«Если», 1997 № 10

Джефф Хетч
ЖИЗНЬ В СОБСТВЕННОМ СОКУ

Искусственная жизнь представляет собой наиболее мощное орудие современного компьютерного моделирования! — с энтузиазмом провозгласил Джеремия Браун-Хиггинс, изобразив для убедительности широкий всеохватывающий жест обеими руками. — Эти маленькие автономные программы специально закодированы так, что могут слегка изменяться при репликации, каковое свойство и позволяет им ЭВОЛЮЦИОНИРОВАТЬ, приспосабливаясь к окружающей среде. Собственно говоря… — он собрался было рассказать, каким образом И-жизнь помогает моделировать процессы развития органической жизни на Земле, как вдруг его весьма чувствительно лягнули под столом.

Спохватившись, Джеремия весь похолодел: и как это его угораздило употребить это злосчастное слово на букву «э»?.. Ведь профессор Эндрью Харрисон Хардинг неоднократно напоминал некоему Браун-Хиггинсу, что сенатор Боуэн, заказавший и оплативший данное исследование, терпеть не может разговоров об эволюции. К счастью, сей государственный муж оказался слишком занят, чтобы самолично приехать на факультет за итоговым отчетом, и прислал за ним своего советника по вопросам экономической политики, шикарную деловую даму по имени мисс Пул. При первом же взгляде на ее изысканно-строгий костюм Джеремии почудилось, что к лацкану его собственного пиджака (подарок родителей в честь окончания университета) пришпилен яркий ярлычок «ДЕШЕВАЯ РАСПРОДАЖА».

Профессор отложил вилку (это был скромный ланч в факультетском клубе) и непринужденно зажурчал:

— Мадам, позвольте мне заверить вас, что я выбрал исполнителем нашей работы мистера Браун-Хиггинса именно потому, что он владеет методами моделирования реакций… э-э… автономных индивидов на стимулы как свободного, так и ограниченного рынка. Поэтому у нас появилась великолепная возможность спрогнозировать, каким же образом различные категории населения станут реагировать на те или иные условия экономики. Проделанное исследование, по сути, является лишь первой попыткой, которую совершенно необходимо подтвердить и углубить последующими, более экстенсивными проектами — и тем не менее мы чрезвычайно наглядно продемонстрировали наш основной постулат. А именно: понижение размера минимальной заработной платы, а также отмена абсолютно всех социальных выплат, включая пособие по безработице, необычайно сильно подстегнет экономическую активность общества!

Мисс Пул кивнула, сохраняя непроницаемое выражение лица.

— Если не ошибаюсь, профессор Хардинг, вы сообщили мне по телефону, что закончили эту работу? Нам с сенатором хотелось бы взглянуть на нее. Мы уже назначили пресс-конференцию, где будут распространены копии и оглашен новый билль, предложенный лично сенатором Боуэном.

— У нас небольшая задержка с распечаткой, мисс, — отважно заполнил паузу Джеремия, бросая очередной взгляд на входную дверь. На сей раз, однако, он с облегчением узрел там профессорского ассистента с четырьмя копиями отчета, который был закончен исполнителем Браун-Хиггинсом ровно в 9.00 сегодняшнего утра. Вставая, чтобы принять из рук гонца четыре блокнота в черных пластиковых корочках, наивно скрепленных белыми пластиковыми спиралями, автор на мгновение впал в панику, поскольку никак не мог припомнить: а не забыл ли он после бессонной ночи прогнать свой текст через орфографическую программу?.. Два экземпляра он торжественно вручил мисс Пул, один протянул профессору и один оставил себе.

Двое из присутствующих немедленно накинулись на итоговое резюме, в то время как Джеремия приступил наконец к своему безнадежно остывшему бифштексу с луком и яйцом. Через минуту на лице профессора проступило глубочайшее удовлетворение, в чем, впрочем, не было ничего удивительного, ибо резюме оказалось слегка перефразированной версией его же собственного первоначального предположения. Даже бесстрастная мисс Пул выглядела вполне довольной, ибо начисто лишенные государственных пособий И-организмы в массовом порядке обратились к индивидуальной трудовой деятельности, создав тем самым неслыханный бум экономической активности!

У Джеремии, понятно, не хватило времени, чтобы проанализировать истинную природу этой поразительной активности, да, впрочем, это и не входило в его задачу: профессор Хардинг нанял его для того, чтобы он написал саму программу и осуществил прогон модели, а контракт на анализ полученных результатов был подписан с неким маститым профессором экономических наук. Компьютерная модель автоматически свела все свои результаты в соответствующие таблицы, что было весьма существенной деталью именно для автора, желающего уложиться в назначенный срок, о чем он, естественно, не позаботился поставить кого-либо в известность.

Таблицы выглядели чрезвычайно впечатляюще. Джеремия запрограммировал лишь их количество (ровным счетом 55), модель же вполне самостоятельно выбрала перечисленные в них характеристики. Причем, весьма удачно, насколько он мог судить, когда проглядывал их в 5.00 утра, ибо в таблицах наличествовала даже основная трудовая деятельность тех индивидов, что прежде сидели на пособии по безработице. УТОПИ ЗАКАЗЧИКА В ЦИФРАХ! — таков был девиз Джеремии Браун-Хиггинса, и на сей раз ему удалось проделать отличную работу, судя по тому, как рьяно парочка его работодателей перелистывала страницы, сплошь заполненные рядами цифр.

Расслабившись, он с удовольствием прихлебывал горячий кофе, заедая его знаменитым факультетским черничным пирогом, и чувствовал себя наконец совершенно взрослым человеком. Возможно, теперь, когда Джеремия произвел-таки впечатление на профессора, тот даст ему настоящую работу и ему больше не придется делить квартиру в Нью-Джерси со своими родителями?

— Замечательное исследование, профессор Хардинг, — прочувствованно произнесла мисс Пул, с трудом оторвав взгляд от пятидесяти пяти таблиц. — Полный отказ от социальных пособий и снижение минимума заработной платы — шаги довольно непопулярные, однако вы прекрасно показали, что данные решения неизбежно выведут нас на необъятные новые поля экономической активности… А этот потрясающий рост индивидуальной трудовой деятельности? Следовательно, даже самые закоренелые безработные начнут рассчитывать только на себя, что целиком и полностью подтверждает моральную силу нашей позиции!

Она вновь опустила глаза в таблицу, и легкая морщинка озабоченности прорезала ее безупречный беломраморный лоб.

— Вам все же придется внести некоторые изменения для пресс-релиза. Полагаю, вместо таблиц следует дать простые тезисы, снабдив их понятными для неспециалистов заголовками… И, кстати, я вижу здесь огромный скачок занятости по некоторым категориям населения, однако в таблице не указаны типы вновь созданных рабочих мест.

Профессор Хардинг заглянул в свой экземпляр.

— О, это всего лишь техническая проблема, не так ли, Джеремия?

Тот машинально кивнул:

— Ну разумеется, профессор! Наименования категорий попросту, не уместились в колонке, так что мы перечислили их отдельным списком. — Он раскрыл свой экземпляр. — Что конкретно вас интересует, мисс Пул?

Мисс Пул зачитала вслух цифровой код категории. Джеремия прилежно проехался по списку указательным пальцем сверху вниз и бодро отрапортовал:

— «Контролируемый распределитель субстанций»!

— Очень странно… А как насчет кода 43?

Джеремия, который и сам был несколько изумлен, прилежно проделал аналогичную операцию. Палец его быстро остановился в нужном месте, глаза моментально просканировали слова «интимные услуги», однако губы наотрез отказались их произнести. Нет-нет, это просто ужасная ошибка… Или же он позабыл учесть в модели какие-то экономические факторы?!

Профессор бросил на него недовольный взгляд. Быстро перелистав свой блокнот, он принялся поспешно просматривать список, и вдруг его пухлое румяное лицо резко побледнело.

— Боже мой, что это?! — вскричал он не своим голосом.

В последовавшей мертвой тишине до Джеремии дошло, что его модель зажила своей собственной жизнью… Он наверняка позабыл ввести какие-то граничные условия, но какие именно? Пока он лихорадочно прокручивал в мозгу все существенные детали, мисс Пул, в свою очередь, добралась до сакраментального списка и приступила к сканированию цифровых кодов. Внезапно ее искусно подкрашенные глаза резко расширились, а изысканно матовые щеки густо порозовели.

— То есть как? Сплошные толкачи наркотиков, рэкетиры и шлюхи? — немузыкально взвизгнула она. — И вы называете это моделью?! Мы немедленно отменяем пресс-конференцию!

Резко захлопнув злополучный блокнот, она вскочила с места и незамедлительно покинула помещение.

ОНИ НЕ СКАЗАЛИ МНЕ НИ ЕДИНОГО СЛОВА О НЕОБХОДИМОСТИ МОРАЛЬНЫХ ОГРАНИЧЕНИЙ, сообразил наконец Джеремия с той ужасающей ясностью, которая приходит только после катастрофы. С другой стороны, с самого начала предполагалось, что это будет чисто экономическая модель…

Людмила Щекотова
МОЛОЧНЫЕ РЕКИ, САХАРНЫЕ БЕРЕГА

Лишь только в руки биологам попал компьютер, как некоторые из них прекратили заниматься изучением живых существ и сами принялись творить их. Как известно, в мире битов и байтов единственной реальностью являются компьютерные программы, ну а спецпрограмма, которая методом копирования самостоятельно транслирует себя с одного участка памяти на другой, в принципе отвечает важнейшему критерию, отличающему живую материю от неживой: ОНА РАЗМНОЖАЕТСЯ (реплицируется). Впрочем, в основе всех этих компьютерных чудес лежит навык опытного программиста, умеющего расположить нужные команды в правильной последовательности.

Зато овладевшие этим искусством буквально уподобились творцам: они собственноручно порождают разнообразные виртуальные миры (дигитальные поля и кущи) и населяют их И-существами (цифровыми организмами). И жадно наблюдают за тем, сколь изобретательно эти творения борются за место под виртуальным Солнцем. Короче говоря, посредством абстрактных компьютерных симуляций (не смущайтесь, это вполне нормальный термин) ученые стремятся выявить подспудные законы, правящие совершенно реальным миром.

Большинство исследователей в области AL¹ моделируют простые ограниченные сообщества типа колонии бактерий, муравейника или стаи птиц, задавая определенные правила, подсмотренные у матушки-природы. Однако в последнее время бурно развивается куда более многообещающий подход, который вкратце можно сформулировать так: НИКАКИХ ГЛОБАЛЬНЫХ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ УСЛОВИЙ.

Все началось в 1990-м, когда американский биолог Томас Рэй буквально потряс ученый мир своей уникальной моделью эволюции, в основе которой лежал запущенный в цифровой «первородный бульон» один-единственный цифровой «Адам», составленный из последовательности 80 простых команд-инструкций. Впервые примененный Рэем индуктивный метод «снизу вверх» вызвал подлинный бум обновления в компьютерном моделировании… И вот недавно Эндрю Парджеллис, исследователь из Bell Laboratories, сделал принципиально новый шаг, доказав, что И-жизнь может зародиться сама собой — без участия программиста-творца! Правда, свой «первородный бульон» он замешал на изготовленных собственноручно простых инструкциях, однако наделенная репродуктивной способностью программа возникла в нем совершенно самопроизвольно (или, если хотите, по воле случая, который отчего-то проделывал это буквально при каждом новом запуске модели).

Блестящая результативность индуктивного направления не могла не затронуть социально-экономического моделирования — и пару лет назад американские социологи Джошуа М. Эпстейн и Роберт М. Экстелл замахнулись-таки на самый сложный из всех известных биологических феноменов: ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО!

Оба исследователя работают одновременно в Brookings Institute (Вашингтон, округ Колумбия) и Santa Fe Institute (штат Нью-Мексико). А так как вторая цитадель науки по праву считается родным гнездом энтузиастов AI², то совершенно закономерно, что вступившие на путь компьютерного эксперимента Эпстейн и Экстелл наотрез отказались от готовых рецептов в моделировании социальных отношений и построили свою виртуальную лабораторию исключительно по принципу «снизу вверх». А именно: от частных взаимодействий соблюдающих собственные интересы агентов (или тех самых «автономных индивидов», о которых шла речь в рассказе) — к общим тенденциям! Лишь такой, фундаментальный во всех смыслах подход дает возможность наглядно проследить механизмы возникновения тех или иных тенденций в зависимости от поведения членов общества, решили ученые — и создали простенькую, но весьма примечательную страну Sugarscape, где обитают два конкурирующих человеческих сообщества.

Взглянув на новый виртуальный мир как бы с птичьего полета, мы увидим лишь скопления разноцветных точек… Желтыми обозначен регион, где наличествует прирастающий с некоторой скоростью пищевой ресурс САХАР: его запасы распределены неравномерно, что символизируется разной жирностью желтых точек; на юго-западе и северо-востоке страны расположены две сахарных горы, неудержимо влекущие к себе проголодавшихся И-жителей. Каждый из них принадлежит к одному из сообществ — Красному или Синему племени — и изображается на дисплее точкой соответствующего цвета.

Экспериментаторы постарались, насколько возможно, очеловечить своих агентов: это мужчины и женщины, которые рождаются, взрослеют, занимаются сексом, производят потомство, стареют и умирают. Впрочем, дожить до старости удается не всем, ибо сахарианцы отнюдь не равны: согласно природному порядку вещей, они являются на свет с разными врожденными способностями. Кое-кто обладает особым талантом «чуять» сахар на большом расстоянии, другие получают в дар выживаемость, дольше прочих сохраняя активность при том же количестве пищи, и, наконец, все красные агенты имеют врожденное преимущество над синими: при столкновении у красного больше шансов присоединить синего к своему племени — перекрасить в красный цвет.

Мужчина и женщина (из одного или разных племен — не имеет значения) могут произвести общее потомство при выполнении двух необходимых условий: оба пребывают в детородном возрасте и накопили достаточный запас сахара. Их отпрыск наследует атрибуты родителей — чутье, метаболизм и племенную принадлежность — в соответствии с простой схемой Менделя: скрещивание по трем моногенным признакам.

В простейшем варианте на просторы Сахарии выпускают горстку разноцветных агентов, личные качества и деятельность которых запрограммированы в соответствии с описанными постулатами — вот, собственно, и все. Далее же каждый устремляется на поиски пропитания… В более сложных вариантах ученые исследовали социальные эффекты, порождаемые поединками (один агент может убить другого и завладеть его/ее сахаром), торговлей (агенты имеют возможность обменять свой сахар на другой ресурс — ПРЯНОСТЬ), заразными болезнями, загрязнением окружающей среды, а также введением права наследования.

В результате с помощью ориентированной на деятельность агентов модели удалось симулировать немало демографических тенденций, наблюдаемых в реальном мире. К примеру, в Сахарии передача сахара по наследству подавляет естественный отбор, в результате чего население становится все более восприимчивым к болезням; в точности то же самое происходит у нас на Земле.

И все же сахарианские спектакли слишком схематичны, чтобы служить подспорьем для изучения современных обществ, хотя и могут пролить некий дополнительный свет на эволюцию относительно несложных культур… Сейчас экспериментаторы занимаются загадкой бурного расцвета и падения цивилизации североамериканских индейцев анасази (1000–1300 гг. н. э.) в сотрудничестве с группой археологов. Один из них, Джордж Гамермен из Southern Illinois University, с помощью страны Сахарии нащупал-таки связи между урожайностью маиса и колебаниями численности анасази, после чего признал эту индуктивную модель «недурственным интеллектуальным протезом».

Так вот, более сложной модели человеческого общества, построенной по принципу «снизу вверх», на данный момент попросту не существует. Но, может, в будущем?

Возможно, вы придерживаетесь иного мнения, однако мне придется вас разочаровать. Начнем с простенького примера: существуют четыре человека, связанные эмоциональными отношениями «нравится — не нравится». Причем, субъекту А нравится субъект Б и не нравятся В и Г; Б терпеть не может А, равнодушен к В и обожает Г; В любит всех, а Г — никого. Вопрос: какие члены этой группы неплохо относятся друг к другу? Выяснить это очень просто, нарисовав геометрическую схему, называемую графом, где субъекты обозначены точками, а отношения приязни — направленными стрелками. Проделав эту несложную процедуру, вы наглядно убедитесь, что взаимности в данной группе не существует!

Если перейти на язык математики, то задача, известная как ПРОБЛЕМА КЛИКИ, состоит в том, чтобы найти наибольшее подмножество М’ исходного множества М, все элементы которого связаны симметричным отношением ВЗАИМНОЙ ПРИЯЗНИ (для нашего четырехэлементного М, на котором заданы вышеописанные транзитивные отношения, М представляет собой так называемое пустое множество). Когда множество М содержит сотни элементов, на бумаге уже не разберешься, и приходится писать программу для компьютера… А если тысячи?

На основании накопленного опыта математики авторитетно утверждают, что существуют РАЗУМНО ОГРАНИЧЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ, для которых тем не менее невозможно построить алгоритм, вычисляющий абсолютно точный ответ за РАЗУМНЫЙ ПЕРИОД ВРЕМЕНИ. Если вы спросите меня, каков «неразумный» период времени, я отвечу так: тот, по истечении которого точное решение задачи уже никому не требуется! Конкретно же это может означать что угодно — от нескольких лет до…

«Насколько мы можем оценить, решение графов с многими тысячами узлов требует времени, сравнимого или даже большего, чем срок существования нашей Вселенной», — поясняет блестящий специалист в области вычислительной математики Ласло Бабаи из Чикагского университета. Более того, делу не поможешь, даже обратив все атомы Вселенной в элементы ультрасуперкомпьютера, который будет производить столько операций в секунду, сколько поперечников атома сможет преодолеть свет за то же время…

Так вот, «проблема клики» — типичный представитель описанного класса задач: теоретики показали, что — невзирая на большое разнообразие — абсолютно все проблемы, требующие поиска оптимальной стратегии при наличии большого числа возможных выборов, имеют одинаковый уровень сложности. На практике же задачи, которые можно представить в виде многоузловых графов, постоянно возникают в экономике, планировании перевозок, при развитии телефонных сетей, в конструкторской работе и т. п. Что делать? Единственный выход в том, чтобы пожертвовать точностью ради скорости, подсчитав на компьютере удовлетворяющий определенным критериям ПРИБЛИЗИТЕЛЬНЫЙ ОТВЕТ в относительно короткие сроки.

Однако недавно американские математики получили совершенно шокирующие результаты… Имена их стоит перечислить: Карстен Лунд и Марио Шегеди (AT&T Bell Laboratories), Раджив Мотвани (Стэнфордский университет), а также Санджив Арора и Мадху Судан (тогда еще студенты в Беркли). Итак, эта группа доказала, что для значительного подкласса сложных проблем нельзя гарантировать даже приблизительного ответа за разумный период времени! На практике это означает, что решить любую упрощенную задачу ничуть не легче, чем исходную, и я думаю, здесь самое время добавить, что структура человеческой цивилизации равносильна графу с миллионами, если не миллиардами точек-вершин.

Выходит, ситуация тупиковая? Конечные, разумно ограниченные задачи теоретически имеют абсолютно точные ответы, которые на практике абсолютно недостижимы… Существует, правда, универсальный рецепт, доступно изложенный в популярной песенке: «Нормальные герои всегда идут в обход».

Именно ему и последовали специалисты, работающие в той области математики, которую принято называть Theoretical Computer Science: ее бурное развитие за последние десять лет выдвинуло непривычные не только профану концепты интерактивного доказательства и доказательства при нулевом знании, проверки конечного результата и проверки рабочей программы, голографической системы уравнений, наконец…

Чтобы дать о них хоть какое-то представление, понадобится отдельная большая статья, но главную изюминку нового подхода к вычислительным методам сформулировать нетрудно: возможно, для того, чтобы узнать правильный ответ, совсем не обязательно решать задачу до победного конца! Да что там, не только возможно, а весьма вероятно, и человечество еще имеет шансы увидеть наяву и чудеса, и небо в алмазах, и разную прочую фантастику, которую мы все так любим и ценим.

Факты

Когда домашний робот-уборщик переставляет «думающее» мусорное ведро, оно сердито дребезжит, ибо только что приступило к сортировке отходов. Хозяину нет дела до их проблем — он занят важными переговорами по видеотелефону, вмонтированному в наручные часы. В саду резвятся дети — играют в кибернетический пинг-понг, а заодно заряжают на солнышке свои жилеты. Словом, день как день — но только в будущем.

К сожалению, пока неясно, займется ли хоть кто-нибудь когда-либо выпуском подобных изделий! Пока же суперпрогрессивные идеи вроде музицирующей футболки на солнечных батареях или эмоционального кухонного контейнера были сдержанно охарактеризованы представителями концерна как «внесенные дизайнерами занятные предложения»…

Москвич Владимир Швецов — исследователь геосферы из Российской Академии наук — выдвинул гипотезу, которая вполне логично объясняет, почему на месте тунгусской катастрофы 1908 года нет и не было крупных обломков. Согласно его расчетам, в воздушную оболочку Земли врезался каменный астероид, размером и весом не уступающий храму Христа Спасителя, да притом на скорости свыше 50.000 км/час. Понятно, что могучего соударения с атмосферой этот не слишком прочный космический снаряд не выдержал, рассыпавшись на великое множество мелких осколков не толще человеческого пальца… А поскольку в момент взрыва выделилось чудовищное количество тепла (энергия тунгусского феномена в тысячу раз превышает энергию первой атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму), то все осколки в этом ужасном пекле попросту испарились!

Если теория Швецова верна, и загадочный тунгусский объект действительно был астероидом, то в атмосфере Земли нашел свой конец «в высшей степени необычный экземпляр»! Так комментируют версию российского ученого астрономы NASA.

Как недавно выяснилось, вирус-бактериофаг Т4 располагает так называемым ремонтным ферментом, который «ощупывает» цепочку ДНК в поисках неправильных нуклеотидных пар. Обнаружив искомое, фермент делает «надрез» — маркируя тем самым поврежденный участок. Таким образом, с помощью бактериофага Т4 медики смогут быстро и без особого труда составить карту врожденных генетических дефектов любого пациента. Это существенно продвинет вперед проблему исцеления наследственных заболеваний. А там, глядишь, генетики замахнутся и на создание сверхчеловека…

Джек Чалкер
ДЕМОН ХЭНКИН-ХАУСА

То был сонный городок, стоящий на илистом берегу Миссисипи в штате Луизиана. Назывался он Ньютаунард и с 1850 года служил местом, где останавливались пароходы и баржи, вспахивающие воды могучей реки на пути в Нью-Орлеан или вверх по течению в Виксбург. Городок был совсем маленьким и почти не изменился более чем за столетие, прошедшее с того дня, когда первый пароход стал загружаться здесь дровами для долгого путешествия на север.

Люди тут жили тихие, без особых запросов, и отличались тем ощущением мира и спокойствия, которым может одарить лишь атмосфера изолированного от мира городка. Эта изоляция предоставляла им и нечто вроде безопасности, потому что основали поселение не легендарные байю, обитавшие в окружающих буйно заросших тропических болотах, а расчетливые капиталисты, выбравшие это место у реки для получения прибыли.

К началу XX столетия байю стали больше мифом, чем реальностью. Никто из старожилов не мог вспомнить, когда в последний раз видел спокойных и застенчивых жителей болот, и даже тем, кто утверждал, что общался с этими загадочными людьми, верили лишь наполовину. И, конечно, нынешние обитатели болот, предками которых были беглые рабы, уже не представляли какой-либо угрозы благополучию обывателей и были просто бедняками, живущими где-то в диких зарослях.

В городке вроде Ньютаунарда трудно хранить секреты. Искусство распространять сплетни вымерло здесь за ненадобностью, ибо не было такой новости, которую горожанин мог прошептать на ухо соседу — ее уже знали все. Преступления тоже были здесь редкостью, и покой города охраняли лишь двое местных полицейских, ветераны войны, главной обязанностью которых было обшаривать окраины в поисках бродяг и прочей неблагонадежной публики, которой могло взбрести в голову задержаться здесь в поисках дармового ночлега. Для более серьезных случаев в десяти милях южнее имелись казармы полиции штата, приглядывающей за несколькими поселениями среди болот, где любили прятаться бежавшие из тюрем. Но поскольку Ньютаунард мало что мог предложить беглецу, полицейские появлялись здесь только на официальных церемониях.

Городок, как и все маленькие сообщества, имел свою историю, причем весьма колоритную. Во времена, когда страна была расколота, а генерал Грант еще только разрабатывал стратегию будущих сражений, полк южан под названием «Мародеры Рэкленда» остановился в Ньютаунарде и создал наблюдательный пост в единственном городском поместье — заброшенном Хэнкин-хаусе, пустовавшем с того дня, когда Джозайя Хэнкин, основатель города и строитель собственного замка, сошел с ума и сбежал неизвестно куда. Наблюдатели полковника Рэкленда высматривали с вершины холма направляющиеся вверх по реке к Виксбургу корабли Фаррагата, а заодно и солдат янки, рыскающих по болотам на западе. Они же, не покидая своего поста, разделили судьбу хозяина Хэнкин-хауса, настигшую Джозайю Хэнкина в 1850 году, когда он, прожив в новом доме всего три месяца, внезапно сошел с ума и попытался убить всех, оказавшихся поблизости, выкрикивая при этом какую-то чушь об увиденном в доме ужасе.

После этого все припомнили слова старой колдуньи с болот. Она предупреждала Хэнкина, чтобы он не строил дом на холме, потому что внутри него обитает демон, который забирает к себе всех, кто тревожит его покой. Сама она его, разумеется, не видела, но родственники ее бабушки в 1808 году объявили холм священным местом, где бывшие рабы с болот совершали зловещие ритуалы. Джозайя, по словам старухи, заплатил за свою легкомысленность, и такой же конец она обещала всякому, кто потревожит демона.

Да, Хэнкин-хаус был истинной гордостью городка. В открытом обществе люди все же должны о чем-то говорить, и местные жители более столетия пересказывали истории о старинном доме. Они не очень-то верили в демонов вуду, обитающих внутри холма, но хорошо знали, что Джозайя стал первым и далеко не последним из тех, кого настигла странная смерть.

Полковник Рэкленд и двое его солдат погибли в том доме от огня, хотя ничто в комнатах даже не обгорело. Третий, уцелевший, солдат в одночасье поседел и превратился в буйнопомешанного. Те из горожан, кто был посмелее, осмотрели дом, но обнаружили лишь три тела и зловеще безмолвные помещения.

Дом так и остался стоять пустым, когда Фаррагат двинул свои части вверх по Миссисипи. Он оставался тихим и молчаливым зрителем, когда весь городок рыдал, узнав, что возле местечка под названием Ап-поматтокс наступил конец света. Дом спал, когда пошли по могучей реке огромные пароходы, проплывая мимо холма, на котором он стоял.

Затем в марте 1872 года, в тот самый день, когда Грант давал присягу перед началом повторного и трагического для него президентского срока, дом купил Филип Кэннон. Этот человек разбогател во время войны, а еще больше — в неразберихе после ее окончания. Создавалось впечатление, будто сомнительное прошлое постоянно преследовало его по пятам, а он безуспешно убегал от него и самого себя.

Когда корабль, на котором Фил плыл на запад, остановился для заправки в Ньютаунарде, он увидел поместье, величественно возвышающееся над городом. «Королевские апартаменты», — подумал Фил Кэннон и, не обращая внимания на тревогу горожан, отыскал последнюю родственницу Хэнкина, заплатил ей и стал владельцем дома.

Кэннон стал щедро тратить деньги, надстраивая и перестраивая дом, пока тот не стал выглядеть как новенький, превратившись в яркое доказательство пристрастия Джозайи к готической архитектуре и стремления Фила Кэннона ощущать себя королем.

Новый хозяин полюбил свой дом. Благодаря умению зарабатывать деньги, Кэннон стал в Ньютаунарде большим человеком, и никто не расспрашивал его о прошлом.

Но однажды, почти через два года после покупки дома, Кэннон не вышел на улицу в обычное время, как всегда, держа под руку невысокую красотку из салуна.

Горожане немедленно отправились выяснять, что случилось, и двигали ими не только неприязнь к неожиданностям или привитое древними легендами беспокойство. К тому времени многие успели принять участие в темных делишках Кэннона, и его внезапное исчезновение их не на шутку встревожило. Поэтому группа бизнесменов подошла к дверям Хэнкин-хауса и постучала. Не получив ответа, они попробовали открыть дверь. Оказалось, она не заперта.

Когда в дом ворвался горячий ветер с реки, в главной столовой зазвенели подвески на доставленном из Испании изящном хрустальном канделябре.

Через некоторое время отыскалась голова подружки Кэннона, отделенная от ее тонкой шейки словно гигантской бритвой. Но голову Фила Кэннона так и не нашли.

Как и в тот раз, когда сошел с ума Джозайя, слуг в доме не оказалось. Возникла версия, что местные колдуны крепко прибрали прислугу Фила к рукам, и именно они прикончили Кэннона вместе с любовницей в отместку за кое-какие его тайные сделки с жителями болот. Но никто и никогда больше не видел исчезнувших слуг, а голова девушки была срезана настолько аккуратно, что ни ножом, ни мечом такое не проделать.

Вот так и получилось, что Хэнкин-хаус заколотили вновь, и перед его молчаливыми окнами прошла жизнь еще нескольких поколений. Возникшая поначалу паника и слухи о колдовстве заставили кое-кого из горожан потребовать, чтобы дом снесли, но Кэннон завещал его синдикату местных бизнесменов, и крикунам быстро заткнули рты. Кстати, к тому времени, когда от разговоров могли перейти к делу, все уже были убеждены, что злодеяние совершили слуги и жители болот.

Но так ли было на самом деле?

В 1898 году в порту Гаваны затонул линкор «Мэн», и Америка впервые после войны 1812 года сцепилась с другим суверенным государством. Одним из нетерпеливых волонтеров на этой войне стал Роберт Хорниг, моложавый капитан из Пятой кавалерийской бригады. Он воевал на Кубе, был ранен, потом вернулся. Расставаясь с воинской службой, он выбрал местом жительства порт Нью-Орлеан, потому что семьи у него, если не считать соратников, не было. Теперь хромой вояка лишился даже армии и превратился в человека без цели в жизни.

Проплывая на запад мимо Ньютаунарда, он сошел на берег и был сразу очарован красотой городка. Поразил его и старый заброшенный дом на вершине холма; восхищение только выросло, когда в ответ на расспросы местные жители выдали ему весь набор жутких историй.

Как и всякое важное приобретение, дом обошелся ему в несколько большую сумму, чем он мог себе позволить, но в глазах капитана Хорнига тот стоил каждого потраченного цента. Одинокий человек полюбил старинное здание — как мужчина влюбляется в свою невесту.

Вскоре его одиночество закончилось. Через город проезжал вестовой по фамилии Мюррей, тоже прошедший испытания на Кубе и такой же человек без роду и племени, каким был капитан. Хорниг решил, что подобный компаньон может скрасить его одиночество, а заодно внести лепту в реставрацию дома. И хотя характер у капитана был не из лучших, юному вестовому пришлись по душе и хромой ветеран, и городок. Мюррей остался.

Тело Хорнига нашли в холле на коврике у подножия большой лестницы. Мюррей лежал в столовой; ему в сердце выстрелили из пистолета, но оружие так и не обнаружилось. Разумеется, вердикт коронера об убийстве и самоубийстве не объяснял все факты. Но какие имелись альтернативы? На сей раз обе жертвы хотя бы не расстались с головами.

Дом снова простоял заколоченным до 1929 года, когда в него вселился Роджер Мередит с женой и дочерью. Крупный биржевой игрок выбрал Ньютаунард и этот дом в качестве тихого и спокойного места, где станет расти его дочь, а заодно нашел убежище от суеты и толкотни Уолл-стрита. Он оказался спокойным и богатым соседом, к тому же родом из Луизианы, так что горожане почти не возражали против его приезда.

Когда всего через семь недель после новоселья малышку Кэрол Мередит увидели ползущей по Мэйн-стрит — напуганную до истерики, окровавленную и с нашпигованным дробью лицом, — все опять решили, что произошло еще одно убийство плюс самоубийство, — жест отчаяния человека, обезумевшего после биржевого краха. По обыкновению, коронер не стал утруждаться объяснением деталей. Как мог коротышка Мередит выбросить жену из окна? Как мог он нанести себе безжалостный удар по голове, ставший, по словам врача, смертельным? И как понять слова девочки, которая, истекая кровью на руках лавочника Тома Мура, повернула к нему лицо и со странной безумной улыбкой прошептала перед смертью: «Папа его убил!».

Началась и закончилась вторая мировая война, одно поколение сменялось другим. Старый дом хранил привычное молчание, покой таинственного демона в холме никто не нарушал. Но однажды…

Август в Ньютаунарде — месяц скверный. Духота и влажность поднимаются до предела, предусмотренного законами физики. Большинство людей в полдень закрывает ставни и ложится вздремнуть, пока не спадет невыносимая дневная жара. Но на школьном дворе в тени высокого старого дерева жизнь продолжалась.

— Я не трус! — орал рыжий коренастый мальчишка лет четырнадцати высокому угловатому вожаку группы. — Но я не такой болван, чтобы совершать самоубийство, Базз Мердок!

Светловолосый навис над рыжим.

— Нет, трус, потому что наполовину янки! — презрительно ответил Базз Мердок. Сейчас он играл на публику — подростков, составлявших «очень эксклюзивный клуб», а точнее, шайку под названием «Болотные крысы».

Рыжий парнишка по имени Рики Эдхерн оскалился, его лицо исказилось от гнева и стало таким красным, что веснушки на нем почти исчезли. Прозвище «полуянки» всегда приводило его в бешенство. Разве он виноват, что его жалкий папаша родом из Нью-Йорка?

— Слушай, — заявил Мердок, — «Крысы» не принимают к себе всяких там цыплят. — Мальчишки закивали, поддерживая вожака, и стали похожи на тех самых цыплят. — И коль не можешь доказать, что ты не трус, то лучше катись домой прямо сейчас!

— Сам слушай! — рявкнул в ответ Эдхерн. — Я не против проверки, да только прыгать в реку в мешке — верный способ отдать концы!

— Ха! — фыркнул Мердок. — Уж мы бы не сдрейфили, потому как

мы «Болотные крысы», а ты сопля ходячая. Катись-ка ты домой, деточка, пока по шее не получил!

Эдхерн увидел шанс и не упустил его:

— Ха! Тоже мне, «Болотные крысы»! Коли хотите устроить настоящую проверку на храбрость, давай! Слабо тебе будет, Мердок, пойти со мной в Хэнкин-хаус и пробыть там с полуночи до рассвета?

Мэрдок угодил в ловушку и прекрасно это понял. Он не мог отказаться и потерять лицо перед остальными — уж это у него хватило ума сообразить. Но, черт подери, почему маленький гаденыш выбрал именно Хэнкин-хаус?

В 23.22 городские полицейские Чарльз Уиллс и Джонни Шмидт сели в патрульную машину — одолженный у полиции штата автомобиль с рацией, чтобы при необходимости связаться с казармами в Хукинстоне — и отправились на первый объезд. Когда они приближались к последней контрольной точке, то есть Хэнкин-хаусу, Шмидту показалось, будто он заметил голубоватое свечение в одном из окон на верхнем этаже. Шмидт моргнул, и когда снова посмотрел на окно, свечение исчезло. Он поделился подозрениями с партнером, но тот ничего не увидел. Тогда Шмидт решил, что просто устал и ему начала мерещиться в ночи всякая чертовщина.

Чтобы подстраховаться, патрульные не поленились проверить печати на окнах и дверях старого дома. Никто не смог бы попасть внутрь, не сломав хотя бы одну из них, в этом они не сомневались.

Убедившись, что все печати целы, они покинули зловещее место и вернулись в город выпить кофе. Оба настроились коротать очередную долгую и скучную ночь.

Она действительно оказалась долгой, но далеко не скучной.

Послышался совиный крик, и Рики Эдхерн подошел к кучке мальчишек, поджидавших его в овраге неподалеку от дороги. С холма на них взирал Хэнкин-хаус, мрачный и угрюмый.

Мердока трясло от страха, но он не осмеливался его показать. Эдхерн тоже был напуган, и залитый лунным светом старый дом нагонял на него куда больший страх, чем недавнее опасение, что мать заглянет в комнату и обнаружит его отсутствие. Весь вечер он мысленно проклинал себя за то, что сам предложил эту идиотскую вылазку, и почти убедил себя, что членство в шайке «Болотных крыс» не стоит такого риска. Но отступать было некуда, потому что ставкой была его честь.

Тишину нарушало лишь стрекотание кузнечиков и непрестанное гудение майских жуков, проносившихся в горячем ночном воздухе. Мальчишки, возглавляемые Мердоком и Эдхерном, направились к старому дому. Неожиданно дорогу осветили далекие огоньки фар, и они едва успели укрыться в высокой придорожной траве, чтобы не попасться на глаза Уиллсу и Шмидту, ехавшим к холму. Минуты тянулись еле-еле, но никто из мальчишек не шелохнулся. Прошла вечность, прежде чем полицейская машина наконец развернулась и поехала к городу.

— Уф-ф! На волоске висели! — воскликнул Эдхерн возбужденным шепотом.

— Заткнись, козел! — прошипел Мердок, которому безумно хотелось смыться. Но ему тоже предстояло жить в Ньютаунарде и дальше.

Мальчишки подошли к высокому крыльцу.

— Ну, и как мы туда влезем, умник? — поинтересовался Мердок, решив, что отыскал выход из этой дурацкой ситуации. Но Эдхерн, подталкиваемый сарказмом Мердока и желанием как можно скорее разделаться с чертовым испытанием, уже поднялся на крыльцо.

— Если сумеем отодрать от двери эту доску, то запросто войдем, — прошептал он, сам не зная, зачем понизил голос.

Помогая друг другу, испуганные мальчишки довольно легко оторвали доску — гвозди более чем за тридцать лет заржавели и ослабли. Когда доска поддалась, один из мальчишек не удержался на ногах и, вскрикнув, упал с доской в руках.

Никто из них не видел, что в окне на втором этаже мерцал голубой огонек.

— Открыто, — хрипло прошептал кто-то из мальчишек.

Мердок сглотнул, собрал все оставшееся мужество и оттолкнул рыжего, который стоял в дверях, вглядываясь во мрак.

— Я первый! — рявкнул он, и тут же удивился, почему собственный голос кажется ему таким странным.

Мердок, а следом и Эдхерн вошли в дом и растворились в темноте.

А невидимый для мальчишек огонек наверху отодвинулся от окна. Поискам, растянувшимся более чем на десять веков, вскоре предстояло завершиться.

Когда маленький корабль-разведчик взлетел над странной красно-зеленой поверхностью планеты, которую люди назвали Конолт-4, на пульте внутри огромного, внушительного и чужого на вид корабля, затаившегося в космической темноте, вспыхнул сигнальный индикатор. Едва крошечный земной разведчик оставил за кормой густую атмосферу планеты, командир чужого корабля отдал короткий приказ. Хищник рванулся к жертве.

Пилот разведчика, огромный ирландец Фини, заметил темный рейдер, когда уже вышел из зоны связи с космодромом на Конолте-4. Он сразу нажал кнопку на панели управления.

— Доктор, боюсь, нас засекли, — невозмутимо сообщил он. Агенты разведки в моменты опасности не паникуют и поэтому остаются в живых.

Сидящий в кормовой каюте Элей Мофад, похожий на херувима лысеющий старик, которому давно перевалило за шестьдесят и которого знали как научного гения века, встрепенулся, услышав слова пилота.

— Насколько они далеко, Фини? — спросил он, не повышая голоса.

— Тысяч двадцать, доктор, и быстро приближаются. Чертовски быстро.

Мофад повернулся и взглянул на ящик, бывший, если не считать койки, единственным предметом в каюте.

— Фини, сколько у нас осталось времени?

— Минут десять, от силы двенадцать. Мне очень жаль, док. Кто-то на этой планете все-таки проболтался.

— Да, я это уже понял, но сейчас нет смысла жаловаться на плохую работу службы безопасности. Мне требуется минимум пятнадцать минут. Сможете дать мне столько времени?

— Попытаюсь, — сухо бросил пилот и взялся за дело.

Пока Мофад лихорадочно подключал свое оборудование к корабельному источнику энергии, Фини начал отчаянно маневрировать.

Чужой звездолет выскользнул из тени планеты и метнул вперед тяговый луч. Пурпурная нить рассекла ледяную темноту космоса. Фини заметил луч лишь за долю секунды до предполагаемого касания, но его великолепно натренированные рефлексы бросили кораблик вверх. Они разминулись с лучом буквально на несколько дюймов.

Чужой корабль развернулся и пошел на второй заход, на этот раз выстрелив пурпурным лучом из носовых труб. И вновь Фини, свернув вниз и влево, ускользнул от него, продолжая безнадежную дуэль, в которой оба корабля вели себя как опытные фехтовальщики. Один из них оказался безоружен, но достаточно проворен и решителен, чтобы избегать выпадов смертельно опасного противника.

Фини знал, что не сможет продолжать эту игру бесконечно, но был полон решимости предоставить своему невзрачному на вид подопечному столько времени, сколько потребуется. Он уклонялся, нырял вверх и вниз, маневрировал на грани возможного, выигрывая для Мофада драгоценные секунды, одновременно посылая сигнал тревоги на крейсер, который должен был ожидать их неподалеку, но уже стал грудой искореженного металла, проиграв недавнюю дуэль со звездолетом чужаков. Прошло двенадцать минут… тринадцать… пятнадцать… и цель наконец оказалась достигнута.

Игра в кошки-мышки закончилась через восемнадцать минут, когда даже молниеносные рефлексы Фини оказались недостаточными и он начал уставать. Тяговый луч вновь метнулся вперед, окутал кораблик пурпурным сиянием и медленно потащил к чужому звездолету, удерживая мощным магнитным полем.

— Они сцапали нас, доктор, — произнес Фини в интерком. — Вы готовы?

— Да, Фини, я ухожу, — ответил физик с печалью в голосе, подумав о судьбе, которая ожидает верного пилота.

— Мне надо еще что-либо сделать?

— Вы уже сделали достаточно, но все же вам нужно уничтожить эту машину. Вы знаете, где детонатор. Прощайте, Фини, — тихо добавил он.

Элей Мофад протянул руку к верхушке пластицинового корпуса аппарата и снял с него маленькую коробочку. Затем шагнул в машину и исчез.

Корабли соприкоснулись с толчком, звук прокатился по коридору маленького разведчика. Фини поднялся из пилотского кресла и направился к корме, пытаясь побороть повышенную гравитацию, которая возникла, когда корабли сцепились и начали вращаться. Но опоздал. Перед ним распахнулся люк шлюза в середине корабля, отрезав от драгоценного груза на корме. Фини остановился и гордо выпрямился. В конце концов умирать надо с достоинством.

Из шлюза показалось существо — зловещий гигант, которого никогда не смогла бы породить Земля. При некоторой доле воображения его можно было бы назвать гуманоидом, потому что он стоял на двух толстых и крепких ногах, возвышаясь на полных семь футов. Но у него имелся хитиновый экзоскелет, прочный, как листовая сталь, прикрывающий тело естественной броней. Хитин был полупрозрачен, и сквозь него просвечивали вены, мускулы и даже мозг. Две очень длинные руки отличались друг от друга. Правая, которая кончалась ладонью и пятью слишком длинными пальцами с тремя суставами, сжимала направленный в голову Фини пистолет. Левую же венчали массивные клещи — то была сирианская церемониальная клешня, которой пользовались как двупалой рукой или при многочисленных сирианских ритуалах, включая брачную церемонию.

Рификсл Трииг, Наследственный Полковник имперской разведки, направил один стебельковый глаз на Фини, а второй на дверь кормовой каюты. Землянин не смог бы понять выражение этого лица, напоминающего голову омара, равно как и услышать издаваемые инопланетянином звуки, поскольку сириане общались телепатически. Чужак шевельнул пистолетом, приказывая Фини вернуться в пилотскую кабину.

Фини подчинился, разглядывая инопланетянина. Лишь немногим землянам, в том числе и Мофаду, участвовавшему в первой экспедиции, довелось воочию увидеть их. Сирианцы правили гигантской звездной империей, объединившей множество рас. Они не участвовали в войнах; они ими командовали.

Фини решился на отчаянную попытку. Если он сумеет застать сирианина врасплох, то хватит считанных секунд, чтобы добежать до дальней переборки и включить генератор, и тогда, возможно, удастся взорвать корабль.

Трииг рассматривал терранского пленника почти с сочувствием; он охотился за другой добычей. Чужак шагнул назад, пропуская выходящего из шлюза второго сирианина, который частично заслонил Фини от Триига. Пилот увидел свой шанс и метнулся к переключателям. Вошедший сирианин мгновенно развернулся и выстрелил в Фини. Землянин с криком пошатнулся и мгновенно вспыхнул. Вскоре о существовании человека по имени Фини напоминала лишь кучка угольков на полу пилотской кабины.

Убийство пилота расстроило Триига. Он предпочитал брать пленников живыми и потом допрашивать и даже отдал на этот счет приказ. Не так давно пошли разговоры, что полковник становится слишком стар для выполнения своих обязанностей, и этот промах не повысит его репутацию в глазах Верховного командования. Однако то, что Трииг нашел — вернее, не нашел — в кормовой каюте, его более чем раздосадовало.

Он увидел там лишь койку и пластициновый ящик непонятного назначения. Элея Мофада на корабле не было. Трииг приблизился к ящику и рассмотрел его. Единственной подвижной частью конструкции оказался небольшой переключатель на боковой стенке, его рычажок перемещался вверх и вниз. На ящике лежали две плоские коробочки безо всяких надписей, с двумя кнопками на каждой: красной и зеленой. Назначение коробочек также было непонятно.

Закон выживания вырабатывает определенный стереотип поведения, сходный у всех рас, сражающихся до победы, и Трииг продемонстрировал знание этого правила, в отчаянии ударив кулаком по стене каюты. Затем развернулся и вышел.

В каждом столетии имеется свой гений, способный заглянуть за горизонт: примерами тому служат Коперник, Эдисон, Эйнштейн.

И Элей Мофад.

В молодости он был исследователем, затем добился положения в обществе как удачливый и предприимчивый бизнесмен. Он построил крупную лабораторию на тихой планете Федерации — той самой Конолте-4, — где приложил все свои таланты и опыт исследователя. Его открытия и стали причиной вспыхнувшей позднее войны между Транс-Терранской федерацией и огромной звездной империей, Сирианской лигой, к открытию которой Мофад тоже оказался причастен. Терранско-сирианская война стала жестокой и бескомпромиссной схваткой между двумя одинаково безжалостными и амбициозными центрами власти. Толчком к ней послужили ревность и жадность, а движущими силами были непонимание и ненависть — психология и образ мысли обеих сторон не допускали уступок.

А когда конфликт уже бушевал вовсю, Элей Мофад сумел разорвать саму ткань времени.

Его первая машина времени до сих пор находилась в лаборатории на Конолте-4 вместе со всеми записями и спецификациями. Новая же, усовершенствованная модель, которую терранское командование приказало доставить на Терру для первой публичной демонстрации, была тайно погружена на маленький разведывательный корабль. После этого Мофад и агент разведки предприняли попытку покинуть планету, не вызывая излишнего любопытства, и состыковаться с крейсером, ожидающим их возле шестой планеты системы. Однако некоторые из союзников сириан могли сойти за землян, и их шпионы на Конолте блокировали эту попытку. Поэтому теперь у командования на Терре осталась лишь одна подсказка, единственная надежда раздобыть самую важную формулу, без которой расчеты и записи Мофада на Конолте теряли смысл. Формулу Мофад держал в голове, но предупредил, что если ему удастся бежать с Конолты, он поместит запись формулы где-то в районе терранского испытательного полигона с кодовым названием Луэсс-155. Командованию предстояло запустить исходную модель машины времени и отыскать запись, а если повезет, то и самого Мофада. Так что теперь формула оказалась спрятанной в глубинах времени. Земляне знали «где», но не знали «когда».

Машины времени были еще несовершенны. Однако настанет день, когда целые армии будут переброшены сквозь пространство и время в самые уязвимые места противника в далеком прошлом, а затем возвращены в настоящее для решающего сражения.

Рификсл Трииг тоже имел в своем распоряжении работающую машину времени. Но он не знал сразу двух вещей: ни «где», ни «когда».

— Физические принципы ее действия выше моего понимания, — сказал лучший физик империи. — Мофад обогнал нас на несколько столетий. Однако то, что терранскому пилоту не удалось уничтожить ее корпус после побега Мофада, дало нам больше информации, чем вы могли подозревать, дорогой полковник.

— Теперь терранская разведка тоже знает о том, что произошло, и поэтому получила фору в поисках, — ответил Трииг. — Что мы можем предпринять? Вы уже сказали, что не сумеете изготовить дубликат машины без формулы Мофада, а формулу нам не узнать, не отыскав его. Похоже, Мофад нас переиграл.

— Пессимизм не к лицу офицеру разведки, полковник Трииг. Да, я сказал, что мы не можем изготовить дубликат, однако не утверждал, что оригинал не работает.

— Ага! — воскликнул полковник и сразу помрачнел. — Но мы не знаем ни времени, ни места. Терранской разведке, по крайней мере, известно, где надо искать, хотя, по вашим же словам, машина слишком непредсказуема, и они не знают точно, когда Мофад высадился в прошлом.

— Место высадки установить нетрудно, — ответил физик. — Совершенно очевидно, что его необходимо задавать перед запуском машины. Поскольку Ыофад не сбивал настройку, то машина перенесет вас как раз в нужное место. Судя по рапортам разведки, испытательный полигон расположен в западном полушарии Терры севернее экватора. Именно туда попадет любой, кто воспользуется машиной. До этого момента мы шли с терранской разведкой на равных. Но далее мы начинаем их опережать.

Трииг внезапно выпрямился.

— Видите ли, — продолжил физик, — Мофад перед бегством установил и время. Машина при повторном запуске воспроизведет и его, но не совсем точно.

Плечи Триига поникли.

— Почему же не точно, если…

— Да потому, — заговорил ученый тоном профессора, читающего лекцию, — что машина несовершенна. Ошибка при передаче составит около двух столетий. Замаскированная здесь панель управления, — добавил он, указав на участок корпуса, — элементарна. Мы сможем регулировать интервалы времени гораздо точнее, чем Мофад, которому предстояло угодить куда-то с точностью до двух столетий. Наш агент будет делать короткие прыжки во времени и отыскивать следы пребывания Мофада в месте высадки. Поскольку агент, как наш, так и вражеский, может появиться рядом с Мофадом всего через несколько минут — даже если он отправился на поиски через несколько дней реального времени, — Мофаду нужно спрятать свое послание как можно быстрее. Скажите, из терранского корабля не пропало какое-либо записывающее устройство?

— Да. Минирекордер. Так вы хотите сказать…

— Совершенно верно. Этот рекордер будет спрятан где-то поблизости от места высадки. Он содержит то, что нам нужно. Терранская же разведка не знает, как Мофад настроил машину, поэтому им придется прочесывать сотни веков. Мы в состоянии их опередить. Кого вы пошлете?

Трииг еще не отошел после нахлобучки, полученной от Верховного командования за побег Мофада.

— Себя, — сказал он.

Два сирианина стояли возле машины.

— Принцип действия устройства основан на географической точке отсчета, — начал физик. — Мофад в спешке забыл два таких устройства, совершив непростительную ошибку.

Физик протянул Триигу коробочку размером три на пять дюймов, на удивление тяжелую. Именно эти коробочки с красной и зеленой кнопками так заинтересовали Триига, когда он их обнаружил.

— Это портативный переключатель. Когда вы захотите отправиться в прошлое, мы настроим машину, а вы зайдете внутрь. Затем нажмете зеленую кнопку, и машина превратит вас в некую форму энергии, перешлет в заранее заданную точку и вновь материализует. Для возвращения достаточно встать точно на то же место, где вы появились в другом пространстве и времени, и нажать красную кнопку. Процесс повторится в обратной последовательности. Не стану притворяться, будто понимаю его суть — для этого нам и нужна формула Мофада. Будем пока считать, что машина каким-то образом разрывает взаимопроникающую ткань пространства-времени, и этот разрыв сохраняется до тех пор, пока вы не нажмете красную кнопку, возвращаясь в исходную точку… Рекомендую тщательно пометить место своего появления на Терре. Вы должны встать именно на него, иначе останетесь там, куда прибыли. Готовы?

Трииг кивнул и с трудом втиснул свое большое тело в машину. Ученый всмотрелся в панель управления.

— Я настроил ее на самую раннюю из возможных хронологическую точку. Начинаю обратный отсчет. Когда я произнесу «ноль», нажимайте зеленую кнопку. Итак, пять… четыре… три… два… один… ноль!

Трииг нажал кнопку.

Первой ему пришла в голову мысль о том, что он ничего не почувствовал, и это ему не понравилось: перемещения во времени не должны быть столь бесшумными и внезапными. Но факт оставался фактом. Только что он стоял, скрючившись, внутри машины времени на Сириусе, а мгновение спустя оказался на вершине одинокого холма, окруженного болотами, покрытого пышной зеленой растительностью. Внизу поблескивала на солнце гладь большой реки. Он угодил в 1808 год, и лишь сорок один год спустя человек по имени Джозайя Хэнкин заложит внизу на равнине городок и назовет его в честь улицы в Белфасте, на которой родился — Ньютаунард.

Триига поразила как нетронутая девственность этого места, так и мысль о том, что он первый из своего народа совершил прыжок во времени. Воздух здесь был сладок, влажен и почти столь же горяч, как на его родной планете. Он стоял на вершине холма, гротескной статуей выделяясь в лучах заходящего солнца, и размышлял. На это у него имелось все время мира…

Четверо мужчин брели по густой болотной траве, глядя не на холм и стоящую на вершине зловещую фигуру, а на реку. Двое из них несколько лет назад были пиратами, разбойничавшими вместе с Лаффитом, но затем сменили профессию и стали болотными контрабандистами, найдя себе занятие столь же доходное, но менее рискованное.

Оставшиеся двое были рабами-ренегатами, выбравшими поселок контрабандистов на болотах в качестве убежища, где они, не опасаясь закона, могли расслабиться в обществе, в котором человека делали человеком мозги и мускулы, а не цвет кожи. Все четверо любили свое занятие и гордились им так же, как гордится своей искусной работой ювелир.

Поскольку у Триига не было ушей, он не услышал их приближения и, не подозревая об опасности, стал спускаться к подножию холма. Он уже пришел к выводу, что если бы Мофад побывал в этом девственном месте, то обязательно оставил бы хоть какие-то следы. Однако Триигу следовало довести дело до конца, а времени для этого у него было предостаточно, так что он решил в любом случае все тщательно проверить. В кастовом военизированном обществе, где он родился, каждому малышу первым делом внушали: «Никогда не считай врага глупее себя».

— Будь дважды проклят этот скунс Джо Уэлш! — прорычал Нед Хэррелл, напрасно высматривая на речной глади плоскодонку. — Если он решил меня надуть, я его… Эй! Вы слышали?

Неподалеку послышался шорох травы и треск кустов.

Карл, чернокожий великан с повадками беглеца, уже приплясывал от волнения, испуганно озираясь по сторонам. Потом он завопил. Все уставились на огромного демона, спускающегося с холма, — громадного болотного монстра.

Хэррелл инстинктивно схватился за ружье и выстрелил навскидку. Пуля ударила сирианина в живот, хорошо защищенный хитиновой броней, и срикошетила, не причинив ему вреда, но удар оттолкнул Триига назад, и он ухватился за длинную лиану, чтобы не упасть. Удивление от внезапной атаки почти мгновенно испарилось, и Трииг увидел ситуацию такой, каковой она была на самом деле — он столкнулся с кучкой примитивов, да еще перепуганных. Трииг, прирожденный и тренированный убийца, бросился в атаку. Трое сразу отступили, но Карл остался на месте. Приблизившись на два шага, сирианин уставился на противника, не уступающего ему ростом и сложением.

Негр бросился на пришельца, и Трииг шагнул в сторону. Карл по инерции промчался мимо. Сирианин, заметив, что Хэррелл лихорадочно перезаряжает ружье, решил устранить угрозу и выхватил пистолет. Хэррелл исчез в дыму и пламени. Двое оставшихся помчались прочь. Черный коротышка по имени Элиот кричал, продираясь сквозь кусты:

— Джуджу! Джуджу! О, Господи, мы вызвали из ада джуджу!

Тем временем Карл пришел в себя, поднялся и прыгнул монстру на спину. Он знал, что сражается с демоном, но знал также, что демона можно силой заставить подчиниться — а Карл был лучшим борцом среди контрабандистов.

Захваченный врасплох, сирианин рухнул. Стреляя в других, он позабыл об исходной и самой большой опасности. Сверху на него навалился Карл, и несколько секунд они боролись: черный великан не мог причинить большого вреда закованному в броню существу, а Трииг, словно зажатый в тиски, не мог высвободить ни руку, ни клешню. Грубая сила встретила равное противодействие, и борцы застыли, пока Карл, сидя верхом на огромном демоне, изо всех сил прижимал к телу его конечности.

В лежачем положении Трииг становился беспомощным и, лишь перевернувшись на спину, мог пустить в ход клешню. Это он и пытался теперь проделать, одновременно поражаясь силе этой мягкотелой терранской обезьяны.

У Карла, мертвой хваткой стиснувшего огромное и мощное существо, от напряжения пошла изо рта пена. Наконец через несколько секунд, показавшихся противникам часами, Трииг ощутил, как уставший человек слегка ослабил хватку, и рывком перевернулся. Отшвырнув негра, Трииг опрокинулся на правый бок и протянул к оглушенному противнику клешню.

Поднимаясь, Рификсл Трииг пережил несколько жутких мгновений. Вытянув жесткие негнущиеся ноги, он приподнял тело, опираясь на длинные руки, затем ухватился за свисающую лиану, подтянулся и наконец встал. Потом посмотрел на израненное и кровоточащее тело Карла. Мужество и сила этого существа произвели на него гораздо большее впечатление, чем все его предыдущие противники, принадлежащие к другим расам. Примитиву полагалось убежать прочь вместе с остальными, и все же он выбрал схватку. Карл даже не подозревал, насколько был близок к победе, потому что Трииг тоже сильно устал, а один сильный удар в мягкое бескостное лицо сирианина достиг бы его мозга, вызвав мгновенную смерть.

Трииг пообещал себе впредь считать терран серьезными противниками. Он часто гадал, почему эти слабаки представляют угрозу империи, но сейчас неожиданно вспомнил слова одного из своих наставников: «Невежество не есть синоним тупости, а дикарство — страха».

Трииг расставил глаза, высматривая, не приближаются ли вооруженные туземцы. Он не желал оказаться вновь захваченным врасплох, но не обнаружил никаких признаков жизни, если не считать ползающих насекомых и порхающих птиц. Тогда Трииг, все еще поглядывая вокруг одним глазом, обезглавил негра при помощи церемониальной клешни, совершив древний ритуал уважения к побежденному в бою противнику. После этого он обошел подножие холма, высматривая следы более цивилизованного человека. Ничего не обнаружив, он с сожалением вернулся на вершину и встал возле камня, которым отметил место своего появления.

А из болотных зарослей за ним осторожно наблюдала группа мужчин и женщин, с ужасом и восхищением разглядывая стоящего на вершине холма огромного демона, чей жуткий силуэт четко вырисовывался на фоне прощальных лучей заходящего солнца.

Но внезапно он исчез.

Трииг выбрался из машины времени и, потеряв сознание, рухнул на пол. Лабораторию он покинул всего мгновение назад, но сирианский физик сразу понял, что полковник выдержал жестокую схватку. Это подтверждала залитая кровью клешня, и Триига сразу перевезли в госпиталь, где с него смыли кровь Карла и оставили восстанавливать иссякшие силы.

Меньше чем через два дня Трииг был готов совершить новую попытку. Во время первой он многое узнал о своих врагах. Теперь переброска на Терру показалась ему даже легче — он уже знал, чего следует опасаться в момент темпорального перехода. Но и на этот раз его ожидал сюрприз.

Трииг материализовался внутри примитивного жилища, построенного из дерева. Помещение оказалось очень большим и было обставлено роскошной мебелью. Огромный длинный стол разделял его почти пополам, вдоль него стояло множество стульев. Во главе стола возвышалось большое кресло с мягкой обивкой, предназначенное для хозяина дома. Одну из стен украшало длинное зеркало, а над центром стола висела массивная железная люстра.

Сперва Трииг подумал, что произошла какая-то ошибка. Он перенесся всего на сорок лет в будущее, а обитающим на болотах примитивам явно не по силам выстроить такое жилище. Но за сорок лет, разумеется, произошли неизбежные перемены. Этот дом, скорее всего, выстроили пришельцы из других мест, которые и привнесли на болота зачатки цивилизации.

За сорок лет старый торговец Джозайя Хэнкин выстроил и городок, и свое поместье. Правда, его предупреждали, чтобы он не возводил его на холме. Старая колдунья с болот бормотала что-то о демоне, которого видела ее бабушка, — этот демон живет в холме и может появляться и исчезать, когда пожелает. Но Джозайя не был трусом и лишь посмеялся над ее словами.

Приближалась полночь. Слуги разошлись по своим комнатам, рабов заперли в бараке. Джозайя сидел в кабинете и корпел над бухгалтерскими книгами за прошлый месяц. С точки зрения Триига, погруженный в темноту дом был пуст.

Сирианин извлек из кармашка на широком поясе небольшую трубку и нажал на кнопку. Трубка вспыхнула ярким бело-голубым светом, залившим даже самые темные углы большого помещения. Осмотрев его, Трииг сузил луч и начал поиски. Неспособный слышать звуки, он тем не менее перемещался осторожно и беззвучно, зная, что терране обладают способностями, которых он не имеет.

И тут произошло дурацкое и комическое происшествие. Трииг зацепился за край лежащего у двери персидского ковра и шумно рухнул на пол. Фонарик упал и откатился к стене.

Услышав шум, Джозайя вздрогнул. Он никогда не чувствовал себя в безопасности, живя на окраине городка, и с наступлением темноты всегда немного нервничал. Старик на цыпочках прокрался к площадке на верху широкой лестницы и заглянул в темный холл. Он услышал шум — это Трииг неуклюже и с большими усилиями поднимался на ноги. Решив, что в дом забрался грабитель, Хэнкин вернулся в кабинет и вышел со старинным кремневым пистолетом в руках.

Тем временем Трииг, не подозревая, что его обнаружили, начал методично обыскивать столовую, заглядывая во все места, где можно спрятать маленький рекордер. Он был уверен, что тот лежит почти на виду — в таком месте, куда другой землянин обязательно заглянет, потому что если Мофад спрячет его слишком хорошо, люди его тоже не найдут.

Джозайя медленно спускался по лестнице с заряженным пистолетом в руке. Непонятные звуки в столовой не стихали. Подняв пистолет, старик вошел в столовую, освещенную странным голубым светом.

Трииг, находившийся совсем рядом с дверью, как раз в этот момент обернулся, и его правая рука сильно ударила Хэнкина, отбросив старика в коридор. Пистолет от удара выстрелил, но пуля угодила в стену.

Сирианин направился к старику, только что поднявшемуся на ноги. Взглянув на отвратительную морду пришельца, Джозайя завопил и помчался к входной двери. Более медленный Трииг не стал преследовать Хэнкина, когда тот выбежал на улицу и с воплями припустил к бараку, где ночевали рабы.

Трииг быстро возобновил поиски. Он был уверен, что прибыл слишком рано, и поэтому, затратив лишь несколько секунд на осмотр подножия лестницы, шагнул на пятачок за спинкой большого кресла во главе длинного стола и нажал кнопку.

Джозайя Хэнкин, свихнувшийся от прикосновения чудовища, преследовавшего его в собственном доме, теперь видел перед собой не изумленных рабов, а таких же монстров. Схватив с земли тяжелую палку, он накинулся на первого подвернувшегося работника, и остальным с трудом удалось его угомонить.

Остаток жизни Хэнкин провел в психиатрической лечебнице Нью-Орлеана, бессвязно бормоча правду, которую люди в 1850 году могли счесть лишь бредом сумасшедшего.

Когда полковник Рэкленд вошел в дом, рядовой Феттерс нервно вскочил. Рэкленд ухмыльнулся. Полковник, высокий сухопарый блондин со ставшей знаменитой козлиной бородкой, любил пугать подчиненных. Это помогало держать их в форме.

— Ну, рядовой, — по-южному протяжно осведомился он, — не высмотрел еще этих сволочей янки?

— Нет, сэр, — расслабился Феттерс, — но я наблюдаю очень внимательно, сэр.

Рэкленд снова улыбнулся и подошел к старинному креслу, с которого сняли чехол и установили на законное место — во главе длинного стола в столовой. Стол идеально подходил для оперативных карт и совещаний, а из выходящих на восток окон столовой открывался превосходный вид на широкую гладь Миссисипи.

Вошли еще два солдата, дежуривших на этом наблюдательном посту, одном из нескольких, которые Рэкленд расположил вдоль реки. Рэкленд подошел к окну, чтобы поговорить с ними, а Феттерс попросил разрешения уйти. Получив его, он направился к выходу мимо большого кресла. Это спасло ему жизнь.

Рификсл Трииг появился между Феттерсом и людьми у окна — настолько близко к солдату, что бедняга Феттерс от толчка упал. Триигу не были нужны сюрпризы, и на этот раз у него сработал рефлекс. Выхватив пистолет, он в упор выстрелил в людей у окна.

Широкий луч сразил всех троих одновременно. Каждый из них вскрикнул и умер от невыносимого жара. Феттерс же лишь слегка ушибся и ясно разглядел появившееся в столовой существо. Одного взгляда ему вполне хватило. Он вскочил и выпрыгнул в окно, а затем, громко призывая на помощь, помчался вниз по склону к городку.

Трииг выругал себя за то, что упустил одного из людей, и хмуро вспомнил, что такое происходит при каждом его появлении здесь. Он быстро осмотрел столовую, но решил, что раз домом сейчас пользуются солдаты, то присутствие Мофада было бы хоть чем-нибудь, да отмечено. Тем не менее он осмотрел все укромные места и заглянул во все комнаты первого этажа. Сделав свое дело, он вернулся к точке за креслом и нажал красную кнопку.

Взглянув на жуткое существо, женщина потеряла сознание, что весьма удивило Триига, всегда готового убивать, но не привыкшего к тому, что потенциальные жертвы сами падают перед ним, не испытав даже боли. Чтобы застраховаться от неожиданностей, он решил убить ее сразу. Хотя обезглавливание обычно являлось почетной церемонией, он откусил женщине голову клешней просто потому, что таким способом убить ее было проще всего.

На сей раз Трииг позволил себе роскошь осмотреть все не торопясь. У него не было причин полагать, что в доме еще кто-то присутствует, но одним глазом он все же поглядывал вокруг. И он не пожалел об этом.

По лестнице с револьвером в руке сбежал Фил Кэннон. На его глазах жуткое существо отрезало голову Мэри клешней, но это зрелище не свело его с ума. Кэннон жил слишком долго и занимался в жизни слишком многим, чтобы испугаться зверюги, в котором больше злобы, чем в нем самом. Он воспринял Триига как реальность, наверное, приняв за какое-то неизвестное животное с болот, и сразу схватился за верный кольт сорок четвертого калибра.

Смерть Мэри не вызвала у него особых эмоций. Для Фила Кэннона люди были всего лишь взаимозаменимыми объектами. Важнее было другое — убить врага в столовой быстрее, чем он убьет его.

Трииг краем глаза уловил движение, выхватил пистолет, развернулся и нажал на спуск. Выстрелил он почти наугад и узким лучом, поэтому не попал в Кэннона, который мгновенно укрылся за выступом стены. Взведя курок, Кэннон присел, затем метнулся вперед и выпустил в Триига несколько пуль. Одна из них попала в цель и, хотя не причинила сирианину вреда, тот от удара выронил пистолет.

Трииг понял, что стоит на открытом месте без оружия, и мгновенно принял решение напасть на человека. Пробежав через столовую, он попытался схватить Кэннона, но тот оказался для него слишком быстр.

— Иди, зверюга, иди, — прошептал Кэннон, — подойди поближе, чтобы я всадил в тебя парочку пуль.

Трииг решил приблизиться, рассчитывая на то, что терранин выстрелит в тело, а не в голову. Он рисковал, но выбора не оставалось. Бросившись в атаку, он понял, что расчет оказался верным. Кэннон выстрелил сирианину в грудь, но Трииг, на этот раз готовый встретить удар пули, сумел завершить нападение. Схватив Кэннона рукой и клешней, он поднял его и швырнул в столовую, где тот рухнул на пол с глухим стуком.

Трииг подстраховался, избавив тело от головы, но когда стал перетаскивать труп, оказавшийся на фокальной точке, заметил бегущих к дому людей, привлеченных выстрелами. Трииг решил, что в этом периоде времени Мофад наверняка еще не появлялся, и нажал кнопку.

Вернувшись домой, он обнаружил, что голова Фила Кэннона проделала это путешествие вместе с ним.

Слуги Кэннона, вбежавшие в дом после выстрелов, ошеломленно застыли, увидев обезглавленные трупы в столовой. Перекрестившись, дворецкий сказал:

— Надо отсюда сматываться, и чем скорее, тем лучше. Все наверняка решат, что это сделали мы.

Поэтому горожане, обнаружив в доме два тела и одну голову, свалили вину на слуг.

Мюррей находился в столовой, когда появился Трииг. Ошеломленный внезапным появлением чудовища, он пришел в себя быстрее, чем Трииг смог действовать, и подбежал к стене, на которой висел всегда заряженный призовой пистолет, символ всей жизни капитана Хорнига.

Трииг стал приближаться, и тогда Мюррей выстрелил. Пуля срикошетила от сирианина и проделала еще одну дыру в стене старого дома.

Сирианин попытался схватить бывшего вестового, но промахнулся и упал. Мюррей, увертываясь, потерял равновесие и тоже упал, но пистолет не выпустил.

Трииг увидел пистолет и железной хваткой стиснул руку Мюррея. Они стали бороться, катаясь по полу, каждый пытался завладеть оружием. Уступив могучему давлению Триига, пистолет внезапно повернулся и выстрелил. Мюррей дернулся и затих. Трииг убил терранина, прижав к боку ствол его собственного оружия.

Поднявшись, он немедленно направился к входу в столовую, не желая столкнуться с новым Филом Кэнноном, если тот сойдет вниз.

Капитан Хорниг стоял возле лестницы на втором этаже. Услышав шум борьбы, он с трудом выбрался из постели, где пролежал несколько дней, потому что старая рана в ноге снова воспалилась. Увидев Триига, он отшатнулся. Больная нога подвернулась, и он упал на ступеньки головой вниз. Скатившись по лестнице, он застыл со сломанной шеей.

Трииг взглянул на несомненно мертвое тело. С этим, по крайней мере, возиться не пришлось, а после схватки с Мюрреем он был рад и такому.

На этот раз его поискам никто не мешал, и он осмотрел верхний этаж.

Маленькая девочка играла с куклой в углу столовой. Она не видела Триига, который секунду размышлял над тем, что ему делать. Если есть ребенок, значит, поблизости и родители.

Трииг не ошибся. Мередит спустился по лестнице, заметил Триига и схватил ружье, которое принес в холл, собираясь пойти на охоту. Он ворвался в комнату и выстрелил в Триига в упор — медлительный сирианин не успел отреагировать. Крупная дробь разлетелась по всей комнате, несколько дробинок попали Триигу в лицо, другие, срикошетив, угодили в лицо девочке, с ужасом наблюдавшей за происходящим. Озверев от боли и ярости, Трииг завертелся, нанося удары почти вслепую. Увидев свою прижавшуюся к стене и окровавленную дочь, Роджер Мередит оцепенел. Он думал только о ней, когда один из ударов Триига угодил ему в голову. Удар был смертельным.

Прибежавшая жена Мередита буквально наткнулась на Триига. Тот схватил ее и отшвырнул с такой силой, что несчастная женщина вылетела из окна навстречу своей смерти.

Трииг не видел ребенка и думал только о возвращении. Боль сводила его с ума, и это дало малышке Кэрол Мередит шанс выбраться из столовой, затем из дома и добраться до городка.

А сирианин нажал кнопку на приборчике возврата, но ничего не произошло. Тяжело дыша, раздираемый невыносимой болью, он внезапно понял, что стоит в стороне от фокальной точки. Он доковылял до нужного места позади большого кресла и снова нажал кнопку. И опять ничего не произошло. Триига охватила паника. Он принялся раз за разом давить на кнопку и наконец нажал красную вместо зеленой.

На залечивание ран в госпитале на Сириусе ушло целых две недели. Командование едва не приказало ему послать вместо себя другого, но Трииг знал, что если такое произойдет, ему конец. Эта неудача станет для него последней. Для Рификсла Триига поиски Мофада превратились из миссии в навязчивую идею. Для прирожденного воина отставка станет адом — уж лучше покончить с собой.

На этот раз он был очень осторожен. Появившись в темном доме, он сразу достал пистолет, готовый стрелять. Но столовая была пуста, а мебель сдвинута в угол и накрыта полотнищами белой ткани. Все вокруг покрывал толстый слой пыли и паутины. Трииг с облегчением огляделся. Сейчас в доме никто не жил.

Первым делом он проверил уже привычные места, а затем и все помещения на первом этаже. Впервые ему никто не мешал, но сирианин не ослаблял бдительности — легкая боль в лице напоминала ему о необходимости соблюдать предельную осторожность. Он стал тяжело подниматься по лестнице, подсвечивая себе бледно-голубым лучом фонарика.

На верхних ступенях лестницы он увидел тело. Трииг, которому все терране казались на одно лицо, мгновенно узнал мертвеца, потому что внешность этого человека, от крошечных усиков до округлого животика, была намертво впечатана в его память.

Перед ним лежало уже начавшее коченеть тело Элея Мофада, умершего не насильственной смертью и не от самоубийства, а из-за слабого сердца, не получившего вовремя лекарства.

Трииг ощутил, как по его телу пробежала странная дрожь. Наконец-то! Даже на Терре, на этой безумной планете, он смог овладеть ситуацией.

Мофад, очевидно, побывал наверху. Но спускался он или поднимался? Спускался, решил Трииг, оценив положение трупа на ступенях. Сирианин переступил через тело ученого, умершего в отдаленной во времени и пространстве эпохе — и за много столетий до своего рождения, — и зашагал по коридору второго этажа.

В хозяйской спальне было столь же грязно и пыльно, как в столовой, ею тоже никто давно не пользовался. В центре комнаты стояло большое старое кресло — то самое, из столовой, а рядом с ним — стул. Мофад, несомненно, ждал здесь агентов терранской службы безопасности, все время опасаясь, что его заметят и схватят. Обыскивая темную комнату, он заметил отблески фар за окном.

Из подъехавшей полицейской машины вышли двое. Проверив переднюю и заднюю дверь, они вернулись к машине, сели и… уехали. Трииг подождал немного, убеждаясь в этом окончательно, затем продолжил поиски. Близилась полночь, и в окно ярко светила луна.

Внезапно Трииг снова выглянул из окна, встревоженно проверяя, не вернулась ли полицейская машина. Через секунду он заметил несколько крадущихся к дому силуэтов. Молодые терране, решил он. Фигурки приблизились, поднялись на крыльцо и скрылись из виду.

Осторожно выйдя из спальни, Трииг вернулся к лестнице и стал наблюдать за входной дверью. Через некоторое время она приоткрылась.

Нет, сейчас вам Рификсла Триига врасплох не застать! Выключив фонарик, он растворился в тени, продолжая наблюдать.

В дом вошли два молодых терранина — осторожно, даже боязливо, словно подталкивая друг друга. Постояв немного в прихожей, они перешли в столовую, освещенную лунным светом. Осторожно вытащив из кучи мебели два стула, они уселись спиной к стене, а потом, широко раскрыв глаза, молча уставились на открытую дверь.

Трииг решил, что, поскольку на улице остались другие, которые могут побежать за подмогой, лучше подождать, пока эти двое уйдут. Он немного расслабился и прислонился к стене, направив один глаз на входную дверь, а второй — на вход в столовую. Трииг не собирался убегать и упускать добычу. Она была так близка!

Шли часы, и Трииг сгорал от нетерпения. Давно пора было отправляться на поиски, но ему уже стало ясно, что по какой-то причине — наверное, религиозной — эти мальчишки, пусть даже перепуганные, намерены оставаться здесь до утра.

Джонни Шмидт и Чарли Уиллс снова приехали к Хэнкин-хаусу. Как всегда под конец дежурства, им стало скучно, и они решили быстро и тщательно осмотреть двери перед возвращением в город.

Когда свет фар отразился от темной стены дома, Шмидт заметил фигурку, проворно юркнувшую за угол. Эта фигурка ему была хорошо знакома.

— Стоять, Томми Сэмюэлс! — гаркнул полицейский. Мальчик, которого ночь страшила больше полиции, вышел из-за угла и послушно остановился возле крыльца. Вслед за ним из темноты медленно потянулись и остальные «Болотные крысы».

— Какого черта вы здесь делаете ночью? — раздраженно спросил полицейский и вскоре услышал всю историю, неохотно выданную скупыми порциями.

— Что ж, — с отвращением сказал Шмидт партнеру, — придется зайти и вытащить этих придурков. Мне не терпится поскорее с этим разделаться.

Полицейские поднялись на крыльцо и распахнули дверь.

Как раз в этот момент, утомленный ожиданием и нетерпением Трииг, которому давно хотелось узнать, что означает мелькание света за окнами, рискнул выглянуть из своего укрытия, и поэтому, когда Шмидт случайно направил туда луч фонарика, его лицо оказалось полностью открыто.

— Боже мой! — ахнул полицейский. Он мгновенно упал и выхватил пистолет. Трииг отпрянул, но ему не удалось сделать это беззвучно.

— Ты тоже это видел? — хрипло прошептал Чарли.

— Надеюсь, что нет, — отозвался Шмидт, и тут его поразила внезапная мысль. — Мальчишки!

— Базз Мердок! Рики Эдхерн! Когда я дам команду, мотайте отсюда на улицу, — крикнул Чарли. — А потом бегите во весь дух в город и скажите, чтобы нам вызвали подмогу. Мы что-то загнали на второй этаж.

Мальчишки выскочили на улицу и вместе с перепуганными товарищами припустили со всех ног вниз по склону. Станут они кого-нибудь предупреждать, как же! Каждый был готов поклясться, что никого не видел.

— Чарли, сбегай к машине и вызови подмогу из казарм. Скажи, что мы не знаем, что это такое, но пусть прихватят оружие помощнее и поторопятся!

Чарли ползком добрался до двери и побежал к машине. На втором этаже послышался шум — Трииг вернулся в спальню. По поведению полицейских он понял, что это вооруженные профессионалы, и ему потребовалось место, одинаково подходящее для обороны и наблюдения за дорогой.

Он установил регулятор мощности луча на максимум и прицелился в патрульную машину, возле которой стоял Чарли, вызывая по рации подмогу. Луч вырвался из верхнего окна, машина взорвалась с ослепительной вспышкой и грохотом, которые услышали в городе. Горожане проснулись, выглянули в окна и увидели перед Хэнкин-хаусом пылающую кучу обломков.

Взрыв опрокинул Шмидта на спину, но он быстро поднялся и укрылся за перевернутым столом вблизи лестницы. Кто бы там ни находился, полицейский твердо решил не дать ему уйти до прибытия подкрепления.

Трииг понимал, что внизу всего один человек, и он сумеет уйти из дома, но вернется с поражением, равносильным смерти. Уж лучше остаться, решил он, и отыскать наконец рекордер, хотя бы для того, чтобы его уничтожить. Если Сирианская империя его не получит, то изобретение Мофада, по крайней мере, не будет использовано против нее.

К холму уже бежала небольшая группа горожан. Трииг заметил их и выстрелил в дорогу перед ними. Закричали раненые, уцелевшие повернули обратно.

В домах по всему городу вспыхнул свет, в том числе и в доме майора Национальной гвардии Роберта Келсо. У него имелись два преимущества перед остальными: из окна своей спальни он ясно видел дом на холме и, кроме того, жил совсем рядом с арсеналом гвардейцев.

Трииг сделал третий выстрел широким лучом и прожег на склоне холма пятифутовую полосу. Сухая трава занялась огнем. Сирианец не знал, где затаился в доме полицейский, но догадался, что он не станет нападать, не дождавшись подкрепления. Что ж, выстрелы с холма отпугнут или, по крайней мере, задержат тех, кто спешит ему на помощь. Трииг продолжил поиски.

Шмидт слышал, как существо наверху передвигает мебель, и попытался понять, кто это такой и что он там делает, но безуспешно. Однако он родился и вырос в Ньютаунарде и знал городские легенды. Теперь он понял, что видел демона из Хэнкин-хауса, и тот оказался существом из плоти.

Майор Келсо не стал терять время зря и направился прямиком в арсенал. Он не знал, что происходит на холме, но видел вырвавшиеся из дома лучи и понял, что там идет сражение. Три гвардейца уже ждали его с автоматами возле арсенала, обсуждая увиденное и услышанное.

Прошло восемь с половиной минут с момента, когда Чарли вызвал полицию штата. Две машины с ревом ворвались на улицы городка, промчавшись десять миль по узкой дороге со скоростью восемьдесят миль в час. Полицейские сравнили невероятные слова Чарли, оборвавшиеся на полуслове, с тем, что сообщили им гвардейцы. Капрал-полицейский взглянул на полки у дальней стены арсенала.

— Эй! — воскликнул он. — Это, случайно, не базуки?

Пару минут спустя группа людей, трое из которых были вооружены базуками, пробиралась по склону холма к Хэнкин-хаусу.

Когда они добрались до вершины и остановились перед домом неподалеку от воронки, оставшейся после взрыва патрульной машины, капрал Джеймс Уотсон крикнул:

— Уиллс! Шмидт!

— Я здесь! — отозвался Шмидт. — Уиллса накрыло взрывом. Это существо просто невероятно! Оно наверху и очень быстро передвигает мебель. Заходите, только медленно, и посмотрите сами!

С интервалом в несколько секунд вооруженные люди короткими перебежками пересекли дорогу и поднялись на крыльцо.

— Слава Богу! — выдохнул Шмидт, увидев их, и, заметив базуки, добавил: — Держите эти штуки наготове. Кажется, это существо похоже на большого краба, а у красавца такого размера панцирь должен быть весьма крепким. Оно может спуститься здесь, так что, если удастся, надо всадить ему гранату в брюхо.

Трииг пребывал в полном отчаянии. Он не заметил, как в дом пробралась группа вооруженных людей, и тешил себя мыслью, что единственная его проблема — одинокий полицейский на первом этаже.

В конце концов Мофад мог спрятать рекордер и внизу, с отвращением решил он. Придется избавиться от дурацкой помехи и поискать там еще раз.

Трииг быстро вышел на лестничную площадку, перешагнул через неподвижное тело Мофада и стал осторожно спускаться, держа пистолет наготове.

Выпущенная из базуки граната, способная пробить крепчайшую танковую броню, прошила его тело, словно раскаленный нож кусок масла. Огромное тело инопланетянина рухнуло на лестницу головой вниз и упало к ногам подошедших людей точно в том месте, где когда-то успокоилось после падения тело капитана Хорнига.

Рификсл Трииг, Наследственный Полковник имперской разведки, перестал существовать.

Газетчики давно разъехались, полиция и Национальная гвардия закончили осмотр дома, а тело инопланетянина, вернее, то, что от него осталось, повезли в Вашингтон, где ошарашенные биологи едва не сошли с ума, безуспешно пытаясь идентифицировать его. Физики же пожалели о том, что взрыв гранаты уничтожил причудливый пояс-контейнер, а вместе с ним заряды к лучевому пистолету и портативный пульт неизвестного назначения.

Когда возбуждение в городке прошло, Хэнкин-хаус вновь заколотили. Пошли было разговоры о том, что старую развалину пора сравнять с землей, но вскоре выяснилось, что дом дал экономике крошечного городка долгожданный толчок. Во всем штате только Латинский квартал в Нью-Орлеане привлекал круглый год больше туристов, чем старинное поместье на холме.

Человек материализовался в коридоре, почти на том месте, куда упало тело Рификсла Триига, и достал листок похожего на бумагу материала, на котором были записаны координаты заранее согласованной точки встречи — Мофад установил их еще до вылета с Конолта-4. На листке значилось: «Луэсс-155 — место встречи в случае вражеских действий. Контрольная точка 221».

Агент поднялся по лестнице, свернул на площадку, где прежде лежало тело Мофада (теперь оно вместе с телами других безымянных покойников покоилось в могиле на поле местного горшечника), и направился прямиком в хозяйскую спальню.

Здесь царил полный разгром. Трииг передвинул всю мебель, вывернул ящики, выпотрошил шкафчики и прочие укромные места.

— Так где бы я спрятал минирекордер, если бы желал, чтобы терранин смог его отыскать, а сирианин нет? — пробормотал агент. Сейчас ему предстояло найти ответ на этот вопрос.

Где?

Спустя время, потраченное на бесплодные поиски, агент скрестил на груди руки, раздраженно топнул и обвел комнату взглядом. Проклятье, но в этом доме «контрольная точка 221» обозначает хозяйскую спальню!

Неожиданно на агента навалилась усталость — его сегодняшний день растянулся на двенадцать столетий. Ухватившись за опрокинутое кресло хозяина, некогда стоявшее в столовой во главе длинного стола и ставшее в тот день для Мофада единственным местом отдыха, агент поставил его на ножки и устало уселся.

Щелк!

«Частотная модуляция с интенсивностью 0,72 бета…»

Агент вскочил, словно ужаленный, но тут же улыбнулся, а потом и засмеялся. Он долго не мог остановиться.

Где то самое место, которое терранин заметит наверняка, но сирианин не обратит внимания? Что сделает усталый терранин, попав сюда, если его уже приглашающе ждет кресло… и чего не сделает существо, физически не способное садиться? Для гения уровня Мофада ничего не стоило смастерить дистанционный выключатель рекордера. Трииг мог разломать кресло на кусочки и не заметить маленький рекордер… но он никогда не стал бы садиться!

Голос Мофада все еще бормотал, называя драгоценные формулы и цифры, которые принесут Терре победу в войне. Терранский агент, все еще смеясь, разрезал сиденье кресла и пошарил внутри спрятанного в набивке деревянного каркаса, куда Мофад поместил рекордер. Его могло включить лишь сильное давление на центр сиденья.

Агент достал рекордер и выключил его, затем вышел из спальни, спустился по лестнице и очутился в прихожей. Там он достал из кармана коробочку с двумя кнопками. Нажав на красную, агент исчез.

И последний из призраков Хэнкин-хауса растаял в глубинах времени.

Джеймс Хоган
АГЕНТ МАРСИАНСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Сознание еще не успело подсказать, что пробуждение наступило, а тренированные рефлексы уже взяли тело под контроль. Медленный и ровный ритм дыхания не сбился, ни один мускул не дрогнул. Со стороны казалось, что он по-прежнему спит, но мозг уже методично просеивал информацию, потоком струящуюся в него через органы чувств.

В голове не звенели сигналы тревоги — память подсказывала, что в полусне, перед пробуждением ему не послышался ни скрип чужого ботинка, ни шуршание материи, ни еле различимое затаенное дыхание. Ничто не выдавало присутствие в помещении кого-либо чужого. Не смог он обнаружить и любых, даже мельчайших изменений в звуковом и обонятельном фоне, который всегда запоминал, перед тем как уснуть.

Значит, все в порядке. Обычное начало трудового дня.

Он открыл глаза, позволил им инстинктивно пробежаться по темной комнате отеля в поисках чего-либо необычного, потом перекатился на бок и протянул руку к выключателю лампы. Зевнул, наполняя первым чистым дыханием нового дня легкие и расправляя мельчайшие их складочки, затем долго и с наслаждением потянулся, направляя скопившуюся за восемь часов полного отдыха энергию на подзарядку каждого нерва и мышечного волоконца. Секунд через десять человек, ныне называющий себя Хэдли Крассеном, окончательно проснулся.

Часы подсказали, что сейчас шесть часов тридцать пять минут утра. Крассен коснулся панели возле кровати и включил дежурный канал гостиничного компьютера.

— Доброе утро, — послышался синтетический баритон из-за решетки в верхней части панели. — Чем могу быть полезен?

— Дайте мне службу сервиса, — ответил Крассен.

— Служба сервиса. — Теперь машина говорила звучным женским голосом с интонациями жительницы Новой Англии.

— Отмените заказ разбудить меня в семь утра. Примите заказ на завтрак в номер к семи тридцати — два яйца, поджаренный бекон, томаты, тост, кофе.

— Принято.

Пауза.

— Это все.

— Спасибо.

Щелчок.

Крассен выключил панель, сплел на затылке пальцы и откинулся на подушку, вспоминая события последних десяти дней. Долгий опыт подсказал ему, что сейчас самый подходящий момент для того, чтобы вычленить любые сигналы опасности, которые может выдать подсознание, всю ночь обрабатывавшее скопившуюся за день информацию. Как только начнут разворачиваться события нового дня, эти сигналы — если они существуют — будут утрачены навсегда.

Перелет с Марса под видом мелкого служащего на борту «Персиваля Лоуэлла», фотонного корабля класса «Сириус», прошел без происшествий. До появления на промежуточном спутнике агент значился Полом Лэнгли, инженером по структурному дизайну, гражданином Федерации марсианских городов-государств, прилетевшим на Землю на время двухнедельного отпуска. Документы не вызвали у иммиграционных чиновников никаких подозрений. Значит, и беспокоиться на этот счет нечего; все прошло гладко.

Челнок с промежуточного спутника высадил его в космопорту имени Рузвельта, в тридцати милях севернее Оклахома-Сити, где, как и предполагалось, он забрал пакет у клерка справочной службы в восточном конце терминала. В пакете лежал ключ от камеры хранения, а в ячейке он нашел черный дипломат, содержимое которого снабдило его всем необходимым для выполнения миссии, включая полный набор личных документов на имя доктора Хэдли Б. Крассена, чью легенду он уже давно и тщательно выучил. В дипломате лежали и ключи от личного аэромобиля Крассена, который, как он уже знал, был припаркован в трехстах милях отсюда на публичной стоянке возле международного аэропорта Канзас-Сити.

Кем был настоящий Хэдли Крассен, агент не знал и, вероятно, никогда не узнает. Хэдли Крассен выполнял роль «крота» — глубоко законспирированного агента, живущего по образу и подобию «среднего американца». За десять лет он обзавелся банковским и кредитным счетами, приобрел права на управление автомашиной и аэромобилем и в целом выполнял все функции, ожидаемые от статистической единицы, числящейся в Федеральном информационном банке. Крассен, таким образом, был одной из тайных личностей, заранее внедренных Марсианской Федерацией на случай, если понадобится прикрытие. Теперь такая нужда возникла. Тот, кто был известен под именем Крассен, уже успел тихо и незаметно испариться, сменив одно фальшивое существование на другое, еще более неприметное. И если теперь власти сумеют проследить цепочку событий и выйдут на него, это уже не будет иметь большого значения: к тому времени Хэдли Крассен попросту перестанет существовать.

Забрав дипломат, агент взял напрокат аэромобиль — все еще по документам Пола Лэнгли — и прилетел на нем в аэропорт Канзас-Сити. Прибыв туда, он подтвердил бронирование уже заказанного билета на суборбитальный рейс до Лондона через две недели. И сменил свою личность.

Он запер все бумаги Лэнгли, включая билет до Лондона, во взятом напрокат аэромобиле, а ключи от него спрятал внутри стойки шасси. Затем, имея при себе только бумаги Крассена и полностью избавившись от всего, что могло связать его с Полом Лэнгли, спустился на два этажа многоэтажной стоянки, отыскал аэромобиль Крассена и отправился в десятидневное турне по Северной Америке, каждый раз ночуя в новом отеле. Все это время он убедительно играл роль отпускника, у которого в избытке денег и времени, но не хватает идей, чтобы их с толком потратить. С точки зрения его нанимателей, «Лонг-Айлендской химической компании Феллермана», доктор Крассен уехал в двухнедельный отпуск, и любая связь с ним невозможна. Всякий позвонивший ему домой сразу обнаружил бы, что Крассен не запрограммировал домашний терминал инфосети так, чтобы тот переадресовывал ему звонки.

За эти десять дней он не заметил ничего подозрительного. Блуждание по десятку городов, прогулки по террасам и тротуарам, чередующиеся с поездками в автотакси, не выявили никаких признаков слежки. Не заметил он и маловероятных совпадений — вроде одного и того же лица, мелькнувшего в двух разных ресторанах в миле друг от друга, или знакомого из отеля, который «случайно» выбрал тот же бар на другом конце города, чтобы пропустить рюмку-другую. Крассен не любил совпадений. За его посещениями отелей не наблюдали любопытные глаза, выглядывающие из-за газеты в вестибюле, ни в одном из номеров не обнаружилось следов обыска, его машину не осматривали. И поэтому Крассен позволил себе заключить, что он с высокой степенью вероятности «чист».

Он встал, принял душ и побрился; и все это с неторопливой уверенностью человека, давно обдумавшего каждое свое движение и инстинктивно убежденного, что торопливость и ошибка всегда следуют рука об руку. Покончив с этим, он выбрал одежду из аккуратных стопок, разложенных на покрывале второй кровати. Почти невесомое белье, сделанное из ячеек упрочненной нейлоновой сетки, наполненных специальной пеной, могло остановить пулю тридцать восьмого калибра, выпущенную с расстояния более двадцати футов. Брюки, сшитые из прочного и эластичного материала, были просторны в бедрах, но сужались к лодыжкам, обеспечивая максимальную свободу движений; к ним он выбрал рубашку, неброский галстук и удобный пиджак. Туфли были мягкими, легкими и не скользили, позволяя бесшумно перемещаться практически по любой поверхности.

Оставив свой единственный чемоданчик раскрытым на кровати, он сел за письменный стол и выложил на него содержимое карманов и бумажника. Сперва он проверил документы Крассена, методично, один за другим переправляя их обратно в бумажник. Последним оказался пропуск с высокой категорией допуска, размером примерно с половину почтовой открытки; на документе обнаружились его фотография и отпечатки пальцев. Судя по надписи на обложке, пропуск был выдан Департаментом обороны Соединенных Западных Демократий и подписан Джеймсом С. Ворнером, заместителем директора военной разведки.

Агент положил бумажник во внутренний карман пиджака, а ключи от аэромобиля и носовой платок в боковые, оставив карманы брюк пустыми. Все остальное, включая запасную одежду, отправилось обратно в чемоданчик.

Затем он проверил технические записи и лабораторные журналы, составлявшие содержимое чемоданчика, разложил их внутри, закрыл его и поставил перед собой на столе рядом с двумя другими предметами — серой шариковой ручкой и прозрачной пластиковой коробочкой, где лежали, судя по этикетке, капсулы транквилизатора.

Ловкие пальцы Крассена быстро разобрали ручку, и в его ладони оказался цилиндр из прочного тяжелого пластика.

Он отыскал малозаметный выступ возле замка чемоданчика и нажал его, затем отделил ручку, обтянутую декоративными кожаными чехольчиками. Взяв ручку, он нажал на нее, словно переламывая палочку, и она действительно переломилась наподобие охотничьего ружья по разделительной линии между кожаными чехольчиками. Половинки удерживались встроенным шарниром; одновременно вблизи шарнира с щелчком выскочил спусковой крючок. Ручка чемоданчика разломилась на две части разной длины: более длинная составила рукоятку и корпус пистолета, а часть покороче, откинутая на шарнире под указательный палец, превратилась в предохранительную скобу спускового крючка. Привинченный к корпусу серый пластиковый цилиндр стал стволом.

Оружие удобно легло в ладонь — маленькое, легкое, с закругленными углами. Его легко спрятать во внутреннем кармане пиджака. Собранное из пластиковых деталей, напоминающих самые обычные предметы, которыми пользуются каждый день, оно позволяло владельцу спокойно проходить самый строгий контроль любых систем безопасности.

Крассен пару раз нажал на спусковой крючок и удовлетворенно кивнул, отметив плавное перемещение деталей механизма. Затем открыл коробочку и извлек одну из желто-синих капсул. От точно таких же капсул, продававшихся в аптеках, ее отличало то, что желтый кончик был мягким и скрывал под собой острую, как игла, пульку, спрессованную из быстродействующего нейротоксина. Такая пулька после удара о цель почти мгновенно разрушалась; оружие действовало эффективно на расстоянии до пятидесяти футов, а смерть от нейротоксина наступала через пять секунд. Из ствола пульку выбрасывал заряд сжатого газа, содержащийся в голубом конце капсулы.

Агент извлек из рукоятки обойму, аккуратно вложил капсулу в одно из пяти углублений и вставил обойму обратно, нажимая на нее до щелчка фиксатора. Поднявшись с пистолетом в руке, он взял из вазы с фруктами на столе большой флоридский апельсин и переложил его в пепельницу. Отошел на десять шагов, поднял руку и, прицелившись, выстрелил.

Пистолет издал легкий хлопок, пулька с щелчком врезалась в апельсин. Крассен подошел к столу изучить результат.

В кожуре апельсина примерно в дюйме от центра теперь виднелось отверстие диаметром около четверти дюйма, окруженное тонким валиком измельченной мякоти. Из отверстия вытекал зеленовато-желтый сок. Крассен аккуратно снял кожуру и проверил глубину проникновения и признаки преждевременной или неполной фрагментации пульки. Если бы ему попалась пулька из неудачной партии, у которой центр массы не расположен на оси вращения, то из-за вихляния в полете слишком много энергии будет потрачено на пробой одежды жертвы, а глубина проникновения в тело заметно снизится.

Удовлетворившись увиденным, он вынул из обоймы отработанную капсулу и бросил ее вслед за апельсином в утилизатор, где от них останется только пепел.

Он разобрал пистолет, поставил ручку чемоданчика на место, а вновь собранную шариковую ручку и коробочку с капсулами переложил в застегивающийся на молнию карман пиджака. Едва он кончил, послышался мелодичный звук.

— Крассен, — отозвался он, нажав кнопку на панели.

— Семь тридцать, сэр. Прикажете подавать завтрак сейчас?

— Да.

— Спасибо.

Вспыхнувшая через тридцать секунд лампочка над раздатчиков подсказала ему, что заказ прибыл.

Завтракая, он в последний раз шаг за шагом мысленно перебрал все этапы запланированной на сегодня операции. Обычно он предпочитал работать один, однако в данном случае потребовалось подключить специалистов: вариант одиночки оказался невозможным. Пришлось удовлетвориться тем, что остальные члены команды были первоклассными специалистами своего дела. С этой стороны поводов для беспокойства не было и быть не могло.

Закончив есть, он развернул экран к столу и активировал клавиатуру. Цепочка быстро набранных команд подключила его к континентальной инфосети и запустила небольшую поисковую программу, уже имеющуюся в системе. Программа получила доступ к адресу в сети и передала его на экран. Процесс был электронным эквивалентом традиционного «одностороннего» почтового ящика: кто-то мог закладывать по виртуальному адресу сообщения, а кто-то их получать, но ни отправить, ни получатель не знали друг друга.

В сообщении значилось:

ДЖОН, ЗАЙДИ К ПРОФЕССОРУ В НАЗНАЧЕННОЕ ВРЕМЯ.

МЭРИ (7:00)

Итак, все остается в силе, и до семи утра никаких изменений не про-изошло. Он допил кофе и еще раз подключился к гостиничному компьютеру для расчета. На экране появилась сумма. Крассен вставил в щель кредитную карточку и ввел личный код, обеспечивая компьютеру доступ к своему счету в банке. На экране появилось подтверждение об уплате, а из щели в панели выполз отпечатанный чек, дополненный благодарностью за сотрудничество.

Он поместил чемоданчик в шкаф доставки багажа и оставил инструкцию: доставить его в гостиничный аэромобильный парк на второй этаж, ангар 26. Напоследок еще раз обвел взглядом номер, проверяя, не забыл ли чего-нибудь, затем надел нейлоновую куртку и шляпу и прошел по коридору к лифту.

Пять минут спустя он уселся в пилотское кресло аэромобиля, включил управление и перевел селектор «Ручной/Авто» в положение «Авто». Тут же ожил дисплей:

ВСЕ СИСТЕМЫ ПРОВЕРЕНЫ И ФУНКЦИОНИРУЮТ НОРМАЛЬНО. ВЫБРАН АВТОМАТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ ПОЛЕТА.

ВВЕДИТЕ ПУНКТ ПРИБЫТИЯ:

Н Новый

3 Запрограммированный

Д Дополнительные услуги

Он нажал клавишу Н.

ПОДКЛЮЧЕН АВТОПИЛОТ.

УКАЖИТЕ ПУНКТ ПРИБЫТИЯ.

В груди впервые шевельнулась тревога, и он непроизвольно прикусил губу. Если операция провалена, то он узнает об этом через тридцать секунд. Крассен медленно и тщательно набрал на клавиатуре:

ОБЪЕДИНЕННЫЙ ЦЕНТР ИССЛЕДОВАНИЯ ВООРУЖЕНИЙ.

АНДЕРСКЛИФФ

ЛИНКОЛЬН

НЕБРАСКА

Прошло примерно десять секунд, пока компьютер аэромобиля вел безмолвный диалог с процессорами местного центра управления полета, ми. Почти наверняка указанный им пункт прибытия привлечет внимание особой программы, работающей где-то в системе. И точно: ЗАПРОС:

УКАЗАННЫЙ ПУНКТ ПРИБЫТИЯ РАСПОЛОЖЕН В ЗОНЕ ВЫСШЕЙ СЕКРЕТНОСТИ. ДОСТУП В ЗОНУ РАЗРЕШЕН ТОЛЬКО ВЛД. ДЕЛЬЦАМ ДЕЙСТВУЮЩИХ ПРОПУСКОВ.

УКАЖИТЕ:

ИМЯ, ДОЛЖНОСТЬ, КОД ДОСТУПА ИЛИ РЕКВИЗИТЫ ПРОПУСКА ПОСЕТИТЕЛЯ.

Крассен ввел:

ДОКТОР ХЭДЛИ Б. КРАССЕН

СЕКЦИЯ А.8, ОТДЕЛ 39, ФИЗИКА ПЛАЗМЫ

7Х8Н/927380.ВВ

Целую вечность буквы оставались застывшими на экране. Настал момент истины.

Крассен никогда не работал в Андерсклиффе.

В восьмидесяти семи милях от отеля укрытый глубоко под административным зданием Объединенного центра компьютер просканировал полученную информацию и сравнил ее с записями в подсистеме памяти. Отыскал запись о Хэдли Б. Крассене и проверил код доступа. Его вердикт, облеченный в слова, был выведен в инфосеть, и сообщение на дисплее аэромобиля наконец-то сменилось другим: ИДЕНТИФИКАЦИЯ ПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ.

ЖЕЛАЕМОЕ ВРЕМЯ СТАРТА?

Агент, едва сдерживая ликование, ответил:

НЕМЕДЛЕННО.

На остальной предполетный диалог ушло всего несколько секунд. РАСЧЕТНОЕ ВРЕМЯ ПОЛЕТА 18 МИНУТ. ТРЕБУЕТСЯ ЛЯ ПОДРОБНЫЙ ПЛАН ПОЛЕТА?

НЕТ.

ЗАПАС ТОПЛИВА ДОСТАТОЧНЫЙ. ВСЕ СИСТЕМЫ ПЕРЕКЛЮЧЕНЫ НА УПРАВЛЕНИЕ ИЗ ДИСПЕТЧЕРСКОГО ЦЕНТРА. РАЗРЕШЕНИЕ НА НЕМЕДЛЕННЫЙ ВЗЛЕТ ПОЛУЧЕНО.

Пять минут спустя мужчина, называющий себя Хэдли Крассеном, Уже поглядывал вниз с высоты десять тысяч футов. Снизу же его аэромобиль выглядел одной из точек, летящих на запад по воздушному коридору 305, контролируемому диспетчерским центром Омахи.

Более чем в 1400 милях от агента, в офисном блоке в центре Сан-Франциско на одной из дверей висела табличка, удостоверяющая, что здесь располагается зарегистрированный офис консультанта по промышленному финансированию по имени Дж. Дж. Маршалл. Офис по ту сторону двери выглядел вполне обычно, однако одна из дальних комнат была несколько своеобразной. В ней сидели четверо — трое мужчин и женщина, все в возрасте от тридцати до сорока лет, окруженные дисплеями, панелями, клавиатурами и мешаниной всевозможного электронного и компьютерного оборудования.

Эти люди были лучшими экспертами-компьютерщиками, которыми располагала Марсианская Федерация. В частности, каждый из них был специалистом по системам доступа и безопасности. Работая в этой комнате круглые сутки целых пять предыдущих месяцев, команда сумела добиться того, что большинство экспертов считало невозможным: проникнуть в «суперзащищенную» интегрированную информационную сеть североамериканского Департамента обороны. А к ней, разумеется, был подключен и компьютер в Андерсклиффе.

Сидя в Сан-Франциско, ученые Марсианской Федерации могли извлекать и изменять любую информацию в компьютерных сетях Андерсклиффа и следить за выполнением научных проектов с высочайшим уровнем секретности. Кроме того, при желании они могли внедряться в систему и запускать собственные программы.

Запись о Хэдли Б. Крассене попала в файлы Андерсклиффа, минуя обычные каналы.

Женщина заметила изменение в данных на одном из экранов и ввела команду. На дисплее появились колонки цифр.

— Только что из диспетчерского центра поступили коды вызова и планы полета его аэромобиля и нескольких других, — сообщила она.

— Они все летят туда же, — произнес один из мужчин, сверившись со своим дисплеем. — Утренняя смена работников Андерсклиффа. Диспетчерская программирует местные наземные процессоры и радары слежения в Андерсклиффе и определяет последовательность посадки.

— Значит, он уже совсем близко, — заметил кто-то.

Агент разглядывал медленно приближающийся пейзаж, составленный из бетонных блоков, лабораторных зданий, куполов, хранилищ и решетчатых конструкций, перевитый нитками дорог и трубопроводов. Все это называлось Объединенным центром исследования вооружений. Аэромобиль плавно снижался к большой прямоугольной посадочной площадке на крыше, которую агент, вспомнив сделанные со спутника снимки, опознал как одну из посадочных площадок для персонала. Плац Центра он изучил еще до отлета с Марса.

Снижаясь, его мобиль сбрасывал скорость и вскоре завис в тридцати футах над свободным посадочным местом в одном из частично заполненных рядов. Оптический сканер выдал ему на экран вид посадочного места, и он, убедившись, что там все в порядке, дал компьютеру команду начать заключительную стадию посадки.

Три минуты спустя он уже шел с чемоданчиком в руке к контрольному пункту на крыше, который ему придется преодолеть, чтобы попасть в Центр. Поскольку было начало рабочего дня, перед ним стояло человек пять или шесть, перебрасываясь приветствиями. За дверью располагался КП, а завывание турбин мобилей над головой оповещало о прибытии других сотрудников. Никто не обратил на него внимания, когда он пристроился следом за двумя громко разговаривающими мужчинами и проследовал за ними в дверь мимо двух вооруженных охранников в стальных шлемах.

Войдя, двое впереди передали ручной багаж работнику за стойкой, который сунул его в лючок в стене для дальнейшей проверки. Агент тоже отдал свой чемоданчик. Пока что он не заметил места для личного досмотра, который, как ему было известно, еще предстоял.

Следуя за болтающей парочкой, он встал в короткую очередь, медленно ползущую к столу, где проверяли пропуска. Кто-то из вновь прибывших почти сразу пристроился следом за ним. Агент внимательно наблюдал за проверкой, стараясь приметить возможные отличия от процедуры, которую ему описали на инструктаже, но ничего нового не заметил. Те, кто готовил его миссию, потрудились на совесть.

Стараясь не встретиться взглядом с сидящим за столом офицеров безопасности, он достал из пропуска магнитную карточку, сунул ее 0 щель считывателя и набрал на клавиатуре контрольный код. Затем прижал большой палец к стеклянной пластинке рядом с щелью и произнес в микрофон:

— Хэдли Б. Крассен. 7Х8Н/927380.ВВ.

Компьютер отыскал личный файл Крассена и сравнил хранящийся там контрольный код с тем, который был введен с клавиатуры. Коды совпали. Отпечатки пальцев и голос — тоже.

— Кажется, я вас прежде не видел, — сказал сидящий за столом офицер службы безопасности, разглядывая Крассена из-под прищуренных век.

— Я всего пару дней как начал здесь работать, — спокойно ответил агент, сохраняя на лице туповатое выражение рано поднявшегося человека.

— Ваш пропуск, пожалуйста.

Агент протянул ему пропуск и стал равнодушно наблюдать за тем, как офицер быстро осматривает карточку и внимательно сравнивает фотографию с оригиналом.

— Кто ваш начальник?

— Профессор Гендерсон, отдел 39, физика плазмы.

Офицер взглянул на свою панель, где светилась цепочка зеленых огоньков, подтверждающих положительные результаты компьютерной проверки, кивнул и вернул пропуск.

— Все в порядке. Надеюсь, вам понравится работать в Андерсклиффе, доктор Крассен.

— Спасибо.

Агент вытащил из щели магнитную карточку, сделал два шага вперед и остановился, чтобы прикрепить ее к лацкану пиджака. Затем подошел к стойке и взял свой чемоданчик.

Впервые за последние несколько минут он позволил себе немного расслабиться и долго, медленно выпускал воздух из легких, избавляясь вместе с ним от накопившегося напряжения. Он прошел. Проник туда, куда проникнуть невозможно. Он знал, разумеется, что кажущаяся простота его успеха иллюзорна; настоящая работа была проделана задолго до этого дня многими специалистами.

Он спустился в лифте на первый этаж и вышел из здания через высокие стеклянные двери, выводящие на широкие низкие ступени, где он на некоторое время остановился, запоминая географические подробности этой части Центра, особенно подходы к зданию, из которого он только что вышел. Затем, руководствуясь полученными на инструктаже сведениями, прошел по лабиринту проходов между зданиями и поднялся в кафетерий на третьем этаже жилого блока.

Когда он переходил с места на место, детекторы над каждой дверью принимали сигнал, передаваемый микросхемой, вмонтированной в пропуск. Все сигналы, принимаемые детекторами по всему Центру, контролировались компьютером, который непрерывно сравнивал их с таблицей, где для каждого сотрудника хранились коды допуска в конкретное здание, на этаж, в отдел или комнату. Любая попытка нарушить систему ограниченного доступа немедленно включила бы сигнал тревоги. Таким способом система наблюдения обеспечивала автоматическую проверку всех, кто входил в запретные зоны, и по запросу распечатывала списку тех, кто находился в конкретном помещении в любой день и час.

Компьютер не был запрограммирован отслеживать перемещения работников по территории Андерсклиффа, хотя поступающие с детекторов данные позволяли с легкостью решить эту задачу. Создатели системы просто не видели смысла в такой функции. Но ученые Марсианской Федерации из Сан-Франциско увидели.

И разработали свою программу, которая, пользуясь данными, извлеченными через инфосеть из компьютера слежения, позволяла следить за перемещениями как агента, так и его будущей жертвы. Поэтому они обладали всей информацией, необходимой для вывода своего агента на цель.

Агент уселся за пустой столик возле стены кафетерия и неторопливо выпил чашку кофе, дожидаясь, пока прибывающие на работу сотрудники Центра разойдутся по отделам. Минут через двадцать он встал и вышел в вестибюль, где возле входа стояли кабинки инфосети. В электронном почтовом ящике его ожидало новое сообщение:

ДЖОН, ПРОФЕССОР ЖДЕТ ТЕБЯ ДОМА ОДИН.

МЭРИ (9:32)

Итак, как он и предполагал, Брозлан сейчас один в своей квартире в жилом секторе Андерсклиффа. Недели терпеливого анализа данных, извлеченных из компьютера слежения, позволили установить, что профессор никогда не покидает квартиру раньше половины одиннадцатого. То ли он привык по утрам работать один и лишь потом отправляться в лабораторию биофизики, где проводил большую часть времени, то ли просто не хотел рано вставать. Какая, собственно, разница? Агент знал все, что ему требовалось.

Он вышел из кабинки, спустился на первый этаж и стал дожидаться одного из вездесущих авточелноков, снующих по всей территорий Центра, — того, что следует в жилой сектор. Восемь минут спустя портье у входа в третий жилой блок с удивлением увидел, как высокий и худощавый человек в шляпе и с черным чемоданчиком в руке быстро прошей мимо него, коротко бросив через плечо: «Доброе утро». Портье едва успел прочесть на панели перед собой сообщение «ВХОД РАЗРЕШЕН»» как незнакомец уже шагнул в лифт в дальнем конце холла.

Жилой сектор был задуман как зона высокой безопасности, и, считая ученых и работников особой категории, живших внутри периметра Андерсклиффа, доступ туда имела лишь горстка привилегированных сотрудников. Тем не менее компьютер слежения убедился, сверившись с контрольной таблицей, что обладатель кода, присвоенного Хэдли Крассену, имеет право свободного перемещения по всей территории Центра.

Выйдя из лифта на втором этаже, он уже нес чемоданчик левой рукой, а собранный и заряженный пистолет лежал в правом кармане пиджака. Агент медленно и бесшумно пошел по коридору и миновал дверь с табличкой «Брозлан», даже не замедлив шага и не повернув головы. В конце коридора он остановился, развернулся и так же медленно пошел обратно, отыскивая взглядом телекамеры на стенах и потолке. Ничего не обнаружив, он вернулся к двери Брозлана, постоял, прислушиваясь секунд десять, и прижал кончик большого пальца к пластинке на дверной раме. Еле слышимый щелчок подтвердил, что замок сработал.

Сведения о том, кому следует открывать каждую из тысяч дверей Центра, тоже хранились в компьютере слежения. Официально замок на двери Брозлана мог сработать от прикосновения пальца только четырех человек: самого профессора, коменданта третьего жилого блока, менеджера по обслуживанию и дежурного врача. Тем не менее каким-то образом к этому списку был добавлен и пятый отпечаток, совпадающий с тем, что хранился в личном файле Хэдли Б. Крассена.

Войдя, агент остановился и тихо закрыл за собой дверь. Одна из выходящих в маленькую прихожую дверей была приоткрыта; из-за нее слышались покашливание и шуршание бумаг. Агент приблизился и заглянул в щель.

Комната была завалена книгами, бумагами и научными журналами, а дальнюю ее стену полностью закрывали книжные полки. За столом перед полками сидел седой мужчина лет под шестьдесят в простом сером костюме и сортировал какие-то документы. Агент опознал его мгновенно. Он быстро и бесшумно проскользнул в приоткрытую дверь и, сделав три по-кошачьи плавных шага, оказался перед столом с поднятым пистолетом.

— Руки держать на столе. Не двигаться. Не шуметь.

Седая голова удивленно дернулась. Изумленно распахнутые глаза с Ужасом уставились на зловещую фигуру.

— Вы… вы из Федерации?

Агент отметил легкий марсианский акцент в голосе профессора и кивнул:

— А вы профессор Мэллеборг Брозлан. Бежавший с Марса предатель Федерации.

Брозлан увидел в немигающих серых глазах холод и понял, что надеяться ему не на что, но все же попробовал разыграть единственно возможный гамбит:

— А вам не сказали, почему я бежал на Землю? Вы никогда над этим не задумывались?

— Это меня не интересует.

— Но это очень важно! Разве вы не понимаете, что…

Глухой хлопок и приглушенный щелчок прозвучали одновременно. Профессор откинулся на спинку стула, глаза его широко раскрылись. Тело оцепенело, костяшки стиснутых пальцев побелели. Через несколько секунд его глаза остекленели и уставились в бесконечность. Вокруг маленького отверстия в рубашке на дюйм левее ключицы стало расплываться красное пятно.

Агент выждал еще несколько секунд, затем обошел стол и приподнял подбородок профессора. Голова бессильно свесилась на бок. Потом он убедился, что пульс на шее не прощупывается, но все же для гарантии опять поднял пистолет, поднес ствол к мышцам возле сонной артерии и плавно нажал на спуск.

Спустя минуту он вышел из третьего жилого блока и сел в проезжавший мимо авточелнок. Удаляясь, он услышал вой сирен мчащейся машины скорой помощи. Машина, взвизгнув тормозами, остановилась перед жилым блоком и извергла трех медиков, которые метнулись в дверь быстрее, чем стихло эхо сирены.

Те, кто планировал миссию агента, не могли знать, что шесть недель назад у профессора был серьезный сердечный приступ, после чего ему вживили микроэлектронный кардиомонитор. Передаваемые монитором сигналы непрерывно принимались детектором вроде тех, что улавливали сигналы от опознавательных карточек, и передавались прямо в медицинский центр. Мониторы были запрограммированы включить сигнал тревоги в случае любых нарушений сердечной деятельности Брозлана.

И все же агенту едва не удалось скрыться. Сигнал тревоги поступил на КП через несколько секунд после того, как агент благополучно миновал его. Когда из двери к нему бросились охранники, агент побежал к аэромобилю. Игла с транквилизатором вонзилась ему в шею. Доза в ней была такой, что могла свалить и быка.

— Доктор, кажется, он приходит в себя.

Женский голос звучал словно издалека. В голове никак не складывались четкие мысли. Перед глазами мелькали бессмысленные цветные пятна. С расстояния в миллион миль на него смотрели два расплывающихся лица. Он снова отключился.

Он лежал в комнате, напоминающей больничную палату, но с красноречивыми решетками на окнах. Если не считать стоящего у двери охранника в форме, в комнате находились еще двое — они сидели на стульях возле кровати. Тому, что слева, было лет сорок пять. Темно-синий костюм-тройка, белоснежная рубашка, серебристый галстук. Волосы только начали седеть, верхнюю губу украшали коротко подстриженные офицерские усы, придававшие добродушному на вид человеку некоторую строгость. Его глаза весело помаргивали, словно дожидаясь, пока агент полностью придет в себя. Другой был помоложе — темноволосый, сухощавый, неулыбчивый.

— Позвольте вас поздравить, — произнес через несколько секунд тот, что постарше. — Еще минута, и вам удалось бы скрыться. — Он был несомненным англичанином, скорее всего, армейским офицером.

Агент не ответил, собирая разбегающиеся мысли в нечто более или менее организованное. Самое главное, что миссия увенчалась успехом: он проник в одно из самых охраняемых мест на Земле и выполнил порученное. А все, что происходит сейчас, уже не имеет значения.

Он слегка привстал, чтобы лучше видеть посетителей, и англичанин поправил подушки за спиной, помогая ему сесть. Наступило долгое молчание.

— Я где-то допустил ошибку? — спросил наконец агент.

Голос его прозвучал монотонно и устало… но с любопытством.

— Ошибку? Нет, старина, никакой ошибки вы не совершили. Назовите это случайностью. Подробности могут и подождать. Сейчас нам хочется узнать от вас другое…

Агент откинулся на подушку и закатил глаза к потолку, изображая скуку.

— Вы будете удивлены, узнав, как много мы уже знаем, — продолжил англичанин, нимало не смутившись. — Вы агент Марсианской Федерации, прибыли к нам через космопорт имени Рузвельта за десять дней до акции в Андерсклиффе под именем инженера-структурщика Пола Лэнгли, а приняв роль Хэдли Крассена, провели некоторое время, разъезжая по континенту для проверки своего прикрытия. Если хотите, могу дать перечень мест, где вы побывали.

Лицо агента осталось бесстрастным, но внутри шевельнулся червячок тревоги. Если они так много о нем знают, то как же ему удалось проникнуть в Андерсклифф?

— Давайте сначала познакомимся и докажем, что мы цивилизованные люди, — вновь заговорил англичанин. — Я полковник Артур Бэрлинг, а это Карл Мэй. Наши функции пока не должны вас беспокоить. А вы?..

Он подождал. Агент хранил молчание.

— Неважно. Назовем вас пока Хэдли. Не возражаете? — Он помолчал, но ответа не последовало. — Очень хорошо, Хэдли, а теперь займемся делом. Очевидно, что вас после тщательной подготовки послали устранить Брозлана. Столь же очевидно, что вы член весьма специализированной команды профессионалов. — Молчание. — Только представьте: столько усилий, столько людей, такие расстояния… и все ради одного заштатного профессора. Человек с вашим интеллектом наверняка задумается над тем, какую же ценность представляет Брозлан. Но я знаю, что людям вроде вас никогда подобное не сообщают.

Полковник несколько секунд смотрел на него молча, словно взвешивал что-то в уме. Карл Мэй, хмурясь, продолжал сидеть. Агент предположил, что задача Мэя — наблюдать за каждым его движением и реакциями на слова Бэрлинга. Несомненно, где-то есть и скрытая камера.

Полковник продолжил монолог, что, по мнению агента, было нащупыванием слабых мест.

— Нас с вами разделяет старая, очень старая проблема, не так ли, Хэдли: Новый Мир пытается вырваться из-под ограничивающего влияния Старого. С одной стороны — прогрессивная новая идеология бывших колониальных городов-государств, а с другой — сравнительно консервативные и связанные традициями режимы Земли. — Бэрлинг развел руками. — И мы вновь слышим старую песню об угнетенных народах, страстно желающих освободиться и пойти своим путем. Но на самом деле перед нами кучка оппортунистов, увидевших поживу. Поэтому они и начали кормить вас все теми же древними баснями о свободе, справедливости и тому подобном… и самое удивительное, что люди вроде вас все это проглотили. — На лице англичанина мелькнуло болезненное удивление. — Неужели вы и в самом деле верите, что народу хоть на грош станет лучше, если Марс пойдет своим путем? Возьмем тех, кто послал вас на эту «прогулку». Вы сами убедились, к каким методам они прибегают и насколько неразборчивы в средствах. Так какое, по-вашему, общество они создадут, если им не придется ни перед кем отвечать?

Неужели это и есть то самое «дело», за которое вы столь решительно настроены сражаться?

Англичанин смолк и вопросительно взглянул на марсианина, но был вознагражден лишь каменным безразличием. Агент презрительно молчал. Он знал, что подобные насмешки — намеренная провокация, и если он позволит вовлечь себя в спор, не успев обрести окончательную ясность ума, то это станет первым шагом к поражению.

Бэрлинг зашел с другой стороны:

— В любом случае, из этой затеи ничего не получится, разве не так, старина? Марс полностью зависит от промышленных и природных ресурсов Земли. До тех пор, пока это простое соображение остается верным, любые разговоры о независимости останутся не более чем иллюзией. А ведь все горячие головы, призывающие к войне за «свободу», скромно умалчивают об этом фундаментальном факте, разве не так? Без нас вы не протянете и месяца.

Челюсти агента сжались, сдерживая рвущийся наружу поток возмущения. Последнее замечание полковника привело его в ярость. Первые десятилетия XXI столетия грозили Земле крахом. Мало того, что все природные ресурсы — нефть, руды и прочие полезные ископаемые — быстро сокращались, но и население, несмотря на жесткие меры контроля, продолжало расти. Более того, распространение западного образа жизни в растущих, как грибы, странах третьего мира означало взрывное увеличение потребности в энергии и высоких технологиях. Ресурсы уменьшаются — население растет — на каждого требуется больше ресурсов. Все это сложилось в уравнение, не имеющее решения…

Вот причины, стимулировавшие эмиграцию на Марс. К середине столетия первая россыпь маленьких поселений превратилась в самостоятельные города-государства, позднее объединившиеся в Федерацию. И именно в лабораториях и исследовательских институтах Марсианской Федерации, где работали потомки ярких и предприимчивых личностей, родился ответ на проблемы Земли.

На Марсе нет природных ресурсов, заслуживающих упоминания. Не имея биосферы, гидросферы и фактически атмосферы, планета никогда за всю свою историю не знала процессов выветривания, эрозии и биологической активности, а также морских осадков, наполнявших сокровищницы Земли. Но пионеры и не надеялись их здесь отыскать. Они жаждали совсем иного — свободы. Свободы’ от удушающей бюрократии, контроля и юридического крючкотворства, свободы решать свои проблемы самим. И первой же проблемой стала чудовищная стоимость доставки тонны любого груза с Земли; а к тому времени даже на Земле стоимость большинства материалов была впечатляющей.

В ответ ученые Марса воплотили в реальность многовековую мечту, но уже в масштабе, о котором алхимикам и не грезилось. Они разработали технологию трансмутации элементов. Марсианские пустыни перестали быть бесполезными. Элементы, из которых состоят горные породы и песок — кремний, кальций и некоторые другие, — теперь стало возможным извлекать, концентрировать и трансмутировать тоннами, производя при этом жизненно важные вещества. Со временем ученые научились использовать созданные элементы для синтеза все более и более сложных материалов, пока не настал момент, когда буквально все необходимое можно было производить из нескольких распространенных и легко доступных местных видов сырья. А огромное количество энергии, нужное для таких процессов, обеспечили термоядерные реакторы.

Новые технологии Марса за считанные десятилетия преобразовали всю промышленность Земли, и надвигающейся глобальной катастрофы удалось избежать. Народы планеты скоро поднялись на такой уровень изобилия, который был немыслим даже для самых убежденных оптимистов всего пятьдесят лет назад. Стоимость произведенных на Земле синтетических материалов упала настолько низко, что для Марса стало экономически невыгодно переделывать свои опытные установки в промышленные, и он снова попал в зависимость от импорта.

А теперь Бэрлинг вывернул этот факт наизнанку и воспользовался им для доказательства того, что Марс не выживет в одиночку. Это Земля не смогла выжить без Марса! Марс оплатил свой долг!

Агент продолжал молчать, но его глаза возмущенно блестели.

— Увы, так мы с вами ни о чем не договоримся, — сказал полковник. — Если мы будем продолжать в том же духе, то разговор станет весьма скучным и превратится в монолог. Хотя я и уверен, что вы найдете повествование о том, почему Брозлан прилетел на Землю, интригующим, у меня предчувствие, что я лишь зря потрачу время. Поэтому я умолкаю. Пусть вам расскажет всю историю другой человек — тот, кто сумеет сделать это гораздо интереснее. — Половник коротко кивнул охраннику, тот повернулся и вышел. Через несколько секунд полковник нарушил наступившую тишину, что-то негромко насвистывая. Лицо агента осталось бесстрастным, но зародившееся сомнение окрепло.

Что-то было не так. Словно отдаленный сигнал тревоги. Тон и манеры англичанина не соответствовали ситуации. Агент не ожидал упреков или обвинений; он уже понял, что Бэрлинг профессионал — из тех, кто знает, как надо играть в подобные игры. Но беззаботность англичанина была искренней. Если ликвидация Брозлана оказалась столь важна для Федерации, то, следовательно, его гибель должна была выглядеть катастрофой для Западных демократий Земли. Но Бэрлинг, кажется, не видел в случившемся ничего трагичного.

Охранник вернулся, пропустив вперед человека, наверняка ожидавшего приглашения за дверью. И впервые за все время железный самоконтроль агента дал сбой. Выпучив глаза, он уставился на гостя и распахнул безмолвный рот, словно увидел призрака…

— Доброе утро, — произнес профессор Мэллеборг Брозлан.

Время словно остановилось. Впервые в жизни колесики в голове агента перестали вращаться. У него не родилось ни единой связной мысли, ни одно слово не сорвалось с губ. Перед ним стоял живой человек, но столь же несомненным был и тот факт, что профессор, которого он оставил в Андерсклиффе, был полностью, абсолютно и бесповоротно мертв.

— Удивлены? — Полковник не сумел скрыть легкого удовлетворения.

Агент закрыл глаза и откинулся на подушки.

— Как?.. — еле слышно прошептал он. — Как такое возможно?

— Ага, вам стало интересно! Вам необходимо все выяснить, верно?

Агент ошеломленно кивнул, не открывая глаз.

— Прекрасно. — Пауза. — Профессор?

Охранник поставил возле кровати третий стул. Брозлан сел. Он, несомненно, следил за ходом разговора еще за пределами комнаты.

— Возможно, среди нас было несколько горячих голов. — Он медленно кивнул седой головой. — Но идея истинно независимой марсианской цивилизации, способной обратить себе на пользу уроки и ошибки, записанные в истории Земли… Шанс начать все заново… То была мечта, воспламеняющая воображение и пробуждающая чувства практически каждого молодого человека моего поколения. — Профессор взглянул на фигуру, лежащую на кровати. — Уверен, вы понимаете, о чем я говорю.

Взгляд агента невольно приковывал человек, сидящий всего в нескольких футах от него. Брозлан реален, он жив… и теперь спокойно и без гнева разговаривает с тем, кто без малейшего колебания убил его.

— Но как такое возможно? — вновь прошептал агент.

Брозлан взглянул на него холодно, но без злобы. Когда он заговорил снова, в его голосе прозвучала горечь.

Вы ничего не знаете о силах, действующих на Марсе. Вы допустили, чтобы вами манипулировали люди, которых интересует только собственное благополучие… Когда-то нечто подобное случилось и со мной.

— Я не понимаю. — Несмотря на твердое решение не вступать в диалог, агент не смог удержаться от нового вопроса. — О каких силах вы говорите?

— О науке! — Голос Брозлана слегка дрогнул от волнения. — О силе науки. Под куполами Марса сейчас живет несколько лучших умов в истории человечества. Подумайте о событиях последних двадцати или тридцати лет. Подумайте о количестве крупных научных открытий и достижений, родившихся в лабораториях Марса… Сама наука гравитика и первый действующий гравитонный двигатель; трансмутация элементов в промышленном масштабе; крупнотоннажный синтез сложных молекул; компьютерные биокоммуникации; генетическое программирование… Список можно продолжить. Но прошу заметить: все знания, добытые в лабораториях, так и не стали общественным достоянием. Там происходили — да и сейчас происходят — такие события, о которых люди абсолютно ничего не знают.

Агент несколько секунд изумленно разглядывал ученого.

— Неужели вы намекаете на то, что вы — реинкарнация Брозлана? — ахнул он. — И что-то в этом роде стало возможным?

Брозлан быстро покачал головой.

— Нет, ничего похожего. Позвольте начать сначала. — Он помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил: — Я физик. Моя специальность — структура молекул. Как вам известно, практически все промышленное сырье ныне синтезируется из трансмутированных элементов — с применением технологии, первоначально отработанной на Марсе. — Агент кивнул, не сводя с профессора глаз. — Используемые сейчас синтетические вещества аморфны по своей природе — у них отсутствует высокоорганизованная внутренняя структура. По сути, современные процессы выдают огромное количество молекул определенного вида, не собирая эти молекулы в агрегаты с более высоким уровнем организации. — Он набрал в легкие воздуха и произнес: — Исследования, которыми я занимался, продвинули эту идею на шаг вперед.

Агент смотрел на него с любопытством. Брозлан не продолжил сразу, но показал жестом на графин с водой, стоящий на столике возле кровати. Карл Мэй подал ему стакан. Напившись, профессор встал и принялся расхаживать от кровати к окну и обратно, заложив руки за спину.

— Чтобы производить весь спектр материалов, которые требуются на Марсе, недостаточно лишь синтезировать или импортировать в крупных масштабах неструктурированные молекулы. Необходимо научиться воспроизводить, например, кристаллическую структуру металлических сплавов или полимерные цепочки органических веществ — то, что имеется на Земле в изобилии, но практически полностью отсутствует на Марсе.

— Я думаю, что здесь используются традиционные методы обработки сырья, — пробормотал агент. Теперь он не возражал против разговора — до тех пор, пока вопросы задает он. Узнав как можно больше о происходящем, он получит преимущество.

— На Земле — да, — ответил Брозлан. — Первичное сырье стало дешевле прежнего, потому что теперь оно синтетическое. Но из этого первичного сырья все нужное — сталь, прокат, заводские изделия и тому подобное — необходимо изготовлять традиционными промышленными способами. Поэтому их себестоимость примерно такая же, как и прежде, а после транспортировки на Марс они становятся очень дорогими.

— Если их отправлять с Земли, — согласился агент. — Но зачем? Почему бы не создать всю промышленность у себя?

— Мы могли бы так поступить, — кивнул Брозлан и нахмурился. — Но эта идея не нашла отклика. В нашем распоряжении оказалась девственная планета, на которой не было нужды слепо придерживаться каких-либо традиций. Нам не хотелось рабски копировать прежние методы. Мы могли бы потратить целые состояния на возведение земных промышленных комплексов, а после завершения обнаружить, что их технологии устарели. Видите ли, мы были убеждены, что должен существовать иной выход.

Агент на мгновение задумался.

— Но какой? — озадаченно спросил он. Глаза Брозлана блеснули:

— Представим себе детали, которые идут на сборку крупного агрегата. Как делаются эти детали? Ответ: берется кусок нужного материала и удаляется все лишнее, пока не остается вещь нужной формы. Это основа любого традиционного промышленного процесса. Удалить ненужное, чтобы осталось необходимое.

— Понятно, — пожал плечами агент. — А каков другой путь?

— Осаждение! — воскликнул Брозлан и пристально уставился на агента, словно ожидал от него возражений. Увидев его непонимающий взгляд, Брозлан пояснил: — Вместо того, чтобы удалять лишнее, получая нужную деталь, можно осаждать материал и получать деталь необходимой формы.

— С помощью гальваники? Это далеко не новость!

— Идея стара, — согласился Брозлан. — Но способ ее осуществления совсем иной. Видите ли, электролитическое осаждение пригодно Лишь для некоторых металлов. А мы работаем с молекулами любого Вида.

— Так вы хотите сказать, что можете сделать что угодно из чего угодно — то есть любое вещество? — удивился агент.

— Вот именно! Причем, не обязательно из молекул одного вида. Можно смешивать молекулы как угодно. Например, изготовить монолитный блок из фосфористой бронзы на одном конце и полиэтилена на другом, и один материал будет плавно переходить в другой. Это открывает совершенно новые возможности для инженерного конструирования. Весь процесс управляется компьютером. Дизайнер может составить программу для получения любой нужной детали из любого материала или любой комбинации материалов — молекулу за молекулой, если ему действительно нужен такой уровень чистоты и если ему хватит терпения и мощности процессоров для его осуществления.

— Молекулу за молекулой… — пробормотал агент с нескрываемым изумлением. — Невероятно…

— Тем не менее это реально, — подтвердил Брозлан. — На Марсе уже несколько лет работают экспериментальные предприятия, производящие продукты лучшего качества и гораздо более дешевые, чем аналогичные продукты, изготовленные на предприятиях Земли — даже то, что производится из органического сырья: бумага, жиры, масла, сахар… назовите что угодно сами.

— Жиры… пища… бумага… и все они синтезируются из трансмутированных элементов? — Агент сидел, раскрыв рот, и отчаянно пытался усвоить эту мысль. — Но почему мы никогда не слышали об этом?

— Политика, — вздохнул Брозлан. — К тому времени мышление лидеров федерального правительства изменилось. Они стали рассматривать эти открытия не как потенциальное благодеяние для всего человечества, а лишь как средство для достижения своих целей через полную экономическую автономию. Их больше устраивает, если Земля останется позади, а ее промышленность не сможет конкурировать с новой марсианской. Власти Федерации жестко контролировали нашу работу, накрыв ее завесой строгой секретности. Вот почему лишь считанные специалисты знали, чем мы занимаемся. Отсюда же растут и корни движения за независимость Марса. От этой независимости выигрывает лишь горстка высших чиновников, а вовсе не большинство.

— Интересно, Хэдли, верно? — вступил в разговор полковник, резко поворачиваясь к кровати. — Но если вы считаете, что в такое трудно поверить, то слушайте продолжение. — И он кивнул Брозлану.

— Это был лишь один аспект исследований, проводившихся в то время, — продолжил профессор. — Другим были работы доктора Франия Шимана по структурному сканированию пучками нейтрино. Понимаете, доктор Шиман разработал метод сканирования материальных объектов у извлечения из нейтринных пучков после декодирования полной информации о расположении атомов и молекул внутри объекта — аналогично тому, как старинная телекамера кодирует информацию, заключенную в визуальной сцене. — Брозлан перевел дух. — А настоящий прорыв наступил тогда, когда мы объединили метод Шимана с процессом молекулярного осаждения, о котором только что шла речь!

Наступило долгое молчание — агент осмысливал слова профессора. Потом его глаза медленно раскрылись и ошеломленно уставились на Брозлана.

— Да вы шутите… — выдохнул наконец агент.

— Камера для материальных объектов! — подтвердил слова Брозлана полковник. — Да, Хэдли, вы правильно мыслите. Теперь можно сканировать объект и записать его полный структурный код. На основе этого кода можно создать компьютерную программу, управляющую процессом осаждения. Результат: безупречная копия, верная с точностью до молекулы. И, разумеется, если можно сделать одну копию, то никто не мешает сделать их сколько угодно. Подумайте об этом, Хэдли…

Агент задумался. Изобилие сырья почти по бросовым ценам и возможность трансформировать его в любой предмет, у которого уже имеется оригинал — да это же осуществленная мечта о Золотом Веке!

Вероятно, что-то в выражении лица агента выдало обуревающие его чувства. Полковник кивнул.

— Подумайте также и о более отдаленных последствиях, — предложил он. — Что произойдет, если кто-то предложит подобную технологию сложной и установившейся экономике планеты, например, экономике Земли? Допустим, вы изготовили прототип домашнего терминала инфо-сети, — он указал на панель неподалеку от кровати. — Теперь вы можете «клепать» их миллионами и почти бесплатно. А что произойдет в таком случае с электронной промышленностью, работающей традиционными методами? Что станет с промышленностью, снабжающей ее электронными компонентами? Или штекерами, разъемами, стойками, корпусами и тому подобным? А что станет с зависимыми индустриями — офисным оборудованием, мебельной промышленностью, обработкой информации, торговлей недвижимостью и так далее до конца списка? Разве смогут они выжить, если две трети их клиентов разорится? — Полковник воздел руки. — Всему конец, Хэдли. Полный коллапс. Что вы станете делать, если Девяносто пять процентов населения планеты внезапно останется без работы? Как сможет выжить при подобной катастрофе всепланетная экономика, чьи корни уходят в столетия эволюции?

— Понимаете, — добавил Брозлан, — именно это и собиралось сделать федеральное правительство. Они хотели как можно быстрее создать гигантский марсианский промышленный конгломерат на основе новой технологии и завалить рынки Земли товарами по бросовым ценам.

— Экономика Земли потерпела бы крах, — подтвердил Бэрлинг.

Однако агент покачал головой.

— Люди способны приспосабливаться к новшествам, — сказал он. Прогресс остановить невозможно. Что вы скажете о промышленной революции девятнадцатого века в Англии или о том, как за пятьдесят лет после второй мировой войны три четверти мира совершили скачок из феодальной экономики в атомный век? Все это в свое время вызывало проблемы, но люди приспособились и в результате стали жить лучше.

— Но на все эти изменения ушло определенное время, Хэдли, — возразил Бэрлинг. — Вы правы, со временем люди приспосабливаются к чему угодно. Но вот как раз это горячие головы из Федерации не готовы предоставить. Им это не нужно. Марсианское общество невелико и гибко. Марс способен перейти на новую экономику и добиться процветания в течение одного поколения. Земля не может. Образно говоря, Земля за одну ночь будет отброшена в средневековье.

К счастью, некоторые здравомыслящие ученые, включая Брозлана, отговорили их от подобного шага. Они доказали, что Земля прибегнет к любым средствам, вплоть до межпланетной войны, лишь бы этого не допустить. А при том балансе сил, что существовал некоторое время назад, Марс не продержался бы и недели. — На мгновение полковник нахмурился и ударил кулаком по ладони. — И нам пришлось бы так поступить, — сказал он.

Агент пришел к выводу, что дальнейший спор на эту тему ничего ему не даст. Пока что ничего из сказанного не приблизило его к объяснению, как здесь оказался Брозлан. Он взглянул на Карла Мэя, который до сих пор не вступал в разговор, и вновь перевел взгляд на ученого.

— Пока что я ненамного поумнел.

— Знаю. Сейчас я отвечу на ваш вопрос, — пообещал Брозлан. Долгое время мы совершенствовали метод дупликации тайно, стремясь еще больше повысить его разрешающую способность. Примерно десять лет назад мы достигли стадии, после которой можно было начинать эксперимент, задуманный с самого начала, — изготовить аналог живого организма!

— А, как вам такое нравится, Хэдли? — негромко спросил полков ник. — Интересно?

Агент с немым изумлением уставился на ученых. Долгое время все молчали.

— Это же абсурд… — пробормотал агент, однако выражение лица Брозлана заставило его умолкнуть. Профессор кивнул:

— Да, мы усовершенствовали процесс до такой степени, что научились дублировать не только пространственное расположение составляющих организм молекул, но и электрическую активность нервной системы. Мы можем воспроизвести в копии все реакции, поведение, привычки и хранящуюся в памяти информацию, накопленную за время жизни оригинала, — другими словами, все те феномены, которые у высших форм живых существ обозначаются терминами «разум» и «память».

Утратив дар речи, агент теперь лишь смотрел на профессора — его мозг отказывался перерабатывать такой поток откровений.

— Мы смогли создать аналог живого организма, — продолжил Брозлан. — Эти копии были неотличимы от оригинала на уровне любых мыслимых тестов. Мы изготовили аналоги крыс, с ходу проходящих лабиринт, на изучение которого у крысы-оригинала уходили недели напряженных усилий… аналоги собак с теми же рефлексами, что были выработаны у оригиналов. На основании данных, собранных в ходе подобных экспериментов, для нас вскоре стало очевидно, что нет никаких причин, по которым нельзя создать аналог человека.

Невозможное предположение, уже формирующееся в сознании агента, внезапно обрело ясность. Его взгляд застыл, устремившись на сидящего возле кровати профессора. Прежде чем он выразил это словами, снова заговорил полковник:

— Подумайте, Хэдли! Можно подвергнуть человека безвредному сканированию и получить в результате код, вобравший все уникальные характеристики его личности — как физиологические, так и умственные. Это код можно хранить в компьютере сколь угодно долго, а затем использовать для создания аналога. Но зачем останавливаться на изготовлении одного аналога? Их можно сделать сколько угодно! И если вас встревожило все сказанное прежде, то как насчет моих последних утверждений?

Он умолк на несколько секунд, чтобы его слова дошли до агента, и заговорил вновь:

— Да, на Марсе было несколько блестящих ученых. Но внезапно создалась ситуация, когда можно не ограничиваться лишь несколькими: теперь гениев можно дублировать! — Бэрлинг подался вперед, буравя агента взглядом. — Подумайте об этом. Каким стал бы XX век, имей он тысячу Альбертов Эйнштейнов? Как можно воевать с противником, который хранит свою армию в банке данных и попросту восстанавливаем потерянных солдат? И вообще, зачем ждать милостей от врага? Свою армию можно сразу сделать вдвое больше, чем у него. Или в десять раз больше…

Агент переводил взгляд с Бэрлинга на Брозлана и обратно, пытаясь усвоить информацию. Ее оказалось слишком много.

— Я в это не верю, — запротестовал он, но не очень убедительно. Это какой-то трюк.

— Уверяю вас, дело обстоит именно так, — спокойно возразил Бэрлинг и указал на Брозлана. — Разве вам недостаточно доказательства?

Агент проследил взглядом за пальцем полковника и снова замолчал.

— То, о чем упоминал полковник Бэрлинг, реально, — сказал Брозлан. — Не надо обладать особым воображением, чтобы представить, какой хаос затопит цивилизацию. Вся суть жизни — какой мы ее представляем — может оказаться перевернутой с ног на голову.

— Совершенно верно, — согласился Бэрлинг. — Другой пример. Представим крупную промышленную или исследовательскую корпорацию… или любую организацию, если на то пошло. Зачем им тратить десятки тысяч на обучение различных специалистов, когда гораздо проще выбрать нескольких самых способных кандидатов, обучить их, а затем создать нужное число копий?

Он на секунду задумался и заговорил более низким, убедительным голосом:

— И подумайте еще вот над чем, Хэдли: код, управляющий процессом дупликации, можно передать из одной точки в другую самыми обычными средствами связи — по проводам, по радио, по лучу лазера… Следовательно, сканирующая оригинал машина и та ее часть, что воспроизводит аналог, вовсе не обязаны находиться рядом! Можно мгновенно переслать кого угодно и куда угодно! Это станет осуществлением старой научно-фантастической идеи, но с одним отличием — оригинал так и останется в точке передачи.

Заверяю вас, Хэдли, я не шучу. Забудем пока о проблемах экономики. Можете ли вы представить размеры социального, морального и административного хаоса, который наступит, если такого джинна выпустить на волю? Как можно сохранить рассудок в мире, где каждый человек существует в десятках экземпляров? Это не технический прогресс — это взрыв! — Он на несколько секунд смолк и посмотрел на агента словно не сомневаясь, что подобный поворот разговора спровоцируй новый протест. Однако агент лишь слабо покачал головой.

— Я марсианин, — сказал он. — Вы не сможете это остановить — будет в результате взрыв или нет. Человек всегда найдет ответы на вопросы. Это в его природе.

— О, можно подумать и об ответах, — охотно отозвался англичанин. — Возьмем для примера мгновенные перемещения, о которых я только что говорил. Вот вам идеальный способ послать кого-нибудь на Марс или в другое место… если бы не тот факт, что в результате мы получим двух одинаковых людей — одного здесь, а другого там. Ситуация еще больше усугубится, если человек решит вернуться тем же способом. Так почему бы попросту не устроить так, чтобы передатчик, сделав свое дело, еще и уничтожал оригинал? В конце концов, с точки зрения остальной Вселенной, результат будет выглядеть так, словно человек «перешел» с места на место, верно?

Неожиданный вопрос застал агента врасплох. Он беспомощно обвел взглядом комнату и пожал плечами:

— Возможно.

Полковник потер руки и едва заметно улыбнулся.

— Ага… Но ведь это будет самое настоящее убийство, Хэдли, — возразил он. — Наша юридическая и моральная системы такого просто не выдержат. Позвольте проиллюстрировать свой вывод, задав один вопрос. Допустим, я вам скажу, что мы собираемся переслать вас через подобную систему, и очень скоро вы выйдете из приемника, скажем, в Париже. Ну как, нравится вам подобная перспектива? Осчастливит ли вас такое путешествие? — Он понаблюдал за сменой выражения на лице агента. — М-м-м… нет… вряд ли. Тот факт, что некий индивидуум, который выглядит и мыслит, как вы, материализуется где-то в другом месте, не представляет для вас интереса. Ведь вы-то умрете. Вам претит мысль о том, что между вами и вашим аналогом не будет непрерывности, разве не так? И подобное решение проблемы кажется ошибочным, верно?

Агент вновь промолчал, но выражение его глаз оказалось красноречивее всяких слов. Бэрлинг удовлетворенно кивнул и продолжил:

— Допустим, я приведу другой довод — нам надо лишь слегка ускорить некий естественный процесс, и тогда каждая молекула вашего тела будет со временем заменена на другую в ходе нормальной регенерации Клеток. В теле того Хэдли, который будет жить через шесть месяцев, не останется ни единой молекулы той персоны, что лежит сейчас передо Мной. Так с какой стати вам испытывать меньшее чувство непрерывности по отношению к вашему синтетическому аналогу, чем к «натуральному аналогу», каким вы станете через полгода? Логически разницы никакой. Оба процесса идентичны, только один из них протекает несколько дольше. — Полковник дал время обдумать свои слова и намекнул: все же что-то здесь не так. Мой аргумент вас не убедил. Правильно?

Наконец-то агент слабо кивнул.

— Хорошо, согласен, — отозвался он. — Так что же? К чему подводит этот разговор?

— Он подводит к более ясному пониманию того, какие ставки сделаны в этой игре. Мой аргумент не смог вас убедить потому, что в обществе, в котором вы выросли, не существует ничего, что могло хотя бы настроить вас на его восприятие. — Полковник на секунду отвлекся чтобы выглянуть в окно. — Сама эта идея абсолютно чужда идеалам, ценностям культуры, к которой вы принадлежите. Она противоречит вашему воспитанию, мотивам, психологии.

— Но когда-нибудь, возможно…

— Да, Хэдли, когда-нибудь… Но это уже другое дело. Как вы сами го-ворили, человек всегда находит ответы на вопросы. Быть может, когда-то подобные вещи будут восприниматься совершенно нормально — столь же естественно, как воспринимаются сегодня подстройка генетического кода эмбрионов или искусственно выращенные конечности. Быть может, мы заселим другую звездную систему, послав туда корабль с приемной аппаратурой и переслав информацию о нескольких тысячах оригиналов. Возможно, мы станем перемещать людей по всей планете с той же легкостью, с какой передаем сообщения по инфосети. Не исключено, что стандартной практикой станет хранение информационной копии каждого человека в банке данных, и никто из людей не будет больше утрачен безвозвратно.

Но не сегодня, Хэдли, и не при жизни нашего поколения. Господи, да лет пятьдесят уйдет только на выработку планов разумного использования подобных технологий. Нельзя же попросту выпустить их в мир безо всякой подготовки.

— Видите ли, это именно то, что намерена сделать Федерация, — добавил Брозлан, подавшись вперед. — В первый раз нам удалось уговорить их не пороть горячку, но теперь они даже не желают нас слушать Марс намерен отделиться и искать собственную судьбу. Они представляют себя кем-то вроде потенциальных богов, способных творить реальность усилием воли, и в каком-то смысле бессмертных. Ни одно из традиционных преимуществ Земли больше не имеет значения: ее военное превосходство, экономическая мощь, огромное население, изобилие ресурсов — все это ничего не значит. Марс вступит в новую эру, а Земля превратится в бледную и жалкую тень былого могущества.

— И вы, марсианин, не захотели этого? — потрясенно спросил агент.

Брозлан медленно покачал головой:

— К тому времени я стал старше. Я увидел будущее не с точки зрения Марса или Земли, а всего человечества. Я и мои коллеги решили, что если при помощи открытого нами нового знания человек возвысится до уровня полубога, то сделает это только объединенным в одну расу. Эта новая мощь не должна быть использована в таких целях, которые могут привести к войне. Поэтому мы приняли решение доставить это знание на Землю.

— И вы сбежали, — закончил за него агент. Он кивнул, словно показывая, что об остальном догадался сам. Брозлан перед ответом долго колебался.

— И да, и нет, — произнес он наконец. Агент взглянул на него с удивлением.

— К тому времени я был вынужден работать под постоянным наблюдением службы безопасности Федерации. Прямой побег был невозможен. Поэтому… — он набрал в грудь воздуха, — один Брозлан остался для прикрытия на Марсе, другой прилетел на Землю.

— Профессор создал аналог самого себя, — подтвердил Бэрлинг. — Два года назад один из них прибыл сюда, а другой остался. По каким-то своим причинам он так и не открыл нам, кто из них кто. Но другой Брозлан до сих пор работает на Марсе, а Федерация только через год узнала, что произошло.

Смятение все еще не отпускало агента. Он уже пришел к выводу, что описанный Брозланом процесс дупликации и был объяснением «реинкарнации» ученого, но только что услышанное вновь завело его в логический тупик. Один Брозлан несомненно мертв. Второй столь же несомненно на Марсе. Тогда кто же перед ним? Он с отчаянием переводил взгляд с профессора на Бэрлинга, но прежде чем успел облечь сомнение в вопрос, англичанин сказал:

— Для подстраховки тот из них, кто прилетел на Землю, привез с собой «носитель» микропамяти с копией компьютерной программы, использованной для создания аналога. И теперь, смонтировав в Андерсклиффе нужное оборудование, мы сумели регенерировать Брозлана. Раз в неделю профессор пользовался сканнером для обновления программы свежими воспоминаниями.

Брозлан задрал подбородок и оттянул воротничок, обнажив шею:

— Видите — шрама нет. Да, я аналог, созданный в Андерсклиффе, после того как вы добрались до Брозлана, прилетевшего с Марса.

— И не волнуйтесь по поводу своего рассудка, старина, — ободряюще посоветовал полковник. — Брозлан, которого вы оставили в кабинете, был мертв. — Он сухо улыбнулся и добавил: — И нет никакого смысла набрасываться на того, кто сидит перед вами. Мы просто сделаем еще одного.

Агент откинулся на подушки и закрыл глаза, медленно осознавая весь смысл того, что произошло. Все напрасно. Его миссия окончилась крахом. Беспрецедентный пример компьютерного шпионажа — и все впустую!

Он долго лежал молча, потом его губы медленно сложились в слабую улыбку. Грудь вздрогнула от сдерживаемого смеха. Он открыл глаза и посмотрел на англичанина.

— Но вы проиграли, старина Артур, — передразнил он полковника. — Ведь теперь Федерация знает, что моя миссия провалилась. Они поймут, что Брозлан до сих пор работает на Земле, и очень скоро Земля тоже получит подобную технологию. А это означает, что Федерация будет вынуждена сделать свой ход сейчас — пока разрыв не сократился. Получится противоположное тому, чего вы добивались. Земле нужно время для разработки технологий. Как только Земля догонит Марс, ее традиционные преимущества уравновесят ситуацию. При наличии технического равенства Марс будет вынужден вести себя дружелюбно, потому что Земля, если придется, сумеет вышвырнуть его из солнечной системы.

И агент снова рассмеялся, теперь уже громко:

— Вы снова все испортили. Знаете, как вам следовало бы поступить? Не надо было мне ничего рассказывать. Нужно было позволить мне каким-то образом скрыться с мыслью о том, что моя миссия оказалась успешной… Я вернулся бы на Марс и предоставил соответствующий отчет. А вы тем временем спокойно продублировали бы Брозлана и работали бы себе дальше, убаюкав Федерацию фальшивым ощущением безопасности. Они снова поверили бы, что обладают полной монополией, и у них в запасе столько времени, сколько им нужно. А когда узнали бы истину, то было бы уже поздно: Земля успела бы подготовиться. — Агент покачал головой, изображая притворное сочувствие. — Вот как вам следовало бы поступить, Артур.

Полковник посмотрел на него и задумчиво пригладил усы. Потом с мягким упреком произнес:

— Но, мой дорогой Хэдли, мы именно так и поступили.

На лице агента отразились смятение и непонимание.

— Я должен извиниться, — сказал полковник. — Я не все успел вам рассказать. — Он развернул терминал инфосети в сторону кровати и набрал несколько команд. — Это некоторые видеозаписи из наших архивов. Полагаю, они ответят на все ваши вопросы.

На экране появилась стоянка аэромобилей.

— Узнаете? — поинтересовался полковник. — Это публичная стоянка международного аэропорта в Канзас-Сити. Мы узнали, что вы направляетесь туда, запросив сеть управления движением, — ведь вы вводили в нее пункт прибытия. Мы просто разместили на каждом этаже стоянки по агенту, чтобы выяснить, куда вы направитесь после приземления. А вот и вы… видите, в сером плаще?

Агент со всевозрастающим изумлением наблюдал на экране, как он сам подходит к одному из мобилей, достает из стойки шасси спрятанные ключи, садится и улетает.

— Разумеется, мы быстро выяснили, что этот мобиль был взят напрокат Полом Лэнгли в космопорту имени Рузвельта. Далее уже не составило труда узнать, что Лэнгли прибыл с Марса, заказал билет на Лондон и в английском космопорту забронировал обратный билет до Марса.

Британские агенты службы безопасности проследили за тем, как вы прошли регистрацию перед посадкой на орбитальный челнок. Мы даже послали кое-кого на промежуточный спутник, чтобы вы не пропустили случайно свой рейс на Марс. Вот… — Бэрлинг коснулся другой клавиши, и на экране появилась короткая очередь перед стойкой регистрации.

— Это пассажиры рейса 927 на Марс. А это вы — четвертый в очереди. Корабль вылетел по расписанию, и больше мы вас не видели… вернее, не вас, а Пола Лэнгли.

Полковник выключил терминал и с сочувствием посмотрел на агента. Тот яростно замотал головой:

— Но… эти записи… откуда?

Англичанин нахмурился и пощелкал языком:

— Хэдли, вы меня разочаровываете. Неужели вы не поняли? При захвате вас оглушили транквилизаторами. И вы очень долго не приходили в себя. Боюсь, за это время мы взяли на себя смелость…

Лицо агента перекосил ужас.

— Ага! Кажется, наконец-то дошло. — Полковник одобрительно кивнул. — Да, все верно. Вы не настоящий Хэдли — тот, который прилетел с Марса. На экране вы только что видели настоящего. А вы его аналог.

Он очнулся, помня в точности то же, что и вы — все, что случилось До того момента, когда его оглушили на крыше Андерсклиффа, включая, Разумеется, воспоминания об успешном убийстве Брозлана. Однако ему, в отличие от вас, удалось скрыться. Невероятное событие — даже представить не могу, чтобы наша служба безопасности могла бы так опростоволоситься… Остальное вам известно. Думаю, Земля получит передышку, которая ей так нужна.

— Но зачем? — прохрипел агент. Его лоб взмок. — Зачем все это?

— Я же все объяснил в самом начале, старина, — невозмутимо пояснил полковник. — Вы можете нам помочь. К примеру, рассказать об организации, сумевшей взломать одну из наших совершенно секретных компьютерных систем. Где они взяли фальшивую информацию, которой напичкали ее файлы. Как узнали коды доступа. И еще многое другое.

— Нет. — Агент угрюмо стиснул зубы. — Я и сейчас марсианин. И помощи вы от меня не дождетесь.

— Ах, мой дорогой Хэдли. — Полковник печально покачал головой и вздохнул. — Ну как бы вам попроще объяснить… — Он помолчал, подбирая слова. — Вам нет никакого смысла запираться. У следователей прошлого имелась одна серьезная проблема — они могли работать только с одним субъектом. И так легко было разрушить надежду на правильный подход, испробовав сперва неправильные. — Англичанин подмигнул. — Но с вами у нас такой проблемы не возникнет, верно, Хэдли? Мы сможем вернуться к началу много раз, просто изготовив новую вашу копию. И рано или поздно мы добьемся успеха. Может, чуточку узнаем от одного Хэдли, чуточку от другого. Но со временем мы будем знать все.

Он сделал паузу, словно ему в голову пришла забавная мысль:

— А если подумать, то у вас нет способа узнать, первый ли вы вообще Хэдли. И единственный ли? Откуда вам знать, а вдруг сейчас в этом же здании находится десять ваших копий? И с того рокового дня в Андерсклиффе прошел уже год?

Теперь я уверен, что вы сможете понять — мы очень занятые люди и гораздо охотнее потратим время на беседы с разумным и сотрудничающим Хэдли, чем с Хэдли-упрямцем. И вам самому решать, каким Хэдли вы станете. Для нас, в сущности, ваш выбор не имеет особого значения, но для вас разница окажется весьма существенной.

С губ рухнувшего на подушку агента сорвался стон отчаяния, а разум онемел от затопившего его предчувствия абсолютного поражения и безнадежности. Его упорно тренировали и учили распознавать и парировать любую стандартную ситуацию допроса. Все трюки следователей он знал назубок.

Но о такой ситуации никто из его наставников не подумал…

Игорь КВЕТНОЙ, _{доктор медицинских наук}
ОТКРЫТКА ИЗ НОВОГО ВЕКА или МЕДИЦИНА НА ПОРОГЕ XXI СТОЛЕТИЯ

НЕОБЫЧНОЕ ДИТЯ

В Обнинск часто приходят письма со штемпелями Лос-Аламоса, крупнейшего научно-физического и медицинского центра Америки. Специалисты обмениваются научной информацией, посылают друг другу оттиски своих статей, но такой необычной подписи на новогодних открытках, которые получили многие сотрудники в прошлом году, обнинские почтальоны и адресаты не видели никогда. После традиционных пожеланий счастливого Нового Года стояла подпись: «Ваш Хьюмтрен».

Профессора с такой фамилией, работающего в Лос-Аламосе, не знал никто. И лишь позже выяснилось, что за таинственный персонаж скрывается за этой фамилией.

Вот выдержки из репортажа американского журналиста: «В Лос-Аламосе кто-то не спит и круглые сутки ест, дышит, работает, потеет, выделяет всевозможные шлаки, растет, достигает половой зрелости, стареет и когда-нибудь — наступит и такой день — умрет. Вот только не спит. Это единственное «живое» существо, несущее круглосуточную вахту в запутанных и стерильно чистых помещениях Национальной лаборатории, все сотрудники которой одной ногой стоят в настоящем, а другой — в будущем, денно и нощно следя за ходом одного из самых поразительных научных экспериментов».

Существо зовут Хьюмтрен. Это первая в мире абсолютная копия человека. Хьюмтрен — сложная компьютерная программа, и пока он «неосязаем», но недалек тот день, когда Хьюмтрен получит тело.

Путь от идеи до появления Хьюмтрена на свет составил 20 лет. Все было задумано в 1974 году, когда группа математиков и программистов под руководством Энтони Гальегоса получила задание выразить в цифрах возможные последствия ядерного конфликта между СССР и США. Специалисты принялись за работу, но очень скоро возникли проблемы: слишком много физиологических факторов не поддавалось анализу (возраст и пол человека, состояние его здоровья, биоритмы химических процессов, уникальность генетического кода и т. п.). Иными словами, было очень много разных переменных величин, которые следовало учесть. Обратились за консультациями к биологам в университет штата Миссури, чьи сотрудники в течение тридцати лет собирали архив о всех важнейших достижениях в области физиологии и накопили целую гору данных, касающихся того, что происходит с человеком на протяжении его жизни при учете любых изменений окружающей среды. Несколько лет пришлось потратить математикам, чтобы обработать эти данные и написать очень сложную компьютерную программу, не один год ушел на ее доработку и совершенствование, потом начались испытания, и, вот, наконец в 1994 году на свет появилось долгожданное дитя.

От неожиданного проникновения в организм какого-либо микроба или вируса до страшного радиоактивного облучения тела в результате ядерного взрыва — все учтено и запрограммированно на компьютерном диске, управляющем жизнью и судьбой Хьюмтрена. «В сущности, — говорит один из создателей этой модели, профессор Г. Венцель, — Хьюмтрен это все мы вместе и каждый из нас в отдельности».

Хьюмтрен не спит, хотя ему регулярно «прописывается» необходимая доза сна. Кроме того, он лишен психики. Г. Венцель утверждает: «Снабдить его психологическим аппаратом — дело нехитрое, мы могли бы это сделать хоть завтра, но в настоящий момент нас интересуют только его физиологические реакции. Мы знаем уже, например, что, если бы на него обрушился поток радиоактивных частиц, он испытал бы страх, но нас пока интересует только одно: какой вред принесет это его внутренним органам».

Все, что получает Хьюмтрен (то есть то, что поступает в человеческий организм — вода, пища, воздух), вызывает определенную реакцию. Ученым интересно выяснить, какую именно. Компьютерный человек пьет (естественно, в кавычках) воду, вино и молоко, ест мясо и овощи, мучные изделия, рыбу, даже курит и занимается любовью, его эндокринные железы выделяют гормоны, он может опьянеть, разозлиться и даже почесаться, если, конечно, захочет…

Создатели относятся к своему детищу очень серьезно. «Наш Хьюмтрен — это великий «Если» человечества, — говорит Г. Венцель. — С его помощью мы можем сказать, что будет с человеком, если…»

Хьюмтрен — дитя конца XX века, но расти, получать воспитание и знания он будет в XXI тысячелетии. «Ребенок» воплотил в себе весь опыт многовековой науки о Жизни. Ученые возлагают на него большие надежды, ибо предсказать то, что будет — значит, знать, что надо делать. Сознавая, что делать, будем думать и учиться, как это делать. Когда видишь перед собой путеводную звезду, всегда легче продвигаться вперед.

ПОГОВОРИМ О СВЕТИЛАХ

Много путеводных звезд зажглось на научном небосводе на рубеже веков, и в одном очерке невозможно объять необъятное, поэтому выберем только два созвездия проблем, решение которых в наступающем столетии аккумулирует в себе практически все остальные. Это — искусственное управление функциями мозга и продление человеческой жизни.

У мозга очень много разнообразных функций, и одна из них, пожалуй, во многом определяющая весь ход жизни, — память. Когда мы поймем, как мозг обрабатывает и сохраняет ту лавину впечатлений, которая вливается в него каждую секунду жизни, мы, возможно, научимся управлять памятью с помощью сознания или искусственных внешних воздействий. Тогда воспоминание станет устойчивым, а слово «забыть» исчезнет из человеческой речи.

Не менее важной, чем стимулирование воспоминаний о прошлом, является возможность введения в память новой информации. Писатели-фантасты уже придумали десятки вариантов «машины-педагога» — своеобразного автомата, который, подобно старомодному устройству для завивки «перманент», работает над материалом, находящимся внутри человеческой головы. Такой автомат мог бы за считанные минуты запечатлеть в мозгу знания и навыки, на приобретение которых иным способом у человека уходит вся жизнь. Чтобы зримо представить это, американский писатель Артур Кларк приводит пример с записью музыкального произведения: исполнение симфонии может длиться час, а пластинка с ее записью штампуется за секунды, и при этом пластмасса идеально «запоминает» все, что исполнил оркестр.

Подсчитано, что объем знаний, накапливаемых в мире, удваивается каждые десять лет. В XXI веке этот темп еще более ускорится. При существующем объеме знаний уже недостаточен и двадцатилетний срок обучения, при еще более бурном потоке информации в XXI веке мы будем умирать от старости, не успев научиться жить. Поэтому «машина-педагог» или ее аналог в любой форме — насущная необходимость.

В память человека можно ввести и ложные воспоминания, причем он будет полностью убежден в их достоверности. Искусственные воспоминания, если их научатся создавать, можно будет записывать на ленту и вводить в мозг электрическими и иными сигналами, чтобы они стали формой восприятия чужих ощущений и чувств.

Уже сейчас доказано присутствие в мозге многих зон скопления нервных клеток (так называемых «центров удовольствия» или, наоборот, «неудовольствия»). Показано, что поведением животного и человека можно управлять, воздействуя слабыми электрическими импульсами на определенные участки мозга. При этом индивидуальные особенности личности можно изменить настолько, что злобный пес станет ласковым и общительным, а волк начнет бояться зайца (почти как в известном мультфильме).

Еще одно пока загадочное состояние человеческой психики — сон, на который мы тратим треть нашей и без того короткой жизни. Пока никто не смог доказать, что сон необходим, хотя бесспорно и то, что человек не может прожить без сна больше нескольких дней. Однако известно, что некоторые морские животные никогда не спят, хотя, возможно, отдыхают как-нибудь иначе. Большинство акул, например, должно непрестанно двигаться, иначе прекратится ток воды через жабры, и они погибнут от недостатка кислорода. У дельфинов положение еще труднее — они должны подниматься на поверхность каждые 2–3 минуты, чтобы дышать, и поэтому не могут даже на минуту забыться во сне…

Давно предполагалось, а недавно было доказано, что сон больше психологическая, чем физиологическая необходимость. Некоторые особо одаренные личности, например Эдисон, тратили на сон всего два-три часа в сутки. Науке известны люди, которые после тяжелой травмы мозга не спали по несколько лет подряд без видимых последствий для здоровья. Уже сейчас, в конце XX века, а в XXI и тем более, спутниковое телевидение, общедоступные всемирные компьютерные и телефонные сети, охватывающие все пояса времени, перестроят всю жизнь мира на основе круглосуточного общения. Это, естественно, потребует сокращения времени сна. Поэтому, даже если нельзя совсем отказаться от сна, огромным достижением было бы сокращение его времени до 2–3 часов глубокого отключения сознания, причем необязательно ночью, а по выбору человека — тогда, когда ему это удобнее.

МИР БЕССМЕРТНЫХ

Существует ли вообще предел человеческой жизни? Хотя сейчас мы живем в среднем намного дольше, чем наши предки, но абсолютный предел жизни, по существу, не изменился с тех пор, как до нас дошли первые письменные свидетельства. Библейские семьдесят лет и по сей день остаются средним пределом, как и четыре тысячи лет назад. Смерть (но не старение!) явно необходима для прогресса, как социального, так и биологического. Мир бессмертных, даже если он и не погибнет от перенаселенности, неизбежно вскоре остановится в своем развитии. И все же смерть, подобно сну, видимо, не является биологически неизбежной, даже если она и необходима для эволюции. Анабиоз, если его рассматривать как своеобразное проявление глубокого общего наркоза, не представляет собой большой опасности для человеческой жизни и может быть вполне доступен уже в начале следующего столетия. Развитие его имело бы большое значение для общества. Люди, страдающие от неизлечимых сейчас болезней, могли бы «перескочить» в то время, когда будут созданы средства для их выздоровления.

Эксперты полагают, что приблизительно в середине следующего века будут разработаны технологии, при помощи которых станет возможным восстанавливать организмы из генетического материала. Возвращать к жизни не только исчезнувшие формы животного и растительного мира, но и людей с их памятью о прошлом и со всеми присущими им чертами личности. Первым шагом на пути к этому является создание хранилища информационного материала биологических объектов. Оно требует специального проекта, и работы в этом направлении уже ведутся, как в развитых странах запада, так и в России.

Продлить молодость, а значит, активную жизнь — достойная задача для будущих биологов и врачей. В XXI веке предполагается развитие двух направлений для достижения этой цели. Первое — молекулярно-клеточная терапия заболеваний, исправление дефектов генетического кода, пересадка органов, микрохирургия, психотерапия, включая биохимическую коррекцию деятельности головного мозга. Вторая группа разработок включает в себя «киборгизацию» — остеопластику, создание искусственных органов с электронным управлением, биоэлектронных органов зрения и слуха, микрокомпьютерных стимуляторов деятельности сердца.

Трансплантация органов — очень перспективное и многообещающее направление в сегодняшней, а тем более и в будущей медицине. Во многих случаях это единственный шанс спасения человеческой жизни. Одно из главных препятствий на пути широкого использования этого направления — нехватка донорских органов, пригодных для использования в качестве трансплантата. Только в США около трех тысяч пациентов умирают ежегодно, так и не дождавшись операции по пересадке органов. Около ста тысяч человек уходят в мир иной, даже не попав в «список ожидания».

Однако уже появились надежды, что в самом начале XXI века все может измениться. Три американские компании («Некстран», «Алексион фармасютиклс», «Биотрансплант») и одна английская («Имутран») работают над генетической подготовкой и разведением свиней, чьи сердце, печень, легкие и почки были бы пригодны для пересадки людям. Первая операция планируется в следующем году, а лет через десять пересадка органов от «специальных» свиней может стать обычным явлением.

Каждый год в США выполняется около 18 тысяч операций по трансплантации органов, а 40 тысяч больных живут в ожидании таких операций. Врачи утверждают, что если бы в их распоряжении было достаточное количество органов для пересадки, число операций можно было бы увеличить в десять раз. Исследователи, занимающиеся ксенотрансплантацией (от греч. «ксенос» — чужой) — пересадкой органов, когда донор и реципиент относятся к разным видам животного мира, — считают, что свиньи могут стать идеальным источником органов, потому что многие их анатомические, иммунные и биохимические показатели почти идентичны человеческим, они быстро размножаются и свободны от болезней, когда выращиваются в стерильных условиях.

По предварительным подсчетам, приведенным в газете «Нью-Йорк тайме», рынок, созданный внедрением ксенотрансплантации, оценивается примерно в один миллиард долларов ежегодно. Это даст возможность только в США производить каждый год примерно 100 тысяч операций при стоимости одного органа для пересадки около 10 тысяч долларов. Ранее уже предпринимались попытки использования органов от животных для пересадки их людям в тех случаях, когда ждать с подбором соответствующего донора не было времени. Так в декабре 1996 года костный мозг бабуина был пересажен больному СПИДом Джеффу Гетти, чтобы усилить его сопротивляемость смертоносному вирусу (известно, что бабуины не подвержены СПИДу). Гетти выписался из клиники в хорошем состоянии, и врачи считают, что в случае успеха операции можно будет объявить о важном прорыве в лечении СПИДа.

По прогнозам специалистов в области врачебной футурологии, к 2020 году прогресс медицины достигнет такого уровня, что мы почти приблизимся к осуществлению мечты о создании общества без больных людей. Бурный прорыв ожидается в области медицинской генетики. Будет полностью расшифрован генетический код, люди научатся изучать зародыш еще в организме матери для определения наследственных заболеваний и замены пораженных генов. Сейчас это уже делается при гемофилии или серповидноклеточной анемии. Однако еще не менее четырех тысяч заболеваний, вызванных дефектом лишь одного гена, можно предотвратить подобным образом.

У медицины XXI века много и других разных задач, о которых мы здесь не говорили. Но все их объединяет общая цель — здоровье человека. Не правда ли, для достижения этого обществу стоит зарабатывать и тратить деньги?

Дэвид Вебер
«МНЕ ЕЩЕ ЕХАТЬ ДАЛЕКО…»

Уильям Сандерс
НЕВЕДОМЫЙ ГАМЛЕТ

Значит, бледнолицые вернулись! И опять норовят выстроить себе деревню, не подумав спросить разрешения у кого бы то ни было. Не знаю, долго ли они продержатся на этот раз. Судя по всему, у нынешних здравого смысла не больше, чем у тех, что приходили сюда прежде.

И уж точно, что они выбирают для своих поселений самые неподходящие места. В прошлый раз это был остров, про который кто угодно сказал бы им, что погода там скверная, а почва негодна для посевов. Теперь они вторглись на земли Поухатана, и уже слышно, что тот основательно рассердился. Впрочем, рассердить Поухатана нетрудно.

О да, до нас доходят кое-какие вести, хоть мы и живем высоко на холмах. Немногие из нас когда-либо добирались до побережья — вряд ли наберешь десяток наших, кто видел море, — но рассказы-то путешествуют сами по себе. Мы слышим обо всем, что происходит у вашего соседа Поухатана, а он, как известно, привечает вас, людей с востока. Был ли на свете второй вождь, столь жадный до власти, как он? Не припомню, а ведь я прожил долгую жизнь.

Однако мы завели разговор о бледнолицых. Тебе, друг, и без меня известно, что они существа воистину странные. У них удивительное оружие и всякое другое снаряжение, и в то же время они невежды в самых простых вещах. Кажется, десятилетний мальчуган и то лучше них разбирается, как выжить. Или как вести себя на чужой земле с теми, кому она родная.

И все-таки они не такие дурни, как может почудиться. А если дурни, то, по крайней мере, не все. Единственный бледнолицый, с которым мне довелось познакомиться близко, во многих отношениях оказался замечательно умен.

Да не маши на меня руками! Говорю тебе, был бледнолицый, проживший прямо здесь, среди нас, более десяти зим, и я успел познакомиться с ним как следует…

Хорошо помню день, когда его привели. Я сидел у порога собственного дома и мастерил рыболовное копье, когда со стороны въездных ворот донеслись громкие крики. Не надо было гадать, что случилось: из набега на племя тускарора вернулся Большой Нож со своими воинами.

Люди выбегали из жилищ и мчались к воротам, всем не терпелось увидеть отряд своими глазами.

Я продолжал сидеть, как сидел. Я и так понял, что набег прошел успешно: женских рыданий не было, а значит, не было ни убитых, ни тяжело раненных, — а провести остаток дня, слушая хвастливые россказни Большого Ножа о своих подвигах, я желания не испытывал. Но тут прибежал мальчишка с воплем:

— Скорее, дядя! Ты им нужен. Есть пленники…

Пришлось отложить копье и пойти за мальчишкой, в который раз спрашивая себя, почему никто, кроме меня, не удосужился выучить язык тускарора. В конце концов, он отнюдь не так труден, как языки катоба, маскоги или шавано. И уж куда легче твоего языка, на котором, сам слышишь, я до сих пор говорю неважно.

Пленники сгрудились невдалеке от ворот под охраной братьев Большого Ножа, а те помахивали томагавками и боевыми дубинками, с удовольствием напуская на себя свирепый вид. Вокруг уже собралась толпа, и пришлось проталкиваться локтями, прежде чем хотя бы разглядеть, кого захватили. Оказалось, двух перепуганных женщин-тускаророк — одну молоденькую и хорошенькую, вторую почти моего возраста и страшную, как аллигатор, — да еще мальчонку, увлеченно сосущего кулак. Не больно-то жирно, подумал я, и чего ради поднимать такой шум и гвалт!..

И тут я заметил бледнолицего.

Представляешь, сперва я даже не догадался, что это бледнолицый. Что, в общем, неудивительно: в те дни бледнолицые встречались редко, еще реже, чем нынче. И почти никто их вообще никогда не видел, а иные наотрез отказывались верить, что они существуют.

Кроме того, он ведь не был по-настоящему белым, как рыбье брюхо, — а я, когда упоминали о бледнолицых, воображал себе именно такой цвет. Все, что оставалось на виду, выглядело иначе: лицо красноватое, вроде свежесваренного рака, с носа свисает лохмотьями кожа. На нем была одежа из цельной оленьей шкуры, а руки и ноги в грязи, синяках и ссадинах, так что цвет просто не различить. Впрочем, насчет грязи и ссадин — это относилось ко всем пленникам: Большой Нож и его воины приветливостью не отличаются.

Волосы у него были темные, хотя скорее коричневые, чем черные, — оттенок, необычный для племени тускарора. Хотя у некоторых шавано волосы еще светлее. Но у этого они впереди изрядно поредели, так что проступал отвратительный ярко-розовый скальп. Видно, какая-то болезнь жителей равнин…

А потом он повернулся и посмотрел прямо на меня своими синими глазами. Да-да, синими. Не попрекаю тебя недоверием, сам бы не поверил, что такое возможно, если бы не убедился лично. У них, у бледнолицых, глаза цвета ясного неба. Говорю тебе, эти глаза поражают, если никогда их прежде не видел.

Сквозь толпу пробился Большой Нож, поглядел на меня и сказал со смехом:

— Полюбуйся, какую рыбину мы выловили, дядя. — И ткнул копьем в сторону пленника. — Бледнолицый!..

— Сам вижу, — ответил я довольно сердито: ненавижу, когда меня называют дядей, разве что детям разрешаю, а для остальных я еще не так стар. А всего хуже, когда меня кличет дядей Большой Нож, хотя он-то мне в самом деле племянник.

— Он был с тускарорками, — добавил один из воинов, по имени Барсук. — Таскал для этих двух женщин дрова…

— Не болтай ерунды!.. — Большой Нож чуть не испепелил Барсука взглядом. Велика ли радость, если всем и каждому станет известно, что храбрецы — участники набега на земли тускарора — не сумели совершить ничего более героического, кроме как подкараулить и захватить маленькую безоружную группу, вышедшую в лес по дрова! В мою сторону Большой Нож бросил: — Ну, дядя, ты у нас знаешь всякие наречия. Потолкуй-ка с этим бледнолицым…

Я подступил ближе и внимательно оглядел незнакомца, а он уставился на меня своими невероятными глазами. Казалось, он ни капельки не боится, хотя не берусь гадать, какие выражения могут быть на столь необычном лице и что они значат.

— Кто ты и откуда? — задал я вопрос на языке тускарора.

Он улыбнулся, безмолвно покачав головой. Ответила тускарорка, та, что постарше:

— Не понимает он нашего языка. Всего несколько слов, и то если говорить медленно и громко, да еще пнуть его слегка…

— Никто у нас не научился с ним разговаривать, — добавила молоденькая. — Наш вождь немного знает их язык, а в одной семье есть раб из племени катоба, но его бледнолицый тоже не понимал.

Толпа расшумелась не на шутку, все проталкивались вперед, пытаясь рассмотреть бледнолицего. И все орали наперебой, предлагая всякие глупости. Старик Выдра, наш старший знахарь, возжаждал ткнуть пленника копьем, чтобы выяснить, какого цвета у него кровь. Одна из старух потребовала, чтобы Барсук раздел его донага, — мол, надо бы проверить, весь ли он такой белый, — но, по-моему, ей было просто любопытно поглазеть на то, что прячется под одеждой.

Молоденькая тускаророчка спросила:

— Что с ним сделают? Убьют?

— Не знаю, — ответил я. — Может быть.

— Не следовало бы, — заявила она. — Он хороший раб. Трудится прилежно, а еще умеет танцевать и петь.

Я перевел ее слова, и Барсук, на удивление, сразу поддержал смазливую пленницу:

— Точно, он много сильнее, чем выглядит. Дрался он здорово, хоть оружия у него не было, только полено. С чего это, думаешь, я держу дубинку левой рукой? — Он поднял правую, и стало видно, что возле локтя она распухла и посинела. — Чуть не сломал мне кости…

— Да, он не трус, — согласился Большой Нож. — Мог бы убежать, но остался и пробовал защитить женщин. Для раба совсем неплохо…

Я вновь воззрился на бледнолицего. Внушительного впечатления он не производил, роста был не выше среднего, да и худощав, но я понял, что под диковинной кожей прячутся настоящие мышцы.

— Еще он выделывает всякие чудеса, — добавила тускаророчка. — Ходит на руках, например…

Та, что напоминала аллигатора, громко буркнула:

— У него дурной глаз, вот что. Как появился у нас, посыпались беда за бедой. Вон до чего дошло, до плена…

Я передал все доподлинно Большому Ножу, и тот откликнулся:

— Не знаю, как и быть. Собирался его убить, но, может, лучше держать его как раба? Ведь, в конце концов, ни у кого из других вождей белого раба нет и не предвидится…

Послышался зычный женский голос:

— Что тут происходит?

Я не обернулся: в том не было нужды. Во всем поселении не нашлось бы недоумка, который не признал бы этот голос с ходу. В один Миг воцарилась мертвая тишина. Моя сестрица Тсигейю пробилась сквозь толпу — все поспешно отступали с ее пути — и остановилась ли-цом к лицу с бледнолицым. Оглядела его с ног до головы, а он не по-тупился и даже улыбнулся, словно радуясь знакомству.

Вот это уже требовало незаурядного мужества. Конечно, он не мог знать, что перед ним сама Мать клана Волков — тебе-то, наверное, известно, что это наиболее влиятельная фигура во всем поселении. При одном ее появлении большинство людей впадали в смущение и тревогу. Тсигейю была крупной женщиной, не толстой, а именно крупной, как заправский воин, лицо ее походило на скалистый утес, а глаза могли просверлить вас насквозь, прямо мороз до костей. Года два назад она умерла, но в пору, о которой я говорю, она была еще в расцвете сил, и ее седая грива топорщилась, как перья орла.

— Это ты для меня? — изрекла она. — Ну спасибо, Большой Нож.

Вождь от изумления открыл рот, потом поспешно закрыл его. Тсигейю была единственным человеком на свете, которого он боялся. И у него были на то серьезные основания, поскольку она приходилась ему родной матерью.

Барсук пробормотал что-то насчет своего права на жизнь бледнолицего — ведь тот посмел его покалечить. Тсигейю смерила Барсука взглядом, и воин мгновенно стал ниже ростом. Однако через минуту Тсигейю сменила гнев на милость:

— Что верно, то верно. Во всем вашем славном отряде ты один хоть чуть-чуть похож на пострадавшего. Так что можешь получить в собственность эту девчонку. — Она показала на тускаророчку, и Барсук заметно повеселел. — Кому достанутся вторая женщина и мальчишка, решайте сами. — Тут Тсигейю повернулась ко мне. — Брат, я желаю поручить бледнолицего твоим заботам. Постарайся научить его разговаривать, как полагается. Если кому-нибудь по силам справиться с подобной задачей, то только тебе…

ДА ВЕДАЮТ ВСЕ АНГЛИЧАНЕ И ИНЫЕ ХРИСТИАНСКИЕ ДУШИ:

что я, англичанин и подданный Ее Величества королевы Елизаветы, по несчастью попал в эту страну Вирджинию в лето 1591 от Рождества Христова; и после многих горестей очутился среди индейцев. Кои, однако, не причинили мне зла, а, напротив, выказали ко мне отменную доброту, без каковой я вне сомнения был бы обречен на гибель в этих диких краях. Вследствие чего, дорогой друг, кто бы ты ни был, заклинаю тебя не обижать этих дикарей и не ругать их, а отнестись к ним великодушно и справедливо, как они отнеслись ко мне.

Только погляди на эту оленью шкуру. Видел ты когда-либо что-ни-будь похожее? Бледнолицый наносил значки заостренным индюшачьим пером с помощью черной краски, которую варил собственноручно из золы и дубовых наростов. И наказывал мне хранить эту шкуру и беречь ее, чтобы показать другим бледнолицым, когда они придут сюда, и чтобы они узнали, кто он и что с ним произошло.

Думаю, эта шкура сродни нашим охранным поясам — вампумам. Или цепочкам рисунков и непонятных значков, которыми старики из некоторых племен записывают историю своего народа. Выходит, он сам был своего рода дидахнвуизги, знахарем, хоть по виду и не скажешь, что он набрал довольно лет, чтоб успеть изучить такое сложное искусство.

А он занимался своими значками чуть не каждый день, царапал их на чем придется, чаще всего на шкурах или на коре тутового дерева. Люди считали его помешанным, и я не спорил — ведь если бы они узнали правду, то обвинили бы бледнолицего в колдовстве, и тогда даже Тсигейю не спасла бы его от смерти.

Но это, по правде говоря, могло бы угрожать ему гораздо позже, зимой, после того, как он немного выучил мой, а я его язык. А в тот первый день я думал только о том, чтобы вытащить его из толпы, пока не стряслось какой-нибудь новой напасти. Было видно, что Выдра вот-вот разразится очередной речью, и возникла бы несомненная опасность умереть со скуки.

Приведя незнакомца домой, я первым делом протянул ему тыквенную бутыль с водой. Когда он утолил жажду, я показал на себя и произнес, медленно и раздельно:

— Мышь. Тсис-де-тси.

Он ухватил все на лету и повторил:

— Тсисдетси…

Звуки были неверными, но для начала получилось совсем неплохо. Я скрючил руки под подбородком, как лапки, поднял верхнюю губу, обнажая передние зубы, скосил глаза, а потом перенес одну руку за спину, повилял ею, изображая хвост, и вновь повторил:

— Тсисдетси…

Он расхохотался.

— Тсисдетси. Мышш!..

Потом он, в свою очередь, поднял руку и потер лицо, будто размышляя о чем-то. И вдруг без всякого предупреждения повернулся и сорвал со стены мое лучшее боевое копье. У меня душа ушла в пятки, однако он и не думал нападать на меня. Вместо того он вскинул копье над головой и принялся им трясти, а другой рукой стал бить себя в грудь, крича в голос:

— Шекспа! Шекспа!..

Ну окончательно спятил, подумал я сперва. Как пес в жаркий день. Должно быть, воины Большого Ножа стукнули его сильнее, чем следовало бы. Но мало — помалу я понял, что он имеет в виду, и у меня даже дух захватило. Немалая честь, если мужчина сообщает тебе свое тайное боевое имя, а уж незнакомец и тем более пленник!..

— Шекспа, — попробовал повторить я, когда с грехом пополам вновь обрел дар речи. — Дигатсисди ателвхвгойи. Тот, кто грозит копьем.

Я был прозван Уильямом Шекспиром⁵ из Стрэтфорда-на-Эйвоне, а позже из Лондона; я актер труппы лорда Стрейнджа, и в том начало всех моих злоключений.

Взгляни вот сюда, где я держу палец. Вот его имя в значках! Он сам показал мне их и даже предложил показать, как нарисовать значками мое собственное имя. Разумеется, я отказался — подумай, что мог бы сотворить со мной враг, если бы мое знаковое имя попалось ему в руки!

Я объяснил ему его оплошность. Он засмеялся и ответил, что я, вероятно, прав. Ибо многие такие, как он, попадали в беду, как только другие люди принимались повторять их имена.

Случилось так, что наша труппа отправилась в Портсмут, куда нас пригласили; а когда мы прибыли, мэр и городской совет, будучи приверженцами пуританского извращения, запретили нам выступать. По каковой причине мы остались совершенно разоренными; так что иные из наших актеров даже заложили свою одежду, дабы наскрести денег на дорогу домой.

Может, над ним тяготело чье-то проклятье? Время от времени он заявлял: ему и в голову не приходило расставаться со своей родиной. Это все по вине пуритан, твердил он. Он, правда, не объяснял, кто такие пуритане, но однажды обмолвился, что его жена и ее родичи — из пуритан. Выходит, это просто-напросто имя клана, к которому принадлежала его жена. Тогда не приходится удивляться, отчего ему, бедняге, пришлось бежать из дома. Такая же история приключилась с моим собственным дядей. Когда клан твоей жены решает от тебя избавиться, у тебя не остается иного выхода.

Однако я, одурев от крепкого питья, задумал добраться до Лондона, укрывшись на борту корабля. Что казалось мне в то время вполне остроумным; однако когда я осведомился у мореходов, какое судно избрать, они указали мне на стоявшую у причала шхуну «Лунный свет» (то ли обманули нарочно, то ли я недопонял спьяну, потому что нагрузился сверх меры). И вот, под покровом ночи я пробрался на борт и укрылся под шлюпкой; поскольку вино бросилось мне в голову, я провалился в сон, а когда очнулся, корабль давно вышел в море, плыл под всеми парусами, и утреннее солнце светило ему в корму.

Само собой, прошло долгое время, прежде чем мы стали понимать друг друга достаточно хорошо, чтоб обсуждать что-либо всерьез. Хоть и не такое долгое, как ты можешь подумать. Начать с того, что выяснилась одна важная вещь: он уловил на языке тускарора довольно много слов, только, как всякий умный пленник, представлялся, что понимает гораздо меньше, чем понимал на деле. Кроме того, он оказался скор на учение. Тебе известно, что языки — мое особое искусство: я подслушал однажды разговор, что Мышь, мол, способен потолковать даже с камнем и получить от него ответ, — однако и Угрожающий Копьем доказал, что наделен тем же даром. Уже к первому снегу мы неплохо понимали друг друга, пользуясь смесью двух языков — его родного и моего. А когда слов не хватало, он умел выразить почти любую мысль, даже сплести целое повествование движениями рук и тела и сменой выражений на лице. Умение, на которое стоило посмотреть.

Когда меня обнаружили, капитан пришел в ярость и приказал определить меня на самую черную работу и кормить как можно хуже. Так что в этом путешествии мне привелось хлебнуть горя, пока матросы не прознали, что я умею петь морские песни, а также новые баллады из Лондона, тогда мне сразу стало полегче. Позже капитан, мистер Эдуард Спайсер, задал мне вопрос, владею ли я оружием. На что я ответил, что актер обязан знать толк в фехтовании и прочих военных ремеслах, ввиду того что мы должны разыгрывать битвы, дуэли, убийства и так далее. И капитан заявил, что вскоре мне выпадет случай доказать это не на сцене, а в схватке с настоящим противником, поскольку мы плывем в Испанскую Америку ⁶

Легко догадаться, что бледнолицый стал у нас в поселении излюбленной темой для разговоров. Люди в большинстве своем относились к нему неплохо, потому что он был по характеру дружелюбен и усерден в работе. И молоденькая пленница не соврала — он действительно хорошо пел и танцевал. Даже Большой Нож не мог удержаться от смеха, когда бледнолицый принимался скакать и прыгать вокруг костра, а когда он прогулялся на руках, хлопая пятками, как в ладоши, несколько женщин обмочились от хохота — так мне передавали. И песни его, хоть и странные, все равно были приятны для слуха.

Впрочем, кое-кто оказался им недоволен. Молодые сердились на то, что он очень нравится женщинам, и время от времени то одна, то другая ведет его в какое-нибудь укромное место, чтобы доказать это на деле. А старый Выдра не уставал рассказывать всем, кто соглашался слушать, что давным-давно целая орда бледнолицых вторглась с юга, из страны Тимуку, на земли маскоги, разрушила лучшие поселения, а людей кого забрала в рабство, а кого прикончила сразу. Вероятно, так оно и было: когда мы сами отправились на юг, то обнаружили, что там нынче никто не живет, одни развалины.

Угрожающий Копьем заверял, что это были бледнолицые другого племени, с которым его племя враждует и ведет войну. Но верил ему не каждый, а Выдра настаивал, что все бледнолицые одинаковы и слишком опасны, чтобы подпускать их к себе. Я, признаться, начал побаиваться за жизнь пленника.

Наконец мы приплыли к новым землям, и там присоединились к нам «Добрая надежда» и иные корабли, названий которых не ведаю. И мы атаковали испанскую эскадру и захватили галеон «Буэн Хесус» с богатой добычей; вот и следует признать, что Уилл Шекспир, актер, по собственной великой глупости стал пиратом соленых морей.

А ранней весной на нас напали катоба.

Нет, это был не просто набег. Они нагрянули крупными силами, ударили стремительно и в полную силу, убили и захватили в плен почти всех, кто работал в поле, прежде чем те успели укрыться за оградой. Они выскакивали из леса и лезли на частокол, как муравьи, и не успели мы опомниться, как пришлось сражаться прямо у порога наших жилищ.

И тут Угрожающий Копьем поразил всех. Без малейших колебаний он подскочил к козлам для сушки мяса, выхватил длинный шест и бросился на ближайшего катоба, пырнул того в живот, как копьем, а потом добил ударом по голове. Подобрал выпавший из рук противника лук и принялся стрелять.

Друг мой, я жил долго и чего только ни видел, но никогда не удивлялся так, как в то утро. Это бледное беспомощное создание, не способное вытесать наконечник для копья, или развести добрый костер, или отступить с тропы хотя бы на пять шагов в сторону и не заблудиться, — этот человечек косил катоба, как гнилые кукурузные стебли! Одного он срезал прямо с верхушки частокола, и не вблизи, а с поляны возле хижины совета старейшин! Думаю, что он вообще не промахнулся ни разу, не пустил мимо ни единой стрелы. А когда стрелы кончились, он взял у павшего воина боевую дубинку и стал сражаться рядом с нами плечом к плечу, пока мы не выбили всех нападавших до последнего.

А позже он, кажется, даже не допускал мысли, что совершил что-то особенное. Заявлял, что все мужчины его страны умеют драться на палках и стрелять из лука, умеют с детства. «У меня получилось бы еще лучше, — говорил он, — будь у меня лук в рост стрелка и подходящие стрелы, выточенные в моем отечестве…» И лицо у него становилось печальным, как всегда, когда он вспоминал родину.

С того дня уже никто не смел молвить слово против Угрожающего Копьем. Вскоре Тсигейю объявила, что усыновляет его. Поскольку это Делало его братом Большого Ножа, он обрел в нашем поселении полную безопасность. Из этого также следовало, что я стал ему дядей, однако он оказался достаточно разумен, чтобы ни разу не назвать меня эдутси. Мы остались добрыми друзьями.

Затем мы повернули на север, к Вирджинии. Капитан Спайсер по поручению сэра Уолтера Рэли ⁷ желал навестить англичан, основавших форпост на реке Роанок, и убедиться в их благополучии. У побережья бушевали сильные ветры, и мы многократно подвергались жестокой опасности, однако после долгого плавания достигли острова Хатараск⁸. Капитан направил матросов в шлюпках разведать фарватер. И покуда мы выполняли задание, вдруг налетел великий ураган, разбросал наши лодки по морю, а многие перевернул, и моряки утонули. Однако лодку, где находился я, отнесло прочь от всех остальных, далеко к западу и к главному берегу. Мы укрылись в устье реки и, увы, едва высадились на сушу, подверглись нападению дикарей. Все погибли, в живых остался лишь я один.

Я жалел беднягу — занесло его так далеко от дома, и почти наверняка не видать ему больше своих соотечественников. Хорошо хоть у нас ему жилось получше, чем в племени тускарора, — это не говоря уж о его участи, если бы те, с побережья, его не упустили. Вспомни бледнолицых, которые надумали поставить деревню на островке к северу от Вококона, и как Поухатан их всех перебил!

После спасения я несколько дней шел в одиночку вверх по реке, однако на меня внезапно напали индейцы другого племени; эти убивать не захотели, однако без малого год держали меня в тяжких трудах как раба. Пока меня не увели от них нынешние мои хозяева, тоже дикари, и среди них мне за мои грехи уготовано жить до конца моих дней.

От него осталась большая кипа говорящих шкур, и я их сохранил.

He то чтобы надеялся, что рано или поздно выпадет случай показать их кому-либо, кто сумеет их разобрать, — вряд ли бледнолицые хоть когда-нибудь доберутся до наших холмов, им и на побережье-то едва-едва удается выжить. Я хранил шкуры просто как память о своем друге.

Но до них оказались охочи жуки и мыши, а нацарапанное на коре в сезоны дождей отсырело и обветшало, так что сейчас от кипы сохранилась лишь тонкая пачка. И, сам видишь, в ней есть такие кусочки, что и листками не назовешь, — клочки да обрывки. Вроде вот этого, изъеденного червями:

…что касается индейцев (так уж их прозвали, хотя, если это Индия, тогда я ветхозаветный иудей), то сами они на своем языке именуют себя анийвуийа. Что в переводе означает «истинные или главные люди». Другие племена кличут их чероки, однако ни смысл этого слова, ни откуда оно взялось, мой друг Мышь объяснить не взялся. Эти индейцы…

По-моему, одна из причин, побудивших его тратить столько сил на говорящие значки, в том, что он боялся забыть свой родной язык. Такое с пленниками случается, не раз видел. Та тускаророчка, которую захватили вместе с бледнолицым, так и живет здесь до сих пор и нынче едва может вспомнить слов десять из своего наречия. А Барсук добавит: зато она усвоила наш язык даже слишком хорошо. Но это, конечно, уже другое.

Бледнолицый изрядно обучил меня своему языку, очень трудному и непохожему ни на один из тех, с какими я сталкивался, — и я нет-нет да и старался говорить с ним на его языке. Однако одно дело я, и совсем другое — если бы он говорил со своими соплеменниками. Как этот язык звучит? Теперь я почти все забыл, но если припомнить… «Заккрой паасть, ты, сууккин сынн!..» Что означает попросту: «Заткнись, дурень!».

Он частенько рассказывал мне про свою родину и ее чудеса. Одни рассказы были, вне сомнения, правдивы, о том же самом говорили и Люди с побережья — об огромных плавучих домах, распускающих крылья, подобно птицам, чтобы подхватывать ветер, о колдовском оружии, Мечущем громы и молнии. В другие россказни поверить было трудновато, например, о том, что во главе его племени стоит не мужчина, а женщина. Нет, не Мать клана, а настоящий вождь в дни мира и в дни войны, как Большой Нож или Поухатан, и она столь могущественна, что может лишить жизни любого, даже старика и прославленного воина, за одно лишь слово, противное ее воле.

Он также уверял, что город, откуда он прибыл, столь велик, что вмещает больше людей, чем их есть во всех поселениях нашего и всех окрестных народов, если сложить их вместе. Это уж точно выдумка, но кто же станет попрекать человека тем, что он расхваливает родное племя, пусть и сверх меры!

Но самая диковинная из его диковин именовалась пиеса.

Прости, что прибегнул к слову, тебе неизвестному. Насколько знаю, в твоем языке просто нет слова для того, о чем я толкую. В нашем тоже нет, потому что сама штука, которую оно обозначает, никогда не была нам знакома. Наверное, Создатель дал ее только бледнолицым, может статься, возмещая им их недостатки — недоразвитое чувство направления и кожу, обгорающую на солнце.

Как-то вечером в начале второй его зимы, я вернулся с совета старейшин, и что же я вижу? Бледнолицый сидит у огня и быстро-быстро царапает значки на большом куске коры. Вежливости ради я осведомился:

— Гадо хадхвне? Что ты делаешь?

Не поднимая головы, он ответил на своем родном языке:

— Пиишшу пиесу.

Я понял смысл первого слова: «пиишшу» — так бледнолицый называл нанесение говорящих значков. А второго слова я ни разу не слыхивал и попросил объяснить его. Угрожающий Копьем отложил индюшачье перо, выпрямился, взглянул на меня и произнес опечаленно:

— Ах, Мышь, ну как тебе объяснить? Боюсь, тебе будет трудно понять.

Я сел по другую сторону огня и предложил:

— А ты все-таки попробуй…

Какой же я безрассудный ополоумевший глупец! Или воздух Вирджинии окончательно затуманил мой мозг? Или какой-то враг расшиб мне голову, а я и не заметил? Ибо здесь, в этой дикой стране, где самое понятие литературы никому не известно, я начал сочинять пьесу. И уж, конечно, мне никогда не видеть ее поставленной, и никому не видеть, так что затея моя — чистое помешательство. Тем не менее я склонен полагать, что не предприми я такой попытки, то сошел бы с ума еще вернее; потому как все чаще убеждаюсь, что сам постепенно обращаюсь в индейца, и опасаюсь совершенно забыть, каким человеком был прежде. Следовательно, пьеса есть способ спасти мой разум посредством намеренного безумия, и более того, в подобном безумии есть система.

Угрожающий Копьем оказался прав. Он объяснял мне про пиесу до поздней ночи, но чем дольше объяснял, тем меньше я понимал. Я задал ему вопросов больше, чем чешуек у гремучей змеи, однако его ответы ставили меня в тупик. Прошло много времени, прежде чем я хоть в чем-то разобрался.

Случалось ли тебе ребенком воображать себя воином, или вождем, или, быть может, знахарем, а потом выдумывать для себя, воображаемого, всякие небылицы и приключения? А у твоих сестренок, наверное, были куклы, которым они давали имена, разговаривали с ними и так далее? Или…

Нет, лучше попытаюсь по-другому. Разве у твоего народа нет танцев, вроде нашего Танца медведей, когда человек подражает повадкам зверя? И разве ваши воины в танцах вокруг костра не разыгрывают свои недавние подвиги, не показывают, как они убивали врагов или прокрадывались в чужие поселения, — и разве не стараются при этом, чтобы все выглядело красивее и достойнее, чем происходило на деле? У нас такое тоже бывает.

Ну вот, эта самая пиеса отчасти похожа на подобные танцы, а отчасти на детские выдумки. Люди переодеваются в причудливые наряды и притворяются другими людьми — делают то или это — и так пересказывают целую длинную историю.

Да, взрослые люди. Да, на глазах у всех.

Но, понимаешь, это не танец. Иногда они немножко поют и танцуют, однако по большей части просто говорят. И машут руками, и корчат гримасы, а то прикидываются, что убивают друг друга. Убивают довольно часто. Наверное, это взамен наших военных плясок.

Удивительно, чего можно добиться в пиесе! Угрожающий Копьем был подлинным искусником в этом деле — таким искусникам присваивается особое имя «акттиор» — и мог заставить тебя увидеть кого и что. угодно. Он мог подражать манерам, голосу, движениям любого мужчины и даже женщины так точно, что казалось — он и впрямь воплотился в того, кому подражает. Он мог прямо на твоих глазах превратиться в Большого Ножа, то ворчащего, то рычащего на других и беспрерывно помахивающего боевой дубинкой. Он мог подделать смешную походку Черного Лиса, мог шевелить бровями, как Кузнечик, мог, как Тсигейю, скрестить руки на груди и сверлить взглядом тех, кого невзлюбил. Он мог даже изобразить, как Барсук ссорится со своей тускароркой, представляясь попеременно то им, то ею и подделывая оба голоса. Помню, я хохотал так, что у меня заболели ребра.

Однако учти еще вот что. Те, кого зовут акттиор, не просто говорят слова и совершают действия, какие им вздумается, подобно детям или танцорам. Нет, им все известно заранее, каждый акттиор знает, какие слова сказать и какие действия предпринять, одно за другим. Разумеется, тут нужна хорошая память. Им же надо запомнить не меньше, чем главе Танца первого початка.

И чтобы помочь им в этом, один человек записывает все по порядку значками. Такая задача считается, по-видимому, очень почетной. Бледнолицый сообщил, что его самого признали достойным подобной чести совсем недавно, за две-три зимы до того, как он покинул родную страну. Тут и добавить нечего. Я давно понял, что он дидахнвуизги, но даже не догадывался, что такого высокого полета.

Сперва я намеревался сочинить легкую увлекательную комедию, наподобие моей прежней — «Бесплодные усилия любви»; но, увы, выяснилось, что мое остроумие истощилось от несчастий, выпавших мне на долю. Тогда я передумал в пользу пьесы про принца Датского; ее написал Томас Кид, а мне незадолго перед тем, как покинуть Лондон, поручили переделать ее для нашей труппы, и я нередко говорил Ричарду Бербеджу, что сам бы я написал лучше. Итак, я начал и молю Господа, чтобы сумел закончить, мою собственную трагедию о принце Гамлете ⁹.

Я спросил, какие именно истории его народ пересказывает столь необычным образом. Это меня всегда занимало — можно узнать немало про любое племя из рассказов, какие оно предпочитает. Например, из сказок маскоги о Кролике, или из нашей сказки о Детях Грома, или… в общем, ты меня понял.

Сам не знаю, на что я надеялся. К тому дню мне следовало бы уже усвоить, что у бледнолицых все не так, как на всем остальном свете.

Для начала он принялся рассказывать мне о сне, который привиделся кому-то в летнюю ночь. Звучало неплохо, пока вдруг не выяснилось, что во сне спящему явился маленький народец! Я тут же остановил рассказчика: о чем-о чем, а о них вообще не говорят. Мне было жаль несчастного, который имел неосторожность увидеть их во сне, но ему уже не поможешь.

Тогда он перешел к рассказам о знаменитых вождях своего племени. Я не очень-то хорошо понимал его, отчасти потому, что почти не разбираюсь в законах и обычаях бледнолицых, а еще потому, что многие их вожди носили, как ни странно, одинаковые имена. Как я ни старался, а так и не смог решить: то ли было два вождя по имени Ритчад, то ли всего один, но с очень переменчивым характером¹⁰.

Но самое-самое диковинное в том, что все рассказы казались начисто лишенными смысла. Из них не узнаешь: ни почему луна меняет свое лицо, ни как были созданы люди, ни откуда пришли горы, ни где енот раздобыл свой хвост и вообще ничего полезного не узнаешь. Просто пустые россказни, вроде старушечьих сплетен.

А может, я что-нибудь важное прослушал.

Жить иль не жить, вот где вопрос… (Зачеркнуто.)

Жить или умереть? Смогу ли… (Зачеркнуто.)

Погибнуть или… (Зачеркнуто.)

Быть, или что взамен?.. (Зачеркнуто.)

Спору нет, он трудился не щадя себя. Частенько я слышал, как он, согнувшись над своими значками, скрежещет зубами и бормочет что-то нечленораздельное. А то вдруг вскочит, швырнет изрисованную кору наземь и выбежит наружу, под снег и ветер, и даже в хижине слышно, как кричит что-то на своем родном языке. По крайней мере, оставалось предположить, что на своем, хотя слова не относились к тем, какие я выучил. Наверное, часть его знахарского искусства, думал я и помалкивал.

Боже милостивый! Неужто я провел уже столько месяцев в этом диком краю, что утратил все былые навыки? Я, которому извергать стихотворные строки было не труднее, чем рыбе плавать, сегодня беспомощно бьюсь над каждым словом, как пьяница, который не в состоянии найти собственный гульфик даже двумя руками.

И вот однажды, когда снег уже начал таять, я заметил, что Угрожающий Копьем не занят обычной вечерней работой. Он просто-напросто сидел, уставившись на огонь, а его шкуры и листы коры лежали рядом, и он даже не глядел на них. Индюшачьих перьев и черной краски вообще не было видно.

— Что-то не так? — спросил я, и тут меня озарило. — Ты закончил свою пиесу?

Он испустил долгий вздох.

— Да, закончил. — И добавил на своем языке: — Ну и гулупес!

Он нередко повторял эту фразу, и я никогда не мог ее до конца понять. Нетрудно было догадаться, что ему не по себе. Я предложил:

— Расскажи мне…

Он отнекивался и все же в конце концов сдался. А по мере того, как развивал свой рассказ, распалялся и в самых ярких местах принимался скакать по хижине, внушая мне страх, что вот-вот обрушит жилище. Изредка он хватал то одну, то другую шкуру или кусок коры и воспроизводил подлинные слова, чтобы я уловил их звучание. Я-то думал, что изучил его язык довольно сносно, а тут понимал едва ли одно слово из десяти.

Но история сама по себе была мне понятна. Попадались места, для меня совершенно темные, но в целом она была лучшей из всех, какие он мне излагал. И я похвалил:

— Хорошая штука…

Он наклонил голову вбок по-птичьи.

— Ты честно?

— Дойу, — ответил я искренне.

Он опять вздохнул, собирая кипу своих пиишшу воедино.

— Все равно я глупец!

Я угадал по его глазам, что он вот-вот швырнет всю кипу в огонь, шагнул к нему, отобрал ее и повторил:

— Хорошая пиеса. Можешь гордиться.

— Чем? — Он пожал плечами. — Кто ее увидит? Жуки да черви? Ну, может, еще мыши…

Он улыбнулся мимолетной невеселой улыбкой. Я лихорадочно размышлял, как бы улучшить его настроение. Старшая дочка Девятизубого вошла в возраст и строила бледнолицему глазки, и я задал себе вопрос, не отправиться ли за ней для него. Потом я вновь взглянул на кипу, которую держал в руках, и меня вновь осенило.

— Друг мой, — обратился я к нему, — у меня возникла мысль. Почему бы нам не поставить твою пиесу прямо здесь?

А ныне одно безумие породило другое, личное помешательство вызвало к жизни целый сумасшедший дом; ибо я ввязался в предприятие, подобного которому мир не ведал. Тем не менее, коль затеял такую глупость, доведу ее до конца и не уклонюсь; может статься, она потешит этот народ, люди которого стали моими единственными друзьями. Пусть убедятся, что Уилл по отношению к ним исполнен доброй воли.

Вроде бы, когда я неожиданно для себя выступил со своим предложением, оно звучало просто. Однако сказать-то легко, сделать куда труднее. Прежде всего следовало поговорить с людьми.

Мы, анийвуийа, предпочитаем свободную, беззаботную жизнь. У наших вождей власти меньше, чем у ваших, и даже власть Матерей кланов отчасти ограничена. Законов у нас мало, они известны каждому, и все течет, как правило, без особых затруднений.

Но для того, что мы задумали, никаких правил не было и быть не могло — ведь ничего подобного раньше не случалось. Кроме того, нам требовалась помощь многих людей. Так что разумнее было двигаться к цели осторожно, шаг за шагом, хотя вынужден признать: мне и в голову не приходило, что наше скромное предложение вызовет такой переполох. В конце концов пришлось обсудить его на очередном совете старейшин.

Разумеется, сильнее всех разволновался Выдра.

— Это колдовская выдумка бледнолицых! — орал он. — Вы что, хотите, чтобы наш народ стал слабосильным и беспомощным, как они?

— Если бы наши воины, — возразил Большой Нож, — научились стрелять так же метко, как Угрожающий Копьем, я бы не возражал.

Выдра замахал костлявыми руками и так рассвирепел, что его лицо сделалось белее, чем у бледнолицего.

— Тогда ответьте мне! Как это может быть, чтобы танец…

— Это не танец, — заявил я.

Обычно я сдерживаюсь и не перебиваю тех, кто старше меня годами, но если терпеливо ждать, пока Выдра не выговорится, можно досидеть до утра.

— Как бы это по-вашему ни называлось, — не унимался Выдра, — оно достаточно похоже на танец, чтобы стать заботой клана Птиц. А ты, Мышь, из клана Волков, да и твой бледнолицый друг стал членом клана после усыновления, так что вы просто не имеете права на такую затею!

И тут заговорила старая Дотсуиа. Она была Матерью клана Птиц и к тому же самой старшей из присутствующих, а может, если разобраться хорошенько, вообще самой старшей в поселении.

— У клана Птиц нет возражений, — заявила она. — Мышь и Угрожающий Копьем, разрешаем вам представить вашу пиесу. Да я сама хо-тела бы посмотреть. А то у нас в поселении скука, ничего никогда не происходит…

Следующей слово взяла Тсигейю:

— Хоуа. Я тоже согласна. Это звучит занятно.

Выдра, естественно, не сдался без боя, а произнес пространную речь со ссылками на разные давние события в жизни племени и с прорицанием всяческих бед в отместку за святотатство. Речь не принесла ему никаких выгод. Выдру никто не любил, с возрастом он становился все злее и многоречивее, да и по-настоящему хорошим дидахнвуизги никогда не был. А, кроме того, половина членов совета заснула задолго до того, как он закруглился.

Ну а после того, как совет высказал свое одобрение, собрать людей в помощь пиесе стало нетрудно. Скорее, нам предлагали помощи больше, чем мы были в состоянии принять. Вокруг моей хижины день-деньской слонялась толпа желающих. Большой Нож сказал даже, что если бы к его отряду примкнула хоть половина такой толпы, он покончил бы с катоба раз и навсегда.

И все до одного хотели быть акттиорами. Волей-неволей надо было кому-то отказать, да еще подумать, как отказать, чтобы не нарваться на неприятности. Я спросил бледнолицего, сколько акттиоров ему потребуется, и решил уточнить:

— То есть сколько мужчин? — Он принялся считать, загибая пальцы, и я добавил: — О женщинах разговор особый…

Он бросил подсчитывать и уставился на меня, будто я вырядился в совиные перья. А потом сказал мне нечто столь ужасающее, что ты не поверишь: в его стране женщин в пиесах играют мужчины, одетые в женское платье!

Я без промедления сообщил ему, что наш народ на это нипочем не согласится, — может, в других племенах это и прошло бы, а у нас нет, — и чтобы он ни о чем подобном даже не заговаривал. И, знаешь, он так расстроился, что я потратил целый день на уговоры не бросать из-за этого всю затею.

Женщины!. Боже милосердный! Женщины на сцене, разыгрывающие пьесу! Я, наверное, буду ощущать себя распорядителем в борделе!

Но о мужчинах речь или о женщинах: как решить, кого именно выбрать, если никто из них раньше ничего похожего не делал? Как решить, годится он либо она — или нет? Угрожающий Копьем расспрашивал меня о каждом и каждой во всех подробностях, спрашивал на языке бледнолицых, чтобы никого не обидеть: быстро ли он или она учится? Умеет ли хорошо танцевать и петь? Способен ли сотрудничать с другими и исполнять, что велено? А потом выстраивал всех на кромке поля для игры в мяч с палками¹², а сам оставался на противоположной кромке и предлагал им называть вслух свои имена и кланы, чтобы выяснить, отчетливо ли они говорят.

Я, признаться, думал, что придется иметь дело и со стариками, поскольку в пиесе были выведены люди как молодого, так и преклонного возраста. Однако выяснилось, что Угрожающий Копьем владеет искусством перекрашивать лица и белить волосы до степени, когда каждого можно принять за его собственного дедушку.

Нет сомнения, что он мог бы проделать то же самое и с женщинами, только не возникло нужды. В пиесе были всего две женщины, молодая и старая. Первую роль мы сразу отдали дочке Девятизубого, Сверчку, а та вскарабкалась бы на дерево и повисла вниз головой, как опоссум, лишь бы угодить своему любезному бледнолицему. Вторую роль было решено поручить моей двоюродной сестре, почти ровеснице мне по возрасту, которая только что потеряла мужа в схватке с шавано и жаждала найти себе хоть какое-то занятие.

Для тех, кто не годился в акттиоры, нашлось множество других дел. Надо было построить большой настил, расчистить пространство вокруг и поставить на нем бревенчатые скамьи для тех, кто придет смотреть. Надо было подготовить факелы, потому что выступать мы собирались вечером, а еще надо было пошить особые платья и изготовить иное добро, например, копья — с виду как настоящие, а в действительности такие, чтобы никто не поранился.

Особенно старались Кузнечик и Черный Лис. Бледнолицый говорил, что оба они прирожденные плотники. Они даже заявили, что если Угрожающий Копьем по-прежнему хочет следовать обычаям своей родины и поручить женские роли переодетым акттиорам-мужчинам, то они согласны. Признаться, эта парочка всегда внушала мне кое-какие сомнения.

А сам он трудился еще упорнее, чем все остальные. Он руководил всеми приготовлениями, и, кроме того, он должен был переделать свою пиесу, приспособив ее к нашим потребностям. Вне сомнения, он создал превосходную пиесу, но для бледнолицых, а для нас пиеса в том виде, в каком была, не годилась.

Сколько пьес довелось мне переписать и переделать на моем веку, сокращать или удлинять в соответствии с требованиями труппы, изменять те или эти слова в угоду актерам, а то и вырезать из какой-то сцены самую ее суть по велению канцелярии развлечений, каковая усмотрела в ней неподобающие и подстрекательские речи. Однако теперь должен я превзойти все, что делывал прежде, и переписать моего «Гамлета» так, чтобы анийвуийа могли воспринять его. Едва ли во всей пьесе сыщется строка, не требующая изменений; да, вот именно, а многое надлежит изъять с корнем; например, пьесу внутри пьесы, как заверяет мой друг Мышь, никто здесь вообще не поймет. И действие надлежит перенести из Дании в Вирджинию, и замок Эльсинор превратить в индейское поселение. Подумать только, какова алхимия сделать из неграмотных дикарей трагических актеров; но переписать величественных датчан с тем, чтоб они походили на смуглокожих индейцев, превыше здравого смысла. (И ты еще поминаешь здравый смысл, Уилл Шекспир? Не слишком ли поздно?).

Посмотрел бы ты на нас, когда мы принялись разучивать роли с акттиорами! Сперва Угрожающий Копьем заглядывал в говорящие значки и произносил слова на своем языке. Потом объяснял мне все, чего я не понял, — а, по правде сказать, я не понимал очень и очень многого, — и уж затем я переводил все это для акттиоров на наш язык. Или так близко к смыслу, как только мог, — иные выражения перевести дословно просто нельзя. Хотя бледнолицый сам уже говорил по-нашему достаточно бегло и помогал мне, когда надо.

Затем акттиоры повторяли то, что услышали, почти постоянно все перевирая, и приходилось начинать все сначала. А еще позже люди, занятые в пиесе, должны были выйти вместе и произносить слова по очереди, да еще и делать то, что им полагалось, и тут уж получался настоящий дурной сон. Они не только успевали забыть свои слова, но еще и Натыкались друг на друга, наступали друг другу на ноги, а когда доходило до схватки, увлекались и дрались всерьез, чуть не до смерти. Угрожающий Копьем разъяренно прыгал вверх-вниз, рвал на себе волосы, — а Они и без того выпадали, уж не ведаю почему, — и подчас даже плакал Навзрыд, но как только успокаивался, мы опять начинали все сначала.

Истинно, моя участь более незавидна, чем у евреев Моисея. Как уверяет Священное писание, фараон распорядился, чтобы они лепили кирпичи без соломы, и их труды возросли неизмеримо; а я ныне должен лепить свои кирпичи не только без соломы, но и без глины.

Позволь, я перескажу тебе эту пиесу.

Жил некогда великий вождь, и его убил собственный брат. Не в бою, а исподтишка, ядом. Брат забрал власть вождя, а также и жену, которая, впрочем, не возражала.

Но у погибшего остался сын, молодой воин по имени Амаледи. И однажды ночью мертвый вождь явился сыну и поведал ему всю правду. И, разумеется, потребовал, чтобы сын не оставил злодеяние без последствий.

Бедный Амаледи оказался в большом затруднении. Понятно, что он не мог пойти против матери и убить ее нового мужа без ее на то согласия. С другой стороны, никому не хочется сердить призрака — а призрак отца был и так очень рассержен.

Так что Амаледи никак не мог придумать, как ему быть. Хуже того, подлый брат отца догадался, что Амаледи кое-что знает. Брат и другой омерзительный многоречивый негодяй по имени Кволонизи — ей же ей, очень похожий на Выдру, — решили как-нибудь избавиться от Амаледи.

Защищая себя от угроз, Амаледи притворился сумасшедшим и стал выговаривать слова задом наперед или так, чтобы они казались лишенными смысла. Это добавило силы покровительствующим ему духам и укрепило его безопасность в схватке с дядюшкой и Кволонизи — по крайней мере, на время.

Но у Кволонизи была дочь Тсигелили, мечтавшая, чтобы Амаледи стал ее мужем. Только она не хотела жить с сумасшедшим — кто бы захотел? — и шаталась вокруг, плакала и умоляла его перестать притворяться. Мать Амаледи ругала сына последними словами за непочтительность к отчиму. А призрак продолжал то и дело являться и злиться на Амаледи: почему тот не торопится отомстить? Все складывалось настолько плохо, что Амаледи чуть не покончил с собой, однако сообразил, что тогда очутится в царстве теней, где отец нипочем не оставит его в покое.

Думал Амаледи, думал и придумал хитрый план. В тот вечер, когда намечалось празднество в честь нового вождя и были приглашены певцы из соседнего поселения, он отвел главного певца в сторону и велел поменять слова песни: якобы у него, Амаледи, было видение с новыми словами. И когда танцоры пошли вокруг костра и женщины принялись подыгрывать на черепаховых панцирях, ведущий пропел:

Тут правда и открылась, взорвалась, как раскаленный камень в огне. Зловредный вождь вскочил, словно его ужалили, и бросился с глаз долой, решив, что его околдовали. Амаледи всерьез поссорился с матерью и выложил ей все, что думает о ее поведении. А затем убил Кволонизи. Правда, заявил потом, что по чистой случайности, но, думаю, ему просто опостылели бредни старого болвана.

Этого Тсигалили снести уже не могла. Она прыгнула в водопад и свела счеты с жизнью. Хоронили ее со всеми почестями.

Теперь уж Амаледи твердо-натвердо решил прикончить своего дядюшку. И тот, в свою очередь, хотел бы убить Амаледи, но был слишком труслив, чтобы взяться за это самому, и подговорил сына Кволо-низи, по имени Пума, вызвать Амаледи на поединок.

Пума был отличным бойцом и жаждал сквитаться с Амаледи, мстя за отца и сестру. Однако вождь не желал рисковать и смазал копье Пумы своим любимым ядом. А заодно подсыпал яду в бутыль с водой на случай, если ничто другое не поможет.

Итак, Амаледи и Пума расцветили лица красной краской и встали лицом к лицу напротив хижины вождя. Амаледи дрался ничуть не хуже Пумы, но все-таки получил укол в руку. Прежде чем яд начал действовать, они сцепились врукопашную, и копья перепутались. И теперь Пума напоролся на копье дважды. На отравленное копье.

Тем временем мать Амаледи почувствовала жажду и хлебнула из бутыли с ядом. Ее не успели остановить, и она вскоре упала. Амаледи и Пума прервали схватку и бросились к ней, но поздно: она умерла.

Да они и сами уже ощутили действие яда. Сначала упал и умер Пума. А за ним и Амаледи. Но прежде чем погибнуть, он успел поразить отравленным копьем негодяя-дядюшку. Так что умерли все до единого.

Ну и как тебе все это?

Честное слово, тебе стоило бы увидеть пиесу своими глазами.

Итак, мосты сожжены: завтра вечером состоится представление. Благодарение Господу, что Бербедж никак не может прибыть сюда и влиться в ряды зрителей; а то большой вопрос, что случилось бы раньше, — он ли скончался бы от смеха, либо я от стыда.

Вечер выдался теплым и ласковым. Пришли все, включая Выдру. К часу, когда стемнело, все скамьи были полны, да еще многие стояли или сидели на земле.

Настил закончили за несколько дней до представления — Большой Нож без устали сетовал на бессмысленную растрату древесины и рабочих рук, которые пригодились бы для укрепления оборонительных оград вокруг поселения. Но тем не менее настил выглядел прекрасно. И Кузнечик с Черным Лисом вывесили по бокам на шестах красные коврики, как бы изображающие стены домов, а также дающие укрытие всем тем, кому еще не пора вступить в действие. Чтобы утихомирить толпу перед началом пиесы, бледнолицый упросил Дотсуию выпустить певцов и танцоров из ее клана, пока мы не зажжем факелы и не завершим последние приготовления.

И вот настало время начинать.

Что? Нет, я не входил в число акттиоров. Зато я выучил наизусть все слова пиесы — мне же пришлось переводить и повторять их бессчетное число раз, — так что меня прикрыли занавеской из тростника, и я тихонько, чтобы на скамейках никто не расслышал, подсказывал слова тем, кто все-таки забыл их.

Ах да, про бледнолицего. Он сам играл Призрака¹³, для чего сделал себе лицо еще белее, чем оно было, да еще сотворил со своим голосом что-то такое, от чего по спине бегали мурашки.

Но, в общем, все прошло хорошо, гораздо лучше, чем я ожидал. Было одно-единственное скверное мгновение, когда Амаледи — его играл сын Тсигейю, брат Большого Ножа по имени Хлопотливый Птах, — вдруг заорал не по пиесе: «На! Дили, дили!», то есть «Осторожно, там скунс, скунс!» — и грохнул боевой дубинкой по стене «хижины вождя», совершенно забыв, что это всего лишь тростниковый коврик. И Медвежий След, который был Кволонизи, получил такой удар по голове, что обеспамятел до самого конца пиесы. Хотя это не имело большого значения, потому что никаких слов ему уже не оставалось, зато когда Амаледи вытащил его за ноги на настил, трупом он выглядел настоящим.

А людям понравилось, очень понравилось. Они смеялись, и еще как! Никогда не слышал смеха столь долгого и столь беспрерывного. В самом конце, когда Амаледи пал ничком меж своей матерью и Пумой, и весь настил оказался покрыт мертвецами, собравшиеся взвыли и загудели, словно налетел ураган. Я выглянул в щелку меж ковриков и увидел, как Большой Нож и Тсигейю припали друг к другу, чтобы не свалиться со скамьи. Воины утирали слезы, выступившие на глазах, женщины держались за животы, а Дотсуиа лежала навзничь, дрыгая ногами, как младенец.

Я повернулся к стоящему рядом бледнолицему, говоря:

— Ну погляди сам! А ты еще боялся, что они не поймут…

Потом все на какое-то время смешалось. Набежали Кузнечик с Черным Лисом и уволокли бледнолицего с собой, и когда я увидел его вновь, Тсигейю обнимала его, а Большой Нож похлопывал по спине. Выражения лица Угрожающего Копьем я не разглядел, поскольку Тсигейю начисто закрыла вид своей обширной грудью.

Люди подняли вокруг нас настоящий гвалт. Даже я и то стал центром внимания. Женщина из клана Крашеных, недурно выглядящая для своих лет, оттащила меня в сторонку, чтобы оказать мне знаки внимания. Она оказалась податливой и предприимчивой, и домой я добрался только поздней ночью.

Бледнолицый сидел у огня. Когда я вошел, он не поднял головы и был страшно бледен. Поначалу мне даже почудилось, что он не смыл Краску, которой вымазался ради Призрака.

— Гузди нузди? — спросил я. — Что-то неладно?

— Они смеялись, — ответил он удрученно.

— Да, смеялись. Смеялись, как никогда прежде. Кроме Выдры, но Тот вообще никогда не смеется. — Я опустился наземь рядом с бледнолицым. — Позволь сказать тебе, мой друг, что ты сегодня совершил чудо. Ты сделал людей счастливыми. У них нелегкая жизнь, а ты заставил смеяться.

Он не то всхлипнул, не то фыркнул.

— Вот именно. Они смеялись, глядя, как мы корчим из себя глупцов. Может, и правильно, что смеялись.

— Да нет же, нет! — Наконец-то до меня дошло, что его тревожит. — Ты все не так понял. Ты думаешь, они смеялись оттого, что мы разыграли твою пиесу из рук вон плохо? — Положив руку ему на плечо, я развернул его к себе. — Друг мой, да ведь никто, кроме тебя, до нынешнего вечера не видел ни одной пиесы! Откуда им знать, плоха она или нет? Она безусловно лучшая, какую они когда-либо видели. — Он сморгнул медленно, как черепаха, и я обратил внимание, что у него красные глаза. — Поверь мне, Угрожающий Копьем. Они смеялись потому, что пиеса такая смешная. И это твоя заслуга.

С его лицом творилось что-то странное.

— Итак, они посчитали представление веселым?

— А как же иначе! Все эти полоумные, то и дело убивающие друг друга и самих себя, и еще самый конец, где убиты все до единого! — Мне пришлось остановиться, потому что я сам рассмеялся, вспоминая. Потом я перевел дух и досказал то, что собирался: — Говорю тебе, я ведь знаю все на память и то в иных местах не мог совладать с собой. — Тут я встал. — Пошли. Тебе надо выспаться. Ты утомился.

Однако он лишь опустил голову на руки, издал горлом какой-то невнятный звук и пробормотал два-три слова, которых я не уразумел. Я оставил его в покое и потащился в постель.

Доживи я до дня, когда осыплются горы, мне все равно не понять бледнолицых.

Доживи я хоть до второго пришествия Спасителя, мне никогда не понять индейцев. Войну они почитают спортом, а кровавое убийство — развлечением; сие потому, что они относятся к жизни с легкостью, и смерть как бы не имеет для них серьезного значения; и то, что для нас трагично, они воспринимают как комедию. И будь я проклят, но не могу поклясться, что у них нет на это права.

Что бы ни случилось в ту ночь, однако Угрожающий Копьем переменился. Он провел с нами еще много лет, но никогда больше не предлагал нам ни одной пиесы.

Нас это печалило, нам так понравилась история про Амаледи, и мы лелеяли надежду, что будет что-нибудь еще. Многие пробовали переубедить его — Тсигейю прямо-таки умоляла сочинить новую пиесу, а я вообще не припомню, чтобы она когда-либо умоляла кого бы то ни было, и все равно без толку. Он не желал даже разговаривать об этом.

И мы в конце концов осознали, что его колдовская сила иссякла, и оставили его в покое. Ужасно, когда дидахнвуизги вдруг утрачивает свою силу. Возможно, духи его предков почему-то обиделись на него за нашу пиесу. Надеюсь, что все-таки нет, — ведь дело это затеял не он, а я.

В то же лето Сверчок, дочь Девятизубого, стала его женой. Я отдал им свою хижину, а сам переехал к женщине из клана Крашеных. Я частенько навещал своего друга, и мы толковали о самых разных вещах, но о пиесе — никогда. Сверчок рассказывала мне, что он по-прежнему иногда рисует говорящие значки, но если он и пытался сочинить новую пиесу, то никогда никому о том не обмолвился.

Наверное, пять зим назад — нет, не больше — Сверчок однажды пришла домой и нашла его мертвым. Это случилось неожиданно — он ничем не болел, да и лет ему было не так-то много. И, насколько можно судить со стороны, с ним все было в порядке, не считая того, что он совсем облысел. Я лично думаю, что его дух просто-напросто пожелал вернуться на родину.

Сверчок долго горевала и до сих пор не взяла нового мужа. Не случалось ли тебе, когда ты шел по нашему поселению, встретить мальчонку со светлой кожей и коричневыми волосами? Это их сын Уили.

Посмотри, что Сверчок отдала мне. Индюшачье перо, которое Угрожающий Копьем держал в руке, когда она нашла его мертвым. А рядом лежал кусок коры тутового дерева. Остается только гадать, что там сказано.

Мы слеплены из того же теста, что и сны; и наша малая жизнь неизбежно завершается дремой…

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПОЛЯРИС» ПРЕДСТАВЛЯЕТ

Российскому читателю Пирс Энтони известен как автор великолепных циклов «Ксант», «Голубой адепт», «Боевой круг», эпических романов «Макроскоп» и «Хтон».

Но большая и лучшая часть его творчества — «Скопление», «Таро», «Воплощения Бессмертия» — до сих пор остается в тени. Этот писатель прочно удерживает пальму первенства как по количеству, так и по качеству написанных книг из всех американских фантастов. Его оптимистичными и светлыми произведениями уже три с лишним десятилетия зачитываются по всему миру горячие любители фантастики всех возрастов.

В мире, очень похожем на наш, ковры-самолеты конкурируют с автомобилями. призраки бродят по улицам, а Сатана развертывает рекламную компанию по пополнению ада свежими душами. Разрушать его коварные планы по установлению вселенского господства Зла приходится Воплощениям Бессмертия, простым людям, взявшим на себя обязанности сверхъестественных сил — потому что только они, каждый по-своему, способны противостоять могуществу ада. Смерть, Время, Судьба, Война, Природа останавливают коварные планы Зла, пока не настанет время последней битвы.

Артур Кларк
ПЛОДЫ ВОСПИТАНИЯ

Бабушке моя затея ужасно не понравилась, хотя она еще застала те времена, когда в прислуги нанимали людей.

— Если ты воображаешь, что я соглашусь разделить свой дом с мартышкой!..

— Ну полно, бабуля, не будь такой старомодной! К тому же Доркас вовсе не обезьяна, — сказала я убедительным голосом.

— Вот как? И кто же она… то есть оно?

Я полистала проспект Биоинженерной Корпорации.

— Вот, послушай. «Супершимп, зарегистрированный под торговой маркой ПАН САПИЕНС, является разумным антропоидом, созданным на базе генотипа шимпанзе путем селекции и генетических модифика…»

— А что я говорила? Обезьяна, как есть обезьяна!

— Ты слушай дальше. «Обладает достаточным словарным запасом для понимания простых команд и может быть натренирован на исполнение любых обязанностей в домашнем хозяйстве или других несложных рутинных работ. Послушен, привязчив, чистоплотен, приучен пользоваться туалетом. Особенно хорош для присмотра за детьми…»

— Нет, только не это… Неужто ты позволишь Джонни и Сьюзен общаться с гориллой?!

Я со вздохом отложила брошюру.

— Боюсь, тут ты права, бабуля. Доркас очень дорогая, и если эти маленькие негодяи…

Но в этот момент раздался звонок в дверь, посыльный попросил меня расписаться, я наскоро подмахнула бумаги — и Доркас вошла в нашу жизнь.

— Привет, Доркас, — сказала я. — Надеюсь, тебе у нас понравится.

Большие печальные глаза уставились на меня из-под тяжелых надбровий. Сказать по чести, мне случалось видеть людские физиономии и побезобразнее, но фигурой она отнюдь не блистала, имея четыре фута в высоту и почти столько же в ширину. В своей аккуратно отглаженной униформе Доркас живо напомнила мне вышколенную горничную из кинофильма XX века, хотя ступни ее были босы и занимали на полу слишком много места.

— Доброе утро, мэм, — ответила она, артикулируя не совсем четко, но вполне разборчиво.

— Боже мой, она говорящая! — взвизгнула бабуля.

— Ну разумеется… Доркас умеет произносить пятьдесят слов, а понимает целых двести. Ее словарный запас еще увеличится, когда она к нам привыкнет, но на первых порах следует придерживаться вокабулярия, помещенного на страницах 43 и 44 инструкции по пользованию, — пояснила я и быстро всучила брошюру онемевшей бабушке, которой на сей раз не удалось отыскать подходящих слов для выражения собственных чувств.

Доркас освоилась очень быстро. Ее подготовка (домашние работы по классу А, уход за детьми младшего возраста) оказалась безупречной, и к концу первого месяца она справлялась практически со всеми обязанностями — от сервировки стола до хлопотной процедуры переодевания маленьких негодяев. Поначалу, правда, она продемонстрировала раздражающую манеру поднимать вещи с пола ногой (что, казалось, было для нее столь же естественно, как делать это руками), и понадобилось какое-то время, чтобы отучить ее от этой дурной привычки. В конце концов проблему решил один из тлеющих окурков, которые бабуля по обыкновению роняет где попало.

Что до всего прочего, то характер у обезьяны оказался уравновешенный, к работе она относилась добросовестно и никогда не вступала в пререкания. Конечно, назвать Доркас особо сообразительной было никак нельзя, и кое-какие задания мне приходилось растолковывать ей довольно долго, однако через несколько недель я полностью свыклась со всеми ее достоинствами и недостатками. Труднее всего было привыкнуть к тому, что моя домработница все-таки не вполне человек, и нет никакого смысла вовлекать ее в те специфические беседы, какие женщины обычно ведут между собой. Впрочем, она выказывала явный интерес к нарядам, будучи неравнодушной к ярким цветам, и позволь я Доркас одеваться согласно ее собственному вкусу, она выглядела бы точь-в-точь беглянкой из шапито.

Дети же, к моей великой радости, ее буквально обожали…

Я прекрасно знаю, что говорят соседи о Джонни и Сью, и вынуждена согласиться с тем, что их замечания недалеки от истины. Воспитывать парочку буйных отпрысков, чей отец пребывает в отсутствии по Меньшей мере триста дней в году, не так-то легко и просто, а в довершение ко всему дело усугубляет бабуля, которая сразу начинает бессовестно баловать их, стоит мне лишь отвернуться. Собственно, и Эрик Ничуть не лучше, поскольку делает то же самое каждый божий день, когда его корабль находится на Земле, ну а суммарные последствия приходится расхлебывать мне. Могу только посоветовать никогда не выходить замуж за звездолетчика: доходы, конечно, солидные, но романтики ни на грош.

Когда Эрик вернулся с Венеры, имея три недели отпуска в кармане, наша новая служанка была уже полноправным членом семьи. Эрик воспринял это как должное; в конце концов на других планетах ему попадались куда более странные создания. Без брюзжания о непомерных расходах, разумеется, не обошлось, однако я справедливо указала ему, что теперь, когда большая часть домашней работы снята с моих плеч, мы сможем провести вместе гораздо больше времени и успеем сделать все необходимые визиты, что в прошлый раз совершенно не удалось.

Словом, я жаждала вновь окунуться в светскую жизнь, которая в Порт-Годдарде буквально бьет ключом, даром что он торчит как раз посредине Тихого океана (после того, что случилось в Майами, космодромы были вынесены подальше от цивилизации). Кроме бесконечного потока Очень Важных Персон вперемешку с путешественниками из разнообразных уголков Земли (и не только), там имеются и местные знаменитости.

В любом обществе всегда существует общепризнанная законодательница вкусов и мод, этакая grande dame, служащая своим неудачливым соперницам двойным эталоном — для порицания и подражания. У нас в Порт-Годдарде царила Кристина Свансон, чей муж дослужил до чина командора Космической Службы, и об этом факте она никому и никогда не позволяла забывать. Стоило лишь очередному лайнеру коснуться Земли, как все офицеры Базы получали приглашение на очередной прием в ее роскошном особняке, искусно декорированном в архаичном стиле XIX века, и пренебрегать этим приглашением без чрезвычайно уважительной причины категорически не рекомендовалось… Даже если в программу входил вернисаж живописных творений хозяйки дома!

Кристина мнила себя большим художником, так что одним из пивных ужасов этих вечеринок являлась настоятельная необходимость: — пускать поощрительные реплики по поводу ее пачкотни (вторым кошмаром был ее любимый резной мундштук длиною в метр). За время, истекшее после прошлогоднего визита Эрика, она успела сменить стиль и вступила в свой квадратный период.

— Ах, дорогие мои, эти скучные продолговатые картины ужасно устарели! Они совершенно не гармонируют с космической эрой, — принялась объяснять она. — Ведь там, в пространстве, нет ни верха, ни низа, нет горизонталей и вертикалей, так с какой это стати у современной картины одна сторона должна быть больше другой?! В идеале она должна выглядеть совершенно одинаково, как ни повесь, и я над этим работаю…

— Удивительно логичная идея, — благовоспитанно заметил Эрик (командор Свансон был его непосредственным начальником), а когда хозяйка отошла подальше, вполголоса пробормотал: — Не могу сказать, как висят ее картины, но точно знаю, что не той стороной к стене!

Я была с ним полностью согласна. До замужества я несколько лет брала уроки живописи и, смею заверить, неплохо в ней разбираюсь. Мои собственные полотна давно уже пылятся в гараже, но наберись я такой наглости, как Кристина, чтобы устроить в Порт-Годдарде свой личный вернисаж, он наверняка прошел бы успешно.

— Знаешь, Эрик, — злорадно хихикнула я, — даже Доркас сможет написать картину получше, если я ее немного подучу!

Он фыркнул и чуть было не поперхнулся виски.

— А что, это мысль! Попробуй когда-нибудь, если Кристина совсем зарвется…

Я тут же забыла об этом разговоре и вспомнила о нем только через месяц, когда Эрик уже был в космосе.

Конкретный повод к нашей стычке особого значения не имеет, скажу лишь, что речь на заседании муниципального совета шла о перспективах хозяйственного развития Порт-Годдарда, по поводу чего мы с Кристиной имели диаметрально противоположные мнения. Ее точка зрения победила (как всегда), и я в ярости вылетела из зала, изрыгая, что называется, дым и пламя.

Первым существом, которое попалось мне на глаза, когда я ворвалась в наш дом, оказалась Доркас, мирно разглядывающая цветные картинки в иллюстрированном еженедельнике — вот тут мне и вспомнились слова Эрика.

Отшвырнув сумку и избавившись от шляпки, я произнесла твердым голосом:

— Доркас! Сейчас мы с тобой пойдем в гараж.

Понадобилось немало времени, чтобы откопать мольберт и ящик с Кистями и красками из груды всяческого хлама (развинченные маленькими негодяями игрушки, пустые упаковочные коробки, ласты и маски для подводного плавания, старые кастрюльки, рождественские бумажные гирлянды, сломанные рабочие инструменты… черт побери, у Эрика никогда не хватает времени, чтобы как следует прибраться перед полетом!). В общей куче обнаружились также начатые когда-то холсты, и я решила, что для первого раза и они сойдут.

Выбрав осенний пейзаж, не продвинувшийся далее единственного костлявого дерева, я поставила его на мольберт и авторитетно изрекла:

— А сейчас, Доркас, я буду учить тебя рисовать!

План мой был крайне прост и не вполне честен.

Хотя приматов еще в XX веке неоднократно поощряли к размазыванию краски по полотну, ни один из них, насколько мне известно, не создал ничего такого, что можно было, не кривя душой, назвать подлинным произведением искусства. В общем-то я была уверена, что у Доркас тоже ничего путного не получится… Но кто уличит меня в том, что я направляла ее руку? А вся слава достанется ей.

На самом деле я отнюдь не собиралась идти на полный обман. Да, я набросаю углем эскиз, смешаю краски и лично выполню самую сложную часть работы, однако и Доркас будет принимать в ней посильное участие. Я надеялась, что она справится с закрашиванием обведенных контуром участков, а может быть, даже выработает нечто вроде собственной манеры. Если повезет, прикинула я, Доркас выполнит примерно четвертую часть работы, и тогда я с чистой совестью смогу утверждать, что все это дело ее рук… В конце концов, разве Микеланджело и Леонардо не ставили свои имена на картинах, процентов на девяносто написанных их подмастерьями? Ну а я выступлю в роли подмастерья Доркас!

Должна признаться, меня постигло изрядное разочарование.

Хотя Доркас быстро догадалась, в чем суть дела, и поняла, как надо использовать кисти и палитру, ухватки ее оказались до боли неуклюжими. Казалось, бедняжка никак не может решить, как ей сподручней размазывать краски, и потому постоянно перекладывает кисть из одной руки в другую… Кончилось тем, что первую картину я написала сама, участие же Доркас ограничилось десятком ярких жирных мазков.

С другой стороны, глупо было бы ожидать, что она станет мастером за каких-то два или три урока, тем более что по сути это не имело значения: мне всего лишь придется сделать истину чуть более растяжимой, когда я начну безапелляционно утверждать, что единственным автором картины является моя антропоидная служанка.

Торопиться было некуда, ибо задумки подобного рода требуют тщательного исполнения, и тем не менее уже через пару месяцев продукция «Студии Доркас» исчислялась дюжиной живописных работ. Тематика их, естественно, была ограничена тем, что супершимп может узреть в Порт-Годдарде: этюд лагуны в голубых тонах, вид нашего дома в пейзаже, импрессионистский набросок ночного старта (зеркальный блеск металла и взрывы ярких пятен на угольно-черном фоне), бытовая сценка с рыбаками, пальмовая роща… Словом, сплошной стандарт, но что-то иное наверняка показалось бы подозрительным; не думаю, чтобы до приезда к нам Доркас часто бывала вне стен лаборатории, где ее растили и воспитывали.

Лучшие из этих картин (а некоторые были и впрямь недурны, уж можете мне поверить) я развесила по дому в таких местах, где мои друзья просто не могли их не заметить, а далее все разыгрывалось как по нотам. Сперва восхищенные ахи, затем мой твердый отказ от авторства, недоумевающие вопросы… и наконец изумленные возгласы: «КАК!», «НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!» и «КТО БЫ МОГ ПОДУМАТЬ!!!»

Скептиков я сразила тем, что позволила кучке избранных полюбоваться процессом творчества. Полагаю, нет нужды пояснять, что подобной чести были удостоены лишь ни черта не смыслящие в живописи, картина же являла собой абстрактную композицию в красном, черном и золотом, которую никто не осмелился критиковать. Доркас эффектно смотрелась за мольбертом и провела показательный сеанс не хуже опытного киноактера, умело имитирующего игру на музыкальном инструменте.

В целях дальнейшего распространения сенсации я раздарила несколько картин в качестве забавных безделушек, стараясь при этом, чтобы облагодетельствованный непременно отметил нотку уязвленного самолюбия в моей дежурной фразе: «Я наняла эту обезьяну для работы по дому, а не для Музея изобразительных искусств!» Разумеется, я была Достаточно благоразумна, чтобы не проводить сравнений между творениями Доркас и мазней Кристины, поскольку прекрасно знала, что наши общие знакомые сделают это за меня.

Когда мадам Свансон нанесла мне неожиданный визит, дабы обсудить нашу ссору, как подобает двум приличным людям, я поняла, что она на крючке… Я повела ее пить чай в гостиную, увешанную работами Доркас, где и позволила себе грациозно капитулировать под лучшей из них (полная луна встает над лагуной — холодная, голубая и необыкновенно мистическая; при каждом взгляде на нее я испытывала вполне заслуженную гордость). Мы не обмолвились ни единым словом ни о картинах, ни о Доркас, однако в глазах моей гостьи я увидела все, что хотела увидеть.

Через день очередная выставка Кристины, запланированная на следующую неделю, была отменена.

Мудрость карточных игроков гласит, что после крупного выигрыша следует немедленно выходить из игры… Не сочти я за труд хоть немного задуматься, то уразумела бы, конечно, что Кристина мне этого не спустит и рано или поздно нанесет жестокий контрудар.

Время она рассчитала блестяще: дети в школе, бабуля в гостях, а я уехала за покупками на другой конец острова. Должно быть, она сперва позвонила по телефону, дабы удостовериться, что дома действительно никого нет, а точнее говоря, ни единого человека… Что касается Доркас, то после первых же попыток мы строго-настрого запретили ей брать трубку: по телефону речь супершимпа подозрительно напоминает разговор мертвецки пьяного человека, а это, сами понимаете, чревато ненужными осложнениями.

Полагаю, я правильно реконструировала последовательность событий. Итак, Кристина подъехала к дому, выразила глубокое огорчение по поводу моего отсутствия и пригласила себя войти. Не тратя времени зря, она тут же принялась обрабатывать Доркас, но подобную ситуацию я как раз предусмотрела… «Это сделала Доркас, — каждый раз наставляла я своего антропоида, указывая пальцем на только что законченную картину. — Ты поняла? Нет, не Мисси, только Доркас! Доркас!» В конце концов, полагаю, бедняжка сама в это поверила.

Если профилактическое промывание мозгов и лексикон из пятидесяти слов ввели в заблуждение самозванную гостью, то длилось оно не слишком долго. Кристина была дама решительная, а Доркас — простая душа. Должно быть, мадам Свансон немало удивилась тому, с какой готовностью ее отвели в знаменитую студию в гараже, где она намеревалась обнаружить неопровержимые доказательства гнусного подлога и обмана…

Подъехав к дому получасом позже, я почуяла крупные неприятности, как только заметила чужую машину. Надежда на то, что я успела вернуться вовремя, тут же рассеялась, как только я вошла в дом, где царила немыслимая, мертвая тишина. Слишком поздно… ЧТО-ТО УЖЕ ПРОИЗОШЛО! В противном случае Кристина никак не смогла бы удержаться от разглагольствований, даже если ее аудиторию составляет один-единственный шимпанзе: тишина для нее — такой же вызов, как чистый холст, и она усердно заполняет ее звуками собственного голоса.

В доме было невыносимо тихо. На цыпочках я проследовала через пустую гостиную, пустую столовую, кухню и вышла во двор через черный ход. Дверь гаража оказалась открытой. Подкравшись к ней, я заглянула внутрь.

И это был момент горькой истины!

Освободившись наконец от моего влияния, Доркас действительно развила собственный стиль. Свою новую картину она писала быстрыми, мощными и точными мазками, но только совсем не так, как я ее долго и старательно учила. А уж что там было изображено…

Я была жестоко уязвлена в самое сердце, когда разглядела ту отвратительную карикатуру, которая явно доставляла Кристине бездну удовольствия. После всего, что я сделала для Доркас, это была чистейшей воды неблагодарность! Теперь-то я, конечно, знаю, что она не имела в виду ничего плохого и попросту самовыражалась… Психологи и искусствоведы, сочинившие те дурацкие комментарии к ее выставке в Музее Гугенгейма, утверждают, что портреты кисти Доркас не только проливают свет на взаимоотношения людей и животных, но впервые в истории человеческой расы дают нам возможность взглянуть на себя со стороны.

Однако в тот день, когда я, накричав на Доркас, отослала ее на кухню, этот интересный аспект явно ускользнул от моего внимания.

Что расстроило меня еще больше, так это бесполезно потерянное время, растраченное мной на исправление ее дурных манер и постановку техники рук: игнорируя все мои указания, она сидела перед мольбертом, скрестив их на груди!

Но даже тогда, в самом начале ее блистательной карьеры свободного художника, было абсолютно ясно, что в одной ее ноге таланта не в пример больше, чем в обеих моих руках, вместе взятых…

Вл. Гаков
ПОХИЩЕНИЕ ЕВРОПЫ

Современная западноевропейская фантастика, насколько я могу судить по личному общению с «резидентами» и по разнообразным информационным каналам, навевает грустные настроения. При обилии национальных «конов», журналов, премий — короче, при всем богатстве окружающей среды жанр фантастики влачит практически во всех европейских странах существование откровенно жалкое. Национальные литературные острова не выдерживают напора могучего и всесокрушающего цунами, который, несколько припозднившись после плана Маршалла, обрушился на Европу в последние два десятилетия.

Откуда он излился на континент, давший миру саму научную фантастику, подробно объяснять не надо. Какое-то время — приблизительно четыре десятилетия, если вести счет с начала 1950-х, — хоть и слабое, но сопротивление внешнему давлению оказывалось. И парадоксальнее всего, что американской фантастике в согласии противостояли, на первый взгляд, идеологически «несовместные» отряды национальных писателей всей Европы. Не объединяясь в антиамериканский «фантастический Интернационал» и продолжая взаимные склоки (мир еще был разделен на два военных лагеря), но противостояли все вместе и вполне осознанно. Словно опасались угрозы нападения — нет, не гипотетических марсиан и не политических оппонентов «из-за Стены», но вторжения иного рода, куда более фатального и неизбежного проникновения из-за океана — рыночного, напористого и убедительного…

Наличие целой плеяды известных в Европе советских авторов во главе со Стругацкими, поляка Станислава Лема, немцев Герберта Франке и супругов Браунов, венгра Петера Жолдоша, чеха Йозефа Несвадбы, итальянцев — Лино Алдани, Уго Малагути и Примо Леви, французов — Рене Баржавеля, Жерара Клейна и Френсиса Карсака, скандинавов Нильса Нильсена и Сама Люндваля (названы, разумеется, не все, а только самые видные) — заставляло говорить о «европейской фантастике» с законным чувством гордости. А такие фигуры из мира «просто литературы», которые с разной мерой падения, но согрешили-таки по части фантастики: Карин Бойе, Харри Мартинсон, Пьер Буль, Робер Мерль, Борис Виан, Веркор, Итало Кальвино, Томмазо Ландольфи, Фридрих Дюрренматт и многих других — красноречиво свидетельствовали об отношении европейской литературы к жанру, который для американских авторов, за редким исключением, так и остался коммерческим конвейером, массовой литературой.

Я оставляю в стороне вопрос, чье отношение к фантастике лучше — американское или европейское¹⁵. Но если еще десять лет назад я мог с энтузиазмом взяться за обзор европейской фантастики — было что обозревать! — то сейчас, на исходе столетия, в котором, собственно, и родилась, оформилась в самостоятельный поток литературы научная фантастика — руки опускаются! Но все же, все же…

Начнем со страны, которая в результате второй мировой войны была поделена победителями надвое — и таким образом зримо продемонстрировала деление европейской фантастики на «восточную» и «западную». «Главная трудность для всякого пишущего о немецкой научной фантастике состоит прежде всего в поиске вторичных источников — справочного материала, ибо можно констатировать почти полное отсутствие как литературы критической, так и сколько-нибудь солидных библиографий». Этими словами, как будто нарочно сказанными с целью отбить охоту у конкурентов разбираться в столь неблагодарном деле, открывает свой обзор немецкой фантастики критик Франц Роттерштайнер, проживающий в Вене.

На самом деле не все так мрачно сейчас. Уже изданы и немецкоязычные энциклопедии жанра, более чем подробные библиографии, да и сам пионерский обзор Роттенштайнера, появившийся в середине восьмидесятых, содержал впечатляющий ряд имен.

С другой стороны, именно сейчас картина куда мрачнее, чем она представлялась десятилетие назад. Ибо тогда отсутствовала критика по фантастике на немецком языке, но хотя бы можно было говорить о существовании самой этой литературы. Ныне же наблюдается картина, перевернутая с ног на голову: в этом Зазеркалье издается все больше и больше критики и библиографии, а от их «объекта» осталось одно воспоминание — как улыбка Чеширского Кота…

Все, увы, в прошлом. Хотя само оно впечатляет и не уступает, на первый взгляд, более бесспорными достижениям фантастики Англии или Франции. Впрочем, странно, если бы было иначе.

Собственно science fiction в истории немецкоязычной литературы отыщется не так много, как, скажем, в англоязычной, но зато романтических фантазий и утопий хватит на любой вкус!

С одной стороны, только в Германии могли появиться Новалис, Гофман, Тик, Шамиссо; одних этих имен достаточно, чтобы закрыть вопрос о том, кто может претендовать на «звание» провозвестника фэнтези. А если добавить к ним еще трех писателей, которых дала мировой литературе Австро-Венгрия начала столетия: Густава Мейринка, Альфреда Кубина и Франца Кафку, — то ясно, что и с другой составляющей фантастики (философской, мистической, иррациональной) в немецкой литературе все обстоит нормально. Один Кафка дал современной мировой фантастике и антиутопии больше, чем десяток канувших в лету чисто «жанровых» авторов, творивших в Германии и Австро-Венгрии на рубеже веков.

С другой стороны, куда немцам без их ordnung’a. Литературным выражением этой почти национальной тяги к порядку, социальному идеалу общества, заведенного как часы, стала немецкоязычная утопия. Здесь ряд имен не менее впечатляющий — хотя многие из них отечественному читателю практически не знакомы.

Почти век понадобился европейской общественной мысли нового времени, чтобы вслед за книгой Томаса Мора, давшей название жанру, «раскачаться» на вторую по счету утопию: ею оказался «Христианополис» (1619) Йоханна Валентина Андреа. А наибольшее количество утопий пришлось на канун нашего столетия, попытавшегося реализовать на практике многие из подобных проектов и цену за то заплатившего, как мы понимаем сейчас, на исходе его, дорогую.

Были в Германии, как положено, утопии патриархальные и технократические, религиозно-мистические и социалистические, преисполненные шовинизма и проникнутые пафосом интернационализма… Достаточно упомянуть две из них, чтобы показать широту охвата.

О технократической утопии австрийца Теодора Герцки «Земля свободных» (1890) в нашей критике писали много — не в пример другому, не менее значительному произведению, которое стыдливо обходили молчанием. Почему — понятно. Ведь трактат-роман «Новая родина» (1902) одного из крупнейших теоретиков сионизма. Теодора Герцля — это, по замечанию критика, единственная литературная утопия, которая, пусть и с издержками, но реализовалась на практике.

Если же окинуть взглядом диапазон литературный, художественный, то на одном краю его расположится откровенно популяризаторский «Туннель» Бернхарда Келлермана, книги местного «жюль верна» — Курда Лассвица и местных же «Циолковских» — пионеров космонавтики Гайля, Оберта и Валье. А на другом, бесконечно от них далеком и как бы уходящим за горизонт конце спектра, один из литературных шедевров XX века— «Игра в бисер» Германа Гессе¹⁶.

И наконец, спектр политический. Тут в предыстории немецкой фантастики, кроме одиозных и однозначных фигур Ганса-Хайнца Эверса и Ганса Доминика, начинавших с лозунга «техника — молодежи», а затем совершивших закономерную эволюцию в сторону «арийской крови» и Deutschland liber alles, следует упомянуть еще и странную супружескую пару, впоследствии распавшуюся как раз «через политику». Это гениальный режиссер немого кино, автор «Метрополиса» Фриц Ланг, эмигрировавший в Америку после прихода Гитлера к власти, и его жена, автор сценариев к его фантастическим фильмам и последующих новеллизаций — Tea фон Харбу. Активист нацистской партии, литературная гордость рейха…

К чему привела эта двойственность немецкого сознания, хорошо известно. К расколу уже не одной конкретной «фантастической» семьи, а и всей национальной фантастики.

С той поры та Германия, которую назвали Западной, по сути, ничего нового в НФ не сказала. И на имена оказалась не плодовита.

Один сколько-нибудь заметный писатель-фантаст Герберт Франке, основная масса переводов которого поспела у нас аккурат к 1991 году. Любопытный масс-литературный феномен под названием «Перри Родан» (серийный «антигерой» со всеми родовыми пятнами iibermensch’a — только не арийского, а англосаксонского); правда, любопытный скорее политологам, социологам, психологам, психиатрам, критикам, наконец, но никак не читателям, воспитанным на «серьезной» фантастике. И все¹⁷. При том, что прилавки Западной Германии были завалены фантастикой. Американской, английской и советской, выпускаемой, в основном, у соседей-соп-леменников в бывшей ГДР!

«Гэдээровская» фантастика, на мой взгляд, во многих отношениях оказалась интереснее своей единоутробной сестры, оказавшейся за Берлинской стеной.

Местный послевоенный урожай фантастики «ближнего прицела» пропускаю: никому из читателей не знакомы имена Дель Антонио, Раша, Крупката и других. Однако уже в конце 1970-х ситуация изменилась: в ряды научных фантастов ГДР влился отряд молодых авторов, которые в упомянутый прицел никак не попадали и, в большинстве своем, счастливо избежали прицелов иных…

Ситуация в ГДР, как рассказывал мой друг на протяжении вот уже двух десятилетий Эрик Зимон, фантаст, редактор и переводчик, — была существенно иной, чем в нашем отечестве. В чем-то еще более «режимной», а в чем-то и более расслабляющей.

У них не было нашего иезуитского и поднаторевшего в идеологических боях Госкомиздата, его заменяло идеально дисциплинированное и организованное, как часы, Министерство (аналог Главлита), которое методично спускало четкие разнарядки издательствам — сколько и кого издавать. Причем, среди прочих критериев работы издательств учитывалось и такое: экономическая эффективность. Стругацкие шли нарасхват, Лем шел нарасхват, американцы шли нарасхват — и всех их рекомендовалось издавать. А чтобы поддержать отечественных авторов фантастики — то их издавать вменялось в обязанность.

Переводов издавалось немного — как и у нас в ту пору, но все-таки с «Левой рукой Тьмы» Урсулы Ле Гуин читателей ГДР познакомили раньше, чем нас. Как и с первыми книжными изданиями отдельных вещей Стругацких. А уж что издавали своего — так нам в годы застоя подобный либерализм и не снился!

В научной фантастике ГДР были свои «Хаксли» и «Оруэллы», множество «Кафок», «Свифтов», «Борхесов» и кого угодно. Кавычки в данном случае закономерны, ибо подражательство было налицо. Другое дело, что подражать можно разным авторам…

Конечно, сегодня я чуть идеализирую картинку, но пример этой страны еще тогда лишний раз убедил меня, что уж если выбирать из двух тираний — бюрократической и идеологической, то лучше ставить на первую. Тупую и идеально организованную машину всегда легче обмануть, нежели цензоров «идейных». Об этом многое могут поведать отечественные авторы-ветераны, еще помнящие о том, как сравнительно легко можно было обвести вокруг пальца наш заорганизованный и неповоротливый Главлит, но Госкомиздат — никогда…

По крайней мере, имена Стефана Хейма или супругов Браунов, Йоханны и Гюнтера, быстро оказались на слуху и у читателей по ту сторону Берлинской стены; в конце концов эти писатели закономерно обосновались в западногерманских издательствах, а Хейм — даже в американских. Что касается книг их коллег — Хайнера Ранка, Герхарда Бранстнера, Альфреда Лемана, Герта Прокопа, еще одной супружеской пары, Анжелы и Карлхайнца Штайнмюллеров, Эрика Зимона, Ганса Таубер-та, Бернда Ульбриха, Герберта Циргибеля, то у себя на родине они составляли заметную конкуренцию даже англо-американским переводам. Хотя за пределы тогдашней ГДР так, увы, и не вышли.

Причины последнему обстоятельству можно выискивать разные, но главная, на мой взгляд, понятна и хорошо знакома тем, кто еще помнит времена до падения «исторического материализма».

Дело в том, что для большинства указанных авторов ГДР «НФ» означало просто легальную возможность писать завуалированную политическую сатиру либо уходить в безудержный «абсурд», который в иных ситуациях был «непроходимым». На Западе все эти кукиши в кармане удалось пристроить лишь вышеупомянутым Хейму (впрочем, такому же «научному фантасту», как, скажем, Борис Виан) да супругам Браунам — а остальные только облизывались из-за пресловутой Стены. Что касается направления «восточного», то лишь редкие рассказики проскочили в наши журналы и антологии, поскольку, как уже было сказано, для нас в те времена и это было «слишком»…

Однако нет худа без добра. Боюсь, переведи у нас в то время массовым порядком гэдээровскую фантастику, — и в восприятии тогдашнего советского читателя это ее окончательно бы добило (судя по тем подробным пересказам сюжетов, которые я слышал от Эрика Зимона).

У нас и своих «фиг» были, как говорится, полны карманы, а то, что все это могло возбудить лишь тогдашних читателей ГДР и никакой другой страны в мире, сомнений не вызывает.

Хотя что сейчас обсуждать гипотетическую неудачную стрижку — голова полетела!

Падение Стены ознаменовало собой долгожданное воссоединение двух фантастик. Только не между собой — поскольку обе испустили дух практически одновременно, — ас теми, кто радостно и деловито заполонил опустевшую экологическую нишу: с американцами… Издательства ГДР, среди которых выделялось «Das Neue Berlin», до того удачно работавшие и на собственный рынок, и — в отдельных случаях — на западногерманский, быстро разорились и канули в Лету. Редакторы и писатели остались без работы и вынуждены были переквалифицироваться. И если бы дело обстояло так, что подвинуться их заставили конкуренты, немцы же! Но все вышло куда хуже.

Когда уже в начале 90-х годов я, еще не избавившись от иллюзии, будто мы по-прежнему кому-то интересны, попытался предложить в крупнейшее научно-фантастическое издательство ФРГ «Неупе» что-то из новой — уже посткоммунистической, российской — фантастики, знакомый редактор вернул меня на землю: сегодня никому не нужны авторы не только российские, но и немецкие!

Само издательство «Неуnе» печатает почти исключительно переводную (читай: англоязычную) фантастику. Бывшие элитарные серии издательств «Goldmann», «Ullstein» и «Suhrkamp», когда-то державшие планку на уровне Стругацких и Лема, практически закрылись. Не выжил ни один из специализированных журналов фантастики, их роль приняли на себя регулярные антологии, в которых наряду с прозой печатаются статьи, обзоры, переписка с читателями…

Потому-то на данный момент и в Германии термин science fiction не требует перевода, что означает фантастику почти исключительно переводную — американскую и английскую. А редкие и, как правило, для science fiction периферийные фигуры, вроде недавно умершего детского сказочника Михаэля Энде, автора феноменальной «Бесконечной истории», прославившейся по обе стороны Атлантического океана, или бурно стартовавшего за последнее десятилетие Вольфганга Хольбайна, опять-таки более ориентированного на читателя-подростка, погоды не делают.

Короче, рухнула не только стена… Как прозорливо заметил польский сатирик Станислав Ежи Лец: «Наконец-то ты пробил головой стену. Но что ты будешь делать в соседней камере?»

Если кризис немецкоязычной фантастики окончательно оформился в конце 1980-х, и причины его более или менее понятны, то неудача, постигшая в последнее десятилетие других представителей «нордического характера», внешне ничем не объяснима.

То, что на севере Европы научная фантастика сегодня замерзает, видно даже невооруженным глазом. Это тем более странно, что, в отличие от двух Германий, эти страны никто фатальным образом не «воссоединял» (как ранее и не делил), и еще лет двадцать назад в Швеции и Дании (в меньшей степени — в Норвегии и Финляндии) наблюдался настоящий бум фантастики! Словно вспомнив о великих предках — Карин Бойе и Харри Мартинсоне¹⁸ — шведские писатели 1970 — 1980-х годов печатались много, обильно печатали других (и нас, кстати), часто собирали шумные «коны» и выпускали журналы, постоянно враждовавшие между собой. А кроме того, на научную фантастику обращали внимание авторы «основного потока», что также свидетельствует о высоком социальном статусе SF. Научной фантастикой грешили признанный мастер детектива Пер Вале, тонкий социальный сатирик Пер Ерсильд, не говоря уже о всемирно известной сказочнице Астрид Линдгрен!

Короче, фантасты тогда вели жизнь совсем не по-северному бурную и регулярную.

Наверное, потому что в этой жизни присутствовал своего рода силовой центр, источник энергии по имени Сам Люндваль. Писатель, редактор журнала, издатель, критик, библиограф, переводчик… — казалось, не было вида деятельности, в которой он не преуспел.

Получая на протяжении нескольких лет журнал Люндваля «Jules Verne Magazinet», я мог в полной мере ощущать идущую от этого издания энергию, заряжающую писателей, читателей, критиков. А когда впервые в жизни попал на настоящий западный «кон» в 1979 году в Стокгольме, то воочию убедился, каким уважением пользовался в Швеции его организатор. Уж на что записной тамада Гарри Гаррисон — но в компании с Люндвалем и тот производил впечатление старого неторопливого дедушки-молчуна!

Люндваль, может быть, и не был лучшим скандинавским автором — в самой Швеции с ним могли посоперничать Бертиль Мартенссон, Борье Круна, Денис Линдбом или ныне покойный Карл-Йохан Хольцхаузен, — но молодой и заводной швед безусловно растопил научно-фантастический лед на севере Европы, не говоря о том, что он писал на двух языках — шведском и английском — и несколько раз издавался в США.

Говорю «был», потому что в последнее десятилетие я о нем почти не слышал. После своих кэрролловских мозаик («Мир Алисы») и черно-юмористических эскапад (серия романов о рядовом Галактического флота Бернхарде Рордине) Люндваль пробовал себя в политической сатире, в сюрреалистической фантастике, а затем принялся за бесконечную серию «просто» романов с элементами фантастики — судя по всему, без особого успеха…

Итак, «позор вам, шведы», как говаривал их король, в свое время битый под Полтавой. Ну, а как обстоят дела у соседей?

Научная фантастика на родине великого Андерсена чем-то напоминает польскую. Мы все понимаем, что есть Лем — а есть польская научная фантастика (что важнее, и поляки прекрасно это понимают). Так и в Дании — есть Нильс Нильсен, а есть датская научная фантастика. Числом примерно человек десять — двенадцать.

На счету Нильсена — крепкого профессионала и, безусловно, жанрового писателя — более двух десятков книг, составляющих, вероятно, одну пятую всей изданной современной датской фантастики. Хотя отдельные книги коллег Нильсена, например, романы «Точка замерзания» Андерса Бодельсена и «Термуш» Свена Хольма, в литературном отношении выглядят более солидно (роман Бодельсена был даже переведен на английский).

В Норвегии среди фантастов наиболее известны знакомые и нам Йон Бинг и Тор-Oгe Брингсверд, чьи переводы изредка просачивались в журналы и антологии советского периода. А если говорить о фигурах периферийных по отношению к жанру, то это, конечно, Кнуд Фалдбаккен — автор умных утопий-антиутопий.

Но в целом, как и в Швеции, и в Дании, фантастика в Норвегии на сегодняшний день — занятие нескольких сотен человек, включая фэнов. Сами пишут, сами себя читают, критикуют, сами собираются на карликовые «коны» и сами же себе присуждают премии! Сообщаю это без тени иронии — ив более масштабных странах ситуация после известных политических переломов ничем принципиально от «маленьких» скандинавов не отличается, — а лишь для того, чтобы подчеркнуть: вне тесного кружка местных фэнов разглядывать какие-либо следы этой литературы на севере Европы сейчас занятие весьма нелегкое.

Единственным исключением на общем фоне, кажется, смотрится одна Финляндия.

Говорю «кажется», поскольку могу судить лишь по свидетельствам косвенным. Учить финский язык не пожелаю и врагу, а ни одно произведение местных фантастов пока ни на каком другом языке не доступно — вот и приходится читать все в том же «Локусе» об авторах с непроизносимыми фамилиями (Пуккала — из них самая благозвучная), но, судя по отзывам, пишущих много. И нередко пишущих интересно. И, как всегда в период локального расцвета научной фантастики, финские «коны» сегодня — едва ли не самые бурные и шумные во всей Европе. Что для российских фэнов, конечно, загадочно вдвойне: с чего гудеть-то — в стране латентного сухого закона!..

НФ-НОВОСТИ

«Аэлита» будет жить!

----------------

— уверяют организаторы ежегодного фестиваля фантастики, который уже много лет проводится в Екатеринбурге. Слухи о «кончине» оказались преувеличенными, а предшествующая пауза в проведении «Аэлиты» — не повод для пессимизма.

В этом году премия «Аэлита», которая присуждается лучшему писателю года, была вручена Киру Булычеву. Премию «Старт» за лучший дебют получил Андрей Валентинов. Премию В. Бугрова за вклад в развитие фантастиковедения вручили (заочно) Вл. Гакову. Иллюстратор Евгения Стерлигова получила премию И. Ефремова за вклад в издание фантастики.

Участники единодушно отмечали тот факт, что без титанических усилий исследователя фантастики Игоря Халымбаджи нынешняя «Аэлита» вряд ли состоялась бы.

Звездные войны продолжаются

----------------

не только на экране. Издательство «Бэнтам букс», откупившее у лукасовской империи право продолжить приключения Люка Скайуокера, Хана Соло и прочих героев саги в оригинальных книжках, объявила о новых условиях заключения контракта с авторами. Отныне — никаких «роялти», составляющих 2 %. Зато выше стал гонорар-аванс. Многих авторов эти новшества не устраивают. Однако издательство ссылается на Лукаса, поднявшего свой процент («отступные», которые издательство платит за эксплуатацию популярных персонажей) с 15 до 18 %. Предстоит выяснение отношений. Кто же кино снимать будет?

Миграция

----------------

российских писателей продолжается: из относительно достоверных источников стало известно, что красноярский фантаст Андрей Лазарчук намерен переселиться в Санкт-Петербург. Отчетливо прослеживаются тенденции концентрации писателей вблизи крупных издательских центров, каковыми являются Москва и Санкт-Петербург.

Проданы права

----------------

на экранизацию поздней вещи Ф. Дика «А Scanner Darkly» («Помутнение»). Также проданы права на роман-бестселлер недавно скончавшегося астронома и писателя-популяризатора Карла Сагана «Контакт», а на главную роль в этом фильме приглашена Джоди Фостер.

Новый роман

----------------

известного рижского писателя Сергея Иванова «Мертвый разлив» в ближайшее время выходит в одном московском издательстве.

И вправду стала бабушкой

----------------

признанная «бабушка современной фэнтези» — Мэрион Зиммер Брэдли. Причем, впервые в жизни, что удивительно, учитывая почтенный возраст Первой Дамы Дарковера (писательница родилась в 1930 году).

Интернет шагает по планете

----------------

и дошел до российских издателей фантастики. Свои «страницы» в Интернете открыли издательство «Terra Fantastica» (Санкт-Петербург) и журнал «Если» (Москва).

Июньский номер «Локуса»

----------------

посвящен «сводному темплану издательств» на конец этого года — начало следующего. Издатель «Локуса», Чарлз Браун, комментирует этот список: «Создается впечатление, что издательский бум выдыхается — каждый год наши списки ожидаемого становятся на 10 % тоньше, зато список «ожидаемых книг избранных авторов» почти не меняется по величине. Хотелось бы думать, что это расхождение — результат уменьшения в планах издательств откровенной макулатуры. Если это правда, тогда с нетерпением ожидаем еще десятипроцентного падения и в следующем году».

В июне 1997-го объявлены выходящими в ближайшие полгода новые романы Пола Андерсона («Война богов»), Грегори Бенфорда («Косм»), Грега Бира («Лето динозавров»), Дэвида Брина («Темные дела»), Мэрион Зиммер Брэдли («Благодарность королей» и «Дама Авалона»), Курта Воннегута («Вре-метрясение»), Орсона Скотта Карда («Остов дома»), Вонды Макинтайр («Луна и Солнце»), Энн Маккефри («Мастер арф Перна»), покойного Уолтера Миллера «в соавторстве с Терри Биссоном» («Святой Лейбовиц и Женщина на дикой лошади»), Фредерика Пола («Осада Вечности»), Конни Уиллис («Не говоря о собаке») и Джо Холдемана («Вечный мир»), а также сборник Рэя Брэдбери «Вождение вслепую».

РЕЦЕНЗИИ

Александр ВОЛКОВ

ПРИШЕЛЕЦ

Санкт-Петербург: Азбука, 1997. — 525 с.

(Серия «Fantasy»). 20 000 экз. (п)

=============================================================================================

Роман А. Волкова «Пришелец» вызывает смешанные чувства. Приключения охотников на мамонтов, живущих, судя по началу романа, в каменном веке — Эрниха и его соплеменников, — поначалу воспринимаются как добротный фэнтезийный триллер. Но по мере перемещения героев в пространстве начинается их движение во времени. Надо отметить, что этот момент автором прописан очень тонко, даже слишком тонко. Неподготовленного читателя могут неприятно поразить своей немотивированностью встречи героя с мореплавателем по имени Норман, а затем и с неким «падре». Странно звучат некоторые диалоги персонажей, и только когда дело доходит до плавания героев к берегам Америки времен конкистадоров, понимаешь, что автором так и было задумано. С одной стороны — лихо закрученный сюжет, плотная, даже несколько «перенасыщенная» проза, погружение в вечные проблемы человеческого бытия, а с другой — местами затянутое повествование, композиционная дисгармония. Может сложиться впечатление, что автор вплел в канву романа старые заготовки: стыковка отдельных фрагментов романа порой весьма шероховата. А то, что автор наделил главных действующих лиц — Эрниха и Гильда — паранормальными, магическими способностями, снижает уровень сопереживания. Ко всему еще время от времени, например, когда падре начинает вещать как современный ученый, возникает подозрение: а не завершится ли роман в духе «виртуальной прозы» и не окажутся ли все эти терзания плоти и блуждания духа очередной фантоматикой? К чести автора надо сказать, что он избежал этой ловушки. Правда, попал в другую. Две странички эпилога, словно дописанные автором по просьбе редактора «для понятности», немного обесценивают мучительные поиски персонажей.

И еще возникает такое подозрение, что автор хотел сразу ответить на множество «проклятых вопросов», что вполне в духе российской литературной традиции. Но для притчи объем романа оказался слишком велик, сюжет — чрезмерно запутанным, а элемент иносказания — неадекватным содержанию.

Тем не менее добротная художественная проза этого произведения делает его вполне достойным внимания читателей.

_{Олег Добров}

----------------

Уолтер Джон УИЛЬЯМС

КОРАБЛЬ БЕГЛЕЦОВ

Смоленск: Русич, 1997. — 496 с. Пер. с англ. Ю. Гольдберга —

(Серия «Сокровищница боевой фантастики и приключений»). 11 000 экз. (п)

=============================================================================================

Действие романа разворачивается в далеком будущем. Человечество, рассеянное по звездам, космические торговцы, гигантские монополии, безжалостная конкуренция всех со всеми… Словом, модель либеральной экономики дальнего прицела — вполне в духе Хайнлайна или Азимова. В этом безжалостном мире трудно выжить каждому, но особенно нелегко приходится главным героям, брату и сестре, после смерти отца-неудачника. В наследство им достался старый корабль, да и его вот-вот реквизируют за долги. Но упорство, деловая смекалка и немного везения — вот ключ к успеху!

Случись все это во времена «исторические» — перед нами оказалась бы еще одна история предпринимательского успеха, каковых, собственно говоря, имеется превеликое множество с тех пор, как человек изобрел деньги. Но фантастический ингредиент отнюдь не вредит роману, наоборот, показывает, что человеческая предприимчивость безгранична даже на просторах галактики. Следить за ухищрениями Юби — одно удовольствие. Книга читается как похождения трикстера — героя плутовских романов. Но когда во имя успеха — да чего там, попросту наживы! — он фактически отдает свою сестру Марию на утеху конкурентам, акценты произведения смещаются. Да, «бедным сироткам» удается немного помочь своему счастью и не только монополизировать торговлю с чужим разумом, но и «разобраться» со своими конкурентами. Однако контакт с «унитарным» разумом влияет на сознание Юби, и финальные победные аккорды настораживают. Герой-победитель чем-то становится похож на корабль-организм, с которым он заключил сделку. Откровенно фрейдистские аллюзии не заглушают тривиальную мораль автора, исходящую, по всей видимости, из знаменитого тезиса Маркса о процентах прибыли и капитале, готовом на все.

«Корабль беглецов», несмотря на традиционный для научной фантастики антураж, вполне может занять место на книжной полке рядом с такими книгами, как «Банкир» Л. Уоллера или мемуарами Ли Якокки.

_{Олег Добров}

----------------

Вячеслав РЫБАКОВ

ТРУДНО СТАТЬ БОГОМ

Москва — Санкт-Петербург: ACT — Terra Fantastica, 1997. — 544 с.

(Серия «Вертикаль»). 10 000 экз. (п)

=============================================================================================

В отличие от книг не всегда популярных, но неизменно плодовитых авторов, новые произведения петербуржца Вячеслава Рыбакова появляются очень редко. Настолько редко, что даже повесть «Трудно стать Богом», написанная для антологии «Время учеников» в серии «Миры братьев Стругацких» и перепечатанная в настоящем авторском сборнике, уже воспринимается как заметное и самостоятельное событие в мире фантастики. Продолжая ход мысли Учителей («За миллиард лет до конца света»), Рыбаков создает «самодостаточный» текст.

Но речь о другом, уже чисто «рыбаковском», романе, включенном в книгу, — «Человек напротив». Это продолжение знаменитого «Очага на башне», давнего произведения автора, написанного в середине восьмидесятых и впервые опубликованного в 1990 году. Но если тогда братья Стругацкие в послесловии к книге одним из главных ее достоинств увидели обращенность к человеку, его переживаниям и эмоциям, к «микротрясениям» социума, то новый роман Вячеслава Рыбакова подобной характеристике не поддается. Впрочем, как и массе остальных суждений, применимых к фантастике.

Можно, конечно, начать с самого интригующего — с момента, когда в тюремной камере, где коротает свое пожизненное заключение бывший российский президент, вдруг материализуется некий человек и предлагает переиграть историю заново. Можно добавить еще, что человек этот — старый наш знакомый, главный герой «Очага на башне» Андрей Симагин. Ставший-таки, вопреки названию первой повести, богом — и еще острее осознавший свое бессилие изменить людей и помочь им. Или точнее: осознавший невероятную трудность этой задачи. Даже для того, кто стал практически всемогущим, ибо всемогущему, в полном соответствии с известным парадоксом Саваофа Бааловича Одина, во сто крат сложнее решиться на конкретное, пусть даже самое доброе деяние — слишком хорошо он может представить и просчитать все вероятные последствия оного… Словом: приписывайте роман к любому жанру. Например, к «альтернативной истории», или к фантастическому детективу, ибо есть на его страницах и жуткие убийства, и следователи КГБ, или к мистике, поскольку действуют в произведении «потусторонние» силы. Есть опять же откровенные аллюзии творчества Стругацких, да и не одних Стругацких. Есть любовь, есть добро и зло, причем, не только с заглавных букв. Есть вечная для Рыбакова проблема нравственного выбора, но есть и многое, что в последнее время было для него не особенно типичным. Например, конец, который можно даже без особой натяжки назвать счастливым — и притом безо всякой фальши. Даже наоборот, как ни странно, в этой стране, в это время и в этой книге этого автора подобная концовка выглядит вполне естественной. Поскольку, если ласка, любовь и доброта не способны в конце концов сделать мир лучше — тогда зачем же им существовать на свете?

_{Владислав Гончаров}

----------------

Йен УОТСОН

ИНКВИЗИТОРЫ КОСМОСА

Смоленск: Русич, 1997. — 384 с. Пер. с англ. Т. Замиловой —

(Серия «Сокровищница боевой фантастики и приключений»). 11 000 экз. (п)

=============================================================================================

Вот самый простой рецепт изготовления фантастического боевика: время действия — как можно «дальше», этак сороковое или, еще лучше, сорок первое тысячелетие; место — Вселенная и ее окрестности; действующие лица — супермены, побеждающие злодеев суперсилой своих супермышц, не отрицая, впрочем, супероружия, в том числе и боевых роботов (хотя они из иного блюда). Добавить пряности по вкусу — казармы превратить в звездный монастырь, сержантов в аббатов, и вперед знамена! Впрочем, стоп, сержант и в монастыре сержант, отставить аббатов! Выдержать до готовности и подать на стол роман «Инквизиторы космоса».

История трех заклятых друзей, попавших в космическую крепость братства Имперских Кулаков, могла бы стать очередной поделкой на тему «пиф-паф-бум-трах». Собственно, таковой она и является. Но какие-то отдельные детали мешают отнести это произведение в разряд откровенной халтуры. Во-первых, долгое и подробное описание биотехнологии превращения шпановатых парней в суперменов выглядит тонкой пародией на известную сагу Р. Олдриджа («Контракт на Фараоне», «Машина-Орфей»). Во-вторых, псевдорелигиозный аспект романа и в особенности культ Рогала Дорна ассоциируется с малоизвестным у нас Перри Роданом, героем западногерманской фантастики пятидесятых годов. Очевидно, автор пытался создать многослойный роман, в котором есть место и пародии, и насмешке, и литературным реминисценциям. Возможно, воспринять всю его глубину нам помешало качество перевода. Но поверить, что это произведение создано интеллектуалом Уотсоном нелегко. Очень трудно. Практически невозможно.

_{Павел Лачев}

----------------

Андрей ВАЛЕНТИНОВ

ТЫ, УСТАВШИЙ НЕНАВИДЕТЬ

МНЕ НЕ БОЛЬНО

ОРФЕЙ И НИКА

Москва — Санкт — Петербург: ACT Term Fantastica, 1997. — 464 + 464 + 464 сс.

(Серия «Око Силы», Вторая трилогия эпопеи). По 11 000 экз. (п)

=============================================================================================

Так уж получилось, что в мировой литературе давно сформировались довольно стойкие стереотипы, связанные с обобщенным восприятием тех или иных исторических периодов. Мрачное европейское Средневековье, пышная и праздная Франция эпохи Возрождения, холодная и чопорная викторианская Англия… Со временем общественное представление об эпохе костенеет, превращаясь в нечто неподвижное, застывшее. Трудно сказать, «работает» ли новая трилогия из историко-фантастической эпопеи Андрея Валентинова «Око Силы», действие которой разворачивается в 1937–1938 годах, на разрушение стереотипа, или же на создание нового, но уже сам факт участившегося обращения писателей-фантастов к тем событиям отечественной истории говорит о многом.

В первой трилогии, охватывающей период с 1920-го по 1921 год, главный предмет исследования — эволюция взглядов двух человек, принадлежащих к враждебным лагерям, но постепенно постигающих природу сил, втянувших страну в хаос гражданской войны. В отличие от капитана Арцеулова и красного командира Косухина, герои новых романов эпопеи с самого начала осознают противоестественность ситуации, сложившейся в стране, — независимо от того, являются ли они сотрудниками НКВД или же членами подпольной организации. Естественно, автор постарался несколько облагородить своих «энкавэдэшников», бросив их на борьбу с реальными врагами и шпионами, которых в те годы хватало. Однако Валентинов не скрывает, что его герои осведомлены о безосновательности и незаконности массовых репрессий. Но для того, чтобы прямо противопоставить себя гигантскому Молоху госаппарата, одного знания мало. Нужен дополнительный толчок. Подобным толчком и становятся для старшего лейтенанта Сергея Пустельги события, последовавшие за встречей со странным краснолицым комбригом по фамилии Волков…

Рассказывая о событиях тех трагических и страшных лет, автор захотел остаться беспристрастным и не начал сдавать все карты в руки одной из сторон. Несмотря на вполне законное искушение выставить палачами и подонками всех «бойцов невидимого фронта», Валентинов пытается не следовать конъюнктуре. Главный же недостаток трилогии заключается, как мне кажется, в отсутствии четко проработанного финала. Слишком много колоритных, хорошо прописанных сюжетных линий обрывается в пустоту. В финальном эпизоде, который, вероятно, должен был сыграть роль своеобразного апогея, высшей точки трилогии, сходится воедино только некоторая часть из них. Если в предыдущих книгах «Ока Силы» сюжет в целом был доведен автором до финала, то здесь этого не произошло. Несмотря на всю эмоциональную насыщенность, заключительный эпизод доводит до логического конца только одну, отнюдь не самую главную сюжетную линию. Впрочем, историко-фантастическая эпопея «Око Силы» на этих книгах отнюдь не заканчивается. Вероятно, в следующем трехтомнике автор коснется тех событий, что остались за рамками трилогии «номер два», и на сей раз уже ничто не ускользнет от его бдительного взора.

_{Василий Владимирский}

----------------

Роберт ДЖОРДАН

ВОСХОДЯЩАЯ ТЕНЬ

В трех томах

Москва — Санкт-Петербург: ACT — Terra Fantastica, 1997. — 528 + 512 + 496 cc. Пер. с англ. —

(Серия «Век дракона»). По 10 000 экз. (п)

=============================================================================================

Фэнтези пишут все. Ныне фэнтези стало индустрией, причем гораздо менее зависящей от качества сырья (то бишь собственно рукописей), чем, допустим, производство детектива или НФ. Фантасту все же приходится придумывать хоть какие-то оригинальные реалии, создателю детективов — более или менее грамотно запутать, а потом распутать расследование. А здесь полный простор. Все уже придумано — драконы, эльфы, гномы, маги и колдуны, много-много бряцания мечей и всякого прочего звона по вкусу. Герой проходит по миру и в произвольном порядке истребляет нечисть, вступая по пути в необязательные беседы со встречными. Спасать и любить прекрасную принцессу нет необходимости. Разбираться в механизме действия магии не нужно: герой либо наблюдает за действиями хмурого неразговорчивого колдуна, либо, обнаружив в самом себе магические способности, пользуется ими направо и налево, не имея (вместе с автором) ни малейшего понятия, каким именно образом он это делает.

Внешне джордановский цикл можно отнести к тому же разряду. Но кое-что смущает. Например, толкиновская проработанность бытовых реалий. Точная психологическая мотивировка поступков. А главное — красочность и оригинальность сложного и запутанного мира. Правда, сам этот мир, со страхом и надеждой ожидающий появления Возрожденного Дракона, реинкарнации великого героя, спасителя и губителя, мир, где регулярно возникают самозванцы-Лжедраконы, где есть и таинственный пустынный народ Айил, беспощадные воины в черных вуалях, не прикасающиеся к мечу, и странное цыганообразное племя кочевников-пацифистов Туата’ан — этот мир существует как бы вне пространства и времени, единственно по воле автора.

И вдруг картина разительным образом меняется. Обнаруживается связь и единство случайных — как казалось прежде — предметов и явлений, детали выстраиваются в ряд, обретая свой подлинный смысл в составе очень сложной, но стройной и непротиворечивой системы. Ситуация действительно редкая. Как правило, последующие тома, разнообразные продолжения и дополнения бывают значительно хуже исходного текста. Но Джордан сделал почти невозможное — финальная часть эпопеи не хуже предыдущих. Можно только восхититься мужеством, с которым г-н Джордан пошел на написание многотомного вступления к основным событиям, которые только начинают разворачиваться, сам рискуя заблудиться в подробностях придуманного мира и утомить читателя. Жаль только, что повторить этот подвиг будет доступно очень немногим.

_{Демьян Садов}

----------------

Тимоти ЗАН

ЗАВЕТ ЗАХВАТЧИКА

Смоленск: Русич, 1997. — 544 с. Пер. с англ. О. Разумовского —

(Серия «Сокровищница боевой фантастики и приключений»). 11 000 экз. (п)

=============================================================================================

О вкусах трудно, да и бессмысленно спорить. Рецензент может считать, что автор откровенно издевается над читателем, а любитель остросюжетной фантастики имеет полное право смело плевать на мнение рецензента и упиваться очередными перипетиями войны людей и жирижей в очередном томе сериала.

К достоинству автора надо сказать, что он создал не лишенную остроумия систему взаимоотношений людей и «чужих», построенную на досадном недоразумении. Действительно, из какой мелочи может разгореться долгий и кровопролитный конфликт — было бы желание! Но с трудом верится, что изощренная культура жирижей, основанная на бытовой эксплуатации «жизни после смерти», будет до отвращения напоминать человеческое сообщество со всем набором его недостатков. Цель автора ясна и задачи вполне понятны, но такое лобовое морализаторство вызывает раздражение. Ко всему еще именно в этой книге чувствуется «усталость» автора — диалоги корявые, событийный ряд вымучен, повествование растянуто, фабула в лучшем случае на рассказ. Впрочем, не будем злобствовать, роман не хуже множества подобных изданий.

_{Павел Лачев}

----------------

Сергей КОСТИН

ВАРРКАН

Смоленск: Русич, 1997. — 428 с.

(Серия «Иные миры»). 10 000 экз. (п)

=============================================================================================

Хорошо в России американскому фантасту: будь ты не то что негром преклонных годов, а клиническим идиотом, размазывающим по страницам сопли вперемешку с бессмысленным набором слов, все тебе простит читатель, все спишет на халтурщиков-переводчиков.

Плохо в России фантасту русскому. Ведь за каждую фразу типа «укрытое за толстыми костями, сердце оказалось надежно защищено костями» приходится держать ответ самому.

А что, собственно, изощряться: технология подобных фэнтезийных псевдобоевиков известна. Автомобильная катастрофа, герой переносится в иной мир, воплощается, естественно, в воина сурового и могучего, покрошив нечисти видимо-невидимо. Если противник человек, то «я носком правой ноги встретил его наглую рожу. Это был отличный удар. Мой старый сержант остался бы доволен». Ежели нечисть, то «меч продолжал исправно крушить тела нападавших. Не было слышно звука рассекаемого воздуха, одно скольжение по неживому мясу. Не существовало ничего, кроме бойни. Отдельные тела смешались в однообразную массу, тянущую ко мне мохнатые отростки. Мне оставалось только отсекать эти чужеродные предметы». И вот герой, завоевав любовь расколдованной принцессы, может с чувством выполненного долга возвращаться домой. Принцессу, правда, прихватить не удается — но надо же оставить место для продолжения. А читатель все съест, да еще добавки попросит.

Плохо в России читателю. Хотя… Кто его, читателя, знает. Может, и правда, съест?

_{Демьян Садов}

----------------

THE ENCYCLOPEDIA OF FANTASY

(Энциклопедия фэнтези)

Лондон — Нью-Йорк, 1997. — 1049 с.

На англ. под ред. Джона Киота и Джона Гранта

=============================================================================================

Свершилось! Мало Клюту было его могучей Энциклопедии научной фантастики (из «отходов» которой, в основном, иллюстративных, вышел еще и прекрасный альбом, и CD-ROM), так он, неугомонный, решил окончательно и единолично закрыть тему, выпустив почти столь же объемный «кирпич».

После того как первое чувство восхищения и доброй зависти прошло, я принялся перелистывать «томину» и вот что заприметил. Пока бегло, навскидку.

Что касается солидности и организации гигантского материала, то на ближайший Worldcon другие претенденты на «Хьюго» по номинации non-fiction могут отдыхать.

Другое дело — охват и критерии. Тут не все так однозначно. С самого начала можно было догадаться, что это — энциклопедия не только фэнтези (произведений одного этого жанра при всем желании столько не наберешь, да и пересечения с первым томом должны были бы задавить); скорее, можно говорить об Энциклопедии Всего, Что Можно Назвать Фантастикой (кроме научной). Готика, магический реализм, литературные сны и видения, аллегории, мифология, сюрреализм, литература о сверхъестественном, «ужастики» — даже итальянская commedia dell’arte! И все это не только в литературе, но и в живописи, музыке, кино, театре.

С «культуртрегерской» точки зрения это блестящая находка: пусть читатель-фэн узнает о том, что фантастика (в данном случае именно так следует переводить помещенный в заголовок Энциклопедии термин) — это не только серии однотипных и не блещущих фантазией романов. И все же, мне кажется, авторы несколько переборщили: собственно жанр фэнтези почти утонул в этих фонтанах эрудиции.

Сами эти фонтаны бьют мощно, но случаются и перебои. Есть обзоры польской, чешской даже литовской и латвийской фантастических литератур, но отсутствует… правильно! У нас ведь, как известно, ничего нет — ни секса, ни фантазии (хорошо хоть, не забыли о Гоголе, А. К. Толстом, Булгакове…). Впрочем, это скорее самокритика (ведь предлагали написать про отечественную фантастику, да свалял дурака, замотался — одних статей в «Если» вон сколько заказано!). И вообще, давно ли я сам-то отбивался от тех же нападок фразами типа: «Сами б написали, если такие умные!»

Поэтому, если честно и не бурча по пустякам: завидно. Кому, как не мне, знать, чего это стоило; поэтому остается порадоваться за Клюта: его книга переживет всех своих критиков.

_{Вл. Гаков}

АНКЕТА «ЕСЛИ»

Опубликована в «Если» № 3, 1997 г. Репрезентативная группа для журнала составляет 392 человека¹⁹. Получено 511 откликов из всех регионов России, 52 письма из Белоруссии и Украины.

Здравствуй, наш друг и читатель. Просим извинить за затянувшееся молчание, но попыток написать твой портрет оказалось столь много, что редакции пришлось приглашать специалиста. В роли портретиста выступил статистик. И, признаемся, нам очень понравилось произведение. На картине ты полон сил и энергии. Хотя во всем твоем облике видны следы жизненного опыта, ты еще молод: 25–30 лет. В глазах читается напряженная работа мысли — результат прочитанных книг, обширной эрудиции и высшего образования, которое, как известно, бесследно не проходит. За окном твоего кабинета виден индустриальный пейзаж, примета крупного города.

Кажется, наш читатель получился уж очень плакатным. Скажем спасибо портретисту и попытаемся оживить полотно.

Да, «Если» — сугубо мужской журнал (76 % аудитории), но что это значит? Это значит, что прекрасная половина человечества делегировала своих лучших представительниц для того, чтобы они сумели полюбить и понять этот жанр, и мы просто обязаны учитывать их интересы при подготовке номеров.

Да, «Если» рассчитан на людей с жизненным опытом и позицией, людей, способных конструировать мир (91 % читателей в возрасте от 20 до 60 лет, из них 57 % в возрасте от 20 до 35 лет), но честь и хвала тем юным любителям фантастики (8,7 %), которым близки произведения, публикуемые в журнале.

Горе тем маловерам и нытикам (см. «Круглый стол» издателей в «Если» № 9, 1997 г.), которые полагают, что аудитория любителей фантастики «размыта» неразборчивыми обывателями, жаждущими легковесного чтива. Судя по анкетам, 65 % читателей «Если» либо уже имеют высшее образование, либо учатся в ВУЗах. Большинство (42 %) получили высшее техническое образование, еще 8 % — техническое среднее специальное. Гуманитариев среди поклонников НФ оказалось 17 %, а далее, как ни странно, идут юристы, которых пришлось даже выделить в отдельную группу, — 10 % (видимо, фантастика — хороший инструмент для того, чтобы эффективно вести расследование или защищать человека). Врачи, психологи, биологи претендуют на 9 %. Оставшиеся проценты поделили между собой люди самых различных профессий: от менеджера до зверолова.

Благодаря анкетированию редакция смогла воочию убедиться, насколько же обширна география поклонников журнала. Порой приходилось прибегать к помощи атласа, чтобы уяснить, откуда прилетело очередное письмо. Тем не менее основная часть читателей — горожане. Лишь 22 % ответивших на анкету живут в сельской местности, к которой мы под свою ответственность приравняли и малые города.

Но где бы ни жил наш читатель, чем бы ни занимался, какие бы удары судьбы ни испытывал, его отличает одно: он любит и ценит хорошую фантастику. И прежде всего НФ (или SF — кому как нравится). Тут можно долго спорить, отражает ли наша анкета общее «состояние умов», или за шесть лет мы сформировали свою аудиторию, ориентированную, как и журнал в целом, прежде всего на научную фантастику. Словом, что было раньше: курица или яйцо?.. Но факт остается фактом: большинство наших читателей готово воспринимать фэнтези (7 % аудитории вообще против этого направления), но дозировано — их вполне устраивает один «фэнтезийный» номер «Если» в полугодие. И категорически не устраивает засилье мечей и заклятий на прилавках книжных магазинов, вытесняющее НФ на периферию жанра.

Кстати, из названных нами девяти наиболее популярных направлений в фантастике (как вы понимаете, в достаточной мере условных) последнее место прочно заняли утопия и антиутопия. Видимо, в первую наши читатели уже не верят, а последней им вполне хватает в реальной жизни.

Однако, в конце концов, важно не направление, а Художник. О первой пятерке наиболее запомнившихся произведений мы уже писали в журнале (см. «Если» № 9, 1997 г.), а теперь назовем имена тех, кого любители фантастики желают видеть на страницах журнала. Надо сказать, что наши читатели проявили немыслимую эрудицию, упомянув в числе желаемых авторов 146 зарубежных фантастов и 64 отечественных! Зарубежных, приложив немалые усилия, мы смогли вспомнить всех, а вот о некоторых российских, упомянутых в анкетах, не смогли сказать ни слова даже наши рецензенты.

Но уж зато «золотая десятка» известна любому поклоннику НФ! Читатели требуют от журнала публикации новых произведений Г. Гаррисона, У. Ле Гуин, Р. Хайнлайна, К. Саймака, Р. Желязны, Ф. Дика, С. Лема, А. Азимова, П. Андерсона, Р. Шекли.

Нет, как хотите, а статистика — мудрая наука. Она абсолютно точно и упрямо показывает, что «Золотой век НФ» недаром заслужил такое название: все великолепие фантастики, все роскошество идей и буйство фантазии, высокий уровень мастерства и прозрачность авторской позиции — все это осталось там, в «Золотом веке»… Ну, добавим еще и «Новую Волну».

Хотя, надо заметить, что, отвечая на вопрос о соотношении классики жанра и новейшей прозы, читатели распределили свои голоса поровну: 16,2 % за новую фантастику, 15,8 % — за классику. Итог подвело большинство: 68 % читателей устраивает пропорция, существующая в журнале.

К сожалению, «золотой запас» с каждым годом становится все меньше. Многие из тех писателей, кого вы хотели бы видеть на страницах журнала, ушли из жизни, и все их произведения уже изданы на русском языке в разных переводах и многотысячными тиражами. Благодаря поистине миссионерской деятельности издательства «Полярис» к российскому читателю пришли практически все произведения Андерсона, Азимова, Ле Гуин, Шекли, Саймака, Желязны, Хайнлайна, а собрание сочинений Лема выпустило издательство «Текст». Эти авторы были широко представлены на страницах «Если» до той поры, пока хоть какая-то часть их работ оставалась неизвестна отечественной аудитории. По счастью, У. Ле Гуин, П. Андерсон, Г. Гаррисон, С. Лем еще в строю, и мы обязательно опубликуем их новые вещи, когда они выйдут из-под пера мастеров. Из всей «золотой десятки» не опубликованные на русском языке произведения остались только у Филипа Дика, и мы постараемся продолжить знакомство наших читателей с великим художником.

И, естественно, мы обещаем напечатать произведения тех авторов, которые, по мысли нашей аудитории, составляют ныне авангард НФ — Г. Бира, Р. Силверберга (опять ветераны!), Г. Тартлдава, Д. Брина, Д. Симмонса, О. С. Карда, М. Суэнвика, Д. Мартина, С. Дональдсона и других, набравших по результатам анкетирования высокий рейтинг.

А теперь о тех российских фантастах, которые вошли в первую десятку. По мнению читателей журнала, это Кир Булычев, А. Столяров, С. Витицкий, Е. Лукин, А. Лазарчук, С. Логинов, В. Рыбаков, В. Головачев, Э. Геворкян, С. Лукьяненко (имена публикуются в порядке читательского рейтинга). Но здесь мы с грустью должны сообщить, что твердо ничего обещать не можем. С большинством названных авторов, как и с другими российскими «звездами», существует договоренность, что новые рассказы и повести предоставляются в первую очередь журналу «Если». Но суть проблемы как раз в том, что ни повестей, ни тем более рассказов современные отечественные фантасты не пишут! Мы не раз на страницах журнала сообщали о том, что «малая форма» практически исчезла с литературной сцены. Время и силы отданы объемным, многостраничным романам, поместить которые журнал не в состоянии — 21 % читателей категорически против публикации романов с продолжением и 53 % считают, что это можно делать крайне редко. Кстати, такое же отношение и к сериалам одного автора: «нет» сказали 28 %, «в исключительных случаях» — 43 % (причем, многие оговорились, что имеют в виду лишь сериал Г. Гаррисона о Стальной Крысе).

Но один факт радует. Помните вопрос анкеты о том, какое соотношение между публикациями российских и зарубежных авторов следует соблюдать журналу? Нет, пока еще большинство любителей фантастики предпочитает зарубежную литературу (67,2 %), но уже почти треть (31,2 %) хотела бы установить примерный паритет, а есть читатели (1,6 %), которые вообще предлагают изменить соотношение на противоположное. Мы, к сожалению, не проводили подобное анкетирование два или три года назад, но если вспомнить читательскую почту тех лет, то можно убедиться, что число поклонников российской НФ было существенно меньше.

Анкета показала, как чисто литературные вопросы выводят на «болевые точки» и вполне житейские проблемы. Например, абсолютной неожиданностью для нас оказался ответ на вопрос: какие рубрики, помимо прозы, привлекают читателей в первую очередь? Здесь бесспорным лидером стала служебная рубрика, которая до некоторых пор и в оглавлении не присутствовала, — рецензии. Суть же в том, что читатель, получающий информацию о фантастике в основном со страниц журнала (86 %), относится к этой рубрике сугубо утилитарно. А как иначе, если вы, по счастью, не крутой воротила и предпочитаете хорошую книгу «новорусским забавам», но, к сожалению, свободных средств у вас тысяч 40–50 в месяц? То есть, на две-три книги. В этой ситуации очень не хочется выкидывать деньги на макулатуру… Понятно, что 60 % читателей просят увеличить число рецензий. Как вы, наверное, заметили, эту просьбу мы уже выполнили: с нынешнего полугодия число рецензий увеличилось вдвое.

Любители фантастики с энтузиазмом восприняли появление в «Если» Цветной вкладки — раздела «Видеодром». Здесь лидируют рубрики «Адепты жанра», «Тема» и опять-таки «Рецензии».

Практически все читатели выделяют рубрику «Personalia» как удобный инструментарий для лучшего понимания творчества автора, чье произведение опубликовано в номере. Большой популярностью в разделе «Критика» пользуются исторические очерки и литературные портреты.

В разделе «Публицистика» приоритеты отданы научно-популярным материалам. Наибольший интерес у читателей вызывают статьи на тему психологии, информатики, науки и техники (в основном, материалы, помещенные в рубрике «Факты»), медицины и философии. На последнем месте оказалась политика, что, конечно же, не означает полной аполитичности наших читателей, просто, устав от политических баталий на страницах других изданий, читатели не желают видеть их в своем журнале.

А вообще «Если» остался той исчезающей с лица Земли территорией, где еще сохранился странный и редкий подвид homo sapiens — «Человек Читающий». Наш подписчик покупает в среднем 3–4 книги в месяц (хотелось бы больше, отмечают многие, но не позволяют финансы). На выбор книги оказывает влияние прежде всего имя автора, а далее в порядке убывания — прочитанная рецензия, реклама, цена, марка издательства, название серии, совет друзей. Оформление — вот уж неожиданность для издателей! — оказалось на последнем месте.

Благодаря анкете мы теперь знаем истинное число наших читателей. Оказывается, коэффициент оборачиваемости одного номера (есть такой специальный термин) — 3,3, то есть один экземпляр «Если» читают три-четыре человека. Так что у нас около 70 тысяч читателей, а не 20, как мы полагали раньше. Причем, основной массив читателей журнала — подписчики, которые либо выписывают «Если» в складчину, либо в силу благородства души просто дают его друзьям и знакомым. Отсюда, кстати, претензии к полиграфии: «Журнал возвращается потрепанным». Но, дорогие друзья, четвертого чтения не выдержит ни один литературный журнал мира: самые высокие технологии печати периодических изданий к подобному повороту событий пока не готовы. Из остальных претензий: глянцевая бумага, которая бликует (уже заменена на «тонированную»), случаи полиграфического брака — перепутаны тетрадки, а также пропажа журнала на почте. По поводу полиграфического брака вам немедленно следует обратиться к издательству ОАО «Любимая книга», выпускающему журнал (Адрес: Москва, 125057, а/я 28, отдел распространения). А взаимоотношения с почтовым отделением вы можете решить с помощью Агентства подписки и розницы, экспедирующего журнал (Москва, 103009, Страстной бульвар, д. 4, офис 94, АПР).

В целом же подавляющее большинство читателей (91,7 %) одобряют новый формат и оформление журнала.

Конечно, нам важно мнение каждого читателя, и 8 % «неодобряющих» — для нас серьезная цифра. Можем сказать им лишь одно: друзья, журнал прежнего формата, печатавшийся в типографии «Московская правда», в принципе не мог увеличить объем в силу технологических причин (да и качество печати, заметим, было гораздо ниже). Теперь же вы получаете журнал в полтора раза большего объема практически за ту же цену. Подумайте, не есть ли это достаточная компенсация вашей привязанности к прежнему формату?..

Правда, немало ответивших на анкету предлагают «не останавливаться на достигнутом» и еще больше увеличить объем журнала. И только три читателя, вспомнив закон Ломоносова — Лавуазье, добавляют: «Естественно, с увеличением подписной цены». Остальные деликатно обходят этот вопрос. Будем откровенны: уже сейчас стоимость подписки, помноженная на тираж, не окупает расходов по подготовке журнала. Вот они, искомые три «среднестатистических» читателя на один экземпляр «Если», которые предпочитают любить журнал бескорыстно, забирая его у друзей и знакомых. А ведь подписная стоимость «Если» и так невысока — сравните ее с аналогичными изданиями по каталогу «Подписка-98».

И раз уж мы затронули эту тему, скажем со всей ответственностью: известные НФ-издания мира— и американские «Аналог», «Азимов», «Фэнтези и НФ», «Век научной фантастики», и английская «Интерзона», и французская «Галактика», и немецкая «НФ-Медиа», и польские «Феникс», «Новая фантастика», и чешская «Икария» — все они в авторских листах «тоньше», чем «Если». Так что российские, а также украинские и белорусские читатели могут испытывать чувство законной гордости…

Ну а мы гордимся нашим читателем! И выражаем искреннюю благодарность всем, кто нашел время и силы ответить на вопросы анкеты. Надеемся, вы заметили, что наше обращение было продиктовано отнюдь не академическим интересом: многие ваши предложения и замечания уже реализованы на страницах «Если». Это касается и авторов, и рубрик, и целых разделов. Мы еще не раз будем обращаться к результатам анкетирования, и особенно к последнему пункту «А еще я хочу сказать», который содержит немало вполне конкретных идей, тем и рекомендаций (скажем, рубрика «Вернисаж», ныне открывающая цветную вкладку, выросла из предложений читателей). И, конечно, мы не забудем о том, что большинство читателей «Если» нуждается в общении с такими же поклонниками фантастики — и читающими, и пишущими. Так что уже в ближайших номерах ждите сюрпризов.

Ну что ж, в путь, уважаемые коллеги, ибо теперь вы такие же творцы журнала, как и сотрудники редакции, авторы, художники. Фантазии нам с вами не занимать, а все остальное, даст Бог, приложится.

PERSONALIA

Дэвид Вебер пришел в фантастику совсем недавно: в 1990 году появился роман «Мятеж», написанный Вебером в соавторстве со Стивом Уайтом. Два последующих произведения, созданные с тем же соавтором, — «Луна мятежников» (1991) и «Крестовый поход» (1992) — были хорошо приняты и читателями, и НФ-прессой, но славы Веберу не прибавили, поскольку он затерялся в тени своего более маститого коллеги. И лишь после выхода в 1996 году его первой самостоятельной повести «Мне еще ехать далеко…» о молодом писателе заговорили всерьез. Более того, критики признали повесть одним из лучших произведений, посвященных разумным боевым машинам, — а ведь эту тему разрабатывали гораздо более именитые авторы…

В декабре этого года Артуру Кларку исполнится 80… Что еще можно добавить! Только перечисление сухих фактов займет не одну страницу, каждый факт будет вехой в истории научной фантастики. А что касается эмоций… Вспомните, с каким чувством вы в первый раз прочитали «Конец детства», «Город и звезды», маленький рассказ «Девять миллиардов имен Бога» — или вспомните открывающие и финальные кадры фильма «2001: космическая одиссея» — и снова никакие слова не нужны!

Кларк родился 16 декабря 1917 года, в небольшой деревушке в Англии, окончил школу, был активным фэном и энтузиастом межпланетных сообщений; во время второй мировой войны служил на радарной станции; после войны с отличием окончил колледж и начал свою литературную карьеру с популяризации науки. Писатель неоднократно высказывал сожаление, что вовремя не запатентовал идею космических спутников связи, о которых написал первым… Лауреат нескольких престижных премий за популяризацию науки, почетный доктор американского колледжа, кавалер Ордена Британской империи (интересно, возведет ли королева одного из самых знаменитых британских писателей в рыцари — к юбилею?). Почетный житель Коломбо (Шри-Ланка), где проживает уже несколько десятков лет.

И, конечно, книги. Если говорить о научной фантастике Кларка, то за полвека он написал не так много — меньше сорока книг. Другое дело, что это за книги! Дебютировав в 1946 году рассказами «Амбразура» и «Спасательный отряд», Кларк уже десятилетие спустя был автором двух классических романов — «Конец детства» и «Город и звезды». Затем, правда последовали книги фантастики откровенно популяризаторской, — пока, наконец, Кларка не сделал Большим Писателем фильм «2001: космическая одиссея». Правда, успех этот писатель должен по справедливости делить с режиссером Стэнли Кубриком, но литературное переложение сценария (одноименный роман), как и все его продолжения, сделал все-таки Артур Кларк.

Он обласкан премиями и дипломами, его приглашали почетным гостем на самые престижные научные мероприятия (вроде торжеств по случаю высадки американских астронавтов на Луну), к его словам, доносящимся с далекого острова Шри Ланка, прислушиваются как к откровениям пророка, гуру. А выплачиваемые ему авансы манят молодых авторов, как самого писателя — далекие звезды. Словом, как бы ни относиться к тому, что он пишет в последнее время, подобной писательской карьере можно только позавидовать!

Американский писатель, автор шестнадцати книг. Однако к фантастике имеют отношение лишь две из них — «Путешествие в Фусанг» и «Необузданный, грустный и седой». Эти произведения близки по жанру к альтернативной истории, но решенной в юмористическом ключе. Сандерс известен своими рассказами, посвященными истории, быту и легендам индейцев племени чероки — некоторые из новелл можно причислить к фэнтези. Рассказы Сандерса дважды публиковались в сборниках «Лучшая фантастика года». «Неизвестный Гамлет», где автор впервые соединил два своих основных мотива — альтернативную историю и описание быта индейцев, — первое произведение, напечатанное в «Asimov’s SF».

Имя Джеффа Хечта (или, правильнее, Хехта) известно лишь по нескольким публикациям в журналах, в частности, в журнале «Analog» (откуда взят опубликованный в данном номере «Если» рассказ). Дебют молодого американского автора состоялся в середине 1990-х годов — а это слишком Короткий срок, чтобы автор как-то «проявился» в энциклопедиях и справочниках…

Джеймс Патрик Хоган родился в 1941 году в Лондоне, жил в США, а сейчас делит время между Калифорнией и Ирландией. Он получил отличное техническое образование (по специальности авиационный инженер), но, прежде чем стать писателем, ему пришлось поработать и страховым агентом, и продавцом компьютеров — во всем, что касается заработка (и параллельно жизненного опыта), западных фантастов привередами не назовешь…

Славу Хогану как одному из мастеров «твердой» научной фантастики принесла серия «Эксперимент Минервы», начатая романом-дебютом «Наследие звезд» (1977), а кроме того, одиночные романы — «Машина Творения» (1978), «Код Создателя» (1983) и особенно «Операция «Протей» (1985) — еще одна альтернативная история, в которой победил Гитлер (чему, разумеется, пытается воспрепятствовать команда, посланная из «нашей» истории). Среди последних амбициозных проектов Хогана — серия о «Конце игры», действие которой разворачивается в близком будущем.

Карьера Джека Чалкера в научной фантастике развивалась по проторенному пути: сначала «профессиональный» читатель-фэн, затем фэн-издатель, потом писатель. Единственное различие, пожалуй, состояло в том, что в основанном им издательстве «Мираж пресс» Чалкер издавал не научную фантастику, а литературу по фантастике — критическую, библиографическую и прочую… Родился он в 1944 году, после окончания школы служил в армии сержантом (сначала в ВДВ, а потом в воздушных частях Национальной гвардии), затем окончил престижный на Восточном побережье США Университет Джонса Хопкинса в Балтиморе, преподавал в школе (одновременно английский язык, литературу, историю и географию!). После чего полностью переключился на столь милую его сердцу фантастику.

Дебютировал Чалкер в 1976 году романом «Джунгли звезд». А затем сделал себе имя многочисленными сериалами «твердой» научной фантастики и фэнтези, более интеллигентными, чем у других (и даже не без претензий на философскую и общекультурную глубину), но, увы, такими же бесконечными. За двадцать лет этих серий в активе писателя набралось с десяток: «Война у Колодца», «Корпорация Б.О.Г.», «Четыре властелина бриллианта», «Кольца Повелителя», «Танцующие боги», «Ветры перемен» и другие.

ВЕРНИСАЖ
ЖЕЛЕЗНАЯ ДАМА СО СТАЛЬНОЙ СОБАЧКОЙ

До сей поры цветная вкладка нашего журнала была посвящена исключительно кино и видео. Сегодня, по просьбе читателей, которая звучит во многих анкетах, мы открываем новую рубрику — «Вернисаж». Вы уже догадались, о чем пойдет речь? Ну конечно — о фантастической живописи, график, оформительском искусстве. Исторические корни здесь богатейшие и не уступят литературным: Босх, Брейгель, Сандерс, Дезидерио, Гойя, Дали, Малевич, Поллок, сюрреалисты и символисты, дадаисты и куоофутуристы — всех течений, направлении и имен не перечислить…

Фантазии художникам работающим в этой области, нe занимать. Причем фантазии изобразительной, «вещной», зримой, позволяющей удовлетворить потаенное желание всякого читателя представить воочию миры будущего, далекие планеты, их обитателей. А самое главное — детали, без которых нет законченного визуального образа и веры в реальность повествования.

Многие писатели от подробного описания деталей себя освободили — что ж, имеют пpaвo: пусть работает воображение читателей. Художникам не в пример тяжелее — ведь нужно придумать одежду, машинерию, пейзажи, бытовые детали города, средствa транспорта — все это футуристическое и инопланетное.

А если говорить о фэнтези, то и замки, доспехи, оружие, драконов и иных чудищ, наряды принцесс…

Вот мы постараемся представить вам на цветных страницах творчество ведущих мастеров. Уже неплохо знакомых у нас «бестселлеристов», чьи иллюстрации нынче встретишь не только на английских и американских оригиналах, но и на обложках отечественных книг. И пока еще не известных у нас художников, причем не только американских или английских.

На современном рынке научно-фантастической иллюстрации, где долгое время вне конкуренции были коммерчески безотказные американцы и англичане, серьезного «бунта на корабле» не предвидится и поныне, однако опасные брожения умов уже начались. За последнее десятилетие-полтора американская, в частности, публика вдруг словно помешалась на иллюстраторах фантастики из неведомых прежде стран — Германии, Испании, Франции! Не оставалась в стороне и хорошо знакомая американцам Страна Тысячи Островов, отомстившая победой в бескровной войне товаров и технологий. Мода на японскую hi-fi sci-fi — игрушечные роботы, которыми играют дети всего мира, и японские же фантастические «мультики» — как бы разогрела, подготовила публику к выходу на сцену настоящей звезды.

В такой обстановке на американских книжных прилавках появились первые альбомы талантливого японца по фамилии Сораяма. Он совершенно пленил всех своими живописными., изобретениями — поскольку даже трудно определить, чего в них больше: фантазии художника или выверенного проекта экстравагантного инженера-конструктора. Среди персонажей Сораямы особенно привлекали женщины-роботы — соблазнительные, кокетливые, демонические. Можно еще сказать — блистательные; (в смысле скорее прямом, ибо их металлические «формы» отполированы до блеска). А еще японский художник преуспел в таком странном жанре, как механималистика: достаточно раз увидеть его забавных робо-кроликов, робопсов, робо-черепах и роборыб, чтобы не забыть никогда.

Парадоксальное сочетание «льда» механических сочленений и «пламени» эмоций академически дотошного рисунка и бытового юмора оказалось на редкость заразительным. Художников-гиперреалисгов, чьи портреты и пейзажи кажутся более реальными, чем сама Природа, в мире после появления акриловых красок, а затем компьютерной графики, — не счесть. Однако Сараяма, если повнимательнее вглядеться в его картины, не просто имитирует живую природу, а безудержно фантазирует, творит, выдумывает некую новую реальность, — а потому с гордостью может носить звание художника-фантаста.

Родился Хасими (или Хазиме, Хажиме — как его имя произносится по японски, увы, не, знаю) Сораяма в 1947 году, в одной из префектур на острове Сикоку. Отец был плотником и в 1983 году, когда вышел первый, прославивший сына альбом — «Сексуальная роботесса», — все еще не оставил своего ремесла. Во всяком случае, в семье Сораямы, где было трое детей, им всем с малолетства прививалось почти священное отношение к кропотливому труду, тщательности отделки, стремлению довести до совершенства все, за что бы не взялся.

Рисовал Хасими с юных лет. Среднюю школу он закончил с отличными отметками по рисованию и прочим изящным искусствам, зато по музыке или физкультуре едва-едва натянул на хилую «троечку» И уже в старших классах обнаружил, что более всего ему нравится даже не рисовать, — а вырисовывать пером и чернилами почти идеальные копии моделей кораблей и самолетов. Когда позже он примется за «конструирование» своих биомеханических созданий, то вспомнит в одном интервью, что математика давалась ему с трудом — кроме геометрии, которую он постигал чуть ли не интуитивно. Что касается традиций, то в классическом японском изобразительном искусстве навыки дотошного «копииста» (в сочетании с фантазией, коей Сораяме, как покажет дальнейшая его судьба, было но занимать) — необходимейшее условие мастерства.

Подобно многим сверстникам, юноша поступил в колледж, чтобы получить какую-то «серьезную» специальность, но в аудиториях не засиделся, быстро поняв, что желает в жизни только одного: рисовать! И в возрасте двадцати лет он уезжает в столицу поступать в престижную художественную школу Чуо. Закончил ее Сораяма в 1969 году, выучившись, на его собственный взгляд, главному — технике, ремеслу. Куда и как его применить, в тогдашней Японии, бурно завоевывавшей мировые рынки товаров и технологий, способному юноше долго думать не пришлось: его пригласили в одно из рекламных агентств.

Так что первой ипостасью Сораямы-иллюстратора стала реклама.

Разумеется, это было далеко от идеала — работы свободного художника, — но выполнение заказов на рекламу консервов, промышленных изделий, бытовой техники и тому подобного оказалось для будущего свободного художника отличной школой: Сораяма хорошо изучил, что людям нравится, что они подсознательно жаждут увидеть, и в дальнейшем в коммерческом отношении был безошибочен.

В 1971 году он ушел в вольное плавание, рисуя на заказ и одновременно для туши. Он перепробовал множество стилей и тем, но славу ему принесли его странно жившие машины: в 1978 году на календарях и рекламе различных товаров появились его традиционные роботы-мачо; зато годом позже художник поразил всех роботами весьма своеобразными. Их по нраву и называть нужно как-то по-иному: роботессами, к примеру…

Женщина из металла, но сохраняющая всю притягательность своих форм, коим природа определила другой материал, женщина одновременно манящая и демонстрирующая ледяную неприступность своей сверкающей металлической «чешуей» — это было, действительно, неожиданно! О роковой красавице из старинного фильма «Метрополис» в 1980-х годах мало кто помнил, но японские роботы — в комиксах, игрушках, мультфильмах — уже превратились в мощную статью национального экспорта и во всем западном мире значили не меньше, чем торговые марки «Сони» или «Тойота».

Так что Сораяма подоспел на рынок удивительно вовремя. Когда его альбомы в 1980-90-х годах произвели фурор в Соединенных Штатах, выяснилось, что хитроумный японец удивительным образом «поспел» и к другой смене ориентиров, которую тогда испытало американское общество. Речь шла о том, насколько сексуальными оказались «железные леди» Сораямы на вкус новоявленных цензоров, роль которых охотно приняли на себя феминистки.

Объявив бой любым формам «сексуальной эксплуатации» женщин, воинственные цензорши уже добились того, что старые добрые pin-ups — сексуальные и в меру раздетые «девочки-завлекалочки», исполненные в духе гиперреализма, — были загнаны с глаз долой в гетто специфических журналов «для мужчин». А роботессы Сораямы были, конечно же, куда более привлекательны, чем живые воинствующие феминистки, — но вот назвать это «обнаженной натурой»… Да еще и «эсксплуатируемыми» женщинами? Короче, сегодня альбомы японского художника выставлены в самых обычных книжных магазинах как живое свидетельство той мысли, которую я не устаю повторять: свободный художник всегда способен обмануть заидеологизированного цензора!

ВИДЕОДРОМ