Мельничный жернов

Глава первая

В чернильной темноте ночи, освещенной огненными сполохами, гулко бил колокол. Сильный ветер раздувал пожар, языки пламени поднимались все выше, лизали каменные стены, переплеты окон, подбираясь к тому, кто тщетно пытался укрыться на самом верху. На колокольне.

Желтая штукатурка потрескалась, обуглилась, осыпалась. Казалось, сам церковный свод того и гляди рухнет, объятый нестерпимым жаром, но звонарь не выпускал из рук толстой плетеной веревки, упорно раскачивал тяжелый чугунный колокол, пытаясь донести до небес весть. Но какую? Это ему и самому было неведомо.

Раздался оглушительный треск. Похоже, не выдержала кирпичная кладка. Сверху понять было трудно, видна была только крыша алтаря, которая все еще стояла и вроде бы даже не почернела от копоти. Наконец резкий порыв ветра распахнул тяжелую дверь колокольни, и жадные алые руки огня протянулись к отважному звонарю — вот и настал его черед. Господи, как больно. Как страшно…

Отец Владимир проснулся, давясь собственным криком. В последнее время подобные сны приходили все чаще. Нет, далеко не каждую ночь он оказывался на охваченной пожаром колокольне. Иногда он смотрел со стороны на странного и безумного звонаря, парализованный страхом, бессильный помочь. Порой отчаянно бросался сквозь дым и жар туда, вверх, стремясь вывести его, и в этот момент рушились тяжелые своды. Единственное место, где в этих кошмарах священник ни разу еще не побывал, хотя, казалось бы, ему там и следовало находиться, — это в алтаре.

«Очень аллегорично, — пробурчал вслух отец Владимир, пользуясь тем, что некому было его услышать. — Я и так знаю, что плохой священник, большое спасибо».

Сам он связывал появление ночных кошмаров со ссорой с Виктором Кононовым, отважным командиром охранного подразделения «Мангуст», вместе с которым они съели не один пуд соли. Даже не ссорой, скорее, полным разрывом отношений. Казалось бы, что общего может быть у пожара в церкви и тем, что ребята Сторожевского вдруг оказались под тяжелой рукой ФСБ? Однако отец Владимир трактовал пожар в Божьем доме как внутренний кризис, очередную переоценку ценностей, разочарование в людях и самом себе. Да, в первую очередь в самом себе, ведь священник прекрасно понимал — у «мангустов» не было выбора, выполнять заказы спецслужбы или нет. Следовало бы позвонить Виктору и признать собственную неправоту. Но он не делал этого.

Самый первый из долгой череды кошмаров приснился отцу Владимиру вскоре после получения им палицы — особого ромбовидного плата с лентой. Награда эта символизировала собой духовный меч и означала слово Божие, которым всегда вооружен пастырь. Но сам священник так и не смог понять, за что именно он удостоился подобной чести. Разве что за выслугу лет получил… В глубине души он с трудом поборол желание отказаться от такого признания его заслуг, потому что в этот момент чувствовал себя самым плохим священником на свете, который даже не может исповедаться в собственной слабости.

Первый сон отец Владимир воспринял как глас собственной совести и на следующий же день выплеснул все накопившееся в душе на своего несчастного духовника.

— Меньше занимайтесь самокопанием, — только и посоветовал тот. — А с другом вашим подумайте, как помириться.

С тех пор он думал и думал, но никак не удавалось найти способ сделать это правильно. Привели подобные размышления пока только к тому, что в почти еженощном кошмаре иногда появлялся погибающий в пламени Виктор. Вот уж не было печали.

Отец Владимир устало потер виски, посмотрел на часы и снова завернулся в одеяло, надеясь на еще несколько часов сна до рассвета.

Пузатый старенький автобус, неторопливо пыхтя, катился по неровной асфальтовой дороге, подпрыгивая на выбоинах и распространяя вокруг сильный запах бензина. В салоне тоже пахло бензином, а еще сладковатыми духами от высокой полной женщины, застарелым потом от группы мужчин, возвращающихся домой после смены, и странным, горьковатым запахом бедности и старости от бабушки с большой хозяйственной сумкой на переднем сиденье.

«Вот он, срез российского общества, — думал Виктор, оглядывая попутчиков. — Вроде и Москва совсем рядом, а вот, поди ж ты, люди уже другие. Вместе с автобусами. И ход времени здесь совсем другой — нет этой вечной спешки, стресса…» Почему-то эта мысль не успокаивала, а скорее пугала.

То ли он не привык ездить в общественном транспорте, то ли просто устал с дороги, но от смешения разных запахов его стало мутить. Чтобы как-то отвлечься, командир «мангустов» отвернулся от остальных пассажиров и принялся изучать хмурое небо за окном да желто-серые дома, трехэтажные, окруженные небольшими палисадниками.

Похоже, единственный новый дом в этом городе построили на главной площади. О причинах догадаться легко: рабочих мест здесь практически нет, в Москву ездить неудобно, кто захочет обосноваться в такой дыре? Хотя местные жители, видимо, только рады такому положению дел.

Впрочем, до них Виктору не было ни малейшего дела. Его задание заключалось совсем в другом. По крайней мере, пока. Если повезет, операцию удастся провести достаточно быстро и вернуться в Москву. Черт бы подрал это ФСБ, ведь почти целый месяц от них не было ни слуху ни духу. Сторожевский, хозяин их агентства, стал уже надеяться, что спецслужбы от них отстанут… И ведь какое милое дело они в последний раз раскрыли — и деньги хорошие, и безопасно.

— Подводя итоги, могу сказать, что предыдущий месяц выдался вполне удачным, — закончил Никита и вопросительно посмотрел на босса. — Более чем.

Сторожевский удовлетворенно кивнул. В последние месяцы он уже подозревал, что его детективное агентство преследует злой рок — сплошные неудачи и потери. Мало того что в некоторых операциях пострадали люди, так еще и сплошные убытки.

И вот теперь, кажется, богиня удачи сменила гнев на милость.

Несколько дел подряд прошли так удачно, что можно было только радоваться. А самое главное, что не могло не вселять надежду, — это были обычные частные дела: ни тебе инкубов, ни одержимых демонами маньяков, ни оборотней, ни вампиров. Похоже, что волна зла, захлестнувшая Москву с осени, пошла наконец на спад.

Последняя история, с похищенным подростком, вообще оказалась анекдотичной: парень, можно сказать, похитил сам себя, уехав с друзьями на пустующую родительскую дачу и посылая оттуда горестные письма родителям. Требуя выкуп и не забывая вкладывать в конверты отрезанные локоны.

«Мангусты» для разнообразия справились блестяще, с великим присутствием духа произвели захват зареванного злоумышленника и вернули его родителям.

— Надеюсь, преступника примерно выпороли, — заметил Сторожевский и, поставив локти на стол, переплел пальцы рук.

Командир «мангустов» сегодня уехал по делам, поэтому фактический хозяин агентства оккупировал кабинет Виктора и восседал за его столом. Никита машинально отметил, что, обычно полноватый и какой-то благообразный, босс здорово похудел. Даже его всегда аккуратная бородка, которую тот отрастил, с тех пор как проникся православием, выглядела слегка всклокоченной.

— Я думаю, как только родители поняли, что перечисляли деньги не чужим гадам-садистам, а собственному чаду, они его не только выпороли, но и ногами отпинали, — задумчиво поведал «мангуст», убирая распечатки с отчетом в прозрачную папку. — Хотя… они мне показались людьми довольно слабохарактерными. Может, и обошлось.

— Ну свое же чадо-то, — протянул Сторожевский, который сам был счастливым отцом взрослой дочери, да вдобавок имел еще и внука. — Не убивать же его. Сами и разбаловали.

Никита равнодушно пожал плечами.

— А ты сам-то, а? Жениться не собираешься? Наследник… то-се. Или вы с Виктором обет безбрачия дали?

Царевский никогда не решился бы завести собственную семью, даже под угрозой мучительной казни, но не говорить же об этом боссу, трепетно относящемуся к христианским ценностям.

— Наследник, — хмыкнул он. — Эти дети… они иногда такое выкидывают, что мороз по коже. Да вот, чего далеко ходить — как раз наше последнее дело. Этот паренек, он такие письма посылал родителям от лица укравшего его маньяка, что у меня — представляете, у меня! — мороз по коже подирал, когда читал. Только Стас и догадался, что паршивец писал их сам.

— А почему? — заинтересовался Сторожевский.

— Так у Стаса свой спиногрыз растет, — ответил снайпер. — Понимает, что к чему. Так что, простите, босс, но жениться я пока погожу. Потом черт знает какая у нас работа… сегодня здесь, а завтра уже на том свете. По кускам.

— Ну полно тебе…

Никита ничего не ответил. В целом он говорил правду и знал это. Постоянный риск — это лишний аргумент против семьи и детей.

— Ладно, уговорил. — Сторожевский взял папку с отчетом со стола и поднялся. — А Виктор вернется? Я еще с ним побеседовать хотел.

Никита в который раз пожал плечами, проклиная командира, умчавшегося по делам и оставившего его прикрывать позиции. Да еще в тот самый день, когда босс нагрянул с проверкой.

Лучше уж бежать и стрелять, чем стоять и говорить. Царевский искренне так считал.

— Скоро, наверное. Я вообще-то не знаю, он мне не докладывал. По делам дернули.

— Какие там дела, — недовольно проворчал босс. — Небось к красотке своей поехал, а ты его покрываешь.

— Если бы, — вздохнул снайпер.

Он терпеть не мог работавшую на «мангустов» ведьму, которая с ловкостью и упорством гремучей змеи заползла к командиру в постель, но теперь ситуация сложилась такая, что лучше бы Виктор поехал к ней…

— Останови, останови, милок, — неожиданно громко сказала притулившаяся на переднем сиденье старушка. — Я тут сойду.

— Не могла раньше сказать? — заворчал водитель, но послушно нажал на тормоз. — Какой твой дом-то?

— Вон тот, голубой, — ткнула пальцем бабушка, — где яблоня большая.

Автобус остановился, и пассажирка принялась с трудом подниматься с мягкого сиденья, уронила сумку, высыпав на пол ворох упаковок с таблетками. Виктор с удивлением отметил, что работяги бросились поднимать лекарства, помогли бабушке спуститься по лесенке…

«Другая планета, — покачал головой командир „мангустов“. — Люди замечают друг друга».

Старушка наконец выбралась наружу, и автобус тронулся. Неторопливо прокатился до конца улицы и развернулся. За окнами снова замелькали дома и палисадники. Видимо, маршрут единственного автобуса был хорошо известен всем, поскольку работяги не подавали никаких признаков беспокойства. Виктор тоже не стал задавать лишних вопросов. Он вообще казался сам себе чуть ли не инопланетянином в этом подмосковном городке, совсем, как, скажем, в деревне Нижние Выселки, куда они с ребятами ездили на задание в начале лета.

«И вообще, поехал бы я общественным транспортом, на этой проклятой гробовозке, если бы не конспирация, будь она неладна. А все эти ребята из ФСБ…»

Виктор снова сидел в знакомом кабинете с прикрытыми жалюзи окнами, привычно примостившись на жестком стуле. А что ему еще оставалось делать?

Старые друзья изъявили желание побеседовать, пришлось бросить дела и срочно прибыть на Лубянку, в небезызвестное здание.

А месяц выдался таким хорошим, таким спокойным…

— Мне кажется, Виктор… хм… Николаевич, что все-таки было бы удобнее, если бы ваша… организация сотрудничала с нами на правовой основе. Скажем, в качестве штатных сотрудников.

— Я бы предпочел разовые контракты, — вежливо ответил Кононов, прикидывая, как объяснит своим подчиненным, что они с завтрашнего дня, к примеру, все работают на ФСБ, и не возражать, мои дорогие…

— Ну, воля ваша, хозяин, как говорится, барин, — задумчиво ответил Лаврентьев. Он еще раз внимательно посмотрел на Виктора и переложил на столе какие-то бумаги.

«Давай, не томи уже…». Командир «мангустов» не ожидал от этой встречи ничего хорошего. Хотя в прошлый раз органы, что там говорить, здорово им помогли. Иначе мантикора так и носилась бы по Москве, разрывая на куски беспечных прохожих.

И все равно, все равно… лучше быть не слишком рентабельным коммерческим предприятием, чем постоянно чувствовать строгий поводок.

— Вы, вероятно, догадываетесь, что дело у нас серьезное, — внушительно произнес Лаврентьев.

— Я слушаю. Опять какое-нибудь зверье гонять с пулеметами?

— Не совсем. — Хозяин кабинета со значением посмотрел на Виктора. — Дело очень тонкое. И работа связана с детьми.

«Только этого еще не хватало!»

— Я бы в принципе предпочел мантикору, — пробормотал себе под нос «мангуст». — Что, в детском садике завелся демон-убийца и жрет ни в чем не повинных малышей?

— Не иронизируйте, Кононов, вам не идет.

— Пардон.

— Как ни печально звучит, вы практически попали в точку. Этим вашим высказыванием.

— Неужели в детский садик ехать? Я, право, не похож на воспитательницу или, там, нянечку. И никто из моих ребят тоже. Разве что госпожа Буткевич… Но вряд ли она согласится.

— Посмотрите, пожалуйста, материалы, — терпеливо проговорил Лаврентьев. — Дело весьма запутанное.

Виктор неохотно развязал тесемки картонной папки с надписью «Дело №…» и заглянул внутрь.

Он читал страницу за страницей и все больше мрачнел.

— Ну хорошо, — сказал он наконец. — Несколько смертей в детском доме. Одна, кхм… от естественных причин. Одно убийство. И самоубийство. Бывает. Мы-то тут при чем?

— А при том, что при проведении расследования пропал наш человек, который там работал под прикрытием. Как наблюдатель. И у нас есть все основания полагать, что дело непростое.

— Что в этом детдоме, как его… имени Дзержинского… мутантов каких-нибудь держат? Потенциальных колдунов, что ли? — спросил Виктор, но потом вспомнил, что подобный сюжет видел то ли в «Секретных материалах», то ли еще где-то…

— Нет, у детдома есть своя специфика, конечно. — Лаврентьев искоса глянул на «мангуста», задумчиво листавшего папку с делом о трех странных смертях и одном исчезновении. — Но не та, что вы подумали. Это детский дом для военных сирот.

— Ах вот как…

— Ну да, бывает в наше время, сами понимаете. Да и в Конторе, бывает, случаются… несчастные случаи.

— Да-да. И их, значит, туда, детей этих…

— Естественно. Условия там совсем неплохие, сами увидите. Не Версаль, конечно, но все-таки жить можно.

Виктор, который к детям по многим причинам относился недоверчиво, вдруг почувствовал приступ немотивированной ненависти к человеку, спокойно сидевшему за письменным столом.

Хотя ничего такого особенного тот не сказал.

Действительно, что еще делать с детьми, которые потеряли обоих родителей. Одеты, обуты, имеют крышу над головой — пусть радуются.

— В дальнейшем многих из этих детей ожидает военная служба, — продолжал фээсбэшник. — Военное училище, потом академия. Для них на самом деле это прекрасный шанс устроить свою дальнейшую жизнь.

— Дааа…

— Контора своих не бросает.

Эта многозначительная фраза, несомненно, была камнем в огород Виктора, который в свое время ушел из Конторы и занялся охранным бизнесом. «Вот, мол, своих-то мы не бросаем, а ты, товарищ капитан, давно не свой. Так что и отношение к тебе соответствующее».

«Ладно, проглотим», — решил Виктор.

— Ясно, первый парень, этот вот, Федор… вывалился из окна. Бывает, — задумчиво протянул он. — При большом скоплении свидетелей. Случайность.

— Да-да.

— Потом другой подросток кинулся с ножом на собственного воспитателя, причем совершил немотивированно жестокое убийство, нанеся тому более двенадцати колотых ножевых ранений… ну и ну! Бил с такой силой, что в итоге сломал лезвие о грудину. Замечательные подростки у вас там, товарищ Лаврентьев… нежные тринадцатилетние фиалки.

— Какие есть.

— За что же он так несчастного воспитателя?

— Если бы я знал, то не тратил бы ваше и свое время, Виктор Николаевич. Почитайте досье.

— Так, затем вышеозначенный убийца, сидевший в карцере — там карцер есть? — в ожидании наряда милиции, покончил с собой, связав шнурки и смастерив из них петлю. Мда, ситуация кристально ясная.

Виктор осторожно закрыл папку и вопросительно посмотрел на полковника, ожидая приказаний.

— Первой версией следствия было массовое употребление наркотиков, естественно, — пояснил Лаврентьев. — Многие дети вели себя нервно, чересчур возбужденно. Некоторые жаловались на кошмарные сны. Однако экспертиза показала, что в крови ни Федора Несытина, ни другого мальчика, Анатолия, никаких психотропных веществ не оказалось. Внезапное помешательство, и один вывалился из окна, а другой кинулся с ножом на взрослого человека. Неожиданно, яростно и, как вы видите, довольно эффективно. Убийственно просто.

— То есть наркотики ни при чем? Да и на что несчастным детям их покупать? На какие деньги?

— Там лес рядом, — туманно пояснил фээсбэшник.

— И?

— Мало ли что там растет…

— Мухоморы они там, что ли, трескают?

— Может, и мухоморы. Коротко говоря, мы забрали дело из прокуратуры. Теперь им занимается Контора. Потому что наш человек, который находился там под хорошим прикрытием и приглядывал за подающими надежды детьми, несколько дней назад не вышел на связь. Его мобильный не отвечает.

Виктор тихо выругался. Слишком много для одного расследования, черт побери.

— Несомненно, ваша основная задача — выяснить, что именно произошло с нашим сотрудником, и по возможности отыскать его. Получите нужные документы, работать будете под прикрытием. Следователь, проводящий дополнительное расследование, что может быть лучше.

— Ясно. Ваша версия происходящего?

— Наши аналитики предполагают, что на территории детского дома действует невыявленный мощный маг, который неожиданно начал приносить человеческие жертвы.

Виктор выругался уже громче. Магов он особенно «любил» после пары лет постоянных с ними столкновений. «Хороший маг — мертвый маг», — любили говаривать его подчиненные, и Кононову иногда казалось, что в этом есть определенная доля истины.

— И поэтому мы?

— Поэтому вы. У вас есть опыт боевых столкновений с подобными субъектами и необходимая квалификация, чтобы провести расследование.

Даже подобный комплимент не вывел Кононова из состояния глубокого ступора. «Мангуст» мрачно закусил губу, воображая себе все прелести расследования в месте, полном полувменяемыми подростками, которые, кстати сказать, имеют обыкновение набрасываться ни с того ни с сего. Да еще и ломать нож о твою грудину.

Потом он глубоко вздохнул и взял себя в руки.

— Все понял, начнем работу завтра же.

— Вот и славно, а то подобный всплеск активности со стороны предполагаемого мага заставляет наших аналитиков предполагать, что готовится что-то действительно крупное. Не подведите нас, Виктор Николаевич, — предупредил Лаврентьев.

Кононов пробурчал в ответ нечто невразумительное.

— Только, Виктор, дружеский, так сказать, приказ. — Лаврентьев проникновенно заглянул ему в глаза.

— Слушаю.

— «Бэху» свою оставьте в Москве. Поезжайте общественным транспортом, а то никакая легенда не выдержит.

«Всю жизнь мечтал потрястись в рейсовом автобусе, — с ненавистью подумал „мангуст“, покидая прохладную полутьму кабинета. — Господи, сделай так, чтобы в этом детдоме росли особенно забористые мухоморы и все дело было бы в них. Чтобы этот мощный маг оказался полной туфтой и выдумкой аналитического отдела…»

За окном становилось все сумрачней и сумрачней. Низкие облака, весь день сулившие дождь, наконец-то разродились моросью. Пыльное, мутное стекло испещрили длинные черточки капель. Дождь, судя по всему, расходился, и через заплаканное окошко стало почти ничего не видно. Впрочем, Виктор не боялся пропустить свою остановку — она была конечной.

Автобус снова затормозил, и «мангуст» едва сумел различить все те же трехэтажные домики, хотя, надо полагать, совсем в другом районе города, иначе зачем бы эти ребята с завода катались туда-сюда? Впрочем, может, им нечем заняться?

Как оказалось, ехали работяги именно сюда. Да и жили неподалеку друг от друга, поскольку дружно выгрузились на мокрый тротуар и зашагали куда-то в глубь района.

В салоне остались только Виктор да пышнотелая женщина, пересевшая в отсутствие старушки на переднее сиденье.

— Володь, — обратилась она к водителю. — Не забудь меня высадить возле Минкино.

— Да уж не забуду, — добродушно ответил тот, нажимая на газ. — Как Серега-то поживает?

Они углубились в загадочные дебри внутрисемейных отношений, о которых Виктору решительно не хотелось знать. Поэтому он снова уткнулся в окно и принялся разглядывать мелькающие придорожные кусты и размышлять о своих подчиненных, вольготно расположившихся сейчас в своих номерах, поужинавших и вообще прекрасно проводящих время.

Глава вторая

Согласно плану, «мангусты», приехавшие вместе на здоровом джипе, остановились в ближайшем доме отдыха, «Сосенки». Открытый только в сезон, он тем не менее предлагал отдыхающим относительный комфорт и трехразовое питание, что и вызывало теперь у Виктора жгучую зависть. Ему предстояли исключительно детдомовские харчи.

Все снаряжение, естественно, тоже осталось в «Сосенках», чтобы не вызывать лишних вопросов у обитателей детского дома имени Дзержинского.

— Почти как отпуск, — заявил Никита, развалившись на кровати. — Гуляй не хочу. Здорово!

— Не расслабляйся, — одернул его Виктор, но скорее для порядка. Он и сам с удовольствием побродил бы по длинным аллеям дома отдыха, вдыхая ароматы сосен, прелой хвои и увядающей травы, но его роль в операции была совсем иной — ему предстояло изображать следователя, ведущего дело об исчезновении сотрудника ФСБ. Что было не так уж далеко от истины, но все же…

Ребята с шутками и прибаутками проводили его до остановки и оставили одного, поспешив на ужин.

Автобус снова остановился, и надушенная женщина наконец вышла наружу. Дождик, кажется, то ли прекратился, то ли затих — из-за сгустившихся сумерек трудно было утверждать с уверенностью. За окнами мелькали темные тени деревьев, город закончился, сменившись лесом — или, по крайней мере, перелесками. Из-за дождя окружающий ландшафт наводил тоску, и даже пропахший бензином автобус казался почти уютным. Под потолком тускло светились лампы в пыльных плафонах; мягкие, обитые дерматином сиденья поскрипывали на ухабах.

— Вам к главному корпусу? — меланхолично поинтересовался водитель, не поворачивая головы.

— Конечно, — коротко ответил Виктор, слегка удивившись вопросу. Но желания расспрашивать у него все равно не было. От духоты по-прежнему мутило, и он упорно смотрел в окно, хотя практически ничего не видел. Забавное местечко. Самая настоящая дыра — навстречу ни одного автомобиля не попалось, уж свет фар в любой темноте в глаза бросается. Хотя места сомнительные — внушительная военная база неподалеку, единственная дорога на Москву, автобус до ближайшего райцентра три раза в день и огромный завод, собственно, градообразующее предприятие. На первый взгляд не совсем понятно, почему детский дом разместили в таком захолустье. Однако если учесть, чем там занимаются сотрудники ФСБ с момента создания приюта для военных сирот… тогда такое расположение даже плюс.

Скрипнули тормоза, автобус остановился на большой асфальтированной площади, едва освещенной парой синеватых фонарей.

— Тут ворота, — объяснил водитель, настороженно глядя в приоткрытую дверь автобуса. — Войдете — и прямо дорожка к главному корпусу ведет. Не заблудитесь.

— А есть еще неглавный? — не удержался от вопроса Виктор.

— Конечно, — удивился такой неосведомленности его собеседник. — Хозяйственный. Его потом уже построили, в шестидесятые. А главное здание — сразу после войны.

— Может, вы знаете, где в такой час директора найти? — на всякий случай спросил «мангуст».

— Чего не знаю, того не знаю. Но мне уже пора, заболтался я. А дома ждут, жена ждет, и теща сегодня на чай заглянула…

Виктор намек понял, собрался и без дальнейших разговоров выбрался из пузатого автобуса на влажный асфальт. Водитель закрыл дверь и, мигнув на прощание ближним светом, укатил восвояси на своей колымаге, забавно подпрыгивавшей на колдобинах.

Дождь, по счастью, и в самом деле прекратился, но воздух словно пропитался влагой, да к тому же еще холодной. Виктор буквально чувствовал, как отсырели одежда и обувь, все вещи в объемистой спортивной сумке. Противно заныл локоть — неприятное напоминание о встрече с волками-оборотнями в позапрошлом году.

«Не раскисать!» — скомандовал Виктор сам себе и, закинув сумку на плечо, бодро зашагал вперед, к воротам.

Ворота оказались закрыты, даже заперты. И неудивительно, учитывая достаточно поздний час. Впрочем, вероятно, ворота большую часть времени стоят запертыми — вряд ли сюда часто приезжают машины — грузовик с продуктами, кто-то из персонала, может быть… но должна же быть калитка. Ага, вот и она. И тоже заперта.

Виктор в отчаянии выругался. Что ему стоило приехать с утра, как нормальному человеку? Выспаться, поужинать как следует. Может быть, даже выпить…

Мрачные размышления командира «мангустов» были прерваны громким окликом:

— Это кто тут шляется?!

Голос был мужской и принадлежал человеку явно немолодому — Виктор отчетливо разобрал легкую хрипотцу. Впрочем, охранник мог и простудиться.

— Вы сторож? — самым вежливым, на какой только был способен, тоном поинтересовался Кононов, опуская сумку на землю — на всякий случай.

— Он самый, — подтвердил человек за калиткой. — А ты кто такой?

— Я следователь. Из Москвы.

«К вам едет ревизор — немая сцена», — ехидно подумал про себя Виктор.

Сторож и верно помолчал, словно собираясь с мыслями.

— Из Москвы, значит. — Во всяком случае, более доброжелательным голос не стал. — А почему в такой час? И не предупредили? Документы давайте.

Документы у Виктора были в полном порядке, все честь по чести, ФСБ позаботилась. «Хоть в чем-то от них толк есть», — с удовлетворением отметил «мангуст», предъявляя бумаги подозрительному старичку. Тот, не отпирая замка, протянул руку через решетку калитки и включил ручной фонарик. Разглядел все штампы и подписи с неослабевающим вниманием, потом удовлетворенно кивнул:

— Так и быть. Пропущу. Но зря ты так поздно. С директором уже не поговоришь по нынешним временам…

— А почему не поговоришь? — удивился Виктор, бросая взгляд на часы. — Хоть и темно, время вроде не такое уж позднее… Без пятнадцати восемь всего. И вообще, что тут происходит?

— Сам увидишь. Раз следователь, вот и расследуй. Давай, ступай, ступай по дорожке. Прямо к главному корпусу выйдешь. Отсюда еще не видно, но он совсем рядом.

Было очевидно, что ничего более конкретного от вредного дядьки не добиться, и Виктор, со вздохом взвалив сумку себе на плечо, побрел в указанном направлении.

Оказавшись на главной аллее, командир «мангустов» почти сразу заметил впереди освещенные окна большого здания, несомненно, того самого главного корпуса. Он ускорил шаг, стремясь побыстрее оказаться в тепле и попытаться все же поговорить с загадочным директором.

Подойдя к трехэтажному зданию в помпезном сталинском стиле, дорожка повернула. В левой части здания, видимо, располагался спортзал, и там свет был потушен. Справа виднелся главный вход. Высокие ступени крыльца и небольшая площадка рядом с ним ярко освещались двумя фонарями, вокруг не было видно ни души. По счастью, тяжелая деревянная дверь была незаперта. Виктор поправил сумку на плече и вошел внутрь.

Холл оказался весьма просторным, хотя вся правая от входа часть была отрезана стеной. Судя по всему, там располагались дополнительные учебные классы — на ближайшей двери красовалась надпись «Мастерская». Прямо напротив входа стоял осиротевший постамент, на котором, без сомнения, еще совсем недавно возвышалась статуя Ленина. Или Дзержинского, раз уж детский дом назван в его честь. Так или иначе, но каменное основание пустовало.

Больше всего Виктора поразила царящая в доме тишина. Абсолютная, ничем не нарушаемая. Ни детских голосов, ни топота ног, ни даже строгих окриков воспитательниц. Ничего.

«Вымерли они, что ли, как динозавры?» — невольно подумал командир «мангустов», тупо разглядывая постамент и прислушиваясь. Не помогло. Ну не орать же в самом деле: «Есть здесь кто-нибудь?»

Орать — не орать, а осмотреться следовало. В раздевалке на крючках не висело ни единой куртки. Виктор наугад двинулся налево по единственному коридору, изучая таблички на дверях: «Завхоз», «Зав. учебной частью»… Возле таблички «Директор» он остановился и прислушался. Внутри было тихо, хотя время от времени доносились поскрипывания, легкий звон…

Кононов решительно постучал в дверь. Ответа не дождался. Он постучал еще раз, погромче, но и на сей раз никакой реакции не последовало. Ему представился задумчивый призрак, возлежащий на диване в кабинете директора с томиком Шекспира в руке. «Быть или не быть, вот в чем вопрос…» Или еще лучше, призрачное совещание. Весь проклятый детский дом вымер, а сторож на воротах и есть злой колдун.

— Что за ерунда! — в сердцах воскликнул Виктор, отгоняя идиотские предположения, достойные разве что воспитанника младшего отряда пионерского лагеря. Гроб на колесиках катится за тобой…

Последний стук в дверь — и Виктор решил, плюнув на загадочного директора, побродить все же по территории. Привычно поправив ремень сумки на плече и в который раз пожалев, что приехал не на машине, «мангуст» зашагал по уже знакомому коридору к выходу.

За порогом главного корпуса его встретил осенний вечер — сырой, промозглый и удивительно темный, несмотря на натыканные по всей территории фонари. Впрочем, они скорее способствовали созданию иллюзии полной темноты — тени деревьев и кустов казались воистину зловещими, и стоящий в пятне света человек не видел ничего за его пределами.

Виктор решил для начала обойти вокруг главного корпуса, сориентироваться, где административный, и все такое… Может, в кабинете директора шуршит его верный попугайчик, позванивая колокольцами, а он тут мировую панику сеет. Кононов двинулся по асфальтовой дорожке, уже через несколько метров завернувшей за угол большого дома. Здесь было куда темнее — в окнах классов свет был выключен, а лампочка в фонаре противно мигала — видно, истекал уже срок ее жизни.

«Мангуст» зашагал побыстрее и тут же наступил на что-то мягкое. Это «что-то» рванулось с истошным воплем и бросилось наутек.

«Кошка! — выругал себя Виктор. — А ты струсил как последний идиот».

Впрочем, ситуация, как ни крути, складывалась совершенно нелепая. Ни тебе директора, ни другого начальства. Да и вообще ни души в огромном домине, который, по идее, должен быть под завязку набит воспитанниками.

Но вот неосвещенная сторона дома закончилась, и Кононов поспешно завернул за угол. Вопреки ожиданиям, огней административного корпуса за поворотом не оказалось. Нет, здесь не было слишком темно, во всяком случае, вдоль длинной поперечной аллеи горело пять фонарей. Зато вперед, в темноту, вели по крайней мере три дорожки — асфальтированные, широкие и удобные.

«Что еще за Версальский парк?» — почти с отвращением подумал Виктор, который в эту минуту был готов взорвать проклятый детдом вместе с исчезнувшими воспитанниками, чтобы только вернуться домой, в теплую постель. И все же покорно зашагал по одной из них, твердо решив отыскать заветное здание.

Метров через двадцать он заметил сбоку от дорожки небольшую полянку с постаментом посередине. Здесь, в отличие от холла, статуя сохранилась — красноармеец с ружьем. Задерживаться, чтобы полюбоваться на шедевры искусства, Виктор не стал и двинулся было дальше, как вдруг ему почудилось движение за спиной. Он обернулся. Красноармеец по-прежнему стоял на страже границ родины, но «мангуст» почти готов был поклясться, что прежде он опирался на собственное оружие, а не держал его на плече. Впрочем, чего только не почудится…

Кононов двинулся дальше, всматриваясь в темноту. Шелестели высокие деревья, пахло сыростью и осенними листьями, наступающей зимой и… смертью. Смертью? Что за глупые ассоциации! С другой стороны, в каком еще отдельно взятом детдоме случается столько смертей за какой-то месяц?

Дорожка резко повернула налево. Впереди почва явно понижалась, и сквозь шепот ветра доносилось журчание воды. Сделав еще пару шагов вперед, Виктор едва не свалился в неглубокий овраг, в котором, судя по всему, и тек ручеек.

Теперь стало совершенно очевидно, что административный корпус совсем в другой стороне, поэтому Кононов двинулся налево и, свернув в первый же поворот, зашагал обратно, к главному зданию. По пути ему встретился еще один монумент, на сей раз целая скульптурная группа — защитники родины, судя по всему. От памятника почему-то пахнуло тухлой рыбой. «Наверное, где-нибудь тут валяется дохлая лягушка, — подумал Виктор с неприязнью, — и отравляет собой воздух чуть ли не во всем парке. Хоть бы убрал ее кто…»

Задерживаться возле бравых солдат «мангуст» не стал, зашагал дальше. Однако его не оставляло мерзостное ощущение, что они провожают его долгими взглядами. Он дал себе обещание, вернувшись в Москву, непременно посетить психотерапевта, подлечить нервишки и отправиться на курорт, в какую-нибудь Турцию. Довольно с него стрессов. И с отцом Владимиром неплохо бы помириться, нечего из-за ерунды всякой грызться. Потом припомнил, что подобные обещания дает себе чуть ли не во время каждой операции, но неизменно нарушает. Ну и черт с ним.

Наконец впереди показались огни главного корпуса, а когда до него оставалось метров тридцать, Виктор заметил справа, за окружающими огромный дом кустами, еще какие-то огоньки. Значит, он тут расхаживал кругами и рефлексировал, а чертово административное здание все это время было буквально под носом. Каких только глупостей в темноте не наделаешь.

Кононов решительно двинулся в сторону показавшихся огней, и вскоре до него донеслись голоса — нормальные детские голоса, тот самый звук, который он ожидал услышать немедленно по приезде в детский дом. Прибавив шаг, он почти нагнал ребят, идущих к главному корпусу в сопровождении пары воспитателей, очевидно, после ужина.

Административный корпус оказался куда менее внушительным зданием, построенным, судя по неказистым плитам, из которых он был сложен, в хрущевские времена. Но присматриваться внимательнее Виктору было некогда, и он, подойдя к одной из воспитательниц, замыкающей колонну детей, задал единственный интересовавший его вопрос:

— Добрый вечер. А где, собственно, директор?

Немолодая женщина удивленно и не слишком доброжелательно воззрилась на него:

— А кто вы такой и что здесь делаете? Да еще так поздно?

— Кононов, Виктор Николаевич, — представился «мангуст», сообразив, что начал разговор не так, как следовало бы. Вообще, все почему-то шло наперекосяк. — Я следователь, приехал по делу об убийстве Матюхина Дмитрия Борисовича.

Воспитательница странно зыркнула на него:

— Опять? Мало нас всех уже дергали? Дело же закрыли вроде. Из компетентных органов, значит?

— Вроде того, — подтвердил Виктор. — Я на доследование. Всплыли кое-какие новые факты.

— Да какие тут могут быть факты. Ясно все и так, — вздохнула женщина и, покосившись на здоровую сумку у него на плече, устало поинтересовалась: — А почему так поздно? Директор мог вполне домой уехать. Он в городе вообще-то живет. Но в любом случае вы сейчас с ним не поговорите. С ним вообще вечером не особо поговоришь. А вам, если на ночь устраиваться, то завхоз точно уехал.

— Да бог с ним, с завхозом. Где директор?

— Как где? — удивилась воспитательница. — В своем кабинете. Идите, постучите погромче, может, и откроет, а мне некогда тут с вами, детей надо укладывать. Отбой совсем скоро.

Не имея ни малейшего желания идти вместе с разновозрастными обитателями детдома, Виктор все же задержался, разглядывая их издалека. Им предстоял еще не один разговор, и хотелось бы заранее получить некоторое представление о том, с кем придется иметь дело. Но момент был неудачный — слишком темно, слишком их много. На первый взгляд — дети как дети, одеты только похоже, хотя все равно не одинаково. Командир «мангустов» в детях не разбирался, откровенно побаивался и от души надеялся, что собственных у него никогда не будет.

Когда последний воспитанник скрылся за дверью, Кононов двинулся вперед. На сей раз гардероб не пустовал, на всех крюках повисли осенние куртки и легкие шапочки. Сумка оттягивала плечо, хотя внутри было всего ничего.

Вот и знакомая дверь директорского кабинета. И не менее знакомая тишина за ней. Виктор снова постучал, но тщетно. Вздохнув, он попытался толкнуть дверь, зная, что двери в подобных местах всегда открываются внутрь. Та не поддалась. На всякий случай, для очистки совести, он дернул ее на себя. И едва не сел на пол — так легко распахнулась створка.

Директор и в самом деле оказался внутри, в этом командира «мангустов» не обманули. Но, к сожалению, не обманули его и в том, что в это время толком с ним не поговоришь. Иными словами, Обинский Василий Федорович, как, судя по табличке на столе, звали директора, был пьян в стельку.

Когда Виктор распахнул дверь и пошатнулся, потеряв от неожиданности равновесие, он глупо захихикал. Директор, немолодой уже мужчина, сидел за массивным столом из ДСП, покрытым сверху плексигласом. Под плексигласом красовались календарики и какие-то фотографии. А сверху, рядом с кипой бумаг, стояла наполовину пустая бутылка коньяка «Московский» и граненый стакан.

— Здравствуйте, — настороженно проговорил Виктор, заглядывая в кабинет.

— Заходи, заходи, — приветственно махнул рукой Василий Федорович и мимоходом опрокинул стакан, в котором, по счастью, оставалось совсем немного янтарной жидкости. — Ох, виноват, добро пропадает, — воскликнул он заплетающимся языком. — Так, значит, ты жив еще. Это хорошо. А вообще, я говорю тебе, Женя, собачья эта работа, надо было их в узде держать, а теперь что, теперь все пропадем ни за что.

Открывший было рот, чтобы представиться, Виктор, осознав, что директор детского дома принимает его за совсем другого человека, промолчал и тихонько пристроил свои вещи возле дверей. Причем не исключено, что приняли его как раз за пропавшего сотрудника известной конторы.

— Да что ты стоишь? — удивился тем временем Василий Федорович, в упор глядя на Виктора и потирая лысину. — Садись, Жень, садись. Выпьем за упокой собственной души. — Он поднял лежащий на боку стакан и вылил в него остатки из бутылки. — Но ты ж небось пить не станешь.

Кононов осторожно опустился на обитый клеенкой стул, пораженно слушая речь, обращенную вовсе не к нему.

— Знаешь что, — задушевно продолжал директор. — Я вот что думаю, выйду я на пенсию, если успею. Тут, может, счет на дни идет. Лучше пенсия, чем могила, как ты думаешь? Главное, чтобы меня не взяли, но я ж им ничем не мешаю, может, не тронут. А? А? — Он просительно, чуть ли не со страхом заглянул в лицо Виктора и вдруг отшатнулся, точно увидев призрак.

— Ты кто? Ты кто? — замахал он руками, снова опрокинув стакан, на сей раз почти полный. Василий Федорович не обратил на это никакого внимания, хотя поставил оба локтя в лужу коньяка. — Ты что здесь делаешь??? Ты ведь не человек?

Директор вскочил из-за стола, уронив с грохотом стул, рванул горло рубахи и вытащил на свет божий массивное распятие, судя по всему, мельхиоровое.

— Видишь? Видишь, что у меня есть против тебя! Не подойдешь, с-скотина. Я не дамся, я тебе не Борисыч!!!

— Стойте, стойте, — успокаивающе заговорил Виктор, пятясь к двери, поскольку разошедшийся Василий Федорович наступал на него. — Вы не поняли, я Кононов Виктор…

— Да хоть Никита Сергеич Хрущев! — крикнул директор, едва не срывая крест с цепочки. — Сгинь, пропади нечистая сила!

Осознав тщетность дальнейшего общения, командир «мангустов» вышел-таки из кабинета, уже у самых дверей прихватив давно надоевшую сумку с вещами.

«Н-да, — констатировал Виктор, когда за ним захлопнулась дверь и со скрежетом повернулся ключ в замке. — Пожалуй, с его точки зрения, нечистую силу изгнать удалось. Во всяком случае, меня он вытурил».

— Вот видите, я же вас предупреждала, — раздался в коридоре женский голос.

Кононов обернулся. Оказывается, давешняя воспитательница, окончив свои детоукладочные труды, решила вернуться, проверить, как дела у непрошеного гостя из компетентных органов.

— И часто он так? — поинтересовался Виктор. — Впрочем, судя по вашим словам, нередко. Почему же никто на него жалобу в таком случае не напишет?

— А смысл? — поинтересовалась женщина. — И главное, это ж с ним недавно приключилось, после всей этой истории. Так он никогда пьяницей не был.

— Какой истории? — с места в карьер рванул командир «мангустов».

— Как какой? — удивилась воспитательница. — Вы ж ее расследовать вроде приехали? Когда Несытин неожиданно скончался, а потом еще и эта история с Сафроновым и Дмитрием Борисовичем… Вам не кажется, что тут любой сопьется? Было дознание, его едва не уволили, к счастью, подтвердилась смерть от естественных причин в первом случае и убийство во втором. Теперь вот еще и вы заявились, только этого нам для счастья не хватало. И Филимонов опять же…

Говорила она искренне, и все же в каждом слове Виктору чудился какой-то подтекст, двойной смысл. Создавалось четкое ощущение, что она довольно многого недоговаривает. Если не о том, что знает, то хотя бы о том, о чем догадывается. Впрочем, Кононов не видел способа вывести воспитательницу на чистую воду немедленно, а если бы и видел, то не имел ни малейшей моральной готовности это сделать, посему спросил:

— А где мне сегодня ночевать?

— Вот это самое сложное, — поморщилась женщина. — Кстати, я-то вам не представилась. Я Анна Сергеевна, старший воспитатель. У девочек дежурю частенько. Так что если есть вопросы — то ко мне, ко мне обращайтесь. Ну так про ночлег. Кастелянши нет, и чистого белья я вам дать не могу, тем более что приказа о поселении не было и сегодня не предвидится. Я тут подумала, есть у меня ключ от одной комнаты на этом этаже, запасной. Там даже кровать стоит и тумбочка — в общем, все необходимое. Идемте. Да тут два шага буквально.

Анна Сергеевна подвела неожиданного гостя ко второй от входа двери на противоположной от кабинета директора стороне.

— Вот здесь вы и переночуете, — сообщила она, повернув в замке ключ и распахивая дверь. — Не шикарно, но жить можно. Я почти всегда на втором этаже ночую, только у меня, конечно, белье постельное есть.

До того как воспитательница включила в комнате свет, Виктор успел только отметить, что окно выходит в парк, на среднюю из трех аллей. Обстановка была прямо-таки спартанской. Металлическая кровать с сеткой. Пружинный матрас, впрочем, довольно новый. Тумбочка из ДСП, столик на четырех ножках и обитый клеенкой стул — ни дать ни взять дешевая советская гостиница.

— Спасибо большое, — поблагодарил он Анну Сергеевну, снова ставя проклятую спортивную сумку на пол и испытывая только одно страстное желание — снять тяжеленные военные ботинки и наконец-то лечь.

— Доброй ночи, — неуверенно пожелала воспитательница и скрылась за дверью, мягко затворив ее за собой.

Виктор стянул обувь, прямо так, не раздеваясь, плюхнулся на сыроватый, немного пахнущий плесенью матрас и моментально заснул.

Глава третья

Огромная луна светила на темный, дикий лес, но от ее серебристых лучей в чаще делалось даже темнее, такие черные, скрюченные тени отбрасывали нагие ветви деревьев. Ни травы, ни цветов — лишь опавшая сухая листва да сучки хрустели под ногами. Никита бежал все вперед и вперед, не разбирая дороги, желая только одного — выбраться, спастись из этого страшного места.

Он знал, что это сон, вот только чтобы проснуться, непременно надо выбраться на опушку. В таких снах снайперу «мангустов» было всего восемь лет, и оттого чащоба казалась особенно страшной и непролазной — короткие детские ноги цеплялись за поваленные стволы, крупные сучья. Лес ставил предательские ловушки, и мальчик то и дело растягивался во весь рост, пребольно ударяясь о выступающие корни.

И тут его окликнули по имени. В чаще аукались другие дети, стараясь отыскать друг друга и найти верную дорогу к спасению. Никита остановился, прислушался, стараясь точно определить направление, и поспешил на эти звуки.

Но вот что странно — чем ближе раздавались чистые детские голоса, тем темнее, непролазнее делался лес, тем труднее становилось пробираться вперед. Никита старался не обращать на это внимания, тем более что впереди показался просвет среди стволов. Лунный свет заливал небольшую полянку, и он уже не побежал, а скорее побрел туда.

Первое, что он увидел, раздвинув ветки и ступив на поляну, — это оскаленная волчья морда. Никита попытался закричать, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука, только хриплый стон.

Волк смотрел, не мигая, на мальчика с огромной каменной глыбы. Постамента? Да и сам волк тоже был каменным, просто неведомый скульптор умудрился изваять его так искусно, что ночью было очень легко принять его за живого.

Никита перевел дыхание и присел на землю, опираясь спиной о постамент. Детские голоса смолкли. Мальчик поднял голову и посмотрел на огромную луну, которая из синеватой сделалась сначала желтой, точно кусок масла, потом рыжеватой и, наконец, багрово-красной. И тогда из темноты донесся многоголосый волчий вой.

Вот теперь Никита заорал во всю силу легких и проснулся от собственного вопля, кашляя и хватая ртом воздух.

— Что стряслось? — сонно спросил Стас с соседней кровати. — Кошмары мучают?

— Вроде того, — пробормотал Царевский, откидываясь на подушку и снова закрывая глаза. Ему отчаянно хотелось включить свет или хотя бы прочитать «Отче наш», но первое помешало бы спать ни в чем не повинному товарищу, а молитву он попросту забыл. Поэтому пришлось обойтись дыхательными упражнениями, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце.

«А теперь, — мысленно скомандовал себе Никита, — концентрируйся на хорошем. Концентрируйся на самом хорошем и спи».

Вспомнив, как его любимая сестра Аня получила мастера спорта по вольной борьбе, «мангуст» улыбнулся и постепенно стал проваливаться в сон. Остаток ночи ему удалось проспать без сновидений.

Виктор проснулся от тревожного, неприятного сна. В окно светила луна — судя по всему, тучи разошлись и небо расчистилось. Но разбудило его не это. Где-то снаружи высокий детский голосок старательно выпевал немудреную песенку:

Куплеты были коротенькими, повторялись с незначительными вариациями и на первый взгляд были невинно-простыми. Но почему-то в этот поздний — или ранний, как посмотреть, — час у Виктора по спине побежали от них мурашки.

«Мангусту» захотелось высунуться в окно и крикнуть невидимому певцу, чтобы тот немедленно замолчал и не мешал людям спать. Недолго думая, он поднялся и выглянул наружу. Ничего интересного на первый взгляд: запущенный, неухоженный парк, уже знакомый синеватый свет фонарей, дополненный серебристым лунным сиянием. Сама луна выглянула в просвет между деревьями, не иначе как затем, чтобы разбудить незадачливого следователя. И никого.

продолжал петь ребенок.

Виктор потянулся было к оконному шпингалету, но в этот же миг песенка смолкла, сменившись настолько полной, оглушительной тишиной, что рука сама, как бы помимо воли, замерла в воздухе. Потом где-то в глубине парка громко мяукнула кошка, и все снова стихло.

Внезапно Кононову показалось, что на самом деле он стоит у окна в другую реальность, точнее, в другой ее слой. Распахни створку — и окажешься совсем в другом, перевернутом мире, где право и лево, верх и низ поменялись местами. Или вообще в полной темноте и вечной тишине. Глупость, конечно, но, вместо того чтобы открыть окно, он покрепче задвинул шпингалет да вдобавок задернул пыльную штору, подняв в воздух клубы пыли. Неожиданно ему вспомнилось, что вечером, усталый и раздраженный, он и не подумал запереть дверь. От мысли, что кто угодно мог заглянуть, пока он спал, Виктору сделалось как-то не по себе, и он не поленился отыскать ключ и дважды повернуть его в замке.

«К психоаналитику, а потом на курорт, непременно», — снова пообещал себе командир «мангустов», укладываясь на сырой матрас и прикрываясь, за неимением нормального одеяла, собственной курткой.

Курица аппетитно шкварчала на сковородке, целый ворох черных перьев был аккуратно сложен в белый пакет из супермаркета и уже дожидался своего часа у двери. Картошка почти сварилась, да и чайник посвистывал, закипая. Может, и слишком сытно для завтрака, особенно с точки зрения Алины, но не пропадать же продукту, как сказал Саша.

— Впечатляюще, — проговорила молодая женщина после затяжного молчания.

На самом деле, если подумать, то с самого начала эксперимента она не произнесла и слова. Да и потом, по завершении, говорил только радушный хозяин, и он же мастерски ощипал обескровленную курицу — где только научился! — поставил на плиту картошку и чайник, а гостья сидела в уголке на удобном стуле и словно в оцепенении наблюдала за его манипуляциями.

Пожалуй, с полным основанием эксперимент — или ритуал, называй как хочешь, — следовало считать удавшимся. В том, что она не стала жертвой гипноза или наркотического опьянения, Алина была совершенно уверена. Случившееся даже приятней было бы счесть сном или кошмаром — уж очень неприятно думать, что кто-то может так запросто вызвать твою душу из царства мертвых, или откуда там приходят эти покойники.

Конечно, полупрозрачную тень над блюдом с куриной кровью можно было назвать вызванной душой только с большой натяжкой, но сам факт все равно поражал. Такими не слишком сложными средствами… Ученая настолько погрузилась в размышления, что едва услышала Сашин ответ:

— На меня тоже в первый раз произвело неизгладимое впечатление, особенно учитывая, что это было делом моих рук. И все же, сами видите, это не так уж сложно, главное — знать метод и овладеть хотя бы начальными знаниями и представлениями о материализации и строении тонкого мира. Разумеется, есть определенные ограничения…

— Ограничения? — переспросила Алина, хотя понимала, о чем сейчас пойдет речь. Особенности вызова умерших были памятны ей со времен истории с некромантом.

— Ну, например, крещеных христиан таким путем не вызовешь. Есть более сложная магия, но даже она не позволяет вызвать отпетых в храме по всем правилам. Так что, как видите, я несколько ошибался в полной бессмысленности христианских верований. Определенный ритуальный смысл в них все же содержится.

Алине почему-то стало тошно от последних Сашиных слов. Не то чтобы она почитала христианство, особенно в последнее время, но все же настолько прагматичный подход ее покоробил. Но вслух учтивая гостья произнесла совсем другое:

— И в самом деле, ритуалы выглядят совсем просто, как будто дошли до нас нетронутыми из древних дней. Веет от них некой простотой, свойственной примитивным культурам.

— Да-да, — оживился Саша, сливая картошку в раковину и снова ставя на плиту — подсушить. — Именно. Примитивность, обманчивая простота. Ритуал в принципе мог бы быть и другим, в нем главную роль играют особенности призывающего и вызываемой души. Должно быть между ними нечто общее.

Алина покивала и снова заговорила:

— Но, как вы справедливо подметили, хотя наш с вами эксперимент оказался успешным, результаты могли бы быть более впечатляющими — ведь не было ни речи, ни четкого зримого образа — то, что мы увидели, больше напоминало раскаленный воздух над пламенем костра, эфир, иными словами — ничто.

— Никогда не путайте эфир и ничто, — назидательно заметил Саша и улыбнулся. — Конечно, другие способы вызывать души умерших тоже существуют, я даже об этом упоминал. Но, к сожалению, определенные ограничения, накладываемые на нас уголовным кодексом… Иными словами, для более серьезной материализации души понадобилась бы человеческая жертва.

— Младенец? — с невольным ужасом спросила молодая женщина.

— Ну почему обязательно младенец, — поморщился ее собеседник. — От вас я никак не ожидал такого узколобого подхода. Младенец! Да я бы ни за что не стал резать ребенка. Разве что вопрос стоял о жизни или смерти. На свете есть масса людей, о которых никто не вспомнит и не пожалеет. Бомжи, беглые подростки-наркоманы. Но, как я уже упоминал, уголовный кодекс против, и я пока склоняюсь перед его авторитетом. — Он разложил в тарелки картошку и снял с огня сковородку с курицей. — Кушайте. Должно было хорошо прожариться. Тем более что все кошерно, — он улыбнулся. — Евреи бы одобрили.

Алине показалось, что она не сможет проглотить ни кусочка, но вежливость есть вежливость, поэтому молодая женщина все же взяла себя в руки и принялась за еду.

Глава четвертая

Виктор постучал в хорошо знакомую со вчерашнего вечера дверь с табличкой «Директор» и стал ждать. Он надеялся, что сегодняшний разговор получится конструктивней, хотя бы потому, что Василий Федорович должен был уже протрезветь. Кроме того, полоса хамства и неудач, по-видимому, закончилась, поскольку с самого утра персонал детдома был необычайно вежлив с мнимым следователем.

Само же утро у Кононова началось, как, должно быть, и положено в детском доме — с детских голосов. Судя по всему, воспитанников вели на завтрак. «Мангуст» и не подозревал, насколько громко галдят дети, собравшись вместе. И надеялся, что, как только покончит с этим делом, ничего подобного больше не услышит. Виктор потянулся, разминая затекшее тело, открыл глаза и сел на кровати. Спина жутко ныла после ночи, проведенной на кровати с сеткой да еще свернувшись в клубок, чтобы уместиться под теплой курткой.

В дверь постучали. Кононов всунул ноги в здоровенные ботинки и побрел открывать. За дверью оказалась старая знакомая, Анна Сергеевна. Напрягшись, он припомнил из досье, что ее фамилия Артемова.

— Я вижу, вы все же заперлись, — одобрительно заметила она. — Это правильно. У нас, конечно, не воруют, но все же дети есть дети, лучше не рисковать.

— А часто они у вас бродят по ночам? — поинтересовался Виктор, припомнив эпизод с детской песенкой, казавшийся теперь забавным и нелепым, но уж ни капельки не страшным. Каких только номеров не выкидывает разгулявшееся воображение!

— По ночам? — странно посмотрела на него Анна Сергеевна. — Что вы, такого и быть не может, на то и есть дежурные воспитатели.

— А вчера кто песенку пел во дворе? — спросил Виктор и немедленно пожалел о собственных словах — во-первых, воспитательница явно не была настроена на доверительную беседу, а во-вторых, его слова противоречили только что высказанному ею утверждению, а потому воспринимались как абсурд или как обвинение.

— Думаю, вам приснилось, — коротко сказала Артемова, покачав головой. — Вам Василий Федорович спьяну наговорил ерунды, вот и чудится всякое. Меня тоже кошмары постоянно мучают.

Виктор мысленно отметил, что песенку Анна Сергеевна моментально обозвала «кошмаром», хотя, по сути дела, его вопрос ничего страшного не предполагал. Увы, это подтверждало уверенность известной организации, что дело здесь нечисто. Не зря все такие пуганые.

Как выяснилось, Артемова пришла пригласить его на завтрак, хотя официально гость еще не был поставлен на довольствие. Кормили в детском доме на удивление прилично, и Виктора даже перестала мучить зависть к собственным людям в «Сосенках».

После завтрака все та же воспитательница предложила ему зайти к завхозу и договориться о выдаче белья и прочего, а уж потом отправляться к директору. Переговоры с хозяйственником, а затем и с кастеляншей, много времени не заняли, и вскоре, отнеся кипу свежевыстиранного белья в свою комнату, Виктор уже смог взяться за дело.

Дверь открылась, и на пороге показался Василий Федорович собственной персоной. Выглядел он неважно — бледный, встрепанный, невыспавшийся… Русые волосы были второпях приглажены и забавно торчали вокруг лысины, верхняя пуговица рубашки застегнута косо. Впрочем, Виктор прикинул, что было бы с ним самим от такого количества плохого коньяка, и понял, что директор держится еще молодцом.

— Доброе утро, — поздоровался Кононов, гадая, помнит ли страдалец о вчерашнем странном разговоре или совсем потерялся в алкогольном тумане. «Мангуст» старался говорить не слишком громко из сочувствия к похмельному директору.

— И вам доброе, — болезненно прищурился Василий Федорович. — Простите, ради бога, за идиотский вопрос, но скажите… мы с вами вчера разговаривали?

— Было дело, — подтвердил Виктор, не вдаваясь в подробности.

— Извините, пожалуйста, — смущенно забормотал директор, потирая лицо. — Я был не совсем в себе… такой ерунды вам, поди, наговорил.

— Я заметил, — приподнял брови «мангуст».

— Ну вы, надеюсь, не приняли мои… слова слишком близко к сердцу? Сами понимаете, на меня в последнее время свалилось множество неприятностей, мягко говоря. Одно дознание по делу об убийстве чего стоило… едва меня с должности не сняли.

— Так, значит, вы считаете, что опасность грозит всем сотрудникам? — спросил Виктор.

— Почему? — удивился директор, судя по всему, пытаясь припомнить собственные слова. — Какая опасность?

— Вам виднее, — веско ответил Кононов. — Приняв меня за пропавшего Филимонова, вы даже удивились тому, что я жив.

— А, Филимонов… Вы ведь сами приехали по поводу убийства Дмитрия Матюхина? Это научило меня тому, что следует быть осторожным, имея дело с детьми. Они непредсказуемы.

Виктор ясно видел, что директор всеми силами пытается увести разговор в сторону, уклониться от прямых ответов на вопросы. И решил попытаться еще раз:

— Как, по вашему мнению, связаны смерти в вашем детском доме и исчезновение Филимонова? Он тоже убит?

Директор широко развел руками:

— Да бог с вами, он просто уехал очевидно. Нервишки сдали. Ведь именно Же… Евгений Анатольевич наткнулся на тело Матюхина. Вот и уехал. Я тоже подумываю на пенсию выйти.

— Организация, которую я представляю, — приподнял брови Кононов, — придерживается совсем иного мнения.

— Дело ваше, дело ваше, — замахал руками Обинский. — Вы будете расследовать, мы — всеми силами помогать следствию. Все как положено. Только постарайтесь детей лишний раз не травмировать.

— Ну раз вы собираетесь содействовать следствию, расскажите все, что вам известно, о произошедших смертях.

— Меня допрашивали на эту тему, и не один раз, — запротестовал было Василий Федорович, но Виктор выразительно посмотрел на него, и тот сразу сник. — Конечно, конечно. Располагайтесь поудобнее. Видите ли, хотя убийство Матюхина было для всех нас полной неожиданностью, я бы… не сказал, что оно кого-то сильно огорчило.

Виктор скептически приподнял бровь.

— Не смотрите на меня так. Толя Сафронов, который это сделал, был мальчиком непростым и попал в зависимость… Впрочем, лучше я с самого начала вам изложу ситуацию. Пожалуй, мне не стоило брать Матюхина на работу. Или хотя бы надо было уволить, когда начались злоупотребления…

— Он домогался воспитанниц? — прямо спросил Виктор, у которого сложилось такое впечатление из следственных материалов.

— Как вам сказать. Ведь Дмитрий Борисович был воспитателем мальчиков, — директор сделал ударение на последнем слове.

— Понятно. — Командира «мангустов» передернуло.

— Но сами понимаете, — продолжил Обинский, — уволить человека не так-то просто, особенно в таких местах, как наше. И дети в таких вопросах наотрез отказываются говорить правду. Я искал, искал повод, но Толя всех нас опередил. Бедняга. Он ведь начал выбиваться в неформальные лидеры. Что и говорить, непростой был мальчик, не вполне управляемый. Слабые детки на такое никогда бы не отважились, а этот смог и, видимо, думал, что отомстит за всех. А сам жить с таким пятном на совести не смог.

Кононов почувствовал, что директор старательно пытается уйти от фактов в область догадок, домыслов и эмоциональных оценок и недоговорить.

— А как связана с этим убийством смерть первого мальчика. Как там его звали? Федор?

— Да, Федя Несытин. Но, — недоуменно поморгал Василий Федорович, — с чего вы взяли, что эти трагические случаи связаны? Общего у них только то, что обоих нашел Женя. То есть Филимонов.

— Который теперь пропал.

— Уехал. Может быть, даже бежал…. Стоп-стоп-стоп, — вдруг прервал себя директор, — вы же и не думаете подозревать собственного коллегу в таких вещах? Он тут ни при чем.

— Почему вы так полагаете?

— Хотя бы потому, что Толю нашли другие ребята, а при гибели Несытина было очень много свидетелей. Сами же читали в деле — Филимонов вошел в туалет, а Федор сидел на подоконнике и курил в окружении своих товарищей. Увидел педагога, испугался и вывалился в окно. Все просто. Вы поговорите с его приятелями бывшими — Егором Паниным и Мишей Карасевым.

— У него было много друзей?

— Как вам сказать. Федя был неформальным лидером среди ребят. Думаю, многим стало легче после трагедии. Шел последний год его пребывания у нас, и он под конец стал чрезмерно жестким и слабоконтролируемым подростком. И все же, я еще раз говорю вам, его смерть — несчастный случай. Как заявлял и во время следствия.

— Благодарю вас, — сухо сказал Виктор. — Вы не будете возражать, если через некоторое время я осмотрю комнату Филимонова — надеюсь, вы ничего не трогали?

— Нет, — ответил директор.

Разговор был окончен.

Утреннее солнышко успело скрыться за набежавшими облаками, когда Никита соизволил подняться с кровати. Ночные кошмары — не лучшие помощники в деле компенсации недосыпания, и «мангуст» решил, что имеет полное право отдохнуть, раз конструктивной деятельности все равно не предполагается. Завтрак он безнадежно проспал, но нимало тому не огорчился и с аппетитом умял привезенный из Москвы пакетик копченых колбасок.

Как выяснилось, вынужденное безделье — не самое приятное занятие. Хуже того, Никита решительно не находил себе места. Погода оставляла желать лучшего, да и уходить далеко от дома отдыха не следовало, поэтому оставалось только погулять по территории. Товарищи, которых вполне устроил бильярд в холле и уютный бар в здании столовой, принялись во всю над ним потешаться.

Царевский двинулся в обход главного корпуса по узкой дорожке, усыпанной длинными сосновыми иголками, скопившимися, должно быть, не за один и не за два года. Окружающая его безмятежность, спокойная нега умирающей, точнее, засыпающей на зиму природы почему-то действовала «мангусту» на нервы.

«Да уж, — подумал он. — Должно быть, без малого год в больнице насытил меня покоем и отдыхом по самое не могу. Мне теперь кипучую деятельность подавай. А вообще, этот дом отдыха прекрасное место для идеального убийства, как у Агаты Кристи».

Он подходил уже к бетонному, местами развалившемуся забору вокруг «Сосенок». Там располагался самый дальний корпус, скрытый от остальной части дома отдыха целым строем молодых, густых и пушистых сосен. А вдоль серой кирпичной стены медленно крался человек в камуфляже, вытаскивая на ходу оружие. Кажется, пистолет, а не нож.

Никита отреагировал мгновенно — сработали заложенные за долгие годы службы в органах рефлексы, — упал на землю и потянулся за собственным пистолетом. Предполагаемый киллер уже держал оружие наготове. И тут Царевскому бросились в глаза некоторые детали, на которые до того момента он как-то не обратил внимания — во-первых, человек в камуфляже был довольно молод, длинноволос, а двигался и вовсе забавно, как-то неловко. Напоминал он незадачливого актера любительского театра, которому вздумалось изобразить наемного убийцу или военного. И ствол у него, судя по всему, был пластиковый. Дешевая китайская пневматика. Что за цирк с конями?

Из-за другого угла показался второй человек, тоже в камуфляже, с огромной, фантастического вида пушкой. И тут Никиту наконец осенило — ролевики. Конечно! Кому, как не им, снимать отдаленный корпус, чтобы поиграть в сильных и смелых бойцов.

«Нда, нервы все же ни к черту. И лечить их, похоже, можно только интенсивной работой». — Никита поднялся на ноги, повернулся к бравым воякам спиной и побрел дальше — к зеленым воротам дома отдыха.

Возле ворот обнаружилась доска объявлений. Царевский с надеждой принялся изучать предложения по организации пеших походов, экскурсий по местам боевой славы, конных прогулок, уже прикидывая, нельзя ли прокатиться верхом, если все равно нечем заняться, как его внимание привлекла «Потомственная ясновидящая, истинная дворянка Екатерина Андреевна предскажет будущее, заговорит зубы, снимет венец безбрачия…»

— Ну и ну, — вслух удивился Никита. — Откуда в этой дыре потомственные дворяне?

Облака окончательно одолели солнце, тщетно пытавшееся светить все утро, и закрапал противный осенний дождик. Стало быть, верховые прогулки отпадали. Выругавшись, Царевский бегом бросился к главному корпусу, попутно размышляя, нельзя ли нанять старушку — он почему-то не сомневался, что ясновидящая старушка, — чтобы она улучшила погоду.

Глава пятая

Дети отыскались на засыпанной опадающей листвой спортивной площадке, которая в дневном освещении вовсе не казалась такой уж унылой и мрачной, как ночью. Хотя все эти гнутые металлические конструкции, выкрашенные облезающей зеленой краской, не внушали оптимизма даже при свете дня. Виктор смутно припомнил, что в Москве они давно сменились радующими глаз красочными сооружениями из пластика и дерева. Что-то такое он вроде видел во дворе собственного дома.

Здесь же все осталось по-прежнему — несколько турников различной высоты и покосившаяся штанга с порванной баскетбольной сеткой.

Высоко на турниках, как нахохлившиеся воробьи, сидела стайка детей в серых пальто и клетчатых шарфах. Растрепанные короткие волосы, подстриженные чьей-то заботливой, хоть и не слишком умелой, рукой. Стрижки разные, у одного паренька, чем-то неуловимо напомнившего Виктору Царевского — то ли острым бледным личиком, которое с годами обретет мужественность и станет по-киношному красивым, то ли сходством выражения глаз, — и вовсе были длинные волосы, спускающиеся до середины шеи.

Командир «мангустов» никогда раньше не бывал в детских домах, а из газет и телепередач составил себе довольно удручающее представление о замученных голодных детях в суконных черных пальто и военных ботинках, как один, стриженных под ноль…

А эти… дети как дети. Видно, что живется им тут не особенно сладко, но никаких вопиющих проявлений казарменного быта и адских лишений Виктор не заметил.

Хотя, впрочем, какие дети — подростки, тинейджеры, как сейчас говорят. Только московские тинейджеры одеты поярче и подороже. А так — ничего особенного.

Сидят, свесив тощие задницы с турников, засунув руки в карманы и болтая ногами в поношенных, но добротных ботинках. Один из мальчиков, вроде постарше остальных, или просто крупнее, светловолосый, коротко стриженный крепыш при виде приближающегося к спортплощадке «мангуста» поспешно уронил на землю потушенный окурок. Вроде «я не я, и лошадь не моя».

Виктор, оставивший сигареты в Москве и решивший на свежем воздухе отучиться наконец от вернувшейся вредной привычки выкуривать по полпачки в день, с трудом подавил желание стрельнуть у парня сигарету. Непедагогично вроде.

— Привет, — поздоровался он, поглядывая на нахохлившиеся фигурки снизу вверх.

Ребята что-то пробубнили в ответ. Видимо, нечто среднее между «привет», «проваливай» и «какого хрена надо».

— Приземляйтесь, пацаны, дело есть.

Подростки неохотно спланировали на серый гравий, выпрямились. Самый высокий из них оказался Виктору по плечо.

— Я ищу Панина и Карасева, — сказал «мангуст», с интересом разглядывая ребят.

— Ну я Панин, — сказал белобрысый. — А вот это, — он пихнул в бок длинноволосого паренька, — это как раз Карась. А чего?

— Отойдем в сторонку.

— Да чего надо?!

Виктор вздохнул и продемонстрировал выданные работодателями следовательские корочки.

— Пара вопросов.

— А, вы насчет Федьки… — помрачнел белобрысый Егор. — Ну и че? Мы уже рассказывали.

— Расскажете еще раз.

Оба мальчика довольно равнодушно смотрели на Виктора. «Кто, мол, еще такой?» Да, подростки явно не горели желанием сотрудничать и тут же снабдить «мангуста» массой полезных сведений, способных пролить свет на это темное дело.

Виктор подумал немного и поступил наконец непедагогично. Он со вздохом полез в карман и извлек оттуда две сотенные купюры.

— Подкупаю свидетелей, — деловито пояснил он.

Розовые бумажки немедленно исчезли из его пальцев, как корова языком слизнула.

— Да нечего тут рассказывать, — темноволосый Карась решил сменить гнев на милость и произнести пару слов. — Мы втроем тусовались в мужском сортире и… трепались.

— Курили, — уточнил Виктор.

— Ну да, а что, нельзя? — В синих глазах мелькнул вызов.

— Да можно. Почему нельзя. Что я вам, мама с папой…

— Мои мама с папой погибли три года назад, — ответил мальчик.

«Вот урод, высказался. — Виктор чуть сам себе не засветил в ухо. — Они же не по своей воле тут. Сироты…»

— Извини, Михаил.

— Да что там…

— Ты пойми. — «Мангуст» понятия не имел, как надо разговаривать с подростками, да еще с такой бедой за плечами, поэтому принял единственно возможное решение, заговорил с ними на равных: — Пойми, я тут не для развлечения и не для того, чтобы вас лишний раз подоставать. Я на работе и должен понять, что тут, черт побери, происходит. А исходя из материалов этого дела, я пока понял только одно, что происходит что-то опасное и непонятное.

Мальчики переглянулись, но ничего не ответили.

— Короче, ребята, или вы мне разъясните, что тут к чему, или мне придется остаться тут надолго, самому все выяснять, а потом, может, и кто-нибудь еще приедет…

— Да что там рассказывать, блин, — темноволосый синеглазый Михаил пожал плечами. — Мы же уже сказали, курили в туалете. Федька сидел на подоконнике и гнал что-то про своего папахена. Он у него вроде жив, только на зоне сидит. Вернется и, типа, заберет.

— Ну и?

— Ну и вошел Филимонов. А он нас никогда не гонял с куревом, даже угощал, бывало. Короче, Федька, видно, решил, что это Мартьяновна к нам вломилась, воспитательница — вот уж кто зверствует…

— Ага, — поддержал приятеля Егор. — «Этого не смей! Того не делай!» А она вообще у девчонок. Какое у нее право по тумбочкам лазить и сигареты отбирать?

— Ближе к делу.

— Ну вот, он дернулся, заорал и выпал. А там высоко, хоть и второй этаж. Он головой вниз упал, как потом сказали.

— Как же надо дернуться, чтобы из окна вывалиться, да еще сидя на таком широком подоконнике, — удивился Кононов.

Он еще вечером посмотрел на подоконник в своей комнате — добротный, с него вдруг не свалишься.

— Да фиг его знает. — Егор задумчиво глянул на Виктора, словно прикидывая: можно тому доверять, или нет. — Там такое дело было…

— Расскажешь? — Кононов уже понял, что давить на ребят бесполезно: или скажут, или нет.

— А можно пистолет позырить? — вдруг спросил мальчишка.

Виктор не стал отказывать, достал из наплечной кобуры свой вальтер, выщелкнул обойму, проверил, нет ли патрона в стволе, и отдал малолетним любителям военного дела.

Мальчики уважительно осмотрели черный, блестящий от смазки ствол, подержали в руках, поцелились, демонстративно не направляя безопасное сейчас оружие ни на себя, ни на «мангуста». Показывали, видимо, что тоже не лыком шиты и правила обращения с огнестрелом знают.

— Тяжелый… — проговорил Михаил. — А отдача сильная?

— Ну приличная. — Виктор твердо решил допытаться у упрямцев, что там на самом деле произошло. — Ребят, не уходите от разговора. Что вы не рассказали следователю?

— Да там такое было дело… — Егор замялся. — Вы поверите?

— Поверю. — Виктор вернул обойму на место и убрал оружие в кобуру, одернул куртку. — Рассказывайте. Я такое видел — во все поверю.

— Федор, когда посмотрел на Филимонова… он, короче, не на него смотрел, — решительно выпалил Карасев. — За него. За его спину, в пустоту. И там было что-то очень страшное. У Федьки аж глаза на лоб полезли.

— Точно, — тихо подтвердил Егор, глядя куда-то в землю, на носки своих весьма не новых ботинок. — Он испугался кого-то, кто стоял за спиной военрука. Только мы этого кого-то не видели. А он видел. И выскочил в окно от страха.

— Я так понимаю, что мой предшественник не пожелал продемонстрировать вам табельное оружие, — мрачно сделал вывод Виктор.

— Ну… фиг ли… он ваще с нами не разговаривал. Сразу орать начал.

— И не послушал бы. А вы что… верите? — Синие глаза Карасева не отрывались от напряженного лица командира «мангустов».

— Я как-то раз не поверил. Двух людей потерял, — честно ответил Кононов. — Больше вы ничего, конечно, не знаете?

— Ничего. — И подростки как по команде отвели глаза.

В квартире было сумрачно. За окнами постепенно темнело — в конце концов, равноденствие давно миновало, и день убывал с обычной для осени беспощадной стремительностью. Алине не хотелось зажигать лампу, хотя с каждой проходящей минутой ей становилось все беспокойнее. Пусть так. В темноте мысль течет гораздо лучше, чем на свету, это она давно подметила. Наверное, меньше отвлекающих факторов.

Алина вздохнула, открыла дверь на балкон и вышла наружу, оперлась на перила. Рябина под окном почти облетела. На ветках кармином светились огромные гроздья, лакомство для птиц. Даже сейчас какая-то непоседливая пичужка жадно клевала сладкие ягоды. Наверное, отбилась от своей стаи, ведь птицам уже пришла пора улетать.

От утреннего веселого солнышка не осталось и следа — небо опять заволокли тяжелые тучи, сулившие долгие дни мелкого, моросящего дождя. Картина была безрадостная, но молодой женщине она казалась просто первомайским праздником по сравнению с тем, что творилось у нее в душе.

Весь день прошел как в тумане — лекции, разговоры с сотрудниками… Алина не запомнила ничего. Перед глазами стояло большое медное блюдо с густой алой кровью. Пусть куриной, но пролитой для одной-единственной цели — потешить собственное любопытство, испытать пьянящее чувство власти над материей, и не только, над куда большим — над чужой душой.

Почему-то все это казалось ей сродни тому внутреннему беспокойству, которое заставляет мальчишек дергать котов за хвосты, обжигать их угольком и снимать шкуру с лягушек. И при всем при том это было все же то чувство, которое она привыкла называть научным интересом.

Безусловно, часть ее — и, надо признать, весьма значительная — наблюдала за простым и в то же время жутким ритуалом с невероятным интересом, еще бы! Такой редкий случай прикоснуться к живой архаике! Но выражение лица Саши в тот момент, когда курица забилась у него в руках, тщетно пытаясь освободиться… не яростное, не взволнованное… Торжественное и спокойное на первый взгляд, а потом… надменное и гордое. А эта фраза: — «Я бы ни за что не стал резать ребенка, разве что в самом крайнем случае…»

С другой стороны, разве сама Алина не любила манипулировать людьми, разве не пользовалась своими простыми и естественными чарами — женскими, — чтобы направлять мужчин туда, куда ей надо. Начиная с того же Завьялова и заканчивая Виктором и Сашей. Хм. Не случайно ли в эту компанию затесалось столько магов?

«Но я никому не вредила, — возразила сама себе молодая женщина. — И не стала бы ни за что на свете убивать ребенка».

Нет, невозможно. Все это совершенно неприемлемо для любого нормального человека, даже если он не слишком жалует христианство. Саша так много разглагольствовал о том, как плохи церковники, и вот именно сегодня признал действенность ритуалов, а сам, а сам… превращается в настоящее чудовище. С холодной зеленоватой кровью.

Алине неожиданно вспомнился Виктор, на которого она все еще была зла, с тех самых пор, как он обложил ее матом в темноте подземного туннеля, хотя она пришла спасти его — и спасла. Да и случая остыть как-то не представилось — в последний месяц ее услуги не потребовались ни разу. Виктор хотя бы старался бороться против зла, если не считать эту кривляку, Анастасию. Но она — Алина была точно уверена — не режет черных куриц и невинных некрещеных младенцев.

Молодая женщина вытащила сотовый телефон и, поколебавшись, набрала номер Виктора.

«Абонент не отвечает или временно недоступен», — нелюбезно сообщил голос автоответчика. Алина снова задумалась и позвонила в контору. Секретарь еще не успела сбежать и честно сидела у аппарата.

— Частное охранное предприятие и детективное агентство «Мангуст». Добрый день. Чем могу вам помочь? — единым духом выпалила она.

— Добрый день, это Алина. Я хотела поговорить с Виктором Николаевичем, но не могу дозвониться ему на мобильный. Вы не знаете, как с ним связаться?

— К сожалению, он сейчас в командировке, — туманно пояснила секретарша. — Уехали вчера днем, вместе с другими сотрудниками. Но вроде как это в Московской области. Может, он взял аппарат с другим номером?

— Может быть. Спасибо большое. Доброго вечера.

Алина положила трубку и глубоко задумалась. По большому счету, в этой ситуации Виктор ей был не нужен. Если она решилась пойти на попятный и поставить крест на псевдонаучных исследованиях, да чего уж там, на занятиях магией, ей требуется совсем другой человек. Которому она не знает, как позвонить. Которого боится, непонятно почему. «Давно ли?» — спросила себя Алина. Она и сама не знала ответа.

Оставалось одно — взять себя в руки и завтра заехать в церковь, где он служит, благо однажды она ездила туда вместе с Виктором и Сторожевским. Другой конец города, это верно. Значит, придется встать пораньше. В последнее время вечная «сова» Алина почти привыкла подниматься ни свет ни заря. Ну точно как Саша.

Глава шестая

Никита изнывал от безделья. Командир тоже молодец, подорвал их по приказу, засунул в этот скучнейший дом отдыха, а сам отправился в одиночку сражаться с призраками и детьми.

С утра его еще как-то развлекали странно одетые подростки с пластиковым оружием, сновавшие между корпусами и предававшиеся своим играм, то ли «Звездные войны», то ли «Фарскейп» — в общем, нечто космическое.

Но к вечеру они поутихли, наверное, утомились, поэтому Царевский спокойно лазил по территории, изучая ничем не примечательные окрестности и больше не опасаясь попасть под обстрел пластиковых шариков. Днем тут разгорелась такая нешуточная баталия с применением китайской пневматики, что «мангусты» подумывали, уж не принять ли участие.

Однако в игру их сначала с презрением не приняли, а потом им самим стало как-то неловко. Все-таки давно уже имеют дело с настоящим оружием…

Поэтому Царевский совершил положенный звонок командиру, отчитался, что у них все спокойно — а что могло быть неспокойно, скажите? — и отправился исследовать содержимое местного бара.

Ему не давала покоя мысль об объявлении, висевшем у ворот на доске. За пару лет работы с паранормальными явлениями у снайпера уже выработалось некое шестое чувство.

«Даже то, что кажется странным, смешным или нелепым, в итоге может послужить причиной большой беды, — гласило это чувство. — Самое странное — на самом деле самое опасное».

Что могло быть более нелепым, чем это от руки написанное объявление о «заговоре зубов и снятии венца безбрачия».

Взяв в крохотном полутемном баре кружку холодного пива и тарелку орешков, Никита погрузился в размышления. Он так и эдак вертел в уме все эти смерти в детском доме, но информации, как всегда, не хватало. Оставалось только ждать, что там сумеет нарыть командир.

Работа в детективном агентстве всегда радовала «мангуста» полной непредсказуемостью. Сейчас ты сидишь в баре и маешься от безделья, а через полчаса придется схватиться с какой-нибудь адской тварью, которую, казалось, только в кино и увидишь…

«Надеюсь, на этот раз происходящему отыщется какое-нибудь разумное объяснение», — сказал себе Никита, прихлебывая пиво. Такой незапланированный отпуск даже начинал ему нравиться. Почувствуй себя Джеймсом Бондом в роскошном отеле…

Ну, правду сказать, отель не такой уж и роскошный. К тому же категорически не хватает какой-нибудь красавицы блондинки для полного сходства.

Блондинка, собственно говоря, отыскалась практически сразу. Правда, стриженая и крашеная. Уже через десять минут одиночество Царевского было грубо нарушено, потому что одинокий симпатичный парень, медитирующий над кружкой светлого пива, выглядел как законная добыча местных искательниц приключений.

Девица, сидевшая за барной стойкой, успела первой. Она принесла Царевскому дополнительную порцию орешков, обронив, что это за счет заведения, мило улыбнулась, задала пару вопросов… Не успел тот глазом моргнуть, как прекрасная барменша уже щебетала за столиком, обрушивая на его голову потоки информации обо всем на свете.

«Мангуст» для приличия выслушал несколько местных сплетен и сообщил, что он, к сожалению, еще не женат, после чего стало ясно, что блондинка останется за его столиком, возможно, до начала апокалипсиса.

Прислушиваясь к кокетливому чириканью, Никита наконец исхитрился перевести разговор на странное объявление, справедливо рассудив, что если тут имеется какая-нибудь магическая старушка, то про нее весь город знает.

— Катерина Андреевна-то? — фыркнула Танечка. — А как же! Есть такая. Живет в собственном доме в поселке.

— И что же она, правда, того… зубы заговаривает? — поинтересовался «мангуст».

— Еще бы! И не только зубы. Почитай вся округа у нее лечится — знаменитая бабушка, — пояснила девица, обрадовавшись оказии рассказать что-то, что все остальные давно знают.

— Ведьма она, что ли?

— Да что ты. Ну просто… мудрая женщина. На картах гадает, на кофейной гуще, а еще лечит, травки знает всякие. Роды принимает, если вдруг кого припрет.

— У вас тут что, врачей нет?

— Ну, врачи… врачи они известно, какие бывают. Выпишут анальгин да ношпу. А Катерина Андреевна еще никому плохого не сделала. Да она моей сестре нагадала, что та замуж выйдет. За блондина.

— И что?

— Так вышла! В прошлом году.

Никита подавил скептический смешок и продолжал терпеливо расспрашивать Таню. Судя по всему, пустышка, но кто знает…

— А ничего странного за ней не водится?

— Странного? А что тебе странное надо? Ну живет она одна, никого из их рода не осталось больше. Она же… — тут Танечка интригующе понизила голос, — она из тех самых Соколовых…

— В смысле?

— А, ты же москвич, не знаешь. Усадьба тут раньше была, соколовская. Сгорела в революцию дотла.

— И что же, она вроде как хозяйка?

— Ну, давно уж не хозяйка… уже и бабка ее хозяйкой не была. Жили тихо, как все. А вот прадед… ой, страшный был человек. Колдун.

Царевский нахмурился. Ну вот, без колдуна не обошлось. Хотя когда дело было…

— Давно, до революции?

— Ага. Страшенный был дед, говорят, под старость совсем с ума сошел. Священника местного сжег вместе с церковью. С тех пор нету церкви. Да и усадьбы нету, «Розовое» она называлась. Вроде как он цветочки любил, Соколов этот. А потом стал всякой ворожбой заниматься, понавез из Москвы книжек всяких и вроде как дьяволу душу продал.

— Надо же, страсти какие, — протянул Никита, — даже не верится. Сто лет прошло, а все помнят?

Это его заявление, как и ожидалось, спровоцировало новый поток откровений.

Снайперу тут же поведали, что старый Соколов творил в здешних местах жуткие вещи, а его именем до сих пор детей пугают.

— Я еще помню, мать мне говорила: Танька, будешь себя плохо вести, придет старый барин и утащит тебя. Ой, как я его боялась! Сидишь одна дома, уроки делать неохота, а сама строчишь в тетрадке. Потому как, если не сделаешь, чего велено, вдруг он придет и заберет тебя, — поежилась барменша. — Его ж крестьяне вместе с усадьбой и сожгли, не пожалели. Только дочка и спаслась. И с тех пор у них фамилия только по женской линии передается, мужиков нет.

— А как же…

— Ну как… Бабку Катерины Андреевны я не помню, а мать ее незамужняя была всю жизнь. От кого дочку прижила, неизвестно. А мужиков Соколовых больше не было, вроде как проклятие над ними, после того что сумасшедший колдун тут творил. Рассказывают, крестьян своих губил почем зря, только закапывать успевали. Говорю, до сих пор про него тут любой знает, только спроси.

— Жуть какая. — Никита снова нахмурился, порадовавшись про себя, что была все-таки революция и злыдня прикончили. Хотя навидался он злыдней и в современное цивилизованное время. Почище еще будут. — А где усадьба стояла?

— Да тут, неподалеку. Там сейчас детский дом, — пояснила Татьяна. — Ну и правильно, пусть лучше детки там живут, хотя я бы не хотела. Бррр, страшно подумать, какие там призраки бродят… Хорошо, что старое здание сгорело, там теперь новое, кирпичное.

Никита ощутил смутное беспокойство. Черт знает, что там творится. В свете последних событий он бы не удивился, что все убийства совершил потревоженный призрак хозяина или что-то в этом роде. Снайпер поспешно допил пиво, выяснил у девицы, где находится краеведческий музей и где живет старушка божий одуванчик, последняя наследница местного чудища Соколова. Может, эта ниточка и приведет к чему-нибудь путному.

Он вежливо распрощался с разочарованной собеседницей, которая уже воображала себе бог знает что, расплатился и поспешно вышел из прокуренного помещения. Надо бы Виктору позвонить.

— Да понял я, понял, — недовольно проговорил в трубку командир «мангустов». — Я уж и сам подумал, что тут усадьба была. Планировка характерная, дорожки эти, парк старинный. Постройки только новые, но теперь понятно, почему. Поговори с бабкой, может она наведет на след. Ты у нас обаятельный… Что? Да как хочешь. Ручку ей поцелуй. Расскажи про деда белогвардейца, она проникнется. Никит, я тебя учить должен? Давай, действуй.

Виктор нажал кнопку отбоя и выглянул в окно. По пресловутым старинным дорожкам носились дети, петляя между цоколями неподвижно стоящих статуй. В приоткрытое окно слышались звонкие голоса, азартно выкрикивавшие нечто совершенно невообразимое:

Дело все больше напоминало эту непонятную детскую считалку.

«Только маньяка-колдуна, сгоревшего вместе с домом, тут не хватало, — подумал Виктор. — Завез сюда какую-нибудь магическую тварь, а она теперь всех жрет. Хотя что это я… столько свидетелей… ладно, а если это невидимая тварь?»

Повеяло зябким сквозняком. В последнее время Виктор ловил себя на ощущениях, которые подошли бы скорее слабонервной барышне, нежели командиру охранного подразделения. Настроение скакало, как козлик на веревочке, мир неуловимо менял цвета, и временами ему казалось, что он попал в чей-то тяжкий, бесконечный сон, в котором, шурша, опадают осенние листья и бродят дети с бледными серьезными личиками разочарованных в жизни взрослых.

Кончик ниточки выскальзывал из пальцев, расследование пока ни к чему не привело, и никаких следов пропавшего фээсбэшника не нашлось.

Кононов вздохнул, зашнуровал ботинки и отправился опрашивать самую молодую часть населения детского дома.

«Мелкие еще врать не умеют, — рассудил он. — Что-нибудь да расскажут. Ну не может же быть так, чтобы все одинаково упорно врали».

А в том, что правды тут ему никто не сказал, командир мангустов был абсолютно уверен.

Малыши тем не менее не спешили попадаться ему на глаза. Судя по расписанию, у детей сейчас свободное время, и в окно он видел, что они бегали между гипсовых скульптур, играя в какое-то сложное подобие классиков или салочек. Но теперь парк пустовал. Попрятались, что ли?

Виктор прошел по ровной асфальтированной дорожке, спиной ощущая любопытные взгляды. Не хватало еще гоняться за детьми по всему парку. Замечательное занятие!

«Мангуст» внимательно оглядел дорожки и белые неподвижные контуры статуй. Похоже, дети, как сказочные гномы, прятались за расписанными углем постаментами. Дорожка под его ногами тоже была густо покрыта рисунками. Классики, солнышко, принцесса с зонтиком, кошка…

Виктор невольно вздрогнул. Что-то странное зацепило глаз, заставило встревожиться.

Кошка была нарисована не так, как обычно рисуют дети. Это была скорее подделка под наивный рисунок, но подделка не слишком хорошая. У усатой голенастой кошки были совершенно человеческие злые глаза. Лапой она прижимала мышь. Живот мышки оказался вскрыт и из него цепочкой вывалились червячки внутренностей.

«Покажите мне ребенка, который станет тщательно прорисовывать такие подробности… — подумал „мангуст“, не в силах оторвать взгляда от неприятной мордочки нарисованной кошки. — Желудок, кишечник, печень… лужица крови… хотя кто их знает, этих детей».

Рядом с кошкой змеился какой-то странный значок-загогулина, нарисованный мелом и углем, наподобие кельтских рисунков, так популярных среди подростков.

Виктор подошел ближе и наклонился, желая рассмотреть подробности. Рисунок все время менялся, ускользал, видно, нечетко был нарисован.

— Дяденька, ты на него не наступай, — послышался детский голосок.

Виктор оглянулся. За его спиной стояла — и как только подошла! — маленькая девочка с книжкой под мышкой.

Дождевик, сапожки, две тонкие косички — ребенок как ребенок.

Ну хоть кто-то высунулся, остальные, похоже, так и не решились выбраться из-под прикрытия статуй.

— Дяденька, не наступай, не надо, — повторила девочка. — Сломаешь.

Виктор обернулся, медленно, стараясь не напугать, потом присел на корточки. Ему показалось, что так будет удобнее. Сровняться ростом с собеседницей, смотревшей на него с некоторым испугом.

Но, похоже, девочка боялась не его, а за него.

— Я не наступаю, — ответил «мангуст» мягко. — Я только хотел посмотреть.

— И смотреть не надо. Это нельзя.

— Что?

— Нельзя. Их Андрей рисует. Он их так называет — «нельзя».

— Что за странное название. Андрей твой что, художник?

— Нет. Только он их везде рисует. Такая игра.

Виктор тяжело вздохнул. Ну и фантазия у этих детей. И нелепые правила. Надо же так обозвать рисунки — «нельзя».

— На! — Девочка покопалась в кармашке и сунула что-то Виктору в ладонь.

Тот машинально глянул — браслет из крупного неровного бисера. Самодельный, видимо, бисеринки нанизаны на толстую леску разноцветными полосками.

— Это зачем?

— Ты надень. Когда носишь, «нельзя» не действует, — туманно пояснила девочка.

— Спасибо. Тебя как зовут?

— Анечка.

— А что это у тебя за книжка?

— Сказки. — Анечка охотно протянула толстый том.

«Сказки братьев Гримм» было написано на обложке. Старая, зачитанная детьми книга из библиотеки. У него самого в детстве была точно такая же.

«Мангусту» как-то очень живо вспомнился суп из человеческих костей в одной из историй, который в свое время здорово мешал ему засыпать. А девочке лет семь, не больше.

— Не страшно тебе такое читать? — осторожно спросил Виктор.

— Это же сказки, — не поняла его девочка. — Надень браслетик.

Виктор пожал плечами и сам, не зная почему, принялся возиться с нехитрой детской поделкой. Она оказалась по руке.

— Это я тебе сделала, — важно сказала Анечка. — Я всем такие делаю. Больше никто не умеет.

— Ну ты моло… — Виктор поднял глаза и осекся. На дорожке уже никого не было.

Глава седьмая

Виктор еще какое-то время безуспешно бродил по серым дорожкам, пытаясь поговорить хоть с кем-нибудь из детей, но это было примерно так же легко, как набрать решетом воду.

Похоже, теперь младшеклассники играли в новую игру — «убеги от злого дяди следователя как можно дальше». Они выскакивали где-то за его спиной, с писком разбегались по парку, потом моментально исчезали.

Ну не носиться же за ними с пистолетом… в самом деле! Три параллельные дорожки — на выбор, заросли деревьев, белые силуэты статуй… так можно целый день пробегать, вроде как в салочки.

Виктор отчаянно затосковал по взрослому и понятному миру, который он оставил за пределами МКАД, там все было как-то определенно. Плохой дядя, хороший, дядя взяточник, дядя убийца…

Реагируешь соответственно. А тут… иррациональный перевернутый мир, перечеркнутый разрисованными асфальтовыми полосами. И страх.

Когда за очередным постаментом мелькнул красный капюшончик кого-то из детей, Виктор решительно шагнул к статуе и попытался схватить шутника за этот самый капюшончик. Не тут-то было! Обладатель капюшончика ловко увернулся и кинулся напролом в кусты.

Бесстрашный «мангуст» чертыхнулся, потерял равновесие, поспешно оперся рукой о постамент и вляпался во что-то противно-скользкое. Что за дрянь! Он присмотрелся. Надо же — на постаменте лежала дохлая мышь. Судя по всему, лежала давно. Теперь стало ясно, откуда этот противный сладковатый душок, мерещившийся Виктору с самого приезда в это странное место.

Постамент оказался ровненько расчерчен мелками на полосы, тут и там лежали разноцветные камушки, увядшие цветки клевера, злополучная мышь и пара мертвых бабочек.

Странная серая закорючка у гипсовых ног статуи оказалась мумифицированной ящерицей.

Виктор видел в жизни много всякого, включая расчлененные трупы, но теперь почему-то его замутило.

«Тоже мне игра, если это игра, конечно», — подумал он, припоминая, было ли что-то подобное в его детстве. По всему выходило, что нет. Играли в казаков-разбойников, салочки, чапаевцев, но чтобы вот так вот раскладывать по разноцветным клеточкам полуразложившиеся трупики мелких животных…

Или крупных…

Куда на самом деле делся Филимонов?

Кто стоит за атмосферой легкого сумасшествия, окутавшей детдом?

Бесстрашный «мангуст» внезапно представил себе, как начертанные на постаменте гипсовой статуи космонавта клеточки увеличиваются и разрастаются огромной многомерной решеткой. Странные знаки разгорались, пульсировали, вбирая в себя всю территорию усадьбы, ничего не подозревающих людей и все это пронизанное ощущением тягостного осеннего тлена пространство.

Виктор сглотнул, с трудом поборол головокружение и поспешно отвел взгляд от отталкивающего видения. Картина наполняла таким чувством омерзения, как будто он только что выбрался из выгребной ямы.

Интуиция подсказывала ему, что происходит неладное, что во всех теориях, объясняющих происходящее, все эти убийства и самоубийства, звучат фальшивые ноты, а на самом деле разгадка проста и страшна, как открытая рана.

Виктор искренне пожалел, что рассорился с отцом Владимиром. В усадьбе происходило что-то, против чего священник оказался бы в самый раз.

Отец Владимир был совершенно беспомощен в стычке с мантикорой или с оборотнем, но здесь, когда угрозу представляло не физически воплощенное зло, которое можно было расстрелять или победить с помощью силовых методов, а вот такое — еле уловимое, неопределимое, но от этого не менее реальное… Здесь он мог бы помочь, разобраться, дети, пожалуй, поверили бы священнику быстрее, чем непонятному дядьке, явившемуся под личиной следователя.

Он мог бы принять исповеди, освятить здесь все… Виктор нахмурил брови и наконец признался сам себе, что ему не хватает священника. Зря они поссорились.

Вполне вероятно, что тут могут водиться твари наподобие русалок, которых в свое время отец Владимир с таким триумфом изгнал из бухты Москвы-реки.

Над детдомом висел отчетливый запах страха. Похоже, во многом спровоцированного этим малорадостным детским творчеством.

А творчества, надо сказать, оказалось много. «Мангуст» искал теперь прицельно и обнаружил то, чего раньше не замечал.

На каждой из трех дорожек отыскались эти странные «нельзя», постаменты трех из восьми статуй покрывали отвратительные приношения, а теперь уже Виктор был почти уверен, что сочетание картинок и дохлых животных неслучайно. Слишком похожие вещи он видел на алтаре в одной неприметной московской квартире. С которой когда-то все и началось…

Только там подобные знаки были начертаны мелом на каменных плитах, да и приношения были… более страшными. Но ведь сходство налицо.

Из этого можно было сделать неутешительный вывод, что или кто-то науськивает детей заниматься магией, или же один из воспитателей — маг, который подобными рисуночками маскирует свою деятельность.

И все равно получается, что дети замешаны в этой истории. Аналитики ФСБ не ошиблись, подозревая паранормальную активность в этом детдоме. Похоже, некто манипулирует детьми, запугивает их и… использует для ритуалов? Черпает в детских душах магическую силу? Готовит себе преемников? Скажут ли они в таком случае хоть что-нибудь?!

«А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской. Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит», — вспомнил вдруг «мангуст» цитату из Евангелия. В последнее время он пытался читать древнюю книгу, и вот, оказывается, кое-что осело в памяти.

Запах зла, напоминающий тот сладковатый противный душок, исходивший от дохлой мыши, Виктор уже научился различать. Здесь он так и сочился из приоткрытых окон, полз по неестественно прямым дорожкам, застаивался в холодной воде осенних луж.

И источник его определить не представлялось возможным. Пока, по крайней мере.

Наконец «мангуст» сообразил, что его тактика в корне неверна, и решил обратиться за помощью к воспитательнице. Следовало пользоваться услугами специально обученного персонала, а не пытаться свить веревку из воды, вслепую бродя по территории и натыкаясь повсюду на омерзительное детское творчество.

Надо было еще раз поговорить со старшими детьми.

Вмешательство начальства помогло — Виктор наконец смог побеседовать со всей компанией старшеклассников, раз уж поговорить с самыми младшими так и не удалось.

Егора Панина и Мишу Карасева он уже знал — неразлучная парочка притащилась в первых рядах и оккупировала заднюю парту — для беседы Виктору выделили комнату для занятий. Потом пришли еще несколько девочек, настороженных, замкнутых, немедленно сбившихся в кучку и мрачно оглядывавших Кононова.

Самым странным из всей этой сиротской компании оказался невысокий светловолосый мальчик, худенький, с голубоватой бледной кожей, державшийся особняком от других.

Из разговора Виктор понял, что это тот самый Андрей, который рисует картинки, и тут же напрягся.

Выглядел мальчик так странно, что даже удивительно, почему остальные подростки обращаются к нему с уважением и, похоже, некоторым страхом.

Андрей вошел в класс одним из последних, сел, не глядя, на подставленный одной из девочек стул и тут же словно отрешился, уставив неподвижный взгляд куда-то мимо Виктора. Он, кажется, даже не моргал. Зажал худые кисти рук между коленей, ссутулился и не проронил ни слова.

Виктор попробовал было его разговорить, но это было так же эффективно, как беседы со стенкой.

Бледненький Андрей просто его игнорировал. Да он и пришел, похоже, потому что воспитательница привела его за руку. А когда Виктор слишком уж нажал, лишь пару раз покачнулся на стуле и протестующе зажмурил глаза. Кононов заметил, как один из мальчиков поднес палец к губам, и замолчал, проклиная свои отсутствующие педагогические способности.

Но ведь здесь не стали бы держать психически ненормального парня, значит, с Андреем все более-менее в порядке, просто отчего-то он ведет себя именно так. Ладно, оставим на потом. Хотя выглядит все это подозрительно.

Зато остальные дети, организовавшие вокруг безучастно молчавшего автора картинок настоящую зону отчуждения или круг почета, окружившие его со всех сторон, постепенно разговорились.

Судя по всему, парни, которым он дал подержать пистолет, сообщили остальным, что он «нормальный мужик» или что-то в этом роде. По крайней мере, подростки отвечали на вопросы, и открытой враждебности не чувствовалось.

Если бы только не бледное привидение, покачивавшееся на своем стульчике, все совсем было бы хорошо.

Виктор уяснил для себя одну странную вещь. Ни погибшего воспитателя, ни парня, который его убил, здесь не любили. Впрочем, с воспитателем все было ясно еще в кабинете Лаврентьева. Гад, которому не место около детей, туда ему и дорога. Если не в тюрьму, то на тот свет. Но из уклончивых и осторожных ответов подростков выходило, что Толя, бросившийся на Матюхина с ножом, был одним из его любимцев и пользовался на этом основании полной безнаказанностью. Что же тогда двигало мальчиком, становилось совсем не понятно.

— Ну, может, Матюхин его обижал как-нибудь? — безнадежно спросил «мангуст».

— Как же! Толян сам обидел бы кого хочешь. А Матюхин его всегда покрывал, — ответила светленькая девочка, переглянувшись с подругой.

— Вечно отмазывал его, точно! — послышались обвиняющие голоса. — Гад он был, Толян, вот что! Шестерка матюхинская.

— Да что там шестерка. Правая рука.

— Мелких обижал все время.

— С ножом ходил.

— А Несытин? Что, тоже?

— Да и Федька не отставал. Только послабее был.

— Но тоже гад! — разволновались девочки.

— Что же, получается, что они… за дело пострадали?

— А это их бог наказал! — выпалил один из мальчиков. — Потому что он все-о-о-о видит!

Замечательное объяснение трем смертям подряд. Причины были на редкость разными, но объединяло погибших, как оказалось, одно. Они не давали жизни более мирным обитателям этого сумасшедшего дома, именуемого детским домом имени Дзержинского.

— Туда им и дорога! — припечатала светловолосая девочка.

Видимо, местные подростки не разделяли общепринятого мнения, что о мертвых следует говорить или хорошо, или ничего.

— Ну так почему тогда? Вы хоть что-нибудь знаете? — Виктор чувствовал, что тонет в болоте дезинформации, а его излюбленный метод — нажать и как следует допросить — в данной ситуации совершенно не годился. Дети же…

Подростки переглянулись и дружно покачали головами.

Андрей перестал вдруг покачиваться, поднялся со своего стула, не открывая глаз.

— Штуку, — сказал он безразличным голосом.

В его протянутую ладошку тут же услужливо вложили мел.

Он подошел к доске, несколькими уверенными жестами набросал очередную кошку с растопырившейся мышью в зубах, потом уронил мел на пол и вышел.

Глаза он, похоже, так и не открыл.

Когда этот странный подросток, окруженный пустотой, как центр циклона, вышел из комнаты, остальные дети будто выключились.

Глаза потухли, движения замедлились, стали сдержаннее. А ведь только что они оживленно размахивали руками и обвиняли погибших во всех смертных грехах.

Правду сказать, Виктор, почитав досье Матюхина, не мог им не посочувствовать. Каким редким гадам все-таки доверяют иногда воспитание детей.

Ничьих детей.

Когда за Андреем захлопнулась дверь, остальные подростки тоже стали сползаться к выходу. Виктор не пытался их удерживать, и разговор закончился сам собой. Вместе с исчезновением собеседников, которые высыпались из комнаты, как горох из чашки.

Глава восьмая

Никита постоял около выкрашенной облупившейся зеленой краской калитки, заглянул через тонкий штакетник во двор.

Надо же, какой странный домик… Ничуть не похож на панельные новостройки или деревенские избы.

Кажется, кирпичный, только поверх еще шпаклевка и краска, одноэтажный, как-то кособоко вросший в землю по самые окна, с зеленой шиферной крышей и блекло-розовыми стенами. Стекла чисто вымыты, внутри висят белые занавески.

Не слишком похоже на жилище злобной колдуньи, а там кто его знает… Никите было хорошо известно, насколько обманчивой бывает иной раз видимость.

Он нерешительно толкнул калитку и двинулся по посыпанной гравием дорожке к дому. По обеим сторонам торчали кустики поздних уже отцветших роз, по посеревшим шпалерам на стенах домика вились темно-зеленые плети.

«Наверное, летом здесь очень красиво», — подумал Никита, разглядывая ухоженный садик, сейчас засыпанный опавшими листьями. Странное чувство царапнуло его — то ли он уже был в этом месте, но когда, почему? то ли видел его во сне.

Он прошел дальше по дорожке, поднял глаза на застекленную террасу и вздрогнул. Похоже, хозяйка дома вышла его встречать — у огромного, во всю стену, окна стояла сухая маленькая фигурка, смутно различимая через стекло. И смотрела на дорожку.

«Мангуст», преодолевая накатившую робость — хотя казалось бы, чем может испугать маленький домик и пожилая женщина, живущая в нем, — поднялся по ступеням и занес руку, чтобы для приличия нажать на кнопку звонка. Несмотря на то что и так ясно: эта Катерина Андреевна его заметила.

Никита припомнил единственную ведьму, которую ему «посчастливилось» увидеть в жизни, а именно — отъявленную стерву Анастасию, любовницу командира. Он прикинул, в какую редкую грымзу та могла бы превратиться годам, скажем, к шестидесяти, тяжело вздохнул и потянулся к звонку.

С женщинами он всегда чувствовал себя полным кретином. Ну вот сейчас эта старушка — которая рисовалась в воображении непременно с клюкой и длинным крючковатым носом — попросит его вон. И что делать? Из пистолета в нее стрелять?

Дверь бесшумно отворилась, на пороге показалась хозяйка дома.

— Добрый день, сударь, — сказала она. — Я вас ждала, проходите. Сейчас приготовлю кофе.

Развернулась и поплыла в глубины дома — подтянутая, стройная, с высоко подобранными серебристыми волосами. Учительница танцев, удалившаяся на заслуженный отдых, или… наследница дворянского рода.

Никакой клюки не было и в помине.

Никите вдруг стало отчаянно неловко за свой практичный пятнистый камуфляж, который он надел в эту поездку. Ну и за военные ботинки, в просторечии именуемые «говнодавами». Он старательно вытер ноги о соломенный половичок и последовал за величественной дамой в прохладные полутемные глубины старого дома.

— Присаживайтесь, — странная не то ведьма, не то народная целительница царственным жестом указала Никите на ветхое кресло, приютившееся у окна в гостиной. Мебель старая, натертая воском. Массивный буфет, темный, покрытый затейливой резьбой. Овальный стол, покрытый малиновой плюшевой скатертью с бахромой, на нем стопки книг. Выцветшие от времени желто-серые шпалеры на стенах. Пыльная лепнина на потолке. Тяжелый трельяж с потускневшими зеркалами, заставленный пустыми флаконами от духов — высокими, круглыми, гранеными, плоскими… Свет, проникающий из окон, дробился и мерцал на их прозрачных боках, высекая маленькие радуги.

Никита осторожно примостился на краешке кресла и огляделся.

— Здесь раньше была библиотека, — ответила на невысказанный вопрос Екатерина Андреевна. — А потом, так как я проработала здесь всю жизнь, да к тому же домик определили под снос из-за водохранилища, мне удалось выкупить его для себя. Тем более он когда-то формально принадлежал Соколовским.

— Тут водохранилище собираются строить? — почему-то спросил Никита, хотя пришел совсем не за этим.

— Собирались. Множество народу с мест согнали, теперь дома стоят пустые. Однако передумали. Ну да я-то знала, что передумают, — улыбнулась старушка, доставая из старомодного буфета тонкие чашечки, блюдо с булочками и наливая Царевскому кофе из блестящего металлического кофейника. Пахло замечательно, сдобой и цикорием, как в детстве, когда еще живы были родители.

Екатерина Андреевна придвинула Никите блюдо с булочками и улыбнулась. Тонкие морщинки на ее лице лучиками протянулись к глазам и рту.

— Знали?

— Так я же ведьма, ворожея. — Последняя представительница рода Соколовских поднесла свою чашку ко рту и осторожно сделала глоток. — Да и карты показывали, что никакого строительства не будет. Некоторые меня послушали, не стали продавать дома — и вот теперь довольны. Хотя, признаться, я была бы рада, если бы всю эту землю затопило. Столько горя из-за нее приняли.

Никита с удивлением посмотрел на хозяйку дома. В окружении всех этих тяжелых, старомодных вещей она напоминала розу, засушенную между страницами толстой книги. Учебника истории, вероятно.

— Вы, сударь, не из-за этого меня навестили, — безапелляционно заявила Екатерина Андреевна. — Задавайте ваши вопросы. Не скрою, цель вашего визита мне неприятна, но я постараюсь ответить на все. Однако не обессудьте, если ответы окажутся не такими, как вы ожидаете.

«Не вы ли убили троих человек в детском доме и не вы ли украли Филимонова?» — так и хотелось спросить «мангусту», но он, конечно, сдержался. Эта милая элегантная дама ничуть не походила на человека, который в свободное время развлекается убийствами. Хотя, с другой стороны, если бы все черные маги и упыри таковыми и выглядели, их можно было бы легко уничтожить — и дело с концом.

Хозяйка дома спокойно смотрела на Никиту, словно бы отлично зная его мысли.

Царевский припомнил, с какой легкостью ловила случайные движения сознания стервоза Анастасия, и постарался вообще ни о чем не думать.

— То, что происходит сейчас на территории усадьбы, среди этих бедных сирот, — произнесла Соколовская и снова поднесла чашку к губам, — не имеет никакого отношения к магии. Это осквернение.

— Что?

— Осквернение. Мне очень жаль, юноша, но я не могу дать вам более подробной информации. Это дело рук сил, с какими я не только не могу соперничать, но даже помышлять об этом.

— Но ведь там люди гибнут! — не выдержал Никита.

— Наказаны только виновные.

— А кто так решил?

— Тут уж не нам с вами знать.

Царевский машинально взял булочку и откусил от нее — свежей, вкусной, пахнущей корицей и еще какими-то пряностями. Кофе тоже оказался превосходным. Но, увы, в его деле все это великолепие ничем помочь не могло.

— Вам кто-то угрожает? Эти силы? Что вообще происходит? — напустился он на безмятежно наблюдавшую за ним старушку.

— А вот вы, когда собирались бороться со злом, к чему стремились? Победить? Исправить мир? Защитить людей от зла? Как вы решаете, кто виновен, а кто нет? — нисколько не смутилась Соколовская.

Снайпер осекся и задумался.

— Ну… я вообще-то… это просто моя работа. Я ничего не решаю. Расследуешь очередное дело, и все. А маньяк, который еще и потусторонними силами может повелевать, он же в сто раз хуже. Опаснее потому что.

— А если это не маньяк? Слепая сила, разбуженная по неосторожности? А тот, кто стоит за всеми этими событиями, настолько сильнее и вас, и меня, что бороться с ним бесполезно…

— Дьявол, что ли, — фыркнул Никита, который до сих пор не мог поверить в существование Мирового Зла и упорно считал, что маги и прочие твари существуют в силу каких-то причин материального свойства. Ну вот знают они какой-то секрет, позволяющий изменять реальность и портить людям жизнь…

— Никитушка, вы не правы. — Екатерина Андреевна оперлась локтем о стол и подперла щеку рукой.

Снайпер вздрогнул. Насколько он помнил, представиться ему так и не пришлось.

— Не прав в том, что пытаюсь как-то помочь людям?

— В том, что не верите в существование зла. Сейчас я расскажу вам одну историю. Возьмите еще булочку, они вкусные.

— Благодарю.

— Мир магии, который вы считаете чем-то вроде завода или фабрики по производству магических существ, часто является мне во снах. Этот мир — изначально его не существовало… — Соколовская вздохнула и поставила чашку на блюдце. Рука ее слегка дрожала, и хрупкий фарфор жалко звякнул.

— Кто же его создал?

— Люди и существа, которых не удовлетворяло устройство нашего лучшего из миров, — скептически проговорила старушка. — Есть… силы, которые позволяют перекраивать реальность, искажать ее, как искажает кривое зеркало. Менять причинно-следственные связи. Большая часть магов из тех, что работают с инфернальными силами, так и поступают.

Никита помотал головой, осознав, что ничего не понимает, но на всякий случай продолжал внимательно слушать. Вдруг что полезное узнает. Скажем, кто на самом деле все-таки убил всех этих людей в усадьбе и куда делся фээсбэшник.

— В разломах и трещинах нашего мира, который от подобного вмешательства все больше трещит по швам, заводятся… всяческие гости. Им была бы выгодна гибель мира, потому что, когда очередная реальность разлетается на куски, этому предшествует настолько мощный выброс энергии, что способен подпитать самую сильную демоническую сущность. Придаст ей сил для борьбы против Господа.

«Странная концепция», — подумал Никита, которому совсем не пришлась по душе идея того, что к его миру — единственному и неповторимому, кстати, — следует относиться всего лишь как к кормушке для каких-то неведомых чертей с рогами.

— Вы можете воспринимать это как хотите, — продолжила рассказчица. — Есть… место, куда можно попасть при наличии определенных способностей. Я вижу его во снах, как огромную старинную усадьбу, окруженную парком. После этих снов я помню только прямые дорожки под свинцово-серым небом, ряды кустов с розами, засохшими прямо на ветвях, и облака, несущиеся по небу в разные стороны. Ветер там дует во всех направлениях сразу, Никита. Так вот, хозяин усадьбы… тот, кто отчасти послужил причиной событиям в детском доме, я его даже ни разу не видела. Боюсь.

— И что? — автоматически переспросил снайпер, придя к выводу, что старушка все-таки немного ненормальная и ничего путного ему не скажет. Если только не притворяется и не компостирует ему мозги специально. — Делать-то что? Вы же вроде это… добрая волшебница.

— Добрых волшебников не бывает, милый мой. — Екатерина Андреевна поднялась со стула, зябко закуталась в шерстяную шаль и стала похожа на грустную птицу. — Запомните это раз и навсегда. А что делать?.. Увозите оттуда детей. Их нужно разлучить и увезти по одному. То, что не должно было быть потревожено, уже пробудилось.

— Да что это? Что?! — Никита повысил голос. Сплошные загадки и никакой информации. А ведь эта странная старушка наверняка знает все. — Неужели это дети все устроили?

— Добрых волшебников не бывает, — снова повторила Соколовская. — А ваша затея с организованной борьбой со злом заранее обречена. Не знаю, может быть, стоит обратиться к священнику… Не уверена.

— До свидания, — довольно зло бросил Никита и поднялся. — Я так думаю, тут могли бы помочь вы, но вы не желаете. Боитесь чего-то.

— Вы бы тоже боялись, мой милый, если бы хоть немного представляли мощь силы, с которой решили соперничать, — тихо ответила Соколовская. — Да и нет у меня точной информации, я только ощущаю, что в усадьбе творится неладное и дети не виноваты. Они такие же жертвы. Хотите, погадаю вам на кофейной гуще? Раз уж кофе пили?

— Спасибо, кофейная гуща в моем деле не поможет. Оставьте ее для клиентов. — Никита развернулся и направился к выходу. Бесполезный визит.

— Царевский, нажмите на все рычаги! — крикнула ему вслед старушка неожиданно молодым голосом. — Увезите оттуда дете-е-ей!

Никита раздосадованно захлопнул дверь и сбежал по ступенькам.

Еще одна ниточка ни к чему не привела.

Глава девятая

Виктор сидел на деревянных мостках купальни и уныло разглядывал рисунки на досках, сделанные углем и мелом. Смысла в них на первый взгляд не было, но при этом они вселяли необъяснимый страх. Не говоря уж о безумных орнаментах, от одного вида которых ум за разум заходил. В полурыбах-полулюдях было нечто такое, отчего волосы на голове вставали дыбом. И еще такое нелепое название — «нельзя»… Неужели весь этот кошмар нарисован Андреем? Виктор отказывался верить, несмотря на то что один из рисунков был сделан у него на глазах.

Директор заверял, что все воспитанники психически здоровы. Но насколько же он кривил душой? Учитывая, что своих не бросают.

Вчера вечером Виктор затребовал личные дела всех воспитанников и продирался сквозь них перед самым сном, надеясь отыскать хоть какую-то ниточку, хоть самую ничтожную зацепку. К сожалению, личные дела ему совсем не помогли. В них отражалась только успеваемость детей, и если отделять двоечников и лентяев, то в эту группу неизменно попадали ближайшие сподвижники покойного Федора, они же неформальные лидеры коллектива. Прогулы, запрещенное курение, отлучки в ночное время… Но ни одного намека на то, каким образом чудовищные рисунки могут быть связаны с недавними трагическими событиями. В том, что эта связь существует, «мангуст» почти не сомневался. Все-таки анкетные данные — далеко не все, в конце концов, бывает ложь, бывает наглая ложь, а бывает статистика…

Плавный ход мыслей Виктора нарушил звук шагов по доскам. Он поднял голову. Рядом с ним остановилась девочка. Кажется, с ней он уже разговаривал. Этакий гадкий утенок, сулящий того и гляди превратиться в прекрасного лебедя. Не слишком высокая, с темно-русыми волосами, тощая фигурка обтянута чересчур узким бордовым свитером с небесно-голубыми полосками на рукавах. Как бы ее поделикатней порасспросить? Еще одно такое дело — и надо будет диплом получить какой-нибудь, вроде «детский психолог» или, там, «воспитатель детского сада», впрочем, здесь скорее уж «учитель средней школы», черт бы их всех подрал. То есть нет, как раз этого и не требуется… Виктор совсем запутался в собственных мыслях, и тут девчушка — как бишь ее там, Света, что ли? — избавила его от необходимости начинать разговор. Глядя на следователя огромными зелено-карими глазами, она спокойно произнесла:

— Виктор Николаевич, уезжайте отсюда. И поскорее.

— Что? — недоуменно посмотрел на нее Кононов.

— Вам грозит опасность, и всем нам тоже, пока вы здесь торчите. — Девочка нервно заправила прядь волос за ухо. — Уезжайте к себе в Москву.

Такого «мангуст» не ожидал. Прямого и откровенного заявления, после того как все остальные дети ломались и старательно изображали полное непонимание ситуации, несмотря на то что некоторые явно были напуганы… Он задумался, тщательно подбирая слова.

— Ты хочешь сказать, что здесь действует убийца? И он угрожает детям? — Виктор задумался. Но при чем тут убийство воспитателя? Разве что дети повторяют отрепетированную ложь… кем отрепетированную? Директором? Филимоновым? Нет, умозаключения позже, пока надо выслушать, что она имеет сказать.

— Да нет, нет, — поморщилась девочка, одергивая свитер и нервно оглядываясь через плечо. — Почему вы никогда не слышите? А если слышите, то не верите?

— Вы? Ты ведь со мной почти не разговаривала.

— Вы, взрослые. Никогда не воспринимаете детей всерьез. Выворачиваете все слова наизнанку. Это ваша большая ошибка.

— Я готов воспринять тебя совершенно всерьез, только скажи, кто и кому угрожает? Ведь здесь происходят убийства, насколько я понимаю.

— Кто вам сказал? Никаких убийств. И убийцы тоже нет. Вы совсем, совсем не понимаете. А просто так не поверите, ясное дело.

— Я готов поверить во что угодно, — произнес Виктор фразу, ставшую за последнее время до отвращения привычной. — Например, в то, что здесь, в детском доме, орудует злой колдун. Я угадал?

— Нет, — отрезала девочка, продолжая беспокойно оглядываться и косясь на чертовы рисунки на мостках. — И не угадаете. Знаете что, — уже зашептала она, с ужасом глядя на что-то за спиной мнимого следователя. — Приходите вечером к памятнику на центральной аллее, только осторожно, и не вмешивайтесь ни во что. Тогда поймете. А пока даже не заговаривайте со мной.

Света еще раз испуганно покосилась Виктору за плечо и, резко развернувшись, быстро зашагала прочь. «Мангуст» на всякий случай обернулся, не рассчитывая увидеть на берегу никого. Да и кто это мог быть? Один из ребят? Директор? Филимонов? Что за муха укусила эту девчонку?

На берегу пруда, рядом со старой купальней, важно восседал толстенный черный кот. Кажется, тот самый, что попался под ноги еще в первый день в парке. А больше никого. Небось скрылись, как только Света сбежала. А ведь, глядишь, могла рассказать что-то еще…

«Хотя шут их, подростков, знает. Может, она просто внимание привлечь хочет, — лениво размышлял Виктор, поднимаясь на ноги и отправляясь обратно в корпус. — Но все равно пришло время тщательно осмотреть комнату Филимонова. Теперь это не вызовет ненужных вопросов у директора».

…Третье транспортное кольцо было под завязку забито машинами. Средняя скорость движения, прикинула Алина, составляла около десяти километров в час. Черт ее дернул воспользоваться новой магистралью, такой удобной в выходные дни. Лучше бы через центр ползла, все быстрее. Хотя, конечно, там и гаишников больше, продолжала она размышлять, рассеянно барабаня пальцами по рулевому колесу и зевая. Конечно, в былые времена такой ранний подъем стал бы для нее героическим подвигом. А сегодня — так, всего лишь смелый поступок. Улыбнувшись собственной шутке, молодая женщина, снова нажав на газ, проехала очередные двадцать метров. Капля, она камень точит. А всякой пробке рано или поздно приходит конец.

Конец страданиям уже виднелся впереди в виде огромного щита с долгожданной надписью: «Новослободская ул. — Центр» и «Дмитровское шоссе — МКАД». Последние сто метров, и красный «Ниссан» медленно миновал развилку, уверенно нырнул под мост, не пугаясь сложной развязки, и покатился по куда более свободной дороге.

По пути Алина пыталась обдумать, что именно она скажет священнику. Нельзя же прийти и просто так брякнуть: здравствуйте, вы знаете, я тут совершала с одним другом жертвоприношение, чтобы вызвать душу умершего, и теперь засомневалась — хорошо ли это. Надо как-то поделикатней это сказать, чтобы дать возможность помочь ей, но в то же время и не шокировать. Отца Владимира не так-то просто шокировать, после всего что ему пришлось пережить в совместной работе с «мангустами», но вряд ли он доброжелательно отнесется к человеку, самому попробовавшему магию на вкус.

Чертов Виктор, если бы он не смотался из города именно сейчас, когда впервые в жизни ей понадобился, он мог бы помочь, подсказал, как следует говорить с его другом. Впрочем, они, помнится, поссорились.

Алтуфьевское шоссе оказалось совершенно свободным, и Алина лихо пронеслась по нему, подстегиваемая желанием поскорее покончить с тяжелым разговором. В разрывах туч, обильно поливавших землю дождем всю ночь, показалось солнце, ласково заглянуло в окно машины, отчего водительнице пришлось надеть темные очки на первом же светофоре, блеснуло на куполах церкви у дороги…

Вот и надпись на высотном доме — «Бибирево». Почти приехала. Молодая женщина без труда отыскала нужный поворот и, ловко маневрируя во дворах, подкатилась к удобному для парковки месту как раз возле храма. Вроде все шло чудесно, но одного обстоятельства она не учла — пробки сильно ее задержали, и, как гласило расписание служб, очередная должна была начаться с минуты на минуту.

Алина беспомощно огляделась по сторонам. Мысль, где найти священника и как его перехватить, почему-то не посещала. И тут, как ни странно, она заметила человека в мешковатой ветровке поверх черной рясы, торопливо шагавшего к храму. Он! Вот удача!

— Отец Владимир, — крикнула она, чуть ли не подбегая к нему.

Тот недоуменно рассматривал ее несколько секунд, потом все же узнал.

— Алина, доброе утро. Вот уж не ожидал вас тут увидеть. На службу пришли?

— Н-нет, мне надо с вами поговорить, и это очень срочно.

— К сожалению, сию секунду никак. Стыдно признаться, но я опаздываю. Проспал, — виновато улыбнулся священник. — Подождите конца службы, хорошо? — И с этими словами он заспешил внутрь храма.

Служба тянулась невыносимо долго. Церковнославянский Алина изучала давно, еще на втором курсе, и то, можно сказать, лишь слегка ознакомилась. Тема русской церковной культуры не заинтересовала ее тогда, и надо сказать, в этом смысле мало что изменилось. К счастью, ближе к середине она ухитрилась пристроиться на лавочке в уголке и даже, кажется, задремала. Во всяком случае, ее толкнули в бок со словами:

— Ишь, расселась, спит тут! Да еще в штанах явилась и с непокрытой головой. Стыда совсем нет!

Алина постаралась не обращать внимания, но это оказалось не так просто. В итоге она просто вышла из храма, удивляясь, почему не додумалась до этого раньше. Снаружи было свежо, хотя довольно пасмурно. Многообещающий разрыв в облачном покрове затянуло, и небо снова грозило дождем. Сильный ветер раскачивал яблони, усыпанные мелкими плодами. Молодая женщина наслаждалась чуть горьким осенним воздухом, так непохожим на душный, сладковатый запах церкви. Больше всего ей хотелось сесть в машину и, проехав каких-то пятнадцать минут, оказаться в лесу, побродить среди высоких деревьев… Такое желание было совсем не свойственно любительнице посидеть дома, обложившись книгами, а потому искушение поддаться ему было велико. Ничего. Стоит потерпеть несколько минут. А уж после разговора и погулять можно.

Вскоре из храма стали выходить первые прихожане — значит, вот-вот закончится! Алина вздохнула с облегчением и заглянула внутрь — да, так и есть, отец Владимир освободился. Вот и все. Она вошла в храм и встала в сторонке, рядом со свечным ящиком, чтобы никому не мешать.

Священник вышел из алтаря, оглядываясь по сторонам, и Алина быстро зашагала к нему — вместе с десятком других людей, преимущественно старушек. Значит, предстояло новое ожидание.

В церкви было душно. Обычная череда прихожанок, просящих благословения на разные случаи — уборку храма, особо строгий пост, примирение с родственниками. Все знакомое, привычное. И даже Людмила Сергеевна не удивила священника своей несколько экзотической просьбой — изгнать беса из ее годовалого внука.

— А почему вы решили, будто в него вселился бес? — устало поинтересовался отец Владимир.

— Да стыд теребит без конца. Еще маленький, а уже такими вещами занимается, — возмущенно заявила старушка. — А мать его не разрешает за это по рукам да по причинному месту бить.

— И правильно не разрешает. Это естественное самоисследование, — терпеливо пояснил священник. — Никакого греха в этом нет.

Людмила Сергеевна ушла восвояси, бормоча себе под нос что-то вроде: «Как греха нет?! И сына своего наказывала, а теперь повыдумывали…»

Ну вот, вроде и все. В сторонке его терпеливо дожидалась Алина Буткевич. Алина, непонятно зачем явившаяся на службу. И невольно напомнившая ему девушку из его прошлого, Олю, под чьей личиной его искушал демон-инкуб. Впрочем, вид у молодой женщины был вовсе не искушающий, скорее измученный и нерешительный. В общем и целом, она нисколько не напоминала обычно уверенного в себе консультанта «мангустов», кандидата исторических наук.

Священник подошел к ней и жестом пригласил сесть на одну из скамеечек у стены.

— О чем вы хотели поговорить? — спросил он, и его тут же окликнул знакомый голос отца Андрея:

— Отец Владимир, где вы? Закончили благословлять?

— У меня важный разговор, — раздраженно отозвался он. — Я еще не закончил.

— У нас крещение назначено через пятнадцать минут, вы не забыли?

— Вот и не трогайте меня пятнадцать минут, — зло выпалил священник, немедленно сожалея о собственной несдержанности, но поправить было ничего нельзя. Алина смотрела на него очень странно. — Простите, так о чем вы хотели со мной побеседовать?

Молодая женщина помолчала, видимо, собираясь с мыслями.

— Я даже не знаю, с чего начать, — протянула она. — Наверное, с вопроса: «Чем так плоха гордость?»

Маленький красный «Ниссан» свернул на асфальтовую дорожку, уходящую в окружающий город лес. «Легкие, вот они, легкие Москвы, — думала Алина, выбираясь из машины и захлопывая дверцу. — Это — настоящее. Природа. Наша мать. Колыбель любой цивилизации, которая потом уж создает религию, науку и все, что требуется человеку, чтобы потешить себя. Напитать самую свою суть — гордыню. Гордыню, которой равно много у черных магов и самых благочестивых священников. Без гордыни существование человечества бессмысленно и невозможно. Без нее мы были бы просто частью природы, как вот это дерево».

С неба заморосил дождик, но Алину это нисколько не расстроило. Ей было все равно. Почти два дня сомнений и терзаний, неуверенности в выбранном пути остались позади. Никчемный, слабый, раздражительный отец Владимир ясно ей это продемонстрировал.

Глава десятая

В комнате царил идеальный порядок. Трудно было поверить, что здесь и в самом деле живет человек. Даже Виктор, с его маниакальной страстью к чистоте, не смог достичь подобного в своей квартире. Единственным, что вносило определенный дисбаланс в это царство гармонии, были брошенные как попало тапочки. Сквозь отдернутую занавеску снаружи в комнату проникал слабый свет, и только благодаря ему было видно, что все, начиная с девственно-чистого стола, тщательно вымытой пепельницы и граненого стакана до обитого дерматином стула, покрывал толстый слой пыли.

«Значит, действительно недели полторы, как пропал, — отметил про себя Виктор, автоматически стирая пыль рукавом. — И с тех пор тут никто не прибирался, что замечательно».

Директор, который еще в первое утро сулил отдать мнимому следователю ключ по первому требованию, оказался на деле не таким сговорчивым. То ли он его потерял, то ли не знал, где оставил, но Виктору пришлось пригрозить взломать дверь, помахав солидной пачкой бумаг из ФСБ, позволяющих ему чуть ли не все, что угодно, и только тогда заветный ключ волшебным образом отыскался. Все это не могло не насторожить «мангуста», и он начал относиться к пропавшему бывшему коллеге с еще большим подозрением, чем после сегодняшнего разговора со Светой. И на всякий случай попросил присутствовать при обыске не только директора, но и воспитательницу Артемову.

Виктор осторожно натянул тонкие латексные перчатки и принялся осматривать вещи Филимонова. Хотя, увидев идеальный порядок в комнате, он начал опасаться спланированного бегства, внимательный осмотр убедил его в абсурдности подобного предположения. Помимо уже упомянутых тапочек он обнаружил в тумбочке аккуратно сложенное белье, а в шкафу висели на плечиках вещи, в том числе теплая куртка. Но главное — на тумбочке кроме пустого пыльного стакана лежал мобильный телефон — разряженный, но в остальном совершенно исправный.

«А ведь точно, — припомнил Виктор. — Так и было: сначала он не позвонил вовремя, потом ему звонили, а он не брал трубку… М-да, все страньше и страньше, как говаривала Алиса. Если он кругом виноват, то почему сбежал без вещей, если не виноват и его убили, то где же тело? Задачка. И сам по себе вопрос интересный, с чего бы сотруднику такого учреждения заниматься черной магией и убийством детей, да еще неподконтрольно. Кто-то должен был навести его на эту мысль. Или, наоборот, это все провокация моих добрых старых друзей, направленная против меня? Да уж, тут станешь параноиком».

Один из ящиков стола оказался заперт. Кононов подергал за ручку, но замок не поддавался. Ну что ж, вполне мог быть и другой путь. Он повернулся к молчаливо стоявшим у двери свидетелям и спросил у Василия Федоровича:

— Скажите, а дубликатов ключей от ящиков стола у вас нет?

Директор покачал головой и, перехватив мрачный взгляд «мангуста», поспешил добавить:

— На самом деле нет, этот стол здесь давно, ключик только у Жени и сохранился. Думаю, придется ломать замок. Тем более что для этого хватит обыкновенной стамески, он попрочнее обыкновенного, но не сейфовый ведь. — Обинский изобразил на лице подобие улыбки. — Я сейчас принесу что-нибудь подходящее, здесь на первом этаже есть мастерская, где занимаются мальчики. Там полно инструментов.

Проводив взглядом Василия Федоровича, Кононов поинтересовался у Анны Сергеевны:

— Скажите, Василий Федорович и Филимонов были друзьями?

— Почему были? — приподняла брови воспитательница. — Я надеюсь, вы его отыщете. Нервы сдали у человека, только и всего. А что до дружбы, вы не вполне правы — наш директор к Жене скорее по-отечески относится, беспокоится, что у него неприятности будут. Ведь Женечка в нашем детском доме вырос, потом отслужил в вашей конторе сколько-то и вернулся к нам военруком, а заодно и за ребятами присматривать, кто посообразительней и понадежней. Мы с Василием Федоровичем оба здесь работали, когда Женя восемь классов закончил. Директор наш тогда еще учителем был, математику преподавал.

Дальнейшие экскурсы в детство Филимонова были прерваны торопливыми шагами в коридоре — Обинский отыскал-таки стамеску и, похоже, спешил угодить подозрительному следователю из Москвы, чтобы случайно не навредить себе еще больше.

Ящик поддался довольно легко. Внутри, как и следовало ожидать, оказалась целая кипа бумаг разного рода. Виктор быстро разложил их на две стопки — в одну отправился паспорт, аттестат о среднем образовании, диплом Академии ФСБ, военный билет и прочие документы, которых оказалось довольно много, что и неудивительно.

Содержимое другой, менее внушительной стопки оказалось куда интереснее. В отдельной прозрачной папке были сложены рисунки, в которых «мангуст» без труда узнал загадочные знаки углем и мелом на асфальте. Только здесь они больше напоминали наброски, сделанные второпях шариковой ручкой. Здесь же оказалось несколько книг оккультного содержания, самая древняя на вид из них называлась откровенно — «Трон Люцифера». Кононов быстро пролистал ее. Ему показалось забавным, что издана она, судя по всему, была еще при советской власти, и в ней в сущности все колдовские практики подвергались осмеянию. И все же некоторые сведения показались Виктору пугающе точными. Поля книги были испещрены комментариями, сначала детским, немного неуклюжим почерком, затем более твердой рукой.

Другие книги издавались в последнее время, и «мангусту» показалось, что некоторые из них встречались ему в Москве на лотках «все по 10». «Тайное знание», «1000 способов уничтожить недруга» и прочие не менее заманчивые названия. Внутри тоже попадались комментарии, хотя и не так много. Эти заметки оказались довольно ироничными и, на взгляд Виктора, отражали истинную суть подобной макулатуры. «Чушь», — недрогнувшей рукой вывел Филимонов. «Бредятина», — заметил он в другом месте относительно целесообразности составления сложного зелья, включающего волосы недруга и последующего угощения несчастного этой дрянью. Виктор и сам чуть не рассмеялся, представив, как жертву заставляют выпить отвар, угрожая пистолетом.

Впрочем, он вовремя спохватился, сообразив, что наличие подобной литературы в столе скромного военрука, пусть даже и тайного агента ФСБ, особенно в данной ситуации, увы, подтверждает его самые худшие подозрения. Напрашиваются два варианта — пропавший сам решил заняться черной магией и еще детишек запугивал, а то и вовлекал в свои дела, или его самого тоже кто-то соблазнил. На роль соблазнителя сразу напрашивается старушка из городка. Такая безобидная бабушка божий одуванчик. Или, если верить Никите, бабушка великосветская дама. Пришло время озадачить подчиненных, пусть потрясут местную гадалку. Фотография у них есть — и полный вперед. «Мангуст» повернулся ко все еще ожидающим его директору и воспитательнице и самым что ни на есть шелковым голосом поинтересовался:

— Какой, бишь, вы говорите, предмет у вас преподавал Филимонов?

С этими словами он повернулся и продемонстрировал собственные находки. Сотрудники детдома постарались выглядеть удивленными, но получилось это у них не слишком убедительно.

— Наверное, — глубокомысленно изрек Василий Федорович, — он пытался найти сверхъестественное объяснение свалившимся на нас несчастьям. Да так запугал сам себя, что в ужасе уехал.

— Да, — ядовито бросил Виктор. — Оставив здесь свои подштанники и мобильник. Поехал маму навестить, не иначе.

— Мамы у него нет, — напомнила Артемова.

— Ах да. Совсем забыл. Кстати, Анна Сергеевна, я хотел бы с вами лично побеседовать о нашем пропавшем. Благо сегодня воскресенье и вам не надо обеспечивать порядок среди воспитанников на переменах. — Кононов глянул на часы. Времени до вечерней встречи еще достаточно. — Мне нужно позвонить одному человеку, а потом все же переговорим, если вас не затруднит. Вы, Василий Федорович, можете быть свободны. Полный список найденных вещей я составлю позже, а вы подпишете. Оставим все эту беллетристику покамест здесь.

Полчаса спустя, побеседовав с Никитой, Кононов принялся расспрашивать воспитательницу о том, каким раньше был Филимонов, как проявил себя в детстве и прочее.

— А как он оказался здесь, в детском доме?

— Самым тривиальным способом, — скривила губы Артемова. — Он сыном одного оперативника из вашей конторы был. Тот женился на редкость неудачно. Кажется, жили они с супругой как кошка с собакой, а как он погиб, так она и вовсе будто с цепи сорвалась. Подробностей не знаю, но материнских прав ее лишили. Кололась, надо полагать, и пила. В общем, Женька оказался здесь в восемь лет, взяли как военного сироту. Такой мальчик был… затравленный, что ли. Сначала вел себя как волчонок. Глядел на всех настороженно. Потом оттаял. Живой такой, с воображением богатым.

— Да-да, знаем мы их… с воображением, — мрачно поддакнул Виктор.

— Воображение — полезная вещь. Наверное, потому и смог в академию поступить. Потому что себя никем, кроме как сотрудником спецслужбы, не мыслил. Все у него подвиги придуманные происходили.

— А книжку эту он в детстве случайно не читал? — резко спросил «мангуст», еще раз демонстрируя «Трон Люцифера». — Здесь не его почерк такой кривой часом?

— Не знаю, я его почерк забыла уже, — задумчиво проговорила Анна Сергеевна. — Книжки такой ни у кого не припомню, в библиотеке, во всяком случае, таких не держали и не держим. Может, тайком где раздобыл.

— Понятно. Спасибо большое за беседу, — поблагодарил Кононов воспитательницу. Пожалуй, из директора столько вытянуть не удалось бы. Живое воображение. Ну и ну. Он еще раз бросил взгляд на часы и решил отправиться перекусить. Кто знает, что случится вечером. Может, Филимонов явится детишек пугать… Заперев дверь комнаты пропавшего, Виктор положил ключ в карман и старательно опечатал помещение самым простым способом: приклеил бумажку с собственной подписью.

Тонкая леска лопнула, и разноцветные переливчатые бисеринки с сухим треском посыпались на асфальт, покатились по нему, поблескивая, отливая алым, зеленым и синим. Этого душераздирающего стука Света не вынесла. Она закричала, зажимая себе рот, чтобы кто-нибудь не услышал. Кто-нибудь из тех жутких чудовищ, которые почему-то заменили сегодня всех людей вокруг нее. Девочка подозревала, что ей мерещатся все эти ужасы, но она уже попала в заколдованный круг, волшебные слова предательства прозвучали, и ей оставалось смириться со своей судьбой. Но она не смирится! Не дастся никому и дотянет до вечера, а потом придет этот человек из Москвы и всех спасет.

Зачем только она испугалась чертова кота, притаившегося на берегу пруда? Надо было схватить посланного небесами Виктора Николаевича за руку и, не отпуская, рассказать ему все как есть. Теперь уже слишком поздно для сожалений. А ведь еще он может не поверить, не прийти. Дети болтают ерунду, все воспитатели не устают это повторять…

Свете представилось, как, внимательно выслушав ее, следователь из Москвы вместе с ней идет к остальным и одним движением руки меняет все и всех спасает. А что вышло на самом деле?

Виктор Николаевич остался сидеть на мостках, а она убежала, будто можно так просто спастись от этого. С каждым шагом тяжкий, свинцовый ужас подступал все ближе, заставляя еще ускорить шаг, быстрее, быстрее, как в детстве — прыг-скок, на трещинки не наступать, а то схватят, поймают, и тогда конец.

Кто же знал, что так много трещинок на старом асфальте в парке? Вот одна, змея, извивается, подползает к своей жертве, чтобы затянуть ее в землю и никогда не отпустить. Света перепрыгнула коварную тварь и едва не свалилась, метнувшись от до боли знакомого черно-белого рисунка, примостившегося аккурат между следующих двух трещин, перегородивших беглянке дорогу вперед, к спасительному главному корпусу. Там можно закрыться в комнате, залезть с головой под одеяло, и никто не доберется. И так просидеть до самого вечера. А потом они, может, отстанут.

Увы, прямой путь закрыт. Девочка свернула налево, лавируя между огромных черных расселин в асфальте. Очередная картинка — птица с руками вместо крыльев — застала ее врасплох. Бедняжка едва не свалилась в страшный черный провал по левую руку.

— Здравствуй, — подмигнула птица огненным глазом.

Огненным? Нет-нет, их рисовали углем и мелом, углем и мелом! Откуда этот алый цвет, это рубиновое сияние? Главное — не смотреть на узор вокруг птицы. Не-смотри-вниз, не-смотри-вниз, не-смотри-вниз. А трещины? Как быть с ними?

Света зажмурилась и простояла так целую вечность — минуты две? Открыла глаза и снова увидела простые, почти нестрашные трещинки в асфальте, белую меловую птицу с черным угольным глазом. Просто рисунки. Беглянка двинулась дальше. Из-за поворота доносились голоса, но к добру или к худу то было, девочка не знала, поэтому осторожно двинулась дальше.

За углом три девчушки расчертили мелом классики и прыгали. Один, два, три… вода, огонь — все! Одна прыгала, другие хором повторяли немудреную считалочку:

Уже со второго слова проклятая считалка начала отдаваться в ушах Светы диким грохотом, каким-то сумрачным чудовищным эхом, от которого темнело в глазах. Девочка зажала уши ладонями. Стало только хуже. Меловые линии снова полыхнули алым, языки пламени потянулись к беглянке от клетки «огонь».

— «А на буковке звезда!» — визгливо крикнула Светина одноклассница, Виола. Только голос был совсем не ее. Девочка внимательно вгляделась в хорошо знакомых ей подружек — двое из них были на год младше, ничего страшного, все в порядке, но раньше у них были самые обычные черты лица, Света готова была поклясться чем угодно. Откуда взялись эти приплюснутые челюсти, нависающие лбы, глаза, словно черные провалы, тоже с алыми отблесками на бесконечно далеком дне…

Испуганная еще больше, бедняжка попятилась, постояла за углом, тяжело дыша, надеясь, что ее никто не заметил.

— Самойлова! — позвала одноклассница. Или не она? Но голос тот же, что выпевал считалочку. — Самойлова, ты где? В прятки, что ли, играешь? Нам забыла сказать!

— Опять воображает, — ехидно сказала другая девочка.

Кажется, это все же они, а не те жуткие черти, которые ей почудились.

— И ничего я не воображаю, просто так шла, вас не трогала, — буркнула Света, стараясь говорить небрежно, но голос все же немного дрожал. Она отважилась еще раз выглянуть из-за угла и увидела трех самых обычных воспитанниц детского дома, в похожих куртках, ботинках и в совершенно одинаковых легких шапочках, которые в конце лета презентовал какой-то благодетель.

— На свида-а-ание небось идешь? — насмешливо протянула Виола. — С кем же, интересно? С Федей, что ли?

— С каким Федей? — вздрогнула Света, останавливаясь как вкопанная и с ужасом чувствуя нарастающий гул невидимого колокола в собственной голове. — Он умер. Умер!

— Психованная совсем, — покачала головой девочка помладше. — При чем тут он? Федя Беркутов. Фу, даже дразнить тебя неинтересно. Иди отсюда, ненормальная. Всю игру нам испортила.

Беглянка без лишних слов зашагала вперед, стараясь не смотреть по сторонам. Издевательства одноклассниц ее совершенно не трогали. Привыкла за пять лет. В последнее время, наоборот, оставили в покое. Те, кто догадался, в чем дело. Пусть дразнятся, не бьют — и ладно.

Света твердо решила, что не позволит всяким дурацким видениям сбить ее с толку. Главное — помнить, что все это неправда. Ее окружают самые обычные, нормальные люди, никакие не адские чудовища, как в страшных сказках. Кто насылает леденящие душу галлюцинации, понятно любому. Вот и не нужно поддаваться. Надо дойти до своей комнаты, в такое время в корпусе, скорее всего, никого нет.

Успешно миновав расставленные ловушки, девочка добралась до спасительного корпуса и уже почти у самых дверей столкнулась с Анной Сергеевной, довольно милой, хотя и немолодой воспитательницей. У них всегда были прекрасные отношения, почему-то Артемова ее жалела. Вот и теперь воспитательница озабоченно посмотрела на бледное, взволнованное лицо девочки — по крайней мере, такой себе казалась Света — и мягко спросила:

— Самойлова, что с тобой?

— Все в порядке. — Хлюпнула носом беглянка, борясь с желанием разрыдаться прямо сейчас. Вроде до этого и мысли такой не было, и вдруг сразу глаза на мокром месте.

— Обидел кто? Дразнили?

— Нет, голова разболелась, — ухватилась Света за спасительную отговорку, глядя на воспитательницу честными глазами. — И так болит, что меня даже тошнит.

«Интересно, — почти против собственной воли отметила девочка, — и как я раньше не замечала, какое у нее непропорциональное лицо. Челюсть совершенно перекошена, нос крючком. Фу, настоящая уродка. И глаза разного цвета. Один серый, другой карий… или скорее черный. И голос неприятный, скрежещущий… о нет, опять началось!»

Наплевав на то, что о ней подумает или может подумать Анна Сергеевна, Света крепко-крепко зажмурилась. И на грани слышимости услышала голос воспитательницы — мир стремительно покатился куда-то вдаль, на самое дно серого мутного колодца:

— Тебе и правда нехорошо, я вижу. Зайди-ка ты к медсестре, она таблетку даст и температуру померяет. Такая погода, что я ничему не удивлюсь…

— Конечно, — пообещала девочка, не открывая глаз, — сейчас же пойду.

И она пошла. Высокое крыльцо, ступени — спасение приближалось с каждым шагом. Вот и широкий сумрачный холл. А в коридоре, ведущем к лестнице наверх, сидел черный усатый кот и пристально, пожалуй даже насмешливо, смотрел на нее круглыми желтыми глазами. Выразительно так смотрел.

Света снова попятилась, потом развернулась и опрометью выбежала из корпуса, едва не свалившись с крутых ступеней лестницы. По счастью, ее никто не остановил, но даже окрик воспитателя не заставил бы девочку замедлить шаги. Ничего не видя, лихорадочно нащупывая на запястье бисерный браслетик, подаренный Анечкой, — амулет, защищающий от страшных снов, но от видений наяву не уберегший, — она опрометью бросилась назад, в парк.

Света подняла голову только тогда, когда на бегу едва не врезалась в холодный гранит. И немедленно встретилась глазами с каменным, застывшим, но оттого не менее страшным взглядом статуи. Девочка лихорадочно вцепилась в свой браслетик, и леска не выдержала…

Накричавшись, она отняла руки ото рта, глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, села на корточки, снова зажмурила глаза и решила, что просидит так долго-долго. До тех пор, пока не придет помощь.

Глава одиннадцатая

К вечеру похолодало. Виктор натянул куртку и выглянул в окно — из его комнаты парк был виден как на ладони. В семь часов уже порядком стемнело — осень все-таки. У центрального памятника собрались дети, увлеченные каким-то делом или игрой. Виктор не удержался, взял бинокль и присмотрелся.

Слабый свет фонарей каплями сочился сквозь осеннюю морось, «мангуст» мог разглядеть только обтянутые курточками спины столпившихся вокруг детей, надвинутые на головы капюшоны да торчащие локти — видимо от сырости и холода руки они держали в карманах.

Детей было мало, человек шесть, почти все — старшеклассники, но рядом стояла пара малявок. Они не отрываясь наблюдали, как беловолосый мальчик с непокрытой головой что-то чертит на мокром асфальте.

Андрей! Этот их загадочный художник!

Так-так, а в отдалении замерла еще одна фигура, неприметная, невысокая… Вроде бы среди работников детского дома никого похожего не было.

Виктор, в слабой надежде, что вернулся Филимонов — мало ли чудес на свете, может иногда случаются и хорошие? — перевел бинокль на него.

Нет, ничего общего. Серый костюм, скучное невыразительное лицо со стертыми дождем чертами.

«И что он тут делает, интересно? В такую погоду, когда даже местное население словно вымирает».

Незнакомец в сером пожал плечами и отвернулся. Будто услышал мысли «мангуста». Но скорее всего, ему просто наскучило зрелище странных детских игр в ненастную погоду.

Виктор чертыхнулся, отложил бинокль и вышел из комнаты — Света должна была ждать его около того самого памятника. Его еще не покидала надежда разобраться в происходящем.

Он подошел к месту игры незаметно, темнота и поднявшийся туман скрывали его. Во влажном воздухе звуки гасли, потухали, только звонкий детский голосок выкрикивал слова очередной считалочки.

Виктор с отвращением подумал, что теперь, наверное, возненавидит детский фольклор на всю оставшуюся жизнь. В искаженном страхом пространстве этого адского места даже считалочки казались чем-то невероятно мерзким и страшным. Хотя слова… обычные бессмысленные слова. Абракадабра.

Он остановился, вспомнив, что когда-то ему рассказывала Алина. Само слово «абракадабра» некогда было древним и могущественным заклинанием. А потом потеряло изначальный смысл и превратилось в элемент детских сказок.

Не может ли то же самое произойти и со считалками?

распевала какая-то девочка в темноте. Голос ее был серьезным и сосредоточенным.

«Жаба, дрянь какая!» — «Мангуста» передернуло. Липкий туман, сгустившийся вокруг статуй, коснулся его холодными пальцами, погладил по плечам. Кононов едва не начал с криком отдирать от себя невидимые щупальца и не бросился сквозь кусты куда глаза глядят.

Страх, зримый воплотившийся страх, плавал вокруг места, где собрались дети, проникал туманом сквозь кожу, присасывался к сердцу. Теперь, когда Виктор одиноко стоял во тьме и прислушивался к певучим словам ребенка, он был уверен, что это вовсе и не считалка.

«Они заклинают кого-то, — подумал он. — Кого-то, кто притаился во тьме. Одинокий, адски голодный, имеющий тысячу чудовищных обличий. Как туман…»

с такой же серьезностью подхватил мальчишеский голос. Он произносил нелепые словечки медленно, тщательно проговаривая каждое. Словно боялся ошибиться.

Виктор, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, перед глазами плавают синюшные пятна и он сейчас сойдет с ума от ужаса, нащупал в кармане браслетик из бисера, который днем подарила ему маленькая девочка. Стиснул неровные бусины, потом подумал и натянул браслет на руку.

Отпустило. По крайней мере, он уже был способен думать, хотя и задыхался от неведомо откуда накатившей паники.

«Спокойно, я всего лишь стою в парке рядом с центральной дорожкой, ничего опасного не происходит, это только туман, — уговаривал себя Кононов, против воли сжимая надетый теперь на запястье оберег ладонью другой руки. — Нужно сделать несколько шагов вперед, я выйду на свет фонаря — где он, этот свет, кстати? — и там собрались дети, они играют. Мне просто нужно поговорить с этой девочкой, Светой, она что-то знает, расскажет, где искать Филимонова, и я оставлю их играть дальше, а сам пойду к себе в комнату, позвоню парням, напишу чертов отчет и уеду обратно в Москву. А этот туман, пронзительные детские голоса и неподвижные статуи останутся здесь…»

Что-то мелькнуло в воздухе — то ли тень летучей мыши, то ли что-то еще. Виктор поднял глаза и застыл: на него смотрела одна из статуй.

«Как она здесь оказалась, ее не было или я прошел чуть дальше?..»

Глаза истукана, слепые и белые днем, теперь, казалось, горели злым желтым огнем, толстые губы кривились в плотоядной усмешке. На мгновение оцепеневшему «мангусту» показалось, что статуя высунула черный жабий язык и облизнулась, ухмыляясь.

Ужас накатил с новой силой. Голова закружилась, ноги стали ватными.

«В тумане можно блуждать годами, — понял Виктор. — Так Филимонов и попался. Наблюдал за играющими детьми, возможно, подозревал что-то. Не зря он читал все эти книжки. Поймал кончик ниточки, пошел посмотреть. А может быть, его заманила та же ясноглазая девочка. Приходи, мол, дядя, мы тебе все расскажем. Объясним».

Виктор ясно представил, как невысокий темноволосый фээсбэшник идет, спотыкаясь, сквозь туман, вот он слышит звуки считалки, вот встречается глазами с гнусной жабьей мордой ожившей статуи и несется прочь от страшного места, а за ним по пятам следует что-то, чему нет названия. Алчные, призрачные тени, беспощадные в своей слепой алчности.

«Теплое, живое, боится, сожрать, сожрать… — В голове его зашелестели бесплотные голоса, обвиваясь вокруг ритма считалки, как ядовитые лозы, ползущие по шпалерам. — Тяжело лежать в земле неупокоенным, еле присыпанным ледяной комковатой глиной, давно умершим, давно, хочется теплого, хочется, чтобы боялись, сожраааать тебя!»

Виктор ощутил, как сердце, оглушительно трепыхавшееся, стукнуло еще раз и остановилось. Он машинально прижал руку к груди.

Воздух стремительно холодал, словно бы туман высасывал из окружающего пространства последние крупицы тепла. Цоколь статуи покрылся изморозью.

еще один незнакомый голос вбил в сердце Кононова последний гвоздь. Дальше стучать оно отказывалось. Виктор покачнулся и упал на колени, оперевшись рукой о заледеневшую от мороза траву.

«Как не хочется сдохнуть здесь, даже не выяснив, в чем же дело», — пронеслась в голове затухающая мысль.

«Мангуст» собрался с силами и постарался припомнить молитву Богородице. Он никогда не был особенно религиозным, но… Лучше уж прочесть молитву, все не так обидно…

Как ни странно, сердце толкнулось и застучало снова. В голове прояснилось. Даже туман уже не так пугал. Вероятно, молитва помогла сконцентрироваться.

Виктор с трудом поднялся с коленей, провел рукой по траве, удивившись мимоходом тому, что никакого льда нет и ему все померещилось, решительно двинулся сквозь туман, все еще прижимая ладонь к левой стороне груди, словно боясь, что непослушное сердце снова подведет.

Странно, раньше у него таких проблем никогда не было. Испытывал сильные нагрузки, пил, случалось, голодал неделями, падал в ледяную воду, носился в полной выкладке по жаре — сердце стучало как часы. А тут — нате, пожалуйста.

Впрочем, все когда-нибудь бывает в первый раз.

Сделав еще несколько шагов, «мангуст» внезапно вылетел на свет фонаря, жидкий, слабый, еле заметный, но все-таки свет. Под фонарем стояла группа детей: неподвижные темные фигурки с бледными личиками, занятые каким-то адски важным делом. Каждый замер на белой клетке гигантских классиков, нарисованных мелом, с картинками вместо цифр, черные детские тени немыслимо удлинялись в свете фонаря, изламывались невероятным образом. Одна фигурка — одна клетка, и картинка, и искривленное пространство, залитое тенями, трещины в асфальте, прыжок, картинка меняется, потом еще прыжок… на некоторых клетках лежат просто ветки, еще на одной — сплетенный из неочищенных ивовых прутьев человечек… кукла.

Виктор окинул детей внимательным взглядом — Светы среди них не оказалось. Интересно… пообещала и не пришла? Нарочно заманила? Или что-то случилось?

Не было здесь и незнакомца в сером, которого Виктор видел в окно. Как сквозь землю провалился. Зато мальчик Андрей был. Он немедленно увидел незваного гостя и поднял руку в останавливающем жесте.

Чудовищные классики застопорились, как шестеренки часов, песенка прервалась.

отчетливо выговорил Андрей и уставился на Виктора. Что, мол, пришел?

— Ребят, вы не видели тут девочку в бордовом свитере? Свету Самойлову? — спросил Виктор, стараясь сделать вид, что все в порядке. Ну любит он гулять по ночному лесу, нравится ему.

Если Светы тут нет, может, он что-то спутал и надо поискать ее у пруда, на мостках, где она в прошлый раз с ним заговорила.

Подростки мрачно молчали. Потом самый младший мальчик неуверенно шмыгнул носом.

— А она больше не с нами! — громко сказал он.

Знакомый голосок. Это он распевал считалку.

— Она с нами больше не играет, да, Андрей?

Художник сделал несколько шагов к Виктору, попутно наступив на плетеную куклу. Прошел мимо, обернулся, взглянул в глаза. Потом пожал плечами и побрел по дорожке, ссутулившись, шаркая ногами. Маленький мальчик, придумавший большую интересную игру. В которую так приятно играть долгими и унылыми осенними вечерами. И плохо, когда взрослые мешают…

Виктор нагнулся и поднял куклу. Она была сплетена из темных и белых ошкуренных прутиков. Пятна на ней отчетливо напоминали военный камуфляж.

Мир медленно затягивала черная пелена, в маленьком домике становилось все темнее и холоднее. Еще немного — и последние крохи тепла отлетят прочь, а вместе с ними измученная, но свободная, теперь навеки свободная Светина душа.

Девочка лежала, откинувшись на груду старых надувных кругов, полуприкрыв глаза. Вот она приподнялась на одном локте и, обмакнув палец свободной руки в лужу собственной алой крови, принялась чертить на дощатом полу одной ей понятные знаки. Может, кто-нибудь найдет их и сумеет уловить скрытый в них смысл.

А с ней все кончено, главное, что ей удастся сбежать от проклятых демонов, от черного кота с его чересчур выразительным взглядом, от всей жизни, которая почему-то покатилась вбок, по кривой колее, ведущей в никуда.

Был ли у нее шанс на спасение? Кто знает! Последний этап страшного пути к смерти очередной раз прокрутился перед глазами девочки.

...Спина мерзла от прикосновения холодного камня постамента, а ноги совершенно затекли от сидения на корточках. Света точно знала — как только поднимется, сразу побегут мурашки и будет больно ходить. Отчасти именно по этой причине она не меняла позу целую вечность. Сколько, сказать невозможно, потому что каждая минута тянулась год, а час — не меньше века. Открывать глаза девочка тоже не спешила. Правда, дневной свет сквозь закрытые веки казался ярко-алым, но с этим можно было смириться. Равно как и с причудливыми картинками, возникавшими в измученном мозгу беглянки. Она надеялась, что вечер уже наступил и скоро придут друзья и найдут ее здесь. А главное — следователь из Москвы.

Обострившаяся в последнее время интуиция подсказывала ей, что этот человек здесь неспроста, и сам еще не знает, какова будет его роль. Света была уверена, что он спасет, по крайней мере, ее, а может, и всех остальных.

Сплетенных под коленями пальцев коснулось что-то мягкое, пушистое, теплое… Девочка резко открыла глаза и увидела его. Того, кого и опасалась все это время, — черного желтоглазого кота. Он прошелся мимо нее в одну сторону, потом в другую — все так же мимолетно касаясь пальцев шерстью, подергивая кончиком угольного хвоста. И наконец зверь остановился напротив беглянки и внимательно посмотрел ей в глаза.

В бездонных золотистых колодцах Света увидела собственное отражение, и такое, что немедленно поднялась и заковыляла прочь, едва наступая на непослушные, онемевшие ноги, все ускоряя шаг.

Метров через двадцать она обернулась. Черная тварь спокойно, почти торжественно, шагала за ней. И не отставала. Совсем не отставала.

«Куда же ты? — безмолвно спросили безжалостные кошачьи глаза. — Все равно ты от меня — и от нас — никуда не денешься».

Ноги сами понесли Свету вперед, не спрашивая разрешения. За спиной раздалось яростное шипение, даже скорее рычание. В глазах у несчастной беглянки потемнело, и она бежала, не разбирая дороги, ничего не видя и не слыша, пока асфальт под ногами не сменился пружинистой почвой и не пошел под уклон. Еще несколько шагов — и, споткнувшись о какой-то корень, девочка кубарем покатилась в неглубокий овраг в самом конце парка, о существовании которого она прекрасно знала. Более того, не раз там играла одна, когда другие дети доводили ее до слез. А тут как-то не сориентировалась.

Света с треском прокатилась через кусты с облетевшими уже листьями — настоящие розги, такими только нерадивых учеников сечь за провинности, — обдирая руки, лицо, шею, и с размаху плюхнулась в мягкую грязь возле узенького, почти высохшего ручейка, полноводного поздней осенью и весной, а летом исчезающего совсем. Девочка замерла, прислушиваясь. Впрочем, мягкие кошачьи лапки ступают бесшумно, и на слух полагаться нельзя. Поэтому через несколько мгновений тишины беглянка приподнялась и рискнула приоткрыть глаза. «Хорошо, зажмурилась вовремя, — невольно подумала она. — А то могла и на сучок напороться…»

Кота, как ни странно, видно не было. Наверное, отстал. Вздохнув с облегчением, Света не без труда поднялась на ноги и критически оглядела себя. Нда, хороша, ничего не скажешь — руки в грязи, брюки тоже, свитер заляпан весь. Не похвалят воспитатели, тут к гадалке не ходи. Девочка присела на трухлявый ствол поваленной березы и задумалась, как лучше поступить.

Оказалось, ободранные руки и лицо, а также промокшая и облепленная глиной одежда необычайно способствуют осознанию человеком реальности. Похожие на бесенят одноклассницы и перекошенное лицо воспитательницы, не говоря уж о бездонных пропастях — трещинах в асфальте, — казались сейчас чем-то странным, надуманным. И только черный кот по-прежнему пугал девочку. Но он, в отличие от всего остального, не был игрой воспаленного воображения.

Света принялась рассуждать вслух: «Дано: штаны, заляпанные глиной, одна штука. И свитер в придачу. Требуется: не получить из-за них по шее. Решение: прополоскать их в пруду, добежать до корпуса в мокром, а потом переодеться, тогда никто ни о чем не догадается, что и требовалось доказать!»

Когда план действий продуман, становится необычайно легко. Света отряхнулась, насколько это было возможно, и, прихрамывая, побрела вдоль ручейка, планируя подняться по склону совсем рядом с прудом.

На этот раз ей ничто и никто не помешал. Девочка выбралась наверх, скользя по влажной глине и хватаясь за ветки, огляделась. Никого. Прозрачная вода небольшого пруда отражала сумрачное серое небо, лишь кое-где прерываемое желтыми листьями, плавающими по поверхности. Уже неплохо, но для того, чтобы снять одежду и прополоскать ее, требовалась гарантия, что никто не появится в самый неподходящий момент.

Впрочем, вариант оставался. На сей раз мостки купальни пустовали, а ведь можно высунуться из самого деревянного сарайчика, пока никто не пришел, постирать одежду и сбежать. К тому же внутри нет ветра, и не так холодно раздеваться будет.

Света, все еще прихрамывая — похоже, на коленке здоровенный синяк, ну да ладно, заживет, — пробежала вдоль кромки воды, не видя ничего, кроме заветной цели — приоткрытой двери купальни, и юркнула внутрь.

Внутри было полутемно, пыльно, пахло сыростью и плесенью. В углу лежала груда старых надувных кругов, уже убранных на зиму. Крючки на стенах сиротливо пустовали — большие полотенца, разумеется, давно были выстираны и сложены где-то далеко, в царстве кастелянши. А на внутренней стороне двери красовался знак. Разумеется, нарисованный мелом и углем. В обрамлении сложного орнамента из водорослей, рыбьих и жабьих голов.

Угольно-черный кот с человечьим лицом мрачно, осуждающе смотрел на девочку, прищурив белый меловой глаз. Узкие, непроглядные щели зрачков, острые уши, пасть, полная острых зубов.

В глазах у Светы потемнело, кровь застучала в висках.

— Я ни в чем не виновата… — прошептала она. — Я просто не хочу, чтобы погибали люди. Хорошие люди.

За спиной раздался тихий шорох, затем негромкое мяуканье. Девочка медленно, обреченно опустилась на пол. Черный кот подошел к ней, потерся мягким боком об испачканный бордовый свитер, положил когтистую лапу ей на руку и вздохнул.

— За что ты меня? — спросила Света. — Почему не можешь оставить в покое?

Кот зашел спереди и положил морду на колени девочке, заглянул в глаза.

«Я буду с тобой вечность, тебе не уйти, человек».

Девочка, не вставая, попробовала отползти назад. Рука наткнулась на что-то острое. Да-да, осколок бутылки. Чем не оружие против демонов. Или против себя…

Черная пелена становилась все гуще, а кровь текла все медленнее, медленнее… видимо, поток иссякал.

У изголовья смертного ложа Светы раздались шаги. «Как? Там же стена?» — отстраненно подумала девочка, но все же попыталась приподнять голову. Тот, кто стоял прямо над ней, был, конечно, знаком. Однажды они разговаривали — в тот день, когда ее очень сильно обидели. Тогда он был серьезен, сочувствовал ей… По крайней мере, так казалось. Пожалуй, она не очень хорошо рассмотрела его лицо.

Он стоял там, где должна была находиться стена купальни. Сейчас же за головой умирающей начинался длинный узкий коридор, терявшийся в сумраке. Именно там и расположился наблюдатель, одетый в строгий серый костюм. Он ничуть не напоминал тех, кого так боялась Света, но наводил неизмеримо больший ужас. Взгляд его устремлялся вдаль, поверх ее головы, и Света никак не могла разобрать выражения его лица. То ли улыбка, то ли гримаса ледяной ненависти.

Но боялась Света не улыбки и даже не мутной мглы серого коридора. Совсем другого. Того, что незнакомец опустит глаза и посмотрит на нее…

«Мангусты» старательно прочесывали лес. Надежда отыскать кого-либо была ничтожно мала — каких-нибудь пара шансов из ста. С другой стороны, Анастасия ошибалась редко.

Обычный осенний лес, тоскливо пахнущий грибами, прелыми листьями, хвоей и сырой землей. Никита внимательно осматривал осыпавшиеся воронки от снарядов, оставшиеся еще со времен Второй мировой, извилистые канавы — бывшие окопы. Тут, похоже, в свое время шли нешуточные боевые действия.

После его второго визита к Соколовской ситуация так и не прояснилась. Она сказала только, что Филимонов несомненно жив. Однако место, где его следует искать, определить отказалась. Пришлось звонить в Москву Анастасии и, скрипя зубами, просить ее определить район поисков по карте — это она умела прекрасно.

Ведьма тоже подтвердила, что Филимонов жив, и даже удивилась, почему к ней не обратились с самого начала. Она указала район, в котором следовало вести поиски, отругала злого, как черт, снайпера и повесила трубку.

«Ваш командир в последнее время совершенно неадекватен, — съязвила напоследок она. — Ему надо в клинике неврозов лечиться, а не операции проводить. Царевский, уговори его взять отпуск, так же нельзя. Поиски надо было начинать с самого начала, какого черта вы там прохлаждаетесь в доме отдыха и фигней страдаете, а?»

Никита не знал, что ей ответить, поэтому только шипел сквозь зубы.

В одном ведьма была права — начинать искать надо было давно: обезвоживание, голод — мало ли что могло случиться. Сломал ногу, скажем. И поэтому не смог выбраться. Если бы даже заблудился в лесу, то уж куда-нибудь да вышел, если бы держался на ногах.

Царевский пожал плечами и полез в очередной овраг, приглядываясь к корягам и грудам листьев. Может, ослаб, без сознания, черт его знает. Они с тремя «мангустами» уже полдня прочесывали трехкилометровый участок леса, но до сих пор не обнаружили ничего, кроме мусора и поваленных деревьев.

Его мрачные раздумья прервал Стас:

— Никита, справа от тебя есть возвышенность, рули туда, похоже, мы что-то отыскали.

— Что там такое?

— Дырка какая-то. Надо бы туда слазить, мало ли, может, он провалился и выбраться не может?

— Проверим.

Полуразрушенный блиндаж в сумерках выглядел зловеще. Черный провал, обломки сгнивших бревен, вход зарос крапивой и папоротником.

Стас посветил фонариком, внутри свисали какие-то корни, клочья дерна.

— Черт, не разберешь, что там, — досадливо сплюнул он. — Придется лезть. Обвалится еще вся эта ерунда.

— Если до сих пор не обвалилась, то ничего уже не случится, — обнадежил его Никита. — Ладно, давайте я.

Он пролез в узкое отверстие по пояс, покрутил головой, разгоняя плавающие перед глазами пятна, включил фонарь, повел лучом и присмотрелся.

В самом дальнем углу блиндажа, на бетонной крошке что-то темнело. Послышался слабый стон.

Никита вздрогнул, дернул лучом, потом посветил еще.

Скорчившийся человек в измятом деловом костюме обхватил голову руками. Не шевелится.

Кажется, нашли…

Царевский осторожно протиснулся в подземелье, стараясь не обрушить кровлю, пригнувшись и задевая ногами груды щебня. Подошел к лежащему без сознания человеку, осветил его лицо.

Изможденный, грязный, перед ним несомненно был Филимонов.

«Мангуст» опустился на колени, попытался нащупать пульс. Слабое биение. Как он тут продержался столько времени? Или лежит здесь недавно? Никита перевел луч фонаря на ноги пострадавшего — ботинки испачканы, брючины до колен изорваны в клочья — явно носился по лесу.

— Стас, я его нашел! — крикнул Царевский. — Готовьтесь вытаскивать.

При звуке его голоса Филимонов вдруг открыл глаза и заорал, будто бы увидел перед собой привидение или еще что похуже. Несчастный закрыл лицо руками, плечи его мелко затряслись.

«Мангуст» выругался, вытащил из рюкзака аптечку и попытался разобраться в содержимом. Фонарь мешал.

— Стас, посвети!

Наконец, с помощью пролезшего в блиндаж Стаса, Царевский нашел нужную ампулу и сделал укол пострадавшему. Тот постепенно затих, теперь его можно было вытаскивать.

Полчаса усилий — и «мангусты» выволокли слабо стонущего спасенного из темной мокрой дыры.

В сгустившихся сумерках сложно было понять, насколько Филимонов пострадал, но, кажется, не было ни переломов, ни серьезных ушибов.

— Обезвоживание, истощение, и он совершенно неадекватен, — заключил Гена. — Но вроде кости целы. Слава Богу, что отыскали. Его надо срочно в больницу.

— Вывезем, не вопрос. Виктору надо позвонить. — Никита быстро набрал номер, потом с удивлением прислушался к звучащему в трубке женскому голосу.

— Простите, я не туда попал? Это аппарат Кононова? Что? В реанимации?

Мангусты, поспешно сооружавшие носилки, встревоженно переглянулись.

— Что-то случилось, — проговорил Никита, прикрыв трубку. — Это медсестра какая-то. Виктор в больнице, похоже, в детдоме есть еще жертва.

В коридоре пахло, как в любой больнице: хлоркой, застарелой грязью, мочой и потом. Может быть, еще немного кровью. Впрочем, последнее Виктору, пожалуй, только почудилось. И неудивительно. У него складывалось впечатление, что в ближайшее время этот дразнящий, отдающий металлом запах будет преследовать его повсюду.

Картина, открывшаяся глазам «мангуста», все еще стояла перед его внутренним взором. Полутемный сарайчик, точнее, купальня, совсем рядом со входом на куче барахла лежит, раскинув руки, Света, одетая в неизменный бордовый свитер. Только голубые полоски на рукавах исчезли, а обе руки лежат в темно-красной вязкой луже. Черный котище, все тот же, вечно путающийся под ногами, сидит рядом, прижавшись к умирающей, и лакает кровь, вытекающую из порезов на руках. Бр-р-р.

Виктор поежился. Он почти не помнил, что делал дальше. Наверное, сработал автоматизм. Кажется, пощупал пульс, рванул ремень с пояса, перетянул одну руку, потом вытащил ремень из джинсов девочки — какое счастье, что он на ней оказался! — перетянул и вторую тоже. Затем проверил, дышит ли она. Света дышала, хотя и очень слабо. «Мангусту» казалось, будто кто-то у него в голове спокойным голосом зачитывает инструкцию, вдолбленную ему еще в академии. «Наложить на рану тугую давящую повязку, в случае большой кровопотери приподнять ноги, укутать одеялом, дать теплое обильное питье и вызвать врача». Чаю прямо сейчас взять было негде, посему Кононов, шуганув кота и подложив под ноги девочки скамейку, укутал ее собственной курткой и бросился в главный корпус — звонить.

По счастью, «скорая» приехала быстро, без лишней суеты погрузила белую как мел, все еще лежащую без сознания Свету в реанимобиль и укатила в местную больницу. Директор выглядел не намного лучше самоубийцы. Он хватал ртом воздух и, кажется, не мог произнести ни слова. Необходимые документы и вещи приготовила неизменная Артемова, пока обнаруживший девочку Кононов переодевался — вся одежда пропиталась кровью. Поэтому Виктор взял инициативу на себя:

— У вас машина есть?

— Е-есть, — слабо выговорил Василий Федорович.

— Тогда поехали в больницу. Вы же директор, не теряйтесь.

— Но это же… черт знает что! Почему Самойлова? — устало спросил директор, надевая куртку и запихивая в карман документы и ключи.

Лампы дневного света резали усталые глаза Виктора, но он, прикрыв их, и не думал уходить. Во-первых, уехать было не на чем, поскольку директор, в кои-то веки отправился домой, в городскую квартиру. А главное — он хотел дождаться момента, когда Света очнется. И соображал, как бы отвертеться от заведения уголовного дела в местной прокуратуре.

Идея поехать следом за увезенной девочкой в больницу оказалась удачной, можно сказать, спасительной — крови нужной группы не хватало. И тут — о чудо! — у Виктора оказалась подходящая. Не сказать, чтобы он был в большом восторге, но покорно отправился следом за медсестрой в процедурную, где ему воткнули в руку иглу, и алая струя потекла по пластиковой трубке, суля жизнь самоубийце.

Успели они вовремя, во всяком случае, до клинической смерти дело все-таки не дошло, хотя немалую роль сыграла в этом полная неосведомленность Светы о способах самоубийства — иными словами, вены она порезала поперек, а не вдоль, тем самым замедлив процесс потери крови и облегчив работу реаниматологов. Сейчас девочка мирно спала в палате под капельницей, получив солидную дозу успокоительного. Врач, лысоватый мужчина лет сорока, отказывался прямо отвечать на вопрос, когда с ней можно будет поговорить, ограничиваясь уклончивым «не раньше утра».

До этого неопределенного времени оставалось уже недолго, и Виктор намеревался никуда не уходить до разговора с неудавшейся самоубийцей. Тем более что всю ночь продремал полулежа на неудобной, жесткой банкетке в коридоре, привалившись к стене.

На самом деле «мангуста» тревожило не только состояние Светы. Неожиданно найденный Филимонов тоже был помещен в реанимационное отделение, но в его судьбе, по понятным причинам, большее участие принимали Никита и остальные ребята, в тот момент их командиру было не до него. Прогноз был благоприятный, хотя уже поднимался вопрос о том, что если психическое состояние пациента, вызванное длительным переохлаждением и общим шоком, не нормализуется, то по завершении лечения его придется перевести в специализированную клинику для узкоспециальной терапии. Иными словами, найденного фээсбэшника собирались упечь в психушку, и возможности допросить его, кажется, не предвиделось, во всяком случае, в ближайшее время.

Еще по поводу происходящего предстояло объясняться с высочайшим начальством, и на сей раз, увы, не с благодушным Сторожевским, а с ребятами посерьезнее. Телефонный звонок в Контору Виктор решил отложить до разговора со Светой, чтобы охватить разом оба аспекта происходящего.

Что же до самого происходящего… у Кононова имелись версии, но уставший мозг отказывался работать, да и что толку гадать, когда через пару, максимум тройку, часов можно будет узнать истинное положение дел.

Видимо, он снова задремал, потому что появившийся из ординаторской хирург застал его врасплох. Лицо показалось совсем незнакомым, и только спустя пару секунд Виктор сообразил, что, должно быть, уже восемь утра и пришла новая смена.

— Кононов Виктор Николаевич? — уточнил на всякий случай врач.

«Мангуст» хмуро кивнул.

— Как Самойлова? — поинтересовался он.

— Состояние стабильное, насколько я понял. И вы сможете с ней поговорить, но не слишком усердствуйте. Сейчас обход, ее переведут в терапию, а потом вы сможете зайти. Только наденьте халат.

Света лежала на самой обыкновенной больничной койке на колесиках и выглядела совсем плохо. Но все равно куда лучше, чем вчера, когда Виктор отыскал ее со вскрытыми венами. «Мангуст» думал, как бы потактичней перейти к делу, но оказалось, что он волновался напрасно. При виде его больная явно оживилась и немедленно заговорила:

— Виктор Николаевич! Как вы меня спасли?

— Пришел вовремя, — буркнул Кононов. Ты мне лучше объясни, зачем вены вскрыла? И главное, что все-таки, черт подери, творится в детском доме? Теперь я почти уверен, ты прекрасно знаешь, в чем тут дело. Я-то думал, тебя Филимонов накрутил, а он, оказывается, тоже жертва…

— Это из-за него я решила вам все рассказать, — неожиданно заявила больная. — Он хороший человек, ни в чем не виноват, а они на него напали. И убили, наверное.

— Не сумели, — мягко возразил Виктор. — Мои люди нашли его живым, он здесь, в этой же больнице. Только не совсем в себе. — Света искренне обрадовалась и с облегчением вздохнула. — Но это не меняет дела, а потому тебе следует как можно скорее объяснить мне, что происходит, чтобы я помог вам разобраться с виновниками.

— Я знаю, вы пришли нас спасти, — торжественно заявила девочка. — Я сразу поняла, и меня вы уже спасли. Но виновата во всем я, наверное. Это ведь мы с Андреем придумали игру.

— Игру? — непонимающе сдвинул брови «мангуст». — То, что я видел вчера, пока тебя не побежал искать, — это и есть ваша игра?

— Да, — совсем тихо проговорила Света. — И к нам никто сначала серьезно не относился… А началось все, наверное, с моей сильной-сильной обиды…

Сетка кровати жалобно скрипнула, когда на нее опустились трое здоровых мужчин, так как единственным стулом завладел полноправный хозяин комнаты — Виктор. Никита тщетно пытался устроиться поудобнее, но осознав, насколько это бесполезно, предпочел подняться на ноги и постоять.

Кононов терпеливо ждал, пока его подчиненные усядутся. И именно от этого его каменного спокойствия, за которым, несомненно, крылось что-то совсем другое, Никите стало не по себе. Во всяком случае, меньше всего командир «мангустов» напоминал сейчас человека, только что раскрывшего трудное дело и радующегося по этому поводу. Ну что еще тут может быть?

— Угомонились? — негромко поинтересовался Виктор. Остальные с большим или меньшим успехом попытались сидя изобразить стойку «смирно». — Сначала доложите о состоянии Филимонова. И Самойловой тоже, хотя с ней, насколько я понимаю, все должно быть в порядке.

— Физическое состояние Филимонова стабильное, — бодро отрапортовал Стас. — Он все еще находится под воздействием успокоительных средств, поэтому о психическом состоянии, если верить врачам, говорить рано.

— То есть ситуация без изменений, — подытожил командир «мангустов». — Ясно.

— Виктор Николаевич, — встрял Гена. — Вы не объясните нам, что же все-таки произошло в детском доме? Я пока ничего не понял. И что мы будем делать? Дело-то раскрыто. Наверное, вы уже доложили куда следует?

Кононов выразительно посмотрел на подчиненного, и тот сразу сник. Никита невольно порадовался, что не он проявил нетерпение.

— Если бы меня не прерывали каждые пять секунд, — сварливо заметил Виктор, — то я бы уже все объяснил. — Он выдержал паузу и продолжил, как показалось Царевскому, довольно неохотно: — Итак, ситуация, если изложить ее вкратце, такова. Точнее, вот голые факты. Самые забитые ребятишки в этом детдоме объединились и придумали замечательную игру, или, скорее, ритуал. Они выбрали скульптурную группу в центральной аллее и назвали ее «защитники справедливости». Ребята ей поклонялись, приносили немудреные дары и просили защищать их от обидчиков. Первым пострадал самый старший и самый… непростой, скажем так, мальчик. Вторым — воспитатель, который приставал к мальчикам и поощрял установленную погибшим Федей систему дедовщины, если так можно выразиться в применении к детдому. Третьим — мальчик, метивший на Федино место. Он и послужил оружием для устранения преподавателя. Филимонову почудилось нечто подозрительное в таком количестве смертей, и он принялся выяснять, что же в действительности происходит. С известным результатом — пропал, а на самом деле провалился в лесу в блиндаж, где едва не умер и совершенно спятил. Тут был один тонкий момент — его любили дети, если слово «любовь» можно употребить по отношению к детдомовцам. И девочка Света наконец догадалась, что их игра не так уж хороша, и испугалась. Тут ей подвернулся я. И она попыталась мне все рассказать.

— И покончила с собой! — подсказал Стас.

Виктор уничтожающе посмотрел на него.

— Попыталась, — уточнил он. — И все-таки рассказала — все, что я вам сейчас излагаю. На этом факты у меня все. Есть еще догадки: как именно заманили Филимонова и кто на самом деле стоит за всем этим. Про Филимонова вам лучше знать. Но это менее важно. Я поговорил с детьми, передал им слова Светы, но ничего более осмысленного они мне не рассказали. Что неудивительно — она из них самая старшая. Единственное… Андрей упоминал незнакомца в сером костюме, который подсказал ему идею игры. Но это очень странный мальчик… Правда, если мне не показалось, я тоже мельком видел этот самый серый костюм — во время их дурацкого ритуала. И он мне очень не нравится.

— А ФСБ? — спросил Никита. — Некто в сером — это здорово, но очень уж размыто для рапорта. О чем вы докладывали начальству?

— Обо всем, — жестко сказал Кононов. — И получил от них вполне конкретные указания. Детей следует собрать и отправить на обследование, не поднимая шума. Неофициально.

— Интересно, как? — прищурился Стас. — Сажаем детей в машины и вывозим отсюда? У нас и машин-то маловато для такого дела. И шум как раз нефиговый поднимется.

— Да. Именно поэтому сегодня вечером придет автобус. Конечно, не к самому детскому дому, нет. Остановится по ту сторону леска. Мы должны будем инсценировать пожар и вывести всех интересующих нас воспитанников. Потом передать их в руки компетентных лиц, и можем отбывать в Москву.

— Пожар? — не поверил своим ушам Никита. — Это ж чистая уголовщина, что они хотят на нас повесить? Да и другие могут пострадать. И вы согласились, Виктор Николаевич?

— А у меня был выбор? — огрызнулся командир «мангустов». — Мне все это не нравится, причем с самого начала. Но альтернатива есть? Нет. Приходится заткнуться и делать. Честно говоря, идея отправить толпу одержимых детей в клинику для опытов меня тоже не греет, даже меньше, чем поджог детского дома, который, кстати говоря, надо провести очень и очень осторожно, чтобы твои опасения, Царевский, не сбылись. Ни одно из них. Плюс к тому хотелось бы избежать потерь личного состава. Пример Филимонова подтверждает опасность ситуации.

— Так что за пакость вселилась в ребят? — решил уточнить Никита.

— Черт его знает, может, тут неупокоенные крестьяне какие лежат, сам говорил вроде. Надо потом все это безобразие освятить будет, я ради этого даже отца Владимира согласен сюда притащить. Думаю, поможет. Какие-нибудь вопросы? Или мы можем переходить к обсуждению дальнейших планов?

— У меня есть, — мрачно сказал Стас. — Риторический. Что будет с детьми потом? И еще один. Вы не знаете, эта пакость в них именно вселилась или как?

— Первый вопрос оставлю без внимания, а вот со вторым… мне кажется, они скорее вошли в контакт с некоторой силой, предположим, с душами мертвых, и те действовали по своему усмотрению, выбирая жертв из числа врагов ребят. С какой целью — не знаю. Может, они питаются страхом, как наша дорогая мантикора. А ребята по их указке научились всяким штукам. Чего одни рисуночки стоят. Не видели? Которые Андрей везде накалякал. Увидите — не вглядывайтесь слишком. Подозреваю, что это один из способов воздействия на сознание. В общем, сверхспособности определенные у детей появились, но, кажется, их просто обучили хорошенько, а таланты были заложены изначально. Еще вопросы?

Ответом была тишина.

— Тогда перейдем к обсуждению дальнейших планов, — вздохнул Виктор.

На сердце у Виктора было тяжело, как никогда в жизни. Прямой приказ, полученный из конторы, терзал его, словно зажатый в ладони раскаленный гвоздь, но выбирать не приходилось.

«Дети, принимавшие участие в ритуалах, должны быть тайно вывезены из детдома и переданы компетентным лицам для дальнейшего устройства их судьбы».

Приказы не обсуждают. А уж когда находишься в такой ситуации… Тем более инстинктивно он понимал — детей, замешанных в колдовстве и накрепко связанных с этим местом, нужно увозить немедленно. Паутина злой магии, которая плелась в бывшей усадьбе, так крепка, что ее не разорвать на месте.

Семена погибели, которые некто насадил в души детей, проросли, дали всходы, и как теперь с ними бороться, «мангуст» не знал. Да это его и не должно было касаться. У него имеется четкое распоряжение — вывезти семерых детей, двое из которых первоклассники, передать сопровождающим лицам и имитировать пожар.

Кононов знал, что дети собирались в том самом сарайчике, где он отыскал Свету. В итоге именно он и запылал, облитый хорошей порцией бензина, а двери в жилой корпус предусмотрительно заперли снаружи. Не хватало еще, чтобы остальные дети в панике стали разбегаться по территории, а воспитатели кинулись в огонь, надеясь спасти тех, кого там и не было.

Директор детского дома, получив от Виктора соответствующие указания, только пожал плечами. Он ни секунды не сомневался в том, что Служба безопасности следит за этим странным, ни на что не похожим делом. И убрать со своей территории детей, способных с помощью игры в классики убивать людей, да еще на расстоянии, был только рад. Слишком страшно здесь стало жить.

Вечером все семеро ждали в кабинете директора — с вещами. «Мангусты» молча вывели группу подростков, Виктор взял на руки Анечку. Следовало незаметно миновать территорию, пройти лесом и в условленном месте выбраться на шоссе — туда должны подогнать автобус из «исследовательского центра».

— Нас куда? В тюрьму? — одними губами спросила Света, иссиня-бледная, она только что вернулась из больницы, но еще не окончательно пришла в себя.

— Не выдумывай, — сухо ответил «мангуст». — Вас переводят в специализированный центр. Чтобы изучать ваши способности. Вы и так уже достаточно накуролесили здесь. Не находишь?

— Я боюсь, — прошептала девочка и судорожно вцепилась пальчиками в рукав его камуфляжной куртки.

Виктор дернулся, но руку отнимать не стал. Чем спокойнее дойдут, тем лучше. Может быть, с ними еще ничего страшного не случится… ну понаблюдают за ними, может, эксперименты какие будут проводить…

«Кого ты пытаешься обмануть, идиот…» — прорезался внутренний голос.

Никита Царевский приглядывал за Андреем. Мальчик никак не реагировал на происходящее, лишь покорно шел, вцепившись в ремень висевшей через плечо сумки. Глаза его, прозрачные, льдисто-голубые, как осенний лед, казались совершенно пустыми. Яркий вязаный зелено-красный полосатый шарф совершенно не вписывался в общую унылую цветовую гамму его одежды.

Дети продвигались вперед по темному лесу, словно скованные невидимой, но прочной цепью — как невольники, как каторжники, приговоренные к галерам. «Мангусты» вели их, зорко оглядывая темные заросли с обеих сторон тропы, будто каждую минуту ожидали, что оттуда выпрыгнут монстры.

Туман поднялся снова и пополз под ногами, поднимаясь все выше и выше, зазмеился на уровне коленей.

За спинами уходящих горела деревянная купальня, в которой дети проводили часть обрядов. Гипсовые статуи молча смотрели вслед уходящим слепыми пустыми глазами. По ним пробегали алые и багровые отблески пламени. Лишь черный кот прошел по центральной дорожке, уселся на сыром асфальте и принялся как ни в чем не бывало вылизываться. Его совсем не огорчало, что детей увозят. Узы, связывающие их, не в состоянии разорвать никто. Почти никто.

Туман сгущался на глазах, будто кто-то швырнул в подлесок дымовую шашку.

Виктор приготовился, что вот-вот накатит приступ страха, но ничего подобного не произошло. Все так же цеплялись за его рукав слабые пальчики, все так же молча шли дети, сопровождаемые мрачными дядьками в камуфляже. Анечку, которая хотела спать, но упорно таращила круглые глазенки, разглядывая мрачный ночной лес, теперь взял на руки Стас.

Туман так и полз за ними, как верный пес, цепляясь за ноги идущих словно в трансе детей, изгибаясь, будто был живым.

Ритуал связал этих семерых детей надежнее всяких цепей, понял Кононов. Фээсбэшники подозревают, что из них можно сделать оружие. Как и — не к ночи будь помянута — из мантикоры. Они не понимают, что поодиночке дети бессильны. Но все вместе, объединенные незримыми силами неведомо где найденного обряда, они представляют собой могучее оружие. Страшное в своей слепоте. Страшное тем, что бьет прицельно. Мельничный жернов, беспощадно и неумолимо стирающий намеченную жертву в порошок, — вот что такое эти дети.

«Что же с вами будет, — с внезапной тоской подумал Виктор. — И что будет с вашим прежним домом, хоть и казенным, но все равно, наверное, любимым… ведь там все осталось во власти страха, который вы разбудили, отыскав неупокоенный могильник».

Теперь-то он был совершенно уверен в том, каким образом появились жуткие призраки, так испугавшие сначала Федю, а потом Филимонова, едва не прикончившие его самого. На территории парка оказался довольно старый могильник. Пришлось звонить Анастасии и просить о помощи. Как он это ненавидел!

Ведьма, которая и слова в простоте не могла сказать, буркнула в телефон что-то вроде «сваливай оттуда и пришли вместо себя священника, идиот».

Где ж взять этого священника…

И серый незнакомец, которого Виктор мельком видел в бинокль. Тот, который наблюдал за завораживающей игрой в магические классики. Где-то он уже встречал его раньше. И боялся. Во сне, что ли?..

Кто научил детей этой игре?

Впрочем, Виктор не сомневался, что в «специальном учебном заведении» из несчастных детей вытрясут все. Что, как, когда и зачем. Что только останется от этих и без того затюканных подростков, которые затеяли всю эту страшную игру лишь оттого, что некому было защитить их от произвола старших, от чувства страха, от бессонных ночей, проведенных в мыслях о потерянных родителях.

«Я бы тоже играл в такую игру», — понял вдруг Кононов.

Андрей остановился и медленно поднял на «мангуста» прозрачный взгляд. Светлые прядки упали на лицо.

Он словно почуял, о чем думает Виктор. Впрочем, после долгого общения с Анастасией храброго командира «мангустов» такими штучками было не пронять. Мальчик сильный эмпат, это было ясно. А девочка, шагавшая рядом с ним, — логик, мозговой центр. Их нельзя отправлять в одно и то же место. Надо разделить любой ценой, потому что, даже попав в самый секретный и хорошо охраняемый интернат, специально созданный для детей с паранормальными способностями, они отыщут возможность собрать свою команду вместе, найдут способ обойти запреты и надзор.

И колесо завертится снова.

«Мельницы божьи мелют медленно, — пронеслась в голове шальная мысль. — Виноваты ли дети в том, что не могли защитить себя никак иначе…»

— Мелют… медленно… — словно через силу проговорил Андрей. Никита дернул мальчика за руку, заставляя двинуться вперед.

Виктор понял наконец, что не так.

По обеим сторонам от тропинки чувствовалось какое-то движение. Где-то на границе сознания он видел серые тени, сопровождавшие группу выглядевших жалко детей. «Защитники справедливости», сущности, воплощавшиеся в парковых статуях, следовали за своими маленькими хозяевами. Кононов ощущал их леденящее душу присутствие, понимал, что это знают и дети. И что история эта закончится еще нескоро. Старуха из розового домика оказалась права. Детей надо разделить любой ценой. Пока круг не разорван, в жутком танце будут участвовать еще семь неупокоенных душ. И будут другие смерти.

Так они и двигались по черному осеннему лесу: вооруженные «мангусты», дети с потухшими остановившимися взглядами, туман и поднявшиеся из заброшенного могильника не-мертвые.

Автобус уже ожидал у обочины. Старенький «Икарус» с занавесками на окнах — ничего примечательного. Дети вышли на дорогу, сбившись в тесную группку, с беспокойством поглядывали на двух приехавших на нем: водитель и охранник, все как положено.

Виктор мрачно поздоровался и кинул быстрый взгляд на форму охранника. В свете фонаря была ясно видна эмблема на рукаве.

Центр «Согласие», гласили серебряные буковки шеврона.

И тут командиру «мангустов» стало по-настоящему тошно.

Ну почему, почему все должно было сложиться именно так. Почему они собираются отвезти детей именно в то место, о котором он точно знает, что это сущий ад.

В голове вихрем пронеслись воспоминания: беременная Лера, которую врачи этого центра преспокойно отдали прямиком в руки черного мага, Маша, таинственным образом исчезнувшая из палаты… Один из совладельцев этого центра теперь отбывал срок, но он был не единственным, и вот теперь, оказывается, оставшиеся пользуются мощной поддержкой ФСБ…

Одно стало ясно — отпускать детей с такими способностями именно в это место категорически нельзя. Через несколько лет из них выкуют опаснейшее оружие.

— Залазьте, детвора, — пробасил охранник.

Виктор в это время лихорадочно соображал, что делать.

Дети потоптались, затем нерешительно двинулись к автобусу. Света выпустила наконец куртку Виктора и тоже побрела к распахнутым дверям.

— Давайте-давайте, — подгонял их секьюрити. — Будут у вас незапланированные каникулы. Отдохнете, отъедитесь.

— Нас там будут мучить, — раздался мальчишеский голос.

Виктор поднял взгляд. Так, Андрей решил заговорить.

— Я не поеду, — произнес мальчик тихо, но твердо. — Нас будут мучить, я не хочу.

— Полезай давай уже! — тут же вспылил охранник. Он, видимо, тоже нервничал из-за залившего окрестности и дорогу низко стоящего тумана. — Хорош рассусоливать.

— Не поеду! — Голос мальчика опасно завибрировал.

Анечка захныкала. Остальные дети остановились и озирались по сторонам, не зная, кого слушаться.

«…Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской…» — снова всплыло в памяти.

Во что они верят, эти дети? И во что будут верить, если их отдать в центр, одним из совладельцев которого был черный маг?

«…Ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного».

— Не поеду! — закричал мальчик, постепенно доводя себя до истерики.

Остальные подростки сжали кулаки и уставились на охранника.

Виктор дернулся. Никита кинул на него быстрый взгляд и расстегнул куртку.

И тут охранник совершил ошибку, последнюю в своей жизни. Он ударил Андрея так, что тот не удержался на ногах и со стоном покатился по земле.

— Загоняйте щенков и поехали! — рявкнул он. — Некогда тут рассусоливать! А то как картошку в мешках повезу.

Позже Виктор мучительно вспоминал, что сделал тогда. Не раздумывая, он выхватил пистолет и выстрелил. Никита повторил его движение с точностью до секунды. Только стрелял в водителя.

«Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее», — продолжал звучать в голове монотонный монолог.

Услышав выстрелы, дети испуганно отшатнулись в сторону. Девочки завизжали.

Виктор опустошенно посмотрел на распростертое под ногами безжизненное тело охранника. Он свой выбор сделал.

— Чего стоите? — гаркнул он. — Стас, отгони отсюда мелких! Нечего им любоваться.

Туман потянулся к телам, как живой и жаждущий организм, привлеченный льющейся кровью.

— Не поедете вы никуда! — крикнул детям «мангуст», испытывая невероятное облегчение оттого, что в последний момент все-таки принял решение. — Слышали?

«Вы никуда не поедете. Ни в какой адский центр. А божьи мельницы… что ж, они мелют медленно».

Эпилог

Пламя взметнулось над высоким шатром звонницы. Колокол ударил в последний раз, и вся громада с грохотом обрушилась вниз, превратившись в груду камней. Огненные языки еще немного поплясали среди развалин, но вскоре совсем угасли, и воцарилась тишина. Еще некоторое время мерцали, потрескивая, угли, затем навалилась темнота. Какой на самом деле не бывает. А потом угольно-черную ночь осветили холодные звезды, будто кто-то сдернул покров с небесного свода.

Отец Владимир осторожно подошел к закопченным остаткам стен, прислушался. Да, ему не показалось. Из-под руин доносился слабый стон. Может быть, звонарь жив? Может, ему еще можно помочь? Священник смутно помнил, что спит и что этот сон повторяется не в первый раз. И что помочь на самом деле нельзя. Но он обязан был хотя бы попытаться.

Искать звонаря долго не пришлось. Хриплый, затихающий стон доносился из-под обломков кровли, и отец Владимир поспешил приподнять лист железа. Рука. Обгоревший рукав камуфляжной куртки. Кажется, хорошо знакомой куртки. Священник лихорадочно принялся разгребать горячие кирпичи, обжигая руки и не обращая на это внимания, хотя погребенный под развалинами стонать перестал. Да, знакомая куртка и лицо тоже знакомое. Знакомое и мертвое. А тело погребено под тяжелой плитой. Виктор. Теперь ему уже не понадобится ничья помощь…

Отец Владимир сел прямо на землю, бессмысленно глядя прямо перед собой, закрыл глаза. Старые счеты, пустая обида. А потом наступает момент, когда ничего нельзя исправить. Впрочем… стоп. Это ведь сон, а раз это так, то нужно как можно скорее проснуться. Но как? Чтобы человек очнулся, его должен кто-то позвать, а кто может позвать в совершенно пустой квартире? И словно в ответ темноту разорвал телефонный звонок.

Разумеется, мобильник надрывался, причем уже не в первый раз — на экранчике высвечивалась надпись «3 неотвеченных вызова». Кто бы мог звонить в такое время — три часа?! Отец Владимир взял телефон в руки. Незнакомый номер. Сбросить вызов и попытаться снова задремать? Эх, надо же забыть на ночь выключить проклятую пищалку! Он ответил:

— Алло?

Голос на том конце оказался настолько неожиданно, нереально знаком, что священник сначала засомневался, удалось ли ему проснуться на самом деле. Виктор.

— Отец Владимир! — резкий, отрывистый, командирский голос. Живой. — Как хорошо, что я все же до вас дозвонился. Вы мне очень нужны.

— В чем дело? — сухо спросил священник, хотя рука, державшая аппарат, подрагивала. Только не Виктор. Только не сейчас. — Особенно в такое время суток. Если вам срочно понадобилось убить дракона или, там, лешего уничтожить, то это по вашей части. Полагаю, вы отлично справитесь и без меня. Мне казалось, в прошлый раз мы друг другу все сказали.

— И даже слишком много. — В голосе «мангуста» явно звучала горечь. — Но сейчас дело не во взаимных претензиях, мне в самом деле нужна ваша помощь. Срочно. И никаких драконов мне убивать не надо. Зато надо срочно куда-то пристроить семерых одержимых детей-сирот.

Отец Владимир машинально глянул на календарь, стоящий на тумбочке, рядом с телефоном. До первого апреля далеко.

— К-каких детей, сирот, вы сказали? — слабым голосом выговорил он. — Я так понимаю, вы не шутите, Виктор?

К сожалению, командир «мангустов» не шутил. И времени на размышления почти не оставалось. Сонная одурь мигом слетела, мозг лихорадочно заработал, ища выход. Через три часа все они будут здесь, у него в квартире, а еще в течение суток дети должны быть пристроены в надежные руки. После того как он сам прочитает над ними экзорцизм, окончательно избавляя их от воздействия неупокоенных «союзников».

А потом придется ехать в несчастный детский дом, где всех этих ребят уже считают погибшими, разбираться с самими «союзниками»… И все же главное — найти новый дом для ребят, вырвавшихся из цепких объятий известной организации.

Недопитый чай остывал в чашках, всеми забытый, никому не нужный. За окном сгущались сумерки, а холодный октябрьский ливень хлестал в окна, не таясь и не притворяясь более моросящим летним дождичком. Даже внутри было прохладно и как-то сыро, неуютно — так всегда бывает в московских квартирах, пока не начнется отопительный сезон. Должно быть, именно поэтому собеседники предпочли согреваться хорошим коньяком.

Бутылку «Хеннесси» принес, разумеется, Виктор. Скромных доходов отца Владимира хватило бы разве что на коньяк «Московский».

— Может, последняя зарплата, — буркнул Кононов, доставая из сумки пузатую бутылку, — решил шикануть напоследок.

— Все под Богом ходим, — дипломатично откликнулся его товарищ, извлекая хрустальные рюмки из приземистой старой горки. — Может, и не последняя. Чем дело-то кончилось? Я думал, вы сразу под трибунал или срок получите.

— Я тоже, — признался Виктор. — Хотя спасибо на добром слове, ничего не скажешь. Удивительно, что удалось отбрехаться, на детишек все свалил. Может, нехорошо, но их, я надеюсь, уже не отыщут, а мне совсем не хотелось садиться ни за что ни про что. Пусть даже за непреднамеренное убийство. Я до сих пор каждый день жду, что по крайней мере контору нашу прикроют, но вроде пронесло пока. И заплатили. Спасибо Никите и остальным ребятам, что Филимонова нашли. Правда, из него толком ничего не удалось вытащить, все еще немного не в себе. Придется им его в отставку по состоянию здоровья отправить.

— За удачу, — поднял тост отец Владимир. — Чтобы все закончилось хорошо.

Виктор приподнял бровь, но покорно взялся за рюмку, чокнулся со священником и отпил терпкой янтарной жидкости.

— А вы-то куда ребятишек пристроили? — поинтересовался он. — Да еще в такие рекордные сроки. Я к вам не случайно старался не заходить в последние две недели, чтобы кое-кого на мысли не наводить. Там, — он ткнул пальцем вверх, — знают о нашей с вами размолвке, и я имею в виду вовсе не Бога. Пусть знают и дальше.

— Пусть, — согласился отец Владимир. — А ребятишек мне одна женщина из прихода помогла устроить, и мне даже кажется, только не обижайтесь, что лучше вам не знать, где они теперь. Всем спокойней спаться будет. И вам в первую очередь. Дети разбежались, сами понимаете. Кто куда.

— Отвратительное дело, — мрачно сказал Кононов, наполняя рюмки, — когда даже своим верить нельзя. Хотя вы совершенно правы. Но меня еще одна вещь гнетет уже две недели, ведь помните, сколько раз мы обсуждали, будто кто-то стоит за каждым из темных дел, в которые нам приходилось впутываться?

— Помню, — подался вперед священник, внимательно слушая.

— Мне кажется, я этого типа видел, и уже не один раз. Но все равно совершенно ничего про него не знаю и не понимаю. Кроме одного — я его смертельно боюсь. Потому что он не совсем человек. Или не человек вовсе.

— Мне вы ничего похожего не говорили, — нахмурился отец Владимир.

— Я и не мог, только недавно все воедино увязалось. Уж очень все одно к одному получается. Центр «Согласие» проклятый впутан во все эти дела, действующие лица меняются, но воля угадывается одна. Я даже описать его не могу, кроме того, что он похож на менеджера среднего звена, которых тысячи — в сером костюме, с дипломатом, аккуратный такой.

— Вы с ним говорили?

— Нет. По счастью, нет. А вот дети, если я все верно понял, говорили. Точнее, он с ними. И вот что могло случиться. Если бы не…

— Господня воля, — закончил за него отец Владимир. — И не кажется ли вам, Виктор, что если в этой операции двухходовость прослеживается невооруженным взглядом — очевидно, целью нашего «большого друга» в сером костюме было доставить детей в известный медицинский центр, — то в деле с поклонниками древних богов, или кому они там служили, целью была Маша. То есть Маша в центре «Согласие».

— Вообще-то, — признался командир «мангустов», — именно поэтому я и явился к вам на две недели раньше, чем изначально планировал, и чем, возможно, было разумно. Мне тоже так кажется. Но покоя мне не дает другой вопрос. В чем состояла тайная цель «серого» в истории с мантикорой? Для чего ее нам подсунули?

— Есть еще один хороший вопрос, — медленно выговорил священник. — Как наш новый враг связан с ФСБ?

…Чайник, посвистывая, начал закипать. Саша уже достал красивую коробку с пуэром — хотя дело происходило на кухне у Алины, по сложившейся традиции заваркой занимался именно он. Саша, похоже, твердо решил ознакомить свою бывшую научную руководительницу, а ныне ученицу, с различными сортами этого благородного напитка, и всякий раз приносил что-нибудь новое.

Сегодня он, как давно обещал, пришел не один, а привел с собой своего давнего знакомого — чрезвычайно вежливого мужчину средних лет, аккуратного, одетого с иголочки. Очень приятный в общении, новый знакомый слегка смущал молодую женщину привычкой избегать взгляда в глаза. Честно говоря, только увидев его на пороге, Алина подумала, что он ей очень напомнил кого-то… страшного. Но вот кого? Не в силах вспомнить, она решила не придумывать всяких глупостей и радушно пригласила гостей на кухню, где уже дожидались расставленные на столе закуски и даже бутылка хорошего сухого вина.

До вина пока дело не дошло, и Алина очень сомневалась, что дойдет. Зато пуэр, если к нему привыкнуть, конечно, доставлял куда большее удовольствие, и вдобавок ко всему прекрасно бодрил.

А с новым знакомым получилось неловко — Саша вроде бы назвал его по имени, и даже вроде простое, запоминающееся имя, — а вот выскользнуло из головы. Впрочем, поддерживать беседу это нисколько не мешало, тем более что собеседником он оказался интереснейшим, обладающим острым, свежим взглядом на вещи. И вдобавок понимал Алину, как никто прежде. О магии он говорил легко, свободно. Как о чем-то естественном, вроде дыхания или сна. Совсем не так, как раздражительный, слабый, жалкий отец Владимир рассказывал о христианстве. Честно говоря, и уверенный в себе Саша тоже как-то съежился в присутствии своего друга.

— И все-таки, — решила подначить гостя хозяйка, — то, что вы говорите, — очень интересно, но это только теория. Скажу грубее — это просто слова. Жалко, что на практике ничего, кроме салонных фокусов и разговоров с покойниками, не получается. И все это требует громадных усилий и нелепых ритуалов.

Гость в безупречном сером костюме слегка улыбнулся — или ей только так показалось. Перед ним все еще стояла чашка с чаем, нетронутым. Впрочем, вроде бы это была уже вторая чашка… да какая разница?

— Ритуалы, — все с тем же выражением лица проговорил он, — это удел слабых, не способных на большее. Ритуалы — костыли мага. Те же, кто научается ходить, сами отбрасывают их. Чтобы вы не восприняли это как пустые слова, предлагаю вам небольшую экскурсию. — Новый знакомый поднялся и галантно предложил Алине руку. — Идемте.

Молодая женщина покорно поднялась на ноги со скептической полуулыбкой, будто говорившей: ну-ну, посмотрим. Гость подошел к входной двери, распахнул ее и остановился, пропуская вперед хозяйку дома. Алина мимолетно удивилась тому, как громко заскрипели петли — будто не дверь распахнулась, а тяжелая створка ворот.

Она шагнула — и замерла на месте. Вместо привычной лестничной клетки, освещенной люминесцентными лампами, перед ней тянулся узкий длинный коридор с каменными стенами, сложенными из неровных серых плит. Конец коридора терялся где-то далеко во тьме. Во рту у нее пересохло. Алина уже видела этот коридор. Во сне. В ужасном сне, в многоступенчатом кошмаре, о котором так старалась забыть.

— Идем? — спросил новый знакомый, и в тот же момент молодая женщина вспомнила, где его видела. Да, именно там, в темном русле подземной реки, сразу после того, как мантикор растерзал одного мага… и все же любопытство брало верх.

«Нет ничего, кроме мировой энтропии и жажды познания. Я выбираю познание», — сказала себе Алина и решительно шагнула вперед.