Майкл Суэнвик
Между небом и землей

И вдруг, пока я брел вниз головой по телефонным проводам, глядя под ноги, на плоское, холодное, кое-где присыпанное колючими яркими звездами небо, меня осенило: стоит на миг поддаться слабости, сделать маленький шажок вбок - и все. И я вечно буду падать вверх, к недостижимым высотам ночи. Тут в меня словно бес вселился, и я перешел на бег.

Ах, как пели провода под моими ногами! Ах, как они качались и выгибались надо мной, пока я мчался сломя голову! Мимо кафе-закусочной «Рикки», и в гору, в гору, в гору. Мимо старой шоколадной фабрики и комбината «Ай-Ди-Ай», где делают рекламные дисплеи. Мимо контор «охотников за головами», мимо «А. Дж. Лакорс: Электромоторы-Регуляторы-Запчасти». Выше и выше, по склону, который становится все круче, вдоль извивающейся, как змея, вереницы коттеджей, что карабкается к самому Риджу. Дважды я обгонял пешеходов, скрючившихся и закутанных, пригнувших головы, но не побежденных - шут знает, какие таинственные дела выгнали их из дома в такую погоду. Они-то меня не замечали, само собой. Где уж им, пешеходам. Впереди уже показалась ферма, где выращивают антенны - честно, целое поле антенн. И Семь Сестер, разукрашенные красными огоньками, как новогодними гирляндами, приросшие к земле, словно сталактиты. «Куда бежим, малыш?» - проворковала одна из башен - кажется, Гегемона - скрипучим, хриплым от помех голосом.

– Отстань, - процедил я, не замедляя бег, и все семь башен захихикали.

По шоссе, бормоча, ползли машины. Эта местность, хотя люди постарались заселить ее и вообще привести в порядок, изобиловала оврагами, с которыми ничего нельзя было поделать. Вот и здесь, сразу за обочиной, начинался непригодный для строительства крутой скалистый склон - царство деревьев и мусора. Коробочки от макдональдсовских гамбургеров и белые целлофановые пакеты махали вслед проезжающим автомобилям. Я прибавил ходу и начал выкладываться по-настоящему.

Примерно в квартале от Риджа я поскользнулся и чуть не упал. Еле успел ухватиться за столб. Огорошенный собственной беспечностью, я повис над бездной. Голова кружилась. Нервы шалили. Земля, чугунным щитом нависшая над моей головой, была черней, чем сама чернота, и все же я чувствовал: она. точно охотничья собака, принявшая стойку, готова в любой момент наскочить на меня, раздавить в лепешку, размазать в ноль. Я с ужасом уставился на нее.

Кто-то выкрикнул мое имя.

Я обернулся. Прозрачная, голубая фигурка приникла к телеантенне на крыше маленького кирпичного коттеджа. Ага, Вдова Чарли. Рукой, мерцающей серебристым огнем, она указала в дальний конец Рипке-стрит. Я крутанулся вокруг столба - посмотреть, кто там.

Оказалось, Труподав.

Увидев, что я его заметил, он выдвинул еще несколько щупалец, задрал свою шипастую голову и издал вопль, отскочивший рикошетом от Камнесферы. У меня кровь застыла в жилах, хотя ни жил, ни крови у меня нет.

В паническом смятении я поднялся назад на провода и помчался к своему спасительному укрытию - Риджу. Я знал, что путь Труподаву преградят стены моего бесплатного, незаконного, дряхлого жилища под названием «Рокси». В чем их сила, я не знал. Но такие правила приходится запоминать, если хочешь выжить.

Итак, я бежал. Краем уха я слышал, как Семь Сестер кудахчут и сплетничают между собой, заодно успевая транслировать радио- и телепередачи на нескольких десятках частот сразу. Им плевать на мою беду.

Труподав, пыхтя, начал взбираться на гору по проводам, быстро перебирая десятками своих щупалец. На перекрестке Риджа и Леве-рингтона меня нагнала, пихнув в спину, поднятая им ионная волна. На заправку фирмы «Атлантик» въезжали автомобили. У минимаркета «А-Плюс» сшивались подростки: небрежно швыряли на тротуар недокуренные сигареты, по-жеребячьи топотали ногами, дожидались, пока хоть что-нибудь случится. Каюсь, у меня они вызвали глубокое презрение, смешанное с завистью. Каждый из них жутко переживал из-за отметок, наркоты или прыщей, но все - даже жалкие замухрышки - чувствовали себя весьма уютно в могучих крепостях своих тел.

До дома оставалось буквально несколько ярдов. «Рокси» - огромный старый кинотеатр, носивший гордое имя «кинодворца» - был заброшен, затем частично перестроен под каток для скейтбордистов, который, в свою очередь, почти немедленно прогорел. Но когда-то «Рокси» был волшебным местечком и до сих пор, несмотря на все превратности судьбы, гордо нес на своем фронтоне терракотовые барельефы. Там были пышные банты, и бородатые Нептуны, и исполинские головы, которые, надув щеки, дудели в флейты Пана. А также гитары, цветы и драконы. Я перешел Ридж по мертвому телефонному проводу - хрупкой, но все еще надежной паутинке.

Почти спасен.

И тут монстр набросился на меня с яростным электромагнитным воплем, таким жутким, что даже Сестры на миг смолкли. Он ударил меня сбоку - буря обнаженных бритв, феерия алмазных лезвий, сплошная стена когтей и крючьев.

Я схватился за ржавый карниз.

Поздно! Тело пронзила боль, глаза заволокло белой пеленой тошноты. В одно мгновение я утратил имя своей второй дочери, апрельское утро, когда для меня, пятилетнего, весь мир был как с иголочки, дымную череду посиделок до утра в ренселлерском политехе, ухмылку толстомордого немца, что жил на Лафонтен-стрит, острую боль в только что растянутой щиколотке на складе магазина «Банана-Репаблик» и те минуты, когда мы с моим стариком на озере Шампле вылавливали из воды желтый резиновый плотик. Все это - и еще тысяча других вещей - исчезло, высосанное из моей души, растоптанное в прах, невосполнимое.

Когда животное ранено, оно приходит в ярость. Взбесившись, я дал монстру сдачи, из-под моего кулака полетели брызги. Труподав встал на дыбы, норовя навалиться на меня и раздавить, я же попытался увернуться. Что-то лопнуло, я вывернулся.

И, проскочив через стену, оказался в своем безопасном убежище - обители мрака и летучих мышей.

– КОББ! - взвыл Труподав. Как шальной, он метался вокруг здания, скрежеща по кирпичным стенам зубами и конечностями, бешеный, как мартовский ветер, непредсказуемый, как шаровая молния.

Покамест мне ничто не угрожало. И все же он похитил частицу моей души и, замучив до смерти, присвоил. Теперь я уже не мог обманывать себя надеждой; что когда-нибудь он просто отвяжется от меня и уйдет.

– К-к-к-к-к-к-к-ко-о-о-оу-у-у-б-б-б-б! - он разъял мое имя, превратив его в замысловатый, составленный из перехлестывающих друг дружку нот аккорд. Голос у него был противный, чавкающий, как грязь. Казалось, сам его звук пачкает мои уши. - К-к-к-к… - пауза, - о-о-о-о-б-б-б-б-б-б-б!

Двигаясь, словно в бреду, онемев от ужаса, я долго лазал по вогнутому жестяному потолку «Рокси», пока не отыскал местечко, где не было летучих мышей. Вконец усталый и отчаявшийся, я приник к потолку.

– К! К! О! О! О-О-О-О! Б! Б! Б!

Но как этот монстр меня отыскал? Я думал, что улизнул от него еще в Манхэттене. Неужели на высоковольтных проводах, по которым я убегал, остались следы? Возможно. Но не исключено, что у него со мной какая-то особая связь. За время погони он наверняка встречал на своем пути добычу и полегче. Значит, у Труподава со мной счеты. Может, я знал его - или ее? - когда он (она?) был (была?) человеком. Вполне вероятно, что кто-то из нас играл огромную роль в жизни другого. Может, мы даже любили друг друга. А что, бывает. Мир устроен гораздо более странно, чем казалось мне раньше.

И тут я с ужасом осознал, до чего докатился, заново увидел все убожество моего жилища, всю неизбежность нависшей надо мной опасности, все зловещие тайны, кишащие в моей вселенной. И зарыдал, оплакивая все, что утратил.

И в конце концов Солнце выехало из-за горизонта, как личный «кадиллак» Господа Бога, и торжествующий рев его хромированных труб сообщил всем нам, всем исчадиям ночи, благую весть: пора спать.


Мир переворачивается вверх тормашками - вот первая примета того, что ты умер. Обалдеваешь оттого, что напрочь потерял ориентацию в пространстве. Плюс какое-то странное - боль-не-боль - ощущение: это рвутся последние ниточки, связующие тебя с твоими телесными компонентами. Тут-то ты и выскальзываешь из своей плоти. И сваливаешься с планеты.

Падая, ты разжижаешься. Субстанция, из которой ты состоишь, растягивается и утончается, превращаясь в этакий блинчик, и ее сияние меркнет по мере того, как ты набираешь скорость. Насколько известно, этот процесс длится поистине бесконечно. Ты угасаешь, утончаешься, остываешь… и, наконец, слипаешься со всеми, кому также довелось умереть, - субстанцией, которая ровным-ровным слоем пронизывает вселенский вакуум, вечно стремясь вперед, но так и не достигая абсолютного нуля системы координат. Разуй глаза: небо полно мертвецов.

Но в космос попадают далеко не все. У редких счастливцев хватает соображения или везения кое-как уцепиться за земное существование. Лично меня выручила случайность. Поздно вечером, когда я работал над докладом, у меня случился сердечный приступ. В офисе больше никого не было. На потолке под штукатуркой оказалась металлическая сетка - она-то меня и спасла.

Первая реакция на смерть - острое нежелание верить в ее реальность. «Быть не может», - подумал я. Разинув рот, я пялился на пол, где валялось мое тело (кстати, его обнаружили лишь утром). Мой собственный труп, бледный-бледный, точно обескровленный, одетый в серую мохеровую безрукавку; на шее - галстук с логотипом корпорации; золотой «Роллекс», письменный прибор от фирмы «Шарпер-Имидж»; и, разумеется, я не преминул подумать: «Так ради этой дряни я умер?» - подразумевая, ясное дело, всю мою жизнь.

Итак, испытывая онтологический и личностный кризис, я побрел по потолку, пока не дошел до места, где когда-то была труба пневматической почты. Ее убрали, а дырку заштукатурили лет пятьдесят назад. Я упал с семнадцатого этажа на двадцать пятый, а по дороге много узнал. Нервничая и дергаясь, но уже понемножку обучаясь той осмотрительности, без которой после смерти не проживешь, я подошел к окну - поглядеть, что делается снаружи. Попробовал дотронуться до стекла: рука прошла прямо сквозь него. Я отпрыгнул. Потом осторожно наклонился вперед, высунув голову в ночь.

Когда ты мертв, Таймс-сквер - это ни в сказке сказать, ни пером описать! Мертвецы видят в десять раз больше огней, чем живые. Во всех металлических предметах пульсирует внутренняя жизнь. Электропровода выглядят тонкими царапинами на коже воздуха. А неон - это просто ГИМН. Мир полон странных зрелищ и криков. И все стремительно меняется, оставаясь таким же прекрасным.

На площади охотилось существо, похожее на гибрид дракона и струйки дыма. Я скользнул по нему взглядом - и тут же увлекся другими чудесами.


Снова ночь. Меня разбудили «Цеппелины». Мелодия «Лестницы в небо». Опять.

– Проснись и пой, мой человечек, - пропела грудным голосом одна из Сестер. Забавно: то они лезут в наши дела так, что спасу нет, то абсолютно нас игнорируют.

– Говорит Евфросина. Передаем прогноз погоды для красноглазых. Атмосфера мутная, возможны осадки в виде экзистенциального отчаяния. Если тебе небезразлична твоя дальнейшая судьба, лучше не выходи сегодня на улицу. В течение ближайшего часа сверкнет молния.

– Для молний нынче не сезон, - ответил я.

– Правда? Сказать об этом погоде?

Тут до меня дошло, что темная пелена, которую я спросонья посчитал черной аурой Труподава, на деле была атмосферным фронтом высокого давления. Приближалась гроза. Первые капли дождя застучали по крыше. Под завывания ветра дождь перешел в ливень. Вдали грохотал гром.

– Знаешь что, милая, иди-ка ты…

Легкий, высокий смешок, переходящий в ультразвук - и Евфросина от меня отстала.

Стук капель где-то под ногами убаюкал меня, но тут с истошным воплем примчалась молния, на долю секунды вывернула меня наизнанку и, радостно кувыркаясь, укатила к своим электрическим праотцам. В следующий миг, миг возрождения, стены сделались кристально-прозрачными, а весь мир - стеклянным, и тайны его стали видны, как на ладони. Но не успел я всмотреться и вдуматься, как стены вновь стали темными и плотными, и улыбка безумца - злобный послед молнии - медленно погасла в ночи.

А Семь Сестер все это время хохотали и пели, приветствуя восторженным визгом каждую вспышку, импровизируя абсурдные стишки из воплей, свистков и скрежета помех. Когда на секунду воцарилось затишье, мою голову заполнил глухой гул несущей волны. Кажется, это была Фаэна. Но вместо ее голоса слышались лишь испуганные всхлипы.

– Вдова? - окликнул я. - Ты, что ли?

– Она тебя не слышит, - промурлыкала Фаэна. - Скажи спасибо, что я смогла ее усилить. В трансформаторную будку перед ее домом ударила молния. Это должно было случиться рано или поздно. Твой преследователь - ты его еще Труподавом зовешь, прелестное имечко, кстати - ее стережет.

Ерунда какая-то. Быть не может.

– Почему вдруг Труподав к ней привязался? - спросил я.

– Ах, почему, почему, почему? - пропела Фаэна строчку из какой-то эстрадной песенки.


– Пока ты был жив, твои вопросы оставались без ответа. Думаешь, после смерти тебе наконец что-то объяснят? Дудки! - всхлипы продолжались.

– Ничего, пересидит, - сказал я. - Труподав не может…

Стоп, погоди-ка. У нее в доме только что провели кабельное телевидение, так? Сейчас соображу, как там все устроено. С одной стороны - телефонные провода, с другой - электропроводка и кабели. Вдова легко может проскользнуть у него за спиной.

Всхлипы стали тише, но тут же перешли в вопль отчаяния. Такой истерики я от Вдовы не ожидал.

– Ты в своем репертуаре, - процедила Фаэна. - Как всегда, толкуешь о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия. От удара молнии твой пушистик мутировал. Выдь-ка сам и посмотри.

У меня перья встали дыбом:

– Ты ведь отлично знаешь, что мне нельзя…

Фаэну что-то отвлекло, и несущая волна исчезла. Семь Сестер - ветреные дамочки. Впрочем, на сей раз их капризы были мне на руку. Как же, попрусь я наружу выяснять отношения с этим чудовищем. Просто не смогу себя заставить. И я был рад, что обстоятельства не заставляют меня признаваться в своей трусости вслух.

Долгое время я просто сидел и размышлял о Труподаве. Даже здесь, за прочными стенами «Рокси», само его имя вгоняло меня в столбняк. Я попытался вообразить, каково сейчас Вдове Чарли, отделенной от монстра лишь жалкой занавеской - кирпичи и штукатурка, это ж ерунда! Каково это, когда тебя щупают жесткие лучи его злобы и голода… Моя фантазия оказалась бессильна. Наконец, я решил переключиться на другую тему и попытался восстановить в памяти свою первую встречу с Вдовой.

Она шла под горку с Роксборо, широко расставив руки - вылитый ребенок, играющий в канатоходца, только почему-то движущийся вниз головой. Старательно переставляя ступни, внимательно глядя на провод перед собой, она была так сосредоточена на своем занятии, что заметила меня лишь за квартал.

И вскрикнула.

И побежала прямиком ко мне. Я стоял спиной к трансформаторной будке - отступать было некуда. Вся дрожа, она замерла передо мной. Я невольно отпрянул.

– Да, это ты! - возопила она. - О Господи, Чарли, я всегда знала, что ты за мной вернешься, я так долго ждала, но ни разу не усомнилась, ни разу, и теперь мы… - она кинулась ко мне, точно желая обнять.

Наши взгляды встретились.

И радость в ее глазах погасла.

– Ой, - вымолвила она. - Это не ты.

Я только что слез с высоковольтных проводов и весь трепетал от энергии и страха. Мой разум кипел, раздираемый противоречивыми мыслями. О своей жизни после смерти я не мог вспомнить почти ничего. Так, какие-то фрагменты, обрывочные советы старых мертвецов, кошмарный поединок с какой-то тварью - то ли чудовищем, то ли явлением природы, - из-за которой я был вынужден бежать из Манхэттена. Я понятия не имел, что лишило меня памяти: может быть, загадочный монстр или жуткое напряжение в сияющих проводах, послуживших для меня шоссе.

– Это все-таки я. - Наверное, в моем голосе прозвучала досада.

– Нет, не ты, - сказала она, смерив меня обескураживающе честным взглядом. - Ты не Чарли и никогда им не был. Ты представляешь собой всего лишь жалкие останки какого-то бывшего мужчины и притом не очень-то привлекательного. - Она повернулась ко мне спиной.

Она меня бросает! Я ощутил смятение - и такое отчаяние, какого никогда еще не испытывал.

– Умоляю вас… - выговорил я. Она замялась.

Долгое молчание. Затем то, что живая женщина назвала бы «вздох».

– Вы, наверное, подумали, что я… ну да неважно, - незнакомка протянула мне руку. Я не взял ее. - Идите за мной, - произнесла она, смирившись.

По неглубокому каньону делового центра, вдоль главной улицы мы в конце концов вышли на окраину города, к какой-то дешевой кафешке для шоферов, по обе стороны которой простиралась автомобильная свалка. Кафе было закрыто. Мы забрались внутрь и приспособились на потолке.

– Сюда попала машина после моей смерти, - сказала она, указав на свалку. - Сразу после того, как мне позвонили насчет Чарли. Дело было вечером. Я тут же надралась до чертиков, а потом мне пришло в голову, что они могли и ошибиться, бывают ведь всякие ужасные недоразумения, вдруг он на самом деле не умер, ну вы сами знаете, о чем я говорю… Он ведь мог просто впасть в кому или как там это называется… Всякое случается, с диагнозом обмишулились или спутали его с кем-то, как знать? В больницах творятся жуткие вещи. Врачи тоже ошибаются.

Я решила поехать и разобраться. Кофе варить было некогда, так что я залезла в аптечку, нахватала, не глядя, всяких таблеток и проглотила, полагая, что какая-нибудь точно не даст мне заснуть. Потом вскочила в машину и отправилась в Колорадо.

Понятия не имею, с какой скоростью я неслась - помню только, что перед аварией за стеклами все расплывалось, как кляксы. По крайней мере, я никого с собой не утащила на тот свет - Бог не допустил. На миг я почувствовала боль, злость и недоумение - и тут же обнаружила, что лежу на полу машины, а мой труп валяется в нескольких дюймах от меня, на потолке…

Помолчав, она продолжала:

– Первым моим желанием было вылезти из окна. К счастью, я этого не сделала. - Она вновь умолкла. - Со свалки я выбиралась почти всю ночь. Приходилось карабкаться с одной разбитой машины на другую. Иногда перепрыгивать. Кошмар.

– Удивительно, что у вас хватило духа остаться в машине.

– Голова сразу заработала. Когда умираешь, тут же весь хмель выходит.

Я рассмеялся. Просто не смог сдержаться. В ту же секунду расхохоталась и она. На миг мне стало хорошо-хорошо и тепло-тепло - уж не помню, когда со мной такое происходило. Словно подзаряжая друг друга, мы безудержно хохотали, и колебания нашего веселья накладывались друг на друга, пока по всей округе в радиусе мили телеэкраны не засыпало «снегом» помех.

Моя бдительность ослабла. Женщина взяла меня за руку.

В меня хлынули воспоминания. Ее первое свидание с Чарли. Он был электриком. Ее соседка затеяла капитальный ремонт. А моя новая знакомая работала в тот момент у себя на заднем дворе. Чарли завел с ней разговор. Назначил свидание. Они отправились на дискотеку в квартале Адамс-Марк - это где Сити-Лайн-авеню.

В то время ей вообще было не до романов. Она еще не оправилась от кошмарной связи с женатым человеком, который считал ее своей собственностью, хотя вовсе не собирался узаконивать их отношения. Но когда Чарли предложил выйти для разнообразия на улицу - у него, дескать, в машине есть кокаин (дело было в семидесятых годах), - она с ходу согласилась. Все равно рано или поздно он к ней начнет подъезжать. Лучше уж сразу с этим покончить, чтобы выгадать побольше времени для танцев.

Но после того, как они подзарядились кокаином, Чарли потряс ее до глубины души: взял ее руки в свои и расцеловал. В те времена она работала в гончарной мастерской, так что руки у нее были красные и мозолистые. Она их очень стеснялась.

– Красивые руки, - бормотал он. - Какие красивые, красивые руки.

– Ты надо мной смеешься, - обиделась она.

– Нет! Эти руки не ленятся, а делают. И то, что они делают, придало им форму. Как камни в ручье - их ведь обкатывает текучая вода. Как инструменты, которыми работают. Хороший молоток всегда красив. Вот так и с твоими руками.

Легко можно было бы предположить, что он просто ее охмуряет. Но по голосу, по интонации было ясно: его слова совершенно искренни. Взяв его руки в свои, она увидела, что они тоже красивы. Внезапно она обрадовалась, что после разрыва с Дэниэлом все-таки не бросила принимать противозачаточные таблетки.

Она заплакала. Чарли уставился на нее встревоженными, непонимающими глазами. Но совладать с собой она не могла. Все слезы, оставшиеся невыплаканными за последние два года, теперь полились из ее глаз безудержным потоком.

«Малютка Чарли, - подумала она, - бери меня, я вся твоя».

И все это в одно мгновение. Я вырвал руку из ее пальцев. Цепь разомкнулась.

– НЕ СМЕЙ ТАК ДЕЛАТЬ! - завопил я. - НЕ СМЕЙ БОЛЬШЕ КО МНЕ ПРИКАСАТЬСЯ!

Презрительно-ледяным тоном Вдова произнесла:

– Для меня это тоже было не слишком приятно. Но я должна проверить, много ли ты помнишь о своей жизни.

Боюсь показаться наивным, но я не сразу сообразил, что обмен воспоминаниями был взаимным. А сообразив, обиделся. Но прежде чем успел высказать свое возмущение, она сказала:

– От тебя почти ничего не осталось. Ты лишь обрывок человека. Ошметки в лохмотьях. Практически ничто. Неудивительно, что ты так напуган. Чарли сказал бы, что у тебя «диспропорциональное соотношение сигнала с шумом». Нью-Йорк тебя почти доконал.

– Это не дает тебе права…

– Помолчи. И слушай меня. Жить легко - плывешь себе по течению. Смерть - совсем другое дело. Цепляться за Землю очень сложно, а послать все к черту легче легкого. Искушение никогда тебя не оставляет. Поверь моему опыту. Когда-то в Роксборо нас было пятеро. И где, как ты думаешь, остальные? Прошлой весной через Мейнеюнк пришли еще двое, разбили лагерь под Элем. А к осени их и след простыл. Держаться за Землю - тяжелая работа. В один прекрасный день звезды начинают петь для тебя, а еще через день ты ловишь себя на том, что прислушиваешься к ним. А спустя- неделю понимаешь, что правда на их стороне. Ты пассивен; ты всего лишь реагируешь на то, что случается. Этим не проживешь. Чтобы выжить, тебе нужно точно знать, зачем ты стараешься.

– Ну, а ты - зачем?

– Я жду Чарли, - сказала она просто.

«Интересно, сколько лет она ждет», - подумалось мне. Три? Пятнадцать? Надолго ли вообще хватает человека, который решил держаться за Землю? Однако, несмотря на свое смятение и взвинченные нервы, я сообразил, что о таких вещах лучше не спрашивать. Сердцем она наверняка и так понимает, что Чарли к ней не придет.

– Меня зовут Кобб, - сказал я. - А тебя?

Она замялась, а затем, странно оглянувшись невесть на что, произнесла:

– Я вдова Чарли. Все остальное неважно.

Других своих имен она мне так и не открыла и потому отныне стала для меня просто «Вдовой Чарли».


Перевернувшись на спину, я приник всем телом к жестяному потолку. Распростер руки и ноги, сделавшись призраком морской звезды среди летучих мышей. «Обрывок, - назвала она меня. - Ошметки в лохмотьях». И еще: «Неудивительно, что ты так напуган!» С тех пор как меня занесло на эту окраину системы энергоснабжения, прошло много месяцев, и все это время я не видел от нее ничего, кроме презрительной снисходительности.

И потому я все-таки вышел наружу, где бушевала гроза.

Дождь был мне не страшен. Капли пролетали сквозь меня. Но порывы сильно ионизированного ветра так и норовили сбросить меня с проводов, а трансформаторная будка у дома Вдовы пылала синим актиническим огнем. То был фонтан энергии, упавшая на землю ослепительная сверхновая. Очередная молния расстегнула меня, как свою тезку-застежку, вывернула наизнанку и вновь привела в обычный вид так быстро, что я и моргнуть не успел.

Вообще-то Труподав был виден от самого «Рокси», но горящий трансформатор мешал разглядеть монстра как следует. И лишь приблизившись на расстояние квартала, я понял, что именно происходит на моих глазах.

Умирающий трансформатор стал для Труподава кормушкой. Монстр жадно сосал из него энергию, содрогаясь всем телом, как напитавшийся кровью москит. Из боков Труподава выросли полупрозрачные синие плазменные крылья. Огромные, искривленные, эти крылья охватывали дом Вдовы сплошной круглой стеной. В резонансных точках из крыльев выступали уменьшенные, не очень детально проработанные копии самого Труподава. Все они, как стражи, были обращены лицом к Вдове.

Итак, она была заперта в колючем кольце, сплетенном из электричества и злобы.

Я благоразумно отступил в соседний квартал. Правда, костер трансформатора наверняка загораживал меня от Труподава, так как последний остался на месте, безглазо уставившись внутрь круга. Трижды я обошел дом Вдовы, высматривая лазейку в кольце блокады: какой-нибудь неохраняемый электрический провод, железную ограду, любой непрерывный металлический путь, расположенный слишком низко либо слишком высоко для щупалец Труподава.

Ничегошеньки.

Наконец, поскольку выбора не было, я вошел в дом напротив жилища Вдовы - тот, который было хуже всего видно с того места, где цвел невнятно бормочущий вулкан, который когда-то был трансформатором. Электрический провод привел меня на тесный чердак. Оттуда я соскользнул по проводке через два этажа в подвал. Мельком я заметил мужчину, храпящего на кушетке перед выключенным телевизором, в котором все еще сохранялся остаточный заряд. Телевизор гордо стоял, нагло выпятив экран и раздувшись от краденой энергии. Если б тот бедняга на кушетке видел то, что вижу я, у него в жизни бы рука не поднялась вновь включить телевизор. В подвале, цепляясь руками и ногами, я перелез из стиральной машины в главное входное отверстие водопровода.

Оседлав трубу и собрав в кулак всю свою волю, я нырнул под землю.

Там стоял кромешный мрак. Я полз по трубе, весь содрогаясь от паники. У меня отрубились почти все чувства: зрение и слух, вкус и обоняние. И лишь руки ощущали холод чугунной трубы. Пройдя сквозь стену, труба завершилась тройниковой муфтой, которая, в свою очередь, соединялась с отводной трубой водопровода, проложенной под мостовой. Я пополз дальше.

Переживание было не из приятных - словно тебя медленно-медленно душат, и конца этому не видно. Словно тебя заворачивают в черный драп. Словно тебя топят в чернилах. Словно на твоей шее бесшумно затягивается петля голосов, доносящихся с той стороны звезд.

Чтобы отвлечься, я начал вспоминать своего старика.

Когда мой отец был молод, он пробирался из города в город, ориентируясь по радио. Мчась по темным, обычно пустынным шоссе, он крутил ручку настройки то вправо, то влево, вправо-влево-вправо, пока не ловил какую-нибудь местную радиостанцию. Тогда он оставлял ручку в покое и ждал, пока не прозвучит название станции. По нему он угадывал свое приблизительное местонахождение - окрестности Олбэ-ни, к примеру. Если в приемник внезапно и громогласно врывался некий сигнал, столь же неожиданно переходящий в какофонию скорбных стонов и потустороннего писка, отец понимал: эти радиоволны во внимание принимать не стоит, ибо они прилетели из невообразимых далей по капризу ионосферы. Сигнал, мгновенно затухающий и тут же вновь возникающий в динамике, означал, что отец оказался на самой границе досягаемости станции. Но вот ему попадался сигнал, который нарастал и креп по мере того, как отец продвигался в глубь зоны приема, затем, достигнув крещендо, вновь начинал затихать, пока не растворялся в помехах, а затем исчезал в полной тишине. «Ага, - смекал отец, - я нахожусь несколько левее Трои и, в общем, не выбиваюсь из графика». И начинал ловить следующую радиостанцию.

Таким образом можно объездить весь континент, переходя, как эстафетная палочка, из рук в руки местных станций, настроившись на географию ночи.

Я прокрутил это воспоминание в голове три раза, отделывая и оттачивая фразы. Потом труба внезапно кончилась. Вытянув перед собой руку, я ощупал пустоту - и ничего не обнаружил.

Значит, я достиг основной трубы. На миг я запаниковал, испугавшись, что она окажется бетонной или керамической, а может, даже кедровой (в XIX веке их в городе проложили немало, и эти отрезки кое-где уцелели под тротуарами). Но мне редкостно повезло: водопровод здесь провели в краткий период моды на чугун. Я стал ползать вдоль основной трубы, сначала с одной стороны, потом с другой, в поисках отвода к дому Вдовы. Оказалось, что под мостовой прячется форменный лабиринт. Несколько раз я натыкался на газовые трубы или на те, по которым под высоким давлением нагнеталась вода к пожарным гидрантам. Приходилось долго тыркаться в поисках обходного пути. Наконец я отыскал нужное ответвление и возобновил свое мучительное подземное путешествие.

В подвале Вдовы я вынырнул законченным невротиком. До меня дошло, что я больше не в силах припомнить, как зовут моего отца. Вот уж, действительно, «ошметки в лохмотьях»! Я взобрался по проводке, осматривая все комнаты и невольно шпионя за семейством, которое купило дом после смерти Вдовы. На кухне перед мойкой стоял одутловатый мужчина в пижаме с засученными рукавами. Запустив руки по локоть в воду, он яростно драил тарелки при свете свечки. Женщина - очевидно, его жена, - повернувшись к нему спиной, демонстративно курила, то гневно затягиваясь, то выдыхая дым, буквально пышущий ненавистью. На втором этаже девочка лет двенадцати, горько рыдая, крепко прижимала к себе трехцветную кошку, которая тщетно пыталась вырваться. Слезы капали на кошачью спину. В соседней комнате мальчик помоложе в наушниках (плеер лежал у него на коленях) сидел на кровати и смотрел невидящими глазами в окно, где пылал трансформатор. Ни на первом, ни на втором этаже Вдовы не было. Как только она выдерживает в этом семействе - в духовке, где вместо пирогов выпекается хаос? Жалкая судьба - быть вечной наблюдательницей на чужом пиру, видеть, как живые безрассудно проматывают то, что ты сама уже истратила… Следы Вдовы были всюду, но сама она ускользала от меня. Я уже начал предполагать, что она, отчаявшись, бросилась в небо, но тут обнаружил ее на чердаке. Вдова цеплялась за кабель, ведущий к антенне. Она встрепенулась, удивленная моим неожиданным появлением.


– Пошли, - сказал я. - Я знаю выход.

Однако на обратном пути я долго не мог найти дорогу. Проблема была даже не в замысловатом лабиринте подземных труб, хотя заблудиться в нем было легче легкого, а в том факте, что Вдова заявила: «Никуда не пойду, если ты не будешь держать меня за руку».

– Ты и не представляешь, как это для меня трудно, - возразил я.

– Иначе я просто не решусь, - сказала она нервно и невесело рассмеялась. - У меня топографический идиотизм.

И вот, собравшись с духом, я схватил ее за руку и нырнул в стену.

В голове у нее творилось черт те что, я еле пробирался вперед, делая огромные усилия над собой, чтобы не соскользнуть с трубы. Мы проползли сквозь сотню ее воспоминаний, и все они относились к ее женатому любовнику, и все были одного сорта. Вот вам образчик:

Резко нажав рычажок, Дэниэл включил в машине радио. Салон затопила печальная музыка - что-то из классики.

- Не дури, крошка. Знаешь, сколько денег я в тебя вбухал? - чтобы указать на ее платье, он больно ткнул ее своим толстым пальцем в грудь. - Вместо этой тряпки я мог бы купить двух первоклассных шлюх.

«Так чего ж не купил? - подумала она. - Садись на свой «метролайнер» и катись к себе в Нью-Йорк, к своей жене, деньгам и двум первоклассным шлюхам». Вслух, вполне цивилизованным тоном, она сказала:

- Дэнни, между нами все кончено, неужели ты сам не видишь?

- Послушай-ка, крошка. Давай-ка не будем спорить, идет? Мы на автостоянке, мимо люди ходят, всем все слышно. Поехали к тебе, присядем и все обсудим, как культурные люди.

Она вцепилась в руль, глядя прямо перед собой.

- Нет. Мы решим этот вопрос прямо здесь и сейчас.

- Черт подери, - одной рукой Дэниэл вытащил из кармана куртки пачку «Кента», выдавил из нее сигарету. Взял губами за кончик, выдернул. Щелкнул зажигалкой. - Ну говори, говори.

Ощущение безнадежности захлестнуло ее зловонной волной. А еще считается, что от женатиков легко отделаться. Иначе бы с ними вообще дела никто не имел.

- Отпусти меня, Дэнни, - взмолилась она. И затем, зная, что лжет, добавила:

- Если хочешь, мы останемся друзьями. Он раздасадованно хмыкнул.

- Я старалась, Дэнни, честно, я старалась. Ты даже представить себе не можешь, сколько сил я положила. Но все это зря.

- Ладно, я тебя выслушал. А теперь поехали, - перегнувшись через нее, Дэнни переключил передачу на задний ход. И наступил ей на ногу, больно вдавливая ее ступню в педаль акселератора.

Машина резко поехала назад. Будущая Вдова Чарли, вскрикнув, панически вывернула руль, а свободной ногой нажала на тормоз.

Машина подпрыгнула и с треском замерла. Послышался звон бьющейся пластмассы. Оказалось, что они врезались в «хёндай» фисташковой расцветки.

- Все, как по заказу! - процедил Дэниэл. Зажигалка погасла. Дэни-эл вновь щелкнул колесиком, прикурил, распахнул дверь. - Пойду посмотрю, что там.

Оглянувшись через плечо, она увидела, как Дэниэл, подтянув брюки, сидит на корточках около «хёндая». Внезапно ей захотелось развернуть машину и сбежать. Нажать на газ и вперед, не оглядываясь! Увидеть, как уменьшается в зеркале заднего вида его обескураженное лицо. Обливаясь слезами, она тихонько засмеялась.

Дэниэл вернулся:

- Все нормально, поехали.

- Я же слышала, там что-то разбилось.

- Ерунда, задняя фара, - он странно покосился на нее. - Ты чего смеешься? Совсем сбрендила?

Она беспомощно покачала головой, тщетно пытаясь отделить слезы от смеха. Затем, она сама не помнила как, они очутились на Экспрессвее. Тихо гудел мотор. Машина катила по безликому извилистому шоссе. Она была за рулем, но Дэниэл по-прежнему решал все за нее.


Тем временем мы окончательно заблудились. Всерьез и надолго. То, что я счел отводом основной водопроводной трубы, завело нас невесть куда. Следуя за извивами, мы наверняка преодолели уже несколько кварталов. Я остановился, выдернул свою руку из ее пальцев. Мне никак не удавалось сосредоточиться. Когда сквозь тебя кипящим потоком льется едкое, ядовитое чужое прошлое…

– Послушай-ка, - сказал я. - Нам надо кое о чем договориться. Ее голос раздался ниоткуда, тихий, настороженный.

– Что?

Как тут лучше выразиться? Ужас этих воспоминаний заключался не в их неприглядности, но в их индивидуальных приметах. Они удобно входили в пазы, оставшиеся от моих подлинных воспоминаний. Они были привычны, как разношенные ботинки. Сидели, как влитые.

– Если б я хоть что-то об этой мути помнил, - сказал я, - извинился бы. Елки, разве я могу ставить тебе в вину твои же переживания? Разумеется, ты на меня зла. Но разве ты сама не понимаешь, все это прошло. Сгинуло. Пора тебе об этом забыть. Не надо спрашивать с меня за то, чего я даже не помню, идет? Все эти гадости случились двадцать, тридцать лет назад. Я был молод. С тех пор я переменился!

Осознав абсурдность своих слов, я чуть не рассмеялся, если б только мне было до смеха. Господи ты Боже, я вообще уже мертвец!

Долгое молчание. Затем:

– Значит, догадался.

– А ты знала с самого начала, - горько проговорил я. - Как только я спустился с высоковольтных проводов в Мейнеюнке. Она не стала ничего отрицать.

– Полагаю, мне должно быть приятно, что в свой черный день ты пришел ко мне, - произнесла она с интонацией, намекающей на обратное.

– Почему ты мне сразу не сказала? Зачем тянула?

– Дэнни…

– Не смей меня так называть!

– Между прочим, тебя зовут именно так. Дэниэл. Дэниэл Кобб.

Все те чувства, которые я пытался побороть под тем предлогом, что Вдова лжет или ошибается, окончательно взяли надо мной верх. Я рухнул ничком, крепко вцепился в трубу и стал биться о ее неумолимо-твердый чугун. Запертый, как в темнице, в недружелюбной пустыне ночи, я взвешивал, что для меня страшнее - оторваться от Земли или остаться на ней.

– Кобб?

Я смолчал. В голосе Вдовы зазвучали нервные нотки.

– Кобб, нам нельзя здесь оставаться. Ты должен вывести меня наружу. Я вообще не понимаю, куда идти. Без тебя я пропаду. Мне было не до разговоров.

– КОББ! - окончательно запаниковала она. - Я не стала тебе мстить. Еще тогда, в Мейнеюнке. Ты нуждался в помощи - и я помогла, как умела. Теперь очередь за тобой.

Молча, незримо для нее, я покачал головой.

– Будь ты проклят, Дэнни, - яростно выпалила она. - Я тебе больше не позволю надо мной издеваться! Подумаешь, не нравится тебе тот козел, которым ты был раньше! Твои проблемы. Не смей самоутверждаться за мой счет. Я к тебе ангелом-хранителем не нанималась. Не думай, что я - последний шанс, посланный тебе небом. Не мое дело - уговаривать тебя не прыгать с обрыва.

Упреки, упреки…

– А я тебя и не прошу, - пробурчал я.

– Ах, ты еще здесь! Возьми меня за руку и выведи отсюда. Я взял себя в руки.

– Ориентируйся по моему голосу, крошка. Ничего лучшего предложить не могу - воспоминания у тебя слишком бурные, на мой вкус.

И мы возобновили свое черепашье странствие. Мне осточертело передвигаться ползком, осточертели потемки, осточертело все это жуткое прозябание во мраке. Зловонная яма моей души - и та содрогалась при мысли о том, кто я и с кем я. Неужели этому водопроводному лабиринту нет ни конца, ни края?

– Погоди, - левым боком я ощутил какой-то предмет. Нечто металлическое, погребенное в земле.

– В чем дело?

– По-моему… - я стал ощупывать загадочный предмет, пытаясь определить, какой он формы. - По-моему, это чугунный столб. Вот он. Подожди. Сейчас влезу по нему, осмотрюсь.

Отпустив трубу, я ухватился за предполагаемый столб и высунул голову наружу, из-под земли. Оказалось, я был у ворот решетки, ограждавшей миниатюрный палисадник одного из домов на Рипке-стрит. Зрение вернулось ко мне! Как приятно было вновь ощутить всем своим существом чистое дыхание мира. Я даже на миг зажмурился, чтобы продлить наслаждение.

– Какая ирония, - проворковала Евфросина.

– Судьбы нашего героя, - подхватила Талия.

– Стоило ему победить свой страх, - продолжала Аглая.

– Спасти прекрасную деву от мерзкого чудовища, - вступила Клито.

– Наконец-то познакомиться со своим истинным «я», - заявила Фаэна.

– Вступить на долгий тернистый путь к выздоровлению, установив долгожданный контакт со своими глубинными подсознательными переживаниями, - прощебетала Эксо.

Гегемона только хихикнула.

– Что? - открыл я глаза.

И в этот самый момент Труподав пошел в атаку. Навалился на меня, оглушительно ударив своим тяжелым телом, протыкая длиннющими, как копья, когтями мою голову и тело. Усеянные шипами когти втыкались глубоко и намертво. И жгли, как раскаленное железо.

– А-а-а-ах, Кобб, - мурлыкал Труподав. - Сладенький ты мой.

Я истошно закричал, но он выпил все мои крики, так что во внешний мир прорвалось лишь мое молчание. Я пытался сопротивляться, но он сделал мои движения своими, и я лишь глубже и глубже загонял себя в бездонные омуты его сознания. Собрав волю в кулак, я сопротивлялся. Но оказался бессилен. Я познал томное наслаждение капитуляции, когда сама моя воля и непокорность стали частью индивидуальности моего победителя. Разница между мной и преследователем стиралась, уменьшалась, растворялась. Я преобразился.

Теперь я стал Труподавом.


Манхэттен - настоящая школа мертвецов. Ежедневно там умирает столько народу, что многочисленные монстры голодными не остаются. На складе воспоминаний, украденных у меня Труподавом, я отыскал некую недолгую передышку. Помнится, я сидел по-турецки на жестяном потолке какой-то грязной забегаловки. Прямо надо мной, этажом выше, стриптизерки ублажали японских туристов танцами на столах, и в это время один кобольд обучал меня тонкостям искусства выживания.

– Самое страшное, когда тебя выслеживает не просто хищник, а ты сам, - сказал он.

– Роскошный афоризм.

– Иди куда подальше. Я тоже когда-то был человеком.

– Извини.

– Ладно, прощаю. Вот что, о саламандрах я тебе рассказал. Гадостный способ протянуть ноги, но по крайней мере окончательный. Когда они тебя прикончат, даже мокрого места не останется. Но Труподав гораздо хуже. Это паразит. Настоящей, собственной индивидуальности у него нет, поэтому он лепит свою личность из кусочков всего, что в тебе есть гнусного. Из твоих пороков, из животной похоти. Он дарит тебе бессмертие - вот только больно уж оно мутное. Помнишь, в одном старом мультике страхолюдная жаба говорила: «Поцелуй меня и будешь жить вечно - станешь жабой, но бессмертной». - Кобольд скривился. - Если будет выбор, сдавайся саламандре.

– Ты вроде бы сказал, что я буду сам себя выслеживать.

– Иногда Труподав разрывает тебя надвое и позволяет одной из половинок убежать. До поры до времени.

– Зачем?

– Ноль понятия. Может, ему нравится в кошки-мышки играть. Развлекается он так, наверное.

Отделенный от Манхэттена миллионом миль, я подумал: так вот что со мной сталось. Убежал я далеко, но теперь всему конец. И ладно. Главное - это сокровищница воспоминаний (прекрасных, восхитительных воспоминаний), куда меня сгрузил Труподав. Я купался в них, как в море, подбирал всякие разности - то зимний закат, то жжение в коленке (это я, девятилетний, повстречался с медузой). Ну и что, если я уже начинаю распадаться? Я был опьянен, одурманен, наполнен энергией неопосредованных переживаний. Я упивался жизнью.

И тут по столбику взобралась Вдова. Она искала меня.

– Кобб?

За это время Труподав отошел по решетке от ворот - выбирал, где бы меня переварить с комфортом. Увидев Вдову, он машинально за-парковал меня в воспоминании о сером дождливом дне в салоне машины «форд-фиеста» рядом с вокзалом на Тридцатой улице. Мотор работал, печка и «дворники» тоже, и, чтобы заглушить шум, я включил радио, резко нажав на рычажок. В салон машины ворвался Бетховен. «Лунная соната».

– Не дури, крошка, - сказал я. - Знаешь, сколько денег я в тебя вбухал? Вместо этой тряпки я мог бы купить двух первоклассных шлюх. Она избегала смотреть мне в глаза. Жалобно-писклявым голоском, от которого у меня зубы заныли, она произнесла:

– Дэнни, между нами все кончено, неужели ты сам не видишь?

– Послушай-ка, крошка. Давай-ка не будем спорить, идет? - я изо всех сил старался вести себя благоразумно. - Мы на автостоянке, мимо люди ходят, всем все слышно. Поехали к тебе, присядем и все обсудим, как культурные люди.

Она слегка заерзала на сиденье, поправила подол. Привлекает внимание к своим длинным ножкам и аппетитной попке. Пытается голову мне задурить. Да, эта дрянь умеет поворачивать нож в ране. Даже сейчас, плача и умоляя, она отлично осознает, как сильно меня возбуждает. И хотя мне самому было противно, что ее актерские штучки на меня так действуют, я почувствовал, что завелся. После ссор у нас всегда все в порядке с сексом.

Я сжал свой гнев в кулак и засунул в карман. Одновременно размышляя, что с огромным удовольствием врезал бы ей хорошенько. Она сама напрашивается. Вполне возможно, что в глубине души ей этого даже хочется; у меня частенько возникали подозрения, что ей нравится, когда ее бьют. Однако поддаться этому порыву я не успел.

Воспоминание прокручивалось передо мной, как пленка в видеомагнитофоне, неизменное, неостановимое.

И параллельно, точно галлюцинацию или наложенные друг на друга передачи разных каналов на экране барахлящего телевизора, я видел Вдову. Наполовину выбравшись наружу, она остолбенела от ужаса. Она трепетала, как пламя ацетиленовой горелки. В воспоминании она что-то мне говорила, но мое сердце переключилось с прошлого на настоящее, соответственно искажая восприятие. Вокзал, машина, движения «дворников», музыка - все это угасло до еле слышного шепота в дальнем уголке моего сознания.

Вокруг Вдовы обвились щупальца. Попалась. Она сопротивлялась тщетно, упоительно. Чувства Труподава пронизывали меня и, ужаснувшись, я обнаружил, что они полностью совпадают с моими собственными. Я ХОТЕЛ Вдову, хотел так остро, что словами не описать. Я хотел прижать ее к себе крепко-крепко, чтобы ребра у нее треснули, чтобы она хоть разок поняла: я ей не вру. Я хотел сделать ее своей. Овладеть ею. Положить конец всем ее фокусам. Узнать каждую ее мысль и каждую тайну, познать ее всю, до глубины души.

«Хватит брехни, крошка, - подумал я, - хватит недомолвок. Теперь ты моя».

Мои желания столь точно совпадали с намерениями Труподава, что он перенес свое первичное сознание назад в жидкую мнемосферу, где оно и зависло, злорадное и ленивое, предаваясь вуайеризму, наблюдая за своим добровольным агентом - мной. Теперь автономные системы Труподава контролировал я. Я изменил форму щупалец: слив их воедино, вылепил пару могучих рук. Когти, которыми я цеплялся за решетку, вновь превратил в ноги. Придал Труподаву человеческий облик, не тронув лишь огромный тюк воспоминаний, который горбился у нас на спине, точно сумка с яйцами у самки паука. В последнюю очередь я вылепил голову.

И даровал ей мое собственное лицо.

– Что, крошка, не ждала новой встречи? - злорадно пропел я. Она казалась не столько испуганной, сколько разочарованной.

– Нет, - устало произнесла она. - В глубине души я всегда знала, что ты вернешься.

Прижимая Вдову к себе, я понял каким-то отдаленным уголком сознания, что в данный момент меня и Труподава связывает лишь общий набор воспоминаний и моя решимость больше их не терять. Но этого хватило. Я надавил своим лбом на ее лоб, силой заставил ее открыть рот. Между нами заплясала энергия: буйные языки пламени, протуберанцы.

Я приготовился выпить ее до дна.

Между нами не осталось барьеров. Прежде такое упоение я знал лишь в сексе: бывает, что, охваченный страстью, забываешь, в котором из тел находишься, и разум растворяется в зверином желании шевелиться, двигаться, жить. На один головокружительный миг я был ею не меньше, чем собой. Я был Вдовой, которая завороженно всматривалась в зловонные глубины моей души. Она была мной, который стал очевидцем того изумления, что она испытала, осознав, насколько плохо я ее знал. Она и я - мы оба - увидели, как вдова заледенела от ужаса.

Не от ужаса перед тем, что я делал.

От ужаса перед тем, во что я превратился.

Случившимся сразу после этого я не собираюсь хвастаться. То был всего лишь порыв, невольный спазм чувств, внезапное, нежданное прозрение. Может ли единый проблеск совестливости искупить такую жизнь, как моя? Не верю, что может. Отказываюсь верить. Будь у меня время передумать, все могло бы обернуться иначе. Но времени не оказалось. Я успел лишь ощутить нарастающее отвращение, безрассудное, какое-то нутряное желание сделаться чем угодно, лишь бы не мной самим, презренным. Острую, всепобеждающую тягу сбросить груз моих тяжких воспоминаний. Необходимость «хоть один разочек» поступить по справедливости.

Я разорвал нить.

Тихо покачиваясь, раздутый труп моей памяти приподнялся над землей и уплыл, унося на себе своего паразита - Труподава. Все накопленное мною за целую жизнь улетело от меня по ветру. Воздушным шариком набрало высоту и, кружась, уменьшаясь, мотаясь из стороны в сторону, растаяло в небе. Оставив мне лишь горстку двумерных, сдутых воспоминаний, о которых я поведал здесь.

Я истошно вскрикнул.

А потом зарыдал.

Не знаю, долго ли я висел на решетке, оплакивая утрату. Но когда я вновь овладел собой, Вдова все еще была рядом.

– Дэнни, - произнесла Вдова. Она не притрагивалась ко мне. - Дэнни, прости меня.

В тот миг я бы предпочел, чтобы и она меня бросила. Как извиняться за грехи, которых больше не помнишь? За то, что был человеком, который, при всей его подлости, исчез бесследно? Как ждать прощения от той, кого начисто забыл - забыл вплоть до самого имени ее? Меня всего трясло от стыда и тоски.

– Послушай, - сказал я. - Я знаю, что вел себя плохо. «Плохо» - еще мягко сказано. Но я могу как-нибудь искупить вину перед тобой… За это, ну ты знаешь, за все. Я что-нибудь придумаю. В смысле…

Что сказать человеку, заглянувшему на самое дно твоей никудышной, жалкой душонки?

– Я хочу попросить прощения, - сказал я.

Тоном, подозрительно похожим на сочувственный, Вдова сказала:

– Поздно, Дэнни. Все прошло. Финиш. У нас с тобой была одна-единственная общая черта. Ни ты, ни я не умели вовремя расставаться с тем, что нам больше не требовалось. Неудивительно, что мы снова вместе. Но разве ты не понимаешь: неважно, чего ты хочешь, а чего не хочешь - твое желание не сбудется. Уже не сбудется. Ты упустил свой шанс. А теперь улаживать уже поздно, - тут она прикусила язык, ужаснувшись своим словам. Но мы оба знали, что она сказала правду.

– Вдова, - произнес я так мягко, как только мог. - Чарли наверняка…

– Заткнись.

Я заткнулся.

Вдова зажмурилась и закачалась, как на ветру. По ее телу пробежала рябь, превращая ее черты в упрощенную схему, убирая из них все человеческое. Она уже начинала расставаться со своим земным обликом.

Я вновь попытался с нею заговорить.

– Вдова… - произнес я, виновато протянув к ней руки. Она напряглась, но не отпрянула. Наши пальцы соприкоснулись, сплелись, крепко сцепились.

– Элизабет, - произнесла она. - Меня зовут Элизабет Кеннеди.


И рассвет, и тот бесформенный ужас, что зовется днем, мы переждали на потолке «Рокси», обнявшись. Когда закат вновь пробудил нас ото сна, мы полночи проговорили, пока не пришли к тому единственному решению, которое в глубине души приняли заранее.

Мы потратили почти целый час, чтобы добраться до Семи Сестер и спуститься на высочайшую точку Талии.

Держась за руки, мы стояли на верхушке мачты. Из-под наших ног, точно порывы ураганного ветра, хлестали радиоволны. Приходилось цепляться изо всех сил, чтобы не сдуло.

У нас под ногами Талия безмятежно болтала с сестрами. Они были верны себе - в решающий для нас миг прикидывались, будто мы им совершенно безразличны. Но все они, как одна, нас подслушивали. Не спрашивайте, как я это узнал.

– Кобб? - произнесла Элизабет. - Мне страшно.

– Ага. Мне тоже.

Долгая пауза. Затем она сказала:

– Давай так: сначала я. Если ты бросишься первым, у меня духу не хватит.

– Ладно.

Она набрала в грудь воздуха - вот смехота-то, если подумать - и, отпустив мачту антенны, рухнула в небо.

Сначала она походила на воздушный змей. Потом на клочок бумаги. И наконец на стремительно падающее зернышко. Я долго стоял, глядя, как она падает и уменьшается. И вот Элизабет растворилась в мерцании этого задника Вселенной, стала еще одной искоркой бесконечности.

Она исчезла, и я невольно задумался, была ли она на самом деле. Действительно ли Вдова была Элизабет Коннели? Или же то был очередной осколок моего разбитого «я», связка объединенных одной темой воспоминаний, с которыми я должен был разобраться, прежде чем решиться на падение в небо? Бескрайняя пустота разверзлась вокруг меня, пустота, заместившая собой все сущее. И, судорожно схватившись за мачту, я подумал: «НЕТ! НЕ МОГУ!».

Но это мимолетное ощущение прошло. У меня масса вопросов, на которые здесь никто не ответит. Еще через миг я разожму руки и последую за Элизабет (если то действительно была Элизабет) в бездну ночи. Вечно падая, я превращусь в фоновое излучение, холодной тончайшей пленкой размажусь по Вселенной, стану гладкой, монотонной, адресованной всем и каждому радиограммой, которая легко поддается совершенно однозначной расшифровке. Пусть Талия передаст мою историю кому-нибудь, кто не поленится ее выслушать. Меня здесь уже не будет.

Пора в путь. Час отлета пробил - давным-давно. Мне страшно, но я ухожу.

Пуск.


Перевела с английского

Светлана СИЛАКОВА

Загрузка...