Луна двадцати рук

ПРЕДИСЛОВИЕ

Само собой разумеется, любая статья, и тем более статья о научной фантастике, должна быть научной. А где найти залог научности вернее, чем экскурс в историю вопроса?

Итак: когда родилась научная фантастика?

Если согласиться с глубокомысленным исследователем, который считает, что первым детективом была история Эдипа, пытавшегося себе на горе раскрыть давнее преступление, то надо признать, что первым фантастом был Гомер: это он рассказал в ”Одиссее” о самодвижущихся кораблях феакийцев. Первые же сведения о роботах восходят к Платону, поведавшему о том, что знаменитый Дедал умел делать подвижные статуи; правда, программировал он их плохо, и если их не связывали, они убегали от хозяев…

Впрочем, довольно! Мы ненароком впали в плагиат: наш исторический экскурс что-то уж слишком похож на ту “критику”, которую так остроумно спародировала Анна Ринонаполи в одном из рассказов, публикуемых в сборнике.

А кроме того, сами итальянцы почему-то считают, что фантастика на их земле родилась не две тысячи двести лет назад, когда была переведена на латинский язык “Одиссея”, а всего каких-нибудь полтора десятилетия назад.

Критика встретила новорожденную без особого восторга. Известный литературовед Джордже Пуллини писал: “Мы не питаем врожденной симпатии к жанру научной фантастики… несмотря на его очевидную актуальность; нас по-прежнему больше привлекает тайна человеческой души, чем тайны механических роботов… Разрушительные или созидательные возможности техники целиком зависят от сознательности или от моральной неустойчивости управляющего ею индивида, и поэтому никакая тайна, несмотря на самые большие завоевания науки, не превосходит важностью и не исключает тайну человеческой жизни” (“Итальянский послевоенный роман”, 1965, изд. второе).

Справедливость требует подчеркнуть, что фантасты Италии вняли совету критика и поставили во главу угла человеческую жизнь. Как бы отвечая Пуллини, Сандро Сандрелли, один из авторов этого сборника, в статье, написанной совместно с фантастом де Туррисом и критиком Фуско, утверждал: “Основная характерная черта итальянской научной фантастики сегодня состоит в том, что в поле ее зрения входит образ человека, который из простой детали механизма, как это было в первых повестях, стал основным стержнем рассказываемых событий и их движущей силой до такой степени, что основная забота современного автора — это описание человеческих реакций на возможные или невозможные события более или менее отдаленного будущего” (журнал “Interplanet”, 1965, № 6).

Слов нет, итальянская фантастика многому научилась у своих зарубежных сестер. И хотя Сандро Сандрелли, робко прячась за цитату, пытается утверждать, что “в земле и в небе более сокрыто, чем снится вашей мудрости, Азимов”, однако сюжеты большинства рассказов очень напоминают Азимова, ибо взяты они из обычного арсенала фантастов: мы увидим здесь похождения космонавтов и межпланетных шпионов, чудеса вычислительных машин и подвиги роботов… Да и не только сюжеты — сами приемы повествования порой заставят читателя, безусловного знатока научно-фантастической классики, вспомнить Бредбери или Лема, а то и Уэллса или Чапека…

Да, именно Уэллса и Чапека… Традиция Жюля Верна, восторженные попытки угадать, какова будет техника будущего и какие невиданные приключения сулит она людям, меньше соблазняет итальянских фантастов. Большинство из них стремится на ту дорогу, которая начинается где-то в Икарии социалиста-утописта Этьена Кабе или даже в Утопии Томаса Мора и йотом, в нашем столетии, благодаря усилиям Уэллса, Чапека, Алексея Толстого становится магистралью для подлинно литературной фантастики. Идя по этой дороге, итальянские писатели вместе со своими зарубежными собратьями но жанру стараются заглянуть на много лет вперед — понять, каким станет общество, или же, пользуясь только им, фантастам, данной свободой, изобразить будущее так, чтобы в нем легко было узнать худшие черты настоящего, по только доведенные чудовищным преувеличением до абсурда, зло спародированные.

Этого “общего курса” итальянской научной фантастики надо держаться и нам в пашем разборе, если мы хотим попять включенные в этот сборник рассказы, кроме… Впрочем, следуя лучшим традициям жанра, о котором нам довелось писать, оставим читателя еще некоторое время в неведении относительно этого “кроме”.

Лино Альдани, фантаст по преимуществу, один из зачинателей этого жанра в Италии, идет тем же курсом, о котором мы говорили, — курсом от фантастического к реальному. Если писатель и отходит от него, то лишь потому, что магнитная стрелка его творчества порой отклоняется к другому полюсу жанра — приключенческому или детективному. Свидетельство таких “аномалий” — новелла “Приказы не обсуждаются”. Читатель легко узнает в ней привычные черты “космического детектива” и все же… Да, есть тут что-то такое, что заставит его не столько с напряжением ждать развязки, сколько с улыбкой следить за цепью улик, обличающих марсианских шпионов. Дело в том, что эти улики — не что иное, как “перепетые не раз и не пять” приметы марсиан из многих и многих фантастических романов, рассказов, повестей. Из-под таинственной широкополой шляпы детектива читателю вдруг весело подмигивает глаз пародиста.

Если в приключенческих рассказах Альдани ироничен, то в рассказах о будущем он очень серьезен. Правда, видит он впереди не всегда одно и то же. В “Луне двадцати рук” трагедия Земли побеждена благодаря мужеству, самоотверженности, чувству высокой ответственности за судьбу человечества и солидарности между людьми всех наций. Прославление этих новых качеств человека до того ясно и прозрачно, что сам автор счел нужным включить свой рассказ… в хрестоматию для классного чтения в школе XXIII века.

Совсем иную картину рисует Альдани в рассказе “Абсолютная технократия”. Попробуем-ка, читатель, изъять из него детали “примет будущего” — все эти элибусы, движущиеся дорожки и прочую бутафорию, и взглянем, что останется. Что-то уж очень знакомое у нас перед глазами… Да это же — чеховский “Экзамен на чин”! Тот же маленький человек, вынужденный только ради того, чтобы жить чуть более сносно, учить кучу не нужных ему премудростей (герой Чехова “и тригонометрию выучил”, герою Альдани пришлось похуже — с него требуют и неевклидову геометрию, и теорию относительности). Та же всеподавляющая государственная машина, требующая, чтобы один из ее винтиков прошел и эту бесцельную обработку; только у Альдани она воплощена буквально — в гигантской вычислительной машине Руне, управляющей всем и вся в стране абсолютной технократии. Впрочем, кроме общей темы, есть в рассказе и более частная, злободневная: в последнее время на тех капиталистических предприятиях Италии, которые хотят прослыть неокапиталистическими, почти все, вплоть до чернорабочих, на каждом шагу подвергаются всякого рода испытаниям, тестам, проверкам “коэффициента интеллектуальности…”.

По столь же злободневной мишени бьет сатира и в рассказе “Шахта”. Перед нами — довольно типичная ситуация первой половины нашего века: ветераны мировой войны, ничего не получившие у себя на родине, кроме громких фраз, вынуждены завербоваться в колонии. Здесь они и несут пресловутое “бремя белых” — служат надсмотрщиками над превращенными в рабов туземцами, вымещая собственные унижения на ненавистных им людях иной расы… Позвольте, возразит нам читатель, при чем тут первая половина нашего века, киплинговское “бремя белых”, колонии? Ведь дело происходит на неведомой планете, завоеванной выходцами с другой системы. Что ж, дорогой читатель, все зависит от точки зрения: вам прежде всего бросается в глаза фантастическая сторона рассказов, нам — реальная.

Антирасистскую идею вкладывает в свой рассказ “Обвал” Инисеро Кремаски; хотя рассказ построен на традиционных (слишком даже традиционных!) приемах приключенческого жанра, Кремаски — писатель, близкий к коммунистам, автор остро обличительного антикапиталистического романа “Плата за молчание” — не мог не связать его с жизненно важными проблемами наших дней.

При желании эту реальную основу вы легко найдете даже в таком “совсем фантастическом” рассказе, как “План спасения” Джулио Райолы. Автор давно уже выступает как журналист, причем основная тема его статей — судьба Венеции, самого своеобразного города Европы, одной из прекраснейших сокровищниц искусств, которая медленно, но неотвратимо погружается в море. По данным “Комиссии по изучению мер охраны памятников Венеции и защиты от лагуны”, за десятилетие — с 1950 по 1960 год — повышение уровня моря вместе с оседанием почвы составило 33 миллиметра. В рассказе Райолы подобная же комиссия заседает много веков спустя; за сотни лет Венецию не только не спасли, но даже не сумели выработать план спасения. Вокруг вполне злободневной проблемы Райола строит авантюрно-фантастический и даже детективный сюжет, не стесняясь порой брать для своей постройки “типовые детали” и монтировать их согласно давно апробированным образцам. И все же рассказ подкупает: вас, читатель, не оставит равнодушным горькая любовь к прекрасному, обреченному городу, которой проникнуты и многовековой давности письмо неведомой женщины, найденное героем, и весь рассказ Джулио Райолы. А если вы скажете, что вам интересно читать о неуемно фантастических похождениях Лауро и Герты, то я отвечу: да, интересно, — потому что смысл их приключениям и художественную убедительность рассказу придает это жизненное, пережитое самим автором чувство.

Еще “ближе к жизни” творчество Анны Ринонаполи. “Крылья ее фантазии”, говоря высоким слогом, никак не могут унести писательницу за пределы сегодняшнего дня, хотя обе публикуемые новеллы посвящены далекому будущему. Пусть в них роботы трудятся рядом с людьми под синтетическими куполами школ, а между Землей и близкими к ней планетами налажено прямое беспересадочное сообщение, будущее у Анны Ринонаполи — это не более как злая сатира на настоящее, причем па настоящее сегодняшней Италии. Публицисты и социологи, политики и беллетристы с цифрами и фактами в руках, с праведным гневом или гоголевским смехом сквозь слезы твердили, писали, доказывали, что бюрократическая система душит страну, высасывает из нее живые соки, калечит людей, хоть как-то к ней приобщившихся. В рассказе “Ночной министр” Анна Ринонаполи присоединяет свой голос к общему хору. Она передвинула вперед стрелку часов — но как мало изменилось все вокруг! Угроза войны теперь исходит из космоса, страсть подвергать людей всякого рода психоаналитическим и иным проверкам распространилась еще шире, а футбольный тотализатор вытеснен космическим вот и все перемены! По-прежнему исправно работает бюрократический аппарат, круглые сутки (без перерыва!) продолжается деловое безделье чиновников, волокита и канитель столь же безотказно тормозят на всех инстанциях любое дело… И сообщение о готовящейся агрессии марсиан застревает в той же паутине, в которой застрял в наши дни, например, вполне реальный вопрос о необходимости гидромелиоративных работ в стране. И недавнее пагубное наводнение в Италии может служить превосходным доказательством полной реальности фантастического рассказа Анны Ринонаполи.

Второй ее рассказ также касается больного места итальянской действительности — проблемы школьного образования. Правда, преодолен кризис помещений и оборудования, теперь (значит — в далеком будущем) школы хорошо — даже слишком хорошо — оснащены технически, над ними даже возведены пластиковые купола: ведь атмосфера в городах настолько загрязнена, что только в помещениях с очищенным воздухом можно дышать без риска для жизни. Однако по-прежнему нищенским остается заработок учителей, по-прежнему неограниченным — произвол выскочек-директоров (правда, теперь на этом месте может сидеть и робот). А главное — завершился самый страшный процесс, процесс замены знания претенциозным полузнайством, науки — наукообразными разглагольствованиями и подлинных духовных ценностей — мнимыми. Кто теперь читает книги? Только дефективные! Вместо стихотворений Леопарди и Кардуччи, поэм Гомера и Данте — “извлеченные” из них фильмы (их изготовление началось уже сегодня; быть может, читатель даже имел несчастье видеть на наших экранах монументальную кинохалтуру “Странствия Одиссея” или “Подвиги Геракла”). Вместо живого слова педагога — стандартная магнитофонная лекция, вбивающая стандартные мысли в стандартные головы учеников: будущее нашло превосходные средства для выполнения широко проводимой и в наши дни работы, в просторечии именуемой “стрижкой под одну гребенку”. Впрочем, и сами наставники, и наставники наставников воспитаны точно так же… Да, не только увлекать и развлекать, не только восхищаться научными достижениями и популяризировать их может научная фантастика — оказывается, ей вполне по плечу “Ювеналов бич”.

Это отлично сумел понять маститый Дино Буццати, всю свою жизнь стремившийся решить волновавшие его моральные и общественные проблемы с помощью фантастики — правда, не научной. В некоторых его рассказах реальная жизнь теряла четкие контуры, расплывалась, становилась алогичной, как во сне. В других — новеллах-притчах — на помощь ему приходили традиционные фантастические образы сказок, легенд и религиозных преданий. Теперь он увидел, что неведомые машины и выходцы из иных миров, ставшие привычными для читателей, неплохо помогают создавать парадоксальные ситуации и конфликты, более острые, чем в реальной жизни. Именно так построен рассказ “И опустилось летающее блюдце”. Космический корабль понадобился Буццати лишь для того, чтобы столкнуть заурядного приходского священника дона Пьетро с… настоящими праведниками — марсианами, которые не вкусили от древа познания и потому непричастны к первородному греху. Однако, будучи праведниками, они и не молятся, и не соблюдают обрядов, и даже не знают об искупительной миссии Христа. И дон Пьетро всей душой становится на сторону своих грешных, лживых, распутных прихожан, которые зато свято чтут религию в ее внешних формах… Да, фантаста Буццати проблема межпланетных перелетов явно интересует гораздо меньше, чем проблема духовного оскудения, морального безразличия “церкви земной”. И все же, по-видимому, такая фантастика гораздо ценнее самых сногсшибательных, но бездумных космических приключений п чудес роботехники.

Очевидно, сами итальянцы придерживаются того же мнения. Во всяком случае, Либеро Биджаретти, видный прогрессивный писатель, автор психологически к новелл и повестей, думает именно так. Ведь как раз на подобного рода “литературе” свихнулся Корсетти, герой его рассказа “Он жил не здесь”. Рассказ этот имеет к научной фантастике примерно такое же отношение, как “Дон Кихот” к рыцарским романам, которыми зачитывался ламанческий идальго.

Правда, его духовный потомок не седлает Росинанта и не едет утверждать в неблагополучном современном мире наивные и высокие идеалы, почерпнутые в любимых книгах: любимые книги Корсетти таких идеалов просто не могут дать. Современный маленький человек, обыватель, Корсетти ищет одного — возможности уйти от своей мизерной действительности, и, как наркоман, меняющий слабое снадобье на более сильное, он переходит от исторических романов к фантастическим, которые уже окончательно задуривают ему голову. Впрочем, Корсетти достигает своего: его контакт с реальностью разрушен полностью, наркотико-фантастическое чтиво сделало свое дело. Все выстраивается в рассказе одно к одному: никчемный герои, которого и героем-то назвать грешно, одурманен никудышными книгами, и возвращает его к действительности скверный анекдот… Психологический парадокс оказывается отличным орудием борьбы с псевдонаучной псевдолитературой.

Не менее острым оружием оказывается и пародия, и этим оружием превосходно владеет Сандро Сандрелли. Сколько раз описывались гигантские, самосозидающиеся, саморазвивающиеся, всезнающие и всемогущие кибернетические устройства, и какими только чудесами не поражали они пигмеев-людей! В рассказе Сандрелли “Скверная шутка” тоже есть подобная машина, и она тоже должна поразить инспектирующих ее парламентариев… Громы и грохоты предшествуют явлению чуда. Но — “корчится в муках гора, а родится жалкий мышонок”, как говаривал в свое время Гораций. Впрочем, рожденный машиной крохотный робот обладает весьма злобным характером… простите, программой: он призван избить ученого, в угоду политикам задавшего машине явно неразрешимую задачу. Воистину всемогуща роботехника!

Столь же могуч был и “гипносуфлер”, изобретенный Ником Моландером и погубивший великий город Танин. Весь мировой драматический репертуар хранила гениальная память этого прибора, способного заставить лягушку прочесть “Быть или не быть” не хуже величайшего трагика. Но слишком многих и слишком всерьез заставлял он играть. Под аккомпанемент монологов из “Гамлета” и “Макбета”, арий из “Риголетто” и “Аиды” совершаются в Танин кровавые самоубийства и убийства, поджоги и преступления, предусмотренные всеми трагедиями, созданными па всех планетах. Шестируки и рассказчик, разглагольствующий за стойкой хорошенькой полипоидной барменши, не скупится па самые избитые эффекты. Но его напыщенное патетическое описание космических ужасов, которому позавидовал бы самый искушенный создатель фильмов а ля Хичкок и межпланетных комиксов, превращается в фарс. В убийственно остроумной пародии жанр, очаровавший недалекого Корсетти, предстает во всей своей пустоте и банальности.

Теперь настало время раскрыть читателю тайну того “кроме”, после которого в начале статьи мы поставили многоточие. Это “кроме” относится к включенным в наш сборник рассказам из новой книги Итало Кальвино “Космикомические истории”.

Надеемся, это имя не ново для вас, читатель, и вы знаете превосходные новеллы и повести этого крупнейшего мастера итальянской прозы, изданные у нас в книге “Кот и полицейский”, и его увлекательный роман “Барон на дереве”. Новые рассказы не похожи на эти произведения — и вместе с тем неразрывно связаны с ними.

Еще в те годы, когда Кальвино опубликовал свои первые “неореалистические” рассказы, критики отметили как своеобразную черту его дарования “сказочность”. “Я не возражал, писал по этому поводу сам Кальвино, — я понимал, что быть сказочным — большое преимущество…” И позже, вспоминая о предпринятой им обработке итальянских народных сказок, Кальвино говорил: “Из открытой мною волшебной коробки вырвалась утраченная логика, управляющая миром сказок, и опять воцарилась на земле”.

Та же логика сказки — логика волшебных метаморфоз, логика одушевления любого предмета, логика свободных фантастических допущений — царит и в новой книге писателя. Но только чудесные превращения в ней происходят по законам, открытым современной наукой; вместо заколдованных царств местом действия становятся мировое пространство, формирующиеся галактики, Земля в палеозойскую эру. Кальвино делает одно допущение: а что, если бы все события космической истории, все перипетии органической эволюции пережило бы индивидуальное существо, наделенное человеческим сознанием? Какие перемены в его судьбе и жизнеощущении вызвали бы такие перевороты, как образование твердых тел или возникновение атмосферы, переселение земноводных на сушу или гибель гигантских ящеров! Так возник образ Офвфка — рассказчика и героя всех “космикомических историй”. Офвфк в детстве катал круглые атомы водорода по кривизне мирового пространства, в юности потерял любимую женщину, оставшуюся на Луне в момент, когда та окончательно отделилась от Земли… Да мало ли сюжетов может извлечь щедрая фантазия сказочника из разнообразнейших теорий и гипотез науки наших дней!

Однако как ни богата и ни оригинальна выдумка Кальвино, она не служит для него самоцелью. У писателя есть излюбленная идея, которую он утверждает во многих своих произведениях, — идея верности человека своему “я”. В наш век это очень важная и актуальная идея, характерная для прогрессивной литературы Запада и, в частности. Италии. На фоне множества героев — “конформистов”, сознательно приспосабливающихся к подлости окружающего мира, или “отчужденных”, сломленных гнетущей их и непонятной для них социальной несправедливостью, — Кальвино рисует героев, вопреки всему сохраняющих верность своей жизненной программе и своей подлинной внутренней сущности. И если мы вчитаемся в оба рассказа Кальвино, включенных в этот сборник, то обнаружим в них и подобных героев, и любимую идею автора.

Правда, сам “водяной дедушка” не думает, что, отстаивая прежний, подводный образ жизни и вступая в спор со своим семейством, захваченным “веянием времени” и переселившимся из мирового океана на сушу, он сохраняет свою индивидуальность. Он просто хочет жить, как привык. Но тем не менее формула “все так делают” — не закон для него. И именно за первозданную цельность характера его полюбила красавица Ллл и предпочла его Офвфку, отрекшемуся от своего водяного происхождения и желающему во что бы то ни стало походить на земных родичей невесты.

Дедушка-рыба отстаивает свое “я” в споре с другими, а вот Офвфку в рассказе “Динозавры” пришлось пережить на той же почве тяжелый внутренний конфликт. Последний из Динозавров, он попадает в стал заселивших Землю “Новых”, чья память полна преданий о Динозаврах, а душа — суеверного страха перед ними. Однако настоящего Динозавра они не узнают, и Офвфк мог бы благополучно жить среди них и даже соединиться с любимой, если бы только захотел навсегда скрыть от них свою истинную сущность. Однако недаром Офвфк — герой Кальвине: в любой внутренней борьбе он всегда придет к одному решению: пусть он лишится спокойной жизни, любви, пусть увидит, что его сын даже не подозревает о своем динозавровом происхождении, пусть поймет, что обречен на одиночество, — все равно он не изменит себе и не будет приспосабливаться!

Наука и фантазия слиты в новых вещах Кальвине неразрывно, но совершенно по-новому. Под традиционное понятие научной фантастики “Космикомические истории” совершенно не подходят, п тем не менее иначе чем научно-фантастическими их не назовешь. Но — не рассказами, а сказками. И не только потому, что воображение писателя выходит в них за грани возможного или хотя бы научно допустимого, но и потому, что человеческое предстает в них не в виде конкретных тем, как это было у многих других, итальянских и не итальянских, фантастов, а в виде самых общих категорий: добра и зла, верности и измены, любви и вражды… И как раз эта обобщенность позволяет Кальвино ставить и решать такие общие вопросы человеческого существования, как, например, проблема индивидуальности. Научно-фантастическая сказка превращается в сказку философскую.

И для Кальвино-реалиста и для Кальвино-сказочника (да простит он нам это условное разделение!) во главе угла всегда стоял человек. Придя в научную фантастику, Кальвино принес в нее не только свой особый жанр, но и свой интерес к человеку. И благодаря этому он чувствует себя, как свой среди своих, среди итальянских специалистов но межпланетным кораблям, роботам и прочей традиционной машинерии научно-фантастического рассказа. Ведь и у них главное — это гуманистический пафос их творчества, его человечность.