Kyrie

На одной из высочайших вершин в Лунных Карпатах стоит монастырь святой Марты Бетанийской. Его стены сложены из местного камня; темные и отвесные, они, словно склоны гор, возносятся к вечно черному небу. Если вы подойдете к монастырю со стороны Северного Полюса, наклонившись низко, чтобы защитное поле прикрыло от метеоритного дождя, то увидите, что венчающий колокольню крест торчит в сторону, противоположную голубоватому кружку Земли. Ваши уши не услышат ни единого звука — там нет воздуха.

Но в часы службы вы можете услышать колокольный звон внутри монастыря и в его подвалах, где неутомимые машины трудятся над поддержанием условий, подобных земным. Если вы задержитесь в монастыре на некоторое время, то услышите, как колокола призывают на заупокойную мессу. Стало уже традицией отпевать в монастыре св. Марты тех, кто погиб в Космосе. С каждым годом их становится все больше и больше.

Отпевание не входит в обязанности монахинь. Они ухаживают за больными, калеками, помешанными — всеми теми, кого Космос раздавил и выбросил. Таких полно на Луне: одни не могут уже вынести земного тяготения, других держат в карантине, боясь инфекций с иных планет, третьи оказались здесь потому, что люди слишком заняты неотложными делами и не хотят отвлекаться на неудачников. Монахини носят космические скафандры чаще, чем свои одеяния, и пользуются аптечками первой помощи больше, нежели четками.

Однако для общения с Богом у них тоже хватает времени. Ночью, когда солнечный свет гаснет на две недели, ставни в часовне открывают, и тогда сквозь глазитовый купол на огоньки свечей смотрят звезды. Они не мерцают, и свет их холоден, словно лед. Особенно часто, так часто, как только может, приходит сюда одна из монахинь, чтобы помолиться за души своих близких. Настоятельница тщательно следит за тем, чтобы она всегда могла участвовать в ежегодной заупокойной мессе, заказанной ею перед принятием монашеского сана.

В состав экспедиционной команды, отправлявшейся к Сверхновой Сагиттари, входили пятьдесят человек и огненный шар. Экспедиция проделала немалый путь с околоземной орбиты, прихватила у Эпсилон Лиры последнего из членов команды и направилась к цели.

Вот парадокс: время является неотъемлемым аспектом пространства, а пространство — времени. Взрыв произошел за несколько сотен лет до того, как его заметили на Ластхопе люди, занимавшиеся изучением тамошней цивилизации. Однажды они подняли головы и увидели свет настолько сильный, что все вокруг отбрасывало тень.

Пару веков спустя фронт световой волны добрался бы и до Земли. Правда, волна эта к тому времени настолько ослабла б, что на небе появилась бы лишь еще одна мерцающая точка. Однако свет тащится в пространстве, а подпространственный корабль может, не торопясь, проследить всю растянутую во времени смерть огромной звезды.

Приборы записали с соответствующего отдаления то, что случилось до взрыва: огненная масса, когда выгорели остатки звездного топлива, начала коллапсировать. Один прыжок — люди увидели то, что случилось сто лет назад: внезапный спазм, квантовая и нейтронная буря, излучение, равное излучению объединенной массы сотни миллиардов звезд этой галактики.

Излучение исчезло, оставив пустоту в пространстве, а «Ворон» прыгнул снова. Преодолев пятьдесят световых лет — пятьдесят световых лет! — он исследовал сжимавшуюся пылающую массу в центре туманности, сверкавшей подобно молнии.

Опять прыжок на двадцать пять световых лет — центральный шар съеживается, а туманность расширяется и блекнет. Но отдаленность теперь была меньшей, и все вокруг казалось более четким. Созвездия тускнели на фоне ослепительного пламени, на которое смотреть, не защищая глаз, было невозможно. Телескопы показывали голубовато-белую искру в сердце слегка истрепанного по краям опалесцирующего облака. «Ворон» готовился прыгнуть в последний раз.

Капитан Шили совершал краткий обход. Корабль набирал скорость, чтобы выйти на требуемый для прыжка режим. Ревели двигатели, щебетали контроллеры, ровно гудели вентиляторы. Сквозь иллюминатор можно было увидеть мириады звезд, жуткий изгиб Млечного Пути — и все; остальное пустота, космическое излучение, близкий к абсолютному нулю холод, невероятное отдаление от ближайших людских поселений. Капитану предстояло забраться с командой туда, где никто до них не бывал. О том, что там творилось, никто ничего толком не знал, — и это угнетало его чрезвычайно.

Элоизу Вэггонер он застал на посту, в каморке, имевшей непосредственную связь с командным отсеком. Его внимание привлекла незнакомая музыка: каскад победных, чистых, светлых звуков. Остановившись в проходе, он посмотрел вопросительно на Элоизу, сидевшую за столом, и на маленький магнитофон.

— Ох! — женщина (он никак не мог заставить себя думать о ней как о девушке, хотя она совсем еще недавно была подростком) вздрогнула. — Я… жду прыжка.

— Ждать следует в состоянии полной готовности.

— А что я должна делать? — ответила она менее робко, чем обычно. — Я ведь не занимаюсь обслуживанием систем корабля и к научному персоналу отношения не имею.

— Вы член команды, техник особой связи…

— Связи с Люцифером. А он любит музыку. Он говорит, что музыка способствует нашему отождествлению больше, чем что-либо иное, известное ему о нас.

Брови Шили поползли вверх.

— Отождествлению?

Узкие щеки Элоизы покрылись румянцем. Она опустила глаза и нервно потерла руки.

— Ну, быть может, это не совсем удачное слово. Гармония, единство… Бог?.. Я чувствую то, что он хочет этим сказать, но в нашем языке нет соответствующих понятий.

— Гм… Что ж, это ваше дело, вы обязаны делать все, чтобы он чувствовал себя счастливым. — Капитан смотрел на нее, пытаясь сдержать упорно накатывающее, отвращение.

Он догадывался, что человек она, вероятно, хороший. Но эти ее огромные костистые ступни, длинный нос, глаза навыкате, толстые жирные волосы цвета пыли… Да и, откровенно говоря, телепаты всегда приводили его в замешательство. Хоть она и говорит, что может читать только мысли Люцифера, но так ли это на самом деле? Нет, нельзя так думать. Не хватает еще подозревать своих людей в обмане, и так пляшешь на грани нервного срыва.

Да, но человек ли Элоиза Вэггонер? По меньшей мере, мутант: любой из тех, кто способен мысленно общаться с живым огненным шаром, несомненно, представляет собой нечто подобное.

— И что вы слушали?

— Баха. Третий Бранденбургский концерт. Ему, Люциферу то есть, не нравится современная музыка. Мне тоже.

«Как же, как же», — подумал Шили, но вслух сказал:

— Мы стартуем через полчаса. Куда попадем — неизвестно. Так близко к Сверхновой люди никогда еще не подходили. Одно можно сказать с абсолютной уверенностью: если поле защиты сядет — крышка. Такой дозы жесткого излучения нам не выдержать. Все остальное — теория. А поскольку коллапс звездного ядра — нечто единственное в своем роде во Вселенной, я сильно сомневаюсь в правильности теории. Мы не можем сидеть сложа руки, нам надо ко всему быть готовыми.

— Да, капитан, — ее голос, перейдя на шепот, утратил обычную хрипловатость.

Шили вглядывался в точку где-то за нею, за обсидиановыми глазами счетчиков и контроллеров, как будто пытался пробуравить сталь и заглянуть прямо в Космос. Он знал, что там летит Люцифер.

Алый огненный шар двадцати метров в диаметре, отливающий белизной, золотом, голубизной; языки пламени мечутся вокруг, словно волосы Медузы, а сзади пылает в несколько сотен метров кометный хвост. Сияние, неземная краса, частица ада.

То, что следовало за кораблем, было не самой меньшей из его забот.

Шили судорожно ухватился за научные объяснения, хотя они были немногим лучше домыслов. В двойной звездной системе Эпсилон Ауриге, в заполненном газом пространстве, пронизанном энергетическими полями, шли процессы, которые невозможно воспроизвести в лабораторных условиях. Шаровые молнии там в чем-то соответствовали первичным органическим химическим соединениям на Земле. В системе Эпсилон Ауриге магнитогидродинамика свершила то, за что на Земле следует благодарить химию. Появились стабильные плазменные вихри, они росли, усложнялись и миллионы лет спустя превратились в нечто, что следовало уже называть организмами. Это были существа, сотворенные из ионов, нуклонов и силовых полей. Их метаболизм основывался на электронах, нуклонах и рентгеновском излучении, они длительное время сохраняли стабильную форму, размножались, способны были мыслить.

Но о чем мыслить? Те немногие телепаты, которые контактировали с ауригейцами и которые первыми сообщили человечеству об их существовании, так и не смогли объяснить это достаточно понятно. Да и сами они были людьми, по меньшей мере, странными.

— Я хочу, чтобы вы сейчас с ним связались, — произнес вслух капитан Шили.

— Да, капитан, — Элоиза приглушила музыку.

Ее глаза распахнулись. Ее мозг (насколько он надежен как передатчик?) пересылал слова капитана дальше — тому, кто летел рядом с «Вороном» на собственной реактивной тяге.

— Внимание, Люцифер! Ты слышал все это раньше, но я хочу убедиться в том, что ты все понял правильно. Твоя психика так непохожа на нашу. Почему ты согласился лететь с нами? Я этого не знаю. Техник Вэггонер говорит, что ты очень любопытен и любишь приключения. Это правда?

Впрочем, не важно. Мы отправляемся в путь через полчаса. «Вынырнем» в точке, отстоящей от Сверхновой на пять миллионов километров. Там приступишь к работе ты. Только ты можешь проникнуть туда, куда мы — ни за что не решимся, и осмотреть то, чего мы никогда не увидим, а потом рассказать больше, чем все наши приборы вместе взятые. Но прежде всего мы должны будем убедиться в том, что вообще возможна стационарная орбита вокруг звезды. Это и тебя касается непосредственно: если мы погибнем, одному тебе не вернуться назад.

Так вот. Чтобы прикрыть тебя гиперполем и при этом не повредить твое тело, нам придется выключить защитные экраны. Мы «вынырнем» в зоне смертельного для нас излучения. Ты должен будешь немедленно уйти в сторону от корабля, потому что генератор экранов включится ровно через шестьдесят секунд после появления корабля в пространстве. При этом возможны следующие осложнения… — Шили перечислил их. — Это те только, которые мы можем предвидеть. Может случиться, что мы попадем в такой кавардак, о котором и понятия не имеем. Если хоть что-то покажется тебе опасным, немедленно сообщи нам и готовься к возвращению. Ты понял? Повтори.

Слова потоком лились из уст Элоизы. Она все повторила правильно, но не умолчала ли о чем-либо еще?

— Очень хорошо, — Шили заколебался. — Если хочешь, можешь снова включить свой концерт. Но в ноль минус десять выключи — с того момента начнется стартовый отсчет.

— Да, капитан, — она не смотрела на него.

— Почему он то и дело повторяет одно и то же?

— Боится, — ответила Элоиза.

— Можешь мне показать?.. Нет, не делай этого. Чувствую, что это приносит боль. Не хочу, чтобы тебе было больно.

— Я и так не могу бояться, когда твои мысли меня поддерживают.

(Ее наполнило тепло. В нем была радость, язычки пламени, пляшущие над отцом-ведущим-ее-за-руку-в-один-прекрасный-день-когда-она-была-еще маленькой-и-они-пошли-за-полевыми-цветами; язычки пламени над силой, кротостью, Бахом и Богом.)

Люцифер лихо облетел корабль. Искры танцевали за ним.

— Подумай еще цветы. Пожалуйста.

Она попыталась.

— Они как…

(Картинка, настолько четкая, насколько это вообще возможно для человеческого мозга, фонтан гамма-лучей в световом пространстве, везде свет.)

— Как ты можешь это понимать… — прошептала она.

— Ты за меня понимаешь. Я не мог любить это, пока не появилась ты.

— Но у тебя было столько всего иного! Я пытаюсь это почувствовать, но я ведь не сотворена для того, чтобы понимать, что такое звезда.

— А я — что такое планета. Но мы дотрагиваемся друг до друга, соприкасаемся.

Ее щеки вновь запылали. В голове струилось, переплетаясь в контрапунктах с маршевой музыкой: «Я затем и прилетел, ты знаешь? К тебе. Я жар и пламень, я никогда не знал прохлады воды и твердости земли, ты мне их открыла. Ты лунный свет над океаном».

— Нет, — ответила она. — Пожалуйста, нет.

Удивление.

— Почему? Разве радость тоже приносит боль? Ты не привыкла к ней?

— Я… думаю, не привыкла, — она тряхнула головой. — Нет! Черт бы меня подрал, этого еще не хватало — себя жалеть!

— Но почему жалеть? Разве весь мир — не для нас? Разве в нем мало звезд и песен?

— Да. Тебе доступно все это. Научи меня.

— Если ты взамен научишь… — мысль оборвалась. Остался безмолвный контакт, такой — она так себе это представляла — случается между любовниками.

Элоиза гневно посмотрела в шоколадное лицо физика Мотиляла Мазундара, стоявшего в дверях.

— Что вам здесь надо?

Он удивился.

— Я только хотел убедиться, что у вас все в порядке, мисс Вэггонер.

Она сжала губы. Более любого другого на корабле физик старался всегда быть с нею любезным.

— Простите, — сказала Элоиза. — Я зря на вас наорала. Нервы.

— У всех у нас выдержка на пределе, — улыбнулся он. — Это захватывающее приключение, но лучше бы сейчас оказаться дома, не правда ли?

«Дома, — подумала она. — Четыре стены маленькой комнаты над оживленной городской улицей. Книги и телевизор. Можно подать доклад на ближайшую научную конференцию, но после конференции никто не пригласит даже в буфет. Неужели я действительно настолько безобразна? Нет, я знаю, что красотой не отличаюсь, но ведь стараюсь быть любезной и приветливой. Может, слишком стараюсь?».

— Вовсе не слишком, — сказал Люцифер.

— Ты — другое дело, — ответила она.

— Простите? — произнес удивленный Мазундар.

— Нет, ничего, — ответила девушка поспешно.

— Я тут ломаю голову над одним вопросом, — изо всех сил пытался поддерживать разговор физик. — Мы исходим из того, что Люцифер подойдет к Сверхновой очень близко. Сможете ли вы и тогда сохранить с ним связь? Эффект растяжения времени — не изменит ли он волновые характеристики его мыслей?

— О каком растяжении времени вы говорите? — Элоиза заставила себя улыбнуться. — Я ведь не физик, а всего лишь скромный библиотекарь, обладающий, как оказалось, редкими способностями.

— А вам не говорили? Я думал, что об этом уже все знают. Сильное гравитационное поле воздействует на время так же, как огромная скорость. Грубо говоря, все процессы идут много медленнее, чем в нормальном пространстве. Именно поэтому свет массивных звезд красноватый. А масса ядра нашей Сверхновой равняется массе трех солнц. Более того, оно приобрело такую плотность, что сила притяжения на его поверхности равна… Она невероятно велика, скажем так. Поэтому по нашим часам ядро будет сжиматься в границы сферы Шварцшильда бесконечно долго, хотя для наблюдателя на поверхности ядра этот процесс займет лишь краткий миг.

— Сфера Шварцшильда? Вы не могли бы пояснить подробнее? — Элоиза почувствовала, что ее устами говорит Люцифер.

— Если мне удастся сделать это, не привлекая математики… Видите ли, мисс Вэггонер, ядро, которое мы должны исследовать, настолько велико и сконденсировано, что ни одна из известных нам сил не сможет справиться на его поверхности с гравитацией. Таким образом, процесс будет развиваться до тех пор, пока все виды энергии не окажутся в гравитационной ловушке. Тогда звезда исчезнет для внешнего наблюдателя. В действительности, если верить теории, сжатие будет продолжаться вплоть до нулевого уровня. Разумеется, как я уже говорил, с нашей точки зрения это будет длиться вечно. Я не буду пускаться в дебри квантовой механики, которая начнет играть основную роль в конечной фазе. В этом нам самим далеко не все еще понятно. Я надеюсь, что из экспедиции мы привезем домой много нового, — Мазундар пожал плечами. — Сейчас меня беспокоит единственное — не помешает ли неминуемое изменение волновых функций связи нашего друга с нами, когда он будет рядом со звездой.

— Сомневаюсь, — говорил опять-таки Люцифер: она была инструментом и отрешенно думала, что лишь теперь узнала, как хорошо живется тому, кем командует другой, заботящийся о нем. — Телепатия не имеет волновой природы. И не может ее иметь, поскольку сообщение осуществляется мгновенно. Вне зависимости от расстояния. Она скорее близка к резонансу. Нам двоим, настроенным друг на друга, сам Космос — не помеха, и я не знаю ничего, что могло бы это изменить.

— Понимаю, — Мотилял окинул ее пристальным взглядом. — Спасибо, добавил он озабоченно. — Гм… мне пора возвращаться на свой пост. Удачи. — Он поспешно вышел, не дожидаясь ответа.

Элоиза не обратила на это внимания. Ее мозг горел подобно факелу и в нем рождался гимн.

— Люцифер! — крикнула она вслух. — Это правда?

— Думаю, да. Мы все телепаты, поэтому изучили эти вопросы лучше, чем вы.

— Значит, ты можешь быть со мной всегда? Ты будешь?

Ядро кометы описало кривую и пустилось в пляс, казалось, пылающий мозг тихо рассмеялся.

— Да, Элоиза, я очень хотел бы остаться с тобой. Как никто и никогда.

Радость. Радость. Радость.

Люцифер, они даже не понимают, как метко тебя назвали, хотела сказать она и, быть может, сказала. Они думали, что шутят, думали, что, называя тебя именем дьявола, низводят твое величие до собственных, безопасных размеров. Но Люцифер — не настоящее имя демона. Оно значит — Несущий Свет. В одной из латинских молитв даже к Христу обращаются, как к Люциферу. Прости, Господи, что я не смогла об этом забыть. Ты ведь не будешь за это на меня обижаться? Он не христианин, но я думаю, что это не имеет значения — ведь он никогда не знал греха. Люцифер, Люцифер.

Она слушала музыку ровно столько, сколько ей было позволено.

Корабль прыгнул. Изменились параметры, и он поглотил двадцать пять световых лет, отделявших его от гибели.

Каждый из команды пережил это по-своему, кроме Элоизы, неразрывно связанной с Люцифером.

Она ощутила толчок и услышала смертный стон металла, втянула в легкие запах озона и гари и сорвалась в бесконечное падение — в невесомость. Ошеломленная, пыталась нащупать интерком. Оттуда с треском вылетали обрывки фраз: «полетел узел… удержать электромагнитное поле… и кто его знает, как чинить этот проклятый ящик?.. Тревога, тревога…» Выли сирены.

Испуг нарастал, пока она не вцепилась в крестик на шее и одновременно в разум Люцифера. И тогда засмеялась, гордая его могуществом.

Люцифер отскочил от корабля сразу же, когда тот «вынырнул» в пространстве. Для него «Ворон» был не тем металлическим цилиндром, каким его видели глаза людей, но мягким блеском, экраном, отражавшим весь спектр излучения. Далее лежало ядро Сверхновой, небольшое, но чрезвычайно горячее и ярко светящееся.

— Не бойся (он приласкал ее). Я все понимаю. После взрыва сильнейшая турбуленция. Мы «вынырнули» в зоне, где плазма особенно густа. Прежде, чем включилось поле, за то короткое мгновение, когда главный генератор не имел защиты, произошло короткое замыкание на корпус корабля. Но теперь вы в безопасности и можете приступать к ремонту. А я, я в океане энергии. Еще никогда до сих пор я не чувствовал так радость жизни. Иди ко мне, поплывем по этим волнам.

Голос капитана Шили ударил ей в спину:

— Техник Вэггонер! Скажите ауригейцу, чтобы брался за дело. Мы локализовали источник излучения на орбите, пересекающейся с нашей: наши экраны могут не вытянуть, — он указал координаты, — пусть посмотрит, что это там.

Элоиза впервые ощутила тревогу Люцифера. Он развернулся и зигзагами помчался прочь от корабля. Его мысли доходили до нее столь же четкими, как и прежде. Ей не хватило бы слов, чтобы описать то ужасное великолепие, которое она увидела благодаря Люциферу: шар ионизированного газа в миллион километров диаметром, сверкавший электрическими разрядами, грохотавшими во мгле вокруг нагого звездного ядра. В пространстве господствовала абсолютная, если судить по провинциальным земным меркам, пустота, значит, о звуках и речи быть не могло, но Элоиза слышала, как все это гремит и захлебывается от бешенства.

Люцифер тихо произнес:

— Осколок ядра. Каким-то образом потерял угловую скорость и его втащило на кометную орбиту. Благодаря внутренним потенциалам сохраняет пока более или менее стабильную форму. Словно солнце пытается родить планету.

— Эта штука врежется в нас до того, как мы запустим двигатели, — сказал Шили. — Экранам не справиться. Если знаешь какую-нибудь молитву, помолись за нас.

— Люцифер! — воскликнула она. Как она может умереть, если он останется жив.

— …Думаю, что сумею столкнуть его с орбиты, — сказал он с твердостью, до тех пор ей неведомой. — Объединить мои поля с его полями, зачерпнуть энергии и тут же высвободить, нестабильная конфигурация… Да, думаю, что смогу вам помочь. Но и ты, Элоиза, помоги мне. Поддержи меня.

Она чувствовала, как хаотический магнетизм раскаленной материи вгрызается в магнетизм Люцифера, как трясет его и колотит. Это была ее боль. Он изо всех сил пытался сохранить стабильность, и это была и ее борьба за жизнь тоже. Газовое облако и ауригеец сплелись в единый клубок. Его силовые поля, словно конечности, обхватили противника, он с огромной силой выбрасывал газ из своего ядра, буксируя раскаленную массу к краю потока, низвергающегося в солнце, он глотал атомы и выплевывал их назад до тех пор, пока облако не поглотилось потоком полностью.

Элоиза в своей кабине помогала ему, чем могла, ее кулаки были разбиты в кровь.

Бой закончился.

Она едва расслышала весть, посланную слабеющим Люцифером.

— Победа.

— Твоя, — всхлипнула она.

— Наша.

Благодаря приборам люди видели, что сверкающая смерть пролетела мимо.

— Возвращайся! — умоляла она.

— Не могу. Слишком истощен и измучен. Лечу к ядру. (Словно ладонь раненого поднялась, чтобы погладить ее по щеке.) Не бойся за меня. Когда подлечу ближе, зачерпну материи из туманности, пополню запас энергии. Мне потребуется время, чтобы по спирали уйти в открытый космос. Я вернусь к тебе, Элоиза. Жди меня. А пока отдохни. Выспись.

Товарищи отвели ее в амбулаторию. Люцифер слал сны об огненных цветах, радости и звездах, которые были его домом.

Но вскоре она очнулась с криком. Врачу пришлось дать ей успокоительное.

Люцифер не вполне понимал опасность столкновения с чем-то таким, что коробит и корежит само пространство и время.

Его скорость резко возрастала. Но это — по его мерке, а с «Ворона» наблюдали за ним уже добрых пару дней. Изменились свойства материи. Он ни от чего не мог оттолкнуться достаточно сильно и резко, чтобы обрести шанс на спасение.

Излучение. Голые ядра атомов, элементарные частицы — рождающиеся, распадающиеся и вновь нарождающиеся — проникали в него, пронизывали насквозь. Он слой за слоем лишался тела. Белым делирием маячило ядро Сверхновой. Когда он приблизился, оно сжалось, сгустилось, стало таким ярким, что само понятие, скрывавшееся за этим словом, потеряло смысл.

— Элоиза! — крикнул он в агонии распада. — Элоиза, помоги мне!

Звезда поглотила его. Он оказался растянутым на бесконечную длину, сжатым в бесконечно малую точку, и вместе с нею провалился в небытие.

Корабль рыскал в безопасном отдалении: исследования продолжались.

Капитан Шили навестил Элоизу в амбулатории. Она приходила в себя, ее силы — физические — восстанавливались.

— Я назвал бы его человеком, — заявил капитан, повысив голос, чтобы перекрыть шум машин. — Только этого мало. Он был совсем иным, чем мы, но погиб, спасая нас.

Она посмотрела на него глазами настолько сухими, что это показалось ненормальным.

— Он — человек. Разве у него нет бессмертной души?

— Гм… да, пожалуй… если верить в существование души, то, конечно…

Она тряхнула головой:

— Так почему же душа не может уйти на вечный покой?

Капитан оглянулся, разыскивая врача, и с неудовольствием убедился, что тот оставил их одних в этой тесной каморке.

— Что вы хотите этим сказать? — заставил он себя похлопать ее по руке. — Я знаю, что он был вашим другом. Но это была хорошая смерть. Быстрая, чистая. Я сам хотел бы, когда придет мой час, умереть так же.

— Для него… да, вероятно. Должно быть. Но… — она не смогла закончить. Вдруг зажала уши. — Перестань! Прошу тебя!

Шили сказал что-то успокаивающее и быстро вышел. В коридоре ему встретился Мазундар.

— Как она там?

Капитан нахмурился.

— Плохо. Ее надо бы срочно показать психиатру.

— Почему? Что-то не в порядке?

— Она думает, что все еще его слышит.

Мазундар ударил кулаком в раскрытую ладонь, и Шили почувствовал, как все внутри него сжалось.

— Слышит, — сказал Мазундар. — Конечно же, она его слышит.

— Но это невозможно! Ведь он погиб!

— Вы забыли о парадоксе времени, — возразил Мазундар. — Он пал с небес и мгновенно погиб, это правда. Но во времени Сверхновой. Не нашем. Для нас же звездный коллапс будет длиться бесконечно долго. А расстояние для телепатии — не преграда, — физик ускорил шаг, удаляясь от изолятора. — Он всегда будет с нею.