Лахайнский полдень

Глава 1

Абингдон-на-Темзе, или просто Абингдон, – крошечный английский городок, который, несмотря на свои размеры, всегда мог похвастаться удивительно яркой историей. Здесь родился знаменитый эль Old Speckled Hen («Старая рябая курица»), появился завод спортивных автомобилей MG и выросла прославленная группа Radiohead. И это лишь начало списка звучных имен, которые высыпались на экран монитора, когда русская семья Шмидтов – Семён и Светлана – полгода назад принялась искать для сына подходящую летнюю школу.

Пусть это и были всего лишь исторические справки (ведь многие заводы, пивоварни и легендарные группы давно покинули не только городок, но и сей бренный мир), но именно автомобильная марка подкупила Семёна, а громкое имя рок-группы окончательно убедило Светлану. И выбор этот трудно назвать легкомысленным или поверхностным. Близость городка к самому Оксфорду оказалась столь весомым доводом, что иных обоснований больше не требовалось. Когда кто-то из друзей или назойливых родственников докучал расспросами, где же учится их сын, почти всегда за небрежным ответом Светланы: «В Оксфорде» – следовал понимающий кивок, и необходимость в дополнительных пояснениях отпадала сама собой.

Выбор страны оказался для супругов куда бо́льшим испытанием и дался им не сразу. Семён происходил из семьи немецких переселенцев, пустивших корни в России во времена Екатерины Великой. Повзрослев, он с иронией любил говорить, что у него «в крови – Европа», и гордился своей родословной. Но и Россию любил – чуть болезненно, так, как любят недосягаемое и всё же желанное.

Еще со школы его фамилия цепляла окружающих. Над ним посмеивались: дразнили то немецким шпионом, то просто фрицем. Внешне он ничем не отличался от других мальчишек, но они постоянно заставляли чувствовать, что он другой – не как «все». Словно ребенок, тянущийся к матери, но раз за разом отталкиваемый – не больно, но обидно. А он изо всех сил хотел доказать, что ничем не хуже – такой же, как «они».

Страна детства – Советский Союз – вскоре развалилась. Семён вырос и обнаружил: того государства нет, а эти «все» остались и начали даже завидовать его немецкому происхождению. Но затаенная любовь к родине – странная, болезненная – так и не отпустила. Но к какой родине, он уже уверен не был. И, может, поэтому после рождения сына всё чаще, помимо привычных хлопот, всплывала тема учебы за границей – то мимоходом, то с нажимом.

Светлана, которая родилась в обычной семье советских военных, никогда не сталкивалась с трудностями, которые возникали у супруга из-за немецкой фамилии. Россию воспринимала без особых эмоций, как те «все». Она не стала для нее объектом любви, боли или борьбы, как для мужа, скорее фоном, нежели чем-то личным.

Семён какое-то время считал, что для сына правильнее будет учиться именно в Германии. Впрочем, ни он, ни Светлана не говорили по-немецки и никогда в Германии не бывали. Поэтому постепенно они склонились к Великобритании, хотя и там им еще не довелось бывать.

– Хорошо, пусть английский будет первым иностранным языком у ребенка, – сделал, наконец, заключение Семён, убеждая скорее себя, чем супругу, в необходимости выбора именно английской школы.

Светлану, однако, убеждать было не нужно. Она не понимала, зачем учить какой-либо язык, кроме английского. По ее мнению, знание его гарантировало, что человек не пропадет в любой точке мира. А когда они стали регулярно отдыхать за границей, каждая поездка лишь подтверждала ее уверенность.

– Кому вообще нужен немецкий в наши дни? – спрашивала она Семёна.

– Не скажи! – легко заводился тот. – Немцы обязаны знать свой язык.

– Так выучи его для начала сам, – звучал ее финальный аргумент.

Семён обычно терялся.

– Ну мне-то английский для работы нужен, – отвечал он с легким чувством вины.

Для Светланы этого было вполне достаточно. Она хоть и любила мужа, но добиться от него признания своей неправоты любым другим способом было трудно. История с немецкой родословной оставалась для него чувствительной темой и потому оказывалась благодатной почвой для профилактических семейных споров. Светлана это прекрасно понимала и порой осторожно пользовалась этим.

Впрочем, несмотря на мелкие трения, супруги с нетерпением ждали первой поездки в Англию. Путешествие планировалось недолгим, но таким, что сулило возможность воочию увидеть их чадо в аутентичном антураже английской школы и посетить музыкальный концерт с его участием.

Конечно, они могли дождаться, когда сына привезут с другими детьми, уехавшими туда организованной группой. Но Светлане хотелось попрактиковать свой английский, так сказать, в естественной среде, с настоящими англичанами. А Семён мечтал попробовать английский эль в местных пабах. Но главное – летняя школа казалась им лишь отправной точкой в планируемом британском образовании сына, поэтому в правильности выбора лучше было убедиться лично.

И вот в один из тех дней, которые по прогнозу обещали быть солнечными, но в итоге оказались промозглыми и дождливыми, супруги наконец добрались до Абингдона.

– Не понимаю, – пожаловалась Света, поеживаясь на ветру в своем летнем платье. – Сейчас же самый разгар лета. По прогнозу вообще-то должно быть солнце.

– Ну, дорогая! – усмехнулся Семён, разводя руками. Смех прозвучал громко, но без настоящего веселья. – Солнце показалось, когда мы приземлились в аэропорту. Оно выглянуло пару раз, когда мы ехали в поезде. И светило, когда мы садились в такси. Ну сколько его нужно?! Ведь так можно и обгореть!

Семён давно научился реагировать на жизненные вызовы бурным саркастическим смехом. Со временем этот хохот превратился в щит, особенно против жалоб супруги. Смех был не просто громким, а оглушающим. Иногда Семён гоготал так, что, хотя Светиным ушам и не было физически больно, то ей самой точно становилось не смешно. Чтобы прекратить мучение, ей требовалось безоговорочно согласиться. Только тогда он, довольный, мог наконец затихнуть.

Светлана посмотрела на мужа и снова передернула плечами, но уже не от холода, а от такого тона. Она не стала отвечать, лишь хлопнула дверью такси чуть громче, чем следовало. Семён понял и замолчал.

В Лондон пара добиралась не абы какой авиакомпанией. Из соображений престижа и в надежде добраться до Абингдона засветло выбор пал на дорогие, «королевские», как в шутку называл их Семён, «Британские авиалинии». Однако расписание авиакомпании, похоже, составлялось с той же беззаботностью, что и прогноз погоды, и рейс задержался. Сначала всего на час.

– Со всеми бывает, – вздохнула Светлана, увидев на табло информацию о задержке вылета.

Затем еще на час.

– Нагонят в воздухе, – уверенно заявил Семён.

А потом еще на один, третий уже по счету, час. Тут, правда, никто из семейной пары не нашел приличного комментария. А те, что лезли в голову, высказывать не хотелось – из-за их грубого характера. К тому же вскоре началась долгожданная посадка в самолет. Экипаж встречал раздраженных пассажиров истинно английскими улыбками. При каждом удобном случае звучали извинения, и, казалось, бортпроводники выражают искреннее сочувствие.

И вот, когда пассажиры благополучно расселись, командир воздушного судна снова извинился. Затем пояснил, что для авиакомпании на первом месте стоят безопасность и комфорт. Семён усмехнулся, не понимая, как это вяжется с трехчасовой задержкой, а Светлана и вовсе ничего не уловила из быстрой речи британца. Между тем оба решили для себя, что англичане действительно умеют извиняться и выходить из любой ситуации с достоинством.

– Не то что наши, опоздали бы, да еще и нахамили, – заметила Светлана.

– Поэтому наши и стараются не опаздывать! – отозвался Семён так громко, что несколько пассажиров обернулось. – Потому что не умеют извиняться.

– Да тише ты, – зашипела она на него.

Лайнер быстро набрал высоту и по большому кругу – через северные широты – направился в Лондон. По такой траектории лететь было быстрее всего. Полет проходил спокойно, без эксцессов. Даже болтанка, которую так не любила Светлана, ни разу не побеспокоила пассажиров. Однако в самом конце с Семёном случилось нечто странное. Когда самолет стал снижаться и кружить над Лондоном, он задремал и неожиданно для себя провалился в сон.

Очнулся уже от удара шасси о взлетную полосу. Но сон не отпускал – в голове звучали строки. Не мысли, а будто чужой голос пробивался сквозь него. Семён поспешно нашел ручку и записал на салфетке:

Он взглянул на свой почерк – пожалуй, единственное, что здесь было знакомым. Слова ощущались чужими, словно кто-то вложил их в него. А вот ритм и форма выглядели удивительно приятными. Он не понимал их общего смысла, но строки ему нравились. Звучали легко, будто мелодия, невольно застрявшая в памяти.

Семён удивился: он никогда не писал стихов. Ни строчки, даже попытки. А тут сразу… японское хайку! И откуда он вообще знает, что это хайку? Наверное, тоже из сна, подумал он, аккуратно сложил салфетку и спрятал ее в задний карман.

В это мгновение самолет остановился. Пассажиры вскочили как по команде, хватая вещи и суетясь, будто на пожаре. Семён тоже поднялся, так и не успев рассказать Светлане про сочиненное или, скорее, приснившееся стихотворение. А вскоре и вовсе забыл о нем, погрузившись в рутину: багаж, поезд, такси.

В отель они приехали поздним вечером, хотя планировали днем. Когда уставшие с дороги супруги вошли в скромный холл местной гостиницы, номер в которой Семён забронировал заранее, их встретил импозантный пожилой англичанин в черном, немного помятом костюме. Он стоял за стойкой регистрации: администратор, консьерж и метрдотель в одном лице.

– Я устала и замерзла. Скорее бы в душ и в кровать, – пробормотала Светлана, озираясь по сторонам. – Спроси, есть ли в номере кофемашина или хотя бы чайник. Я бы выпила чего-нибудь горячего, чтоб согреться от такого «лета».

Уже на паспортном контроле, а потом и всю дорогу от аэропорта до Абингдона стало ясно: английский Светланы был не совсем тем английским, на котором говорят в Англии. Она хмурилась, не понимая «бульканья и оканья», как называла про себя местную речь. И никак не могла понять, где же тот английский, на котором так легко болтать, например, в Турции?

– Лучше сразу накатить чего-нибудь горячительного. Без этих прелюдий с чаем, – игриво подмигнул ей Семён.

Его английский был куда практичнее. Он понимал англичан, и они понимали Семёна. Долгая, поначалу мучительная практика разговоров с британскими партнерами фирмы открыла двери в тот самый «настоящий» английский. Поэтому к моменту заселения в гостиницу в семье уже условились: по-английски в поездке говорит только Семён.

Администратор, заметив гостей, расплылся в улыбке и дружелюбно произнес традиционное приветствие:

– Как ваши дела? Всё ли хорошо? Добро пожаловать в наш отель. Делали ли вы резерв? Можно узнать ваши имена?

Светлана еще раз напряглась, пытаясь понять англичанина, но, услышав лишь какое-то непрерывное мычание, махнула рукой.

– Сёма, проверь, есть ли в номере чайник, – сказала она, не отрывая любопытного взгляда от холла. – И полотенца: мне – два… тебе – по заслугам, – пошутила она. – И еще узнай, где у них фен. Прячут его надежнее, чем сейф.

– Помню, дорогая. Сейчас всё устроим! – Семён подмигнул супруге и, повернувшись к администратору, расплылся в широкой и обаятельной улыбке.

Дав указания, Светлана принялась с интересом разглядывать холл, который сразу показался ей странноватым. От входной двери пол покрывал мягкий бордовый ковролин, местами уже довольно потертый. Деревянные кривые балки поддерживали низкий потолок. В глубине около разношерстных столиков стояли кресла таких же разных размеров и возрастов.

Картину дополняла барная стойка с латунными кранами для английских элей и рядами разноцветных бутылок. Теплый свет желтых торшеров, расставленных по углам, наполнял пространство домашним уютом, а большая люстра, хоть и висела явно не по центру потолка, смотрелась там органично. Ее абажур был из темно-бордовой ткани с золотой бахромой. Она припомнила такие люстры в старых советских фильмах. Финальным украшением этого пестрого ансамбля были белые шторы с легкомысленным узором из зеленых птичек и красных цветочков, которые к тому же были и не на всех окнах.

Светлана подумала, что каждый предмет сам по себе кажется безвкусным и даже нелепым. Тем не менее это старье, собранное в едином интерьере, просто излучало какой-то особый британский шик. Ей показалось, что она разгадала тайну английских интерьеров, поэтому, заметив в углу уютное кресло, обитое затертым гобеленом, она подкатила чемоданы и устроилась на его подушках.

Монотонное журчание непринужденных разговоров гостей в лобби-баре заглушало голоса Семёна и администратора, которые общались между собой как-то уж слишком оживленно. Света только успела отметить это, как перед ней начала разворачиваться настоящая пантомима в духе чаплиновских немых комедий.

Семён драматично заламывал руки, произносил страстный монолог и с отчаянием опускал их. Англичанин словно уклонялся от невидимых тяжелых предметов, летящих в его сторону, и нырял за монитор гостиничного компьютера. Когда подходила очередь до его части акта, он аккуратно высовывался из-за стойки – сперва наполовину, затем полностью, – пожимал плечами и кивал в сторону компьютера, показывая: всё верно, ошибки нет.

Их действия повторялись, а диалог накалялся. Англичанин с каждой минутой бледнел всё сильнее, и выражаемое им сочувствие становилось заметнее. Лицо же Семёна сразу покраснело до предела и уже не менялось в оттенках.

Практичность мужа и его педантичность с самого начала брака сделали жизнь Светланы легкой и по-своему счастливой. Она никогда не вникала ни в какие детали: будь то отдых, перелет или вечерний спектакль. Все организационные дела каким-то волшебным образом решались Семёном легко и, главное, незаметно для Светланы.

В самолете им всегда удавалось занять места у аварийного выхода, где было дополнительное пространство для ног. Из окон гостиничного номера открывались захватывающие дух виды. Места на спектакль располагались удобно, у самого прохода, что избавляло от длинной очереди в буфет или гардероб. Столик в ресторане был у окна – как она и любила. У Семёна всё получалось как-то само собой, будто случайно.

– Просто повезло, дорогая, – смеялся он, слыша восхищенные комментарии супруги.

Теперь, глядя на представление у стойки, Светлана подумала: во-первых, не всё решается само собой, а во-вторых, возможно, она не получит ни дополнительного полотенца, ни кофемашины, ни…

В этот момент разгоряченный до крайности Семён, видимо, окончательно потеряв надежду договориться, махнул рукой и подошел к жене.

– Не дают полотенца? – с прищуром уточнила Светлана.

– Полотенец будет сколько захотим, – буркнул Семён, на взводе после разговора с администратором.

– Без фена? – подкидывала она варианты.

– С феном, – голос мужа звучал угрюмо.

Светлана внимательно посмотрела на него.

– Нестрашно, если без чайника, – она старалась поддержать его, к тому же список возможных проблем иссякал.

– Да с чайниками, полотенцами, фруктами и даже бесплатной бутылкой шампанского у нас всё в полном порядке! – выпалил Семён. – Но есть ма-а-а-аленький нюанс – бокалов понадобится не два, а ТРИ!

Его смех прозвучал резко, скорее от стресса, чем от веселья. Несколько человек в баре обернулось. Администратор, наоборот, выдохнул с облегчением. Светлана рассеянно посмотрела на него, и он примирительно поднял большой палец. Он явно был доволен: какая-то, пока неведомая Светлане, проблема благополучно разрешилась. Она медленно перевела взгляд на супруга и спросила с подозрением:

– Почему три?

– Потому что к нам в номер подселили еще одного гостя, – громко смеясь, пояснил Семён. – Чего тут непонятного?!

Теперь настала очередь Светланы показывать мастерство пантомимы. Будучи сдержаннее супруга, она выразила эмоции только мимикой. Ее лицо быстро поменяло выражения: от легкой обеспокоенности к удивлению, затем к недоумению и, наконец, к откровенному возмущению.

Семён, изучивший жену за годы брака, терпеливо наблюдал за процессом. В нужный момент, словно химик, внимательно следящий за колбами с бурлящими реактивами, он уловил нужное выражение и быстро подытожил:

– Ну вот… Теперь ты поняла!

– Я ничего не поняла! – вскрикнула Света.

– Всё просто. У них произошел какой-то сбой в системе. Он сказал… – Семён махнул рукой на англичанина, так и улыбавшегося им из-за стойки, – …что не прошла оплата с моей карты, и номер за нами не закрепился. То есть информация о нас и нашей брони у них есть, но оплаты нет. А так как мы еще и приехали довольно поздно, они успели отдать наш номер другому гостю. Правильнее сказать, не к нам подселяют кого-то, а нас к кому-то. Ну могут подселить, если согласимся. Этого, третьего гостя, они заранее предупредили, когда заселяли, что такая ситуация может возникнуть.

Светлана осмыслила объяснение и предложила вполне логичное решение проблемы:

– Слушай, а нельзя нам просто дать другой номер?

– Честно говоря, сам не понял, как такое вообще возможно в Англии. В норме – отвезти нас в другой отель, хоть бы и в соседний город, и оплатить такси. Но, похоже, на уик-энд этот пришлось нашествие: родители выпускников, толпы туристов, да еще и местный фестиваль. Свободных мест нет нигде. – Он посмотрел на супругу и примирительным тоном, словно уговаривая ее, добавил: – Так что, либо соглашаемся, либо ищем скамейку в парке. А если серьезно, не ехать же обратно в Лондон среди ночи. Такси быстро не найдешь. Я спрашивал, консьерж говорит, ждать часа полтора, если повезет. Глянь на улицу – темень, дождь…

Однако она не повернулась к окну и смотрела на супруга пристально, как удав на кролика.

– Закажи номер в другой гостинице. Делай же что-нибудь!

– И как я закажу?! От их Wi-Fi толку ноль – ноутбука-то с собой нет. – Семён с досадой махнул рукой. – Надо было давно смартфон брать. Двадцать первый век наступил уже, а я застрял с этим кнопочным телефоном из 90-х… Хотя, кто знает, что бы он тут ловил. – Он с сочувствием посмотрел на супругу и добавил: – Администратор говорит, что ситуация в других отелях города не лучше – все приехали забирать детей из школ. Похоже, в дыре этой мест для ночлега больше нет.

Он хмыкнул, произнося слово «дыра». В его устах оно прозвучало комично – особенно после всех восторгов от этого местечка.

– Я хочу просто выпить и лечь спать. Честно говоря, всё равно уже, кто там будет рядом. Считай, в аэропорту застряли. В армии доводилось ночевать и похуже. – Семён демонстративно зевнул и добавил: – Что поделаешь: абсурд, но, видать, такие тут правила. Европа, как-никак.

Россияне, особенно в начале массового туризма, когда зарубежные поездки еще оставались экзотикой, попадая в «цивилизованный мир» (по их собственному мнению), отличались какой-то чрезмерной пассивностью перед любыми трудностями, даже откровенно несправедливыми. Видимо, внутренняя зажатость и глубоко усвоенные комплексы мешали им «качать права» так же смело, как они делали это на родине.

– Да тебе лишь бы выпить! – поддразнила Света мужа. – Гостиницу не мог нормально забронировать? Без этих «маленьких нюансов»! – она замолчала, но тут же добавила: – Кстати, кто этот… подселенец? Ну, третий гость в нашем номере?

– А! – Семён словно только сейчас вспомнил эту важную деталь. – Японец! И всего на одну ночь…

Информация о том, что с ними будет жить настоящий японец, как-то сразу успокоила Свету. По ее изменившемуся лицу Семён будто прочитал: «Ну, если уж и делить номер, то с японцем».

– Ну что, соглашайся, чего медлишь? – с упреком сказала она. – А то и этот номер уйдет. Одну ночь с потомком драконов как-нибудь переживем.

Глава 2

Радушный консьерж лично проводил гостей от стойки регистрации до номера, расположенного на втором этаже. Он постоянно просил прощения, объясняя, что номер освободится на следующий же день. Светлана ничего не понимала из его быстрой речи, но в который раз оценила умение англичан извиняться.

Кроме того, супругам пообещали, что стоимость завтрака исключат из общего счета за проживание. Семён, правда, и не помнил, что за завтрак нужно было платить отдельно, но тоже отметил приятный эффект многочисленных английских извинений. А тем временем мистеру и миссис Шмидт предстояло насладиться лучшим, со слов администратора, номером во всем отеле. С этими словами он торжественно открыл одну из дверей в конце коридора.

Семён со Светой вошли в номер и остановились. Он не был тесным, но и до восторженного описания администратора явно не дотягивал. Сразу напротив располагалось английское окно, традиционно открывающееся вверх. Оно находилось так низко, что ночью, оступившись на пару шагов, вполне можно было оказаться снаружи. Рядом со входом находилась другая, меньшая по размеру дверь, ведущая в ванную комнату. В глубине, в левой части номера, в нишу между двумя стенами была втиснута кровать, не слишком широкая, но аккуратно застеленная.

При всей своей тесноте и исторической неуклюжести номер казался уютным и милым. Пол закрывал ковролин мятного цвета. Стекла на окне обрамляли белые деревянные рейки, а шторы с изображениями оленей и охотничьих собак создавали ту самую атмосферу староанглийского уюта, о которой писали в туристических проспектах.

В противоположной части номера, напротив кровати, стоял круглый деревянный стол с двумя креслами, на одном из которых сидел их сосед, которого администратор назвал японцем. Увидев новых жильцов, он встал и вежливо поклонился, опустив и прижав руки к туловищу. Затем выпрямился и оказался несколько выше обычного японца. Сквозь футболку угадывалось крепкое мускулистое тело. Волнистые, выгоревшие на солнце волосы были убраны в аккуратный хвост на затылке. Седина на висках лишь подчеркивала натуральный светлый цвет волос – тот самый оттенок, который бывает только у настоящих блондинов. На лице уже появились возрастные морщины, которые сливались в тонкую паутину вокруг больших голубых глаз.

– Ты тоже это видишь? Или мне одной кажется, что японцы теперь из Стокгольма? – удивленно прошептала Света. – Он же явно не японец!

– Но явно в нашем номере, – также не размыкая губ, пробубнил озадаченно Семён.

Администратор, предусмотрительно оставшийся стоять в дверном проеме, чтобы не занимать лишнего пространства, уловив первые мирные сигналы между гостями, быстро пожелал всем спокойной ночи и ретировался.

Супружеская чета и японец, который больше походил на финна или шведа, оставшись одни, смотрели друг на друга. Семён изредка косился на супругу, а она, очевидно, в поисках объяснений, на него. Никто не понимал, что делать дальше.

– Вообще-то, он не похож на японца. Он же блондин, – отметила Светлана и без того очевидные вещи. – Скорее, он скандинав. Или австралиец…

– Do you speak English?2 – спросил Семён, уверенно взяв на себя инициативу.

– Yes, I do3, – живо ответил австралиец, как тут же сообразила Света.

– Слушай, ну какая разница, японец он или австралиец? – тихо произнес Семён, не отводя взгляда от странного японца.

– А чего ты шепчешь? Говори нормально. Он всё равно не понимает, – продолжала она шептать.

– Да какая разница, кто он, – сказал Семён громче. – Лучше бы, конечно, его вообще здесь не было! – громко смеясь, добавил он.

– Ну не скажи. Обещали японца – будьте добры! А вдруг это был бы самурай? – возразила то ли в шутку, то ли всерьез супруга.

Семён так и не успел понять, что она имела в виду, как супруга, резко переключившись на него, выпалила:

– А ты! Мог бы подойти к бронированию номера поответственнее. Куда ты вообще смотрел?!

– Куда смотрел?! – усмехнулся Семён, пытаясь защититься. – Куда и всегда – на фотографии! Судя по всему, нас не обманули. Тут всё как на них. Кроме одного маленького нюанса – вот его! – Он кивком головы показал в сторону продолжавшего спокойно стоять и улыбаться то ли японского шведа, то ли австралийского японца.

– Черт! Тут даже нет второй кровати или дивана! – выпалила Света, только осознав всю ситуацию. – Как мы будем спать?!

– А! Забыл сказать, – закатывая глаза и театрально всплескивая руками, расстроенно произнес Семён, видимо, имитируя администратора. – Согласно внутренним правилам, отель не предоставляет дополнительных кроватей. – Затем сделал паузу и добавил: – Естественно, к сожалению их тут всех, великому! – И вновь залился истерическим смехом.

Ситуация возмущала и раздражала его не меньше, чем супругу, но, как всегда, через смех он старался уменьшить стресс.

– Тогда и ложись посередине, – всплеснула руками Света.

– Ты серьезно? В обнимку с незнакомцем?

– Не в обнимку. Просто посередине. Можешь даже отвернуться.

– Давайте я уступлю вам кровать, – неожиданно сказал постоялец, вмешавшись в жаркий разговор супругов.

Света и Семён мгновенно повернулись к нему и, как в старой голливудской комедии, застыли с открытыми от удивления ртами и выпученными глазами.

– Давайте я займу одно из кресел, чтобы вы не ссорились, – повторил тот на чистом русском.

– Это не австралиец, – только и смогла произнести Светлана, удивленно глядя на него.

– Не австралиец, – улыбнулся незнакомец.

– Простите, мы что-то увлеклись обсуждением вариантов размещения, – произнес Семён, – а вас даже не спросили.

– Ничего страшного. Понимаю. Я сам в такой ситуации впервые, – успокоил неавстралиец. – Что поделаешь, видать, такие правила в этой Европе.

Семён одобрительно посмотрел на гостя.

– Я вижу, вы свой человек! – он повернулся к Светлане, как бы ища поддержки следующим словам и сказал: – Знаете, из солидарности я тоже лягу в кресло. Почему вы должны один там мучиться?! Мы уступим кровать даме!

Оба посмотрели на Светлану.

– Не оказалось самурая, но явно есть два джентльмена! – засмеялась она.

Незнакомец не стал спорить и принял предложение Семёна молчаливым кивком. Сбитые с толку и смущенные тем, что ругались при иностранце, который понимал их разговор, супруги быстро переоделись в спортивное и устроились, кто в кровати, кто на кресле. Их загадочный сосед уже сидел в одном из них, накрывшись пледом и протянув ноги под стол. Семён щелкнул выключателем, и комната погрузилась в темноту, прорезанную лишь узкой полоской света от уличного фонаря, проникающей через щель между штор.

Минуты в темноте тянулись мучительно долго. Семён, уставший за весь день от сидения в аэропорту, в самолете и такси, никак не мог найти удобную позу и постоянно крутился в кресле. Оно предательски поскрипывало под ним, издавая неприятные звуки.

– Успокойся, Сёма! – прошептала Света, не выдержав этой возни. – Не даешь ведь гостю отдохнуть.

– Стараюсь, – раздосадованно прошептал тот. – Никак не могу найти удобную позу.

– Если что, я не кусаюсь, – раздался в темноте шепот из другого кресла.

Все засмеялись. Очевидно, спать никому пока не хотелось.

– Кусается тут явно кто-то другой, – засмеялся Семён.

– Да ты же весь сон сбил! – выпалила Света.

– А у меня его почему-то ни в одном глазу, – признался Семён, вытягивая ноги.

Светлана приподнялась на кровати.

– Ну, раз никто не спит, – проговорила она, будто дождавшись удобного момента, – у меня есть вопрос.

Она сделала короткую паузу и, не услышав возражений, продолжила:

– Кто вы?

– Я? – рассмеялся Семён.

– Да при чем здесь ты? – оборвала Светлана. – С тобой всё понятно!

– Вопрос, вижу, ко мне, – спокойно сказал иностранец.

– Именно к вам, – подтвердила она заинтересовано.

– А что вас интересует?

– Ну, кто вы? Русский, японец, австралиец? Может быть, финн? Мы с Сёмой так и не поняли.

– А, вот вы о чем. Японец.

– Хм, значит, консьерж не обманул, – удивленно пробормотал Семён. – Но вы не похожи, пардон, на японца.

– Не похож, – рассмеялся иностранец, – есть такой недостаток.

– А как вас зовут? – спросила Света.

– Асахи. Полностью: Йокой Асахи. А вас?

– Меня Светлана, а мужа – Семён.

– Приятно познакомиться, – вежливо произнес японец.

– И нам, – ответил Семён и сразу продолжил мысль о несходстве соседа с японцем: – А у вас среди предков кто-то японец?

– Начинается, – процедила Светлана, – ты сейчас про свои немецкие корни, что ли, собираешься рассказывать?

– Нет, а как по-другому определить, кто человек?! – возмутился Семён, чувствуя, что готовится очередная атака на щепетильную для него тему. – Я, кстати, немец, – приподнимаясь на кресле, обратился он к соседу. – Вот, посмотрите, у меня и нос, и глаза, и подбородок – всё чисто немецкое.

– Возможно. Только в темноте не разглядеть, – ответил японец. – Но я верю вам.

– Ну да, – смущенно вздохнул Семён и откинулся обратно в кресло.

– На самом деле, это не так важно, – примирительно начал Асахи. – Действительно, я не похож на японца. Да и родился не в Японии… Но так сложилась судьба.

– А паспорт у вас японский? – не смогла унять любопытства Света.

Асахи слегка улыбнулся.

– Японский.

Супруги переглянулись. Их загадочный гость говорил довольно скупо, почти механически, отвечая только на прямые вопросы. Впрочем, голос звучал дружелюбно.

– А правда, что у вас там до сих пор есть самураи? – неожиданно спросила Светлана, видимо, не зная, как продолжить беседу.

– Ну, приехали, – хмыкнул Семён. – Фильмов насмотрелась?

– При чем здесь фильмы, – обиженно ответила та. – Все знают, что в Японии чтут традиции… – Она замолчала и задумалась. – Ну а кроме самураев и, пожалуй, суши, я почти ничего о Японии и не знаю.

Мужчины рассмеялись.

– С этого надо было начинать, – снисходительно прокомментировал искреннее признание супруги Семён и, обращаясь к гостю, спросил: – А вы чем занимаетесь? Какая у вас профессия?

– Как раз и занимаюсь суши. Я суши-мастер в Токио.

– Ничего себе, – удивились супруги одновременно. – Может, вы и самурай тогда?

– Самурай? Нет, – рассмеялся Асахи. – Нет же сёгунатов, чтобы в них служить.

– Получается, что это всё мифы про самураев? – разочаровано произнесла Света. – И даже меч нельзя иметь сейчас?

– Ну почему нельзя? – Асахи улыбнулся. – Мечи остались, и, поверьте, самураи тоже. Просто они не такие, как раньше. Поэтому их не видно. Это такие современные люди, как мы с вами. Они живут обычными проблемами.

– А вы держали в руках настоящий самурайский меч? – заинтересованно спросил Семён.

– Держал в руках? – переспросил он. – У меня есть свой. Но не длинный меч, катана по-японски. А короткий – вакидзаси.

– Ничего себе! – Семён был восхищен. – А вы, я вижу, разбираетесь в этой теме.

– А расскажите, – нетерпеливо выпалила Светлана, – как вы стали самураем…

Семён рассмеялся, громко, но скорее неловко, чем весело.

– То есть, простите, японцем, – тут же смущенно поправилась она.

– Как стал японцем?.. – повторил Асахи, и по лицу, если бы супруги видели его в темноте, пробежала тень, будто он заглянул в место, куда редко позволял себе возвращаться.

– Да, это ведь интересно. Поделитесь с нами! – поддержал супругу Семён.

– Никому не рассказывал этих подробностей… И, честно, не собирался этого делать…

– Ну пожалуйста! – по-детски взмолилась Света. – Всё равно мы не спим. А может, это сама судьба свела нас сегодня, чтобы вы, наконец, кому-то открыли душу.

Асахи немного смягчился, но явно колебался.

– Хорошо, – раздался в темноте голос. – К тому же… Вы правы – сегодня особый день. Лучший момент, наверное, поделиться с кем-то моей историей.

Глава 3

Предвкушение интересного рассказа отразилось на лицах Светы и Семёна легким, почти детским волнением. Они устраивались поудобнее, будто в ожидании сказки на ночь. Загадочный сидел не шевелясь, словно собирал воспоминания из глубины памяти. Пауза явно затянулась…

– Пожалуй, налью себе чего-нибудь, – шепотом, как в кинотеатре, пробормотал Семён.

– Может, еще и попкорн закажем? – Светлана не удержалась от колкости, но в голосе звучала теплота. Она слишком хорошо знала повадки мужа.

– Почему бы и нет? – Семён расплылся в улыбке. – Кстати… может, действительно что-нибудь поесть закажем? Хотя в этой дыре вряд ли что-то работает в это время.

Он встал. Ковролин на полу приглушил шум шагов. Семён почти бесшумно подошел к маленькому холодильнику у входной двери и резко открыл его. Слабый свет мягко разрезал полумрак комнаты. Внутри звякнули бутылки.

– Кто-нибудь чего-нибудь будет? – последовал за тусклым светом и лязгом бутылок вопрос Семёна.

– Тоник, если он там есть, – попросила Света, приподнимаясь на локте.

– Мне просто воду, – тихо сказал гость.

Семён принялся перебирать миниатюрные бутылочки. Тоник для Светы, вода для гостя, вино для себя. Достал с верхней полки один бокал и вернулся.

– Спасибо, – сказала Светлана, принимая тоник. Банка оказалась ледяной и неуютной. Она бросила ее рядом на одеяло, не решившись открыть сразу.

Асахи же медленно взял протянутую ему бутылку. На секунду задержал взгляд на крышке, решая еще, с чего именно стоит начать.

– Спасибо… – он провернул крышку, послышался щелчок. Затем последовал небольшой глоток. – Понял. Начну, пожалуй, со службы.

Взгляд скользнул в темноту комнаты, будто сквозь нее он вглядывался в другое время.

– В восемнадцать лет меня, как и других сверстников, призвали в армию… Всех, кто родился на Урале, тогда считали особенно выносливыми. Нас распределяли в самые… боеспособные части Союза. – Он слегка улыбнулся, сдержанно, без гордости. – Я хотел служить. Когда узнал, что попаду на Тихоокеанский флот, обрадовался. Даже гордился.

Гость подбирал слова, словно пробуя их на вкус, прежде чем произнести. Светлана с интересом слушала, но больше саму речь, почти не вникая в смысл. Семён же откинулся в кресле, закинув ногу на ногу.

– Наверное, не стоит рассказывать подробно. Армия есть армия. А на флоте – только море рядом. Вы вообще знаете, как это – служить?

– Я из семьи военных, – быстро вставила Света, – а Сёма служил на Байконуре.

– Было дело, – подтвердил Семён. – После развала Союза. А вы когда?

– Начало восьмидесятых.

Асахи произнес это, немного растягивая последнее слово по слогам, и добавил:

– Тогда не мог представить, что Союз развалится.

– Значит, раньше меня лет на пятнадцать, – прикинул Семён.

– А вы хорошо сохранились, – вмешалась Светлана, чуть наклонясь вперед. – Думала, вы младше.

Японец коротко кивнул, поставил бутылку на стол рядом с креслом и потер ладонями колени, будто собираясь с силами.

– Тогда сразу к делу. К моему крайнему, как говорили на флоте, походу. Хотя он и стал последним. Но с него всё и началось…

Вышли в море. Боевую задачу рядовому составу подробно не объясняли. Не знаю, как сейчас, но тогда это не было принято. Сказали: идти на юг, обогнуть Японские острова и в нейтральных водах выйти к Филиппинам.

Мы зашли уже далеко, и тут поднялся сильный шторм. Высокие волны, шквальный ветер, проливной дождь – всё как положено.

На несколько секунд он вдруг замер, словно слушал что-то внутри себя. Потом слегка прищурился, будто ощутил на лице морской ветер. В памяти начали постепенно оживать какие-то обрывки. Корабль взлетает на волну… Резкий крен. Нос судна медленно переваливается через гребень – под ногами невесомость. Несколько секунд – и резкое падение. Впадина между валами темная, глубокая, как провал. Внутри всё сжимается. Глухой тяжелый удар, брызги – палуба подскакивает, скрежет металла. И тут уже следующая волна бьет сверху – грохот, будто вода хочет переломить сталь. Судно воет и устало взлетает на новую волну…

– Корабль военный, советский. Значит, крепкий… – как мантру, монотонно проговорил Асахи и, очнувшись, продолжил быстрее: – Я не боялся. Нет. Думал, уже морской волк. Оказалось, зря. Море опасно… всегда. Даже в ясную погоду. А тут ночь, ненастье…

Слушая своего нового знакомого, супруги отчетливо замечали акцент. Тот говорил неспеша, словно вытаскивая забытые слова из глубин памяти. Иногда растягивал звуки, придавая русским фразам характерную интонацию иностранца.

– Ночью, на дежурстве, нас с напарником вызвал командир. Одну шлюпку сорвало с креплений. Осталась болтаться на страховочном тросе. Это опасно – может повредить корпус. Тогда проблемы будут посерьезнее. Надо ее закрепить. В крайнем случае – сбросить в море. Получили приказ: решить проблему на месте. Мы взяли сумки с инструментами и вышли на палубу…

Он чуть откинулся назад. Взгляд его скользнул мимо комнаты куда-то в сырую темноту той ночи: удары волн, под ногами скользко, ветер бьет в лицо. Палуба скачет, но идти нужно. Они с напарником медленно продвигаются, держась за поручни. Наконец, шлюпка. Она яростно болтается на тросах, будто рвется на свободу…

– Добрались без происшествий. Показалось даже, что шторм немного затих. Теперь главное – сделать всё быстро. Мы и приступили. Один остался на палубе вязать концы. Второй должен был залезть внутрь. – Он слегка пригладил волосы, как будто решался на что-то. – Полез я. Мне было страшно, но… не возникло мысли даже отправить вместо себя кого-то другого.

Светлана слегка нахмурилась. Семён же посмотрел на Асахи с пониманием. Лицо гостя разглядеть во мраке комнаты было трудно, к тому же тот опустил глаза, вспоминая, в каком порядке всё делал тогда.

– Шлюпка тряслась. Приходилось ждать момента, чтобы продвинуться. А внутри к тому же мешало весло. Тяжелое, длинное – оно слетело с крюков. Болталось, прыгало и било по ногам. Я решил вернуть его обратно…

– А выкинуть? – скептически спросил Семён. – Проще ведь…

– Борта высокие. Пришлось бы встать в полный рост, чтобы перекинуть весло за борт. Нет, слишком рискованно. Я решил – проще повесить обратно на крюки. – Асахи замолчал. Стало слышно, как капает вода в ванной, медленно, с паузами, будто тиканье часов. Он заговорил снова, но уже быстрее: – Я поднял весло, длинное, скользкое. Шлюпка била о борта корабля, и вместе с ним меня мотало как тряпичную куклу. Ноги дрожали от напряжения. И тут… удар. Мощная волна. Откуда она взялась?! Меня подбросило и перевернуло в воздухе. Под ногами пустота… – Он помедлил. – Я не успел даже испугаться. Полетел вниз. За борт. Помню, меня долго кружило в воде, как в невесомости. Или, скорее, затягивало куда-то, как в воронку. Слышал лишь шипение воды. Одежда сразу прилипла к телу – сжала как в чехле. Сумка на груди камнем тянула вниз. А где вообще верх?! Я не понимал. Чувствовал только, как бок горит от удара. То ли о воду, то ли о борт шлюпки. Для крика воздуха нет – вокруг глухая плотная вода…

Светлана приподнялась на спинке кровати и подтянула одеяло. В комнате было тихо. В полутьме лицо гостя будто побледнело – или это был лишь обман тусклого света.

– Я был без сознания, наверное. Или в шоке. Поэтому не понимал, что происходит. Но тут услышал этот звук. Сначала низкий гул. Потом – четкий, ритмичный. Винт корабля! Он быстро приближался. Я уже различал, как лопасти режут воду близко от меня. Такие глухие, жуткие удары.

Асахи провел ладонью по плечу, будто почувствовал холод или защищался от чего-то в темноте. Семён заметил это движение. События той ночи оживали в его воображении. Он представил себя в такой ситуации. Эту панику. Попытки спастись. Резкий рывок рукой. Еще раз. Ноги не помогают – мешает обувь. Сумка на груди. Ему надо быстро отплыть! Хоть немного. Хоть куда-то… Но тянет вниз. А в легких уже нет воздуха, они пусты… Семён тяжело выдохнул.

Асахи же продолжил:

– И тут – толчок. Рывок вперед – прямо на винт. В эту мясорубку… Но меня резко тянет куда-то выше. На поверхность. Винт прошел надо мной. Слышу всплеск воды. Наконец-то воздух! Делаю судорожный вдох. А наверху не лучше. Шторм в воде страшнее, чем казался с палубы: гром, волны, ветер режет лицо. Я пытаюсь вдохнуть, но воздух не входит в грудь. Боль в боку жуткая, как ребра сломаны…

– И что вы… – начал Семён, но осекся.

– Греб одной рукой. Ноги помогали – насколько могли. Всё время захлебывался, уходил под воду. А потом – неожиданный хлопок по спине. Словно рука. Что-то твердое ударило сзади. Я обернулся – весло. То самое, из шлюпки! Оно будто нашло меня. Крутилось рядом и… предлагало: держись за меня!

Он на миг закрыл глаза и слегка улыбнулся. Асахи вспомнил, как пальцы цепляются за гладкое дерево. Оно мокрое, скользкое, крутится в воде. Но – твердое! Не уходит вниз. Держит. Плечи дрожат. Ноги судорожно бьют по воде. Но можно дышать! Медленно, осторожно. Вдох глубокий. Настоящий…

– Весло спасло мне жизнь. Если бы не оно, не протянул бы и минуты.

Светлана еле слышно вздохнула. Она прижалась к спинке кровати, натягивая одеяло выше. Семён смотрел на бокал в руках, будто ждал, что увидит в нем какой-то ответ. Асахи не замечал их. Мыслями был там. Делал гребок. Еще один. Рука. Ноги. Дышать. Главное – дышать! Коротко. Осторожно. Плеваться водой. Но не отпускать весло. Шторм нападал, крутил. Волны хлестали, как удары исподтишка в уличной драке. Море играло им, словно мячом: туда-сюда, вверх-вниз…

– Я отдышался, – продолжил он. – Теперь срочно нужно было сбросить всё лишнее. Иначе долго не протяну.

Он говорил спокойно, но в нем чувствовалось сдержанное напряжение, ведь каждое воспоминание вновь возвращало в холод темной воды.

– Сначала ботинки. Один, потом другой. Уже легче. Потом – сумка. Инструменты тяжелые, как камни. Пассатижи, молоток, отвертки – всё шло на дно. В сумке всегда есть непромокаемый пакет. Мы хранили так фонарь, спички. Его я не выкинул. Почему – не знаю, что-то удержало. И тут вдруг осенило: ремень! Можно же обвязать весло и не терять силы.

Он поднял руку, показывая, как именно зацепил лямку. Пальцы двигались, точно повторяя действия тех секунд.

– Я просунул ремень, обернул вокруг весла и затянул. Тело прижалось. Плотно. Стало легче, держался теперь без лишнего напряжения. – Он вдруг рассмеялся, тихо, устало. – Почти уютно, – пробормотал он. – Я даже закричал. От радости, но с резкой болью…

В комнате никто не засмеялся в ответ. Только дождь за окном слегка усилился, как аплодисменты раздались с улицы. Светлана перевела дыхание. Семён чуть подался вперед. А гость всё смотрел в темноту, будто увидел там кого-то. Может, самого себя, молодого, вцепившегося дрожащими пальцами в то деревянное весло и впервые почувствовавшего – жив.

– А крикнуть о помощи? – спросила Света, чуть наклоняясь вперед. – Корабль ведь был совсем рядом…

Асахи даже вздрогнул. Вопрос будто обжег.

– Даже не пытался. Я… задыхался. Кричать было невозможно – боль в боку, в груди. Да и какой смысл? – произнес он с легкой досадой. – Шум адский. Ветер, грохот волн, рев океана. Голос просто растворился… Никто не услышал бы.

Он покачал головой, словно сам удивился, как остался тогда жив. Семён нахмурился:

– Подождите. На военном корабле никто не заметил, что вы пропали?

– Нет, – голос зазвучал сухо, почти бесцветно. – Да, странно. Очень. Напарник обязан был сразу поднять тревогу! Он видел, как я полез в шлюпку… – Асахи откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки. – Ни тревоги. Ни вспышки прожектора. Судно просто ушло…

За окном на улице что-то завыло. Ветер или сирена, было не разобрать. Светлана поежилась, будто кто-то невидимый окликнул ее.

Асахи был уверен, что его тогда бросили. На самом же деле второй матрос, которого смыла та же волна, даже не всплыл на поверхность: ударился головой о борт шлюпки, потерял сознание и утонул. Шторм отступил на мгновение, и вахтенные, должно быть, не допустили мысли, что волна могла смыть сразу двоих. Подумали, что те перешли в другой отсек. Поэтому отсутствие двух матросов долго оставалось незамеченным на корабле…

– Прошел, наверное, час. – Он чуть наклонил голову, вспоминая точнее. – Может, больше – два. Не знаю, время в шторм не ощущается. Тучи стали расходиться, и в небе появилась луна. Свет упал на воду. Она засеребрилась, будто превратилась в жидкое стекло. Это было чудо! Волны еще высокие, но уже не такие… враждебные. Я подпрыгнул на одной и увидел тень. Где-то далеко. Сначала еле заметную. Потом очертания берега. Скалы там – как стена. А затем появились… белые барашки.

– Кто? – переспросила Света.

Асахи усмехнулся:

– Иллюзия такая. Когда волна бьется о подводную отмель, с большого расстояния кажется, будто там стадо белых барашков. Я обрадовался: значит, берег близко. – Фраза прозвучала легко, однако в голосе чувствовалось внутреннее напряжение: барашки выглядели слишком невинно, чтобы в итоге оказаться настолько опасными. – Из темноты начало проступать нечто. Тень словно становилась плотнее. Сначала просто пятно. Потом дуга. Полукруглая арка торчала из скалы. Я присмотрелся: это вход. Вход в длинный тоннель. Он был широкий и вел внутрь, в самую толщу горы. Будто в сердце. Я приблизился вплотную и испугался… – Асахи потер ладонью лицо, как бы прогоняя воспоминания того момента. – Передо мной зияла пустота. Это был не просто мрак – тяжелая, плотная тьма. Туда мог провалиться целый корабль. И в этот момент волна толкнула весло внутрь. Меня просто засосало в темноту.

Поток воды внутри оказался не сильным, но направленным. Как дорога. В тоннеле было удивительно тихо. Я даже почувствовал покой. Шум остался за спиной, а внутри ни ветра, ни грохота. Помню этот звук капель. Они падали с потолка и отражались от выпуклых стен. Как в пещере. – Асахи слегка улыбнулся, тепло, но всё еще тревожно. – Мне показалось, что я в гроте. Что там можно спрятаться… от всех проблем.

Светлана прижала к себе банку с тоником. Та уже была теплой, но ей его не хотелось. Семён скрестил руки. В комнате на секунду стало необычно тихо. Как в гроте. Даже шум дождя за окном словно бы утих.

– Поток воды нес меня дальше, вглубь. Не быстро, но уверенно. Пока плыл, пытался угадать, для чего этот тоннель. По ширине он явно подходил для судов, но потолок… Слишком он был низкий. И тут осенило: арка на поверхности могла быть частью чего-то. Под водой наверняка она замыкалась в кольцо. В трубу, наконец. Тогда выходило, тоннель не для надводных кораблей, а скорее для подводных. – Асахи на миг закрыл глаза. – Подводные лодки, – тихо добавил он. – Этого еще не хватало!

– А что в них плохого? – наивно спросила Света, искренне удивившись.

Он улыбнулся уголками губ.

– В самих лодках – ничего. Но если тоннель для них, значит, внутри военный объект. Не наш! А я, на секунду, моряк советского флота. Формально выполняю боевое задание, хотя и не знаю, какое именно.

– Ничего хорошего, – кивнул Семён с пониманием. – Как если б у нас на Байконуре натовский солдат вдруг объявился.

– Вот именно, – подтвердил Асахи. – Скорее всего, тоннель прикрывал подлодки, когда они погружались или всплывали. Но японская база или американская? Понять пока было сложно. Оставалось гадать, вспоминать наш маршрут. – Он провел рукой по колену, мысленно прокладывая путь. – За день до шторма мы прошли южнее Кюсю. Это самый южный из больших Японских островов. Дальше – длинная цепь мелких островов. Целая гряда. Тянется дугой на юг, почти на полторы тысячи километров. Называется Рюкю. Самый крупный там остров Окинава. – Асахи замолчал, но, вспомнив что-то, быстро добавил: – А в конце этой цепи – Тайвань. Но туда вынести меня никак не могло. Слишком далеко. – Он вздохнул. – Поэтому я начал морально готовиться к аресту. К допросам. Возможно, пыткам. Ну а как иначе?! Я не просто потерпевший бедствие. Я, по их логике, шпион. Незаконно проникший с советского военного судна. Без документов… Для меня всё было нехорошо. Помню, размышлял, какой плен хуже: японский или американский?

– Лучше никакой! – быстро сказала Света.

– Если выбор есть, конечно! – Асахи впервые по-настоящему улыбнулся. – Тут передо мной появились ворота. Внутри тоннель перекрывал шлюз. Рядом с ним показалась платформа – небольшой бетонный выступ. Справа стена тоннеля прерывалась, и там – короткий причал.

Из воды торчали какие-то опоры. Не лестница, но что-то вроде. Я подплыл ближе. Оказались обычные швеллеры. Металл ржавый, но крепкий. Они торчали из стены и вели вверх, как ступени. Встав на нижний, сразу отцепил весло и почувствовал, насколько оно меня держало. Я быстро забросил сумку наверх, но вылезать из воды не стал.

Асахи прикрыл глаза, вспоминая тот самый момент. Вода спокойная. Тело расслабленное. Никакой боли. Только тишина. Рядом весло. Оно качается на воде. Мягко. Плавно. Он только смотрит на него – не держит. А оно уплывает. Лунный свет играет вдали на входе в тоннель, и дерево поблескивает – весло будто прощается. И удаляется всё дальше.

– Весло уплывает, а я почему-то даже не думаю, что оно может еще пригодиться. Мысленно попрощался с ним, и весло ушло. А я остался… в безопасности. Ну, так мне еще казалось. – Он покачал головой. – На площадке было совсем темно. – Голос Асахи стал медленнее, осторожнее. – Сумка. Я разорвал герметичный пакет и сразу достал фонарь. Включил – работает. Посветил вокруг – ничего. Свет упирался в глухие стены. Пусто. Холодно. Только ровные бетонные плиты. А в одной из них проём. Похоже, когда-то там стояла массивная дверь, но остался только ржавый короб. Как челюсти дракона – открытые навсегда. А внутри них тьма. Плотная, как чернила.

Светлана снова поёжилась, подтягивая одеяло выше, до подбородка.

– Выглядело зловеще, – тихо добавил он. – Пришлось собраться с духом и войти. Выбора-то уже не было – весло уплыло.

Перед самым входом я почувствовал: из него идет теплый воздух. Свежий: ни гнили, ни сырости. Значит, внутри есть выход. – Он медленно водил пальцами по колену. – Я зашел, не понимая, что этот шаг изменит всё…

В комнате стало совсем тихо. Супруги переглянулись в темноте. У них возникло одинаковое ощущение: они слушают не рассказ, а чью-то исповедь.

Глава 4

Извинившись, гость взял со стола бутылку с водой и медленно сделал пару глотков. Светлана отметила про себя, что слова давались ему легче, чем вначале. Речь понемногу оживала и становилась более «русской». Но какие-то интонации выдавали в нем иностранца. Он говорил ровно, почти монотонно, а некоторые слова растягивал. Очевидно, он думал по-японски, а на русский переводил. Но Свете это не мешало. Скорее, наоборот, добавляло интереса к его странной манере речи.

Асахи не спеша закручивал крышку, мысленно погружаясь в темноту катакомб…

– Зашел внутрь. Там тоже вода. Широкий канал, сразу за шлюзом – продолжение тоннеля снаружи. Посветил вокруг, фонарь слабый, но отражение помогло. Стало видно, насколько внутри всё большое… и пустое. База оказалась брошенной.

Пошел вдоль канала. Так хоть светлее – отражение от воды больше. Да и пути другого не было. Справа – ряд комнат. Заглянул в несколько. Думал, может, найду что-то, что хорошо держится на воде, как мое весло. Но в них пусто. Ни мебели, ни мусора. Будто вычищено. Как нарочно.

Двинулся дальше. Гадал всё: чья база? Может, японцев? И тут в свете фонаря вспышка: белое, красное… Прямо на стене передо мной. Я остановился. – Он развел перед собой руками, будто разглаживая потрепанную временем газету. – Флаг. Японский! Но не тот, что сейчас. Старый. С кругом и лучами во все стороны. Как солнце, только… не мирное. Лучи не светом греют – огнем жгут. Выскочил передо мной, как призрак из прошлого. – Асахи усмехнулся. – Да, собственно, так и случилось. Зато стало понятно: база японская. Старая, заброшенная… военная. И я на одном из островов Рюкю.

– Получается, японский плен, – задумчиво вставила Света.

– Пока только флаг, – улыбнулся Асахи. – И тот на стене, а дальше-то идти некуда. Но там показался новый шлюз. За ним явно было что-то еще. Поэтому пошел вдоль стены, в темноту, искать проход. И нашел, дальше, в глубине скалы.

Асахи задумался. Он тогда не понял сразу, что второй зал был больше первого. Шаги по бетону звучали как-то дольше, а фонарь не цеплялся за стены. Канал хоть снова шел по центру – вытянутый, как и прежде, но стоял теперь сухой. Без воды и без бликов. Свет терялся в воздухе. Темнота вокруг казалась глухой, тяжелой, будто замыкала в душной коробке.

– Я подошел к каналу. К самому краю. Посветил вниз. Хотел понять, что там. И вдруг – как в живот ударило. Там… пустота. Настоящая. Без дна, без формы. Даже ноги подкосились. Я тут же упал на пол… Идти дальше пришлось почти вслепую. Только бы подальше от края, чтобы не провалиться. Может, в свете дело, но зал казался длиннее и больше первого. А в конце снова стена. Теперь, правда, ни флага, ни прохода. Тупик!

Светил долго… везде там. Ничего. Один только швеллер торчит из стены снизу. Такой же, как в тоннеле при входе, только не ржавый, гладкий. А чуть выше – другой. Метрах в полутора, может. Похоже, раньше на них крепилась лестница. Вела на ту сторону. Но от нее остались только ржавые куски. – Асахи помолчал, прежде чем продолжить: – Что мне оставалось?! Вернуться? И куда? В море? Вокруг островов сильные течения. До берега можно не добраться, снесет как щепку – и пропал…

Я стоял. Долго. Потом просто встал на швеллер. Покачался на нем. Держит. Значит, можно и залезть… – Он говорил уже чуть быстрее, будто тело само вспоминало порядок движений. – Держась одной рукой за стену, я схватился второй за перекладину выше. Фонарь пришлось выключить и убрать в сумку, только так я мог повиснуть на верхней опоре. Резко оттолкнулся и прыгнул в темноту. Уцепившись там локтями, закинул на швеллер ногу. Затем раскачался, и тело в какой-то момент протащило по инерции выше… В детстве залезал так на деревья.

Семён кивнул с пониманием.

– Поднялся на швеллере на ноги, медленно. Включил фонарь. Прямо на уровне глаз оказался еще один швеллер. Посветил выше, и понял: их там много. Целая цепочка. Идет вверх. – Асахи посмотрел на супругов и задумчиво произнес: – До сих пор не знаю, зачем полез. Безысходность? Не совсем. Может, как в детстве: «А смогу ли»? Дурак! Но полез… – Он говорил, не глядя на собеседников, будто снова карабкался по тем швеллерам. – Лез тяжело. Ладони скользили: пальцев не хватало, чтобы нормально зацепиться. Металл гладкий. Плечи ныли, локти дрожали, но я лез. Уже на третьей опоре подумал: вниз так просто не спуститься. Только вверх или сорваться. Дальше уже не думал. Просто хватался и тянул тело выше. Как будто доказывал кому-то: не сорвусь, не сдамся! И вот последняя перекладина. Всё, что держит теперь, – мои руки и страх отпустить…

– А сколько их было? – спросил Семён.

– С десяток. Скорее, больше. – Асахи на секунду задумался.

Семён покачал головой, прикидывая:

– Вы ж метров на пятнадцать, если не выше, забрались?

– Да. Тело гудело. А наверху опоры пошли в линию. Вели на ту сторону. Я начал перепрыгивать. Сначала легко. Потом… – Асахи слегка наклонился вперед. – В середине, над каналом, я буквально на секунду остановился. Сбился с ритма, и тут накрыло. Страх. Жуткий. Я замер – подо мной пустота. Боялся даже пошевелиться, как парализовало. Кровь застыла внутри. Стоял так долго. Потом выдохнул и шагнул дальше. А там… еще хуже.

– Вы же хотели перебраться туда, верно? – уточнила Светлана.

– Хотел, но… – Асахи сделал паузу и с раздражением закончил: – …надо было думать, прежде чем лезть! Стою на крайней опоре и понимаю: назад – никак. Теперь только вниз. Но это же не как вверх. Не дотянешься. Не перескочишь. Всё нужно делать в полной темноте. Фонарь не включишь – держаться надо двумя руками… – Он с досадой провел ладонью по подлокотнику кресла. – А еще швеллер с торца очень узкий. Стою босыми ногами на нем. Тело раскачивается. Руки расставил в стороны, как гимнаст в цирке. Только без страховки.

Я себя проклинал – залез, а теперь стою. Не прыгнешь. Не спустишься. Назад тоже нельзя. В ловушке! Снял сумку и повесил на край, чтоб не мешала. Затем лег животом и свесился вниз посветить там фонарем. Но ничего не видно, только выступ какой-то. Узкий. Не балкон, не плита. Просто торчит. Метров пять до него. Прыгать опасно – промахнусь. Подумал, может, если только повиснуть… Останется тогда метра три… Но как удержаться пальцами на краю швеллера? Металл гладкий, скользкий. Фонарь же нужно держать, чтобы прицелиться, куда приземлиться. – Асахи опустил взгляд. – Я даже не продумал ничего – и сразу вниз. Повис на перекладине. Отпускаю руку с фонарем. Остался висеть на одной и тут… сорвался. Пальцы не выдержали.

Света тихонько вскрикнула, как от боли:

– Разбились?!

– Я не прыгнул. Не спустился. Просто рухнул. Как мешок. Удар в ноги был будто кувалдой. Но ничего не сломал… А вот руки…

Я подставил их, чтоб как-то смягчить падение. Фонарь ударился о бетон – и вдребезги. Всё! Вокруг чернота!

В гостиничном номере словно и правда потемнело. Дождя за окном не было, но с потревоженных ветром деревьев падали тяжелые капли. Казалось, кто-то крадется в темноте. Светлана посмотрела на силуэт японца, тот сидел неподвижно.

– Я не понимал, что делать. Лежал. Не двигался. Прислушивался к себе: к боли, дыханию… Темнота теперь была настоящей. Не мрак. Что-то плотное. Без краев, без теней. Поднес руку, прямо к лицу. Ничего не вижу. Я исчез. Тут вспомнил про сумку. Дернулся, а ее нет. Спички же в ней, а она там наверху осталась. – Асахи поднял руку. – Всё! Теперь точно всё!

До балкона было метров пять. Значит, подо мной десять. Не меньше! Если вообще что-то подо мной есть. Прыгнуть в черноту?! От мысли этой сразу свело ноги. Похоже на отчаянное самоубийство!

– Вы же спаслись?! – не выдержала Света.

– Очевидно! – усмехнулся Семён. – Иначе грустили бы мы сейчас тут в одиночестве.

– Спасся, – задумчиво произнес Асахи. – Но уже не я…

Семён сидел тихо. Шутить больше не хотелось.

– Я сжал голову руками. Просто чтобы остановить этот шум. Мысли… Страх. Всё навалилось разом. Хотел подняться, но не смог. Темнота будто давила. Путала. Я встал на четвереньки и пополз. Потихоньку. Наощупь. Бетон холодный, гладкий. Иногда шершавый. И тут – край! Я прямо услышал пустоту за ним. Туда провалился небольшой кусок бетона, я задел его пальцами. Даже эхо не вернулось. Будто обрывалось внизу, в темноте.

Асахи невольно прикрыл глаза. Комната, пусть и погруженная во мрак и почти невидимая, исчезла полностью. Он смотрел сквозь веки на темноту. Но и сейчас она не казалась ему такой осязаемой и плотной, как в тот раз. Потеряв фонарь, он не просто лишился возможности видеть. В полной темноте, слыша лишь шорохи собственных движений, он остался без времени, наедине со своими мыслями. Это было похоже на галлюцинацию. Даже понять, что кажется, а что реальность, было тяжело. И тут он снова нащупал бетонный край. Рука провалилась в пустоту, но уже с другой стороны выступа…

– Не представляю, что бы я чувствовала, – с ужасом призналась Света. – Вы как на острове там застряли. Только вместо воды – ничего вокруг. Вакуум…

– Вот тут меня охватила настоящая паника. Я рванулся назад. Не помню зачем. Просто от этого края. От темноты. Лишь бы подальше. Сделал пару шагов и споткнулся. Меня повело. Назад… вбок… я не понимал. Чувствовал лишь – падаю! Как-то перевернулся в воздухе, подставил руки – надеялся, сейчас упрусь в стену. Но пусто. Воздух. Руки прошли мимо. Я летел вниз. – Асахи замер, его пальцы сжались. – В голове было только одно: это конец. Ошибся! Повернул не туда. Не та сторона. Ждал удара, боли… смерти. – Он провел ладонью по лбу. – А потом – резкий толчок в живот. Я рухнул. Но не в пропасть. Просто перевалился через какую-то низкую стенку и оказался на полу. Комната! Я внутри. В безопасности.

Сразу уцепился за стенку и вскочил. В висках стучит. Ноги дрожат, трясутся, как резиновые. Я дышу. Тяжело. Но стою. Твердо! Начал щупать темноту, передо мной какой-то проем. Как окно. Я провел рукой – снизу кирпичная стенка. И тут задуло. Откуда-то сзади свежий воздух. Я не поверил. Спасение? Сделал шаг. Потом еще… Но никуда не пришел. Голова закружилась. Тупик. Последний. Там всё и кончилось!

– И что вы сделали? – с удивлением спросила Светлана.

Асахи перевел взгляд на щель между шторами. Он смотрел на полоску света, тонкую, дрожащую, будто дверь в другой мир.

– Умер, – сказал он тихо.

Глава 5

Напряжение отпускало. В сознании что-то отозвалось: внутренний подъем, надежда. Она поднималась изнутри: надо бороться… но сил не осталось – он слишком вымотан. Полностью.

Решимость постепенно улетучивается, растворяется в глубине и пропадает. Ноги подкашиваются, не держат – вместо суставов камни. Губы пересохли и потрескались. Даже язык кажется чужим, инородным.

Пить! Как же хочется воды! И надо сделать шаг. Хотя бы один…

Но перед глазами чернота. Как воронка. Она начинает вращаться. Сначала медленно. Потом сильнее…

Головокружение приходит резко, как удар в живот. К горлу подступает тошнота, резкая, до горечи во рту. Тело тяжелеет, будто его заливают свинцом. Держаться на ногах всё труднее, и спина неожиданно упирается о стену. Только на ней и удержался. И всё! Чернота сомкнулась. Не снаружи, теперь уже в голове. Сознание оборвалось, будто решило: дальше без меня…

Очнулся не сразу. Сколько прошло времени – неизвестно. Ощущения вернулись, но тускло, будто свет пробил мутное стекло. Тело вытянуто. Под ним холодный пол. Вокруг та же тьма. Глухая, плотная, как бездна того пустого канала, обволакивает со всех сторон.

Страшно! Надо осмотреться, но разум ускользает. Приходит сон. Тяжелый. Мертвецкий. Как провал между высоких волн…

С первых же мгновений закрутилось нечто странное. Какое-то движение. Вдали появился водоворот: искры, цвета, звезды… Мерцающие, живые. Всё это медленно собирается в яркую спираль, зовущую, плотную. Она переливается и несется прямо на него. Приближается и в какой-то момент поглощает. Целиком. Он падает, как в детстве на качелях. Когда живот уходит вниз. Но страха нет. Напротив, почти радость и даже легкий восторг. Ведь можно кувыркаться, нырять, парить в воздухе. Вокруг свет, вихрь, вода, но это падает глубже, всё стремительнее вниз…

И тут – темнота. Внезапно, будто кто выключил свет. Всё сразу сжалось в черную точку. Скорее, в твердый камень. Который и затягивает в трубу или, точнее, колодец. Вокруг уже ни красок, ни образов – густая чернильная темнота и нарастающий гул. Как огромный винт корабля…

Вдруг предчувствие, скорее уверенность: снизу навстречу несется что-то твердое. Смертельное. Дно колодца! Сейчас случится удар! Страх сковывает всё, сжимает еще сильней. Легкость исчезает. Тело не парит – падает. Оно и есть этот камень! За секунду до удара – крик.

Пронзительный, резкий голос как лезвие разрезает черноту…

Та же тьма, но глаза теперь открыты – он проснулся. Несколько секунд в ушах звенит эхо. Чей это был голос? Его?!

Постепенно возвращается сознание: тот же холодный пол, кирпичная стенка за спиной и липкая темень. Однако что-то поменялось. Темнота будто затаилась. Как стая шакалов, почуявших льва. Голова тяжелая, взгляд мутный.

Что это?!

Вдалеке тонкая, едва заметная жилка света прорезает мрак. Как трещина в стекле, за которой другой мир. Призрачный, размытый. Свечение растекается по полу легким туманом. Взгляд на секунду замирает на нем, но шея болит так, что мышцы не держат. Голова сама опускается на пол. Тяжело…

Он лежит неподвижно. Вслушивается в себя, в темноту. Тело будто слилось с бетоном и в какой-то момент перестало понимать, чье оно вообще. Военного? Советского матроса? Спасшегося в шторм моряка? Или просто тело, брошенное под землей…

Судно ушло. Его никто не искал. Он выполнял приказ, который толком не знал. Может, и не было ничего? Даже крика, а всё это лишь воспоминания. Остатки какого-то дурного сна.

Имя?!

Собственное имя вызывает сомнения! Нет, как его зовут, он помнит. Но это почему-то кажется чужим. Слишком четким для такого состояния. Слишком оформленным. И хочется удержать в голове хоть что-то конкретное: название корабля, цвет морской формы, лицо мамы… но не получается. Всё ускользает. Темнота будто стирает его, превращая в ничто. Тело без имени, без задач, без прошлого.

Человек?!

Ведь его теперь даже не видно. Он скорее звук. И тот затихает. Страшно! Даже не от самой темноты, а от того, что она заменяет. Поглощает. Постепенно заполняет его место в жизни. Будто само подземелье дышит сквозь него.

Но вот вновь пробилось ощущение: кто-то есть рядом. Не только чернота! Надо поднять голову, осмотреться… Глаза снова упираются в свечение. Уже и забыл о нем! А оно на месте. Стало ярче как-то.

Но что это?!

С усилием ему удается перевернуться на живот. Голова кружится. Тело чудовищно тяжелое. Подняться на ноги невозможно. Остается ползти. В ушах звенит. Странные шорохи подползают со всех сторон. Кто-то зовет, но… другим именем. Словно зов не ему, а тому, кем он был когда-то. Или только будет?

И вот странное свечение уже совсем близко. И оно – правда! Не иллюзия. На полу перед ним мерцает широкий круг: холодный голубой свет. В него можно просунуть руку. Свет этот не пугает, наоборот, хочется спрятаться в нем. Он кажется островком, защитой от вязкой черноты. Еще несколько метров внутрь круга. А там уже перевернуться на спину и замереть…

Да, так лучше! Где-то высоко перед глазами точка. Переливающаяся, неясная. Оттуда льется этот приглушенный свет. Но откуда он там и что это вообще, нет даже желания думать. Даже пусть точка эта сейчас лишь в голове, но она дарит облегчение: смотри, не сопротивляйся, не борись…

И тут – резкая вспышка! Как удар. Яркий белый свет сильно бьет в глаза. Словно взорвалась звезда, а он оказался в эпицентре.

Свет мгновенно ослепил. Щуриться, закрывать лицо руками бессмысленно: перед глазами раздуваются зеленые пятна. Но свет не столько видимый. Он жаркий, физический. Волнами проходит через кожу, плечи, руки. По телу растекается тепло. Необъяснимое, живое. Какая-то сила! Внутри что-то просыпается. Боль исчезает, а вместе с ней уходит страх.

Он умирает?!

Наконец-то! Вот она, смерть! Конец всему, мучениям в первую очередь. Это видение! Тоннель, яркий свет в нем – точно как и описывали ее. Смерть!

Но внутри медленно просыпается странное чувство. Обратное. Какая-то свежая сила! Чистая энергия разливается в теле. Сознание проясняется. Он уже понимает, что лежит на полу в старой военной шахте. Он – советский матрос. Он спасся в шторм. Корабль. Шлюпка… Он всё вспомнил и резко поднялся. Сел на пол. Боли нет. Тело легкое. Голова ясная. Сверху прямо на него светило солнце. Настоящее, жаркое, ослепительно яркое.

Он отполз в сторону. В потолке зияло широкое отверстие, через которое лился солнечный свет, растекаясь по большому залу. На своде необычный узор – хризантема со множеством лепестков. Тогда он не понимал, что смотрит на императорский знак: красивые лепестки, которые изящно сходились в круг, внутри которого был колодец – шахта. А сквозь нее в подземелье чудом пробился солнечный луч.

На стене напротив – красивое широкое панно. Опять красно-белый флаг: лучи от круга расходятся во все стороны. Но здесь не нарисовано, а красиво выложено из камня и стекла. Свет отражается от мозаики и рассыпается по залу яркими искрами…

И вдруг он начинает слабеть. Круг света на полу медленно сужается. Яркий столб заметно сжимается и бледнеет. Солнце покидает шахту?!

Тьма, словно очнувшись от удара, сразу отвоевывает пространство обратно. В теле зарождается дрожь. С каждым захваченным сантиметром темнота словно выжимает воздух из легких. Он резко вскакивает. В ногах легкость – ни боли, ни усталости. В стене показался узкий коридор. Нужно бежать отсюда!

Но там закрытая металлическая дверь. Тело бьется в нее. Глухо. Бесполезно. Быстро назад, в зал!

Луч почти угас. Свет вспыхивает напоследок и исчезает. Резко, как и появился. Воздух будто тоже уходит вместе с ним. Тьма смыкается, но не в голове, не перед глазами. Он почти не дышит, чтобы удержать в памяти эту последнюю вспышку. Она как фотография. Оттиск зала. Вот флаг. Вот окно, в которое он провалился с выступа. Потолок с хризантемой. Что-то еще… Черное, небольшое. Как пятно на гаснущем в сознании снимке.

И тут в беспросветной темноте промелькнула чья-то улыбка…

Асахи встряхнул головой. Рассказывая, он пережил это так явно, что какое-то время даже не мог понять, где он. Убедившись наконец, что он в гостиничном номере, тихо продолжил:

– Я пересек зал в темноте и подошел к дальней стене. Начал ощупывать. Пальцы наткнулись на гладкую поверхность. Корпус. Циферблат. Трубка… Телефон?!

Сжав рукой толстый шнур, несколько секунд стоял, не веря своим чувствам. Было страшно. Я боялся услышать пустоту в трубке. Секунда. Вторая… Я сорвал ее. И сразу гудок. Резкий, как удар в грудь. Телефон был жив. И я тоже!

За окном давно уже стемнело. Но ни разница во времени, ни перелет, ни дорога из Лондона не могли пересилить то странное любопытство, которое сейчас взяло верх над усталостью. Никто из супругов не двигался и, казалось, даже не дышал. Тишина сделалась почти осязаемой. Словно сама улица за окном прислушивалась.

Семён сидел почти не шевелясь. Бокал в руке давно опустел, но он забыл о нем. Мыслями он находился сейчас далеко, видимо, тоже застрял в той шахте.

– Вот это да… – не выдержала Света, но осеклась. Она словно испугалась собственного голоса и как-то особенно внимательно посмотрела на японца.

– Но куда вы позвонили? – всё-таки решилась спросить она. – Как вообще догадались, какой номер набрать?

Асахи улыбнулся.

– В детстве дома был похожий аппарат. Разве что чуть меньше. Может, и вы застали такие же. Помните, выбираешь нужную цифру на диске и крутишь пальцем. Не успел – отбой: слышались короткие гудки. Они же, если номер занят или отключен. Вот я и начал крутить с единицы. А после второй – сразу короткие гудки. Значит, номера двухзначные! – Он подмигнул. – Дальше проще: набирал все двойные номера.

Подряд: «один – семь», «один – восемь», «один – девять». Когда добрался до пятого десятка, трубка замерла, линия не выдала отбой. Я застыл в шоке. И тут слышу в динамике тихие длинные гудки. Куда-то дозвонился! – Асахи подождал мгновенье и закончил: – Тогда я не знал, но мне ответил оператор гарнизона сил самообороны на Окинаве. Что он подумал в тот момент, представить не могу. Но, услышав голос, я закричал: «Мэйдэй, мэйдэй! Помогите! Хэлп!»

Семён посмотрел на окно, видневшееся в щели между шторами. По стеклу медленно стекали редкие капли дождя.

– Если бы не услышал лично, наверное, не поверил бы, – произнес он негромко. – Даже представить трудно, как вы пережили это…

Светлана прислонилась к спинке кровати и выдохнула:

– Как будто сама побывала там… в этом подземелье. – А что это был за свет? – живо добавила она. – Вы сказали: солнце! Но откуда оно под землей?

Асахи кивнул на полоску света на полу.

– Лахайнский полдень.

– Что? – два голоса слились в один.

– На Гавайях есть такой город, Лахайна4. Два раза в год там можно наблюдать редкий феномен: в полдень в зените солнце оказывается строго над головой.

– Слышал о таком, – кивнул Семён.

– По-научному «подсолнечная точка». Лучи стоят вертикально: Солнце на минимальном расстоянии от Земли. На природе, в общем-то, ничего особенного не видно. Но в городе, где много столбов, домов, колонн, полностью пропадают тени.

– Подождите, с тенями ясно. При чем тут бункер? Да еще глубоко под землей… – Светлана никак не могла понять, о чем идет речь.

– Вертикальный луч может проникнуть на любую глубину. Через шахту, трубу, колодец достать куда угодно. Длится это всего несколько минут. Солнце уходит из точки быстро, и лучи уже падают, как обычно, под углом.

– Но вы же не на Гавайях были, – медленно проговорила она.

– Да. Такое случается не только там. Назвали феномен так, потому что на Гавайях точка проходит по городу. А вообще из-за наклона Земли она дрейфует вдоль экватора. По спирали между тропиками.

Света вздохнула – то ли поняла, то ли решила не мучить дальше расспросами.

– Ничего сложного, дорогая, – поспешил успокоить ее Семён. – Видимо, сверху в тот зал – или храм императорский, чем он там был, – вела вертикальная шахта.

– Так и есть, – кивнул Асахи. – Колодец глубиной сто метров. Он соединял секретный командный пункт японского морского флота с поверхностью высоко в горах. Но было это давно, во время войны. Может, вентиляция, даже не знаю. Мне не сказали: объект как-никак военный.

– Логично! – с восторгом подтвердил Семён. – У вас просто фантастическое везение! И сколько, говорите, солнце светит в эту точку?

– Если точно – с 12:17 до 12:22.

– Пять минут всего? – подсчитал Семён. – Феноменальное везение! – Он будто был не в силах поверить в историю их соседа по номеру.

– Да. И повезло, что база японская, – добавил Асахи. – Они сохранили ее. Даже телефон оставили. – Он словно засомневался. – Но удивляет другое. Солнечный свет… Солнце – оно же так часто с нами. Почти каждый день. А мы и не замечаем. Я не ощущал его никогда настолько… как часть себя. А тогда, именно под землей, это случилось. И теперь это чувство света внутри… силы, что наполнила меня, осталось.

Я точно знаю: когда хочется сдаться, нужно верить: свет летит, мчится к тебе! Он оторвался от какой-нибудь далекой звезды. Ты даже не видишь его, но ждешь, и он уже внутри, часть тебя.

Наступила пауза.

– Такая личная история, – прошептала Света. – Понимаю ваши сомнения. Вы не хотели рассказывать… Но почему решились? Вы сказали, сегодня какой-то особый день?

Асахи посмотрел в окно. За ним лишь густая темнота – было уже далеко за полночь.

– Сегодня восемнадцатое августа. День лахайнского полдня на том острове. Мой день рождения.

– Вот это да! – оживился Семён.

– Эта дата, кстати, в моем японском паспорте, – добавил с улыбкой Асахи.

– Поздравляем! У нас же есть шампанское! Давайте откроем его! – Семён вскочил с кровати.

– Подожди, Сёма, – взмолилась Светлана. – А как вы стали японцем? Что произошло после?

– После? – Асахи задумался. – После я встретил Учителя… – медленно произнес он и тихо добавил: – И обрел Отца.

Глава 6

Едва прозвучала последняя фраза, как пробка с мягким хлопком вылетела из бутылки, словно подчеркивая значимость только что произнесенных слов. Семён ловко разлил игристое по бокалам. Он уже собирался подать один жене, другой – Асахи, как вдруг Света сказала:

– Вы можете прилечь с того края кровати, а Семён – рядом со мной. Всё лучше, чем вам обоим мучиться на этих креслах.

Семён, насидевшись за весь день, с энтузиазмом поддержал:

– Прекрасная идея! Готов лечь хоть в ногах – лишь бы не сидеть больше.

Он шустро метнулся в темноту, прихватил со стола бутылку шампанского и корзину с фруктами. Расставив их на тумбочке у изголовья, с удовлетворением осмотрел импровизированный праздничный стол.

– Ну что же вы, Асахи-сан, – не стесняйтесь, присаживайтесь с того края, – снова пригласила Светлана.

Асахи поднялся и подошел к кровати.

– Честно говоря, тоже насиделся уже за сегодняшний… точнее, вчерашний день, – поправился он. – Ведь только утром прилетел из Токио. Но хоть выспался по дороге. А в Японии сейчас снова утро…

Он слегка улыбнулся, подходя к кровати с другого края от супругов.

– Ну, вот и славненько, – протягивая ему бокал, произнес Семён. – С днем рождения, Асахи-сан!

– Да, поздравляем вас! – присоединилась Света. – А что японцы говорят в таких случаях?

– Кампай, – сказал Асахи, устраиваясь на кровати поверх покрывала и с облегчением вытягивая ноги – медленно, как человек, который наконец позволил себе выдохнуть. – Точнее, кампа-а-ай! И нужно кричать вместе, чокаясь бокалами.

– Ну, тогда: кампа-а-ай! – дружно отозвались супруги.

– А что дальше? – нетерпеливо спросила Света, едва пригубив вино. – В конце концов, не солнце же выдало вам сразу японский паспорт!

– Не солнце, – усмехнулся Асахи, – и точно не сразу. – Он чуть нахмурился – воспоминания были явно непростыми. – В Японии всё сложно устроено. Особенно с законом. Может, в другой стране меня бы быстро отправили домой. Но не там.

Нарушений у меня – целый воз. Пограничный режим, нелегальное пребывание, отсутствие документов. Самое серьезное – якобы умышленно пробрался на военный объект. Хоть он был заброшенным. Будете смеяться, но мне даже приписали нарушение местных правил на Окинаве. Выяснилось, я не уплатил портовый сбор с судна…

– Как?! – возмутился Семён. – Вы же не на судне приплыли! И не в порт попали!

– А весло? – тон Асахи был серьезным.

Теперь его лицо было видно лучше. На него падала полоска тусклого света от фонаря, просочившаяся сквозь щель между шторами. Однако, бросив быстрый взгляд, Семён так и не смог определить, шутка это или нет.

– Сам себя и выдал, – усмехнулся он. – На первом же допросе рассказал, как добрался до базы. Они записали. Потом признали: весло – маломерное судно. А насчет порта… Технически они правы, я «причалил» на весле к пристани военной базы.

Семён рассмеялся, ситуация действительно была абсурдной. Асахи немного расслабился.

– После этого понял: лучше помалкивать. Проблем и так хватало. Ну а дальше арест. Допросы. Суд.

Он глухо ударил ладонью об колено, словно судья ударил молотком.

– Даже так?! – Света была поражена.

– В тюрьме провел четыре месяца. Историю свою рассказывал десятки раз. Полицейским, военным, по кругу разным чиновникам. Сначала даже забавно было. Следователь кланяется, представляется. Вежливо. Потом допрос. Долгий. Он записывает: в бланки, в графы, в таблицы. Что-то подчеркивает, что-то зачеркивает. Через пару дней снова допрос. Только следователь новый. Тоже кланяется. Представляется: начальник предыдущего. И снова те же вопросы. В том же порядке.

– Зато не соскучишься, – улыбнулась Светлана.

– Скорее наоборот… Скука – как пытка. Следователи меняются. Звания всё выше. Начальник, потом директор, потом кто-то из министерства. А вопросы те же. – Он усмехнулся, но без какого-то веселья. – Хорошо хоть переводчика одного дали. Точнее, переводчицу. Русская. Муж – японец. Она жила там, на юге, уже тридцать лет. Звали ее Маргарита Юрьевна. Но для всех она была Рита-сан.

Асахи замолчал, вспоминая ее. Рита-сан оказалась тогда единственным человеком, с кем он мог говорить. Просто говорить. Не объяснять, не оправдываться. Она не расспрашивала, слушала. И держала на плаву. Возможно, всё повернулось бы иначе, если бы он попал не туда и они не встретились. Южная Япония вообще была тогда другой. Тихая, старомодная. Время шло медленнее, а чужак всегда подозрителен.

Иностранец на улице – целое событие. Дети показывали пальцем. Взрослые оглядывались. А он тогда не знал ни японского, ни английского. И вдруг рядом – она. Русская женщина, прожившая в этой стране тридцать лет. Смотрела внимательно, говорила просто. Успокаивала. Переводила не только слова – реакции, интонации, ситуацию. Без нее он бы сорвался. И не раз. Но она гасила это заранее. Видела, когда он закипал, и не давала взорваться. Спокойно, ровно. Без лишних слов. В тех условиях это была не просто помощь. Это было спасение.

Асахи взял бокал, медленно покрутил в пальцах. Но глоток так и не сделал, словно прикасался не к нему, а к воспоминаниям. Он улыбнулся и продолжил:

– Допросы становились невыносимы. Каждый раз одно и то же: вопросы, их последовательность, протоколы, бланки. Только лица новые. Чтобы не сойти с ума, я шутил. По мелочи. Просто чтоб не уснуть. Глупо, конечно. Тогда мне казалось, что безобидно. Помню, один следователь только начал спрашивать, а я уже ответил. Не дождавшись перевода.

Рита-сан посмотрела укоризненно. А следователь нахмурился. Полистал папку с моим делом. Потом говорит: «Не написано, что вы говорите по-японски». Я попытался объяснить: вопросы одинаковые, один в один. Уже угадываю их по очереди. Но чем больше говорил, тем больше он сомневался. Пообещал в конце отразить это в рапорте. Но следующий следователь повторил всё слово в слово, как под копирку.

– Может, тактика у них такая? – предположил Семён. – На лжи пытались поймать?

– Не знаю, но Рита-сан мне строго сказала: «Не сбивай их ритм, лучше скучно, чем больно». Я, правда, ее тогда не понял, но урок усвоил: скучаю и как попугай повторяю свою историю…

Через месяц полицейские закончились и пошли военные – следователи Сил самообороны. База же под их ведомством. Вопросы, правда, опять одинаковые, только смысл другой. Речь уже не о документах и паспортах, а о базе: что видел, сколько прошел, что могу описать. Я молчу. То есть говорю, но только общее. Без деталей. После штрафа за весло лишнее себе дороже.

Интерес военных стал понятен позже. История эта всплыла наружу и просочилась в прессу. Вообще, журналистика в Японии сильная. Какой-то местный газетчик – шустрый, видно, – раскопал в полицейской сводке про «советского моряка, найденного на японской военной базе». Пошел по следу, через тоннель. Зашел, правда, неглубоко, но и одного зала хватило…

– Для чего? – скептически спросил Семён.

– В местной газете появилась фотография: флаг. Старый, с лучами. Императорский. Конечно, скандал. Тему подхватила национальная пресса. В Японии это очень серьезно: Силы самообороны – символ мирной политики страны. А тут – милитаристская символика. Старое лицо на новой витрине. Внутренняя шумиха могла перерасти в международный скандал. Кому такое нужно?!

Ну и реакция мгновенная. Бюрократия сработала на удивление быстро. Они подорвали тоннель. Доступ закрыт – и тема тоже. Это сработало. Шумиха постепенно затихла.

Асахи произнес с интонацией диктора вечерних новостей:

– Была продемонстрирована воля государства в борьбе за мир, отречение от грехов прошлого и трепетное отношение к общественному мнению.

Супруги прыснули от смеха.

– Моя история в газеты не попала, – продолжил он уже привычным голосом. – А я всё сидел на этих допросах. О солнце не говорил. Даже себе не говорил. Потому что не знал, было ли оно на самом деле. Или приснилось – кто знает. Ну не может же быть под землей настоящее солнце!

Сначала я просто сомневался. Потом начал убеждать себя, что придумал. Мозг в темноте сам нарисовал что-то. А я был на грани. В изнеможении. Страхе. Полусне. Может, мне и нужен был этот свет – вот я и увидел его. Поэтому не стал рассказывать. Ни на допросах, ни даже Рите-сан. Не верил! А без веры такое лучше держать при себе.

– Мне и сейчас трудно поверить, – добавила Света. – Чистая мистика. Хоть вы и объяснили это научно.

– Сам узнал объяснение этому гораздо позже. Но вот за свое неверие я и поплатился, – голос Асахи стал серьезнее: – После всех допросов и моего умалчивания меня неделю никто не трогал. Я уже решил – всё. А тут ночью без предупреждения повели куда-то. Вниз, в подвал.

Комната незнакомая, воздух тяжелый. За столом двое. Один в очках, лицо ни о чем. Ни возраста, ни выражения. Второй сидит боком, не поднимает головы. Листает папку, будто меня нет здесь.

Сажусь напротив. Очкарик произносит по-русски: «Господин Курояма задавать вопрос. Я переводить. Готов?» Я не сразу понял, кто из них Курояма. А когда понял, стало не по себе. Он медленно поднял глаза. Черные, без выражения. Не злые. Просто пустые. От этого еще хуже.

Риты-сан со мной нет. Никого знакомого. Я сел и почувствовал: будет плохо. И не ошибся. Спрашивать он начал вроде по шаблону. Но что-то другое в интонации. В словах не заинтересованность, а… наблюдение. Кстати, фамилия его – Курояма – по-русски «черная гора». Я же запомнил тогда только Куро…

– Черный? – уточнил Семён.

– Да, – Асахи поморщился. – Опять чернота…

Он замолчал. В памяти навсегда отпечатался образ следователя. Курояма Синдзи. Имя он узнал позже, когда уже хорошо говорил по-японски. К «черной горе» – тяжелой, мрачной угрозе – добавилось синдзи: «вера», «управление». Имя не просто звучало, оно давило. Такое могло принадлежать проповеднику. Или манипулятору. Человеку, который никогда не сомневается, для которого есть только один путь – его.

Внешность Куроямы была под стать имени: выразительная, но очень холодная. Высокий, сухощавый и крепкий. Лицо будто высечено: ровный нос, тонкие, плотно сжатые губы, черные как смоль волосы, зачесанные назад, бледная, как бумага, кожа. В облике было постоянное внутреннее напряжение – готовность к резкому, точному действию. Это чувствовалось в выправке, линии шеи, жестких кистях рук. Когда их взгляды впервые пересеклись в ту ночь, Асахи почувствовал это всем телом. Его словно кольнуло. В лице Куроямы, в его глазах – темных, непроницаемых – таилась угроза. Асахи ненавидел это лицо.

– Допрос длился уже больше четырех часов, – голос его потяжелел. – Я хотел вернуться обратно в камеру. Хоть бы оставили в покое. Но они не останавливались. Шли по биографии, шаг за шагом. Детство, школа, армия, кто командир, кто друг, кто что сказал, как я реагировал… Видимо, им было важно всё. Все мелочи. Особенно мелочи!

Куро этим ловко пользовался. Мог вернуться к старому вопросу. Проверить, совпадет ли мой ответ. Причем не грубо. Спокойно, будто случайно. А я уже устал. Мог сбиться. Этого он и ждал, видимо. Причем ничего не записывал. Никаких бланков, шаблонов. Он просто смотрел. Как будто всё уже знал и ждал чего-то.

Дошли до истории с залом. Я рассказал, как перевалился через стену, как нащупал провод и нашел телефон. Куро перебил: «А почему вы не прыгнули сразу вниз?» Я промолчал – что тут ответишь?! А он слегка усмехнулся: «Было бы проще. Нам не пришлось бы с вами сейчас возиться…»

Потом он сразу достал папку. Внутри черно-белая фотография. Снята сразу же после того, как меня оттуда вытащили. На снимке – зал. Пол. Бетон. Свет от вспышки резкий. На полу видны отпечатки, пятна от тела. Один возле кирпичной перегородки, второй в центре. Между ними широкий след – я там полз. И вдруг следы босых ног. Они идут в коридор, потом обратно. И сразу к телефону!

Я смотрел и чувствовал, как холод сжимает мои плечи и подбирается к шее. Выглядело всё не так, как я описывал. Снимок говорил другое. Я прошел, посветил там, заранее решил, куда идти, а где проползти – будто разыграл всё. И тут прозвучал вопрос, как приговор: «Так как вы нашли телефон в темноте?»

Асахи закрыл глаза. Перед ними сразу всплыл тот снимок. Пол, размытые пятна в пыли, кусок стены с телефоном. Флага не видно, видимо, намеренно оставили за кадром. Корпус телефона с выпуклым круглым диском выглядит массивным и напоминает котел огромного паровоза. Сверху сферическая чаша звонка, а сбоку трубка на длинном тяжелом проводе в металлической оплетке. На полу прямо под ним темное пятно. Изгиб провода терся о бетон годами…

– Я ничего не отвечал. Просто смотрел на фотографию. А потом вдруг сказал: «По звуку».

Куро поднял голову, когда услышал перевод. Я кивнул на снимок: внизу, под телефоном, место, где терся провод. Там было пятно, черная полоса, отполированная до блеска. Он мог скрипеть на сквозняке, а я услышать.

Следователи такого ответа не ожидали. Это сбило их. Куро сжал губы, переводчик молчал. И тут допрос пошел в другую сторону…

Асахи нервно передернул плечами, словно в комнате похолодало. Перед глазами всплыло лицо Куроямы. Он как-то по-особенному взглянул тогда на своего помощника. А тот побледнел, видимо, почувствовал, что будет дальше, и затараторил: «Это неправильный история! Я рассказать, как происходить на самом деле!» Из-за эмоций акцент усилился: «Вы разбивать свой фонарь не случайно. Как там ты сказать: упал с ржавый железка. Это нарочно! А до этого – ты успеть фотографировать, что приказать твой командир!»

Прошло столько лет, а Асахи будто вновь услышал этот голос. Он покачал головой и продолжил:

– С их слов, моей задачей была провокация: вовлечь Японию в международный скандал. Они требовали показать, где спрятал фотоаппарат и пленку. А еще дать показания, что я сам нарисовал на стене тот флаг. Чтобы навредить имиджу Японии…

– Ничего себе! Вот это поворот. Хотели из вас сделать козла отпущения?! – возмутился Семён. – Ну, обвинили в шпионаже – даже логично. Но нарисовать флаг?! Они же знали, что вы этого не делали!

Асахи подался вперед. В какой-то момент он уже почти сидел. Плечи напряжены. Пальцы сжаты в кулаки. Он не произнес ни слова. Затем выдохнул – напряжение отпустило.

– Конечно, они знали… – холодным голосом произнес он. – Куро что-то сказал помощнику. Тот кивнул и достал футляр, плоский, как чемодан. Открыл его. Я сразу узнал полевой телефон. Похож на наш, советский. Та же трубка, те же клеммы. Ручка сбоку. Только японский.

Куро спросил, знаю ли я, что это. Я кивнул. Он будто обрадовался. Сказал: «Отлично. Вы же военный. Начнем тогда сразу с легкой разминки».

Я не понял. Подумал, какой-то следственный эксперимент. Может, хотят сымитировать мой звонок с базы?

Куро обошел сзади и вдруг накинул на меня ремень. Плотно затянул. Грудь теперь прижата к спинке стула. Потом он достал веревку, просунул через рот и затянул сзади. А помощник наматывал провода мне на пальцы. Концы зачищенные. Намотал. Куро вставил концы в клеммы. Всё это спокойно, не спеша. Он встал, посмотрел на меня сверху и крутанул ручку. Боль пришла сразу. Как иглы. Сначала – в пальцы. Потом – в кость. Вглубь. Я зажмурился. Слезы брызнули из глаз. Замычал. Куро крутанул ручку еще раз. В глазах потемнело. В голове загудело. Я ничего не говорил. Куро подождал. Потом снова шелест ручки и боль, как вспышка, даже думать невозможно. Слезы льются сами. Из носа пошла кровь.

Тут он заговорил: «Рассказывай нам правильную историю!» Я качал головой. Веревка во рту – не скажешь ничего. Он и не ждал слов, ему нужно было согласие: кивок.

Сколько раз это повторилось, не помню. Под конец Куро сдернул провода с пальцев и согнул концы. Они стали как крючки. Он накинул их мне на уши. Помощник смотрел с ужасом и шепнул: «Это через мозг. Боль сильная. Каждый нерв почувствует». А я просто закрыл глаза. Ничего не делал. Не шевелился. Это было уже за пределом возможного.

Вдруг стук в дверь. Резкий, громкий. Помощник вздрогнул. Куро чуть двинул головой. Помощник бросился к замку, провернул ключ. Кто-то за дверью начал говорить, быстро, шепотом. Смысла я не понял, языка тогда не знал. Помощник вернулся и что-то пояснил Куро. Тот задумался, потом что-то коротко рявкнул. Помощник быстро закрыл чемодан, стал снимать провода. Резко, без слов.

Меня отстегнули, быстро, как будто специально тренировались. На выходе ждал полицейский. Он повел меня обратно в камеру. В ушах звенело. Ни рук, ни ног я не чувствовал. Только жар в голове, будто электричество всё еще там. Я не думал – не мог. Просто дошел до койки. Лег, закрыл глаза. Всё.

Голос Асахи затих. Он словно прислушивался сейчас к чему-то внутри себя.

– Вот мерзкие типы! Особенно этот… Куро! – прошипела в темноте Светлана. В слабом луче уличного фонаря глаза ее сверкнули гневом.

– Никогда не уважал сексотов! Этих «секретных сотрудников», – с презрением добавил Семён. – Кстати, слышал, что подобные аппараты использовали для пыток. Особенно когда надо было скрыть следы. Вот никогда бы не подумал, что в Японии может быть такой беспредел! Куро этот, небось, сотрудник секретной службы?

– Да, – подтвердил Асахи, – тайная полиция.

– Почему вас отпустили с того… допроса? – спросила Света, нахмурившись.

– А! Это Рита-сан, – Асахи довольно усмехнулся. – Она начала беспокоиться сразу. Как только ее перестали пускать, поняла, что-то не так. Писала, звонила, приходила – бесполезно. Ей говорили: «не положено», «особый режим», «идет проверка». Но она не сдавалась.

Нашла журналиста, который пробрался в тоннель. Вместе они и пришли в участок. Требовали показать меня, но им снова отказали. Тогда журналист пообещал: не получит доступ – на следующий день выходит статья. С обвинениями: «Негуманное обращение с иностранным моряком». Он не блефовал – утром в газете было всё. И даже больше.

В статье, кстати, написали, что дома, в СССР, меня объявили предателем. И если вернусь, меня ждет трибунал. Я впервые тогда об этом узнал. Информация оказалась точной. Не знаю, откуда он ее взял, но это сработало. Власти занервничали. Отношение ко мне изменилось сразу. Сначала мелочи: еда, свет, чистое белье. В кабинетах сразу другой тон. Я стал как будто неприкосновенным.

– А Куро? – с сомнением спросил Семён.

– Он появился тогда еще раз. Меня привели в кабинет, помощник сидел, а Куро стоял спиной и разглядывал карту Японии. Во всех кабинетах висела такая на стене. Куро не поздоровался, не обернулся, когда меня завели. Подождал, пока закроется дверь и, кивнув на карту, спросил: «Где вы здесь?» Я молчал. Он продолжил: «Правильно. Вас здесь и нет! Вы чужой, враждебный нашей стране человек. Гайдзин!» Это слово он произнес с таким видом, словно проглотил лягушку. Я сразу подумал: что за мерзкое словечко? Оказалось, «иностранец». Всего-навсего…

Куро повернулся и добавил: «Как бы ни старались ваши новые друзья тут, вы полетите домой. На том берегу вам уж устроят теплый прием». Он сразу вышел из кабинета. Переводчик чуть задержался и шепнул мне: «Вы сильный человек. Я это уважаю». С ним мы больше не виделись…

Глава 7

– Издеваться над человеком, который чудом выжил в шторме и прошел сквозь заброшенные чертоги под землей?! Это уже за гранью! – Светлана кипела от возмущения.

– Вы потом встречались еще с этим Куро? Он же не мог просто так вас отпустить? – спросил Семён, нахмурившись.

– Да… к сожалению. И не один раз. – Асахи чуть поморщился. – Думаю, мы еще не закончили.

– То есть неприятности с ним продолжаются? – удивилась она.

– Я не видел его с тех пор, как уехал в Токио. Может, и к лучшему… – он задержал взгляд на бокале и процедил: – Для него…

– А что случилось после той статьи? Расскажите! – Свету распирало от любопытства.

Асахи взглянул на нее, и на лице промелькнула сдержанная, но живая улыбка.

– Потом был суд. Я рассказал всё так же, как и раньше. Слово в слово. Был уверен, просто формальность. Сейчас поставят точку и посадят. Но оправдали. Все обвинения сняли. Ну, почти все, – он усмехнулся. – Меня переселили в гостиницу за счет государства. А Рита-сан не исчезла, осталась рядом. Начала с нуля. Уже не как с задержанным – как с человеком. Помогала с бытом, языком, традициями. И, главное, с бумагами для отправки меня домой.

На свободе я начал видеть страну иначе. Жил в гостинице, ходил по улицам, общался с людьми и в какой-то момент поймал себя на мысли: мне здесь спокойно. Ни страха, ни настороженности. Просто нормально.

Рита-сан это почувствовала и как-то сказала осторожно: «По местным законам, если человека выбросило на японский берег после кораблекрушения, Япония обязана дать ему убежище». Я не поверил. Но она утверждала, что такой закон есть.

– Я тоже слышал что-то об этом, – оживился Семён.

– Такого закона не было. Никогда. Японцы вообще к чужим относятся настороженно. Особенно раньше. В старых фильмах даже показывали, как иностранцев убивали прямо на берегу. Варили в котлах живьем. Правда это или легенды, не знаю.

Рита-сан нашла местного юриста, который составил прошение. Суть простая: если отправят обратно, дома меня ждет тюрьма. Может, и хуже. Измена родине – обвинение серьезное. Со мной может случиться всё что угодно. А репутация Союза в Японии, сами понимаете… Объяснять особо никому не надо.

Приложили даже ту газетную статью. Первую, где вообще упомянули мое имя. Но прошение двигалось медленно. Бюрократия в Японии – отдельная тема. А мое дело еще и с пометкой «особое». Но, честно говоря, я и не торопился. Только подумать: мне восемнадцать, я из Союза, а сейчас в Японии, живу в гостинице за их счет. Вроде как беженец, а по факту отпуск с полным пансионом.

– Но вам и пришлось пройти через многое, – сказала Светлана. – Такой прием вы заслужили сполна.

Асахи кивнул. Те дни остались в памяти как самые наполненные. Он жадно впитывал новое, как будто наконец-то начал жить. Японский язык перестал пугать, местные обычаи уже не казались такими странными. Всё чаще возникало ощущение: здесь ему по-настоящему хорошо. Он хотел быть частью этой страны, и она, кажется, постепенно принимала его.

– Где-то через полгода приходит первое решение от миграционной службы. Пока не право остаться, только бумага со списком условий. Выполняешь, можно двигаться дальше.

Условия разные. Часть – понятные. Часть – спорные, но объяснимые. А были и совсем странные. Например, оплатить штраф за неуплаченную пошлину… за судно. Мое весло так и числилось как маломерное судно, зашедшее в порт. Пока шло судебное дело, набежали пени. А за пени – штраф. Мы с Ритой-сан посмотрели друг на друга и поняли: проще заплатить, чем доказывать.

– Абсурд: еще не гражданин, а уже должник! – рассмеялся Семён. Он поднял бокал, глядя на Асахи: – За первое в мире судно-весло! Надо было патентовать.

Асахи усмехнулся, словно только сейчас понял, насколько это было странно.

– Формально я мог подать заявление как человек, «рожденный на территории Японии». Закон такое допускает. Только я родился не в роддоме, а сразу взрослым. И не в рубашке – а с веслом. Зато у меня была мама. Почти настоящая, Рита-сан. Она и придумала мне новое имя…

– Асахи? – уточнила Света.

– Да. Когда я рассказал ей всё: про тот зал с лепестками на потолке, про свет, про то, как солнце спасло меня под землей, она долго молчала. Потом просто сказала: «Значит, ты – Асахи». Восходящее солнце. Мы и вписали это имя в анкету.

– А какое у вас было имя до этого? – поинтересовалась Света.

Он чуть улыбнулся. Но не ответил. Несколько секунд просто смотрел в сторону. Потом спокойно сказал:

– В японском языке нет одиночных согласных. Почти все слоги: звук плюс гласная. Поэтому любое наше имя звучит ломано. Неестественно даже для меня уже.

– А Рита-сан – нормально звучит по-японски? – поинтересовался Семён.

– Скажем так, ей повезло. Имя почти не требовало изменений. Ни ломки, ни адаптации. А вот мне пришлось привыкать. Хотя и не совсем, – Асахи вдруг улыбнулся. – Ведь мое новое имя по значению совпало со старой фамилией. В то время я ее еще носил…

Семён удивленно поднял брови:

– У меня в школе был лучший друг – Солнцев! Кирилл Солнцев.

Асахи вздрогнул. Светлана заметила, как в нем будто что-то щелкнуло. Лицо стало неподвижным, глаза застыли. Он не произнес ни слова, но она и так поняла: имя это он знал. И знал слишком хорошо.

А Семён продолжал, не замечая:

– Мы с ним с первого класса сидели за одной партой! Сто лет, правда, не виделись. Интересно, как он. Приедем – позовем его в гости, да, Свет?

Она машинально перевела взгляд на мужа, а когда снова посмотрела на Асахи, тот уже снова держался ровно. Лицо вернуло прежнюю непроницаемость – за этот миг он успел подавить что-то внутри. Слегка покачав головой, будто соглашаясь с Семёном или просто отводя внимание от чего-то, он медленно продолжил:

– А мне, чтобы остаться, требовалось выполнить еще множество условий. И одно из них – ключевое. Работа! Только работая, станешь частью японского общества. Таков закон. Хочешь остаться, докажи, что не будешь обузой. В этом Япония похожа на Союз: тунеядцев ни там, ни тут не любили. Только тут – не лозунги, а порядок. – Он бросил на Семёна пристальный взгляд. Казалось, хотел спросить о чём-то, но передумал. Словно внутренне оборвал себя и через мгновение говорил уже спокойно: – Работы я и не боялся. Наоборот, без нее было хуже всего. Целый год в подвешенном состоянии. Ни цели, ни дела. Не знаешь, кто ты. Не знаешь, куда дальше. С ума можно сойти.

А как получил первый документ – удостоверение моей новой японской личности – всё встало на место. Вперед – работать. Тем более дотации прекратились сразу. Бесплатной гостиницы больше не было. Теперь – сам за себя.

Он потянулся за бутылкой воды и замолчал, погруженный в воспоминания.

Ситуация с работой на юге Кюсю всегда была непростой. Несмотря на то что остров считался колыбелью японской цивилизации, заселен он был слабо. Один только Токио на соседнем Хонсю по численности многократно превосходил весь Кюсю. Страна переживала промышленный бум, и бо́льшая часть немногочисленного населения к тому же стекалась на север острова, в Фукуоку.

На сельском юге рабочих рук из-за этого не хватало. Чтобы устроиться в поле, достаточно было просто переехать в любую деревню. Сельское хозяйство теряло свою привлекательность. Летом, в трудовой сезон, стояла невыносимая жара, высокая влажность. А зимой была почти полная безработица. После сбора урожая жизнь крестьян обычно замирала. Зимовали в холодных домах всей семьей вокруг котацу – жаровни под столом.

Молодежь стремилась уехать в города. Заводы, фабрики, банковский сектор казались куда престижнее, чем ежедневное стояние по колено в воде. Карьера «синего воротничка», а тем более «белого» – управленца высшего звена – считалась вершиной мечтаний. А рис… Рис больше никого не вдохновлял.

Асахи ни на какую карьеру претендовать тогда не мог. Он не знал языка, не имел диплома и, конечно, никакого весомого семейного имени. Он это понимал, но был вынужден начать поиски нового места. На это повлияла одна причина, совсем неожиданная.

Мужу Маргариты Юрьевны на работу пришло анонимное письмо. В нем обтекаемо намекалось на возможную связь его семьи с иностранной разведкой. Формулировки предельно вежливые, но по-японски это значило – угроза. Сомнений никаких не было: за этим стоял Курояма. Но почему тот продолжал преследовать, так и оставалось неясным. Пока Асахи не позвонил домой…

– А родные? – мягко спросила Света. – У вас же кто-то остался в России?

– Родные? – рассеяно переспросил Асахи, словно она подслушала его мысли. Затем спокойно, будто рассказывая чужую биографию, произнес:

– Мама умерла, когда я был маленьким. Меня воспитывал отец. А потом у него появилась новая семья. Он женился, когда мне было шестнадцать. В той семье у него родился сын…

Светлана вновь увидела, как его лицо застыло. Асахи не отвел взгляда и продолжил:

– Мы больше не общались. Я позвонил отцу, когда, наконец, получил первый документ. Хотел услышать голос, сказать, что жив… Он говорил тихо. Будто нас могли подслушивать. Сказал, что к нему приходили. Органы. Хотели выйти на связь. Он заверил их, что контактов со мной нет. И предупредил: будут искать. Хотят завербовать, – Асахи чуть помедлил, – возвращаться не советовал. Сказал: «Ничего хорошего тебя тут не ждет, сынок». Это был наш последний разговор.

Он замолчал. Но в молчании не было горечи. Голос, когда он заговорил вновь, звучал спокойно, почти отстраненно, как у человека, который давно всё понял и уже не пытается что-то изменить. Он не винил отца – тот делал, что мог. Всю жизнь. И тогда не подвел. Не сдал. Просто сказал тихо, как есть. Без упреков, без жалости. Как мужчина мужчине. Отец так и воспитывал его всю жизнь. За это Асахи был ему благодарен. Особенно за совет держаться подальше ото всех: от Союза, от органов, от разведки. Он оказался правильным.

– Вот расставаться с Маргаритой Юрьевной было тяжело, – произнес Асахи громче. – Она стала мне как мама. Но уйти пришлось… Рита-сан дала немного денег на дорогу и посоветовала, где в провинции проще всего найти подходящую деревню.

Я добрался туда. Деревня тянулась вниз по склону горы, а вместе с ней – десятки, может, сотня рисовых полей. Одно за другим, террасами – как зеркала, отражающие небо.

Местные брали на сезон столько земли, сколько могли обработать. Рук не хватало, и меня там приняли охотно. Работа держалась на пожилых, как та пара, что приютила меня. Обычно они возделывали небольшой участок, но в тот год, со мной, взяли больше земли. Нужно было успеть подготовить всё до открытия дамбы. В середине лета вода проливается одновременно по всем полям. К этому моменту ростки должны быть уже в земле. Иначе останешься без урожая.

– Никогда не задумывалась, как выращивают рис, – удивилась Света.

– Я работал каждый день. Шаг за шагом осваивал нюансы этого ремесла. Буквально всё: от подготовки поля, посадки ростков, заливки водой и ухода за рисом в процессе вызревания вплоть до сбора урожая.

Сначала помогал паре, у которой жил. Потом работал и на других полях…

В памяти Асахи невольно всплыли картины той жизни: узкий проселок, жара, бесконечные рисовые поля и маленький грузовик, груженный снаряжением и ящиками. Подъем в пять утра. Быстрый завтрак. А потом в дорогу. Они выезжали из деревни и сразу начинали работать, не разгибая спины, до самого обеда.

К полудню оставаться под солнцем становилось невозможным. Всё замирало, тишина казалась плотной, почти звенящей. Природа затаивалась, пережидая зной. Солнце давило тяжестью. Оно уже не светило, а прижимало к земле, будто с неба опускались невидимые гири.

Крестьяне прятались от него в тени деревьев. Хозяйки расстилали скатерти, доставали еду, принесенную из дома. Главным всегда был рис – основа питания в Японии. Его выращивали, ели, обсуждали. Рис был не просто пищей, он являлся сутью этой жизни.

После обеда следовал обязательный получасовой сон. Асахи, не привыкший спать днем, просто лежал под каким-нибудь деревом. После уральского прохладного лета влажная южная жара долго казалась ему чужой. Воздух был густым, прилипал к коже и пах сухой травой. Иногда он скучал по дому. Но дороги назад для него уже не было. Решение принято, и осталось привыкать к жизни, которая теперь стала его.

– Осенью мы собрали урожай. Мне выдали мою долю. Правда, в виде риса, – добавил Асахи. – Я сдал его государству. Сразу рассчитался с хозяевами за еду и ночлег. Денег оставалось достаточно, чтобы спокойно пережить зиму. Я мог остаться в их доме до следующего сезона. Но понял: хочу узнать Японию ближе.

– Я бы так же поступил, – согласился Семён. – Не стал бы сидеть на месте. Особенно в такой интересной стране. – Он быстро поднял бокал и произнес: – Ну что ж, выпьем за ваш первый японский отпуск!

Асахи сделал глоток и продолжил:

– Да, сидеть на месте не хотелось. На ближайшем поезде я отправился вглубь острова, в соседнюю префектуру Кумамото. Говорили, там много красивых гор и есть даже действующий вулкан.

На выходе со станции я увидел рекламные плакаты. Одно предложение от удаленного рёкана – традиционного японского отеля – было особенно интересным. Они обещали прекрасный вид на долину, горы, а также незабываемый восход солнца. При этом стоимость – копейки. Точнее, йены… – Асахи улыбнулся. – Я ехал на автобусе два часа. Сошел на остановке: у подножия горы стоял отель. Он был деревянным, но выглядел уютно. При заселении администратор предложила выбрать завтрак: накрытый прямо в номере или в виде бенто. Это такая коробочка с едой, традиционная в Японии.

Я выбрал бенто. И сразу отправился в номер. Хотел лечь пораньше, чтобы утром насладиться восходом и видами, как обещала реклама.

Встал за час до восхода, раздвинул шторы – дождь. Погода, правда, не испортила настроения: это ж первый в жизни отпуск! Поэтому решил узнать, откуда лучше смотреть на долину – вдруг повезет все-таки увидеть что-то.

Администратор поставила передо мной бенто, довольно необычное: в красивой обертке с двумя яркими ленточками. Не успел я его рассмотреть, как она объявила, что за рассветом и видами нужно ехать куда-то вверх на автобусе.

– Я думала, рассвет будет прямо из окна или с террасы гостиницы, – разочаровано произнесла Светлана, глядя на Семёна.

– Я тоже так думал, – Асахи не сдержал улыбки.

Он был тогда молодым и неопытным. В рекламе не упоминалось, что до места встречи с рассветом нужно добираться на автобусе. Но в то первое утро ему так не терпелось отправиться в путь, что, поблагодарив администратора, он решил не ждать автобуса, а идти пешком до самой вершины. Девушка посмотрела на него с сочувствием, покачала головой и исчезла.

Вернулась она через минуту с большим белым дождевиком в руках. Асахи уложил бенто в рюкзак, закинул его за спину, надел сверху дождевик и вышел в темноту. В дождевике было уютно: он полностью закрывал до самых ног, а капюшон надежно прятал лицо от капель. Без него он бы тогда промок до нитки.

Подъем в гору оказался неожиданно крутым. Асахи шел быстро, но всё равно потратил на весь путь полчаса. Дорога вела сквозь бамбуковый лес, тянувшийся стеной вверх по склону…

– В принципе, – усмехнулся Асахи, – любой отель в округе мог бы продать «вид на рассвет» и не обманул бы! Наверху была поляна, – продолжил он. – Дорога закруглялась и заканчивалась на автобусной остановке. Еще было темно. Дождь стучал по капюшону. Поэтому я спрятался под крышей – решил устроить там пикник. – Он посмотрел на ладонь, словно что-то держал сейчас в руке. – Бенто было необычно упаковано. Бумага – мягкого зеленого оттенка. Две ленточки. Они не просто для крепления – скорее для жеста. В них какое-то уважение. Упаковку продумали, значит, гость был важен. А контраст лент с бумагой словно призывал: развяжи быстрее! Возможно, сейчас упаковке уже уделяют больше внимания, но тогда, после советского дефицита и бытовой серости, то бенто показалось волшебством. Поразила тонкость мелких деталей в одной только обертке. Никогда не держал в руках ничего подобного.

Светлана с одобрением кивнула.

– Я развязал ленты и снял бумагу. Аккуратная деревянная коробочка. Небольшая печать на крышке. В Японии такие до сих пор используют вместо подписи. Наверное, шеф-повар отеля оставил мне свой знак! – Асахи подмигнул. – Я открыл ее. Треть коробки занимал рис, выложенный в форме овальной лепешки. Два черных кружочка из нори – сухой водоросли – лежали сверху, похожие на глаза. Между ними желтые зерна кукурузы складывались в клюв. А по бокам от него красные икринки – как румянец. Из коробки на меня весело смотрела большая курица-наседка!

В углу под ней прятались два цыпленка из половинок яйца желтками наружу. Глаза и клювы выложены из моркови. А рядом, словно их игрушка, прислонился редис. Внутри у него было вырезано овальное окошко – он выглядел как водолаз в маске.

Вверху этой веселой компании лежали креветки, кусочки курицы, салат и какие-то фигурки из моркови и огурца. – Асахи вдруг заговорил тише: – Бенто произвело такое впечатление, что восход, которого я ждал, дождь, что скрывал его, – всё ушло на второй план. Я смотрел на бенто – и вдруг заплакал…

Мне было грустно и радостно одновременно. Из этой коробки хлынула забота, какой я никогда не ощущал. Продукты очень простые. Но кто-то ведь постарался сделать из них нечто большее. Поднять настроение, поддержать. Я вдруг понял: это язык. Иной, не голосовой. Его не слышишь – чувствуешь.

Светлана посмотрела на Асахи: в ее взгляде появилось что-то мягкое, почти благодарное. То, как он описал бенто и свои ощущения, тронуло ее.

– Так я впервые коснулся японского искусства еды, – закончил он. – Не приготовления пищи, а внимания – заботы, ощущений. В прежней жизни такого со мной ни разу не случалось.

Я бы долго сидел там как завороженный, разглядывая овощные и рисовые фигурки. Но тут по лицу полоснул свет фар. Автобус. Он поднялся из леса и выехал на поляну. Остановился напротив. Водитель кивнул. Машина показалась живой – она шипела, фыркала, потрескивала, словно дышала. Водитель и вовсе напоминал духа, доброго, как домашний кот, с улыбкой на пол-лица. Но за этой мягкостью скрывалась сила, такая, что могла раздвинуть горы и унести куда угодно.

Автобус постоял и через пять минут скрылся среди бамбука. Весь день я бродил по округе. А вечером администратор спросила, во сколько подать завтрак. Она так удивилась, когда услышала, что я снова собираюсь на гору. Восход-то я не увидел!

И вот утром на стойке новое бенто. На этот раз завернуто в темно-зеленую бумагу. Да еще с таким тонким текстурным рисунком. А ленточки, наоборот, светлые, голубоватые. Опять интрига! Я схватил коробку и бегом наверх. Даже не заметил, как уже очутился на вершине.