Микрод-Сити (Джим Янг) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Джим ЯНГ

«МИКРОД-СИТИ»

© «Фантакрим MEGA» № 1, 1995.

Джонни нравилась чешуя. Он как-то сам сказал мне об этом, когда нам было лет по девять-десять, и мы бродили с ним по сентпольскому зоологическому музею. Возможно, были у него и другие странности, но даже одно это показывает, как сильно он уже тогда отличался от иных людей.

Джонни Стивенс — мой двоюродный брат. И, пожалуй, лучший мой друг в ранней юности. Помнится, он был чуточку ловчее и сообразительнее меня, но уступал в твердости духа. Закончив ускоренный школьный курс, Джонни проучился несколько лет в Принстоне, затем бесследно исчез. Ему было девятнадцать, когда он бросил колледж. Перед тем, как уехать из Принстона, он позвонил мне, но не застал дома. Он немного поболтал с моей матерью о том о сем, и с тех пор я больше ничего о нем не слышал. Мне почему-то казалось, что Джонни живет в Калифорнии. Действительно, серфинг, дешевая травка, бесконечное лето — о чем еще мечтать диковатому сорванцу из Миннесоты!

Стояли погожие летние деньки, когда я, закончив колледж, отправился к друзьям в Нью-Йорк. Я собирался погостить у них несколько недель и, при случае, присмотреть работу — что-нибудь, связанное с журналистикой на музыкальные темы. К тому времени я ушел из рок-группы, подрабатывал корректором и кое-что писал для Миннеаполисского развлекательного телеканала. Многие из моих друзей и знакомых уже смотались в Нью-Йорк и устроились там на работу, их примеру я и собирался последовать.

Надеюсь, сказанное выше объясняет, почему я, едва освоившись в Нью-Йорке, потащился на концерт психоделической группы «Skopsies», выступавшей в захолустном театрике на авеню А. Было около восьми часов вечера, когда я, изнывая от скуки в вагоне метро, влачившемся из Бруклина, где жили мои друзья Мустафа и Алиса, в Манхэттен, заметил вдруг на перроне одной из промежуточных станций не кого иного, как Джонни. Он спокойно стоял в сторонке, наблюдая за пробегавшими мимо пассажирами, и провожал внимательным взглядом каждого из тех, кто был хоть чуточку микродирован.

Я вряд ли бы узнал кузена, поскольку он сам выступал в облике матерого оборотня-вервольфа, если бы на нем не оказалось модной в наших миннеаполисских краях пестрой рубашки. Это заставило меня приглядеться к нему внимательнее, и я, несмотря на густую шерсть и свирепую клыкастую морду, понял, что это он — мой давным-давно сгинувший приятель.

— Джонни! — крикнул я, когда дверь вагона раскрылась.

Тот нервно огляделся, скользнув по мне равнодушным, неузнавающим взглядом, шерсть на его спине и затылке вздыбилась, пасть сердито раскрылась, еще больше обнажая клыки.

— Джонни, это я, Тим! — снова крикнул я, проталкиваясь сквозь толпу на платформе и морщась от ударивших в нос застарелых запахов мочи и рвоты, которыми был пропитан спертый и душный воздух станции. — Тим Уонделл. Твой кузен.

— Черт побери! — пробурчал Джонни, почесывая промежность. — Тим! — Он несколько секунд вглядывался, затем нагнулся и шепнул на ухо: — Мотай отсюда. Тут кое-что может случиться, и я не хочу, чтобы ты болтался поблизости. Держи, — он сунул лапу в задний карман джинсов и выудил оттуда мятый клочок бумаги размером с лотерейный билетик. — Дуй обратно в вагон и звякни мне как-нибудь завтра.

Я бросил взгляд на бумажку, заметил на ней отпечатанный крупным шрифтом номер телефона и заковылял обратно.

Дзынькнул звонок к отходу, я проскочил в закрывавшуюся дверь. Путь мне предстоял, увы, не близкий, поэтому я, от нечего делать, начал разглядывать соседей. И тут мне бросилось в глаза, что, кроме меня и еще двух-трех человек, все остальные в вагоне были так или иначе микродированы. Среди них оказались, правда, всего несколько совсем уж безобразных тварей, хотя рядом с дверью сидели, чинно сложив на коленях лапы, два дюжих оборотня.

Что касается «Skopsies», видел я группы и получше. Однако там оказалась моя приятельница Моника Саммлер, поэтому я досидел до конца программы. Моника работала, со мною на телестанции, пока год назад не переехала в Нью-Йорк и не устроилась на работу в журнал «Scope». Когда отгремели последние аккорды, мы с Моникой выскользнули из зала и пристроились на верхней платформе принадлежавшего группе автобуса, дожидаясь музыкантов.

— Ну и как они тебе? — спросила Моника, закуривая.

— Да так, — неохотно ответил я, неопределенно пожимая плечами.

Она протянула пачку. Я огляделся по сторонам и, не заметив поблизости патрульных машин, взял сигарету. Моника дала мне прикурить.

— Ты прав, есть и получше в этом городе.

— Будем надеяться.

У выхода из театра показались, наконец, наши музыканты. Мы осторожно потушили сигареты, и Моника завернула окурки в пластиковую фольгу, чтобы копы не смогли засечь нас по отпечаткам пальцев. Затем мы запихнулись в тесный автобус и отправились к центру, чтобы где-нибудь там перекусить.

Рядом со мною сидела вокалистка — довольно-таки красивая девушка, микродированная в нечто, напоминавшее змею.

— Тебе понравилось? — спросила она.

— Да, очень, — сказал я, пытаясь изобразить в голосе возможно большие искренность и убедительность.

— Меня зовут Ева. Моника говорила, что... Ты из Миннеаполиса? — у девушки был чертовски странный акцент. Что-то восточноевропейское.

— Да, это верно.

— Хороший город. Мы как-то лабали там.

— Да, спасибо. Я рад, что вам там понравилось.

— А я знаю еще кой-кого оттуда. Это мой микродист.

— Как его зовут?

— Джонни.

Я заглянул ей в лицо. Микродирование было настолько хорошим, что даже глаза оказались змеиными: я видел, как они моргнули, используя мигательную мембрану.

— Не Джонни Стивенс случайно?

— Я не знаю фамилии. Он никогда ею не пользуется.

Я ошарашенно молчал — надо же: восемь лет от парня ни слуху ни духу, а тут вдруг не только на него натыкаешься, но и встречаешь одну из его клиенток.

— О чем ты думаешь? — спросила змеедевушка.

— Если это тот Джонни, которого и я знаю, придется поверить в чудо.

— Джонни — лучший из микродистов, в этом нет сомнения, — сказала она, как-то странно улыбаясь, словно вкладывая в слова иной, тайный смысл, затем повернулась к клавишнику.

Тот вел автобус вручную, хотя мы мчались уже по одной из компьютеризованных манхэттенских зон повышенной безопасности.

— Влад, — крикнула она ему, — гони туда, где подают отбивные по-татарски.

— Эго же сырое мясо, Ева, — кривясь от омерзения, сказала Моника.

— Я знаю, — ответила девушка-змея и снова улыбнулась.

III

Мои друзья Алиса и Мустафа жили в небольшой квартирке поблизости от Проспект-Парка, оба они работали в дневную смену. Услышав, как зашумела вода в душе, я поспешно протер кулаками глаза и, пошатываясь, побрел на кухню.

— Доброе утро, — поздоровалась Алиса. — Ты что-то неважно сегодня выглядишь.

— Доброе утро, я тоже рад тебя видеть.

— С тобой ничего худого не стряслось этой ночью? — спросила Алиса.

— Ничего, связанного с молотоголовыми, если ты это имеешь в виду.

Она улыбнулась и, похоже, успокоилась.

— Ну и как тебе хваленые «Skopsies»?

— Да так себе. Моя подруга Моника познакомила меня с ними. Мы после концерта заскочили поужинать в ресторанчик, так они там трепались только о фильмах Вуди Аллена, а я в этой чертовой классике вообще ни ухо ни рыло. Гораздо забавнее то, что я вчера вечером наткнулся на кузена, которого сто лет не видел. Я попытаюсь встретиться с ним сегодня.

— Ладно, только если что, дай нам знать — мы перепрограммируем систему охраны.

— Ты посмотри какая ранняя пташка тут у нас сегодня, — улыбнулся Мустафа, переступая порог кухни и протягивая Алисе ее кевларовую пулезашитную накидку. У него был сильный южно-миннеаполисский акцент, который так забавно звучал в этой типично бруклинской квартирке, оборудованной новейшими системами охраны, что я невольно ухмыльнулся. — Как «Skopsies»?

— Да не то, чтобы очень.

— А как там у Моники дела? - спросил Мустафа. Он терпеть ее не мог еще с той норы, когда и он, и она жили в южном Миннеаполисе и работали на той же станции, что и я.

— Она микродировалась. В амазонку.

— Гм! — сказал Мустофа и обменялся с Алисой многозначительным взглядом.

— Некоторые предпочитают естественное состояние, — сказала Алиса нарочито ядреным акцентом кокни.

— Некоторым уже пора отправляться на работу, — заметил Мустафа, разворачивая накидку. Он помог Алисе закрепить ее на плечах, затем вытащил из клозета свой броневой плащ и тоже в него облачился.

— Не забудь сообщить нам о своих планах, — бросила на ходу Аписа, проскакивая через дверь, с которой компьютер снял на несколько десятков секунд защиту. — Мы собираемся в пятницу поужинать в городе. Пойдешь с нами?

— Заметано, — ответил я.

Убедившись в том, что охранная система заработала снова, я поплелся к софе и вновь провалился в сон.

Пробило аккурат три часа дня, когда я проснулся — если верить антиквариату, висевшему на стене. Я отправился в ванную, расправился с изрядно отросшей щетиной, принял душ и набрал на кухонном комбайне код чашки кофе. Восседая на скрипучем стуле и рассеянно поглядывая на противоположную стену, покрытую психотропно-розовой шелушащейся краской, я пил кофе, жевал пончик со сливочным сыром и думал о Джонни.

Нашарив рукой телефон, я набрал код своей кредитной карточки и выстучал номер, который значился на вчерашней бумажке. Экран телефона озарился радугой красок, а затем по нему начали маршировать разные забавные твари. Поскольку экран был маленьким, прошло немало времени прежде чем я понял, что все они — египетские боги. Постепенно звуки музыки усилились, твари закружились в танце, а на заднем плане сформировалась надпись: «Микрод-Сити». Камера развернулась по спирали и сфокусировалась на существе с головой ибиса. «Тот», — подумал я, удивляясь совершенству компьютерной графики.

— Мы рады приветствовать вас, — негромко произнес Тот, — в «Микрод-Сити». — Камера передвинулась, и на экране появилась Ева, давешняя девушка-змея, которая запела: «Позволь обнять тебя, обнять тебя; позволь сдавить тебя, пока не взвоет от боли каждая клеточка твоего тела; позволь скрутить тебя, сестра...». Тут я вдруг осознал, что это уже не графика, а видео. Песня звучала около минуты, затем экран очистился, и на нем появилась панель с клавиатурой. Я набрал код «Частная квартира».

— Мы сможем уделить вам время для интервью в следующие сроки, — сообщил бесцветный синтетический голос.

На экране развернулась таблица дат и сроков, начинавшаяся со следующей недели. Я нажал клавишу «Другое».

— Что вам угодно? - спросил синтетический голос.

— Я хотел бы увидеться со своим кузеном, — ответил я.

Экран погас.

Мне уже начало казаться, что автомат впал в панику, приняв меня за копа или за кого-нибудь в этом роде, когда экран загорелся снова, и на интенсивно голубом фоне появилась стандартная фраза: «Подождите, пожалуйста».

Я уже приканчивал кофе, когда услышал голос Джонни.

— Тим, спасибо, что позвонил.

Голос звучал равнодушно и буднично, словно речь шла о рядовом деловом разговоре.

— Что там, черт побери, стряслось вчера ночью?

— В нашем бизнесе не всегда имеешь дело с ангелами, парень. Таковы уж правила игры, не мы их устанавливали.

Я задумался на секунду, затем сказал:

— Я познакомился с одной из твоих клиенток вчера ночью. Она солирует у «Skopsies», этакая, если помнишь, женщина-змея, поет у тебя на рекламной заставке.

— Ну как же, «Микрод-Сити». Ее зовут Ева. Она довольно мила, не правда ли?

— Она ест сырое мясо, Джонни!

— Ну и пусть себе ест, законов она этим не нарушает.

— Но это отвратительно!

— Такова жизнь в мегаполисе, дружище. Так когда мы с тобою встретимся?

— Да в любое время. Я поболтаюсь тут еще пару недель. — Мне не хотелось говорить ему, что я ищу работу; еще подумал бы, что навязываюсь.

— Ты планировал что-нибудь на сегодняшний вечер?

—

Нет.

— Теперь планируешь — поужинаем вместе. Где-нибудь около девяти часов вечера. — Он продиктовал мне адрес в нижнем Манхэттене, и я записал его на том же клочке бумаги. — Лады?

— Лады.

— Послушай, Тим, ты давно видел мою маму?

— Давно. Она переехала в Гуам, работает там на новой ракетной базе.

— А-а.

Я уже не находил, что спросить и решил, что пора закругляться.

— Ладно, я позвоню, — сказал я.

— Эй, послушай, Тим. Не говори родителям, что ты наткнулся на меня, хорошо?

— Хорошо.

— И еще. Ты вряд ли узнаешь меня, когда увидишь.

— Как? Разве не тебя я видел вчера ночью?

— Ты видел робота-репликата. На самом деле я выгляжу совершенно иначе.

— Поэтому ты избегаешь камеры?

— Из осторожности, Тим, из осторожности. Ладно, мне пора. Увидимся.

— Он отключился, и экран погас - на этот раз окончательно.

Джонни жил в зоне повышенной безопасности, включавшую в себя район, расположенный вокруг площади Вашингтона. Я остановился у пропускного пункта на Восточной 10-й стрит и выписал пропуск на ближайшие 24 часа. После пятиминутной прогулки я оказался на Восточной 8-й стрит у гигантского здания из кирпича и бетона, которое напоминало мне чем-то Новую Англию.

Чтобы пройти в вестибюль, мне пришлось предъявить пропуск и возложить ладонь на идентификационную плату: дверь немедленно растворилась. За нею стоял здоровенный охранник — самый здоровенный из тех, что мне когда-либо доводилось видеть. Закованный в броню из черного кевлара, он возвышался над полом как минимум на два метра и весил, похоже, не менее пары центнеров. Лицо его сплошь покрывала татуировка в стиле маори.

— Вы к мистеру Стивенсу? — спросил гигант с отчетливым акцентом, истоки которого я так и сумел просечь.

— Да.

— Добро пожаловать к Адамсам. Мистер Стивенс ждет вас.

— На каком он этаже?

— Поезжайте лифтом в пентхауз.

— Спасибо.

Он поклонился и вновь повернулся к двери.

«Вероятно, образчик искусства Джонни, — подумал я, заходя в кабину лифта. — До таких размеров просто так не дойдешь, даже если будешь глотать стероиды пачками».

Я нажал кнопку «Пентхауз», дверь захлопнулась, синтетический голос равнодушно сообщил: «Мистер Стивенс ждет вас, мистер Уонделл».

Дверь лифта раскрылась в небольшом, полутемном холле, декорированном в древнеегипетском духе. Я поднялся по лестнице и оказался в просторной гостиной, отдаленно напоминавшей древнеегипетскую башню, с двумя рядами терракотовых колонн и тяжелой оранжевой портьерой, занавешивавшей пространство за ними.

— Они туг прямо помешались на Египте, — пробурчал я.

— Привет, — услышал я вдруг женский голос. — Меня зовут Рейли.

Я оглянулся и увидел красивую блондинку в голубом строгом костюме. Насколько я мог судить, она была микродированной не более, чем ваш покорный слуга.

Она улыбнулась, и я не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Как это вы до сих пор не микродировались?

— С разрешения Джонни. Он считает, что для разнообразия неплохо иметь рядышком парочку простых смертных.

— Тим! — громыхнул голос Джонни откуда-то из-за портьеры. — Иди сюда!

Я поднялся и побрел к портьере. Нерешительно потоптавшись около занавеси, я заглянул за нее и увидел стоявший в небольшой комнатенке массивный письменный стол. За столом кто-то сидел — очертания фигуры с трудом улавливались в полумраке. Я шагнул в щель портьеры, неясный силуэт в темном, смахивавшем на судейское, кресле шевельнулся и коснулся рукой возвышавшейся перед ним контрольной панели. Я не мог отвести взгляд от стола, вспыхнувшего яркой радугой красок, в которой преобладал золотистый цвет. Эго загадочное сооружение больше всего на свете напоминало египетский саркофаг.

— Джонни, — выдавил я внезапно охрипшим голосом.

— Минуточку, — ответил Джонни. — Я только настрою музыку.

Я видел, как его рука быстро набирала команды на кейборде, установленном на консоли рядом со столом.

Затем кресло повернулось.

В кресле сидело потрясающе безобразное существо. Лишь отдаленно похожее на человека, оно целиком покрыто было чешуей, подобно панголину.

— Я же говорил, что ты меня не узнаешь, — сказала тварь голосом Джонни. Может, она улыбалась — мне трудно это сказать, поскольку уголки ее рта прятались за чешуйками.

— Как ты тут? — спросил я, потому что не смог придумать ничего лучшего.

— Прекрасно. Лучше всех на свете. В этом духе. Садись, — показал он рукой на тахту, и я послушно устроился на ее краешке. Из динамиков, установленных где-то под потолком, поплыла классическая индийская музыка.

Джонни поднялся и прошелся рядом с саркофагоподобным столом. Он был обнажен, но чешуя плотно прикрывала гениталии. Больше всего меня поразил его длинный, гибкий хвост.

— Итак, что привело тебя в Нью-Йорк?

— Выбрался навестить друзей. Может, попробую заняться журналистикой. Нечто в этом роде.

— Тебе нужна работа?

Я судорожно сглотнул слюну и спросил:

— А ты можешь что-нибудь предложить?

— У меня есть вакансия в отделе информации. И я предлагаю тебе ее занять. Правда, тут есть нюанс.

— А именно?

— Тебе придется микродироваться.

— Но, послушай, Джонни, я не хочу превращаться в чудовище.

— А с чего ты взял, что речь идет о чудовище? — Может, он опять улыбнулся — не могу сказать. — Микродирование — обязательное условие. Операция бесплатная, дальнейшее медицинское обслуживание и оплата квартирных расходов тоже за мой счет. — Вот теперь он точно улыбнулся — пауза длилась ровно столько, сколько на это требовалось. — Я щедрый работодатель.

— Послушай, а чем конкретно я должен буду заниматься? — спросил я.

Он склонил голову на плечо — я моментально вспомнил игуану, которую видел как-то в зоопарке.

— Можешь считать меня революционером, Тим. — Он помолчал секунду и, быть может, улыбнулся под этими своими слизистыми чешуйками. — Ибо то, что я сотворил за последние пять лет, не назовешь иначе, чем революцией. Ее начинали другие — допускаю это. Вирусные инфекции используют для лечения генетических болезней еще с конца минувшего века. Но именно мне пришла в голову мысль поставить микродирование на индустриальные рельсы. — Он отхлебнул кофе и снова помолчал. Может, он улыбался в этот момент — не могу поручиться за это. — И нашел ключ к решению расовых и криминальных проблем одновременно.

Я не мог понять, верит ли он сам в то, о чем вещает. Что до меня — я не верил.

— Кому-то суждено быть революционером, — назидательно заявил он. — Жребий пал на меня.

— А то, чем занимался твой репликат вчера ночью в метро — это что, тоже часть революции?

— Молотоголовые, — начал говорить Джонни, но его заглушил ситар; когда музыкальный шквал утих, он повернулся ко мне и начал снова: — Знаешь, молотоголовые — это нечто, чего я никак не предвидел. Они даже открыли собственные шарики. Но думаю, что мы справимся с ними. Справимся.

Рейли вкатила тележку с едой, и paгa грянула с новой силой.

Мы мало говорили за ужином, хотя Рейли пыталась поддерживать легкую застольную беседу. Джонни, похоже, о чем-то размышлял над своею тарелкой, хотя из-за чешуи трудно сказать об этом наверняка. Напоследок Джонни сообщил, что у него намечена еще одна деловая встреча, и встал, чтобы проводить меня к выходу. Когда мы с ним шли по терракотовому коридору, он небрежно спросил:

— Так ты будешь работать у меня?

— Я подумаю.

— Я положу тебе полторы сотни грандов и буду платить квартирные. Понимаю, что зарплата не Бог весть какая высокая, но я возьму также на себя полное медицинское и микродинное обслуживание. Номер телефона ты знаешь. Звони, — он открыл тяжелую дверь, выходящую в холл с лифтом. — Позвони мне в любом случае. Где-нибудь в середине будущей недели, хорошо?

Джонни протянул руку на прощание, и я впервые за этот вечер коснулся его тела. Ладонь оказалась сухой и жесткой, и я понял, что он гораздо крепче и сильнее, чем кажется.

Когда я поутру проснулся на уютной софе, Алисы и Мустафы уже не было — смылись на работу. Я, позевывая, потащился на кухню и приготовил себе небогатый завтрак. Ожидая, пока вскипит кофе, я сидел, тщательно пережевывая кусочки чуточку пережаренной булочки из непросеянной пшеничной муки, и лениво думал о том, что Нью-Йорк сам по себе является страной, в корне отличающейся от остальной Америки. В Миннеаполисе или в любом другом городе Штатов перемены не затрагивают большинства населения. Это верно — микродирование стартовало из криминогенных районов и зон высокой расовой напряженности. Возможно — или, даже, несомненно — оно очень скоро распространится по всей остальной стране. Если имеешь возможность, заплатив пять грандов, стать Конаном или Суперженщиной, кто же устоит перед таким искушением?

Мои размышления, собственно, сводились к одному-единственному животрепещущему вопросу: должен ли я принять предложение Джонни?

Джонни — неплохой парень. Я и теперь не сомневался в этом. Но в нем всегда сквозило нечто порочное, и мне показалось, что ушедшие годы лишь обнажили это нечто — сделали более явственным.

Мои мысли обратились к Рейли — вероятно, она, что называется, женщина со странностями, если живет с ним.

Куда уж дальше, если ей нравятся чешуйки.

Алиса и Мустафа потащили меня в свой любимый китайский ресторанчик, располагавшийся в зоне повышенной безопасности на Вей Ридж. За ужином, когда они весело болтали об интернациональной развлекательной телесети, для которой оба работали, я решился сказать им о предложении Джонни.

— Не знаю, принимать мне его или нет, — признался я сокрушенно.

Мустафе новость явно не понравилась. Я понял это по тому, как он старательно ковырялся вилкой в оладьях. Глянув на Алису, я обнаружил, что она разглядывает что-то в чашке с чаем, избегая моего взгляда.

— Микродирование — грязная штуковина, — сказала она наконец. И этот ее вывод был где-то очень сродни тому, который вызревал в моей голове.

Покончив с ужином, мы дружно направились к выходу. Поскольку ресторан находился в безопасной зоне, мои друзья не торопились облачаться в свои броневые накидки. Добравшись до пропускного пункта, мы стали в хвост быстро продвигавшейся очереди. Вдруг очередь остановилась, впереди закричали.

Тут же взвыла сирена на полицейской будке за турникетом.

— Что там стряслось? — повернулся к нам стоявший перед Мустафой толстый мужчина, словно мы обязаны были знать, что именно там случилось.

Впереди послышалась какая-то трескотня. Я подумал было, что это тинэйджеры балуются шутихами, но Мустафа, мгновенно сориентировавшись, сбил нас с Алисой с ног и набросил сверху свою кевларовую накидку.

На той стороне пропускного пункта стрельба разгоралась с неистовой силой. Несколько дежурных полицейских машин подлетели к входу в метро и остановились, скрежеща тормозами.

— Все в порядке, — крикнул один из полицейских. — Поднимайтесь. Просим вас соблюдать порядок в зоне контроля. Пожалуйста, поднимайтесь.

Мустафа стащил с нас накидку, и я смог, наконец, оглядеться. Алиса, сидя на земле, растирала локти, ее веки забавно подергивались. Мустафа протянул ей руку и помог встать.

Мы проскочили через турникет и наткнулись на бригаду парамедиков, хлопотавших над женщиной, лежавшей в неловкой какой-то позе на самой середине улицы. Далее на дороге к станции метро валялись трое молотоголовых. Их огромные, широко раскрытые глаза мутно поблескивали под покатыми, очень похожими на черепа рыб-молотов лбами, из-под трупов медленно текла кровь, собираясь лужами на асфальте.

— Боже правый! — ахнула Алиса, поворачиваясь к Мустафе.

— Как они сюда попали? — ошарашенно пробормотал Мустафа.

— Вот и до Вей Ридж добралась эта погань, — скорее себе, чем нам сказал шагавший впереди седой крепкий мужчина.

Когда мы проходили мимо трупов молотоголовых, я расслышал, как молодой полицейский сказал напарнику: «В это, мать их так, невозможно поверить!»; тот в ответ только покрутил головой.

Оказавшись в относительной безопасности на станции метро, я сказал Мустафе:

— Знаешь, я читал про молотоголовых, но никогда до этого их не видел.

Алиса настороженно огляделась по сторонам.

— Я думал, что мы уже побили все рекорды жестокости в этой стране, — тихо сказал Мустафа. — Но эти хуже, чем даже наркобароны. Эти пытаются уничтожить нас любой ценой.

— Почему? — спросил я.

— Не знаю.

Вот в этот самый момент я и решил, что поработаю у Джонни. По крайней мере — некоторое время. Я должен был пойти на это хотя бы в порядке самозащиты.

VII

Чтобы микродироваться, требуется совсем немногое. Достаточно взять у вас немножечко крови, выловить из нее гены и срастить их с чем-то еще, в чем вы нуждаетесь. Полученный гибрид запускают после этого в синтетический вирус, которым вас накачивают по самую макушку, и этот самый вирус инфицирует каждую клеточку тела. Не проходит и пары недель, как эффект начинает сказываться.

На свою беду, я оказался одним из тех несчастных, у которых после инфицирования этим чертовым вирусом развивалось болезненное состояние, очень похожее на гриппозное. Я сумел выбраться в офис — он располагался несколькими этажами ниже пентхауза Джонни — только на десятый день после того, как меня заразили вирусом. К этому времени лицо мое уже очистилось от прыщей, а небогатая шевелюра, унаследованная от дедушки-немца, начала сменяться золотистым пушком.

Как выяснилось, моим непосредственным начальником оказалась Рейли. Не сказал бы, что мне тогда это очень понравилось.

Когда я поутру вошел в офис, она слушала классический рок: «The Doors» или «Echo and the Bunnymcn» — что-то в этом роде.

— Доброе утро, Тим, — поздоровалась она, когда я переступил порог, и приглушила музыку. — Как себя чувствуешь?

— Немного лучше.

— Ты заглядывал сегодня к медикам?

— Еще нет. Зайду позже.

— Тогда давай поговорим о деле, — сказала она, откидываясь на спинку кресла. — В ближайшие полгода ты должен бегать как минимум по четыре километра каждый день. Кроме этого, ты будешь посещать гимнастический зал утром, после обеда и вечером. Что скажешь на это?

— Все понятно, — пробормотал я.

Она посмотрела на меня насмешливо.

— Я открыла для тебя файл в компьютерной системе. И хотела бы, чтобы ты начал знакомиться с первым блоком информации прямо сейчас. Найдешь его в меню под титулом «Джонни». Желательно управиться с ним до конца этой недели. Мы собираемся продемонстрировать полный комплект моделей грядущего осеннего сезона на нашем внутреннем предварительном просмотре, который состоится в следующем месяце. — Она многозначительно улыбнулась. — В комплекте господствует стиль под кодовым названием «Хамелеон». Мы ставим его на поток, — сказала она со все той же многозначительной улыбкой. — Впрочем, ты сам прочитаешь. Когда мы покончим с этим, приступим к работе по модернизации египетского стиля. Что-нибудь непонятно?

Я покачал головой.

— Прекрасно, — она пристально вгляделась в меня и добавила: — Послушай, Тим, у нас есть несколько засекреченных проектов. Не исключено, что ты примешь участие во всех из них. Но пока, если наткнешься в файле на что-либо с ограниченным доступом, посоветуйся со мною. Только со мною и ни с кем больше. Договорились?

— Боитесь утечки информации.

— Не то, что боимся... — Рейли снова улыбнулась. Такую улыбку стоило бы продать киношникам; она явно гробила свой талант на рутинной работе. Я даже не обратил внимания на угрожающие нотки, прозвучавшие в ее голосе.

— А теперь навести медиков и за работу. — Она склонилась над экраном, вмонтированным в стол, а я повернулся и вышел из офиса. Дверь захлопнулась за моей спиной с громким, сухим треском.

Когда тебя затягивает повседневная рутина, складывающаяся из интенсивной физической работы и не мене интенсивной канцелярской канители, не замечаешь, как бежит время. Время года: о, да — стояло лето. Эго все, что я в силах был заметить.

Доктора предупреждали, что тело в ходе микродирования включается в процесс, родственный половому созреванию, и это лишь подчеркивало для меня тот общеизвестный факт, что время — понятие относительное.

Я испытывал могучую эрекцию и волчий голод в перерывах между тренировками и основной работой.

Что касается работы, Рейли оказалась строгой начальницей — из тех, что не стесняются орать на своих подчиненных. Я испытал это на себе недели через две после вышеупомянутого разговора. Как раз тогда я сдал ей первое подготовленное самостоятельно сообщение для печати, и она бушевала в моем закутке около получаса, колотя дискетками по столу: «Делай так, как я сказала! Кто тебя просил заниматься самодеятельностью?!» И шторм разражался с новой силой.

Один из сослуживцев — некий Хендерсон, микродированный в Конана, сообщил мне, что Рейли одно время подвизалась на профессиональной сцене. Актерского таланта у нее, спору нет, хватало. Только я предпочел бы, чтобы она проявляла талант и темперамент в ином месте и с кем-нибудь иным, а не со мною.

Теперь, вспоминая об этом, я понимаю, что они с Джонни специально загружали меня работой и старались держать в узде, чтобы я не шлялся по Манхэттену и не искал приключений на свою задницу. Нет ничего опаснее повторного периода полового созревания.

Джонни, а с ним и Рейли, испытали это, видимо, на собственной шкуре.

В мою обязанность входило составление сообщений для печати о развиваемых компанией направлениях моды так, чтобы из них невозможно было выловить ничего конкретного. Это тонкое искусство, и всегда, когда мне начинало казаться, что я постиг ее в должной мере, Рейли спускала меня с небес на землю. Вероятно, имей я более полное понятие о том, что готовится к демонстрации, это мне очень помогло бы; однако Рейли держала язык за зубами, а Джонни зашился в свою лабораторию в Коннектикуте и даже носа оттуда не показывал.

За неделю до намеченного приема по случаю демонстрации нашей компанией новой коллекции моделей осеннего сезона основные приготовления были закончены.

Мы сняли и отредактировали коротенькую видеопрограмму для коммерческого телевидения, и каждый из нас был уже по уши сыт общением с Рейли. Кстати, двое из тех репортеров, которым мы направили наши копии для предварительного просмотра, позвонили мне через двадцать минут после того, как их получили, и восторженно заявили, что лучшей ленты им в этом году видеть не доводилось.

Мы отпраздновали это событие несколькими часами позже, шляясь по забегаловкам. Последней из них оказался какой-то бар на крыше высотного здания, в котором я окончательно надрался в компании с Хендерсоном — приятелем из маркетинга и женщиной из коннектикутской лаборатории — ее звали Мерил Эллен Мерилл, и ее основным занятием являлась слежка за конкурентами.

Мерил Эллен была земной богиней ростом под два метра и весом около центнера, она всю ночь напролет накачивалась русской водкой и к тому времени уже едва держалась на ногах.

— Я кое-что знаю, — заявила она мне, с трудом ворочая языком. — Джонни сотворил нечто. Нечто воистину нетленное. Мы поставили новую систему охраны в его лаборатории. Он сидит там теперь безвылазно.

— Да, он всегда так поступает, когда запускается новая коллекция, — махнул рукой Хендерсон.

— Нет, нет — дело не в этом. Думаю, он снова взялся за молотоголовых.

— Что значит — взялся за молотоголовых?

— Ну да, корячится над штуковиной, которой занимался до того, как сбежал Карновски. Нет, ребята, это чувствуется, — она допила рюмку. — Напряжение, я имею в виду. — Она секунду посидела, тупо пялясь прямо перед собой, затем извинилась и неуверенной походкой направилась в женский туалет.

— Что еще за Карновски? — спросил я Хендерсона.

— Да был такой тип — переметнулся к молотоголовым. Копы думают, правда, что его похитили. Однако из лаборатории исчезли образцы вируса, поэтому мы все считаем его предателем.

Мы посидели немного молча, ожидая возвращения Мерил Эллен. Минут через двадцать Хендерсон поднялся из-за стола и заявил, что пойдет посмотрит, не случилось ли с нею там чего дурного. И больше в тот вечер я их обоих не видел. У меня шумело в голове и смыкались веки, поэтому я тихо и мирно побрел домой.

На следующей неделе, за два дня до заветной демонстрации, я впервые нарвался на секретный файл.

Он шел под заголовком «Молотоголовые» в библиотеке, код доступа к которой я получил от Рейли тем утром. Файл состоял из трех тематических блоков: расположенные в хронологическом порядке газетные и журнальные сообщения о молотоголовых; блок, состоявший сплошь из адресов и телефонных номеров в Окленде, штат Калифорния; наконец, подфайл, озаглавленный «Ремикродирование» с примечанием под титулом, гласившим: «Доступ ограничен».

Проникнуть в этот подфайл, используя известный код, мне, понятно, не удалось.

Я не считал себя экспертом в микродировании, хотя прочел к тому времени достаточно много литературы о процессе и просмотрел практически все рекламные файлы ведущих американских фирм, специализирующихся в этой области. Насколько я мог судить, ни одной из них не удалось разработать действенную систему ремикродирования. Разумеется, сравнительно просто удавалось исключить или изменить отдельные характеристики, но полностью обращать процесс не умел никто.

«Стало быть, — подумал я, — Джонни пытается ремикродировать молотоголовых. И как бы он там ни брался за это дело, не желает, чтобы об этом знал хоть кто-нибудь еще кроме него».

Я и раньше не сомневался в том, что он имеет какое-то отношение к молотоголовым. Одно время я даже думал, что это именно Джонни мог быть тем, кто выпустил джинна на волю. Просматривая записи, я установил, что файл использовался коннектикутской лабораторией не далее, как прошедшей ночью. И с трудом удержался от соблазна еще раз попытаться в него вломиться.

Прием по случаю представления новой коллекции моделей компании «Микрод-Сити» намечалось организовать в пентхаузе. Рейли приказала нам всем явиться за полчаса до назначенного срока одетыми по-парадному. Когда я, сияя, словно новенькая монета, шагнул из лифта в изукрашенный иероглифами вестибюль, первый, на кого наткнулся, оказался Джонни Стивенс, лично встречавший прибывающих гостей. На нем не было заметно ни малейших следов микродирования, ни единой чешуйки, и он тоже выступал во фраке. И вообще Джонни был чертовски похож на самого себя — того, с кем я расстался, когда нам обоим было по семнадцать лет, вот разве волосы его теперь были короче.

— Добро пожаловать, Тим, — сказал Джонни. — Рейли хотела тебя видеть. Она там внутри, у подиума.

— Ладно, — сказал я, практикуясь в профессиональной улыбке, которой научился у Рейли.

Мы пожали руки, и снова что-то в его ладони мне показалось странным — она была не такой теплой и чуточку менее потной, чем должна быть человеческая рука. Еще один репликат, конечно.

Проталкиваясь сквозь толпу, я пытался прикинуть, сколько же репликатов может иметь Джонни. Я видел уже двух из них. И каждый стоил добрый миллион, а то и больше. Использовать репликаты в киносъемках, конечно, обходится дешевле, чем нанимать каскадеров. Для этого, собственно, и были изобретены эти роботы. Но тут ведь речь шла всего лишь о бизнесе. Видимо, Джонни опасается каких-либо эксцессов этой ночью, подумал я.

Вся портьера по периметру зала оказалась раздвинутой, за нею открылась целая серия всстибюльчиков, уставленных креслами, напоминавшими своим дизайном эпоху Луи ХVI. В одном из вестибюлей настраивал инструмент и прочес оборудование гитарист классического стиля.

На Рейли было желтое сатиновое шитье, чем-то смахивавшее на мантию Статуи Свободы. Около нее уже крутились двое наших — Хендерсон и долговязый, микродированный в нечто, похожее на цаплю, — Кроуфорд.

— Привет, Тим, — поздоровалась Рейли, когда я присоединился к ним.

— Привет.

— Я просмотрела только что список гостей, — она взглянула на наручные часы. — Они начнут собираться в 8, в 8.15 подключается музыка, а шоу стартует точно в 9. Поброди тут, пока не заиграет музыка. Затем займи пост у лифта и встречай опоздавших. И помните, дорогие мои, ни слова, ни намека даже о том, что собирается сказать Джонни.

— Ну, это несложно, поскольку мы сами не имеем об этом ни малейшего понятия, — сказал Хендерсон.

— Я знаю. И тем не менее.

Она еще раз улыбнулась и поднесла к губам бокал.

Немного позже, но очень кучно, начали приезжать опоздавшие. Большинство из них были фешенебельно реконструированными — лица и тела знаменитых кинозвезд и всемирно известных олимпийских рекордсменов — хотя и попадались и немикродированные, которые казались старыми и хилыми, но, вместе с тем, сказочно богатыми. И дело не в одежде, они просто выглядели такими. Хотя, опять же, часть этих последних щеголяла в нарядах на жидких кристаллах — экстравагантнее я ничего не видел.

Продравшись сквозь толпу Моника Саммлер бросилась мне на шею.

— Моника, ты-то как сюда попала?

— По заданию редакции.

— Понятно.

Моника взглянула на меня как-то очень уж умильно, и я понял, что она хотела спросить.

— Я не знаю, о чем он будет говорить, Моника.

— Ладно. Тогда пойдем выпьем.

— Не могу, я на дежурстве.

— Тогда я с тобой подежурю.

Мы с Моникой слонялись среди гостей, толпившихся в холле, пока гитарист не тронул струны гитары и не начал играть что-то в стиле Вилла-Лобоса. Моника к тому моменту успела познакомить меня со множеством чванливых журналистов и телерепортеров, чьи имена я не смог уловить на слух.

Шоу стартовало точно по расписанию. Гитарист изобразил нечто в стиле фламенко, и Рейли громко объявила: «Леди и джентльмены, добро пожаловать на демонстрационное представление коллекции моделей осеннего сезона компании «Микрод-Сити».

Свет померк, на подиум пали лучи прожекторов, фокусируясь на девушке в сетчатом бикини. Девушка была неотразимо прелестной — золотистые волосы, миндалевидные глаза, чуть тронутые косметикой. Но микродированной она казалась не более, чем старичье в жидко-кристаллических нарядах.

— В стиле, рекомендуемом нами к осени, основным является утонченность, — продолжила Рейли, ее слова звучали сухо и стандартно-правильно. — Утонченность не только в образе, но и в цвете.

И тут кожа девушки в купальнике начала постепенно темнеть, пока девушка шествовала к дальнему концу помоста, ее кожа из желтовато-коричневой превратилась чуть ли не в шоколадную. Манекенщица вознесла руки вверх и грациозно поклонилась. Изящно повернувшись, она медленно пошла обратно, и кожа ее с каждым шагом все более и более светлела, пока не приобрела исходный цвет. Зрители зааплодировали — сдержанно, но весьма настойчиво.

Джонни подготовил целую серию хамелеонов — каждый последующий казался чуточку экзотичнее предыдущего, кульминацией представления явилась парочка в перьях, которая обнималась на сцене и имитировала занятие любовью, в то время как их оперение переливалось всеми красками цветовой гаммы. Зал ревел от восторга, а гитарист неистово бил по струнам, вышибая из них чертовски страстные испанские рифмы.

Пальцы Моники судорожно сжались на моей руке, когда лучи прожекторов разошлись и поплыли в разные стороны, а гитара начала наигрывать вариации «Малагеньи».

Лучи вернулись и сфокусировались на репликате Джонни, стоявшем в самом центре подиума.

— Леди и джентльмены, — начал он, его голос звучал отчетливо и веско, почти как у теледиктора, — вы видели только небольшую часть подготовленного нами. Грядущий сезон ознаменуется более решительными, но и более утонченными изменениями, чем в любой из моих предыдущих коллекций. Никогда до сих пор технология не позволяла столь полно выразить наши самые сокровенные чаяния. И позвольте мне завершить демонстрацию сообщением о замечательном открытии. Мы первыми в мире внедряем совершенную и общедоступную технологию ремикродирования. Разработанный в течение этого года в нашей лаборатории сальваторовский процесс, названный так по имени руководителя нашей исследовательской группы доктора Антонины Сальваторе, позволит нам не только подняться к новым вершинам в дизайне, но и дополнить или трансформировать любые уже существующие модели.

Хочу добавить, леди и джентльмены, что наше открытие, которое я считаю наиболее выдающимся открытием последних лет, имеет чрезвычайно важное прикладное значение. А именно — мы теперь имеем возможность, используя сальваторовский процесс, внести изменения в самую неудачную из рекомбинантных программ. Я говорю о молотоголовых, леди и джентльмены. И я с законной гордостью сообщаю вам, что мы сегодня передали описание нашего открытия в Организацию Объединенных Наций. Мы не ищем личной выгоды...

Зрители начали аплодировать — сначала тихо, затем со все большим энтузиазмом. Джонни поднял руку, но зал не давал себя успокоить еще добрых несколько минут.

— Мы не ищем выгоды в этом открытии, — продолжал Джонни. — Это наш социальный вклад в общее дело — способ показать, что мы берем на себя ответственность за судьбу людского рода. Мы считаем, что люди, продуцирующие молотоголовых, стоят на очень опасном пути. Если позволить им без помех заниматься этим грязным делом, не пройдет и нескольких лет, как они будут контролировать большую часть мира. Мы предприняли определенные шаги, которые гарантируют, что наша технология ремикродирования покончит с этой опасностью, покончит раз и навсегда.

Догадываюсь, что собравшиеся в зале с трудом верили тому, что слышали собственными ушами, я же с трудом верил в то, что слышу это из его уст, — но после нескольких секунд неловкого молчания все разразились аплодисментами, переросшими в бурную овацию.

Прожектора погасли, свет под потолком загорелся в полную силу, Джонни спустился с помоста и смешался с толпой.

— Никогда бы не подумала, что твой босс такой альтруист, — сказала Моника.

Я был настолько ошарашен заявлением Джонни, что совсем забыл, что она стоит рядом.

— Я тоже, — ответил я ей.

После того, как последний из гостей скрылся за дверью лифта, Джонни подозвал меня к себе — они с Рейли сидели в широком кресле у стола, сплошь уставленного пустыми тарелками и чашками.

— Я хочу, чтобы ты сегодня же ночью отвез репликат в Коннектикут, — заявил он мне. — Рейли останется здесь.

— Я смертельно устал, — сказал я.

— Выспишься там, в гостиничном особняке. А ты, Рейли, — повернулся он к соседке, — присмотри тут за порядком, ладно?

— Хорошо, дорогой, — ответила она, рассеянно улыбнувшись.

Одна из уборщиц включила пылесос.

— Боюсь, еще минутка, и я совсем свалюсь с ног, — сказала Рейли.

И поцеловала Джонни. Тот поцеловал ее в ответ. Вероятно, репликат был чертовски хорошей копией Джонни, если Рейли не замечала, что целуется с роботом.

Джонни молчал, когда мы спускались в лифте в гараж, расположенный в цокольном этаже. Он протянул мне ключ и кивнул головой в сторону маленького красного «шевроле» с вмятиной на сидении водителя.

— Ну, чего ты на меня пялишься? — спросил вдруг Джонни.

— Помнится, на тебе было несколько больше этих... чешуек.

— Так оно и есть. Я здесь инкогнито, — он подергал ручку.

Я отомкнул дверь, сел за руль и разблокировал замок с его стороны. Джонни сел и тщательно пристегнулся ремнем безопасности, словно это не репликат, а он, собственной персоной, восседал со мною рядом.

— Выезжай в энергетическую зону и включайся в Манхэттенскую систему.

Я зевнул и потряс головой.

— Я бы предпочел, чтобы ты сам вел машину.

— Репликат не может управлять средствами транспорта в местах общественного пользования. Таков закон. Ты прекрасно это знаешь.

Включив компьютер, я дождался, пока управление перехватила манхэттенская автоматическая система, и мирно уснул. Примерно полчаса ушло на то, чтобы доехать до Меррти Парквей, где система прекращала действие. К этому моменту я уже достаточно проспался, чтобы вести машину самостоятельно..

— Джонни, ты здесь? — спросил я.

Репликат сонно клюнул носом и повернулся ко мне.

— Поболтай со мной, чтобы я опять не уснул.

— Ладно. Ты знаешь, куда ехать?

— Да. В Бренчвилл.

— Поезжай пока прямо, у семерки свернешь на север.

— Хорошо.

— А теперь скажи мне, что ты думаешь о сегодняшнем приеме?

— Ты имеешь в виду демонстрацию или твое заявление?

— И то и другое.

Я попытался ответить возможно дипломатичнее.

— Ну что ж, коллекция очень интересная. — Я с тоской заглянул в пустую чашку. — Только, черт побери, у меня никак не укладывается в голове то, что ты говорил о молотоголовых.

— Я рад, что тебе понравилась новая коллекция. — И после недолгого молчания: — Я уверен, что микродирование — сама его идея — скоро выйдет из моды. Мы вряд ли уцелели бы, если бы не выступили с чем-то вроде сальваторовского процесса. Большинство из конкурирующих фирм ломает голову над теми же проблемами. Но мы первыми нашли кардинальное решение.

— Знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросил я. — Я думаю, что это первый решительный шаг к тому, чтобы превратить микродирование в нечто обыденное. Нечто вроде косметики.

— Это гораздо серьезнее, Тим. — Он устало улыбнулся. — Это начало новой эры. Обычно 20-е столетие называют американским веком. Хотел бы я знать, как назовут наш, 21-й век...

Он помолчал секунду, и я воспользовался этим, чтобы подсказать:

— Постамериканским?

— Типун тебе на язык, — улыбнулся он снова. — Грядет то время, когда мы перестанем прятать головы в песок, словно страусы, и признаем тот бесспорный факт, что человек — часть животного мира, и начнем, наконец, жить в соответствии с этим. Мы едва царапнули верхушку айсберга своим микродированием. И стоим на пороге чего-то большего — чего-то воистину огромного. Я чувствую это.

Он протянул руку в боковое окошко и пошевелил пальцами, ловя ветер.

— Огромного, как цивилизация. Чувствую это.

Джонни подался вперед и включил музыкальный центр. Из динамиков грянул чертовски залихватский рок. Что-то в нем показалось мне знакомым, потом я вспомнил мелодию, которую слышал в тот вечер, когда впервые посетил пентхауз.

— Кто это?

— «The Doors».

Мы на некоторое время полностью погрузились в музыку, после «Хрустального корабля» Джонни приглушил звук.

— Хочу тебе сказать кое-что по секрету, Тим. — Я краем глаза заметил, что он пристально вглядывается в мое лицо. — Сегодня ночью мы выпустили в атмосферу аэрозольную модификацию вируса, от нее молотоголовым нигде на Земле не удастся спрятаться. Что бы они ни предприняли в ответ, мы уже победили. Вопрос времени — не больше.

Я молчал, пытаясь осознать то, что услышал.

— Ты уверен, что это сработает?

— Абсолютно. Мы проверили на практике.

Я свернул у семерки направо, а Джонни перепрограммировал компьютер музыкального центра. Мрак ночи разорвал чарующий звук ситара.

— Молотоголовые — ужасное зло, — сказал Джонни. — Более ужасное, чем был коммунизм. И, быть может, даже, большее, чем фашизм. — И тихо, скорее себе, чем мне: — И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что они пытаются спихнуть нас на боковой путь эволюционного развития, с которым мы разминулись полмиллиарда лет назад.

— Боюсь, я слишком устал, чтобы понять, что ты хочешь этим сказать, — признался я.

— Я хочу сказать, что они используют микродирование и организованную преступность, чтобы направить развитие человечества по ложному пути. И, похоже, сами не понимают этого до конца Ты знаешь, они на самом деле поклоняются акуле, словно Богу.

— Нет, не знаю.

— Пытаться перестроить человеческое общество в акулью стаю, это значит — направить эволюцию в тупиковый закоулок, из которого нет выхода. Они толкают нас на самоубийство.

Когда мы перевалили за вершину холма, звук ситара в динамиках сменился стенаниями электрогитары.

XII

— Когда увидишь надпись «Крафтон», сверни направо. Вон там, видишь? Хорошо, теперь развернись и подрули к почтовому ящику. Как можно ближе, чтобы я мог дотянуться до него рукой.

Я развернулся, увидел ржавый почтовый ящик на обочине и подкатил к нему вплотную. Джонни протянул руку, поднял и тут же опустил сигнальный флажок на ящике. Грузовик, стоявший метрах в двадцати далее, мигнул фарами.

— Все в порядке. Можно двигаться дальше. Поезжай этой дорогой до самых ворот. Там увидишь сторожку.

— Что, черт побери, все это значит?

— Мера предосторожности. Теперь ведь в любой момент можно ожидать дружеского визита молотоголовых. И административных, и общественных комиссий, мать их так, тоже.

Мы катили по вилявшей между холмами и пригорками узкой дороге, заросшей по обочинам густым лиственным лесом.

Не знаю, по какой уж там причине, но я вдруг вспомнил, как мы с Джонни ходили в палеонтологический музей в Сент Поле.

— Ты помнишь, как мы ходили смотреть динозавров в Сент Поле? — спросил я Джонни.

— Нет, не помню.

— Ты тогда сказал еще, что тебе нравится ороговевшая, словно чешуя, кожа — такая, как у тиранозавра.

— Я так сказал?

— Ага.

— Даже если так было, все уже в прошлом. Трансформация моего тела в полном разгаре. Мы встретимся через пару дней, и ты сам это увидишь.

— Да что ты говоришь?

— Увидишь.

Дорога уткнулась в массивные деревянные ворота, вмонтированные в солидную каменную стену, возведенную в новоанглийском стиле. Рядом виднелся небольшой, тоже каменный, но обшитый деревом пропускной пункт с зеркальными стеклами. Никто не выглянул оттуда, но ворота немедленно растворились.

— Остановись вот там, — показал рукой Джонни. — Я подброшу тебя к гостиничному коттеджу и сам отвезу репликат в лабораторию.

— А я-то думал, что репликатам запрещено садится за руль.

— Но здесь уже частная собственность, не так ли?

Я затормозил и вышел наружу. Джонни передвинулся на мое место, я обошел машину и сел рядом.

Сидение оказалось совсем холодным. Робот, что с него возьмешь.

Джонни отвез меня к маленькому коттеджику, стоявшему поодаль.

— Подберешь себе в спальне пижаму по размеру, — сказал он. — Завтра утром сам закажешь завтрак, а когда закончишь, найдешь меня вон в том домике.

— Увидимся, — бросил я ему, выходя из машины. — Спокойной ночи, — я захлопнул дверь.

Рассеянно наблюдая за удалявшимися огоньками задних фонарей, я думал о том, действительно ли Джонни пытается помешать молотоголовым обмануть человеческую эволюцию или он так запутался в своих играх, что уже не отличает иллюзию от действительности. Так и не придя к какому-либо выводу, я, взглянув на неожиданно звездное небо, подошел к коттеджу, толкнул дверь, оказавшуюся незапертой, и переступил порог.

XIII

Ничего похожего на привычное состояние полуяви-полусна, никакой дремы — я широко раскрыл глаза и сел в постели.

Стрельба, особенно в непосредственной близости, всегда так на меня действует.

Коттедж содрогнулся от громыхнувшего где-то рядом взрыва, и я бросился на пол — в узкую щель между кроватью и стенкой здания.

Именно это меня спасло.

В результате следующего взрыва оконное стекло разлетелось вдребезги, и если бы я остался в кровати, его осколки обошлись бы с моим телом покруче, чем микродиновый вирус.

Грянула автоматная очередь, рванули две гранаты, и я заполз под кровать. Выглянув оттуда, я вдруг понял, что с коттеджем происходит что-то странное. Приглядевшись, обнаружил, что прямые углы перестали быть таковыми, все строение как-то очень странно перекосилось.

Снаружи послышались звуки быстрых шагов, затем пробежала группа людей, и где-то возле пропускного пункта вновь вспыхнула автоматная стрельба.

За моим коттеджем кто-то пронзительно взвыл и тут же осекся. В этом вопле не было ничего человеческого.

В стену коттеджа постучали.

— Есть тут кто-нибудь? Эта хибара вот-вот обрушится.

— Есть! — крикнул я в ответ. — Помогите!

— С вами все в порядке?

Я выкатился из-под кровати, стараясь не порезаться валявшимися повсюду осколками.

В окно заглянул коренастый мужчина в пятнистой униформе. Оконная рама тоже оказалась перекошенной — приобрела трапецевидную форму.

— Подождите секундочку, обуюсь только, — крикнул я ему, поднимаясь на ноги, затем сунул ноги в ботинки, сгреб с кресла одежду и выпрыгнул через дыру, бывшую когда-то окном.

— Что туг стряслось? — спросил я коренастого.

— Нас накрыли ракетами. Следуйте за мной.

Я побрел за ним к разбитым воротам, то и дело оглядываясь через плечо. Внизу горели дома и сараи, и в колеблющемся багровом свете пожарища хищно щерились трупы молотоголовых, валявшиеся под покосившейся стеною коттеджа.

XIV

Если судить об атаке с точки зрения молотоголовых, то она оказалась более, чем удачной. Джонни погиб.

Они убили бы и Рейли, если бы она осталась ночевать в пентхаузе, поскольку три верхних этажа дома на 8-й Восточной были чуть ли не полностью сметены ракетным ударом.

Победа, однако, оказалась временной.

Ибо рекомбинантный вирус работал на полную катушку.

Вряд ли есть еще что-нибудь на свете, что я ненавижу так же, как похороны. Но куда денешься — я покорно выстоял всю церемонию на палубе яхты, бороздившей неглубокие воды Лонг-Айлендского пролива. После заунывных панегирических причитаний старика-адвоката, заведовавшего личными делами Джонни, Рейли, облаченная в черное строгое платье, развеяла прах покойного над морскими волнами, и на этом похоронная церемония закончилась.

Когда мы высадились на берег и направились к поджидавшим нас машинам, Рейли остановили четверо плотных немикродированных молодцев. Я сопровождал Рейли, поэтому остановился вместе с нею.

— Вы Рейли Ленард? — спросил один из крепышей — тонкогубый и угрюмый.

— Да, это я.

— Вручаю вам повестку комитета по защите окружающей среды при администрации штата Нью-Йорк. Вам надлежит явиться на публичное слушание одиннадцатого числа этого месяца по адресу, указанному в документе.

Он протянул ей несколько сколотых вместе и перегнутых пополам листочков бумаги.

— Что это? — рассеянно спросила она, передавая мне бумажки, когда здоровяки, сделав свое дело, отправились восвояси.

Я развернул и быстро пробежал глазами повестку. Из нее следовало, что Рейли, как нынешняя глава компании «Микрод-Сити» и ассоциированных с нею фирм, обвиняется в умышленном отравлении атмосферы активным рекомбинантным вирусом.

— Я думаю, что тебе следует срочно связаться с адвокатами, — сказал я ей, когда мы подошли к машине.

— Займись этим, хорошо?

Я сел рядом с Рейли в машину и набрал на клавиатуре автомобильного компьютера код телефонного справочника.

XVI

Сейчас, когда я излагаю эту историю, уже не подлежит сомнению, что рекомбинантный вирус работал даже лучше, чем рассчитывал Джонни. В результате начавшейся через несколько дней дезинтеграции мафиозной организации молотоголовых пал целый ряд авторитарных режимов. Процесс ремикродирования шел далеко не так гладко, как предполагалось: многие из молотоголовых — в том числе и в Нью-Йорке — тяжело болели и умирали. Пресса и телевидение, естественно, захлебывались от восторга. Гигантские, на всю полосу, фотографии трупов с акульими глазами, леденящие кровь репортажи, — все это заполонило страницы газет по обеим сторонам океана.

Лично мне наиболее сенсационной показалась информация об организационной структуре акульей стаи. Молотоголовые похищали людей — повсюду, на всех континентах — микродировали их, промывали мозги и, таким образом, все шире и шире распространяли свое влияние.

Когда на их головы пала кара Божия, персонифицированная в нашем вирусе, и молотоголовые начали вымирать или трансформироваться, на всем земном шаре вспыхнула финансовая паника. Большинство финансовых и финансово-индустриальных картелей, связанных с мафией молотоголовых, рухнуло, сокрушая в пух и прах базировавшиеся на наркобизнесе экономические системы. Все это, пожалуй, можно было бы назвать биологической войной, хотя она мало смахивала на то, что показывают в кино- и видеофильмах.

XVII

Чем больше я размышляю над этим, тем больше сомневаюсь в том, что Джонни был маньяком, страдавшим манией величия, каковым он показался мне в ту памятную ночь на пути в Коннектикут.

Он действительно намеревался переделать мир.

И он сделал это.

Вот почему я был потрясен той неистовостью и ожесточенностью, с которыми набросились на нас федеральные службы и общественные комиссии. Мне казалось, что мы заслужили скорее благодарность, чем порицание как с их стороны, так и со стороны ООН за то, что мы сотворили.

Тем не менее, не прошло и двух месяцев после гибели Джонни, как мы вынуждены были продать руины пентхауза, чтобы оплатить юридические издержки.

XVIII

Рейли буквально затаскали по публичным слушаниям, касавшимся самых различных аспектов проблемы. Затем, уже в ноябре, все те из нас, кто состоял на жаловании в компании «Микрод-Сити» — а таковых осталось всего шесть, получили повестки. Мы приглашались на публичные слушания, на которых предполагалось установить наличие или отсутствие признаков преднамеренности в наших действиях по заражению атмосферы рекомбинантным вирусом.

— Это только публичные слушания, — сказал нанятый нами адвокат Морис Голоб, когда Рейли собрала нас в своем кабинете на следующий день. — Это еще не суд...

— Которого нам долго ждать не придется? — спросила она.

— Послушайте, — сказал Голоб, пытаясь скрыть нотки раздражения. — Они горят желанием открыть истинные мотивы действий Джонни. Прекрасно, я постараюсь доказать, что Джонни руководствовался истинно гуманными мотивами, пошел на это из чистого альтруизма. — Он почесал подбородок. — В качестве доказательства я предъявлю видеозапись его выступления на демонстрации моделей за несколько часов до гибели. Можете ли вы предложить еще что-нибудь в дополнение к этому?

Рейли ответила:

— Я знаю не больше, чем он тогда сказал.

Голоб смерил взглядом Хендерсона, Мерилл, глянул в сторону остальных.

— Быть может, я смогу как-то помочь, — поднялся я со стула. — В ту ночь после приема я отвез репликата Джонни в коннектикутскую лабораторию. По дороге мы с Джонни обсуждали проблему молотоголовых. Он говорил, что считает их более опасными, чем коммунисты или фашисты — они, по его словам, пытались изменить ход эволюции и могли завладеть всем миром.

— Прекрасно, — сказал Голоб. — Просто замечательно. На этом и построим нашу защиту на слушании.

Рейли как-то очень странно посмотрела на меня, словно была болезненно задета тем, что Джонни со мной, а не с нею беседовал о таких вещах.

XIX

Публичные слушания проходили в одной из аудиторий старинного здания в нижнем Манхэттене — мне запомнилось, что в ней были высокие потолки, не было окон и воняло плесенью от древних батарей водяного отопления.

Мы сидели за огромным пластмассовым столом перед небольшой группой бюрократов, на скамьях для публики скучали 10 или 15 зевак.

Толстый обрюзглый мужчина в потертом костюме из синтетической ткани, восседавший на стуле за табличкой «Мр.Аксельман, председатель», стукнул молотком и начал читать по лежавшему перед ним на столе печатному манускрипту:

— Выступая от имени народа штата Нью-Йорк, я объявляю настоящее публичное слушание на административной комиссии по охране окружающей среды открытым. Мы собрались здесь, чтобы выслушать показания сотрудников объединенных фирм, выступающих под названиями «Микрод-Сити» и «Джонни, Инкорпорейтед» по поводу учиненного указанными фирмами в ночь со второго на третье августа выброса в атмосферу аэрозоля активного рекомбинантного вируса. Обращаю ваше внимание на то, что вы находитесь на публичном слушании, а не суде. Тем не менее, информация, полученная на этом слушании, может быть позже использована судом или судами, если потребность в судебном преследовании будет доказана. Слово для предварительного заявления предоставляется адвокату компании.

Голоб встал и представил комиссии каждого из нас, затем разразился длинным монологом, из которого следовало, что компания публично признает факт насыщения атмосферы активным вирусом и уже направила подробные отчеты о случившемся в ООН, а также в федеральные и государственные агентства. Он подробно изложил содержание этих отчетов, а также заявлений, сделанных его клиентом на предыдущих слушаниях.

После этого Голоб повернулся ко мне и попросил рассказать о том, что я услышал от Джонни в ту трагическую ночь.

— Мой кузен Джонни Стивенс хотел уничтожить мафиозную структуру молотоголовых, опутывавшую нашу страну, — начал я в соответствии с текстом, заученным наизусть после согласования с Голобом.

Я заливался соловьем, пытаясь создать у бюрократов представление о Джонни, как о творческой, высокоталантливой и впечатлительной личности, неназойливо, как мне казалось, внедряя в их тупые лбы мысль Джонни о том, что молотоголовые представляли собою большую опасность, чем коммунисты и фашисты в минувшем столетии. И, кстати, во всем, что я говорил, не было ни единого слова лжи. Я сел и увидел, что Аксельман внимательно ко мне приглядывается.

— Вы сами, как вы это называете, микродированы, не так ли?

Я оглянулся на Гол оба, тот кивнул головой. Я снова повернулся к Аксельману и сказал:

— Ну... да, сэр.

— В таком случае, нам кажется, что вы сами ступили на очень опасный путь эволюции. Вы изменили свое естественное состояние, замахнулись на нечто, что вам показалось большим, чем вам подарили родители. Ваш же кузен, который, разрабатывая эту технологию, ворочал миллиардами долларов, трансформировал свое тело во что-то... гм... вообще не человеческое. И он же, ваш кузен, был настолько самонадеян, что покусился на то, что входит в компетенцию только исключительно ООН.

— Мистер председатель, — сказал сердито Голоб, поднимаясь на ноги, — обращаю ваше внимание на недопустимость подобного тона. Насколько я понимаю, вы собирались выяснить в ходе этих слушаний мотивацию действий покойного мистера Стивенса...

— Именно этим я сейчас и занимаюсь, мистер Голоб! — рявкнул в ответ Аксельман, его бледное до тех нор лицо налилось кровью. Затем он, уже спокойнее, добавил: — У вас есть еще, что сказать, мистер Голоб?

— Нет, иных заявлений мы не предусматривали.

— В таком случае, приступаем к обсуждению. Вы, разумеется, можете присутствовать.

— С искренним удовольствием, мистер Аксельман, — сказал Голоб; на его губах нельзя было прочитать даже намека на улыбку.

Терзаемая бесконечными слушаниями и противоречивыми придирками, компания после ликвидации лаборатории и гибели Джонни влачила бренное существование еще около 4-х месяцев. Окончательный крах постиг ее в декабре. Рейли, как единственная оставшаяся в живых юридическая глава фирмы, была привлечена к суду, признана виновной и приговорена к шести месяцам тюремного заключения с последующим пятилетним сроком пребывания под полицейским надзором и добавкой в несколько тысяч часов неоплачиваемой, «общественно-полезной» работы. Но она была рада этому — избежала принудительной мозговой терапии. Я тешу себя мыслью, что, быть может, мои показания на слушании хоть как-то повлияли на решение суда.

Я хотел присутствовать на суде над Рейли, но не нашел времени. Работы у меня теперь, правда, не было, но я записался на курсы рецензентов. А затем я получил уведомление о том, что моя квартирка, как относящаяся к собственности обанкротившейся компании, подлежит конфискации, и мне предоставляется месяц на сборы. К счастью, меня хоть не привлекали к суду, как это случилось с оставшимися в живых сотрудниками коннектикутской лаборатории.

Такие вот дела.

Пару недель я еще питал надежду на то, что смогу найти постоянную работу. За это время я опубликовал три интервью и получил деловое предложение. Жалование меня устраивало, однако о квартире и речи не было, поэтому я вынужден был отказаться.

Примерно тогда же меня разыскали по телефону Алиса и Мустафа, чтобы сообщить о том, что они перебираются в Ванкувер.

— Ты уже несколько месяцев к нам носа не кажешь, — упрекнул меня Мустафа.

Я отговорился тем, что был ужасно занят, и начал вешать ему лапшу на уши — дескать, работаю, все у меня в полном порядке. Когда мы распрощались, я тупо пялился на экран телефона добрых несколько минут. Кроме как у Алисы с Мустафой, мне негде было остановиться, если я собирался и дальше цепляться за Нью-Йорк.

От судьбы не убежишь. Теперь Нью-Йорк оказался для меня окончательно заказанным. Больше меня в этом городе ничего не удерживало. Я позвонил сестре, и она предложила мне пожить у нее несколько недель пока не стану на ноги. После этого я с подачи Моники сварганил несколько коротеньких рецензий для ее журнала и заработал ровно столько баксов, сколько стоил автобусный билет до Миннеаполиса.

Думаю, я никогда более скверно себя не чувствовал, чем по пути домой в этом чертовом автобусе. Все надежды рухнули, возможности упущены, жить не на что. В голове постоянно крутилось то, о чем говорил тогда проклятый толстяк Аксельман. Мы самонадеянно полагали, что микродированием можно решить все проблемы — жизни, смерти, тех же молотоголовых. Я знаю — что-то в этом роде постоянно сверлило мозг Джонни; может, и во мне эта мысль укоренилась крепче, чем я предполагал.

Первую ночь в автобусе я просто спал. Но я слишком длинный теперь, чтобы с комфортом располагаться в этих тесных штуковинах. И в предрассветных февральских сумерках, мучаясь тяжелой галлюциногенной дремой, я вдруг увидел странный сон-воспоминание о том, как мы с Джонни бродили по выставке динозавров.

Все в этом сне окружено было серебристым ореолом — бывает так, когда смотришь на отражение в зеркале. Был там Джонни, который оживленно, но беззвучно о чем-то рассказывал, были динозавры, был и я тоже. Все пропорции казались странным образом искаженными. Джонни вписывался в эту картину, я — нет.

И вот тогда-то — в четвертом часу ночи, в тряском автобусе на меня снизошло озарение. Я понял, что тот момент, когда мы шлялись по сентпольскому музею, был переломным в жизни Джонни. После этого он начал воплощать в жизнь свою мечту, творить новый мир, перекроивший, в свою очередь, и его и всех, кто с ним хоть каким-либо образом соприкасался.

А когда он умер, нам остались в утешение мелкие, но живые обломки этой мечты.

И пусть это будет ему эпитафией.

Перевод с английского Владимира АНИКЕЕВА

Создано программой AVS Document Converter

www.avs4you.com