Легкая смерть

Кливден – один из потрясающих домов Величайшей Британии. Он стоит на берегу Темзы в Букингемшире, у окончания величественной аллеи, из тех, что еще сохранились в таких местах и по которым неслись кареты тогда, когда еще ездили по земле. В огромном парке росло дерево Карла Великого, доставленное из колоний в Колумбии и сформированное в виде гостевого домика. Обсаженные тисами дорожки вели к эллингу, на аппарели которого стояли метки с датами, обозначавшие подъем воды в дни больших наводнений. Аппарель пришлось удлинить вдвое, чтобы она доходила до нынешней кромки воды. Находясь в доме, на 180 градусов вокруг можно было любоваться цветниками и панорамой мест, ранее бывших заливными лугами, но теперь ставшими безупречными пашнями. Другая половина окружающего мира показалась бы простому наблюдателю охотничьими угодьями. Плавно подымающийся пустой холм, чтобы можно было следить за добычей до самого горизонта, деревья по обе стороны холма, среди которых дичь может укрыться. Укрытия для загонщиков. Балкон с видом на парк, с которого можно бросать благосклонные взгляды и считать добычу. В подобающее время года вы услышали бы здесь говор ружей, лай гончих и науськивание псарей, которым не мешали ни ограда, ни кюветы. Желобы были лишь у переднего двора, чтобы было куда смыть кровь.

Гамильтон часто работал в штатском, так что хорошо знал подобные поместья. Места, где особы королевских кровей рисковали выходить в свет за пределами своих дворцов, и в этом случае за ними всегда требовался особый присмотр. Места, где люди, почти полностью потерявшие душу в ходе Большой Игры и сменившие сторону, искали свои возможности. Именно в таких домах эти безнадежно испорченные люди могли снять ношу со своих душ, а их слова могли восстановить равновесие, нарушенное их же действиями. В таких домах офицеры, подобные Гамильтону, давали показания после чьей-либо смерти или увечья. И, в конечном счете, всегда это были места, из которых такие, как он, уже никогда не возвращались. Будто каталог мест в Лондоне и за границей, в которых проводили полжизни сотрудники в штатском, поля, на которых делались пометки, становившиеся приговорами. Такие здания были физическим проявлением незыблемого порядка вещей, чьи карты были будто дворянские гербы, начертанные на землях Англии. Их слова можно было прочесть даже тогда, когда ты лежал лицом в грязи. Особенно тогда. Именно в тех обстоятельствах, в которых сейчас оказался Гамильтон. Мысль об этом его успокаивала. Но пока что он еще не мог заставить себя приготовиться к смерти.

Он увидел приглашение на столе, выйдя завтракать. Название усадьбы, дата. Сегодня же. Написано новым стилем, что означало, что послание писали не рукой, будто оно появилось на карточке по чьему-то слову или по воле Божьей. Никаких выводов не сделаешь. Кроме четкой уверенности в том, что, несмотря ни на что, властвующие над ним все еще не сомневались в том, кто они и что им следует делать.

Он принял приглашение безо всяких предчувствий, какие бывали у него раньше, ощущая лишь глухую обреченность. Это был ответ на вопрос, который он не мог сформулировать. Поднялась злоба, бессмысленная и бесполезная, такая, какой он до сих пор никогда не ощущал. Гамильтон понимал, что обязан принять приглашение, но все сильнее проникался уверенностью, что ему не хотелось его получать. Факт того, что он обязан сделать это, казался ему неуместным, будто ноша, которую взвалили на него те, кто поставил иные, чем он, цели. Есть лишь один вариант, решил он, глядя на карточку в онемевших пальцах, – попросить, чтобы его отправили решать какое-нибудь безнадежное дело. Но, возможно, в настоящее время такие дела лишь в блокаде, и если они не хотели привлечь его раньше, то тем более не захотят отправить туда. Тем не менее, он уцепился за эту мысль, одеваясь и собирая вещи для загородной поездки. Даже такая надежда показалась ему трусостью и предательством. Приговоренному не пристало просить о чем-то палача. А его мысли – прямой путь к этому.

Но надежда не оставляла его. Овладевала им. Он готовился, снедаемый собственным чувством равновесия. Глупо, сказал он себе, предполагать, что он отправляется в Кливден, чтобы ему воздали должное. Или хотя бы поблагодарили за все эти годы и тепло попрощались. Он постарался освободиться от надежды на это.

Он глядел из окна экипажа, пикирующего вниз, к аллее, ведущей в Кливден. На земле никого не было, даже ни одного работника в поле. Необычно. Обычно их там бывало много, и они махали рукой пролетающим экипажам, сидя за штурвалами огромных комбайнов и молотилок или на спинах реактивных коней. Гамильтон понятия не имел, сколько слуг требуется, чтобы содержать такое поместье, как Кливден, но их количество должно было исчисляться сотнями. Традиционно их всегда было больше, чем нужно, поскольку «работа найдется каждому, но большая ее часть делается на всякий случай», как сказал один шутник. В тех двух случаях, когда он стал свидетелем гибели офицеров в таких местах, это произошло (в первый раз как несчастный случай, во второй – как самоубийство, которое он будет помнить до гробовой доски) за пределами домов, там, где никто не мог помочь. И не надо убирать их всех. Нет, сказал он себе, ведь наверняка это просто более масштабный вариант того, чему он стал свидетелем в Кебл. Еще никаких улик, а он уже сам себе нарисовал картину ужасов.

Экипаж остановился у окончания подъездной дороги, и Гамильтон вышел на гравий. Свело ногу, и он едва не упал. Стареем. Интересно, видели ли они это? Плевать, забудь. И эту мысль он тоже прогнал. Ему не плевать. Он обязан. Было что-то неестественное в том, что он взял экипаж, понял он, если в нынешние времена он мог просто открыть тоннель и мгновенно попасть сюда из квартиры в Лондоне. И саквояж взял, будто не желая, если понадобится переодеться к ужину, вернуться домой за одеждой точно таким же способом. Всеми этими действиями он будто что-то хотел доказать. С упорством, достойным лучшего применения. Будто намеревался окончить свою службу так, как было в Кебл той ночью. Понимание этого разозлило его еще больше. Только дураки и преступники не осознают того, что они делают. Похоже, у него более нет сил избежать этой участи. Прибыть сюда, как тот, кто склонил голову пред властью тех голосов, нескольких внутри одного, пред болью, желанием или эгоизмом, позволить тем, кто угрожает равновесию, разрастись и понять это лишь здесь, на пороге… будто предложить властвующим в этом доме уничтожить его. И они будут правы, сделав это.

После этой мысли он позволил себе улыбнуться с облегчением. Они будут правы, сделав это. Если он сможет это принять, все будет в порядке. Он взял саквояж. Не станет вставать на дыбы и прыгать, чтобы вернуть его, как перепуганный недоучка. Если внезапно скажет или сделает что-то не по своей воле, но это будет исходить из другой его половины, которая должна была бы быть под его контролем, равновесие еще можно будет восстановить. Ценой его жизни. И незачем об этом тревожиться.

Но мысль не оставляла его. Те, кто держит в руках его жизнь, похоже, ныне не слишком ценят равновесие в наши дни, не так ли?

Эта мысль была будто затаившаяся смерть, куда худшая, чем реальная.

Если мир искушает его разбить свой собственный карточный домик, то лишь потому, что ныне, похоже, это делает каждый. Замешкался он здесь, на дороге, право, замешкался. Осознав свою жизнь, как карточный домик.

Возможно, весь мир гибнет.

Возможно, все его ровесники это чувствуют.

Но ведь наверняка никто из них не оказался в подобных обстоятельствах?

Экипаж наконец-то уехал. Гамильтон заставил себя шагнуть вперед, глядя на саквояж в руке, от которого теперь никуда не денешься.

И вдруг увидел перед глазами приказ. Он должен идти не в дом, а в лес.

Он двинулся по извилистой тропинке, к краю леса. Небо было затянуто облаками, но тени в лесу падали под неестественными углами, так, будто кто-то где-то включил сценическое освещение.

Он вошел в лес.

Шел по тропе мимо поваленных деревьев, спиленных не так давно, но лесоруба уже не было. Остановился и прислушался. Нормальные звуки природы. Но не звуки пилы, металла по дереву, не звуки машин. Странно, что этот эффект столь совершенен.

Подошел к краю поляны. Вот откуда этот странный свет. Здесь, похоже, царило лето, поскольку свет шел сверху. И воздух теплее. Гамильтон сохранял спокойное выражение лица. Медленно шел в центр и увидел деревья, которых здесь не должно быть. Он хотел соблюсти этикет, но трудно это делать по отношению к тому, кто пренебрегает своим поместьем. Будто с него погоны сорвали и в грязь бросили. Ему захотелось накричать на них. И стало стыдно за то, что захотелось.

– Хотели меня видеть, сэр? – сказал он, обращаясь к самому высокому из деревьев.

Прошла всего пара недель с того момента, когда его вызвали на встречу с Терпином в Кебл. Командир был в гостях у декана и попросил Гамильтона присоединиться к нему за профессорским столом. Тогда это выглядело совершенно естественным, колледж Кебл существовал в этом мире и тогда, когда Гамильтон был еще студентом. Он, как обычно, прибыл в Оксфорд и, как обычно, выслушал пересуды дежурных по поводу Моргана. На мгновение остановился у часовни, подумав об Энни, о том, как ужасно ему ее не хватает. Но он даже смог смотреть на часовню и любоваться ею, и был доволен своей выдержкой. К тому времени он уже несколько недель находился в отпуске. Должен был понять, что это подозрительно долго. А перед этим его использовали для бросовой работы, куда его отправляли младшие офицеры, даже не позволив ему вернуться в драгунский полк, который без конца выходил на учения в Шотландии. Действительно, он должен был понять, прежде чем ему это открыли, что его держат подальше от чего-то важного.

Именно у декана Кебл он впервые повстречал Терпина, столько лет назад, когда ему впервые предложили секретную службу. Для некоторых, сказал тогда Терпин, равновесие, ежесекундная оценка и изменение всего, начиная с военной силы и заканчивая личной этикой, есть то, что сдерживает войну между великими державами и их колониями по всей Солнечной системе, то, что ощущается нутром. Это было за пару лет до того, как медики-теологи занялись исследованиями осознания равновесия человеческим умом. Гамильтон обнаружил в себе подобное свойство. Терпин уже тогда был таким, каким Гамильтон знал его все последующее время, с лицом из сплошных заплаток выращенной искусственной кожи, изрезанным в переулках Киева и наполненных грязной жижей в окопах в Зимбабве.

Но входя в резиденцию декана в этот раз, после десятилетий, проведенных на службе, Гамильтон отдал честь, казалось, совершенно иному Терпину. С гладким лицом, безо всяких следов пережитого. Гамильтон проявил осторожность и не среагировал. А Терпин ничего не сказал.

– Интересные сегодня люди собрались, майор, – сказал он тогда, кивая в сторону пришедших в резиденцию декана. Гамильтон огляделся. Действительно, теперь, когда он вспоминал это, то осознал, что именно в тот момент его собственное чувство равновесия опасно накренилось, готовое рухнуть.

Рядом с людьми в парадной форме, вечерних костюмах и одеяниях священников стоял небольшой олень.

Не то чтобы это было чье-то необычное домашнее животное. Его взгляд следил за передвижениями людей и ходом бесед, а потом он стал принимать в них участие, и его рот, из которого исходили слова, выглядел до ужаса человеческим. Гамильтон быстро глянул туда, где существо в водовороте прозрачных одежд разговаривало с капелланом. Рядом была видна вращающаяся колонна… будто постоянно падающих птиц или не совсем птиц, а искусственных устройств связи, которые часто посылали Чужаки, чьи силы кружили вдоль границ Солнечной системы. Видимо, падающие птицы были для усиления эффекта, а не… хотелось бы назвать это одеждой… проявлением идеи того, что Чужаки объединяются в огромные вращающиеся структуры, планируя свои действия. Вращающаяся колонна держала бокал вина – каким-то немыслимым образом. Эти создания – леди, предположил Гамильтон. Скорее, понадеялся.

– Во Дворце все в бешенстве, – сказал Терпин. – Относительно того, относительно этого.

У Гамильтона не нашлось разумного ответа. Он о таком слышал, естественно. Достаточно, чтобы презирать это и попробовать сменить тему. То, что новый король дозволял и даже приветствовал подобное, вероятно, к стыду Элизабет… Гамильтон прервал себя. Даже в мыслях нельзя себе позволять думать о королеве столь личным образом насчет того, что она чувствует или не чувствует по отношению к своему супругу.

– Не в твоем духе все это? – спросил Терпин.

– Нет, сэр.

Терпин помолчал, раздумывая, и сам перевел разговор на другую тему.

– Бодлеанская библиотека, думаю, теперь расширится до бесконечности.

– Это ей на пользу.

Терпин кивнул в сторону угла.

– Итак. Что насчет него?

Он имел в виду молодого мужчину, говорившего с прекрасной женщиной. Сначала он показался Гамильтону знакомым. А потом он вспомнил. И впервые почувствовал гнев, тот, что уже больше не покидал его. Вот что попало сюда на сбитых кораблях Чужаков. Безусловно, не все из этого пошло на безделушки. Либо безделушки уже начали войну.

Это было будто увидеть сына, которого у него не было, собственное лицо, только без отпечатка, оставленного на нем временем. Мелькнула мысль, призрачная, что они украли у него этот момент встречи с сыном. И это был лишь первый из множества призраков.

Волосы темнее. Тело более худощавое, бедра сильнее выражены, чем плечи. На парне не было формы, но он был при черном галстуке, так что они не смогли или даже не захотели записать его в полк. Молодая женщина толкнула парня локтем, и тот поглядел на Гамильтона. Шок, будто перед зеркалом оказался. Те же глаза. Гамильтон не осознавал, какое выражение лица у него было в тот момент, но его молодой двойник улыбнулся, когда они встретились взглядами. В улыбке не было ни малейшего почтения. Или привлекательности. Но Гамильтон узнал ее. Сдержал гнев, понимая, что этот мальчик сможет читать его, как открытую книгу. Он понятия не имел, что такое стало возможно. Наверное, здесь очень закрытое собрание, если присутствующим дозволено увидеть их одновременно. Парень этого ожидал. Ему это позволили.

Гамильтон повернулся к старшему по званию и удивленно приподнял брови.

– А девушка кто?

Терпин замешкался, явно не ожидая, что Гамильтон ничего не спросит про парня.

– Ее зовут Бесценное Ничто.

– Родители не боялись трудностей?

– Может быть, это было вроде memento mori. Она…

– Из «Колледжа герольдов», да, – закончил за него Гамильтон, разглядев цветной шелковый шарф. Вот так цвета колледжа еще не носили, черт их дери.

– Ну, ничего странного в нынешние времена. Она старший герольд, но на испытательном сроке.

– Из-за него.

Мысль о том, что старший герольд как-то связан с таким исключительным созданием, как этот парень, показалась Гамильтону совершенно поразительной. Герольды решали вопросы династических браков, судьбы семей и стран. В колледже хранились генеалогические древа всех благородных семей, в нем изучались тонкости родовых гербов, они имели власть вмешиваться в торжественные церемонии и разбор прав наследования. Конечно, сейчас повсюду ходили слухи, что колледж на грани роспуска или закрытия, поскольку они попытались найти способ протестовать против новых обычаев, но не преуспели в этом. Похоже, они были ошеломлены тем фактом, что у его величества оказались столь скверные советники. Отдельные детали конфликта даже попали на полосы утренних газет. Но в вечерних выпусках, безусловно, ничего уже не было, как всегда. Для Гамильтона сама мысль о сражении между собой ветвей власти была будто мысль о том, что человек может сам себя ударить в лицо. Святотатство, ощущающееся на физическом уровне, вполне характеризующее, до чего докатилась нынешняя эпоха.

– Тебе действительно нечего сказать по его поводу? – спросил Терпин, прерывая его грезы.

Гамильтон сделал вид, что задумался.

– Как у него дела на стрельбище?

– Приемлемо. У тебя всегда все было приемлемо.

Ударение на «ты» он делать не стал.

И тут декан стукнул ложечкой по бокалу. Леди, джентльмены, оптический обман и небольшой олень приступили к обеду.

Гамильтон почувствовал облегчение, увидев, что молодая версия его самого отправилась к дальнему концу стола, находящегося на возвышении в конце зала. В любых иных обстоятельствах ему было бы приятно вновь оказаться в этом месте, ощутить запах свечей и полированного паркета, но глядя на столы студентов, он понял, что чего-то здесь не хватает. Обычно между рядов было множество прислуги, разносящей подносы с едой и подливающих напитки в бокалы. Он вдруг увидел, как тарелка сама собой появилась перед молодым парнем, оживленно болтающим с соседями. Похоже, он ничуть этому не удивился. Гамильтон сидел напротив Терпина и сейчас вопросительно на него посмотрел.

– Скрытое обслуживание, – сказал старший по званию. – Теперь это много где делают. Слуги ходят по бесконечной складке, по сути, вероятностному миру, пустому, рядом с настоящим. Еще одно применение новым устройствам. Вполне изящное, согласись.

Гамильтон не считал необходимым соглашаться с такими юношескими суждениями наставника. Интересно, не получилось ли так, что его новое лицо, гладкое, следствие того, что он – новая версия себя, более молодая. Но нет, чувствовался опыт жизни в голосе – том, который привык слышать Гамильтон.

Терпин уловил его настроение.

– Один из сотрудников в штатском мне это нашел, – сказал он, будто про новый экипаж. – Как только великие державы осознали, что попавшие нам в руки устройства дают возможность создания вероятностных миров за пределами равновесия, во Дворце решили, что наша обязанность – вести там разведку, чтобы выяснить, куда ведут эти открытые тоннели. Разведотряды нашего полка исходили их вдоль и поперек.

Гамильтон начал понимать, почему его не подключили к последним операциям.

– В том числе иную версию тебя?

– Несколько. Изначальный владелец отличался от оригинала на один ньютон, около того. Ну, с точки зрения физики. Там, откуда он появился, большинство наших конфликтов не происходили, поэтому и лицо гладкое. Наши парни его прихватили, а когда вернулись, соединили его сознание с бесконечным тоннелем. Будто терьера на лису притравили. Как только он вышел, я вошел, используя тот же самый способ. Это позволит мне продержаться несколько дольше.

Гамильтон задумался над последними его словами. Его баланс был нарушен этим мальчишкой, и он позволил себе бунтарскую мысль, поскольку тогда это не ощущалось настолько опасным, что Терпин хотел обрести не возможность послужить подольше, а получить тактическое преимущество при Дворе. Теперь он был больше похож на тех, кому там служил. Не говоря уже о дистанции, образовавшейся между ним и его подчиненными.

– А что, если вероятностные миры начнут атаковать нас таким же способом?

– Это было первое, о чем мы подумали. Похоже, мы уникальны, по крайней мере, по сравнению с близлежащими вероятностными мирами. Единственные, кто столкнулся с Чужаками. Возможно, они вообще существуют только в нашем мире. Если они начнут заглядывать в гости, мы можем начать заключать договоры с Британиями из вероятностных миров, а не совершать на них набеги.

– И распространим на них равновесие?

Терпин поднял руки. Возможно, он считал, что это за пределами его понимания.

– Как же там могут существовать более молодые версии людей, живущих здесь? Как может существовать вероятностный мир, в котором… я… в его возрасте?

– Эти миры имеют волновую природу, как мне сказали.

– Как волны, способные к интерференции между собой в нашем мире, чтобы создавать пики и провалы равновесия?

– Предположительно.

Снова это нетерпение, когда речь зашла о равновесии.

– Некоторые волны отстают от нас во времени, некоторые – опережают.

– И есть вероятностные миры, в которых возможны болтливые олени и колонны из птиц? Или это только изображения в преддверии подобного?

– И то, и то в какой-то мере. Существует очень большой набор вариантов, как говорят.

Терпин наклонился вперед, будто собираясь сообщить Гамильтону самую суть дела. Гамильтон был рад, что они попали сюда не по его вине.

– Слушай, этот молодой ты – первый, кого сюда переправили. У него собственный разум, не чей-то иной. Хороший парень, волонтер из мира, настолько похожего на наш, что сложно найти малейшее отличие.

– За исключением Чужаков?

– Именно.

– И отсутствия равновесия?

– Да, да!

Гамильтон задумался над тем, не хочет ли Терпин вложить в голову этому мальчишке его разум. Но вряд ли стоило с ходу приглашать их обоих на светское мероприятие.

– Если мы можем сделать все это сейчас, а я не знаю, можем ли…

– То, что я тебе сейчас скажу, не подлежит разглашению. Сам увидишь, если проверишь, что твое прикрытие уже реагирует на мою интонацию. Ты не сможешь рассказать этого никому.

И он внезапно с досадой поглядел на ошеломленное лицо Гамильтона.

– Естественно, никто не говорит, что ты попытался бы!

Похоже, манера поведения Терпина сменилась вместе с телом. Это тоже шокировало Гамильтона, как и некоторое из того, что ныне говорилось и делалось при Дворе.

– Если мы можем сделать все это сейчас с использованием их устройств, тогда почему Чужаки сами не могут открыть тоннель сквозь блокаду, выскочить посреди Уайт-Холла и на нас накинуться?

– Хороший вопрос. Великие державы обсуждают его. Совместно.

Услышанного Гамильтону оказалось достаточно, чтобы понять, что теперь уровень сотрудничества между дворами великих держав Европы стал много выше. Появление Чужаков вынудило их, когда случайно обнаруженные новые устройства в разных частях Солнечной системы грозили расшатать равновесие. В этом, как он подозревал, чувствовалась рука божества. Если она где-то и была.

– Главная теория на сегодняшний момент состоит в том, что по какой-то причине Чужаки запретили использование вероятностных миров между собой. Что это принцип ошибочной религии, которой они придерживаются. Вероятностные миры, возможно, являются побочным результатом систем, используемых ими для передвижения, но пока что лишь мы осознали смысл этого побочного эффекта, вовсе не поняв при этом принципы их передвижения.

– Можем ли мы это использовать, чтобы застать их врасплох?

– Над этим уже работают.

Вот это уже был разговор, который был более привычен для Гамильтона в общении с командиром. Он пожалел о своей первой реакции, понимая ее причину и восстанавливая самоконтроль. Сегодняшний вечер, как минимум, был спланирован в качестве проверки его характера, и пока что он лишь спотыкался на каждом шагу. То, что он ощущал по этому поводу, оказалось несущественным, как обычно.

Оставшееся время обеда Терпин рассказывал ему о множестве аспектов стратегии совместной обороны, принятой «великим союзом» великих держав. В их число вошли новые, в последнее время. Например, савойцы. Ходили слухи, что даже турки собираются присоединиться. Гамильтону очень хотелось спросить, где же здесь равновесие. Что случится, если все страны окажутся на одной стороне? Было ли появление Чужаков и их устройств одновременно фатальным ударом, последним мгновением, когда равновесие обрушится, и переходом в некую новую социальную и физическую реальность, как часто предполагали специалисты? Было ли это то, что происходит сейчас повсюду? Он всегда считал, что это станет великим моментом, а не чем-то просто странным, таким, как обнаружить в резиденции декана странных животных. Или это просто очень резкий взмах маятника, который вскоре, как обычно, исчерпает себя и замедлится?

Но Терпин, верный своему новому обличью, вообще не упоминал о равновесии, кроме того раза, когда он поддержал разговор, из вежливости перед началом обеда. Гамильтон отчасти надеялся на то, что кто-то из небожителей начнет спор по этому вопросу. От Александрии, своей служанки, он узнал, что ходят слухи, что среди духовенства не все в порядке, что следующий синод в Йорке жестко отзовется о его величестве и ужасающем содружестве наций, но пока не было видно признаков этого. Здешние клирики явно уверенно чувствовали себя в подобной обстановке, как и та девушка-герольд.

На протяжении всего разговора Гамильтон не сводил взгляда с командира. Просто не хотел постоянно вертеть головой, глядя на свою молодую версию, и чтобы это заметили. Продолжал делать вид, что все в порядке. В надежде, что это не станет выглядеть неестественно. Зазвонил колокольчик, студенты засобирались на выход, а декан пригласил гостей в кабинет, на бренди. Терпин сказал, что ему надо кое с кем поговорить, и ушел.

Когда Гамильтон вошел в кабинет, молодой парень двинулся ему наперерез. Бесценная была с ним, и у нее было заинтересованное лицо. Терпин, хвала Богу, ушел в другой конец помещения, так что никто не станет устраивать церемонии представления. Гамильтон понимал, что командир будет за ним следить. Все еще не знал, что от него ждать. Но если это игра, то он намерен ее выиграть.

– Майор, – сказал юноша. – Сказать вам не могу, с каким нетерпением я ждал этого момента.

– Желал бы я сказать то же самое, – ответил Гамильтон. Прозвучало это почти как оскорбление. Посему Гамильтон сделал жесткое выражение лица. Пусть будет так. – Где они нашли тебя?

Юноша, казалось, нимало не смутился.

– А, в пыльном коридоре, который можно было бы назвать иной реальностью.

– Модель этого года.

Гамильтон, против воли, глядел на Бесценную дольше, чем на свою молодую копию. Она поглядела на него в ответ. Интересно, как много параметров, по которым она их сравнивает?

– У большинства людей возникнет множество вопросов, – сказал юноша.

– В природе невинности – вызывать вопросы, в природе долга – принимать его.

– А в природе возраста – быть слишком уверенным в себе.

А парень вспыльчив, если решит, что может себе это позволить. И высоко ценит свое достоинство. Он сам в молодости таким же был. Вот почему Гамильтон тогда решил щелкнуть ему по носу, чтобы убедиться, обладает этот парень таким же, как у него, самообладанием или нет. Что ужасно, рациональное объяснение пришло Гамильтону в голову лишь потом.

Возможно, в этом и цель – проверить, кто из них проявит больше вежливости. Сказали ли мальчишке, какая судьба его ожидает, если он провалит испытание? Могло ли быть так, что, в конечном счете, именно Гамильтону позволили проверить его нового… носителя? Или его замену? Нельзя позволять себе о таком думать. Гамильтон повернулся к Бесценной. Миниатюрная, с длинными рыжими волосами, которые подчеркивало зеленое вечернее платье, которое… да, наверное, снова влияние вероятностных миров, платье выглядело, или являлось, залитым солнечным светом летним лугом. Находиться в ее присутствии значило не видеть его, а находиться в его присутствии. Она привыкла, что на нее заглядываются, и добивалась этого. Веснушки на ее лице не выглядели девическими, напротив, лишь добавляли пламенной серьезности ее взгляду, глазам, в которых горел невероятный интерес, вызов миру, не меньший, чем ее платье. Но говорила она приветливо.

– Итак, где же вы со мной познакомились? – спросил он.

Она улыбнулась, но не рассмеялась.

– Нас представили друг другу в «Колледже герольдов». Полковник Терпин привел его туда. Осмелюсь заметить, мы не представлены.

– Простите великодушно. Я предположил, что у нас и так некоторый… уровень… знакомства.

Интересно, вспылит ли она, подумал Гамильтон. Но она улыбнулась, нисколько не оскорбившись. Хотя улыбка показалась ему вынужденной. Она еще не совсем приспособилась к тому, как все теперь происходит. В душе – все тот же герольд. Гамильтон решил, что это ему в ней нравится. Чему, конечно же, вряд ли стоит удивляться.

– Как вы думаете, почему Терпин хотел, чтобы мы познакомились? – спросил юноша.

– Возможно, он счел это уместным и желал испытать нас обоих.

Гамильтон глянул на Бесценную, будто подразумевая, что она могла бы сделать то же самое. Но она лишь нахмурила чудесные брови. Парень встал между ними. Видимо, решил, что им обоим необходимо перенести этот незримый поединок в физический мир.

– Скажите, майор, вы в карты играете? – спросил он.

Декан, без сомнения по совету Терпина, с готовностью согласился устроить игру. Избранные, те, кто уже понял, что они видят перед собой, оглядев Гамильтона и юношу, были заинтригованы и начали громко переговариваться. Вероятно, подумал Гамильтон, пока готовили стол и несли карты, что в Величайшей Британии теперь есть группы подобных людей в самых модных салонах, меняющие обличье, возраст и внешний вид. Равновесие на грани, теперь все станут бросаться в самые опасные и романтичные приключения, как какие-нибудь бешеные исландцы. Может, это результат блокады. А может, вся эта свистопляска началась сразу, когда корабль упал.

Кто-то решил, что играть будут в клок секонд. Ни Гамильтон, ни юноша играть в нее не умели. Опять же, не случайность, подумал Гамильтон. Им сдали по десять карт из новой колоды, положив одну из сдач на стол. Гамильтон взял утешительный бокал односолодового виски «Наппог Кастл», с винокурни Талламор. Ни здесь, ни за профессорским столом теперь не подавали такого, с чем справились бы защитные барьеры его головы. В этом и был смысл подобных обедов. Добраться до реального положения дел, вот в чем смысл, подумал он, вот в чем заинтересованы приглашенные сюда. Так что пришлось дать фору, по своей воле. Парню, безусловно, придется сделать то же самое. Несмотря на предостерегающий взгляд Бесценной, он взял бокал.

Основной идеей игры было собирать ряды карт по убывающей, сбрасывая их и беря новые из оставшихся на столе. Однако правила, по которым следовало выкладывать ряды, менялись каждые десять минут, отсчитываемых бронзовыми позолоченными часами декана, а еще был лимит в несколько секунд на каждый розыгрыш. Нельзя было просто сидеть и ждать, пока придет подходящий расклад. В ожидании, когда часы в часовне пробьют девять, Гамильтон вдруг понял, что нужно либо придерживать карты на дальнюю перспективу, либо постоянно играть мелкие флеши, не экономя и не ожидая грандиозного выигрыша. Время и смысл в этой игре были переплетены причудливым образом. Текущие правила игры каким-то образом проецировались на стену позади них в виде странного изображения, постоянно пугая оленя. Проекция, всех цветов радуги и расплывчатая, явно была составлена придворным льстецом, слишком много внимания уделяющим художественным вкусам его величества. Говорили, что ныне внешний вид бального зала в Хэмптон-Корт тоже меняется в зависимости от времени, а часто – столь быстро, что похож на расплывающееся изображение, как из окна летящего экипажа. В результате некоторые леди уже падали во время одного из новомодных танцев, больше напоминающих Гамильтону безвкусные скачки с постоянно меняющимся темпом, когда танцующие могут в любой момент столкнуться, и непонятно, кто где находится. Конечно же, леди списали происшедшее на свою оплошность, не став говорить, что виной тому – постоянно меняющаяся вокруг обстановка. Конечно же, так они и должны были поступить, ведь их учили вести себя учтиво, разве не так? Гамильтон снова мысленно упрекнул себя.

Они сыграли первую сдачу. Парень снова поглядел ему в глаза. Уже не улыбаясь. Не удивительно, что Гамильтон его недооценил. Сам бы вел себя точно так же. Что толку самому себе лгать? И Гамильтон поднял взгляд вверх, выше головы сидящего соперника, на мгновение задержав его там, где не следовало.

– На что вы смотрите? – спросил парень.

– Ни на что, – ответил Гамильтон и снова поглядел в карты, совершенно намеренно приподняв брови.

В первом десятиминутном раунде Гамильтон решительно пошел в наступление, соперник не успевал ничего сыграть, а он играл простенькие флеши один за другим. Казалось, парень ждет какого-то расклада, в котором ему не хватает буквально одной карты. Гамильтон узнал себя. Вот та привычка, которую вышибли из него долгие годы службы.

Аплодисменты и звон ложечки декана о бокал возвестили конец раунда, и парень тут же сбросил то, что у него было на руках, получив больше очков, чем по прежним правилам, и выйдя вперед. Толпа снова зааплодировала. Интересно, подумал Гамильтон, есть ли здесь хоть кто-то, кто за него болеет, или для тех, кто пришел к обеду, разодетый в мираж, старшая версия человека автоматически становится менее интересной? Он поглядел на Бесценную, и ему показалось, что он понял выражение ее лица. Почему ему все кажется, что она не разделяет всеобщее мнение? Она прикусила нижнюю губу, а глаза расширились от возбуждения. Гамильтон снова поглядел на парня.

– Знаешь легенду? – сказал он, стараясь скрыть намечающийся у него самого удачный расклад. – Неторопливый и упорный побеждает в забеге.

– Да, греки бы были в восторге от такой игры.

И парень быстро сыграл несколько простеньких флешей, наращивая преимущество, пытаясь вынудить Гамильтона поставить на нереальный расклад.

– Сплошные превращения, – добавил парень.

– Но не античные.

– Со временем и они будут восприниматься, как античные, как это бывало всегда.

Итак, похоже, он разделяет точку зрения, сделавшую возможным сам факт его прибытия сюда. Или хочет влиться в хор, как минимум. Хотя наверняка все еще чувствует себя, подобно рабу, военной добычей, взятой отрядом в завоеванной провинции. В конце концов, в самом Гамильтоне тоже нечто такое имелось. Глянув на Терпина, он решил слегка поднять накал.

– Может, сыграем поинтереснее? – сказал он. Уловив изящный акцент парня, позволил себе немного ирландского говора.

– По сколько?

Гамильтон попытался вспомнить, что могло бы разорить его, когда ему было двадцать с небольшим. Не сильно меньше, чем сейчас, если честно. Или его память снова искажает время? Не хотелось назвать сумму, которую парень счел бы пустяковой. Ладно, за годы ценность денег не сильно изменилась, в отличие от его взглядов на достаточное их количество.

– Тысяча гиней.

Зрители зашумели, шокированные. Гамильтон сразу же понял, в чем ошибся. Выглядит, будто он угрожает парню. Бесценная качала головой, глядя на парня, намекая, что надо бросить карты.

– Или нет, возможно, скажем…

– Тысяча гиней, – сказал парень. Он явно завелся. Еще бы. Гамильтон подколол его на глазах у девушки.

Он бы сам точно так же поступил, будь он в этом возрасте, будь рядом Энни. И он не станет унижать младшего двойника, пойдя на попятный.

– Ладно, договорились.

Следующие три раунда, казалось, пролетели мгновенно. Гамильтон и парень едва подымали взгляды, беря карты, раздумывая и ходя, а декан едва успевал объявлять счет. Тузы становились то старшими, то младшими. Порядок фигурных карт тоже менялся, и некоторые из собравшихся, видимо, невольно раскрыли приверженность традициям, каждый раз ахая. Посол, Конь и Дьявол то повышали, то понижали номиналы простых карт в червах, пиках, трефах и бубнах.

За одиннадцать минут до окончания вокруг стола уже стояли все, пришедшие на обед. Гамильтон и парень обливались потом, глядя то на карты, то друг на друга, беря новые, скидывая все быстрее и быстрее. Гамильтон задумался, насколько чувствительным для него будет потеря в тысячу гиней. Наверное, придется что-то продать. Возможно, Моргана. С этим он справится, благодаря опыту и умению. У парня, безусловно, есть уверенность и несокрушимость, свойственные молодости, но он может потерять больше. Даже жизнь, если не сможет расплатиться, или положение, если то, что заменяет ему семью и полковое братство, примет решение, что его существование не оправдывает расходов. Скорее всего, жизнь, в том смысле, что его разум потеряет власть над его телом, зависит для него от исхода более глобальной игры, частью которой является нынешний вечер. Какова бы ни была эта игра. Гамильтон отмел доводы сострадания. В конце концов, ведь именно для этого он и вступил в игру, так? Не для того, чтобы навредить парню, а чтобы вывести его из игры. Или и то, и другое? Он выругал себя за потерю сосредоточенности, поскольку, сделав ход, понял, что мог бы придержать некоторые из карт в расчете на более крупный выигрыш. Толпа радостно зааплодировала, когда начался последний раунд с очередной сменой правил. Парень был впереди, слегка. Едва смотрел на карты, делая ход за ходом, видимо, считая, что незачем думать о том, что может подстерегать его впереди. Они прошли последний поворот и устремились к финишу. Гамильтон решил, что единственно правильным будет не уступать парню в скорости, выбирая наилучший расклад, делая ход и надеясь на лучшее. Стараясь вынудить парня делать то же самое. Декан выкрикивал счет все быстрее и быстрее. Пальцы мелькали, тасуя карты. Гамильтон вышел вровень и вдруг увидел, что в последнем заходе может рассчитывать лишь на везение. Не первый раз в жизни он отдавал себя на милость удачи. У него на руках оказалось каре десяток, не лучший расклад, но и не худший, и он пошел с них, в последний момент. Парень посмотрел на свои карты… и замер. Гамильтон увидел, как у него задрожали пальцы. Ждал ли он, намеренно мучая соперника? Сам Гамильтон часто бывал жесток, когда работа этого требовала. Часы отсчитывали последние секунды раунда. Три… две… Гамильтон был всего на одно очко впереди, наверняка у парня что-нибудь есть. Мальчишка развернул перед собой карты и вскричал, бросив их все на стол. В часовне зазвонил колокол, и декан звякнул ложечкой о бокал. Все одновременно наклонились вперед…

У парня не было ничего. Он не мог сделать никакого хода и глядел на Гамильтона, Бесценная вышла вперед, чтобы защитить его, с яростью на лице, не вспоминая о традиции, которая диктовала ей принять противоположную сторону. И Гамильтон, будто испытав отцовские чувства, внезапно одобрил ее действия.

– Я удовлетворен, – сказал он. – Мне будет достаточно бутылки хорошего…

– Как вы смеете! – заревел парень. – Как вы смеете! Я заплачу то, что должен!

Сейчас он выглядел чистопородным ирландцем, точно так, как Гамильтон часто чувствовал себя в душе, но не осмеливался облечь это в слова. Парень вскочил и быстро вышел, даже не попрощавшись и не поблагодарив хозяев надлежащим образом. Бесценная смотрела ему вслед, в гневе на несправедливость мира. Но у нее не хватило пренебрежения к приличиям, чтобы сразу отправиться следом за ним.

Тишина была недолгой, и вскоре начались разговоры.

Гамильтон поглядел на декана, который неуклюже сложил лист, на котором вел счет, стараясь не смотреть на Гамильтона. Произошедшее, похоже, не слишком обрадовало присутствующих. Не то чтобы все были на стороне младшего, но было ощущение, что что-то нарушено. Будто все эти люди, оправившись от потрясения, вдруг осознали, сколь многое изменилось внутри них и вовне, и они не знали, радоваться ли этому.

Гамильтону пришлось встать и допить бокал. Несмотря ни на что, он был доволен, когда увидел, как к нему подходит Бесценная.

– Он не заслужил этого, – сказала она.

– Нет, не заслужил. Но заслуги редко имеют значение в таких случаях.

Собравшиеся потихоньку расходились, прощаясь. И Терпин выбрал момент, чтобы подойти к Гамильтону. Положил ему руку на плечо. Гамильтон не припоминал, чтобы командир раньше хоть раз прикасался к нему. Бесценная мгновенно отошла в сторону.

– Скверное шоу, – очень тихо сказал Терпин.

– Виноват, сэр. Я думал, это соревнование.

– Ты не должен был заставлять его выбирать между разорением и бесчестьем. Я надеялся, что наш юный герольд, благодаря ее близким отношениям с парнем, сможет создать новую тенденцию в Колледже, чтобы больше его студентов сблизились с точкой зрения его величества. Победит парень или проиграет, она бы все равно, скорее, приняла его сторону, видя, как он доказал свою отвагу. Но теперь она не сможет с ним видеться без ущерба для своего положения.

Терпин поглядел на Бесценную. Та стояла, думая, что на нее никто не смотрит, и на ее лице было задумчивое выражение. Словно обдумывала, сколько времени будет приличным оставаться здесь, прежде чем пойти следом за парнем. Терпин снова поглядел на Гамильтона, качая головой, и ушел, чтобы попрощаться с хозяином.

С тех пор Гамильтон не получил от него ни весточки, до самого появления этой карточки на столе. Тогда Гамильтон попрощался с деканом, вышел из резиденции и пошел к часовне. И, в дополнение к сжимавшему его отчаянию, понял, что теперь это здание его просто ужасает.

А теперь он здесь, в Кливдене, обращается к своему непосредственному командиру, а также шталмейстеру Сент-Джеймсского Престола и Министру Короны, поскольку у него в глазах появились соответствующие приказы. Вероятно, физически они находились в Лондоне, в кабинете Терпина рядом с Хорсгардс Пэрэйд, или хотя бы какая-то их часть. Они превратились в деревья, вопреки традициям своей страны, с той же легкостью, как другой надел бы пальто.

– Добрый день, майор, – раздался в воздухе голос Терпина. – Вынужден сказать… что у меня для вас есть работа.

Невероятное облегчение на мгновение лишило Гамильтона дара речи.

– Работа… сэр?

– Похоже, при встрече с вашим молодым двойником вам удалось постичь его характер. Как этого и желал его величество, – сказал голос шталмейстера. Бывали времена, когда подобными делами занималась королева-мать, но теперь она не покидала своих покоев во дворце, по слухам… Гамильтон даже в мыслях не мог такое выговорить… люди говорили, что она сошла с ума.

– Я не имел чести знать, что исполняю волю его величества, сэр, – сказал Гамильтон, лишь надеясь, что не выдаст интонацией то, что они оба, безусловно, знали. Что его величество знал об этом ничуть не больше самого Гамильтона.

– Безусловно, именно этого он и желал. И желает довести до вашего сведения, что вы хорошо справились.

– Молодому человеку следовало лучше справиться с тем давлением, которому вы его подвергли, – добавил Терпин. – И это оказалось первым знаком того, что открылось позднее.

В голосе Терпина появилась доселе неслыханная интонация. Интонация человека, загнанного в угол и извиняющегося.

– Престол предложил ему покрыть его долг перед вами, – сказало дерево голосом Министра Короны. – Однако мальчик отказался из гордости. Мы сочли это проявлением благородства и повторили предложение, давая понять, что это всерьез.

Гамильтон мог себе представить, что давление, которому он подверг юношу, – ничто по сравнению с тем, как во Дворце «дали понять».

– Затем он внезапно объявил, что у него есть средства, – продолжил Терпин. – Я спросил его, откуда он их взял. Он сказал мне, что в карты выиграл. Но солгал, совершенно точно. Вскоре я был почтен неожиданным визитом его светлости герцога Маришаля, графа Норфолкского, по официальному поводу насчет «Колледжа герольдов». Он рассказал мне, что со счета Колледжа в Калтс пропала тысяча гиней.

В точности необходимое количество денег. Гамильтона почему-то разозлил любительский поступок юноши в соотнесении с ним самим.

– Не сделала ли это ради него Бесценная?

Служащая «Колледжа герольдов» не выглядела настолько глупой, чтобы такое сделать. Неужели у молодого двойника такая способность к обольщению? Слишком заманчивая мысль, чтобы быть правдой.

– Возможно, это было сделано благодаря предоставленной ею информации, но без ее ведома, – ответил Терпин. – Его светлость также проинформировал меня насчет того, что сама девушка-герольд пропала. Наши люди обследовали ее комнаты и нашли признаки борьбы, а также несколько неуклюжих попыток эти следы скрыть. Когда парню был дан приказ явиться, он его не выполнил.

Теперь у Гамильтона отпало желание оспаривать ассоциации между ним и юным двойником. Он с трудом скрывал удовлетворение. Значит, их золотой мальчик оказался негодяем.

– Можно и не упоминать, что со мной он не расплатился, – сказал он.

– Осмелюсь предположить, что Бесценная поймала его за руку в процессе. За несколько часов до появления наших людей в ее комнатах там была открыта бесконечная складка. Мы нашли ее следы. До определенной степени мы можем проследить, куда ведут эти тоннели. Наш беглец направился сюда, в Кливден.

– Зачем?

– Здесь в поместье есть… недавно устроенный комплекс тоннелей в складках, – сказал шталмейстер, будто извиняясь за новые причуды Двора. – Его величество был… остается… собирается провести здесь лето, в вероятностных мирах, по своему выбору. Колледж… продолжает… хранить эту информацию в тайне. Ваш молодой двойник, майор, скрывается в одном из вероятностных миров, в этом лесу.

Министр Короны прокашлялся, и воцарилась тишина.

– Его величество продолжает интересоваться концепцией использования вероятностных миров для наших целей. Размышляет над тем, сможет ли их количество послужить против блокады. Ему нужны достаточно серьезные причины, чтобы отказаться от такой политики. Но он готов воспринять их, если таковые будут найдены.

Гамильтон склонил голову. Ему только что сказали, что возможен любой исход дела. Что если он вытащит из зарослей ошеломленного парня, и тот начнет заявлять, что его неправильно поняли, его выслушают, хотя, возможно, беседа будет происходить в подвалах Кливдена. Что ж, ладно. У него есть работа. Поставив на землю саквояж, он открыл его и скользнул рукой сквозь складки, нащупывая «Вебли Коллапсар» и нагрудную кобуру.

– Мы следим за границами, – сказал Терпин. – Сузили реальности вокруг, так что ему не выбраться.

Освещение на лужайке изменилось, и Гамильтон увидел, что с завесами у него в глазах что-то произошло.

– Мы проверяли это на парне, и скоро это станет применяться стандартно. Позволит тебе видеть все вероятностные миры и двигаться в них точно так же, как он.

Гамильтон уже надел кобуру, сунул в нее оружие и надел обратно пиджак. Почувствовал, что необходимо проверить, как работают завесы, и сделал это. Внезапно увидел на поляне людей, рядом с собой. Вернул прежние настройки, и они исчезли. Он видел рабочих и селян, занятых хозяйственными делами поместья. Вероятно, их его величеству и его друзьям хотелось исследовать в последнюю очередь.

– Входи в складки прямо здесь и доставь мальчишку и герольда, если можно – живыми, – сказал Терпин. Последние три слова были сказаны таким тоном, что Гамильтон понял скрытый намек. Ему действительно давали право выбора. Терпин не заменил его оружие менее смертоносным. У придворных не было необходимого военного опыта, чтобы избежать подобных упущений. Гамильтон поглядел на деревья, отдавшие ему приказы. Вопрос того, что ему полагается за такую службу, свелся к простому ответу. Возможность продолжать оную службу. В конечном счете они решили, что он просто исполняет свой долг. Мысли о смерти от их рук стали далеки, как нечто из вероятностного мира. Гамильтон развернулся и двинулся в лес.

– Бог в помощь, майор, – сказал шталмейстер.

Гамильтон не обернулся и в следующее мгновение уже бежал.

Он поглядел на карту поместья, загруженную ему в голову. Перебегая от дерева к дереву, он время от времени менял зрение и вдруг заблудился. Начал обдумывать варианты. Нельзя дать мальчишке застать его врасплох.

Неужели его юный двойник совершил столь бесчестный поступок лишь потому, что в вероятностных мирах не открыли принцип равновесия? Должно быть, его величество обдумывал именно эту проблему, мысль о том, что там нет армий, которые можно было бы призвать в помощь, поскольку у вероятностных личностей из этих миров просто нет необходимого этического стержня. Возможно, в этих мирах равновесие просто не существует, демонстрируя тем самым то, что они менее реальны, чем наш мир. Или, возможно, принцип равновесия распространяется по мирам волнами и именно поэтому столь часто подвергается ударам. Возможно, в мире его молодого двойника принцип равновесия скрыт, и его сложно осознать. Интересно, как же этот парень судил о себе в процессе формирования личности? Неужели отсутствие принципа равновесия извиняет его? Сложно сказать, применимы тут общие правила или нет. Если все это реально, если сами по себе ценности относительны, значит ли это, здесь и сейчас, что можно стать торговцем оружием, носить тартан, презирать флаг, если это так легко сделать в иной реальности, где действуют иные правила? Возможно, парень почувствовал себя именно так, когда ему волшебным образом предложили продвижение по службе, почести, внимание красивой женщины из другого мира, нежели его собственный. Вероятно, его утащили оттуда среди ночи, а потом он постепенно осознал открывшиеся перед ним горизонты. На это могли уйти недели или месяцы. А если в этом новом мире вдруг обнаружился странный обычай отчаянно пытаться сохранять порядок перед лицом катастрофы, что ж, когда в Риме…

Но Терпин говорил, что мир, откуда взяли мальчишку, похож на наш до мельчайших деталей, просто на некоторое количество лет отстал по волновой линии. Но принципа равновесия у них нет. Как же они могут существовать без него, как их великие державы, вероятно, по чистой случайности, еще не нарушили статус-кво и не уничтожили общество и разумную жизнь… лакомый кусок для подрывных элементов. Не удивительно, что Терпин ощущал себя уязвимым, открыв эту дверь. Не удивительно, что он все меньше и меньше полагался на равновесие.

Гамильтон выругал себя. Такие мысли не подобают, когда ты в бою. Сориентировавшись в лесу, насколько это было возможно там, где ничто, казалось, не стояло на месте, он двинулся вперед так тихо, как только мог, разведывая территорию в сторону реки, а потом и все закоулки поместья. И никого не нашел.

Использовал прикрытия в глазах, чтобы переместиться в ближайший вероятностный мир, рядом с миром, где работала прислуга. Наверняка он станет одним из тех, где будет охотиться его величество.

Дом был практически такой же, с минимумом отличий в архитектуре. Над ним развевался флаг с каким-то бессмысленным символом. Гамильтон и знать не хотел, что он означает. Снова начал обходить территорию, разбив ее на участки, но увидел лишь нескольких пожилых мужчин в форме, которых не узнал, и нескольких молодых женщин, одетых легко, не по погоде. Вероятно, к лету ситуация может стать еще необычнее. Интересно, девушек сюда доставили или они входят в комплект развлечений, наряду с чайными домиками и лабиринтами.

Он снова переключил зрение и в этот раз в процессе поисков обнаружил ходящих по тропинкам колумбийцев, чей затейливый акцент напомнил ему оригинальные тексты Шекспира. Эти люди, как он смог убедиться, подобравшись поближе, говорили ужасающе небрежно, так, будто никто не мог их осудить и не было никаких врагов, им противостоящих. Некоторые, похоже, были осведомлены об интересе Короля к их миру, некоторые – определенно нет. Для его величества отправиться в один из подобных тщательно отобранных миров будет сродни поездке на сафари, на территорию, ему не принадлежащую. Но ведь главное – выбор, так ведь? Все эти миры должны быть совершенно безопасны. Если только в одном из них не спрятался мальчишка.

Он обыскал несколько миров. Пока не стал давать им оценки. Задумался, куда бы он сам отправился, окажись он на месте парня, и осознал, что что-то упускает…

…потому что не мог себе представить, что он вообще бы сюда отправился. Среди дюжины миров он нашел один, практически пустой. В нем не было даже дома, река оказалась в другом месте, высота над уровнем моря была иной, но, согласно скудной информации от защиты, приборы настаивали на том, что он на том же земном шаре. Гамильтон медленно огляделся, убеждаясь, что не открыт с флангов. Нет не только главного дома, нет и домов на равнине, везде, насколько взгляда хватает. А еще было что-то… что-то необычное…

– Значит, они тебя послали.

Его собственный голос со стороны холма.

Гамильтон не увидел говорящего. Но шагнул в сторону, так, чтобы между ним и источником звука был ствол дерева. И достал из кобуры «Вебли Коллапсар».

– Где герольд? – крикнул он.

– Тебе ее не найти…

Значит, прямо позади него, понял Гамильтон. Упал на колено, выскакивая из-за дерева с левой ладонью поверх запястья с пистолетом и выстрелил на звук. Выстрел и щелчок вылетающего заряда прозвучали одновременно. А потом прозвучал другой звук, треск веток, когда мальчишка выскочил из укрытия. Гамильтон ринулся вперед, выстрелил на звук, дважды. Листья и подлесок съеживались, импульсы гравитации тянули к себе его одежду, перед глазами вспыхнул и погас свет, будто цепочкой зажглись новые звезды.

Не глядя на результат, он бросился обратно за дерево. И прислушался.

Движение прекратилось. Естественно. Он сам не стал бы двигаться. Залег бы на месте на пару мгновений, а потом бы перебежал и залег в другом месте.

Услышал слабый шум с холма. После всех этих выстрелов, судя по всему, мальчишка жив. И даже не ранен. Гамильтон начал медленно пробираться меж деревьев, не выходя на то место, где парень видел его в последний раз. Параллельно оглядывал окрестности. Действительно, что-то очень странное с этим пустым миром. Иногда на собраниях при Дворе, когда его еще туда приглашали, от людей, которым больше не о чем было говорить, кроме как о чудесах природы, он слышал про некую загадочную возвышенную энергию, которую пробуждало в них зрелище этой простоты. Гамильтон тогда подумал, а раз даже сказал по неосторожности, что природа вовсе не так проста, что существуют миллиарды граней и оттенков ее и что в этом суть ее сложности, куда большей, чем все памятники цивилизации. Для него природа была укрытием, и чем больше в нем деталей, тем лучше. Лиз… ее королевское величество… как-то пошутила по этому поводу, чтобы замять его слишком прямое возражение послу Франции.

Но некое странное ощущение чуда здесь было. Деревья вокруг, подлесок, на который приходилось обращать самое пристальное внимание, пробираясь сквозь него, все будто кричало ему о чем-то. Слишком яркие цвета. Может, непорядок в прикрытиях? Нет. Слишком законченная вся эта картина. И никакой простоты. Любые объекты поблизости, даже река вдали, все они были… в них было больше деталей, чем в привычных. Вспомнил, как при повреждении роговицы глаза у него он видел лишь смутно, пока ему не вырастили новую роговицу и не заменили поврежденную. Сейчас у него было впечатление, будто он всю жизнь прожил с поврежденной роговицей, а сейчас вдруг стал лучше видеть. Боже, как хорошо было бы здесь остаться. Расслабиться и отдохнуть.

Нет. Опасные мысли.

Впереди послышался шум, и он вскинул пистолет. Но тут же увидел, что это. На него, стоя меж двух кустов, смотрела лиса. Конечно, он от нее с подветренной стороны, и она мгновенно его почуяла. На охоте ему никогда так не везло. Но глаза этого существа, блеск его шерсти, отчетливость каждой шерстинки даже с такого расстояния…

Лиса бросилась бежать.

И вместе с этим в мире что-то сломалось. Гамильтон жестко упал на землю, почувствовав, как звенит в ушах. Хорошо, что звенит, значит, он еще жив. Перекатился в сторону, раньше, чем упали листья и земля. А их вдруг втянуло куда-то вбок, раньше, чем они упали. Гамильтон покатился вниз, до самого укрытия, хватаясь за землю, чтобы остановить вращение. Только тогда звук стих.

Мальчишка едва его не снял. У мальчишки такое же оружие. Еще бы.

Гамильтон лежал, тяжело дыша. Подождал. Мальчишка не знает, где он, иначе бы уже выстрелил. Интересно, подумал Гамильтон почему-то, что там с лисой? Отбросив мысль, пополз вперед на локтях. Делая это, понял, что не ранен и не покалечился. В конце концов все решит один удачный выстрел. Соревнование между мушкетонами и воздушными шарами.

Возникло странное ощущение, что его жизни было суждено прийти к этому. И эту мысль он выбросил. Хуже было бы, если бы его жизнь пришла к этому, а затем продолжилась после смерти другого парня.

– Лучше тебе оставаться на месте.

Снова мальчишка. Трудно понять, откуда идет голос, только общее направление. Встал в таком месте, где звук искажается, между деревьев или у каменной стены.

– И зачем ты это говоришь? – спросил Гамильтон, продолжая оглядываться по сторонам.

– Неужели ты не знаешь, где очутился?

– В вероятностной Британии.

– Едва ли, дружище.

Давненько он такого не слышал.

– Это не может быть государством, поскольку тут никого нет.

– Предположу, что его величество тут был. Вероятно, хорошо поохотился.

– С тем же успехом. На небесах.

Гамильтон ухмыльнулся странной фразе.

– Откуда бы тебе это знать?

Похоже, парню явно не хватило споров с отцом. Хочет проверить клетку на прочность. Может, он сам то же самое чувствовал бы в его возрасте, но из-за смерти отца ему такой возможности не представилось. А может, не потребовалось. Место, где нет личности и нет причин что-либо делать? Куда более похоже на ад, лишенный равновесия, откуда появился этот мальчишка.

– Он более… реален… чем те, откуда родом мы оба. Точно могу сказать, что это небеса, раз сюда никто не попадает.

Гамильтон почувствовал, что мальчишка улыбается.

– Кроме нас. А ты уверен, что это не иное место?

Ему пришла в голову смешная мысль.

– Ты поэтому хочешь, чтобы я остался?

– Я имел в виду, что, если я вернусь, здесь искать не станут. Можешь пару дней подождать, а потом отправляться, куда вздумается.

Гамильтон скривился. Совсем у мальчишки смысла в жизни нет.

– Думаешь, я пренебрегу долгом?

На мгновение он представил себе, что его заменит этот человек, моложе его. Будто его завоевали. Но в этом было и пугающее искушение.

– Я и не думал предлагать такое, дружище.

Он серьезно.

– Я имел в виду, что ты можешь получить преимущества от этой игры. Им нужно, чтобы один из нас умер, так что…

Откуда он это узнал? Терпину, конечно, хотелось бы, чтобы парня притащили назад в качестве добычи, но во Дворце к этому явно были равнодушны. Гамильтон не видел варианта, в котором бы хотя бы одна из заинтересованных сторон желала получить мальчишку, а не его на выходе из леса.

– Кто тебе это сказал?

Пауза.

– Ты пытаешься мне лгать?

– Я и не думал… дружище. Я здесь, чтобы вернуть тебя назад.

Возможно, мальчишка предполагает, что Гамильтону дали более серьезные завесы, чем на самом деле, способность лгать так, чтобы это не разобрали уши, умеющие слышать ложь. Или знает, что что бы у него в голове ни было, что он получил досрочно, у Гамильтона уже есть, на общих основаниях. Все равно, они слишком хорошо понимали голоса друг друга.

Послышался звук с неожиданной стороны. Он повернулся, заставив себя не вскинуть пистолет. Там стоял мальчишка. Тоже с опущенным пистолетом. Гамильтон шагнул к нему. Позволил себе первый раз честно поглядеть в глаза своему юному двойнику. Увидеть это лицо открытым было для него в высшей степени неожиданно. Радость, которую приходилось сдерживать, доброта, которая стоила того, чтобы пересечь разделяющие миры волны. Он глубоко вдохнул, ощущая, что воздух на вкус лучше любого, каким ему когда-либо доводилось дышать. Небеса это или нет, но он мог представить себе, как здесь появится его величество, какие мысли ему при этом в голову придут. Захочет ли он вечно тут охотиться, обретая себе новую молодость, как только пожелает, молодые версии своих придворных и фавориток. Наступит эпоха новых манер, благодаря этому мальчишке, если только будет улажено некоторое недопонимание. Вряд ли мальчишка в этом виноват. В тот самый момент Гамильтон решил, что надо привести его обратно, на ту поляну, чтобы он получил то, чего столь часто лишены люди, им подобные. Объяснение происходящему.

– Мне сказали, что я могу обрести свое место в обществе и твоем мире, лишь убив тебя, – сказал мальчишка. – Вот почему нас свели в… различных состязаниях.

Гамильтон вдруг понял, что это именно то, что однажды ему в голову пришло.

– Кто?..

Раздался выстрел, точно такой же, как у его пистолета или пистолета Гамильтона, будто гром среди абсолютно ясного неба. Лицо мальчишки на мгновение вздулось, тело деформировалось от импульса, изо рта вырвались звуки имени и брызги крови. Пуля «коллапсара» втянула в себя материю, и тело повалилось на землю опустошенное.

Она шагнула вперед, опуская пистолет. По крайней мере, сделала печальное лицо, из вежливости.

– Мисс Ничто, – сказала она.

На ней было все то же чертово платье. И она убрала пистолет в его складки, пряча. Гамильтон и она некоторое время смотрели друг на друга, и Гамильтон вдруг понял, что если захочет застрелить ее, то она ему позволит сделать это. Разозлился и убрал пистолет в кобуру.

Она тут же пошла к дому. Гамильтон задумался насчет того, как похоронить мальчишку. От абсурдности мысли перехватило горло. Быстро зашагав вперед, он нагнал девушку.

– Будь ты проклята. Будь прокляты мы оба, что тебя не увидели.

Он схватил ее за руку, останавливая.

– Я так понимаю, что ты на самом деле не лишилась фавора Колледжа?

Она холодно посмотрела на него.

– Мы не рассматривали идею набегов на вероятностные миры. Мы не рассматривали идею искать новые тела для старых умов. До определенного момента. Но мы подвели черту, когда они стали нас заменять. Мы чертов «Колледж герольдов», майор. Если не будет генеалогических древ, мы без дела останемся.

– И, подставив мальчишку, так, будто он способен на кражу, похищение человека и предательство, вплоть до возможной угрозы его величеству…

– Мы доказали, что замены ненадежны. В них равновесия нет, сами понимаете.

– И ты мне говоришь это потому?..

У нее стало действительно печальное лицо, на мгновение. Она его прекрасно понимала.

– Потому, что вы спустите мне это.

Они вышли на поляну. В тот же самый момент Бесценная превратилась в идеальную картину дрожащей жертвы, только что спасенной.

– Он был чудовищем! – крикнула она, опираясь на руку Гамильтона.

– Был? – переспросил голос Терпина от одного из деревьев.

– Мальчишка уже мертв, – сказал Гамильтон, стараясь сохранять спокойствие.