Кто ты такой

Я - совершенно обыкновенный человек. Единственное, что отличает меня от других - это родинка странной формы, выглядящая как стилизованный китайский иероглиф. До десяти лет, благодаря шутке отца, я считал, что этот знак появился на моём правом боку потому, что в роддоме, как раз к моменту моего рождения, кончились чистые пелёнки, и меня завернули в первую попавшуюся газету, которая, как назло, оказалась китайской.

Я не афиширую свою родинку, тем более, большую часть своей жизни, прожитую в СССР, мне было просто опасно показывать её, так как после этого могло случайно оказаться, что я японский шпион, или что-то в этом роде. Собственно, вероятность такого исхода, даже в то время, была ничтожно мала, но я всё-таки предпочитал не рисковать.

Кое-что из биографии. О том, что я родился, я уже упомянул, дальше всё было стандартно. Детский сад. Школа с уклоном. Институт. Работа.

Работать мне очень не нравилось. Дело в том, что я испытываю дикую неприязнь к тем людям, которые заставляют меня что-либо делать. Сначала, до так называемой перестройки, (у нас её характеризовали одним очень неприличным словом, так как большинство из тех, с кем я работал, были люди довольно преклонного возраста), я ещё мог как-то работать, но когда денег, которые я получал за мой труд стало хватать только на туалетную бумагу (то есть при покупке туалетной бумаги на зарплату, в ней (бумаге) просто отпадала необходимость), я работать перестал. Не хочу рассказывать, как проходило увольнение, но когда всё закончилось, и я вышел из кипящего ненавистью ко всему новому котла института обновлённым, долгое время всё ещё находился под действием двух противоположных по эмоциональной окраске ощущений: обретённой в бою свободы и страха перед неизвестностью. Порой я казался себе охотником, чудом вырвавшим ногу из бездонной затягивающей насмерть трясины, но чаще я чувствовал себя космонавтом, который, растолкав товарищей, выпрыгнул из корабля в открытый космос без страховки и с запасом кислорода на пятнадцать минут.

Последовавший за этим героическим увольнением период жизни лучше всего описывается словом "сумбур". Кем я только не работал, вышибалой, водителем грузового (!!!) автобуса и, даже, проводником в поезде Москва - С-Петербург. Автобус был вообще-то пассажирский, но фирма, в которую я устроился, перевозила на нём шерсть. Чья это была шерсть, я не знаю, но автобус пришлось очень долго чистить, перед тем как возвратить его обратно в парк. Насчёт проводника, я "работал" им всего полсекунды, в тот момент, когда один идиот, очевидно, считая, что у меня есть деньги, воткнул мне под ребро самодельный электрошокер, когда поезд проезжал по железнодорожному мосту в сорока километрах от Москвы.

Потом я устроился администратором в ресторан. В мои обязанности входило успокаивать недовольных клиентов способами, которые были недоступны вышибалам. Успокаивать приходилось нечасто, так как ресторан был приличный, а посетители очень редко в то время видели сервис, так что их устраивали даже малейшие его проявления. Хуже всего приходилось с иностранцами, так как по западным меркам, наш ресторан был излишне "звезданут" в путеводителе.

Теперь можно приступать к тому, из-за чего я, собственно, и затеял всё это.

Работа администратора была тяжела и невыносима. Самыми невыносимыми в ней были две вещи. Первая: мне приходилось постоянно сидеть и наблюдать за ярко освещённым залом, наполненным жующими людьми, а сам я не имел права есть в рабочее время. Вторая: мне нельзя было отвлекаться ни на минуту, так как это грозило лишением премии, которая составляла девяносто процентов от той суммы, которую я получал.

Однажды, когда я сидел, погружённый в полумедитативное состояние, мой затуманенный взгляд наткнулся на какое-то странное, отличающееся от других движение. Через секунду я понял, что узкоглазый, полноватый иностранец с папирусно-жёлтой кожей вылил содержимое своего бокала прямо на голову официанту. Я напряг свою память и вспомнил, как увивались вокруг этого человека официанты, когда тот появился в ресторане. Рядом с этим, пышущим яростью азиатом я заметил прекрасную (насколько я могу судить о представителе не моей расы) девушку, рассеянно смотрящую вокруг так, как будто её всё происходящее не касалось. Её плавающий взгляд остановился на мне. Как только это произошло, она стремительно встала и пошла по направлению к открытой двери моего кабинета. Совершив все рефлекторные действия, заключавшиеся в поправлении галстука и причёски, я встал, расправив плечи как можно шире, и изобразил на лице дежурную улыбку. Внутренне я уже приготовился выслушать кучу нареканий на каком-нибудь корейском или японском языке (корейцев от японцев и китайцев я не отличаю), но девушка повела себя довольно странным образом. Она закрыла за собой дверь, причём повернув ручку так, что дверь стало невозможно открыть снаружи. Потом подошла ко мне и резким рывком разорвала на мне рубашку.

Когда на меня нападают красивые женщины, я не в силах сопротивляться. Единственное, что меня тогда удивило, это то, что сначала она поцеловала меня в бок, туда, где находилась моя иероглифическая родинка. Я, как всегда, попытался объяснить это для себя, но единственное, что пришло мне на ум, это то, что иероглиф означал что-то типа "поцелуй меня сюда, мне это нравится". Самое интересное, что поцелуй действительно оказался приятным, хотя до этого я не мог и предположить, что бок может быть эрогенной зоной.

Не могу сказать, что мне не понравилось то, что она со мной делала, но пока это происходило, у меня несколько раз появлялось ощущение, что если бы я сопротивлялся, то это нисколько не помешало бы ей в осуществлении её намерения.

Когда дело было сделано, она встала, поправила причёску и платье и посмотрела на меня таким взглядом, словно только что заметила моё присутствие. Потом она достала из сумочки прямоугольник плотной белой бумаги и протянула его мне. Я взял его, это оказалась визитная карточка. Она ещё раз пристально взглянула на меня и вышла.

На этот раз дверь была просто прикрыта, и я поспешил привести себя в порядок. Посмотрев на себя в зеркало, я от души поблагодарил изобретателя галстуков. Аккуратно заправленная в брюки рубашка выглядела нормальной. Галстук скрывал отсутствие на ней половины пуговиц. Взглянув на часы, я заметил, что до конца моего рабочего дня остаётся всего пятнадцать минут. Готов поклясться, что перед тем, как эта женщина вошла в мой кабинет, до конца смены оставалось не меньше полутора часов.

Надевая пиджак, я почувствовал несильное жжение в своей родинке. Аккуратно приподняв рубашку, я увидел, что чёрный иероглиф окружён красным контуром, причём каждый его штрих в отдельности, что было очень странно и никак не походило на засос. Окружающая обстановка была подернута какой-то сероватой дымкой, а это легкое, как показалось сначала, жжение практически лишило меня возможности ориентироваться в пространстве. Снова заправив рубашку и тщательно разгладив складки, я взял свой кейс и вышел из кабинета. Зал был всё ещё полон, и пока я дошёл до выхода, чуть не врезался в официанта, который, только благодаря хорошей координации движений, не вылил на мою многострадальную рубашку наш фирменный грибной соус. Это небольшое происшествие вернуло меня к действительности, вывело из оцепенения. Можно даже сказать, что этот официант спас мне жизнь, так как если бы не эта встряска, мне бы не удалось затормозить перед вылетевшим на бешеной скорости из незамеченного мной переулка грузовиком. Правил я, конечно, не нарушал, но в случае столкновения мне вряд ли удалось бы порадоваться тому, что в столкновении нет моей вины.

Приехав домой, я сразу же заснул. Всю ночь меня мучили кошмары, в которых присутствовала эта странная восточная женщина и какие-то монахи с мечами, рукоятки которых были украшены золотыми иероглифами. Во сне я начал было понимать, что значат эти иероглифы, и даже понял, что значит тот, который находится на моём боку, но когда я проснулся, от знания осталось лишь ощущение.

Несколько дней подряд визитная карточка притягивала к себе моё внимание. Я убеждал себя, что эти иностранцы давно уже уехали из гостиницы, так как обычно экскурсии по городу занимают не более двух-трёх дней, но эта девушка виделась мне в любой темноволосой особи женского пола, так что о спокойной жизни думать просто не приходилось.

И вот, наконец, я решил идти в гостиницу. Причину придумать было нетрудно, я шёл, чтобы доказать себе, что они уже уехали, и успокоиться на этом. Когда я спросил у швейцара, проживает ли Лоат Вап в номере 107 или она уже выехала, тот попросил у меня визитку и, улыбнувшись, сказал, что её зовут не Лоат Вап, а Ла Воу, и добавил, что я успел как раз вовремя, она собиралась ехать на экскурсию.

Я нашёл номер и постучался. Дверь открылась, на пороге стояла она в пёстром махровом халате, блестящие чёрные волосы ещё не успели высохнуть, но уже были аккуратно расчёсаны и спускались на плечи ровной и гладкой волной. Только тогда, стоя в шоковом состоянии у входа в номер, я заметил, насколько у неё гладкая кожа. Её чёрные глаза имели скорее европейский, чем восточный разрез, но для меня это не имело значения.

Я стоял перед входом в гостиничный номер и чувствовал себя по-настоящему сражённым. Глупцы те, кто говорят, что красота есть всего лишь максимальное приближение к норме. Правильные черты лица -это ещё не красота, это всего лишь одно из её необходимых условий. Мне казалось, что из глаз этой женщины исходит невидимый свет, который воздействует на какой-то доселе неизвестный рецептор, орган чувств.

Когда она протянула руку и затащила меня в номер, я понял, что если бы она этого не сделала, я бы так и остался стоять в коридоре и смотреть на неё. Когда я вошёл, она указала на кресло, а сама вернулась в ванную, из которой донёсся шум включённого фена.

Внезапно я подумал, что даже не знаю, понимает ли она по-русски. Чтобы хоть как-то успокоиться, я стал рассматривать комнату. Номер выглядел стандартно, было видно, что постояльцы не собирались пробыть здесь долгое время. Моё внимание привлекли несколько предметов, находившихся в углу. На журнальном столике стояло несколько статуэток, чем-то напоминавших буддийские, но изготовленных из странного серого материала. Я встал с кресла и подошёл к столику. Одна из статуэток была больше других и была сделана из более тёмного материала. Я взял её в руку и тут же почувствовал странное жжение в родинке. "Надо будет показаться врачу", - подумал я, но, тем не менее, поставил статуэтку обратно. На стене я заметил прямоугольный кусок грубой ткани, искусно расписанный в красные и голубые тона. Изображение представляло собой стилизованную фигуру воина. Меня поразила несвойственная для любых картин, имеющих отношение к религии, манера письма. Эта икона, а я не сомневался, что это икона, хоть и не христианская и даже не буддийская, была написана небрежно. Облачение и тело воина было очерчено несколькими большими мазками, а лицо изображено настолько подробно, что казалось, что это была фотография. Желая рассмотреть лицо воина получше, я приблизился к изображению. Внезапно меня охватил страх, черты лица стали расплываться, мне показалось, что лицо на иконе шевелится. Я отскочил на метр назад и тут же услышал смех. Всё ещё находясь под впечатлением увиденного, я вздрогнул и повернулся на звук.

Девушка уже высушила волосы и теперь стояла в дверном проёме ванной и смеялась. Я укоризненно посмотрел на неё, а она сказала на чистом русском языке, без малейшего акцента:

-Что, признал старого друга?

-Таких старых друзей не бывает, - попадая в глупое положение, я всегда пытаюсь отшутиться.

-Как знать, как знать, - она подошла ко мне и протянула руку, -Ла Воу, можно просто Холи.

-Как это?

-Ну, Холи это наиболее близкий перевод моего имени на английский, а так как английский теперь стал международным языком общения, то я предпочитаю пользоваться именно этим именем.

Я кивнул и представился сам.

Она приложила два пальца к виску и наморщила лоб, потом кивнула, словно приняв окончательное решение:

-Мы едем на экскурсию.

Я бы пошёл с ней на край света, но у меня не было с собой денег, так что я решил отказаться:

-Ты знаешь, у меня сегодня важное дело... - я не успел договорить, так как она улыбнулась и понимающе покачала головой. Этот жест означал одно: у меня не может быть никаких дел, кроме неё, всё остальное подождёт.

Мы вышли из гостиницы. Я начал искать глазами автобус, так как в моём представлении это было единственное средство передвижение, ассоциировавшееся со словом экскурсия. Наконец, я увидел блестящий хромированным бампером финский автобус, и мы пошли по направлению к нему. Когда до автобуса оставалось примерно двадцать метров, Холи резко свернула и подошла к чёрному американскому автомобилю, в окне которого я различил того самого азиата, устроившего скандал в ресторане. На его голову была надета шофёрская кепка.

-Кто он? -шёпотом спросил я у Холи.

-Мой телохранитель, - в её устах это прозвучало так, как будто она сказала "Двоюродный брат"

Я озадаченно кивнул головой и открыл дверцу машины. Когда я обходил машину, чтобы сесть самому, я заметил доселе незнакомый мне флаг прикреплённый на капоте.

-Ты что, дипломат? - спросил я у неё.

-Всё в своё время, - ответила она, улыбнувшись, и отвернулась к окну.

Эти несколько дней, когда мы с Холи осматривали различные выставки и музеи, слились для меня в одно яркое пятно. Да и музеев-то я, собственно, не видел. Я видел только её, ловил запах её духов, её волос, смотрел в её глаза. Все мировые шедевры, умело подсвеченные специальными лампами, все скульптуры, барельефы и археологические находки смешались у меня в голове в какое-то серое месиво, к которому лучше всего подойдёт слово интерьер. Клянусь, что если бы мы всё это время, так же, держась за руки, бродили по очистным сооружениям или по городской свалке, я бы не почувствовал разницы. За какие-то несколько дней мы стали настолько хорошо чувствовать друг друга, что когда она, причёсываясь перед зеркалом в гостинице, укололась заколкой, я, находясь в коридоре, почувствовал боль в руке, испугался и бросился к ней. Некоторые могут отнести это на счёт совпадения, но это их проблемы.

В конце этой прекрасной недели, я, желая узнать, уволили ли меня из ресторана, или терпение шефа оказалось изготовлено из настоящего каучука, отлучился на час. Когда я вернулся, Холи сидела перед зеркалом и оцепенев разглядывала своё лицо. Я посмотрел на её отражение и ужаснулся. В её широко открытых глазах было столько боли, что кровь отлила у меня от лица. Я бросился к ней и обнял её за плечи.

-Что случилось? - я поцеловал её в лоб и испугался тому, насколько он был холодным.

-Пока ничего, - ответила она, словно очнувшись. Я вновь внимательно изучил её отражение. Передо мной была прежняя Холи, та самая, которую я хорошо знал. Только теперь я понял, насколько люблю её, - Нам надо уехать.

-Как это уехать?, - я словно очнулся, выпал на секунду из луча света, испускаемого её глазами.

-Ты же меня любишь?

-Люблю, но...

-Какие тут могут быть "но"?

-Я не могу оставить здесь всё...

Она усмехнулась:

-Ну, так возьми с собой?

-Ты не понимаешь. Что я могу взять? Эрмитаж, Невский проспект? Наконец, свой дом в Купчино, друзей?

-Ну, друзей, например, можешь.

-Жизнь любого человека состоит из нескольких частей, при отсутствии любой из которых она теряет смысл. Что я буду делать там у вас? Жить во дворце и принимать дипломатические миссии, охотиться и постигать восточную философию? Вне зависимости от тех изменений, которые произошли в стране и внутри меня, я всё-таки остаюсь русским человеком советского разлива. Для меня имеет смысл понятие Родины и патриотизма. Я же там сопьюсь от ностальгии, или алкоголь у вас там тоже запрещён? - Я, конечно, хотел сказать совсем другое, но открыто признаваться в том, что просто боюсь настолько резко менять свою жизнь, было стыдно.

-Нет смысла ничего запрещать, люди всегда будут травить себя всякой гадостью, и спирт не худшее вещество для приёма вовнутрь, - она снова пыталась перевести этот разговор в шутку, - Тем более тебе никто и никогда не запретит вернуться.

Женщины... Ей надоело спорить, она подошла и поцеловала меня в губы. Я попытался что-то сказать, но понял, что уже не в силах. Я подхватил её на руки и донёс до кровати...

Когда она заснула, я встал у окна, и мне показалось, что луна стала необычно большой и светит слишком ярко. Я подошёл к бару и плеснул себе немного водки, взял из холодильника пакет с апельсиновым соком, но, передумав, поставил сок обратно и осушил рюмку одним глотком.

Я буквально разрывался между своей жизнью и Холи. Я просто не знал, что мне делать. Жизнь когда-то научила меня, что выход из безвыходной ситуации находится сам собой, надо лишь выждать, образно выражаясь: когда нет возможности самостоятельно выбрать из двух одинаковых стогов сена, обязательно появится ветер, который сметёт один из них. И этот ветер появился.

Холи осталась в Питере на гораздо более продолжительное время, чем собиралась. Прошло примерно полтора месяца, наступила осень. Город готовился к длительной спячке, которую люди особо упорные в своём невежестве, называют не смертью, а зимой. Все эти рассуждения некоторых подкупленных полярными медведями () писателей о том, как прекрасна природа зимой (искрящийся снег, пар из-под копыт разгорячённых бегом лошадей, светлый, умытый солнцем город) имеют смысл лишь когда человек находится внутри нескольких теплонепроницаемых оболочек, которые обычно называют одеждой. Я бы выставил какого-нибудь воспевателя зимы на мороз в чём мама родила, и тогда посмотрел, что бы он рассказал о совершенной форме нетающих на плече снежинок и равномерном скрипе снега под неотвратимо синеющими ногами.

Когда в воздухе начинает пахнуть зимой, и серые косые линии дождя всё чаще и чаще прочерчивают пунктиром день ото дня наливающееся свинцом петербургское небо, этим же свинцом постепенно, но неотвратимо наливается и моё, и так не всегда блестящее, настроение. Эта осень, благодаря присутствию рядом со мной Холи, оказалась менее депрессивной, но, как известно, всё всегда стремится к равновесию, и на меня посыпались неприятности.

Когда после недели, потраченной на экскурсии с Холи, я вернулся в ресторан, на моём месте уже сидел другой человек. С точки зрения профессиональной пригодности, то есть способности обходить конфликты, он оказался просто гением. Он умудрился сообщить мне, что меня уволили, потом убедить меня в том, что это для меня скорее праздник, чем несчастье, а потом пожелать мне всего доброго и выпроводить меня из ресторана так, что посетители не заметили моего посещение. Это был профессионал, желание ударить бейсбольной битой по его тщательно выбритому лицу возникло у меня только через час после этого спектакля, когда я допивал вторую кружку пива в баре с каким-то странным названием.

Красочно представив хруст ломающейся челюсти моего преемника, я допил пиво, взял третью кружку и отошёл от стойки в угол, туда, где у самого окна стоял пустой, отличающийся от других своим маленьким размером, столик. Я сидел, пил пиво и смотрел в зал, где сидели спокойные, радостные люди. На меня накатила волна обиды на весь мир, всё вокруг показалось бессмысленным: эти улыбающиеся, по большей части глупые, лица; чудом выжившая, избежавшая липкой, усыпанной трупами её собратьев, ленты муха (интересно, откуда поздней осенью берутся мухи); сам я и моя ничтожная жизнь. Мне, почему-то, показалось, что мне нужно уехать или повеситься, причём срочно. Вешаться как-то не хотелось, поэтому я решил уехать. Пиво подействовало на меня сильнее, чем я думал, когда сидел, и, вставая, я задел столик. Тот покачнулся, и кружка поехала по гладкой поверхности, явно собираясь разбиться вдребезги о бетонный пол. Я, было, собрался её подхватить, но вовремя понял, что в этом случае упал бы сам. Зажмурившись, я стал ждать, когда раздастся звук разбивающегося стекла, но этого не случилось. Я открыл глаза, передо мной стоял человек средних лет со следами тяжёлой и уже давно неизлечимой алкогольной зависимости на лице, которые не могла скрыть длинная тёмная борода, разбавленная пятнами седины. В руке он держал мою кружку, на дне которой плескалось недопитое мной пиво. Он усмехнулся и спросил:

-Я допью?

Я безразлично кивнул и двинулся, собираясь уходить, но он остановил меня жестом.

-У тебя вид самоубийцы, -сказал он и снова усмехнулся, -Идёшь топиться?

-Нет, просто уезжаю, - мне стало неуютно, показалось, что он прочитал мои мысли.

-Уезжаешь? - он улыбнулся и я увидел его ровные белые зубы, которые полностью контрастировали с его внешним обликом, обликом спившегося бомжа, - Я тоже когда-то уехал, -трясущейся рукой он поднёс кружку ко рту и сделал большой глоток, -Не помогло. Это только кажется, что все наши проблемы связаны с конкретным местом, на самом деле они все здесь, - он постучал кулаком по своему лбу.

Вдруг я словно увидел себя со стороны, как я стою и внимательно слушаю лекцию какого-то бомжа о том, где находятся мои проблемы. Я отвернулся и пошёл к выходу. Когда я проходил мимо окна, около которого располагался только что покинутый мной столик, через пыльное стекло я увидел, что он всё ещё смотрит на меня и похлопывает костяшками согнутых пальцев по своей голове. Я сделал вид, что не заметил, и пошёл в сторону метро. Не знаю, сколько я просидел в баре. Часы остановились; на улице было темно и сыро, низкое небо источало мелкую водяную пыль. Внезапно я понял, что нахожусь в двух минутах ходьбы от гостиницы, в которой жила Холи.

Я подошёл к зданию из серого гранита, с расцвеченным яркими лампами вестибюлем, с сомнением посмотрел на свои заляпанные грязью ботинки, достал носовой платок, стёр комки чёрной грязи и капли воды, бросил платок в урну - не попал, поправил рукой мокрые волосы и вошёл в холл. Я сильно сомневаюсь, что прошёл бы хотя бы два метра по отполированному полу, если бы охранник был на месте, но, к моему счастью, в холле было пусто.

Поднимаясь в лифте, я закрыл глаза. Голова сильно закружилась, и создалось впечатление, что я несусь на огромной скорости вниз по гигантской наклонной дуге. Ощущение было настолько сильным, что мне пришлось открыть глаза. Это практически не помогло, потому что после этого стало казаться, что вниз я несусь вместе с лифтом.

Двери открылись, и я вздохнул свободнее. Этаж был пуст, в полнакала горели потолочные светильники. Меня поразила тишина, я на цыпочках пошёл по длинному коридору, каждый раз морщась, услышав скрип очередной планки паркета под моим мокрым ботинком. Внезапно правый бок пронзила резкая боль, как будто к нему прикоснулись раскалённым металлическим прутом. Тут мои нервы не выдержали, я побежал по коридору, громко топая и тяжело дыша. Подбежав к двери номера Холи, я рванул ручку двери, та не поддалась, тогда я толкнул дверь плечом и упал.

Перед моими глазами вспыхнул яркий свет, как будто среди ночи в окно заглянуло сразу три весенних солнца. Потом свет померк, я отключился. Пока я был без сознания мне мерещились люди, которые монотонно и безостановочно произносили заклинания, собравшись у большой, высеченной из золота пирамиды. Единственное, что отличало этих людей от всех тех, кого я раньше видел, это переносица, которая начиналась у них выше бровей, словно сумасшедший пластический хирург решил таким образом удлинить им носы. Я что-то говорил им, они не слышали. Я что-то кричал, потом луч с неба ударил мне прямо в солнечное сплетение, и я проснулся.

Всё ещё была ночь. В номере горел неяркий, но всё же режущий глаза свет. Я лежал на полу, широко раскинув руки. С трудом приподняв голову, я увидел, что в креслах справа и слева от меня сидели Холи и её узкоглазый телохранитель. Я попытался сесть, но снова упал на бок. "Чёрт побери, как же можно так нажраться с трёх кружек пива", - подумал я и изобразил на лице некое подобие улыбки. Холи кивнула головой Узкоглазому, в тот момент я понял, что буду именно так его называть. Он подошёл ко мне, поднял одной рукой и отнёс в ванную. Там он влил мне в рот полстакана зеленоватой жидкости, от вкуса которой мне стало так плохо, что я почти отключился. После этого он перекинул меня через край ванной, как матрас через забор, а потом нажал куда-то под лопатку.

Меня рвало около получаса, и в течении этих тридцати минут я понял, что с этих пор стал способен читать лекции о существовании ада. Когда буйство желудка закончилась, я встал и почувствовал себя хоть и ослабленным, но абсолютно трезвым. Я помыл лицо, снял испорченный галстук и вышел из ванной.

-Где у вас тряпка? - спросил я, извиняющимися глазами перебегая от Холи к Узкоглазому и обратно. Этот вопрос, вопреки моим ожиданиям, не вызвал ни у одного из них и тени улыбки. Это меня удивило. Узкоглазый не смеялся никогда, но Холи! Я в недоумении посмотрел на неё.

-Сядь, - Её голос звучал беспристрастно, даже немного резко.

-Что случилось? - спросил я, присаживаясь на диван.

-Мы уезжаем, уезжаем сейчас. Пришло время решать, либо ты остаёшься, либо едешь со мной. У нас нет времени.

-К чему такая спешка? -спросил я, а в голове у меня уже не было сомнений, что я еду, там остались лишь вопросы о том, где достать денег на билет, и что стоит взять с собой из одежды.

-Узнаешь потом. Так ты летишь с нами?

-Да, мне только надо заехать домой за вещами.

-Нет, ты не понял, мы вылетаем через час.

Что поделать, я не мог отказаться. Лететь мне никуда не хотелось, но когда я представил свою жизнь без Холи, у меня внутри всё похолодело.

Была глубокая, чёрная осенняя ночь, фары вырывали из темноты жёлтые пятна листьев, распластавшихся по мокрому асфальту. Через необыкновенно быстро несущиеся по небу тучи просвечивала сине-жёлтая, как желток слишком долго варившегося яйца, Луна. Мне показалось, что в городе было необыкновенно мало светящихся окон, хотя достаточно много людей не могут уснуть именно в такую погоду. На меня навалилась тоска, я ловил глазами свет далёких окон, знакомые, видимые благодаря хорошему освещению, купола, жадно набрасывался на каждое светлое пятно, мне, почему-то, стало казаться, что я вижу всё это в последний раз.

Потом машина выехала за город и какое-то время мчалась по дороге, пока фары не осветили фосфоресцирующую табличку указателя. Узкоглазый, а именно он и был за рулём, завернул на узкую, плохо заасфальтированную дорогу и сказал, словно себе самому:

-Десять минут.

Было ещё несколько поворотов и, наконец, фары осветили стену проржавевшего металлического ангара. Когда Узкоглазый выключил зажигание, я заметил, что кончился дождь.

Мы вышли из машины и пошли к ангару. Около него, на краю взлётной полосы стоял небольшой самолёт иностранного производства. На его борту красовался всё тот же неизвестный мне флаг.

Как только мы поднялись на борт, взревели двигатели и самолёт двинулся по гладкой поверхности, набирая скорость. Во время разгона сильно трясло, что подтвердило мою теорию о том, что этим аэродромом давно никто не пользовался по назначению. Вскоре тряска прекратилась, меня вдавило в сиденье. Я посмотрел в иллюминатор, чёрные громады туч освещались частыми вспышками, выявляющими неоднородность облачности.

-Может я ошибаюсь, но, по-моему, погода не лётная? - спросил я у Узкоглазого, когда Холи зашла в кабину пилотов. Он посмотрел на меня такими глазами, как будто я только что плюнул ему в лицо, ничего не ответил и отвернулся к иллюминатору.

Холи вернулась. По выражению её лица я понял, что разговора не получится, поэтому не стал и пытаться его возобновить. Со временем равномерный, чуть слышный гул двигателей усыпил меня. Проснулся я от того, что Холи с Узкоглазым громко спорили о чём-то на непонятном мне языке. Потом она повернулась ко мне, словно заметила, что я проснулся и без всякой надежды на положительный ответ (я это понял по интонации) спросила:

-Умеешь управлять самолётом?

Мне стало, мягко говоря, неуютно и сразу пересохло в горле. Хриплым голосом я спросил:

-Нет, а что нужно?

Холи улыбнулась, но мне не понравилась эта улыбка. Я подумал, что если эта шутка, то шутка неудачная, а если нет, то тогда ещё хуже.

-Пока не нужно, просто я боюсь, что с пилотами что-нибудь случится.

-А что, вероятность велика?

Она отвернулась не ответив, и их непонятный спор с узкоглазым продолжился.

Я кивнул, достал пачку сигарет и выкурил две штуки подряд. Примерно через двадцать минут пол ушёл из-под ног, и если бы не заранее пристёгнутый ремень, я раскроил бы себе череп об потолок. Дверь кабины пилотов открылась, и оттуда выплыли два человека. Я понял, почему они не вышли, а выплыли - самолёт падал. Шум двигателей исчез, остался лишь свист рассекаемого корпусом воздуха. Лица лётчиков были перекошены, а глаза широко открыты. В этот момент я впервые увидел Холи в действии. Она прищурилась и выставила прямые руки перед собой. Лётчиков отбросило к переборке, они медленно сползли по ней вниз, а потом оба, синхронно, издали нечеловеческий крик, который, казалось, был у них один на двоих. Мне показалось, что в тот момент их глаза вспыхнули золотым сиянием. Через мгновение они, как ящерицы, проворно заползли в кабину, а через несколько секунд я почувствовал, как гравитация прижала меня к креслу. Я вздохнул с облегчением, но опомнившись от страха, с удивлением посмотрел на Холи. Она тоже смотрела на меня, как будто что-то обдумывая, потом сказала:

-Не спрашивай.

Я кивнул и закурил ещё одну сигарету, стало противно, но я докурил её до конца. Мерный звук двигателя стал снова усыплять меня, хотя я всё ещё чувствовал себя неуютно. Через какое-то время я заснул, а когда проснулся, самолёт уже шёл на посадку. Аэродром, на котором мы садились, имел гораздо более ровное покрытие посадочной полосы, так что я не сразу понял, что посадка окончилась.

Когда самолёт остановился, Узкоглазый и Холи вышли, а мне сказали подождать внутри. Меня мучило желание проверить, не показалось ли мне всё, что произошло в самолёте. Я подошёл к кабине пилотов и постучал. Никто не ответил. Я открыл дверь и замер. Два пилота сидели, глядя прямо перед собой, словно заметив вдалеке нечто очень для них важное, они были неподвижны как манекены. Пальцы первого пилота, всё ещё сжимавшие штурвал, побелели от напряжения. Я подошёл и хлопнул его ладонью по плечу. Он сидел, не шелохнувшись. Я наклонился и заглянул к нему в глаза. Радужная оболочка была лимонно жёлтого матового цвета. Его глаза не отреагировали на изменение освещённости, он был мёртв.

Я выбежал из самолёта, у самого трапа стоял чёрный лимузин, из открытого окна которого выглядывала Холи. Заметив меня, она махнула рукой, чтобы я садился. Я сел и, стараясь не перейти на крик, спросил, что случилось с пилотами. Она не ответила, лишь приставила указательный палец к моему рту. Её лицо было серьёзно. Я твёрдо решил, что должен вытащить из неё всю правду, но когда я открыл рот, чтобы повторить вопрос, мои глаза встретились с её глазами, и я почему-то решил узнать обо всём попозже.

Машина тронулась по бетонным плитам взлётно-посадочной полосы, поднимая за собой густой шлейф сухой пыли. Холи закрыла окно и включила кондиционер. Мы выехали с аэродрома и долго двигались по дороге, окружённой с двух сторон полями, засеянными, по большей части, незнакомыми мне культурами, хотя, на самом деле я просто не мог представить себе, что можно сажать ту же пшеницу таким способом. Вид из окна напомнил мне картинку из учебника истории, где объяснялась разница между двупольем и трёхпольем. Ещё одним фактором, который подкрепил ассоциацию со средневековьем, было то, что крестьяне, даже те, которые работали на большом расстоянии от дороги, при нашем появлении снимали широкополые шляпы и кланялись почти до самой земли.

Меня поразил контраст между лимузином и этими людьми. Создавалось ощущение, что мы действительно попали в средневековье, а асфальт на дороге является ничем другим, как моей зрительной галлюцинацией. Впечатление усилилось, когда мы въехали в город. Низкие, одно-двухэтажные постройки, узкие, кривые улицы, по которым едва смогли бы пройти, не задев друг друга плечами два среднестатистических взрослых человека. Далеко впереди, с двух сторон от дороги возвышалось два чёрных замка. Чёрный цвет стен этих зданий вступал в контраст с желтыми, известняковыми стенами остальных строений.

По дороге я ещё несколько раз порывался узнать, что же случилось с пилотами, но в итоге, осознал всю бесполезность этих попыток и спросил:

-Как называется этот город?

-Ласа. Это наша столица, - Холи заметно обрадовалась тому, что я ушёл от темы с пилотами.

-Что это за замки?

-Это не замки, хорошо, что ты спросил. Слева монастырь, справа дворец.

-Надеюсь, мне не придётся жить слева, - попытался пошутить я. Холи с чрезмерной поспешностью подхватила шутку и ответила, улыбнувшись:

-Посмотрим на твоё поведение.

Я улыбнулся в ответ. Разговор затих, несколько минут мы ехали в тишине. По краям дороги, по мере приближения к замкам, становилось всё больше людей. В отличие от тех, кого мы видели работающими в поле, эти не кланялись. Они смотрели на лимузин с окаменевшими лицами, от выражения которых мне становилось не по себе . Я спросил у Холи, надеясь, что хоть этот феномен она сможет объяснить:

-Здесь всех так встречают? - Я кивнул головой в сторону окна. Заметив мой жест, один из людей не удержался и упал на колени. Как всегда происходит в любой толпе, многие последовали его примеру, но потом встали, опомнившись.

-Только нас. Ты знаешь, я тебе раньше не говорила, но я здесь что-то вроде принцессы. Хотя это слово не совсем подходит, но отношение примерно то же.

-Пожалуйста, только не говори, что во дворце нас встретит что-то вроде разгневанного папаши-короля. Мы так не договаривались, - я нахмурил брови.

Она рассмеялась, и на секунду мне показалось, что напряжение, созданное погибшими лётчиками ослабло, но потом я понял, что и этот смех был наигран.

-Ладно, юморист. Теперь о серьёзном. Дорога по которой мы едем, начинается от статуи Рапмана Ну, великого воина древности. Люди, которые стоят по краям дороги, разорвут тебя в клочья, если ты откажешься пожать статуе руку. Эта статуя магическая, во всяком случае, они все в этом уверены. Существует легенда, что если руку статуи пожмёт посланник зла, то он будет мгновенно испепелён, хотя до сих пор прецедентов не было.

-Интересная легенда. Сколько лет стоит эта скульптура?

-Никто не знает. Считается, что Рапман воздвиг её сам накануне великой битвы, Но об этом потом, мы уже приехали.

Я повернулся к окну и увидел, что лимузин выезжает на площадь, выложенную плоскими, тщательно подогнанными друг к другу известковыми плитами. В центре, на пьедестале, выполненном в виде пирамидальной лестницы, чем-то напоминающей пирамиды Мексики, стояла небольшая фигура человека, выполненная из чёрного, не отражающего свет камня. Ступеньки той стороны пирамиды, которая находилась перед лицом воина, были стёрты так сильно, что я стал сомневаться в том, что их остатки смогут помочь мне подняться. Я представил себе, сколько народу должно было пройти по ним, чтобы достигнуть такого эффекта, и с сомнением посмотрел на протянутую вперёд руку истукана. Помня оттопыренный мизинец памятника Петру I, находящегося в Петропавловской крепости, который за несколько лет успели отшлифовать руками туристы, по непонятной причине верящие в то, что это исполняет желания, я ожидал увидеть вместо ладони памятника просто-напросто пустое место. Но, к моему удивлению, рука выглядела целой.

Я осмотрелся вокруг. Слева и справа, как зеркальные отражения друг друга, над площадью нависали дворец и монастырь. Площадь была забита народом, но к лимузину и к памятнику никто не подходил. К моему удивлению, я не заметил ни одного полицейского, хотя в нормальных странах без них не обходится ни одно мероприятие такого масштаба. Но они здесь были и не нужны, люди стояли плотно, но никто не толкался; создавалось такое ощущение, словно каждый здесь знал своё место и был им доволен. Я понял, что все ждут, когда я "поздороваюсь" с монументом. Я глубоко вздохнул, улыбнулся Холи и пошёл, но не успел я сделать и двух шагов, как в мою руку вцепилась подбежавшая Холи. Я обернулся и увидел, что её лицо стало бледным, как известняк, которым была вымощена площадь. Толпа встрепенулась, но Холи подняла руку, и всё затихло. Она поднялась на цыпочки и прошептала мне на ухо.

-Я люблю тебя, запомни, не его, а тебя.

Я удивился, но подумав, что это часть ритуала, ответил:

-Я верю тебе и клянусь, что я всего лишь собираюсь пожать ему руку, а вовсе не бить морду. Тем более, родителям удалось воспитать во мне уважение к памятникам древности.

Я улыбнулся, высвободил руку и пошёл к пирамиде.

Когда я оказался перед статуей, на меня нахлынуло странное чувство. Нечто подобное я испытал, рассматривая голограмму, снятую с меня одним из моих друзей, занимавшихся лазерами в Институте точной оптики. Тогда это чувство было вызвано тем, что я видел в своих руках свою радостно улыбающуюся мёртвую голову, а сейчас лицо воина не было похоже на меня ни единой чертой, он вообще не был похож на человека.

Череп Рапмана был более продолговат, а переносица начиналась на лбу, как у монахов в моём сне. Мне стало неуютно, как всегда и бывает, когда вокруг меня начинают происходить необъяснимые вещи. Вдруг я понял, что на наполненной народом площади воцарилась полная тишина. Создалось впечатление, что все эти люди последовали за лётчиками. Мне ужасно захотелось убежать и спрятаться, но когда я увидел у подножия монумента двух стражников с кривыми, блестящими на солнце мечами, моё желание ослабло. Я вытер рукавом рубашки пот со лба, а потом подал руку изваянию. Когда я хотел высвободить ладонь, мне это не удалось, внезапно мне показалось, что чёрная каменная кисть стала сжимать мою руку. Мне стало страшно, я в ужасе потянул руку на себя. Снизу раздался ликующий рёв толпы.

Статуя не отпускала меня, какие усилия я ни прикладывал. Рёв толпы нарастал. Я взглянул на стражников, стоявших неподалёку и увидел, что они смотрят не на меня, а на голову статуи. Я, следуя взгляду стражника, посмотрел туда же и чуть не получил сердечный приступ. На чёрном лице, в каждом глазу, появились жёлтые светящиеся точки. Я узнал этот желтый цвет, это был цвет сияния, которое просачивалось из-под двери, ведущей в номер Холи, когда я пришёл ночью в гостиницу; это был цвет радужной оболочки глаз мёртвых пилотов. В ужасе я сделал ещё один рывок, глаза вспыхнули, ослепив, и мир вокруг меня исчез.

Я оказался на вершине горы, на самом краю бесконечно глубокой пропасти. Ледяной ветер пытался сорвать меня вниз, но я крепко вцепился в холодный камень. В глаза нещадно бил свет огромного, ярко жёлтого солнца. В моей голове проносились обрывки фраз на неизвестном языке. Несмотря на то, что язык был мне неизвестен, я понял, что кто-то приказывает мне отпустить руки и дать ветру сорвать меня в пропасть. Непонятно откуда, у меня появилось отчётливое ощущение, что это единственно верное решение, но я не хотел с ним смиряться. Замёрзшие, исцарапанные о камень пальцы болели, руки тряслись, но я сделал последнее усилие и оттащил своё тело от края. Ветер подул сильнее, я ухватился за трещину в скале и продвинулся ещё на несколько сантиметров. Внезапно я понял, что рука застряла в трещине, и с бешеным усилием вырвал её.

В тот же миг я снова оказался на площади. Кожа на руке была содрана, а у статуи жёлтым огнём светилась уже вся голова. В бессильной злобе я размахнулся и ударил воина по лицу. По площади раскатился рёв, толпа хлынула ко мне, но голова полубога покрылась мелкими, чёрными на жёлтом фоне трещинами, а потом всё изваяние взорвалось в небо гигантским фонтаном чёрной пыли. Я потерял сознание.

Я открыл глаза, встал и нашёл выключатель. Когда свет наполнил комнату, я заметил бумажный лист неровной формы, предусмотрительно прикреплённый рядом с выключателем. На листе была самая важная на тот момент информация: подробный план этажа замка, на котором жирной красной линией выделялся путь к месту, которое в нашей стране называется санузлом. Добравшись до этого крайне необходимого места, в поисках выключателя я обнаружил ещё одну карту, на этот раз указывающую путь на кухню.

Когда я пришёл на кухню, если так можно назвать помещение, по размеру напоминающее скорее актовый зал столичной школы, и в котором из обычных кухонных приборов есть лишь электрический чайник, электрическая плитка на одну конфорку, да небольшой холодильник, я налил себе стакан апельсинового сока, подумав, разбавил его водой и вытащил из кармана сигаретную пачку. Когда я увидел, что пачка пуста, мне стало действительно не по себе, так как я осознал, что за всю дорогу от аэродрома, я не видел не только ни одной рекламы сигарет и ни одного ларька, но и ни одного курящего аборигена. Вдруг я заметил, что на дверце одного из навесных шкафов висит бумага, на которой тем же красным маркером, что и на картах, нарисован красный крест. Я не мог поверить в своё счастье, когда обнаружил за дверцей целых три блока сигарет. Было бы лишним говорить, что это были те сигареты, которые я обычно курю. Распечатав блок, я достал из пачки сигарету, открыл форточку, с трудом разобравшись, как она открывается, и закурил.

Окно выходило на площадь, я увидел, что пирамида, которая вчера была постаментом для чёрной статуи, раскололась надвое. Осколков памятника видно не было, я, улыбнувшись, подумал, что их разобрали на сувениры. Я перевёл взгляд дальше, туда, где возвышалась чёрная стена монастыря. В некоторых окнах был виден свет, но свет не электрический, там горели факелы. У окна, располагавшегося напротив моего, стоял человек и, не двигаясь, смотрел в мою сторону. Заметив меня, отошёл в глубь комнаты, но мне вдруг очень захотелось рассмотреть его лицо. Как только это желание появилось, со мной произошло нечто странное, я почувствовал, что по телу разлилось странное тепло. Внезапно я как бы приблизился к окну комнаты, в которой находился этот человек. Ощущение было похоже на то, что я испытал, когда в первый раз посмотрел в бинокль.

Передо мной, на расстоянии двух-трёх метров, оказался Узкоглазый. Потом он, как будто, заметил моё присутствие, его глаза вспыхнули жёлтым и эффект бинокля мгновенно пропал. Я был в смятении. Уж чего я от себя не ожидал, так это галлюцинаций. Все предыдущие события ещё укладывались в моей голове, но это уже туда не влезало. Я не понимал, с какой такой радости, я научился приближать нужные объекты.

Через десять минут, когда я уже вернулся в комнату, туда вошла Холи. Она села рядом со мной на кровать, и мы несколько минут сидели молча. Груда оставленных без ответов вопросов, казалось, отстранила её от меня навсегда. В конце концов, я не выдержал звенящей тишины и сказал:

-Я думаю, теперь наступило время рассказать мне всё.

Она молча кивнула, а я продолжил:

-Начнём сначала. Что случилось с пилотами?

Холи отрицательно покачала головой, она взяла мою ладонь в свои руки и сказала:

-По порядку не получится, всё началось гораздо раньше. Придётся тебе выслушать историю сначала до конца.

Я непонимающе посмотрел на неё, но все же кивнул.

-Итак, сначала легенда. Единственная просьба перед тем, как я начну рассказывать - слушать, не задавая вопросов. Тебя никто не заставляет верить всему, что ты услышишь, но, я думаю, что вчерашняя история со статуей доказала тебе, что не всё в мире находится в границах твоего восприятия, - она замолчала, словно обдумывая, с чего начать, поправила прядь волос, сбившуюся на лицо, и начала:

-Когда-то, задолго до того, как произошли все известные тебе исторические события, на Земле существовала высокоразвитая цивилизация, правда, в отличие от нынешней, избравшая другой путь развития. Если бы ты попал в то время, то никогда бы не сказал, что эта цивилизация высокоразвита. Наиболее похожее на неё место на земле - этот город. Ты видел скромные лачуги простых людей, которые проводят всю свою жизнь, не задумываясь о том, что такое их жизнь, они просто работают в поле, участвуют в религиозных обрядах. Единственное, что отличает их от крестьян, которые жили в восемнадцатом веке в той же самой России, это то, что они не просто безоговорочно верят в своих богов и святых, они видят магию в действии. Для них то, что произошло вчера на площади, является тем же, чем для тебя является удачный запуск очередного искусственного спутника.

Тогда, как и в современном мире, было два центра активности, в которых было сосредоточены основные магические силы, это немного напоминает СССР и США во время холодной войны. Маги каждого из этих центров могли уничтожить другой, а при желании и всю планету, но, по сути, этого никто не хотел. В конце концов, маги из центра, находившегося в данной местности, узнали, что на них готовится нападение, и приняли меры. Второй центр был уничтожен, но на этом ничего не кончилось, всё только началось. Мгновенный всплеск магической активности вызвал какие-то необъяснимые процессы, которые грозили гибелью всей планеты. В мире появилось Зло. Зло - слово, которое не является абсолютно верным переводом термина, который использовался по отношению к тому, что появилось, но сейчас это не имеет значения. Значение имеет то, что на борьбу с этим злом были "мобилизованы" все маги, которые обладали хоть какой-то силой. В то время верховным магом был великий Рапман Ну, который незадолго до великой битвы, понял, что имеющихся сил недостаточно. Тогда он пошёл на отчаянный шаг, магам было приказано совершить древний обряд, который никто до тех пор не использовал, обряд ВЫБОРА. Прошедший этот обряд переставал быть собой, он становился воином, он не мог остановить свою битву, пока враг не будет полностью уничтожен. Смысл обряда заключался в том, что у мага выключались все функции разума, кроме тех, которые были нужны во время битвы. Это как у вас в СССР, при проведении первого ядерного взрыва от электричества были отключены громадные территории, чтобы для взрыва хватило мощности. После обряда учитель понял, что силы достаточно и все стали готовиться к битве. Когда день битвы настал, земля смешивалась с небом, миллионы людей погибали в страшных мучениях, маги гибли один за одним, не выдержав силы Зла. Рапман Ну получил смертельную рану, но Зло отступило, оно было повержено практически полностью. Перед смертью Рапман создал статую, которую ты вчера разрушил, над подземной пещерой, куда он поместил всех воинов, прошедших обряд Выбора. Это было сделано с двумя целями: во первых, сохранить их жизнь, так как они не могли вернуться к нормальной жизни, пока Зло не было полностью уничтожено, во вторых, он знал, что когда Зло вернётся, на земле не останется ни одного мага способного бороться с этим Злом.

Ещё Рапман Ну предсказал, что за несколько лет до великой битвы, он родится вновь в далёкой стране. Умирая, он создал монастырь и дворец. В монастыре должны были обитать монахи, целью которых должно было быть сохранение древних знаний и возвращение прежнего Рапмана. Во дворце же должна была жить я, жена Рапмана, так как мне тоже было предсказано появиться вновь и помочь Рапману обрести себя. Рапман предсказал всё, но он немного ошибся. При разрушении чёрной статуи не произошло его возвращения, ты остался собой.

Я слушал монолог Холи со смешанным чувством. Всё, что я видел до сих пор, прекрасно вписывалось в эту картину. Мне даже несколько льстило то обстоятельство, что когда-то я был великим магом древности, но один вопрос оставался открыт:

-Ты говоришь, что в момент пожатия руки статуи, должен был вернуться прежний Рапман. А куда, в этом случае, делся бы я? -когда я задавал этот вопрос, я не хотел застать Холи врасплох, я действительно думал, что она мне всё чётко и прямо разложит по полочкам, но вопреки моим ожиданиям она думала над ответом довольно долго. Когда она стала отвечать, я увидел по её глазам, что она говорит не то что неправду, но не всю правду.

-Ты понимаешь, человек состоит из души, тела и того жизненного опыта, личности, которая накапливается у него всю его жизнь. Если бы ты вспомнил тот жизненный опыт, который назывался Рапман Ну, то для тебя это было бы лишь дополнение к твоему я. Это как если к куску магнитофонной ленты приклеить другой, с первым от этого ничего не произойдёт.

Я решил не показывать своё неверие и кивнул, соглашаясь. Мы проговорили ещё около часа. Когда она собралась уходить, я задал вопрос, волнующий меня гораздо сильнее, чем спасение мира: где я буду спать предстоящей ночью. В ответ Холи улыбнулась и вышла, но это был вполне исчерпывающий ответ.

Когда Холи ушла, я понял, что мне совершенно нечего делать. Из дома я не захватил не то что книги, но даже бесплатной газеты с программкой. В итоге мне пришлось плевать в потолок в течении часа, пока я не придумал, что делать. Я пошёл на кухню, принёс оттуда неизвестно откуда там взявшийся гранёный стакан, на дне которого отчётливо проступала знакомая до боли надпись: "Ц.14 к.", поставил его перед собой на стол и попытался сосредоточиться. Сорок минут или более я пытался сконцентрировать внимание на этом стакане, пока, наконец, не почувствовал к нему дикую ненависть. Вдруг во мне возник какой-то незнакомый импульс, чем-то напоминающий резкий испуг, и стакан разлетелся вдребезги. Всем, что я смог сказать, было банальное и всем уже порядком поднадоевшее слово "Wow!!!".

Я не поленился и сходил на кухню ещё раз. Стаканов, к сожалению, больше не оказалось, зато нашлась небольшая фарфоровая кружка местного производства, заботливо украшенная моим изображением (правда, я там был изображён в прошлой жизни, но это лишь помогло сосредоточиться, так как у меня было полно нехороших чувств к поцарапавшей мою руку статуе). С чашкой получилось быстрее, мне даже удалось приподнять её чуть-чуть над столом, перед тем, как она превратилась в мелкие осколки. Осознав, что если буду продолжать свои эксперименты в том же темпе, мне придётся пить из чайника, я переключился на спички, хотя с ними поначалу тоже возникли некоторые проблемы (пока я не додумался отламывать серу).

Непередаваемое ощущение, возникавшее, когда я вращал взглядом спичку, удерживая её при этом в полуметре от пола, сменилось сильнейшей усталостью. Когда спичка стала медленно снижаться, я закрыл глаза и ничком упал на кровать. Мне снились обряды, чёрная статуя с золотой головой, а под конец приснилась битва. Многое было неясно и перепутано, например, у одного воина на поясе висел чехол для сотового телефона, а на главном вражеском маге была небрежно накинута смирительная рубашка, но в целом, картина получилась довольно впечатляющей. Проснулся я оттого, что золотой луч с неба снова пронзил моё солнечное сплетение, но на этот раз я почувствовал сильную боль.

Вскочив с кровати и тотчас рухнув на пол, я проснулся. Потирая ушибленный локоть, я думал: "Да ну её на фиг, эту магию", но когда боль несколько утихла, я нашёл взглядом лежащую на полу спичку и приподнял её сантиметров на двадцать. После этого в глазах потемнело, и я решил пока приостановить серию экспериментов по медицинским показаниям.

Я подошёл к окну и увидел за ним довольно странную картину. В десяти-пятнадцати метрах от статуи ровным прямоугольником расположилось два десятка монахов. Монахи стояли, не двигаясь, так что казалось, что они решили заменить собой разрушенную мной статую. Но всё оказалось не так просто. Я открыл окно, так как запылившееся от времени стекло мешало хорошо разглядеть происходящее, и услышал в воздухе громкий сухой хлопок. Монахи синхронно вздрогнули, а на участке земли, контуром которого они являлись, появился желтый светящийся прямоугольник. Монахи отошли на шаг назад, прямоугольник ослепительно вспыхнул, и на его месте в земле появился провал. Я разглядел, что в образовавшемся люке были видны ступеньки лестницы, ведущие вниз.

Вдруг я почувствовал прикосновение, я вздрогнул и повернулся. Передо мной стояла Холи. Она сама была испугана моим резким движением, но быстро справилась с собой и сказала:

-Ты уже видел?

-Земляные работы? -вопросом на вопрос ответил я и добавил, -Знаешь, не впечатляет. По-моему гораздо проще было нанять пару крестьян с мотыгами, и они бы за полчаса откопали бы этот подземный ход.

-Не всё так просто, -Холи улыбнулась, - Хотя это слишком долго объяснять. Пойдём.

-Куда? Вы решили, что конец света откладывается и решили меня пока закопать?

-Не надейся, это просто экскурсия, - Она явно ждала очередной шутки, но я ничего не смог придумать.

Мы вышли из дворца, подошли к провалу, я с сомнением посмотрел в темноту, потом перевёл взгляд на Холи. Она улыбнулась и достала из-за спины огромный фонарь, такой, который в фильмах иногда используют в качестве дубинки.

-На всякий пожарный, - сказала она, улыбаясь. Я не разделял её оптимизма и ответил:

-На всякий пожарный нужен не фонарь, а огнетушитель.

Когда я закончил говорить, мы уже спускались в темноту, которой так и не наступило. Если честно, я представлял себе небольшую пещеру, в которой, как в катакомбах будет лежать несколько десятков исполинов, завёрнутых в грубую ткань, но вопреки моим ожиданиям зрелище поражало своей масштабностью.

Мы оказались перед необозримой глубины пропастью, непонятным образом освещённой равномерным сероватым светом. Источника у этого света скорее всего просто не было, хотя первой мыслью, хоть как-то объясняющей это свечение, была мысль о сильном рассеянном источнике радиации. С нами вместе спустились несколько монахов. Старший произнёс какое-то заклинание, или как это у них там называется, и свет стал намного ярче.

Напротив, через пропасть, были расположены соты, но не шестиугольные, как у пчёл, а квадратные. Сотами я их назвал потом, когда узнал, что в каждой из этих ячеек находится воин. Сначала же это величественное сооружение, при виде которого у самых главных метростроевцев пропало бы всякое чувство собственного достоинства, напомнило мне изображение двумерного массива в детской книжке по программированию на языке Бейсик. Глупая ассоциация, но ничего лучше в голову тогда не пришло.

Монахи что-то там поколдовали, и через пропасть появился золотой мост, ведущий к ближайшей ячейке. "Золотым" это сооружение, конечно, назвать было трудно (чего стоила одна полупрозрачность), но всё же я рискнул поставить на него ногу, а потом и перейти.

Когда мы оказались на другой стороне, и я, было, стал заходить в ячейку, меня остановил дружный окрик всех моих спутников. Крик получился настолько громким и слаженным, что я начал подумывать об эффекте, производимом резонансом на строительные конструкции, но, к счастью, ничего не обвалилось. Холи крепко взяла меня за руку, а вперёд вышел один монах из сопровождения. Как я уже понимал к тому моменту, этот парень лет двадцати ещё не был причислен к высшей касте, так как на нём не было чёрного балахона с большим белым иероглифом на спине. Он был одет в чёрный костюм, чем-то напоминающий гибрид кимоно и халата уборщицы, который был весь испещрён мелкими иероглифами и сценами из древних книг. Остальные монахи окружили вышедшего полукольцом, практически загородив его от окружающих. Все, кроме меня и Холи, стали равномерно раскачиваться и петь что-то таинственное на непонятном языке. Это действо продолжалось несколько минут, за которые даже я чуть не вошёл в транс, хотя упорно этому сопротивлялся. Вдруг я заметил, что ритм изменился. Я приподнялся на цыпочки и заглянул в промежуток между головами монахов.

Каждый иероглиф на кимоно молодого монаха светился знакомым жёлтым светом. Мне показалось, что он весь находится в облаке жёлтых брызг. Я стоял, заворожённый этим зрелищем, когда внезапно всё смолкло, полукольцо из монахов замерло, а стоявший в центре пулей бросился вперёд. Через метр его остановила невидимая стена, и он рассыпался в облако золотых брызг. Я удивлённо посмотрел на Холи.

-Он открыл дорогу, можно идти, -она качнула головой в темноту ячейки.

-А когда он вернётся? -спросил я, оглядываясь.

-Он не вернётся, -сказала Холи, стараясь не смотреть мне в глаза, -Те, кто открывает дорогу, больше не возвращаются никогда.

Я ничего не сказал, лишь кивнул и пошёл вперёд. Идти, правда, было почти некуда, через несколько метров я наткнулся на громадный кокон, изготовленный, во всяком случае, как мне показалось в полутьме ячейки, из того же материала, из которого недавно состояла разрушенная мной статуя. Вдруг за своей спиной я услышал знакомое пение, я резко повернулся и увидел, что монахи, на этот раз, образовали полукольцо вокруг меня. Мне, мягко говоря, стало не по себе, и я стал судорожно искать путь отступления.

-Не бойся, ты всего лишь откроешь саркофаг, -прозвучал голос Холи, загороженной монахами.

Увидев, что некоторые части моей одежды начинают светиться жёлтым, я ответил: "Знаю, как у вас тут всё открывается", - и попытался вырваться из кольца. У меня ничего не получилось, создалось ощущение, что вокруг меня построили стеклянную стену. Но Холи сказала:

-Я же говорю, не бойся. Ты же Рапман, с тобой ничего не случится.

Через некоторое время я стал светиться как прожектор маяка во время шторма. Тогда Холи сказала:

-Дотронься до саркофага.

Я дотронулся. По чёрной матовой поверхности в мгновение раскинулась сеть мелких трещин, потом меня ослепила вспышка, и я опять потерял сознание. "Опять", потому, что за несколько дней, которые я провёл в этой стране, я уже три раза терял сознание, что было ровно на три раза больше, чем за всю предыдущую жизнь.

Честно говоря, похмелье - штука неприятная, но когда оно настигает без предварительной попойки, это совсем грустно. Именно в этом всенародно любимом состоянии я и проснулся в своей кровати, когда солнце добралось до моего лица. Я чувствовал себя несправедливо и подло обманутым. В подземной пещере, на самом интересном месте, меня отключило, и я даже не увидел, что находилось в саркофаге. Я всё больше и больше склонялся к мысли, что меня кормят галлюциногенами. Странно, кому могло понадобиться свести меня с ума, уверив в том, что я в прошлой жизни был великим магом исчезнувшей цивилизации, что скоро конец света и что я - новый спаситель человечества. На секту это было не похоже, слишком большие расходы при маленькой, если не вообще никакой, отдаче. В конце концов, ну что можно от меня взять? Потом, кто такая Холи? Королева маленького далёкого государства, влюбившаяся в администратора только что излечившегося от вируса общепита постсоветского ресторана, и пытающаяся свести его с ума, дабы он не бросил её и не вернулся на историческую родину (имеется в виду Россия)? Вряд ли. Либо всё действительно так, как они говорят, тому много доказательств, либо передо мной единственное в мире на сто процентов сумасшедшее государство.

Как только я закончил размышлять, в дверь громко постучали. Я подумал, что могли бы постучать прямо по голове, всё равно никакой разницы, и, по возможности громко прошептал:

-Войдите.

Дверь тихо приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова Холи.

-Жив? -она широко открыла глаза, изображая своё волнение.

Я понял, что говорить больно, и осторожно кивнул головой. Лучше бы я этого не делал. Перед глазами всё завертелось, я почувствовал как сжался желудок, превозмогая себя перевесился через край кровати, и меня вырвало.

-Жив, - констатировала Холи. Мне стало смешно, но так как смеяться я не мог, я разозлился.

-У вас в стране считается хорошим тоном, издеваться над беспомощными?

Холи рассмеялась, я тоже. Оказалось, что для того, чтобы сдержать смех, тоже нужны силы.

Она подошла ко мне и приподняла мою голову. В её руке я заметил стеклянный стакан с чем-то зелёным. Помня случай в гостинице, я скорчил гримасу отвращения и попытался отвернуться. Но Холи, зажав мне нос, всё-таки умудрилась влить в меня немного жидкости из стакана. Это оказалось нечто вкусное, пахнущее лимоном, и я сдался.

После того, как я опустошил стакан, я почувствовал, что ко мне начинают возвращаться силы, но вместе с этим меня стало сильно клонить ко сну. Мои веки стали слипаться, я закрыл их, не в силах больше удерживать их открытыми, я услышал тихий скрип двери: Холи вышла из комнаты.

Второе пробуждение было не намного лучше первого. Дело в том, что у каждого человека есть определённый предел страдания, так же как существует предел боли. Например, если вам сломают одну руку, вам будет очень больно, если две руки, то очень-очень больно, но если к этим травмам добавится перелом ноги, то вы его просто не почувствуете, так как у вас наступит предел ощущаемой боли, так же происходит и со страданием. Когда я проснулся первый раз, физическая боль заглушала собой все чувства, включая чувство обиды. Теперь она отошла на второй план. Я почувствовал ненависть ко всему. Я ненавидел чёрную статую, дворец, местных жителей; ненавидел Холи с её загадочной улыбкой и, наконец, себя самого. Я клялся себе в том, что завтра же (я осознавал, что сегодня мне противопоказано не только садиться в самолёт, но и просто вставать) улечу из этой богом проклятой страны домой и уйду в полугодовой, а лучше пожизненный запой, так, чтобы никогда не видеть золотого сияния, узкоглазых магов и их дурацких иероглифов.

Дверь снова заскрипела, и вошла Холи. Не знаю, как она каждый раз узнавала время моего пробуждения, но сейчас это не было её преимуществом. Она вошла и села на край кровати. Я делал вид, что не замечаю её.

-Как самочувствие? -спросила она, проведя рукой по моим волосам.

В том состоянии, в которое я себя привёл, было совсем не трудно уловить в этом невинном вопросе издёвку:

-Издеваешься? - интонация оказалась преувеличенной, Холи вздрогнула.

-Да нет, почему? - спросила она.

-Да, конечно, "почему?". Я же практически на курорте. Только каждый день что-то взрывается, да, в среднем, полтора человека просто-напросто умирают, а так чистой воды Багамские острова. Мне надоело, что со мной поступают как с домашним животным, производя с помощью меня какие-то действия и не объясняя ни их причин, ни последствий для моего здоровья. Меня воспитали, вернее, пытались воспитать, в духе воинствующего атеизма. И что же? Привозят в страну, где правит кучка полусумасшедших монахов, взрывают мной заминированную древним магом статую, потом саркофаг, поят какой-то зелёной отравой, а потом вежливо интересуются, как, мол, моё самочувствие. Х-Р-Е-Н-О-В-О!!! Поняла!?

Я выплеснул своё раздражение, и мне стало немного стыдно, что я не сдержал эмоций. Холи смотрела на меня удивлённо. Казалось, она обдумывает наиболее безопасный для моих нервов вариант ответа.

-Я, вроде бы, объяснила тебе цель твоего приезда?

-Твою речь бы дать послушать дипломированному специалисту в области психиатрии, долго бы тебя лечили током ... электрическим. Что это за страна, почему я никогда раньше не видел этого флага? - спросил я ,нахмурив брови и глядя Холи прямо в глаза, - Отвечать прямо.

-Это страна, на протяжении веков не была доступна никому по одной единственной причине. Мы другая цивилизация.

-Почему вас до сих пор не разглядели со спутника?

-Разглядывали, даже присылали исследовательскую экспедицию, но исследователи ничего не обнаружили, кроме нескольких странной формы скал. Почему? Потому что им слабо. Видишь ли, людей очень просто заставить верить в то чего нет, а не верить в то, что есть - ещё проще. Представь себе, что ты, проводя аэрофотосъёмку, обнаружил неизвестную страну. Сообщил об этом начальству, то отправило на это место экспедицию, которая ничего не нашла. Тебя лишили премии, чуть не уволили. Что ты будешь делать дальше? Ничего! Ты тщательно заштрихуешь самым чёрным маркером это место на карте и назовёшь его как-нибудь типа "Ущелье Джонсона". Если же у тебя, как у энтузиаста своего дела появится желание организовать в это "ущелье" собственную экспедицию, то тебе придётся своими глазами убедиться, что здесь и правда ничего нет. Магия - штука полезная, но в последнем случае можно обойтись простым гипнозом.

Не то, чтобы аргументы Холи показались мне чересчур убедительными, но мне было стыдно за своё поведение, и не хотелось продолжать спор дальше. Я сказал: "Прости" и пошёл чистить зубы, стараясь не смотреть ей в глаза. Она, видно, поняла, что я ощущаю некую неловкость, вследствие которой не хочу её видеть, и когда я вернулся, в комнате было уже пусто.

Солнце уже не попадало в комнату через щель между занавесками, я понял, что уже поздно. По моим расчётам, я не ел уже почти сутки и не ощущал чувства голода только из-за большой нагрузки на нервную систему. Десять минут, потраченных на дорогу до кухни (вчерашние карты лежали на кухне стопочкой и уже не могли помочь мне в отыскании пути), не пропали даром, я, хотя бы, начал хотеть есть. Заглянув в холодильник, я обнаружил там глиняную миску, на которой геометрически правильной горкой лежал салат из крабовых палочек. Это было именно то, что нужно.

Я поел, достал новую пачку сигарет, закурил и посмотрел в окно. В пространстве между замком и монастырём происходила какая-то возня. Отверстие, которое с таким трудом было сделано монахами накануне, больше не существовало. На его месте была чёрная плита, изготовленная из того же, излюбленного местными магами, чёрного материала, что и разрушенные мной статуя и саркофаг. Вдруг в моей голове из всех произошедших событий сложилась ясная картина. Я понял, что все мои действия были безальтернативны. Мне казалось, что я выбираю между тем, чтобы остаться в России и тем, чтобы уехать с Холи; казалось, что я могу не пожать руку чёрной статуе, что могу не спускаться вниз в соты. Я понял, что это была лишь иллюзия выбора. Иногда некоторые люди, дающие интервью, пафосно говорят: "Если бы я начал жизнь сначала, я сделал бы то же самое", причём считают, что они сделали хоть что-то по своей воле. Никакой свободы выбора просто нет. Если вам предлагают два варианта, то один из них в данный момент наверняка более важен, или предпочтителен, чем другой. Когда легендарный осёл умирал с голоду между двумя кучами сена, ему казалось, что обе кучи были равноценны , но на самом деле, с одной стороны дул ветер, а с другой светило солнце. В конце концов, он должен был узнать о существовании этих стогов сена, сначала посмотрев на них. Следовательно, один из стогов он увидел раньше, и это значит, что варианты изначально не были равноценны. Так что, когда человек сталкивается с выбором, перед ним нет никакого выбора. Кто-то может сказать, что в одной и той же ситуации два человека, а, иногда, и один поступит по-разному. Это так, но выбора у него всё равно не будет, просто в данной ситуации данный человек с данным настроением и определённым количеством жизненного опыта, может поступить только одним образом. Даже когда он кидает монету, дрожание руки отражает его состояние в данный момент, а ветер, влажность, сила тяжести, являются уникальными для этого момента. У человека нет выбора.

Я вспомнил, что нечто похожее на эту мысль приходило мне в голову и раньше. Однажды, я шёл по улице. Был вечер, весь тротуар был завален различными отходами (днём на том месте располагались несколько палаток, торговавших фруктами и овощами). Большая часть тротуара была залита мутными гниющими лужами, наполненными остатками тухлых помидоров и всякой другой гадости. До того, как я приблизился к этому месту, рядом со мной, примерно с такой же скоростью шёл человек, внешним видом напоминавший бомжа. Несмотря на то, что на улице уже разливался холод, который приносит с собой каждая ночь в конце лета, он был одет лишь в одну заляпанную грязью футболку и в тренировочные штаны с уродливо обвисшими коленями. Ему было около тридцати- тридцати пяти лет, но выглядел он на все семьдесят.

Когда мы подошли к участку тротуара, загаженному торговцами, я сбавил шаг и стал продвигаться осторожно, стараясь не наступить на гнилые остатки какого-нибудь баклажана или арбуза и не промочить ноги в жиже, которая наполняла почти перекрывавшие асфальтовое покрытие лужи. Этот человек продолжал идти с той же скоростью, ему было наплевать на лужи (видимо он считал, что грязь меньше одного сантиметра это не грязь, а больше - сама отваливается) так что когда я, наконец, преодолел это торговое препятствие, он оказался в двадцати- тридцати метрах впереди меня. Дальнейшие события развивались стремительно. Передо мной промелькнул и врезался в стену дома грузовик, по-моему, КАМАЗ. Отскочив от стены, ударившись в столб и снеся его, машина остановилась. Из окна кабины на меня смотрело бледное лицо водителя. Сначала я подумал, как хорошо, что он был пристёгнут, но потом я заметил ноги в тренировочных, неестественно прямо торчащие из-под переднего колеса грузовика. В тот момент меня словно током ударило. Я подумал, что если бы, как и этот бомж, пошёл бы напрямик, невзирая на грязь под ногами, то сейчас был бы уже мёртв. Но потом эту мысль сменила следующая, я отчётливо понял, что не мог идти напрямик.

Тогда я забыл эту мысль, но сейчас это воспоминание послужило для меня окончательным доказательством моей правоты. Самым страшным было то, что сам факт осознания мной этого порядка вещей, не сможет изменить ничего. Даже если я, в связи с этим выберу другой вариант, то этот вариант будет всего лишь единственным возможным вариантом для меня, так как при этом, второй вариант станет невозможным, по причине того, что я не смогу не совершить попытку сломать привычный ход вещей. Тем более, эту последовательность невозможно сломать, так как она существует только в прошлом. Если бы она существовала и в будущем, то было бы достаточно выбрать другой вариант, и это бы её сломало. Но это невозможно, так как выбранный вариант всегда останется тем, что я выбрал, руководствуясь совокупностью факторов, даже если одним из этих факторов будет протест.

Потом я подумал, что на самом деле, это никак не ущемляет моей свободы, так как каждый раз я выбираю именно то, чего я хочу, даже если этого выбора реально и не существует. В итоге, я понял, что запутался.

Я снова посмотрел в окно и увидел там Холи. Она стояла недалеко от бывшего входа в подземелье и, оживлённо жестикулируя, беседовала с каким-то человеком. Человек показался мне довольно странным. Он разительно отличался от монахов. Первым, что выделяло его из толпы, окружавшей его и Холи, был рост, на полметра превосходивший рост самого высокого из собравшихся. Одет он был довольно странно. Серый плащ, похожий на тюбетейку головной убор, всё это выглядело странно, и вообще, серый цвет его одежды контрастировал с чёрными одеждами монахов, хотя раньше я сомневался, что серый может с чем-то контрастировать.

Почистив зубы и побрившись, я спустился вниз. Когда я вышел из замка, оказалось, что расстояние, на котором находились люди, было несколько больше, чем мне показалось из окна. Я посмотрел на небо, погода была замечательной. Я прикурил ещё одну сигарету и, не спеша, пошёл в ту сторону, где находилась толпа. По мере моего приближения, монахи стали расходиться, так что когда я подошёл, передо мной остались лишь Холи и высокий незнакомец. Приблизившись, я увидел, что он несколько выше, чем мне показалось сверху, хотя он не выглядел высоким. По своей конституции он скорее напоминал плотного человека маленького роста, которого просто увеличили в масштабе 2:1.

Заметив моё приближение, Холи подбежала ко мне и, совершенно по-детски, подтащила меня за руку к незнакомцу. Тот ухмыльнулся и пробурчал что-то нечленораздельное. Я посмотрел на Холи и пожал плечами, показывая, что я не понял ни слова из того, что сказал незнакомец. Она засмеялась так, что еле смогла проговорить, что это нечленораздельное мычание, было именем говорившего. Я не разделял её оптимизма, но посмотрел в глаза великану и представился сам. Тот как-то странно засмеялся, будто ему только что показали, как это делается, и протянул мне свою широкую руку, которую я и пожал, серьёзно опасаясь за кости своей правой кисти. Физическими травмами рукопожатие, к счастью, не закончилось, но я заметил одну очень странную деталь: рука этого человека была горячей, не тёплой, а именно горячей, как будто он только что убрал её с батареи центрального отопления. (В отношении существования которых в данной стране, у меня были серьёзные и обоснованные сомнения.)

Минуты полторы мы стояли молча, пока Холи не разбила неловкую тишину, (во время которой я понял, что за человек стоял передо мной), одной простой фразой, которая мгновенно сняла большую часть напряжения: "Надо отметить".

Мы медленно пошли в сторону дворца. Я шёл немного впереди, а Холи о чём-то шепталась с магом. Я почувствовал раздражение, так как имел право рассчитывать на большее внимание с её стороны. "Хоть бы спасибо сказал, что я его вытащил, а так бы гнил бы до сих пор в своём каменном коконе", - подумал я и злобно покосился в его сторону. Должно быть, у меня получилось красноречивое выражение лица, так как реакция не заставила себя ждать. Он улыбнулся своей неумелой улыбкой, а Холи тут же подошла ко мне.

-Слушай, а ему можно пить, он ведь вроде как священнослужитель? -спросил я.

Холи засмеялась и ответила:

-Я думаю, при его массе, ты уже будешь под столом, когда он что-нибудь почувствует.

Я хмуро кивнул и пошёл дальше, делая вид, что больше не замечаю Холи, хотя не чувствовал себя обиженным её поведением, просто когда она обращала больше внимания на кого-нибудь другого, я чувствовал себя обделённым.

Мы вошли во дворец, поднялись на второй этаж, где уже был приготовлен стол. Увидев то, что было на столе, я частично понял поступок Узкоглазого, вылившего при первой нашей встрече стакан воды на голову официанту. Во-первых, размеры стола раз в десять превышали размеры наших ресторанных столиков, а во-вторых, он весь был уставлен серебряными блюдами, на каждом из которых лежало что-то невообразимое. Я оглянулся вокруг, стараясь разглядеть многочисленных сотрапезников, но к моему удивлению, я не увидел никого, тем более, около стола стояло всего три стула. Холи указала мне на центральный, а они уселись по краям от меня. Посмотрев на незнакомца, я увидел, что тот находится тоже в небольшом замешательстве, но, в отличие от меня, он был шокирован не яствами, а стулом, так как понял, что с ним делать, только увидев, как мы с Холи уселись.

Около минуты мы сидели за столом молча, потом Холи рассмеялась. Я, уже утомлённый затянувшимся молчанием, повернулся к ней. Мне показалось, что она смеётся надо мной. Холи закрыла рот ладонью, зажмурила глаза и покраснела. Плечи её мелко сотрясались. С трудом поборов смех, она отняла руку от лица и громким шёпотом, словно боясь рассмеяться снова, сказала:

-Мы с Шаном совсем забыли, что ты не знаешь обычаев. Ты, как главный должен начать есть первым.

Я состроил кислую физиономию и с сомнением осмотрел пространство стола. Ни одно из блюд не внушало мне достаточного доверия. Честно говоря, я даже не мог точно определить, что из предложенного является гарниром, а что соусом. Самым лучшим, что я смог придумать, было глупо улыбнуться Холи и пожать плечами. Так я и сделал, чем вызвал очередной припадок истерического смеха. Наверное, этот Шан так влиял на неё. Я понял, что Холи сегодня улыбалась гораздо больше обычного, но сейчас мне было важнее, чем меня будут травить. Холи перестала смеяться и наложила мне на тарелку целую кучу еды, причём из нескольких блюд сразу. Сначала я попробовал какие-то белые круглые шарики, которые показались мне наиболее похожими на привычную для меня еду. На вкус они оказались похожими на обыкновенную картошку, что вселило в меня небольшую надежду, на то, что мне не будет очень плохо весь остаток дня.

Через некоторое время Холи что-то быстро сказала Шану на своём языке, но не успело мне показаться, что от меня снова что-то скрывают, как она обратилась ко мне:

-Ты уже понял, кто такой Шан?

Я укоризненно наклонил голову:

-Я похож на идиота? Конечно, понял.

Холи кивнула и задумалась, скорее всего, она не знала, как продолжить разговор. Я спросил её:

-Он понимает по-русски?

Несмотря на то, что я спрашивал это у Холи, ответил Шан. Он прекрасно понимал по-русски, разве что с произношением у него было не всё в порядке. То, что ответил он, несколько смутило меня, так как до этого я разговаривал с Холи, не принимая во внимание возможность, что Шан понимает нас. Я повернулся к нему и спросил:

-Извините, а когда вы успели выучить язык?

Он ответил:

-Во-первых, не "извините", а "извини", всё-таки мы знакомы с тобой довольно долго, хотя и с небольшим перерывом. Во вторых, я могу тебя уверить, что методики обучения языкам, да и не только языкам, в вашей цивилизации оставляют желать лучшего. Зачем забивать человеку голову грудой бесполезной информации, причём, заставляя воспринимать её сознанием. Человек не использует сознание в разговорной речи, он практически никогда сознательно не подбирает слова.

Я кивнул:

-Мысль изречённая есть ложь, - эта фраза вызвала у Шана дикий восторг.

-Хорошо сказано.

-Это не я сказал, - я не хотел продолжать разговор на эту тему, у меня был вопрос, который пока не имел ответа, - Сейчас я не помню, кто.

Шан понимающе покачал головой, а я сказал:

-Слушай, Шан, может, ты объяснишь мне одну вещь? Видишь ли, как я понимаю, ваша цивилизация была довольно развита. Так почему же не осталось никаких свидетельств её существования?

Он взял со стола бутылку, налил из неё прозрачной жидкости в тонкостенный стеклянный стакан, отпил глоток, выдохнул так, как будто это была водка, и перевёл взгляд на меня.

-Для этого существует достаточно большое число причин. Действительно, наша цивилизация была развитой, но, как ты уже слышал, она развивалась немного по другому пути, чем нынешняя. Хотя, после того, как я узнал, что эта изобрела атомное оружие, у меня складывается впечатление, что каким бы ни был путь развития цивилизации, она всё равно приходит к черте саморазрушения. Так вот, хоть мы и были магами, а не технарями, у нас всё же были дома и всё остальное, сопутствующее жизни любого человеческого общества. Последняя битва уничтожила почти всё, но следов, всё-таки, осталось много. К сожалению, за тысячелетия на планете произошли большие изменения. Часть наших городов была залита вулканической лавой, полностью сменился климат. Это привело к полной метаморфозе не только природы, но и человеческого вида тоже (Ты заметил, что температура моего тела, мягко говоря, отличается от температуры тела современного человека.) Но это ещё не всё, следы остались, но никто и никогда о них не услышит, - он задумался, а мне показалось, что он просто закончил объяснение.

Я же хотел узнать, почему существующие следы не могут обнаружить, но когда я начал задавать этот вопрос, Шан остановил меня жестом и кивком головы. Через секунду он продолжил.

-Ты хотел спросить, почему эти следы не найдут? Их найдут, вернее, находят, но никто никогда не станет рисковать своей карьерой для опубликования сведений о них. Все археологические находки, которые делаются в последнее время, просто обязаны соответствовать, хотя бы в общих чертах, устоявшимся историческим теориям. Понимаешь, наука (так же было и у нас), напоминает перевёрнутую пирамиду из кирпичей. Всё исполинское сооружение держится на одном единственном кирпиче, который является основой. Если кто-то вытащит этот кирпич, труд учёных, на который были потрачены века работы лучших умов человечества, мгновенно станет лженаукой. Все специалисты по истории сразу же окажутся людьми, в голове которых находится груда ложной информации. Как ты думаешь, кто-нибудь это допустит? Никогда, - он осторожно откинулся на спинку стула. Я понял, что он действительно видит стул в первый раз.

-По-моему всё не совсем так. Если бы я был археологом и нашёл при проведении раскопок что-нибудь необычное, я бы захотел рассказать об этом всему миру.

-Здесь возникает вопрос о том, что такое "захотел". Ты вряд ли захотел бы посвятить всю свою жизнь тому, чтобы доказать существование цивилизации, в существование которой ты не мог бы поверить сам, так как всё твоё воспитание, обучение и так далее, противоречило бы её существованию? Скорее всего, нет. У тебя, конечно, появилось бы желание прославиться, но термин "хотеть" значит немного другое. Представь себе, что за десять минут до старта Михаэлю Шумахеру захотелось бы выпить пару бутылок пива. Думаешь, что он стал бы пить? Самая большая проблема современного человека заключается в том, что он не понимает, что он хочет. Если тот же Шумахер захочет перед стартом пива, он его, конечно, не выпьет, но желание останется, и пару десятых секунды он из-за него потеряет. Человеку надо хотя бы научиться отличать свои истинные желания от ложных и отбрасывать последние. Археолог будет мучаться, так как в нём будут бороться два желания: стать профессором и объявить о своём открытии. В девяноста процентах случаев, он выберет первое, в остальных десяти его посадят в психиатрическую лечебницу.

-Но за рюмкой хорошего коньяка, он расскажет своим друзьям-археологам о том, что он нашел, а если у тех были подобные находки, то тогда вполне возможна цепная реакция.

-Ну, это будет ещё не скоро, в основном, на такой глубине ещё не копают.

Я улыбнулся и налил себе жидкости из бутылки. Это оказалась вода.

Наша беседа продолжалась до самого вечера, но когда она закончилась, я, почему-то, не почувствовал себя усталым. Этот факт я объяснил себе тем, что во время беседы даже не пытался вести разговор, а только слушал и кивал. В начале, я, по своему обыкновению, пытался подковырнуть его теории там, где мне виделись слабые места, но это было похоже на тыканье гвоздём в поливной шланг, так как из этого, как мне казалось слабого места, сразу выливался всё объясняющий поток информации, от которого мой бедный мозг начинал слегка искрить и потихоньку отключаться. В общем, всё, что я вынес из последнего часа беседы, так это то, что меня грузили. Грузили, как вагон на станции Московская Сортировочная, как ледокол для "северного завоза", как триста восемьдесят шестой компьютер девяносто восьмым Виндовсом (если кто-то еще помнит о существовании этих древних вещей).

Слава Богу (если, конечно можно допустить его существование после всего, что рассказал Шан), под конец он понял, что я не способен воспринять этот объём информации сразу, и перевёл беседу в несколько более спокойное русло до того, как я потерял сознание. Именно это помогло мне прийти в себя, и именно поэтому я и не чувствовал себя усталым.

Холи сказала, что им с Шаном надо завершить несколько дел в монастыре, и я, отпустив несколько довольно глупых шуток по поводу того, что девушка может делать в мужском монастыре, удалился на свой этаж. Она обещала зайти через час, а я, к своему удивлению, чувствовал себя не настолько плохо, чтобы это время потратить на любование потолком, или на осмотр окрестностей, от которых во мгле осталось лишь несколько еле различимых огоньков вдали.

Я решил продолжить свои эксперименты со спичками, но, почему-то, не нашёл в кармане коробок. Я подумал, что забыл его на кухне и пошёл за ним. Идти пришлось долго, так как, несмотря на наличие во дворце электричества, его коридоры не были достаточно освещены и напоминали, скорее, лабиринт из страшного сна, чем место жительства главы государства. С величайшим трудом я обнаружил кухню, и добрался до выключателя. Электрический свет мгновенно вернул меня в обычное состояние, но я понял, что забыл, зачем пришёл. Я сел на табуретку у окна, положил локоть на подоконник и стал тупо разглядывать гладкую пластиковую поверхность стола. Рисунок на пластике напоминал сеть капиллярных сосудов, которые были соединены воедино так, что, двигаясь взглядом по любому из них, можно было добраться до любого участка поверхности стола. Мой взгляд медленно следил за причудливым узором, пока на другом конце стола не наткнулся на то, что я искал - спичку. В этот момент я вспомнил цель своего прихода и попытался сосредоточиться.

Как только я попытался сконцентрировать свою энергию в руках, я почувствовал чрезвычайно мощную волну, которая мгновенно наполнила руки теплом. Я остановил взгляд на спичке и попытался её приподнять. Спичка оставалась лежать на столе, а я продолжал чувствовать нарастание энергии в руках. Внезапно меня захлестнула волна какого-то непонятного и сильного чувства, похожего на ненависть. Мне захотелось разорвать эту спичку на атомы, и как только я это почувствовал, раздался резкий щелчок. Что-то ударилось о потолок, пролетело в полуметре от моего лица и упало на пол. На том месте стола, на котором раньше лежала спичка, образовалось углубление. Я перевёл взгляд вниз. На полу, в луже кипящей пластмассы, валялась обгорелая спичка. Я затоптал горящий пластик, обошёл стол и внимательно осмотрел место первоначального нахождения спички, пластмассовое покрытие стола в этом месте было вырвано. Рядом с дыркой я обнаружил след, объяснивший мне всё, это был высохший сахарный сироп. Видно, я, когда перед затянувшимся обедом, выходил из замка, пролил чай из стакана, а так как чая в нём оставалось не много, то концентрация сахара на дне оказалась достаточной, чтобы приклеить спичку к столу. Единственным, что осталось непонятным, почему спичка выломала часть стола, ведь пластмасса, покрывавшая столешницу была намного прочнее, чем сахар. Наверное, из-за того, что спичка была облита застывшим сахаром, я случайно, на подсознательном уровне, объединил спичку, сироп и участок покрытия, к которому она прилипла. Когда я это понял, на меня навалилось осознание силы, которую я приложил на то, чтобы вырвать кусок полусантиметровой пластмассы. А ведь ещё недавно я терял сознание от поднятия простой спички. Во мне что-то менялось и менялось всё сильнее...

Закрыв пепельницей образовавшуюся в столешнице дырку, я выпил стакан чая и вернулся в спальню. Через некоторое время раздался стук в дверь, и вошла Холи. На её плечи была накинута чёрная мантия, закрывавшая капюшоном верхнюю половину лица. Скрываемые тенью глаза блестели так, как будто она только что перестала плакать. Словно раздумывая, она постояла на пороге, потом быстро прошла в комнату и села на кровать. Её движения были настолько резкими, что это обескуражило и даже немного напугало меня. Я сел с ней рядом и осторожным движением руки снял капюшон. Она и правда оказалась заплаканной. Стараясь сделать свой голос как можно мягче, я спросил:

- Холи, что-то случилось?

В ответ она просто взорвалась. Она подбежала к зеркалу, за рукав подтащила к нему меня и стала шептать, практически срываясь на крик:

-Посмотри, что случилось с моим лицом. Ты видишь эти безобразные складки около носа?

Я действительно увидел две вертикальные складки по сторонам от переносицы. Если бы она не обратила на них моё внимание, я подумал бы, что это просто характерные для неё мимические морщины.

-Не надо так волноваться, по-моему, ты стала ещё прекраснее, - я попытался поцеловать её в шею.

Она вздрогнула, чуть не попав мне плечом по лицу, и резко повернулась ко мне.

-Ты ничего не понимаешь, предсказание сбывается... -Она запнулась, не договорив, - Посмотри теперь на себя.

Я, вздохнув, повернулся к зеркалу и стал пристально рассматривать своё лицо. Над своей переносицей я обнаружил точно такие складки, что и у Холи.

-Да, я вижу, но к чему паника?

Холи резким движением задрала мою футболку, как раз в том месте, где находилась моя иероглифическая родинка.

-Смотри...

Я посмотрел и весь покрылся холодным липким потом. Кожа вокруг родинки приобрела желтоватый оттенок, как будто её очень умело, так, чтобы не было видно мазков, покрасили йодом. Создавалось ощущение, что это проявление какой-то неизвестной болезни. Я потрогал родинку, она отозвалась резкой болью. Я испуганно посмотрел на Холи.

-Господи, что это, наверное, у меня рак начинается, у вас есть поблизости приличная больница?

-Краб у тебя начинается, -Холи пыталась скрыть свой страх за смехом, - Ты никогда не слышал, что внешний вид человека в какой-то степени отражает его внутреннее содержание?

-Ты хочешь сказать... - она не позволила мне договорить, приложив к моим губам палец и кивнув.

Я всё понял. Эксперименты со спичками, взрыв статуи и саркофага не прошли для меня бесследно. Я медленно, но неотвратимо превращался в Рапмана Ну - великого мага исчезнувшей цивилизации.

-Ты знаешь, - сказала Холи, выдержав минуту, - Помнишь, я сказала тебе, перед тем как ты взорвал статую, что люблю тебя, а не его?

Я кивнул.

-Теперь ты понимаешь, что я имела в виду.

Страх исчез, я вдруг осознал, что впервые за долгое время мы остались наедине. Я сел на кровать рядом с Холи и обнял её левой рукой. Она посмотрела на меня так, что я понял, что это лучший выход - забыть обо всём хотя бы на одну ночь. Я попытался продолжить, но она движением руки остановила меня. На её лице появилась загадочная улыбка, она встала и тихо сказала:

-Пойдём.

Я поддался ёе игре. Мы вышли из дворца и углубились в лес. Около минуты мы двигались по еле намеченной тропинке. В конце концов, мы вышли на небольшую поляну, на которой располагалось странное сооружение, напоминавшее своей формой увеличенную перевёрнутую пиалу, в диаметре около двадцати метров и высотой в четыре с лишним метра. Слева сквозь лес проникало зеленоватое сияние.

-Что это, - спросил я, указывая на сооружение.

-Это... ну, как тебе сказать... Лучше всего назвать это специальной спальней Рапмана Ну... Ну, ты понимаешь.

Я всё понял и улыбнулся.

-А что там внутри?

-Понятия не имею. Туда можем войти только мы, причём вместе.

Мы подошли к полусфере, положили ладони рук на тёплую шершавую поверхность и оказались внутри. То, что там происходило невозможно описать словами, да я и не буду пытаться, но когда, спустя несколько часов, мы снова оказались снаружи, я еле стоял на ногах.

Мы снова очутились на этой поляне. Небо уже приобрело неравномерную окраску, сигнализируя о приближающемся рассвете. Я посмотрел на Холи, она была бледна, от этого её глаза казались ещё больше, отражавшееся в них небо наполняло их таинственным светом. Я понял, что наступил момент, когда последняя стена, разделявшая нас, рухнула. Я взял её за руку, вдохнул полной грудью прохладный и влажный воздух, наполненный непривычными пряными запахами леса чужой страны. Ужасно не хотелось возвращаться во дворец, было бы так хорошо остаться стоять рядом с Холи, прислонившись к шершавой выпуклой стене и смотреть на начало нового дня, но для этого нужна была причина. Вдруг в моё поле зрения снова попало зеленоватое сияние справа. Нечто, похожее на полосу, лежащую на земле, просвечивало через деревья.

-Что это? - Спросил я у Холи, указывая направо.

Она не ответила, а взяла меня за руку и потянула в ту сторону. Мы подошли к краю поляны, за деревьями, стоявшими буквально в три-четыре ряда, чётко прорисовалась равномерно светящаяся зелёная полоса. Когда мы прошли сквозь деревья и вышли на полосу, оказалось, что светящаяся поверхность состоит из одинаковых прямоугольных брусков, каждый чуть больше кирпича, плотно пригнанных друг к другу. Стыки между соседними блоками не светились, но были очень тонки, и поэтому я заметил их только ступив на флюоресцирующую поверхность. Полоса уходила в две стороны и скрывалась за поворотом. Я спросил:

-Что это такое?

Холи снова взяла меня за руку и мы медленно пошли по полосе.

-Это дорога.

-Она осталась от времён Рапмана Ну?

-Нет, это гораздо более позднее сооружение. Дорога была построена когда наше государство вошло в состав соседнего.

-А как же твои слова о том, что ваше государство защищено от любых посягательств извне?

-Я говорила, что государство защищено в настоящее время. Видишь ли, любое знание имеет свойство развиваться. Великая битва закончилась несколько тысяч лет назад, и если бы всё это время монахи развивали бы магическое знание, то все предсказания Рапмана имели бы исключительно историческую ценность, так как развитие магического знания не может предсказать даже супер-маг. В течении этих тысячелетий знание было закрыто, за исключением нескольких предельно простых магических приёмов, предназначенных, в основном, для охраны замка и статуи. Поэтому, когда из соседней страны прибыли послы с требованием войти в состав нашего государства, было принято единственно верное решение - согласиться. Тогда и была построена эта дорога. Решение было принято быстро по нескольким причинам, одной из которых было то, что эта дорога была предсказана Рапманом. В предсказании даже был описан способ, которым эту дорогу следовало построить. Я думаю, ты заметил, что она несколько отличается от тех дорог, которые строятся обычными методами.

-Ясно, но зачем она светится? Это же могло вызвать много ненужных вопросов у ваших соседей.

Холи засмеялась.

-Могло, но, к сожалению, они не видят никакого свечения, а даже если и видели бы, то нашли бы этому какое-нибудь правдоподобное, но очень скучное объяснение. Когда человек видит то, чего не может для себя объяснить, то он просто не замечает этого. А насчёт вхождения в состав, то это нам стоило совсем не много. Наше государство не платило налогов, так как с их точки зрения с нас было нечего взять. Иногда, в тяжёлые с сельскохозяйственной точки зрения годы, они даже помогали нам. Естественно они не могли и представить, как их монарху пришла в голову мысль за просто так кормить целую провинцию, но не могли ничего поделать. Мы, собственно, и сейчас входим в состав этого государства.

-Как я понимаю, это вам выгодно, иначе это бы уже давно прекратилось?

-Конечно выгодно. Ты помнишь машину, на которой мы ехали из аэропорта. Как ты думаешь, могло ли не вызвать подозрения, если бы такое небольшое государство как наше купило бы за свой счёт машину за четыреста тысяч долларов?

-Ну вы могли с помощью магии исключить чью либо заинтересованность.

Холи засмеялась:

-Если на тебя падает с пятидесятиметровой высоты бетонная плита, то ты можешь поступить по-разному. Первый вариант: остановить её силой воли; второй вариант: сделать два шага в сторону. Как ты поступишь?

Я понимающе кивнул. Внезапно Холи, словно вспомнив что-то, резко остановилась.

-Что-то произошло? - спросил я.

-Мы пришли. - Холи ответила так, как будто не слышала моего вопроса. Мы постояли ещё минуту в тишине, потом она повернулась ко мне и сказала, указывая жестом руки налево:

-Нам туда.

Преодолев небольшую полосу леса, мы вышли в поле, и я заметил два возвышающихся чёрных шпиля, похожих на провалы в окрашенном рассветом небе. Мы были у дворца, но я почувствовал, что не могу сейчас просто так всё закончить. Я остановил Холи, взяв её за руку, и усадил на покрытый росой ствол поваленного дерева. Я хотел посмотреть, как встаёт солнце.

Неожиданно для меня Холи села спиной к восходу. Я сел рядом и спросил:

-Ты не хочешь смотреть на восход?

Она улыбнулась.

-Зачем смотреть на одну звезду, если можно смотреть на бесконечное их множество.

-Да, но эта звезда несколько важнее для нас, чем все остальные. По-моему смотреть на чужие солнца - то же самое, что слушать радиопостановку на чужом языке. Да и что с того, что эти звёзды могут быть для кого-то самой близкой звездой?

-Ничего. Я не понимаю твоего стремления любой ценой найти во всём смысл. С точки зрения философии, можно с одинаковым успехом рассматривать и звёздное небо, и камень в руке.

-Ну нет. Звёзды, всё-таки, могут быть носителями других жизней, а о камне такое вряд ли можно сказать.

-Как знать... Может быть в этом камне содержатся бесчисленные галактики, которые ваши учёные пытаются классифицировать как элементарные частицы, а то, что мы видим на небосклоне, всего лишь небольшой участок кристаллической структуры маленькой песчинки на берегу непостижимо большой реки.

-Но что нам с того?

Холи снова рассмеялась:

-Ты ещё не понял, что самые важные истины не имеют практического применения. Ну ничего, у тебя ещё всё впереди, - сказала она и вдруг помрачнела.

Внезапно я ощутил всю усталость, которая накопилась во мне за тот длинный день. Мне показалось, что частица нахлынувшей на Холи тоски передалась мне. Мы, не сговариваясь, встали и медленно пошли к дворцу.

Последовавшие за этим несколько дней показались мне самым длинным и однообразным периодом моей жизни. Я был практически заточён во дворце. Я, конечно, мог выходить на улицу, но мне там было абсолютно нечего делать, а так как погода была очень сухая и жаркая, то я предпочитал читать неизвестно откуда появившийся в моей комнате русский перевод легенд о Рапмане Ну, да следить из окна за непонятными построениями монахов во дворе.

Холи заходила редко, причём ни её, ни моё настроение не располагало к общению. Порой мне казалось, что депрессия окутала серой пеленой земной шар, а хорошая погода - всего лишь моя болезненная фантазия, созданная воспалённым полным бездействием рассудком, дабы уменьшить мои мучения перед неизбежной кончиной.

Этот липкий серый поток уходящего впустую времени иногда разбавлялся моими достижениями в области практической магии, но даже радость, которую я испытал, когда научился переворачивать взглядом страницы книги, не могла приподнять моё распластанное по земле настроение даже до среднего уровня.

На исходе седьмого дня, когда я уже сорок минут удерживал на расстоянии метра от пола деревянный стул, дабы потратить лишнюю энергию и спокойно уснуть, в мою комнату постучались. Опустив, как можно более мягко, стул на пол, я сказал: "Войдите." В комнату вошёл Шан. Он подозрительно осмотрел стоявший посередине комнаты стул, развернул его ко мне и сел. Сухое дерево заскрипело под тяжестью его тела, но стул всё-таки выдержал. Шан смотрел на меня с таким же равнодушием, с которым смотрят в камеру ведущие телевизионных новостей, раньше работавшие на радио. Это продолжалось около минуты. Когда моё удивление стало перерастать в раздражение, Я спросил:

-Какие-нибудь проблемы?

Шан неожиданно громко рассмеялся и ответил:

-Да нет, какие у меня могут быть проблемы? - он встал со стула, посмотрел на часы, висевшие на стене напротив окна, и добавил, - Уже пора.

Я был настолько утомлён своим вынужденным бездельем, что даже не спросил, куда. Я взял висевшую на гвозде куртку, взял со стола пачку сигарет и вышел из комнаты. Шан последовал за мной.

Я спускался по извилистым лестницам дворца и вдруг понял, что меня снова ведут в неизвестность. Я ощутил лёгкий холодок в районе солнечного сплетения. До сих пор все эксперименты, которые надо мной проводили, заканчивались успешно, то есть я оставался жив, но, как я понимал, никакой изначальной уверенности в удачном завершении эксперимента у самих экспериментаторов не было. Меня разыгрывали как персонажа пьесы, написанной несколько тысячелетий назад драматургом, во вменяемости которого я очень сильно сомневался.

Мы вышли из дворца. Чистое чёрное небо было усыпано невероятным количеством звёзд. Луна тоже была необыкновенно большой и имела отчётливый красный оттенок. Около остатков разрушенной статуи стояла та же чёрная машина. Я залез на переднее сиденье, Шан сел на место водителя. Он повернул ключ зажигания, машина дёрнулась и медленно поехала по освещённой луной дороге. Фары оставались выключены. Когда мы почти проехали сквозь город, я заметил, что ни одно окно в городе не светится, хотя обычно в это время жизнь ещё кипела ключом. Эта всеобщая спячка окончательно утвердила меня в мысли, что, на этот раз, предстоит нечто необычное.

Мы миновали город, и машина, набрав скорость, понеслась по блестящему от уже выпавшей росы покрытию аэродрома. Внезапно поднялся сильный ветер. Небо мгновенно затянуло плотными серыми облаками, а через пару минут, когда мы съехали с гладкого бетона на грунтовую дорогу, вокруг сгустился туман. Шан, наконец-то, включил фары, но это оказалось практически бесполезным. Мы проехали около километра, а потом машина резко остановилась. Я открыл дверь и поставил ногу на землю. Практически не удивившись тому, что нога мгновенно промокла, я вышел из машины, нашёл более-менее сухое место и вылил воду из ботинка.

Когда я закончил завязывать мокрый шнурок, Шан уже стоял в свете автомобильных фар и выжидающе смотрел на меня. Я поднялся и кивнул, мы пошли в туман. Через несколько шагов я обернулся, туман был настолько густым, что света фар уже не было видно, хотя до машины было не больше двадцати метров. Я шёл на звук шагов Шана, так как абсолютно ничего не видел. Под ногу попался корень какого-то дерева, и я растянулся во весь рост. На этот раз мне повезло, я упал на сухое место - разросшуюся кочку, покрытую травой. Когда я встал и отряхнулся, я понял, что не слышу больше ничего. Я стоял и не знал, что мне делать. Вокруг меня была полная темнота и тишина.

Прошло около пяти минут. Я уже собирался стоять не сходя с места до утра, так как меня не очень прельщала перспектива закончить свою жизнь, утонув в болоте, но вдруг откуда-то спереди стали доноситься равномерные удары, похожие на звук басового барабана. Я медленно пошёл в ту сторону, стараясь больше не падать.

Я шёл, аккуратно переставляя ноги. Постепенно темнота, окружавшая меня, стала светлеть, а впереди появился жёлтый круг, края которого были размыты туманом. Я смотрел на этот круг и медленно шёл вперёд, пока туман не расступился. Свет становился все ярче, так что вскоре мне пришлось прищуриться.

Прикрыв глаза ладонью, я стал осматриваться. Внезапно освещение изменилось. Круг, оказавшийся чем-то, похожим на гигантскую шаровую молнию, распался на множество маленьких шариков. Я огляделся. Вокруг меня, образовывая ровный прямоугольник размером сто на пятьдесят метров, на расстоянии полутора метров друг от друга стояли монахи. Туман, словно не смея преодолеть черту очерченного монахами прямоугольника, стоял стеной за спинами монахов. Высота пространства, свободного от тумана, составляла десять-пятнадцать метров. Звук барабана, казалось, исходил из середины зала, хотя там никого и ничего не было. Я стал искать глазами Шана, но мне не удалось обнаружить его высокую фигуру. Я попытался о чём-то спросить у монаха, стоявшего прямо за моей спиной, но тот находился в трансе и не обратил на меня и малейшего внимания.

Удары барабана участились, а громкость возросла. Светящиеся шары стали медленно двигаться против часовой стрелки по периметру зала. Со мной стало происходить что-то странное. Я заметил, что ладони моих рук стали излучать желтоватое свечение. (Когда я это увидел, то решил, что если выживу, то никогда не буду переходить дорогу на жёлтый свет). Какая-то сила развела мои руки в стороны. Я всем телом ощутил, как в меня вливается мощный поток тепла. С трудом повернув голову, я увидел, что руки сияют ярким жёлтым светом. Потом мою голову развернуло, и мне ничего не осталось, как смотреть вперёд. Вдруг исчезло чувство тяжести. Моё тело приподнялось вверх, примерно на три метра. В другом конце зала я заметил точно такую же, как и я, светящуюся фигуру. Её контуры стали изменяться. Что-то произошло с моим зрением, и я увидел, что это Холи. Постепенно свечение стало гаснуть, всё вокруг исчезло. Контуры её тела стали искажаться, и вместо Холи передо мной появился клубок сияющих нитей, напоминающий чуть растянутый по вертикали шар. Нити постоянно шевелились.

Когда в пределах видимости остался только этот клубок, что-то случилось, и некоторые нити стали вылетать из клубка и направились в мою сторону. С моей стороны произошло то же самое. Нити, слетавшиеся с двух сторон, начали собираться по центру зала. Внезапно монахи стали петь. Они выводили какую-то медленную мелодию. Их голоса были настолько синхронны, что весь воздух пропитался звуком и стал густым как кисель. Нити стали метаться, перестав сосредотачиваться в центре зала. Я практически перестал понимать происходящее, словно какая-то часть моего мозга отключилась, и осталась лишь та, которая давала ощущение, что я всё-таки существую, но существовал я уже не как мыслящая единица, а как наблюдатель, лишённый возможности оценивать обстановку.

Нити летали по залу, и к ним продолжали прибавляться всё новые и новые из наших с Холи клубков. У меня появилось странное ощущение, словно я невероятно увеличился и заполнил собой весь туманный зал, или зал съёжился до размеров моей головы. Я понял, что эти нити и есть я. Несколько минут я был рассеян по залу и единственной мыслью, звучавшей в моём разуме, была фраза, которую повторял, в том, что я привык называть своей головой, голос Холи: "Главное, не бойся."

Я не боялся, но не боялся потому, что просто не мог вспомнить, как это делается. Внезапно голоса монахов стихли, так же синхронно, как и звучали. Я упал в темноту, почувствовав, как я резко уменьшаюсь в размерах. Внезапно я почувствовал холод. Открыв глаза, я обнаружил себя стоящим посередине зала. Очертания зала стали расплываться, ветер сносил уже ни чем не удерживаемый туман. В своих объятиях я держал Холи, на нас не было никакой одежды.

Не прошло и пяти секунд, как к нам с Холи подбежали монахи и накинули на нас чёрные балахоны. Потом они под руки довели нас до машины.

На этот раз мы ехали быстрее. В углу сиденья мы нашли нашу одежду. Я не хотел ни о чём расспрашивать Холи, так как у меня не было на это сил. Да и её лицо осунулось, от чего глаза стали ещё больше, приобретя немого испуганное выражение. Я положил ей руку на плечо и стал бездумно смотреть в окно на надвигающийся ночной город. Сотни окон горели мягким светом, как будто за время поездки каждому жителю выдали бесплатно по керосиновой лампе. Над светящимся городом сияли яркие, не мерцающие звёзды, мне показалось, что вместо неба, кто-то укрепил наверху купол огромного планетария.

На следующее утро, я проснулся раньше, чем Холи. Вспомнив события предыдущего дня, а особенно ночи, я понял, что после непонятных событий в зале, у меня появилось странное ощущение. Его было очень трудно интерпретировать, этим оно напоминало прошедшую головную боль, к которой уже успел привыкнуть: вроде бы ничего не чувствуешь, а что-то явно изменилось. Я подумал, что вообще настроение человека есть сумма наложенных на него временем усталости и разочарований, к которым он со временем привыкает. Для каждого человека существует индивидуальное состояние, которое можно считать нормальным, но только для него. Если настроение приговорённого к пожизненному заключению и за долгие годы привыкшего к этому и ставшего, например вырезать поделки из дерева (то есть адаптировавшегося к тюремным условиям), взять и каким-либо способом передать человеку привыкшему к своему счастью, то он погибнет от разрыва сердца. Если же уровень счастливого человека приложить к этому же самому уголовнику, то тот умрёт как крыса, которой электрическим током перестимулировали центр удовольствия в головном мозге. Единственной проблемой является то, что уголовник и счастливец, испытывая крайние по шкале счастья состояния, чувствуют себя в них одинаково. Это значит, что жалеть бездомную собаку, выросшую на улице и прожившую там всю жизнь, настолько же бесполезно, как жалеть человека за то, что у него нет собственной станции метро, или чего-нибудь подобного.

Конечно, всё вышесказанное не является подтверждением теории о том, что не надо стремиться сделать что-то в своей жизни, так как счастья не станет больше от того, что появится пара миллионов долларов. Для человека не важен тот уровень счастья, на котором он находится. В большинстве случаев, для человека важен знак производной изменения этого уровня. То есть если зам. зав. прачечной станет просто зав. прачечной, то он будет в этот момент намного счастливей, чем министр, внезапно ставший зам. министра.

В нашей стране не даром в перестроечное время в несколько раз вырос уровень самоубийств. Ведь для миллионов людей, производная счастья приняла гигантское отрицательное значение.

От своих мыслей я очнулся на кухне, когда вылил в сахарницу полстакана кипятка, хотя приготовление сахарного сиропа вовсе не входило в мои планы. Я вылил сироп в раковину, но вскоре пожалел об этом: сколько я ни искал во всех предметах кухонной мебели, хоть чем-то напоминавших шкаф, ничего похожего на сахар обнаружить не удалось.

С горя я налил себе стакан воды и выкурил первую сигарету, перемежая затяжки с крупными глотками, что вызвало довольно много неприятных ощущений у моего пустого желудка, зато довольно сносно справилось с желанием курить, да и заодно с чувством легкого голода.

Когда я, с гримасой отвращения на лице, давил в пепельнице окурок, сдувая дым, чтобы тот не попал мне в глаза, на кухню вошла Холи.

На ней всё ещё была её розовая ночная рубашка, хотя волосы она уже успела причесать.

-Интересно, зачем ты куришь, если это так противно? - спросила она, не проходя в кухню, видимо, чтобы не дышать дымом, всё ещё плававшим пластами в метре от потолка.

-Нравится, - ответил я.

-Единственное, что тебе нравится, это выглядеть человеком, имеющим силу воли и контролирующим своё поведение. Я думаю, что если бы тебя посадили на раскалённый железный кол, и ты понял бы, что тебе оттуда не слезть, ты рассказывал бы всем проходящим мимо, что сидеть на раскалённых кольях - твоё самое любимое занятие.

-А я-то думал, что сегодня ночью ты окончательно уяснила для себя, какое занятие у меня любимое, -я использовал второй способ ухода от неприятных для меня разговоров - перевод темы.

Холи засмеялась, вошла на кухню и села на табуретку по другую сторону стола. Я заметил, что её волосы стали заметно светлей. Можно было, конечно, списать это на утреннее солнце, чьи яркие, но почти не греющие лучи заливали всю кухню ярко оранжевым светом, но даже солнце не могло объяснить те изменения, которые произошли с её лицом. Оно, словно, приобрело завершённость, стало совершенным. Именно совершенным, хотя обычно считается, что совершенство человеческого лица, есть всего лишь полное соответствие нормам, заложенным в обществе. Когда я смотрел на её изменившееся лицо, я испытывал странное ощущение, что это и есть норма, но не та норма, которая принята на данный момент. Я каким-то странным образом понимал, что вижу перед собой идеал красоты, существовавший тогда, когда современный человек ещё даже не планировался природой как биологический вид.

Холи изменилась не только внешне. Её голос стал мягче, теперь он звучал плавно и несколько нараспев. Такую речь я слышал у очень ограниченного числа людей, в основном, тех, которые нашли то, что искали, или добились того, чего хотели, что, в сущности, одно и то же. Это была уверенность, но не упрямая уверенность человека, желающего чего-либо добиться, а уверенность, убеждённая в том, что всё идёт так как должно и не может быть по другому.

То же самое, только в несколько меньшем масштабе произошло и со мной. До этого я, охваченный подсознательным страхом и интересом перед всем сверхъестественным, пытался понять разумом, как одежда может светиться, как статуи могут рассыпаться в пыль, как можно оживить человека, который родился задолго до начала известной человечеству истории, да и вообще осознать, что же всё-таки происходит. Теперь же я понял, что всё, что происходит, не имеет значения. Имеют значения не события, происходящие с человеком, а его отношение к этим событиям. Я понял, что если бы мне было известно, что я встречу Холи, но мне сказали бы, что после этого дня, в мою голову вобьют большой ржавый гвоздь, то я бы всё равно согласился, не раздумывая ни секунды. Именно это осознание собственного счастья, когда не надо ничего ждать от будущего и ни на что надеяться, сделало меня абсолютно спокойным. Это было удивительное и непривычное мне состояние, так как это спокойствие не было обыкновенным, внешним спокойствием, которое мне доводилось испытывать и раньше, это было внутреннее спокойствие, мне казалось, что какая-то дыра, какой-то омут моего сознания исчез, и холодный ключ, бивший из него, иссяк, запретив доступ негативных переживаний на глубину моей души. В тот момент, когда я сидел и смотрел на Холи, я, конечно, не переводил все свои ощущения в слова, оценка происходила позже.