Лучший друг

I

Пробиваясь сквозь тусклые стеклянные панели аудитории, солнечный свет бил в лицо и мешал пускать слюни на затертую эмалированную парту, частично сохранившую свой презентабельный довоенный вид. Опустив на руку раскрасневшуюся щеку, рядом сидел Яша и хлопал влюбленными глазками, разглядывая молодую учительницу философии. Она, в свойственной ей манере легкого возбуждения и волнения, рассказывала вводный курс в философию Канта. Для нее это – бесконечное восхваление старых мыслителей – было как часть жизни. Некоторых это завораживало и вызывало уважение, но большинство предпочитало прикорнуть на ее лекциях, прижавшись к твердой поверхности холодной парты.

Так же и друг Яши лежал и ловил грезы, не вслушиваясь в ее монолог, изредка прерывавшийся на кашель. Кира Васильевна принялась расписывать схемы на доске, в свойственной ей невротической манере делая размашистые, резкие линии, и, когда приходило время ставить точку, так сильно била в нужное место, что мел готов был разлететься под натиском ее руки.

Яшин друг только больше обмяк под грузом ее наполненных непонятными и заумными словами рассказов, контекст которых был ему настолько чужд, что он только больше погрузился в сон. В конце концов он задремал и противно засопел. Кира Васильевна не выдержала и сделала легкое замечание:

– Постулатов! П-поднимайся! Я что… Я учитель и имею право тебя осечь, – уточнила она, зная скверный характер провинившегося. Кира Васильевна нахмурилась и стала в позу, стараясь казаться убедительной.

Постулатов быстро поднял заспанную кучерявую голову с приклеившимися на лицо потными волосами. Красная щека горела. Еще никогда староста класса не позволял себе подобного с момента обучения, хотя он особо и не сдерживался ранее.

– Кира Васильевна, извините, – он прищурил оба глаза, прячась от дневного света. – Я как-то…

– Меня не волнует, что у тебя случилось! – почувствовав свое превосходство, повысила голос преподаватель. – Егор, если ты хочешь спать – отправляйся домой. Мне на уроке ты не нужен с таким отношением к предмету.

Староста бросил полный боли взгляд на друга, вздохнул и выдавил очередное «извините», после чего положил голову на руку и уперся взглядом в исписанную схемами и цитатами доску. Кира Васильевна откинула локон волос с лица и вернулась к теме, вся счастливо сияющая после победы. Тут произошло то, чего Егор и боялся больше всего и что в последнее время вызывало в нем неконтролируемую агрессию – завел песню сосед по парте.

Длинноволосый и меланхоличный Яша часто любил философствовать на уроках Киры Васильевны, но вот только рассуждения его были совсем не по теме урока. Яша неряшливо собирал эпитеты про свою учительницу, стараясь высказать воздуху вокруг все, что он думает об этой чудной женщине, наивно полагая, что Егор его слушает и соглашается со всем, о чем тот говорил. В свою очередь Егор попытался взглядом указать соседу, что пора заканчивать, но на глазах Яши лежало бельмо любви, от чего тот не замечал совершенно ничего, кроме объекта своего вожделения.

Справедливости ради стоит заметить, что надежды Яши не были глупы и безрассудны. Кира Васильевна была женщина не старая – тридцать один год, – а выглядела она и вовсе на все двадцать пять. В ее репертуаре имелось все, чего хочет молодое и горячее сердце: сдержанная серьезность, игривая натура, светло-розовое тело, опыт, обстоятельность и молодежное стремление к приключениям, которое она так старательно скрывала от класса. Это подметил весь класс еще тогда, когда на очередной экскурсии всех завлекли поглядеть на макеты домов и будущую гордость градостроительства «Новой Республики», а молодая преподаватель, которая в свою очередь пыталась незаметно пробраться к одной из витрин, украла оттуда модель солдатика. Ее окутанный фанатизмом взгляд тогда явно дал всем понять, что она была настоящей авантюристкой, только вот в силу правил своей профессии не имела права показать свое истинное «я». На лице Кира Васильевна носила круглые очки, подчеркивающие ее и без того большие глаза; волосы были закручены в легкие кудряшки светло-золотого цвета, свисающие до ключиц; на правой руке, за что она не раз извинялась перед педагогическим коллективом, была от запястья до локтя большая татуировка в форме женщины, которую оплетают длинные лианы, элегантно огибая самые сокровенные места женского тела.

Так бы Яша и сидел часами, слушая ее сладкий голос, его друг бы тихо скалился от разрывающей его головной боли, но их прервал знакомый звук и мерзкий треск звонка. Звонок подействовал на каждого по-своему: окрыленный Егор скинул тетрадь в прямоугольный кейс и пулей вылетел из класса, оставив Киру Васильевну в небольшом недоумении и даже обиде, а Яша тяжело вздохнул и накинул на лицо длинные пряди, надеясь показать, что он неожиданно уснул. Ненароком оскорбив учителя, Егор вылетел наружу, твердо убежденный, что имеет право валять дурака последнюю учебную неделю, и не чувствуя никаких угрызений совести.

II

Стоя в темном и отсыревшем с годами человеческого безразличия коридоре университета правоведения и юриспруденции – БИП, – Егор нервно стучал ногой по грязному керамическому полу и в суматохе оглядывался по сторонам. Он крутил в руке подвешенную клипсу, размеченную, как шахматная доска. Будучи человеком крайне нетерпеливым, Егор почувствовал, как его начинает переполнять злость.

Пока он стоял в коридоре, отстукивая ногой какой-то нервный ритм, мимо проходили десятки необремененных интересом даже к собственному предмету лиц преподавателей и сотни витающих в облаках студентов, изредка улыбавшихся чему-то или просто подшучивавших друг над другом. На Егора нахлынуло то самое ужасное чувство, когда кажется, что ты попал не в ту компанию. Хотя, справедливо признавшись себе, он понял, что это чувство росло в нем еще в начале курса и было не новым для него.

Наконец из ленивой толпы показалась высокая фигура с массивными плечами и шеей, черными волосами и черным колечком, подвешенным на леске под левым ухом. Это был парень, гордо возвышавшийся над остальными студентами. Глаза у него были строгие, но вежливые и учтивые, а под нижним веком правого и левого глаза красовались три родинки – такие же, как и у Егора (одна под правым, и две под левым). У парня были грубые черты лица с выраженными скулами, легкой щетиной и маленькими ушами. Лоб его был не очень высокий и блестящий, а губы казались белым швом на фоне красно-бежевой кожи. Этим своим качеством они создавали какую-то синергию с его морщинами постоянного напряжения на лбу.

Сам того не понимая, при виде большой фигуры Егор впал в бешенство. Ударив кулаком по голени, он взял себя в руки, как его бросило в жар. Парень с кольцом под ухом спокойно подошел к нему, достал шляпу с узкими полями из старой черной сумки и глянул на Егора, подняв по привычке левую бровь. Егор снова испытал жуткое раздражение:

– Не смей так делать, – процедил он сквозь зубы.

– Черт бы тебя побрал! – взмолился брат и засмеялся. – Да что с тобой в последние дни? Почему ты весь на нервах?

– Потому что ты надоел дразнить меня этой… этой чертовой бровью! Зачем ты это делаешь? – спросил Егор, угрожающе ткнув его пальцем в грудь.

– Это семейная привычка, наверное. Никто тебя не дразнит, – ответил брат, сжимая пачку сигарет «Огни Сан-Франциско» в кармане. – Пойдем уже, покумарим, – он подмигнул ему и довольно улыбнулся.

Уже с некоторым облегчением Егор отправился к выходу – небольшим и облезлым пластиковым дверям, – но его остановило чувство преследования. Вслед ему смотрел чей-то взгляд. Обернувшись, он заметил девушку, поверх больших круглых очков с золотой оправой рассматривающую их с братом без особого интереса. Егор, немного смущенный и раздраженный, слегка наклонил голову и вопросительно поднял бровь. Заметив этот жест, девушка захлопнула учебник в руке, опустила взгляд и гордо ушла за поворот.

– Да какого… что с ними со всеми не так? – Егор хотел подпрыгнуть и начать стучать ногами по полу что есть мочи. Его распирало какое-то внутренне гневное чувство, словно ему было некуда деть свои руки.

Забыв о волшебных свойствах двери в университет быстро возвращаться назад, Егор толкнул ее и получил по лбу стеклянной панелью. На секунду он остановился, постоял так с полминуты, слушая тихие подшучивания по сторонам и, сам не понимая, о чем думает, оттолкнул ее настолько сильно, что чуть с корнем не выдрал ее с петель. Избавиться от злости ему помогла коричнево-черная сигарета, быстро перекочевавшая из руки Лёши ему в зубы.

Снаружи Егора и его светло-серую рубашку облепили кучкующиеся крылатые муравьи, от ударов по которым рубашка окрашивалась в цвет желтоватой крови. Весь день мечущийся от перепадов настроения, Егор сел у фундамента одного из зданий и уставился опустошенным взглядом на другую сторону улицы, чувствуя, как в голове рос скачущий из угла в угол гномик, который долбился в стены черепа и нес какую-то несуразицу. Внутри его все сильнее закипал чайник необоснованной злости, которая в какой-то момент напугала даже его самого.

III

Братья подъехали пару остановок на сорок втором автобусе до долгожданного трехэтажного дома, обвешанного коммунистическими флагами, литовскими гербами, плакатами с Уорвиком-Рыцарем и советскими эмблемами. Они поднялись на третий этаж по старой и скрипящей лестнице снаружи дома и забрались в окно. Снизу был слышен литовский акцент женщины, что горланила какие-то лозунги старому дедушке. Тот в свою очередь изредка посмеивался и вскрикивал: «Да! Так оно будет!»

– Тетушка Твид опять завела шарманку со стариком. Одно удовольствие, конечно, после сессии слушать их. Слава богу, что они хоть ночью не горланят свою коммунистическую за-за-заразу, – негодовал и заикался Егор, сбрасывая кейс в угол комнаты, точно зная, что не прикоснется к нему в ближайшие пару дней, хотя такое решение и было довольно опрометчиво.

– Ты бы поуважительнее к этим людям. Где бы ты сейчас был, если бы не они? – сказал Лёша.

Егор не обратил на его замечание никакого внимания, понимая, что брат лишь в очередной раз хочет напомнить ему об очевидном. Он развалился на огромном диване их чердака и снова закурил. С сигаретой он чувствовал себя чуть уверенней и в целом, и в спорах с братом, которые обычно рождались после учебного дня.

Смотря на плавное и однообразное течение жизни на чердаке третьего этажа здания литовских коммунистов, из удобств предоставлявшее только туалет да небольшую кухоньку, не отделявшуюся от остальной комнаты даже пленкой, можно и самому невольно взгрустнуть. Двум юношам, явно заинтересованным в молодых развлечениях и девушках, которых можно водить к себе домой, трудно содержать такое жилище в гармонии с собой и с окружающими, однако братьям это удавалось, частично благодаря их врожденному таланту выносить друг друга в самые непогодные дни. Егор нахмурился и закинул ноги на диван, закрыв место брату, уже собиравшемуся завалится на протертое ложе. Лёша даже не удивился, а ткнул вилкой брата в ногу и сел на вмиг освободившееся место. Бросив пренебрежительный взгляд, Егор скинул с себя школьную рубашку, оголив торс, и завалился на бок, надеясь придумать, чем себя можно занять, кроме чтения.

Егор любил читать. Книги были чем-то вроде места, в которое ты мог убежать от окружения. Там все было чуть ярче и веселее, нежели на послевоенной улице утопленного в отчаянии Менска, поросшей мхом, за которую никто браться как не собирался, так еще пару лет и не соберется. И тут даже речь шла не о том, чтобы начать ее реставрировать, а хотя бы решить собраться начать.

Даже несмотря на эту литературную магию, Егор все равно не хотел читать. Он слишком много уделял книгам времени, а теперь хотелось чего-то другого. Интернет как на зло снова на неделю выключили, компьютерный клуб закрылся еще два месяца назад, сход «Вино и водка» в отпуске до начала каникул, пусть и оставалась неделя, а бумага и карандаш, которые могли нарисовать его идеальный мир и остановить медленную его стагнацию, совсем не лезли в руку вот уже который год.

– Ты за работу браться будешь? – спросил Лёша, дожевывая вареную картошку с солеными маслятами тетушки Твид.

– Издеваешься? – спросил Егор, чуть усмехнувшись. – Конец года, а они мне голову морочить неделю еще будут! Не дождутся! – он помедлил, а потом добавил: – Да и вообще все это дело какое-то мутное. Что-то явно не так, не находишь? Зачем мы занимаемся этим?

– А что ты хотел? Сейчас все так живут. Война никогда не была счастьем ни для кого, а послевоенное время так тем более, – отвечал Лёша, настолько спокойно и буднично жуя картошку, словно за окном не плешивый бетон и битая кладка с въевшимся порохом по всему городу, а цветущий мегаполис.

– Эх, – вздохнул Егор, – что, и раньше было так уныло? Почему люди нарочно оставляют себя без веселья?

– Так на кой черт ты пошел на юрфак? – будто бы и не заметив последнего замечания, спросил Лёша.

– На тот же черт, на кой и ты. Куда ты еще предлагаешь? Кроме юрфака и журналистики с технарем у нас ни хрена не осталось… Сам понимаешь, что таким, как мы, к технарю на километр нельзя подходить, а в красноречии или в СМИ мы с тобой просто сами себя закопаем своей маргинальщиной. Да и кому на хрен нужен журфак в нашей-то дыре!

Оба брата громко засмеялись, грустно и с некоторой тоской вспоминая СМИ, которые смело можно было отправлять в помойку для несостоявшихся средств информации. Большей чуши, как говорил Лёша, в мире ты не найдешь. Только в белорусских СМИ.

Включив телевизор, Лёша завалился поглубже в диван и отложил тарелку.

– Про меня ты все правильно сказал, но вот ты вполне мог бы пойти в технарь. Ты же всегда шарил в физике и математике и прочей научной бурде. В чем проблема была? – вдруг вернулся к теме Лёша.

– Я шарил там, потому что думал, что без них жизнь не удастся, потом понял, что это муть, которая мне абсолютно не интересна. Вот на юрфаке мы сможем хоть что-то найти, но там – никогда.

– И точно, – сказал Лёша, отряхивая штаны от кусочков картошки. – Кому нужны ученые в наше-то время.

Так и остались они голодные после своих неутешительных выводов, к которым регулярно возвращались и раньше, но всегда все оканчивалось одними и теми же словами. Лёша же, между прочим, редко когда грыз локти по поводу своей безграмотности в технических науках, но вот за факультет журналистики часто корил себя, вечно уповая на то, что без него он никогда не напишет ничего выше своего фанатичного романа «ГэлэксиГай».

Спустя часы Егор снова начал наливаться краской от злости и обиды. В последнее время его угнетали какие-то мысли, смысл которых он никак не мог уловить. Единственным, что так или иначе давало пищу для размышлений, были резкие перепады постоянной рутины. Так любивший раньше помогать тетушке Твид с покупкой товаров на рынке, Егор вдруг начал чувствовать тот самый жар, когда в окно раздавался знакомый стук из двух быстрых очередей. Заслышав его, он подрывался с дивана и начинал бить себя по голени, чуть не плача. Ранее не замечая за собой этого странного чувства, Егор сидел и массировал себе виски.

Разговоры с Яшей о Кире Васильевне становились ему чуждыми и неприятными. В очередной раз сладко обкатывая ее приятные и милые стороны по стенкам разума, Егор задумывался о целесообразности сего действия и никак не находил ответа. Не так давно он просто не выдержал и оборвал фразу, забурившись носом в парту и захрапев. На следующий день он уже не мог и слова слышать на привычную им с Яшей тему, сквозь зубы сдерживаясь от того, чтобы заткнуть соседа по парте.

Самым главным, что напрягало его, был тот самый жар. Температура поднималась каждый раз, как только происходило что-то очевидное и естественное. Когда он шел в школу, открывал новую банку пива, брал в руки карандаш или садился за очередной реферат, за который ему доплачивали одногруппники, по телу бежал разряд, словно плавящий его, как чугун в домне. Тело превращалось в печь, в мгновение ока съедающую его ресурсы, но не отдавая обратно энергию, а лишь поглощая ее сильнее.

– А что там Катюша? – пытаясь найти хоть какой-то повод оборвать просмотр сериала, который каждый из двух братьев видел не раз, начал Егор. – Все так же на последней парте?

– Ну… Да. Вчера видел ее на соседней. С последней пары, кстати, свалила.

– Да ладно? Катя-то? – ответил Егор сквозь смыкающиеся глаза.

– Да, Катя. А ты как? Валерия Семеновна все так же твои конфетки не принимает? – старший брат громко рассмеялся. Обидевшись, Егор тоже усмехнулся и потер затылок.

– Тоже мне любовных дел мастер. Зуб даю, что ты бы еще хуже с ней сладил. В конце концов, ты же видел ее? Может, Лера лесбиянка?

– Фу, не пори чепухи.

– А что фу-то? – спросил Егор. – Лесбиянки – это круто.

– Лесбиянки – это не натурально, – ловко парировал Лёша.

– Консерва ты затухшая, иди спать уже, – бросил Егор свою классическую подколку, которой лет, пожалуй, больше, чем ему, и забился головой в подушку, поняв бесполезность их разговора.

IV

Утренний покой прервало птичье пение будильника. Старший брат и ухом не повел, а Егор, чихая от пыли и вырывая волосы на голове от боли в ногах, которые за ночь отдавил старший брат своим массивным телом, вскочил с дивана и начал кататься по полу в поисках звенящего мобильника. Голова старшего брата дернулась, и он невольно скинул рукой телефон из-под своей подушки. Увидев рухнувший на пол гаджет, Егор в молитве упал на дощатый пол и нажал на кнопку выключения. На глаза от отчаяния накатили слезы.

Лежа на полу и куря на голодный желудок сигарету, дабы хоть как-то избавится от ноющей боли, Егор смотрел в потолок, считая борозды и сучки на гниющей балке, и слушал негодующий живот и его бурление. Досчитав до двадцати трех, он вскинул в удивлении брови и завалился на другой бок. Так бы он и лежал всю жизнь, если бы не брат, имевший обыкновение вставать резко и без зевков, на второй звонок будильника, который он на этот раз не услышал. Он наступил на Егора своей большой ногой и начал утреннюю зарядку. Лёша, держась ногой на спине младшего, потянулся и поскакал заваривать кофе.

– Удивительная ты гнида, – сказал Егор, вставая с пола и отряхивая грудь от крошек. – Насорил тут орешками своими…

– Давай поспорим! – воодушевленно крикнул Лёша, жуя палку колбасы тетушки Твид, которую он тоже ел с утра по привычке. Заслышав это, Егор весь засиял, но сделал лицо серьезным и насторожился. – Да ладно. Вижу, что ты согласен. Итак…

– Ты все-таки решился подкатить шары к Лере? Не верю.

– Прям в точку, – Лёша вытянул лицо и вскинул брови. – Спорим на… М-м, на кофе в постель в течение месяца. За неделю я ее…

Не дав брату договорить, Егор залился жутким смехом и покатился на пол. В голове его пронесся неприступный образ Леры, который так долго выводил его из себя. Он вспомнил ее строгий взгляд, тонкие брови и губы, мальчишеские короткие черные волосы, собранные в диадему вокруг ровного овала головы, и от этого еще сильнее залился смехом.

Смотрящий на него брат, у которого на голове после сна свилось самое настоящее гнездо, а под глазами появились синяки от бессонницы, явно негодовал.

– Твои сомнения вмиг рассеются после того, как увидишь меня с ней в постели, – его прервал истошный крик и каркающий смех явно задыхающегося младшего брата. – Посмейся, щегол. Потом будешь у меня курсы пикапа заказывать.

– Слушай, – начал очнувшийся Егор, – от смертной скуки вокруг можно брать советы даже у тебя… правда, делать это можно только от нечего делать. По рукам.

– Да ладно?

– Я тебе говорю, – захихикал брат и отододвинул от фильтр-кофе Лёшу.

– Я думал, у тебя есть к ней чувства, – прощупывал почву Лёша.

– Ну, это скорее спортивный интерес. Если уж ты сможешь, то я, как настоящий спортсмен, с честью отдам тебе первенство в этой бо-бо-борьбе любви.

Егор говорил с иронией, но в душе он чувствовал некоторую тревогу. Не было сомнений, что Лёша подкован в деле соблазнения намного больше, чем он, но перед ним сейчас стояла преграда неприступная. Как он поступит? Выйдет ли? И если выйдет, насколько никчемным себя почувствует Егор в тот момент? Но он успокоил себя, сказав, что добиться Леры просто невозможно, и стоит расслабиться, наблюдая за жалкими попытками старшего.

Во время завтрака воцарилась тишина. Бьющий в окно свет яркого летнего солнца будто бы издевался над ними своей радостной аурой, однако окружившие солнце грозовые тучи и дым из заводских труб немного приглушили это природное счастье. Чуть приоткрыв жалюзи, Егор посмотрел вниз и чуть не поперхнулся. Вид ржавой лестницы, завешанной сушащимся бельем соседей, чуть не выдавил из него слезу. Жуткие виды.

Однообразность последних дней теперь чувствовалась явно больше, чем раньше. Завтрак из шести яиц – по три на каждого, – кусочка ржаного хлеба и ломтя мягкого желтого сыра начинал уже становится не роскошью, а самой настоящей едой затворников, навсегда прикованных к своей сычевальне невидимыми узами. Смотря на сосредоточенное лицо Лёши, Егор и в нем тоже не видел особой радости, но, несмотря на это, тот никогда не показывал своего недовольства. Словно собирая его в себе, старший холодно занимался делами, а потом раскрепощался на пьянках или вечерами за пивом открывался миру.

Стоило Егору задуматься о своем одиночестве, как тишину прервали гудки. Обернувшись, Егор увидел, как брат терпеливо ждал, пока ему не ответит до боли знакомый номер.

– Чувак, ты же сам говорил, что ее прическа – это смех! – судорожно начал искать причины для оправданий Егор. В этот момент он почувствовал сильную неуверенность в себе и какой-то страх. – Ну она же лесбиянка, – эти слова он спародировал голосом брата уже от отчаяния. Гудки прекратились, на экране появились четыре нуля.

– Какого хрена, – протянул сонный женский голос.

– Привет, Лера. Это Лёша – погуляем сегодня? На улице вышло солнце, а университет наконец перестал душить.

– Ненавижу солнце и идиотов, которые звонят мне с утра!.. Это Лёша… Лёша Постулатов? – ее голос дрогнул. – Ха-ха, привет, Лёша.

– Твоя проницательность заслуживает премии. Так что думаешь? Я как раз знаю прекрасный парк с заросшими до фундамента виноградниками домами. В них жили по большей части проститутки, но зато там невероятно красиво. Да и людей немного.

– Это не сработает, придурок! – тихо прошептал Егор, слепо уверенный в том, что Лера на такое не ведется.

– Ха-ха-ха, – Лера разразилась милым смехом, заслышав которые Егор от неожиданности покрылся мурашками. – Конечно, люблю такие места. Но почему ты вдруг решил позвонить?

– Жду через два часа у закрытого метро Немиги, мисс Нуар, – проигнорировав ее вопрос, ответил Лёша и бросил трубку, все так же буднично продолжив жевать три яйца, часть которых томилась на бледно-розовой тарелке.

V

Не проронив ни слова, Лёша собрался и вышел с видом победителя на улицу. Стоило ему закрыть окно, как Егор схватился за голову и принялся перебирать в памяти все действия брата. То, чего Егор добивался с горем пополам полгода, брат сделал за минуту. Это дало ему хорошую пищу для размышлений. Он напряг голову и записал весь диалог с точностью до каждой буквы, прописав эмоции Лёши и даже его мимику с жестами.

Спустя час раздумий и рисования домиков в альбоме Егор так и не пришел ни к каким выводам. От нечего делать он упал на диван и совсем потерялся. Руки было в прямом смысле слова девать некуда, как вдруг в нос ему ударил жуткий запах гноя, сырости, подвала и земли одновременно.

– Древесина гнилая, что ли… – начал монолог сам с собой Егор, как вдруг запах так резко ударил в нос, что того чуть не вырвало. – Что за черт!

Зажав нос, он вскочил на ноги. Спустя минуту запах и интерес к переменам прошли. Он грустно упал на диван, как в нос снова ударил жуткий смрад, словно усиленный многократно. Повернув голову, Егор заметил струйку дыма, медленно выплывающую из-за дивана. Встав снова и окинув взглядом исполинских размеров диван, занимавший всю ширину стены чердака, Егор взгрустнул, даже отчаялся, но горячий нрав и появившееся занятие, пусть то будет даже уборка, не дали ему махнуть рукой.

Повозившись пару минут с тяжелым поролоновым монстром, Егор наконец открыл себе путь в те самые страшные места, в которые люди заглядывают разве что во время генеральных уборок, эдак раз в год, а то и реже. К его удивлению, за диваном, что уже несколько лет томился на одном и том же месте, оказалось, помимо горы пыли, паутины, соленого арахиса и крошек, образовалась дыра размером с увесистый арбуз. Снаружи было заметно, что отверстие было сделано на скорую руку и в спешке, о чем говорили его острые шершавые края и паутиной треснувшая обшивка дома. В дыре лежала более-менее целая и свежая коробка, наверху которой уместился маленький металлический кубик, источавший тот самый запах гноя и сырости. Вспомнив техники брата, Егор попытался разбить его ударом о стену, но прочная конструкция даже не треснула, а только болью отдалась в запястье и его костях. Тогда он просто швырнул его в окно в и без того смердящую мусорку, которую уже третью неделю не вывозил мусоровоз.

Сев за стол, он долго смотрел на коробку, думая, что это какое-то послание от старых жильцов или того хуже – бомба; но, немного поразмыслив, он понял, что такая идея просто смехотворна, и они с братом никаким террористам не сдались и в помине. Смотря на тяжелую коробку, Егор, ликуя и сгорая от любопытства, взялся за нож и в эту секунду полностью забыл о Лере, брате и прочих, кто его волновал доселе. Сейчас его горящий взгляд был нацелен на причудливую упаковку, в которой хранилось, по его мнению, что-то очень важное и ценное.

Воображая себе секретные чертежи, кипы писем старых жильцов, жутких зверей, драгоценности и прочие интересные штуки, которые могли быть там, он управился с тонной скотча и обнажил ее упаковку. Внутри нее он обнаружили конверт, пожелтевший со временем чертеж каких-то механизмов, небольшой набор инструментов в кожаной сумочке, два свертка треугольной формы, завернутые в газеты с закрашенными маркировками дат, и с десяток коробочек из-под каллиграфических перьев, аккуратно уложенных друг на друга в уголке. У Егора загорелись глаза, и он трясущимися руками вынул конвертик и расположил на столе, отодвинув коробку в сторону. Хоть его и интересовало больше прочее содержимое ящика, но стоило ему обнаружить надпись на конверте, как у него перехватило дух.

На конверте была выведена очень аккуратная и причудливая в своих завитках и загогулинах надпись: «Уильям Эшби». Егор взялся нервно крутить волос, моля Господа, чтобы это было имя того человека, о котором он думал, и одновременно надеясь, чтобы это был ни в коем случае не он. Егор, конечно, хотел поделится впечатлениями со всеми вокруг, но слова были лишние, да и людей поблизости не наблюдалось. От страха и каши в голове надпись начала плыть. Переборов нахлынувшее волнение, которое окутало его, он аккуратно распечатал конверт и сказал себе:

– От… отец, – он сглотнул и достал письмо. – Так, я буду читать…

Егора на миг охватило рациональное мышление, которое говорило, что подобное было невозможно. Уже успев забыть и настоящую фамилию, и ужасную историю бомбардировки, младший брат отказывался верить в происходящее, но буквы, выведенные на белом листочке, который был погружен в конверт, повергли его в шок: «Любимым деткам – Егору и Лёше».

Сомнений не было. Это была посылка отца. Голова пошла кругом, словно стараясь опьянить его. Высунуть сильнее белый листочек из конверта рука просто не могла решиться. Убрав письмо обратно в коробку, Егор закрыл ее и отодвинулся на стуле, уставившись с отвисшей челюстью на дьявольскую упаковку посланий из прошлого со странными свертками, зачеркнутыми маркировками газет и письмом усопшего отца.

Спустя пару часов, пребывая в хорошем расположении духа, вернулся старший брат, опохмелившись, качавшийся и напевавший под нос какую-то тихую и заводную песенку. Завидев опустошенный взгляд брата, которым тот одарил его по прибытии, он остановился и принюхался. Учуяв запах гнили, он посмотрел в сторону и заметил упавшие газеты, мокрые пятна на полу и три сломанных карандаша. Ослабевшая рука Лёши уронила портфель, он бросился к младшему брату.

– Эй… Эй-эй, братишка. Ну ты же сам согласился на спор! Я же не знал, что ты так сильно влюбился. Нельзя пренебрегать так своими чувствами… – Лёша сел рядом на диван и положил руку на горячий лоб брата. – Я-то думал, для тебя это шутка, а ты извелся. Братан…

– Да что мне твоя Лера, – сказал сквозь силу Егор, чуть не задохнувшись, потому что не рассчитал запас кислорода в легких. Его чуть не вырвало, и он вытер пот с лица. – Папа телеграмму прислал, – он указал пальцем в угол комнаты, где лежала коробка.

Лёша открыл глаза и посмотрел туда, куда показывал побледневший палец брата. Когда он увидел коробку, сердце его немного успокоилось, но внутри начала расти другая тревога. Он подошел к коробке и поставил ее у стола, после чего он так же, как и брат, упал на стул и принялся рассматривать аккуратный почерк.

– Тебе лучше сесть рядом. Нам надо прочитать это вместе, – сказал Лёша, нахмурившись.

VI

Долго Егора уговаривать не пришлось. Он сел напротив и уперся взглядом в трещину на стеклянном столе. Лёша начал:

Любимым моим деткам – Егору и Лёше.

Здравствуйте, мальчики. Много лет уж прошло с момента, когда вы поняли, что остались сиротами. Вы успели пойти в 14 школу в Менске, пожить в семье Постулатовых, даже поступить на юридический факультет, что в вашем случае довольно странно. Ваш отец с рождения был знатоком в технических науках! Возможно, вы больше переняли от вашей маменьки, которая, несмотря на пристрастия к науке, оказалась бухгалтером. Старайтесь по возможности не задаваться вопросами, откуда я знаю так много, ведь у вас может пропасть тот неподдельный и детский интерес, который, как я знаю, полыхает в вас как ни в ком другом и которым я, меркантильно и без стыда, собираюсь воспользоваться и который одновременно хочу в вас погасить. Конечно же, мне известна ситуация, разворачивающаяся в 2111 году, поэтому я, как главный противник застопорившегося прогресса и рутины, решил прийти к вам на помощь.

То, что вы нашли это письмо именно 22.05.2111 – не случайность. Если же вы нашли его заранее или позже – тоже ничего страшного. Мне надо было лишь словить время летних каникул. Я даю вам еще время учебной недели, после которой вы и будете делать выводы и принимать, пожалуй, важнейшее решение в вашей жизни. Ваш папа, Уильям Эшби, жив и здоров. Он живет в прекрасном месте, полном целеустремленных людей и героев, способных идти на великие жертвы. Время у меня проходит интересно, дома построены иначе, города заполнены под завязку, а ситуация в стране как никогда интересная. Знаете, подходит это место для исследований просто прекрасно! Именно это, как я считаю, должно вас заинтересовать и побудить на великое путешествие. Конечно, путешествие не из простых, а люди, которых вы можете встретить, способны на ужасные, безрассудные вещи, но я как ваш родной отец обязан хотя бы уведомить вас, ведь я и так однажды подставил вас. Не хочу извиняться, а лишь надеюсь, что вы поймете меня, когда увидите сами и своими же глазами сие чудо!

Я также знаю, что вам было тяжело принять мою смерть тринадцать лет назад, особенно младшему брату, носящему гордый псевдоним Джо, но теперь вы можете справедливо выдохнуть и проклясть меня за мое наглое вранье. Как я думаю, вы уже знаете, что 02.10.2098 года наша родная область – Брестская – погрузилась в ядерный туман войны, захвативший с собой еще приличную часть Менской и Гомельской. По счастливому стечению обстоятельств, я знал, что произойдет. Знал про ядерную бомбардировку и то, как безжалостно Пиливанов решит расправиться с людьми в Бресте, стараясь утешить свои научные фантазии. Прознав об этом, я тут же распустил по всему городу радиопередачу о предстоящей бомбардировке. Я смог уберечь чуть больше одной девятой населения, так как остальные посчитали это глупой шуткой… Какая-то часть так и не доехала, какая-то попала в рабство к бандитам с магистралей, а кто-то и вовсе убежал от страшной жизни начала 22 века в заброшенные города и леса.

Покинул же я вас ради творения всей моей жизни. Разумеется, оно не важнее родных детей, однако я знал, что вы выживете. Я знал, что вы станете сильнее, и без колебаний отправился в невероятное путешествие, которое я и вам хочу показать теперь, когда вижу, что вы готовы.

Я не буду вдаваться в подробности, куда и зачем я пропал, но вкратце могу сказать, что я погрузился в самое сердце науки и в суть всеобъемлющего фатализма, все величие которого вы еще обязательно поймете на своем же примере. Она, наука, поглотила меня, открыв невероятный потенциал для нашего мира. Мое предложение состоит в том, чтобы вы вернулись домой – в Барановичи. Конечно, это выглядит интересной авантюрой, но есть одна проблема – опасности. Именно в этой части письма я иду против своего желания, также стараясь вас отговорить от путешествия, и пусть вас не смущает противоречие в письме, так как фатализм все еще не сказал мне, что я должен сделать и что будет правильным. Я пишу письмо, рассчитывая на то, что вы точно не отправитесь туда, зная всю опасность. По пути до дома вы наверняка встретите разбойников, бандитов, беглых рабов, армию и даже «новых людей». Вы точно о них слышали, но вряд ли подозревали, что они еще существуют. На послевоенной территории сохранились эти люди, которые устраивают рэкеты и дебоши в маленьких городках за пределами республик.

Также вам будет тяжело найти еду, воду и места для ночлега. Повсюду бродят ядовитые твари, хищные мутировавшие волки и стаи одичалых собак, жуткие олени-мутанты. Смертоносные тучи ядерных ос, кровожадные кабаны и змеи, не так давно объявившиеся на землях Беларуси. Выжить тут почти невозможно, но у вас есть лучший путеводитель – юношеское сердце и горячий нрав. Я почти не сомневаюсь в том, что оно справится, если уж фатальность этого мира так решит.

Второе, что вам надо знать, – Брест. Ядерная пустошь. Конечно, ублюдок Пиливанов уничтожил наш родной город и около трех миллионов людей, но скажем спасибо за его технологию максимального ущерба без последствий. Технология опасна своей разрушительностью и масштабностью, а не радиацией. За одиннадцать лет территория стала почти безвредной, пусть даже вначале Брест был похож на радиационное жерло планеты. Сейчас вам бояться нечего. В ящике лежит устройство – «Черный Гриф». Оно поможет вам добраться до нашего дома в Бресте, если вы хотите рискнуть.

И все же я не забуду упомянуть, что не хочу, чтобы вы отправлялись в это путешествие. Оно опасно, жестоко и полно неизвестностей, некоторые из которых и для меня остаются загадкой. Пригород – полигон смерти. Но как я могу оставить вас в бесконечных муках, природу которых сами не понимаете? Надеюсь, я хотя бы дал вам пару часов развлечения с игрушками, что я оставил в коробке. Я люблю вас и искренне желаю успехов в будущем. Свой долг перед тем, как мы с вами расстанемся навсегда, я выполнил. Дерзайте!

W. Ashby

10.07.2…

Вспотевшими и бледными пальцами, смочившими белый конверт с письмом, Лёша сжал галстук с двух сторон и шумно сглотнул. Младший брат только сидел рядом и впивался пустым взглядом в треснувшую стеклянную столешницу. В воздухе повисла неприятная тревога. От нервов Егор слегка надавил на стол, и тот раскололся на несколько сотен маленьких кусочков. Словно и не заметив этого, Лёша взял себя в руки и выдавил:

– Дерзкая шутка. Это просто невозможно, – он потянулся за стаканом, но вдруг понял, что тот разбился вместе со столешницей.

Впервые за столько лет Егор чувствовал настоящее, неподдельное восхищение, перемешанное со злобой и страхом. В груди что-то забилось, говоря о том, что жизнь до сих пор течет в нем. Не имевший недостатка в проницательности старший брат сжал кулак и окинул взглядом Егора.

– Видимо, мы возвращаемся…

– Что тебя так опечаливает? – выдавил сквозь накатывающиеся слезы счастья Егор.

– Не опечаливает, – холодно ответил Лёша. – В этом просто есть какая-то насмешка… Черт, это же просто невероятно!

Оба брата увидели этот тусклый, жалкий лучик надежды.

– Знаешь, в моем случае будет эгоистично такое заявлять, – начал Егор, сам не понимая, от чего так говорит, – но я рад тому, что у нас есть цель, ради которой мы можем отсюда сбежать, – он кашлянул в руку, будто бы боясь продолжить. – Просто понимаешь – я никогда не боялся за то, что может произойти. Ну, то есть если бы, например, где-то сгорел дом, прошелся ураган или шальная бомба уничтожила какой-нибудь магазинчик, то я бы не столько скорбел по людям, сколько бы был рад тому, что хоть что-то происходит. Начался бы кипишь, шумиха, начались бы какие-то действия. Мир бы сошел с этих недвижимых весов равновесия…

– Боже, – перебил Лёша, – что ты такое говоришь? Как можно радоваться таким ужасным вещам?

Егор еще сильнее смутился, но нашел силы договорить, начиная уже четче осознавать, что так угнетало его все эти дни:

– Черт, неужели у тебя не так же? Все вокруг так однообразно, что любой движ кажется невероятным приключением. Прежний ритм нарушается – что-то раскручивает эту долбаную планету! – он чуть притих и продолжил с опаской, слизав капли крови с руки, которую поцарапал о битое стекло: – Я рад, что отец дал нам цель. Мы можем убежать, не думая о каких-то других вещах. Свалить к чертовой матери отсюда!!! – Егор вздрогнул от неожиданности. – Неужели я понял, в чем была причина этих головных болей и постоянного жара…

Лёша издал тяжелый вздох и еще раз начал бегать глазами по листу с письмом, изредка останавливаясь на чем-то и внимательно перечитывая. Наблюдая за старшим братом, Егор боялся, что он сказал что-то совершенно безнравственное и аморальное. Это ощущение быстро сменялось страхом того, что старший брат сохранил трезвый ум, чтобы не соваться в это путешествие. Он был свято уверен, что рациональное мышление преобладает над ним, но в то же время он обращался к себе, думая, не подводит ли его чутье. Не сошел ли он с ума? Лёша поднял голову, заговорив медленно, чеканя каждое слово, нахмурив лоб и делая долгие паузы:

– Я тебя прекрасно понимаю… Тебе тяжело, ведь в свои восемнадцать ты пережил на-а-а-а-много больше, чем остальные сверстники. Детям всегда хочется драйва и веселья, а жизнь тебе их никогда не давала, закапывая в горах бумаги и документов, слишком рано тебя поглотивших… Конечно, то, что ты сказал, было цинично, даже жестоко и эгоистично, но, опять же, в твоем возрасте это нормально, – Лёша довольно улыбнулся.

– Полно те! Сам старше меня на четыре с половиной года. Сам такой же ребенок, как и я, а пытается меня упрекать в чем-то! – Егор снова разозлился, но уже мягче, чем раньше. – Можно подумать, я пережил меньше твоего. Да мы же вместе прошли через бедность и работу у Постулатовых. Через долбаную школу номер четырнадцать и ментов, вечно как псы гоняющихся за нами на каждом углу с документами. Мы же вдвоем пережили смерть родителей и ядерную бомбардировку – так чем же я хуже, скажи!

Щеки Лёши подернулись, он слегка побледнел. На секунду Егор заметил в его лице проблеск душевной боли, но тот ловко его скрыл. Старшему брату хотелось что-то сказать, о чем говорила судорожно отбивающая ритм по пустому пространству, где недавно был стол, рука, но он не мог выдавить и слова из себя. Бросив на него презрительный взгляд, Егор демонстративно хлопнул ладонью по голени и удалился за угол к их старому секретеру. Лёша сжал кулак и принялся через силу перечитывать письмо, все время возвращаясь к дате, указанной внизу письма – 10.07.2…

«И на кой черт ему сдалось писать дату в личном письме, которое он не через кого не передавал? Бред какой-то, – думал старший брат, все так же нервно сжимая галстук озябшими указательными пальцами. –Знак… это знак – он что-то нашел, что нам даже представить трудно…»

VII

Вдоволь насидевшись у секретера и успокоив бешеный ход сердца, Егор нехотя вернулся к месту, где уже вместо стола стояли две доски, уложенные на металлические стойки. Он выложил треугольные свертки на доски, но стоило ему сесть за разбор подарков отца, как нежелание сменилось на этот странный приступ детского любопытства. Старший брат принялся разглядывать инструкцию, потом схватил первый попавшийся сверток и принялся в судороге его разворачивать. На столе оказался причудливого вида пистолет. В сводке он обозначался как проект «Далет-91». Лёша в спешке зачитал всю информацию с пожелтевшего от старости и пары капель черного как сажа кофе листка:

Далет-91 и патрон Hg-91. Самозарядный пистолет Далет-91 с конверсией под калибр .50 и .40. Имеет две модификации под баллистические патроны и металлоплазму (номер металлоплазменных патронов не обозначает калибр, а лишь год их выпуска. Сам же калибр равен 10 мм), (см. примечание статью номер 609 архив 1).

При поражении цели ослабляет внутренние связи объекта, делая его поле уязвимым для расщепления на элементарные частицы, не связанные между собой.

При помощи рычажка около спускового крючка меняет конверсию на калибр .40, а после повторного разворота на калибр .50. Около зеленых индикаторов готовности заряда расположено регулировочное колесо, калибрующее радиус поражения от 50 до 2000 миллиметров, соответственно увеличивая или уменьшая объем конденсатора. Титановая призма обозначает конверсию. Глушитель одевается только под патроны .50 и .40 из-за невозможности сочетания конденсатора на конце ствола и резиновой подкладки, при взаимодействии которых возможен процесс плавления и засора регуляторов конверсии. Конденсатор выпускает большое количество энергии после выстрела, что означает невозможность повторного использования оружия около пяти секунд после выстрела. Конденсатор требует тщательной очистки после каждой обоймы патронов Hg-91. Для очистки конденсатора используется гель-смазка с антизамерзающим свойством, ключ для подкрутки внутренних барашков и магнитная заглушка, восстанавливающая поле конденсатора. Конденсатор требуется для поглощения лишней энергии, объем которой конвертирован в миллиметры на регулирующем колесе. Из-за того, что пуля на максимальных значениях выдает 2000 миллиметров радиус, то при выставлении, условно, 1000 миллиметров, конденсатору приходится поглощать более 50 % огромного количества внутренней энергии заряда.

Подробная информация о свойствах конденсатора в статье номер 117, архив 3 от 2091 года.

Подробная информация о патронах Hg-91 и Hgg-91 находится в статье номер 118, архив 3 от 2091 года.

Подробная информация о свойствах кварк-глюонной связи внутри патронов и конденсатора – в статье номер 984, архив 2 от 2090 года.

Пользуйтесь, мальчики!

Последние слова были написаны свежей, синей ручкой, в то время как информация выше была написана давно – специальной лазерной машинкой, которая уже давно была не в ходу в 2111 году. Лёша все это зачитал с очень умным видом, но по итогу слова ему не сказали практически ничего полезного. Понял он из всего этого набора рисунков и символов только то, что надо чистить некий конденсатор, одевать глушитель для классических патронов и настраивать радиус поражения особой конверсии Hg-91. Он бессильно поглядел на брата, который смог лишь развести руками.

Лёша сплюнул и аккуратным жестом взял пистолет, держа его не иначе как что-то невероятно ценное. Свежее титановое оружие блестело на дневном солнце, играя зайчиками от зеленых индикаторов на потолке. Из себя эта машина представляла очень аккуратно сооруженную конструкцию из кусков титана, в которые были вшиты индикаторы, синий ободок конденсатора на краю дула и шестигранная призма с надписью .50 около спускового крючка. Пистолет был выкрашен в серо-белую гамму с зелеными вкраплениям и красной окантовкой на рукоятке. Небольшой рычажок около призмы приманил взгляд Лёши. Братья переглянулись, и он резко спустил его.

Далет начал свою трансформацию, перед этим любезно укрыв палец Лёши в титановый наконечник, чтобы в процессе своих изменений случайно не зажать его и не превратить в кровавую кашу. Трансформируясь, Далет начал тихо щелкать затворами, крутить какими-то черными стержнями, шипеть поршнями и беспощадно менять свои внутренности, пока братья с чуть ли не капающей со рта слюной возбуждения следили за ним. Метаморфоза закончилась, что ознаменовала призма, сменив надпись с wait… на .40. Лёша нажал еще раз, повторив операцию, и теперь призма показала Hg-91. На удивление старшего брата, из рукоятки на три четверти выпал магазин с конкретными отсеками под каждый патрон. Егор протянул ему коробочку с надписью Hg-91. Старший брат неуверенно взял ее и открыл – там оказалось двадцать блестящих патронов, отличавшихся своей острой формой и маленьким размером. Внутри каждого сверкал желтый огонек.

– Убойная сила у них будет оставлять желать лучшего, – с досадой протянул Лёша, крутя в руках одну из пуль. – Обнадеживает лишь то, что они, вроде, имеют какую-то крутую способность!

– Вроде имеют… – потирая подбородок, протянул с интересом Егор.

Старший брат зарядил пули в пистолет и выставил на колесе минимальный радиус – 50 мм. Конденсатор ярко засиял, со временем погаснув и успокоившись. У Лёши на лице появился неизгладимый азарт и огонь в глазах. Он не смог даже скрыть жестокую улыбку – так ему нравилась эта причудливая штука в руке. Но обоих все так же мучил один вопрос – что же, черт подери, делает этот пистолет? Из справки было понятно, что он ослаблял какие-то связи, но как это работает на практике, было неизвестно, да и братья представления не имели, что такое эти внутренние связи.

– Ничего, опыты я и в лаборатории проводил. Что тут страшного…

Немного успокоив старшего брата, Егор решил повременить с тестами и развернуть второй сверток, что был побольше – на столе оказалось новое оружие. Лёша, не успев еще отойти от шока после увиденного им Далета, сразу схватился за второй экземпляр, называвшийся Заин-93 и явно сильнее приманивший его. Эта модель отличалась от Далета гораздо более внушительными размерами, а также она имела компенсатор снизу, который, вероятно, спасал от невероятной отдачи. Егор зачитал свою сводку, которая от сводки Далета отличалась лишь отсутствием конденсатора в Заине и наличием разгоняющих магнитных спиралей в устройстве. Трансформация его прошла также, разве что все это дело чуть дольше перекручивалось за счет тех самых спиралей, которые пистолету нужно было спрятать при конверсиях .50 и .40.

Егор взял коричнево-черный пистолет и заполнил магазин новым типом патронов Hg-93. Теперь оба пистолета были готовы к использованию. Братья продрогли и с опаской посмотрели на эти два чуда современной науки.

– Ну что, – начал Лёша, – опробуем?

VIII

На столе лежала половина рулона туалетной бумаги. Еще раз перечитав внимательно инструкцию, братья разобрались: по задумке отца, эти два пистолета должны были не стрелять обычными пулями, пробивающими препятствия за счет кинетической энергии (энергии взаимодействия тел), а за счет металлоплазменных снарядов, при поражении цели .91 калибром ослабляющих связи между элементами объекта, а после, при поражении Hg-93-калибром – уничтожающих их полностью. Так они работали только в связке между собой, но по отдельности они также обладали конверсией под дорогие и мощные патроны .50-калибра, которые отец, благо, заранее упаковал по сорок штук в коробочки из-под перьев.

Братья сразу разобрали роли. Егору достался небольшой и легкий Далет, ослабляющий связь, а Лёше массивный и тяжелый Заин, эту связь разрушавший. Первым вышел Егор, наметив свой Далет на несчастный рулон однослойной бумаги.

– Всегда ненавидел ее, – сказал Егор, вспоминая те ощущения от пользования однослойным рулоном. – Начинать?

– Пробей ее так же, как твой палец пробивает ее! – воскликнул Лёша, на что Егор разразился хохотом.

И только он отошел от смеха, как его рука дрогнула, и он посмотрел на старшего брата, в нетерпении покуривавшего “Огни Сан-Франциско”. Лёша кивнул, и Егор прицелился.

Поначалу рука не хотела слушаться, затекала шея, а прицел ходил ходуном, не давая шансов навестись на трижды проклятый им рулон, хотя Егор и стоял в двух метрах от него. Сзади послышалось негодование старшего. Обтерев лоб и задержав шумное дыхание, Егор произвел свой первый в жизни выстрел, на удивление удачно вошедший в паре миллиметров от зеркала за рулоном. Громкий звук отдался в ушах, и Егор сильно зажмурился, прикрывая звенящие перепонки. Этажом ниже послышалось восклицание тетушки Твид. Когда он разомкнул глаза, то увидел, что рулон был цел и невредим, а вот стена у зеркала начала крошиться, в то время как пуля из нее пропала.

– М-да, ковбой, – усмехнулся Лёша. – Теперь в нашем доме навсегда след от пули, который может вызвать вопросы у следователей, в любой момент способных нагрянут к нам.

– А все потому, что нефиг проверять такие штуки дома! – рыкнул Егор и прицелился снова, заранее прищурив глаза и готовясь к новому удару по ушам.

Новый выстрел оказался точнее, от чего он вошел теперь в край рулона и откинул его к стене, где уже была одна дыра. Рулон упал, оставшись с небольшой черной дырой по центру.

И все было бы чуть спокойнее, но сразу после выстрела за окном послышался то ли испуганный, то ли восхищенный писк. Лёша быстро смекнул, что кто-то подглядывал и увидел, как они обращаются с оружием. Внутри него все похолодело, и он быстро распахнул окно, выходившее на старую винтовую лестницу, и даже от неожиданности выпустил изо рта тлеющую сигарету, которая прожгла коврик, но так ничего и не увидел. Более того, на улице не было ни души. С опаской он захлопнул окно и удалился, вскоре забыв о такой мелочи.

Егор, пока ставил рулон обратно на место и проверял Далет, заметил, что пули внутри не было, а сам рулон стал чуть мягче и легче рваться.

– Будто раньше ты был прочнее, – с досадой протянул Егор.

Внутри рулон чуть-чуть подсвечивался зеленым свечением. Лёша почесал затылок и радостно выпучил глаза. Даже усталость пропала с лица его. Братья были в восторге, сами не зная от чего.

Старший брат зарядил Заин и надел на него глушитель. Лёша с невероятной легкостью нацелил двухкилограммовый пистолет, отдернул затвор и выстрелил. Слегка обескураженная мощью выстрела, его рука отлетела назад и чуть не зарядила ему по лбу. Пуля, диметром чуть больше Hg-91 и менее острая, вошла в однослойный рулон и отнесла его к стене, от которой он отлетел и врезался в окно позади стрелка. Лёша, оцепенев, стоял и смотрел в одну точку, пока младший брат восторженно следил за едва уловимой скоростью полета мотка бумаги.

Рулон в свою очередь, и так размякший после выстрела Далета, начал, как сухой песок на детской площадке, сыпаться и навсегда пропадать из виду. Спустя секунду от бывшей туалетной бумаги остался лишь маленький кусок втулки, который не распался только благодаря тому, что пуля оказалась слишком мощной и не успела расщепиться внутри него до конца, войдя в стену рядом с зеркалом и там вспыхнув синей искрой. Кстати, теперь в стене красовалась ровная дырка диаметром в три сантиметра, задевшая и кусок зеркала, лишь чудом не треснувшего.

Ошарашенный Егор медленно подошел к кусочку втулки и аккуратно взял его в руки. Он, будто не веря своим глазам, начал его тереть и ощупывать. И только стоило ему чуть приподнять глаза в надежде уловить нотки шока в глазах вечно спокойного брата, как шок и ужас он увидел в очень знакомых больших голубых глазах, смотревших сквозь очки на невероятные метаморфозы рулона бумаги.

Младший брат встретился с ними взглядом, и между ними пробежала какая-то искра недоумения, после чего фигура моментально исчезла, вероятно, упав с лестницы. Узнав в этом человеке ту самую девушку из университета, что обиделась на него в коридоре, он ринулся открыть окно, но, выглянув наружу, уже не обнаружил ее. У Егора внутри что-то защемило, и он не на шутку перепугался.

Быстро сбежав вниз, он не нашел ее ни под лестницей, ни на дороге, ни еще где-либо рядом с домом. Сверху смотрел Лёша, испуганно оглядываясь по сторонам и укутывая пистолет обратно в обертку. Поднявшись наверх, Егор почувствовал легкий холодок, который начал растекаться по всему телу. Они с братом быстро собрали коробку и все ее содержимое и спрятали ее в секретер, уверенные, что к ним в скором времени нагрянет наряд «режимников» и быстро упакует в железные машины.

Так они сидели десять минут, в нервных порывах открывая жалюзи и проверяя улицы, но машин все никак не было. Братья перекурили и успокоились. Егор решил последний раз выглянуть в окно и снова наткнулся на хитрое лицо в круглых очках. Девушка завязывала шнурок, опираясь на окно ладонью. Тут он не стерпел, открыл окно и схватил ее за руку, затянув в дом. Она даже не успела ничего сделать. Лёша вскочил с дивана, поспешно скинул окурок в пепельницу и удивленными глазами посмотрел на пол – неожиданный гость ворвался в дом.

I

На полу лежала, оттряхивая свою черную короткую юбку, милая девушка с розовой кожей и темно-лиловыми волосами, плавно переходящими в светлый тон ближе к макушке. Она подняла испуганные глаза и сквозь очки оглядела комнату, остановив взгляд на Егоре, что смотрел на нее, сам пребывая в растерянности и чувствуя некоторую недосказанность этой ситуации. В комнате повисла неловкая пауза, но Егор смог, не без усилий, оборвать ее:

– З-зачем ты шпионила за-за нами? – еле выговорил он, боковым зрением смотря на коробку.

Девушка сидела на полу и боялась заговорить, беззвучно двигая дрожащими губами.

– Мне просто стало интересно, – ответила она, вдруг сделав безучастное выражение лица. – Я долго за тобой наблюдала, кстати, и мне показалось, что у вас что-то происходит интересное, а оказалось, что я словила вас в самый неподходящий момент, – она остановилась и поправила съехавшие очки. – Извините.

Слова ее звучали неубедительно, в них был упрек, словно виноватыми в этой ситуации должны были быть пострадавшие. После своего натянутого «извините» девушка подняла брови и чуть поджала губы. Лёша шумно выдохнул и откинул голову обратно на диван, показав острый кадык, как бы давая понять, что не только она здесь может быть столь непоколебимой в своей правоте. Младший брат почесал затылок и в растерянности обратился к брату, в надежде на то, что он придумает, как поступать в такой ситуации, но старший брат тоже сидел молча, слегка приподняв брови.

– Ну и что ты нам делать предлагаешь? – спросил Лёша, даже не опустив на нее взгляд. – Ты же понимаешь, что своим шпионажем ты взяла и сама подвергла себя опасности?

– Я тебя умоляю, – послышалась от нее насмешка. – Если бы у меня не было возможности побега, я к вам и не пришла бы, – она откинула шелковистые волосы и встала с пола, гордо задрав маленький носик. – Я здесь от нечего делать. Домой не хотелось, вот я и решила хоть чем-то себя занять.

– Не делай только нас виноватыми! – возразил Егор, видимо, заметив ее чересчур гордый вид. – И вообще, подслушивать не-некрасиво.

– Это ты-то говоришь о красоте поступков? – воспротивилась упрекам девушка. – Я прекрасно знаю тебя и то, как тебе плевать на всех вокруг. Хочешь, чтобы я с тебя брала пример?

– Но… прич-ч-чем тут пример?

Егора как волной снесло. Он в растерянности стал перед ней и слегка приоткрыл рот, чувствуя невероятное давление от одного лишь присутствия рядом с ней. И это давление очень ловко переплеталось с некоторым облегчением, когда она была здесь, с ним. Егор нервно щелкнул пальцами, стараясь незаметно разглядеть ее икры и бедра, оголенные юбкой. Девушка, явно дав понять, что Егору ловить в споре с ней нечего, обратилась к старшему брату:

– Я подслушала вас, когда вы читали письмо отца. Я понимаю, что не должна была этого делать, и на этой ноте приношу свои извинения, искренне, но, я думаю, вы поймете меня, ведь находитесь в такой же ситуации, как и я.

– Что ты имеешь в виду? – глубоко затянувшись и прищурив в удовольствии бегающие глаза, протянул Лёша, видимо, тоже заприметив сильные икры девушки, но только он быстро осек этот импульсивный порыв, в отличие от младшего. – И кто тебе сказал, что мы в такой же ситуации, как и ты?

– Всем подросткам сейчас трудно.

– Мы не подростки, – учтиво осек ее Лёша.

– Тоска смертная вокруг, а мы сидим в этих долбаных коробках да проживаем остатки наших дней в ожидании чуда от нынешнего президента, но что-то ничего не двигается. В общем – я хочу пойти с вами, – как бы не замечая упрека Лёши, вдруг выпалила она, от чего даже он на секунду впал в ступор.

Она говорила об этом так буднично, спокойно, даже с каким-то едва уловимым задором. Лёшу это позабавило, и он закинул ногу на ногу, как его прервал младший:

– Да кто тебе сказал, что мы решили туда идти? Ты слышала, что говорилось в письме? Какие у-у-ужасы ждут путников на дорогах? Это дикое место, где не работают законы, м-м-моральные п-п-принципы и мало-мальские идеи г-г-гуманизма! Да и никто не возьмет с собой м-м-малоизвестного человека в такую авантюру. А вдруг ты шпион? – Егор остановился, взялся за подбородок и ужаснулся тому, как он стал часто заикаться. Эта девушка не давала нормально даже вздохнуть, когда он говорил, а если она обращала взгляд на него, то Егор начинал словно таять под ее натиском, совсем не чувствуя, что ему остается в таком жалком положении.

– Господи, да ты сам в это не веришь! – возразила девушка и усмехнулась, явно не воспринимая слова Егора всерьез. – Я же вижу огонь в ваших глазах. Даже в твоих, – она с некоторым пренебрежением показала ладонью в сторону Егора. – Вы такие же, как и я. Нам просто-напросто делать в этой дыре нечего, вот мы и ищем любые способы скрасить будни, ведь люди – это цветы, которым всегда нужна вода, солнце, почва. Не врите себе. Я же видела, как вы были воодушевлены, когда читали письмо.

Лёша улыбнулся и посмотрел на брата, в котором читалось желание возразить, однако он сам был согласен с ней и глубоко в душе боролся с принятием. И боролся с этим принятием он лишь только от желания упрекнуть ее в чем-то и не казаться на фоне спокойного брата пустым местом. Почувствовав себя одним на этой войне, Лёша прищурился и продолжил слушать:

– Если так рассудить, то зачем вообще жить просто ради того, чтобы жить? Надо получать удовольствие от пребывания здесь. Я не хочу закончить как моя мать, которая ради стабильности свела себя в могилу на работе, которая даже не приносила ей удовольствия. Я не хочу быть как отец, который… Я не хочу остаться такой же, какими были все мои родные, которых я знала. Пусть я умру от рук бандитов, но я хотя бы попытаюсь что-то изменить.

Лёша громко рассмеялся и принялся кашлять от застрявшего в легких дыма, все так же давясь смехом. Девушку это сильно возмутило, и она в растерянности раскраснелась. Старший брат смотрел на Егора и на нее так по-отцовски и с любовью, что казалось, будто бы он разбирался между двумя детьми и их глупой ссорой. Когда он отсмеялся, то, наконец, ответил:

– Вы оба невероятно наивны, друзья мои. Ввиду ваших гипертрофированных амбиций, – он ткнул в сторону Маши тлеющей сигаретой, – каждый представляется мне чем-то смешным. Словно вы нарочно закрываете глаза на опасности, что свойственно молодому сердцу и не совсем пытливому уму. Даже ты, братец, вроде и рассудил трезво, но мечешься от одной идеи к другой, что выглядит довольно жалко, – он указал на брата, который весь раскраснелся. – В одной горит какой-то совсем детский энтузиазм и максимализм, а другой боится признать очевидное, что сам мне высказал не так давно. Словно сам не может принимать решения, – он обратился к Егору и уточнил: – Но ведь это не так. Я хочу лишь сказать, что сильно амбициозные люди, которые одержимы какой-то идеей, порой сводят себя в могилу быстрее остальных, а иногда даже других берут с собой. Собственно, из-за ваших качеств – фанатизм и трусость – мы скатились в такую задницу, став безвольным, трусливым и помешанным на каком-то пропагандистском говне народом.

– Ага, трусость, фанатизм и высокомерие, – съязвил Егор, и Лёша согласно кивнул, как бы не скрывая и своего греха.

– Что ты несешь? – разгневалась девушка. – В учебниках черным по белому прописано, что Беларусь всегда была страной цветущей и прекрасной. В ней всегда царил мир. Это из-за какого-то там психа, который за счет своего умения подавил в людях волю бороться, свел нас в могилу, – говорила она, твердо уверенная в своих знаниях.

Лёша снова громко рассмеялся, только к нему присоединился теперь и Егор, стеснительно прокашлявшийся в кулак.

– С чего ты взяла, что это сортирное чтиво, что нам подсовывают шестнадцать лет в школе и универе, является истиной? – совсем перейдя на детский манер, говорил Лёша. – Посмотри вокруг и задай себе вопрос, – может ли в такой стране писаться правда в государственных учебниках? Это все маска, которую они носят вот уже сколько лет. И, как я думаю, в учениках все тоже не особо-то и радужно.

Девушка растерялась и гневно посмотрела на хихикающего Егора, будто бы не желая принимать поражения в поединке еще и с ним. Она стояла посреди комнаты и нервно перебирала пальцами, твердо уверенная в своей правоте, но не знающая, как ее защитить. Нахмурив брови, она в обиде удалилась, прямо перед окном растворившись в какой-то черной сфере. Теперь братья точно понимали, что с ней что-то не так, но также они видели, что девушка высказала ту самую мысль, неловко висевшую между ними – предложение отца было очень заманчивым, а отказаться от него могло позволить разве что очень большое усилие и привычка оставлять себя и окружающих в стабильном расположении духа.

II

Следующую неделю братья провели в университете, забываясь в раздумьях об отце. Повседневную рутину теперь разбавляли только мысли о предложении Уильяма, заставшие их врасплох, да новый интерес Лёши в лице Леры. Он занимался окончанием пятого курса, получением диплома и званием бакалавра, параллельно устраивая пьянки и стараясь выжать последние соки из студенческой жизни и из своих не столь обремененных предприимчивым и инициативным характером друзей. Егор, в перерывах между сном на партах в старых аудиториях, наблюдал за загадочной девушкой с лилово-фиолетовыми волосами. Раньше он ее не примечал, будто бы ее и не было, а теперь везде мерещилась только она. Куда бы младший брат ни пошел, девушка из параллели была с ним, то появляясь по-настоящему, то просто привидевшись в толпе студентов. Девушка будто навсегда стерла из его памяти бывший интерес к Лере. Она просто растворилась и больше не появлялась в его голове.

Мысли о ворвавшейся в дом студентке с окрашенными волосами не давали покоя. Она казалась ему чем-то вроде объекта для исследований. Такими терминами он пытался скрыть отдаленные и приглушенные за годы одиночества чувства, которые сам Егор никак не мог описать, а лишь вскидывал в недоумении брови, когда, в очередной раз увидев ее, чувствовал бешеный ход сердца. И все же ему была чужда вся эта социальная раскрепощенность, которую, казалось бы, в нем должен был открыть университет и студенческая жизнь, которую уже успел познать и прочувствовать старший брат.

Справедливости ради стоит отметить, что и загадочная девушка не обделяла братьев вниманием. То и дело ее беглый и суровый взгляд сверлил им спины, когда по старой, давно отработанной привычке они уходили курить после пар. В университете она часто была рядом, когда братья принимались в спешке обмениваться какими-то идеями и предположениями. Егора совсем не настораживало такое ее отношение, потому что он чувствовал, что хоть кто-то ими интересовался в этом мире, и получался обратный эффект. У него было то самое приятное чувство, когда кто-то натужно хотел узнать о тебе побольше, но стеснялся этого. Старший брат не мог согласиться с ним, потому что заранее понимал – брать ответственность за кого-то, кроме брата, в грядущем, все еще не обдуманном и туманном путешествии он не хотел.

Так, мечась от одних выводов к другим, Егор быстро пришел к закореневшей в нем еще издавна апатии, вызванной этой самой неопределенностью и осознанием своего жалкого положения. Он постоянно не мог держать себя в руках, как только видел ее бледное лицо в толпе, ее большие голубые глаза и пушистые волосы. Бывало, когда он сидел на очередной томной лекции, сон как рукой снимало, и он разваливался на полпарты, негодующе тарабаня пальцами по старой ДСП и нервно закусывая губу, когда в голове всплывали словно поразившие его рациональное мышление ее широкие бедра, чуткий и слегка наглый взгляд, сильные икры, худые руки и сильная шея. От переполняющих его эмоций Егор даже не мог понять, чем увлечь свои руки и тело, от чего, как змея, все время извивался и посматривал на соседа по парте, словно боясь, что тот что-то узнает, и одновременно надеясь, что Яша все поймет и поможет в этой его внутренней войне.

– Что с тобой происходит эту неделю? – поинтересовался как-то в конце третьего учебного дня Яша, смотревший из-за своих длинных волос прямо ему в глаза.

– Ничего особенного, – ответил Егор, вдруг вспыхнув красной краской на лице.

– Да-да, – все так же спокойно продолжил Яша, – меня не обманешь. Знаешь же, что я всегда добиваюсь своего, – он сощурил глаза и облизнулся.

Егор вздохнул и понял, что Яша раскусил его еще в первый день, ведь этот коварный парнишка с длинными ногтями и худым, идеально гладким лицом всегда знал, что творится у него в голове; недаром он стал лучшим его другом после брата – только Яша сразу понял, какой к нему нужен подход и какой это сложный человек. И обмануть его мог лишь пируэт «лживых дел мастера», как то окрестил Егор у себя в голове.

III

После занятий два друга зашли в магазин, взяли по баночке пива 0,33 и отправились в заброшенный двор, который еще с начала первого курса был излюбленным местом для рассуждений на тему их жалких злоключений в пределах «золотой ветки». Именно в этом месте Егор больше всего предавался рефлексии и пытался вычленять логику из своих поступков, а помогал ему в этом, как настоящий психолог, Яша.

Положив старую картонку под спину, Егор сел на мягкую, слегка пыльную от побелки траву и положил ноги на поросшую мхом дорожку. Яша в удовольствии зашипел пивом, завалился на старую ржавую скамейку около дерева и опустил скрипучий навес беседки. В который раз Егор убедился в магической сущности этого забытого всеми дворика в центре города, когда опустившийся навес беседки вдруг убрал дрожь из рук, а язык развязался. За обвалившимися кусками зданий, вырванными с корнем деревьями, грязными фасадами и смешанными с глиной и болотистой водой дорогами скрывалась магия зеленого мира, которая, словно паутина, опутала здания, детские площадки и прогнившие лавочки.

Егор ждал от Яши первых слов, но никак не мог услышать даже намека на диалог. Тот просто созерцал вокруг себя все, что попадало в поле зрения, и немного глупо, но в тоже время беззаботно и честно, улыбался. Спустя две минуты упоения красотой обросшего зелеными локонами лозы сада Егор посмотрел на друга и словил на себе спокойную и понимающую улыбку. Яша очень умиротворительно действовал на Егора, поэтому он быстро пришел в себя и собрался с мыслями.

– Что конкретно ты хочешь услышать? – спросил Егор, но Яша все так же ехидно улыбался. – Черт с тобой! Змей! Змей! – он надулся и опустил взгляд. – Короче, походу я привязался к одному человеку. На, на ме-м-м… Ментальном уровне… Ну не в этом смысле, а в с-с-смысле, что у меня появился научный интерес. Как бы исследование…

– Машка-а, – сладко протянул Яша, вдруг звонко цокнув по нёбу языком. – Знаю, проходили! – резко он обратился к другу. – Прекрасная девушка: грациозная, бледнолицая, стройная и умная, хоть и слегка наивная, – Яша глянул на Егора, раскрывшего рот и выпучившего удивленные глаза. – На тебя это не похоже. Ты же гоняешься за более мужественными девушками?

– С чего ты взял? – возмутился Егор.

– Ты сам смазливый, поэтому и тянет на девчонок более мужественных.

– Сам ты смазливый! Ложь в чистом виде. Вот брат не смазливый, но ему понравилась Лера. Она от него не отлипает; а это Лера!

– Лера не Лера, а ты все же стал другим. Раньше ты был сильным, неутомимым и строгим. Меня восхищал твой стоицизм, но в последнее время ты размяк.

– Змей… А это п-п-плохо?

– Нет, я рад, что ты можешь вернутся к людям с гордо поднятой головой и забыть наконец это долбаное апатичное состояние как страшный сон. Ты молодец, – Яша положил руку ему на плечо и улыбнулся.

Он достал свой агрегат для самокруток и в блаженной задумчивости принялся крутить табак; Егор последовал его примеру, но крутил только пачку верных ему во всех невзгодах жизни «Огни Сан-Франциско». Думая над последней фразой друга, Егор почувствовал, что слова Яши были не столь уж и бессмысленны. Он и правда стал чуть мягче, человечнее, чем то было ранее. В каком-то смысле признавать это было неприятно, словно пропадала поэтичность его образа. Егору нравилась эта отстраненность и стоицизм, о котором говорил Яша, но он не мог отрицать того, что теперь стал другим, и теперь не так просто закрывать глаза на все и плевать на всех подряд.

Так они долго сидели, созерцая затертые до дыр беглыми взглядами пейзажи, ставшие уже им родными, слышавшие сотни историй, тысячи диалогов и миллионы возмущенных рассуждений кучерявого парня, которого слушал вечно спокойный и влюбленный в природу и мир Яша. Каждый листик в этом цветущем парке будто бы был рад каждой секунде, которую здесь проводили два друга. Только здесь, в этом закрытом от чужих глаз полуразваленными домами дворе Егор всегда чувствовал свет солнца и тепло. Только тут он ощущал весь спектр эмоций от ветра, приятно развевающего его неаккуратные кучерявые пряди, и свежей зелени, разносящей свой необычный запах, коего так не хватало городской жизни.

Меланхолия, что накрыла вместе с сигаретным дымом друзей, ушла, и Яша наконец спросил:

– Почему ты так старательно отрицаешь очевидные вещи? Хотя стой – я и так знаю. Ты всю жизнь жил в этом вакууме одиночества, не способный почувствовать прекрасное в людях. Единственное место, где ты нашел истинные эмоции, – двор за школой, – Яша звучал очень успокаивающе, а его лицо и мимика медленно сводились к ленивым подергиваниям мышцами, от чего тот стал похож на сонного и усталого человека. – Однажды, придя в этот двор, ты мне впервые открылся, что ненавидишь почти все, что тебя окружает. Я посоветовал тебе увидеть прекрасное в деталях – траве, солнце, капельках росы и свежем запахе липы. И ты смог. Теперь же тебе предстоит полюбить людей. Тут нет ничего плохого, поверь.

– Что же ты тогда не пользуешься своими советами? – Егор искренне старался отрицать его аргументы и убедить себя, что он остается прежним.

– Да не знаю я, – он довольно улыбнулся. – Мне и не нужно, кажется. Я, в отличие от тебя, не чувствую давления одиночества. Есть дела и поважнее.

Яша допил пиво и засунул в рюкзак банку вместе с окурком, даже пепел которого он бережно стряхивал в нее, стараясь не проронить ни пылинки на поросшую зеленью дорожку. Егор наблюдал за невозмутимым лицом друга и крутил фильтр в руке.

– Почему ты сразу заговорил о любви к людям? Это же всего лишь исследование. Эксперимент, который я мысленно ставлю над ней. Она мне интересна как человек, чем-то похожий на меня, вот и думаю постоянно. Плюс она высказала довольно интересную мысль как-то.

– Врать себе еще хуже, чем врать другу. Я прощу тебя и на этот раз, и на тысячу вперед, а вот ты будешь жутко страдать, если не собираешься отдавать отчет своим действиям.

Егор посмотрел на этого странного человека, в очередной раз убедившись в том, насколько он, Егор, далек от понимания таких вещей. Яша потянулся и сказал:

– Я всегда знал, что ты добрый, но специально пытаешься удалиться от всех остальных, потому что боишься чего-то.

– Змей!

Тогда Яша, что странно, даже не понимал, чем была обоснована отрешенность Егора, а лишь догадывался из старых историй. Основной костыль в виде романтического образа, который себе подставил Егор, Яша не заметил.

Егор отмахнулся, и так они еще долго сидели, разговаривая на отвлеченные темы и созерцая медленно надвигающиеся грозовые тучи, точно показавшиеся Егору плохим знаком.

IV

Пятничный вечер выдался очень насыщенным. Весь день провели братья в потугах хоть что-то разузнать про пути, по которым можно добраться до дома в Барановичах, что находился почти в ста пятидесяти километрах от их третьего этажа. Заранее извлеченный из коробки «Гриф» обнадеживающе сверкал лампочкой в сторону, в которой находился родной старый дом на руинах ядерной пустоши. Эта маленькая коробочка с экраном со временем начала очень сильно давить на них, что и стало отправной точкой долгого злоключения.

Так, запивая все это обильным количеством спиртного, Лёша копался в горах карт и составлял всевозможные планы обходов и побегов. Младший брат, в свою очередь, делал списки и предугадывал все мелочи, которые в дороге так или иначе себя могут проявить. К часу ночи у обоих уже были готовы по несколько листов выписок и «выдержанных» в хмеле, трижды переписанных конспектов. Еще полночи они потратили на выяснения отношений и постоянные упреки в сторону друг друга. Никто не мог сойтись во мнении, так что в один момент братья даже усомнились в правильности своего решения отправиться в путь, если они даже собраться вместе не могут. И кто знает, какие разногласия могут стать камнем преткновения в их будущей дороге?

Протрезвев, остаток ночи они смотрели телевизор и разгружали мозг. Популярный сериал частного производства «Черная история белой страны», что рассказывал о бандитизме и жизни местной мафии в Беларуси 2090-х, крутили всю ночь, и братья по второму кругу начали смотреть захватывающую криминальную драму, филигранно выкручивающую и выворачивающую историю кровавого диктатора наизнанку, оголяя страшные аспекты тех времен. Правда, даже такое, казалось, тяжелое и правдоподобное произведение Лёша смотрел с опаской и долей скепсиса. Так, под фирменный длиннющий монолог главного героя на фоне пыхтящего завода, к которым вернулась страна в то время, братья и уснули.

Утреннее солнце предательски забило в лицо и разбудило Егора спустя всего четыре часа сна. Он весь сморщился, поежился и лениво уперся в брата, закутанного в тонкий плед, но сон не забрал его с собой, а выплюнул во внешний мир и совершенно выбил из колеи. Он встал, сварил крепкий черный кофе без сахара, с удивлением заметив в себе сходство с полковником Аурелиано Буэндиа (хотя общего у них мало что было), а после сел за исчерченные листы. Егор впервые почувствовал ощущение, что его организм что-то попутал во время сна – все тело ломало, голова совсем отказывалась связывать мысли воедино, но сон как рукой сняло.

Так он просидел над листом, успев за полтора часа только зачеркнуть пару пунктов и обматерить на бумаге все, что только посещало его взъерошенную голову. Зависть брала его, когда он видел сопящего и сладко прильнувшего к дивану брата, с фантастической ловкостью укрывшегося от утреннего солнца двумя пальцами нависающей сверху руки. Шальная мысль разбудить его и заставить браться за работу захватила его, но Егор успокоил внутреннего демона, поняв, что и делать-то нечего уже. Оставалось лишь собираться, уповая на удачу, ведь в такой дороге не могло быть четкого плана – он всегда зависел от случая.

На улице пахло все той же городской тоской: паленый шашлык, сгоревшая резина, которую плавили в закрытых на «вечную реставрацию» дворах, вонь из заводских труб, будто бы нарочно выставленных в жилых районах и, конечно же, печальный пейзаж зеленой и грязной Свислочи, медленно текущей по своему желобу. За ней виделся кусок Троицкого предместья, который уже был больше похож на большой памятник человеческому пофигизму, нежели на исторический мемориал.

В субботнее утро на улицах совсем не было народу. Егор быстро сбежал от всего этого за территорию «золотой ветки», представляющую собой местность в виде кривого кольца от станции метро Молодежная до Октябрьской, и выбрался в более цивильные парки, все так же закрытые на «вечную реставрацию».

Придя в один из таких парков, Егор тяжело упал на траву и разлегся на ней, подняв усталые глаза к небу, частично закрытому пушистыми лапами елей и редкими иголочками, торчащими из молодых, медного цвета веток сосен. Солнце тускло пробивалось сквозь зеленое покрывало и мягко падало лучами на траву, покрытую редкой росой. Егор закрыл глаза и постарался прочувствовать все ощущения, на которые только способно человеческое тело, словно стараясь тем самым придать себе сил и побудить организм работать. Он пытался насытиться маслами природы, которые бы успокоили гнетущие мысли. На душе стало теплее, голова немного разгрузилась, и он наконец, оставаясь мысленно с папой, который был где-то далеко и которого он столько лет хотел хотя бы увидеть одним глазком, упал в глубокий и сладкий сон…

V

…Но первое, что увидел Егор после своего досыпания на влажной траве, – это не лапы елей, не ехидную морду дикой лисы или уши робкого зайца, и даже не щебечущих птичек, а бледное личико, склонившееся над ним и поднявшее в удивлении волнистые брови. У Егора перехватило дыхание, и он вскочил, упав рядом с ней и больно ударившись спиной о выпирающий твердый корень сосны. Девушка смотрела на него и держала в руках еловые иголочки. Она закусила пару штук, рассосав кисло-сладкий хвойный сок, и спросила:

– Что заставляет тебя приходить в такие места?

Егор на время призадумался, а потом ответил:

– Не знаю. Раньше я приходил сюда для уединения. Иногда рисовал, но сейчас мне очень захотелось спать, ведь мы с братом всю ночь работали над планом и смотрели телик, – он закрыл лицо руками, стараясь взбодриться после сна. Он говорил с ней впервые после того дня, и сейчас немного смущался, не мог никак найти правильные слова. – А ты какими судьбами тут?

– Я всегда сюда приходила, – девушка встала и пошла к высокой и старой сосне, под которой трава уже прилично помялась с годами. Егор присоединился к ней и увидел, что в метре от земли на дереве были нацарапаны инициалы: «В. И. Кузнецов. 14.01.2105».

Егор удивился, что никогда раньше не замечал этой миниатюрной могилки, аккуратно украшенной садиком из васильков, ромашек, клеверов и элегантного ландыша по центру. Сверху над могилой был вырезан глубокий крест, залитый чем-то темно-бордовым, который облепила грязь и муравьи. Девушка села на корточки и засунула в рыхлую землю три ромашки с корешками, заботливо вырванные с пригородных садов. Она притоптала землю вокруг и подлила водички из баночки из-под канцелярских скрепок. Интерес Егора побудил его к искреннему вопросу:

– Это твой папа?

– Ага.

Егор потерялся. Ему совсем было непонятно, что говорить в такой ситуации.

– А… Мне жаль…

– Не надо «мне жаль» твоих. Это история, которая тебя совсем не трогает, я знаю.

– Все ты уж всегда знаешь, – он сел рядом и подровнял откатившийся камешек импровизированного садика. – И все же мне интересно.

– Ты ставишь свой интерес выше моих чувств.

– Не ставлю, а просто хочу понять тебя. Я тебя не заставляю мне ничего рассказывать.

Опустив голову на ладонь, она улыбнулась и аккуратно помяла землю под цветами.

– Мой отец умер холодной зимой, стараясь выполнить поручения национальной партии по перевозке провизии и боеприпасов к линии боевых действий. Хоть он и был человеком преданным и раболепным, но всерьез его никто так и не воспринял. Как на каторге, он три дня и две ночи катал бочки, ящики и патронташи, не награжденный и ломтем хлеба за свои труды. Трехмесячная осада «золотой ветки» привела к утешительным результатам, но произошло это ценой жизни десятков, а то и сотен таких инициативных рядовых, как Виталий Иосифович Кузнецов. Никто не воспринял всерьез смерть обычного посыльного на военном фронте, поэтому труп отца так и пролежал две недели под кровавым снегом, сжимая в руке сухую кожуру от вяленой говядины, так и не подарившей ему и пары минут жизни. Его нашли после окончания боевых действий спустя три дня и принесли к нам, положив труп на пороге, даже не сказав ни слова. Мы с бабушкой похоронили его под этим дубом потому, что именно под этим деревом когда-то мой отец дал клятву небу в вечном служении господу и правителю, – она показала пальцем на крест над могилой, и только тут Егор понял, что темно-бордовая жидкость была не чем иным, как запекшейся кровью. – Тут он начал свой путь, тут же и был похоронен. Похоронен человек, проживший жизнью искренне верившего в правосудие. Возможно, его вера была напрасна, но он точно не заслужил такой участи. И пусть он был жалок, я не могла его оставить так просто, как оставила в свое время мать. Так Маша, как она думает, отдает честь погибшим, – сказала девушка, впервые произнеся свое имя.

На протяжении всего монолога Маши у Егора появлялось ощущение неправильности происходящего. Смотря на рыхлую землю с тремя политыми ромашками, под которыми покоился труп ее отца, он невольно захотел уйти отсюда поскорее и более никогда не затрагивать эту тему, от которой у всех на душе кошки скребли.

Маша еще какое-то время сидела у дерева и сжимала руками коленки. Солнце наконец выбралось из-за серых облаков и пролило единственный лучик на бледное личико в очках. Теперь Егор спокойно и безошибочно сказал себе, что она тот человек, который хранит в себе чувства, подобные его чувствам, в чем они были так похожи и что стало началом той нервозности при виде ее, которая не обошла его стороной и в этот раз. Так они еще какое-то время сидели у самодельной могилки и наблюдали за муравьями и жучками, нежно прильнувшими к ромашкам. Егор закурил свои любимые «Огни» и сказал:

– Именно поэтому ты и хочешь убежать отсюда. Как я могу помочь тебе? Что позволит тебе избавиться от гнетущего чувства этой паршивой скованности?

Маша подняла на него взгляд, и под глазами у нее блеснули кристальные капельки. Очки ее запотели, и она сняла их, начав протирать белым платочком. У Егора перехватило дыхание.

– Я не хочу вам докучать, – выдавила она. – Пусть ваш путь будет вашим же удовольствием, и вы сможете держать ответственность только друг за друга. Я поняла глупость своего поступка только недавно. Это было слишком опрометчиво, извините. Я не смею…

Егор оборвал ее и провел большим пальцем по мягкой коже лица, убрав текущую из уголка глаза слезу. Она отпрянула от него и посмотрела глазами, полными недоумения.

– Да не извиняйся ты, – Егор улыбнулся, сам не ожидая от себя таких смелых действий. – Нам даже будет приятно, если кто-то составит компанию двум братьям.

– Убери эту наивную ухмылку с лица, – строго оборвала она его. – Не неси чепухи. Твой брат запрещает это, а я не посмею больше лезть в ваши дела.

Она не смогла выдержать давления рядом с Егором и молча удалилась. Он же просидел в лесу еще минут тридцать, расположившись рядом со старой могилкой и молча рассуждая на отстраненные темы, втягивая сладковатый дым третьей сигареты. Только на природе родной страны он мог быть так мягок и добр, что и отразилось в его действиях. В голове всплыли слова Яши. Наставления друга, как это часто бывало, действовали на него положительно. Он улыбнулся и ушел домой, четко поняв теперь свою цель.

VI

Старший брат уже пришел в себя и вовсю копошился в грязном белье, холодильнике и вел беседы с тетушкой Твид, громко смеющейся сидя на их огромном диване. Совсем изголодав, Егор даже не сразу заметил это доброе морщинистое лицо. Старший брат стоял у плиты и довольно улыбался. В комнате пахло лакрицей и сиренью.

– Тетушка Розалия? Здравствуйте. Какими судьбами? – Егор подошел к пожилой женщине и крепко обнял ее.

– Ох, Джо… Устала я от деда. Мне бы молодежь чего рассказала, – она сложила руки на груди и мило улыбнулась.

– Лёша вам рассказывал о наших планах? – спохватился Егор.

– Да, – послышался голос брата. – Тетушка Розалия предложила нам помощь в подготовке.

– Я была той еще авантюристкой раньше, – ответила тетушка, едва заметно подмигнув ему. – Хотя, в таких аферах, как ваша, я не участвовала. Это очень опасно, но я бы могла вам помочь, ведь это большая ответственность, особенно если вспомнить, сколько мракобесов развелось за территорией нашего цивилизованного города, – говорила она и трясла сухим пальцем.

Тетушка Твид хорошо знала происходящее в округе. По жизни она всегда была женщиной заводной и смелой, никогда не отказывающейся от веселых авантюр. Егор и старший брат где-то час готовились и говорили с ней о многом, иногда прерываясь на минутки для обругивания тетушкой власти, но все в конце концов сводилось к ее интересным советам.

Эта женщина с первого же раза составила удобный и грамотный список вещей, нужных в походе. Она предпочитала расценивать их путешествие как поездку в лес или пешее приключение. Список вышел длинным, но очень экономным и прагматичным. После она помогла старшему брату наготовить еды, которая в походе по таким землям была ресурсом дефицитным и не возобновляемым.

Все время, пока тетушка Твид объясняла им проблемы комаров и диких пчел, их яда и онемения конечностей после укуса, что не так уж волновало остальных, учитывая другие переменные, Егор думал, как подступиться к брату и обсудить внедрение в их путешествие Маши. Возможность выдалась вечером, когда тетушка Твид ушла отдыхать, а старший брат, оправляясь от приятной усталости, сел покурить и полистать сводку новостей, каждый раз до боли в животе смешившую его своей абсурдностью.

– Лёх, есть вопрос, – начал Егор.

– Ха-ха-ха, подожди ты, – Лёша громко рассмеялся и с головой окунулся в отечественную сеть.

– Лёха, черт бы тебя побрал! Есть дело! – четко и громко сказал Егор.

Старший брат откинул мобильник и посмотрел на Егора, скрестившего руки на груди.

– Нам не так часто включают интернет! Раз в месяц я не могу почитать новости или посмотреть интернет журналистов?

– Ты смотришь этих новомодных парней, которые выкладывают видео?

– Дело срочное? Интернет скоро опять обрубят, – нетерпеливо ответил Лёша, пропустив вопрос брата мимо ушей.

– Я должен спросить тебя о Маше.

– О ком?

– О девушке, что приходила к нам на днях и с которой ты спорил.

– Боже, да что тут думать? – спросил старший брат. – Дорога долгая и опасная, а цель очень личная и интимная, так что нечего ей с нами будет делать. Скажи, сильное у тебя будет желание кусать локти, когда она откинется от шальной пули гвардейца или ядовитой пчелки, случайно пролетавшей мимо? Нет, это исключено.

Егор не ожидал, что его попытка что-то выведать будет так быстро аннулирована. Он на секунду впал в замешательство, угнетаемый суровым взглядом старшего брата, как бы намекающего, что разговор будет точно не в его пользу. Не найдя идей лучше, Егор использовал последний аргумент, которому лишь оставалось играть на чувствах:

– Я о ней узнал кое-что. Она находиться в очень прискорбном положении, которое я, почему-то, думаю, обязан исправить.

– Ты когда добрым самаритянином заделался? С каких пор это моему родному Джо приспичило помогать каким-то девушкам, коих он знает всего пару минут от силы? – говорил Лёша. – Я не считаю, что в современном мире, где каждый человек на игле – не важно какой, – стоит заботиться о каждом прохожем. Давай рассуждать здраво.

Егора захлестнуло отчаяние. Ранее такой же прагматичный и рассудительный младший брат впервые был не согласен с Лёшей. Налившись краской, он сел рядом и сказал:

– То есть, если бы Лера оказалась в такой же ситуации, ты бы оставил ее на съедение этому жестокому городу?

Лёша открыл рот, но вдруг замолчал и ничего не ответил. Его губы сжались, и он, явно с упреком, как бы давая понять, что он лезет туда, куда не стоит, сказал:

– Ты начал испытывать к ней чувства… Это очень плохо, но я, как человек, взвешивающий за и против, не согласен на такое. И Леру, будь у меня выбор, оставил бы тут. Слишком высокомерно с твоей стороны рассчитывать на то, что ее жизнь и здоровье менее важны, чем твои чувства.

– Знаешь, – даже не желая слушать дальше, сказал Егор, – а ведь она такая же, как и мы. Маша потеряла мать и отца. Отца, который честно и бескорыстно помогал другим, надеясь, что станет хорошим отцом и примерным гражданином, а потом его поглотил холодный снег войны. Этот снег закопал его на две недели, а потом окоченевший труп оказался перед дверьми двенадцатилетней Маши, так рано познавшей этот ужасный смрад, который источает смерть. Я не хочу оказывать никому медвежьих услуг, но она не дает мне покоя. Это ее и моя воля, пусть она и старается это отрицать.

– Это она тебе рассказала? – спросил Лёша.

– Да. Я ушел в парк на юге и уснул, а потом пришла она и показала мне скудную могилку с садом из цветочков, которые она сама собрала для него.

– Она отказалась идти с нами.

Егор нахмурился. Он вмиг осознал, что никаких обещаний Маша ему и не давала, но он почему-то решил, что она согласилась. Не зная, как быть в этой ситуации, он спокойно выдохнул и сказал:

– Согласится. И я сам решу, пойдет она с нами или нет.

– Что? – Лёша строго посмотрел на него и от неожиданности выронил сигарету из пальцев. – Нет, Джо. Ты пока что не готов принимать такие решения.

– Я не буду больше уповать на твои советы! Ты все еще мой брат и моя путеводная звезда, но я способен сам прокладывать себе дорогу.

– Ты хочешь, чтобы на мне висело бремя вины?! Джо, ты понимаешь, что ты делаешь?!

– Не будет на тебе ничего висеть. Просто признай уже, что я самостоятельный и самодостаточный человек…

– Да ты при ней даже себе признаться ни в чем не мог! Какая самостоятельность!? Я ее признаю, хорошо, но, когда ты столкнешься с ее смертью – я обязательно напомню об этом. Обязательно!

По спине Егора пробежал холодок, но пути назад он уже не видел. Слепая вера в свою правоту убедила его пойти против брата. Егор почувствовал, что более не будет прежней размазней, а гордо поднимет голову. Его ковбойское нутро горело, желая бежать вперед все быстрее и быстрее, по пути доказывая, что он – не пустое место.

Мои стихи из стекловолокна царапали бы уши,

Я выпадал бы из окна, чтобы пойти на ужин,

Но там бы меня, узнавая, громко вызывали

На разные дуэли, где б я всех убивал…

Ричард Семашков (РИЧ)

I

По дурацкой привычке, Егор снова на закате очередного дня ушел в себя, сжимая желтый фильтр сигареты отечественного производства в озябших от продувающей форточки пальцах. Старший брат тихо слинял на пьянку с Лерой, с которой они успели сблизиться за очень короткий срок, и с одногруппниками, а Егор справлялся с головной болью и лихорадкой самостоятельно.

С момента, как они со старшим прочитали письмо отца, прошло две недели, а смелости двинуться в путь все никак не прибавилось. За это время Лёша успешно получил звание бакалавра и еще долго думал о студенческой жизни, которую быстро рассосала работа, куда один за другим двинулись однокурсники, не видевшие никаких иных перспектив в столичной жизни. Лёша не хотел идти по их стопам, поэтому остался на неплохой работе в баре. На удивление, его пристрастие к алкоголю только играло на руку, когда приходилось заинтриговать гостя каким-нибудь интересным сортом вина или названием коктейля, историю которых порой можно было приукрасить, дабы произвести большее впечатление на гостя. Правда, когда речь заходила о приготовлении, например, коктейлей и работе с машинами, бармен из него был никудышный.

Еще когда Егор заканчивал десятый класс, он был успешно принят в контору по перепродаже бытовой техники бухгалтером, задачи коего он толком и не выполнял в силу плохой организованности конторы в целом. Уже третий год он сидел за креслом по пять дней в неделю, получая гроши и складывая их с заработком брата, дополнительно пахавшим на любых временных подработках.

Вот уже седьмой год подряд старший приходил домой уставший, шел мыться и тяжело падал на мягкий ковер, накрываясь тонким пледом и кладя под голову льняную подушку тетушки Твид, оставляя все самое мягкое из постельного брату. Егор приходил домой из офиса и замечал спящего на полу брата, оставлявшего раз в неделю на стеклянном столе пятьдесят рублей и записку: «Не скучай, братан». Его всегда это трогало до глубины души. Он укрывал старшего брата нормальным одеялом и подкладывал подушку под спину, чтобы тот не застудил себе ее, а сам съеживался на диване, коря себя за то, что не может перенести уставшего брата на нормальное ложе. Такой ритм, будто кричащий о безнадежности их положения, держался уже много лет, за исключением выходных дней.

Конечно, вся эта работа редко когда приносила удовольствие, а вкупе с монотонной учебой, где одни и те же лица мелькали и мозолили глаз так, что к концу дня хотелось содрать с него пленку и одеть новую, выходило совсем тоскливо. Иногда Лёше давали выходной на два дня, и он приходил домой, запускал телевизор и включал на нем вечное радио с музыкой для релаксации. Он подолгу лежал на диване, скуривая по пять-семь сигарет и изредка тяжело откашливался, недовольно проклиная себя за пагубную привычку всасывать эту страшную гадость. Истощенность не давала ему никакой мотивации бросить курить, взяться за роман или хотя бы попытаться направить учебу в другую сферу, ведь любое отклонение от прежнего режима дня сокращало прибыль, которая зависела от строгих работодателей.

В отличие от своего брата, что лелеял надежду разорвать порочный круг и изменить свою жизнь и жизнь младшего, Егор всегда утопал в рутине. Ему никогда и не приходило в голову, что жизнь довольно паршива и что так быть не должно. Возможно, где-то в глубине души он чувствовал, будто что-то не так, но смотря на брата, который смиренно плыл по течению и только в голове старался найти способы скрасить жизнь, он бессильно разводил руками, также забываясь в табаке и алкоголе.

Единственным утешением были кратковременные колебания атмосферы вокруг, когда на улице два мужика устроили драку, кто-то разбил бутылку шампанского в магазине, заброшенный дом скосила шальная ракета или соседа покусала собака. В такие дни можно было очень «мужественно» возмущаться, сидя на диване и находя хоть какой-то способ что-то делать.

Такой ритм жизни шел по своим рельсам под мелодичную музыку без слов, «Огни Сан-Франциско», тряпичную рубашку, серое небо, завешенное большую часть времени пепельными тучами, и алкоголь, в последнее время так часто появляющийся на полках дома или под диваном в виде жестяных банок из-под пива. По дому был рассыпан пепел, паркет протерт, деревянные балки отсырели, окна и подоконник были грязные от помета и разводов жидкости для мойки, провода залиты липким налетом и покрыты пылью, а все стеклянное испещрено царапинами или разбито (как стол, только недавно приказавший долго жить).

Все эти моменты, складывающие их быт, так или иначе закрадывались Егору в голову, пока он сидел на окне и смотрел в мелькающие огоньки машин и мотоциклов, сжигающих остатки топлива, которого хватит только на ближайшие шесть, а то и три года. Мысли словно хотели ему сказать, что пора исправлять их положение, но стоило в руке оказаться тряпочке или омывающей жидкости, как мысли о целесообразности этих действий наполняли его, и тряпочка с жидкостью отправлялись на дальнюю полку до следующего внезапного приступа.

Где-то вдали сносилось очередное здание, своей тушей уничтожая, возможно, чью-то клумбу, сарай, гараж или даже частный магазинчик. Но всем было плевать, ведь их это редко касалось. Человек, который живет без денег, бизнеса и нормального жилья, особо не задумается о таком и никогда не пойдет против системы, точно зная, что его сожрут, как птица склевывает червя, пусть даже этого червя порой приходится вытащить из твердой коры дерева.

Фильтр наконец отправился в пепельницу, и Егор дал волю ногам чуть разогнать застоявшуюся кровь.

II

На улице все было по-старому, но все же лучше, чем в прокуренном до фундамента доме. С холодным вечерним ветром нахлынули былые воспоминания. Два парня в кепках и с наушниками в ушах с энтузиазмом разрисовывали стену очередного закрытого на вечный ремонт здания. Они рисовали какого-то парня, упорно тянущегося рукой к дальней планете, стоя на полуразрушенной крыше дома, под которым толпа рабочих уже сбивала фундамент. Сверху красовалось граффити: «Mensk life». Егору всегда нравились такие смелые и инициативные ребята, выворачивающие город наизнанку, и он в который раз убеждался в силе стрит-арта и его многогранности.

Эта работа на стене заставила его вспомнить о нарисованном еще два года назад плакате для романа его брата – «GalaxyGuy», который старший брат сочинял как отдушину для людей, что помогла бы убежать тысячам несчастных от суровой реальности. Он висел на стене рядом со старой карикатурой, на которой мистический Уорвик-Рыцарь давил режимников тяжелым сапогом. Плакат его романа был работой, сделанной на последнем издыхании в состоянии нескончаемой апатии и творческого кризиса Егора, но именно эти чувства и помогли постеру стать лучшей его работой.

В силу своего возраста Егор не мог понять и прочувствовать то, о чем на самом деле писал Лёша в те годы. Старший брат стал сочинять свой роман, который намерен был отдать в редактуру или выпустить сам, чтобы люди увидели, что есть способы развлекать себя при помощи чтения даже в такие времена. Так он принялся в свои шестнадцать за «GalaxyGuy» – единственный законченный им роман на сегодняшний день.

В свои двенадцать лет, сидя в очередной раз за столом и сжимая в слабой детской ручонке денежку, которую родной брат ему оставлял каждую пятницу, Егор тихо плакал, смотря на лежащее на диване большое и тяжело дышащее тело. В то время Лёша уже начал работать и целыми днями пропадал на стройке, пока Егор сидел у тетушки Твид, и она его учила химии и математике. Теперь же, видя усталого брата, полностью измотанного после недельной разгрузки кирпичей и вечерней смены в ресторане, Егор пытался найти способы помощи родному брату, но все сводилось к банальному мытью посуды, уборке и приготовлению бутербродов с маргарином. С этим он справлялся успешно, за что старший брат всегда благодарил его и жал его мягкую ручку своей – шершавой и мозолистой.

В тот вечер он хотел накрыть старшего брата своим пододеяльником, но заметил около дивана напечатанную рукопись на сорок-сорок пять страниц. Егора сразу заманила эта скрепленная степлером кипа бумаги. Он взял ее и ушел к секретеру, где и провел половину ночи за чтением сырого, но такого занимательного начала истории, которую брат, судя по маркировке на углу первого листа, писал уже месяц.

Но помимо самой истории, рассказывающей о невероятной планете, на которой царила вечная зима, Егора зацепили слова на последних страницах рукописи. Там было все испещрено попытками сделать наброски мегаполиса, в котором жил главный герой и откуда хотел сбежать.

Рисунки показывали огромную пещеру, диаметром в два-три километра, по длине которой располагались ужасающих размеров небоскребы, перевернутые вверх тормашками, дома и прочее. Так мегаполис представлял из себя огромную пасть с зубами-небоскребами и одним огромным сталагнатом, тянущимся снизу и сверху, соединяющимся в середине пещеры, образуя удобный переход между гравитационными полями пещеры.

Егор долго смотрел на эти иллюстрации с горящими глазами, хотя даже его детский взгляд понял, что брат рисовал паршиво, чего не скажешь о его красивом и легком языке, которым он писал историю, на тот момент именующуюся как «Космический пульс». Егор разобрал рисунки и взял чистый листик, на котором долго рисовал и старательно выводил получившиеся у брата рисунки. Он сидел, часто перечитывая небольшое описание этого города и делая конспект, чтобы удобнее было запомнить всю картину. Так он и уснул, не заметив, как изрисовал четыре листа с подробными изображениями пещеры, клыков-небоскребов и загадочного сталагната в центре.

Проснулся он от шелеста бумаги, которой старший брат шуршал прямо над его ухом. Широко разинув рот, он медленно листал работы младшего брата и долго всматривался в каждую деталь, стараясь не упустить ничего важного. Егор поднялся и с долей неуверенности и даже страха посмотрел на него сонными глазами. Они долго просидели, болтая о его рисунках и первой рукописи старшего брата. Егор сразу пошел учиться рисованию к старой знакомой Лёши. Ввиду детского энтузиазма и неопытности он оказался очень целеустремленным. Какое-то время его не интересовало почти ничего, кроме рисования. Даже школа ушла на второй план.

Два года кропотливой работы создания обложек для каждой главы, важных иллюстраций схваток или полетов по космосу в поисках идеальной жизни прошли незаметно. Егор нарисовал более двух сотен рисунков, около пятидесяти обложек и еще бесчисленное количество черновиков. Конечно, его рисунки не отличались остротой глаза гениального художника, но Лёше нравилось, и это стало главной отправной точкой в их литературно-изобразительном путешествии, каждый из них переживал его по-разному и воспринимал с разных точек зрения.

Лёша писал мало, но уделял книге все свободное время, которое появлялось в перерыве между работой и учебой, от чего его период с шестнадцати до девятнадцати лет оказался самым трудным, но в то же время самым осознанным и приятным в жизни. Егор, в том возрасте еще особо не задумывающийся по поводу массовой депрессии, что царила в столице, просто любил рисовать и занимался этим до пятнадцати лет, когда его и накрыл с головой период постоянного непринятия всего вокруг и кризиса художника, вопрос которого встал у него на пути слишком рано.

Егор часто задумывался, что убило в нем искусство, и никак не мог решить, какие из факторов повлияли на это. Ими была и школа, в которой клубы художников, эпатажно вырядившись во все яркое, насмехались над неумелой рукой простого обывателя Егора. Эти люди были теми, кто впервые дал ему почувствовать животную ненависть к некоторым особам, которые абсолютно ничего из себя не представляли. Возможно, это общество, которое он до каких-то пор боготворил и называл новыми легендами, стало тем самым, что избавило его от пристрастия к рисованию, возможно, погребя его глубоко, но все же не до конца.

Будучи человеком зацикленным, даже фанатичным в какой-то степени, Егор не мог воспринимать зачатки своего таланта как что-то хорошее. Женя, девушка, которая обучала его рисованию первые полгода, много рассказывала ему про художников ушедших эпох. Слушать истории про людей, которые, кто сквозь бедность и непонимание, кто сквозь славу и признание, но все же стали значимыми в какой-то степени, было ему приятно. Именно эти истории сказали ему, кто такой художник и какой он, этот самый художник. Как бы он ни выглядел, рисуй он слонов на длинных ногах или медведей в лесу, он, в первую очередь, творец, играющий чувствами и эмоциями, но ни в коем случае не эпатажем и вульгарностью, чего, к слову, хватало у некоторых личностей.

Но эпатаж и вульгарность, что не удивительно, в обществе художников двадцать второго века было не просто дополнением, а самим образом. Заурядный глаз обывателя не найдет прорехи в искусстве, куда можно засунуть кусочек пазла оригинального творчества. Изобилие искусства почему-то заставляет молодых художников думать, что ныне уже не стать известным, не прибегая к крайним, вульгарным и пошлым, методам. Егор, в это поверив однажды, не выдержал обиды на себя и забросил рисование, думая, что его способность – лишь способ отсрочить неизбежную гибель искусства, в котором его убеждали не раз те самые клубы художников. Он уверовал в то, что прибегнет к этому самому эпатажу, если не обрубить на корню свои потуги.

Наконец, прошло три года работы над уже переименованным в «GalaxyGuy» «Космическим пульсом». Лёша дописывал развязку, где главный герой переживал гибель двух планет, уничтоженных по его ошибке, и где он наконец находит пристанище на одной карликовой планете. Егор рисовал большую, финальную обложку книги, которые они так долго придумывали вместе, и теперь рукопись готова была отправиться в редактуру. Тысячи исписанных листов, сотни иллюстраций, и все это уместилось на более чем четырехстах листах А4, испещренных мелким шрифтом и с вклеенными в них картинками акварелью Егора. Они понесли рукопись в редакцию.

Принявший их усатый дядька с грустными глазами и болезненного вида лицом без интереса взял рукопись и отправил братьев домой, не дав никаких указаний. Так просидели они пять дней в ожидании ответа, окрыленные надеждой на светлое будущее дуэта писателя и художника, но редактор не спешил их обнадеживать. Рукопись вернулась к ним с запиской: «Нам очень жаль, но вы не подходите нам».

Сердце у обоих упало, но все было бы не так страшно, если бы не одна маленькая деталь, которая навсегда убила желание браться за работу у братьев – рукопись была прочитана всего на одну пятую всей истории, что показывали пометки каждые десять-двадцать страниц, заканчивающиеся на восьмидесятой.

Следующий месяц братья оббегали семь издательств, в которых никто не доходил и до половины рукописи, отказывая в печати и заливая обильным количеством кофе величайший труд их жизни, который нельзя было даже перепечатать. Братья ушли в себя, надолго забыв о работе художником и писателем, которых в них убил простой человеческий эгоизм и государственная цензура.

Рукопись отправилась в секретер на замок и вот уже два года томилась там. Никому не хотелось доставать ее и браться за доработку, оставляя за собой желание сохранить ее как память о веселых временах концентрированной рутины, разбавленной работой. На стене над секретером висел тот самый постер, который Егор выводил неделю акварелью и который должен был стать обложкой книги. На нем Ламар, главный герой, сидел на платформе посреди космической бескрайности, созерцающий сине-оранжевую планету, которая и стала его домом в конце истории. Эта работа, как он по сей день считает, стала жирной точкой в его карьере художника.

Младший брат часто возвращался к этому плакату и смотрел в невероятно печальные глаза Ламара, которые он сделал в соответствии со своим состоянием в те годы. Ламар держал в одной руке пистолет, а другой, грязной и худой, словно обтянутая кожей косточка, сжимал капсулу с последним дыханием дяди, которое направляло его все время по пути до планеты Бета К.О.

III

Сам того не заметив, Егор медленным шагом доковылял до дома Маши, адрес которой ему дал как-то Яша. Заходя в ее двор, он сразу почувствовал чертовски знакомую обстановку, запах сырости и перегнившей травы, общий, родной антураж грязи и мусора.

Он поднялся на второй этаж полукруглого дома по бетонной лестнице и позвонил в омерзительный звонок, треск которого был слышен даже на улице. Дверь открыла пожилая женщина в очках, укутанная в два шарфа. Сквозь морщины и борозды на ее круглом милом лице показались два тонких и чутких глаза. Даже в ее преклонном возрасте был виден тот самый овал лица, который так запомнился Егору в Маше. Увидев гостя на пороге, она сделала удивленное лицо и спросила:

– Какими судьбами, парнишка? – голос ее пищал и напоминал злую шутку, а глаза, на манер внучки, сверлили его своей пронзительной наблюдательностью.

– Я к Маше Кузнецовой. Она здесь живет? – спросил Егор.

– Да, Маруся тут живет. А вы кем ей приходитесь, молодой человек? – спросила бабуля с несползающим удивлением на лице. – Уже одиннадцать вечера, а вы так к нам без предупреждения. Чая нет, печенья не наблюдаю. Хоть музыку включи, что такое?

– Чего? Нет… Мне надо поговорить с ней. Я ее однокурсник… точнее, с параллели, – растерявшись и не до конца поняв упрека бабули, ответил Егор.

– Ой, мальчик, мне это совсем ничего не говорит. Поточнее, пожалуйста, – прищурилась полуслепая бабушка.

– Мы учимся с вашей внучкой в одном университете, – объяснил Егор, утомившийся объяснять ей цель своего визита. – Можно мне пройти, пожалуйста?

– А, так вы учитесь с ней? Это же великолепно! К нам так давно никто не заходил, не проведывал, – ее голосом это радостное приветствие звучало как насмешка, а Егор подумал, что сейчас она со смехом закроет дверь и не пустит его внутрь. – У меня уже два дня лежат коржи, которые я пекла для внучки, но она никак не ест! Представляете? У девочки совсем аппетит пропал, – продолжала томить бабушка. – Как вот сходила на могилу к отцу, так и не ест. Между прочим, он был хорошим папой. Вы знали его? Ну, откуда ж вам… Ох, так о чем это я? Маруся совсем забыла о еде. Не спит ночами, что-то пишет и постоянно в этих наушниках. Я, конечно, в ее возрасте такой же была, а местами и хуже, но это означало, что у меня сложный период в жизни. Наверное, и с ней что-то не так. Может, ты знаешь, что к чему?

– Конечно, бабуль, – процедил Егор и опустил брови, стараясь как-то протиснуться между дверью и пожилой женщиной, старательно щурившейся, чтобы разглядеть вечернего гостя.

– Ах, не хочет показывать своего горя. Уж не знаю я, что делать. Может, вы поможете? Не дай бог она, как молодежь в мое время, станет принимать наркотики или, не дай бог, пойдет пить. Я-то все эти секреты знаю.

– Конечно, помогу, если вы дадите мне пройти, – натянув улыбку ликовал Егор.

Бабуля, дрожа сухими руками, чуть пододвинулась и дала Егору пройти в узкий коридор, деливший квартиру на два отсека – зал, в котором спала бабушка, и комнату Маши. Девушка сидела за закрытой дверью в своей каморке, так забывшись в музыке из плеера и своем листке бумаги, что даже не заметила Егора, который вошел в ее комнату и закрыл за собой дверь. Он подкурил сигарету и открыл окно около ее стола, после чего она наконец заметила некоторое волнение в воздухе.

Егор стоял у окна и смотрел полузакрытыми глазами куда-то вдаль, глубоко затягивая сизый дым. Маша вытащила один наушник.

– Некрасиво заходить без спроса в комнату.

– Ты едешь с нами? – спросил Егор, даже не повернувшись к ней. – Мы собираемся в магазин, и нам надо купить все нужное на троих, поэтому твое присутствие обязательно. Также возьми все сбережения, которые у тебя есть, одежду и, если надо, комплект гигиенических принадлежностей. Еще…

– Ты куришь в моей комнате. Я не люблю запах сигаретного дыма.

Чувствуя некоторую романтику в своей наглости, Егор ответил без интереса и с легкой тенью улыбки:

– В путешествии привыкнешь. Лучше начинай привыкать прямо сейчас, кстати.

– Я не могу ехать с вами, – протянула трясущимися губами Маша, еле выдавливая из себя слова. – Я же говорила, что не люблю, когда кто-то берет ответственность за меня. Почему ты такой упертый?

– Ты такого не говорила, – все так же ответил Егор. – Думала, рассказала мне историю отца, а я махну на это рукой?

Маша впала в ступор, стараясь скрыть неуверенность в голосе. Егор внимательно осмотрел ее комнату. Еще сохранившаяся привычка времен, когда он рисовал, помогла ему углядеть в помещении некоторые признаки, что хорошо ее описывали как человека.

Первое, что бросалось в глаза, – это обои, испещренные рисунками и лицами, больно знакомыми Егору. Там были и лица известных писателей, типа Достоевского, Кинга, Брэдбери и Огая. Тут и музыканты, имен которых, к сожалению, Егор не знал, но внешний их вид и позы, в которых были нарисованы бюсты с разного рода распальцовками и узорами на бритой голове, сразу выдавали в них современных исполнителей пост-панка и белорусского блюза. Старая деревянная мебель была покрыта вырезанными на ней узорами и фигурами, а белье все было в вышивке. На стенах висели постеры многолетней давности, агитационные плакаты 00-х и какие-то чертежи, которые ни о чем ему не говорили.

Стол ее весь был исписан датами, инициалами и цифрами, что показывали ее как очень сентиментального человека. Под потолком был подвешен космолет, филигранно вырезанный из бумаги. На полу валялось много ковриков и подушек. Около кровати стоял навес из покрывала, образующий домик, в котором она, видимо, пересматривала на переносном телевизоре старые ленты кино, регулярно рвущиеся и прерывающиеся от несовершенства техники. На окне стояли бонсаи, которые тянулись вдоль всей комнаты, образуя причудливую вереницу. Около кровати был большой постер Ковбоя Бибопа – последнего анимационного сериала их времени, который не канул в лету.

Егор заметил в ее комнате нечто похожее, что он хотел сделать в своей. Больше всего притягивал взгляд мини-домик из покрывала, который бы он использовал для многочасовых уединений и сна. Эта ее замкнутость еще сильнее притянула его внимание.

Как неудавшийся, но все же думающий о себе не в самом худшем ключе художник, Егор позавидовал ей так, как завидуют по-хорошему. Ему никогда не хватало фантазии на создание подобных антуражей, что отражалось еще и в работах над «GalaxyGuy», топорных и банальных. Он вздохнул и поставил себя на ее место, представляя, как ей было бы тяжело расстаться со всем этим. Ко всем прочим проблемам прибавлялась пожилая женщина, вряд ли пускающая своих внучек в разного рода авантюры так сразу и без подготовки.

– Мой отец лишь отражение того, как я росла. Я не говорила тебе о нем для того, чтобы ты меня жалел и пытался помочь. Ты не супергерой, Егор, а просто самоуверенный парнишка.

– Но ты же сама хотела отправится в путь, – слегка оскорбившись, сказал Егор. – В бесконечный вояж с витающим в воздухе запахом опасностей. Стать членом трио ковбоев…

– Ты не герой фильма! – повторила Маша, не выдержав. – Я не нуждаюсь в уговорах. Мне не нужно, чтобы кто-то держал за меня ответственность. Твой брат против, и я не пойду против воли старшего. Уж поверь, и без тебя найду нужные мне развлечения. И мне не нравится твоя самоуверенность!

Егор повернулся к ней лицом и выкинул окурок. На лице его показалась злоба, и он ударил по столу рукой, смотря прямо в ее глаза, на этот раз найдя сил не отвести их.

– Нет старших и младших. Есть Джо и Лёша, равные между собой. А Маша станет третьим членом нового трио, которое проделает самый опасный путь в истории человечества. Это я тебе говорю как человек, который будет сам принимать решения. Я тебя тут не оставлю, понятно? – он закрыл глаза, выдохнул и отвернулся. – Завтра в час с вещами я жду. Нам нужно еще многое обсудить, – уже подходя к выходу из комнаты, он повторил напоследок: – Я не собираюсь оставлять тебя здесь одну. Я просто хочу помочь, и никакой я не герой.

И Егор вышел за дверь, свято уверенный в своей правоте. Он не был настроен серьезно, но зато всерьез ликовал, чувствуя, как с него спадают оковы несамостоятельности. Этим жестом он разрывал зависимость от брата, становясь, как он думал, взрослее.

IV

Но через день никто не пришел и никто не вышел. Без участия Маши, но все же вещи были куплены на троих, однако наружу высунуться братья не осмелились. Все время просидел Лёша над картой, составляя план. Именно это послужило катализатором и без того затянувшегося молчания, от чего они пробыли еще неделю дома. Страх накатил внезапно, когда по новостям объявили, что Гомельская армия зашла на северные территории, с концами отрезав их от «Новой Республики». Теперь все сосредоточилось на «золотой ветке» и близких территориях, от чего оборона города стала намного строже и мощнее.

Предыдущий план по выходу из «ветки» путем простого «напролом» провалился. Лёша впал в отчаяние, уже навязав себе мысль о том, что ничего изменить не получится. Егор все это время сидел у секретера и рвал на себе волосы, вновь вернувшись за лист бумаги. Его редкие зарисовки налились надписями, метафорами и цитатами, которые ранее он презирал и считал позорным уделом слабых людей. За неделю он успел себе все ногти изгрызть, не в силах понять, почему Маша не появлялась; его временами угнетало чувство, что он не властен над ней, и это заставляло еще больше думать о ней, словно в этой его слабости было что-то положительное.

– Мы определенно делаем что-то не так, – сказал как-то раз Егор, расхаживающий по комнате взад и вперед, пока старший брат, сильно ослабев за последнее время, докуривал вторую пачку за день.

У обоих уже появились мешки под глазами, они покраснели, а губы были искусаны и рыхлы; еда в холодильнике, бережно заготовленная тетушкой Твид, уже начала идти в расход, стараясь хоть как-то добавить сил братьям.

– Черт с ним, – сказал Лёша и бросил окурок в пепельницу. – Будь что будет, а там уж и посмотрим.

Егор в недоумении покосился на старшего брата, слабо накинувшего на себя тонкий плед.

– Ну я имею в виду, что когда будем в пути, то там и решим, что и как. Мы с тобой никогда из этого долбаного дома не выйдем, если будем торчать здесь и расписывать этот сучий план! – вдруг силы ударили в него ключом, и он, как ошалелый, вскочил с кровати и собрал в кучу листы с записями, после чего сжег их в духовке.

Уже сидя у свернувшихся в угольки листов с их жалкими планами, Лёша обратился к брату, который хмурился и щурил глаза:

– Вспомни – мы же никогда не действовали по планам, а работали на ходу. Что поступление в универ, что какие-то бытовые моменты – все на ходу. Эти планы только лишний раз могут испортить тебе настроение тем, что не сработают, а не уповая ни на что, ты легко и просто примешь факт поражения. Не смотри на меня так, общий план в любом случае готов.

– Да я не за п-п-план волнуюсь… Маша еще не…

– Все-таки ты решил взять ее с нами. В любом случае, ждать я не буду, и мы отправимся завтра.

– А факт того, что я брал тройной запас продуктов и третий нож, тебя не смутил еще в магазине?

– А черт тебя знает, – скорчил глупую рожу Лёша и потрепал брата по голове. – Мало ли, ты запасливый?

Как брат и сказал ранее, план был давно составлен. Его пункты были просты до безобразия, но тем самым он пытался сделать их путешествие проще и менее искусственным. На листке было расчерчено:

1. Выбраться из «золотой ветки» и добраться до Курасовщины.

2. Сесть на еженедельный поезд до Несвижа и выйти там.

3. Пройти от Несвижа до Барановичей через руины Клецка и город Б, не отмеченный на карте.

Именно из-за того проклятого поезда до Несвижа они пропускали по неделе. Егор прикинул путь на карте еще раз, пометил точками пункты ЗОГ (захваченные и оккупированные города), а также сделал пометки на блокпостах, стоящих вдоль пути до Курасовщины. Всю эту информацию они взяли из интернет-газеты «Менск Юниверс», конечно же, скрывающей места расположения тех блокпостов, но из новостей были понятны их примерные места боевых действий с распавшимися державами бывшей Беларуси.

Старший брат уснул, и Егор тоже решил дать мозгам отдохнуть, однако мысли о девушке не давали ему спокойно выспаться. Еще с час он барахтался, надумывая отправится к ней и надавить сильнее, но сон сковал его быстрее, да и план был не так уж и хорош. Все-таки романтики не такие приставучие. Они загадочные.

В комнате Маши творился жуткий беспорядок. Она сидела на мягкой кровати и жевала подсохшие коржи бабушки. Когда она, качаясь из стороны в сторону, смотрела на собранный рюкзак, ее голову посещали разные мысли. Впервые за долгое время она почувствовала какой-то страх и неловкость.

Слежка за братьями не прошла даром. Наблюдая за их жизнью, она знала, когда они выйдут. Выпив две кружки черного кофе, она сидела на кровати и ждала утра, когда сможет пойти туда, где ее правда ждали. Что было самым странным, так это вечно изводящийся парень с кучерявой головой, без конца причитающий и смотрящий в окно, надеясь увидеть ее побыстрее. Она вся раскраснелась и положила голову на руки, чуть не засыпая под звуки телепередачи в соседней комнате.

– Моя сила поможет им. Эта сфера – их возможность выжить, а я помогу им в этом. Егор… Что же ты сделал, – она посмеялась и посмотрела в окно, где вдали виднелась огромная арка, высотой в триста метров. Ее концы были обрублены, и в любой момент исполинское здание было готово рухнуть, но третья «нога» держала сооружение, давая современному человеку возможность насладиться величием былой архитектуры. – Строишь из себя суровый образ. Смех-то какой.

V

На следующий день Лёша все же решил повременить. Оставив Егора присматривать за домом и собирать вещи, он ушел прощаться с Лерой. Хоть младшего брата и удивляла эта привязанность столь холодного во все времена брата, он согласился с ним и сел перед телевизором, совсем не задумываясь ни о чем, кроме девушки где-то вдали. Даже новая интересная передача, которую наконец пустили в эфир, не смогла окончательно поглотить его.

К вечеру раздался стук в окно, который не на шутку переполошил его и заставил выйти из полудремы. Зная, что старший брат умеет открывать его сам, Егор насторожился и медленно подошел к окну. Снаружи никого не было. Он разочарованно закрыл вход в дом и повернулся, уже уверенный, что забурится в кровать и начнет чуть ли не плакать, когда обнаружил, что за спиной его уже ждала Маша, невозмутимо листавшая журнал на столе.

– Ты… ты решила все же прийти? А если бы мы ушли раньше?

– А я знала, когда вы уйдете, – ответила Маша. – Думаешь, ты один такой проницательный?

– Ну что ж, это хорошая новость…

– А где брат? – оборвала его Маша.

– С Лерой.

– С кем? А…

Машу перебило открывающееся окно, в которое залез старший брат, помогая рукой девушке, одетой в черную майку с коротким рукавом, короткой стрижкой и большими ботинками на ногах. В их доме впервые оказалась Лера, которая, словно не чувствуя себя в гостях, смело села за стол и положила голову на руку, улыбнувшись Егору и Маше. У младшего брата побежали мурашки по телу, когда он увидел ее, которая все время была столь мертвенно-холодной и безразличной ко всему, а теперь стала столь мягкой и покладистой. Этот факт заставил его по-другому посмотреть на Лёшу.

– Рассказывай давай, – она обратилась к Лёше, а потом перевела взгляд на Егора. – Привет. Завел себе новую подругу, а меня забыл?

– Да я вижу, тебе это особого дискомфорта не принесло, – ответил Егор, почувствовав обиду и злость, но в то же время ощущая беззащитность, стыд.

– Ну кончено: избавится от назойливого человека, который полгода меня терроризировал, вряд ли принесет дискомфорт.

– Так, борцуха! Угомони своего внутреннего демона, – обратился строго Лёша к Лере и поцеловал ее.

– А он тебе не нравится? – она игриво задергала плечами и широко открыла рот, теперь уже не проявляя интереса к Егору, а вся краснея, наблюдая за Лёшей и его попытками снять кожуру с палки колбасы, партию которой им передала не так давно тетушка Твид.

– Слушай, ты же можешь пока отправиться к Яше? Мы хотим кофе попить, наедине, – обратился Лёша к брату, явно играя бровями и даже не стараясь скрыть истинных намерений.

– А что еще ты хочешь сделать? – съязвил Егор и набросил на себя легким движением длинное пальто брата, засунув за пазуху книгу. – Найду. Маша, иди домой. Будем ждать тебя завтра утром.

– Вот так вот выгоняешь ты ее вот, да? – спросила Лера заплетающимся языком и нахмурив брови.

– Я не виноват, что вы приперлись в такой момент, – ответил с нарастающим гневом и дрожью в голосе Егор.

– Ну все, все. Идите уже отсюда, мелкотня, – сказала Лера, как Маша стала прямо перед ней, смотря своими не столь строгими глазами прямо на нее. Поначалу этот взгляд мог показаться смешным, но вот с лица Леры алкогольный оттенок стерся, и она вмиг насторожилась.

– Мелкотня имеет мозги, которые почему-то не совсем сопоставимы со старшими…

– Эй-эй, хватит, – прервал ее Егор и взял за руку. – А ты, Лера, будь покладистей. Ты в моем с Лёшей доме, а не в своем к… ку…

Он так и не смог сказать ничего обидного, а лишь взял с собой Машу и вышел из окна, чувствуя себя совсем подавленным. Вслед ему смотрела с недоумением Лера, открыв широко глаза, а старший брат рядом лишь довольно улыбался.

Как только Егор спустился по лестнице вниз, Маша оказалась прямо перед его лицом, выйдя из какой-то черной штуки.

– Ты можешь переночевать у меня, – сказала она, подняв бровь.

– Что за магия? – сказал он, не выдержав.

– Ну так что?

– Правда? – ответил он, поняв, что рано ей раскрывать свой секрет.

– Так, я вижу это волнение, – сказала сурово Маша и слегка улыбнулась. – Не фантазируй там себе лишнего, ладно?

Егор удовлетворительно кивнул, хоть и приуныл где-то в глубине души.

Он снова вернулся в ее дом, обстановка которого словно манила своей неоднозначностью. Сидя в кресле и осматриваясь, он наконец заметил то, как эта девушка ловко скрывает свое мягкое сердце под личиной строгости. Все те портреты и многочисленные надписи, даты, слезы, которые она, вероятно, пролила, пока писала их, раскрыли ее не как человека грубого или импульсивного, а как раз наоборот – мягкого и доброго в душе. Сравнивая в голове себя того, о котором ему рассказывал Яша, и ее, которую он видел тут, Егор невольно посмеивался и улыбался, находя сходства с ней, во многом ему льстившие.

Он еще много думал о ее отце и о том, насколько эта дорога поможет ей избавится от гнетущего чувства. Возможно, она еще сильнее усугубит ее положение, но Егор старался не думать об этом, уповая на свои эгоистичные намерения, которые казались ему справедливыми. В своих глазах он выступал неким противником альтруистического подхода, которого в нем никогда особо-то и не было. Эта черта Егору тоже показалась романтичной и по-настоящему печальной, той, которую не поймут.

Рассуждал он, закинув ногу на ногу и прикорнув головой на сжатый кулак. Он долго думал, пока глаза не начали сами по себе смыкаться. Егор зевнул и посмотрел в окно, готовясь упасть в глубокий сон. Увидев огромную арку, вид на которую открывался совсем другой, нежели чем из их с братом дома, он чуть приободрился. Впервые он видел третью колонну, которая для него казалась хорошим отображением их ситуации (в частности, на место подпирающей он ставил себя).

VI

Утром весь дом еще спал. Взглянув на часы, Егор увидел только-только начало седьмого часа, чего не видел, вероятно, с конца своего девятого класса и что для его режима дня было редким случаем. Он зевнул, потянулся и, стараясь не наступить лишний раз на случайный клубок ниток, начал собираться. Уже набросив на себя пальто брата, Егор увидел, что Маша нервно скребет пальцем простыню. Она щурилась и посапывала, словно той снился кошмар. Сам в себя не веря, он взял ее холодную руку и сжал своей, испугавшись, что девушке плохо. Уже собираясь ее разбудить, он открыл рот, но стоило ему обхватить ее руку, как дыхание девушки успокоилось. До его выхода она не издала ни звука.

На улице было очень холодно. Утро лета оказалось не таким мирным, как Егору всегда казалось. Путь до дома шел через ощущения дрожащего тела и слегка леденеющего носа. Добравшись до лестницы, он, весь продрогнув, быстро взобрался на нее и зашел внутрь. В нос, после чистой и свежей комнаты Маши, ударил резкий запах алкоголя, дыма и сырости, которые, как воображаемый требушет, пробили его заграждение спокойствия и умиротворения, царившие доселе. Скинув портфель и подойдя к фильтру-кофе, Егор увидел брата, обнимающего Леру. Они лежали на диване почти голые и мирно спали.

Что-то в ту секунду у Егора защемило внутри. Он не воспринял это как нечто само собой разумеющееся, а как очень странный позыв, которого, как он думал, быть не должно было. Вспоминались слова брата, от чего ему стало еще обиднее. Он сделал себе кофе, сел перед окном и закинул ноги на подоконник.

В душе он почувствовал, что его образ становится больше поэтическим, нежели достойным простого романа о космических приключениях, постер о которых висел на стене и героем которого он себя ранее воспринимал. Он отважно принимал такое одиночество и отстраненность, невольно улыбаясь, но на глаза почему-то накатывались слезы. Кофе дал ему сил на то, чтобы не вскрикнуть от обиды в один момент. Закрыв глаза, он ощутил, как что-то колет под веком. Ему стало плохо, и, понимая свое положение как не самое приятное, которое он не исключено, что надумал, Егор погрузился в себя.

– Испугался… Собственной, блин, слабости. Ничего, – он пододвинул к себе чашку кофе и до дна выпил ее содержимое, – я еще стану настоящим героем, вот увидите.

– Сам с собой говоришь? – спросила Лера.

Егор резко повернулся и увидел то, от чего покраснеть было даже не стыдно. Высокая девушка, почти под стать старшему брату, стояла в одних шортах и бюстгалтере. Она лениво потирала глаз и поправляла растрепавшиеся за ночь короткие, восхищавшие не раз Егора волосы. Она накинула на себя легкое полотенце, умело прикрыв красивые, округлые груди.

– Возможно, дело это не мое, но я знаю, куда вы собираетесь. Лёша все рассказал. Видимо, он ко мне привязался, даже слишком…

– Да знаем мы, почему он к тебе привязался, – обиженно ответил Егор и отвел жадный взгляд в сторону окна.

– Меня это не волнует. Интересует его мое тело или я… Неважно, – она положила руки на доски и опустила взгляд. – Я вижу по тебе, что ты будто бы себя коришь из-за меня.

– Не из-за тебя…

– Не ври мне. Я всегда знала тебя лучше даже, чем твой брат. Вспомни, как ты открылся мне тогда.

В глаза снова ударила жгучая боль. Случай, которому почти полгода, всплыл в памяти Егора как воздушный круг, вдруг поднявшийся со дна бассейна со стремительной скоростью…

Зеленая Свислочь медленно текла по своему желобу, принимая тонны послевоенных отходов в свой бездонный, и без того настрадавшийся от токсинов водный резерв. Егор стоял у ограды и смотрел вниз, наблюдая за бултыхающейся канистрой от антифриза. Рядом была Лера, которую подкупила атмосфера грязного, серого города. Единственное, что ее удерживало от ухода домой, – это Свислочь и ее манящая запущенность.

– Я это мало кому говорил, – начал Егор.

– Тогда зачем говорить мне? – без интереса отвечала Лера, слегка напрягшись.

– Потому что я тебе доверяю, – говорил Егор, уверенный, что его искренность подкупит ее.

То было еще время, когда он не принимал ничего вокруг. Нигилизм вырос в нем уже давно, а апатия, подобная сухому дереву в пустыне, пускала свои корни в почву сознания. Ни капли не волнуясь по этому поводу, он улыбался и смотрел на текущую Свислочь, но кое-что его напрягло. Это было тем, что он давно вынашивал и сейчас хотел сказать ей.

– Я мало кому могу открываться, так что в твоем случае я переступаю через собственные убеждения.

– Поверь, ты не вызовешь у меня больше симпатии к тебе, если откроешься, – ответила Лера, уловив ход его мыслей.

– На самом деле, я очень привязываюсь к людям. Раньше я это чувствовал лишь к брату, а теперь у меня есть друзья, клуб «Вино и водка», учителя. Может, я не особо и привязан к тебе…

– Слава богу.

– …но ты являешься тем, кто почему-то вызывает у меня чувство доверия. Как ты отреагируешь, если я скажу, что Егор Постулатов далеко не тот нигилистичный засранец, которого ты видела в начале нашего общения?

– Приму как данность, – все так же отвечала Лера.

– Но… Тебя не волнует это ни капли? Я поменялся из-за тебя…

Она промолчала. Ей было тяжело с ним говорить. Даже Егор чувствовал какой-то дискомфорт от общения с ней. С того дня людям открываться стало еще труднее. Однако, несмотря на безразличие в отношении щуплого, неказистого и какого-то по-детски максималистичного Егора, что-то в его словах задело дальнюю, очень тонкую струнку души Леры, которая, пожалуй, есть у многих, но ее трудно нащупать. Эта струна колыхнулась, и Лера, сама того не ожидая, чуть улыбнулась, проникнувшись к нему.

В тот момент Егор уже отчаялся и разочаровался в их отношениях. Он понимал, что ей он давно не нравился, как, наверное, и никогда ранее. Собственно, и его самого она не то чтобы сильно манила, однако роскошная прическа, будоражащее юношеское тело и игривый характер его цепляли, и за эти жалкие моменты он держался из последних сил.

Тогда Лера подошла к нему и обняла, не сказав ни слова. Сам того не понимая, Егор почувствовал, что то было искренне. С того дня они больше не гуляли, а лишь перебрасывались фразами в течение почти полугода.

– Тот день был знаменательным. Возможно, я не показала это, но меня еще долго посещали мысли о том, каким ты был со мной. Я чувствовала себя менее ненужной, от чего обратила внимание на твоего брата. Так уж получилось, что я смотрю на сильных и больших мужчин, – Лера усмехнулась и посмотрела на сопящего Лёшу. – Он классный, но ты был для меня открытием, за что я благодарна тебе.

– Вот только ты теперь сопли не разводи, – Егор посмотрел на нее и улыбнулся, уже слабо контролируя течение слез, которые вот-вот могли хлынуть из его глаз. – Не стоило мне тогда ничего говорить.

– Возможно. И все равно, спасибо. Главное – не загоняйся из-за меня. Я не идеал, к которому надо стремиться, а всего-навсего один из таких трудных рубежей.

– Ты себя переоцениваешь, – Егор засмеялся и услышал ее одобрительный, милый смех, которым она раньше не вознаграждала его ни разу. Она легко толкнула его в плечо и откинула короткие волосы назад. В эту секунду Егор прощупал почву, наконец поняв, какого рода эта девушка. Общение пошло легче.

– Вот кем я тебя вижу. Ты немного невежественный и наивный, но при этом веселый и… умный. Не строй из себя того, кем ты быть не хочешь. Ты не твой брат, как бы того ни хотел, и это не плохо.

– Это и было проблемой в нашем общении? – на этот вопрос Егор услышал одобрительное «угу». Лера поднялась со стула и мягко поцеловала его в щеку.

Загоревшись красным пламенем, Егор оцепенел и осек себя. Сначала он воспринимал это как что-то неправильное, свято уверенный, что у него другой «научный» интерес, но в эту секунду было легко понять непринужденность, простоту этого искреннего поцелуя. Это был акт их примирения. Еще долгое время с его щеки не сходило то приятное чувство мягкости и жесткости одновременно. Запах миндаля, лаванды и перегара, что показался ему даже приятным, и он запомнил его надолго, а мягкие черные волосы, прошедшиеся по его затылку, спустя много месяцев он вспоминал с тревогой в животе, хотя тогда мысли уже были заняты иным, более…

VII

Когда брат проснулся, он, шатаясь от похмелья, поднял бучу и начал что-то бурчать себе под нос, ругаясь и заваривая крепкий чай, но потом вмиг раздобрел и пригласил на диван Леру. Уже не чувствуя прежнего дискомфорта, Егор умиротворенно, приняв свою печальную судьбу непризнанного идальго, сидел с сигаретой и медленно, медитативно зарисовывал пейзаж из окна, бросая грубые и четкие линии на бумагу.

После долгого прощания, даже намеков на слезы старшего брата, во что Егор, конечно, слабо верил, Лёша с Лерой уединились в ванной и наконец смогли расстаться на приятной ноте. Из обещаний Лёша дал лишь то, что вернется, что бы на его пути ни стояло. Конечно, он понимал, что есть человек, который ему важнее и дороже, за которым нужен будет глаз да глаз, но лишний раз он не хотел разжигать пожар грусти в девушке. И все же, говорил он искренне, ведь она была той, кто одна из немногих после брата смогла убедить его, что даже смерть не сломает его, пока он не вернется к ней снова.

Наступил вечер. В комнате, так же неожиданно, как и всегда, появилась Маша. Ее возвращение было делом очевидным, так что никто тому особого значения не придал. Лишь Егор состроил такую мину, словно был уверен в том, что она вернется, хотя даже тогда в нем росли семена сомнений.

Было решено выйти позже, под ночь. Маша сидела за столом и что-то рисовала, пока Егор в сотый раз проверял собранные вещи. Сев за стол, он принялся жадно уплетать разогретый чебурек.

На диване сидел старший брат, стараясь выжать максимум из открытого интернета. После расставания с Лерой он был полон сил и мотивации идти вперед, чувствуя ту волю к жизни, что посещает писателя за рукописью, художника за полотном, Луи Армстронга за трубой. Он чуть раскрепостился, и теперь это был полный энтузиазма человек. Вмиг забыв обо всех ужасах, о которых предупреждал отец, он уселся на диване и принялся трескать орешки, словно ожидая школьной экскурсии, полной беззаботного смеха и дешевых чипсов, рассыпанных на задних сидениях автобуса.

Смотря на это, Егор занял себя тем, что начал подглядывать в блокнот Маши, но стоило ему бросить беглый взгляд, как он сразу подавился и залился истеричным смехом. Он выхватил блокнот из ее рук и, давясь и заливаясь слезами и чебуреком, подполз к старшему брату. Лёша посмотрел на трясущийся от рук Егора блокнот и увидел там себя. На рисунке толстый, набравший пару десятков кило Лёша вальяжно развалился на диване, держа в правой руке пачку орешков с надписью «Timekiller». На грязной рубашке, еле обхватывающей его массивное тело, было написано «Король прокрастинации». Чуть не раскрыв вырывавшийся из него смех, Лёша посуровел и сказал:

– Маша… Ты теряешь самообладание. Твоя наглость начинает переходить все границы. Запомни раз и навсегда, кто согласился взять тебя под свое крыло!

Сложившиеся не самым складным образом их отношения ранее подействовали идеально. Девушка испуганно схватилась за край легкой рубашки, вся побагровев. Но ее нарастающий страх вмиг разрушил старший брат, который залился истерическим смехом. Егор протянул ему ладонь и дал пять.

Задрав гордо нос, она выхватила блокнот и бросила: «Идиоты». Егор, знавший, что карикатура на убивающего время до вечера старшего брата была в корне неверной, залился слезами и тяжело упал на ковер. И все же даже эта, довольно комичная, ситуация позволила разглядеть то, в чем он все еще сомневался: Маша явно не меньше их хотела идти вперед. Страх, который в ней появился от одного лишь намека, что ее могут выписать из числа участников путешествия, это отлично показал.

Остатки вечера Егор старался максимально использовать, чтобы наладить отношения Маши с братом. Ее рисунки, которыми он, словно собственным ребенком, гордился, Егор демонстрировал Лёше, не раз намекая на то, каким бы она могла стать хорошим членом их группы художника и писателя. На все это Лёша лишь одобрительно кивал и не предлагал ничего нового. Только изредка он вскидывал брови и показывал причудливый орешек из пачки, форма которого явно могла отличаться от остальных.

Накануне выхода на улицу Егор, пока Маша и Лёша пошли к тетушке Твид, задумался о том, насколько же каждый играет важную роль в их приключениях, а сам он был лишь балластом на шее брата. Очередной приступ самобичевания и подавленности нахлынул на него. Никаких особых способностей у Егора не наблюдалось, и с этого момента на него напал какой-то демон, который еще долго не сможет его отпустить. Невротиком он был всегда, но в самый ответственный момент это очень сильно мешало сосредотачиваться на конкретных вещах. Все вокруг будто бы становилось незначительным, а твоя проблема захватывала все внимание.

В этой легкой апатии он вспомнил Яшу, которому снова хотелось выговориться, поплакаться. Вспомнив слова, которые друг ему сказал накануне, он задумался и вбил себе в голову, что отныне он сам решает свои проблемы. А сказал Яша следующее: «Знаешь, мне не хочется ощущать себя так, будто бы мы с тобой расстаемся надолго. Давай ты, сам решив все проблемы и убедившись, что готов ко всему, просто пожмешь мне руку сейчас и с легкой улыбкой хлопнешь по спине. Я буду думать, что мы так, на каникулы уходим». После того, как Яша беззаботно улыбнулся, прищурив усталые глаза с мешками под ними, Егор сделал так, как он и просил. И все равно он ощущал, что они расстаются. Надолго. Но вернется он скоро и во что бы то ни стало, как считал это и старший брат, дав слово вернуться к Лере.

Он совсем истощился и захотел спать, но здравый смысл вовремя проснулся в нем, и он взял себя в руки. За окном было все так же тихо, и он пытался обернуть это в свою сторону. Конечно же, его пугала такая разряженная обстановка, и теперь приходилось как-то останавливать свои припадки и ставить поезд на правильные ментальные рельсы. Он тяжело вздохнул и повалился на пол, закурив сигарету и отколупывая от паркета маленькие кусочки лака. Ногти к концу дня уже были совсем изгрызены, а губы превратились в бесформенную массу. Он, как помешанный, каждые пять минут смазывал их гигиенической помадой, а потом драл и драл их зубами. К губам так и присоединились ногти, привычки грызть которые у него, на удивление, никогда раньше не было.

– Черт. До чего человек меняется под таким давлением, – шептал себе Егор, в гордом одиночестве развалившись на полу. – Ногти-то за что? Кхм… сердце бьется, так быстро бьется…

Но это чувство страха, что странно, было приятным чувством предвкушения, истинным наслаждением. Он дрожал всем телом, искренне радуясь и получая удовольствие от этого. Егору даже показалось, что он сходит с ума, и мозг просто старается из последних сил возбудить омертвевшие нервные окончания. Приятных ощущений придавало еще и то, что две недели пролетели незаметно. Он занимался делом, двигался все это время, а не бесцельно валялся на диване.

Два друга, ворвавшиеся наконец в дом, смеялись и болтали, но даже это не осекло его. Егор все так же лежал, все глубже погружаясь в свою немую феерию. Мозг будто бы заиграл новыми красками, а кусочки содранного лака под пальцами превратились в бесконечные высоты, горы и вулканы. Теплые реки растеклись по пальцам, падающие на глаза кудри его стали лианами, по которым он мысленно забирался все выше и выше, наконец достигая макушки и окидывая взглядом бесконечные поля и райские сады. Он вздрогнул.

– Боже!!! – взмолился Егор, закрывая глаза дрожащими руками. – О-ооо…

– Что с тобой? – спросил Лёша и подскочил к брату.

– Лёх, – выдавил Егор. – Меня накачали наркотой, походу.

– Я тебя умоляю, кому ты нужен тут? Она на вес золота, а ты далеко не золото, братишка.

– Я не просто золото, я – райское яблоко, плод из Эдема, – он задержал дыхание и весь сжался. – Чистейший из всех людей на земле. Первородное существо! – Егор скорчил ироничную мину. – Именно это приходило мне в голову, когда я лежал. Как ты думаешь – я схожу с ума?

Лёша спокойно выдохнул и встал с пола, подняв за собой Егора. Он отряхнул младшего брата от скорлупок паркета и сказал:

– Ты – плод? Плод своего возбужденного воображения разве что. Что случилось, расскажи?

– Я не знаю, – честно ответил Егор. – Я думал о предстоящей дороге и приключениях, а потом меня начало ломить, и я лег на пол, а потом я почувствовал горы под пальцами, теплые реки, текущие по ним и лианы, которые подняли меня на вершину холма прямо к Елисейским полям, – почти шепотом сказал Егор последние слова и, словно мертвец, уставился в одну точку мимо головы брата, словно зачарованный. – Я расплылся в удовольствии! Сначала мне было страшно, но потом все мне показалось таким сладким, цветным даже.

– Черт, – Лёша закусил большой палец, а потом сжал галстук двумя указательными. – Давай, брат, без глупостей. Елисейские поля не знаю, но горы и река, – он поднял его руку, из пальцев которой струилась кровь, – это кровь твоя и кусочки долбанного паркета, который ты скоро до фундамента разберешь. Все мы немного переживаем, но до такого состояния доводить нельзя. Хочешь – мы останемся, и ты еще слегка подумаешь.

Одна лишь мысль о том, что теперь его балласт становится еще тяжелее на шее брата и Маши, вывел Егора из себя, и он резко сказал:

– Ни в коем случае. Мы выдвигаемся через час, и это решено. Ты главное не волнуйся – я не пропаду. Уж за меня тебе надо беспокоится в последнюю очередь, – он посмотрел на Машу, расценившую этот жест как упрек в ее сторону, от чего она надулась и задрала нос.

Братья немного посмеялись, и все успокоились.

VIII

Старший брат глянул на часы, но все поняли только лишь по его взгляду, что пришло время, которого все ждали с трепетом, страхом и нетерпением. Будущие путники пулей оделись, померяли пульс, повторив за старшим братом, закинули рюкзаки на плечи, взяли авоськи, деньги и ножи, которые Егор купил на рынке на случай непредвиденных обстоятельств. Лёша залез на шкаф и вытащил главных виновников торжества: «Гриф», Далет и Заин, а также специальные маленькие патронташи, надежно завернутые зачем-то в марлю.

Егор встал в стоечку перед зеркалом и принялся с серьезной миной боксировать, робко доставая нож из ножен и тяжело дыша. К нему подскочил старший брат и схватил его за шею, но Егор не растерялся и ткнул его тупой стороной ножа прямо в пузо, от чего старший упал на пол. Маша стояла и тихо смеялась в углу. Так братья тренировались и дурачились у зеркала, разряжая обстановку, понемногу забывая о разного рода трудностях, которые всплывали в голове. Порой им вместе казалось, что их захлестнул массовый психоз, потому что даже Маша начала вести себя почти как их сестра, понимая глупые шутки и бессмысленные кривляния, которыми два брата передразнивали друг друга.

Успокоившись, все трое выскочили из дома и спустились по лестнице, но Егор решил задержатся у основания дома, разглядывая дряблую титановую обшивку здания, поросшую мхом. Он задумался, осознав, что больше, возможно, никогда не увидит всего этого. Сейчас ему казалось, что это рутина и повседневность, от которой хочется поскорей избавится, но что-то ему подсказывало, что домашний быт и рутина в один момент всплывут в воспоминаниях как что-то приятное.

Он в последний раз окинул взглядом дом и его обветшалые стены, отважно бьющиеся за жизнь цветы под лестницей, горящее окно тетушки Твид, висевшие на веревке трусы соседа, не снимающего их уже больше года, и битое стекло во дворе, так и не убранное с годами. Только сейчас Егор увидел, сколько всего можно было сделать, пока они предавались временным развлечениям, не замечая очевидных моментов, образующих эту самую рутину. Треклятые трусы никто не мог снять и выкинуть, битое стекло убрать, стены отшлифовать, цветы пересадить, а краску заменить. Возможно, это бы кардинально могло поменять их жизнь, но никто об этом не задумывался, утопая в делах, которые, в отличие от трусов соседа, не могли ждать вечно. Или так только казалось человеку, несшему бремя этих дел на плечах. Стало грустно, но Егор собрался с мыслями и пошел прочь, впервые за столько лет почувствовав настоящее удовольствие от пребывания рядом с этим злосчастным и голодным домом, питающимся человеческими страданиями и оттого еще сильнее ветшавшим.

Последней мыслью, которая промелькнула у него в голове, были плакаты «GalaxyGuy» и Уорвика-Рыцаря с его тяжелым сапогом, со временем перешедшие из статуса «символ безысходности» в статус «горький, но ценный опыт». Маша, заметившая это приподнятое настроение и одновременно слегка подавленное расположение духа младшего брата, достала непонятный агрегат и сделала снимок. Из отверстия агрегата вылезла фотография, которая спустя какое-то время стала цветной. На ней младший брат стоял в своей серой рубашке, окутанный вечерним пейзажем на фоне родного дома, засунув руки в карманы и тихо смотря в объектив, словно призрак. Маша вручила ему фотографию, которую он бережно засунул во внутренний карман черного пальто Лёши.

Егор будто полюбил это все в один миг, от чего мысли о том, что он сошел с ума, показались ему не такими абсурдными; все же радость закрыла эти моменты и повела его вперед. Повела туда, где будут новые открытия, свершения и даже ужасы, которые когда-нибудь поменяют свои горькие статусы, превратившись в часть одной интересной истории, которую никто пока даже предугадать не мог.

– Любишь ты паясничать, братан, – сказал Лёша напоследок, докуривая последнюю сигарету у их дома, словно припомнив какие-то его грехи, причем ни с того ни с сего.

– Знаю, – ответил Егор. – Умею, как оказалось.

– Ты говорил с Лерой об этом?

– Нет, – соврал он.