«Настанет день...»

Екатерина Михайловна собиралась уже привычно свернуть газету в трубку. Взгляд скользнул по заголовкам, задержался на рубрике «Стихи наших читателей». «Не надо бы подчеркивать, что сочиняли непрофессионалы, — подумала она. — Может быть, эти стихи и не нуждаются в скидке. В крайнем случае, в конце подборки дали бы комментарий...»

Взгляд опустился ниже, к заглавию одного из стихотворений — «Потомку».

Легкий озноб пробежал по спине. Отчего? Мало ли различных стихотворений имеют одинаковые названия. И все же...

Екатерина Михайловна с волнением прочла первые строки:

Газета задрожала в непослушных руках. Строчки стали подпрыгивать... Никак не удавалось рассмотреть подпись. Мысли путались и словно бы тоже дрожали, изламывались. «Этого не может быть, — думала она. — Не может быть! — повторяла, ухватившись за мысль-отрицание, как за спасительную соломинку. — Что-то я напутала. В газете — другие слова. А эти — из памяти».

Она попыталась снова — спокойно — прочесть стихи, но озноб бил ее все сильнее. Буквы мельтешили перед глазами:

Рука с газетой опустилась. Седая женщина с тонкими бледными губами смотрела невидящим взглядом куда-то в окно и продолжала читать:

Опомнившись, она поднесла к глазам газету — проверить. Да, там были напечатаны те же строки. Те самые, которые хранились у нее на листке из ученической тетради. В единственном экземпляре. Кроме нее до сего времени их никто не читал, как и последнее письмо сына. Как же они попали в газету? Случайное совпадение? Кто-то другой сочинил то же самое? Возможно ли? Вероятность такого совпадения составляет бесконечно малую величину. Ее не стоит принимать всерьез.

Екатерина Михайловна нашла подпись под стихотворением. Странная подпись «Экс. 16-9». На псевдоним не похоже...

Она подошла к телефону, несколько раз настойчиво набирала номер, пока юношеский голос не ответил:

— Редакция.

— В сегодняшнем номере вы напечатали стихи читателей, — сказала она и умолкла.

— Да. А что? — Волнение передалось и собеседнику.

— Под ними подпись «Экс. 16-9».

— Помню. — В голосе прослушивалась настороженность. Он выжидал, что она еще скажет.

Молчание становилось напряженным, как натянутый канат. Он ведь не знал, что имеет дело с опытной учительницей.

Наконец собеседник сдался:

— Вам понравилось стихотворение?

— Вы хотите знать только это?

Она правильно определила, что ее собеседник юн и неопытен. Распределение ролей произошло так молниеносно, что он не успел и опомниться.

— Видите ли, мы особенно заинтересованы в отзывах на это стихотворение...

— Кто это — мы?

— Ну... редакция... автор... авторы произведения...

— Экс. 16-9?

— Конечно.

— Это псевдоним?

По неясному хмыканью она поняла, что ее догадка ошибочна. Не давая собеседнику перехватить инициативу, спросила, как о чем-то несущественном, вскользь:

— Как расшифровывается подпись?

— Эксперимент шестнадцать-девять.

Собеседник не сопротивлялся. Разговор перешел в допрос:

— А кто авторы эксперимента?

— Второй ОНЦ. Извините, я имею в виду Второй объединенный научный центр Академии наук. Но вы еще не сказали, что думаете о самом стихотворении. А для нас это...

— Когда-нибудь обязательно скажу.

Она положила трубку на рычаг и нажала кнопку запоминателя. Затем включила канал связи с информбюро и запросила сведения о Петре Вахрамцеве, своем бывшем ученике, работающем, как сообщили ей недавно двадцатилетние «девчонки из десятого «А», во Втором ОНЦ.

Одновременно Екатерина Михайловна пыталась получше вспомнить этого самого Петю Вахрамцева. И он внезапно вынырнул в ее памяти — остроносый, юркий, с осиной талией и мощными плечами. Вспомнилось, какой переполох наделала в учительской новость, что Вахрамцев отказался от борьбы за звание чемпиона по пятиборью ради составления в кружке юных техников новой программы кибернетического диагноста. По единодушному мнению учителей, можно было совместить одно занятие с другим, но Петя этого не умел. Екатерине Михайловне хотелось вспомнить, как он вел себя в классе на уроках, но вместо этого в памяти навязчиво возникала его мама — актриса балета, с тревогой вопрошающая: «Как вы считаете, мой сын не слишком увлекается спортом?»

Через несколько минут, получив ответ из информбюро и набрав подсказанный номер, она услышала в динамике знакомый голос:

— Вахрамцев слушает.

— Здравствуй, Петя, — сказала Екатерина Михайловна, отметив про себя чеканные, уверенные нотки в его голосе, и включила экран визора.

Она как-то упустила из виду, что прошло уже три года с тех пор, как они виделись на выпускном вечере, и слегка растерялась, когда на экране появилось волевое лицо с выпяченным подбородком и резкой морщиной между бровей. Впрочем, морщина тут же разгладилась, а глаза занятого молодого человека потеплели, заулыбались:

— Екатерина Михайловна, вот уж не ожидал вашего звонка. А мы собирались навестить вас в конце следующего месяца. Честное слово.

— Не оправдывайся, Петя. Рада была услышать о твоих успехах. Как Наташа?

— Наташа с сыном сейчас отдыхают на море. Дать их позывные?

— Не надо, Петя. Скоро я встречусь с тобой.

— Всегда рад вам, Екатерина Михайловна.

Голос и выражение лица Вахрамцева не оставляли сомнений в искренности его слов.

— Петя, ты не слышал об эксперименте шестнадцать-девять? Мне сказали, что он проводился в вашем научном центре.

— Правильно сказали, Екатерина Михайловна. Я — один из непосредственных виновников. Правда, далеко не самый главный...

«Он сказал это таким же тоном, каким говорил когда-то: «я — виновник рекорда», — отметила старая учительница.

— В таком случае, до завтра.

— Так быстро? Я сейчас сообщу Наташе. Но пока они соберутся...

— Не беспокой Наташу. — Голос Екатерины Михайловны прозвучал строже, чем она хотела. Примерно так же он звучал, когда она говорила: «Вахрамцев, если сам не слушаешь, хотя бы не мешай Никольской».

Учительница мысленно сделала себе замечание и успокоительно улыбнулась бывшему ученику:

— Ничего чрезвычайного не произошло.

Теперь забеспокоился Петя. Глубокая морщина опять разделила редкие белесые брови:

— А почему вы заинтересовались нашим экспериментом? Видите ли, в последнее время многие штурмуют нашего руководителя академика Туровского. Каждый день у нас десятки посетителей...

— До завтра, Петя. Я все скажу тебе при встрече.

Она летела рейсовым аэробусом. Рядом в кресле удобно устроился длинноногий, розовощекий немец — инженер из Кёльна. Они познакомились и разговорились еще в аэропорту. Выяснилось, что летят в одно и то же место почти по одному и тому же делу. Немцу хотелось выяснить, кто это так блестяще осуществил проект нового корабля, первую модель которого очень давно построил в кружке юных техников его брат, погибший затем в экспедиции.

Иногда немец косил взглядом на задние сиденья, где разместилась пожилая английская пара — джентльмен с длинным жестким лицом и сухопарая леди с сурово поджатыми губами. Екатерина Михайловна предполагала, что неприязнь между кёльнцем и англичанами зародилась у кассы, где многие перессорились из-за билетов на утренний рейс. Однако потом узнала, что дед англичанина погиб во время бомбежки Лондона немецкой авиацией во вторую мировую войну.

В просторном трехсотместном салоне аэробуса находилось еще несколько иностранцев — трое темнокожих африканцев, болгары, датчане. Вошла стюардесса со списком пассажиров, и выяснилось, что почти все они направляются в аэропорт «Наука», обслуживающий Второй ОНЦ.

Мягко светились табло, гул двигателей был почти не слышен, его монотонность навевала дремоту, и скоро в салоне большинство пассажиров уже дремало. Екатерина Михайловна присоединилась к ним...

В аэропорту свою бывшую учительницу встретил Петя Вахрамцев. Он улыбался и махал букетиком цветов, его худое остроносое лицо расплывалось в улыбке, но между редкими бровями застыла четкая морщина, как вопросительный знак.

Екатерина Михайловна провела рукой по его волосам, слегка встрепав прическу,

— А ты повзрослел, Петя, — сказала она не то одобрительно, не то с сожалением.

— Странно было бы, если бы за столько лет этого не случилось. Но все равно спасибо за комплимент, — поблагодарил Петя и глубоко вздохнул.

Екатерина Михайловна рассказала о причине неожиданного приезда. Петя слушал внимательно, настороженно, морщина на переносице обозначилась еще резче, подбородок выпятился, губы сжались. Он секунду подумал, прежде чем ответить.

— Вы знаете, чем занимается наш научный центр?

— Еще бы, — ответила Екатерина Михайловна, — не захочешь — и то узнаешь. Газеты, радио, телевидение глаза и уши просверлили: гомо синтетикус — человек синтетический, сигомы — помощники и дети человечества. Мы всем классом смотрели по телевидению выпуск первого сигома из вашего центра. Я даже писала с учениками сочинение на тему «Сигомы помогают людям осваивать дальний космос и глубины океана»...

Внезапно, с опозданием, до нее дошел смысл его вопроса. Она пристально посмотрела на бывшего ученика:

— Ты хочешь сказать, что эти стихи написал сигом? Именно эти? Каким образом?

Петя отвел взгляд.

Он смотрел куда-то в сторону, но Екатерина Михайловна чувствовала, что он исподтишка наблюдает за ней, когда говорит:

— Программа для пятой модели сигома называется «Продолжатель»...

Старая учительница отметила, что он тщательно подыскивает слова.

— Академик Туровский так излагал нам свой замысел...

Екатерина Михайловна поняла скрытое значение этой фразы и удивленно вскинула брови: «Вахрамцев стал дипломатом?»

А Петя набрал побольше воздуха в легкие, выставил правую ногу вперед, подражая академику Туровскому, и с некоторой торжественностью произнес:

— Возможно, самое ценное в информации, имеющейся в нашем с вами мире, это неповторимость человеческой личности. Но эта информация и наиболее хрупкая, трудно сохраняемая. Книги, архивы, фильмы позволяют удержать от распада лишь частицы, осколки личностей, и то — личностей немногих людей, которых называют выдающимися, талантливыми. А сколько теряется такой бесценной информации со смертью обычного человека, не успевшего доказать, что он интересен, по-своему велик, не успевшего сделать открытие, создать машину, написать книгу? Кто может подсчитать, сколько потеряло человечество со смертью всех безвременно погибших или просто не раскрывших до конца свое дарование? Поэтому, создавая программу для пятой модели, мы просим всех вас, особенно учителей, собирать информацию, имеющуюся в школьных сочинениях, в различных неосуществленных проектах, рацпредложениях, в моделях юных техников...

— Погоди, погоди, Петя, а то так войдешь в роль, что и не выйдешь. А в академики тебе вроде бы рановато, — «остудила» его Екатерина Михайловна и предостерегающе, по-школьному подняла указательный палец. — Во-первых, я никому не показывала стихов своего сына...

Но нынешнего Петю не так-то просто было смутить. Его глаза заблестели, будто он бросался в драку — один против многих:

— А его сочинения, сохранившиеся в школьном архиве? Наверное, в них было и то, что затем вылилось в эти стихи, — строй мышления, мечты о покорении космоса, даже стилистические обороты... Вот сигом и воссоздал, как мы говорим — «по матрице», его личность с алгоритмами мышления...

— Я хочу видеть его! — твердо сказала Екатерина Михайловна.

Петя замолк на полуслове. Внимательно, испытующе посмотрел ей в глаза. Это был новый, малознакомый Петр Вахрамцев, и взгляд у него был острый, прицельный. Но Екатерина Михайловна не смутилась, во всяком случае, ничем не выдала своего замешательства. Подумала: «Все нормально: жизнь идет, ученики растут, меняются, проявляют или приобретают новые стороны характера. Почему они должны быть такими, как мы предполагали?»

Вахрамцев кивнул головой и неспешно проговорил:

— Хорошо. Это нетрудно устроить. Я только узнаю часы приема.

Он вошел в будку телефона, стоявшую неподалеку. Екатерина Михайловна проводила его рассеянным взглядом и, пока он говорил по телефону, продолжала размышлять о том, какие метаморфозы случаются с ее выпускниками. Через несколько минут Петя вышел из будки и сказал:

— Я договорился. Но придется подождать до завтрашнего утра.

Вначале Екатерина Михайловна определила: сигом не похож на ее сына, такого, каким она помнила Борю, каким он был на фото. Может быть, если бы Боря стал старше... Ведь иногда что-то в улыбке, во взгляде сигома, почти неуловимое, мимолетное, знакомо обжигало память. Затем, присмотревшись, она подумала, что сигом вообще не похож ни на одного из людей, которые ей встречались раньше. Потом она поняла, в чем дело. Выражения его лица, глаз менялись так молниеносно, что человеческий взгляд не успевал их зафиксировать.

Академик Туровский, стоявший рядом с сигомом, казался маленьким взъерошенным воробьем. Седой хохолок над его лбом подпрыгивал, когда он говорил, обращаясь к людям, заполнившим зал:

— Продолжатель — так мы назвали его профессию, а вернее — его предназначение. Он хранит в своей памяти дела многих людей, он является как бы их обобщенной личностью, в которой многократно умножены и усилены их способности. Сигом не просто помнит замыслы и дела погибших, — он продолжает их... Каждый из вас сможет поговорить с ним, задать несколько вопросов. На те вопросы, на которые он не успеет ответить сегодня во время встречи, он ответит завтра и послезавтра по телевидению. Вот, пожалуй, и все, что я хотел...

Он встретился взглядом с Екатериной Михайловной и умолк на полуслове. Выражение ее глаз, недоверчивая улыбка были настолько красноречивы, что академику стало не по себе. Он не знал, кто эта женщина, но на миг у него возникло ощущение, будто он снова в школе перед пустой доской пытается вспомнить условие задачи. Воспоминание было настолько ярким, что ему показалось, будто в зале запахло теплым деревом и меловой пылью. Окончание фразы повисло в воздухе и осталось плавать, как дымка...

«Твои слова многозначительны и обкатаны, — думала Екатерина Михайловна. — Они звучат слишком уверенно и буднично. А тебе положено знать, что людям нельзя обещать так много, иначе они совсем перестанут верить обещаниям».

Академик быстро справился с минутной растерянностью. Он слегка поклонился присутствующим и сделал жест рукой в сторону сигома, приглашая людей задавать вопросы Продолжателю. В зале началось движение, вынырнула чья-то лохматая рыжая голова и стала кругами приближаться к сигому...

Екатерина Михайловна уверенно сказала: «Разрешите!» — и люди расступились. Она оказалась перед Продолжателем. Теперь она могла лучше рассмотреть его и убедиться, что он действительно нисколько не похож на Борю, и выражение его лица с крупными правильными чертами меняется так быстро, что кажется, будто весь его облик струится, как марево.

«И это существо могло само по себе воссоздать Борины стихи, а в них тончайшие нюансы человеческой сущности? — с нарастающим возмущенным недоверием думала она, радуясь тому, что уже созрел замысел, как проверить слова академика, как выявить обман и показать его присутствующим. — Отними у человека боль и смерть — и он перестанет быть человеком. Он уже не будет так остро воспринимать жизнь — радоваться синему небу в просветах дождевых облаков, улыбке ребенка, глотку ключевой воды, близости любимого существа... Есть стороны человеческой личности, куда не дозволено вторгаться со всякими фокусами, даже если они называются научными...»

Она была уверена в полнейшей беспристрастности своих размышлений и своего замысла и ни за что не признала бы, что в них содержится хотя бы элемент торжества. Она считала, что ее замысел призван выявить истину, только и всего. Он был прост и надежен — этот замысел. В нем слились материнская любовь и боль с прозорливостью, учительская назидательность с холодной логикой исследователя. И еще... Она ни за что не призналась бы даже себе самой, что там были и затаенные надежды — надежды на невозможное. Да, ее замысел был прост и ясен для многих людей, и потому весь зал мгновенно притих, когда она спросила у сигома:

— Ты узнаешь меня?

«Не зря все мы так уважали Екатерину Михайловну, — подумал Вахрамцев. — Она рассчитала безошибочно: если Продолжатель мог самостоятельно сочинить стихи ее сына, то должен узнать ту, которую погибший знал с колыбели...»

Люди напряженно ждали, что ответит сигом. От щек немецкого инженера из Кёльна отлила кровь, и на них яснее проступили склеротические прожилки, английская леди тяжело оперлась на острое плечо своего супруга, чья-то лохматая рыжая голова вытянулась на тонкой шее и замерла. Даже веселые молодые люди перестали шутить, словно разом утратили свою беспечность...

Сигом быстро шагнул к Екатерине Михайловне. Так быстро, что успел поддержать ее, когда она покачнулась, услышав его ответ:

— Да, мама.

Он улыбнулся и провел своей необычайно чуткой ладонью по ее волосам. И ей показалось, что частица колоссальной силы этого непостижимого существа передалась ей. Сейчас Екатерине Михайловне не надо было напрягать память и сравнивать — его улыбка, без сомнения, была Бориной улыбкой, в его голосе звучали знакомые интонации. Конечно, ей хотелось знать, как может одно существо вмещать в себя столько человеческих сущностей, как они уживаются в нем — такие разные, но об этом она его спросит наедине, как спросила бы родного сына.

Она выпрямилась и сказала, указывая на других людей:

— Поговори с ними. Я подожду.

В зале стало шумно и непринужденно, словно кто-то снял напряженность. Екатерина Михайловна заметила своих знакомых по аэробусу. Они проталкивались сквозь толпу, чтобы оказаться поближе к сигому. Это было не так-то просто сделать. Немец энергично работал локтями, англичане продвигались по проложенному им коридору, как баржи вслед за ледоколом. Они были уже совсем близко от Екатерины Михайловны, полностью занятые проталкиванием. А она во все глаза смотрела на них, пораженная тем, как они помогают друг другу. Она услышала — инженер из Кёльна сказал англичанину, с восхищением глядя на Продолжателя:

— Прекрасное лицо у парня!

Пожалуй, и тон был чересчур сентиментальный, и словечко «парень» вовсе не подходило к сигому, но отчего-то англичанин не отвел взгляда, не проворчал, как обычно, а кивнул в ответ:

— Таким я бы хотел видеть своего сына.

Они понимающе улыбнулись друг другу и снова приковали свои взгляды к Продолжателю.

Екатерина Михайловна едва пробилась сквозь толпу к академику Туровскому.

— У меня вопрос к вам.

— Вот как, ко мне? — удивился Туровский, и седой хохолок над его лбом настороженно качнулся в сторону. — Что ж, пожалуйста, спрашивайте. Если только смогу...

Он не мог простить ей и себе, что раньше смутился под ее взглядом. «Ну что в ней особенного? Обыкновенная пожилая женщина с уставшим лицом. И вопрос задаст традиционный: «А не кощунственно ли то, что вы сделали, что сотворили, по отношению к родным и близким погибших?» И снова придется объяснять, что сохранение и восстановление человеческой личности — главнейшее дело общества. Иначе оно превратится в толпу, в стадо, которое можно с одинаковым успехом погнать на водопой, на игру, на бойню. Поймет ли она правильно мои слова?»

— Продолжатель — по вашему замыслу — единственное предназначение сигома?

— Ах, вот вы о чем, — удивленно прищурился на нее академик. — Ну, как вам сказать...

А Екатерина Михайловна впервые забыла о педагогическом такте. Она не слушала ответ академика. Она продолжала напряженно думать, волноваться, вспоминать и заново переживать чувства, вызванные ответом сигома, и снова возвращалась к своей догадке. Конечно, продолжить дела погибших очень заманчиво. Она представила, как изменился бы мир, если бы были реализованы мечты всех безвременно ушедших из жизни, какую утраченную духовную энергию можно было бы вернуть, какие возможности использовать, какие надежды возродить... И все-таки Продолжатель — не единственное предназначение сигома. Имелось другое — скрытое и не менее важное, о котором почему-то умалчивает хитрец с задорным седым хохолком, похожим на петушиный гребень. Она снова нашла взглядом своих знакомых по аэробусу. Они уже разговаривали с сигомом, и вот англичанин довольно подмигнул немцу, как бы говоря: «Глядите, что знает и умеет этот молодец!» И немец гордо улыбнулся в ответ, словно похвалили его сына или брата. А Екатерина Михайловна совсем некстати вспомнила своих соседей по прежней квартире: как они ссорились, расходились и как мгновенно мирились в присутствии любимого сынишки.

«Что это со мной происходит? Что за нелепые сравнения лезут в голову?! — возмущалась она, но глаз не отводила, думала: — Нет, что бы там ни говорили, Продолжатель — не единственное и даже не важнейшее назначение моего сына...»