Лекарь Империи 4

Глава 1

Кабинет анестезиологов находился на третьем этаже, недалеко от операционного блока. Я постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. За столом, заваленным распечатками анализов и графиками, сидел молодой человек лет тридцати, худощавый, в очках с тонкой оправой, и что-то сосредоточенно изучал.

— Артем Николаевич Воронов?

Он поднял на меня свои умные, немного уставшие глаза. Он меня сразу узнал.

— Да. А вы, я полагаю, подмастерье Разумовский? Наслышан.

— Будем знакомы, — я протянул ему руку. — Решил зайти заранее, обсудить завтрашнюю анестезию для Кулагина.

Воронов с явным удивлением пожал мою руку и даже приподнял брови.

— Хирург. Пришел. Заранее. Обсуждать анестезию, — он усмехнулся. — Это что-то новенькое. Обычно вы, хирурги, влетаете за пять минут до операции с криком «усыпите его побыстрее», а дальше хоть трава не расти.

— У меня немного другой подход, — я сел на стул напротив него. — К тому же, это моя первая большая операция в качестве первого ассистента в этой больнице. Хочу, чтобы все прошло идеально.

— Похвально, — он снял очки и начал протирать их платочком. — Ладно, раз уж вы здесь, давайте посмотрим… Кулагин, Кулагин… Ага, вот он. Пятьдесят лет, хроническая язва двенадцатиперстной кишки, осложненная пенетрацией в поджелудочную железу… Хм.

— Что «хм»? — я напрягся.

— Да вот, смотрю на его старые анализы… — Артем нахмурился, снова надевая очки. — Что-то тут… странное. Не могу пока понять, что именно. Но что-то мне здесь не нравится.

Я придвинулся ближе.

— Покажите.

Он развернул ко мне свой планшет.

— Вот, смотрите. Биохимия, на первый взгляд, в пределах референсных значений. Но… видите эти показатели? АЛТ и АСТ — на самой верхней границе нормы. Билирубин тоже. По отдельности — вроде бы ничего страшного. Но все вместе…

— Печень, — я кивнул, соглашаясь. — Возможно, небольшое медикаментозное поражение на фоне обезболивающих. Он что-то еще принимает?

— В карте только стандартные НПВС, — Артем снова нахмурился. — Но тут еще вот что. Тромбоциты. Сто восемьдесят тысяч. Вроде бы норма. Но для крепкого, здорового, работающего мужика его возраста — маловато. На самой нижней границе. А МНО слегка повышено.

Я внимательно вгляделся в цифры. Парень был абсолютно прав. По отдельности ни один из этих показателей не вызывал бы тревоги, любой другой лекарь просто пропустил бы их. Но общая картина действительно была какой-то… смазанной. Настораживающей.

— Спасибо, что обратили на это внимание, Артем, — я сказал это совершенно искренне. — Я уже попросил сделать ему сегодня же расширенную коагулограмму. Нужно проверить все факторы свертываемости. И… во время операции, будьте, пожалуйста, особенно внимательны к кровопотере. Если что-то пойдет не так…

— Я понял, — он серьезно кивнул. — Буду начеку. И, знаете, Илья, — он впервые назвал меня по имени. — Мне нравится ваш подход. Обычно хирурги смотрят на нас, анестезиологов, как на обслугу.

Я встал, чтобы уходить.

— Просто хочу, чтобы все прошло гладко. Увидимся завтра в операционной. И, Артем? Я рад, что буду работать именно с вами.

Выходя из его кабинета, я почувствовал огромное облегчение. Мне повезло. Парень не просто знал свое дело. Он думал. Если бы мне на эту операцию назначили старикашку, который работает по накатанной, я бы задолбал Шаповалова. Я бы добился замены, пусть даже ценой конфликта. Рисковать пациентом из-за чужой некомпетентности я не собирался.

— Видишь, двуногий? — самодовольно прокомментировал у меня в голове Фырк. — А ты еще сомневался! Я же говорил, что Артем — самый правильный парень! С ним можно работать! Я плохого не посоветую!

Я вышел из отделения, на ходу прокручивая в голове план на вечер: еще раз досконально изучить историю болезни Кулагина, проверить все анализы, которые принесет Семен, мысленно проиграть каждый этап завтрашней операции…

И тут зазвонил телефон. На экране высветилось имя «Слава». Черт, я же совсем забыл про его «серьезное дело».

— Алло, Илья? Ты где сейчас? — раздался в трубке его взволнованный голос.

— Выхожу из больницы. А что?

— А я тут, в больнице еще! В ординаторской терапии сижу, отчеты проклятые дописываю. Только что вот закончил. Подожди меня у центрального входа, я сейчас спущусь! Пойдем вместе!

— Хорошо, жду, — я вздохнул. Ладно, разговор так разговор.

Я ждал его в просторном холле. Через пять минут Слава буквально вылетел из лифта, на ходу запихивая в сумку какие-то бумаги.

— Илья! Спасибо, что подождал! — он подбежал ко мне, пытаясь отдышаться.

— Без проблем. Так что ты хотел? Что за срочность?

Мы вышли на улицу. Слава замялся, явно не зная, с чего начать.

— Ну… в общем… я тут подумал… — он нервно поправил воротник своей куртки. — Я тут смотрю, как ты работаешь. Как диагнозы ставишь, как с пациентами… И в хирургии нашей… да и вообще…

— Слава, давай ближе к делу. У меня завтра сложная операция, голова и так кругом идет.

— Я хочу в хирургию! — выпалил он. — Терапия — это не мое. Это какое-то болото. Таблетки, капельницы, бесконечные анализы… А хирургия — это действие! Это реальная помощь! Это результат, который ты видишь своими глазами! Ты… ты не мог бы замолвить за меня словечко Шаповалову? Ну, чтобы он меня к вам перевел?

Я остановился и внимательно на него посмотрел. Глаза у него горели, он весь аж подобрался. Было видно, что это не сиюминутный порыв, а выстраданное решение.

В моем прошлом мире такой «финт» был бы невозможен. Терапевт и хирург — это две разные, почти не пересекающиеся вселенные, требующие отдельной многолетней ординатуры.

Физически невозможно было просто «перевестись».

Но здесь система была устроена иначе.

Ранг Подмастерья — это скорее «целитель широкого профиля». Ты, конечно, числишься за каким-то отделением, но по-настоящему узким специалистом, хирургом или терапевтом, ты становишься только на уровне Целителя третьего класса, сдав соответствующий экзамен.

А до этого момента… до этого момента у тебя есть право выбирать. И все, что нужно было Славе — это получить согласие Шаповалова, чтобы тот взял его «под свое крыло» для наработки нужного опыта.

— Ты уверен? — я спросил это совершенно серьезно. — Хирургия — это не только «действие» и «результат», как в кино. Это бессонные ночи, многочасовые операции, когда от усталости спина отваливается, и огромная, просто колоссальная ответственность за каждое твое движение.

— Уверен! — он решительно кивнул. — На все сто! Я готов учиться, пахать, дежурить, что угодно! Просто дай мне шанс попасть к вам!

Я задумался. С одной стороны, Слава был парнем неплохим. Старательным, неглупым, исполнительным. Но с другой… хватит ли у него того, что нужно настоящему хирургу? Хладнокровия в критической ситуации, твердости руки, способности мгновенно принимать решения, от которых зависит чужая жизнь?

— Так, двуногий, — встрял в мои размышления Фырк. — А почему бы, собственно, и нет? Хомяков у твоего Шаповалова и так перекомплект. Одним больше, одним меньше — велика ли разница? Зато у тебя среди них будет свой, проверенный, абсолютно лояльный человек. Очень даже практично.

А ведь он был прав.

— Хорошо, — сказал я вслух. — Я поговорю с Шаповаловым. Но ничего тебе не обещаю, ты должен понимать. У него свой взгляд на кадровую политику. И, Слава? Если он, каким-то чудом, согласится тебя взять… не подведи меня. Хирургия ошибок не прощает.

Он чуть ли не подпрыгнул от радости. Его лицо просияло.

— Я не подведу! Клянусь! Спасибо, Илья! Ты не представляешь!.. Я твой должник навеки!

Домой я добрался уже в густых сумерках. Усталость накатывала тяжелыми, свинцовыми волнами — день выдался на удивление насыщенным. А ведь завтра — операция. Моя первая настоящая операция в этом мире.

Телефон тихо пиликнул. Сообщение от Вероники.

«Приехала! Дико соскучилась! Может, встретимся? У меня есть бутылочка хорошего вина и отличное настроение». И подмигивающий смайлик.

Я усмехнулся. В любой другой день я бы, не раздумывая ни секунды, сорвался и поехал к ней. Но не сегодня.

«Прости, красавица, — быстро напечатал я в ответ. — Завтра очень важная и сложная операция, нужно как следует выспаться и подготовиться. Давай отложим до завтрашнего вечера?»

Ответ пришел почти мгновенно.

«Ну вот! А я так надеялась… Ладно, понимаю. Тогда удачи тебе завтра! Покажи им всем, как надо работать!»

Я убрал телефон и откинулся на спинку дивана, закрыв глаза. Завтра действительно решится многое. Не только судьба моего пациента Кулагина, но и моя собственная репутация как хирурга в этой больнице. Одно дело — ставить сложные диагнозы. И совсем другое — подтвердить свой класс руками, у операционного стола.

— Не психуй, двуногий, — раздался у меня в голове утешающий голос Фырка. — Все будет идеально! Ведь завтра будет не просто твоя первая операция. Это будет наша с тобой первая операция! Я буду сидеть у тебя на плече и подсказывать, где какой сосуд проходит! Я буду твоими глазами внутри пациента!

Я открыл глаза и серьезно посмотрел на него.

— Так, стоп, — сказал я. — Если ты действительно хочешь присутствовать в операционной, то слушай сюда очень внимательно.

Фырк тут же затих.

— Правило номер один, — я поднял указательный палец. — Ты полностью и беспрекословно молчишь. Никаких ехидных комментариев, никакой болтовни, никаких советов, пока я сам тебя не спрошу. Ты для меня — не советник, а живой диагностический инструмент. Понял?

— Понял, — пробурчал он обиженно.

— Правило номер два, и это самое главное, — я посмотрел еще строже. — Операционная — это не цирк. Там на кону стоит человеческая жизнь. Одна твоя неуместная шутка, один отвлекающий комментарий в моей голове — и я могу дрогнуть рукой. Могу совершить непоправимую ошибку. Если ты хоть на секунду поставишь под угрозу жизнь пациента, я… я не знаю, что я с тобой сделаю, Фырк, но тебе это очень, очень не понравится. Ты осознаешь всю меру ответственности?

Он молчал несколько секунд.

— Осознаю, двуногий, — его голос прозвучал на удивление серьезно. — Не подведу.

— Вот и отлично.

Я встал и пошел в спальню. Что ж. Иметь при себе УЗИ-сканер, который в режиме реального времени видит каждый сосуд, каждую спайку, каждую аномалию… Это было очень неплохое подспорье для первой операции. Очень неплохое.

Операционное утро встретило меня тревожной, почти звенящей тишиной. Я проснулся за час до будильника и больше заснуть уже не смог. Лежал, глядя в потолок, и мысленно, шаг за шагом, прокручивал в голове предстоящую операцию.

В больнице я был ровно в семь. Первым делом — к Кулагину. Он не спал, сидел на кровати, одетый в больничную рубаху, и смотрел в окно на просыпающийся город.

— Как себя чувствуете, Михаил Вячеславович?

— Как человек, который добровольно идет на казнь, — он криво усмехнулся. — Но я готов, лекарь. Делайте, что должны.

— Все будет хорошо, — я проверил его пульс. Частый от волнения, но ровный. — Через несколько часов будете рассказывать жене по телефону, какой вы герой.

В предоперационной уже царила привычная деловая суета. Медсестры раскладывали стерильные инструменты, тихо переговариваясь. Артем Воронов, уже в операционном костюме и шапочке, сосредоточенно проверял аппаратуру наркозного аппарата.

— Доброе утро, коллега, — он кивнул мне. — Готовы?

— Более чем.

Кулагина привезли на каталке. Он был бледнее полотна, а его большие, натруженные руки мелко дрожали. Я наклонился к нему, чтобы слышал только он.

— Михаил Вячеславович, помните, о чем мы говорили. У вас есть внук. И он ждет своего деда дома. Все будет хорошо.

Он лишь молча кивнул, не в силах говорить.

— Начинаем вводить наркоз, — скомандовал Артем.

Игла мягко вошла в вену. Я увидел, как Артем, одновременно с введением препарата, приложил ладонь к катетеру и пустил по вене тонкую, почти невидимую струйку своей «Искры». Он не просто «усыплял» его химией. Он использовал магию, чтобы успокоить сосуды, снять преднаркозный стресс и сделать вхождение в сон максимально мягким и безболезненным.

Я с уважением наблюдал за его работой. Это был знак настоящего профессионала.

Глаза Калугина медленно, без всякой паники, закрылись. Его дыхание почти сразу стало глубоким и размеренным. Напряжение, которое до этого сковывало его тело, окончательно покинуло его.

— Пациент готов, — доложил Воронов, кивнув мне.

Именно в этот момент в операционную, как хозяин, вошел Шаповалов. Свежевыбритый, подтянутый, с холодным, сфокусированным блеском в глазах — настоящий хирург перед боем.

— Ну что, Разумовский, готов блистать? — бросил он, пока сестра помогала ему надеть стерильный халат.

— Готов работать, Игорь Степанович, — поправил я.

— Правильный ответ, — он кивнул, вставая напротив меня, через операционный стол. — Начинаем.

Скальпель лег в мою протянутую руку так привычно и удобно, будто был ее продолжением. Знакомая, приятная тяжесть стали. Я дома.

Я сделал первый разрез — уверенный, ровный, одной линией. Кожа послушно разошлась, обнажая желтоватую подкожную клетчатку.

— Хорошо, — едва слышно одобрил Шаповалов. — Продолжайте.

Слой за слоем, аккуратно коагулируя мелкие сосуды, я входил вглубь брюшной полости. Все шло по плану: фасции, мышцы, брюшина. Вот блеснул край печени. А вот и цель — желудок. Аккуратно выведя его в рану, я увидел ее. Язва. Глубокая, уродливая, с плотными, каллезными краями.

— Некрасивая подруга, — прокомментировал Шаповалов. — Но вполне операбельная. Выделяйте двенадцатиперстную кишку.

Я начал аккуратно, шаг за шагом, отделять зону язвы от окружающих тканей, от плотных спаек, которые образовались за годы хронического воспаления. Работа была ювелирной, но шла гладко. Слишком гладко.

И тут…

— Что за черт? — Шаповалов, который до этого молча наблюдал, резко наклонился над столом. — Почему так кровит?

Из тканей вокруг язвы, из-под зажима, начала сочиться кровь. Не просто капли — мелкие, злые струйки, которые мгновенно заливали операционное поле, превращая его в багровое озеро.

— Коагулятор! Мощность на максимум!– скомандовал я, пытаясь прижечь источник.

Но это не помогало. Казалось, будто вся сосудистая сеть в этой зоне сошла с ума и решила открыться одновременно.

— Давление падает! — крикнул из-за ширмы Артем. — Сто на шестьдесят… девяносто на пятьдесят… восемьдесят…

— Черт! — Шаповалов встал ко мне вплотную. — Зажимы! А я попробую «Искрой»!

Он приложил одну руку к краю раны, и я увидел, как от его ладони пошло плотное, золотистое свечение. Его «Искра» была невероятно мощной, как раскаленный металл. Он пытался силой своей воли «сжать» сосуды, остановить кровотечение!

Мы лихорадочно работали, пытаясь остановить этот кровавый потоп, но это было все равно что пытаться заткнуть пальцами сотню дырок в прорвавшейся плотине. Кровь шла отовсюду.

— Пульс сто сорок! Давление шестьдесят на ноль! У нас гемодинамический коллапс! — голос Артема сорвался почти на крик.

Магия Шаповалова не справлялась. Поток был слишком сильным, он прорывал его магический барьер.

— Разумовский! Помогай! — попросил он, не отрывая руки.

Он запоздал с просьбой. Я уже приложил свои руки напротив его.

— Вливаю «Искру» с другой стороны! Создаем тиски! — прокомментировал я.

Моя «Искра» была слабее, тоньше, но я направил ее узким, сконцентрированным потоком, пытаясь создать встречное давление. Наши два потока — его мощный, давящий, и мой — тонкий, но острый, как скальпель, — встретились внутри пациента, пытаясь сжать невидимую губку, из которой хлестала жизнь.

— ТАМПОНИРУЕМ! НЕМЕДЛЕННО! — рявкнул Шаповалов. — Салфетки, быстро!

Мы работали слаженно, как единый механизм, пытаясь остановить этот багровый потоп. Салфетка за салфеткой, зажим за зажимом. Но кровотечение было диффузным, оно шло, казалось, отовсюду.

— Двуногий! Это ненормально! Это совершенно ненормально! — Фырк в панике метался по операционной у меня в голове. — Ткани не должны так себя вести! Тут что-то совсем не то!

— Переливание! — крикнул я, не слыша его. — Нам срочно нужна кровь! Первую группу, резус-отрицательную!

— Уже начали! — откликнулась откуда-то сбоку медсестра.

Минуты тянулись как часы. Салфетка за салфеткой, пропитавшись кровью, уходили в рану. А мана таяла на глазах. Сил совсем не оставалось, когда, наконец, после пятой или шестой итерации, темп кровотечения начал замедляться.

— Давление… давление стабилизируется, — с трудом выдохнул Артем. — Семьдесят на сорок… восемьдесят на пятьдесят… Жив. Пока.

— Зашиваем то, что есть, поверх тампонов, — тяжело дыша, решил Шаповалов. — Быстро. Потом будем разбираться. Вторая ревизия через сутки.

Мы экстренно, широкими стежками, ушили брюшную полость, оставив в животе дренажи и пачку тампонов. Кулагина, состояние которого удалось стабилизировать на критически низкой отметке, повезли в реанимацию.

В предоперационной Шаповалов сорвал с лица маску и, тяжело дыша, повернулся ко мне. Его лицо было багровым.

— Что это, черт возьми, было, Разумовский⁈