Лиза

— Что ты со мной сделала, а?

Лиза молчала, в ужасе глядя на огромного, очень высокого и очень толстого смуглого мужика.

— Э, ты глухая, да? Что ты сделала? Говори, э!

— Я? Я ничего… Это они… Я просто…

— Ты не понимаешь совсем, да? Вот, смотри, — он задрал просторную летнюю рубашку, обнажив большой отвислый живот, сплошь поросший черным курчавым волосом. — Смотри, давай, не бойся, да! Вот, тут смотри.

Указательный палец ткнул в правый бок.

— Я здесь болел, понимаешь? Я очень сильно болел. Гепатит — знаешь? Вот тут, справа, как мешок такой. Бегать не могу. Ходить быстро не могу. Вот тут болит всегда. Но ты что-то сделала, и я побежал. Меня можно было просто пальцем в бок сюда ткнуть — я упаду. А получилось, что я сначала бежал, а потом я их всех положил. Как раньше. Как здоровый. Что ты сделала, а?

Лиза молчала, не понимая, что отвечать. Ей опять было страшно. Не так, конечно, как недавно, когда встречная шумная компания вдруг не пропустила ее мимо себя, а схватила за руки и потащила куда-то во дворы. Она кричала. Она так кричала, что сорвала голос. А потом появился вот этот. Он упруго выбежал им навстречу из-за угла и широко улыбнулся, как будто радуясь встрече.

— Э! — сказал он, остановившись перед ними посреди тротуара. — Знаете, у меня какой друг есть, а? Вот воробей прыгает, видишь? Друг так делает.

Он присел, показывая пальцем как будто на воробья, как будто тот прыгает там, чуть в стороне. Сделал два быстрых бесшумных шага, а потом его рука вдруг метнулась вперед и вверх, как кобра в броске, что-то хрустнуло, и один из насильников молча упал.

— Вот так он делает. Только еще быстрее, — сказал этот черный с сожалением в голосе.

И упали двое оставшихся. А он подхватил Лизу на плечо и куда-то побежал. Она не могла идти сама — ноги подкашивались.

Теперь он ее спрашивает…

— Э! Теперь ты немая совсем, да? Зоя, да?

— Нет, Лиза, — почему-то она назвала свое имя.

— Вах, Лиза! — кажется, он даже чуть-чуть пережимал своим наигранным кавказским акцентом. — Лиза, э! Скажи, как другу — что ты сделала?

Она уже не знала, что страшнее. Те трое, худые и длинные, какие-то нервные и дерганые, наверное, старшеклассники, или вот этот огромный, который только что при ней…

Убил. Да, он — убил их. Это понимание ворвалось в голову, как внезапный шум тихой сонной ночью, когда просыпаешься, вздрогнув, в поту от ужаса, а потом не можешь заснуть и только пытаешься успокоить сердце. Из головы понимание, как яд, как наркотик, вдруг распространилось по всему телу, заставив скрючиться, съежиться, сжаться, задрожать.

Лизу вырвало. Прямо вперед, между коленями. Стыдно… Стыдно и противно. И рот не вытереть.

— Э! Зачем так? Это не моя квартира — зачем так делать? Ты мне скажи только — что сделала? И сразу пойдешь домой. Хочешь, я тебя сам провожу? Где живешь, скажешь, да?

Она ничего не хотела. Болезненный страх, холодный ужас накатился, как волна, утаскивающая с собой в море с песчаного берега, накрыл, отбил разум. Лиза даже закричать не могла. Внезапная судорога перехватила горло. Остались слезы, побежавшие тонкими ручейками по щекам. Остался кислый вкус во рту. И только одна мысль, как на испорченной пластинке: «Зачем, зачем, зачем, зачем, зачем»…

Она молча дергалась на старом деревянном кресле, примотанная за руки и поперек туловища толстым коричневым малярным скотчем. Он даже рот ей не заклеил — Лиза могла только сипеть что-то, никак не похожее на крик.

В прихожей, где-то сразу за ее спиной, с грохотом рухнула дверь. Вздрогнул пол. Метнулись в комнату какие-то тени, нечетко видимые сквозь заливающие глаза слезы. И задававший вопросы мужик тоже превратился в тень. Какой-то нутряной стук, страшный хруст, взметнувшиеся маленькими смерчами сквознячки — и вдруг снова настала тишина.

Лиза проморгалась, потерлась правым глазом о плечо, вытирая слезы.

Над лежащим навзничь хозяином квартиры стояли, замерев, как прислушивающиеся звери, трое в серой милицейской форме. Одутловатые красные лица, потертые брюки, животы, выпирающие над ремнями. Они были похожи на родственников — три милицейских сержанта.

— Ну, и что у вас тут? — раздался голос от порога.

— Вот, товарищ капитан, — вытянулся один. — Сопротивление, стало быть, оказал. Девчонку вот…

— Девчонку, говоришь? А дверь-то ведь наружу открывается, — непонятно откликнулся из-за Лизиной спины невидимый ей капитан.

И тут же длинно загрохотало над ее головой. Посыпалось твердое и горячее. Одна гильза стукнула ее по кончику носа, вызвав опять слезы.

А когда она снова смогла видеть, перед ней, встав на корточки, и заглядывая в глаза, покачивался с пятки на носок и обратно капитан. Четыре звездочки на погонах — это она помнила. Такая же серая форма, лоснящиеся от постоянной глажки брюки, и автомат, лежащий на коленях, короткий автомат со стертым от регулярной чистки до белого металла стволом.

— Ну, девочка, так что же ты такое сделала? — медленно и задумчиво спросил капитан.

Слезы снова хлынули из глаз. Теперь, наверное, от облегчения. Так в книжках пишут — слезы облегчения.

— Они… А он их… А я…, — пыталась она что-то сказать, задыхаясь.

— Да-да. Все правильно. Они. А он — их. А мы, значит, его.

Капитан встал и отошел куда-то за ее спину. Лиза увидела прямо перед собой четыре тела. Красные пятна показывали место, куда вошла пуля. Темная кровь тяжело и медленно разливалась по ковру, не желая впитываться в синтетику. Лизе стало смешно. Синтетика — это же такое смешное слово. Она даже хихикнула тихонько.

— Да-а… А дверь-то — наружу открывается, — повторил те же странные слова вновь появившийся перед ней капитан. — Не понимаешь? Тут ведь дверь стальная. Настоящая — пуля не возьмет. И открывается она наружу, на лестничную площадку. А мужички мои, сержантики алкогольные, — он мотнул головой в сторону трупов, — просто уронили ее внутрь. Вместе с коробкой. Пузанчики. Так, что же тут такое происходит? А?

Лиза смотрела на него и не понимала. Он же из милиции? Он должен ее освободить, потом напоить чаем, долго расспрашивать, а после отвезти домой, к бабушке.

— Ты немая, девочка? — капитан наклонился и заглянул ей в глаза. У него были очень маленькие зрачки, как точки. Черные точки на светло-коричневом фоне. И эти точки кололись. Лиза попыталась отвести глаза, но капитан взял ее за лицо холодной рукой и рывком повернул так, что глаза снова были перед глазами.

— Нет, ты не немая. Зачем иначе ты ему была нужна? — он указал стволом автомата на огромного — лежа он казался еще больше — ее похитителя. — Так как, будем говорить, красавица?

Лиза вдруг поняла, что он не будет ее освобождать. Он будет ее спрашивать, пока она не ответит. А потом этот капитан ее убьет, потому что она видела, как он стрелял в своих. Он стрелял в своих. Это, красное, пахнущее, — кровь. Лизу снова затрясло. Она молча открывала и закрывала рот, а капитан медленно и спокойно несколько раз больно и очень обидно шлепнул ее ладонью по лицу справа-слева, справа-слева…

— Ой!

— Не ой, а что ты сделала? Как у тебя это получается? Ты что, ведьма какая-то? Я ведь фантастику читаю, в курсе…, — и снова так же спокойно и медленно — справа-слева, справа-слева.

Лизу накрыло ужасом от понимания: она больше никогда не увидит свою бабушку. Она никогда не пойдет в школу. И мусор она больше никогда не будет выносить. И компьютер, совсем новый компьютер, кредит за который еще не выплатили… И друзья, и подруги… И все-все-все… Ничего больше, наверное, не будет.

— Я просто испугалась, — почти прошептала она. И повторила: — Я просто испугалась…

— Так тебя, значит, пугать надо? — непонятно чему улыбнулся капитан и потянул из-за спины откинутый туда автомат.

Улыбка его была страшнее недавнего спокойствия.

У Лизы потемнело в глазах.

Что-то щелкнуло. Капитана отбросило в угол. Звякнуло и разлетелось стекло в приоткрытой форточке. Снова замелькали быстрые до головокружения тени. А когда все успокоилось, Лиза увидела коротко стриженных плечистых парней с длинными пистолетами в руках и в клетчатых рубашках с закатанными рукавами, стоящих по углам комнаты. Один смотрел в окно. Из прихожей, аккуратно ступая, пришел еще один — в пиджаке. Он молча огляделся, шагнул к столу, с треском оторвал от лежавшего рулона скотча кусок с ладонь величиной и споро заклеил Лизе рот.

— Вот так, — сказал он. — Так вот, значит.

Из кармана он достал сотовый телефон. Совсем простой, без всяких наворотов, из старых моделей. Нажал две клавиши и стал ждать, прижав трубку к уху.

В углу копошился, а потом затих капитан. Спортивные парни как будто даже не дышали. На телефонный звонок, видимо, никто долго не отвечал, и этот, в пиджаке, стоял и слушал — ждал. А потом дождался, коротко сказал что-то непонятное в трубку, абракадабру какую-то.

И очень быстро все опять закрутилось и зашевелилось. Откуда-то вдруг набежали врачи. В белых халатах — это же врачи? Один склонился над лежащими на ковре. Другой раскрыл металлический чемоданчик на столе и стал чем-то позвякивать, пока третий осматривал Лизу.

На нее снова накатило. Она с детства боялась врачей, наверное, больше всего на свете. Особенно этих, зубных, от которых пахло едким эфиром, и которые ковырялись в Лизиных зубах блестящими железками. На столе было много инструментов. И это было страшнее всего.

Глаза Лизы выкатились из орбит от натуги. Но она не могла сказать ни слова. И крикнуть не могла. Только мычать и мотаться в своем кресле.

Она мычала и раскачивалась.

Вдруг потемнело. Пропал сноп солнечного света из окна, как будто там, за окном, остановилась машина. Только здесь же не первый этаж?

Кто-то из коротко стриженых успел что-то крикнуть. И тут же пузырем вспучилась оконная рама, посыпались внутрь стекла, со звоном разбиваясь, если попадали на паркет. А в опустевший проем хлынул темный шуршащий поток.

Падали те, что с пистолетами. Падали те, что в белых халатах. И на каждом из них, упавших навзничь, оставался сидеть большой блестящий, как игрушечный, но совершенно настоящий паук. Просто огромный паук, больше Лизиного кулака.

Она смотрела с ужасом. Ногам и рукам становилось холодно, как зимой. И накатывало понимание, что все-таки не зубные врачи, а пауки — вот самое страшное на свете.

Лиза сдерживала дыхание. Она боялась пошевелиться. Но ее трясло все сильнее. Одновременно она чувствовала, как струйки пота стекают по спине вдоль косточек позвоночника. И это было неприятно.

За окном раздалось шуршание, скрежет. Кто-то еще карабкался в комнату.

Лиза в страхе смотрела на то, как из окна вырастают огромные, толстые, как рука, серые, поросшие короткими волосками лапы. Гигантский паук! Больше Лизы!

«Ба-буш-ка! Ба-буш-ка!» — и визг, неслышный визг, от которого пауки шарахнулись в сторону и вдруг замерли, не шевелясь. Замер и тот, страшный, который карабкался в окно.

Наступившую тишину нарушили шаркающие шаги. Кто-то поднимался по лестнице. Кто-то входил в квартиру. Кто-то был уже в прихожей, сзади.

Лизу снова накрыла волна ужаса. Казалось, страшнее уже быть не может. Но стало страшнее. Страшно до боли, до судорог по всему телу, до сухих глаз. Сухих до такой степени, что веки почти скрежещут при закрывании. Лиза закрыла глаза и замерла в полуобмороке, наклонившись вперед и почти повиснув на толстой ленте скотча.

— Господи, что они с тобой сделали? Так перепугали девчонку…

Бабушка!

Опять накатила волна, но теперь волна радости, облегчения, освобождения. Бабушка пришла — теперь все будет хорошо.

Совсем не больно и незаметно с губ слетел клейкий пластик. И руки вдруг оказались свободными. И вся Лиза — легкая и свободная. Она вскочила, почти взлетела с кресла и уткнулась лицом в бабушкину шаль, которую та не снимала даже в самую сильную жару. От бабушки пахло клубничным вареньем, сдобным тестом и совсем немного — старой одеждой.

— Не бойся, не бойся больше, Лизанька, — шершавая ладонь ласково-ласково огладила волосы, шершавый палец осторожно подобрал остатки слез. — Ну, пошли теперь домой? Чай пить будем, с пенками…

— А…, — Лиза мотнула головой вокруг, стараясь ни на что не смотреть при этом.

— А эти пусть теперь сами с собой разбираются. Ишь, моду какую взяли — детей пугать. Пусть-ка вот друг друга теперь попугают. Ты туда не смотри, не смотри, тебе пугаться нельзя, а то заикаться еще будешь…

Бабушка прижала Лизу лицом к себе и повела куда-то. Куда-то отсюда. Домой.

Бабушка и Лиза шли домой по солнечной улице, и было тепло и легко.

— Ба, а хлеб-то я не купила, — вдруг вспомнила Лиза.

— А вот сейчас с тобой вместе и купим.

Бабушка шла и недовольно бурчала себе под нос:

— Ишь, моду взяли — детей пугать. Пусть спасибо скажут, что я их не напугала. Пусть вот теперь сами попробуют не испугаться. Я им еще покажу — маленьких обижать…