь он был мужчиной, к тому же взрослеющим с каждой минутой, — а не тем неуклюжим мальчишкой, который так самоуверенно выехал из столицы несколько недель назад.

— Ведь я твой наследник, матушка, не так ли?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только одно: позволь мне делать то, для чего я рожден! — резко произнес он, поворачиваясь к ней и взмахивая сжатым кулаком. — Если есть хоть малейший шанс отбить врага и спасти наши земли от захвата их Халдейном, — я должен это сделать! Но ты должна бежать отсюда — ты и Джедаил! Мы с Брайсом последуем за вами, когда это будет возможно. Если понадобится, я сожгу и Ратаркин, я сравняю его с землей, лишь бы задержать тех, кто пытается захватить тебя! Но мы не можем просто сидеть здесь, зарывшись в нору, как лисицы, за которыми гонятся борзые! Мы должны выиграть время для северной армии, чтобы отец пришел нам на помощь!

— Ну, а если предположить, что Сикард не сумеет нам помочь? Что тогда? — резко спросила она. — Неужели мне придется потерять вас обоих? Ител, я не могу! Мне этого не выдержать, я не желаю, чтобы ты погиб, как твой брат! Мы должны спастись! Должны, слышишь?!

— Так оно и будет, ваше величество, — умиротворяюще произнес Креода, решившись наконец осторожно вмешаться в семейный спор. — Лорд Сикард обязательно дойдет до Ратаркина и спасет нас. Уже теперь милорды Лорис и Горони завлекают Мак-Лайна и его армию все ближе к гибели. Как только кассанские отряды будут разбиты, Лорис и Сикард соединятся с нами. Но в том, что они делают, будет немного пользы, если мы останемся в Ратаркине и, возможно, падем перед захватчиками Халдейна.

Кэйтрин выслушала его речь, нетерпеливо притопывая маленькой ножкой по каменному полу, потом, крепко сжав губы, посмотрела на Джедаила.

— Понятно, Креода против меня. А что скажешь ты, Джедаил? Если мы отступим, а Ител погибнет, то после моей смерти ты станешь королем Меары. Ты именно этого хочешь?

Побледневший Джедаил отвел взгляд.

— Я хочу лишь служить тебе, моя королева, а после тебя — твоему сыну, — прошептал он. — У меня уже есть все, чего я мог когда-либо пожелать. Но архиепископ Креода прав. Ради твоей собственной безопасности ты должна отправиться в Лаас. Нельзя допустить, чтобы тебя захватил враг.

— Понимаю. — Плечи Кэйтрин опустились, она бессильно склонила голову. — Похоже, мне вас не переубедить. — Она глубоко вздохнула и, немного помолчав, обвела взглядом мужчин. — Хорошо. Я отдаю все в твои руки, мой сын. Скажи, что я должна делать, и я это сделаю.

Поскольку Ител неуверенно посмотрел на Брайса, барон расправил плечи и зацепился большими пальцами за пояс.

— Вам и епископам следует немедленно отправиться в путь, ваше величество, — мягко сказал Брайс. — Мы дадим вам надлежащий эскорт из дворцовой стражи, и еще с вами отправится часть городского гарнизона. Остальная часть гарнизона присоединится к боевым отрядам. Они полны сил, мы бросим их на Халдейна.

— А мы поедем в Лаас, — мрачным тоном произнесла Кэйтрин.

— Да. И там, кстати, есть резервный гарнизон. Если мы… если мы по какой-то причине не сможет присоединиться к вам, тот отряд сумеет защитить вас до подхода Сикарда и Лориса.

— Отлично, — пробормотала Кэйтрин, ни на кого не глядя. — Я… прежде чем мы отправимся, я желаю поговорить наедине с моим сыном. Это недолго.

Все сразу же поспешили выйти из комнаты, оставив Кэйтрин и Итела стоящими возле узкого южного окна. Вздохнув, Кэйтрин сняла корону и принялась бездумно вертеть ее в руках.

— Я… я не сожалею о том, что сделала, — заговорила она негромко и мягко. — Эта моя мечта могла осуществиться… и, пожалуй, может еще осуществиться, даже теперь…

Храбро улыбнувшись, Ител осторожно коснулся руками головы матери, провел пальцами по нежной розовой полоске, оставшейся на белой коже там, где на нее давила тяжесть металла, потом наклонился и поцеловал Кэйтрин в лоб.

— И она все равно осуществится, матушка, — тихо произнес он. — Ты действительно законная королева этой страны, и мы оба доживем до того дня, когда ты взойдешь на принадлежащий тебе трон.

Он чуть отступил и посмотрел на нее сверху, а она подняла корону вверх, поднесла к его голове.

— Я молюсь о том, чтобы все сбылось, мой сын… и чтобы ты никогда не потерял эту корону. Надень ее!

— Это твоя корона, матушка, — прошептал он. — Не надо!

— Только на минутку, — сказала она. — Ведь ты все равно будешь ее носить, если…

Она не договорила, но он понял то, что было почти сказано. И, исполняя просьбу матери, Ител опустился на колени, чтобы Кэйтрин могла надеть на его влажные от пота каштановые волосы драгоценный венец.

Он чуть заметно вздрогнул, когда его вес на своем лбу, но тут же схватил обе руки Кэйтрин и покрыл ее ладони поцелуями. С ее губ сорвалось рыдание, с его — тоже. Наконец она в последний раз прижала голову сына к своей груди, не обращая внимания на то, что ее щеку царапают украшенные драгоценными камнями зубцы короны.

Когда они, спустя несколько минут выходили из башни, корона вновь красовалась на голове Кэйтрин, и оба они — Кэйтрин и ее сын — шли гордо и уверенно. Немного спустя королева Меары и маленький, но надежный эскорт уже выехали из ворот Ратаркина и повернули на север, а принц Ител и Брайс Трурилл остались в столице Меары. К тому времени, когда наступила ночь, защитники Ратаркина растаяли между холмами в ожидании приближающегося неприятеля. Отряд Кэйтрин был уже далеко.

Ратаркин пылал.

Пламя, бушевавшее над столицей, было видно издалека. Увидели его и на юге, как только солнце начало опускаться к краю обширной равнины центральной Меары, и армия Келсона остановилась, чтобы разбить лагерь на ночь. Стоя на небольшом холмике и глядя на север и на восток, на лежащие там озера, отделяющие их от главного города Меары, Келсон чуть повернул голову, чтобы посмотреть туда, куда показывал один из разведчиков, приведший короля и Моргана на этот холм. Свечение было еще не слишком заметным, поскольку сумерки едва начали сгущаться, но вокруг быстро темнело, но свет становился ярче с каждой минутой.

— Полагаю, это должен быть Ратаркин, — сказал Морган, опуская подзорную трубу и с растерянным видом передавая ее Келсону. — Джемет, там есть еще хоть какое-нибудь крупное поселение, в той стороне?

Р'кассанский разведчик покачал головой.

— Ни одного, ваше сиятельство. Мы подбирались довольно близко, так что ошибиться тут невозможно. Город был сильно освещен, весь в факелах. Мы еще видели какой-то отряд, он ушел в середине дня на запад… но это мог быть и караван. Когда мы его заметили, он был уже далеко на равнине… слишком далеко, чтобы сказать наверняка, что это такое.

— Скорее всего это была Кэйтрин, ее наверняка отправили с сопровождением в Лаас, — пробормотал Келсон, глядя в подзорную трубу Моргана на все разгорающееся пламя. — Но вряд ли с ней ушла и вся ее армия. Вы бы обязательно заметили такое количество людей.

— Это верно, сир, — согласился Джемет. — Мы полагаем, они остались где-то тут, чтобы задержать нас. Или у них просто не осталось большого количества людей. Как ни крути, а главная часть армии вовсе и не была у Итела и Брайса.

Келсон опустил трубу и сложил ее.

— Так где же, черт побери, эта меарская армия?! Дункану так и не удалось ее увидеть. Мы тоже ее не видели!

— Может быть, ее и вовсе не существует, — пробормотал Морган, забирая у Келсона сложенную подзорную трубу и укладывая ее в футляр. — Может быть, Кэйтрин только того и добивается, чтобы мы все лето гонялись за собственным хвостом. Я сам именно так бы и поступил, если бы меня обуревала навязчивая идея, и у меня было бы очень мало солдат.

Фыркнув, Келсон сунул руки под пояс, продолжая всматриваться в какое-то пятнышко на севере, почти у горизонта.

— Ты бы мог так поступить, и я тоже… но вот Лорис — вряд ли. И мы знаем, что он ничего подобного не делает. Я думаю, он создает прикрытие для Сикарда и для подлинного хозяина Меары. Дункан мог и не видеть всю меарскую армию, но он наверняка видел ее следы там, где она проходила. Полагаю, она где-нибудь вон там, — он махнул рукой, показывая на север, — где-нибудь между ним и нами. И если мы позволим увлечь себя к Лаасу, бросимся преследовать Кэйтрин, Сикард сможет причинить нам немалые неприятности на севере.

— Полностью с этим согласен, — сказал Морган.

— Ну и отлично. Тогда мы выбросим из головы Кэйтрин, пусть себе мчится куда хочет… а мы повернем на север, на помощь Дункану, — заявил Келсон, взмахом руки отпуская разведчика. — Спасибо, Джемет. Можешь идти. Если вон там действительно меарская армия, нам, возможно, удастся захватить ее в клещи.

Морган одобрительно кивнул, провожая взглядом разведчика. Когда тот исчез в темноте между холмами, Морган сказал:

— Я думаю, это действительно серьезная угроза.

— А пока, — продолжил Келсон, — мне нужны Ител и Брайс. Я очень хочу изловить их обоих, Аларик.

— Знаю, что очень хочешь.

— И еще мне нужен Лорис, и Сикард тоже… и тот паршивый маленький льстивый священник, Горони!

— Ну, ты уж слишком! — с коротким смешком сказал Морган. — Думаю, кое-кто из наших ближайших друзей мог бы возразить против этого твоего определения льстивого священника. Кардиель, например, просто был бы потрясен. Я, кстати, пригласил его пообедать с нами сегодня.

— Ну, я вряд ли назвал бы это обедом, учитывая печальное состояние наших продуктовых запасов, — насмешливо ответил Келсон, поворачиваясь и направляясь вниз по склону холма. — Но по крайней мере соберется приличная компания. Ты готов принять ванну перед обедом? Я — да.

Хохот Моргана звучал долго, пока они не дошли до подножия холма, — и звуки смеха уносил вдаль легкий ветерок, поднявшийся к вечеру и принесший хотя бы небольшой отдых от дневного удушающего жара; и тот же ветер разносил вокруг шум устанавливаемого лагеря. Келсон и Морган прошли мимо линии пикетов к офицерским шатрам, по щиколотки утопая в грязи, — рядом с шатрами купали пару десятков лошадей; по пути они обменялись несколькими словами с оруженосцами и конюхами, занимавшимися животными, и наконец добрались до королевского шатра, чуть отстоявшего от других.

Юный Брендан уже держал наготове чистые полотенца и кувшины с теплой водой, ожидая их прихода, и высокие кружки с элем остужались в ручье, неподалеку от шатра. Король и его наставник хмыкали, фыркали и мычали от чисто животного наслаждения, когда Брендан и оруженосец Келсона, Джэтем, помогали им снять латы и кольчуги.

После омовения они переоделись в чистую одежду, разнообразя это занятия немалыми глотками прохладного пенистого эля, — так что к тому моменту, когда в королевский шатер явился Кардиель, оба воина уже вполне восстановили бодрость духа и тела.

В это же время далеко на севере, в лагере другой части армии Гвиннеда, Дункан, Дугал и рейнджеры Дугала собрались на совещание, очень похожее на то, которое проводили Келсон и Морган, — хотя это северное совещание на вид было далеко не таким спокойным и представительным; северные отряды весь день отражали нападение коннаитских банд на оба фланга, и основательно потрепали епископские части, которыми командовал Лоуренс Горони. При этом северяне получили немало ранений, и несколько человек у них были убиты, но постоянная перестрелка и непривычная жара все же сделали свое дело, вконец измотав кассанцев. Теперь же Дункан разбил большой лагерь, окруженный сторожевыми кострами, с постами по всему периметру; и к тому же немалая часть воинов, заступивших на дежурство в первые часы остановки, не расставалась с оружием, готовая отразить ночную атаку, в то время как их товарищи забылись сном в наскоро установленных палатках.

Дункан и сам еще не снял латы; сбросив лишь шлем и рукавицы, он уселся на стул перед своим шатром и жадно выпил большую чашу холодной воды. В шатре было слишком жарко, и Дункану не хотелось туда входить. Рядом с ним Дугал устроился на другом стуле, держась за него изо всех сил, — потому что Кьярд О'Руан, стоя перед Дугалом на корточках, орудовал кинжалом, пытаясь снять с него наголенник, сильно помятый стрелой, угодившей в него во время одной из дневных перестрелок.

Наконец Кьярд, крепко ругаясь вполголоса, еще раз ударил по упрямой части лат рукояткой своего кинжала, и наконец перекошенная скрепа с резким металлическим визгом разошлась.

— Черт бы побрал этого маленького ублюдка!.. — пробормотал Кьярд, а Дугал глубоко вздохнул от облегчения.

— Колено не задето? — спросил Дункан.

Дугал отрицательно качнул головой; они с Кьярдом окончательно сняли с его ноги наголенник, и Дугал несколько раз согнул и разогнул ногу, чтобы убедиться в целости собственных сочленений, сапоги на нем были высокие, почти такой же высоты, как наголенники лат, и Дугал просунул палец под верхний край башмака, чтобы расправить его, поскольку кожа смялась во время предыдущей процедуры.

— Думаю, все в полном порядке. Вот только весь день не было возможности согнуть ноги… ну, немножко пройдусь, и все встанет на свои места. Кьярд, ты сможешь починить это к утру?

Кьярд утвердительно хмыкнул и удалился, забрав с собой искореженный наголенник; Дугал снял кольчугу, встал, и, устало улыбаясь, заковылял к отцу, оберегая ушибленное колено.

— Я себя чувствую полным дураком, когда вот так запакован в железо, — сказал он, когда Дункан отставил в сторону свою чашу и наклонился, чтобы положить обе ладони на негнущийся сустав. — Ты ничего такого не ощущаешь, когда надеваешь клетчатые штаны?

— Погоди-ка, дай мне минутку… — пробормотал Дункан, пуская в ход ощущения Дерини, чтобы через кожаные бриджи почувствовать, в каком состоянии пребывает колено Дугала. Он на несколько секунд окружил сустав лечебным теплом, чтобы усилить циркуляцию крови, и улавливая одновременно, как разум Дугала раскрывается в ответ на заботу и любовь и как в нем отчетливо проявляется привязанность к отцу… и наконец, выпрямляясь и поднимая взгляд на сына, позволил себе облегченный вздох.

— Ничего серьезного, — сказал он. — Но вряд ли это было бы так, если бы на тебе не было стальных доспехов. Полагаю, в дни вроде этого пригодились бы и более тяжелые латы, несмотря на жару.

Дугал снова согнул и разогнул ногу, улыбаясь от того, что подвижность полностью восстановилась, и придвинул свой стул поближе к отцовскому. На шее у него висело довольно грязное полотенце, и он то и дело промокал одним из его концов снова и снова выступавший на лице пот. Дункан, заметив, в каком состоянии находится полотенце, предложил сыну другое, более чистое, которое висело на его собственном плече.

— Как ты думаешь, что будет дальше? — осторожно спросил Дугал немного спустя, когда он уже расстегнул пряжку, стягивающую кольчугу у самого горла, и ощутил легкую струйку прохладного воздуха, пробравшуюся под влажную от пота нижнюю рубашку.

Дункан покачал головой и потянулся к стоявшей без дела чаше; сделав глоток, он сказал:

— Я и сам очень хотел бы знать. Воды выпьешь?

Усмехнувшись, Дункан взял чашу и вылил ее содержимое себе на голову, — вода стекла с его волос под латы, и Дункан с наслаждением прислушался к тому, как бегут по его коже прохладные струйки. Дункан лишь усмехнулся, забирая чашу обратно, и пока Дугал энергично вытирал голову полотенцем, снова наполнил чашу водой из стоявшего у его ног большого оловянного кувшина.

— Тратишь понапрасну хорошую воду, — пробормотал он, а Дугал вздохнул и с довольным видом откинулся на спинку стула. — Ты что, еще недостаточно промок?

— Это совсем не то, что промокнуть от собственного пота, — весело возразил Дугал. — Да и ненамного я стал мокрее. Ты бы сам попробовал, убедился, как это приятно.

— Хм… нет, спасибо, пожалуй, я лучше не стану этого делать.

— Если нам и сегодня ночью не удастся снять латы — тогда это все же лучше, чем ничего, — Дугал позволил себе некоторую настойчивость.

Дункан что-то невнятно буркнул и встряхнул головой.

— Дугал, ты вообще хоть представляешь, до чего мне противно быть грязным? Днем это еще можно кое-как вытерпеть, но когда не можешь вымыться как следует вечером — ох…

— А еще называешь себя пограничником!

— Я не называю себя пограничником; так уж случилось, что я стал вождем пограничного клана, но я герцог, и я сын герцога, и я принц Церкви, так что — благодарю покорно! — с насмешливым негодованием сказал Дункан. — А ни один герцог, или сын герцога, или принц любого рода и сорта, где бы они ни находились, не станут радоваться тому, что им приходится оставаться немытыми после целого дня сражений за своего короля. — Он рассмеялся. — С другой стороны, после такого дня не худо и поплакаться немножко, а? Пожалуешься — легче становится, отвлечешься от других мыслей. — Но в следующую секунду он уже был абсолютно серьезен. — Милостивый Иисус, как я хотел бы знать, где эта армия Сикарда! Чего бы я только не отдал за то, чтобы встретиться наконец с врагом, встретиться и сразиться наконец, прямо и открыто!

— Да, понимаю, — мрачно откликнулся Дугал, упираясь локтями в колени и опуская подбородок на ладони. — Это уже не просто раздражает, а? Тут что-то… Тебе не кажется, что нам бы следовало попробовать связаться с Морганом? Может быть, они с Келсоном уже добрались до Сикарда и задерживают его где-то на юге?

— Ты и сам прекрасно знаешь, что это не так. Да и в любом случае, я слишком устал, чтобы нынче ночью пытаться устанавливать связь. — Он широко зевнул и крепко потянулся, поднимаясь на ноги. — Кроме того, они и не ожидают, что в ближайшие три дня мы станем их вызывать. Ты как, уже настроился на ужин? Может быть, пойдем, выясним, что там Джодрел умудрился наскрести для нас с тобой? Не знаю, как ты, а я просто умираю от голода.

— Да уж, не сомневаюсь. Вот только…

— Вот только — что? — спросил Дункан, упираясь сжатыми кулаками в бедра и внимательно всматриваясь с сына. — Что?

— Ну, я просто подумал… а как быть в том случае, если тебе вдруг будет совершенно необходимо связаться с Морганом, когда он вовсе не ждет этого?

— Н-ну-у… это намного сложнее, чем установить запланированную связь, — негромко произнес Дункан, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии случайных слушателей. — И тем не менее в случае настоятельной необходимости я должен дождаться очень позднего часа, чтобы наверняка быть уверенным — он уже заснул. Он во сне намного более восприимчив. И тогда, возможно, мне удастся… — Он вопросительно посмотрел на Дугала, слегка склонив голову набок. — Такой ответ тебя удовлетворяет?

— Пожалуй, да, — пробормотал Дугал. — Но сейчас, конечно, нет такой острой надобности, верно? Мы ведь знаем, кто играет с нами в прятки в последние две недели: Лорис и Горони.

— Да, это верно, — согласился Дункан. — И когда мы наконец сумеем с ними встретиться, я намерен заставить их заплатить за каждую ванну, которую я не принял за время всего этого похода. Ну, пойдем, попробуем отыскать наш ужин. Спать в латах и кольчуге — это уже достаточно неприятно. Но пусть меня черт поберет, если я стану делать это еще и на голодный желудок!

Глава XI И вот, ко мне тайно принеслось слово, и ухо мое приняло нечто от него.[12]

Angelus consilii natus est de virgine, sol de stella, — цитировала на память Риченда, сидя на следующее утро в дамской гостиной, перед своим ткацким станком, — они с Росаной обсуждали при этом стихи. — Этот ангел совета рожден девственницей, это солнце среди звезд. Sol occasum nesciens, солнце, никогда не заходящее, звезда, которая всегда светит, вечно сияет, не угасая.

Росана, следившая за текстом по свитку, лежавшему на ее коленях, раскачивалась взад-вперед от восхищения.

— Да, да! Это мне знакомо. Sicut sidus radium, profert virgo filium, pari forma. Как звезда высылает свои прекрасные лучи, так девственница прислала своего сына, подобным же образом…

Они были вдвоем в гостиной, другие дамы отсутствовали. Росана устроилась на кушетке возле окна, скрестив ноги на турецкий лад и тщательно закутав их подолом своего бледно-голубого монашеского одеяния. Здесь, в уединении дамской гостиной, она сняла чепчик и вуаль, и ее тяжелая иссиня-черная коса упала на плечо, касаясь концом манускрипта, лежавшего на коленях девушки. Пальцы Росаны трепетали, касаясь текста, — как крылья голубки, свившей себе гнездо на карнизе над окном, — а на лице отражался мечтательный восторг, вызванный древними словами.

— «Neque sidus radio, neque mater filio fit corrupta». Ни звезда не утрачивает девственности, посылая лучи своего света, ни мать, рождая сына.

Когда-то давно и сама Риченда вот так же преисполнялась девическим восторгом. Теперь эти же самые слова приносили куда более глубокое наслаждение, благодаря приобретенным мудрости и немалому опыту, — ведь она была теперь почти вдвое старше Росаны. В те годы, что она была замужем за Брэном Корисом, ей не приходилось заниматься учебой, которой она с таким пылом предавалась в девические лета, — Брэн считал, что женщине вряд ли пристало быть излишне умной. Но радости учебы вернулись после смерти Брэна, — и не только потому, что Аларик готов был это терпеть; нет, он всемерно поощрял ее, да еще и Дункан и Келсон проявляли самый живой интерес к тем вещам, которыми, как оказалось, она могла поделиться с ними.

И именно Дункан сумел отыскать тот свиток, который сейчас лежал на коленях Росаны, — хотя сумасшедшие деньги, которых стоил свиток, выложил Аларик, — впрочем, без малейших сожалений.

— Я помню соответствующий текст из «Екклезиаста», — говорила тем временем Росана, пробегая кончиками пальцев по колонкам изящного рукописного шрифта. — Я есть мать чистой любви, и ожиданий, и знания, и святой надежды… Мои воспоминания слаще меда, и мой наследник как медовые соты…

Риченда ободряюще улыбнулась и что-то произнесла в знак согласия, однако ее гибкие пальцы продолжали безостановочно двигаться, и челнок не сбился с ритма, когда Росана возобновила чтение.

В гостиной было довольно жарко, хотя только что миновал Terce, «Третий Час» по древнему календарю, когда Святой дух снизошел на апостолов. Но могло быть и еще жарче, — однако вечер все же принес некоторое облегчение. Риченда, тоскуя по благословенной прохладе озер своего родного Анделона, или хотя бы по живому морскому бризу, который освежал Корот, оставила ненадолго работу, чтобы вынуть шпильки из своих вьющихся огненно-золотых волос; как и Росана, она, вернувшись с ранней мессы, сняла головной убор. На ней в это утро было нежно-розовое платье, вместо голубого, которое она предпочитала обычно, — она сменила цвет из уважения к лазури монашеских одеяний Росаны и ее сестер. Розовое было ей к лицу, но оно, добавив краски на ее щеки, как бы пригасило пылающее золото ее волос.

Пожалуй, в Меаре еще жарче, подумала Риченда, когда ее пальцы возобновили ровное, терпеливое движение, пропуская резной костяной челнок между нитями, — ее руки двигались словно бы сами собой, как в гипнотическом сне, но на узоре, который медленно вырисовывался на растущем куске ткани, не было ни единой ошибки.

Однако не было никакого смысла тревожиться об Аларике; это не принесло бы ровно никакой пользы ни ему, ни ей. К тому же стихи, которые читала вслух Росана, были чудесны, и их каденции лишь усиливали те небольшие чары, которые Риченда вплетала в нити. Риченда вдруг заметила, что соскальзывает в легкий, приятный транс, под звук слов, ритмично падающих в утреннюю тишину, словно маленькие гладкие камешки в лесное озерцо… и она порадовалась тому, что они с Росаной пришли сюда в такой, ранний час, до того, как кто-то из придворных дам мог присоединиться к ним.

— Хвала тебе, королева небес… Хвала тебе, повелительница ангелов, — продолжала читать Росана. — Приветствуем тебя, ты есть причина всего и источник, откуда исходит весь свет мира…

Запутавшаяся нить потребовала внимания Риченды, и она склонилась над холстом, чтобы распутать узелок, но часть ее сознания продолжала воспринимать чары, навеваемые чтением Росаны… и вдруг она ощутила, что в комнате появился кто-то еще, и сейчас этот кто-то стоит за резными ширмами у самого входа, прислушиваясь… и этот кто-то — Дерини, плотно укрывшийся внутренними щитами, непроницаемый…

Удивленно оглянувшись через плечо — поскольку вторгшаяся сюда могла быть лишь одной из двух дам королевской крови, никто другой не мог без стука войти на женскую половину, — она заметила сквозь не слишком плотную ткань ширмы белое, и это подтвердило ее подозрения: это была Джехана, явно не узнавшая издали Риченду, поскольку та была не в голубом, а в розовом. Если королева решится подойти поближе, это может оказаться довольно интересным…

«Не останавливайся», — передала она Росане, поскольку молодая женщина тоже заметила присутствие третьего лица, хотя и не поняла еще, кто это.

Росана, лишь на долю секунды сбившись с ритма, продолжила чтение, и только передвинула немного свиток, поудобнее пристраивая его. Риченда сосредоточилась на тканье и не повернула лица, когда Джехана обогнула ширму и вошла в комнату.

— Прошу меня извинить, — мягко сказала Джехана, когда Росана подняла на нее взгляд и прекратила читать. — Меня привлекли прекрасные стихи, и я… вы одна из тех сестер, что недавно прибыли в замок? Вы очень молоды.

— И, боюсь, одета не по правилам, миледи, — весело улыбнувшись, ответила Росана, подхватывая лежащую рядом головную накидку и вставая, чтобы присесть перед королевой в вежливом реверансе. — Очень жарко, а поскольку я лишь послушница, сестры часто смотрят сквозь пальцы на мои ошибки.

— Ну да, нынче действительно жарко, и я ничуть вас не порицаю, — сказала Джехана, улыбаясь в ответ, и лишь после того переводя взгляд на Риченду и узнавая ее наконец; Риченда тоже встала при приближении королевы.

— Вы! — прошептала Джехана, слегка задохнувшись.

Риченда склонила голову и присела в глубоком придворном реверансе.

— Ваше величество…

— Ваше величество?! — испуганно повторила Росана, резко поворачиваясь к Риченде.

— Джехана Бремагнийская, мать нашего короля, — мягко пояснила Риченда, не отводя глаз от королевы. — Ваше величество, будет ли мне позволено представить вам мою родственницу Росану, дочь Хакима, эмира Нур-Халлая, послушницу монастыря святой Бригитты…

Когда на мгновение утратившая дар речи Джехана наконец перевела взгляд с Риченды на ошеломленную Росану, которая как раз пристраивала на место головой убор, спеша изо всех сил, Риченда вежливым жестом предложила королеве сесть на кушетку у окна, где только что сидела Росана. Королева предпочла бы отказаться, но Риченда ощущала почти извращенное наслаждение, приглашая Джехану присоединиться к ним.

— Прошу вас, побудьте с нами, ваше величество, — сказала она. — Возможно, вам захочется еще послушать стихи. Наряду с более традиционными текстами Росана декламировала отрывки из сочинения великого Орина. Он был Дерини, как и мы трое.

Джехана громко сглотнула, и ее кожа стала почти такой же белой, как ее платье, и выглядела она так, словно готова была броситься бежать со всех ног; ее зеленые глаза испуганно метнулись к молчащей Росане, потом снова к Риченде.

— Но… она же монахиня! — прошептала наконец королева, яростно встряхнув головой. — Она не может быть Де… Она просто не может быть!.. Они не могут верить…

Риченда приложила все силы, чтобы не дать вспыхнувшему в ней гневу выплеснуться наружу.

— Почему же нет? Потому что вам так хочется, не так ли? Что заставляет вас думать, что только вы способны на веру?

— Это совсем другое дело, — слабым голосом произнесла Джехана. — И вы это знаете. Я обратилась к Церкви для того, чтобы мне помогли избавиться от того зла, что живет во мне; вы же своим злом гордитесь.

— Нет, мадам! Мы гордимся тем, что находимся в более близком родстве с Творцом, чем другие, — ответила Росана. — Вы же и сами были очарованы стихами Орина…

— Стихи Дерини! — огрызнулась Джехана.

— Стихи, которые казались вам безупречными и прекрасными, пока вы не узнали, кто их автор, — возразила Риченда. — Неужели вы боитесь, мадам, что будете прокляты только потому, что послушаете их? Уверяю вас, если бы было возможно обрести преимущества нашей расы благодаря простому чтению стихов Дерини, — на каждом квадратном метре этой страны сразу же зазвучали бы строки Орина! Но — увы! — для тех из нас, кто должен продолжать бесконечные попытки доказать самим себе, что они являются искренне верящими и честными слугами того же самого Бога, которому служит другие, все обстоит не так просто!

— Ваши слова — богохульство! Я не стану вас слушать! — нервно забормотала Джехана, крепко зажмурив глаза; она отвернулась от Риченды, дрожа с головы до ног.

— А, вы убегаете от правды, мадам! — продолжила Риченда, теперь уже не на шутку разгневанная. — Но вы не сможете убежать от Него, создавшего всех — и людей, и Дерини!

— Лучше бы Он этого не делал! — всхлипнула Джехана.

— А если бы Он этого не сделал, — гремела Риченда, — тогда бы и вас не было! Не было бы ни вас, ни меня, ни вашего сына… и не было бы Бриона Халдейна, за которого вы вышли замуж! Почему вы считаете себя обязанной преследовать нас, Джехана? Почему вы преследуете самое себя?!

Последнее обвинение оказалось совершенно невыносимым для Джеханы. Слезы ручьем потекли по ее лицу, и она стремительно выбежала из комнаты, едва не сбив с ног Конала, который как раз собирался постучать в дверь. Изумленный Конал оглянулся через плечо ей вслед, потом осторожно постучал по краю ширмы; стремительные шаги Джеханы затихли за поворотом коридора. Конал, одетый в кожаный костюм для верховой езды, держал в руке письмо, запечатанное алым воском; изумленное выражение быстро сбежало с его лица, сменившись легким удивлением, а потом пониманием, когда он, в ответ на приглашение войти, сделал шаг в комнату и увидел Риченду, все еще стоявшую возле ткацкого станка у окна.

— Милостивый боже, что вы такое сказали моей тетушке, почему она бежала со всех ног? — весело спросил Конал, отвешивая Риченде короткий поклон. — Можно подумать, за ней гнался демон, а то и не один!

— Нет, это всего лишь те демоны, которых она сама впустила в свое сердце, — усталым голосом ответила Риченда. — Иной раз я думаю, что мы сами создаем свой собственный ад, прямо здесь, на земле, и нам ни к чему те черти, что ждут нас в загробной жизни. Ну, довольно об этом. У тебя какое-то сообщение для меня?

— О, да… и тот, кто его доставил. Извините, что я к вам ворвался, но там, во дворе, болтается какой-то человек, коробейник… он утверждает, что у него письма от Ройхаса. Он говорит, что его зовут Людольфус… вы можете поверить в такое? Честно говоря, он выглядит как самый настоящий бандит… что-то вроде мавра, что ли… но он уверен, что вы узнаете эту печать. — Он взмахнул письмом, которое держал в руке, и, усмехнувшись, протянул свернутый в трубку лист пергамента Риченде — и тут же снова поклонился, заметив в оконной нише Росану.

— Ну, в любом случае, он не дал мне другие письма, — продолжил Конал, теперь уже более сдержанно, поскольку присутствие Росаны его слегка смутило. — Он настаивает на том, чтобы самому передать их вам. Вы хотите его видеть?

Риченда провела кончиками пальцев по печати и улыбнулась, снова усаживаясь к ткацкому станку, — она заметила, что Росану весьма смутили восторженные взгляды Конала.

Печать и в самом деле была Ройхаса, но… Людольфус, скажите на милость! Ломая печать, Риченда отчетливо представляла, какой именно посланник действительно был отправлен Ройхасом, и это был вовсе не коробейник Людольфус!

Но Росана, пожалуй, была бы так же рада видеть его, как и сама Риченда, — и к тому же, пригласив его, Риченда могла избавить Росану от ситуации, становившейся все более неловкой.

— Да, спасибо, Конал, я действительно этого хочу. Я его давно ожидаю. Не будешь ли ты так любезен присмотреть, чтобы нас не беспокоили?

— Разумеется, если вам так угодно. А… — Он с надеждой посмотрел на Росану. — Возможно, я мог бы проводить леди Росану, если она собирается куда-то… ну, то есть если вы хотите поговорить с этим человеком наедине, я имел в виду.

— Нет-нет, в этом нет необходимости, — Риченда подняла взгляд от печати как раз вовремя, чтобы заметить, как изменилось выражение лица Конала. — Ройхас точно так же в родстве с Росаной, как и со мной, — пояснила она, стряхивая с колен крошки алого воска, рассыпавшиеся, когда она развернула жесткий пергамент. — Кроме того, если этот парень и в самом деле так похож на бандита, как ты утверждаешь, мне, пожалуй, не помешает компаньонка во время разговора с ним.

Росана сверкнула улыбкой, и в ее глазах отразились и понимание, и облегчение, — и девушка устроилась на кушетке в оконной нише, стараясь под прикрытием вуали восстановить душевное равновесие.

— Хорошо, как скажете, — с сомнением в голосе откликнулся Конал.

Как только принц раскланялся и вышел за дверь, Риченда весело посмотрела на Росану и хихикнула, прикрыв лицо пергаментным листом, чтобы не очень бросалось в глаза ее веселье.

— Росана, ты что, успела заморочить голову принцу? — шепотом спросила она. — Он просто не мог глаз от тебя отвести! Должно быть, возвращение из армии обратно в Ремут оказалось для него очень приятным!

— Ох, Риченда, я была с ним только вежлива, — запротестовала Росана, крепко зажав ладони между коленями и отчаянно заливаясь краской. — Он действительно очень мил, не спорю, но я… я приняла обеты, не забывай, пожалуйста!

— Ну, я не думаю, что ты в состоянии изменить его отношение к тебе, ведь не можешь, да? — заметила Риченда, с улыбкой завершая тему и начиная просматривать письмо.

— Нет, не могу, — очень тихо произнесла Росана. — Может быть, я вообще произвожу такое впечатление на Халдейнов…

Риченда приподняла брови, не уверенная в том, что она действительно слышала то, что слышала.

— Ты имеешь в виду каких-то конкретных Халдейнов?

Росана, от смущения залившись румянцем, едва заметно кивнула, сжимая в руках голубую ткань своей юбки, словно хотела оторвать от нее кусок.

— Да… Я не хотела говорить тебе об этом… — прошептала она. — Может, там и нет ничего… я надеюсь, что нет.

— Продолжай, — коротко сказала Риченда, опуская письмо.

— Ну, это был король, — призналась Росана. — Он… он хотел прочитать память Джаннивер, чтобы выяснить, кто напал на нее. Я ему не разрешила. Тогда он попросил меня заглянуть к ней в воспоминания, а потом показать ему то, что я увижу.

— И ты это сделала?

Росана снова нехотя кивнула.

— Да. Но я была очень разгневана, Риченда. Я знаю, мне следует научиться прощать тех, кто причиняет вред мне самой и тем людям, которых я люблю, но я была просто в ярости от того, что те солдаты сделали с Джаннивер и с моими сестрами… и… ну, может быть, я еще немножко чувствовала себя виноватой из-за того, что сама избежала их участи. И потому я… я выплеснула часть своего гнева на короля. После того, как я показала ему то, что он хотел знать, я… я заставила его немного почувствовать, каково это было… для нее… что она ощущала, когда ее вот так… использовали.

— Понимаю, — мягко сказала Риченда. — А ты не думаешь, что это как раз очень полезно знать королю?

— О, да, я это предполагала, — ответила Росана с растерянным вздохом. — Я именно об этом и думала в тот момент. Вот только… что-то еще случилось, как раз перед тем, как я прервала контакт; это… это было прикосновение более глубокое, чем я рассчитывала… более сильное, интенсивное…

— С чьей стороны? С твоей или с его?

— Скорее всего, с обеих сторон, — прошептала Росана. — Но мне не следовало допускать ничего подобного. Ведь предполагалось, что это я поддерживаю связь. И я просто не знаю, почему я откликнулась подобным образом.

— Возможно, потому, что ты — женщина, а он — мужчина? — спросила Риченда.

— Риченда, не надо! — воскликнула Росана, резко вставая и отворачиваясь к окну; она прижала руки к груди и глубоко вздохнула. — Я ничего не делала такого, чтобы могло поощрить его или Конала!

— Никто и не утверждает, что ты что-то делала, — возразила Риченда. — Но с другой стороны… ну, если предположить, что ты в конце концов решишь не посвящать свою жизнь религии, ты можешь сделать и кое-что похуже с любым молодым человеком.

— Риченда!..

— Ладно, ладно! Забудь вообще мои слова, — ласково и весело сказала Риченда, отклоняясь назад и поднимая руки, поскольку Росана резко повернулась к ней и уставилась на нее с потрясенным видом. — Однако у тебя и тело так же прекрасно, как душа. И не думаю, что ты так уж погружена в стихи, пусть это даже стихи Орина, чтобы напрочь забыть об этом.

Даже если Росана и предполагала высказать какие-то возражения или соображения на этот счет, ей это не удалось, поскольку у входа снова послышался негромкий стук, а вслед за тем из-за ширмы, закрывающей дверь, высунулась голова Конала.

— Вы позволите войти, ваше сиятельство? Миледи?

Риченда коротко кивнула и встала, сделав шаг по направлению к двери, Росана подошла чуть ближе к подруге. Конал чуть отступил в сторону, позволив войти в гостиную худощавому, жилистому человеку, одетому в пыльный черный костюм; ростом он был примерно такой же, как Конал.

Внутренние защитные экраны этого человека были настолько жесткими и непрозрачными, что даже Риченда, знавшая, что и как искать, не смогла бы обнаружить и малейшего намека на то, что этот человек — Дерини.

Ей вряд ли удалось бы как следует рассмотреть его лицо. На нем был широкий плащ, именно такой, как его описывал Конал, и толстая черная сумка на широком кожаном ремне, висевшая на левом плече, — но на голове был намотан громадный тюрбан, и перед Ричендой лишь на мгновение мелькнули темные глаза да усы, когда он склонился в низком изящном поклоне на восточный лад, приветственно коснувшись ладонью сердца, губ и лба. Когда он выпрямился, он сразу же отвел взгляд в сторону, и его правая рука вновь вернулась к сердцу, легла на грудь и замерла там. Он, похоже, не был вооружен… однако Риченда знала, что ему и не нужно оружие.

— Это коробейник Людольфус, ваше сиятельство, — с сомнением в голосе произнес Конал. — Если я вдруг вам понадоблюсь, я буду там, неподалеку.

— Да, спасибо, Конал, — пробормотала Риченда, кивком головы отпуская Конала и одновременно легким взмахом руки показывая посетителю, что он может подойти немного ближе. — Прошу, входите, мастер Людольфус, и расскажите, какие новости вы привезли от моей родни.

Лишь после того, как дверь в очередной раз закрылась за Коналом, Риченда позволила официальной холодной маске соскользнуть с ее лица, — она бросилась через комнату к гостю, радостно пискнув, и восторженно обняла его.

— Людольфус, Людольфус, что это за чушь, с какой стати вдруг Людольфус, милорд, что это значит, зачем?! — шептала она радостно, полностью открыв свой разум навстречу его психическому приветствию, в то время как он горячо отвечал на ее физические объятия. — Росана, ты что, не видишь, кто это?

Росана, внимательнее присмотревшись к пришедшему, вдруг задохнулась и вздрогнула, — но, поскольку он быстро приложил палец к губам, спеша предостеречь ее, она лишь почти неслышно произнесла:

— Дядя Азим!

Это было скорее мысленное восклицание, нежели слова, произнесенные вслух, — и Росана тут же бросилась к гостю вслед за Ричендой и обняла его. А он, хотя и коснулся мыслью обеих женщин, не сказал вслух ни единого слова, пока не отвел их подальше от двери, к оконной нише, где их уж точно не мог никто подслушать.

— Ну-ну, малышки, не стоит так уж демонстрировать свою радость, — напомнил он им с улыбкой, когда опустился на один из узких диванчиков, стоявших у самого окна, и жестом предложил обеим женщинам сесть напротив него на такой же диван. — Боюсь, за стенами этой комнаты не слишком обрадуются, если узнают, кто я таков на самом деле. К счастью, мое второе «я», Людольфус, может пробудить подозрения лишь одного рода — как любой торговец-мавр, ищущий расположения христианских леди.

— Ну, нет, милорд, это все ерунда! — запротестовала Риченда.

— О, дитя, не пытайся лгать ради того, чтобы случайно не задеть мои чувства, — рассмеялся Азим, и тон, которым он произнес это, смягчил скрытый в его словах упрек. — Людольфус-разносчик пробуждает лишь простые человеческие опасения; однако Азим, брат эмира Хакима из Нур-Халлая, регент хора Рыцарей Анвила, — это другое дело. Каждый тут же подумает о том, что он и его орден — не просто прибежище Дерини, они еще и активно ищут новых проклятых, чтобы увеличить свои силы. Но даже при всем при этом я бы, не колеблясь, явился куда более открыто, если бы Келсон был сейчас здесь. Но поскольку король далеко, на войне… ну, думаю, тут все равно найдется достаточно Дерини и почти Дерини, чтобы мне было с кем пообщаться и до его возвращения.

— Мне кажется, я неплохо знакома со всеми Дерини, — резко отступив назад и скрестив руки на груди, суховато сказала Риченда. В ее взгляде, обращенном на Азима, светилось недоумение. — И ты наверняка слышал о наших заложниках из Торента, и о королеве Джехане, она нынче здесь, в Ремуте… Однако я хотела бы знать, что ты имеешь в виду, говоря «почти Дерини».

Азим неопределенно пожал плечами и открыл свою толстую сумку; в ней лежало довольно много кожаных футляров со свитками. Азим стал перебирать их.

— Ну, положим, это твои принцы Халдейны, оставшиеся здесь, чтобы справляться с делами в отсутствие Келсона — Нигель, и подозрительный молодой Конал, который сейчас топчется где-то там в коридоре, надеясь еще разок хоть краем глаза увидеть мою очаровательную племянницу, — он улыбнулся, бросив взгляд на вспыхнувшую Росану. — Скажи-ка мне, сколько времени они проводят в обществе этих ваших заложников из Торента?

— Ну, вряд ли вообще хоть сколько-то, — ответила Риченда, изумленная и озадаченная оттенком раздражения, прозвучавшим в вопросе Азима. — Двое младших мальчиков играют с Лайемом, само собой… и мы прекрасно понимаем, что мать Лайема может представлять собой немалую угрозу, так что в отношении нее приняты все необходимые меры безопасности, — но я также настроила мальчиков так, чтобы они сразу подняли тревогу, если сам король Лайем попытается хоть что-то предпринять. Я не понимаю… ты тревожишься просто из-за общего положения вещей? Или тут есть еще что-то такое, что мне следовало бы знать? Ты из-за этого сам взялся за роль посланца, вместо того, чтобы отправить слугу? Ведь почти кто угодно мог бы привезти письма и свитки!

Азим наконец извлек из сумки один из самых маленьких футляров, и, держа его в руке, задумчиво посмотрел на Риченду.

— Не все сразу, детка, не все сразу. Прежде всего — действительно ли принц Нигель ожидает делегацию торговцев Торента на следующей неделе или около того?

— Я точно не знаю, — осторожно сказала Риченда, внезапно ощутив непонятную тяжесть под ложечкой. — А почему ты об этом спрашиваешь?

— Всему свое время. У него на сегодняшнее утро назначены какие-нибудь аудиенции?

— Нет.

— Отлично. Тогда у нас есть еще немножко времени. Прежде всего, ты должна прочесть это письмо, — он протянул Риченде кожаный футляр. — Но тут я должен тебя предупредить, что это всего лишь тайком снятая копия того, что, как я знаю, должно было быть сообщено. Я не знаю, кому это было отправлено, и есть ли документы, подтверждающие это, и каковы они… Я только могу тебя заверить, что источник получения этого письма — безупречен. А уж решать, как тут необходимо действовать, предстоит тебе… и Нигелю.

Риченда, выслушав его, больше не стала тратить ни секунды, и, вскрыв кожаный футляр с одного конца, вытряхнула его содержимое. Когда же она пробежала глазами по неровным строчкам, она почувствовала, как к ее горлу подкатил огромный тяжелый ком.

«…все продолжается по плану… освобождение высокородных пленников… безопасность короля — вопрос первостепенной важности… отряд, отправленный на спасение, явится под видом торговцев… получат доступ к регенту Халдейну… внезапное нападение…»

Того, что она прочитала, было ей вполне достаточно. Ошеломленная, Риченда подняла взгляд на своего наставника, одновременно протягивая письмо Росане, чтобы и та его прочла.

— Они хотят попытаться убить Нигеля? — едва шевеля губами, прошептала Риченда. — Когда?

— Вот этого как раз я и не знаю. Ну, в любом случае, не сегодня утром. Я вижу, у тебя и мысли не было о том, что может затеваться подобное.

— Не было.

— Но ты позволила леди Мораг получать и отправлять письма?

— Келсон разрешил ей написать Махаэлю, сообщить ему о том, что она и король остаются у нас на все лето в качестве заложников. Я сама продиктовала ей это письмо.

— И она больше никому не отправляла никаких писем, и не могла спрятать записку под печать, например, или в футляр?

Риченда покачала головой.

— Нет… я бы знала об этом, даже если бы не смогла разобрать содержание самого послания. Кроме того, у нее и не было времени, чтобы обменяться с кем-то письмами.

— Ну, тогда, возможно, тут был пущен в ход другой способ связи, — предположил Азим. — Она ведь неплохо тренирована, она сестра Венцита. А Махаэль Арьенольский, пожалуй, еще хитрее и изворотливее, чем его братец Лайонел.

— Ты думаешь, это дело рук Махаэля? — спросила Росана, только что закончившая чтение письма.

— Или одного из его верных приспешников, — уверенно сказал Азим. — И если это Махаэль, то его планы могут быть куда обширнее, чем даже мы можем предположить. Тут уж и сам молодой Лайем может оказаться в немалой опасности.

— Лайем? — повторила Риченда.

— Настрой мысли так, как я тебя учил, Риченда, — сказал Азим, наклоняясь вперед и кладя обе руки ей на плечи; его глаза неотрывно смотрели в ее, пальцы переплелись позади ее шеи. — В положении Махаэля ничего не изменится, если, например, молодой король тяжело заболеет, находясь здесь, в Ремуте, в качестве заложника… ведь у Махаэля под рукой следующий наследник. Но потеря принцессы Мораг — это совсем другое дело. Предположим, нашелся некто, напомнивший Махаэлю, как он мог бы поймать за хвост фортуну… и почему бы ему не жениться на вдове своего брата, ведь она наследует Торент после своих сыновей, так? Если бы Махаэль обвенчался с Мораг, неважно, с ее согласия или нет, то все, что ему было бы нужно еще сделать, — это укрыться в своих землях, в Арьеноле, лет на пятнадцать, и производить на свет наследников, точно так же, как это сделали претенденты на трон Меары; и твой Келсон ничего не сможет поделать, чтобы остановить его. А если, представь, некий удачный «несчастный случай» настигнет его пасынков…

— Как это произошло с королем Алроем… — продолжила Риченда, видя все эти события в зеркале сознания Азима, — тогда Махаэль сможет управлять Торентом вместе с Мораг, а после него на трон взойдут его сыновья… Милостивый Иисус, ты думаешь, именно на это направлены его подлинные замыслы?

— На самом деле я не знаю, — ответил он, отпуская ее и усаживаясь на диване поудобнее. — Тебе придется разобраться во всем этом самостоятельно. Я лишь предупредил тебя, только и всего, и показал тебе, что Махаэль способен на подобные замыслы, — вне зависимости от того, что именно он задумал прямо сейчас. Но как бы то ни было — существует некий план, будет предпринята какая-то попытка освобождения заложников из Торента, и при этом еще должен быть убит Нигель. Именно этим ты должна заняться в первую очередь. А с остальным можно разобраться и после.

— Я должна найти его и поговорить с ним прямо сейчас, — воскликнула Риченда, стремительно вставая.

Азим усмехнулся и схватил ее за запястье, отрицательно качая головой.

— Нет, не сейчас, малышка. Пока что ему ничего не угрожает. Ты ведь говорила мне, что на сегодняшнее утро у него не назначено никаких аудиенций, а я не осмелюсь слишком задерживаться здесь. Давай уж сначала закончим дело, по которому я официально сюда явился. Я уверен, ты действительно хочешь купить те свитки, которые я принес, не так ли?

— Да, да… конечно.

Освободившись от внутреннего напряжения тем способом, которому когда-то научил ее Азим, Риченда снова села и придерживала черную сумку Азима, пока тот доставал из нее с полдюжины футляров со свитками; некоторые из них были настолько длинными, что Азим с трудом извлек их наружу.

— Прежде всего, мне не удалось раздобыть те копии, о которых ты меня просила, — сказал Азим. — Но я пока что не теряю надежды. Во всех известных мне архивах удивительно мало документов о святом Камбере, даже в нашем собственном архиве, а отыскать записи о его канонизации, пожалуй, вообще невозможно.

— Но что же тогда ты нашел?

— Ну, вот это, пожалуй, наиболее интересное, — сказал он, протягивая ей футляр, который на вид был самым потрепанным и вытершимся из всех. — Это отчет о заседаниях Совета в Рамосе — он очень сильно поврежден и запачкан, и скорее всего был неполным, но, возможно, окажется полезным. Одному господу известно, как он попал в архив в Джелларе, особенно если учесть отношение наших предшественников михайлинцев к церковной иерархии, в те времена.

Риченда изучила пометки на внешней стороне свитка.

— Ну, мне от этого, пожалуй, радости немного, но Арилан будет в восторге, — сказала она. — И Дункан тоже. — Она передала свиток Росане. — И ничего такого, что непосредственно касалось бы Камбера?

Азим подал ей следующий футляр.

— О нем — нет, но есть кое-что о его детях, — ответил он. — Вот это — счет, по которому уплачено каменщикам за работу, произведенную в некоей церкви… подписан сыном Камбера Джоремом, он был рыцарем-михайлинцем и священником. Однако дата, как видишь, относится к дням правления короля Райса-Майкла Халдейна, то есть это уже минимум пятнадцать лет после предполагаемой смерти Камбера. Но что делает этот документ интересным, так это то, что здесь сохранились остатки воска печати… похоже, кроме собственно счета тут было еще какое-то сообщение, тайное. Возможно, то, что строили эти каменщики, было чем-то особенным.

— Вроде усыпальницы для захоронения останков Камбера? — предположила Риченда, задумчиво приподняв брови.

— Да, мне тоже пришла в голову эта мысль, — сухо ответил Азим. — Но я не сумел прочесть что-либо в этой печати. Может быть, тебе повезет больше.

— А еще что тут есть? — спросила Риченда, когда Азим передал ей оставшиеся свитки.

— Кое-какие стихи… я думаю, они могут тебе понравиться, и еще текст, который может быть частью древнего учения Целителей. Зная, что у твоего Аларика есть лекарский дар, я подумал, что тебя это в особенности заинтересует. Это может быть даже текст гавриилитов — хотя предупреждаю тебя, они обожали упрятывать смысл в своих текстах, так что там бывает как минимум два уровня двойных значений. Ну, вы вдвоем можете поразвлечься летом, разгадывая их загадки. И наконец, — он протянул Риченде тонкую стопку обычных писем, — это тебе официальные послания от Ройхаса и от управляющих твоих имений в Анделоне. Весенние посадки прошли отлично, так мне говорили, но они хотят получить инструкции относительно необходимого ремонта крыши в Эль-Хаите.

— Эль-Хаит… — Риченда улыбнулась и положила письма на диван рядом с собой, чтобы прочитать их позже. — Ах, если бы я могла перенести озеро оттуда к нам, в Ремут, хотя бы на лето… В такую жару, как нынче, искушение изменить погоду становится таким сильным, что ему почти невозможно сопротивляться!

Азим закрыл свою сумку и встал, усмехаясь.

— Если бы я мог подумать, что это настоящее искушение, я бы, пожалуй, выбранил тебя как следует, как это делала твоя матушка, когда ты была ребенком, — сказал он мягко. — Но я знаю, что ты настоящая моя ученица… и ты, Росана, тоже, — добавил он, нежно гладя девушку по щеке кончиками пальцев; его взгляд смягчился, в нем засветилась искренняя любовь к обеим этим женщинам. — Но теперь мне пора уходить. Подумай хорошенько, как ты можешь пустить в дело то, что я сказал тебе, Риченда. Расстроить планы Торента, наверное, не так уж и сложно, но мы пока что не знаем, насколько вовлечена в них Мораг, а она очень сильна. Так что будь поосторожней.

— Всенепременно, наставник, — пообещала Риченда, склоняясь к руке Азима и целуя ее; вслед за Ричендой руку учителя поцеловала и другая его ученица, Росана.

После этого он вышел из дамской гостиной, снова превратившись в робкого и неуверенного в себе разносчика Людольфуса; Конал, ожидавший неподалеку от двери, повел Людольфуса обратно во двор замка, и по пути замечал легкое недоумение в глазах тех, кто встречался им в длинном коридоре, — им казалось странным присутствие в Ремуте разносчика-мавра, хотя то, что рядом шел Конал, успокаивало придворных, полагавших, что принц, надо думать, знает, в чем тут дело, а значит, все в порядке.

Когда они уже дошли почти до самого выхода во двор, они столкнулись с молодым священником, спешившим в том же направлении, — священник был слишком сосредоточен на своем требнике, который он перелистывал на ходу, и не замечал Людольфуса и Конала, пока не налетел на них. Стремясь поймать книгу и не дать ей упасть на пол, Азим, задев руку священника, инстинктивно коснулся и его ума, — и с изумлением обнаружил, что перед ним — капеллан королевы Джеханы!

Он не смог устоять перед искушением. Удержав связь еще на мгновение, хотя мимолетный физический контакт уже прервался, Азим он быстро заглянул в глубины сознания священника, обшарив все, до самого дна, — и кое-что вложив туда. Священник пошатнулся, и, прижав книгу к груди, торопливо пробормотал слова благодарности, и тут же поспешил дальше, через двор, — он уже опаздывал в церковь.

Мастер Дерини тут же выбросил его из головы, поскольку они с Коналом тоже вышли уже во двор.

Конал не отходил от Азима не на шаг, держась вполне вежливо, но не стремясь к разговорам, — он следил за разносчиком, пока тот не взгромоздился на свою тускло-гнедую кобылу и не пустил ее неторопливой рысью к арке центральных ворот, ведя за собой в поводу мула с грузом. Но даже тогда принц не отвел от него глаз; он и его оруженосец смотрели вслед лошади до тех пор, пока она не скрылась за поворотом дороги, желая убедиться, что мавр и в самом деле уехал наконец; оруженосец терпеливо ждал, держа в поводу уже оседланных лошадей для Конала и для себя.

Азим, захоти только он, с легкостью мог бы отвести им глаза и они бы увидели, что он едет совсем в другую сторону, — но он все равно был уже готов покинуть Ремут, так что не стал беспокоиться из-за этого. Пусть себе молодой Халдейн играет в ревностного стража женщин, оставленных ему на попечение отцом; ему вскоре могут предстоять куда более серьезные испытания, если подозрения Азима в отношении Махаэля окажутся достаточно справедливыми.

Азим направился вдоль реки на юг, к месту встречи, назначенной на поздний вечер этого же дня, — его должно было ожидать транспортное средство, более соответствующее его общественному положению; одна из галер его ордена, шедшая из Кхартата, хотя и под флагом Фианны, поднятым на время плавания в водах Гвиннеда. По пути Азим думал о той задаче, которую он возложил на Риченду, сожалея, что Риченде придется справляться практически в одиночку, но ничуть не сомневаясь, что его ученица способна разобраться с этой ситуацией.

Но он намеревался внимательно следить за ходом событий. Тут дело было не только в том, что на карту была поставлена фамильная честь; немаловажным являлся тот факт, что в Гвиннеде постепенно восстанавливалось доброе имя Дерини. Не в первый раз Азим задумался о том, как странно подобрались силы в Ремуте именно сейчас, когда Келсон, Морган, Дункан и молодой Мак-Ардри находились в отъезде.

Риченда, само собой, будет стоять твердо, как скала, — именно так, как он учил и тренировал ее; это безупречное растение в саду простых трав, обычных человеческих существ. Такова же и Росана. Арилан, пожалуй, становится по-настоящему зрелым и глубоким мастером, хотя иной раз и несерьезен и слишком суетлив. И Нигель… да, конечно, он пока что непонятен в том, что касается вложенного в него потенциала Халдейнов, однако он по крайней мере человек очень умный, осторожный и уравновешенный. Вместе они должны без труда уравновесить силу Мораг, если она будет единственной Дерини, с которой им придется иметь дело.

Конечно, он не должен полностью сбрасывать со счетов Джехану — хотя ее сила Дерини была под еще большим вопросом, нежели сила Халдейнов в Нигеле, по правде говоря, — но Азим, несмотря на то, что только что позволил себе удовольствие заглянуть в ум ее молодого личного капеллана, сомневался, что Джехана могла сильно измениться за последние годы, проведенные в уединении. Однако теперь, направляя кобылу на тропинку, тянущуюся вдоль берега реки, Азим обнаружил, что его мысли вернулись к давним годам, и он сожалеет, что не проводил тогда, в молодости, побольше времени в Бремагне. Ведь если бы в те времена он почаще встречался с Джеханой и заставил бы ее увидеть, кто она есть на самом деле, и научил бы ее управлять собственной силой, — сейчас это избавило бы их от многих проблем.

Однако он вовсе не намеревался предаваться игре в «а что было бы, если…» Такая игра для представителей его расы была одновременно и соблазнительной, и бессмысленной, ведь она не могла принести плодов. Поэтому он стал думать о новой головоломке, которой его главный наставник раздразнил умы во время их последней встречи в Джелларе. Рокайль сказал, что это любимая задачка Сулиена, адепта Р'Кассана, однако Азим был совершенно убежден в том, что Рокайль сам ее придумал… такая головоломка отнюдь не превышала способности и возможности Рокайля. Однако головоломка и в самом деле была блестящей…

И Азим с удовольствием предался лингвистическим упражнениям, негромко насвистывая при этом, к немалому удовольствию его кобылы и топочущего следом мула.

В это самое время один из объектов его недавних размышлений — но только один, — стоял, преклонив колена и спрятав лицо в ладонях, в боковой часовне базилики крепости Ремут.

Джехана после потрясшей ее встречи с Ричендой не в состоянии была встретиться с сестрой Сесиль, а потому и не стала ее искать. Сейчас вокруг королевы несколько из недавно прибывших в Ремут сестер монастыря святой Бригитты также опустились на колени на низенькие скамейки, установленные ровными рядами в маленькой часовне; но для сестер это была первая сегодняшняя месса, а для королевы Джеханы — вторая. Отец Амброз, в алых ризах в честь дня великомученицы, стоя перед алтарем, читал входную.

— Scio cui credidi, et certus sum, quia potens est depositum meam servare in ilium diem, justus judez… Я знаю, в кого я верую, и я уверен, что Он способен укрепить то, что возложено на меня в этот день, и будет справедливым судьей…

Входная была из поминовения святого апостола Павла — не из самых любимых Джеханой; и, поскольку сегодня королева ее уже слышала, она не стала сопротивляться ходу своих мыслей и позволила себе подумать о недавней стычке с Ричендой.

Как вообще она могла не заметить, что эта рыжеволосая Дерини сидела там, в гостиной? И как вообще может быть такое, что явно религиозная Росана тоже оказалась Дерини, — как она могла посвятить себя служению богу, ведь тем самым она налагала на себя проклятие, потому что отлично знала — ее род несет в себе зло, и зло живет в ней самой…

Дочитав Славу и Господи помилуй, отец Амброз уже открывал свой апостол, чтобы начать читать первый текст; он немного замешкался, переворачивая жесткие негнущиеся страницы.

— Dominus vobiscum.

— Et cum spiritu tuo, — машинально откликнулась Джехана вместе со всеми остальными.

— Sequentia sancti Evangelii. In dies illis: Saulus ad huс spirans minarum, et caedis in discipulos Domini… Савл же, еще дыша угрозами и убийством на учеников Господа, пришел к первосвященнику; и выпросил у него письма в Дамаск к синагогам, чтобы, кого найдет последующих этому учению, и мужчин и женщин, связав, приводить в Иерусалим…

Джехана, совершенно машинально переводя латынь, на которой звучал текст, внезапно осознала, что это не тот отрывок, который читался утром; это вообще было не «Послание к Галатам», а глава из «Деяний апостолов».

— Et cum iter faceret, contiget, ut appropinquaret damasco: et subito citcumfulsit eum lux de caelo… Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня?

Джехана в ужасе зажала уши ладонями. Что такое говорит отец Амброз?! То, что он читал, относилось к обращению святого Павла, а вовсе не к сегодняшнему поминовению! Как он мог совершить такую чудовищную ошибку?!

Но часть ее ума уже рассматривала возможность высшего вмешательства в то, что делал священник, и, возможно, почему это произошло… пусть даже остается непонятным, как это могло быть. И пока королева тщетно пыталась избавиться от невыносимых слов, пока она, не желая ни слышать отца Амброза, ни видеть его, встряхивала головой, крепко зажмурив глаза, ее память вместо отца Амброза в алых ризах рисовала другую фигуру, в серой сутане с капюшоном… эта сутана скрывала под собой красную одежду мученика иного рода…

«Нет! Этого не может быть!»

Она приложила все силы, она вообще не желала слышать о давно опозоренном святом, который поставил своей целью поддерживать благосостояние проклятой расы Дерини, — его расы… но откуда-то Джехана знала, что это именно он… он, казалось, протягивал к ней руки, он взывал к ней в видении, возникшем против воли королевы в ее измученном уме.

— Савл, Савл, что ты гонишь Меня?

Запертая в клетке своего ума, Джехана ощущала, что не к Савлу обращено обвинение, а к ней самой… и не Христос взывает с небес, а ужасный, пугающий еретик Дерини, святой Камбер! И она не в силах была ни отвернуться, ни отогнать его, она могла только слушать, а он, казалось, протянул руку и коснулся ее лба…

— Джехана… почему ты гонишь меня?..

И голос отца Амброза, продолжавшего невозмутимо читать то, что относилось к ней и только к ней, плыл в воздухе над Джеханой, все усиливая и усиливая ее страх…

— Et tremens, ас stupens, dixit: Domine, quid me vis facere?.. И он в трепете и ужасе сказал: Господи! что повелишь мне делать?

И Господь сказал ему: Встань и иди в город, и сказано будет тебе, что тебе надобно делать…

Глава XII Ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня.[13]

— О, извини, я немного опоздал, — сказал Конал, когда он и его оруженосец выехали на небольшую лесную поляну, не слишком далеко от городской стены. — Ты получил ту записку, что я послал вчера? Да, конечно, получил. Похоже, мы весьма своевременно предугадали намерения твоего отца.

Тирцель Кларонский с беспечным видом подошел поближе и небрежно погладил по гриве коня оруженосца, глядя при этом прямо в глаза юноши.

— Давай-ка, сходи с лошадки, юный Джован, да отдохни немного, — приказал он, и тут же опытной рукой подхватил юношу под локоть, поскольку тот едва не вывалился из седла, уже почти заснув.

Конал тоже спешился и занялся обеими лошадьми, пустив их пастись в поросли молодого орешника, уже вставшие на другой стороне недавно расчищенной поляны. Тирцель отвел едва перебирающего ногами Джована в тень, к огромной старой березе, и уложил его там на траву, — впрочем, не столько уложил, сколько не дал свалиться со всего маху. К тому моменту, когда Конал вернулся с другой стороны поляны, молодой оруженосец уже безмятежно посапывал. Тирцель с довольным видом потер руки и удовлетворенно вздохнул, поднимаясь навстречу Коналу и внимательно глядя на него.

— Так значит, Риченда поставила тебе блокировку, как мы и ожидали, да? И не заметила ничего, не уловила и намека на то, что мы сделали, чтобы подготовиться к этому действию?

— Абсолютно ничего! Я чувствовал, как она что-то делает, — хотя и не могу сказать, что именно, и я, уж конечно, не в силах был остановить ее. Но я также знал в тот момент, что есть еще одна часть моего сознания, которую Риченда даже не замечает!

— В самом деле? — сказал Тирцель, всем своим видом и тоном давая понять, что ожидает более детального рассказа.

— А немного позже, в тот же день, — с энтузиазмом продолжил Конал, — отец в первый раз позволил мне присутствовать на действительно тайной встрече советников. Я не имею в виду официальное совещание, нет, это было совершенно конфиденциальное совещание тайных консультантов! Они рассказали мне об очень многом, обо всем, только… я не далеко не все могу обсуждать. Я хочу сказать, я в буквальном смысле не могу. Я думаю, все это должно быть на каком-то другом вторичном уровне, только она его сумела перекрыть.

— Да, это спрятано за ее блокировкой, я бы так сказал… тут надо подумать, — сказал Тирцель, жестом приглашая Конала устроиться в тени другого большого дерева, где уже был расстелен на траве плащ и стояли небольшой мех для вина и неизменная сумка Тирцеля. — Я должен в этом разобраться. А почему ты так задержался? Уже почти полдень.

— Мне пришлось доставить письмо Риченде, — ответил Конал, в ответ на приглашение Тирцеля плюхаясь на плащ. — Оно было от кого-то из ее родственников… от какой-то леди из Форсинна. Хотелось бы мне прочитать его!

Тирцель, прищелкнув языком и укоряюще глянув на Конала, сел рядом с ним на плащ.

— Вот как, прочитать? Из простого любопытства? Или у тебя были какие-то особые причины? Вообще-то лучше всего держаться подальше от дамских дел, Конал. Они живут в собственном мире, и нам в нем делать нечего. Кроме того, мне бы не хотелось, чтобы ты вызвал у Риченды желание попытаться поглубже заглянуть в твой ум.

— Да уж, не сомневаюсь. Вот только, — Конал сморщился, преследуемый сомнениями. — Если бы ты видел того человека, который привез это письмо… То есть на самом-то деле там было несколько писем. Но он отдал мне только одно и настаивал на том, чтобы непременно вручить все остальные письма лично. Он сказал, что он разносчик-мавр, и он и выглядел таким, и одет был соответственно, но я совсем не уверен, что больше в нем ничего не скрывалось.

— Вот как? Что заставило тебя так думать?

Тирцель прилег, опершись на локоть, откупорил мех, закинул голову и направил струю вина в рот.

— Н-ну… что-то в нем чувствовалось такое… — медленно заговорил Конал. Он прислонился к толстому стволу дерева и зажал ладони между согнутыми коленями, напряженно размышляя. — Честно говоря, я даже не был уверен, что Риченда вообще пожелает видеть его… ну, учитывая то, что он мавр и так далее… тем более что они с Росаной были одни там, в гостиной. Но она сказала, что ожидает его, и она сказала это даже до того, как распечатала письмо, которое я принес… и что они с Росаной будут разговаривать с ним наедине. Ну, потом, когда я привел его, он раскланялся с дамами скорее как придворный, чем как разносчик. Ты бы видел, какой он отвесил поклон! Ты не думаешь, что он может быть чьим-то тайным возлюбленным или еще кем-то в этом роде?

Тирцель, проглотив вино, улыбнулся, а потом и расхохотался.

— Ну, в этом я очень сильно сомневаюсь. В том, что разносчики заодно действуют как посланники разных знатных леди, нет ничего необычного. Их занятие таково, что они постоянно странствуют, бывают в разных местах. И если они заодно становятся еще и почтальонами, а не только торговцами, и рассчитывают, что их будут нанимать для этого высокородные дамы, — ну, они обычно очень быстро приобретают отличные манеры, совсем как у придворных кавалеров. А как выглядел этот парень?

— Ну… темнокожий, черноволосый… да мавр и не может быть другим. Ростом примерно с меня, но очень жилистый, подтянутый. Позже, когда я уже провожал его обратно во двор, он меня поразил… я подумал, что этот человек имеет солидный боевой опыт. У него невероятно быстрая реакция.

— Как, ты сказал, он называл себя?

— Я не говорил… но он сказал, что его имя — Людольфус.

Тирцель, как раз вознамерившийся глотнуть еще винца, едва не подавился.

— Ох, святые угодники и матерь божья… похоже, я знаю, кто это был, — прошептал он, когда наконец прокашлялся и отдышался. — Но что ему делать в Ремуте? Он прикасался к тебе? Покажи-ка мне, как он выглядел…

Удивленный странной реакцией Тирцеля, Конал лишь молча склонил голову набок и смотрел на своего наставника; а тот быстро сел и потянулся рукой к Коналу, чтобы коснуться его лба.

Он совсем не дал принцу времени на подготовку. Конал, само собой, и не думал сопротивляться, просто вдруг ему пришло на ум испытать нечто новое. И он решил не просто пассивно поддаться исследованию Тирцеля, как это всегда бывало в прошлом, а попробовать самому, сознательно, передать своему учителю то, что тот хотел узнать. Сначала он мысленно запнулся, потому что слишком внезапным было ощущение присутствия Тирцеля в его уме, но сумел все же не утратить мысленной настройки и даже не закрыл глаза, когда выставил на передний план, прямо перед Тирцелем, образ того человека, что недавно побывал в Ремуте. Удивленный Тирцель несколько рассеянно хлопнул Конала по колену, поздравляя с новым умением, и удалился из сознания принца. На его губах играла странная напряженная улыбка.

— Итак, — пробормотал Дерини, скорее говоря сам с собой, чем обращаясь к принцу, — к нам прислали кое-кого из борцов-тяжеловесов. А ты пока что можешь выступать разве что в весе пера, мой юный друг, не так ли? — добавил он, посмотрев на Конала. — Кстати, ты до сих пор ни разу не мог установить со мной такую связь, как сейчас.

Конал усмехнулся и склонил голову, неожиданно почувствовав легкое смущение.

— Мне показалось, для тебя очень важно его увидеть, — пояснил он, снова глядя на Тирцеля. — Мне в первый раз показалось, что, может быть, на этот раз ты нуждаешься во мне, — для разнообразия. Кто это был? Ну, само собой, по твоей реакции нетрудно понять, что это был Дерини… и, возможно, даже более тренированный и опытный, чем ты.

— Он… э-э… это один старый знакомый, — уклончиво ответил Тирцель. — Нет, он не враг, уверяю тебя, — поспешил добавить он, видя, как в глазах Конала вспыхнуло опасение. — Но больше я пока ничего не могу сказать. В общем, это старый друг и учитель Риченды, — и давай пока оставим эту тему, ладно?

— Я не против.

— Ну и отлично. Нам и без того есть о чем поговорить, — продолжил Тирцель, постучав концом своего ботинка по сапогу Конала, чтобы переключить внимание принца. — Меня в данный момент очень интересует то, что ты только что проделал. Я думаю, ты очень сильно продвинулся вперед, это настоящий прорыв. Из пассивного субъекта восприятия ты вдруг превратился в активного участника контакта. Это вселяет большие надежды, должен сказать.

Конал улыбнулся, польщенный.

— У меня хорошо получилось? Я думаю, это началось после нашего последнего сеанса, когда ты наладил во мне защиту от блокировки Риченды. Я знал, что что-то произошло.

— Безусловно, так оно и было.

Тирцель подумал немного, потом, придя к какому-то решению, хлопнул Конала по ноге.

— Думаю, мы займемся именно тем, о чем ты говорил чуть раньше, а? Как насчет того, чтобы поучиться читать без помощи глаз, хочешь? Ну, что-нибудь вроде того письма Риченде, в которое тебе так хотелось заглянуть утром. Ты сумеешь в следующий раз.

Глаза Конала расширились, он нервно сглотнул.

— Ты можешь научить меня такому?..

— Ну, думаю, что смогу. Один мой слепой друг постоянно этим занимается. Это, конечно, будет не такое быстрое чтение, как глазами, но подобное умение даст тебе определенные преимущества и выгоды… и базу для дальнейшего роста, если ты сумеешь развить этот опыт. Это очень полезный для принца талант. — Тирцель вытащил из-за отворота высокого сапога кинжал и, приподняв брови, глянул на Конала: — Я так понимаю, что ты хотел бы попробовать?

Конал посмотрел на обнаженное оружие с некоторым недоверием, но тут же усмехнулся и твердо кивнул, а Тирцель показал рукой на пятно голой земли у края плаща, на котором они сидели. Когда Конал придвинулся поближе к сидевшему со скрещенными ногами наставнику, Дерини начал концом кинжала чертить на земле что-то вроде лабиринта.

— Вот, смотри. То, что я рисую, называют иногда «узором внимания», — объяснял Тирцель, продолжая чертить. — Немного позже ты, пожалуй, сможешь обойтись и без подобной физической опоры для внимания… ну, по крайней мере, хотя бы в этой процедуре… но когда учишься визуализации, она помогает. Думаю, тебе лучше всего начать с помощью маятника. Твой медальон Камбера при тебе сегодня?

— Да.

Пока Тирцель набрасывал последние линии своего рисунка и тщательно очищал лезвие кинжала, прежде чем вернуть его в ножны, Конал извлек из-под воротника рубахи серебряную цепочку и снял ее через голову. Тонкие лучики солнечного света, просачивавшиеся сквозь густую листву над их головами, упали на медальон, заиграв, как драгоценные камни.

— Вот это чудесно, — сказал Тирцель, зажав цепочку между большим и указательным пальцами так, чтобы медальон повис в нескольких дюймах над рисунком, и придержав его другой рукой, чтобы остановить вращение и раскачивание.

— Теперь слушай. Мы с тобой уже использовали маятник как точку сосредоточения. На этот раз вместо того, чтобы движение маятника увлекало тебя, я хочу, чтобы ты руководил движением маятника. Но только умом, только умом — не рукой.

— Мммм?..

— Смотри сюда. Обрати внимание, что весь этот орнамент состоит из одной-единственной линии, это непрерывная линия, и она постепенно превращается в спираль, в центре. Мы начинаем с того, что маятник абсолютно неподвижен, и он располагается над наружным краем рисунка. Затем мы сосредотачиваемся на медальоне — на том, чтобы заставить его начать раскачиваться, и к тому же таким образом, чтобы он следовал рисунку и шел к центру. Видишь? Он начинает двигаться, но я не сделал никакого движения рукой…

— Да, я вижу… — пробормотал Конал, уже протягивая руку к медальону. — Дай мне попробовать.

Кивнув, Тирцель передал ему цепочку и помог привести медальон в неподвижное состояние.

— Вот так будет отлично, — сказал он, убирая руку. — Теперь сосредоточься скорее на том пути, которым должен следовать маятник, чем на самом маятнике. Впечатай этот путь в свой ум и сам свободно устремись к центру. Конечный результат называется «центрированием», это вполне подходящее словечко, — оно не уточняет, каким именно способом ты прибываешь в данную точку.

Как только Конал, выполняя все инструкции, взялся за дело, и маятник мгновенно начал движение, Тирцель осторожно положил руку на плечо юноши. Еще до того, как он установил полный ментальный контакт, Тирцель почувствовал, что Конал в своем сосредоточении слился с предполагаемым путем движения маятника, — и осторожно навел самые тонкие из всех возможных нити внутреннего контроля сознания, чтобы усилить и углубить расслабление; руку он продолжал держать у основания шеи Конала. Принц слегка наклонил голову и едва заметно покачивался.

— Отлично, отлично, — тихо проговорил Тирцель. — Просто расслабься и двигайся по линии рисунка…

Но Конал больше не нуждался в его помощи. Он уже вошел в транс, и это состояние все углублялось и углублялось с каждым ударом его сердца, и при этом принц сохранял осознавание, — на некоем совершенно особом уровне, не совсем понятном Тирцелю, — что в его уме присутствует посторонний наблюдатель.

Это осознавание поразило и даже испугало Тирцеля, хотя Конал не проявлял и намека на сопротивление его наблюдению. И таким же ошеломляющим, как эта новая способность Конала к осознанию чужого контроля было то, откуда приходило это осознание, — это была совершенно особая часть ума принца. Научиться осознавать чужое психическое присутствие и проникновение в ум — это совсем другое дело; люди, которые регулярно работали с Дерини, часто выучивались ощущать подобные прикосновения к их уму и сознательно объединять усилия для получения отчетливого результата. И то, что сделал Конал, когда Тирцель читал его воспоминания об Азиме, подпадало как раз под эту категорию, — это была достойная похвалы работа, но тут не было ничего совсем уж неожиданного, учитывая продолжительность и интенсивность их взаимодействия.

Но осознавать нити контроля, протянутые другим умом, — это уже было нечто совершенно другое, несмотря на то, что Конал не способен был сопротивляться этому воздействию… хотя, возможно, в конце концов и это не было таким уж невероятным, в свете того, что Конал рассказал о своей встрече с Ричендой…

Тирцель тщательно проверил те барьеры, которые он сам поставил, чтобы выяснить, действительно ли Риченда не заметила их, — но все выглядело как прежде, никаких следов повреждений. Изолировать и увести на большую глубину воспоминания Конала о Тирцеле и об их постоянных встречах и тренировках — да, такая задачка была фокусом не из простых, ведь Тирцель знал, что его работа должна выдержать особую проверку, что поставленные им барьеры должны устоять перед исследованием Риченды; но ему явно удалось добиться своей цели. И хотя он не мог разрушить или даже частично ослабить блокировку, поставленную Ричендой (да он и не предполагал, что окажется способен на такое), тем не менее он теперь не сомневался в том, что Риченда даже не пыталась заглядывать куда-то еще, она просто установила ограничители, и не более того. И слава богу!

Но после того как Тирцель отвлекся на мгновение, чтобы поддержать слегка пошатнувшееся равновесие ума Конала, он продолжил сканирование сознания принца, — и тут он обнаружил, что некоторые из вторичных уровней, — из тех, что он сам разделил на сегменты, готовя Конала к контактам с другими Дерини, — теперь затемнены, почти так же, как если бы они были прикрыты вторичными защитными полями… почти так же, как у какого-нибудь Дерини! И, похоже, именно там скрывался источник новой способности Конала — осознавать присутствие в своем уме чужих контролирующих сил.

Да, это было чрезвычайно интересным… однако Тирцель решил не тратить прямо сейчас время на более подробное изучение данного феномена, чтобы не помешать завершению уже начатого процесса. Конал находился в достаточно глубоком трансе для того, чтобы перейти к следующей фазе; его рука твердо и уверенно вытянулась над начерченным на земле лабиринтом, в то время как медальон на конце цепочки со все нарастающей точностью двигался вдоль линии рисунка, неуклонно приближаясь к центру.

Весьма довольный Тирцель откинулся назад и некоторое время просто наблюдал, как действует Конал, а потом, когда глубина сосредоточения его ученика дошла до определенной точки, сам вошел в поддерживающий транс, чтобы провести принца через следующий этап работы.

— Хорошо, — тихо сказал он, легко дотронувшись до точки между бровями Конала; глаза принца были закрыты. Затем Тирцель вынул из пальцев Конала цепочку и, мягко опустив руку ученика, прижал ее к земле, чтобы та отдохнула. — Теперь расслабься и следи за теми образами, которые я буду тебе показывать. Оставайся пассивным, плыви по течению и наблюдай…

Часом позже ликующий Конал уже не только обрел новое для него умение читать, не используя глаза, но и начал придумывать, как бы он мог применить столь полезное искусство в целях собственной выгоды.

— Эй, так ведь можно открывать запертые двери! — радостно говорил принц, и его глаза сверкали от возбуждения. — А может быть, я даже и рассмотрю кое-что за закрытой дверью…

— Ну, это пока что немножко выше твоих возможностей, мне так кажется, — сказал Тирцель, добродушно посмеиваясь. — Хотя кто знает, как далеко ты сможешь зайти, раз уж начал эту скачку с препятствиями!

Конал лишь ухмыльнулся в ответ и сосредоточился на травинках, торчавших между пальцами его руки, лежавшей на земле. Он внимательно уставился на узкий тонкий листок — и тот медленно шевельнулся, обернулся вокруг себя — и завязался узлом.

А Тирцель, развалившийся на расстеленном рядом плаще и следивший за Коналом добродушным взглядом, закинул руки за голову и с удовольствием представил, как он приведет своего ученика на Совет Камбера, и какой это будет триумф.

Тем временем вторжение армии Халдейна в Меару шло своим чередом.

На рассвете следующего дня, находясь у подножия гор к юго-западу от Ратаркина, Келсон и Морган, весьма условно укрывшись от остальных за своими огромными оседланными конями, стоявшими по обе стороны от них, слушали донесение взволнованного и запыленного р'кассанского разведчика.

— Я точно знаю, они нас не видели, сир, — говорил разведчик. — Думаю, это один из небольших отрядов, тех, что отделились от авангардной части самой меарской армии. Если мы в течение часа вышлем такую же группу, мы сможем отрезать их и захватить, они и понять не успеют, что случилось.

— Сколько их там? — спросил Морган.

— Джемет насчитал около шестидесяти лошадей, ваша светлость. И еще штук двадцать могли спрятаться в ущелье, там, поблизости, нам туда было не добраться, — но уж точно не больше двадцати. И мы совершенно уверены, это все кавалеристы. Ни один командир, будь он в своем уме, не позволит, чтобы пехота так сильно оторвалась от основной части армии.

— То есть ты убежден, что Ител Меарский пребывает в здравом рассудке, — сухо сказал Келсон, вертя в руках хлыст. — Ну, возможно, ты и прав. Так где они, как ты сказал? Как далеко?

— Часах в двух ходу для верховых, сир. И я… я думаю, сир, хотя, конечно, и не мог бы поклясться в этом… но все-таки мне кажется, что этим отрядом командует сам принц Ител!

С лица короля в одно мгновение исчезли все краски, и лишь глаза вспыхнули яростной жизнью, когда король бросил мгновенный взгляд на Моргана.

— Я слышал, мой принц, — мягко произнес Морган.

Он вопросительно поднял брови, король в ответ едва заметно кивнул, — и Морган жестом приказал разведчику подойти ближе и встать так, чтобы лошади более надежно укрыли его от посторонних взглядов; сам Морган тем временем снимал одну из перчаток.

— Полагаю, нам нужно получше разобраться в том, что ты сказал, — небрежно произнес Морган. — Я, конечно, не сомневаюсь в твоем докладе, но если это действительно Ител, нам бы не хотелось упустить ни одной детали, тут все может иметь значение.

Но прежде чем Морган успел приступить к выполнению своего замысла, в его уме возник новый приказ Келсона, хрустнувший, как тонкая веточка под ногой ранней осенью.

«Подожди-ка, я сам прочитаю это»

— Становись между нами, Киркон, — тут же сказал Морган, ловко разворачивая парня так, чтобы он очутился лицом к Келсону; король уже расстегнул пряжку кольчужной рукавицы, снял ее и засунул за пояс.

Киркон не выказал ни малейшего желания сопротивляться, когда Морган придвинулся к нему сзади и положил обе ладони ему на плечи, а Келсон подошел спереди почти вплотную. Все разведчики отлично знали, что когда докладываешь о чем-то непосредственно королю и его наставнику, они вполне могут захотеть прочитать нужные им воспоминания, чтобы уточнить разные детали, — и большинство разведчиков давно научились не беспокоиться по этому поводу, и уж конечно, не боялись этой процедуры.

Разведчики также были убеждены (и это убеждение сознательно поддерживалось самими Келсоном и Морганом), что если Дерини нужно прочитать чьи-то мысли, они должны коснуться этого человека, приложив обнаженную руку к его лбу или к основанию шеи.

На самом деле для прочтения воспоминаний вполне годились и ладонь, или запястье, или любая другая часть тела, и к тому же Дерини могли читать и сквозь перчатки или любую иную одежду, если это было нужно; но Келсон полагал, что если люди уверятся, будто способность Дерини к чтению их мыслей ограничена, это успокоит их страхи и опасения, они не будут чувствовать себя такими уж беззащитными перед Дерини, с которыми им приходилось постоянно иметь дело.

Поэтому и сейчас, хотя разведчик все же немного занервничал, когда его взгляд встретился со взглядом короля, он тем не менее не дрогнул, когда Келсон кончиками пальцев коснулся его висков.

— Вдохни поглубже, Киркон, — пробормотал король.

Все было сделано еще до того, как разведчику потребовалось сделать второй вдох. Он чуть покачнулся, ощутив слабость в ногах, но тем не менее почувствовал немалое облегчение, когда Келсон убрал руки и убрался из его ума.

— Какие будут приказания, сир? — вежливо спросил Морган, потратив несколько секунд на восстановление душевного равновесия разведчика.

Келсон внезапно развернулся в другую сторону, оперся закрытым кольчугой локтем о седло своей лошади, прижал крепко стиснутый кулак к зубам… Пожалуй, в этот момент лицо Халдейна еще более походило на безжизненную маску, чем до того.

— Ты можешь идти, Киркон. Спасибо, — негромко произнес он. Король не поднимал взгляда и не открывал рта до тех пор, пока разведчик не исчез.

— Мне понадобятся все эти новые копьеносцы Нигеля для нашей маленькой эскапады, Аларик, — сказал он наконец неожиданно мягким тоном. — И тяжелая кавалерия твоего Корвина тоже. Думаю, на этот раз мы его достанем.

— Итела? — уточнил Морган.

— Да! — резким шепотом откликнулся король. С каждым произнесенным им словом его глаза становились все холоднее и холоднее. — Да. Это Ител… и возможно, сам святой Камбер станет нынче орудием возмездия!

— Должна быть какая-то причина к тому, что он отделился от других отрядов, — предостерег Морган. — Это может оказаться ловушкой…

Келсон энергично качнул головой.

— Нет, это не ловушка. Мы знаем, где находится остальная часть меарской армии. И мы знаем, что Сикард, где бы он ни находился, все же находится не настолько близко, чтобы ударить по нашему отряду. Нет, Ител наконец-то совершил свою последнюю ошибку. И теперь он мой!

— Отлично, отлично, мой принц, — проворчал Морган, сочтя за лучшее не противоречить королю, раз уж тот пребывает в подобном настроении. — Что, мне созвать капитанов, чтобы ты мог отдать приказы?

Келсон кивнул коротко и отрывисто; и когда он всматривался в холмы, что возвышались вдали, за равниной, к югу от Ратаркина, его глаза вдруг стали похожи на волчьи, и в них загорелась жажда кровавой мести.

Мысль о кровавой мести преследовала и королеву, точно так же, как короля, — и именно в это же самое ясное июльское утро, — хотя Джехана, в отличие от своего сына, чувствовала себя скорее тем, на кого направлена эта месть, а не тем, кто намерен ее осуществить. Она поднялась очень рано — или, точнее, очень рано вышла из своих апартаментов, поскольку вообще не спала в эту ночь, не в силах отогнать от себя то видение, которое преследовало ее с полудня, полностью захватив ее ум. Стоило ей прикрыть глаза — и перед ней вставал Камбер Кулдский, он обвинял королеву, его слова мучили, жгли, терзали Джехану…

«Джехана, Джехана… почему ты гонишь меня?»

Она не в состоянии была объяснить случившееся, — тем более что немного погодя после мессы она потребовала у отца Амброза объяснений относительно выбранного им текста.

— Но, ваше величество, разве я читал не тот отрывок? Я не помню ничего подобного. Разве это был не тот же самый текст, что и на ранней мессе?

— Прекратите насмехаться надо мной, отец!

— Насмехаться над вами, миледи?! Но я действительно не понимаю!

Их разговор происходил в базилике, прямо перед Святым Крестом. Едва ли отец Амброз решился солгать Джехане в таком месте. Нет, королеве легче было бы принять ложь, чем осознать то, что случилось на самом деле. Но, хотя священник был явно потрясен ее обвинением, Джехана, к собственному ужасу, вдруг обнаружила, что в ней просыпается сила проверки правдивости, сила видения чужих мыслей…

— Вы что же, будете меня убеждать в том, что сами не понимали, что делаете? — резко спросила она. — Не лгите мне, отец! Вы думаете, я не разберусь, когда вы лжете? Вас кто-то заставил это сделать?

— Миледи, я вообще не понимаю, что вы хотите от меня услышать…

— Почему вы это сделали? — продолжала настаивать она.

В его глазах вспыхнул страх, и он умоляюще вскинул обе руки, — и Джехана в то же самое мгновение поняла, что он абсолютно невинен… но она уже зашла слишком далеко, чтобы останавливаться. Ей уже недостаточно было знать, что он действительно говорил правду, как и пытался ее убедить, — она схватила его за запястья и впилась взглядом в его глаза, врываясь в его сознание с такой силой, что отец Амброз негромко застонал от потрясения. Он упал перед ней на колени, ошеломленный нападением, испуганный — но неспособный сопротивляться, ставший безвольным пленником ее разбушевавшейся воли.

Она удерживала его в таком положении несколько секунд, изучая то, что хранилось в его памяти, — ее интересовало то, что происходило непосредственно перед началом чтения того текста. Но в его сердце, так же, как и в его памяти, она увидела лишь полную невиновность. Он открыл свою книгу на той странице, где лежала закладка, и начал читать, совершенно не осознавая того, что это не те слова, что звучали на утренней мессе.

Милостивый Иисус, он не осознавал! Но если его действия не были обдуманными и намеренными, как вообще это могло случиться? Что за посланец Судьбы вмешался в ее жизнь?

Она отпустила пошатнувшегося отца Амброза, и ее горло сжалось от подступивших рыданий. Вывод тут мог быть только один, и он наполнил ее душу ужасом. Не обращая внимания на молодого священника, дрожащего от пережитого, она, спрятав лицо в ладонях, опустилась на колени рядом с ним, ничего не видя от слез.

Не кто-нибудь, а сам еретик Дерини Камбер втянул ее во все это. Но почему он преследует ее? Неужели ему недостаточно того, что он постоянно тревожит ее во время медитаций и преследует во снах? Неужели ему так уж необходимо было заставить ее использовать проклятую богом силу прямо здесь, перед лицом самого Господа, — и именно тогда, когда она так старалась избавиться от дьявольского наследия?

И ведь она поддалась искушению! Боже, как она теперь презирала себя! И не только за то, что она вообще осмелилась использовать ту силу, в обладании которой так долго не желала признаваться самой себе, но и за то, что она применила эту силу для насильственного вторжения в чужой ум, и причинила человеку боль своим вторжением.

К тому же ее невинной жертвой был священник! О, матерь божья и все святые, даже если отец Амброз когда-нибудь простит ее, ей не дождаться божьего прощения!

— Милостивый боже, что же вы со мной сделали? — с трудом пробормотал Амброз, когда Джехана решилась поднять на него виноватый взгляд.

Он так и не сдвинулся с места, и стоял там же, где она оставила его.

И лишь теперь, не столько даже испуганный, сколько ошеломленный и не верящий в происшедшее, он передвинулся ближе к ступеням, ведущим к алтарю, и оперся спиной о резную боковую стойку; в его синих глазах все еще светились боль и порицание.

— Что вы такое сделали? — повторил он. — Я так себя чувствовал, словно вы заглянули прямиком в мою душу…

— Я… я не хотела причинить вам боль, о-отец… — запинаясь, произнесла Джехана сквозь слезы. — Я была так испугана…

— Но, дочь моя…

Он пытался понять, но в его глазах все еще отражался страх, и это вновь повергло Джехану в отчаяние.

— Забудьте все, что тут было! — приказала она, прикасаясь мокрыми от слез руками к его щекам и еще раз навязывая ему свою волю, несмотря на то, что в этот раз он попытался уклониться от ее прикосновения. — Простите меня, если сможете, отец, но вы должны все забыть. Забудьте и усните.

Сопротивление было просто невозможно. Даже если он хотел бы разделить ее страдание, все равно ему не оставалось ничего, кроме повиновения. Когда его глаза закрылись, и он беспомощно обмяк под ее руками, Джехана еще раз коснулась его ума, безжалостно переделывая его воспоминания, чтобы скрыть свою ошибку и свою вину.

Потом она оставила его там, спящим, — он должен был помнить впоследствии лишь то, что он задремал, медитируя в базилике, — а сама поспешила укрыться в уединении своих апартаментов. Больше в тот день она никого не видела, и не стала ужинать вечером. И совсем не спала ночью.

Но ни пост, ни молитвы, ни даже умерщвление плоти не смогло отвлечь ее мысли от того, чем она являлась, что всплыло в ее уме, и не дало ей покоя и отдохновения, к которым она так отчаянно стремилась. Раздавленная чувством вины, она сомневалась даже в том, можно ли ей присутствовать на мессе на следующее утро… ведь она наверняка была проклята за свой грех… Но и не пойти она не осмелилась. Она ведь всегда присутствовала на ранней мессе, которую отец Амброз отправлял для нее и сестры Сесиль, и они были бы очень удивлены, если бы Джехана не пришла… Кроме того, какой-то крошечный уголок ее ума, хранивший невинность, все еще надеялся, что само по себе присутствие на мессе и приобщение к святым дарам может каким-то образом принести ей то исцеление, которого она жаждала. Уж наверное Господь не покарает ее за то, что она стремится к Нему, пусть даже она греховна и не слишком тверда в вере…

Но когда она наконец заставила себя вернуться в мыслях к действиям, и действительно вместе с отцом Амброзом и сестрой Сесиль пересекла почему-то ставшее бесконечно широким пространство двора между ее апартаментами и базиликой, — это оказалось настолько тяжелым испытанием, что она и предположить не могла ничего подобного. Хотя отец Амброз не выказывал никаких признаков того, что он хоть что-то помнит об их предыдущем столкновении, ей постоянно чудился укор — в каждом его взгляде; и сестра Сесиль казалась королеве куда более серьезной, унылой и молчаливой, чем обычно.

Джехана дошла с ними уже до середины двора, прежде чем начала осознавать, насколько ее ночное покаянное бдение, лишившее ее сна, понизило те жесткие барьеры и ограничения, которые она обычно устанавливала на свои проклятые силы, насколько отсутствие отдыха ослабило ее способность сопротивляться искушению. Двор был заполнен купцами и ремесленниками, прибывшими для того, чтобы днем получить аудиенцию у принца Нигеля; но когда Джехана проходила мимо них, она вдруг поняла, что не только слышит обрывки их разговоров, но и улавливает многие их мысли…

— …говорил Ахмеду, что в этом зерне слишком много мякины, но он тут же начал ныть, что урожай был слишком плох, и…

— …ну, в любом случае принц Нигель скажет, что лучше. Он такой же честный человек, как его покойный брат…

— …ох, господи, похоже, сегодня опять будет ужасно жаркий день. Пусть бы хозяева шли на эту аудиенцию, а мне бы как-нибудь удрать на это время…

— … нам только и нужно, что получить этот торговый договор, а там уж…

Джехана поплотнее натянула на голову капюшон своего светлого плаща — скорее для того, чтобы ее не узнали, чем потому, что ей вдруг стало холодно, — нет, ей и без того уже было слишком жарко в ее вдовьем трауре, — и зашагала дальше, к церкви, изо всех сил стараясь не пропускать в свое сознание психические волны чужих умов.

— …Нед, эту кобылу поставь туда, а тюки снимай, снимай! Там шелка, если мы их попортим…

— …а потом посмотрим, что будет с этим Халдейном…

Вдруг вспыхнуло перед глазами: огромные лужи крови…

— …и три большие бочки фианнского вина…

Джехана споткнулась и едва не упала, до глубины души потрясенная тем, что она вроде бы услышала… или ей это только показалось?

Она не была уверена. Амброз поспешил ей на помощь и крепко взял королеву за локоть, — но она смотрела в ту сторону, откуда донеслось упоминание о Халдейне… она уже искала источник этих слов и этого образа, и не только глазами, но и всем своим умом.

— …ну, я и сказал старому Речолу, что его мечи не стоят и половины того, что он запрашивает, а он, представляешь, мне в ответ…

Нет, это дальше, правее…

Торговец серебром и его слуга осторожно снимали корзины со спины тяжело нагруженного мула, двое клерков в тени навеса просматривали свитки счетов, трое помощников конюхов хихикали от души над какой-то шуткой… Джехана инстинктивно распахнула свои чувства как можно шире, чтобы раздобыть как можно больше сведений, — и узнала, что ни конюхи с их помощниками, ни многие из тех, кто толпился во дворе и выдавал себя за купцов, не были тем, кем они казались на первый взгляд. Все это были люди из Торента, они явились сюда, чтобы убить Нигеля и захватить замок Ремут, чтобы освободить плененного короля Торента…

— «…Ну, еще немножко…»

Судорожно всхлипнув, Джехана перекрыла восприятие, внутренне съежившись, и вцепилась в руку отца Амброза, — ее охватил ужас от того, как она все это узнала, и от того, что именно ей довелось случайно узнать.

— Ох прошу вас, поскорее уведите меня отсюда, отец Амброз! — лихорадочно зашептала она, прижимаясь лицом к плечу священника.

— Но… миледи, — удивленно выдохнул он, — что случилось?

Однако она и не собиралась отвечать ему. Нет, пока они не окажутся в безопасности, под укрытием сводов базилики… Но вот они вошли туда, и отец Амброз настойчиво повлек Джехану к маленькой боковой часовне, и захлопнул дверь, не позволив сестре Сесиль войти внутрь вместе с ними. Вот только и здесь Джехана не смогла заговорить, она лишь разрыдалась, она была близка к истерике.

— Что все это значит, Джехана? — шепотом спросил отец Амброз, поглаживая руку королевы дрожащими пальцами, — а она упала к его ногам и продолжала всхлипывать. — Скажи мне, дочь моя. Может быть, все не так плохо, как тебе показалось?

— Ох, боже, боже… я проклята! Мы все прокляты! — с трудом выговорила она.

— Ты проклята? Ерунда!

— Не насмехайтесь хоть вы-то надо мной, отец! — сквозь рыдания проговорила она, отнимая свою руку. — Он уже достаточно посмеялся надо мной. Сначала он заставил вас читать не тот текст, вчера… а сейчас он показывает мне то, чего я не должна знать… вот только… только…

— Дочь моя, о чем ты говоришь, объясни! — попросил отец Амброз, беря ее за плечи, чтобы заставить поднять голову и заглянуть ей в глаза. — Кто заставил меня читать…

Джехана резко затрясла головой и громко засопела, доставая из рукава платья носовой платок, чтобы вытереть глаза, — но они тут же снова наполнились слезами.

— Я… я не могу вам сказать…

— Глупости. Разумеется, ты можешь мне сказать. Я твой исповедник.

— Нет, я не могу! Я и так уже причинила вам слишком много вреда.

— Ты причинила вред мне? Джехана, о чем ты говоришь?! — отец Амброз энергично встряхнул королеву. — Что произошло там, во дворе? Я не смогу помочь тебе, если не буду знать, что именно не так.

Продолжая жалобно всхлипывать, Джехана села на пятки, вертя в дрожащих пальцах носовой платок и стараясь не встречаться взглядом со священником.

— Вы меня возненавидите, — пробормотала она.

— Возненавижу тебя? Ох, ну конечно же, нет!

— Но я совершила ужасный, страшный проступок! Это огромный грех!

— Нет ничего настолько ужасного, чего не мог бы простить нам Господь.

— Если бы вы знали, что я сделала, вы бы не говорили об этом с такой легкостью.

— Дочь моя, дочь моя, наверняка все обстоит далеко не так серьезно, как тебе кажется. Расскажи наконец, что же произошло? Я уверен, я сумею найти способ, чтобы помочь тебе.

Шумно откашлявшись и сглотнув, Джехана наконец решилась сквозь слезы посмотреть на священника.

— Вы ведь никому не расскажете того, в чем я признаюсь вам на исповеди, отец? Это останется тайной?

— Разумеется.

— Вы клянетесь в этом, клянетесь как служитель Церкви?

— Разумеется, да.

— Тогда… где ваша епитрахиль? — требовательным тоном спросила она.

Со вздохом едва прикрытого раздражения отец Амброз взял епитрахиль, висевшую на ограждении алтаря, и поднес фиолетовый шелк к губам, прежде чем набросить его вокруг шеи.

— Ну вот. Теперь расскажи мне, — потребовал он.

И она рассказала ему все — хотя и не позволила священнику коснуться себя, чтобы не вызвать вновь демонов искушения и не применить еще раз свою проклятую, не дозволяемую законом силу. Когда она, спеша и запинаясь, договорила наконец до конца, изложив всю историю, начав с явления Камбера накануне днем и закончив теми чудовищными обрывками мыслей о покушении на Нигеля, которые она уловила во дворе, не скрыв даже и того, что она совершила грубое нападение на ум своего собственного духовника, — отец Амброз был потрясен, но полон решимости.

— Милостивый Иисус, тебе совершенно незачем беспокоиться обо мне, Джехана… да даже и о явлении святого Камбера, тут еще вопрос, видела ты его действительно или нет, — шепотом заговорил он. Его красивое лицо было таким же бледным, как лицо королевы, и таким же вытянувшимся, — священника тоже придавил груз чудовищного знания. — Ты должна была поскорее предупредить принца! Ведь даже сейчас может быть уже слишком поздно!

— Нет. Я не должна. Подумайте, каким способом я узнала об этом, отец Амброз! Это запрещенное знание! Разве мы с вами не потратили целых два года, пытаясь изгнать из меня эту силу? Ведь даже вы не ограждены от моего проклятия!

Отец Амброз нервно дернулся, но не отвел взгляда от Джеханы, продолжая упорно смотреть ей в глаза.

— Со мной, ничего страшного не случилось. Возможно, эта болезнь не так уж заразна, как вам всегда казалось.

— Нет?..

Одним коротким ударом мысли Джехана освободила память священника, чтобы он мог вспомнить то, что она сделала с ним накануне, — и сквозь слезы увидела, что он стал еще бледнее, чем был… хотя, задохнувшись сначала, он больше не проявил никаких признаков страха.

— Я даже не осмеливаюсь просить прощения за то, что сделала, отец… но, возможно, теперь вы понимаете всю безмерность этой ужасной силы.

Отец Амброз сложил ладони и на несколько секунд склонил голову, — а потом снова посмотрел на королеву.

— Миледи, я думаю, я все же понимаю — хотя бы отчасти, — почему вы чувствовали, что были вынуждены сделать то, что сделали, — пробормотал он. — Но вы не должны слишком сильно укорять себя за это.

— Но я причинила вам вред, отец! Подумайте хорошенько! Вспомните все. Вы не можете отрицать, что я сделала это.

— Я… я не могу отрицать, что я ощущал… ну, некоторое неудобство, — осторожно признал отец Амброз, но при этом воспоминание о пережитой боли невольно отразилось на его лице. — Но я… я думаю, тут моей вины ровно столько же, сколько и вашей.

— Что?!

— Я… я думаю, что если бы я оказался в состоянии преодолеть собственный страх, в то мгновение, когда осознал, что именно вы делаете…

— Вы что же, хотите сказать, что я поступила правильно? — изумленно выдохнула Джехана.

— Видите ли, миледи… тут невозможно поставить вопрос именно так — правильно это или неправильно… однако… Джехана, ведь и ты тоже боялась! Ты восприняла возникший перед тобой образ как смертельную угрозу, и ты бросила в дело самые могучие средства из тех, что были у тебя под рукой… ты желала распознать подлинную природу этой угрозы!

— Но я причинила вам вред, — уныло повторила королева.

— Не намеренно, — возразил священник. — Ведь это было сделано без умысла, не так ли?

Она всхлипнула и покачала головой, и отец Амброз продолжил:

— Так вот, выслушай меня, Джехана. Я теперь не знаю, является ли злом та сила, что таится в тебе. Ты не слишком уверенно владеешь ею, и, возможно, применяешь ее несколько более энергично, чем это требуется… если бы тебя не терзал страх, ты, наверное, обращалась бы с ней более сдержанно. Скорее всего, именно из-за собственного испуга ты причинила мне боль. А теперь благодаря своей силе ты узнала о заговоре против Нигеля. Но именно благодаря твоей силе мы узнали о замыслах преступников вовремя и можем их предупредить. В этом уж точно нет ничего дурного, Джехана!

— Но я не должна была узнавать об этом, — тупо произнесла Джехана. — Скромные и благопристойные люди, преданные Господу, не должны ничего узнавать таким образом.

— Джехана, они собираются убить Нигеля! — рявкнул отец Амброз. — Ты не можешь остаться в стороне и допустить подобное!

— Господи, помоги мне, я не знаю, что мне следует делать! — Королева снова разрыдалась, прижав руки к груди. — Такое знание — зло, зло!..

— Твое знание может спасти невинную жизнь, такие поступки угодны Богу! Откуда тут взяться злу? Если ты сама не предупредишь его, я…

— Вы — что сделаете? — резко вскинула голову Джехана, гневно глядя на священника. — Вы скажете ему сами?

— Ну, я…

— Разумеется, вы этого не сделаете, — продолжила королева, и ее голос слегка смягчился, когда она отвела глаза от отца Амброза и с несчастным видом уставилась на алтарь. — Вы связаны своими клятвами и обетами. Вы никому не можете рассказать того, что услышали на исповеди. Вы никогда не предадите свою веру и мою веру, не сможете сбросить ношу, возложенную на ваши плечи…

Отец Амброз отшатнулся, словно его ударили, и одна его рука машинально коснулась пурпурной епитрахили, все еще бывшей на нем, — и королева поняла, какое искушение терзает его ум. Но она не желала этого знать, и потому закрыла глаза, думая, что и это пришло из проклятого источника Дерини… Она снова всхлипнула и покачала головой.

— Прошу вас, отец… Оставьте меня одну. Вы свой долг выполнили, вы дали мне совет и наставление. Но решение я могу принять только сама.

— Но, миледи, — умоляюще произнес он, — я могу вам помочь. Прошу, позвольте мне остаться.

Но когда он, с полными сострадания глазами, протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, Джехана шарахнулась в сторону и закричала:

— Нет! Не прикасайтесь ко мне! Если вы до меня дотронетесь, я могу запачкать и осквернить вас!

— Я не боюсь… — начал было он.

— Может, вы и не боитесь, — перебила его королева, — но я боюсь! Уходите, немедленно уходите, прошу вас! Не увеличивайте мои искушения! Вы не предадите ваш сан, ни ради меня, ни ради кого-либо другого. Вы это понимаете? Я должна разобраться, зачем, из каких соображений мне было дано это знание, и только я одна могу решить, как можно его использовать, и можно ли это вообще!

Глава XIII Сила короля также в правосудии; хотя и беспристрастен, наказывает по праву.[14]

Сохраняя вид дерзкого упрямства, принц Ител Меарский ехал, развернув плечи, высоко вздернув подбородок; лицо его было мрачным и надутым, когда они с Брайсом Труриллским вместе с отрядом охраны пробирались по узким притихшим улицам Талакары. Этим глупым простолюдинам лучше было бы оставаться в своих домах, если бы они соображали, в чем их польза. Как они вообще осмелились спрашивать его, по какому праву он сделал то, что сделал? Он рискует собственной жизнью, чтобы остановить вторжение в Меару армии Халдейна, он старается выиграть время для своего отца, прикрывая стратегическое отступление храбрых и преданных воинов, увозящих его мать в Лаас ради ее безопасности, и что он видит вместо благодарности? После того, как три дня назад он сжег Ратаркин, его собственный народ, меарцы, начали отворачиваться от него! И Талакара показала себя самым воинственным из всех прочих городом.

Талакара… Острый, раздражающий запах дыма, поднимавшегося от тлеющего дерева, висел в воздухе, смешиваясь с более сладким, более отчетливым запахом горящего зерна; Ител почувствовал все это, когда раздраженно расстегнул ремень под подбородком и снял шлем. Он вспотел, как свинья, в своих латах и кольчуге. Он увидел двух мужчин, выскочивших из дома неподалеку, с охапками награбленного добра в руках, — но у него не было ни малейшего желания останавливать их.

Этот город ничего другого и не заслужил. Толстолобые горожане Талакары не просто отказались снабдить принца провизией; городские бейлифы вообще-то просто закрыли перед ним ворота, и их градоправитель дошел до такой наглости, что, укрывшись за стенами, кричал принцу, что в этом городе ему делать нечего! Эти болваны делают вид, что не понимают самой простой вещи: воины должны иметь пищу, чтобы сражаться, и даже для того, чтобы отступать, и все, что оставил бы за своей спиной принц Ител, могло быть захвачено врагом!

Конечно, тут не могло и речи идти о каком-либо серьезном и длительном сопротивлении; «стены» Талакары представляли собой просто примитивный частокол из высоких заостренных кольев, кое-как обмазанных глиной; ворота этого могли бы задержать разве что невооруженных пеших крестьян, — но уж никак не настоящий военный отряд. По приказу Брайса его солдаты свалили возле ворот и частокола собранный неподалеку сухой по-летнему кустарник, и подожгли его. Как только все хорошенько разгорелось, проломить стены уже не составило труда; вся операция не заняла и часа. Когда фуражиры собрали все, что им было нужно, в городских амбарах и прочих хранилищах, Ител пустил своих солдат в город, прежде чем сжечь то, что осталось. Война так война, и ни к чему проявлять снисходительность. Он должен был проучить этих нахальных простолюдинов за то, что они осмелились сопротивляться ему.

Будучи слишком занят размышлениями о нахальных людишках и о том уроке, который он им преподал, Ител как-то совсем упустил из виду, что другой военачальник, возможно, куда более хитроумный, чем он сам, может в это время готовиться преподать урок ему, принцу Ителу…

— Я хочу, чтобы отыскали этого градоправителя, — сказал Ител Брайсу, когда, выехав на городскую площадь, они увидели нескольких своих солдат, развлекавшихся на свой лад. Солдаты поймали двух городских бейлифов, содрали с них всю одежду, и, накинув им на шеи веревочные петли, заставляли дерзких стражников бегать по кругу. — Даже если мы отступаем, но мы все равно лучше, чем Халдейн!

— Да, думаю, надо было бы придумать подходящее дисциплинарное взыскание, чтобы поставить на место этого парня, ваше высочество, — вежливо откликнулся Брайс. — Однако нам бы лучше не задерживаться здесь слишком долго. Возмездие, конечно, доставляет наслаждение, но для нас сейчас самое мудрое — отступать и отступать. Мне бы не хотелось оказаться зажатым в угол здесь, в Талакаре.

Он едва успел договорить последнее слово, как вдали, мимо давно рухнувших и уже догоравших городских ворот промчался бешеным галопом всадник, — это был один из разведчиков личного отряда Трурилла. Он яростно вонзал шпоры в бока своей лошади, так, что на ее шкуре выступила кровь, — и изо всех сил махал рукой.

— Тревога! Тревога! По коням! Все по коням! Приближаются отряды противника!

Солдаты, роняя награбленное барахло, шарахались в стороны, чтобы не угодить под копыта мчащейся во весь опор лошади разведчика. Ителу вдруг стало очень холодно, несмотря на дневную жару, — он испуганно подал коня назад, пятясь от приближавшегося вестника, — но Брайс уже выкрикивал приказы, пытаясь собрать солдат, рассыпавшихся по городку и слишком занятых грабежом.

— С юга приближается тяжелая кавалерия, ваше высочество! — крикнул тяжело дышавший разведчик, осаживая скакуна в полуметре от принца. — Десятки солдат, и очень быстро продвигаются! Ох, боже, я думаю, это Халдейн!

— Халдейн!

— Сержант, заставь этих чертовых солдат пошевеливаться! — завопил Брайс, направляя своего коня прямо на группу солдат, нагруженных чужим добром; те бестолково метались из стороны в сторону, охваченные паникой. — Бросьте эту дрянь, если вам жизнь дорога! Может быть, уже слишком поздно!

Он выхватил меч и начал плашмя колотить им по головам солдат, поясняя действием смысл своего приказа, когда другой всадник пронесся галопом с противоположной стороны, еще более возбужденный и злой, чем первый.

— Там еще отряды, милорд! Они нас окружают! Мы в ловушке!

Келсон Халдейн, затянувший петлю вокруг Талакары, уверенно надел свой увенчанный короной шлем и выхватил из ножен отцовский меч; серые глаза короля в лучах полуденного солнца сверкали, как крупинки льда.

— Солдаты Гвиннеда! — закричал он, взмахивая мечом над головой. — Мне нужен Ител Меарский! Лучше, если вы достанете его живым, но в общем все равно. Он мне нужен! И Брайс из Трурилла! А теперь — вперед, за Гвиннед!

А в столице Гвиннеда мать Келсона решилась на поступок, в равной мере важный для государства.

— Отец Амброз! — прошептала Джехана, у которой даже колени подогнулись от радостного облегчения, когда она, выйдя из базилики, увидела священника, ожидавшего ее вопреки приказу королевы. — Слава богу, вы все еще здесь! Идемте со мной, быстрее! Я и теперь не знаю, правильно или нет то, что я делаю, но я не могу допустить, чтобы Нигеля убили!

Шепотом вознеся к небесам пылкую благодарственную молитву, отец Амброз схватил руку королевы и горячо поцеловал ее.

— Вы истинная королева, миледи! — прошептал он. — Я просто счастлив, что вы все-таки передумали!

— Я вовсе не передумала, — возразила королева, увлекая священника к выходу во внутренний коридор, которым они могли пройти к главному холлу, не пересекая снова переполненный людьми двор. — Я по-прежнему уверена, что должна искупать свои грехи, но Нигель — брат моего мужа. У меня только и остались после Бриона, что он да Келсон. Я в долгу перед ним. Я в долгу перед Брионом, я должна сделать это ради него. А если сегодня мне удастся спасти жизнь Нигеля, то как знать, может быть, когда-нибудь потом удастся спасти и его душу.

— Душу Нигеля? — переспросил Амброз. — Но ведь он не Дерини!

— Нет, но они хотят превратить его в Дерини, отец… и смогут, или почти смогут, если передадут ему магию Бриона, — ответила королева.

— Они? О ком вы говорите, миледи?

— О Моргане. И о Келсоне тоже, к несчастью. Но, возможно, я помогу ему увидеть опасность. Возможно, пока еще не слишком поздно.

— Я только надеюсь, что мы сегодня не опоздаем, — тихо проговорил отец Амброз, прибавляя шагу, чтобы догнать едва ли не бежавшую бегом королеву. — И неважно, что случится в другие дни.

Но кое для кого было уже поздно предпринимать попытки спасения, и это был Ител, наследный принц Меары. Ему было шестнадцать лет, и он знал, что должен умереть. Хотя они с Брайсом и сумели собрать своих людей до того, как атаковавшие их отряды Халдейна появились в поле их зрения, и выстроили их на опустевшей рыночной площади, чтобы дать последний бой, — все равно Ител ничуть не заблуждался относительно своих шансов.

У него было едва ли две сотни солдат, и большинство из них — пешие. И к тому же его оборванцы были вынуждены занять чрезвычайно невыгодную позицию, и им без всяких сомнений предстояло быть уничтоженными во много раз превосходящими их силами Халдейна.

Рядом с принцем, в самом центре выстроившегося квадратом отряда, стоял Брайс, барон Трурилла; Ител, с обнаженным мечом в руке, смотрел, как приближается его роковой конец — молчаливые копьеносцы со стальными глазами… алый цвет их доспехов — цвет Халдейна… они одновременно приближались со всех сторон, смыкая кольцо. По всем улицам, выходившим на площадь, цокали копыта их коней; стремя к стремени двигались всадники, и острия их направленных вперед копий сверкали, сливаясь в единую линию… их было много десятков. А вслед за ними, почти вплотную, двигались, с мечами наизготовку, более тяжело вооруженные рыцари, и их было не меньше сотни.

А за вторым кольцом, под геральдическим алым с золотом знаменем, ехал сам король Келсон, окруженный полудюжиной офицеров и оруженосцев, и его увенчанный короной шлем сверкал на солнце, а его боевой меч лежал на его закованном в латы плече. Рядом с королем ехал человек, одетый в черные доспехи, — на его панцире и на щите красовался зеленый грифон, а на его шлеме сверкала герцогская корона; можно было не сомневаться в том, что это — прославленный Аларик Морган, королевский Дерини.

Ител боялся даже вздохнуть. В течение нескольких бесконечно тянувшихся секунд на площади слышалось только позвякивание конской сбруи да негромкое фырканье боевых коней, рвущихся вперед, да глухой топот копыт с железными подковами по утрамбованной земле, — да еще принц Ител слышал биение собственного сердца, и кровь прилила к его голове, а в шлеме словно загудело эхо.

Всё на городской площади замерло в неподвижности. Смертельное и неколебимое кольцо копьеносцев Халдейна в мерцающем от жары воздухе казалось принцу Ителу картиной, на мгновение перенесшейся на землю прямо из ада. Легкий ветерок шевелил вымпелы, свисавшие с копий, и колыхал знамя Халдейна, и ерошил гривы и хвосты боевых коней, — но он не достигал Итела, задыхавшегося в своих латах и шлеме.

Потом от группы людей, окружавших короля, отделился один — в тяжелых латах, с клетчатым пледом, лежавшим складками поперек его нагрудных лат, как перевязь для меча, — и осторожно направил своего коня вперед, между рядами рыцарей; вот он уже оказался в передней шеренге, держа в руке обнаженный меч. Корона на его шлеме сообщала, что человек этот — герцог; и когда он поднял забрало своего шлема, чтобы заговорить, стали видны пышные рыжие усы и борода.

— А, ну да, — процедил Брайс сквозь стиснутые зубы, придвигаясь чуть ближе к Ителу. — Еще один гвоздь в наши гробы.

— Кто это? — спросил Ител.

— Эван Клейборн.

— Это плохо?

— Это не слишком хорошо, — ответил Брайс.

— Ну, он не может быть хуже Моргана, — пробормотал принц Ител, собирая воедино те жалкие остатки храбрости, что еще сохранились в нем, — а Эван тем временем выехал вперед и остановился перед копьеносцами.

— Солдаты Меары, бросайте свое оружие! — приказал Эван, и в его голосе прозвучал явно слышимый акцент пограничника. Он показал своим мечом на землю и обвел взглядом замерших в неподвижности солдат противника. — Вы восстали с оружием в руках против вашего законного короля, Келсона Гвиннедского, и он пришел, чтобы забрать то, что принадлежит ему по праву. Вам не избежать его суда, но если вы сейчас сдадитесь, вы можете надеяться на его милосердие. Вам незачем жертвовать своими жизнями ради того, кто повел вас неправедным путем.

Прежде чем Ител успел остановить его, Брайс Трурилл взмахнул мечом, возмущенный словами герцога Эвана.

— Мы не шли неправедным путем, и никого не вели им! — закричал Брайс. — Пограничные государства всегда были с Меарой! Захватчик Халдейн…

При первом же слове Брайса Келсон поднял меч, предупреждая свое войско. И теперь конец меча склонился в сторону перепуганного отряда Меары, отдавая короткий и ясный приказ, — и голос короля прервал обличительную речь Брайса:

— Герцог Эван и первая шеренга — продвинуться вперед!

Первая шеренга повиновалась мгновенно. Расстояние между копьеносцами Келсона и окруженными меарцами заметно сократилось, к крайнему ужасу тех, кто толпился вокруг Итела и Брайса, — тем более что большинство солдат принца были пешими и плохо вооруженными. Испуганный Ител дернул Брайса за руку, чтобы тот замолчал.

— Я говорю от имени этих людей Меары, — я, а не Брайс Трурилл! — заговорил он, понемногу направляя своего коня из толпы солдат, поближе к Келсону. — Уверен, ты не станешь безжалостно убивать их прямо тут, на месте!

— Это тебе решать, и только тебе, — ответил Келсон, впервые обратив свой взгляд прямо на наследного принца Меары. — Я считаю именно тебя и твоих старших командиров в ответе за все, что произошло здесь… и во многих других местах. Именно тебе придется за все рассчитаться, Ител Меарский.

— Если я и должен ответить, то никак не перед тобой! — возразил Ител, хотя в его голосе не прозвучало и доли той уверенности, которую ему хотелось бы в них вложить. — Ты узурпатор, а в Меаре есть свои правители, их право наследуется по закону. Я могу отвечать только перед моей суверенной госпожой, Кэйтрин Меарской, — только она является законной преемницей принца Джолиона, последнего меарского властителя, независимо правившего этой страной!

— О, да, то же самое твердил и твой брат, до самого дня своей смерти, — ответил Келсон. — Однако это его не спасло. Не спасет и тебя.

— Ты убил его, потому что он был законным наследником престола Меары после меня! — закричал Ител. — И ты убил мою сестру!

Меч в руке Келсона уже начал снова подниматься, готовясь отдать следующий приказ, но при этих словах король снова опустил лезвие меча на плечо.

— Я казнил твоего брата за то, что он убил твою сестру… и это было именно так, даже если ты предпочитаешь верить во что-то другое, — ровным голосом произнес король. — И я сделаю то же самое с тобой — не из-за того, что ты собой представляешь, а за то, что ты сделал.

— У тебя нет права судить меня, — храбро откликнулся Ител. — Меня может судить лишь суд моих собственных пэров.

Но его кровь словно застыла в жилах, когда он увидел, как коронованный шлем Келсона медленно качнулся в отрицательном жесте.

— Мне почти что жаль тебя, — последовал королевский ответ. — Но я король Гвиннеда и владетель Меары, и я не могу позволить себе жалости, когда необходимо свершиться правосудию. Мои приказы должны выполняться во всех моих землях. И у меня есть вся та власть, что необходима мне для совершения моего суда.

Он взмахнул мечом, указывая на свои отряды, окружившие жалкие силы Итела, — и принц Ител почувствовал, как он вспыхнул от стыда и страха.

— Однако я не деспот, — продолжил Келсон. — Я не считаю твоих солдат виновными, они лишь выполняли приказы своих командиров. Солдаты Меары, если вы сейчас бросите свое оружие — я даю вам слово, что лишь те, кто действительно виновен, понесут наказание. Но если вы заставите меня отдать приказ об атаке, — я клянусь, что за каждого из моих погибших воинов ответят своими жизнями десятеро. Так что же, вы хотите этого?

Ответом солдат стали отнюдь не слова; ответом стал грохот мечей и копий, полетевших на землю, — и вот наконец только Ител и Брайс остались вооруженными. Они, лишившись дара слова, тупо следили за тем, как воины Келсона принялись разделять его бывших солдат на группы по шесть-восемь человек, и уводить их с площади.

И вот наконец в кольце копьеносцев Келсона остались только Ител и Брайс. Келсон и Морган подъехали к ним; их мечи были вложены в ножны. Брайс схватился было за свой меч, но один-единственный взгляд Моргана остановил его руку на полпути, — и Брайс словно примерз к седлу, и мог только смотреть, как Морган подъезжает к нему вплотную и забирает у него все оружие. И принц Ител обнаружил, что не в состоянии даже шевельнуться; он просто сидел в седле, отупевший и безгласный, пока Келсон не очутился рядом с ним. Он просто наблюдал, как король небрежно забрал его меч и кинжал, он был совершенно беспомощен под взглядом Халдейна…

— Свяжите их. Когда лагерь будет установлен — отведите их к моему шатру, — приказал Келсон, не потрудившись бросить на Итела хотя бы еще один взгляд. Они с Морганом развернули коней и покинули стальное кольцо копьеносцев.

Тем временем еще два стальных кольца готовы были сомкнуться вокруг ничего не подозревающих жертв. Первое из них затаилось в переполненном людьми в большом зале замка Ремут, где Нигель Халдейн сидел на похожем на трон кресле, стоявшем на возвышении, окруженный столами, за которыми сидело множество торопливо строчащих по пергаменту писцов, — и делал вид, что внимательно слушает петиции разных купцов и ремесленников.

— Когда лорд Герни привез свою шерсть на рынок в Аббейфорд, он не заплатил ни десятину монахам, ни дань городу, ни пошлины кому-либо из местных землевладельцев, — бубнил камергер. — Если лорд Герни полагает, что он стоит выше закона…

Конечно, Нигель прекрасно знал, что стальное кольцо приготовлено для него, — и после того, как Риченда накануне вечером предупредила его, подготовил все для контрудара. И когда пружина капкана сработает — в него попадутся агенты Торента, а вовсе не Нигель.

Нигель решил даже добавить сладости к заключительной картине, позволив молодому королю Лайему присутствовать на приеме, якобы для того, чтобы он мог выслушать приветствия от посланников Торента и приобрести новый опыт королевской власти. И сейчас мальчик беспокойно ерзал в кресле справа от Нигеля, чувствуя себя слишком неудобно в жестком официальном одеянии, предписанном королю придворным протоколом, — он уже начинал скучать от казавшихся бесконечными петиций. Однако Лайем становился все более послушным с тем пор, как его вывели из-под ежедневного влияния матери; а сама Мораг сидела под надежной охраной в другой части замка, — чтобы она не попыталась оказать заговорщикам помощь, пустив в ход силы Дерини. Конечно, она не знала, что заговор уже раскрыт.

А если бы вдруг в числе пестрой толпы, заполнившей большой зал, оказались другие Дерини, — что ж, Нигель ожидал этого и был готов к встрече с ними. Риченда и Росана, никем не замечаемые, скромно сидели на галерее для музыкантов в дальнем конце зала, а епископ Арилан следил за событиями, укрывшись за висевшими вдоль стены гобеленами слева от Нигеля. К тому же у Нигеля доставало и собственных сил, хотя он надеялся, что ему не придется сегодня испытывать свои не слишком пока развитые умения.

Что же касалось физической, материальной стороны приготовлений Нигеля, — так на этот случай слева от него сидел в невысоком кресле Конал, готовый отдать команду двум десяткам отборных гвардейцев, размещенный в стратегических точках зала.

Сэйр Трэгернский сидел в засаде в потайной комнате прямо позади помоста с троном, и с ним рядом — еще двенадцать человек. На боковых галереях затаились лучники, одетые слугами, и агенты Халдейна не спускали глаз с той торговой делегации, что еще ожидала снаружи, во дворе.

Организовав все эти меры предосторожности, Нигель чувствовал себя вполне готовым столкнуться с тем, что должно было произойти. Но чего он никак не ожидал, так это появления явно робевшей Джеханы и ее исповедника, которые вдруг возникли в дверях справа, выйдя из коридора, ведущего в холл. Что она здесь делает?

Джехана стала подавать ему знаки, настойчиво требуя, чтобы он подошел к ней. Нигель послал пажа, чтобы выяснить, что случилось, — юного Пэйна, прислуживавшего Лайему. Через несколько секунд Пэйн вернулся.

— Она говорит, это чрезвычайно важно, сир, — прошептал мальчик, придвинувшись вплотную к уху отца. — Ты должен прямо сейчас поговорить с ней. Она говорит, что не может ждать до конца приема.

Нигель бросил взгляд на Джехану — да, на лице королевы действительно были написаны беспокойство и настойчивость, да и священник тоже выглядел очень встревоженным. Камергер как раз заканчивал чтение очередной петиции, и Нигель наклонился поближе к Коналу.

— Давай-ка, заяви, что по этой петиции необходимо предварительное совещание для вынесения окончательного решения, — шепнул он. — Я скоро вернусь.

Конал с важным видом выпрямился, довольный тем, что на него возложена дополнительная ответственность, а Нигель, пробормотав слова извинения, поспешно поднялся и пошел к боковому коридору. Как только он вышел за дверь, отец Амброз поспешил прикрыть ее за спиной принца.

— Вы действительно уверены, что ваше дело никак не может подождать? — спросил Нигель, нетерпеливо глядя то на королеву, то на священника.

Джехана весьма выразительно качнула головой, и ее вдовья вуаль взметнулась в воздух.

— Прошу вас… не создавайте мне дополнительных трудностей, — негромко сказала она, стараясь избегать его прямого взгляда. — Вы в чудовищной опасности. Не спрашивайте меня, как я об этом узнала. Те люди, что сейчас находятся в зале, намерены убить вас… или, может быть, это кто-то из тех, что придет позже. Я не знаю, кто именно. Но я думаю, что они хотят убить вас и похитить маленького короля Лайема.

— Вот как? — Нигель тут же сосредоточил все свое внимание на королеве, гадая, как именно Джехана узнала обо всем. — Кто они? Вы знаете?

Джехана покачала головой.

— Нет, конкретно — не знаю. Полагаю, это посланцы Торента. Они просочились в одну из купеческих делегаций.

— Понимаю… — Изумленный Нигель переключился на отца Амброза, напряженно и неподвижно стоявшего у самой двери. — А вам что-нибудь известно обо всем этом, отец?

— Только то, что рассказала мне ее величество, ваше высочество, — тихо ответил отец Амброз. — Но я уверен, что вам стоит обратить самое серьезное внимание на ее предостережение.

Слегка нахмурившись, Нигель задействовал свою способность чтения мыслей, чтобы заглянуть в сознание священника, одновременно пытаясь понять, использовала ли Джехана свою силу Дерини для получения столь интересных сведений.

— Что ж, я, конечно, разберусь в этом, — пробормотал принц. — Но вы, похоже, не знаете, которая из делегаций в точности замешана в этом деле.

Оба в ответ покачали головами; и по крайней мере отец Амброз говорил всю известную ему правду, ничего не скрывая. Защитные поля Джеханы были слишком сильны и напряжены, чтобы Нигель мог проникнуть сквозь них, но такая защита, пожалуй, лишь подтверждала источник знаний; а упорное нежелание королевы открывать этот источник могло иметь определенный смысл — например, Джехана действительно наткнулась на чьи-то мысли о заговоре, что могло произойти только благодаря ее силе Дерини.

Однако Нигель должен был возвращаться обратно в главный зал. Он сомневался в том, чтобы нападение могло произойти в его отсутствие — та делегация, на которую падало наибольшее подозрение, еще ожидала своей очереди на представление регенту, — но ему не хотелось, чтобы Конал оказался в одиночестве, если вдруг что-то пойдет не так и случится нечто уж совсем непредвиденное.

— Мы поговорим об этом немного позже, — пообещал он Джехане, с мрачным видом направляясь к двери. — Я предприму все необходимые меры, не тревожьтесь. И я благодарю вас за предостережение. Я догадываюсь, чего это вам стоило.

Джехана побледнела как полотно при этих его словах, и Нигель понял, что его догадки были абсолютно верны. Возвращаясь в зал, он шел с таким видом, будто ровно ничего не случилось, — однако к тому моменту, когда он снова занял свое место, он уже обменялся мимолетным контактом со всеми тремя своими советниками Дерини. Сейчас с приветственной речью к регенту и королю обращался купец из Келдиша, и Нигель позволил части своего сознания прислушаться к звучавшим словам, и, изобразив на лице одобрение, несколько раз кивнул, — а через несколько секунд снова наклонился к Коналу.

— Похоже, твоя тетушка Джехана тоже уловила кое-что о заговоре, — прошептал он, позволив себе улыбнуться в ответ на пышный комплимент купца из Келдиша. — Сам догадайся, как ей это удалось. Но мы якобы ничего не знали и теперь должны принять меры к самозащите. Теперь улыбайся. Я тебе сказал что-то веселое.

Конал ухмыльнулся и взял чашу с вином, приподняв ее в приветственном жесте, прежде чем отпить глоток; он держался непринужденно, и явно чувствовал себя отлично. Нигель, усевшись поудобнее, спокойно ожидал развития событий. Вот он ощутил легкое мысленное прикосновение — и понял, что это была Риченда, затаившаяся на наблюдательном пункте на галерее. Что ж, очень скоро охотники превратятся в дичь, и Нигель захлопнет ловушку.

Второй капкан, готовый вот-вот захлопнуться, был налажен вовсе не ради какой-то выгоды Халдейнов. Далеко-далеко от Ремута, и более чем в полном дне верховой езды к северу от того места, где Келсон собирался судить бунтовщиков, захваченных им в плен в Талакаре, Дункан и Дугал вели отборный отряд ударных сил Кассана, преследуя епископальные войска Лоуренса Горони, постепенно отрывались от основных сил Кассана. Военные отряды Кассана то и дело вступали в схватки с небольшими подразделениями Горони, и епископальное войско мало-помалу уступало территорию, будучи вынуждено уходить со спорных земель.

И вот сейчас предатель священник, похоже, намеревался вести своих людей на окруженную горами равнину, уйти с которой у него было очень мало шансов.

И вдруг до сих пор казавшиеся напуганными солдаты Горони остановились и начали разворачиваться, выстраиваясь для сражения, — и одновременно сотни солдат, неведомо откуда взявшихся, начали выливаться из тени множества узких долинок и ущелий, выходивших в долину Дорна, — это были коннаитские наемники, отлично вооруженные, на свежих конях; а за ними следовали новые части епископальной армии. Одновременно на западе, едва видные сквозь клубы пыли, поднятые конницей Дункана, засверкали копья тяжелой кавалерии, — и она явно забирала точно в тыл передовому отряду Дункана, грозя отрезать его от основной части армии.

— Ч-черт! — прорычал Дункан, натягивая поводья и поднимаясь на стременах, чтобы получше рассмотреть надвигавшуюся на них опасность. — Дугал, я думаю, мы наконец-то отыскали главную часть армии Сикарда.

И как раз в этот момент сын Сикарда, ставший жалким пленником, стоял перед королем Дункана, а рядом с ним — Брайс Трурилл; за их спиной сбились в кучу около сорока офицеров разных рангов, ожидавших приговора королевского трибунала. Перед шатром Келсона стоял походный стол; за ним восседал сам король, а по обе стороны от него — два герцога: Корвин и Клейборн. Каждый из них уже подписал документы, которые теперь подписывал сам король, прилагая к ним также королевскую печать.

— Брайс, барон Трурилла, выйди вперед, — сказал Келсон, отложив перо и печать и холодно глядя на подсудимых.

С пленных сняли все их военные доспехи и верхнюю кожаную одежду, оставив их в одних рубахах; руки их были связаны впереди, даже у Итела и Брайса. Брайсу, кроме того, еще и заткнули рот кляпом, поскольку он уж слишком испытывал терпение и без того уже изрядно обозленного Келсона, то и дело разражаясь громкими вызывающими речами.

Поскольку мятежный барон и не подумал двинуться с места, и лишь обливал короля наглыми взглядами поверх повязки, закрывшей его рот, двое стражей не слишком вежливо подтолкнули его и заставили опуститься на колени. На виду импровизированного суда находились и простые солдаты Меары, — тщательно охраняемые бдительными воинами Халдейна; они стояли на небольшой огороженной веревками площадке, встревоженно прислушиваясь, не желая упустить ни слова из королевского приговора, — поскольку этот приговор мог в немалой степени повлиять и на их собственную судьбу.

— Брайс, барон Трурилла, ты признан виновным в худшем из преступлений — в государственной измене, — произнес Келсон, твердо положив ладони на подлокотники своего походного кресла. — Ты не только нарушил клятвы, которые давал своему сеньору и королю, забыв о вассальной преданности сюзерену, ты отдал свой меч самозванке и поднял мятеж против ее законного повелителя, и ты также помогал врагам этой страны и без всякого сострадания мучил ее невинный народ. И потому приговор нашего трибунала гласит, что ты должен быть повешен за шею до тех пор, пока не умрешь, — и будь благодарен за то, что я не приказал просто-напросто колесовать и четвертовать тебя, как твоя так называемая «суверенная леди» поступила с моим епископом. Сержант, отведите его вон к тому дереву за поляной и приведите приговор в исполнение.

Ител задохнулся, а Брайс, выпучив сверкающие от ярости глаза, попытался разорвать веревки, стягивавшие его запястья, — но его стражи грубо подняли его на ноги; но вообще повесить человека такого высокого ранга с таким минимумом церемоний — это, конечно, было чем-то из ряда вон выходящим.

— Вы не позволите этому человеку поговорить со священником, сир? — вежливо спросил Эван, сидевший слева от короля. — При столь многих грехах, лежащих на его душе…

— Он получит ровно столько же утешения и отпущения грехов, сколько он позволял получить своим жертвам, — ледяным тоном произнес Келсон.

— Но, все же… око за око…

— Это правильно, Эван. Это правосудие Ветхого Завета. Я не намерен обсуждать это далее. Сержант, повесить его!

Когда стражи, сержант и двое солдат со свернутыми в кольца веревками на плечах, потащили осужденного на смерть барона к указанному королем дереву, Келсон сосредоточил свое внимание на ошеломленном Ителе, не обращая внимания на продолжавшееся (хотя и едва слышно) недовольное ворчание Эвана и явное ощущение прохлады, исходившее от сидевшего справа молчаливого Моргана, — хотя герцог и не собирался высказывать свое мнение вслух. Меарские офицеры, стоявшие позади принца Итела, негромко переговаривались между собой с испуганным видом, и их подчиненные на другой стороне поляны выглядели в равной мере потрясенными, — но все разговоры мгновенно смолкли, когда Келсон призвал принца Итела выслушать вынесенный ему приговор.

— Ител Меарский, выйди вперед!

Ител, полностью лишившийся присутствия духа при виде такой грубой бесцеремонности и жестокости вынесенного Брайсу приговора, лишь молился о том, чтобы его королевская кровь заставила Келсона хотя бы немного смягчить свою ярость; он беспрекословно повиновался приказу, не осмеливаясь и думать о той суете, что поднялась вокруг некоего дерева на другой стороне поляны, у него за спиной.

— Ител Меарский, — Келсон сделал неторопливый глубокий вдох, потом так же медленно выдохнул. — Я нашел, что ты в равной мере виновен в том же самом преступлении — государственной измене, и заслуживаешь такого же наказания: смерти через повешения.

— Но… но я принц! — задохнулся ошеломленный Ител, и слезы вскипели на его глазах, когда окончательность приговора дошла до его сознания, и двое стражей положили крепкие руки на его окаменевшие плечи. — Ты… ты не можешь просто взять и повесить меня, как обычного уголовника!

— Ты и есть обычный уголовник, — ровным голосом ответил Келсон. — Только уголовник может так бессердечно сжигать города, вроде вот этой Талакары и других, слишком многочисленных, чтобы упоминать их здесь, только уголовник может насиловать беззащитных и беспомощных женщин…

— Насиловать? — взвыл Ител. — Я никого не насиловал! Спросите моих людей! Я вообще не сходил со своего коня!

— Я уверен, — мягко заговорил Морган, — что его высочество припоминает сейчас некое отдаленное аббатство, к югу отсюда, где он лично разрушил религиозное святилище и изнасиловал по крайней мере одну из женщин, укрывавшихся в монастыре.

Краска отлила от лица принца Итела так внезапно, что казалось — принц вот-вот потеряет сознание.

— Кто сказал вам такую ложь? — прошептал он.

— Разве это ложь? — спросил Келсон, вставая. — Должен ли я попросить герцога Аларика установить истину?

Морган не тронулся с места, он лишь бесстрастно уставился на застывшее тело Итела, — но принц Меары побледнел еще сильнее, хотя это казалось уже невозможным, и покачнулся. Среди присутствующих не было ни одного, кто не знал бы о репутации королевского наставника; и меарцы, чей страх перед Дерини, без сомнения, в немалой степени раздувал Лорис, были совершенно уверены, что Дерини может сотворить с ними все, что угодно, одним лишь взглядом.

— По крайней мере позволь мне умереть от меча, — взмолился Ител, с усилием оторвав взгляд от герцога Дерини, на которого он до того смотрел, как зачарованный. — Прошу, не вешай меня! Ты же не стал поступать так с моим братом…

— Нет, — произнес Келсон с жестокостью, удивившей даже Моргана. — Умереть от меча — почетная смерть. Твой брат, несмотря на то, что он совершил преступление, стал убийцей, искренне верил, что действует ради защиты чести, чести своей семьи, своего имени. Именно поэтому я удостоил его почетной смерти. Твои поступки бесчестны, они опозорили и тебя самого, и имя твоего рода.

— Но…

— Приговор уже вынесен. И он будет немедленно приведен в исполнение. Стража, уведите его!

Брайс Трурилл уже дергался на конце одной из веревок, когда стражи, повинуясь приказу короля, поволокли спотыкающегося и окаменевшего от страха Итела через поляну, чтобы он мог составить компанию своему барону.

Кое-кто из солдат Меары отсалютовал своему принцу, когда его проводили мимо них, но большинство уже сосредоточилось на тех офицерах, что остались стоять перед королем Келсоном. Повинуясь подталкивавшим их стражам, офицеры боязливо подошли поближе к королевскому шатру и опустились на колени, прямо в пыль.

— Теперь, — сказал Келсон, снова садясь, — что делать с вами? — Его серые глаза Халдейнов внимательно осмотрели меарских военачальников. — Все знают, что нельзя наказать подчиненного за то, что он выполнял приказы того, кто старше его по званию. Но, с другой стороны, я не могу оставить без внимания те крайности в поведении солдат, которые поощрялись некоторыми из вас, а вы действительно допускали многое, что выходило далеко за рамки приказов. Вы уничтожали народ своей собственной страны — совсем не захватчиков. Убийства и насилие, совершенные по вашему ведому и с вашего одобрения, а иной раз и при вашем участии, непростительны.

— Умоляю вас, милорд король! — воскликнул один из коленопреклоненных людей. — Ведь не все же мы поступали так! Ради любви Господней, проявите милосердие!

— Милосердие? Хорошо. Я проявлю по отношению к вам куда больше милосердия, чем вы проявляли по отношению к своим жертвам, — ответил Келсон, и лицо его было при этом суровым и неподвижным. — Однако я должен также справедливо отмерить наказание, чтобы свершилось подлинное правосудие. К несчастью, у меня нет ни времени, ни склонности к тому, чтобы в точности определять меру виновности каждого из вас. Да даже если бы я и занялся этим, сомневаюсь, чтобы среди вас нашелся хоть один, кто мог бы заявить о своей невинности.

Офицеры слушали короля молча, и ни один из них не издал ни звука, когда король после небольшой паузы продолжил свою речь.

— Поэтому я намерен применить сейчас древнюю форму правосудия: мы просто казним каждого десятого. Один из десяти будет повешен. Значит, таковых будет четыре, и они будут избраны по жребию. Остальные получат по двадцать ударов кнутом и будут оставлены на милость городских жителей, оставшихся здесь, в Талакаре… со следующим исключением…

Он позволил своим глазам пройтись по замершим, ошеломленным лицам, осознавая, что Морган не слишком доволен приговором, который он только что произнес, но не особо беспокоясь из-за этого.

— …Кроме тех четырех, что осуждены на повешение, — продолжил Келсон, — я дарую полное помилование любому из вас, если он поклянется мне в абсолютной и неколебимой верности отныне и навсегда… и уж поверьте, я узнаю, если клятва окажется ложной.

Волна ужаса прокатилась по пленникам, поскольку в некоторых из них последнее заявление короля пробудило страхи куда более глубокие, нежели простой страх смерти. Человек в черной одежде, сидевший рядом с королем, был Дерини, и он умел читать в умах людей, все это знали… да и сам король, по слухам, также не был лишен подобной силы.

Даже Морган вынужден был признать, что последняя часть приговора Келсона была просто великолепна. Он и сам не сумел бы изобрести более утонченного решения. Это было блестяще: подвергнуть помилованных моральному суду, и при этом так отчетливо подчеркнуть могущество короля.

Однако способ, которым предполагалось выбрать четверых для казни, его все же беспокоил. И поскольку он не смог пробиться сквозь защиту Келсона, чтобы установить причины выбора именно такого порядка, он просто физически придвинулся поближе к креслу Келсона, и как бы случайно прикрыл лицо рукой, чтобы не сводившие с них глаз пленники не видели его губ.

— Мой принц, — едва слышно заговорил он, — я не сомневаюсь в твоем праве вынести подобный приговор, но не случится ли так, что в паутине твоего правосудия запутаются невинные люди, если ты станешь выбирать тех, кто будет казнен, по жребию?

Келсон опустил глаза, и Морган почувствовал, как по поверхности его твердых, как алмаз, внутренних защит пробежали волны упрямого сопротивления.

— Что, и ты тоже собираешься спорить со мной? — тихо, но резко откликнулся король. — Ты слышал, что я сказал. Ты что, собираешься читать мысли всех сорока? Или ты считаешь, что это я должен просмотреть их память, чтобы определить степень вины каждого? Ты действительно хочешь заставить меня вот так, в открытую, применять мои силы, — ради вот этих сорока болванов?

Он гневно вздернул подбородок, указывая на пленников. Морган покачал головой.

— Разумеется, нет, сир, — умиротворяющим тоном произнес он. — Но ты мог бы позволить мне выбрать четверых наихудших. Уверяю тебя, это будет куда более точный отбор, нежели отбор по жребию. А что касается открытого использования силы, так они и все равно уже знают, все без исключения, что я — проклятый чародей Дерини. Так что о тебе в этом смысле им раздумывать просто незачем.

Келсон нахмурился, но потом наконец кивнул, хотя и неохотно.

— Ладно, пусть будет так, — проворчал он. — Только ты уж поторопись.

— Благодарю, сир. И уж поверь, мне все это нравится даже меньше, чем тебе. Могу я воспользоваться твоим шатром?

— Делай что хочешь, — бросил Келсон, вставая и глядя на противоположную сторону поляны, где на ветвях дерева, превращенного в виселицу, покачивались на веревках теперь уже два тела. Морган и Эван тоже поднялись. — Я намерен немного прогуляться. Когда я вернусь, я хочу видеть на том дереве еще четверых.

Морган никогда еще не видел Келсона в таком кровожадном настроении, но он лучше всех прочих знал, можно ли в данный момент нажимать на короля, или нет. И когда Келсон ушел, широко шагая, а Эван отправился в свою палатку, герцог Дерини вздохнул и устало осмотрел все еще коленопреклоненных пленников.

Конечно, они его боялись. Моргану незачем было применять свои особые силы, чтобы увидеть в человеке страх. Они представления не имели, что произошло между герцогом и Келсоном; им ясно было только одно — король предоставил Дерини выбирать из них тех четверых, которые должны умереть. Да уж, Морган представлял, что мог наговорить о нем этим людям Лорис.

И к тому же некоторые из солдат, охранявших пленников, выглядели ничуть не более счастливыми от того, что им придется иметь дело со скрытыми силами Дерини; поэтому Морган выбрал себе в помощь двух разведчиков, которые гораздо легче приспосабливались к тем методам, которые использовали в своей работе Дерини.

— Джемет, Киркон, вам придется немножко мне помочь. Зайдите-ка в шатер, прошу вас.

Двое названных повиновались, удивившись тому, что герцог призвал их, но не испугавшись; а Морган, засунув большие пальцы за поясной ремень, обернулся, чтобы еще раз осмотреть пленных. Он собирался до начала исследования сказать им несколько слов, чтобы в немалой степени пригасить их страхи и направить мысли пленников в более положительном направлении.

— Итак, вы все отлично знаете, кто я, — сказал он, и голос его звучал строго, но в нем не слышалось никакой угрозы. — Я намерен поговорить наедине с каждым из вас. Пока вы ждете своей очереди, я предлагаю вам как следует подумать о том, кто именно из вас, какие четверо, наиболее заслуживают смерти за свои дела, — и я намерен спросить вас об этом, и можете не сомневаться — я узнаю, кто из вас лжет. Это самый честный из известных мне способов осуществить правосудие — хотя я уверен, что его величество абсолютно прав в том, что куда больше, чем четверо из вас, заслуживают того, чтобы их повесили. Ну, пожалуй, вот ты пойдешь первым, — закончил он, указывая на крупного, дородного седеющего человека из второго ряда, который даже с такого расстояния выглядел правдивым и простым мужиком, и поманил его пальцем. — Стража, поставьте его на ноги.

Офицер, избранный Морганом, побелел, как полотно, когда двое копьеносцев Халдейна подошли к нему; он дрожал от страха и даже не пытался сопротивляться, когда копьеносцы подхватили его под руки.

— Боже милостивый! — задыхаясь, прошептал он. — Только не я! Я уж точно не хуже всех… прошу вас, милорд…

— Отлично. Идем, расскажешь мне, кто творил зло больше других. Стража, я думаю, он и сам дойдет до шатра. А когда он выйдет, следующий должен быть уже наготове.

Морган даже не потрудился оглянуться, чтобы проверить, идет ли следом за ним несчастный; он знал, что выбрал человека правильно. Хотя он не задействовал ни крохи своей силы, чтобы заставить офицера повиноваться, он слышал позади его тихие шаги, — босые ноги неуверенно ступали по песку, офицер весьма неохотно тащился к шатру. Морган не думал, что вообще кто-либо из толпы пленников вздумает теперь сопротивляться.

— Киркон, ты умеешь писать? — спросил он р'кассанского разведчика, когда они вошли в шатер и оба ожидавших его воина вопросительно посмотрели на него.

— Да, милорд, но только на своем родном языке.

— Ну, этого будет достаточно, я думаю, — тебе придется записывать только имена, — сказал Морган, ставя посередине шатра табурет и жестом приказывая пленнику сесть на него. — Все, что нужно для письма, — вон в том ящике, у тебя за спиной. Джемет!

— Да, сир?

— Я попрошу тебя просто встать позади пленного и последить, чтобы он не свалился с табуретки. Ну, а теперь ты, солдат, — продолжил он, привлекая к себе внимание офицера, который как раз пытался оглянуться и посмотреть на разведчика, вставшего у него за спиной. — Пожалуй, ты можешь начать с того, что назовешь мне свое имя.

— Р-рандольф, милорд, — с трудом выдавил из себя офицер, вздрогнув, когда крепкие руки Джемета тяжело легли на его плечи. — Рандольф Файрхэвен.

— Рандольф Файрхэвен, — медленно повторил Морган. Взяв еще один табурет и поставив его почти вплотную к пленному, Морган тоже сел, к вящему ужасу Рандольфа.

— Очень хорошо, Рандольф Файрхэвен. А теперь расскажи мне подробно о своих товарищах, офицерах.

Глава XIV Скрытно разложены по земле силки для него и западни на дороге.[15]

В главном зале Ремута другой преданный Халдейну человек также трудился на благо своего короля — Нигель, продолжавший изображать из себя ничего не подозревающую возможную жертву. После того, как прошли почти три часа процедуры приема делегаций, он уже начал думать, а не ошиблись ли оба источника Дерини относительно заговора Торента, в самом ли деле его собираются убить, — потому что те две делегации из Торента, которые уже были представлены двору, просто подали свои грамоты и петиции и отправились восвояси, даже не попытавшись что-либо предпринять.

Сейчас представляло свои верительные грамоты посольство Бремагны, и посол передавал камергеру, казалось, совершенно бесконечное количество документов, — и каждый из них выглядел весьма солидным, и на каждом в нижней части листа красовались яркие разноцветные восковые печати. Следующей должна была представиться группа монахов, а затем — делегация из Фатана, расположенного на границе Торента и владений Корвина. Возможно, именно в этой компании затаились те, кто намеревался напасть на регента.

В зале было жарко и душно. Нигель расслабил шнурки у горла своей туники и утвердительно кивнул придворному, передавшему последний из свитков посла Бремагны писцам, расположившимся сбоку, вдоль стены зала. Конал все больше беспокоился из-за затянувшегося ожидания. Маленький Лайем зевал, утонув в своем кресле. Сэйр дважды появлялся в зале, якобы для того, чтобы передать записку Нигелю, но на деле просто удостоверяясь лишний раз, что все находятся в полной готовности.

Нигель как раз размышлял о том, что вот такой момент, пожалуй, был бы идеальным для нападающих, — все присутствующие просто одурели от жары и скуки, — когда и в самом деле все началось, без какой-либо преамбулы, — и действовать начали вовсе не подозрительные купцы из Фатана, а монахи, шедшие через зал, чтобы подать свою петицию.

Первый из них уже подошел к самому возвышению, на котором стояли кресла регента и короля, когда монахи бросились в атаку. «Настоятель» и его «капеллан» успели преодолеть половину ступеней, прежде чем даже сам Нигель, ожидавший нападения, осознал, что оно уже началось. Когда из-под коричневых сутан вместо бумаг появилось оружие и целое море фигур в монашеских одеждах хлынуло вперед, и двое первых уже потянулись к Лайему, — законопослушные купцы завизжали и заметались, как стая мышей, стреляясь поскорее убраться из зала.

Конал осознал начало событий одновременно с Нигелем, и тут же закричал, призывая Сэйра, одновременно отбросив назад, в более безопасное место, юного Пэйна, и его меч вырвался из ножен как раз вовремя для того, чтобы отбить выпад вражеского оружия, направленного на его отца. В ту же секунду Нигель одним прыжком вылетел из своего кресла и выдернул из соседнего сооружения разинувшего рог в зевке и ошеломленного Лайема, — а в следующее мгновение оба они уже упали на пол позади возвышения, и Нигель крепко сжал одной рукой шею мальчика, стремительно погружая его в бессознательное состояние, — на тот случай, если вдруг Лайем захотел бы использовать свои силы Дерини для помощи предполагаемым спасателям.

Однако силы Дерини вряд ли могли помочь в той битве, которая началась одновременно с событиями в Ремуте, — битве между Дунканом Мак-Лайном и меарскими отрядами, напавшими на него в долине Дорна. Магия Дерини не могла разбить тот клин тяжелой кавалерии, который Сикард Меарский отвел от основной части армии Кассана, чтобы отрезать слишком далеко оторвавшийся от своих главных сил ударный отряд Дункана.

Не похоже было и на то, что у командиров Дункана так уж много шансов на прорыв сквозь меарскую конницу для спасения своего главы. Пожалуй, генералы Буркхард и Джодрел сейчас яростно скрежетали зубами и предпринимали самые отчаянные попытки, о которых Дункан и думать не хотел, — однако армия Сикарда оказалась куда больше, чем они вообще могли себе представить. Можно было не сомневаться, что Келсон на юге встретился лишь с чисто символическим сопротивлением. А здесь… армии уже выглядели равными по силам, однако с запада подтягивались все новые и новые войска Меары.

Положение самого Дункана вряд ли можно было назвать многообещающим, — он оказался зажатым между Сикардом и Горони со всего лишь несколькими сотнями человек, и отчаянно пытался прорваться вперед, обогнать меарскую кавалерию и тем самым хотя бы отчасти сорвать планы Меары. Ничего лучшего он не мог сделать, и у него была хотя бы надежда выстоять против одного лишь Горони, — но нечего было и думать о том, чтобы уцелеть при схватке с огромными свежими отрядами, ныне мчащимися с северо-востока на помощь Сикарду, — к наемникам Коннаита готовились присоединиться рыцари епископа, лавиной катившиеся вниз по склонам, все на огромных серых боевых конях. А вел их человек, на белом плаще которого сверкал синий крест; и на его гордой седой голове вместо шлема была митра.

— Боже милостивый, да это же Лорис! — пробормотал потрясенный Дугал, когда он и его отец выехали на небольшое возвышение, чтобы поспешно оглядеться по сторонам в поисках возможного пути дальнейшего отступления.

— Да, он. И, похоже, он привел свой собственный маленький эскадрон смерти, — заметил Дункан. — Как я мог проявить такую глупость, как мог позволить заманить нас в такое? Боже, да он наверняка страстно желает добраться до меня!

— Ну, думаю, он ничуть не меньше хотел бы наложить свою лапу и на меня, — сказал Дугал, явно напуганный сверх меры, поскольку ему не приходилось до сих пор видеть такого количества вооруженных людей одновременно. — И что мы теперь будем делать?

— А что, собственно, мы можем сделать? Попытаемся удрать, я полагаю, не будем терять надежды и приложим к этому все свои силы, — хотя я совершенно не представляю, как бы мы могли прорваться сквозь это, — он взмахнул рукой, указывая на главную часть сил Меары, уже вступившую в яростную схватку с его собственной армией, а потом перенес свое внимание на нечто вроде разрыва между отрядом Горони и левым флангом меарцев, достаточно далеко от Лориса. — Давай-ка попытаемся рвануть вон туда. Они, конечно, все равно могут нас поймать, но мы им не сдадимся без чертовски хорошей драки!

Однако и их противник явно тоже был готов к такой драке, и высылал вперед отряд за отрядом, стремясь добиться того, чтобы Дункан и его небольшая команда не смогли ускользнуть через какую-нибудь случайную щель. Снова и снова их отчаянные попытки прорваться на свободу оканчивались неудачей, пока наконец им не осталось только одно — встретиться с противником лицом к лицу и сражаться. Герцогские гвардейцы окружили Дункана и дрались отчаянно; Дугал и с ним новобранцы Мак-Ардри не жалели сил, держа оборону за спиной герцога, и какое-то время им удавалось удерживать неизмеримо превосходящего их численно врага, — но постепенно становилось ясно, что даже храбрости пограничников недостаточно, чтобы спасти их всех. Когда очередная группа свежих сил Меары врезалась прямо в середину герцогского отряда, отрезав Дункана от Дугала и его пограничников Мак-Ардри, — Дункан начал понимать, что поражение неизбежно.

Его личные гвардейцы все еще были вокруг него, и он знал, что эти люди готовы защищать его до последнего дыхания, — но все это было уже лишь вопросом времени. Рыцари Лориса пробивались все ближе и ближе. И они устремлялись именно к нему. Дункан, мельком пытаясь прикинуть, как бы ему подороже продать свою жизнь, и механически нанося удар за ударом по нападавшим на него врагам, краем глаза случайно заметил на соседней вершине Лориса, — епископ неподвижно сидел на снежно-белом коне, и его епископское знамя развевалось над его головой, призывая к месту схватки все новых и новых солдат.

В ходе битвы Дугал и его преданные оруженосцы Мак-Ардри все отдалялись и отдалялись от Дункана. Маленькая группа пограничников теперь уже держала собственную оборону, в стороне от наседавших на Дункана рыцарей, и Дункан представления не имел, как долго все это может тянуться. И, словно всего этого ему было мало, он увидел новых всадников, возникших возле Лориса: на легких конях, в легких латах, но державших в руках небольшие, изящно изогнутые и смертельно опасные предметы…

Лучники!

— Лучники, прицелиться! — закричал Конал, уворачиваясь от удара первого из нападающих и лягая второго в пах, и тут же ныряя вбок, чтобы ускользнуть от прямого выпада и парировать следующую атаку кривого сарацинского меча, который находился в руке третьего бандита.

Мгновенное появление на галерее тридцати лучников, прицелившихся в каждого из чужаков, находившихся в большом зале, произвело желаемый эффект, по крайней мере на несколько секунд. Люди Сэйра стремительно выбегали из двери позади возвышения с тронами, и только они да люди Конала, уже скрутившие первого из нападавших, не обращали внимания на то, что происходит на галерее, хотя борьба пока что не ослабевала. Зато бедные купцы, ни за что ни про что очутившиеся прямо в центре битвы, ударились в еще большую панику, поняв, чем грозит им появление лучников, — и еще более настойчиво и усердно стали пробираться к выходу, изо всех сил стремясь поскорее очутиться снаружи.

— Взять вон того! — проревел Нигель, увидев, что один из нападавших на него тайком содрал с себя монашескую рясу и пристроился в хвост группы законопослушных купцов, удиравших из зала, рассчитывая в общей суматохе сойти за одного из них.

Но даже если среди отряда убийц и были Дерини, как того опасался Нигель, они не решились выдать себя и не стали нападать или защищаться при помощи своих особых сил. Возможно, увидев, что намеченная ими жертва оказалась не так уж не готова к атаке, как они рассчитывали, они решили придержать свою энергию в запасе, на тот случай, если придется использовать ее при отступлении, — поскольку первая атака уже явно провалилась.

— Всем бросить оружие и стоять на месте! — во все горло закричал Нигель, прижимая к груди Лайема. — Лучники, я считаю до трех! Если на счет «три» вы увидите кого-то с оружием в руках и не замершего, и если вы не знаете точно, что это наш человек, — стреляйте! Один… два…

Мечи и кинжалы загрохотали по полу задолго до того, как Нигель выкрикнул «три», но далеко не все нападавшие оказались готовы признать поражение. И тогда пролился дождь стрел, и несколько секунд в зале только и было слышно, как звенит спускаемая тетива одного, другого, третьего лука… и как глухо ударяются в плоть наконечники стрел, да еще затихающий шум борьбы, перемежаемый криками боли, — лучники методически отстреливали тех, кто не желал сдаваться. Пятеро из отряда «монахов» свалились на пол, обливаясь кровью. Еще двоих врагов лучники не могли достать своими стрелами, так как на них насели целые толпы защитников замка, — но этих уже прижали к полу и связали. Заодно был ранен (но не слишком серьезно) один ни в чем не повинный свидетель схватки, который в панике не придумал ничего лучшего, как броситься бежать в тот момент, когда лучники открыли стрельбу.

Очнувшийся Лайем вопил во все горло, истерически бился, рыдал и икал, пока Риченда, по сигналу Нигеля, не подошла и не взяла его на руки, развеивая его страх, — и наконец уговорила его выпить легкое успокоительное лекарство, приготовленное ею заранее как раз на такой случай. Росана взяла на себя задачу уложить мальчика в постель и оставаться с ним, пока он не успокоится окончательно и не уснет.

Вскоре Конал и Сэйр уже взяли под охрану всех, кого не знали в лицо они сами или Нигель; таких оказалось семнадцать человек, по первому подсчету Конала. Из них девять определенно были замешаны в попытку убийства регента, и пять из этих девятерых были ранены. Из оставшихся восьми Сэйр указал еще двоих, не бросивших оружие во время схватки; и относительно шести остальных пока никто не мог сказать, то ли они виновны, то ли невинны, и с ними предстояло разобраться более тонкими средствами.

Когда люди Нигеля разоружили и связали пленников, и выставили из зала всех, кто там не был нужен в данный момент, и когда поспешно явились врачи, чтобы обработать и перевязать все имевшиеся в наличии раны, — епископ Арилан тоже проскользнул в зал, не узнанный посторонними, поскольку он был одет в простую черную сутану, как рядовой священник. Чтобы предупредить любой фокус, который могли бы выкинуть какие-либо неопознанные Дерини, окажись они в числе пленных, Арилан принес кувшинчик мази, подобной той, которую он использовал в ритуале с Нигелем не так уж много дней назад, — хотя не он сам, а простой человек Сэйр Трэгернский, которому Арилан наскоро объяснил, что нужно делать, подошел к пленным и нанес по капле мази на основание горла каждого из них.

— Она содержит в себе мерашу, — пояснил епископ Дерини Нигелю, в то время как Риченда шла следом за Сэйром, чтобы видеть реакцию каждого из получивших свою порцию мази. — Не слишком большую дозу, но достаточную, чтобы нарушить функционирование сил Дерини, и настолько, что даже тренированный маг не сможет по-настоящему сопротивляться прочтению его мыслей. А для обычных людей это просто что-то вроде снотворного.

— Это мне следовало позаботиться об этом, — проворчал Нигель, понимающе кивая. — Ну, а что будет дальше? Полагаю, мы всех их допросим?

— Не слишком приятная перспектива, но это, конечно же, придется сделать, — согласился Арилан. — Но вам незачем принимать в этом участие, если вы сами не хотите. Риченда предложила объединить усилия, на тот случай, если на чей-то ум наложен запрет говорить с Дерини, чтобы… э-э… не могли быть использованы особые методы Дерини. Тут-то я и приду на помощь. Они не знают, кто я. С невиновными, конечно, мы разберемся быстро, их нетрудно будет отделить. Да и выявить преступных обычных людей несложно. Вы предпочтете просто наблюдать?

— Нет, это как раз то самое, что не раз делал при мне Келсон, — негромко произнес Нигель, и по его голосу было ясно, что принц слегка нервничает. — Мне необходимо получить как можно больше сведений прямо из первых рук, если, конечно, я сумею справиться с этим должным образом. Нет смысла нести на себе ту ответственность, какую на меня возложили, если не попользоваться иной раз и выгодами своего положения, не так ли? А вам не кажется, что и Джехана может изъявить желание присутствовать?

Но как раз в то мгновение, когда он бросил мимолетный взгляд на дверь, из-за которой в течение последних нескольких минут осторожно присматривалась к событиям Джехана, королева исчезла из поля зрения. Риченда, как раз вместе с Сэйром вернувшаяся от пленников, слышала его последние слова и едва заметно улыбнулась.

— Стыдись, Нигель! Ты же знаешь, она еще не готова к этому. Однако дело может оказаться довольно интересным. Некоторые из наших пленников проявляют отчетливые признаки дезориентации.

— Это как раз то, чего нам не хватало тут, в Ремуте, — фыркнув, сказал Нигель. — Еще несколько штук Дерини. А, Конал, вот что… я попрошу тебя поставить охрану на всех дверях зала. Чтобы никто не вошел и не вышел без моего ведома.

— Да, сир.

— И еще, Сэйр… пленников нужно будет подводить к нам по одному.

— Слушаюсь.

Когда его сын и Сэйр отправились выполнять полученные приказания, Нигель добавил:

— Мне бы очень хотелось, чтобы Келсон был сейчас здесь. И Морган, и Дункан.

А Дункан в этот момент был бы рад очутиться где угодно, только не там, где он находился на самом деле. Вокруг него бушевало сражение, и его воины падали один за другим, сраженные мечами меарцев, и одетый в белые латы эскадрон смерти Лориса неумолимо пробивался все ближе и ближе к Дункану, и вся чудовищность его ошибки становилась все более и более очевидной. При небольшой удаче его армия Кассана могла избежать немедленной стычки и сразиться более успешно в другой день, но он сам этого уже не мог. И его смерть даже не принесет никакой пользы королю. Армия Сикарда оказалась намного, намного больше, чем они могли осмелиться вообразить, — и Келсон может так и не узнать об этом, пока не будет уже слишком поздно.

Боевой топор со свистом понесся к его голове, и он сумел отбить его мечом, — однако удар был настолько силен, что его рука на мгновение онемела, а он сам покачнулся в седле, давно уже скользком от крови его раненной лошади, медленно умиравшей под ним. Один из его солдат прикончил человека с топором, пока Дункан приходил в себя, — но его лошадь прийти в себя уже не могла. Солдат Мак-Лайна держался рядом, чтобы Дункан мог перебраться на его коня и сесть позади него, но ситуация становилась все хуже с каждой минутой. Он почувствовал тревогу Дугала, она прорвалась к нему сквозь море чувств сражающихся, и на мгновение ударился в панику, не видя нигде Дункана верхом на его таком заметном сером коне, — но все равно Дункан ничего не мог сделать для сына… и в это время Дугал взмахнул мечом, стараясь, чтобы отец увидел, что он еще жив.

Но хотя для самого Дункана было слишком поздно пытаться что-либо предпринять, все же, возможно, у Дугала еще оставался шанс, и его следовало использовать. Если бы Дугалу каким-то образом удалось уйти из схватки, может быть, он смог бы предупредить Келсона. Конечно, тут приходилось отчаянно рисковать, и безусловно Дункан только ухудшит свое положение, если отвлечется от непосредственного момента битвы… но по крайней мере Дугалу, пожалуй, не придется понапрасну терять свою жизнь.

Дункан никогда не использовал свою особую силу для убийства, и он не собирался делать этого сейчас, однако у него не было сомнений в том, что он вправе использовать ее для необходимого ему отвлекающего маневра, — ведь Дугал не станет повиноваться ему, если не поймет в точности, что именно задумал Дункан.

Человек, сидевший перед Дунканом, принял на себя смертельный удар, предназначенный для герцога, и, падая с коня, увлек Дункана за собой, — но Дункан совершенно не думал о нем, когда вскочил на ноги, по-прежнему держа в руке меч, и полностью собрал все силы, сосредоточившись на одном, на последнем рискованном деле. То, что он задумал, должно было слишком истощить его; но он все равно не мог вырваться из долины Дорна, так что это едва ли имело значение, — лишь бы Дугал сумел уйти и предупредить Келсона.

Он вскрикнул, когда чья-то лошадь сильно толкнула его плечом, едва не сбив с ног, — но это оказался один из его собственных воинов. Схватившись за стремя, он поставил коня так, чтобы тот прикрыл его, как щит, — а всадник в то же мгновение взмахнул мечом, защищая Дункана от очередного атакующего. Дугал, глубоко вздохнув, сосредоточился и бросил в пространство свой призыв.

«Дугал, немедленно уходи, беги, скачи к Келсону! — слал он приказ через оглушающий грохот битвы, безжалостно впечатывая слова в сознание своего сына. — Сделай что угодно, только уходи! Ты не можешь спасти меня».

В то же самое время он пустил в ход еще одну магическую силу, создав видение стены огня, бушующего прямо среди сражающихся людей, между ним и Дугалом, — и якобы движущегося к ошеломленному и ужаснувшемуся Лорису и его эскадрону смерти, но также и отрезавшего дорогу Дугалу, чтобы тот и не пытался пробиться к отцу… а люди Лориса не смогли бы помешать бегству Дугала.

Он не мог удерживать это видение долго, но надеялся, что будет достаточно и нескольких минут. Видение растаяло, когда ближайшие к Дункану рыцари справились со страхом и вернули себе присутствие духа, бросившись в атаку с удвоенной яростью, а Лорис с пеной у рта начал выкрикивать проклятия.

— Это всего лишь один из фокусов Дерини! — услышал Дункан рев Горони. — Хватайте его! Он не сможет удерживать это, если вы его прижмете!

И они его прижали. Он не мог видеть, повиновался его приказу Дугал или нет, но, закончив передачу, он снова мог вернуться к физическому сражению, и вложил в него все силы, сколько ни было их у него, и его меч носился в воздухе, как бешеный, раня и убивая всех, кого только мог достать. Конечно, они могли его достать, но он намеревался заставить их заплатить за это как можно дороже. А возможно, они вообще не собирались убивать его. Скорее всего, Горони и Лорис хотели бы заполучить его живым, — впрочем, и он не намеревался сознательно искать смерти.

Но они вроде бы и не стремились убивать его. Теперь они наседали на Дункана со всех сторон. Он уже потерял того всадника, который прикрывал его, однако на место этого воина тут же встали двое пехотинцев Мак-Лайна, и они втроем пытались сражаться как боевая единица. Несколько раз, когда кто-то из атакующих оказывался достаточно близко, чтобы убить Дункана, Дункан убивал его, не раздумывая ни секунды… и они стали держаться подальше от его смертельных ударов, хотя и убили одного из его пехотинцев. Да, можно было не сомневаться в том, что у них был приказ взять его живым; Дункан читал это в их глазах.

И наконец кто-то из них сумел нанести ему оглушительный удар сзади по шлему, и тут же чей-то щит с огромной силой двинул его по спине… Дункан пошатнулся, и его мгновенно сбили с ног, и навалились на него целой толпой, и принялись колотить по шлему, так что в ушах у него отчаянно зазвенело. Ремень, который удерживал шлем на его голове, лопнул, и как только шлем свалился, рукоятка чьего-то меча ударила его над ухом.

В глазах у него начало медленно темнеть, и он почувствовал, как из его онемевших пальцев вырывают оружие, и снова кто-то ударил его сзади, по затылку, очень точно рассчитав удар. Ему показалось, что его глаза сейчас лопнут от боли, и что каждый нерв в его теле натянулся до предела, обжигая его невыносимым страданием, — а потом на него навалилась непроглядная тьма. А потом уже ничего не было.

Дугал как раз стремился максимально использовать ту возможность, которую Дункан предоставил ему, заплатив за нее так дорого, когда вдруг почувствовал, как последнее звено внутренней цепи, соединявшей его с отцом, лопнуло. Дугал рванулся вперед, повинуясь силе приказа, посланного ему Дунканом, — и потому, что приказ сам по себе был таков, что не выполнить его было невозможно, и потому, что необходимо было действовать… тут не могло быть и речи о неповиновении. Ближайшие к нему меарцы дрогнули, на мгновение ударившись в панику при виде внезапно вспыхнувшего прямо среди них пламени, и Дугал дал шпоры своему коню, бросив его в брешь, образовавшуюся благодаря испугу врага и его временной неспособности действовать решительно; полдюжины человек из его клана устремились следом за ним. Он не мог сейчас позволить себе думать о том, что означает внезапное молчание его отца, но он в то же время отказывался верить в то, что Дункан мертв.

А еще у него не было времени объяснять, почему он должен поступить именно так, — тем немногим его воинам, которые сумели удержаться рядом с ним, когда он бросился бежать. Когда они бешено скакали прочь от знамени Кассана, Кьярд смотрел на Дугала, как на сумасшедшего, а трое остальных наверняка приняли его за труса, решившего спасти свою собственную шкуру, оставив своих солдат обреченными на смерть или плен.

Дугал мимоходом подумал, что, пожалуй, до самого дня своей смерти (который мог наступить очень скоро, если бы он не сумел сейчас уйти от погони) он, наверное, будет помнить полный отвращения взгляд старого Ламберта, брошенный им на Дугала, когда, на полном скаку, тот содрал с себя шлем, увенчанный графской короной, и отшвырнул его прочь, крикнув остальным, чтобы они не отставали.

И они последовали за ним, старательно прикрывая его с флангов и с тыла, — но их осталось всего четверо, кроме самого Дугала, — четверо, избежавших взмахов страшной косы смерти, несшихся на юго-запад, подальше от кипения битвы. Они последовали за ним, но Дугал знал, что ему понадобится очень много времени на то, чтобы вернуть их уважение, — если это вообще было возможно.

Почти час они скакали без передышки, как одержимые, играя с противником в смертельные «пятнашки», не замедляя хода, пока их кони не выдохлись окончательно, и пока Дугал не понял в точности, что они наверняка оторвались уже и от последнего из преследовавших их небольших отрядов меарской конницы.

Но когда они спустились в небольшой распадок, чтобы дать лошадям передохнуть, и Дугал отбросил в сторону не только свой щит, но даже и клетчатый плед Мак-Ардри, и приказал остальным сделать то же самое, — он увидел, что его маленький отряд готов поднять самый настоящий мятеж.

— Делайте что сказано! — рявкнул он, расстегивая свою графскую перевязь и снимая с одежды значки с символами вождя клана. — Мы пока что ушли не слишком далеко. Если нас увидит меарский патруль, и решит, что мы достаточно важные персоны, — все, что мы уже сделали, окажется напрасным. Дальше мы отправимся как простые солдаты.

— Ты оскорбляешь простых солдат, парень, — пробормотал Кьярд, хотя и повинуясь приказу; он, как и все остальные, снял свой плед и энергичным жестом забросил его в кусты. — Даже самый простой из солдат не оставит своего командира погибать, если у него есть хоть капля чести!

Эти слова сильно задели Дугала, который и без того уже чувствовал себя ниже пыли под копытами их коней, но он заставил себя сдержаться и никак не отреагировать на сказанное. Он лишь внимательно осмотрелся по сторонам, выясняя, есть ли у них возможность двинуться дальше.

— Я не могу обсуждать это сейчас. Кьярд, — негромко произнес он. — Я постараюсь объяснить все после. Так мы едем или нет?

— Мы, простые солдаты, останемся со своим вождем, — ответил Кьярд. — Даже если он того не заслуживает.

— Я сказал — после! — резко бросил Дугал, и его глаза опасно блеснули, предостерегая спутников.

Они снова двинулись вслед за ним, и он осторожно вывел их из распадка, направляясь на юг, — но он чувствовал спиной их отвращение к себе, оно давило его буквально физически, давило, колотило, толкало вперед, несмотря на то, что он все сильнее цепенел внутренне от неизвестности, он так и не знал, что произошло с Дунканом… Если бы они уже добрались до более безопасных районов, он, пожалуй, попытался бы объяснить им, в чем дело, — если бы они захотели его слушать. Но ему куда важнее было сейчас разобраться с другим: как именно, каким способом он может бросить свою нетренированную мысль достаточно далеко, чтобы повиноваться своему отцу и предупредить Келсона… ведь пока что король был вне пределов досягаемости для него, и лишь когда наступит ночь, уснувший король станет более восприимчивым к его неумелым попыткам наладить мысленную связь. А он даже не знал, сумеет ли он вообще прожить так долго.

И потому сейчас его первейшим долгом было оставаться на свободе до тех пор, пока не настанет подходящий час для попытки. А пока этот час не пришел, он должен скакать, скакать, все вперед и вперед, сокращая физическое расстояние между собой и королем… и оставляя все больше и больше миль между собой и тем человеком, который, хотя об этом и не знали мчавшиеся следом за ним воины, был не только его командиром, но и его отцом.

Его отец тем временем находился в положении куда более худшем, чем Дугал мог бы себе вообразить. Дункан не был мертв, но он почти желал умереть. Когда он начал понемногу выбираться из беспамятства, плывя сквозь красный туман боли, заполнивший его голову, то первым, что он сумел осознать, оказались чьи-то руки, шарившие по его телу, обдиравшие с него оружие и доспехи… а еще одна пара рук пыталась разжать его челюсти.

— Заставьте его проглотить, обязательно проглотить, — услышал он знакомый голос прямо над собой, рядом, совсем близко, и тут же ощутил на языке горечь вливаемой в его рот жидкости.

Горони! А в напитке была мераша!

Мгновенно пробудившийся мощный инстинкт самосохранения в одну секунду вернул Дункану полное сознание. И, несмотря на безумную боль в голове, он яростно дернулся, отворачиваясь и выплевывая то, что уже попало ему в рот, и в то же время выгибаясь дугой в отчаянной попытке высвободить тело.

Но грубые и сильные руки тут же снова прижали его плечи и голову к земле, так, что он уже не мог даже шевельнуться. За краткое мгновение борьбы в попытке вырваться на свободу он успел лишь заметить, что его окружают люди в кольчугах и латах, в белых плащах с синими крестами на них, — люди с неподвижными холодными глазами… и тут же чьи-то руки снова поднесли к его лицу чашу.

— Нет!..

Он сумел снова выплюнуть напиток, забрызгав державших его врагов, но они просто влили в его рот еще одну порцию. Он пытался сжать мышцы горла, чтобы жидкость не проникла внутрь, но кто-то опытной рукой коротко ударил его в солнечное сплетение. Он невольно глотнул воздух, и напиток попал в его дыхательное горло, заставив его закашляться, — и, сам того не желая, проглотил какую-то часть жидкости. Он мог бы вызывать рвотный позыв, чтобы извергнуть проглоченное, — но рука в кожаной перчатке легла на его рот и нос, зажав их, и он какое-то время не мог даже дышать, — и тут кто-то нажал на его сонную артерию.

Он все еще продолжал бороться, когда в глазах у него начало постепенно темнеть, а руки и ноги свело судорогой. Но что было хуже всего, так это то, как он чувствовал: мераша протягивает свои невидимые усики, лишая его способности к самоконтролю.

— Ну, я думаю, еще глоточек не помешает, святой отец, — произнес насмешливым тоном ненавистный голос, и снова чьи-то руки вцепились в его челюсти, разжимая их, и горькая жидкость еще раз наполнила его рот. — Вам придется это проглотить.

Его чувства и ощущения уже исказились и ослабли под воздействием наркотика, его нос был зажат, в рот все лился и лился горький напиток… и он обнаружил, что совершенно не в состоянии сопротивляться. Его тело было убеждено в том, что он вот-вот задохнется. И, к его собственному ужасу, его горло как бы само собой несколько раз конвульсивно сократилось, и ему стало больно от того, что он проглотил. Наркотическое зелье проскользнуло в его желудок, как ледяной змей, рассылая сигналы гибели во все уголки его нервной системы.

А те, кто стоял вокруг, теперь просто наблюдали за ним, — они переговаривались между собой и смеялись, пока он извивался и корчился на земле, кашляя и задыхаясь… он повернулся на бок и, обхватив голову руками, качал ею, мыча и ничего не соображая. И его ощущения и мысли все расплывались и расплывались, покидая его с каждым ударом сердца, — но в его затуманившейся памяти вдруг всплыла другая сцена, в которой участвовали Горони и мераша.

…Горони — посреди пылающей подвальной комнаты в монастыре святого Торина. А перед ним — столб, приготовленный для того, чтобы привязать к нему и сжечь еретика Дерини, оказавшегося настолько беспомощным, чтобы попасть в ловушку.

Только в тот раз беспомощным пленником Горони был Аларик, а Дункан тогда сумел прорваться сквозь пламя и спасти его. Но сейчас, даже будучи одурманенным наркотиком, Дункан понимал, что ролям не суждено перемениться, и Аларик не спасет его. Если Дугал не сумеет каким-то образом совершить чудо, Аларик может даже и не узнать о том, в какое невероятное положение попал Дункан, — до тех пор, пока Дункан не умрет.

Грубые руки перевернули его на спину, ловко содрав с него бриджи, а кто-то сильно потянул его за палец, снимая епископское кольцо. Он не в силах был остановить их; он даже не мог просто повернуть голову, не вызвав этим приступа одуряющей тошноты и слабости. Они не стали ни связывать его руки, ни даже просто удерживать их, когда новая фигура, в белой одежде, появилась в поле его зрения, встала у его ног и пристально уставилась на него. Жиденькие седые волосы стояли над головой этого человека, словно нимб, на его груди красовался синий крест, а его голубые глаза светились торжеством. Он улыбнулся, когда Горони подал ему епископское кольцо, и несколько секунд вертел его в пальцах, прежде чем надеть на свою руку, рядом с таким же перстнем.

— Итак, мой неуловимый священник Дерини, — тихо заговорил Эдмунд Лорис, — я уверен, что для нас настало наконец время поговорить о многом. Ты и твои сотоварищи Дерини причинили мне довольно хлопот и неприятностей. И я намерен отплатить вам тем же.

— Мне не слишком нравится то, что мне пришлось делать сегодня, — сказал один из таких сотоварищей Дерини.

Морган стоял у входа в шатер, в котором обосновались они с Келсоном, и в котором он совсем недавно закончил допрос последнего из сорока меарских офицеров. Он смотрел наружу. На другой стороне поляны плоды его трудов еще дергались, повешенные на ветвях дерева, — рядом с давно уже бездвижными телами Итела и Брайса.

Келсон, с унылым видом сидевший за столом за спиной у Моргана, отодвинул тарелку с более чем скромным походным обедом и фыркнул, скривившись от отвращения.

— Думаешь, мне это нравится?

— Я не знаю.

— Ты не знаешь? — повторил пораженный Келсон.

Морган через плечо оглянулся на короля, потом снова с хладнокровным видом уставился на дерево-виселицу на другой стороне поляны, — рядом с деревом уже стоял похоронный наряд, ожидавший, когда можно будет снять четырех казненных офицеров. Никто лучше Моргана не знал, что эти четверо действительно заслужили то, что получили, — своими издевательствами над горожанами и крестьянами Меары… но все равно Морган был возмущен тем, что Келсон заставил именно его вынести окончательный приговор.

Келсон уловил отзвук этого негодования, резко встал, пересек шатер и гневным жестом опустил полотнище входа, закрыв неприятное зрелище.

— Думаешь, это поможет? — спросил Морган.

Келсон на глазах сник; он крепко стиснул в руке край полотна и опустил голову.

— Мне бы следовало позволить Ителу и Брайсу поговорить со священником, ведь так? — прошептал он.

— Это был бы вполне благородный жест, — ответил Морган.

Келсон горестно вздохнул, покачав головой, и Морган увидел, что на глазах короля выступили слезы, которые он даже не стал вытирать.

— Генри Истелину не было оказано подобной милости, — сказал Келсон, не глядя на Моргана. — А ты… как ты думаешь, он отправится прямо в ад из-за того, что умер без отпущения грехов?

— А как ты думаешь? Неужели ты считаешь, что всемилостивый Господь проклянет своего верного слугу просто потому, что ему не позволили выполнить формальный, чисто внешний обряд, якобы необходимый для спасения души? — ответил вопросом Морган.

Так как Келсон в ответ отрицательно качнул головой, Морган продолжил:

— Ну, и по той же самой причине я полагаю, мы вполне можем предположить, что если Ител и Брайс искренне раскаялись во всех тех преступлениях, за которые их подвергли казни, Господь вряд ли проклянет их и откажется от них. — Морган умолк на мгновение-другое, чтобы перевести дыхание. — Однако на будущее… и на тот случай, если я все-таки ошибаюсь, я мог бы предположить, что милосердие так же к лицу королю, как и нашему Господу… и что милосердие ничуть не мешает отправлению правосудия. Тем более, что тебе это ничего не будет стоить, — если ты дашь им немножко времени, чтобы подготовиться к смерти… хотя, конечно, мне понятно, почему ты отказал им, я имею в виду Итела и Брайса.

— Ты бы поступил иначе? — спросил Келсон.

— Я не знаю, — честно ответил Морган. — Ну, а поскольку решал не я, то мы и никогда этого не узнаем.

— А как насчет остальных четверых? — спросил Келсон, стиснув руки за спиной и неловко становясь вполоборота между Морганом и занавешенным входом. — Мне нужно было позволить им этот последний ритуал. Тебе следовало позволить.

— Да. И на самом-то деле я и позволил, поскольку решение было оставлено на меня, — я использовал все разрешение, не деля его на части, — хотя и не участвовал в том, что было разрешено.

— Что-что?

Келсон выглядел пораженным.

— Ты приказал мне выбрать четверых наиболее виновных и казнить их, мой принц, — тихо сказал Морган. — Я так и сделал. Но раз уж ты вручил мне власть над их смертью, ты тем самым дал мне власть определить и обстоятельства их смерти, и не наложил при этом никаких ограничений. Поэтому я позволил им пять минут поговорить с отцом Логлином. И после этого повесил их.

— Это мне следовало отдать такой приказ, — сказал Келсон, кусая губы. — Ты не обязан был рассказывать мне об этом.

— Думаешь, мне лучше было промолчать, мой принц?

Келсон тяжело вздохнул и снова повесил голову.

— Ты прав, упрекая меня, — прошептал он. — Я позволил чувству мстительности подавить чувство чести. Я был слишком возбужден из-за того, что поймал Итела, и… ох, боже, как бы мне хотелось, чтобы отец Дункан был сейчас здесь!

— Разве Дункан — твой ум и твоя совесть? — спросил Морган.

— Нет, конечно же, нет, но он помогает мне прислушаться и к моему уму, и к моей совести, — ответил Келсон. — Я должен был проявить больше милосердия! Я поступил с Ителом и Брайсом точно так же, как они поступили с Истелином, и тем самым опустился до их уровня!

— Это вполне понятная и допустимая ошибка в твоем возрасте, мой принц, — мягко сказал Морган.

— Короли не могут позволить себе роскошь оправдываться подобным образом!

— Но молодые люди могут, — заметил Морган. — По крайней мере до тех пор, пока сами не научатся кое-чему на собственных ошибках. Нет тех, кто не ошибался бы в молодости… это неважно, лишь бы он не повторял своих ошибок в зрелом возрасте.

— Мои солдаты будут ненавидеть меня, — с горечью в голосе сказал Келсон, падая в свое походное кресло.

— Нет, солдаты тебя понимают, — возразил Морган. — Это была очень тяжелая ситуация. А Генри Истелина высоко ценили и уважали во всем Гвиннеде. Он уж точно не заслужил такой смерти, какой его подвергли меарцы. Более того, все твои офицеры отлично знают, что именно мы обнаружили в монастыре святой Бригитты и в других местах, и что все те жестокости совершались самими Брайсом и Ителом и с их позволения. Нет, они совсем не винят тебя за то, что ты действовал по велению сердца. У всех них есть жены, или сестры, или матери, Келсон. Ты не найдешь в своих воинах сочувствия ни Ителу, ни Брайсу.

— Но я собирался поступить точно так же и с четырьмя меарскими офицерами, — сказал Келсон, делая наконец не до конца искреннюю попытку прекратить укорять себя.

— Может, и собирался. Но не поступил.

— Нет. Я заставил тебя выполнять мои обязанности. Я даже этого не сделал сам.

Морган вздохнул. Наконец-то они добрались в разговоре до той точки, к которой стремился сам Морган, надеясь что Келсон все поймет и извлечет урок из происшедшего.

— Это верно, мой принц, — сказал он негромко, кладя руку на плечо Келсона и легонько массируя тугой узел мышц, сжавшихся под его пальцами. — Но я принял на себя эту ношу, зная, что ты сможешь кое-чему научиться благодаря моему труду. В следующий раз ты справишься лучше. А пока… пока что ничего страшного не случилось. Поверь мне.

— Наверное, ты и в самом деле прав, — вынужден был признать Келсон.

На него вдруг навалилась бесконечная усталость, и он с благодарностью позволил Моргану перейти от простого физического массажа к более глубокому эзотерическому воздействию, и вскоре погрузился в сладкое забытье мирного сна, навеянного на него Морганом.

Глава XV Знаю я ваши мысли и ухищрения, какие вы против меня сплетаете.[16]

К тому времени, когда Дугал и его угрюмый эскорт добрались до большой рощи, в которой можно было укрыться, уже почти окончательно стемнело, и Дугал буквально качался в седле, и из-за физической усталости, и из-за куда более изматывающего эмоционального страдания, которое он испытывал с того момента, как покинул поле сражения в долине Дорна.

Лишь Кьярд и еще трое оставались с ним, несмотря ни на что. Но их неодобрение окружало его как некое плотное покрывало, жесткое и давящее, — но едва ли Дугал мог укорять их за это. Они ведь не знали, что Дункан прислал приказ оставить его и скакать за помощью к Келсону; они просто видели, что их молодой лорд дезертировал, бросив своего командира посреди битвы, и приказал им сделать то же самое. Не могли они знать и того, какой ценой далось Дугалу послушание, или насколько возрастала эта цена каждый раз, когда Дугал пытался мысленно прорваться к Дункану, но в ответ так ничего и не услышал…

Изо всех сил стараясь справиться с отчаянием, которое порождала в нем его личная тяжелая утрата, Дугал соскользнул на землю и ослабил подпругу своего коня; нагнувшись, он из-под лошадиного брюха посмотрел на Кьярда, в то время как его опытные руки кавалериста машинально скользнули вниз по влажным от пота ногам коня в поисках ран или каких-то повреждений. То, что в течение последний четырех часов его верный слуга и помощник молчал, ранило Дугала почти так же сильно, как молчание отца. Кьярд и трое остальных отвели своих лошадей на другую сторону поляны, и там принялись расседлывать; в лесной тьме они казались не людьми, а лишь смутными тенями, но Дугалу и не нужно было видеть их, чтобы прочесть в их умах презрение к нему. И ему никогда не случалось ощущать, чтобы Кьярд до такой степени гневался на него.

Слегка содрогнувшись, он отключил свое восприятие Дерини, не в состоянии больше выносить психологическую изоляцию, психологическое отъединение от него сопровождавших его людей. Сняв седло с потной спины своего жеребца, он слегка покачнулся от усталости, опуская седло на землю; потом он начал обтирать животное пучками травы, счищая пот и грязь с некогда шелковистой шкуры, и позволив себе, хотя бы на несколько минут, совсем другие психологические переживания, далекие от тех, что заставляли болеть все его тело. Наслаждение жеребца простой процедурой и нежная привязанность животного, выражавшаяся в том, что конь старался прижаться вспотевшей головой к рукам Дугала, отскребавшим с него грязь, пролились в сознание Дугала как некий утешающий бальзам, помогая ему отвлечься от неприязни людей, занимавшихся тем же, чем и он, только на другой стороне поляны.

Он представления не имел, чем он займется, когда закончит обихаживать коня. Он знал, что должен попытаться установить связь с Келсоном, как приказал ему отец, но он не должен был позволять себе слишком много думать о человеке, отдавшем этот приказ. Ведь если уж он не сумел дотянуться мысленно до Дункана, который физически находился гораздо ближе к нему, по крайней мере сначала, то у него наверняка почти нет шансов пробиться к Келсону. И все же он должен попробовать. Но ему придется делать это в одиночку, да к тому же ощущая присутствие совсем рядом людей, излучающих отвращение и гнев, и эти чувства направлены на него…

Он не спешил закончить работу, и хлопотал возле коня до тех пор, пока все остальные уже не справились со своим делом. Потом, отведя жеребца к небольшому ручейку, чтобы тот мог как следует напиться, Дугал как следует вымыл лицо и руки, и далее окунул голову в воду, чтобы восстановить силы. Ему нужно было собрать воедино все силы своего ума, если он надеялся снова вернуть себе доверие своих людей и заручиться их поддержкой.

Он вытряхнул воду из ушей, как щенок после купания, и повел своего коня обратно, чтобы пустить его пастись вместе с другими животными. Он вообще-то по-прежнему чувствовал себя грязным и изможденным, но вода, сбегавшая по его косе и по шее под кольчугу и панцирь, несла с собой благословенную прохладу. Набравшись храбрости, он взвалил свое седло на плечо и понес, чуть пошатываясь, к крошечному костру, который старый Ламберт развел с подветренной стороны большого валуна.

Все остальные уже собрались там; они сидели, опершись спинами на седла, и делили скудные остатки еды — Ламберт, Матиас, Джасс… и Кьярд. И ни один из них даже не посмотрел на Дугала, когда тот опустил седло на траву и сел среди них, — хотя Ламберт и передал ему тут же чашу эля и кусок черствого походного хлеба. Кьярд — тот даже повернулся спиной к Дугалу. Дугал ощущал, как другие стараются не смотреть на него, пока он ест и пьет, и пища легла в его желудок свинцовым комом. И огонь ничуть не уменьшал холод, сочащийся от всех четырех его спутников.

Ни один из них не заговаривал с ним с того момента, как начали спускаться сумерки, — они только коротко отвечали на его приказы. Кьярд являл собой глыбу льда, освещенного светом костра; Джасс Мак-Ардри, всегда такой энергичный и полный энтузиазма, совсем молодой, как и Дугал, выглядел так, словно готов расплакаться в любую минуту. Матиас и старый Ламберт просто не обращали на Дугала никакого внимания, а если он велел что-то сделать — сначала смотрели на Кьярда, ожидая от него подтверждения.

Да, именно Кьярд был здесь ключевой фигурой — и единственным среди всех, кто был в состоянии понять и принять полную правду. И если Кьярда удастся завоевать и склонить на свою сторону — остальные последуют за ним без вопросов и размышлений.

Дугал поставил свою чашу на землю и обтер пальцы, стряхивая с них прилипшие крошки; есть ему совершенно расхотелось.

— Пожалуйста, не надо так со мной обращаться, — мягко сказал он. — Я нуждаюсь в вашей помощи.

Кьярд с видом вынужденного послушания повернул к Дугалу свою седеющую голову, но в его глазах светились только боль и горькое разочарование.

— Тебе нужна наша помощь. Ну да, парень, конечно, это так. А епископу Дункану нужна была твоя помощь. Но он ведь ее не дождался, так или не так?

— Если ты позволишь мне объяснить…

— Объяснить что, парень? Что Мак-Ардри поджал хвост и бросился удирать? Что он бросил своего командира в бою, и того то ли убили, то ли захватили в плен враги? Слава Богу, твой отец не дожил до этого дня и не видит твоего позора, Дугал! Он бы просто умер от стыда!

Дугал уже открыл было рот, чтобы сказать, что его настоящий отец как раз Дункан, и что он бежал с поля битвы именно по приказу Дункана, — но вовремя удержался и не произнес этих слов. Пока что не время было рассказывать им о своем подлинном происхождении, — не сейчас, когда они были убеждены, что он опозорил имя Мак-Ардри.

Но он отчаянно нуждался в том, чтобы они поддержали его, встали с ним рядом. Он вовсе не был трусом! Может быть, их удовлетворит часть правды…

— Мой отец сначала обязательно выслушал бы мое объяснение происшедшего, прежде чем проклинать и порицать меня, — холодно произнес Дугал. — Не всегда вещи бывают такими, какими кажутся.

— Может, это и так, — сказал старый Ламберт, заговорив впервые за все время, прошедшее с момента бегства с поля боя. — Но мне что-то кажется, что ты просто испугался и удрал, молодой Мак-Ардри. Я ничего другого тут не вижу.

Дугал вспыхнул, но не отвел взгляда, продолжая смотреть прямо в укоряющие глаза старого Ламберта.

— Это верно, что я сбежал, — неуверенно произнес он, — но я сделал это не по собственной воле. — Он перевел дыхание, чтобы собрать силы… ему предстояло выдержать их отклик на его слова. — Епископ Дункан приказал мне уйти.

— Приказал тебе. Ага. Надо полагать, при помощи своей магии, так? — пренебрежительно бросил Кьярд. — Не стоит оправдывать трусость ложью, парнишка.

— Я не лгу, — ровным голосом сказал Дугал. — И не зови меня парнишкой. Да, епископ Дункан действительно использовал свою магию — хотя вам, конечно, приятнее было бы думать, что я просто трус.

Кьярд сжал губы и отвернулся в сторону, не сказав ни слова, и Дугал видел, что Кьярд куда тверже убежден в своем, чем даже предполагал Дугал.

Остальные смотрели куда угодно, только не на молодого Мак-Ардри, и он видел, что они гневаются на него, смущены его поведением, стыдятся его, и в их умах нет места для других мыслей.

А он не мог позволить себе тратить слишком много времени на объяснения. Он должен был постараться дотянуться до Келсона, и он отчаянно тревожился за своего отца. Но он не знал, сумеет ли он вообще заставить их слушать его.

Нет, со всеми это определенно не удастся, решил он. Но, возможно, это удастся с Кьярдом. Уж наверняка старому воину на самом деле вовсе не хочется верить в то, что Дугал оказался трусом, — ведь это же был Кьярд, который служил его с самого дня его рождения…

— Кьярд, могу я поговорить с тобой один на один? — тихо спросил Дугал, выждав несколько секунд. — Прошу тебя.

— Мне нечего сказать тебе такого, чего я не мог бы сказать при людях моего клана, — холодно ответил Кьярд.

Дугал, проглотив свою гордость, попытался еще раз.

— Ты им все расскажешь потом, — мягко сказал он. — Прошу тебя, Кьярд. Ради той любви, которую ты когда-то ко мне испытывал.

Кьярд медленно повернул голову, и его глаза источали ледяной холод и презрение, — однако он все же поднялся на ноги и пошел следом за Дугалом на ту сторону поляны, где лошади мирно щипали траву. Он остановился возле серого коня Дугала, запустил пальцы одной руки в лошадиную гриву и легко прислонился к плечу коня, в полутьме искоса глядя на Дугала.

— Ну?

Дугал подошел поближе и погладил коня по шее, тщательно обдумывая то, что ему предстояло сказать. Обладая теми умениями, которым уже обучили его Дункан и Морган, он чувствовал себя вполне уверенно в том смысле, что знал: он сумеет установить необходимых психический контакт, что заставить Кьярда увидеть правду; однако он точно так же знал, что пока что недостаточно искусен для того, чтобы сделать это без физического взаимодействия… и что физического контакта Кьярд не допустит, поскольку чувствует себя преданным своим молодым хозяином.

И ему, само собой, не удастся заставить куда более сильного и опытного Кьярда допустить соприкосновение… ведь почти всему, что было известно молодому вождю по части физических сражений, он научился именно у Кьярда.

Но он должен был попытаться наладить психическую связь, потому что даже его не слишком развитые умения могли помочь им объясниться. У Дугала просто не было времени излагать все на словах, ведь каждый его ответ повлечет за собой новые вопросы. Все еще поглаживая шелковистую шею жеребца, Дугал вдруг заметил, что прикидывает — а не может ли живая масса лошади, стоящей между ними, сыграть роль того физического звена, в котором он нуждался… ну, по крайней мере для того, чтобы преодолеть простое телесное сопротивление.

— Кьярд, мне очень жаль, что я причинил тебе боль, — мягко заговорил Дугал.

— Я и не сомневаюсь, что тебе жаль, Дугал, но сейчас, пожалуй, поздновато рассуждать об этом, а?

— Возможно. — Он начал осторожно сливать свое сознание с сознанием коня, протягивая тонкие нити контроля вдоль лошадиных синапсов к человеку, прислонившемуся к жеребцу с другой стороны. Большой боевой конь лишь мягко фыркнул и продолжал щипать траву, ничуть не заинтересовавшись новой формой партнерства, которую налаживал его хозяин. Часть сознания Дугала вдруг заинтересовалась посторонним вопросом: а не потому ли ему всегда так легко удавалось обращаться с лошадьми, что он инстинктивно делал то, что позже его научили делать сознательно и намеренно?

— Кьярд, я… сейчас не время рассказывать обо всем так подробно, как мне самому хотелось бы, — продолжил он. — Но я… есть некий особый тип магической связи, которую Дерини иногда используют. Когда король прошлой осенью был в Транше, он немножко научил меня этому. И именно таким образом епископ Дункан отдал мне приказ.

Он видел, несмотря на темноту, скептическую гримасу, скривившую лицо Кьярда, и как старый помощник вождя пропустил между пальцами прядь лошадиной гривы, совсем не ощущая и не осознавая тонких нитей силы, просочившихся через лошадиный круп и начинавших уже проникать в него самого.

— Удобное объяснение, сынок, очень удобное, — вот только не очень убедительное, — пробормотал Кьярд. — Они-то ведь Дерини — и наш король, и епископ Дункан. А в тебе только и есть, что кровь пограничника.

— Кровь пограничника… ну да, — выдохнул Дугал, и его свободная рука через лошадиную шею стремительно метнулась к руке Кьярда, — так же стремительно, как его ум бросился вдоль цепочки, уже протянутой сквозь нервную систему животного. — Но только по материнской линии. Я тоже Дерини!

Кьярд судорожно вздохнул от изумления, а Дугал уже был в его сознании, внедрившись в самые глубины еще до того, как Кьярд успел сделать еще вдох. И тут же Кьярд обмяк и стал медленно валиться на землю, скользя вдоль лошадиного бока, несмотря на то, что Дугал пытался замедлить его падение. Дугал отпустил его руку лишь ровно настолько, чтобы проскочить, согнувшись, под брюхом коня и подхватить бесчувственного слугу; и тут же он сам опустился на траву под тяжестью безжизненного тела Кьярда.

Он надеялся, что жеребец будет смирно стоять на месте и не начнет метаться. Дугалу приходилось проделывать подобное лишь несколько раз, и всегда под руководством либо Моргана, либо его отца, и ему не слишком нравилась мысль о том, что он может оступиться, пытаясь работать с сознанием Кьярда.

Но его верный четвероногий друг спокойно стоял в траве, утвердив свои копыта на мягкой почве, и лишь однажды мягко фыркнул в ухо Дугала, — а потом снова принялся щипать траву. А задача Дугала оказалась почему-то на удивление несложной, — стоило ему начать, как дальше процесс пошел сам собой с присущей ему естественной скоростью.

— Слушай меня, Кьярд, — взяв голову Кьярда в свои ладони, прошептал Дугал, сопровождая свои слова полной картиной событий, хранившейся в его собственной памяти. — Отец Дункан — мой настоящий отец, по крови, а не только отец духовный. Старый Каулай был моим дедушкой.

Мягко поплыли в ум Кьярда образы: молодой Дункан, не старше, чем Дугал сейчас, сватается к дочери Каулая Маризе. Кьярд хорошо знал и любил эту девушку.

Но он знал и молодого Ардри Мак-Ардри, убитого человеком из клана Мак-Лайнов в пьяной драке, — и любил и его тоже; и он отлично помнил, что тогда между кланами грозила возникнуть кровная вражда, несмотря даже на то, что убийца Ардри был казнен своим же кланом… и то напряжение в отношениях кланов, когда вождь Мак-Ардри и герцог Джаред Мак-Лайн, вернувшись из военной кампании, порешили, что лучше им идти разными путями, чтобы кровопролитие не разразилось вновь.

И Дункан и Мариза оказались точно такими же жертвами той фатальной драки, как Ардри и человек из клана Мак-Лайнов (его имени Дугал никогда не знал), — ведь они отлично понимали, что после всего случившегося бесполезно просить у их отцов разрешения на брак.

И потому эта пара в тот же день обменялась тайными клятвами в пустой часовне, поздно вечером, и лишь бог был их свидетелем. Когда же на следующее утро Мариза ускакала из Кулди вместе с отцом и членами своего клана, полагая, что через день-другой они с Дунканом обвенчаются уже официально, ни она сама, ни Дункан и не думали, что их краткий союз принесет плод. В конце следующей зимы Мариза родила сына, через несколько недель после того, как ее мать также родила, но дочь. Ребенка Маризы объявили рожденным ее матерью, и когда после зимнего пребывания при дворе и весенней военной кампании Каулай вернулся домой, малыш был представлен ему как его собственный сын, — а Мариза к этому времени уже умерла от лихорадки.

И никто в целом свете не знал, что младший сын Каулая на самом деле Мак-Лайн, — он как бы заменил собой убитого Ардри Мак-Ардри. Даже сам Дугал узнал всю историю целиком только предыдущей зимой, когда застежка плаща, оставленная Дугалу его «матерью», высвободила поток давно дремлющих воспоминаний Дункана, — он узнал эту пряжку, некогда принадлежавшую ему самому, и сложил вместе все кусочки головоломки.

Дугал не стал делиться с Кьярдом воспоминаниями о том, чему он с тех пор научился, — это должно было остаться между отцом и сыном.

Вскоре веки Кьярда затрепетали, глаза открылись… он уставился на Дугала с неким совершенно новым выражением особого понимания и благоговейного страха.

— А… ты… ты все еще в моем уме? — спросил он.

Дугал покачал головой.

— Я бы и вообще не стал заглядывать в твою голову, если бы знал, как можно по-другому объяснить тебе все. И я не стану больше этого делать без твоего разрешения. Так ты поможешь мне? Я должен попытаться связаться с Келсоном.

— Конечно, парнишка, — Кьярд сел и стряхнул прилипшие к его плечам и локтям сухие листья. Потом Дугал помог ему встать на ноги. — Вот только не знаю, стоит ли рассказывать об этом остальным… думаю, что не надо. Уж особенно ни к чему говорить, что ты вообще не сын Каулая. Это… это вроде бы тебе не на пользу.

Дугал пожал плечами и усмехнулся.

— Я все равно его внук, Кьярд.

— Да-да… И потому ты все равно его наследник и законный вождь клана, конечно… хотя тут вопрос, наследник ли ты герцогского титула… Ай-ай, ну и ну… тут может получиться такое… вроде как запустить кота в голубятню! Ты — наследник епископа, вот дела!

— Я только надеюсь, что я пока еще не унаследовал его герцогский титул, — пробормотал Дугал. — Кьярд, я вообще не ощущаю его!

— Ну, может, это трудно из-за слишком большого расстояния?

— Нет, я боюсь, тут уже приходится предположить, что он мертв, — едва слышно сказал Дугал, совершенно не принимая внутренне подобного предположения, и зная при этом, что никакой страх не должен помешать ему сделать то, что он может сделать, раз уж он не может прямо в эту секунду ничего сделать для Дункана.

— А если он не погиб, — продолжил Дугал уже твердым тоном, — он почти наверняка в плену… что, в определенном смысле, может оказаться даже хуже. Прежде всего, тут дело в том, что я знаю, на что способен Лорис, как он может обращаться с пленными людьми… с теми, кого он считает простыми людьми. А уж с Дерини, вроде моего отца…

Он вздрогнул и поспешил отогнать эту мысль, не желая даже думать о том, что все это может означать.

— Ну, в любом случае, я должен постараться дотянуться до Келсона, — храбро продолжил он. — Именно этого хотел мой отец. И если он все еще жив, и… и оказался во власти Лориса, тогда один только Келсон с главной частью армии имеют хоть какой-то шанс спасти его вовремя.

— Ну, тогда лучше взяться за дело, парень, — сказал Кьярд, беря Дугала за руку и стремительно шагая назад, к костру, где ждали их остальные.

— Я уверен, что епископ Дункан действительно приказал ему уходить, — заявил Кьярд своим соратникам, подводя Дугала к своему собственному седлу и опускаясь на корточки рядом, когда Дугал уселся. — То, что мы видели, — огонь и все такое, — было прикрытием, для нас, чтобы мы могли уйти и предупредить короля. И Дункан использовал ту же самую магическую силу, чтобы приказать Дугалу — уходи!

Похоже, сидевшие у костра воины были захвачены врасплох этой новостью, — однако у них не было ни малейшей склонности сомневаться в Кьярде, даже если они и испытывали некоторое недоверие к молодому хозяину. Все они видели внешнее проявление магии Дункана. Так почему бы там не быть еще и невидимой части? Уж видимое-то определенно послужило им на пользу.

— Похоже на правду, — сказал старый Ламберт. — Видно, мы должны принести тебе свои извинения, молодой Дугал.

— Принято, — буркнул Дугал, согласно кивнув головой. — Я и не виню вас за то, что вы подумали. Я знаю, мои объяснения выглядели уж очень странными.

— Ну, это ничуть не более странно, чем другая задача, которую возложил на тебя наш добрый епископ, а, парень? — сказал Кьярд, вытягиваясь на траве и опираясь локтем о седло. — Собирайтесь-ка поближе, парни. Нашему молодому лорду нужна наша помощь.

Кьярд объяснил им, что хочет сделать Дугал, в чем должна состоять его попытка, — и они выслушали его с недоверчивым видом, но, к немалому изумлению Дугала, явно не увидели тут ничего дурного или неправильного.

— Ты говоришь, король его научил, как это делается? — спросил Матиас, слушавший жадно и внимательно.

Кьярд кивнул.

— Да, так. И это именно магия, уж можете не сомневаться. Но это летняя магия, белая, я знаю. Хотя и трудное это дело, мы же не знаем, как далеко может быть от нас король, так что мы должны ссудить Дугалу свои силы.

— Это как же мы такое сделаем? — спросил Ламберт, не моргнув глазом.

Дугал постарался улыбнуться, когда передвинулся так, чтобы прислониться спиной к груди Кьярда; тот обхватил его руками.

— Честные и сильные воины Мак-Ардри! Ваша сила даст мне крылья, чтобы донести мои мысли до нашего короля. Просто будьте со мной, — сказал Дугал, протягивая руки к Ламберту и Джассу, которые были ближе к нему; он сразу ощутил поддержку в их крепких рукопожатиях. — Расслабьтесь. Ложитесь поближе, чтобы я мог дотронуться до вас. Тут нет ничего опасного. Вы можете даже заснуть.

— А если кто-нибудь придет? — спросил Матиас, придвигаясь к Дугалу, чтобы тоже включиться в цепь.

Дугал выбросил нить мысли наружу, чтобы проверить окрестности, — но вокруг на многие мили не было ничего живого, кроме тех, кто сидел рядом с ним у костра, да их лошадей.

— Мы можем оставить стража, если хотите, но поблизости никого нет.

Матиас лишь покачал головой и еще подвинулся, поворачиваясь на бок, чтобы доверчиво положить голову на колени Дугала. И, к полному изумлению Дугала, больше ни один из них ничего не сказал.

— И что дальше будет? — прошептал Кьярд прямо в ухо Дугала, с благоговением следя за тем, как дыхание Дугала становится все медленнее, и как он входит в первую стадию транса, и напряжение исчезает с его лица.

— Просто засните, — пробормотал Дугал, зевая.

И через секунду-другую все они уже зевали, сонно укладываясь поудобнее вокруг него.

Дугал глубже погрузился в транс; его сознание оставалось пока еще на поляне, видя огонь костра, воинов рядом с ним… однако все это становилось все туманнее и расплывчатее с каждым вздохом.

Конечно, заниматься этим в одиночку ему было внове, и странно было не ощущать руководства Дункана, или Моргана, или Келсона… но он обнаружил, что собирает потоки энергии окружавших его мужчин почти без усилий… и чувствовал, что их психические силы наготове, и он может воспользоваться ими, как только ему это понадобится.

Мимоходом проплыла через его сознание мысль, что ему обязательно нужно узнать о вторичном зрении побольше, чем можно услышать от приграничного народа… возможно, это нечто такое, что осталось в некоторых людях от дара Дерини, давно забытого в их краях… но, заметив, что отвлекся, он заставил эту мысль уйти в сторонку. Сейчас куда важнее было совсем другое.

Когда он вошел в транс настолько глубоко, насколько мог решиться без руководителя, он лишь почувствовал, что его тело стало мягким и беззащитным в руках Кьярда, — и тогда он попытался одним броском мысли, отыскать своего отца. Но, как он и ожидал, никакого слышимого отклика не последовало, и тогда он собрался с силами для более сложной задачи: не только отыскать Келсона, но и постараться пробиться в его сознание.

Очень, очень долго ничего не происходило. Но потом ему показалось, что он нащупал какое-то движение мысли… и эта мысль шевелилась не в спящих рядом с ним людях, и не в нем самом.

Его мысленный щуп не мог проникнуть в чье бы то ни было бодрствующее сознание, и он нашел именно спящий ум. Келсон, глубоко уснувший с помощью Моргана, несколько часов спал без сновидений, — как и сам Морган, который в конце концов тоже улегся на свою походную кровать. Ему не сразу удалось заснуть, но в конце концов и он погрузился в сон. Однако Моргану снились Дункан и Дугал, и оба они отчаянно сражались, пытаясь прорваться сквозь отряды рыцарей, наплывавших один за другим… и этим отрядам, казалось, не было конца, а эти рыцари, казалось, не знали усталости…

Крик Келсона вырвал Моргана из его ночного кошмара.

— Келсон, что случилось? — шепотом спросил Морган, мгновенно выскочив из постели и очутившись рядом с королем. Он схватил Келсона за запястья, потому что король во сне бешено молотил кулаками.

Келсон проснулся почти мгновенно, и почти мгновенно успокоился, но его глаза, казалось, слегка остекленели, когда он припомнил то, что напугало его, — хотя он и осознавал уже, что Морган тут, рядом с ним.

— Мне приснился… Дункан, — выдохнул Келсон, глядя мимо Моргана в пустоту. — Они до него добрались.

— Кто до него добрался, мой принц? — настойчиво спросил Морган. Ведь ему тоже снилась грозившая Дункану опасность.

— Рыцари с синими крестами на белых плащах. Лорис, я думаю. И Горони тоже был там. Они его пытали… что за ужасный сон!

Глубоко вздохнув, Морган осторожно сел на край королевской кровати и, убрав руки с запястий Келсона, взял его за кисти.

— Вернись обратно, — прошептал он, глядя прямо в глаза Келсону и устанавливая с ним привычную мысленную связь. — Позволь мне погрузить тебя в самое глубокое забытье, какое только возможно, и постарайся уловить это снова. Не думаю, что это был просто сон. Мне снилось то же самое.

— Ох, боже мой, а ведь ты, пожалуй, прав, — выдохнул Келсон, уже так стремительно настраиваясь на наиболее удобный для работы уровень, что ему пришлось закрыть глаза. — Я… я думаю, это может быть Дугал. Неужели с Дунканом что-то случилось?

«Пока что не думай о Дункане, — ответил ему Морган, по мере погружения их обоих в сосредоточение переходя уже на мысленный уровень общения. — Прежде всею постарайся восстановить связь с Дугалом. Он пока что не способен поддерживать контакт слишком долго. Пусти в ход все, что у тебя есть в запасе, но дотянись до него. Я все это время буду с тобой».

И Дугал, находившийся от них почти в сутках верховой езды, почувствовал ответное прикосновение двух ответных умов — не только одного Келсона.

Он вздрогнул в руках Кьярда, втягивая в себя силу мужчин, окружавших его, и снова бросая свою мысль вдаль, через многие мили. На этот раз они были готовы принять и зафиксировать его сообщение; и теперь все трое знали, что ничего им не почудилось.

Картина битвы: Дугал и его всадники сражаются вместе с воинами Дункана… рыцари в белых плащах все ближе, ближе, и во главе их — Лорис… ударные части Горони, они захлопывают ловушку…

Завеса бушующего пламени, воздвигнутая Дунканом, посеявшая ужас в рядах противника… по крайней мере на время, достаточное для того, чтобы Дугал и его люди успели проскользнуть сквозь их ряды и бежать… и приказ, стремительно и уверенно внедренный в ум Дункана, приказ, которому невозможно не повиноваться… Дугал должен оставить Дункана на произвол судьбы и мчаться к Келсону, чтобы предупредить его…

…что Лорис наконец обнаружен, и с ним Сикард Меарский, и главная часть армии Меары, и они могут к следующему полудню мощным броском преодолеть расстояние между ними и Келсоном… и если Келсон сможет узнать об этом в ближайшие часы…

Все подробности были переданы с той скоростью, которая возможна только для мысли, — рассказ о таких событиях занял бы часы, если бы пришлось излагать все это на словах; но Дугал уже был способен уложить все, что он знал, в почти мгновенную передачу, — в десяток-другой секунд…

Когда Дугал закончил, он уже задыхался; он попытался сесть и утихомирить бешено колотившееся сердце… но теперь он знал точно, что король предупрежден, и внезапное нападение ему не грозит. Его сотоварищи заворочались и начали неуверенно подниматься, глядя на Дугала с благоговейным страхом, ощущая, что сквозь них вроде бы просочилась какая-то сила, неведомо откуда взявшаяся, и ушла к их молодому хозяину… но больше они ни в чем не могли быть уверены.

— Король придет нам на помощь, — прошептал Дугал, хотя глаза его все еще смотрели в никуда, и он почти не видел сидевших рядом с ним воинов. — Мы встретим его на рассвете. Отдохните пока немножко, — добавил он, протягивая руку и мимолетно касаясь каждого, — но при этом он посылал настойчивые мысленные приказы.

И они все безропотно повиновались, потому что он вложил в их умы то, чему они просто не в силах были сопротивляться: Засни и забудь все то, что может тебя встревожить.

Тем временем у Моргана появились куда более серьезные основания для тревоги, поскольку Келсон умчался отдавать приказы, чтобы немедленно выступить в поход, а Морган сам погрузился в транс. Он посылал свою мысль к Дункану до тех пор, пока Брендан и оруженосец не явились, чтобы надеть на него латы, он истощил свои силы, выйдя далеко за пределы благоразумия, сидя в одиночестве, неподвижно… однако он не обнаружил ни малейшего следа своего кузена. Священник Дерини был то ли мертв, то ли одурманен наркотиками до полной бессознательности.

— Ты думаешь, он действительно не знает, где сейчас Келсон? — спросил Сикард откуда-то из неведомой дали, и его голос колебался и гудел, как эхо, просачиваясь сквозь искаженное восприятие Дункана.

— Разумеется, он знает. Он Дерини, не так ли?

Чья-то рука грубо повернула голову Дункана вбок, и перед его глазами появилось расплывающееся лицо Лоуренса Горони, оно казалось перекошенным до непристойности… Горони сидел на табурете у изголовья того ложа, на которое бросили Дункана. Резкое движение вызвало у Дункана сильный приступ головокружения, до тошноты… но это казалось едва ли не приятным по сравнению с болью, терзавшей его ноги.

Дункан был совершенно убежден в том, что Горони уже выдрал все десять ногтей на его ногах, хотя он и сумел насчитать всего семь. Они лежали маленькой кучкой на его обнаженной груди, окровавленные и жалкие. Он их видел в тот момент, когда его пронзила судорога, и голова невольно приподнялась на дернувшейся и сократившейся шее. Ну, насколько он знал Горони, теперь очередь была за ногтями на руках.

Дункан закрыл глаза при этой мысли, и одна его рука непроизвольно шевельнулась, как бы стремясь избежать угрозы, — но далеко ей сдвинуться не удалось, поскольку ее удержали кандалы — их кольца охватывали запястья Дункана. Лодыжки тоже были скованы, и все цепи тянулись от конечностей епископа к вбитым в грязный пол шатра надежным металлическим клиньям, — так что Дункан лежал на спине, распластавшись, как лягушка, и совершенно беспомощный.

«Как святой Андрей, — уныло подумал Дункан, пытаясь при помощи мыслей о чем-нибудь другом отстраниться от боли в собственном теле. — Он страдал, как страдал наш Господь, только он был прибит к соленому кресту».

Дункан, по крайней мере, лежал на какой-то тряпке на земле, а не висел на кресте. Да он и не думал, что его собираются распять. Если не случится никакого чуда, Лорис почти наверняка будет убивать его не спеша, — и уж конечно, ненавидящий всех Дерини архиепископ ни за что не допустит, чтобы еретический священник Дерини удостоился чести умереть такой же смертью, какой умер сам Христос, или хотя бы кто-то из его святых апостолов.

Нет, Лорис изобретет что-нибудь другое, куда более страшное, унижающее умирающего Дерини Дункана Мак-Лайна и медленно уничтожающее его сознание, — ведь еретик Мак-Лайн осмелился принять сан священника и даже епископа, сознательно выказав неповиновение тем законам, которым служил Лорис. Он и Горони уже всячески пытались добиться от Дункана признания в совершении каких-нибудь практик и обрядов, святотатственных и извращенных с точки зрения священного сана, возложенного на него, разнообразя эти вопросы более практическими — о том, где сейчас может находиться Келсон.

Сейчас Лорис просматривал протоколы допросов по обеим темам; он вместе с писцом, тщательно фиксировавшим каждое произнесенное во время допросов слово, изучал ответы Дункана. Когда Лорис появился здесь, чтобы составить компанию Горони и Сикарду, — как всегда, с выражением страдательного терпения и заботливости на длинном лице, — Дункан слегка пошевелился в своих кандалах и страстно пожелал обрести хотя бы один-единственный шанс — и взорвать всех этих троих с помощью той самой магии, которой они так боялись.

Но это совсем не значило, что он действительно может хоть как-то облегчить свое положение, — он не мог даже ослабить железные оковы. Мераша полностью блокировала его возможности, — и сделала их совершенно недосягаемыми для него, точно так же, как цепи на руках и ногах лишили его тело физической свободы.

Троица, захватившая его в плен, тоже отлично знала, как долго действует мераша. И как только эффект первой дозы начал понемногу ослабевать, снизившись до почти терпимого для Дункана уровня, Горони влил в него новую порцию, — причем на этот раз Дункан был не в состоянии оказать даже самого слабого сопротивления.

Однако доза была совсем невелика, поскольку враги явно отлично знали, что порция побольше либо погрузит Дункана в долгий глубокий сон, либо просто убьет его, — то есть в любом случае он станет недосягаем для пытки; но этой дозы было вполне достаточно, чтобы держать Дункана в состоянии полного подчинения разрушающей силе наркотика. Пустой желудок Дункана оживился при этом новом вторжении, и чувство самосохранения заставило его не выбросить питье, а наоборот, принять и усвоить, — и тут Дункан поймал себя на том, что гадает: а откуда, собственно, Горони набрался таких точных и обширных знаний о действии мераши? Но, впрочем, у подобных истязателей, из века в век занимавшихся своим делом, конечно же, были свои особые источники сведений…

Сейчас его главный мучитель поигрывал одним из своих инструментов, предназначенных для пытки, — он вертел в руках окровавленные клещи, которыми уже обработал ноги Дункана, рассматривая в скудном свете фонаря, стоявшего в шатре, красные пятна на металле. Лорис увидел, что Дункан наблюдает за Горони и его игрушкой, и склонился над пленным священником с видом полного дружелюбия.

— Ты, знаешь ли, уж слишком неразумно себя ведешь, — промурлыкал он, и облачко его тонких седых волос, освещенное мерцающим светом, сделало его похожим на мрачного мстительного ангела, когда он осторожно и почти нежно отвел со лба Дункана мокрые от пота волосы. — Тебе стоит только признаться в своей ереси, и я тут же дарую тебе ту самую быструю и безболезненную смерть, которой ты так желаешь.

— Я совсем не желаю смерти, — прохрипел Дункан, отводя глаза от Лориса. — Это вовсе не то, к чему я стремлюсь, и ты отлично это знаешь. Я ни за что не рискну навлечь проклятие на свою душу тем, что начну сам искать смерти, — от каких бы страданий ни избавилось при этом мое тело.

Лорис задумчиво кивнул и повернул одно из колец на своих пальцах. Это был перстень Истелина, как с легким изумлением заметил Дункан, и тут же понял, что страстно молится о том, чтобы сила святого Камбера проявила себя через этот перстень, как это случалось в прошлом, и поразила непристойно самоуверенного Лориса — и это вовсе не запятнало бы святого Камбера!

— Ну что ж, в твоих словах есть определенная логика, хотя и вывернутая наизнанку, — снова заговорил Лорис. — Зачем спешить открывать двери в край вечного пламени ада, на который ты все равно уже обречен благодаря своей ереси? Разве любая земная боль может вообще сравниться с бесконечным мучением, на которое Господь наверняка уже обрек тебя?

— Я всегда любил Господа и всем моим сердцем, и всей своей душой, и всем своим умом, — упрямо прошептал Дункан, хватаясь за знакомые, утешающие слова, и закрывая глаза, чтобы не видеть насмехающегося над ним архиепископа. — Я всегда служил ему так хорошо, как только мог. И если ему понадобится моя жизнь, я предложу ее сам, не сомневаясь в его бесконечном милосердии.

— Не может быть никакого милосердия для Дерини! — возразил Лорис. — Если ты умрешь без раскаяния, ты уж точно будешь проклят. Только если ты признаешься в своей ереси и будешь просить об отпущении грехов, у тебя может появиться хоть какая-то надежда на прощение.

Дункан очень медленно повернул голову с боку на бок, и навалившееся на него при этом головокружение заглушило голос Лориса и боль, пульсирующую в ногах.

— Господь знает, что я раскаиваюсь во всех грехах, которые совершил против Него и против кого бы то ни было. Я признаю над собой лишь Его суд, и ничей больше.

— Ты богохульствуешь каждым своим словом, Мак-Лайн! — возразил Лорис. — Покайся в ереси!

— Нет.

— Признай хотя бы, что ты каждым своим дыханием осквернял священный сан, возложенный на тебя в нарушение закона…

— Нет, — повторил Дункан.

— Ты отрицаешь, что ты часто служил Черную мессу, поклоняясь Властителю Тьмы?

— Я отрицаю это.

— Я сожгу тебя, Мак-Лайн! — яростно закричал Лорис, и капли слюны, разлетевшиеся из его перекошенного рта, упали на лицо Дункана. — Я посажу тебя на тот самый кол, которого ты помог избежать еретику Моргану, и я выброшу твой пепел на навозную кучу! Но сначала ты испытаешь такую боль, что будешь выть, умоляя о смерти, и ты признаешь все, что угодно, и отринешь все, что для тебя свято, — да, ты сделаешь это лишь для того, чтобы на одно мгновение получить передышку, когда я обрушу на тебя всю мою ярость!

Это было уж слишком, — но Дункан только закусил губы и сознательно поджал изувеченные пальцы ног, чтобы коснуться ими земли, чтобы взрыв боли, пронзившей его тело, заглушил звук неистовых слов Лориса. Пожалуй, угроза сжечь его была наихудшей из возможных перспектив, но этого Дункан надеялся избежать. Если ему повезет, то, возможно, в какой-то момент Лорис впадет в окончательное безумие от ярости, а тогда он просто вонзит кинжал в сердце Дункана, и тем самым освободит его прежде, чем тело пленного окажется насаженным на кол для сожжения. Если уж ему суждено умереть, то едва ли Господь станет возражать против его надежды на быструю смерть от кинжала.

— Ты будешь корчиться в пламени! — тем временем торжествующе кричал Лорис. — А уж я позабочусь о том, чтобы огонь был медленным, чтобы твои муки тянулись как можно дольше. Да-да! Куски твоего поджарившегося мяса будут отваливаться с твоих костей, а ты все еще будешь жив! И твои глаза лопнут и вытекут на щеки!

Ужас ожидавшего Дункана будущего просачивался даже сквозь ту боль, которую Дункан сумел нарочно причинить себе, и слова безумного Лориса просачивались в его ум, будя воображение, подрывая его решимость, заставляя тело трепетать от страха, который невозможно было утихомирить.

И он искренне обрадовался, когда острый пыточный инструмент Горони впился в его правую руку, разрывая и выкручивая плоть. Дункану даже показалось, что есть некое особое значение в том, что первым начал страдать тот самый палец, на котором он до последнего времени носил кольцо, символизирующее его епископский ранг. Дункану теперь оставалось лишь надеяться, что он сохранит такую же стойкость духа, как Генри Истелин.

Глава XVI Он также приготовил для него орудия смерти; он обратил свои стрелы на преследователей.[17]

— Так ты собираешься его казнить, или нет? — спросил Сикард Меарский, застегивая у горла латный воротник, пока его оруженосец пристегивал и прилаживал на его ногах стальные набедренники и наголенники.

Лорис, в белом плаще поверх боевых доспехов, раздраженно ударил хлыстом по своему одетому в броню бедру и посмотрел вниз, на пленника, по-прежнему лежавшего на полу, как лягушка. Дункан был в обмороке, его дыхание было затрудненным и поверхностным, окровавленные руки и ноги время от времени судорожно подергивались, натягивая цепи кандалов, на обнаженной груди краснели рубцы от ударов хлыста Лориса. Горони сидел на низком табурете возле головы пленника и наблюдал за ним, ожидая, когда начнет возвращаться сознание. Ни кровь, ни пот, ни даже пыль, поднятая во время их ночной «работы», не оставили ни пятнышка на снежной белизне плаща, накинутого на его доспехи.

— А в чем дело, Сикард? — спросил Лорис. — Тебе что, трудно такое вынести? Но этот человек — еретик!

— Ну, так сожги его, и дело с концом!

— Сначала я должен добиться от него признания.

Фыркнув, Сикард взял вложенный в ножны меч, который подал ему оруженосец, и прикрепил его к крючку на своем поясе, а затем коротким кивком отпустил оруженосца.

— Послушай меня, архиепископ, — сказал он, когда юноша вышел из шатра. — Ты можешь знать все о спасении душ, но я знаю кое-что о спасении жизней.

— Я сейчас вижу только одну жизнь, готовую прерваться, — возразил Лорис. — И какое имеет значение, сгорит это тело прямо сейчас или попозже вечером?

— Это имеет значение, потому что вокруг этого шатра стоит вся меарская армия, — сказал Сикард. — Моя супруга — моя королева — доверила ее мне, чтобы я добился победы для Меары. Люди Мак-Лайна могли убежать, могли растеряться ненадолго, но они вовсе не глупцы. Они знают, где мы, и они знают, что их герцог — у нас. Дай им время, и они попытаются спасти его, даже если у них не будет ни малейшей надежды на успех.

— Если у них нет ни малейшей надежды на успех, то из-за чего ты так волнуешься? — поинтересовался Лорис, — тебе не хватает веры!

— У меня ее прибавится, когда я узнаю, где находится Келсон со своей армией.

— Мы отыщем их.

— Да, но когда! — Сикард стукнул затянутым в латную рукавицу кулаком по своему боку, и металл громко звякнул; при этом он всмотрелся в лежавшего неподвижно Дункана. — Почему он не уступает? Это зелье Дерини вроде бы должно было заставить его говорить, а?

— Его воля чрезвычайно сильна, милорд, — пробормотал Горони. — Иногда одного наркотика бывает и недостаточно. Но он скажет нам все, что мы хотим узнать.

— Легко утверждать, монсиньор. Но кое-какие его ответы нужны мне прямо сейчас.

— Тогда я применю более убедительные методы, — предложил Горони.

— Ну да, с точно такими же результатами.

— Вы сомневаетесь в возможностях моих методов, милорд?

Сикард уперся кулаками в бедра, выражая этим жестом отвращение, и отвернулся от Горони.

— Мне не нравится, когда мучают священника, — пробормотал он.

— О, ну да, казнить священников — это совсем другое дело, не так ли? — вмешался Лорис, заговорив елейным тоном. — Скажите-ка мне, вы не припоминаете, подвергался ли пытке и мучениям некий Генри Истелин, прежде чем его казнили?

Мгновенно рассвирепевший Сикард обернулся к нему и с видом уверенности в собственной правоте заявил:

— Генри Истелин был повешен, четвертован и колесован за то, что он, в своей бесконечной гордыне, предал Меару! Но он был казнен как светский человек, и его приговор не коснулся его священного сана как служителя божьего и как епископа.

Лорис позволил себе язвительную усмешку.

— Тогда, учитывая светское положение Мак-Лайна как герцога Кассана и графа Кирнийского, он, будучи военнопленным, обладающим ценными сведениями, должен быть подвергнут пытке, так как нам эти сведения необходимы, — пояснил он. — К тому же, насколько я в этом разбираюсь, он теперь даже не рядовой священник, и уж тем более не епископ.

— Ты знаешь, что я не могу спорить с тобой о священных канонах и уложениях, — проворчал Сикард. — Я не знаю, почему епископ становится епископом, в церковном смысле. Но вот это я знаю точно: священник всегда остается священником! Когда на него возлагают духовный сан, его руки освящают для того, чтобы он вправе был держать тело нашего покровителя, Господа. А ты что сделал с его руками, посмотри!

— Это руки Дерини! — прошипел Лорис. — Это руки, которые оскорбляют благословенные Святые дары каждый раз, когда он осмеливается служить мессу! И не смей читать нотации мне — о том, как следует обращаться с Дерини, Сикард!

Дункан, плававший в лихорадке на грани сознания и беспамятства, застонал довольно громко, когда Лорис, ставя точку своим словам, резко ударил хлыстом по и без того уже иссеченной груди пленника. Боль заставила тело епископа выгнуться дугой, он смутно ощутил прокатившиеся по нему волны жара, потом чудовищного холода…

Он пытался снова столкнуть себя в блаженную черноту, где никто не мог причинить ему никакого вреда, но сознание вернулось к нему целиком и полностью вместе с прежней болью, раздиравшей его руки и ноги. Чрезвычайное искажение всех психических функций, обусловленное последней дозой мераши, уменьшилось, но не намного, — и безусловно недостаточно для того, чтобы он мог по-настоящему взяться за дело.

Он не открыл глаза. Но и с закрытыми глазами он ощутил, как Лорис наклонился и всмотрелся в него, и что кто-то еще ожидает, расположившись возле его головы, — и малейший шанс сделать вид, что он все еще в обмороке, исчез, когда чей-то тяжелый сапог вжал его израненную руку в грязь, покрывавшую пол шатра, — не слишком сильно, да, — но в силе тут и не было нужды. Стон, вырвавшийся у Дункана, когда он съежился и натянул цепь, пытаясь избежать новой пытки, был похож на рыдание.

— Он приходит в себя, ваше сиятельство, — негромко сказал Горони где-то возле левого уха Дункана.

Лорис фыркнул и убрал ногу, и острая боль в руке Дункана почти мгновенно превратилась в тупое биение.

— Просто удивительно, какую сильную боль можно причинить, работая с кончиками пальцев… даже такому своевольному и ожесточенному священнику, как наш Дункан. Слушай внимательно, Мак-Лайн!

Лорис подчеркнул свой приказ очередным ударом хлыста по груди Дункана, и Дункан задохнулся и открыл глаза. Он умирал от жажды, его горло так пересохло, что он бы, пожалуй, обрадовался даже глотку мераши, — потому что с того момента, как он попал в плен, ему не дали ни глотка воды.

— Итак, ты вернулся к нам, — сказал Лорис с довольной улыбкой. — Ну, теперь тебе бы следовало постараться проявить большую осмотрительность и вежливость. А может быть, тебе не нравится обхождение монсиньора Горони?

Дункан лишь с трудом провел распухшим языком по пересохшим гулам и повернул голову вбок, ожидая следующего удара Лориса.

— Но почему же, отец? — промурлыкал Лорис. — Совершенно очевидно: ты до сих пор ничего не понял! Какое значение может иметь тело человека, если душа его проклята?

Кончик хлыста лишь слегка коснулся одного из окровавленных пальцев — но если бы вместо кожаной полоски Лорис ткнул в его палец раскаленным железным прутом, Дункан едва ли испытал бы сильнейшую боль. Стиснув зубы от невыразимой муки, Дункан изо всех сил старался не закричать. Внезапно хлыст снова сильно ударил его по израненной груди, проложив новый рубец среди нескольких дюжин уже оставленных им же, и Дункан судорожно втянул в себя воздух.

— Отвечай мне, — резко прикрикнул Лорис. — Я стараюсь ради спасения твоей души, а не своей собственной.

— Благородное намерение, — прошептал Дункан, почти сумев растянуть губы в улыбке. — Намерение весьма благородного и благочестивого человека.

На этот раз хлыст опустился на его лицо, рассекая в кровь нижнюю губу, но Дункан был уже готов к удару, и лишь почти неслышно охнул.

— Что-то мне кажется, я скоро потеряю терпение из-за тебя, Дерини! — процедил Лорис сквозь стиснутые зубы. — Хотелось бы мне знать, какую ты песенку запоешь, когда испробуешь настоящих плетей. Да, твой язык нуждается в настоящей дрессировке. Горони!

Горони мгновенно поднялся и исчез в другой части шатра, где Дункан не мог его видеть, и на одно краткое мгновение испугался, что Лорис вложил в свою угрозу буквальный смысл и намеревается вырвать ему язык. А для Горони не составит труда сделать это, если Лорис прикажет.

Но Горони принес чашу, не нож. Вот оно что, снова мераша… Черт бы их побрал, они, похоже, здорово его боятся, если так скоро вливают в него новую дозу.

Он даже и не пытался сопротивляться, когда Горони приподнял его голову и поднес чашу к его губам. Хоть борись он, хоть нет, они все равно вольют в него это зелье; борьба лишь ухудшит его состояние. К тому же не исключено, что они наконец-то ошибутся в расчетах и дадут ему слишком большую дозу. В худшем же случае разрушительная сила наркотика просто поможет ему на некоторое время избавиться от боли.

Он выпил жидкость с жадностью, почти радуясь тошноте и головокружению, порожденным мерашей. Даже это мучительное, болезненное забвение, губящее ум, было предпочтительнее того, что они делали с его телом. А уж если они решат сжечь его…

— Выводите его, — приказал Лорис.

Кто-то выдернул из земли колья цепей, прижимавших Дункана к грязному полу, но кандалы с его рук и ног не сняли. Дункан не удержался от стона, когда его резко поставили на изувеченные ноги и поволокли из шатра, наружу. Лорис и Горони шли следом, и с ними — недовольно поджавший губы Сикард.

Он сразу увидел столб для сожжения. Они установили его на вершине маленького холмика в самом центре лагеря, совсем недалеко от шатра Лориса. Отчетливо вырисовываясь на фоне светлеющего утреннего неба, столб выглядел вполне невинно, и едва ли можно было подумать, что он обещает кому-то такую страшную смерть, как та, что ожидала Дункана, насколько он понимал, — это был ствол дерева, с которого небрежно обрубили ветви, — несколько веток даже остались торчать на самой верхушке.

Он во все глаза, как зачарованный, смотрел на него, пока его тащили к холмику, не обращая внимания на насмешки и оскорбления, сыпавшиеся со стороны солдат, нарочно созванных в центр лагеря, чтобы они стали свидетелями унижения Дерини. Он молча тащился сквозь строй шипящих, таращащихся на него фигур, на безупречно белых плащах которых красовались синие кресты. Они не стремились ударить или как-то физически унизить его, но он ощущал ненависть, истекавшую из их тел, и радостное предвкушение предстоящего зрелища — огонь пожрет мерзкого Дерини… Позади рыцарей епископа выстроилась вся гигантская армия Меары, и насколько мог видеть глаз, все заполняли отряды солдат; почти весь стоявший здесь ночью лагерь был уже свернут. Весьма встревоженный ситуацией Сикард явно намеревался выступить в поход сразу же после завершения казни Дункана.

Цепи кандалов, стягивавших лодыжки Дункана, волочились за ним, звеня при каждом безумно трудном шаге; лишенные кожи, кровоточащие ноги Дункана пульсировали, и он, преодолевая недолгий путь на свою собственную, для него одного предназначенную Голгофу, словно уже шел по пылающим угольям. Он вдруг понял, что думает о Христе — казался ли и ему его последний путь таким же трудным? Но вообще все это казалось немного нереальным.

Впрочем, цепи, свисавшие со столба, были вполне реальными, — так же как вязанки хвороста, аккуратно сложенные вокруг его основания; между ними был оставлен лишь один узкий проход, для него и его стражей, чтобы они могли подтащить его к столбу.

По обе стороны столба ожидали два солдата, обнаженные до пояса, с кожаными бичами в руках; ремни со множеством узлов танцевали в руках солдат, как живые; на загорелых плечах и спинах палачей перекатывались мощные мускулы.

Дункан не ожидал милосердия, зная, что ожидать тут просто нечего; и стражи грубым рывком протащили его через оставшиеся ярды пространства, и, ничуть не церемонясь, завели его руки за столб и привязали их чуть повыше его головы, — Дункан словно обнял столб в последнем объятии. Оставшиеся на стволе куски коры и нижние части ветвей грубо и болезненно впились в его грудь; а когда он попытался чуть-чуть изменить положение ног, чуть-чуть раздвинуть их, чтобы легче было выдержать удары бичей, — он задел пальцем; с которого был содран ноготь, за одну из щепок растопки, в изобилии лежавших вокруг него, и от пронзившей его боли глаза Дункана наполнились влагой, и он едва не лишился сознания.

Когда же он наконец снова овладел собой, он открыл глаза — и увидел лицо Горони в нескольких дюймах от своего; руки священника медленно, с наслаждением вертели рукоятку бича.

— Смотри, вот инструмент, благодаря которому мы постараемся спасти твою душу, — сквозь боль, пульсирующую в ногах и руках, услышал Дункан негромкий голос Горони.

Он вздрогнул и слегка отклонился, когда священник легонько хлестнул по его обнаженным плечам узловатым ремнем, чувствуя, как в его сознание закрадывается страх, — несмотря на то, что он твердо решил не доставить удовольствия проклятому Горони.

— Ну же, не шарахайся так от собственного спасения, — продолжил Горони, и в его голосе послышалось непристойное наслаждение чужим страданием, которое он сам же и причинял. — Ты должен радоваться тому, что каждый удар будет изгонять из тебя зло, что твоя смерть может оказаться искуплением многих твоих грехов.

Дункан в ответ лишь отвернул лицо в другую сторону, предпочитая ободрать щеку о жесткую кору, — и почувствовал, как в Горони вспыхнуло разочарование. Изо всех сил сопротивляясь рождаемому мерашей отчаянию, которое уже овладевало его сознанием, Дункан попытался мысленно отстраниться от того, что вот-вот должно было произойти. Ему казалось, что время тянется невероятно, неестественно медленно, и что уже несколько часов подряд его мучитель хлещет плетью по воздуху рядом с ним, наслаждаясь свистом ремня, и что уже несколько часов подряд то и дело раздаются глухие удары, когда узел на конце хлыста случайно врезается в землю… и что эта игра кончилась все же слишком быстро.

Тот единственный удар, нанесенный ему священником, отчасти подготовил Дункана к тому, что последовало вскоре. Но хотя он и ожидал этого, первый настоящий удар бича застал его врасплох, — он не ожидал того безумия боли, которое захватило его.

Подавив крик, едва не вырвавшийся у него от боли и шока, он изо всех сил сжал кулаки, стараясь покрепче прижать изуродованные концы пальцев к коре, местами покрывавшей столб, — надеясь, что одна боль поможет преодолеть другую, куда худшую. Но это не помогло.

Каждый новый удар плети оставлял горящий огнем рубец на его спине, потрясая все его чувства о самого основания, — а его хлестали две узловатые плети… Его мучители, похоже, не знали усталости. После первой дюжины ударов по его спине побежала кровь, смешиваясь с потом, заливавшим его пронизанное болью тело; а после еще нескольких ударов он перестал воспринимать время и пространство.

Бичевание продолжалось, и Дункан все тяжелее и тяжелее обвисал на своих цепях, уже не ощущая боли. Его запястья онемели и стали мокрыми и скользкими от крови, но это было ничто по сравнению с тем, что они делали с его спиной. Он слышал когда-то о людях, которых стегали до тех пор, пока их ребра не обнажались. Возможно, ему удастся умереть под бичами. Лорису ни за что не сломать его дух плетьми, но ведь дальше ему предстоит очутиться в огне… это уже другое дело…

— Ему больше не выдержать, — донесся до Дункана голос Сикарда, обращавшегося к Лорису, — слова с трудом просачивались сквозь ослепляющую и оглушающую боль. — Впрочем, ты, возможно, предпочитаешь просто забить его до смерти, а уж потом сжечь.

— Он куда сильнее, чем тебе кажется, — последовал холодный ответ Лориса, когда очередной удар бича едва не погрузил Дункана в благословенное забвение. — Но мне все же не хотелось бы лишить огонь его живой жертвы. Горони!

Удары бичей прекратились. Когда Дункан, почти не осознавая, что делает, попытался подтянуть ноги и выпрямиться, жестокие руки схватил его под мышки и поддерживали, пока кто-то еще снимал железные кольца с его запястий. Циркуляция крови возобновилась, и руки Дункана заболели сильнее прежнего, — но когда его развернули и бросили спиной на столб, связав руки позади дерева, и в его разодранную бичами плоть вонзились кора и обломки сучьев, — он понял, что вся предыдущая боль была лишь скромным вступлением к настоящей муке.

Металлическое звяканье колец, вновь сомкнувшихся на его запястьях, сопровождалось звоном цепей, которые Горони начал наматывать поперек его груди, привязывая Дункана к столбу так крепко, чтобы даже огонь не дал ему избежать судьбы, предписанной Дункану Лорисом. Дункан пытался подняться над болью, пытался слиться с ней, пытался выключить сознание и провалиться в ничто… но его самоконтроль был слишком ослаблен мерашей.

Когда солдаты придвинули связки хвороста поближе к его ногам, заполнив вязанками все то пространство, которое до того оставалось свободным, чтобы можно было подойти к столбу, зрение Дункана вдруг обрело сверхъестественную силу. Его пока что не терзала особо сильная боль, и ее не следовало ожидать до тех пор, пока не вспыхнет пламя… и Дункан внезапно увидел за спинами Лориса и Горони многих из тех, кто в последние шесть месяцев выступал против него и Халдейна… среди них были Григор Дални, могущественный сосед и предатель Брайс Трурилл, и почему-то — старый Каулай Мак-Ардри…

Старый Мак-Ардри, конечно, был уже мертв… и он никогда не отступался от своей присяги королям Халдейнам. Преданный и стойкий Каулай, вырастивший Дугала как своего собственного сына. Дункан тяжело сглотнул, осознав, что он больше никогда не увидит Дугала, и мысленно произнес горячую молитву о том, чтобы мальчик сумел выжить в этой войне.

И еще Дункан увидел Тибальда Мак-Эрскина и Кормака Хамберлина, двух вождей приграничных кланов и бывших своих вассалов, которые здорово выигрывали от его смерти… и изгнанного из пределов его страны О'Дайра.

И еще там был Сикард Мак-Ардри, родственник его сына и муж его противницы и врага Келсона, — он стоял, скрестив на груди закованные в латы руки, и на его бородатом лице застыло выражение отвращения.

А потом внимание Дункана привлек огонь, вспыхнувший вдали от него, на самой периферии его видения — это был факел в руке человека, одетого в сутану с капюшоном; он медленно приближался к Дункану со стороны шатра Лориса. Дункан обнаружил, что вопреки его собственной воле его глаза сосредоточились на огне, что он полон ужаса и зачарован, и не в состоянии отвести взгляда от факела, который уже очутился в затянутой в латную перчатку руке Лориса.

Исполненная благоговения тишина воцарилась вокруг, — ведь не так уж часто Церковь сжигала священника и епископа, хотя другие Дерини горели в прошлом без счета. Молчание было настолько глубоким, что Дункан мог слышать шипение и потрескивание ярко пылавшей просмоленной пакли факела, когда Лорис подошел поближе, держа факел, как держал бы епископский посох, привычный его руке. Крест прелата на его груди отражал и жар, и свет, когда Лорис остановился на расстоянии вытянутой руки от своего пленника и осмотрел его сверху донизу.

— Ну-ну, дорогой Дункан, наконец-то мы подошли к завершению дела, не так ли? — сказал он так тихо, что слышать его мог один только Дункан. — Но ты знаешь, что еще не поздно покаяться в своих грехах. Я все еще могу спасти тебя.

Дункан осторожно покачал головой.

— Мне нечего тебе сказать.

— Ага, так значит, ты предпочитаешь встретить свод смерть нераскаянным и отлученным от церкви, — сказал Лорис, вздергивая брови в насмешливом удивлении. — А я-то надеялся, что умерщвление плоти может помочь тебе усмирить гордыню и раскаяться. — Выражение его лица резко изменилось, став мрачным и жестоким. — Скажи-ка мне, Дерини, ты когда-нибудь видел, как горят живые люди?

Дункан содрогнулся, несмотря на жаркий день и жар от зловещего пламени в руке Лориса, но он был тверд в своем решении не дать мучителю удовлетворения, и потому промолчал. Слегка повернув голову в сторону, он устремил взгляд к линии ярко освещенных солнцем холмов, протянувшихся вдоль горизонта на востоке. Сверкающий край поднявшегося над ними солнечного диска ослепил его, но Дункан не отводил от него глаз, сосредоточив на нем все свое внимание, — солнце помогало ему справиться с ужасными воспоминаниями и с мыслями о том, что ждало его впереди.

«И поднял я взгляд свой на холмы, с которых шла ко мне помощь», — упорно повторял он мысленно.

— Ну, я могу тебе сообщить, что сгореть заживо — это не самый приятный вид смерти, — продолжал Лорис. — А я могу сделать ее еще менее приятным, знаешь ли. Ты мог бы заметить… да ты и наверняка заметил, что хворост сложен так, чтобы он горел как можно медленнее, чтобы твоему телу с избытком хватило времени на то, чтобы полностью вкусить муки, приносимые простым земным огнем, — прежде чем твоя душа очутится в пламени ада. Там будет куда хуже, чем ты мог бы себе вообразить. Но я могу и проявить милосердие…

Дункан сделал глотательное движение распухшим от сухости горлом и на мгновение прикрыл глаза, но солнечный диск отпечатался на сетчатке, и он продолжал видеть его — теперь солнце выглядело как предзнаменование грядущего пламени… и Дункан поспешил вернуться к тому, что он видел мысленным взором.

«Помощь мне идет от Господа, владеющего небесами и землей…»

— Да, я могу проявить милосердие, — повторил Лорис. — Если ты отречешься от своей ереси, если ты откажешься от дьявольских сил Дерини, я могу приказать, чтобы огонь стал горячим, сильным… быстрым. А если ты скажешь мне, где сейчас находится Келсон, то я могу оказать тебе и дополнительную милость, и ты умрешь еще быстрее.

Он оглянулся назад, на людей, собравшихся вокруг Сикарда, и кивнул. Тибальд Мак-Эрскин тут же извлек из ножен свой кинжал. Резкий звук металла, скользнувшего по металлу, прозвучал словно призыв к Дункану, словно обещание освобождения, — но Дункан знал, что он никогда не позволит себе купить облегчение для тела ценой предательства, ни предательства своего собственного разума, ни веры в своего короля и данных ему клятв.

— Смотри, смотри! Его лезвие так остро! — прошептал Лорис, когда Тибальд подошел к ним. — Смотри, как он сверкает на солнце, как он ловит отблески огня…

И когда Тибальд поднес кинжал к самым глазам Дункана и повернул его так и эдак, грязно улыбаясь, Дункан обнаружил, что смотрит на лезвие, как кролик на удава, следит за его движениями… и лишь моргает, когда отражение огня факела падает прямо на его глаза.

— Да, огонь горяч, но сталь может принести сладкое освобождение, — все шептал и шептал Лорис, свободной рукой забирая кинжал у Тибальда.

Он повернул лезвие и плашмя мягко приложил его к горлу Дункана, прямо к тому месту, где тяжело колотился пульс, и Дункан ощутил прохладу, такую утешительную прохладу… и закрыл глаза, дрожа.

«Так легко уступить… так легко…»

— Это может быть очень легко, Дункан, — мурлыкал над его ухом голос Лориса. — Это почти не больно. Ты вынес уже куда больше страданий. Говорят, есть крошечная точка, вот тут, сразу за ухом…

Дункан почувствовал, как острие кинжала на мгновение прижалось к его коже, нежным, ласкающим движением, — но он не успел прижаться к нему, оно уже отодвинулось. Жар от пламени факела колотился в его закрытые глаза, делая воспоминание о прохладе металла еще слаще и приятнее…

«О, милостивый Иисус, пожалей своего слугу!» — в отчаянии взмолился он.

— Ну что, ведь хочется, а? — шептал Лорис, снова поглаживая горло Дункана плоской стороной лезвия. — Ах, но ведь это был бы такой желанный обмен, разве не так, Дункан? Мгновенное милосердие кинжала — против безжалостного жара костра. Ну же, ведь ты можешь это сделать, хотя ты и ослабел, ты можешь… а иначе тебя настигнет пламя. Если ты скажешь мне то, что я хочу знать, я окажу тебе милосердие… Ты сможешь сам…

«Ты сможешь сам…»

Дункан с трудом разлепил веки, — ловушка внезапно стала слишком очевидной, даже для его притуплённых чувств. Лорис пытался вовлечь его в страдание куда более длительное, нежели страдание на простом костре. Лорис предлагал ему вовсе не coup de grace — смертельный удар, прекращающий страдания и нанесенный из милосердия, нет. Лорис предлагал обменять смерть от огня на смерть Дункана от его же собственной руки — а это повлекло бы за собой куда более тяжкие последствия, чем простая смерть тела, — ведь Дункану предстояло предстать перед судом Господа…

А кроме того, даже если бы Дункан оказался настолько глуп, что согласился бы на условия Лориса, — где гарантия, что Лорис выполнит свою часть сделки? Неужели Лорис действительно думает, что он может предать свою совесть и своего короля, что он может взять на себя смертельный грех самоубийства?

— А, ты не интересуешься моим скромным предложением, — сказал Лорис, покачав головой с насмешливым сожалением и возвращая кинжал Тибальду. — Ну, наверное, я никогда и не предполагал, что ты заинтересуешься. Но я все равно забочусь о твоей душе — если, конечно, Дерини вообще имеют душу. И даже если среди твоих проступков не будет самоубийства, я уверен — ты с радостью примешь возможность подумать о других твоих грехах. Огню этого костра понадобится много, очень много времени, чтобы убить тебя. А это будет весьма полезно для твоей бессмертной души, — продолжал он, начиная понемногу отступать назад. — Ну, конечно, твое тело при этом…

Он взмахнул факелом, и огонь пронесся так близко к вязанке хвороста, что Дункан задохнулся в ужасе.

— Но ты наверняка видел, как другие очищаются в пламени, — снова заговорил Лорис, — как чернеют и извиваются их тела… как руки дергаются в судорогах, когда из-за жары начинают сокращаться мышцы. Конечно, ты можешь быть и мертв к тому времени, когда это произойдет…

Воображение Дункана переполнилось множеством отвратительных деталей гибели в огне задолго до того, как Лорис добрался до края дровяного кольца и его голос стал не слышен. Когда же пылающий факел в руке Лориса стал опускаться все ниже и ниже, и наконец коснулся вязанки, и хворост вспыхнул, — со стороны наблюдающих за казнью воинов раздался рев.

Солдаты колотили мечами и кинжалами по щитам, одобряя и поддерживая Лориса, а Лорис медленно пошел вдоль вязанок, касаясь факелом то одной, то другой, и по всему окружавшему Дункана дровяному кругу начало разгораться пламя.

Отчаявшись, Дункан отвел взгляд от все увеличивавшихся языков огня и сосредоточился на холмах вдали, молясь о том, чтобы ему была дарована милость умереть так, как умер Генри Истелин — твердым в своей вере, до самой смерти преданным своим клятвам, своему королю и своему Господу.

«Помилуй меня, о Боже, потому что я всегда был честен… я вверял себя Тебе… и потому я не оступался. Испытай меня, о Боже, и исследуй меня… загляни в мое сердце…»

Но его испытанию предстояло быть жестоким, Дункан знал это — и смертельным, по крайней мере, для его тела. Языки пламени вздымались все выше и выше, и они уже начали продвигаться к нему, — но нестерпимый жар, заставивший Лориса и его приспешников отойти подальше, еще не настиг его в полной мере… возможно, до настоящего пекла ему оставалось еще с полчаса.

Но в любом случае этого жара не хватит, чтобы сразу убить его. Он уже чувствовал укусы жара своей изодранной кнутами спиной, и жар стекал по его рукам и ногам… но это был жар не только окружившего его огня, но и припекающего солнца, и его собственных нервов.

«Тебе, Господи, вверяю себя… дай мне силы никогда не совершите постыдного… поддержи меня своей правотой… Склони ко мне ухо Твое — освободи меня… В Твои руки я отдаю свою душу — Ты один можешь помочь мне, о праведный Боже, вершитель суда…»

Вдали, за стеной пламени, Сикард и его офицеры стали понемногу расходиться к своим отрядам и готовиться к выступлению. Кавалерия и пехота ощетинились копьями и пиками, гремели щитами и вскидывали на плечи луки, становясь в ряды. Конные разведчики уже умчались на запад, на рекогносцировку.

Почти весь лагерь был уже свернут, даже шатер Лориса уже разобрали, и солдаты укладывали свернутую холстину на вьючных мулов. Вдали рыцари епископа, в белых плащах с синими крестами, уже садились в седла. А самые бесстрашные из солдат суетились возле костра, окружавшего проклятого герцога Кассанского, следя, чтобы пламя разгоралось ровно со всех сторон.

«Я подниму глаза свои к холмам, с которых придет ко мне помощь и спасение… Господь мой пастырь… я не захочу иного…»

Дункан настолько углубился в свою молитву, что сначала и не заметил, что свет солнца, заливающий землю на востоке, начал отражаться от наконечников сотен пик… и что сияние солнца скрывает ровное и уверенное приближение знамен Халдейна.

Но Сикард заметил их… и Лорис тоже. И их офицеры мгновенно начали выкрикивать яростные приказы — вооружаться и садиться на коней… а пыль, поднятая неудержимо мчавшейся армией Халдейна, уже поднялась над равниной огромным клубом, как будто несся навстречу Сикарду некий гневный ангел, пылающий жаждой мести…

Глава XVII Я взглянул, и вот конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.[18]

Халдейн!

Внезапно все холмы на юге и на востоке ощетинились копьями и поднятыми вверх мечами, и конница Халдейна понеслась вниз по долине Дорна, сметая со своего пути армию Меары, и алые знамена Халдейна полыхали на солнце. Сквозь стену пламени, все выше вздымавшуюся вокруг него, Дункан смутно осознавал, что меарская армия впала в панику, и с трудом разобрался, в чем тут причина… но это знание было чем-то словно отстраненным от него, и теоретически подобное изменение окружающей обстановки едва ли могло коснуться его лично; он слишком хорошо понимал, что пламя доберется до него раньше, чем те, кто может его спасти.

Вокруг его погребального костра отряды воинов Меары, совсем недавно собравшиеся вокруг, чтобы посмотреть, как сгорит Дункан, метались теперь в смущении и испуге, и им ничуть не помогал вернуть самообладание Лорис, потрясавший епископским посохом и во все горло требовавший коня. Рыцари Церкви, в белых плащах, беспорядочно метались вокруг епископа-отступника, и кто-то наконец привел лошадь, но рядом метались огромные взволнованные боевые кони рыцарей, и конь епископа тоже заразился всеобщей горячкой, и потому Лорису весьма трудно было забраться в седло, и Лорис яростно орал на всех подряд, пока Горони пытался собрать вместе наемников Коннаита.

Воины-миряне пришли в себя быстрее, — может быть, потому, что Сикард отдавал приказы четко и спокойно, не поддаваясь пылким страстям, которые явно обуревали Лориса, — но даже при его уверенном и разумном руководстве часть меарских солдат никак не могла сообразить, что им делать, — хотя их офицеры пытались выстроить отряды для контрнаступления. Наконец кое-как выстроенные отряды меарских солдат начали движение через равнину, на перехват атакующего Халдейна, — но множество небольших групп меарцев не замедлили в полном беспорядке устремиться на запад, — в единственном направлении, пока еще возможном для побега, где им не грозили атакующие силы Халдейна.

Уж конечно, все это совсем не радовало Эдмунда Лориса, — и еще меньше нравилась ему та вероятность, что его жертва может, пожалуй, избежать его мести. Ругаясь на все корки и бормоча в шлем самые черные проклятия, он резко развернул своего коня и, дав ему шпоры, заставил приблизиться к кольцу пламени; он направил свой епископский посох на Дункана, словно желал, чтобы из посоха вырвалась молния и поразила его личного врага.

— Черт бы тебя побрал, Дункан Мак-Лайн! — заорал он, перекрывая шум, треск огня и звон уже начавшейся битвы. — Черт бы тебя побрал, чтоб тебе вечно гореть в аду!

Звук собственного имени заставил Дункана отчасти выйти из болезненного отупения, но когда он поднял голову, чтобы взглянуть на Лориса, ужас собственного положения стал для него лишь еще более очевиден. Языки огня взметались куда выше, чем раньше, пламя уже сожрало весь хворост на дальних краях дровяного круга, и жар и дым вокруг были таковы, что, пожалуй, Дункан должен был задохнуться задолго до того, как огонь добрался бы до его плоти. А позади костра и епископа-отступника он увидел радостную и прекрасную картину: знамена Халдейна и Кассана развевались в воздухе, приближаясь к нему… но это лишь усилило душевную муку, потому что Дункан понимал: им не добраться до него вовремя. Ему очень хотелось верить в то, что им это удастся, он пытался отогнать страх, — как он делал это много-много раз за последнюю половину дня, — но мераша, плававшая в его крови, все еще слишком сильно мешала концентрации внимания. Дункан бездумно наблюдал за тем, как к Лорису подскакал Горони в сопровождении двух явно возбужденных и испуганных епископских рыцарей в белых плащах.

— Ваша светлость, мы должны спешить! — смутно расслышал Дункан крик Горони, когда священник осадил коня рядом с Лорисом. — Бросьте вы этого Мак-Лайна! Огонь сделает свое дело без вас!

Лорис упрямо покачал головой, и в его голубых глазах сверкнул злобный и несгибаемый фанатизм, — тот самый, что вверг всю Меару в пучину безумных событий.

— Нет! Костер горит слишком медленно. Они спасут его. А он должен умереть!

— Ну, так прикончите его как-нибудь иначе, — умоляющим тоном воскликнул Горони, жестом показывая епископским рыцарям, чтобы они заняли позицию между Лорисом и авангардом Халдейна, уже начинавшим просачиваться на ту территорию, где совсем недавно еще стоял военный лагерь Меары. — Мы должны бежать, или мы просто попадем к ним в руки!

Дрожа от разрывавших его сомнений, Лорис упорно смотрел сквозь пламя на Дункана, и ненависть мутила его ум, точно так же, как дым замутнял его зрение. Шум сражения все приближался, но Лорис словно бы и не слышал его.

— Пробивайтесь к герцогу! — донесся до Дункана чей-то отчаянный крик, откуда-то издали, с другой стороны его погребального костра.

— Спасайте епископа! — хрипло закричал кто-то другой.

Лорис, с искаженным яростью лицом, взмахнул посохом в сторону ближайшего из коннаитских наемников, еще остававшихся вокруг него.

— Лучник, я хочу, чтобы он умер! — завизжал Лорис, не обращая внимания на мольбы Горони и белых рыцарей, просивших его поспешить, все еще желавших спасти его. — Убей его немедленно! Я не сдвинусь с места, пока он жив!

Сразу же трое воинов отделились от группы остальных и направили коней вперед, подбираясь поближе к Лорису и одновременно доставая из седельных сумок маленькие луки со смертельным легким изгибом…

— Убить его! — приказал Лорис, вытягивая руку и показывая на пытавшегося пошевелиться Дункана, когда лучники натянули поводья и остановились рядом с ним. — Убейте его прямо там! Мы не можем ждать, когда его прикончит огонь!

— Ваша светлость, мы должны поспешить! — продолжал настаивать Горони, снова подводя свою лошадь к фыркающему жеребцу Лориса, на этот раз настолько близко, чтобы ухватиться за повод епископского коня. — Оставьте их, они справятся со своим делом. Вы не должны попасть в руки Келсона!

Лорис вырвал повод из руки Горони.

— Нет! Я должен увидеть его мертвым!

Но конец был уже близок. Дункан знал это так же точно, как и то, что Лорис обязательно заплатит за содеянное, — хотя Дункан уже и не сможет этого увидеть. По мере того, как пламя разгоралось и вздымалось все выше и выше, дым разъедал его глаза, и его голые и израненные ноги уже ощущали обжигающий жар, — а Дункан следил за лучниками, налагавшими оперенную смерть на тетиву и пытавшимися при помощи одних только ног удержать на месте шарахающихся от огня лошадей и даже заставить их подойти как можно ближе к цели.

И Дугал, и Морган видели, что затеяли меарцы, хотя и находились еще слишком далеко, чтобы как-то вмешаться в происходящее. Дугал, вступивший в яростную схватку с копьеносцами армии Меары, Кьярд и другие члены клана Мак-Ардри, сражавшиеся бок о бок с ним, могли лишь внутренне свирепствовать, не в силах ничему помешать, — но Дугал удвоил свои усилия, стремясь поскорее добраться до отца. На Моргана наседали ничуть не меньше, однако его несравнимо больший боевой опыт позволил ему придумать некий план, который дал бы Дункану небольшой выигрыш во времени, — но осуществить это можно было, лишь отыскав Келсона.

— Джодрел, ко мне! — заорал во все горло Морган, поднимаясь на стременах и оглядываясь по сторонам в поисках короля. — Прикрой меня сзади!

Он почти сразу увидел Келсона, с мечом в руке, — король был относительно свободен в своих действиях, поскольку находился между фалангами гвардейцев Халдейна, и еще рядом с ним была большая группа офицеров. Нападающие проносились по обе стороны окружения короля, следуя за знаменем Халдейна, которое нес Эван, — но сам Келсон мог бы сейчас действовать по своему усмотрению, в то время как Морган — нет.

Отбив меарское копье, которое вознамерилось вонзиться в него, Морган повернулся спиной к Джодрелу и, мгновенно сосредоточившись, бросил все силы своего сознания к королю, чтобы хоть на мгновение коснуться ума Келсона.

«Позаботься о Дункане! — передал он, на мгновение запнувшись, поскольку ему пришлось отвлечься, чтобы погрузить свой меч в горло напавшего на него меарского пехотинца. — Келсон, Келсон! Там лучники, и очень близко к нему!»

Но Келсон уже заметил грозившую Дункану опасность — и мгновенно пришел к тому же самому решению, что и Морган, поняв, что он должен сделать. Келсон очень не любил публично демонстрировать свою силу, но ни один из его собственных лучников не находился на достаточно близком расстоянии от костра, чтобы можно было изменить ситуацию более традиционными методами. И Морган не мог помочь ему, поскольку установление необходимого в таких случаях точного магического равновесия сил также было сейчас невозможно, так как Морган был занят примитивной физической борьбой ради сохранения собственной жизни. Даже то, что Морган сумел при таких обстоятельствах послать предупреждение, уже было почти чудом.

Быстро оглядевшись вокруг, чтобы убедиться в том, что в физическом плане он надежно защищен, Келсон опустил меч на переднюю луку седла и глубоко вздохнул, чтобы сконцентрировать энергию, — и протянул пробную мысленную нить к столбу, возле которого стоял беспомощный пленник.

Он почувствовал некоторое стеснение, потому что расстояние было почти вдвое больше того, на каком он обычно действовал, да и работать с заклинаниями в шуме бушующей вокруг битвы было не то же самое, что заниматься легкими упражнениями в тихом дворе замка. Одно дело — направлять стрелу, которую сам же и выпустил из лука, к тому же в спортивную деревянную мишень, и совсем другое — отклонить боевые оперенные стрелы, несущиеся к сердцу живого человека… несколько стрел одновременно…

Но должная связь места и времени была установлена в нужный момент… и Келсон увел в сторону первую из выпущенных в Дункана стрел. Он увидел, как открылся рот сыплющего проклятиями лучника, когда его стрела ушла далеко в сторону от цели, и тут же перенес свое внимание на следующего, как раз в тот момент, когда тот натянул тетиву.

Ему показалось, что даже сквозь шум биты до него донесся звон спущенной тетивы; но оперенная смерть снова вильнула в сторону и промчалась мимо головы Дункана. Он рассмотрел сквозь дым выражение ужаса, перекосившее лицо лучника, и твердую решимость в позе первого стрелка, когда он и третий лучник одновременно натянули свои луки и спустили стрелы. Но Дункан лишь прикрыл глаза и еда заметно вздрогнул, когда третья и четвертая стрелы глухо ударились в столб, и их оперения зашелестели, соприкоснувшись, в нескольких дюймах над его головой.

— Этот проклятый священник защищается своей магией! — закричал один из рыцарей Лориса, указывая на столб, когда и пятая стрела просвистела мимо плеча Дункана, не причинив ему никакого вреда.

— Это невозможно! — рявкнул Лорис, бешено вертя головой и оглядываясь по сторонам. — Он не может использовать магию — в него влили наркотик! Он просто не в состоянии это сделать!

— Ну, тогда это Морган, — пробормотал Горони. — Но он вообще-то тоже не может, он же сражается…

И, изрыгая яростные проклятия, он повернул своего коня и помчался по направлению к Моргану; двое из рыцарей епископа бросились следом за ним.

Лишь маленькая горстка людей оставалась теперь рядом с Лорисом, и большая часть из них была совершенно потрясена простым предположением, что магия Дерини может действовать прямо здесь, на поле сражения, рядом с ними, — и их совершенно не интересовало, пустил ее в ход сам Дункан или какой-то другой Дерини. И все они, кроме троих, мгновенно поджали хвосты и бросились бежать, и среди них — один из лучников. Однако после резкого окрика Лориса оставшиеся двое лучников лишь удвоили свои усилия — впрочем, результат оказался ровно таким же.

В это время Сикард, прилагавший все усилия, чтобы пробиться как можно ближе к знамени Халдейна, мысленно связал наконец неподвижную позу Келсона, его взгляд, сосредоточенный на закованном в цепи Дункане, и невероятные неудачи знаменитых лучников Коннаита.

— Убейте короля! — во все горло закричал Сикард, взмахом меча указывая в сторону королевской позиции. — Нарушьте его сосредоточение! Это он колдует, это его проклятая магия спасает священника Дерини!

Отвлекающий маневр сыграл свою роль. Когда Сикард и его потрясенные воины бросились вверх по склону холма, и отряду Келсона пришлось броситься в отчаянную схватку с ними, внимание Келсона нарушилось — и меарская стрела скользнула вдоль бока Дункана, угодив в ребро, но тем не менее оставив болезненную длинную царапину. Дункан вскрикнул от боли, и это еще более сбило короля, и прежде чем он сумел восстановить сосредоточение, вторая стрела вонзилась в правое плечо Дункана.

— Отец! — в отчаянии закричал Дугал, совершенно не беспокоясь о том, кто может его услышать; он и его пограничники продолжали пробивать себе путь к столбу, — впрочем, большинство все равно решило бы, что Дугал имеет в виду священный сан Дункана.

Келсон понял, что больше ему не удастся сосредоточиться, когда следующая стрела впилась в правое бедро Дункана, — но в любом случае атака отряда Сикарда лишила бы его возможности продолжить работу. Внезапно вовлеченный в отчаянное сражение с Сикардом и его людьми, Келсон сумел лишь послать последнюю отчаянную мольбу к Моргану, — а потом вопрос физического выживания занял первое место в его мыслях, несмотря на то, что он был королем Дерини.

Но Морган за это время продвинулся вперед, и был уже вполовину ближе к костру, чем прежде. Хотя его самого и осаждали со всех сторон, к тому же к нему подоспели всадники Горони, он все же исхитрился как-то включиться в защитную цепочку, как раз тогда, когда Келсон уже окончательно вышел из игры. Поскольку Морган отвлекся от самозащиты, это стоило ему хорошего удара в бок, однако его латы выдержали, а следующая стрела, пущенная в Дункана, лишь слегка задела его ухо, вместо того, чтобы вонзиться в незащищенное горло.

Морган оказался в состоянии достаточно долго держать свою защиту, чтобы в корне изменить положение дел. После того, как еще несколько стрел ушли в сторону, стало ясно, что пленника охраняет кто-то другой, кроме Келсона; и тут один из остававшихся с Лорисом лучников заметил, что Морган приподнялся на стременах, а его окружают воины, изо всех сил стремящиеся дать ему хоть небольшую передышку от участия в общем сражении, — и перепуганный лучник тут же дал коню шпоры и умчался прочь, прихватив с собой и товарища-стрелка, и того последнего конного гвардейца, что еще не сбежал от Лориса.

Лорис окончательно впал в ярость от их бегства. И в то время как Сикард старался оттеснить короля подальше от жуткого костра, а Горони повел своих людей в новую, еще более энергичную атаку на Моргана и его отряд, — мятежный епископ внезапно погнал коня прямо на костер, и у самой границы огня спрыгнул на землю.

Ругаясь и проклиная все на свете, он сунул свой епископский посох в горящие кучи хвороста и поленьев и начал расшвыривать их в стороны.

— Следи за Лорисом! — проревел Морган, отбивая направленный в его голову удар и в качестве ответа рассекая плечо меарского рыцаря; будучи не в состоянии сам предпринять хоть что-то, он лишь следил за тем, как Лорис отшвырнул в сторону посох и начал отпихивать затянутыми в перчатки руками и пинать ногами кучи горящих поленьев и угольев, — он расчищал себе дорогу, стремясь во что бы то ни стало добраться до своей жертвы.

Дугал тоже заметил новую опасность, и стремительно бросил своего коня вперед, к костру, рассчитывая на то, что внезапность его маневра даст ему небольшое преимущество. За ним помчались Кьярд и еще несколько Мак-Ардри, а также небольшая группа рыцарей Халдейна, — и он сумел прорваться весьма глубоко сквозь редеющие ряды меарских воинов, прежде чем эффект неожиданности иссяк. Дугал сражался, как безумный, а Кьярд и остальные взяли его в кольцо, чтобы помочь прорваться сквозь отчаянно защищающееся епископское войско, — и он мог видеть искаженное болью лицо отца, и кровь, стекающую по его телу из нескольких глубоких ран, — и он видел Лориса, рвущегося сквозь огонь и все приближавшегося к своей беспомощной жертве… глаза епископа горели безумием, в правой руке он держал длинный кинжал, предвкушая триумф, предвкушая, что наконец-то он вот-вот получит свою награду…

— Лори-и-ис! — протяжно закричал Дугал.

Когда Дугал добрался наконец до внешнего края погребального костра, брошенный жеребец Лориса промчался мимо него, и его грива и хвост были охвачены пламенем. Конь Дугала встал на дыбы и заржал, испугавшись огня.

Еще недавно снежно-белый плащ Лориса был весь перепачкан пеплом и сажей и тлел с одного края, шлем-митра свалился с головы, — но зато лишь несколько футов отделяли обезумевшего епископа от его жертвы, едва ли способной сопротивляться.

— Лори-и-ис!

Дугал безжалостно вонзил шпоры в бока своего коня, пытаясь заставить его прыгнуть в огонь, — но животное попятилось и присело на задние ноги, не желая повиноваться и готовое вот-вот броситься наземь, чтобы стряхнуть с себя седока. Но Лорис, карабкавшийся через груды хвороста, даже не оглянулся на него, хотя уже и воины Дугала догоняли своего молодого вождя, и несколько рыцарей Халдейна уже спешились у костра, обратив в бегство последних защитников Лориса.

— Лорис, черт тебя побери, не смей! — кричал Дугал, задыхаясь; он крепко натянул поводья и вновь попытался заставить коня прыгнуть, на этот раз колотя животное плоской стороной меча по крупу, чтобы конь почувствовал решимость своего хозяина.

Но животное снова отказалось повиноваться, на этот раз встав на дыбы, а потом несколько раз вскинув задом, — так, что Дугал выронил меч и едва не вылетел из седла; при этом его осыпало дождем искр и пылающих щепок. Вся эта суматоха отвлекла Лориса от целенаправленного движения к жертве, но лишь на несколько мгновений. Потом его плащ зацепился за тлеющую корягу, и ему пришлось приостановиться, чтобы освободить его, и он бросил в сторону Дугала один-единственный взгляд, прежде чем снова бросился вперед, держа в поднятой руке сверкающий кинжал.

В запасе оставалось лишь несколько мгновений. Солдаты Дугала не могли вовремя догнать Лориса и остановить его, и он это знал.

Дугал с неестественной отчетливостью видел лезвие кинжала, взлетевшее в воздух, готовое ударить… застывшее на лице его отца выражение недоумения… ведь спасение было так близко… В отчаянии Дугал вцепился в гриву коня и бросил в смятенный ум животного мысленный приказ — приказ повиноваться, несмотря ни на что… и это был приказ воистину убийственной силы.

— Лори-и-ис! — снова закричал Дугал, когда конь взвился в воздух чудовищном, ошеломляющем прыжке, и перенесся через стену огня, окружавшую Дункана… и умер в воздухе, не долетев до земли, поскольку его могучее сердце не выдержало такого страшного напряжения.

Конь под Дугалом был уже мертв, когда он упал на землю, и его ноги безвольно подломились, — но Дугал каким-то чудом исхитрился выскочить из седла до того, как рухнул его конь, и успел вцепиться в плащ Лориса.

— Черт бы тебя побрал, Лорис!

Он отчаянно рванул на себя край льняного плаща — и этого оказалось достаточно, чтобы смертельный удар не угодил в цель. Вместо того чтобы вонзиться в обнаженную грудь Дункана, его острие скользнуло по стволу, срезав с него кусок коры, и остановилось, уткнувшись в железную цепь.

Архиепископ взвыл от бешенства, когда молодой, худощавый Дугал бросился на него, стараясь отобрать кинжал, — и они оба, упав, покатились прямо на горящие поленья, вскрикивая, когда пылающие ветки соприкасались с обнаженными участками кожи. Роджер, граф Дженас, был одним из двух рыцарей Халдейна, которые подоспели к месту схватки первыми, и именно Роджер навалился на Лориса и подмял его под себя, выкручивая руку, державшую кинжал, — и Лорис бешено завопил от боли и унижения.

— Брось его сейчас же, или я сломаю тебе руку! — потребовал Роджер, выворачивая кинжал из судорожно сжатых пальцев Лориса.

Кьярд поспешил к молодому хозяину и помог ему подняться на ноги, смахивая с кожаных доспехов янтарно тлеющие угли, — а его товарищи в это время перебирались через тушу мертвого коня, чтобы помочь вывести из огня пленника. Но разбросанный костер уже начинал угасать.

— Отец? — выдохнул Дугал, оттолкнув Кьярда и бросившись к столбу.

Дункан при звуке голоса Дугала с трудом поднял голову, из-за терзавшей его боли не до конца осознавая, что он почему-то все еще жив.

— Дугал… — Он вздрогнул и задохнулся, когда Дугал споткнулся, подняв целый фонтан огненных брызг, осыпавших обнаженные, лишенные кожи и кровоточащие ноги пленника. — Милостивый Боже, я уж думал, что никогда больше тебя не увижу…

— Неужели ты думал, что я позволю тебе умереть? — ответил вопросом Дугал.

Дункан содрогнулся и покачал головой, когда Дугал начал энергично сдвигать в стороны горячие щепки и поленья, чтобы расчистить путь к столбу; Кьярд помогал ему. Яркая алая кровь сочилась из-под стрелы, торчавшей в плече Дункана, текла из других его ран, и он застонал, когда Дугал наконец подошел к нему вплотную, и закрыл глаза… и он отшатнулся от одетой в перчатку руки Дугала, когда тот коснулся стрел, торчавших из его плеча и бедра.

Дугал осмотрел все раны, быстро исследовал все прочие повреждения, со свистом втянул воздух, увидев лишенные ногтей пальцы на руках и ногах отца… Он быстро снял перчатки, в то время как Кьярд атаковал кандалы, стягивавшие руки Дункана позади столба, — но Дункан покачал головой, когда Дугал хотел заняться его ранами.

— Нет! Мераша! — слабым голосом предостерег он, почти не осознавая того, что Роджер уже поддерживает его под руку слева, а Кьярд взламывает замки кандалов острием пограничного кинжала. — Скажи Аларику… это важно…

Но напряжение оказалось слишком велико для него, после всего, через что ему пришлось пройти, и он наконец провалился в благословенное беспамятство. Когда же оказалось, что кандалы не желают достаточно быстро сдаваться под напором Кьярда, Дугал положил руку на одно из колец и бросил все силы своего ума на упорный механизм, забитый золой и пылью, — и в этот момент его совершенно не заботило, кто может увидеть результат его действий и понять, кто он таков на самом деле.

— Лорд Дугал? Вы? — задохнулся от изумления Роджер, когда железное кольцо распалось… но Кьярд и глазом не моргнул.

Когда второе кольцо кандалов раскрылось, освободив оба запястья Дункана, и Кьярд с Роджером подхватили на руки бесчувственное тело Дункана, связанный Лорис изо всех сил вытянул шею, — и как раз вовремя, чтобы увидеть, как Дугал одним лишь прикосновением сбрасывает с Дункана ножные кандалы.

— Дерини! О, Боже, так ты тоже Дерини!

Дугал, уже помогавший Кьярду и Роджеру уложить Дункана на наспех сооруженные носилки, не удостоил Лориса даже взглядом; для него в этот момент куда важнее было устроить отца поудобнее, не задев по-прежнему торчавшие из его тела стрелы.

— Верно, Лорис, верно. Я Дерини, — небрежно ответил он. — И епископ Дункан мой отец. Так что помолись-ка лучше о том, чтобы он остался жив, — добавил молодой вождь.

— А, так значит, у еретика Дерини есть ублюдок Дерини! — успел прошипеть Лорис, прежде чем один из пограничников Дугала заткнул ему рот кляпом. Но его слова были почти заглушены изумленным шепотом тех, кто так же, как Лорис, даже не подозревал ничего подобного.

Но Дугала сейчас ничто не интересовало, кроме его отца; он помог Кьярду и Роджеру унести по-прежнему не приходившего в сознание Дункана подальше от столба, за пределы круга тлеющих и догорающих дров, и его нисколько не беспокоило то, что еще до наступления ночи вся их армия узнает его тайну.

А битва вокруг них тем временем не утихала, только она теперь шла сразу в нескольких местах, поскольку армия Келсона разбросала отряды Меары и наголову разбила ошеломленных наемников. Когда враг начал отступать, Келсон применил ту же тактику, которую он использовал в Талакаре, хотя и в куда больших масштабах, — и его чрезвычайно подвижные копьеносцы и тяжелая кавалерия постепенно отделяли отряды меарцев один от другого и забирали их в кольца окружения, предлагая либо погибнуть, либо сдаться в плен, — а появление верховых лучников быстро давало понять врагу, что с выбором следует поспешить.

Морган, видевший, как Дугал своим изумительным рывком разбил все планы Лориса, тут же взялся всерьез за Горони, стремясь окончательно повергнуть его, — и даже сумел удержаться сам и удержать своих людей от того, чтобы нанести преступному священнику серьезные повреждения, когда им наконец удалось захватить его. И наконец сам Келсон, во главе отряда рыцарей, сумел припереть к стенке Сикарда.

— Лучше сдайся, Сикард, — закричал Келсон, когда увидел, что Сикард упорно гонит своего усталого коня, пытаясь найти выход из круга королевских солдат, и те люди, что еще оставались с ним, также лихорадочно ищут возможность бегства.

Возле Сикарда оставалось около двух десятков рыцарей, а отряд Келсона превышал их число как минимум в три раза; среди воинов Сикарда было немало мелкопоместных лордов и даже рыцарей более высокого положения. Усталые и отчаявшиеся, они плотным кольцом стояли вокруг принца, обернувшись лицом к врагам. Но хотя они держали наготове все свое оружие и явно были готовы принять последний бой и полечь на поле сражения, Келсон решил, что на сегодня довольно крови и убийств, и что нужно по крайней мере попытаться найти более мирное решение.

— Говорю тебе, сдавайся! — повторил король. — Тебе просто незачем больше сражаться. И у тебя нет надежды сбежать, Сикард. Если не хочешь сдаваться ради самого себя, сдайся ради блага твоих солдат, они ведь только в том и виноваты, что последовали за плохим вождем!

Сикард, раненный в нескольких местах, обливался кровью; когда он снял шлем и отбросил его в сторону, стало видно, что его лицо болезненно побледнело, — однако он вызывающе посмотрел на Келсона и приподнял окровавленный меч.

— Я не сделаю этого, Халдейн, — мягко произнес он, слегка покачнувшись в седле. — Я дал клятву моей госпоже — что я буду защищать ее права до самой смерти.

— Так ты просто ищешь смерти для себя и для всех этих людей? — спросил Келсон. — Что ж, если ты настаиваешь на вооруженной схватке, ты ее получишь.

— Так схватись со мной один на один! — рявкнул Сикард. — Я не боюсь умереть. Если победа останется за мной, я получу свободу. Если нет…

Келсон спокойно оглядел своего врага. Хотя ему было почти жаль этого человека, все же из-за Сикарда Мак-Ардри погибло уже слишком много людей.

Пока король со своим отрядом гонялся за Сикардом, битва уже почти закончилась, и лишь кое-где еще сражались между собой небольшие группы солдат, — однако раненных и убитых с обеих сторон было так много, что тела сплошь покрывали долину Дорна. И если вдруг, по какому-то капризу физической природы, Сикард, который был и старше, и опытнее короля, сумеет ранить или убить его…

— Нет, Сикард, — наконец тихо ответил Келсон.

Похоже, Сикард просто не способен был понять услышанное. Его взгляд бессмысленно скользнул по окружавшим его рыцарям, потом по Эвану и другим знатным лордам, окружавших короля Халдейна, потом Сикард посмотрел на сверкавшее на солнце знамя Халдейна, древко которого держала крепкая рука Эвана, потом на блестящий меч, лежавший на одетом в латы плече Келсона.

— Что ты хочешь сказать… своим «нет»?

— Я имею в виду — нет, я не стану сражаться с тобой один на один, — негромко произнес Келсон.

— Не хочешь… но…

Отчаяние вспыхнуло в темных глазах Сикарда, когда он наконец осознал весь смысл ответа Келсона. Его дыхание участилось, он внимательно всмотрелся в офицеров, окружавших Келсона, словно надеясь увидеть поддержку и одобрение на их лицах… Но мечи и копья, направленные на него и на его людей, не колыхнулись, и в ответных взглядах рыцарей Келсона он увидел только холодную неколебимую решимость.

— Я… я не сдамся, — сказал наконец Сикард. — Тебе придется взять меня силой.

— Нет, — снова произнес Келсон, еще тише, чем в первый раз. И, аккуратно опуская меч в ножны, добавил, чуть обернувшись через плечо: — Лучники, приготовиться. И кто-нибудь, принесите лук для меня.

Лицо Сикарда посерело, а окружавшие его рыцари начали негромко и нервно переговариваться между собой, когда Келсон тоже снял шлем, затем латные рукавицы, и передал их своему оруженосцу.

— Ты… ты не можешь так поступить! — с надрывом в голосе выкрикнул Сикард.

— Не могу? — повторил Келсон, даже не оглянувшись на разведчика, пробиравшегося к нему с луком и полным колчаном стрел. Не посмотрел король и на отряд конных лучников, которые, осторожно ведя своих лошадей между стоявшими вокруг Сикарда и его людьми рыцарями короля, неторопливо окружали попавшегося в западню принца.

— Но… но есть законы ведения войны…

— Вот как? Я что-то не замечал, чтобы меарская армия очень стремилась к их соблюдению, — сказал Келсон. — Или, может быть, тебе неизвестно, что герцога Кассанского пытали, в то время как он был пленником и должен был находиться под твоей защитой?

— Он был пленником Лориса! — возразил Сикард.

Не потрудившись ответить, Келсон взял принесенный разведчиком лук заставил своего коня чуть сдвинуться вправо, чтобы он встал боком к командующему армией Меары, — после чего проверил тетиву.

— Но ты… ты не можешь просто пристрелить меня, как собаку! — внезапно севшим голосом произнес Сикард.

— В самом деле? — небрежно бросил Келсон, спокойно налагая на тетиву стрелу. — Сикард, я могу, и я пристрелю тебя именно как собаку, раз уж мне приходится. Потому что ты, как бешеный пес, опустошил мои земли и убил моих людей. А теперь — ты и твои люди сдадитесь? Или мне придется сделать то, чего я предпочел бы не делать?

— Ты блефуешь, — прошептал Сикард. — Что скажет весь мир, если великий Келсон Халдейн хладнокровно прикончит своего врага?

— Мир скажет, что предатель был казнен за свое предательство, дабы он не угрожал больше спокойствию честных людей, — ответил Келсон. — Я говорю, что довольно уже губить чужие жизни ради тебя и твоих нелепых и ложных целей. Разве тебе недостаточно того, что ты уже заплатил жизнями троих своих собственных детей?

— Троих? — задохнулся Сикард. — Ител?..

— Он мертв, — сказал Келсон, поднимая лук и прицеливаясь прямо в сердце Сикарду. — Я повесил его и Брайса Трурилла, вчера. А теперь опусти меч. У меня рука начинает уставать. Лучники, если я выстрелю в него, а его люди не сдадутся в ту же самую секунду, — перебить их точно так же! Ну, так что ты решил, Сикард? Если ты снова говоришь «нет», я спускаю тетиву.

Наконечник боевой стрелы, направленный в его сердце, отсвечивал в лучах жаркого полуденного солнца смертельной чернотой, но Сикард больше не страшился его, как это было совсем недавно. Он бездумно смотрел на человека, который убил обоих его сыновей, и который послужил причиной смерти его единственной дочери. Все оказалось бессмысленным…

И когда лучники Халдейна подняли луки, подводя своих коней на расстояние выстрела к его рыцарям, Сикард Мак-Ардри медленно перевел взгляд с Келсона к далеким горам на западе, к своей утраченной королеве… он, мечтавший сидеть рядом с ней на троне Меары… и прошептал одно-единственное слово:

— Нет.

Прежде чем кто-либо из его окружения успел произнести хоть звук, стрела Келсона вонзилась точно в его левый глаз — в последнюю секунду король изменил цель, поскольку латы Сикарда могли отразить отравленный наконечник стрелы, и тем самым агония Сикарда только затянулась бы. Принц-консорт Меары умер молча; и меч, выскользнувший из безжизненных пальцев, бесшумно соскользнул вниз и вонзился в песок, и Сикард следом за ним тяжело свалился на землю, загрохотав доспехами.

Этот звук, казалось, пробудил свиту принца, в ужасе и ошеломлении наблюдавшую за происходящим; и поскольку Келсон уже взял следующую стрелу, а его лучники начали выбирать каждый свою цель, ропот протеста пробежал по толпе рыцарей Меары… но тут же утих, когда глаза всех воинов остановились на короле.

— Теперь я требую вашего решения, господа, — сказал Келсон, налагая на тетиву вторую стрелу. — Ваш командующий был храбрым человеком, пусть даже и глупым, но в силу того, что он был стойким до конца в преданности своей леди, я полагаю, он заслужил того, чтобы быть похороненным со всеми полагающимися ему почестями… и точно так же я решил поступить с принцем Ителом. Вы окружены, и подумайте о том, какую расплату повлекут за собой ваши личные поступки, и только они… или же разделите судьбу вашего уже погибшего командира.

Меарские рыцари вовсе не намеревались проявлять такую же стойкость, как принц Сикард. Кое-кто из них пытался что-то сказать, но тем не менее почти мгновенно после слов Келсона мечи и кинжалы полетели на землю, а пустые руки поднялись над закованными в латы плечами.

— Эван, возьми их под стражу, — буркнул Келсон, опуская лук и приподнимаясь на стременах, чтобы оглянуться назад, туда, где все еще высился среди тлеющих углей столб, и где он в последний раз видел Дункана, закованного в кандалы. — Мы одержали победу, но молитесь все о том, чтобы частью цены, заплаченной за нее, не стала жизнь епископа Дункана.

Генерал Глодрут принял у Эвана знамя Халдейна и поехал рядом с королем, — а Келсон направил своего коня к центру бывшего лагеря меарской армии, чтобы выяснить, как там обстоят дела. Военные хирурги уже занимались теми ранеными, которым была нужна врачебная помощь, священники — теми, кто во врачах уже не нуждался, и стоны и крики раненных и умирающих раздавались в жарком воздухе вокруг короля, пока он ехал через поле недавнего сражения.

Неподалеку от столба казни несколько разведчиков Халдейна стояли возле тел мертвых коннаитских наемников и епископских рыцарей. Чуть подальше Келсон увидел барона Джодрела; тот встал при приближении короля и отсалютовал, и его глаза вспыхнули мрачным торжеством, когда он показал на мужчину средних лет, — тот лежал на земле, задыхаясь от боли, в то время как один из оруженосцев и врач-монах перевязывали его раны. Рядом валялись латы и запятнанный кровью белый плащ.

— Узнаете его, сир? К несчастью для него, он выживет, чтобы предстать перед трибуналом.

Келсон нахмурился.

— Один из помощников Лориса?

— Его главный приспешник! — пробормотал хирург, одетый в рясу, мощным ударом в челюсть заставляя своего пациента замолчать, поскольку тот при звуке голоса Келсона мгновенно открыл глаза и начал сыпать проклятиями и извиваться.

— Лоуренс Горони, — пояснил Джодрел, когда Горони откинулся на спину, лишившись сознания. — Плохо, конечно, что герцог Аларик не прикончил его, но раз уж так получилось…

— Аларик? Ох, боже, где он? — перебил Джодрела король, перекидывая закованную в латы ногу через седло и тяжело спрыгивая на землю. — И епископ Дункан… он жив?

— Он вон там, сир.

Глава XVIII Искусство лекаря заставит подняться его голову.[19]

Келсон, как одержимый, бросился по направлению к огромному колышущемуся тенту, на который показал ему Джодрел, страшась того, что он может там найти. Жара и усталость сковывали его движения, вес лат и кольчуги, казалось, готов был придавить к земле, и дыхание с хрипом вырывалось из его легких, — но он бежал, не позволяя себе замедлить шага, пока не достиг цели; сердце его от страха и напряжения готово было выпрыгнуть из груди, когда он наконец остановился.

В тени навеса, наскоро сооруженного солдатами, знакомые фигуры склонились над лежащей навзничь почти обнаженной фигурой… и это наверняка должен был быть Дункан; но прежде чем Келсон убедился в этом, он вынужден был остановиться, поскольку внезапно ощутил сильное головокружение и ужасающую тошноту; он нагнулся и обхватил голову руками, ожидая, пока прекратится биение в висках и спазмы в желудке.

Наконец он выпрямился и расстегнул пряжку своего латного воротника, все еще тяжело дыша, — но на него никто не обратил внимания. Келсон попытался внушить себе, что дела обстоят вовсе не так плохо, как это могло показаться на первый взгляд и медленно, со страхом, подошел поближе к группе хлопочущих вокруг неподвижно лежавшего тела людей.

Да, это действительно был Дункан, и никто иной. Желудок Келсона сжался, стремясь вывернуться наизнанку, когда король увидел, что сделали с епископом.

Из его бедра все еще торчал обломок стрелы; голые ноги были сплошь покрыты даже на вид чрезвычайно болезненными ожогами; а с грязных, покрытых запекшейся кровью пальцев ног были содраны кожа и ногти. Келсон вытянул шею, чтобы посмотреть на грудь Дункана, над которой мелькали руки окружавших епископа людей, — и увидел, что она также окровавлена и сплошь покрыта рубцами… и королю показалось, что эта грудь не дышит.

Однако одним из тех, кто стоял на коленях в изголовье, был Морган, и он положил одну руку на закрытые глаза Дункана, а другая его рука лежала на груди епископа, едва заметно поднимаясь и опускаясь при каждом вздохе. Тут же стоял Дугал, спиной к Келсону, а кроме него — еще и отец Лаел, капеллан Кардиеля; и сам герцог Кардиель был здесь и заглядывал через плечо Лаела.

Когда Келсон увидел двух священников, его и без того уже оцепеневший от страха мозг охватил леденящий холод, и новый приступ тошноты заставил его споткнуться, когда он сделал следующий шаг.

— Боже милостивый, но ведь он не умирает, нет? — прошептал король.

Кардиель повернулся и обхватил Келсона за плечи, потому что тот готов был упасть на землю.

— Полегче, сынок! Он не такой уж слабак.

— Но отец Лаел…

— Он здесь в качестве врача, а не священника… по крайней мере пока. А я стараюсь оказать ему моральную поддержку.

Покачнувшись от волны облегчения, пронесшейся по его телу, Келсон на секунду прислонился к Кардиелю, борясь с головокружением.

— Ох, слава богу… Но как он вообще, очень плох?

— Да, довольно плох… но я думаю, он с этим справится. Ожоги у него только поверхностные, а ногти отрастут… вот спина, пожалуй, выглядит хуже всего. Да, и еще в него угодило несколько стрел, и он, пожалуй, потерял несколько больше крови, чем хотелось бы… Вот эта рана, над которой они сейчас трудятся, наверное, опаснее других.

— Полегче, — донеслось до Келсона бормотание Дугала, когда Лаел ловко срезал обрывки кожи, висевшие вокруг древка стрелы, вонзившейся в плечо Дункана, и Дугал начал предпринимать осторожные попытки извлечь ее. — Ты уверен, что она не задела легкое?

Келсон осторожно обошел Лаела, в то время как маленький священник, сморщившись от усердия, осторожно провел кончиком пальца вдоль стрелы и даже частично погрузил палец в рану, пытаясь высвободить колючий наконечник.

— Угол наклона выглядит неплохо. Я не думаю, что легкое может быть задето. Однако кровотечение продолжается. Будь наготове, когда эта штука наконец выскочит.

— Я слежу, — выдохнул Дугал. — Давай, полегоньку…

Внезапно стрела выскользнула из его руки, а из раны фонтаном хлынула ярко-красная кровь.

— Ч-черт!..

Лаел мгновенно хлопнул на рану большой тампон, прижав его не только ладонями, но и всем своим весом, и закричал, призывая Кьярда, — а Дункан застонал, и лицо его посерело, а дыхание стало поверхностным и прерывистым. Выругавшись шепотом, Морган отшвырнул отца Лаела и сбросил тампон; когда он вложил два пальца в открывшуюся рану, он содрогнулся, — но тут же закрыл глаза, дыша тяжело и неровно.

— Аларик, нет! — закричал Дугал.

Он попытался оттащить Моргана, а отец Лаел положил руку на обнаженное запястье Моргана, желая остановить его, — но Морган только покачал головой. Келсон упал рядом с ним на колени и смотрел во все глаза, от потрясения не в состоянии ни двигаться, ни говорить, — а Кардиель суетился рядом, пытаясь дотянуться до Моргана.

— Морган, ты что, с ума сошел?! — задыхаясь, твердил отец Лаел, все еще пытаясь бороться с герцогом.

— Он истекает кровью! — ответил Морган, хотя уже начал дрожать от напряжения. — Я попробую остановить его.

— У него мераша в крови, чтоб тебя… Прекрати немедленно!

— Я не дам ему умереть от потери крови.

— Он не истечет кровью, если ты позволишь мне этим заняться, — возразил отец Лаел, по-прежнему пытавшийся оттолкнуть Моргана, и в то же время лихорадочно промокавший кровь, сочившуюся между пальцами Моргана. — Но он умрет от шока, если тебе не удастся справиться с этим. А ты и не справишься, если мераша начнет действовать на тебя. Кьярд! Где это чертово железо?!

Только теперь Келсон осознал, что помощник Дугала спешит к ним с раскаленной докрасна кочергой, ручку которой он обмотал толстой тряпкой, — и что рука отца Лаела уже тянется к этой кочерге.

— Морган, убери свои руки, сейчас же! — приказал отец Лаел. — Сир, ему нужна ваша помощь.

Каким-то образом Келсон сумел сообразить, что отец Лаел имеет в виду Дункана, а не Моргана. Когда Морган со вздохом, слишком похожим на рыдание, опустил окровавленные руки в таз с водой, который поднес ему бледный, как мел, оруженосец, Келсон взял в ладони мокрое от пота лицо Дункана и попытался установить мысленный контакт — но мгновенно отпрянул, потому что едва не попался в разрушительную сеть мераши, с которой только что пытался сразиться Морган. Боже, как он мог все это выдержать?!

Келсон заставил свою мысль вернуться к Дункану, и его тело выгнулось дугой от разделенных с Дунканом ощущений, в то время как Дугал навалился на тело отца, чтобы удержать его в нужный момент, — а отец Лаел сунул конец светящейся кочерги прямо в рану.

Вопль Келсона смешался с едва слышным криком Дункана, когда яростная боль молнией ворвалась в его сосредоточение. Келсон попытался смягчить их общую боль, чувствуя, как его собственный пульс ускоряется вслед за пульсом Дункана, — однако мераша, одурманившая Дункана и полностью нарушившая его самоконтроль, мешала и работе его ума. Вонь горящей плоти мгновенно ввергла его в воспоминания Дункана о столбе, и о пламени, тянущем жадные пальцы к его телу, обжигающем…

Лишь когда мокрые руки Моргана отодвинули его в сторону, Келсон сумел наконец разорвать связь. Куда более искушенная сила Моргана прорвалась сквозь туман мераши и дала ему возможность овладеть собственным сознанием, и поддерживала его, пока он облегчал страдания Дункана. Потом Кьярд обхватил за плечи пошатнувшегося короля, чуть не сбитого с ног головокружением, и быстро увел его в сторону, подальше от тех троих, что продолжали трудиться над Дунканом, — и Келсон начал понимать, что был на грани тяжелого расстройства.

Он опустился на четвереньки и его желудок судорожно дернулся, выбрасывая свое содержимое. Он содрогался снова и снова, хотя теперь и безрезультатно, и Келсон в конце концов подумал, что, пожалуй, вместе с желчью вот-вот вылетят и его кишки, — но наконец реакция тела начала понемногу затихать. Но тут перед глазами Келсона поплыл серый туман, потом навалилась чернота…

Когда король наконец пришел в себя, он лежал на боку, латы с его груди были сняты, а архиепископ Кардиель обтирал сзади его шею влажным прохладным полотенцем. Но вместе с сознанием вернулся и весь ужас нескольких последних часов, мгновенно нахлынув на Келсона, — а когда он попытался сесть, то попытка его не удалась, и перед глазами снова все поплыло, а к горлу подступила горечь.

— Ну-ка, ложись и выпей это, — негромко сказал Кардиель, поддерживая короля под спину и укладывая его голову к себе на колени. И тут же в руке Келсона очутилась чаша.

— Что это?

— Вода. Ты пересох насквозь от жары. Выпей поскорей, я налью тебе еще. Ничего, скоро ты будешь в полном порядке.

Но Келсон сначала прополоскал рот, чтобы избавиться от привкуса желчи, и осторожно выплюнул горькую воду. Потом, уже допивая чашу, и молясь о том, чтобы грохот в его голове наконец утих, он наконец заметил, что он находится не там, где застало его беспамятство. Между тем местом, где он лежал, и остальной частью тента был протянут занавес, из-за которого доносились негромкие голоса; Келсон прислушался — Морган, Дугал, отец Лаел, и…

— Ох, милостивый Иисус… Дункан… он…

— Он жив, — ответил Кардиель, забирая из руки Келсона чашу и вновь наполняя ее водой. — И он в надежных руках. Ну, выпей еще. Ты все равно ничем не сможешь помочь ему, пока не приведешь себя в порядок.

— Но Аларик… Дугал…

— Они остановили кровотечение. Его накачали наркотиком, чтобы помешать действию силы Дерини, так что им придется подождать, прежде чем можно будет действовать дальше.

— Мераша.

— Да, думаю, они так его называют. Ну, выпей еще вот это, или я не стану тебе ничего рассказывать. Им там ни к чему еще один пациент, на которого нужно тратить силы. Все врачи слишком заняты.

Келсон слегка вздрогнул и осушил чашу. С подобной логикой спорить не приходилось. Когда Кардиель вновь наполнил чашу, Келсон снова послушно выпил ее до дна.

Когда архиепископ наполнил чашу в третий раз, Келсон начал чувствовать себя промокшим насквозь, но он с видом человека, который исполняет долг, и эту чашу поднес к губам и пил понемногу, оперевшись на локоть, а Кардиель снял свой плащ, свернул его и подсунул ему под ноги. Через несколько минут, когда архиепископ предпринял еще кое-какие меры, головная боль у Келсона стала наконец понемногу затихать. К несчастью, ее место тут же заняли мысли о многообразных делах, за которые королю надлежало приняться как можно скорее.

— Я уже вполне отдохнул, — сказал Келсон, отставляя чашу в сторону. — Я хочу узнать, каковы наши потери, сколько убито, сколько ранено. Где Эван и Реми? И Глодрут?

— Полежи-ка еще немножко, мой господин, — откликнулся архиепископ Кардиель, беря короля за плечи и снова укладывая его, когда тот попытался сесть. — Реальные потери относительно невелики, по крайней мере с нашей стороны, хотя хирурги, пожалуй, всю ночь будут заниматься раненными. Похоже, борьба закончилась уже во всей Меаре. И большинство из тех, кого мы взяли в плен, готовы подтвердить свою вассальную преданность тебе.

— Пленники?..

Келсон на несколько секунд закрыл глаза, вспоминая, как Сикард падал со своего коня, и стрела торчала из его глазницы… потом уныло вздохнул и приложил ладонь ко лбу.

— Они тебе рассказали, как мне пришлось поступить с Сикардом?

— Да, — голос Кардиеля прозвучал низко, невыразительно. — Но ведь он восстал против тебя и отказался сдаться.

— Поэтому я пристрелил его, — пробормотал Келсон.

— Да, он его пристрелил, — сурово произнес Эван, просунувший голову между полотнищами шатра, и Келсон поднял руку, чтобы посмотреть на него. — И не вздумай позволять ему погрязнуть в сожалениях из-за этого маленького промаха, архиепископ! Парнишка проявил характер. Он казнил одного предателя, чтобы заставить многих других сдаться без боя.

Келсон, не чувствуя себя убежденным в собственной правоте и пытаясь справиться со смертельной усталостью, с трудом сел, не обращая внимания на то, что из-за резкого движения в голове на несколько секунд все словно перевернулось от боли.

— Все равно мне следовало постараться представить его перед трибуналом.

— Он сам это выбрал, сир.

— Но…

— Келсон, он давно уже был мертв, и сам отлично понимал это! — воскликнул герцог Эван, заставляя Келсона отвести руку от лица и заглядывая ему в глаза. — Подумай об этом. Его душа была искалечена. Он поднял мятеж, и в результате его последний сын был убит. Ты думаешь, он не понимал, что его ждет? Или ты думаешь, он предпочел бы умереть по приговору суда, как предатель? Нет, для него самого было лучше умереть вот так, с мечом в руке. Лучше стрела из королевского лука, чем веревка или топор палача… или многие годы в темнице…

Келсон откашлялся и уставился в пол между своими коленями.

— Я… я об этом не подумал, — признался он.

— Это уж точно, я так и понял, — пробормотал Эван. — Не так-то легко стать королем, не успев толком повзрослеть, а, парнишка? Но, если это тебя хоть немножко утешит, твоему отцу было ничуть не легче, благослови Господь его душу.

Келсон слабо улыбнулся.

— Да уж, наверное…

— Ну, значит, и довольно об этом.

Келсон кивнул и глубоко вздохнул, несколько ободренный словами старого герцога, — рассудочная часть его ума понимала, что Эван прав, но королю все равно хотелось, чтобы все это произошло как-то иначе…

Но потом его мысли обратились к Лорису, — к тому, кто был подлинным виновником столь печального положения дел, — и в глазах Келсона вспыхнула решимость, когда он снова поднял голову.

— Да, — сказал он. — Ты прав, Эван. И я знаю кое-кого, кто куда более Сикарда достоин наказания за все, что случилось сегодня. Где Лорис?

— В надежном месте, сир, под надежной охраной, — без промедления откликнулся Кардиель, кладя руки на плечи короля, поскольку тот попытался встать. — И Горони тоже. Но я думаю, тебе лучше отложить встречу с ними до утра.

Серые глаза Келсона Халдейна потемнели и стали холодными, как лед, и он ощутил, что вся сила архиепископа Кардиеля — ничто перед ним, хотя он ни на йоту не задействовал свое могущество Дерини.

— Я видел Горони и сумел удержаться от того, чтобы тут же убить его, — ровным голосом произнес он. — Так в чем же дело? Неужели ты думаешь, что Лорис будет для меня более сильным искушением?

— Эдмунд Лорис может и святого довести до того, чтобы тот нанес ему увечье, — возразил архиепископ Кардиель. — Я знаю, что я, например, не решился бы встретиться с ним прямо сейчас, потому что слишком хорошо знаю, что он сделал с Дунканом и что он сделал с Генри Истелином.

— Я не собираюсь убивать его без суда, Томас! И я не намерен мучить пленников, даже если мне очень этого захочется.

— Никто и не говорит об этом, сир.

— Тогда почему бы мне не увидеть его прямо сейчас?

Архиепископ Кардиель выпрямился под гневным взглядом Келсона, не желая, сдаваться, — и наконец король опустил глаза, сожалея о своей вспышке.

— Ты не боишься меня, правда? — прошептал он.

— Нет, сир. По крайней мере, я не боюсь за себя самого.

— Архиепископ прав, сир, — вмешался герцог Эван, опускаясь на корточки, чтобы удобнее было говорить с лежавшим королем. — Почему бы тебе не подождать до утра? Для таких, как Лорис и Горони, пытка уже то, что они угодили в плен к Дерини. Так пусть поволнуются как следует! Чем дольше ты заставишь их ждать и размышлять о том, что их ждет, тем слабее они будут к моменту вашей встречи.

Келсон какое-то время размышлял над с виду совершенно неоспоримыми аргументами герцога Эвана, потом посмотрел на щель между полотнищами тента, сквозь которую Эван проник внутрь.

— Мне бы и самому хотелось выбрать то, что предлагаешь ты, Эван, — сказал он наконец.

— Так что тебе мешает?

— Мне необходимо узнать, куда собиралась бежать Кэйтрин. Ты прекрасно понимаешь, что война не закончится, пока она на свободе.

— Ну, если это все, — сказал Эван, хитро улыбаясь из-под встопорщенной рыжей бороды, — тогда отправь людей в Лаас, пусть там поищут. Она наверняка там.

Келсон удивленно уставился на него.

— Кэйтрин там?

— Да. И остатки мятежных войск, и Джедаил тоже… и этот ее епископ Креода.

— Но как ты узнал?

Эван как-то по особенному фыркнул носом.

— Ты думаешь, только Дерини умеют заставлять пленных говорить, или ты думаешь, к нам в руки попались только Лорис и Горони, и больше никого?

— Нет, но…

— Уж поверь мне, Кэйтрин и все остальные — в Лаасе. Я бы не стал тебе говорить, если бы не был уверен.

— Ну, тогда мы должны выйти прямо утром, — заявил Келсон, снова пытаясь сесть.

— Нет, сир, мы дадим армии завтра хорошенько отдохнуть, а в Лаас отправимся послезавтра.

— Но она может сбежать…

Герцог Эван покачал головой.

— Она не захочет бежать, — сказал он. — Она не захочет даже сражаться, если ты обойдешься с ней так же, как обошелся с Сикардом.

— Ты что, хочешь сказать — если он ее пристрелит? — спросил потрясенный архиепископ.

— Нет. За что ей сражаться, если все ее отпрыски погибли, и муж тоже убит? Подумай об этом. Она не станет больше воевать. А наша армия нуждается в отдыхе. И королю тоже отдых необходим, да.

Келсон отрицательно покачал головой.

— Все равно это то дело, которое необходимо довести до конца, — упрямо сказал он, оглядываясь в поисках своих лат. — Мне необходимо передать сообщение в Ремут, а…

— А по ту сторону вот этого тента, — твердо сказал Кардиель, — находятся люди, которым ты просто не сумеешь помочь, если доведешь себя до полного изнеможения, делая то, что прекрасно могут сделать другие. Вот так, сир.

Глаза Келсона уставились на чуть колышущийся холст тента, словно король желал одним взглядом разорвать его в клочья. Но он кивнул.

— Дункан.

— И Аларик, и Дугал, — добавил Кардиель.

— Но… они не ранены.

— Нет. Однако я уверен, что через несколько часов, когда самый опасный для Дерини наркотик выйдет из крови Дункана, Аларик сможет взяться за… более эффективное лечение. Он… похоже, он рассчитывает и на то, что его поддержите ты и Дугал. Но на тебя ему не придется надеяться, если ты не восстановишь свои силы. Ты уже однажды свалился от жары и перенапряжения.

Вздохнув, Келсон опустил руки и повесил голову, внезапно почувствовав, что он очень, очень устал.

— Да, ты прав. Вы оба правы. Я слишком долго не давал себе отдохнуть, слишком долго, — но ведь иной раз слишком трудно понять, что это необходимо.

— Вот так-то лучше, храбрый малыш, — одобрительно пробормотал Эван, снимая со своих плеч плед и укрывая им Келсона. — Не беспокойся ни о чем. Все будет отлично.

— Но все равно нужно послать сообщение Нигелю, — пробормотал Келсон, отчаянно зевая.

Эван лишь терпеливо кивнул, старательно укутывая короля пледом, а Кардиель осторожно подложил под голову королю свернутый плащ вместо подушки.

— У меня еще один вопрос, сир, последний, — тихо сказал архиепископ Кардиель, многозначительно переглянувшись с герцогом, когда Келсон закрыл глаза; старый пограничник наклонился поближе. — Это правда, что Дугал на самом деле — сын Дункана?

Келсон с трудом разлепил веки и посмотрел на архиепископа.

— Кто это тебе сказал?

— Сам Дугал, сир, — ответил за Кардиеля Эван. — Теперь все только об этом и говорят. Он сказал, что он — Дерини, и что Дункан — его отец.

Улыбнувшись, Келсон снова закрыл глаза и вздохнул.

— Да, Эван, это правда, — пробормотал он. — И ничто не может меня обрадовать больше, чем то, что все это наконец открылось.

— Тебя радует, что твой родственник оказался незаконнорожденным ублюдком? — изумился Кардиель.

— Он не ублюдок, — возразил Келсон, снова зевая, — хотя, черт меня побери, я и представления не имею, как это доказать, чтобы любому стало ясно… Там был заключен тайный брак. Его мать умерла вскоре после рождения Дугала, и Дункан даже не подозревал, что у него родился ребенок… он только недавно об этом узнал, несколько месяцев назад. Ну, конечно, все это произошло задолго до его рукоположения.

— Ну, об этом-то я догадался, просто учитывая возраст Дугала и время посвящения в сан Дункана, — с негодованием в голосе сказал Кардиель. — Меня не тревожит статус Дункана как священника. Но вот у Дугала может возникнуть масса проблем…

— Давай поговорим об этом завтра, Томас, — неразборчиво выговорил Келсон. — Эван, не забудь про сообщение Нигелю…

Король уснул, не успев расслышать ответ Эвана, но еще какое-то время смутно улавливал тихое гудение голосов рядом с собой, да ощутил, как чьи-то руки снимают с него высокие сапоги… а потом окончательно погрузился в глубокий спокойный сон.

Глава XIX Что холодная вода для истомленной жаждою души, то добрая весть из дальней страны.[20]

Одним из тех Дерини, которые не могли позволить себе роскоши сна, был епископ Денис Арилан, находившийся в Ремуте. И в прошлую ночь ему тоже не удалось выспаться по-настоящему. Когда Риченда и Нигель вышли из комнаты, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, негромко начитывая магическую формулу, отгоняющую усталость, в то время как его пальцы машинально поглаживали висевший на груди крест.

Вот уж чему он не мог бы позавидовать, так это тому делу, которым предстояло заняться Риченде и Нигелю. После того, как накануне днем они отразили нападение заговорщиков Торента, все трое без передышки допрашивали и допрашивали пленных — но тех троих Дерини, которых им удалось обнаружить среди мнимых купцов и монахов, поместили в отдельные камеры под хорошей охраной, до тех пор, пока Нигель решит, что с ними делать. Всех остальных даже Арилан мог допрашивать, ничего не опасаясь, поскольку их воспоминания нетрудно было стереть, дабы они не выдали Дерини, принадлежавших ко двору Келсона.

Из ответов пленников нетрудно было составить цельную картину, хотя ни один из этих людей не знал всех подробностей заговора. Но из тщательного сопоставления сведений, полученных от них, постепенно были извлечены все детали разветвленной схемы… да, Торент действительно замыслил убить Нигеля (и по возможности его сыновей, лучше бы всех троих), похитить плененного короля Лайема, а затем залечь в засаде до возвращения Келсона, чтобы убить и его тоже. Или, возможно, убить Нигеля и молодого Лайема, и вместо Лайема возвести на трон обоих королевств его брата Ронала, регентом которого стал бы его дядя Махаэль. Были обнаружены намеки и на то, что Мораг знала о заговоре и одобряла его полностью, включая перестановки фигур на тронах обоих королевств.

Конечно, она стала бы отрицать все. И теперь Риченда и Нигель готовились схватиться с ней не на шутку, чтобы узнать правду. Но, поскольку она была Дерини, они бы не решились просто вызывать ее на допрос. К тому же сама мысль о том, что Мораг могла посмотреть сквозь пальцы на убийство ее собственного сына, казалась Арилану настолько чудовищной, что он просто не мог воспринять ее всерьез; однако он вполне допускал несколько меньшую степень участия Мораг в заговоре. Угодившие в плен королевы всегда, во все времена имели обыкновение плести различные интриги ради побега, а королева Дерини в этом деле уж конечно была искуснее прочих.

Ох, ну почему нельзя отложить проблему Торента еще на несколько лет? Венцит умер, молодой король Алрой погиб, и на троне Торента снова юное существо, король-дитя, и в запасе имеется еще более юный наследник престола, — и пусть бы все шло как идет, и почему бы для разнообразия Совету не заняться делами одного только Гвиннеда?

Вздохнув, Арилан крепко прижал ладони к глазам и в последний раз сделал глубокий вздох, чтобы закрепить действие чар, — чувствуя при этом, как усталость вымывает из его мозга, как смывают излишки краски индиго с только что выкрашенной одежды струи горного ручья… и наконец его ум полностью очистился. Он снова вздохнул и медленно поднялся на ноги. Члены Совета, наверное, уже собрались и ждут его.

Но когда он шел к кабинету Дункана через слабо освещенную домашнюю часовню, он увидел другую королеву Дерини, не ту, что совсем недавно так занимала его мысли: перед самым алтарем склонила в молитве укрытую вуалью голову Джехана, и ее белое платье отсвечивало легкой нежной голубизной в лучах маленьких свечей, поставленных перед статуей Святой Девы.

Арилан удивился, поскольку обычно Джехана, когда она вообще покидала свои апартаменты, предпочитала молиться в базилике; Арилан остановился в дверях и очень осторожно направил свою мысль к Джехане — и тут же стремительно отпрянул, поскольку увидел окружавшие королеву чувство вины и сильное душевное страдание.

Усилие, потраченное на то, чтобы защититься, закрыться от подобной дисгармонии чувств, тут же снова вызвало у него сильную пульсирующую боль в глазницах, — ведь он так мало спал… и большая часть того, чего он добился при помощи отгоняющих усталость чар, тут же было потеряно. Арилан предпочел бы просто пройти своим путем, сделав вид, что не заметил Джехану, тем более что любая задержка была некстати, он и так уже опаздывал на заседание Совета, — но он знал, что сам пожалеет об этом, если не воспользуется такой возможностью — узнать хоть чуть-чуть побольше о причинах поступка Джеханы днем раньше. Из того, что рассказал ему Нигель, он уже сделал вывод, что Джехана должна была узнать о заговоре благодаря тому, что каким-то образом пустила в ход свои силы Дерини, — но решение рассказать обо всем Нигелю едва ли могло привести к подобному ощущению виновности и страдания. Ему хотелось понять, как она сама расценивает свой поступок, пусть только в настоящий момент, — потому что сейчас королева Джехана явно сожалела о содеянном.

Поэтому Арилан, бесшумно войдя в часовню, привел свои защитные поля в состояние почти полной прозрачности, — это была мера предосторожности на тот случай, чтобы Джехана не смогла опознать в нем Дерини, если вдруг она снова пустит в ход свои силы. Он видел, как напряглась королева, когда шорох его сутаны нарушил ее сосредоточение, — но он не поднимал взгляда, пока шел к алтарю и опускался на колени в нескольких фугах от Джеханы.

Склонив голову, Арилан вознес короткую молитву о даровании ему мудрости понимания и терпения. Когда он наконец посмотрел на королеву, она как раз повернулась, чтобы украдкой глянуть на него. Она едва заметно вздрогнула, когда их взгляды встретились; но теперь она уже не могла сделать вид, что углублена в молитву и не замечает епископа.

— Добрый вечер, дочь моя, — негромко сказал Арилан, легко вставая и мягким жестом складывая руки на талии. — Я-то думал, что к этому часу все в замке уже лежат в постелях… да к тому лее вы обычно молитесь в базилике. Надеюсь, я не слишком помешал вашим молитвам.

Ум королевы Джеханы был закрыт так же плотно, как ум какого-нибудь члена Совета; но если ее защита и не давала ему ни малейшей возможности заглянуть в сознание королевы, то она точно также не давала и королеве возможности более тщательно исследовать ум епископа.

— Это неважно, — прошептала Джехана, так тихо, что Арилан едва расслышал ее слова. — Я все равно не могу молиться в базилике. Да и вообще все это сплошная фальшь и притворство. Бог не станет меня слушать. Я — воплощенное зло.

— Вот как? — Он слегка склонил голову набок и внимательнее всмотрелся в Джехану, теперь уже уверенный в том, что именно из-за участия в событиях предыдущего дня она впала в столь сильную депрессию. — Но почему вы так говорите?

Подавив короткое рыдание, королева селя на пятки, прижав к лицу бледные, бескровные пальцы.

— Ох, Боже, хоть вы-то не насмехайтесь надо мной, ваше святейшество, — воскликнула она. — Вы же не могли забыть, что я собой представляю. И вчера я… я…

— Вчера вы спасли принца-регента от самой ужасной из угроз, — ровным, спокойным тоном произнес епископ Арилан. — Я только что разговаривал с ним. Он очень вам благодарен.

— Благодарен, потому что я раскрыла заговор, используя свои проклятые силы? — возразила Джехана. — О, да, это весьма похоже на того Нигеля, каким он стал в последнее время. Он слишком много времени проводит среди Дерини, и он не способен видеть опасность. Разве может его тревожить то, что я погубила свою бессмертную душу, спасая его смертную плоть? Он брат моего супруга, и я не могла не предупредить его, раз уж мне это стало известно, но… но…

— Но вы боитесь, что в использовании тех сил, которые даровал вам Господь, даже по такому благому поводу, есть что-то подозрительное? — предположил Арилан.

Она посмотрела на него куда более внимательно, и в ее заплаканных глазах светились неуверенность и изумление.

— Как можете вы, епископ, вообще предполагать, что Господь может иметь к этому хоть какое-то отношение?!

Он мягко улыбнулся и не спеша уселся на одну из стоявших перед алтарем скамеечек, рядом с Джеханой, и аккуратно сложил руки на коленях.

— Позвольте мне вместо ответа задать вам вопрос, дочь моя, — сказал он. — Если некоему человеку дарована необычайно большая физическая сила, и этот человек однажды увидел, что его друг заснул на самом краю пропасти, и спас его благодаря своей силе, просто унеся его подальше, в безопасное место, — что вы на это скажете? Что ему не следовало этого делать?

— Нет, но это же…

— Разве вы не обвинили бы его в жестокости и нерадивости, если бы он не поступил так?

— Конечно, но только…

— А вот еще пример, — продолжил Арилан. — Некоего невинного человека судят, и приговор может оказаться смертельным, — однако этот человек обвинен другим, желающим причинить ему зло. Королевскому судье доложено о некоем очевидце, могущем доказать полную невиновность обвиняемого. Но этот очевидец — некий сборщик налогов, — будучи честным и старательным работником, тем не менее презираем людьми. Однако разве судья должен из-за этого отказаться выслушать его свидетельские показания, отказаться узнать правду и отказаться от оправдания невиновного?

— Вы хотите сказать, что Дерини — честные и усердные труженики?

— Некоторые из них — безусловно, да. Но ведь это лишь притча, миледи, иносказание, — с улыбкой ответил Арилан. — Более того. Если некая женщина узнает о существовании заговора против совершенно ни в чем не повинного человека, но при этом она всегда верила, что источник ее знаний — дурной, хотя и весьма надежный, — разве не должна она, несмотря на свою уверенность, все же предостеречь того, кому угрожают заговорщики, и таким образом спасти невинную жизнь?

— В ваших устах все звучит так понятно и просто, так логично! Но ведь это не одно и то же! — возразила королева, и ее глаза наполнились слезами. — Епископ Арилан, вы просто не знаете, как я страдаю из-за этого знания… как страстно я желаю стать такой же, как все простые смертные… Как мне объяснить вам?!

Все так же улыбаясь и сочувственно кивая головой, Арилан стремительно бросил нить своего сознания за дверь, чтобы наверняка убедиться в том, что они с королевой одни и никто не подслушает их и не ворвется в неподходящий момент.

— Ох, поверьте, я понимаю, дитя мое, — очень мягко сказал он, полностью опуская все свои защитные поля, — и тут же вокруг него заклубился серебристый свет его ауры.

Королева Джехана, задохнувшись, уставилась на него, онемев от потрясения, а он не спеша поднял руки к груди, сложил ладони чашей… и создал маленький ручной огонек — холодный, серебристый шарик света, уютно устроившийся в его ладонях и бросавший яркий блистающий свет на лицо епископа, — свет падал на черты Арилана снизу, делая их как-то по особому отчетливыми и немного непривычными…

— Детский фокус, — признался Арилан, уменьшая огонек и сжимая его в одной руке, чтобы погасить, — однако нимб над головой епископа продолжал светиться. — Но он приносит пользу. Что ж, вам пора уже узнать, кто я таков… и что я принимаю то, чем обладаю, как благословение, усиливающее и углубляющее мою связь с Творцом… а вовсе не как порок.

Джехана бессильно поникла, опершись обеими руками в каменный пол, — словно она надеялась так соприкоснуться с землей и обрести силы для того, чтобы справиться с потрясением и замешательством. Когда же ошеломленная королева наконец подняла голову и посмотрела на епископа Арилана, ее лицо выглядело как алебастровая маска.

— Так вы тоже Дерини.

— Да. И мне совсем не кажется, что это ужасно.

Джехана покачала головой, из ее глаз неудержимо покатились слезы, и королева оглянулась через плечо на Святую Деву, с состраданием смотревшую на них сверху, со своего пьедестала, и протянувшую к ним благословляющую руку.

— Меня учили другому, — глухо произнесла королева. — И я всю свою жизнь верила в это.

— Но разве верой можно изменить истину? — спросил Арилан. — Истина постоянна, вне зависимости от того, верим мы в нее или нет?

— Вы смущаете меня! Вы играете словами!

— Я совсем не намеревался вас смущать…

— Нет, намеревались! Вы вертите слова, выворачиваете их, чтобы вложить в них то значение, которое вам нужно! Вы даже используете Святое писание, чтобы… милостивый Иисус, так это вы вчера заставили отца Амброза прочитать не тот текст?!

— Какой текст? — недоумевающе спросил Арилан.

— Текст во время мессы, — пробормотала Джехана, и ее глаза при воспоминании о пережитом застыли и словно бы остекленели. — Амброз читал не те страницы. Нужно было читать поминовение святых Петра и Павла, но он стал читать об обращении святого Павла… и святого Камбера…

— В общем, случилось ли то на самом деле или нет, — спустя немного времени рассказывал Арилан Совету Камбера, — Джехана верит, что ей было видение святого Камбера, и что святой упрекал ее за преследование Дерини.

— Разве такое возможно? — спросил Ларан.

— Что святой Камбер упрекнул ее?

— Да.

— Я не знаю. Святой Камбер говорил с Дунканом Мак-Лайном, с Морганом… и теперь, очевидно, с Джеханой. Со мной он не разговаривал.

— В самом деле, Денис? — пробормотала Вивьен.

— Именно так. До сих пор, по крайней мере, не говорил. Но Джехана также настаивает на том, что некто — и она, узнав, кем я являюсь, убеждена, что это был никто иной как я, — что некто заставил ее капеллана прочитать историю обращения Павла на его пути в Дамаск.

— Ах, как умеют все извращать и приукрашивать виновные сердца! — пробормотала Софиана. — Уж конечно, «Савл, Савл, почему ты преследуешь меня» превратилось в «Джехана, Джехана…»

— Именно так, — согласился епископ Арилан, как раз в тот момент, когда Тирцель тихонько проскользнул в дверь палаты Камбера и сел справа от Софианы. — Я не в состоянии все это объяснить. Возможно, она действительно видела святого Камбера.

Кайри, холодная и безмятежная, сидевшая слева от Арилана и лениво поглаживавшая зеленый стеклянный браслет на своем запястье, равнодушно посмотрела на опоздавшего Тирцеля.

— Денис только что открыл свою истинную сущность Джехане, — сказала она, и в ее тоне проскользнуло неодобрение. — А теперь он пытается убедить нас в том, что ненавидящая всех Дерини королева удостоилась видения святого Камбера. — Кайри соизволила состроить милую гримаску. — Так что ты не слишком много пропустил, Тирцель.

— Кайри! — сердито буркнула старая Вивьен, в то время как Арилан вспыхнул, Ларан нахмурился, а Баррет де Ланей явно почувствовал себя весьма неловко.

Кайри в ответ лишь деликатно зевнула и со скучающим видом откинулась на высокую спинку своего кресла.

— Но разве я говорю неправду? — спросила она, рассеянно глядя на хрустальный шар, висевший над столом и разбрасывавший холодные искры, когда на него падали пурпурные лунные лучи, просачивавшиеся сквозь цветной граненый купол над их головами. — С какой стати мы должны тратить свое время и силы на Джехану?

Это ее замечание вызвало всеобщую реакцию — кто-то высказывался за, кто-то — против продолжения обсуждения, и гул голосов прервался только тогда, когда Баррет хлопнул ладонью по столу, призывая к молчанию.

— Довольно! — сказал он. — Мы можем обсудить все, что касается королевы Джеханы, в другой раз, отдельно. И то, что касается святого Камбера, тоже. А сейчас нашего внимания требуют куда более неотложные вопросы. Денис, как обстоят дела с заговорщиками Торента?

Повернув на своем пальце перстень с аметистом, епископ Арилан пожал плечами.

— Все пленные допрошены, — сказал он.

— Кем? — спросила Вивьен.

— Принцем Нигелем, с помощью Риченды и моей собственной.

— Тогда, значит, принц Нигель использовал способность чтения мыслей? — спросил Тирцель.

Арилан кивнул.

— Да, использовал. Возможно, он это умеет делать не так хорошо, как кто-либо из Дерини, однако тут, может быть, дело не столько в недостатке способностей, сколько в недостатке практики. Ну, и потом, в нем ведь совсем недавно пробудили силу. Со временем все уладится.

— Так в чем, собственно, состоял заговор? — поинтересовался Ларан. — И была ли в него вовлечена леди Мораг, как мы то подозревали?

Арилан снова пожал плечами.

— Трудно сказать. Кажется уж слишком неправдоподобным, чтобы она не знала о замыслах своего родственника. Но, поскольку она продолжает все отрицать, — как и я стал бы отрицать все на ее месте, — будет просто невозможно подвергнуть ее слова сомнению, не вызвав тем самым слишком опасной конфронтации. Думаю, ни Мораг, ни Нигель не готовы к подобному риску. Сыновья Мораг слишком молоды, в конце концов, — куда моложе Келсона. Так что время на ее стороне.

— Понимаю, — пробормотала старая Вивьен, вскинув седую голову и рассеянно уставясь прямо перед собой. — Так ты не думаешь, что в ближайшее время необходимо будет проводить военную кампанию против Торента?

— Не в этом году, — ответил Арилан. — И, возможно, не в ближайшие годы, — хотя, конечно, Мораг и Лайем должны находиться под строжайшей охраной, а Махаэль, само собой, будет время от времени устраивать пограничные беспорядки. Но у нас пока нет необходимости вести войну на два фронта, если тебя именно это интересует.

Старый Баррет медленно покачал лысой головой, его слепые изумрудные глаза смотрели куда-то в неведомые дали.

— Это совсем не то, что интересует меня, — негромко сказал он. — Меня интересует война в Меаре. Если король там погибнет…

— Король там не погибнет, — перебила его Софиана, сидевшая справа от Баррета. — По крайней мере, он не должен погибнуть, если его стратегия будет разработана правильно. Сегодняшняя битва должна принести ему победу.

— Сегодняшняя битва? — переспросил Арилан.

— О чем это вы? — резко выпрямляясь, спросил Ларан. Даже Кайри проявила некоторое внимание, когда Софиана, до сих пор углубленная в какие-то размышления, словно бы очнулась и обвела всех взглядом своих черных глаз.

— У меня есть свой осведомитель в окружении короля, — мягко сказала она. — Он регулярно присылает мне сообщения с того самого дня, когда Халдейн покинул замок Ремут, и я с минуты на минуту ожидаю очередных известий от него.

— Да, вот это нахальство! — буркнул Ларан, когда Вивьен склонилась прямо перед ним, чтобы шепнуть что-то на ухо Кайри.

Тирцель лишь с жадным ожиданием смотрел на Софиану, как и все другие мужчины. В очередной раз Софиана, вечно идущая собственными, молчаливыми и тайными путями, захватила их всех врасплох.

— У тебя есть свой осведомитель в окружении короля, — повторил ошеломленный Арилан. — Так значит, тебе известны все последние события?

Бледное экзотичное лицо Софианы, обрамленное не менее экзотичной снежно-белой мавританской мантильей, чуть приподнялось… Софиана устремила глаза к хрустальному шару, висевшему над их головами, уже сосредоточившись на мысленной связи, которой она ожидала.

— Вчера наш епископ, герцог Кассан, совершил серьезную тактическую ошибку. Он обнаружил главную часть армии Меары, которую так долго искал… нет, скорее это меарцы нашли его.

— Ох, Святая Троица и все угодники… — выдохнул Тирцель. — Войско Сикарда. Мак-Лайн потерпел поражение?

— Он лично? Да. Но не его отряд, — ответила Софиана. — Видимо, он приказал им рассыпаться во все стороны, когда понял, что завел их в ловушку, и рассудил, что Лорис скорее всего постарается любой ценой взять его самого, а его отряд тем временем может уйти и вступить в битву на другой день… что, собственно, и произошло.

— Дункан… убит? — спросил епископ Арилан, и от ужасной мысли у него внутри все словно заледенело.

Софиана покачала головой, закрывая глаза.

— Нет… не убит, по крайней мере, не до конца. Взят в плен. Но даже если он пока еще жив, он в руках Лориса и Горони, — а они отлично понимали, что делали с Дерини, когда усердно потчевали его мерашей.

Даже те, кто не имел особых причин любить полукровку Дункана Мак-Лайна, содрогнулись при этих словах, поскольку все испытали на себе действие мераши во время тренировок. Руки Арилана заметно дрожали, когда он попытался осторожно положить их на инкрустированный стол перед собой.

— Ты сказала, у тебя есть свой человек в лагере Халдейна, — прошептал он. — Значит, Келсон уже знает о том, что Дункан взят в плен, и он на пути к тому месту, где находится армия Кассана?

— Да, это так. Каким-то образом молодой Дугал Мак-Ардри сумел прошедшей ночью связаться с Келсоном. Король немедленно повел все свои силы на сражение с Кассана, и в особенности он хочет спасти Дункана Мак-Лайна, если тот еще будет жив. Они скакали всю ночь напролет, и утром должны были встретиться с армией Меары. Ну, к настоящему моменту там уже должно быть все ясно.

— Боже праведный, мы так ни до чего и не добрались! — пробормотала старая Вивьен, в отчаянии стискивая худые руки. — Софиана, ты что, не знаешь, чем все кончилось? Ты можешь сказать что-нибудь еще?

Не открывая глаз, Софиана развела руки в стороны и взялась за пальцы Тирцеля и Баррета, глубоко вздохнув и еще более сосредоточившись.

— Луна взошла. Мой агент будет стараться изо всех сил… и если вы объединитесь со мной, чтобы укрепить связывающий нас канал, мы куда быстрее получим ответы на все наши вопросы…

Он был худым и жилистым, как большинство жителей пустынного Нур-Халлая, и его внешность была неяркой, не запоминающейся, что шло лишь на пользу закаленному разведчику Халдейнов. Он очень устал, его тело просило отдыха, но новости, которые он раздобыл для своей госпожи, придали силу его духу, тем более что их нужно было передать как можно скорее, — и он думал именно об этом, идя через лагерь Халдейна и поглядывая вверх, на луну. Время было самое что ни на есть подходящее.

— Куда спешишь, Райф? — вежливо спросил часовой. — Опять, небось, по королевским делам?

Райф взмахнул рукой, приветствуя караульного, и покачал головой.

— Нет, король уже спит. Я подумал, что лучше мне еще раз проверить лошадей, прежде чем самому укладываться в постель. А ты как?

Часовой пожал плечами.

— А что я, я на страже. Мне тут еще два часа стоять. Ну, когда я наконец освобожусь, то наверстаю свое, отосплюсь за все прошлые ночи. А пока ты посмотри за меня хороший сон.

— Обязательно. Спокойной ночи, приятель!

Райф, мягко и неслышно шагая между двумя большими солдатскими палатками в сторону коновязей, разбирался в том, что он узнал к настоящему моменту. Новости были куда лучше того, на что он мог надеяться всего несколько часов назад. Он уже несколько часов собирал сведения то там, то тут, пока вокруг него быстро устанавливался военный лагерь, — как раз на том месте, где незадолго до того располагалась ныне разгромленная великая армия Меары; он искусно расспрашивал солдат, которые наутро не должны были почти ничего помнить об их разговорах. Он прокрался к тем местам, где спали пленные, окруженные бдительными воинами Халдейна, и он расхрабрился даже до того, что проник в полевой госпиталь, в палатки, полные раненных и умирающих людей.

Теперь же, когда дневной шум военного лагеря утих, и слышно было только, как заканчивают ужин и укладываются спать усталые воины, он мог обратиться мыслями к делам, все более настойчиво требовавшим его внимания. Он искал одного человека, а тому следовало находиться в линии пикетов копьеносцев.

На Райфа никто не обратил особого внимания. Разведчики то и дело ходили сквозь линии охраны к лошадям, точно так же, как конюхи и оруженосцы, — ведь разведчики, так же, как тяжело вооруженные рыцари и рядовые конники, слишком сильно зависели от здоровья и настроения своих коней, и точно так же вверяли им свою жизнь. Несколько человек помахали Райфу рукой, когда он бродил среди лошадей, останавливаясь время от времени, чтобы погладить какую-нибудь по бархатной морде или шелковому боку, — но ни один страж не окрикнул его. Наконец он нашел Хоага — тот сидел, оперевшись спиной о седло, рядом с шатром капитана копьеносцев, и попивал вино, глядя на свет крошечного костра.

Поблизости никого не было.

— Привет, Хоаг, — пробормотал Райф, бросая свой плащ на землю рядом с Хоагом и неторопливо садясь.

— А, Райф! А я-то как раз гадал, появишься ли ты этой ночью. Выпьешь немного?

— Пару глотков, пожалуй. Спасибо.

Он поймал взгляд Хоага как раз в тот момент, когда тот передавал ему мех с вином и их руки соприкоснулись, — и мгновенно установил мысленную связь, столь искусно подчинив себе собеседника, что Хоаг совершенно не заметил ни малейших перемен.

— Ну, как дела-то идут? — заговорил Райф, поднося мех с вином к губам. — Капитан все ходит где-то тут?

Хоаг моргнул слегка остекленевшими глазами, и его голос вдруг изменился, зазвучав низко и невыразительно.

— Нет, он уже спит.

— Это хорошо. Я думаю, ему нужно как следует отдохнуть.

Райф мельком глянул в сторону коновязей и поставил мех между собой и Хоагом, чтобы любой, увидевший их со стороны, решил, что тут просто болтают двое приятелей, потом порылся в куче хвороста, сложенного рядом с костром, и нашел подходящий прутик. Он быстро начертил на песке несколько защитных знаков, а потом откинулся назад, опершись спиной о седло, рядом с околдованным Хоагом, и небрежно, лениво улыбнулся, снова разглаживая песок между ними, рядом с винным мехом.

— Знаешь, сегодня наши командующие проявили просто чудеса стратегии, — негромко заговорил он, начиная чертить на песке рисунок, который непосвященному показался бы планом сегодняшнего сражения. — Ты понял, что сделал король, когда приказал атаковать именно с востока?

Глаза Хоага неотрывно следили за каждым движением Райфа, и теперь Хоаг не отводил их от рисунка на песке, глядя на него со все возрастающим вниманием, и Хоаг уверенно погружался во все более глубокий транс, что и требовалось Райфу.

— Но, может быть, это слишком сложная тема, после целого дня сражений, — тихо сказал Райф, касаясь руки Хоага концом прутика.

Внезапно веки Хоага затрепетали и закрылись, его дыхание стало глубоким и ровным, как у спящего, хотя он по-прежнему полулежал, опираясь на локоть.

— Ох, ну конечно, — шепнул Райф, ни на секунду не сводивший глаз с Хоага, бросая веточку в огонь. — Ты выглядишь очень, очень усталым, Хоаг.

Единственным ответом Хоага был короткий вздох облегчения, — и он медленно опустился на землю, окончательно заснув.

Райф несколько мгновений внимательно смотрел на него, одновременно передвигая винный мех так, чтобы он очутился в кольце рук Хоага, потом еще раз огляделся вокруг, прежде чем улегся навзничь рядом со своим спящим объектом, подложив руку под голову. И еще через несколько минут все его внешние чувства заснули, и он лишь сонно положил ладонь на руку Хоага, обнимавшую винный мех, укрепляя физический контакт, в котором он нуждался для того, чтобы вести разговор посредством созданной им цепи.

Потом он сам погрузился в транс, уходя в него все глубже, глубже, — и огонь костра, просвечивавший сквозь его веки, вскоре растаял, как растаяли и затихли все звуки ночного лагеря вокруг него, и он ощущал лишь едва различимое тепло огня… и вот наконец он был готов к тому, чтобы послать свою мысль далеко на северо-восток, к женщине, ожидавшей его вызова.

…Картины дня сражения, яркие и отчетливые: армия Келсона мчится к вершинам последней гряды холмов, отделяющей ее от долины, где находится армия Меары, и тут же лавиной скатывается вниз, изумляя и ошеломляя меарцев…

…Дункан, его окровавленное тело, покрытое ожогами и ранами, прикованный цепями к столбу, языки пламени вздымаются все выше, огонь подбирается все ближе к Дункану… магия отражает стрелы, несущиеся к епископу… отчаянный рывок Дугала… Лорис и Горони взяты в плен… Сикард выбирает смерть от руки Келсона, не желая предстать перед судом и быть казненным за свои преступления… армия Меары окружена и сдается… решено задержаться на один день в долине Дорна, прежде чем отправляться в Лаас, куда бежала принцесса Кэйтрин и последние преданные ей отряды.

…В каком состоянии Дункан? Говорят, что он, хотя и чудовищно изуродован, все же выживет… говорят, что кроме хирургов еще и Морган лечит его своей магией, вместе с молодым Дугалом Мак-Ардри… и еще говорят, что Дугал — сын Дункана!

Члены Совета разом заговорили, как только цепь связи разорвалась, — и о стратегии и военной стороне дела, и, конечно, о том, что выглядело более насущным с точки зрения Совета Камбера.

— Почему ты ничего не сказал нам о Дункане и Дугале? — требовательно спросил Ларан, обращаясь к Арилану, который ничуть не меньше других был изумлен этой новостью. — Сын Дункана! Каким образом, что тут вообще за путаница, это слишком сомнительно!

— Но я и сам ничего не знал! — запротестовал Арилан. — И видит бог, я не понимаю… но тут, конечно, такие возможности… Милостивый боже, вы не думаете, что и он тоже может быть Целителем, а?

Этого предположения оказалось достаточно, чтобы на несколько следующих минут ввергнуть Совет в громкие оживленные дебаты.

Тирцель Кларонский лишь хохотал и тряс головой, колотя ладонями по подлокотникам кресла.

— Ох, ну и чудеса! У мошенника Дерини — мошенник сын, незаконнорожденный!

— Тирцель! — рявкнула Вивьен, уставившись на самого молодого члена Совета Дерини.

Но к наиболее важной теме вернула их Софиана; Софиана, увидевшая то, чего не увидели другие, слишком занятые размышлениями над новым известием.

— А как насчет Келсона? — мягко спросила она, обводя всех взглядом ярких глаз. — Разве нам не следует обсудить то, что он сделал?

Все умолкли.

— Я не в первый раз связываюсь со своим агентом за время этой военной кампании, — пояснила Софиана. — И, если я не ошибаюсь, несколько недель назад не кто иной как леди Вивьен утверждала, что Келсону необходимо научиться быть более безжалостным?

— Да, я это говорила, — согласилась старая Вивьен, с вызовом глядя на Софиану. — И по-прежнему так думаю.

— Я и не утверждаю, что я против этого, — сказала Софиана, загадочно улыбаясь. — Однако я хочу обратить ваше внимание на то, что король к настоящему моменту совершил множество поступков, говорящих о его зрелости, ответственности и, да, о безжалостности, достойной королевского сана. Он уничтожил своих врагов на Ллиндрутском поле, как это и требовалось от него. Он судил принца Ллюэла, приговорил его к смерти и казнил его, хотя вполне мог оставить его безнаказанным, несмотря на все преступления, и никто не сказал бы ни слова против. Он казнил принца Итела и Брайса Трурилла, также после суда, а также казнил каждого десятого из его офицеров. — Она снова глубоко вздохнула. — А теперь он еще и уничтожил Сикарда Меарского, как вы и сами видели, — вместо того, чтобы тратить чужие жизни и время ради суда над человеком, который и без того погубил уже слишком многих. Это был весьма логичный поступок, и один из тех, которыми я в особенности восхищаюсь, — но это совсем не похоже на милосердие короля-ребенка. Поэтому я утверждаю, что Келсон Халдейн стал теперь достаточно безжалостным, даже по нашим меркам.

Глава XX И он одолел губителя, не силой тела, не силой рук, а лишь словом обратив его в бегство.[21]

Однако следующее утро потребовало от Келсона еще большей безжалостности, — когда он и Кардиель направились к шатру, в котором содержались под охраной пленные Борис и Горони. Отлично вооруженная стража, состоявшая из копьеносцев Халдейна, окружала этот шатер, и Кьярд О'Руан, преданный слуга и помощник Дугала, встретил их у входа; он оглянулся назад, внутрь шатра, а потом сдвинул вместе полотнища, прикрывавшие вход, и стоял так, придерживая их руками у себя за спиной и глядя на приближавшихся.

— Доброе утро, Кьярд! — буркнул Келсон, когда помощник вождя не столько поклонился ему, сколько сделал вид, что кланяется. — Ночь была тихой, насколько я понимаю?

— Да, сир, стало тихо, как в могиле, когда мы наконец угомонили этого сумасшедшего Лориса и заставили его прикусить язык, — ответил старый Кьярд. — Он все ругался, не переставая, так что нам пришлось сунуть ему в рот кляп… пусть подумает хорошенько о безвременной кончине старого Мак-Ардри. Как так лорд Дугал себя чувствует, и его… э-э… его отец?

— А, и ты уже слышал об этом, — сказал Келсон. — Они оба в порядке. Ты лучше вот что скажи-ка мне, Кьярд, — тебя это очень беспокоит? Ну, что Дугал оказался сыном Дункана, а не Каулая?

Кьярд с упрямым видом встряхнул седой головой.

— Я не могу рассуждать о делах клана, сир, но молодой Дугал — мой вождь, и будет моим вождем, пока он жив, пусть он там хоть сын Каулая, хоть внук. У нас в пограничных землях — выборные наследники. Дугал был избран следующим вождем, и он будет вождем, даже если он по крови вообще никакого отношения к Каулаю не имеет. А уж что касается титула герцога Кассана — ну, не знаю, можно ли и его вот так унаследовать. Тут, пожалуй, потребуются какие-то другие доказательства законности рождения, одним словом в этом деле не обойдешься. А сын епископа…

— Но, Кьярд, Дункан не был епископом, когда родился Дугал, — сказал Кардиель. — Он и священником-то еще не был. Но ты прав в том, что понадобится нечто большее, чем просто его слово, для утверждения законных прав Дугала на наследование. Может быть, удастся найти доказательства методами Дерини.

— Да, тут, конечно, могут возникнуть сложности, — согласился Кьярд, явно приведенный в замешательство идеей использования магии Дерини, которой он побаивался, как и все пограничники. — Но даже если вы уверены в том, что он говорит правду, — а я-то в это уж точно верю, — все-таки надо будет и других убедить. Вам придется отыскать беспристрастных свидетелей, сир. Я не знаю, конечно, каких других Дерини вы можете привлечь к этому делу, но только если они считаются вашими друзьями, — их нельзя будет выставить как надежных свидетелей, вот как. Так что не завидую я вам.

— Я и сам себе не завидую, — сказал Келсон. — Но я что-нибудь придумаю. — Он вздохнул. — Наверное, я должен сейчас посмотреть на наших пленников.

— Да, сир. Только вам следует кое-что узнать, прежде чем вы туда войдете. — Кьярд сунул руку за пазуху и извлек из какого-то тайного внутреннего кармана своей куртки свернутый плотный головной платок. Развернув его, он показал королю два тяжелых золотых перстня с аметистами. — Я забрал это вчера у Лориса. Но с ними что-то странное… Я бы сказал, что это епископские кольца, ведь так, архиепископ? — добавил он, мельком взглядывая на Кардиеля. — Но… ух, ну вы же знаете, что у приграничного народа случается иногда второе зрение… ну и…

— И это довольно сильное зрение, — пробормотал Келсон. — Дугал мне рассказывал. Продолжай. Ни к чему это объяснять.

— Ну, так вот… мы подумали, что вам покажется странным, если я скажу, что касался этих колец голыми руками, не будучи уверен, что хорошо защищен.

Брови Келсона в удивлении взлетели вверх.

— Ты знаешь о защитах?

— Ох, ну конечно, парень. Разве Дугал вам не говорил?

— Нет.

— А это старый обычай пограничников. Расспросите его как-нибудь… Я не могу утверждать, что это то же самое, что ваша защита Дерини, но она работает так же. В любом случае, поосторожнее с этими колечками. Я не ошибаюсь, одно из них принадлежит епископу Дункану?

Кардиель взял толстый лоскут, на котором лежали перстни, и кивнул.

— Да, а прежде его носил Генри Истелин.

— О, это чистый, святой человек, — пробормотал Кьярд, благочестиво осеняя себя крестом. — Может, как раз поэтому Лорис всю ночь во сне слезами обливался да бормотал что-то про демонов, — они, дескать, идут, чтобы забрать его. Ведь это он убил Истелина, верно?

— Да, он, — Кардиель завернул кольца в платок и спрятал на груди под сутаной.

Келсон тем временем неловко переминался с ноги на ногу.

— Мы с этим разберемся попозже, Кьярд, — негромко сказал король. — А сейчас мне нужно расспросить их.

— Боюсь, от него вам будет немного пользы, сир, — проворчал Кьярд. — У них уж очень грязные рты, даром что оба священники. Ну, монсиньор заткнулся после нескольких хороших тычков, но, как я вам уже говорил, Лорису пришлось засунуть кляп, чтобы его утихомирить.

— Со мной он будет говорить вежливо, — сказал Келсон, жестом показывая Кьярду, чтобы тот откинул в стороны полотнища, прикрывавшие вход в шатер. — Меня не слишком радует то, чем мне придется заниматься, но он скажет мне все, что я хочу знать.

Входя внутрь, Келсон собрался с духом. Кьярд рявкнул команду, когда король сделал следующий шаг, и навстречу Келсону вытянулись по стойке «смирно» четверо разведчиков, хорошо знакомых с методами работы Дерини. Взъерошенные Лорис и Горони заворочались, садясь. Оба они были закованы в цепи, а из одежды на них оставались только когда-то бывшие белыми льняные рубахи, — все одеяния, говорившие о священном сане, были с пленников сорваны. Горони выглядел вполне осознающим свое положение, и благоразумно придержал язык, когда Келсон и архиепископ остановились рядом с ним, чтобы рассмотреть его получше; но голубые глаза Лориса пылали над повязкой на его губах ненавистью приговоренного.

— Это ты придумал пытать Дункана? — без каких-либо предисловий спросил Келсон, обращаясь к Горони и тут же настраивая свое сознание на чтение подлинных мыслей пленного священника.

Горони поднял голову и дерзко уставился на короля.

— Нет!

— Не пытайся мне лгать, Горони. Я вижу тебя насквозь, я могу прочесть твои мысли, как книгу. Куда сбежала Кэйтрин?

— Я не знаю… а если бы и знал, не сказал бы тебе.

— Ты знаешь… и ты мне скажешь. Стража!..

По этому сигналу Джемет и Киркон подошли к Горони и схватили его за руки.

— Не смей ко мне прикасаться, ты, грязный ублюдок Дерини! — заверещал Горони, лягаясь изо всех сил, когда Келсон подошел ближе, и едва не угодил королю в пах. — Забери своих вонючих…

Без излишних церемоний Райф подошел к Горони сзади и сунул в зубы крикуну кнутовище. Крепко взявшись за рукоятку кнута с двух сторон, Райф прижал голову Горони к своей груди, не давая тому даже пошевелиться, а в это время четверо разведчиков навалились на ноги Горони всем своим весом.

— Спасибо, господа, — пробормотал Келсон, опускаясь на корточки рядом с Горони и кладя ладони ему на виски, чтобы усилить воздействие. — Горони, прекрати сопротивляться мне!

Тело Горони мгновенно расслабилось, глаза закатились вверх, и Райф спокойно вынул кнутовище из зубов пленника и опустил его вниз, к горлу, по-прежнему прижимая голову Горони к своей груди.

— Ну, так чья это была идея — пытать Дункана? — повторил Келсон свой вопрос.

Ответ, вспыхнувший с огромной силой в искаженном, болезненном уме, был настолько отвратителен, что Келсона едва не вырвало. Его лицо скривилось, и Кардиель поспешно опустился рядом с ним на колени, хотя и не прикоснулся к королю.

— С тобой все в порядке?

Келсон кивнул, и, хотя его глаза слегка затуманились от потрясения, он не позволил прерваться связи с сознанием Горони.

— Это все равно что прыгнуть в выгребную яму, — буркнул он, — да еще в жаркий день. Но ему есть что сказать. Давай-ка посмотрим, что он знает о Кэйтрин, пока я не лишился своего завтрака.

Он нашел те сведения, в которых нуждался, и безжалостно отправил Горони в полное беспамятство, прежде чем вышел из его сознания. Когда Келсон снял руки с головы пленника, его пальцы дрожали, и он с гадливым видом вытер их о кожаные штаны, глядя при этом на потрясенных разведчиков.

— Вы тоже кое-что ощутили, да? — сказал он негромко, когда разведчики отпустили Горони и повернулись к съежившемуся от страха Лорису. — Мне очень жаль, господа, но, боюсь, такого рода брызги рискует уловить каждый, кто постоянно работает с Дерини. Но мне кажется, вы такие хорошие разведчики именно потому, что общаетесь с Дерини. К сожалению, нам сейчас придется повторить эту процедуру еще раз, с Лорисом. Но если вы отпустите его сразу же после того, как я возьму его сознание под контроль, вам будет легче.

— Мы будем делать то, что облегчит задачу вам, сир, — тихо сказал Райф, подавая остальным знак придержать Лориса, который пытался уползти в сторонку. — Вы хотите, чтобы мы вынули кляп?

— Не обязательно. Я не сомневаюсь, что у него слишком много грязи в уме, так что незачем слушать еще и его грязные слова.

Лорис извивался и дергался, когда разведчики прижимали его к земле, и дико, низко, по-звериному то ли рычал, то ли завывал сквозь кляп, изо всех сил стараясь отодвинуться от Келсона, опустившегося рядом с ним на колени.

— Я вообще-то и сам не знаю, зачем я все это делаю, — мягко сказал Келсон, взглядом серых глаз Халдейна заставляя мятежного архиепископа замереть. — У меня уже достаточно доказательств, чтобы повесить тебя не один раз, а несколько… и мне ни в коем случае не следовало оставлять тебя в живых три года назад… но я не желаю приговаривать человека к смерти, пока сам не увижу доказательств, удовлетворяющих лично меня. Я почти желаю, чтобы это процесс оказался для тебя как можно менее приятным, чтобы ты испытал хоть малую часть той боли, которую причинял другим во имя своей ненависти. Но, к счастью для тебя, проклятые силы Дерини слишком милосердны; и я надеюсь никогда не поддаться искушению использовать их безответственно… хотя и признаю, что ты почти довел меня до этого, Эдмунд Лорис.

С этими словами он положил ладони на лоб Лориса, прикрыв сверкающие ненавистью и страхом голубые глаза, и с силой вторгся в ум архиепископа, позволив лишь небольшому уголку его сознания, охваченного истерикой и страхом перед вторжением, бормотать всякую всячину.

— Я взял его, — прошептал Келсон, давая разведчикам возможность устраниться до того, как он начнет исследование.

Чтение мыслей Лориса оказалось еще более тошнотворным занятием, нежели чтение сознания Горони, — потому что Лорис, в дополнение к своей умственной извращенности, еще и наслаждался подробностями чудовищно жестокой смерти Генри Истелина, и лично инструктировал палачей на тот счет, как именно должно быть завершено убийство. Келсон, как зачарованный, с ужасом в душе извлекал все новые, точные и яркие воспоминания Лориса о казни Истелина… все кровавые детали его смерти… а потом все это в точности повторилось в картине пыток Дункана.

Но были там и другие эпизоды, о которых Келсон ничего не знал: пытки и сожжение тех, кого подозревали в родстве с Дерини, во многих дальних краях, в то время, когда Лорис был архиепископом Валорета. Все это, вместе с вовсе не неожиданной для короля психической вонью давней, застарелой и лишенной всяких признаков разумности ненависти Лориса к Дерини, заставило Келсона просто задохнуться, когда он наконец собрался прервать связь.

Но тут внимание короля привлекло нечто такое, чего он совершенно не предвидел. Это был кошмар, приснившийся Лорису накануне ночью, — хотя для Келсона это вовсе не было кошмаром.

Потому что Лорису снился святой Камбер. Келсон был уверен в этом, как ни в чем другом. Но это было демоническое видение святого Дерини, окрашенное ненавистью Лориса и страхом перед любым проявлением магии, на какое только была способна раса Дерини.

Однако лицо было то самое, которое Келсон видел уже не раз в разных местах, и возникший перед Лорисом призрак говорил о сдержанности и терпении, и грозил Лорису карой за его преследование Дерини. Лорис был в ужасе, и удивляться тут было нечему.

Келсон безболезненно погрузил Лориса в полностью бессознательное состояние, прочитав все, до чего только мог добраться; больше не было смысла поддерживать мысленную и эмоциональную связь с человеком, наполовину сумасшедшим. Келсон холодно и не более сожалея, чем если бы ему пришлось пристукнуть ядовитую змею, решил, что он сделает с Лорисом, как только они доберутся до Лааса. Сейчас для него куда более важным представлялся источник ночного кошмара Лориса, и Келсон думал, что он, пожалуй, знает, как возник в снах мятежного архиепископа этот любопытный эпизод.

— Я выяснил все, что мне было нужно, — сказал Келсон, вставая и взглядом призывая разведчиков к вниманию. — Я разберусь с ним окончательно, когда мы будем в Лаасе. Будьте готовы, утром отправляемся.

— В Лаас, сир? — спросил Джемет.

— Да, в Лаас. Кэйтрин сейчас там. Кьярд! — позвал король, отодвигая в сторону полотнище входа. — Передай командирам, что мы выступаем в Лаас с первым лучом солнца. Туда сбежали Кэйтрин и остатки ее мятежной армии. И никто не должен вступать ни в какие разговоры с пленными, разве что по причинам физических потребностей. Киркон, если они снова начнут болтать лишнее, можешь заткнуть им рот, но никто не должен говорить с ними или отвечать на какие-то вопросы, Я хочу, чтобы они немножко попотели от страха. Пусть гадают, что я для них припас. Все понятно?

— Да, сир.

— Кьярд, понял?

Кьярд одобрительно хмыкнул.

— Да, сир. Хорошо придумано! Мы еще сделаем из вас пограничника.

— Ну, если это говоришь ты — я принимаю как комплимент.

Однако улыбка Келсона быстро растаяла, и его лицо приобрело выражение усталой задумчивости, когда они с Кардиелем отправились обратно к королевскому шатру, где лежал Дункан, и перед входом король попросил Кардиеля еще раз показать ему перстни.

Дункана они нашли в полном сознании, хотя он еще был несколько слаб из-за головной боли — обычного следствия мераши, и из-за большой потери крови, — но в остальном дела обстояли неплохо, и его многочисленные раны должным образом заживали благодаря правильному лечению. Конечно, на плече у него должен был остаться шрам после прижигания раны, и должно было пройти определенное время, чтобы заново отрасли ногти, выдранные клещами Горони, — но пальцы его рук и ног теперь уже выглядели далеко не так ужасно, как это было накануне, а прочие раны и ожоги после применения к Дункану методов лечения Целителей смотрелись так, словно были нанесены не тридцать часов, а тридцать дней назад.

Дункан лежал на походной кровати в шатре короля, его голова опиралась на целую гору подушек, а Дункан кормил его супом, — и Дункан выглядел почти как прежде, разве что был чуть более бледным и осунувшимся, да еще ему не мешало бы побриться, — однако яркий блеск его глаз говорил о возвращающейся силе, а вовсе не о лихорадке.

Оба они, отец и сын, повернулись и посмотрели на вошедших Келсона и Кардиеля, и Дункан весело улыбнулся; а ведь Келсон всего двадцать четыре часа назад боялся, что никогда уже не увидит этой улыбки.

— Добрый день, сир, — сказал Дункан, торопливо проглатывая очередную ложку супа. — Прости, что я не в состоянии встать и приветствовать тебя как полагается, но, боюсь, мои врачи обойдутся со мной куда хуже, чем Горони, если я попытаюсь вылезти из этой кровати.

— Просто потому, что он остался в живых, — с явным неодобрением в голосе сказал Дугал, — он думает, что может прямо сейчас вернуться к исполнению всех своих обязанностей. Келсон, может быть, ты сумеешь ему объяснить, насколько он был близок к смерти, — и может быть, тебе он поверит?

— Да уж, для него же будет лучше, если он поверит, — сказал Келсон, ногой подтаскивая к себе табурет и садясь в ногах постели Дункана, и одновременно кивая Моргану, высунувшемуся из-за занавески в углу. — Это правда. Я там был. И я сомневаюсь, чтобы Аларик в ближайшее время позволил тебе хоть чем-нибудь заниматься и хоть куда-нибудь отправиться. Ведь так, Аларик?

— Не позволю.

— Меня что, бросят здесь? — сказал Дункан, с некоторым опасением глядя по очереди на троих Дерини, окруживших его.

Морган, после того, как все утро занимался лечением Дункана, сумел наконец улучить немного времени для сна, который был ему крайне необходим, и теперь с удовольствием потянулся и уселся на табурет напротив Дугала, мягким жестом взяв Дункана за руку, чтобы проверить его состояние.

— Не беспокойся, здесь тебя никто бросить не собирается. Но несколько дней тебе придется путешествовать на носилках. С такими ногами о верховой езде и думать не приходится.

— Ну чтоб вам всем, до чего же вы любите портить людям жизнь! — рассердился Дункан. — А что вы будете делать, если я откажусь?

— Ну, прежде всего, ты не сможешь отказаться, — весело ухмыльнулся Морган, выпуская руку Дункана. — Ты что, забыл? Ты позволил мне поставить контрольные механизмы, пока мы работали с глубоким лечением. Это было в один из тех немногих моментов, когда ты находился полностью в здравом рассудке. Если я прикажу тебе спать, ты заснешь, и никаких проблем. И на всякий случай оба твои лечащие врача получили такую же власть. Ты не сможешь спорить даже с отцом Лаелом.

После краткого сердитого раздумья Дункан скривил губы и снова откинулся на подушки.

— А где отец Лаел? И как он все это воспринял?

— Он спит, — ответил Морган. — Уснул с небольшой помощью твоего преданного друга. Он, может, и не Дерини, но он может делать весьма многое такое, чего Дерини не могут, в особенности если они по горло накачаны мерашей. И сегодня утром он дал мне возможность воспользоваться его энергией, пока я залечивал твои болячки.

— Слава богу, что он так разумно и просто относится ко всем этим фокусам Дерини, — пробормотал Кардиель. — Я всегда знал, что он хороший человек, иначе я не сделал бы его своим капелланом, но ведь никогда нельзя предсказать, как поведет себя даже лучший из людей при слишком больших нервных перегрузках.

Дугал усмехнулся, предлагая Дункану очередную ложку супа.

— Ну, он блестяще прошел испытание огнем… и я уж точно многому у него научился. Он прирожденный врач. Очень жаль, что он не Дерини. Никогда не отпускай его от себя, архиепископ.

— Хм… да я никогда и не собирался.

— Он, похоже, даже не был особенно потрясен, когда узнал об отце и обо мне, — продолжил Дугал. — Кстати, Келсон, боюсь, что нынче утром по всему лагерю уже расползлись слухи.

— И о чем же в лагере говорят? — спросил Дункан.

— Что ты — мой отец.

— О!..

— Надеюсь, ты не будешь слишком сердиться, — сказал Дугал. — Да, конечно, мы договорились держать это в тайне, пока ты не отыщешь доказательства, подтверждающие твои слова, но мне просто пришлось рассказать об этом Кьярду, чтобы он помог мне установить связь с Келсоном… и… ну, боюсь, я еще сболтнул об этом, когда я пытался прорваться к тебе… Я готов был на что угодно, лишь бы успеть остановить Лориса.

— Что ж, я уверен, ты его остановил, — пробормотал Дункан. — И что же он сказал? Что у выродка Дерини — ублюдок сын?

— Ты слышал! Или ты угадал?

Дункан с силой выдохнул воздух сквозь сжатые губы.

— Сомневаюсь, что ты поверишь, но это действительно просто догадка. Но мне бы хотелось, чтобы ничего такого не было сказано. — Он перевел взгляд на Кардиеля. — Ты разочарован, архиепископ?

— Разочарован? Ты что, шутишь?

— Но это же скандал для Церкви — а ей достаточно уже и той неприятности, что я — Дерини.

— Ну, Церковь благополучно переживала скандалы и похуже этого, — ответил Кардиель. — Меня куда больше беспокоит положение молодого Дугала — хотя Кьярд, похоже, совсем не думает о том, что незаконность рождения может повредить Дугалу как вождю Мак-Ардри. Но если ты хочешь, чтобы он унаследовал Кассан и Кирни — ну, ради этого стоит постараться.

— Да, понимаю, — прошептал Дункан, едва заметно вздрогнув и закрывая глаза. — Но я не хочу думать об этом прямо сейчас. — Он глубоко вздохнул. — Аларик, мне очень неприятно просить об этом, но я просто не в силах больше изображать из себя героического Дерини. Голова очень болит, последействие мераши еще не кончилось… вы не могли бы ненадолго оставить меня одного?

— Само собой. Тебе в любом случае не следует сейчас переутомляться. Сосредоточься на своем здоровье, а я тебе помогу.

Как только Морган положил руку на лоб Дункана, осторожно прижав большой палец и мизинец к векам епископа, Дункан снова глубоко вздохнул и очень медленно выдохнул.

— Я буду в полном порядке, если еще немного посплю, — пробормотал Дункан, зевая. — Они уж слишком долго накачивали меня наркотиком, да еще в таких дозах…

Его голос постепенно затих — Морган погрузил его в глубокий безмятежный сон, и еще несколько минут поддерживал контакт, усиливая свое влияние и вливая новую целебную энергию в истощенное тело Дункана.

Наконец он добился удовлетворительного равновесия сил в организме пациента.

— Должно быть, эта мераша — чудовищная штука! — выдохнул Дугал, когда Морган наконец убрал руку со лба спящего Дункана и посмотрел на остальных.

— Это верно. Такова она и есть… тебе ведь никогда не приходилось ее испробовать, да? И никому из вас? — добавил он, глянув на Келсона.

Оба они отрицательно качнули головой, и Морган продолжил:

— Пожалуй, нам нужно заняться этим… возможно, как-нибудь зимой, когда мы будем уже в Ремуте. Прежде всего, вам следует знать, что это такое. В известных пределах можно бороться с ее воздействием, тут существуют разные способы, — но только если будете хорошо знать, что делать… однако вы не узнаете, пока не испытаете ее действия на себе. Я, честно говоря, подозреваю, что именно мераша помогла Дункану выдержать то, что делали с ним Лорис и Горони.

— Наверное, тут есть определенный смысл, — пробормотал Дугал, — хотя я пока что не могу понять логики твоих рассуждений. Что, ощущения от мераши хуже, чем если бы мои защитные поля пытался пробить кто-то, кроме моего отца?

— Намного хуже, — ответил Морган.

— Ну, тогда нечего и удивляться, что Дункан так плохо себя чувствует, — сказал Келсон. — Как он на самом деле, Аларик?

— Он начнет поправляться по-настоящему, когда окончательно избавится от следов воздействия мераши, — сказал Морган. — Но это не значит, что он тут сможет начать действовать в полную силу. К тому же с такими ногами он не сможет ехать верхом, даже если в принципе будет уже способен удержаться в седле, — но он и этого не сумеет, при такой-то потере крови. Да еще он довольно долго не в состоянии будет надеть латные перчатки или рукавицы, — пока его пальцы не окрепнут в достаточной мере.

— Ну, я не думаю, чтобы состояние его пальцев помешало ему носить вот это, — сказал Келсон, протягивая Кардиелю завернутые в платок кольца. — Может, наоборот, его немного утешит, если он снова получит свои перстни. Кьярд вчера отобрал их у Лориса, когда того взяли в плен. Я как раз сейчас допрашивал этого гнусного выродка.

— Ай-ай, как ты отзываешься о старине Кьярде! — насмешливо бросил Морган, осторожно разворачивая платок.

— Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.

— А, да, пожалуй… — Морган наконец развернул оба епископские кольца и теперь положил на ладони и рассматривал, — но под каждым перстнем оставался уголок изолирующей его ткани. Перстень Дункана лежал на правой ладони Моргана, Лориса — на левой.

— Ну-ка, ну-ка… А я-то по дороге думал, что с ними сталось… Уф! — Он содрогнулся. — Как воняет психика Лориса, просто жуть! Насквозь все пропитано… Не верится мне, что у него хватило бы наглости надеть кольцо Истелина.

Келсон поморщился.

— Я сомневаюсь, что он вообще решился бы долго держать этот перстень при себе. Однако он в этом деле добился и еще кое-чего, на что никак не рассчитывал. Нечто насылало на него ночные кошмары, видения святого Камбера.

— В самом деле? Ну, не могу сказать, что я очень удивлен. Дункан захочет вернуть свое кольцо… Дункан?

Все еще держа перстень через платок, Морган осторожно коснулся запястья Дункана. Почти в то же самое мгновение веки епископа затрепетали, голубые глаза открылись, и постепенно их взгляд сфокусировался на кольце, которое Морган держал прямо перед Дунканом.

— Кольцо Истелина… — пробормотал Дункан, поднимая лишенную ногтей руку и протягивая ее к перстню. — Где ты его взял?

— А где ты его в последний раз видел? — ответил вопросом Морган, чуть отодвигая кольцо, чтобы Дункан не мог его взять. — Я думаю, его неплохо было бы очистить. Его носил Лорис.

По всему телу Дункана пробежала легкая дрожь воспоминания о пережитом.

— Знаю, что носил. Ну, по крайней мере он не отрезал его вместе с моим пальцем, как он это сделал с Истелином. Надеюсь, перстень наслал ему парочку хороших кошмаров!

— Похоже, так оно и было, — сказал Морган. — Тут другой вопрос… не нашлет ли он кошмары и тебе, после того, где он побывал? Мы уже знаем по прошлому опыту, что кольцо очень сильно накапливает психические отпечатки.

Дункан отрицательно хмыкнул и покачал головой, снова протягивая руку к кольцу.

— Камбер и Истелин сильнее Лориса. Дай его мне, Аларик. Обещаю, что не повторю того, что было в день моего посвящения.

— Да уж надеюсь, что не повторишь, хотя бы ради нас всех, — пробормотал Морган. Но все же он передал кольцо Дункану, а кольцо Лориса вернул Кардиелю. Тот тщательно завернул его и спрятал под сутаной.

Дункан несколько секунд держал кольцо двумя пальцами, явно смотря сквозь него, потом моргнул и усмехнулся.

— Не думаю, чтобы святому Камберу понравилось то, что этот перстень оказался в руках у Лориса.

— Вот как? — произнес Кардиель.

— Аларик, включи Томаса в общую цепь, вместе с нами. И вы все, объедините силы. Этому кольцу вовсе не нужно очищение. Я думаю, Камбер что-то хочет сообщить всем нам.

Пока Кардиель изумленно таращил глаза, Морган встал, уступая ему свое место. Как только архиепископ сел, Морган положил одну руку ему на шею, сзади. Келсон и Дугал подошли вплотную к Дункану с другой стороны постели.

— Закрой глаза и расслабься, Томас, — негромко сказал Морган, мягко протягивая нити контроля сознания, когда Кардиель повиновался ему. — Я знаю, ты прежде уже работал с Ариланом. Только не спрашивай, откуда я это знаю. Просто не сопротивляйся мне. Плыви по течению. Если начнется что-то слишком мощное, я тебя прикрою.

Голова Кардиеля склонилась, подбородок уперся в грудь, и когда Морган начал скреплять цепь, он положил вторую руку на предплечье Дункана и слился с ним в едином звене, — и Дункан при этом уже вовлек в свое звено Дугала и Келсона.

Кардиель не закрыл глаза, поэтому он видел, как Дункан надел кольцо на его обычное место на правой руке.

А потом в цепь влился кто-то еще, кроме них четверых, и Аларик ощутил, как чья-то почти невесомая рука опустилась на его голову, благословляя. Это было «прикосновение Камбера», которое было знакомо ему задолго до того, как он сумел связать его со своим даром Целителя, но сейчас тут было кое-что еще: некое присутствие ощущалось куда более явственно, чем тот призрак, который он видел на посвящении в сан Дункана; кто-то одобрял и поддерживал его, и благословлял, на несколько секунд наполнив все его существо неописуемым чувством здоровья и правоты.

А потом видение растаяло, и тепло его сияния осталось лишь в памяти, и Морган уже рассеянно мигал глазами, позволив цепи разорваться, и с отсутствующим видом похлопал по плечу Кардиеля, а архиепископ-человек тоже моргал, подняв голову и глядя на всех по очереди в изумлении от того, что и он наконец соприкоснулся с магией, в которую давно верил, но которую никогда прежде не испытал на себе.

— Это был… Камбер? — шепотом спросил Кардиель, когда наконец осмелился заговорить.

Дункан ладонью левой руки прикрыл перстень и прижал обе руки к груди, стараясь не задеть ничего концами пальцев, с которых была содрана кожа.

— Я бы мог спросить — а кто же еще? — ответил ему Дункан. — Но мне бы не хотелось выглядеть легкомысленным. Одно могу сказать наверняка: это был не Лорис. Теперь ты понимаешь, почему Келсону так хочется вернуть Камберу достойное его место?

— Но я не Дерини, — пробормотал Кардиель. — Я думал, он является только Дерини. Он же святой Дерини.

— Да, но изначально он был просто Защитником Человечества, ну, и патроном магии Дерини тоже, — сказал Морган. — К тому же мы и не думаем, что он является только Дерини. Мы лишь знаем, что те несколько Дерини, которые находятся в этом шатре, уже видели его прежде. Кроме того, нельзя сказать, что он действительно явился тебе; ты видел его посредством нашей цепи, нашей связи с перстнем — но это, конечно, не уменьшает значения испытанного тобой. Дункан, как ты думаешь, на этот раз в кольце прибавилось что-то новое — или это проявились следы его прежнего состояния?

Дункан покачал головой.

— Трудно сказать… Я не думаю, что это остаточное. Томас, мы совершенно уверены, что это кольцо изготовлено из потира или какого-то другого сосуда, используемого в мессе… и это тесно связано с Камбером, возможно, он сам пользовался этим сосудом. Ты случайно не знаешь, кто делал кольцо Истелина?

— Представления не имею. Но думаю, такое вполне возможно — кусочек алтарного блюда мог быть переплавлен на кольцо. Но ведь Истелин не был Дерини… или был?

— Никто этого не знает, — ответил Морган. — И, к несчастью, теперь уже нам этого и не узнать. Но мне бы все равно хотелось собрать как можно больше сведений о его семье.

— Когда вернемся в Ремут, я посмотрю, что можно выяснить, — сказал Кардиель. — И кстати, если уж мы вспомнили о Ремуте… Аларик, ты сможешь установиться связь с Ричендой сегодня вечером? Нужно сообщить Нигелю, что проблема Меары уже почти решена.

— Она не будет решена, пока Кэйтрин не сдастся, — вмешался Келсон, не дав Моргану ответить. — Но я согласен с тем, что в Ремуте должны знать обо всех событиях. Кроме того, я подозреваю, что отсюда наладить связь будет легче, чем из Лааса.

Морган вздохнул.

— Отсюда тоже не слишком-то легко, учитывая, как мы все утомлены. Но ты прав — в Лаасе будет хуже. Мы попытаемся около полуночи, я сначала должен немножко поспать. Если вы не против, я бы попросил вас помочь мне в установлении цепи… ну, кроме Дункана, конечно.

— Аларик, я не калека… — начал было Дункан.

— Нет, именно калека! И чем скорее ты перестанешь упираться, тем скорее перестанешь им быть!

— Но я хочу помочь!

— Ты куда больше мне поможешь, если будешь спать.

Эта мысль была подтверждена и усилена психическим толчком, и Дункан тут же зевнул во весь рот и упал на подушки, изо всех сил пытаясь удержать глаза открытыми.

— Аларик, это нечестно… — пожаловался он, снова зевая.

— Да ведь вся жизнь — штука ужасно нечестная, — возразил Морган, легко касаясь лба Дункана, как раз между бровями. — Мы все это знаем из собственного горького опыта. Ну, а теперь спи.

Глава XXI Совлек с меня славу мою и снял венец с головы моей.[22]

Так им и не удалось установить связь с Ричендой в эту ночь; но на следующую они это сделали — и узнали о торентском заговоре, раскрытом уже после их последнего контакта.

— Теперь для нас еще более важно как можно скорее привести дело к развязке, — говорил Келсон Моргану на следующее утро, когда они уже скакали по направлению к Лаасу, изнемогая от зноя на плоской равнине, залитой солнечными лучами. — Пока все выглядит так, будто ситуация в наших руках, но мне бы хотелось поскорее очутиться в Ремуте, чтобы самому во всем разобраться.

Однако и неделей позже, когда они уже начали осаду Лааса, в Ремуте ничего не изменилось. Дункан с каждым днем все набирался и набирался сил, и наконец ко всеобщей радости выбрался из носилок — как раз когда они добрались до Лааса; однако носки его сапог были обрезаны, чтобы уберечь от ненужных травм пальцы его ног, и он постоянно носил тонкие легкие перчатки, чтобы предохранить руки. Он все еще слишком быстро утомлялся, однако он отлично знал, как бесятся Лорис и Горони, видя его верхом на коне, — ведь ему надлежало давным-давно обратиться в прах и пепел! — и потому он доставлял себе небольшое удовольствие показаться им изредка и подразнить их. Лорис и Горони ехали верхом, но в цепях, и стража не отступала от них ни на шаг.

Когда Келсон и главные силы Гвиннеда начали осаду крепости Лааса, армия короля сильно увеличилась за счет добровольцев — граждан Меары, поклявшихся в верности Келсону после битвы в долине Дорна. А закованных в кандалы Лориса и Горони также сопровождали меарцы, до сих пор не пожелавшие дать клятву верности новому сюзерену, — но таких нашлась всего горстка. Тела Сикарда и Итела везли в искусно изготовленных гробах на крепкой телеге, тащившейся следом за воинскими отрядами; из-за сильной жары тела уже начали вонять.

Незадолго до полудня следующего за днем прибытия к Лаасу дня, когда город уже успел как следует встревожиться, видя огни лагеря огромной армии Халдейна, рассыпавшиеся предыдущей ночью по всей равнине вокруг города, Келсон, с флагом переговоров, подскакал к городской стене на расстояние выстрела из лука, в сопровождении герцогов Аларика, Эвана и Дункана. Келсона сопровождали также архиепископ Кардиель, Дугал и шесть рыцарей из личной гвардии короля, а барон Джодрел и еще шесть гвардейцев гнали перед собой Лориса и Горони. Вскоре из боковой двери рядом с городскими воротами выехал одинокий верховой герольд, с белым парламентским флагом, — он выглядел сдержанным и спокойным.

— Моя госпожа приказала мне спросить вас о ваших намерениях, король Гвиннеда, — произнес парламентарий, адресовав Келсону и его сопровождению вежливый салют.

Келсон ехал с поднятым забралом; на его шлеме красовалась золотая корона, усыпанная драгоценными камнями. Король спокойно и внимательно изучил взглядом парламентария и сказал:

— Твоя госпожа наверняка и сама может догадаться, что мои намерения при данных обстоятельствах не могут быть вполне мирными. Ей также нужно знать — мы взяли в плен ее главнокомандующего, Эдмунда Лориса, и священника Горони, а многие из тех, что еще недавно находились в ее армии, ныне перешли под знамена Халдейна. Кроме этого я ничего не скажу тебе; а другие предложения, как я подозреваю, твоя госпожа предпочтет услышать от кого-нибудь повыше тебя рангом.

Посланец горделиво вскинул голову, но заговорил ровным и спокойным тоном:

— Я рыцарь, и я посланник моей леди, сир король. Я думаю, из этого ясно, что она вполне доверяет мне принести от вас любое послание.

Келсон посмотрел на поводья, которые держал затянутой в перчатку рукой, — красная кожа сверкала на фоне белой… Они с Дугалом долго обсуждали, кто должен сообщить претендентке на трон Меары особые новости — о смерти ее мужа и сына, а также донести до нее условия Келсона, — и Дугал в конце концов одержал победу.

— Есть обстоятельства, неведомые тебе, сэр рыцарь, и их твоей госпоже лучше услышать собственными ушами. Поэтому я желаю отправить с тобой своего собственного гонца, чтобы он поговорил с твоей леди. Я полагаю, она гарантирует ему полную безопасность?

— Сир! Моя госпожа — дама чести!

— О, мы все стараемся быть людьми чести, — устало сказал Келсон. — Ты будешь сопровождать моего посланца?

— Разумеется, сир. — Посланец с легкой подозрительностью во взгляде посмотрел на Моргана и Дункана. — Вот только я не думаю, что моя госпожа будет рада принять у себя Дерини… о, я ни в коем случае не желаю нанести оскорбление вашим милостям, — тут же добавил он.

Келсон едва заметно кивнул.

— Я решил послать к ней графа, а не герцога, — спокойно произнес он. — И к тому же ее родственника, хотя, боюсь, в последнее время она не поддерживала с ним отношений. Примет ли она своего племянника, графа Дугала Мак-Ардри, как ты думаешь?

Гонец окинул Дугала долгим оценивающим взглядом, потом снова посмотрел на короля, и на его лице вдруг отразилась неуверенность.

— Гарантия безопасности парламентария относится и к графу, безусловно, — сказал он, слегка запинаясь. — Но… вы не знаете, что произошло с лордом Сикардом, сир?

Келсон серьезно кивнул.

— Я знаю. Но это как раз та новость, которую твоя госпожа должна услышать первой, — ответил он. — И лучше будет, если услышит она ее от графа Дугала. Ты можешь отвести его к ней прямо сейчас?

Дугал и посланник Кэйтрин едва ли обменялись и дюжиной слов, пока скакали к главным воротам Лааса. Да им и нечего было сказать друг другу. Дугал был мрачен и серьезен, придавленный грузом тех новостей, которые он нес Кэйтрин, а посланник самозванки едва ли стремился поскорее услышать то, что почти наверняка означало бы конец притязаниям Меары на независимость.

Поскольку Дугал заранее знал, что ему предстоит выступить скорее в роли посла, нежели в роли графа-воина, он был одет не в боевые доспехи, а в обычный кожаный костюм для верховой езды, и на его поясе не было ни меча, ни кинжала. На его груди в качестве перевязи красовался новый плед цветов клана Мак-Ардри, подчеркивавший его родство с самозванкой, а над пограничным беретом развевались три орлиных пера вождя клана; коса пограничника была сегодня перевязана черной лентой.

Он скакал рядом с посланником Меары, сосредоточенно глядя прямо перед собой, и даже когда они уже очутились во дворе замка и спешились, он не бросил ни единого взгляда ни вправо, ни влево, и молча направился за гонцом вверх по ступеням; дальше они свернули в боковой коридор, не пересекая главный вестибюль замка.

Кэйтрин ждала его в одной из дальних гостиных, выходившей окнами во внутренний сад; рядом с ней стояли Джедаил, епископ Креода и четыре странствующих епископа, которые поддерживали Лориса и идею независимости Меары: Мир де Кирни, Гилберт Десмонд, Раймер де Валенс и Кэлдер Шиильский, дядя Кэйтрин по материнской линии, — а точнее, двоюродный дед.

Лицо Кэйтрин вдруг стало белее, чем ее одежды, когда она увидела, кого прислал король Келсон.

— Как он осмелился прислать именно тебя, из всей своей свиты? — негромко проговорила она, и Дугал, видя ее бледность, испугался, что она вот-вот потеряет сознание. — И как ты вообще осмелился показаться мне на глаза?

Дугал отсалютовал самым почтительным образом, — он был королевским послом и стоял перед главным противником Келсона.

— Миледи, вы не можете предполагать, что какой-то другой посол Халдейна принесет вам вести, которые вы были бы рады слышать, — вежливо ответил он. — И его величество подумал, что неприятное по крайней мере лучше услышать от родственника.

Кэйтрин, приложив немалые усилия, взяла себя в руки и снова стала королевой. Она осторожно положила ладони на подлокотники кресла, которое в данный момент превратилось лишь в тень трона.

— Какие… новости? — очень тихо спросила она. — Сикард?..

— Мертв, миледи.

— А мой… мой сын?

— Тоже.

Руки Кэйтрин мгновенно взлетели к губам, чтобы подавить болезненный стон, едва не вырвавшийся из ее груди; Джедаил опустился на колени возле ее кресла и прижался лбом к колену Кэйтрин. Креода сделал несколько шагов по направлению к Дугалу.

— Что с архиепископом Лорисом?

Манеры Дугала невольно стали холоднее и жестче, хотя он и знал, что ему следует соблюдать полный нейтралитет, будучи послом Келсона.

— Он взят в плен, ваша светлость. И монсиньор Горони также. Они ожидают королевского суда.

— Но это невозможно! — прошептал Креода, скорее обращаясь к самому себе, чем к кому-либо еще. Джедаил побледнел, остальные служители церкви, ошеломленные и испуганные, тихо заговорили между собой.

— Уверяю вас, ваша светлость, это не только возможно, это уже произошло, — холодно произнес Дугал. — И, честно говоря…

Он умолк, не договорив, поскольку сейчас не время было рассуждать о том, что Лорис и Горони сделали с его отцом, или вдаваться в подробности его отношений с Дунканом; сейчас они оба были просто пограничниками. И он сказал то, что должен был сказать как посол:

— Но более подробно вы узнаете все в свое время от его величества, и он готов высказать вам свои соболезнования. А сейчас в мои обязанности входит сообщить вам, миледи, условия, которые предлагает вам его величество.

— Как смеешь ты предлагать условия мне? — прошептала Кэйтрин.

Дугал удивленно вскинул голову.

— Но, миледи, вы проиграли! Уверен, вы и сами ничего другого не думаете.

Кэйтрин откинулась на спинку кресла и, взяв себя в руки, остановила взгляд на Дугале.

— Я в безопасности, я нахожусь в своей собственной столице Лаасе, молодой Мак-Ардри, — твердо произнесла Кэйтрин. — Твоему Келсону не удастся вытащить меня отсюда.

— Вытащить вас? — Дугал изумленно оглядел всех по очереди. — Мадам, вы в осаде. Ваши командующие и главные советники либо в плену, либо убиты. Ваша армия разбита на поле сражения и приняла присягу верности Халдейну, как это уже случалось однажды, давно. Его величество просто ждет, когда вы выйдете. И будет ждать, сколько понадобится. Вы не сможете бежать отсюда. Вы проиграли.

Джедаил положил дрожащую руку на руку своей тетушки и дерзко посмотрел на Дугала.

— Так каковы же условия короля, кузен? — негромко спросил он.

— Я вам их прочту, — ответил Дугал, доставая из-за пазухи свиток и глубоко вздыхая. — «Келсон Синхил Райс Энтони Халдейн, милостью Божией король Гвиннеда, владетель Меары и лорд Пурпурной Марки, сообщает леди Кэйтрин Квинелл, так называемой Меарской самозванке, — начал он читать ровно и уверенно, постепенно разворачивая свиток. — Сударыня, дальнейшее сопротивление вашему законному сюзерену приведет лишь к дальнейшей бессмысленной потере жизней жителей Меары; а смерть каждого преданного Халдейну человека повлечет за собой казнь десяти меарцев, как только битва будет закончена. Однако если ваша милость сдастся без каких-либо оговорок, мы намерены предложить вам следующее. Первое. Против народа Меары в целом не будут приниматься никакие меры наказания, однако знать и бывшие военные командиры должны будут принести клятву верности королю Келсону Гвиннедскому как своему законному сюзерену и сеньору, и будут подвергаться наказаниям, если в будущем отрекутся от своих клятв. Те, кто выкажет неповиновение законам Гвиннеда, точно так же будут судимы лично».

— «Второе», — Дугал снова глубоко вздохнул, и, ни на кого не глянув, принялся читать следующий пункт королевских условий. — «Тела Сикарда Мак-Ардри и Итела Меарского будут похоронены со всеми надлежащими почестями, здесь, в Лаасе. Леди Кэйтрин будет дозволено присутствовать при церемонии».

— Как они умерли? — донесся до Дугала голос Кэйтрин, перебивший его официальное чтение.

Дугал поднял голову и посмотрел на нее, потом снова уставился в свиток.

— Разве сейчас важны подробности, миледи? — мягко сказал он. — Они лишь еще больше огорчат вас.

— Расскажи! — потребовала Кэйтрин. — Иначе я не стану слушать требования твоего господина!

— Хорошо.

Дугал отпустил край свитка, позволив тому снова свернуться, и заговорил, тщательно выбирая слова, стараясь как можно более смягчить правду.

— Ваш муж умер с мечом в руке, мадам, — осторожно сказал он. — Я… мне говорили, что он умер как храбрый человек, он предпочел смерть плену, когда понял, что потерял свою армию.

— Да, — выдохнула Кэйтрин. — Это похоже на него. Ты присутствовал при его смерти?

— Нет, миледи.

— Но он умер быстро? — настойчиво спросила Кэйтрин. — Скажи мне, что он не мучился!

— Я уверен в этом, миледи, — ответил Дугал, в памяти которого ярко вспыхнула сцена смерти Сикарда… стрела, вонзившаяся в его глаз… — Его рана была такова, что смерть должна была наступить мгновенно. Я не думаю, что он успел что-то почувствовать.

— Спасибо Господу хотя бы за это! — прошептала Кэйтрин в сложенные ладони, поднесенные к губам, а потом снова посмотрела на Дугала. — А мой сын?

Дугал нервно сглотнул, будучи уверен, что обстоятельства смерти сына потрясут Кэйтрин куда сильнее, чем обстоятельства смерти супруга. Но в его сердце не было ни капли сочувствия к Ителу.

— Две недели назад, в Талакаре, принц Ител был взят в плен, — сказал он. — В тот же день его и барона Брайса Трурилла судили, приговорили к смерти и казнили за их преступления.

— Казнили… как? — едва слышно спросила Кэйтрин.

— Они были повешены.

Дугал не видел ни малейшего способа как-то смягчить это известие, и он не мог как-то подготовить Кэйтрин ко всей его жестокости. И Кэйтрин обмякла в кресле, едва не потеряв сознание, а Джедаил склонился над ней, пытаясь как-то утешить, хотя и сам был бледен от ужаса — ведь если наследного принца Итела казнили подобным образом, то что ждет его самого, следующего в линии наследования?

— Я… я не настаиваю на других подробностях, — пробормотала наконец Кэйтрин, к которой отчасти вернулось самообладание. Он жестом дала Дугалу понять, что он может продолжить чтение, а сама взяла Джедаила за руку и отвернулась к окну, глядя на светлое небо полными слез глазами.

— «Третье», — произнес Дугал, снова разворачивая свиток. — «После клятвы в том, что она никогда больше не посягнет на права законного сюзерена Меары, будь то именованный король Келсон Гвиннедский или его наследники, леди Кэйтрин будет позволено удалиться в монастырь, избранный для нее его величеством, и жить там до конца ее земных дней, в покаянии и молитвах о душах тех, кто погиб в результате ее бунта».

— Это весьма великодушно, миледи, — пробормотал Джедаил, из глаз которого тоже лились слезы. Он вытер их дрожащей рукой. — Дугал, а со мной что будет?

— «Четвертое», — прочитал в ответ Дугал, не осмеливаясь посмотреть на молодого епископа. — «Касательно Джедаила Меарского, племянника леди Кэйтрин и бывшего епископа Ратаркина: поскольку он является изменником как светское лицо и как духовное, и поскольку его величество не намерен допустить, чтобы оставалась возможность нового бунта в Меаре, центром которого может стать названный епископ, как наследник леди Кэйтрин, Джедаил Меарский должен быть лишен жизни».

С губ Джедаила сорвался короткий стон, и он покачнулся, стоя на коленях, и стал еще бледнее. Кэйтрин охнула и нервно обхватила его за плечи. Но прежде чем кто-либо из присутствующих успел произнести хоть слово, Дугал, откашлявшись, продолжил чтение:

— «Однако, поскольку названный Джедаил издревле ведет свой род от принцев Меары, и по крови является принцем, а по сану — епископом, король Келсон Гвиннедский милостиво сообщает, что Джедаил будет подвергнут почетной казни и умрет от меча, в отсутствие зрителей, и будет торжественно похоронен рядом со своими родными здесь, в Лаасе».

Дугал украдкой глянул на ошеломленного Джедаила, стараясь не встречаться с ним глазами, потом посмотрел на других служителей бога, и вернулся к свитку.

— «Пятое. После определения меры светской виновности епископ Креода и все прочие священники-отступники, кто так или иначе связан с бунтом в Меаре, будут отвечать перед церковным судом, который созовут архиепископы Браден и Кардиель, король Гвиннеда вынесет свой приговор в соответствии с решением этого суда». — Дугал снова отпустил край свитка, позволив ему свернуться, и обвел взглядом всех присутствующих. — Король не намерен ни в чем отступать от этого решения.

Затем последовало несколько тревожных минут, когда Дугал кратко повторил содержание послание и уточнил ряд упомянутых в нем терминов, — и вот наконец Кэйтрин встала, пошатываясь, давая понять, что аудиенция подошла к концу.

— Дугал, передай своему королю, что его послание составлено грубо, но мы обдумаем все и к полудню дадим ответ.

— Да, сударыня, я передам ему, — негромко сказал Дугал, отвешивая вежливый поклон.

— Спасибо. И… Дугал…

— Да, сударыня?

Тяжело сглотнув, Кэйтрин жестом приказала Джедаилу и всем остальным епископам отойди подальше и, подозвав Дугала, увела его к оконной амбразуре. Солнечные лучи, падавшие в окно, осветили и позолотили медные волосы Дугала, заплетенные в косу, и казалось, что на голове юноши — золотой шлем… Дугал смущенно смотрел на Кэйтрин, и вдруг его глаза расширились от изумления: женщина достала из рукава маленький кинжал.

— Ты ведь не вооружен, Дугал, правда? — мягко произнесла Кэйтрин, видя опасение Дугала.

— Да, миледи. Я пришел сюда как посланец короля, честь честью, чтобы говорить с благородной леди, — потому что только благородная леди могла выйти замуж за моего дядю и родить ему детей, в которых текла кровь Мак-Ардри.

Фыркнув, Кэйтрин изобразила кривую улыбку.

— Храбрые слова, племянник, хотя я могу убить тебя вот тут, на этом месте… и, возможно, убью, — за то, что ты сделал со мной и моими близкими. Но ты прав: он был бесконечно честным и добрым человеком, твой дядя Сикард. Если бы я позволила нашим детям носить его имя вместо моего, все могло обернуться совсем по-другому.

— Да, миледи.

— Он действительно был хорошим и добрым человеком, Дугал, — повторила Кэйтрин. — А поскольку за последние недели я много слышала о твоих доблестных подвигах, я не раз думала, как могли бы повернуться дела, если бы твоим отцом был он, а не Каулай.

Дугал чуть было не брякнул, что Каулай вовсе не был его отцом, но он пока что не знал, что она собиралась делать со своим маленьким кинжалом.

Он подумал, что сможет отобрать у Кэйтрин оружие, если она вздумает напасть на него, — женщина была намного ниже него ростом и раза в четыре старше, — но если она действительно это сделает, другие, надо полагать, поспешат ей на помощь. Что ж, такое случалось: многих гонцов убивали за то, что они принесли плохие вести; а те новости, что принес он, видит Бог, давали все основания ненавидеть его, пусть даже он сам, лично, не дал никакого повода к ненависти.

Но Кэйтрин лишь молча повертела кинжал в руках и через несколько секунд протянула его Дугалу, рукояткой вперед, и по ее губам скользнула улыбка.

— Мне дал его Мак-Ардри, в день нашего венчания. Я хочу, чтобы он стал твоим.

— Сударыня?..

— Я хочу, чтобы он остался у тебя. Уходи, — она вложила рукоятку кинжала в ладонь Дугала. — Прости старой женщине ее фантазии. Дай мне вообразить, пусть на несколько секунд, что ты — мой и Сикарда сын, а не сын Каулая. Мои дети мертвы, мои мечты о них тоже умерли… и о Джедаиле, моем последнем родственнике…

— Но зато прекратится война, — возразил Дугал. — Никто больше не будет умирать.

Кэйтрин спросила севшим голосом:

— Ты видел, как все они умирали, верно?

— Кто?

— Все мои дети.

— Нет… Итела не видел… — пробормотал Дугал. — Ну да, я видел Сидану… и Ллюэла. Но не нужно так много думать об этом, миледи.

— Я не буду, — прошептала Кэйтрин. — Но я должна спросить о Сидане. Если бы… если бы Ллюэл не убил ее, как ты думаешь, мог этот брак действительно принести мир?

— Думаю, это могло быть. Наследники обоих родов стали бы ответом на вопрос о престолонаследии.

— А Сидана… она могла быть счастливой с Келсоном?

В горле у Дугала пересохло, и он тщетно пытался сглотнуть, не зная что ответить своей родственнице.

— Я… я не знаю, миледи, — выдавил он из себя наконец. — Но Келсон не только мой король, он еще и мой кровный брат, и… да, я верю, что он любил ее, на свой манер. Я знаю, что в ночь перед венчанием он говорил о своем браке, и как ему неприятно жениться из государственных соображений. Но я думаю, он убедил себя, что любит Сидану. — Дугал помолчал немного. — Вы это хотели услышать?

— Если это правда — да, — шепотом ответила Кэйтрин. — И я вижу по твоему лицу, что ты действительно в это веришь. — Она вздохнула. — Ах, это моя вина… Если бы я не была такой упрямой, Сидана могла бы сейчас быть жива, могла быть королевой Гвиннеда… Но я убила ее, я убила своих сыновей, я убила своего мужа… Дугал, я так устала от убийств…

— Так перестаньте убивать, миледи, — мягко сказал Дугал. — Это только в вашей власти, и ни в чьей более. Примите условия короля. Верните Меару ее законному господину, и ищите мира в те годы, что вам осталось провести на земле.

— Ты действительно думаешь, что он оставит меня в живых?

— Он дал вам слово, миледи. Я никогда не слышал, чтобы Келсон нарушал обещания.

Она снова вздохнула и горделиво вскинула голову, направляясь снова к центру комнаты, где тут же утихли все разговоры.

— Передай своему господину, что мы пришлем ему наш окончательный ответ в полдень, — сказала Кэйтрин. — Я… я должна подумать.

Когда Дугал вышел, она медленно опустилась в свое кресло и откинулась на спинку.

— Позови моих советников, Джедаил, — тихо сказала она. — И принеси мою корону.

Глава XXII Но ты умрешь как мужчина, и как один из князей.[23]

Ровно в полдень ворота Лааса приоткрылись, пропустив одинокого герольда, несущего белый флаг, — и остались открытыми за его спиной.

— Милорд король! — произнес герольд, не сходя с седла кланяясь королю, когда его привели к сидевшему верхом на своем коне Келсону. — Миледи в основном принимает ваши условия и приглашает вас прибыть в ее замок так скоро, как вы пожелаете.

— В основном? — повторил Келсон. — Чтобы это могло значить? Я думал, что высказался совершенно ясно — никаких дальнейших переговоров!

— Я… я полагаю, она надеется кое в чем смягчить ваши требования, милорд, — едва слышно сказал посланник.

— Понятно. Милорды? — Он обвел взглядом своих главных советников и военачальников, окруживших его. — Дугал, что ты скажешь? Ты ведь разговаривал с этой дамой.

— Я не думаю, что там задумано какое-нибудь предательство, если тебя именно это тревожит, — пробормотал Дугал. — Она выглядела очень уставшей от всего и почти раскаивающейся.

— Они все выглядят раскаивающимися, когда их прижмешь к стенке, — фыркнул Морган.

— Хм… ну, я бы не сказал, что Лорис и Горони удостоили нас раскаянием, — возразил Келсон. — Я бы попросил тебя и Джодрела подвести Лориса и Горони поближе к воротам Лааса. Эван, ты — командующий армией на время моего отсутствия. Если что-нибудь случится, ты знаешь, что делать. Архиепископ Кардиель, я прошу вас сопровождать тела Сикарда и Итела. Вы вообще-то знаете Лаас?

— Боюсь, что нет, сир.

— Ну, неважно. Должна же там быть хотя бы домашняя часовня, куда можно доставить тела. И мы уже говорили о других обязанностях, которые вам придется выполнять.

— Да, разумеется, сир.

— Дункан и Дугал, вы поскачете рядом со мной.

Часом позже Келсон триумфально вступил в Лаас; перед королем двигалась колонна копьеносцев и лучников Халдейна, следом за ним — две сотни пехотинцев. Забрало шлема короля было поднято, над ним сверкала корона, а в руке он вместо скипетра держал обнаженный отцовский меч.

Проезжая по улицам города, Келсон не встретил никаких признаков сопротивления. Его торжественный въезд сопровождался лишь молчанием и напряженным любопытством; и вот наконец копьеносцы вступили во двор замка и выстроились в почетный караул. Келсон подождал, пока и пешие солдаты и лучники вошли во двор и заняли посты вокруг замка и внутри него, — и лишь тогда сошел со своего огромного белого боевого коня.

Алый шёлк мантии обнимал плечи Келсона, отчасти скрывая изукрашенные львами латы; и мантия развевалась на теплом летнем ветру, когда король поднимался по ступеням, ведущим со двора к большим двустворчатым дверям, распахнувшимся перед ним.

Внутри, в парадном зале замка, короля встречало менее двух десятков меарских вельмож: тут была, разумеется, сама Кэйтрин, — она выглядела одинокой и измученной, сидя на троне в дальнем конце зала, и на ее покрытой вуалью голове красовалась корона Меары; по обе стороны Кэйтрин стояли с полдюжины пожилых придворных вперемешку с оставшимися при Кэйтрин епископами, — причём священнослужители, одетые в парадный епископский пурпур, явно чрезвычайно нервничали. Вдоль стен зала стояли солдаты Келсона, а на галерее, окружавшей зал, виднелись его лучники.

— Внимание! — выкрикнул герольд претендентки. — Его королевское величество, великий и могучий принц Келсон Синхил Райс Энтони Халдейн, милостью Божией король Гвиннеда, владыка Пурпурной Марки… и владетель Меары!

Келсон скрыл улыбку облегчения, которая готова была появиться на его губах при последних словах герольда, и на мгновение замер в дверях, чтобы впечатление, произведенное его появлением на тех, кто находился в зале, было полным, — и даже позволил ауре Дерини слегка засветиться вокруг своей головы — неярко, так, чтобы люди могли усомниться: то ли это отсвет его особой силы, то ли просто игра драгоценных камней короны в лучах солнечного света.

Затем, медленно и с достоинством, необычайным для семнадцатилетнего юноши, он передал свой меч Моргану, снял шлем и протянул его Дугалу, потом небрежно снял перчатки и бросил их в шлем, — и лишь после этого направился через зал к трону Меарской самозванки.

Он не ожидал, что эта женщина окажется такой маленькой и такой хрупкой на вид…

Морган и Дугал шли по обе стороны от него, отстав на полшага, Дункан и Кардиель шли позади — Кардиель в митре, Дункан с герцогской короной на голове, на обоих — алые епископские сутаны поверх доспехов. Джодрел остался снаружи, с пленниками.

Кэйтрин встала навстречу королю и его свите, ее приближенные и епископы склонились в напряженном поклоне. Свита Келсона разделилась на две части, встав по обе стороны короля, когда он приблизился к подножию трона и остановился, глядя на Кэйтрин.

Страдания исказили лицо Кэйтрин, которое никогда не было красивым, даже в молодости, — но она держалась с достоинством, когда спустилась вниз и медленно преклонила колени перед королем, прижав к груди тонкие, худые руки. Однако глаза Кэйтрин горели страстью, когда она сняла свою корону и протянула ее Келсону; и она даже не моргнула, когда король забрал ее символ власти.

Кардиель уже стоял рядом, и Келсон передал корону ему, и лишь чуть повернул голову, когда архиепископ возложил на него меарский венец. Затем он протянул руку Кэйтрин, чтобы помочь ей встать, однако она сначала взяла край сутаны Кардиеля и поднесла его к губам, а потом поднялась на ноги сама, без чьей-либо помощи.

Дункан подошел к Кэйтрин, чтобы отвести ее чуть в сторону, когда остальная свита короля поднялась на ступени подножия трона в соответствии с рангом каждого из придворных, и Келсон, забрав свой меч, сел на трон Меары и положил обнаженное лезвие на колени.

В дальнем конце зала стояло множество баронов и офицеров Келсона, вместе с теми меарцами, которые уже заново подтвердили свою верность королю в долине Дорна; теперь они прошли в зал, очутившись напротив группы придворных и епископов Кэйтрин, на которых теперь было обращен взгляд Келсона. Король молчал, и над залом повисла тяжелая тишина; и тогда Джедаил Меарский, находившийся среди опальной меарской знати, вышел вперед. При первом же шаге он сбросил мантию, и все увидели, что он одет не в епископский пурпур, а в грубую домотканую монашескую рясу, а ноги его босы.

Подойдя к подножию трона, он опустился на колени и сложил руки перед грудью в молитвенном жесте, — и когда он поднял голову и посмотрел на Келсона, его лицо было лицом человека, знающего свою судьбу.

— Милорд король, — заговорил он негромко, но отчетливо, так, что его слова слышали во всех углах зала. — Я, Джедаил Майкл Ричард Джолион Макдональд Квиннел, епископ Ратаркина и принц Меары, отказываюсь на все будущие времена от каких-либо притязаний на независимость Меары и признаю вас своим законным сюзереном. Я отдаю себя на милость суда вашего величества, прошу прощения за все мои преступления и ошибки, и клянусь никогда впредь не высказываться против вас и не совершать против вас никаких действий. Если в вашем сердце найдется достаточно милосердия, я молю сохранить мне жизнь и позволить мне уйти в строгое затворничество в любом указанном вами монастыре, и я клянусь, что никогда больше не вернусь в мыслях к короне. Но если это невозможно, тогда я приму любое наказание, какое ваше величество назначит мне за мои преступления. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Тихонько вздохнув, когда Джедаил осенил себя крестом, Келсон позволил своему взгляду на мгновение обратиться к остальным епископам, ожидавшим его решения; к Кэйтрин, стоявшей между ними с видом напряженным и измученным, с руками, сложенными в умоляющем жесте.

Но хотя Келсон заглянул в мысли Джедаила, пока тот говорил, и знал, что человек этот совершенно искренен, он знал и то, что не может позволить себе снисходительности в этой ситуации.

Джедаил до сих пор был слишком послушным инструментом в руках сильных людей. Жалость может привести к слишком тяжелым последствиям.

— Джедаил Майкл Ричард Джолион Макдональд Квинелл Меарский, — ровным голосом заговорил король. — Я дарую тебе свое искреннее прощение за все преступления, совершенные тобой против меня и моего народа. Однако… — Слова Келсона гудели над залом, как похоронный звон. — Однако в интересах моего народа, как в Меаре, так и в Гвиннеде, я не могу сознательно допустить сохранения угрозы будущих мятежей. Я сохранил жизнь твоему кузену Ллюэлу, и он убил мою невесту. Я пощадил архиепископа Лориса, не желая лишать жизни человека, носящего священный сан, — и он возглавил мятеж, направленный против меня. Если я оставлю тебя в живых, пусть даже ты очутишься в самом надежном и удаленном монастыре, всегда будет оставаться возможность, что люди, неспособные к верности, попытаются снова использовать тебя как повод для объединения и бунта против моих законных прав, пусть даже и против твоей воли.

— Но ты можешь запереть его в одном монастыре со мной! — не выдержала Кэйтрин, бросаясь на колени и протягивая руки к королю. — Будьте милосердным, милорд! У меня больше не осталось родных, кроме него!

— А скольких своих родных вы лишились, цепляясь за безрассудную идею независимости Меары? — возразил Келсон. — Неужели я должен пощадить Джедаила лишь ради того, чтобы когда-то в будущем он стал причиной угрозы моим сыновьям, или сыновьям моих сыновей? Нет. Я не могу и я не взвалю на себя такую ношу, — на себя, на свой народ, на своих наследников. Джедаил, я сожалею, что вынужден подтвердить твой смертный приговор, — но тебе будет дано время, чтобы подготовиться. И несмотря на то, что официально ты лишен сана, я думаю, архиепископ Кардиель предложит тебе свою помощь. Ты согласен ее принять?

Слегка пошатнувшись, закрыв глаза, Джедаил низко поклонился, скрестив руки на груди.

— Я полностью отдаю себя под суд вашего величества и принимаю ваш милостивый приговор. Это… это будет скоро?

— Тогда, когда ты будешь готов, — тихо ответил Келсон. — Архиепископ Кардиель, вы отправитесь сейчас с принцем Джедаилом, или сначала будете свидетельствовать на суде над двумя другими пленниками, носящими священный сан?

И Келсон жестом указал на дальний колец зала, на большую двустворчатую дверь, через которую как раз в этот момент Джодрел и четверо гвардейцев вводили Лориса и Горони. Кардиель выпрямился во весь рост.

— Ваше величество, я не откажусь присутствовать при суде даже ради отпущения всех моих грехов. Стража, вы можете отвести принца Джедаила в часовню, чтобы он помолился. Отец Джедаил, я присоединюсь к вам через несколько минут. Это дело не затянется.

Джедаил даже не взглянул на двоих других пленников, когда стражники провели его мимо них к выходу из зала.

Зато Лорис смотрел на него во все глаза, да и на всех остальных по очереди, — однако и ему, и Горони заткнули рты кляпами, прежде чем ввести в замок.

Они с дерзким видом предстали перед королем, но стражи заставили их опуститься на колени. Келсон видел всю их ненависть, даже не используя силу Дерини, и жестом показал Моргану, что молено начать зачитывать список преступлений этих людей.

— Эдмунд Альфред Лорис, священник и бывший епископ Валорета, и Лоуренс Эдвард Горони, также священник: вы оба обвиняетесь в измене короне и королевству Гвиннеда, а также в возбуждении мятежа. Кроме того, вы должны быть судимы за убийство епископа Генри Истелина и причинение тяжких ран епископу Дункану Мак-Лайну. Ваши обвинители — перед вами, в этом зале. Лоуренс Горони, что ты скажешь на это?

По знаку Келсона изо рта Горони вытащили кляп, но Горони тут же вызывающе вскинул голову и сплюнул.

— Я не считаю, что этот суд вправе судить меня, — заявил он, — или что еретик Дерини вправе читать список обвинений против меня. Я служитель Церкви, и я требую, чтобы меня судил церковный суд.

— Горони, ты и Лорис лишены сана более шести месяцев назад, и вы оба лишены соответствующих прав, — холодно произнес Кардиель, прежде чем Келсон успел что-либо ответить. — И ни один из вас даже не пытался оспорить решение церковного суда.

— Я не признаю за тобой права высказываться о лишении меня сана! — тут же выкрикнул Горони.

— Стража, заткнуть ему рот! — рявкнул Кардиель, и, подождав исполнения приказа, продолжил.

— Формально говоря, у тебя нет вообще никаких прав, поскольку ты нарушил законы Церкви. Но я готов просить короля о том, чтобы избавить тебя от такой страшной казни, какую ты назначил Генри Истелину: тебя не колесуют и не четвертуют. Однако епископ Мак-Лайн и я как раз и составляем тот самый церковный суд, которого ты так жаждешь. Епископ Мак-Лайн, виновен ли данный пленник в преступлениях, о которых шла речь, или он невинен?

— Виновен, ваше преосвященство, — уверенно ответил Дункан.

— Я согласен с этим, — сказал Кардиель. — Ваше величество, мы считаем данного пленника, Лоуренса Горони, виновным в названных преступлениях и передаем право судить его вам. Эдмунд Лорис, что скажешь ты?

Как только изо рта Лориса вытащили кляп, он тут же взорвался визгливым криком.

— Да как вы вообще осмелились судить меня?! И как вы осмелились позволить этим еретикам выступать в роли судей? Еретик король, с его еретиками-приспешниками, и епископ Мак-Лайн, со своим ублюдком Дерини, стоящим рядом с ним, как будто бы тут особая честь…

— Кляп! — рявкнул Келсон.

— Дугал Мак-Ардри — ублюдок Мак-Лайна, его незаконный сын! — орал Лорис, вырываясь из рук стражей. — Спросите, осмелится ли он отрицать это! И они оба — Дерини!..

Один из стражников наконец заставил его замолчать хорошим ударом кулака в зубы, после чего ему запихнули в рот кляп, — однако Лорис уже сказал, что хотел. По залу пронесся ропот.

Слух о родстве Дугала и Дункана бродил по армии Келсона со времени битвы в долине Дорна, уже неделю, — но никто не решился бы заявить об этом вслух. Теперь же едва ли можно было избежать объяснений. Дункан бросил взгляд на Келсона, король едва заметно кивнул в ответ. Дункан шагнул вперед и оглядел всех присутствующих — и в зале мгновенно воцарилась мертвая тишина.

— Здесь судят не меня, и не молодого Дугала, но вот этих двоих, которые нарушили клятву верности своему королю и запятнали священный сан, возложенный на них. Тем не менее я не стану отрицать, что Дугал Мак-Ардри — мой сын. Я отрицаю лишь то, что он — незаконнорожденный, и я докажу законность его рождения перед церковным судом в течение года. Что же касается того, Дерини мы оба или нет, — это касается только моего короля, моего архиепископа и моего Бога. Если кто-то в этом зале намерен оспорить мои слова, пусть он обращается к одному из них.

В зале снова загудели голоса — недоумевающие, ошеломленные, и на лицах многих присутствующих виден был благоговейный страх, но никто не осмелился открыто выразить свое возмущение, поскольку Дункан повернулся к Келсону и отвесил ему почтительный поклон, а затем точно так же поклонился Кардиелю.

И поскольку в ответ Кардиель положил руку на плечо Дункана с видом явного одобрения, зал снова затих. Дугал в это время неподвижно стоял на своем прежнем месте, слева от короля.

— Ваше величество, — заговорил Кардиель, поворачиваясь к королю, — я считаю, что обвиняемые, Лоуренс Горони и Эдмунд Лорис, виновны во всех названных преступлениях, и передаю их светскому суду. Епископ Мак-Лайн, вы согласны?

— Согласен, ваше преосвященство.

— Благодарю вас, милорды, — негромко ответил Келсон. — Лоуренс Горони и Эдмунд Лорис, мы также находим вас обоих виновными во всех перечисленных преступлениях и приговариваем вас к смерти. Вы будете повешены за шею, пока не умрете. Архиепископ Кардиель, есть ли причины, мешающие немедленному исполнению приговора?

— Я не вижу таких причин, сир, — твердым голосом сказал Кардиель. — А ввиду того, что приговоренные продолжают злобствовать и остаются нераскаянными, не вижу надобности позволять им насмехаться над Богом в последних ритуалах. К тому же Эдмунд Лорис приговорил к смерти и казнил Генри Истелина, не дав ему возможности приобщиться Святого Причастия, — и потому, я полагаю, он не станет возражать, если и ему откажут в предсмертных таинствах.

— Пусть будет так, — сказал Келсон, глядя поверх голов ошеломленных Лориса и Горони на воинов, выстроившихся на верхней галерее. — Готовы?

В ответ на этот сигнал двое воинов, державших свернутые бухтой веревки, мгновенно перебросили их концы через одну из балок под потолком зала. Меарцы задохнулись, когда поняли, что это означает, — но никто даже не шелохнулся, когда стражи подвели Лориса и Горони к свисавшим с потолка веревкам и накинули петли на шеи пленников. Горони выглядел совершенно потрясенным, и было ясно, что лишь теперь он по-настоящему испугался. Но Лорис окончательно впал в безумную ярость.

— Уберите кляпы и повесьте их, — холодно приказал Келсон, и лишь слегка поморщился, когда его приказания выполнили. — И пусть Господь смилостивится над их душами.

Дергавшихся и извивавшихся преступников, чьи лица уже начали синеть, поднимали на веревках до тех пор, пока их ноги не оказались выше голов присутствующих. После этого веревки закрепили. Кэйтрин едва держалась на ногах, опираясь на стоявших рядом с ней, и даже некоторые из мужчин позеленели, когда тела повешенных перестали наконец дергаться, — но никто не произнес ни звука.

Келсон медленно досчитал до ста, глядя на зал, а потом поднял меч на согнутой руке, как скипетр. Это движение привлекло к нему внимание всего зала.

— Архиепископ Кардиель, теперь вы можете идти к принцу Джедаилу.

— Благодарю вас, сир. На время моего отсутствия я доверяю говорить от моего имени епископу Мак-Лайну, буде в том возникнет необходимость.

Когда Кардиель ушел, Келсон снова посмотрел на Кэйтрин, оставшихся при ней вельмож и преступных епископов. Но в зале было много и его собственных придворных и офицеров, и все ждали его слов.

— Народ Меары, — негромко заговорил Келсон, — настал час сказать вам всем, что ждет вас и вашу страну. Меара всегда была и является ныне вассалом Короны Гвиннеда. Титул владетеля Меары был возложен на меня вскоре после моего рождения моим отцом, королем Брионом, и я намерен со временем передать его своему первенцу. Сложись обстоятельства иначе, этот первенец мог бы быть сыном вашей принцессы Сиданы. Я искренне желал этого.

Он сглотнул и откашлялся, прежде чем продолжить свою речь, и потер большим пальцем обручальное кольцо, надетое на его мизинец, — и Морган знал, что Келсон, действительно, от всей души желал этого союза.

Он увидел, как на глазах Кэйтрин вскипели слезы, и подумал, что она, похоже, теперь сожалела, что этот брак не состоялся… Но сожалеть о чем-либо было слишком поздно. Меаре теперь предстояла совсем другая судьба.

— В противоположность моему предложению объединиться посредством брака, — продолжил Келсон, — кое у кого возникли другие планы относительно этой страны и относительно ее объединения, как в древности, с Кассаном и Кирни. Однако и я намерен сделать именно это, только не так, как задумали вожди бунтовщиков. Пока у меня нет собственного сына и наследника, я желаю, чтобы моим наместником в Меаре стал герцог Дункан Мак-Лайн, вместе с моим кровным братом Дугалом, графом Транши, который будет его заместителем; им в помощь назначаются барон Джодрел и генералы Годвин и Глодрут. Тем, кто принесет клятву неизменной верности мне и моим наместникам, я дарую полное прощение и свободу, сочтя их личные преступления против кодекса рыцарской чести как совершенные в военное время и в боевых условиях. Я уверен, что для большинства из вас это возможность начать все с начала, но я предостерегаю всех вас: не стоит приносить ложных клятв, поскольку я все равно узнаю правду. Я потребую, чтобы вы приносили клятву, положив ладонь на мою руку, а в подтверждение своих слов целовали Святое Евангелие, которое будет в руках епископа Дункана, и меч моего отца, который будет в руках герцога Аларика. Надеюсь, нет необходимости напоминать вам, что все это значит.

И он снова позволил ауре Дерини вспыхнуть над драгоценной короной Меары, одновременно подав знак Моргану и Дункану сделать то же самое. Аура Дункана, как и аура самого короля, вполне могла быть принята за свечение самоцветов его герцогской короны, но мистическую зеленовато-золотую ауру Моргана, вспыхнувшую над его золотистыми волосами, невозможно было объяснить подобным образом. И все трое магов сохраняли свои ауры, пока лорды Меары клялись в верности королю. Так что Келсон ничуть не был удивлен тем, что каждый вельможа, выходивший вперед и вкладывавший свою руку в ладони короля, клялся совершенно искренне, — по крайней мере, он был искренним в данный момент.

Когда все было закончено, Келсон снова взял отцовский меч, и, держа его словно скипетр, встал.

— Мне осталось выполнить еще одну печальную обязанность, — негромко сказал король. — Мне это не нравится, но я обязан это сделать. Леди Кэйтрин, вы позволите проводить вас в часовню, чтобы вы попрощались с вашим племянником?

Кэйтрин пошла с ним, но отказалась принять предложенную ей для опоры руку. Морган, Дункан и Дугал шли следом. Их молчаливая процессия пересекла двор, и все, кто встречался им по пути, кланялись — но к кому именно относились их поклоны, Келсон не мог бы сказать.

В часовне Кардиель и Джедаил молились, стоя рядом на коленях перед высоким алтарем; а неподалеку от них стояли два простых гроба, мгновенно привлекшие к себе внимание Кэйтрин, как только она вошла внутрь.

Кэйтрин задохнулась, увидев их, и, быстро подойдя, опустилась на колени между ними, коснувшись каждого тонкой рукой. Кардиель обернулся, заслышав шаги, и жестом подозвал Келсона поближе.

— Принц Джедаил просит вас помолиться вместе с нами, сир, — сказал он.

Келсон, тихонько откашлявшись, передал меч Моргану и пошел вперед один, зная, что Морган, Дункан и Дугал также преклонят колени за его спиной.

Проходя мимо гробов и поникшей меду ними Кэйтрин, Келсон почтительно поклонился, а затем подошел к Джедаилу и опустился на колени справа от него.

Когда все трое прочли молитву, Кардиель встал и отошел на несколько шагов, чтобы принц и король могли поговорить наедине.

— Я… я лишь хотел, чтобы вы знали, сир, — я не питаю к вам вражды, — сказал принц Меары, не поднимая взгляда на Келсона. — Уже когда все это начиналось, я знал, что корона — тяжкая ноша, но я и не догадывался, насколько она тяжела, пока не стало очевидным, что ее могут возложить на меня. Я никогда этого не желал. Все, чего я хотел, — это быть священником. Ну да, и я хотел стать епископом, — признал он с едва заметной улыбкой. — Но только в том случае, если бы я действительно был этого достоин. По крайней мере, так я сам себе говорил. Теперь я знаю, что это было грехом — позволить себе обольститься желаниями других… моей тетушки, архиепископа Лориса… — Он нервно сглотнул. — Лорис… его казнят?

— Приговор уже приведен в исполнение, — тихо ответил Келсон.

Джедаил кивнул, на мгновение прикрыв глаза.

— Это справедливо, — прошептал он. — И казнить меня — тоже справедливо. Я… я ведь позволил ему… сделать то, что он сделал с Генри Истелином, этим святым человеком…

— Сейчас обсуждается вопрос о канонизации Истелина, — с чувством неловкости сказал Келсон.

— Надеюсь, это не останется лишь пустыми разговорами. Он умер, храня преданность вам и Господу, сир… и той Церкви, которая якобы отвергла его, как утверждал Лорис. Мне бы очень хотелось, чтобы тогда я оказался достаточно храбр и пришел к нему в его последний час, невзирая на приказ Лориса, и дал бы ему отпущение грехов… как это милостиво даровано вами мне.

— Это результат твоих собственных поступков и твоего раскаяния, — пробормотал растерянно Келсон, почти желая уже найти какой-то способ пощадить принца Меары, неожиданно проявившего такое благородство души. — Но вряд ли ты удостоился бы этого, если бы за тебя не поручился архиепископ Кардиель.

— Он тоже весьма благочестивый человек, сир, — ответил Джедаил. — Вам повезло, что вам служат подобные люди. Это великая удача.

— Я знаю.

Джедаил вздохнул, но это вовсе не был, как мог ожидать того Келсон, тяжелый вздох человека, ожидающего неминуемой смерти.

— Ну, я думаю, я готов, — мягко сказал принц Джедаил. — Надеюсь меч у вашего человека острый?

— Да, очень острый, — выдохнул Келсон, внезапно проникаясь состраданием и кладя ладонь на руку Джедаила, чтобы как можно глубже заглянуть в ум этого человека. — Но, возможно, есть и другой путь… Я говорил недавно, что было бы очень трудно просто запереть тебя где-нибудь на всю оставшуюся жизнь… но если ты искренне раскаиваешься в содеянном… а я вижу, что это именно так… может быть, есть другой путь…

Джедаил, на мгновение ужаснувшись, вырвал свою руку и уставился на Келсона.

— Вы… вы могли бы сохранить мне жизнь? Возможно ли такое?!

— Если ты поклянешься навечно быть верным мне — да, я бы мог изменить приговор. Я устал убивать, Джедаил! Твой дядя и все твои двоюродные браться погибли из-за меня. О, конечно же, все они, кроме Сиданы, заслужили смерть, но… Боже, должен быть и другой способ!

— Нет, — ответил Джедаил, качая головой. — Другого способа нет. Вы были правы с самого начала. Если вы оставите меня в живых, всегда будет существовать риск моего побега, что какие-нибудь слишком амбициозные меарские лорды, не особо беспокоящиеся о чести, сделают на меня ставку и поднимут новый мятеж… и вы много лет будете сожалеть о том, что на мгновение поддались чувству сострадания. А мне кажется, у королей и без того достаточно поводов для сожалений, и ни к чему создавать новые, когда в том нет особой нужды. Король должен быть сильным — а вы король, Келсон Халдейн, и вы можете дать Меаре спокойствие и мир. Если ваше прикосновение Дерини дает вам возможность заглянуть в самую глубину человеческого сердца, — прочтите то, что написано в моем, и знайте, что я действительно верю в то, что говорю вам, — закончил он, беря руку Келсона и прикладывая ее к своей груди. — Я и сам не хочу быть причиной бессмысленных смертей. А единственный способ избежать их — покончить со мной. Вы не осмелитесь оставить меня в живых.

Келсон слегка отпрянул, когда Джедаил коснулся его руки, — но ему не оставалось ничего другого, кроме как выполнить просьбу принца, и он заглянул в его сознание…

Да, Джедаил действительно был готов встретить свою судьбу, веря, что так будет лучше и для Меары, и для Келсона, и для всех них.

— Но я все равно хочу пощадить вас, — упрямо сказал Келсон, убирая руку с груди Джедаила. — Вам стоит только попросить.

— Но я не стану просить.

— Тогда я не стану настаивать, — сказал Келсон. — Я отдаю должное вашему чувству чести, и скажу лишь — мне бы очень хотелось, чтобы мы поняли друг друга несколько месяцев назад, когда еще было время, чтобы все изменить. При лучших обстоятельствах, я думаю, я бы только гордился, имея такого друга и советника, как вы, Джедаил Меарский.

— А я был бы горд и счастлив служить вам… мой сеньор, — прошептал Джедаил.

— Так сослужите мне одну службу, прежде чем мы расстанемся, — попросил Келсон. — Можете ли вы дать мне свое благословение?

— От всего сердца, сир, — и правая рука принца взлетела, чертя на лбу Келсона знак благословения. — Пусть милостивый Господь благословит вас, Келсон Халдейн, и дарует вам долгое счастливое царствование, и мудрость, и храбрость. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

— Аминь, — прошептал Келсон.

Но он уже не смог посмотреть еще раз в глаза Джедаила. Слезы покатились по его щекам, и он стремительно встал, отвернулся и быстро зашагал к выходу, во двор, где ждал палач, — задержавшись по пути лишь на долю секунды, чтобы забрать свой меч из рук помрачневшего Моргана.

Он снова взял меч на согнутую руку, как скипетр, и лишь после этого вышел на солнечный свет, придав своему лицу выражение торжественного смирения; он подошел к своим офицерам, и, остановившись, дал знак палачу приблизиться.

Это был тот же самый человек, который шестью месяцами раньше казнил Ллюэла Меарского; его руки, затянутые в перчатки, держали огромный, с очень широким лезвием меч так легко, как человек меньшего роста держал бы рапиру. Великан быстро подошел к королю, опустился на одно колено, положив крупные руки на поперечины рукоятки меча.

— Сир?

— Он сейчас выйдет, — тихо и низко произнес Келсон. — Сделай это, он сам того хочет. Он не связан, и я не думаю, что он согласится, чтобы ему завязали глаза. Тебя это не будет беспокоить?

— Нет, сир.

— Хорошо. Окажи ему как можно больше уважения, помни, что он — принц. Я не хочу, чтобы он страдал.

— Я сделаю все очень быстро, сир.

— Спасибо. Мне бы хотелось, чтобы никогда больше не пришлось призывать тебя…

— Я тоже этого хочу, сир.

— Я знаю. Иди, подготовься. Он скоро придет и не заставит себя ждать.

Палач не ответил; он лишь кивнул и встал, чтобы вернуться к месту казни, — там камни были сплошь усыпаны толстым слоем соломы.

Келсон чуть заметно вздрогнул, когда подошел Морган и встал слева от него, и был благодарен лорду Дерини за то, что тот не произнес ни слова.

Почти сразу после этого в дверях часовни показалась Кэйтрин, опиравшаяся на руку Дугала; по другую сторону от нее шел Дункан.

А следом за ними шли Джедаил и Кардиель, и оба они склонили головы, держа руки в молитвенном жесте, и Джедаил жадно слушал то, что говорил ему Кардиель.

Они на несколько мгновений задержались перед входом, и наконец Кардиель осенил осужденного принца крестом. Потом Джедаил медленно направился к центру двора. Палач опустился на колени, прося благословения, и Джедаил спокойно благословил его.

А затем настала очередь Джедаила опуститься на колени, и опустить голову на плаху, спиной к палачу и его орудию, теперь лежавшему на земле, наполовину прикрытому соломой… и спиной к Келсону.

Еще секунду другую Джедаил молился, прижав ладони к губам, — а палач осторожно и бесшумно извлек из-под соломы сверкающее лезвие, ожидая сигнала Джедаила. Наконец Джедаил опустил руки и прижал голову к плахе — и в то же мгновение лезвие широкого меча сверкнуло в воздухе.

Даже Морган против воли дернулся и поморщился, когда лезвие опустилось с глухим стуком, — но удар был точным, как и обещал палач, и меч рассек шею принца, словно стебелек пшеницы.

Тело Джедаила медленно повалилось набок, кровь фонтаном хлынула из шеи, впитываясь в солому, как в губку, — и когда Кардиель направился к телу казненного, чтобы прочитать последние молитвы над отлетевшей душой, Келсон снова передал свой меч Моргану и тоже подошел к телу.

Король снял свою алую шелковую мантию и укрыл ею принца Джедаила. Когда Келсон вернулся на свое место и забрал меч, на его руках была кровь… и поначалу Морган подумал, что это кровь Джедаила, но потом он увидел кровь на лезвии королевского меча — и понял, что это была кровь самого Келсона.

— Мой принц, ты порезался, — пробормотал Морган, показывая на руку короля.

— Это неважно, — пробормотал Келсон, позволяя Моргану отвести себя в сторону, чтобы осмотреть рану. — Аларик, я ведь мог спасти его, но он мне этого не позволил. Я предложил ему жизнь. А он выбрал смерть.

Поскольку Морган касался руки короля, из которой сочилась кровь, ему было чрезвычайно легко проникнуть — осторожно и незаметно — в сознание Келсона, и прочитать то, что произошло между королем и Джедаилом, и понять, что с этим призраком Келсон должен справиться сам.

— Можно мне полечить твою руку, мой принц? — мягко прошептал Морган. — Или пусть пока так останется?

Келсон шумно сглотнул и опустил голову.

— Пусть пока останется, — едва слышно ответил он. — Это очень кстати, что я ощущаю настоящую кровь на своей руке. Я пролил ее куда больше за те четыре года, что царствую.

— И ты прольешь ее еще больше в будущем, — напомнил ему Морган. — И моли Бога о том, чтобы она всегда лилась во имя чести и правосудия. Мы делаем то, что должны делать, Келсон.

— Да, — с тяжелым вздохом ответил король. — Мы делаем то, что мы должны делать. Но есть вещи, которые мне никогда не понравятся.

— Да, это верно. И это хорошо.

Снова вздохнув, Келсон вытер свой меч о высокий сапог — кровь невозможно было заметить на красной коже, — а затем вложил его в ножны. Но он не стал стирать кровь с ладони, только сжал пальцы, чтобы не видна была небольшая ранка.

— И что теперь? — негромко сказал он. — Вряд ли у меня сейчас найдется время, чтобы побыть одному, а?

— Разве что несколько минут, мой принц, не больше. Может быть, попросить всех выйти из часовни?

— Нет, я найду другое место. Подержи эту штуку, ладно? — попросил он, протягивая Моргану корону Меары. — У меня от нее голова болит. И прикинь, нельзя ли через час собрать офицеров на совещание. Думаю, в главном зале замка. И попроси всех меарских офицеров, принявших присягу, тоже присутствовать. Нам тут нужно слишком многое привести в порядок, прежде чем мы сможем хотя бы подумать о возвращении домой.

— Да, мой принц.

Морган остался стоять на месте, держа корону Меары.

Он смотрел вслед Келсону, который, повернувшись, направился туда, где стояли лошади, и проскользнул между своим конем и конем Моргана, найдя для себя относительное уединение среди толпы людей, заполнившей двор.

И Морган, видя, как Келсон зарылся лицом в шелковистую снежно-белую гриву, понимал, что совсем не вот эта металлическая корона, которую он держал в руке, вызвала у Келсона головную боль.

Бремя венца было куда тяжелее, нежели просто вес золотого обруча с драгоценными камнями, который Келсон так небрежно вверил Моргану.

Бремя венца — это кровь, и человеческие жизни, и одиночество…

И Морган знал, что одиночество — наихудшая, наитяжелейшая часть ноши. Да, отчасти это одиночество могло быть нарушено, если бы Сидана была жива — но, как и много раз прежде, Морган тут же напомнил себе о бессмысленности размышлений, которые начинаются со слов «если бы». Сиданы не было в живых; и именно ее смерть стала причиной военной кампании в Меаре… а результатом войны стал заговор Торента, на который интриганы ни за что не решились бы, не отсутствуй король в Ремуте.

Теперь же, когда вся династия Меары похоронена, а новый режим будет установлен в ближайшие часы, необходимо будет поспешить в Ремут и снова решать вопрос Торента, сожалея о смерти Джедаила и многих других; а потом настанет время и для поиска новой невесты для короля…

Может быть, ею станет эта маленькая послушница, Росана. Риченда, помнится, говорила Моргану, что, похоже, короля и Росану влечет друг к другу, хотя они и виделись совсем недолго. Что бы там ни думал сам Келсон, жена — хорошая жена — очень нужна ему.

Но прямо сейчас Келсон нуждался лишь в нескольких минутках одиночества, чтобы восстановить уверенность в себе и найти внутренние силы для того, чтобы и дальше выполнять свой долг.

Ему ведь было всего-навсего семнадцать лет, в конце-то концов, — он был почти мальчиком, несмотря на всю суровость его жизни!

Но никто никогда и не утверждал, что быть королем — легко. И быть добрым королем ничуть не легче, чем быть великим королем… а Морган был уверен, что Келсон станет величайшим из королей.

А потом Морган с изумлением и гордостью увидел, как Келсон поднял голову и расправил плечи, и осмотрелся вокруг… и в его глазах светилась новая, доселе невиданная решимость.

И Морган, подзывая к себе нескольких младших офицеров и передавая им королевский приказ, уже твердо знал, что его король с честью вышел из последних испытаний, и что он готов к встрече с будущим. И что он, Морган, гордившийся тем, что верой и правдой служил Бриону, отцу Келсона, будет всегда гордиться тем, что имеет честь служить великому королю Келсону Гвиннедскому.