Меч

Томмазо Ландольфи Меч

Как-то вечером, перебирая всякий хлам, перешедший к нему по наследству от предков, Ренато ди Пескоджантурко-Лонджино обнаружил… Впрочем, вначале несколько слов о самих предках. Если не считать далеких предков-крестоносцев, все представители рода Пескоджантурко-Лонджино были, как говорится, людьми серьезными и основательными; каждый глава рода заботился о его процветании, всячески приумножая фамильное добро. Блаженной памяти родитель Ренато представлял собой как бы связующее звено между стройной вереницей образцовых пращуров и собственным дитятей. Дитятя же, сколько ни старался, так ничего путного в жизни и не сделал. Был он страшно капризен, донельзя чувствителен, а главное — необыкновенно ленив. К тому же мот и недотепа.

Казалось, со смертью Ренато прервется и весь древний род, окончательно изживший себя и обреченный на неизбежное исчезновение. Весьма примечательно и то, что за короткий срок, всего за каких-то два поколения, от прежнего богатства Пескоджантурко-Лонджино осталось лишь далекое воспоминание. Так что теперь Ренато мог без преувеличения считать, что все его наследство состояло из многочисленного старинного хлама, скопившегося на чердаках родового замка. Помимо, разумеется, самого замка, в котором он теперь обитал, почти лишенный средств к существованию.

Итак, в тот вечер из пыльной груды старинного оружия, доспехов и конского снаряжения Ренато неожиданно извлек меч, которого раньше никогда не видел. Прежде всего его внимание привлекли ножны, искусно выполненные из разноцветного бархата и висона и стянутые тонкими ремешками из дорогих кож. При свете канделябра на изысканных тканях слабо поблескивали потускневшие от времени чеканные бляхи, должно быть, золотые или серебряные. Судя по всему, вещь была действительно ценной и сразу заинтересовала Ренато: как знать, может, она сослужит ему добрую службу? Он решил отнести меч в свои покои и как следует его осмотреть.

С некоторых пор Ренато ощущал в душе странное волнение, скорее даже предчувствие, совершенно, впрочем, беспредметное, хотя и немало его тревожившее. Смутно он понимал, что настало время что-то предпринять, чтобы выйти наконец из тупика. Но помимо неясных угрызений совести Ренато часто испытывал непреодолимую внутреннюю дрожь, словно движимый провидением искатель сокровищ, который чувствует близость желанного клада. Ренато мнилось, что он стал обладателем несказанного богатства, хотя пока он еще не знал, что оно собой представляет и как им вообще можно воспользоваться. Теперь же, стоя со своей драгоценной находкой перед горящим камином, Ренато вновь ощутил, как знакомое чувство переполняет его с небывалой силой.

— Едва с ножен была стерта пыль, они предстали перед Ренато именно такими, какими он ожидал их увидеть. Ничего не скажешь: славное оружие, сразу видно руку большого мастера! Бляхи, без сомнения, были из чистого золота. Эфес украшали изрядно потемневшие от долгого заточения изумруды и топазы. Однако Ренато почему-то не решался вынуть клинок: непонятный страх удерживал его. Наконец резким движением он рванул рукоять меча.

Свет осеннего солнца, рассекавший сквозь полуприкрытые ставни комнатные сумерки, его тонкие, как стрелы, лучи, вонзавшиеся в самые укромные уголки покоев, яркие языки ненароком взбудораженного пламени — все это было ничто в сравнении с ослепительным сверканием клинка! От невыносимого блеска Ренато невольно зажмурил глаза, хотя в старинной зале царил всегдашний полумрак. Дело в том, что клинок, казалось, источал собственный слепящий свет. Безупречно отполированная поверхность клинка сохранила первозданную гладь. С первого взгляда можно было подумать, что он выкован из листового золота. Но где-то в глубине клинка таилась зловещая чернота (вовсе не затмевавшая его сияющей прозрачности), которая роднила загадочный материал скорее с топазом или редким восточным камнем. Сквозь полупрозрачное лезвие клинка Ренато мог различить извивавшиеся языки каминного пламени. Клинок был столь тонок, что казалось, у него вообще не было ни толщины, ни лезвия, ни ребер. Его, наверное, можно было согнуть и искорежить, если бы не таинственный способ закалки, сделавший его твердым и гибким, как и подобает всякому доброму стальному клинку.

«Черт побери!» — только и вырвалось у Ренато. Он поднес клинок к большому пальцу, чтобы проверить остроту лезвия. Лучше бы он этого никогда не делал! Кончик пальца вместе с ногтем тотчас отлетел прочь. Ренато даже почудилось, что он не ощутил ни малейшего нажима со стороны лезвия. Точнее, именно в этом-то все и заключалось. Лезвие клинка прошло сквозь подушечку и ноготь, будто не задев их вовсе и не причинив при этом никакой боли. Но стоило только Ренато спустя мгновение едва пошевелить рукой, как кончик пальца отвалился, и он почувствовал жгучую боль.

«Черт побери! — снова воскликнул Ренато. — Вот это клинок!»

Взяв отложенный было меч, Ренато решил испробовать его на чем-нибудь потверже. Он протянул меч к полену, один конец которого горел в камине, а другой лежал на тагане. Не успел меч коснуться полена, как тот послушно раскололся, обнажив необыкновенно четкий срез.

В этот момент клинок зарделся косыми бликами от каминного пламени. На его поверхности, точно в пылающем медном зеркале, неожиданно выступили когда-то выгравированные слова. Окутанные неуловимой дымкой, они появились как бы из недр клинка и выглядели совершенно невесомыми, словно начертанные солнечной пылью на едва уловимом дуновении ветра.

Ренато прочел: «Я, Кавалер Кастальдо ди Пескоджантурко-Лонджино, Закалил сей меч, что Кладенца Орландова Острее, Отныне ворогов не будет у тебя». Слова были писаны старинным шрифтом и звучали как вирши.

Ренато охватило сильнейшее волнение. Он с силой опустил меч на один из каминных таганов, как бы не веря завету далекого предка. Не успел он и глазом моргнуть, как блестящий медный набалдашник покатился в огонь. Значит, меч с такой же легкостью разрезал и железо! Оставив обезглавленный таган, Ренато принялся разгуливать по старинной зале и сыпать удары направо и налево. Он потрясал своим новым оружием и сокрушенно восклицал:

— Горе мне, теперь передо мной нет преград! Несчастный, весь мир у твоих ног! Кто посмеет тебе противиться?

Куда бы ни направлял Ренато свой огненный меч, тот повсюду с легкостью прокладывал себе путь. Точно призрак, не знающий препятствий, проходил он сквозь пораженный предмет, не оставляя после себя ни малейших следов. И если косо разрубленный предмет все же сохранял равновесие и не разваливался, достаточно было легкого прикосновения, чтобы окончательно расщепить его надвое.

А Ренато все расхаживал по зале, не в силах остановиться. Он оставлял за собой одни обломки. Рухнули оземь, не сумев сохранить равновесия, два каменных бюста почтенных предков, стоявшие в нишах меж дверей; с шумом отвалились высоченные спинки от нескольких массивных стульев; громыхая, полетели на пол кованые пластины с четырех рыцарских доспехов; из овальной ниши в стене выступала мраморная женская рука — была отсечена и она; еще мгновение — и бессильно осели долу, прошептав что-то напоследок, старинные портьеры.

На шум примчался взбудораженный старик мажордом, единственный, кто еще приглядывал за порядком в замке. Ренато грозно рявкнул на старика, и тот с опаской попятился к двери, видя в руках хозяина сверкающий меч.

В ту ночь подле Ренато на старинном ложе с балдахином покоился обнаженный клинок. «Вот она, моя планида. Нет, не зря мне на днях знак был, — размышлял Ренато. — Вот он, заветный клад, только руку протяни, да если бы раньше знать… Но теперь-то настал и мой долгожданный час. Этот меч нечувствительно проходит сквозь любое тело, рассекает любую преграду. С его помощью я совершу великие подвиги, какие точно, еще не знаю, но великие, да, великие». Ренато долго еще не мог заснуть: его ни на секунду не оставляла тревожная мысль о лежавшем рядом мече, который трепетно поблескивал в темноте.

Однако шли дни, а Ренато так и не мог найти достойного применения чудодейственному мечу. Неужели же, удивитесь вы, даже столь могущественное оружие может оказаться не у дел? Увы, бывает и такое. Кроме того, ни для кого не секрет, что чем достойнее оружие, тем величественнее цель, которой оно служит. Этот меч был оружием необычным и для обычного дела не годился.

Так в ожидании славных деяний Ренато пренебрегал делами помельче, пока наконец не стало и таковых. Оставшись ни с чем, Ренато вынужден был скрепя сердце признать, что биться не на живот, а на смерть ему особо и не с кем, а драконы и чудища давным-давно перевелись… Для чего же тогда вообще нужен был этот меч? Повторяю, все это покажется вам странным, но… попытайтесь сами найти применение такому мечу — и вы поймете, как это непросто. Но и это было еще не все. Вместо того чтобы защищать хозяина от врагов, меч сам превратился в личного врага Ренато (а позднее и в нечто гораздо большее!). В самом деле, то, что Ренато не мог воспользоваться мечом или не знал, как это сделать, вовсе не снимало с него ответственности за обладание им. Поистине мучительное чувство!

«Итак, — говорил он себе, — в моих руках чудесное оружие. Но я не знаю, на что его употребить».

Эта мысль окончательно лишила Ренато душевного покоя, его последнего зыбкого прибежища. Просыпаясь ясным утром, Ренато иногда думал: «Сегодня я совершу нечто… нечто прекрасное!» Но утро сменялось днем, за днем наступал вечер, а благородное намерение так и оставалось неосуществленным. Уже Ренато не расставался с мечом и во время прогулок по окрестностям. По пути он отсекал девственно-невинные головки диких лилий, покачивавшихся три дуновении предвечернего ветерка (сколь точная картина будущей трагедии!). Уже для первой пробы сил он разрубил пополам двух своих коров, и во всем замке не сыскать было в целости рыцарских доспехов или статуи, у которой не были бы снесены голова, рука или плечо. Однако дальше этого фантазия Ренато не шла. Да, меч становился его врагом, и Ренато начал уже жалеть, что судьба уготовила ему такое наследство.

И вот однажды вечером в замке появилась сияющая белизной девушка. Была она неповторимой красоты: ее светлые кудри спадали на гибкий, как тростник, и стройный, как тополек, стан. Она была облачена в белое шелковое платье, доходившее до самого пола и перехваченное в талии широким поясом. Взгляд ее был робким и нежным.

— Чего тебе нужно? — буркнул Ренато, увидев ее на пороге.

— Я знаю, тебе не хочется меня видеть, — испуганно проронила она в ответ. — Но жить без тебя я уже не смогу. Недавно я это окончательно поняла. И я подумала: лучше тысячу раз умереть.

Ренато, почти никогда не расстававшийся со своим живым мечом, машинально схватил его с длинного дубового стола. Между ним и девушкой сверкнул пылающий клинок.

— Уходи, — скомандовал Ренато. — Убирайся, оставь меня в покое… Ну, ненавидишь меня?

— Никуда я не уйду, — проговорила девушка, не отступив ни на шаг. Лишь на мгновение сияние меча ослепило ее. Сквозь огонь клинка Ренато различал подернутый дымкой, чуть изогнутый облик девушки, похожий на отражение в колеблющейся водной глади.

— Теперь я уже не уйду ни за что на свете.

— Но я не хочу! Не хочу, чтобы меня любили! — затопал ногами Ренато, потрясая мечом. В это мгновение у него вдруг мелькнула мысль: «Может, это и есть тот долгожданный подвиг?»

— Возненавидь, — произнес он несколько мягче. — Возненавидь меня, слышишь? Разве солнце не заливает поля золотом своих лучей, а лесные птицы не выводят чудных трелей? Разве не слыхать больше шепота опавшей листвы или переливов журчащего ручья? Разве вольный ветер не гуляет по горным стремнинам? Что тебе до меня и до моей затхлой берлоги?

— Солнце, — ответила девушка, — это пепел, поля — прах, а природа мрачна и безмолвна, Ренато, если рядом нет тебя.

— Советую тебе поостеречься! — крикнул Ренато. «Вот он, час великого подвига!» — думал он, охваченный странным дурманом.

— Мне нечего бояться, — с нежностью в голосе промолвила девушка.

То были ее последние слова. Ренато резко взметнул меч и с размаху опустил его на девушку. Клинок прошел через тонкий стан, не встретив ни малейшего сопротивления. Но девушка не упала. Не двигаясь, она пристально смотрела на своего убийцу нежным, улыбающимся взглядом. На фоне темных витражей белоснежное чело девушки, увенчанное далекими ночными звездами, сияло подобно утренней заре. На нем не видно было и следа ужасной раны. Но меч, который Ренато по-прежнему держал в руках, казалось, лишился в ее лилейном теле всего своего блеска. Величественное оружие в один миг потускнело и стало пепельного цвета. Теперь оно напоминало безликую головешку, жалкий, никчемный кусок металла! С самого Ренато вдруг спала пелена дурмана. Кровь разом отхлынула от его лица. Парализованный ужасом, он смотрел на девушку и не мог поверить в содеянное. Отбросив в сторону уже бесполезное оружие, он закричал:

— Боже! Что я наделал!

Тогда рассеченная надвое девушка захотела улыбнуться любимому и успокоить его. Этого оказалось достаточно. Ee лицо чуть треснуло и постепенно стало распадаться. Слабая, вначале едва заметная полоска крови прочертила линию от золотистых волос до шеи. Затем она побежала еще ниже, по груди и белоснежному шелку. Трещина все увеличивалась; из нее хлестала, слабо пенясь в волосах, кровь. Улыбка превратилась в чудовищную гримасу, двусмысленную, безобразную ухмылку. Хрупкое тело неудержимо разваливалось. Девушка падала, рассеченная неумолимым мечом. В образовавшемся просвете поблескивали далекие ночные звезды. Еще мгновение — и беззащитное создание рухнуло оземь на глазах у своего убийцы. И только невинная кровь соединяла ее разрубленное тело.

Так славное, могущественное оружие, которое Ренато мог бы употребить на благое дело, вместо того чтобы принести ему счастье, уничтожило самое дорогое, что было у него на свете.

А что же меч? Неужели это потускневшее, но по-прежнему неотразимое оружие может понадобиться кому-то еще? Человек, унаследовавший его, зашвырнул меч на дно самой глубокой пропасти, чтобы избавить мир от его губительной власти. Но пришли иные люди или боги и извлекли его из бездны, чтобы отдать в руки других, ни в чем не повинных людей. И те несли его по своему земному пути, словно крест; и этому суждено быть на горе всем людям.

Tommaso Landolfi, "La spada" (1940)

В сборнике "Современная фантастика". М.: Книжная палата, 1988 г.

Перевод Г. Киселева