«Если», 2000 № 05

Аллен Дж. Смит
ТАКСИСТ ИЗ ПЕКЛА В СТРАНЕ ПИУ-ХОКОВ

Ну ладно, раз уж вы старались так хорошо вести себя, несмотря на то, что пришлось просидеть подряд три дождливых дня в вигваме, я расскажу вам историю.

Серая Мышка, подкинь в огонь поленце. Положи его с этого края: видишь, дождь капает через дымовую дыру в потолке в эту сторону, и потому очаг нужно разводить напротив — там, куда капли не попадают.

Ну вот. Устраивайтесь поудобнее и скажите, какую сказку вам хочется послушать. О том, как ворон потерял свою песню, но сохранил красивый черный наряд? Или почему бобры строят себе вигвамы, как это делаем мы, люди? Или как люди научились сеять зерно и охотиться?

Да. Спасибо тебе, Маленькая Лисичка, я с удовольствием выпью чаю. Раз уж ты такая заботливая девочка, то почему бы тебе не выбрать историю? Что? Говори-ка, пожалуйста, громче. Двадцать лет назад мои уши слышали лучше всех в нашем племени, но теперь не то, что прежде.

Ага, как хорошо ты придумала! Дети, Маленькая Лисичка выбрала историю о Таксисте из Пекла.

Ну, кое-кто из вас, наши гости и родственники, конечно, не знает, что такое таксист, но и мы также не знали — пока с нами это не приключилось.

Восхитительный чай, моя дорогая. Ивовые листья — как раз то, что нужно моим-старым больным ногам. От непогоды им делается еще хуже.

Ну хорошо. Расскажу вам о Таксисте из Пекла. Это случилось лет двадцать назад, когда не только вас самих еще не было на свете, но и кое-кого из ваших отцов и матерей.

Стояла поздняя осень. Северные гуси, направляясь в теплые Южные Земли, скользили над головами, выпевая прекрасную и волшебную песню своего странствия. Песней этой они подбадривали друг друга, обменивались силой, пролетая над нашими охотничьими угодьями.

Малиновки улетали. Листва желтела, в тихом и сухом воздухе царил покой; дым наших костров поднимался прямо к небу. Белки трещали в лесу, сновали вверх и вниз по стволам, спеша наполнить орехами свои ухоронки. Словом, была та самая пора, когда и люди тоже много охотятся, делая на зиму всяческие припасы.

Мы выслеживали одинокого бизона, отошедшего от стада достаточно далеко, чтобы его можно было отогнать еще дальше. Ваши деды, тогда еще молодые охотники, уже расходились по местам, чтобы направить животное к скалам возле реки.

Все было в порядке. Я пробормотал короткую молитву, прося удачи, и уже собирался начинать голосить и кричать, когда — как мы теперь говорим — Пекло разверзлось. Кстати, само выражение родилось именно в этот момент.

Какой-то тяжелый красный предмет величиной с половину вигвама, появившись из ниоткуда, рухнул прямо на бизона, уложив его на месте. Он как бы соткался из воздуха и пролетел футов шесть, рыча, словно медведь-подранок.

Сперва мне показалось, что моя молитва оказалась более действенной, чем обычно, но потом я подумал, что духи никогда не реагируют настолько быстро, а это означало одно: произошло нечто необычайное.

Другие охотники медленно приходили в себя и в оцепенелом безмолвии начали выползать из кустов, куда успели попрятаться.

С осторожностью, держа наготове копья, мы направились к убитому бизону и чудовищному красному предмету.

Когда до него осталось шесть футов, ноздри наши поразил запах настолько мерзкий, что прямое попадание струи скунса показалось бы рядом с ним сладчайшим ароматом нежнейшего из цветов. Он напоминал ту вонь, которую испускают серные источники, что бьют из земли далеко на Западе, в стране Навахо (но о ней в другой раз), только был еще гнуснее. Задыхаясь и зажимая носы, мы отступили. Ветер дул с запада, поэтому Слепому Оленю и Маленькому Медведю, подступавшим от востока, досталось больше всех. Мне повезло, я шел спиной к ветру и первым подошел ближе, когда свежее дуновение унесло отвратительный смрад.

Штуковина эта сползла с раздавленного бизона и лежала теперь на боку. Низ ее, открытый теперь взгляду, покрывала бурая засохшая грязь. Все прочее было красного цвета — обычно священного, хотя к данному случаю подобное определение, по-моему, неприменимо; с одной стороны этой вещи располагалось тотемическое лицо: два глаза и как бы большой сверкающий рот, оскалившийся в отвратительной улыбке. Само лицо было из материала, блестевшего, как далекое море или река, только твердого и жесткого, словно лед или камень. Настолько любопытным казалось это вещество, что я не смог удержаться и ткнул в него своим копьем, чтобы проверить, насколько оно твердое.

И пока я делал это, остальные тоже приблизились.

Тут-то мы и услышали стоны и глухое бормотание внутри предмета.

Он был полым, как вигвам. Я нашел боковой вход, теперь обращенный кверху. Осторожно заглянув в него, я увидел двоих людей, и скажу вам, более странные существа по поверхности земли еще не ходили.

Один из них, конечно, оказался знаменитым Таксистом из Пекла. Я горжусь тем, что первым из Пиу Хоков[1] увидел его желтые волосы, ярко-красную рубаху, голубые глаза и брюки. Другой просто последовал за ним в наш мир, и Таксист — как мы стали его потом называть — непременно использовал в обращении к нему на их собственном языке слова yuppie jerk, а иногда dumb shit[2]. Этот был одет в несколько слоев одежд, как делают люди на холодном севере. Все они в основном были серыми и бурыми, кроме белой рубашки на теле и куска цветной ткани на шее.

Волосы обоих были коротко подрезаны, но не выщипаны, как делают Племена Восточных прерий, такие, как Миу Хоки. Волосы Яппи Джерка оказались темными, похожими на наши. Почти вся одежда их была соткана из самых тонких волокон, какие только можно представить, нежных, словно заячья шкурка. Ни в лесу, ни в поле я не встречал ничего, способного дать такие волокна.

Таксист первым пришел в себя после крепкой встряски и еще более сильного испуга. Открыв большой вход, внутри которого был меньший, куда я и заглядывал, он выставил наружу голову и плечи.

Заметив наши копья, которые мы держали теперь уже менее воинственно, он поднял вверх обе руки, показывая, что в них нет оружия, и произнес приветствие на своем языке, которого мы тогда не поняли. После он научил меня этим словам: Hi, there[3]. Они означают: я обращаюсь к тебе с дружелюбным и небрежным приветствием, как если бы знал тебя давно, хотя мы вовсе не знакомы, а потому отбрось всякий страх и враждебность.

Странный язык у этого народа. Для слова «считать» у них нашлось целых двадцать различных слов, а для «кремня» только одно.

Потом Таксист вылез наружу, попытался спуститься вниз и рухнул, побагровев от боли. Он растянул лодыжку. Пара молодых охотников поглядели вопросительно на меня, и я кивком велел им помочь нашему гостю. Отдав свои копья другим, они взяли его под руки. Таксист улыбнулся и дружелюбным голосом сказал что-то на своем родном языке.

Высокий он был, выше среднего роста, только какой-то тощий и хилый, как старик, хотя вовсе им не казался.

Светлые волосы на лице придавали ему вовсе чуждый этому миру облик. Запомните, дети: до того самого дня ни один человек из нашего племени еще не видал бороды.

Второй выходить отказался, а когда я заглянул к нему и протянул руку, он ожег меня взглядом жителя Прерий и что-то прошипел с тревогой и угрозой в голосе.

Таксист только махнул рукой, давая понять, что уговоры здесь бесполезны, и заговорил на своем языке. Как я правильно догадался, он предлагал оставить беднягу в покое, чтобы тот, когда придет время, спустился на землю сам. Ну как бывает, если рысенок заберется чересчур высоко и не решается слезть. Мамаша оставляет своего котенка одного, давая ему, таким образом, возможность преодолеть свой страх.

Невзирая на боль и потрясение, Таксист рассудил правильно; подобным образом обычно поступают люди сильные, и такое поведение странным образом противоречило его вялой мускулатуре.

Мы сделали волокушу из двух копий и чьей-то одежды и доставили на ней повредившего ногу Таксиста в вигвам Шамана, а ко второму приставили Маленького Медведя, чтобы тот защитил его от хищников.

Пока Шаман лечил Таксиста, я повел охотников назад — разделывать бизона. Дело было долгим, мухи докучали ужасно, но мы наконец закончили, и подошедшие люди помогли нам отнести мясо, шкуру, жилы и нужные в хозяйстве кости (те из них, которые не пострадали в результате столь странной кончины) в деревню.

Однако тут пришлось подумать: нужно было извлечь Яппи Джерка из их странного вигвама, прежде чем какой-нибудь из крупных зверей явится попировать на останках бизона. Кое-кому из них запертая внутри небольшой пещеры живая добыча оказалась бы весьма по вкусу.

Я подумал, что хищники сбегутся к оставленным нами частям бизона, словно к приманке, и сообразив, как надобно поступить, предложил одной из наших юных красавиц, Легкой Бабочке, ласково и дружелюбно поговорить с человеком, засевшим в вигваме. Конечно же, она уговорила его, и Яппи Джерк высунулся наружу. Неловко и без особой прыти он выбрался наверх и, отказавшись от помощи, мешком свалился на землю. Ростом пониже Таксиста, он находился в куда лучшем физическом состоянии. И мышцы его были упругими, и двигался он, как молодой человек. В тот день бороды на лице его мы не заметили, однако не прошло и суток, как она появилась.

Оказавшись внизу, он с отвращением поглядел на останки животного, самую обыкновенную тушу бизона.

Угрюмый, как назвали мы его тогда, пока Таксист не открыл нам имени своего спутника, последовал за нами в деревню, чуточку отстав.

Маленький Медведь, нередко глубоко постигающий человеческую природу, подошел ко мне и сказал:

— Отец, человек этот, как видно, одержим духом, делающим его похожим на жителя Прерий. Не отвести ли и его к Шаману? Что, если он нуждается в помощи?

— Отличная мысль, — ответил я. — Однако не понимаю, что связывает этих бледнолицых. Светловолосый не выказывал спутнику никакого уважения; более того, трудности другого даже раздражали его и вызывали презрение. Тем не менее этот Угрюмый ведет себя так, как будто превосходит всех остальных. А вдруг он родом из какого-нибудь западного дикого и воинственного племени; похоже, он хочет властвовать, как поступает волк в собственной стае. Однако ни одному волку не придет в голову вести себя слишком самоуверенно в таком вот положении. Ты правильно сравниваешь его с людьми Прерий. Будем надеяться, что он научится вести себя правильно. Если он окажется опасным, мы его убьем.

— В нем нет ничего опасного.

— О незнакомцах нельзя судить заранее.

— Кстати, отец, а нельзя ли мне отправиться в путешествие взрослого будущей весной.

Юноши умеют удивить вопросом. Я был согласен на это, однако не хотел, чтобы Маленький Медведь узнал о моем решении слишком рано и чересчур торопил время, дожидаясь прихода весны. И потому ответил:

— Посмотрим.

Он вздохнул с нетерпением подростка, достигшего возраста, когда отцу повинуются скорее из любви, чем по необходимости. Такого долго уже не удержишь. И следующей весной будет как раз вовремя…

Эта зима оказалась одной из самых интересных в нашем вигваме.

Всю долгую зиму племя учило гостей своему языку и обычаям.

Во время одной из первых трапез к Угрюмому приковылял один из малышей и положил ручонку на его колено, требуя пищи. Однако же странный гость явно не понял его, отдернул ногу и сказал на своем языке какую-то резкость. Все мы были потрясены и смущены этим, а ребенок обиделся.

Таксист немедленно что-то сказал, использовав то особое прозвище — dumb shit, — которое я тогда неправильно принял за какое-то обращение, ну как «отец» или «брат». А потом улыбнулся малышу и подозвал к себе. И ребенок радостно уселся к нему на колени и принялся есть.

Шаман попытался помочь Угрюмому стать добрее, но скоро сдался и сказал:

— Демоны тут ни при чем. Он такой сам по себе.

Однако оба гостя освоились быстро. Когда миновала половина зимы, оба они уже достаточно хорошо говорили по-нашему. И темноволосый сразу, как только научился выражать свои мысли, потребовал, чтобы мы звали его «Боб». Титулы, с которыми обращался к нему Таксист, явно раздражали его. Он называл их оскорбительными.

Понимая, что у Таксиста есть причины для недовольства Угрюмым, мы стали звать второго Бобом, не желая никого обижать.

А потом, однажды днем ко мне явился Шаман. Он решил раскрыть тайну внезапного появления у нас этих людей. Я был вождем, и он пришел ко мне за разрешением. Дело в том, что при всей своей духовной одаренности в мире обыденном, мире человеческих отношений он иногда попадает впросак. Я охотно дал ему разрешение.

Да, Маленькая Лисичка, я понимаю, что он может услышать меня. Он ведь только прикидывается, спящим в том углу. Не беспокойся. Мы с ним давно, много лет учим друг друга, каждый по-своему, и не обижаемся на это.

Вернемся к рассказу. Получив разрешение, Шаман развел костер, устроил в вигваме обряд с табаком, растительным чаем, барабанами и всем, что положено.

Перед самым концом обряда он повел в парильню обоих гостей. Тут были и неведомые звуки, и таинственные огни, и стоны, и шепот, и крики. Неземные голоса рассказывали о странном.

Наконец Шаман вышел — в одиночестве. Он сказал, что с гостями все в порядке, просто они отдыхают. Еще Шаман сообщил, что общался с духами — со своим духом-хранителем и тем миром, откуда заявились к нам эти гости, названия в нашем языке не имеющем.

Как всегда, закончив свое дело, он казался сразу и обессиленным, и взволнованным. Однако подобное состояние не угнетает его, хотя Шаман старше меня на пятнадцать лет.

Когда все замерли, трепеща от возбуждения и любопытства, он начал медленно и негромко:

— Как вы знаете, — возвестил он, хотя мы ни о чем таком и не слыхали, — все, что происходит с нами, происходит не тем образом, каким выглядит…

Клянусь, он сказал именно эти слова.

— Повесть нашей жизни кажется повестью, рассказанной одним рассказчиком, или чьим-то путешествием к истоку ручья. Когда мы приходим к поворотным точкам рассказа или слиянию ручьев, приходится делать выбор. Или, если хотите, можете представить себе муравья, начинающего свое путешествие от корня дерева. Он взбирается вверх по стволу, находит разветвление, ползет по ветке, перебирается на другую и так далее, пока не отыщет нужный ему плод. Тем не менее и рассказчик, и путешественник, и муравей вполне могли бы выбрать другую ветвь рассказа, пути или дерева, оказавшись на скрещении дорог.

Таково и наше странствие в этом мире, хотя это и не всегда очевидно. У нас всегда есть выбор, возможность пойти тем или этим путем. Но при этом нам приходится выбирать, и мы перебираемся на ветвь своего пути. И тут мир как бы раздваивается: до развилки — один мир, а после нее — другой. И мы следуем одним путем, а другой человек, во всем похожий на нас, кроме этого последнего выбора, направляется другой тропой. И мне сказали, что подобных развилок больше, чем звезд на небе, чем гальки на морском берегу.

В темнеющем лесу крикнула ночная птица, пробудив голоса более тихих животных. Все мы поглядели на вход. Кто-то подложил полено в очаг.

— И за каждым поворотом находится иной мир, — сказал Шаман.

— Мы-то видим сейчас только один — как муравей, который различает лишь ту ветку, которая у него под лапками, а не все дерево. Но мне сказали, что когда из этой жизни мы переходим в мир духов, то изучаем там и другие дороги, чтобы понять, куда они вели. Так мы учимся находить один путь среди бесконечных дорог, пока не выполним все, что требуется от нас.

Умолкнув, он дал нам возможность обдумать его слова. А потом, уже более громким голосом, произнес:

— Маленький Медведь!

Тот, вздрогнув, отвлекся от собственной думы:

— Да, учитель?

— Маленький Медведь, скоро ты тронешься в путешествие, которое сделает тебя взрослым. Возможно, ты отправишься в каноэ вниз по реке. Если, избрав первый приток, ты свернешь на запад, то вступишь на путь, ведущий в страну Прерий. Если ты и дальше будешь держаться западного пути, то, в конце концов, попадешь в плен.

— Да, я понимаю это.

— Хорошо. Надеюсь, тебе известно, какими обрядами тамошние люди отмечают обретение зрелости. Они не совершают путешествий. Они выдерживают мучения.

— Да, учитель.

— Но если ты отправишься дальше на юг по реке, то путешествие твое будет гораздо более приятным. Жители юга попросят тебя доказать свою зрелость, предоставив юных девиц, чтобы ты их обрюхатил.

Тут все захихикали, а Маленький Медведь побагровел.

— Словом, — сказал Шаман в своей манере, заставляющей каждого внимательно прислушиваться к его словам, — будет столько Маленьких Медведей, сколько решений придется принимать ему на своем пути, и они найдут столько миров, сколько было решений.

Безмолвно переваривая все это, мы смотрели, как он неспешно отхлебнул чаю. Голова моя шла кругом. Однако его слова запомнились мне на всю жизнь; не проходит и дня, чтобы я не задумывался над ними.

— А вот что, — продолжил он, — сказал мне мой дух-хранитель. В другом мире люди, живущие за восточным океаном, в великом числе приплыли сюда в огромных лодках, владея могучим оружием. Они захватили нашу землю так, как апачи одолели сиу. А победив, истребили нас. Мне сказали, что они устроили здесь мир неизмеримо менее приятный, чем наш — мир слишком шумный, гадкий, полный злых ветров и любителей войны, в котором не ведают знакомой всем нам доброты и дружелюбия. Представьте себе целый мир, населенный апачами.

— Мой дух-хранитель назвал их мир Пеклом. Наш светловолосый гость согласен; он зовет себя Таксистом из Пекла. Второй же был очень угнетен и испуган обрядом; он отказывается говорить о своем мире.

Я задал вопрос:

— Как случилось, что оба наших гостя вместе со своим вигвамом оказались у нас?

— Дело в том, — объяснил он, — что Таксиста из Пекла на деле можно считать Шаманом, хотя он и не занимается камланием. Кроме того, он возненавидел свой мир, как поступил бы на его месте всякий разумный человек. Еще он занимается таким делом, которое требует совершать на разветвлениях выбор не одну дюжину раз на дню — иногда в качестве проводника, иногда пса, тянущего за собой носилки. Он проходил развилки чересчур много раз, и тот мир, в конце концов, выбросил его к нам. Таксист — весьма необычный человек. Он владеет огромной духовной силой, но знает немногое; подобное сочетание способно сделать жизнь очень сложной.

Другой просто оказался возле него в вигваме. Мой хранитель говорит, что Угрюмый был прекрасно приспособлен к своему миру и — в отличие от Таксиста — процветал в нем, однако нашему миру он не подходит. По крайней мере, нашему племени.

— Учитель? — У Маленького Медведя, склонного к дотошливости, возник новый вопрос.

— Да?

— Ты сказал, что народ, вторгшийся из-за моря, создал ужасный мир. Не понимаю. Как люди могут создать мир? Неужели они великие шаманы?

— Не совсем так, Маленький Медведь, но происходит нечто похожее. Эти люди обладали умением изменять все вокруг себя, понемногу, а не сразу — как сделал бы великий шаман.

— Учитель, если позволишь, мне бы хотелось узнать, почему этот заокеанский народ не захватил наши земли здесь, в нашем мире, как сделал в том, другом?

— Виноват мор. В их мире он не был столь суров, как в нашем; они выжили и сохранили силу для завоеваний. В нашем же они превратились в дикарей. А наш народ в их мире не был столь умудрен, как мы. Это здесь мы породили множество мудрых людей, а в их мире, должно быть, они родились среди захватчиков — белокожего народа.

— Можно еще один вопрос?

Конечно, Шаман очень терпеливый человек. Он поглядел на дымовое отверстие и заметил сквозь него созвездия, обычно не знакомые детям, которые вовремя ложатся спать. Однако он понимал, что ночь — особенная.

— Ну конечно, Маленький Медведь.

— Учитель, а когда Таксист и, э-э, Боб, которых мы знаем, вывалились в наш мир, другие Боб и Таксист остались в собственном мире? И они даже сейчас занимаются там своими делами?

— Да. В бесконечном разнообразии Большой Дороги ничто не теряется.

— А тогда получается…

— Да, Маленький Медведь?

— Получается, что другой Таксист направляется по другим разветвлениям даже сейчас, во время нашего разговора. А значит, и другой Боб следует за ним?

— Таксист из Пекла посещает многие края, Маленький Медведь, и забирает с собой разных людей.

— А узнаем ли мы когда-нибудь их истории?

— Не раньше, чем ступим на Большую Дорогу, Маленький Медведь.

Как я уже сказал, оба гостя оказались толковыми и быстро овладели нашим языком. Я предоставил им несколько недель, чтобы оправились после странного появления в нашем мире и залечили синяки и ссадины.

Я подумал, что весной они захотят отправиться с нами на охоту.

Они сидели в уголке, занятые жарким разговором на своем языке. Таксист говорил спокойно и открыто, стараясь в чем-то убедить Боба. Тот отвечал резко и задиристо, явно не соглашаясь, и был очень расстроен.

Заметив меня, оба умолкли и перевели глаза на меня.

— Hi, Вождь! — сказал Таксист, пользуясь своим любимым словцом.

— Я подумал, что вы захотите принять участие в охоте.

— Да, — ответил Таксист. — Только, Вождь, мы не знай охоты. Ну, как охота. Как это сказать?

— Вы не знаете, как охотятся. Скажи так: я не знаю, как охотятся.

— Я не знаю, как охотятся.

— Хорошо. Не беспокойся. Вы люди смышленые. Я научу вас. Пойдемте со мной.

Я учил их тихо ступать, подкрадываться, заходя против ветра, ударять копьем, словом, всему, чему у нас учатся мальчишки.

Однако, привыкнув учить малышей, я был слегка озадачен отсутствием уважения ко мне как к учителю со стороны Боба. Не понимая моих наставлений, он, кажется, отпускал ехидные реплики на своем языке. Это явно смущало Таксиста, говорившего ему: «Тихо, ты. Слушай Вождя».

Через несколько недель оба узнали примерно столько, сколько должен знать подросток накануне своей первой охоты.

— Ну, Вождь, теперь готовы охота? — спросил меня в тот день Таксист.

Боб что-то сказал ему.

— По-моему, вы готовы, — сказал я. — Только поначалу не слишком усердствуйте и не рискуйте, пока не наберетесь опыта. Опробуем вас в охоте на бизона, потому что она не требует мастерства в стрельбе из лука или владении копьем, хотя и более опасна. Бизоны — это не безжалостные хищники, однако они такие громадные, и если их испугать, бросаются наутек, ничего не замечая под своими копытами.

— Ужас-то какой, — проговорил Боб задиристым тоном.

— Мы быть осторожный, Вождь. Надо учиться тащить свой собственный вес.

Таксист умел самым странным образом изложить свои мысли. Я даже не сразу понял, о чем он говорит. Он явно хотел сказать, что некоторые любят взять больше, чем отдают, и что сам он не принадлежит к таким людям. Впрочем, мне было ясно, почему такое пришло ему в голову.

Наконец весна явилась и в нашу долину. Запахи цветов и молодой травы наполняли воздух. Жизнь воскресала повсюду. Гуси, распевая свои песни, вновь пролетели над нашими охотничьими угодьями, вернулись и малиновки. Появилась на свет всякая новая пушистая малышня, и их родители вовсю занимались кормлением и обучением потомства.

Получив сообщение о небольшом стаде бизонов, приближавшемся с запада и находившемся уже в нескольких днях ходьбы от наших охотничьих земель, я объявил, что пора выступать на охоту, чтобы встретить стадо неподалеку от скал. Я всегда радовался, когда говорил слова, приводившие племя в предвкушение и восторг. Охотники занялись проверкой и переделкой оружия, дети — игрой в охоту; умелые мастерицы, знавшие все о приготовлении пищи и ее заготовке впрок, взволнованно трещали, обсуждая разные травы; дубильщики точили скребки и ножи, и повсюду звучали повествования о доблести и умении, проявленных на прежних охотах.

Боб стал более разговорчивым. Однажды утром, когда он отлучился из вигвама, я вышел следом за ним и, изображая случайную встречу, сказал:

— Боб, ты сегодня кажешься счастливым. Взволнован первой охотой?

— Наверное, Вождь. Боб скучает, он устал сидеть.

— А чем ты занимался в родном мире, Боб? Ты охотился?

Он ненадолго задумался.

— Нет, не охота, нет. Немного собирал, немного ремесленник, немного воин. Нет. Не знаю, как сказать.

— Ты менялся?

— А что это такое?

— У тебя есть нож, мне нужен нож. У меня есть мех, тебе нужен мех. Дать друг другу. — Заметив, что непроизвольно сбился на их примитивную речь, я поправился. — Обмен, это когда двое людей дают друг другу вещи, и у каждого есть то, что нужно иному человеку. Как говорит Шаман: «Мужчина выполнил свою роль наилучшим образом, когда каждый получил свое и каждая вещь нашла свое законное место». Он говорит, что обмен — это лучшее из того, на что способен человек, потому что так обогащается каждый, и все мы заботимся о нуждах другого.

— Гм. Не совсем, — сказал он, — но близко. Хорошо сменялся, больше получил. Боб очень хорош в обмен, хорошо торговал.

— Понимаю. Ты больше озабочен собственной выгодой, чем общим благополучием. Так?

— Правильно.

— Ты рассказывал об этом Шаману?

— Нет.

— Послушай, Боб. На охоте нужно будет во всяком поступке действовать вместе со всеми другими людьми; делать именно то, что тебе сказано. Охота — занятие сложное, и каждый должен правильно исполнить свою роль.

— Понимаю.

— Надеюсь на это. А ты знаешь, Боб, что на юге есть такие огромные ящерицы, которые откладывают яйца в грязь и уходят, забывая про них?

— Нет.

— А потом, когда первый детеныш выбирается из яйца, он остается на месте и поедает всех своих сестер и братьев, как только они появятся на свет. Эти ящерицы не умеют делать вигвамы, они не способны вместе охотиться, пользоваться орудиями, воспитывать детей, дружить, приручать коней и собак, вообще вести достойную жизнь, как это делаем мы.

— Вождь говорит, как Шаман.

— Вовсе нет. Долг Шамана — знание и существование; я же занимаюсь деланием. Но хороший человек управляет собой примерно так, как мы с Шаманом направляем жизнь племени.

— Понимаю, Вождь, — сказал он, отходя. — Понимаю. Я не ребенок.

В тот же самый день я заметил Таксиста, упражняющегося с луком.

— Таксист! — воскликнул я. — Как дела? Ты становишься более метким?

— Не очень-то, Вождь; однако теперь я понял, как это делается.

— Не особенно старайся поразить мишень на расстоянии. Сперва добейся точности и легкости, а сила придет потом.

— Ага, понятно. Попробую.

— Пусть промахи тебя не смущают, — заметил я. — Просто делай все медленно и старательно, прочувствуй, а там придет и меткость. Скажи-ка, Таксист, предстоящая охота радует тебя?

Он положил лук, и мы опустились на упругую траву, наслаждаясь закатным солнцем и сладостным вечерним ветерком.

— А знаешь, Вождь, я никогда не был таким счастливым как здесь, у Пиу Хоков. Посмотри, тебе нравится моя новая одежда? Это Легкая Бабочка сшила ее своими руками и подарила мне.

Я даже растрогался. Он был настолько горд.

— Ты, наверное, понимаешь, Таксист, что нравишься ей?

— Надеюсь, что так.

— Таксист, это не совсем то, что я имею в виду. Я хочу сказать, что ты нравишься ей особенно. Она часто говорит о тебе и всегда очень хорошо.

Было забавно видеть зарю понимания на этом по-детски открытом лице. Ну, словно бы прямо на твоих глазах младенец осознает нечто новое — такое, что полностью меняет его представление о жизни.

— Ты хочешь… Ты говоришь, что она… Меня? Легкая Бабочка?

— Да. Ты нравишься и ее отцу, и матери.

Он покраснел, смутился, однако я выручил его, переменив тему.

— А что ты делал в своем мире, Таксист? Шаман не смог сказать об этом ничего понятного.

— Ох. Ну, я работал в такси. В той красной штуковине, которую вы называете вигвамом.

— Работал?

— Такси — это повозка; на ней везут, как на волокуше или коне. У эскимосов есть санки с собаками, верно? Ну вот, вроде того. Только она едет сама. С помощью силы огня.

— Трудно понять.

— Трудно. Но управлять ею легко. Я возил в ней людей.

— Как проводник?

— Да, именно. Очень похоже.

— Наш народ очень уважает проводников.

— У нас было иначе. В моем прежнем мире.

— Лишь самым искусным охотникам позволяют сопровождать путешественников.

— Да, понимаю. Дело это было нелегким и в наших краях. Путешествовать в таких штуковинах трудно и утомительно, особенно в людных местах.

— Что ты имеешь в виду?

— Наши селения огромны, их наполняют толпы людей. Представь себе деревню величиной во всю вашу охотничью землю, из конца в конец набитую людьми, тесно-тесно, как бывает в вигваме в конце зимы.

— Какая неприятная жизнь.

— Это же Пекло! И всюду такси, многочисленные, быстрые и теснящиеся друг к другу, как стадо бизонов, только рвущиеся в разные стороны.

— Смертоносное зрелище.

— Правильно. И мое умение позволяло мне провести такси сквозь этот хаос.

— И такое искусство не считалось уважаемым?

— Нет. Не знаю почему. Дело в том, что для этого нужна уйма… не знаю, как сказать. Тебе нужно знать, что случится, еще до того, как событие произойдет. Тебе приходится быстро изменять направление движения, чтобы объехать вдруг возникшее препятствие, и ты должен сделать это так, чтобы не слишком помешать остальным. Во всяком случае, я так считал. По-моему, некоторые из нас, таксистов, не слишком-то обеспокоены подобными заботами. Наверное, поэтому нас не очень уважают. Но я считал себя обязанным провезти своих путешественников самым быстрым путем, не помешав никому другому. Это как балансировать на шесте или переходить ручей по камням.

— У тебя талант к языку. Видишь, как хорошо ты стал говорить.

— Благодаря тебе, Вождь, твоему умению учить.

— А скажи мне, Таксист, сможет ли твое такси возить людей в нашем мире?

— Нет. Оно разбилось при падении. Наверное, в этом месте в моем мире земля была выше, чем здесь. Повреждены его мягкие лапы; да и на такой земле оно все равно не могло бы работать. Такси нужна ровная почва — как замерзшее озеро.

— Далеко на Западе можно отыскать такие края.

— Раз уж ты напомнил об этом, Вождь, в такси можно найти кое-что полезное: факел, дающий свет, но не греющий. Найдется и кое-что, чем можно украсить вигвам.

В тот самый вечер Маленький Медведь бегом возвратился из своего похода и, задыхаясь, сообщил, что стадо бизонов вступит на наши охотничьи земли к середине утра.

В ту ночь никто не мог толком заснуть. Предстояла первая охота, за долгую зиму все соскучились и мечтали о ней; мы сделали даже больше, чем нужно, ножей, стрел, дубинок, копий и так далее. Двое гостей к этому времени успели кое-чему подучиться; все привыкли, что среди нас чужаки.

Племя Пиу Хоков сделалось подобным напряженному луку. Мужчины улеглись спать снаружи вигвама.

Еще до рассвета я отправился будить охотников; им было достаточно звука моих шагов, и мне не нужно было говорить, чтобы они поднялись на ноги. Через какое-то мгновение все уже ожидали, взволнованно перешептываясь, возле вигвама. Маленький Медведь и Слепой Олень, как подобает проводникам, заняли свое место впереди остальных. Мы дали им чуть отойти и выступили следом, направляясь к тому месту, где стадо, по нашим расчетам, должно было оказаться на заре.

По дороге я обдумывал наставления, данные мною обоим новичкам. Самое безопасное место — среди тех, кто попытается отбить намеченного в добычу бизона от стада. Мы постараемся загнать его на скалы, а там самые сильные охотники набросятся на него с копьями.

— И запомните, — сказал я обоим, — никаких подвигов. Если мы упустим этого зверя, то найдутся другие. А раны мне не нужны. Иногда бизон не обращает внимания на крики загонщиков. Страх лишает зверя слуха и зрения. И если он не уступает тебе дорогу, то ты даешь ему пройти. Человеку бизона не остановить.

Таксист и Боб шли в нескольких шагах позади меня и негромко переговаривались. По большей части они пользовались нашим языком, кроме тех случаев, когда не знали нужного слова. Надо сказать, что обычно я вполне мог понять смысл чужих слов.

Теперь они ладили много лучше, — быть может, после того как пожили в нашем племени; ведь наши люди явно относятся друг к другу куда добрее, чем принято в народе чужаков. Кстати, Таксист заметил однажды, что в нашем языке слов много больше, чем в их, и по его мнению, тонкости смысла и ощущений лучше выражать на нашем языке. Он считает, так вышло потому, что мы целую зиму просиживаем в вигвамах и проводим за разговором больше времени, чем принято среди его людей.

Еще он сказал, что его народ не умеет так, как мы, улаживать обиды и ссоры. Таксист говорил, что у них нередки драки за играми или во время путешествий по этим огромным деревням; нередко они даже садятся в засаду, чтобы убить другого человека и взять его вещи.

Этот рассказ вполне объяснял высокомерие Боба. Я не сомневаюсь в том, что вы, дети, уже успели заметить: чем проще жизнь племени, тем выше задирают носы его люди, тем свирепее выражение на их лицах. Ну а там, где искуснее ремесленники, где лучше оружие, там, где зимой у очага рассказывают самые занимательные истории, люди обычно приветливы и добры.

В ту пору слух мой еще был острым, и я достаточно хорошо разбирал их разговор, хотя они и не подозревали этого. Боб сказал:

— Таксист, держись позади меня. Я гораздо крепче и сумею тебя защитить.

— Да прекрати, Боб. Я упражнялся и занимался с оружием не меньше. — Таксист стал теперь относиться к нему более терпеливо.

— Насколько я помню, положение мужчины в племени зависит от его успехов на охоте, ведь так, Таксист?

— Нет, Боб, не совсем так. По-моему, им нравится, когда каждый занимается тем делом, которое получается у него лучше всего. Вождь умеет руководить, поэтому он — вождь. Но не потому, что он хороший охотник. — Таксист был прав, конечно, хотя я неплохой охотник.

— Старики выбирают себе преемников и передают им свое мастерство, взяв их к себе в ученики.

— Я знаю, что в последние дни ты проводил много времени с Вождем и его сыном. По-моему, ты хочешь, чтобы тебя взяли в ученики к Вождю. Ха! — фыркнул он. — Ты не сумеешь даже вывести племя из вигвамов.

— Вовсе нет, Боб. Имей в виду, что Вождь уже выбрал себе преемника — своего сына, Маленького Медведя.

Боб умолк.

В это мгновение на тропе показался Маленький Медведь, изо всех сил бежавший навстречу нам. Весь в поту, он рухнул мне на руки и выдохнул:

— Отец, стадо быстро приближается к охотничьим землям. Надо прибавить шагу, чтобы догнать его в нужном месте.

— Хорошая работа, Маленький Медведь. Ты стал отличным проводником, и я могу гордиться тобой. Пройди с нами немного, отдышись, прежде чем вновь занять место впереди.

Он кивнул и некоторое время шел рядом со мной. Невзирая на упражнения с оружием и зимние занятия, первая охота всегда очень утомительна. Шаман говорит, это потому, что запасаемая нами пища не столь питательна, как свежая, добываемая охотой и собирательством в теплое время года. Он говорит, что обитатели северных краев, где зимы дольше, живут недолго.

К середине утра мы вышли на холм, возвышающийся над охотничьими угодьями. Повернувшись, я дал знак, чтобы все молчали и соблюдали осторожность. Наш отряд, двадцать охотников, поднимался на горку в полном молчании.

Слишком полном. Оказалось, что я привел наш отряд прямо к матерой пуме, преследовавшей стадо. Как вам известно, пумы тоже прекрасно умеют подобраться неслышно. Обернувшись, огромный кот припал к земле и оскалился.

Сердце колотилось в моей груди. С потрясающей, неестественной ясностью я видел розовые ощерившиеся губы, искрящуюся белизну огромных зубов.

Примороженный к месту близостью смерти, я ощущал дыхание зверя, которое доносил до меня легкий весенний ветерок. Он пах прошлой добычей, нынешним голодом и полной уверенностью в себе.

Какой-то отдаленной частью сознания я отметил, что птицы притихли, хотя насекомые жужжали вовсю. Оставалось только гадать, что было тому причиной — приближение стада или мое собственное положение.

Я был слишком испуган, чтобы смутиться, хотя потом мне стало стыдно.

Никто не шевелился. Ни пума, ни охотники. Но взгляд зверя оставался прикованным ко мне.

Наконец он шевельнулся, знакомые движения говорили о готовности к прыжку: животное вильнуло задней частью и запустило в землю когти.

В своем оцепенении я не забывал, что держу копье наготове. Я приподнял его, даже не замечая. Но пума находилась совсем рядом, и я не был уверен, что сумею остановить ее. Если я брошу копье, зверь, скорее всего, сделает прыжок, и рана не помешает ему. Если я буду ждать нападения, то не сумею вовремя ударить и отскочить.

Тут позади меня кто-то шевельнулся. Я знал, что это один из новичков, потому что всякий из Пиу Хоков будет в такой миг стоять на своем месте, как вкопанный. Это оказался Боб. Замахав руками, он рыкнул на пуму:

— Йахх!

А потом бросил свое копье, оно воткнулось в землю перед зверем. После я понял, что он собирался поразить им пуму.

Тут кошка обратила свое внимание на Боба, и я метнул копье, а в пуму вонзилось еще пять или шесть стрел. Боб покатился в одну сторону, я в другую. Кошка прыгнула, но приземлилась уже мертвой.

Вновь обретя голос, я подбежал к Бобу и обнял его.

— Я не видел более безумного поступка за всю свою жизнь, однако теперь обязан ею тебе.

А потом все хлопал его по спине.

Не сразу осознав, что затеянное им безумное дело увенчалось успехом, он сперва удивился этому, потом обрадовался и спросил:

— Я все сделал правильно, Вождь?

Я рассмеялся и взял его за плечи:

— Уж не знаю, что и сказать, однако я рад твоему поступку. Вы оба — самые ненормальные люди на свете, но иногда мне кажется, что духи берегут вас.

В мгновенном разочаровании он яростно глянул в сторону Таксиста.

Таксист лишь смотрел на меня тем преувеличенно кротким взглядом, которым всегда сопровождал выходки Боба.

— Ну хорошо, — сказал я, еще задыхаясь, с колотящимся сердцем.

— А теперь — к бизону.

Я послал охотников к скалам и осмотрел места, где следовало стоять загонщикам, чтобы направлять отбившегося от стада зверя, и мы сели ждать, пока какой-нибудь бизон не появится там, где надо.

Спустя некоторое время сердце угомонилось, и я вновь ощутил, что ноги мои прочно упираются в землю.

Тут я заметил, что Боба на месте нет. Обернувшись к Маленькому Медведю, стоявшему за деревом, я спросил:

— Где Боб?

— Он ушел с охотниками в скалы.

— Разве он не понял, что должен делать?

Маленький Медведь поглядел на свои ноги, переступил, оторвал от ствола кусочек коры и сказал, по-прежнему глядя в сторону:

— Он решил, что схватка с пумой позволяет ему принять участие в нападении на бизона. Он сказал, что не откажется от одежды из доброй бизоньей шкуры, а мясо его сможет обменять на разные полезные вещи.

— Но он не убивал пуму.

— Я это знаю, отец, но не мне возражать ему: он и старше, и по-прежнему наш гость.

— Он полагает, что такое деяние поставит его на более высокое место в племени?

— Да, отец.

— И он считает, что будет менять мясо бизона на необходимые вещи в своем собственном племени?

— Да.

— Маленький Медведь, что же мне делать с ним?

— Не знаю, отец.

— Подумай об этом. Если я назначу тебя своим преемником, тебе придется решать подобные вопросы.

— Да.

— У нас нет времени ходить за Бобом. Вот и наш бизон.

В нужном месте как раз появился годовалый бычок. Крупный, с отличной шкурой, еще не попорченной жизненными превратностями.

Неопытность превращала животное в идеальную добычу и сулила нам великолепную шкуру. Я каркнул вороной, давая сигнал начинать. Подобным образом ворона сообщает своим товаркам с верхушки дерева: «Здесь еда».

Загонщики вскочили и завопили.

Годовалый бычок метнулся в одну сторону, сотрясая землю, затем — в другую. Оказавшись возле реки, бычок остановился, а поднявшийся перед ним охотник должен был направить зверя в нужном направлении, вдоль реки, к скалам. Однако по неведомой причине бизон пошел прямо на Таксиста. При таком повороте событий ему надлежало подпрыгнуть, завопить и замахать руками, отпугивая животное. Однако он испустил весьма неубедительный звук, бросил в бизона копье и, отпрыгнув в сторону, споткнулся и неловко упал. Брошенное им копье, не имея никакой силы, лишь оцарапало бычка. Рана испугала зверя настолько, что со страха он припустил в нужную сторону.

Охота шла своим чередом, от меня более ничего не зависело, и я подошел к упавшему Таксисту, который как раз поднимался на ноги с помощью Маленького Медведя. Когда чужак попытался наступить на правую ногу, стало ясно, что он вновь растянул лодыжку, как было в день их появления в нашем мире.

Я не сказал ему ни слова, но он поглядел на меня с кривой ухмылкой:

— Прости меня, Вождь. Боюсь, охотник из меня никудышный.

— Таксист, тебе не нужно ничего доказывать.

— А я то хотел сделаться членом племени.

Скривившись, он попытался наступить на поврежденную ногу. Маленький Медведь поддержал его, и Таксисту не пришлось опускать ступню на землю.

— Таксист, ты и так один из Пиу Хоков.

Он бросил на меня взгляд, явно говоривший: «Вождь, не пытайся подбодрить меня. Я прекрасно знаю, что ты думаешь на самом деле».

Я решил, что сейчас не время обсуждать это. Он взволнован, ему больно.

Маленький Медведь соорудил волокушу и отправился с Таксистом домой, к Шаману.

Когда они прибыли, оказалось, что Шаман уже приготовил припарку, вскипятил чай и отыскал костыль, который сделал когда-то для Таксиста. Вот уж кто действительно видит внутренним зрением. Его врасплох не застанешь.

Маленький Медведь запыхался и вспотел: зимняя неподвижность брала свое. Шаман приготовил и для него отвар, который должен был быстро восстановить силы юноши. Взяв Таксиста за руку, Шаман отправил Маленького Медведя в большой вигвам отдыхать, а нашего гостя повел к дереву, под которым разложил свои снадобья.

Шаман не из тех, кто упустит невольного слушателя. Тем же образом, каким он проведал о поврежденной ноге Таксиста, знал он и о том, что чужака смущает его положение в племени и тот не понимает, что уже стал своим. Обрабатывая лодыжку, Шаман спросил:

— Таксист, ты не думал о своих обязательствах перед племенем?

— Я весьма благодарен, Шаман, за все, что для меня сделали. Я здесь счастлив, как нигде. Но я не пойму, чем могу послужить племени. Я так мало знаю об этом мире. Все равно как дитя.

— Я вовсе не хочу сказать, что ты должен рассыпаться перед нами в благодарностях. Мы приветили вас не ради выгоды. Просто так надлежит поступать… Я думаю, что тебе нужно выбрать ремесло, научиться охотиться и, быть может, жениться.

Тут, надо сказать, Таксист просто остолбенел.

Шаман продолжал:

— Все это нужно каждому мужчине для счастья, Таксист. Ты должен чувствовать себя полезным, чтоб стать счастливым. Никто не захочет прожить всю жизнь гостем. Ну, как насчет ремесла? Можешь освоить кремень, научиться резать по кости или дубить шкуры; хочешь — учись делать вигвамы… Словом, выбери, что тебе нравится.

— Не знаю, Шаман. Мне нравится работать руками, но эти дела не знакомы мне.

— Конечно. Мы приставим тебя к умельцу — как своих мальчишек. Но ты, конечно, будешь учиться быстрее.

— А можно ли мне подумать обо всем этом?

— Конечно. А кроме того, ты будешь очень хорошо разыскивать вещи, угадывать, где они находятся, даже в совсем незнакомой земле, не так ли?

— Да, наверное, так.

— Тогда, быть может, ты захочешь сделаться разведчиком.

— Возможно.

— Хорошо. Тебе известно, что ты нравишься Легкой Бабочке и ее родителям. Не устроить ли нам свадьбу?

Таксист открыл рот, но не издал ни звука. Когда голос вернулся к нему, он спросил:

— Но неужели ты, Шаман, считаешь меня годным для семейной жизни? Ведь ты не хочешь навязать девушке человека, не знающего своего места в этом мире?

— Поговори об этом с ней.

— Но я не готов, Шаман. Что если она откажется? И ты уверен, что я понравился ее родителям? А ей я действительно нравлюсь?

— Мы все это обговорим. Ведь никто не требует от тебя решения прямо сейчас.

Шаман закутал лодыжку с припаркой в мягкие шкуры, напоил Таксиста одним из своих горьких настоев, погружавшим человека в сон, и отнес в уголок большого вигвама. Там он уложил Таксиста на шкуры и оставил спать.

Когда Таксист пробудился, Легкая Бабочка сидела возле него. Она помогла ему сесть.

— Легкая Бабочка… — промолвил он неловко.

— Таксист, выпей это, и твоя нога заживет.

— Со мной все в порядке. Ничего страшного. Так было и в первый раз, когда мы здесь появились.

Она кивнула, глядя в огонь, а потом наконец сказала:

— Шаман говорил с тобой обо мне?

— О да, конечно.

— Не хочу обидеть тебя, чем-нибудь задеть или огорчить. Но ты мне действительно нравишься. И моим родителям тоже.

Таксист улыбнулся.

— Подобное начало похоже на отказ. Но все в порядке. Не беспокойся.

Девушка потупила взгляд:

— Таксист, ты — особенный. Некоторые из молодых девушек говорят о тебе хорошее. Они хихикают и судачат о том, кому ты достанешься. Но хотя я первая, мне нужно сказать тебе, что я выросла с Маленьким Медведем, и мы всегда считали, что однажды… Словом, наши родители, кажется, не догадываются об этом, но Шаман знает. Немногое избегает его внимания. Прости, кажется, я говорю не слишком ясно? Словом, я хочу выйти за Маленького Медведя, и он тоже хочет этого. Ты во всем ничуть не хуже его — конечно, по-своему. Просто мы всегда нравились друг другу, и его мудрость, она… ну, он лучше знает этот мир, а ты, похоже, ведаешь тропы иного мира — пути Шамана. Конечно, ты не знаешь этого искусства, но тебя окутывает нечто такое, что присуще великому шаману. Я лично считаю, что тебе следует стать его учеником. Ведь у Шамана еще нет преемника.

Таксист казался сразу и разочарованным, и довольным.

— А шаманы не женятся, так?

— Нет.

— Ну что ж. Ты очень привлекательная девушка, и признаюсь, я испытывал к тебе кое-какие чувства; впрочем, мне почему-то всегда казалось, что я не предназначен для мира. Ни для первого, моего, ни для этого, вашего. В отличие от Маленького Медведя или Боба. Они хороши в деле, а я гожусь для чего-то другого. Существования, познания. Сам не знаю.

Она рассмеялась.

— Похоже, ты споришь с самим собой.

Улыбка на его лице была всегда готова стереть самую серьезную мысль.

— Таков путь мудрости, Бабочка! В тот миг, когда тебе кажется, что ты знаешь, на самом деле тебе ничего не известно.

Смех ее сделался заразительным и веселым. Девушка пыталась остановиться, однако новые спазмы все сотрясали ее тело. Наконец она сумела заговорить:

— Ты — шаман, в этом можно не сомневаться.

Склонившись, она поцеловала его в лоб, а потом, подумав, произнесла:

— Вот станешь шаманом, и я больше никогда не сумею этого сделать.

И, обняв, наделила самым искренним поцелуем, встревожившим его и лишившим дара речи, а после оставила беднягу в одиночестве.

Однако прежде, чем он успел очнуться после прощального поцелуя Бабочки, в вигвам вошел обеспокоенный Боб. Собрав остатки разбитого вдребезги самообладания, Таксист спросил:

— Боб, что случилось? Ты не похож на себя.

Боб явно не замечал, что Таксист выглядит не лучше его самого, хотя кажется чуточку более радостным.

— Знаешь, я действительно не понимаю этих людей.

— Что тут понимать? Это добрые люди.

— С одной стороны, они иногда кажутся мудрыми, а если посмотреть с другой…

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, например, Шаман лечил больной зуб у одной женщины. Он положил ей в дупло немного какой-то пакости, которую делает из трав, а потом дал другого зелья, чтобы ослабить боль. Однако он не знал, что зуб можно просто вырвать. Я сказал об этом, и он удивился. Спросил, неужели так лечат в нашем собственном мире. Я объяснил, что в некоторых случаях больной зуб может вызвать смертельное заражение.

— И что он ответил?

— Попросил меня объяснить, как это происходит. Я вспомнил о том, что у тебя в машине есть плоскогубцы и сходил за ними. Шаман напоил женщину до бесчувствия, и я выдернул зуб.

— Просто здорово, Боб.

— Да, но ты знаешь, в некоторых вопросах они кажутся просто детьми… И еще одна штука меня смущает. Не могу понять, как они живут в обществе, где нельзя выдвинуться, занять лучшее место. Нельзя даже приволокнуться за девчонкой. Нужно выполнять ритуал ухаживания и жениться — с одобрения и согласия всего племени.

— Но что же в этом плохого?

— Я попробовал подкатиться к одной здешней девице. Она не слишком-то упиралась, но до определенных пределов. Я-то считал их невинными дикарями. Ха! Она сказала, что ей нужно кое о чем позаботиться, но так и не пришла. — Он казался чуть озадаченным. — Я думал, что ей нужно выпить какой-нибудь противозачаточный настой или сделать нечто подобное.

— У них есть такие средства, Боб.

— А! Ты хочешь сказать, что у нее могли быть…

— Да, насколько я понимаю.

— Тогда выходит, что и тебе повезло не больше, чем мне.

— Похоже на то.

— Это была та самая девушка, которая пришла уговаривать меня выйти из машины в тот первый день… ну, ты знаешь.

— Легкая Бабочка?

— Да.

— Боб, не принимай отказ близко к сердцу. Дело в том, что она положила глаз на Маленького Медведя.

— Тогда понятно. Он же будущий Вождь. А как ты узнал?

— Она сказала мне.

Боб подозрительно уставился на Таксиста.

— Как приятелю, Боб.

— Ну да, как же иначе.

Боб поднялся и вышел.

Таксист наконец уснул. Проснулся он очень нескоро и поначалу не мог понять, где находится и сколько времени миновало. Тут он заметил, что Шаман сидит возле него.

— Ну, Таксист, — обратился к нему Шаман, — все, по обыкновению, устроилось само собой, так ведь?

— Конечно. Иногда приходится чуточку подождать, но все разрешается помимо нас.

— Ты рассуждаешь, как шаман.

— Гм. И что ты мне скажешь?

— Я могу взять тебя в ученики.

Озарившая лицо Таксиста знаменитая ныне улыбка отразилась почти в точной копии на утомленном морщинистом лице Шамана. Оба молчали. Да, по-моему, им и незачем было говорить. Люди, обладающие столь тонким внутренним слухом, понимают друг друга без слов.

Что такое, Маленькая Лисичка? Нагнись ко мне и говори громче.

Ага. Ну, Боб отправился в путешествие. Он утверждал, что должен кое-что разведать и настоял на своем, невзирая на все мои возражения. По-моему, он не был готов. Как ни жаль, он ушел на запад и больше о нем никто не слыхал. Я не знаю, что с ним случилось… может быть, поселился среди людей другого племени, может, погиб от когтей хищного зверя или рук злого человека, и может, встретил какую-нибудь другую судьбу.

Что? Да. История на этом кончается. А теперь, пожалуйста, отнеси чайку шаманам — Старому и Таксисту. Они не спят, просто прикидываются уснувшими. Ступай. Они будут довольны. Пусть лишь одна нога Шамана находится в этом мире, однако забота такой милой девчушки им будет приятна. Отнеси им ромашки. Тогда, может быть, они и в самом деле уснут.

И отнеси отвара своей бабушке, Легкой Бабочке, и Вождю, Маленькому Медведю. Мы, старики, спим не так крепко, как вы, и засыпаем не сразу.

Мэри Джентл
ПОЛНОЕ ПРЕВРАЩЕНИЕ

Ветер колышет голубую траву Великих Равнин. Плоская, как тарелка, поверхность простирается во все стороны до безупречной окружности, образованной линией горизонта. Ни дерево, ни скала не нарушают однообразия. В сиреневом небе сияют семнадцать лун. Одно солнце — голубой гигант — почти закатилось, второе — белый карлик — еще висит в небе.

По пояс в траве стоит маленькая фигурка. Девочка так долго бежала, пригнувшись к земле, что у нее ломит все тело. Она выпрямляется, стараясь подавить крик боли.

Издали доносятся пронзительное стрекотание и свист. Ее заметили!

До сегодняшнего дня она жалела, что так мала ростом. Теперь она этому рада. Только невысокий человек может укрыться в траве, покрывающей равнину. Она бросается ничком, ползет, ее колени и локти становятся синими от сока растений. Сзади снова раздается свист талинорских охотников.

Девочка испытывает страх и горестное недоумение.

Ведь еще два дня назад все было так хорошо…

— Вон там! — просвистел талинорец. — Хелант!

Пел взглянула между двумя пучками стебельков, на которых сидели глаза талинорца. Далеко впереди шевелилась трава, хотя ветер стих.

— Держись! — крикнула мать Пел, сидевшая верхом на блестящем карапаксе другого талинорца по имени Балтензерил-Лашамара.

Гремя покровными щитками, охотничий отряд талинорцев понесся вниз по скалам. Длинное членистое тело Даласурея-Риссанихила, скользившее по почти вертикальной поверхности, выгибалось и извивалось, и Пел приходилось держаться изо всех сил.

— Быстрее! — закричала она, а потом, вспомнив, что человеческий голос звучит слишком низко для акустических сенсоров талинорцев, простучала сообщение по головному щитку инопланетянина. Глазные стебельки сократились, глаза на мгновение спрятались под твердым панцирем. Пел уже научилась расценивать это как выражение удовольствия.

Внизу движение замедлилось — талинорцы были приспособлены к жизни в скалах. Только ради традиционной охоты на хелантов они спускались на травянистую равнину.

Пел помахала рукой маме и другим членам научной экспедиции с Земли, удостоившимся чести участвовать в охоте талинорцев. Для землян настало время отдыха. Наверное, переговоры уже закончились, без всякого интереса отметила про себя Пел. Ей еще не хотелось улетать с Талинора.

Волосы упали ей на лицо. Она встряхнула головой, закрылась от ветра и стала смотреть назад, на скалистый «берег». Из голубой травы торчали скопления острых скал. Невозможно думать о них иначе, как об островах в океане травы. Спина талинорца мерно выгибалась, и Пел качало, словно на волнах. Они плыли по синему морю и охотились на морских зверей, хелантов.

— Мы отстаем!

Талинорцы, не обремененные грузом, двигались быстрее. Даласу-рей-Риссанихил отставал все сильнее.

«Острова» покрывали заросли древовидного кустарника, с ветвей которого свисали длинные гроздья пурпурных плодов, под кустами росли цветы — они складывали лепестки от прикосновения. Птицы-мотыльки летали только в эти часы, когда голубое солнце уже всходило, а белое еще не появлялось из-за горизонта. После восхода белого птицы снова засыпали. В трещинах скал гнездились мириады поющих насекомых, а ночью было светло от летающих светлячков…

— Они его догнали.

— Где?

Пел вглядывалась вдаль поверх головного щитка Даласурея-Рисса-нихила, но не могла рассмотреть подробности. По правде говоря, она предпочитала прогулку верхом охоте и совсем не жалела, что не стала свидетелем печального исхода.

Впереди заклубился дым.

— Дала, смотри!

— Кто-то промахнулся из лазерного ружья. Неужели они не понимают, что такое пожар в прерии?

Насколько могла судить Пел, Даласурей-Риссанихил был в ярости.

— А мне казалось, вы должны пользоваться только копьями.

— Конечно. Такова традиция. Думаю, когда мы вернемся, вождь устроит кое-кому хорошую взбучку.

Пел увидела, что талинорцы поспешно сбивают пламя. Другие несли чешуйчатого хеланта. Он лежал на спинах нескольких движущихся бок о бок талинорцев, те придерживали его загнутыми раздвоенными хвостами и возбужденно размахивали тонкими членистыми передними конечностями.

— А завтра ты поедешь с нами на охоту?

— Нет, я должна остаться дома. Завтра мой… — Язык щелчков и свистов ее подвел. — Завтра будет праздник. Возвращается северный отряд, и к тому же у меня…

Она не смогла найти слово, хотя бы отдаленно передававшее смысл словосочетания «день рождения», и пустилась в объяснения. Даласурей-Риссанихил загремел своим скорпионьим хвостом.

— Значит, ты живешь уже одиннадцать сезонов по времени вашего мира? Это много. Я думал, ты моложе.

Пел засмеялась про себя. Талинорцы часто не понимали самых очевидных вещей.

— А тебе сколько лет, Дала?

— Я взрослый три сезона.

Пел не стала утруждать себя вычислениями. Она знала, что это немного.

— Да, но как давно ты родился? Я имею в виду, что я еще не совсем взрослая. Я стану взрослой, когда мне исполнится четырнадцать, не раньше.

— Так ты не взрослая?

— Ну да, я же так и говорю. Ах, ты никак не можешь понять…

Они повернули назад — к островам и Талинору Главному. Всю обратную дорогу Даласурей-Риссанихил был необычно молчалив, и Пел гадала, не обидела ли она его чем-нибудь.

Талинор Главный был островом в травяном океане, вернее, целым континентом. Нужно не меньше трех дней, чтобы пересечь его из конца в конец на флаере. Каменистое плато, возвышавшееся на несколько метров над окружающей равниной, и с совершенно иной экологией, как часто говорила ей мама. Для Пел было важнее, что на Талиноре Главном находились город и посадочная площадка для звездолетов.

Они добрались до города почти в полдень. Два солнца — голубая альфа и белая бета — стояли высоко в небе, и когда Пел шла по выдолбленной в камне пешеходной дорожке, за ней следовали две тени, черная и багровая.

— Ты готова к завтрашнему празднику? — спросила мама.

— Еще бы! А остальные уже вернулись?

— Пока нет. Я жду их в ближайшее время.

Мимо них в низких вагонетках проезжали членистоногие обитатели Талинора. Некоторые предпочитали пользоваться самодвижущимися дорожками в тоннелях, которыми было изрыто скалистое основание Талинора Главного. Тоннели казались слишком низкими для взрослого человека, но Пел могла войти в них, не сгибаясь.

Они повернули на другую дорожку и увидели посадочную площадку между жилищами, напоминавшими осиные гнезда. По дороге Пел заглядывала в смотровые решетки. Ей нравились интерьеры «гнезд» с их автоматическими клапанными дверями и хитроумным лазерным оборудованием. Рабочие конечности талинорцев довольно слабы, но прекрасно приспособлены для тонкой работы. Их любимым материалом было стекло, гораздо более прочное, чем на любой другой планете галактики. Стекло отливали в скульптуры, вытягивали в волокно, из стекла выдували шары, кубы и параллелепипеды, украшавшие город, и когда дул ветер, все «памятники» негромко звенели.

Пел оторвалась от смотровой решетки, догнала мать, и они вместе пошли по обширной посадочной площадке. От серо-голубого камня под ногами веяло жаром.

— Скажи мне, — попросила мама, — о чем вы говорите с Дала?

Пел пожала плечами.

— Ну… О самых разных вещах.

— Мне очень жаль, что в нашей экспедиции нет ни одного ребенка, кроме тебя. И вот я беру тебя с собой…

Пел громко фыркнула.

— Только попробуй не взять меня! — дерзко проговорила она.

В ответ мать засмеялась, но довольно скованно.

Космодром располагался на длинном выступе «острова», языком вдававшемся в прерию. В это время там не было других кораблей, кроме их приземистого челнока. Пел смотрела на него, как на старого Друга. Поскорее бы вернулась вторая половина отряда на звездолете.

«Интересно, привезут ли они мне какие-нибудь подарки?» — подумала Пел и ничего не ответила, когда мама спросила ее, почему она улыбается.

Голубая альфа только что взошла, и за Пел тянулась длинная четкая тень. Утренний воздух был свежим и терпким, с юга дул прохладный ветерок. Пел острожно спустилась с края каменистого языка, шагнула в голубую траву прерии. Вокруг нее трепетали хрупкими полупрозрачными крылышками птицы-мотыльки, вспыхивая радужными блестками на фоне аметистового неба.

Что-то просвистело у нее над ухом. Она машинально повернула голову вслед за звуком, потом огляделась по сторонам и увидела на склоне талинорцев. В одном из них она узнала Даласурея-Риссани-хила.

Рядом с ней в скалу ударилось копье.

Пел подпрыгнула. С другой стороны от нее красный луч лазера превратил камень в облачко пара.

Она бросилась бежать. Трава замедляла бег, но Пел все же удалось добраться до укрытия под нависающим выступом скалы. Но за ним ее поджидал другой отряд охотников.

Как заяц, она метнулась в голубую траву. Она долго бежала, не обращая внимания на боль в ногах, на саднящие легкие, пока не оказалась в открытой прерии далеко от Талинора Главного.

Когда Пел наконец припала к земле, укрывшись в траве, до нее дошло, что первые выстрелы имели целью лишь спугнуть ее, заставить мчаться в прерию, где убийство могло произойти по всем правилам — с помощью копий со стеклянными наконечниками.

Она опустила голову, обхватила руками колени, пытаясь унять дрожь. Первоначальный ужас прошел, но недоумение осталось. Потом оно сменилось холодной решимостью.

Пел оглянулась назад — на далекий «остров» Талинора Главного. «Я туда как-нибудь доберусь, — думала она. — Я сумею докопаться… Почему?»

Издалека донесся шум охоты.

Вечер застал ее еще дальше от города. Талинора Главного уже не было видно. «Острова» превратились в точки на горизонте. Если бы не складки и неровности местности, ее бы уже давно обнаружили. Теперь она пыталась найти убежище под этим чужим небом. По мере того как садилась бета, прерия меняла цвет: аквамариновый, сапфировый, индиго.

«Меня обязательно будут искать, — думала Пел. — Надо только спрятаться, пока не прилетит челнок».

Зашуршала трава.

Пел распласталась на земле. Тупое рыльце раздвинуло крупные, с острыми краями стебли травы. Хелант. Его длинное плоское подвижное тело было покрыто зеркальными чешуйками. Пел увидела скопления крошечных глаз, почти спрятанные под рыльцем. Еще дальше и ниже, между первой парой ножек находился настоящий рот. Пока

Пел разглядывала хеланта, он начал спокойно поедать траву.

«Значит, они не хищники», — подумала Пел.

Чешуйчатый бок толкнул ее в плечо. Пел отпрянула и прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать. Второй хелант поднял голову и уставился на нее, укоризненно покачивая глазными стебельками. Пел не смогла удержаться от нервного смеха. Нелепое существо проползло мимо первого хеланта, и Пел последовала за ним.

За невысоким гребнем земля уходила вниз. Склоны впадины были испещрены входными отверстиями нор, среди которых мирно паслись десятки хелантов. Они казались совершенно безобидными и были немного похожи на…

Из норы высунулась голова хеланта. «Они роют глубокие норы и прячутся в них, — решила Пел. — Иначе бы их всех истребили охотники».

Из сгущавшихся сумерек донесся пронзительный свист. «А вдруг у них есть детекторы инфракрасного излучения? — в страхе подумала Пел. — В темноте они засекут тело человека за много миль».

Ей пришла в голову безумная идея. Правда, и сама Пел к этому времени слегка спятила, так что имела полное право на безумные идеи.

Хеланты не возражали, когда Пел заползла в одну из нор — сухую, с хорошо утрамбованным полом и на удивление просторную. Пел улеглась в окружении теплых чешуйчатых тел, надежно укрытая от всего, что происходило наверху.

Голубое солнце закатилось, в темном небе одиноко сияли редкие звезды окраины галактики. Взошли луны — все семнадцать спутников Талинора. Благодаря различиям в форме орбит они иногда появлялись группами, но сейчас по небосклону тянулась цепь полумесяцев. В теплой ночи беспокойным сном спала Пел Грэхем. Охотничий отряд талинорцев прошел в пяти милях к западу от ее пристанища.

Утро принесло прохладу. Хеланты, толкаясь, стали выползать наружу, и Пел решила спрятаться в другой норе, где оказался только один хелант. При появлении девочки он издал стрекочущий звук и укусил ее за руку. Пел поспешно выбралась наружу, а сердитый обитатель норы занялся входным отверстием. Пел видела, что из желез на его брюшке выделяется какое-то тягучее вещество; щетинистыми передними конечностями хелант крепко цеплялся за край входа, и постепенно отверстие стало затягиваться паутиной.

Пел прислушалась, но звуков охоты не было слышно.

«Здесь я в безопасности, — думала она. — Во всяком случае, найти меня очень трудно. Но я должна вернуться в Главный и предупредить наших».

День разгорался. Пел до смерти наскучили хеланты. Конечно, они не делали ничего такого, что могло причинить ей вред. Впрочем, они вообще ничего не делали, только жевали траву. Несколько раз она заглядывала в затянутую паутиной нору, но так и не поняла, что происходит с хелантом — спит он или, может быть, умер. С каждым часом его тело становилось все более и более бесформенным.

Если только талинорцы случайно не наткнутся на ее убежище, среди хелантов она в безопасности. Их тепло маскирует инфракрасное излучение ее тела, а днем, когда во всю мощь светят оба солнца, инфракрасные сенсоры вообще бесполезны.

Только потом ей пришло в голову, что если ее не могут обнаружить приборы талинорцев, то не смогут найти и приборы землян.

Наступил второй вечер. На закате свет белого карлика растворился в сиянии голубого гиганта. Пел никогда в жизни не испытывала такого голода. Она пыталась утолить жажду, слизывая капли росы с плоских стеблей травы и надеясь, что в воде нет болезнетворных микробов.

Необходимо вернуться в Талинор Главный. Ничего иного не остается.

Хеланты стали собираться к норам на ночевку. Пел вспомнила о закрытой норе, в которую она уже давно не заглядывала, и направилась к ней. В это время паутина зашевелилась, потом выгнулась наружу, словно кто-то пытался выбраться из норы. Пел поспешно отступила.

Паутина снова натянулась — и вдруг лопнула. Из щели высунулось что-то острое, серое и блестящее. Оно дернулось, еще больше разрывая паутину. Показалось множество тонких, членистых, покрытых твердой оболочкой конечностей, затем они вцепились в края входного отверстия. Потом появился головной щиток, под которым раскачивались пучки стебельков, увенчанных блестящими глазками. В траву сегмент за сегментом стало выползать длинное, закованное в блестящий панцирь тело. Последним появился раздвоенный скорпионий хвост.

Молодой талинорец посмотрел на хелантов, продолжавших пастись, как ни в чем не бывало, на Пел, застывшую на месте, и издал серию свистов и щелчков.

— Разве ты не знаешь, что есть вещи, которых лучше не видеть? — вот что произнес он, прежде чем исчезнуть в густой траве.

Жесткая трава резала руки и колени. Пел долго продвигалась вдоль невысокого гребня, оставив далеко позади норы и разорванную паутину. Она знала, что новорожденный хелант выдаст ее талинорским охотникам, как только их разыщет.

Взошла белая бета, и равнина расцвела яркими красками. От ходьбы Пел немного согрелась.

То существо умело говорить. Оно было хелантом, а потом… изменилось. Оно было очень похоже на Даласурея-Риссанихила, который был «взрослым» только три сезона.

Вдалеке она услышала пронзительный свист. Охотники. Покинув хелантов, Пел отказалась от безопасности.

Она увидела, как в утреннем небе что-то блеснуло, словно подброшенная в воздух монетка. Это был челнок.

— Эй! Я здесь!

«Они ни за что не услышат меня, не увидят и не засекут приборами, если я не найду способа подать какой-нибудь сигнал», — поняла Пел.

Конечно, лучше огня ничего не придумаешь, но ей нечем было поджечь траву. И тут она вспомнила охоту на хеланта. Пел выпрямилась во весь рост, взбежала на вершину гребня и стала изо всех сил размахивать поднятыми над головой руками.

Голоса охотников зазвучали ближе, гораздо ближе.

Тогда она побежала со всей скоростью, на какую была способна. Слева от нее землю лизнул красный луч лазера, и, несмотря на безмерную усталость и страх, Пел торжествующе улыбнулась.

Полоска травы вспыхнула, затрещало пламя. Челнок резко изменил курс и стал снижаться.

Пел едва дышала. Перед глазами у нее поплыли красные и черные круги, но она нашла в себе силы проковылять еще сотню ярдов до трапа, прежде чем упала в объятия матери.

Корабль набрал высоту, и сверху талинорские охотники казались совсем крошечными.

— Во всем этом необходимо разобраться. Ты не должна их винить.

— Мама отвернулась от компьютера. — В конце концов, личиночная стадия — обычное явление в живой природе. Вспомни земных членистоногих, развивающихся с полным превращением, — например, мух или бабочек. У талинорцев разумна только взрослая форма. Хеланты же, по существу, просто животные.

— Но ты рассказала им о детях? — настойчиво спросила Пел.

За иллюминатором челнока Талинор Главный сиял в свете двух солнц. Ветер гулял по голубой прерии.

— Да, и это большой шаг на пути к взаимопониманию. — Мама положила руку на плечо Пел. — Видишь ли, когда тебе пришло в голову сообщить, что ты не взрослая…

— …они решили, что я просто животное и на меня можно охотиться.

— Каждый мир устроен по-своему. — Мама отвернулась. — Но если бы они посмели причинить тебе вред…

Пел хорошо знала, что означает эта нотка в мамином голосе. Она произнесла беззаботным тоном:

— Мама, со мной все в порядке.

«Но ты все-таки не понимаешь, — подумала Пел. — Ведь Даласурей-Риссанихил был моим другом…»

— Они перестанут охотиться?

— Тебе нечего бояться, я все им объяснила.

— Я не про то. — Пел нетерпеливо встряхнула головой. — Охота на хелантов — ты сможешь это прекратить?

— Ты же знаешь, мы не имеем права вмешиваться в жизнь чужих планет. — Мама снова занялась компьютером. А теперь тебе надо как следует отдохнуть. Мы садимся.

Дверь закрылась. Пел прошла в центральную каюту, посмотрела в иллюминатор. В небе светят два солнца, и на посадочную площадку ложится двойная тень от спускающегося челнока. Пел вспоминает бесконечную голубую прерию, так похожую на океан. Она вспоминает Талинор Главный, его вздымающиеся к небу укрепления, скалы и пики. И глубокие норы под землей, и хелантов, которые доверчиво прижимаются к ней во сне.

Она садится и закрывает лицо руками.

Пел Грэхем думает о талинорских… детях.

Эрик Фрэнк Рассел
КОЛЛЕКЦИОНЕР

Корабль дугой пробил золотое небо и приземлился с громом и воем, прорезав в буйной растительности угольно-черный шрам в добрую милю длиной. Финальный выхлоп его хвостовых дюз испепелил еще полмили местной флоры. Любой бульварный листок уделил бы четыре колонки столь эффектному прибытию. Однако от ближайшего репортера этот уголок космоса отделяли десятки, а то и сотни световых лет, и красочный эпизод остался незамеченным. Корабль послушно замер в конце выжженной полосы, по сторонам которой по-прежнему вздымалась сочная зелень, а низкое небо все так же безмятежно лучилось золотым светом.

Стив Эндер сидел в пилотском кресле под прозрачным колпаком из транспекса и усиленно размышлял. У него была застарелая привычка тщательно обдумывать ситуацию. Лишние пять минут раздумий предотвратили немало разрывов легких, шоковых остановок сердца и тому подобных неприятностей. В особенности это касалось переломов костей, а Стив чрезвычайно ценил свой скелет. Не то чтобы он чересчур им гордился, полагая наилучшим из возможных, но за истекшие годы изрядно к нему привык и имел твердое намерение уберечь его от любых поломок.

Поэтому, пока хвостовые дюзы корабля остывали с резким характерным потрескиванием, Стив сидел перед контрольной панелью, разглядывая пейзаж за прозрачным куполом, и старательно размышлял. Во время посадки он успел получить примерное представление о планете. Раз в десять больше Земли, судя по всему, однако его собственное тело не кажется ему слишком тяжелым.

Конечно, довольно трудно судить о весе, если тебя три недели мотает от невесомости к многократным перегрузкам, но все-таки можно положиться на мускульную реакцию. Если чувствуешь себя слабым и вялым, как сатурнианский слизень, твой вес заметно выше земной нормы. А если кажешься себе всесильным суперменом, то наоборот.

Нормальный вес свидетельствует о том, что у данной планеты примерно земная масса, невзирая на вдесятеро больший объем. Что, в свою очередь, означает отсутствие массивного металлического ядра и легкую плазму. Иными словами, здесь недостает тяжелых элементов. Нет тория. И никеля тоже нет. А следовательно, не будет никакого никель-ториевого сплава.

Однако атомарные двигатели Кингстон-Кейна не могут работать без никель-ториевого сплава. Они потребляют его в виде ниторовой проволоки десятого калибра, которая подается непосредственно в распылители. На худой конец, сгодился бы и чистый плутоний, но в природе самородный плутоний не встречается.

На подающей шпуле Кингстон-Кейнов осталось ровно три ярда и девять с четвертью дюймов нитора. Почти ничего. Назад на таком огрызке не вернешься.

Интересная все-таки штука — логика, заключил он. Начинаешь с невинного предположения, что твои ягодицы расплющены при сидении не больше, чем обычно, и к какому же выводу приходишь в конце? Что тебе придется заделаться туземцем!

— Черт меня побери, — мрачно буркнул Стив и скорчил ужасную гримасу.

Особо напрягаться ему не пришлось, поскольку природа одарила его некрасивой физиономией, а теперь еще и красноватой от космического загара. Длинное, сухое, унылое лицо, укомплектованное острыми скулами, впалыми щеками и тонким крючковатым носом. Волосы и глаза у него были темные, и благодаря перечисленным особенностям Стив Эндер ужасно походил на ястреба. Когда ему случалось бывать в гостях, хозяева заводили речь о типи и томагавках, чтобы он почувствовал себя как дома.

Но Стив вовсе не собирался чувствовать себя как дома в чужепланетных джунглях. Разве что здесь обнаружится какая-то форма разумной жизни, достаточно глупая для того, чтобы обменять несколько сотен ярдов новенького блестящего нитора на пару старых грязных башмаков. А может быть, какая-то поисковая группа, составленная из идиотов, которая изберет именно эту планету из всей звездной пыли и грязи галактики.

Он прикинул, что шанс на спасение у него примерно один на миллион. С таким же успехом можно плюнуть в Эмпайр Стейт Бил-динг, рассчитывая с первого раза угодить в пятнышко размером с цент.

Стив вздохнул, включил портативный бортовой журнал и рассеянно проглядел последние записи.

ДЕНЬ 18-й. Пространственный катаклизм отшвырнул корабль за Ригель. Меня уносит в неисследованные регионы галактики.

ДЕНЬ 24-й. Корабль по-прежнему несет в неизвестность. Не могу выбраться из вихря гравитационных искажений. Поперечник его, по моим прикидкам, никак не менее семи парсеков. Навигационный компьютер отказал. Измерительные приборы показывают чушь. Направление движения сегодня менялось семь раз.

ДЕНЬ 29-й. Вырвался из зоны катаклизма и частично восстановил контроль над электроникой. Скорость корабля за пределами шкалы астрометра. Осторожно провожу торможение носовыми дюзами. Резерв горючего: 1400 ярдов.

ДЕНЬ 37-й. Направляю корабль к ближайшей планетарной системе.

Нахмурившись, он взял электростило и принялся медленно и разборчиво выводить на контактном дисплее:

ДЕНЬ 39-й. Совершил посадку на неизвестной планете. Основные параметры и химический состав неизвестны. Стандартное наименование галактического региона и номер пространственного сектора неизвестны. Наблюдение звездного неба непосредственно перед посадкой: ни одной знакомой космической формации. Состояние корабля: рабочее. Резерв горючего: 3 и 1/4 ярда.

Он выключил бортовой журнал, убрал на место стило и с мрачной ухмылкой пробормотал:

— Ну что ж, теперь пора проверить помещение.

Согласно регистратору Рэнсона, в наружной атмосфере содержалось около 20 процентов кислорода, а ее давление на уровне поверхности составляло 730 миллиметров ртутного столба. Стив воспринял эту информацию с чувством глубочайшего удовлетворения. На простой двухцветной шкале — половинка белая, половинка красная — стрелка остановилась в центре белого диапазона.

— Можно дышать, — заключил он, вынимая из стенного шкафчика легкий защитный комбинезон. Натянув его, он за два шага пересек тесную кабину, сдвинул металлическую панель на стене и заглянул в маленькое уютное купе с мягкой обивкой.

— Ну-ка выходи, красотка!

— Стив любит Лору? — спросил капризный женский голос.

— Еще как! — откликнулся он с искренним чувством, сунул руки в купе и извлек оттуда огромного, аляповато окрашенного в ослепительно красное и голубое попугая макао. — А Лора любит Стива?

— Ха! Ха! — хрипло крикнула птица, проворно взбираясь по его левой руке на плечо. Когти у нее были мощные, но хватка деликатная. Утвердившись на любимом месте, попугаиха искоса обозрела Стива круглым блестящим глазом и нежно потыкалась головой в его левое ухо. Эгей, тор-р-ропись! Вр-р-ремя не ждет!

— Не надо, — сказал он с укором, поднимая руку, чтобы взъерошить красные перышки на макушке Лоры. — Мне и без тебя все об этом напоминает.

Стив обожал Лору. Она была не просто ручным попугаем. Она была самым настоящим астронавтом и законно получала свое денежное и продуктовое довольствие. Каждый корабль-разведчик имел на борту двух членов экипажа: человека и макао. Впервые узнав об этой традиции, Стив насмешливо расхохотался, но получил весьма разумное объяснение.

«У косморазведчиков, которые летают в полном одиночестве, очень быстро возникают тяжелые психологические проблемы, — сказал ему профессор Хаггарти. — Психика человека нуждается в своеобразном якоре, привязывающем его к Земле, и попугай макао превосходно исполняет эту роль. Из всей земной фауны макао наилучшим образом переносит космический полет; вес птицы невелик, она способна сама позаботиться о себе. В качестве компаньона макао превыше всех похвал: и поговорит, и развеселит, и почует опасность прежде человека. Фрукты и любую другую пищу, которой соблазнился твой попугай, можешь употреблять без всякой опаски. Эти птицы спасли множество жизней, мой мальчик! Береги свою красотку, как зеницу ока, а уж она убережет тебя».

И они с Лорой беззаветно берегли друг друга, как землянин землянина. Это был почти классический симбиоз. До начала эры астронавигации никому не приходило в голову ничего подобного, но в старину, по слухам, практиковались сходные союзы: шахтеры и канарейки.

Стив не позаботился включить помпу, отпирая миниатюрный воздушный шлюз, при столь малой разнице внутреннего и внешнего давления в том не было смысла. Он просто открыл оба люка разом, промедлил на пороге ровно столько, сколько понадобилось корабельному воздуху, чтобы вырваться наружу, и спокойно спрыгнул вниз. Лора слетела с его плеча, суматошно хлопая крыльями, и снова вцепилась в специальную наплечную накладку в тот самый миг, когда подошвы Стива коснулись грунта.

Неразлучная пара обошла вокруг корабля, молча оценивая его состояние. Передние тормозные дюзы — нормально, боковые управляющие — в норме, хвостовые дюзы вспомогательной и главной тяги — порядок. Вид неприглядный, повсюду вмятины, но работать будут. Обшивка корабля вся исцарапана, однако цела.

С трехмесячным запасом пищи и тысячей ярдов нитора этот корабль мог долететь до Земли. Но только теоретически, на сей счет у Стива не было никаких иллюзий… Как проложить курс неизвестно откуда неизвестно куда? Разве что помолясь…

— Ну что же, — заключил он, возвращаясь к входному люку, — По крайней мере, у нас есть где жить, цыпленок. На Земле с нас бы содрали сотню кусков за шикарное цельнометаллическое бунгало с обтекаемыми обводами. А тут мы отхватили его бесплатно! Здесь я разобью клумбу, там повешу качели, а на заднем дворе устрою бассейн. А ты, красотка, наденешь миленький фартучек и возьмешь на себя все завтраки, обеды и ужины.

— Мр-р-рак! — презрительно сказала Лора.

Стив остановился и оглядел ближайшие заросли, состоявшие из растений разной высоты, разнообразных форм и всех мыслимых оттенков зеленого цвета. Кое-где темная зелень явно ударяла в синеву. В этих растениях было что-то странное, как ему показалось, но Стив не мог с определенностью сказать, что именно. Конечно, все они выглядели совершенно чужими и, незнакомыми, как и полагается в каждом новом мире, но их объединяло нечто общее, неуловимое. Какая-то неправильность, которую он был не состоянии определить.

Зеленая травка торчала у самых его ног. Однодольная, с виду совершенно нормальная. Неподалеку произрастал темно-зеленый куст с иголками и бледно-восковыми ягодами. Рядом с ним — почти такой же, только иглы длиннее и ягоды пунцовые. Подальше — кактусоподобный уродец и нечто вроде каркаса от зонтика, пустившего бледно-салатовые ростки. Каждый представитель здешней флоры сам по себе выглядел вполне приемлемым, но все вместе они составляли мучительную головоломку.

Пожав плечами, Стив выбросил из головы эту проблему. Что бы там ни было, есть вещи и поважней. Скажем, местоположение и чистота ближайшего источника воды.

Примерно в миле отсюда, как он знал, находилось озерцо жидкости, которая могла быть водой. Стив заметил его при снижении и постарался посадить корабль как можно ближе. Если это не вода… Значит, не повезло, и придется поискать где-нибудь еще.

На самый худой случай последнего куска проволоки хватит на один виток вокруг планеты. Потом корабль встанет навеки, но воду так или иначе необходимо найти. Если, конечно, он не желает закончить жизнь жалкой подделкой под мумию какого-нибудь Рамзеса.

Подпрыгнув, Стив ухватился за верхний ободок люка и подтянулся на руках. Повозившись с минуту внутри, он появился на пороге с четырехгаллонной термоканистрой и сбросил ее вниз. Потом он пристегнул к поясу кобуру с заряженным разрывными пулями пистолетом-пулеметом, сунул в набедренный карман запасную обойму и спустил из люка лесенку.

На сей раз она ему понадобится. Крайне неосторожно подтягиваться на семифутовую высоту с помощью одной руки, держа в другой канистру с водой весом в пятьдесят фунтов.

Аккуратно задраив оба люка, он спустился по лесенке и поднял канистру. Озеро должно быть впереди, прямо по ходу посадки — похоже, за теми дальними деревьями. Лора покрепче ухватилась за его плечо, когда Стив отправился в путь. Канистру он нес в левой руке, а правая покоилась на рукояти пистолета. Это была самая нервная из его рук.

Путь к озеру оказался нелегким. Местность не была чересчур пересеченной, это правда, но джунгли покрывали ее настолько густо, что Стиву постоянно приходилось переступать через одни растения, продираться через другие, обходить третьи и проползать на карачках под четвертыми.

Проделывая все это, Стив мрачно размышлял о том, что предусмотрительный человек перед посадкой развернул бы корабль кормой к озеру. Или, по крайней мере, дал пару выхлопов из носовых дюз после нее. И прошагал бы полпути по выжженной полосе, начисто лишенной потенциально опасной флоры и фауны!

Не успел он подумать об опасности, как узрел перед собой раскачивающиеся лианы. Косморазведчики не раз встречались с такими, что не хуже боа-констриктора обвивают и душат живые существа. Бдительные макао обычно разражаются душераздирающими воплями ярдов за пятьдесят до подобных сюрпризов природы, но Лора продолжала хранить спокойствие. Весьма утешительно, однако он на всякий случай сжал пальцы на рукояти пистолета.

Продравшись сквозь заросли на крошечную полянку, он присел на камень отдохнуть. Странность местной фауны, не поддающаяся определению, беспокоила его все больше. Испытывая отвращение к собственной тупости, Стив хмуро уставился на канистру, стоящую у ног, и внезапно заметил неподалеку что-то блестящее.

Это был жук, да такой огромный, какого еще не видали глаза человека. Встречаются, конечно, твари и покрупнее, но только не данного типа. Крабы, к примеру, бывают здоровенными, но при виде этого жука, деловито пересекающего поляну, любой из них приобрел бы тяжкий комплекс неполноценности.

Стив не питал отвращения к насекомым, хотя и не приветствовал назойливую мошкару. В детстве он был счастливым обладателем трехдюймового жука-оленя, по имени Эдгар, и вынес из этого знакомства убеждение, что все крупные жуки довольно дружелюбны. Поэтому он без раздумий опустился на колени перед ползущим гигантом и протянул ему руку ладонью вверх. Тот деликатно обследовал ее трепещущими усиками, заполз на ладонь и остановился.

Блестящий хитиновый панцирь отливал голубовато-синим металлом, а весило это великолепное создание никак не менее трех фунтов. Насмотревшись, Стив аккуратно поставил жука на траву, и тот отправился по своим делам. Лора проводила аборигена внимательным, но равнодушным взглядом.

— Scarabaeus Anderii, — с мрачным удовлетворением произнес Стив. — Я нарекаю тебя собственным именем, пусть даже никто об этом не узнает.

— Нибирисьбе фхолаву! — хрипло завопила Лора с ужасающим акцентом, импортированным прямиком из Абердина[4]. — Нибири! Нидрибизди, жэншшына! Фушах свирбыт! Нидриби…

— Заткнись! — гаркнул Стив и дернул левым плечом так, что попугаиха на миг потеряла равновесие. — И от кого ты только подцепила этот варварский диалект?!

— Мак-Джилликади! — радостно заверещала Лора над самым его ухом. — Мак-Джилли-Джилли-Джилликади! Здор-р-ровенный волосатый… — И она закончила таким словцом, что брови Стива взлетели на лоб, а птица, казалось, и сама обалдела. Прикрыв глаза мигательной перепонкой, она задумчиво потопталась на его плече, снова открыла глаза и издала пару неопределенных звуков. Помолчав, она покрепче ухватилась когтями и, откинув голову, вдохновенно завела:

— Здор-р-ровенный…

Но ей не удалось ввернуть чудесное новое словечко. Стив резко дернул плечом, и Лора с протестующим кудахтаньем свалилась под зеленый куст. Из-за куста появился блистательный Scarabaeus Anderii и укоризненно уставился на попугая макао.

И вдруг неподалеку раздался трубный глас, и нечто неведомое свершило шаг, потрясший землю. Scarabaeus Anderii мигом нырнул под куст, а Лора в панике взлетела. Она еще не успела вцепиться в левое плечо Стива, а его правая рука с пистолетом уже указывала на север, откуда донеслись эти звуки. Еще один шаг непонятно чего, и почва опять содрогнулась. А потом настала тишина.

Стив продолжал стоять, как статуя.

Последовал оглушительный свист, словно гигантский архаичный локомотив поспешно выпустил пары. Нечто полускрытое густой растительностью — приземистое, широкое и совершенно невероятной длины — стремительно пронеслось сквозь джунгли, своей тяжестью сотрясая твердь планеты. Оно бежало по прямой, не разбирая пути, и проскочило, как скорый поезд, ярдах в двадцати от Стива.

Его пистолет ни на секунду не выпустил чудище из прицела, но так и не выстрелил. Стив сумел разглядеть лишь синевато-серое туловище с зазубренным гребнем на спине. Вырванные с корнем кусты и деревья разлетелись в стороны, и позади монстра осталась вытоптанная полоса шириной с первоклассную скоростную магистраль.

Когда колебания почвы наконец сошли на нет, он левой рукой достал носовой платок и вытер пот с лица и шеи. В правой он по-прежнему держал пистолет, заряженный разрывными пулями. Это были очень специальные пули, каждая из них могла вырвать из носорога кусок мяса в двести фунтов весом, а угодив в человека, полностью рассеивала того по ландшафту. Вероятно, дюжина таких пуль способна причинить галопирующему монстру некоторое неудобство, заключил Стив, но базука калибром семьдесят пять миллиметров все-таки не в пример эффективнее. К сожалению, в разведывательном корабле совсем нет места для артиллерии. Он убрал платок в карман и поднял с земли канистру.

— Хочу к маме, — жалобно проговорила Лора, но он не отозвался и зашагал дальше. Взъерошенная птица покрепче вцепилась в его плечо и погрузилась в мрачное молчание.

В озере оказалась вода. Холодная, чуть зеленоватая, с небольшой горчинкой, но кофе прекрасно замаскирует этот привкус. На самом деле вкус его только улучшится, ведь Стив предпочитал кофе черным, крепким и совсем без сахара. Но, разумеется, сперва надо проверить эту местную жидкость, и в особенности на кумулятивные яды.

Наполнив канистру, он доставил ее к кораблю гораздо быстрее, чем рассчитывал, и все благодаря чудовищу, проложившему свою магистраль неподалеку от кормы. И тем не менее, добравшись до лесенки, Стив тяжело дышал и весь обливался потом.

Поднявшись наверх, он снова задраил оба люка, включил вентиляцию и вскипятил воду из остатков в резервуаре. Золотое небо потускнело до оранжевого, кое-где над горизонтом появились лиловые разводы. Глядя на эту картину через транспекс, Стив обнаружил, что флюоресцирующая атмосферная дымка успешно скрывает заходящее солнце и запад можно определить лишь по более яркому свечению над горизонтом.

Он разложил откидной столик и установил подле него официальный насест. Лора немедленно заняла свое законное место, ревниво следя за тем, как Стив наливает воду в одну миску, сыплет семечки арбуза и подсолнуха в другую, а изюм, кусочки вяленой дыни и очищенные грецкие орехи — в третью. Великосветскими манерами попугаиха не отличалась и принялась жадно есть, не дожидаясь своего визави.

Для себя Стив разогрел стандартный рацион, заварил большую кружку растворимого кофе и приступил к еде, размышляя обо всем, что увидел.

— Я обнаружил самого большого в своей жизни жука, — сообщил он вслух, покончив с едой и наливая себе кофе. — И несколько мелких. Один жук продолговатый и коричневый, второй — округлый и черный в красную крапинку, третий… В общем, все разные… А также пурпурный паук и крошечный зеленый, они совсем друг на друга не похожи. И еще я видел букашку, смахивающую на тлю. Но я не встретил ни одного муравья.

— Мур-р-равей, мур-р-равей! — подхватила Лора, выронив кусок ореха. Спрыгнув на пол, она поспешно склевала потерю. — Чер-р-рт!

— Ни одной пчелы тоже не было.

— Пчш-шела! — Попугаиха вспорхнула на насест и с энтузиазмом повторила: — Пчш-шела! Мур-р-равей! Лора любит Стива!

— Да заткнись ты, обжора, — грубо сказал Стив. — Дай подумать!

Так о чем я?.. Ах да. Что-то здесь неладно с растениями. И с жуками! Но что именно, никак не могу понять. Может, я уже немного чокнулся?

— Чокнемся, чокнемся! — радостно заорала Лора. — Твое здор-р-ровье!

И тут внезапно пала ночь. Оранжевое, золотистое, лиловое смыла с небес непроглядная беззвездная тьма без единого случайного проблеска. Стив не видел ни зги, за исключением огоньков на контрольной панели.

— Мр-р-рак! — жалобно вскрикнула Лора из-под стола.

Стив нашарил выключатель и зажег настенную лампу. Лора немедленно вернулась на насест и деловито занялась семечками, предоставив компаньона собственным мыслям.

— Scarabaeus Anderii, и мелкие жуки, и парочка пауков — но все разные. А на другом конце шкалы? Гигантозавр! Однако нет муравья и нет пчелы. Вернее, нет ни муравьев, ни пчел. — У Стива возникла странная уверенность, что он каким-то образом прикоснулся к корню загадки, но…

Он решил подумать над этим позже и занялся делами. Убрал со стола, помыл посуду, взял образчик воды из канистры и отправил его в анализатор. Горьковатый привкус, как оказалось, объяснялся крайне незначительным присутствием сульфата магния. Можно пить!

Да, это уже кое-что: еда, вода и убежище — три столпа выживания. Запасов пищи должно хватить на шесть или семь недель, а после останутся лишь озеро и корабль.

Включив бортовой журнал, Стив начал подробно излагать события дня, в манере сухой, четкой и лишенной всяческих эмоций. Дойдя до середины отчета, он задумался, как бы назвать планету.

Эндера? М- Да… Если он все же вернется, использовав единственный шанс на миллион, то надолго станет всеобщим посмешищем косморазведки. Жук — это одно, а планета — совсем другое! Не назвать ли ее именем Лоры? Гм. Не слишком удачная мысль… Особенно для тех, кто хорошо знает Лору. Но тут он вспомнил о золотой дымке в небесах и решительно начертал ОРА[5].

Когда он закончил писать, Лора уже спала, спрятав голову под крыло. Стив поглядел на нее с глубокой нежностью. Если бы только не эти ее словечки, в особенности последняя новинка… Нет уж, когда он вернется, жуткий трепач Мендес и его вулканический дружок Мак-Джилликади горько поплатятся за свою деятельность на ниве просвещения!

Вздохнув, он убрал журнал, разложил складную койку, выключил свет и отправился на покой. Лет десять назад, очутившись на новой планете, он не смог бы уснуть от волнения, но за прошедшие годы у Стива выработался стойкий иммунитет. Он закрыл глаза, предвкушая сладкий здоровый сон, и немедленно отключился… Ровно на два часа.

Что именно пробудило Стива, так и осталось загадкой, но он внезапно пришел в себя и обнаружил, что сидит в темноте на краю койки. Нервы его были напряжены до предела, руки дрожали, уши тревожно вслушивались в тишину. Он испытывал ту странную смесь возбуждения и тупого шока, которая обычно приходит вслед за избавлением от смертельной опасности.

Ни разу в жизни со Стивом не случалось ничего подобного. Его правая рука нашла верный пистолет, в то время как разум, блуждая, пытался припомнить бессвязные сонные видения. А между тем он прекрасно знал, что не подвержен ночным кошмарам! Лора тоже беспокойно топталась на насесте, не вполне бодрствуя, но уже не во сне, и это было совсем на нее не похоже.

Отвергнув гипотезу кошмара, он встал и посмотрел наружу через транспекс: глубочайшая чернота, настолько непроницаемая, насколько это можно себе представить. И невероятная тишина! Он начал медленно поворачиваться, чтобы полностью обозреть невидимый пейзаж… И замер на месте: где-то там, за кормой корабля, двигалось сияние, мерцающее, высокое и величественное. Расстояние до него Стив определить не мог, но сердце его сжалось, а душа затосковала.

Он подавил эмоции усилием воли, разглядывая странное сияние прищуренными глазами. Какова же природа этого феномена, если он воздействует на тело и душу человека?.. Теперь уже левая рука Стива поискала в темноте и вернулась с мощными бинокулярами для ночного видения. Сияние продолжало двигаться справа налево, медленно и целеустремленно. Стив надел бинокуляры и отрегулировал, наводя линзы на фокус.

Огромная мерцающая колонна словно прыгнула ему навстречу. Почти как полуденное небо, не сверкай в этой колонне маленькие, но ослепительные серебряные вспышки. Это был золотой смерч, закрутивший серебряные звезды… Стройный золотой ствол с туманной листвой и серебряными плодами… Нет, это было ни на что не похоже. Ни одно разумное существо доселе не видело подобного зрелища!

Неужели оно живое?..

Возможно, это действительно одна из форм жизни, хотя и невероятная с земной точки зрения, сказал себе Стив. И все же гораздо логичней рассматривать его как локальное явление. Что-то вроде «песчаных дьяволов» Сахары?..

Когда гигант удалился настолько, что сияние растаяло во тьме, он снял бинокуляры и сел на койку, сотрясаясь от нервного озноба. Лора совсем проснулась и разразилась жалобными криками, но у Стива не было ни малейшего желания включать свет и делать свой корабль маяком. Поэтому он просто коснулся ее рукой, и Лора поспешно перебралась к нему на койку. Бедняжка была сильно напугана и жаждала утешения. Остаток ночи они проспали вдвоем, и больше их ничто не побеспокоило.

Когда Стив проснулся, небо над куполом снова лучилось золотом. Встав на койку, он внимательно обозрел окрестности: со вчерашнего дня ровным счетом ничего не изменилось. За завтраком в голове Стива крутились разнообразные мысли, но более всего он задавался вопросом о том, что же, собственно, заставило его вскочить глубокой ночью.

Лора выглядела на редкость вялой и подавленной. Он только раз видел ее в таком настроении, а было это после совместного визита в интерпланетарный зоопарк. Тогда он показал Лоре крестового орла из системы Вега, и орел окинул ее взглядом, исполненным презрительного достоинства.

Странным образом Стив ощущал настоятельную необходимость поторопиться, хотя, если подумать, у него вся жизнь была впереди. Вооружившись пистолетом и канистрой, он совершил полную дюжину ходок до озера и обратно, не теряя ни единой лишней минуты и не глазея на загадочные деревья и жуков. Чтобы наполнить пятидесятигаллонный резервуар, потребовалась добрая половина дня, зато теперь запасы воды и пищи на корабле примерно соответствовали друг другу.

Гигантозавра он больше не видел, равно как и любых других животных. Один раз он заметил нечто крылатое, летящее в небесах, но существо было слишком далеко, и Стив не смог определить, похоже ли оно на птицу, или на летучую мышь, или на птеродактиля. Лора проводила загадочного летуна острым, но спокойным взглядом.

В данный момент попугаиху более всего занимали незнакомые фрукты. Стив уселся в проеме внешнего люка, свесив ноги наружу, и внимательно наблюдал, как Лора исследует небольшие деревца ярдах в тридцати от корабля. Пистолет-пулемет лежал у него под рукой и был готов в любой момент пришибить каждое местное существо, буде оно проявит нечестивое намерение покуситься на его драгоценную Лору.

На одном из деревьев висели плоды, напоминающие сильно уменьшенные кокосы в синей скорлупе. Лора распробовала один, с явным удовольствием съела и схватила другой. Стив опрокинулся на спину, закинул назад руку и выудил из кабины пластиковый мешок. Потом спрыгнул вниз, подошел к дереву и сорвал орех. Мякоть его оказалась сочной, очень сладкой и приятно отдавала лимоном. Не теряя времени даром, он наполнил мешок орехами и зашвырнул его в люк.

Рядом стояло другое деревце, не вполне такое же, но очень похожее, и орехи на нем были крупнее. Стив сорвал один орех и предложил Лоре: та с недоверием попробовала его и тут же с отвращением выплюнула. Сорвав второй орех, он расколол его и осторожно лизнул мякоть. На человеческий вкус, этот плод ничем не отличался от плодов первого дерева, но Лора думала иначе. Стив выбросил неправильный орех, вернулся на свой насест и принялся размышлять.

Эта пара ореховых деревьев, как он чувствовал, в компактном виде отражала загадку местной флоры и фауны. И если удастся сообразить, почему — с точки зрения попугая — на одном плоды съедобные, а на другом никуда не годятся… Стиву казалось, что главный секрет Оры уже у него в кулаке, но он не может понять его, поскольку не в силах разжать пальцы.

Нахмурившись, он вернулся к ореховым деревьям и подверг их скрупулезному визуальному обследованию. Зрение говорило, что перед ним два экземпляра одного вида, в то время как шестое чувство Лоры уверенно утверждало, что каждое дерево представляет отдельный вид. Следовательно: не верь глазам своим? Но эта истина давно известна косморазведке, и та справедливо требует, чтобы разведчик объяснил, почему не стоит полагаться на зрение. А он не может выяснить даже этого!

У Стива окончательно испортилось настроение. Он запер оба люка корабельного шлюза, призвал на плечо Лору и снова пустился в путь, но теперь в противоположном направлении.

Правила, регламентирующие первое исследование незнакомой планеты, чрезвычайно просты и разумны. Продвигайся вперед медленно, возвращайся быстро и помни, что от тебя требуется лишь предварительное заключение о потенциальной пригодности (или полной непригодности) для человеческой жизни. Лучше тщательно обследовать небольшой участок, чем поверхностно — обширную территорию, поскольку это дело картографов и ученых, которые приходят вслед за разведкой. Используй корабль в качестве стационарной базы и не перелетай на другое место без настоятельной нужды. Не отходи от базы дальше, чем на половину дневного перехода и запирайся в корабле с наступлением темноты.

Пригодна ли Ора для человеческой жизни? Очень большой вопрос. Не говоря обо всем прочем, странная штуковина, что бродит тут по ночам… Стив интуитивно ощущал в этом феномене нечеловеческое, пугающее могущество. Может ли обычный человек бороться, к примеру, с колоссальным водоворотом? А если здешний сияющий Ороворот еще и разумен?.. Что ж, тем хуже для долговременных планов Земли! Так или иначе, решил он, но оценить опасность — служебный долг разведчика. Даже если ему придется бегать за этой штукой в кромешной тьме!

Привычка — вторая натура, поэтому Стив совершенно забыл, что его службе на благо человечества пришел конец и вряд ли еще что-нибудь земное долетит до Оры в ближайшую тысячу лет. Устало шагая с пистолетом в правой руке, он поднял левую и взглянул на хронометр: ровно час в пути, а когда он уходил, оставалось чуть больше пяти часов до темноты. Два с половиной часа туда и столько же обратно. Только десять миль вперед и десять назад. Да, слишком уж много времени заняла доставка воды! Если завтра отправиться с утра…

Все мысли мигом вылетели у Стива из головы, потому что он дошел до места, где закончились зеленые джунгли. Кончались они не так, как положено, — чахлыми кустиками и ростками, прозябающими на каменистой почве, а совсем иначе: изумительно ровной линией, словно прорубленной мачете, и сразу за этой границей начиналась другая поросль, мелкая и кристаллическая.

На каждой планете всегда найдутся свои сюрпризы. Земные стандарты неприложимы к космосу, ибо в природе нет ничего ненормального, если только явление не вступает в противоречие с локальными условиями. Кроме того, Стиву уже случалось видеть нечто подобное на Марсе.

Нелепым был сам переход от зеленых растений к кристаллическим. Стив отступил на несколько шагов и заново обозрел границу между двумя типами флоры: она была слишком явной. Плантация?.. В природе можно найти что угодно, но только не такие прямые линии! Присев на корточки, он рассмотрел ближайшие кристаллы и доверительно поведал Лоре:

— Сдается мне, цыпленок, что эти штучки были здесь посажены. Или посеяны? Интересно, кто бы мог это сделать?

— Мак-Джилликади! — немедленно предположила она.

Стив вытянул указательный палец левой руки и постучал ногтем по игольчатому зеленоватому объекту примерно в дюйм высотой. Кристалл завибрировал и тонким приятным голоском пропел: ДЗИИИНННЬ!

Стив постучал по соседнему кристаллу, и тот откликнулся пониже: ДЗАААННГ!

Стив постучал по третьему… и эта штука рассыпалась на тысячу крошечных осколков.

Он встал, не отрывая взгляда от кристаллов, и почесал в затылке левой рукой. Один ДЗИНЬ. Один ДЗАНГ. И одна кучка кристаллической пыли. Два ореха, съедобный и ядовитый.

Если бы он только смог разжать пальцы и взглянуть на то, что уже лежит у него на ладони!..

Потом он поднял глаза и увидел, довольно высоко, нечто беспорядочно порхающее над кристаллической плантацией. Лора сорвалась с его плеча с хриплым кудахтаньем и устремилась к неизвестному летуну, мощно взмахивая широкими ало-голубыми крыльями. Взлетев повыше, она спикировала, прижимая существо к земле, и в конце концов летун пронесся всего лишь в нескольких футах над головою Стива. Это оказалась бабочка, почти такая же большая и яркая, как сама Лора.

Попугаиха снова изобразила атаку, пугая гигантское насекомое, но Стив велел ей вернуться и двинулся вперед. Кристаллы с тихим попискиванием и хрустом крошились под его тяжелыми башмаками.

Через полчаса, когда он с натугой взбирался по заросшему кристаллами склону, его наконец озарило. Стив остановился так резко, что Лора, не удержавшись, была вынуждена взлететь. Совершив нечто вроде круга почета, птица вернулась на свой насест и высказала несколько едких замечаний на неизвестном языке, но Стив не обратил на них никакого внимания.

— Один такой, один сякой, — пробормотал он. — Не пара, не тройка и не дюжина… Ну конечно! Абсолютно все, что я здесь видел, существует в одном-единственном экземпляре. Выходит, на всей планете лишь один гигантозавр, один Scarabaeus Anderii… И всяких прочих тварей тоже по штуке. Каждая особь совершенно уникальна, оригинальна, индивидуальна. И что же за этим кроется?!

— Мак-Джилликади! — радостно подсказала Лора.

— Ради всего святого, забудь о Мак-Джилликади!

— Р-р-ради всего святого! Р-р-ради всего святого! — вскричала птица в восторге от новой фразы.

Стив свирепо дернул левым плечом, и Лора снова отправилась в полет.

— Мутации, — сказал он себе. — Постоянный, непрерывный, всеохватывающий мутационный процесс. И крайне интенсивный, поскольку каждый вид производит нечто новое. То есть не существует никаких доминирующих признаков, которые обязательно передаются по наследству! — Стив нахмурился, обнаружив очевидную нестыковку в своей теории. — Да, но как же тогда они размножаются? Что способствует оплодотворению?

— Мак-Джилли… — начала было Лора, но передумала и благонравно умолкла.

— Более того, — задумчиво сказал Стив. — Если ни один организм не копирует себя в потомках, возникает серьезная пищевая проблема. То, что съедобно в одном растении, легко может стать ядовитым у его отпрысков. Сегодня пища — завтра отрава. Черт побери, если я правильно понял, эта планета не в силах прокормить и пару ежей!

— Нет, сэр-р-р! Никаких ежей, сэр-р-р! Лора не любит ежей!

— Тихо! — раздраженно рявкнул Стив. — И что же у нас получается? Планета, которая не может прокормить двух ежей, способна содержать гигантозавра?.. Нет, что-то здесь не так. Что-то не сходится. Гора живого мяса способна процветать где угодно, была бы еда, но только не на Оре. По всем законам этому монстру давно уже следовало отдать концы!

В раздумьях он добрался до гребня пологой гряды… и обнаружил упомянутого монстра лежащим на ее противоположном склоне. Чудовище со всей очевидностью уже отдало концы.

Стив удостоверился в этом факте самым быстрым, простым и эффективным способом: вогнал разрывную пулю в одну из огромных, тусклых, желтоватых плошек, которыми глазела на него драконоподобная башка размером со спасательный бот. Из дырки в черепе вылетели обрывки и осколки, но невероятное туловище, растянувшееся поперек всего склона, даже не вздрогнуло.

Башмаки Стива продолжали с хрустом крушить кристаллы, пока он спускался вниз, сделав солидный крюк, чтобы обогнуть чудовищный труп. Времени оставалось в обрез, и в данный момент гигантозавр не слишком интересовал Стива. Он может вернуться сюда завтра с голографической камерой и запечатлеть ящера в лучших традициях косморазведки, а покамест зверюга подождет.

Следующий подъем оказался гораздо выше и круче, и взбираться по нему было значительно труднее. Но Стив наметил гребень второй гряды конечной точкой маршрута, поскольку ему страшно хотелось взглянуть на то, что находится за ним. С одной стороны, чисто человеческое любопытство, унаследованное от полудиких предков, с другой…

Во-первых, с высоты открывается прекрасный вид на окрестности. Во-вторых, эта штука, что бродит по ночам, скрылась примерно за этой грядой. Конечно, колонна золотистой дымки, позаимствованной у здешних небес, может двигаться совершенно бесцельно, однако инстинкт продолжал нашептывать ему, что это был не просто смерч и что он явно куда-то направлялся.

Интересно, куда?..

Совсем запыхавшись, Стив вскарабкался наверх и бросил взгляд вниз, в широкую долину.

И наконец он увидел.

По ту сторону гребня кристаллическую поросль ограничивала та же идеальная прямая, будто вычерченная по линейке. Ниже начиналась чистая, без единого камешка суглинистая почва, которая плавно опускалась в долину и вновь поднималась вверх по противоположному склону. На склонах там и сям сидели какие-то странные, желеобразные комки, трепещущие под золотистым светом неба.

Своим окончанием долина упиралась в высокий холм, а из холма выступало обширное блестящее строение с плоской кровлей и плоским фасадом, в середине которого зияла огромная квадратная дыра. Издали это выглядело так, словно в кучу песка воткнули продолговатый брусок из полированного молочно-белого пластика.

Ни единого окна, ни единого рельефа на гладких стенах. Ни дороги, ни даже тропинки, ведущей к зияющей дыре. У Стива по спине поползли мурашки — это здание, как ему вдруг показалась, старательно прикидывается пустым, потому что на самом деле его населяют духи.

Впрочем, одно было совершенно ясно: на Оре существует разумная жизнь. Другое вполне возможно: ее представителем является золотая колонна, гуляющая по ночам. Третье весьма вероятно: у массивных землян и туманных обитателей Оры слишком мало общего, чтобы найти основу взаимопонимания… В то время как для вражды не требуется ни базиса, ни веских причин!

Жгучее любопытство и осторожность раздирали его на части. Одно чувство властно тянуло в долину, другое понукало убраться отсюда, пока не поздно. Стив взглянул на хронометр: до темноты осталось меньше трех часов. За это время он должен дойти до корабля, составить отчет и приготовить ужин. До белой постройки на глазок не менее двух миль, примерно час ходьбы туда и обратно… Нет уж, пускай подождет, никуда не денется.

Разумная осторожность восторжествовала, и Стив напоследок обратил внимание на ближайший комок желе в виде сплющенного пузыря около ярда в диаметре. В зеленоватой полупрозрачной массе виднелись голубые прожилки и множество миниатюрных пузырьков. Желе неторопливо пульсировало, резко вздулось горбом от прикосновений башмака, но вскоре опять расслабилось. Не амеба, решил он; тоже низшая форма жизни, но устроена посложнее.

Лоре эта форма жизни явно не понравилась. Когда Стив наклонился, чтобы рассмотреть пузырь поближе, она раздраженно соскочила с его плеча и размолотила мощным клювом несколько невинных кристаллов.

Насколько он мог судить, зеленоватый пузырь отличался от своих соседей, а те, как и следовало ожидать, не походили друг на друга. Все тот же принцип — каждой твари по штуке! Бросив прощальный взгляд на загадочное здание в долине, он кликнул Лору и отправился в обратный путь.

При виде корабля Стив заторопился к нему с пылким нетерпением блудного сына. За время их отсутствия неподалеку от шлюза появились крупные, глубоко вдавленные в почву следы. Три крючковатых пальца и нечто вроде шпоры. Что-то большое, тяжелое и двуногое. Наверное, животное — ни одно разумное существо не приблизится к огромному незнакомому предмету; сперва покружит в стороне, дабы хорошенько рассмотреть. Кто бы тут ни топтался, это единственный на планете экземпляр…

Поднявшись на корабль, Стив задраил шлюз, разогрел ужин и накормил Лору. Поел, записал в журнале события дня и поглядел на небо: фиолетовые струйки поднимались над горизонтом, образуя легкие облачка. Он задумчиво обозрел уже знакомый пейзаж. Интересно, какие растения были предками нынешних? И какими станут их потомки? И как же размножается все эта флора, черт бы ее побрал?!

Массовый радикальный мутагенез предполагает изменение генов в результате постоянного воздействия жесткой радиации значительного уровня. Однако на планетах с малой плотностью, где нет тяжелых элементов, подобной радиации нет и быть не может, если только гамма-лучи не падают прямо с неба. Однако здесь, на Оре, лучи не падали с неба и не поступали из какого-либо другого источника. На самом деле на Оре практически не было радиации.

В этом Стив был совершенно уверен, потому что специально проверял, имея особый интерес: проникающая радиация указывает на наличие радиоактивных элементов, которыми, в случае крайней нужды, можно заменить стандартное топливо. На корабле среди прочего добра имелось соответствующее оборудование, но все эти счетчики и датчики после посадки не издали ни единого обнадеживающего щелчка. Даже ионизация атмосферы оказалась невероятно¹ низкой!

— Кажется, с теорией у меня полный швах, — пожаловался он Лоре. — Тупая башка! Совсем не желает работать.

— Не желает р-работать! — подхватила попугаиха и с хрустом разгрызла земляной орех. — Говор-рю тебе, на этом корабле пр-ро-клятие! Вуду, вуду! Не полечу, и не пр-роси! Дело дрянь. Др-рянь! Др-рянь! Кто пьян? Кто пьян? Здор-ровенный…

— Лора!!!

— Мак-Джилликади, — упрямо закончила птица и защелкала клювом. — Кольца кр-руче, чем у Сатур-рна, — подумав, сообщила она. — Кто вр-рет? Я не вру. Крепкий ор-решек!

Стив в упор посмотрел на свою напарницу и сказал:

— Помолчи, Лора.

— Ор-решек, — нежно проворковала она. — Хочешь орешек? Лора любит орехи.

— Ладно, давай, — со вздохом согласился он, протягивая руку. Попугаиха склонила голову в одну сторону, потом в другую, разглядывая миску с арахисом, потом порылась в ней с серьезным видом и, выбрав орех, положила ему на ладонь. Стив разломил его и принялся жевать ядрышки, старательно изображая удовольствие. Он машинально включил свет, и ночь, словно того и ждала, немедленно упала на джунгли.

И вместе с ней явилось острое беспокойство.

Стив не очень понимал, что мог сотворить гравитационный флаттер с электрохимической системой затемнения транспекса. Так или иначе, но система отказала, а чтобы разобраться, в чем дело, пришлось бы, скорее всего, демонтировать весь купол.

Поэтому прозрачный транспекс сиял, как маяк в ночи, а маяки для того и существуют, чтобы привлекать внимание. При нынешних обстоятельствах Стиву совсем не хотелось быть центром внимания. И уж тем более ночью.

Профессиональный опыт выработал у него снисходительное отношение к инопланетным животным, сколь бы ужасными те ни выглядели, но инопланетный разум… Это совсем другое! Голос инстинкта столь настойчиво твердил ему об интеллектуальной мощи ночного гостя, что Стиву даже не пришло в голову спросить себя, есть ли у колонны светящегося тумана глаза или иной орган, позволяющий видеть.

Но если бы такая мысль его посетила, то не принесла бы успокоения. Чуждый могущественный разум, холодно взвешивающий и оценивающий тебя каким-то невероятным способом? Это гораздо хуже, чем есть, спать и беседовать с Лорой под пристальным взглядом чужака.

Что же делать? Как поступить? В голове была какая-то каша. Он выключил свет, разложил свою койку и улегся спать.

Этой ночью ничто его не разбудило, но утром Стив проснулся в холодном поту и обнаружил Лору у себя под боком. За приготовлением завтрака он постарался привести свои вчерашние мысли в порядок. Позавтракав и опустошив две кружки крепчайшего кофе, он заговорил с Лорой.

— Я еще недостаточно спятил, цыпленок, чтобы установить трехсменное дежурство. А именно это, согласно инструкции, мне и надлежит сделать при столкновении с неизвестной силой, которой я не могу противостоять. Нашим отважным воякам в мягких креслах недурно бы хоть раз побывать в ситуации, не предусмотренной их правилами.

— Др-рянь! — сочувственно сказала Лора.

— Самое главное в профессии разведчика — это вовремя смыться, — продолжил Стив. — Весьма разумное правило, когда есть такая возможность… Но у нас с тобой, цыпленок, подобной возможности нет.

— Р-разрази меня гр-ром! — гаркнула Лора.

— Для дамы твои манеры просто ужасны, — меланхолически заметил Стив. — Знаешь, красотка, что-то у меня нет желания провести остаток жизни, постоянно оглядываясь через плечо. Каков наилучший способ отделаться от неизвестной силы? О, это очень просто, надо всего лишь узнать ее! Чем раньше мы покончим с этим маленьким дельцем, тем лучше, как молвил дядюшка Джонатан, впихивая оболтуса Вилли в кабинет дантиста.

— Нибирисьбе фхолаву, — хрипло посоветовала Лора. — Нибири!

Стив с неодобрением посмотрел на нее.

— А значит, придется помахать красной тряпкой перед носом быка… Иногда эта тактика неплохо срабатывает. — Поднявшись, он решительно сграбастал Лору, сунул ее в походное купе и аккуратно задвинул панель. — Сейчас мы с тобой немного полетаем, детка!

Усевшись в пилотское кресло, он пристегнулся, включил подачу энергии и разогрел хвостовые дюзы на вспомогательном горючем, а когда неритмичные выхлопы перешли в равномерный рев, положил руку на рычаг бустера главной тяги. Корабль завибрировал всем корпусом и медленно оторвался от земли. И тогда он резко двинул рычаг вперед и назад.

Полумильный огненный выхлоп выбросил корабль в небеса. За считанные секунды он пронесся над джунглями, кристаллическими плантациями, холмами и долиной, в то время как Стив лихорадочно отрабатывал тормозными дюзами. Это была ювелирная работа, но Стив, как и большинство его товарищей, освоил немало головоломных трюков, которые был способен выполнить маленький разведывательный корабль.

Единственное, чего недоставало косморазведчику, так это толпы восторженных зрителей, когда он усадил свое суденышко точнехонько в центр молочно-белой крыши загадочного здания, выступающего из холма. Крыша оказалась чересчур гладкой, и корабль заскользил, но у самого края наконец-то остановился.

— Порядок, — выдохнул Стив. — Ну разве я не молодец? — И подумав, счел нужным добавить: — Разве я не слишком молод и хорош собой, чтобы умереть так бездарно?!

Он продолжал сидеть, поглядывая то на крышу, то на корабельный хронометр, в томительном ожидании неизвестно чего. Громовые эффекты, сопутствовавшие прибытию корабля, могли бы пробудить и мертвеца, и если кто-то из хозяев дома… Будь Стив на их месте, он непременно выскочил бы посмотреть, какой негодяй швырнул ему на крышу стотонную бутылку.

Никто не появился, но он дал им еще полчаса. Лицо его обострилось, глаза смотрели холодно и цепко, и сейчас Стив действительно походил на ястреба. Назначенное время истекло, но ничего не случилось.

— Ну и ладно, — сказал он, вставая, и первым делом освободил Лору.

Вид у нее был крайне раздраженный, словно у вдовствующей герцогини, которой предложили в отеле трехместный номер вместо люкса. Но Стив проигнорировал эти женские штучки, поспешно экипировался, проверил пистолет, открыл входной люк и спрыгнул на крышу здания. Лора неохотно последовала за ним и уселась ему на плечо с выражением величайшего неодобрения.

Стив дошел до края крыши над фасадом и поглядел вниз. Да уж, ничего себе… Голая, отвесная, абсолютно гладкая стена высотой не менее пятисот футов. Прямо под его ногами футов на четыреста вздымалась огромная дыра, а сам он стоял на перекрывающей ее стофутовой притолоке. Единственная возможность спуститься вниз состояла в том, чтобы дойти до холма, к которому примыкала противоположная часть постройки, и на склоне его немножко заняться альпинизмом.

Развернувшись на сто восемьдесят градусов, он отшагал четверть мили, разглядывая молочно-белую поверхность, по которой ступали его башмаки, и не обнаружил в ней ни трещинки, ни выбоины. Похоже, все колоссальное здание было сделано из цельного куска, что только усилило его дурные предчувствия. Какие бы существа ни возвели в долине эту невероятную конструкцию, их никак нельзя было назвать примитивными — уж это точно.

Снизу вход выглядел еще грандиознее, чем с крыши. Будь в противоположной стене здания такая же дыра, он мог бы спокойно влететь на корабле с одной стороны и вылететь с другой. При том условии, конечно, что внутри здания не обнаружится никаких препятствий.

При этаких размерах портала отсутствие дверей уже не казалось Стиву странным. Трудно вообразить, какова должна быть дверь, которая полностью закрывает гигантский проем и при этом обладает идеальнейшим балансом, чтобы кто-то… или что-то?., мог открыть и закрыть ее без всякого труда. Лично он вообразить такого не мог.

Окинув напоследок внимательным взглядом долину, которая казалась совершенно безжизненной, Стив храбро вступил в портал и тут же остановился, моргая глазами. Когда зрение адаптировалось, он обнаружил, что внутри здания вовсе не так темно. Бледное, призрачное, зеленоватое свечение исходило от пола, стен, потолка, и весь колоссальный внутренний холл был освещен хотя и слабо, но четко и без теней. Очень сильно пахло озоном… И еще там витали другие, едва заметные запахи, которые ему не удалось определить.

Стив стоял в центральном проходе, а по правую и левую руку от него высились грандиозные штабеля, составленные из прозрачных ящиков. Он подошел к тому, что справа, и внимательно осмотрел: правильные кубы с ребром примерно в ярд, сделанные из чего-то наподобие транспекса. В каждом кубе — слой суглинистой почвы, из которой торчит кристалл. Мелкий или крупный, округлый или продолговатый, игольчатый или ветвистый… И разумеется, ни один из них не походит на другой!

Не зная, что и думать, он обошел этот штабель и обнаружил за ним второй. И третий, и четвертый, и пятый, и так далее — все с кристаллической порослью. Стив попытался определить количество кристаллов и оценить их разновидности, но эта задача оказалась выше его сил. В каждом штабеле он мог исследовать лишь два нижних ряда, а контейнеры громоздились друг на друга почти до самого потолка.

Слева от прохода было то же самое: тысячи и тысячи прозрачных кубов с кристаллами, составленные в штабели. Решив рассмотреть поближе особо затейливый экземпляр, Стив заметил на передней стенке куба несколько небольших пятнышек. Проверка показала, что на каждом контейнере с наружной стороны есть похожие метки, которые различаются лишь числом и расположением пятен. Вне всякого сомнения, какой-то классификационный код.

— Музей естественной истории Оры? — шепотом спросил он у себя.

— Ты вр-р-решь! Вр-р-решь! — громко заверещала доселе хранившая молчание Лора. — Говор-р-рю тебе, это вуду!.. — Она осеклась, оглушенная собственным криком, который многократно прокатился по холлу, приобретая глубокие органные тона.

— Ты можешь чуть-чуть помолчать? — зашипел на нее Стив, пытаясь наблюдать за всеми направлениями разом. Никто, однако, не появился, чтобы обвинить их в незаконном вторжении, а громогласное эхо затихло и растворилось вдали.

Обогнув последний штабель кристаллов, Стив устремился к следующей секции. Пузыри из желе! Тысячи и тысячи — мелкие, крупные, средней величины и совсем крохотные.

Но ни один не пульсировал.

Третья, четвертая и пятая секции увели его на целую милю в глубь здания. Мхи. Лишайники. Грибы или нечто очень на них похожее. Все экземпляры в превосходной, изумительной сохранности. Стив предположил, что в шестой окажутся растения, но ошибся.

Там были насекомые — жуки, бабочки, мелкая мошкара и какие-то странные хитиновые создания, немного смахивающие на колибри. Он не обнаружил законсервированного двойника Scarabaeus Anderii, но, возможно, тот находился где-нибудь под потолком. А может, для пока еще живого Scarabaeus Anderii уже приготовлен пустой контейнер?

Интересно знать, кто делает эти прозрачные ящики.

Интересно знать, не изготовлен ли один из них для Стива Эндера? И еще один для Лоры?

Стив ярко вообразил самого, навеки застывшего, но совсем как живого, в семидесятом контейнере двадцать пятого ряда десятого штабеля черт знает какой секции… И скривился, словно раскусил большой лимон. Эта картина ему очень сильно не понравилась.

Честно говоря, Стив даже не представлял, что ищет, но упрямо шагал вперед, все дальше и дальше углубляясь в загадочную коллекцию. Ни звука, ни души. Ни малейшего следа чьего-нибудь присутствия. Только всепроникающий запах озона и тусклый, ровный зеленоватый свет. И все-таки у него создалось впечатление, что это место посещается часто, хотя и ненадолго.

Теперь он шагал мимо контейнеров с животными. В одном из них пребывало нечто вроде носорога с бизоньей головой, другие ящики, аккуратно помеченные пятнышками, содержали еще более химерические создания. Стив удостоил беглого взгляда диковинные экспонаты.

В конце концов он уперся в гигантский, перегораживающий весь холл контейнер, который пришлось обходить. В нем содержался, похоже, праотец всех деревьев. Или праматерь всех змей. Но позади контейнера, ради разнообразия, возвышались металлические стеллажи с выдвижными ящиками; назвать комодом конструкцию пятисотфутовой высоты у Стива просто не повернулся язык. Полированную поверхность каждого ящика украшали несколько групп расставленных в загадочном порядке пятнышек и весьма заманчивая кнопка.

Подумав, он с большой осторожностью нажал на кнопку ближайшего ящика, и тот выдвинулся с резким щелчком. Внутри не оказалось ничего интересного: стопка тонких стекловидных пластин, испещренных все теми же непонятными пятнышками.

— Каталог, — сказал Стив, возвращая ящик на место. — Картотека. Этот старый чудак, профессор Хаггарти, отдал бы свою правую руку, чтобы в ней порыться.

— Хаггарти, — повторила Лора дрожащим голоском. — Ради всего святого!

Стив внимательно посмотрел на нее. Птица была взъерошена, суетливо вертела головой и выказывала все признаки возрастающего возбуждения.

— В чем дело, цыпленок?

Лора быстро взглянула на него и тут же устремила взволнованный взгляд туда, откуда они явились. Перышки на ее шее встали дыбом. Попугаиха нервно переступила лапами, резко щелкнула клювом и внезапно попыталась прижаться к его груди.

— Черт!!!

Резко развернувшись на каблуках, Стив бросился бежать вдоль металлических стеллажей картотеки и укрылся в свободном пространстве между ее крайней секцией и боковой стеной. Его правая рука с пистолетом автоматически приняла боевую позицию, левая успокаивающе похлопывала Лору, которая норовила спрятать голову под его подбородком.

— Тише, тише, детка, — прошептал он. — Сиди спокойно, слушайся Стива, и все будет в порядке.

Лора сидела очень тихо, дрожа всем телом. Сердце его забилось учащенно, хотя он по-прежнему не видел и не слышал ничего подозрительного. Потом, в абсолютной тишине, зеленоватое сияние просветлело, стало наливаться золотом — и Стив внезапно понял, что сейчас произойдет.

В попытке сделаться как можно меньше и незначительней он инстинктивно припал на одно колено. Сердце Стива бешено трепыхалось в груди, и никаким сверхусилием воли он не смог бы замедлить его до нормального ритма. Что было самым невыносимым, так это тишина, ужасная тишина. Тяжелые шаги или грозный стук копыт показались бы ему истинным облегчением… Колоссы просто не имеют права подкрадываться, как духи!

И вот наконец явилось золотое сияние и разгорелось, как золотое небо. Ярче неба! Невыносимое, всепроникающее, оно не оставило ни единого клочка темноты, ни единого уголка, где можно укрыться… Даже самому маленькому, незначительному существу.

Он отчаянно сражался за свой рассудок — и потерпел поражение. Что-то взорвалось в его мозгу, и Стив упал вперед, утопая в облаке крошечных, блестящих пузырьков.

Он тонул, он уходил в неведомую глубину, а мириады разноцветных пузырьков бешено вращались вокруг, убегая к поверхности. Но мало-помалу их вращение замедлилось, потом совсем остановилось… и радужный вихрь изменил направление. Теперь уже пузырьки заторопились вниз, а он неспешно всплывал к поверхности. В странном трансе, оцепеневший, он снова возвращался к жизни.

Стив обнаружил, что лежит на полу, вытянувшись во весь рост, а Лора притулилась у него под боком. Глаза его были воспалены, коленки дрожали, сердце колотилось неровно. Он чувствовал себя измочаленным, словно его хорошенько побили, и продолжал лежать, собираясь с мыслями.

Никакого золотого сияния. Снова тусклый, зеленоватый свет. Подняв руку, он взглянул на хронометр и вздрогнул: прошло два часа!

Измученный, он поднялся на ноги — не без труда. Выглянул из-за стеллажа и увидел, что поблизости ничто не изменилось. Жуткий золотой гость ушел, Стив был уверен в этом, и они с Лорой опять остались одни.

Хотелось бы знать, заметила ли золотая громада его присутствие? И не она ли раздавила его сознание? А если нет, то в чем тогда причина? И не случилось ли чего дурного с кораблем на крыше?..

Стив поднял с пола бесполезное оружие, задумчиво покрутил в руках и сунул в кобуру. Погладил вялую птицу, помог ей взобраться на плечо. Вернулся в центральный проход и упрямо зашагал в глубь здания.

— Думаю, все в порядке, цыпленок, — сказал он Лоре. — Мы слишком маленькие, как мышки, чтобы обращать на нас внимание. Кто будет гоняться за мышами, когда его ждут великие дела? (Не слишком-то лестное сравнение, сказал себе Стив и скорчил гримасу, но лучшего ему в голову не пришло.) Ну а мы с тобой, как маленькие мышки, поищем свой кусочек сыра. Ведь мы же не станем сдаваться лишь потому, что какой-то великан пытался нас напугать?

— Нет, — сказала Лора без всякого энтузиазма. — Я не боюсь, не боюсь. Пр-росто не полечу. Говорю тебе, это вуду! Дур-рак! Дур-р-рак!

— Не смей обзывать меня дураком!

— Дур-р-рак! Мак-Джилликади, здор-р-ро…

— Цыц!!!

Лора немедленно заткнулась, а Стив постарался ускорить шаг. Даже самому себе он не желал признаться, что испытывает слабость от нервного шока. Но он сказал себе, честно и откровенно, что очень, очень не хочет снова встретиться с сияющим гигантом. Один раз еще туда-сюда. Более чем достаточно. Не то чтобы Стив особенно боялся; тут крылось нечто иное, чему он затруднился дать определение.

Обогнув последний ряд стеллажей, он узрел перед собой машину.

Это было сложное, причудливое сооружение, и оно работало, изготовляя кристаллический росток. Рядом с ней другая машина, совершенно иной конфигурации, фабриковала небольшую рогатую ящерку. Ошибиться было невозможно: оба объекта находились в состоянии полуготовности, потихоньку обретая форму прямо на его глазах.

Часа через два, пожалуй, а то и меньше, прикинул он, эти изделия будут полностью завершены. И тогда все, что им еще понадобится… понадобится…

Волосы зашевелились у него на голове, и Стив устремился вперед. Машины. Бесконечные машины, ряд за рядом. И все они изготовляют насекомых, птиц, растения, животных. Принцип работы неясен, но Стив был готов поклясться, что происходит не синтез, а сборка: атом за атомом, молекула за молекулой, плюс подключение биологического роста. В каждую машину заложена программа (или шифр? или код?), определяющая образец, по которому изготовляется продукция. И параметры такого образца, очевидно, обладают неисчерпаемой вариативностью!

Кое-где ему попадались на глаза пассивные аппараты, по-видимому, полностью завершившие свое задание. Кое-где причудливые устройства стояли в частично разобранном виде, то ли в процессе ремонта, то ли в ожидании модификации.

Стив задержался у одной машины, которая только что закончила работу. В прозрачной ванночке сидел изысканно расцвеченный мотылек, словно крошечная филигранная статуэтка, украшенная драгоценной инкрустацией. На его взгляд, создание было безупречно, а если чего-то и не хватает, так это… это… Крупные капли пота выступили у него на лбу.

Мотыльку не хватало лишь искры жизни!

Усилием воли он подавил смятение и приказал себе не думать об этом. Чтобы взять себя в руки, надо переключить внимание, и Стив поспешно перешел к соседней машине. Это была огромная, полуразобранная конструкция, являвшая взору все свои потроха. И среди прочего какие-то массивные катушки, типа трасформаторных, с тускло-серой проволочной обмоткой. Куски той же проволоки валялись кругом на полу.

Стив поднял короткий кусок и удивился его тяжести. Озаренный догадкой, он поднес его к хронометру и нажал на шпенек браслета: индикатор радиации энергично замигал. Непростительное упущение! Он должен был взглянуть на корабельные индикаторы, как только очутился на крыше!

Неизвестный металл, несомненно, был потенциальным горючим. Сердце Стива радостно подпрыгнуло при одной этой мысли.

Что делать? Демонтировать катушку и доставить ее на корабль? Но она чересчур тяжела, и к тому же, если проволока подойдет, ее понадобится гораздо больше. А если исчезновение катушки будет замечено? Тогда он запросто может угодить в ловушку, вернувшись за второй порцией!

Если у тебя есть время остановиться и подумать — остановись и подумай, и тебе воздастся сторицей. Это базисный постулат философии космопроходцев. Прихватив с собой образчик серой проволоки, Стив отправился на поиски других разобранных машин.

Поиски завели его еще глубже в здание, которое казалось бесконечным, и чем дальше, тем труднее Стиву было удержать внимание на конкретной задаче. Ему все время что-то мешало, например, собака, застывшая в напряженной позе. Это был земной пес! Стив просто не мог его не заметить, как старого знакомого в толпе чужих лиц.

Он обзавелся уже семью образцами разной проволоки, когда поиски пришлось прекратить. Все дело было в какаду. Тот браво стоял в своей ванночке, как стойкий оловянный солдатик: яркий хохолок, алая грудь, блестящие глаза устремлены туда, где не существует ни жизни, ни смерти. Увидев попугая, Лора зашлась в истерике, и гигантский холл ответил ей многократным эхом.

На сегодня вполне достаточно, решил Стив; на месте Лоры он, вероятно, отреагировал бы точно так же.

Обратный путь по холлу он проделал рысью, не глядя ни направо, ни налево, и вскарабкался на холм почти так же быстро, как спускался с него. Стив совсем запыхался, когда забрался в корабль, но первым делом тщательно его обследовал на предмет возможного вторжения.

К счастью, никаких признаков вторжения не обнаружилось. Стив убедился также, что корабельные индикаторы фиксируют заметный уровень радиации. Впрочем, эта информация все равно не подсказала бы ему, где и что необходимо искать.

Лору Стив накормил до отвала, но сам ограничился легкой закуской и тут же приступил к исследованию радиоактивных образцов. Все куски проволоки были разного калибра, а один из семи даже на глазок слишком толстый, чтобы протиснуться в фидеры Кингстон-Кейнов. Стив растягивал его полчаса, чтобы добиться приемлемого Диаметра.

Сперва он опробовал темно-серую проволоку, которую нашел первой. Скормил ее фидеру, установил минимальную интенсивность Подогрева, включил энергопитание… Никакой реакции, кроме крепкого словца, слетевшего с его уст. Эти проклятые Кингстон-Кейны Чересчур разборчивы, пожаловался Стив: мало, что ли, радиоактивности и высокой плотности, так им еще подавай специфический материал!

Вернувшись к фидеру, он извлек из него образец и увидел, что конец проволоки расплавился. Дохлый номер! Он вставил другой кусок проволоки, тоже серой, но не такой тусклой, вернулся к контрольной панели и снова включил питание: двигатель негромко, но ровно засвиристел. Шестьдесят процентов от нормы!

Кто угодно сошел бы с ума от радости, но только не Стив, который с бесстрастным выражением ястребиного лица методично продолжил эксперимент.

Третий образец. Пустышка. Четвертый. Тоже пустышка. Пятый дал неожиданную реакцию: корабль задергался от неравномерных выхлопов из дюз, а показатели мощности заплясали в интервале от нуля до 120 процентов. Извлекая проволоку из фидера, Стив усмехнулся, представив корабли косморазведки скачущими в космосе на манер кенгуру. С шестым образцом Кингстон-Кейны радостно взревели — сто семьдесят процентов нормальной мощности! Седьмой опять оказался пустышкой.

Он выбросил все образцы, кроме шестого. Эта проволока была примерно двенадцатого калибра, то есть в пределах допуска. Металл глубокого медного цвета, но не такой мягкий и тяжелый, как медь. Если внизу найдется хотя бы тысяча ярдов… если он сумеет дотащить проволоку до корабля… если золотой гигант не захочет или не успеет вмешаться… Тогда ему, вполне вероятно, удастся стартовать и долететь до более цивилизованной планеты. Если, конечно, он сможет ее отыскать!

Если… Если… Слишком много «если», и от каждого из них зависело будущее Стива Эндера.

Как доставить моток проволоки из холла на корабль? Самый простой и очевидный способ заключается в том, чтобы пробить в крыше дыру, спустить вниз веревку, привязать к ней конец проволоки и спокойно смотать ее на приемную катушку маленькой корабельной лебедки.

Как пробить крышу монолитного здания, не имея под рукой подходящей взрывчатки? Сперва просверли небольшое отверстие, опорожни в него парочку пистолетных патронов, а после помолись и воспламени порошок электрической искрой.

Сверло ручной дрели мгновенно затупилось, как при контакте с алмазом. Тогда он вытащил пистолет и выстрелил: пуля взорвалась с резким треском, осколки с визгом улетели в небеса, а на молочно-белом материале появилось темное пятно и крошечная царапинка.

Ничего не оставалось, кроме как спуститься вниз и взвалить на плечи столько проволоки, сколько можно унести. И сделать это надо прямо сейчас, пока еще не стемнело! Встретиться с золотым гигантом в призрачном свечении холла довольно жутко, но если сияющая колонна бесшумно нагонит его в ночи… Стиву даже думать об этом не хотелось.

Он запер корабль, оставив Лору в ее купе, и вернулся назад. Мимо прозрачных контейнеров, мимо металлических стоек, прямо к машинной секции. Глаза бы его на все это не глядели. Проволока, только проволока. Много проволоки. От мыслей о банальной проволоке человеческие мозги не съезжают набекрень.

Приступив к методичным поискам, он через десять минут нашел то, что искал: огромный проволочный моток, сплетенный в форме овоида, на полу рядом с одной из разобранных машин. Слишком большой. Слишком тяжелый, чтобы справиться с ним в одиночку.

Придется разрезать моток на куски и затащить это богатство на крышу по частям. Четыре ходки, если не пять, до темноты никак не успеешь… Стив буркнул себе под нос одно из непристойных Лориных словечек. И достал из кармана кусачки.

Прежде чем приступить к делу, остановись и подумай! Подумав, он решил продолжить поиски, и это было мудрое решение, поскольку через сотню шагов обнаружился второй моток псевдомеди, поменьше и незатейливо скрученный кольцом. Тоже слишком тяжелый, но невероятным усилием — все мышцы Стива протестующе взвыли — он ухитрился поставить его на ребро и покатил, как огромное колесо.

Несколько раз он останавливался на минутку передохнуть, прислонив драгоценный моток к ближайшему контейнеру. В последний раз прозрачный ящик дрогнул под навалившейся тяжестью, а его блестящий паукообразный обитатель шевельнулся в жутковатой пародии на жизнь. Стив не любил пауков — он немедленно продолжил путь и без остановки дошагал до самого выхода.

Фиолетовые облака уже сгустились на горизонте, когда он выкатил свою добычу из гигантского портала и добрался до подножия холма. Там он опустил моток на землю, нашел свободный конец проволоки и вскарабкался с ним наверх. Моток продолжал раскручиваться без всякого сопротивления, пока он шагал к кораблю. Включив лебедку, Стив благополучно смотал всю проволоку на приемную катушку и тут же перемотал ее на подающую шпулю Кингстон-Кейнов.

Как только он покончил с этим делом, пришла ночь. Пальцы Стива слегка дрожали, когда он с флегматичным выражением лица тщательно заправлял проволоку в автоматический инжектор. Потом Стив открыл дверцу Лориного купе и дал ей свежих фруктов, которые они насобирали на Оре. Попугаиха взглянула на миску с отвращением. Она по-прежнему была удивительно вялой и не выказывала желания разговаривать.

— Потерпи еще немного, дорогая, — сказал он ей. — Сейчас мы улетим отсюда и вернемся домой.

Он снова запер купе, устроился в пилотском кресле и включил носовой прожектор: белый луч пронзил темноту и упал на вершину холма. Потом он подал энергию на двигатели и начал прогревать дюзы на вспомогательном горючем. Их ровный, могучий рокот звучал успокаивающе. Но Стив напомнил себе, что при стасемидесятипроцентной главной тяге надо быть очень, очень осторожным, дабы не расплавить ненароком хвост у собственного корабля.

И все же его снедало лихорадочное нетерпение, словно на счету была каждая минута и даже секунда. Стив постарался подавить тревогу и дал короткий, очень осмотрительный импульс боковыми дюзами: корабль вздрогнул и слегка повернулся. Еще выхлоп, еще, и нос корабля наконец развернулся на сто восемьдесят градусов. Теперь перед ним был уже не холм, а крыша здания, обрывающаяся над фасадом, а за ней — совершенно свободное пространство.

Что-то светлое почудилось ему в непроглядном мраке. Словно какая-то дымка, и Стив выключил прожектор, чтобы ее рассмотреть. Слабое желтоватое свечение! Очевидно, на дальней гряде, замыкающей долину… Пока он напрягал глаза, свечение усилилось и плавно соскользнуло вниз.

Руки Стива закостенели на пульте управления, по спине поползли обильные струйки пота. Лора перестала возиться в своих апартаментах, и наступила мертвая тишина. Наверное, съежилась в углу, мельком подумал он, невероятным усилием воли приказывая рукам подчиниться.

Мозг Стива оцепенел от ужаса, но руки уже думали за него: из кормовых дюз вылетел язык пламени, корабль завибрировал и скользнул по крыше вперед, и почти сразу же на полную мощность громовым ударом врубился бустер главной тяги. С оглушительным ревом, чудовищным эхом прогремевшим в холмах, крошечное суденышко устремилось в небо на верхушке огромной огненной стрелы.

За какую-то долю секунды он успел увидеть искаженный, приплюснутый, летящий навстречу образ невероятной сияющей колонны, но уже через мгновение его корабль пробил атмосферу и устремился в бескрайний звездный простор.

Стив чуть было снова не сомлел, но на сей раз от невероятного облегчения. Он не мог рационально объяснить свой панический ужас перед золотым гигантом, и все же облегчение было настолько велико, что сейчас ему было совершенно наплевать, куда направляется корабль и долго ли продлится это безумное путешествие.

Впрочем, в глубине души Стив уже догадался: если лететь по гигантской, слабо изогнутой дуге, ориентируясь на центр галактики, то рано или поздно он услышит позывные одного из маяков косморазведки. Любой маяк, где бы тот ни находился, выведет корабль из галактического лабиринта и укажет путь к Земле.

Он по-прежнему находился неизвестно где, среди вовсе не знакомых созвездий, когда слабенькая пульсация, исходящая от Гидры-3, долетела до его корабля. Это произошло на двадцать седьмой день свободного полета.

Услышав жалобное попискивание, Стив издал громогласный, торжествующий вопль. Потом он закрыл лицо руками и разрыдался. Непростительная слабость, но все равно его могла услышать только Лора.

Но Стив ошибался, его услышал кое-кто еще.

Далеко-далеко в глубинах галактики, на планете по имени Ора, в причудливой мастерской в огромном здании, уходящем в глубь холма, таинственный золотой гигант внезапно замер, словно прислушиваясь. Потом сияющая колонна легко и бесшумно скользнула мимо бесконечных рядов машин и остановилась у одного из стеллажей картотеки. С громким щелчком открылся ящик, выдвинулись две прозрачные пластинки.

Странная искрящаяся субстанция прикоснулась к ним, оставив после себя созвездия мелких пятнышек. Потом пластинки вернулись на место, ящик закрылся, а золотое сияние, украшенное серебряными звездами, спокойно поплыло назад в мастерскую.

Если бы кто-то смог перевести эти заметки гиганта на человеческий язык, то выглядели бы они примерно так.

ДВУНОГИЙ, ПРЯМОХОДЯЩИЙ ЧЕЛОВЕК РАЗУМНЫЙ, ТИП Р-739. РАСЦВЕТКА: РОЗОВАТЫЙ. ВНЕДРЕН НА СОЛ-3 ГАЛАКТИЧЕСКОГО РУКАВА БДБ. КОНТРОЛЬНАЯ ОЦЕНКА: ВПОЛНЕ УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО.

ДВУКРЫЛЫЙ, КРУПНЫЙ, КРЮЧКОВАТОКЛЮВЫЙ ПОПУГАЙ АРА МАКАО, ТИП К-8. РАСЦВЕТКА: КРАСНО-ГОЛУБОЙ, ВОЗМОЖНЫ ВАРИАНТЫ. ВНЕДРЕН НА СОЛ-3 ГАЛАКТИЧЕСКОГО РУКАВА БДБ. КОНТРОЛЬНАЯ ОЦЕНКА: ВПОЛНЕ УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО.

Но галактический конструктор уже позабыл про Стива с Лорой. Он был ужасно занят, вдувая искру жизни в изысканного много-Цветного мотылька.

ПИСАТЕЛЬ, КОТОРОГО МЫ НЕ ЗНАЛИ

Уже неоднократно приходилось начинать литературные портреты западных фантастов с разговора о том, насколько неисповедимы оказались их пути к нашему читателю. Англичанин Эрик Фрэнк Рассел в этом ряду не исключение. Вот, к примеру, какими словами открывается очерк о нем в справочнике «Писатели-фантасты XX века»: «Рассела всегда будут помнить как автора «Зловещего барьера». Именно эта книга, заслужившая в свое время титул одного из самых фантастичных и потрясающих воображение романов последних двух декад, помогла Джону Кэмпбеллу в 1939 году запустить новый журнал «Unknown», а автору принесла славу, не покидавшую его более трех десятилетий. Публикация романа вызвала новую волну интереса к уже почти забытым работам Чарлза Форта, общество сторонников которого Рассел возглавлял многие годы»…

Боюсь, у большинства отечественных поклонников писателя данный пассаж вызовет легкую оторопь. То, что Рассел замечательный рассказчик-юморист, автор искрометных и чаще всего безобидных новелл, понятно, но при чем здесь романы? Да еще, судя по названию, совсем не веселенький «Зловещий барьер», о котором наш читатель в массе своей даже не слышал! И кто такой — этот забытый Чарлз Форт?

Между тем Эрик Фрэнк Рассел останется в англоязычной НФ в первую очередь автором «Зловещего барьера» и энтузиастом-фортеанцем. И только потом — автором емких, остроумных, неожиданных рассказов в духе Шекли, Тенна и Фредерика Брауна. Такова объективная реальность, нравится она кому-нибудь или нет.

Эрик Фрэнк Рассел родился 6 января 1905 года, в Кэмбрели (графство Саррей). Его отец, в жилах которого текла ирландская кровь, преподавал в близлежащем военном колледже Сэндхерст — одном из самых престижных в Англии, что позволило сыну получить блестящее образование в привилегированных частных школах, где учились отпрыски офицеров Его Величества. Список дисциплин, освоенных будущим писателем-фанта-стом, впечатляет: химия, физика, металловедение и строительное дело, высшая математика, черчение, металлургия и кристаллография… К этому можно добавить, что семья много путешествовала, и среди детских впечатлений Рассела оказались такие экзотические места, как Египет и Судан, а среди приобретенных знаний — почти изученный арабский.

После окончания учебы была служба в армии, потом работа оператором-телефонистом и клерком в правительственном учреждении. Наконец, Расселу предложили пост, говоря по нашему, «контролера ОТК» и аварийного монтера в крупной ливерпульской сталелитейной компании. И тут произошло событие, резко изменившее его жизнь.

По долгу службы ему уже приходилось встречаться с молодыми инженерами, которые, как и он, жадно интересовались достаточно редким по тогдашним меркам делом: космонавтикой. С целью объединить таких же «чокнутых», разбросанных по все стране, было создано Британское межпланетное общество, одним из страстных активистов коего стал и Рассел.

В майском номере за 1931 год фэнзина, который издавали британские энтузиасты космонавтики, список членов Общества украсило новое имя: Эрик Фрэнк Рассел. И уже в следующих номерах появились статьи новобранца на тему межпланетных сообщений. Автор не скрывал, что опирается на вычитанные в каком-то немецком научном журнале идеи почти неизвестного на Западе русского мыслителя с невыговариваемой фамилией: то ли Тсиолковски, то ли Зиолковски…

А когда один из руководителей Общества, писатель-фантаст Лесли Джонсон, предложил литературно одаренному юноше попробовать изложить это, но несколько по-иному — в виде научно-фантастического рассказа, — новичка долго упрашивать не пришлось. Тот быстренько, за один присест «навалял» рассказик под названием «Вечная редиффузия» и, не страдая лишними комплексами, отправил в Америку — редактору ведущего журнала «Astounding Stories».

Оттуда рукопись завернули — в основном, из-за перегруженности текста техническими терминами (и действительно — одно название чего стоило!). Молодой человек в сердцах был готов порвать свое первое творение на мелкие кусочки, но Джонсон удержал его, сохранив рукопись в качестве сувенира. А в 1970-е годы она была продана на аукционе за весьма приличную цену…

Зато вторая попытка — повесть под названием «Сага о Пеликане Уэсте» — появилась-таки в февральском выпуске «Astounding…» за 1937 год. С этого момента Эрик Фрэнк Рассел числил себя профессиональным писателем — и, как показало время, в этой самоидентификации было больше трезвого расчета, чем юношеского максимализма.

Во всяком случае первым британским автором, чьи произведения начал регулярно печатать ведущий американский журнал, оказался именно он — Эрик Фрэнк Рассел.

Вообще-то научной фантастикой он заинтересовался, как это принято, с детских лет, и до той поры, пока не открыл первый в своей жизни научно-фантастический журнал, жадно поглощал все, что попадалось под руку. Точнее, не все, а преимущественно литературу, густо замешанную на фантастике: сказки, «северные» мифы, староанглийские легенды и предания. А из творивших тогда писателей-фантастов на него наибольшее влияние оказал Стэнли Вейнбаум. Правда, в отличие от большинства авторов, составлявших лицо тогдашней англоязычной science fiction, Рассел с самого начала привнес в жанр некое новшество, дефицит которого до войны ощущался особенно остро, — юмор.

Так что представление о Расселе-юмористе и сатирике не лишено оснований. Другое дело, что этим его вклад в научную фантастику не ограничился.

Чтобы понять, как, на какой почве произросла самая известная книга Рассела — уже упоминавшийся роман «Зловещий барьер», — необходимо краткое отступление.

Потому что, наряду с космонавтикой, молодой Рассел не на шутку увлекся и более чем странными идеями американского «нетрадиционного мыслителя» — Чарлза Форта (1874–1932). А эта колоритная личность у нас мало кому известна. Хотя доморощенным энтузиастам и проповедникам идей «палеоастронавтики», НЛО и тому подобных теорий знать о своем безусловном «предтече», наверное, следовало бы. Как и молодежи, на полном серьезе воспринимающей сюжеты «Людей в черном» и «Секретных материалов».

Как ни относись к еретическим идеям Форта, неоспоримо одно: им был накоплен поистине бесценный «эмпирический материал»! Форт перерыл все газетные подшивки, до которых смог добраться, и первым скрупулезно записал, рассортировал и каталогизировал всю когда-либо появлявшуюся информацию о разных природных диковинах, как то: дожди из лягушек, странные светящиеся объекты в небе, загадочные исчезновения людей и все в том же духе.

Беда Форта — с точки зрения научных критериев — в том, что он подгонял факты под изначально выдвинутую гипотезу. Иначе говоря, Форт с обезоруживающей непосредственностью хватался даже за самую ненадежную информацию, подтверждающую его идею; и напротив — всячески старался не замечать каких-либо аргументов, свидетельствовавших против нее.

В частности, его идефикс состоял в том, что мы, вид homo sapiens, сами о том не догадываясь, являемся «чьей-то собственностью» («We are property!»). Не венец творения и не пуп Земли — а всего лишь аналог домашнего скота на гигантской космической «ферме», управляемой невидимыми паразитами, подключившимися к нашей нервной системе! И вектор человеческой истории, оказывается, направляется так, как это выгодно неведомым фермерам…

Отсюда и наше недоумение при виде дождей из лягушек и рыб. Много ли понимают в происходящем мирно жующие травку буренки, когда провожают взором хозяйку, выбрасывающую мусор на свалку! Веселенькая аналогия, верно?

Однако именно ее настойчиво проводит первый и самый известный роман убежденного «фортеанца» Рассела — «Зловещий барьер». Фраза, открывающая книгу, воистину зловеща: «Первую же корову, восставшую против доения, ждет смерть — быстрая и неотвратимая». Речь, естественно, идет о человечестве, которое «пасут» некие инопланетные разумные светящиеся шары — «витоны»… Вот вам и безобидный юморист и весельчак!

Судьба романа тоже, мягко сказать, нетрадиционна. Вначале Рассел предложил его в «Astounding…», где только что сменился главный редактор. Новый — звали его Джон Кэмпбелл — по прочтении рукописи так впечатлился, что решил… создать еще один журнал фантастики, где собирался напечатать не только роман Рассела, но и вообще публиковать продукцию того же рода! Так под один-единственный роман запустили новое периодическое издание, названное без затей «Unknown» («Неведомое»).

Идеями некоего вселенского заговора молчания, направленного против непомерно любопытного человечества и осуществляемого «людьми в черном» (через контролируемые ими правительственные учреждения), пронизаны и два других ранних романа Рассела — «Смертельное святилище» (1948) и «Космические стражи» (1953). И хотя у подобной мифологии есть и сторонники, и противники, объективности ради следует сказать: именно эти книги принесли Эрику Фрэнку Расселу популярность и даже славу в мире англоязычной фантастики. По крайней мере, когда в том мире произносят его фамилию, большинству сразу же приходят на память «Зловещий барьер», «Космические стражи» или «Смертельное святилище».

Романы Рассел продолжал писать и в 1950-е годы, и десятилетием позже. Большого переворота они не произвели, но и не остались незамеченными.

Взять к примеру роман «Большой взрыв» (1962)[6], сюжет которого оригинальным никак не назовешь: военный звездолет Земной Империи совершает некий инспекционный рейд по планетам-колониям… Однако до чего колоритны эти колонии! Каждая стала прибежищем представителей разнообразных религий, нонконформистских культур и «субкультур»: буддисты, мусульмане, последователи Ганди, даже нудисты. «Канонерок» с Земли (пусть и закамуфлированных под посольскую миссию) обитатели этих земель обетованных, ясное дело, не ждут, — а значит, острый, захватывающий сюжет читателю гарантирован.[7]

Что касается рассказов Рассела, то они принесли ему славу, в основном, в США, где преимущественно и публиковались. Поэтому и сравнение писателя с Шекли, Тенном или Брауном натянутым не назовешь.

Большинство наших фэнов, как и автор этих строк, впервые открыли для себя Рассела после публикации на русском языке рассказа «Абракадабра» (1955), принесшего автору первую и, увы, единственную премию «Хьюго» — кстати, то была вообще первая «серебристая ракета», присужденная в номинации «Рассказ». Что значит allamagoosa (а именно так в оригинале), писатель объяснить не пожелал, и ни в одном из доступных словарей вы этого слова не отыщете. Но по смыслу можно перевести и как абракадабра (или бредятина) — каким еще словом назвать специфический военно-бюрократический волапюк, вокруг которого крутится сюжет!

В основном, как уже говорилось, Рассел писал именно такие рассказы — сатирические и юмористические. А в частности… Среди «частностей» встречаются истории совсем иной окраски: лирические, философские, даже замогильно-трагические.

Например, ранний рассказ «Мана» (1937) посвящен развитию космогонических и эволюционных идей выдающегося соотечественника Рассела — Олафа Стэплдона (и не менее знаменитого французского мыслителя отца Пьера Тейяра де Шардена). Словно предваряя финал хорошо известного нашему читателю романа Саймака «Город», Рассел рисует почти ритуальную и щемящую картину передачи эволюционной эстафеты из рук последнего человека на Земле (по имени Омега) — созревшим до разума муравьям. В «Метаморфозите» (1946) та же эстафета переходит к кибернетическим наследникам вида homo sapiens.

Рационалист до мозга костей, Рассел одним из первых в англоязычной science fiction начал осваивать до поры до времени заповедную территорию — религии. В рассказе «Дорогой дьявол» (1950) действуют ангелоподобные инопланетяне, а в «Дьявологике» (1955), «Единственном решении» (1956) и «Хобби» (1947) — какие-то уж совсем непостижимые высшие существа.

«Единственное решение» — это, по сути, естественнонаучная версия библейского акта Творения. Причем самая остроумная и лаконичная из всех, с какими довелось познакомиться в научной фантастике. «Герой» рассказа — некое существо без формы и тела, но явно мыслящее. Пребывает оно в среде, которая также не имеет никаких физических характеристик — ни пространства, ни времени. Измаявшись неопределенностью своего существования, «герой» рассказа принимает единственное логическое решение, привносящее в окружающий мир хоть какую-то ясность: «Да будет свет!»

У Рассела вообще велик процент рассказов, в которых высказана — и обычно изящно обыграна — идея действительно новая, незаезженная. По крайней мере, считавшаяся таковой в год публикации произведения.

Например, серия рассказов об андроиде-пилоте, обладающем человеческими эмоциями (начата новеллой «Эл Стоу»), в 40-е годы резко контрастировала с подавляющим большинством написанных тогда произведений о человекоподобных роботах. Как и вышедший в 1943 году рассказ «Симбиотика» с его абсолютно парадоксальным вариантом внеземной жизни, и «Колючий кустарник» (1955), сюжет которого — инопланетяне с замедленным метаболизмом кажутся землянам каменными изваяниями — поразительно напоминает вышедший десятилетием позже рассказ Игоря Росоховатского «Двое в пустыне». И, согласимся, вряд ли в 1938 году, когда вышел рассказ «Восьмое чудо света», считалась банальной следующая идея: марсианам, высадись они на Земле, скорее всего, светил ярмарочный балаган — в компании с другими уродцами!

Можно было бы напомнить читателю и известные по переводам рассказы: «Кресло забвения» (1941), «И послышался голос» (1953), «Мы с моей тенью» (1953), «Небо, небо» (1956), «Свидетельствую» (1955)… И многие другие. Но и приведенных примеров достаточно, чтобы резюмировать: когда в 1978 году Эрика Фрэнка Рассела не стало, мир научной фантастики потерял одного из лучших новеллистов.

БИБЛИОГРАФИЯ ЭРИКА ФРЭНКА РАССЕЛА

(Книжные издания)

1. «Зловещий барьер» (Sinister Barrier, 1943).

2. «Смертельное святилище» (Dreadful Sanctuary, 1951).

3. «Космические стражи» (Sentinels from Space, 1953).

4. Сб. «Глубокий космос» (Deep Space, 1954).

5. «Трое на завоевание» (Three to Conquer, 1956).

6. Сб. «Люди, марсиане и машины>> (Men, Martians and Machines, 1956).

7. «Оса» (Wasp, 1957).

8. «Космическая нервотрепка» (The Space Willies, 1958). Испр. u доп. изд. — «Следующий в ряду» (Next of Kin).

9. Сб. «Шесть миров вон там» (Six Worlds Yonder, 1959).

10. Сб. «Далекие звезды» (Far Stars, 1961).

11. Сб. «Темные приливы» (Dark Tides, 1962).

12. «Большой взрыв» (The Great Explosion, 1962).

13. «С помощью странного прибора» (With a Strange Device, 1964). Также выходил под названием «Обмен мыслями» (The Mindswappers).

14. Сб. «И послышался голос» (Somewhere a Voice, 1965).

15. Сб. «Как ни что другое на Земле» (Like Nothing on Earth, 1975).

16. Сб. «Лучшее Эрика Фрэнка Рассела» (The Best of Eric Frank Russell, 1978).

Том Кул
УНИВЕРСАЛЬНЫЕ ЭМУЛЯТОРЫ

Обойдя несколько раз вокруг света, я думал, что знаю море, однако мой ограниченный опыт оказался обманчив. До сих пор я путешествовал только в тропических зонах, вдоль теплой талии планеты. Во время тайфуна южные моря могли быть яростными и ужасающими, но скучными — никогда. И лишь восточнее Исландии, когда «Сефора» продвигалась на север, я понял, насколько океан безлик. Он не имеет ни цвета, ни настроения, рабски копируя оттенок и темперамент своего истинного повелителя — неба.

Восточнее Исландии небо затягивала холодная и унылая пелена безжизненных серых облаков. Океан под ней полз на брюхе, как щенок возле ног хозяина. Некогда соблазнивший меня облачением из пронзительнейшей природной синевы — синевы тропического океана под ясным небом, — здесь он корчился медленно ползущей тяжелой зыбью, серый оттенок которой нагонял еще более сильную тоску, чем мокрые от осеннего дождя ветки. И усугублял эту тоску простой факт: если человек упадет в арктическую воду, то всего за пять минут океан высосет из его тела все тепло жизни.

«Сефора» ползла через холодные рубленые валы Северной Атлантики. Поскольку волны накатывались сзади, качка была только килевая, и корабль почти не болтало. Я стоял в потайной пристройке к капитанской каюте, где меня никто не мог увидеть. И меня некому было видеть. «Сефора» управляется автоматически. А на борту нет никого, кроме Сесилии и Купона. Сколько свободных часов я провел здесь, наслаждаясь тропическим солнцем и намазываясь кремом от загара, чтобы не потемнеть хотя бы чуточку сильнее своей парадигмы — Купона. Теперь же, когда в лицо дул ледяной арктический ветер, я добросовестно защищал губы специальным бальзамом. Пока губы Купона остаются влажными и гладкими, мои не могут быть сухими и потрескавшимися.

Находиться на открытом воздухе дольше было опасно, и все же меня тянуло на открытую палубу, где в одиночестве я мог вспоминать о том, кто я такой — когда перестаю быть одним из наиболее глубоко законспирированных эмуляторов. Но в тот день уныние субарктического океана неожиданно подняло мне настроение, хотя мысли оставались тяжкими и тревожными. Я гадал, как долго еще смогу выносить подобное. Конец моих мучений казался невозможно далеким.

Резкий двойной стук — его условный сигнал — оторвал меня от размышлений. Я перебросил щеколду и вернулся в капитанскую каюту. Здесь в теплом воздухе пахло розовым деревом. Мебель казалась простой, но солидной; каждое из мягких кресел и кушеток было привинчено к палубе прямо через толстый шерстяной ковер. В каюту струился мягкий, рассеянный свет.

Передо мной стоял Купон, мое зеркальное отражение (точнее, это я его зеркальное отражение). У нас одинаковые высокие и узкие головы и холодные серые глаза (серые, как море, понял я). Оба облачены в придуманный Купоном обеденный костюм: черные облегающие брюки, жилет из золотистого атласа, короткий белый приталенный пиджак с миниатюрными медалями и легкая рубашка с мягким облегающим шею воротником, украшенным рубиновой брошью.

— Ну сколько можно? — вопросил он. — Сколько можно говорить, чтобы ты ждал меня здесь? Японец вызывает меня каждые пять минут, ядро с цепями требует разговора, я пытаюсь работать над следующим поколением ЭСР[8], а ты даже на пять минут не можешь уйти с палубы.

Я кивнул, изображая поклон. Такой манере поведения меня научил наставник по общению с клиентами из «Универсальных эмуляторов» — японец, который, по слухам, пятнадцать лет пробыл двойником императора.

— Извините, хозяин. Чем могу служить?

— Ядро с цепями… Нет, с ней я сам разберусь. А ты разберись с японцами. Сделай так, чтобы они еще два дня меня не дергали. И ничего не обещай, говори лишь, что они будут очень довольны, когда я доведу до ума концепцию.

— Да, хозяин, — сказал я, разочарованный тем, что мне досталось общение с заказчиком, а не разговор с его женой. Это меня еще и встревожило — не появились ли у него сомнения в том, насколько убедительно я играю роль мужа.

Обойдя Купона, я нажал на высокое, до потолка, зеркало. Оно сдвинулось, открыв проход в мою каюту. Оказавшись в безопасном уединении, я подключился к сети наблюдения, чтобы отслеживать все действия хозяина до конца дня. Каждый из нас обязан знать во всех подробностях о действиях другого, чтобы не выдать друг друга. Затем я облачился в деловой костюм Купона и начал отвечать на запросы о связи. Первым делом я обратился к Морите — вице-президенту «Сони» по виртуальным развлечениям.

— Как поживаете, господин Купон? — начал разговор Морита, тоже облаченный в свой типичный деловой костюм — самурай в зеленых шелках и с двумя мечами за спиной. Купон также предпочитал стиль ретро и носил одеяние из шелковой парчи, скроенное по образцу придворного наряда французского Короля-Солнце.

— Прекрасно, господин вице-президент. Как приятно вас видеть.

— Чувствуете ли вы себя столь же хорошо, как выглядите? — слащаво осведомился я, подражая Купону. Выступая в роли Купона, я совершал несколько преступлений одновременно… и он тоже, поскольку позволил мне пользоваться своим криптокодом.

Подобно многим живущим в Америке японцам, Морита сразу перешел к делу:

— Мы здесь, в Портленде, весьма обрадованы вашим предварительным предложением. И с нетерпением ожидаем его окончательную версию.

К тому времени я уже вошел в роль. Я не просто действовал как Купон — я был Купоном, только снабженным моим здравым смыслом. Мне приходилось поддерживать хрупкое равновесие, реагируя на все подобно Купону, но не просто имитируя его, а подражая Купону в его лучшие дни. Например, я знал, что из-за недавнего стресса он сейчас ответил бы раздраженно. И я мягко произнес:

— Да, я сейчас над ней упорно работаю. Ведь блеск создается полировкой, не так ли?

— Вы, разумеется, правы, — согласился Морита. — Просто завтра у нас собрание совета директоров. И если бы я смог им что-нибудь продемонстрировать, это гарантировало бы поддержку проекта. Быть может, нечто двухмерное?

— Позвольте проверить, есть ли у меня что-либо стоящее. Минутку, пожалуйста…

Мое изображение на экране Мориты застыло, пока я связывался в офф-лайне с Купоном. Тот раздраженно фыркнул, бросив мне фотографию новой развлекательной «погружалки» — Валгаллы, оптимизированной под русских мужчин.

— Весьма интригующе, — проговорил самурай-Морита, разглядывая фото нордического рая. — И насколько здесь велика доля натуральности?

— Все напитки безусловно натуральные, — усмехнулся я. — Однако остальное прошу оставить для презентации. С вашего любезного разрешения.

— Разумеется, — с благодарностью произнес успокоенный Морита. — Кстати, как проходит ваше плавание?

После нескольких минут светского разговора Морита, будучи персоной более высокого ранга, взял на себя инициативу и отключился. Сидя в своем тайном закутке, я облегченно выдохнул и проверил, как идут дела у двойника. Купон ругался с женой. Он был нужен, чтобы работать над предложением, а к жене ему следовало послать меня. Я быстро проглядел запись ссоры. Мне было приказано заняться очередью вызовов, но эта перебранка меня слишком отвлекала. И огорчала. Вот я сижу, отдавая ему лучшие дни своей жизни, беру на себя ношу его самых скучных обязанностей, смягчаю горечь личных и профессиональных потрясений, освобождаю его для творчества. День за днем и ночь за ночью я доказываю, что способен делать все, доступное ему, и выступать во всех его ипостасях, и тем не менее вся слава достается двойнику. Я лишился своих мечтаний и стремлений. Мои мечты — это его мечты. Я глотаю предназначенные ему оскорбления. А ведь меня просили всего-навсего служить ему. И вот он, полюбуйтесь, транжирит время и эмоциональную энергию, которые я ему сэкономил, на очередную идиотскую ссору с Сесилией. Кроме того, он с ней груб. Иногда мне кажется, что он доводит ее до белого каления, лишь бы досадить мне.

— …становишься толстой и ленивой! — орал Купон. — Ты разве не понимаешь, что мне надо работать? И зарабатывать деньги, которые тебе так нравится тратить.

— Мы уже достаточно богаты, Фредерик, — умоляюще произнесла Сесилия. — Я лишь хочу больше времени проводить с тобой. Здесь так одиноко…

— Но это ведь ты захотела посмотреть, каков Петербург в феврале! Так что не жалуйся теперь на скуку в арктических водах.

— Я думала, у нас останется больше времени друг для друга, — всхлипнула Сесилия. И добавила нечто неприятное для меня: — Я тебя не понимаю! Иногда ты такой замечательный, такой внимательный, а иногда — как сейчас — такой грубый…

Купон яростно взревел. Я вскочил, опасаясь, что он снова ее ударит. Он навис над ней, стиснув кулаки. Я едва сдерживал желание выскочить из своего убежища, ворваться в ее каюту и пришибить своего двойника. К счастью, он сумел удержать на цепи демона искушения, облегчив душу потоком непристойностей. Потом Купон резко развернулся и вышел, оставив в каюте рыдающую Сесилию.

Несколько секунд спустя он влетел в мою каютку, где его вопли заглушала двойная изоляция.

— Что ты делал с моей женой?! — гаркнул он. Efo лицо было пунцовым, мускулы шеи натянулись веревками, и я видел, как на ней пульсируют вены.

— Сами знаете. То, что вы приказывали.

— Ты заставил ее влюбиться в тебя! — рявкнул Купон.

Глядя на его искаженное гневом лицо с налитыми кровью глазами и пеной на губах, я удивился: как же это я мог считать нас красивыми?

— Я заставил ее влюбиться в вас, — возразил я.

— Я разрешил тебе лишь секс! — выкрикнул Купон. — И ничего больше. И кстати, я не говорил, что надо заниматься этим целый час!

— А мы хорошо провели время! — взорвался я.

Стиснув кулаки, Купон замахнулся, целясь мне в лицо. Я вскочил, отбил удар левой рукой и, схватив его за лацканы пиджака, прижал к переборке.

— Никогда… — прошипел я.

Он ощущал мою силу. Наши одинаковые лица разделяло всего несколько сантиметров. Я смотрел ему в глаза и видел в них страх. Когда они заблестели, словно некий предмет, всплывающий к поверхности темного пруда, я повторил:

— Никогда! Ты никогда больше не посмеешь меня ударить. И ты…

Я запнулся. Мне пришло в голову, что, приказывая клиенту не бить жену, я переступаю границу обязанностей профессионального эмулятора. Выпустив его лацканы, я машинально стиснул свои, чтобы они выглядели одинаково мятыми. Купон тяжело дышал мне в лицо.

— Простите, хозяин. Мы все взвинчены. У вас есть срок сдачи заказа. Не пойти ли вам в кабинет, чтобы поработать над ним? А я пока закончу ответы на вызовы… Потом, когда мы все успокоимся, вы сможете пойти к Сесилии. Извиниться.

— Будь я проклят, если стану извиняться! — рявкнул Купон. — Это сделаешь ты.

— Да, хозяин.

— Я не желаю, чтобы она меня отвлекала в ближайшие два дня. И ты тоже. У меня срок, черт побери! Через два дня я должен представить проект стоимостью триста миллиардов йен, а проклятые трехмерные модели еще не готовы, не говоря уже об анимациях. Разве я плачу тебе не за то, чтобы ты облегчал мою жизнь?

— Да, хозяин. Я стараюсь.

— Тогда обрати на очередь вызовов такое же внимание, какое ты уделяешь моей жене, и может, мы хоть что-нибудь доведем до конца!

Купон развернулся, заглянул в глазок на двери, убеждаясь, что за ней никого нет, и оставил меня наедине с моими мыслями. Я сел и задумался. Следом за страхом в его глазах всплыло нечто иное, более холодное и смертельное. Ненависть. В тот момент Купон ненавидел меня, свое второе «я».

А ведь для него все просто. Он мог отравить меня или вышвырнуть за борт. Тайный разговор с президентом «Универсальных эмуляторов», отказ от страховой премии, полагающейся их работнику — и я перестану существовать. Более того, все будет выглядеть так, словно меня вообще не существовало.

Но столь же просто вышвырнуть за борт его. Да, если я смогу остаток своих дней избегать проверки ДНК, то буду Купоном! Не эмулировать его, а стать им.

Это только фантазия… куда более мрачная, чем в мой первый рабочий день, когда мне захотелось сбежать вместе с Сесилией. Уж не мучил ли ее Купон, стремясь досадить своему двойнику? Кажется, он научился читать мои мысли столь же безошибочно, как и я — его.

Я тряхнул головой и занялся сообщениями. Одних только запросов на связь с высоким приоритетом накопилось восемнадцать, не считая сотен прочих сообщений электронной почты. Вскоре я включился в типичный для Купона ритм работы с почтой, и это меня успокоило. Пока он сидел в кабинете, готовя общую презентацию проекта, я занимался сотнями деталей. Корейским аниматорам нужно устроить разнос: подумать только, они хотели подсунуть общедоступные стандартные фоны для презентации Купона!.. Алексей, шеф пользовательской группы из Петербурга, высказал интересное замечание; я извлек суть из его пьяной болтовни и переслал эту выжимку Купону… Как, этот профессор из Цюриха все еще воет насчет соблюдения исторических реалий? Да пошел он…

Несколько часов спустя я добрался до текстовой почты. Письмо от фэна из Далата. Обсуждение будущих технологий с медиа-лаборато-рией Массачусетского технологического. Весьма достоверные, а потому дорого стоящие слухи о следующем ходе «Майкрософт». Купон — воистину неизлечимый пользователь Сети. Если бы он набрал себе нормальный штат помощников и организовал весь этот поток информации, то ему не потребовался бы эмулятор. Но таковы все трудоголики — они ужасно боятся утратить контроль и присоединиться к подавляющему большинству остальных, то есть безработных. Сеть позволяет им постоянно и виртуально присутствовать повсюду, вот они и перенапрягают себя работой до такой степени, что становятся бесполезными, кончают с собой… или нанимают эмулятора, чтобы тот заменял их сперва в мелочах, а затем — постепенно — во всем, даже самом важном. За исключением презентаций у спонсоров. В конце концов, для Сети ты именно тот, чьим криптокодом пользуешься.

И если твои конкуренты пользуются эмуляторами класса Б, то тебе, естественно, хочется иметь эмулятора класса А: какого-нибудь безработного беднягу с хорошим образованием, который настолько впал в отчаяние, тратя свою молодость на подготовку к несуществующей работе, что готов выставить на рынок самого себя. Косметическая генная терапия. Удлинение или укорачивание костей. Гормональная корректировка, чтобы даже запах был схожим. Голос, внешность, отработка умения ходить и сидеть, как он. Тебе нужен человек, готовый разбиться о скалы экономической нужды и исцелиться, но уже в цепях, чтобы изображать тебя на скучных коктейлях и приемах. Он сможет даже обслуживать твою супругу, ведь ты слишком занят подготовкой очередного профессионального триумфа.

Мое имя осталось лишь подписью на контракте, запертом в банковском сейфе в Йокогаме. Иногда я его вспоминаю. Джек. Джек Куимби. Бедный парнишка из Англии, выросший в Америке, получивший образование в Канаде и потерявший даже работу мойщика стекол. Точнее — тень этого парнишки.

И я продолжал работать, пока в очереди не осталось последнее сообщение. Сперва я пришел к выводу, что оно испортилось при пересылке, потому что я не смог его декодировать. Потом всмотрелся в коды прохождения пакета по Сети. Кто-то в Йокогаме отвечал на письмо Купона. Он что, переписывается с «Универсальными эмуляторами», пользуясь не известным мне личным кодом? Уж не захотел ли он уточнить, что сказано в моем контракте насчет внезапного и необъяснимого исчезновения эмулятора?

Я запаковал сообщение и отправил его на расшифровку группе хакеров «Красный дракон» в Тайвань. Потом взглянул на часы и увидел, что уже почти четыре утра. Купон все еще работал, прикладываясь к бутылке; алкогольная фаза его рабочего марафона обычно длилась часов двадцать. Это даст нам достаточно времени, чтобы свалиться без сил, выспаться, поработать еще день и подготовить презентацию.

Значит, пора в постель. Моя парадигма приказала мне отправиться к Сесилии, и я пошел к ней.

Она лежала в темноте спиной к двери. Я закрыл дверь и тихо разделся. Занавески на иллюминаторах были отдернуты, и окошки красновато светились, как глаза демона — за их стеклами ходовые огни корабля заливали красным светом клубящуюся пелену густого морского тумана. Погода ухудшалась. Когда я подходил к кровати, корабль накренился, и я, споткнувшись, едва не упал.

Хотя Сесилия лежала неподвижно, я знал, что она не спит.

— Ты меня любишь? — тихо и робко спросила она, когда я лег рядом.

— Да, конечно, — ответил я, сам не зная за кого.

— Тогда почему ты так ужасно со мной обращаешься?

— Одно только слово, Сесилия. Стресс.

Она повернулась, и теперь в красноватом свете стали смутно различимы очертания ее лица. Глаза так и остались черными пятнышками, и все же они блестели.

— Зачем ты так загоняешь себя? Неужели результат того стоит?

— Иногда… — начал я, намереваясь произнести «Иногда я сам об этом гадаю», но оборвал себя на полуфразе. Нельзя подставлять хозяина. К тому же я знал, что среди его приоритетов на первом, втором и третьем месте значится работа, а Сесилия — где-то на двенадцатом.

— Иногда… может показаться, что не стоит, — сказал я, говоря теперь за него. — Но такова моя работа, Сесилия. И я таков, каков есть.

— А кто ты? — резко спросила она. — Кто ты на самом деле?

Прочесть выражение ее глаз в темноте было невозможно, и я не понимал, на каком уровне она спрашивает, поэтому ответил на уровне, наиболее удобном для Купона:

— Фредерик Купон, старший исполнительный сотрудник «Бонус Энтерпрайзес».

— Думаю, ты и сам не знаешь, кто ты такой.

— Может, и не знаю. В зеркале я вижу лишь отражение мужского лица. Но не обнаруживаю в нем себя. Лишь тогда, когда смотрю на нечто созданное мною и знаю, что никто, кроме меня, не смог бы такое сделать, я понимаю, кто я.

— Вряд ли ты существуешь за пределами своих творений, — проговорила она. — Мне даже кажется, что ты нереальный.

— Но иногда реальность моих денег бывает весьма убедительной, — возразил я чисто в стиле Купона.

И тут она произнесла:

— Я хочу развода.

— Если ты еще не забыла условий брачного контракта, то после развода ты получишь всего два миллиона йен. А я дам тебе три миллиона, если ты проявишь любезность и немедленно заткнешься.

Сесилия приподнялась и села. Может, у нее под простыней припрятан кухонный нож? Как несправедливо будет умереть вместо Купона!

— Что ж, неплохо сказано, — признала она. — Но, по-моему, ты перестарался.

Повисла тишина.

— Не понял? — сказал я наконец.

— Ты действительно хорошо вжился в образ. Мне стало труднее вас различать. Вряд ли я смогу ужиться с двумя Купонами сразу, с этой образцовой командой ничтожеств. И его я так долго терпела только потому, что мне нравишься ты. Так что не становись таким, как он.

— Но я же и есть он, — робко возразил я.

— Думаю, ты запутался в определениях. Но ты точно не он.

— Тогда кто же я?

— Я гадаю уже два года. Кто ты?

— Не знаю.

— А кем ты был?

— Джеком. Джеком Куимби.

Вспыхнул свет. В комнату ворвался Купон.

— Превосходно! — взревел он. — Ты уволен, идиот!

— Нет! Ты не можешь его уволить, — воскликнула Сесилия.

— Что?! Он уволен!

— Тогда это обойдется тебе в половину всего состояния, Фред, — продолжила Сесилия. Мы оба поморщились. Никто не называл нас Фред, равно как никто не произносил фамилию Купона с ударением на первом слоге — во всяком случае, после второй встречи. — Потому что брачный контракт становится недействительным в случае супружеской неверности.

— Но я был тебе верен!

— Нет, не был, — холодно бросила Сесилия. — Когда ты послал в нашу постель своего… по сути, своего служащего-двойника, ты нарушил моногамию нашего брака. И любой судья это подтвердит.

Ошеломленный Купон умолк. Теперь до него дошла убийственная логика Сесилии.

— И отныне, если только ты не желаешь отдать мне половину всего, чем владеешь, — добила его Сесилия, — нашими отношениями командую я. И я не желаю тебя больше видеть. И хочу, чтобы Джек… защищал меня, потому что сейчас я чувствую угрозу. Уходи, потому что я испытываю сильное желание попросить Джека вытолкать тебя вон.

Челюсть Купона отвисла. Он шагнул было вперед, но потом попятился, развернулся и стремительно вышел.

Сесилия обняла меня сзади, обвив руками плечи, и прижалась грудью к спине.

— Ты ведь хочешь защищать меня, Джек?

— Если и ты станешь защищать меня.

— Договорились.

Мы упали на кровать.

Кажется, она получала наслаждение, шепча мое имя, и этот шепот, а потом и вскрик, стали идеальным бальзамом для моей души. Когда все кончилось, я ощутил себя самим собой.

— Кто ты? — спросила она, когда я лежал, положив голову ей на грудь, а она поглаживала мои волосы.

— Эмулятор. Универсальный…

— Да нет, кто ты на самом деле?

— Просто дурак, пожелавший выжить. Я много лет учился. И всегда был уверен, что именно мне повезет с работой. Проходили месяцы, потом годы. И я обнаружил, что таких, как я — миллионы. Ты хоть понимаешь, каково мне было?

— Да, — тихо и сочувственно отозвалась Сесилия.

— И я действительно неплох! Без меня он никогда не получил бы тот контракт в Майами. А теперь я не знаю, что нам делать. Ведь так больше не может продолжаться, верно?

— О нет. Он нас убьет.

Мой разум сопротивлялся этому выводу, но я знал, что она права.

— Нам придется уйти, — решил я.

— Ну, нет. Это ему придется уйти. Неужели ты действительно веришь, что он отпустит нас живыми, раз мы знаем, что он тысячи раз совершал мошенничество? Его имя — это его репутация, а его репутация — это его бизнес. Мы можем его погубить. И он никогда не допустит, чтобы мы обладали такой властью над ним.

— Тогда почему же он?..

— Как раз сейчас он об этом думает. Он наблюдал, как мы занимались любовью, и теперь размышляет над нашими словами. И приходит к выводам с той же скоростью, с какой делаешь их ты.

— И?..

— Нам пора искать оружие.

— Но…

— Если хочешь выжить, Джек, ты должен это сделать. Немедленно!

— А как же ты?

— Мне с ним не справиться, Джек. Иди.

Я медленно встал.

Оружия на корабле не было — Купон оружию не доверял. Я побрел было на камбуз за ножом, еле переставляя ставшие деревянными ноги, но сообразил, что именно туда двинется и он. А поскольку кабинет ближе к камбузу, чем спальня, то он меня опередит. Явившись в камбуз в поисках оружия, я найду там лишь его, уже с ножом в руке. Поэтому я повернулся и торопливо направился на корму, к машинному отделению, где наверняка отыщется ломик.

И замер. А что если он догадается и сам пойдет в машинное отделение, а не в камбуз?

Долгую минуту я простоял, охваченный нерешительностью. Шторм усиливался, и палуба под ногами кренилась все круче. Мне казалось, что Купон читает мои мысли и предвосхищает каждое мое решение. Наше знание друг о друге представлялось мне в виде длинного туннеля зеркальных отражений, каждое из которых чуть меньше и не такое четкое, как предыдущее.

Его почти полный контроль над моим разумом привел меня в ярость.

— Я не ты! — крикнул я.

И бросился по трапу вниз. На стене машинного отделения висел аварийный набор инструментов — кувалда, пожарный топор и ломик. Я выбрал ломик.

Перехватив его поудобнее, я заторопился вверх по трапу. Купон, несомненно, затаился в камбузе с ножом в руке…

Внезапно мою спину пронзила резкая боль. Я рефлекторно развернулся и ударил ломиком. Хотя от боли у меня потемнело в глазах, я все же увидел, как ломик угодил в голову человека, чье лицо не отличалось от моего. Удачный удар оглушил его. Я вновь замахнулся ломиком, но, наверное, мы оба потеряли сознание — помню желание ударить, но не помню, как нанес удар.

Несколько часов спустя я пришел в себя. Я лежал лицом вниз в послеоперационной подвеске и мог видеть лишь экраны внутренней связи. На одном из них появилась Сесилия.

— Джек, не волнуйся. Ты поправишься, — сказала она.

— Конечно. Я себя замечательно чувствую.

— Ты нашпигован успокоительными. Автохирургу пришлось заштопать левую почку и порванные мышцы. Через пару недель ты встанешь.

— А как же?..

— Ему конец. Ты там здорово наследил, но все уже вычищено. Я сейчас стираю память системы-уборщика.

— Он… в океане?

— На дне. Прикованный к десяти килограммам бесплатного груза.

— Навсегда.

— Никогда больше не говори о нем! А теперь — ты сможешь выдержать разговор с Моритой через восемь часов?

— Наверное.

— Постарайся, потому что отмена или перенос разговора вызовут подозрение.

— Знаю. К тому же это очень важная встреча. Мне еще надо проверить, насколько далеко он продвинулся в подготовке презентации.

— Скажи мне криптокод, дорогой, и я помогу.

— В этом ты мне никак не сможешь помочь.

— Еще как смогу. Я тоже эмулятор.

Ее слова меня ошеломили, и долгое мгновение я всматривался в глаза на экране, начиная постепенно осознавать правду.

— Чей эмулятор? — выдавил я наконец.

— Не знаю. Или она подсунула меня вместо себя, потому что захотела от него сбежать, или меня нанял сам Купон, потому что убил Сесилию. Я подписала двойной «слепой» контракт… Думаю, она мертва. Но я тоже получила хорошее образование, Джек. И могу тебе помочь. Назови мне, пожалуйста, криптокод.

— Нет.

— Почему? Ты мне не доверяешь?

— Доверять тебе? Я даже не знаю, кто ты.

— Я такая же, как и ты, Джек. Такая же. Просто бедная девушка, пожелавшая выжить. А ты ранен, дорогой. Доверься мне.

Несмотря на лошадиную дозу транквилизаторов, я понял, что ситуация начинает нравиться мне все меньше и меньше. И то, что всего несколько часов назад меня ударили ножом в спину, отнюдь не повышало мое доверие к людям. Меня не покидало странное ощущение, что меня предали. Ведь когда я занимался любовью с Сесилией в роли Купона, эта незнакомка занималась со мной любовью в роли Сесилии.

Кстати, а почему она общается со мной на расстоянии? Почему она сейчас не рядом?

— Где ты? — спросил я.

— В центре связи. Надо перезаписать память пятнадцати разных систем. А к некоторым есть доступ только через твой криптокод… то есть, через код Купона, Джек. Я должна его знать.

— Записи мы подчистим потом. Время еще будет.

— Ты мне не доверяешь!

— Пока нет. Но потом, может быть, и поверю. Дай мне время.

Сесилия долго смотрела на меня с экрана. Потом сказала:

— Хорошо. Так будет честно. А для начала давай разделаемся с чертовой презентацией.

— У нас впереди много работы.

— Я тебе помогу, Джек.

— Да, мне нужна твоя помощь… Сесилия.

— Луиза. Луиза Джонсон.

— Луиза.

— Но называй меня Сесилией, Дж… Фред. Иначе нам придется постоянно исправлять все записи. Или ты нечаянно назовешь меня Луизой в разговоре с кем-то другим.

— Сесилия.

— Да, Фред?

— Фредерик.

— О, конечно. Фредерик.

С презентацией мы кое-как справились. Я в достаточной степени выздоровел, чтобы побывать на всех необходимых встречах в Петербурге. Однако при первой же возможности мы с Сесилией сели на корабль и взяли курс на Малые Антильские острова. К тому времени, когда мы встали на якорь напротив рекреационного комплекса в Очос Риос, наши с Сесилией отношения приняли новую, более приятную форму. Сторонний наблюдатель пришел бы к выводу, что у мистера и миссис Купон наступил семейный ренессанс.

Мы стали хорошей командой. Правда, Сесилия не желала рассказывать о своем прошлом — только о том, как ее готовили на роль эмулятора. Да и мне трудновато было объяснить, кто такой Джек Куимби. Самой плодотворной темой для разговора стала наша совместная работа, и постепенно я поверил в то, что романтические отношения — это сложная смесь из поведения и химии, и точные сведения о человеке играют здесь весьма малую роль. Да и вообще, какое они имеют значение? Во все века мужчины любили женщин, но кто из них осмелится утверждать, что знает их?

И все же я стал доверять ей до такой степени, что начал подумывать о том, чтобы сообщить ей криптокод Купона. Но мне повезло. Я уже почти решился — в тот день, когда получил ответ от тайваньских хакеров.

Распечатав сообщение криптокодом Купона, я прочел:

Многоуважаемый господин Купон!

Вы оказали нам честь, обратившись за услугой к «Красному дракону семантических искусств». Мы сожалеем о задержке с ответом, но, поскольку внешний код сообщения оказался непреодолим, нам пришлось предпринять особые действия, чтобы раздобыть ключ. Внутренний код сообщения, разумеется, расшифровывается вашим личным ключом.

Мы выслали вам счет в размере 50 миллионов йен. Советуем в дальнейшем проявлять исключительную осторожность в общении с «Универсальными эмуляторами». Ждем следующей возможности оказать вам услугу.

Я ввел два длинных простых числа, составлявших личный код Купона, и на экране появился исходный текст:

Специальный эмулятор Рейхманф!

Ваш последний запрос с просьбой разрешить эмулятору Куимби заменить вас для выполнения ваших обязанностей категорически отвергается. Вы составляете весьма функциональную команду, и новые запросы на эту тему рассматриваться не будут. Вам предписывается выполнение обязанностей, указанных в вашем неразрывном контракте, который не подлежит пересмотру еще три года, шесть месяцев и одиннадцать дней.

Пусть вас утешит то, что сумма на вашем личном счету уже превысила 39 миллиардов йен.

Несколько долгих минут я перечитывал сообщение, не в силах постичь его смысл. А когда наконец понял, то задумался. Чье место занял эмулятор Рейхманф? Самого Купона или его копии в каком-то поколении?

И кто же теперь я? Самым важным во всей этой истории стало то, что я — единственный в мире человек, знающий личный криптокод Купона. Рейхманф сообщил его мне и тем самым подписал себе смертный приговор.

Стоя позднее на палубе и вглядываясь в лицемерно-голубое лицо тропического океана, я понял до самых своих модифицированных костей, кто я такой.

Носитель криптокода Купона. Иными словами, Купон.

Кир Булычёв
ШПИОНСКИЙ БУМЕРАНГ

Драматические события, связанные со строительством в Москве нового американского посольства, постепенно уходят в прошлое. А многими уже и забылись.

Так что я их вам напомню.

Ввиду размножения сверх разума посольских чинов, США и СССР согласились построить громадные, вместительные посольства на взаимной основе. Мы — в Вашингтоне, они — в Москве.

Чтобы не ввозить каменщиков и штукатуров, обе высокие стороны решили воспользоваться туземной рабочей силой. Трудилась она под наблюдением сотрудников безопасности враждебной стороны.

Когда возвели стены, Советский Союз выступил с пресс-конференцией, на которой были показаны всяческие жучки, трубочки и лампочки, которые американцы насовали в кладку.

Американцы ответили неадекватно. Они сказали, что из-за обилия подслушивающих устройств в их посольстве кирпича почти не видно.

Пошли взаимные оскорбления и обиды, строительство прервалось, американцы решили строиться заново, верхние этажи разобрали. А тут у нас власть сменилась, и стали править страной люди откровенные и честные. И новый Председатель КГБ Бакатин возьми да отдай американцам все наши планы: где что воткнуто.

Представляете, что после этого началось в Америке! Американцы решили, что Бакатин дьявольски хитер и принялись разрушать свое посольство активней прежнего. А наши сочли поведение Председателя КГБ чрезмерно честным и отправили Бакатина на дачу, разводить розы.

Американцы оставили от посольства только фундамент и на нем воздвигли корпус руками проверенных морских пехотинцев.

Это все история.

Но она имеет продолжение.

В кабинете Директора ФСБ раздался телефонный звонок. Звонил прямой телефон Директора службы внешней разведки.

Директор ФСБ спросил:

— Чего тебе?

Разведчик ответил:

— Это не телефонный разговор. Спускайся к девятому подъезду. Буду ждать тебя снаружи. Узнаешь меня по красной гвоздике в петлице и газете «Слово и дело».

— Добро, — сказал чекист, он по тону угадал, что дело предстоит важное. — Только с цветком измени ситуацию. Нас уж во всем мире по красным гвоздикам расшифровывают. Каких людей на этом потеряли!

Через десять минут, спустившись вниз, он увидел у подъезда разведчика с журналом «Плейбой» и белой гвоздикой в петлице. Впрочем, он узнал бы его и без этой маскировки.

— Куда идем?

Разведчик не ответил, перевел коллегу по подземному переходу в кафе-стоячок на месте, где раньше располагался Совет пионерской организации.

Заказали каппучино.

— Сегодня, — сказал разведчик, — в девять сорок две, перехвачен разговор между резидентом разведки США советником Робертсом и не известным пока агентом.

— Молодцы, — сказал чекист. — Но каппучино здесь дерьмо.

Они перешли в соседнее кафе. ФСБ заказала себе эспрессо, а СВР — каппучино.

— Где они беседовали? — спросил Директор ФСБ.

— В центральном корпусе нового посольства.

— Да ты что!

— Вот именно. А каппучино здесь отменный.

— Они здание разобрали по кирпичику? — спросил чекист.

— Разобрали.

— Снова построили?

— Построили.

— Бакатин им документацию отдал?

— Отдал.

— Так как же подслушали? Неужели Орнитолог?

Разведчик отрицательно покачал головой.

Орнитологом прозвали одного настырного изобретателя, который разработал метод впаивания микрофонов в головки воронья. Но оказалось, что снабдить передатчиками всех ворон Москвы технически неосуществимо и дорого, а если ограничиться избранными экземплярами, то они летят куда угодно, только не к американцам.

— Говори, — попросил Директор ФСБ.

— Они оставили фундамент. Простучали его, прозвонили, сняли все, что можно, но основу оставили.

— От фундамента до кабинета резидента не добраться. Звук не дойдет.

Разведчик кивнул.

— Так в чем же дело?

— Грубин, — назвал разведчик короткую фамилию.

— Неужели?

— Он самый.

— Надо будить! — сказал Директор ФСБ.

Грубин был агентом «спящим», то есть незадействованным. Вроде бы не мертвым, но и не живым.

Впрочем, его трудно было назвать агентом, потому что он сам считал себя патриотом, но никак не агентом.

Но уже через сорок минут после разговора ФСБ и СВР, скромный «ауди» начальника службы городской безопасности Великого Гусляра со страшным скрипом тормозов остановился возле дома № 16 по Пушкинской улице.

Начальник по фамилии Полицеймако, пробегая по двору мимо окна грубинской скромной квартиры, постучал в него условленным стуком: «Спар-так-чем-пи-он».

Шесть лет Грубин не слышал этого стука.

Он вздрогнул.

Собрался с духом и пошел к двери. Открыл ее. Впустил майора Полицеймако. Поздоровался.

Майор с ним тоже поздоровался.

Городок маленький, все друг друга знают.

— Чай, кофе? — спросил Грубин.

Полицеймако отрицательно покачал головой.

Он смотрел на худого взъерошенного человека средних лет, сутулого и узкогрудого. На Александра Грубина, известного в городе изобретателя и чудака.

Грубин достал из шкафа начатую бутылку «Гуслярского Абсолюта».

Они выпили с Полицеймако за встречу, за прошедший Новый год, за День независимости.

— Твоя-то сработала, — сказал Полицеймако.

— Ты откуда знаешь, майор? — спросил Грубин.

— Если я прав, то быть мне генерал-майором, — отозвался Полицеймако.

Выпили за это.

Помолчали.

Грубин вспоминал.

Пять или семь лет назад, когда еще строительство посольства только планировалось, профессору Минцу, что проживает в соседней квартире, попалась выпавшая из космоса бактерия. Или даже, вернее, спора.

Профессор по-хорошему заинтересовался пришельцем и стал его изучать.

Что обнаружилось?

Оказалось, эти бактерии носятся в открытом космосе и им трудно отыскать друг дружку. Вот они и научились в процессе эволюции читать мысли, слышать их на диких расстояниях. Иначе как отыскать любимую?

Поделился как-то Минц своим открытием с Грубиным. А Грубин ведь страшный умелец. Как-то раз он даже написал на рисовом зерне «Слово о полку Игореве», но поэма погибла — кто-то ее склевал.

В Грубине никогда не утихала склонность к блохизму. Блохизм — это качество русского народа, умение подковать блоху, которая после этого не сможет прыгать. Читали? Типичная русофобия, сочиненная писателем Лесковым.

Грубин увидал у соседа под микроскопом космические бактерии, которые подавали усиками сигналы. Сигналы были такими четкими, что особо чувствительный приемник Минца, переделанный Грубиным из простого «Сони», громко пипикал, откликаясь на призыв минцевских пленников. В эту минуту у Саши созрел план.

Надо приспособить к бактериям ножки или колесики, чтобы они могли передвигаться по Вселенной и встречаться с подругами не по воле космических струй, а по собственному намерению.

Работа оказалась сложной, не хватало материалов и опыта. Однажды, уставши, Грубин сидел со своим знакомым чекистом Полицеймако и рассказывал ему о своих проблемах. Полицеймако, хоть и был в стельку, профессионально спрятал беседу в мозгу и послал отчет о ней в Центр.

В Центре запись попала на глаза светлой голове (она потом убежала к врагам, но в пути была застрелена на границе проводниками-таджиками). Светлая голова Геннадий отвечал за снабжение аппаратурой стройки американского посольства. Если, подумал он, направляясь к начальству, этот чудак Грубин приделает бактериям ноги, то не исключено их использование в оперативных целях.

Начальство посмеялось, но встретилось на банкете с руководителем разведки и, чтобы повеселить генерала, рассказало о чудаке из Великого Гусляра.

Руководитель отличался от своих подчиненных. Он знал, что великие изобретения появляются из мест, для них не приспособленных. А шпионы попадаются на мелочах.

— Предоставить условия, — приказал генерал опешившему полковнику, и на следующий день Грубина взяли прямо в подъезде и привезли в Вологду в «воронке», оттуда «черным рейсом» в Москву. Там его уже ждала лаборатория и все бактерии, конфискованные у Минца. Минц получил принудительную путевку в ведомственный санаторий Академии наук.

Надо признаться, что к тому времени, когда посольство уже было напичкано достойной аппаратурой, Грубин многого не достиг. Сделал он бактериям ботинки, но они оказались чуть ли не кандалами. Бактерии все норовили стащить их с ножек или даже сожрать. А сдавшиеся передвигались так медленно, что стыдно было запускать их к американцам.

Грубину срезали смету, потом сделали предупреждение о несоответствии. В штат его даже не пригласили, но он был счастлив. Не хотелось ему в штат. Короче, Грубина отпустили домой, а Минца выписали из санатория.

Чтобы совсем уж не бросать на ветер казенные деньги, чекисты кинули весь запас бактерий в щель в подвале посольства.

Вот и вся история.

С тех пор прошло лет пять или семь, все остальные средства под-слушки были ликвидированы или разоблачены, а бактерия мало-помалу проползла щелями на пятый этаж и распахнула ушки, стараясь услышать, нет ли поблизости самки.

А так как в той организации ничего не выкидывают, даже ваше личное дело с детства лежит, то сигнал пошел на ленту в Центре. Директор СВР пригласил погулять Директора ФСБ. Полицеймако пошел к Грубину. Они с Грубиным напились.

Уже из Москвы, из автомата, Грубин дозвонился до Минца. В трубке шуршало, попискивало и дышало. Телефон Минца плотно контролировался органами.

— Лев Христофорович, — спросил Грубин. — Вы тоже думаете, что бактерия доползла до пятого этажа? По моим расчетам, ей еще ползти и ползти.

— А ты что предполагаешь? — спросил Минц.

— Может, у нее течка началась, так сказать, брачный период.

— Почему такое мнение?

— Интуиция, — сказал Грубин.

Минц понял, что не только интуиция. Но это не телефонный разговор.

Он вышел на улицу, стал гулять и думать. За ним гуляла служба внешнего наблюдения и все время стреляла у Минца зажигалку.

В тот же вечер Грубина вызвал к себе Директор СВР.

— Премию тебе выпишем, — сказал он, — в размере десяти зарплат.

— В долларах? — спросил Грубин.

— Постыдись, — сказал разведчик. — Даже я не каждый день получаю. Ты лучше скажи мне, чего ты Минцу недоговорил? Я весь день пленку крутил. Чую — замысел, а в чем — не понимаю.

Грубин попытался ускользнуть от ответа.

— А как там у противника?

Так они называли американцев.

— Много интересного. Личные беседы. Служебные разговоры. Просто клад. Так будешь признаваться, что тебя тревожит?

И тут Грубин догадался — разведчика великой державы, генерала с тремя звездами на погонах, тоже что-то тревожит.

Тогда Грубин махнул рукой и сказал:

— Когда я с бактериями работал, то не думал, заразные они или нет. Минц мне сказал, что у них метаболизм инопланетный, мало шансов, что заразные. Я успокоился. И когда под микроскопом ножки им привинчивал, перчаток не надевал, воздух вдыхал и не считал их, сами понимаете.

— Не понимаю, — строго сказал разведчик.

— Забыл я о них. Пока вы не напомнили. И вдруг вчера слышу… простите, трудно говорить.

— Мы проверили, — сказал генерал. — У тебя есть увлечение, зовут Вероника, работает кассиром в книжном магазине. Есть соперник…

— Не надо, гражданин генерал, — взмолился Грубин. — Не терзайте.

Генерал отошел к окну. За окном была обыкновенная улица, обыкновенные дома, для любопытных глаз — обыкновенная виртуальная реальность.

— Мне ведь тоже нелегко, — сказал он глухо. — У меня жена молодая. Третья. Хорошо еще, что теперь партии нет, а то могли бы исключить за аморалку. Я вчера задержался — знаешь ведь, какая у нас работа: ни графика, ни расписания. И понесся мыслями к Ларисе. Сижу в кабинете, несусь мыслями, вдруг слышу в сознании: «Отстань, постылый, разве не видишь, кто сейчас со мной?» Мне прямо дурно стало. Все прошел — и Корею, и Афганистан, и Анголу. Думаю — померещилось. Вызываю машину, рву домой… а ее нет. Приходит через полчаса. И говорит: «Только не подозревай меня ни в чем, мы играли в дурака у подруги Люси».

— Значит, был контакт? — спросил Грубин.

Генерал молча кивнул головой и сплюнул на паркет.

— Ты тоже послал своей привет?

— Нет, получил от нее, — признался Грубин. Примерно так: «Мой возлюбленный! Если ты еще будешь в своей командировке торчать, не выдержу».

— А моя еще намылилась квартиру разменивать, — сказал генерал. — Вчера я ее любовную мысль перехватил.

— Минца вызывать будем? — спросил Грубин.

— А может, сам подтвердишь мои худшие подозрения?

— Могу и подтвердить, — согласился Грубин. — Значит так: эти споры развиваются. К нам они попадают молоденькими, а через пять — семь лет достигают половой зрелости, понимаете?

— К сожалению, да.

— Потому они и молчали в американском посольстве. Чего им волны посылать, если еще страсть в организме не накопилась?

— А ты, гад, их руками хватал, — сказал генерал.

— Кто их не хватал!

— Значит, они не только в ихнем посольстве?

— Какой там — в посольстве! Подозреваю, что в нас с вами, не говоря о спутницах жизни, их десятки.

— Но ты понимаешь, мерзавец, что это значит?

— Не обзывайтесь, генерал, теперь надо лекарство искать.

В дверь без стука заглянул сотрудник Особой секретности. Не глядя на Грубина, он сказал шифром: «45688909987675768997434332 565434456778221176547777».

— Ладно, — ответил генерал, — иди. — Он обернулся к Грубину:

— Только что американский посол говорил с президентом. Завтра на рассвете будут снова бомбить Ирак.

— Наверное, надо президенту доложить, орден получите…

— На хрен нам теперь Ирак?

И точно в ответ на его грустные слова в комнату, опять же без стука, ворвалась секретарша.

— Иван Иеронимыч! — закричала она. — Полковник Вуколов из шестерки кинулся в пролет лестницы с криком: «Я не могу больше слышать, как скрипит твоя койка!»

Генерал вытолкал секретаршу и сказал Грубину:

— А ты — Ирак, Ирак!

Грубин понял, что не прав.

Позвонил белый телефон с гербом СССР.

— Сомневаюсь, — ответил на звонок разведчик. — Очень сомневаюсь.

Он повесил трубку и сказал Грубину:

— Директор ФСБ звонил. Умный он у нас, чертяка! Спросил, не пригласить ли срочно преподавателей языка глухонемых. Умница, но ограниченный.

— Не поможет, — согласился Грубин.

Внутри у него что-то засвербило, засосало под ложечкой. И существо его наполнилось далеким голоском Вероники:

— Я не могу, я бегу, я бегущая по волнам… он ждет меня после работы… Прости, Грубин.

— Отпусти домой, генерал, — взмолился Грубин. — Срочно отпусти.

— Сначала придумаешь противоядие…

— Но ведь теперь не будет войн. Не будет тайн…

— Ты с ума сошел, Грубин! — рассердился генерал. — При их уровне науки они противоядие через месяц сделают, а мы так и останемся даже без семейных секретов.

Тут генерал замер, прислушиваясь к голосу бактерии.

Прислушиваясь к голосу своей молодой жены…

И не говоря более ни слова, распахнул окно и шагнул в него, как в дверь. С седьмого этажа.

Грубин был спокоен. Он подошел к столу, нашел свой пропуск. Написал на нем генеральской ручкой время ухода, расписался за генерала, очень похоже. Окна закрывать не стал — снизу уже слышались голоса.

Вышел в прихожую. Секретарша рыдала — у нее были свои проблемы.

Грубин спустился, вышел, отдав пропуск ошалевшим от тревоги часовым, перебежал площадь, из первого же автомата (слава Богу, карточка была) позвонил в Гусляр, на службу Веронике. Сказал ей только:

— Буду дома ночью. Жди и не мечтай!

— Ой, — сказала Вероника. — В самом деле? Ради меня?

— Ради тебя.

— Милый, а то у меня просто страшные мысли…

Второй звонок был Минцу.

— Я заеду за вами на такси, — сказал он. — И сразу к вам в лабораторию.

— Правильно, — сказал Минц, — у меня уже появились кое-какие мысли, как ограничить этих бактерий сферой внутренней политики…

ФАКТЫ

В планах Европейской южной обсерватории (ESО) — новое уникальное достижение: Overwhelmingly Large Telescope (OWL), весом 20 000 т и высотой почти с пирамиду Хеопса (135 м). Возвести его задумано к 2015 году близ Мюнхена, но конкретное место пока не выбрали. Этот астрономический прибор выходит далеко за рамки привычных категорий: при диаметре зеркала 100 м можно будет без труда разобрать надпись на монете, удаленной от него на 1000 км! Самый крупный на сегодняшний день телескоп Keck, установленный на Гавайских островах, имеет 10-метровое зеркало и, таким образом, окажется в тысячу раз слабее будущего гиганта.

Конечно, отлить цельное стометровое зеркало невозможно, и его придется составить из 2000 отдельных шестиугольных зеркал. Для вторичного зеркала будет использована та же технология. Но дополнительные направляющие зеркала диаметром 8,2 и 5,6 м будут отлиты из цельных кусков стекла и очень тщательно отшлифованы. Чтобы избавиться от такой досадной помехи, как атмосферная рябь, астрономы придумали особую конструкцию. На пути световых лучей будет поставлено пятое, тончайшее зеркало диаметром всего 65 см. Это сущее чудо современной техники! Полмиллиона крохотных моторчиков, расположенных на его обратной стороне, 100 раз в секунду будут корректировать форму зеркала, сглаживая любые искажения. А чтобы весь этот оптический небоскреб не обрушился, OWL поместят в огромную ванну, наполненную маслом.

И тогда наконец астрономы сумеют заглянуть на окраины нашей Вселенной. Возможно, им удастся разгадать тайну ее возникновения и объяснить, как 13 млрд лет назад сформировались первые галактики и как черные дыры влияют на звездные системы.

Японские строители будут чувствовать себя в безопасности на рабочих местах, облачившись в особые спасательные жилеты. Новая спецовочка снабжена сенсорами, которые в случае падения моментально среагируют на то, что работяга движется с необычным ускорением. Всего за 0,2 секунды надуется воздушная подушка: она смягчит удар и защитит от повреждений шею, позвоночник и поясницу. Опыты с манекенами показали, что при падении с 8 м спецжилет фирмы «Kajima Corporation» уменьшает энергию удара почти вдвое.

Специалист по аэрогидромеханике Ясуаки Кохама экспериментирует с поездом, который мчится по рельсам лишь при разгоне и остановке… Достигнув скорости 30 км/ч, Aerotrain взмывает в воздух и далее летит в 10 см над колеей, ускоряясь до 500 км/ч! Никакого трения о рельсы, разумеется, нет.

Происходит это вовсе не под действием электромагнитной силы — поезд парит на воздушной подушке. Изобретатель добился такого эффекта с помощью четырех крыловидных выступов, создающих под собой повышенное давление воздуха.

Опытная трасса длиной 500 м уже действует, а в 2020-м Aerotrain будет выпущен на 350-километровую трассу от Токио до Сендай, которую преодолеет всего за 40 минут. Ветряные генераторы и солярные элементы, расположенные вдоль трассы, будут вырабатывать ток, который, поступая в токоприемники поезда, станет приводить в движение винты.

Олег Дивов
КРУГ ПОЧЁТА

Когда остается дюжина пар до конца, на финишной площадке уже плюнуть некуда, не то что эффектно развернуться. Прессу отсюда вежливо гоняют, но она вновь обратно просачивается. Еще бы, здесь же все фавориты — толпятся у бортика, нервно переступая с ноги на ногу. Лыжи поставили вертикально, головы дружно повернули к табло. На каждой лыже — крупный логотип производителя, на каждом лице — непередаваемое словами полуобморочное выражение. Закрытие сезона. Полный моральный и физический износ.

Мы профессиональные горнолыжники. Но обычно про нас говорят — «челленджеры». Формулу «Ски Челлендж» придумали двадцать лет назад, и с каждым годом число делающих ставки возрастает на миллион человек. Удлиненная трасса, очень злая, очень быстрая, флаги разнесены почти как в слаломе-гиганте. Требует в первую очередь выносливости и отваги. А условия выигрыша на тотализаторе, как везде, нормальные коэффициенты по ставкам. И лишь для тех, кто ставит на дубль — супервысокие. Казалось бы, ерунда, подумаешь — мужчина и женщина из одной команды должны взять одно и то же призовое место. Две бронзы, два серебра… А ты угадывай и ставь денежки. Но в том-то и фокус, что за всю историю наших тараканьих бегов по снегу «золотых пар» сложилось лишь девятнадцать. Иногда аж по три за сезон. А иногда три сезона кряду вообще без дублей — только поломанные ноги. Экстремальное шоу с непредсказуемым исходом. По горе несутся парни и девчонки, снося флаги, вылетая, кувыркаясь, сшибая иногда публику…

Жжжах! Вздымая снежный бурун, разворачивается девчонка из Лихтенштейна. Четвертый результат. Можно временно расслабиться, ее напарник в этом сезоне ни разу больше пятого места не привозил. Но впереди еще чехи и австриец. При жеребьевке их отнесло в конец, трасса ребятам достанется вдребезги разбитая, зато ноги у этой компании гениальные. Будем надеяться… Шмяк! В пролете Лихтенштейн. Трибуны визжат. Одного из букмекеров схватили под руки и понесли — сердечный приступ. Наверное, впарил лихтенштейнца какому-нибудь мафиозо за «темную лошадку». Ну и дурак.

Бешеные деньги сегодня получит тот, кто поставил на нас с Машкой. Если, конечно, результат продержится.

Вокруг девчонки из австрийской команды вьются журналисты. Вся она сейчас там, наверху, где уперся палками в снег ее возможный напарник. Привезет он ей серебро или нет? Второй мужик-австрияк висит на бортике и с отрешенным лицом таращится, куда и все. Откатали хорошо, выложились до последнего, но… Впечатление такое, что цифр на табло ребята уже не видят. Просто смотрят. Вымотались. Ни мышц, ни нервов, ни воли. Оставили на трассе себя целиком. Мне их жаль. Почти как себя.

«Аттеншн! Гоу!» Снежная пыль, кланяющиеся до земли флаги. Один не удержался в «стакане», намертво вмороженном в покрытие, и улетел куда-то в толпу, когда его срубил австриец. Отменно парень атакует. Но серебра ему не видать. Слишком лихо начал, сейчас начнет уставать и ошибаться. Машка толкает меня плечом. Я на миг оборачиваюсь и дарю ей взгляд, полный вдохновенного пренебрежения. Это не для нее, для камер, что впились объективами в мое лицо, ищут отголоски страха. Машка фыркает. Глаза у нее блестят — на подходе слеза.

Вжжжж!!! Австрияк первым делом срывает лыжи и ставит их торчком, честно отрабатывая контракт. Ханна качает головой. В женском зачете второе место, в мужском третье. Австрийского серебряного дубля не сложилось, зато бронзовый сломан, болгарский. Опять. Как в прошлый раз и позапрошлый. Братья-славяне затравленно озираются. Нет, коллеги, жесткий слалом не для честолюбивых. Он только для лучших. Для таких, как мы с Машкой. Кстати, пора бы ей разрыдаться. Телевидение обожает такие штуки. И спонсоры, те просто тают.

Так, пошла Мисс Америка. Злосчастный флаг, убитый австрийцем и наспех засунутый в «стакан», опять летит кому-то в морду. Нет, Штаты сегодня явно не в форме. Машка что-то говорит нашему репортеру, и интонации у нее на грани срыва. Бедная Машка. Когда она объяснялась мне в любви, у нее был примерно такой же голос. Если ей взбредет в голову, что заполучить меня удастся только убив Кристи, она это сделает без промедления. Хотя вру. Машка искренне считает, что я просто временно заблудился и это скоро пройдет.

«Ну что, Павел, вас уже можно поздравить?» — «Нет». — «Это горнолыжное суеверие или вы просто ждете выступления чехов?» — «Да».

— «Сейчас на старте лучшие спортсмены чешской команды, вы полагаете, они могут улучшить ваши результаты?» — «Сомневаюсь. Золотой пары у чехов не будет. А вот Боян, в принципе, может разломать наш дубль. Трасса сильно разбита, но вы же знаете, Влачек даже из безнадежных ситуаций вывозит приличное время. Это безусловно талантливый лыжник. Горжусь, что могу назвать его своим другом». — «По вашему мнению, он лучший на сегодня?» — «Пока нет. Сегодня лучшие — Мария и я. А Влачек просто талантливый. Извините, мы следим…»

Вот так, и только так. Спонсоры плачут. Народ стонет. А что же ты, милая Кристи? Что ты скажешь мне после? «Поль, ты неисправимый пижон». Умница. «Но я все равно тебя люблю». Правильно. Я тоже.

Нужно будет потом извиниться перед Бояном, если мое заявление пойдет в эфир. Потому что наврал я, ох, наврал… Ладно, однажды я сам начну ходить с микрофоном, и мне будут врать другие лыжники. Элементарная физика — закон сохранения вранья в информационном поле.

Мисс и Мистер Америка, он четвертый, она пятая, вне себя от раздражения, но все равно с улыбкой идут к нам говорить комплименты. «Пол, Мэри, сегодня ваш день». Ну, это мы еще посмотрим… «Когда сделаете круг почета, не целуйтесь слишком долго, можете замерзнуть! Ха-ха!» Ха-ха-ха. Машка уже передумала рыдать, она хищно буравит глазами мой висок. Круг почета — забавная церемония. Но при этом удивительно торжественная. Представьте себе окружность. Нижняя ее точка — финишный створ, верхняя — у подножия центральной трибуны, возле пьедестала. Золотая пара встает спина к спине в нижней точке и разъезжается коньковым ходом в разные стороны вдоль бортика, чтобы в верхней точке встретиться. Под трибуной победители на приличной скорости заходят друг другу в лоб, но в последний момент чуть подтормаживают и мягко въезжают один другому в объятия. Вот, собственно, и все. А дальше уже всякая ерунда типа пьедестала, медалей, дипломов, чеков и душа из шампанского. Главное — круг почета. В жизни «челленджера» он случается только раз. Во всяком случае, пока исключений не было. Тяжело это сделать — чтобы два золота в одной команде. Чересчур жесткие трассы, чересчур мощная конкуренция.

Я кошусь на столпотворение у букмекерских терминалов. Ставки, которые собираются прямо с трибун, ничто по сравнению с денежными потоками, идущими по Сети. Но для серьезных контор эти кабинки — элемент престижа. А лыжнику они напоминают: ты на ипподроме. Ты скаковая лошадь и жокей в одном лице. Десятки миллионов людей надеются на тебя, и миллиарды юро стоят на кону. Боян как-то признался, что иногда ему бывает стыдно. В самом деле, вот ты привез себе медаль, а в каком-нибудь Гондурасе у человека инфаркт. Я ему в ответ: а сто инфарктов не хочешь? А двести? Он даже в лице переменился.

А вот, кстати, и пошел Боян Влачек. Тресь! Опять этот флаг улетел. Машка инстинктивно жмется ко мне вплотную. Есть чего бояться, дружище Боян опасный соперник. В будущем сезоне он меня точно сделает. У мужика талант, «продвинутый интеллект нижних конечностей», как это называет острослов Илюха. Для Бояна фактически нет чрезмерно разбитых трасс. Он в любой канаве выписывает идеальную траекторию. Весело насвистывая. Сам видел. И слышал… Ох, красиво чешет! Впрочем, ему же хуже. Старый уговор — если разобьет мой золотой дубль, подарит мне свой «порш». Уговору лет десять, мы тогда еще ни о каком золоте и ни о каких «портах», естественно, не мечтали. А сегодня все реально. Ох, как прет! Лучший результат на промежуточном чек-пойнте. Машка шмыгает носом. Эй, мужик! Полегче! Да что же ты делаешь?!

Казалось, мир взорвался, когда он упал.

За последними стартами никто уже особенно не следил. Боян, хромая, протолкался сквозь толпу репортеров, и я его расцеловал. «Катайся пока на «порше», старик. Я подожду». — «Договорились. В будущем сезоне он тебе достанется». — «Что с ногой?» — «Ерунда. Давайте, мои хорошие. Круг почета. Эй, Мария! Мысленно я с тобой! В смысле — на месте Павела. Ха-ха-ха!» Ха-ха. Ну, вот и все. Поднимайте флаг. В году две тысячи двадцатом русские сделали «трижды двадцать». Мы — юбилейная, двадцатая золотая пара за всю двадцатилетнюю историю жесткого слалома. И Машка вовсе не собирается плакать. Она уже представляет, как мы обнимемся там, в верхней точке окружности.

До чего это было красиво, наверное, со стороны! Чуть подтанцовывая, чтобы движение казалось легким и естественным, я пошел «коньком» вдоль бортика, хлопая рукой по подставленным мне ладоням. Разогнался и не хотел ни останавливаться, ни даже немного притормозить. Я хотел, чтобы это длилось вечно. У Машки в руках набрался огромный букетище, и она небрежно отшвырнула его. Вороная грива, яркий чувственный рот, огромные зеленые глаза, полыхающие неземным огнем. Мы все-таки чуть-чуть погасили скорость. Но все равно наши тела грубо столкнулись, и у обоих перехватило дыхание. Машка впилась в мои губы, мы плавно завалились на бок, это падение казалось бесконечным — наверное, из-за поцелуя, в который моя партнерша вложила то, о чем уже тысячу раз мне говорила. Наконец мы, не разжимая объятий и не размыкая губ, рухнули, и сквозь вселенский рев толпы пробился восторженный щенячий визг. Это русская команда рванулась от бортика с лопатами в руках и принялась исступленно нас хоронить. Ритуальное омовение снегом. Не утонуть бы.

И тут наступил какой-то провал в сознании, потому что вдруг оказалось, что я сплю и вижу удивительный сон. Мы с Кристи бок о бок катились по одному из знакомых мне с детства склонов в подмосковном Туристе, и вокруг были люди, вынырнувшие из далекого прошлого, те, кто учил меня, совсем несмысленыша, стоять на лыжах. Молодые, какими их запечатлело мое детское «я». Опустил глаза — под лыжами плескалась вода, тонкой пленкой лежащая поверх непрочного льда. Замерзший пруд, слегка подтаявший сверху. Я не испугался, инерции вполне хватало, чтобы дотянуть до берега. Крис тоже не выглядела обеспокоенной. Я выскочил на берег почти на полную лыжу, а Крис уже стояла впереди и улыбалась мне.

Быстро, прямо на глазах, смеркалось. Мы въехали в какой-то парк — деревья, обледеневшие дорожки, слегка припорошенные снегом. Я оглянулся — пруд исчез. Странно. Крис повернулась ко мне спиной. Правильно, Кристи. Гоу! Круг почета. Не знаю, почему, но чувствую — мы его заслужили.

И мы степенно, не спеша, заложили круг. Мягко, с ювелирной точностью сошлись грудь к груди. «Я люблю тебя, Кристин». Во сне мой французский оказался гораздо чище, нежели на самом деле. «Я люблю тебя, Поль». Вот так. Именно так. И никак иначе.

Тут-то я и проснулся.

И ничего не понял. Ну совершенно.

Я сидел, развалясь, в пластиковом кресле и боролся с желанием пойти за сигаретами. Трезвый я не курю, да нам и не положено, но вот когда выпью — обожаю это дело. Мама! Куда это меня занесло? И почему я такой косой? Граммов на четыреста крепкого. Уличное кафе, столики прямо на мостовой, отгорожены легким заборчиком. За столиками угадываются знакомые лица. Русская команда. Наши. Уже легче. Да и городской пейзаж тоже как-то смутно узнается. О-о! У-у… Молодец, Поль. Это ж надо так надраться! Финальный этап «Челлендж»! Мы просто закрыли сезон. И сегодня… Сегодня приезжает Кристи. Да, это будет, как говорит Илюха, «пассаж»! В хор-рошеньком состоянии встречу я свою возлюбленную.

Я огляделся снова, на этот раз намного увереннее. Было очень тепло — какое, на фиг, закрытие сезона, больше похоже на альпийские тренировочные сборы, — но мне уже надоело удивляться. Я встал, пошатнулся, но быстро поймал равновесие, подошел к загородке, перешагнул через нее и побрел на угол, в табачку. С каждым шагом мне становилось легче, легче, легче… Значит, это мы так лихо отметили закрытие сезона.

Выхожу из табачной лавки и сталкиваюсь с Кристи. Она с ног до головы охватывает меня одним взглядом, тут же все понимает насчет моего состояния, подходит вплотную, прижимается — как в том сне, ей-богу… «Крис, ангел мой, я так скучал…» — «Я тоже. Здравствуй, любимый». Ну здравствуйте, мадемуазель Кристин Килли. Смотрит на меня снизу вверх ясными глазами и улыбается.

Она берет меня за руку и ведет. Я сражаюсь с бортовой качкой и думаю, что нужно будет, однако, выяснить, какой отравой меня угостили и кому за это устроить выволочку. Очень тихую и незаметную, чтобы тренер не пронюхал. Он за галлюциногены обоих лыжей забьет — и того, кто давал, и того, кто принял. В Димона, помнится, за один-единственный косяк так ботинком засандалил — откачивать пришлось.

«У вас планы не переменились, вы уезжаете третьего?» — спрашивает Крис. Я задумываюсь о том, какое сейчас число, и понимаю, что это не имеет значения. «Кристи, я уеду, когда уедешь ты. И если захочешь, мы поедем вместе. Туда, куда ты скажешь». Крис вся подбирается, и я знаю цену этому напряжению — она ждала таких слов несколько лет, но, кажется, не особенно надеялась их однажды услышать. «Кристи, давай на минуточку остановимся». — «Конечно, Поль». В глаза не смотрит, прячет лицо. Маленькая, трогательно маленькая. Ни золота, ни даже бронзы ей не взять никогда.

«Послушай, Кристи, ты заканчиваешь кататься года через два». Кивнула. «А мне уже сейчас нужно что-то решать. В слаломе я добился максимума. Если оставаться в команде, пути только два — либо «Даунхилл Челлендж»… Крис невольно вздрагивает, она боится за меня. Я тоже. Скоростной спуск по нашей формуле — это вам не классические гонки с раздельным стартом. Недаром мы обзываем эту дисциплину простым емким словом «даун». В «Ди Челлендж» убиваются легко, пачками. «Вот именно, милая. Тогда что — подвизаться в младших тренерах? Но команда связывает по рукам и ногам, мы по-прежнему не сможем быть вместе подолгу». Опять кивает. Я прислонился спиной к фонарному столбу, мне так легче, физически я все еще пьян в зюзю, хотя голова довольно ясная. «Но выход есть, — продолжаю. — У меня лежит черновик контракта с Си-Эн-Эн-Спорт. Вот это уже свобода. Такая, какой я раньше и не знал. Я смогу ездить вслед за тобой по всему свету и на каждом этапе Кубка быть рядом».

Крис смотрит на меня и часто моргает. Конечно, ей все ясно. Нам при таком раскладе будет самый резон пожениться.

«Не обижайся, но… — говорит Крис тихонько. — Ты уверен, что нужно именно так? Один сезон без тренировок, и ты уже не сможешь вернуться. Может, подождем немного? Ты еще прекрасно откатаешь в «Ски Челлендж».

Я мягко улыбаюсь. «Ты не знаешь всего, солнышко. У меня больше не будет золота в слаломе. С будущего сезона все золото соберет Боян Влачек. Так что лучше мне уйти непобежденным. Собственно, я что имею в виду… Мадемуазель, вот моя рука, а вот и сердце. Выходите за меня замуж».

Она улыбается и шепчет: «Я согласна».

И вот тут-то я проснулся по-настоящему.

Я лежал в постели, глядя в потолок. Лежал и прокручивал в голове свой сон. Во сне я нашел выход — сжег мосты, обрубил концы, дальше — только вперед. Нечто подобное, видимо, и должно случиться. Я про себя отметил: Поль, дружище, хоть сломайся, но золото возьми. Пока можешь — попробуй! С золотом на шее тебе все пути открыты, и из спорта, и под венец. Появится моральное право зачехлить лыжи и стать нормальным человеком. Иначе до конца своих дней будешь дрыгаться и локти кусать.

Так что сон по большому счету хороший. А теперь — подъем, «челленджер»! Я встал, подошел к окну, раздернул шторы. Конечно, это Валь д’Изер. Хорошее место. На днях здесь такое произошло у нас с Кристин… Откровение.

Через несколько часов русская команда поедет дальше, к следующей горе. Эх, гора, шла бы ты к Магомету! Ничего в жизни толком не видел, кроме склонов. Да, мой дом там, где снег, но кажется, я немного от всего этого устал. Ничего удивительного, психика «челленджера» быстро изнашивается, работа такая. Во-он там, отсюда видно, были разбиты наши трассы. «Ски Челлендж» — экстремальный полугигант, где доезжают до финиша два лыжника из трех, и то с трудом. Нормальные лыжники съезжают за деньги, славу и адреналин, а мы — за деньги с нехорошим душком, нездоровую славу психически больных и цистерны адреналина. Цыц, будильник! Проснулся я уже. Любуюсь окрестными видами.

…А виды были славные. Валь д’Изер — легендарное место для тех, кто знает и уважает французскую горнолыжную школу середины двадцатого века. Для меня, например. Здесь блистал Жан-Клод Килли, дед моей Кристин, будущий мэр Альбервилля, города белой Олимпиады. Знаменитые французские «зимние» спортсмены почему-то обязательно становились градоначальниками на склоне лет. В Шамони, где тот же Жан-Клод встал на лыжи, одно время командовал Морис Эрцог. Вам что-нибудь говорит это имя? Хм-м, не очень-то и хотелось. К тому же Шамони мы уже проехали — именно проехали, во всех смыслах. Позорно завалив итальянский этап чемпионата, во Франции русские лыжники задрали гордое знамя раздолбайства просто-таки на недосягаемую высоту. Так погано мы давно не съезжали. В команде пошел какой-то загадочный и явно деструктивный процесс. То ли все хором начали взрослеть, то ли не менее дружно задумались о вечном. Почти у каждого вдруг обнаружились тяжкие личные проблемы, и бедный Генка с ног сбился, психотерапируя направо и налево. Машка ходила смурная и опухшая, даже в мою сторону против обыкновения не глядела. Ленка, по ее собственному определению, «так втрескалась тут в одного, что почти забеременела». Димон вдруг перестал со мной разговаривать. Илюха выдал страшную тайну — у нашего записного лузера окончательно прорезался давно наточенный на меня зуб. Сам Илюха оставался непоколебимо стабилен, то есть стабильно посредствен, и в ус не дул. Тренер с каждым днем все отчетливее багровел и обещал скорую раздачу оплеух. Менеджер, напротив, выглядел крайне легкомысленно — похоже, нашел куда удрать, буде команда угробит сезон. Младший командный состав в виде помощников и заместителей лавировал, как мог, промеж двух огней. Массажисту Димон без видимой причины съездил по уху, и тот едва не уволился. Мне сразу пришло на ум, что неплохо бы поставить массажисту от себя бутылку — но тогда пришлось бы объяснять, в кого Димон целил на самом деле.

И все же в моей памяти эти дни, несмотря на дрянное катание, остались удивительно счастливыми. Пусть даже лучший наш с Машкой результат был месяц назад и заключался в пятиминутном удержании бронзового дубля на трассе Кортина д’Ампеццо. Зато там, в Кортина, случилась волшебная ночь с Кристин. А тут, в Валь д’Изере получилось совсем трогательно — Боян со словами: «Ты привыкай, скоро он будет твой», вручил мне ключи от того самого «порша», стоящего между нами на кону. И мы с Кристин спустились в долину и сняли номер в отеле совсем как нормальные люди. Валь я откатал заметно ниже своего нормального уровня. Однако меня не покидало ощущение, что это временный спад. Я накапливал силы для решающего броска.

Сжатая до упора пружина начала раскручиваться в Шладминге. За пару дней до старта меня поймал Генка, совершенно затурканный и очень злой. Отловил в спортзале, где я блаженно разгружал позвоночник, болтаясь сосиской на турнике, и завел нудную беседу на отвлеченные темы. Я висел и пытался сообразить, к чему мужик клонит. Догадался, спрыгнул вниз и прямо спросил: «Геннадий, ты в своем уме?» — «То есть?» — очень натурально удивился Генка. «Ты же знаешь мои обстоятельства. Ну и какого черта тогда выяснять, способен ли Поль, влюбленный в другую женщину, переспать с Машкой?» Все-таки умный я. Генка немного подумал и сказал: «Только по лицу не надо, я им работаю». Мы вместе от души посмеялись. «Что, плохи дела? — спросил я. — Ты учти, Ген, мне наша красавица нужна позарез. Строго между нами, я тут собрался красиво выступить. Но чтобы вышло совсем красиво, нужен круг почета. Нужен дубль. Есть возможность как следует Марию раскочегарить, но чтоб без постельных сцен?» Генка принялся вздыхать и прятать глаза. По его словам выходило, что он не может снять Машкину зависимость от меня, это нечто на уровне влюбленности в киноактера, недосягаемого, но желанного — может пройти только само или перебиться более сильным чувством к реальному человеку. «В общем, если тебе нужен круг почета, иди и как следует за-мотивируй Марию. Доступными тебе средствами. Дай ей понять, что она для тебя не совсем пустое место. Не как женщина — черт с этим, — а как человек и лыжник».

Я кивнул и отправился в душ. Может, побриться еще? Ладно, и так сойдет. Все-таки не предложение делать иду, а просто мотивировать боевую подругу Марию, человека и лыжника.

Машка, кутаясь в халат, сидела с ногами на кровати и таращилась в монитор. Там дрыгалась покадровая раскладка — вечная Машкина соперница и личный враг австрийка Ханна проходила шпильку. «Вот как ей удается так загружаться? — спросила Машка, останавливая изображение. — Ну как?» Интонация вопроса была донельзя будничной. Словно я каждый день сюда захожу. «Так же, как и ты. Просто она ниже ростом». Машка просверлила картинку ненавидящим взглядом, тяжело вздохнула и повернулась ко мне. «На что спорим, тебя Генка прислал». От такой фразы внутри стало как-то неуютно. «Почти угадала. Генка печется об интересах команды…» — «Шел бы он с этой командой…» — «…а я о своих». Машка разинула было рот, но осеклась. Наверное, интонация меня спасла — заговорщическая. И я рванул с места в карьер, похлестче, чем лыжник из стартовой кабины. «Осталось три этапа до конца сезона. Фавориты устали, верно? Самое подходящее время для нас. Давай здесь, в Шладминге, раскатаемся, а в Гармише или Кице сделаем дубль. Чтобы я мог спокойно уйти».

О-па! Какая, на фиг, психология! Мы ребята конкретные. С нами лучше всего — прямо в лоб. Машка еще молчала, но я ее уже поймал. «Маш, тебе же ничего не стоит объехать всю эту… женскую гимназию. На чистом драйве». Закусила губу. Что-то прикидывает. Ханна действительно техничнее. Но Мария зато гораздо злее. Один раз в жизни — это плюс. Одна-единственная трасса будет твоя.

«Ты уходишь — точно?» Ах, вот, что ее заботит. Чтобы выложиться не впустую. «Точно. Нет смысла оставаться, в будущем сезоне меня Влачек раздавит». — «Можно. Реально. Когда?» — «Здесь просто раскатываемся, а дальше… Уговоримся так. Тот, кто выходит на трассу первым, топит вовсю. Как в последний раз… — насчет последнего раза я нарочно сказал, нарушил старое горнолыжное табу, и Машка в ответ даже не поморщилась. — Второй уже пляшет от времени первого». — «Нет». Я удивился — чего она хочет? Какой смысл второму гнать, если первый не смог показать хорошего времени? А если «догоняющий» в Гармише просто сломается? Тогда улетит псу под хвост последний шанс в Кице. Это тактика, это классика… «Второй тоже едет как в последний раз, — сказала Машка твердо. — Иначе я не участвую». — «Что за игры, Мария? Чего ты хочешь?» Она криво усмехнулась. Не понравилась мне эта усмешка. «Допустим… Допустим, я хочу увидеть, как ты все поставишь на карту. Тебе нужен круг почета? Сколько угодно! Я привезу твое драгоценное золото. Но ты докажешь, что готов платить». Вот так. Сурово', но справедливо. Видимо, у меня было очень растерянное лицо, потому что Машка перестала усмехаться и начала внаглую ржать. «Извини, Мария, а тебе круг почета что, совсем не нужен? Или тебе не покажется глупым катиться со всей дури, когда я внизу четвертый?» — «He-а. И круг почета не нужен, и глупо не покажется». Она забавлялась, я соображал. Похоже, настала пора тяжело вздыхать мне. Оплачивать долги. Отступать некуда, позади ничего не осталось. «Хорошо, — я протянул руку, — согласен». Она небрежно шлепнула меня по ладони, я до боли сжал челюсти и повернулся к двери. Может, оно и к лучшему. Будем просто съезжать, как молодые — глаза на лоб, из груди рвется восторженный крик… Так рождаются самые яркие победы. Увы, с годами приходит контроль, ты начинаешь соображать, рассчитывать, сознательно участвовать в хитрых тактических играх. А нужно просто съезжать. Как в последний раз… Тут меня схватили за рукав. Я отпустил ручку двери, обернулся, и выяснилось, что я все еще у Машки в номере, а вот и она сама, буравит мне душу зелеными глазищами.

«Поль, ты правда уходишь?» — «Да». — «И что потом? Будешь подбегать с микрофоном и задавать мне глупые вопросы?» — «Что еще остается?» — «Не знаю…» Опустила глаза. Я буркнул: «Ну, до завтра…» — и удрал. В коридоре околачивался Генка.

Он чего-то ждал от меня, но я только махнул рукой неопределенно и пошел ужинать. Отстаньте все к чертовой матери! Надоели. Геннадий Сергеевич попросил вытащить ему пару каштанов из огня — что ж, я рад стараться. Только Мария, его ненаглядная, через три этапа покинет команду навсегда. Машка хочет, чтобы я гнал во всю дурь — пожалуйста. Надеется увидеть, как я ненароком сломаюсь — ради Бога. Я тебе, зараза кудрявая, такое шоу изображу, от зависти удавишься. Вот так. Полный вперед! А то ничего себе заявочки «твое драгоценное золото»… «покажи, что готов заплатить»… Эх, Машка, да ты без меня… Тьфу! На самом деле я не разозлился. Но целенаправленно себя накручивал. Чтобы пройти трассу, ни на кого и ни на что не надеясь. Просто хорошо съехать.

Утром Мария выглядела очень собранной и деловитой. Весь завтрак я ловил на себе ее испытующий взгляд. На горе я вдруг почувствовал основательно подзабытый зуд. Прослушал тренера вполуха, ничего толком не запомнив. И рванул вниз. Поднялся и рванул еще. Тренер сначала вроде бы обрадовался, но постепенно начал смотреть на меня с опаской. Я был единственным в тот день, кому он не давал ценных указаний между спусками — только наблюдал. После четвертого моего прохода старик не удержался и спросил: «Ты чего так гонишь?» — «Спасибо большое!» — я скорчил обиженную рожу и укатил к подъемнику. Вслед мне донеслось: «Павел! Не смей!» Но мне было все равно. Я поездил еще, а когда понял, что на сегодня хватит, ушел в гостиницу не спросясь. «Павел! Какого черта?!» — впервые старик вломился ко мне в номер без стука. «Я завтра хорошо съеду. Вот какого». Тренер потоптался немного в дверях для внушительности, пробормотал: «Ну-ну, посмотрим, как это у тебя получится…» и ушел. Другой бы на его месте поддержал, удачи пожелал, но только не он.

Мне достался неудобный двенадцатый стартовый номер, и впереди, как назло, стояли заведомо слабые лыжники. Зато Машка оказалась тридцатой — отлично. Гора еще не будет совсем распахана, а примерный расклад сил уже станет виден. Я съехал очень быстро, причем на удивление легко и свободно, без единой серьезной осечки. В финишном развороте на меня накатилась такая радость, какой не было давно. Диктор объявил: первое время. Ну поглядим, сколько оно продержится…

Илюха скатился третьим, сломав бронзовый дубль болгар, за что ему украдкой показали кулак. Потом какое-то время ничего особенного не происходило. Затем плотной группой пошли фавориты, и положение внизу начало меняться с каждым новоприбывшим. Американец сдвинул меня на второе место, отчего я разрушил серебряный дубль австрийцев. Потом кто-то вылетел с трассы, один деятель умудрился перерубить флаг пополам, чего не может быть в принципе, кому-то потребовалась медицинская помощь… Я спокойно ждал тех, кто представлял для меня серьезную опасность. Бояна, например. Он шел сразу за Машкой и легко мог подпортить мое положение в таблице. Машка прошла трассу очень четко и оказалась второй, первый раз за сезон. Подкатидась, сняла лыжи, встала рядом и игриво толкнула меня бедром. Вид у нее был такой, словно выиграла Кубок Мира в абсолюте. «Поль, спасибо!» — «Да за что?» — «Сам знаешь…» Ну, знаю. Ну, пожалуйста. В нашу сторону целились камеры — потенциальный серебряный дубль как-никак.

Боян приехал четвертым. Он прилично начал — я даже слегка расстроился, — но в середине трассы несколько раз подряд слегка ошибся. Мы стояли как раз у проема в бортике, он шел мимо, и я вопросительно двинул подбородком. «Вот, сам себя перехитрил. Хотел как лучше, а видишь… Молодцы, ребята, так держать. Мария! С тебя биг кисс». Машка послала ему воздушный поцелуй, Боян скрылся в толпе. На финишной площадке стоят только призеры. Вот съедет парочка мужиков как следует, и я тоже уйду…

Парочка не съехала. Только еще один американец. И Ханна — у Машки стали такие глаза, что я подумал: однажды наша красавица сыпанет-таки австрийке яду в ее утреннюю витаминизированную кашку. Но зато не разбился наш дубль — мы взяли парную бронзу, и кто-то из игроков, рискнувший поставить на русских, очень хорошо заработал. На меня деньги принимали из расчета один к пяти, на Машку один к семи, в дубле коэффициент будет… Ой, плохо у меня с математикой. Но самое главное и самое приятное — это выиграли наши, русские. Я, конечно, не исключаю, что у меня имеется сильно больной на голову фанат в каком-нибудь Занзибаре. Но все-таки притухшие звезды типа моей скромной персоны обычно вызывают азартный интерес в первую очередь у земляков. А ведь помню я время, когда ставка «на Пашку с Машкой» гремела по всем российским букмекерским конторам. Знаете, было приятно. Очень. Как сейчас, когда совершенно неведомые мне, но русские люди, благодаря нашим с Марией усилиям подзаработали деньжат. И наверняка выпили за наше здоровье.

Нам повесили бронзу на шеи и сунули чеки в руки. Между прочим, за дубль идет надбавка в половину суммы. К золоту, если мы его возьмем, приплюсуют больше, чем я получил сегодня. Нормальные деньги. Когда целым до финиша доехал. Потому что в раю чеки к оплате не принимают.

Тренер старался не подавать виду, как он рад. Мария едва не плакала и все норовила повиснуть у меня на шее. Ребята дружно аплодировали. Генка жал мне руку и усиленно подмигивал. Впервые за очень долгий, почти фатально затянувшийся промежуток времени команда была счастлива. Толпой навалилась пресса — давненько такого не было. Все спрашивали одно — как мы намерены выступить в Гармише. Я сказал очень серьезно: еще лучше (чем едва не отправил тренера в нокаут, зато остальное население привел в восторг). Очухавшись, старик убежал к себе в номер и вернулся с двумя телефонами — принес наши с Машкой аппараты, чтобы мы могли принять без помех всяческие поздравления. Царский подарок. Во время этапов средства коммуникации спортсмену не положены. Все сообщения переадресуются на сервер команды, и там их менеджер просматривает, а затем уж вместе с тренером решает, что стоит передать лыжнику, а без чего он пока обойдется. Неважно, что к нему слегка запоздает известие о кончине любимого дедушки. Или любимой девушки. В обоих случаях я не шучу.

Я прямо в холле врубил машинку — так и есть, первой в списке приоритетных входящих стояла весточка от Крис. «Ты мой герой. Люблю, жду». Я забрался к себе, отдышался чуток и набрал вызов. Мы говорили почти час. И она ни словом не обмолвилась о том, что я ехал быстро. Тогда об этом спросил я. Мне понравился ее ответ. «Я же видела — ты летел. Это было прекрасно. Даже по вашей уродливой, мерзкой, опасной трассе ты можешь летать, мой единственный. Ты самый лучший, поступай как считаешь нужным». У меня одновременно от сердца отлегло и на нем же потеплело. Славная девочка Крис. Горы для нее сверну… Потом я вечер напролет трепался с родственниками и знакомыми — меня действительно поздравила куча народу, — а перед отбоем столкнулся у тренерской двери с Машкой. Оба мы были с телефонами в руках.

Как она на меня посмотрела! Дело не в том, что именно можно было прочесть в ее взгляде. Главное — как! Будто вернулась та Машка, с которой мы целовались сто лет назад — сгусток энергии, душа нараспашку, молодой напор. Я улыбнулся ей.

Из-за двери высунулся тренер, вынул из моей руки телефон и сказал: «Ребята, вы молодцы. Я вас уже замучился поздравлять, но все равно… И очень хорошо, что у вас такой замечательный настрой перед Гармишпа… перед Гармишем. Мы обязательно это настроение закрепим технически. Готовы работать? Отлично. Собирайте вещички, утром грузимся, послезавтра в Гармише начинаем трудиться до кровавого пота. Не задирайте носы. Соблюдайте режим. Сами знаете, это в ваших же интересах. Спокойной ночи, мальчики и девочки». Шмяк — и исчез за дверью. Нервничает. Сбили мы его с толку сегодняшним выступлением.

«Спокойной ночи, мой красивый глупый мальчик». — «Спокойной ночи, моя красивая умная девочка». Я свернул за угол, а сам все думал — вот раздастся сейчас топот за спиной, налетит она на меня и начнет допрашивать, неужели я ее совсем ни капельки не люблю… В этот момент она и налетела. Как вихрь, мы чуть не упали. А Машка впечатала меня в стену и говорит: «Поль, хотела промолчать, да не могу. Спасибо, ты меня спас. Я просто загибалась. Не знала, что делать. А теперь я твердо знаю — у нас будет круг почета. И мы уйдем оба. Не бойся, глупый, ты меня потом никогда больше не увидишь. В общем — спасибо». И поцеловала — таким поцелуем, какой, наверное, только за долгие годы неразделенной любви можно выстрадать. С трудом оторвалась от меня, отступила на шаг — глаза мокрые, — и пошла.

Не знаю, что со мной стряслось, но я схватил ее и рванул обратно. Крепко обнял, впился ей в губы, притиснул к стене. «Не надо. Поздно. Не надо. Я… Я безумно тебя любила, Поль, но это все позади».

Я протрезвел. Или очнулся. Пришел в себя.

Она ушла.

Я взялся за дверную ручку и вдруг осознал: только что случился в моей жизни эпизод, о котором я никогда не смогу рассказать Крис. Хорошо, что Мария вовремя меня остановила. Хорошо, что она нашла точные и правильные слова. Я мог сделать то, о чем впоследствии очень бы сожалел. Какого черта, я уже об этом сожалею. У меня появилась тайна от Кристи. «Хотел подарить любимой золото и на этом пути ей изменил. Не совсем, конечно. Чуть было не. Вроде того. Приблизительно». Я начал играть терминами, и мне немного полегчало. К Бояну я постучался в дверь, глупо хихикая.

Утром Машка поздоровалась со мной как ни в чем не бывало, и в автобусе мы сели рядом. Беззаботно трепались, вспоминали наше бурное прошлое, сплетничали будто две подружки. Будущая победа связала нас накрепко, а вчерашний случай разорвал натянутость в отношениях, не выясненных до конца. Раскрепостил. Мы уже стояли на круге почета. В начальной фазе, спиной к спине. И ясно было, что когда мы сойдемся лицом к лицу, то поцеловаться для нас не составит проблемы. Десять лет нам понадобилось для того, чтобы, так и не став любовниками, остаться друзьями.

Я глядел на проплывающую за окном Европу и думал: сбывается мой сон потихоньку. Вот и прокатились мы с Кристин по воде, по тонкому льду. Хорошо, что она об этом не знает. И не узнает никогда.

Гармишпартен-и-так-далее-кирхен встретил нас легким снежочком и отличной, на мой вкус, хард-слаломной трассой. Едва заглянув в легенду, я понял, что вот тут-то мы с Марией действительно всем покажем. Настроение подскочило, тело рвалось в бой, на тренировках лыжи ехали сами.

Этап удался на славу — наверное, поэтому мне почти нечего о нем вспомнить. Нормальная работа, общий душевный подъем, никаких Пророческих снов, внутренняя установка на отличный результат. При жеребьевке нам с Марией выпали удобные стартовые номера, на гору мы вышли в самом что ни на есть боевом настроении. И без особого напряга изобразили серебряный дубль. В какой-то момент казалось, что я возьму одиночное золото, а Машка останется при серебре — ее объехала распроклятая Ханна. Но тут прискакал американец Фил и выдавил меня на второе место среди мужчин, а на третье сполз Боян, испортив музыку болгарам. На болгар страшно было смотреть — наверное, в десятый раз за сезон у них обламывался бронзовый дубль. Фил смущенно улыбался, Боян хохотал. Он тоже начал ездить сильнее, будто за мной тянулся.

Вокруг нас с Марией творилось что-то невообразимое. Еще бы: сначала двойная бронза, теперь двойное серебро — что же дальше? Я ответил: будет еще лучше. «Вы планируете золотой дубль на последнем этапе, Поль? Вы намерены сделать «трижды двадцать»? Это будет мировая сенсация!» — «Мы сделаем все, что в наших силах». Уффф… А ведь и правда — «трижды двадцать», я совсем об этом не подумал. Двадцатый сезон «Челлендж», двадцатый золотой дубль, две тысячи двадцатый год. Мировая сенсация. Войти в историю. Надо же, забыл. Или побоялся вспоминать? Ответственности испугался?

В гостиницу нас почти внесли. Поздравления сыпались потоком, от дружеских шлепков болели плечи, губная помада была на мне, казалось, всюду. Помощник старика, не дожидаясь указания, принес героям дня телефоны. И я свой не взял. Герою дня было не до того. Больше всего мне хотелось пойти в спортзал, аккуратно «замяться», принять душ, хлопнуть стакан кефира и надолго заснуть. Что такое? Надорвался за шаг до победы? Вспомнил свое прозвище «Князь Серебряный»? Нечто подобное со мной бывало раньше. Но ради Бога, не теперь! Я все сделаю, чтобы выиграть. На этот раз — да. Просто дайте мне отдохнуть, прийти в себя.

Прибежал слегка ошалевший тренер, оценил ситуацию и начал меня внимательно обнюхивать, А обнюхав, принялся спасать. «Павел, ты уезжаешь. Немедленно. Собирай вещи. Через два часа отправляются в Киц квартирьеры, вот с ними и поедешь. Хочешь, возьми с собой Марию. Не хочешь — двигай один. Это приказ».

Гений. Покажите мне тренера, который выпустит из рук своего лучшего бойца, когда тот в кризисе. За неделю до решающего этапа. Да ни в жизнь! А я, тупица, думал, будто старик уже ни на что не годен. И тут он мастерски цепляет меня за самую тонкую струну. Доверие. Вот чего мне вечно не хватало. Надо же — дождался. Внутри что-то перевернулось, да так и замерло. И стало вдруг легко-легко.

«Спасибо. Даже не знаю, что сказать… Просто — спасибо». — «Не за что. Как вести себя — знаешь. Учую малейшее нарушение режима… Обижусь. Телефон свой не забудь». — «Теперь не забуду». Поворачиваюсь. Стоит. Подслушивала. «Паш, можно я с тобой?» Глаза честные и усталые. Тренер позади еле слышно фыркает. «Соглашайся, Павел. Хорошая идея. Побудете раконец-то сами по себе немножко. Обсудите в спокойной обстановке свои шансы. Тактику и практику, так сказать». Да что же он, мысли читает? «Конечно, Машенька, поехали». Она меня от всей души по многострадальному захлопанному плечу — шмяк! Я чуть не выругался.

На стоянке возле нашего автобуса прогуливался Боян. Однако, хорошо у чехов разведка поставлена. «Мария, будь другом, оставь мне на секунду Павела». Очень смешно он мое имя склоняет.

Маша уже забиралась в автобус. Понятливая девочка. Хотя сейчас мне хотелось бы, чтобы она стояла рядом. Полный контакт нам требуется, а значит — никаких тайн. «Что случилось, Боян?» — «Да нет! Я просто решил спросить… Павел, ты мне ничего сказать не хочешь?»

От напряжения у меня схватило левый висок, и я невольно потер его ладонью. «Слушай, Боян… Мы в последнее время мало общаемся, это понятно — конкуренты. Только запомни одно. Что бы ни случилось, мы должны остаться друзьями. Иначе грош всему цена». У Боя-на лицо скривилось, ему тоже было очень непросто. «Павел, я тебя понимаю. Скажи, это правда, что ты решил зачехлить лыжи после Кицбюэля?»

Ну, вот оно. День безостановочных откровений. Первая мысль была: кто из наших — дятел? Секунду я перебирал в уме имена, пока не сообразил: бессмысленно. А отвечать нужно, и прямо сейчас. Отвечать так, чтобы потом ни в чем себя не упрекнуть. Никогда. Выть от бессильной злобы, если Боян меня объедет, но подлецом не стать.

Как это забавно: чтобы остаться с чистой совестью, нужно соврать. Безукоризненная честность перед собой должна обернуться наглой ложью прямо в лицо человеку, которого я так легко называю другом. И не стыдно мне при этом ни капельки. Значит, все правильно.

Делаю удивленное и слегка растерянное лицо. «Зачем мне уходить? С чего ты взял?» — «Говорят». — «Кто?» — «Ну…» Я не удержался и высказался по-французски. Боян хмыкнул, но глаза у него потеплели. Тоже что-то для себя решил. Неужели он всерьез собирался подтормаживать в мою пользу, а то и падать, как в том проклятом сне?! «Значит, Павел, ты остаешься — се врэ, но?» — «Се врэ, мон ами». — «Тогда… Тогда до встречи в Кицбюэле. Закроем сезон, и жду тебя с Кристин в гости». До свидания, дружище. Извини, что я тебя обманул. Поверь — так было надо. Очень. Нам обоим.

В автобусе Машка, едва я уселся, повернулась ко мне лицом и принялась меня изучать, словно диковину какую. «Извини, мне нечего сказать». — «Значит, вы не договорились». — «Мы и не пытались. Нельзя так, Маш. Нехорошо это». — «Ну и ладно». Взяла меня под руку, положила голову на мое плечо и нагло, цинично заснула.

Как чудесно было провести вечер отдельно от команды — я словно вживался в роль человека, которому такая роскошь доступна каждый день, и чувствовал себя прекрасно. Мария вела себя очень спокойно и вместе с тем по-деловому, не задавала лишних вопросов, и после ужина я с легким сердцем ушел к себе.

Телефон распух от входящих. Я даже не стал их просматривать и вызвал Крис. Мы проболтали верных полчаса. Все, теперь продержаться суток шесть — и вот она, любимая, в моих объятиях.

Утром я встретил наших, от души поблагодарил тренера и не без облегчения сдал ему телефон. Были у меня дела и поважнее, чем играться с этой коробочкой и забивать мозги всякой ерундой. Впереди ждала победа, а к ней, знаете ли, нужно готовиться. Правда, Димон, мерзавец, попытался сбить мне настрой, шепнув: «Поль, на вас ставят, как на стопроцентных фаворитов». Дурак, хотел сделать мне приятное. Я подарил ему ледяной взгляд и постарался не брать в голову. Пусть ставят, как хотят — я поеду, как мне надо. И не иначе. А то, что Димон нарушает информационный мораторий и наверняка играет потихоньку — его личная проблема. Интересно, как он это делает — наверное, просто завел себе второй телефон. Один тренеру сдает, подлюка, а по второму передает ставки. Что ж, запомним. Вдруг пригодится.

А дальше мы работали. Вдумчиво, скрупулезно. Затачивали себя, будто клинки перед рубкой. Давно я этим не занимался с таким удовольствием и даже жалел, что нынешний раз — пос… тьфу, заключительный. Словно желая помочь, на тренировке повредил колено американец Фил, забравший мое золото в Гармише. Тренер прикинул раскладку: выходило, что у меня остается только один реальный конкурент — Боян Влачек. Для Машки представляла опасность Ханна, но Мария просто сказала, что австрийку «порвет», и я ей поверил.

Настала суббота, трибуны не вмещали желающих, вдоль трассы было просто черно от зрителей, камеры на столбах висели гроздьями — в общей сложности больше двухсот миллионов человек собиралось наблюдать онлайн за тем, как русские сделают «трижды двадцать» и изобразят круг почета. Распогодилось — минус два, яркое солнце, ни облачка, ветер нулевой. Помню, долго подбирал очки, все мне казалось, что светофильтр не тот. На горе дышал, задирал вверх ноги, бормотал про себя заученные формулы аутотренинга. Очень спокойно, без надрыва. Внутри меня было светло. Не так ярко, как на улице, а просто хорошо. Я стартовал двадцать седьмым — «догонять» Машкин результат, а Мария пойдет вдогон своей ненаглядной Ханне. Только Боян, как обычно, вытащил тридцать пятый номер. Словно туза козырного.

Кое-что из моего прохода в ту субботу потом вошло в методические пособия. Одна раскадровка очень даже неплохо смотрелась в учебнике «Современный горнолыжный спортивный поворот». Знаете, я отнюдь не выложился до отказа. А просто раз в жизни показал все, на что способен. Поэтому в финишном створе ваш покорный слуга вовсе не помер, что было бы закономерно, случись мне «выложиться». Напротив, я весьма элегантно подрулил к Машке, снял лыжи, развернул их логотипами производителя к камерам и только после этого посмотрел на табло.

Все на табло было нормально. Пока что золотой дубль. Лыжи мешали обнять Машку, и я этого делать не стал. Попросил взглядом трансивер — наверху еще оставался Илюха, а я мог ему кое-что сообщить насчет одной коварной рытвины у чек-пойнта. Мне бросили рацию, я вызвал Илюху и начал объяснять. А вокруг… Привычно третьи болгары — привычно злые, ждут, когда им наконец сломают дубль и можно будет уйти. Жжжах! Вздымая снежный бурун, разворачивается девчонка из Лихтенштейна. Четвертый результат. Ну, ее напарник — вот он пошел — в этом сезоне ни разу больше пятого места не привозил. Шмяк! В пролете Лихтенштейн. Трибуны визжат. Кого-то из букмекеров схватили под руки и понесли — сердечный приступ… Тут я огляделся и потихоньку взвыл. Либо опять сплю, либо сон пошел сбываться буквально. Вот букмекера откачивают. Вон репортеры толпятся вокруг Ханны. Если сейчас австриец сшибет флаг — впору будет вызывать скорую психиатрическую…

Австриец флага не сшиб и привез серебро. Мне немного полегчало. Я даже не упал в обморок, когда сбоку раздалось: «Ну что, Павел, как вы думаете, вас уже можно поздравить?» — «Нет», — машинально ответил я. «Это какое-то суеверие, или вы просто ждете выступления Бояна Влачека?» — «Да». — «Вы полагаете, он может улучшить ваш результат?» — «Если очень постарается… Извините, мы следим».

«Пауль, Мария, сегодня ваш день». Чего-о?! Нет, слава Богу, это не американцы, которые мне снились. Это всего лишь Ханна и Анди подошли расписаться в поражении. Машка позволяет Ханне себя приобнять и вроде бы даже не собирается грызть врагиню зубами. Я рассеянно поздравляю ребят с серебром. Весь я сейчас наверху, вместе с тридцать пятым номером, ждущим своего «Гоу!» в стартовой кабине. Если человеческая мысль в состоянии уронить лыжника на трассе хард-слалома, тогда Боян не упадет, а просто размажется — так я этого хочу. И плевать, что друг. Сегодня действительно мой день, и только попробуй его испортить, дружище Боян.

В отличие от меня, он поехал некрасиво. Куда-то делась его танцующая манера брать флаги, и уж точно он не насвистывал себе под нос. Это была дикая ломка сквозь трассу. До меня дошло — Боян тоже идет по максимуму. Доказывает себе и мне, что он все-таки лучший. Без компромиссов, на грани тройного перелома с осколками и смещением. Я еще подумал: вот она, крепкая мужская дружба, до чего доводит.

Оставалось только надеяться, что парень упадет.

Ленту от медали я намотал на кулак — так и ходил, помахивая увесистой железякой. Учитывая мою недюжинную физическую силу, врезать этой штукой можно было славно. Попадись мне сейчас какой-нибудь вампир, ох, бы я его угостил по черепушке! Серебришком. Но вокруг были только свои, ребята-горнолыжники — косились на кистень, жали мне свободную руку и делали вид, что очень рады. Будто забыли — у меня отношения с серебром похлестче, чем у самого отпетого вурдалака. Я серебряных медалей не то что внутрь не приемлю, а просто видеть не могу… Бедная Машка не знала, куда деваться со своим золотом — вроде бы триумф, а за меня обидно. Фактически это ведь я Марию силком на первое место затащил. Или пинками загнал. Для себя трудился, дурак.

Хорошо еще, что заключительную пресс-конференцию назначили на воскресенье, после финала «Даунхилл Челлендж». Был шанс хоть немного отдышаться и поверить, что жизнь все равно удалась.

Ага, удалась… Не успел я спрятаться в номере — пришел тренер. «Паш, тут какое дело. Звонила твоя мама, там у вас… Не очень хорошо. Мы с ней посовещались, она сказала — пока не беспокойте парня. Вот…» — телефон протягивает. «В чем дело?» — «Отец в больнице и что-то еще, я толком не понял». — «Давно она звонила?» — «В понедельник вечером. Извини». — «Да нормально, я же понимаю». Старик потоптался в дверях, буркнул что-то насчет «любая помощь, все устроим» и исчез. А я набрал мамин номер, и уже через несколько минут навеки себя проклял за тупое стремление к золотому дублю и кругу почета. Если бы не мое безумное желание всех уделать и победить, тренер с матерью не стали бы играть в конспирацию. Они хотели создать мне идеальные условия для победы, о которой я так мечтал. А получилось — лишили возможности маневра. Конечно, знай я, в какую яму ухнула моя семья, разговор с Бояном оказался бы совсем иным. К черту всякие рыцарские штучки-дрючки, плевать на совесть, зато у меня на счету лежало бы около полумиллиона юро за дубль — три сотни, да еще спонсорская премия. Плюс те двести с гаком, что я взял на предыдущих этапах — и текущие проблемы уже были бы решены.

Отец мой влетел в большие неприятности. Думаю, он и сам бы вывернулся — папуля всегда это умел. Но то ли у папки нервы сдали в неподходящий момент, то ли еще что. Короче говоря, он заехал в банк, а на обратном пути выскочил на встречную полосу и смялся в лепешку о грузовик. И теперь очень медленно выкарабкивался из реанимации. Маме пообещали, что жить, ходить, ругаться матом и все такое отец сможет. Наверное, она это приключение безропотно пережила бы, не начни ей прямо в больницу названивать разные весьма озабоченные люди. Один банк, другой банк, потом вообще налоговая инспекция. Мама нашла отцовского адвоката. «Как, ты разве не знала?» — деланно удивился тот. В принципе, отец не был особенно виноват — его просто немец-партнер очень крупно подвел. Но выходить из ситуации папа стал некорректно и, главное, никого не предупредив. Брать кредит, чтобы отдать кредит, это всегда немножко обман. А с налогами мухлевать обман уже настоящий. От налогов уходить надо, а не обнулять внаглую доходы. И настал день, когда папочку взяли за шиворот сразу все, кому он задолжал, включая государство. А он поехал еще куда-то деньги занимать — и врезался.

Конечно, все кредиторы готовы были ждать. Что ж они, звери? Половину долга немедленно — а там разберемся. Даже налоговики соглашались «подвесить» штраф и ограничиться пока взиманием того, что папочка от казны утаил. «Держись, мам, — сказал я. — Деньги есть. Сколько нужно?» Тут-то мне и стало дурно. Поставить на ноги папулю обошлось бы тысяч в сто. И пятьсот нужно было отдать сразу в погашение долга, чтобы заморозить надвигающиеся судебные процедуры. Помощи ждать — неоткуда. Многочисленные папины друзья-коллеги, такие же авантюристы, как назло, сидели без гроша. На текущем счете болтались жалкие ошметки, семейный бизнес оказался давно заложен и перезаложен. Это называется — отдали деньги в руки самому активному и оборотистому члену семьи. Вот он и обернулся. Активно. Черт! Раньше я у папули таких деструктивных способностей не наблюдал. Видимо, кризис среднего возраста сказался, который теперь как раз наступает у мужчин лет в пятьдесят. Смешно, но я не разозлился. Был уверен, что если отца починить, он свое отработает с лихвой. Не чужой же человек учил меня всю жизнь: видишь проблему — ищи решение, оно есть.

В целом на семье повисло больше миллиона, из которого шестьсот тысяч требовалось немедленно. Предположим, триста двадцать пять тысяч — все мои последние выигрыши — я мог перевести в Россию хоть сейчас. Тысяч на триста потянет мой инвестиционный портфель — десять лет его холил и лелеял! Допустим, я его распотрошу. Ерунда, на еду деньги всегда найдутся. Хуже другое — отец неизвестно когда поправится, так что вторую часть долга все равно мне отдавать. Где занять еще полмиллиона? Действующему «челленджеру» кредит на такую сумму откроет только псих. А бездействующему — вообще никто. Что делать? Форсировать переговоры с Си-Эн-Эн, быстро продаться им в журналисты, выбить ссуду, работать как проклятому и все это время быть фактически на содержании у Крис? Ох… «А вот и свадьба наша красивая тю-тю, — подумал я. — Нет, конечно, девочка меня выручит, но это же черт знает, что такое! Собиралась замуж за одного человека, получит совершенно другого. Ничего себе подлянка, такого даже в русских народных сказках не бывает. Поль, старина, других не жалеешь — себя пожалей! Каково тебе будет в чужом дому нахлебником? Нет, ты должен что-то сделать. Неужели у тебя кончились все ресурсы? Неужели ты больше ничего не стоишь?»

Думаю, план сформировался у меня в голове именно тогда. Весь, до мельчайших подробностей. Только нужно было торопиться. Все решал темп. Скорость принятия решений и вышибания согласия из окружающих. «Мама, деньги придут уже сегодня. Больше шестисот тысяч, хватит разобраться с текущими вопросами. Остальную сумму — быстро сделаю. Держись. Я тебя люблю. Извини, нужно бежать». И я действительно побежал. Теперь исключительно бегом. Наверное, до самого утра. А что завтра? А завтра — сломя голову. Лишь бы на самом деле шею не свернуть.

Первым делом — секретность. Никаких трансферов с моего телефона. Если авантюра удастся, многих в офисе Федерации заинтересует, чего ради я пошел на риск. Первое, что им придет в голову — не шевелил ли парень деньгами перед стартом? Деталей они не узнают, но выяснить, куда именно я обращался, могут вполне. А там уже два шага до разбирательства, обвинения в нечестной игре и, что самое плохое, аннулирования результатов заезда. Нет, поймать себя за руку не позволю! Я выскочил из номера и едва не сшиб на пол золотого призера. «А я к тебе», — сказал Боян и протянул раскрытую ладонь. Ключи от машины. «Боян, можешь посидеть у меня десять минут?» — «Конечно. Хоть отдохну — репортеры замучили».

Димон с Ленкой играли в свой любимый волейбол — перебрасывали мяч через сетку ногами. Вот так русские готовятся к закрытию сезона. «Леночка, я твоего партнера украду на секунду?» — «Конечно, Пашечка». Сама так и светится, очень ей понравилось, как меня Боян уделал. Интересно, какой я ей буду Пашечка завтра к обеду. Я же их обоих, наших героических скоростников, таким позором несмываемым покрою, если дело выгорит… «Дим, послушай. Мне нужна твоя помощь». Удивленный взмах бровей — действительно, какая еще помощь? Мне уже ничем не поможешь… «Дим, ты понимаешь, что я ухожу? В будущем сезоне меня рядом не окажется. Ты останешься здесь лидером. А сейчас, по старой дружбе, выручи!» — «Конечно, Поль. Что я могу?..» — «Отдай мне твой завтрашний даун. И одолжи до полуночи свой запасной телефон».

Да, вот это называется — ошеломил человека. Бедняга Димон мелко-мелко заморгал и часто-часто задышал. «Поль… Э-э… А зачем тебе?..» — «Мне очень надо. Без обид. Вы с Ленкой сейчас оба не в лучшей форме. И завтра на подвиги рваться не будете. Отдай мне этот даун. Век не забуду». Он даже не сопротивлялся. «A-а… А старик что говорит?» — «Дима, первым я должен был спросить тебя, верно? Мы же друзья все-таки? А старика я уломаю. Он же вас нацеливал на будущий сезон, так?» Я вбивал в него слова, Димон знай себе кивал. Вот как надо с людьми. Недаром лидером в команде считали меня. Когда-то. «Значит, договорились? Завтра вместо тебя на трассу скоростного выхожу я?» — «Угу…» — «Тогда вопрос номер два. У тебя есть запасной телефон, ты с него делаешь ставки… Помолчи, Дим. Это не шантаж, а просьба. Одолжи мне его. Прямо сейчас». Димон замялся, но внутренне он уже был сломлен. Учитывая, что парень меня весьма недолюбливал, обработал я его блестяще. Напор, давление, убеждение, тонко дозированная лесть. И хорошая приманка — ему не хотелось завтра на склон, только он этого по-настоящему не сознавал. «Леночка, мы еще на минуточку отойдем?» — «Конечно, Пашечка». Что, смакуешь мое поражение сегодняшнее, зараза? Это ничего. У-ух, покажет тебе завтра милый Пашечка, как надо ездить сверху вниз…

Телефон оказался крошечный, чтобы легче было спрятать. «Поль, как же ты завтра поедешь? — спросил Димон обалдело. — Ты же даун не ходил сто лет…» — «Дима, когда-то я был неплохим скоростником, верно?» — «Прости, но «Ди Челлендж» не обычный скоростной». — «Прощаю. Я тоже… не обычный лыжник. Спасибо, пока!» Теперь бегом обратно. Боян валялся на моей кровати. Видно было, что сегодняшнее золото далось ему напряжением всех сил. «Еще пять минут!» — «Да хоть двадцать. Правда, я могу заснуть». — «Спи, только не уходи».

Тренер с менеджером что-то обсуждали, в комнате неуловимо пахло спиртным. Что ж, начнем с дежурной фразы. «Извините, нужна ваша помощь. Я только что попросил Дмитрия уступить мне завтрашний даун. Он согласился». Тренер с отчетливым хрустом уронил челюсть. «Поль, ты решил покончить с собой?» — осторожно спросил менеджер. «Нет, просто мне позарез нужно двести тысяч европейских рублей». — «А команде позарез не нужен труп». — «Погоди, — оборвал его тренер. — Ты не знаешь, почему этот мальчик ушел из скоростного спуска. А я знаю. К тому же завтра нам все равно ничего не светит. Паша, что случилось? Рассказывай». Я рассказал. Почти совсем честно, только суммы занизил.

Они упирались прочно и аргументированно. Особенно тренер. Он хотя и не нес чепуху про трупы, зато реально представлял, как я рискую. Но все-таки мой расчет оказался верен — команде завтра ничего не светило в дауне, а меня уже списали со всех счетов. Почему бы и не выпустить на гору парня, фактически зачехлившего лыжи? Он достаточно злой, чтобы съехать хорошо. А если разобьется, команда не потеряет активную единицу. Вопрос о моем преемнике в хард-слаломе наверняка уже решен. «Объявите замену, и я завтра привезу себе деньги, а команде медаль». — «Дурак ты, Пашка, — сказал тренер. — Ладно, иди, мы посовещаемся». — «Извините, мне нужно знать прямо сейчас». Тренер не выдержал и начал ругаться. Менеджер ему в тон подтявкивал. Я тоже не выдержал и двинул в бой резервы. «Димон все равно уже не поедет, — заметил я скромно. — Он уверен, что вы меня выпустите на гору, и у него теперь сбит психологический настрой. Парень расслабился. В отличие от некоторых, он в меня поверил». Мама родная, что тут началось! Но зато быстро закончилось. «Хорошо, — сказал менеджер. — Черт с вами со всеми. Я иду переписывать заявку».

— «Только не торопись отсылать, — посоветовал тренер. — Молчать!!! — это уже мне. — Утихни, мальчик, все нормально, ты завтра поедешь. Но твоим соперникам знать об этом сейчас не обязательно. Мы потянем с объявлением замены до одиннадцати вечера. И под самый дед-лайн — бац! А теперь убирайся отсюда. Сам зайду потом».

Боян действительно заснул, и я не стал его будить, а склонился над крошечным монитором Димкиного телефончика. И пошел-пошел-поехал по Сети. Моего абонента звали Данки, и чтобы пробиться к нему, пришлось трижды набирать длинный пароль. Не знаю, почему он выбрал себе такой странный ник — «Ослик», — не знаю даже, какого он пола, да мне и все равно. Главная прелесть Данки в том, что он бук-мекер-невидимка. Без лица, без имени, с одним только сетевым адресом, на который не выйдешь случайно. Букмекер нелицензированный, попросту говоря — нелегальный. Сосватал мне его, что интересно, мой собственный папочка.

Я очень редко обращаюсь к Данки, не чаще раза за сезон, и только когда знаю «верняк». Ставлю понемногу, выигрываю тоже, но сотня тысяч, которая в итоге осела в Швейцарии — это мой личный страховой фонд, на самый-самый черный день. Увы, сегодня он не спасет. Мне нужно действительно много денег. Чтобы и отцовский долг целиком отдать, и себе чтоб надолго хватило. Очень уж, понимаете, глупо рисковать жизнью всего лишь за официальные двести тысяч.

На Димона ставили один к десяти (внутренне я хихикнул). «Данки, как изменится коэффициент, если русские объявят замену?» Ответ пришел через минуту: «Никак. У русских нет хорошего скоростника». М-м, как боязно спросить, что будет, если на скоростную гору выйдет русский слаломист… Такой информацией не бросаются. А вдруг кто-нибудь из менеджеров наших конкурентов отслеживает подпольный тотализатор? Так и быть, подожду до одиннадцати. Но уже сейчас ясно — вступать в игру нужно тысяч на двести. Причем чужих. Проиграю — не отдам. Свой заветный швейцарский стольник для черного дня я лучше поберегу немного. День сегодня поганый, но, думаю, бывает еще хуже… Я растолкал Бояна. Фраза «Мне нужна твоя помощь» уже от зубов отскакивала. «Боян, ты очень любишь свою машину?» — «Это твоя машина. Документы я оформлю завтра. А в чем дело? Чем могу помочь? Извини, Павел, я не хотел ломать твой дубль. Но мне нужно было, понимаешь, нужно!» Взгляд честный дальше некуда. Конечно, ему нужно было. С кем еще силой меряться, как не со мной? «Можешь оставить машину себе. А мне взамен дашь беспроцентную ссуду. Ненадолго, буквально на сутки. Безо всяких расписок, под честное слово. И прямо сейчас». — «Сколько?» — «Сколько заработал сегодня». Вот и еще одна челюсть отпала. Прямо вечер падающих челюстей. «Двести?!»

— «Вот именно». Да, машину он любил очень. «А ты правда отдашь?»

— «Куда я денусь, мы же с Крис к тебе в гости собираемся». Как ни странно, этот дурацкий аргумент подействовал. Боян вытащил свой телефон, и уже через десять минут трансфер пошел. Неплохо было бы попросить Бояна сделать за меня ставку, но он на такое не согласился бы ни за что. В случае провала мне грозили всего лишь вселенский позор и жуткое безденежье, а у него сломалась бы яркая карьера. «Спасибо, друг. А теперь уходи и забудь об этом разговоре». — «Павел, у тебя неприятности?» — «Ну… Скажем так, я хочу спасти человека в беде». Надо же — не соврал. Какой я сегодня хороший. Вот, оставил другу его любимую машинку…

Ставку я оформил тут же, чтобы деньги лишней минуты не светились на счете, пусть и анонимном, но все равно не чужом. Вызвонил своего поверенного. Долго уговаривал его продать все ценные бумаги, какие у меня есть. Дал на это два часа максимум. Перевел в Москву триста двадцать пять тысяч. Лег и стал ждать развития событий. Часом позже отправил еще триста — нормально акции продались, — остался гол как сокол, но всем доволен. Мама какое-то время могла ни о чем не беспокоиться, а меня ожидало такое приключеньице, какое не всякому лыжнику выпадает. Я даже забыл, что завтра приезжает Крис. Стыдно, конечно, но мне было не до нее.

Потом состоялся долгий разговор с тренером. Потом явилась Мария. «Паш, ты ведь знаешь, сколько я выиграла. С твоей помощью. Я эти деньги не успела никуда вложить, бери хоть все, отдашь, когда сможешь». — «Ни-ког-да! Никогда не смогу и никогда не возьму». Минут пять мы препирались, наконец Машка поняла, что я непоколебим, и завела другую песню, которой я совсем уж не ожидал. «Паш, дорогой, прости…» — «За что?!» — «Я не смогу завтра выйти на гору. Очень хочу, но не могу». — «Да что ты, Маша, какая глупость, зачем…» — «Понимаешь, мне страшно. Если бы нормальный скоростной, я бы пошла. А вот «Ди Челлендж» не для меня. Извини. Пашка, ты не понимаешь. Я… Я так хотела пройти вместе с тобой круг почета!» Какие люди кругом — чистый восторг. Я от умиления чуть не прослезился. Наговорил Машке комплиментов, даже поцеловал и выставил за дверь. Потом захлопнул ее перед носом у Генки, который пришел меня настраивать на победу. Илюха зачем-то ко мне лез, я и его послал. А в одиннадцать, прежде чем вернуть Димону телефон, опять связался с Данки. Информация о замене уже прошла. Что ж, господа букмекеры, вы можете твердить, будто у русских нет хорошего скоростника, но коэффициент изменился-таки. Семь к одному потянула моя фамилия. Спорю, утром будет шесть. Только бы не меньше. Тогда я заработаю миллион двести чистыми. Если выиграю, конечно.

Но я был должен, обязан выиграть.

Дональда Киркпатрика за глаза называли «Канадский Лесоруб» — неспроста. Дон блестяще ходил даун и легко сшибал наземь всех, кто пытался вытолкнуть его с трассы. Именно он, многократный золотой призер «Даунхилл Челлендж», завтрашний фаворит, мог отнять у меня первое место, на которое я нацелился. Устойчивость у парня была невероятная, скорость отменная. Даже полный чайник, бросив на канадца мимолетный взгляд, сказал бы мне — парень, не валяй дурака. Случись этому почти двухметровому здоровяку тебя бортануть, и ты полетишь как олимпиец. Дальше, выше, больнее. Но поскольку чайники ввиду отсутствия таковых в гостинице не лезли ко мне с советами, я решил не переживать из-за очевидных вещей. Бортоваться с канадцем нам вряд ли придется, для меня это могила, и я уж постараюсь Лесорубу не подставиться. Сложность заключалась в другом. Киркпатрику вообще не было особого резона со мной сшибаться. Увы, с равным блеском он мог просто «объехать» меня. И как я ни бился над возможной тактикой борьбы на трассе, напрашивался только один вариант, откровенно лобовой. Ничего удивительного. Спортсмену моего уровня, решившемуся побить Дона на его поле, вообще не требовались мозги. Только сила воли. Но такая, чтобы вокруг нее можно было узлом завязать горную лыжу.

То же самое думал и тренер. «Равняйся по этому Патрику, — сказал он. — Ты должен войти в «горлышко» рядом с ним. Там участок интенсивного разгона, а ты на дюжину кило легче канадца. Представь, какое у него преимущество на скоростях меньше сотни. Если отстанешь, потом будет трудно наверстать. А на выходе вы уже оба разлетитесь под сто десять, начнется чистая аэродинамика. Он не оторвется. И я бы на твоем месте не пытался вырваться, а просто сел ему на хвост. Опасно сел бы, вплотную. Он будет смотреть, как ты там, начнет психовать и не дальше второго чек-пойнта ошибется. Причем так ошибется, что тебе останется только красиво финишировать». — «Что значит сел вплотную? — спросил я. — Насколько плотно?» — «Несколько метров». — «Да это же гибель!» — «А ты чего хотел?» — «Он меня подрежет». — «Вряд ли. У вас слишком велика разница в весе. Его постоянно будет утягивать на больший радиус в повороте. Конечно, он попробует разок-другой пройти у тебя под самым носом. И сразу увидит: малейшая ошибка — и ты оказываешься впереди. Поэтому он будет просто гнать изо всех сил. Гнать и оглядываться. А когда оглядываешься — сам знаешь, что бывает. Короче, Поль, твое дело просто съехать. И не попасть в «свалку». И то, и другое ты сделаешь легко. Знаешь… — он на миг задумался. — Я сначала был ужасно зол на тебя. А сейчас подумал — и наоборот. Должны же мы наконец показать им всем, что умеем ходить скоростной. Все, отдыхай». Хлопнул меня по плечу и ушел. А я остался сидеть и гнать от себя мысли о том, что будет, если я в «свалку» все-таки попаду. Как этого безобразия избежать, я уже сообразил. Но вот что делать, если оно само меня догонит?

Один из весьма неприятных моментов в дауне — прохождение разгонной горы. Дюжина стартовых кабинок смотрит на широченную и относительно пологую горищу. Постепенно она сужается до состояния бутылочного горлышка, за которым начинается первый ускоряющий фрагмент трассы. По команде «Гоу!» соперники выпрыгивают из кабинок и начинают яростно толкаться всеми конечностями, чтобы к «горлышку» набрать скорость. На входе в «горлышко» образуются две-три плотных группы и начинается самое интересное — горные лыжи превращаются в хоккей. Борьба за место путем взаимного соударения. И кому-то не поздоровится. Скорость в «горлышке» еще не очень большая и допускает контактную борьбу. То есть борьба разрешена по всей трассе, но когда ты несешься миль под восемьдесят, попытка выдавить соперника «на сетку» может плохо кончиться. Ошибка — и воткнешься в эту сетку лично. А она хотя и называется «сеть безопасности», но биться об нее опасно все равно.

Короче говоря, редко какой даун обходится без «свалки» на первых же пяти — десяти секундах. Либо толкотня начинается уже на разгонной горе, либо в «горлышке» кто-то споткнется, и вот оно — вожделенное шоу на радость всей планете. Наблюдать это обывателю забавно и, кстати, не очень стыдно — не убьются же лыжники здесь. В дауне убиваются ниже — там, где начинаются трамплины, где идут такие повороты, в которых перегрузка может вырвать крепление из лыжи вместе с шурупами, где двое оказываются на расстоянии метра друг от друга и неумолимо сближаются в надежде, что первым испугается тот, другой…

А угодить в «свалку» на начальном этапе для жизни почти не опасно. Это означает всего лишь потерять немного времени, если придется изображать хоккеиста, или потерять очень много времени, если случится упасть. Но меня не устраивал ни тот, ни другой расклад. Мне предстояло выиграть этот даун, первый настоящий боевой даун в моей жизни. Первый и точно последний — второго такого шанса просто не будет, нечего и пробовать.

Замена объявлена в последний доступный по регламенту момент, за двенадцать часов до старта. Что можно узнать обо мне в этот промежуток времени? Да что угодно. Кроме одного — каков я в скоростном.

Скоростной спуск — одна из самых э-э… физиологичных, что ли, спортивных дисциплин. Он весь состоит из поиска и удержания идеальной четырехмерной кривой. Ты вычисляешь ее, вписываешься в нее и держишь ее, проклятую, как можешь и сколько можешь. Почему четырехмерной? Потому что в полете по трассе может возникнуть еще одно измерение. Но прорыв в него может убить тебя. Четвертое измерение даунхилла — измерение твоих возможностей. Это упоительная битва с законами физики. До пятнадцати лет вашего покорного слугу оттаскивали от скоростной трассы за уши. Иначе я вмиг оказывался далеко внизу. Супергигант и даунхилл — вот были две моих коронных дисциплины. При этом я никогда не хотел съезжать лучше других. Только мечтал научиться отлично владеть лыжами. Не так, как некий чемпион, на которого стоит равняться, а просто в совершенстве.

Окрыленный такими мечтаниями, я и загремел на юниорском чемпионате. Гремел долго, метров сто — лыжу у меня сорвало в повороте. Сорвало как раз тогда, когда я находился глубоко в четвертом измерении. Несся, шпарил, раздирал собой пространство, издевался над физикой, творил, что хотел, и душа моя пела. А когда обрабатывал трамплин — как сейчас помню, — дико заорал от восторга в полете. Да, там был трамплин, и сразу за ним пологий левый. Трамплины я всегда проходил гениально, сам удивлялся, как это мне так удается. Приземлился, встал в дугу и вдруг чувствую — не то что-то с внешней ногой, пятка опору теряет. А у меня в это время задник крепления медленно, но верно разбирался на запчасти. Винтики, пружиночки, железочки… Ну не справилось крепление, и все тут! У него предел есть по нагрузке, это только у горнолыжника пределов нет, а металл так не может. Съезжать. И остался я на скорости далеко за сотню без внешней лыжи, на которой, собственно, и ехал в тот момент.

В общем, лечу. Небо синее — обалдеть. Это потому что я вверх ногами. Обидно жутко, ехал-то лучше некуда, и вот на тебе, судьба-подлюка врезала Ахиллесу по пятке. В данном конкретном случае по правому заднику от авторитетного производителя. А еще нехорошее предчувствие гложет — точно, сегодня ногу сломаю. Кинуло меня из низкой стойки через корпус. Тело осталось на оси параллельно земле, а ноги и все остальное вокруг тела закрутились. И виток идет к завершению. Причем в соударение с трассой войду я, начиная с левой ноги, на которой расцветает яркими красками дорогая престижная лыжа. Именно то, чего моей левой ноге совершенно не надо.

Моих способностей деформировать время хватило в обрез на то, чтобы развернуть лыжу, как надо, и приготовиться к группировке. Но зато дальше уже не меня швыряло и кувыркало, а я сам падал, организованно. Это не меня долбило лыжей о снег, это я целенаправленно сбил лыжу, подобрал освобожденную ногу и мгновенно превратился в клубок мышц, который мог уже относительно безболезненно сыпаться по трассе вниз. Секунды хватило мне, секунды, чтобы остаться человеком с ногой. А вот чтобы остаться парнем, который обожает скоростной — не хватило.

Я и сейчас иногда хожу скоростной. Даже на время. Просто так, для тонуса. Просто так. Потому что после того раза я отказался выходить на настоящий старт, когда внизу лежит медаль. И никакая психотерапия не смогла меня на такое уговорить. Несколько лет я просто боялся падения на высокой скорости — решил, что мой лимит удачи исчерпан. А потом… Потом Россия вступила в Федерацию хард-слалома, и для меня нашлась золотая середина между великими моими способностями и куцыми возможностями. Когда я прочно засел в первой мировой десятке «Ски Челлендж», всякие глупые вопросы отпали сами. Если такой человек не хочет выступать в «Ди Челлендж», значит, у него это просто не очень хорошо получается. Но он точно не боится. Хард-слаломисты не боятся ничего. И этот русский не боится.

Так если не боится — что бы ему разок не съехать?

И в воскресенье я поехал. Заряженный на победу, обдолбанный аутотренингом, нагло поблескивающий глазом. Успел поймать несколько крайне заинтересованных взглядов — с ребятами из «Ди Челлендж» я практически не был знаком, — вкатился в свою кабинку, встал… Скоростной комбинезон сидит на мне как влитой. Шлем ощущается, будто собственная голова, призмочки в углах забрала исправно показывают задний вид именно так, как я их отрегулировал. Хед-ап-дисп-лей рисует нули перед носом. В ботинках можно остаться навсегда. Палки словно к рукам приросли. Лыжи смазаны адской смесью, рецепт которой тренер не выдаст и под смертным боем, настолько она хороша. Погода — моя любимая, облачно без прояснений, осадков нет, ветер полуметровый в корму. В наушниках глухо, радиосвязь отключена — нечего героя на трассе советами беспокоить, он намерен рвать и метать. Гора будоражит и манит. И сейчас я ее сделаю! А одиннадцать моих конкурентов могут отдыхать. Сегодня они не сумеют проехать так, как я. Сегодня я покажу, как это делается. Не им — горе. И получу от этого столько удовольствия, что хватит на всю оставшуюся жизнь.

Уверен — не случись у меня под ногами злополучного Дона Киркпатрика, именно так оно все и вышло бы. Уже на старте я глубоко нырнул в четвертое измерение. И когда раздалось «Аттеншн!», понял, упираясь палками и готовясь к прыжку, до какой же степени был несчастлив последние десять лет. Да, я получил Крис, но это взрослое серьезное чувство, настоящая любовь, а вот безудержного щенячьего восторга в моей жизни явно недоставало.

«Уффф… Ну, поехали!»

Моя кабина была четвертой слева, Киркпатрик стартовал вторым справа. Здоровый лось, он расталкивался с паровозной тягой, и я едва за ним поспевал. С боков стремительно надвигались двое, кажется, швед и итальянец. Оба спрямляли траектории, а в точке их пересечения двигался я. Не испугаться бы. Киркпатрик уже вставал в стойку. Короткий рывок, и я тоже сложился пополам, не позже и не раньше, чем нужно — пересилил страх возможного столкновения и угадал, — судя по треску и воплям, двое сшиблись в метре позади меня. Я вслед за Киркпатриком ухнул через перегиб, и мы вошли в «горлышко». За спиной шуршало, скрипело, трещало и ругалось на нескольких языках. Рискнув бросить короткий взгляд в призмы заднего вида, я обнаружил там остальную братию. Лыжники заколачивали себя в «горлышко», как пробку, сбились в плотную толпу, и никто не хотел уступать. Так, больше назад не смотрю. Только вперед.

Через пару секунд на горе осталось: ребро — четыре штуки, коленная чашечка — одна, локоть — один, и это не считая вывихов. А я висел на хвосте у фаворита Дона Киркпатрика, и было мне неожиданно легко. Тренер угадал правильно, наши траектории чересчур разнились, чтобы Дон мог предпринять какие-то агрессивные действия без риска для себя. Любой маневр на горе означает торможение. Вот он и не тормозил. Набрал скорость и держал ее. Как и я. Первый чек-пойнт мы проскочили с мнимальным разрывом, я посмотрел на дисплей — полторы сотых. А не попробовать ли мне его обойти? Между чек-пойнтами три больших трамплина, мой козырной рельеф. Найти только место пошире, чтобы Дон на таран от обиды не бросился.

Именно в этот момент у Дона сдали нервы. Вдруг оказалось, что он уходит вперед, и очень быстро, просто ненормально быстро. Что такое?! Я сжался в предельно аэродинамичную стойку и перестал осторожничать. Но Киркпатрик тоже несся все отчаянней. Пораженный до глубины души, я шпарил вслед и тихо благодарил себя за то, что догадался перед стартом отключить на дисплее спидометр. Мы сейчас ехали быстрее, чем мне когда-либо приходилось. Это было пока не страшно, но если на втором чек-пойнте мне высветит какую-нибудь запредельную цифру, тут-то я смогу и испугаться. И притормозить. А канадец?

На трамплин он вышел грамотно, но летел дольше, чем нужно. Хоп! «Хоп!» Недаром у трамплинов обязательно ставят камеры с самыми чувствительными микрофонами. Особенный кайф слушать, как орут девчонки, когда прыгают. Непередаваемая эмоциональная гамма. Илюха однажды у Ленки спросил: «Ты в постели так же орешь?» Она ему: «А что?» — «Интересно было бы послушать». — «Ну, постой сегодня под дверью…»

Приземлился я так гладко, что почти не ощутил толчка. А вот насколько разрыв сократился — увидел. И еще мне показалось, что Дона начинает потихоньку разносить. Полгоры осталось у нас за спиной, и все это время Дон по трассе стелился. А теперь он с ней воевал. Уже не скользил — пилил. Долго ему так не выдержать. Я постоянно у него перед глазами, то в левой призме, то в правой. Неумолимый преследователь, расчетливый и хитрый. Который заставил лидера ехать не быстрее, чем он умеет, но куда быстрее, чем хотел бы. Когда же ты ошибешься, мужик? Только бы тебя не разъярить сверх меры. А то как бросишься мне под ноги — и плакало наше золотишко, оба упадем.

На следующем трамплине я еще чуточку подобрался к лидеру и сообразил: пока что ближе никак. Придется ждать. Киркпатрика откровенно разносило. Мне в четвертом измерении было очень даже хорошо, а вот ему настало время решать — или дальше идти в том же режиме, на грани фола, или устанавливать более жесткий контроль над лыжами. Раскрываться. Тормозить. Сдаваться. Я позволил себе посмотреть через призмы назад — пусто. Ну и разогнались же мы! Нет, правильно я сделал, что поехал без спидометра. Как изобразила бы мне электроника на втором чек-пойнте сто миль в час… Да ну, ерунда, от силы километров сто сорок. Еще трамплин. Дон взлетает. Что?! Не понял… «Хоп!»

И тут Дона Киркпатрика окончательно завалило.

Ему нужно было пройти эту дугу хотя бы чуточку медленней. Дон не успел как следует выровняться перед трамплином и прыгнул с бугра, имея явный дифферент на правый бок. В полете его начало валить дальше. Он еще мог исправить положение, но за счет резкой потери скорости и неудачного приземления. Опять-таки — торможения. И я сделал бы его как миленького. Дон знал это и попытался удержаться в воздухе, завершая намеченную им дугу, криво-косо, но завершая.

Фактически это я заставил беднягу упасть. Я уже оторвался от трамплина и в полете смотрел, как он передо мной нелепо бьется правым боком о снег, подпрыгивает, одна лыжа отстреливается и уходит — мама! — опасно уходит куда-то вверх… Ничего, я под ней проскакиваю, а вот Дон… Он катится по снегу кубарем именно туда, куда я сейчас должен приземлиться. И вот я уже точно ничего не могу сделать. Ничего!

Временной разрыв обрушился на меня внезапно. И злоба дикая — вслед за этим. Киркпатрик раньше никогда не падал, и сейчас мог не падать — но взял, подлец, и упал. А мне без приземления никак не обойтись, любой «челленджер» хоть и орел, но только в переносном смысле… Я отлично представлял, что будет, когда мои девяносто кэгэ, помноженные на скорость и снабженные таким великолепным оружием, как горные лыжи, впечатаются канадцу в спину. Между прочим, на «Ди Челлендж» еще никого впрямую не убивали. Даже сшибленный наземь или вытолкнутый на сетку, «челленджер» как-никак погибал самостоятельно. Группировка неудачная, удар собственной отстрелившейся лыжей под ребро, в общем — несчастные случаи. А вот я сейчас наеду — мало не покажется. Создам прецедент… Тьфу!

Дон застрял передо мной и чуть ниже, сейчас он находился в положении сидя, его должно было развернуть, приподнять и снова бросить о снег. Лежи он, а не сиди, я бы его элементарно перепрыгнул. А если раскрыться и затормозить в полете? Увы, закончится такая авантюра очень жесткой посадкой и не факт, что не на уши. И врежусь я в канадца все равно. Варьируются только последствия — кто именно останется инвалидом на всю жизнь, а кто просто надолго. Что еще? Завалиться на бок и перевести удар из прямого в скользящий? Не переведется удар, а Дон получит лыжу в почку. Убью я парня из самых лучших побуждений. Нет, мне падать нельзя, я должен лететь. Но куда я его приложу в таком случае? Я повис в воздухе, а передо мной застыла голова в белом шлеме с кленовым листом на затылке. И словно прицел навелся на этот кленовый лист, мне даже померещилось едва заметное перекрестие.

Потом я думал не раз — времени хватило, — а как бы я действовал, окажись там, в прицеле, дорогой мне человек, тот же Боян. Не нашлось у меня ответа. Только ощущение, что выход из ситуации все-таки был. Но такие вычисления задним числом хорошо производить. А вот на сходе с трамплина, когда ты не лыжник, а истребитель на глиссаде… Пусть даже зависший в пространстве и времени — спасибо психической аномалии. Нет в такой ситуации мыслей, есть только перебор доступных вариантов. И феномен темпоральной компрессии позволил мне перебрать их все. И я выбрал оптимальный ход. Очень заманчивый, хотя и рискованный. Но я был железно уверен в своем контроле над полетом. Верил, что справлюсь. И действительно справился. Мне просто не повезло. Счет шел на сантиметры, и уже не важно сейчас — то ли у Дона голова мотнулась, то ли меня боковым ветром снесло. При благоприятном раскладе я красиво пролетал мимо, финишировал и брал свое золото. При самом паршивом — эффектно срубал Дону голову напрочь, так же напрочь калечил себе жизнь, падал и для полного счастья ломал пару-тройку костей.

Я знал, что стоит мне сделать окончательный выбор, придется сразу действовать — растянувшееся время тут же схлопнется обратно. Но если и дальше висеть на месте в раздумьи, пауза может оборваться сама, и я от неожиданности потеряю как минимум сотую, а то и две. Опоздаю с коррекцией траектории, и от Дона останутся рожки да ножки. Поэтому я внутренне перекрестился и шевельнул корпусом в избранном направлении.

Понеслись! Меня с жуткой силой рвануло вперед, только уже не прямо, а со смещением. На грани падения, но все-таки я летел и уходил влево, уклоняясь от своей потенциальной жертвы. Киркпатрика разворачивало и приподнимало, мой виртуальный прицел съехал с его затылка и оказался в опасной близости от шеи. Как нарочно, голова Дона сильно наклонилась вправо, и шея была открыта. Правая моя лыжа проскакивала буквально в двух пальцах над плечом канадца, и на таком же расстоянии от щели между этим плечом и нижним обрезом шлема. Если мне удастся такой ювелирный проход, за видеозапись потом будут драться все информационные службы мира. А почему не удастся? Все рассчитано точно. Проскакиваю. Вот, проскочил. Черт побери, да я ведь уже в доброй полусотне метров впереди! Очень неудобное было приземление, в основном на левую ногу, переборщил я с отклонением и еле вытянул себя на ровный киль, чуть не упал. Но ради чужой жизни и своей репутации стоило, пожалуй, и отклониться чуть больше, чем надо.

В заднем обзоре Киркпатрика не было — наверное, он продолжил кувырки, и его окончательно унесло с трассы. Оно и к лучшему. Я-то мужика перепрыгнул, фактически сквозь него проехал, а вот преследователи вообще не подозревают о том, что Дон упал. И угол обзора у них другой будет. Хорошенькое дельце — прыгаешь, а на горе приземления лыжник разлегся. Я хотя бы видел, с какой неприятностью имею дело. В этом смысле мне повезло. Если, конечно, тот легонький вжик не означал ничего серьезного. Даже не вжик — щелчок. Я почти уже совсем проскочил мимо Дона, когда мне послышался этот странный звук. Или не звук? Ощущение было, словно меня легонько ударило током. Не физически, а так, на уровне эмоций. Странно. Первым делом, когда доеду… Впрочем, я уже почти доехал.

Никогда бы не подумал, что может случиться такое — почти четверть самой ответственной горы в своей жизни я прошел на полном автомате. И отлично прошел. То ли из-за состояния отключки, то ли вопреки ему, но я удержал скорость, невозможную для себя, трусишки, и привез рекорд трассы, который продержался целых пять лет. Четвертое измерение выпустило меня, только когда впереди показался финишный створ. От неожиданности я так обалдел, что едва не оступился — на видео легко можно разглядеть, как лыжник передергивается всем телом и с большим трудом восстанавливает контроль. И все же я устоял на ногах, достойно проскочил финишный участок, пересек линию, раскрылся и затормозил. Чудом в бортик не впечатался. Меня всего трясло, прямо с места в карьер начало трясти, едва только остановился. Лыжи, и те вроде бы дрожали. Кстати, о лыжах. Я уперся наконечником палки в задник правого крепления и всем телом надавил на рукоятку. Поймал глазами взгляд тренера. И обомлел.

В финишные ворота со скрежетом влетали мои соперники — те, кто доехал. Толпа на трибунах орала и колыхалась. Вокруг победителя — меня, — скакали операторы, и кто-то уже лез с микрофоном. А тренер мой стоял за бортиком и таращился мне в забрало, будто силился разглядеть сквозь триплекс черты незнакомого лица.

Я дожал-таки задник, выдернул ногу из крепежа и бросил взгляд на лыжу. И подумал, что ставить ее торчком на всеобщее обозрение сегодня, пожалуй, не стоит. «Покупайте наши горные лыжи, элегантное и практичное оружие самообороны! Их убойная сила даже при неполном замахе достигает полутора тонн!» Это тоже Илюха выдумал. Но он на самом деле однажды дрался в одиночку против троих, не то «Фишерами», не то «Атомиками»… Потом как-нибудь расскажу. Вечно мне всякая ерунда вспоминается, когда нервишки зашкаливает.

На скоростном лыжу обдирает ветром со снежной пылью будто наждаком. Так что на ней не могло остаться никаких следов. Зато в глазах тренера хватало кровищи, чтобы я понял все.

Тренер наконец-то ожил и полез отгонять от меня журналистов. Большое табло переключилось на видео. Естественно, они показывали тот самый момент. Ту долю секунды, что моя лыжа шла мимо шеи канадца. В пошаговом режиме и с огромным увеличением. Вот проехала грузовая площадка, и как раз сейчас должен произойти тот самый чертов вжик. Меня слегка передернуло. Что может быть острее канта боевой горной лыжи? Скальпель хирурга? Бритва? Господи, меня же чуть завалило влево, и лыжа стояла под углом такого эффективного резания… Скальпель хирурга. И им я аккуратно располосовал канадцу сонную артерию.

Стоя посреди толпы, опустив глаза, погрузившись в себя и не отвечая на вопросы, я думал о главном — засчитают ли мне победу. Тогда Данки моментально переведет выигрыш. А вдруг не засчитают? Мало ли что комиссии в голову взбредет. По идее технических препятствий быть не должно. На трассе может произойти что угодно, в «Ди Челлендж» вообще люди гибнут, такая уж это гонка по определению. Тотализатор будет крутиться, даже если на склон летающая тарелка упадет. Я победил, заплатите денежки согласно коэффициенту. Но ведь и таких случаев, как сегодня, в «Ди Челлендж» еще не было…

Я бросил взгляд на табло. Хватит дергаться, Поль! Вот, смотри, твой результат зафиксирован, он давно ушел в Сеть, наверняка уже пошли выплаты… Это какое же счастье, что я не имею дела с легальными букмекерами! У Данки чужие деньги попусту не задерживаются, они ему очень сильно жгут руки. Такие, как он, мгновенно распихивают поступающие суммы по углам-закоулочкам и тщательно затирают следы — профессия требует. И не менее споро переводят выигрыши, пусть и взимая с них грабительский процент. Зато черта с два к Данки явятся дяди в штатском и начнут копаться в отчетности. А если даже и явятся — не найдут они ни малейших следов того, что сегодня неплохо подзаработал один лыжник, который ставить деньги права не имел.

И, возможно, из-за денег убил.

Поверх голов мне было отлично видно, как проталкивается по узкому проходу вдоль бортика полиция. Небольшая группа совершенно одинаковых людей, что в форме, что без. Все — со стертым и малозначительным среднеевропейским выражением лица. Печать легкой скорби на каждом челе — идут забирать чемпиона. Прямо стихи. Да, но ведь они за мной! Поль, дружище, очнись, это нас арестовывать идут! Я тряхнул головой в тщетной надежде проснуться.

Не вышло.

Как ни странно, никаких особых угрызений совести я не чувствовал. Возможные последствия меня занимали весьма, а вот то, что случилось… Ну, случилось. Уж кем-кем, а убийцей я себя не считал. Конечно, легкий шок. Естественно, желание поскорее выкарабкаться и полегче отделаться. Но я же действительно никого не убивал! Стопроцентный несчастный случай. По ощущениям больше всего это было похоже на дорожно-транспортное происшествие.

Тем не менее забраться на пьедестал у меня духу не хватило. Как не хватило его у организаторов на то, чтобы зажать медаль. Случай оказался уникальный — никогда еще лыжник, насмерть переехавший соперника, не приходил к финишу первым. Да и просто не доезжал до конца трассы. Что ж, посмотрим, насколько «Даунхилл Челлендж» честная гонка. Я встал у пьедестала, рядом с цифрой «I», оказавшись ниже второго и третьего призера. Стоял к ним спиной и думал — наклонится хоть одна сволочь, чтобы хлопнуть меня по плечу? Нет, не хлопнули.

Полицейские околачивались неподалеку и вяло шарили по мне глазами. Тренер пробормотал скороговоркой на ухо: «Держись, мальчик, адвокат уже едет, ничего не подписывай, ничего не говори вообще, жди адвоката, мы с тобой, держись…» — и растворился в толпе. Понятно было, что старик растерян, и все-таки его бегство выглядело неспортивно — я даже затаил легкую злобу. Сказать по правде, мне было очень страшно тогда. Впервые в жизни по-настоящему страшно. Я стоял в ожидании медали и боялся предстоящих событий. Чтобы было не так муторно, гонял в сознании давно заготовленную фразу, которую должен бросить журналистам. Я ее придумал, еще когда глядел на табло. Работа такая у нас, у «челленджеров»: Платон мне друг, но маркетинг дороже. То, что я не забрался на верхнюю ступеньку пьедестала, тоже удачный ход. И награду не возьму. В смысле — медаль. Деньги-то свои я честно заработал. Или деньги того… похерить? В пользу семей невинно убиенных. Первый внутренний порыв у меня был именно такой, не расчет, а порыв, совершенно от души. Это теперь я прикидывал, как обратить свое вдруг прорвавшееся наружу благородство к своей же пользе. Виновным в гибели Киркпатрика я себя по-прежнему не чувствовал, наоборот, крепла убежденность в том, что я чист перед Богом, как стеклышко. Но всегда найдется гнида, которая тебя обвинит. Скорее всего, уже нашлась. Значит, нужно не распускать сопли, а использовать любой шанс, чтобы произвести впечатление.

Председатель комиссии с похоронным лицом подошел ко мне и остановился, растянув ленточку медали в руках. Он был уверен, что я сейчас наклоню голову и приму награду. И заранее меня за это ненавидел. Да что ты знаешь обо мне, дурак нерусский! Впрочем, этого человека я тоже понимал. С одной стороны, чем больше смертей на трассе, тем выше популярность «Ди Челлендж». С другой — у жесткости гонок есть определенный предел, за которым она перерождается в жестокость. Нельзя вручать золото лыжнику, угробившему соперника. После таких выкрутасов рейтинг падает. Общественное мнение — штука непростая, формируется под давлением массы факторов, наши инфантильные зрители и игроки на самом деле те еще мерзавцы. Им нужно, чтобы кровопролитие было обставлено чинно-благородно. Ну, Поль, давай! Выручай неблагодарное человечество. Сделай хорошую мину при отвратительной игре.

Я протянул руку и схватил медаль, почти вырвав ее у председателя. Взвесил свое золото в кулаке, чувствуя, как буравят меня почти триста миллионов взглядов невидимых телезрителей. Что-то странное происходило вокруг — я сначала не понял и вдруг услышал. Это над трибунами зависла гробовая тишина. Поэтому никто не пропустил ни слова. Ни одно ухо, ни один микрофон. «Передайте эту медаль семье Дона Киркпатрика, — сказал я хмуро, протягивая золото обратно председателю. — И выигрышную сумму — тоже. Мне не нужна победа такой ценой».

Вот это был взрыв! Тут-то все положенное и началось — даже хлопанья по плечам от второго и третьего призера я удостоился. А от воплей с трибун чуть не оглох. Председатель на радостях едва меня не расцеловал. Промямлил только, что деньги перевести я должен сам, победа моя безусловна, в таких случаях чек не переоформляется, но факт волеизъявления чемпиона зафиксирован. Чек я небрежно сунул в перчатку, эта символическая бумажка ничего не значила, только подтверждала, что сумма на мое имя задепонирована. И лишний раз напоминала о Данки и настоящем моем выигрыше. Который наверняка уже доехал до Швейцарии. А значит, программу-минимум я все-таки отработал.

Из ниоткуда возник тренер. Естественно, теперь не грех и покрасоваться рядом с учеником, таким благородно-великодушным, чистеньким и непорочным. Полиция с усилием продиралась сквозь клокочущую спортивную прессу. «Два слова, Поль! Хотя бы два слова!» — «Разойдитесь, господа, разойдитесь! — суетился тренер. — Оставьте мальчика в покое». Я боковым зрением присмотрелся и в куче протянутых ко мне разноцветных микрофонов увидел знакомую эмблему Си-Эн-Эн-Спорт. Будто бы не глядя, безразлично, наугад сунул руку, ухватил микрофон и подтянул его к себе. Оказалось — вместе с репортером, тот вцепился в казенное имущество, как энцефалитный клещ. Вот в такие моменты и понимаешь, что ты действующий спортсмен-профессионал. В смысле — здоровый парень. Обычно этого не чувствуешь, потому что кругом одни спортсмены, не с кем сравнить.

«Я больше не вернусь на трассу». Вот и все, что я сказал. Тем же хмурым тоном и сиплым голосом, каким разговаривал с председателем комиссии. И пошел полицейским навстречу.

Прямо у бортика меня задержали по подозрению в непредумышленном убийстве. Я уже чувствовал себя более или менее уверенно и дергаться не стал. На «Даунхилл Челлендж» полицейские довольно частые гости. «Ди-челленджеров» хлебом не корми, дай сломать что-нибудь хорошему человеку. И никого пока еще за это не посадили. Все перед стартом дают одну и ту же подписку, совершенно юридически безупречную. И даже случись то самое непредумышленное, судить лыжника глупо — адвокаты докажут на пальцах, что имел место несчастный случай. Но полиция обязана бдить, и она бдит, закон такой. Боксеров тоже иногда прямо с ринга в кутузку таскают, а мы чем лучше?

Меня очень любезно препроводили в гостиницу, дали переодеться. Намекнули относительно личных вещей, на что задержанный только рукой махнул. А зря. Это был отчетливый звоночек, предвестник больших проблем. Но я его не услышал. У меня для этого слишком дрожали руки. В смысле, начался постстрессовый колотун, а он здорово отражается на ушах. Вокруг сновали и временами пытались ко мне пролезть разные люди, но полиция аккуратно их отсекала. Прибежал Генка и долго препирался с их главным, требуя, чтобы ему разрешили накормить пострадавшего транквилизаторами. Пострадавший — это был я. Главный посмотрел на Генку как на полного идиота и даже невоспитанно покрутил у виска пальцем. Впору было рассмеяться, такую он рожу скорчил. Но я в тот момент не замечал ничего. Голова отказывалась работать, в ней крутились даже не мысли, а эмоции — мама, деньги, Крис, я все-таки победил, значит, не впустую, больше не выйду на трассу, вот и меня жесткий слалом уконтрапупил, и очень даже хорошо… О покойном (покойном? как странно) Киркпатрике я и думать забыл. Это меня позже начало ломать — тысячу раз заново проигрывал перед мысленным взором ту ситуацию на склоне. Искал ошибку и не находил ее. Мне нужно было выиграть. Я обязан был выиграть. Конечно, я мог падать… Безусловно. Но тогда я не достиг бы цели. Вопрос — сумеет кто-нибудь доказать, что я на самом деле успел бы завалиться на бок в воздухе и упасть? Покажет ли компьютерная модель, что столкновение в позиции «кувырком по снегу» могло пройти для нас с Доном безопасно? Найдется ли обвинитель, которому достанет наглости утверждать, будто падение на скорости в сто тридцать пять километров в час — естественная реакция человека? И еще сотню похожих вопросов я задавал себе в камере. Только одного вопроса не было: что для меня значила жизнь канадского горнолыжника Дона Киркпатрика? Да ничего она для меня не значила. Ведь тогда, на склоне, я не собирался его убивать.

Это потом я с удовольствием придушил бы гада — столько проблем создала для меня его нелепая гибель.

О том, что произошло дальше, мне до сих пор вспомнить больно. Это вам не человека лыжей зарезать, это… совсем другое. События оказались плотно спрессованными, причем каждое последующее было на порядок хуже предыдущего. И хотя у спортсменов нервы крепкие, тронуться рассудком можно было вполне.

Полицейские знали почти все. И зачем я вышел на гору, и что надеялся с этого поиметь. Красивые жесты с отказом от выигрыша их не впечатлили, они были убеждены, что я сделал нелегальную ставку. А значит — у меня имелся мотив убить. Мне так примерно и сказали: «Мы понимаем, что ты не мог поступить иначе. Признайся, ты хотел упасть и этим спасти канадца, но тебе нужны были деньги. Расскажи нам все, облегчи душу». Адвокат лез на стенку и разве что не кусал их.

Они не знали только мелочей, техники — откуда я взял деньги на тотализатор и как именно ставил. Но пообещали, что и это выяснят. Адвокат требовал, чтобы я молчал. Но у меня началось что-то вроде истерики — я твердил: «Нет, вы ничего не понимаете, я не хотел убивать его, я просто летел, попробуйте сами, и вы поймете». Они все улыбались. Компьютерная модель показала: я должен был, увидев препятствие, уклониться и вследствие этого упасть. Какая-то сволочь еще написала в заключении — «уклониться инстинктивно». Я рычал, плевался, бил по столу кулаком и доказывал, что бывают инстинкты человеческие, а бывают горнолыжные. Полицейские радовались. У них был мотив убийства, мертвое тело и преступник. Доказательств при таком наборе можно нарыть в пять минут. Но им не хватало для полного счастья моего признания, вот они меня и ломали. А я ломал перед ними комедию. Потому что они меня почти убедили в том, что я, сволочь такая, действительно имел мотив. Уважаю правосудие. Оно может все. Оно зверски допросило нашу команду, вплоть до массажиста. А как оно трясло Бояна! И наконец, оно наехало на Крис и чуть было не записало бедную девочку в соучастники. Оно здорово развернулось тогда.

Если бы хоть один из реальных соучастников раскололся — дисквалифицироваться бы им всем большой теплой компанией. А мне — надолго сесть в тюрьму. Позже я узнал, что в руководстве Федерации столкнулись тогда две враждующих группировки, и одной из них требовалось шумное судилище, дабы свалить вторую. Гонки «Ди Челлендж» на этом не закончились бы, но кое-кто подал бы в отставку. И моими руками, точнее моей лыжей, решились бы чьи-то проблемы.

Но допрашиваемые ничего не знали и не понимали — все, как один. А меня не хотели отпускать — даже под залог. В камере оказалось не смертельно, только очень неуютно. Там даже имелся сетевой терминал с односторонним доступом, наподобие гостиничных. И всяческой дряни о себе я начитался досыта. Особенно мне одно название понравилось — «Смертельные гонки две тысячи двадцатого года». Что интересно, статья была из РуНет. Вот уж не знал, с каким упоением русские могут топить русских. А я для них, уродов, ноги ломал на трассе! Впрочем удивление прошло, когда следователь милостиво сообщил, кто именно меня продал — это тоже оказался, мягко говоря, не француз. Оказывается, агентура Федерации давно следила за одним любителем тотализатора из нашей команды, и когда тот совсем заигрался, взяла его на пушку («Димон, кто же еще, — подумал я. — Это ж надо было так нарваться!»). Чтобы замолить собственные мелкие грешки, парень сдал им действительно крупную аферу — мою. Они «пасли» меня с самого воскресного утра, когда я еще только готовился к старту. Кто бы мог подумать, что я преподнесу блюстителям спортивной нравственности такой подарочек, как убийство…

Меня топили по всем статьям. Фактически все, что я сейчас рассказал и что должно было, по идее, составлять тайну следствия, вовсю гуляло по Сети. Журналисты подхватили инициативу, начали рыть — и заодно в русской команде. Вспомнили нашу безобразную (на самом деле именно такую) пьянку на позапрошлом закрытии сезона. Откопали старую историю с вождением в нетрезвом виде, завершившуюся таранным ударом в полицейскую машину. Расписали в красках нашу повальную сексуальную распущенность, что оказалось для меня, например, крайне интересно, потому что некоторых вещей я за собой и не подозревал. Вытащили на свет Божий какую-то ветхозаветную драку — я ее припомнить вообще не смог.

А хуже всего было то, что всячески склонялось имя Крис. Невестой убийцы ее, конечно, не называли, за такое можно и судебный иск схлопотать, но ссылок на наши отношения было предостаточно. Что именно происходило с девочкой в те дни, я не знал (на свидания ко мне приходил только адвокат, остальные все оказались свидетелями, и их не пускали) и от этого особенно терзался. Мне становилось все хуже, еще немного, и я признался бы в чем угодно, лишь бы увидеть Кристин. Впечатление складывалось такое, будто я сижу уже целую вечность. В действительности не прошло и недели. Все-таки слаб человек. И вот, только я начал подумывать, а не свихнуться ли мне, как меня — бац! — отпустили. Вообще. На все четыре стороны. Закрыли дело.

За меня заступилась старая добрая Ски-Федерация, которая давно уже точила клыки на Хард-Ски-Федерацию, цинично подрывающую устои и вообще позорящую горнолыжный спорт. Несколько знаменитых мастеров классического скоростного спуска, настоящих экспертов по даунхиллу, выступили с заявлением, не оставившим камня на камне от полицейской экспертизы. Оказалось, что при компьютерном моделировании были допущены грубые ошибки, а интерпретировал модель э-э… не слишком умный человек. Выяснилось, что из всех доступных траекторий полета я выбрал лучшую. Скорее всего — инстинктивно (опять «инстинктивно»!), что делает честь моей квалификации и опыту. И падать мне было вовсе незачем, а в том, что боковой ветер дунул, винить некого. Об убийстве не может быть и речи, чистой воды несчастный случай. Что же до намеков на якобы существующие мотивы, так предъявите доказательства… Чего-чего, а доказательств у следствия не было никаких. Скорее уж, они у меня появились — вот как надо подозреваемых обрабатывать!

С ног до головы оплеванный, раздавленный и сомневающийся — а не убийца ли он на самом деле, — опытный лыжник с завидными инстинктами был удостоен витиеватых извинений и доставлен в гостиницу. Там на меня набросились тренер, Машка и Генка. Я боялся, что побьют, но оказалось наоборот — встретили как героя. Заслонили от ворвавшихся следом журналистов, отвели в номер, напоили коньяком, накормили какими-то таблетками и уложили спать. Я пытался спросить, где Кристин и как дела у мамы, но мне коротко ответили, что все хорошо, беспокоиться не о чем, а теперь нужно отдохнуть. Я действительно задремал, увидел во сне, что мы с Крис попали в лавину, и с, перепугу тут же проснулся. Очень мне не понравилось, что я из снежного плена выбрался, а любимую вытащить не сумел. За окном уже светало, на столике лежал мой телефон. Дождаться утра оказалось труднее всего.

Мама, услышав мой голос, заплакала, пришлось ее утешать. Отец шел на поправку, необходимые суммы были уплачены, проблемы временно отступили на второй план. Я пообещал, что скоро приеду и мы все обсудим. «Бедный мой, — сказала мама, — как ты натерпелся». То, что я человека зарезал, ей было совершенно до лампочки. Так и начинаешь понимать, что такое материнское сердце.

Крис на вызовы не отвечала, и это мне очень не понравилось. Я спустился в гостиничный узел связи, с наслаждением уселся за нормальный компьютер с нормальным монитором и принялся искать следы моей девочки. Но она будто сквозь землю провалилась. Тогда я вызвал Бояна. «Ты?» — спросил он без особой радости во взгляде. «Я. Боян, ты уж прости, что у тебя из-за меня…» — «Ерунда. Это ты, Павел, меня прости». — «За что?!» — «За то, что я разломал твой золотой дубль. Теперь я понимаю, что натворил. Знаешь… Все-таки забери машину. Я на нее смотреть не могу, стыдно мне. Правда, давай приезжай за ней». — «Я обязательно приеду, нам есть о чем поговорить. Слушай… Ты случайно не знаешь, где сейчас Кристин?» Он не знал. Никто не знал. А я не знал такой французской ругани, какой меня обложил ее отец. До сих пор жалею, что не запомнил — обстановка мешала. И очень рад, что он тогда не спустил меня с лестницы, она была узкая и высокая.

Я догадывался, что Крис не хочет меня видеть, но все-таки продолжал искать. Проклятие, ведь именно она трясла Ски-Федерацию, чтобы та устроила выступление «классиков» в мою защиту. Мог я после этого не поговорить с ней? Хотя бы поговорить. И я искал. Когда совсем отчаялся, пришел в детективное агентство, и мне раздобыли ее адрес всего лишь за сутки. Раньше нужно было догадаться, но у меня тогда, похоже, наступило временное умопомрачение.

Я поехал к ней, и первое, что она сделала, увидев меня — попятилась. Да, она не простила мне ту боль, которую ей причинили допросы в полиции и статьи в периодике. Но было и другое. «Зачем ты это сделал, Поль? Неужели тебе… хотелось?» — «Чего, единственная моя?»

— «Я ведь знала, что хард-слалом убивает в человеке все человеческое. Но ты был такой хороший… И я не верила. Ничему не верила. Пока сама не построила модель и не посмотрела. И не сравнила с раскадровкой твоего прыжка. Ты мог отклониться, Поль. Элементарно. И ты не мог не увидеть, как именно. Ты знал. На раскадровке заметно, как ты колеблешься. Этого никто не понял, ты сам вряд ли поверишь, это почти неуловимо, тут нужно тебя знать, чувствовать, видеть со стороны так, как могу только я. Бедный Поль, ты даже себе не сможешь признаться, что выбрал самый рискованный путь из трех, нет, четырех возможных. Тебе просто жажда риска застилала глаза. Безумная жажда пройти по краю. Проклятый хард-слалом, он сделал тебя наркоманом.

А потом и убийцей. Ты этого не понимаешь. Но мне достаточно, что понимаю я».

Кажется, я встал перед ней на колени и зарыдал. Не помню. Уже не помню.

Теоретически Моннуар — «черная гора», но в оригинале подразумевалось кое-что другое. Просто Роджер трудился горнолыжным инструктором в Монтане, а мечтал о собственном пансионате во французских Альпах. И когда у него, как в сказке, умер состоятельный бездетный дядюшка, Роджер забрал наследство и рванул овеществлять мечту — строить оазис для лыжной элиты, которая иногда просто должна забираться в глухомань подальше от светской жизни, но при этом хочет съезжать. Для человека со связями решение неглупое и вполне реализуемое. Всего-то и нужно — разбить несколько «черных» трасс, навесить подъемники, соорудить уютную базу гостей на двадцать, набрать клиентуру и получать от жизни глубокое удовольствие.

Место для базы Родж нашел роскошное. Даже с исторической достопримечательностью: примерно в километре вверх по горе обнаружился намертво забитый в скалу антикварный ледоруб девятнадцатого века от неизвестного первовосходителя. А глухомань какая! По европейским меркам просто уникальная — до ближайшего шоссе два километра вниз по самой горе и потом еще три лесом. Но зато склоны — закачаешься. Кругом стопроцентный черный — цвет полупрофессиональной трассы, на которую чайника просто не выпустят. Праздных туристов даже бесплатно не заманишь, а для молодых «экстремальщиков» дорого. Заброска наверх — вертолетом. Отъезд домой либо тоже по воздуху, либо на лыжах прямо вниз к шоссе с дикими выкрутасами в густом ельнике — так сказать, прощальный удар по нервам, — а там уж или автобус, или клиенту его собственную машину из города подгонят. Обозвал Роджер все это великолепие «Моннуар», имея в виду, что трассы-то «черные», устроил на последние деньги роскошную презентацию с буфетом и фейерверком — и не прогадал. Он нащупал тот баланс, который очень понравился состоятельным лыжникам: полный отрыв от цивилизации в двух шагах от таковой. Сидишь на горе, защищенный от случайных контактов — к тебе даже автомобильной дороги нет. Захочешь вернуться в мир — встал на лыжи, забросил за спину рюкзак и почесал вниз. Свобода выбора и полная независимость. Русскому этого не понять, он в таких условиях вырос, но для европейца, который привык, что любой его случайный плевок непременно попадает в чью-то машину… В общем, большинство гостей даже от вертолета отказывались. Подъедут на такси, навьючат на себя амуницию, пролезут лесом до подъемника и вваливаются к Роджу уже по уши счастливые. В итоге получилось безотходное предприятие. Никаких затрат на рекламу — только куцая страничка в Сети с информацией о наличии мест. Вся обслуга из родственников. Единственный предмет необходимой роскоши — трое инструкторов-спасателей, Парней-На-Все-Руки-Ноги и прочие места. Когда я впервые шел на гору к Роджу — тоже лез наверх с лыжами на загривке, — мне один из его инструкторов навстречу попался. Ехал, взяв расчет, жениться на богатой клиентке. Узнал меня. «Поль, неужели это вы? Мужик, как я за тебя переживал! Да ну их всех, трам-та-рарам, меня тоже в свое время подставили, трам-тарарам… А ты что, на мое место? Нет? А присмотрись, работа непыльная, и ни одна сволочь тебя не обидит. Здесь только свои».

Сволочь тем не менее нашлась — ею оказался Роджер, который терпеть не мог, когда к его клиентам пристают чужаки, явившиеся без приглашения. То, что он меня тоже узнал, не имело в данном случае значения. В Моннуар не пускали непрошеных гостей. Мне такой обычай показался разумным, и поэтому я не стал качать права. Но и уйти несолоно хлебавши я не мог. Здесь была Крис. И я уговорил, скорее, даже умолил Роджера просто сообщить ей — тут Поль.

Состоялся тот самый прощальный разговор, точнее ее монолог. Съезжая обратно к шоссе, я с горя чуть не убился. Запутался в этих елках-палках дурацких, летел кубарем, лицо расцарапал, лыжу потерял. Зато слегка остыл и успокоился. Нет лучшего способа вправления мозгов, чем глубокое пике с заныриванием в сугроб головой вниз. Сполз я кое-как к дороге и подумал: а неплохо было бы осесть на годик-другой в таком вот Моннуаре инструктором. Пока страсти не поулягутся — и вокруг меня вообще, и у меня внутри в частности. Оглянулся. А почему, собственно, не здесь? Кристин сюда больше не приедет, уже не спрячешься тут от меня, да и осквернил я это место своим визитом… Короче говоря, через пару недель я легко сдал экзамен на инструктора-спасателя, получил сертификат и штурмовал «черную гору» снова, уже как официально приглашенный соискатель вакантного места. Родж долго кривил бровь, а потом сказал: «Отказать тебе, парень, не по-христиански будет. Мы тут все за тебя переживали. Меня ведь тоже в свое время так подставили, трам-тарарам… Вот. Но если хоть один клиент спросит, какого черта здесь эта русская морда ошивается — прогоню тебя мгновенно, так и знай». Я молча кивнул, мы ударили по рукам. В Моннуаре оказалось тепло, уютно и очень по-домашнему. Густав и Пьер, новые коллеги, в тот же вечер страшно меня напоили.

Сопровождая это задушевными рассказами о том, как они за меня переживали, и как их, несчастных, в свое время, трам-тарарам, несправедливо обижали.

И потекла жизнь. Делать приходилось все — утюжить гору на ратраке, сопровождать клиентов вверх-вниз, подъемникам устраивать профилактику и неусыпно бдить, дабы никто из гостей не сломался. Потом Густав взял расчет и поехал жениться на богатой клиентке. Его сменил Тони. Я уже считался местным старожилом. И ни один гость не поинтересовался, какого черта здесь эта русская морда. Впрочем, я не мозолил глаза клиентуре и на гору выходил редко. Добровольно взвалил на себя большую часть работ с железом — спокойный, тихий, даже незаметный человек. Парни надо мной деликатно подтрунивали — мол некоторые заезжие дамы и барышни проявляют к тебе, коллега, весьма прозрачный интерес, а ты по углам прячешься. Вовсе я не прятался. И тем более — по углам. Просто казалось, должно пройти какое-то время, пока не сотрется из памяти навязчивый образ Кристин. Я ведь ее не терял, не прогонял. Она сама ушла — испуганная мной и разочарованная во мне. Познавшая в одном внезапном прозрении другую мою сторону, обычно скрытую от нее. Ту сторону, с которой глядел не милый парень и талантливый лыжник, а мужчина и хард-слаломист. Прыгая сквозь беднягу Киркпатрика, я просто физиологически не мог видеть трех-четырех резервных траекторий, которые вычислила Крис. Потому что ее расчет был женский, а мой — чисто мужской. Идти по кратчайшей линии, навязывая свою волю трассе. Спрямить дугу. Удержать скорость. Хоть задавить, но победить. А я ведь победил, верно?

Незаметно летели дни, изменялся мир, я тоже вместе с ним. Пару раз летал в Россию, общался с родителями. Осторожно переправил им деньги со швейцарского счета, чтобы покрыть все долги. Был на свадьбе у Машки с Генкой — оба бросили команду и спорт вообще. Кажется, им было хорошо вместе. Хотел к Илюхе в больницу зайти, но передумал. С ним вышла мутная история — крепление не раскрылось, а для человека из-за этого навсегда закрылись горные лыжи. Мне, конечно, очень хотелось плюнуть ему в лицо, но стыдно показалось обижать инвалида. А я-то на Димона нехорошо думал… Если бы! Тренер, временно отстраненный после загадочного случая с Ильей, ушел в запой и рассказал мне оттуда — в смысле из запоя — много интересного о том, кто в команде был дятел и как именно стучал. И про грызню в руководстве Федерации, из-за которой нас так жестоко подставили, и про многое другое, что было мне раньше совершенно неинтересно. Да и теперь не стало. Оказалось, что я все забыл. Старался — и забыл. Наверное, уйди я из спорта через круг почета, славное прошлое осталось бы в памяти ярким и героическим. А так получился фантом, мираж, зыбкий, неустойчивый и имеющий ко мне весьма сомнительное отношение. Я даже машину у Бояна так и не забрал — чтобы лишний раз ничего не вспоминать. Да он и не настаивал особенно, только побрюзжал немного для порядка. Мы теперь жили в совершенно разных мирах, и прежняя дружба как-то сама потеряла актуальность. Особенно после того, как я вернул ему долг.

На первое мое Рождество в Моннуаре собралась очень молодая компания, мы бесились в снегу, как дети, здорово поддали, и я незаметно для себя оказался в постели с одной прелестной особой. Ничего — не умер. Даже наоборот, было здорово. Я в нее с отвычки чуть не влюбился. И понял — все, отпустило. Можно жить. Как пишется в романах, «тени прошлого отступили». Можно все начинать с самого начала и ни о чем былом не жалеть. Молодой сильный парень, тридцати не исполнилось, впереди открытый мир. Поработаю на Роджа еще годик, а там что-нибудь достойное выдумаю, на зависть всем. «Ски Мэгэзин» уже принял несколько моих статей по теории горнолыжного поворота (конечно, псевдонимных). Их тогда здорово разбередило — кто это такой умный проклюнулся. Меня тоже. Я менялся, и этот новый «я» был мне весьма интересен. Роджер подсматривал за мной и, кажется, по-отечески радовался. Жена его со мной просто нянчилась. С парнями мы подружились — не разлей вода. И заезжие девочки меня весьма жаловали. Есть что-то неповторимо прекрасное в любви, когда за окном холодно и снег. Женская нагота в такой обстановке всегда откровение, кожа — шелк, ласки — пламя… В общем, не жизнь — сплошной праздник.

А потом неподалеку сошла лавина — повалило разом опору линии электропередач и сотовый ретранслятор. Порвало, естественно, сетевой кабель — недешевый, между прочим, — который Родж на ЛЭП подвесил.

И вот тут-то началось самое увлекательное. На порядок веселее хард-слалома. И пожалуй, страшнее, чем даун.

Лавину мы услышали ночью — далекую, нестрашную. Она погрохотала себе, я уже собирался гасить свет, чтобы дальше спать — и тут в комплексе отрубилось все. Напрочь. Понятненько… Как любой «экстремальный» горный отель, Моннуар обрыва коммуникаций не боялся — у нас был дизель-генератор, спутниковый телефон, запас дров, свечи наконец. И целый погреб выпить-закусить. Увы, я по аварийному расписанию отвечал не за провиант, а как раз за электричество. Пришлось вытащить из-под кровати фонарь, одеться и спуститься в холл.

Там уже рвал и метал Роджер. С утра мы ждали группу в десять человек — что теперь делать, заворачивать их с полдороги?

Дизель запустился легко, в окнах комплекса загорелись тусклые огоньки. Я внимательно осмотрел станцию электропитания, убедился, что движок вышел на режим, и потопал обратно. В холле страсти не утихли, скорее наоборот. Родж позвонил в город, ремонтники обещали все сделать за сутки, максимум двое. Но как же наши гости? Подъемники будут стоять, то, что выдает генератор, им на ползуба. Сотовые телефоны молчат, выход в Сеть накрылся, это клиентам тоже вряд ли понравится. «Ерунда, — сказал я, — зато какое приключение!» Взгляд Роджера стал более осмысленным. «Да, но подъемники… Допустим, когда, гости подъедут, мы отвезем их наверх ратраком. А дальше что?» — «А дальше, — вступил Тони, — то же самое. Клиенты обычно съезжают не по одному, а пачками. Значит, теперь будут съезжать дружной компанией. Цепляться к ратраку — и наверх. Очень весело. Ради такого случая я готов их таскать. Конечно, можно будет использовать только одну трассу. Но, во-первых, это всего на пару дней. А во-вторых, у нас ведь стихийное бедствие…» — «…и уж это мы обеспечим! — неожиданно подбросил идею Пьер. — Родж, ты представь — костры на улице! И на них жарится мясо! В комнатах свечи! Заодно солярку побережем… Глинтвейн! Поход с термосом глинтвейна куда-то в полную опасностей морозную ночь! Виски! Рекой!» — «Шампанское из горла, — поддакнул я. — И шаманские пляски. В общем, незапланированное Рождество. Подумай, Родж. Гости приезжают к нам за рутинными, в общем-то, развлечениями. И тут взбираются они на гору — а здесь такое…» — «Проблема только одна, — подытожил Тони. — Выбрать трассу. Самим. Чтобы уже поставить гостей перед фактом — вот «альфа», по ней и съезжайте. А то еще начнут кочевряжиться, выбирать, голосование устроят и между собой перегрызутся». Роджер, который медленно приходил в себя, обрел дар речи и вынес окончательный вердикт. «Гости выходят из леса к подножию трассы «браво», — сказал он. — Восхищаются тем, как она хороша. Вот по ней и будут ездить. Все, ребята, теперь отдыхайте, завтра много работы. И… спасибо. Молодцы».

На том и порешили. Мы немного еще поспали, утром слопали завтрак и разошлись обеспечивать стихийное бедствие. Я, например, честно отправился дозаправлять свой дизель. Пьер вооружился бензопилой и исчез в лесу — искать самое большое поваленное дерево, чтобы вечерний костер выглядел посолиднее. А Тони раскочегарил наш оранжевый ратрак и, полный радостных предчувствий, укатил по трассе «браво» к нижней опоре подъемника встречать гостей. Тони любил приключения. От них девушки возбуждались и просто гроздьями висли у красавца брюнета на шее и прочих для этого предназначенных местах.

М-да, приключение их ожидало то еще. Довольно скоро и очень серьезное. Впрочем, нам с Кристин тоже досталось.

Я ее сразу узнал, и у меня кольнуло в области сердца. Крис сидела рядом с Тони в кабине ратрака, о чем-то с ним оживленно беседуя. Еще красивее, чем раньше. Сколько же мы не виделись? Почти год. Из-за елок вывалился Пьер, весь в снегу — очень вовремя, поможет гостям разгрузиться. Я удрал в генераторную, достал сигареты, закурил. И не удержался — стал подглядывать через крошечное окошко. Гости прыгали из кузова, с очень даже веселыми лицами, Крис стояла на подножке и озиралась, будто кого-то искала. Да, еще красивее, чем раньше. Совсем взрослая. А я, оказывается, по ней тосковал. И еще как! Но зачем она здесь?

Через полчаса в генераторную заглянул Тони. «Ох, ну и грохот! Ты чего спрятался?» — «Да так, смотрю…» — «Это я уже заметил. Видел ту черненькую? Супер!» — «Что еще за черненькая?» — «Ну, со мной в кабине ехала. Фигура — ух! А мордашка! Зовут Крис. Я к Роджу в гостевой журнал залез — некая Кристин Киллис». — «Килли, — говорю. — Килли, неужели трудно догадаться? Она же француженка. Эх, вы, молодежь… Какой позор — такую фамилию не признать». Тони озадаченно почесал в затылке. «А ты ее что… э-э… Так это ты от нее прячешься?» Я отвернулся. «Вот шайзе, — сказал Тони. — А я ей разве что ручки не целовал. Про ледоруб, что в скале над комплексом торчит, целую легенду наплел, приглашал слазать посмотреть…» — «Ну и лезьте». — «Как же! — Тони вроде бы даже обиделся. — То-то у меня легенда про несчастную любовь получилась! Ладно, хочешь прятаться — твое дело. Но обед я тебе сюда не понесу». И ушел. Я остался. Пять сигарет искурил на одном дыхании, словно решил никотином отравиться. По причине несчастной любви, наверное. И даже не услышал, как она вошла. Только почувствовал. «Здравствуй, Поль». — «Здравствуй, Кристин». — «Я тебя искала». И тут у меня ка-ак вырвется: «А я тебя ждал!»

Мы все-таки вышли на свежий воздух. Держась за руки, вышли. И говорили без перерыва битый час, до хрипа. В основном извинялись. Объясняли друг другу, какие мы раньше были глупые и непонятливые. И какие мы теперь мудрые и умные. И как нам плохо было поодиночке. Целовались просто взахлеб, ничего вокруг себя не видя, чем привели в бешеный восторг окружающих. Вплоть до бурных аплодисментов.

Мы с Крис обнялись и пошли в дом. Роджер, увидев нас вместе, засиял посильнее софита для ночного катания. Переместился на свое любимое место за стойку — он любит играть в бармена — и налил. Мы выпили просто так, без тоста, обозначив все, что хотели, одними глазами. Родж налил снова. «А теперь, — сказал он, — за мучительную смерть ремонтников. Поль, это ужас. Мне только что звонили по сателлиту. У них там еще что-то упало, и они дойдут до нашего участка только через трое суток». Выпили «за смерть» ремонтников. «Солярки-то у нас хватит, — горько вздохнул Родж. — Но хватит ли гостям развлечений?» — «Лишь бы им хватило вина, — сказала Крис. — А у меня здесь уже все есть». И посмотрела на меня. Пришлось отдельно добавить за любовь. А потом мы взяли бутылку, вышли под ласковое солнышко, уселись на завалинке и там просидели в обнимку аж до самого вечера. Нас даже в номер уйти не тянуло — после бурного излияния чувств хотелось в первую очередь просто рядом побыть. И мы сидели. Я только к дизелю отлучался — у него бак маленький. В лесу завывал пилой лесоруб Пьер, а Тони каждый раз, когда разворачивал машину, подняв наверх лыжников, махал нам рукой.

Потом были костры, мясо на вертеле, глинтвейн, портвейн и даже обещанное шампанское из горла. Потом любовь. Не совсем так, как раньше. Пришло удивительное ощущение комфорта. Наверное, так и должно быть, если понимаешь — этот человек больше не уйдет. Горнолыжная трасса уже не сможет отнять его у тебя.

Мы проснулись еще затемно, и нам совершенно не хотелось спать. А хотелось выйти на улицу и проорать о своей радости так, чтобы еще одна лавина сошла. «Поль, давай устроим маленькое безумство». — «Давай. Родж прячет где-то в погребе «Дом Периньон». Самое время его найти». — «Да нет же, глупый. Своди меня в свадебное путешествие. Так, чисто символически. Неизвестно, когда мы еще поженимся, да мне и наплевать, я просто хочу быть с тобой — а путешествие зато у нас будет. Пойдешь?» — «Э-э… Куда?» — только и смог промямлить я. «Знаешь, я столько всего слышала про ваш знаменитый ледоруб в скале…» — «Крис, дорогая, это же часа полтора карабкаться». — «И отлично. Пока соберемся, как раз немного рассветет. Возьмем лыжи, глинтвейн, бутерброды и устроим себе романтический завтрак на вершине. А потом съедем обратно по целине. Я сто лет не ездила по целине. Представляешь, как будет здорово?» — «Авантюра, — сказал я. — Но… Но когда мы состаримся, то очень пожалеем, что этого не сделали. Ты чудо, Крис. Такого свадебного путешествия не было ни у кого на свете. Я тебя люблю. Вставай».

Я снова дозаправил успевший мне порядком надоесть дизель, и мы пошли вверх. Дорогу к ледорубу я знал, меня туда ребята водили. Путь был ерундовый, даже с грузом лыж и ботинок мы одолели его за час с небольшим, обходя по голым камням узкий снежный язык. Достопримечательность никуда не делась, торчала себе из скалы. Девятнадцатый век, антиквариат, а как вчера из магазина. На темной полированной рукоятке слабый отблеск… Солнце! Мы синхронно обернулись и замерли. Внизу невероятно красиво рассветало. Поверх трасс лежал густой туман, и солнечные лучи творили с ним такое…

«Ты знаешь, почему здесь этот ледоруб? — спросила Крис. — А я знаю. Один молодой человек сватался к девушке, которую боготворил. Она его не любила, и чтобы он больше к ней не ходил, сказала — я выйду за тебя, если ты покоришь вон ту гору. Сказала просто так, не подумавши. А он взял и пошел наверх. И дошел. А когда спускался, как раз здесь его застигла ночь. Была метель. Он забил ледоруб в скалу и к нему привязался в надежде переждать до утра. От усталости заснул. И не проснулся…» — «Это Тони рассказал?» — «Да нет, Тони какую-то ерунду плел. Это я от Роджера узнала, давно еще». Я с уважением оглянулся на ледоруб. Родж мне однажды спьяну проболтался о том, как заколачивал его в трещину молотком, приговаривая: «Не бывает счастливого места без красивой легенды! Вот чтоб на счастье! Вот чтоб и детям хватило, и внукам, и правнукам!» Замечательный мужик Роджер. Я ему тогда же поклялся, что никому не проболтаюсь. А он говорит: «Не клянись, однажды все равно не выдержишь. Когда счастье подвалит».

Я и не выдержал бы, наверное, если бы меня не отвлекли. В несусветно красивом утреннем небе появилась черная точка. Вот что значит тост «за смерть» ремонтников. Прилетели на три дня раньше, зато ни свет, ни заря. Сейчас всех в Моннуаре перебудят. «Ну что, Крис, выпьем за то, чтобы все влюбленные покоряли свои вершины и оставались в живых?» Мы достали нехитрый завтрак, чокнулись пластиковыми стаканчиками, выпили. Как хорошо! Что за удивительный покой внутри… Точка в небе росла, это действительно был здоровый транспортный вертолет. Толстопузая стрекоза — именно на таких и летают большие ремонтные бригады. Он явно заходил на посадку в Моннуар. Глухое чоп-чоп-чоп было слышно даже отсюда, сверху. «Представляю себе, какая свирепая физиономия будет у Роджа от эдакого летучего будильничка!» Крис рассмеялась.

Я был одет в свою штатную куртку спасателя — альпийский инструктор без нее из дому не выйдет, — и в карманах у меня лежало великое множество полезных вещей. Например, маленький бинокль. Очень мощный, долго в него глядеть нельзя, глаза на лоб вылезут, но зато четкость изображения выдающаяся. И когда машина села, я не удержался, достал игрушку и посмотрел — не выскочит ли ремонтникам навстречу Роджер с кочергой. Посмотрел, разглядел выпрыгивающих из вертолета людей и почувствовал себя очень странно. «Крис, — позвал я негромко. — Пожалуйста. К скале. Прижаться. Быстро!»

Я готов был уверять себя, что это какая-то полицейская или военная операция. Но понимаете, в Европе ни полиция, ни армия не пользуются автоматами Калашникова. Им не положено.

«Что случилось, Поль?» — «Сама посмотри». — «О-о-о… Поль, что же теперь будет?» — «В ближайшие пять минут они пересчитают своих заложников, сверятся с гостевой книгой и начнут искать нас, вот что».

— «Заложников? Ты думаешь, это какие-нибудь террористы?» — «Понятия не имею. Но хорошие парни не бегают по Альпам с русскими автоматами». Словно в подтверждение моих слов из комплекса донеслось еле слышное, но все равно убедительное пок-пок-пок. Нас с Крис синхронно передернуло. «Будем надеяться, что это для острастки. Слушай, Крис, нужно драпать отсюда, пока есть возможность. Рискнем?» — «Но как?»

Действительно — как? Здесь, наверху, мы были в западне — ни выше, ни правее, ни левее без альпинистского снаряжения не уйти. Оставался только один путь — обратно к комплексу. Прямо на стволы. Прижимаясь к скале, осторожно сползти метров на полтораста, туда, где камни уходят в почву и начинается лес. Рвануть сквозь него в сторону, к самой дальней нашей трассе, и по ней на всех парах вниз. Потом через ельник — до шоссе. Наверняка попадется какой-нибудь ранний дальнобойщик, а у них у всех сателлитные терминалы в кабине. Держись, Родж. Держитесь, ребята. Если нас сейчас не пристрелят, будет шанс хотя бы позвать на помощь.

Черт бы подрал мою яркую пуховку с фосфоресцирующими вставками!' И как хорошо, что в этом сезоне носят декадентские пожухлые цвета — комбинезон Крис почти не виден на фоне скалы. Рюкзаки у нас тоже неяркие. Чехлы с лыжами, пристегнутые к рюкзакам сзади вертикально, окажутся за спиной и отсвечивать не будут…

Все это я продумал, срывая куртку. Вытряхнул из нее аптечку, швейцарский нож и пару красных ракет. Куртку сунул за удачно подвернувшийся валун, барахло распихал в набедренные карманы. Хорошо, что свитер надел, по крайней мере не скоро меня тепляк схватит. Знаете, что этот термин означает? Спросите альпинистов. Они вам расскажут, почему им так смешно, когда в очередном боевике очередной супермен весь фильм в одной майке по скалам бегает… Взял у Крис бинокль. Да, в Моннуар прилетели серьезные ребята. Первым делом расставили вокруг комплекса наблюдателей. Однако те двое, что контролируют нашу сторону, пока что валяют дурака. То есть глядят, но только глазами. Значит, пересчет заложников еще не закончен. Успеем? Не заметят они нас? Расстояние почти километр. Если специально искать не будут — не заметят. «Пошли, Крис. Держись за мной». И мы пошли. Точнее задали стрекача, будто горные козлы. Вот как засадят по нам сейчас длинной очередью…

Но пока нам везло. Мы уже перемахнули невысокий скальный гребень и нырнули за деревья, когда внизу началась суета. Я бросил на Моннуар прощальный взгляд через оптику и увидел: наблюдатели вооружились биноклями и обшаривали ими гору. Так, сейчас они найдут следы. Полезут наверх. Бр-р-р… «Обувайся, Крис! Скорее!»

Это делается так: сначала ботинок вбить в крепление, а потом уже ногу в ботинок. Клипсы тяп-ляп защелкнуть, только чтобы держало, перестегнуться можно и на ходу. Снега между деревьями оказалось чуть ли не по пояс. Как вылезти-то?.. В принципе, тоже не бином Ньютона. Темляки палок на кисти, руками за ветку над головой, подтянулся, выпрыгнул прямо вперед, набрал хотя бы небольшую скорость — и пошел, пошел!!! Какое счастье, что все это у нас в крови! Мы действовали слаженно и не нуждались в подсказках. Что там было про инстинкты?..

Снежная целина, близко стоящие деревья. Высший пилотаж. Мы шли на пределе разумного, то есть совсем не быстро. Нельзя гнать — один хороший удар о дерево — и финита. Ничего, лишь бы на трассу выехать. Там уж помчимся. Шальной веткой мне оцарапало щеку. Все лучше, чем шальной пулей. «Крис! Трассу «чарли» помнишь? Туда! По самому краю леса — туда! Выскочим в середине разгонного участка, и вниз!» — «Да!» Поняла. «Только не скоростным! Рваными дугами! Без ритма!» — «Да!» Слышит. Без ритма — это я правильно сказал, так по нам и из автомата мудрено будет попасть. Только вот незачем орать на весь лес. Ох, мама, что ж я так нервничаю?! Страшно мне, что ли? Я же когда на горных лыжах стою — ни Бога, ни черта не должен бояться. Уффф… И какого хрена этим уродам понадобилось в Моннуаре?!

Впрочем, я сразу догадался, какого. Заложники без лишних проблем. Люди, которых никто не хватится. Ведь известно, где они — в Моннуаре. А там сейчас авария, работает только один телефон. Сателлитный аппарат Роджера. И если заставить Роджа отвечать ровным и спокойным голосом на входящие звонки… Извините, не могу позвать Джона, он сейчас на горе, что ему передать? Да, у нас все отлично. Да, господин комиссар, утром мы слышали вертолет, он прошел куда-то на север… И так далее. Появляется неплохой запас времени. А время — это возможность скрыться. Ты оставляешь в Моннуаре парочку бойцов, чтобы они давили на Роджа, пугая его смертью домашних. Бойцы потом уйдут в горы, ищи их свищи. А сам берешь сколько тебе надо людей, грузишь их в вертолет и увозишь подальше. Вертолет бросаешь, пересаживаешься на грузовик и наконец оказываешься в заранее подготовленном убежище. И можешь оттуда сколько угодно передавать ультиматумы, подкрепляя их зрелищем мучений заложников. Все, они твои. Черта с два вас теперь найдут.

Собственно, так оно все и было — угадал я. Не самый дурацкий план. Допустим, я на месте террористов просто наворовал бы заложников — хоть сто человек — по ночным улицам. Но мерзавцев то ли время поджимало, то ли они хотели оставить пару-тройку свидетелей похищения для вящей убедительности. А еще я не знал, для чего все это затевалось и чем уже обернулось.

Заложники гадам потребовались на обмен, они хотели вытащить из тюрьмы какого-то Абдуллу-черт-знает-как-его, пламенного борца с мировым капиталом. И еще уроды застрелили Роджера, когда тот схватился за любимую игрушку бармена — спрятанный под стойкой шотган. Прошили той самой очередью, которую мы услышали. А к телефону поставили Тони. Он плевал ублюдкам в маски, но ему прикладом сломали нос и пообещали, что сейчас убьют для начала жену Роджа, а потом и за остальных примутся. И они уже готовились к погрузке, когда оказалось, что две потенциальных жертвы где-то загуляли.

Только мы не гуляли. Мы ехали через лес, и я прокладывал дорогу. Впереди показался небольшой просвет. Вот она, трасса «чарли», то есть третья. Злая трасса, «черная». Как раз для нынешнего черного дня. Мы выскочили на склон там, где я и предполагал. «Вперед, Крис! Уходи вперед!» — «Да!» Помню, она даже улыбнулась мне. Крис, милая, а ведь это твоя идея со свадебным путешествием выручила нас. Если я сейчас не поймаю спиной пулю, если все обойдется… Не знаю, что тебе сделаю. На руках буду носить. Давай отрывайся подальше, я тебя заслоню. Комплекс всего лишь в полукилометре сзади, хотя и скрыт невысоким бугром. Но еще минуту, только минуту нам, и мы уйдем за поворот. А там перегиб и очень круто вниз. Тут уже не пуля нужна будет — управляемая ракета, чтобы нас достать. Вперед, Кристин, давай, любимая.

Прекрасно она шла. По самому краю трассы, вплотную к лесу, то широкими дугами, то коротким резаным поворотом, с финтами и неожиданными уходами — черта с два в мою девочку попадут, если сейчас начнется пальба. И красиво, до чего красиво! Так, уже поворот. Неужели вырвались? Крис впереди четко обработала перегиб и мгновенно скрылась из виду. Неужели ушли?!

И тут снизу раздались выстрелы.

Я остановил время перед самым перегибом, как только у меня появился нормальный обзор вниз, оставив себе минимальную возможность для прыжка. И угадал. Потому что прыгать нужно — это стало ясно сразу. Метрах в десяти передо мной застыл какой-то тип — белый маскхалат, «Калашников» у живота. И он стрелял в Крис. Склон у нее под ногами был покрыт фонтанчиками попаданий.

Все-то они, мерзавцы, предусмотрели. Ерунды только не учли, случайностей и мелочей. Стрелок, ответственный за «чарли», не успел выйти на удобную позицию, когда на него выскочила Крис. Он поднимался по тому же краю склона, по которому спускались мы, и это еще больше осложнило ему задачу. И, уж конечно, он не мог знать, что вслед за Крис идет лыжник, который умеет иногда притормаживать бег времени.

Мне нужно было немного довернуть — ерунда, сделаем — и очень точно рассчитать высоту прыжка. Горнолыжник — неплохое оружие, но, увы, однозарядное, промах равносилен проигрышу. Ведь если стрелок останется жив, то мы с Кристин вряд ли уцелеем. Бандит стоял ко мне спиной в три четверти оборота. Довольно удобно для удара правой лыжей. Коротким ее жестким участком перед самой грузовой площадкой, сантиметров в десять. Чтобы уж наверняка. Упаду, наверное, но и ему не поздоровится. Я прицелился, мысленно срепетировал все последующие движения, и прыгнул.

Как всегда, после деформации времени переход к нормальному темпу сопровождался рывком с отдачей по всему телу. Далеко впереди Крис танцевала среди разрывов. Автомат долбил. Стрелок медленно поворачивался от склона, провожая стволом уходящую мишень. Я летел, и перекрестие моего прицела четко легло врагу на загривок. Прошла уже почти секунда, до соударения оставалось полметра. И тут я понял — Крис падает.

Кажется, я закричал. И страшно врубился автоматчику лыжей в шею. Меня бросило через голову, я почувствовал, как срабатывает правое крепление, сгруппировался и принял левым боком сильнейший удар. Слава Богу, «чарли» второй день не укатывали, а все это время шел легонький снежок. Тонкая белая перинка немного спружинила, и дух из меня не вышибло. Отстегнулась вторая лыжа, палки я еще в воздухе сбросил, и десяток кувырков вниз по горе обошелся мне сравнительно дешево — затрудненным дыханием и легким головокружением. Даже рюкзак у меня со спины не сорвало, его поясной ремень удержал. Я встал на четвереньки и первое, что увидел — неподвижное тело Кристин. Было очень непросто не умереть тут же, на месте, но я нашел в себе какие-то силы и пополз вперед. Оставалась надежда, что она только ранена. Назад я не оглядывался — в поле моего зрения иногда попадал окровавленный колобок, бодро скачущий вниз по горе. Мир не перевернулся и не застопорил бег, он жил своей жизнью. Вон голова отрубленная катится, а вот ко мне собственная лыжа прибежала, будто собачка верная — подкатила, царапая склон рычажками ски-стоперов, и у самого хозяйского носа замерла… «Поль! Да очнись же, Поль!»

Кристин, уже на лыжах, присела рядом и настойчиво трясла меня за плечо. «Ты… Живая?!» — «Да я просто споткнулась с перепугу. И ушиблась сильно. Поль, миленький, надевай лыжи, вот они». Я как во сне поднялся на ноги и принялся обуваться. Правая лыжа, наверное, побывала в сугробе, потому что следов крови на ней не осталось. Как я его… Ух! «Извини, Крис. Перенервничал». — «Ничего, любимый мой, ничего, только поехали!» — «Я долго тут… Валялся?» — «Да нет, какое долго, минуты не прошло. Хорошо, лыжи недалеко разлетелись. Вон палка твоя вторая лежит, смотри!» Мы уже катились, я нагнулся и подхватил со снега палку. Скорость росла. И тут я сделал неожиданную для себя вещь — провернулся на месте и проехал немного задом наперед. Буквально пару секунд. Но мне хватило, чтобы разглядеть — оно там лежало наверху, обезглавленное тело в огромной кровавой луже. Значит, я сделал это. Четко, грамотно, попал лыжей с десяти метров в пятисантиметровый зазор. Надо же! За спиной взвизгнула Кристин. Я развернулся обратно. А, это она на голову чуть не наехала. Да, малоаппетитный предмет.

В ельнике я едва не заблудился. К тому же выяснилось, что мы устали, и езда по глубокой целине нас буквально на глазах выматывает. Но мы все-таки выбрались к шоссе. Сбросили лыжи, вскарабкались на высокую насыпь, шагнули через отбойник, сели на него, расстегнули ботинки… Передышка. Хотя бы пять минут. Никакие бандиты нас уже не догонят, а вот до ближайшего жилья несколько километров — горы же вокруг, — и эту дистанцию еще как-то пробежать нужно, если машина не подвернется. Вот почему я не хотел бросать рюкзаки с обувью. Мы оба молчали, и простейшие движения нам давались с трудом. Что ж, не каждый день от смерти уходишь. Я оглянулся — нет ли где в небе знакомого вертолета, — но тот, похоже, все еще стоял у комплекса. Ну, ему же хуже. Я снял рюкзак и достал из него башмаки. Они были мокрые и пахли глинтвейном. Термос раздавило. Тоже удача. Повезло, что это я ему хребет переломал, а не он мне. То-то спина болит. Представляю, как ее будет корежить завтра. Проклятие, какое пустынное шоссе. А нам так нужен хоть кто-то, и обязательно с сателлитным телефоном, ведь сотовая ячейка здесь выбита… «Поль!» — «Да, любимая?» Кристин глядела на меня очень серьезно, а глаза у нее были совершенно бездонные. И тут я впервые с того момента, как зачехлил свои боевые лыжи, вспомнил тот пугающий и знаменательный сон. И понял, что он заканчивается прямо сейчас, утекает в никуда, растворяется. В нем я совершил большой поступок — ушел из спорта — и предложил любимой руку и сердце. А что у нас здесь? Кажется, я только что бился за нее. Бился насмерть. «Поль… — тихо произнесла Крис. — Мой единственный». Крис не договорила, ее душили слезы, и тогда она просто крепко-крепко прижалась ко мне, спрятав лицо у меня на груди.

Я огляделся в поисках чего-нибудь подходящего. Мне нужен был предмет, символичный, как ледоруб Роджера. Надо же — он все-таки принес нам счастье. Мы увидели его и, кажется, избежали серьезной опасности. А если сейчас ну хоть одна таратайка ржавая на дороге появится, так и самому Роджеру сможем отплатить за добро… «Кристи, одну секунду. Я сейчас». Под насыпью валялись мои многострадальные лыжи. Я переобулся и, радуясь, что ничего у меня пока еще не болит до состояния полного столбняка, принес ободранные железяки наверх. Достал нож, выдвинул отвертку и принялся сосредоточенно развинчивать задники креплений. Все еще слегка всхлипывающая Кристин медленно шнуровала свои горные башмаки и с неподдельным интересом следила за моими действиями. Со звоном полетели на асфальт пружины, и вот у меня на ладони оказались фиксаторы — два узких блестящих металлических колечка. Крис уже все поняла, и лицо ее светилось. Ох, ну когда же машина?! Тут не то что пожениться, а и отцом стать успеешь. «Кристин, прими мою руку и мое сердце. Будь моей женой».

— «Да… Да. Да, любимый». Мы обменялись кольцами. Поцеловались. Чего-то еще не хватало, я только не мог вспомнить, чего именно. «Господи, неужели это на самом деле? — прошептала Крис. — Мне кажется, я сплю, в жизни так не бывает. Поль, я люблю тебя, Поль, милый, единственный…» И я вспомнил. «Нет, любовь моя, ты не спишь. Мы сделали это. Понимаешь? Мы сделали это!!! Круг почета, Кристи! Все сбылось».

Мы поднялись с отбойника и встали спиной к спине. Только кружок получился у нас очень маленький — ну какой, действительно, круг почета без снега, без лыж на ногах. Да и ноги эти подгибались. Но зато поцелуй, которым положено завершать круг, удался на славу. Мы стояли, обнявшись, и я подумал — наконец-то исчерпались все пророчества. Сновидение, полностью сбывшись, утратило надо мной власть. Теперь можно было начинать просто жить.

Из-за поворота выкатился огромный длинный грузовик с двумя прицепами. Я шагнул на середину дороги и поднял к небу окольцованной рукой ярко-красный горнолыжный ботинок. Ощущение кольца на пальце было непривычным и переполняло меня гордостью. Ну, а ботинком я свалю автопоезд в канаву, если он не захочет остановиться. Угадайте, каким образом…

Водителю повезло — он нажал на тормоз.

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение, повернулся и зашвырнул ботинок далеко в лес.

Очень далеко. От греха подальше.

ВИДЕОДРОМ

Эдди Бертин
УРАГАН ВРЕМЕНИ

Харви Лоунсталл проснулся с неясным ощущением: он словно только что появился на свет. В голове было до странности пусто и бестолково, как будто в нее совсем недавно вложили нечто, сию минуту впервые начавшее думать. До крайности неприятное чувство.

«Наверное, так должны восприниматься первые мелодии только что записанного диска», — подумал Харви. Впрочем, когда он сел на кровати, ощущение исчезло. Он протер глаза, подозрительно посмотрел на шестиугольное окно в углу комнаты. Слабый лучик солнца пробивался через затененную стеклянную пластину. Наверное, этот луч обещает еще один славный теплый денек. Похоже, Управление погоды наконец-то решилось доставить нам удовольствие! Он с некоторым трудом дотянулся до крошечного будильника, повторявшего тихим, сладким и в высшей степени назойливым женским голосом: «Десять часов. Время вставать. Десять часов. Время вста…»

Харви удалось заткнуть голос как раз перед началом утренней передачи рекламы. Подходящее время для того, чтобы подняться с кровати в пятницу — первый выходной день. Четыре дня благословенного отдыха от завода, от «нажми-проверь-нажми-проверь» — так он называл свою работу. Понятное дело, во вторник снова придется вкалывать, но сейчас не хотелось об этом думать. Он опустил ноги с антигравитационной кровати. Тут же включился вибратор, и нагретый пол мягко, приятно задрожал под ногами. Харви поднялся.

И тут скрылось солнце. Свет не угасал постепенно, как лампы в квартире, он просто исчез — внезапно и полностью. Вместе с солнцем пропала спальня, кровать-антиграв и весь мир.

Ураган времени начался в другой галактике, настолько далекой от нашего Солнца, что ее не видно даже в самые мощные телескопы. Ураган возник при столкновении двух дрейфующих звезд. В момент столкновения, когда одна звезда за миллионную долю секунды взорвалась, превращаясь в «новую», рухнули основы пространства и времени. Фрагмент антивремени-антипространства обрел бытие на неизмеримо короткое мгновение, но этого было достаточно. Циклон частично дезинтегрированной материи и сгущающейся энергии вступил в сражение со всеми фундаментальными законами природы, охватив своими алчными щупальцами прошлое и будущее.

Когда к Харви вернулось сознание, он валялся лицом вниз на полу; в глазах сплетались и выплясывали радужные искры. Харви осторожно поднялся и потряс головой. Слабость, головокружение… Что случилось?

Он помнил, как встал с кровати, а затем… Ничего, пусто! Как он потерял сознание? Почему? Сегодня же он пойдет к психдоку, нынешним же утром!

Но, кстати, где он? Харви огляделся и ничего не увидел под сплошным покровом тьмы. На него накатил приступ дурноты, от неожиданности он почти утратил ориентацию. Словно висишь на ниточке, а внизу — глубокая пропасть. Звериный инстинкт велел не двигаться. Было неясное воспоминание, что он падал в темную шахту, настолько глубокую, что терялись все координаты.

Харви ощупал себя и не обнаружил царапин или ушибов. Только руки немного повреждены, однако нет переломов и даже заметной боли. Может, он скатился с кровати и ударился головой о пол? Правда, пол изготовлен из псевдопенопласта, и кроме того, мехстабилизаторы должны были прервать падение…

В ближайших окрестностях вспышки — но что значит «ближайшее» для времени и пространства? — все было охвачено бешено вращающимся вихрем античастиц. Разрыв во времени еще не достиг своего предела, он продвигался скачками в континууме пространства-времени. Расстояние не имело реального значения для урагана, восставшего против законов Вселенной, сквозь которую он шел — мчался в гиперпространстве, то там, то здесь входя в контакт с четырехмерной Вселенной. Под его ударами вспыхнули две «новые» в созвездии Ориона и- изменились орбиты нескольких объектов в системе Мессье-31[11]. Затем две веточки тайфуна соприкоснулись с Землей.

Харви нащупал на часах кнопку, возник мягкий зеленый свет. Чердак! Господи, это его треклятый чердак… Как он здесь очутился? И почему за окном тьма? Он встал в десять, так что сейчас все должно быть залито светом, и маленькие робоуборщики должны вылизывать улицы. Где эти чертовы лентяи? Харви взглянул на часы и опять удивился. Половина пятого?! Невозможно! Наверное, часы сломались, когда он упал с кровати… А вот дата: 9-е апреля. Но сегодня 10-е апреля, без сомнения!

Что-то здесь не так, и очень сильно не т&к. Проснулся ли он на самом деле? Боль в руках, кружится голова, но может, это во сне. Возможно, ему только приснилось, что он встал с кровати 10-го апреля? Тогда в реальности он лежит на своем антиграве, в своей спальне, и скоро будильник сладко замурлычет: «Десять часов. Время вставать. Десять часов…», — и его разбудит утреннее обращение рекламного агентства.

При контактах четырехмерной Вселенной с антиструктурами урагана времени высвобождались небольшие его части, вскоре поглощенные дальними звездными скоплениями. Два таких «обломка времени» на долю секунды соприкоснулись с Землей 10 апреля 2113 года, а следующий прыжок перенес их в раскаленные глубины звезды в созвездии Андромеды. Дом Харви Лоунсталла оказался местом контакта Земли с антиструктурным феноменом, но хозяин понятия не имел, что стал частью урагана времени.

Харви сделал несколько неуверенных шажков — и упал. И продолжал падать. Хотел закричать, но у него не осталось тела, а если оно и было, то никак не реагировало на панические приказы мозга. Такое ощущение, словно сняли крышку черепа, и обнаженный мозг леденеет под мертвенным сиянием космического пространства. Харви казалось, что он скользит вдоль серебряной нити, конец которой теряется в гигантской, мечущей искры паутине, сплетенной из пульсирующей энергии. Жуткие образы непонятных цветов и форм пролетали мимо со скоростью света; сознание и тело разваливались на части, распадались на атомы, собирались вновь; наконец безумный ужас стал невыносимым и окутал все благословенной тьмой. Ослепнув и оглохнув, Харви Лоунсталл падал сквозь ураган времени.

Первое, что он заметил, когда очнулся — наручные часы все еще стоят. Стрелки замерли на половине пятого, хотя часы казались целыми. Харви уставился на стрелки, но они остались недвижимыми. Теперь он снова ощущал под собой твердую поверхность, однако страшное чувство пустоты, падения все еще жгло сознание. Когда тошнотворное кружение в голове наконец исчезло, он поднял глаза. Сейчас же закрыл и принялся считать до ста. Затем осмелился оглядеться еще раз.

Ничего не изменилось. Круглое помещение, посреди которого он лежал, было прежним, остались и непонятные устройства — сотни приборов, сплошь покрывавших стены и почти весь потолок. Это уже не было сном: у Харви не хватило бы воображения, чтобы увидеть во сне нечто подобное. Пол оказался металлическим — сквозь тонкую одежду проникал холод. Харви осторожно поднялся. Тошнота и головокружение прошли, но в теле ощущалась странная легкость, словно сила тяготения была меньше, чем обычно. Он провел пальцами по полу: холодный металл, никаких вибраторов и подогрева. Тогда он принялся рассматривать аппаратуру на стенах и потолке: все разновидности переключателей, рукояток, рычажков, кнопок, циферблатов, сигнальных лампочек — и ни одного знакомого предмета… К тому же в зальчике, полном чуждой и непонятной аппаратуры, не было никакого движения. Ни одна лампа не мигала, ни на одном циферблате не дрожала стрелка. Слышался невнятный шум, но как будто сразу со всех сторон, создавая почти незаметный звуковой фон.

Харви посмотрел вверх. В потолке был круглый люк; с пола туда поднималась металлическая лесенка. Харви потряс ее — вроде бы достаточно прочная — и полез вверх, хватаясь обеими руками за перекладины. Наверху обнаружились в точности такое же круглое помещение и такая же лесенка, уходящая в потолочный люк. Здесь тоже оказались мертвые приборы, облепившие стены и потолок; слышался такой же монотонный всепроникающий шум. Свет, как и внизу, словно исходил от стен и приборов. Но имелось одно отличие: между двумя неуклюжими аппаратами Харви заметил нечто, очень похожее на круглое застекленное окошечко. Ринулся туда и посмотрел наружу.

Накатило такое головокружение, что он отшатнулся. Все внутренности выворачивало, грудь ходила ходуном, шум дыхания отдавался в голове. Снаружи не было ничего! Абсолютная и бездонная пустота — ни предметов, ни звезд… ничего. Нельзя было судить о глубине или ширине, поскольку отсутствовали ориентиры.

Харви закрыл глаза, прислонился плечом к какому-то холодному аппарату, постоял так, пока сердце не перестало колотиться. Затем полез в следующее помещение, старательно отводя взгляд от окошка, от пустоты за стеклом.

Наверху тоже было пусто, только посредине и у закрытой боковой двери помещались непонятные устройства. Похоже, это было самое верхнее помещение, поскольку в нем не оказалось потолочного люка и лестницы, верхний этаж здания или башни, стоящей посреди этого «где-то-нигде», в которое Харви занесли Бог знает какие непонятные события.

Он как следует рассмотрел странное сооружение, установленное посреди зальца — своеобразный пульт управления, состоящий из двух столиков, сплошь покрытых переключателями и циферблатами. Столики располагались по двум сторонам кресла. С него можно было легко дотянуться до обеих панелей управления. Над проемом между панелями с потолка свисал еще один непонятный аппарат, что-то вроде бормашины зубного врача. Два металлических отростка, заканчивающиеся острыми наконечниками и соединенные непостижимо сложной паутиной проволочек, а между ними — цилиндрический предмет из материала, похожего на стекло. Цилиндр висел на высоте головы того, кто сел бы в кресло. Он был примерно двадцати сантиметров в длину и около пяти в диаметре. Рядом с правым столиком лежали еще три таких предмета.

Харви поднял один цилиндр; тот почти ничего не весил. Похоже, это вовсе не стекло, а совсем другой прозрачный материал: если постучать ногтем, металлически позвякивает… Возможно ли, что штуковина сделана из тонкого до прозрачности слоя металла?

«Нет, в нашем мире это невозможно, — подумал Харви. — Как и все остальное, что я видел и ощущал».

На торцах цилиндра были неправильной формы зубцы и выемки — возможно, для контакта с двумя «руками» аппарата. Под прозрачной оболочкой виднелись золотистые проволочки. Харви всмотрелся повнимательней и увидел — это не проволока, а множество тончайших золотых спиралек, обвивающих друг друга. Он попробовал проследить их путь — они неизменно возвращались к начальной точке, образуя относительно толстую спираль. Эти спирали тянулись к торцу цилиндра и возвращались по внутренней своей стороне, чтобы начать все заново. Петля Мебиуса — путешествие без начала и конца, змея, поедающая собственный хвост.

Харви не удержался и сел в кресло; оно было мягкое и слегка подалось под весом тела. У правой руки был большой переключатель. Стеклянно-металлический цилиндр висел как раз перед глазами. Харви поднес руку к переключателю. Если рассуждать логически, он шел на риск, граничащий с безрассудством, но ведь невероятные события валились на него одно за другим и, можно сказать, переполнили чашу его терпения. Он щелкнул переключателем.

Свет начал медленно, постепенно гаснуть и вскоре исчез совсем. Шумовой фон стал сильней, да и аппарат пронзительно заскрипел. Зажглось несколько контрольных лампочек, по пластиковой ленте побежала стрелка, ставя кое-где точки. Харви испуганно перевел выключатель в исходную позицию. Посидел, вздохнул и подумал: «Ладно. В этом как будто нет непосредственной опасности». И с отвагой отчаяния снова включил аппарат.

Свет исчез — медленно, как во сне, вытек из комнаты, — а цилиндр замерцал неприятным, мутным огнем. Призрачный огонь охватил Харви, превратился в облако молочно-белого тумана; облако размеренно пульсировало. Цилиндр начал медленно, равномерно поворачиваться вокруг продольной оси, из него винтом полезли бессчетные спиральки, обвиваясь вокруг аппарата, создавая ассиметричную причудливую фигуру, центром которой был Харви. Странные цветные образы, сопровождаемые не менее странными звуками и запахами, поплыли в его сознании, потом исчезли, рассеялись вместе с комнатой, креслом — и вместе с мыслящей личностью Харви Лоунсталла. Он ощущал, как бредовая спираль вобрала его в себя и куда-то понесла.

…Он стоял у окна, сквозь которое лился яркий дневной свет, причем стоял на коленях. Помещение, в котором он обрел себя, было похоже на чердачный склад. Харви смотрел наружу — или, скорее, наружу смотрело тело, в котором он очутился.

Гул огромной толпы, стоявшей внизу, по обеим сторонам широкой улицы, поднимался вверх подобно облаку. Воздух пульсировал от жары, как огромное сердце, и Харви ощущал запах собственного пота. Вдалеке появились первые автомобили; толпа приветственно заголосила. Он попытался разобраться в этой ситуации. По-видимому, он вторгся в чье-то тело, но хозяин этого тела не замечал его присутствия. Харви приказал левой кисти сжаться и расслабиться — рука выполнила приказ. Значит, он может управлять телом, опять-таки оставаясь незамеченным. Скорее всего, хозяин тела — если он заметил это движение — решил, что сжал и разжал руку по собственной воле.

Хорошо; но где он находится?

Оглядев помещение — что-то вроде склада, — он отметил порядочное количество коробок и ящиков. На одном виднелась надпись: «Далласский книжный склад, Даллас, штат Техас». Даллас? Так назывался город, входивший в один из штатов, из которых состояли США. «Но что я здесь делаю?» — подумал Харви и тут заметил цифры.

Они бежали прямо перед глазами, поперек всего, что он видел — на фоне города и толпы продвигался горизонтальный ряд цифр, казалось, врезанных в воздух: секунды, минуты, часы, дни, годы. Как на огромном хронометре. Он успел прочесть: «…10:001963…» прежде, чем рев толпы отвлек его внимание. Тело, в котором помещалось сознание Харви, встало с колен и что-то подняло с пола. Винтовка… Харви потрясенно наблюдал, как тело прижало к плечу приклад, и в оптическом прицеле появилось лицо человека, которого он узнал по старым историческим фильмам. Человек широко улыбался и махал рукой, приветствуя людей. Раздался выстрел. Приклад ударил Харви в плечо. Человека, сидевшего в автомобиле, прошила пуля; его кровоточащая голова упала на колени женщины, сидевшей рядом. Произошло убийство Джона Фицжеральда Кеннеди.

Белая пелена лениво наползла на улицу, поднялась, скрыла чердачное помещение, сгустилась в непроницаемое облако коричневого тумана. Из тумана к Харви протянулись золотые спиральки, обвились вокруг него, и все исчезло.

Харви Лоунсталл снова сидел в кресле; движения в цилиндре не было. Очевидно, рука рефлекторно щелкнула выключателем. Он внимательно рассмотрел спираль и теперь заметил на ней невероятно маленькие цифирки. Координаты во времени и пространстве? Предположим. Но что произошло на самом деле? Не попал ли он в какую-то сверхсо-вершенную библиотеку? Но все казалось абсолютно реальным — жара, запахи, звуки и даже отдача винтовки. Значит, это было путешествие во времени. Для непосредственного изучения событий прошлого? Но тут Харви вспомнил, что тело убийцы подчинилось его простейшей команде. Тем не менее он оставался всего лишь наблюдателем — хотя и взволнованным. А что, если бы он приказал снайперу не нажимать на спуск или прицелиться в кого-то другого? Что бы тогда произошло? И еще: что это за диковинный аппарат? Не наводит ли он своими золотыми проволочками некий гипноз, не заставляет ли путешествовать в каком-то странном сне?

Проверить это можно было только одним способом. Харви осторожно высвободил цилиндр из щупалец аппарата. Цилиндр сразу поддался, упал в ладони. Харви взял другой цилиндр, водворил его на место прежнего. Сел в кресло и включил машину.

Теперь он очутился в пилотской кабине летательного аппарата — как ему показалось, старинного самолета. Теперь это был бы очень дорогой музейный экспонат. Рядом сидели люди в военной форме; лица их были скрыты за стеклами шлемов. Человек, сидевший справа, повернулся к нему и прошептал: «Сейчас?». Харви кивнул. Посмотрел вниз. Они летели над длинной полосой суши, одной стороной примыкающей к морю. Внезапно с земли поднялось вращающееся белое облако с невыносимым сиянием в глубине. Воздушная волна бросила летательный аппарат вбок; неодолимый жар проник в кабину. Сияние солнца, возгоревшегося внизу, жгло глаза сквозь светофильтры даже после первой вспышки, и Харви пришлось отвернуться. Он прошептал: «Прощай, Хиросима». На фоне огненного цветка бежали черные цифры:…09:08:001945… Затем белые лепестки цветка поднялись к самолету, охватили его коричневыми щупальцами, подобрались к Харви и исчезли.

Он снова сидел в кресле перед неподвижным цилиндром.

Итак, другое знаменитое событие прошлого… атомная бомба, сброшенная на… что за название пробормотал летчик? Кажется, где-то в Японии… Харви не мог вспомнить: слишком давно он смотрел исторические фильмы. Не так важно — главное, что он опять сам побывал на месте события, именно побывал, поскольку до сих пор ощущал холод рукояток управления под пальцами и наушники, сжимающие голову.

Третий цилиндр перебросил его в туманную полутьму. Харви шел по лесу между гигантскими деревьями; их тонкие листья свисали до самой земли, как зеленые хищные пальцы. Он сгибался под тяжестью снаряжения; ноги увязали в жидкой грязи, лужах слизи, стеблях странной травы, которая обладала жутковатой подвижностью — пыталась убраться с его дороги. Небо закрывала плотная завеса облаков. Вряд ли он смог бы пробираться по темному лесу, не падая на каждом шагу, если бы не инфракрасные очки. В руках у него был тяжелый предмет, похожий на оружие. Кроме собственных хлюпающих шагов, Харви не слышал ни звука в этих диковинных джунглях. И внезапно вспыхнул свет — слишком сильный и скверного цвета. Справа сияло ядовито-зеленое пламя. Автоматическим движением, отработанным за годы специального обучения и тренировок, Харви упал на грунт, откатился в сторону и открыл огонь. Огненные дуги прошили тьму, с треском вспыхнули деревья; их ветви ожили и задергались, как руки после ожога. И сквозь пламя к Харви вразвалку двинулась гигантская тварь, выбрасывая адский зеленый огонь из трех глаз, торчащих на немыслимой высоте.

Сию же секунду Харви почувствовал под собой кресло; от страха он покрылся потом. По-видимому, Харви инстинктивно нажал выключатель и вернулся на место прежде, чем до него добралось атакующее чудище. Однако он успел узнать противника: «дирвэл», боевой робот, ходячая металлическая башня с огнеметами. Враги пустили этих роботов в ход, чтобы уничтожить колонии на Венере. Харви вспомнил, что видел их в выпусках новостей примерно пять лет назад, когда был подписан «Пакт Блэкдана», по которому колонии делились на два одинаковых сектора.

Да, это вам не исторический фильм… Ужас был слишком силен, и Харви все еще ощущал на теле промозглый воздух джунглей Венеры, чувствовал запах горящих растений и жар огненного оружия, прыгающего в руках. Чем бы ни был этот аппарат с его цилиндрами, он создавал нечто куда более живое, чем картинки прошлого.

Харви не мог забыть и тот факт, что вопреки своей роли молчаливого наблюдателя, оказавшегося в чужом теле, он мог навязывать этому телу собственную волю. У него была власть остановить то, что происходило. Если бы он того захотел, палец убийцы не нажал бы на спусковой крючок, бомба не была бы сброшена… Он стал прокручивать в уме возможные гипотезы. Итак, аппарат позволяет управлять всем, что бы ни происходило. Он, Харви, сидит в какой-то командной башне, из которой можно манипулировать самим временем, изменять его… в башне, где, может быть, и было создано время! Цилиндры — вот они, вполне реальные предметы. Кто-то их изготовил, кто-то построил аппарат и всю башню. Но зачем?

Разум его бунтовал, не желая больше заниматься этой проблемой. Харви чувствовал, что стоит на пороге открытия, и знал, что в будущем это открытие может ввергнуть его в беспросветный ужас. Словно подсознание уже сложило воедино все части головоломки, но сознательная часть «я» не желала воспринимать окончательные выводы. Он вспомнил цепочки цифр, которые казались написанными в воздухе — и которые можно было найти в цилиндрах. Точные координаты во времени, точная датировка событий. Он может воссоздавать эти эпизоды — нет, оживлять их, с начала и до конца, многократно, как угодно часто, стоит лишь ставить цилиндры в угодливые лапы аппарата. И золотая спираль будет втягивать его в мир изолированного времени.

Цилиндры на какой-то внеземной лад содержат… нет, в них есть жизнь, с ними связана реальная жизнь, с их помощью можно управлять действиями мыслящих человеческих существ, причем люди даже не заподозрят, что ими манипулируют. Если эта догадка верна, то он, Харви Лоунсталл, сидит в кресле власти и может контролировать всю человеческую цивилизацию — править подобно божеству. Странно… Божество с двумя руками и двумя ногами, с телом гуманоида? Кресло явно предназначено для человека.

Он решил как следует оглядеться и для начала внимательно рассмотрел боковую дверь. Насколько он знал, за дверью должна быть абсолютная пустота, в которую он заглянул через круглое окно — двумя этажами ниже. Но кому могла понадобиться дверь, ведущая в пустоту? Он прикоснулся к этой двери, и ничего не произошло. Очевидно, там нет фотоэлементов, дающих сигнал, когда рука перекрывает контрольные лучи, и нет датчиков, реагирующих на тепло человеческого тела. Осознав это, Харви толкнул дверь, и она беззвучно распахнулась. Открылся длинный коридор, на обеих стенах которого поблескивали тысячи пар металлических захватов. И в каждой помещался цилиндр. На стенах были с равными интервалами крупно написаны цифры.

«Библиотека, — подумал Харви, — колоссальное хранилище живых цилиндров. Они похожи на микрофильмы, которые можно по желанию достать, прочесть и вернуть на место».

Харви двинулся по коридору, поглядывая на датировку цилиндров. Все они относились к периоду между 1977 и 2077 годами; время охвата каждого цилиндра — от нескольких секунд до 80 лет. Затем между ними стали обнаруживаться двери — с интервалом примерно в тридцать шагов, — и за каждой открывался новый коридор с цилиндрами, и в нем тоже были двери, ведущие в коридоры с цилиндрами, и еще, и еще… Это казалось невероятным, Харви не мог себе представить, в скольких измерениях располагаются коридоры. Они ведь должны были пересекаться, но нет, этого не случалось, хотя они отходили друг от друга точно под углом в 90 градусов. И повсюду поблескивали цилиндры — миллионы, миллиарды цилиндров, аккуратно размещенных по датам. Все, что было на земле живого, и может быть, все будущие жизни имели свои дубликаты здесь, в этих диковинных цилиндрах. Прошлое, настоящее и будущее были совмещены в своей протяженности; все времена хранились тут, в этом центре вне времени и пространства, в этой башне-лабиринте, возникшей в абсолютной пустоте.

Возможно, здесь была искусственно сотворена жизнь. Или цилиндры являли собой точные слепки с реальной жизни, используемые для управления исходными событиями? Что было сначала — цилиндр или жизнь? Курица или яйцо? Либо все начинается и кончается в единой точке бытия?

Харви брел сквозь эту вечность по коридорам, которые нигде не пересекались, брел сквозь тысячелетия прошлого и будущего, где на равных расстояниях друг от друга появлялись лестницы-трапы, ведущие вниз, к круглым помещениям, в которых стояли двурогие машины-трансляторы. «Должно быть, их очень, очень много, — думал он, — этих башен, молчаливых стражей пустоты, соединенных многомильными коридорами…»

Но внезапно, приближаясь к очередной двери, Харви услышал голоса. Замер. Голоса были высокие и скрипучие. Он осторожно подошел; дверь оказалась приоткрытой. В щели виднелась комната с аппаратурой — куда более обширная, чем предыдущие. В ней помещались десять трансляторов, если не больше. В работе были всего три аппарата; цилиндры вращались, перед ними расслабленно сидели три человекоподобных существа, окутанных облаками бело-золотого тумана. Другие существа беседовали, или оперировали настенной аппаратурой, или занимались непонятной работой за длинными столами.

Харви внимательно рассмотрел их и убедился, что перед ним несомненные гуманоиды, хотя и отличающиеся от людей. Не только одеждой — отливающими металлом комбинезонами, обтягивающими их тела от шеи до пят. Они были выше, чем средний человек, с тонкими руками и ногами и немного смахивали на пауков. Кисти рук и пальцы такие тонкие, что их можно принять за щупальца. Головы совершенно безволосые, эллиптические, через затылок от плеча к плечу тянется выступ, как будто под кожу зашит шнурок. Уши заостренные, торчащие. Глаза очень похожи на азиатские, но бровей нет. В остальном же эти существа не отличались от людей: два глаза, один нос, один рот, по две руки и ноги.

К великому своему удивлению, Харви понимал каждое сказанное слово, хотя твердо знал, что разговоры идут на чужом языке.

— Молвен контролирует 001925, — говорил один из них. — Сейчас наблюдает за Гитлером, который становится лидером национал-социалистической партии. Вворниане планируют покушение на Гитлера; мы пытаемся его предотвратить. Балкаре содействует конструированию ракет Фау-1 и Фау-2 в Пенемюнде, а также пытается внедрить Фау-3. Нам удалось обнаружить и пресечь попытки Вворна саботировать этот проект, но Балкаре предпочитает самостоятельно руководить всей операцией.

— Зафиксировано в «Контро» — 23:12:001997 ку-2-е, — ответил один из сидевших за столом. — Как у Лойдана дела с Мэзером?

— Фогор, насколько продвинулся Лойдан с координатами Мэзера? Прошу проверить незамедлительно.

— Коттон Мэзер и его сотрудники допрашивают трех предположительных ведьм в Салеме. Две должны пройти испытание водой и погибнуть. Третья выживет, во время следующего допроса признается во всем, и ее сожгут. В городе замечено слабое недовольство, но страх и ненависть превалируют. Лойдан не ждет никаких неприятностей.

— Еще раз соедини Лойдана с внешним координатором; пусть разрешит Мэзеру ужесточить методы.

— Сделано. Лойдан подтвердил получение приказа. Одна ведьма умерла во время допроса, две должны быть казнены через повешение. Включено в «Контро» — 23:12:001006 рр7.

— Очень хорошо, нет ни малейших признаков вмешательства вворниан. Может быть, они не считают эти координаты важными. Хейгхан все еще работает над личностью Нерона. Когда закончит, никто не узнает императора-миротворца. Хейгхан превращает Нерона в садиста, таким он и останется в истории. Координаты в «Контро» — 16:3:0062:7:35.

— Мейхар! Межкоординатный доклад от Бакора. Он обнаружил проект Вворна — перенести кризис при Ватерлоо в Западной Европе на 001800. Нужно провести контрольные исследования, обнаружить малые воздействия вворниан и уничтожить их. Ватерлоо стоит того, чтобы тратить на него усилия?

— Не думаю. Ладно, все-таки попробуй. Может быть, этим сумеет заняться Куррин. Как успехи с конструированием крэк-пистолета?

— Готово, Мейхар. Вот, посмотри: разве не красота? Размером чуть больше ладони, очень простой механизм; жми на гашетку, и все. Ни вспышки, ни звука — просто у жертвы происходит распад межклеточных связей. Полное разрушение тела за несколько секунд.

— Именно то, что нужно! В какие координаты нам это поместить? В конец 001940? Хм… Слишком рано для такого оружия… Как насчет конфликтов в Шиферной колонии на Марсе? Или разгара войн на Венере?

— Не рекомендовал бы. При использовании в этих координатах оружие не будет должным образом замечено. Станет оружием партизанской войны, но ни в коем случае не массовым. Результаты сгинут в джунглях Венеры. Предлагаю поместить пистолет в период русско-китайских конфликтов.

— Разберемся. Я проведу проверку этих координат. Когда Лойдан покончит с делом Мэзера, он сможет испытать крэк-пистолет в нескольких зонах и посмотреть, где оружие даст наилучшие результаты. Но пока тебе стоит отнести его в башню ВИР-3, в арсенал. Слишком опасная вещь.

Харви отбежал от двери и спрятался в боковом проходе. Услышанное было отвратительным. Он просто не мог предположить, что такая гнусность возможна. Войны, ненависть, разрушения, животная тяга к убийству — все это не было порождением человеческой натуры, все это создавалось искусственно, в этих башнях, стоящих вне Времени, и уходило назад, в века и тысячелетия. Инопланетяне — там, за дверью — были похожи на детей, развлекающихся играми в войну. Они создавали ситуации, ведущие к бедствиям и крови, изобретали разные виды оружия и доставляли его в такие места, где оно «даст наилучшие результаты». Род человеческий, гордый своей цивилизацией и культурой! Ты всего лишь набор фигурок в колоссальной шахматной игре…

Да, но эти существа? Есть ли у них определенная цель? Какую пользу они получают от своих игрищ? Либо ведут их лишь для забавы? Чтобы получить патологическое удовольствие?

Харви услышал шаги — мимо коридора, в котором он прятался, прошло одно из существ. Оно двигалось легко и плавно, паучьими движениями переставляя стройные длинные ноги. Крэк-пистолет существо беспечно держало в руке.

Харви действовал механически, ничего не обдумывая: сорвал со стены цилиндр и бесшумно двинулся следом за гнусной тварью, как охотник за добычей. Подобравшись почти вплотную, он двумя прыжками покрыл оставшееся расстояние.

Инопланетянин молниеносно обернулся, пистолет блеснул в его руке — ствол уже был наставлен на противника. Но поздно. Харви обрушил на лысую голову цилиндр, вложив в удар все свои силы. Что-то хрустнуло; инопланетянин почти беззвучно пискнул, свалился на пол, подергал конечностями и затих. Пистолет отлетел в сторону.

Харви не раздумывал ни секунды. Поднял оружие и направился обратно, к залу управления. Пистолет сел в руку, как влитой, гашетка оказалась прямо под пальцами. Никакого предохранителя — как и говорил этот чужак: «Жми на гашетку, и все». Вернувшись к двери, Харви услышал, что существо, которое называли Мейхаром, говорит:

— До сих пор не понимаю, в чем дело. Вворн построил этот лабиринт. У нас ушли годы, чтобы найти указатель координат и понять, как использовать капсулы времени. Вворниане должны были предвидеть наше вмешательство и заготовить ловушки. Кроме того, мы…

Харви шагнул в зал, и все уставились на него. Длинные лица инопланетян ничего не выражали, но было понятно, что они застыли от удивления.

— Итак, — заговорил Харви, — вы не строили эту штуковину? Но зато, черт побери, неплохо научились использовать ее для развлечения, верно я говорю?

— Э… живое существо… — прошептал гуманоид, стоявший у стены.

— И оно говорит на нашем языке!

— Это человек, как и мы, — сказал Мейхар. — Человек из древних координат. Он вовсе не говорит на нашем языке, так же, как мы не говорим на его языке. Здесь единое время, наш мозг автоматически переводит его речь, а он без задержки понимает нашу. Как ты сюда попал?

— Не знаю, — ответил Харви. — Но вот что знаю очень хорошо: как я намерен поступить с вашим сатанинским сооружением. Представления не имею, какой мерзкой цели вы хотите достичь, используя эту машинерию. Но я намерен положить этому конец. О Господи, сколько ужасов и боли вы сотворили и рассеяли по всем векам человеческой истории! Но теперь все!

Существо по имени Мейхар улыбнулось, приподняв уголки губ, но веселья в этой улыбке не было.

— Ты ничего не знаешь, чужак. Почему ты осмеливаешься судить о том, что тебе абсолютно неизвестно? Ты нас осудил, не имея представления о причинах наших действий. Мы прибыли сюда из будущего Земли, настолько далекого от твоего времени, что у вас нет даже терминов, в которых о нем можно говорить. Мы беглецы из этого будущего, и мы заплатили за побег двадцатью четырьмя жизнями. Лишь восемнадцати удалось добраться до башни времени. Ты не сможешь нас остановить, человек, а когда узнаешь все, не станешь останавливать. Ты сам этого не захочешь. Мы бежали из империи времени, управляемой Вворном, чтобы…

Эти слова оказались для Харви спусковым механизмом, выпустившим на волю всю его ненависть, шторм неистового гнева. Он почти не слышал, как одно из существ завопило: «Смотрите, у него крэк!». Глаза застлала красная пелена ярости, кровавое облако ненависти. Он ни о чем не думал — словно снова падал в шахту времени, — и от стен, со всех сторон, доносился странный, тихий голос, шептавший: «Убей! Убей! Убей!».

Харви нажал на гашетку. Глаза Мейхара окаменели. Он открыл рот в беззвучном крике и повалился вперед, прижав руки к животу. Длинное дрожащее тело стало текучим, бескостным, расплылось по полу, как жидкая кашица. Остальные существа бросились к Харви, но он стоял слишком далеко. Не отпуская гашетки, он водил пистолетом по комнате. Это было легко, невероятно легко — они падали так, словно были марионетками, а он рассекал ведущие их нитки. Когда Харви опустил пистолет, от чужаков оставались только лужи киселя, испаряющиеся на глазах. Тогда он пошел к включенным трансляторам и уничтожил трех тварей, сидящих в креслах; сознание каждого осталось пленником далеких мест и времен, в которые оно переместилось. Харви подумал: «Значит, Мейхар упомянул о восемнадцати уцелевших. Одного я убил в коридоре, восьмерых в зале и еще троих у трансляторов». Он обыскал помещение и почти сразу нашел указатель координат, о котором говорил Мейхар, а также полный набор схем расположения башен. Без особых трудностей отыскал оставшихся шестерых гуманоидов — они сидели за трансляторами в разных помещениях. Оружия у них не было, они не знали о существовании Харви, и он расправился с ними без милосердия.

У него как будто не осталось никаких человеческих чувств, ничего, кроме лютой ненависти к этим тварям, которые именовали себя людьми вопреки тому, что на них лежала ответственность за века мучений, пыток, расправ, кровавых войн. Он казнил их, как убийц, прикончил, словно бешеных собак. И ни разу не вспомнил о голосе, звучавшем из глубин его подсознания, шептавшем: «Убей! Убей!». Чувствовал себя опустошенным, словно убийства лишили его воли.

Затем он принялся изучать координаты и в конце концов начал ориентироваться в пространственно-временных переходах. Вскоре обнаружилось, что в этом мире, в нулевом времени, его тело функционирует, как робот. Оно не требовало ни сна, ни пищи. С помощью указателя координат находить нужные цилиндры было легче легкого. Харви провел несколько опытов со сравнительно маловажными цилиндрами, а затем начал возводить мир, достойный человечества, добрый мир, которого заслужили люди.

В 1915 году на поле боя при бомбежке погиб солдат. Он родился в Австрии, в 1889 году. «Третий рейх» так и не возник. Рогов Чивоски пал жертвой убийцы за день до того, как его политическая партия должна была захватить власть и затем повести дело к третьей мировой войне. Освободившееся место занял Игорь Валински и при помощи разумной дипломатии предотвратил побоище. Десятью годами позже его политика предотвратила также революцию в колониях на Венере (революцию, которая привела к серии войн на этой планете).

В Сараево, воскресным утром 28 июня 1914 года, в десять часов без двух минут, человек, стоявший в толпе, внезапно покончил с собой. Инцидент создал некоторые политические затруднения, но к 1916 году о них забыли. Вечером 5 августа 1888 года в Уайтчепеле умер от инфаркта человек в черном плаще. Ланцет, спрятанный в его рукаве, не перерезал глотку проститутки Эммы Смит; ни один человек не получил писем, начертанных кровью, с подписью: Искренне Ваш Джек-Потрошитель.

Сотней лет раньше многообещающий кадет, родившийся в 1769 году на Корсике, ввязался в скандальную историю и был отчислен из парижской военной школы. Наполеон Бонапарт все-таки сделал неплохую карьеру, но не стал императором. В том же Париже, но еще раньше, в мае 1740 года, неудачно упала беременная женщина — последовал выкидыш, и ребенок, который должен был стать маркизом де Садом, не появился на свет. Человек, во многом не согласный с римско-католической церковью, не дожил до зрелого возраста: в 1489 году юный Мартин Лютер свалился в пруд и утонул.

Харви Лоунсталл уходил все дальше и дальше во времени, учился достигать максимального эффекта с помощью минимальных воздействий — формировал прошлое подобно скульптору, мнущему аморфный комок глины, расставлял новые фигуры на бескрайней шахматной доске времени и убирал прежние. Неспешно заменял войну миром, ненависть — любовью. И закончил, как ему казалось, по-настоящему мастерским творением: внушил отвращение к мясу первому пещерному человеку, отведавшему дичи, и убедился, что этот человек никогда больше не притронется к мясной пище, равно как и его потомки во всех поколениях.

Человек, именуемый Харви Лоунсталлом, осмотрел свои творения, проверив последние и окончательные координаты, и решил, что одержал победу над временем. Ему не дано было постигнуть, что во Вселенной, где прошлое, настоящее и будущее едины, может быть лишь один победитель — само Время. Возможно, он понял бы это (и скорее всего, сошел бы с ума), если бы отыскал цилиндр, в котором помещалось его тело, несомое сквозь ураган времени и очнувшееся в башне. Но бессознательный механизм защиты не дал ему пуститься на поиски этого цилиндра. Итак, он нашел в указателе координаты шторма времени, вырвавшего Харви Лоунсталла из 10 апреля 2113 года, разбил все трансляторы, кроме одного, и с его помощью вернулся в свое время.

Он очнулся в мире, столь же чуждом и странном для него, как башня времени. Чистый мир, в котором строили только деревянные хижины, где земля, воздух и вода не были отравлены, где даже не изобрели колеса. Харви без труда здесь обвыкся, ему легко жилось среди дружелюбных вегетарианцев, населяющих этот новый мир. Он общался с ними, прожил среди них четыре года и был счастлив на свободной Земле, где любые конфликты мирно обсуждались и разрешались ко всеобщему удовлетворению, где в языке не было слов, выражающих гнев и ненависть, а оружие и войны были просто немыслимы.

И конечно, эта Земля была абсолютно не готова к обороне и не сумела себя защитить, когда в небе зависли первые корабли вворниан, прилетевшие из глубин бескрайней, жестокой и порочной Вселенной.

Джерри Олшен
НЕ ДЕМОНТИРОВАТЬ!

Шесть часов спустя после того, как Дональд Слейтон, астронавт, умер от рака, его гоночный самолет поднялся в воздух в калифорнийском аэропорту и не вернулся. Он исчез с экрана радара вскоре после взлета, но свидетели безошибочно опознали машину Слейтона. Невероятное событие, поскольку тот же самый самолет экспонировался в музее в Неваде.

О происшествии узнали на мысе Кеннеди. Инженеры, администраторы, астронавты — все передавали ее из уст в уста, словно скауты — историю о привидениях. Однако никто не принимал случившееся всерьез. Слишком просто спутать один самолет с другим, к тому же все понимали, как легко рождаются слухи. За эти годы их было достаточно. Один парень утверждал,> что его преследовала на дороге машина Гриссома, «корвет», после того, как Гриссом сгорел в «Аполлоне-1»; а какой-то австралиец клялся, что нашел кусок космического скафандра Юрия Гагарина среди обломков, обнаруженных в малонаселенной местности после крушения станции «Скайлэб». Было ясно: отыскался еще один странный образчик фольклора эпохи «Аполлонов», которая сама постепенно превращалась в легенду.

Теперь умер Нил Армстронг, и его «Сатурн-5»[12] сам по себе поднялся со стартовой площадки № 34.

Рик Спенсер находился там, когда ракета взлетела. Он был на своем Т-38 из Арлингтона сейчас же после похорон, ухватил несколько часов сна прямо здесь, на мысе, затем проехал к стартовому комплексу шаттла — еще до рассвета, чтобы присмотреть за тем, как космодромная команда грузит коммуникационный спутник в «Атлантис». Это нескладное сочетание самолета с ракетой, высившееся на стартовой площадке № 39А, должно было послужить ему билетиком в космос на следующей неделе — если им удастся оторвать эту чертову штуку от земли. Однако один из техников забыл сделать очередную пометку в своей ведомости, и вся процедура застопорилась. Рик устал ждать и вышел наружу из закрытого уже стыковочного отсека — глотнуть свежего воздуха.

Солнце только что выглянуло из-за горизонта. Решетчатый помост под ногами и переплетение стальных балок вокруг отливали золотисто-красным в первом утреннем свете. Вверху кран вытянул длинную тонкую драконью шею и, казалось, с любопытством нагнулся, чтобы обнюхать огромный крылатый орбитальный аппарат, который стоял, покрывшись испариной росы под его пристальным взглядом. Земля в двух сотнях футов внизу все, еще была угольно-черной. Солнечный свет еще не достиг ее, это должно произойти через несколько минут. Океан тоже был темным, если не считать отраженного в нем полукруга солнца.

Со своего высокого помоста Рик смотрел вниз, в южную сторону, на длинный ряд стартовых площадок — верхушки сплетавшихся над ними стальных балок тоже были залиты светом. Кроме площадок № 34 и № 37. На них заправочные башни были демонтированы после окончания программы «Аполлон», и теперь там оставались только бетонные бункеры и выхлопные туннели, которые невозможно было убрать — приземистые серые призраки, маячившие в полумраке раннего утра. Как и вся эта чертова космическая программа, подумал Рик. Нила похоронили как героя, президентская речь была полна обещаний возобновить поддержку исследований космоса, но все понимали, что это пустое сотрясение воздуха. Древний флот космических кораблей многоразового использования — вот и все, чем располагала Америка. Даже если НАСА стряхнет с себя застарелый бюрократический ступор и предложит новую программу, конгресс не пропустит закона об ассигнованиях на новую технику.

Рик смотрел вдаль, но вдруг какое-то мелькание вновь привлекло его внимание к площадке № 34. Теперь потоки света заливали сверкающую белую ракету и ее оранжевую заправочную башню. Рик мигнул, но видение не исчезло. Он подошел поближе к перилам и прищурился. Откуда это явилось? Больше половины ракеты уже заливал утренний свет; Рик нацелил взгляд на ее верхушку и быстро прикинул высоту, взяв за базу собственный рост. Пожалуй, в ней побольше трехсот футов.

Триста шестьдесят три, если быть скрупулезным. Рик не мог измерить точнее, но это ни к чему. Он мгновенно узнал белую ракету с черными полосами: «Сатурн-5»; ее характеристики он знал наизусть. Помнил с тех пор, как ребенком сидел перед родительским черно-белым телевизором, дожидаясь ракетных стартов. Высота — триста шестьдесят три фута, вес вместе с горючим — более трех тысяч тонн, пять двигателей Ф-1 первой ступени развивают тягу в семь с половиной миллионов фунтов — самая большая ракета за всю историю космонавтики.

Но ведь прошло больше тридцати лет с тех пор, как последняя из них совершила полет! Дик закрыл глаза и нажал пальцами на веки. Очевидно, смерть Нила подействовала на него сильнее, чем он думал. Но когда он снова посмотрел на юг, то опять увидел залитую светом, блистающую белую иглу; у ее подножия клубился туман: жидкий кислород в огромных баках первой ступени охлаждал окружающий воздух.

Рик стоял один на стартовой башне. Все остальные — внутри, спорят о порядке размещения груза. Он было решил позвать кого-нибудь и удостовериться, не рехнулся ли, но тут же отбросил эту идею. За неделю до первого полета не стоит признаваться, что у тебя галлюцинации.

Ракета выглядела совершенно реальной. Рик следил за тем, как рассвет скользил по боку «Сатурна», по головным ступеням ракеты, расширяющимся книзу, и наконец достиг длинного цилиндра первой ступени. Стояла тишина. Угадывались только слабые звуки за спиной — скрип и потрескивание заправочной башни шаттла: стальные балки нагревались под солнцем.

Затем, совершенно внезапно, из-под ракеты вырвалось красно-белое облако дыма. Слепящее пламя сверхчистого керосина и кислорода прожгло облако изнутри, и по бокам, из отводящих туннелей, ринулись огненные выхлопы.

Рик почувствовал, как под ним задрожала башня, но ничего еще не было слышно. Выхлопы поднялись почти до носа ракеты, расходясь в стороны, как грибообразное облако ядерного взрыва, затем ракета стала медленно двигаться вверх. Ярко-белое пламя залило весь стартовый стол, и грохочущая первая ступень, поглощая тысячи галлонов топлива в секунду, начала возносить ракету к небесам. Только когда пять колоколообразных дюз миновали заправочную башню — почти через десять секунд после старта, — возник сплошной столб огня с косматым хвостом. Несколько последних языков пламени лизнули землю, и ракета ушла в высоту.

Заправочная башня под ногами Рика затряслась еще сильнее. Он попытался поймать перила в тот самый момент, когда донесся звук — громовой удар, швырнувший его на заднее ограждение. Рик зажал уши ладонями, его бросило на колени, на проволочную сетку — вся башня раскачивалась, как небоскреб во время землетрясения. Он не пробовал подняться, а благоговейно смотрел вверх, туда, где стремительно исчезал из виду «Сатурн-5», и слушал рев его двигателей, стихающий в отдалении.

Рик моргнул, в глазах еще плыли черные пятна и полосы. Он не обращал на это внимания, наблюдая, как ракета описала дугу и, миновав плотные слои атмосферы, начала свой долгий переход к заданной траектории, набирая орбитальную скорость.

Дверь позади него распахнулась, и толпа техников в белых халатах высыпала наружу. Передние застыли, увидев огромный столб выхлопных газов, вздымающийся в небо, а задние напирали на них, толкая вперед, пока все не сгрудились у перил. Молли, начальник погрузочной команды, помогла Рику подняться и крикнула почти в самое ухо, перекрывая гул ракеты и гомон голосов:

— Что тут произошло, черт возьми?

Рик покачал головой:

— Будь я проклят, если знаю.

— Сегодня не предполагалось никакого запуска.

Рик посмотрел вверх, на ракету — теперь она превратилась в сверкающую точку, летящую к солнцу, — и ответил:

— Подозреваю, что ЦУП удивляется не меньше, чем мы.

Он указал рукой в сторону облака выхлопов, которое мало-помалу начинало рассеиваться.

— Что? — спросила Молли, вглядываясь сквозь клубы пара. И вдруг поняла, куда именно он показывает. — Но это ведь тридцать четвертая площадка!

Молли и ее техники неохотно двинулись назад, в стыковочный отсек — посмотреть, не повредила ли тряска их спутник, и Рик, очутившись в одиночестве, рванул на лифте башни вниз, прыгнул в свой пикап и присоединился к череде машин, спешивших к месту старта.

Кустарниковый дуб и пальмы сабаль, росшие по сторонам служебной дороги, закрывали вид на стартовую площадку. Рик подумал, что четырехсотфутовую заправочную башню должно быть видно издалека, но, добравшись до стартового стола, не увидел этой громадины. Она исчезла так же таинственно, как появилась — и следа от нее не осталось.

Рик проехал через обширную бетонированную площадь перед древним стартовым сооружением. Оно напоминало гигантскую бетонную скамейку для ног: четыре толстые короткие ножки поддерживали на высоте сорока футов плиту десятифутовой толщины, в центре которой сквозило тридцатифутовое отверстие для ракетного выхлопа. В стороне на массивном фундаменте высилась толстая стена для защиты здания, в котором некогда размещались заправочные насосы и прочее вспомогательное оборудование. Теперь оба сооружения выглядели древними, изъеденными непогодой. Потеки ржавчины желтели на серой стене; на выщербленном бетоне выцветшей от времени краской были выведены слова: НЕ ДЕМОНТИРОВАТЬ!

Из трещин в бетоне пророс бурьян, зеленый и буйный даже рядом со стартовым столом. Рик начал сомневаться в том, что видел утром, поскольку с этой площадки явно ничего не поднималось по крайней мере десять лет.

Однако инверсионный след все еще изгибался по небу, высотные ветры все еще размывали его, а когда Рик открыл дверцу и вышел из пикапа, то безошибочно ощутил смесь запахов керосинового дыма, пара и горелого цемента, всегда висящую в воздухе после запуска.

Дверцы хлопали, не переставая, люди выбирались из машин. Здесь уже находились десятки прибывших, с каждой минутой подъезжали все новые, но, вопреки обыкновению, толпа была удивительно молчалива. Никто не хотел признаться в том, что недавно видел.

Рик заметил Тессу Маклин, опытную астронавтку, с которой за последнее время несколько раз встречался — она выходила из белого фургона вместе с полудюжиной коллег из корпуса сборки ракет. Заметив Рика, перебежала к нему через площадь и спросила:

— Ты видел?

Ее лицо горело возбуждением.

— Видел. Я был на заправочной башне в девять тридцать.

Она взглянула вверх, на инверсионный след; прямые светлые волосы упали ей на плечи.

— Здорово! Вот, наверно, было зрелище! Я почувствовала, что затряслась земля, но вышла наружу, когда ракета поднялась уже довольно высоко. Тесса снова повернулась к Рику. — Это был «Сатурн-пять», верно?

— Похоже на то…

— Боже, это невероятно. — Она снова обернулась, осмотрела весь стартовый стол. — Лунная ракета! Вот уж не думала, что еще раз увижу что-то подобное.

— Я тоже, — ответил Рик. Он попытался облечь мысли в слова. — Но как это возможно? Здесь нет башни, нет топливных цистерн, ничего! И стартовый стол слишком мал для полностью заправленного «Сатурна-пять». Это же комплекс для ракет класса С-один.

Тесса улыбалась, словно ребенок перед рождественской елкой.

— Я уверена, что кто бы там — или что — ни устроил это маленькое представление, он может соорудить любое заправочное оборудование. И снова убрать, когда все сработает.

Рик покачал головой.

— Это невозможно.

Тесса рассмеялась.

— Но мы ведь это видели! — Она показала в небо. — И след до сих пор не исчез. — Вдруг глаза ее стали еще шире.

— В чем дело? — спросил Рик.

Она смотрела за череду холмов, поросших пальмами, на сборочный корпус высотой в пятидесятиэтажный дом и на центр управления в цокольном этаже.

— Интересно, посылает ли она телеметрию?

Чтобы это выяснить, понадобилось время. Никто не помнил ни частот, на которых работал космический аппарат «Аполлон», ни процедур, которые использовались для фиксации данных, и наземным контролерам пришлось копаться в архивных руководствах, чтобы все это обнаружить. Еще больше времени заняла подготовка приемников, способных взять сигналы, но когда техники в конце концов подобрали нужные частоты, то обнаружили стабильный информационный поток. Они не могли расшифровать большую его часть, поскольку программное обеспечение было написано для старых компьютерных систем RCA, но сумели наконец установить, что ракета не исчезла заодно со своими наземными системами обеспечения.

Рик и Тесса сидели в центре управления, глядя на настенные мониторы, а программисты в здании центральной аппаратной лихорадочно пытались приспособить старые программы к новым машинам. На экранах в основном появлялась масса чисел, но каждые несколько минут кому-то из программистов приходилось на ходу латать новую часть преобразующего кода, и соответствующий монитор переставал считывать информацию. Однако удалось определить температуру и давление в кабине, уровень топлива в баках головной ступени и еще несколько простых параметров.

В нормальных условиях на этом этапе вся работа по праву принадлежала бы Центру управления полетами в Хьюстоне, но в сегодняшнем старте не было ничего нормального. Хьюстонскому руководителю полетов доложили, что делает команда на мысе Кеннеди, и он отказался иметь к этому хоть какое-нибудь отношение — хотел остаться ни при чем, когда безумная история кончится и головы ее участников полетят во все стороны.

Но вот беда: космический корабль упорно не желал исчезать. Радар отследил его первый оборот вокруг Земли и часть второго, затем высота и скорость начали нарастать. В то же время уровень топлива в баках третьей ступени начал падать. Это могло означать только одно: ее разгонный двигатель заработал.

— Запуск на траекторию к Луне, — прошептала Тесса. — Они собираются лететь к Луне.

— Кто — «они»? — спросил Рик. До сих пор телеметрия не указывала на существование живого — или хотя бы призрачного — пассажира в обитаемом модуле.

— Очевидно, Нил, — ответила Тесса. — И как знать, кто там еще.

— Нил в гробу, на Арлингтонском кладбище, — сказал Рик. — Я видел, как его опускали в землю.

— Но сегодня ты наблюдал старт, — напомнила Тесса. — Нил на борту не более невозможен, чем сама ракета.

— Неплохая точка зрения, — хмыкнул Рик. По его ощущению, на борту таинственного «Аполлона» мог быть любой погибший астронавт, начиная с Гагарина. Диковинное событие было ни на что не похоже, и никто не знал правил этой игры.

Конечно, многие утверждали, что знают эти правила. Из всех щелей повылезали экстрасенсы — каждый со своей интерпретацией происшествия. НАСА вынуждено было запереть ворота и выставить охрану по периметру космического центра, спасаясь от нашествия всевозможных мистиков, но это только подлило масла в огонь: пошли слухи, что на деньги налогоплательщиков разрабатывается новый сверхсекретный летательный аппарат.

Сначала администрация пыталась отмалчиваться, но когда секрет перестал быть секретом, с неохотой признала, что в данном случае психи ближе к истине, чем обличители. Тщательно подбирая слова, представитель службы информации НАСА сообщил:

Создается впечатление, что лунная ракета «Сатурн-5» была запущена с заброшенного комплекса № 34. Этот подозрительный запуск не был санкционирован НАСА и не является частью какой-либо программы, известной НАСА. Будет произведено полное расследование инцидента, и наши выводы будут доведены до сведения публики, как только станет известно, что произошло на самом деле.

Так на бюрократическом сленге выглядело признание: «Мы тоже не знаем разгадки». Рик проводил целые дни со следственной группой, снова и снова повторяя свой рассказ, аккуратно вставляя «казалось, что» и «выглядело, как», пока не выучил все наизусть. Теперь он мог бы изложить эту историю даже во сне, не просыпаясь. Они исследовали стартовый стол, где не было ни признака старта. Оставалось только одно — слушать телеметрию, передаваемую с корабля, и строить предположения.

Через три дня после запуска призрачный «Аполлон» вышел на орбиту вокруг Луны. Спустя еще несколько часов, лунный модуль отделился от обитаемого, и двигатели направили его к поверхности планеты. Он опускался не к морю Спокойствия. Казалось, модуль собирается прилуниться в кратере Коперника, одном из мест, куда предполагались посадки «Аполлонов» до отмены трех последних экспедиций. Но когда аппарат снизился до пятисот футов, телеметрия внезапно оборвалась.

— Какого черта, что случилось? — воскликнул Дейл Джексон, исполнявший роль руководителя полета. Он стоял у нижнего ряда компьютерных пультов и смотрел, как десятки техников спешно пытаются снова получить сигнал.

Тесса и Рик наблюдали за этим издалека; они сидели рядышком на одном из свободных столов и держались за руки — словно подростки в кино. Когда оборвалась телеметрия, Тесса вздрогнула, как будто из шкафа с бельем на нее выскочило чудовище.

— Что случилось? — спросил Рик. — Он взорвался?

Тесса покачала головой и проговорила:

— Полный стоп. Обитаемый модуль тоже молчит, и он все еще на орбите.

— Пятьсот футов… — сказал Рик. Что-то мучительно знакомое было в этом числе. Что происходило на высоте пятисот футов при нормальном спуске на Луну? — Нашел! — сказал он довольно громко, и все в зале повернулись к экранам, но, не увидев на них ничего, посмотрели на Рика.

— Пятьсот футов — нижний предел, когда пилот должен взять управление на себя и посадить ЛЕМ, — сказал Рик. — Компьютер не может подвести аппарат прямо к поверхности. У него не хватит мозгов выбрать место для посадки.

— Значит, ты думаешь, модуль испорчен? — спросил Джексон. — Так и висит на пятистах футах.

Рик колебался. Много дней он держал язык за зубами, опасаясь, что за неверно сформулированное высказывание могут отстранить от полета на «Атлантисе»… Черт побери, он устал бояться. Кашлянул и произнес:

— Я думаю, что когда пришло время передать управление человеку, аппарат отправился туда, откуда взялся.

— А откуда он взялся? — Джексон повернулся к техникам. — Поймайте сигнал.

Они принялись за дело, но скоро поняли, что никаких сигналов нет. Даже радар не смог обнаружить космического корабля. Ни признака: таинственный «Аполлон» исчез бесследно.

НАСА отложило полет «Атлантиса» еще на неделю, чтобы обслуживающая команда проверила, не нанесла ли тряска вред кораблю. Наконец объявили, что «Атлантис» готов к полету. В день запуска Рик и еще четыре астронавта поднялись в лифте на стартовую башню, через люк пролезли внутрь корабля и пристегнулись к амортизирующим креслам. После отсчета, который дважды прерывался из-за отказов датчика давления топлива, они наконец включили три главных двигателя и два мощных стартовых ускорителя и вывели шаттл на орбиту.

Это был первый космический полет Рика. Он ждал, что будет потрясен, и действительно был потрясен, но не в той степени, как воображал. Вместо того, чтобы следить за тем, как внизу поворачивается Земля, он большую часть свободного времени проводил, наблюдая за Луной, которая только-только пошла на убыль. Когда взлетал «Аполлон», на Луне был восход Солнца — именно тот период, когда совершались космические полеты четверть века назад. Это давало экипажу наилучший угол освещенности при посадке, позволяло работать на поверхности при дневном свете и выполнить аварийный ремонт, если что-то шло не так.

Что за дикое время было, думал Рик, проплывая между креслами первого и второго пилотов и глядя в обзорные иллюминаторы на белый диск, висящий в четверти миллиона миль от них. Летишь на свой страх и риск, жизнь или смерть буквально в кончиках твоих пальцев, и весь мир на тебя таращится — хватит ли у тебя смекалки остаться в живых. Олдрин случайно обломил своим ранцем штырек стартера взлетного двигателя, и ему пришлось засунуть в отверстие фломастер и таким манером включить двигатели, чтобы он и Армстронг смогли покинуть Луну. Фломастер! Если бы что-нибудь подобное случилось на шаттле, наземный контроль, скорее всего, приказал бы экипажу заглушить двигатели и ждать спасения — но, кажется, все еще нельзя отправить второй шаттл в течение месяца после первого… Может, они разрешили бы русским прилететь и нажать на кнопку одним из их фломастеров.

Да, он несправедлив. Ремонт телескопа «Хаббл» потребовал настоящей изобретательности, и ученые «Спейслаба» всегда сами чинили отказавшее оборудование. Но ничто не могло сравниться с блистательными полетами на Луну. Сегодня астронавты шаттла больше походят на ремонтников, чем на космических исследователей. Рику удалось убедить себя, что на челноках делают настоящую науку, но теперь, после того, как всего две недели назад он видел взлет «Сатурна-5», стало ясно, что не наука вызывала у него трепет, когда он ребенком жадно следил за полетами. Не наука привела его в небеса. Он оказался в космосе потому, что хотел его исследовать, но вот эта орбита — каких-то двести миль над землей — была пределом, которого он мог достичь.

Очень хотелось, чтобы в этом полете Тесса была рядом. Она бы все поняла. Во время любовных свиданий они говорили о многом, и о том, почему стали астронавтами — мотивы у них были одинаковые. Но по графику она должна была лететь через полтора месяца на «Дискавери».

В среднем отсеке крикнули по-французски: «Вот дерьмо!». Через секунду в пилотский отсек влетел через люк Пьер Рено, канадский инженер-исследователь, за участие которого в экспедиции заплатила его компания.

— В чем дело? — спросил Рик, заметив перекошенное лицо Пьера.

— Сортир сломался, — ответил канадец.

Рик отдыхал в Ки-Уэст после полета, когда произошел следующий запуск. Он крепко спал на рассвете — раздался телефонный звонок, он едва смог нашарить трубку, поднес ее к уху, и Дейл Джексон проговорил сиплым голосом:

— Еще один «Сатурн» взлетел. Давай двигай сюда, чтобы мы могли сравнить записи с прошлым разом.

Рик моментально проснулся. Меньше чем через час он уже был в воздухе и держал курс на север. Когда шел над озером Окичоби, заметил рваные куски инверсионного следа, а когда прилетел на мыс, то увидел, что космодром похож на растревоженный муравейник. Машины сновали взад-вперед по внутренним дорогам, а все общественные шоссе вне ограды были забиты.

Два перепуганных курсанта ВВС препроводили его из аэропорта в конференц-зал штаб-квартиры, где администратор НАСА, руководитель полета, высокого ранга офицер службы безопасности и по крайней мере еще с десяток других высоких чинов уже давно обсуждали происшествие.

Рик с изумлением увидел, что присутствует также авиационный врач и, по всей видимости, что-то записывает. Джексон, руководитель полета, докладывал о том, как трудно будет демонтировать заправленный топливом «Сатурн-5» на стартовом столе, если он объявится снова.

— Нам даже некуда слить топливо и нечем его скачать, — говорил он. — Тем более за пятнадцать минут, пока эти штуки там остаются. Времени едва хватит на то, чтобы подключиться.

Тесса тоже была здесь, она широко улыбнулась и замахала рукой, увидев Рика. Он обошел стол заседаний, уселся рядом с ней и шепотом спросил:

— А ты что здесь делаешь?

— Подвергаюсь допросу с пытками. Я была на стартовой площадке, когда эта штука взлетела.

— На какой площадке?

— На тридцать четвертой.

— Брось шутки! Ты бы поджарилась, если бы находилась так близко.

— Я сидела в бункере.

Рик подумал, что бункер мог послужить некоторой защитой. Хотя, возможно, в защите не было нужды. Ведь при первом старте даже бурьян остался невредимым.

— Почему ты там оказалась? — спросил он. — Откуда узнала, что это произойдет снова?

Она ухмыльнулась, явно довольная собой.

— Потому, что призраки обычно являются вновь, пока не получат чего хотят, а сегодня опять было время, пригодное для старта.

Во главе стола Джексон все еще говорил:

— …И у нас нет тягача, способного убрать ракету, если мы даже сумеем скачать топливо. Придется полностью перестроить подъездные дороги, и останется еще масса трудностей.

Рик мгновенно составил мнение об этом сборище. НАСА рассматривает призрачные ракеты как опасность и хочет прекратить их полеты.

— Почему бы нам попросту не поместить в них астронавтов? — спросил он. — Мы успеем подняться на башню и влезть внутрь, прежде чем ракета стартует.

Джексон искоса взглянул на него.

— В совершенно неизвестный и непроверенный корабль? Исключено.

— Он известен и проверен, — возразила Тесса. — Это «Сатурн-пять».

— Не «Сатурн», а чертова мистика, — прохрипел Джексон. — У нас нет права рисковать людьми.

— Тогда что вы предлагаете? — спросил чин из службы безопасности. — Сбивать их?

По залу прокатился нервный смешок, но тут же затих. Джексон покачал головой.

— На мой взгляд, пусть взлетают. Если, конечно, они появятся еще. Они не вредят ничему, кроме нашей репутации.

Уоррен Алтман, последний из пяти администраторов, сменившихся за последние два года, сказал:

— Вот именно. Наша репутация. У нас и без того достаточно неприятностей, чтобы конгресс посчитал, что мы здесь уже ничего не контролируем. — Он сделал паузу, снял очки и, используя дужку как указку, продолжал: — Нет, Дейл, мы не можем позволить себе бездействия. Неважно, что ситуация сложилась странная, мы должны взять ее под контроль и показать конгрессу, что полностью владеем ею. Не то потеряем еще больше доверия, чем за последнее время. Следовательно, мы должны демонтировать эти чертовы штуковины. И если не сумеем управиться с ними на земле, то придется сделать это на орбите.

— Но как? — спросил Джексон.

— Как предложил Рик. Поместить туда астронавта, и пусть он прервет полет, когда ракета достигнет околоземной орбиты. У нас готов запуск шаттла в следующем месяце, дадим ему рандеву с «Аполлоном», и астронавт сможет вернуться на шаттле.

— Оставив третью ступень и все остальное на орбите, — заметил Джексон.

— Лучше там, чем на столе, — ответил Алтман. — Кроме того, возможно, мы придумаем, как его использовать. «Скайлэб» был пустой третьей ступенью «Сатурна». — Он рассмеялся. — Черт, если это продлится еще несколько месяцев, у нас там окажутся все жилые модули, какие нужны для создания космической станции.

— А если они исчезнут, как этот последний?

Глаза Алтмана сузились. Такая мысль не приходила ему в голову. Но он пожал плечами и сказал:

— Что-нибудь сообразим. Есть вероятность, что эти проклятые штуковины исчезнут, едва мы каким-либо образом вмешаемся. С призраками так и бывает, говорят. — Он указал дужкой очков на Рика: — Это ваша идея. Вы согласны пойти добровольцем?

— Разумеется! — воскликнул Рик.

— Ты — везучий сукин сын, — прошептала Тесса.

Он тоже так думал, пока не началась подготовка. Весь следующий месяц Джексон гонял его по шестнадцать часов в день на тренажерах-симуляторах, готовя к полету, о котором никто и не думал последние

двадцать лет. Он запомнил каждый переключатель и циферблат в командном модуле «Аполлона» и научился управлять кораблем с закрытыми глазами, он отрабатывал каждое непредвиденное обстоятельство, какое только могли выдумать инженеры, включая полет над Луной на малой высоте и маневр возврата к Земле — на случай, если ракету не удастся отделить на лунной орбите. У них было множество данных относительно подобной аварийной ситуации: «Аполлон-13» проделал такой маневр, когда взорвался резервуар с кислородом на пути к Луне.

Рик даже убедил их разрешить тренировки на макете лунного модуля, доказывая, что ему нужно уметь пользоваться им как спасательной шлюпкой в аварийной ситуации. Ему также позволили тренироваться с посадочными и взлетными двигателями, и когда он проработал с ними несколько дней, разрешили практиковаться в посадке.

— Только затем, чтобы ты смог чувствовать аппаратуру, — объяснил ему Джексон. — Ты не можешь совершить посадку, даже если захочешь, поскольку, если отстыкуешь лунный модуль от командного, тебе конец. Сближение и стыковка производятся из командного модуля, а у тебя не будет пилота.

Рик раздумывал над этим. Неизвестно, кто или что может обитать в капсуле на верхушке огромной ракеты. Это может быть кто угодно

— от чудом сохранившегося тела Армстронга до Деда Мороза. В НАСА знали наверняка только одно: они не собираются рисковать более чем одним человеком.

Так что в предрассветный час очередного дня, благоприятного для полета к Луне, Рик стоял перед основанием бетонного стартового стола в полном одиночестве. На нем был современный скафандр, переделанный так, чтобы пилот мог лежать в кресле «Аполлона» — лучший, какой только удалось соорудить за месяц, потому что несколько сохранившихся старых скафандров простояли в Смитсоновском институте и других музеях лет тридцать, утратили герметичность и их надо было практически делать заново. За спиной у Рика был парашют — идея Джексона, — на случай, если «Сатурн-5», стартовая башня и все прочее исчезнут, когда Рик попытается войти в капсулу на высоте в 350 футов.

В предрассветном полумраке стартовый стол № 34 казался призрачным. Легкие порывы ветра пригибали бурьян, росший из трещин в бетоне; Рик чувствовал на себе чьи-то взгляды. Большая часть их принадлежала сотрудникам НАСА, сидевшим в бункере за тысячу футов отсюда, но покалывание в затылке заставило Рика призадуматься — а не устремлены ли на него и другие взгляды, глаза, которые наблюдают и, может быть, оценивают его? Что они могут о нем узнать? Он не был военным летчиком, как первые астронавты, не был даже солдатом. Просто он всегда мечтал стать астронавтом. И вот он стоит в космическом скафандре, держа в руке портативный вентилятор размером с чемоданчик — как банковский служащий с портфелем, дожидающийся поезда в метро, — а пустой стартовый стол насмехается над ним.

Стартовые столы даже в северной части ряда были пусты. «Дискавери» улетел три дня назад, выведя на орбиту «Спейслаб» с Тессой и еще пятью астронавтами. Они должны изучать влияние невесомости на спаривание дрозофил и при этом ждать прилета Рика. Они встали на самую близкую орбиту к возможной орбите «Аполлона», но это было авантюрой, о чем все отлично знали. Если расчеты неверны, Рику придется действовать по запасному варианту — возвращаться, используя капсулу «Аполлона».

Если и это не сработает, помощи не жди. Ни один из других челноков не готов к запуску: «Атлантис» все еще на месте посадки, на базе Эдвардс — ждет возвращения домой, и возможно, напрасно: у транспортировщика шаттлов, «Боинга-747», образовались трещины в крыле. «Коламбия» и «Эндевер» стоят в сборочном корпусе, и их двигатели многоразового использования разбросаны по огромному пространству ремонтного цеха, а техники пытаются набрать деталей хоть на один работающий комплект.

Неважно все это — Рик наконец-то оказался здесь. Он расправил плечи и посмотрел на часы. Время наступило.

Ракета появилась внезапно и беззвучно. Ее прожектор слепил глаза, пока Рик не опустил светофильтр. Повернулся кругом, чтобы сориентироваться. Стартовая башня была как раз там, где он ожидал, а «Сатурн-5»… Рик откинул голову и почувствовал, как екнуло сердце. Ракета была огромна. Отсюда, от основания, казалось, что она достает до Луны.

Но глазеть не было времени. Он неуклюже побежал к стартовой башне, башмаки глухо стучали по бетону, затем влез в лифт и поднялся наверх, с волнением глядя, как земля уходит все дальше и дальше. Поднявшись на две трети пути, он очутился в солнечных лучах.

Металлическая конструкция потрескивала и постанывала совсем как стартовая башня шаттла. Шаркая башмаками по решетке выносного мостика, он прошел к белой третьей ступени и к капсуле. Люк был открыт, словно Рика ждали. Обычно сесть в кресло помогает целая команда техников, но сейчас он был совершенно один. Никто не дожидался его и в капсуле. Быстро, чтобы ракета не взлетела, пока он на мостике, Рик забрался внутрь, отсоединил от скафандра шланг вентилятора, вышвырнул его в люк, затем подключил к скафандру один из трех корабельных шлангов. Несколько раз подпрыгнул на кресле. Стукнул по раме люка рукой в перчатке. Прочная штука. Удовлетворенный этим, он выбросил парашют вслед за вентилятором, поднял и закрыл крышку люка, запер его и снова упал в центральное кресло.

Панель управления расположена слишком близко — не очень удобно. На ней — целый лес переключателей и ручек. Он внимательно изучил показания приборов, следя, нет ли отклонений, потом глубоко вздохнул, ощутив прохладный металлический запах сжатого воздуха. Значит, шланг его скафандра действовал. Теперь нужно установить радиосвязь. Он произнес в микрофон скафандра:

— Центр, это «Аполлон», слышите меня?

— Слышим хорошо, — ответил голос Джексона.

— К запуску готов, — сообщил Рик.

— Прекрасно. Предполагаемое время старта… хм, скажем, через две минуты.

— Вас понял. — Пульс у Рика подскочил до небес. Он пытался успокоиться, но отсутствие предстартового отсчета времени вдруг выявило для него все безумие этого предприятия. Ведь он сидит во чреве призрака!

Рик заставил себя сосредоточиться на приборах. Главная силовая установка — зеленая лампа. Температура в отсеке — норма. Давление в баках с горючим…

Замигали желтые лампочки, низкий гул сотряс кабину.

— Зажигание стартовых двигателей, — сказал Джексон.

— Вас понял. Я чувствую.

— Все двигатели работают.

В иллюминатор люка Рик увидел, как соскользнул выносной мостик; кабину, по ощущению, чуть качнуло вправо.

— Поднимается. Идешь вверх.

Гул сделался громче, Рик почувствовал, что возрастает ускорение. Стартовая башня скользнула вниз, и теперь он видел только синее утреннее небо. Ждал, что ускорение придавит его к креслу, но оно росло постепенно, по мере того, как первая ступень сжигала топливо и ракета становилась легче. Когда включилась вторая ступень, Рика начало покачивать и усилилось ускорение, но в допустимых пределах.

На этот раз в дело вступил Хьюстон. ЦУП взял на себя управление полетом, и Лора Тернер, бывшая на связи, сказала:

— Смотришься отлично, «Аполлон». Сброс защиты в течение двадцати секунд.

В назначенное время Рик ощутил глухой удар, защитная конструкция с ее щитками слетела, и он смог взглянуть в боковые иллюминаторы. Флорида внизу быстро удалялась.

Третья ступень подожглась через несколько минут, выводя космический корабль на орбиту.

— Точно в цель, — сказала Лора. — Мы следим за тобой еще сто миль, до зоны «Дискавери», и заканчиваем.

— Вас понял.

Теперь для Рика пришла пора оправдать свой полет. Задача была несложная — НАСА не позволило бы ему подвести «Аполлон» к челноку. Нужно было заглушить двигатели и дать Тессе подогнать к нему шаттл. Рик затаил дыхание, поднял руку в толстой перчатке и указательным пальцем дотронулся до панели управления. Позволит ли ему корабль взять на себя управление? Или будет держать в плену весь путь до Луны? Или растает, как клуб дыма, едва Рик коснется переключателя?

Проверить это можно было только одним способом… Переключатели послушно щелкнули, и сигнальные лампочки показали, что соответствующие цепи выключены. Остальная аппаратура, как и все в капсуле, осталась в прежней позиции. Рик глубоко вздохнул, затем отрапортовал:

— Двигатели заглушены. «Аполлон» готов к сближению.

— «Аполлон», вас понял. Сиди и наслаждайся полетом, Рик.

Он отстегнул ремни и свободно выплыл из кресла. Капсула «Аполлона» была в какой-то мере сравнима с кабиной шаттла, только гораздо теснее — на одного человека. Здесь хватало простора, чтобы, перелетая от одного иллюминатора к другому, смотреть вниз, на бело-голубую Землю. И на Луну, которая манила Рика сильнее, чем обычно — ведь он находился в корабле, который мог доставить его туда. Доставить и опустить на лунную поверхность… если бы с ним были еще два астронавта.

Шаттл казался ярким пятнышком на фоне темной глубины космоса. Он медленно приближался. Рик следил за тем, как это пятнышко превратилось в знакомый орбитальный аппарат с короткими, словно обрубленными крыльями.

— «Аполлон», здесь «Дискавери», — послышался по радио голос Тессы. — Ты готов? — Она волновалась, и это было понятно. Не каждый день удается повстречаться с призраком.

Услышав знакомый голос, Рик улыбнулся. Ему давно хотелось отправиться вместе с любимой в космический полет. Он представлял себе, что когда это случится, он будет младшим по чину среди личного состава, который чистит крысиные клетки в космической лаборатории или делает что-то пустяковое — но вот, он командир собственного корабля, создатель истории космических полетов.

— «Дискавери», это «Аполлон», — ответил Рик. — Слышу вас громко и отчетливо. Рад встретиться с тобой, Тесса.

— Ты готов к РВК?

РВК. Работа вне корабля. «Аполлон» нельзя состыковать с шаттлом; Рик должен перебраться туда самостоятельно, и «Аполлон» будет лететь по инерции, со смолкшими двигателями, не выполнив своей миссии, какой бы она ни была.

Но если НАСА превратит корабль в новую космическую лабораторию, это, возможно, успокоит тех или то, что стоит за таинственными запусками. И тогда, возможно, все хлопоты не пропадут зря.

Рик покачал головой. Зачем себя обманывать? НАСА никогда и ни для чего не воспользуется этим кораблем. Он понял это, взглянув в лицо Алтману, когда Джексон спросил, что они будут делать, если корабль исчезнет. Алтман просто хотел показать конгрессу — и силам, стоящим за новым «Аполлоном», — что НАСА продолжает контролировать ситуацию. Он надеялся, что после того, как Рик отключит двигатели корабля на орбите, таинственные явления прекратятся.

— «Аполлон», ты готов к выходу? — спросила Тесса.

Рик сглотнул. Если он изменит план полета, это будет его последний старт в космос. Хуже того, космический корабль мог в любую минуту превратиться в прозрачную ткань, в ничто, оставив его болтаться между Землей и Луной в одном лишь космическом скафандре и умереть от удушья, когда иссякнет запас воздуха. Либо корабль не исчезнет сразу — подождет до приближения к Луне, как сделали последние два корабля: первый — над кратером Коперника, второй — над плато Аристарха. Но если он, Рик, сейчас переберется в «Дискавери», то как он сможет прожить остаток жизни, сознавая, что имел возможность слетать к Луне и не воспользовался ею?

Ему всегда хотелось исследовать неизвестное; что ж, теперь представилась именно такая возможность. Он ничего не знал о призрачных силах, создавших «Сатурн», и понятия не имел об их целях, но теперь это был его корабль — по праву захвата, если уж нет других оснований. Ну, и что теперь со всем этим делать?

Тесса снова спросила:

— Эй, «Аполлон», ты готов к РВК?

Он глубоко вздохнул и ответил:

— Нет… На самом деле, мне кажется, я нуждаюсь в некоторой помощи.

— Какой помощи, «Аполлон»?

Глядя на белый сияющий полумесяц, Рик сказал:

— Мне нужен кто-нибудь, кто полетел бы со мной на Луну. Предпочтительнее, чтобы двое. Ты знаешь кого-нибудь, кто согласится?

Тесса как будто вскрикнула, слов было не разобрать — возглас удивления или облегчения, а может быть, смех, но прежде чем Рик успел переспросить, с Земли, из Хьюстона донесся голос Лоры:

— И не думай об этом, Рик! Тебе запрещен длительный полет. Ясно?

Рик вздохнул. Но мосты уже были сожжены, он слышал, как они рушатся.

— Ясно, как космос, Лора, но я все равно собираюсь лететь. Если у меня будет полный экипаж, я намерен добраться до Луны и совершить посадку. Меня ничто не остановит.

— Нет, Рик. Для этого нужен контроль с Земли. Ты заглушил двигатели, прервав штатный полет, и у тебя нет гарантий, что дальнейший полет пройдет нормально во всех отношениях. Ты должен будешь самостоятельно подать горючее и включить двигатели, но без нас не сумеешь это сделать. Даже если возьмешь разгон, тебе понадобятся наши радары для слежения и наши компьютеры, чтобы рассчитать корректировку курса, и…

— Я уловил вашу точку зрения, Центр управления.

Судя по тому, что Лора ответила без раздумий, она несомненно предвидела такой поворот дела. Но теперь это не имело значения.

— Ты блефуешь, — сказал ей Рик. — Вы не дадите нам подохнуть, если это будет в ваших силах.

Она промолчала. Рик счел это достаточным ответом. Тесса, очевидно, тоже — она сказала:

— Мы идем к тебе.

Новый голос — Дейла Джексона — произнес:

— Вы остаетесь на месте. Рик, Тесса, мы не будем проводить слежение на маршруте к Луне. Мне все равно, можете отправляться хоть за пределы Солнечной системы, мы не станем рисковать всей космической программой ради удовлетворения вашего любопытства.

— Какая еще космическая программа? — поинтересовалась Тесса.

— Разводить дрозофилу?

Это было не совсем справедливо. Среди специалистов, проводивших эксперименты на борту, находилась женщина-астроном, японка, работавшая с новым аппаратом, инерциальной платформой.

— Не собираюсь с тобой дискутировать. Тесса, если ты покинешь «Дискавери», тебе будет предъявлено обвинение в нарушении долга и в том, что ты безответственно подвергла опасности остальных членов экипажа. Я не блефую: если вы попытаетесь уйти с околоземной орбиты на этом «Аполлоне», то будете предоставлены самим себе.

Рик посмотрел на пустые кресла — справа и слева. В узкой нише за ними лежало навигационное оборудование: телескоп, секстант и примитивный компьютер для управления полетом. Теоретически это могло обеспечить его нужным объемом измерений и расчетов для того, чтобы выдержать курс. Но у него не хватало практики в пользовании этими инструментами, и можно поручиться, что Тесса и тот, кто собирался пойти с ней, тоже не умели рассчитывать траекторию с помощью этих устаревших приборов.

— Как ты думаешь, Тесса? — спросил он. — Сумеем мы долететь без контроля с Земли?

— Я не…

— В этом нет необходимости, — вмешался кто-то, заглушив слова Тессы.

Он говорил с явным акцентом, но Рик не сумел понять, каким. Кто это — иностранный коротковолновик-любитель, работающий на частотах связи со спутниками?

— Кто вы? — спросил Рик.

— Григорий Иванов из Российского космического агентства в Калининграде. Я принял ваш сигнал и готов оказать помощь.

Хьюстон, очевидно, тоже слышал эти слова.

— Вы не имеете права! — завопил Джексон.

Русский засмеялся.

— Разумеется, имею. Международные договоры обязывают Россию оказывать помощь любому кораблю, вышедшему из строя или оставленному на произвол судьбы, будь то на море или в космосе.

— Не суйтесь не в свое дело! — снова завопил Джексон. — Этот корабль не вышел из строя и не оставлен.

— Разве? Очевидно, я не расслышал вас. Вы собираетесь предоставить радарное сопровождение с Земли для полета и посадки на Луну? Мне показалось, что нет.

Джексону было не до споров.

— Эй, русский, убирайтесь с этой частоты, — прорычал он. — Вы создаете международный инцидент.

— Скорее, прецедент, — ответил Григорий. — «Аполлон», повторяю наше предложение. Калининградский Центр управления даст вам поддержку для посадки на Луне и обратного полета. Вы согласны на наше содействие?

Рик ощутил, что его душит смех. Можно ли поверить, что русские поведут «Аполлон» к Луне? Неужели они помогут американскому экипажу повторить полет, который привел Россию в замешательство больше тридцати лет назад? Возможно. Холодная война умерла и похоронена, остатки от берлинской стены служат ей надгробным памятником. Но смогут ли русские действительно помочь, вот это большой вопрос. Их компьютерное оборудование почти так же устарело, как система 36-К, упрятанная под его навигационным пультом.

Но, по правде говоря, выбора не оставалось. Хьюстон стал бы сражаться с ним на каждом шагу. А кроме того, слова «международный полет» сейчас звучат неплохо. Рику понадобятся сторонники, когда он вернется. Если вернется. Он тряхнул головой и сказал:

— В шторм хорош любой порт, Калининград. Я принимаю ваше предложение.

— Это предательство! — закричал Джексон, но Рик не посчитал нужным ответить.

Тесса предупредила:

— «Аполлон», мы выходим.

— Вы уже в снаряжении?

Чтобы астронавт очистил кровь от азота до своего выхода из шаттла, ему необходимо два часа дышать чистым кислородом; следовательно, Тесса и тот, кто идет с ней, должны были начать эту процедуру еще до старта Рика.

— Случайности надо предвидеть, — ответила Тесса. В ее голосе слышалось веселье. — Понимаешь, тебе могла понадобиться помощь.

— Ах да, конечно, — согласился Рик.

Джексон снова принялся за свое:

— Тесса, подумай как следует. Ты жертвуешь карьерой ради пустяка.

— Я бы не называла посадку на Луну пустяком.

— Это же чертов призрак! Ты можешь погибнуть!

— Да, могу, ну и что? — парировала Тесса. — Мы все можем погибнуть. Или еще хуже: можем перестать мечтать и будем продолжать крутиться в шаттлах на низкой орбите, пока все челноки не износятся, а конгресс не решит, что полеты людей в космосе — пустая трата времени. Я не хочу умереть в доме для престарелых, я хочу воспользоваться единственным случаем слетать в космос по-настоящему!

Она сердито фыркнула, и Рик увидел, что открылся внешний люк шлюза. Медленно вплыла фигура в белом скафандре, за ней другая. Кто же второй? Кто-то еще из основных членов экипажа? Вряд ли. Они должны вернуть корабль на Землю. Остаются ученые из космической лаборатории. Рик быстро перебрал в уме научный состав и уверенно решил: это японка Йошико Сугано, астроном. Ее платформа с аппаратурой была рассчитана на полет вне помех от вибрации шаттла и света земной поверхности, и Сугано прошла хорошую подготовку для того, чтобы управлять платформой дистанционно. Японка разбиралась в стыковочных маневрах лучше большинства астронавтов; она бы отлично подошла на роль пилота командного модуля. Кроме того, ее участие придало бы экспедиции международный характер. Рик мог поручиться, что Тесса подумала об этом задолго до того, как в дело включился Калининград.

Две фигуры в космических скафандрах подплыли к открытому люку «Аполлона», и сквозь прозрачный шлем Рик увидел улыбающееся лицо Тессы. Йошико не выглядела такой довольной, как Тесса — понятно, ситуация весьма сложная.

— Прошу разрешения подняться на борт, — сказала она, чуть запыхавшись.

— Да, да, конечно! — ответил Рик.

Он помог им протиснуться сквозь квадратную горловину люка. Это оказалось довольно трудным занятием. Его-то скафандр был переделан, а шаттловские не подходили для люков «Аполлона». На мгновение Рик ощутил панический страх — пролезет ли такой скафандр сквозь люк посадочного модуля. Возможно, они проделают весь путь к Луне, а там Тесса застрянет в выходном люке.

Но беспокоиться об этом было поздно. Как Олдрин с Армстронгом в той ситуации со стартером взлетного двигателя, они придумают что-нибудь на месте.

Пока они возились, усаживаясь в свои кресла, Джексон устроил последнюю сцену — бил на дешевый эффект, угрожая обвинить их, а заодно и всю Российскую Федерацию в пиратстве. Рик ответил:

— Этот корабль не принадлежит НАСА. Он не принадлежит никому. Или, может быть, принадлежит всем. Иными словами, если вы не собираетесь нам помогать, уходите с этой частоты — нам нужно связаться с центром управления на Земле.

— Центр управления — мы, черт побери! — заорал Джексон. — И я приказываю вам действовать по намеченному плану!

— Простите, — отозвался Рик. — Теперь этим полетом управляет Калининград. Прошу очистить эфир.

Джексон продолжал твердить свое, в это же время заговорил и Григорий Иванов; разобрать ничего было нельзя.

— Повторите, Калининград, повторите, — попросил Рик, и на этот раз Джексон умолк.

Григорий сказал:

— У вас еще есть возможность уложиться в намеченный интервал времени, если приготовитесь к разгону за пятьдесят минут. Как считаете, это возможно?

Рик посмотрел на Тессу. Она кивнула и подняла вверх оба больших пальца. Йошико только пожала плечами, глядя на него широко открытыми глазами. Это был ее первый космический полет, и он, понятное дело, оказался совсем не таким, как она ждала.

— Надо избавиться от чертовых скафандров, — сообразила Тесса.

— Наши не приспособлены к этим креслам, при разгоне нам переломает шеи.

— Тогда снимайте, — сказал Григорий. — И будьте готовы к ускорению через пятьдесят три минуты.

— Вас понял.

Рик проверил запоры люка, затем подал воздух в кабину. Когда показания прибора приблизились к норме, повернул шлем, так что щелкнули задвижки, и снял его. Тесса и Йошико поступили так же.

Одни их три шлема заполнили почти все пространство до панелей управления. Освобождение от скафандров оказалось настоящей трагикомедией — они толкали друг друга локтями, сталкивались головами и плечами. Кругом были предохранительные решетки, прикрывавшие кнопки и переключатели, по бокам рычажков торчали металлические кольца, похожие на петельки от пивных банок — чтобы не произошло случайного отключения, — но Рик вздрагивал каждый раз, когда кто-нибудь задевал панель рукой или ногой.

— Что за нелепость, — со смехом воскликнула Тесса. — Давайте разоблачаться по одному и помогать друг другу.

— Правильно, — ответил Рик. — Начнем с тебя.

Они с Йошико отстегнули кольцо, соединяющее две половины обмундирования Тессы, сняли верхнюю часть скафандра, потом Йошико придержала ее за плечи, а Рик стащил нижнюю. Тесса осталась в костюме из спандекса, обеспечивающем охлаждение и вентиляцию; он был не так удобен, как обычная одежда, пластиковые трубочки и воздушные шланги тянулись вдоль всего тела, но все же это было лучше, чем скафандр. При ней также остался коммуникационный комплект «Слухач», так что она могла следить за радиосигналами с Земли. Рик сунул скафандр в нишу для оборудования за сиденьями, затем они с Тессой помогли освободиться Йошико, и наконец обе женщины помогли раздеться ему. Это все равно было довольно трудным делом, и в какой-то момент Рик обнаружил, что уткнулся лицом в правую грудь Йошико. Он пробормотал: «Извините» и отпрянул, но тут же стукнулся головой о приборную панель. Йошико рассмеялась и сказала:

— Ничего страшного. Думаю, нам всем придется довольно близко контактировать до конца путешествия.

Рик покосился на Тессу, с которой «близко контактировал» еще на Земле. Она с ухмылкой заметила:

— Предавайся мечтам, Рик. Здесь тебе никак не развернуться.

Йошико покраснела, Рик тоже.

— Да я об этом и не думал!

— Ну, разумеется. Берегись, Йо. Рик ненасытен. К счастью, он будет занят рабочим регламентом и не сможет к нам приставать.

Йошико нервно рассмеялась, и Рик почувствовал себя совсем неловко.

Но Тесса была права, говоря о регламенте. Нужно было уложить на место скафандры, отвести «Аполлон» от шаттла, который уже начал отдаляться сам, сориентировать корабль для запуска двигателя, что поведет их с орбиты — при этом постоянно заботиться, чтобы нормально функционировало все электронное и механическое оборудование.

Корабль как раз прошел еще половину орбиты, когда все было подготовлено — приближался момент истины, они с волнением ждали, пока отщелкают последние несколько минут. Двигатели были на взводе, курсовой компьютер включен, Калининград уже определил момент старта и продолжительность поджига, в случае если придется перейти на ручное управление. Рик, сидевший в левом кресле, уже держал палец у кнопки ручного запуска, когда Тесса вдруг сказала:

— Ведь мы еще не дали название кораблю. Нельзя же отправляться к Луне безымянными.

— Да, это плохая примета, — согласилась Йошико.

Они посмотрели на Рика, а он, пожав плечами, сказал:

— Не знаю. Я об этом не думал. Может быть, «Призрак» или «Дух»?

Тесса покачала головой.

— Нет. Это скверные позывные. Нужно что-то оптимистическое, дающее надежду. Вроде «Второй возможности» или…

— Вот ты и сказала: Надежда — отозвалась Йошико. Посмотрела на Рика и добавила: — Или «Дух надежды», если вы хотите упомянуть о призраке.

Рик кивнул.

— Согласен. Мне нравится.

— Мне тоже. — Тесса лизнула указательный палец, легонько ударила им по стыковочному люку — дальше нельзя было дотянуться — и проговорила: — Нарекаю тебя «Духом надежды».

Послышался голос Григория:

— Прекрасно, «Дух надежды». Приготовились. Запуск к Луне через тридцать секунд.

На КЛДС, примитивной клавиатуре с дисплеем, высветилась надпись: Вкл/Не вкл. Это была последняя возможность отступления. Но Рик без колебаний нажал на кнопку готовности. Он не собирался капитулировать.

Астронавты тревожно смотрели на приборную панель — не появится ли вдруг сигнал неисправности, — а Григорий вел обратный отсчет времени. Казалось, секунды тянутся бесконечно, но наконец он произнес: «Ноль!», и сию же секунду двигатель третьей ступени «Сатурна» IV-Б автоматически поджегся в последний раз, припечатав астронавтов к сиденьям — ускорение чуть больше g. Рик позволил руке упасть с кнопки запуска на подлокотник кресла.

Доносилось мягкое громыхание; разгон был куда более плавным, чем при проходе через атмосферу. Рик смотрел на Землю через боковой иллюминатор, но ускорение туманило взгляд, он мог различить только синеву и белизну.

Двигатель все работал и работал — больше пяти минут полной тяги, — разгоняя корабль от скорости 17 000 до 25 000 миль в час, необходимой для того, чтобы преодолеть земное притяжение. К концу разгона Рик заставил себя поднять руку к кнопке выключателя, на случай, если компьютер не выключит двигатель в нужный момент, но внезапно Григорий воскликнул: «Время!», и сейчас же прекратился шум. Тяга исчезла, руку Рика бросило вперед, на кнопку, но в этом уже не было нужды. Теперь «Аполлон» летел к Луне по инерции.

Отстегнувшись от кресел, они начали осматриваться. У них было три дня полета до Луны — масса времени для того, чтобы изучить каждый уголок крошечной кабины.

Йошико была права: через полчаса их перестали беспокоить «близкие контакты». Обеспечивающие охлаждение и вентиляцию костюмы из спандекса создавали чувство благопристойности — единственное, чего можно было добиться в таком тесном помещении.

Рик был совсем не против того, чтобы сталкиваться с Тессой — да и она, казалось, тоже. Оба непрерывно улыбались, словно новобрачные, и казалось, между ними проскакивают тысячевольтные разряды. Йошико была чем-то занята в нише для оборудования, и они поцеловались — вернее, чуть прикоснулись губами друг к другу, но даже из-за этого у Рика по спине пробежал холодок. Полет оказался более приятным, чем их несостоявшееся путешествие в челноке.

Убежденность Рика в этом несколько поколебалась, когда Йошико обнаружила вакуумно высушенную еду — пластиковые пакетики с горлышками гармошкой, куда надо было наливать воду. Получалась клейкая масса, которую космонавт выдавливал себе в рот. Рика с Тессой позабавило, с каким недоверием Йошико отнеслась к такому способу питания.

— Выдавливать, как пасту? — спросила она.

Рик, которому приходилось завтракать подобной пищей в школе во время спада 69-го года, рассмеялся и сказал:

— Эта еда и на вкус, как паста.

Тесса вертела в руках какой-то предмет, найденный в шкафчике. Вдруг засмеялась, крикнула: «Улыбайтесь!», и Рик с Йошико увидели направленную на них телевизионную камеру.

— Эй, Григорий, вы получаете картинку? — спросила Тесса, переводя объектив с Рика на Йошико и обратно.

— Подтверждаю, — ответил Григорий. — Очень чистый сигнал.

— Превосходно! — Тесса медленно панорамировала отсек, затем подошла к иллюминатору и направила камеру на Землю, уже совсем маленькую.

— Чудесно! — воскликнул Григорий. — Прекрасно. Мы записываем все на пленку, но если вы подождете несколько минут, я думаю, мы сможем показать вас в прямом эфире по первой программе.

— Ты шутишь, — недоверчиво сказала Тесса, поворачивая камеру внутрь отсека.

— Нет. Мы сейчас этим и занимаемся. На большей части России глубокая ночь — подумаешь, прервем несколько старых ужастиков! Наш фильм куда интересней.

— Блеск! Хьюстон, вы это слышали? Русские показывают нас в прямом эфире по телевидению!

ЦУП смолк еще до поджига двигателя, но теперь Лора Тернер, дежурившая на связи, подала признаки жизни:

— Мы видим вас, э… «Надежда». Мы тоже получаем ваш сигнал. Привет, Рик. Привет, Йошико.

— Привет. — Рик и Йошико приветственно помахали руками перед камерой. С Земли слышались какие-то шумы, но нельзя было понять, Хьюстон это или Калининград.

Йошико сказала:

— Интересно, а в Японии наш сигнал получают?

Через несколько секунд отозвался голос:

— Да, мы получаем. Это Томичи Амакава из Космического центра Танегасима, прошу разрешения присоединиться к связи.

— Согласны, — сказал Григорий. — Добро пожаловать в нашу компанию.

— Благодарю. Мы тоже готовимся дать в эфир ваш сигнал. Йошико! У меня для вас послание от ваших университетских коллег. Они сердятся, что вы оставили их обсерваторию, но желают вам удачи.

Она улыбнулась.

— Передайте им мои извинения и благодарность.

Заговорил Иванов:

— Мы готовы. Может, вы скажете вступительное слово, чтобы люди знали, почему вдруг получают изображение из космоса?

— Хорошо, — ответила Тесса, наводя камеру на Рика. — Давай, Рик. Ты знаешь об этом намного больше, чем мы.

Рик нервно сглотнул. В России и Японии все на них смотрят. И как знать, кто смотрит еще. Любой обладатель спутниковой тарелки и подходящего приемника может взять их сигнал. Он откинул волосы, нервно облизнул губы и заговорил:

— Ну хорошо. Все в порядке, привет, я Рик Спенсер, американский астронавт, а это — Йошико Сугано из Японии; с камерой Тесса Маклин, моя соотечественница. Нас ведут русские из Калининграда.

Тесса повернула камеру к себе, отпустила ее и шагнула назад, чтобы попасть в кадр. Помахала рукой, медленно отлетела в сторону и ткнулась затылком в спинку кресла. Все трое захохотали, и Рик почувствовал, что волнение немного отступило. Когда Тесса снова поймала и навела на него камеру, он начал объяснять:

— Как вы, возможно, слышали, последние три месяца НАСА заполонили призраки. Духи ракет «Аполлон». Вот мы и решили посмотреть, можно ли на такой ракете выйти на орбиту, а когда я добрался сюда, наверх, то забрал с «Дискавери» Тессу и Йошико. Так мы очутились здесь. — Он не стал говорить, что они отказались выполнять приказы — пусть об этом сообщает чиновник НАСА. В таком случае он будет выглядеть, как сущий Гринч[13]. — Несмотря на таинственное происхождение, корабль ведет себя как настоящий «Аполлон». Он такой же прочный и основательный, — Рик постучал костяшками пальцев по одному из немногих свободных мест обшивки. — Как видите, каждый клочок кабины чем-то занят. В этом тесном конусе — всего 13 футов в ширину — помещается удивительно много интересных вещей. Давайте, я вам кое-что покажу.

Сделав такое вступление, Рик устроил для зрителей путешествие по командному модулю, демонстрируя пульт управления и немногие удобства, в том числе мешки для отходов, по поводу которых он заметил:

— Примитивные штуки, но можно поручиться, что в самый щекотливый момент они не дадут осечку, как постоянно случается с туалетами в шаттлах. — Он снова показал на пульт управления с сотнями переключателей, кнопок и приборов и добавил: — Вот вам вся конструкция «Аполлона» в двух словах: никаких затей, но свое дело корабль делает. И если Богу угодно, он и теперь сработает.

Тесса показывала панель управления, пока Григорий не сказал:

— Спасибо, Рик. Мы тут пролистали справочник, и похоже, вам пора перестыковать лунный модуль. Готовы?

Рику стало интересно, каким справочником пользовались русские. Возможно, книгой Олдрина «Люди с Земли» или какой-нибудь из поздних, вышедших к двадцать пятой годовщине первой высадки на Луну. Наверняка у них есть копии подлинных ведомостей проверки «Аполлонов». В шестидесятые годы Советы имели в Штатах первоклассную разведывательную сеть.

Сейчас это не имело значения. Перестыковать лунный модуль надо в любом случае. Рик повернулся к Йошико и спросил:

— Ну как? Я немного потренировался на симуляторах, но ты — наш местный специалист по стыковочным маневрам. Желаешь этим заняться?

Йошико чуть съежилась, осознав, что для нее наступил момент испытания: либо блеснуть, либо опозориться. Она перелетела к пилотскому креслу, уселась и проговорила:

— Конечно.

Рик и Тесса пристегнулись к своим креслам и по указаниям Григория повернули задвижки, соединяющие командный модуль с бустер-ным двигателем C–IV-Б, освободив таким образом лунный модуль, который весь путь от Земли проделал прямо под ногами астронавтов. Йошико несколько минут экспериментировала с ручным управлением, чтобы освоиться с корректировочными движками, затем начала маневр. Тесса снимала всю процедуру, показывая людям на Земле, как угловатый ЛЕМ пристраивается к бустеру третьей ступени и как Йошико, глядя в крошечные иллюминаторы, сосредоточенно разворачивает корабль и нацеливает стыковочную горловину на верхушку лунного модуля, на шлюз. Мягкий толчок движков осевой тяги, кабина стала продвигаться к шлюзу — несколько футов в секунду, — но чуть в сторону; Йошико скорректировала это боковым двигателем, и последние несколько футов они прошли точно по оси. Стыковочные горловины не совпали на несколько дюймов, однако растопыренные направляющие командного модуля сделали свое дело: небольшая подвижка вбок, гулкий металлический удар — два космических корабля состыковались.

— Фиксаторы сработали, — доложил Рик, когда на пульте вспыхнули индикаторы. Он пожал руку Йошико. — Отлично сработано! Калининград, у нас порядок!

Йошико со вздохом закрыла усталые глаза. По радио донесся голос Григория:

— Поздравляю. И благодарю за видеосъемку. Могу вас порадовать: миллионы людей в России и на большей части Европы наблюдали за вами, затаив дыхание!

— И в Японии, — вставил Томичи Амакава.

Тесса легонько присвистнула.

— Здорово! Люди наблюдают за космической экспедицией… Кто бы мог подумать? Как в прежние времена!

— Это было давно, — отозвалась Йошико. — Выросло целое поколение, не видевшее лунных полетов. Сейчас это снова интересно людям.

Рик посмотрел в иллюминатор, на опорную ногу ЛЕМа, косо торчащую на фоне Земли. Это снова интересно людям? После долгих лет полетов на шаттлах, когда научные фильмы, снятые астронавтами, показывали только по образовательным каналам наряду с учебными роликами по малярному делу и кулинарии… Трудно поверить, но это несомненная правда. Теперь, по крайней мере, люди станут чаще смотреть в небеса.

Рику показалось, что Земля становится все ярче, детали на ней различаются лучше… Он поморгал, и сейчас же над ухом взвизгнула Тесса. Показала на панель управления и закричала:

— Смотрите! Исчезает!

И точно — весь корабль становился туманно-прозрачным. Земля была видна прямо сквозь корпус, без всяких иллюминаторов. Словно смотришь сквозь густо затененное стекло, только оно делалось все светлее.

— Черт побери, — прошептал Рик. Сердце отчаянно заколотилось. Воздух пока не уходил, но корабль исчезал, растворялся…

— Скафандры! — вскрикнула Йошико, извернулась и начала вытягивать свой скафандр из-за кресла.

— «Надежда», что у вас происходит? — тревожно спросил Григорий.

— У нас… — попытался ответить Рик, но голос не слушался. Наконец он смог выговорить: — Калининград, у нас проблема.

Он помогал Йошико надеть скафандр, понимая при этом, что они все равно погибнут, если корабль растворится. Воздуха в скафандрах хватит максимум на семь часов.

— Что случилось?

— Корабль исчезает, — ответил Рик, придерживая нижнЮю часть скафандра Йошико, пока она засовывала туда ноги.

— Это видно на телеэкране? — спросила Тесса и направила камеру на диск Земли, сияющий сквозь корпус корабля.

После первой панической реакции Тесса вполне овладела собой, только тяжело дышала.

— Да, — подтвердил Григорий.

— А, черт… Значит, это действительно происходит.

Рик справлялся со страхом хуже, чем Тесса, но внезапная мысль заставила его на секунду забыть о своем положении.

— Кончай съемку, — велел он Тессе.

— Почему?

— Хочешь еще одного «Челленджера»?

— А! — Тесса выключила камеру.

Она понимала, в чем дело. В отношении всей космической программы главной бедой было не то, что «Челленджер» взорвался, а то, что миллионы людей видели взрыв. НАСА так и не оправилось после этой катастрофы. И если сейчас весь мир станет свидетелем, как «Дух надежды» убивает свой экипаж, настанет конец интереса к космосу, который они сегодня смогли возродить.

— Поздно, — сказала Тесса. — Все уже знают, что нам ко…

Она не договорила — корпус корабля вернулся на место. Йошико подняла голову, не надев скафандра, а Рик тупо смотрел на металлическую обшивку.

— «Надежда», что у вас? — спросил Григорий.

— Все вернулось, — ответил Рик. — Корабль имеет обычный вид.

— Но что произошло? Вам известна причина?

— Абсолютно неизвестна. Он просто растаял, затем появился.

— Вы могли это как-то спровоцировать?

Рик посмотрел на Тессу, потом на Йошико. Они покачали головами, и Рик ответил:

— Трудно сказать. Мы кричали. Схватили скафандры. Тесса выключила камеру.

— Мы поняли, что вот-вот погибнем, — сказала Тесса и, когда Рик хмуро посмотрел на нее, добавила: — Ну, мы ведь имеем дело с призраком… Может, именно это и важно.

— Может быть, — согласился Рик.

Григорий спросил:

— Все показания приборов в норме?

Рик проверил показания — никаких отклонений. Давление не понизилось, горючее не вытекло, порядок.

— Калининград, все штатно, — доложил он. — Судя по приборам, нам это показалось.

Григорий издал хриплый смешок:

— Начинаю жалеть о своем поспешном решении — вести эту экспедицию. Шутка. Мы вас не оставим. Но… С кем теперь советоваться: с инженерами или с медиумом?

— Почему бы не попробовать и то, и другое? — предложил Рик.

Русский помолчал секунду-другую, потом отозвался:

— Да, конечно. Ты абсолютно прав. Мы запросим разрешение на такую консультацию.

Некоторое время астронавты сидели неподвижно, пока дыхание и сердцебиение не пришли в норму. Рик посмотрел на своих спутниц: Йошико, наполовину влезшая в скафандр, и Тесса, державшая камеру опасливо, так, словно эта была бомба. Йошико потянулась к панели управления, потрогала металл, убеждаясь, что все на месте, затем повернула регулятор температуры в кабине и сказала:

— Мне холодно.

Рик фыркнул.

— Ничего удивительного. Призракам положено заставлять людей мерзнуть.

Тесса внезапно прищурилась.

— Что такое? — спросил Рик.

— Да я просто размышляю. Призраки замораживают людей. Говорят, у них так принято. Что еще они делают? Если мы успеем понять их правила, то, может быть, сумеем удержать наш призрак при себе, пока не вернемся домой.

Возможно, это была реакция на испуг, на неожиданное избавление от опасности, но Тесса как будто пришла в возбуждение. Рик решил прислушаться к ее словам: надо понять правила, по которым действуют призраки.

— Например, — сказал он, — привидения иногда стенают.

— И оставляют слизь на всем, что попадется.

Рик потрогал края своего кресла: металл и шершавая нейлоновая отделка. Никакой слизи.

— По-моему, мы имеем дело с другим призраком, — объявил он.

Йошико спросила:

— Ведь обычно призраки — свидетельство несостоявшейся судьбы?

— Точно, — подтвердил Рик. — Во всяком случае, я думаю, мы встретились как раз с таким.

— Ты говоришь о Ниле Армстронге, так?

— О ком же еще?

— Ну, не знаю. Армстронг не подходит. Он пилотировал такой корабль на Луну. Вот если бы возник корабль для полета на Марс, или космическая станция, или еще что-то…

— Верное соображение, — заметила Тесса. — Но если это не призрак Армстронга, то чей же?

Рик фыркнул и насмешливо ответил:

— А предположим, всего НАСА. Может, организация уже скончалась, только мы этого еще не знаем.

— Конгресс урезал очередной бюджет? — весело спросила Тесса.

Рик засмеялся, но Йошико с самым серьезным видом объявила:

— Не смейтесь! Я думаю, это недалеко от истины.

— Призрак НАСА?

— В некотором смысле. Может, это призрак всей вашей космической программы? Умер Нил Армстронг, и вместе с ним погибли мечты энтузиастов космоса вашей страны. Может быть, и всего мира. Они вспомнили, что некогда вы летали к Луне, но сейчас забыли туда дорогу. Возможно, неисполненные мечты всех энтузиастов материализовали этот корабль.

Рик снова посмотрел на Землю сквозь крошечный треугольный иллюминатор. Неужто он действительно летит на каком-то воплощении всепланетной фантазии?

— Нет, — решительно сказал он. — Этого не может быть. Призраки — одиночные существа. Жертвы убийства. Погибшие в буре…

— Или при кораблекрушении, — перебила Тесса. — Они могут и объединиться.

— Допустим, но тогда им нужен кто-то главный. Представитель. Они не появляются перед живыми все разом.

— Откуда тебе знать? Если призрак стонет в темном лесу…

— Верно, верно. Но что-то внезапно заставляет его исчезнуть, а через минуту явиться снова. По-моему, это больше походит на поведение одиночки, чем на проявление коллективной воли.

Йошико энергично кивнула. Рик спросил:

— В чем дело?

— По-моему, ты прав. А если так, я знаю, чей это призрак.

— И чей же?

— Твой.

Рик от неожиданности расхохотался.

— Значит, это моих рук дело?

— М-м. Ты — командир, и разумно предположить, что именно ты управляешь, э-э, спиритической стороной экспедиции.

Обе женщины смотрели на него испытующе. Минуту назад Рик отметил, что взгляд у Тессы напряженно-требовательный, но сейчас он стал почти гневным.

— Но это же смешно, — возразил он. — Я вовсе не управляю этим кораблем… кроме как обычным образом, — поспешно добавил он, чтобы женщины не начали спорить. — И кроме того, при первых двух стартах на борту никого не было. При втором старте я вообще не присутствовал.

— Однако при первом старте ты находился рядом, — заговорила Тесса. — На следующий же день после похорон Нила. И едва ты вернулся после полета на шаттле — подавленный тем, что дела идут скверно, — как состоялся второй. Если кто-то и решил, что космическая программа скончалась, так только ты.

Рик выпрямился, ухватившись за поручень вверху панели управления, и воскликнул:

— Выходит, ты думаешь, что через меня передаются опасения всех «трекки»[14] и всех подростков в мире, мечтающих стать астронавтами?

— Не исключено. О чем ты только что думал?

— Когда он исчезал? Я думал… — Он добросовестно попытался вспомнить. — А! Я думал, как хорошо, что космос снова стал интересен людям.

— Вот видишь!

— Ничего я не вижу, — раздраженно бросил Рик. — Одно к другому не имеет отношения.

— Имеет. Здесь четкая корреляция: когда ты сокрушался, что всем плевать на гибель космической программы, ты получил персонального «Аполлона», но едва начал надеяться, что мир все-таки хочет продолжить исследования, твой корабль исчез, — объяснила Тесса.

А Йошико добавила:

— И вернулся, когда ты подумал, что из-за нашей гибели пропадет едва возродившийся интерес к космосу.

У Рика голова распухла от этой безумной идеи. Подумать только: он в ответе за все происходящее. В словах Тессы и Йошико имелась своя логика, но принять ее было слишком трудно.

— Не верю, — проговорил он. — Это же космический корабль, а не… не туманный призрак. Вот заклепки, вот переключатели и… и… всякое оборудование.

Тесса улыбнулась.

— Вот как? Но мы уже убедились: это — призрак. Вопрос в ином: стоишь ли за этим ты, Рикки.

— Я? Нет!

— А по-моему — да. Это несложно проверить. Давай проведем эксперимент и посмотрим, что получится.

У Рика подпрыгнуло сердце. Все его чувства к Тессе внезапно улетучились под напором нахлынувшей паники. Призрачная техника — это куда ни шло, это он мог воспринять, даже не понимая природы загадочного явления. Но мысль о том, что он сам подсознательно управляет событиями, напугала его до смерти.

— Никаких экспериментов, — пробормотал он.

Тесса подплыла к нему и настойчиво сказала:

— Ведь ты и сам понял: надо изучить правила игры, чтобы не дать кораблю исчезнуть. Теперь у нас есть теория, и ее необходимо проверить.

Рик снова посмотрел в иллюминатор. Кругом — черная беззвездная пустота. Земля заметно отдалилась. Он тяжело вздохнул. Впервые после старта он по-настоящему понял, что спасателям до них не добраться. Ответствен ли Рик Спенсер за призрак или нет, но сейчас он отвечает за жизнь или смерть трех людей. И может быть — только может быть, — за человеческие мечты там, на Земле. Ну, ладно… Он отвел взгляд от иллюминатора и сказал:

— У нас масса дел и без сумасшедших экспериментов. Надо привести корабль во вращение, чтобы не перегрелась сторона, обращенная к Солнцу, надо определить наши координаты, провести проверку лунного модуля и так далее. Калининград, вы согласны?

— Да, — ответил Григорий. — Со стороны люка температура обшивки поднимается. Притом… — В микрофоне стали слышны смутные голоса, Григорий умолк, потом заговорил снова: — Наши инженеры согласны с вашей теорией, но предлагают на некоторое время воздержаться от ее проверки.

— Неужели инженеры в это верят? — переспросила Тесса.

— Вы поняли правильно.

— Ты шутишь?

— Нет. Не могу… — Снова смутные голоса, затем опять Григорий:

— Пока не могу ничего добавить. Но пожалуйста, дайте нам время изучить проблему и не предпринимайте ничего… э-э… необычного.

Рик подтянулся к сиденью кресла. Иванов явно что-то скрывал, но что именно — какую-то информацию или свою растерянность? Этого Рик не мог понять. Во всяком случае, он был рад, что его оставляют в покое, и с удовольствием ответил:

— Согласен на сто процентов. Беремся за дело. Сначала запускаем вращение, прошу пристегнуться.

Лицо Тессы выразило неудовольствие, но через несколько секунд она убрала камеру на место и пристегнула ремни. Йошико улыбнулась и покачала головой.

— Ты уходишь от сути вопроса, — сказала она, пристегиваясь.

Скорее всего, она была права. Пока они занимались раскруткой корабля, Рик обдумал доводы Тессы и Йошико. Рассуждая логически, если за появление «Аполлонов» отвечал один человек, то он, Рик, лучше других подходил для такой роли. Однако, даже не принимая в расчет его страха перед непонятными экспериментами, он не мог заставить себя в это поверить. Он не чувствовал себя ответственным за что бы то ни было, и особенно — за нынешнее исчезновение корабля. В конце концов, и его жизнь была под угрозой, а страсти к самоубийству у него никогда не было.

Но пока они выполняли контрольные операции, Рик начал сомневаться и в этом. Очутился бы он здесь, если б его подсознательно не тянуло к смерти? Ведь подобное путешествие само по себе таило смертельную опасность. Даже в самых рутинных процедурах скрыт элемент опасности. Например, когда они отделили от лунного модуля отработавшую третью ступень, эта длинная труба начала кувыркаться, вертеться вокруг поперечной оси, распыляя остатки топлива у самого корабля. Чтобы уйти от нее, пришлось дважды включать корректировочные двигатели, и только тогда они с облегчением увидели, как эта штуковина исчезает в пространстве…

«Вращение на вертеле» было запущено без помех, температура обшивки выровнялась, но когда Рик отстегнулся и подплыл к отсеку с навигационными инструментами, обнаружилось, что маневрирование увело корабль с курса.

— Похоже, мы ближе к полярной траектории, чем к экваториальной, — доложил Рик Калининграду после того, как зафиксировал звезду-ориентир и надлежащую точку на лунной поверхности, а компьютер произвел расчеты.

Полярная траектория не слишком удобна: посадку и стыковку после взлета много легче проводить, обращаясь вблизи лунного экватора. Тогда командный модуль при каждом обороте вокруг Луны проходит над местом посадки, и каждые два часа наступает момент, удобный для взлета лунного модуля — без горизонтальных перемещений и траты горючего.

Григорий отозвался:

— Наш радар подтверждает ваши замеры. Обождите минуту, мы рассчитаем корректирующий маневр.

— Вас понял.

Рик вернулся в кресло, и короткий толчок главного системного двигателя вернул корабль на экваториальный курс. Что, сверх всего прочего, дало им чувство облегчения — ГСД был последней составляющей той цепи, которая привела их сюда, в небеса, и если бы он не поджегся, корабль не смог бы перейти на лунную орбиту и даже скорректировать курс для пертурбационного полета к Земле.

Теперь надо было проверить лунный модуль. Йошико держала Тессу за лодыжки, пока та открывала переходной люк и снимала элементы стыковочного устройства, освобождая проход. Рик уложил стыковочное устройство в отсек с оборудованием и тоже полез в спускаемый аппарат, но там было так тесно, что ему пришлось остаться в горловине люка. Странно было видеть сверху приборную панель и рукоятки управления полетом. Цилиндрический двигатель, которому предстояло поднять модуль с Луны, высился между местами командира и второго пилота — немного похоже на расположение мотора в старых грузовиках, где двигатель помещался между водителем и пассажиром.

— На этом вы сидите во время полета? — спросила Йошико.

Тесса со смехом объяснила:

— Нет, здесь летают стоя, с ногами, пристегнутыми к палубе.

— Ты меня разыгрываешь.

— Нисколечко.

Йошико разглядывала снаряжение — воистину спартанское. Ради экономии веса сюда не поставили ничего сверх абсолютно необходимого. Не было даже кожухов на переключателях и труб для проводов. Трубки подачи воздуха и горючего проходили прямо по стенкам; рун-дучки были защищены не металлическими крышками, а нейлоновыми сетками. Модуль казался хрупким, он и был таким. Стенку можно проткнуть отверткой — если кому захочется.

— Кажется, я рада, что в этой штуке полетите вы.

До сих пор они не обсуждали, кто останется на борту, пока двое будут высаживаться на Луну. Но оставить здесь Йошико, с ее мастерством в стыковочных маневрах, было бы самым логичным решением. Рик спросил:

— Ты в этом уверена? Я готов тянуть жребий.

Она покачала головой.

— Ни к чему. Для меня это уже отличное приключение. И кто знает: вдруг мы воодушевим людей настолько, что у меня появится случай высадиться на Луне, когда моя страна пошлет свою экспедицию.

Любопытно, как будет выглядеть японский посадочный модуль, подумал Рик. Наверное, много лучше, чем этот. Хотя, если быть честным, сейчас любой лунник из современных материалов был бы лучше, кто бы его ни построил. И любое оборудование — компьютеры, двигатели и так далее — можно было закупить из того, что имеется. Сегодня построить такой кораблик в тысячу раз легче, чем в 60-х.

Что ж, это может случиться — кто знает?

— Действительно, у тебя будет больше шансов, чем у нас с Риком, — признала Тесса. — Нам ведь еще надо будет… ох!..

Сквозь панель управления полетом воссиял лунный диск. Через секунду он исчез — так же быстро, как появился, но… Корабль снова проделал этот скверный фокус.

— Твои штуки! — объявила Тесса, обличающе указывая на Рика. — Ты опять подумал, что полеты возобновятся?

У него заколотилось сердце и проступил холодный пот. Он пробормотал:

— Да ничего такого…

— Ставлю любые деньги, что ты вновь предался мечтам!

— Да, но…

— Никаких «но». Каждый раз, как ты воображаешь, что с помощью нашей эскапады мы возродим космическую программу, корабль исчезает. А когда ты падаешь духом, он возникает снова. Согласись с этим, в конце концов!

Рик, висящий в узкой переходной горловине, вдруг ощутил приступ клаустрофобии.

— Не согласен! Здесь может действовать миллион совершенно других факторов! Мой оптимизм или пессимизм не способен командовать кораблем!

— Я думаю иначе.

Несколько секунд они смотрели друг на друга в упор, и тут по радио донесся голос Григория:

— Теория Тессы может оказаться верной. Наши исследования показывают: призраки зачастую бывают связаны с эмоциональным состоянием «подопытного».

— Исследования чего? — спросил Рик. — Вы же не в состоянии притащить призрак в лабораторию.

Григорий рассмеялся.

— Конечно, нет, но иногда удается притащить лабораторию к призраку. Вы забыли, что у нас еще со времен холодной войны изучают паранормальные явления. Может, мы и не знаем все досконально, но кое-что нам известно.

Рик и Тесса удивленно посмотрели друг на друга. Русские действительно получили результаты? Немыслимо.

— Не верю! — заявил Рик.

Томичи, довольно давно молчавший, внезапно заговорил:

— Не одни русские занимаются этой тематикой. Подобное возможно.

Как, японцы тоже? Рик посмотрел на Йошико, но та лишь пожала плечами и заметила:

— Я астроном, а не парапсихолог.

— Это уж точно, — пробормотал Рик, мысленно спрашивая ее: почему ты не вспомнила об этом, когда вы с Тессой устроили свой безумный мозговой штурм на сей счет? Но, очевидно, кое-кто в России

— а возможно, и в Японии — воображает, что понимает происходящее. — Калининград! Что советуете делать?

— Думать о реальной опасности, — сказал Григорий. — Если Тесса права, тебе следует время от времени напоминать себе, что твоя смерть заодно покончит со всеми шансами на возрождение пилотируемых полетов.

— Но именно я заставил ее выключить камеру! — воскликнул Рик.

— И я знаю, что мы в опасности!

— А должен не знать, а чувствовать, — сказала Тесса. — Для призрака важно только это. Ты должен постоянно напоминать себе: у нас здесь не пикник.

— Это будет нетрудно, — пообещал он Тессе.

Однако это оказалось труднее, чем он полагал. За следующие двое суток, их корабль, летящий к Луне, исчезал дважды — один раз стал почти совсем прозрачным, пока Рик не сумел его восстановить. «Может, действительно виноват я», — подумал он после второго случая.

Это произошло во сне. Когда Йошико встряхнула его, пришлось признать, что ему грезилась будущая колония на Луне.

Йошико и Тесса, словно сговорившись, глядели на него так, будто оказались в заложниках при ограблении банка. Их осуждающие взгляды и внезапное пробуждение совершенно вывели его из равновесия. Едва протерев глаза, он объявил:

— Черт побери, ладно: может, и я управляю этой штукой. А если вы правы насчет этого, то, может, ваше предложение насчет экспериментов тоже стоит обдумать?

— Ты о чем? — нервно спросила Тесса.

— О том, что если я вдруг заделался демиургом, то почему бы не использовать меня для чего-то другого? Чтобы сделать нам корабль больше или хотя бы совершенней. С душевой и тому подобными вещами. Как насчет «Тысячелетнего Сокола» Хана Соло? А вдруг нам удастся заодно слетать на Альфу Центавра?

— Ни в коем случае! — остерег его Григорий. — Никаких экспериментов! Это опасней, чем вы себе представляете.

Рик фыркнул и заявил:

— Ладно, товарищ, если я брожу в потемках, то потому, что вы, ребятки, от меня все скрываете. Если знаешь, что происходит, скажи в открытую. Почему я должен мечтать только об этой тесной колымаге, а не о чем-то большом и красивом?

— Потому, что «Е равняется МС-квадрат», — сказал Григорий. —

Твой призрак не может нарушать известные законы физики. Нам не известно, откуда берется энергия для создания материального отражения, но мы точно знаем, что неуклюжие попытки манипулировать ею могут закончиться катастрофическим высвобождением этой энергии.

— Точно знаете? И откуда?

Григорий переговорил с кем-то, видимо, сидевшим вместе с ним в зале управления полетами, и ответил:

— Ну, скажем, не все наши подземные взрывы 70-х годов были ядерными.

Рик, глядя в черноту за стеклом иллюминатора, тихо спросил:

— Вы произвели призраков с помощью оружия?

— Разве промышленная катастрофа страны — это оружие? Ею нельзя управлять, что я и пытаюсь тебе объяснить. Ты — средоточие феномена, но не его хозяин. Если ты будешь осторожен, тебе удастся удержать его в безопасных рамках, но если попробуешь им управлять, результат будет гибельным.

— Ну, это слова.

— Это все, к чему мы пока пришли. Окончательных ответов нет.

Рик несколько утихомирился и подавленно спросил:

— Ладно, так почему вы не можете управиться с этой штукой? Я малость устал выступать в роли козла отпущения.

— Мы предпринимаем все возможное, но ты должен нас простить, если мы делаем мало или опаздываем. Очень трудно воспроизводить ваши ситуации на наших пилотажных симуляторах.

— Ха! Поспорить могу, что трудно, — воскликнул Рик, перевел дыхание и медленно заговорил: — Хорошо. Я буду паинькой. Но если вы обнаружите что-то новое, я должен узнать об этом немедленно. Договорились?

— По рукам, — согласился Григорий.

Рик еще раз протер глаза и отстегнул ремни. Иронично посмотрел на женщин и заявил:

— Ладно, если никто не возражает, я хотел бы получить хоть какой-нибудь завтрак.

— Да, пожалуйста, — проговорила Тесса.

Йошико кивнула, и они дружно отвернулись — то ли для того, чтобы Рик спокойно поел, то ли избегая его гнева. Ему было все равно. Тесса подтянулась к ящику с навигационными инструментами и начала снимать показания, а Рик разбавил водой мешочек с сухим омлетом. Через несколько минут Тесса воскликнула:

— Эй! Мы опять на полярной траектории! — Она в упор смотрела на Рика, который как раз принялся за пакетик с апельсиновым соком.

— Я здесь ни при чем, — запротестовал Рик. — С полярной орбиты мы не сможем сесть. Командный модуль не пройдет над местом посадки раньше, чем через лунные сутки.

То есть через двадцать восемь земных суток, а лунный экипаж не сможет так долго ждать. Чтобы вернуться к командному модулю, ему придется подняться на орбиту и полететь «вбок» — слишком сложный маневр и большой расход горючего. Либо командный модуль должен будет совершить боковой маневр, что не менее сложно.

Йошико несколько секунд напряженно размышляла, потом заметила:

— Если только не сесть на полюсе. Командный модуль будет проходить над ним при каждом обороте.

— Но мы не можем там прилуниться, верно?

— Ни в коем случае, — послышался голос Григория. — Я не позволю так рисковать. Там будет скверное освещение, экстремальная температура, никаких допусков при посадке, и, возможно, даже туман, ограничивающий видимость.

— Туман? — спросила Тесса.

— Не исключено. Современная теория прогнозирует водяной лед в глубоких кратерах вблизи полюса — там, куда не заглядывает солнечный свет.

— Ух ты, — прошептал Рик. — Лед на Луне. Это сильно облегчит колонизацию.

— Рик! — Тесса напряженно смотрела на корпус корабля, но он оставался на месте.

— Ты послушай, — отозвался Рик, все еще взволнованный этой информацией. — Лед облегчит создание колонии. Не понадобится возить воду с Земли. Но это же не значит, что я действительно собираюсь организовывать колонию, верно?

— Очень хорошо; я только хочу, чтобы ты был осторожен, — сказала Тесса и посмотрела на Землю — маленький бело-голубой диск, висящий в пространстве. — Итак, что вы предлагаете, Калининград?

— Минутку, — сказал Григорий. Это заняло больше минуты, затем он заговорил вновь: — Мы хотим проверить курсовую программу вашего компьютера. Может, сумеем понять, куда он вас ведет.

Рик, который был обучен работе с примитивной клавиатурой и дисплеем, принялся работать с компьютером, а Калининград диктовал ему процедуру. Действительно, там была заложена программа для полярной траектории. А когда они проверили компьютер лунного модуля, то оказалось, что он был настроен на прилунение на краю кратера в шесть миль глубины на южном лунном полюсе. Узнав об этом, Рик сказал:

— Вот нелепость! Чего ради нам садиться на полюсе? Григорий говорит, что свет будет боковой, тени протянутся на мили и любая ямка покажется черной дырой.

Тесса, которая возилась с компьютером лунника, крикнула:

— Может быть, разгадка в этом переключателе — «Выброс натрия»? Если мы впрыснем натрий в выхлоп посадочного двигателя, он вспыхнет, как факел, и даст нам столько света, сколько понадобится.

— Что за шутки! — Рик втянулся в горловину стыковочного люка, чтобы самому посмотреть на компьютер лунника — действительно, там был такой переключатель, рядом с кнопкой Инт. освещ.

— По-моему, это посадочное освещение. Две раздельные системы — для надежности.

— Но их не было на симуляторе, где меня тренировали.

— Еще бы! НАСА никогда не планировало посадки на полюсах — слишком опасно.

Они знали, что НАСА постоянно прослушивает их радиопереговоры, и не удивились, когда вмешалась Лора Тернер:

— Может быть, и планировало, Тесса. Мы раскопали старые документы: действительно, одна экспедиция планировалась с посадкой на полюсе. Вы правы, против этого есть много возражений, однако было решено, что после первой посадки другие экспедиции получат новые возможности. Понятно, когда урезали бюджет, все это обрубили вместе с остальными программами.

У Рика по спине пробежали мурашки. Он спросил:

— Два предыдущих призрака направлялись к Копернику и Аристарху; они тоже были в перечне, так?

— Верно.

— Значит, в основном мы проделываем то, что должны были сделать Соединенные Штаты?

— Ну, это как посмотреть…

Григорий спросил:

— Хьюстон, их курсовые компьютеры можно перепрограммировать на менее опасные места для посадки?

— Нельзя, — ответила Тернер. — Программы распаяны в схемах основной памяти. Там есть только два килобайта оперативной памяти, но они нужны для хранения информации.

— Выходит, посадка или на полюсе, или нигде, — констатировал

Рик. Посмотрел на рукоятки и кнопки управления: прочный металл и пластмасса, ничто не исчезает.

— Вот так и держи, — проговорила Тесса и широко улыбнулась. Было ясно, какой вариант она выберет — даже при непредвиденной опасности.

Рик с трудом сглотнул. Широкая улыбка и напряженный, почти вызывающий взгляд Тессы были невероятно соблазнительны, но он не переставал думать о том, в какую дыру они могут попасть в результате этого полета. Явно в более глубокую, чем казалось поначалу. Но они забрались слишком далеко и отступать нельзя.

— Ну хорошо, — проговорил он наконец. — Садимся на полюсе. Надеюсь, наш риск хоть как-то оправдается.

Тесса засмеялась и поцеловала его со словами:

— Забраться туда — это стоит любого риска. Чтобы узнать, как там — на лунном полюсе.

И Хьюстон, и Калининград не были в восторге от их решения. Впрочем, Хьюстон больше не возвращался к этой теме, а Калининград, можно сказать, попался в собственные сети, поскольку отступись он сейчас, это значило бы, что в ответственный момент он отказал в помощи коллегам. Поэтому русские без особой охоты начали приспосабливать свои компьютеры к программам, встроенным в бортовые машины, и на 83-й час полета астронавты пристегнулись к креслам перед продолжительным включением двигателя для выхода на лунную орбиту. Компьютер должен был автоматически отсчитать время и поджечь двигатель, но на всякий случай астронавты следили за временем по часам.

Последние минуты тянулись мучительно. Луна теперь не была видна в иллюминаторах — корабль шел так, что лунный модуль закрывал обзор. Рик смотрел то на часы, то на дисплей компьютера, то на индикатор положения, убеждаясь, что они идут к точке поджига.

Йошико сосредоточенно делала пометки. Если Рик и Тесса разобьются или не смогут взлететь с лунной поверхности, ей придется самой включить двигатель для возвращения на Землю и проделать весь путь в одиночестве.

Перед самым поджигом компьютер спросил: Вкл\Не вкл? и Рик ответил: «Пошел!» Астронавты следили за обратным отсчетом времени вплоть до нуля, но Рик не почувствовал толчка двигателя и сам нажал на кнопку ручного зажигания так сильно, что едва не сломал ноготь, и тогда почувствовал тягу.

Тесса смотрела на него, приоткрыв рот.

— Компьютер не сработал вовремя?

— Я не почувствовал, пока не…

— Я почувствовала, — сказала Йошико. — Еще до того, как ты нажал. Компьютер в порядке.

— Точно? — спросил Рик. На долю секунды он растерялся — выброс адреналина в кровь был так силен, что он не ощутил включения тяги и мог поклясться, что запустил двигатель сам.

— Я уверена, — подтвердила Йошико.

Рик посмотрел на Тессу — она пожала плечами.

— Я не разобрала.

Рик визгливо, чуть ли не панически рассмеялся и сказал:

— К черту все это: он поджегся, это самое важное. Мы по-прежнему собираемся садиться?

— Я — да, — сказала Тесса.

— Йошико, ты по-прежнему согласна остаться здесь в одиночестве?

— Согласна.

— Очень хорошо, исполняем.

Они не сообщили Григорию о предположительном отказе компьютера, когда прошли над обратной стороной Луны и снова поймали сигнал Калининграда. Доложили только, что вышли на орбиту и готовы к продолжению программы. Григорий распорядился еще раз включить двигатель, чтобы приблизить орбиту к круговой — на этот раз поджиг прошел автоматически, так что Рик несколько успокоился. Впрочем, ему было чем заняться. Предыдущая часть полета казалась пикником в сравнении с подготовкой к расстыковке модулей — они непрерывно заглядывали в инструкции и вводили в компьютеры навигационные параметры. Взглянуть на Луну, на ее изрытую кратерами поверхность, им было просто некогда. Но наконец, проделав два полных оборота вокруг Луны (не по полтора, как они шли бы вокруг Земли, а по два часа каждый, поскольку сила тяготения Луны меньше), они были готовы.

Лунный модуль они нарекли «Верой», что вполне гармонировало с «Надеждой» и вдобавок говорило об их уверенности в том, что кораблик благополучно сядет на Луну и вернется на орбиту. Так что когда Григорий убедился, что все в порядке, последовала команда:

— «Вера», вы готовы к расстыковке.

— Вас понял, — сказал Рик.

Они с Тессой уже были в скафандрах и стояли плечом к плечу перед узенькой панелью управления. Из командного модуля донесся голос Йошико:

— Начинаю расстыковку.

Она освободила замки, соединяющие модули. Крошечная кабинка дрогнула, словно вздохнула, и они оказались в свободном полете.

Компьютер «Веры» развернул их под прямым углом, и в надлежащий момент двигатель поджегся на тридцать секунд, что перевело модуль на орбиту в восьми милях от поверхности. Они летели по длинной эллиптической орбите, все ближе и ближе к гребням кратеров, наконец их радар начал принимать эхосигналы, и Григорий скомандовал:

— Разрешается посадка на тяге.

Рик нажал на клавишу «продолжить», и компьютер снова включил двигатель, переводя модуль на скорость ниже орбитальной. Теперь пути назад не было.

Тесса толкнула Рика в плечо.

— На счастье. Представление начинается.

Рик хлопнул ее по плечу — довольно грубо из-за скафандров, но сердечно, и переключил внимание на панель управления. Их траектория стремительно изгибалась, все круче шла к поверхности, которая здесь, рядом с полюсом, казалась ледяным узором из белых гребней кратеров, внутри которых стояли озера абсолютной черноты. Рик поднес руку в толстой перчатке к кнопке инжектора натрия, но пока не включал инжекции. Неизвестно было, каков запас натрия, и лучше было сберечь его до момента посадки. Тесса зачитывала показания альтиметра: модуль снижался стремительно, затем все медленней и медленней, пока на высоте шестисот футов скорость не упала до двадцати футов в секунду. Через пять секунд Тесса шепнула:

— Нижний предел.

Рик сжал контроллер, одновременно выключая компьютер. Затаил дыхание. Именно в этот момент и исчезали два предыдущих лунных модуля — когда пилоту полагалось взять управление на себя. Он ждал, что вот-вот это случится снова, но лунник опустился еще на 50 футов, потом на 75 — и не исчез.

— Фюьить! — сказал Рик. — Дело сделано.

— О чем ты? Мы еще на четырехстах футах!

— А, пустяки, — пробормотал Рик, глядя в иллюминатор.

Поверхность медленно уплывала назад. Невозможно было понять, какой из кратеров выбрать для посадки; сквозь крошечные треугольники иллюминаторов нельзя было как следует оглядеться, так что Рик выбрал кратер, казавшийся достаточно широким, и повел модуль к нему. Кратер был усыпан глыбами, но между ними виднелись широкие прогалины — в одну из них надо попасть.

— Мало света, — предупредила Тесса.

Горючего оставалось только на минуту — меньше, чем он планировал для такой высоты, но этого было еще вполне достаточно для посадки. Он снизил скорость спуска до десяти футов в секунду и повернул модуль вокруг оси. Рядом с огромной глыбой, лежащей на гребне кратера, зияла широкая плоская прогалина, и Рик направил лунник к ней. Управление посадкой было очень похоже на тренировки в симуляторе (только там не менялся вес тела), и это действительно помогло ему чувствовать рукоятки управления.

— Двести футов, двенадцать на спуске, — доложила Тесса.

Слишком быстро. Рик немного повысил тягу.

— Сто восемьдесят, шесть на спуске. Сто семьдесят, три на спуске. Сто шестьдесят пять, ноль на спуске: поднимаемся!

— Извини. — Рик снизил тягу и одновременно включил инжекцию натрия. Действительно, поверхность залил яркий желтый свет. Даже дно кратера стало видно, хотя оно и казалось расплывчатым, как бы не в фокусе.

Однако времени оглядеться уже не оставалось. Тесса продолжала считывать показания приборов — все громче и громче:

— Сорок пять секунд. Сто шестьдесят футов, шесть на спуске. Сто пятьдесят, пять; сто сорок, шесть на спуске: слишком быстро!

— Понял. — Рик чуть превысил тягу.

— Сто, пять на спуске. Тридцать секунд.

Рик прикинул в уме: при таком темпе у него остается в запасе топлива на десять секунд. Много меньше, чем положено, но этого хватит, если больше не терять времени.

— Пустяки, — пробормотал он снова, твердо направляя модуль к выбранному месту посадки.

Следующие 50 футов они продвигались гладко, до грунта оставалось столько же, и вдруг он стал неразличим.

— Мы сдули пыль? — спросил Рик.

— Больше похоже на туман.

— Туман? Черт, Григорий был прав!

Рик не менял направления, но теперь они спускались в белую дымку. Большая глыба, служившая репером, исчезла в облаке, поднявшемся со дна кратера. Нельзя было понять, минуют они ее или нет; насколько Рик мог судить, они должны были пройти над этим камнем.

Тесса поднесла руку к кнопке «аварийная ступень» — кнопке включения взлетного двигателя модуля, при поджиге которого нижняя часть

лунника отстреливается, а верхняя часть уходит обратно на орбиту.

— Мы слишком низко, — предупредил Рик. — Рухнем вместе с посадочной ступенью. Спокойно считывай показания.

— Есть. Двадцать, пять на спуске.

Слишком быстро, но Рик не тронул контроллер. Если при этом кораблик сдвинется в сторону, они могут удариться о глыбу.

— Пятнадцать, десять, сигнал контакта!

Датчики на концах- посадочных лап соприкоснулись с поверхностью. Рик еще полсекунды держал тягу, потом выключил. Модуль немного сдвинулся вбок и накренился, твердо встав на поверхность. Рик взглянул на указатель уровня топлива во взлетном движке — стоит мертво. Следовательно, никакой утечки от удара; никаких сигналов неполадки в других системах. Он посмотрел на указатель запаса топлива в посадочном двигателе: осталось на шесть секунд.

— Вот тебе и «пустяки», — сказала Тесса.

Рик только передернулся. По радио послышался голос Йошико:

— «Вера», вы сели?

Тесса ответила:

— Да, сели. Сквозь туман, густой, как суп, и с горючим на шесть секунд.

Туман. На Луне есть вода. Рик посмотрел в иллюминатор, ткнул в него пальцем.

— Смотри, он рассеивается.

После того, как погас ракетный выхлоп и перестал инжектироваться горячий натрий, лед на дне кратера снова застыл, а то, что успело испариться, стремительно рассеивалось в вакуууме, обнажая усеянное каменьями дно кратера. Рик поискал глазами свой ориентир — большую глыбу — и обнаружил ее в нескольких футах от спускаемого аппарата. Едва пронесло. Две опорные лапы оказались аккурат по сторонам глыбы. Слава Богу, не зацепили — тогда бы лунник перевернулся.

Он выбросил все это из головы. Все в порядке, они на Луне, и теперь хватит очередных реальных забот.

Казалось, что время проверки готовности взлетного двигателя к аварийному старту проскочило мгновенно. Затем они открыли выходной люк. Рик вышел первым — не потому, что это был его «Аполлон», и не потому, что он заслужил это, но по той же причине, по которой некогда первым вышел Нил Армстронг: в громоздком скафандре, человек, стоящий справа, не мог протиснуться к дверце мимо пилота.

Дверца была узкая, Рик пролез в нее с трудом. Гофрированная площадка у выхода и лесенка прятались в тени, так что спускаться на грунт пришлось ощупью. Он выдвинул консоль с наружной телекамерой, и Григорий сообщил, что Земля принимает картинку. Рик подумал, что его видят как черный силуэт на фоне залитого солнцем откоса, хотя вряд ли картинка получается худшей, чем крупнозернистое изображение Армстронга, делающего свой первый шаг. Стоя на последней ступеньке, он сообразил, что не приготовил никакого исторического высказывания. На секунду остановился, подумал, сошел на опорную ногу и с нее — на промерзший лунный грунт. Тот потрескивал под ногами — Рик чувствовал это, хотя в вакууме ничего не было слышно.

Тесса тоже вылезла наружу и смотрела на него с площадки, явно ожидая его слов; он вытянул руку в ее сторону — и символически в сторону Земли, как он надеялся — и произнес:

— Спускайся. Вода здесь замечательная!

Вода действительно была замечательная, похожая на тончайшую сахарную пудру. Ее принесли на Луну десятки тысяч ударов комет на протяжении тысячелетий; она собиралась по молекуле из водяных паров, метана и других газов и замерзала на дне затененных кратеров у полюсов. Здесь было слишком холодно, и сила тяжести была слишком мала для того, чтобы вода смерзалась в настоящий лед, и она оставалась пылью — вроде необыкновенно тонкого снега. Когда Тесса и Рик ступили на этот снег, они сейчас же провалились до колен, хотя и весили здесь примерно по пятьдесят фунтов. Они провалились бы еще глубже, если бы пошли дальше. Но астронавты уже чувствовали, что холод пробирается к ногам, так что они собрали образцы снега в специальные термосы и направились обратно. Термосы нашлись в модуле, предназначенном для посадки на полюсе, но вот скафандры астронавтов были рассчитаны на соприкосновение с вакуумом, а не со снегом, активно отбирающим тепло.

Поэтому Рик и Тесса пошли по гребню кратера — своеобразными прыжками, похожими на движения кенгуру, очень удобными при ходьбе в слабом поле тяготения. Искали, что еще может оказаться любопытным. Рику казалось интересным абсолютно все — он был на Луне! Об этом напоминала каждая деталь, от каменистой почвы под ногами до острой, зубчатой линии горизонта. Рик посмотрел на Землю, на две трети возвышающуюся над горизонтом — две трети этой части были освещены солнцем, — и по спине прошла дрожь. Он подумал, что никогда не видел Землю такой, кроме как на фото тридцатилетней давности.

Теперь они сами делали такие снимки! Тесса работала ТВ-камерой и на ходу давала беглые комментарии. От Григория они услышали, что ее передачу смотрит вся Россия и вся Европа, а Томичи добавил сюда и Японию. Что самое удивительное — Лора сказала то же самое о Соединенных Штатах и добавила: «Из-за вас даже прервали телепередачи!»

— Ого, — пробормотал Рик. — Может, наша страна не так уж безнадежна.

— Осторожней, — сказала Тесса, сама не зная, чего она опасается: то ли, что он обидит аудиторию, то ли, что опять загорится надеждой.

Рик не обратил на это внимания. Они были на Луне, Тесса и он — на вершине успеха, доступного космонавту. Там, куда они и не мечтали попасть. Неважно, что может случиться на обратном пути… все теперь было неважно. Отныне и навсегда о Рике Спенсере и Тессе Маклин будут упоминать одновременно, и это ему необыкновенно приятно. Он смотрел, как она скачет по гребню кратера, слушал ее восхищенные возгласы при каждом новом открытии и улыбался. Будет совсем неплохо оказаться рядом с ней на одной странице учебника истории.

На всем пути они собирали камушки и дополнительные образцы снега. Рик остановился, скатал пригоршню снега в рыхлый шарик и метнул его в Тессу — она подпрыгнула на добрых четыре фута, снежок ударился в освещенный солнцем склон кратера и взорвался, превратившись в клуб пара. Еще не опустившись на грунт, Тесса воскликнула:

— Ух ты! Видел? Ну-ка, еще раз!

Рик скатал еще один снежок, швырнул, а Тесса вела камеру следом за шариком, пока он не взорвался при ударе о скалу.

— Ребята, вы тоже видели? — спросила Тесса. — Почему они так взрываются?

Григорий отозвался:

— Думаю, из-за тепла. И вакуума. Солнечный свет не смягчен атмосферой, и камень здесь нагрет не меньше, чем на экваторе, так что соприкоснушись со скалой, снег мгновенно испаряется.

— Похоже на то. Потрясающее зрелище.

— Интересно, из каких газов состоит снег. Рик, ты не мог бы плавно бросить снежок на освещенную поверхность, а мы посмотрим, как он испаряется.

Рик слепил комок из двух пригоршней снега и положил его на наклонную поверхность глыбы. Снег мгновенно начал испаряться, затем пар на несколько секунд исчез. Снежок слегка сполз вниз по камню, появилось еще одно облачко пара; прошло несколько секунд, и остаток снега превратился в булькающую лужицу.

— Ага! — воскликнул Григорий. — Три фракции. Я думаю, первым испарился метан, затем — аммиак или двуокись углерода и, наконец, вода. Чудесные новости! И газы, и вода будут полезны для колонии.

— Если мы когда-нибудь ее создадим, — сказал Рик, стараясь говорить скептически, чтобы Тессу не испугал его оптимизм, но само это усилие заставило его громко расхохотаться.

— Черт возьми, Рик, ты напугал меня до полусмерти! — крикнула она.

Они обернулись к лунному модулю, сверкавшему, словно серебряная скульптура, на сером, цвета бетона, краю кратера, — модуль оставался прочным.

— Не беспокойся, — ответил Рик. — Может быть, мне и весело, но я до сих пор напуган не меньше твоего.

— Вот и славно.

Они занимались исследованиями еще час, но, не обойдя и десятой части кратера, двинулись обратно. Кислорода в скафандрах хватало только на два часа, а еще нужно было вернуться к модулю, подняться в него и снова загерметизировать кабину. На том их пребывание на Луне закончится — надо будет немедля возвращаться к «Надежде» и стартовать к Земле, прежде чем плоскость их полярной орбиты переместится слишком далеко от траектории обратного полета.

В главном двигателе «Надежды» оставалось достаточно топлива, чтобы изменить курс на несколько градусов, но чем дольше они будут тянуть с возвращением, тем больше потребуется горючего.

Они уже сделали достаточно. Обнаружили на Луне воду, выяснили, что здесь можно основать колонию, если человечество захочет этого. Теперь оставалось только одно — добраться домой живыми. А эта задача и требовала напряженных усилий.

Дожидаясь, пока Тесса заберется в модуль и стряхнет с башмаков лунную пыль, Рик подумал, что может сделать еще одно. При этой мысли у него сердце чуть не выскочило из груди — подобное было бы поистине триумфальным завершением превосходного дня, при условии, что он действительно этого хочет! И при условии, что он правильно понял Тессу.

Времени на раздумья не оставалось. Сейчас или никогда. Он глубоко вздохнул, пробормотал: «Кто колеблется, тот пропал», и двинулся в сторону от модуля.

— В чем дело? — спросила Тесса. Она уже поднялась к дверце.

— Не заходи внутрь, подожди.

Рик прошел несколько ярдов и начал выводить каблуком ботинка пятифутовые буквы на похрустывающем грунте. В косом свете они были прекрасно видны.

— Что ты делаешь? — спросила Тесса.

Он не ответил: через минуту и так все станет ясно. Почему-то казалось, что в этих простых словах он наляпает ошибок; в голове гудело, он тяжело дышал, хотя писать на грунте было нетрудно. Это изменит его жизнь даже больше, чем полет на Луну.

— Ох, Рик, — сказала Тесса, когда он закончил первую строчку, и умолкла, увидев, что он принялся выводить другую. И продолжала молчать, когда он закончил послание:

Тесса, я люблю тебя.

Ты выйдешь за меня замуж?

Рик стоял под вопросительным знаком. Смотрел на Тессу, на ее темный силуэт на фоне еще более темного неба. В золотистом щитке светофильтра, закрывавшем ее лицо, отражался он сам, освещенный солнцем, и слова, которые он написал. Сквозь щиток не было видно выражения ее лица и нельзя было понять, что она думает. Рик ждал какого-нибудь знака, ответа, но после долгого молчания, прерванного тревожным вопросом Григория: «Рик? Тесса? У вас все в порядке?», Тесса начала спускаться по лесенке с площадки взлетного модуля.

— Отстань, Калининград, — проговорил Рик.

Тесса вновь ступила на лунную поверхность, медленно и осторожно подошла и встала рядом с Риком. Даже когда она была так близко, Рик не мог видеть ее лица. По радио слышалось ее дыхание.

— Тесс?

Она не ответила — во всяком случае, по радио. Покачала шлемом и, чуть отойдя в сторону, написала на грунте одно-единственное слово.

Рик повторил его вслух:

— Да!

Вот и наступил конец его опасениям. Он подошел к Тессе и сгреб ее в объятия.

— Тесса, я тебя люблю!

— Рик!

— Вы опять собираетесь нежничать? — спросила Йошико.

Рик рассмеялся.

— Черт возьми, мы собираемся пожениться.

Радио взорвалось беспорядочным хором голосом, все говорили одновременно, затем стал различим голос Григория:

— Примите самые искренние поздравления, — сказал он. — Но ваше взлетное окошко вот-вот захлопнется.

— Все понял, — ответил Рик. — Входим в модуль.

Он помог подняться Тессе, затем взобрался наверх сам и стряхнул с башмаков столько лунной пыли, сколько удалось. Прежде чем протиснуться в дверцу, посмотрел на три короткие строчки, на объяснение в любви, выставленное на всеобщее обозрение. Эти слова могут сохраниться миллиард лет или около того, такой уж на Луне климат. Или, если скоро здесь появятся люди и станут добывать из кратера лед, слова исчезнут лет через десять. Это зависит от того, как пройдет вторая половина маршрута.

Рик снова подумал обо всех неполадках, которые могли произойти. Неполадки в двигателях, неполадки при стыковке, неполадки в компьютере — список казался бесконечным. Как бы он ни радовался их помолвке с Тессой, ему будет несложно в ближайшие дни оставаться достаточно пессимистичным для того, чтобы корабль-призрак не исчез, словно дым.

Набор возможных неприятностей уменьшался с каждым новым этапом космического полета: взлетный двигатель «Веры» благополучно вывел их на орбиту, затем Йошико аккуратно состыковала корабль с лунным модулем, а главный двигатель включился в назначенное время и отправил корабль в обратный путь; но, по мнению Рика, перечень предполагаемых проблем все еще оставался бесконечным.

В этот список, разумеется, входило и исчезновение корабля-призрака. На обратном маршруте, после того как Григорий дважды упомянул о том, что «лунная лихорадка» вновь охватила весь мир, оболочка космического корабля вокруг них становилась почти прозрачной, и оба раза возвращалась на место, как только Рику удавалось убедить себя, что их гибель уничтожит возродившийся интерес человечества к космосу. Все свидетельствовало в пользу теории Йошико и Тессы о том, что он каким-то образом управляет привидением — неважно, ответствен он за это или нет.

Григорий больше не возвращался к опасной теме. Тесса взяла под контроль каждое действие Рика, включая сон. Не позволяла ему спать — боялась, что он начнет грезить об отважном новом веке космических исследований, и все они погибнут от разгерметизации, прежде чем он проснется. Запретила Григорию, Томичи и Лоре сообщать им еще что-либо о ситуации на Земле, а сама придумывала все новые детально разработанные сценарии, по которым выходило, что человечество все же не последует их примеру. Теперь они были обручены, и Тесса, очевидно, вообразила, что личный мир Рика принадлежит ей; она вторгалась в этот мир всеми мыслимыми способами. Когда ей казалось, что Рик засыпает, она щекотала его, или целовала, или дразняще прижималась к нему. Рика все это либо забавляло, либо сердило, в зависимости от того, насколько он погружался в сон.

Чтобы чем-то заняться и отвлечься, Рик принялся делать Тессе обручальное кольцо из подходящего по размеру и форме колечка, защищающего один из бессчетных переключателей управления бустерным двигателем третьей ступени. Сейчас этот переключатель не был ни с чем соединен, и Рик отломал колечко от ножки, пошлифовал на чем придется, так что кольцо можно было носить.

— Я буду хранить его вечно, — сказала Тесса, когда он подарил ей кольцо, но Рик был настолько измучен бодрствованием, что не понял, всерьез она говорит или шутит.

Наконец, когда до Земли оставалось меньше суток полета, Тесса сама не выдержала — легла спать, попросив Йошико следить вместо нее за Риком. Но едва она забылась, Йошико сказала:

— Спи, если хочешь. Я думаю, для нас будет завтра полезней, если ты сейчас немного отдохнешь.

Рик, ничего не соображавший от усталости, попытался сконцентрировать взгляд на ее лице. Спросил:

— Почему? Что будет завтра?

На ее губах появилась скверная усмешка.

— Вход в плотные слои атмосферы. Ухнем в атмосферу со скоростью двадцать пять тысяч миль в час. Спокойной ночи.

Рик заснул, но — чего и добивалась Йошико — ему снилось только то, как их корабль превращается в огненный шар, слишком круто войдя в атмосферу, или его выбрасывает в межпланетное пространство после чрезмерно пологого входа. Или от удара лопается иллюминатор, и кабина загорается, или вообще корабль-призрак не выдерживает жара. Пороховой запах лунной пыли, которую они принесли на своих скафандрах, усиливал ощущение, что они уже в огне.

Когда Рик проснулся, до Земли оставалось лишь несколько часов полета. Она все еще казалась много меньше, чем при взгляде с шаттла, но была так близко и после многочасовых кошмаров выглядела так приветливо, что Рик ощутил себя почти дома.

Едва он это почувствовал, как оболочка снова стала полупрозрачной. Тесса крикнула: «Рик!» и стукнула его кулаком в грудь, а Йошико быстро напомнила: «Не забывай о последствиях!»

Корабль снова сделался плотным, а Рик принялся растирать место, куда Тесса врезала ему кольцом.

— Эй, тебе не следовало меня бить. Я и сам перепугался, когда это началось.

Тесса фыркнула:

— Но если бы ты боялся так, как я, корабль никогда бы не исчезал.

— Прости, я постараюсь дрожать сильнее. — Рику хотелось убраться подальше от нее, но в капсуле «Аполлона» это было невозможно. Помолчав несколько минут, Рик вздохнул и сказал: — Хорошо, я попробую лучше контролировать ситуацию. Но не смотри на меня так обвиняюще, ладно? Я же не враг всем нам!

Тесса вздохнула.

— Я понимаю, что ты не нарочно. Черт возьми, сейчас вся космическая программа в твоих руках. И погубить все это может самый пустяк — твоя самоуверенность.

— Ну ты и жмешь… — сказал Рик.

Йошико подняла руку.

— Хочешь ты того или нет, но ты — воплощенный дух освоения космоса. Когда мы вернемся, этот дух, возможно, вселится в кого-то другого, возможно, в Григория — но сейчас он в тебе, и ты должен благополучно доставить его домой.

— При всем моем уважении к тебе, — ответил Рик, — это мне напоминает статейки в бульварных газетах.

Йошико покачала головой.

— Нет, на самом деле так бывает при любом космическом полете. Каждый раз, когда человек отправляется в космос, с ним летит дух его народа. После гибели команды «Аполлона-1», ваш народ два года не решался продолжать исследования. А после взрыва «Челленджера» — еще три года. Когда взорвалась советская ракета — в 1969-м, — они свернули свою лунную программу и перешли к космическим станциям. Нечто подобное происходит во всем мире. У каждого астронавта, уходившего в космос, были твои способности и твоя преданность делу, но в тебе сильнее всех выражена та сила материализации, что создала этот корабль.

Рик всматривался в серую приборную панель перед собой, раздумывая над словами Йошико. Относительно деталей можно было бы спорить — модернизацию оборудования после несчастного случая нельзя считать отступлением, — но действительно, после серьезных неудач исследования всегда приостанавливались, а когда возобновлялись, то почти непременно приобретали новое, более консервативное направление.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Изо всех сил постараюсь сделать все возможное, чтобы передать эстафету, не промахнувшись. Остается несколько часов, потом все проблемы перейдут к кому-нибудь другому.

Время до входа в атмосферу астронавты провели, приводя в порядок оборудование и разбирая мусор, накопившийся в кабине за неделю полета. Пока они работали, Земля из бело-голубого шара превратилась в уплощенный диск с размытыми краями — картина, знакомая им по полетам на шаттле. И вот уже оставалось всего несколько минут до вхождения в атмосферу — как раз чтобы отстрелить цилиндр с лунного модуля с двигателем и топливными баками и переориентировать командный модуль так, чтобы он вошел в атмосферу тупым концом.

До контакта с атмосферой оставалось несколько секунд. Астронавты не надели скафандров — слишком сильное предстояло ускорение, а кроме того, если вход в атмосферу будет неудачным, они мгновенно сгорят, в скафандрах или без них. Рик взял Тессу за руку. Очень хотелось ее успокоить, сказать, что все будет в порядке, но он знал, если он скажет: «Не беспокойся», она станет волноваться еще сильнее. Поэтому он просто спросил:

— Готова искупаться?

— Очень смешно, — буркнула она.

Хотя Йошико засмеялась и сказала:

— Какие там водные процедуры, я без купальника. Гавайи, мы уже над вами!

Они должны были приводниться в тысяче миль к западу отсюда, но Гавайи будут первой землей, которую они увидят с борта корабля-спасателя. На самом деле корабля было два — русский и американский. Но русские уступили горячему желанию американцев подобрать капсулу, и почетное право досталось им. Но ни Рик, ни Тесса не могли рассчитывать на торжественный официальный прием.

Однако даже ради неофициального приема НАСА решило поумерить свой гнев. Григорий сообщил, что теперь, перед началом последней, самой опасной стадии полета, интерес всего мира к их путешествию возрос многократно. Любовная история не убавила их популярность.

Несмотря на неловкость ситуации, Рик был рад; он рассчитывал, что общественное мнение убережет их с Тессой от серьезных неприятностей и, возможно, даже позволит заработать на лекционном туре, пока не начнется новая космическая программа. С их карьерой в программе шаттла теперь наверняка покончено, и только статус героев поможет ее возродить.

Контакт. Капсула содрогнулась, их прижало к сиденьям. Ускорение на секунду ослабло, затем снова усилилось, стало возрастать и перевалило за g. Воздух разогревался добела на жаропрочной обшивке и сквозь иллюминаторы освещал внутренность капсулы, словно флюоресцентные лампы. Корабль начало бросать из стороны в сторону. Некоторые броски были, несомненно, вызваны работой компьютера, который держал траекторию с помощью корректирующих реактивных двигателей. Каждые несколько секунд капсула сильно накренялась, как будто попадая в воздушную яму. Чем глубже они входили в атмосферу, тем энергичнее становилось торможение, пока не достигло почти семи g, так что астронавты едва могли дышать.

Нескончаемо текли минуты; астронавты оставались вжатыми в кресла и почти не могли двигаться. Рик держал руку рядом с ручным управлением, вмонтированным в подлокотник кресла, но даже когда толчки были очень сильными и казалось, что автоматика реагирует слишком остро, не вмешивался в управление. Он доверял призраку больше, чем своим знаниям и ощущениям. Корабль не позволит им погибнуть сейчас, когда конец полета так близок.

При этой мысли стены кабины замерцали, и Рик съежился от страха, ожидая, что пламя поглотит его, но обшивка исчезла лишь на мгновение. Тесса и Йошико только зажмурились, но ничего не сказали. Произнести хоть слово из-за чудовищной тяжести, придавившей их к креслам, было невозможно.

Ревущий поток ионизированного газа прервал связь с Землей. Рик слышал в наушниках только атмосферные помехи, но рев воздуха, срывающегося с жаропрочного щита, почти перекрывал и их. В иллюминатор был виден колеблющийся язык добела раскаленного воздуха, уходивший вверх на целые мили, в небо, которое по мере снижения капсулы казалось все более синим.

Наконец через шесть минут ускорение начало уменьшаться, а языки пламени за иллюминатором поблекли.

Рик перевел взгляд на альтиметр в верхней части панели управления. На высоте 25 000 футов, когда стрелка прошла черный треугольник на шкале, с мягким толчком раскрылись тормозные парашюты. Рик наблюдал, как они затрепетали вверху, придавая кораблю устойчивость и немного замедляя полет до момента, когда на высоте в 10 000 футов раскрылись основные парашюты — три купола в оранжево-белую полосу. Капсула содрогнулась, словно ударившись о твердую почву, затем выровнялась и зависла на стропах, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

Солнце поднялось над горизонтом всего несколько часов назад, и океанские волны отражали его свет, сверкая, как миллионы драгоценных камней. Рик протяжно вздохнул.

— Старый добрый дом, — проговорил он.

— Не расслабляйся, — одернула его Тесса, взглянув на альтиметр. — До дома еще больше мили.

— Слушаюсь, мамочка.

Незнакомый голос по радио сказал:

— «Аполлон», это корабль ВМС США «Нимитц». Видим вас.

— Понял вас, визуальный контакт, — ответил Рик, отстегнул ремни безопасности и посмотрел в иллюминатор, но не увидел ни американского, ни русского корабля. Только огромный океан.

Стрелка альтиметра неуклонно двигалась вниз, — справа налево, показывая пять тысяч футов, затем четыре, три, две…

— Отлично, — сказал Рик.

— Рик! — Тесса яростно обернулась к нему. — Мы все еще на тысяче футов!

Рик посмотрел на океан, который теперь, казалось, был так близко, что можно опустить в него руку.

— Наплевать. Мне пришлось играть в кошки-мышки со сверхъестественным всю дорогу до Луны и обратно; теперь с этим покончено. Падение с такой высоты мы переживем, и пока эта штука не исчезла, я говорю — к черту суеверия, мы дома, целые и невредимые. — В подтверждение он стукнул кулаком по люку.

Раздался глухой удар, и через мгновение люк начал мерцать и просвечивать, словно мираж в пустыне.

— Рик, прекрати! — испугалась Тесса.

— Не сейчас, черт возьми, еще рано! — крикнула Йошико.

— Я ничего не говорил! — воскликнул Рик.

Поздно. На этот раз капсула продолжала мерцать. Еще несколько секунд она выдерживала их вес, панель управления стала невидимой, альтиметр исчез последним, наподобие улыбки Чеширского кота. Его стрелка упала еще на несколько делений, затем кресла астронавтов исчезли, подбросив их в воздух.

Рик отчаянно замахал руками, чтобы выйти из отвесного падения. Правой рукой ударился о скафандр, и тот отлетел, вращаясь. Два других скафандра тоже не исчезли; какую-то секунду Рик раздумывал, почему, и вспомнил, что все астронавты появились на корабле уже в скафандрах. Он стал оглядываться в поисках хоть чего-нибудь реального в капсуле — и внизу, под собой, увидел то, что искал: образцы, собранные на лунной поверхности. Они падали камнем вниз — да это и были камни.

— Нет! — крикнул он и потянулся в ту сторону, словно мог ухватить в воздухе хоть один обломок. И тут в лицо ему ударила вода, он захлебнулся и закашлялся.

Контейнеры для образцов были частью корабля, и они исчезли, обдав Рика своим содержимым. Он почувствовал запах аммиака и другой запах, который не успел определить до того, как все унесло ветром.

Все, что они собрали, все, что сделали, пропало из-за секундного приступа самонадеянности и гордости. Они возвращались на Землю так, как улетали с нее — ни с чем. Если не считать того, что весь мир знает, где они были и что видели. Этого уже не отнять.

Тесса была в нескольких футах от него, летела с развевающимися волосами, вытянув руки и ноги, чтобы замедлить падение. Обгоняя ее, Рик прокричал:

— Не ударься о воду в такой позе!

— Конечно, нет! — проорала она. — В последний момент нырну!

Йошико вращала руками, чтобы не лететь головой вниз, но ее вертело слишком быстро.

— Соберись! — завопил ей Рик, но не увидел, сумела ли она сгруппироваться. У него самого едва хватило времени перевернуться, чтобы ноги оказались внизу.

Океан быстро приближался. Рик взглянул вдаль и на этот раз заметил корабли: два гигантских серых судна, идущих по направлению к ним; на палубах толпились моряки. И репортеры. И ученые, и чиновники, и непонятно, кто еще.

Рик закрыл глаза и сгруппировался перед ударом о воду.

КОНСИЛИУМ

На протяжении многих дет наш журнал в критических заметках и литературных обзорах пытался хотя бы в общих чертах обрисовать состояние современной российской фантастики, определить линию ее развития от советской НФ до литературы будущего столетия. Множество рецензий, немалое число полемических выступлений и теоретических статей, надеемся, дают представление о положении дел в нашей фантастике. Но картина не будет полной, если не узнать мнение людей, имеющих к ней самое непосредственное отношение. В новой рубрике вы встретитесь не только с писателями, но и с переводчиками, критиками, организаторами конвентов. Их размышления, оценки и мнения помогут нам разобраться — в каком направлении движется эта странная область литературы.

Э. Геворкян: — Евгений, некоторые критики упорно заносят вас в адепты фантастики социальной. Если и бывают разночтения, то споры идут в основном по нюансам: то ли вы пишете социальную сатиру, то ли ваша стезя — социальный гротеск, хотя в чем здесь различия? А как вы сами идентифицировали бы свое творчество? Или это вам совершенно неинтересно, и вы оставляете все эти тонкие материи на откуп критикам — надо же им тоже чем-то кормиться.

Е. Лукин: — Филолог по образованию, рискнув попробовать силы в области фантастики, я вынужден был полностью отказаться от терминов, свойственных лженауке литературоведению. Теперь, спустя лет этак двадцать пять, я с отчаянием пытаюсь вспомнить, что за зверь такой — социальная сатира и чем он, собственно, отличается от монстра, именуемого социальным гротеском. Да, я знаю, что наступающий на нас неосовок (младосовок?) вновь взял на вооружение терминологию и приемчики, свойственные молодогвардейской критике образца 1984 года, но, право, не понимаю, почему я должен пользоваться этими, не имеющими смысла, звукосочетаниями. Даже элитная наша критика, насколько мне известно, брезгует такими речениями, как «социальная сатира», «политическая сатира» и т. п. Им все «центонность» подавай да «амбивалентность»… Сам я убежден, что живу в фантастической стране и, стало быть, задача моя как фантаста — пристальнее всматриваться в то, что мы по наивности называем окружающей действительностью, и устранять лишние детали, затемняющие ее понимание.

Э.Г.: — Что касается критики, так она не изменилась со времен древних греков. Писатель кровью сердца заносит свои мысли на скрижали, а тут объявляется мрачный зоил и начинает выискивать логические проколы и уличать в несоответствии канонам, им же, зоилом, установленным… Но это все же не повод уйти от ясного ответа на вопрос: что же такое я пишу и для кого? Если говорить о социальности, то бишь значимости для общества, то чисто интуитивно, исходя из таких параметров, как злободневность, актуальность, публицистичность и тому подобных материй, можно как-то выделить меру социальности. Условно говоря — фельетон социален на 100 % и фотографически отражает действительность, а социальность притчи близка к 0 %. При этом притча — более «долгоиграющий» продукт, а фельетон — это однодневка. Хотя если вспомнить Ильфа и Петрова, Марк Твена и иных, то невольно задумаешься… По мнению некоторых критиков, «Катали мы ваше солнце» ближе к притче, а «Алая аура протопарторга» — к фельетону. Может, критики и писатели живут в разных вселенных?

Е.Л.: — Слышал я однажды, что во времена Александра Македонского некий архитектор высек свое имя на только что возведенном мраморном причале. И сказали архитектору: «Слышь, друг! Не наглей! Срубай-ка свой автограф и высекай взамен имя государя нашего Александра!» Архитектор тут же все заштукатурил, а сверху налепил, что велено. Прошло совсем немного лет (годиков этак сто), вся эта лепнина отпала, имя же автора обнажилось вновь. То же самое, думаю, случилось с фельетонами Ильфа и Петрова, Марк Твена и иных: штукатурка злободневности отвалилась, мрамор искусства воссиял.

Да, фельетон социален на 100 %, согласен. А вот насчет притчи… Ну, естественно, социальность притчи будет близка к нулю, если с момента ее создания прошло две тысячи лет! Однако стоит нам стать на точку зрения древнего иудея, как выяснится, что все притчи Господа Бога нашего Иисуса Христа — чистый бытовизм. Да хоть сейчас в газету: «В нашу редакцию обратился Человек Некий. Год назад он насадил виноградник и нанял виноградарей (фамилии умышленно изменены)…»

Критики все никак не могут понять, что нет плохих жанров. Хорошо написанный фельетон живет до сих пор и считается притчей, а сколько бездарных притч скончалось на манер фельетона? Помыслить страшно…

Э.Г.: — Возможно, имеет смысл говорить не о «плохих жанрах» и хороших вещах, а о внутрицеховой, так сказать, критике. Вполне сформировалась плеяда критиков, для которых вопрос — литература или фантастика? — окончательно решен, поскольку сами они либо вскормлены на пажитях фэндома, либо же попросту неравнодушны к фантастике с младых ногтей. Поэтому брезгливое недоумение какого-либо мэтра из так называемой «большой критики» при взгляде на фантастическое произведение можно просто проигнорировать. Ведь специалист, скажем, по лирике Чосера не позволит себе пинать китайского поэта эпохи Тан. Так что все попытки судить о литературе специфической (а фантастика таковой несомненно является) с позиций «общелитературных» вполне допустимы, но непродуктивны. Общие оценки очень просты: «Хорошая книга», «Плохая книга», «Никакая книга», а все остальное — извивы досужего ума. Тогда как критика «внутрицеховая» все же предполагает оценку «продукта» с учетом его неких внутренних качеств, отличающих данное отражение действительности от других. Помнится, в вашем эссе «Взгляд со второй полки»[15] вы пытались вообще стереть грань между фантастикой и беллетристикой, справедливо напомнив, что любой вымышленный персонаж, любое незапротоколированное событие есть фантастика. Действительно, в таком аспекте художественная литература — вся — фантастична насквозь! Но читатель, издатель и критик каким-то образом все же «растождествляют» фантастику и прочую прозу. Может, дифференцирующим признаком является именно фантастическая атрибутика — все эти звездолеты, хроноклазмы, маги, драконы и прочий антураж?

Е.Л.: — Конечно же, речь шла не о хорошо и плохо написанных книгах. Сколь бы увлекательную притчу ты ни придумал, если она лжива — грош ей цена и миг ей жить. Вот и Константин Сергеевич о чем-то похожем говаривал. Мне, дескать, не важно, хорошо или плохо вы играете, мне-де нужно, чтобы вы играли верно. Соответствие истине — вот что важно! А уж гравилеты, хроноклазмы и прочие цесаревичи — это декорации. Читатель со второй полки (возвращаясь к любезно упомянутой статье) это понимает, а читатель с первой — нет, хоть расколись. Для него главное — гарнир, всяческие там трахи-тибедохи.

Кстати! Я-то думал, это иной род мышления, а раскрыл сегодня томик Борхеса — и что же сей кабальеро пишет! Он пишет, что читатель, для которого подробность важнее сути, просто лишен литературного вкуса. Я-то хоть вежливо их: первая полка, то-се… А этот — наотмашь. Горячий аргентинский парень! Хорошо хоть дураками не назвал… Так вот, запираясь в фантастической нашей резервации, не идем ли мы на поводу у представителей первой полки? («Бластер есть? Нет? А ну пошел вон за борт с нашего фантастического пироскафа!») Вот в чем дело-то…

Э.Г.: — Но вот какая закавыка получается. Есть теория установки известного в свое время психолога Узнадзе. Скажем, ты ступаешь на неработающий эскалатор в метро, видишь, что он не движется, но все равно тебя качнет на первом шаге. Так и с книгами — если я вижу на обложке томную красавицу, я догадываюсь, что это дамский роман. Случись под этой обложкой постмодернистская проза, читателя все же качнет, как на эскалаторе, невзирая на высокое качество продукта… Я уверен, что рубрикацию литературы по ее содержанию придумали издатели и книготорговцы, тогда как жанровое членение (по формальному признаку) возникло в девственную пору развития искусств. Если читатель хочет звездолетов и драконов, то он в своем праве, а ежели писателя тошнит от всего этого — то и он в своем. Но ведь никто не заставляет его издаваться в фантастических сериях с адекватной обложкой. Поэтому меня несколько удивляют некоторые наши общие знакомые, которые к месту' и не к месту отрекаются от фантастики. С другой стороны, может и вопрос самоидентификации ставить некорректно? Писатель может считать себя кем угодно. Но если издатель считает его фантастом, издает его книги в фантастических сериях, а читатель, тем паче, уверен, что имярек — фантаст, так может и пусть их?..

Е.Л.: — Во-первых: под какой обложкой издают, под такой и издаюсь. Печатают — и слава Богу. Было время, когда и газетной публикацией гордились. Воннегут, по собственному признанию, поначалу скабрезными журналами не брезговал. Во-вторых: от фантастики как таковой я не отказывался никогда (обмолвки не в счет). Я отказывался и отказываюсь лишь от научной фантастики, не в силах уловить смысл этого термина. Отчасти по этой причине и был написан роман «Катали мы ваше солнце». Земля — плоская, на трех китах, и подите вы прочь с вашей наукой, поскольку к счастью человеческому (либо к отсутствию оного) наука ни малейшего отношения не имеет. Борхес на вопрос о роде занятий ответил: «Сочиняю фантастические истории». Но назови его фантастом — будешь покусан мелкими зубками литературоведов. Стоит автору подняться над общим уровнем, как его норовят из фантастики изъять. («Ну какой же Лем фантаст? Он — философ!», «Бредбери? Лирик…» и т. д.) Стало быть, задачу я вижу такой: резервация наша должна достичь столь высокого уровня культуры, чтобы рвались не от нас, а к нам. Другой вопрос, как это сделать.

Э.Г.: — Однако же признайтесь: в не столь далекие доперестроечные годы мы шли в фантастику именно потому, что она позволяла нам решать общелитературные вопросы счастья человеческого вне рамок соцреализма. Поколение «Четвертой волны» использовало атрибуты фантастики и ее сюжетные ходы лишь как прием для реализации определенных художественных задач. То есть, прикрываясь фантастическим антуражем, мы работали в сфере именно столь нелюбезной вашему слуху «социальной литературы», тыча перстами в язвы общества и человека. Другое дело, что мы находились под сильным влиянием лучших образцов «Золотого века» отечественной фантастики, для нас тогда ее инструментарий был весьма удобен. Но вот пришли иные времена. И если мы тогда, образно говоря, жили фантастикой, фантастическая литература бытовала в нас частью культурного багажа, то нынешнее поколение писателей и читателей в массе своей живут в фантастике, фантастическая литература для них — место обитания, экологическая ниша. Возникло некое сообщество, для которых чтение и обсуждение новой книги — своего рода замыкание в некой комфортной сфере, где можно вместе с единомышленниками обсуждать достоинства тех или иных видов оружия, ходовых качеств звездолетов и т. п. Так, может, пора признать, что эта линия самореализации для тех, кто хочет писать «серьезную прозу», зашла в тупик, и надо искать другие пласты? «Четвертая волна» чуть было не вывела Золушку из кухни на бал, но история распорядилась иначе, и ее загнали обратно, к грязной посуде. Возможно, новая попытка найти хрустальный башмачок — это всего лишь ностальгия по прежним временам? Старого читателя мы потеряли, а новому нужны совсем иные резоны?

Е.Л.: — Так-то оно так… Но вот что странно. В эпоху развернутого строительства социализма мы с Любовью Лукиной использовали всего один фантастический прием, которым и не прикроешься при всем желании. А именно: мы брали обычную житейскую ситуацию и подсаживали в нее некую чертовщинку (нечистую силу, пришельца из космоса и т. п.), после чего ситуация, к вящему нашему удовольствию, выворачивалась наизнанку и вообще сама себя секла. Ну и чем же этот прием отличается от основного приема Василия Шукшина? Да только тем, что вместо чертика с рожками Шукшин вводит в аналогичную житейскую ситуацию какого-нибудь «чудика», тоже целиком и полностью вымышленного. Вся разница. Но и впрямь пришли иные времена — и это было началом конца соавторства супругов Лукиных. Прием обессмыслился. Уже не было смысла подсаживать в жизнь чертовщинку, поскольку жизнь за окном выворачивалась наизнанку сама, без нашей помощи. Из кризиса этого я выкарабкался, увы, в одиночку. И вот каким образом: меня вдруг осенило, что все происходящее с нами — фантастика чистой воды и ничего не следует придумывать. Сейчас я свою задачу вижу в том, чтобы устранять из окружающей действительности лишние детали, мешающие осознать ее фантастичность. И даже если старого читателя мы потеряли, я не отчаиваюсь. Публика воспитается — никуда не денется. Замечено, что читающий индивид становится со временем если не умнее, то хотя бы разборчивей. И это отрадно, товарищи!

Э.Г.: — Есть опасение, что «читающий индивид» попросту вымрет, но это уже другая тема. Отмечу только, что постоянный круг читателей — это и хорошо, и плохо. С одной стороны, всегда есть люди, которые ждут именно твоих новых вещей, понимают тебя с полуслова. С другой — резкое изменение социального климата, и твой читатель исчезает по причине возраста, бедности и т. п. И еще меня не покидает мысль: ежели бы «Зона справедливости», «Катали мы ваше солнце», «Алая аура протопарторга» сейчас вышли в каком-нибудь ином оформлении и без малейшей внешней привязки к фантастике, то они в момент стали бы склоняться маститыми критиками и литературоведами. Не исключено, что вам достался бы какой-нибудь там «букер». Но имеет ли смысл начинать все сначала, «вотусовляться» заново? Или свое положение в фантастике вам все же милей чужих хлебов?

Е.Л.: — Я говорил не о воспитании, а о самовоспитании читателя. О нечаянном самовоспитании: читал-читал, а там, глядишь, и вкус завязался… Что же касается держащих масть литераторов, то, думаю, задача у фантастов (я имею в виду — уважаемых мною фантастов) все та же: заткнуть самочинных классиков за пояс или уж там за что придется. А менять тусовку… Для этого я слишком ленив.

Э.Г.: — А надо ли затыкать кого-то за пояс? Очевидно, что задачи у фантастов ничем не отличаются от аналогичных у писателей-не-фантастов: повествование о человеке во всей его красе или мерзости, судьба личности в контексте общественной судьбы и все прочие материи. Другое дело, что как бы мы ни отмежевывались от собратьев по цеху, как бы тотально ни рекрутировали в свои ряды всех — от Гомера до Борхеса, современная фантастика все же отличается от иных произведений. Во-первых, ей присуща фабульность, что роднит с авантюрно-историческими романами, дамской прозой и т. п. Скучный текст убивает любую мысль. Во-вторых, она несет больший эмоциональный заряд, нежели традиционная проза. В-третьих… Впрочем, не будем впадать в дебри теории. Сейчас и впрямь переломные годы для отечественной фантастики, которая воспроизводит судьбу российской литературы в целом. Мировоззренческий хаос, имитирующий свободу (свобода подразумевает и ответственность), соблазны популярности, славы, а отсюда и готовность добиться их любой ценой, новые технологии, оттягивающие нестандартные умы в иные сферы творчества… Не оскудевает ли земля, рождающая новых авторов?

Е.Л.: — Я не убежден в справедливости идеи спирального развития. Жизнь идет волнами, как бы по синусоиде — это для меня очевидно.

Сейчас чернозем фантастики «под паром», думаю, через пару-тройку лет взойдет молодая поросль, и дай нам Бог укрыться под ее сенью. А что касается дебрей теории… Кажется, Андрей Столяров в одном из своих выступлений сказал, что старый роман — это четкая фабульность, разграниченность добра и зла, а также принятие мира. Новый же роман как раз основан на неприятии мира и полном развале сюжета, текст превращается в обрывки, фрагменты, лоскуты… Мне кажется, что в эту схему я не укладываюсь. Неприятие мира у меня есть, и чем дальше я в него вкапываюсь, тем неприятнее он становится, бессмысленнее и анекдотичнее. Однако все мои вещи сюжетно выстроены, фабульность мне не чужда, так что я пытаюсь совместить старые, по мнению Столярова, приемы с новой системой координат — неприятием мира. Скажу прямо: отрицая этот мир, я не отвергаю апробированные веками формы. Отрицать и то, и другое, это значит работать черным по черному. Я не рисую черным по черному. А что касается тотальной переоценки ценностей, то не могу не вспомнить маленькую притчу. Итак, ползет по канализационной трубе грязная заляпанная крыса с грязным заляпанным крысенком на спине. Над их головами пролетает грязная заляпанная летучая мышь. Крысенок спрашивает: «Мама, это ангел?»

Родион Икаров, Даниил Измайловский
ЕСТЬ ЗОЛОТО В НАШИХ ГОРАХ!

В статье А. Ройфе «Из тупика» («Если» № 3, 2000 г.) была предпринята попытка сравнительного анализа московской и питерской школ фантастики. Мы решили выйти за пределы двух столиц и посмотреть, как чувствует себя НФ в различных регионах России и на пространстве бывшего СССР. Тема сегодняшнего очерка — уральская фантастика.

Пожалуй, нет ничего странного в том, что словосочетание «литературный Урал»[16] в сознании большинства читателей тесно связано с именами сказочника Павла Бажова и фантаста Владислава Крапивина. Этот суровый, но красивый загадочный край диктует две крайности — мрачный реализм или безудержную романтику. Если вы бывали на Урале, то нас поймете.

Фантастические истории стали появляться в уральских газетах еще в конце XIX века. Но имена их авторов сегодняшнему читателю не скажут ровным счетом ничего: не выдержали испытания временем.

Две самые заметные фантастические книги дореволюционной поры, созданные уральскими фантастами, увидели свет за пределами «исторической родины». В Новгороде в 1901 году вышел роман уроженца Троицка Порфирия Инфантьева «На другой планете» — по тем временам произведение новаторское. Здесь мы встречаем целую россыпь популярных НФ-идей: и гипнопедия, и корабли-амфибии, и пневматические дороги, и пересадка сознания… Но главное в книге не технические открытия. «На другой планете» — произведение социальной фантастики, так что далеко не все взгляды писателя устраивали царских цензоров. Книга изобиловала таким количеством вымаранных страниц и даже глав, что имеет шанс занять одно из почетных мест в музее истории российской цензуры, буде такой создадут. Другого примечательного фантаста уральской литературы дореволюционной поры Ивана Ряпасова, писавшего под псевдонимом И. Де-Рок, историки фантастики называют «уральским Жюль Верном». Однако фантастическое творчество этого интересного, но сегодня напрочь забытого автора не столь объемно. Наиболее значительное произведение И. Ряпасова — роман в жанре социально-авантюрной фантастики «Гроза мира», изданный в 1914 году петербургским издательством. Увлекательный приключенческий сюжет был насыщен разнообразными сведениями из географии и других областей знаний, а главный герой, полоумный ученый-пацифист, вознамерился навсегда прекратить войны весьма «оригинальным» способом — созданием сверхоружия.

После длительного затишья, вызванного революционными событиями, уральская фантастика заявила о себе в 1920-х годах одним из первых в России образчиков «альтернативной истории». «Бесцеремонный Роман» (1928) — так называлась книга, у которой целых три автора: В. Гиршгорн, И. Келлер и Б. Липатов. Герой произведения, Роман Владычин, действительно самым бесцеремонным образом «перестраивает» историю. Оказавшись в начале XIX века, он помогает Наполеону выиграть Ватерлоо, а затем не менее энергично начинает обустраивать наполеоновскую империю «по образу и подобию» века ХХ-го… Узнаете мотивы? Авторы, впрочем, и не скрывали источник своего вдохновения — «Янки при дворе короля Артура» Марк Твена.

«Бесцеремонный Роман» — не единственное произведение уральского трио. Еще раньше, в 1924 году, И. Келлер в соавторстве с В. Гиршгорном опубликовали роман «Сорванец Джо», а вместе с Борисом Липатовым написали «Вулкан в кармане» (1925), явно перекликающийся с чапековским «Кракатитом». Выступали литераторы и по отдельности. В 1928 году Борис Липатов, спрятавшись под заморским именем Рис Уильки Ли, издал роман «Блеф», где первым в мировой фантастике обыграл сюжет о политической инсценировке Вторжения инопланетян.

В 1930-е годы в Свердловске выходил журнал «Техника — смене», время от времени публиковавший НФ-сочи-нения. Впрочем, это были, скорее, научно-фантастические очерки.

Новый период уральской фантастики открыл «близкоприцельный» производственный роман Алексея Подсосова «Новый Гольфстрим» (1948) о реализации грандиозного проекта советских ученых по орошению среднеазиатских пустынь. В 1950-е годы уральские фантасты увлеченно осваивают научно-приключенческую и шпионско-производственную фантастику. Таковы повести пермяка Бориса Фрадкина «Дорога к звездам» (1953), челябинца Константина Нефедьева «Тайна алмаза» (1958), В. Ковалева «Погоня под землей» (1958) и многие другие. Однако по странному стечению обстоятельств в 1956 году — за год до «Туманности Андромеды» И. А. Ефремова — именно уральский литератор открыл космическую эру советской послевоенной фантастики. Между прочим, в повести Бориса Фрадкина «Тайна астероида 117-03» (1956) была описана ситуация просто-таки немыслимая для нашей фантастики той поры: военный конфликт с внеземным Разумом.

Итак, начало было положено. Космос и Контакт — «генеральные» темы уральской фантастики 60-х. Но главное все-таки не это. «Я иду встречать брата» (1962) — вот та небольшая повесть начинающего свердловского писателя Владислава Крапивина, которая похоронила технологизм уральской НФ 30 — 50-х годов. В фантастике появились живые люди.

Вот тут мы подобрались к очень важному моменту в истории уральской НФ. В ней появился очевидный лидер. Не только проблема нравственного выбора юного героя, но и сам художественный мир повестей Крапивина, необычность их философии, пронзительная до грусти романтика — все это было настолько необычно, что очень скоро у писателя появились и последователи, и эпигоны (сравнительно недавний пример — повесть Ивана Тяглова «Шаг на дорогу»). Уже в 1990-е возникла межрегиональная группа поклонников и иследователей творчества В. П. Крапивина «Лоцман».

О самобытности крапивинской прозы вообще и фантастики в частности написано немало.[17] Поэтому ограничимся констатацией факта: начиная с 60-х годов в уральской НФ отчетливо выделяются два литературных явления — это авторы-уральцы и абсолютно суверенное государство — Владислав Петрович Крапивин.

Вместе с Крапивиным в литературу пришли такие интересные писатели, как Сергей Другаль, автор серии повестей и рассказов о работниках Института реставрации природы; Исай Давыдов, чья космическая робинзонада «Я вернусь через тысячу лет» (1969) и сегодня не утратила увлекательности; Семен Слепынин — «космический» автор, чьи романы «Фарсаны» (1966), «Звездные берега» (1976), «Мальчик из саванны» (1982) до сих пор пользуются успехом у читателей. В непростом жанре фантастического памфлета интересно работал В. Печенкин («Два дня «Вериты», 1973). Тогда же, в 60-е, заявили о себе авторы, отдававшие предпочтение жанрам юмористической фантастики и фантастическому анекдоту — Михаил и Лариса Немченко, Игорь Халымбаджа.

Игорь Гергиевич Халымбаджа (1933–1999) — человек, стоявший у истоков отечественного движения любителей фантастики. Это был выдающийся библиограф и историк старой русской фантастики, увлеченный коллекционер и хранитель бесценной книжной информации. И не случайно в 1999 году по инициативе фэнов был учрежден Орден Рыцарей Фэндома имени И. Г. Халымбаджи, вручаемый за вклад в движение любителей фантастики. Но в то же время его перу принадлежит около 200 фантастических миниатюр, рассыпанных по газетам и журналам всего бывшего СССР. Многие из них он публиковал под многочисленными псевдонимами (чаще — Х. Алымов и И. Чебаненко). В 1990-е некоторые из его рассказов были объединены в три сборника, изданные коллекционными тиражами. В известной степени творчество Халымбаджи определило пристрастие уральских фантастов 70 — 90-х к жанру короткого рассказа с юмористическим сюжетом.

В разговоре об уральской фантастике нельзя пройти мимо другой легендарной личности. Неутомимый исследователь и популяризатор отечественной фантастики, редактор от Бога, первопроходец НФ-журналистики, около 30 лет возглавлявший отдел фантастики журнала «Уральский следопыт», Виталий Иванович Бугров (1938–1994) чрезвычайно много сделал и для российской фантастики. Его статьи и заметки, редакторское чутье дали путевку в литературную жизнь многим авторам. Именно он стоял у истоков старейшего в стране ежегодного фестиваля фантастики «Аэлита», по его инициативе учреждена одноименная жанровая премия — первая в стране. А с 1997 года на «Аэлите» вручается исследователям фантастики премия, носящая имя легендарного редактора и фантастоведа.

Но «Аэлита» — это не только церемония раздачи призов и премий, это еще и традиционные семинары молодых авторов. Их выпускники и составили «Четвертую волну» уральской фантастики 1980-х годов: рассказчики В. Брусков и Т. Суворова; ныне популярный и плодовитый детский фантаст А. Больных; фантаст и сценарист киножурнала «Ералаш» С. Георгиев. Но если быть до конца честными, уральская фантастика этого периода произрастала ровно, тихо и незаметно. И, как это часто бывает, самые яркие фантастические произведения в эти годы вышли из-под пера не «чистых» фантастов — блистательного юмориста Германа Дробиза; всегда неожиданного и, увы, малопубликующегося Александра Чуманова; «мэйнстримовца» Эрнста Бутина.

Но десятилетие закрыл столь мощный дебют, что вдруг показалось: вот он, будущий лидер уральской НФ. Мы имеем в виду повесть «Охота на «Большую Медведицу» пермяка Алексея Иванова. В ней было все, что стало фирменным знаком «Новой волны» российской фантастики, вызревшей в 90-е: динамика, нравственный максимализм, стремление осмыслить опыт «старших товарищей», вступая с ними в полемику (в данном случае, читателям было явлено, кажется, первое произведение, открыто полемизирующее с В. Крапивиным). Но талантливый автор, опубликовав в том же «Уральском следопыте» любопытную «космическую оперу» «Корабли и Галактика» (1993), неожиданно замолчал — надолго и основательно. Такая же печальная история случилась и с очень перспективным детским фантастом Павлом Калмыковым, пришедшим в литературу в конце 80-х с искрометной повестью «Школа мудрых правителей, или Истории Королятника»… Уральские авторы заметно тяготеют к подростковой фантастике. А если судить по произведениям Александра Больных, Семена Слепынина, Павла Калмыкова и пермяка Вячеслава Запольских (автора чудесного сборника повестей «Планета имени шестого «Б», 1989), то можно с уверенностью утверждать: детская фантастика — наверное, самая сильная сторона уральской фантастики. Вероятно, сказывается авторитет В. Крапивина.

В 90-е уральская фантастика, к сожалению, не дала такого обилия сильных авторов, каковые появились в Москве, Петербурге или Киеве. Хотя, конечно, интересные фантасты есть. Назовем хотя бы двух представительниц прекрасного пола — Ирину Коблову, предпочитающую разрабатывать космическую тематику, и Наталью Ипатову, автора произведений в жанре фэнтези. Но только Андрей Щупов, одинаково успешно работающий и в фантастике, и в детективе, и в литературной критике, снискал общероссийское признание, и на сегодняшний день — это очевидный лидер «Новой волны» уральской фантастики. Хотя мы надеемся, что ошибаемся и чего-то (точнее — кого-то) недоглядели или проглядели. Уж очень хочется верить, что в уральских литературных горах золото обнаружится в ближайшее время.

Дмитрий Янковский
«СТАВИМ НА МОЛОДЫХ!»

Продолжаем знакомить наших читателей с положением дел на издательских фронтах. Читатели уже получили представление о позициях ACT, ЭКСМО, а сегодня на вопросы нашего корреспондента отвечает писатель и редактор Дмитрий Янковский, возглавляющий подготовку и выпуск фантастики в издательстве «Центрполиграф».

— Как начиналось содружество «Центрполиграфа» с фантастикой?

— Мы начали издавать ее примерно с середины 93-го года — в основном переводные произведения, которые печатались в серии «Крестоносцы космоса». Затем попробовали печатать русскую фантастику. Но серьезная работа началась, когда с издательством стал сотрудничать Юрий Никитин. Мы издали его фэнтезийный цикл «Трое из леса» в серии «Загадочная Русь». Через некоторое время следом за Никитиным пришли другие авторы, которые работали в том же направлении. Поэтому можно сказать, что серия «Загадочная Русь» сейчас определяет лицо нашего издательства.

— «Центрполиграф» одним из первых в России обратился к жанру киберпанк. Вы издали книги Эффинджера и Тюрина… Затем ушли от этого направления.

— Сыграло свою роль, что в то время читатель еще не был готов к киберпанку, так как был мало знаком с самим предметом. Первый интерес появился после публикации произведений Васильева и Лукьяненко. А они, к сожалению, с нашим издательством не сотрудничали. Но сейчас мы активно ведем переговоры с Владимиром Васильевым, который пишет роман «Горячий старт» (продолжение известной киберпанковской книги «Сердца и моторы, или Абордаж в киберспейсе»), и намереваемся опубликовать дилогию под одной обложкой.

— И все-таки — почему именно фэнтези? Ведь даже в универсальной серии «Фантастика. Фэнтези» подавляющее большинство книг не имеют к научной фантастике никакого отношения.

— Все очень просто. Дело в том, что приходящий материал от молодых авторов, так называемый «самотек», на девяносто процентов состоит из романов в жанре фэнтези. Естественно, возникает проблема отбора, а выбирать практически не из чего.

— То есть, если появится молодой автор, пишущий приличную НФ, вы…

— С огромным удовольствием его напечатаем. Вообще, мы ставим на молодых, на привлечение и даже воспитание новых авторов… Но продолжая разговор об НФ: не стоит забывать, что у нас есть еще две серии, так называемые «рамки» — детская и для взрослых. Там мы стараемся печатать знаменитые фантастические романы прошлых лет. Сейчас уделяем все большее внимание возрождению «взрослой» классической библиотеки. Готовим очередные восемнадцать томов этой серии. На днях выходит книга Тупицына, на подходе произведения Мартынова, Гансовского, Аскольда Якубовского, Войскунского и Лукодьянова, Мирера…

— А какие новые серии вы собираетесь открыть в ближайшем будущем?

— Мы планируем запустить несколько серий под названием «Миры…». Например, «Миры Юрия Никитина». В настоящее время ведем переговоры с Зоричем об открытии серии «Миры Зорича», куда войдут 8 книг. Хотим открыть еще одну серию для авторов, пишущих фэнтези «неславянского» направления.

— Каждое крупное издательство, как правило, имеет не одного «топового» автора. У вас же, кажется, Юрий Никитин в одиночестве. Теперь к нему прибавится Зорич?

— Не только. Например, мы плотно работаем с Андреем Плехановым, лауреатом премии «Старт» прошлого года. Он у нас издавался в серии «Загадочная Русь», но сейчас написал новый роман «Сверхдержава», совершенно не относящийся к фэнтези. И этим романом, скорее всего, будет открыта новая серия научной фантастики, которую мы запускаем в августе. Недавно нам пришло письмо, что еще один наш автор, Наталия Резанова, номинируется на премию «Старт».

— Как член жюри премии «Старт» спешу вас поздравить и сообщить, что Резанова стала лауреатом. Второй год подряд книга, изданная в «Центрполиграфе», получает премию за лучшую дебютную книгу автора…

— Опора на молодых — стратегическая позиция издательства. Смысл ее состоит в работе на будущее. Ведь молодой автор — это всегда некая перспектива. Мы выбираем прежде всего тех, которые могут и хотят работать. Мы заключаем с ними договора на таких условиях, что автору не только выгодно, а он еще и просто вынужден постоянно работать и совершенствовать стиль.

— А вы не планируете создать при издательстве что-нибудь вроде постоянно действующего семинара для молодых?

— Мы предпочитаем работать с каждым автором индивидуально. На этапе рассмотрения рукописи я делаю свои замечания, и уже в процессе редактуры мы с автором работаем в режиме постоянного общения. То есть в определенной степени это и есть семинар. Однако мысль проведения настоящего семинара для авторов, пишущих фэнтези, у нас была. И вести его должен был Юрий Никитин. Однако не получилось — ни у нас, ни у Никитина. Возможно, когда-нибудь позже такой семинар начнет работать на базе нашего фирменного магазина на «Октябрьской». Но пока не хватает сил и средств. Я сейчас сильно загружен, а кроме меня фантастикой в издательстве мало кто интересуется. Потому что основной «корм» издательства — не фантастика. Тем не менее скоро мы завершаем один некоммерческий проект — альманах под условным названием «Наша фантастика», куда в основном войдут произведения молодых авторов.

— Насколько ваши личные литературные вкусы совпадают с тем, что вы публикуете?

— Когда я начинал работать, это было для меня очень большой проблемой. Я нашел тогда следующее решение. Стал исходить не из своих вкусов, а из качества литературного исполнения рукописи. Если произведение было исполнено на нормальном литературном уровне, я старался дать его почитать своим друзьям и знакомым. И вычислял некое среднее мнение. В результате получалось очень неплохо.

— А какие отношения у Янковского-редактора с Янковским-автором?

— Сложные… Потому что редактор очень сильно мешает автору работать. Прежде всего это происходит из-за нехватки времени. У меня сейчас на полке лежат три незаконченных произведения. Чуть-чуть не законченных. Но на это самое «чуть-чуть» как раз и не хватает времени. В планах у меня выпустить заключительную книгу фэнтези-трилогии и после этого навсегда закрыть для себя этот жанр. В ближайшее время планирую закончить роман «Рапсодия гнева» — это политическая фантастика, а потом буду писать в любимом жанре НФ.

— Вы в основном издаете так называемую «русскую фэнтези». Очень часто вокруг издательств, выпускающих подобную литературу, начинают виться всевозможные «патриотические» структуры.

— Как ни странно, нас это миновало. Мы с подобным почти не сталкивались. Единственно — сами авторы могут находиться в «зоне повышенного внимания». С Никитиным пытались заигрывать некие патриотические силы — предлагали писать заказные книги, выступать и прочее. Однако он ото всех подобных предложений, насколько мне известно, отказывался…

— Как вы относитесь к тому, что рецензии на книги вашего издательства часто бывают нелестными?

— Я двумя руками за отрицательные рецензии. Положительные рецензии нужны только читателям. Объективные рецензии нужны всем, и прежде всего самим авторам. Потому что, если автор уверен в себе, то справедливая критика пойдет ему только на пользу, заставит хотя бы задуматься. Если же он не уверен в своих силах, то ему нечего делать в литературе… А незаслуженно отрицательных рецензий не бывает.

Рецензии

ИЗ ТЕНИ В СВЕТ ПЕРЕЛЕТАЯ…

Один из главных признаков настоящего искусства — его неожиданность. Когда мы сталкиваемся с чем-то подлинным, мы почти никогда не можем ответить на вопрос «С чего вдруг?». С чего вдруг Франсуа Рабле решил сочинить толстую книгу о житье-бытье каких-то странных великанов? С чего вдруг Джонатан Свифт отправил своего персонажа к разумным лошадям и на летающий остров? С чего вдруг Герберт Уэллс перенесся мыслью в отдаленное будущее?..Роман томского фантаста Юлия Буркина «Цветы на нашем пепле» (издательство «АСТ») стал именно такой неожиданностью в отечественной НФ. И опять-таки — с чего вдруг? Ну, с какой стати писателю пришло в голову поведать нам об удивительных людях-бабочках, их страстях и заботах, зарождении и частичном крушении их цивилизации? Когда встречаешь на прилавке очередной галактический боевик с типовым названием («Месть звездного императора» или «Пираты с Альтаира»), все понятно: автор решил развлечься, а заодно и подзаработать. Если речь идет о социальном прогнозировании, это тоже объяснимо: по давней российской традиции написание такого произведения есть не только литературный, но и гражданский поступок. Но книга, в которой действуют эфирные существа, появившиеся на Земле уже после самоуничтожения людского племени? Какое нам до них дело?!

Тем не менее — против всяких ожиданий — роман Буркина захватывает едва ли не с первой страницы. Его невероятным героям (людей-бабочек вывели искусственно, чтобы было кому передать эстафету разума) сочувствуешь. История любви самочки-феминистки Ливьен и самца-дикаря Рамбая поражает точностью психологического анализа. Трагедия «думателя» Лабастьера (так называли личинок-переростков, отличавшихся высочайшим интеллектом и способностью к телепатии) трогает за душу. Не забудем и о войнах между различными видами бабочек — маака и махаонами, ураниями и приамами; их натуралистичное описание возвращает нас из мира вымышленного в мир реальный.

Самое удивительное, что «Цветы на нашем пепле» вполне укладываются в традицию социальной фантастики, осененную в России именем братьев Стругацких. В романе три части, и каждая из них — это определенный этап в развитии цивилизации бабочек, определенная модель общественного устройства. Сперва мы наблюдаем период «феодальной раздробленности»: недалеко ушедшие от варварства урании, повинующиеся жрецам махаоны и «технократы» маака стараются по возможности уничтожить друг друга. Затем начинается эпоха абсолютизма: сын Ливьен и Рамбая, приобщившийся благодаря Лабастьеру к знаниям древних, огнем и мечом заставляет племена признать его власть. С этого момента на Земле воцаряется относительное благоденствие, но… Слишком высоко над своими подданными стоял монарх, слишком легко он жертвовал жизнями бабочек во имя амбициозных планов. И однажды его собственный отпрыск поднялся против отца. Не имея возможности победить в открытом столкновении, он захватил экспериментальный космический корабль, перелетел на другую планету и основал там колонию, обитателям которой было предложено во всех ситуациях поступать согласно представлениям о рыцарской чести. Как ни странно, усилия новоявленного короля Артура не пропали даром…

Конечно, вряд ли Юлий Буркин планировал доказать читателям преимущества «аристократической утопии». Вероятно, все в этой книжке сделано наугад, по наитию, которое и есть «высшая математика» творчества. А ведь до выхода «Цветов на нашем пепле» автор, честно говоря, не блистал: на его счету значились несколько сильных рассказов, пара произведений, созданных в соавторстве, и детектив с примесью мистики. Но теперь ясно: в нашей фантастике работает еще один самобытный художник с отменным чувством слова (обратите внимание на стихотворные эпиграфы к главам книги) и с уникальным мировидением.

Владимир Покровский
ПОПНАУКА — УДЕЛ КОНКРЕТНЫХ ГЕНИЕВ

Самая замечательная в мире профессия — ученый.

Он делает науку.

Вторая по замечательности — сайнер. Он делает ученого.

У меня есть брат по фамилии Коммод — смешная фамилия, правда? Он, бедняга, ужасно злится, когда его называют «коллега Коммод». А я хохочу от души. Я люблю своего брата, но у него действительно смешная фамилия.

Как хозяин семьи он великолепен, как человек — просто душка, как мужчина… не мне, конечно, судить, но говорят, зверь. Он неплох и на той работе, куда я его, беднягу, пристроил — он подручный ученого, делает самое важное в науке, то есть отвечает не за какие-нибудь там эксперименты, а за грим и пластику тела ученого и его первых заместителей.

А ученый у него — сам Ши Чу Зильберхаум, первооткрыватель вечных подгузников фирмы «Эппл-Апджерри Консолидейтид» (ком. 986659@www.111-19.еsквайре/, гарантия 9 месяцев, можно обращаться прямо ко мне, остерегайтесь подделок с Постлубянской площадки). К первооткрывателю я своего Коммода сам же и пристроил. На его счастье.

Я так подробно про брата рассказываю, потому что неделю назад он пригласил меня к себе на дачу поглазеть на его отпрысков и заодно порыбачить на Каме.

Кама — чудо! Совершенно дикая местность, ни одного дома по берегам выше десяти этажей. Но только мы пристроились на его суперлодке с четырьмя крыльями и семью рулями, только вставили в удочки новые батарейки, как меня тут же и нашли.

Вот это неприятная особенность нашей, в принципе, очень приятной профессии — как только ты понадобишься, тебя тут же и находят. И ничего не поделаешь.

Навестили меня в этот раз ребята от «Корпса», а «Корпсу» отказывать не принято, тем более что и работу-то они мне заказали всего ничего — на десять тысяч символов. Они сказали — вот тебе 5 часов, но десять тысяч символов по истории науки за прошедший век вынь да положь. А я что? Я, конечно, во всех подробностях истории этой не знаю, но, как ни крути, сайнер — к кому же, как не ко мне, обращаться.

Ну так вот.

Все это началось еще в прошлом веке, в эпоху сумасшедших идей и сумасшедших ученых. Тогда у них был девиз: «Чем безумнее идея, тем она других вернее». С умным, непререкаемым видом эти мужи изрекали абсолютно невозможные вещи, называли подобное поиском «истины» и общались между собой на таком языке, какого нормальному человеку при беем желании не понять. Когда их спрашивали: «Зачем вы это делаете?», они важно снисходили к нашему невежеству и сообщали, что так постигают тайны природы, а проще у них не получается. Когда же люди интересовались, зачем, мол, простому человеку эти ваши тайны природы, они отвечали, что потом, когда-нибудь, лет этак через две-сти-триста (а может, и вообще никогда) знание вышеупомянутых тайн сделает человека повелителем Вселенной. Ну или просто что-нибудь полезное человечеству подарит — вроде электричества или клонирования.

А когда наука дошла уже совсем до абсурда и, как я подозреваю, ученые могли только притворяться, что понимают друг друга, люди огляделись и увидели, что вот эти самые их «знания» ничего хорошего людям не приносят, и пользы от них — ну разве что бомбы, боевые микробы, искусственные монстры и прочие прелести, которые человечеству пришлось из-за них расхлебывать, и если так всерьез подумать, то и сейчас расхлебываем. И на науку стали давать меньше денег.

Ну вы представьте — несколько миллионов человек, отборных умников, вдруг оказываются в положении никому не нужных иждивенцев, и насчет покушать у них только и есть, что эти самые их «фундаментальные» знания, а дополнительную еду надо, оказывается, еще и зарабатывать. Потому что бесплатно за удовлетворение собственного любопытства уже не очень-то и дают.

Слов нет, со стороны общества это был не самый лучший способ обращения со своей интеллектуальной элитой. Но его можно понять. Так или иначе, элита очень забеспокоилась.

У меня, дорогие господа, есть одно очень экзотическое подозрение. Наука хотя и представляет собой понятие исключительно абстрактное, обладает тем не менее чем-то вроде разума и уж во всяком случае способна реагировать на окружающую обстановку, если та складывается для нее неблагоприятно. Так или иначе, но на охлаждение к себе и, соответственно, на финансовые урезания она отреагировала крайне оригинально.

Ученые практически перестали смущать население своими «фундаментальными» знаниями и начали прельщать его темами «исполнения желаний», ну вы знаете — «найду кошелек на улице», «стану невидимым», «научусь летать», «набью всем морду», «буду самой красивой и обольстительной», «обрету бессмертие» и так далее.

Причем занимались этим не только жулики. Даже весьма серьезные и уважаемые научным сообществом исследователи часто пытались в то время обмануть налогоплательщиков и обещали им невесть что, лишь бы те позволили им, видите ли, заниматься так называемой фундаментальной наукой под предлогом фальшивых обещаний клонировать, телепортировать, обессмертить, вылечить и все такое.

Естественно, все эти мелкие мошенничества загнанных в угол высоколобых не могли ни в малейшей степени изменить ход истории — попнаука из прикладного и в высшей степени вульгарного занятия постепенно превратилась в то великое, чем она является сейчас.

Началось, как мы помним, с медицины, с того самого знаменитого HIV, который назывался тогда синдромом благоприобретенного иммунодефицита. Потом они пообещали вылечить рак, потом вылечили сердечные недуги. С раком, правда, так быстро не получилось, но зато остальным сразу пообещали почти бессмертие, то есть минимум по четыреста лет каждому.

Самое интересное, что обещания, данные высоколобыми исключительно сдуру, ради денег, чаще всего имели обыкновение выполняться. Многие из этих ребят начинали как жулики, но потом, получив деньги и чертову уйму заказов, просто юридически не имели права эти заказы не выполнять — и, что самое интересное, выполняли! И в большинстве своем чудесненько забывали о своих фундаментальных претензиях.

Находились, правда, и такие, что твердо держались своего и даже ни на какие мошенничества не шли, не обещали человечеству его сей же миг или немножко погодя безумно осчастливить. Но с такими быстро разобрались, еще в двадцатые годы XXI века. Жестоко, конечно, разобрались, не слишком озирались на права человека и гражданина, но тогда особенных законов на этот счет не было; это сейчас все гуманно и за несанкционированное занятие фундаментальной наукой можно при удаче отделаться даже штрафом.

Тогда же, в двадцатые годы, в расцвет клонирования и омоложения, наука начала принимать тот корректный и цивилизованный вид, в котором выступает сейчас.

Иначе, собственно, и быть не могло.

По мере того, как научные сообщения стали заполнять собой первые строчки мировых новостей, наука начала терять статус социального иждивенца и постепенно превратилась в часть шоу-бизнеса. Прошла серия громких судебных процессов, посредством которых ученые заявили шоу-корпорациям о своих претензиях на долю в прибылях. И, что самое любопытное, почти все эти процессы были выиграны — научный люд оказался удивительно дошлым в таких делах. В крупных лабораториях место ученых секретарей заняли пресс-секретари, затем их сменили симпрессарио (scimpressario). Сайнер — следующая ступень, но, собственно, мало чем отличается от симпрессарио. Подозреваю, что замена симпрессарио сайнерами произошла по инициативе Совета аудиодизайнеров, поскольку последний термин короче, да и выговаривать его несравненно легче.

Доля в прибылях шоу-корпораций резко активизировала научные исследования, но, с другой стороны, вынудила ученых подчиняться общим правилам шоу-бизнеса и, в частности, всерьез заняться своей внешностью. Очень быстро была разработана типовая внешность ученого — неброский, но дорогой костюм, располагающая улыбка, уверенный взгляд темных глаз (после затяжной двухлетней войны в эфире победила партия Кареглазых, но и по сию пору наиболее экстравагантные исследователи нет-нет, да и появятся на публике с голубыми глазами), обязательные усики, которые так нравятся женщинам… Ушел в темное прошлое типаж растрепанного, уродливого Эйнштейна (был, кажется, такой химик в XIX веке, покоривший древних какой-то своей кислотой), может быть, и умевшего делать полезные открытия, но неспособного продать даже самый раскрученный наукоемкий товар — типа, скажем, жидких будильников. Просто ужас берет, как подумаешь, до чего же древние были невежественны в вопросах настоящей, конкретной науки.

Жак только ученым понадобились новые лица (а лица у них в те времена, прямо скажем, никуда не годились), резко возросли инвестиции в пластическую генную хирургию. Вскоре появилась новая отрасль фармацевтической промышленности — знаменитое «лицо в таблетке». Глубокоуважаемые потребители, наверное, помнят, какой бум вызвало появление этих таблеток, как отчаянно боролось полицейское ведомство, пытаясь запретить их продажу, к каким подлым ухищрениям они прибегали. Но прогресс на то он и прогресс, что всегда безостановочно мчится вперед и не имеет заднего хода. Слишком большие деньги были вложены в этот бизнес, чтобы отступить перед какими-то там безответственными политиканами. Наверное, глубокоуважаемые потребители помнят и ту борьбу, которая разгорелась впоследствии между тем же самым полицейским ведомством (опомнившимся наконец и получившим свою долю в прибылях таблеточной промышленности) с производителями пиратских таблеток. Жаль, к науке это не имеет отношения, а то бы я рассказал.

Да, вся история сайнерства, а значит, и науки, есть история не-прекращающихся битв. Вспомним хотя бы не такую уж давнюю историю с разумными роботами. Контроль над ними был в значительной мере утерян, и они совершенно обнаглели.

Должен сказать, терпеть не могу роботов — эти их хамские замашки, непомерные претензии, пренебрежительные интонации… Нет, это не по мне. Их место — на дальних планетах или в спецрезервациях. Они противны и подлы. Единственное, чем они с самозабвением занимались, да и занимаются сейчас — борьба за так называемые права. Они дошли до того, что объединились с «паучьими жуками» (интернет-вирусы), и человечеству пришлось бы плохо, если б между ними не завязалась свара вокруг «проблемы приоритета». Если я правильно помню, они и сегодня не могут договориться о том, какой искусственный интеллект появился раньше — тот, что в Сети, или тот, что в «железе».

Сеть, искусственный интеллект — все это, как ни крути, порождение науки. Доверие к науке среди глубокоуважаемых потребителей стало падать. И нам, сайнерам, во время тех битв пришлось очень попотеть, чтобы вернуть их расположение и доказать, что истинный ученый ко всем этим ужасам не имеет никакого отношения и все это — отрыжка прошлых непросвещенных веков.

Теперь, после этого краткого вступления, я мог бы перейти и к теме своего обзора — к самым главным достижениям конкретной науки, подаренных человечеству уходящим веком, но, к моему глубокому сожалению, заказанные мне десять тысяч символов давно исчерпаны и мне остается пожелать глубокоуважаемым потребителям здоровья, счастья и пищи на весь следующий день.

А я пошел на рыбалку со своим братом Коммодом.

ПРИЗ ЧИТАТЕЛЬСКИХ СИМПАТИЙ

СОСТАВ ЖЮРИ: 286 читателей журнала «Если».

ПРЕДМЕТ: литературный пейзаж 1999 г.

НОМИНАЦИОННЫЕ СПИСКИ: нет.

ПРИЗ ПОБЕДИТЕЛЯМ: «Сигма-Ф».

УСЛОВИЯ: см. «Если» № 12,1999 г.

Вот уже в третий раз Большое Жюри, в состав которого входят самые требовательные поклонники фантастики, оценивает литературные достижения жанра. Как следует из условий конкурса, редакция «Если» выступает лишь в роли счетной комиссии, фиксируя результаты голосования. Однако даже сухому статистику трудно удержаться от спортивных комментариев.

В первых двух номинациях лидирующая тройка определилась сразу же и уже на первой четверти дистанции далеко оторвалась от «группы преследования». Правда, один из трех лидеров, выступивший в дисциплине «Роман», оказался в невыгодном положении. Ему на протяжении всего забега пришлось бороться не только с соперниками, но и с самим собой. Этим заложником собственной популярности оказался Сергей Лукьяненко, чьи романы «Фальшивые зеркала» и «Геном» буквально не позволяли друг другу выйти вперед. В результате «Фальшивым зеркалам» (издательство ACT) досталось второе место, а «Геном» оказался на четвертой позиции. Третью ступень пьедестала заняла «Темная гора» Эдуарда Геворкяна (ACT). А «Сигму-Ф» жюри предложило вручить Марине и Сергею Дяченко за роман «Казнь» (ACT).

Всего же среди лучших читатели упомянули 32 книги 28 авторов. Назовем еще шесть произведений, попавших в почетную десятку. Это «Generation П» В. Пелевина, «Земные пути» С. Логинова, «Беглецы из ниоткуда» В. Михайлова, «Боги осенью» А. Столярова, «Гиперборейская чума» А. Лазарчука и М. Успенского, «Дети ржавчины» М. Тырина.

В следующей номинации — «Повесть» — тройка лидеров не оставила никаких шансов идущим следом. Уже с первых минут инициативу захватили ветераны — Владислав Крапивин «Трава для астероидов» («Если» № 3) и Владимир Михайлов «Путь Наюгиры» («Если» № 3), а также «условный дебютант» Сергей Синякин, «Монах на краю Земли» («Если» № 7). Последний имел в своем активе две книги, но широкой публике был не известен, и потому, наверное, жюри следило за его выступлением с особым вниманием. Результатом столь пристального интереса явился приз «Сигма-Ф», который получил Сергей Синякин. Второе место занял В. Крапивин, третье — В. Михайлов.

В этой дисциплине рискнули выступить лишь двенадцать авторов, поэтому ограничимся еще тремя именами лучших: Л. Кудрявцев «Претендент», К. Булычев «Чума на ваше поле», М. и С. Дяченко «Корни камня».

Удачных рассказов, по мнению жюри, также оказалось немного. Члены жюри упомянули 16 произведений 15 авторов, причем три четверти из них были опубликованы в «Если». Со страниц журнала сразу же ушел в отрыв Евгений Лукин, «Страна заходящего солнца» («Если» № 3), который и получил свой очередной приз. Теперь Е. Лукин — полный кавалер премии «Сигма-Ф»: за роман, повесть и рассказ.

Вторым пересек финишную черту Александр Громов. Его рассказ «Не ложись на краю!» («Если» № 9) настолько понравился читателям, что многие потребовали продолжения истории «уступчивого мира». Видимо, анархическая составляющая, которая явственно звучит в произведении, оказалась весьма привлекательной для поклонников фантастики. Стоит задуматься…

Третьим финишировал обладатель двух «Сигм» Сергей Лукьяненко. Рассказ «Запах свободы» («Если» № 3) сумел вывести его в тройку лидеров, однако, по мнению некоторых членов жюри, разработка уже знакомого мира не позволила автору бороться за более высокое место.

Для полноты картины назовем участников, пришедших в следующей пятерке. Это опять М. и С. Дяченко «Хутор», С. Куприянов «Пояс», Е. Радов «Дневник клона», В. Васильев «Трем из Большого Киева» и, что особенно отрадно, победитель конкурса «Если» для начинающих авторов Л. Ляшова «Ловцы душ».

И все же с горечью должны заметить: если дело так пойдет и дальше, то рассказ и короткая повесть вообще исчезнут с литературной карты нашей фантастической державы. Журнал делает все, что в его силах, дабы удержать традицию НФ — внимание «малой форме». Наши читатели прекрасно знают: рассказ и повесть — это классика жанра. Но один в поле не воин, необходимы энергичные усилия издательств. Пока же редкие антологии, выпущенные в прошлом году, утонули в океане романов и сериалов. Все это особенно странно на фоне того, что зарубежная литература переживает сейчас расцвет рассказа. Мы, как всегда, явно запаздываем с реакцией.

Впрочем, местоимение «мы» вряд ли касается читателей. Показательный факт: в номинации «Лучшее произведение зарубежного автора» с романами всерьез конкурируют короткие повести и даже рассказы. Из 63 произведений, названных членами жюри, в десятку лучших попали две повести, рассказ, а третье место занял авторский сборник.

В плотно лидирующей группе лишь со второй половины забега обозначилось преимущество Майкла Коуни «Я помню Паллахакси» («Если» № 11), который сумел развить его на последнем отрезке дистанции. По условиям конкурса, в этой дисциплине вручаются дипломы «Сигма-Ф» — издателю и переводчику. Понятно, что журналу «Если» мы вручать диплом не будем, а передадим его автору, с чьим романом наши читатели сумели познакомиться даже раньше, чем их зарубежные собратья — перевод был сделан по рукописи. Диплом получит также Людмила Щекотова, большая поклонница творчества писателя, которая постаралась передать не только букву, но и дух романа.

Вторым стал Вернор Виндж, чей роман «Пламя на бездной» (ACT) признан критиками одним из самых значительных произведений писателя. К сожалению, в нашем конкурсе книге не повезло: она вышла в конце года, когда многие члены жюри уже вынесли свой вердикт. Меж тем, с точки зрения редакции, это одна из самых интересных, неожиданных и сложных моделей, которые построили фантасты в минувшем году.

Третье место занял сборник рассказов Теодора Старджона «Умри, маэстро!», выпущенный издательством «Мир». Так что в умах читателей конкурируют все же не объемы, а уровень прозы.

Далее места распределились так: Дж. Мартин «Игра престолов», Л. М. Буджолд «Камарра», Г. Роллинс «В ожидании суда», Б. Бетке «Интерфейсом об тейбл», Л. Дель Рей «Небо падает», У. Гибсон «Мона Лиза Овердрайв», Л. Биггл «Негромкий голос труб».

В номинации «Лучший зарубежный фильм» были отмечены 19 лент и три сериала. Лидерство сразу же захватила «Матрица» братьев Вачковски. Ее безуспешно пытались догнать «Призрачная угроза» Дж. Лукаса, занявшая второе место, и «Мумия» Стивена Соммерса, получившая третье. Затем следуют «Тринадцатый этаж» и «Факультет». «Шестое чувство», занимающее в многочисленных зарубежных рейтингах первую-вторую строчки, получило лишь пятое место, что свидетельствует о здоровой психике наших соотечественников. Всего члены жюри назвали 18 картин и НФ-сериалов.

И наконец то, что интересует нас в первую очередь — просьба назвать наиболее запомнившиеся материалы в журнале. Давайте анализировать ситуацию и сверять пристрастия.

Впрочем, в разделе «Публицистика» анализировать нечего. Практически в каждом письме были названы «Комментарии к пройденному» Бориса Стругацкого («Если» №№ 1, 2, 3, 4) и «Как стать фантастом» Кира Булычева («Если» №№ 8, 10, 11). Многие члены жюри предлагают продолжить публикацию воспоминаний ведущих отечественных фантастов. Мы опередили эту просьбу: уже в июльском номере «Если» начнется публикация мемуаров Владимира Михайлова.

А вот на третьем месте по числу упоминаний оказалась давняя статья Урсулы Ле Гуин «Почему американцы боятся драконов», напечатанная в десятом номере «Если». Американцы по-прежнему пугаются драконов, зато мы активно пытаемся их приручить.

Назовем еще три самых удачных, по мнению читателей, материала: «Декрет об отмене истории» Е. Лукина («Если» № 7), «Болезнь, симптом, лекарство?» В. Гончарова и дилогию Вл. Гакова «Затмение светил», «Америки, открытые по ошибке».

В разделе «Критика» лидером оказалась сложная и спорная статья С. Переслегина «Кризис перепотребления» (№ 3). А две вторые строчки занял один автор — критик А. Ройфе, написавший статью «В тупике» (№ 8), ставшую почти легендарной, и серию заметок под рубрикой «Крупный план». Запомнились читателям и литературные портреты Вл. Гакова (наиболее популярный — «Соавтор всех авторов» о Дж. Кэмпбелле), а также статьи В. Рыбакова «Какое время — таковы пророки» и Е. Харитонова «Мелодии иных миров».

В разделе «Видеодром» было очень тесно, и редакции пришлось потрудиться, выделяя приоритеты. Статистика — любопытная наука: нередко она выявляет подспудные, внешне невидимые тенденции. Почти равное число упоминаний заслужил резко критический материал Вл. Гакова «Зловещий Оскар Голливуда» — об американской лихорадке наград, и пронзительная статья Н. Милосердовой «Я свеча, я сгорел на пиру…» — о нашем режиссере, полугонимом и совсем не официальном. Среди лидеров читатели отметили Е. Зуенко за статью «Неизвестный Лукас», С. Кудрявцева за «Мастера пограничных положений» и Д. Караваева за рубрику «Атлас».

И закончим наш обзор анкетных листов прозой в журнале «Если». Помимо уже названных в разных номинациях произведений российских и зарубежных авторов, члены жюри отметили… почти все, что выходило в журнале. Легче перечислить произведения, не упомянутые никем, но не будем же мы казнить сами себя… Назовем «золотую десятку»: М. Бонхофф «Спросите Арлена», П. Уилсон «Проволока», М. Суэнвик «Между небом и землей», П. Макоули «Чудовища войны», У. Ле Гуин «Бизоны- малышки, идите гулять…», С. Бёрнс «Прокатимся по Вивальди», Д. Коуэн «Лопата разума», И. Макдональд «Ночь всех мертвецов», Т. Биссон «Путь из верхнего зала», К. Саймак «Фото битвы при Марафоне».

Как вы помните, у нас была еще одна графа — «Пожелания». Этот пункт редакция рассмотрела с особым вниманием и полагает, что он заслуживает отдельного разговора, который мы поведем в очередном выпуске «Фантариума».

«Если» — не единственный литературный журнал, учредивший свою премию. Однако в других изданиях успехи писателей, критиков, публицистов оценивает сама редакция (редакционная коллегия). В «Если» членами жюри выступают читатели, и мы вынуждены усмирять собственные пристрастия. Нам кажется, что это неплохо; по крайней мере, это самый надежный способ борьбы с традиционным — и неизбежным — желанием литературных журналов навязывать читателям свои вкусы. Именно поэтому мы с особым чувством благодарим членов жюри: во-первых, за то, что они абсолютно бескорыстно проделали серьезную аналитическую работу, а во-вторых, за то, что наши оценки во многом совпали.

Редакция

КУРСОР

«Аэлита-2000»,

последняя в уходящем тысячелетии, состоялась в Екатеринбурге с 29 марта по 1 апреля. Самый долгоживущий отечественный праздник фантастики (первый раз он был организован в 1981 г.) изначально планировалось провести неделей раньше, однако известные всем политические события заставили сдвинуть сроки фестиваля на неделю вперед. Однако никакие президентские выборы не смогли воспрепятствовать встрече «Эльфийского Нового года», подготовленной поклонниками ролевых игр. Основные их мероприятия прошли, как всегда, в последний уик-энд марта. Только карнавал состоялся по традиции в самом конце «большой «Аэлиты».

На оргкомитет обрушились и другие сложности. Например, традиционное место проживания иногородних гостей фестиваля — гостиница «Большой Урал» — оказалось оккупировано участниками чемпионата по пожарно-прикладному спорту. Кроме того, сейчас за право владеть «Аэлитой» ведут борьбу несколько финансовых и литературных группировок и изданий, что постоянно мешает команде энтузиастов и бессребреников, составляющих основную часть оргкомитета, нормально работать.

Тем не менее, несмотря на все проблемы, работа традиционных семинаров фантастиковедения, молодых авторов, фэн-прессы оказалась весьма продуктивной и интересной. Вручение же основных премий состоялось в Камерном театре Музея писателей Урала.

Итак, премии получили:

Приз «Аэлита» — Вадим Шефнер (Санкт-Петербург): за общий вклад старейшего питерского писателя в развитие фантастики. Приз имени И. А. Ефремова — Нина Беркова (Москва): за вклад в развитие отечественной фантастики. Нина Матвеевна Беркова — известнейший редактор, «крестная мама» нескольких поколений отечественных фантастов, организатор знаменитых малеевских семинаров.

Приз «Старт» — Наталия Резанова (Нижний Новгород): за книгу «Последняя крепость» (М., Центрполиграф, 1999). Премия «Старт» вручается писателям-фантастам за дебютную книгу. Мемориальный приз имени В. И. Бугрова — Владимир Гопман (Москва): за вклад в фантастиковедение.

К сожалению, Шефнер и Беркова по состоянию здоровья приехать в Екатеринбург не смогли, однако в фестивале приняли участие такие известные писатели, как Владислав Крапивин, Сергей Другаль, Геннадий Прашкевич, Сергей Лукьяненко, Владимир Васильев, Юлий Буркин, а также множество журналистов, критиков, фэнов и «ролевиков».

«Наши в космосе» —

так будет называться сборник, который рискнуло подготовить одно московское издательство. В нем собраны произведения известных отечественных фантастов, объединенные весьма оригинальной темой — альтернативной историей освоения космоса Россией. Центральным произведением сборника выступит уже известная читателям повесть Михаила Тырина «Истукан» («Если» № 6, 1998 г.). Кроме нее в книгу войдут рассказы Кира Булычева, Александра Громова, Анта Скаландиса, Бориса Штерна, Александра Етоева и других.

Очередной блок экранизаций

известных фантастических произведений предлагают нам западные кинематографисты. Еще одну, безымянную пока голливудскую киноверсию «Портрета Дориана Грея» готовится снимать режиссер Александр Пэйн. Известный сценарист Джеймс Робинсон обратил свой взор на знаменитый «земноморский» цикл Урсулы Ле Гуин. Однако непонятно, почему в основу сценария будущего фильма легла лишь третья книга цикла — «На последнем берегу»? Режиссер Дэвид Финчер собирается обратиться к классическому роману сэра Артура Кларка «Свидание с Рамой». Принадлежащая компании Уолта Диснея «Touchstone Pictures» готовит к экранизации все части известной серии Джона Кристофера «День, когда пришли три-поды». Обретет видеовоплощение и популярный детский фэнтези-роман Криса Ван Оллсбурга «Полярный экспресс». Кондуктором экспресса, направляющегося в гости к Санта Клаусу, выступит многократный «оскароносец» Том Хэнкс.

Национальная Интернет Премия

по номинации «Лучший литературный сайт» присуждена официальной странице братьев Стругацких, расположенной на сервере «Русская фантастика» (www.rusf.ru). Премия учреждена Российской Интернет Академией и фирмой «Intel» и является одной из самых престижных премий русского Интернета. Дмитрий Ватолин, возглавляющий сервер, получил приз из рук Аркадия Вайнера, во время торжественной церемонии, проходившей в Концертном зале Академии наук. Напомним, что на том же сервере находится и страница журнала «Если» (www.rusf.ru/esli).

Ник Перумов

закончил «Странствие Мага» — очередной роман из цикла «Хранитель мечей», и тут же приступил к работе над новой книгой серии — «Одиночество Мага». Кроме того, автор, в настоящий момент проживающий в США, пишет для журнала «Новый мир» почти реалистическую повесть «Кубинка», примыкающую к циклу «Я, Всеслав…», известному нашим читателям по повестям «Русский меч» и «Выпарь железо из крови».

Стивен Кинг,

только оправившийся от травмы, решил захватить Интернет. Его новый рассказ о призраках «Оседлавший пулю» продается только в электронном виде и только через Всемирную Паутину. Однако владельцы сервера, выставившего рассказ на продажу, быстро пожалели о своем решении, ибо поток желающих прочитать новое творение самого высокооплачиваемого писателя в мире превысил все возможные прогнозы, и сервер буквально «захлебнулся» огромным трафиком.

Сергей Лукьяненко

был несказанно озадачен, узнав, что он, оказывается, проживает в Израиле. Возмутившись пиратской публикацией «Дневного Дозора» в газете «Новый Иерусалим», московский писатель обратился в редакцию и получил ответ, в котором говорилось, что гонорар ему уже выплачен и все договора заключены. И заключены они с неким жителем Израиля, заявляющим, что именно он пишет под псевдонимом Сергей Лукьяненко. Лжелукьяненко предоставил редакции файл, скорее всего, отсканированный с уже изданной книжки. Как прореагирует на этот факт издательство ACT, обладающее правами на «Дневной Дозор», еще не известно. Зато можем быть уверены в одном: не перевелись еще «сыновья турецкоподданных» на земле обетованной, а популярность нашего фантаста не уступает популярности лейтенанта Шмидта.

Поэт Кир Булычев

предстал перед современным читателем вслед за поэтом Евгением Лукиным. Челябинское издательство «Околица» выпустило сборник стихотворений известного фантаста «Кое-какие стихи». В книжке, разделенной на две части («Кое-какие…» и «…Стихи»), собрано свыше ста стихотворений, написанных автором «за последние сто лет». Книга открыла новую серию «Для узкого круга», где планируется публиковать малоизвестные произведения Кира Булычева.

In memoriam

10 марта 2000 года в своем доме в Эдине, штат Миннесота, скончался писатель-фантаст Джон Слейдек (род. 1937), один из самых ярких представителей британской «Новой волны», в последнее время проживавший в США. Читателям журнала «Если» Джон Слейдек знаком по рассказу «Мальчик на паровом ходу», опубликованному в № 11 за 1999 год.

Редакция

PERSONALIA

Ведущий голландский писатель-фантаст Эдди Бертин родился в 1944 году. До того как сам начал писать фантастику и литературу «ужасов», был активным фэном — редактором и издателем фэнзина «SF Gids» (с 1973 года), а также вполне профессионально занимался библиографией жанра. Дебютировал Бертин в научной фантастике в 1960-х, опубликовав несколько романов и десятки рассказов. Творчество Бертина, в отличие от большинства его коллег из неанглоязычного мира, хорошо известно в США и Англии — в частности, благодаря тому, что он сам перевел многие свои произведения на английский язык. Основу творчества Бертина составляет цикл «истории будущего», протянувшейся от 1970 года до 3666-го; рассказы и романы цикла, снабженные хронологическими таблицами, стихотворениями, вымышленными документами и т. п. атрибутами, вышли в трех томах — сборнике «Одинокая птичка крови» (1976), романах «Сонные пляжи мысли» (1981) и «Слепоглухонемое чудовище гор» (1983).

(См. биобиблиографическую справку в № 9, 1994 г.)

На вопрос редакции, почему в эпоху глобализма и печатания исключительно романов писатель остается верен малой форме, мэтр ответил так:

«По натуре я рассказчик, а не романист. Мне легче и интереснее за день написать рассказ, чем в течение месяцев работать над романом. Я спринтер. К тому же я начал сочинять в те времена, когда основным видом фантастического произведения был рассказ, а основным видом книги — сборник фантастических рассказов. Рассказы охотно публиковали все журналы и платили за них хорошо — примерно 150 рублей (тогда — средняя месячная зарплата).

Теперь рассказы не печатает почти никто, кроме «Если», да и трудно вообразить, что за них выпишут месячный оклад. А в толстых журналах вообще считают, что публиковать фантастику неприлично.

Поэтому писатели, чтобы прокормиться, должны связываться с издательствами, но те печатают только романы. А я бы и сейчас с удовольствием выпустил книжку рассказов».

Английская писательница, родилась в 1956 году. Свою карьеру начала с фэнтезийных произведений для подростков, но широкую известность ей принесла дилогия «Золотая ведьмовская порода» (1983) и «Древний свет» (1987). Невзирая на название первой книги, это несомненная НФ в духе Джека Вэнса: действие разворачивается на планете Орта, а главная героиня — женщина-дипломат, которая обнаруживает технологическое прошлое древней ортианской расы.

С конца 1980-х Мэри Джентл отдает предпочтение фэнтези. В новом цикле три романа: «Крысы и горгульи» (1990), «Архитектура желания» (1991), «Наедине со своими устройствами» (1994). Альтернативный мир этого сериала — воображаемый город эпохи Возрождения, где человечеством правят крысы — несколько напоминает метафизические романы Майкла Муркока.

Следует отметить также НФ-пародию на многострадального Толкина — роман «Уфф!» (1992). Он представляет точку зрения орков, а действие саги разворачивается в высокотехнологическом обществе.

У Мэри Джентл две магистерских степени: по английской политике и английской истории.

Родился в 1968 году в Москве. Образование — два с половиной курса факультета журналистики МГУ. К «университетам жизни» можно прибавить и два года армии. Женат. Профессиональный литератор, с 14 лет публикуется как журналист. С 1990 года переключился на копирайтинг и рекламные концепты. В НФ дебютировал романом «Мастер собак» (1997). В том же году вышли романы «Стальное Сердце» и «Братья по разуму», сюжетно связанные с «Мастером…». Дальнейшие публикации — НФ-романы «Лучший экипаж Солнечной» (1998), «Закон фронтира» (1998), «Выбраковка» (1999). Любимые жанровые писатели — Ф. Херберт, У. Ле Гуин.

Повесть «Круг почета» Дивов называет своим двойным дебютом: это его первый литературный опыт в средней форме и стилистике внутреннего монолога (отсюда — непривычная графическая форма подачи диалогов героев). Как и в случае с романом «Закон фронтира», основу сюжета составляет история, которая, по словам автора, ему приснилась.

Молодой американский писатель Том Кул дебютировал в научной фантастике рассказом «Универсальные эмуляторы» (1997) и с тех пор опубликовал несколько рассказов и два романа — «Инфектриса» (1997) и «Тайные земли» (1998). Рассказ-дебютант был включен в сборник лучших произведений фантастики за год и номинировался на премию им. Артура Кларка.

Американский писатель Джерри Олшен родился в 1957 году. Первая НФ-публикация — рассказ с шекспировским названием «Много шума из ничего» (1982). За последующее время он опубликовал более семи десятков рассказов и повестей (многие — в соавторстве). Его повесть «Не демонтировать!» (1996), с которой читатель познакомился в этом номере журнала, произвела настоящий фурор и была номинирована на все высшие премии года. В результате повесть завоевала «Небьюлу». Кроме того, перу Олшена принадлежит роман «Система отсчета» (1987) и несколько романов в различных «чужих» сериях (т. е. сериях, сюжеты которых разворачиваются в каком-либо из миров научной фантастики, придуманных другими авторами). В серии «Город роботов Айзека Азимова» Олшен участвовал романами «Союз» (1990) и «Человечность» (1990), в серии «Звездный путь» (по мотивам популярного одноименного теле- и киносериала) — романами «Конец заката» (1996) и «Грязь в глаза» (1996), и наконец, в серии «Мир Реки» (по Фармеру) — романом «Просто потому, что это есть» (1993).

(См. биобиблиографическую справку в № 4, 1994 г. и статью о творчестве автора в этом номере)

«Он принадлежал к тому же поколению и той же национальности, что и Уиндэм, но трудно найти столь непохожих авторов научной фантастики! Уиндэм писал для англичан и для американских «англофилов»; Рассел — для закоренелых янки и тех читателей-британцев, что предпочитали американскую литературу. За исключением, пожалуй, одного Артура Кларка, о котором все знают, что он — англичанин, Рассел на протяжении многих лет оставался самым популярным писателем-неамериканцем в жанре научной фантастики. И многие читатели-американцы даже не подозревали, что он — «чужак».

Джон Клют. «Иллюстрированная энциклопедия научной фантастики».

Американец Аллен Смит родился в 1944 году и закончил с отличием Университет штата Пенсильвания, получив два диплома — по специальностям музыка и английская литература. Перепробовал много занятий, в том числе работал фотожурналистом. Смит дебютировал в научной фантастике в 1995 году сразу двумя рассказами — «Жертва» и «Музыка на воде», с тех пор опубликовал всего несколько рассказов в периодике. Кроме научной фантастики увлекается восточными единоборствами, игрой на гитаре и стрельбой по мишеням.