Леда и волки

Скрип. Самопишущее перо чертит на белой бумаге чёрные линии. У Рана умелые пальцы художника. Его рука изящна и сильна и ведёт линию за линией, почти не отрываясь. Чёрное на белом. Снег. Ночь. Кровь.

Потом он скатал лист с рисунком и вложил его в металлическую трубку. Пробка, сургуч, печать. Так. Это ещё не всё; письмо могла бы отнести и птица. Он оглянулся, решив отправить Старху первый предмет, который попадётся на глаза. На рабочем столе стоял бронзовый самовар. Хорошо. Если послание так или иначе дойдёт, он сделает себе новый — напоминанием о Стархе, которого он искренне ценил, или же по другому поводу, неважно. В случае неудачи он решил в этом году обойтись чайником, а прогресс подождёт.

Он укутал самовар в льняное полотно и лично передал его командиру конвоя. Молодой почтальон сунул трубку в сапог. Отряд двинулся в путь, а Ран ещё долго стоял во дворе, курил и дул дымом в снежинки, провожая своё послание в путь. Будущее мутнело клубком вариантов. Снег. Ночь. Лёд, и волки, и шесть погибших солдат, и ещё… Кто-то встретится с отрядом на съезде с моста; но это не повлияет на исход дела.

Кровь.

Женщины присоединились к отряду на съезде с моста. Им было по пути, и обе пели длинные баллады, пока отряд пересекал зимний лес и поднимался по тропинке в горы. У Эмиры, войсковой целительницы, были бронзовые косы, кожа цвета свежего масла и красивый голос, низкий и плавный, как медленный снегопад. Она была учительницей Леды, черноглазой, закутанной в тёплую шаль юной девушки. Леда крепко держалась за поводья чалой кобылки и по мере сил подпевала, и солдаты весело подхватывали припев. Песни умолкли к сумеркам, когда отряд поднялся в область лавин.

Ночевали в станичной пещере. Наутро отряд взошёл на горный перевал. Неприветливая земля, ничья земля. На бумаге — своя земля. Пустошь.

Скрррип… — бормотал снег под копытом. Они шли как можно тише. Копыта всех девяти лошадей были обмотаны шерстью, чтобы удар подковы по случайной льдинке не вызвал лавину с гор. Нагие вершины хребта скалились костяно-белым мрамором. Туда не поднимаются даже горцы. Никогда со времён Дней Святых на вершины не ступала нога человека.

Высоко над перевалом реяли чёрные птицы. Небо было цвета старого мёрзлого снега. И было светло.

И они постепенно расслабились. Шаг за шагом путники доверились хорошей тропе и надёжному снегу, тишине и добрым мордам лошадей. Ни один из мужчин не был рыцарем; все они были солдаты-добровольцы, без призыва пришедшие в армию Родины, которая не требовала от них ни этого, ни вообще чего-либо, кроме одного: жить достойно. Как люди.

В утренней тишине бандиты посыпались отвсюду. Сбоку, сверху, из трещин в отвесной скале, из-за неожиданного поворота и из-под лежалого снега… Ивар выхватил меч. Чужое лицо перед ним, блеклый глаз и оскал. Рука опередила мысль. Блеск, удар. Всё было единовременно. Взрывающийся снег и немое явление чужаков из белого Ничто гор; капли крови летят перед самым лицом, крупные, медленные и алые; рывок узды, и вот конь уже на дыбах. Сзади враг. Поворот, и наотмашь мечом, и краем глаза — пешая почему-то Эмира, спокойно ждущая, пока ухмыляющийся рыжий горец делает к ней уверенный шаг. Меч рассёк пустоту и случайно отбил удар, целящий прямо в бок, а ухмылка на лице горца сменилась удивлением. Эмира держит в руке тонкий меч, а из-под рыжей бороды бандита тонким веером хлещет кровь. Потом страшный удар по колену. Разворот.

— Хххы…

В руках бандита ходил чёрный молот. Не уйти. Удар пришёлся спереди и едва задел его голову. Сначала он даже не качнулся. Мгновение — и он ушёл во мрак.

Там была чернота, сверху, снизу. Голова и колено. И боль. Правая нога. Правая.

Её лицо явилось сквозь туман вокруг его души, словно священный сон. Выдох. Вдох. Горло натужно втягивало воздух в грудь. Ивар долго не мог сфокусировать взгляд и не особенно старался, зная: внизу, где-то на уровне колен, ждала жгучая боль. Лучше остаться здесь, вверху, лицом и лбом, на котором лежит прохладная ласковая рука… Но красавица звала. Дева была здесь, дева дышала тёплой жизнью в его губы, её ресницы трепетали, чёрные кудри смоляной рамой оттеняли белый лик. Дева без слов звала его: Проснись!

Когда он рванулся обратно в мир, навстречу ему белой рысью прыгнула боль, вцепилась в правое колено. Он застонал и вспомнил имя девы. Леда.

— У тебя тут разбита нога. Погоди.

И она неожиданно сильно вцепилась руками в его ногу чуть выше и чуть ниже раны. Погожу, решил Ивар; наверняка не уйду. Леда прикрыла глаза. Очень пышные, угольно-чёрные у неё были ресницы. Из-под них поблескивали белки глаз. Девушка втянула воздух сквозь сжатые зубы.

Его боль начала отступать.

Девушка была совсем юной. Образ небесной девы из его бреда померк, и Ивар понял, что ей нет ещё и пятнадцати лет. Её дикая красота была полудетской. Розовые губы Леды чуть-чуть приоткрылись — и правда, жемчужные зубы, как в песнях, как в сказках… Он помнил, что на ней была меховая ушанка и чёрная шаль. Потеряла, и чёрные пряди выбились из-под контроля, плясали вокруг лица, тщились выскочить из тугой толстой косы. Молочно-белые щёки не казали румянца. Леда была очень бледна.

Когда боль уже почти умерла, обратилась из пожара в потухшее пепелище, на смену ей пришла благодарность. Ивар хотел погладить руки Леды, но обнаружил, что сам не может поднять руки. Слабость затопила его, как вода. Колено и голова слегка ныли, и Ивар только и смог, что шепнуть:

— Целительница… драгоценная…

В пещеру с двух сторон падал свет. Вход был справа, всего за десять шагов, и открывался в бледные сумерки. Оттуда доносились чьи-то приглушённые голоса, а вверху, на высоте шести-семи локтей, зияла узкая длинная трещина. Слишком узкая для побега, даже если бы удалось сдвинуть здоровенный валун, который прижимал надетые на ноги пленников цепи. Ивара приковали за правую, раненую ногу. Стены пещеры были гладкими и округлыми. Это убежище вымыли в камне воды горных рек. Дома Ивар с товарищами исследовали такие пещеры на дне озёр, когда летнее тепло позволяло купаться и нырять. Ныряльщики искали речной жемчуг и иногда находили. Как давно это было…

Мы в плену, окончательно понял он. Мы попались бандитам. Почему же я жив? Как «язык»? Я не знаю-то ничего… Леда… Леда слишком ценна, чтобы её убить. Слава Господу хоть за это. Ивар посмотрел на девушку и вдруг понял, что такое пыталось проступить через бледность на её юном лице.

Страх.

— Ты не бойся, — сказал он. — Ты целительница, тебя не убьют.

— Не поэтому, — сказала Леда. — Бандиты про мой дар не знают.

Она шевельнулась так, будто бы хотела упрятать что-то глубоко в себя, и плотнее закуталась в шубу. Ивар успел увидеть, что её платье разорвано почти до колен.

Потом они молча лежали рядом и отдыхали от усилий, от боли, от страха. Леда калачиком свернулась у Ивара под боком, и он пытался наполнить прикосновение лаской и добротой, вернуть ей что-то из её даров, отобрать душащий её страх, смыть грязь, погасить боль. Глубоко в его душе клокотала бессильная ярость. Они причинили ей боль. Эти кровавые скоты посмели осквернить её тело. Господи справедливый и милосердный, она ведь ещё ребёнок!

И так он злился и горевал и ничего не мог сделать. Ничего не мог даже сказать. Потом он сумел приподняться на локте и обнаружил, что Леда перевязала его колено обрывками своей шали. Его шапка была ещё при нём, и Ивар отдал её девушке.

Что-то кольнуло его руку и звякнуло на полу. Он обернулся и увидел, что Леда уронила длинную костяную шпильку, какие девушки носят в косе или же в складках пояса, чтобы умело прибегнуть к ним, если доведётся защищать свою честь. Ивар зажал шпильку пальцами. Она была чуть длиннее его ладони, и наконечник был очень остро отточен. Не помогла, видать, шпилька…

— Убей меня, — сказала Леда.

— Не надо, — сказал он. — Жить… тебе надо жить.

Леда обернулась и села.

— Дурачок, меня же замучат.

— Нет. Ты очень красивая…

— Девственница я, Ивар. Они меня берегут для своего поганого князя. У них так заведено…

— Тебя не изнасиловали, — сказал Ивар. С его сердца скатилась гора.

— Они увидели, что я девственница. Они убили Эмиру на перевале и забрали с собой её тело… Ивар, одним князем дело не обойдётся. Ты же солдат. Лучше мне здесь умереть.

Он молчал. Потом Леда сказала:

— И тебе, кстати, тоже.

— Ты знаешь, почему я ещё жив? — спросил Ивар.

Леда кивнула на его плечо:

— Они сорвали твою нашивку, долго над ней гадали, думают, что ты важный человек. Офицер.

Ивар чуть не рассмеялся.

— Почтальон я. Оттого и нашивка.

— Но бандиты об этом не знают. Нашивки-то совсем новые. И не объяснишь ничего. Ивар, у них же нет почты, они не знают, что это такое.

— Князь разберётся, — мрачно сказал Ивар. — Он должен знать, если он действительно князь… — И он осёкся.

— Убей меня, — сказала Леда. — Слышишь?

Они молчали, и Ивар слушал, как бандиты гутарили недалеко от пещеры. Спохватившись, он стал ковыряться шпилькой в замке на ноге Леды, но то был хитрый замок, явно не горской работы. К нему подошёл бы только правильный ключ или отмычка из тех, что, по слухам, на досуге мастерил Ран, но не девичья шпилька из кости. Ивар не сдавался и осторожно копался в замке, стараясь не сломать шпильку. Потом пришёл какой-то мальчишка, стал у входа и долго глазел на Леду. Она дремала, прислонившись к стене и обхватив себя руками. Ивар притворился спящим и незаметно рассмотрел мальчишку. Конопатому, рыжему подростку было около шестнадцати лет, но выражение его лица было ещё далеко не мужским. Несчастливые мальчишки, которым выпало горе слишком медленно взрослеть, встречались и среди горцев.

Потом мальчишка куда-то исчез и вскоре вернулся. Он воровато огляделся вокруг, присел на корточки у входа и постучал по камню пальцем. Леда проснулась. Несколько мгновений мальчишка смотрел ей в глаза, потом вспыхнул, потупился и положил на пол пещеры лепёшку. Ивар решил пока что молчать. А вдруг…

— Эй, — сказала Леда. — Эй, послушай…

Она замешкалась, не зная, как обращаться к мальчишке. Повисла тишина. Из трещины сверху дохнуло холодом. Ивар услышал далёкий вой ветра, летящего над снегами.

— Слушай, — нашлась Леда. — Слушай, выпусти нас. — Она кивнула на Ивара. — Он ничего не знает, он не офицер, а просто солдат-доброволец.

Мальчишка помотал головой.

— Я тебе принёс поесть, — просто сказал он.

— Отпусти нас, — Леда осторожно подошла к выходу из пещеры, насколько позволяла цепь. — Я тебя очень прошу. Убежим вместе, а? Ты можешь отвязать трёх лошадей?

Мальчишка не знал, куда деваться.

— Не можно, — сказал он. — Догонят, забьют. Ты поешь. — И он пододвинул ей лепёшку.

— Слушай, — молила Леда. Её шёпот лунко звучал в подземелье. — Я за тебя замуж выйду. Святым Домом клянусь, выйду, если сбежим!

— Не надо, — парень замотал головой. — Не надо такие бесовские клятвы. Если к вашим сбежим, то тогда пропадут наши души. А так ты только девственность потеряешь, а потом я князя попрошу, чтобы он тебя мне подарил. У меня ещё никого не было.

Леда отошла от входа.

— Ты не бойся, — сказал мальчишка. — Лучше пока поешь. Князь тебя им потом не даст, оставит себе ненадолго… наверно. Да им и не надо, они уже натешились с мёртвой.

Господи, подумал Ивар. Спаси и сохрани.

Леда резко обернулась.

— Выпусти нас отсюда, — тихо сказала она, — и дай нам двух лошадей, иначе я потом скажу князю, что ты меня лапал.

Мальчишка побледнел. Его конопатая мордочка сделалась под стать камню.

— Меня собаками затравят, — жалобно сказал он.

Леда молчала.

— Мы не уйдём… всё равно не уйдём. Догонят, слышишь? Здесь есть собаки…

— Отрави собак, — сказала Леда.

— У тебя что, есть яд?

Повисла тишина. Ивар понял, что всё это время на что-то надеялся. А ведь не выйдет. Собаки… чужие кони… неизвестные тропы… погоня… и его больная нога. Не вышло бы, даже если бы этот малец был богатырём и помог сдвинуть валун с цепей.

Леда длинно вздохнула и уселась наземь у выхода. Ивар видел её силуэт на фоне светлого проёма.

— Так ты поешь, а? — сказал мальчик.

Раздался звук чьих-то шагов. Они приближались. Мальчишка тут же исчез. Леда схватила лепёшку, юркнула к Ивару, легла спиной к выходу и притворилась спящей. Ивар чувствовал, как ей страшно. Она дрожала, как перепуганный заяц. Послышалось тяжёлое дыхание, потянуло несвежим пивом, и Ивар приподнялся и сел. Этого гостя встретит он сам.

Гость был очень высок, толст и крепок в плечах, с гривой грязных светлых волос под кожаным шлемом. Ему пришлось нагнуться, чтобы смотреть на Ивара в его углу. Леда замерла, не шевелясь и не дыша. Ивар не отвёл взгляда, и будь что будет. Глаза бандита были такого же блекло-зелёного цвета, с рыжинкой, как у мальчишки — один народ, одна кровь — но на этом сходство кончалось. Стоящий перед пещерой был злобен. Ему казалось, что ему есть за что мстить двоим пленным — раненому солдату и девушке. Левая рука горца что-то прятала за спиной. Ивар приготовился к плохому.

Вышло хуже. Горец постоял у входа, харкнул на пол, ощерился и бросил в пещеру что-то круглое. Предмет с глухим стуком покатился по камню. Леда вздрогнула.

Это была голова её учительницы, Эмиры. Из шеи уже не капала кровь. Голову очевидно отрубили уже пару часов назад, и на зимнем воздухе она успела застыть. Бандиты зачем-то обрезали волосы Эмиры и содрали полоску кожи с её лба. Глаза мёртвой были плотно закрыты.

Горец постоял у входа и ушёл, не дождавшись от пленных никакой реакции. Ивару пришло в голову, что он мог бы оскорбить бандита, вызвать его на поединок, а когда тот вошёл бы в пещеру, изловчиться и проткнуть ему горло шпилькой. Поздно, солдат. Слишком поздно.

Леда шевельнулась. Ивар положил ладонь ей на глаза, но она всё равно поднялась. Став на колени, девушка поплевала на подол платья и, одной рукой придерживая голову учительницы, начала обтирать мёртвое лицо.

Ивар почувствовал тошноту, и тут же вернулась боль и впилась в ногу и в темя. Он скрипнул зубами. Леда осторожно опустила голову на пол, накрыла её шапкой, вернулась к Ивару и склонилась над его коленом. Кожа её была как снег, а прикосновение жгло, словно пламя.

Раньше в этой долине синело горное озеро. Когда война грянула с новой, невиданной силой, с севера налетел безумно холодный вихрь и сходу заморозил бушующие воды, превратив поверхность озера в стылое подобие штормового океана. Потом из-под этой коры ушла вода, и под крышей из ледяных волн образовалась светлая пещера. С тех пор лёд кое-где проломился под тяжестью снега, но горные ветра то и дело сметали сугробы прочь, не давая мёрзлому озеру провалиться и стать обыкновенным пустым ущельем. Князь Барс верил, что некая добрая сила хранит это чудесное место от сил распада, вольно гуляющих по континенту.

Банда Барса ночевала под озером уже вторую луну. Они сбили врагов со своего следа. Это место казалось благословенным — как будто бы сами горы создали убежище для своего князя и его верных воинов. Убежище — для убегающих. От оставшегося позади, вестимо. От преследователей. От прошлого. От неудачных своих и чужих решений…

Возвращаясь по знакомой тропе в убежище, князь Барс внутренне разделился на двух человек. Первый, больший и главный, весь был зрение и слух. Он не упускал ни малейшего движения или звука. Второй, меньший и отвлечённый, неторопливо думал необязательные мысли о людях, решениях и ошибках. Гибельные идеи не становятся лучше от того, что это были идеи твоего собственного отца. Эх, папа, папа… скалоголовый ты клятый кабан…

Про себя князь нередко называл покойного отца словами, за которые велел бы выжечь язык любому низшему, чем он сам. Отцовская жадность, бездумность и страстная охочесть до любой, даже самой бесперспективной драки и привели к тому, что Барс ныне проживал в мёрзлых пещерах, а не в родовом замке, построенном руками его холопов. Словно закусивший удила злобный конь, князь Бертан вовлёк своих людей в войну, которой не было видимых пределов и к которой их племя изначально имело такое же касательство, как жизнь лягушки к сияющим над её тихой заводью звёздам.

А ведь можно было не лезть волку в зубы. Когда князь Бертан мёртвой хваткой вцепился в предложенную присягу и землю, соседнее племя, в которое вышла замуж его сестра, собралось на своё вече, где мог свободно говорить каждый женатый мужчина. Супруг сестры Бертана, даром что князь и свояк драчуна, не пошёл против воли своих людей. Не прошло и луны, как всё племя погрузилось на плоты и лодки и двинулось вниз по рекам, на юг. А на юге, это знает каждый ребёнок, тепло. Весь год тепло, тихо и очень мирно. С юга привозят красивые ожерелья. И морозов там нет никогда…

Над стылым озером вздымалась чаша костяно-белых гор. Неизмеримо высоко, вне досягаемости любых стрел, в белесом предвечернем небе летел клин чёрных птиц. Наверно, вороны летят с полей сражений, где снег уже укрыл кости и плоть всех павших этой горькой осени…

Князь спустился из-под прибрежных скал в озеро. Проходя под узкой трещиной во льду, он глянул вверх и увидел всё ещё парящих в высоте птиц. Чёрные точки повисли в поднебесье. Князь поёжился. Кто-то шагнул через его могилу… Пора менять убежище, решил он, уходить в пещеры в горах, пока нас не начали искать здесь. Озеро не может защищать нас бесконечно. На будущий год мы сможем сюда вернуться.

Князь ускорил шаги. Четыре чёрные точки оторвались от стаи и слетели к трещине во льду.

Князь бандитов явился к пещере вечером. Было темно и очень холодно. Очнувшись, Ивар не сразу понял, что кто-то стоит у входа. Их было двое. Спутник князя нёс факел. Ивар открыл глаза, зная, что гости этого не заметят, и слушал их разговор.

— Спят они, окаянные. Так что, значит, будить? Или сначала поедим?

— Зачем мне его будить, когда он простой письмоносец. Хоть кишки ему выдери, не скажет ничего, потому как ничего не знает, а только письма разносит, они ж там все грамотные, эти черти. Тоже мне, взяли пана… Ладно, потом поглядим.

Кроме речи, князь ничем не отличался от остальных горцев. Ивар понял, что такое действительно княжеский тон. Таким тоном Ивар мог бы говорить с не слишком любимым, но преданным псом.

— Может, дивчину к ужину пригласим? — спросил князя дружинник.

— После. А дивчина хороша?

— Как то яблочко наливное…

— И не тронули парни? — Голос князя был весел и незлобив. Он улыбался. Крепкие зубы поблескивали сквозь рыжую с сединой бороду.

— Хотели, как же. Хотели. Так я тронул кое-кого кулаком.

— Молодец, Мехтан. Будешь вторым.

Они ушли.

Ивар судорожно согнулся и поковырялся шпилькой в замке своей цепи. Тщетно. А Леда всё спала, измученная попытками вылечить его ногу. Почему он не попросил у Рана отмычку? Тот бы не отказал… Ивар развернул кольца своей цепи и пополз к выходу, закусив губу, чтобы не стонать. Лёжа на животе, он смог выглянуть наружу и сразу же увидел невдалеке желтоглазую морду собаки. Пёс сторожил пещеру. Уже царила ночь, но лёд пропускал и рассеивал в озере лунный и звёздный свет. При других обстоятельствах Ивар долго бы любовался причудливым узором льда и скал. Сухое дно плавно спадало от пещеры вниз. Шагов за сто, чуть справа, под навесом горел костёр бандитов. Невидимый сверху, он почти не давал дыма. Пламя трепетало, и в ямах между скалами метались тени. Горцы ужинали…

— Вот и явился князь, — глухо сказала Леда.

— Не бойся, — ответил Ивар. — Я тебя им не отдам.

От костра приближались высокие тени. Их было четверо. Двое несли горящие факелы. Ивар почувствовал острую, дикую тоску. Если бы горцы пришли вдвоём, он попытался бы драться. Даже с тремя был бы ничтожный шанс…

— Это за мной, — сказала Леда.

Ивар отполз от входа, зажимая шпильку в зубах, и не успел и моргнуть, как Леда её у него выхватила. Её шуба была распахнута. В темноте он видел белые зубы девушки, оскаленные, как у загнанной лисицы. Она громко дышала. Ивар закрыл глаза. Шпилька легла назад в его руку.

— Я сама не могу, — сказала девушка. — Я трусиха.

Ивар обнял её и прижал к себе.

— Проснись, девка, и засияй! — раздалось снаружи. Горцы подошли к пещере. — Тебя ждут!

— Вон отсюда! — крикнул Ивар.

— Жених выискался, гляди, — хохотнул первый, с факелом. — Тебя совсем другая невеста ждёт, женишок.

И он сделал шаг в пещеру. На мгновение Ивар был ослеплён светом факела. Потом его глаза выхватили сразу всё — шороховатости камня, морды горцев и чёрные волосы Леды, уткнувшейся лицом ему в шею. Ивар чувствовал её маленькие груди и биение её сердца. Вот здесь, вот эта ложбинка между рёбер…

— Отойдите, — сказал Ивар, — а то убью девушку.

— Врёшь, — уверенно сказал бандит. — Не убьёшь.

Леда вздрогнула.

Ивар вонзил шпильку ей в сердце.

Он успел ещё опустить тело на пол и прислониться к стене. Всё. Он не двинулся, когда бандиты схватили мёртвую за руки, оттащили прочь и ненадолго склонились над нею. Потом они оставили её. Потом один из них ударил Ивара ногой в висок.

Каким-то чудом не убили. Ушли. Хорошо… Только вот трудно разлепить веки. Словно каменья давят на лицо… Холодно… И нога… болит нога.

Ивар медленно открыл один глаз. Второй был непослушен. Сверху в пещеру падал очень слабый свет. Брошенный факел догорал у входа. На полу сиротливо валялась цепь, которой была прикована Леда. Хорошо. Теперь Леда может уйти. Нет. Она не может, она уже ушла. Она мертва.

Она лежала прямо у него под боком, брошенная у стены, словно кучка тряпья. Совсем неправильно лежала, не так, как лежат живые. Ивару стало до боли жаль её, и он хотел что-то для неё сделать, но, дотронувшись, понял, что это не Леда, а просто тело, которое вскоре застынет, потеряет все следы жизни и окончательно превратится в холодный труп. Да, труп. Господи, понял Ивар, это сделал я. Я уничтожил в её теле жизнь. Она меня лечила, она все силы мне отдала, а я её не защитил, я её просто убил. Убил её костяной шпилькой.

Его душу затопил ужас. Я ждал сколько мог, оправдывалось его я, но душа не соглашалась, душа трепетала, и совершеннейшей ерундой казалось его душе всё, что ему ещё предстояло, по сравнению с этим его преступлением. Когда же весь гнев и ужас выгорел до конца и ушёл, то страха за самого себя уже не было в нём, а была только безбрежная печаль и горе. Ивар стал ждать конца.

Один за другим текли медленные часы ночи, а за ним всё не приходили. Несмотря на тёплую одежду, Ивар давно продрог до костей и знал, что замёрзнет здесь если не сегодня, то завтра. Не убьют горцы, убьёт мороз. Тоже можно. Только почему его это не беспокоит?

А потому, что это неважно, да и маловероятно, подумал он. А почему неважно? Из-за Леды. А почему вдруг маловероятно?

А потому, сказал его отрезвевший рассудок, что всё это изначально странновато. Через горы послан отряд, состоящий из семи добровольцев; командир, и то не рыцарь. Это не так уж и странно; но оказалось, что отряд шёл по очень опасным местам, а ведь кто-то обронил, что бандиты уже ушли в горы, что эта тропа зимой не опасна. А кто обронил? А сам Ран. Главнокомандующий Обороны, который послал с отрядом письмо командиру крепости Берхолен. Письмо и подарок. Самовар. Где сейчас самовар? У бандитов. Только письмо вот оно, в сапоге Ивара. Почтальона. Между прочим, Ран обычно рассылает свои письма куда более краткими путями… Например, пытаясь переведаться с бандой неуловимого Барса… Кстати, а как зовут этого князя, для которого бандиты приберегли Леду?

Вот так начинает работать голова, когда ничего уже не надо решать, ни за что не надо отвечать и ничего уже не поправишь. Ивар стащил левый сапог. Хорошо хоть не правый… Он вытряхнул металлическую трубку на ладонь, сломал сургуч и вытащил пробку зубами. Свёрнутый листик бумаги был невесом. Факел давно потух. Ивар подполз под трещину в крыше и развернул письмо.

Некоторое время он ничего не мог различить и понял только одно: это не рукописные строки. Здесь какая-то карта или рисунок. Потом сквозь трещину на миг пробился яркий луч луны, и Ивар вздрогнул. С бумаги в глаза ему глянул волк. Нарисованный удивительно чёткими линиями, матёрый зверь был как живой. Его клыки были обнажены. Волк сардонически улыбался.

Ивар опустил рисунок наземь. А нас подставили, понял он без удивления и без обиды. Мы никакого письма не везли. Просто маленький отряд, опасная тропа. Это просто ловушка, а мы в ней — приманка. Нет никакого письма. Самовар — это для нас, чтоб ничего не заподозрили. Зато по следу идут. Идут волки… и Ран. С ними Ран. Это Ран нас подставил.

Сквозь трещину в своде пещеры на Ивара глядел чёрный ворон.

Дзинь!.. — нежно звякнула крышечка.

Какая хорошая вещь, думал князь Барс. С виду обычный бронзовый чайник — а наполнишь его и накроешь правильно крышкой, так, чтобы совпал узор — и он греет сам, без огня. Снег растопит, воду вскипятит, сварит суп или чай или же разогреет вино. Бесовская штука, да — и отличная. И такая мастерская резьба — словно ледовый узор на стекле… Дух захватывает. Интересно, кто его сделал? Может, Ран. Или хуже…

Барс решил оставить чайник себе. Пусть ребята проникнутся отвагой князя, пьющего из колдовского сосуда. Потому что князь — высшее существо, и все чары ему нипочём. Да. Конечно, союзники не обрадуются, но союзники сейчас не в том положении, чтобы сыпать приказами.

Князь неспешно налил себе в чашку ещё кипятка. Наверняка чайник не будет работать вечно. Всё со временем кончается — сила, удача, жизнь — и даже волшебный самовар когда-нибудь охолонет. Как девка в пещере. Проворонили мои дурни, нет девки, её письмоносец убил. Жаль… Не буду я его пытать, решил Барс. Всё равно не знает ничего. Ездит себе туда-сюда, письма носит, небось ещё дома письма носил. Простая шестёрка. И времени не осталось. На рассвете уходим в горы, а он когда ещё заговорит… Крепкий орешек. И девку убил… Закончим с ним, подумал князь. Поблагодарим озеро.

С другой стороны озера щёлкнул лёд, и гребень стылой волны пронзила трещина. В горах не удержалась на выступе снежная шапка, упала и повлекла за собой всё большие массы снега, превращаясь в грохочущую лавину. Над пустынной горной тропой перекрикивались чёрные птицы, и через перевал пополз белый туман. В нём мелькали голодные тени. Ран спускался с перевала во главе своей армии, просачивался сквозь холод и ночь с нечеловеческой быстротой. Невидимый, неслышимый, беспощадный, он шёл по следу крови, оскалив белые зубы.

Когда за Иваром пришли, было уже очень далеко за полночь. Ему связали за спиной руки и толкнули острием в спину. Раненая нога пылала мучительной болью, но его заставили идти, и он пошёл.

— Ты зачем убил девку? — спросил горский князь возле тлеющего костра. Он пил чай, укутавшись в медвежью шкуру. Судя по голосу, он действительно хотел понять.

— А чтоб не досталась она тебе на потеху, — честно ответил Ивар.

— Дурень, — рассмеялся князь. — Нешто ей лучше гнить в земле, чем услужить собой воинам? У меня бы она жила, а теперь она падаль и достанется разве волкам.

Нет, подумал Ивар. Теперь она — дух небесный; но тебе этого не понять. Вслух он этого не сказал. Зачем метать жемчуг перед псами? И когда же его тут убьют наконец?

— Чем бы она ни была, — сказал он, — она не грязная тряпка для твоего паршивого хера.

Князь сделал вид, что не разозлён.

— А разница? Разница в чём? У вас же Единый браки не освящает, а значит, у вас нет ни жён, ни мужей. Всё равно б ей потаскухой быть там, как все.

— По своей матери судишь? — спросил Ивар.

Князю надоело.

— Ладно. Мехтан, в яму его.

Его бросили в яму. Ивар больно ударился о камень головой и увидел высоко над собой ледяную одежду озера. Здесь не было земли, и горцы начали засыпать яму мусором и камнями — сначала мелкими, потом покрупнее… Тяжесть камней стала давить ему на грудь и на лицо. Дышать было всё труднее. Потом воздух вдруг кончился. Кончилась жизнь.

Теперь тяжесть ушла, зато внутри него был лёд. Ледяной воздух жалил его плоть, кусал лёгкие, горло, рот. На веках, кажется, лежали скалы, и он долго пытался их сбросить. Потом наконец открыл глаза и увидел над собой колючие звёзды.

Он был закутан в медвежью шкуру. Горел костёр. Над ним в ледяной крыше озера зияла новая дыра. Вокруг лежали осколки. Ивар закрыл глаза. Кто-то осторожно положил руку ему под затылок и напоил его горячим чаем. Нога уже не болела. И голову, кажется, перевязали. Потом Ивар совсем очнулся, приподнялся на локтях и почувствовал запах крови. И вспомнил всё.

Ран, Главнокомандующий Обороны, сидел на камне, на котором раньше сидел горский князь, и методичными движениями счищал что-то со своего сапога. Поблескивал острый нож. Из темноты вокруг костра то и дело выныривали волки — огромные желтоглазые звери на сильных поджарых лапах. Их белая зимняя шерсть чуть-чуть серебрилась. Волки были сказочно красивы. Они неторопливо кружили по дну озера, исследуя пещеры, ямы, гроты. Многие из них улеглись почти у огня и грызли большие кровавые куски. Это были части человеческих тел. Ран наконец-то переведался с неуловимой бандой князя Барса.

С другой стороны костра, прикрытая курткой Рана, лежала мёртвая Леда.

— Верни её, — сказал Ивар.

Не отрываясь от сапога, Ран отрицательно качнул головой. Его кожа была бела, как волчья шерсть. Как снег.

— Верни. Ты можешь.

— Её нет. Она дождалась меня и ушла.

— Найди её, Ран. Приведи её назад.

— Найти? Где? Среди звёзд?

Ивар смотрел наверх.

— Их много, но они такие маленькие огоньки. Это не может быть так сложно.

— Они — раскалённые шары материи, каждый в десятки тысяч раз больше нашего мира. Расстояния между ними небывалые. Кроме того, слишком поздно. Её тело уже непригодно для жизни.

— Это я, — сказал Ивар. — Я убил её.

— Ты исполнил свой долг.

— Я убийца.

— Ты хороший солдат.

Ивар выдохнул и зашёлся сухим, страшным кашлем. В его груди вырос болезненный ком.

— Это переохлаждение, — сказал Ран. — Но я тебя вылечу. Нам нужны хорошие солдаты. И почтальоны.

Он повернул крышечку на своём самоваре и вскоре склонился над раненым с чашкой горячего чая.

— Ивар… Ты верно доставил письмо.

Глаза Рана жёлто блеснули. Пряди волос спадали на его белоснежный лоб. Тонкие чёрные линии.