«Если», 2004 № 01

Эликс Делламоника
СПОКОЙНЫЙ ДЕНЬ В ГАЛЕРЕЕ

Заказанный Кристофером экскурсовод появился как раз тогда, когда он заканчивал самостоятельный осмотр земной экспозиции. Стоя перед картиной Моне «Белые кувшинки», он позабыл обо всем, охваченный страстью, какой, как он подозревал, не испытывал ни разу за все время своих двух недолгих браков.

Картину вставили в новую раму, но в остальном она осталась точно такой же, какой он видел ее в последний раз, пятьдесят лет назад. Когда Кристофер смотрел на безмятежные цветы и трепещущие ивовые листья, ему даже начинало казаться, что оставленные временем отметины — возраст, раны, горечь — столь же поверхностны и несущественны.

Он тоже — прежний. Только «обрамление» другое. Он сможет это сделать.

Тяжело опираясь на трость (музейная атмосфера утомила его даже здесь), он отвел взгляд от мерцающего холста и посмотрел на туземного экскурсовода. Цебсианин походил на животное, кое-как слепленное из воздушных шариков: трубчатый мешок из туго натянутой резиноподобной кожи, балансирующий на округлых ногах. Из шишки в верхней части тела торчали глаза на упругих стебельках, а задняя часть переходила в длинный эластичный хвост, украшенный синими полосками. Такая окраска означала, что существо еще молодое и, вероятно, пока не имеет пола. На нем был длинный, до земли, передник с эмблемой музея и какой-то надписью, и сейчас экскурсовод стоял почти вертикально. В такой позе он мог бы напоминать богомола, если бы насекомое оказалось белым, безголовым и без четырех верхних конечностей.

Когда гид приблизился, в левом ухе Кристофера негромко звякнуло.

— Штатный работник музея, поздний подростковый возраст, имя произносится как Вит, — сообщила протокольная программа вежливым женским голосом. Кристофер назвал эту программу «мисс Манеры», сокращенно Эмма. — Поза означает вежливый профессиональный интерес и включает соответствующее уважение к взрослому существу вашего возраста. Вит проявляет любопытство к камере у вас в руках.

Кристофер улыбнулся гиду.

Выражение вашего лица было интерпретировано программой гида, и он готов к разговору.

Ясно. Будем разговаривать. Кристофер раскрыл ладонь, показывая камеру с изображением картины Моне на крошечном экранчике:

— Вот, снимаю для внуков.

Речь инопланетянина прозвучала как серия булькающих звуков, очень похожих на шум кипящей в чайнике воды. Кристофер не расслышал в них никаких вариаций, но Эмма немедленно выдала перевод:

— Она не похожа на те, которые я видел раньше. Крупнее.

— Камера старинная. Как и я.

— Хотите, я сниму вас рядом с картиной?

— Конечно.

Одна из ног/рук гида с пугающей быстротой метнулась вперед и выхватила камеру из руки Кристофера, хвост свернулся, помогая удерживать равновесие, а спина S-образно изогнулась. Приняв такую позу, гид смог направить глазной стебелек на видоискатель камеры. Кристофер, сердце которого отчаянно колотилось, вымученно улыбнулся в объектив, с трудом подавляя желание вытереть о брюки вспотевшие ладони.

Вит быстро сделал снимок и вернул камеру.

— Сейчас по правилам этикета следует отвернуться, — посоветовала Эмма, и Кристофер обратил свой взгляд к картине. Гид подошел вплотную, но потом отдалился на несколько шагов. Вероятно, получил совет увеличить расстояние между ними до более привычного людям.

— У вас их много?

— Чего много?

— Внуков, сэр.

— Три мальчика, четыре девочки.

— A-а… Значит, они уже взрослые?

— Нет. Люди имеют пол от рождения.

— Вит выглядит униженным, — сообщила Эмма. — Вам следовало бы поправить его более вежливо.

— Извините, — сказал инопланетянин.

Кристофер впервые увидел эту картину восемьдесят лет назад, когда был еще подростком. А ее цифровые копии, разумеется, еще раньше: Моне был неизбежен, как школьная программа. Но Кристофер все равно не понимал, почему ее так превозносят, пока не отправился с классом на экскурсию в Национальную галерею.

Он дурачился вместе с друзьями, не обращая внимания на экскурсовода и раздражая учителей и охранников, а потом и вовсе отстал от группы. В поисках места, где можно покурить, он свернул за угол и обнаружил Моне. Его остановило лишь узнавание, ничто иное — он замер, нахмурился, отметил, что картина отличается от виденных прежде цифровых копий. Никакие распечатки не могли сравниться с масляной краской, передать свечение картины, присущее только ей. Сияющие на воде отблески солнечных лучей прокрались в него, как рука вора в карман. И он не заметил, как они украли его сердце.

— Картина была создана примерно в 1900 году по вашей системе отсчета, в популяционном кластере Европы под названием Живерни. У Моне там был дом. Этот сад он рисовал много раз…

— Во Франции, — рявкнул он.

— Извините?

— Живерни находится во Франции.

Пауза.

— Вы хорошо себя чувствуете, сэр? Мне кажется, что я вас огорчил.

— Огорчил? — буркнул он. — Нет, просто я чертовски стар.

— Я прекрасно понимаю, что получение сведений о вашей родной культуре от обитателя другого мира…

Что? Может вызвать желание выпотрошить его?

— Мне надо присесть, — сказал он, подходя к скамье с подушками в центре комнаты. Эта галерея была построена так, чтобы воспроизводить земной музей — белые оштукатуренные стены, гладкие паркетные полы, потолочные лампы, повернутые так, чтобы подсвечивать каждый экспонат. И, слава Богу, мебель, чтобы дать отдых усталым ногам посетителей. Однако картины были развешены слишком близко друг к другу, словно громадный коллаж от пола до потолка. Впечатление усиливала и мешанина периодов и стилей: жестянки из-под супа Энди Уорхола приютились рядом с любительской на вид картиной, изображающей собаку. Та, в свою очередь, соседствовала с картиной «Святой Франциск и птицы» кисти сэра Стэнли Спенсера, а над ней висела фотография какой-то американской горы, сделанная Анселем Адамсом. Только Моне располагался более или менее отдельно, и то, наверное, потому, что в стену за картиной была вмонтирована дополнительная система безопасности.

— Внуки заставили меня пообещать, что я сфотографирую для них эту чертову картину, — пропыхтел он.

Под кожей Вита затрепетал пузырек жидкости. Судя по подсказке Эммы, это означало удивление.

— Так вы прилетели не… у вас не было желания ее увидеть?

Держи эмоции под замком, старина, напомнил себе Кристофер.

— Не люблю я эти импрессионистские штучки, к тому же я однажды видел ее в Лондоне. Я больше люблю скульптуру. И прилетел ради цебсианских скульптур.

— Понятно. Значит… она вам совсем не нравится? — Глазные стебельки гида дрогнули. — То, как она поблескивает, переливается? Эти оттенки зеленого…

— Да нет, нормально. А тебе, как я понял, она по душе?

— Я нахожу ее необыкновенно естественной, — признался Вит. — Цебсианское искусство такое формальное… Я захожу сюда каждый раз, когда появляюсь в музее. Родители показали мне картину в тот же день, как ее сюда доставили.

— Когда это было? Лет десять назад, не меньше?

— По вашему исчислению времени. Нандивцы продали ее музею после… — Вит внезапно смолк, и Кристоферу на сей раз не понадобилась подсказка Эммы: он сам понял, что пауза вызвана смущением.

— А, после той истории с лондонским «Ллойдом»? — Он сумел произнести это небрежно. Национальная галерея предложила музею Нандивы Моне и еще четыре другие картины для временной экспозиции. За их аренду инопланетяне заплатили какую-то смехотворную сумму. Полюбовное соглашение — как, наверное, сочли вечно нуждающиеся в средствах кураторы галереи.

К сожалению, неумение читать мелкий шрифт культурных различий привело к катастрофе. Для нандивцев слово «временно» означало «неопределенно долго».

Галерея пятнадцать лет пыталась вернуть «Белые кувшинки». И тут какому-то умнику пришла в голову идея подать страховой иск с требованием компенсации за то время, которое картина пробыла на другой планете. Идея, возможно, вполне разумная… но когда «Ллойд» оформил и передал музею чек, нандивцы продали ее с аукциона на Цебс, дабы выплатить запрошенную сумму.

Порывшись в жилетном кармане, Кристофер вытащил коробочку с желатиновыми капсулами, выбрал помеченную «пустышку» и сунул ее под язык, потом осторожно помассировал левую подмышку, якобы избавляясь от боли.

— В наши дни делают только две пересадки сердца, а потом списывают, — прокомментировал он свои действия, предположив, что инопланетянин, сблизив многочисленные глаза, тем самым проявил к ним интерес.

Предположение оказалось неверным.

— Здесь не обсуждают личную медицинскую информацию, — ворчливо сообщила Эмма, но прежде чем Кристофер успел принести извинения, Вит заговорил сам, вынудив Эмму переводить.

— Все в порядке. Мы не такие уж и закостенелые, как это представляют ваши программы. — Под глазами у него появилась прежде невидимая расщелина, за которой оказалось огромное пустое пространство, окаймленное острыми черными зубами. — Я не оскорблен.

— Спасибо, — поблагодарил Кристофер. — Забыл, что я не дома. Когда доживешь до такого возраста, то кажется, что получаешь нечто вроде лицензии на грубость.

— Правда?

— Ну да. Семья не считается полной без сварливого отставного…

— Тут ему пришлось оборвать себя: он едва не произнес слово «ветеран», а солдат на эту планету не пускали.

— Извините, не понял.

— Вит встревожен, — сообщила Эмма.

— Старого боевого коня. Есть такое выражение. Означает, что я старое мясо, парень. Непригодное даже для собак.

Голова гида слегка раздулась, изо рта вырвался скрежещущий звук.

— Шум эквивалентен смеху, тон означает облегчение, — сообщила Эмма.

И для меня тоже, решил Кристофер.

— Я прилетел, чтобы увидеть Сущность, — сказал он наконец, вставая. — Ты проводишь меня?

— Вы чувствуете себя лучше?

— Достаточно хорошо.

— Тогда нам сюда. — Взмахнув хвостом, гид указал согнутым пальцем в сторону выхода. Кристофер торопливо взглянул в последний раз на кувшинки, и они вышли.

Покинув «человеческий» музей, где контролировалась влажность воздуха, Кристофер почувствовал, что оживает. Они перешли в коридор с окнами и полом, украшенным резным орнаментом и предназначенным для общения с чувствительными подошвами цебсиан — пол напоминал полосу препятствий из выступов и ямок. Кристофер заковылял по коридору, стараясь не упасть, и у него сразу заныли лодыжки. Это лишь очередное препятствие, решил он для себя. Он провел на пенсии уже двадцать четыре года, когда ему предложили эту работу. Еще минуту назад он был готов поклясться, что помнит свое ремесло.

Наконечник трости неожиданно соскользнул с выпуклости на полу, и Кристофер пошатнулся. Он тут же уперся тростью в нечто похожее на дырку от сучка, но та оказалась подвижной и начала вращаться под весом его тела. Вит подхватил гостя ногой за локоть, обмотал хвостом торчащую из пола загогулину и помог Кристоферу устоять на ногах. Хватка у него была слабой, и Кристофер догадался, что у цебсианина не достало бы сил удержать его полный вес.

Тем не менее совместными усилиями они с этой задачей справились. Вит переставил трость на более твердый участок пола. Кристофер, нахмурившись, пробормотал слова благодарности. После этого случая инопланетянин стал держаться поближе к своему подопечному.

Когда они прошли по мосту, Эмма предложила ему смотреть направо, в сторону океана. Кристофер же взглянул налево — и увидел массивный колоколообразный холм, возвышающийся на берегу.

— Это один из наших похоронных холмов, — пояснил Вит. — Отвернитесь.

— А я-то думал, что ты из местной богемы, Вит. И твои чувства трудно оскорбить.

— Выражение гида стало игривым. Он чувствителен к этому разговору, — сообщила Эмма. — Однако выбранная тема чрезвычайно неуместна.

— Вы хотите узнать про холм больше?

— Почему бы и нет? Я отмахал пять тысяч световых лет вовсе не ради инопланетных пейзажей или местной кухни.

— Тут почти нечего рассказывать. Когда мы чувствуем, что наш дух готов вырваться из физической плоскости…

— Наверное, это означает: «когда мы умираем»?

Голова Вита сжалась, кожа на мгновение покрылась морщинами.

— Да… И когда мы умираем, то идем к холму и взбираемся как можно выше — пока хватает сил. Это последний шанс оценить, чего стоила наша жизнь.

— А если кто-то лишком слаб, чтобы добраться до холма?

— Тогда кто-нибудь относит тебя к подножию. А если ты уважаемый член общества, то тебя могут даже отнести наверх.

— Но не всегда?

— С места смерти нельзя вернуться. Никому.

— Значит, если ты отнесешь своего сварливого дядюшку на холм…

Громкое бурление внутренних жидкостей Вита настолько перепугало Кристофера, что он смолк.

— Звуки эквивалентны хихиканью, — сообщила Эмма.

— Отнесешь его наверх, дождешься, пока он умрет… и останешься рядом?

— Да. — Вит сделал паузу. Эмма сообщила, что он опасается подслушивания. — Это — высшая честь.

— Пожалуй, в этом столько же смысла, сколько в любой иной системе ценностей.

Легкие шаги позади заставили их одновременно взглянуть друг на друга, но они продолжали идти по кочковатой дорожке, изображая благонравную парочку. Кристофер подмигнул с видом опытного заговорщика, а Вит склонил в его сторону три глазных стебелька, что, судя по словам Эммы, означало почти то же самое. Понизив голос, Кристофер продолжил:

— Послушай, а если ты настолько болен, что тебя нельзя переносить?

— Это не имеет значения.

— Даже если подобная попытка станет причиной смерти?

— Даже тогда.

— Но почему?

— Мы народ солнца, Кристофер. И умирать в доме, а не на воле — низко и нечестно.

Они сошли с дорожки и оказались в затененной галерее.

— А вдруг у меня прямо здесь случится приступ?

— Разве вы один из нас, народа солнца?

— Вот и хорошо. Терпеть не могу…

— Да?

— Делать что-либо нечестное, — быстро договорил он. Его глаза приспособились к полумраку, он увидел, что находится в новом трехмерном кошмаре — проходе, состоящем из выступов, бугров и рытвин. Наружную стену покрывали маленькие отверстия, мягкие и проницаемые, предназначенные для хвостов цебсиан. Потолок нависал низко, а насыщенный какой-то пыльцой воздух имел сладковато-тошнотворный запах. Расщелины и укромные уголки заросли темным мохнатым мхом, напоминающим шкуру буйвола. В углах примостились две-три камеры, но в целом охрана практически отсутствовала. В конце концов, цебсиане — цивилизованная раса. Со стороны своих соплеменников им было нечего опасаться. А если бы людям-террористам и удалось проникнуть сквозь систему безопасности, то охране — совсем как Кристоферу — было приказано уничтожить Моне.

Вит все еще смаковал свой бунт против правил приличия:

— Обещаю, что вы сможете умереть прямо здесь, Кристофер, и никто вас за это не упрекнет.

— Клянешься?

Проинструктированный своей протокольной программой гид неуклюже перекрестился поднятой ногой:

— Клянусь.

— А если бы я был одним из вас?

Вит молчал так долго, что Кристофер уже начал гадать, не зашел ли слишком далеко. Но наконец последовал ответ:

— Это зависит от обстоятельств.

— Каких?

— Если смерть была мгновенной, неожиданной и безболезненной, то умершего простят. А если нет, то… знал ли он, что умирает, пытался ли выйти к солнцу… или вовсе не пытался…

— Последнее — большой грех, да?

Эмма сообщила, что жест Вита соответствует энергичному кивку:

— Все, связанное с такой смертью, будет скрыто.

— Значит, ваша культура способна прощать, но до определенного предела?

— Где-то необходимо провести черту.

— Действительно, — согласился Кристофер. — Именно так.

Пока они спускались по предательскому полу галереи, Кристофер позволил Виту снова стать гидом и поведать историю Сущности. Они проходили мимо полок с грибами, крошечных статуэток, выточенных из яичной скорлупы, покрытых резным орнаментом кристаллов и черных скрученных прутиков, сделанных из материала под названием «морской корень». Все было трехмерным, тактильным. Изображая восхищение, Кристофер касался предметов, которые на ощупь были как арахисовое масло, мертвая плоть, липкая лента, холодная сталь. Время от времени он фотографировал очередное историческое сокровище своей большой камерой и задавал десятки вопросов.

Он не видел ни единой плоской поверхности. Цебсиане не делали плоских картин. Наверное, именно поэтому земные картины их настолько восхищали.

К искусству нельзя прикоснуться. Тупицы.

Вниз и вокруг, ковыляя по кочковатому полу… Когда они добрались до Сущности, Кристофер действительно выдохся.

То была единственная сияющая скульптура, хранящаяся в подземном помещении — гигантское абстрактное изображение тела цебсианина. Углубления на животе намекали на женский пол, но не подчеркивали это, а потускневшие полоски на хвосте указывали одновременно на зрелость и молодость. Все очертания статуи были тщательно сглажены и лишены шишковатости гротескных предметов из верхних галерей.

У подножия скульптуры расположились два туземца, поглаживая ее ногами и прикасаясь ртом. Когда вошли Вит и Кристофер, туземцы встали й направились к выходу, не обернувшись.

Они остались одни.

Хорошо. Чем меньше свидетелей, тем меньше проблем. Кристофер отделил от камеры нижний картридж и незаметно прикрепил его к стене возле двери.

— Изданный гидом звук соответствует вздоху удовлетворения, — сообщила Эмма.

Кристофер ничего не услышал.

Глядя на верхнюю часть скульптуры, он испытал разочарование. Это была местная «Мона Лиза». Он надеялся, что поймет ее красоту. Ведь он проделал такой долгий путь…

— Пойдемте! — Вит подергал гостя за руку, призывая подойти ближе. Они подошли к скульптуре, и Вит любовно провел по ней хвостом.

Кристофер коснулся прохладной поверхности. Внешне это была единая белая структура из непонятного материала, изготовленная без какого-либо шва или стыка. Но на ощупь текстура и температура варьировались: одни участки казались деревянными, другие металлическими, а третьи и вовсе из пластика. Хотя статуя возвышалась над ними, ее тень была смыта ровным золотым светом, испускаемым шестью светящимися шарами, окружавшими ее широким нимбом.

А ведь она старше Колумба и Шекспира, подумал Кристофер. И стояла здесь задолго до того, как мои соплеменники изобрели печатный станок.

Ничего. Его старое сердце отказывалось поддаваться жалости.

Вит сообщил:

— Когда я вылупился, родители принесли меня сюда. Я забрался на самый верх. Отсюда, снизу, опоры выглядят изношенными, но этот эффект создан намеренно. Вы удивитесь, насколько они прочны! Когда мы совсем молоды, Кристофер, то можно усесться наверху, надуть мешки и спрыгнуть вниз.

— А падать-то придется долго, — заметил Кристофер.

— Это совершенно безопасно. В кольце изогнутого хвоста статуи растет мягкий мох, к тому же в детстве наши тела очень легки. Кракет-Создательница все именно так и задумала. Она считала очень важным, чтобы Сущность общалась с нами по-разному на различных стадиях нашей жизни.

Прищурившись, Кристофер посмотрел на головной выступ на вершине статуи:

— Путь наверх очень долог. Разве ты не испугался?

— Жутко испугался. И меня пришлось уговаривать спуститься. А родителям было очень стыдно.

— Неужели?

— Но это пошло мне на пользу. Многие из моих соплеменников приходят посмотреть на Сущность всего один или два раза. Меня же стыд заставлял приходить сюда снова и снова. И моя душа обновилась.

— Понятно.

— Возможно, вам следует отдохнуть. Вы можете посидеть здесь.

Кристофер с сомнением взглянул на предложенный выступ. Высотой и толщиной тот был примерно с парковую скамейку, и даже вполне плоский, но от него отшелушивались полоски засохшей слюны в тех местах, где его лизали цебсиане.

Его локоть мягко охватили белые пальцы:

— С вами все в порядке? Предупредите меня, если почувствуете недомогание, хорошо?

— Прерогатива старика, — пробормотал он. Пальцы сжались сильнее, и он ради эксперимента переместил вес тела в сторону Вита. Тот забулькал.

— Звук означает физическое напряжение, — пояснила Эмма.

И тогда Кристофер позволил себе упасть.

Он рухнул на инопланетянина, охватив его извивающееся тело рукой и ногой. Один из выступов на полу уперся ему в почку, и внезапная ослепляющая боль заставила Кристофера на несколько секунд забыть о лягающемся и попискивающем гиде. Жидкости в теле цебсианина сжались под тяжестью его тела, и тонкая кожа туго натянулась. Издаваемые им звуки, как подсказала Эмма, выражали удивление и легкую боль.

— Кристофер? Вам плохо?

— Да, — простонал он. — Извини. Я сейчас с тебя слезу… только пилюли достану. Ты не пострадал?

— Нет… Но ваше тело такое теплое! Как вы это терпите?

— Холодная кровь, — пробормотал Кристофер. Потом, достав коробочку с пилюлями, рассыпал золотистые шарики вдоль белого тела.

— Черт побери! — воскликнул он, притворяясь огорченным.

Через секунду пилюли отреагировали на влажность воздуха и лопнули, выделив желатинообразную начинку, приклеившую тело цебсианина к полу. Тот издал звук, очень похожий на скрежетание трущихся камней.

— Вит встревожен.

Кристофер перекатился в сторону. Вязкие капельки растекались и удерживали Вита все крепче — хвост, конечности, тело. Вит дернул ногой и оторвал лоскут кожи. Из раны потекла жидкость цвета моторного масла.

— Лежи спокойно, — приказал Кристофер. — Иначе поранишься.

— Кристофер!

Подняв трость, он устало прислонился спиной к Сущности и перевел дух. Вит извивался на полу.

— Не шевелись, — повторил старик. Приклеенный к стене картридж от камеры уже раздулся и запечатал единственный вход, перекрыв дверной проем желатинистой сеткой-паутиной. Долго эта сетка не продержится, но много времени ему и не понадобится.

— Что вы делаете?

— Создаю дипломатический инцидент, — ответил он, развинчивая трость.

— Что это означает?

— Кое-кто из моих знакомых захотел, чтобы я уничтожил картину Моне. Понимаешь, люди у меня дома уже давно сидят, засунув пальцы в задницу. Ведь они не смогли вернуть картину.

Трость была наполнена тремя различными безвредными жидкостями — все под давлением. Его приятели полагали, что он опрыскает ими картины в земной галерее. Раз-два — и дело сделано. Вместо этого Кристофер собрал штатив и тщательно прицелился тростью в верхнюю часть Сущности. Он уже включил механизм, который смешает химикаты и превратит их в кислоту. Из кончика трости с шипением вытекла зеленая капля.

— Писк означает боль, — сообщила Эмма.

Кристофер взглянул на подростка. Вит извивался, пытаясь освободиться, и при этом вырвал из ноги кусок плоти.

— Послушай, — сказал Кристофер, — эти капсулы предназначены для того, чтобы удерживать человека. А твоя кожа, очевидно, очень нежна. — Ты должен лежать спокойно.

Вит содрогнулся. В тех местах, где его удерживали липкие капли, кровоточили небольшие раны.

— Хорошо, — сказал наконец Вит.

Убедившись, что цебсианин перестал шевелиться, Кристофер вновь занялся уничтожением статуи. Трость пискнула, подав сигнал о том, что кислота готова. Кристофер тщательно прицелился в верхушку скульптуры.

И тут в его колено вцепились сильные пальцы, потянули назад. Кристофер потерял равновесие и упал. В тот же миг его охватила кровоточащая нога Вита. Из трости, которую он так и не выпустил, на них обоих закапала кислота. Кристофер закрыл глаза и прикрыл лицо. Большую часть кислоты впитал пиджак, но старик все же уловил запах своих опаленных волос.

— Не делайте этого, Кристофер, — взмолился Вит.

Он попытался высвободиться так, чтобы не разорвать кожу Вита еще больше, и морщился всякий раз, когда слышал под собой журчание жидкости. Кислота прожигала длинные липкие полосы возле глаз Вита, а его плоть стекала расплавленным сыром. Наконец Кристофер сумел откатиться в сторону и приподняться на локтях, Прицелившись прямо с пола, он начал разбрызгивать кислоту, покрывая статую сплошным слоем, словно краской.

Вит дернул старика за ногу и зашипел.

— Остановитесь! — перевела Эмма.

Кристофер с трудом набрал в грудь воздуха.

— Понимаешь, идея заключалась в том, что, уничтожив Моне, мы накажем и ваш музей, и людей в нашем правительстве, допустивших потерю картины. Ребята придумали эти хитрые штучки, надеясь, что я смогу пронести их сюда. Им был нужен старик, желательно такой, кто уже стоит одной ногой в крематории. Но земные экспонаты слишком хорошо защищены. — Глаза разъедал дым, образовавшийся при реакции кислоты с материалом статуи. — Кроме того, эта картина мне дороже родной матери. Можно сказать, она возродила мою душу.

— У вас не было матери, — прошептал Вит.

— Я хотел послать их подальше. Но тогда вместо меня полетел бы кто-нибудь другой, неужели не понимаешь? А вдруг ему все же удалось бы уничтожить картину? Бессмысленная жертва. Все равно, что отрезать собственный нос, как у нас говорят. Я даже подумывал о том, чтобы предупредить власти, лишь бы спасти шедевр.

— Звук соответствует презрительному фырканью, — сказала Эмма.

— Но тогда я подумал: раз уж мы собираемся провести эти хитроумные штучки через половину Галактики, то почему бы не применить их по назначению? И не наказать виновных вместо невинных?

С потолка закапала вода, потом полилась внезапным мощным ливнем. Попадая на кислоту, капли шипели и дымились. Кристофер увидел, что статуя изменила цвет, но не пострадала. Причиненный ущерб, вероятно, можно ликвидировать, а кислоту уже смывала противопожарная система. Он проигрывал.

Ничего больше он сделать не мог — другого оружия у него не было. Ребята пытались встроить бомбу в слуховой аппарат или протокольный компьютер, но добились лишь того, что при проверке прототипа уложили испытателя.

Он проделал такой путь, но сумел лишь напугать цебсиан.

— Гиду требуется немедленная медицинская помощь, — произнесла Эмма q обвиняющей интонацией.

— Хорошо, хорошо.

Сжимающие колено пальцы ослабли, и он снова сумел подняться. Заряд кислоты в трости убавился наполовину, и он потратил вторую половину на обработку закрывающей дверь сетки. За ней уже наверняка толпятся охранники, пытаясь пробиться в помещение… теперь Кристофер уже не видел причин, почему бы им не помочь.

— Приведите врача! — крикнул он.

Кристофер бросил последний взгляд на невредимую статую, а потом наконец заставил себя взглянуть вниз. Бугорчатый пол вокруг тела Вита был залит водой и золотистой кровью, а сам цебсианин словно таял. Пытаясь остановить человека, он буквально разорвал себя на части.

Самое смешное в том, что Кристофер никогда не мог выносить вида чужих ран — даже царапины, — но сейчас спокойно взирал на Вита. Это было все равно что наблюдать гибель монстра на экране.

— Они идут, — сказал он. — Держись.

— Звуки означают сильную боль!

— Когда я был мальчишкой, то подрабатывал экскурсоводом в музее своего города, — сказал он. — Сперва я приходил только в спокойные дни: мне не доверяли водить группы — лишь случайных туристов. И мне очень хочется думать, что у тебя такая же работа, Вит. Ведь у нас есть что-то общее!

— У нас нет ничего общего, — возразил Вит.

— После отставки я хотел работать в музее, но у нас никто больше не желает смотреть на картины. У всех теперь цифровые домашние галереи…

Старик опустился на колени, взял лоскут цебсианской кожи и попытался прижать его к ране. Изо рта подростка сочилась оранжевая пена.

— Зачем вы мне это рассказываете? — спросил Вит, отстраняясь от прижатой к ране руки.

— Чтобы отвлечь.

— От совершенного вами осквернения?

Кристофер снова взглянул на Сущность, покрытую тонкими черными полосками в тех местах, где соприкасались разные материалы.

— У меня ничего не вышло.

Вит горько рассмеялся:

— Вы так говорите, потому что думаете, что я умираю.

— Нет. У тебя все будет хорошо. А я пытаюсь отвлечь тебя от неприятных ощущений.

— Вы хотели сказать — боли? — Если язык его тела и показал какую-то реакцию, то Эмма ее не уловила.

— Прости.

— Вряд ли мне поможет, если вы станете говорить со мной, как со слабоумным.

— Через минуту сюда войдут. Я не знал, что у тебя такая ранимая кожа, Вит…

— Заткнитесь! — Инопланетянин ухватился пальцами за выступ в полу и попытался подтянуться к заблокированному выходу. За ним волочились внутренности, вытягиваясь полосками на бугорчатом полу. Хвост оторвался, забрызгав статую кровью.

Вит находился уже в метре от двери, когда Кристофер наконец-то услышал, как охранники пробиваются сквозь ослабленную кислотой блокировку двери, орудуя резаком. Сперва в ней появилась небольшая прореха, которую сразу же заполнили их лица, и спасатели принялись отчаянно отдирать остальное, стараясь сделать проход для Вита. Кто-то из них просунул в отверстие хвост, свесив его наподобие спасательного каната.

Но они опоздали. Израненный подросток перестал шевелиться. Зашипел воздух, выходя из разрывов в эластичной белой коже — словно сдували спасательный плот. Тело Вита съежилось и замерло.

Через секунду хвост спасателя втянулся обратно, а в отверстие просунулось множество глазных стебельков. Штук пять уставилось на Кристофера.

— Это средство предназначено только для обездвиживания, — начал оправдываться он.

Ему не ответили. Старик отшвырнул трость и поднял руки. У них что, нет протокольных программ?

— Теперь я безоружен.

Никакой реакции. Спасатели попятились, лица исчезли.

— Разве вы не арестуете меня? — Он провел ладонью по лицу и с удивлением обнаружил, что оно мокрое.

Тишина. Он взглянул на бугорчатый пол. Разобранная и пустая трость уже не сможет выдержать его вес.

— Эй! Копы! Так вы будете меня выводить или нет?

— Вы находитесь на месте, где произошла смерть, — неожиданно услышал он голос Эммы. — Вам надлежит покинуть помещение и сдаться властям.

— Какого черта? — Он уже открыл рот, чтобы снова крикнуть, но тут до него дошло. Их главная культурная ценность теперь запечатана, отделена от общества системой жестких верований и кровью ребенка. Они оставят тело Вита гнить здесь, рядом с Сущностью, которой тот был столь предан.

Когда прошла еще минута, а за ним так никто и не пришел, Кристофер прилег у основания статуи, расположившись внутри изгиба хвоста. Голова и ноги оказались слегка приподнятыми, и он обнаружил, что такая поза его вполне устраивает. Покрытый мхом пол подарил ему блаженный комфорт, как Вит и обещал.

— Вот и соломка, чтобы на нее упасть, — пробормотал он, устраиваясь поудобнее. Нога все еще побаливала после падения на бугристый пол, а в усталых пятках пульсировала кровь. Он сбросил туфли, пошевелил пальцами в теплом и влажном воздухе.

В бедро упирался последний выступ — камера. Он извлек ее, переключил на режим проекции и стал проецировать кадры на белую изогнутую поверхность статуи. Уорхол. Спенсер. Мальта. Фальшивый Пикассо. Набросок Билла Рейда. А вот и он сам, позирующий для несуществующих внуков. Вит. Погребальный холм. Снова Вит.

— Выражение соответствует дружеской улыбке, — сообщила Эмма.

Кристофер выдрал из уха капсулу наушника и вернулся к картинам.

Алексей Калугин
СОВЕТНИК ПО КУЛЬТУРЕ

Вы напрасно надели костюм из шейота. Здесь мы такие не носим.

Вот и началось. Не успел Николай Стверцов ступить на землю Нионы, как ему тут же сделали замечание. И кто — шофер из посольства, приехавший за ним в космопорт!

— Почему? — поинтересовался Стверцов, усаживаясь на заднее сиденье посольского лимузина.

— Не принято, — коротко ответил шофер.

— Странно, — начал было по привычке размышлять вслух Стверцов, но вовремя остановился. Советнику по культуре негоже высказывать свои сомнения шоферу.

Но ведь действительно странно. Изделия из превосходно выделанной кожи (фирменное название — «шейот») являлись основным предметом товарообмена между Нионой и Землей. Выглядела одежда из шейота великолепно, настолько, что ее невозможно было спутать ни с каким другим изделием из натуральной кожи. Костюм из шейота идеально облегал тело, даже у толстяков живот подтягивался и фигура становилась стройнее. Лучшие модельеры изъявляли желание поработать с шейотом, но все как один получали отказ: с Нионы поступала только готовая одежда. Никто так и не смог разгадать, что превращало шейот в уникальный, не похожий ни на что другое материал — свойства шкур инопланетных животных или же особенности технологии, используемой при их выделке. Поставки с Нионы осуществлялись хотя и регулярно, но небольшими партиями, и модники и модницы Земли выкладывали за изделия из шейота суммы, которые в иной ситуации сами назвали бы немыслимыми. Собственно, потому Стверцов и облачился в костюм из шейота — дабы тем самым подчеркнуть связь Земли с Нионой и то, что лично он, Николай Стверцов, новый советник по культуре при посольстве Земли, высоко ценит вклад нионцев в развитие добрососедских отношений и крайне…

На этом мысль Стверцова оборвалась, потому что лимузин остановился возле главного посольского корпуса.

На первую встречу с послом Стверцов явился в том же костюме из шейота, вызвавшем неодобрение шофера. В конце концов, шофер — это только шофер, а посол — личность во всех отношениях незаурядная. Можно даже сказать, легендарная. В свое время именно он, Петроний Криглов, сумел отстоять на переговорах с сидоннами приоритет Земли в проекте «Восхождение» для Нионы.

Сейчас же выражение лица посла не допускало вариантов толкования.

— Простите… — начал неуверенно Стверцов.

— Вас должны были предупредить по поводу костюма, — перебил Криглов.

— Да, но…

— Переоденьтесь!

Уже выбегая за дверь, Стверцов услышал за спиной голос посла:

— На Нионе мы такого не носим.

Когда, переодевшись, Стверцов вновь вошел в кабинет посла, Криглов встретил его вопросом:

— Какие языки Нионы вы знаете?

— Гаррапский, — замер на пороге Стверцов.

Посол смотрел на новоявленного советника по культуре так, будто ждал продолжения.

— В соответствии с отчетами, гаррапы являются доминирующей расой на Нионе, — голос Стверцова прозвучал так, словно он оправдывался, хотя на самом деле никакой вины за собой не чувствовал. — Я решил, что главным образом мне придется работать с гаррапами.

— Придется, — подтвердил посол, после чего провел ладонью по коротко остриженному затылку. — Однако помимо гаррапов на Нионе живут еще четыре гуманоидные расы: джаззиры, миккопы, шекконары и диммины. Для формирования первоначального этноса гаррапы были выбраны по причине их многочисленности. Кроме того, в силу своего военного превосходства они, скажем так, имели влияние на прочие расы. Гаррапов боялись, с ними предпочитали не конфликтовать. Впрочем, боятся их и сейчас, хотя времена, когда безумные, пьянеющие от одного только вида крови воины-кочевники совершали опустошительные набеги на своих оседлых соседей, остались, хочется верить, в прошлом. Первым этапом проекта «Восхождение» стал перевод гаррапов на оседлый образ жизни. С нашей помощью они возвели посреди серединных степей нечто, отдаленно напоминающее поселок городского типа, получивший название Даш-Шадун. Официально Даш-Шадун является столицей Нионы. Кстати, — снова бросил взгляд на советника Криглов, — как бы вы перевели название столицы?

— Ну, — Стверцов на секунду замялся. — Что-то вроде Катитесь-Все-К-Черту.

— Верно, — согласился посол. — Если придерживаться рамок нормативной лексики, то примерно так оно и звучит. Одно это уже дает представление о том, что представляют собой гаррапы. Но теперь они не грабят, а получают дань со своих соседей. Прочие же расы готовы платить гаррапам, лишь бы кочевники не вторгались на их территорию. Мы же все переговоры с представителями прочих рас вынуждены вести только при посредничестве гаррапов. Кроме того, именно гаррапы поставляют нам изделия из шейота.

— Быть может, — набравшись смелости, спросил Стверцов, — имеет смысл постепенно переносить акцент проекта на представителей других рас?

— Не имеет, — качнул головой Криглов. — Уровень общественного развития у всех рас примерно одинаковый. За исключением шекконаров, которые по сей день живут небольшими племенами, скрываясь от врагов среди болот. Второй этап проекта «Восхождение» заключается в объединении всех рас в единый суперэтнос, основой которого должны послужить гаррапы.

Стверцов с сомнением поджал губы, что не осталось незамеченным.

— Согласен, — посол вновь провел ладонью по затылку. — Не самый лучший путь. Но в условиях Нионы — единственно возможный. Период шаткого мира между расами продолжается чуть более четырех лет. И держится исключительно на авторитете землян, выступающих гарантами мирного договора. Если, не приведи Господь, наш авторитет пошатнется, если нам придется покинуть Ниону, здесь начнется настоящая бойня, война всех против всех.

— Какие причины могут заставить нас покинуть Ниону? — удивленно приподнял бровь Стверцов.

— Сидонны, — коротко ответил посол.

Да, конечно, сидонны. Раса разумных ящерообразных, активно оспаривавшая в Сенате Галактической Лиги право землян заниматься проектом «Восхождение» для Нионы на том основании, что уровень развитии цивилизации сидоннов превосходит земную на пятьдесят две универсальные единицы. Недовольные решением Сената, сидонны ждали малейшего повода, любого просчета со стороны дипломатической миссии Земли, чтобы подать апелляцию.

— Из-за них мы вынуждены работать в режиме постоянного цейтнота. Малейшее нарушение графика равносильно для нас потере контроля над проектом «Восхождение». Между тем ключевым моментом второго этапа является приобщение четырех главенствующих рас Нионы к единым культурным традициям.

— Четырех? — переспросил Стверцов. — Кого вы сбрасываете со счетов?

— Шекконаров, — ответил посол. — Шекконары не имеют мест компактного проживания: отдельные племена, состоящие главным образов из представителей двух-трех поколений одной семьи, всячески избегают встреч не только с чужаками, но даже с представителями своей расы. Поэтому эффективно работать с ними невозможно.

— А что скажут на это сидонны? В соответствии с требованиями, предусмотренными Пактом о Восхождении, проект должен быть рассчитан на представителей всех рас и народов, обитающих на планете.

Посол ответил не сразу. Сначала он медленно поднял голову, положил тяжелый подбородок на сложенные вместе ладони и посмотрел на Стверцова — не то с тоской, не то с жалостью.

— Мне это известно, молодой человек, — устало вздохнул Криглов.

— Но также я знаю, что если нам не удастся реализовать на Нионе проект «Восхождение», то обитающие здесь гуманоиды, наши потенциальные союзники, окажутся под влиянием сидоннов. К чему это может привести, вам, надеюсь, понятно.

Сказать по чести, Стверцов плохо представлял, к каким серьезным последствиям может привести переход проекта из рук землян в когтистые лапы сидоннов. Ну да, государственный престиж. Еще, как уже сказал посол, потенциальные союзники. Военная база в малоосвоенном землянами секторе… Неясно только, кто и с кем собирается воевать — контролирующие сектор сидонны всегда были и остаются военными и стратегическими партнерами землян. Правда, куда ж мы без господ с аксельбантами…

— Как я уже сказал, на Нионе нам предстоит создать единый суперэтнос, в который войдут, по крайней мере, четыре из пяти рас. Мы уже начали работать над созданием единой экономической системы Нионы. А языком и культурой придется заниматься вам, Стверцов. У вас две недели на то, чтобы осмотреться и составить план необходимых мероприятий.

Две недели могут вместить в себя очень много, особенно если выбрать в качестве средства передвижения скайдер. От шофера Стверцов отказался — он и сам неплохо водил машину. Компанию ему составил проводник из гаррапов.

При первой встрече гаррап произнес длинную фразу, которую Николай расценил, как традиционное приветствие. Однако оказалось, что это было родовое имя гаррапа. Представив, как он станет обращаться к своему спутнику, Стверцов озадаченно прикусил губу. Гаррап же снисходительно похлопал советника по плечу, после чего позволил называть себя просто Шуни. В переводе с гаррапского имя проводника звучало, как Мозоль-Ha-Пятке.

Между землянами и аборигенами Нионы существовали некоторые анатомические различия, но внешне гаррап мало чем отличался от землянина, разве что ростом пониже и в плечах пошире. Лицо у Шуни было круглое, нос слегка приплюснут, глаза широко расставлены, нижняя губа отвислая. Волосы зачесаны назад и обрезаны на уровне плеч. Из одежды на проводнике был только жилет из шейота и здорово смахивающие на плавки короткие шортики из того же материала, поддерживаемые широченным поясом с огромной медной бляхой. На ногах — обувка, похожая на мокасины, тоже кожаная, но уже не из шейота. Довершали костюм кожаные поручи, прошитые петельками, в каждую из которых была вставлена метательная стрелка. Но главным оружием Шуни был большой складной нож с широким изогнутым лезвием; гаррап носил его, заткнув за пояс.

Проводник поначалу побаивался скайдера, но вскоре освоился и с интересом посматривал в приоткрытое оконце на проносящееся под самым днищем вершины деревьев. В полный восторг приводила Шуни волна, что гнал перед собой скайдер во время движения над водной гладью. Зная гаррапский язык лишь по учебнику, не имея языковой практики, Стверцов опасался, что в общении с гаррапом могут возникнут проблемы. Но оказалось, что Шуни неплохо объясняется по-русски. Коряво, путая безбожно падежи и времена, но все же понять можно. Шуни похвалялся подвигами своих героических предков, при этом врал так, как не снилось даже ирландским сказителям. Поначалу слушать истории Шуни было забавно, когда же пошли повторы, Стверцов переключился на изучение документов, которые прихватил с собой в дорогу. Но все его попытки увидеть картину культурной жизни аборигенов Нионы разбивались о тот факт, что индекс уровня культуры здесь застыл вблизи нулевой отметки.

Все расы говорили на разных языках, но при этом ни у одной не было письменности. Даже договоры с землянами заключались в аудиоформате. Все культурное наследие сводится к устным историям вроде тех, что травил с большой охотой Шуни, так ведь это даже фольклором не назовешь. Казалось, прошлое нисколько не беспокоило аборигенов. «Что прошло, то ушло навсегда», — сказал советнику один из миккопов. Никто не заботился о том, чтобы оставить потомкам какие-то зримые напоминания о прежних временах. Когда каждый день приходится думать о еде, тут уж не до песен, не до плясок, не до сказок вечером у костра.

Стверцов начинал понимать план Криглова. В условиях полунищенского существования, когда населению не хватало порой самого необходимого, а властные структуры внутри общин были в лучшем случае только отмечены, но при этом не, обладали ни малейшей возможностью осуществлять свои полномочия, ни о каком экономическом сотрудничестве между расами не могло быть и речи. Сильный забирал у слабого то, в чем в данный момент нуждался, и хорошо еще, если при этом понимал, что слабому все же нужно что-то оставить, иначе в следующий раз некого будет грабить. Вот и вся экономика. Но то, что ни одна из рас не обладала даже минимальным культурным наследием, позволяло надеяться, что базисные элементы, привнесенные извне, включая единые для всех язык и письменность, послужат основой для их слияния в единый суперэтнос.

За десять дней стремительных перемещений с места на место Стверцов успел побывать на территориях обитания джаззиров, миккопов и димминов. Целый день ушел на обследование болотистой низменности, густо заросшей колючим кустарником и высокой, в рост человека, травой, похожей на тростник, в надежде отыскать представителей шекконаров. Шуни сразу же заявил, что ничего у них не выйдет, и оказался прав: им не удалось обнаружить даже следов.

— Шекконар хитрый такой, — поглядывая в приоткрытое окно скайдера, качал головой Шуни. — Но все равно глупый.

— Как это? — удивленно спрашивал Стверцов. — Хитрые, но глупые?

— Так, так, — быстро кивал Шуни. — Хитрый — уметь хорошо прятаться. Глупый — поймать легко. Приманка нужна.

— Приманка? — еще больше удивлялся Стверцов.

— Так, приманка, — Шуни запрокидывал голову назад и старательно скреб ногтями шею. Стверцов уже успел уяснить, что таким образом гаррап выражал свое презрение к тому, о чем говорил. — Лучше — бралан. — Речь шла о домашних животных, стада которых пасли диммины. — Бралана тащить на топкое место, так. Чтобы вылезать не мог. Бралан мекать, шекконар думать: бралан сам на болото пришел. Прибежит мясо есть. Много шекконаров прибежит бралана есть. Шекконар мясо не жарит — сырым ест. Дикий совсем.

И в самом деле дикие, озабоченно качал головой Стверцов. Видно, придется для шекконаров отдельную программу разрабатывать.

Визит в столицу гаррапов Даш-Шадун Стверцов намеренно отложил на конец путешествия. Поскольку гаррапы были доминирующей расой Нионы, нужно вначале составить хотя бы самое общее представление об остальных. Если бы Стверцов не видел соломенных шалашей джаззиров, задымленных землянок миккопов и сараев, в которых диммины спали вместе со своим скотом, если бы не помотался по болотам в поисках хитрых, но глупых шекконаров, то непременно назвал бы поселок гаррапов убогим. Куча домов, собранных из доставленных с Земли стандартных строительных панелей и раскиданных как попало на огромной площади. Невозможно пройти от дома к дому, не провалившись по щиколотку в жидкую грязь, в которой копошились большие, с локоть длиной и в руку толщиной, белые черви. Стверцов знал, что черви эти насекомоядные, что-то вроде земных лягушек, и все равно старался обходить их стороной — уж очень напоминали они выросших до гигантских размеров опарышей.

Советнику было известно, что в свое время земляне поставили на Ниону партию полностью автоматизированных швейных станков вместе с программным обеспечением. Тому, кто обслуживал такой станок, оставалось только загрузить в приемное устройство несколько отрезков материала требуемых размеров, нажать кнопку «пуск» и спустя какое-то время получить на выходе готовое изделие. И все равно Стверцову трудно было представить того же Шуни обслуживающим один из «умных» станков. Хотя, конечно, глупо оценивать способности человека, исходя из того, как он одет.

Дверь, ведущая в резиденцию гаррапского вождя, по совместительству являющегося еще и официальным представителем планеты Ниона, болталась на неумело закрепленных петлях. Зато за дверью в небольшой прихожей гостей поджидали трое здоровенных по местным меркам гаррапов, вооруженных широкими палашами с зазубренными на концах лезвиями. Посматривая с интересом на землянина, охранники перекинулись парой фраз на гаррапском с Шуни, которого, судя по всему, хорошо знали, после чего гостям было позволено пройти дальше.

Открыв дверь в следующую комнату, Стверцов замер на пороге, не зная, что делать — ужаснуться или рассмеяться. Большая комната, в типовом доме выполнявшая роль гостиной, выглядела подобно юрте кочевника. Окна завешены тростниковыми циновками, по стенам — оружие, пол застелен звериными шкурами, в центре — обложенный камнями очаг, в потолке, как и положено, прорублено отверстие для дыма. Типичное жилище воина-кочевника — если бы не два инородных предмета: нежно-голубой холодильный шкаф на аккумуляторах и большой плоский телемонитор.

— Гаррап-хозяин живет, как должен жить воин.

Обернувшись на голос, Стверцов увидел улыбающегося гаррапа, ростом едва ему по плечо, с большой головой, росшей как будто прямо из плеч, и заметно выпирающим круглым животиком. Одет гаррапский вождь был так же, как и Шуни, — шорты и жилет из шейота, вот только оружия у него не было.

— Добрый день, — учтиво наклонил голову Стверцов. — Рад знакомству. Я новый советник по культуре при посольстве Земной Федерации на Нионе. Мое имя Николай Стверцов. Можете называть меня просто Ник.

Слушая Стверцова, низкорослый гаррап то и дело кивал, как будто соглашался с тем, что говорил советник.

— Так, — еще раз кивнул он, когда советник закончил свою короткую речь. — Ник — понятно. Меня, — он ткнул себя большим пальцем в грудь. — Даш-Даш Катун. Так, — гаррап усмехнулся. — Нужно очень простой имя, или землянин не запомнит.

Шуни подобострастно засмеялся.

Даш-Даш Катун глянул на проводника и что-то строго сказал по-гаррапски. Шуни кивнул и присел на корточки слева от двери.

— Проходи, Ник, проходи.

Улыбчивый Даш-Даш Катун учтиво взял Стверцова за локоть и повел к центру комнаты, где возле очага имелось несколько возвышений, покрытых шкурами различной расцветки.

— Есть будешь, Ник?

— Нет, — отказался Стверцов.

— Пить? У меня много разных банок, — гаррап очень старательно, почти правильно выговаривал слова чужого языка. — Банки с напитками, так.

Даш-Даш Катун подвел Стверцова к возвышению, покрытому пятнистой шкурой, и жестом предложил присаживаться.

— Не так! Не так! — замахал он вдруг руками. — Ник должен пробовать шупук! Так!

— Шупук? — переспросил Стверцов.

— Шупук! — уверенно кивнул гаррап и указал на очаг.

С краю возле тлеющих углей стоял круглый котелок, до половины наполненный бурой жидкостью.

— Гаррап пить шупук, — ткнул себя большим пальцем в грудь Даш-Даш Катун. — Ник тоже пить шупук. Так.

Стверцов улыбнулся и согласно наклонил голову. Ничего не поделаешь, придется попробовать.

Даш-Даш Катун достал из-под шкуры, на которой сидел, две глиняные чашки, зачерпнул одной из котелка и протянул Стверцову. Приняв чашку из рук гаррапа, советник с большим сомнением заглянул в нее. По краю посудины тянулся широкий черный ободок, — ясное дело, после предыдущего употребления чашки в лучшем случае только ополоснули.

Зачерпнув и для себя шупука из котелка, Даш-Даш Катун весело глянул на Стверцова.

— Садись, Ник, садись! — махнул он свободной рукой и сам присел на возвышение, покрытое огненно-рыжей, не иначе как крашеной, шкурой.

Стверцов изобразил ответную улыбку, в знак благодарности наклонил голову и, собравшись с духом, попробовал шупук. Оказалось, ничего особенного, на чай из зверобоя похоже.

— Почему ты не носить ничего? — спросил вдруг гаррап.

— В каком смысле? — не понял Стверцов.

— Ты не носишь шейот, — Даш-Даш Катун дернул за край своего жилета. — Шейот хороший кожа, так?

— Так, — согласился Стверцов.

— Земляне за шейот много товар дают, так?

— Так, — улыбнулся советник.

— Э-э, — прищурившись, погрозил советнику пальцем Даш-Даш Катун. — Знаю, у тебя мало товар. Не мочь купить себе шейот, так?

— Не совсем, — вспомнив историю с костюмом из шейота, Стверцов слегка поморщился.

— Э-э, — снова погрозил ему пальцем гаррап. — Так, так! Но Даш-Даш Катун тебе друг. Большой друг. Даш-Даш Катун подари тебе много вещей из шейота.

— Спасибо, но…

— Не говорить ничего, — махнул на советника рукой гаррап. — Даш-Даш Катун все понимать.

Гаррап запустил руку под шкуру, на которой сидел, и достал пару великолепных перчаток из шейота.

— Вот. Гаррапы такой не надевать. Для земляне делать. Так, тебе дарю.

Даш-Даш Катун протянул перчатки советнику.

Отказываться было неудобно, и с благодарной улыбкой Стверцов принял из рук гаррапа перчатки.

— Надень, — велел Даш-Даш Катун.

Стверцов натянул перчатки. Мягкая кожа облегала кисть руки, как будто была ее частью.

— Нравится? — спросил гаррап.

— Нравится, — не стал отпираться Стверцов.

В качестве ответного подарка Даш-Даш Катун получил пачку голо-графических открыток с видами моря и два видеочипа с записями автогонок. Пока гаррап перебирал открытки, то и дело восторженно цокая языком, а порой даже восклицая «Ахш!», в голове Стверцова родилась любопытная мысль. Раз уж он все равно оказался в Даш-Шадуне и раз уж они с Даш-Даш Катуном теперь друзья, почему бы не пролить свет на тайну шейота?

— Даш-Даш Катун, ты можешь рассказать мне, как вы делаете шейот? — спросил он у гаррапа.

— Хороший кожа, так, — кивнул Даш-Даш Катун, не отрывая взгляда от открыток.

— Кожа животного? — задал новый вопрос советник.

На этот раз гаррап удостоил его взгляда.

— Животного, — гаррап запрокинул голову и поскреб ногтями горло. — Животное, так!

Сказав это, Даш-Даш Катун засмеялся.

В унисон с ним рассмеялся и сидевший у двери Шуни.

— Животное! — повернувшись в сторону Шуни, взмахнул рукой Даш-Даш Катун.

— Животное! — весело кивнул в ответ гаррап.

Стверцов посмотрел на руки, затянутые в шейот, сжал пальцы в кулаки и снова распрямил.

— Наверное, для того, чтобы шейот получился таким мягким и приятным на ощупь, применяется какая-то специальная обработка кожи?

— Обработка?

Даш-Даш Катун растерянно посмотрел на Шуни. Тот пожал плечами и сказал несколько слов по-гаррапски, которых Стверцов не понял.

— Ахш! — Даш-Даш Катун с досадой хлопнул в ладоши. — Не могу объяснять. Много слов не знать. Идти! — гаррап порывисто вскочил на ноги и замахал руками. — Идти! Так, сам все смотреть!

А почему бы и нет, подумал Стверцов и следом за Даш-Даш Катуном направился к выходу. Перчатки из шейота так и остались у советника на руках.

В прихожей Даш-Даш Катун что-то крикнул одному из охранников и тот стрелой вылетел за дверь.

— Идти! — вновь махнул рукой советнику самый главный на планете гаррап и первым вышел на улицу.

Дом, в котором располагалась мастерская по выделке шейота, внешне ничем не отличался от остальных домов поселка. Комната, в которую они прошли, не была похожа на мастерскую. Посреди комнаты стояло громоздкое деревянное приспособление, отдаленно напоминающее гимнастический тренажер. Узкая, гладко оструганная доска, снабженная несколькими кожаными ремешками, крепилась в центре рамы. Крепление было подвижным, центральная часть могла свободно перемещаться, подобно детским качелям: один конец вверх, другой — вниз. Рядом со станком стоял небольшой деревянный столик. Накинутый кусок красной материи скрывал то, что лежало на столе. Пол комнаты покрывал плотный слой желтых, пахнущих смолой опилок: не иначе только что насыпали, услыхав, что Даш-Даш Катун ведет в мастерскую землянина.

— Ахш! — рявкнул во всю глотку вождь всех гаррапов.

Тотчас же из другой комнаты вбежали двое его сограждан, оба почти голые, только передки кожаными фартуками прикрыты.

— Смотреть? — глянул на землянина Даш-Даш Катун.

— Так, — улыбнулся советник.

— Приступайте, — сказал по-гаррапски Даш-Даш Катун, махнув рукой специалистам в кожаных фартуках.

Стверцову определенно понравилось, как вели себя мастера: оба спокойны и уверены в себе, ни малейшего проявления подобострастия. А между прочим посмотреть на их работу пришел сам вождь.

Гаррапы в кожаных фартуках ненадолго вышли из комнаты. Не прошло и двух минут, как мастера вернулись. И не одни — между ними шел совершенно голый человек с выбритой головой, ростом меньше самого низкорослого из гаррапов. Кожа цвета темной меди лоснилась, как будто смазанная маслом. Вид у человека был цветущий, но глаза испуганно бегали по сторонам. И руки связаны в запястьях. Один из мастеров снял со стола покрывало, открыв взорам присутствующих набор хитроумных инструментов и несколько баночек, наполненных растворами разных цветов. Взяв одну из банок, мастер вылил ее содержимое на доску, закрепленную в центре станка, и как следует растер тряпкой. Доска заблестела почти так же, как и кожа связанного человека. Голый что-то быстро залопотал на непонятном Стверцову языке.

— Что он говорит? — спросил советник у Шуни.

— Не знать, — с безразличным видом дернул плечом тот. — Если у шекконаров есть свой язык, так, знать, он на шекконарском и говорить.

— Это шекконар? — с новым интересом посмотрел на голого человека Стверцов.

— Так, — кивнул Шуни.

— Что он тут делает?

— Так, шейот делать, — ответил гаррап.

— Шекконар будет делать шейот? — удивился сверх всякой меры Стверцов.

— Шекконар будет делать шейот, — как эхо повторил следом за ним Шуни.

Даш-Даш Катун обернулся и строго погрозил пальцем двум болтунам.

— Смотреть!

Так вот оно в чем дело, прикусил губу Стверцов. Выходит, шейот делают шекконары, таинственные обитатели болот, которых гаррапы заставляют работать на себя.

— Видеть, какой толстый шекконар, — зашептал на ухо советнику Шуни. — Специально кормить, так. Долго кормить. Специальными маслами мазать.

— А почему он голый? — так же тихо спросил Стверцов.

— Так удобно, — ответил Шуни.

Тем временем гаррапы в кожаных фартуках подхватили под руки голого шекконара, подвели его к станку. Стверцову показалось, что шекконар пытался противиться этому, но то ли слаб был совсем, то ли особого желания у него не было, только гаррапы легко уложили его на доску.

— Что происходит? — в полнейшей растерянности произнес Стверцов.

Ему никто не ответил.

Один из гаррапов-мастеров посмотрел на Даш-Даш Катуна. Отец нации благосклонно наклонил голову. Мастер, что стоял ближе к столу, взял в руку нож с длинным узким лезвием. Бедняга-шекконар, казалось, не понимал, что происходит. Должно быть, перед началом операции его опоили дурманящим настоем. Разинув рот, шекконар вытаращенными глазами тупо пялился перед собой. И вдруг заорал, — громко, протяжно, с надрывом, — казалось, с криком этим жизнь уходит из тела.

— Что вы делаете! — закричал Стверцов, которому наконец стало ясно, что за роль была отведена шекконару в процессе изготовления шейота.

— Так надо, — объяснил ему Шуни.

— Прекратите! — Стверцов рванулся было вперед, но на плечах у него повис Шуни, маленький, но сильный. — Это же человек! Такой же, как и вы!

— Не так, — с улыбкой посмотрел на Стверцова Даш-Даш Катун.

— Не человек — шекконар.

— Шекконар жить в болоте, — добавил Шуни. — Ходить голый и не уметь говорить, как ты и я. Зато болото делать кожу хорошей.

Стверцов с ужасом посмотрел на свои руки, затянутые в шейото-вые перчатки, которые были так легки и удобны, что он совершенно про них забыл. Его передернуло от омерзения. Следовало немедленно стянуть перчатки с рук и кинуть на пол. Или лучше в лицо Даш-Даш Катуну, чтобы гаррап понял… Чтобы все они поняли… Снова закричал привязанный к станку шекконар, и Стверцов понял, что он ничего не сможет сделать, потому что сейчас потеряет сознание.

— Почему вы сразу не рассказали мне?!

Посол посмотрел на ворвавшегося в кабинет Стверцова и тихонько, почти неслышно похлопал ладонью по столу.

— Присядь, сынок.

Стверцов точно на невидимую стену налетел. Он ожидал всего, что угодно — упреков, оправданий, обещаний, угроз, — только не обращения «сынок».

— Сядь, сядь, — повторил свой жест Криглов.

Стверцов тяжело выдохнул застоявшийся в легких воздух и без сил упал в кресло.

— Вы должны были сразу все рассказать, — произнес он. — А не укорять за то, что я надел костюм из шейота.

— Да? — губы посла скривились: что сие означало, насмешку или презрение, поди разбери. — И что бы ты после этого сделал? Полагаю, умотал бы с Нионы первым же рейсом. Тебе нужно было время, чтобы не просто понять, а почувствовать, что представляет собой Ниона.

— Мой предшественник…

— …именно так — и поступил, когда узнал, что собой представляет шейот.

— Как? — Чтобы не смотреть на Криглова, Николай прикрыл глаза ладонью. — Как вы могли допустить такое?

Посол откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе.

— Начнем с того, что не мы шейот придумали. Гаррапы испокон веков носили одежду из кожи шекконаров. Я как-то раз поинтересовался у гаррапа-мастера, не приходилось ли ему выделывать кожу представителей других рас. Он пришел в ужас от самой мысли о том, что человеческую кожу можно использовать для изготовления одежды.

— Но шекконары…

— Шекконары для них — дикие звери, по причуде создателя имеющие человеческий облик. Причем так относятся к шекконарам не только гаррапы, но и представители других рас. И если бы не гаррапы, шекконары давно бы вымерли. Эмпирическим путем гаррапы определили, какова должна быть оптимальная численность популяции шекконаров, и поддерживают ее на этом уровне. Во время отлова гаррапы не забирают женщин и детей. Гаррапы подкармливают голодающих на болоте шекконаров. Гаррапы заботятся о них, как добрый хозяин о скотине, которая рано или поздно все равно пойдет под нож. Большего от них требовать невозможно.

— Но сейчас этому можно положить конец.

Посол наклонился, открыл боковой ящик стола и бросил на стол увесистый том, толщиной в три пальца.

— Можешь взять почитать на досуге. Это договор, утвержденный Сенатом Галактической Лиги, в соответствии с которым Земная Федерация получила право заниматься проектом «Восхождение» для Нионы. Сенат вынес вердикт в пользу Земли лишь потому, что разумные обитатели Нионы, как и мы, являются гуманоидами. Вторыми претендентами на возвышение Нионы были и остаются сидонны. Они тут же займут наше место, стоит лишь нам допустить малейшую оплошность. По требованию сидоннов данный договор, — указательный палец посла уперся в переплет книги, — включает квоты на товары, которые мы имеем право завозить на Ниону в качестве гуманитарной помощи. Сто пятьдесят три страницы мелким шрифтом… — Они учли все, от памперсов до высокотехнологичного оборудования. Любые поставки сверх оговоренных квот должны быть оплачены местным населением. В противном случае нарушение квот ведет к автоматическому расторжению договора. Вот так, — посол ладонью припечатал толстый том к столу. — Если вести работу в рамках договора, то проект затянется на десятилетия, что также сработает на руку сидоннам. Со временем, когда аборигены Нионы начнут разработку полезных ископаемых, проблема будет снята. Но пока шейот является единственным нионским товаром, пользующимся стабильно высоким спросом на всех территориях, подконтрольных Земной Федерации. В обмен на него мы можем на законных основаниях завозить на Ниону все необходимое для проекта, — Криглов развел руки в стороны.

Стверцов задумчиво смотрел не на посла, а на книгу, лежавшую перед ним на столе.

— И что теперь? — спросил он спустя какое-то время.

— Теперь ты должен сделать выбор.

— Выбор? — Стверцов горько усмехнулся. — Можно подумать, у меня есть выбор!

Услышав такое, Криглов несколько расслабился. Предшественник Стверцова после подобного разговора тут же схватил лист бумаги и написал прошение об отставке. Которое посол тут же утвердил: ему не нужны были тайные диссиденты и даже послушные исполнители были ни к чему — ему требовались единомышленники.

— Землян на Нионе тридцать два человека. Включая тебя. После того как сбежал прежний советник по культуре, нам хотели вообще срезать эту должность. Ты сам видел Ниону и должен понимать, какова роль советника по культуре в проекте «Восхождение».

— Это я понимаю, — наклонил голову Стверцов. — Мне не ясно другое…

— Все свои сомнения пока оставь при себе, — прервал его Криглов. — Я не смогу вот так разом их рассеять. Сомнения еще долго будут тебя мучить, независимо от того, останешься ты здесь или покинешь Ниону. Подумай лучше о том, что все, чем мы здесь занимаемся, — это не наша личная прихоть. Мы делаем это ради Земли, ради ее возвышения. И, в конечном итоге, ради тех же шекконаров, которые получат свободу лишь после того, как гаррапы смогут расплачиваться с нами другими товарами.

— А стоит ли оно того? — спросил едва слышно Стверцов.

— Что? — не понял посол.

— Все, — советник по культуре сделал широкий жест руками. — Восхождение, Земля…

Посол наклонил голову и провел пальцами по лбу.

— Древняя дилемма. Универсального решения по сей день не существует. А гаррапы, насколько мне известно, пока даже не ставили перед собой такой вопрос. Между прочим, — из-под руки он посмотрел на советника по культуре, — хорошая тема для научной статьи. — И после паузы добавил: — Что скажешь?

— Я подумаю, — ответил Стверцов.

Посол одобрительно улыбнулся: ему нравился этот рассудительный молодой человек с задатками конформиста. □

Эми Бектел
ПРЕВРАЩЕНИЯ ЧУДОВИЩ

В день моего рождения Говард Уинстон преподнес мне подарок.

Вообще-то это был не первый подарок в тот день. Когда я ярким солнечным утром въехал на парковку перед своей ветеринарной клиникой, то на пороге обнаружил большой ящик. Ничего необычного: большинство ветеринаров время от времени находят под дверью подброшенных животных. Это часть профессии. Но в моем ящике находился боа-констриктор, удав восьми футов длиной с характерным стеклянным взглядом. Так уж мне везет. Все, о чем я мечтал, — это иметь тихую скромную практику, лечить обычных животных — вроде кошек, собак, лошадей. Но мой клиент, Говард Уинстон помимо всего прочего коллекционировал черепах и змей, не говоря уже о чудищах. У него было множество друзей, хозяев таких же странных зверюг, и теперь все они обращались только ко мне. Так и вышло, что я приобрел репутацию специалиста по рептилиям, хотя от змей меня бросает в дрожь. Особенно от больших змей.

Моя ассистентка Тиган пришла в восторг.

— Класс, Майкл, — воскликнула она. — Вот это змея так змея! Что ты будешь с ней делать?

Я с надеждой взглянул на Тиган. Я знал, что она обожает рептилий и держит дома змей. А потому бодро предложил:

— Хочешь взять ее себе?

Тиган с сожалением покачала головой:

— Нет. Она слишком велика для моей квартирки.

Надо сказать, эта змея слишком велика для любой квартиры. Я вздохнул и втащил ящик в здание, соображая, куда же мне его поместить. Перед моим мысленным взором возникали жуткие картины: удав проползает сквозь прутья клетки и пожирает моих пациентов.

Я поставил ящик в кладовку, запер дверь и прикрепил к доске объявлений в приемной маленький плакат: «Змея — даром».

К концу дня добровольцев пригреть мою змею так и не нашлось. Тиган отыскала где-то в сарае старую ванну и приспособила под вполне пристойное змеиное обиталище. Удав свернулся кольцами и мрачно пронзал меня оттуда взглядом.

— Интересно, а когда он в последний раз обедал? — задумчиво осведомилась Тиган.

— Полагаю, нам лучше что-нибудь ему… предложить, — откликнулся я. — Не откладывая.

Большая змея сама по себе не радость, но большая голодная змея — нечто невообразимое.

— Доктор Клейтон, — моя секретарша Ками осторожно приоткрыла дверь в кладовку и заглянула к нам. — Эта змея не выберется на свободу?

Я неуверенно посмотрел в ванну. Определенно, не стоит забывать плотно закрывать дверь в кладовку.

— Надеюсь, что ему здесь хорошо, — ответил я.

Ками мои слова не успокоили.

— Пришел Говард Уинстон, — объявила она, торопливо пятясь, и захлопнула за собой дверь.

Говард Уинстон и его жена Линда ждали меня в приемной. Говард мирно сидел в кресле с аквариумом на коленях. Рядом с ним устроилась Линда, держа картонный ящичек. Говард, пожилой, лысеющий человек с тихим голосом, лучезарно улыбнулся мне и сдвинул очки на лоб. Глядя на него, не скажешь, что он стал причиной моих многочисленных ветеринарных кошмаров, из которых не последним оказалась Линда. Раньше она была моей секретаршей, но оставила работу, чтобы соединиться с Говардом и его чудищами.

— Здравствуй, Майкл, — приветствовала меня Линда. — С днем рождения. Мы привезли тебе подарок.

Я грустно посмотрел на нее.

— Полагаю, подарок — это не твое возвращение на работу?

Она была такой замечательной секретаршей!

— Прости, — сказала Линда. — Но ты неплохо обходишься и без меня. Кажется, Ками уже вошла в курс дела?

Это было верно, но в основном потому, что новенькая достигла своего «потолка».

— И потом у тебя есть Тиган, — улыбнулась Линда.

— Да, конечно. Она отличный работник.

— Уверена, Майкл, так и есть, — Линда подняла глаза к небу. — Не притворяйся. Я видела, как вы целовались на нашей свадьбе… Вы встречаетесь?

— Ну, пожалуй. Вроде того.

— Вроде того?!

Я тяжело вздохнул. Безусловно, я был всерьез увлечен Тиган, хотя еще год назад не поверил бы, что могу влюбиться в девицу с татуировками, волосами, закрученными в виде острых пик, и любительницу змей. Но дело обстояло именно так. Хуже всего, что она у меня работала, и я был ее начальником. Я не раз пытался объяснить это Линде, но без видимого успеха.

— Ну, во всяком случае, счастливого тебе дня рождения, — с этими словами она вручила мне картонную коробку.

Коробка как коробка, с бантом на крышке. Правда, в ней наличествовали дырки для воздуха, и это было плохим признаком.

— Давай же, открывай, — поторопил меня Говард.

Я поднял крышку и заглянул внутрь. Внутри уютно устроились две маленькие черепашки, каждая величиной с мою ладонь.

— Э-это мне? — пролепетал я.

— Тебе, — гордо ответил Говард. — Нравятся?

Я взял черепашку, посмотрел на нее и попытался улыбнуться. Говард взирал на меня с тревогой и надеждой, явно желая, чтобы подарок пришелся по душе. Маленькая черепашка уставилась на меня глазками-бусинками и заболтала лапками в воздухе. Рептилия! Как это мило! По крайней мере, не змея.

— Ну конечно, — бурно отозвался я. — Они изумительны. Это что, детки Макса?

— О, да! — Огромная старая черепаха Макс была любимицей Говарда. — А здесь вот мы приготовили тебе террариум для них. Там все устроено как надо: подходящий свет, чашка с водой и холмик для лазания… и парочка убежищ, чтобы они могли прятаться. Видишь, какие укрытия сделала Линда?

Я заглянул в террариум. Там находились два домика для черепашек. Вышитые!.. Ну и ну.

— Я все время думал, что тебе надо иметь какого-нибудь домашнего питомца, — продолжал Говард. Он начинал волноваться. — И мне показалось, что черепашки — наиболее подходящая идея. Ведь их можно оставлять одних на весь день. И их две… чтобы они не скучали.

Говард и вправду желал мне только добра. Я понимал это. К тому же я всегда притворялся, что мне по душе его любимцы, вот он и расстарался.

— Спасибо, Говард, — произнес я наконец. — Это именно то, что мне нужно.

Он просиял:

— Правда?

— Правда.

— Ну и хорошо. А как ты собираешься их назвать?

— Пока не знаю, — я поднял из коробки вторую черепашку, выглядевшую в точности как первая. Как их назвать, когда я даже не могу отличить одну от другой?

Говард радостно закивал.

— Кстати, — произнес я. — Не знаешь ли ты кого-нибудь, кто без ума от змей?

— Змеи? — заинтересовался Говард.

— Большие? — спросила Линда.

— Всего одна. Футов шесть или семь. От силы восемь. Или девять.

— Что скажешь, милая? — робко осведомился Говард у супруги.

— Нет, — твердо объявила Линда. — Мы должны учитывать змеиные повадки. Они считают пищей все, что меньше их самих. И должна заметить, что я меньше ее!

— Да, это верно, — согласился Говард. — В этом вся проблема, не так ли? Печально: когда змеи вырастают и с ними становится трудно обращаться, их просто выбрасывают. Никто не хочет держать бедолаг у себя, — он задумался. — Разумеется, иногда они пытаются съесть своих хозяев, но ведь это не вина змей! Они просто так устроены.

У меня возникло острое желание проверить, пребывает ли моя змея, в своей ванне.

— Я поспрашиваю, — пообещал Говард. — Мне известны люди, которые занимаются спасением змей. Может быть, они смогут забрать твоего малыша.

— Спасибо, — ошеломленно пробормотал я. Я и понятия не имел, что существует какая-то группа спасения змей. — Буду очень признателен… Как поживают ваши чудища?

— О, с ними все хорошо, — поспешил заверить Говард. — Растут как на дрожжах. Ты их просто не узнаешь. Хочешь посмотреть фотографии? Может, и Тиган заинтересуется?

Я улыбнулся и пригласил Тиган в комнату. Говард носился с фотографиями своих чудищ, как молодой отец со снимками младенца. Однако он не мог показывать карточки всем и каждому, потому что решительно настроился сохранить существование своих питомцев в секрете. Тиган и я были единственными, кому довелось их увидеть.

Говард открыл кейс, покопался в куче поэтических сборников и рукописей (три дня в неделю он преподает в местном колледже поэзию) и вытащил простой коричневый конверт, который с гордостью вручил мне. Я вытряхнул фотографии на стол. Тиган заглядывала мне через плечо.

Чудища действительно подросли. Еще как! Они все больше походили на свою мать, которая умерла от таинственной болезни, когда детеныши еще находились у нее в сумке. Это были на редкость странные существа, с огромными сферическими туловищами, четырехзубыми хвостами, морщинистыми бородатыми мордочками и дыхательной системой, снабженной и дыхалом, и жабрами. Я взял фото Зеваки, которого знал лучше других, и стал его рассматривать. Хирургический шрам на выпуклом боку почти исчез (эта операция была поистине кошмаром), и все говорило за то, что вскоре шов совсем рассосется. Передав фото Тиган, я проглядел фотографии остальных чудищ: Тележки, Большерота и других. Затем мое внимание привлек снимок илистой земли. Присмотревшись, я разглядел в этой грязи серебристые осколки скорлупы.

— А вы видели, что вылупилось из этих яиц? — спросила Тиган.

Говард с сожалением покачал головой.

— Нет. Но, конечно, мы держим все под контролем.

Разумеется, на самом деле они не имели понятия, что держать под контролем. Размножение монстров оказывалось еще более загадочным, чем их дыхательная система. Поначалу я было решил, что это какие-то сумчатые животные: они производят недоразвитое потомство, которое затем забирается в материнскую сумку, наподобие кенгурят. В конце концов, мы ведь обнаружили десять детенышей в набрюшной сумке их мамы Несси. После Говарду пришлось выкармливать малышей из бутылочки.

Однако нынешней зимой Тележка снесла кладку маленьких серебристых яичек в снег на берегу их пруда, а Большерот последовал за ней из воды, чтобы их оплодотворить. Две недели спустя Говард нашел осколки скорлупы, а то непонятное, что было внутри яиц, куда-то подевалось. В сумках морских чудищ ничего не обнаружилось… Получалось, что первая стадия их жизненного цикла была, так сказать, вольной, но в некоем не слишком отдаленном будущем «цыплятки» должны будут найти дорогу в материнскую сумку.

Так, по крайней мере, казалось мне. Размножение, то бишь воспроизведение себе подобных, штука сложная. Я с тоскливой надеждой поглядел на Тиган и вздохнул.

В дверь постучали, и Говард поспешно смахнул фотографии монстров обратно в кейс. Ками просунула голову в щелку и сообщила:

— Доктор Клейтон, к вам на прием курица.

— Нам, пожалуй, пора, — засобирался Говард. — Дай нам знать, какие имена ты выбрал для черепашек, ладно?

— Обязательно, — отозвался я. — До скорого.

Линда помахала на прощание рукой, и они направились к выходу, минуя по пути женщину, сидевшую на скамейке с курицей на коленях.

— Какая странная курица, — прошептала Тиган. — Что это за порода?

Курица была черная с огромным хохолком на макушке, который свисал вперед, закрывая ей глаза и клюв. Ничего подобного я ранее не встречал.

— Что-то экзотическое, — неуклюже отговорился я и сменил тему.

— Тиган, не могла бы ты пристроить этих черепашек в террариум?

— Конечно. Это питомцы профессора Уинстона?

— Нет, мои. Подарок на день рождения.

— У тебя день рождения? А я и не знала. — Тиган обвиняюще уставилась на меня.

— Я обычно стараюсь забыть о своих днях рождения, — ответил я.

— Не понимаю, как Говард об этом узнал.

— Гм, — задумалась она. — Ты ведь, кажется, сегодня не едешь по вызовам. Хочешь пообедать со мной? У меня дома?

Я сразу почувствовал себя счастливей. Обед с Тиган!.. Этот подарок мне гораздо больше по вкусу, чем пара черепашек.

— Конечно, — торопливо выдохнул я. — С удовольствием!

У Полночи, так звали экзотическую курицу, была внушительная рана поперек затылка. Беднягу укусил той-пудель. Это польская порода, как гордо сообщила мне ее хозяйка, миссис Джонс, потрясенная моим невежеством: вывели ее ради оперения, которое — я не мог не признать — было ошеломляющим. Но при том абсолютно непрактичным, потому что курица не могла ничего толком разглядеть перед собой и уберечься от врагов. Даже очень мелких.

— Вам нужно устроить для нее надежное убежище, — посоветовал я миссис Джонс, зашивая рану. — Где ее не сможет достать никакая собака.

Миссис Джонс искоса посмотрела на меня, явно сомневаясь, стоит ли принимать советы ветеринара, который не знает замечательной польской породы, но под конец признала, что убежище для курицы — идея недурная.

Я зашил рану и с интересом наблюдал, как миссис Джонс нежно перенесла любимицу в машину и посадила на пассажирское сиденье рядом с собой. Когда я вернулся в приемную, Тиган уже вымыла инструменты и деловито подметала птичьи перья.

— Все пациенты закончились, — провозгласила она. — Задняя дверь заперта. Змею я проверила. Завтра принесу ей чего-нибудь поесть. Ты готов?

— Давно.

— Тогда почему бы тебе не отвезти черепашек домой и не устроить поудобнее? А потом приходи на обед. Вот, я нарисовала тебе карту, как меня найти.

Она передала мне листок, который я поспешно схватил, только в эту минуту вспомнив о существовании черепашек. Что я буду с ними делать? Может, оставить в клинике? Но нет, Говард обязательно узнает и придет в ужас.

Примирившись с судьбой, я отправился устраивать новообретенных домашних любимцев.

Террариум я пристроил на полу своего грузовичка. Черепашки деловито ползали по дну. Уголком глаза я мог наблюдать, как одна из них карабкается на холмик, любезно устроенный Говардом. Я и не знал, что черепашки любят лазать по камням. Отвлекшись на эти размышления, я чуть не пропустил поворот. Круто развернувшись, так что взвыли шины, я заметил, что маленький скалолаз упал навзничь и беспомощно заболтал лапками в воздухе. Но ничего: мы были уже почти у цели. Несколько минут спустя я припарковался на стоянке и занес черепашек в дом.

Куда теперь их пристроить? Около кухонного стола была подходящая розетка, но мне не хотелось держать малюток на кухне. Черт, я вообще не хотел, чтобы они селились у меня в доме! Наконец я выбрал угол в гостиной и, поставив террариум на пол, включил его в розетку. Затем перевернул черепашку. Она явно обрадовалась и немедленно начала повторное восхождение.

Миска с водой устроила целое наводнение, так что я вытащил мокрую подстилку и вновь налил черепашкам воды. Кормушка все еще полнилась фруктами и овощами, что было замечательно, ведь мой холодильник радовал глаз лишь пивом и гамбургером. Я как раз собирался за покупками.

Но не сегодня. Сегодня обед у Тиган! Я быстро проглядел почту — как всегда, куча счетов — и проверил сообщения. Было только одно, от хозяина квартиры.

Простите, Майкл, что обрушиваю вам на голову лавину, — радостно сообщал он, — но ваш договор аренды истекает в следующем месяце, и мы решили продать квартиру. Так что к концу следующего месяца вам надлежит съехать. Извините.

Однако тон послания был вовсе не извиняющимся. Я с грустью огляделся. Не то чтобы я слишком жалел об этом жилище, но переезд — всегда мука. Особенно в это время года, когда в клинике самая работа. Где я найду время на поиски нового пристанища, не говоря уже о сборах?!

Но сейчас об этом не хотелось думать. Я взял в руки карту Тиган и поспешил к грузовичку.

Окна квартиры Тиган располагались над гаражом большого нелепого дома на окраине города. Вокруг было очень живописно, поскольку гараж приютился в густых зарослях пиний и можжевельника. Я остановил грузовичок рядом с изрядно побитым автомобильчиком Тиган, вылез, поднялся по ступенькам и постучал. Через мгновение дверь распахнулась.

— Здравствуй, — приветствовала меня Тиган. — Заходи. Как поживают твои черепашки?

— О, с ними все в порядке, спасибо, — я шагнул через порог и замер, ошеломленный буйным царством растений, начинавшимся прямо за дверью. Это были какие-то джунгли, сплетение зеленых листьев и пышных ярких цветов. Я сделал еще один шаг и стукнулся головой о подвешенный к потолку цветочный горшок, со всех сторон которого свисали папоротники.

— Извини, — проговорила Тиган. — Тебе придется нырять под них.

— Ничего страшного, — я осторожно пробирался дальше, в глубь комнаты. Растения заполонили все: они свисали в горшках с потолка, теснились на подоконниках и книжных полках. В дальнем конце комнаты располагался большой самодельный террариум с обильной растительностью, небольшими озерками воды, ветками деревьев; здесь же я обнаружил ящериц и змей. Несколько сверчков печально перепрыгивали с ветки на ветку, явно сознавая, что вскоре послужат пищей рептилиям.

— Обед почти готов, — сообщила Тиган. — Присаживайся.

Я пробрался сквозь заросли к накрытому кухонному столу. Тиган возилась у плиты. Она сменила рабочую одежду на балетное трико и юбочку — словом, выглядела потрясающе. Я сразу пожалел, что тоже не переоделся. Хотя, честно говоря, у меня нет ничего особенного, вся одежда стандартна…

Обед оказался на удивление простым: салат и спагетти, а на десерт кекс с воткнутой в центр одной свечкой (надо полагать, в честь дня рождения). Тиган зажгла свечу, улыбнулась и сказала:

— Загадай желание.

Я поглядел на нее, на ее озаренное светом лицо, утонул в красивейших карих глазах и пожелал…

Тут же зазвонил телефон. Это оказался Говард. Что-то было неладно с его чудищами. Он хотел, чтобы я немедленно к нему приехал.

Поверьте, я загадал совсем не это.

Поместье Говарда находилось в шестидесяти милях от города, в гористой оконечности каньона Калиенте. Дороги там ужасные, особенно когда въезжаешь во владения Говарда. Путь иногда кажется бесконечным. Впрочем, сегодня меня это не тревожило, потому что со мной ехала Тиган. Она была буквально заворожена питомцами Говарда и не упускала ни одной возможности их навестить.

— Что у них неладно? — спросила Тиган.

— Говард сказал, что чудовища странно себя ведут. Вечером он пошел проведать их, но питомцы его даже не заметили. Вроде бы для них это не характерно.

Тиган задумалась.

— Думаешь, с ними действительно что-то не так?

— Понятия не имею, — откликнулся я. — Вообще-то Говард пристально следит за своими любимцами. Проблема в том, что нам о них ничего не известно. Даже то, что является нормой, а что аномалией.

— Как в том случае, когда Тележка откладывала яйца? Она тогда столь странно себя вела, что мы подумали, будто она заболела.

— Вот именно.

Тиган поставила ноги на сиденье и какое-то время молча смотрела в окно. Я ловко свернул на еле видную дорогу к ранчо Говарда — я бывал здесь много-много раз, — и Тиган выскочила из машины, чтобы открыть ворота. Вернувшись, она внесла с собой в кабину волну холодного воздуха и аромат можжевельника. На миг я позавидовал Говарду, его. идиллической жизни в горах, вдали от шума и суеты. Но тут мой грузовик попал в первую из многих выбоину на дороге, и мое городское жилище показалось мне главным достижением цивилизации. Какая жалость, что придется переезжать.

— Это мне кажется, — спросила Тиган, — или с прошлого раза дорога стала еще хуже?

— Стала хуже, — подтвердил я. — Говард говорит, что это отпугивает «нарушителей границы».

— А что он делает, когда ему нужен, например, сантехник?

— Не знаю, никогда об этом не задумывался. В самом деле, как решает Говард всяческие проблемы домашнего ремонта?

Тиган сосредоточенно нахмурилась.

— Как ты думаешь, он долго сможет хранить в тайне существование чудищ?

Грузовичок подпрыгнул на очередной выбоине и опасно качнулся к обочине, к уходившему в темноту обрыву. Было весьма сомнительно, что кто-нибудь наткнется на его питомцев, воспользовавшись этой дорогой, но горы, хоть и высятся среди пустыни, полны воды. Под нами находилась целая сеть подземных озер, связанная с поверхностью земли мириадами скрытых протоков и водосборов. Говард приучил своих чудищ оставаться в пределах неких искусственных границ, стремясь, чтобы они не появлялись на поверхности нигде за чертой его владений. Но питомцы росли. Кто поручится, что завтра они, по примеру обычных подростков, не начнут исследовать территорию?

Я подумал, что может произойти, если научная общественность — не говоря уже о средствах массовой информации — когда-нибудь узнает о чудищах. Конечно, это принесет некоторые преимущества (первое, что приходило в голову: ветеринарная помощь будет передана специалисту по водной фауне), но сама идея вызывала у меня тревогу. Даже самый щепетильный ученый непременно принесет одного из чудищ в жертву науке, ради того, чтобы изучить их анатомию… В конце концов, ведь их останется еще девять. А кроме того, был еще Незнакомец, существо куда более странное, чем монстры, жившее глубоко внизу, под их прудом. Судя по всему, он был единственным в своем роде.

— Так что же тут происходит? — спросил я у Говарда.

— Не знаю, — встревоженно сказал Говард. — Они странно себя ведут. Посмотрите сами.

Я уставился в пруд. Обычный пруд-садок, за исключением того, что вода в нем была восхитительно прозрачной. Поверхность оставалась недвижной, но я продолжал всматриваться в нее, и постепенно глаза мои привыкали к сумраку за пределами луча говардовского фонарика. Затем над поверхностью поднялся и рассыпался легкий фонтанчик воды из дыхальца, и с глубины всплыл один из монстров.

Это был Зевака — самый игривый, любознательный и веселый из чудищ. Я легко узнавал его морщинистую бородатую мордочку. Он всегда подплывал к берегу, чтобы меня поприветствовать, свистел, прищелкивал и протягивал щупальце-плавник для пожатия. Но сегодня он, бегло оглядев меня, медленно погрузился в глубь пруда.

— Они все так? — растерянно осведомился я.

Говард горестно кивнул.

— Как давно это началось?

Линда с убитым видом посмотрела на Говарда.

— Мы не знаем. Утром они выглядели нормально, потом мы уехали на весь день, а вернувшись, вскоре позвонили тебе.

Пока она говорила, на поверхности пруда появились Тележка и Большерот; они медленно поплыли к берегу в нескольких футах от нас. Там они как бы зависли, легко рассекая воду плавниками. Через минуту к ним присоединился Зевака. Не торопясь, по одному, появились семеро остальных существ и сошлись в одном месте на песчаном мелководье рядом с нами.

Я внимательно вглядывался в каждого монстра по очереди, стараясь уловить изменения. «Зверюшки» подросли, теперь у них был почти взрослый вид и, насколько я мог судить, вполне здоровый. Пока я их разглядывал, Тележка и Большерот медленно выползли на берег, причем их дыхальца оказались на воздухе, а большая часть тел была погружена в воду. Остальные чудища теснились неподалеку. Когда все они собирались на поверхности, пруд, казалось, съеживался, хотя я знал, что на самом деле он достаточно велик: я нырял в него, но так и не достал до дна. Однако в эту минуту мной овладело беспокойство: хватает ли в водоеме места для десяти взрослых особей?

Внезапно Тележка резко свистнула — я даже подпрыгнул от неожиданности. В тот же миг все монстры задвигались. Они ныряли в глубину и появлялись с камнями и палками в плавниках, которые затем с пощелкиванием и свистом выкладывали на отмель.

— Что они делают, доктор? — недоумевал Говард.

Откуда мне знать? Десять монстров лихорадочно сновали туда-сюда, нагромождая ил, камни и палки, наращивая постепенно кучу от отмели до берега. Сооружение напоминало полукруглую загородку, которая как бы отделила часть мелководья от пруда. На моих глазах стенки загородки поднялись выше уровня воды, а чудища продолжали усиленно трудиться, обмазывая стенки илом и подтаскивая строительные материалы. Когда загородка стала высокой и массивной, чудища несколько успокоились. Суета в воде утихла, поднятая со дна муть стала оседать. Зевака с верещанием подплыл к нам и наполовину высунулся из воды для приветствия. Затем он снова нырнул в пруд и начал рассеянно играть с самым маленьким, Паучком. Но было видно: игра дается им с трудом, так как оба устали.

Я приблизился к сооруженной монстрами загородке и, дивясь, рассматривал ее. Никогда ранее они ничего не строили. Тиган наклонилась и потыкала сооружение пальцем, чтобы проверить его прочность.

— Оно похоже на бобровую плотину, — заметила она. — А что ты об этом думаешь?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Ты ничего внутри этой запруды не видишь?

— Пока ничего, — отозвалась она. — Говард, не могли бы вы направить луч света сюда? Вот так, хорошо. Подождите минутку… по-моему, там что-то шевельнулось.

Говард и Линда опустились на корточки рядом с Тиган, всматриваясь в воду запруды. Я наблюдал за чудищами. Зевака и Паучок продолжали маячить неясными тенями за кругом света говардовского фонаря. Они все еще вяло пытались играть, и спустя некоторое время к ним присоединились остальные. Все, кроме Тележки и Большерота, которые, трепыхаясь, зависли в воде около загородки.

— Вижу! Я вижу его, — возбужденно воскликнула Линда. — А вот еще один. Смотрите!

— И что это такое? — растерялся Говард. — Смотрите, вон еще один. И еще. Сколько же их здесь?!

Я отвернулся от Тележки и Большерота и присоединился к своим товарищам. Говард установил фонарь так, что теперь он высвечивал маленькую запруду. Вся грязь успела осесть, и вода в нем обрела прежнюю прозрачность. Я увидел стайку каких-то мальков, похожих на сплюснутые шарики два дюйма диаметром, из которых торчали глазки на ниточках. Мальки были коричневыми, сплошь в серых и черных крапинках. Сколько их там плавало? Я насчитал четыре, пять, шесть…

— Десять, — произнесла Тиган.

Я оглянулся на взрослых монстров в основном пруду: их тоже было десять. Любопытно, чудища всегда рождаются десятками или это случайное совпадение? Неужели это и есть существа, вылупившиеся из яиц Тележки? Судя по тому, как крутились поблизости Тележка и Большерот, так оно и было. Мальки, кстати, совсем не походили на родителей, за исключением некоей морщинистости вокруг глаз на ниточках.

— Это их детки! — пылко восклицал Говард. — Это они, ведь так? Посмотрите, какая прелесть!

— Красавцы, — гордо вторила ему Линда. Тиган согласно кивала.

Сплюснутые морщинистые шарики с торчащими глазками медленно кружили в воде. Неопределенным неуклюжим колыханием они напоминали движение амеб. Нет, красавцами их не назовешь. Но было в них нечто… трогательное.

Цвет одного из них стал слегка меняться, коричневая окраска его кожи перешла в оливковую. Прямо у меня на глазах остальные тоже стали изменяться, некоторые сделались оливково-зелеными, некоторые — темно-коричневыми. Тиган легонько коснулась спинки одного из малышей, и он тут же стал ярко-красным. Все другие поменяли окраску на тускло-розовую с красными пятнышками. Тиган ошеломленно отдернула руку.

— Потрясающе, — ликовала Линда. — Может быть, они таким образом общаются друг с другом. Меняя цвет и рисунок кожи, словно осьминоги.

Вид у Линды был взволнованный и радостный, ведь она давно пыталась расшифровать пощелкивания и посвистывания морских чудищ, однако ничего у нее не получалось. Если эти существа общаются друг с другом с помощью цвета, перед ней открывается новый простор для исследования.

— Они на ощупь совсем не такие, как взрослые особи, — задумчиво сказала Тиган. — Когда я их касаюсь, то ничего не чувствую.

Дело в том, что осязание было для нас единственным средством общения с чудищами. Когда мы брались за плавник монстра, происходил обмен эмоциями. Это было какое-то химическое общение, мы ощущали счастье, страх, удовлетворение и тому подобное. Я протянул руку и коснулся одного из розовых в крапинку существ. На нем мгновенно появилось еще больше красных пятнышек, но полностью красным, как тот, кого тронула Тиган, он не стал. И ощущение Тиган подтвердилось: никаких эмоций Я1не почувствовал.

Той ночью мы долго сидели у пруда. Говард сходил в дом и принес бутерброды и упаковку, напитков, а через час или два Говард и Тиган ударились в поэзию. Мне было так же интересно слушать их, как наблюдать за монстриками, хотя в прошлом стихи меня совсем не увлекали, и я всегда радовался тому, что Говард не склонен декламировать их в моем присутствии. Какое-то время друзья обменивались строками, посвященными госпоже Эволюции. Мне даже понравилось: «Когда ты был головастиком, а я рыбкой…»

Несколько часов мы любовались цветистым хороводом мальков.

Спустя четыре недели я все еще никак не мог придумать имен для своих черепашек. Дьявольщина, да я до сих пор не отличал их друг от друга. С этим нужно было что-то делать. И поскорее. Говард звонил мне каждый день, держа в курсе эволюции монстриков и попутно интересуясь, как я назвал своих питомцев. Я опустил руки в террариум, вытащил из него черепашек и уставился на них пронзительным взглядом. Мне они казались абсолютно идентичными. Как я должен подыскивать им имена, если не вижу ни малейшей разницы?!

Что ж, выхода не оставалось. Положив одну черепашку обратно, я отнес вторую на письменный стол и маркером нанес ей на спинку жирную черную точку.

Телефон зазвонил, когда я надевал на маркер колпачок. Я застонал, вспомнив, что сегодня дежурю на вызовах, и взял трубку. Это не был призыв к помощи. Звонил Говард.

— Детишки растут, — гордо сообщил он. — Линда сегодня их измеряла. Они уже на полдюйма больше.

— Это хорошо, — осторожно ответил я. Конечно, рост — это прекрасно, но кто их знает… — Вы поняли, как они питаются?

— Не совсем. Они проводят все время, зарывшись в песок на дне, так что, полагаю, едят каких-нибудь червячков, жучков или нечто в этом роде… А их расцветка просто поразительна. Линда проводит у пруда каждую свободную минуту. Она записывает все изменения цвета и пытается сообразить, чему они всякий раз соответствуют. Еще мы снимаем их на видео. Майкл, ты просто обязан приехать и посмотреть на них при дневном освещении.

— Я постараюсь приехать на выходные, — пообещал я.

— Отлично. Скажи, ты еще не нашел дом для своего удава?

— Нет, — коротко ответил я. Удав продолжал жить в кладовке, сытый — по крайней мере, я так надеялся. Однако старая ванна была ему явно мала. Нынче днем я ходил в кладовку за липким пластырем и обнаружил, что ванна опустела, а змея обвилась вокруг ведерка со шваброй. Мне это как-то не понравилось.

— Как поживают твои черепахи?

— О, с ними все хорошо.

— Ты уже дал им имена?

— Ну-у, — тут я сообразил, что до сих пор держу одну из малюток в руке. Ту, что пометил черной точкой. Теперь я мог отличить ее от второй. Но как же ее назвать? Побегушка? Зеленушка? Внезапно меня озарило:

— Пятнышко… и Бродяжка.

Говард в восторге рассмеялся.

— О, как здорово! Видишь, я говорил тебе, что имена сами придут. Ладно, увидимся в конце недели.

Я еще немного посидел на столе, наблюдая, как Пятнышко упорно прокладывает путь между стопками книг и бумаг. Пятнышко был пареньком активным. Удивительно, как быстро могут передвигаться черепахи. Когда малыш слишком приблизился к краю стола, я подхватил его и отправил обратно в аквариум, где он тут же пристроился к кормушке, полной накрошенных овощей и фруктов. Пятнышко залез в кормушку лапами — черепахи жуткие неряхи за столом — и начал жевать что-то пышно-зеленое. Я смотрел, как он ест, размышляя, чем же питаются чудища. Раз они растут, значит, что-то едят… Если только и вправду растут: я сомневался, что быстрые шарики легко измерить. Линда могла и ошибиться.

Наконец я отвел глаза от черепашек и взялся за газету. Надо было приступить к ежевечернему ритуалу поиска квартиры. Меньше чем через неделю мне предстоит покинуть свою, а я так и не подыскал жилья. Просто не было ничего подходящего. Например, на этой неделе я нашел только особняк с шестью спальнями (а также сауной и конюшней — и соответствующей арендной платой), летнюю хижину в Колорадо и непонятно какое жилье, владелец которого жизнерадостно сообщал в объявлении, что «планирует вскоре провести канализацию».

Я начал просматривать сегодняшние объявления. Хижина в Колорадо исчезла, но особняк и жилье без туалета все еще были доступны. К списку прибавилась меблированная квартира с одной спальней — всего в нескольких минутах от моей клиники! И арендная плата казалась разумной, и селиться можно было немедленно. Спасен! Я ринулся к телефону и набрал номер. Приятный женский голос ответил уже после второго звонка.

— Здравствуйте, — я старался говорить лаконично и четко, как обеспеченный ответственный квартиросъемщик. — Я по поводу квартиры. Она еще свободна?

— Да, свободна, — любезно ответила женщина. — Это приятная маленькая квартирка с одной спальней, полностью меблированная. Если хотите, могу завтра ее вам показать.

— Замечательно, — сурово сказал я. — Дайте сообразить… Примерно около полудня я смогу приехать. Вас это устраивает?

— Разумеется, — ответила женщина. — Аренда на год, мы требуем предоплаты за первый и последний месяцы плюс страховой взнос. И еще: мы не позволяем держать домашних животных.

— О, с этим проблем не будет, — произнес я, соображая, что выложить сразу столько денег будет проблемой. Ладно, что-нибудь придумаю. — Я подготовлю деньги, и у меня нет домашних животных. Правда, есть черепашки, но они живут в…

— Простите, — перебила она ледяным голосом. — Мы не допускаем никаких домашних животных.

— Но они живут в террариуме, — не унимался я. — Все время.

— Наши правила очень строги, — твердо сказала собеседница. — Если хотите арендовать квартиру, вам придется расстаться с вашими черепахами.

— О, — растерянно пролепетал я. Почему домовладельца заботит существо, живущее в изоляции? Ведь оно не станет бродить по квартире и портить мебель.

— Так вы все еще хотите посмотреть квартиру? — голос женщины полностью утратил былую любезность.

Я глянул на Пятнышко и Бродяжку: насытившись, они отдыхали в одном из своих укрытий. Вряд ли мне представится лучший повод благопристойно избавиться от них. Не исключено, что даже Говард сумеет меня понять. Я открыл рот, чтобы ответить «да»… но взгляд мой снова упал на черепашек.

— Нет, благодарю вас, — услышал я свой голос.

Я повесил трубку и мрачно уставился на телефон. Что я натворил! Мне негде больше искать. Других предложений по моим средствам просто нет. Разве что я соглашусь жить без канализации! В ближайшие дни нужно освободить квартиру, и мне придется жить в клинике. Я содрогнулся от этой мысли…

Остаток вечера и большую часть ночи я провел на рабочем месте. Немецкая овчарка по кличке Брут выскользнула из плохо закрытых ворот на улицу, где была тут же сбита автомобилем. Кокер-спаниель Фриц съел целую коробку хранившегося в гараже крысиного яда. Такса Джуди подверглась нападению соседского ротвейлера. Одно к одному. Это была длинная-длинная ночь.

Когда к пяти утра я наконец добрался домой, то устал настолько, что ход моих мыслей приобрел философское направление. Даже на территории, принадлежавшей Говарду, опасностей было предостаточно. Например, в пруду водились какие-то ядовитые существа. Зевака из любопытства съел одно и чуть не умер. В воде таились болезни, паразиты и, Бог знает, что еще в глубине. Неудивительно, что монстры отгородили относительно безопасный садок для своих детенышей. Я надеялся, что это им поможет. С детенышами животных, как и с детьми, большинство несчастных случаев происходит дома. Котята попадают в сушилки для одежды, их защемляют складные стулья, щенки перегрызают электропровода и заглатывают детские игрушки… С мрачным унынием я задумался, спасет ли чудищ их запруда.

Вернувшись домой, я первым делом тревожно проверил, живы ли Пятнышко и Бродяжка. Затем сменил миску с водой на менее глубокую — чтобы не утонули.

Я так и не стал звонить ледяной даме.

— Значит, ты не нашел квартиру? — спросила Тиган. Была суббота, и мы ехали к Говарду. Первый раз в жизни это был заранее оговоренный визит, а не экстренный вызов.

— Нет, — ответил я.

— Когда ты должен съехать? — поинтересовалась она.

— В понедельник, — с тоской промычал я.

— Что же ты собираешься делать?

— Наверное, поселюсь в клинике. Я могу взять матрас и положить на полу.

— А все твои вещи?

— У меня их не так много.

По правде говоря, я мог вместить все свое достояние в грузовичок. Не уверен, что в моем возрасте этим стоит гордиться. Зрелому, почти процветающему ветеринару для перевозки имущества должен потребоваться, как минимум, фургон.

— Если хочешь, можешь поселиться у меня, — предложила Тиган.

— Правда?!

— Конечно.

О, не сомневайтесь, это было очень соблазнительно. Чисто физиологический рефлекс чуть не заставил меня тут же согласиться. Но, к несчастью, включился мозг, и я понял, что не хочу спешкой испортить наши медленно развивающиеся отношения. У нас с ней было пока всего два настоящих свидания… Кроме того, я не представлял, как отыскать место среди всех ее растений.

— Спасибо большое, — осторожно начал я, — но я нормально устроюсь в клинике.

— Ты уверен? — засомневалась Тиган.

— Уверен, — голос мой звучал решительно и твердо.

В конце концов, в клинике будет не так уж плохо. Там нет душа, но канализация действует безупречно, и мне вполне достаточно водных обтираний. А надувной матрас на полу — штука весьма удобная. Может быть, среди ночи выдастся даже часок-другой, когда все пациенты заснут, и не будет ни воя, ни лая. А может, и нет. Но канализация никуда не денется!..

Мы добрались до знаменитого говардовского пруда далеко за полдень. Весна была в разгаре. Ярко светило солнце, все вокруг цвело, воздух звенел от щебета птиц. Я вдруг преисполнился радости: я был С Тиган, и клиника осталась далеко позади…

Я выбрался из грузовичка и с наслаждением потянулся. Задумался, можно ли взять Тиган за руку. На работе у нас строго деловые отношения. Но сейчас мы не на работе! Ну, не совсем… Удовлетворенный подобным анализом ситуации, я протянул руку спутнице. Она улыбнулась и вложила свою ладонь в мою.

— Майкл, Майкл, — задыхающийся Говард спешил нам навстречу.

— Я так счастлив, что вы приехали. Происходит что-то странное.

Тиган выпустила мою руку, на лице отразилась тревога. Все вокруг сразу стало мрачным и унылым. Мало того, что меня выгоняют из квартиры, так еще вместо отдыха я должен разбираться с чем-то странным.

— В чем дело? — безнадежно осведомился я.

— Малютки… — пролепетал Говард. — Они… ну… словом… лучше сам посмотри.

Мы с Тиган направились к пруду в сопровождении взволнованно восклицавшего Говарда. Пруд выглядел спокойным и безмятежным. Весенний ветерок гнал по воде легкую рябь, которая поблескивала и сверкала на солнце. Берега были одеты пышной высокой травой, обильно усеянной яркими полевыми цветами. Линда склонилась над запрудой и напряженно всматривалась в воду. На поверхности с шумным плеском появилась Тележка, приветствуя нас свистом. Показался Зевака, радостно защелкал и поплыл к берегу. Тиган приостановилась, здороваясь с ним, я собрался было сделать то же самое, но Говард, суетливый и беспокойный, как чихуахуа на смотровом столе, жалобно меня поторопил.

— Здравствуй, Майкл, — не поднимая глаз, произнесла Линда. Она сидела между грудой блокнотов и коробкой с яркими надувными игрушками. На коленях она держала кипу разноцветных листков. Я уселся на берегу рядом с ней. Говард топтался около нас с видеокамерой в руках. В прозрачной воде садка-запруды резвились сплюснутые шарики. Днем их расцветка поражала воображение. Я заметил двух пурпурно-лиловых с белыми полосками, темно-синего с желтыми пятнышками, трех небесно-голубых и трех пестреньких коричневых. Лиловая парочка уставилась на нас, поменяла быстренько цвет на розовый в красную крапинку, сохранив при этом белые полоски, затем медленно вернулась в пурпурно-лиловый. Голубые бойко проплыли мимо, не обратив на нас никакого внимания, а коричневые в это время неспешно ползали по дну. Постойте-ка! Я насчитал только девять, а где же десятый?

— Смотри прямо перед собой, — Линда осторожно повела рукой.

— Около загородки.

Стены стали еще массивнее. Наверное, за прошедшие недели монстры продолжали их укреплять. Я пристально рассматривал плотное сплетение сучьев, травы, камней и ила. Спустя минуту я заметил странную пестро-коричневую массу, выступавшую из загородки, словно опухоль. Цветом она походила на ползавшие по дну существа, но, безусловно, не была сплюснутым шариком с глазками на ниточках.

Я услышал за спиной легкие шаги Тиган.

— Что это за штука такая?

— Это одна из малюток, — ответила ей Линда. — Она переползла туда несколько часов назад и замерла там. С тех пор неподвижно сидит на перегородке. Меняется.

— Как гусеница? — уточнила Тиган. — Это она окуклилась?

— Думаю, да, — сказала Линда. — А ты, Майкл, как считаешь?

— Верно, — взволнованно поддержал ее Говард, — что ты думаешь, док? Им так положено?

Ну, разумеется, я представления не имел, что им положено, а что нет. Но взрослые чудища выглядели совершенно обычно, спокойно играли в пруду, очевидно, они считали, что все идет нормально. Они ведь так чутко на все реагируют. Если один из них заболевает, то мучаются все. Поэтому я решительно сказал:

— Кажется, все в порядке. В конце концов, они ведь пока не похожи на взрослых чудищ. Значит, когда-нибудь им нужно измениться.

— А-а, — с облегчением протянул Говард. — А я-то испугался… Кстати, остальные тоже направились сюда.

Три пестро-коричневых шарика медленно передвигались по дну в сторону перегородки. Мне показалось, что движутся они гораздо медленнее, по сравнению с остальными шестью. Шесть ярких мальков продолжали носиться по запруде, сталкиваясь друг с другом и меняя при этом цвета. Небесно-голубой вынырнул около двух пурпурно-лиловых и тут же стал сиреневым. Темно-синий с желтым подплыл к «кокону» и весь покрылся коричневыми пятнышками, затем отпрянул и медленно вернул свои старые цвета.

— Посмотри на это, — сказала Линда. Она взяла из коробки желтый пластиковый мячик и бросила в пруд. Желто-синяя малютка всплыла рядом с ним, уставилась на него и позеленела. Линда бросила красный мячик, и чудище покрылось волнистыми черными полосами.

— Они реагируют на малейшие изменения цвета, — Линда показала на цветные листочки блокнота. — Я все думаю, неужели они действительно так переговариваются? А может, это просто их реакция на окружающую среду? Боюсь, однако, что времени разобраться в этом у нас не будет. Раз они собрались превращаться.

— Надеюсь, я снял достаточно, — раздался позади нас голос Говарда. Его видеокамера жужжала, не переставая.

Я встал и пошел поприветствовать Зеваку. Он, как всегда, обрадовался мне, а затем уплыл к остальным, чтобы включиться в игру. На берег высунулась Тележка. Я обратил внимание, что она стала гораздо больше Зеваки. Как, впрочем, и Большерот. Я сказал ей «привет» и подержал за горсть щупалец. Меня окатило волной ее эмоций. Я ощутил ее гордость и удовлетворение; к этому примешивались радость от встречи с друзьями, удовольствие от игры. Возможно, это нельзя назвать речью, но общением — безусловно. Я подозревал, что цветовые переливы детенышей тоже отсюда.

Мы провели у пруда весь день, загорая и наблюдая за малышами. К закату три коричневых детеныша уже окуклились, а двое других покрылись коричневыми пятнышками и поползли по дну к загородке.

Смеркалось. Говард передал видеокамеру Линде, включил свет — он установил над прудом софиты — и отправился в дом за сэндвичами и напитками. К полуночи окуклились шестеро детишек, двое ползали по дну, а еще двое плоских шариков продолжали неуклюже бултыхаться. Тиган и я уверенно перешли в стадию «держимся за руки».

Линда вздохнула и потянулась.

— Пойдем домой, — сказала она. — Обычно мы не освещаем их так долго. А вдруг им необходимо иметь несколько часов темноты.

Говард отнесся к предложению без энтузиазма, однако послушно положил видеокамеру и выключил софиты.

— Господи, как поздно, — он недоуменно огляделся. — Не хотите ли остаться у нас на ночь? Ты ведь сегодня не на дежурстве? Если вы переночуете здесь, утром сможете поглядеть на деток.

— Право, не знаю, — засомневался я. В клинике у меня сейчас пациентов не было, но оставались Пятнышко и Бродяжка.

Вообще-то перед отъездом я положил им хорошую порцию фруктов и овощей и наполнил водой поилку. Сейчас стояла полночь. Если мы отправимся утром, ничего страшного не произойдет. Я поколебался минуту и согласился. Тиган тоже не стала возражать.

Спал я на надувном матрасе в комнате с говардовскими рептилиями. Тиган досталась комната для гостей. Матрас оказался гораздо удобнее, чем можно было ожидать, но не слишком приятно вслушиваться в шорох скользящих змей и легкий топоток ящериц. Полночи не умолкало похоронное пиликанье сверчка. Затем он внезапно замолчал, — несомненно, попал на ужин какой-то рептилии. К тому времени я так от него устал, что лишь обрадовался наступившей тишине.

Проснувшись на рассвете, я оделся и отправился на кухню. Поначалу я заблудился в оригинальной архитектуре говардовского дома (он сам его проектировал) и уткнулся в аквариумы с крабами-отшельника-ми, расположенными рядом с зеркальными горками, полными керамики. Там же находились террариумы с хамелеонами, соседствующие с книжными шкафами, плотно забитыми фолиантами в кожаных переплетах. Обстановка была под стать хозяину, хотя наблюдались и следы вмешательства Линды: керамика — ее вклад в интерьер. Я задумался, будет ли у меня когда-нибудь дом, отражающий мой характер. Я представил себе, как обустроил бы особняк с шестью спальнями. Насколько мне пришлось бы поднять цены в клинике, чтобы оплатить его запредельную арендную плату? Тогда никаких клиентов не останется…

Наскоро позавтракав, мы поспешили к чудищам. По дну запруды ползал только один коричневый малыш. Говард заснял, как он вскарабкался на перегородку и присоединил свой «кокон» к остальным девяти. Маленький детский прудик сразу опустел и погрустнел. Говард положил видеокамеру. Вид у него был потерянный. Тележка с плеском выползла на берег около него и впилась взглядом в перегородку, рассматривая «коконы». Говард потянулся пожать ее щупальце-плавник, после чего она с громким жизнерадостным прищелкиванием скользнула в воды пруда.

— Что ж, полагаю, все в порядке, — огляделся по сторонам Говард.

— Жаль только, что детки не плавают. Мне их уже не хватает.

Действительно, вид пустого пруда, еще вчера бурлившего от суеты маленьких сплюснутых шариков, навевал тоску. Что сейчас происходит внутри бесформенных образований? Что из них выйдет и когда?

Пятнышко и Бродяжка невозмутимо перенесли мое ночное отсутствие и так же безропотно выдержали переезд в клинику и последующее переселение в маленькую квартирку, которую я в конце концов нашел. По правде говоря, они справились с этим гораздо лучше меня: две недели житья в клинике чуть не свели меня с ума. Я пережил несколько ночных кошмаров, в которых мне снились змеи и разные чудовища. Не из пруда.

Новое мое жилище, хоть и не дворец, было несравненно приятнее и удобнее. Я поставил террариум с Пятнышком и Бродяжкой на столик у окна в спальне, распаковал свои коробки и сел, обозревая новые владения. Несколько минут я потратил на перестановку мебели. Затем выглянул на улицу. Вид был не слишком живописный, но ничего — сойдет. Затем окинул взглядом голые стены. Хорошо бы их как-то украсить. Но чем? В клинике было несколько плакатов, но, по правде говоря, меня не увлекала перспектива любоваться вечерами анатомией собачьего уха или жизненным циклом печеночного глиста. Придется что-нибудь купить. Я все равно собирался приобрести для клиники кое-какой инвентарь — у нас кончились клизмы, — так что заодно посмотрю, чем можно украсить квартиру.

В магазине я побродил по отделам, разглядывая репродукции, постеры и безделушки. Стойка с плакатами предлагала увлекательный набор крылатых херувимов, единорогов и рок-звезд. В общем, я отправился покупать свои клизмы.

Две недели спустя, в середине безумно напряженного утра, позвонил Говард. Он был так возбужден, что я едва смог его понять.

— Они вылупились! Они вышли и забрались к Тележке в набрюшную сумку… Теперь они выглядят как взрослые! Все десять. Они восхитительны!.. Ты должен приехать и посмотреть, Майкл!

— Это замечательно, Говард! — я тоже обрадовался, особенно узнав о хорошем самочувствии монстриков. Нечасто отчаянные звонки Говарда сообщали, что все прекрасно.

— Так когда ты приедешь, Майкл? Можешь сию минуту? Я прямо не дождусь!

Я заглянул в свое расписание. Мне предстояло охолостить ротвейлера, скрепить треснувший панцирь черепахи, попавшей под газонокосилку, удалить пахучие железы у хорька и зашить рану лошади, прорвавшейся сквозь забор. На это потребуется немало времени.

— Сегодня — только вечером, — с сожалением сообщил я. — Погряз в делах, и раз у вас все в порядке…

— Никаких проблем! Все чудесно! Мне бы хотелось, чтобы ты приехал поскорее, но подожду до вечера. Удачного тебе дня, Майкл!

Я рассудил, что трудно назвать день удачным, если в середине его тебя ждет хорек!

Но после того как операция была сделана, день стал выглядеть заметно лучше. Черепаха оказалась терпеливой (после того, как я перестал содрогаться, представив в подобной ситуации Пятнышко и Бродяжку), ротвейлер — весьма сговорчивым, а работать с лошадьми — чистое удовольствие. Я люблю зашивать раны. В последнее время я столько времени провожу за лечением экзотических животных, что старомодная добрая работа по зашиванию ран — для меня праздник!

К вечеру в приемную ввалился огромный бородатый длинноволосый парень и вежливо осведомился насчет змеи. Он был одним из сту-дентов-поэтов профессора Уинстона (но не из класса Тиган) и всегда мечтал иметь большую змею. Когда я привел его в кладовку и показал удава, парень заглянул твари в глаза и объявил, что она прекрасна.

— Его действительно отдают даром? — с робкой надеждой переспросил он.

— Действительно, — подтвердил я.

— Тогда можно мне его взять? Обещаю создать ему хорошие условия.

Повесив удава на широкие плечи, он, окрыленный, удалился, тихо бормоча ласковые слова своей осуществленной мечте. Тиган, Ками и я долго провожали его взглядом.

— Круто, — проговорила Тиган. — Хотя я и не сомневалась, что где-то эту змею ждет настоящий дом.

К Говарду мы с Тиган добрались только в сумерки. Всю дорогу я пребывал в эйфорическом состоянии: наконец-то избавился от змеи!

Лучшего хозяина для удава найти невозможно. Меня-занимала мысль, чему будет посвящено следующее стихотворение парня: возможно, сложится сонет о змее?

Мой грузовичок благополучно допрыгал по колдобинам до говардовского пруда. Говард и Линда уже ждали нас. Все чудища собрались у берега. Тележка и Большерот, казалось, еще больше выросли. Пруд, соответственно, выглядел меньше. Он явно не мог вместить десять взрослых монстров. А что будет, когда подрастут малыши?

Говард с гордым видом сунул руку в сумку Тележки и вытащил бурно сопротивляющегося монстрика: тот оказался миниатюрной копией мамаши, с таким же мягко округлым телом, морщинистой мордочкой и бородкой. Говард бережно вложил его в мои ладони, малыш тихонько пискнул и стал сосать мои пальцы.

— Все десять благополучно перебрались в сумку, — радостно объявила Линда.

Тележка вылезла на берег и легонько боднула меня. Я положил малыша в сумку к остальным. Тележка еще раз боднула меня и обвила щупальцем-плавником мою руку. Я вдруг вспомнил, как уезжал из своей квартиры и собирал вещи, как вошел в новое жилье, держа под мышкой террариум с Пятнышком и Бродяжкой, как оглядел новые владения и назвал их домом.

Рядом тихо ахнула Тиган. Я отпустил плавник Тележки и обернулся к ней. Она сидела на корточках у пруда, рука ее сжимала плавник Большерота, а глаза невидящим взором смотрели вдаль. Затем Большерот отплыл, и Тиган медленно попятилась. Вид у нее был ошеломленным.

— Что случилось?

— Я вспомнила то, что много лет пыталась забыть.

— Что же ты вспомнила? — спросила Линда. Я заметил, что они с Говардом внимательно вглядываются в наши лица.

— День, когда уехала из дома. Это было… тяжелое время, — глаза девушки затуманились, взгляд потух… но лишь на мгновение. Она тут же повеселела и сказала: — Но затем я вспомнила тот день, когда нашла себе квартиру, как стала ее украшать и какой она стала уютной.

Что случилось в тот день, когда ты уходила из дома? Я хотел это спросить, но Тиган вновь стала беспечной и жизнерадостной.

— Говард ия… нам тоже вспомнилось, как мы приехали сюда, — тихо проговорила Линда. — Как мы обустраивали свой дом.

С середины пруда донесся тихий всплеск, потом второй: Тележка и Большерот ушли в глубину. Остальные чудища какое-то время посвистали, пощелкали, а затем нырнули вслед за ними. Волны медленно утихли, опустевший пруд успокоился, застыл.

— Они ведь не все покидают нас? — тревожно воскликнул Говард. Линда взяла его под руку и покачала головой, но Говард не успокоился, пока на поверхность не выплыл с шумом Зевака, а за ним семеро остальных.

Но Тележка и Большерот не вернулись.

Спустя две недели я стоял в своей спальне, рядом с аквариумом, и хмуро смотрел на голые стены. Тележка и Большерот уже наверняка уютно устроились в новом пруду, а я продолжал жить в безликой квартире. Даже Пятнышко и Бродяжка обновили обстановку: я купил им еще одну горку. А для себя я так ничего и не нашел!

Раздался звонок в дверь, и я поспешил ее открыть. Сегодня Тиган обещала помочь мне с покупками. Но личность, возникшая в дверях, оказалась унылым почтальоном с картонной коробкой в руках.

— В ваш почтовый ящик это не влезает, — возмущенно объявил он.

— Вот, возьмите.

Я забрал коробку, закрыл дверь и прочел почтовый ярлык с адресом. Это была посылка от Линды и Говарда. Я нервно повертел коробку, разглядывая со всех сторон. В ней не было дырочек для воздуха, из нее не доносилось никаких таинственных стуков и скрипов. По всей видимости, ее можно открывать без страха. Достав перочинный ножик, я взрезал клейкую ленту и открыл.

Там была фотография, обернутая в несколько слоев пузырчатой мягкой упаковки. Я и Тиган: она смотрела на пруд, и рука ее лежала в моей руке…

Вновь прозвенел звонок. На этот раз пришла Тиган.

— Привет! — выпалила она, едва я открыл дверь. — Готов к походу по магазинам? Нам надо превратить эту квартиру в твой дом.

— Я готов, — отозвался я и последовал за ней.

Теперь у меня есть Пятнышко и Бродяжка, фотография в рамке, Тиган будет приходить ко мне в гости и, возможно, когда-нибудь переедет сюда. Что бы мы сегодня ни купили, это не имеет значения.

Я уже нашел свой дом.

ВИДЕОДРОМ

Стивен Бакстер
ОХОТНИКИ ПАНГЕИ

Орнитолесты, вышедшие на охоту за диплодоком, пробирались сквозь густой лес юрского периода.

Этот орнит был деятельным плотоядным динозавром. Самка достигала высоты взрослого человека, но вес ее маленького тельца составлял менее половины от общего веса. Она обладала мощными задними ногами, длинным хвостом-балансиром и острыми коническими зубами. И была покрыта коричневыми пушистыми перьями: неплохая маскировка для тех, кто обитает обычно на опушках леса, где ее собратья промышляют яйцами и падалью. Чем-то она была похожа на большую птицу с редким оперением.

Зато лоб казался почти человеческим, высокий, лысый, нависающий над острой, похожей на крокодилью, мордой.

Талию обвивал пояс, вокруг которого закручивался кнут. В длинных цепких лапах она держала нечто вроде копья.

Она носила имя, которое переводилось как Та-Что-Слышит-Все, ибо не вызывало сомнений, что, несмотря на молодость, слух у нее исключительный. Она была динозавром, динозавром с большим мозгом. Ни один человек не узнает о том, что она когда-то существовала.

Та-Что-Слышит-Все первой уловила звуки приближения стада диплодоков, отозвавшиеся мягким гулом в костях. Она немедленно бросилась на землю, разгребла листья папоротника и кипарисовые иглы и прижала голову к утоптанной почве.

Шум, скорее, казался глубоким рокотом, чем-то вроде отдаленного землетрясения. Это и был шум, производимый диплодоками, которые Та называла про себя «утробным голосом»: низкочастотный гул общения, иногда разносившийся на много километров.

Стадо диплодоков, скорее всего, покинуло рощу, где провело холодную ночь: эти долгие часы перемирия, в течение которых и охотники, и добыча впадали в лишенную сновидений неподвижность. Только когда диплодоки вновь пускались в путь, появлялась возможность преследовать стадо и даже отбить беззащитных малышей или больных ящеров.

Самец Той-Что-Слышит-Все наблюдал за ней. Его звали Стего, потому что он был упрям и сбить его с раз принятого курса было так же невозможно, как могучего, но печально известного своим крохотным мозгом стегозавра.

— Они идут? — спросил он.

— Да. Идут, — ответила она.

Плотоядные охотники привыкли действовать молча, поэтому их язык состоял из последовательности негромких щелчков, жестов и определенных поз: никакой смены выражений, поскольку морды орнитов были такими же застывшими, как у всех динозавров.

Та и Стего молча скользили сквозь зеленую тень лесной опушки, двигаясь в безмолвной согласованности, и со стороны выглядели половинками единого организма. На протяжении многих поколений, начиная от лишенных мозга предков, эти виды плотоядных охотились парами. Совсем как сейчас.

В лесу преобладали высокие араукарии и гингко. На полянах рос плотный ковер из папоротников и похожих на листья ананаса цикадеоидов. Но цветущих растений не имелось. Это был унылый, казавшийся незавершенным мир, мир серо-зеленых и коричневых тонов, мир без ярких красок. Мир, через который пробирались охотники.

По мере приближения к стаду шум утробных голосов огромных животных становился все отчетливее. Он сотрясал саму землю: вялые стебли папоротников подрагивали, в воздухе танцевали пылинки, словно предчувствуя появление гигантов. И скоро орниты смогли услышать шаги могучих животных, оглушительный отдаленный топот, словно грохот камнепада с горного склона.

Орниты добрались до самого края леса. И там перед ними возникли диплодоки.

Когда диплодоки шагали, казалось, сдвигается сама земля и громадные холмы, тронувшись с места, лениво шествуют по равнине. Вероятно, человек не смог бы в полной мере осознать все, увиденное Той. Масштаб явно не совпадал: эти величаво скользящие колоссы просто обязаны были оказаться чем-то геологическим, но уж никак не частью животного мира.

Самой большой из сорока диплодоков была поистине необъятная корова: матриарх, которая уже свыше века считалась маткой этого стада. В длину она достигала тридцати метров, в высоту — пяти и весила двадцать тонн. Впрочем, даже самые молодые десятилетки выглядели куда массивнее самых больших африканских слонов.

Матриарх вышагивала, держа длиннющие шею и хвост почти горизонтально, параллельно земле. Тяжесть невероятного брюха поддерживалась мощными ляжками и широкими слоновьими ногами. Толстые, похожие на канаты, жилы вздувались на шее, спине, вдоль хвоста и лежали в специальных каналах, проложенных по верху позвоночника. Масса шеи и хвоста напрягала шейные сухожилия, уравновешивая тем самым вес торса. Вся она напоминала ожившую конструкцию подвесного моста.

Голова ее выглядела смехотворно маленькой, словно принадлежащей совершенно иному животному. Тем не менее именно через эту небольшую пасть проходила вся еда. Она жевала постоянно. Мощные челюсти могли отхватывать куски от древесных стволов, и вся эта грубая пища быстро переваривалась. Она даже во сне ощипывала кусты. В щедром мире конца юрского периода найти питание не составляло труда.

Такое большое животное могло двигаться только с величавой медлительностью. Но ей нечего было бояться. Защитой служили невероятные размеры, а также ряд острых, похожих на зубы, шипов и толстых, смахивающих на латы, пластин на спине. Она не нуждалась в уме, ловкости, гибкости и быстроте реакции. Маленький мозг в основном занимался биомеханическими процессами тела, равновесием, осанкой и движением. Несмотря на поразительную массивность, самка казалась странно-грациозной, словно двадцатитонная балерина.

Стадо продолжало двигаться вперед. Травоядные фыркали и сопели, раздраженно мыча, когда одно неуклюжее тело сталкивалось с другим. И над всем этим висело негромкое, какое-то механическое урчание в брюхах диплодоков. То и дело из-под хвостов вырывались облака газов. Внутри этих толстых туш постоянно перекатывались и скрежетали камешки, перетиравшие пищу, превращавшие внутренности диплодоков в высокоэффективные механизмы обработки разнообразного грубого корма, который почти непрожеванным попадал в желудки. Все это походило на работу заводских станков.

За величественной процессией следовали подпевалы, подголоски и паразиты. Над самими животными и оставленными ими навозными лепешками кружили насекомые. Мошек подхватывали на лету различные виды насекомоядных птерозавров. Некоторые из птерозавров даже ехали на бесчувственных широких спинах диплодоков. Нашлась и пара неуклюжих первобытных птиц с почти неразвитыми крыльями, суетившаяся у ног ящеров и энергично клевавшая личинки, клещей и пчел. Были и плотоядные динозавры, которые охотились за самими охотниками. Та услышала гогот молодых силурозавров, скрадывавших добычу между древоподобных лап диплодоков, рискуя при этом быть раздавленными любым неосторожным шагом.

Вся эта компания отличалась не только громадными размерами, но и подвижностью: целый город, упорно пробиравшийся через мир-лес. И Та была частью этого города, города, где провела всю свою жизнь и останется до самой смерти.

Наконец матриарх набрела на заросли гингко, высоких, поросших сочной зеленью, и, подняв голову, несколько минут присматривалась к новому блюду. Потом сунула голову в листья и принялась перетирать их тупыми зубами. Остальные взрослые особи последовали ее примеру. Животные просто валили деревья, отламывая огромные куски от стволов и даже вырывая из земли корни. Вскоре роща была сметена с лица земли: потребуются десятилетия, чтобы гинкго оправились после короткого визита диплодоков.

Таким образом эти неуклюжие животные изменяли пейзаж.

Позади себя они оставили уродливый пролом, коридор зеленой саванны в мире, где царили первобытные леса, ибо стадо так вытаптывало растительность, что было вынуждено непрерывно передвигаться дальше и дальше, словно разгульное буйствующее войско.

Это беспорядочное на вид стадо держалось вместе и неустанно шло на восток. Менялись его члены, умирали старые, появлялись новые, но структура оставалась прежней — на протяжении десяти тысяч лет.

Однако в ту эпоху для таких грандиозных путешествий было сколько угодно места и времени.

На земле юрского периода господствовал один необозримый по размерам континент — Пангея, что означало «земля всей Земли». Это и в самом деле была могучая страна. Южная Америка и Африка, тогда еще неразрывно соединенные, образовали часть мощной скалистой платформы, а в сердце континента протекала полноводная река, чьими притоками были Амазонка и Конго. Всего лишь притоками.

В глубочайшем прошлом, пока сливались континенты и рождалась Пангея, смерть собирала обильную жатву. Устранение таких препятствий, как горы и океаны, привело к смешению многих видов растений и животных: естественно, менее приспособленные просто не смогли выжить. Кроме того, первоначально пересохшая поверхность континента превратилась в безводную и бесплодную пустыню, и безжалостное биение палящей жары свело к минимуму возможность выживания различных видов флоры и фауны.

Очень немногие животные вынесли великое объединение: насекомые, амфибии, рептилии и первобытные млекопитающие, похожие на рептилий, но со свойствами млекопитающих, уродливые, во многом незавершенные создания, маргиналы среди животных. Но, с точки зрения вечности, этого оказалось достаточно. Жалкая горстка видов открыла дорогу к появлению всех млекопитающих, включая человека, а также к большому разнообразию птиц, крокодилов и динозавров.

Но все же в течение долгих веков простые геометрические очертания суперконтинента диктовали развитие жизни на Земле. Во времена Той-Что-Слышит-Все единообразие флоры и фауны распространилось по всей Пангее, от океана до океана, от полюса до полюса, — единообразие длительное и устойчивое, хотя грандиозные тектонические силы уже готовились разорвать необъятную массу Земли.

И словно в полной гармонии с просторами материка диплодоки росли и росли, пока не достигли невероятной величины. Впрочем, их размеры были вполне уместны для смешанной, непредсказуемо развивающейся растительности того времени. Диплодоки, со своими длинными шеями, могли, оставаясь на месте, методически очищать дерево за деревом, даже самые нижние ветки. Для этого им не приходилось делать лишнего шага.

Но даже они не были самыми большими гигантами среди травоядных: эта честь принадлежала настоящим колоссам — брахиозаврам, чей вес достигал семидесяти тонн. Правда, брахиозавры были животными-одиночками или передвигались малыми группами. А вот огромные стада диплодоков, насчитывавшие иногда до сотни голов, меняли лик земли, как ни одно животное ни до, ни после них.

В лице разумных орнитов диплодокам грозила новая опасность, к которой эволюция их не подготовила. Тем не менее после векового существования матриарх впитала в себя некую глубинную мудрость, и в ее покрасневших от старости глазах светилось понимание неумолимых ужасов, уже постигших и постигавших ее сородичей.

И вот теперь терпеливые орниты дождались своего часа.

Диплодоки по-прежнему толпились вокруг погибшей рощи. Неповоротливые тела все еще не давали себе труда пошевелиться. Головы на длинных шеях колебались над раскиданными ветками, как механические лапы сборщика вишни. Молодняк жался друг к другу, но сейчас особей поменьше отгоняли взрослые, с которыми справиться было трудно.

Исключенные из общего круга, забытые, беззащитные.

Стего показал головой на одного из самых маленьких, на малютку-самку размером с африканского слона — настоящий карлик. Диплодок никак не мог протиснуться в гущу кормящегося стада и бродил за спинами взрослых, клюя остатки, подобно некоей массивной птице.

Похоже, этой низкорослой особе придется расплачиваться за всех остальных.

Среди диплодоков не наблюдалось истинных привязанностей. Стадо было просто подходящей для существования формацией, а не единой семьей. Диплодоки откладывали яйца на опушке и оставляли их там. Выжившие младенцы прятались в лесу, пока не вырастали настолько, что без опаски могли выйти из укрытия и поискать стадо.

Стада имели стратегическое значение: диплодоки своим совместным присутствием помогали уберечь друг друга. Кроме того, любое стадо нуждалось в притоке новой крови для собственного пополнения. Но если хищник убивал кого-то из молодых — ничего не поделаешь, так тому и быть: в бескрайних пангейских лесах всегда найдется другой, готовый занять место погибшего. Этими потерями стадо словно оплачивало пошлину за бесконечное путешествие сквозь древние рощи.

Та и Стего отвязали кнуты из кожи диплодока и, подняв их, взяв копья на изготовку, стали пробираться сквозь неровную поросль побегов и папоротников, заполнившую опушку леса. Даже если диплодоки увидят их, вряд ли всполошатся: их «программа» не содержала сигналов тревоги на приближение таких небольших хищников.

Между орнитами снова завязалась безмолвная беседа: знаки, жесты, кивки. Многозначительные взгляды.

— Эта, — сказал Стего.

— Да. Молодая. Слабая.

— Я побегу к стаду и пущу в ход кнут. Попытайся вспугнуть их. Отдели недоростка.

— Согласен. Я первым на нее наброшусь…

Их атака не должна была привлечь внимания. Но стоило орнитам приблизиться, как силурозавры умчались, а птерозавры, неуклюже хлопая крыльями, поднялись в воздух.

Стего зашипел. Та-Что-Слышит-Все повернулась.

И взглянула в глаза другого орнита.

Их оказалось трое. Они были немного больше и, следовательно, старше ее и Стего. Ничего не скажешь, красивые животные, каждое украшено отчетливым крестом из декоративных шипастых пластин, сбегавшим от затылка по спине. Та, повинуясь непонятному древнему инстинкту, ощетинила свои шипы.

Но эти орниты были голыми: ни пояса, сплетенного из коры, ни кнутов, ни копий. И ничего не держали в длинных лапах. Они не принадлежали к охотничьему племени Той, но были ее дальними родственниками — дикими орнитами, особями с малым объемом мозга.

Та зашипела, широко разевая пасть, и вышла вперед.

— Проваливайте! Вон отсюда!

Но дикие орниты не отступали, они отвечали Той яростными взглядами, в свою очередь, щеря пасти и поводя головами.

Той-Что-Слышит-Все вдруг стало не по себе. Еще совсем недавно эти твари удрали бы при виде нее, они давно привыкли опасаться укуса оружия, которым действовали их куда более разумные родичи. Но сейчас голод перевесил страх. Скорее всего, звери долгое время не набредали на стадо диплодоков — их основной источник пищи. И вот теперь все их усилия оказались напрасны, и Та вместе со Стего готовились украсть вкусную еду у них из-под носа.

Похоже, мир-лес становился слишком перенаселенным.

Та, стоя лицом к лицу с нежеланным напоминанием о своем звероподобном прошлом, сознавала, однако, что ни в коем случае нельзя выказать боязни. И поэтому медленно направилась к диким орнитам, кивая головой и бешено жестикулируя.

— Если воображаете, что можете утащить мою добычу, не надейтесь. Убирайтесь, грязные животные. У-би-рай-тесь.

Но безмозглые твари отвечали шипением и плевками.

Диплодоки уже заметили нечто необычное. Маленькая самка успела протиснуться в середину стада, подальше от охотников. Матриарх оторвалась от еды и оглядывалась. Голова ее вертелась, в точности как операторская платформа на специальном кране. Наконец она глухо зарычала, раздраженная бессмысленными выходками ссорившихся орнитов.

Именно такого шанса и ждали аллозавры.

До этой минуты они стояли в зеленой тени леса, подобно статуям, на огромных задних лапах. Тонкие передние лапы с трехпалыми кистями были сложены под грудью. Стая состояла из пяти не совсем еще взрослых самок. Тем не менее длина каждой доходила до десяти метров, а вес — до десяти тонн.

Аллозавров не интересовали молодые ящеры небольших размеров. Они высмотрели жирного самца диплодока, немного не достигшего зрелости. Пока стадо переминалось, отвлеченное перепалкой орнитов, жирный самец отделился от общей группы, которая до сих пор служила ему защитой и охраной.

Пятеро аллозавров атаковали немедленно, на земле и в воздухе. Задними лапами, с их мощными, похожими на стальные крюки когтями, они наносили глубокие рваные раны, а головами с исключительно толстыми черепами пользовались как дубинками, нещадно колотя диплодока. Заостренные зубы впивались в его плоть острыми кинжалами. В отличие от тиранозавров, они обладали большими кистями и длинными сильными лапами, которыми и придерживали диплодока, пока терзали заживо. До того наконец дошла вся степень опасности. Неуклюже повернувшись, он пошатнулся, но все же попытался бежать.

И тут развернулась безумная, жестокая, дикая бойня. Аллозавры были самыми тяжелыми из всех плотоядных на земле и напоминали прямоходящих проворных слонов.

Тем не менее стадо диплодоков пыталось отбиваться. Взрослые, протестующе трубя, мотали огромными шеями, стараясь смести любого хищника, имевшего глупость подобраться ближе. Один из них даже встал на задние лапы: поистине впечатляющее зрелище. Кроме того, они использовали свое самое страшное оружие: стегали хвостами, как гигантскими кнутами, и в воздухе раздавался поразительно громкий сухой треск, напоминавший пистолетные выстрелы. За сто сорок пять миллионов лет до появления человека диплодоки стали первыми животными на земле, преодолевшими звуковой барьер.

Аллозавры этого ожидали и потому поспешно отступили. Однако одного задело кончиком сверхзвукового хлыста, врезавшегося в ребра. Аллозавры были созданы для быстрого передвижения и имели легкие полые кости. Хвост разбил три ребра, что означало месяцы мучений для хищника.

Но все же атака, проведенная за эти несколько хаотических минут, оказалась успешной. Одна толстенная нога самца диплодока подвернулась: разорванные сухожилия не позволяли выдерживать свою долю огромного веса. Вскоре потеря крови еще больше его ослабит. И хотя бедняга поднял голову и жалобно захрюкал, стадо уже уходило.

Пусть на то, чтобы умереть, ему понадобятся многие часы: аллозавры, как большинство разумных плотоядных, любили играть.

Постепенно резкие удары хвостом смолкли, и стадо немного успокоилось. Последний удар нанесла матриарх стада.

При виде нападающих аллозавров, орниты, охваченные ужасом, дружно покинули поляну. Теперь Та и Стего молча злились, сидя бок о бок в зарослях и держа в руках бесполезное оружие. Сегодняшняя охота закончилась неудачей. Но все еще не так плохо. Когда аллозавры насытятся, можно поживиться остатками мяса убитого дипло…

Смертоносный хвост матриарха опустился как раз на спину Стего, вспоров кожу и мясо до кости. Он с воплем упал, выкатившись на открытое пространство, беспомощно разинув пасть. Щелевидные зрачки глаз, глядевших на Ту, судорожно пульсировали.

Потрясенная, она не двигалась с места.

Один из находившихся неподалеку аллозавров с ленивым интересом обратил на него взгляд остекленевших глазок, и не успела Та оглянуться, как он одним прыжком оказался возле Стего. Тот снова взвыл, царапая почву, словно пытаясь зарыться в тело Земли. Самка аллозавра с любопытством, почти нежно ткнулась в него своей мордой. Та не могла пошевелиться.

Но тут аллозавр с поразительной скоростью выбросил голову вперед, одним махом перекусил шею Стего и, схватив труп за плечо, высоко поднял. Голова Стего болталась на тонком клочке кожи, но тело все еще дергалось. Самка отнесла его на опушку леса, подальше от остальных, и принялась пожирать. Процесс шел на удивление быстро. Связки на челюстях позволяли аллозаврам открывать рты широко, как питонам, и располагать зубы так, чтобы было удобнее поглощать добычу.

Та тупо смотрела на след аллозавра: трехпалый кратер, глубоко отпечатавшийся в утоптанной грязи. В голове снова и снова звучала поговорка орнитов: охотник без товарища — все равно что стадо без матриарха.

А гигантская самка тем временем повернула голову и уставилась прямо на Ту. И она все поняла. Ссора орнитов дала аллозаврам возможность для атаки. Поэтому матриарх своим метким ударом обнаружила убежище Стего. Отдала его аллозаврам.

Отомстила.

Матриарх отвернулась, удовлетворенно мыча.

И в мозгу Той словно что-то затвердело. Сгустилось. Спеклось.

Теперь она знала, что остаток жизни проведет с этим стадом.

Она поклялась воздать за гибель Стего.

Каждую ночь орниты возвращались в свой родовой лес, где когда-то охотились на млекопитающих, насекомых и гнезда диплодоков. Они ночевали в небольших впадинах и окружали лес вооруженными до зубов часовыми.

Сегодняшним вечером в лесу царила скорбь. Этот вид орнитов имел всего несколько сотен голов, и смерть сильного, умного, молодого самца была огромной потерей.

Даже когда на землю спустился ночной холод, Та-Что-Слышит-Все не смогла заснуть. Она обходила лагерь, останавливалась возле пробующих силы в шутливой борьбе юнцов, наблюдала за престарелыми охотниками, уже забывшимися в неподвижности сна. Двое молодых самцов обрабатывали шкуру диплодока: протягивали между зубами, мяли и колотили камнями. При этом они~общались языком жестов: один рассказывал другому непристойную историю о своем недавнем спаривании с податливой самкой.

Дальше, дальше… Туда, где собралась группа малышей, перед которыми Хваткий показывал искусство изготовления приспособления для метания копья.

Хваткий был уже совсем дряхлым. Одну ногу покалечил небрежно повернувшийся диплодок, и больше он не мог охотиться. Зато своим мастерством заслужил собственное место и долю мяса. Никто лучше него не мог делать орудия, и теперь он показывал молодым сложную конструкцию, выструганную из обломков араукарии и побегов от корневища папоротников-эпифитов. Хваткий приветствовал Ту, свою некогда любимую ученицу, и пригласил присоединиться к ним.

Но молодые подмастерья изнывали от скуки и были совершенно неугомонными. Поигрывая крохотными, обвитыми вокруг поясов кнутами, они ссорились из-за остатков эмбриона диплодока, длиной примерно в метр.

Неподалеку расположился Одноглазый, непревзойденный рассказчик, державший маленькую аудиторию в постоянном напряжении своим представлением, состоящим из рычания, щелканья зубами, шипения, вращения глазом и едва заметных движений тела. Одноглазый повествовал об Игривом: странном создании, не женщине и не мужчине, сильном, как два охотника, который приветствует каждого погибшего орнита там, где диплодоки бесхвосты и невероятно высоки, а леса бесконечны.

Истории завораживали всех — молодых и старых. Каждый вид, способный изготовить состоящие из нескольких деталей орудия, понимал причинные связи и, следовательно, искал объяснений для разнообразных явлений Вселенной. Игривый был первым земным шаманом.

Но побасенки Одноглазого о проделках и забавных выходках в кровавом раю не принесли утешения Той-Что-Слышит-Все.

Она смотрела на небо, в котором мерцали сполохи полярного сияния, заостренные трехмерные скульптуры из зеленого и фиолетового света. В те века магнитное поле Земли было в три раза сильнее, чем в эру человечества, и сверкающие столбы, подхваченные струившимся от солнца ветром, иногда накрывали планету от полюса до полюса.

Та искала убежища в воспоминаниях о более счастливых временах, когда она и Стего, подражая дальним предкам, охотились за яйцами диплодоков.

Весь фокус заключался в том, чтобы найти прогал, вернее, небольшую полянку недалеко от опушки, которая выглядела бы совершенно безжизненной, усеянной сухими листьями и комками грязи. Если приложить к земле чувствительное ухо и если к тому же повезет, можно услышать предательское царапанье детенышей диплодоков в яйцах.

Та-Что-Слышит-Все обычно предпочитала выждать, охранять «свое» гнездо от других орнитов, пока диплодоки не начнут вылупляться и не высунут головки наружу.

Можно было загадать, какой именно детеныш вылупится следующим. Как быстро можно убить вновь появившегося на свет диплодока, за мгновение до того, как он впервые увидит свет. Можно было даже позволить детенышам выползти из яиц. Длиной в добрый метр, с тонкими хвостами и шеями, они первым делом стремились уползти глубже в лес, где, как говорил им инстинкт, найдется надежное убежище. Можно было дать им доползти до зарослей… почти, и тут же вытащить обратно. Поднять, швырнуть на открытое пространство и смотреть, как они слепо пытаются вернуться на прежнее место.

Все разумные плотоядные любят играть: это их способ познания как мира, так и поведения добычи. Кроме того, они постоянно стремятся оттачивать рефлексы.

Для своего времени орниты действительно были высокоразвитыми плотоядными.

Когда-то, не более двадцати тысяч лет назад, одному из них пришла в голову новая игра. Самка орнита подняла не слишком толстую палку и принялась тыкать в землю в поисках неразбитых яиц.

В следующем поколении палки превратились в крюки, которыми вытаскивали зародышей, и острые копья, которыми их убивали.

В новом поколении это оружие было испытано на более крупной добыче: молодых диплодоках, не достигших еще пяти-шести лет и не ставших частью стада. Зато орниты получали мясо, куда больше мяса, чем от сотен зародышей. За это же время родился рудиментарный язык, с помощью которого безмолвно общались охотничьи пары.

В век необъятных животных, более совершенного оружия, более сложного общения всякое усовершенствование неизменно вознаграждалось все большим количеством добываемого мяса.

Мозг орнитов так же быстро увеличивался, и поэтому орудия и язык тоже улучшались, появились даже зачатки общества, но вместе с этим требовалось больше мяса, чтобы питать растущие мозги, а это означало необходимость в новых орудиях. Словом, начиналась та самая спираль, которая не раз повторяла виток за витком в долгой истории Земли.

После этого орниты распространились по всей Пангее, следуя за стадами диплодоков, в то время как те бродили взад-вперед по всему суперконтиненту, по веками протоптанным тропам.

Но теперь условия менялись.

Пангею разрывало. Ее хребет слабел. Колоссальные овраги, гигантские разломы, засыпанные пеплом, наполненные лавой, избороздили поверхность. И в этих родовых муках должны были появиться на свет новые океаны. Атлантике предстояло отделить две Америки от Африки и Евразии, тогда как мощный экваториальный Тетис отсечет Европу и Азию от Африки, Индии, Австралии. Таким образом Пангея распадется на четыре части. Это было время быстрых и трагических изменений климата. Дрейф осколков континента создавал новые горы, которые, в свою очередь, отбрасывали на почву сумерки дождя; леса умирали, а на их месте возникали обширные поля дюн.

Поколение за поколением… По мере того как области обитания сужались, растительность не успевала восстанавливаться после сокрушительных набегов травоядных: следовательно, большие стада ящеров уменьшались.

Все же, если бы не орниты, они продержались бы значительно дольше и даже выжили бы во время бесконечно долгого и жаркого лета эволюции динозавров — мелового периода.

Если бы не орниты.

Хотя Та-Что-Слышит-Все за последующие годы брала еще нескольких самцов и вырастила немало здоровых свирепых детей во славу рода, все же она так и не забыла, что сталось с ее первым самцом, Стего.

Она не смела напасть на матриарха. Все знали, что стадо во многом держится благодаря этой старой могучей самке, и от того, как долго продлится ее жизнь, зависит многое. Но Та неторопливо и уверенно строила планы. На это ушло десять лет. За это время стадо уменьшилось наполовину. Аллозавры тоже вымирали сотнями, поскольку их главная добыча теперь попадалась крайне редко.

Наконец после особенно жаркого и сухого сезона она заметила, что старая самка припадает на одну ногу. Возможно, в тазобедренных суставах, как раньше в хвосте и шее, начинался артрит.

Значит, пора.

Но тут Та что-то унюхала в принесенном с востока ветре. Ощутила на языке вкус, которого давно не пробовала. Соль. Это соль.

И она поняла, что судьба матриарха теперь не столь уж важна.

Наконец она добилась согласия между охотниками.

Огромной самке диплодока исполнилось уже сто двадцать лет. Шкура была испещрена шрамами — последствиями нападения хищников, умудрившихся сорвать множество костистых шипов на спине. Все же она по-прежнему увеличивалась в весе, достигнув значительной цифры в двадцать три тонны. Но кости, больше века носившие непосильный груз, стали болеть и перерождаться, и это замедляло ее передвижение.

В тот день, когда силы окончательно покинули ее, уже нескольких минут ровной рыси стада оказалось достаточно, чтобы оставить матриарха позади.

Орниты ждали. Ждали несколько дней. И вот пришло их время.

Первыми напали три самца — сыновья Той-Что-Слышит-Все. Они окружили матриарха, щелкая кнутами, тонкими полосками обработанной кожи, имитировавшими сверхзвуковой треск хвостов диплодоков.

Кое-кто из стада тупо оглянулся. Животные видели старую самку и маленьких хищников, но даже теперь программа, заложенная в них миллионами лет, не позволяла крохотным мозгам диплодоков осознать, что эти мелкие плотоядные представляют какую-то угрозу. Диплодоки отвернулись и продолжали неустанно жевать.

Матриарх увидела окружившие ее небольшие фигурки и раздраженно фыркнула. В утробе со скрежетом перемалывали пищу большие булыжники. Она попыталась поднять голову, взмахнуть хвостом, но слишком много суставов и связок с годами отказались двигаться, и каждая попытка вернуть их к жизни вызывала острую боль.

Теперь нахлынула вторая волна охотников. Вооруженные копьями с отравленными наконечниками и пользуясь когтями передних и задних лап, они атаковали диплодока — совсем как когда-то аллозавры, — поражая и отступая.

Но матриарх отнюдь не по воле случая ухитрилась прожить столько лет. Собрав последние силы, игнорируя приступы мучительной боли от ран в боках, она встала на задние лапы. Подобно падающему зданию она возвышалась над шайкой плотоядных разбойников, и они трусливо разбежались, после чего она снова обрушилась на все четыре лапы, так тяжело, что почва содрогнулась, словно от подземного толчка. Несчастная терпела неописуемые муки: скованные артритом суставы немедленно отомстили за попытку их потревожить.

Если бы она убежала, поспешила вслед за стадом, вполне возможно, и на этот раз все бы обошлось, а раны от копий постепенно зажили бы. Но последнее монументальное усилие на несколько минут ослабило матриарха. Времени оправиться ей не дали.

Охотники снова сомкнули ряды, ударяя ее копьями, разрывая плоть когтями и зубами.

И тут появилась Та-Что-Слышит-Все.

Она разделась догола, размотав даже кнут с пояса. И теперь налетела на трясущийся бок диплодока. Сама шкура, вернее толстая кожа, не поддавалась мощным когтям Той и была иссечена канавками, шрамами от древних ран, в которых росли и процветали красные и зеленые паразиты. Вонь гниющей плоти была почти невыносима, но Та-Что-Слышит-Все сумела зацепиться за эту плоть и повисла на четырех лапах. Потом стала подниматься, пока не добралась до шипов, протянувшихся по спине матриарха. Здесь Та вонзила когти в тело жертвы и принялась отрывать рогатые пластины, вросшие в мясо.

Возможно, каким-то темным уголком своего древнего разума диплодок вспомнила тот день, когда уничтожила жизнь маленького орнита. Теперь же самка, терпя новую пытку, попыталась повернуть шею, если не для того, чтобы смести со спины мучителя, то по крайней мере увидеть, кто осмелился на такое. Но повернуться она не смогла.

Та-Что-Слышит-Все не прекращала своих лихорадочных раскопок, пока не дорылась до спинного мозга, который и перекусила одним махом.

Гора мяса много-много дней поддерживала силы охотников, а молодняк играл в кровавой, дурно пахнущей пещере, образованной громадными ребрами самки диплодока.

Но многим поступок Той-Что-Слышит-Все пришелся не по душе.

— Это ошибка. Она была матриархом; нам следовало пощадить ее, пока не появится другая.

— Теперь стадо рассеется, некому им управлять, а численность еще уменьшится. Пока что еда есть. Но скоро, вполне возможно, мы будем голодать.

— Тебя ослепила ярость. Мы сделали глупость, последовав за тобой.

И так далее.

Но Та-Что-Слышит-Все слушала только себя. Она и без того знала, какой урон нанесла стаду потеря матриарха, как ослабила его, как малы шансы диплодоков на выживание. Но она знала также, что теперь это неважно. Потому что ветер донес аромат соли.

Когда остатки матриарха исчезли в пастях орнитов, племя продолжало, как и раньше, двигаться на восток, по оставленным диплодоками следам, в виде широкой вытоптанной полосы и поломанных деревьев.

Так они шли, пока не добрели до конца континента.

За последним кольцом леса, за небольшой скалой лежал сверкающий океан. Травоядные колоссы сконфуженно затоптались при виде незнакомого места с его непривычным резким электрическим запахом соли и озона.

Стадо достигло восточного побережья. И теперь диплодоки стояли у могучего моря Тетис, пробивавшего путь на запад, между разделявшимися кусками континента. Скоро волны Тетиса прорвутся к западному побережью, создавая глобальный поток теплых тропических вод, которые вызовут величайшее мировое потепление за все грядущие века. Но этот прорыв будет означать разделение суперконтинента.

Та-Что-Слышит-Все стояла на краю скалы. Привыкшие к полутьме леса глаза щурились от ослепительного света. В нос били запахи озона и соли, которые она учуяла много дней назад. Матриарх была мертва, уничтожена, но это не играло роли. Ибо, прошагав через суперконтинент, стадо диплодоков остановилось. Больше им идти было некуда.

Судьба орнитов сложилось бы счастливее, будь их культура более гибкой. Возможно, если бы они научились выращивать грузных ящеров или хотя бы не нападать на них столь яростно в эти времена перемен, то прожили бы дольше. Но и они были запрограммированы на поступки и мысли плотоядных охотников. Даже в их рудиментарных мифах господствовала охота, легенды о Валгалле. Орнитолесты рождались охотниками, умеющими изготовлять орудия, и оставались таковыми до тех пор, пока не уничтожили последнего диплодока.

Величие и падение орнитов заняли несколько тысяч лет, жалкий отрезок времени, по сравнению с восьмьюдесятью миллионами лет существования империи динозавров. Они делали орудия только из непрочных материалов: дерева, растительных волокон, кожи. Они так и не открыли металлов, не научились обрабатывать камень. Даже костров не разводили, иначе по крайней мере остались хотя бы очаги. Пласты не сохранили плоских черепов: слишком коротким было их пребывание на земле.

Исчезнув навсегда, орниты не оставили следов своего пребывания для раскопок будущих археологов. Ни одного — кроме загадки внезапного исчезновения гигантских ящеров: аномальное массовое вымирание в середине эры динозавров.

Та-Что-Слышит-Все с неожиданным ощущением потери швырнула копье в океан. С тихим плеском оно исчезло в поблескивающей массе воды.

Дон Д'Аммасса
ЦЕЛИТЕЛЬ

Марокко никак не походило на то место, где следует искать чудесное исцеление, и в первую ночь Мастерсон гадал, уж не зря ли он тратит считанное время, отпущенное ему.

По прибытии в Рабат он испытал легкое разочарование оттого, что столица Марокко почти ничем не отличалась от городов южной Испании или Франции. Флаги иные, здания не столь высоки, но большинство жителей носят европейскую одежду, а женщин в парандже на улицах Мадрида он видел ничуть не меньше, чем по дороге из аэропорта.

Клерк в отеле говорил по-английски почти без акцента, правда, поздравил его с прибытием в Аль-Магриб, а не в Марокко. Номер оказался чуть старомодным, но чистым и комфортабельным, а в ресторане отеля ему предложили прекрасный рыбный обед. Стены были увешаны плакатами, рекламировавшими романтические красоты Марракеша и Касабланки, где недавно открылся тематический парк Хэмфри Богарта, впрочем, Мастерсон приехал в Африку не ради развлечения.

Смертоносно мутировавшие раковые клетки в его организме быстро размножались. Имплантаты могли замедлить процесс на несколько недель, может быть, даже месяцев, но это были лишь арьергардные бои с неумолимым врагом.

На следующее утро он встретился с Хакимом Рашидом. За завтраком, состоявшим из рыбы в кляре и чая со специями, он разложил перед Мастерсоном несколько карт, билетов и прочих документов, способных приблизить его к цели путешествия. Оба говорили по-арабски, но берберский акцент Рашида иной раз ставил Мастерсона в тупик, и ему то и дело приходилось просить собеседника повторить сказанное. Когда разговор был закончен, деньги перекочевали из кармана в карман, мужчины отвесили друг другу полупоклоны, и Рашид исчез на улице, а Мастерсон взял свой единственный чемодан и покинул отель.

Во время дальнейшего путешествия было по большей части слишком шумно, грязно и неизменно утомительно. До Азру по железной дороге он добрался в сравнительно приличных условиях, хотя дважды случались серьезные задержки из-за мусора, устилавшего рельсы. В Азру он пересел на другой поезд и оказался в вагоне, куда набилось людей намного больше допустимого, а сам вагон был зажат двумя товарными, заполненными железной рудой и марганцем с севера. В начале года произошло несколько землетрясений, шахты долго не работали, и это тяжело сказалось на торговом балансе Марокко.

В Кенифре он сменил вид транспорта, и в автобусе ему даже удалось доехать сидя до Бен Мелы, однако потом он уступил место беременной женщине и простоял всю оставшуюся часть пути до Азилала. Там он рассчитывал арендовать автомобиль, но в офисе прокатного агентства света не было, а дверь оказалась на замке. Мастерсон навел справки у кожевника и у горшечника, но либо по-арабски он говорил не так бегло, как ему казалось, либо торговцы сделали вид, что попросту не понимают нетерпеливого иностранца. Ему очень хотелось выпить, но открыто алкоголь продавался лишь в туристических центрах, а это место к ним решительно не относилось, так что ему пришлось довольствоваться прохладной, но никак не холодной, цитрусовой водичкой. Ею торговала молодая женщина, скорчившаяся из-за огромной шишки на шее.

Агент появился через два часа, спокойный, невозмутимый. Мастерсон не выказал раздражения даже тогда, когда арендная плата оказалась на 20 процентов выше обещанной. Деньги волновали его в последнюю очередь. К его удивлению, оказалось, что машине всего три года. Это был массивный европейский джип «лэнд-ровер», за которым, судя по всему, неплохо ухаживали. Он вернулся в офис потребовать полный бак горючего. И вовсе не потому, что уже заплатил за него, а просто потому, что ему совсем не улыбалось остаться без бензина где-то между Азилалом и Кварзазате. Агент обвинил во всем своего ненадежного, а возможно, и несуществующего, ассистента и через несколько минут уже махал рукой вслед исчезающему в облаке песка клиенту.

Это была скорее тропа, чем дорога. Иногда ветер налетал с такой силой, что Мастерсон боялся, как бы его не сдуло с дороги и он бы не затерялся где-нибудь в пустыне. Дважды на его пути встречались заржавевшие танки, напоминавшие о войне в Западной Сахаре 2009 года. Один был марокканский, другой — алжирский. Миротворческие силы ООН все еще стояли на спорных территориях, но волнения после засухи 2010-го, приведшие в следующем году к свержению короля Мохамеда VII, отвлекли внимание марокканцев. Алжирцы вновь занялись собственной гражданской войной, забыв о внешнем неприятеле.

В Кварзазате существовало нечто, напоминающее гостиницу, но когда Мастерсон глянул на нее снаружи, внутрь заходить уже не захотелось. На заднем сиденье «лэнд-ровера» лежали свернутая палатка и прочее снаряжение, запас еды и питья на две недели. Прежде чем выехать из города, он заправился, и все это время два босоногих, лет десяти, мальчугана глядели на него немыслимо большими глазами, а умудренная опытом старушка стояла под покосившимся навесом, что-то злобно бормоча себе под нос, и с подозрением наблюдала за приезжим.

Он-то считал, что хуже дороги из Азилала и быть не может, но следующий этап путешествия заставил в этом усомниться. «Лэнд-ровер» подпрыгивал и трясся, подвеска громко жалобно скрипела, и если он не включал «дворники», стекло покрывалось тонким слоем красноватой пыли. С той поры скрежещущий звук стал постоянным аккомпанементом. Когда солнце подошло к горизонту, он неохотно припарковался на ночь между двумя холмами. Видимо, имплантаты молча делали свое дело, потому что, выйдя из автомобиля, он ощутил непривычную слабость и в конце концов заснул, растянувшись поперек сидений, — сил поставить палатку уже не было.

Рано утром он увидел домики городка Тувареш, примостившегося под невысоким холмом.

Когда врачи объявили ему свой приговор, Мастерсон отказался сдаваться. «Смиритесь с неизбежным, — один за другим настаивали специалисты. — Болезнь зашла слишком далеко, и надежды на излечение почти нет».

Мастерсон ухватился за слово «почти» и потребовал разъяснений. Оказалось, лишь шести пациентам удалось справиться с распространившейся в их теле болезнью Гластонбери, обнаруженной в 2005 году. Двое из них были детьми, чьи иммунные системы оказались настолько сильны, что смогли выиграть сражение, хотя за это ребятам многие годы пришлось провести подключенными к искусственной системе жизнеобеспечения. «Лечение, которое применялось в их случае, не годится для взрослого человека. Зрелый организм крепче, но он не столь гибок». Из оставшихся четверых двое скончались по не связанным с этой болезнью причинам, двое же здравствовали и поныне, однако ни один из них не пожелал разговаривать с Мастерсоном. Причем не было и никаких сведений о том, чтобы они лечились в каком-либо из известных медицинских учреждений после того, как им был поставлен диагноз, вплоть до чудесного исцеления.

«Вероятно, это самопроизвольное выздоровление, — предположил очередной медик. — Признаю, в вашем случае это слишком невероятно, но, как явствует из подготовленных нами документов, все четверо прекратили лечение за некоторое время до выздоровления. Человеческое тело все еще хранит немало сюрпризов, мистер Мастерсон, но с моей стороны было бы нечестно говорить, что у вас много шансов».

Не удовлетворившись ответом и не желая смириться с тем, что его жизнь оказалась в руках слепой судьбы, Мастерсон истратил часть своего состояния на приобретение информации, которую, как он считал, ему должны были бы предоставить задаром. В течение нескольких недель он собрал об этих четверых больше сведений, чем они сами о себе знали. Сыщики и компьютерные гении просматривали данные, искали повторяющиеся модели, сходства и кое-что нашли. Наиболее любопытным оказался тот факт, что в течение нескольких месяцев перед своим чудесным исцелением все они хотя бы раз побывали в Марокко. Первые два случая никакого интереса, с этой точки зрения, не представляли: один человек оказался марокканцем, работавшим в посольстве в Вашингтоне, другой — испанским военным офицером, расквартированным в одном из прибрежных анклавов, все еще управлявшихся Мадридом. Последний недавно погиб в авиакатастрофе.

Мастерсон искал дополнительные точки пересечения и нашел их. Испанец дважды наведывался в небольшую деревушку к северу от Неаполя, где лежала, как все предполагали, на своем смертном одре малютка Мария Томасси, исцелившаяся номер три. Как ни странно, между этими двумя визитами семья свозила обреченную девятилетнюю дочку в путешествие по Марокко, после чего она полностью поправилась. Ему еще предстояло найти прямую связь с четвертым исцелившимся, женой иорданского переводчика, который два года работал в ООН, но марокканский дипломат вполне мог встречаться с этой парой в обществе, если уж не по службе. Женщина отказалась разговаривать с Мастерсоном, а девочка Томасси и вся ее семья погибли, кода их деревня в буквальном смысле провалилась сквозь землю во время землетрясения.

Проследить передвижения исцеленных по территории Марокко оказалось намного сложнее, поскольку интервал между каждыми двумя поездками составлял больше года. Хотя все главные города Северной Африки в той или иной степени стали космополитическими, в глубинке же ни о каком порядке говорить уже не приходилось. Двое из четверых побывали в Марракеше, все провели хотя бы одну ночь в Рабате. Система резервирования мест и платежей по кредитным карточкам существовала в отеле в электронном виде, а значит, эти сведения можно было нелегально получить и проанализировать. Во внутренних же частях страны все записи обыкновенно велись вручную, если вообще велись. Мастерсон продал еще часть своего дела, и его агенты потянулись в пустыню, в деревни, в поисках информации. Время сравнительного благополучия для него явно заканчивалось, Мастерсон дошел до грани отчаяния и уже подумывал о самоубийстве, когда наконец получил сообщение, сулившее надежду.

Все четверо побывали в одной и той же захолустной южной деревне.

Медленно продвигаясь в глубь городка, Мастерсон встречал разных прохожих. Большинство бросало в его сторону безразличные взгляды, несколько человек яростно грозили кулаками вслед поднявшему пыльную бурю автомобилю. Тувареш представлял собой захолустное поселение, обитатели которого едва сводили концы с концами, кормясь плодами скудного урожая или продавая предметы грубых ремесел. Агенты Мастерсона сообщили, что своей полиции здесь нет. Если стражи порядка все же требовались, их можно было вызвать по рации. Впрочем, это еще не гарантировало, что они и впрямь приедут. Больницы как таковой не было, только лечебница с единственным врачом, тоже местным жителем, который учился в Европе, но отказался от места в Рабате и вернулся в родную деревню.

Мастерсон колесил вокруг деревни, пока не уперся в холм. Составив общее представление о местности, он вернулся назад, на маленькое открытое плато, и остановил «лэнд-ровер» на самом виду как раз над рыночной площадью. Он запер двери, включил сигнализацию и электронных «сторожей», удостоверившись, что наблюдавшие за ним мальчишки видели его действия, равно как и револьвер, который он сунул в карман пиджака.

Рынок представлял собой кладезь материала для изучения контрастов. Его пестрые ряды словно сошли с экрана старого кинематографа: владельцы торговых палаток расхваливали красочную материю, резьбу по дереву, глиняные горшки или какую-нибудь снедь. Одни торговцы выглядели вполне традиционно, точно перенеслись сюда из далеких веков. Другие же имели весьма современный вид. Возле некоторых жужжали или шипели портативные электрогенераторы, там покупатели могли выбрать электронные игры, западные пиратские видеокассеты или музыкальные CD. Там же можно было выйти в интернет, чтобы посмотреть порно-сайты.

Чтобы пройти по рынку, потребовалось всего несколько минут, ничего особенно интересного Мастерсон не заметил. Он попробовал заговорить по-арабски с девушкой, которая либо не поняла его, либо была слишком застенчива и не ответила, потом купил фруктов у одного из торговцев, пялившегося на него, не скрывая любопытства.

— Не подскажете, где я могу найти доктора Масуда? — спросил он, медленно выговаривая слова.

Торговец, худой, но вполне здоровый на вид человек средних лет, медленно кивнул.

— Через две улицы после авторемонта, месье, — ответил он на сносном французском, явно ошибившись относительно национальности Мастерсона. — Над дверью красный полумесяц.

Мастерсон поблагодарил его и вернулся к «лэнд-роверу», который, слава Богу, никто не тронул, хотя теперь вокруг него сидело и стояло не меньше дюжины подростков. Мастерсон вдруг сообразил, что никто из них еще не обращался к нему за милостыней, что было крайне необычно. Они смотрели, как он отключает охранное поле, и не выказали ни удовольствия, ни разочарования, когда машина уехала.

Врача он нашел без труда. Лечебница стояла на окраине деревни и вплотную примыкала к тому самому холму, который ранее преграждал ему путь. Она выглядела чуть лучше, чем деревенские лачуги, но это еще ни о чем не говорило. Крыша производила впечатление новой и прочной, современные ставни на окнах были в хорошем состоянии, в металлическом сарайчике сбоку мирно урчал генератор. Однако оштукатуренные стены местами облупились, а неряшливые пятна на них отдаленно напоминали грозовые тучи. Над дверью была прилажена электрическая лампочка, сквозь тонкие занавеси изнутри проникал яркий свет.

Поскольку звонка не обнаружилось, Мастерсон постучал, раздумывая, не лучше ли просто открыть дверь и войти.

Он уже собрался это сделать, когда услышал какой-то звук внутри. Через секунду дверь распахнулась, и в проеме появился неестественно высокий человек с длинной седой бородой. На нем была европейская фланелевая рубашка, никак не вязавшаяся с мешковатыми шелковыми шароварами.

Он окинул Мастерсона оценивающим взглядом, потом обратился к нему по-испански:

— Могу я вам чем-то помочь, сеньор?

— Я ищу доктора Масуда, — ответил гость по-арабски. — И я не испанец. Меня зовут Карл Мастерсон, я американец.

В то время испанцы не вызывали особого дружелюбия в Марокко. Главным образом из-за своей несговорчивости в вопросах передачи арабам последних маленьких анклавов на континенте и горстки островов в Средиземном море.

— Я Масуд, — лицо человека оставалось настороженным, хотя и чуть менее враждебным. — Вам нужна медицинская помощь?

— Да. Можно мне войти?

— В таком случае добро пожаловать. — Масуд отступил, и Мастерсон вошел в лечебницу.

Вопреки ожиданиям, она оказалась пустой, если не считать самого Масуда. Странным казалось даже не отсутствие каких-либо других сотрудников или пациентов, удивляло, скорее, ощущение необычного запустения. Комната не выглядела грязной, но кровати стояли голые — без простыней или покрывал, медицинских инструментов не было видно, на всем лежал тонкий слой пыли. Возможно, Мастерсон пришел как раз в то время, когда тяжело больных уже выписали из клиники, но, поразмышляв на эту тему, он вспомнил, что все попадавшиеся ему обитатели Тувареша производили впечатление людей здоровых, в отличие от жителей других городов и деревень, которые проезжал путешественник. На улицах он не заметил попрошаек — ни дряхлых стариков, ни детей, намеренно изувеченных родителями, чтобы выжимать слезу из богатых европейцев. В Тувареше люди, возможно, тоже затягивали пояса, как и по всей Северной Африке, но эндемические заболевания, поражавшие соседей, обошли их стороной. Придя к такому выводу, Мастерсон испытал первый с той поры, как вышел из самолета в Рабате, прилив оптимизма.

Его провели в небольшой, слабо освещенный и не слишком гостеприимный офис, но там хотя бы ощущалось присутствие человека. Масуд подождал, пока Мастерсон уселся на шатающийся деревянный стул.

— Чем я могу вам помочь?

— У меня далеко зашедшая болезнь Гластонбери. Это новая форма рака, при которой…

Масуд нетерпеливо махнул рукой.

— Мы здесь не настолько отрезаны от мира, чтобы не быть в курсе профессиональных новостей. Примите мои глубочайшие соболезнования, мистер Мастерсон, но, надеюсь, вы понимаете, что я ничего не могу здесь для вас сделать. Может быть, в Рабате? Там есть хорошая больница, одна из лучших на континенте.

— Меня не интересуют традиционные больницы, доктор Масуд. Они уже отказались от меня. Вас мне порекомендовала Сарина Фарук. Насколько я понимаю, вы лечили ее от такой же болезни всего несколько месяцев назад.

Масуд моргнул, но лицо его осталось неподвижным.

— Боюсь, вы ошибаетесь, мистер Мастерсон. В Тувареше нет человека с таким именем, а сам я дальше Таруданта не ездил уже целый год, да и там просто навещал родственников.

— Я знаю, что Сарина здесь не живет, однако в ноябре прошлого года она приезжала в эту клинику. Сюда она прибыла в безнадежном состоянии, но по возвращении в Каир полностью выздоровела.

— Без сомнения, Аллах улыбнулся страждущей. Вполне возможно, что эта женщина побывала в Тувареше, как вы говорите, хотя мало кто заглядывает в нашу глушь. Однако уверяю вас, я не лечил эту женщину, насколько я понимаю, египтянку, ни от какой болезни, не говоря уже о столь серьезном недуге. — Он обвел комнату красноречивым жестом. — Как вы видите, мы здесь живем бедно, у нас есть лишь самое необходимое. Даже представить не могу, зачем эта женщина прислала вас сюда.

— Она выражалась совершенно ясно, — настаивал гость. За свое исцеление Мастерсон готов был озолотить всю общину. Смущало его лишь то, что ни одного из четверых выздоровевших даже отдаленно нельзя было назвать состоятельным человеком. Мастерсон чувствовал: это как раз тот редкий в его жизни случай, когда за деньги он не может получить желаемое. — Я в полном отчаянии.

— Повторяю, я вам очень сочувствую, однако ничем не могу помочь. Это не в моей власти. — Он поднял вверх ладони с растопыренными пальцами в подтверждение своих слов.

— Так, может быть, кто-то еще?

— Только не в Тувареше, мистер Мастерсон. Здесь вам оставаться бессмысленно. — Лекарь поднялся, явно намекая, что гостю пора уходить. — Если хотите, я могу дать вам обезболивающего, но я не всесилен.

— Мне имплантировали блокаторы, — нетерпеливо сказал Мастерсон, вставая. — Мне нужно полное излечение, а не временное облегчение.

— Здесь вы этого не найдете.

— Может быть, и не найду. Спасибо, что уделили мне время, доктор Масуд.

Мастерсон разбил лагерь на том же месте, где и в первый раз. Если разложить заднюю часть «лэнд-ровера», получалось небольшое ложе. Он не стал включать генератор, чтобы заработал кондиционер, зато тщательно собрал биохимический туалет, дабы не пользоваться общественным на углу рыночной площади. Горстка парней таращилась на него, но потеряла интерес, как только надежда на новые чудеса иссякла.

В этот вечер он гулял по маленькой деревне, невзначай заговаривая со всяким, кто был готов мириться с присутствием иностранца. Многие отходили, не ответив на его приветствие, другим же было любопытно, они с удовольствием беседовали, особенно после того, как он давал понять, что он не француз и, что еще лучше, не испанец. Мастерсон старательно избегал разговоров о своей болезни или о причинах своего приезда в Тувареш. Непросто было удержаться от попыток раздобыть информацию, но свое состояние Мастерсон сколотил, потому что был терпелив и методичен, и даже под угрозой скорой смерти он не лишился своего лучшего оружия.

К вечеру следующего дня ему начало изменять самообладание: труднее давались досужие разговоры с ремесленниками или солдатами. Он начал намекать встречным на истинную причину своего приезда, наблюдая, не клюнет ли кто-нибудь. К его удивлению, реагировали все. И дети, и взрослые становились холодными и замкнутыми, а иной раз начинали заметно нервничать, стоило ему вскользь упомянуть, что он приехал в Тувареш в поисках исцеления. Мастерсон думал, что кто-то из местных скрывает чудесный секрет, но никак не предполагал, что этим «кто-то» может оказаться вся община целиком.

По мере того, как расспросы иностранца становились настойчивее, отклики делались менее дружелюбными. Никто ему не угрожал, но на третий день он уже явно перестал быть здесь желанным гостем. Торговцы на рынке отпускали ему товар, но не азартно, небрежно. А дети и вовсе его побаивались.

Имя местной народной целительницы Мастерсон узнал еще до того, как его подвергли остракизму. Стало понятно: ее уважают не меньше, чем доктора Масуда. Вечером третьего дня старуха вернулась в Тувареш в запряженной быками повозке вместе с двумя внуками — мальчиком и девочкой, обоим было чуть больше десяти лет. Ралия продавала амулеты и целебные травы, давала советы, ее почитали куда больше, чем так называемого правителя городка Мохамеда Бин Даюда.

Мастерсон дождался позднего вечера, чтобы отправиться к целительнице и легонько постучаться в дверь маленького дома. Он уже поднял руку, чтобы постучать еще раз, когда дверь отворилась.

— Входите, сеньор Мастерсон. Я вас ждала.

Прежде чем войти, он смахнул песок с одежды, потопал ногами. Внутри было сравнительно темно, горели лишь две масляные лампы, но все казалось на удивление чистым и опрятным. Тут и там в комнате лежали горы подушек, стульев не было, а дверь, которая вела в другое помещение, закрывала занавеска из бусинок.

Гость приветствовал хозяйку по-арабски, однако на всем протяжении встречи женщина продолжала говорить по-испански, возможно, в знак недоверия. Мастерсон начал, по сути, тот же рассказ, что и у Масуда, но Ралия быстро его прервала.

— Я знаю, зачем вы здесь и что ищете. Вы зря теряете время. Вам не следовало приезжать. Для вас здесь ничего нет. Мы не можем вам помочь. Лучше вам вернуться домой. Оставайтесь с теми, кого вы любите, все то время, что вам еще отпущено.

— Этого я сделать не могу. — Несколько мгновений он молчал, поняв, что неверно оценил ситуацию. — Я готов на все, лишь бы найти средство. Я состоятельный человек и мог бы помочь вам и вашему народу.

Женщина покачала головой.

— Мы довольствуемся малым. Аллах заботится о нас. Не в нашей власти дать вам то, что вы ищете, даже если бы мы желали получить ваше богатство. Возвращайтесь домой, сеньор Мастерсон. В Тувареше вы помощи не найдете.

Мастерсон вздохнул, сунул руку в карман пиджака и вынул револьвер, не наводя его на женщину, но удостоверившись, что она поняла угрозу.

— Я умираю, старуха. Я сделаю все, чтобы спасти свою жизнь.

Ни выражение лица, ни голос ее ничуть не изменились.

— Я слишком стара, чтобы бояться смерти. Делайте, что вам угодно, и уходите: у меня было утомительное путешествие, и сейчас я желаю так или иначе отдохнуть.

Его рука, сжимавшая пистолет, напряглась и разжалась. Оружие скользнуло обратно в карман, и Мастерсон ушел, не проронив больше ни слова.

Следующий день Мастерсон провел как прежде, гуляя по улицам. Взрослые все еще сторонились его, как и большинство детей, но на сей раз он прихватил с собой подарки — целую сумку сюрпризов, включая компьютерные игры, которые купил за. бешеные деньги на рынке, плитки шоколада из холодильника в «лэнд-ровере», еще несколько предметов из своего багажа. Девочки и мальчишки постарше относились к нему с опаской, но малыши не устояли перед соблазном и даже вступили с незнакомцем в беседу. Мастерсон внимательно следил за своими словами, чтобы не спугнуть ребятишек.

Он вернулся к себе в лагерь и погрузился в долгий, освежающий сон. Ночь обещала быть бурной.

На сей раз Ралия долго не отзывалась на стук, а открыв дверь, показалась Мастерсону удивленной. Она не пригласила гостя войти, пока он не настоял на этом. Комната выглядела в точности, как предыдущим вечером.

— Вы не послушались моего совета, — произнесла она. Говорила она уже не по-испански, а по-арабски.

— Я вам сказал. Я в отчаянии. Мне некуда больше идти.

— А я сказала, что не могу вам помочь.

— Не можете или не хотите?

— А какая разница? — Выражение лица старухи озадачило его. Было ли то презрением, злостью, страхом или состраданием? Видимо, и то, и другое, и третье, но это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме отчаянной попытки вырваться из капкана болезни, гнездившейся в теле.

— Я хочу вам кое-что показать. Думаю, это может переубедить вас.

— Рука скользнула в карман пиджака.

Глаза хозяйки немного расширились, и он понял: она подумала о револьвере. Но его пальцы миновали холодный металл и сжали кое-что еще. Он передал ей эту вещь.

Ралия неохотно приняла ее и прищурилась, чтобы рассмотреть детали фотографии при плохом свете.

— Алина, — прошептала она.

— Да, — тихо сказал он. — Это ваша внучка. Не беспокойтесь, ей немного неудобно и она очень напугана, но непосредственная опасность ей не грозит. Я запер машину, установил защитное поле. Всякий, кто попробует проникнуть внутрь, получит болезненный удар током, если у него не будет вот этого. — Из другого кармана он извлек пульт управления.

— Не следовало вам этого делать. — Голос хозяйки все еще оставался низким, но теперь гость различил в нем гнев и угрозу.

— Вообще-то это очень хитрое устройство. — Мастерсон подбросил пульт в воздух и снова поймал. — Небольшой сверток на коленях девочки — бомба. — Голова старухи дернулась, и он торопливо продолжил: — Не волнуйтесь. Если устройство не трогать, оно не сработает почти целые сутки. Предостаточно времени, чтобы обезвредить.

— Он поднял пульт. — Мне нужно только ввести соответствующий код и нажать на кнопку передачи.

— Ей всего тринадцать, мистер Мастерсон. У нее впереди целая жизнь.

Его собственный голос прозвучал жестче.

— Ничего этого не случилось бы, если бы у меня впереди была целая жизнь. Я никому не желаю зла, но, поверьте, мне нечего терять. Если в обмен на мою жизнь потребуется чья-то смерть, я готов пойти на это. Если понадобится, я убью вашу внучку, вас, вообще всех в Тувареше, пока кто-то из вас не даст мне то, что нужно. Жизнь, рожденная смертью, — в этом есть какое-то поэтическое равновесие.

— Мухи с трупа, — ответила она.

— Не забывайте, это будет труп вашей внучки. И пока вы не выкинули какую-нибудь штуку, помните: защитное поле тоже связано с бомбой. Спасти девочку могу только я. — Он наклонился вперед. — А вернее: вы и я.

Больше спорить старуха не стала, и Мастерсон подумал, как хорошо, что она не работает на кого-нибудь из его конкурентов. Ралия знала, когда бороться, а когда отступать. Она завернулась в пальто, не проронив ни слова, и взглядом приказала ему открыть дверь. Через секунду они уже были на улице под звездами.

К его удивлению, женщина повела его прямо к лечебнице доктора Масуда. Она открыла дверь без стука и исчезла внутри, бросив на спутника небрежный взгляд через плечо. Держа руку в кармане на спусковом крючке револьвера, Мастерсон осторожно вошел:

Почти ничего не было видно, только из соседней комнаты лился мерцающий флуоресцентный свет. Ралия легко двигалась в темноте, Мастерсон же ударился бедром о каталку и тихо выругался. Голос женщины прозвучал неестественно громко, когда она крикнула:

— Эбиран, у нас гости.

Ответа не последовало, и она прошла в следующую комнату, потом свернула налево в узкий коридор. Нервы Мастерсона были напряжены, но он приказал себе не делать глупостей. Он здесь главный, у него оружие и девчонка.

В конце коридора было три двери, Ралия остановилась, достала из складок одежды ключ. Потом открыла среднюю дверь и вошла внутрь. Мастерсон задержался, моргая, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Он ступил в довольно большую комнату, где невероятным образом сочетались современность и старина. Справа, каждый на своем столике, стояли два маленьких компьютера, не последнее слово техники, но явно в рабочем состоянии. Слева протянулся ряд картотечных ящиков, в центре комнаты — еще один стол и четыре стула. Дальнюю стену полностью скрывали три ковра, справа висел еще один. Они были хорошо отреставрированы, но производили впечатление очень-очень старинных. На полу там и сям лежали грубые подушки.

Мастерсон вошел и достал револьвер из кармана.

— Ладно, пора дать объяснения.

Ралия неприятно улыбнулась, и взгляд ее скользнул в сторону. Он не успел оценить этого предупреждения. Просто услышав за спиной шорох, повернул голову и почувствовал, как что-то твердое уперлось ему в спину.

— Пожалуйста, бросьте оружие, мистер Мастерсон. Мне было бы жаль убивать вас, но я не стану колебаться, если вы не подчинитесь.

Это был Масуд, и говорил он на почти безукоризненном английском.

Мастерсон поступил, как ему приказали.

— Присаживайтесь, если угодно. И пожалуйста, никаких резких, неожиданных движений.

Гость медленно прошел к ближайшему стулу и повернулся лицом к доктору.

— Я говорил вам, что я в отчаянии, — просто сказал он.

— А я говорил вам, что не могу вам помочь, — Масуд вздохнул. — Теперь мне придется вызывать жандармов по радио.

— Это не все, — сказала Ралия по-арабски. — У него Алина.

Она быстро объяснила ситуацию.

Выражение лица Масуда стало мрачным.

— Вы нечестный человек, мистер Мастерсон, но я поторгуюсь с вами. Отпустите девочку, и мы забудем все, что произошло сегодня вечером.

Мастерсон улыбнулся и положил ногу на ногу.

— Вы знаете, что мне нужно, доктор. Только это вы и должны мне предложить. Вылечите меня или девочка умрет.

Масуд вздохнул.

— Я мог бы убить вас прямо на месте и вытащить пульт из вашего кармана.

— Вы не знаете кода — и она погибнет наверняка. Без вашей тайны я в любом случае труп, так что мне угрожать бесполезно.

Масуд и Ралия обменялись несколькими быстрыми фразами, смысла которых Мастерсон не уловил, по-видимому, на каком-то берберском диалекте. Ему не нравилось, что он не понимает происходящего, однако Мастерсон не пал духом. Ведь все козыри по-прежнему оставались у него.

Масуд казался скорее грустным, чем разозленным.

— Хорошо, мистер Мастерсон. Мы можем сказать вам то, что вы хотите знать, в обмен на жизнь девочки, но вам это все равно не поможет. Это не в нашей власти.

Мастерсон колебался лишь секунду.

— Я рискну. Других вариантов у меня нет.

Масуд вошел в комнату через дверь, скрытую небольшим ковром. Теперь он приподнял другой, за которым открывался намного более широкий проем, который сразу резко уходил вниз. Держа в одной руке газовый фонарь, Ралия показывала дорогу, Мастерсон следовал за ней, Масуд замыкал процессию, нацелив пистолет в спину Мастерсона.

Спуск оказался недолгим. Земляной пол туннеля был хорошо утоптан, по нему явно часто ходили. Шагов через сто он выровнялся и тянулся еще шагов пятьдесят, пока не уперся в сплошную стену. Мастерсон дотронулся до нее и понял, что это металл.

— Пожалуйста, будьте осторожны. Здесь есть острые края, — предупредил Масуд.

Вскоре Мастерсон увидел, что имел в виду лекарь. В одном месте стена была расколота, метал порвался по неровной линии. Ралия уже осторожно пробиралась сквозь трещину.

— Что это такое?

— Посланец Аллаха, который принес подарок людям Тувареша, — ответила Ралия.

Мастерсон заметил слабое свечение, когда протискивался в узкий проход с зазубренными краями, — свечение, которое, казалось, становилось сильнее с каждой секундой. Сначала он подумал, что у него просто глаза привыкают, но потом понял: значительные участки стен вокруг него начинают светиться, будто в ответ на слабое мерцание фонаря. Меньше чем через минуту все помещение заливал свет, и Ралия поставила газовый фонарь на пол.

Стены были металлические, на них разместилось множество приборов или дисплеев, ни один из которых, насколько мог судить Мастерсон, не работал. В разных местах были выведены причудливые знаки, ему показалось, что они не арабские.

— Это то самое? — он не знал, кого спрашивает, но ответил Масуд:

— Да, пришелец из иного мира.

— Чертова летающая тарелка!

Масуд невесело хмыкнул.

— Скорее, летающая сосиска, сказал бы я, хотя с уверенностью утверждать мы не можем. Большая часть передних отсеков пострадала при аварии и ушла под землю. Только задние части корабля остались в целости.

Внезапно Мастерсон ощутил огромное удовлетворение.

— И здесь вы кое-что нашли, кое-что, помогающее людям.

— Лучше вам посмотреть на Целителя самому. Пожалуйста, следуйте за Ралией.

Проход в следующий отсек искривился от удара, но в остальном не пострадал. Они шли, пока не попали в новое помещение. Когда-то здесь, наверное, был люк или дверь, теперь ничего не осталось. Они вошли в более просторное, почти круглое помещение, и Мастерсон увидел, что у противоположного конца шевелится нечто. Нечто живое.

Оно походило на гибрид паука и осьминога и достигало огромных размеров, его тело занимало треть внутренней стены. Вверху под потолком виднелось луковичное образование с темными пятнами, которые могли быть какими-то органами чувств. Из-под мантии тянулись студенистые отростки, закрывавшие значительную часть стены, а десятки невероятно тонких ножек или щупалец быстро двигались взад-вперед вдоль тела, выполняя загадочные манипуляции. Часть стены была разрушена, превратилась в широкую ухмылку; бугорчатые отростки, извиваясь, уходили в том направлении и, подобно корням, исчезали в утрамбованной земле.

— Что оно делает? — Мастерсон, будто загипнотизированный, следил за беспрестанными движениями.

— Целитель лечит себя. — Масуд отошел от него, но оружие по-прежнему было направлено на Мастерсона. — Перед вами самый ценный секрет нашего народа.

— Не понимаю.

— Целитель был единственным из уцелевших, а может быть, и вообще единственным пассажиром. Я даже не уверен, наделен ли он разумом в нашем, человеческом, понимании. Возможно, это корабельный врач или просто органическая машина, созданная для избавления от недугов. — Масуд пожал плечами. — Неважно. Многие поколения жителей Тувареша держали его присутствие в тайне. Из его тела мы получаем некоторую жидкость, Слезы Целителя, и используем ее в медицинских целях. Она помогает и при инфекционных заболеваниях, и при травмах.

Мастерсон кивнул.

— Я могу заплатить вам более чем достаточно. Могу заплатить столько, что хватит всей деревне.

Масуд потряс головой, и рука с пистолетом затряслась в такт.

— Если бы жители Тувареша внезапно разбогатели, начались бы вопросы. Понаехали бы люди, и в конце концов они могли бы раскрыть нашу тайну и забрать его. Если бы власти Рабата знали вот об этом, — он указал на пульсирующее тело инопланетянина, — как вы думаете, разрешили бы они нам держать это у себя? Это великий подарок Аллаха жителям Тувареша, и мы будем охранять и чтить его.

— Тогда мы вернемся к сделке: жизнь в обмен на жизнь. Моей и Алины.

Дыхание Ралии напоминало шипение, голос Масуда звучал очень грустно.

— Я уже сказал, мы не в силах помочь. Слезы могут на некоторое время продлить ваше существование, но рак они не излечат. Для этого вам понадобились бы Объятия.

Голос Масуда дрогнул, и Мастерсон понял, что тот раскаивается в своей излишней откровенности. Ведь он мог бы выменять жизнь девочки на Слезы.

— Доктор Масуд, я знаю: вы излечиваете болезнь Гластонбери.

— Вы можете приехать через шесть месяцев? — голос Масуда вдруг прозвучал устало.

— К тому времени меня уже не будет, и вы это знаете.

— Да, и я бессилен этому помешать.

Масуд подошел поближе к инопланетянину, Мастерсон последовал за лекарем, подавив волну отвращения, когда во всех подробностях увидел это существо. Доктор указал на углубление, выдолбленное в стене корабля. Пульсирующая, капающая плоть разрослась и, закрыв верхнюю треть углубления, приобрела другую фактуру, стала волокнистой, почти похожей на ткань.

— Что это? — спросил Мастерсон.

— Мы называем это Объятиями. Только самые безнадежные больные получают сей дар. На одну ночь их помещают в Объятия, их тела сливаются с Целителем, а к утру они снова становятся здоровыми.

— Значит все, что мне нужно, это пролежать здесь несколько часов — и рака не будет?

— Верно, но сейчас это невозможно. Как вы видите, всего лишь треть пространства обросла. Целитель должен восстановиться полностью, чтобы сотворить чудо, а вы пришли на шесть месяцев раньше срока. После каждого исцеления проходит больше года, прежде чем он бывает готов к следующему сеансу. Теперь вы видите, мистер Мастерсон, даже если бы я хотел помочь вам, я не в силах.

Повисло долгое молчание, которое прервала Ралия.

— Девочка, мистер Мастерсон. Давайте спасем девочку.

Рассеянным жестом он достал пульт управления из кармана и бросил ей.

— Вот. Теперь это не имеет значения. Я не чудовище, как вы думали. Бомбы нет. Естественно, я не собирался взрывать свое единственное средство передвижения.

Ралия, посмотрев на иностранца со смесью жалости и презрения, направилась к выходу. Масуд глянул ей вслед и опустил руку. Мастерсон не колебался ни секунды. Он выхватил свой второй пистолет и выстрелил Масуду в грудь. Следующий выстрел поразил Ралию в затылок. Она упала на пол и больше не двигалась.

— Может, шансов и немного, — тихо сказал он, — но это все же лучше, чем вообще никаких.

Мастерсону следовало узнать побольше подробностей, но он боялся, что Ралия пошлет за своими людьми, и это заставило его действовать. Перспектива даже частично погрузиться в липкую мерзость тела Целителя вызывала у него отвращение, но он был готов вытерпеть все. Сняв одежду, он забрался в углубление, осторожно лег, и его голова и плечи погрузились в инопланетную плоть. Она оказалась теплее, чем он ожидал. Было немного щекотно, но потом по его плечам начало растекаться блаженство, он ощутил громадную усталость, закрыл глаза и задремал.

Мастерсон проснулся внезапно, не испытывая дезориентации, но при этом чувствовал небывалое изнеможение. Он ясно помнил последние события, в шее и плечах все еще ощущалось легкое тепло. Пальцы рук и ног чесались, а когда он не смог пошевелить конечностями, то подумал, уж не парализовало ли его. На миг во рту возник кислый привкус ужаса, но волна блаженства нейтрализовала его, и Мастерсон снова расслабился.

«Мне просто нужно дождаться конца процесса».

Он подремал немного, иногда открывая глаза и обводя взглядом помещение. Время шло, и он потерял ему счет. Ничто не менялось, даже полоски света и тени. Сейчас на улице день? Или все еще ночь? Он не знал.

А потом он открыл глаза и увидел другое лицо.

Это был доктор Масуд, который казался бледным и напряженным. Перед его рубашки, там, где запеклась кровь, потемнел. Я застрелил. его, сказал себе Мастерсон. Эта несуразность озадачила его, но не обескуражила. Мастерсон снова попытался погрузиться в сон, но беспрестанное жужжание мешало ему, в конце концов этот звук превратился в голос. Голос Масуда.

— Вы слышите меня, мистер Мастерсон?

Мастерсон решил, что сможет заговорить. Он открыл рот и попробовал. Он очень четко расслышал слово «да», но голос оказался чужим — дрожащим, очень слабым и высоким.

Лицо Масуда изменилось, немного расслабилось.

— Очень хорошо. Вы выжили, несмотря на мои ожидания, мистер Мастерсон. А я, вне сомнения, выжил, несмотря на ваши. — Он посмотрел себе на грудь. — Вы плохо прицелились, иначе я был бы мертв. А так мне просто очень больно. Слезы Целителя ускорят мое выздоровление, но несколько дней мучений мне еще предстоят. — Лицо лекаря стало жестким. — А вот Ралии не так повезло.

Мастерсон попытался поднять руку, понимая, что находится во власти человека, которого только что хотел убить, но не мог собраться с силами — и почти сразу почувствовал, что не стоило собираться. Беспокойство осталось, он это чувствовал. Но как только он начинал впадать в панику, что-то рывком возвращало его назад.

— У меня есть для вас хорошие новости, мистер Мастерсон. Целитель все-таки избавил ваше тело от рака. — Масуд неприятно засмеялся и подошел ближе, совсем низко склонившись над Мастерсоном. — Должен признаться, я очень удивлен. Процесс оказался даже еще сложнее, чем я предполагал. Поскольку у него не хватило ресурсов провести излечение обычным способом, Целитель импровизировал. — Масуд отклонился назад. — Конечно же, потребовались жертвы. Подождите, я вам покажу. Полагаю, вам это будет очень интересно.

Лекарь отсутствовал неизвестно сколько, и Мастерсон уже чуть было снова не впал в беспамятство, когда тот возвратился.

— Думаю, со временем я смогу предложить вам что-нибудь получше, но по крайней мере на данный момент ничего другого я придумать не могу. Должно подойти.

Он поднял руку, и Мастерсон увидел, что в ней зажат тонкий кусок металла, отполированный до зеркального блеска. Его отражение в гладкой поверхности расплывалось, он прищурился, пытаясь сфокусировать взгляд.

— Я полагаю, когда Целитель понял, что не в состоянии излечить все ваше тело, он определил и изолировал жизненно необходимые участки, пожертвовав остальным.

Изображение прояснилось, и Мастерсон увидел себя. Его тело осталось нетронутым только от груди и выше. А ниже все его внутренние органы были помещены в прозрачную оболочку, которая расширялась и сокращалась в такт отсутствующим легким. Не было ни рук, ни ног, равно как и всего скелета ниже сердца.

Масуд снова приблизил лицо к Мастерсону.

— Ваше тело, по-видимому, само поддерживает в себе жизнь. Интересно, сможет ли оно существовать вне Объятий? — Он тепло улыбнулся. — Проверим, хорошо?

И он протянул руки к Мастерсону.

Бад Спархоук
МЕЖПЛАНЕТНЫЙ РЕСТЛИНГ

Похоже, уцелевших «отцов города» бывшего Канзас-Сити несколько огорчил разгром, учиненный пятью инопланетянами-девиттами, которых Сэм отправил туда неделю назад.

— «Крамптонианские туры и перевозки» не несут ответственности за поведение своих туристских групп, — невозмутимо пояснил он мэру, вопящему в трубку на другом конце телефонной линии. — Кстати, я склонен полагать, что как раз определенные недостатки обслуживания вкупе с неуважением к их верованиям и побудили девиттов предпринять столь экстренные меры по улучшению городской архитектуры. — Особенным украшением стали попавшие в выпуски новостей кадры бушевавших пожаров.

Мэр что-то ответил, но Сэм не разобрал его слов на фоне негодующих воплей.

— Просто дайте людям время привыкнуть, — посоветовал он. — Я уверен, что кратер постепенно заполнится водой и превратится в чудесное озеро — достопримечательность, которой ваш город еще будет гордиться!

В ответ Сэм услышал неразборчивое бормотание, которое решил счесть за выражение благодарности, но уточнять не стал, тем более, что раздался нетерпеливый звонок его личного телефона. Такой вызов почти наверняка означал срочный разговор с Мардннном, владельцем КТП.

— Вшштретишь дибиломанов чириш чаш в кошмопоррту, — велел Мардннн. Подобную его дикцию Сэм относил к категории «вполне приемлемо». — И отвезешь их в отел, Шэмм.

Поручение оказалось весьма рутинным, Сэм множество раз выполнял похожие, с тех пор как начал работать на Мардннна. Очевидно, на сей раз ему предстоит встретить, в космопорту группу умственно отсталых инопланетян. Само собой — срочно. Мардннн всегда тянул до последнего, прежде чем звонить Сэму. И все же Сэм не мог не задуматься, на кой ляд галактам посылать на Землю каких-то «дибиломанов». Разумеется, смысла в этом виделось не больше, чем во всем прочем, что они успели наворотить, обнаружив «чудеса Земли».

Поскольку Мардннн не уточнил, какой именно отель предпочитают эти слабоумные бедняги, Сэм решил отвезти их в «Трентон амбассадор», который был не только приспособлен для проживания инопланетных гостей — его менеджер отстегивал Сэму комиссионные в пять процентов от суммы, потраченной гостями. Точно, в «Амбассадоре» этой группе — самое место.

— И куда мне их повезти, когда я размещу их в отеле? — спросил Сэм.

— В «Суши и ребрышки Кавасаки», Диснейленд или Хобокен? — назвал он три популярнейших среди инопланетян развлечения на Земле.

— Пфа! Ето бижнеш, — ответил Мардннн и пояснил, что среди галактов появились страстные фанаты земных рестлеров, о которых они, несомненно, узнали, посмотрев экспортированные видеозаписи. Сэм задумался было, почему эти записи нашли столь отзывчивых зрителей, но вскоре сдался — безумная одержимость инопланетян «Суши и ребрышками Кавасаки», Диснейлендом и Хобокеном изумляла его не меньше.

— Дибиломаны и врмы пришлали команд на матчч! — пробубнил Мардннн. — Прриедут вше. Ррешать болшую прроблму. Кучча деннги.

— Из этих фраз Мардннна Сэм понял: две расы инопланетян пришли к выводу, что совместное состязание с самыми знаменитыми рестлерами Земли поможет им решить какой-то давний спор.

— Понял, — прервал Сэм пояснения бубнящего Мардннна (тот как раз вошел во вкус и закругляться не собирался). — Но неужели они не понимают, что результаты матчей… гм… подстроены? — поинтересовался он как можно вежливее. Столь тонкие аспекты земной культуры нередко ускользали даже от его босса, не говоря уже о нескольких расах инопланетян.

— Детали улажжны, — фыркнул Мардннн. — Погворри с ВеАРе. — Через несколько секунд напряженных размышлений Сэм догадался, что это аббревиатура Всемирной ассоциации рестлинга, а не название очередной инопланетной расы. — Догворриззь з ними о матчче.

Сэм с изумлением наблюдал за тем, как огромный челнок садится в космопорту Трентона на бетонную посадочную полосу, залитую торопливо и чуть ли не за ночь, после того как галакты объявили, что предпочитают иметь место для посадки поблизости от Хобокена. Челнок был неизмеримо огромнее всего, что человечеству до сих пор удавалось поднять в воздух, включая новейший, на две тысячи мест, трансконтинентальный «летающий утюг» из Парижа, набиравший пассажиров всю прошлую неделю. Взлет его был запланирован на завтра, а может, и на послезавтра.

Нацепленный Сэмом значок с эмблемой КТП помог ему преодолеть таможенную зону, полицейские баррикады, толпу журналистов и плотную фалангу вопящих пакистанских и китайских таксистов, жаждущих заполучить клиента (галакты платили щедрые чаевые). Он ухитрился оказаться у рампы как раз в тот момент, когда люк челнока распахнулся, и поднял плакатик с эмблемой КТП, чтобы слабоумные бедняги поняли, кто он такой. Сэм надеялся, что с ними есть кто-нибудь, умеющий читать по-английски.

Нечто фиолетовое и напоминающее романтически настроенную корову спустилось по рампе и протрусило мимо Сэма. На серебристом поводке оно волокло за собой синеватое и угловатое существо с четырьмя или пятью головами, каждая из которых возбужденно верещала.

За ними вприпрыжку проследовали несколько инопланетян поменьше. На взгляд Сэма, у них имелось несколько лишних конечностей. Впрочем, смотрелись они вполне симпатично — бледно-серые с зеленоватым оттенком — и напомнили ему несвежих кальмаров, съеденных пару дней назад (о чем он потом долго сожалел).

Следом показались четыре огромных существа. Рампа под ними угрожающе прогнулась. Такйх уродов Сэму видеть еще не доводилось. Они напоминали помесь шестиногих слонов-мутантов с пьяным осьминогом, только размером с лошадь. Из-под уродливой массы щупалец, окаймляющих голову, на Сэма уставились злобные красные глазки.

Ближайший к нему инопланетянин раззявил круглый рот, усаженный острыми зубами, выставил синеватый полуметровый язык и испустил звук, напоминающий одновременно хлюпанье и чавканье. Через секунду хорошо модулированный голос электронного переводчика, расположенного где-то на теле гостя, произнес:

— Мы дибблмоны.

— Сэм Бун, ваш сопровождающий, — представился Сэм, широко улыбаясь. За недолгое время работы в роли гида для инопланетян он твердо усвоил, что улыбаться нужно всегда — иногда улыбка пугает клиента до такой степени, что он становится вполне управляемым.

Главный дибблмон снова хлюпнул.

— Мы готовы ехать, — услышал Сэм перевод. Остальная троица согласно зачавкала., яростно размахивая языками.

У Сэма возникли сильные сомнения, что гости поместятся в его единственный фургончик.

— Эй, — крикнул он шумной толпе таксистов, — мне нужно несколько машин.

Энтузиазма его слова, мягко говоря, не вызвали, но после долгих торгов (которые обошлись ему в большую часть еще не полученных в отеле комиссионных) он все же ухитрился затолкать трех дибблмонов в самые большие машины. Сэм надеялся, что языковой проблемы у них не возникнет — если таксисты окажутся разговорчивыми.

Уже в «Амбассадоре» Сэм попытался растолковать Ксотту, главному дибблмону, несколько простых истин о земном рестлинге. Его удивила внимательность Ксотта, и у него зародилась надежда, что тот хотя бы отчасти понял истинную природу состязаний. Да, это разочарует Мардннна, зато они, по крайней мере, не поставят инопланетных гостей в неловкое положение.

Выслушав его, Ксотт начал ярко описывать, чего они ждут от предстоящего матча.

— С помощью суперменов Земли мы уничтожим противников. Да, мы разотрем врмовскую мразь и их приспешников в пыль под нашими копытами!

— Кажется, вы не до конца поняли суть того, что я говорил, — возразил Сэм. — На самом деле эти парни никакие не супермены. Они всего лишь…

— Нет нужды что-либо объяснять — мы видели доказательство. О, как будет славно воспользоваться их выдающимися умениями и силой, чтобы превратить врмов в фарш!

— Нет-нет, вы все равно не поняли…

— Мы раздавим черепа врмов и раздерем им потроха!

Сэм вздохнул. Ему стало ясно, что до мозгов этих существ ему не достучаться.

После возвращения в контору Сэму пришлось заняться и размещением врмов. Он решил, что проблема сильно упростится, если он поселит и тех, и других инопланетян в одном отеле, не говоря уже о том, какие чудеса сотворят дополнительные комиссионные с его банковским счетом.

Брилл, сын или дочь Мардннна, влетел(а) в распахнувшуюся дверь, срикошетил (а) от стены и уселся (будем для простоты считать его сыном, решил Сэм) на край стола. Подвижный крамптонианец пребывал в обычном для себя гиперактивном состоянии.

— Чем занимаешься, Сэм? — абсолютно безупречный нью-йоркский выговор Брилла резко контрастировал с шепелявым вокальным убожеством его отца.

— Да вот, пытаюсь забронировать для врмов несколько номеров в «Амбассадоре», — ответил Сэм. — Когда я вчера вечером заселял дибблмонов, клерк сказал, что свободных номеров почти не осталось.

— Знаешь, Сэм, — с тревогой прочирикал Брилл и моргнул, — мне кажется, что им лучше подыскать другой отель. Подальше от этого. Например, «Манхэттен».

— По-твоему, в «Амбассадоре» уже не осталось свободных номеров?

— Нет, — помешкав, ответил Брилл, — но не советую селить дибблмонов и врмов рядом. У них… как это у вас называется?., нечто вроде легкой взаимной антипатии. Поэтому папуля и устроил этот матч.

— Легкая антипатия? — Сэм уже имел возможность убедиться, что оценки Брилла могут существенно расходиться с земными.

Брилл нервно воздел единственное щупальце.

— А папуля тебе разве ничего не сказал? Они враждуют уже примерно пятьсот ваших лет. И убивают друг друга на месте, если встретятся. Этот матч должен предотвратить их новую войну.

Сэм судорожно сглотнул. Очевидно, Мардннн позабыл объяснить подробнее, что означает упомянутый им «спор».

— Боже, да ведь у них матч на следующей неделе! — Сэм вспомнил слова Ксотта, и перед его мысленным взором промелькнули картины увечий, разрушений и смерти, не говоря уже о том, к каким это может привести судебным искам и особенно — последствиям…

Сделав четыре телефонных звонка, Сэм отыскал комнаты и для врмов — уютный и спокойный пансион на 44-й улице. Его владелица миссис Раньон показалась Сэму милой старой леди, она очень старалась произвести приятное впечатление.

— Я просто обожаю туристов, — заявила хозяйка. — Они такие интересные.

Однако сам Сэм, описывая врмов, ни за что бы не употребил это слово. Они оказались уродливыми, как смерть, серо-зелеными рептилиями с когтистыми лапами, дополнительными бритвенно-острыми когтями на каждом из четырех локтей, иглообразными клювами и весьма неприятным нравом. Одних этих особенностей оказалось бы достаточно, чтобы обескуражить кого угодно, но в настоящий кошмар дорогу до пансиона превратили штук двадцать существ, которых врмы приволокли с собой — мелких уродцев, воплотивших худшие качества крокодилов и бородавчатых свиней.

— Домашние зверушки? — полюбопытствовал Сэм, едва успев отдернуть ногу от лязгнувших челюстей.

— Обед, — прошипел врм, удачно имитируя французский акцент.

Когда врмы и их ходячая закуска показались на трапе челнока, обычная толпа галдящих таксистов, как ни странно, куда-то испарилась. Сэму ничего не оставалось, как запихнуть всех четверых в свой фургон. Зверушек им пришлось держать на коленях. Сфилф, явный босс четверки инопланетян, помешал своему будущему обеду оттяпать Сэму руку, хотя Мардннну все равно придется заплатить за разодранный рукав куртки.

По дороге Сфилф разразился бесконечным монологом, подробно и откровенно описывая множество способов, с помощью которых врмы оторвут противникам конечности, а уже потом, превратив их в инвалидов, примутся за дело всерьез.

— Поэтому мы и попросили для своей команды Смертельный Дуэт — они на Земле лучшие. Это гарантия, что мы одолеем и уничтожим презренных дибблмонов.

Всю дорогу до пансиона Сэма грызла тревога — как отреагирует милейшая миссис Раньон на интересных постояльцев. Ему оставалось лишь надеяться, что сердце старушки выдержит подобное зрелище.

— Да что вы, — рассмеялась хозяйка, расселив врмов по комнатам и заперев их обед в туалете в конце коридора, — они ничуть не страшнее тех туристов из Чикаго, что жили у меня в прошлом месяце.

— Фантастика! Зуб даю, что мы продадим все места на стадионе, все до единого! — похвастался Джош, промоутер будущего матча, когда Сэм вошел в его контору. — Никогда еще билеты не расхватывали с такой скоростью. Этот матч станет величайшим событием в истории спорта. Это будет суперматч! Могучие земляне и инопланетные монстры сойдутся в смертельной схватке!

До Сэма дошло, что Джош не понимает, насколько реальной может оказаться эта гипербола.

— Я как раз насчет матча, — начал он, надеясь, что сумеет добиться определенного понимания хотя бы у одного участника этой безумной затеи, и быстро пересказал все, что ему заявили инопланетяне.

Когда Сэм договорил, Джош помахал сигарой:

— Отличный рекламный материал, парень. Но ты ни о чем не волнуйся. Мы с Мартином обо всем позаботились. После таких заявлений публика будет сидеть, как на раскаленных сковородках. А потом мы покажем им классный мордобой — наши парни знают, как это делается!

— Возможно, я не сумел объяснить!.. — вставил было Сэм, но Джош не дал ему договорить.

— Слушай, Сэм, мне еще надо решить кучу разных проблем. Рад, что ты устроил тех ребят из космоса. Кстати, не можешь принести побольше фотографий этих парней? Между прочим, прикид у них классный. Аж жуть берет. Публика на это купится, точно тебе говорю. И вообще, это был гениальный ход — выставить залетных профи в команде с нашими.

— Эти инопланетяне, — снова попытался пробиться Сэм, — не понимают, что…

— Да не беспокойся ты об этом! Я скажу ребятам, пусть импровизируют. Король, Красавец и Смертельный Дуэт — лучшие в нашем бизнесе. Они показывают публике настоящее шоу, а когда на ринг выйдут эти монстры, то народ и вол се слетит с катушек.

Джош смолк и на секунду уставился в потолок с таким выражением, будто увидел райские врата.

— Да это же будет фантастическое зрелище: инопланетные рестлеры и супермены с Земли, сошедшиеся в космической дуэли без всяких ограничений!

— Я ведь сказал, что эти инопланетяне собираются угрохать друг друга! — в отчаянии завопил Сэм. — Это не актеры, а смертельно опасные убийцы!

Джош на несколько минут уставился на Сэма, попыхивая сигарой, и наконец заговорил:

— Отлично, но когда будем общаться с прессой, эту мысль придется выделить. Как насчет «безжалостных убийц»? Нет, слишком шаблонно. «Одержимые убийством инопланетные монстры»? Короче, не волнуйся, я над этим еще поработаю. Отличная идея, Сэм! Она разворошит весь муравейник. Передай Марти, что я назвал тебя гениальным. — Он нарисовал в воздухе рамку. — Вот теперь я вижу заголовок: ИНОПЛАНЕТНЫЕ УБИЙЦЫ БЬЮТСЯ НАСМЕРТЬ.

Сэм не сомневался, что матч оправдает надежды Джоша.

Сэма охватило отчаяние. Организаторы этого безумия думали лишь о славе и деньгах, а инопланетян настолько ослепила ненависть, что они не понимали сути происходящего. И он сделал последний отчаянный ход, решив пробудить хоть немного здравого смысла в земных рестлерах. Если повезет, то они станут держаться подальше от ринга и, может быть, останутся живы.

Смертельный Дуэт выступал под устрашающими именами Клыкастый и Шкуродер. Сэм отыскал их в тренировочном зале, где они работали под руководством четырех «персональных тренеров», облаченных в два с половиной бикини на четверых. Сэму приходилось постоянно напоминать себе, что он пришел по делу.

— По-моему, у вас возникло несколько неправильное представление об этом матче, — начал он издалека.

— Чего?! — рыкнул Шкуродер.

— Думаю, вам следует отменить матч, — продолжил Сэм. — Похоже, инопланетяне…

— Ты называешь нас трусами? — рявкнул Клыкастый, роняя пятисотфунтовую штангу. — Да мы разделаемся с кем угодно. Нас никому не одолеть.

— Но это будут не ваши обычные противники, — возразил Сэм. — Во-первых…

— Ты что, запугать нас пытаешься? — гневно продолжил Клыкастый. — Ага, и лишить нас бабок! Спорим, что ты работаешь на тех двух козлов, которых нам надо отделать?

— Нет, — запротестовал Сэм. — Я не… — Он попятился и наткнулся на рыжую красотку, прикрытую лишь яркой тряпочкой.

— Эй, хваталки свои не распускай! — гаркнул Шкуродер. Сэм отчаянно пытался высвободиться из пластиковых объятий красотки. — Моих девочек никто не смеет лапать, понял?

— Да я не… — пробормотал Сэм, невольно восхищаясь пневматическими выпуклостями девицы. Однако та явно не торопилась его выпустить. Да и Сэм не стал бы спешить, если бы гигант не направился к нему, сверкая глазами.

— Никто! — оглушительно подтвердил Шкуродер. — Никто не имеет права трогать моих девочек. — И он замахнулся на Сэма кулачищем размером с окорок.

Сэм освободился как раз в тот момент, когда удар Шкуродера угодил ему в плечо и отшвырнул на Клыкастого. Тот пошатнулся, выпрямился, быстро шагнул, развернулся и прыгнул назад хорошо отработанным движением.

При иных обстоятельствах Сэм вполне мог бы восхититься физической удалью Клыкастого, но, к сожалению, прыжок был нацелен на него, и Сэм рухнул на маты, придавленный тушей Клыкастого.

— Мы не трусы, — повторил Клыкастый. — Так Королю с Красавцем и передай. Мы еще вышибем дух из этих педиков и их сопливых инопланетных приятелей. — Он рывком поднял Сэма, развернул к двери и дал ему доброго пинка.

Рыжая распахнула дверь, и Сэм без помех вылетел из зала. Когда он проносился мимо, ему показалось, что она прошептала номер своего телефона, но он его тут же забыл.

Второй парой, которой предстояло участвовать в матче, были Король и Красавец — они же Принц Доблестный и Артур Великолепный. Королевскую осанку Артура подчеркивали золотая корона, украшающая его иссиня-черные кудри, и манеры царственной особы. И вообще он вел себя так, словно находился в тронном зале, хотя, кроме Сэма и Доблестного, никого рядом не было.

Принц Доблестный оказался безупречнейшим образчиком красавца мужчины, какого Сэму доводилось видеть: мускулистый, но не чрезмерно, слегка завитой длинноволосый блондин, изумительные голубые глаза, а зубы настолько белые, что улыбка буквально ослепляла. Однако Сэм быстро убедился, что он еще тупее Клыкастого.

— Почему вы пытаетесь нас остановить? — спросил Артур, когда Сэм тщательно и весьма подробно рассказал о характерах и намерениях гостей. — Неужели эти инопланетные парни боятся, что мы их покалечим?

— Вот-вот, — поддакнул Доблестный. — Видел я их костюмчики. Просто класс! Придется постараться, чтобы их не испортить.

— Да не костюмы это, — горестно возразил Сэм. — Я как раз об этом и твержу. Они на самом деле так выглядят!

— Нет, действительно здорово сделаны. Особенно фальшивые когти на лапах и локтях. Публика завоет от восторга.

Сэм понял: до них попросту не доходит.

— Ребята, вы, похоже, не понимаете, что все эти когти настоящие! И этими когтями они изрубят вас в фарш!

Артур улыбнулся:

— На мой взгляд, вы немного переборщили с рекламой, но раз уж так случилось, то мы вам подыграем. Не волнуйся, мы им коготочки не попортим, но и они пусть помалкивают насчет наших стульев и прочего реквизита — понятно, что это все хлипкое. Как говорится, рука руку моет.

Сэм набрал в грудь побольше воздуха.

— Послушайте же. Я этих инопланетян видел вблизи, поэтому знаю, о чем говорю. Врмы — безжалостные убийцы, и этим все сказано. Но, что еще хуже, они и не подозревают, что все матчи подстроены. Они видели лишь видеозаписи ваших схваток и считают вас суперменами.

— Галакты видели наши шоу? — удивился Артур. — Класс! Что скажешь, Доблестный?

— Так мы теперь герои всей Галактики? — Доблестный ухмыльнулся. — Тогда наш агент молодчина, раз потратился на рекламу.

— Забудьте об этом! — гаркнул Сэм уже на грани истерики. — Дибблмоны и врмы намерены разорвать друг друга, и им глубоко наплевать на всех, кто во время схватки станет путаться у них под ногами. То есть на вас.

Артур нахмурился и долго размышлял над словами Сэма. Тот облегченно выдохнул. Наконец-то ему удалось хоть кого-то убедить. На-конец-то хоть кто-то прислушался к его доводам. Артур просиял:

— Я все понял! Вы хотите, чтобы мы им подыграли и изобразили, будто испугались. Точно?

Рекламная кампания набрала обороты, улицы были забиты людьми, направляющимися к арене. Доставить туда же дибблмонов и врмов, избежав при этом инцидентов, оказалось нелегкой задачей, но Сэму все же удалось затолкать инопланетян в раздевалки, расположенные по бокам от его собственной. Сквозь тонкие стенки он ясно слышал, как соперники в предвкушении схватки точат когти, щелкают зубами и лупят щупальцами по стенам. От этих звуков и без того натянутые нервы Сэма начинали буквально вибрировать.

Толпа заполняла арену, ее рев становился все громче и громче, а Сэм названивал по телефону, пытаясь отыскать кого-нибудь — кого угодно, — кто способен отменить этот идиотский матч. Он уже перебрал всех знакомых политиков — местных, городских и на уровне штата, почти всех конгрессменов, которых удалось застать, и теперь отчаянно пытался уговорить чиновницу из госдепартамента отыскать хоть какой-нибудь закон об инопланетных визитерах, на основании которого удалось бы предотвратить грядущую бойню.

— Мне очень жаль, — сообщила усталая собеседница, вернувшись к телефону, — но в наших архивах я не смогла найти ничего, что могло бы вам помочь. Все вполне законно. — Она на секунду смолкла. — Кстати, — продолжила она, и Сэм навострил уши, уловив в ее голосе неожиданный интерес, — матч будут показывать по телевидению или по Сети?

Попытки Сэма связаться с Мардннном тоже оказались безуспешными.

В дверь постучали, и вошел мужчина, одетый по последней моде — в пиджак и брюки из дифракционной ткани. Пройдя мимо Сэма, он осмотрелся с явным отвращением, словно не привык находиться в столь убогой обстановке.

Сэм отметил его дорогой костюм, наманикюренные ногти, прическу за пятьсот долларов и выпуклость на пиджаке, под которой наверняка таился пистолет. Незваный гость явно и без сомнений был крутым мафиози.

— Мэр мне сказал, что вы пытались остановить матч, — негромко начал он. — Я хочу лишь, чтобы вы поняли: члены синдиката вложили в него большие деньги и желают, чтобы их инвестиции окупились. Мы весьма и весьма огорчимся другому повороту событий.

Он смолк и, прищурившись, посмотрел Сэму в глаза. Сэм сглотнул, но промолчал. Мафиози продолжил:

— Я уверен, вы понимаете нашу позицию. Мы можем сделать так, что вы не останетесь внакладе, если сегодня все пройдет как следует.

— Он отполировал ногти о блестящую ткань пиджака, полюбовался ими, сдул воображаемую пылинку. — С другой стороны, если сегодня произойдут какие-либо сюрпризы, то результат может оказаться примерно таким, — дружелюбно добавил он и щелкнул пальцами.

Сэм снова сглотнул. Смысл жеста был ему совершенно понятен.

— Надеюсь, вы уяснили позицию синдиката? — осведомился щеголь.

— Да. — Сэм сглотнул в третий раз, исчерпав запас влаги во рту.

— Тогда до встречи, — любезно попрощался гость. — Приятного вам вечера.

В подобных ситуациях у честного человека остается лишь один выход — дождаться конца. К счастью, Сэм оказался не настолько глуп. Его шкура до сих пор была цела лишь потому, что он всегда следовал инстинкту выживания и уклонялся от опасных ситуаций, а сегодня ситуация выглядела очень опасной.

Он шмыгнул за дверь и стал красться по бетонному коридору позади открытых трибун. Сэм надеялся, что его никто не узнает, и он сумеет добраться до больших металлических дверей в конце коридора. А выскочив за двери, направится к горам и отсидится там до тех пор, пока не сумеет перебраться в безопасное место. Такое, где он никогда больше не услышит об инопланетянах, рестлинге и тех, кого разыскивает мафия или полиция. А разыскивать его начнут уже через несколько часов, когда соберут в черные мешки останки растерзанных тел.

До двери оставалось всего пять шагов, когда она неожиданно распахнулась и в нее с топотом хлынула волна инопланетян. Разношерстная толпа оказалась настолько плотной, что Сэму осталось лишь прижаться к стене, чтобы его не зацепило ресничками, щупальцами, когтями, хоботами, крыльями, экзоскелетами и прочими жизненно важными органами. Это были контрамарочники Мардннна. Сэм пытался хоть немного приблизиться к двери, но его все время отбрасывали обратно, дальше и дальше от безопасности, ближе и ближе к арене, навстречу судьбе, встретиться с которой он не испытывал ни малейшего желания.

Слишком поздно… Взревела толпа, вспыхнули прожекторы, и две слегка одетые девицы выскочили на ринг с плакатами Смертельного Дуэта, Короля и Красавца.

Охваченный отчаянием, Сэм огляделся и заметил рефери, направляющегося к рингу.

— Вы должны отменить матч, — взмолился Сэм, ринувшись к нему. — Эти инопланетяне намереваются убить друг друга. Им все равно, если при этом пострадает кто-либо еще.

Судья хмуро посмотрел на него:

— Слушай, приятель, меня уже тошнит от вашей рекламы. Кстати, остановить матч я не могу. И вообще, я согласился на этот ангажемент только потому, что мне пока не предложили достойную роль.

— Так вы актер? — изумился Сэм.

Рефери быстро огляделся и оттащил Сэма в сторонку.

— Потише, парень, — процедил он. — Мы должны поддерживать иллюзию. Слушай, не знаю, чем ты сегодня нализался… но куда, по-твоему, ты пришел? На Олимпиаду, что ли?

Не успел Сэм оценить этот вопрос, как сзади вырвалась толпа грудастых блондинок в черной коже, с цепями и шипованными ошейниками, увлекая Сэма и псевдосудью еще ближе к рингу.

— ДАМЫ И ГОСПОДА, СМЕРТЕЛЬНЫЙ ДУЭТ, — рявкнули громкоговорители на десять миллионов децибелов, мгновенно ошеломив толпу звуковым ударом.

За блондинками с видом повелителя и владельца всей Земли вышагивал Клыкастый. Болван облачился в блестящую накидку с капюшоном, расшитую черепами и скрещенными костями. В каждой лапище он держал по ревущей бензопиле. Шагая, он махал ими в сторону вопящей и беснующейся толпы, заставляя зрителей шарахаться от мелькающих зубьев.

— Это его сценический реквизит, — сказал рефери. — Неплохо, да?

Следом за Клыкастым шествовал Шкуродер, окруженный собственной стайкой роскошных красоток. Он держал увенчанный черепом жезл. Из глазниц и рта черепа валил белый дым. На ходу Шкуродер выкрикивал непрерывный поток непристойностей и оскорблений, заставляя толпу вопить еще громче.

— А ВОТ И ИХ ЗАКЛЯТЫЕ СОПЕРНИКИ — КОРОЛЬ И КРАСАВЕЦ! — На сей раз даже звуковой удар не смог утихомирить толпу.

Сэм взглянул через арену и увидел торжественно вышагивающих по проходу Артура и Доблестного — оба облачены в белые меха и окружены девушками в скромных белых бикини, изображающих девственниц. Герои посылали зрителям воздушные поцелуи и величественно касались протянутых рук ближайших поклонников. Со всех сторон доносились восторженные возгласы.

— А теперь угадай, кто победит, — предложил рефери, когда они подошли к первому ряду сидений.

— Не советую делать ставки, — уныло заметил Сэм. — Ты еще не видел остальных членов команды Смертельного Дуэта.

— Шэмм! — раздался знакомый голос. Обернувшись, Сэм увидел инопланетянина, расположившегося на гравиплатформе — своего босса Мардннна. Теперь понятно, почему до него не удалось дозвониться.

— Какого черта ты здесь?..

— Должнн пришмотреть за швоим деннги, — пробубнил Мардннн и махнул единственным щупальцем в сторону свободного кресла рядом с собой. — Шадиш!

Сэм уселся. Места у них оказались хорошими, ринг находился как раз на уровне глаз. «Это чтобы лучше видеть кровавую бойню», — подумал он. Потом повернулся к Мардннну и попытался объяснить, что ждет их всех в ближайшем будущем.

— Тебе надо отменить матч! — взмолился он.

Пока Сэм умолял Мардннна, все четверо земных рестлеров оказались на ринге. Когда Красавец пролезал между канатами, Клыкастый швырнул в него бензопилу. Толпа ахнула. Красавец плавным, но быстрым движением поймал ревущую конструкцию и выключил ее. Толпа разразилась восторженными воплями, а Красавец в ответ послал воздушный поцелуй Клыкастому.

Клыкастый бросился на Артура, тот, защищаясь, поднял меч. Противники сходились снова и снова. Через некоторое время Шкуродер и Доблестный подбежали к соперникам и развели их.

— Отличное представление, — восхищенно прошептал рефери. — Ну, мне пора. — И он полез на ринг.

Обе пары закружили по рингу. Клыкастый и Шкуродер, рыча, осыпали противников угрозами и выкрикивали непристойности. Артур и Доблестный расхаживали гордо, игнорируя оскорбления, благословляя толпу взмахами рук и посылая им поцелуи. Всякий раз, когда Клыкастый или Шкуродер пытались напасть на царственную парочку, рефери бросался вперед, предостерегающе подняв палец, и заставлял их отойти. Толпе это нравилось, даже инопланетяне испускали некие звуки восторга, хотя для них сей ритуал был столь же загадочным, как и масонский обряд двадцать пятого уровня.

Мардннн потребовал от организаторов, чтобы размеры ринга увеличили вдвое. Можно было подумать, что это необходимо для размещения всех восьми участников, но Сэм догадался — это сделано исключительно для того, чтобы дибблмонам и врмам хватило места для кровавой бойни.

Представление, разыгранное командами людей, было лишь прелюдией. Дуэт, Король и Красавец заводили толпу, чтобы появление инопланетян стало пиком экстаза. И это театральное представление оказалось на высоте.

Терпение толпы иссякало. Зрители в задних рядах принялись громко стучать ногами, топот постепенно спустился к рингу. Когда грохот достиг апогея, адские динамики взревели:

— А ТЕПЕРЬ ВСТРЕЧАЙТЕ ПРИБЫВШИХ К НАМ ИЗ САМОЙ ДАЛИ ВСЕЛЕННОЙ… МОГУЧИХ ВРРРМММОВ!!!

Толпа снова взревела, двери прохода распахнулись, и на арену вырвались врмы. Рев быстро стих. Зародившийся в центре круг тишины быстро расширялся — когда врмы подбежали к рингу, все увидели зловещих инопланетян и блеск их остро отточенных когтей и клювов.

На пути к рингу их не сопровождали красотки. Врмы передвигались молча и зловеще, деловито настроенные на убийство. Когда они подошли к рингу, наступила звенящая тишина.

Сэм заметил, как лицо Доблестного внезапно стало серым от ужаса — видимо, он вспомнил, что ему пытались втолковать. Зато Смертельный Дуэт ухмылялся, признав в союзниках родственные души. Врмы забрались на ринг и огляделись. Никакой рисовки, никакой игры. Их внешность говорила сама за себя.

— А СЕЙЧАС, — едва переносимо (впрочем, не исключено, что прежние объявления слегка оглушили Сэма, и теперь он стал хуже слышать) взревели динамики, — НАШИ МОГУЧИЕ ГОСТИ ИЗ ДАЛЬНЕГО КОСМОСА… НЕСОКРУШИМЫЕ И ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ ДИББЛМОНЫ!

Когда эхо перестало отражаться от стен арены, распахнулись другие двери, выпустив дибблмонских чудовищ. Вокруг тлеющих угольков их красных глазок змеились щупальца, топот массивных ног сотрясал арену. Толпа беззвучно замерла, затаив дыхание.

Теперь улыбаться настала очередь Доблестному — его партнеры взбирались на ринг, небрежно срывая со столбиков канаты. Дибблмоны, несмотря на свои размеры, оказались на удивление подвижными.

Клыкастый и Шкуродер напоминали оленей, угодивших на шоссе в лучи фар приближающегося грузовика. Шкуродер нервно озирался — наверное, высматривал возможность незаметно смыться.

Испустив душераздирающий визг, от которого нервная система Сэма непроизвольно перешла в режим «дерись или беги», один из врмов (Сэм узнал в нем Сфилфа) выставил когти и бросился на дибблмона. Толпа одобрительно взревела. Наконец-то началось нечто такое, что они могли понять.

Кто-то из дибблмонов (вероятно, Ксотт), по-слоновьи протрубил в ответ, брызгая слюной, и поднялся на задние конечности, выставив передние лапы и щупальца. Люди на ринге и все, сидящие в зале, затаили дыхание, ожидая столкновения.

Однако Сфилф резко затормозил.

— Тупица, — заявил он, царапнув когтем ноги Ксотта.

— Сам дурак, — ответил Ксотт, слегка шлепая Сфилфа щупальцем по боку. Обменявшись земными любезностями, оба инопланетянина перебрались через канаты и присоединились к стоящим возле ринга земным партнерам.

Клыкастый и Артур вышли на середину ринга, судья поднял руки. Прозвенел гонг. Соперники немедленно сшиблись, что-то громко вопя. Смазанные маслом тела разлетелись, срикошетили о канаты и едва не снесли с ринга судью. Бойцы сходились снова и снова.

Сэм изумился — как человек может выдерживать такое избиение? — но потом заметил, что соперники «растягивают» удары, что Клыкастый, падая на врага, смягчает силу столкновения, принимая тяжесть тела на колени и локти, что «мертвые» захваты Артура оказываются не столь уж эффективными. Ему пришлось признать, что Клыкастый очень хорош в своей роли, изображая воплощение зла, истязающего Артура на грани жизни и смерти. Во всяком случае, со стороны все выглядело именно так.

Рефери опустился на колени, пытаясь разглядеть, прижат ли Артур к полу после нескольких бросков Клыкастого, и тут Артур протянул руку к выставленному щупальцу Ксотта. Конечности соприкоснулись, и дибблмон, взревев не хуже охваченного любовной страстью слона, прыгнул на ринг.

После столкновения Клыкастого швырнуло на маты. Сэм никогда бы не поверил, что человек способен улепетывать, лежа на спине, но Клыкастому это удалось. Вопя от ужаса, он дополз до своего угла ринга и коснулся одного из врмов.

Сфилф буквально взлетел в воздух и приземлился между человеком и приближающимся дибблмоном. Инопланетяне на мгновение замерли, уставившись друг на друга. Наконец-то настал момент, ради которого они сюда прилетели. Зрители смолкли. Соперники настороженно закружили по рингу.

Рефери проворно попятился к канатам, стараясь держаться как можно дальше от любого из них.

Наконец противники остановились и сцепились. Сэм сжался, ожидая вот-вот увидеть брызнувшую кровь.

— Объективной реальности не существует! — заявил Сфилф, полоснув бритвенно-острым когтем по боку Ксотта и украшая его метровой резаной раной.

— А я опровергаю это так, — возразил раненый дибблмон, обхватывая врма щупальцами посередине и лупя оппонентом по матам. После каждого такого костедробительного удара во все стороны разлеталась черная и зеленая чешуя.

— Вся реальность есть артефакт языка, — ответил полуоглушенный Сфилф, отсекая Ксотту кончик щупальца.

— Язык для реальности — лишь набор символов! — взревел Ксотт и швырнул потрепанного Сфилфа примерно на десятый ряд сидений.

— Все, с меня хватит, — заявил рефери, нырнув под канаты и проносясь мимо Сэма.

Рефери мчался по проходу под свист толпы, сдирая и отшвыривая судейскую майку, и тем самым символически слагая с себя и без того мнимую власть.

Такой шанс упускать было нельзя. Сэм повернулся к Мардннну:

— Полагаю, матч придется отменить, потому что нет судьи.

Мардннн ненадолго задумался.

— Нет проблем, Шэмм. Вожжми майку. Будешш шудит.

— Я не умею! — возопил Сэм. — Кстати, у меня и лицензии нет.

— Ему оставалось лишь надеяться, что в этой области Мардннн столь же невежествен, как и он сам.

— Болшшая премия, — пообещал Мардннн. — Миллион глизинтов!

— Всего миллион? — недоверчиво уточнил Сэм.

— Уо’кей, миллиард, — капитулировал Мардннн. Сэм мгновенно сообразил, что таких денег ему не заработать за всю жизнь, даже с учетом комиссионных и взяток.

— Миллиард! — ошеломленно повторил Сэм.

Мардннн задумчиво съежился.

— Ш тобой трудно торрговатша, Шэмм. Дешшать миллиардов или нишево.

У Сэма хватило ума промолчать. Образы роскошного отпуска во Флориде, а то и на какой-нибудь райской планете, предстали перед его мысленным взором. Но чтобы оказаться там, сперва нужно пройти сквозь врата ада здесь, то есть всего-навсего уцелеть на ринге в окружении четырех смертоносных инопланетян и четырех мускулистых громил. Пикантные туземные девушки растаяли облачками пара.

И тут он заметил переливающийся наряд утреннего гостя — тот сидел неподалеку, упорно сверля Сэма взглядом. Выбор очень простой — умереть или на ринге, или возле выхода с арены. Он мог надеяться лишь на то, что смерть окажется быстрой и безболезненной. Подобрав полосатую майку, Сэм поднялся на ринг под приветственные крики зрителей.

В центре его стоял Ксотт, дожидаясь от противников ответных действий. Толпа начала нетерпеливо топать.

Сэм взглянул на Шкуродера, которому теперь полагалось броситься на защиту партнера. Однако у того появились сомнения в разумности подобного поступка.

— Давай! Давай! Давай! — вопила толпа. Шкуродер обвел взглядом беснующихся зрителей, взглянул на дибблмона, заливающего кровью ринг, потом в район десятого ряда, куда приземлился врм. Боец поколебался, набрал в грудь побольше воздуха и забрался на ринг. Толпа одобрительно взревела. Сэм воздал должное Шкуродеру — то ли его храбрости, то ли тупости.

— Первопричины не существует, — рявкнул дибблмон в лицо противнику и молниеносно хлестнул щупальцами.

— Вот тебе! — прорычал в ответ Шкуродер, небрежно отмахнувшись от щупалец и под аплодисменты толпы показывая Ксотту средний палец.

Вместо наступления ошеломленный Ксотт попятился:

— Я не в силах понять твоего довода. Объясни.

— Я обмотаю тебя этими долбаными канатами и затолкаю твою уродливую башку тебе же в задницу! — выкрикнул приободрившийся Шкуродер. Он шагнул вперед и был поощрен отступлением противника.

Не сводя глаз со Шкуродера, Ксотт коснулся щупальцем человека, своего партнера по команде.

— Я должен обдумать эту прагматическую логику, — пояснил он.

Красавец пролез между канатами и обошел вокруг принявшего боевую стойку Шкуродера. Он подтянул трусы, выпятил грудь и подарил толпе свою фирменную ослепительную улыбку. Толпа ответила приветственными воплями, и Красавец поднял руки, принимая их обожание.

Шкуродер подбежал к канатам, оттолкнулся от них и помчался к канатам на противоположной стороне, чтобы оттолкнуться снова, но улыбающийся Красавец этого словно не замечал. Взревев, Шкуродер боднул противника между лопаток. Толпа неодобрительно зашипела, когда Красавец вскрикнул и упал ничком, сжимая плечо и перекатываясь из-за боли. Шкуродер, не останавливаясь, подпрыгнул и рухнул на противника. Несколькими быстрыми движениями он пнул Красавца коленом в лицо, зажал его голову, приподнял и ударил головой об угловой столбик. Звук от соприкосновения черепа с древесиной разнесся по всей арене. Красавец рухнул на маты, сломленный и побежденный. Одна из его рук оказалась за пределами ринга.

Другой дибблмон по имени Плотт нежно погладил вытянутую руку Красавца, а затем со скоростью, которой никто не ожидал от столь массивного существа, подпрыгнул, описал в воздухе высокую параболу и смачно приземлился в центр ринга позади Шкуродера.

— Заявления, указывающие на самих себя, не могут быть доказуемыми во Вселенной, где правит хаос. — Щупальце обвило Шкуродера вокруг талии и подняло высоко в воздух.

На защиту партнера бросился Клыкастый.

— Будут тебе доказательства, — прорычал он и ткнул пальцем в ближайший красный глаз Плотта. — Ну как, это достаточно убедительно?

— Все ощущения мнимы, — ответил дибблмон, швыряя Клыкастого на маты. — Они всего лишь продукт сенсориума, обеспечивающего ввод информации в сознание.

С того места, где находился Сэм, создавалось впечатление, что Шкуродер и Клыкастый утратили аппетит к рациональным рассуждениям. Оба неподвижно валялись на матах.

— Разум есть первопричина, — взвизгнул соратник Сфилфа, бросаясь на помощь павшим товарищам. — Знание же есть ощущения, а там, где ощущение ложно, то и знание сомнительно. — Каждое заявление подтверждалось быстрыми ударами когтей и шипов, и после каждого во все стороны летели брызги крови.

— Но мы не можем ощущать объективную реальность, — возразил многократно продырявленный Плотт, сплющивая врма огромным копытом. — Знание есть лишь приближение к идеалу.

Врм, пошатываясь, поднялся и нанес сопернику слабый удар.

— Тогда откуда нам это знать? — вопросил он. — Что есть истина?

— Так нечестно! — проревел Ксотт, с топотом выскакивая на помощь. — Доводы, замкнутые сами на себя, ведут к ложным силлогизмам!

— Последнее оружие слабоумных — это отрицание фундаментальных принципов, — проверещал Сфилф, присоединяясь к свалке на ринге.

С этого момента Сэм утратил нить спора, потому что все четыре инопланетянина принялись выкрикивать аргументы и мутузить друг друга. Он успел лишь пригнуться, когда над его головой пролетело то ли щупальце, то ли конечность и шмякнулось прямо на колени мафиози. Маты стали скользкими от крови, слизи и слюны, и противники постоянно падали.

Краем глаза он заметил, что Клыкастый и Артур лупят друг друга складными стульями, а Красавец и Шкуродер в другом проходе пытаются завязаться узлами, демонстрируя борцовские приемы. Сэм не мог не отметить, что обе парочки медленно, но верно приближаются к выходам, и ему отчаянно захотелось последовать их примеру.

Мордобой на ринге продолжался, толпа свистела, топала и орала. Сэма потрясло ожесточение схватки, которая в любой момент могла перерасти в межпланетную войну — с Землей посередине.

Он осмотрелся и увидел мафиози, с явным неодобрением наблюдающего за развитием событий.

— Почему бы вам, ребята, не решить этот спор в суде? — взмолился Сэм. — По-моему, потратиться на адвокатов куда лучше того, чем вы тут занимаетесь.

Все четверо инопланетян прекратили драку и уставились на Сэма.

— Вы официально взываете к Верховному закону? — прошипел Сфилф дрожащим голосом.

— На этом разбирательстве он является представителем закона, и у него есть такое право, — вздохнул Ксотт. — Увы, мы не можем допустить, чтобы наш спор рассматривался в суде. — Он швырнул врма на мат, но уже не столь яростно. Сфилф нанес ответный удар, но в последний момент отвел конечность, и его коготь рассек лишь пару дюймов кожи Плотта.

— Мы тоже не можем доводить спор до суда, — сообщил Сфилф.

Сэма их реакция ошеломила, но все же не настолько, чтобы он забыл о намерении остановить схватку.

— Матч завершился вничью! — крикнул он и поднял одной рукой щупальце, а другой — когтистую конечность. Он все-таки предотвратил убийство, сам не понимая, как ему такое удалось, но это уже не имело значения.

В этот момент он осознал, что толпа возмущенно ревет, явно разочарованная его замечательным решением. Даже из секторов, где сидели инопланетяне, доносился угрожающий шум.

Ксотт пробулькал толпе что-то неразборчивое. Когда он договорил, все инопланетяне вскочили со своих мест и стали пробираться к рингу. При виде наступающей толпы всевозможных чудовищ челюсть Сэма отвисла. Ему неожиданно показалось, что торчать в центре ринга, да еще в полосатой майке судьи, не очень-то безопасно.

Стараясь казаться как можно более незаметным, Сэм проскользнул между канатами и побежал по проходу, уклоняясь на бегу от разгневанных зрителей. Выбежав со стадиона, он плюхнулся на заднее сиденье первого попавшегося такси.

— Donde? — взвизгнул водитель, когда из дверей стадиона вырвалась ревущая толпа. — Рог favor, senor — donde?[2]

— Куда угодно! — тоже взвизгнул Сэм, заметив стадо дибблмонов, приближающееся с одной стороны, и прайд врмов, мчащийся к ним с другой. Обе группы не обращали друг на друга никакого внимания. — Aeroporte! — заорал Сэм, пропихивая смятые банкноты в щель плексигласовой перегородки между ним и водителем. — Моу pronto, рог favor![3] — сказал он, исчерпав все знания испанского.

Взвизгнув шинами, такси рвануло со стоянки. Сэм откинулся на спинку и облегченно вздохнул.

— Э-э… сеньор? — крикнул таксист, оборачиваясь. — Кажется, эти зверюги за нами гонятся.

Сэм уловил панику в голосе таксиста, посмотрел назад и обнаружил причину.

За ними с топотом неслись дибблмоны. А еще дальше Сэм разглядел колонну такси, грузовиков и разнообразных автомобилей, которыми, похоже, тоже управляли инопланетяне. Ближайшая машина была набита врмами, у одного из них не хватало руки.

— Быстрее, быстрее, — встрепенулся Сэм, не желая превратиться в блин под копытом дибблмона. Перспектива испытать на себе остроту когтей врмов его тоже не прельщала. — Быстрее, черт побери!

Впереди показался мост через реку.

— Сворачивай на встречную полосу! — гаркнул Сэм. То был единственный способ избежать пробки перед мостом.

Едва такси оказалось на односторонней встречной полосе, как сзади взвыла полицейская сирена. Патрульная машина погналась за ними по мосту.

— Дело плохо, сеньор. Теперь меня оштрафуют.

Штраф был наименьшей из их проблем.

Миновав мост, такси, ревя мотором, помчалось по шоссе. Шофер лавировал между встречными машинами. «Матерь божья!» — ахнул он, когда машина, резко обогнув ползущий по соседней полосе автомобиль, зависла на двух колесах и грохнулась обратно на асфальт.

Сэм рискнул посмотреть назад. Через заднее стекло на него уставился огромный глаз. Невероятно, но дибблмоны ухитрились их догнать.

Пустив в ход массивные тела, группа дибблмонов постепенно вынудила такси остановиться. Сэм попробовал притвориться ковриком, но и это ему не помогло, когда кто-то из врмов сорвал крышу, а щупальце дибблмона извлекло его из такси.

Сэм лихорадочно вспоминал условия своего страхового полиса, болтаясь над обезглавленной машиной и глядя в наводящие ужас красные глаза своего возможного палача. Ему оставалось надеяться, что конец наступит быстро. Он терпеть не мог долгих прощаний.

Но ничего не произошло.

Сэма плавно опустили на землю, он очутился в центре огромной толпы инопланетян. Вдалеке послышалась сирена полицейской машины, наконец-то подоспевшей к месту событий. Интересно, окажутся ли они его спасителями или им останется лишь засвидетельствовать его предсмертные мучения?

— Шэмм, — услышал он голос Мардннна. — Жамешателное было шоу. И отлишное оконшание.

Сэм не поверил своим ушам. Неужели Мардннн действительно поощряет его паническое бегство? Тут явно какая-то ошибка.

— Не надо суда, не надо, — жалобно прохлюпал Ксотт.

— Врмы не станут оспаривать ваше решение, — прошипел Сфилф.

На их слова откликнулось так много голосов инопланетян (большинство из которых Сэм не понимал), что он едва не решил, будто уже полностью свихнулся от страха и теперь бормочет всякую чушь в обитой войлоком палате.

Мардннн начал объяснять, и Сэм постепенно понял, что его угроза обращения в Верховный суд, стоимость которого разорила бы обе расы, заставила их отказаться от взаимных претензий.

— Конфлиххту конец. Ошшень хорошшее решение. Спашибо, Шэмм.

Аэропорт был забит пассажирами. Кто-то выглядел вполне счастливым, но большинство — нет. С одной стороны Сэм увидел около сотни пассажиров, ожидающих посадки на рейс до Парижа в «летающем утюге» на две тысячи мест. Мужчины были грязными, небритыми, в помятой одежде. Женщины… короче, чем меньше их описывать, тем лучше. Похоже, всем им пришлось спать, не раздеваясь. В голове очереди стояли стюарды, помахивая жезлами, чтобы удержать строптивых на месте. К счастью, сам полет займет лишь десятую часть того времени, которое понадобится, чтобы высадить в Париже эту огромную толпу.

И тут кто-то ухватил Сэма за локоть.

— Сэм Бун, — проворковал чей-то голос. — Как хорошо, что я вас нашел.

Сэм обернулся и встретился взглядом с глазами-бусинками мафиози. Он покрылся мурашками от одной мысли, что может сделать с ним этот человек даже в толпе. Что его ждет? Удар ножом в живот, выстрел из пистолета с глушителем или его просто выведут наружу, где поджидает набитая громилами машина?

— Даже не могу вам передать, как доволен синдикат вашими действиями во время матча. И каким отличным завершением стал парад всех рас через город. — Сэму припоминалось, что дело обстояло несколько иначе, но он решил не спорить. — В любом случае, мы хотели бы выразить вам свою признательность.

— Мне хотелось бы остаться в лоне закона, — осторожно ответил Сэм, гадая, какое вознаграждение предложит ему гангстер.

— Позвольте заверить, что все будет абсолютно законно. Синдикат состоит из двух адвокатов, дантиста, хирурга, четырех гинекологов и проктолога.

— Так вы не преступник? — ляпнул Сэм. — И не из мафии?

— Мафии? Боже упаси! Конечно, нет. Я самый обычный адвокат. Бах. Джордж Бах. Извините, но я должен бежать по делам. На следующей неделе мы вам пришлем чек на пару тысяч. Всего наилучшего!

Неторопливо направляясь к месту посадки на самолет, Сэм, посмеиваясь, вспоминал свои страхи. В свете свалившегося на него огромного богатства жалкая сумма, обещанная синдикатом, едва ли стоила упоминания. Зато теперь, получив от Мардннна миллиарды, он может позволить себе отдых на островах. Черт, да ведь он способен купить целый остров! Перед его мысленным взором замелькали пленительные видения экзотических ночей и загорелых красавиц. Ведь как раз в эту минуту десять миллиардов глизинт перетекают на его банковский счет, чтобы оплатить Сэму сказочный отпуск вдали от дибблмонов, врмов и профессиональных рестлеров.

— Чему вы так улыбаетесь? — поинтересовался Брилл, пристраиваясь рядом. Очень приятно, что сын (дочь) Мардннна решил составить ему компанию, но никакой необходимости в этом нет.

— Думал о своих премиальных, — пояснил Сэм. — Имея в банке такую сумму, я смогу оттянуться по полной программе.

— Не понимаю, чему вы так радуетесь, Сэм. Эта сумма соответствует примерно двумстам тридцати пяти земным долларам.

Сэм замер.

— Что? Десять миллиардов глизинт стоят лишь двести тридцать пять долларов? Да как обменный курс может быть таким низким?

Брилл почесал макушку единственным щупальцем.

— Я говорю не о денежном эквиваленте, Сэм. Он еще меньше. Я лишь прикидываю, столько может стоить на рынке металл из такого количества монет.

— А-а… — Мечты о залитых лунным светом пляжах и полуобнаженных красотках сменились мыслями о бассейне возле отеля и, возможно, паре бокалов коктейля. Теперь чек от синдиката казался гораздо весомее. Когда он придет, то удастся хотя бы несколько дней насладиться отдыхом вдали от всех.

Уже возле прохода на посадку Сэм осознал, что ему не дает покоя подсознательное ощущение — вокруг что-то не так. Среди пассажиров, ожидающих посадки на его рейс, мало людей. Очень мало. А остальными были…

— Привет, Сэм, — прошипел Сфилф. На нем красовалась гавайская рубашка.

ВЕРНИСАЖ
КСЕНОПОРТРЕТ

Возможно, подзагол0вок звучит несколько коряво, но очень уж напрашивается сравнение с разнообразными «Определителями растений средней полосы России» или «Определителями животного мира Австралии». Что поделать, раз уж американский художник Уэйн Барлоу задался целью обскакать всех своих коллег и создать нечто беспрецедентное! Иллюстрированный справочник по известным нам разумным обитателям Вселенной — с подробным описанием их анатомии, физиологии, ареала обитания и условий существования, культуры. Откуда ему о них известно? Разумеется, со слов писателей-фантастов.

Многие знают имя художника и натуралиста-орнитолога позапрошлого века Джона Джеймса Одюбона. Его роскошный четырехтомный альбом «Птицы Америки», впервые изданный в 1829–1839 годах, стал первым в мире бестселлером в разряде «научно-популярная и познавательная литература». А также одним из первых шедевров книгоиздания. Так вот, Уэйна Барлоу в одной из рецензий назвали «Джоном Джеймсом Одюбоном инопланетных существ» — и это, вероятно, самый лестный комплимент, доставшийся художнику.

Впрочем, иной карьеры и быть не могло — если наследственность что-нибудь да значит. Родители будущего художника сами зарабатывали живописью. Более того, Сай и Саманта Барлоу рисовали не пейзажи, натюрморты или жанровые сценки, а исключительно животных и птиц. Правда, земных. Их сын, родившийся в 1958 году, пошел дальше: его «натурой» стало воображение, фантазия.

Уэйн с раннего детства обнаружил талант рисовальщика, а чуть позже «заболел» научной фантастикой — всерьез и на всю жизнь. Уже в младших классах школы он, в отличие от большинства сверстников, точно знал, кем станет, когда вырастет: будет иллюстрировать фантастические книжки! Закончив художественную школу «Art Students League» (что буквально переводится как «Лига студентов живописи»), Барлоу проходил практику в отделе выставок Американского музея естественной истории в Нью-Йорке. Надо полагать, практикант провел там время с пользой, потому что уже в 18-летнем возрасте молодой художник отослал свои первые работы в различные издательства, выпускавшие научно-фантастическую литературу.

В одном из них, «Random House», Барлоу повезло: его рисунки и акварели попались на глаза художественному редактору Йэну Саммерсу, который не просто курировал всю изобразительную продукцию редакции научной фантастики, но и фанатично любил эту литературу. А также слыл большим знатоком изобразительного искусства, даже читал курс по научно-фантастической иллюстрации студентам одного из старейших нью-йоркских художественных колледжей, основанного еще в позапрошлом веке, — Школы рисунка Парсонса.

Саммерс, в частности, был убежден: иллюстрировать научную фантастику — дело весьма серьезное. Чтобы создавать достоверные и убедительные образы разумных инопланетян и неразумной инопланетной живности, художник должен обладать солидными знаниями в биологии, анатомии, зоологии, климатологии и еще дюжине разнообразных «логий». Владеющих подобным научным багажом среди иллюстраторов научной фантастики немного, и Барлоу с его дотошностью и обстоятельностью свалился на Саммерса, как манна небесная.

Для начала тот отобрал несколько работ Барлоу для своего альбома «Завтра и за его пределами», который вышел в 1977 году. А спустя два года по удачной наводке Саммерса и сам Барлру издал свой первый альбом — «Справочник Барлоу по инопланетянам», текст к которому написал Саммерс.

Автору альбома, сразу же ставшего бестселлером, к тому времени едва исполнился 21 год.

Оформив несколько десятков обложек к книгам научной фантастики, вышедшим в разных издательствах, молодой художник с жилкой натуралиста решил подойти к делу по-научному. А именно — создать своего рода иллюстрированный каталог воображаемых представителей иного разума. «Когда мы с Йэном задумали наш «Справочник», — вспоминал Барлоу, — и начали работать над списком «экспонатов», то параллельно этому списку с угрожающей скоростью начал расти другой — список ограничений! Мы выработали критерии отбора, иначе наш проект не имел бы никаких реальных шансов на осуществление за время жизни этой Вселенной. Критериев было множество: научная убедительность и логическая непротиворечивость, экзотичность (кому интересен портрет инопланетянина, который — ну вылитый ваш сосед!), принадлежность к различным семействам, от разумных насекомых и рептилий до разумной планеты, разнообразие психологических типов (инопланетяне мирные, агрессивные, индифферентные, страстные, загадочные, угрюмые, смешливые и т. п.), и прочая и прочая…»

Вскоре соавторы ощутили всю сложность задачи. В научно-фантастической литературе разнообразных инопланетян — как их родных планет во Вселенной, но лишь немногие инопланетные виды удовлетворяли жестким критериям отбора. Немалое их число было описано неубедительно или неполно.

«Слова — это как волшебная палочка фокусника: взмах, и к человеческому торсу присоединена кошачья голова! Но лишь наука сможет объяснить, как она могла оказаться на человечьих плечах, в результате какого извива эволюции это произошло, где может обитать такое существо, как оно ест и пьет. Нам в работе было необходимо все это знать до последней детали, а писатели чаще всего оказывались выше таких низменных подробностей». Вот и приходилось художнику самому догадываться, как протекала биоэволюция тех или иных видов, как эти виды «обкатывались» местной экологией и какие коррективы уже на стадии разума привносила местная культура. «Если описанное писателем-фантастом существо крылато, нам нужно было понимать, как эти крылья функционируют. Смогли бы они нести вес их обладателя на планете с такой-то силой тяжести и такой-то плотностью атмосферы? Мы выясняли, как наши персонажи едят, дышат (и дышат ли вообще), как они размножаются. Если они путешествуют к звездам, то как смогли приспособиться к иным природным условиям? А если не покидали своей родной планеты, то как смогли выжить на ней?»

Барлоу и Саммерса настолько увлекла работа над этим проектом, что первый, по его собственным словам, уже не удивлялся, когда ему пригрезился позирующий в кресле звездный хранитель землян — Оверлорд из романа Артура Кларка «Конец детства». А Саммерс однажды проснулся в холодном поту, испытав во сне романтическое приключение с разумной каплевидной поларианкой из серии «Скопление» Пирса Энтони…

Кроме Оверлордов и поляриан в альбоме было представлено еще много разнообразного звездного «люда» — облика, надо сказать, как раз самого что ни на есть нечеловеческого.

Бесполые «пузыри» с планеты Абьермена, чье существование представляет собой циклы «жизнь-смерть» («Огненный цикл» Хода Клемента) и придавленные к поверхности чудовищной гравитацией «гусеницы» с Месклина (его же «Экспедиция «Тяготение»). Покрытые шерстью и пребывающие в постоянной экстрасенсорной дреме жители планеты Атши («Слово для леса и мира — одно» Урсулы Ле Гуин).

Четырехрукие насекомоподобные чулпексы («Хозяева лабиринта» Аврама Дэвидсона). Еще более замысловатые инсектоиды-синруссы (цикл о «космическом госпитале» Джеймса Уайта). Состоящие из одних суставов страшилища «лебедяне», чьей первой родиной была планета в двойной системе 61 Лебедя («Малое знание» Майкла Бишопа). Зеленые «стручки» цзиллы («Полночь у Колодца Душ» Джека Чалкера). Покрытые хитиновым покровом дему («Клетка для человека» Фрэнсиса Басби). Прямоходящие «медведюди» с планеты Дилбия («Космическая посылка» и «Космический коготь» Гордона Диксона) и мохнатые румлы (его же «Путь чужака»). Ходячие скелеты с бровями-антеннами — дирдиры («Дирдир» Джека Вэнса) и еще более отвратные на вид пнумы (его же «Пнум»). Расселившиеся по планетам зеленые жабообразные гоуачины («Эксперимент на Досади» Фрэнка Херберта). Кентавры-иштарианцы — с львиными телами, головами и парой рук («Время огня» Пола Андерсона). Иксчели — серые четырехрукие существа с щупальцами вместо пальцев («Складка времени» Мадлен Л'Энгл). Прямоходящие рептилии с планеты Лития («Дело совести» Джеймса Блиша). Медузы с единственной планеты в системе звезды Барнарда («Космический легион» Джека Уильямсона). Воины-мерсеяне — результат сложного эволюционного скрещивания рептилий с млекопитающими («Офицер звездного флота Фландри» Пола Андерсона). Еще один венец эволюции (а может быть, пародия на нее) — неподвижные Матери, для продолжения потомства завлекающие мужские особи (подойдут и мужчины-земляне!) с помощью особого запаха: заглотнув «самцов», Матери дожидаются, пока те в их чреве оплодотворят своих «тюремщиц», после чего извергают не нужный более, отработанный «человеческий материал» наружу, — словом старик Фрейд отдыхает («Странные отношения» Филипа Хозе Фармера). Бесформенные капли-галактиане с имперскими замашками, но строгим моральным кодексом («Наследие» Джеймса Шмица). Свободно покрывающие космические пространства крылатые Древние («У гор безумия» Гордона Филипса Лавкрафта). Патологически трусливые двуглавые «кукольники» (цикл романов об «Известном космосе» Ларри Нивена). Кремниевые растения «плаксы», покрывшие своими побегами всю планету («Межпланетный разум» Джозефа Грина)…

Перечислять можно еще и еще — это громадная портретная галерея! Упомяну лишь тех, кто завершает эту впечатляющую экспозицию космических разумных рас: «газообразный разум» из романа Айзека Азимова «Сами боги», океан планеты Солярис, придуманный Станиславом Лемом, и, наконец, разумное межзвездное «черное облако» из одноименного романа Фреда Хойла.

Предисловие к альбому написал один из тех, кто «во первых строках» честно признается в полной неспособности изобразить что-то путное с помощью карандаша или кисти, — один из ведущих американских писателей-фантастов Роберт Силверберг. По его мнению, писатели должны быть признательны таким художникам, как Уэйн Барлоу. Догадайтесь, за что? За то, что художники «дорабатывают» за многих известных авторов то, о чем те и сами не подозревали! Фантазия подсказала писателю образ — но именно образ, без детальной мысленной проработки. Часто этого вполне достаточно: читатель легко проглотит и «летающих марсианских пиявок» Стругацких и кларковских Оверлордов с рогами, хвостами и копытами. И многим, по мнению Силверберга, невдомек, что порой сами авторы, «ляпнув» такое, заинтригованы не менее читателей: а как все эти порождения фантазии выглядят на самом деле? И тут являются такие художники, как Уэйн Барлоу, и наглядно, детально изображают то, что писательская фантазия наметила лишь в самых общих чертах.

Правда, заключает свое предисловие Силверберг: «Если Барлоу когда-нибудь начнет писать научную фантастику, вместо того чтобы ее иллюстрировать, думаю, я впервые почувствую себя в родном жанре неуютно».

А Барлоу возьми да и последуй этому совету! Спустя 13 лет после выхода «Справочника по инопланетянам» художник взялся-таки за перо. Написал текст, а потом его сам же и проиллюстрировал. Его роман-альбом под длинным названием «Экспедиция: описания с иллюстрациями путешествия на планету Дарвин IV в 2358 г. н. э.» (1990) представляет собой эдакую знакомую с детства «книжку в картинках», только написанную для взрослых. Однако Роберт Силверберг может быть спокоен: писатель Уэйн Барлоу пока сильно уступает художнику Уэйну Барлоу.

Последний, кстати, все эти годы тоже не сидел сложа руки: в 1996 году вышел «Справочник Барлоу по мирам фэнтези», а двумя годами позже — «Ад Барлоу». И уже давно все поклонники творчества Уэйна Барлоу ждут его новой работы — очередной «книжки в картинках», посвященной фантастическому миру Тайпе, в котором художник обещал собрать все, что за последние четверть века аккумулировала его неуемная фантазия. Последние годы он работает над этим проектом в своем доме-студии неподалеку от Массапекуа, штат Лонг-Айленд. Семейная обстановка тому соответствует: жена Барлоу, Шона Маккарти — бывший редактор двух популярнейших журналов научной фантастики «Astounding Science Fiction» и «Isaac Asimov's Science Fiction Magazine», а главные «экспонаты дома» — десятки тысяч фантастических книг. Есть, где черпать вдохновение!

От редакции. Откуда «растут ноги» у этих пришельцев, показано в статье Марии Галиной «Несуществующие существа», опубликованной в этом номере.

Дэниел Хэтч
СЕМЯ СУДЬБЫ

Резкий треск и взрывы фейерверка, отражаясь от каменных стен, многократным эхом гуляли по внутреннему двору комплекса зданий Университета Хранителей Семени. Эти звуки неприятно напоминали беглую пальбу из ручного оружия. Недовольные диссиденты явно имели в виду довести до белого каления всех конформистски настроенных студентов и сотрудников Университета. И действительно, после четырех дней фейерверка почти каждое создание в кампусе (Дикое или Разумное, все равно) было взвинчено настолько, насколько вообще способны нервничать шамалиане, а это намного сильнее, чем позволяют возможности человеческого существа.

Что до Джерома Салливена, который продолжал усердно заниматься игрой в солитер, то на него преднамеренная шумиха с фейерверком не производила никакого впечатления. Быстро перемещая карты на экранчике своего рабочего блокнота, он делал это почти бессознательно, ибо разум его в данный момент утопал в восторге долгожданного открытия.

Джером разыгрывал собственную, совершенно оригинальную версию солитера, с добавлением четырех «рыцарей», четырех «епископов» и четырех «дураков». По шестнадцать к&рт каждой масти, а всего шестьдесят четыре карты в колоде. Именно столько необходимо, чтобы обычное тасование карт имитировало перетасовку шамалианских генов.

«Ты хочешь знать, чем он тут занимается? Да ничем! Парень просто играет в солитер», — с усмешкой объяснила кому-то Элишка Спенская, когда Джером пребывал под ее началом на временной исследовательской базе в шамалианских джунглях. Элишка хотела, чтобы он трудолюбиво локализовал здешние гены, скрупулезно выделял нуклеотиды и в поте лица пытался нахрапом расколоть закодированную ими информацию[4].

Вместо этого он в рабочее и нерабочее время шлепал виртуальными картами на виртуальной скатерти зеленого сукна. Элишка едва не лезла на стенку, глядя на это форменное безобразие. Когда она поняла, что больше не может смотреть на своего практиканта без тихой истерики, то решила наказать его, откомандировав в шамалианский город Суридаш. Там Джерому надлежало сделать что-нибудь полезное для Общества Хранителей Семени. Или, что гораздо лучше, доказать им, сколь он туп, ленив и некомпетентен для работы на Шамале. Тогда Элишка отправит Джерома на Землю по причине его полной профнепригодности.

Но Джером не оправдал заветных ожиданий Элишки. А все потому, что в Суридаше он остался без присмотра и ценных руководящих указаний.

Лучшие умы человечества потратили десятки лет, пытаясь разгадать фундаментальную загадку Шамала. Продвинутые инопланетные расы веками ломали себе головы (или то, что их заменяет) над непостижимостью странной жизни на этой планете.

И кто же разобрался с загадкой, которую уже считали неразрешимой? Рассеянный балбес Джером Салливен! Ленивый, ни на что путное не пригодный любитель карточного солитера!

Но, правда, он никому еще ничего не сказал. Ни Элишке Спенской, ни своей шамалианской ассистентке Юлиш из Общества Хранителей Семени. Джером ни разу не сформулировал собственное понимание проблемы ни устно, ни письменно. Если не считать отрывочных формул и схем в памяти электронной доски, это уникальное понимание существовало лишь в качестве мысленного призрака в мозгу Джерома. Неоформленный, не вполне еще рожденный кусочек нового знания.

Пока руки Джерома автоматически передвигали карты, он упивался своим уникальным проникновением в суть вещей. Мысленно воспарив над собственным телом, он поглядел на себя сверху вниз — и посреди чужого города, выстроенного на чужой планете в окружении высоких каменных стен, за которыми простиралось кольцо пустынь, а за ними — джунгли и море, увидел маленький одинокий человеческий мозг, где хранился наиглавнейший секрет этой странной чужой планеты, переполненной бурной жизнью.

Джером наслаждался чудным мгновением, которое словно остановилось, но очень быстро закончится, как он подозревал. Скоро вернется Юлиш, и он, разумеется, не устоит и поделится с ней новообретенным знанием. А это, по сути, то же самое, что выпустить вирус в коммуникационную сеть, лишь только дело сделано, его уже не остановишь. Поэтому придется срочно надиктовать на блокнот основополагающие тезисы с пояснениями и примечаниями, оформить свои слова и фразы в более или менее приличную текстовку и отослать заявку на открытие по адресу стационарной базы Элишки в Потерянном Эдеме.

Игра тем временем подходила к тупиковому концу, и когда все ходы оказались полностью заблокированы, Джером выключил и отодвинул свой блокнот. Вокруг его стола в живописном беспорядке громоздились научные труды как инопланетных, так и земных исследователей. Местные свитки, кое-как увязанные в охапки, земные книги в ярких пластиковых обложках, десятисантиметровой толщины фолианты в переплетах из потемневшей натуральной кожи — все это было небрежно распихано по высоким стеллажам или громоздилось неряшливыми стопками на полу. Возле стеллажей на лабораторном столе сияла хромированными панелями его походная ген-машина, а на письменном столе красовался в белом керамическом корпусе самодовольный искусственный интеллект. Стены комнаты украшали блеклые старинные гобелены с патриархом Джобом в бытность его лягушачьим фермером. Мудрый патриарх был изображен в процессе знаменитых экспериментов со своими питомцами — именно он положил начало генетическим исследованием шамалиан. На одной стене скромно висела черная электронная доска с каракулями и графиками, начертанными рукой Джерома.

Резво вскочив, он прошелся в веселом танце по комнате. Это был ужасно неуклюжий танец, но и сам Джером был нескладным молодым человеком. Очень крупный, громоздкий малый с толстыми выпяченными губами, которые иногда с трудом выговаривали необходимые слова. Лицо Джером аккуратно брил каждый день, но патлы ему подстричь давно не мешало бы. На губе у него проживала болячка месячной давности, не желающая подсыхать даже в атмосфере пустыни, на запястьях угнездилась сыпь неизвестной этиологии.

Словом, ни одно здравомыслящее существо при первом взгляде на Джерома Салливена никогда бы не поверило, что это блестящий молодой специалист в области теоретической генетики, кем он в действительности являлся. Но здесь, в уединении собственной комнаты, служившей ему одновременно спальней, кабинетом и лабораторией, Джерому было совершенно наплевать, как он выглядит со стороны. И он танцевал, патетически всплескивая руками и блаженно улыбаясь в упоении от собственного триумфа.

Неуклюже провальсировав до балконной двери, он вышел и поглядел вниз на толпу, собравшуюся во внутреннем университетском дворе. Диссиденты только что запустили очередную порцию хлопушек и шутих, но, кажется, собирались на время угомониться: многие уже рассаживались тесными кружками вокруг небольших металлических бочек, в которых дымились костерки из подручного мусора и кизяка.

Джером не мог разглядеть их лица с такой высоты, все они казались одинаковыми, словно вылитыми по одному образцу. Но он прекрасно знал, что это совсем не так.

Каждое лицо на Шамале имеет свои особенности, отражающие своеобразную генеалогию уроженцев планеты. Морды с хищно выдвинутыми вперед челюстями, пухлые физиономии с рыльцами или поросячьими пятачками, плоские лунообразные или вытянутые лица, с глазами большими или маленькими, узкими или круглыми, с висячими, стоячими и залихватски оттопыренными ушами. Некоторые шамалиане ходят на двух ногах, другие — на четырех.

Из разнообразных местных пород внизу во множестве были представлены степные собаки и пустынные коты, обезьяны из джунглей и горные медведи, не говоря уже о всяческих помесях и разновидностях. Все они были отмечены Знаками Мудрости, то есть умели говорить, изготовлять орудия труда и использовать их рационально. Разум на Шамале, в отличие от Земли, отнюдь не достояние единственного доминирующего вида: среди созданий любой здешней породы или разновидности, принадлежащих любому подвиду или виду, всегда бывают свои Дикие и свои собственные Разумные.

Три ракеты взвились вверх со двора и трижды гулко рванули над крышей соседнего здания, выбросив в темнеющее небо тучу разноцветных мигающих звездочек. Солнце уже почти прикоснулось к горизонту. Возможно, эти ракеты имеют какое-то значение, подумал Джером. Может, диссиденты решили отметить окончание дня?

Он посмотрел на простирающийся перед ним город, еще ясно видный в сумеречный час коротких шамалианских суток. Суридаш представлял собой удивительное творение беженцев. Кланы и племена, изгнанные из зеленых земель, лежащих к северу и югу от пустыни, построили здесь новые дома рядышком с другими изгоями хаотического мира Шамала. Новый поселок или городской квартал клана старательно огораживали укреплениями, дабы удержать нежелательных соседей снаружи и защитить кровных родичей внутри. К огромным общественным городским стенам примыкали частные стены поменьше, служившие границами больших анклавов, которыми владели крупные и влиятельные племена. На восточной окраине Суридаша красиво вздымались к небесам спиральные, башни племени Чокай, украшенные глазурной плиткой и металлической филигранью. На севере города, в племени Красных Мартышек, коптили небо коричневатыми клубами дыма черные трубы литейных и механических мастерских. К западу от дымящих литеек мрачно и молчаливо лежали темные руины анклава Равина.

Сухой воздух пустыни был настолько чист и прозрачен, что величественная городская панорама напоминала искусную, невероятно подробно выписанную миниатюру, населенную великим множеством крошечных чужепланетных созданий. Казалось, до любого дома можно без труда дотронуться рукой. На западе Суридаша и на юге, за спиной Джерома, были еще другие анклавы, а все пространство между ними заполнял сложнейший фортификационный лабиринт, включающий в себя насыпные валы, подпертые бревнами кирпичные перегородки и прочие укрепленные сооружения, которые отмечали границы малых кланов, племен, пород, подвидов и разновидностей… Стены, окружающие стены, в которых заключены стены!

Однако грубая анархия шамалианского города, которая сразу бросалась в глаза, по сути, была не более чем ярким внешним эффектом. Там, где обычный наблюдатель замечал лишь удручающую коллекцию бездумных традиций, тупого упрямства и дурацких причуд, таился внутренний распорядок намного более жесткий, чем до сих пор приходилось видеть Джерому. Глубинная система, дающая ключи к поверхностному безумию… Ключи внутри ключей, скрывающие ключи!

Теперь, сказал себе Джером, он может повернуть один секретный ключик. И выпустить на свет глубинный дух невероятной жизни на Шамале.

— Я люблю вас, ребятки! — крикнул он галдящим во дворе, хотя вряд ли те могли его услышать. — Вы думали, никто не догадается? Ошиблись, дорогие, я вас вычислил! Теперь я знаю все! — Джером ударил кулаком по каменной балюстраде балкона. — Все! Все! Все!.. Потому что я гений, — подумав, сообщил он городу. — Обыкновенный гений!

Сказав, Джером и сам почти поверил в это… И тут дверь в его комнату распахнули, причем так резко, что она с грохотом ударилась о стену. Джером быстро обернулся, ожидая увидеть Юлиш, которая пришла после ужина. Хотя и удивился, что та могла столь варварски обойтись со старинным изделием из ценной древесины.

Но вместо ассистентки он увидел за дверью в коридоре более дюжины совершенно незнакомых шамалиан. Они носили зеленые робы диссидентов, однако их лица, вопреки университетским правилам, были закрыты темными шарфами. Что еще хуже, в руках незваные гости держали увесистое черное оружие уродливого вида, а из-под их «формы» и шарфов выбивалась ярко-красная шерсть.

Джером судорожно втянул в себя воздух, внезапно осознав, что происходит нечто глубоко неправильное. Это не диссиденты из числа молодых Хранителей Семени и примкнувших к ним студентов, требующие от старейшин Общества официальной дискуссии касательно того или иного сомнительного постулата Классической Доктрины. Это Красные Мартышки, которым здесь совсем не место!

Еще через секунду его пронзило кошмарное откровение. С какой непостижимой легкостью может быть навсегда утеряно для цивилизованного мира эпохальное открытие Джерома Салливена…

Красные Мартышки вломились в комнату и сразу оказались ВЕЗДЕ. Руки у них были длинные, ноги короткие и большие круглые головы с широкими ртами. Никто из бандитов не превышал ростом даже метра. Все они без проволочек и с большой сноровкой принялись за дело: обшаривали столы, открывали все дверцы, выдвигали все ящики, рылись в грудах книг на полу, забирались на стеллажи и заглядывали под мебель. Несмотря на столь бурную активность, каждую секунду четверо мартышек держали Джерома на прицеле.

Командовал здесь, очевидно, самый низенький бандит без оружия в руках. Он даже не позаботился обмотать лицо шарфом, который болтался у него на шее. Рот у коротышки был от уха до уха. Вспрыгнув на письменный стол Джерома, он зорко обозрел канцелярские принадлежности и мелкое оборудование, а после уверенно возложил ладонь на керамический корпус искусственного интеллекта. Быстро обмерив его ловкими пальцами, он довольно кивнул и обеими руками поднял ИИ со стола.

— Эй! — возмутился Джером, наконец обретя дар речи. — Осторожней!

Коротышка бросил на него наглый взгляд, ухмыльнулся и демонстративно встряхнул ИИ. В правом ухе Джерома тревожно зазвенел колокольчик, и голос Профессора скучно произнес: «Системный сбой. Перехожу в режим самопроверки».

Джером стиснул зубы и зажал нервы в кулак. Он попытался припомнить советы Элишки Спенской и ее супруга, которые рассказывали ему, как следует вести дела с шамалианами. Прямота и бесцеремонность. Не забывай, все туземцы воспринимают людей как ангелов, посланцев их древнего бога, а некоторые даже понимают это буквально. Джером по наивности обрадовался, решив, что это очень хорошо, пока не узнал, что у шамалиан весьма неважные отношения со своим богом. Ангелы не пользовались популярностью в этом мире. Их не любили и боялись, им не доверяли.

Держа все это в уме, он решительно подошел к столу и указал пальцем на коротышку.

— Я буду звать тебя Шорти[5], это имя нетрудно запомнить. Но боюсь, что поговорить мы сейчас не можем, ты вывел из строя мой искусственный интеллект. Это он исполняет роль переводчика.

Шорти с интересом оглядел внушительную фигуру Джерома. Пощупал ткань земной одежды своими неземными пальцами, потыкал в человеческие коленки, потрогал выбритую человеческую щеку, подергал за длинные волосы. Потом спрыгнул на пол и быстро вскарабкался на стеллаж, откуда мог взирать на всех свысока.

— Никла! — провозгласил он.

Мартышки вздрогнули и застыли на месте.

— Хик, хик, хи-хэй, хи-ах-ту! — приказал им Шорти, пролаяв резкие короткие слова команды.

Половина бандитов опустили стволы. Они убрали оружие в заплечные рюкзачки и деловито притащили из коридора довольно много пустых упаковочных мешков. Шорти спрыгнул со стеллажа и повел подручных с мешками по комнате, поочередно касаясь рукой облюбованных им ценных объектов. Каждый раз он произносил при этом «хик».

Все, к чему прикасался Шорти, его бандиты тут же переправляли в мешки. Они взяли земные книги, шамалианские свитки, фотокарты Шамала, составленные на базе снимков из космоса. Они взяли, разумеется, искусственный интеллект. Джером начал было протестовать, когда Шорти указал на его любимый рабочий блокнот, но тут же умолк — полдюжины бандитов молниеносно направили на него стволы.

Главарь банды пролаял еще несколько команд. Бандиты упаковали ген-машину в ее родной футляр, старательно обвязали веревкой и подвесили к шесту, который должны были тащить на плечах двое самых мускулистых парней. Двум другим силачам было предписано снять со стены, запаковать и прихватить с собой электронную доску.

Когда комната Джерома была очищена от всего мало-мальски ценного и Шорти повернулся к хозяину, до Джерома наконец дошло…

Красные Мартышки его похищают!!!

Джером быстро поднял руку в протестующем жесте и отступил назад. Затем поспешно прикоснулся к портативному шеф-повару, саквояжу с личными вещами, теплому водонепроницаемому пончо для плохой погоды и сказал:

— Хик, хик, хик! Если ты берешь меня с собой, мне надо будет что-то есть и мыться время от времени.

Шорти хлопнул в ладоши, и его команда присоединила три указанных предмета к остальной добыче. Главарь широко осклабился, продемонстрировав полный рот очень острых узких зубов, которые навели Джерома на мысль: действительно ли улыбка на Шамале означает то же самое, что на Земле.

Шорти снова что-то пролаял. Внезапно все разом набросились на Джерома и крепко ухватили его за руки и за ноги. Кто-то из бандитов дернул его левую руку вниз, и в нее вцепился Шорти. Он резко вывернул кисть Джерома в одну сторону, потом в другую. Джером вскрикнул, но мартышки лишь усилили хватку. Шорти через плечо сунул длинную руку в свой рюкзачок и извлек небольшой ножик с изящной костяной рукояткой. «Хик!» — произнес он, указывая на левую кисть Джерома, и один из бандитов зафиксировал ее сильными коричневыми пальцами. Убедившись, что пленник не вырвется, Шорти взял его за левый мизинец и приставил к основанию пальца свой маленький нож.

— Прекрати! — в панике завопил Джером.

Он бешено задергался, однако мартышки без труда удержали его, выказав изрядный опыт и сноровку. Их командир также оказался превосходным специалистом: Джером почувствовал лишь легкий порез, и коротышка тут же отступил, снимая шарф, висевший у него на шее. Быстрым взмахом ножа он отхватил кусок материи, завернул отрезанный мизинец, а то, что осталось от шарфа, швырнул пленнику. Сверток с мизинцем Шорти положил в нагрудный карман и тщательно застегнул молнию.

Мартышки сразу ослабили железную хватку и теперь скорее поддерживали, чем удерживали пленника. Джером в ошеломлении взглянул на левую руку и, увидев, как кровь стекает струйкой оттуда, где только что пребывал его родной мизинец, едва не грохнулся в обморок. Кто-то из «свиты» услужливо протянул ему бывший шарф главаря. Джером взял материю и замотал левую кисть так туго, как только сумел. Где же, черт побери, его саквояж?.. Там должна быть аптечка!

Он огляделся и обнаружил, что Шорти и еще один бандит, сидя на полу, разбирают содержимое его саквояжа, вынимая и внимательно разглядывая одну вещь за другой.

Джером громко застонал, и мартышки опять схватили его. Джером расслабился, и они его отпустили. А потом, отступив на несколько шагов, снова взяли его на мушку.

— Чтоб тебя, Шорти, зачем ты это сделал?! Дьявольщина, как болит! Моя аптечка в саквояже, а саквояж у тебя.

Шорти взглянул на Джерома, понимая, по-видимому, что пленник обращается к нему, но этим все и ограничилось. Джером вздохнул с некоторым облегчением, увидев, что обе мартышки укладывают все вынутые вещи назад, однако никто из них явно не собирался возвратить ему саковояж.

— Очень больно, — пожаловался бандитам Джером, — и в рану наверняка попала инфекция. Мне нужна аптечка… вы можете ее найти?

Шорти посмотрел на него пустыми глазами.

— Профессор, вы здесь? — отчаянно воззвал Джером в надежде, что искусственный интеллект уже оклемался и вернулся в стандартный режим. — Не могли бы вы срочно перевести мою просьбу этому ублюдку? Пожалуйста?

Но ответа не последовало.

Шорти встал, окинул разграбленное жилище долгим внимательным взглядом, а потом пролаял последнюю команду. Кто-то резко ткнул Джерома в бок стволом, и он выбежал в коридор вместе со всеми мартышками, упаковками и мешками, морщась и постанывая от пульсирующей боли в раненой руке. Приставленный к нему бандит держался рядом, подгоняя.

Команда Шорти двигалась слаженной походной рысцой, словно один многоногий зверь, чьи конечности поочередно выполняют различные функции, удерживая вес тела, регулируя динамический баланс и обеспечивая поступательное движение. Мартышки, которые первыми выбежали в коридор, поспешно устремились к его южному концу и заняли там стратегическую позицию, в то время как большая часть команды вместе с Джеромом проворно зарысила к северному. Добравшись до пересечения с другим коридором, группа остановилась, ожидая, когда к ней подтянутся те, кто остался в арьергарде.

Шорти присоединился к своей команде последним. По коридору он несся стрелой и, добежав, сразу обернулся назад, чего-то ожидая.

Все мартышки напряженно ждали чего-то, и стояла такая оглушительная тишина, что…

БУМММ-БУМММ!!!

Взрывная волна ударила в лицо и грудь, коридор заполнился горячим темным дымом, Джером вдохнул его и надсадно закашлялся.

— Боже, разве это было так уж необходимо?..

Шорти не обратил на пленника никакого внимания. По его знаку вся команда дружно рванула на восток. Подгоняемый своим конвоиром, Джером очень старался не сбиться с темпа и, как мог, усмирял разгулявшуюся боль, обдумывая на бегу свое незавидное положение.

Красные Мартышки явились в самый неподходящий момент! Если они убьют его или даже просто будут держать в плену, его открытие останется никому не известным. Возможно, что оно навеки будет потеряно для мира… И никто никогда не узнает, что это он, Джером Салливен, первым узрел невероятную истину.

Юлиш торопливо поднималась по широкой каменной лестнице, мучаясь виной за то, что слишком поздно возвращается с обеда. Она даже не остановилась на ступеньке посредине подъема, чтобы, дважды топнув, отогнать дурное ча.

Ее Мудрый Голос не уставал твердить ей, что подобные иррациональные суеверия совершенно ненаучны. Тот же самый Голос не позволял Юлиш надолго оставлять ангела Джерома Салливена в одиночестве, поскольку тот по неведению способен навлечь на себя опасность.

Юлиш выросла в убеждении, что ангелы — смертоносные создания, которые летают в небесах и готовы разрушить ее мир в любой момент, если этот мир им чем-нибудь не угодит. Однако ангелы оказались вовсе не такими ужасными во плоти, как в ее воображении. Джерома породила раса, где передача Мудрости по наследству имеет такую степень чистоты, какой не существует в мире Шамала, и все же он полный недотепа в обычных житейских делах. Хорошо еще, что у Джерома есть машина, которая готовит для него еду, иначе он давно бы мог скончаться от голода. Что до его Мудрости, то она слишком часто зацикливается на себе, и тогда Джером часами сидит неподвижно, уставившись на экран, где очень быстро и утомительно крутится набор сложных прямоугольных символов, которые Юлиш не смогла расшифровать.

Да, она слишком долго проторчала в коммуникационном центре. Очень уж хотелось не пропустить вечернюю передачу Марка Паради — ангела, который говорит по радио. На этот раз Марк и его студенты обсуждали одного из их мудрых патриархов по имени Спиноза.

Спиноза первым из ангелов провозгласил, что власть должна защищать свободу мысли, а не подавлять ее. Ужасно интересно слушать, как ангелы открыто обсуждают между собой такие опасные идеи.

Юлиш была первой женщиной на планете, которая заслужила право на форму Хранителя Семени. Поэтому она была не вполне уверена, оказана ли ей старейшинам# большая честь или, напротив, ее наказали, назначив ассистенткой ангела Джерома Салливена. Из всех шестнадцати ангелов, которые жили и работали в Университете, Джером был самым молодым и самым трудным в обращении.

Даже сейчас, поднимаясь почти бегом по последнему пролету лестницы, ведущей в коридор к комнате Джерома, Юлиш размышляла о том, что лучше бы ей поручили любую другую работу. Ее посвящение в таинства Семени бога было полностью завершено, и Юлиш собиралась принять активное участие в изучении и анализе его приливов и отливов, упадка и изобилия.

Вместо этого ей приходится объяснять странному ангелу Джерому такие элементарные вещи, которые известны любому щенку в Суридаше. Наверное, Юлиш прогневила какого-то давно похороненного предка и теперь страдает от его проклятия!

В спешке она споткнулась о последнюю ступеньку и чуть-чуть не упала, но восстановила равновесие, и вдруг колоссальное, немыслимое БУМММ-БУМММ резко толкнуло ее и оглушило. В панике Юлиш глотнула воздуха, ее сердца сжались и ударили вразнобой. А потом прямо на нее выбежала целая куча вооруженных Красных Мартышек, и в середине этой вооруженной кучи был безоружный Джером Салливен.

После стремительного путешествия по кривым улочкам Суридаша вся компания добралась до анклава Красных Мартышек. Джерома изумил архитектурный разнобой: массивные каменные здания, легкие постройки из кирпича, глиняные хатки, хижины из дощатых обрезков и прутьев, все это вперемешку, без всякого порядка и плана.

Мартышки привели Джерома и Юлиш к многоэтажному дому, сложенному из оранжевого кирпича, и поднялись с ними по узкой лестнице на несколько этажей. Дальше был длинный коридор с таким низким потолком, что Джерому пришлось пригнуться. Коридор освещала цепочка ослепительно ярких электролампочек, утопленных в потолок и защищенных металлической сеткой. Примитивная, но эффективная технология.

В конце коридора Оказалась очень большая комната с голыми верстаками и пустыми стеллажами. Когда они все туда вошли, Шорти разразился пулеметной очередью резких команд. Его спутники быстро опустошили свои мешки и аккуратно разложили на верстаках все предметы, украденные из комнаты Джерома. Электронную доску они прислонили к стене.

Джером поискал глазами заветный саквояж, и сердце его радостно подпрыгнуло, но тут же печально опустилось. Если бы только он сумел извлечь из него аптечку и унять свою боль! Однако при сложившемся положении вещей саквояж с таким же успехом мог остаться в Университете.

Мартышки принесли из дальнего угла комнаты две цепи, довольно длинные и тяжелые; звеньями им служили сплошные плашки из черного металла, сцепленные шарнирными соединениями. Искусная и трудоемкая работа. Каждую цепь одним концом соединили с вделанной в стену массивной скобой. На других концах были широкие ножные браслеты, которые мартышки защелкнули на щиколотках Джерома и Юлиш. Джерома невольно пробрала нервная дрожь, когда он заметил, что металлические скобы тянутся по всем четырем стенам комнаты.

Когда Шорти убедился, что все в порядке, он приказал своей команде построиться, и его подчиненные цепочкой удалились, оставив в комнате одного вооруженного бандита. Шорти еще раз осмотрел пленников, коротко переговорил с оставленным на посту и тоже ушел.

Джерому было холодно и так одиноко, как никогда в прежней жизни. Украденные у него вещи, разложенные на верстаках, были вне пределов досягаемости. Искусственный интеллект по-прежнему пребывал в отключке. Левая кисть Джерома опухла и пульсировала от боли, импровизированная повязка почти насквозь промокла. Он сел на пол и медленно развернул пропитанную кровью материю.

Юлиш подошла к нему и решительно отобрала кровавую тряпку. Она постирала ее в раковине, которая, к счастью, оказалась на той же стене, что и скоба. Пока она стирала, Джером тупо рассматривал рану. Срез был гладкий, кровь сочилась по всей его поверхности. От этого жуткого зрелища он ощутил ужасную слабость, но отвести глаза не смог.

Юлиш вернулась с мокрой тряпкой и посмотрела на рану Джерома. Потом заставила его встать, довела до раковины и тщательно обмыла распухшую кисть.

— Я делаю тебе о'кей, — сказала она.

— Ты делаешь о’кей, — согласился Джером.

Бандит, который за ними приглядывал, принес одеяла, но единственным местом, чтобы прилечь, был грубый деревянный пол. Джером сообразил, что эту ночь они с Юлиш проведут на цепи, и на него внезапно накатила волна безысходного отчаяния. Ничего подобного он не чувствовал уже много лет.

Двадцать лет, если говорить точно.

Жизнь Джерома никогда не была слишком легкой. Он страдал дислексией[6]. Учителя обнаружили это сразу, как только мальчик пошел в школу, поэтому детство Джерома было до отказа заполнено дополнительными уроками, практическими заданиями и тренировками, которые должны были компенсировать его недостаток. Некоторые из этих занятий были очень скучными, другие — слишком утомительными, но все были направлены на то, чтобы перекоммутировать нервные связи его мозга, который от природы был устроен не так, как у большинства людей.

Главный эффект от дополнительных занятий, однако, состоял в том, что Джером неизбежно отдалялся от одноклассников и в конце концов сделался изгоем. Несмотря на свой врожденный недостаток, мальчик обладал живым и жадным умом. У него были большие трудности с чтением и письмом, но никаких затруднений с логическими рассуждениями и обоснованными выводами. Когда он наконец, мучительно долго продираясь сквозь печатные тексты, усваивал новый материал, то разбирался в нем не хуже любого другого ученика. А по правде сказать, гораздо лучше. В старших классах Джером «на корпус» опережал своих ровесников, хотя дислексия продолжала тормозить его прогресс.

Успехи Джерома лишь расширили пропасть между ним и его товарищами. В итоге он решил, что лучше держать свои избыточные знания при себе. Все отрочество он не уставал мрачно размышлять, отчего судьба наградила его проклятием. Он знал, что никогда не будет таким же, как люди вокруг него, не станет частью их жизни и мира…

Так что изоляция в анклаве Красных Мартышек не стала для Джерома чем-то принципиально новым. Другая планета, другие лица и имена, но одиночество все то же.

Правда, когда он поступил в колледж, кое-что переменилось к лучшему. В колледже по достоинству оценили великолепные способности Джерома, среди однокурсников он пользовался уважением. Он по-прежнему держался наособицу и посвящал почти все время занятиям, но одиночество его уже не тяготило, скорее, наоборот. Со временем Джером стал ценить уединение все больше и больше.

Однако на базе Элишки Спенской жизнь Джерома Салливена резко повернула в прежнюю колею. Элишка начала требовать, чтобы он влился в ее дружную команду. Но Джером никогда не был командным игроком, он не смог бы им стать, даже если б сильно захотел. Элишке гораздо проще было счесть его безответственным лентяем, и пошло, и поехало, и докатилось. И теперь Джером Салливен сидит на цепи в обшарпанной мастерской сумасшедшего чужого мира, невероятное устройство которого лишь он один сумел разгадать.

Но мартышки принесли в эту обшарпанную мастерскую его оборудование, его заметки и карты, его ИИ (которому уже давно пора прийти в себя), его незаменимый рабочий блокнот. И даже если он не сумеет установить контакт с другими ангелами на Шамале, то сумеет найти способ завершить свое исследование и тщательно все записать. Таким образом, подумал Джером с мрачным удовлетворением, если с ним что-нибудь случится, у него по крайней мере останется надежда на посмертное признание приоритета на открытие.

Юлиш пыталась унять свои нервы настолько, чтобы ей удалось задремать. Но это было ужасно трудно, поскольку она чувствовала вину за то, что произошло.

Может быть, это она навела дурное ча на Джерома Салливена, пренебрегая традиционными ритуалами, какими бы глупыми и ненаучными они ни казались? Юлиш давно выбросила свой счастливый мешочек с наговоренными травами, не надевала шарф во время полносветия Великой Луны и ела суп из серых лягушек сколько и когда пожелает. Не иначе как предки наказали ее за гордыню!

Кроме того, Юлиш очень сильно боялась. Не за себя, а за весь Шамал, и суеверия тут были вовсе ни при чем.

Красные Мартышки пробрались в Университет и нагло похитили ангела прямо из его личной комнаты. Понимали они на самом деле, что делают, или нет? Они подумали, каковы будут последствия их неслыханного преступления? А если Красные Мартышки убьют Джерома? Если Джером сам убьет себя? Или смертельно заболеет, или сойдет с ума? Что будут делать остальные ангелы, когда узнают, что один из них бесследно исчез? И сколько ангелам понадобится времени, чтобы выяснить, что Джерома украли и кто это сделал?

Вопросы, вопросы, вопросы, они плясали вокруг нее, и у Юлиш закружилась голова. Даже ее Мудрый Голос не мог предложить ей никаких ответов, только еще более сложные и тревожные вопросы. Она наконец поддалась велению ночи, но постоянно вздрагивала и всхлипывала во сне.

Новый день начался лучше, чем закончился вчерашний. Мартышки принесли им на завтрак мягкий хлеб и сладкий джем. И Учитель Мудрых наконец вернулся к жизни, поэтому Джером мог снова содержательно побеседовать с Юлиш. Но первый же его вопрос пробудил все ее ночные страхи.

— Что ты можешь рассказать мне о племени Красных Мартышек? — спросил он.

— Что я могу тебе рассказать? Ты хочешь послушать байки, которыми пугают подрастающих щенков? Или ты желаешь услышать историю великой Рифтовой Долины? А может, узнать политику Суридаша?

— Все, что ты перечислила, — сказал Джером. — И начнем со страшных историй.

Юлиш заколебалась, но не смогла устоять перед желанием ангела. Доев последний кусочек хлеба, она начала нараспев:

— В широкой Рифтовой Долине, где много бурных потоков и плавно текущих рек, где горные вершины курятся дымом и где бьют горячие серные источники, живут бесчисленные породы шамалиан. Среди этих пород есть одна особая, не такая, как все другие. Потому что она спит во всех остальных, дремлет годами, десятилетиями, веками, а потом… потом, лишь однажды за четыреста лет, пробуждаются Красные Мартышки!

Эта особая порода вдруг рождается повсюду и разом. Их щенки от рождения одержимы голодом жизни. Но они одарены также и великой Мудростью, превосходящей Мудрость любого из Разумных. Когда первые щенки дорастают до стадии хафлингов-половинчиков, появляется второе поколение щенков. Когда первые Красные Мартышки достигают полной зрелости, то они уже правят Долиной, и у них рождаются новые щенки. Едва очередное поколение успевает повзрослеть, как принимается хитростью и силой покорять и обращать в рабство все больше и больше других Разумных, желая использовать их Мудрость для своих целей. Все это время собственная Мудрость Красных Мартышек в изобилии порождает новые изобретения, новые устройства, новые чудеса. Но вот внезапно, в один прекрасный день…

Внезапно пылающая ненависть вспыхивает в их сердцах, и Красные Мартышки обращают эту ненависть друг на друга.

Старшие в страшной жажде мщения идут войной на младших, молодые с ужасающей мощью отражают их удары, и тихие прозрачные воды Великой реки бурлят и мутнеют от пролитой крови Красных Мартышек. И так, в конце концов, они уничтожают друг друга, и Красные Мартышки возвращаются в обитель теней и снов… Надолго, но не навсегда.

— Впечатляющая легенда, — после паузы произнес ангел Джером, чьи глаза во время повествования Юлиш мало-помалу округлялись. — А что там насчет настоящей истории Рифтовой Долины?

— Это и есть история Красных Мартышек, — сказала Юлиш. — Известно, что в самые ранние времена, от которых остались письменные источники, они сформировали первые империи на Шамале и приручили текучие воды посредством дамб, каналов и акведуков. Но когда время Красных Мартышек пришло к концу, дамбы постепенно разрушились, каналы обмелели, акведуки рухнули на землю. Каждый раз, когда они возвращались, то прежде всего восстанавливали эти сооружения, а уж потом обращались к новым проектам…

Они построили первые мельницы, фабрики, лаборатории, библиотеки. Изобрели инструменты и механические машины. Придумали бронзу и сталь, порох и паровой двигатель, ракеты и электричество… Каждый раз, когда они уходили, многие из этих изобретений были забыты, технологии утеряны, пока какое-то иное племя в совсем другом месте не выдумывало что-нибудь заново… Такова история нашей расы. И это история Красных Мартышек, величие и упадок, исходящие из одного Семени.

— Понятно, — задумчиво сказал Джером и несколько минут молчал, переваривая новую информацию. — И как же обстоят дела с политикой города? — спросил он наконец.

— Последнее Пробуждение состоялось немногим более двухсот лет назад. Красные Мартышки последовали путем своих предшественников, развязав братоубийственную войну в Рифтовой Долине, и в который раз залили ее кровью и засыпали пеплом пожаров. Как водится, они перебили друг друга, но на сей раз не полностью. Исключением оказался один клан, который, спасаясь, исхитрился прорваться в пустыню…

Их бегство закончилось в Суридаше, где они обрели убежище. Самое безопасное на Шамале, поскольку путешествие в любую сторону от Суридаша неизбежно приближает к одной из великих цивилизаций. Но даже здесь им предстояло исчезнуть — такова природа нашего Семени, — однако вмешались тогдашние Хранители из Университета…

Хранители научили беглецов, как подбирать для скрещивания хафлингов и степлингов[7], как проследить скрытую передачу Семени бога и рассчитать его возможные пути. «Благодаря практическому употреблению этих знаний, которыми мы поделились, — сказали они беглецам, — в каждом поколении будет рождаться вполне достаточное количество особей, чтобы поддержать существование клана…»

Взамен же беглецы поделились с Университетом и городом научными и техническими познаниями своих праотцов. Так был установлен взаимовыгодный баланс интересов, который, начиная со времени Джоба, работал вполне эффективно до недавних дней.

— Я кое-что знаю про Джоба, — сказал ей Джером. — Это патриарх, который построил Холл Хранителей Семени, а вокруг Холла образовался суридашский Университет. На моей планете сюжеты о работах Джоба очень популярны, их часто показывают по Сети.

— Джоб был первым, кто в своей Мудрости сформулировал обобщенное понимание путей Семени бога, — сказала Юлиш. — Он построил Великую Библиотеку, основал собственное племя и разослал пилигримов, которые учили следовать его Путем.

— А еще он совершил кругосветное путешествие!

— О да, — сказала Юлиш, — поэтому он стал таким мудрым.

— Похоже, что Джоб мог бы на равных потягаться с самими Красными Мартышками?

— Конечно, — сказала ему Юлиш. — Это он вел переговоры с беглецами из Рифтовой Долины и лично составил договор, который позволяет мартышкам проживать в Суридаше при соблюдении строго определенных условий.

— Замечательно, — резюмировал Джером. — Если с Красными Мартышками можно вступить в переговоры, для нас еще не все потеряно.

— Ты можешь так думать, — вздохнула Юлиш, — а я слишком невежественна, чтобы оспаривать мнение ангела.

— Хорошо, тогда у нас остается только один вопрос. Чего хотят эти ребята?

— Чего хотят Красные Мартышки?! — удивленно воскликнула Юлиш. — Это очень глупый вопрос, Джером Салливен. Они хотят того, чего всегда хотели. Им нужна власть! Они жаждут контролировать все, до чего смогут дотянуться, Дикое и Разумное, живое и неживое, они желают заполучить назад Рифтовую Долину. А когда они ее получат, то захотят весь Шамал, а если они получат Шамал… Тогда их желаниям вообще не будет предела!

Страстность этой тирады ошеломила Джерома. Перевод, который бормотал ему на ухо Профессор, не успевал за словами Юлиш, но ее гнев, и боль, и страх, и ненависть не нуждались ни в каком переводе. На секунду Джером представил себя на месте Юлиш: каково это, когда в твоем родном городе обитают подобные создания, строя грандиозные планы завоеваний и терпеливо дожидаясь, когда их безудержная порода наберет свою полную силу.

— Полагаю, Красных Мартышек трудно назвать добрыми соседями, — дипломатично заметил он.

— Добрыми соседями? — презрительно фыркнула Юлиш. — Красные Мартышки думают только о Красных Мартышках! Сейчас они помыкают многочисленными рабами, которых приковали к машинам в своих ужасных мастерских. А когда они правили Рифтовой Долиной, то обратили в рабство все тамошние породы и кланы, каждое живущее там создание заставили работать на себя…

Если говорить об их великой Мудрости, то сама по себе она Красных Мартышек вовсе не интересует, это лишь эффективное средство, а не цель. И любой Разумный, если он происходит из иного племени, тоже не более чем средство для достижения целей их проклятой породы…

Они выжмут из тебя все, что может принести им пользу, Джером Салливен, до последней капельки! Они вынудят тебя истратить твою нездешнюю Мудрость, твои ангельские способности и таланты для удовлетворения их собственных нужд и желаний…

— Ты хочешь сказать, что это и отличает породу Красных Мартышек от остальных шамалиан?

— Я хочу сказать, что они делают это неизмеримо успешней, чем все остальные!

Последней фразе Юлиш суждено было сыграть роль финального напутствия перед первой аудиенцией Джерома у предводителя клана Красных Мартышек… Дверь внезапно распахнулась, и через порог с важным видом перешагнул Шорти, а за ним гуськом проследовала все та же команда поигрывающих оружием бандитов. Все они избавились от диссидентских костюмов и теперь красовались в ослепительной оранжево-голубой униформе.

За ними в комнату вступило с еще более важным видом совершенно новое лицо. Этот незнакомый индивид выглядел намного старше Шорти и его крепко сбитых головорезов. Шерсть на висках и бакенбарды у незнакомца уже побелели, под серовато-розоватой кожей лица, казалось, просвечивали кости черепа, а это верные признаки того, что особь приближается к предельному для Шамала возрасту. Старику примерно тридцать пять лет в пересчете на земную хронологию, прикинул Джером, которого не переставала изумлять краткость жизненного срока шамалиан.

Красные Мартышки Шамала не были, разумеется, настоящими обезьянами. Как и Степные Собаки — настоящими псами, Древесные Кошки — кошками, а Рыжие Лисы — лисицами. Все названия подобного рода представляли собой усредненную символическую терминологию, предложенную в порядке компромисса Профессором, чтобы он успевал справляться с синхронным переводом на английский многообразных языков, наречий и диалектов шамалиан. Но следовало признать, отдавая должное чутью ИИ, что его поэтические ярлыки имели под собой некую реальную основу.

Шорти и его банда действительно походили на земных приматов. Глядя на их быстрые, ловкие движения, на яйцеобразные головы с округлыми ушными раковинами и массивными челюстями, Джером не мог не согласиться, что ИИ довольно удачно окрестил эту породу мартышками.

Юлиш, со своей раздвоенной верхней губой, плоскими квадратными зубками и удлиненными подвижными ушами, всегда напоминала Джерому симпатичного мультяшного зайца-переростка с необычайно изысканным и богатым словарным запасом.

Шамалианские Степные Собаки были стайными хищниками с длинными мордами, внушительными клыками и сухими ногами бегунов-марафонцев. А хищные Древесные Кошки имели острые когти, миловидные короткие мордочки, мех различных оттенков зелени и всегда охотились в одиночку.

Поверхностные ассоциации, возможно, удобны в обиходе, но по сути своей совершенно ненаучны, напомнил себе Джером, наблюдая, как Шорти вполголоса талдычит что-то престарелому спутнику. Ни в коем случае не следует попадаться в ловушку антропоморфного восприятия! Это не очеловеченные обезьянки, сбежавшие из земного зоопарка, а хитрые, умные, коварные и чрезвычайно опасные чужепланетные создания.

Выслушав Шорти, старец кивнул, кряхтя взобрался на решетчатую конструкцию, пристроенную к стене возле двери, и уселся на верхней площадке. Отсюда он бросил взгляд на команду Шорти, а потом уставился прямо в зрачки Джерома, благо теперь их глаза оказались на том же уровне.

— Я Кви-ло-рак До-ша-ман-кей! — громко объявил он. — Мой внучатый племянник доставил тебя в качестве боевого трофея нашего клана. Я впервые вижу ангела так близко и не знал, что ваша порода настолько велика («общегородской диалект», — добавил от себя Профессор).

— Ангелы бывают разного роста, — сказал ему Джером. — Лично я великоват и изрядно тяжеловат для своей расы. Но это не лишний вес, просто у меня слишком крупный костяк.

— Крупный костяк? — наклонившись к Джерому, с явным любопытством переспросил старик, но сразу махнул рукой. — Ладно, это неважно… Я пришел сюда, чтобы сразу прояснить истинное положение вещей. Не рассчитывай на то, что тебя станут искать и спасут. Мой внучатый племянник взял образец твоих тканей, и мы обработали этот образец нужным образом. Мы также заплатили Хранителям Семени, чтобы они предъявили его ангелам как доказательство твоей гибели при взрыве. Теперь ты наша собственность и обязан повиноваться нашей воле.

Джером вздохнул. Он боялся этого момента все время, пока ожидал, обдумывал свой ответ и дальнейшую тактику. Теперь оставалось только проверить, сработает его замысел или нет.

— Любопытная позиция для переговоров, — сказал он. — Но ты ведь прежде никогда не торговался с ангелами, не так ли, Кви?

Это был, конечно, блеф, прикрытый нервной болтовней, но у Джерома уже имелся приличный опыт по этой части. Именно подобными штучками ему удавалось удерживать на расстоянии вытянутой руки своих одноклассников и учителей, а при случае и манипулировать ими. И что, в конце концов, могут сделать мартышки, если догадаются, что их пленник блефует? Отрежут ему второй мизинец?

— Переговоры? — изумился Кви-ло-рак. — Должно быть, ты глуп. Наш залог — твоя жизнь. Мы можем прекратить ее в любой момент.

— Но и я могу сделать то же самое, — парировал Джером. — Если я не стану есть и пить, перережу себе вены и истеку кровью, я освобожусь от вашей власти, и вы не сможете вернуть меня назад. А мертвым я не принесу вам ни малейшей пользы. Если у вас есть нужда в дополнительной Мудрости, то вы наткнулись на платиновую жилу! Но если ты не в состоянии уразуметь, Кви, что эту жилу должно разрабатывать совместными усилиями, тогда с тем же успехом можешь приказать, чтобы меня прикончили прямо сейчас.

Кви опустил голову и ненадолго задумался. Затем подозвал Шорти и о чем-то вполголоса с ним переговорил («неизвестный диалект», — прокомментировал Профессор). Потом он осклабился, обнажив кошмарные зубы, и разразился долгим курлыкающим звуком (Профессор без особой уверенности интерпретировал эти действия как улыбку и смех).

— Ты прав, — наконец обратился Кви к Джерому, — я никогда до нынешнего дня не торговался с ангелом. Это был крайне интересный эксперимент.

— Ничуть не сомневаюсь, — сказал ему Джером. — Ну а теперь к делу! Сперва я объясню тебе, что мне нужно. А после ты расскажешь мне, что нужно вам.

Когда высокие договаривающиеся стороны пришли к полному согласию, команда Шорти, повинуясь категоричным указаниям ангела, поспешно преоборудовала старую мастерскую в довольно недурное рабочее помещение. Ген-машину, искусственный интеллект и блокнот для игры в солитер мартышки расположили на длинном столе у окна, повесили на соседнюю стену электронную доску, шеф-повара установили рядом с водопроводной раковиной, а саквояж с пожитками Джерома — и аптечкой первой помощи! — вернули хозяину без лишних слов.

Взамен они хотели от Джерома Салливена только одного: чтобы он продолжил свои исследования. Но уделял при этом особое внимание одной специфической проблеме. Они хотели, чтобы Джером распечатал их заклятое Семя, дабы Красные Мартышки могли беспрепятственно воспроизводить свою породу. Они хотели, чтобы у Красных Мартышек рождались только Красные Мартышки, и притом в больших количествах. Чтобы новое, необычайно многочисленное поколение разом выполнило все, что было предназначено их породе судьбой!

Словом, Джерому надлежало пробудить Красных Мартышек на двести лет раньше шамалианского расписания.

И он им все это пообещал.

На Земле Джером еще подростком вылавливал из Сети любые сюжеты и сообщения о Шамале. Он впитал в себя все популярные лекции о шамалианской генетике, с которыми регулярно выступала Элишка Спенская, и аналитические обзоры шамалианской истории и политики, с которыми порой появлялся ее супруг. Джером безумно увлекся этим изумительным миром, и то обстоятельство, что он оказался во власти самой жестокой и коварной породы шамалиан, ничуть не умалило его искреннего восхищения Шамалом.

Самая изумительная особенность этого мира, на взгляд Джерома, состояла даже не в том, что его странная генетическая механика допускает невероятное разнообразие жизненных форм. Гораздо более изумительной казалась ему та непостижимая сила, с которой шамалианская генетика буквально ТРЕБУЕТ подобного разнообразия….

На Земле эволюция протекала таким образом, чтобы в генофонде каждого отдельного вида сохранялись все важные и полезные для выживания особей наследственные зачатки. Хорошо приспособленные особи обычно передают свои удачные гены обильному потомству, а неприспособленные обычно погибают, не оставив потомства. Так с течением времени земные виды освобождаются от влияния неудачной наследственности.

На Шамале гены эволюционировали так, чтобы сохранять абсолютно все существующие у самых различных особей наследственные зачатки (и полезные, и не очень) и распространять их как можно шире по всей общепланетной популяции. На Шамале, наследственность «демократична»: шамалианские гены обладают природной свободой, они хаотично, произвольно перемешиваются. Даже Разумные не знают точно, а могут лишь гадать, каким у них в очередной раз получится потомство.

Разумные, конечно, могут попытаться вступить в борьбу с неумолимой центробежной силой, заложенной природой в их наследственность. Однако подобная борьба изначально обречена на провал.

За всю историю Шамала бесчисленные породы шамалиан пытались стабилизировать свое Семя и сохранить его наследственную целостность. Все эти эксперименты, один за другим, неопровержимо доказали, что именно признаки Мудрости улетучиваются первыми. Если взять, к примеру, Разумных из породы Древесных Кошек, то ныне они процветают, но через несколько поколений их численность резко и необратимо уменьшится. Ибо гены, несущие Мудрость, очень быстро вымываются из генного пула[8], погибая в неполноценных или недоразвитых степлингах и паплингах[9], которым не суждено достигнуть половой зрелости.

Кланам удается на какое-то время скомпенсировать зловещую тенденцию, разыскивая Разумных щенков, рожденных их Дикими родичами. Беда, однако, в том, что Мудрость никогда не связывает себя надолго с каким-то конкретным фенотипом[10]. Некоторые породы пробуют имбридинг[11] и в первых двух поколениях получают нужный результат, но зато потом развязка наступает невероятно быстро, погребая остатки Мудрости так глубоко, как никогда прежде.

На этом калейдоскопическом, немыслимом фоне развертывается история шамалианского мира. Невзирая на суммарную мощность противодействующих сил, на Шамале то и дело возникают цивилизации. И неизбежно погибают. И сызнова возникают, и опять погибают, и снова, и снова. Однако, пока порочный цикл упрямо продолжает воспроизводить себя, Разумные Шамала столь же упорно накапливают и сохраняют для будущих поколений научные знания, изобретения, философские трактаты, шедевры изящной словесности и прочие выдающиеся достижения, какими приличествует обладать технологической расе.

Торговые государства, возникшие вокруг пресного высокогорного моря Мешкар, теперь достаточно густо населены, стабильны и богаты, чтобы позволить себе скооперироваться и вести согласованную экономическую политику. Их содружеству не мешают даже ссоры и грызня влиятельных купцов из-за перехваченных друг у друга торговых контрактов.

О крылатых хозяевах низменной полупустынной Аркарии известно, что они всякий раз, возвратившись после зимней миграции, восстанавливают в своей полупустыне абсолютную монархию. Однако царский престол и иные властные посты каждый год достаются совсем другим личностям.

Вегетарианцы правят в Рукабаре почти целое столетие, а огромные хищные коты Бирхата хозяйничают в степях еще дольше. Только шамалография в виде разделяющего их горного хребта предохраняет эти виды от полного взаимного уничтожения.

Цивилизация Рифтовой Долины не рухнула вместе с последней империей Красных Мартышек, но оставалась лишь бледной имитацией прежнего величия… До тех пор, пока не явились первые ангелы на небесном корабле и не положили конец правлению бесталанных Синих Мартышек.

Знакомство с ангелами произвело неизгладимое впечатление на религиозных менторов горного Квикорака. Они добровольно отказались от политической власти и призвали свою паству превратить Квикорак в технологическую империю.

Однако никакая шамалианская династия не может просуществовать долго. Никакому городу или стране не удавалось сохранить превосходство над другими дольше, чем на нескольких поколений. И над всей планетой неотвратимо нависало ужасное проклятие Красных Мартышек.

На всем Шамале один Суридаш был уникальным исключением. Этот город беженцев демонстрировал невероятную стабильность, поскольку изначально поощрял совместное проживание, общение и сотрудничество самых разных пород шамалиан. При этом никакая порода не могла претендовать на особые права, оставляя другим лишь обязанности: здесь крысы не помыкали кроликами, собаки не гонялись за кошками, медведи не притесняли енотов, здесь все были равны.

И все благодаря Мудрости патриарха Джоба! Во время своей кругосветной прогулки он изучил множество разных полезных вещей. В частности, он собрал по крупицам и крохам у лягушачьих фермеров из экваториальных лесов их практические знания и умения, что послужило затем основой для первого статистического исследования шамалианских генов, которое навеки прославило имя Джоба.

После того как мудрый патриарх вернулся назад в Суридаш, Хранители Семени начали применять и расширять полученные от него новые знания. Они принялись искать и культивировать Семя бога, дающее признаки Мудрости, выявляя, собирая и охраняя всех степлингов, и паплингов, и хафлингов, которые несли эти признаки в скрытом виде, запечатанными в тайниках их «молчащих» генов[12]. Все этапы и результаты своей долгой кропотливой работы суридашские Хранители очень тщательно записывали.

Эта была чисто статистическая информация, но Джером как раз специализировался на статистической генетике. Он был сильно впечатлен той скупулезностью, с какой Хранители Семени составляли свои кадастры, и тем, насколько мощную базу данных представляли эти записи. Подобно земному монаху Менделю, мудрый патриарх Джоб выявил способность генов передавать наследственные признаки, имея при этом в своем распоряжении лишь абстрактную логику и дедукцию. Джоб никогда не видел ни генов, ни хромосом. Он даже вообразить себе не мог молекулу такой великолепной сложности и красоты, как ДНК!

В том и состоял главный недостаток Хранителей Семени: они могли наблюдать за естественным ходом вещей, предугадывая последствия, но кардинальные изменения были не в их власти. Они могли только подбирать подходящих степлингов и паплингов и устраивать перспективные браки, стараясь манипулировать генетическими задатками таким образом, чтобы Мудрость сохранялась в потомстве настолько, насколько это вообще было возможно.

Однако их практическая работа по сути своей была равносильна азартной игре в кости. Какой бы длины ни оказалась счастливая серия бросков, она непременно должна закончиться. Общепланетный дрейф шамалианских генов от племени к племени, от клана к клану, от породы к породе, изо дня в день, был совершенно непредсказуем.

Но теперь Джером догадывался, как это можно изменить.

Красные Мартышки снабдили Джерома небольшим штатом помощников: два пустынных кота, толстый суслик родом из экваториального пояса и хрупкая голубая мармозетка. Джером воспринял эту команду, в первую очередь, как полезные рабочие руки, а насколько у них странные лица или мех, его мало волновало. О цепях с кандалами речи больше не шло, но Джером с Юлиш и новоиспеченные лаборанты остались в заточении; хорошо еще, что при мастерской был свой туалет. Юлиш с помощью головорезов Шорти организовала для шамалиан спальные места и другие нужные вещи, и те обустроили свое хозяйство в самом дальнем от рабочего места Джерома углу мастерской.

Затем мартышки предоставили ему образцы биологических тканей, надлежащим образом запечатанные и снабженные ярлыками согласно спецификации, составленной для них лично Джеромом. Лаборанты начали обрабатывать эти образцы по указаниям Юлиш и поочередно закладывать в ген-машину, а та принялась за свое дело: анализировала, составляла геномные карты[13] и отправляла добытую информацию на хранение в соответствующие банки данных.

А еще Красные Мартышки вручили Джерому полный свод своих генеалогических хроник. Увидев эти записи, Юлиш была заметно потрясена и ужасно разволновалась.

— Нет, просто не могу поверить… За двести лет они никому ни разу не показали эти данные! Даже самим Хранителям Семени! Красные Мартышки вообще ничего, никогда и никому про себя не сообщают… Никто не знает точно, что происходит в их анклаве, мы не знаем даже, сколько их здесь живет.

— Вот как? Выходит, я торговался с Кви гораздо лучше, чем сам подозревал, — усмехнулся Джером.

— Эти переговоры на самом деле ничего не значат, — серьезно возразила Юлиш. — Я боюсь… Очень сильно боюсь.

— Но почему?

— Разве ты не понял? Они дали нам свои секретные знания. Уж совсем не для того, чтобы выпустить их из рук! Рано или поздно они нас прикончат.

Джером нахмурился, вздохнул и произнес:

— Честно говоря, я предпочел бы ничего лишнего не знать…

Тем не менее он с жадностью накинулся на хроники клана. Записи начинались в год бегства из Рифтовой Долины и включали в себя данные о каждой особи племени, родившейся в Суридаше за последующие два с лишним столетия. Джером поручил Юлиш как можно быстрее ввести эту информацию в ИИ.

Следующие несколько дней он работал одновременно с Профессором и своим любимым блокнотом, постепенно выстраивая концепцию генетической природы Красных Мартышек. Это была трудная, монотонная, крайне утомительная работа, требующая предельной концентрации внимания. Но зато Джером хорошо знал, что он делает. Знал, какого рода закономерности надо выудить из этих хроник и что никто другой в них ничего подобного не отыщет.

Он решил не рассказывать о своем открытии Юлиш. Это означало бы поставить под удар и ее жизнь, и свою, притом просто ради пустого тщеславия. Нет, единственная возможность пройти через испытание и выжить состояла в том, чтобы никому не показывать свои карты, тем более козырные, и тщательно обдумывать каждый последующий ход.

Рабочие заметки Джером на всякий случай делал теперь только в блокноте. Хотя набирать текст на клавиатуре было сплошным мучением: он постоянно пропускал буквы «а», «q» и «z», не говоря уж о левом верхнем регистре. Когда-нибудь ему придется натренировать вместо левого мизинца другой палец, чтобы нажимать на клавишу SHIFT, но сейчас у Джерома не было лишнего времени. Он должен был успеть худо-бедно записать свою работу, на тот случай, если события примут нежелательный оборот.

Несмотря ни на что, у него порой мелькала мысль, что на самом деле ему повезло. Блестящая возможность доказать новаторскую теорию не менее замечательным практическим экспериментом… Кому еще из генетиков такое выпадало?

На восьмой день их заточения мастерскую снова посетил Кви-ло-рак До-ша-ман-кей. Как и в прошлый раз, Кви явился в сопровождении Шорти с его бандой и сразу вскарабкался на насест, чтобы не смотреть снизу вверх на долговязого ангела.

— У тебя было семь с половиной дней, чтобы изучить наше Семя, — без лишних церемоний выпалил он. — Теперь скажи нам, что ты собираешься сделать?

Генетик немного помедлил с ответом. Предводитель проявлял явное нетерпение, а Джером, со своей стороны, терпеть не мог, чтобы его подталкивали и подгоняли.

— Куда ты так торопишься? — спросил он. — Научная работа требует времени и основательности.

— Мне сказали, что у ангелов долгая жизнь, — ответил старик, — но у нас на Шамале иначе. Здесь все меняется так быстро, что нет времени для основательности. Наша жизнь слишком коротка и последствия наших действий наступают слишком скоро, чтобы позволить себе такое удовольствие. Не говори о науке — скажи, что ты будешь делать! Что сделаешь для нас завтра… тогда ты доживешь до завтрашнего дня.

Джером медленно вдохнул и выдохнул воздух.

— Хорошо, — сказал он, — я понял тебя, Кви. Я не успел узнать все, что мне надо знать о ваших генах, но кое-что можно сделать незамедлительно. Мы можем попробовать клонирование. Оборудование — стандартное, сам процесс не слишком сложен, а в суррогатные матери годится любая порода. Могу приступить хоть завтра, если желаешь.

— Клонирование? Я не знаю этого слова.

— Профессор, не могли бы вы ему объяснить?..

«Тема табуирована, — сказал Профессор в ухе Джерома. — Клонирование включено в перечень технологий, запрещенных для экспорта за пределы Земли».

— Спасибо тебе, родина, — пробормотал Джером… но тут его осенило. — Юлиш, скорее сюда! Мне нужна твоя помощь.

Английский Юлиш понимала пока еще слабо, но очень быстро ухватила основную концепцию. В конце концов Хранители Семени уже двести лет фактически занимались экспериментальной генетикой. Так что через несколько минут Кви-ло-рак вполне усвоил грубую (очень грубую) идею клонирования.

— Какое оборудование тебе потребуется? — спросил он деловито.

Любой студент-старшекурсник без запинки ответил бы на такой вопрос… Джерома внезапно охватило приятное возбуждение. Он прикинул, что лучше всего воспользоваться упрощенным видом гавайского метода: он известен уже более столетия, и даже школьники на практических занятиях без особого труда справляются со всей процедурой.

Берем живую яйцеклетку и соматическую клетку донора, из яйцеклетки целиком удаляем ядро, а после сталкиваем эти клетки друг с другом, одновременно ошарашивая электроразрядом достаточной мощности, чтобы нарушить их внешние оболочки. Тогда клетки сливаются, и остается одна яйцеклетка с донорским ядром, которую следует на определенное время поместить в питательный бульон. Конечный результат представляет собой эмбрион, готовый к имплантации.

Походная ген-машина Джерома за пару часов с безупречной точностью выполнит всю процедуру!

— Прежде всего, нам потребуется стерильный бокс… то есть стерильное рабочее помещение, — начал он. — Еще нужны хорошие запасы яйцеклеток, запасы донорских клеток и… гм, вполне достаточный запас суррогатных матерей. А также рефрижераторы, и не забыть про стерильный бокс, и еще нужны чашки Петри… Да, очень много чашек Петри. И кстати, каковы ваши планы? Сколько щенков вы желаете получить?

— Столько, сколько мы сможем сделать! — пылко воскликнул Кви, вскочив на ноги и нетерпеливо приплясывая на насесте. — Сотню? Тысячу? Или даже?..

— Дополнительный штат! — поспешно заявил Джером, уразумев масштабы притязаний заказчика. — Микрофорж и микрорезак, чтобы делать микропипетки, очень-очень низковольтный управляемый источник питания и… Я уже говорил о стерильном боксе? То есть стерильном рабочем помещении?

Пока Кви-ло-рак и Джером Салливен подробно обсуждали детали, последний окончательно преисполнился уверенностью в себе. Бедной Юлиш пришлось изрядно помучиться с неизвестной ей земной терминологией, но после нескольких объяснений и повторений способная выпускница суридашского Университета удачно справилась с неблагодарной ролью толмача. Самой трудной задачей проекта могла бы стать шамалианская биохимия, однако Элишка Спенская, к счастью, успела проделать колоссальную работу в этой области. Поэтому Джерому были хорошо известны шамалианские аналоги всех ключевых соединений метаболизма, а его ген-машина могла в достаточно весомых количествах синтезировать эти вещества.

— Очень хорошо! — заключил наконец Кви-ло-рак. — Теперь ты увидишь, как работает наше племя.

Джером увидел это на следующее утро.

Они притащили для него стеклодува. Это был пухлощекий грызун с длинным пушистым хвостом и тонкими деликатными пальцами, по имени Яп-чорл. С помощью Юлиш Джером как можно подробней описал ему микрофорж.

— Это универсальный инструмент, — завершил он свое объяснение, — соединяющий в себе микроскоп, микроманипулятор и платино-иридиевую нить накала. Очень удобен для работы с малыми объектами, у нас даже детей обучают, как им пользоваться. Сверх того, нам придется сделать собственные микропипетки, и тут понадобится микрорезак, но это просто колесико с режущей кромкой… Гм, пожалуй, еще экстракторы? Это тоже очень просто, такие микропинцеты с крючками!

Яп-чорл недоверчиво смотрел на Джерома круглыми от изумления глазами. Потом перевел взгляд на двух головорезов Шорти, стоявших на часах у двери вооруженными до зубов, и нервно зашагал по мастерской туда-сюда. Внезапно он остановился и резким жестом выбросил вверх руку, сжатую в кулак.

— Яп понял, как это можно сделать, — прокомментировала Юлиш.

Джером почти не удивился, когда вскоре явилась группа мускулистых рабов, которые принесли сундучки с инструментами Япа и прочее стеклодувное оборудование. Рабы сложили свою ношу в последнем свободном углу мастерской.

Спустя несколько минут еще одна группа рабов доставила три микроскопа трех разных диковинных конструкций. Один представлял собой оптическую трубу из латуни, подвешенную в раме из полированного дерева, в другом деревянная труба сочеталась с металлической подставкой, а третий был сделан целиком из стекла, матового по всей поверхности, за исключением, понятно, торцов оптической трубы. К вечеру изящные пальцы Яп-чорла сотворили из всех трех конструкций три отлично работающих микрофоржа.

На следующее утро к ним привели еще восемь стеклодувов, чтобы те научились делать микрофоржи у Япа. Все стеклодувы были очень похожи друг на друга и Яп-чорла, почти как близнецы, и ужасно напоминали Джерому земных лемуров. Большие грустные глаза, длинные тонкие пальцы, красивый полосатый хвост. Яп сказал, что все они кузены и происходят из лесного племени.

Рабы начали таскать в мастерскую один микроскоп за другим. К концу дня у Джерома стало на восемь микрофоржей больше, а Яп-чорл сотворил свой первый микрорезак.

Когда лемуры закончили с микроскопами, они вместо отдыха установили стеклоплавильную печь, раскочегарили ее как следует и приступили к чашкам Петри. Джером тем временем в очередной раз пытался объяснить стоящему на часах охраннику необходимость срочно оборудовать в мастерской стерильный рабочий уголок. Но это было труднее, чем выдувать чашки Петри, которые уже пошли косяком, как с конвейера. Часового не заинтересовало понятие стерильности, у него не было права отдавать распоряжения, и он даже не знал, стоит ли сообщать о странных претензиях ангела предводителю клана или, на худой конец, его внучатому племяннику.

Джером в конце концов сдался, решив, что поговорит об этом с Шорти, как только тот объявится в мастерской.

На следующий день он начал учить Юлиш и шустрого желтого лемура с проворными пальчиками, как следует удалять ядро из донорской яйцеклетки. Джером использовал ген-машину, поскольку она была надежней, но Яп вскоре приналадился выдавать такие микропипетки, что с ними можно было работать нисколько не хуже. Юлиш и лемур быстро перенимали технику Джерома и после нескольких часов тренировки почти ни в чем не уступали ему. Тогда он велел им еще пару часиков потренироваться, используя замечательные изделия Яп-чорла, а завтра приступить к занятиям с новыми учениками.

К концу следующего дня еще восемь шамалиан овладели техникой извлечения ядра из яйцеклетки и были готовы к обучению шестидесяти четырех неофитов. Кроме того, прибыли шестьдесят четыре техника разных пород, чтобы научиться у Япа делать микропипетки. И Яп одновременно начал наставлять восьмерку мелких грызунов, как надо изготовлять микрорезаки… К этому моменту чашки Петри уже громоздились на полу и всех возможных поверхностях.

Словом, началась вторая стадия проекта, когда следовало спешно организовать сбор донорских образцов и распланировать процедуры изъятия яйцеклеток, продуцирования клонов и имплантирования эмбрионов суррогатным матерям.

Все это никак не могло сдвинуться с места без очередной встречи с Кви-ло-раком. Джером и Юлиш объяснили свои нужды другому часовому, особенно напирая на необходимость поговорить об этих важных делах с предводителем клана. Но точно так же, как в прошлый раз со стерильностью, они остались в неведении, насколько этот охранник их понял и захочет ли помочь.

Ответ на все они получили той же ночью.

Джером как раз бодрствовал. На Шамале с его 18-часовыми сутками он приучился спать через ночь, а все остальное время работал или читал. Говорят, что навязанные биоритмы сбивают с толку внутренние часы организма и даже выводят их из строя, но Джерому было наплевать.

Старая мастерская была все же не настолько велика, чтобы такое количество Разумных, какое здесь скопилось, могло разместиться хотя бы с минимальными удобствами. Шамалиане спали вповалку на полу, воздух густо пропитался запахами их тел, стекла окон дребезжали от дружных раскатов их храпа.

Невзирая на это, несколько часов короткой шамалианской ночи были для Джерома блаженным временем одиночества. Компанию ему составляла лишь парочка ночных созданий, смахивающих на лесных кабанов, которые тихо и незаметно занимались уборкой. Оставшись наедине со своими мыслями, Джером с удовольствием размышлял об утонченном способе мести, скрытом за его явным сотрудничеством с Красными Мартышками.

Он знал, какое дерьмо этот гавайский метод клонирования. Подменить ядро яйцеклетки соматическим ядром, дабы обмануть простодушную природу, не что иное как мошенничество, совершенное с особым цинизмом и имеющее тяжкие последствия. Потому что половые клетки живут для того, чтобы из них развивалось новое существо, а соматические вовсе для этого не предназначены. Вот почему в генокод фальсифицированного эмбриона неизбежно вкрадываются опечатки, а в результате легкие теряют способность поглощать кислород, сердце — перекачивать кровь по сосудистой системе, клетки — усваивать и превращать в энергию белки, углеводы и жиры.

И все же он ухмыльнулся при мысли, что великая сага о Красных Мартышках обретет совершенно неожиданный поворот. В самый разгар нового Пробуждения они внезапно начнут вымирать от разнообразных и никому не понятных физиологических заболеваний. Возможно, шамалианские сказители когда-нибудь назовут губительную напасть Проклятием Ангела?..

В этот миг дверь с грохотом распахнулась, на потолке разом вспыхнули все лампы, и в мастерскую стремительно ворвалась дюжина головорезов Шорти, как обычно, вооруженных до зубов. Вслед за ними появился сам Шорти и резко пролаял команду. Охранники пинками стали будить спящих на полу. Шорти вспрыгнул на стол Джерома и оказался лицом к лицу с ангелом.

— У меня очень важные вопросы, — сказал он, — и ты должен ответить на них немедленно.

— Ты можешь спрашивать все, что хочешь. Я постараюсь ответить как можно точнее.

— Клонирование! — рявкнул Шорти. — Это правда, что ты собираешься сделать много копий с каждого, кто отдаст тебе свои клетки? Ты сделаешь из клеток множество одинаковых людей племени с одним-единственным Семенем на всех?

«Эта тема табуирована, — сухо напомнил голос Профессора в ухе Джерома. — Я не могу принять участие в вашей беседе».

Ангел Джером смачно произнес нехорошее английское слово и по-, звал на выручку Юлиш. Та отозвалась где-то у него за спиной, но ближе не подошла, а может быть, ее не подпустили.

— Да, это правда, — сказал он Шорти, и Юлиш перевела его ответ.

— Ты должен был рассказать нам про это раньше!

— Но я думал, что вы знаете. Ведь Юлиш все объяснила. Юлиш, ведь ты объяснила им, что такое клонирование?

— Да, ангел Джером, — сказала Юлиш. — Я все объяснила, как могла. Но, возможно, какие-то мелкие детали я не сумела донести.

— Клонирование недопустимо! — категорично отрезал Шорти, и Юлиш с Профессором хором перевели. — Мы не можем позволить тебе ничего подобного. Согласно законам Ча, это кощунство!

Потом он пролаял новую команду, и его боевики начали поднимать с пола и сгонять в кучу шамалианских помощников Джерома, которых они с Юлиш так усердно тренировали. Рабы отчаянно завыли, застонали, закричали и заплакали. Один из них упорно не желал вставать, вцепившись в ножки верстака и громко протестуя. Шорти на глазах у Джерома спокойно достал из-за пояса пистолет, направил на рабочего и выстрелил. Пуля отшвырнула бездыханное тело к стене.

— Ты не имеешь права!.. — взревел Джером, вскакивая из-за стола. Голова его вдруг резко качнулась вперед и вспыхнула болью, в глазах на мгновение потемнело. Кто-то врезал ему сзади чем-то тяжелым по затылку, он не удержался на ногах и рухнул на колени… Никто из Красных Мартышек больше не выстрелил. Шорти отнял жизнь у Разумного только для того, чтобы припугнуть остальных, — понял Джером и скрипнул зубами в бессильной ярости.

В мастерской теперь стало очень тихо. Когда рабы безропотно сбились в кучу, Шорти приказал их пересчитать и увести. Все они прошли по одному к двери мимо Джерома, одни бросая косые взгляды на убитого товарища, другие безразлично глядя перед собой.

Наконец в мастерской остались лишь Джером с Юлиш и несколько боевиков, которые сразу дружно набросились на стеклодувные принадлежности и микрофоржи. Некоторые решили расстрелять крамольное оборудование, а другие, вооружившись сковородками из хозяйственного уголка, разбивали его на куски. Чашки Петри издавали музыкальные звуки, рассыпаясь вдребезги под подошвами их ботинок. Все, что искусные мастера сотворили за неделю, головорезы Шорти уничтожили за несколько минут.

Джером ощущал внутри себя жуткую пустоту, словно его выпотрошили живьем. Он больше не боялся, что мартышки его убьют, так как худшее с ним уже случилось.

Предательство. Но предали его не Красные Мартышки, а его собственное, наивное, совершенно идиотское убеждение, что с бандитами тоже можно как-нибудь о чем-нибудь договориться…

Юлиш была права. Красным Мартышкам наплевать, что он проделал большую работу. Они не ценят его усилий и не уважают его самого. Для них важна только цель, а Джером Салливен лишь средство, которое всегда можно заменить.

Теперь Джером понимал, что ему с самого начала ни на секунду не следовало доверять этим коварным созданиям. А он, как последний дурак, купился на мнимый успех переговоров с Кви!.. Нет, теперь он больше никогда не повторит такой ошибки.

Шорти вернулся в разгромленную мастерскую в тот же день после полудня, и его сопровождал только один вооруженный охранник.

Джером и Юлиш, оставшись в одиночестве, все это время провели в полном молчании. Он сидел за столом в искалеченном кресле, подпертом обломками, а она устроилась рядом с ним на столе. В мертвой тишине Джером продолжал казнить себя мыслями о предательстве. Тишину нарушали лишь редкие крупные капли, падающие в раковину из крана, эти звуки гулким эхом отдавались от дальней стены мастерской.

Шорти заговорил с Юлиш, объясняя, что не так с идеей клонирования, а Юлиш передала его слова Джерому.

— Он говорит, что его народ верит в постоянство личности, — сказала она.

— Постоянство личности?..

— Да, от одного Пробуждения к другому. Каждый раз, когда наступает Пробуждение, спящая душа каждого рождается заново в новом теле. Он говорит, главная проблема в том, что этих душ ровно столько, сколько их есть. И каждая получает только одно тело. Поэтому, когда все души уже использованы, это сигнал, что Пробуждению приходит конец. Все Красные Мартышки должны вернуться в долгий глубокий сой, и тогда племена и кланы начинают сражаться друг с другом. Никто из них не боится умереть, поскольку знает, что вернется назад, когда наступит очередное Пробуждение.

— О Господи, и здесь реинкарнация… — с видом мученика простонал Джером. — Какое абсурдное суеверие! Как может верить в такую ерунду разумная высокоразвитая раса?!

— Потому что у нас на Шамале древние идеи столь же цепки и живучи, как наши древние гены, — сказала ему Юлиш.

— Действительно, — пробормотал Джером, признавая право странного извращенного мира Шамала, который он постепенно все лучше узнавал и понимал, на нелепое истолкование научной истины.

— Но есть кое-что похуже, — вздохнув, сказала ему Юлиш.

— Что может быть хуже, чем загубленная работа?

— Шорти говорит, что теперь от нас не будет никакой пользы. Красные Мартышки никогда не нарушают законов Ча. Он говорит, теперь необходимо решить, что с нами делать.

— Он хочет решить нашу судьбу, вот как?! — Страх, ненависть и ярость одновременно охватили Джерома, который подозревал, что Красные Мартышки могут сделать с теми, от кого не видят пользы, и освобождение среди этих вариантов не значилось. И все-таки он не мог поверить, что Шорти настолько глуп и недальновиден. — Скажи ему, Юлиш, что он совершает очень большую ошибку!

— Ошибку?.. — в страхе пролепетала Юлиш, и Джером сообразил, что обвинить функционера клана Красных Мартышек в том, что тот ошибается, не позволит ей примитивный инстинкт выживания.

— Ладно, я сам с ним поговорю, — поспешно успокоил ее Джером и обратился к Шорти: — Ты это серьезно, Шорти, или у тебя шуточки дурацкие? Только не объясняй мне, умоляю, что в одночасье лишился Мудрости! Неужели ты и вправду думаешь, что единственный способ разгрести кучку ваших дурацких генов состоит в элементарном клонировании? Или ты решил, будто я такой кретин в генетике, что не способен выдавить даже парочки других перспективных идей из своего скудного умишка? А ведь мы, можно сказать, еще толком не начинали! Ты даже представить себе не можешь, Шорти, что такое генный сплайсинг, или рекомбинантная ДНК, или прямые манипуляции с живыми гаметами, и я назвал тебе лишь те методики, что первыми пришли мне в голову[14]. Все это мы можем использовать, как и многое другое!

Кровь прихлынула к его щекам, сердце тяжело бухало в груди, ладони вспотели, Джером вскочил и начал нервно ходить по комнате, продолжая свою речь.

— Но ведь ты так ничего и не понял, маленький жалкий убийца… По-моему, ты даже позабыл, с кем имеешь дело? Я — ангел! За мной стоит вся мощь земной науки и технологии! А это такая власть и такое могущество, какие тебе не могли даже присниться. Я маг и волшебник, когда дело касается генов, а ты, бедняжка, не видел еще самого простенького фокуса. Так что теперь, Шорти… — Джером резко остановился и ткнул пальцем в его сторону. — Ты расскажешь мне про законы Ча, а я расскажу тебе, как их можно обойти. Ты скажешь мне, чего нам нельзя делать, а я скажу тебе, что мы вместо этого сделаем. Только прекрати свое нытье, перестань пугать мою ассистентку и позволь мне наконец показать, на что я в действительности способен!..

Профессор соблаговолил перевести всю его тираду, опустив лишь несколько технических терминов, и превзошел самого себя в синхронности перевода, практически не отставая от слов Джерома. Надо понимать, по части лексической выразительности Профессор также преуспел, судя по впечатлению, оказанному на слушателей.

Шорти и второй головорез во время этой пламенной речи потихоньку пятились к выходу — тем быстрее, чем громче и экспансивней вещал Джером. Наконец они окаменели у самой двери, слово током пораженные, с изумленно-ошарашенным выражением, застывшим на обезьяньих лицах.

Когда Джером закончил, они очнулись и с минуту поговорили вполголоса, а затем Шорти поманил к себе Юлиш, сказал ей несколько фраз и взглянул на Джерома.

— Он говорит, что расскажет старшим все, что от тебя услышал, — сообщила Юлиш. — И он извиняется, что не сумел сразу оценить твою Мудрость. Это очень необычно, Джером! Красные Мартышки никогда не извиняются ни перед какими другими породами.

— Но я не другая порода. Я ангел, — сказал Джером. — Теперь мы в безопасности или Щорти заговаривает нам зубы?

— Трудно сказать, — вздохнула Юлиш. — Я не уверена, что он сам это знает. У клана Красных Мартышек очень сложная внутренняя политика. Но и очень гибкая тоже. Шорти выглядел вполне уверенно, когда говорил, и я думаю, это хороший признак.

— Надеюсь, — пожал плечами Джером. — Однако при удобном случае скажи ему, что ангел Джером отвечает за свои слова. Я действительно могу сделать все, что обещал, и намного больше. Шорти, разумеется, не знает, как ему повезло… Они уволокли единственное существо в Галактике, которое разбирается, как работают ваши сумасшедшие гены!

На следующее утро Джерома разбудили падающие из окна горизонтальные солнечные лучи и громкое рычание моторов на площади за окном. Он выплывал из сна медленно и неохотно.

Сначала в его затуманенном мозгу сновидения смешались с реальностью. Заворчал один двигатель, потом к нему присоединился второй, третий и четвертый… Во сне древние земные автомобили начали размножаться с потрясающей скоростью, а он непременно должен был пересчитать и переписать новорожденных, но все время сбивался со счета… Между тем слитный звук моторов все усиливался и вскоре стал таким настырным, что Джером поневоле открыл глаза.

Поднявшись на ноги, он помотал головой в одурении и, спотыкаясь на каждом шагу, доковылял до окна мастерской. Ему пришлось забраться на подоконник, неудобно вывернуть шею и прижаться щекой к стеклу, чтобы разглядеть, что происходит на площади за углом. Та была забита местными колесными автомашинами: несколько дюжин внушительных грузовых фургонов, чьи моторы чадили на холостом ходу. Над фургонами и всей площадью сконцентрировалось вонючее голубоватое облачко выхлопных газов.

Пока Джером наблюдал, вокруг фургонов стали собираться мартышки, заполняя близлежащие улицы, переулки, дворы и подворотни. Все они, старые и молодые, большие и маленькие, мужского или женского пола, имели при себе нечто вроде холщовых сумок или плетеных корзин. Потом появились старейшины, восседающие на плечах глыбообразных шамалианских гигантов почти двухметровой высоты, и принялись распоряжаться. Повинуясь их громким командам, какое-нибудь семейство то и дело выбиралось из толпы на площадь и залезало в указанный фургон. Примерно через час все фургоны были заполнены, и машины начали по очереди выезжать на самую широкую улицу в окрестности. Прошло еще полчаса, и площадь опустела.

— Куда это они все собрались? — спросил Джером у Юлиш, когда первые фургоны тронулись в путь, но Юлиш было известно не больше, чем самому Джерому.

Он уселся за рабочий стол. Немного поработал над заметками в блокноте, немного поиграл в солитер. С помощью шеф-повара превратил свой утренний паек из сухой соломки и шамалианского аналога колбасы в аппетитный поджаренный сэндвич с сыром. Тремя часами позже, когда солнце еще высоко стояло над горизонтом, фургоны вернулись пустыми. Через час машины опять выехали с площади полностью загруженные и вернулись налегке через три с половиной часа. Солнце уже садилось, и Джером как раз пытался уговорить своего шеф-повара на горшочек густой похлебки из моллюсков. В эту ночь он по обыкновению не спал — и слышал, как фургоны снова вернулись на площадь после полуночи.

Юлиш тоже не спала, когда вернулись фургоны, она была слишком взвинчена, чтобы уснуть. У ее Мудрого Голоса была своя теневая сторона. В кризисных ситуациях он становился скорее обузой, чем благословением, докучая Юлиш ужасными вопросами, на которые она не знала ответов.

Организованная эвакуация столь внушительного числа Красных Мартышек никак не могла пройти незамеченной в Суридаше. Что думают остальные жители города? Что они теперь будут делать? Обрадуются? Ужаснутся? Или сделают вид, что ничего не произошло?

И что теперь станут делать ангелы?

С тех пор как ангелы появились на Шамале, здесь никогда еще не возникала такая опасность. Мир снова висел на ниточке над пропастью и готов был рухнуть в любую минуту.

Юлиш знала ужасную моральную истину, сжигающую сердце каждого Разумного на Шамале: их раса проклята самой природой и является кощунством в глазах бога, который в ужасе покинул Шамал. Древние мифы говорят, что бог убежал с Шамала после того, как Дикие создания напали на него. Семя бога подарило шамалианам Мудрость, но с нею пришло и проклятие, и оно состоит в способности представить моральную чистоту и полной неспособности приблизиться к ней. Поэтому все Разумные на Шамале считают себя планетарной порчей, постыдной случайностью, позором космического масштаба, а этому совсем не место в упорядоченной Вселенной.

Когда прилетели ангелы, все шамалиане одновременно поняли без лишних вопросов, что близится конец мира. За одну ночь все они отринули древнюю вражду, забыли о политических распрях и завоевательских стремлениях и дружно объединились против общего врага.

Не то чтобы от этого порыва была какая-то польза. Ангелы одержали победу без малейших усилий со своей стороны, ибо хрупкая общность Шамала рассыпалась в течение первых же минут Контакта. В конечном итоге ангелы предложили ее миру выбор: или незамедлительно положить конец политическому насилию, или Незамедлительное тотальное уничтожение (то, что люди не собирались этого делать, осталось для племен неизвестным). Шамал решил сложить оружие и продолжить существование. Ангелы, со своей стороны, поделились Мудростью чистой земной расы в надежде, что их Мудрость поможет Шамалу обуздать импульсы Дикости, стремящейся превзойти Разумность.

Но теперь, когда Красные Мартышки внезапно двинулись в поход, с тоскливым ужасом осознала Юлиш, ангелы могут быть просто вынуждены принять такое решение, какого им, как она теперь понимала, на самом деле совсем не хочется принимать.

Если Красные Мартышки направились именно туда, куда они должны направиться, то Юлиш даже не могла себе представить, каким образом остановить насилие.

Боевые действия на Шамале… Ангелы несомненно вмешаются.

У Юлиш не было ни малейших сомнений, что когда ангелы призовут Красных Мартышек к ответу, то первое, что сделают захватчики, будет поспешное уничтожение главных вещественных улик их преступных деяний: Юлиш и Джерома Салливена.

Небо уже начинало светлеть, когда ее Мудрый Голос окончательно выдохся и Юлиш смогла задремать.

Фургоны уезжали и приезжали весь следующий день. А днем позже снова объявился Шорти. На сей раз он сопровождал другую важную персону, заметно моложе его двоюродного дедушки Кви-ло-рака. У персоны были свирепые щетинистые усы и легкая проседь по всему меху. Новый визитер вскочил на табурет, оттуда перебрался на верстак и стал расхаживать взад-вперед, размахивая хвостом.

— Я Пок-но-ри-лак Йо-ник-ла-рей, — сказал он, — кузен отца Шорти и племянник его покойного двоюродного деда. Я пришел сообщить, что завтра утром вы отсюда уезжаете. Личные вещи и легкое оборудование надо взять с собой, а о более существенном мы позаботимся сами.

— Куда мы едем? — поинтересовался Джером.

Пок-но-ри-лак в изумлении отступил на шаг и, обернувшись к Шорти, спросил:

— Разве этому рабу позволено с нами говорить?

— Он ангел, — бесстрастно откликнулся Шорти. — Никто еще не предлагал ему замолчать.

Такой ответ определенно навел Пок-но-ри-лака на серьезные размышления. Он уделил им пару минут, одновременно скептически изучая фигуру и лицо ангела, и даже подошел поближе, чтобы внимательно рассмотреть его лишенную меха кожу.

— Я не уверен, что мне нравится этот раб, — изрек он наконец.

— Ничего страшного, Пок, ты привыкнешь, — сказал ему Джером. — И мне хотелось бы узнать ответ на мой вопрос, если не возражаешь.

Пок взорвался, как хорошая шутиха. Бешено подпрыгивая и обильно брызжа слюной, он прогавкал долгое высказывание на секретном диалекте Красных Мартышек. Шорти поглядел на ангела, потом на своего двоюродного дядю и молча помахал руками в воздухе. Значение этого жеста ускользнуло от Джерома, но Пок незамедлительно его просветил, сказав:

— Шорти отказывается лишать тебя жизни, хотя у тебя дурной нрав и наглое поведение. Он говорит, что это навлечет на всю нашу породу бесчисленные неприятности. Мне придется поверить ему на слово.

Джером тяжело сглотнул. Он постарался не думать о том, что его судьбу только что обсудили и определили двое мартышек.

— Значит ли это, что я теперь могу узнать, куда мы направляемся?

Пок громко зашипел, яростно потер лицо руками и сообщил сквозь зубы:

— Мы все едем домой. И берем с собой наше самое ценное имущество. Включая тебя.

Сверху нависали низкие серые тучи, снизу простиралось скучное серое море, а между ними, на манер начинки в сэндвиче, пребывало раскрашенное сбрендившим маляром судно, все в ослепительно красных, оранжевых, желтых и голубых полосках, пятнах и завитках. На мостике, лицом к корме, стоял Джером, внимательно наблюдая за горизонтом, где проступали три неизвестных синеватых силуэта. Капитан Мелькония стоял в двух шагах от него и зорко наблюдал за тем же самым. Для шамалианина капитан был высоким и крупным, его очень красили густые моржовые усы, прикрывающие высоко разрезанную верхнюю губу. Усы у Мельконии были коричневато-бурые, лоснящийся мех серебристого цвета, а руки отчасти смахивали на ласты.

Прищурившись, капитан выплюнул на ветер короткое слово, и Профессор поспешно перевел: «Пираты!». Джером сразу ощутил неприятное стеснение в груди, но взял себя в руки и сделал глубокий спокойный вдох-выдох. Уж конечно, Мелькония предусмотрел все необходимое, чтобы отбиться от нападения?..

Джером был сыт по горло морским путешествием. Во-первых, мартышки имели прекрасную возможность вышвырнуть его за борт в любой момент, когда им только заблагорассудится. Во-вторых, едва он успел шагнуть на палубу, как сразу же пал жертвой морской болезни, которая лишь недавно чуть-чуть его отпустила. И он в буквальном смысле слова задыхался от сизых вонючих выхлопов корабельного движка.

Джером стоял на мостике, потому что здесь всегда был свежий воздух. И здесь можно было задумчиво наблюдать, как их судно неспешно взбирается на горб высокой волны, секунду балансирует на ее гребне и быстро соскальзывает вниз. А после проделывает все то же самое — снова, снова и снова.

Стоять на мостике было не в пример приятнее, чем сидеть в трюме без иллюминаторов, ощущая поступательное движение судна лишь как сложное, крайне эффективно выматывающее душу и тело взаимодействие разных физических сил и разнонаправленных ускорений. В трюме Джером не мог даже играть в солитер.

Поэтому он убегал из брюха корабля на капитанский мостик и наблюдал за переменами погоды в шамалианском океане. За трое суток, которые истекли с того момента, как они покинули Суридаш, Джером увидел блистающий солнечный штиль в океане, и день штормового ветра, который гонит перед собой волны с пеной на гребешках, и день спокойных серых волн и пепельного неба с бурными, но короткими дождевыми шквалами.

Один из таких шквалов как раз обрушился на палубу их судна, вынудив Джерома и Мельконию поспешно укрыться в рубке. Там у румпеля из темного тяжелого дерева, укрепленного железными полосами, стоял, положив на него могучие руки, широкоплечий желтовато-зеленый Древесный Медведь. Навигатор, напоминающий земного бобра широким плоским хвостом и коричневым мехом, делал какие-то пометки на картах, разложенных на столике в углу. Карты и всю рубку освещала единственная тусклая электролампочка, ввинченная в патрон на стене.

Капитан Мелькония раздраженно затопал по рубке, шлепая резиновыми сапогами и с устрашающей энергией хлеща по полу толстым хвостом. Побегав, он остановился и смачно выругался.

«Жидкое и/или растительное масло и уксус!» — мигом перевел Профессор.

— Масло и уксус?.. — изумился Джером.

«Таковы были его точные слова», — чопорно ответил Профессор.

— Гм. Должно быть, у вегетарианцев эти слова вызывают нестандартные ассоциации?

За время плавания Джером и Мелькония удивительно быстро прониклись симпатией к друг другу. Капитан разрешил Джерому торчать на мостике до посинения и поведал ему драматическую историю своей жизни. Мелькония был уроженцем Риката, самого крупного из торговых государств, входивших в Рикобарианскую империю на западном побережье океана. Он был пожизненным членом партии Королевской Луковицы и полицейским комиссаром империи вплоть до того дня, когда прилетели ангелы. В тот памятный день империя развалилась, партия самораспустилась и весь мир перевернулся вверх тормашками.

До того как явились ангелы, Мелькония проводил почти все служебное время в порту, выслеживая и отлавливая хафлингов, степлингов и щенков, выказывающих плотоядные наклонности. Отловленных сразу же подвергали рикабарианскому варианту этнической чистки. Доведи его партия свою программу до конца, продолжал настаивать Мелькония, все хищники были бы вычищены из приличного общества в течение жизни одного поколения… В крайнем случае, двух! Но бывшему комиссару ничего другого не оставалось, кроме как податься в море, смирившись с общей участью шамалиан: стать заложниками ангелов из чистопородной расы, преисполненной невероятно благими намерениями.

— Масло с уксусом! Уксус и масло! — продолжал браниться капитан. — С каждой волной они все ближе и ближе, и нам их никак не обогнать. Пора готовиться к сражению. Тупоголовые мартышки!

— Почему ты проклинаешь мартышек? Не они же пригласили пиратов напасть на наш корабль.

— Можешь считать, что они! — злобно рявкнул Мелькония. — У нас был выбор, открытое море или каботажное плавание, и проклятые мартышки сказали: держись, мол, поближе к берегу. Мне это не понравилось, но они опасаются, что небесные глаза разглядят их в открытом море.

— Ты говоришь о спутниках-шпионах?

— Вот именно, — буркнул Мелькония, — о чем же еще? Все создания из Рифтовой Долины больше всего на свете страшатся возвращения Красных Мартышек. Нет минуты, чтобы какой-то из их небесных глаз не присматривал за морскими путями… Однако Рифтовая Долина там, а пираты здесь. Масло пополам с уксусом!

Джером стиснул зубы и собрался с духом. Сумеют ли капитан Мелькония с матросами и Красные Мартышки отбиться от пиратов, он не знал. Но если не сумеют… что ж, тогда пиратам предстоит поторговаться с ангелом.

Атака последовала через полчаса и закончилась удивительно быстро. Пираты оповестили о своем прибытии артподготовкой: полдюжины крошечных ракет, не долетев до рубки, ударили в корму и взорвались с оглушительным грохотом и язычками коптящего пламени. Затем пираты устроили образцово-показательный абордаж и сразу заполонили все судно. Потом вооруженные матросы Мельконии под руководством бравых гвардейцев Шорти выскочили из засады и за несколько минут очистили палубу.

Джером решил уже, что все кончено, когда внезапно, всего лишь в нескольких метрах от него, на капитанском мостике появился здоровенный детина. Он был похож на Мельконию, только из-под усов торчала пара длинных прямых клыков. В руке у пирата был огромный уродливый пистолет, и дым еще курился из дула, когда он направил ствол на Джерома.

Джером в панике попятился. Он понял, что ему пришел конец, и пожалел, что был настолько самонадеян, чтобы пытаться вызнать тайны природы, поскольку никакое знание не может оправдать такой пустой и бесполезной смерти, тем более что тайны придется унести с собой.

Потом появился капитан Мелькония, выхватывая из-под куртки тяжелый пистолет из полированного металла, и выстрелил в детину почти в упор. Пират, взмахнув руками, грохнулся навзничь и покатился вниз по трапу.

Потом была тишина, если не считать обдувающего такелаж ветра и волн, разбивающихся в пену о борт корабля. Джером был слишком перепуган, чтобы сделать что-либо полезное, но, кажется, никакого дела для него не осталось. Капитан подбежал к рубке, взглянул из-за нее на море и тут же прибежал обратно.

— Мы победили! Они удирают!

Джером увидел три пиратских суденышка, торопливо ныряющих в волнах на обратном курсе. Палубная пушка Мельконии наконец разразилась выстрелом, окатив одно из них могучим всплеском и фонтаном брызг, но не нанеся урона экипажу.

— Да, мы победили, — сказал Джером так тихо, что его способен был услышать лишь Профессор. — Лучше нам с Юлиш от этого или хуже, вот в чем вопрос.

Ночью была новая атака пиратов, но их успешно отбросили с помощью ручного оружия и палубной пушки, которая оказалась весьма эффективной на коротких дистанциях. Третья атака последовала вскоре после рассвета, но сразу захлебнулась, когда из утренней дымки появились еще два судна из флотилии Мельконии и присоединились к перестрелке.

Джером всю ночь провел в рубке. Он спал крепким здоровым сном, сидя на грубом деревянном стуле в уголке навигатора. Утром его разбудила орудийная пальба, и он с удовольствием наблюдал, как торговцы расправляются с пиратами.

В разгар солнечного утра они плыли под безоблачным голубым небом, а из зеленоватого моря навстречу им вставали серые холмистые очертания земли. Еще не стемнело, когда они вошли в запутанную систему протоков и каналов Разломанных Земель, обозначающих западную оконечность Рифтовой Долины. Многочисленные каменистые островки окружали изъязвленные ветром и дождем утесы, которые отвесно вздымались на сотни метров прямо из воды. Кое-где скалы и осыпи пятнали ярко-зеленые островки растительности. Крылатые хафлинги с хриплыми негодующими воплями кружили над своими гнездами и лежбищами.

Мельконию по какому-то срочному делу призвала команда, и тот поспешил спуститься на нижнюю палубу, где в пассажирских каютах разместили Красных Мартышек. Оставшись в одиночестве, Джером не упустил случая нырнуть в капитанскую каюту и уговорить своего шеф-повара на великанскую порцию кофе. Когда он вернулся с кувшином в рубку, Мелькония был в отвратительном настроении и энергично ругался.

— Куча гнилых фруктов! Бочка прокисшего вина! Прогорклое масло с уксусом! Проклятые мясники, их даже не заботит, кто станет за ними убирать!

— Что-то случилось?

— Проклятые мартышки, вот что случилось! — рявкнул Мелькония. — Все приличные создания знают, как надо забирать жизнь. Крошечная пулька в голову, все ладно и чисто. Никаких кровавых луж, никакого мяса. Берешь его за ноги и тащишь на фабрику органических удобрений… Но эти мартышки, они ужасны!

— Боюсь, я не вполне понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Джером, который на самом деле опасался, что вполне понял капитана.

— Масло и уксус! Я говорю о кровавой чистке. Этой ночью твои мартышки прикончили старейшин клана в их каютах. Каждому перерезали горло во сне, от уха до уха. Кровища на койках, на стенах, на палубе, потолке, все кругом воняет, а они отказываются за собой убирать. Они сказали, что мы можем выбросить тела за борт, как мусор. Подумать только, их собственных родичей!.. У этих грязных тварей нет чести, нет истинной Мудрости. Никогда больше мы не будем иметь с ними дела.

Чистка? Джером был ошарашен. Все оказалось гораздо хуже, чем он ожидал. Что могло подтолкнуть Красных Мартышек на подобное деяние? Зачем уничтожать собственную породу, и так не слишком многочисленную? И кто, кстати, был ликвидирован? Шорти? Его кузен Пок-но-ри-лак? Не случилось ли то же самое раньше с почтенным дедулей Кви-ло-раком? И что произойдет с ангелом Джеромом Салливеном, если рядом не будет Шорти, чтобы его защитить?..

К его великому облегчению, Шорти в тот же вечер появился в каюте Мельконии, сопровождая очередного предводителя Красных Мартышек. Этот выглядел заметно моложе и сообразительней, чем ныне покойный Пок-но-ри-лак. Новый предводитель, поджарый и подвижный, гибко вспрыгнул на стол и оказался лицом к лицу с Джеромом.

— Я Мо-нак Лон-ри-рал, кузен Шорти, — отрекомендовался он. — Я пришел сюда сообщить, что мы уважаем твое ча, однако не можем допустить, чтобы тебя видели посторонние. Поэтому завтра, когда мы прибудем в Танг До Рак, ты сойдешь с корабля под покрывалом и поедешь во дворец Огненных Кроликов в закрытой повозке. А потом мы дадим тебе возможность доказать нам, что твои обещания, которые Шорти выслушал в Суридаше, не были пустым хвастовством.

Юлиш была изумлена, насколько повысился их статус, когда они прибыли во дворец Огненных Кроликов. Чего-чего, а такого она совсем не ожидала после долгого утомительного путешествия через Танг До Рак в душной закрытой повозке.

Она подглядывала через щелку в занавесках, закрывающих окошко, и то, что она видела, очень ей не понравилось. Черный безобразный дым от крупных пожаров — их было не меньше дюжины — затягивал горизонт. На улицах и перекрестках, то здесь, то там, толпились многочисленные группы взволнованных жителей города. И хотя Юлиш не могла услышать, что они говорят, а услышав, все равно не поняла бы, негодующие жесты шамалиан и выражения их лиц были настолько красноречивы, что она начала опасаться за свою жизнь.

Потом, когда они подъехали ближе к дворцу, Юлиш еще больше напугали стычки между гигантскими рабами мартышек и невооруженными горожанами. Сердца ее затрепетали, когда она увидела, как мускулистые гиганты, размахивая шестами из темного тяжелого дерева, с легкостью сметают толпу со своего пути.

Формально подобные стычки нельзя было назвать войной, поскольку гиганты были достаточно аккуратны, избегая наносить смертельные удары. Но это несомненно насилие, и несомненно политическое. Ангелам определенно такое не понравится. А если ангелы не останутся в стороне, то расплатиться за это насилие может весь мир.

Юлиш ожидала, что их снова посадят под замок в мрачных подвалах какой-нибудь древней крепости Красных Мартышек в холмах за городом. Она не могла вообразить более безопасного места, чтобы укрыться от уличных беспорядков. Но дворец Огненных Кроликов оказался в самом центре города, а вокруг него располагались сады и ландшафтные парки с проточными прудами, соединенными системой каналов.

В отсутствие Красных Мартышек контролирующие Танг До Рак белки, выдры, барсуки, мелкие грызуны и коты-рыболовы превратили этот дворец в Университет. Первая волна мартышек, покинувших Суридаш, без особого труда захватила его в свою собственность. Вооруженного сопротивления не было, и студенты быстро разбежались, когда в драку вступили мощные гиганты с шестами.

Вторая волна Красных Мартышек сразу направилась в холмы, чтобы вскрыть тайники, подготовленные их предшественниками для следующего Пробуждения. Там они обнаружили массу разного оружия, легкого и тяжелого, обычного и ужасающего, а также золото и драгоценные камни в количествах, непостижимых для самого пылкого воображения. Оружие пока продолжало лежать в запечатанных арсеналах, но зато сокровища полились из подвалов рекой. Если ангелы не позволят Красным Мартышкам проложить дорогу к власти оружием, у них останется реальная возможность попросту купить себе власть.

Повозка прорвалась через последнюю уличную потасовку, проехала через высокие железные ворота и очутилась наконец на территории дворца. Джерома и Юлиш быстро повели по длинным коридорам: мимо больших комнат с высокими шкафами, тесно набитыми книгами, мимо сложенных в кучки на полу или рассыпанных толстых томиков и томов, мимо парадных залов, служивших аудиториями, через лабиринт узеньких служебных проходов (здесь не было только лестниц, весь огромный дворец строители сделали одноэтажным) — и довели до крыла с роскошными личными апартаментами, рядом с которыми располагались мастерские столь обширных размеров, каких Юлиш и представить себе не могла, когда училась в суридашском Университете.

Джером получил в свое полное распоряжение гигантскую квартиру с водопроводом, электричеством и библиотекой. Юлиш отвели несколько комнат рядом с Джеромом. Им выделили также личную обслугу и, разумеется, охрану. Невзирая на всю роскошь, которая их теперь окружала, Юлиш и Джером по-прежнему оставались пленниками. Но здесь у них был собственный закрытый садик, один на двоих, где они могли без лишних глаз погулять и подышать свежим воздухом. В садике росло достаточно травы, чтобы прокормить несколько миниатюрных ручных газелей, и Юлиш, как истинное дитя пустыни, не переставала изумляться столь расточительной экстравагантности.

На несколько дней, пока продолжалась борьба за покорение города, их оставили в покое. Дым и смрад от горящих зданий и целых кварталов окутали дворец, их комнаты; одежда и мех Юлиш пропитались запахом гари. Потом стало полегче, и наконец все закончилось.

В один из таких дней Юлиш пришла к Джерому. Ангел, как обычно, развалившись на куче парчовых подушек, лежащих на полу, с увлечением играл в солитер.

— Мне необходимо знать, — сказала ему Юлиш, стараясь, чтобы в голосе ее не прозвучала умоляющая нотка, — это правда, что ты разрешил загадку шамалианской генетики? Ты сам говорил об этом, помнишь? Тебе известно что-то новое, чего другие ангелы не знают, это правда?

Джером со вздохом отложил любимый блокнот, сел прямо и украдкой огляделся. Удостоверившись, что никто из обслуги или охранников не маячит достаточно близко, он кивнул.

— Боюсь, это правда, — сказал он и поведал Юлиш, как упивался своим замечательным открытием и как Шорти и его бандиты, пинком распахнув дверь, вломились в комнату ангела.

— Ты уверен в своем открытии? — настойчиво спросила она.

— Да, Юлиш… Обещаю, я все тебе объясню, когда выпадет подходящий момент. Но сейчас у меня есть более неотложное дело, и мне не обойтись без твоей помощи.

Юлиш оживилась в предчувствии нового исследовательского проекта, но когда Джером объяснил, что надо сделать, была немного разочарована. Он хотел, чтобы она помогла ему расшифровать родословные хроники Красных Мартышек из Суридаша. Те самые, которые она еще в Суридаше аккуратно скормила Мудрому Учителю Мудрых.

Большую часть ночи они провели, разбираясь в этих записях, которые Джером почему-то упорно именовал «семейными деревьями». Юлиш наконец поняла почему, когда увидела, как на экранчике его блокнота вырисовываются схематические картинки, очень похожие на то, как щенки, которые начинают входить в Разум, обыкновенно рисуют ветвистую древесную крону.

— Что тебе известно о внутренней политике Красных Мартышек? — спросил Джером у Юлиш, когда уже затеплился рассвет.

— Немного. Но больше, чем в тот день, когда мы уехали из Суридаша. Спрашивай.

— Если кто-нибудь из мартышек совершает ошибку, принимает неправильное решение… Что тогда происходит?

Юлиш затрепетала. Это знание она намеревалась сохранить в тайне от Джерома как можно дольше, а лучше бы навсегда. Ее Мудрый Голос не уставал напоминать ей, что он даже в плену остается ангелом и по-прежнему представляет страшную угрозу для ее мира. Поэтому было бы крайне неосмотрительно вводить Джерома в курс кровожадных традиций Красных Мартышек. Однако ангел Джером, как ей показалось, уже и сам кое-что вызнал.

— Если кто-то из старейшин клана предлагает неправильное решение, его убивают, — сказала она.

— И это все?

Юлиш глубоко вздохнула. Ангел наверняка знал истинную правду или, по крайней мере, подозревал.

— Вместе с провинившимся убивают всю его прямую мужскую линию, — сказала она. — Сыновей, внуков, правнуков, чтобы никто из них никогда не совершил подобной ошибки.

— Неудивительно, что Мелькония буквально плевался кипятком… — пробормотал Джером с отсутствующим видом. — Столько кровавого дерьма на его красивом чистеньком судне!

— Дерьма?.. — изумленно переспросила Юлиш.

— А? Неважно, это долгая история… Знаешь ли, Юлиш, — сказал он после паузы, — всякий, кто изучит генеалогические хроники Красных Мартышек, непременно придет к одному и тому же выводу. Особо поучительны самые ранние записи, но и дальше аналогичные ситуации все повторяются и повторяются. Мартышки вырезают потомков мужского пола с такой легкостью, словно у них под руками неистощимый запас! Понятно, почему они верят в реинкарнацию… Чем еще можно утешаться?

— Да, наверное, — откликнулась Юлиш.

— Ладно, это их проблемы, а нам повезло, — сказал Джером. — Теперь я знаю, какое оружие можно против них применить.

— Оружие? — слабым голоском повторила Юлиш. Ангел Джером выглядел очень довольным, но она совсем не обрадовалась. Страх опять вцепился в Юлиш острыми когтями, сердца ее сжались и заколотились вразнобой.

Джером по-прежнему не мог сдвинуться с места без пресловутого стерильного бокса, иначе говоря, перейти от теории к практическому ее применению. Но даже сама концепция стерильности оказалась удручающе чуждой для шамалианской расы. Частично это объяснялось весьма печальным состоянием медицины на Шамале, а точнее, почти полным ее отсутствием. Были, конечно, травники, которые знали, какие местные снадобья и припарки применять при различных недугах, и были хирурги, всегда готовые услужить пациенту резекцией попорченной или воспаленной конечности. Однако Разумные шамалиане, как ни странно, не испытывали особых побуждений научиться облегчать страдания больных или предотвращать заразные болезни. Все благие намерения и попытки ангелов компенсировать этот ужасный пробел в историческом опыте Шамала заметных последствий до сих пор не возымели.

Поэтому Джерому Салливену пришлось заняться наболевшей проблемой стерильности самому. Что шамалиане действительно умели делать, так это незамедлительно доставлять ему любые материалы, какие бы Джером ни запросил. Вскоре он выяснил, что они могут в любых количествах снабжать его большими листами гибкого прозрачного пластика и чрезвычайно эффективным, хотя и неприятно попахивающим клеем. Блуждая по своим невероятным императорским апартаментам, Джером обнаружил гигантскую баню, целиком выложенную мрамором: в мраморном полу было устроено несколько маленьких бассейнов, а в одном углу красовался вычурный фонтан из розовой яшмы. Когда Джерому доставили пластик, он задрапировал мраморные стены, надежно склеив отдельные листы пластика.

Потом он приказал прислуге перетащить в баню три больших обеденных стола из полированного камня. Мартышки раздобыли по его заказу длинные деревянные планки (зеленые, с грубовато обработанной поверхностью), и Джером воспользовался ими для устройства простейшего пластикового тамбура у двери. Он повесил двойные занавески из пластика на входе и выходе, чтобы соорудить ловушку для микроорганизмов, витающих в воздухе.

Наконец он реквизировал крупный запас сухого спирта, доставленный в маленьких глиняных амфорах, и использовал его для повальной дезинфекции. Он продезинфицировал всю баню целиком — стены, пол и потолок, а также три лабораторных стола, солидные запасы чистого полотна, всю одежду, свою и Юлиш, ген-машину, искусственный интеллект, электронную доску, любимый рабочий блокнот и три новых микроскопа трех весьма оригинальных конструкций, совершенно не похожих на те, что были уничтожены в Суридаше.

Все свои дни Джером посвящал тщательному обустройству стерильной лаборатории, а в свои бессонные ночи продолжал исследовать фамильные древа Красных Мартышек.

— Нет, не понимаю, — сказал он как-то вечером Юлиш. — Эти мартышки всего лишь банда самовлюбленных ублюдков. Как же получается, что столь эгоистичные создания готовы безудержно рисковать собственной жизнью, не говоря уже о сыновьях и внуках?

— Они всегда думают, что правы, — сказала Юлиш. — Каждый из них считает, что не может ошибиться, потому и не учитывает возможного риска.

— Может быть, — задумчиво сказал Джером. — Но мне отчего-то кажется, что в этом скрыто нечто большее.

— Они верят в свою судьбу, — сказала Юлиш. — Абсолютно. В их Разуме вообще не существует сомнений, а иначе бы они принимали во внимание возможность совершить ошибку. Однако такое свойство нельзя назвать уникальной особенностью Красных Мартышек. Среди шамалиан любой породы найдется не слишком много созданий мужского пола, которые способны противостоять обольщению миража Великой Судьбы.

— Уже больше походит на истину! И это обольщение должно быть настолько могущественным, чтобы устоять перед такими пугающими цифрами… Взгляни-ка сюда, — сказал он, показывая Юлиш свои заметки в блокноте. — Незадолго до того, как закончилось прошлое Пробуждение, в одном клане за один год были уничтожены шесть предводителей, совершивших ошибки. И вслед за ними в мир иной отправились две дюжины сыновей, более пятидесяти внуков и еще дюжина правнуков. Почти сотня мужчин из одного-единственного клана… А теперь скажи мне, Юлиш, с какого количества особей начинается клан?

Юлиш не смогла ответить на этот вопрос, и тогда Джером снова стал копаться в хрониках. В среднем клан объединял три тысячи особей, но большая часть из них не являлась Красными Мартышками. Это были низшие породы, связанные с мартышками каким-нибудь прямым или побочным родством (в их наследственных линиях в будущем могут появиться Красные Мартышки). Фенотип полноправного члена клана приходился лишь на одного из десяти. Иначе говоря, в среднем клане можно было насчитать примерно три сотни Красных Мартышек. Из них мужчин было в лучшем случае около двухсот.

А сколько их осталось в клане Шорти?

Это был вопрос первостепенной важности. Джером попытался грубо прикинуть вероятные цифры. Красные Мартышки уже прикончили четырех своих предводителей. Означает ли это, что вместе с ними уничтожена половина полноправных членов клана мужского пола?.. Даже с помощью Юлиш он не сумел прийти к окончательным выводам, которые не казались бы невероятными. Разум Джерома просто отказывался принять катастрофические масштабы опустошений, регулярно производимых Красными Мартышками в своих собственных рядах. Сколько бы и как он ни считал, полученное в ответе число всегда оказывалось слишком большим, чтобы Джерому удалось в него поверить.

Почему они не могут остановиться?!

В конце концов он начал подозревать, что в потаенном сердце шамалианской расы скрывается истинное безумие.

Мрачные сомнения и подозрения сподвигли его на новые бесконечные часы лихорадочных манипуляций игральными картами на экранчике любимого блокнота. Что бы там ни думала Элишка Спенская, солитер вовсе не являлся для него бесполезной забавой и бессмысленной тратой времени. Эта карточная игра — одно из первых орудий для преодоления дислексии, которым его снабдили дефектологи. Сознательная выработка адекватных структур мышления, манипуляции символическими последовательностями, все это было крайне необходимо, чтобы преодолеть неспособность его мозга инстинктивно совершать такие умственные действия.

Его упорные, бесконечные усилия вынудить свой мозг сознательно проделывать такие вещи, с какими тот, по чисто физиологическим причинам, бессознательно справиться не мог, сыграли роль могучей движущей силы, которая в итоге привела Джерома Салливена в генетику. Вот почему он стал таким прекрасным специалистом по секвенированию генов[15] и анализу массивов статистических данных — он научился вычленять связные последовательности и структуры там, где другие эксперты их чаще всего не замечали.

Теперь, почти круглосуточно перемещая карты, Джером невольно вспоминал, как он искал пути к усовершенствованию своей стратегии, пытаясь, где это было возможно, привязывать одну последовательность карт к другой. Базисный принцип игры состоит в том, что никакую карту нельзя передвинуть, не оставив после нее вакантного места, которое необходимо заполнить какой-либо другой картой. Таким образом, каждый ход открывает возможность для нового хода. Но иногда может открыть удачную возможность для длинной серии последующих транспозиций, в течение которой прежняя последовательность карт полностью вытесняется новой.

Высшая степень элегантности, конечно, состояла бы в том, чтобы за одну сверхдлинную цепочку транспозиций сменилось несколько последовательностей карт, но это ему пока еще не удавалось. Тем не менее Джером довольно скоро обнаружил, что выигрывать стал гораздо чаще… По крайней мере раз в день вместо одного раза в неделю.

Он пришел в неописуемое возбуждение, когда внезапно уразумел, работая с ген-машиной, что игра в солитер сильно напоминает объединение шамалианских нуклеиновых оснований… Но когда Джером принялся играть с нестандартной, расширенной до шестидесяти четырех карт колодой, он был изрядно обескуражен, обнаружив, что теперь практически в каждом раунде игры раз за разом упирается в тупик. Возможности для длинных цепочек транспозиций катастрофически уменьшились. Текущие цепочки быстро обрывались с появлением королей, блокирующих дальнейшие ходы.

Потом Джерома даже напугала ничем не обусловленная, казалось бы, неизбежность, с какой бесчисленные стартовые возможности вырождаются в жалкую горстку безальтернативных ходов или транспозиций, неизменно заводящих в тупик. Еще более пугающим казался тот факт, что конец всему в шамалианской колоде приходит по обыкновению совершенно неожиданно и с ужасающей быстротой.

Все это слишком сильно напоминало реальную жизнь на Шамале и совершенно его не устраивало. Поэтому Джером продолжал играть, раз за разом пытаясь тем или иным образом улучшить свою стратегию.

Он просто не мог остановиться… как не могли остановиться красные мартышки, будучи Красными Мартышками.

На шестнадцатый день после прибытия в Танг До Рак ангела Джерома наконец призвали на аудиенцию, которую давал очередной лидер клана, пожелавший распорядиться его судьбой. Старший из гвардейцев Шорти, присланных в качестве эскорта, сказал Джерому, что нового предводителя зовут Ри-по-фар Дар-лак-ап.

Эскорт быстро окружил ангела, образовав нечто вроде свободного строя, и Джерома повели по коридорам, но никто из мартышек не угрожал ему и не пытался подгонять. Один из них прихватил с собой Профессора и крепко прижимал ИИ к груди, стараясь не встряхнуть, дабы тот не отключился. Собственно, эти вооруженные охранники исполняли скорее роль проводников в гигантском лабиринте дворца, чем обычных тюремных конвоиров.

Джером припомнил, как те же самые мартышки в первый раз насильно протащили его через ошеломляющие нагромождения разномастной шамалианской архитектуры, и невольно улыбнулся. Контраст был разительным.

После долгого путешествия по бесконечным коридорам с множеством пересечений и поворотов они добрались до главного холла дворца Огненных Кроликов. Сводчатый потолок вздымался над головой Джерома почти на десятиметровую высоту, на стенах висели богатые гобелены, изображающие ожесточенные битвы с массой темных клубов дыма, ярких языков пламени и торжествующих победителей в виде Красных Мартышек. Вдоль стен колоссального холла в линеечку выстроилась почетная стража, обряженная в черные бархатные униформы, шитые золотом и серебром, и вооруженная четырехметровыми церемониальными пиками.

В самом центре зала, на возвышенном помосте под пышным балдахином из красно-розовой полупрозрачной материи, на высоком и массивном деревянном троне, грубо сколоченном в седой древности и покрытом незатейливой резьбой, горделиво восседал новый предводитель Красных Мартышек… Джерому пришлось задрать голову, чтобы взглянуть на него.

И это оказался Шорти.

Должно быть, Шорти унаследовал власть от своего кузена, Лоп-ри-рала, через несколько дней после того, как они прибыли в Танг До Рак. Похоже, каждый мужчина из клана Красных Мартышек рано или поздно дорывается до власти… если, конечно, раньше не попадет под чистку своей наследственной линии!

На миг Джерому стало не по себе. Если ему удастся преуспеть в своих замыслах, то Шорти, по всей очевидности, придется разделить судьбу своих предшественников. Но его совесть сразу успокоилась, как только он припомнил свой несчастный отрезанный мизинец. Кровь тяжело запульсировала в левой кисти Джерома, которую этот мизинец недавно украшал.

— Приветствую тебя, ангел Салливен! — торжественно произнес Шорти. — Надеюсь, ты доволен моим гостеприимством?

— Еще как, — сказал ему Джером, утвердительно кивнув. — Теперь у меня имеется настоящий стерильный бокс, то есть… Это целая стерильная баня.

Шорти обнажил зубы в довольной улыбке и наклонился на своем насесте, впервые глядя на ангела сверху вниз.

— Тогда ты должен приступить к работе! Или ты уже начал? Мне говорили, что ангел каждый день усердно занимается делами… Скажи мне, ты готов выполнить свою половину сделки? Ты и вправду можешь применить всю вашу ангельскую магию, которую ты нам обещал?

— Конечно, могу, — сказал генетик, равнодушно пожимая плечами и с подозрительным прищуром приглядываясь к новому предводителю клана. Забавно, но Шорти, кажется, изменился… Никогда еще этот главарь профессиональных бандитов не выглядел столь уравновешенным и полным достоинства. Да, власть определенно пошла ему на пользу.

— Наши ряды сократились, — сказал ему Шорти. — Многие отдали жизнь, чтобы Красные Мартышки вернулись в Рифтовую Долину. И теперь нам будет очень трудно без новой крови и новой силы. Ты должен дать нам новую силу, разве не ты это обещал?

— Конечно, — сказал Джером, — я способен подарить вам новую кровь. С моим секретным новым знанием я могу пробудить Красных Мартышек на много поколений раньше, чем это должно было случиться.

Шорти внезапно встал ногами на сиденье трона и гордо выпрямился, глаза его резко расширились.

— И ты дашь мне много-много наследников? И я вместе с ними приведу Красных Мартышек к власти? И мы сможем наконец завершить нашу судьбу?

— О да, — сказал ему Джером и вздохнул. — Я могу подарить тебе много наследников, и ваша судьба будет завершена.

— Тогда вернись в свои апартаменты и приступай к работе немедленно! — вскричал новый предводитель клана, уже не в силах сдержать возбуждение. Оскалив зубы, он принялся нетерпеливо приплясывать.

— Не будем терять время! Действуй так быстро, как только сможешь. Требуй все, в чем возникнет нужда. Тебе ни в чем не будет отказа! Любое твое желание будет выполнено, только пришли мне курьера с весточкой… Судьба Красных Мартышек отныне в твоих руках!

Так оно и есть, мысленно сказал Джером, кивая Шорти, вот теперь я точно держу в руках твою судьбу… Но и свою тоже. И Юлиш.

В начале было Слово.

Длиной в шестнадцать слогов.

И было шестнадцать разных слогов, из которых можно было составить Слово.

В каждом из разных слогов заключалась уникальная цепочка букв, записанных в ДНК, и эти буквы назывались Гуанин, Аденин, Цитозин и Тимин[16].

Таким образом, Слово можно было произнести приблизительно 2х10¹⁹ различными способами, что, с практической точки зрения, неотличимо от бесконечного множества возможностей.

И это Слово определяло судьбу каждого живого создания, которое было рождено от Семени Шамала.

Патриарху Джобу было известно о существовании Слова. Секреты шамалианский генетики, которые Джоб постигал много лет назад, когда разводил на своей ферме лягушек, были секретами Слова. Все марьяжные вычисления Хранителей Семени представляли собой попытки проследить, как и почему распространяются в мире различные произношения Слова.

Элишка Спенская, которая с академической пунктуальностью заново воспроизвела все лягушачьи трюки и фокусы Джоба, тоже изучала Слово, хотя даже понятия не имела о его существовании. Элишка собрала колоссальную базу данных, показывающую, как отдельные слоги Слова, перемещаясь и заменяя друг друга, изменяют поколение за поколением, и тем самым заложила мощный фундамент для последующего открытия Джерома. Но сама Элишка так и не догадалась, что за головокружительной сложностью ее собственных данных скрывается изумительная простота.

Джером, напротив, предчувствовал простую истину гораздо раньше, чем оказался на Шамале. Ему слышался настойчивый шепот Слова в переменчивых флюктуациях шамалианского генного пула, кочующего в виде статистических данных по академической кабельной сети. Джером прислушивался к таинственному шепоту, еще не сознавая, что именно слышит, и только когда приехал в Суридаш и целиком погрузился в удивительный мир Шамала и его бесчисленных созданий, он наконец понял это.

А ключом ко всему оказался солитер.

Карты соединялись в связные цепочки, перестраивались и вдруг беспорядочно рассыпались, но затем простые правила игры заново наводили порядок. Джером изо дня в день наблюдал за этими карточными маневрами, пока внезапная искра понимания не воспламенила его пылкое воображение генетика… И тогда все кусочки головоломки сложились в единое целое у него в голове: новая модель мышления на базе распознавания последовательностей.

Шамалианский геном, точно так же, как и человеческий, представляет собой обширную тайную сокровищницу, где вдобавок за миллионы лет существования накопилась чертова прорва разнообразных кусочков и обрывков всяческого хлама. Некоторые из этих обрывков и фрагментов оказались полезны для выживания видов, однако в большинстве своем это просто мусор, который сохраняется в геноме только лишь потому, что сама природа ДНК состоит в скрупулезном реплицировании себя. Много больших кусков генетического кода появилось в результате случайных столкновений с вирусами или бактериями: эти незваные гости тихой сапой внедрялись в ядра клеток, чтобы пребывать там в течение множества последующих поколений, служа какой-нибудь не слишком ясной цели или нет. То, другое или третье из таких непредвиденных столкновений вполне могло бы положить начало Слову.

Шамалианский геном отличается от человеческого тем, что в его тайной сокровищнице хранится не один, а множество наборов рабочих чертежей и планов по созданию живого существа. Эти наборы содержатся в отдельной кладовке, которая невелика, в сравнении с общим объемом колоссального хранилища, забитого нужной и ненужной информацией. А функция Слова как раз и состоит в том, чтобы распорядиться содержимым этой отдельной кладовой.

Слово определяет, какой из возможных генотипов начнет развиваться после формирования зиготы[17]. Оно определяет предел эволюционной зрелости, до которого разовьется новое создание, контролируя все включения, выключения и переключения. Гены сами по себе не являются готовыми чертежами, это только предложения, объяснения, подсказки, которые время от времени напоминают, что ногам пора бы перестать расти, меху надо бы изменить цвет, а плоским ногтям — загнуться и заостриться, чтобы сделаться когтями. И всякий раз, когда дело доходит до критической вилки развития, Слово вмешивается и диктует свое решение.

Одна последовательность слогов производит на свет Красную Мартышку, другая — Древесную Кошку с зеленым мехом, третья — хрупкую Голубую Мармозетку. Среди возможных шестнадцати слогов есть и такие, что блокируют развитие последовательностей, подобно тому, как это делают короли в солитере Джерома. Если в Слове присутствует тот или иной запрещающий слог, то развитие создания прекращается раньше, чем оно достигает своего полного потенциала, и так появляются паплинги, степлинги и хафлинги. А если развитие, управляемое Словом, происходит и завершается беспрепятственно, то в итоге получаются такие создания, как Шорти, Юлиш и другие Разумные, наделенные Мудростью.

В своих размышлениях Джером пытался вообразить, как в постоянно изменяющихся струйках, течениях и завихрениях Семени Шамала возникает феномен Красных Мартышек. Очевидно, в этом процессе должны быть задействованы самые глубинные переключатели. Какой-то слог обязательно должен присутствовать в Слове, чтобы в нем появился второй из нужных, а потом приходится ждать, когда возникнет необходимое и достаточное условие для появления третьего нужного слога на нужном месте, и так далее, и так далее, и вся эта процедура обусловленных замен ненужных слогов на нужные тянется и тянется из поколения в поколение… Покуда полностью не завершится.

Очень-очень длинная серия различных произношений Слова, плавно перетекающих друг в друга. Тихий, очень тихий шепот, который звучит веками… и внезапно взлетает к оглушительной кульминации в Пробуждении!

Джером установил локализацию Слова в шамалианском геноме. Первые намеки на его присутствие он заметил еще в тех статистических обзорах, которые выловил из академической сети и изучил перед отлетом на Шамал. Он напал на его след в отчетах Элишки Спенской по разведению лягушек и обнаружил тот же след, изучая многолетние архивы Хранителей Семени. С помощью квантового моделирования, которое выполнила для него ген-машина, статистических трансформаций, которые произвел для него искусственный интеллект, Джерому удалось обнаружить тайные укрытия слогов Слова в длинных извилистых шамалианских хромосомах. И наконец Джером собственными глазами увидел, как работает Слово при слиянии шамалианских гамет, формирующих зиготы…

Собственно, главная задача была уже решена, а дальнейшее элементарно. Нужно всего лишь внедрить Слово для Красной Мартышки в шамалианские зиготы и предоставить все остальное природным механизмам Семени Шамала.

Юлиш сделала себе новый счастливый мешочек. Она сшила его из двух лоскутков кожи и наполнила косточками из лягушачьего супа, мелкими камешками из садика, прилегающего к их с Джеромом апартаментам, и сухими листьями неизвестных ей растений, которые там произрастали. Этот новый мешочек не принес Юлиш того душевного комфорта, на который она надеялась, но все же был гораздо лучше, чем совсем ничего. Он наверняка ей понадобится, когда очередная авантюра Джерома Салливена приведет их к печальному концу.

Но пока у Юлиш не было даже свободного времени, чтобы поискать утешения у счастливого мешочка, — столько у них с ангелом сразу образовалось разных дел. Джером с остервенением набросился на работу, как кот-пустынник кидается на лакомую дичь.

Несколько дней Юлиш занималась тем, что подбирала все необходимые материалы для его нового проекта. Первым делом ей пришлось заказать десять дюжин деревянных клеток для будущих подопытных особей. Затем ей пришлось заново прочесать хроники Красных Мартышек, чтобы определить Диких самочек клана, которые подойдут для эксперимента Джерома. Потом она составила список отобранных Диких, пересчитала их и договорилась с мартышками об обслуживающем персонале.

После всего этого они с Джеромом потребовали ближайшую к ним гигантскую мастерскую и оборудовали там настоящий зоопарк из паплингов, степлингов и хафлингов, которые были отбросами нескольких дюжин пометов внутри клана. В мастерской быстро установился знакомый, но чересчур сильный запах.

Тогда Джером дал ей другое задание, которое Юлиш совсем не понравилось. Она должна была сопровождать ангела, когда он будет брать, как он выразился, «образцы тканей у Шорти», хотя Красные Мартышки теперь называли своего предводителя полным именем — Ри-по-фар Дар-лак-ап, и Юлиш ужасно боялась ненароком произнести кличку, приклеенную ему Джеромом.

Юлиш показалось, что ангел Джером получил гораздо больше удовольствия от этой новой работы, чем представлялось Разумным, хотя она знала: будучи шамалианкой, она не всегда способна рассудить, что действительно разумно для ангела и что нет. Джером скалил зубы в течение всей операции, которая состояла в том, что он срезал у Шорти небольшие кусочки кожи с плотью в разных местах и раскладывал эти образцы по разным стеклянным бутылочкам. Каждый раз, когда он делал надрез, Шорти резко дергался, а Джером издавал довольно странные звуки, которые более всего напоминали ей кашель. Однако Мудрый Учитель Мудрых как-то раз уже объяснил Юлиш, что ангелы называют подобное смехом — и это признак удовольствия.

Когда они закончили с образцами тканей и шагали по коридорам назад в дальнее крыло дворца, Джером сделал Юлиш откровенное признание.

— Вообще-то мне был нужен только один образец, — сказал он ей, оскалив зубы и снова закашлялся. — Но я никак не мог устоять перед искушением, поскольку долг платежом красен.

Юлиш не сразу поняла, что Джером имеет в виду, говоря о долге. Но когда он покрутил перед ней левой кистью с четырьмя пальцами, сообразила, что такими словами ангел сказал ей о мести, и очень испугалась. Возможно, сильнее, чем следовало бы… Но Юлиш слишком ясно представила, что может с ними случиться, если предводитель Красных Мартышек узнает о ненужности столь длительных страданий ради могущества и процветания клана.

Эту ночь они почти целиком провели в новой стерильной мастерской Джерома, которую он называл своей «лабораторией». Джером раскрыл ей много новых секретов о Семени бога, которые ангелы уже давно знали, но не пожелали разделить это знание с шамалианами. Мудрый Учитель Мудрых снова отказался принять участие в их беседе, и Юлиш пришлось в одиночку сражаться с неизвестными земными терминами.

Рекомбинантная ДНК?

Полимеразная цепная реакция?

Плазмиды?

Обратная транскриптаза?[18]

Она многое узнала за эти ночные часы работы, когда ангел Джером, не разгибаясь, трудился вместе со своей ген-машиной. Разум Юлиш переполнился восторгом и энергией, как это бывало с ней в годы ранней юности, когда мозг еще продолжал расти, но Мудрый Голос уже заговорил. Пока Юлиш наблюдала за действиями Джерома, он объяснил ей очередное из поразительных чудес земной науки ангелов.

— Сейчас мы копируем последовательность генов Шорти, — сказал он Юлиш. — В этой последовательности находится то, что я называю Словом. Слово — это такая специальная автономная операционная система, составленная из шестнадцати слогов, которая определяет судьбу каждого создания, рожденного от Семени Шамала. Нам понадобится очень много копий Слова для Красной Мартышки, вот почему мы размножаем образец, взятый у Шорти. Это как раз нетрудно… Когда мы закончим, что будет уже скоро, то получим от ген-машины несколько миллионов таких копий. Но потом надо производить сплайсинг, чтобы выделить Слово, и конечно, мы должны подготовить импланты. Все это займет у нас гораздо больше времени.

Юлиш обдумала слова ангела.

— Но разве мы не делали уже нечто подобное раньше?

— То было прямое клонирование, — сказал ей Джером. — И ты прекрасно помнишь, как мартышки оценили наши труды. А теперь у нас будет сплайсинг. Мы просто уберем Слово из клеток этих маленьких созданий, которые сидят в нашем зверинце, и на то же место вставим копии Слова, полученного от Шорти. А после мы вложим обновленную ДНК в яйцеклетки, которые имплантируем самочкам.

На словах все выглядело слишком просто, но Юлиш пришлось изрядно помучиться, пытаясь детально обдумать преимущества новой концепции. К исходу ночи она настолько устала, что мысли начали путаться. Однако Джером, казалось, только расцветал от непрерывной работы, а еще от странного темного питья, попахивающего пережаренными лесными орешками, которое в больших количествах производил его шеф-повар. К счастью, еще не начало светать, когда ангел объявил, что дело сделано, и велел ей немедля отправиться в постель и хорошенько отдохнуть.

Юлиш проснулась поздно утром и заторопилась приступить к работе. Теперь у них было восемь новых ассистентов, которые взяли на себя заботы о неразумных подопытных особях. Юлиш с Джеромом организовали из своих помощников настоящий, четко функционирующий конвейер: когда кто-то из них приносил в лабораторию самочку, другой делал ей усыпляющую инъекцию, а потом сам Джером работал над ней с помощью ген-машины, транслирующей на электронную доску многократно увеличенное изображение ее внутренностей. Когда Джером завершал все необходимые процедуры, еще один помощник забирал крепко спящее маленькое создание и передавал тому, кто уносил ее обратно в клетку.

Конвейер бесперебойно крутился с утра и до позднего вечера, пока окончательно не стемнело и на улицах не зажглись электрические фонари. Юлиш позаботилась спланировать работу так, чтобы каждый мог время от времени взять перерыв для отдыха, и распорядилась, чтобы Красные Мартышки несколько раз в день доставляли им горячую еду. Однако с Джеромом Юлиш справиться не удалось, он ни в какую не желал оторваться от своей машинерии и сдался лишь глубоко за полночь. И только после того, как совершил свою первую ошибку, работая над пушистым оранжевым степлингом с недоразвитыми крылышками.

Юлиш помогла ангелу дотащиться до его спальни и заползти под одеяло, а сама прикорнула на полу в ногах его ложа из больших подушек. Она проснулась раньше Джерома и принесла ему в постель завтрак, который приготовила вместе с шеф-поваром после небольшой, но бурной консультации с Мудрым Учителем Мудрых. Инопланетная еда с кружкой горячего темного питья буквально оживила ангела, и он был готов ко второму дню столь же интенсивной работы. Конвейер в лаборатории снова методично закрутился…

И так продолжалось почти восемь дней.

За эти дни они всей командой прооперировали более тысячи неразумных отпрысков Красных Мартышек. Когда они назвали эту цифру Джерому, тот резко отодвинулся от ген-машины вместе со своим крутящимся креслом и как-то странно осел и скукожился, будто привидение, из которого улетучился оживляющий дух.

— Надеюсь, этого достаточно, — сказал он. — Надеюсь… Потому что мы сделали все, что могли.

Юлиш принесла Джерому кружку его любимого напитка из подгоревших орешков и смотрела, как он с жадностью его пьет. Когда кружка опустела, ангел уже не так походил на привидение и сразу задал ей вопрос:

— Когда должны родиться первые?

— Через тридцать шесть, самое большее сорок дней.

Его лицо приняло отсутствующее выражение, которое Юлиш уже приходилось видеть, когда Джером переводил в уме здешние меры времени и физических величин в принятые у ангелов.

— Всего четыре недели? Не так уж и долго. И слишком недолго, если мои штучки не сработают… Ну, по крайней мере я попытался! Даже Элишка Спенская не сможет сказать, что Джером Салливен не пытался! Юлиш, я даю тебе свободное время, чтобы ты могла подготовить возможность убраться отсюда. Ты должна быть готова к побегу в любую минуту…

— Да, ангел Джером, — благонравно сказала Юлиш. Она притронулась к новому счастливому мешочку, который подвесила к поясу, и незаметно пощупала его содержимое. Юлиш ничего не знала о том, что спланировал ангел, и не догадывалась, на что он сейчас намекает, но это ее нисколько не утешало. Только знакомое прикосновение к счастливому мешочку могло ненадолго облегчить напряжение, стиснувшее ее душу и сердца.

Самым трудным этапом рискованного проекта оказалось ожидание. Оно продлилось тридцать шесть дней, пускай даже коротких шамалианских дней.

Джером использовал это выморочное время, чтобы навести в конце концов порядок в собственном научном хозяйстве. Он полностью переписал все рабочие заметки, добавив к ним подробное описание и обоснование эксперимента, который только что завершил, а также обширный комментарий, включающий в себя все мысли и идеи, созревшие в его голове с момента похищения из суридашского Университета и впервые зафиксированные в письменном виде.

Ему даже удалось создать из всего этого детализированный гипертекст: с линками на его собственные схемы и диаграммы, на шамалианские базы данных по записям Хранителей Семени и генеалогическим хроникам Красных Мартышек, на результаты клинических исследований паплингов, степлингов и хафлингов, на микроснимки из его ген-машины и, наконец, на его специальный шамалианский солитер.

Покончив с этим, Джером с удовлетворением сказал себе, что в итоге получилась весьма впечатляющая работа, к которой, пожалуй, не сумеет придраться даже сама Элишка Спенская.

Затем он заархивировал весь информационный пакет в единственный файл и скопировал этот файл из любимого блокнота в электронную доску, в Профессора… и даже в своего шеф-повара и аптечку первой помощи! Таким образом, если любая часть его оборудования переживет своего владельца, открытие Джерома Салливена не пропадет.

Когда первые самочки из степлингов стали приносить щенков, Юлиш и другие ассистенты Джерома прибежали к нему с новостями. Потом потянулись томительно медленные часы и минуты, когда Джером ожидал решения своей судьбы. В том, что это решение отнюдь не будет безболезненным, он нисколько не сомневался. Лишь только истина станет очевидной, Шорти, несомненно, пожелает прояснить, как это случилось и почему.

И в этом Шорти не разочаровал Джерома. Единственной неожиданностью оказалось то, что Шорти сам явился к ангелу, вместо того чтобы прислать за ним своих головорезов.

Красные Мартышки просто не были достаточно крупными и сильными, чтобы взять неожиданным штурмом колоссальные апартаменты Джерома или его стерильную лабораторию в мраморной бане, если он там запрется. Двери и предметы меблировки дворца были слишком высоки и тяжелы, чтобы мартышки могли открыть их или передвинуть в сторону без приложения долгих и мучительных физических усилий. Они могли бы прихватить с собой могучих рабов, но тяжелая поступь гигантов слышна издалека.

Поэтому единственным предупреждением, которое получил Джером, был топот нескольких дюжин маленьких башмаков во внешних комнатах его апартаментов. И тут же длинная автоматная очередь нарушила священный покой его персональной опочивальни.

Каменные осколки и щебень полетели с потолка, пули рикошетом ударяли в стены. Джером зажмурил глаза, предохраняя их от каменной пыли, бросился на пол за грудой подушек, служивших ему кроватью, и попытался втиснуться в мраморные плиты. Приоткрыв один глаз, он увидел в дверях силуэт Шорти, а за ним боевиков из его личной охраны.

Предводитель Красных Мартышек громко заверещал, и Профессор поспешно перевел его слова: «Подлый предатель, что ты наделал?!»

Шорти тут же подкрепил свои претензии второй автоматной очередью, но теперь целясь значительно ниже. Пули свистнули над головой ангела и врезались в стену за его спиной. Не приподняв головы ни на миллиметр, Джером ответил на заданный вопрос:

— Я подарил тебе наследников!

Профессор заговорил вслух в дальнем углу, переводя его слова, и тем самым привлек внимание Шорти. Джером со всхлипом втянул в себя воздух, когда Шорти резко развернулся, направляя автомат на ИИ. Однако не выстрелил, заколебавшись, и Джером воспользовался моментом, чтобы быстро перекатиться с живота на спину и сесть. Теперь он мог прямо взглянуть в глаза разъяренного Шорти, которые оказались примерно на уровне его собственных глаз. Предводитель Красных Мартышек резко развернулся и уставился на Джерома.

— Наследников?! Ты говоришь о наследниках?! Но ты не дал мне ни одного! Каждый проклятый щенок, который сегодня родился… женского пола!!! А дочери мне не нужны, тем более сотнями и тысячами. Я желал только сыновей! Ты мерзкий грязный ублюдок!

— Но ты ничего мне про это не сказал, — рассудительно заметил Джером. — Та процедура, которой я воспользовался, производит на свет исключительно дочерей. Если б ты меня предупредил о сыновьях заранее, я бы разработал и применил иную процедуру.

— Теперь со мной покончено! — взвизгнул Шорти. — Я не переживу такой ошибки!

— На это я, собственно говоря, и рассчитывал, — задумчиво сказал Джером, но тут же поспешно произнес: — Профессор, этого не переводите!..

«Слишком поздно», — уведомил его искусственный интеллект.

— Значит, ты понимал, что ты делаешь, ангел?!

— Я знал, что с тобой случится, если ты сделаешь ошибку, — честно признался Джером. — Да, я приложил все усилия, какие только мог, чтобы ты ее совершил.

— Шакал, пожирающий падаль! Кролик, не знающий имени отца! Нечистый подменыш, опозоривший наш клан, вот ты кто такой! Пускай я умру, но прежде увижу, как ты корчишься в невыносимых муках… — Обернувшись к своему лейтенанту, Шорти приказал: — Подготовь аппарат для боли! И приказываю уничтожить мастерскую ангела, где он сотворил свое мерзкое кощунство!

Джером тяжело вздохнул и пожал плечами. Выбор у него был крайне невелик. Если он сейчас попытается сбежать, то его, скорее всего, поймают целехоньким, чтобы продлить дальнейшие мучения. А если он набросится на Шорти, то мартышки, должно быть, пристрелят его раньше, чем он успеет нанести вред предводителю клана. Джером попытался собраться с духом, чтобы совершить нападение, мысленно разрывая цепи страха и позорной нерешительности, которые удерживали его на месте.

В этот миг визгливый новый голос из соседней комнаты прорезал сгустившуюся атмосферу, и Профессор торопливо прошептал Джерому в ухо: «Довольно! Хватит! Руки по швам!»

Шорти и все его гвардейцы дружно повернули головы к двери и вдруг поспешно расступились, подталкивая друг друга, чтобы освободить широкий проход. Тогда в спальню Джерома важно вступили еще восемь мартышек, возглавляемые совершенно неизвестной ему низенькой персоной в пышном белом одеянии из сборчатого шелка и пикантной соломенной шляпке, декорированной листьями, цветами и ягодами.

— Бабуля!.. — жалобно вскричал Шорти.

— Всем немедленно убрать оружие, — резко приказала бабуля. — Да не причинится никакого вреда или ущерба ни самому ангелу, ни его ассистентам, и я запрещаю вам даже дотрагиваться до его оборудования, а иначе вас всех лишат жизни!

— Да, бабушка, — покорно пролепетал предводитель клана, склоняя перед ней голову. Бравые гвардейцы Шорти трусливо попятились к двери, а сам Шорти, повинуясь указующему персту старшей родственницы, опустился на одну из мягких подушек, лежащих на полу, и понуро осел, как мешок.

Бабушка Шорти подошла к Джерому поближе и внимательно оглядела его человеческую фигуру с ног до головы. Ее мех был подернут равномерной сединой, а блестящие живые глаза обрамляла сложная паутина длинных тонких морщинок. Закончив осмотр, она облизнула губы тонким розовым язычком и одобрительно улыбнулась.

— Да, ты производишь впечатление, — сказала она Джерому. — Меня не предупредили, что ты окажешься настолько большим.

— Я бы извинился за свои размеры, мадам, но в этом нет моей личной вины, — галантно сказал Джером, склоняя перед ней голову в знак уважения.

Когда заговорил Профессор, почтенная мартышка живо обернулась в его сторону, а выслушав перевод, присвистнула от изумления.

— Я вижу, твои машины такие же умные, как и ты, ангел!

— Спасибо, — улыбнулся Джером, — я тоже так думаю.

— Я дама Рип-яп-ко, — представилась бабушка Шорти. — Отныне во дворце Огненных Кроликов правит моя воля! Оставь все свои страхи в прошлом, ангел Джером, никто не причинит тебе никакого вреда. Теперь для Красных Мартышек все изменилось.

— Все изменилось, мадам? Но каким же образом?

— Мы взяли контроль в свои руки, — сказала Рип-яп-ко. — Мужчины уже успели натворить столько вреда, сколько можно было допустить. Поэтому женщины вернулись к власти.

— Как это… Вернулись?!

— Именно так. Все годы, пока Красные Мартышки жили в изгнании в Суридаше, вплоть до самых недавних дней, кланом управляли матери. А как же иначе, ты думаешь, мы могли бы сохранить свою породу так далеко от родной земли в течение множества поколений? И только недавно мы решили позволить мужчинам немного поуправлять, это было необходимо для блага клана… Многие идеи мужчин заслуживают внимания. Некоторые из них приносят заметную пользу. А некоторые, как показала твоя работа, ангел, могут невероятно расширить нашу Мудрость!.. Но мы дали им чересчур много свободы… И расплатились за это слишком большой кровью и слишком большим количеством нашего Семени.

Джером обдумал слова почтенной Рип-яп-ко.

Постепенно до него стало доходить, что на самом деле он преуспел в своих замыслах настолько, что прежде и вообразить ничего подобного не мог. Задумав свой трюк, Джером был уверен, что когда Шорти с его подачи совершит роковую ошибку, не только правление Шорти, но и его собственное хождение по мукам закончится. Но он никогда не задумывался, а что же будет потом… Резонно полагая, что не проживет достаточно долго, чтобы об этом стоило беспокоиться.

— И что же теперь случится со мной? — спросил он наконец у бабушки Шорти.

— Ты вернешься к своему ангельскому племени, — сказала Рип-яп-ко. — Твоя ассистентка будет освобождена. Ты получишь назад все свое оборудование. Но щенков, которых ты для нас сделал, мы оставим себе. Эти девочки принесут большую пользу клану, когда подрастут.

— Не сомневаюсь, — сказал Джером. — Но надеюсь, что к тому времени я буду уже очень-очень далеко от Шамала… И от Рифтовой Долины, и от Красных Мартышек, и от всех ваших замыслов, планов, расчетов и желаний.

— Возможно, так оно и случится, — сказала Рип-яп-ко. — Но какое это имеет значение? Ангел Джером уже навсегда вошел историю и судьбу Красных Мартышек. А Красные Мартышки всегда будут частью твоей судьбы.

И тут головокружительное счастье спасения рухнуло на Джерома с неба Шамала, и он взахлеб, неудержимо расхохотался. Он смеялся несколько минут без перерыва, пока не сбилось дыхание, с побагровевшим лицом в поту и сердцем, бухающим в груди… Потому что с внезапной ясностью прозрел то будущее, которое ожидает его на Земле.

Нечего и думать, что его открытие не встретит серьезных возражений! Когда он вернется на Землю, маститые ученые мужи и дамы поставят под сомнение каждый тезис его шокирующей работы, и в кабельных сетях разгорятся великие полемические и текстовые войны, в центре которых окажется не только и не столько шамалианская генетика, сколько сам Джером Салливен. И он потратит много лет, чтобы доказать истинность своих революционных воззрений, хотя, конечно, все это будут сущие пустяки, по сравнению с тем, что ангелу Джерому случилось претерпеть на Шамале… В конечном итоге его земные хождения по мукам засвидетельствуют академическую честность генетика Джерома Салливена, а неопровержимым доказательством его эпохального открытия станет могущественная Имперская Матриархия Красных Мартышек, к созданию которой ненароком приложил руку лично ангел Джером Салливен…

И тут он понял, в очередной внезапной вспышке озарения, что действительно связан с Красными Мартышками — а Красные Мартышки связаны с ним! — неисчислимыми узами Великой Судьбы, которые вовеки невозможно разорвать.

И это повергло его в очередной истерический приступ смеха, который продолжался до тех пор, пока дама Рип-яп-ко не сочла за лучшее покинуть спальню Джерома со всей своей свитой, под аккомпанемент берпомощных извинений Профессора за неуместное и совершенно неконтролируемое веселье ангела.

Юлиш понадобилось целых восемь дней, чтобы уладить все формальности с матриархами Красных Мартышек в Суридаше, но зато теперь она могла вернуться в их анклав в качестве почетной и глубокоуважаемой гостьи. Общество Хранителей Семени собиралось сделать ее Мудрым Учителем Мудрых, однако высокий статус Юлиш в обществе Красных Мартышек зависел не только от этого. Она обладала поистине бесценными секретами, которые невозможно было оценить и купить за деньги. Юлиш прекрасно помнила все, чему научил ее ангел Джером о шамалианской генетике, и ее Мудрый Голос не уставал повторять, что у нее впереди очень, очень, очень много работы.

Юлиш повели в прохладные глубины анклава, мимо могучих гигантов и хищных бойцовых котов, мимо постов вооруженных гвардейцев, по длинным, длинным, длинным коридорам, чьи стены были завешаны ветхими гобеленами, прославляющими триумфы Красных Мартышек… и наконец довели до обширного зала, в центре которого, под причудливым балдахином из розовой полупрозрачной материи, на восьми старинных деревянных креслах, покрытых грубой резьбой, сидели восемь стареющих Красных Мартышек в пышных нарядах.

Юлиш не вздрогнула, сердца ее не сжались, она даже не дотронулась до счастливого мешочка, подвешенного к ее поясу. Юлиш была уверена в своей личной неприкосновенности, которую мартышки ей пообещали. Сверх того, Хранителям Семени не возбранялось в любое время навещать (и покидать) анклав Красных Мартышек по деловым причинам, связанным с его обитателями.

Поэтому она просто приблизилась к балдахину, на секунду наклонила голову, приветствуя всех присутствующих, а после в нескольких словах изложила свою просьбу. Просьба была предельно ясной и конкретной: Юлиш хотела получить одного раба, принадлежащего Красным Мартышкам.

— Его зовут Яп-чорл, и мне необходимо его мастерство, чтобы завершить очень важную работу, — объяснила она матриархам. — Отдайте его мне, и ваша любезность окупится сторицей. Польза от одной маленькой уступки ценностью своей может превысить Солнце, и все луны, и все звезды вместе взятые.

Гранд-дамы анклава долго совещались на секретном диалекте Красных Мартышек, а потом выдвинули свои условия: крупный процент от будущих доходов и совместное владение будущими секретами. Юлиш отчаянно торговалась, препиралась и бранилась, покуда обе стороны не пришли к обоюдному выводу, что заключили превосходную сделку.

Потом рабы принесли Юлиш мягкую подушку для сидения, сладкий чай и вкусные жареные пирожки, чтобы она могла немного отдохнуть и перекусить в ожидании, когда ей приведут Яп-чорла. Через некоторое время двери распахнулись, и вооруженные мартышки втолкнули в зал пухлощекого грызуна с длинным пушистым хвостом, тонкими нервными пальцами и очень грустными глазами. В тот же миг матриархи дружно встали из своих кресел и одна за другой направились к выходу.

— Не разочаруй нас, девочка, — сказала, обернувшись, самая старшая гранд-дама, которая покинула зал последней.

Когда двери за ними затворились, Юлиш повернулась к Яп-чорлу и деловито начала:

— Надеюсь, ты еще не позабыл, как сделать микрофорж? В любом случае тебе придется вспомнить, потому что нас поджидает куча работы. Во-первых, нам потребуются чашки Петри… очень много чашек Петри. Во-вторых… нет, прежде всего нам необходим настоящий стерильный бокс! То есть, я хочу сказать, стерильная лаборатория…

Элеанор Арнасон
ДОРОЖНЫЕ ПОЭМЫ

В этой личности из восьми тел, тридцати двух глаз, обычного числа отверстий и конечностей обитал дух столь же непоседливый, как летящая по ветру паутинка. В молодости я мечтал о славе купца-путешественника. Позднее, осознав, что многие из моих частей физически не слишком сильны, я подумывал о карьере ученого или бухгалтера. Но во мне не оказалось Целедара, необходимого для обеих профессий. Способности мои спонтанны и недолговечны, они вспыхивают и исчезают, подобно падающей звезде. Для меня провести всю жизнь, складывая цифры или просматривая пыльные документы, все равно что попытаться «осветить огромный зал одним светлячком» или «полить большой сад каплей росы».

В конце концов, посоветовавшись с воспитателями своего детского сада, я решил стать странствующим поэтом. Это нелегкая жизнь и богатства не сулит, но меня она устраивает.

Пересекая горы к западу от Ибри, я услышал крик уишика, а потом увидел и само животное, восседающее на голой ветке. Крылья его напоминали белые лепестки.

Одно из моих тел продекламировало стих. Другое записало его, пока остальные продолжали идти дальше, высматривая приметы какого-нибудь жилья. Кроме перьев и бумаги я на всякий случай ношу и дубинки. Никогда не знаешь, на что можно нарваться в глухомани к западу от Ибри.

Великий поэт Неистовый Фонтан умер в этих краях от поноса, преследуемый злобными духами. Другие писатели, почти столь же знаменитые, были убиты чудовищами или бандитами; те же, кто уцелел в подобных схватках, встретили свой конец от рук неудовлетворенных покровителей.

Убийца Поэтов[19] умер еще до моего рождения. Именно его дух или духи предложили Неистовому Фонтану миску каши, ставшую для поэта роковой. Но другие покровители все еще живут «на крутых склонах и в каменистых долах».

Вы спросите, зачем же тогда направляться в такие места? А затем, что за зубчатыми горами Ибри простираются широкие поля Большого и Малого Иба — процветающие земли, хорошо известные своими ремеслами и искусствами.

Уже под вечер я понял, что не найду себе укрытия на ночь. Холмы передо мной скрыли темные снеговые тучи. Позади, на юге, низкое солнце устало струило бледные лучи. Мои тени, длинные и многорукие, плясали впереди на ухабистой дороге.

Мое самое поэтичное тело произнесло:

Несколько других моих тел нахмурились. Летописец записал стих, но с явной неохотой.

— Слишком очевидно, — пробормотал носитель дубинки.

— Напоминает Неистовый Фонтан, когда его/ее одолевала меланхолия, — согласился кто-то из моих тел.

Далеко впереди часть меня тревожно вскрикнула. Я прервал спор и побежал на крик тесной группой, подняв дубинки и готовый пустить их в ход.

Вскоре, не успев даже запыхаться, я остановился у места, известного своей отвратительной репутацией — Зубастой Реки. Широкая и мелкая, она текла по зазубренным камням, хорошо видимым в это время года и острым, как клыки хищника. Голый склон на другом берегу поднимался к окутанным облаками горам. На моей стороне низкие холмы отбрасывали тени на широкий берег. Там, возле тряпичного свертка, стояла моя лучшая разведчица. Она взглянула вверх, увидела остальную часть меня и неуклюжими пальцами развернула складки одеяла.

В центре его лежали два крошечных тельца. Годовалый ребенок, обхвативший себя ручонками.

— Живой? — спросил я.

Разведчица наклонилась.

— Одно тело живое и на вид здоровое. Другое… — Разведчица легонько его коснулась. — Уже холодное.

Я вздохнул. Все очевидно. Какая-то личность родила ребенка. А тот или оказался необычно маленьким, или же другие его части умерли. По какой-то причине родитель путешествовал в одиночку. Возможно, он/она/оно был мелким купцом или фермером, которого нищета выгнала из дома. Или же он был бродячим вором или грабителем, объявленным вне закона за гнусные преступления. В любом случае, родитель донес ребенка до этого печального места, где предпоследняя часть ребенка скончалась.

Я представил, каково было ему стоять на берегу ледяной реки, прижимая к себе ребенка, оставшегося в одиночестве. Он не мог перенести мысль о том, что ему придется растить столь неполную личность! Да и кто смог бы?

И родитель перебрался через реку, оставив на этом берегу свою горькую ношу.

Я застонал. Мое поэтическое тело сказало:

Остальные тела согласно забормотали. Поэт добавил вторую половину древней мудрости:

Я опять согласился.

Разведчица подняла ребенка.

— Это девочка.

Малышка проснулась и заплакала, размахивая четырьмя ручками, дрыгая четырьмя ножками и выпустив струйку мочи. Разведчица держала ее как можно дальше от себя. Вне всяких сомнений, малютка оказалась здоровой, громкой и активной! Но неполной.

— Зачем ты ее разбудила? — спросил носитель дубинки. — Лучше бы не трогала и дала ей спокойно умереть.

— Нет, — возразила разведчица. — Она останется со мной.

— Со мной! Кого это ты имела в виду? — закричали другие мои части.

В шумном споре нет ни искусства, ни мудрости. Поэтому я не стану его описывать, скажу лишь, что затянулся он до самой ночи. С неба начали падать снежинки — сперва редко и медленно, потом все гуще. Я высказывался с той резкостью суждений, которую люди приберегают для разговоров наедине с собой. Слова, подобные острым камням из Зубастой Реки, так и летали туда-сюда. О, какие раны я наносил — и сам же от них страдал! Что может быть хуже спора с самим собой?

Разведчица упорно стояла на своем. Она полюбила малышку, пусть даже дефективную. Носители дубинок, крепкие мужчины, пришли в ярость. Поэт и летописец, утонченные нейтралы, преисполнились отвращения. Остальные мои тела были женскими, и потому более сочувствующими.

Я уже достиг того возраста, когда появление фертильных яиц становилось все менее вероятным. Несмотря на все свои старания, я не обрел ни славы, ни денег. Какой уважающий себя гоксхат станет супругом бродяги вроде меня? Какой детский сад предложит уход за моим потомством? Несомненно, даже такой фрагмент ребенка лучше, чем ничего.

— Нет! — заявили мужчины и нейтралы. — Это не личность! Одно тело никогда не может познать единение или слияние!

Но мои женские тела постепенно склонялись к мнению разведчицы. Ребенок, несомненно, дефективный. И все же девочка была жива, была гоксхатом, яростно дрыгала ручками и ножками, а ее ротик испускал звуки, посрамившие бы и монстра.

Вероятнее всего, она умрет. Другие ее тела уже умерли. Но пусть она лучше умрет на чьих-то руках, в тепле и уюте, чем в зубастой пасти бродячего хищника. И разведчица снова завернула малышку в одеяло.

Было уже слишком поздно, чтобы переходить реку вброд. Я расположился у подножия утеса, обняв себя руками, чтобы стало теплее, и поместив малышку в середину, чтобы не замерзла.

К утру небо прояснилось. Повсюду искрился снег. Я встал, отряхнулся, собрал вещи и перебрался через реку. Вода стояла низко, как я и ожидал в это время года, но была просто ледяная. Когда я добрался до противоположного берега, ноги у меня буквально онемели, а зубы стучали, как кастаньеты. Малышка, разбуженная шумом, начала плакать. Разведчица дала ей сладкую лепешку, и крики на время смолкли.

Около полудня я увидел вдалеке крепость, и в моих сердцах вспыхнула надежда. Увы! Подойдя ближе, я увидел, что стены крепости разрушены.

И разрушены недавно. Я вошел через один из проломов и попал во внутренний двор, полный прикрытых снегом холмиков. Разведчицы разошлись и осмотрелись. Как я и ожидал, снег скрывал тела. Глаз у них уже не было, но тела неплохо сохранились из-за холода и отсутствия насекомых.

— Все произошло вчера или позавчера, — сообщили разведчицы.

— До последнего снегопада. Уишики взяли то, что смогли, но у них не осталось времени — до снегопада и метели — отыскать других хищников и привести их сюда. Вот почему тела до сих пор целы. Уишик может выклевать глаза, но кожу ему клювом не пробить, она для них слишком толста. И для этого им нужна помощь других животных вроде хиргов. — Одна из разведчиц присела на корточки возле тела и провела рукой по жестким волосам на спине мертвеца. — Я не смогу их похоронить. Их слишком много.

— Сколько гоксхатов здесь лежит? — спросил летописец, делая заметки.

— Трудно сказать точно. Полагаю, три или четыре. Скорее всего, родитель и дети.

Я вошел в здание крепости и наткнулся там на новые тела. Не очень много. Большая часть обитателей погибла во дворе. В детской валялись разбросанные игрушки, но детей там не оказалось.

— Ах! Ах! — воскликнул я, подумав о краткости жизни и о том, как часто мы сталкиваемся с насйлием и скорбью.

Поэт произнес:

Наконец я отыскал комнату, где не было ни тел, ни игрушек и ничто не напоминало мне о смерти и бренности. Я разжег огонь и устроился на ночь. Ребенок обгадился. Разведчица почистила девочку и приложила к своему молочному бугорку — лишь бы успокоить младенца, потому что молока у нее не было. Ребенок сосал и причмокивал. Я съел скудный ужин. Стало темно. Во всех моих тридцати двух глазах отражался огонь костра.

Через некоторое время явился дух. Подняв взгляд, я заметил его в дверном проеме. Он выглядел вполне нормально: три гоксхатских тела, покрытые жесткими волосами.

— Кто ты? — спросил носитель дубинки.

— Бывшая владелица этой крепости. Точнее, часть ее личности. Меня звали Удовлетворение-в-Одиночестве, и я жила здесь с тремя детьми. Все они были здоровы, крепки и многочисленны… Не бойтесь!

Мужчины уже вскочили, сжимая дубинки.

— Я хороший дух. Я все еще в этом мире потому, что смерть моя была столь недавней и мучительной. Как только я соберу себя воедино и дети мои сделают то же самое, мы переберемся в лучшее место.[21] Я задержалась здесь, желая сообщить тебе наши имена, чтобы их запомнили.

— Удовлетворение-в-Одиночестве, — пробормотал летописец, записывая имя.

— Моих детей звали Добродетель, Энергия и Оксид Железа. Какое это было прекрасное потомство! Как жаль, что они не пережили меня. Нас убил Кривоног — бандит, рыщущий в этих горах. Он забрал моих внуков, чтобы вырастить их как часть себя, потому что его женские части — все они уже мертвы — не производили ничего удовлетворительного. Дети-мутанты с кривыми ногами и мерзкими характерами! Ничего хорошего из них не выйдет, а их духи сделают эти горы еще хуже, чем они есть сейчас. Расскажи мою историю, дабы предупредить остальных.

— Хорошо, — согласился поэт. Остальные мои части согласно забормотали.

Еще несколько мгновений в дверном проеме виднелись три тела. Потом они сблизились и слились.

— Вот видите! Это произошло! Я стала единым духом! Теперь мне пора искать остальные свои части, и своих детей, и лучшее место для всех нас.

Остаток ночи прошел без происшествий. Я хорошо выспался, собравшись вокруг огня и согретый его тлеющими углями и теплом моих тел. Если мне что-то и снилось, то я этих снов не запомнил. На рассвете я проснулся, а к восходу солнца был уже готов отправиться в путь. Выйдя из здания, я обнаружил во дворе трех хиргов — огромных хищников с косматым тускло-коричневым мехом. Уишик порхал над ними, пока они терзали тела Удовлетворения и ее детей. Я бросил на них взгляд и отступил, покинув крепость другим путем.

В тот день мы путешествовали молча. Поэт не декламировал стихи. Остальные тела тоже помалкивали, вспоминая разрушенную крепость и ее обитателей, ставших духами.

Ни в тот вечер, ни вечером следующего дня я не отыскал другой крепости, где смог бы переночевать. Пришлось разбить лагерь под открытым небом. Разведчица кормила малышку жидкой кашей. Девочка ела и не извергала обратно, но становилась все более раздражительной: она не могла уснуть, если разведчица не давала ей молочный бугорок. Посасывая сухой выступ плоти, она наконец засыпала.

— Я не против, — сказала разведчица. — Однако начинаю тревожиться. Ребенку нужна подходящая пища.

— Лучше оставить ее у дороги, — проговорил носитель дубинки.

— Смерть от холода не так уж плоха.

— Или от жажды, — добавил другой мужчина.

Разведчица не согласилась и лишь упрямо прижала малышку к себе.

Через четыре дня после того, как я покинул разрушенную крепость, я вышел к другой — мощной и целой.

— О владельце я слышал, — сообщил летописец. — Это полностью женщина и хорошо относится к женским аспектам личности. Нейтралов она терпит. Но мужчин не любит. А зовут ее Выпрямительница Тестикул.

Носители дубинки вздрогнули. Летописец и поэт, как всегда, остались равнодушны. Дальновидные и рациональные, свободные от сексуальных желаний, они считали остальных нас слишком зависимыми от плоти.

Разведчица, несущая девочку, сказала:

— Ребенку нужна хорошая пища, тепло и купание. Мне они, кстати, тоже не помешали бы.

Я подошел к воротам и постучал. Вскоре створки распахнулись, и я увидел двух солдат: высокого серого и приземистого коричневого. Их тела заслонили вход, в руках у них были копья и топоры, а глаза поблескивали зеленым и желтым.

— Я странствующий поэт, ищу убежище на ночь. Я принес с юга новости, которые могут быть полезны вашей хозяйке.

Не сводя с меня глаз, солдаты расступились — серый налево, коричневый направо — и позволили мне войти.

За воротами оказался заснеженный двор. Здесь не лежали тела, снег был утрамбован и заляпан пятнами мочи. Наконец-то жилище! Хотя в этот момент пустующее, если не считать двух солдат, охраняющих ворота.

Сбившись в тесную кучку, я тревожно ждал. Наконец ко мне вышел слуга и внимательно оглядел.

— Тебе нужно вымыться и переодеться в чистое. Наша госпожа брезглива и не любит вонючих гостей. Иди за мной.

Я вошел в крепость следом за слугой и спустился по лестнице. К стенам крепились металлические лампы. Большинство не горело, но некоторые все же отбрасывали на ступени тусклый свет. У слуги было три крепких тела, покрытых черными волосами.

Все ниже и ниже. Воздух стал теплым и влажным. Его наполнил слабый, но четкий запах.

— В этом районе Ибри есть горячие источники, — пояснил слуга.

— Крепость построена над одним из них. В подвале — бассейн, вода в нем всегда горячая и пахнет.

Теперь я узнал этот запах: тухлые яйца.

Мы пришли в большую комнату с каменным полом и широким полукруглым сводом. С потолка на цепях свисали металлические фонари. Как и лампы на лестнице, светилось только несколько из них, но я все же разглядел бассейн — круглый, высеченный прямо в скале. К нему вели ступеньки, а с поверхности воды поднимались струйки пара.

— Раздевайся, — велел слуга. — Я принесу мыло и полотенца.

Я охотно подчинился. Замешкалась лишь разведчица, державшая ребенка.

— Я помогу тебе с малышкой, — сказал летописец, стоя по колено в горячей воде.

Разведчица передала ему девочку и разделась.

Вскоре я уже резвился в бассейне, ныряя и плескаясь. Темную сырую комнату наполнили радостные возгласы. Что может быть лучше горячей ванны после путешествия?

Разведчица снова взяла малышку и перебралась к дальнему краю бассейна. Когда слуга вернулся, разведчица присела в воду, прижимая к себе девочку и пряча ее в тени. Умная кроха — даже не пискнула!

Остальные тела деловито намыливали плечи и спины. О, наслаждение от теплой пены!

Время от времени я радостно вскрикивал. Слуга наблюдал за мной с удовлетворением, держа в руках охапки полотенец.

Разведчица тем временем все еще сидела на корточках у дальнего края бассейна, дав ребенку молочный бугорок и наблюдая за слугой из-под полуприкрытых век.

Наконец я выбрался из воды, вытерся и оделся. В суматохе разведчица смогла укрыть ребенка от глаз слуги. Я не знал, почему она это делает, но она предусмотрительна и на каждый поступок имеет вескую причину, хотя некоторые мои части все еще сомневались, мудро ли мы поступили, подобрав ребенка. Но мы еще сможем это обсудить, когда слуга уйдет.

Он/она/оно повел меня вверх по лестнице, но уже другой. Подъем был долгим. По дороге слуга развлекал меня рассказом, который я здесь привожу.

— В крепости есть система воротов, созданная изобретательным странствующим водопроводчиком. Она поднимает ведра с горячей водой из источника в бак на вершине крепости. Оттуда вода течет обратно по металлическим трубам, а эти трубы обогревают каждую комнату.

— А что приводит в действие систему воротов? — спросил летописец, достав записную книжку.

— Большое колесо.

— А что заставляет колесо вращаться?

— Не что, а кто — преступники и слуги, прогневавшие госпожу. Во всем Ибри нет более уютной крепости, — с гордостью продолжил слуга. — Вот что случается, когда замком владеет женщина или почти полностью женщина. Как говорит старая пословица, мужские тела дают личности силу, нейтральные добавляют остроту ума и ясность зрения, зато пища и уют идут от женщин.

«Возможно, — подумал я. — Только вот насколько уютно тем, кто вращает колесо?»

Слуга продолжил рассказ. Водопроводчик отправился дальше, на восток Ибри, и построил другие обогреваемые дома: дворцы, общественные бани, гостиницы, госпитали и детские сады. Расплачиваясь с ним за работу, некоторые местные правители совокуплялись с ним, и местные детские сады соперничали за право растить его детей — многочисленных и здоровых.

— Прекрасная история со счастливым концом, — сказал я, думая о фрагменте ребенка, которому приходится сосать сухой бугорок разведчицы. Зависть, проклятие всех художников и ремесленников, вскипела в моих сердцах. Почему я так и не заслужил право отложить фертильные яйца? Почему мои сумки для яиц были пусты? Почему мне приходится бороться, чтобы уберечь свои тестикулы и избежать рабского труда, в то время как этот водопроводчик — наверняка личность ничуть не лучше меня — наслаждается славой, почетом и фертильностью?

Гостевая комната оказалась большой и красивой, она даже имела современное чудо: чуланчик для дефекации. В чуланчик поступала вода по двум металлическим трубам с кранами. «Горячая и холодная», — показал слуга. Под кранами обнаружился металлический таз, украшенный рельефными изображениями резвящихся гоксхатов. Рядом с тазом стояло два пустых ведра.

— Если тебе нужно что-то помыть: руки, ноги или другую часть тела, — пояснил слуга, — наполни таз водой. Потом вылей воду из таза в ведра. А когда воспользуешься сиденьем для дефекации, вылей туда воду из ведер. Это уменьшает запах, а заодно избавляет от грязной воды. Как я уже говорил, наша хозяйка щепетильна насчет чистоты, а мы учимся на ее примере. Нам здорово помог тот водопроводчик, обеспечив водой… Я подожду в коридоре. Когда будешь готов к встрече с хозяйкой, позови.

— Спасибо, — поблагодарил всегда вежливый летописец.

Я переоделся в чистое (последнюю смену, которая у меня осталась) и надел на головы[22] короны барда. Эти короны я завоевал на разных состязаниях, но далеко не самых престижных. На действительно заметных состязаниях мне никогда не удавалось победить.

Связанные из тонкой шерсти и украшенные яркими разноцветными кисточками, короны придали моей внешности достоинство. Проворные пальцы разведчиц распаковали инструменты: набор колокольчиков, пару кастаньет и волынку. Теперь я был готов к встрече с хозяйкой.

Готов весь, кроме моей лучшей разведчицы, которая улеглась на широкую мягкую постель с ребенком на руках.

— Почему ты прячешь малышку? — спросил летописец.

— Потому что эта крепость, как мне кажется, полна тугодумов, полностью удовлетворенных собой и своей жизнью. Если они увидят ребенка, то потребуют объяснений. «Почему ты от него не избавился? Неужели не видишь, насколько он неполноценный?» А я не хочу спорить и что-либо объяснять.

— И как же понимать твое «я»? — спросили мои мужчины. — И что означают «мои» причины?

— Сейчас некогда спорить, — сказал поэт.

И я, за исключением разведчицы, отправился к знаменитой хозяйке крепости.

Выпрямительница сидела в дальнем конце большого зала: пожилой гоксхат с седеющими волосами. У нее остались лишь четыре части, все крепкие, хотя кое-где и слегка покалеченные — у кого-то не хватало ноги, руки, глаза или пальца. Вдоль стен зала на длинных скамьях сидели слуги: могучие мужчины, женщины и нейтралы, украшенные железом и золотом.

Поэт смолк. Выпрямительница подалась вперед:

— Ну? Продолжай. Я хочу услышать о своих благородных достоинствах.

— Дай мне день, чтобы поговорить с твоими слугами и собрать точные факты о твоих многочисленных достижениях, — ответил поэт. — Тогда я смогу восхвалить тебя должным образом.

Гоксхат откинулась на спинку трона:

— Значит, ты никогда обо мне не слышал? Провались все пропадом! А я-то надеялась на бессмертную славу.

— Я дам ее тебе, — невозмутимо проговорил поэт.

— Хорошо. У тебя есть день. И если мне понравится то, что ты сочинишь, я не стану трогать твои мужские части.

Я поблагодарил ее. Потом поведал о своем пребывании в разрушенной крепости. Хозяйка и слуги внимательно слушали. Когда я закончил, хозяйка воскликнула:

— Моя давняя соседка убита! Что ж, смерть приходит ко всем нам. В момент рождения у меня было двадцать частей. Воистину большое количество. Вот почему я знаменита, а также из-за неприязни к мужчинам, которая, наверное, продиктована завистью. Мои мужские части умерли еще в детстве, а нейтральные — совсем молодыми. К тридцати годам у меня осталось лишь десять тел, и все женские. Об утрате нейтралов я почти не жалею. Я всегда считала их высокомерными тупицами. Но мужских частей мне очень не хватало. Они были такими отважными и решительными! Когда сюда приходят путешественники, я даю им трудные задания. И если они не справляются, то велю солдатам держать их, пока я разворачиваю их нежные, скрученные спиралью тестикулы. Необратимого вреда я им не причиняю, зато их вопли ненадолго делают меня счастливой.

Мои мужские тела сразу помрачнели и принялись переминаться с ноги на ногу, словно собираясь бежать. Зато оба нейтрала остались спокойны. Поэт снова поблагодарил хозяйку, и голос его прозвучал уверенно. Потом я разделился и направился во все концы зала в поисках информации.

Мы ели и пили до рассвета, и слуги хозяйки охотно рассказывали мне истории о Выпрямительнице. Она обладала женской любовью к комфорту и нежностью к детям, но во всех прочих отношениях назвать ее нежной было никак нельзя. Скорее, она была яростным вождем, в битве и строгим правителем — точным, как весы.

— Она поведет нас в бой против Кривонога, — сказал один подвыпивший солдат. — Мы убьем его и приведем детей сюда. Во всяком случае, украденных детей. Насчет его отпрысков не уверен. Может, им будет лучше умереть. Это не мое дело.

Наконец я вернулся в свою комнату. Разведчица спала, обняв ребенка. Мои мужские части принялись нервно расхаживать из угла в угол. Остальные уселись сочинять поэму.

Когда небо просветлело, мир за окном стал просыпаться. На большую часть звуков можно было не обращать внимания, но на карнизе как раз под моим окном расположился уишик. Его пронзительный повторяющийся крик отвлекал поэта. Я не мог сосредоточиться на поэме.

В ярости я стал швырять в уишика всякую всячину: пуговицы из портняжного набора, запасные ручки и даже найденную в комнате старинную чернильницу. Ничто не помогло. Уишик ненадолго улетал, потом возвращался и снова начинал вопить.

Вскоре проснулась разведчица. Я объяснил проблему. Она кивнула и некоторое время прислушивалась к верещанию уишика. Потом привязала к стреле бечевку и выстрелила из окна. Стрела попала в уишика, и животное испустило последний крик. Ухватившись за бечевку, разведчица втащила его в комнату.

— Зачем ты это сделала? — спросил я.

— Потому что не хотела, чтобы тело упало во двор.

— Но почему?!

Прежде чем она успела ответить, тело у ее ног увеличилось и изменило форму. Вместо мертвого уишика я увидел тело седого гоксхата, пронзенное стрелой.

Мужчины выругались. Остальные мои части удивленно вскрикнули. Разведчица пояснила:

— Это фрагмент колдуна, которого, несомненно, наняла хозяйка крепости. Должно быть, ей очень хочется развернуть тестикулы, раз она пошла на обман и нечестную игру. Магический крик уишика был призван помешать сочинению поэмы. Если бы тело упало на землю, остальные части колдуна увидели бы его и поняли, что трюк не удался. Зато теперь у меня может хватить времени, чтобы закончить поэму. — Разведчица строго взглянула на остальные мои тела. — Принимайтесь за работу.

Поэт снова стал сочинять, а летописец — записывать. Теперь нам ничто не мешало, и дело двигалось гладко. Чем больше становилось записанных строф, тем острее было счастье и удовлетворение, охватившее меня. Вскоре эти приятные чувства стали сексуальными. Такое иногда случается, но обычно, когда поэма эротическая. Бог поэзии и бог секса — родня друг другу, хотя у них только один общий родитель, которого называют Мать-Отец-Всех.

И хотя поэма не была эротической, мои мужские и женские части стали испытывать все нарастающее возбуждение. Ах, я уже начал поглаживать себя! Ах, я уже начал постанывать! Разумеется, поэт и летописец не могли ощутить это сексуальное удовольствие, но зрелище того, как мы валяемся на ковре, отвлекало их. Да, нейтралы спокойны и рациональны, но они и любопытны, а ничто так не возбуждает любопытство, как секс. Они забросили сочинение поэмы и принялись наблюдать за тем, как я удовлетворяю себя.[23]

Лишь разведчица не поддалась всеобщему порыву и направилась в чуланчик для дефекации. Выйдя оттуда с ведром холодной воды, она вылила ее на разгоряченные страстью тела.

Я вскочил, завопив от неожиданности.

— Это тоже магия, — заявила разведчица. — Я не знала, что чары, возбуждающие похоть, способны работать на таком большом расстоянии, но, как видно, могут. Все мужские и женские части — марш в ванную! Мойтесь холодной водой, пока идея секса не утратит для вас интерес! Что же касается моих нейтральных частей… — Разведчица сверкнула глазами. — Продолжайте работать!

— Но почему одна из моих частей не поддалась чарам? — спросил я разведчицу.

— Я не думала, что смогу кормить ребенка, не отложив сперва яйцо. Но, наверное, попытки малышки напиться молока заставили мое тело его вырабатывать. Как правило, кормящих матерей секс не интересует… Словом, из-за упрямства малышки у нас появился шанс завершить поэму. И мы перед ней в долгу.

— Возможно, — пробурчали мои мужские части.

— Посмотрим, — сказали поэт и летописец.

Поэма была закончена на рассвете. Вечером того же дня я прочел ее в большом зале крепости. Если мне позволено похвалить самого себя, то это было блистательное достижение. В поэме прозвучал крик уишика, а также раскачивающийся вверх-вниз ритм сексуально возбужденного гоксхата. Второе придало поэме энергию и экспрессивный размер. Что же касается первого, то каждая строка заканчивалась одним или двумя звуками бесконечно повторяющегося и раздражающего крика уишика. Ныне мы называем такое повторение звука «рифмой». Но тогда, когда я его только изобрел, у него не было названия.

Когда я смолк, хозяйка приказала нескольким слугам выучить поэму наизусть.

— Я хочу слушать ее снова и снова, — сказала она. — Какая замечательная идея — заставить слова звенеть, сталкивая их друг с другом! Какое поразительное звучание! Как оно запоминается! Благодаря тебе и странствующему водопроводчику я наконец стану знаменитой.

Ночь прошла почти так же, как и первая: пировали все, кроме меня. Я изобразил, будто у меня расстройство желудка, а напитки выливал под стол. Хозяйка была хитра и любила побеждать. Она могла приказать подсыпать что-нибудь в мой кубок или тарелку. Ведь она уже получила поэму.

Когда последний слуга отвалился от стола и захрапел, я встал и направился к выходу из зала. Завтра или послезавтра хозяйка обнаружит, что ее колдун утратил часть своей личности, а одно из тяжелых пресс-папье пропало. И я не хотел оставаться поблизости, когда эти открытия будут сделаны.

Остановившись возле выхода, я задумался, не поискать ли мне водяное колесо? А вдруг я смогу освободить пленников? Они могут оказаться такими же путниками, как и я, невинными жертвами злобы и зависти хозяйки. И ее желания иметь горячую воду на каждом этаже. Но возле колеса наверняка стоит охрана. А я всего лишь один гоксхат. Я не могу спасти всех. К тому же слуга сказал, что они преступники.

Я тихо поднялся по лестнице, собрал вещи, прихватил ребенка и выбрался через окно по веревке, сделанной из связанных простыней.

Небо было ясным. Над горными вершинами сияла яркая звезда, которую называют Маяк. Она давала столько света, что я без труда видел дорогу и быстро зашагал на восток.

К утру небо затянули облака. Маяк исчез с небосклона. Пошел снег, скрывая мои следы. Малышка, посасывая молоко разведчицы, счастливо причмокивала.

Через два дня горы остались далеко позади. Я разбил лагерь в лесу на берегу незамерзающего ручья. Вода негромко журчала, перекатываясь над камешками. Растущие вдоль ручья деревья были из той породы, листва которых летом становится голубой, а зимой — желтой. Сейчас их листья накрыл толстый слой снега.

— Серебро и золото, — пробормотал поэт, взглянув вверх.

Летописец сделал заметку.

На ветку чуть выше поэта уселся уишик и принялся вылизывать себе крылья. Когда он делал резкое движение, с ветки начинал падать снег.

— продекламировал поэт. Летописец тут же записал стих.

Один из носителей дубинки начал спор:

— Убийца Поэтов был полным нейтралом. Страх смерти сделал его безумным. Кривоног — целиком мужчина. Поддавшись мужской страсти к насилию, он украл детей своей соседки. Последняя встреченная мной владычица, правительница крепости, была женщиной, злобной и лживой. Из всех этих примеров нужно, несомненно, сделать вывод. Личности следует быть не целиком одного пола, а такой, как я — гармоничной смесью мужского, женского и нейтрального начал. Но этот ребенок — пусть и не по своей вине — так и останется одного пола.

— Я в долгу перед ребенком, — решительно произнесла моя лучшая разведчица. — Если бы не девочка, я испытала бы боль и унижение, когда свихнувшаяся правительница развернула бы мои тестикулы — что она, несомненно, собиралась сделать. В лучшем случае, мне пришлось бы уйти из крепости, ковыляя и мучаясь от боли. А в худшем — оказаться прикованным к водяному колесу.

— Но вот вопрос, — сказал летописец. — Может ли гоксхат всего лишь одного пола не стать уродом? Наверное, нет. Наилучшая комбинация — это моя. Мужчины, женщины и оба типа нейтралов. Хотя даже два пола способны обеспечить баланс.

— Есть и другие личности, кроме упомянутых трех, состоящие из тел только одного пола, — упрямо возразила разведчица. — И не все стали монстрами или уродами. Так что вовсе не пол повлиял на тех, а каменистые равнины и острые вершины Ибри, холодные местные зимы и дикие опасные животные. Мои части смогут научить девочку самым различным качествам: отваге носителей дубинок, утонченности поэта и летописца, женской нежности остальных моих частей. И она станет единой гармоничной личностью.

Разведчица смолкла. Остальные поглядывали на нее с неуверенностью. Разведчица заговорила вновь:

— Немало людей теряют свои части из-за болезней, несчастных случаев и войн, многие из них потом долгие годы живут в усеченном виде. Да, это грустно и печально, но вряд ли неестественно. Представьте старость и конец жизни. Старики умирают тело за телом, пока не остается последнее. Да, чаще всего последнее тело умирает быстро. Но не всегда. В каждом большом городе найдется свой старик или старуха, ковыляющие по улицам в одиночку.

И я не откажусь от ребенка, которого вскормила собственным молоком. Хочу ли я, чтобы меня называли неблагодарной или бессердечной? Меня, уже оставившую всякую надежду на честь и славу?

Я посмотрел на себя с неуверенностью. Уишик снова стряхнул с ветки снег.

— Ну что ж, — сказал поэт, взор которого уже приобрел некоторую отрешенность. Скорее всего, на подходе новый стих. — Я отведу ребенка в детский сад и оставлю там.

Разведчица нахмурилась:

— Хорошо ли будут о ней заботиться — там, среди здоровых детей, у воспитателей наверняка возникнет предвзятость к неполному ребенку! Я никому не отдам девочку.

— Но подумай о том, как много я путешествую, — возразил носитель дубинки. — Ну как я смогу таскать с собой еще и ребенка?

— Осторожно и нежно, — ответила разведчица. — Как это делали мои предки-кочевники. Вспомни древние предания! Когда они путешествовали, то брали с собой все, даже кувшины для умывания. И уж точно не бросали своих детей.

— Я слишком привязался к этому ребенку, — сказал летописец разведчице.

— Да, привязался. И это уже произошло, так что назад пути нет. Я люблю ее мягкий детский пушок, ее четыре голубых глазика, ее отважный дух. И я ее не брошу.

Мы спорили еще некоторое время. Я не стал сердиться на себя — наверное, потому, что недавно пережил столько опасностей. Ничто лучше страха не напоминает о ценности жизни. Время от времени, когда разговор становился особенно трудным, часть меня вставала и отходила в темноту, чтобы лягнуть снег или помочиться. И когда эта часть возвращалась, он, оно или она выглядели более умиротворенными.

Наконец я пришел к согласию. Я оставлю ребенка и буду носить его с собой во всех путешествиях, хотя половину меня такое решение и не устраивало.

Как трудно жить в несогласии с самим собой! Но все же такое случается, и все, кроме безумцев, преодолевают подобное состояние. Только безумцы забывают об исходной целостности, лежащей в основе разницы во мнениях. Только они начинают верить в индивидуальность.

На следующее утро я зашагал дальше.

Поэма, которую я сочинил для повелительницы теплого замка, стала знаменитой. Ее форму, названную «звенящим восхвалением», переняли и другие поэты. Благодаря ей я обрел толику славы, вполне достаточную, чтобы успокоить дремавшую во мне зависть, а слава принесла и немного денег, на которые я прожил несколько лет.

Возвращался ли я когда-нибудь в Ибри? Нет. Те земли оказались слишком суровыми и опасными, а встречаться во второй раз с правительницей теплой крепости мне не хотелось. Вместо этого я поселился в Малом Ибе, купив домик на берегу реки под названием Могло-Быть-Хуже. Название оказалось весьма подходящим. Домик был уютным, а соседи приятными. Ребенок играл в огороженном садике под присмотром моих женских частей. Соседи же приглядывались к девочке с интересом и не упоминали о ее очевидной неполноценности.

Путешествовать я стал меньше — из-за ребенка и возраста. Но побывал на фестивалях в Большом и Малом Ибе. Путешествовать по ровным дорогам, пересекающим широкие равнины, было легко. Ибские правители крепостей, хотя и отличались иногда эксцентричностью, не шли ни в какое сравнение с ибрийскими безумцами и не представляли опасности ни для меня, ни для других поэтов. На одном из фестивалей я повстречал знаменитого водопроводчика, который оказался крупным красивым гоксхатом, но неполноценным: состоящим из двух мужчин и нейтрала. На фестивале я выиграл корону за поэзию, а он/оно — за изобретательность. Отмечая наш успех яичным вином, мы влюбились друг в друга и слились в объятиях.

То был прекрасный роман, и завершился он без сожалений, как и все мои прежние романы. Будучи группой, мы, гоксхаты, счастливее всего наедине с собой. К тому же я не мог забыть пленников, вращающих водяное колесо. Планировал водопроводчик такое или нет, но все же причинил страдания другим. И, конечно же, неправильно — и несправедливо, — когда одни надрываются в темноте, чтобы у других была теплая постель и горячая вода из трубы.

Должен признаться, что иногда я мечтал о той крепости: теплые залы, трубы с водой, обогреваемый бассейн для купания и трон для дефекации — разве я забыл это упомянуть? — с мягким сиденьем.

За всю свою жизнь мне так и не удалось отложить фертильные яйца. Мой единственный ребенок — Ап Найденыш, которого также зовут Ап Одно Тело и Ап Много Талантов. Как видно из последнего прозвища, малышка оказалась весьма способной.

Что же касается меня, то я стал известен как Звенящий Уишик — из-за своей знаменитой рифмованной поэмы. Мне дали и другие имена: Собиратель Детей, Выкармливатель и Поэт-Со-Странностями.

Ларри Нивен
РИСК — БЛАГОРОДНОЕ ДЕЛО

Таверна «Драко» была почти пуста, если не считать меня, Сары и компании насекомоподобных бебебебеков. Сара выражала бурное негодование. Причиной ее возмущения стала расширяющаяся Вселенная.

Сара была худой, если не сказать — костлявой женщиной, не лишенной, впрочем, некоторого изящества. Представляясь, она сообщила мне, что ее полное имя — Сара Уинчелл, что она — доктор антропологии, что ей уже почти сорок (немногим меньше, чем мне) и что долгое время она изучала человекообразных обезьян в полевых условиях, фактически, жила в их стае, а теперь намерена взяться за инопланетян. Поначалу я решил, что имею дело с узким специалистом, и был весьма удивлен, когда Сара стала демонстрировать глубокие познания в области космологии.

Бебебебеки, по обыкновению, заказали попкорн, а Сара выпила две порции крепкой китайской сорговой водки. Сейчас она приканчивала уже третий легкий коктейль, но ее речь оставалась ясной и четкой.

— Вселенная расширяется! — сообщила она бебебебекам. — Пусть так, меня это почти не трогает. Это мне известно с самого детства. Проблема в другом — в том, что процесс расширения Вселенной идет все быстрее и быстрее! Но с какой стати? В чем смысл?! Зачем нужна Вселенная, которая бесконечно долго находится в состоянии взрыва?

Сара и бебебебеки — жуки четырнадцати дюймов с блестящими, маслянисто-желтыми надкрыльями — сидели вместе вокруг самого большого стола. Они жужжали. Переводчик-транслятор подал голос:

— Вам нужен смысл? Тогда загляните в свой контракт.

Сара рассмеялась.

Бебебебеки были групповым разумом и всегда говорили о себе в единственном числе.

— Ну а если серьезно… — продолжил транслятор. — Не исключено, что смысл в этом все-таки есть. Например, расширение Вселенной способствует изоляции различных культур, и это обеспечивает их разнообразие. Тесные контакты уже сделали все человеческие существа похожими друг на друга, разве не так?

Сара снова рассмеялась.

— Ничего подобного. Все люди — разные.

— Но мне вы кажетесь совершенно одинаковыми, — возразили бебебебеки. — Кстати, если вы ищете смысл, почему не предположить, что цель расширения Вселенной — простой интерес? Заставить цивилизацию меняться с течением времени, эволюционировать… По-моему, это более чем достойная задача. Основной функцией разума является изобретение новых и новых орудий труда. Если этот процесс будет продолжаться достаточно долго, в конце концов появятся столь совершенные орудия, что с их помощью можно будет решить абсолютно все проблемы. Почему бы не предположить, что движущей силой расширения Вселенной служит некая отрицательная энергия, призванная компенсировать подобное развитие цивилизаций, затрудняя общение разумов между собой и делая стоящие перед ними задачи более сложными, увлекательными, захватывающими?.. A-а, вот и Бэзин. Давайте спросим его…

Сара обернулась через плечо, чтобы взглянуть на существо, входившее в таверну через систему воздушных шлюзов.

Внешне Бэзин напоминал огромную тысячефунтовую черепаху, но, в отличие от гигантских земноводных, двигался на удивление проворно. Казалось, ему не мешают даже шестьдесят фунтов сенсорного оборудования и сложные системы жизнеобеспечения, укрепленные на панцире идеальной аэрогидродинамической формы. С Бэзином я уже имел дело, когда договаривался об интервью для «Си-Би-Эс».

— Я видела Бэзина по телевизору, — сообщила Сара. — Разве он философ? Или астроном?

— Нет! — с явным удовольствием сказали бебебебеки.

— Вот и мне тоже показалось, что он, скорее, каскадер. Рик… — Сара повернулась ко мне. — Тебе известно…

— О том, что Бэзин летит на Землю, все мои клиенты знали еще до того, как его корабль «Летящий по лучу» лег на окололунную орбиту, — заявил я, раскладывая перед бебебебеками золотистые зернышки жареной кукурузы и подавая Саре очередной бокал с коктейлем. — Ведь он — звезда из звезд. Бэзин отчаянный парень, настоящий сорвиголова! Возможно, он и занимается какими-то исследованиями, но его главная цель — поиск острых ощущений. Это, можно сказать, его специализация. Если подключить к нему соответствующие датчики, то можно испытать все, что испытывает он. Даже если Бэзин погибнет, это тоже можно будет почувствовать и… пережить.

Я выглянул из-за силовой ширмы-загородки, обеспечивавшей моим клиентам уединение, и окликнул гостя:

— Эй, Бэзин!.. Привет!

Бэзин живо повернулся в нашу сторону, из-под панциря донеслись похожие на затяжную отрыжку звуки.

— Привет, Рик! — жизнерадостно прокричал транслятор Бэзина. — Что вы здесь обсуждаете?

— Расширяющуюся Вселенную, — ответил я. — Она не всем по нраву.

Этого оказалось достаточно; вскоре Бэзин уже сидел за столом рядом с Сарой и бебебебеками. Я хотел поучаствовать в разговоре, но в таверну вошли другие посетители, и мне пришлось вернуться за стойку.

Большинство населения Земли до сих пор довольствуется телевизорами, но чирпситра давно установил в «Драко» голографическую стену-экран. Обычно за ней никто не следит, и она произвольно переключается с одного канала новостей на другой. Когда несколько дней спустя Бэзин снова появился в таверне, мы как раз смотрели «Актуальное интервью» с его участием.

«Я еще не решил, что буду делать на Земле, — говорил экранный Бэзин ведущему Уэйду Ханноферу. — И не очертил круг своих интересов. Кроме того, у вас по-прежнему существует такая вещь, как территориальный суверенитет отдельных государств, который мне не хотелось бы нарушать. Поэтому, пользуясь возможностями телевидения, я хочу обратиться ко всем и каждому. Любое земное правительство может пригласить меня к себе. Я открыт для любых предложений, господа!»

«Вы еще не видели Большой Каньон?» — вежливо спросил Ханно-фер, но Бэзин только отмахнулся.

«Я видел ущелье Копрат[24] на Марсе. Я уже решил: когда покончу с Землей, облечу его на воздушном шаре».

«А что вы скажете о горе Мак-Кинли[25]?»

«Слишком низкая. Уж лучше подняться на Эверест».

Тут камеры дали крупный план, и я увидел панцирь Бэзина, отполированный чуть ли не до зеркального блеска. У Бэзина, который сидел рядом со мной, панцирь совсем не блестел. Он был покрыт глубокими трещинами и вмятинами, и я невольно вспомнил актера Джеки

Чана, о котором говорили, будто после съемок каждого фильма на его теле остается по крайней мере один серьезный шрам.

Уэйд Ханнофер обвел рукой аудиторию в телестудии.

«Одни из наших гостей знают, когда умрут, другие — бессмертны. А как обстоит дело с вами?»

«Я долгожитель, — пояснил Бэзин. — Нанохирургам удалось перестроить или вовсе удалить гены, отвечающие за процессы старения. Естественная смерть мне не грозит, я могу только погибнуть».

Потом Бэзин спросил меня, понравилось ли мне интервью.

— Они, наверное, многое вырезали? — в свою очередь, поинтересовался я.

— Пустая болтовня, — небрежно бросил он. — Вот увидишь, когда я начну путешествовать по Земле, телевизионщики отнесутся ко мне с большим вниманием.

И он начал путешествовать по Земле, а мы с интересом следили за его похождениями. В эти дни клиенты появлялись в «Драко» гораздо реже, хотя «Летящий по лучу» продолжал вращаться по орбите вокруг Луны.

В Диснейленде Бэзин три раза подряд посетил «Страну будущего».

В кинотеатре, где он оказался единственным зрителем, Бэзин посмотрел «Кошмар на улице Вязов», «Оно» и «Крепкий орешек» и попал в заголовки мировых новостей, прокатившись на «русских горках» — на самых высоких, самых крутых и самых быстрых. Во всех трех парках администрации пришлось переделывать стандартную повозку по его указаниям.

Когда Бэзин перешел ко второму этапу своих исследований, телекомментаторы начали испытывать к нему что-то вроде отвращения. Он натянул через Большой Каньон трос и перебрался с одной стороны на другую, воспользовавшись в качестве страховки специальной петлей, прикрепленной к нагрудной пластине панциря. За спиной Бэзина кроме обычного оборудования болтался небольшой рюкзачок. Когда трос неожиданно оборвался, мы узнали, что это был самораспаковывающийся дельтаплан.

На дельтаплане Бэзин летал мастерски. Используя обтекаемую форму панциря и слегка модифицированные ласты, которые он натянул на руки и ноги, Бэзин направил свой летательный аппарат к заранее подготовленному месту посадки и раскрыл парашют лишь в последний момент.

После долгих и тщательных испытаний и проверок он спрыгнул с Бруклинского моста с эластичным тросом.

Потом Бэзин сплавлялся на многоместном плоту по реке Колорадо. Люди — его партнеры — надели спасательные жилеты и каски. Бэзину каска была ни к чему, зато он нацепил искусственные жабры. Когда плот опрокинулся, Бэзин втянул руки и ноги под панцирь, и его несло течением, пока не выбросило на отмель, где можно было спокойно встать.

Понемногу я стал понимать, в чем суть его метода.

Бэзин начинал представление, только приняв все меры предосторожности.

Должно быть, он внимательно изучил самые опасные цирковые трюки и теперь двигался по списку. Правда, значительная их часть Бэзина не устраивала. На Земле ему приходилось пользоваться системами жизнеобеспечения, но кто скажет, где заканчивается собственно жизнеобеспечение и начинается тривиальная страховка? В панцире с низко расположенным центром тяжести и запасами кислорода Бэзин мог подняться на Эверест, абсолютно ничем не рискуя. Несколько специальных амортизаторов превращали спуск с Ниагарского водопада в процедуру безопасную и почти приятную. Иными словами, Бэзин вел себя, как рыба, которая, ныряя в омут, на всякий случай берет с собой водолазный костюм.

Пока Бэзин путешествовал, немногочисленные завсегдатаи «Драко» обсуждали его прежние подвиги — специальные лыжи для катания по озеру из расплавленной серы и пузырьковую капсулу для полетов в метаново-аммиачной атмосфере Юпитера.

Между тем на Земле зафрахтованный самолет высадил Бэзина на Южном полюсе. При нем имелись сани, доверху нагруженные специальным оборудованием; еще больше оборудования было смонтировано на панцире. Чтобы выйти к морю Росса, Бэзину потребовалось несколько недель. Сани он тащил сам, а с огромными маламутами обращался, как с домашними любимцами.

После Антарктиды Бэзин пересек Долину смерти, пользуясь уменьшенной моделью весьма популярного в Сахаре и Лос-Анджелесе прибора, способного конденсировать влагу непосредственно из атмосферы. Узнав об этом, я спросил себя, зачем ему это понадобилось?

Сара Уинчелл снова появилась в «Драко» после семимесячного отсутствия. Как и в прошлый ее приезд, таверна была пуста. Сара уселась за большим столом, и я принес себе и ей по чашке «капуччино».

— Я только что побывала на празднике, посвященном творчеству Стивена Кинга, — заявила она.

— Он как будто неплохо писал, — вежливо сказал я.

— Все, что он написал, у меня здесь. — Сара похлопала по небольшому карманному компьютеру. — Когда проводишь много времени в разъездах, просто необходимо иметь под рукой хорошую библиотеку, иначе можно спятить. Одно мне непонятно: почему мы, люди, так любим страшилки?

Трое четвероногих зверьков, покрытых густым коричневым мехом, с щупальцами вокруг ротовых отверстий, гуськом вошли в таверну и присоединились к нам за столом, но в разговор пока не вмешивались.

Я глубокомысленно сказал:

— Быть может, выдуманные ужасы нужны нам, чтобы не думать о настоящих страхах.

— О каких, например?..

— О налогах. О террористах. О мокром тротуаре, на котором можно поскользнуться и сломать шею. О раке. Ведь если мы сумеем всего этого избежать, то доживем до счастливой и обеспеченной старости. Кстати, большинство цивилизаций, открывших секрет межзвездных полетов, хорошо знают, что это такое. К примеру, для флаттерби старость — это превращение в безмозглую копулирующую машину, так сказать, последний экстаз перед смертью. А для человеческой расы старость — это распухшие, ноющие суставы, боли в сердце, колотье в боку и иногда — маразм… Вот вы, хорки, наверное, долгожители?.. — обратился я к сидевшим с нами за столом существам. — Знаете ли вы свою судьбу? Что ждет вас в будущем?

Один из четвероногих хорки торжественно ответил:

— Я знаю свою судьбу. И всегда знал. Кости станут хрупкими, мышцы ослабнут, реакция замедлится, и в конце концов добыча одолеет охотника. Мы только оттягиваем этот момент. Другие виды живых существ могут откладывать конец до бесконечности. Но при этом они теряют чувство родины и ощущение единства. Вот, например, как этот, — хорки кивком указал на присоединившегося к нам чирпситру.

— Мы все чего-нибудь да боимся, — задумчиво сказала Сара. — Талантливый писатель — такой, как Рэй Брэдбери — способен изобразить в своих произведениях то, чего боится он. Но ведь существуют кошмары, которые нам и не снились!

— Снились? — удивленно переспросил один из хорки. — О чем вы говорите?

Усмехнувшись, я предоставил Саре объяснять хорки, что такое сон (эти существа никогда не спят и, соответственно, не видят снов), а сам отправился к стойке, чтобы налить нам еще по чашечке кофе. И в этот момент через нижний воздушный шлюз в зал вошло существо, похожее на гигантскую черепаху обтекаемой формы.

— Бэзин!

— Рик! Я вижу, у тебя сегодня почти никого нет! О чем вы опять спорите?

— О страхе.

Бэзин заказал себе порцию бульона и двинулся к столу. Я пошел за ним, а заодно — за пьезоэлектрической окрошкой для чирпситры и темным пивом для хорки. Когда я вернулся, Сара говорила:

— …Говард Лавкрафт творил страшное, смешивая на страницах своих книг все могучее, непонятное, чуждое, древнее. Так же поступал и Эдвард Дансени. Стивен Бакстер избрал другой путь. Он не стремился пугать людей нарочно, просто его фантазия уносилась в такие дали, что не всякий читатель мог это выдержать.

— А вдруг вы просто стали слишком старыми? — неожиданно спросил Бэзин.

— Ну, наши писатели-классики интересовались главным образом прошлым. Выжившие из ума маги, личный возраст которых исчислялся тысячелетиями и даже десятками тысячелетий… — (Тут хорки разразились негромким мелодичным смехом, похожим на воробьиное чириканье, и Бэзин поспешно втянул голову в панцирь.) —…или древние расы, предшественницы человечества, которые настолько стары, что знают ответы буквально на все вопросы и способны одержать верх в любой битве при помощи сокровенных знаний и приемов. Чем не сюжет, а?..

— Так бывает и на самом деле, — сказал Бэзин. — Хотя для этого необходимо прожить дольше, чем несколько десятков тысяч лет. Ну а если бы вы, люди, сами были настолько старыми? Пожалуй, вас бы тоже уже ничто не интересовало.

Сара немного подумала.

— Мне кажется, — сказала она, — как бы долго ни просуществовало человечество, всегда останется что-то новое, еще не познанное…

— Это быть ошибка, — неожиданно вмешался чирпситра. Он из принципа не пользовался транслятором-переводчиком, и понять его было не всегда легко. — Ведь Вселенная расширяться, и сохранять единство цивилизация очень трудно. Разве вы не знать, что Вселенная расширяться все быстрее?

— Да, я знаю, — кивнула Сара.

— Огромные галактики испаряться, исчезать с небосклон, планетные системы проваливаться черная дыра в центр Вселенной! Невозможно соединить культуры, между которыми уже пропасть в десятки миллиардов лет. А есть еще препятствие. Протоны быть чрезвычайно нестабильны. Через большой время на расстоянии многих световых лет не остаться ничего, кроме электроны и позитроны. Уж тогда-то точно не быть ничего интересный и важный. Ни для кого! Разве этого мало для страх?

Сара рассмеялась.

— Я бы назвала это «экзистенциальным страхом», сэр. Ведь пока это произойдет, пройдет слишком много времени.

Бэзин высунул голову из панциря.

— А меня это все равно пугает, — сказал он.

— Правда?

— Правда, — признался Бэзин. — Мне трудно даже представить что-либо подобное, и, уж конечно, я не стремлюсь увидеть это собственными глазами. Превратиться в последнее во Вселенной скопление протонов, стать свидетелем того, как все вокруг остановится, замрет… бр-р!.. Нет, уж лучше, гм-м… подстраховаться!

«Так вот почему ты?!..» — Я вовремя остановился и не задал готовый сорваться с языка вопрос, потому что Бэзин снова начал втягивать конечности. Толстые роговые пластины на его коленях и голове плотно закрыли отверстия в панцире, надежно защищая Бэзина от любого вторжения извне. Именно так, подумал я, он и будет выглядеть, когда подойдет к концу история Вселенной.

В следующий раз мы увидели Бэзина, когда он преодолевал на байдарке каскад порогов на какой-то очень бурной горной реке.

Затем он спустился в пещеры на дне впадины Минданао, и с тех пор его никто не видел.

Впрочем, время от времени мы получаем от него весточку.

Мария Галина
НЕСУЩЕСТВУЮЩИЕ СУЩЕСТВА

Освоенный фантастами космос полон «чуждой жизни»… А что, они действительно такие уж чужие? Порассуждать о биологии фантастических созданий мы предложили московскому прозаику и критику, а по совместительству — кандидату биологических наук.

Фантастическая биология возникла практически одновременно с самой фантастикой — в 1898 году, когда вышел роман Герберта Уэллса «Война миров». Конечно, можно вспомнить и более ранние примеры, но именно этот роман стал «знаковым» для темы. Пристрастие английского романиста к биологии не вызывает удивления — ведь он изучал эту науку под руководством знаменитого Томаса Гекели, горячего сторонника теории Дарвина, блестящего теоретика и великолепного лектора. А потому уэллсовские инопланетяне до сих пор являются эталонными. Агрессивные марсиане с хилым телом и переразвитым мозгом, продукт машинной цивилизации, достоверны не только в своей жизни, но и в гибели — погибли они, напомню, от отсутствия иммунитета к земным микроорганизмам. Марсиане Уэллса — классические Чужие, великие и ужасные, порождения не только инопланетной биологии, но и наших кошмаров. Омерзительные спрутоподобные монстры (чуждый, «нечеловеческий» облик осьминогов издавна порождал самые невероятные легенды, и некоторые из них даже оказывались близки к правде) вдобавок еще и питались человеческой кровью!

Именно марсиане из «Войны миров» породили множество аналогичных тварей, заполонивших страницы НФ-произведений по принципу: «чем омерзительней, тем лучше».

Другой изобретенный Уэллсом вид — селениты из «Первых людей на Луне» (1901) — сотворен по образу и подобию общественных насекомых; четкое разделение по биологическим функциям и пренебрежение к жизни индивида ради блага рода… А элои и морлоки из «Машины времени» (1895) являют собой типичный пример «горизонтальной эволюции» или, как говорят биологи, «дивергенции», т. е. распада одного вида на несколько разных, причем занимающих различные экологические ниши (подземные работяги морлоки и праздные эльфоподобные элои).

Измышляя новые формы, фантасты сплошь и рядом обращаются к сугубо земной биологии. На Земле наблюдается поразительное разнообразие живых существ, и фантасту просто нужно взять какую-либо особенность их биологии и украсить ею сюжет. Чаще обращаются к тем же насекомым, что не удивительно: насекомые, пауки и змеи с доисторических времен кажутся человеку наиболее чуждыми и пугающими. Более всего эксплуатируется способность насекомых к метаморфозу. В рассказе Юрия Тупицына «Шутники» с виду антропоморфная цивилизация оказывается на деле насекомоподобной — трудоспособные личинки в глубинах океана создают материальную базу, тогда как на долю сухопутных имаго остается лишь продолжение рода, после которого родительские особи гибнут. Не удивительно, что все отпущенное им короткое время «зрелые особи» проводят в увеселениях — точь-в-точь бабочки-поденки. Сходный казус встречаем мы и у западных писателей, например, в «Космическом госпитале» (1962) Джеймса Уайта, когда загадочная болезнь инопланетного существа оказывается всего-навсего окукливанием с последующим вылетом имаго; точно той же «болезнью» страдает и самый обычный человек — чтобы потом превратиться в сверхчеловека (Рэй Брэдбери, «Куколка»).

А если учесть, что бабочка для многих культур была мистическим символом освобожденной от смертного тела бессмертной души, то неудивительно, что эта тема остается привлекательной для фантастов и по сей день. Вспомним хотя бы разумных бабочек Юлия Буркина из его романа «Цветы на нашем пепле».

Нередко моделью для фантастов выступают общественные насекомые — пчелы и муравьи. Надо сказать, что общественное устройство и биология этих существ сами по себе достаточно фантастичны и поражают своей удивительной сложностью: муравьи разводят «скот» (медоносных тлей), содержат теплицы, используют рабов и выставляют охрану на куполе муравейника… Некоторые крупные специалисты по поведению (например, Б. П. Мантейфель) даже утверждают, что муравьям свойственна рассудочная деятельность — во всяком случае способность передавать абстрактные понятия за «языком» муравьев и пчел уже признана.

Тем не менее принцип улья и муравейника фантасты предпочитают использовать в основном в антиутопиях, причем применительно к человеческому обществу — например, к генетически модифицированной расе людей будущего в «Бесконечном моменте» Джона Уиндема и «Погоне за хвостом» Александра Громова. Результат во всех случаях получается малоутешительным: индивидуальность и «закон улья» несовместимы.

Есть, впрочем, большие сомнения в том, насколько наши представления о жизни тех же муравьев адекватны их, муравьиной, действительности. Вероятно, жизнедеятельность насекомых не только гораздо сложнее, чем мы полагаем, но и обладает большими, по сравнению с нашим представлением о них, степенями свободы. Скорее, мы склонны приписывать общественным насекомым свои собственные социальные недуги. Ведь, если вообразить себе стороннего наблюдателя тысячекратно крупнее человека, с тысячекратно замедленным метаболизмом, то люди будут казаться такому существу именно обитателями муравейника: привязаны к определенным норкам-квартирам, которые меняют крайне редко; зачем-то ныряют под землю, а потом выныривают, причем по очень сложным маршрутам, которые распознают не иначе как по запаху — недаром метят себя специальными пахучими веществами; содержат детей в обособленных группах, за которыми присматривают специальные особи, и тому подобное.

Общественные насекомые частично стали моделью для знаменитых алиенов в фильме «Чужие», однако способ их размножения скопирован с другой группы животных. Зрители помнят, что гигантская матка откладывает яйца, из которых вылупляются агрессивные спрутоподобные создания, чье назначение — внедриться в тело человека и отложить там яйцо уже другого типа. Из него и развивается взрослая особь — ценой жизни хозяина. Цикл размножения достаточно сложный, но вполне типичный для многих глистов, меняющих в процессе развития даже не одну, а несколько промежуточных форм и промежуточных хозяев. А если вспомнить хищных ос, парализующих жертву, утаскивающих ее в норку и откладывающих личинки в живые консервы, то будет понятно, откуда взялась эта грамотно выстроенная и убедительная в своей пугающей эффективности биологическая модель.

Паразиты — существа малопривлекательные, но для фантастов — самая настоящая золотая жила. Чаще всего изображают коварных существ, которые исподтишка внедряются в человека и заставляют его действовать вопреки интересам собственного биологического вида, как, например, в «Кукловодах» Роберта Хайнлайна. Иногда паразит, подселенный к человеческому организму, приносит видимость блага и даже бессмертие, но на деле оказывается глубоко вредным существом — вспомним «крестоморфов» из «Гипериона» Дэна Симмонса. Но порою он действительно наделяет «носителя» сверхчеловеческими качествами, как в рассказе Уильяма Тенна «Недуг», где заражение космонавтов разумным марсианским вирусом продвигает человека на новую ступень развития, тем самым избавляя Землю от грядущей ядерной войны.

Вообще тема инопланетян-паразитов (или симбионтов) чрезвычайно распространена в американской фантастике. В классическом рассказе «Ярость» Генри Каттнера и Кэтрин Мур фигурирует венерианский «плащ», медленно убивающий жертву, но одновременно доставляющий ей неземное удовольствие. В их же рассказе «Шамбло» то же самое делает «энерговампир» в гуманоидном обличье. Относительно безвредны «воспителлы» Клиффорда Саймака, питающиеся детским смехом, но взамен помогающие молодым людям преодолевать возрастной порог без присущего этому периоду трагизма… Наиболее знаменитый паразит (омерзительное существо, являющееся предметом религиозного культа, высасывает все соки из «хозяина», прилепляясь к черепу новообращенного) описан в «Песне для Лья» Джорджа Мартина. Однако этот паразит священен для аборигенов-инопланетян, ведь в ответ он питает их любовью ко всему сущему, вносит в душу мир и покой…

Кстати, тема паразитизма недавно возникла и у нас — в опубликованной в журнале «Если» повести Андрея Плеханова «Адекватно униженная особь» разумный телепатический глист мучает исключительно тиранов и унижает тех, кто третировал других.

Остальные негуманоидные формы (негуманоиды — это всего-навсего те, кто не произошел от обезьяны) — спруты, слизни, гигантские жуки и разумные млекопитающие (чаще всего аналоги наших собак и кошек) выступают в качестве фоновых героев космических опер настолько часто, что успели надоесть. Не менее часто фигурируют и рептилии. Как правило, ничего хорошего от них ждать не приходится, но вот Барри Лонгиер в повести «Враг мой» показал весьма симпатичную цивилизацию дракков-рептилий (невзирая на то, что земляне находятся с ними в состоянии войны). Еще более привлекательны и достойны сострадания разумные пресмыкающиеся Джеймса Блиша («Дело совести») — мирная раса, в глазах пришлого свя-щенника-иезуита выступающая в качестве великого соблазна, исчадия дьявола…

Всевозможная флора в роли персонажа фантастических произведений обычно оказывается представителем некоего совокупного чуждого разума — что разумные цветы в романе Клиффорда Саймака «Все живое» («Вся плоть — трава»), что покрывающий планету лес в повести Урсулы Ле Гуин «Безграничней и медлительней империй». Как правило, разумным растениям требуется для контакта некий посредник, медиум. Показательно, что и у Саймака, и у Ле Гуин в качестве такого посредника выступает сумасшедший, отвергнутый человеческим сообществом.

Иногда растениям в фантастических романах приписывается неожиданная кровожадность. Понятно, что авторы играют на контрасте между нашим обиходным представлением о безобидных цветочках на клумбе и злобным зеленым чудовищем, пожирающим людей на страницах книг. Но полуразумные триффиды Джона Уиндема — хищные, плюющиеся ядом растения-мутанты, завоевавшие Землю — казались бы новшеством, если бы им не предшествовал рассказ Герберта Уэллса «Необычная орхидея». В нем новая экзотическая орхидея оказывается плотоядным существом, приманивающим жертву своим сладким запахом и прекрасным цветком.

Как ни странно, растения-убийцы не такая уж и фантастика — всем известная росянка разнообразит свой рацион насекомыми, подманивая их на клейкий нектар и удерживая листьями-ловушками.

От современной зоологии и ботаники лишь шаг к палеобиологии. «Палеофантасты» в качестве объекта выбирают не существующий ныне, а вымерший вид. Особенно привлекательны для них, конечно, динозавры (одновременно загадка природы и символ утраченного величия). Почему бы фантасту не предположить, что динозавры не вымерли, а жили себе и жили и добрались, в конце концов, до разумных форм? Гарри Гаррисон в романе «К западу от Эдема» так и сделал, создав самую, пожалуй, полную на нынешний момент реконструкцию рептильной цивилизации, вплоть до особенностей культуры, языка, сексуальных отношений, технологий и… взаимоотношений с людьми, которые тоже, оказывается, присутствуют в этой альтернативной картине земной истории.

Мамонты, лохнесские чудовища и прочие реликты выныривают, выбегают и выползают из самых неожиданных уголков нашей планеты (у нас в Сибири фантасты то и дело находили мамонтов и шерстистых носорогов). Из шедевров упомяну лишь рассказ Рэя Брэдбери «Ревун», где гигантский плезиозавр, последний в роду, в сокрушительном объятии штурмует башню маяка, приняв ее сирену за зов самки.

Но всем нашим «Плутониям», «Кратерам Эршота» и «Олгой-хорхоям» предшествовали все те же классики: Жюль Верн с «Путешествием к центру Земли», Уэллс с рассказом «Остров эпиорниса» и Артур Конан Дойл с «Затерянным миром». Кстати, у Дойла в его южноамериканском палеозаповеднике соседствовало сразу несколько биологических эпох. Точь-в-точь как в «Подземелье ведьм» Кира Булычева, разве что здесь дело происходит на некоей отдаленной планете, где такое соседство явилось результатом масштабного биологического эксперимента.

От измышления фантастического существа на основе развития какой-либо одной реальной черты живого организма недалеко и до «конструирования» жизнеспособных химер — немножко от того животного, немножко от этого. Подобные химеры существовали еще в античные времена: гибрид человека и лошади — кентавр; человека и козла — сатир; человека и рыбы — тритон и русалка. Но, как ни странно, этот метод для фантастики оказался не столь плодотворным. Интересные примеры относятся скорее к биотехнологии (наподобие беляевского Ихтиандра, которому пересадили жабры акулы), чем к фантастической биологии. К удачам можно отнести разумных кентавров из романа «Робинзоны космоса» Франсиса Карсака. Он же, кстати, «сотворил» другую, более сложную «химеру» — малоприятных, но очень убедительных летучих гидр, наполняющих свои воздушные мешки водородом (продукт расщепления воды) и обладающих, подобно паукам, наружным пищеварением.

Не менее распространен другой технологический прием — уменьшение или увеличение размеров творимого существа. Увеличьте муравья до размеров собаки, гориллу — до размеров Кинг Конга или, напротив, уменьшите динозавра до размеров обычной ящерицы, и эффект обеспечен. Нередко такое изменение масштабов, если оно проделано с размахом, придает объекту принципиально новые качества. Так, в романе Ларри Нивена «Интегральные деревья» древесная растительность, увеличенная до планетарных масштабов, представляет собой совершенно новую и оригинальную среду обитания.

Но серьезно работающие фантасты здесь сталкиваются с проблемами не столько биологии, сколько прикладной физики: насекомым, например, в таком случае придется выдумывать принципиально иные органы дыхания[26]. Гравитация тоже серьезный ограничитель — Кинг Конг просто рухнул бы под собственным весом. Недаром свои интегральные деревья Ларри Нивен разместил в газово-пылевом облаке, а не на «твердой земле». Космические живые организмы вообще гораздо крупнее планетарных, что разумно: размеры животных на земле ограничивает сила тяжести. Правда, вопрос снабжения организма энергией в данном случае остается открытым — как правило, странники космоса потребляют «чистую» лучевую энергию. Литературный родоначальник подобных существ — знаменитое Черное облако астронома Фреда Хойла.

Особенности размножения и сексуальные склонности фантастических существ настолько активно эксплуатируются фантастами, что требуют отдельного разговора. Но, если вкратце, решается проблема пола также по образу и подобию земной — перебором имеющихся в изобилии вариантов. Так двупо-лость населения мира Геттен в «Левой руке тьмы» Урсулы Ле Гуин,

разумеется, не типична для теплокровных позвоночных (хотя у птиц закладываются, например, и мужские, и женские половые органы, и может произойти спонтанная смена пола), но очень характерна для беспозвоночных, в частности, моллюсков и червей. Впрочем, и у некоторых рыб пол способен меняться на протяжении жизни несколько раз под влиянием внешних факторов — в том числе и наличия партнера с выраженными признаками того или иного пола. Такая смена пола на протяжении жизненного цикла «зарегистрирована» у марсиан Хайн-лайна в его знаменитом эпосе («Марсианка Подкейн», «Красная планета», «Чужак в чужой стране»): бойкие молодые марсиане («нимфы») — самки, медлительные взрослые марсиане — мужские особи, а старейшины так и вообще бесполые, бесплотные духи. Лонгиеровские дракки — гермафродиты, способные к самопроизвольному зачатию. Некоторые авторы, следуя принципу «чем больше, тем лучше», просто увеличили число полов — от трех («Сами боги» Айзека Азимова) до семи («Мираж» Клиффорда Саймака).

Самые интересные и шокирующие варианты репродуктивной биологии предлагала загадочная Алиса Хастингс Брэдли Шелдон, выступавшая под псевдонимом Джеймс Типтри-младший. Скажем, в «Мимолетном привкусе бытия», с которым в свое время могли познакомиться читатели «Если», человечество выступает «половинкой» некоей совокупной космической зиготы, для оплодотворения которой оно безотчетно рвется в космос.

А поскольку и выполнение предназначения (слияние с яйцеклеткой), и потеря цели для сперматозоида равно означают гибель, то понятно, что ничего хорошего человечество как отдельный биологический вид при таком раскладе не ждет.

И все-таки далеко не все варианты, имеющиеся «в натуре», исчерпаны. Никто, кажется, еще не додумался беллетризировать реальную трагическую биографию спайника парадоксального. Личинки этого червя-паразита вызревают только тогда, когда встретят личинку другой особи и срастутся с ней крест-накрест так, что женские половые протоки одной особи окажутся напротив мужских половых путей другой. Эти черви в зрелом состоянии до конца жизни обитают приросшими к жабрам рыб; в подобной ситуации случайно встретить партнера по жизненному пути практически невозможно — приходится не расставаться с ним с детства.

На деле выдумать совершенно оригинальное фантастическое существо весьма сложно. Возьмем, например, такие экзотические формы, как организмы-конгломераты, в «собранном» состоянии демонстрирующие сложное поведение, а в «разобранном» являющиеся всего-навсего совокупностью примитивных организмов. «Хозяин бухты» Севера Гансовского, состоящий из отдельных клеток, каждая из которых являет собой независимую единицу; знаменитый продукт «механической эволюции» Станислава Лема — Туча в «Непобедимом»; разумный говорящий «составной» полип Артура Кларка («Город и звезды»); и наконец, знаменитые ульи-самокаты — колесники Клиффорда Саймака («Заповедник гоблинов») имеют помимо литературных предков (в «Металлическом чудовище» Абрахама Меррита обитающие в Гималаях орды механических монад вместе составляют единый организм) и вполне реальных зоологических прототипов.

Подобным образом устроены некоторые океанические гидроидные полипы, к которым относится известный многим ядовитый португальский кораблик, или физалия. Эти по виду целостные организмы на деле представляют собой плавучие колонии самых разнообразных по строению и по функциям одиночных особей, в сумме составляющих единое существо.

Необычайных, ни на что не похожих фантастических существ не так уж и много — цита из саймаковского рассказа «Мир, которого не может быть» интересна не тем, что состоит из независимых частей-организмов, а тем, что умнеет по мере нарастания опасности, да еще тем, что «творит» биологические формы по собственному усмотрению. Саймаковские же колесники уникальны именно колесами — пожалуй, единственное человеческое технологическое достижение, не имеющее аналога в живой природе (реактивный двигатель, напомню, природа изобрела). Забавны и патологически трусливые кукольники Ларри Нивена («Нейтронная звезда»), мозг которых укрыт в туловище, а две головы выполняют одновременно хватательную, речевую и сенсорную функции.

Еще более удивительное создание — мыслящий океан Солярис в одноименном романе Станислава Лема. Но оно имеет литературного предка в повести Конан Дойла «Когда Земля вскрикнула», где подобным живым, целостным и, кажется, даже мыслящим организмом представлена наша собственная планета.

Конечно, можно измыслить нечто совсем уж из ряда вон выходящее, но у таких существ будет настолько мало общего с человеком, что конфликт, положенный в основу сюжета, зачахнет, не развившись. Возьмем, например, фантастические существа на принципиально иной химической основе (скажем, в их организмах углерод заменен на кремний, а водород — на фтор). Человек не может тесно контактировать с ними, дышать одним воздухом, любить, конкурировать, ненавидеть — повода для конфликта не возникает. Весь сюжет сводится к невозможности контакта, как в «Сердце Змеи» Ивана Ефремова, где люди, встретив в глубоком космосе прекрасных обитателей «фторной планеты», погрустили о невозможности братского воссоединения да и полетели дальше по своим делам…

Между прочим, крупнейших отечественных фантастов инопланетная зоология интересовала очень мало. В начале своей литературной биографии Ефремое (крупный ученый-палеонтолог) еще как-то обращался к «палеофантастике». Выдвинул биологически достоверную гипотезу о природе олгой-хорхоя (гигантская многоножка, выбрасывающая в воздух быстро испаряющиеся на жаре соединения синильной кислоты), описал встречу античного грека с ископаемой гигантской гиеной, рассуждал о возможности фиксации облика динозавров в базальтовых пластинах. Позже изобрел жителей фторной планеты. Но в самых значительных вещах — «Туманности Андромеды» и «Часе быка» — к фантастической биологии практически не обращался, разве что придумал «черный крест», напавший на экипаж Эрга Ноора… И. А. Ефремов был яростным проповедником антропоморфности разумных существ.

То же и со Стругацкими. В первой своей публикации (повести «Извне») они положили в основу сюжета путешествие землянина на инопланетном корабле-коллекторе биологических образцов. Чуть позже изобрели «красное кольцо» — венерианских бактерий, питающихся энергией ядерного взрыва («Страна багровых туч») и марсианских летающих пиявок («Стажеры»), ракопаука с Пандоры («Возвращение») и разумных собак-голованов («Обитаемый остров»). Но чем дальше, тем больше занимала фантастов не столько космозоология, сколько эволюция человека — «вертикальная эволюция», если пользоваться их терминологией. Кстати, именно А. и Б. Стругацким принадлежит первая отечественная биолого-феминисткая антиутопия («Улитка на склоне»). И загадочные инопланетяне-негуманоиды в «Малыше» уже остаются за кадром — важны не они, а судьба отдельного человека, в данном случае — космического маугли Пьера Семенова.

И Ефремова и Стругацких интересовал прежде всего человек — его сила и слабость, его возможности и пределы этих возможностей. А потому (если учесть, какое глобальное влияние оказали эти личности на развитие нашей фантастики) неудивительно, что «фантастическая зоология» у нас долгое время была не в чести. А затем научная фантастика надолго уступила свое место фэнтези с ее драконами, гоблинами и другими весьма специфическими созданиями, сконструированными уже не по биологическим, а по мифологическим законам…

Сегодня положение, кажется, исправляется. Примером тому, помимо уже упомянутых произведений Буркина, Громова и Плеханова, может служить и получивший ряд профессиональных премий «Спектр» Сергея Лукьяненко, где фигурирует сразу несколько инопланетных цивилизаций, и у каждой — своя, парадоксальная, с нашей точки зрения, биология. □

ЭКСПЕРТИЗА ТЕМЫ

Возможно, вас удивило отсутствие в номере традиционного опроса. Нет-нет, мы эту рубрику не закрыли, и вы вновь встретитесь с ней в феврале. Однако, учитывая новогоднее настроение, мы решили совместить две рубрики, пригласив в «Экспертизу темы» большой отряд писателей-фантастов. Ну а статанализ проделают сами читатели. Итак, наш новогодний вопрос. Предположим, фантастам представилась уникальная возможность встретиться с самым настоящим инопланетным существом. Что бы они попытались у него выяснить в первую очередь?

Теперь наши читатели получили шанс узнать, какие идеи на самом деле бродят в головах наших авторов при мысли о Контакте.

Эдуард ГЕВОРКЯН:

Если я встречусь с инопланетным существом, которое сразу же начнет общаться со мной на понятном для меня языке и оперировать в рамках привычных для меня понятий, то я, естественно, насторожусь и попытаюсь ненавязчиво выяснить у «настоящего инопланетного существа», каким образом и где означенное существо выучилось земному языку во всей его полноте и многозначности (иначе как оно, существо, сможет ответить на самые острые вопросы?), а потом задам в аккурат те самые острые вопросы: с какой целью оно прибыло к нам, чего добивается, как долго изучало землян (а если обладает исключительными способностями мгновенно постигать суть вещей и языков, то какого ляда ему у нас надо), есть ли какой недостаток на его родной планете в минералах, пище или рабочей силе, а затем, какой бы ответ существо ни дало, постараюсь пленить его и выпытать всю подноготную — желательно без применения форсированных методов, но если придется форсированными, то делать-то нечего, пришельцев много, а старушка Земля одна, и не фиг к нам ходить, пока мы сами не можем к ним заявиться за ответами на наши вопросы, а заодно за минералами, пищей и рабочей силой…

Олег ДИВОВ:

Идет себе человек, никого не трогает, а навстречу ему из-за угла — инопланетянин! Опаньки!..

Для начала я, скорее всего, испугаюсь чужака. И чтобы помешать ему меня схарчить (а вдруг?), сработаю на опережение. По старой дембельской привычке загоню противника в состояние жертвы. А там разберемся, с чем едят инопланетян… Чисто инстинктивно, не думая, я страшно прорычу свой первый вопрос: ФАМИЛИЯ?!

Кирилл БЕНЕДИКТОВ:

Если подходить к делу ответственно, то для начала надо бы как-то договориться о понятиях — вдруг они у нас совершенно разные. Ляпнешь эдак ненароком: «Хорошая погода сегодня, не правда ли?» — а они расценят это как оскорбление галактического масштаба…

Но, предположим, о понятиях договорились и этикет соблюдается неукоснительно. И еще давайте будем считать, что это они к нам явились — потому что с современными темпами развития космической отрасли мы еще долго ни к кому в гости не прилетим. А раз они — к нам, то я, рискуя заработать обвинение в неполиткорректности, перво-наперво спросил бы не о принципе работы межзвездного двигателя и не о том, почему у них на лице восемь глаз и все косят. Можете считать меня пессимистом, травмированным романом «Война миров» и блокбастером «День независимости», но для начала я вежливо поинтересовался бы у пришельцев: А ВЫ К НАМ НАДОЛГО?

Михаил ТЫРИН:

Если увижу пришельца, то скажу:

— Здравствуй, брат. Как добрался?

— Спасибо, брат, — ответит он (во всяком случае, я надеюсь, что именно так он ответит). — Хорошо.

— С этого места — поподробнее, — попрошу я.

И вот тогда пусть он мне подробно — с чертежами и формулами — расскажет, как добраться от звезды к звезде.

И тогда мы, имея чертежи и формулы, сами до них доберемся. И сами все посмотрим и все узнаем. Буквально все, что нас интересует.

Сергей ЛУКЬЯНЕНКО:

Мне кажется, что, встретив инопланетянина, прекрасно можно обойтись без вопроса — ведь сам факт встречи отвечает на один из самых интереснейших вопросов: «Одиноки ли мы во Вселенной?» К тому же мы получаем и еще один, очень утешительный ответ на вопрос: «Способна ли цивилизация развиться до уровня межзвездных перелетов, не уничтожив себя?»

Ну а возможность задать вопрос — это уже толстый слой икры на полученном бесплатно бутерброде с маслом. Конечно, самым интересным был бы основной вопрос философии: «Есть ли Бог?», но вряд ли стоит полагать, что инопланетяне на него ответили бы. Поэтому я задал бы традиционный русский вопрос: «Ты меня уважаешь?»

Во-первых, ответ на него является доказательством самой возможности коммуникации между людьми и чужими. Во-вторых, ответ на него даст нам информацию о существовании (или не-существовании) у пришельцев этики и эмоций. В-третьих, мы поймем, существует ли для пришельцев понятие отдельной личности. В-четвертых, все дальнейшие наши отношения зависят от положительного ответа на этот вопрос.

Если уважают, то время на дальнейшие вопросы у нас еще найдется!

Владимир МИХАЙЛОВ:

Если встреча происходит на его территории, я спросил бы: «Где тут дорога, ведущая в храм?» — потому что именно там можно понять, о чем они мечтают, чего боятся, что считают благом, а что — злом; выяснив это, вывернул бы все наизнанку и таким образом понял, как они живут на самом деле.

Если же встреча произойдет в нашем мире, то спрошу: «Возьмем на двоих «банку»?» — поскольку, лишь наблюдая хорошо принявшего на грудь землянина, пришелец сможет разобраться в нашей проблематике и понять нашу сущность. Конечно, в том случае, если не окажется под столом первым.

Геннадий ПРАШКЕВИЧ:

Что происходит с нами, когда мы теряем душу?

Это существо поняло бы меня. До него бы дошло, что меня интересует не просто существование души, а ее вечность. Я не развивал бы свой вопрос, поскольку ограничение абсолютное, но он понял бы, что именно я хочу узнать. Что там?.. Мы еще будем или мы — только короткая вспышка?.. Я бы понял его ответ, даже если он промолчит.

Какое-то движение… Жест…

Не знаю…

Я бы понял…

Сергей ДЯЧЕНКО:

А что такое любовь? Человечество терзается в сомнениях, но, может, у каких-то разумных кристаллов или мыслящих протуберанцев есть ответ?

Юлий БУРКИН:

Если я буду уверен, что меня понимают, что ко мне доброжелательны, что они выше по уровню знаний, я постараюсь выяснить, пришли ли они к какому-либо нерелигиозному выводу по поводу смысла нашего тут существования.

Марина ДЯЧЕНКО:

Я спросила бы: каким он, наш инопланетный гость, видит человечество? В самом ли деле оно такое непутевое, как это представляется многим писателям-фантастам?

Евгений ПРОШКИН:

Принцип действия Нуль-Т пришелец пусть объясняет ученым. Да и с «целью визита» тоже, слава Богу, есть кому разобраться. Я спросил бы пришельца о смысле жизни. И мне не важно, ЧТО он скажет, мне важно — КАК.

Если ответит сходу, с иронической улыбкой на губах (при наличии оных) — тогда все ясно.

Если равнодушно пожмет плечами (при наличии) — тоже ясно, к сожалению.

Если же пришелец растерянно шмыгнет носом (при наличии) и надолго задумается, а в глазах (при наличии) появится печаль, значит, не зря он преодолевал пространства и простор. Не зря. Ибо основа взаимопонимания не в том, что существа взаимно понимают, а в том, что они взаимно ищут. И обнялся бы я с таким пришельцем, и дружески выпил бы с ним (при наличии, конечно).

Леонид КАГАНОВ:

Что-то мне подсказывает, что элементарная вселенская вежливость требует для начала помолчать и внимательно выслушать гостя. Хотя бы потому, что это его инициатива: он проделал большой путь, чтобы посетить наш мир, и наверняка уже решил, о чем будет говорить, и у него готова шикарная программа контакта. Поэтому броситься задавать вопросы: «А это у вас что за кнопка?», «Как избирают вашего мэра?» или «Которое из отверстий тела вы используете для выделения?» — не самый лучший способ продемонстрировать свою разумность. Ну, а когда беседа завяжется — там уже по обстоятельствам: за жизнь, по пивку или по мордасам.

Далия ТРУСКИНОВСКАЯ:

По-моему, нужно плясать от человеческой психологии, поскольку другой мы просто не знаем. Если человека, который только что приземлился на чужой планете, первым делом начнут спрашивать про социальное устройство его общества или принцип работы двигателя звездолета, он и обидеться может. Вопрос о координатах родной планеты — заведомо провокационный, дело может кончиться перестрелкой. Скорее всего, я бы спросила: «Ты не голоден? Чем тебя угостить?» Тогда бы автоматически выяснились и подробности физиологии пришельца, и его понятие об этикете, и много чего интересного. А сытый пришелец всяко лучше голодного!

Но, увы, слишком редко женщинам доверяют задать этот самый первый вопрос…

Владимир ИЛЬИН:

Каюсь: в подобной ситуации я бы повел себя как закоренелый эгоист, поскольку попытался бы выяснить у инопланетянина не то, что, видимо, интересовало бы все разумное человечество (а именно — цель визита или принцип действия Нуль-Т… ну, и так далее), а то, что интересует лично меня как писателя (и читателя) — фантаста. И в первую очередь, я спросил бы своего зеленокожего или спрутообразного собеседника: ПИШУТ ЛИ ФАНТАСТИКУ НА ВАШЕЙ ПЛАНЕТЕ?

Вопрос этот не так уж нелеп, как может показаться. Ведь от ответа на него будет зависеть, как нам следует строить взаимоотношения с братьями по разуму. Если инопланетянин является представителем действительно разумной и высокоразвитой (во всех отношениях) космической расы, то фантастика для него не должна быть пустым звуком (разумеется, сейчас я не беру во внимание лингвистические и терминологические тонкости). Если же, паче чаяния, окажется, что на планете, откуда пришелец родом, нет не только фантастики, но и художественной литературы вообще — стоит призадуматься: а так ли они разумны? Сумеют ли они понять нас, а мы — их?

Владимир МАЛОВ:

Разумеется, главный вопрос, который фантаст может задать первому встречному пришельцу, это как там у них на Альдебаране (Альфе Центавра, Сириусе, Тау Кита) с фантастикой? Есть ли своя, или все-таки они предпочитают нашу по причине ее высокого качества — ведь каждый уважающий себя разведчик-инопланетянин, изучая нашу Землю, непременно должен покупать книги, в том числе и фантастические.

Леонид КУДРЯВЦЕВ:

Если он свободно разгуливает по Земле, не опасаясь последствий этого необдуманного поступка, если ему интересно, как живут мыслящие на других планетах, если он не испугается общаться с обыкновенным землянином, значит, это — собрат. То есть писатель-фантаст. Никто иной не может быть так беспечен, непрактичен, самоуверен и любопытен. Если он писатель-фантаст, значит, первым заданным ему вопросом будет: можно ли у вас, там, напечататься и на каких условиях? Думаю, его будет интересовать то же самое. После чего мы удалимся в ближайшую пивную, чтобы обсудить эту тему поподробнее.

Александр ЗОРИЧ:

Первым делом я спросил бы у инопланетянина, осознает ли он, что перед ним — разумное существо? Что в меня не надо стрелять из плазмомета, засовывать в семимерный карманный контейнер, замораживать, похищать, лепить на голову электроды, пихать в спектрограф и расчленять на препараты? Видит ли он, что я не являюсь говорящим пирожным, информационным сервом, опасным хищником, взбесившимся сигомом?

Если бы он ответил отрицательно — я поспешил бы ретироваться. Если бы обиженно сказал: «Не понимаю, откуда у вас эти страхи» — я порекомендовал бы этому доброму и возвышенному существу немедленно покинуть Землю. И только равнодушное «Ну, разумны» означало бы, что передо мной опытный космический путешественник и просвещенная беседа на темы «Скоро ли термодинамический Конец Света?» и «Как вы занимаетесь этим?» возможна.

Александр ГРОМОВ:

Предполагается, что они прилетят к нам, а не наоборот, да? То. да, боюсь, я помимо воли спросил бы: «Какие будут приказания, хозяин?», после чего примкнул бы к колонне землян, «совершенно добровольно» и с бодрыми песнями марширующей в направлении ближайшего утилизатора. Ну в самом деле, как еще поступить с нами — с точки зрения продвинутого разума? Только задавить из жалости… Но если — бывают же чудеса! — инопланетяне пожелают вступить с нами в равноправный или хотя бы патронажный контакт, я начну с того, что закидаю их вопросами об устройстве Вселенной. Во-первых, это действительно интересно, а во-вторых, надо же произвести на пришельцев приятное впечатление, ибо не хлебом единым…

Евгений ЛУКИН:

Представься мне «уникальная возможность встретиться с самым настоящим инопланетным существом», я бы попробовал выяснить у него адрес ближайшей психиатрической клиники. Обоснование вопроса, думаю, приводить не стоит, поскольку оно и так очевидно.

Евгений ДРОЗД:

Может быть, я и не прав, но, повстречав пришельца, по всем признакам представляющего более развитую цивилизацию, я спросил бы его, каким образом возможно существование априорных синтетических суждений. □

ФАНТАРИУМ

ПОЧЕМ КАТАСТРОФА?

Здоровенный космический булыжник (бывший спутник Нептуна?) устремляется к Земле и разносит ее вдребезги. Была планета — и нет планеты. Страшно?

Нет, это не свершившийся факт, это лишь угроза. Да, движется к нам что-то большое и мрачное, но, может, все обойдется? Перенервничаем, конечно, но в итоге справимся с незваным гостем?

Казалось бы, сюжет не нов. Разные были варианты — планета, комета, заблудшая звезда, корабль Чужих (или своих, но из будущего). Во всех случаях изображалась массовая паника, разрушение всего и вся — политических систем, экономики, идеологий, моральных устоев…

Владимир Михайлов, однако, повернул тему иначе. В его варианте до таких вселенских потрясений не дошло, большинство населения так ни о чем и не узнало. А вот меньшинство… Политики, финансовые магнаты, спецслужбы, — этот муравейник разворотило основательно. И вовсе не потому, что сильные мира сего так уж испугались катастрофы. Нет, они вообще далеко не сразу осознали ее реальность. Зато мгновенно сообразили, как эту информацию можно использовать. Передел сфер влияния, биржевые спекуляции, срыв грядущего ядерного разоружения, подковерные интриги. Словом — деньги и власть. Их можно делать не только из воздуха, но и из космоса. Точнее — из космической угрозы.

Мэтр отечественной «твердой» НФ детально, обстоятельно описывает, как сообщение астронома-любителя перехватывается спецслужбами, как ставится информационная блокада. Но круги от брошенного в пруд камня все равно расходятся — даже если камень еще не долетел. О странном объекте узнают олигархи, преступные авторитеты, политики (что характерно, российский президент узнает в последнюю очередь). В том, чтобы информация не дошла до населения, заинтересованы все причастные к тайне. Политикам не нужны преждевременные потрясения, олигархам необходимо время, чтобы спокойно сбросить активы, а потом уже произвести обвал рынка ценных бумаг… Но никто из них пока еще не очень верит в угрозу планете — либо это ошибка, либо провокация. Другое дело — угроза собственной карьере или бизнесу: это уже реально, это мобилизует. И открывает перспективы… Словом, разворачивается тончайшая интрига в мировом масштабе.

Но тело-то приближается к Земле, и постепенно до «хозяев планеты» доходит, что все гораздо серьезнее, чем думалось. Надо как-то спасаться. Это, конечно, усложняет интригу, по ходу дела игроки меняют стратегию, да и правила игры меняются. Приходится действовать сообща — поместив, конечно, камень за пазуху и козырь в рукав.

Собственно, самое главное в романе — демонстрация механизмов современной власти, как официальной, так и теневой. Действие, правда, отнесено в недалекое будущее, но суть от этого не меняется. Подход автора вполне понятен — запустим жука в муравейник и, наблюдая суету муравьев, сделаем выводы об их жизни.

Это несомненный плюс романа, но это же и минус. Подавляющее большинство героев, мягко говоря, несимпатичны. Продажные политики, циничные магнаты, самоуверенные вояки… Даже «положительный» журналист Минич, который вроде бы стремится прорвать информационную блокаду, не вызывает никаких положительных чувств. Скучный человек. То же самое — целительница-астролог Джина… Увы, сопереживать некому. А без сопереживания читателю как-то неуютно. Не с кем себя отождествить, некого пожалеть, некем восхититься… Но читательское внимание надо ведь чем-то держать, и одной лишь интриги для этого недостаточно. Тем более что авторская манера — обстоятельная, несколько тяжеловесная, отстраненная — не всякому по зубам.

Космическая линия проработана скрупулезно, в лучших традициях классической фантастики. Астрономическое объяснение этой летящей к нам угрозе дается самое убедительное. Но версия происходящего выстраивается не сразу — и потому кроме интриги социальной в романе есть и интрига научная.

Действие, плавное в начале романа, обостряется ближе к финалу. Михайлову удается создать напряжение за счет непредсказуемости происходящего. То есть человеческие поступки как раз очень даже предсказуемы, а вот как поведет себя бывший спутник Нептуна, сорванный с орбиты? Врежется ли в Землю, пройдет ли мимо? До последнего момента нет ощущения, что человечество выстоит. Казалось бы, все попытки изменить орбиту «тела угрозы» терпят неудачу. Тем не менее…

И все же грустное впечатление остается, когда закрываешь книгу. Не от романа — а от нашей жизни, показанной иронично, без надрыва и при том хирургически жестко. Ничего нового не сказано — миром правят деньги, амбиции, предрассудки, — и просвета не видно. От космической глыбы мы, может, и отобъемся, задолбаем ракетами, но как нам отбиться от себя?..

Рецензии

Курсор

Призы

за лучшие произведения в жанре фэнтези (World Fantasy Awards) вручались 2 ноября во время проходившей в Вашингтоне Всемирной фэнтези-конвенции World Fantasy Convention. Лауреатами года стали романы «Факты жизни» Грэма Джойса и «Омбрия в Тенях» Патриции Маккиллип, повесть «Библиотека» Зорана Живковича, рассказ «Создание» Джеффри Форда и его же сборник «В помощь создателю фэнтези и другие рассказы». Лучшим художником назван Том Кидд, а специальная профессиональная премия вручена Гордону Ван Гелдеру за фантастический журнал «The Magazine of Fantasy & Science Fiction».

Л. Ярмольник,

продолжающий исполнять роль Руматы в «долгоиграющем» проекте Алексея Германа «Трудно быть богом», решил несколько скрасить ожидания публики. В продюсируемом им проекте «Книга вслух» известные артисты читают и записывают на диски любимые книжки. Сам Ярмольник тоже поучаствовал — и записал, конечно же, «Трудно быть богом». Параллельно Ярмольник снялся (и выступил в роли продюсера) в фильме Валерия Тодоровского «Мой сводный брат — Франкенштейн». Однако вопреки интригующему названию картина сугубо реалистическая.

В Египте

все чаще запрещают показ на территории страны фильмов, оскорбляющих, по мнению властей, чувства верующих. Подобное оскорбление было усмотрено в «Матрицах» (видимо, из-за философско-религиозной концепции фильмов) и в комедии «Брюс Всемогущий».

Кинокомпания MGM

приступила к работе над фильмом «Генри Бейтс и Яйца волшебника» по сценарию Дэвида Моргесена, Джеймса Стейна и Тимоти Стека. Фильм станет пародией одновременно на «Властелина Колец» и «Гарри Поттера». По сюжету волшебник Гэндольфини должен сразиться со злым магом Энроном, воспользовавшись помощью короля Средираспальцовья Генри Бейтса.

Братание

фантастики и правоохранительных органов произошло в городе Обнинске Калужской области. Житель Обнинска, писатель-фантаст и полковник милиции Роман Злотников, 21 ноября устроил для группы известных российских и украинских фантастов праздник, посвященный выходу своей миллионной книги. Приехавшим предлагалось пострелять из боевых пистолетов в тире, пройти психологический лабиринт, посетить криминалистический кабинет и выставку современного оружия. Стоит заметить, что многие из писателей и критиков успешно справились с заданиями из программы подготовки милиционеров.

Четверо горцев

явятся миру в пятом полнометражном фильме о приключениях бессмертных головорубов «Горец: Источник». Компания «Dimension Films» поручила разработку сценария писателю Джоэлу Соиссону. Самый первый горец, Коннор Маклауд (Кристофер Ламберт), убитый в четвертой части, в фильме уже не возродится, поэтому в сценарии появятся четверо новых харизматических бессмертных.

Шестой конкурс

«48 часов», известный также, как «Рваная грелка», прошел в ноябре на одном из форумов сервера «Русская фантастика». Задача конкурса — за двое суток написать фантастическое произведение на заданную тему и с учетом заявленных ограничений. На этот раз темой, заданной Анонимным арбитром, оказалась «Легкая жизнь», причем слово «жизнь» и его производные в тексте рассказа не должны были упоминаться больше одного раза. В конкурсе приняло участие около 150 авторов — как молодых писателей, так и мэтров, взалкавших «гамбургского счета». По окончании двух суток участники в два тура оценили рассказы друг друга (авторство каждого произведения сохранялось в строжайшей тайне) и выявили победителей. Ими стали Сергей Лукьяненко с рассказом «Не спешу», Макс Дубровин с рассказом «Ловушка для Клауса Кинкеля» и Кирилл Бенедиктов с рассказом «Ультра-лайт». Издательство ACT планирует выпустить сборник лучших рассказов конкурса.

Первый роман

Роберта Хайнлайна, неизвестный публике, планирует выпустить в 2004 году издательство «Scribner». Роман называется «Для нас, живущих» и повествует о военном летчике, попавшем в автокатастрофу в 1939 году (примерно в этом году роман и написан) и пробудившемся в 2086-м. Предисловие к изданию написал Спайдер Робинсон.

Зиланткон

под номером 13 проходил с 6 по 12 ноября в Казани. Самый крупный ролевой конвент (присутствовало около полутора тысяч участников) включал в себя также ряд фантастических мероприятий, таких, как литературные семинары и вручение традиционных премий: награждается лучшая, по мнению жюри, фантастическая книга пятилетия, обделенная другими премиями. На этот раз приз «Большой Зилант» достался Евгению Филенко за цикл «Галактический консул». Было презентовано 19 ролевых игр, состоялись турниры, концерты средневековой музыки и авторской песни, были представлены две рок-оперы — «Жанна» и «Темный ангел».

Классика НФ

снова в планах Голливуда. Экранизацию знаменитого романа Айзека Азимова «Конец вечности» (1955) задумали Том Круз и Паола Вагнер. Написать сценарий, «осовременив» книгу, взялся Кит Гордон, известный по сценарию экранизации романа Курта Воннегута «Мать Ночь».

/In memoriam/

29 октября в своем доме в Мильтоне (штат Массачусетс) во сне скончался Гарри Клемент Стаббс, хорошо известный любителям фантастики как Хол Клемент. Писателю исполнился 81 год, и 60 из них он отдал фантастике. Клемент дебютировал в жанре в 1942 году, опубликовав в журнале «Astounding Science Fiction» рассказ «Доказательство». Первый роман автора, «Игла», вышел в 1949 году. До того как стать профессиональным литератором, Клемент сменил множество профессий: был преподавателем, пилотом (участником второй мировой войны), скаутмастером. Получил в Гарварде степень бакалавра астрономии, имел ученые степени в области химии и педагогики. Столь солидный багаж знаний позволил Клементу стать одним из лидеров «твердой» НФ. Нескольким поколениям российских читателей хорошо известны его романы «Экспедиция «Тяготение», «Огненный цикл» (оба — в переводе братьев Стругацких), «Звездный свет», «У критической точки», «Критический фактор».

В 1999 году писатель был удостоен почетного звания «Великий Мастер».

В предыдущем номере была допущена ошибка: рассказ «Парадокс Филимонова», подписанный Дмитрием Янковским, на самом деле — плод совместного творчества Д. Янковского и Александры Сашневой. Приносим свои извинения соавторам.

PERSONALIA

Американская писательница Элеанор Этвуд Арнасон родилась в 1942 году и дебютировала в научной фантастике рассказом «Ясный день в Городе Моторов» (1973). Произведения Арнасон — научно-фантастические, фэнтезийные, а также написанные в пограничных жанрах — отличаются подчеркнутой сложностью конструкции, многослойностью и вместе с тем жестким, емким и лаконичным стилем. К настоящему времени писательница является автором семи романов, среди которых выделяется трилогия «Женщины железного племени» («В лучах Сигмы Дракона», «Меняющиеся женщины», «Женщина железного племени», 1991–1992; последний роман завоевал в 1991 году самую первую премию имени Джеймса Типтри-младшего и в следующем — Мифопоэтическую премию), одиночные романы «Кольцо мечей» (1993) и «Дочь медвежьего царя» (1987). Также в ее литературном активе около трех десятков рассказов и повестей. В 1999 году Арнасон стала лауреатом премии НОМег, присуждаемой за произведения «сетевой» научной фантастики и фэнтези. Кроме того, Арнасон известна своими поэтическими произведениями в жанре НФ.

Один из ведущих представителей современной британской научной фантастики Стивен Бакстер родился в 1957 году в Ливерпуле. Он окончил Кембриджский университет с дипломом математика и Саутгемптонский с дипломом инженера, затем преподавал математику, физику и информационные технологии в колледже. В 1991 году Бакстер записался в отряд космонавтов, пожелав первым из англичан слетать на станцию «Мир», но на раннем этапе был отсеян («и эта честь досталась Хелен Шарман»). С 1995 года он полностью переключился на литературную деятельность.

В научной фантастике Бакстер появился в 1987 году, опубликовав рассказ «Цветок ксили», а широкая известность пришла к автору после публикации первого романа «Плот» (1991), напомнившего о грандиозных космогонических фантазиях соотечественника Бакстера, Олафа Стэплдона. Последующие романы из цикла о галактической цивилизации ксили — «Бесконечность, подобная времени» (1993), «Поток» (1993), «Кольцо» (1994) и «Вакуумные диаграммы» (1997, премия имени Филипа Дика) — составили одну из самых протяженных «летописей» в современной НФ. Бакстер описывает историю Вселенной — от ее возникновения около 20 миллиардов лет назад до гибели через 10 миллиардов лет, считая от настоящего времени. Среди других произведений плодовитого английского писателя, за полтора десятка лет творческой деятельности сумевшего опубликовать около 30 романов и около 90 рассказов и повестей, есть один из первых «паропанковых» романов «Анти-Лед» (1993), действие которого разворачивается в альтернативной истории. Роман-продолжение, «Корабли времени» (1995), принес Бакстеру Британскую премию по научной фантастике, Мемориальную премию имени Джона Кэмпбелла и еще одну премию имени Филипа Дика. Вторую Британскую премию по научной фантастике Бакстер получил за рассказ «Птицы войны» (1997), также входящий в его цикл о ксили. Кроме этого цикла, перу Бакстера принадлежат и другие: «Седловина», «Многообразие», «Мамонт». Вместе с Артуром Кларком он написал романы «Свет былого» (2000) и «Око времени» (2003).

Обнаружить биографические сведения об американской писательнице Эми Бектел в Сети с помощью поисковых систем нелегко: в этом признаются даже составители издательских аннотаций на авторов. Причина тому — тезка и однофамилица писательницы, без следа исчезнувшая в штате Вайоминг во время занятий бегом. Ту Эми Бектел по сей день безуспешно ищет вся полиция штата и ФБР, и первым делом поисковые системы вываливают тысячи ссылок на ход поисков и многочисленные версии.

Тем не менее о Бектел — авторе научной фантастики и фэнтези — известно следующее: по профессии она врач-ветеринар, регулярно пишет с 1988 года, когда напечатала свой первый рассказ «Цирковая лошадь» в журнале «Analog» и тогда же стала лауреатом журнала. С тех пор она выступала только в малой форме, но сейчас работает над первым романом.

Американский писатель, критик и издатель фэнзина «Mythologies» (трижды номинировался на премию «Хьюго») Дон д’Аммасса родился в 1946 году в городе Провиденсе (штат Род-Айленд), где проживает и поныне — «с женой Шейлой, двумя кошками и 60 тысячами книг». В научной фантастике д’Аммасса первоначально зарекомендовал себя как неутомимый рецензент: за два с лишним десятилетия он опубликовал в журнале «Science Fictional Chronicle» более четырех сотен рецензий! Затем в 1982 году дебютировал как писатель — рассказом «Автоматический успех». С тех пор он опубликовал около семидесяти рассказов и повестей в журналах и антологиях, а также два романа — «Кровавый зверь» (1988) и «Кама-Сутра» (1999) (последний — в межавторской серии «Нулевая вероятность»). В настоящее время д’Аммасса работает над фундаментальным аннотированным справочником фантастической литературы.

Канадская писательница Элике Делламоника родилась, по ее собственным словам, «в самом конце 1960-х и пережила более чем бурное детство, в котором была даже реальная авиакатастрофа». В 17-летнем возрасте она покинула отчий дом и вела не менее бурную жизнь, попробовав себя и бродягой-хиппи, и актрисой театральной труппы, и нелегальным торговцем спиртным, и уличным игроком на гармонике. Чтобы окончательно шокировать своих будущих биографов, в этом году Элике сочеталась законным браком (по крайней мере, власти канадской провинции Британская Колумбия легально зафиксировали его) с подружкой. Счастливая семья живет там же, в Британской Колумбии, в компании двух кошек.

Печататься Делламоника начала еще в 1986 году, но ее первые фантастические рассказы появились в журналах только в 2002 году: дебютом стал рассказ «Спокойный день в галерее». С тех пор писательница опубликовала шесть рассказов, а также несколько критических материалов.

Российский писатель-фантаст Алексей Калугин родился в 1963 году в Москве. После службы в армии закончил Институт инженеров пищевой промышленности и некоторое время работал в Институте медицинской и биологической химии АМН СССР, где занимался изучением ферментов генно-инженерного комплекса. Опубликовал два десятка научных статей. Все это время писал НФ-повести и рассказы, но «в стол». Спустя много лет рассказы этого периода составили авторский сборник «Не сотвори себе врага» (2000).

Дебютом в жанре стал роман «Лабиринт» (1996), переросший по рекомендации издательства «ЭКСМО» в трилогию, за которой последовало еще два минисериала — «Резервация» (1997) и «Точка Статуса» (1998–1999). Также перу А. Калугина принадлежат романы «Темные отражения» (1999), «Не так страшен черт» (2000), «Снежная слепота» (2001), «Игра в реальность» (2001), «Полет мотылька» (2003) и «Там» (2003), сборники рассказов и повестей «Специалист по выживанию» (1999), «Патруль вызывали?..» (1999), «Не сотвори себе врага» (2000) и «Все под контролем» (2003).

Один из заметных представителей современной американской «твердой» НФ и один из идейных вождей ее правоконсервативного (технократического) крыла Лоуренс Ван-Котт Нивен родился в 1938 году в Лос-Анджелесе, в окрестностях которого проживает и поныне. Получив отличное физико-математическое образование (он учился в Калифорнийском технологическом институте в Пасадене, Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и Университете Уошберн в Топике, штат Канзас), Нивен защитил магистерскую диссертацию по математике. Однако по специальности работал недолго, в 1964 году он опубликовал свой первый научно-фантастический рассказ «Самое холодное место», после чего полностью переключился на литературу. Быстро завоеванные высшие премии жанра открыли перед молодым автором двери редакций всех ведущих журналов и издательств США. С тех пор Нивен опубликовал около четырех десятков романов, многие из которых вместе с многочисленными рассказами объединены в цикл «Известный Космос» — историю будущего в духе аналогичных циклов Пола Андерсона, Кордвайнера Смита, Роберта Хайнлайна и других. Один из романов цикла, «Мир-кольцо» (1970), принес автору «золотой дубль» — «Хьюго» и «Небьюлу». Еще четыре премии «Хьюго» Нивен получил за рассказы «Нейтронная звезда» (1967), «Непостоянная Луна» (1971), «Человек — черная дыра» (1974) и «Пограничная полоса Солнца» (1976). Кроме того, он дважды лауреат высшей австралийской награды — премии «Дитмар», автор более сотни рассказов и повестей, составивших несколько циклов.

Последние три десятилетия Нивен активно работает в соавторстве — сначала с Дэвидом Джерролдом, а затем составил ударную «команду бестселлеристов» со Стивеном Барнсом и Джерри Пурнеллом (с которыми создал несколько коммерчески успешных циклов); ряд романов Нивен написал в соавторстве с Майклом Флинном. Последние романы Нивена — «Пылающий город» (2000 — с Пурнеллом), «Гонки Сатурна» (2001 — с Барнсом), «Падшие ангелы» (2002 — с Пурнеллом и Флинном) и «Вертопрах» (2003). По мотивам нивеновского цикла об Известном Космосе создана одна из самых успешных так называемых «межавторских» серий — «Войны людей и кзинов».

Ученый-электронщик и писатель-фантаст Бад Спархоук родился в 1940 году, окончил Университет штата Мэриленд с дипломом математика, затем служил техническим специалистом по электронному оборудованию в ВВС США, работал в сфере информатики «на большие корпорации, на правительство и на военных», а все свободное время отдавал яхтам.

Свой первый научно-фантастический рассказ «Случай с батареей Томкинса» он опубликовал в журнале «Аналог» в 1976 году, однако после нескольких публикаций замолчал почти на полтора десятилетия. Как писатель-фантаст Спархоук снова заявил о себе лишь в начале 1990-х годов. Сейчас на его счету пять романов о Сэме Буне, два романа из серии «Нулевая вероятность» — «Темные дела императора» (2000) и «Эволюция» (2000), а также более двух десятков рассказов в журналах и антологиях.

Американский журналист и писатель Дэниел Хэтч родился в 1951 году и закончил Университет штата Коннектикут с дипломом журналиста. Прослужив в 1971–1975 годах в береговой охране США, Хэтч стал редактором газеты «Journal Inquirer» в родном городе Манчестере (штат Коннектикут), где продолжает трудиться по сей день. В научной фантастике Хэтч дебютировал рассказом «Лисьи норы» (1990) и с тех пор опубликовал два десятка рассказов, один из которых, «Леса, плывущие по морю» (1995), номинировался на премии «Хьюго» и «Небьюла».