Руби Диксон

Медовый месяц на ледяной планете. Рахош и Лиз

Серия: Варвары ледяной планеты (книга 2,5)


Автор: Руби Диксон

Название на русском: Медовый месяц на ледяной планете. Рахош и Лиз

Серия: Варвары ледяной планеты_2,5

Перевод: Сандра

Редактор: Eva_Ber

Обложка: Александра Мандруева

Оформление:

Eva_Ber


Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения.

Спасибо.



Часть 1

ЛИЗ


— Совершенно точно, мы тоже отправляемся в медовый месяц, — заявляю я Джорджи, добавляя свежий мешочек травяного чая в свою наплечную сумку. — Отличная идея, мне она нравится.

— Правда? — Джорджи кажется удивленной, услышав мое заявление.

— Ну да, а почему бы и нет? — я рассматриваю мешочек чая, который держу в руках. Прежде чем мы с Рáхошем отправляемся на наш второй раунд выполнения «изгнания», я совершаю налет на кладовку. Мы вернулись, чтобы доставить мясо, добытое нами на охоте, и много шкур, и пока я роюсь в кладовке, Рáхош разговаривает с Вэкталом. Я сказала своему парню, что возьму только немного мыла, но раз уж я здесь, то толкаю себе в сумку понемногу от всего.

Ну, а если они начнут ныть по поводу чая, то я, конечно, соберу несколько листьев, чтобы восполнить эту потерю. Но я ведь тоже часть этого племени, и если чай предназначен для всех, то это значит, что он предназначен для меня точно так же, как и для всех тех, кто сидит на своих задницах около костра.

Если Джорджи и имеет что-то против того, что я хватаю столько всего, она ничего не говорит. Она просто смотрит на меня с любопытством.

— Меня удивляет, что у тебя такое хорошее настроение, когда тебе снова приходиться уходить отсюда.

— А что? — я беру мыло, которое она мне вручает, нюхаю его, а затем морщу нос. — У нас есть что-нибудь, что не пахнет салатом? С беременностью мой нос не выносит запахов зелени.

Покопавшись в другом свертке и вытащив оттуда розовый брусок, она протягивает его мне, и пахнет он мякотью мыльной ягоды, из которой он сделан. Ну вот, уже лучше.

— Ну, не знаю, я просто подумала, что ты, скорее всего, будешь обижена… из-за всего того, что произошло. И еще на меня.

— Признаюсь, я могла бы разок-другой высказать пару ласковых словечек почти всем в этом племени. — Или почаще. — Но однажды я проснулась и поняла, что я вместе со своим парнем, занимаюсь любимым делом, и, сидя у костра, я больше не должна выслушивать болтовню Джоси о том, сколько детишек она хотела бы, если когда-нибудь начнет резонировать.

— Она так сильно хочет этого, — тихо говорит Джорджи. — И она одинокая.

— И очень болтливая, — подняв руку, я изображаю болтающую куклу. — Ну да ладно, гнев я уже переболела. Я не хочу провести следующие три года — или сколько бы времени для этого ни потребовалось, чтобы этот малыш выпекся в моем животе — с одним только гневом в душе. Именно поэтому этот медовый месяц должен быть потрясающим. У нас будет время, чтобы сблизиться, время для секса, и мы, как пара, соединимся настолько основательно, что эти сукины дети никогда уже не смогут нас разлучить. Будет здорово… даже если вы, ребята, не правы в том, что изгнали нас.

Услышав мой упрек, она начинает хихикать.

— Во-о-от и оно.

Улыбнувшись сияющей улыбкой, я смотрю на нее.

— Ты же понимаешь, что мне надо было все-таки это сделать. Ну а теперь, расскажи, какой прикольной хренью вы занимались в свой медовый месяц. Видела что-нибудь стоящее? Что-нибудь клевое делала? Пробовала что-нибудь извращенное?

Черты ее лицо напрягаются, и я удивлена, как поменялось выражение ее лица. Она выглядит… виноватой? Очень странно.

— Всего лишь тем, чем обычно занимаются в медовый месяц.

— Очень скучный ответ. Ну же, подкинь мне хоть какие-то идеи, — призываю я. — Хочу воспользоваться ими на Рáхоше.

— Но мы и были скучными, — пожав плечами, она кладет обратно мыло, которое я забраковала, после чего поправляет сложенные припасы. — Хотела бы я сказать тебе, что мы вытворяли миллион разных безумств и глупостей, но это не так. Там были только мы вдвоем, в полном одиночестве, и… это было замечательно, — улыбка у нее становится нежной. — Было так здорово побыть просто Вэкталом и Джорджи, а не вождем и парой вождя.

— Мммм-хммм. Ну и ладненько, оставляй свои тайны при себе. Со временем по-любому все пронюхают о ваших чумовых извращениях.

— Да хрена им всем лысого!

Я смотрю на нее, насмешливо изогнув брови.

— Разве не мы более десяти минут назад обсуждали, как сильно Нора обожает, когда ее шлепают? В общем, очнись, тебе ли это не понимать.

Ее лицо заливает густой румянец, тогда как я засовываю еще один пакет чего-то в свою сумку.

— Все из-за того, что они такие крикливые. Мы ведем себя тихо.

— Но зато тебе нравится попикантнее, — поддразниваю я, и ее лицо краснеет еще больше. — Да все в порядке, от меня никто, кроме Рáхоша, об этом не узнает, — закрыв сумку, я барабаню по ней руками. — Ну-ссс, мне нужны идеи. Что-нибудь для медового месяца. Давай, выкладывай.

— Вы могли бы отправиться в какое-нибудь красивое место? — Джорджи беспомощно разводит руками. — Полюбоваться природой?

Полюбоваться гребаной природой? Это же медовый месяц, а не экскурсия по местным достопримечательностям.

— Ты в курсе, что в этом ты полный отстой?

Она высовывает и показывает мне язык.

— Ну хорошо, тогда как насчет того, чтобы, купаясь, эротично обтирать друг друга мочалкой? Раздразнить его стриптизом? Немного поиграть с его хвостом?

Ооо, пожалуй, Джорджи не такая уж незамысловатая простушка, как мне показалось. Я принимаюсь постукивать по виску.

— Мне нравится ход твоих мыслей.

— Тогда пользуйся, — она обводит взглядом пещеру хранилища. — Тебе нужно еще что-нибудь?

— Не-а, — я похлопываю по своей сумке, которая сейчас набухла от припасов. Беру я не слишком много, поскольку вообще-то мы должны помогать пополнять запасы в пещерах, а не опустошать их, к тому же мне просто хочется послать на хрен всех, кто изгнал моего мужчину. Пожалуй, я и так взяла больше, чем следует, но мне плевать.

Встав на ноги, Джорджи отряхивает свои кожаные одежды.

— Кажется, я уже слышу мужчин.

Я кладу свою сумку на плечо и, спокойно улыбаясь, выхожу вместе с ней из пещеры. Всего лишь для показухи. Рáхош знает, что, хотя я и говорю, что не переживаю из-за изгнания, еще я на самом деле его до нелепости защищаю, а это означает, что все члены племени должны знать, каких засранцев они из себя представляют за то, что изгнали его, хотя все, чего он хотел, — это быть со мной.

В смысле, это ведь была я, кого он похитил. Раз я ничего против этого не имею, разве они должны? Ну да ладно. Просто теперь у нас с Рáхошем появилось масса полезного времени, чтобы наслаждаться жизнью в полном одиночестве.

У большого входа треугольной формы в пещеру стоят двое больших инопланетных мужчин, и моего Рáхоша легко распознать. Дело не просто в том, что один из рогов сломан, а одну сторону его лица покрывают шрамы, из-за которых он постоянно недовольно хмурится. Все дело в том, что он держит себя так, будто у него шило в заднице. Спина у него прямая, словно аршин проглотил, а плечи напряжены и выступают, будто он готов драться со всеми и каждым, кто полезет на рожон.

Это так офигительно сексуально. Мне нравится это раздраженное, легкое размахивание его хвоста, та суровость, как он себя держит, мне нравится в нем все.

Когда мы подходим, он поворачивается, и его взгляд фиксируется на мне тем собственническим, властным образом, каким он и есть. Так, будто хочет схватить меня и спрятать от всех, кто осмелиться посмотреть в мою сторону. Так, будто хочет поглотить меня целиком, чтобы никому другому я уже не досталась. Так, будто хочет бросить меня на пол пещеры и накинуться на меня, чтобы все знали, что я его.

Может, это и не должно быть настолько волнующе, но я просто офигеть как обожаю этот взгляд в его глазах. Будто я для него все. Будто он лишится рассудка, если кто-нибудь снова попытается нас разлучить.

Даже сейчас, когда я подхожу, и он протягивает руку, чтобы взять мой ранец. Я ему его отдаю, и он, мельком взглянув на него, отмечает, насколько он тяжелый, а затем бросает его через плечо, словно он ничего не весит. Его хвост оборачивается вокруг моих бедер, охватив по-собственнически, а его губы сжимаются, хотя он тянет меня поближе к себе. Мой Рáхош, он совсем не умеет выражать свою любовь, но мне плевать. Я уже научилась понимать его. Он хмурится оттого, что обеспокоен, что меня кто-то расстроил, или что я хочу остаться здесь, без него.

Я просто игнорирую его мрачность и обнимаю его за талию.

— Детка, я готова идти, куда скажешь.

Вздохнув, он переводит взгляд на стоящего рядом Вэктала. Тот лишь кивает головой и поднимает руку в знак прощания, после чего направляется обратно внутрь пещеры. Мне так и хочется разок врезать Вэкталу за то, что он такой упрямый. Мне хочется встряхнуть его и заорать ему прямо в ухо о том, как сильно он заставляет страдать своего лучшего друга, но я знаю, что все это лишь по той причине, что он должен быть беспристрастным вождем. Рáхош зла на него не держит.

Кто тут держащая камень за пазухой стерва, так это я. Я не перестаю на него злиться.

Но не сегодня. Сегодня солнечно, и мы отправляемся в медовый месяц. Я послушно стою, пока Рáхош проверяет мои кожаные одежды, словно я еще ребенок, который не умеет сам одеваться. Он покрепче затягивает лямки на моих сапожках, подтягивает одежду более тесно к моему телу, после чего натягивает мне на лицо капюшон.

— Ты краснеешь на ветру, — это все, что он говорит мне хриплым голосом.

Такой заботливый. Если бы он знал, как сильно меня это возбуждает, он бы тут же застеснялся и стал бы непредсказуемым, так что я стараюсь не дать ему понять, как сильно меня заводит, когда он такой суетливый.

— Ну что, готов к нашему медовому месяцу?

Он выпрямляется и предлагает мне свою руку, а в другой сжимает свое копье. Я кладу свою ладошку в перчатке в его и сжимаю ее, когда выходим из пещеры и направляемся к покрытой слякотью тропе, которая уходит от главного жилища ша-кхаев. Когда мы достаточно далеко, чтобы нас никто уже не услышал, моя ворчливая пара заявляет:

— Не понимаю, чем этот поход отличается от любого другого охотничьего похода, в который мы с тобой вдвоем уходим.

— Разница в том, что вот этот — наш медовый месяц, — отвечаю я, подчеркивая слова, словно это все объясняет. — Он посвящен романтике и сексу, познанию друг друга, и опять-же сплошному сексу и сближению.

— И это то, о чем вы с Шорши разговаривали.

— Девичьи разговорчики, — соглашаюсь я. — Мне были нужны романтические идеи.

Надо признать, что я не самая романтичная женщина в мире, вот я и подумала, что Джорджи в таких делах может быть лучше, чем я. И мне нравятся ее предложения. Насыщенное эротикой купание? Сексуальный стриптиз? Пикантная игра с хвостом? Все это обещает быть веселым.

Рáхош только рычит, шагая впереди меня, потом переносит меня через покрытую слякотью обледенелую лужу посреди тропы.

— Спаривание не должно быть единственным, чем следует заниматься.

— Так теперь ты вдруг решил, что не обожаешь спариваться? — поддразниваю я. — Да я не забыла все то, что ты вопил, когда твой член был у меня во рту… Если мы хотим, чтобы между нами установилась настоящая связь, мы должны познать друг друга, общаться… делиться мыслями.

Он не смотрит на меня, а шило снова вернулось в его задницу.

— Я бы сказала, что многое можно узнать о мужчине, облизывая его член, но возможно мне только так кажется.

Он ни слова не говорит. Украдкой я вглядываюсь ему в лицо, стараясь делать это незаметно, и совершенно точно, что он покраснел у основания своих рогов. Мой Рáхош совсем застеснялся, и из-за этого мне чертовски сильно хочется наброситься на него.

Вообще-то, практически из-за всего мне хочется наброситься на него.

— Я мог бы научиться пользоваться твоим оружием, — говорит Рáхош, отвлекая меня от непристойных мыслей. — Лук. Ты очень искусна, и я хотел бы этому научиться. Ты могла бы меня научить, раз это наш медовый месяц.

О! Меня наполняет прилив острого удовольствия. Он восхищается моим искусством стрельбы из лука? Он хочет научиться у меня? А этот мужчина знает, что именно надо сказать, чтобы сделать меня счастливой. Я сжимаю его крупную ладонь.

— С огромным удовольствием покажу тебе, как это делается. А ты сможешь научить меня кое-каким охотничьим штучкам.

Он на секунду задумывается.

— Ты уже и так лучше любого из людей знаешь, как это делается. Ты научилась разводить огонь, расставлять ловушку, искать след… — Рáхош продолжает размышлять. — Ты могла бы научиться вести себя потише.

Я стою и пялюсь на него, моргая глазами. Да что за херню он только что ляпнул?

Кажется, он понял, что облажался. Он оглядывается на меня и, увидев выражение моего лица, тут же поправляет сказанное.

— Нет, ничего такого, — с угрюмым видом он заглаживает провинность. — Хотя ты могла бы и этому научиться. Я хотел сказать, что могу научить тебя не шуметь, когда ты идешь по следу. У тебя шаги слишком шумные.

Я похлопываю его по руке.

— Это наш медовый месяц, поэтому я притворюсь, что ты меня только что не оскорбил, потому что я люблю тебя и знаю, что ты любишь меня. Не сомневаюсь, что ты придумаешь что-нибудь потрясающее, чему научить меня, и еще мы друг с другом будем обмениваться опытом, — я ухмыляюсь ему, глядя на него снизу вверх. — И у нас будет много-много невероятно грязного секса, потому что это наш медовый месяц, и это именно то, что у тебя так получается.

Его рога снова заливает румянец.


Часть 2

РÁХОШ


Я все недоумеваю, каким это образом мне так повезло в выборе пары моего кхая. Когда я впервые увидел людей, то подумал, что все они кожа да кости и болезненно бледные, а Лиз была самой крикливой и упрямой из всех. Я понял, что она моя, в тот самый момент, когда стал резонировать, но по-настоящему так и не осознавал, что именно это значит, до тех пор, пока меня не изгнали, а Лиз бросилась меня защищать. Она пыталась самостоятельно разобраться со всем племенем и портила им жизнь, заставив чувствовать себя ничтожными, чтобы они знали, что все они ошибаются в том, что изгнали меня. Даже сейчас она заполнила свою сумку вещами, которые нам не нужны, поскольку таким образом она может устроить молчаливый протест.

Лиз, конечно, очень шумная. И бледная. И тощая.

Но она сильная, изящная и такая прекрасная. У нее нет каких-либо границ в поцелуях, смотрит на меня с нескрываемой похотью во взгляде и абсолютно мне предана, мне одному.

Я вообще не рассчитывал, что когда-либо в своей жизни смогу испытать счастье иметь пару. Я уродлив, весь покрыт шрамами и молчаливый. Но каждый прожитый день с Лиз — это подарок, и каждый раз, когда я смотрю на нее, меня наполняет болезненно глубокая радость и страстное желание. Она своими стройными ручками захватила мое зачахшее сердце, и остаток своих дней я хочу посвятить тому, чтобы она понимала, насколько бесценна она для меня. Как сильно я ее «люблю», хотя на моем языке это человеческое слово кажется каким-то странным, оно много значит для Лиз.

Я сразу понял, что она мечтает об этой «медовой луне». Она говорила об этом вчера после того, как мы прибыли в пещеры, и снова заговорила об этом прошлой ночью в наших шкурах.

Путешествие, но исключительно ради любви и укрепления уз недавно спарившейся пары.

Я хорош в охоте. Я хорош в отслеживании. Искусен с копьем и в изготовлении оружия. Я неплох в ловле с использованием сетей и быстро бегаю… но не имею ни малейшего понятия, как одаривать пару «романтикой». Не имею ни малейшего понятия, что «еще» нужно делать, чтобы выразить ей свое счастье.

Не имею даже ни малейшего понятия, с чего начать.

Пока мы идем, Лиз держит меня за руку, без умолку болтает о Джорджи и целителе, и комплекте вождя, рождение которого Джорджи придётся ждать еще много, много лун. Мне следовало бы слушать ее разговоры, но вместо этого мне вспоминается беседа, которая этим утром, пока моя пара еще спала, у меня состоялась с Зэннеком.

Я сидел у костра, пришивая сапожкам Лиз более толстые подошвы, чтобы ее ножки не настолько мерзли от снегов. Было очень рано, но я никак не мог спокойно спать. Нас уложили спать вместе с остальными охотниками, и, хотя Лиз это не беспокоило, спать рядом со всеми и просто обнимать ее было выше моих сил. Не после того, как она прижалась своим телом к моему и издавала восхитительные вздохи в то время, как двигалась поближе ко мне.

Чересчур затуманило мой разум.

Так что, вместо того, чтобы спать, я работал над ее сапожками, а Зэннек подошел к костру и присел рядом со мной. Он выглядел… счастливым. Его шея была покрыта темно-синими кровоподтеками, и я не мог не обратить на них внимание.

— В тебя что, кто-то зубами вцепился?

Он приходит в недоумение, а когда я жестом руки указываю на его шею, его улыбка преобразовывается в медленную, излучающую полную удовлетворенность.

— Моя пара.

Ах, да! Свирепая Мар-ленн. Я слышал, что из всех женщин она самая решительная, и она, похоже, полна желания управлять Зэннеком и его членом. Не сомневаюсь, что он бы точно знал, что делать во время медовой луны. Зэннек такой же молчаливый, как и я, однако, я молчалив потому, что я уродливый одиночка и чувствую себя неловко, а Зэннек молчалив просто по своему характеру. Я заметил, что с тех пор, как он обрел пару, это не изменилось. По своей сути Мар-ленн такая же, как и он, и держится в стороне от остальных. Им не нужен никто, кроме друг друга.

Я завидую этой безмятежности.

И все же Зэннек — самый правильный парень, кого расспросить.

— Моя пара хочет, чтобы наш следующий охотничий поход я наполнил для нее романтикой, — говорю ему, чувствуя себя при этом полным идиотом. Я проталкиваю шило сквозь кожу сапожка Лиз, надеясь, что Зэннек не заметит, как мне не по себе. — Я готов выслушать любые предложения.

От веселья его губы складываются в ухмылку.

— Ты спрашиваешь меня, как тебе обхаживать свою пару?

— Я знаю, как ее обхаживать, — огрызаюсь я. — Я спрашиваю тебя о новых идеях. О чем-то таком, чем ее удивить. О чем-то таком, что нравится людям, о чем я даже не задумывался.

Зэннек смотрит на меня задумчивым взглядом, тогда как я с силой протыкаю сапожок, который держу в руках.

— Понятно. А меня ты спрашиваешь, потому что Мар-ленн не стесняется таких вещей. — Когда я киваю головой, он, потирая челюсть, принимается серьезно размышлять. — Самый легкий способ, что можно сделать, — это ублажить женщину, но ты и сам это знаешь.

— Да, конечно, — я делаю стежки уже поспокойней. — До Лиз у меня никогда не было пары. Я… хочу сделать ее счастливой.

Внешне я безобразен и стал изгоем, и понятия не имею, в моих ли силах сделать ее удовлетворенной. Однако держу эти ужасные мысли при себе.

Он все обдумывает.

— Мар-ленн обожает слова, — говорит он через некоторое время.

— Слова?

Зэннек кивает головой.

— Грубые слова. Смелые слова. Я рассказываю ей, что я собираюсь с ней делать и как, и говоря это, я прикасаюсь к ней. От этого она возбуждается.

Очень интересно. Мне что, разговаривать с моей Лиз в то время, как мы спариваемся? Я пытаюсь изобразить в своем воображении, как говорю ей: «я собираюсь сейчас вставить в тебя свой член» и не представляю, как это может возбудить женщину. Но пара Зэннека выглядит чрезвычайно довольной. Я смотрю на него не без любопытства, поскольку из всего нашего племени Зэннек самый неразговорчивый.

Все же, если его пара нуждается в словах, она, должно быть, счастлива, раз одаривает его этими кровоподтеками.

Не выходят у меня из головы эти кровоподтеки на его шее в то время, как я иду рядом с Лиз, держа ее за руку. Слова. Смелые слова, когда я прикасаюсь к ней. Пожалуй, мне придется в этом попрактиковаться.

Так что, пока мы идем, я думаю о том, какие слова скажу Лиз и как.

Это намного сложнее, чем кажется.


***


Мы идем большую часть дня. Лиз сильнее многих женщин, но ее ноги короче моих, и я приноравливаюсь, чтобы идти с ней в ногу. Мы ушли не так далеко, как бы мне хотелось, но когда мы оказываемся рядом с пещерой охотников, я веду ее прямо к ней.

— Здесь мы остановимся на ночь.

— Ну наконец-то, — заявляет она самым драматическим образом. — Я уже с ног валюсь.

Я обхватываю ее лицо руками и замечаю, что ее веки налились тяжестью. Она улыбается мне, наклонившись ко мне.

— Ты мне не говорила, что устала, — упрекаю я осуждающим голосом.

— Мне не хотелось нас замедлять, — зевнув, говорит она.

— Лиз, — говорю я, совсем расстроившись. — Нам нет нужды торопиться. Еще очень долго мы будем в изгнании. Так что нам никуда не нужно спешить. Мне вовсе не хочется, чтобы ты шла до тех пор, пока устаешь настолько, что не в силах держать глаза открытыми, — я ласкаю ее мягкую щеку. Все мои идеи о сегодняшней ночи и спаривании с ней, в то время как я описываю все в малейших подробностях, уже улетучились. Она устала и нуждается в том, чтобы ей возле костра помассировали ножки и укутали в теплые шкуры. — Пойдем, — говорю я и наклоняюсь, чтобы поцеловать кончик ее холодного покрасневшего носика. — Я разведу костер и согрею тебя.

Она лишь устало мне улыбается, глядя на меня ласковым взглядом.

— Эти идиоты считают, что изгнать нас вдвоем — это своего рода наказание. Сборище безмозглых тупиц! Но только они не знают, что я просто обожаю вот так быть с тобой.

Мое сердце до боли сжимается. Моя идеальная пара. Мне хочется прижать ее к своей груди и сражаться со всем миром, только чтобы она была в безопасности. Я снова глажу ее щеку, а затем первый захожу в пещеру, чтобы убедиться, что никто ее не занял. После того, как выясняю, что там все в порядке, входит Лиз… и испускает ах.

— Эта пещера такая большая! И теплая! — вдруг она в замешательстве хмурится. — А почему она теплая?

Я становлюсь на колени, чтобы в кострище разжечь костер.

— В глубине пещеры есть горячий водоем. Если хочешь искупаться, то мы можем это сделать.

— Боже мой, горячая ванна? А можно, чтобы здесь был наш новый дом? — ее глаза загораются от энтузиазма.

Я фыркаю.

— Крыша пещеры низкая, а пол неровный и по нему неудобно ходить. Уже через несколько дней тебе это надоест, но на эту ночь нам и этого хватит.

— Не будь таким кайфоломом, — дразнит она, произнося совершенно непонятные мне человеческие слова, но которые все равно заключают в себе привязанность. — Ну и ладно, тогда этим вечером мы насладимся купанием, а уже потом утром двинем дальше?

Я киваю головой в знак согласия и заканчиваю разводить огонь, затем кладу в кожаный мешочек чистый снег и засыпаю травы, чтобы приготовить горячий чай. Пока я занят, Лиз разворачивает постельные принадлежности и делает для нас гнездышко из шкур, но ее движения медленные и вялые, а когда постель приведена в порядок, она плюхается на спину и закрывает глаза.

Я подхожу к ней и начинаю снимать ее сапожки.

— Ты должна как следует выспаться.

— Да к черту спать, — молвит она сонным голосом. — Сначала я хочу искупаться.

— Тогда пойдем и искупаемся, — стащив с нее сапожки, я помогаю ей встать на ноги, после чего снимаю с ее стройного человеческого тела тунику и леггинсы. Она везде такая маленькая и стройная, за исключением ее грудей, которые для такого роста, как у нее, довольно большие и пикантно покачиваются. От одного их вида у меня всегда учащается дыхание, а член затвердевает. Соски у нее, как у женщин ша-кхай, но у нее они мягкие, даже когда напряжены, и такие бледно-розовые, что не устаю ими восхищаться.

Так и хочется их облизать.

Вдруг мне на ум приходят кое-какие слова, но я заглушаю их. Лиз хочет искупаться, а потом ей надо спать. Я не стану заставлять свою пару — свою беременную пару — спариваться, даже если это все, о чем я весь день и был в силах думать. Мои потребности могут подождать.

Чем дальше мы заходим в глубь, тем более низким становится потолок пещеры, а воздух сгущается влагой. Сам водоем ненамного больше, чем несколько ладоней в ширину, но он с чистой водой и выпускает много пара, а Лиз, увидев его, испускает стон абсолютного удовольствия. Ее рука сжимает мою.

— Детка, у меня в сумке мыло. Мы можем вымыть волосы и все прочее.

Вздохнув, я беру ее за руку.

— Ты окунись в воду. Я достану твое мыло.

— А ты ко мне присоединишься, когда вернешься? — с надеждой в голосе спрашивает она.

Как будто я могу держаться от нее подальше. Я помогаю ей спуститься в воду, а потом иду за мылом. Когда возвращаюсь обратно, я осторожно забираюсь в водоем рядом с ней, а затем тяну ее к себе на колени. Вода неглубокая, и мне надо согнуть ноги, чтобы погрузиться до плеч, но места тут вполне достаточно, чтобы я мог прижать свою пару к себе.

Она расслабляется, прислонившись спиной ко мне, закрывает глаза и испускает вздох блаженства.

— Это теперь моя новая любимая пещера.

Я улыбаюсь на это. В главной племенной пещере есть большой горячий водоем для купания, но еще там многолюдно… и в любом случае мы в изгнании.

— Тогда я рад, что мы здесь.

— Я счастлива быть там, где ты, где бы это ни было, — тихо говорит Лиз, утыкаясь лицом мне в шею. — Насколько далеко бы это ни было. Я не ненавижу это изгнание.

Я тоже. То, что она рядом со мной, делает все это терпимым. Когда я впервые встретился со своей судьбой, то подумал, что в конце концов закончу как мой отец, несчастным и одиноким… однако Лиз меня удивила. Она на каждом шагу сражалась за меня, и теперь она хочет все время быть рядом со мной. Поистине, я счастливейший из мужчин, у которого настолько свирепая и красивая пара.

Я смачиваю кусок мыла и, подняв ее руку, протираю им ее мягкую кожу, купая ее.

— Ты все-таки должна мне говорить, когда устаешь. Нам некуда спешить, и я не позволю тебе так себя изводить.

— Я не стану тебя замедлять, — заверяет она меня, еще раз сонливо зевнув, и поднимает другую руку, чтобы я мог ее помыть. Ее веки настолько тяжелые, что кажется, будто она изо всех сил пытается не заснуть. — Это, вообще-то, было частью уговора, помнишь? Я иду с тобой, но должна не отставать.

Я издаю рык. Я ни о чем таком не договаривался. Я просто хотел, чтобы моя пара была рядом со мной. И она захотела медовую луну, но теперь она слишком устала, чтобы чем-то заниматься, кроме как спать. Даже сейчас она не делает никаких усилий, чтобы помыться самой, а позволяет мне о ней позаботиться. Ну, не то чтобы я возражаю. Я провожу мылом по передней части ее тела, нежно растирая ее груди и живот, и она испускает нежные гортанные стоны удовольствия, от которых будто молния проходит сквозь мой член.

Не этой ночью, — советую себе это. — Никакого медового месяца этим вечером. Моя пара слишком устала.

— Сядь прямо, — говорю я тихо, и она клонится вперед. Я проливаю несколько пригоршней воды на ее гриву, а затем намыливаю ее, зарываясь пальцами в мягкие светлые пряди. Она стонет, а я напрягаюсь, но не прекращаю делать то, что делаю. Устала, — напоминаю я себе. — Она устала. Она всегда очень шумная, когда устает.

— Так куда мы собираемся? — сонливо спрашивает Лиз.

Я продолжаю намыливать ее растрепанную гриву, чтобы быть уверенными, что она полностью чистая. Я знаю, что ей нравится, когда ее грива приятно пахнет, поэтому я делаю для нее все возможное.

— Спать.

— Да нет, я имею в виду, в общем. Мы идем на охоту, да? Куда? В какое-то определенное место? — она поворачивается, чтобы посмотреть на меня через плечо.

— А, — на минуту я задумываюсь, а затем массирую кожу ее головы. — Мы идем очень далеко в горы. Так как нам приходиться уходить, мы будем работать над заполнением кое-каких из разбросанных вдалеке тайников, поскольку остальные хотят остаться дома со своими парами.

— Ленивые ублюдки, — усталая улыбка растягивает ее губы. Хотя она не кажется расстроенной, просто забавляется.

Я фыркаю.

— Пожалуй. Давай, ополоснём твою гриву и доставим тебя в шкуры. Тебе нужно отдохнуть.

— Ты ведешь себя так, будто я какое-то нежное создание.

Я наклоняюсь к ней и провожу губами по ее уху.

— Для меня ты такая и есть.

Ее в дрожь бросает.

Как только моя Лиз чистая, я помогаю ей выбраться из воды. Я бы отнёс ее в шкуры, но потолок в этой пещере настолько низко, что я не могу нормально стоять. Я держу руки на ее бедрах, но даже при этом она, зевая, неуклюже волочит ноги в сторону шкур.

— Меня аж бесит, что так устала в первую ночь нашего медового месяца.

Я слышу разочарование в ее голосе.

— Почему?

— Ну, не знаю. Мне хотелось сделать ее особенной, — она протирает шкурой для обсушки свою мокрую гриву, чтобы высушить ее, а затем отбрасывает ее в сторону. Как только Лиз скользит ногами под одеяла, она ложится и затем смотрит на меня. — Хотела убедить тебя думать «чертовски жарко!», когда я ласкаю тебя.

Я быстро вытираю капающую воду со своего тела, заметив, что она смотрит на меня, в точности, как это делаю я. Я скольжу в шкуры рядом с ней и, приложив руку ей на талию, притягиваю ее поближе к себе. Я лежу на боку, так что она наполовину подмята подо мной, и наши взгляды встречаются.

— С тобой, моя Лиз, каждый день особенный. Каждый день — это «чертовски жарко!»

Она улыбается, ее руки лениво обвивают мою шею.

— Ты хотя бы понимаешь, что значит это «чертовски жарко»?

— Это означает, что у меня самая красивая, великолепная пара во всей пещере. Это значит, что она ненасытна. Это значит, что даже несмотря на то, что в паре у нее уродец, она заставляет его чувствовать, что в шкурах он вождь, — я легонько прикусываю ее подбородок, ее щеку, ее нос, ее лоб, ее ухо.

— Вождь в шкурах, — хихикает она. — А что конкретно вождь в шкурах делает?

— Все, что пожелает, — я издаю притворный рык и опускаясь вниз, прижимаясь ртом к ее гладкой коже, мимо ее выдающихся грудей и еще дальше вниз по стройной длине ее живота.

Сонный стон вырывается из ее горла, и она принимается приглаживать мою гриву.

— Мне нравится ход твоих мыслей.

— Правда? — я облизываю ее пупок, потом опускаюсь ниже, и еще ниже. Я облизываю пушной пучок между ее бедер, а когда она раздвигает ноги, я двигаюсь между ними и устраиваюсь там поудобнее. Это мое любимое место, — прихожу я к выводу. Я люблю зарываться ртом между бедрами моей пары и лизать ее, пока она не покрывает мой язык своим возбуждением, пока ее влагалище не начинает сжиматься и требовать удовлетворения, и она цепляется мне в гриву, как будто она вот-вот разлетится на части. Я кладу руки ей на бедра и, смакуя ее, длинно и неторопливо провожу языком.

— О! — стонет она, и в кои-то веки с ее губ не срываются грубые колкости. Она нежная и открытая, такая же нежная и открытая, как ее влагалище под моим языком. — О, детка, ты в этом так хорош.

Я рычу от удовольствия, терзая третий сосок, выглядывающий из ее складок. Я люблю, когда она задыхается, когда она упирается бедрами мне в рот, словно может вдохновить мой язык еще больше. Я люблю ее хныканье от расстройства, когда я убираю рот, и люблю то, как мой кхай у меня в груди гудит и тихо напевает, довольный тем, что я беру свою пару.

Лиз задыхается от нужды, извивается подо мной и упирается пятками в шкурах — и мне в спину — когда она приближается к своей кульминации.

— Внутри меня, — говорит она, задыхаясь. — Хочу, чтобы ты был внутри меня, Рáхош.

Ей я ни в чем не могу отказать. Я перемещаюсь на нее, накрывая ее рот обжигающем поцелуем. Ее ноги обвиваются вокруг моих бедер, а я пристраиваю свой член ко входу в ее сущность, после чего толкаюсь внутрь. Она испускает мне в рот стон, и я начинаю медленный, ровный темп, вколачиваясь в нее томными, дразнящими движениями. Я беру ее неспешно и нежно, целуя ее мягкие губы, выполняя каждый толчок, даже если это означает, что я должен сгорбить спину, чтобы наши тела соответствовали.

Кончает она быстро, ее влагалище крепко сжимается вокруг меня, и из нее вырывается слабый вскрик в то время, как ее тело, стискивая меня, напрягается. Когда я кончаю внутрь нее, то делаю это, издавая рычание, а потом мы медленно опускаемся в постель, сплетенными вместе телами.

Долгое время мы ничего не делаем, кроме как дышим, довольствуясь тем, что лежим в клубке конечностей.

— Пока что мне нравится этот медовый месяц, — заявляю я своей паре тихим голосом.

Лиз похрапивает, она уже заснула.

Сдерживая улыбку, я целую лоб моей пары. Люди. Такие хрупкие и так легко устают, даже тогда, когда утверждают, что это совсем не так.


***


На следующий день, когда мы идем по одной из заснеженных долин, мои мысли полны идеями относительно Лиз и ее медового месяца. Прошлой ночью она для игр была слишком уставшей, но я поклялся себе, что этим вечером мы разобьем лагерь пораньше. Пожалуй, этой ночью я примусь рассказывать ей о своем члене, в то самое время, как буду вставлять его в нее. Хочу, чтобы все то, что ей нужно от этой медовой луны, удалось. Хочу, чтобы она была рада, что она моя пара.

— Мне кажется, что впереди я кого-то вижу, — говорит Лиз, приложив ладонь к глазам.

— Да? — удивленный — и слегка раздраженный, поскольку я был слишком отвлечен, чтобы заметить первым — я поднимаю взгляд и замечаю знакомую фигуру. Это несомненно охотник, возвращающийся обратно в главную пещеру племени. У него на плечах тяжелые мешки, и я разглядываю рога, пытаясь понять, кто это.

Тогда я сдерживаю стон недовольства, осознав, что это Ваза.

Ваза — один из старейшин племени, вдовец, чья пара давно умерла. Обычно Ваза добродушный и уживчивый, но с тех пор, как появились человеческие женщины, он прям раздражает в своем рвении доказать, какой он хороший кормилец. Он хочет себе человеческую женщину, и я знаю, как он одинок.

Но все равно меня это раздражает.

Меня это раздражает еще больше, потому что теперь нам придется с ним разговаривать, а он позволит себе слишком пристально смотреть на мою Лиз.

Я смотрю на него вдали, гадая, не слишком ли поздно нам прятаться, но тогда Ваза поднимает руку в воздух и машет нам рукой.

— Эй!

Лиз оглядывается на меня, и ее взгляд излучает слишком уж много веселья.

— Привет, дружище! — кричит она радостно, после чего толкает меня локтем в бок. — Улыбайся.

— Зачем? Это же Ваза.

Она фыркает.

— Будь милым.

— Я всегда милый, — огрызаюсь я, тогда как Ваза трусцой бежит в нашу сторону.

По мере приближения к нам, Ваза сияюще нам улыбается, и тут он начинает хлопать в ладоши, словно очень-очень рад нас видеть. — Какое счастье вас обоих здесь встретить.

— Серьезно? — бормочет Лиз. — Весьма неожиданно. Как поживаешь, Ваза?

— Очень сытно! — он похлопывает ладонью по животу, а потом шлепает по руке, как будто демонстрируя свои мышцы. — Я возвращаюсь домой, чтобы доставить много свежего мяса для наших слабых новых женщин.

— О, боже, — говорит Лиз, и в ее голосе я слышу легкое раздражение. — Да ты самый отъявленный шовинист.

— Я кто?

— Герой, — сладко поправляет она. — Ты, должно быть, еще не знаешь этого слова.

Он ухмыляется и постукивает языком.

— Это потому, что человеческий язык такой смешной.

— Очень даже.

Я прикусываю внутреннюю часть щеки, потому что узнаю этот любезный тон Лиз. На самом деле это очень опасный тон, а Ваза этого не понимает.

— Мы направляемся в дальние угодья, — сообщаю я и, обняв Лиз за плечи, сжимаю их. Если я должен быть вежливым, то и она должна.

— Только что спарились и исчезаете в дальние угодья? — Ваза потирает руки и выглядит настолько довольным, что можно подумать, что это он «только что спарился». — Вы там будете совсем одни. Но, разумеется, это может быть как раз именно то, чего вам хочется.

И он окидывает меня многозначительным взглядом.

— Господи, ты только его послушай! Я, пожалуй, лучше пойду посмотреть, что там впереди на том подъеме, — заявляет Лиз, выскользнув из моей хватки.

— Тебе лучше держаться поблизости, — указывает Ваза, нахмурившись. — Люди довольно слабые…

— И вот этого человека сейчас стошнит, — она улыбается нам обоим натянутой улыбкой. — Ну, с детишками связано.

Уходя, она у него за спиной делает рожицу и движение перерезания горла. Я понимаю, что это значит — разговор окончен.

Ваза просто смотрит на меня со всезнающим взглядом.

— Слабая.

— Знаешь, вообще-то, мы не можем тут надолго задерживаться, чтобы поболтать, — начинаю я неубедительно.

— Потому что тебе хочется проводить время со своей парой еще до сумерек? — он ухмыляется, чрезвычайно довольный. — Я тебя прекрасно понимаю. Такое потрясающе чувство, свеженький резонанс и полная желания пара, — он наклоняется поближе ко мне. — А тебе не нужен… совет?

— Совет?

— О том, как ублажить пару? У меня богатый опыт в шкурах. Могу поделиться тем, что знаю, — он постукивает себя по груди. — Этот старейшина в свое время узнал немало.

Оу. Я колеблюсь, поскольку не уверен, что Ваза именно тот, к которому мне хочется обратиться с такого рода вопросами. Тем не менее, он здесь, и он сам предлагает, к тому же больше всего на свете мне хочется свести мою Лиз с ума от желания.

— Я хочу удивить ее, — признаюсь я, думая об уроках по стрельбе из лука, которые она мне обещала. — Сделать что-то особенное, только для нее.

— А-а-а! — он снова потирает руки и, судя по выражению его лица, он в полном восторге. — Я знаю, как это сделать.

— Знаешь?

— Ну да. Удиви ее в шкурах. Сделай то, что от тебя наверняка не ожидают, — ухмыляясь, он наклоняется еще ближе. — Палец в дырочку, немного поиграть хвостом, и тому подобное.

— Палец в дырочку? — повторяю я эхом. — Какую дырочку?

— Последнюю из них.

Я смотрю на него с удивлением.

— И женщинам это нравится?

Ваза пожимает плечами.

— Ну да.

Это ведь совершенно другие части тела, о которых я раньше и не задумывался, да? Мне в голову приходит моя Лиз и о то, как она своим ртом ласкала весь мой член таким образом, что я был ошеломлен. До того, как она это сделала, мне и в голову не приходило, что женщины могут вытворять такое со своими мужчинами. Логично, что, возможно, она и правда могла бы хотеть заполучить палец в свою заднюю дырочку.

— Я подумаю над этим.

Он хлопает меня по плечу.

— Верь мне. Твоя пара будет с ума сходить от возбуждения.

Возможно и так. Я ворчу благодарность, но даже обдумывая совет Вазы, я чувствую себя… ужасно. Неужели у моей пары есть нетронутые части тела, которые я не ублажал просто потому, что мне это не приходило в голову?

Я что… не справился как пара?

С этой мыслью тяжело смириться.


Часть 3

ЛИЗ


Пещера, в которую мы останавливались этой ночью, расположена в прекрасной маленькой долине с бескрайним морем растущих рядом сашрем деревьев и пузырящейся горячим ручьем совсем рядом. Идеально. Пещера большая и полная припасов, и, хотя в ней нет горячей ванны, как в предыдущей, она очень удобная.

— Мы могли бы остаться здесь на несколько дней, — говорю я Рáхошу взволнованно. — Может, начнем твои уроки по стрельбе из лука?

Хмыкнув, он подбирает несколько упавших веток деревьев, чтобы использовать их в качестве дров, но свое мнение не высказывает. Он ведет себя так всю вторую половину этого дня, и сначала я просто решила, что это он и его обычная молчаливая личность, но всякий раз, когда задаю ему вопросы, я получаю односложные ответы или вообще остаюсь без ответа, но моему терпению приходит конец.

Я кладу руки на бедра и изучаю его, когда он, подняв очередную ветку, стряхивает с нее снег.

— Тебе что-то залезло в задницу?

Удивившись, Рáхош выворачивается так, словно разглядывает заднюю часть своих штанов. Его хвост скользит на бок.

— Нет…?

— Я имела в виду, что у тебя плохое настроение. Что-то случилось?

— Нет, ничего.

Его ответ заставляет меня стискивать зубы в отчаянии. Не слишком ли рано мы в наших отношениях дошли до «изводим друг друга» дерьма? Это так не похоже на Рáхоша. Если он чем-то недоволен, он тут же дает мне это понять. Он бы не стал просто взвинчивать себя, чтобы заставить меня вырывать это из него. Поэтому… это должно быть что-то, что действительно беспокоит его, чем он не хочет делиться.

— Я же вижу, что что-то случилось, — я двигаюсь вперед и легонько поглаживаю его руку. — Мы пара, не так ли? Тебе просто надо поговорить со мной. Расскажи, что тревожит тебя.

Мне в глаза Рáхош не смотрит, но он и не отстраняется от меня, и после долгого момента признается:

— Я… думаю о доставлении тебе удовольствия.

Основание его рогов затопляет ярко-синий румянец.

Он думает о сексе? Оуу. Почему из-за этого у меня душе становится так сентиментально и тепло?

— Ничего плохого в этом нет, — дразню я и, наклонившись вперед, легонько прикусываю зубами его голый бицепс. — Я тоже много об этом думаю. Ну, и когда же мы остановимся на ночь, чтобы превратить наши мысли в дела?

Взгляд, которым он смотрит на меня, полон смеси эмоций — облегчения, что я не издеваюсь над ним, нужды и удовольствия.

— В любое время, когда только пожелаешь.

— Я голосую за то, что в следующей пещере, которая нам встретиться, мы остановимся на эту ночь. Мне все равно, насколько будет рано. Нам понадобятся силы для нашего медового месяца.

И я подмигиваю ему самым коварным намеком, что я когда-либо делала.

Рáхош фыркает, куда больше походя на самого себя. Он кладет большую руку мне на плечо и своим большим пальцем протирает слои моей одежды, как будто он может коснуться кожи, что под ней.

— Недалеко отсюда есть пещера. Не за следующим холмом, а следующем после него.

Ну, наверное, час ходьбы? Я смогу с этим справиться. Я протягиваю руку, надеясь, что он возьмет ее в свою, и я довольна, когда он это делает.

— Будем надеяться, что Ваза не повернет обратно, решив потусоваться с нами.

— Если он это сделает, он на своей заднице обнаружит мой сапог, — рычит Рáхош.

Черт, это так сексуально. Я обожаю, когда он ведет себя как собственник.


***


Мы оба молчим, пока добираемся до пещеры. Я помираю от любопытства, желая точно знать, что задумал Рáхош в сексуальном плане, но он большой девственник (ну… уже нет), до сих пор рядом со мной становится невероятно стеснительным и неловким, поэтому мне нужно проявлять осторожность, чтобы не дать ему почувствовать себя неудобно. Мы идем в практически безмолвной тишине, вот только его вошь тихо напевает и мурлычет, заверяя меня, что он думает о сексе, что заставляет думать о сексе и меня, от чего моя вошь начинает беситься. Как ни парадоксально, отсутствие разговоров между нами стало почти эротичным, как будто мы все сдерживаем в себе, чтобы мы могли взорвать наши гормоны по всей пещере, как только туда доберемся.

К тому времени, как мы приходим, я практически уже извиваюсь от потребности, словно само путешествие было своеобразной формой прелюдии. Я жду, пока Рахош осмотрит пещеру, чтобы убедиться, что не заявились «гости», после чего он выкрикивает мое имя. Когда я захожу, он разжигает в кострище огонь, раскрошив один из лепешек навоза, которые используются для топлива.

— Я позабочусь о том, чтобы расстелить постель, — говорю я ему. — Ты заканчивай, а потом помой руки.

Он ворчит одобрение, и мы оба приступаем к работе.

Я, конечно, заканчиваю раньше его, поэтому осматриваюсь и копаюсь в корзинах с припасами, словно они меня интересуют, пытаясь наблюдать за ним не слишком пристально. Конечно, это невыполнимая задача, потому что мне хочется следить за каждым его движением, вплоть до того, как он изящно моет руки водой из одного из наших кожаных мешков, намыливая их, а затем ополаскивая их в передней части пещеры. Я никогда не считала, что руки сексуальны, но то, как он ловко скользит пальцами по ладоням, производит очень сильное впечатление!

Это, конечно, лучше, чем порно.

Рáхош оборачивается, и он, должно быть, замечает взгляд в моих глазах, потому что он, крадучись, направляется ко мне, словно само воплощение хищника, и я встаю на ноги, полная нужды и сильного желания. Он притягивает меня к себе, его руки тянутся к моим волосам, потом он наклоняет мою голову назад и одаривает меня самым сексуальным и глубоким поцелуем за всю мою жизнь. Его рот, обжигающий и притягательный, скользит по моему, и я стону от нужды, в то время как он срывает с меня верхние слои моей одежды.

— Голая, — говорит он между поцелуями, от которых перехватывает дыхание. — Ты нужна голая.

Боже, я определенно хочу быть голой. Я даю ему самому разбираться со шнурками моей туники, в то время как, прикасаясь ко всему его телу, дразняще провожу руками вверх и вниз по его твердому животу и плоским грудным мышцам. Я пощипываю пальцами покрытые пластинами участки, изучая их, тогда как он стаскивает с меня одежду, и когда он бормочет, я послушно поднимаю руки, чтобы он мог стянуть мою кожаную одежду мне через голову.

Тогда на мне больше ничего нет, кроме повязки на груди, леггинсов и сапожок, я опускаюсь на пол, чтобы позаботиться об обуви. Он рычит, все еще нависая надо мной, а его хвост скользит по моему позвоночнику, как будто ему необходимо сейчас прикоснуться ко мне, и мне эта легкая ласка нравится. Наконец я скидываю сапоги, а потом протягиваю руки к нему, чтобы распустить шнурки, которые перекрещиваются вверх и вниз по его мускулистым ногам. Даже здесь он дьявольски хорош. Кто бы мог подумать, что мужские ноги могут быть столь сексуальными? И мне так и хочется их облизать, когда стягиваю с него леггинсы.

— Боже, я так возбуждена.

— Давай поторопись, чтобы я мог заставить тебя кончить, — рычит он.

Похоже, что я нуждаюсь в каком-либо побуждении? Я скольжу рукой к его бедру, направляясь к его набедренной повязке, но он отодвигает мою руку самым дьявольски сексуальным движением, а затем опускается вниз и, толкнув меня в плечо, опрокидывает меня на спину в шкуры. Он практически срывает с меня штаны и раздвигает мои бедра — можно подумать, они нуждаются в побуждении — после чего опускается между моих ног.

Я испускаю захлебывающийся стон удовольствия, как только его обжигающий, шершавый язык находит мой клитор, и он начинает кружить вокруг него, подыскивая ритм, от которого меня бросит в дрожь и заставит меня кончить. Он дразнит мои складочки, двигаясь вверх и вниз, и повсюду меня облизывая, прежде чем вернуться обратно к моему клитору и начинает его тереть. Его руки крепко сжимают мои бедра, и я чувствую, как его хвост, скользнув вокруг одной из моих лодыжек, затягивается, и даже это меня заводит.

— Рáхош, — стону я, зарываясь пальцами в его густые волосы. — Дай я…

— Нет, — рычит он мне в кожу и почти яростно проводит языком по моему клитору. — Я весь день этого ждал. Сейчас моя очередь.

Я вся дрожу. Как можно с этим спорить? Я начинаю извиваться, когда его язык становится еще более решительным, более агрессивным, и жар в моем теле нарастает. Мне хочется, чтобы он остановился. Мне хочется, чтобы он продолжал до бесконечности. Мне хочется, чтобы он облизывал меня быстро, потом медленно. Мне хочется его целиком. А когда он вонзает палец глубоко в мою сущность, я изгибаюсь дугой и прижимаюсь к его рту, и мне кажется, будто я умираю.

Порой мне кажется, что меня, наверно, легко ублажить. Это потому, что у меня в оральном сексе никогда не было этого огромного множества замечательных переживаний, где мне дано изведать пред-Рáхоша, и в этом и есть причина того, что, когда он принимается за дело, я взрываюсь, как салют на День Независимости. Или, возможно, все дело в этом бугристом языке. Возможно, это его рвение и то очевидное удовольствие, которое он получает от того, что облизывает все мои самые сокровенные части тела. Что бы это ни было, это никогда не способствует мне спонтанно взорваться оргазмом, настолько сильным, что все мое тело содрогается от его воздействия, и я чувствую, как моя киска сжимается вокруг его пальца, как будто отчаянно пытаясь насильственно заточить его в себе, словно в ловушке. Все это время моя потрясающая пара лижет, сосет и дразнит, как будто самая главная цель его жизни — заставить меня кончать. Его палец снова начинает толкаться в меня, а затем дразнит у входа в мою сердцевину, забавляясь с моими соками.

— О, Рáхош, — говорю я громко, задыхаясь, и переполненная желанием. Я обожаю, как он умеет пользоваться своим ртом. Еще один стон начинается у меня в горле. Обожаю…

Мой стон оборачивается в визг от явного шока, когда он свой палец — этот славный, чудесный палец — толкает мне в задницу.

Вечеринке конец, а оргазм, который я ловила, умирает быстрой смертью. Оглушительно визжа, я резко сжимаю ноги, случайно ударив ими его по ушам. Он стонет и быстро отодвигается, тогда как я, пребывая в полном потрясении, быстро откатываюсь по одеялам назад.

— Какова черта это было? — кричу я в шоке. Вообще-то, я не полностью возражаю против анальных игр, но сначала нужно предупредить девушку. Ну, это одна из тех вещей, сделать которые меня нужно уговорить, и я точно не фанатка неожиданного проникновения несмазанного пальца в моих «нет-нет» местечках. — Ты никогда не проникаешь в мою заднюю лазейку, да еще и не спросив у меня согласие!

Нахмурившись, он проводит рукой по уху. Его глаза так блестят, что кажется, они излучают ярость, и он, прерывисто дыша, долго на меня смотрит. Он все еще покрасневший от того, что доставлял мне удовольствие, его рога у основания темно-синие, а когда он усаживается, то вижу, что его член каменно-твердый и блестит от влаги на кончике. Но когда он смотрит на меня, его плечи напряжены от гнева, а губы стиснуты.

Я свирепо смотрю в ответ, поскольку черт его знает, что тут происходит.

Я жду, что он что-то скажет, но он молчит. Наше пристальное переглядывание продолжается еще мгновение, после чего Рáхош встает на ноги и ураганом уносится вглубь пещеры, где хранятся все припасы.

Он в бешенстве. Это очевидно. Я распознаю это по раздраженному подергиванию его хвоста и тому, что он держит плечи, словно аршин проглотил. Ладно, но я тоже злюсь. Знаю, мы все еще новички в спаривании, но, черт возьми, предупреди девушку, прежде чем лезть ей в попку. Я потираю задницу, все еще потрясенная тем, что только что произошло. Пробовать что-то подобное ведь совсем не похоже на Рáхоша.

Черт, с недавних пор он так странно себя ведет.

Вообще-то, я слегка волнуюсь. Он ведет себя странно, и у меня такое ощущение, что его что-то беспокоит, и это что-то как-то связано со мной. Когда он не сразу возвращается, я встаю на ноги и иду за ним. Когда я захожу в следующую комнату, без горящего костра там темно, но вижу, что Рáхош на коленях на полу разматывает несколько шкур.

— Что ты тут делаешь?

Он не оглядывается на меня.

— Раскатываю шкуры, чтобы я мог спать здесь.

Спать здесь? Без меня?

Я набрасываюсь на него с гневом.

— Мы что, даже говорить об этом не будем? Ты просто приходишь в бешенство и сваливаешь сюда, даже слова мне не сказав, с чего ты решил, что засунуть палец мне в задницу — это отличная идея?

Не думала, что это возможно, но его плечи становятся еще напряженнее. Его хвост яростно стегается об пол. На меня он не смотрит, просто продолжает расстилать шкуры с дергаными, сердитыми движениями.

— Ну? — побуждаю я. — Тебе, наверное, не хочется говорить, но это на тебя так не похоже, и меня это тревожит, так что я, пожалуй, рискну угадать. Останови меня, если я попаду, куда надо, — скрестив руки на груди, я разглядываю его спину. — Ты… засунул палец мне в задницу потому, что ты заблудился, да?

Рáхош ничего не говорит, просто игнорирует меня.

— Ты… подумал, что если достаточно усердно потянешься, то сможешь оттуда вытащить хвост, и тогда мы с тобой подойдем друг другу?

Его хвост щелкается, хотя он делает все возможное, чтобы игнорировать меня.

— У тебя охотничья версия критических дней, что означает, что ты чертовски не в духе. Или у тебя низкий уровень мидихлориан*, и теперь ты никогда не сможешь стать джедаем, — добавляю я, забавы ради бросив шутку о «Звездных войнах».


Прим. Мидихлорианы, также Органеллы Мидихлорианы (англ. midi-chlorians) — разумная микроскопическая форма жизни, находящаяся внутри всех живых существ, согласно вселенной «Звездных войн». В основе их концепции лежит идея симбиоза и реально существующих митохондрий. Впервые были упомянуты в «Скрытой угрозе», несмотря на то, что задумывались еще в 1977 году. Являются посредниками между живыми существами и так называемой Силой. Чем больше их в носителе, тем сильнее его связь с Силой.


Он сжимает челюсть и оглядывается на меня через плечо.

— Остановись. Просто… забудь об этом.

Я иду вперед и хватаю его за рог — не тот, который изуродован в обрубок, а который неровно расположен у него на голове. Я дергаю за него.

— Да не собираюсь я останавливаться, дубина ты огромная, потому что я люблю тебя и хочу знать, что тебя так гложет. Мы должны об этом поговорить.

Я продолжаю дергать его за рог, наклоняя его голову назад, чтобы он был вынужден посмотреть на меня, а он просто закрывает глаза. После долгого, упорного мгновения упрямства, он вздыхает и убирает мою руку.

— Я… хотел доставить тебе удовольствие, — говорит он хриплым, жестким голосом.

От этого мое сердце просто сжимается, и я кладу руку ему на плечо.

— Ты же доставляешь мне удовольствие. Каждый раз, когда мы вместе в постели.

Рáхош мотает головой, отвергая мои слова.

— Должно быть нечто большее. Я должен быть нечто большее. Тебе нужна хорошая пара, достойная. Знаю, я далеко не добрый, или с которым так уж легко жить. Знаю, что я не красавец. А теперь я еще и в изгнании. Я не хочу, чтобы ты думала, что твой кхай сделал плохой выбор. Я должен делать больше, чтобы доставить тебе удовольствие и чтоб ты была довольна.

Господи!

Мой бедный, сладкий инопланетянин.

У меня сердце болит за него. Я опускаюсь на колени позади него и обнимаю его вокруг груди, приложившись щекой к его широкой спине и позволяя моей груди прижиматься к его коже.

— Как ты можешь так думать? — тихо спрашиваю я, поглаживая руками вверх и вниз его кожу.

Долгое время он ничего не говорит, лишь ослабевает от моих прикосновений. Затем наконец-то он признается:

— Мой отец…

— Ни слова больше, — шепчу я.

Я поняла, в чем дело. Вошь обеспечивает, чтобы мы зачали совместного ребенка, но от спаривания в восторге далеко не все. Я не забыла истории Рáхоша о том, как его мать ненавидела его отца и какими несчастными они оба были. Наверное, он считает, что в постели он должен быть каким-то удивительно дарованным Богом — можно подумать, он уже не такой! — для того, чтобы я всегда оставалась довольной. Видимо, поэтому он начал со мной так странно себя вести.

Он беспокоится, что он для меня недостаточно хорош.

Именно эта сладость и делает меня такой счастливой. Ни один мужчина никогда не прикладывал столько усилий, чтобы быть уверенным, что я довольна отношениями. Для него так много значит, что я его пара, что я вместе с ним. Первый раз в жизни другие ему завидуют, потому что у него человеческая пара. Ему завидуют его отношениям, его будущему, и, хотя он изгнан, я знаю, что большинство других одиноких мужчин в племени с удовольствием обменялись бы с ним местами, если бы это означало заполучить свою собственную женщину.

Но мой бедненький Рáхош только и думает о том, что потеряет меня.

Мне, наверное, из-за него нужно быть расстроенной, а я всецело переполнена огромной любовью к большому инопланетянину. Я провожу рукой вверх и вниз по его груди, наслаждаясь тем, как он льнет к моим прикосновениям. Его голова откидывается назад, и я осторожно наклоняю лицо, чтобы он не ударил меня своим рогом, а затем наклоняюсь и целую его в шею. Я люблю его ответный стон и то, как его тело пробирает дрожь.

— Я люблю тебя, — шепчу я ему. — Я люблю в тебе все. Люблю смотреть на тебя. Люблю твои шрамы и твои уникальные рога. Люблю твою угрюмость. Люблю ту суровость, как ты держишь себя. Я даже люблю, когда, разозлившись, ты в бешенстве колотишь своим хвостом.

— Вранье, — говорит он, и это слово невнятно слетает с его губ. Его хвост снова тяжело колотится, и я осознаю, что перешагиваю через него, и он оказывается в ловушке у меня между бедер. Но я не двигаюсь. Я просто даю ему понять, что я поймала его, и продолжаю целовать и гладить его красивую синевато-серую кожу.

— Правда, — заявляю я. — Зачем мне врать? Я люблю твои шрамы, — я поднимаю руку и прослеживаю один из наиболее крупных. — Они рассказывают историю. Не такую уж плохую, просто историю о том, кто ты и что ты пережил. Они отличают тебя от остальных. И я не знаю, заметил ли ты, но мне нравится именно то, что отличается.

Я наклоняюсь к нему и слегка прикусываю мочку его уха.

У него перехватывает дыхание, когда мои зубы царапают его ухо. Я скольжу руками вниз, продолжив вдоль его твердого живота и дразня там наросты. Я так очарована тем, что ласкаю и поглаживаю его, что едва не пропускаю слова, которые он тихо бормочет.

— Я сомневался, смогу ли я сделать человека счастливым. У меня никогда не было пары… или семьи. Я спрашивал у других, как я могу доставить тебе удовольствие.

Ну, похоже, какой-то придурок сказал ему, что на неожиданное исследование моей задницы уже выдано приглашение. Наверное, это карма настигла меня за то, что я сказала Аехако, что он должен сделать для Кайры фаллоимитатор в качестве подарка ухаживания. Но даже в этом случае, я все ровно тронута, что Рáхош обращался за советом. Это объясняет кое-какие скрытные разговоры, о которых он не хотел рассказывать, и почему он был настолько погружен в свои мысли.

— Ты что, и правда расспрашивал всех в племени, как доставить мне удовольствие?

— Некоторые предлагали сами, даже спрашивать не надо было, — признается он, лаская мою руку в то время, как я легонько ногтями царапаю его твердые грудные мышцы. — Так приятно, когда ты прижимаешься ко мне.

Улыбнувшись, я снова покусываю его ухо.

— Это потому, что я люблю к тебе прикасаться. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя так же хорошо, как ты заставляешь чувствовать меня… — я обнимаю его за шею и наклоняюсь к его уху. — Теперь не двигайся, пока я засовываю палец тебе в задницу.

Он напрягается. Хвост снова начинает биться у меня между бедер.

Я хихикаю.

— Да не собираюсь я этого делать. Я просто дразню тебя. И на будущее? Я бы поиграла в анальные игры, покуда я предупреждена об этом, а все части тела должным образом смазаны. Понял?

Рáхош кивает головой.

— И постарайся больше не прислушиваться к тому, кто сказал тебе сделать это, — я снова прикусываю его ухо. — Если тебе захочется в постели попробовать что-то новенькое, пожалуй, лучше сначала обсудить это со мной. Я скажу тебе, хорошая ли это идея или нет.

— Ладно. — На минуту он задумывается, наслаждаясь моим прикосновением, после чего признается: — А ты недовольна тем, как я доставляю тебе удовольствие?

— Да, никогда, — я провожу языком по мышцам его шеи и просто обожаю то, как он против меня вздрагивает, совсем чуть-чуть. — Просто думала про себя, какой ты потрясающий. Я имею в виду и не без оснований, что ты сводишь меня с ума, и я никогда не захочу другого, вообще никогда.

Он не улыбается, но берет мою руку в свою большую и, переплетя свои пальцы с моими, накрывает свое сердце. Я чувствую тихий, удовлетворенный гул его кхая, однако теперь, когда мы выполнили резонанс, песня уже другая.

— Итак, что еще другие советовали попробовать в постели? — спрашиваю я из любопытства.

— Мм. Поиграть хвостом?

Хотела бы я увидеть его лоб, чтобы проверить, покраснел он или нет.

— Поиграть хвостом, да? А вот это может быть захватывающим, — мне в голову приходит хвост, который уже захвачен между моими бедрами. Было бы очень просто опуститься на него и тереться об него своими самыми озорными местечками. — Расскажи еще.

— Я… подумывал использовать мой хвост на тебе, — через мгновение он добавляет, — В шкурах.

Я сдерживаю хихиканье. Как будто остались какие-то вопросы, что бы он с ним делал.

— Кажется, мне нравится, — говорю я ему, опускаясь вниз, раздвинув бедра пошире. Это значит, что я больше не могу дотянуться до его уха, чтобы покусывать его сзади. Вместо этого я скольжу к нему и прижимаюсь животом к его спине, а моя киска — уже скользкая от возбуждения — охватывает его хвост, когда я двигаюсь к нему. — Oooх! Мне определенно нравится эта идея.

Рáхош стонет, и этот звук отдается тихим эхом в пещере, и я чувствую, как его хвост прижимается ко мне. Он подергивается, словно пытаясь колотиться, но вместо этого я просто трусь об него вверх-вниз. Я скольжу руками вниз и сзади беру в руку его член. Он по-прежнему твердый и ноющий от желания, и когда я принимаюсь его поглаживать, на мою руку просачивается предсемя.

— Знаешь, что я люблю? — спрашиваю его, покрывая поцелуями его в спину.

— Что? — голос у него хриплый.

— Пошлые разговоры, — пальцами одной руки я скольжу вверх и вниз по его длине, тогда как другой я захватываю основание его члена. — Грязные слова.

Я чувствую, как он тяжело дышит.

— Грязные… слова?

— Да, — я провожу языком по его спине в то время, как раскачиваю бедрами, трясь о его хвост таким образом, чтоб он задевал мой клитор. О, Боже, понятия не имею, это ли то, что имели в виду люди, когда говорили о «поиграть с хвостом», но я уверена, что мне это нравится. У основания его хвоста он толстый, и это похоже на то, будто объезжаешь его член, дав ему скользить сквозь складки, не проникая внутрь меня. Черт, это так жарко и непристойно, и я определенно в восторге. — Как бы ты мне сказал, что хочешь взять этот большой толстый член и вставить его мне в рот? — я поглаживаю его длину, затем легонько сжимаю. — Что хочешь всадить его мне в рот настолько глубоко, что врезаешься в заднюю стенку горла. Что ты бы смотрел, как скармливаешь его между моих губ, и из-за того, что он такой большой и толстый, мне приходится широко растягивать рот, просто чтобы взять его всего…

Его громкий стон эхом разносится вокруг нас. Большая ладонь накрывает мою, и тогда он использует мою руку, чтобы дрочить в то время, как я объезжаю основание его хвоста, раскачиваясь против него. Несколько секунд спустя дыхание с шумом вырывается сквозь его зубы, а потом я чувствую, как его страстное освобождение выплескивается мне на пальцы. Я продолжаю поглаживать, слегка сжимая, пытаясь выжать из его оргазма все до последней капли наслаждения. Мне нравится, что он так сильно только что кончил. Я прижимаюсь к его хвосту, а моя киска ничего уже не сжимает. Я не кончила еще раз, но это ничего.

Не сомневаюсь, что это ненадолго.

Рáхош опускается на меня и, откинув голову назад, он делает глубокий вдох. Вздрогнув, он поднимает руку от того места, где та накрывает мою.

— Я кончил тебе на руки.

— Я заметила, — я снова целую его в спину. — Мне это понравилось. Было так грязно и сексуально, и я обожаю смотреть, как ты теряешь контроль. Я люблю смотреть, как ты кончаешь.

Смех грохочет в его груди.

— Я тоже люблю смотреть, как ты кончаешь.

Он движется вперед, и от этого движения его хвост скользит сквозь мои складочки, и я испускаю ах. Мамочке нравится! Но затем Рахош мягкой шкурой вытирает мои пальцы от своего освобождения, а потом заботиться о себе.

Я остаюсь там, где я нахожусь, утомленная удовольствием, и моя щека прижимается к его широкой, мускулистой спине.

— Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, моя Лиз.

— Но знаешь, что я люблю больше всего?

— И что же?

— Я люблю, что могу быть рядом с тобой. Я люблю тебя за то, кто ты есть. Я не хочу, чтобы ты становился кем-то другим, а не был Рáхошем — моим Рáхошем. Ты можешь быть настолько сварливым, насколько хочешь, потому что я знаю, что могу быть той еще зудящей занозой в заднице. — Я игнорирую его фырканье и продолжаю, потому что, черт возьми, я же толкаю сочную речь. — Я знаю, что могу слишком долго говорить о «Звездных войнах», и мне никогда не встречалось ругательство, которое мне бы не понравилась, и я знаю, что могу быть жутко властной. Но я чувствую, что меня устраивает быть с тобой, и мне это нравится. Я вообще не намерена пробовать отношения с кем-то другим, — я прижимаюсь к нему сзади, абсолютно довольная. — И я больше не одинока. Ты даже представить себе не можешь, какой одинокой я себя чувствовала очень-очень долгое время.

Он оборачивает руки вокруг меня, словно чтобы обнять меня хотя бы как-то.

— И я больше не чувствую себя одиноким. Это лучшее из чувств. Огромное тебе спасибо, пара моя. Знаешь, мое сердце принадлежит тебе.

— А мое тебе, — говорю я ему… а потом добавляю: — Но не моя дырка в заднице. Она — под запретом без предварительного обсуждения.

Он фыркает от удовольствия.


Часть 4

РÁХОШ


Лиз спит рядом со мной, свернувшись калачиком. Ее попка прижата к моему паху, а мой хвост находится между ее ногами, кисточка которого зажата в ее руке. Ее голова лежит на моем предплечье, а рот открыт, что означает, что она маленькой речушкой пускает слюни, но я не смею будить ее. Более того, я притягиваю ее поближе к себе и прижимаюсь губами к ее бледному плечу.

Моя свирепая, решительная пара.

Когда я почувствовал себя дураком, она не позволила мне отступить. Она не дает нам в гневе отвернуться друг от друга, а продолжает говорить до тех пор, пока я вынужден признаться, почему я злюсь или расстроен. Когда я впервые встретил Лиз, мне казалось, что она никогда не прекратит свою бесконечную болтовню, и меня это дико раздражало. Теперь я рад этому. Я снова целую ее кожу, думая обо всех тех смелых откровенностях, которые она мне говорила в то время, как сидела и объезжала мой хвост и сзади ласкала мой член.

Я боялся, что могу оказаться ей совсем неинтересен. Сейчас я начинаю думать, что нет никого, кто мог бы угнаться за ее диким, творческим умом, и это меня радует.

Она может быть смелой. Я буду скалой, защитником, щитом. Она может быть стрелой, запускающей себя вперед. Я буду луком — плечами, стабильностью, которые нужны стреле для ускорения.

В этом мы отличная пара.

Лиз чмокает губами и перекатывается на живот, освобождая мою онемевшую, обслюнявленную руку и преподнося мне на обозрение свою задницу. Мне легче выбраться из постели, хотя мне не хочется покидать Лиз. Мне хочется завернуться вместе с ней в шкуры на целую вечность, но это не разожжет огонь и не заварит горячий чай для моей зачастую замерзающей и тонкокожей женщины, которая нуждается в тепле. Это не накормит наши животы, и поэтому я встаю и наклоняюсь к костру, пристраивая мешочек свежего снега для растопки, и обжариваю на вертеле кубики замороженного мяса до тех пор, пока они не начинают шипеть и чернеть по краям, как любит Лиз. Она не возражает против сырого мяса, но ее фаворит — эти хрустящие кусочки, поэтому я слежу за тем, чтобы она получала самые лучшие куски.

Как только все готово, я наливаю чашку чая, кладу еду в миску и направляюсь в кладовую к своей паре, где она, свернувшись в шкурах калачиком, все еще спит. После того, как я прошлой ночью ушел, она не оставила меня, и мы провели ночные часы, спариваясь со всей лихорадочной интенсивностью первого резонанса.

Тихо войдя в кладовую, я приседаю возле нее. Я легонько шлепаю хвостом по ее руке, чтобы разбудить ее, и она, открыв глаза, с сонным выражением лица смотрит на меня, моргая веками.

— Я приготовил тебе еду, — я ставлю ее рядом с ней и жду, чувствуя себя неловко. Ее губы растягиваются в сияющую улыбку, как будто я — все самое лучшее, что есть в мире, и это… приятно. Я не знаю, как на это реагировать.

— Завтрак в постель? Этот медовый месяц становится все лучше и лучше, — говорит Лиз, садясь и беря в руки миску. — Оооо, ты поджарил мое мясо. Ты снова меня поражаешь.

Я фыркаю, удивленный ее словами.

— Сегодня густая метель. Ничего не видно дальше вытянутой руки.

Она своими маленькими зубками грызет кусочек мяса.

— Значит ли это, что… мы с тобой сегодня никуда не идем?

Я протягиваю руку и касаюсь локона ее нежно-желтой гривы.

— Сегодня мы остаемся здесь. Возможно, останемся в шкурах возле костра, и ты расскажешь мне все о «Звездных войнах».

Лиз хихикает.

— Господи, какой же ты милый.

Основание моих рогов начинают гореть.

— Я охотник. Мы не милые. Мы сильные. Храбрые. Бесстрашные. Мы… — я прерываюсь, когда она поднимает свою маленькую ножку в воздух. — Что ты делаешь?

— Можешь растереть мне ногу? Она холодная, а твои руки теплые.

Я беру ее ногу в руки и начинаю растирать, лаская маленькие беловато-розовые пальцы и разминая пятку.

— Как я уже сказал…

Она закрывает глаза и мотает головой.

— Потрясающе. Именно так. Ты растирай мне ноги, а я буду есть в постели, и это станет лучшим медовым месяцем всех времен.

— Это уже лучший медовый месяц всех времен, потому что я здесь, вместе с тобой, — признаюсь я ей. — Я благодарен тебе, что моя пара ты и никто другой.

Лиз улыбается мне, болтая в воздухе другой ногой, и я, взяв в руки их обе, принимаюсь массировать, а она бросает в рот очередной кусочек мяса.

— Кстати, я ведь собиралась обучать тебя стрельбой из лука. Полагаю, это невозможно, пока снаружи идет метель. Ты ведь не расстроился? Ты не особо-то много получаешь от этого медового месяца, а вот я — массаж и завтрак в постель, — закинув руку за голову, она смотрит на меня. — Есть что-нибудь, чем бы ты хотел заняться?

Помимо того, чтобы затащить ее в шкуры и врезаться в нее как дикий зверь? Но Лиз так же, как и я, сама всегда жаждет порезвиться в шкурах. Она имеет в виду что-то другое. В конечном счете, я молча размышляю, пока растираю ее ноги.

— Есть ли какие-то определенные вещи, которыми занимаются во время медового месяца?

Ее губы подергиваются, словно ей снова хочется разразиться хохотом.

— Большинство людей отправляются в путешествие и осматривают достопримечательности. Они осматривают древние места, посещают руины или просто зависают на пляже и плавают.

Я обдумываю это.

— Наверное, мы можем отправиться на пляж, но боюсь, что тебе не понравится. Он находится по другую сторону гор, в противоположном направлении, куда мы направляемся, и ты не сможешь плавать. Твои розовые пальчики замерзнут.

И я прикусываю один из них, потому что мне нравится видеть, как ее глаза загораются.

— Нет, спасибо, я лучше откажусь от замерзшего пляжа. — Лиз ест очередной кусок мяса, бросая на меня горячий взгляд, который говорит мне, что она совсем не о пляжах думает. — Это время для сближения. Чем ты хотел бы заняться? Что бы сделало его особенным для тебя? Что-то, что ты не хотел бы делать с кем-то другим?

Сразу же на ум приходит идея. Я почти отказываюсь от нее, потому что кажется, что место для этого слишком открытое, слишком опасное. Но она смотрит на меня нетерпеливыми глазами, и я не могу ей ни в чем отказать.

— Мне бы, — говорю я осторожно, — хотелось пойти на рыбалку.

— На рыбалку? — она смотрит на меня в замешательстве. — Мы ведь уже ходили на рыбалку, Рáхош.

Я мотаю головой.

— Есть одно место, куда меня брал мой отец, когда еще был жив. Я помню то место, и то, как мы с ним сидели на берегу и ждали, когда рыба подкрадется. И мы просто говорили. Это мое лучшее воспоминание о моем отце.

Выражение ее лица становится нежным.

— Тогда, конечно, мы сделаем это. С удовольствием. Ты знаешь, как добраться до того места?

— Знаю. — После смерти отца я много раз проходил мимо, но никогда не приближался. Никогда не хотелось, потому что я хотел сохранить эти воспоминания такими, какими они были. В своем воображении я хотел видеть это место глазами маленького комплекта, который, направляясь к озеру с сетями и удочками, держится за руку со своим отцом.

Но я хочу поделиться этим с Лиз. Я хочу создать новые воспоминания с ней. Я устал жить прошлым.

— Мне не терпится, — говорит она и откладывает свою миску в сторону, облизывая губы. Я предлагаю ей чашку, но она мотает головой. — Не хочу пить. Итак, мы пойдем на рыбалку, как только погода прояснится, да?

— Но не сегодня, — соглашаюсь я. — Сегодня день для пребывания в шкурах.

— Я рада, что ты это сказал, — говорит мне моя пара, задыхаясь. — Потому что сейчас я думаю только о сексе. Необузданном, грязном сексе, где ты сверху меня, а мои лодыжки у тебя на плечах.

Теперь я тоже об этом думаю. Я прекращаю массировать ее ступни и кладу их себе на плечи, когда скольжу в шкуры, чтобы присоединиться к ней.

— Думаю, это отличная идея.


***


Снег идет два дня подряд, и я провожу эти дни в шкурах в обнимку со своей парой. Мы спариваемся. Играем в глупые игры в слова. Обсуждаем имена для нашего комплекта. Говорим о других в племени и тех, кто на наш взгляд будет резонировать следующими. Иногда мы говорим только о погоде, и даже это приятно. Мне нравится всем делиться с Лиз, а ведь я никогда раньше не делился с кем-то столь многим. Вэктал мне как брат, и все же есть вещи, в которых я ему никогда не признавался и которые я с готовностью рассказываю своей паре, потому что чувствую себя в безопасности, рассказывая ей даже о мелочах.

Мне почти грустно, когда снег прекращается, а солнце выглядывает из-под облачного покрова, потому что это означает, что мы должны идти дальше.

— День рыбалки! — радостно объявляет Лиз, когда мы собираем вещи.

От ее энтузиазма мне становится менее грустно. С ней все на свете доставляет удовольствие, и когда мы покидаем пещеру, мы идем, держась за руки, говоря о наивкуснейших видах птиц и какие травы использовать при заполнении их тушек перед обжариванием. Глупости, но мне просто нравится слушать болтовню Лиз.

Проходит около полдня ходьбы привычного пути, прежде чем я вижу знакомую вершину горы и знакомый фиолетовым цветом окаймленный утес скалы. Мы уже близко. Я крепко держу Лиз за руку, когда мы направляемся в долину, и я вижу озеро, расположенное среди скал. Горячие воды, пузырясь, просачиваются наружу из скалистых обрывов высоко над головой и капает на поверхность, но, поскольку они очень холодные, то замерзают, прежде чем попасть в водоем. Результатом является стеклообразный каскад замерзших родничков, которые замерзшим водопадом опускаются вниз по скалам в еле теплое озеро внизу. Его берега покрыты коркой льда, но внутри тепло. А возле самого замерзшего водопада я вижу любимое насиженное места отца.

— Все это так красиво, — выдыхает Лиз, хлопая руками в перчатках. — Я рада, что мы сюда пришли.

Я указываю на небольшой козырек скалы.

— Мы с отцом сидели там. Для ловли рыбы с копьем это озеро не подходит, потому что лед на берегу не выдерживает вес. Поэтому мы пользовались кое-чем под названием «удочка» и цепляли немного мяса на зубец, чтобы поймать рыбу, когда она клюнет… чего ты так на меня уставилась?

Глядя на нее, я начинаю хмуриться, потому что, пока я говорю, на ее лице появляется озорная улыбка.

Она поднимается на цыпочках насколько может, и похлопывает меня по подбородку.

— Ты такой очаровашка. Люди тоже ловят рыбу с удочками, глупенький.

— Правда? — рычу я. — Пожалуй, вы не так примитивны, как я думал.

Я держу свой голос грубоватым и наслаждаюсь, когда она набрасывается на меня с возмущенными воплями.

— Мы не примитивны!

— Утверждает человек, сжигающий свое идеально хорошее мясо.

Лиз начинает хохотать и толкает меня локтем.

— Ты дурак!

Я ухмыляюсь ей.

— Пошли. Давай заберемся туда и займем места.

Помню, как будучи маленьким комплектом, я взбирался по крутым, обледеневшим скалам, и ту легкость, с которой вверх карабкался мой отец. Однако, когда со мной моя пара, все по-другому. Она не такая большая, как я, и руки у нее прикрыты, чтобы защитить их от холода, так что она не может ухватиться, как следует. Когда она один раз поскользнулась, у меня сердце заколотилось так, будто оно вот-вот выскочит из груди, и я решаю, что сам ее отнесу.

Мои руки тянутся к ее талии, чтобы помочь ей забраться вверх, но она шлепает меня по рукам.

— Сама справлюсь. Я не хрупкая барышня, Рáхош.

Ей кажется, что она не хрупкая. Я фыркаю, но все ровно придерживаю ее руками.

Забравшись наверх горного хребта, Лиз кладет руки себе на бедра и делает глубокий вдох.

— Ух ты, как красиво! Мне так нравится этот вид.

Я продолжаю держать ее за руку, а мой хвост оборачивается вокруг ее ноги.

— Не наклоняйся так близко к краю.

— Ты же меня поймаешь, — говорит она и наклоняется над краем обрыва. — Ничего себе, мы прямо над водой.

Я осторожно тяну ее назад.

— Садись. Давай подготовим наши удочки.

Она послушно садится, и я устраиваюсь к ней ближе, чем, наверное, следовало бы, а своим хвостом крепко обхватываю ее ногу, ну на всякий случай. Мы выше, чем мне запомнилось, как комплекту, а может, я просто-напросто волнуюсь за Лиз и комплект в ее животе. Как бы то ни было, сегодня мне не получится расслабиться.

Тем не менее, мою душу утешает то, что здесь я вместе с ней. Она наблюдает, как я одним концом привязываю длинную-предлинную сплетенную веревочку к своему копью, а к другому — костяной крючок. Лиз берет в руки крючок и проворно насаживает на него наживку, следя за тем, чтобы крючок полностью прорезался через мясо, чтобы оно не упало, когда попадет в воду, и это убеждает меня, что она делала это и раньше.

— Когда-то я ходила на охоту со своим папой, — говорит она, когда я перевожу взгляд на нее. — Но иногда ходили и на рыбалку, хотя в основном вместо настоящей рыбы нам попадались черепахи или змеи. А нам не нужно прикрепить к веревке что-то вроде груза?

Я бросаю кусок мяса в воду, что внизу, и он, конечно же, покачивается на поверхности и дальше не опускаться.

— Мы можем использовать камень.

Идея эта неплохая, и я очень доволен, что она такая сообразительная.

— Ты очень умная, Лиз.

— Да нет, просто кое-что, что припоминаю из прошлого.

Мы корректируем веревку весом, привязывая небольшой продолговатый камушек к приманке на веревке, чтобы удерживать ее под водой, а затем опускаем одну веревку в воду. Эту «удочку» я передаю Лиз, пока работаю над своей собственной. Я наблюдаю за ней, пока занимаюсь своей веревкой, и ее лицо светится легким сиянием счастья. Я думаю о других человеческих женщинах, пытаясь мысленно представить, что они здесь со своими парами, но у меня не получается. Им не нравится дикая природа. Они бы не обрадовались, если бы были изгнаны вместе со мной.

Воистину, мне крупно повезло заполучить именно Лиз. Она идеальна во всех отношениях.

— Ты наблюдаешь за мной, — говорит она, глядя в воду.

— Я думаю о том, как я счастлив, — признаюсь я.

Лиз оглядывается на меня, и застенчивая улыбка изгибает ее губы.

— Я тоже. Это место идеально… и ты удивительный. Я и не думала, что смогу стать настолько счастливой на такой ледяной планете, как эта, но… она поразительная, и я не могу представить себе жизни в любом другом месте. Я с надеждой предвкушаю остальную часть нашей совместной жизни.

Она проводит рукой по своему животу, и я знаю, что она думает о нашем комплекте.

Импульсивно я наклоняюсь и целую ее макушку, затем, обняв ее покрепче, тяну ее к себе на колени. Вдруг перед моими глазами возникает образ, как одна из крупных рыб заглатывает наживку, а потом срывает мою пару с выступа прямо в воду.

— Пожалуй, будем ловить рыбу вместе.

Она начинает хихикать.

— Ладно, раз ты так хочешь.

— Хочу, — я усаживаю ее себе на бедра, а она держит удочку. — Расскажи мне историю про другие «Звездные войны».

— Но есть только одни, — заявляет Лиз возбужденно. — И я уже тебе про них рассказывала.

— Но тебе они нравятся, так что расскажи еще раз.

Ее глаза блестят от удовольствия, когда она оглядывается и смотрит на меня.

— Ты что, еще раз хочешь послушать? Серьезно?

— Мне нравятся все, что нравится тебе, — просто отвечаю ей и крепко ее обнимаю.

— Ладно, — говорит Лиз, прислонившись спиной к моей груди. Ее голова находится прямо под моим подбородком. Поистине, подходит идеально. — Давным-давно жил один парень по имени Энекин, и он был избранным…


Конец

Загрузка...