Ледяное безмолвие

(Конан)

В этих краях полгода ночь и еще полгода – сероватые сумерки. В сумерках живут существа, человеку чужие, бледные, молчаливые. Большого вреда от них нет, но люди всегда чувствуют их присутствие. От этого людям не по себе – и только.

Другое дело – твари, оживающие ночью. Откуда берутся они, куда деваются, когда бесконечная ночь все-таки проходит? Наверняка этого никто не ведал. Ночные создания очень опасны, их манит живое тепло человеческое крови, потому что они никогда не могут согреться.

Кроме существ сумеречных и ночных обитают здесь шерстистые носороги, исполинские медведи, мастодоны и морские-люди-без-ушей, среди которых встречаются и хищные.

На другом, далеком берегу студеного моря, чьи волны дымного цвета, вообще никогда не сходит снег. А на этом, под топким слоем земли, всегда лед. Унылое занятие – рыть здесь могилу. Прежде нужно три дня кряду жечь большой костер, а после разгрести землю и долбить подтаявшую корку.

Конан часто думал: почему бы попросту не сжечь покойника, раз уж костер все равно горит, пожирая драгоценное топливо? Почему бы не спустить его в круглую полынью, почему бы попросту не оставить где-нибудь подальше от лагеря, облив водою и обеспечив тем самым прочный ледяной саркофаг?

Вандер Глопп, философствующий бродяга, единственный в лагере обладатель косматых штанов из шкуры индрикотерия, пояснил ему:

– Людям нужны ритуалы, к которым они успели привыкнуть. Это как рюмка перед обедом и две – после ужина. Привязывает к земли. А еще нужно привязать землю – насажать в нее как можно больше якорей, вымпелов. Что лучше могил свидетельствует о том, что люди здесь все-таки жили?

Утром к берегу прибило обломок мачты, две пустых бочки и фрагмент носовой фигуры.

Фигура изображал женщину, огромноглазую, простоволосую, с открытой грудью и змеей вокруг горла. Она была страшна и походила на утопленницу.

Старатель Микель, обнаруживший фигуру в дымчатых волнах, узнал ее.

– Это Эгле, Королева Ужей, – сказал он в лагере. Все приуныли. «Королевой ужей» называлась шхуна, которая должна была доставить морем съестные припасы – солонину, муку, сушеные фрукты и вяленый чеснок.

– Все это теперь на дне, – заметил Друкс, хозяин прииска. – Десять дней назад был шторм, возможно, он и утопил «Королеву».

– А может, это был гигантский нарвал? – спросил Мигель.

– Нарвал, орка, плавающая льдина – какая разница? – сказал Вандер Глопп. – У нас интересное будущее.

– По меньшей мере, – согласился Друкс и ушел в свою хибару.

– Голодная смерть нам не грозит, – пожал плечами Конан. – Кругом столько мяса! Будем охотиться.

Вандер Глопп с большим сомнением промычал что-то. В этот момент снизу, глубоко из шахты стали подниматься старатели, началась пересменка.

Прииск назывался «Ледяное безмолвие». Конан нанялся сюда на три должности разом: он отвечал за внешнюю безопасность лагеря и должен был возглавить отряд обороны в случае нападения племен зууми и лапфаров; следил за порядком в самом лагере, а также давал предварительную оценку найденным драгоценным камням. Там, глубоко в толще мерзлой земли, обнаруживались цельные рубиновые глыбы, иногда почти идеальной кристаллической формы. Каким образом они возникли там – никто толком не знал. Ученые маги из городов наверняка могли бы объяснить эту загадку, но Друкса интересовала не наука, а нажива, посему магов на прииске не водилось.

К вечеру в лагере начались толки. Зепп Ворчун, негласный лидер второй бригады, мутил умы.

– Теперь самое время бросить все и идти берегом, а потом – тундрой, – разглагольствовал он. – Есть шанс, что доберемся до наступления холодов.

Его слушали молча – каждый про себя осмыслял тяжелую ситуацию. Молчаливые раздумья чаще всего приводят к возмущению. Конан решил вмешаться.

– Вам придется идти сорок дней, а холода начнутся уже через десять, – сказал он, выходя на площадку перед бараком. Ее освещали фона-ри> висящие на лыжах, установленных «шалашиком».

Человек тридцать старателей окружали Зеп-па. Среди них был и Микель, первый вестник несчастья.

– Глупо бросать все и тащиться в неизвестность, – продолжал варвар. – В пути кто-нибудь обязательно заболеет, устанет и будет замедлять движение остальных. Либо вы оставите его на верную смерть. Этим «кем-то» может оказаться любой. Думайте.

– Нам полгода придется зависеть от удачи охотников, – повысил голос Зепп Ворчун. – Теперь представьте, что вы, выбиваясь из сил, мотаетесь в темноте и метели, ничего не добыли, а в лагере вас ждут голодные товарищи, которые будут обвинять вас. Наверное, даже бить.

Конан подошел ближе к говорившему. Толпа расступилась перед ним. Варвар кожей почувствовал и натянутую осторожность и даже опаску, с которой о нем теперь думали эти люди. Он представляет интересы Друкса, следовательно, он – не свой.

– Бредни пьяного мастодонта, – произнес Конан, оскалившись. – Голодать мы не будем. Набьем побольше мяса и сделаем запас – спрячем его в выработанной штольне. Там оно не испортится.

– А топливо? – спросил нервный Микель. Он справедливо догадался, что главным смутьяном Конан считает его, и теперь очень переживал.

– Неподалеку отсюда – сухой торфяник. За десять дней можно натаскать тьму горючего.

– Мы заболеем зубной гнилью, – тут же высунулся унылый хрящеватый парень по прозвищу Штырь.

– Я часто находил в тундре черепа с прекрасными здоровыми зубами, – ухмыльнулся на это варвар. – Жаль только, что жевать они никогда уже не будут.

Незатейливая шутка разрядила обстановку. Старатели посмеялись и стали расходиться. Зепп сел на бочку из-под ворвани и глянул на Конана с мрачным презрением.

– Когда многие из нас передохнут, Друкс сэкономит кучу денег, – изрек он. – Не забудь попросить у него прибавки. Ты ее выслужил.

Конан приблизился к Ворчуну вплотную и процедил:

– Послушай, мне плевать, что ты думаешь. Я говорю дело. Бунт погубит всех. Я не позволю.

– Смотри, не упади в шахту ненароком, – Зепп отстранил варвара и, насвистывая, ушел в барак.

«Должно быть, его следовало сразу убить», – сказал себе Конан.

Спустя некоторое время он восседал перед небольшой печкою в лачуге, которую делил с Ван-дер Глоппом. Сосед полулежал на нарах и попивал моховую настойку. За тусклым окошком шевелились тусклые сумерки.

– Третью ночь возле лагеря Завертянка поет, – молвил Баядер Глопп между прочим.

– Поет? Скорее, воет, – отозвался Конан, погруженный в раздумья.

– Согласен, дело вкуса. – Баядер Глопп почесал подбородок. – Для моего уха ваши варварские песни тоже…

– Может быть, отпустить с прииска всех желающих? – перебил его варвар. – Пусть убираются. Будет спокойнее.

– Допустим, ты убедишь Друкса, что в случае бунта он потеряет больше, чем прибыль, – рассудительно проговорил сосед. – Но когда беглецы погибунт в тундре – в чем лично я не сомневаюсь, – обвинять все равно будут тебя. Люди так устроены.

– Если бы только знал, до чего я не люблю брать на себя ответственность за других, – проворчал варвар, и в синих глазах его мрачно и тревожно отразились языки пламени.

– А я думал, ты подрядился сюда добровольно, – удивился Бандер Глопп.

– В том-то и дело. Мне нужно учиться. Может, пригодится.

– Ты учишься управлять людьми?

– И этому тоже. Когда-нибудь у меня будет свое королевство.

Сосед Конана присвистнул, покачал головой, но ничего не сказал.

На следующий день работы в шахте были приостановлены. Три бригады старателей тащили на волокушах нарезанные куски торфа и раскладывали их для окончательной Просушки. Конан во главе четвертой старательской группы отправился на охоту.

Небольшое стадо мастодонтов обнаружилось в четверти дневного перехода.

– Ты когда-нибудь охотился на таких гигантов? – осторожно спросил Микель, цепляясь за копье, как за костыль.

Мимбо, черный великан с вывернутыми губами, загоготал басом.

– На моя родина водятся такие, только больше, много-много больше. А-ха! Я убивать их и не хвастать даже перед женщин!

– Вон тот, видите, – чуть в стороне от остальных, – Конан указал острием своего копья на выбранную добычу.

– Может, лучше убьем детеныша или старого? – предложил Микель. – Этот больно силен.

– Детеныша будет защищать мать, и нам плохо придется. А у старого мясо жесткое и вонючее. Цельте копьями в брюшину и задние ноги – тогда он не сможет быстро двигаться и истечет кровью.

Борьба мастодонта за жизнь и его агония были величественны и даже прекрасны. Правда, только Конан и Мимбо сумели увидеть это величие и прониклись к умирающему зверю большим почтением. Прочие суетились, отпрыгивали и с безопасного расстояния кололи пиками живую плоть в унылом остервенении мясников. Когда последний хрип наконец вырвался из исполинской груди, всео становились, переводя дух. Один только Микель, как заколдованный, с визгом продолжал бить копьем убитого зверя в бедро. Мимбо вырвал у него копье и закатил ему оплеуху. Конан одобрительно кивнул.

Другие мастодонты отошли подальше и только изредка обеспокоенно трубили, взмахивая хоботами.

Тушу долго разделывали, сразу отвозя отделенные куски. За волокушами оставались следы в виде кровавых полосок. Сумерки слегка сгустились, что обозначало темное время суток. Скрестив руки, Конан стоял спиною к горе мяса и смотрел на горизонт. В какой-то момент он опустил глаза и увидел совсем рядом Завертянку. В ней было что-то от женщины и одновременно – от прозрачного зеленоватого насекомого, из тех, что живут не больше одного вечера. Завертянка посмотрела на него своими удивительными глазами, вполне человеческими, если не считать их фасеточного строения. Одною рукой она придерживала на груди серую бесформенную накидку, колыхавшуюся от ветра, другая висела вдоль тела. В ее волосах шуршали чешуйки сухого мха.

Если старатель больше полугода не видел настоящей женщины, при виде Завертянки у него слабеют колени. А когда губы на лице ее вдруг вытягиваются в хоботок и она начинает петь голосом, от которого все чешется внутри, человеку уже не кажется странным ее вид…

Иные утоляли с нею мужской голод, после чего постепенно утрачивали человеческую речь. Они уходили в тундру, и никто не пытался их остановить. Гибли эти несчастные или перерождались окончательно – кто знает?

У других хватало душевных сил удержаться. Но эти еще долгое время видели во сне Завер-тянку и слышали ее песнь, скрипели зубами и стонали в горячке.

Одного такого Конан встретил в Йерне. Звали его Йофф. Он заработал на приисках прорву денег, вернулся домой, удачно женился и собирался предаться честно заслуженной праздности. Однако зыбкий голос Завертянки настиг его. Началась тоска. Избитое, промерзшее, натруженное тело стало ныть. Глаз упирался в городские постройки, нелепо приклеенные друг к другу. Йофф метался по своему дворцу, рычал на прислугу, бил жену и шлялся по притонам, нарываясь на потасовки.

Однажды, когда Конан случайно толкнул его плечом в трактире, Йофф выхватил клинок. Варвару пришлось уб,ить его. Умирая, бывший старатель рассказал своему убийце о Завертянке, о сумерках, о дымчатых волнах – под глухой вой перепуганной шлюхи и ругань трактирщика. Стража в этом квартале не слишком спешила на «происшествия», и Конан дослушал Йоффа до конца.

Теперь он видел Завертянку перед собою. Та не начинала петь, только смотрела на варвара. Даже отвернувшись, Конан чувствовал ее взгляд. В этот вечер Завертянка не пела у лагеря – занималась чем-то другим: перелетала с одного валуна на другой, хвтала пальцами ног вертких маленьких порлингов или пялилась в мерцающие волны студеного моря.

Потянулась череда дней. Худо-бедно старатели приготовились к зимовке и вернулись к обычному своему труду. Скоро пошел снег, и небо сделалось темным – опустилось совсем низко. Началась ночь. Снег шел без конца, со стороны моря задул хриплый ветер и принес настоящую стужу, от которой плевок на лету превращался в ледяной шарик.

В шахте было теплее, но все работа пошла медленно – из-за мороза отказала лебедка, и куски отработанной мерзлоты теперь вытягивались вручную. Обычно механизм лебедки согревал большой светильник, от которого теперь пришлось отказаться – экономили ворвань.

– Я бы отобрал у этих мерзавцев все инструменты, – желчно сказал Друкс. – Пусть рвут породу руками, и у них не останется сил бунтовать. А ты, варвар, лучше бы угомонил Зеппа – этот парень еще доставит нам неприятностей.

– Когда он даст мне повод, я убью его, – отвечал Конан спокойно. – Но сейчас он осторожен. Старатели не готовы бунтовать, и Ворчун выбирает момент. Я думаю, дней через двадцать такой момент настанет.

– Почему именно через двадцать?

– По моим подсчетам, в это время кончится вся выпивка в лагере.

Друкс помрачнел еще больше. Конан усмехнулся про себя. Хозяин прииска мало чем отличался от своих старателей, разве что был более удачлив. В остальном он всецело принадлежал к этому типу людей – жестких, алчных, угрюмых, привыкших к близкому присутствию смерти. Таких же людей воспитывает море – беспощадных к себе и другим. Но пристрастие к спиртному делает их уязвимыми. Они не похожи на беспечных городских гуляк или забубённых горьких пропойц – выпивая, эти люди остаются мрачно-целеустремленными, крепкими. Но если отнять у них выпивку, они начинают томиться и серчать.

Конан не сторонился хмельного питья, находя в нем источник жизнелюбивого удовольствия. Здесь он старался не пить потому, что, опьянив-шись, начинал желать женщину. Ему было даже любопытно, как, столкнувшись с подобным желанием, поведут себя эти люди, преувеличенно-мужественные и суровые. До сих пор они ограничивались нудным пересказом похабных историй, неправдоподобных и оттого неинтересных. Один только Мимбо держался с достоинством, уважая в себе княжескую кровь. Кстати сказать, он своим примером опровергал расхожее мнение, будто бы чернокожие плохо переносят холод.

Как и предполагал варвар, спиртное иссякло через двадцать дней. Небольшие запасы мховой настойки хранились у Вандер Глоппа, но об этом знали только он сам и Конан.

Вандер Глопп духом не томился – ему так уютно было в тесной, жарко натопленной лачуге, что просто зависть разбирала. Часами после работы он пролеживал на нарах и, глядя на раскаленную печную дверцу, размышлял о чем-то.

– Ошибкой было приезжать сюда, – как-то сказал ему Конан. Это было на четвертый день вынужденного «сухого закона». Ветер гудел за стеной с особенной злостью.

– Большой Хелль, – отозвался Вандер Глопп.

– Что? – не понял Конан.

– Так называют северную тоску поморы. Большой Хелль. Ничего, самое трудное – вынести первую зимовку. Мне, помнится, казалось, что конца ей нет…

– Конец приходит всему, даже твоей настойке, – заметил Конан. – Ничего не происходит – это плохо. Я теперь понимаю тех, кто хотел уйти.

Сосед варвара усмехнулся и зевнул.

– А я люблю, когда ничего не происходит. Со мной столько всего успело случиться, что в такие дни я отдыхаю и радуюсь от души. Никуда не надо идти. Ничего не нужно тащить на себе. Теплушка, кусок жареного мяса и койка – все, что нужно человеку.

Конан исступленно зарычал, но в этот самый момент кто-то исступленно принялся колотить в дверь снаружи.

Микель, попав в лачугу, прилип руками к печному боку, моментально опьянел от теплого воздуха, насыщенного парами мховой настойки, принужденно улыбнулся и только после сообщил:

– Хозяин требует тебя на шахту. Там ребята кое-что нашли.

– Рубин?

– Нет, там другое… А рубинов уже неделю не было…

Микель вертел головой, стараясь догадаться, где Вандер Глопп хранит бутыль с настойкой.

Застегнув утепленную куртку, Конан крепко ухватил старателя за плечо и повлек его за собою к выходу.

– А ты не пойдешь? – спросил он у соседа, но тот, закрыв глаза, притворно храпел.

Друкс встретил их у входа в шахту.

– Я никогда не видел такой ерунды, да и ты, наверное, тоже, – сказал он Конану.

– Да скажи наконец, что это? – потребовал варвар.

– Это труп.

– Меня вытащили на мороз, чтобы показать мне труп? – Конан сердито уставился на своего работодателя. Тот фыркнул и направился вглубь, покачивая факелом. В его отсвете стены шахты жирно поблескивали. Конан пошел следом. Микель с тяжелым светильником замыкал шествие.

Старатели, караулившие находку, были рады оторваться от работы и почесать языки. Их голоса слышались уже на втором ярусе. Спустившись до пятого, Конан свернул налево, в штольню, за мерцающим факелом Друкса.

Штырь, Гонза и еще двое, имена которых Конан не помнил, расступились.

– Светильники ближе! – распорядился Друкс, и через мгновение желтоватый свет ярко озарил камеру штольни.

Гладкое, иссиня-белое тело, сходное с человеческим, неестественно выделялось на фоне черной, блестящей породы. Оно казалось вырезанным из цельной глыбы мыльного камня и было таким же твердым и холодным. Тело лежало на спине, вытянувшись. Узловатые руки, очень длинные, были скрещены на голом животе. Пальцы рук заканчивались искривленными, матово-черными когтями. Ноги же вместо пальцев оснащались роговыми крючьями, по шести на каждой ноге.

На теле не было ни одного выраженного признака пола, а лицо, безбровое, лишенное даже ресниц, походило на маску тонкой работы – в нем застыла странная, отталкивающая красота. Под высоким бугристым лбом размещались большие глаза, расставленные широко и краями уходящие на виски. Заклеенные окаменевшими веками, глаза эти словно оставались зрячими, и это пугало. Тонкий нос обладал чуткими нервными ноздрями, и было похоже в мерцающем свете, что ноздри эти трепетали. Плотно сжатый тонкогубый рот язвительно кривился.

– Ишь, скорчил рожу, – заметил Штырь, и другие старатели коротко хохотнули.

– Как вы нашли его? – спросил киммериец, бесстрастно рассматривая мертвеца.

– Он стоймя стоял, в породе, – пояснил Гон-за. – Мы сначала плечо увидели – оно торчало из стены. Ломом поддели снизу, мерзлота осыпалась, он и выпал. Мы сюда его снесли. Давно он тут, эвон – одежа вся истлела.

– Непохоже, – пробурчал Конан.

Друкс приблизил факел к самому лицу окаменевшего и произнес:

– Это древний. Лет с тыщу, а то и две назад он провалился в болото. Мертвяки в болоте не гниют, я точно знаю. Тут раньше тепло было, а потом все замерзло. И этот в болоте замерз.

– Не было здесь болота, – объявил Гонза. – Болото образует бурую породу, которая режется, как масло. А здесь – черная, зернистая и крошится все время.

– Древние были людьми, а это не человек, – заметил Конан.

– Кто же это тогда?

– Понятия не имею.

– Должно быть, он стоит кучу денег, – предположил Друкс, на что варвар ответил:

– Я не дал бы за него и медяка.

– Надо закопать его в отвал, – бледнея, сказал Штырь. – Все-таки это покойник…

– Покойнику все равно, где валяться, – ощерился Друкс. – Завтра мы заколотим его в ящик и отнесем на склад.

– Хочешь вывезти его на большую землю? – поинтересовался варвал. – Продашь колдунам или будешь показывать его на ярмарке?

– Все, что найдено в этой земле, принадлежит мне, – хозяин прииска пожал плечами. – Я найду, как использовать эту диковину. Жалко – никто не знает, что это за тварь.

– Боишься продешевить?

– Ага.

– Может, это – один из ночного народа? – высказался Гонза.

– Вряд ли, – покачал головой Конан. – Когда кто-то из ночных созданий погибает, от него остается только ворох спутанной паутины. Кем бы ни было это… оно мне не нравится.

И варвар пошел к выходу из штольни. Старатели направились следом.

– Ну и плевать, – сказал Друкс.

Вернувшись в свою лачугу, Конан пытался избавиться от неприятного чувства, которое возникло рядом с окаменелым трупом. Сначала он скрипел зубами, лежа на топчане, потом вскочил и принялся расхаживать взад-вперед по тесному ломещению. Вандер Глопп глядел на него сквозь ресницы. Наконец он не выдержал, кряхтя, поднялся и произнес:

– В такой темнотище, конечно, неважно, который теперь час. Однако мне нужно выспаться. Я поделюсь с тобой настойкой, если ты угомонишься и ляжешь баиньки.

Варвар согласно кивнул, выпил кружку резко-пахнущего спирта, взъерошил гриву своих черных волос и уселся на постель, подперев тяжелый подбородок кулаком.

– Я считал себя совершенно бесстрашным, – сообщил он соседу. – Но сегодня испытал кое-что, похожее на страх или оторопь. Это не дает мне покоя. Похоже на предчувствие беды. – И варвар рассказал об увиденном.

Вандер Глопп поднял брови, выслушал Конана очень внимательно и произнес:

– Занятно.

– И только-то?

– Ты зря смущаешься. Ты не напуган. Это больше похоже на брезгливость. В шахте тебе показали нечто чуждое человеческой природе. Затрудняюсь сказать, что это… Да и не важно. Давай-ка спать.

– Завертянка так же чужда человеку, – возразил Конан. – Я видел ее совсем близко, и она была живая. Но меня это не смущало.

Вандер Глопп погасил лампу, зарылся в ворох одеял и лениво процедил:

– Очень многое зависит от степени чуждости. Завертянка и прочие здешние твари рождены землей – холодной, неприветливой, покрытой мраком. Но люди уже давно живут на ней и считают ее своей. А голый мертвец из шахты вполне может быть порождением совсем другого мира.

Мир этот, скорее всего, сгинул, растворился во времени так давно, что от него не осталось даже легенд. Не только наш разум ничего не знает о нем, но и в нашей крови не сохранилось воспоминаний.

– Воспоминания в крови? Объясни, – потребовал варвар.

– Попробуй подпоить Мимбо и заставь его рассказать сказку-другую из тех, что когда-то ему рассказывала мать… – Философ-бродяга зевнул и продолжил, борясь со сном: – Ты обнаружишь, что сказки эти удивительно похожи на те, что ты сам слышал в детстве. То же самое удивит и Гонзу, и Ворчуна… Когда-то все человечество было в младенческом состоянии и поэтому… Словом, кровь помнит те вечера, когда люди-младенцы грелись у первого огня, а боги-творцы рассказывали им сказки. Так приключения круглого пирога, злокозненно съеденного в финале, суть коловращение небесного светила… А разбитое яйцо отражает… зарождение мира… мир – вселенская яичница… с луком…

Вандер Глопп умолк и задышал глубоко и ровно.

Лет ему было много больше сорока, что делало его в глазах молодого варвара глубоким стариком. По части жизненного опыта сосед Конана и впрямь не был юнцом, знал и видел предостаточно. Наиболее заметной деталью его лица являлся сизый, хрящеватый нос, перебитый во многих местах. Один только этот нос свидетельствовал о бурной и пестрой биографии, а также разоблачал привычку владельца к выпивке. Морщины разнообразных форм указывали на другие привычки – например, щуриться, размышлять и ухмыляться. Цветом лица Вандер Глопп походил на курительное зелье, а половина его зубов была из железа. Некоогда он собирался стать ученым и постичь суть многих вещей. Маг, к которому пытливый юноша нанялся в подмастерья, оказался скучным, черствым субъектом. Его фантазии не хватало даже на то, чтобы придумать шарлатанский фокус. Юный Вандер Глопп сбежал от него через месяц.

Алхимия также не увлекла его, а ремесло звездочета поначалу понравилось. Таинственные названия звезд и созвездий, не менее таинственные перемещения их по небу – все это было занятно и позволяло мечтать. Однако очень скоро искатель истины был разочарован.

«Вислобрюхий лавочник, родившийся под знаком Пантеры, не похож ни на Пантеру-созвездие, ни на пантеру-животное, – подумал Вандер Глопп. – Не может быть ничего общего между пошлым, скупым занудой и девятью красивыми звездами в небе. Это обман. Предсказания часто не сбываются, а лавочники все равно будут платить за них деньги, потому что им лестно находиться в зависимости от небесных тел…»

И Вандер Глопп удрал от звездочета.

Надо увидеть жизнь, решил он. Узнать людей. И не этих кислых горожан, а людей настоящих. Надо внимательно наблюдать за ними, научиться их понимать.

С этими мыслями молодой человек устроился на серебряный рудник. Туго ему пришлось по первости, но тело окрепло, а разум обратился внутрь. Вандер Глопп изучал не окружающих людей, а самого себя, толкая по узкому проходу тяжелую тачку. Это было в глубине Ванахейм-ских гор, довольно далеко от дома.

В самых недрах рудника сам собою созрел бунт и вдруг вскипел, вылился наружу. Однообразные стычки и скучная, остервенелая расправа над начальством совсем не понравилась Вандер Глоппу, хоть он и принадлежал к угнетаемому меньшинству. К тому же княжеская дружина вот-вот должна была преодолеть перевал. Все это превратилось в досадное недоразумение, которое мешало самопознанию и в перспективе оборачивалось смертной казнью.

Тогда Вандер Глопп бежал, унося в мешке серебряный самородок, полкаравая хлеба и разрозненные страницы дневника, содержащие меткие наблюдения и мудрые выводы из них. Хлеб скоро был съеден, рукопись при рассмотрении оказалась высокопарным вздором и пошла на растопку костра. Дружинники нашли его утром и велели показать руки. Ладони были черны – серебро въелось под кожу. Вандер Глоппа приговорили к повешению, но по счастью кто-то решил, что в качестве гребца бунтовщик претерпит сильнейшие муки.

– В сущности, здешняя баланда равноценна шахтерской похлебке, – рассуждал философ, прикованный к скамье. – А свежего воздуха здесь больше, чем на руднике. Морской климат полезен…

Полностью ушедший под собственную кожу, Вандер Глопп выполнял тяжелую работу механически, без участия души, и посему не слишком уставал. Вероятно, размышления его были плодотворны. И как знать, может быть, он открыл бы новейшую всеобщую теорию всего, если бы ванахеймскую грузовую галеру не захватил знаменитый пират-поэт Ритч Руфус. Всех пленников, согласных ему служить, Руфус напоил ромом, а несогласных выбросил за борт, без злобы и весело. Душегубство не опьяняло его.

– Я жажду интересного, – говаривал он. – Я хочу найти себе красивый остров в теплом море и стать его правителем. А разбой – это так, эпизод, каприз дженльмена. Я больше, чем пират, и этим хорош.

Остров так и не нашелся, и Руфус закончил так же, как и многие поэты – помер от белой горячки. Вандер Глопп не сумел до конца определить, кем он был, этот человек, – банальным неудачником в нарядном кафтане или тонкой, ранимой личностью? В одном он был уверен – красивый остров нужно иметь в себе самом, а не искать его в бескрайних волнах.

В Аквилонию Вандер Глопп попал через год после того, как «списался» с пиратского судна. Ремесло наемного солдата прельстило его простотой. Топать в хвосте колонны приходилось чаще, чем воевать, а марш-броски весьма способствуют размышлениям. Но подвернувшись ненароком под удар рыцарского копья, лежа на поле боя и вглядываясь в знакомые созвездия, искатель истины вдруг пересмотрел свою точку зрения. Собственная персона перестала казаться ему чем-то значимым, достойным изучения. Жизнь как таковая неожиданно увлекла Вандер Глоппа, и он радовался даже боли в пронзенных кишках. Следовало быстро приучить себя к мысли, что смерть – это тоже жизнь, хоть и другая, но некая маркитантка по имени Фарелла нашла его и втащила в свой возок.

– Если я выхожу тебя, обещай, что не удерешь! – сказала она

Вандер Глопп стал рассказывать ей о неожиданном своем открытии, на что она всплеснула руками и сказала:

– Ну вот, он бредит!

Каким образом Фарелла лечила его – неизвестно, но он не умер, а даже напротив – через два месяца был как новенький.

Смысл бытия открылся ему в обыкновенной земной любви, избавленной от мертвой романтической чешуи и зауми. В любви к женщине с крепкими ногами, бывалым лоном и практичным складом ума. Фарелла работала на войну, переходя от одной армии к другой.

– Подумаешь тоже, наших бьют! – фыркала она. – И новые станут нашими, стоит мне отдаться паре-другой солдат. Что те, что эти – все из одного теста.

Ее философия дала сбой всего однажды, но этого было достаточно: очередные «победители» в виде десятка одуревших молокососов захватили фургон, овладели маркитанткой по очереди и, возомнив себя настоящими «кровавыми псами», повесили ее на березе. Вандер Глопп вырвался, зарубил двоих и убежал.

Смысла более не было ни в жизни, ни в смерти. Стремясь оказаться подальше от всего знакомого и привычного, Вандер Глопп очутился на берегу полуденного студеного моря и жил тут уже лет десять. Он был и охотником, и старателем, и знахарем. Рубцы затянулись. Одних убивают серые сумерки без конца, а других, напротив – лечат от тоски. Большой Хелль пугал Вандер Глоп-па меньше всего. Впрочем, теперь он вообще ничего не боялся. Смыслом его жизни оказался внутренний покой, и Вандер Глопп обрел его.

Приятелей разбудил резкий, настырный звук: кто-то в кромешной темноте колотил в сигнальный гонг.

– Рановато для начала первой смены, – пробормотал Вандер Глопп.

– Это сигнал тревоги, – сказал варвар. – Что-то стряслось.

– Если это чья-то шутка, оторви шутнику… – хмуро пожелал сосед Конана. Варвар наскоро запахнулся в меховой плащ, пристегнул ножны и выскочил в обжигающий холодный мрак.

У дверей хозяйственного барака плясали огоньки трех факелов и передвигались еле различимые тени. Подойдя ближе, Конан разглядел Зеп-па, Микеля и Гонзу. Гонза был бледел, а Микеля тошнило – он мычал и падал, скрючившись. Тревожный гонг продолжал сотрясать ледяную ночь.

– Там внутри – старатель Скиба, – мрачно изрек Зепп. – Его убили.

– Можно было подождать с этим до утра. – Конан двинул плечом. – Скиба подрался с кем-то, его зарезали – ну и что? К чему будить весь лагерь?

– Его не зарезали.

– Значит, ему проломили голову.

– Нет, это другое, – сказал Зепп. – Совсем другое…

– Его разорвали, как кусок мяса, – проговорил Гонза. – Как сырую отбивную…

Микеля в очередной раз вывернуло.

– Кто это обнаружил? – спросил варвар.

– Мы втроем, – ответил Зепп за всех.

– Когда?

– Недавно. Перед началом смены мы хотели собраться и обсудить кое-что, что тебя не касается. Скиба шел впереди меня, а потом пропал. Мы ждали его здесь, пока не увидели, что дверь в барак открыта.

– Кто заглянул внутрь?

– Я. – Зепп засопел. – Посмотри сам, что с ним случилось. Человеку такое не под силу. Так что меня не подозревай.

Варвар отобрал у Ворчуна факел, отодвинул своего собеседника в сторону и вошел в барак.

Изувеченное тело лежало в двух шагах от порога в большой луже застывшей крови.

– Похоже на снежного леопарда, – сказал Гонза, стоя в дверях. – Глянь – вырван живот и оторвана мякоть бедра.

Конан осветил факелом заледенелые доски пола.

– Следы вовсе не похожи на леопарда, – отметил он. – Может, медведь… А зачем Скиба зашел сюда?

Ему никто не ответил.

Выйдя из барака, варвар осмотрел снег кругом, но все было истоптано. Только две капли крови, упавшие, по всей видимости, с морды неизвестного зверя, выделялись на белой поверхности.

– Кто колотит в гонг? – поинтересовался Конан, потому что сигнал тревоги все еще разносился над лагерем, отчаянно и безнадежно.

– Штырь, – отвечал Гонза.

– Скажите ему, чтобы прекратил. Иди, Ми-кель, скажи ему.

– Я никуда не пойду! Я не пойду никуда! – заорал Микель, барахтаясь в снегу. – Ты, ты должен охранять нас. А его съели! Пока ты спал!

– Заткните его, – велел варвар, но Микель утих без посторонней помощи.

Со стороны жилых бараков приближались голоса и фонарные огоньки.

– А что здесь делал Штырь? – спросил Конан. – Ему не нужно было выходить на утреннюю смену.

– Не твоего ума дело, – с готовностью ответил Зепп Ворчун.

– Может быть, да, а может быть, и нет. Зепп не изъявил желания продолжать беседу. Из числа новоприбывших Конан выбрал Мимбо и еще трех человек, понимавших в охоте. Они принялись бродить кругами и искать следы неизвестного хищника. Но сильный снегопад свел на нет их усилия. Тело погибшего завернули в мешковину и вынесли.

– Зверь вернется, – убежденно сказал Мимбо. – Скоро-скоро вернется. Он большой и сильный, он не наелся. Когда он схватить и жрать кого-нибудь еще, мы его убивать.

Старатели слушали его сумрачно. Друкс, злой и не проспавшийся, велел прекратить валять дурака.

– Лучше возьмите большой ящик, упрячьте в него вчерашнего древнего мертвеца, да снесите на склад, – напомнил он. – За зиму я рассчитываю потерять человек десять, не меньше, это обычное дело. Ступайте работать, нечего прохлаждаться!

Зепп, слышавший это, сверкнул глазом и пробормотал что-то.

Улучив момент, Конан подошел к хозяину прииска и сказал ему:

– Не нужно осложнять мне работу. Ты злишь людей словно нарочно. Если они выйдут из себя, я не сумею защитить твою жизнь.

– Значит, плакали твои денежки, – рассмеялся Друкс и ушел к себе.

Варвар отправился наблюдать за упаковкой таинственного мертвеца. В штольни внесли громоздкий ящик из-под инструментов, на дне которого лежали потемневшие опилки. Штырь и его подручный спорили, кому держать окаменелое тело за голову.

– Она скользкая, я уроню, – бубнил подручный.

– Я тебе уроню! – злобно шипел Штырь. – А ну, хватай!

Конан глядел на них молча. Его веселило странное смущение Штыря – тот суетился и дергался, словно пойманный на дешевом воровстве.

– Я все равно узнаю, что вы делали возле хозяйственного барака, – сказал он вслух. Штырь прикинулся глухим.

Подручный наконец уступил. Он обхватил голову мертвеца и с невероятным кряхтением оторвал ее от грунта. Штырь взялся за ноги. Вдвоем они сумели приподнять тело, но недостаточно высоко.

– Тяжелый, – прокряхтел подручный и выругался. Малиново-красный Штырь повернулся к Конану и злобно крикнул:

– Не хочешь помочь?

Презрительно ухмыляясь, варвар ухватил тело посередине. Ему случалось поднимать груз и потяжелее этого, хотя он и не ожидал, что мертвец может весить столько. Но самое удивительное: сегодня на ощупь тело было теплым и напоминало не камень, а отполированное дерево. От этого ощущение брезгливости только усилилось.

Его уложили на дно ящика. Штырь изготовился уже накрыть ящик крышкой, однако Конан жестом велел ему повременить. Он внимательно осмотрел загадочного мертвеца еще раз и готов был поклясться, что в нем что-то изменилось. Но что именно? Может быть, усмешка на твердом лице сделалась еще язвительнее?

– Кто сказал, что мертвые не смеются? – пробормотал варвар в задумчивости.

В большой спешке старатели заколотили ящик, им не терпелось избавиться от малоприятного зрелища. Потом, придавливая друг другу руки и переругиваясь, они повлекли ценный груз к подъемнику.

Друкс ждал их на складе. Он был уже хорошо пьян, и это оживило его.

– Снимайте крышку, – приказал он. – Я хочу посмотреть на моего красавца!

Штырь с подручным сделали, как он велел, и быстро удалились. Конан остался.

– Нужно придумать ему имя, – сказал Друкс. – Например – Рупрехт. А? Хорош, хорош, хоть и чучело. Он принесет мне удачу.

В настоящее время Друкс нуждался в удаче, даже очень. Прежде она благоволила ему, как зачастую женщина вопреки здравому смыслу благоволит негодяю. Рано или поздно, но она теряет терпение и покидает недостойного. Так же случилось и с удачей хозяина.

Сын богатых и знатных родителей, Друкс с юности вел двойную жизнь. Для большинства своих знакомых он был спокойным расчетливым человеком, весьма предприимчивым, солидным и скромным. Но были и такие, кто знал Друкса в качестве записного игрока, неистового гуляки, идущего на поводу своих страстей. По ночам он в бешеном весельи проматывал то, что зарабатывал днем.

Огромные суммы уходили на содержанок, хотя странный молодой человек редко пользовался их интимными услугами. Большее удовольствие он получал от власти над этими разукрашенными куклами. Может быть потому, что в детстве его не баловали игрушками.

Еще он окружил себя сворой прихлебал, и каждый прихлебала воображал себя хитрецом, а Друкса – простаком, за чей счет можно поживиться.

Но Друкс видел их насквозь – они забавляли его, он стравливал их друг с дружкой, вынуждал поддакивать себе и исподволь смеялся, а потом отшвыривал их прочь, как негодное тряпье.

Играя на деньги по-крупному, Друкс не испытывал азарта – ему хватало волнения противника, он напивался чужими чувствами, словно вампир. Однажды он осознанно проиграл несколько раз кряду начинающему мошеннику – только для того, чтобы посмеяться над его самонадеянной алчностью.

А по утрам, с неизменно постным и благочестивым видом Друкс занимался почтенными деловыми операциями и слыл образцовым горожанином.

Но однажды, наблюдая за деловой суетой серьезных господинчиков в ратуше, Друкс не выдержал. Он рассмеялся, взъерошил свои волосы, дал пинка секретарю и вылил полную бутылку чернил на голову одному тороватому ремесленнику, с которым за минуту до этого подписал выгодное соглашение. Заливаясь безумным смехом, он прыгал по столам, расшвыривал кипы бумаг и даже запустил абаком в физиономию надзирателю торговой палаты.

Друкса призвали к порядку, то есть – вывели вон при помощи стражи. На этом деловая карьера Друкса закончилась.

Денег у него оставалось еще довольно, и город приблизительно полгода содрогался от бешеной гульбы бывшего делового человека.

В один замечательный вечер некий путешественник с севера, гулявший без отдыха много дней кряду, попал за один игральный стол с Друксом. Звонкие монеты у путешественника иссякли, не хватило даже расплатиться за вино.

В угаре поставил он на кон свое главное сокровище – прииск «Ледяное Безмолвие». Друкс выиграл его в три броска и тут же сам составил все надлежащие документы. Путешественник, протрезвевший и подавленный, покинул притон нищим. Сказывают, он утопился в канале, прокляв напоследок всех игроков вообще и Друкса в частности.

А бесноватый гуляка на следующий же день предъявил своим собутыльникам обширные долговые счета. Привыкшие к постоянной зависимости от своего главаря, нахлебники как-то незаметно для себя очутились на прииске в качестве очень дешевой рабочей силы. Некоторые из них бежали и погибли в тундре, некоторые tie выдержали непосильных трудов и зачахли. Но это Друкса не волновало. Прииск приносил прибыль, сказочную, грандиозную – о такой он и не мечтал. Друкс мог бы вернуться назад, однако, исполненный презрения к человечеству, предпочел поселиться тут же, в неказистой лачуге.

В старателях не было недостатка. Три-четыре найденных за зиму рубина с лихвой искупали десятки человеческих жизней. «Они – человеки, а я – сверхчеловек, – думал Друкс, глядя на наемных бродяг. – Если существуют они, должен существовать и я».

Зепп Ворчун тоже считал себя сверхчеловеком.

Никто не знал, откуда он пришел, словно Зепп сам собою возник из кислой барачной вони. Лучшие нары, которых он был достоин, стоили жизни их прежнему владельцу – тот некстати заупрямился. Прочие обитатели барака решили, что так и должно быть. Некоторые рычали для вида, хотя в душе покорились сразу.

Была в Ворчуне страшная сила, хоть с виду он представлялся обыкновенным жилистым мужичонкой. Сила эта выглядывала иногда из глаз Зеппа, сквозь спутанные космы, когда Ворчун глядел исподлобья. «Люди – волки, – говаривал он. – Все остальное – вранье!».

А вечные подростки, вроде Микеля или Штыря, глядели ему в рот и подвывали, как волчата…

Варвар был очень неудобен Зеппу. Если Друкс был противником закономерным, игравшим по тем же правилам, то Конан ни во что не играл и отвергал все волчьи ритуалы. С ним невозможно было не считаться. Но самое опасное качество его заключалось в спокойствии. Конана невозможно было вывести из себя. Кроме того, что особенно злило Ворчуна, среди молодых старателей обнаружились желающие подражать варвару. Нельзя было мириться с этим. Зепп Ворчун долго думал, как исправить ситуацию, и однажды его посетило вдохновение…

Следующий день обошелся без происшествий. Мимбо настаивал на вооруженном патрулировании лагеря, но Конан отговорил его.

– Твой первый план был лучше, – сказал он. – Сторожа не смогут ходить в темноте, а хищник увидит огни и затаится.

Мимбо ухмыльнулся и задал вопрос:

– Скиба, которого съели, почему был без фонаря? Ты думать об этом?

– Нет, – признался варвар.

– Тогда думать теперь.

– В самом деле, почему у Скибы не было ни фонаря, ни факела? – размышлял Конан вслух, сидя на топчане в своем углу лачуги. – Что этот несчастный делал в хозяйственном бараке, один, в кромешной тьме?

– Может быть, чудовище схватило его на тропинке и уволокло в барак? – предположил Ван-дер Глопп.

– Барак запирается на засов. Звери не открывают засовов, а нежить не смогла бы прикоснуться к холодному железу, – возразил Конан. – В смерти Скибы повинен человек, и я найду его.

– Допустим, убийство Скибы было спланировано. Но к чему такие сложности? Его попросту можно было зарезать и представить это как самозащиту.

– Должны быть причины.

– Поймешь их – найдешь убийцу, – молвил Вандер Глопп и подкинул в печку кусок торфа.

Ночью Конану снился мертвец из шахты. В искрящемся сумраке возникало его неподвижное бледное лицо и вдруг искажалось в ярости. А потом увиделись его руки – синевато-белые, с черными когтями, сцепленные на гладкой груди.

От тревожных размышлений, не оставлявших его даже во сне, Конан проснулся в скверном настроении.

В этот день нашли мертвыми еще двух старателей – хищник растерзал их так же, как и Ски-бу. Их изувеченные тела обнаружились возле склада. Никто не мог вспомнить, когда и зачем погибшие вышли из барака среди ночи. И снова возле них не было ни факелов, ни фонарей, хотя даже отлучаясь по надобности старатели брали с собой огонь.

Друкс с учетной книгой в руках шарил по складу и ругался – он был уверен, что убитые хотели обокрасть его. Подтверждением этих подозрений служила выломанная дверь, висящая на дужке бесполезного теперь замка.

– Странно, *- сказал варвар, осмотрев дверной косяк. – Такое ощущение, что дверь выбили изнутри.

– Чушь, – отрезал Друкс. – Но что это? Мерзавцы вскрыли ящик с моим окаменевшим приятелем!

Он сорвал крышку, гвозди из которой, согнутые, валялись на полу.

– Они, к счастью, не успели ему повредить, – бормотал он, рассматривая неподвижное страшное тело. Конан взглянул на нечеловеческие останки и хмыкнул.

– Глупо воровать такую громоздкую тяжелую штуку, – заметил он. – По-моему, здесь дело в другом.

– Оставь свои мысли при себе, – ядовито сказал хозяин прииска. – Я плачу тебе за охрану моего добра, но ночной хищник справляется лучше тебя и не требует жалованья.

Конан пожал плечами и вышел. У него имелась пара догадок по поводу случившегося.

Микель, обжигаясь, глотал похлебку, сидя на своих нарах. Из его водянистых глаз катились слезы. Конан смотрел на него в тишине – ждал.

– Я ничего не знаю, я ничего не видел… – захныкал Микель и поперхнулся. – Что тебе нужно от меня?

– Погибнут все, кого Зепп заставил участвовать в своей затее, – сказал варвар. – У тебя есть еще возможность спасти свою шкуру.

– Ничего не понимаю, о чем это ты говоришь. – Микель взглянул умоляюще. Голос его дрожал.

Конана затошнило.

– Когда пугало, которому тысячи лет, начнет выедать тебе потроха заживо, ты вспомнишь мои слова, – произнес он. – Ты же видел, как это было со Скибой. Ты все видел. Я только в толк не возьму, как Зепп догадался, что каменный труп можно оживить. Не знаешь?

Неожиданным быстрым движением Конан нанес Микелью сильную пощечину, от которой тот повалился на пол.

– Говори, слизняк! – В голосе варвара появились страшные отзвуки. От ужаса Микель даже рыдать перестал.

– На мертвеце был какой-то амулет. Штырь его украл, верно? И показал Зеппу, правильно? На амулете были письмена? И Ворчун сумел их прочесть? Кто ему помог?

Микель кивнул, причем кровь хлынула у него из носа.

– Сам. Он сам прочел, – давясь, сказал он. – Я не знаю как.

– А бедного Скибу вы попросту принесли в жертву?

– Ему нужно было поесть… Он требовал еды… Как ты догадался?

Конан ухмыльнулся.

– Ваш ходячий труп переменил положение рук. Согласись, это неспроста!

– Ты очень уверен в своей силе? – злобно щурясь, проговорил Микель. – Но это тебе не по зубам. Ты сам – ходячий труп.

Конан пропустил это мимо ушей.

– Если ты подробно расскажешь мне, как выглядел амулет, я не сломаю тебе рук и ног, – пообещал он.

Возвращаясь с рабочей смены, Зепп Ворчун столкнулся с варваром на протоптанной в снегу узенькой дорожке. Копан буквально налетел на него, и оба они повалились. Фонарь зашипел в снегу и потух.

– Чтоб тебе! – выругался Зепп. – Глаза в теплушке позабыл, да?

Конан промычал что-то в ответ.

– Ты что, пьян? – Зепп оскалился. – Напился? Хорош охранник!

– Пьян? Вздор! – С трудом поднявшись на ноги, Конан неловко отряхивал с одежды налипший снег.

– Ладно, не сердись, – заговорил Ворчун примирительно. – С кем не бывает. Ты куда шел?

– Спать, – отозвался варвар и покачнулся.

– Дурачина! Твоя хибара в другой стороне лагеря.

– Разве? – Варвар погрозил ему пальцем и глупо хихикнул.

– Обожди-ка… – Торопясь, Зепп достал огниво, запалил фитиль фонаря и предложил: – А что, герой, проводить тебя? А то замерзнешь, или тебя съедят.

– Вздор! – упрямо произнес Конан и вдруг обмяк, уцепившись за плечо Ворчуна. Тот тряхнул и прошипел:

– Тяжелый, сволочь!

Огромное тело варвара, совершенно непослушное и глупое, вело себя непредсказуемым образом. Длинные мускулистые ноги превратились в толстые канаты, волочились и путались между собой. Конан все время мычал и то и дело принимался отхаркиваться.

– Куда ты привел меня? – захохотал он, увидев двери склада. Их успели починить, и теперь они снова были заперты. – Разве я здесь живу?

– Да стой ты смирно! – Зепп прислонил пьяного гиганта к бревенчатой стене. – Стой… Сейчас я покажу тебе что-то интересное.

– У тебя есть ключ? – поразился Конан. – Друкс будет недоволен.

– Друкс об этом не узнает.

– А я ему обязат…тельно скажу! – хохотнул варвар и оглушительно икнул.

– Ну-ну! – Зепп наконец закончил возиться с промерзшим замком и потянул на себя тугую створку.

Вталкивая пьяного варвара в темноту, Ворчун крикнул:

– Эй, Ах-Кех-Че! Пришло время вечерней кормежки!

В гулком холодном помещении раздался скрежещущий визгливый звук и породил кошмарное эхо. Зепп захохотал, но в этот момент Конан неожиданно и крепко ухватил его за шиворот и бросил в глубину склада. Ворчун споткнулся о мешок и рухнул. Фонарь разбился вдребезги, причем ворвань не погасла – синие язычки пламени заплясали на полу. Обернувшись, зепп увидел, как двери склада затворяются. Он кинулся к ним и навалился всем телом.

– Выпусти, меня сволочь! – крикнул Зепп Ворчун. – Я доберусь до тебя!

– Сначала договорись со своим приятелем, – послышался голос Конана. – Попробуй!

Зепп приблизился к ящику, из которого доносились пронзительные звуки.

– Ах-Кех-Че! – воззвал он. – Не медли!

С грохотом крышка ящика взлетела кверху. Синевато-белая, гладкая фигура поднялась из него. Глаза на страшном лице широко распахнулись, и в них вспыхнул алчный интерес.

– Выломай дверь! – приказал Зепп, но Ах-Кех-Че не двинулся с места. Вместо этого он выразительно посмотрел на Ворчуна и вдруг с шипением открыл пасть. Показались острые иглообразные зубы.

– Не мешкай, ломай дверь! – кричал Зепп. – Мы же сгорим!

Но чудовище и не думало подчиняться. Легким прыжком оно выскочило из ящика и снова зашипело, рассматривая Ворчуна с возрастающим любопытством.

– Эй, ты не смеешь тронуть меня! Ты забыл про амулет!

Зепп похолодел и попятился. Ах-Кех-Че склонил голову набок, приподнял верхнюю губу и выставил вперед длинные свои руки.

– Ну постой же! – пригрозил ему Ворчун и запустил руку за пазуху.

Амулета не было.

Зепп Ворчун пал на четвереньки и взвыл. Огонь трещал, разгораясь все сильнее, пожирая ящики, мешковину и вощеную кхитайскую бумагу. Чудовище не обращало на него внимания. Его интересовала только добыча.

– Друкс в ярости, – сказал Вандер Глопп. – Он просил тебе передать, что ты уволен.

Конан молча смотрел на пожар. Из окна лачуги его хорошо было видно. Он бушевал уже несколько часов и теперь шел на убыль.

– Мне неясно, – произнес Конан, – каким образом Зепп сумел прочесть древние письмена. Неужели он был сведущ в магии?

Последнее слово Конан выговорил с нескрываемым отвращением.

Его сосед пожал плечами.

– Взгляни, – продолжал Конан, протягивая ему амулет. – Я украл его у Ворчуна, пока мы барахтались в снегу.

Вандер Глопп осмотрел тяжелый прямоугольник, отлитый из белого, искрящегося металла. В середину амулета был вдавлен небольшой ромбический кристалл синего цвета, а вокруг него располагались вырезанные значки. Философ-бродяга фыркнул.

– Эх ты, будущий король! – насмешливо сказал он. – Это же руны! Обычные руны, какими все пишут. Ты не умеешь читать?

– Получается, эта тварь не такая уж и древняя? – Конан попытался перевести беседу в другое русло.

Вандер Глопп покачал головой.

– Все-таки ты простофиля, – улыбнулся он. – Руны придуманы богами задолго до появления людей. Их смысл и значение с тех пор не изменились. Люди только чуть-чуть иначе их произносят. Любой может прочесть то, что здесь написано. Вот послушай: «Восстань, проснись, великий охотник Ах-Кех-Че. Утоли свой голод…»

– Бред какой-то, – Конан нахмурился. – Кто же он все-таки, этот монстр?

– Один из демонов. Боги заточили его в мерзлоту, а глупые люди освободили – на свою голову. Так часто бывает…

– Тсс! – перебил его варвар. – Слушай!

За стеною хибары скрипел снег – кто-то прохаживался там и шипел зловеще и пронзительно. Внезапно пламя пожара в окне заслонила тень. Вандер Глопп кожей ощутил прилив ужаса. Белое, неподвижное лицо с горящими глазами смотрело снаружи.

Выхватив меч из ножен, висящих над топчаном, Конан выскользнул в темноту и осторожно обогнул лачугу. Чудовище исчезло, словно и не было его. Варвар остановился.

В отдалении трещали угли пожарища и слышались проклятия Друкса. Попытка старателей погасить пламя снегом не увенчалась успехом, что, впрочем, совершенно не интересовало варвара в данную минуту. Он собирался уже громко выругаться и вернуться в тепло, как вдруг с крыши посыпалась снежная пыль.

– Ах-Кех-Че! – позвал Конан. – Я здесь!

Демон прыгнул сверху. Увернувшись от его когтей, Конан взмахнул мечом, но чудовище оказалось проворнее. Шипя и щелкая зубами, оно кружилось, то исчезая в полном мраке, то вдруг выскакивая и атакуя. Ловким ударом руки, неуязвимой для меча, оно выбило клинок Конана, и тот зарылся в сугроб.

Перекатившись кувырком по снегу, варвар зашел монстру в тыл. Раздумывать было некогда, и он вскочил демону на спину, обхватив его твердую шею обеими руками. Ах-Кех-Че взвизгнул и подпрыгнул так высоко, словно варвар весил не больше пушинки. Подбородком, тяжелым, как наковальня, он давил на левую руку Конана, однако это не заставило варвара разжать хватку. Чудовище испустило еще один визг и длинными скачками помчалось в темноту.

Бешеная скачка продолжалась долго. Конан уже начал сдавать, от напряжения его руки сводило судорогой. Демон увез его на себе к самому побережью и вдруг сбавил скорость. Варвар отпустил шею твари и, скатившись вниз, отбежал в сторону. Между ним и Ах-Кех-Че находилась полынья, полная ледяного крошева. Глядя в желтые глаза страшилища, Конан оскалился, бросая ему вызов. Тварь подскочила, намереваясь перепрыгнуть полынью, но варвар, ожидая этого, чуть посторонился, и когда Ах-Кех-Че опустился на лед перед ним, просто толкнул его в холодную жесткую грудь.

Силясь восстановить равновесие, чудовище бешено молотило лапами в воздухе, но не удержалось. С ревом оно рухнуло в полынью. Черная вода вскипела на мгновение, затем все стихло.

На берегу с факелами стояли Мимбо и Вандер Глопп.

– Медальон у тебя? – спросил Конан у соседа. Тот проятнул ему блестящую холодную пластину. Варвар повертел его в пальцах и метнул прочь, в темноту.

– Не все написанное стоит читать вслух, – сказал Конан.

– Вообще не читать! – энергично согласился Мимбо.

Вандер Глопп кивнул, соглашаясь.

Скоро они сидели у жаркой печки и слушали завывания вьюги. Если не считать этого звука, над прииском, подтверждая его название, царило ледяное безмолвие.