Кто скрывается за тьмой?

Глава 1

ПРЕДИСЛОВИЕ

Иногда всё рушится не внезапно, а медленно.
Трещины идут по стенам, по сердцу, по памяти — но ты не замечаешь. Или не хочешь.
Ты продолжаешь жить, потому что так надо. Потому что тебе говорят: «Дыши, держись, будет легче».

Но легче не становится.

Когда Джессика вернулась в дом, всё казалось знакомым — запах дерева, тяжесть штор, шаги дедушки за дверью.
Только воздух был другим.
Слишком тихим. Слишком плотным.
Как будто кто-то смотрел из зеркала и ждал, когда она останется одна.

Она не знала, что её ждёт.
Что смерть — не финал, а открытая дверь.
Что прошлое не похоронено, а затаилось в тени.

Он появился не сразу.
Он не был врагом.
Но он был тем, кто мог разрушить её до основания — или стать тем, кто удержит на грани.

А ещё были сны.
Зверь, шепчущий по ночам. Голоса костей, что звенят в её кулаке.
Монеты, которых не было — и которые приводят в место, откуда не всегда возвращаются.

Это история о тех, кто терял себя.
О тех, кто борется за любовь в мире, где даже отражение может лгать.
Где звери — не всегда чудовища.
А близость — опаснее любой магии.

Орегон. Особняк на окраине леса.

Дом утопал в тумане. Серый рассвет стелился сквозь кроны хвойных деревьев, будто само небо не хотело просыпаться, замирая в безмолвии вместе с этими стенами. Огромный старинный особняк, затерянный в глубине леса, был словно отрезан от остального мира. Каменные стены, обитые плющом, скрипящие половицы, портреты предков в массивных рамах, старинные часы с гирями и глухие коридоры — всё дышало историей и... чем-то ещё. Присутствием. Слишком явным, чтобы игнорировать. Временами казалось, что в доме кто-то есть. Кто-то, кто не спешит показаться.

Она лежала в своей комнате на втором этаже, где даже воздух казался тяжелее. Высокие окна с витражами, старинная кровать с резным изголовьем, белые простыни и тишина, такая глубокая, что слышно было, как бьётся сердце.

— Джесс! — голос прорезал утро. — Как ты, родная?

— Я в порядке… а ты?

Голос дрогнул. Джессика сжала зубы, чтобы не сорваться. Чтобы не выдать ту боль, что поселилась в ней с той самой ночи, когда рухнул весь её мир.

— Сейчас речь не обо мне, а о тебе. Твои отказы от еды довели тебя до истощения. Мы еле вывели тебя из депрессии.

— Не волнуйся за меня, мне правда лучше. Не на много, но всё же лучше...

Она встретилась взглядом с дедом. Когда-то его глаза сверкали — как снег на солнце, как вода в лесной реке, но теперь… они были тусклыми. Уставшими. Обрамлёнными глубокими морщинами. И это зрелище вонзилось ей прямо в душу.

— Прости... — её голос стал почти шёпотом. — Что не смогла пережить это. Что сломалась...

Она вонзила ногти в ладони. Дед, сидящий на краю её кровати, отвёл глаза. Он сражался со слезами. А она — с чувством вины.

Слишком резко она попыталась подняться с постели — и тут же всё поплыло перед глазами. Дед вскочил.

— Джесси! Немедленно вернись в постель. Врач приказал соблюдать строгий режим. И никаких резких движений, ты поняла?!

Он говорил громко, почти с рыком. Но голос тут же смягчился:

— Вот увидишь… через несколько дней ты восстановишься. Организм молодой.

Она тихо всхлипнула:

— Я до сих пор не верю… Прости.

Слёзы прорвались, долго сдерживаемые. Они катились по щекам, неся с собой всю тяжесть боли, вопрос без ответа: почему?

Она отвернулась к окну. За стеклом дрожали тени елей в утреннем свете, и туман стлался, как саван.

Почему судьба забрала его?

Она хотела быть сильной — ради деда. Ради того, кто остался. Но не смогла. Он обнял её, сев рядом.

— Плачь, милая. Плачь. Это — не слабость. Это путь наружу. Боль не исчезнет, но станет терпимой. Я тоже не могу поверить, что моего сына больше нет. Но он оставил мне тебя. Самое дорогое.

Она вытерла слёзы, украдкой взглянула на его лицо — осунувшееся, с едва заметной дрожью в уголках губ. Старость подкралась быстро.

— Я… эгоистка. Закрылась в себе, зная, что и тебе тяжело. Прости...

Он чуть улыбнулся. Сухо, но с теплотой:

— Он не ушёл. Он всегда будет с нами. Вот здесь, — дед положил руку на её грудь. — В твоем сердце.

Некоторое время они сидели, молча. Потом старик хлопнул себя по колену.

— Вот я старый маразматик! Ты, наверное, голодна. Я попрошу Китти приготовить тебе завтрак.

Джессика не возражала. Но, поднимаясь с кровати, упрямо бросила:

— Я не собираюсь есть одна.

— Ах ты, хитрая лиса! — дед рассмеялся. — Я давно тебя так не называл.

Они двинулись вниз по широкой лестнице, держась за резные перила. Старик осторожно придерживал её под руку.

— Я… никому не говорил, но после смерти твоей бабушки я словно потерял себя. Стал груб с Томасом. Пил. Он не выносил меня таким. Пытался достучаться. Но я... я был глух к его боли. И он ушёл. Создал бизнес, стал успешным, а я… остался в этом доме, во тьме. Мы не говорили долго, пока однажды… он не приехал. С тобой. Кричащим комочком в одеяле. — на губах деда мелькнула настоящая улыбка. — У тебя были её глаза. Глаза моей Мери.

Они вошли в столовую. Просторное помещение с канделябрами, старыми гобеленами и дубовым столом на двадцать человек, у которого сейчас сидели лишь двое. Китти, круглолицая экономка, уже накрывала завтрак, стараясь не мешать. Но даже она краем глаза всё время косилась в сторону старика и Джессики.

— Томас был в восторге, что станет отцом, — продолжал дед. — Но Эмма, твоя мать, не хотела тебя. Он умолял её сохранить тебя, предлагал жениться. А она… смеялась в ответ. После рождения почти сразу начала пить, исчезать. Томас пытался сохранить семью, но…

— Но отец рассказывал мне совсем другое.

— Мы не хотели ранить тебя правдой. А потом стало поздно. Прости, Джесс.

— А потом?

— Он привёз тебя ко мне. Тебе было два месяца. Именно ты нас помирила… Стоило мне взять тебя на руки, как я увидел её. Мою Мери. У тебя её взгляд. А Эмма… сначала снималась в фильмах, потом уехала в Париж с режиссёром. После этого — ни следа.

Глава 1.1

-

"Предназначение"

— Ну как, тебе лучше?

— Да, оказывается, я была очень голодна.

Девушка на самом деле врала. Сухие слова, без капли жизни. Она запихивала в себя еду, не чувствуя ни вкуса, ни желания. Каждый кусок был как камень. Ненавистная пища вгрызалась в её организм, как необходимость, не как утешение. Ложка за ложкой — по инерции, по привычке, чтобы не тревожить деда. Он слишком внимательно наблюдал за ней — будто проверяя, дышит ли она вообще.

Ей хотелось вырвать, освободиться от этой тошнотворной обязанности. Но стиснув зубы до скрипа, она подавляла рвотный спазм. Ради него. Только ради него.

Кухня утопала в полумраке — только полоска утреннего света пробивалась сквозь резные шторы. Старинные деревянные панели на стенах, натёртые до блеска, напоминали о доме с историей. Слишком долгой. В воздухе витал запах корицы, кофе и грусти.

Наконец, справившись с отвратительным комом, Джессика тяжело откинулась на спинку стула, отодвигая от себя пустую тарелку. Кофе обжигал губы — но она лишь пригубила, не рискнув глотнуть. Иначе всё начнётся заново.

— Хорошо, — голос деда был натянут, как струна. — Думаю, теперь ты готова к более серьёзному разговору.

Она не была готова. Совсем. Но причины, чтобы отложить это, не находилось. Или не было смелости их назвать. Она боялась не разговора — взросления. Ответственности, необратимости. Конца детства.

— Через неделю тебе исполнится восемнадцать, — продолжил дед, откашлявшись. Его взгляд прожигал, словно он видел сквозь неё. — И, как ты сама, наверное, догадываешься, придётся взвалить на свои плечи большую ответственность.

Она уже предполагала, к чему всё это. Внутри вспыхнула ярость, жгучая, как раскалённое железо. Мысленно посылая в ад тех, кто забрал её отца, она молча проклинала судьбу. Щёки мгновенно покраснели — краска обиды и бессилия. Пора было… расплетать косы. Стать взрослой. Стать Большой девочкой.

Дед будто читал её мысли. Его седые брови хмуро сошлись на переносице, морщины глубоко врезались в лицо, словно врезались годами боли.

— К чёрту, — сорвалось с её губ. — ОК! Дед, я уже не маленькая! Школу окончила — между прочим, с отличием!

Она сжала губы, едва не сболтнув про конверт с результатами. Большой, жёлтый, такой важный. Всё ещё не открытый. Всё ещё с надеждой.

— Да знаю я про твои оценки, — вздохнул он, устало провёл рукой по голове, растрепав и без того непослушные седые волосы. — В твоих знаниях я не сомневаюсь. Но… — он замолчал, явно подбирая слова. — Конверт у меня на столе. В кабинете.

Её лицо озарила такая широкая, сияющая улыбка, что дед, казалось, побледнел ещё сильнее. Его кулаки сжались на коленях — до белизны костяшек. Он знал, что будет дальше. Она — ещё нет.

— Я буду учиться и работать, — заговорила она быстро, запальчиво. — Я справлюсь! Мы будем экономить, я не капризная…

"Что опять не так?" — хотелось крикнуть. Почему он так смотрит? Почему не радуется вместе с ней?

— Джесс... Ты меня обижаешь. — Дед опустил взгляд, голос его задрожал. — Согласен, учёба — важна. И работать тебе не придётся. У нас есть средства. Томас позаботился о тебе. Оставил тебе приличный счёт. Да и фирма...

Он запнулся. Что-то подспудное мелькнуло в его глазах — то ли страх, то ли усталость, то ли горечь. Всё вместе.

— Придётся мне взять всё на себя... но я подумал... — он замялся, глядя ей в глаза. — Подумал, что ты могла бы помочь мне. Скоро и моё время подойдёт.

— НЕ-ГОВОРИ-ТАК! — вскрикнула Джессика, ладонями зажав уши. — НЕ СМЕЙ!

Китти, кошка, сидевшая на подоконнике, тут же шмыгнула из комнаты. Даже животное поняло, что сейчас рушится что-то важное.

— Когда приступим? — спросила она глухо.

— После оглашения завещания. Но не об этом речь. — Его голос был странно тихим. — Ты узнаешь всё в день своего рождения. Я только хочу, чтобы ты знала — ты особенная. И это одновременно дар… и проклятие.

— Дедуля, ты слишком много смотришь телевизор. С твоими "Сверхъестественными"...

— НЕ СМЕЙСЯ! — рявкнул он так, что даже стол задрожал. — Никогда не смейся над тем, чего не понимаешь.

Он встал. Лицо каменное, глаза — будто два льда. Но внутри горел огонь.

— Очень скоро ты поймёшь. А пока — отдыхай. Набирайся сил. Ты должна быть здорова и сильна к приезду адвоката. Я пойду отдохну.

Она осталась одна. Дом затих. В его старинных стенах эхом звучали её мысли. Молчаливый мрак, резной деревянный потолок, старый камин с семейными фото, и лёгкий запах сирени от старой вазы на столе — всё будто бы давило на неё своей прошлостью.

"Он не вечен…"

Мысль ударила, как пощёчина. Боль, ледяная, резкая, расползлась по телу. Джессике стало пусто, словно кто-то вырезал из неё душу. Скальпелем. Холодно. Тихо.

Она взяла старое фото отца — чуть замятое, потертое. Пальцы дрожали. Запах его одеколона, смех, взгляд — всё, что осталось, — в этом снимке. И слёзы. Беззвучные, тихие, пронзительные. Она плакала, прижав снимок к губам.

— Почему ты не рассказал мне правду… — шептала она.

"Я должна быть сильной", — напомнила себе она. — "Для него. Ради него. Что бы ни задумала эта сука-судьба, никто не увидит моих слёз. Никогда. Слёзы — для ночи."

---

Уже на следующий день в доме зашуршала молния на кожаной папке. Дерек, трясущимися руками, развернул злополучный конверт. Он знал, что это. Предчувствовал.

Сердце сжалось, перехватило дыхание, как будто кто-то вонзил нож прямо в грудь.

> Уважаемый мистер Дерек Нортон!
Смеем Вас уведомить…

Он не дочитал. Скомкал письмо, швырнул в угол, вскочил, опрокинул стул.

— Скоты! Мрази! Она ведь ещё ребёнок! — Его голос сорвался на хрип. — Твари! Мой сын не умер. Его убили. И вы это знаете! Знаете!!!

Он рыдал. Старик. Солидный, железный, нерушимый. Он плакал. Как отец. Как дед. Как человек, которого сейчас ломали.

И всё же, когда слёзы высохли, пришёл холодный, расчётливый ум. Он начал думать. Быстро. Чётко.

Глава 2

Волк во сне

Ночное озеро дышало темнотой. Его гладкая, как стекло, поверхность не отражала луны — словно само небо боялось смотреть в эту бездну. Ветер шептал сквозь кроны ивы, раскачивая её ветви, похожие на тонкие пальцы ведьмы.

Джессика стояла у воды, в длинной белой ночной рубашке. Её босые ступни вгрызались в сырую, холодную землю. Рядом — дом. Но он казался пустым, забытым, поглощённым тенью.

Она не понимала, почему здесь. Всё казалось знакомым и чужим одновременно, как если бы кто-то вложил этот сон ей в голову.

– Джессика… – раздалось позади.

Голос деда. Узнаваемый и… изменённый.

Она обернулась — и сердце остановилось.

Дед стоял среди деревьев. Его силуэт дрожал, искажался. Его лицо было… не его. Черты поплыли, как в зыбком отражении воды. Глаза стали чёрными, как смола, а из спины начали расти волчьи лопатки. Кости хрустели, извиваясь.

– Не бойся… – выдохнул он. – Смотри.

С ней что-то происходило. Она хотела убежать, но ноги не слушались. Волна ужаса накрыла с головой, от пальцев до сердца.

На её глазах дед превратился в белого волка. Он был огромен. Его шерсть искрилась серебром, глаза горели разумом. Но в этой разумности было нечто древнее и дикое, что не поддавалось человеческому пониманию.

Волк приблизился и лизнул ей ладонь. Холодно, как лёд. Мир потемнел, будто ночь сомкнула свои лапы вокруг неё.

И в этот момент…

Она проснулась.

Резко села в кровати, как вынырнувшая из воды. Её трясло. Тело было горячим, лоб — в испарине, а сердце колотилось так, будто выдержало войну. Комната — её комната — внезапно показалась чужой.

Тишина была ненормальной, давящей. За окном — дождь. Он бился о стекло, словно что-то хотело проникнуть внутрь.

Она поднялась, дрожа, подошла к зеркалу. Белое лицо, слипшиеся от пота светлые волосы, огромные глаза.

Это был сон… или послание?

Она почувствовала, как внутри неё будто разверзлась память, не её, но родовая. Что-то старое, дикое, чужое.

Спустилась вниз. Лестница скрипела. В кухне — свет. Там, за столом, сидел дед. Как обычно. Как будто ничего не произошло.

– Ты бледная. Плохо спала? – спросил он спокойно, даже слишком.

Она не ответила. Только подошла, обняла его крепко-крепко. Он осторожно прижал её к себе.

– Мне снился ты… ты был… волком, – прошептала она, и голос её сломался.

Он не удивился. Даже не шевельнулся. Только мягко вздохнул:

– Значит, получилось. Я боялся, что ты не выдержишь. Сон — это самый безопасный способ показать тебе, кем я являюсь.

– Это был не просто сон? – прошептала она, отпрянув. – Ты... ты показал мне это?

Он кивнул.

– Через кровь. Это древняя связь. Я не мог ждать. Ты уже начала меняться. Ты чувствуешь? Этот страх, дрожь, будто мир от тебя отдаляется? Это твоя природа просыпается.

Джессика села напротив, дрожащими пальцами сжимая чашку.

– Почему ты не сказал раньше? Почему всё так скрытно? Почему я?!

– Потому что ты — Нортон. Потому что у тебя внутри есть нечто, что не даётся всем. Ты чувствуешь силу, но ещё не знаешь, как её использовать.

Она смотрела в его глаза, и волк, которого видела во сне, по-прежнему жил в них — сдержанный, дикий, мудрый.

– Я… я хочу знать больше. Я хочу быть частью этого. Только… – она выдохнула, – мне страшно.

– Это нормально. Страх — твой первый наставник. Не бойся его. В клане ты узнаешь правду. О себе, о нас, о проклятии, что тянется по крови.

Он встал. Подошёл к ней.

– Пойдём. Сегодня ты увидишь, кем можешь быть.

Она кивнула. В этот раз — уже без слёз.

Потом, стоя под горячим душем, она долго смотрела в стену, пока вода стекала по телу. Сердце всё ещё скакало.

Но в ней уже зародилось нечто новое.

Сила. Решимость. Судьба.

Она прошептала самой себе:

– Что бы ни случилось… я — Нортон. А Нортоны не бегут.

Глава 3

Дом, в котором никто не спит

Утро было чужим.

Сквозь пыльные занавески пробивался серый свет — не солнечный, не бодрящий, а будто выжатый из неба. Воздух казался затхлым, как в запертом сундуке прошлого. Джессика сидела на кухне, обхватив ладонями кружку с горячим кофе. Из динамика старенького проигрывателя доносилась Дебюсси — утешительный звук, который она включала, когда внутри разрывалось от боли, и ничего, кроме музыки, не могло спасти.

Она не чувствовала вкуса напитка. Просто пила, чтобы не дрожать. Чтобы не умереть от холода, что гнездился внутри, с тех самых пор, как не стало отца.

“Сердечный приступ” — плевок в душу. Он был силён, здоров, упрям как бык. Его невозможно было сломать. Только убить.

Её хобби когда-то спасало её — рисование углем. Тонкие линии, чернота на белоснежной бумаге. Она могла часами вырисовывать чью-то улыбку или пустоту в глазах. Сейчас на холсте, что стоял в углу кухни, был лишь силуэт — не человека, а чего-то звериного, спрятавшегося в тени. Глаза. Белые, мертвые. Она не помнила, когда начала рисовать именно это.

Пахло корицей — на тарелке лежали булочки, свежие, только из духовки. Руки сами двигались. Деду — кофе, немного молока, как он любит. Себе — горький, как ночь без снов. Только вот сны вернулись, и каждый раз она просыпалась в холодном поту, с ощущением, что кто-то зовёт её по имени из-под земли.

Она подносила поднос к двери в кабинет, как вдруг...

Щелчок. Тишина. Затем чей-то тихий, рваный смех за её спиной.

Обернулась — пусто. Только портрет отца на стене, будто уставился прямо в душу.

Она быстро тряхнула головой, отгоняя наваждение.

— Соберись.

В кабинет деда вошла с гордо поднятой головой, хотя губы дрожали.

— Джесси, ты читаешь мои мысли, — обернулся он, бросив взгляд на поднос.

— Ага. — голос сорвался. — Давай уже... показывай своих “претендентов”.

Он выложил перед ней стопку фотографий. С десяток глаз уставились на неё с глянцевых снимков — мужчины, каждый с историей, с маской на лице.

— Они все хотят тебя. Все, кроме одного.
— Думаешь, им не плевать? — голос был чужим, колким. — Я для них — имя, наследство и...

— Один из них не такой. Альфред Ленг.

И в тот момент, как дед подал ей его фотографию, что-то дрогнуло внутри. Будто из глубины памяти вынырнула фигура в темно-синем костюме, с глазами — цвета расплавленной карамели. Человек с глазами, в которых было… движение, сила, и... боль.

– Он может быть и ягуаром, и орлом, – прошептал Дерек, — и он единственный, кому плевать на твоё состояние. Но он не просто человек. Он может открыть тебе двери, которые до этого были закрыты.

Джессика встала. Не выдержала. Она просто вышла из кабинета и пошла на кладбище.

---

Могила отца была под старым вязом. Серый камень. Она упала на колени, впиваясь пальцами в мокрую землю.

— Почему ты не забрал меня с собой, папа? Я ведь ничего не понимаю. — голос сорвался. — Всё как во сне. Или в кошмаре. Я вижу, как ты умираешь. Снова и снова.

Слёзы. Навзрыд. Здесь можно было плакать, кричать, стонать — земля всё примет. Она падала лицом в мрамор, рыдая от бессилия, злости и невозможности изменить хоть что-то.

И снова – треск ветки.

Она резко подняла голову — кто-то смотрел на неё из-за изгороди? Или показалось?

Она прижалась к надгробию, как к последней опоре в этом мире.

---

Позже, в саду, она пыталась выдохнуть. Вдыхала аромат роз, как лекарство. Руки были в земле — она пересаживала цветы в память о матери, которой никогда не знала.

И тогда появился он.

Высокий, с расстёгнутым воротом рубашки, закатанными штанами, босой в воде у озера. Он не знал, что за ним наблюдают. И она не знала, как сильно этот момент навсегда врежется в её память.

Бросившись с холма, не справившись с собой — она влетела в него, словно во спасение.

И оба упали в воду.

Мир замер. Только их дыхание, вода, смех. Смех, которым она не смеялась с самой смерти отца.

Он — первый, кто заставил её почувствовать, а не просто существовать.

---

Вечером

— Примешь ли ты предложение деда? — спросила она, стоя на лестнице, всё ещё босая, в его рубашке, которая висела на ней как ночная сорочка.

— Приму. Но не ради сделки.

Она не поняла сразу. Но внутри разлилось тепло.

Может, именно в нём... и было то, чего ей так не хватало? Не спасение. А понимание.

Скатерть была белоснежной, как саван. Джессика смотрела на вилку, как на оружие. Внутри всё сжималось. За день она потратила слишком много сил: воспоминания, вода, могила отца, Альфред, разговор с дедом, от которого в груди поселился холод.

Альфред сидел напротив. Спокойный, собранный. Ни одной лишней эмоции. Но она ощущала — он её изучает. Не как мужчина смотрит на женщину. Как хищник на существо, которого не знает: опасно оно или нет.

Дерек наливал вино, разливая пару капель на скатерть. Рука дрогнула — впору удивляться, что бутылка не выпала из пальцев.

— Ну что, — начал он с хрипотцой, — как вам дом, Альфред?

— В нём слишком много воспоминаний, — коротко ответил тот, не отводя взгляда от Джессики.

Она вздрогнула. Словно он увидел в ней всё. И страх. И одиночество. И надежду.

— Рада, что ты остался, — нарушила молчание она, глядя в бокал. — Это… не совсем обычный ужин.

— Не совсем обычная семья, — мягко сказал он. И снова этот взгляд, как будто он пытался прочесть её суть, строчку за строчкой.

Ей захотелось сбежать. Просто встать и уйти, вылететь из дома, как птица — из горящего гнезда. Но в её глазах, в её крови уже что-то проснулось.

И он знал это.

— Ты ведь уже чувствуешь, да? — спросил Альфред вдруг, отложив приборы. — Этот зуд. Дрожь по коже. Предчувствие, что что-то движется внутри тебя. Что ты уже не просто человек.

Она побледнела.

— Иногда я вижу... тени. — прошептала она. — Даже когда не должно быть света. Слышу шаги. Чувствую запахи, которых нет. Я больше не сплю. И не просыпаюсь. Всё смешалось.

Глава 4

«Под ивой: выбор между долгом и сердцем»

После обеда, когда день клонился к вечеру, а тени начали удлиняться, Альфред предложил Джессике прогуляться.

— Хочу показать тебе кое-что, — произнесла она негромко, глядя ему в глаза. — Самую красивую часть озера, если не против.

Он кивнул и они пошли по тропинке, петляющей сквозь дубраву. Воздух был напитан ароматом луговых трав, пыльцы и запахом весенней влаги. Шорох листвы, звон птиц, шелест насекомых — всё сливалось в один завораживающий природный хор.

— Вот, — остановилась Джессика и указала на старую иву.

Ива росла у самой кромки озера. Её толстый, искривлённый временем ствол напоминал старого хранителя, пережившего всё: любовь, горе, дождь и смерть. Молодые побеги зеленели так ярко, словно сами были светом.

— Проходи. — Она отодвинула ветви, скрывшиеся за лиственным занавесом, и втянула его внутрь.

Там, в этом зелёном коконе, под сенью ветвей, стояла старая деревянная скамейка.

— Мы с отцом часто приходили сюда. Он называл это местом силы... — тихо сказала она. — Здесь я могу плакать, не притворяясь, не сдерживаясь. Здесь слёзы не стыдны.

Она присела на скамью. Тихий ветер шевелил ветви, и они будто перешёптывались между собой. Альфред, встав рядом, слушал. Он не знал, как себя вести. Девушка плакала, но в ней не было слабости. Была боль, та, что не исцеляется временем.

Он провёл рукой по волосам, привычным движением, когда чувствовал смущение. Его пальцы не касались лица — только волосы. Это был его жест, как щит, который он невольно поднимал, когда эмоции угрожали пробить его выверенный фасад.

Альфред Ленг — мужчина, к которому легко прилипало слово «идеальный». Высокий, с аристократическими скулами, внимательными глазами цвета тёмного янтаря и короткой бородкой. Его внешность притягивала, как будто он сошёл с рекламного билборда. Но в нём было больше. Что-то старое, как будто душа его пережила слишком многое. Он умел быть жестким, но справедливым. Богатство не сделало его черствым, наоборот — научило отсеивать ложь по выражению глаз и манере пожимать руку.

Ему не нравилась эта ситуация. Не нравилось то, что он оказался на распутье: жениться на девушке, которую не знает, или бросить её на растерзание «клана». Совесть говорила одно: «Ты обещал Томасу. Ты в долгу». А сердце... сердце сопротивлялось. Оно не верило в фиктивные браки, в холодные сделки. Он всегда хотел, чтобы его любовь была настоящей. Живой. Обоюдной.

Альфред помнил Томаса хорошо. Они были не просто партнёрами — друзьями. Томас вытягивал его в самые трудные моменты, помогал советом, когда тот ещё только поднимался. Он был честным, сильным и добрым человеком. Потеря друга — это не просто дыра в жизни, это ощущение, будто тебя вырвали из контекста. Без Томаса мир казался другим, грубее и холоднее.

Он опустился на скамейку рядом с Джессикой, взглянул на её профиль. Тонкая шея, светлые волосы, нежная линия скул. Она — копия Томаса в женском обличии. Такая же упорная, такая же хрупко-сильная.

— Мне было сложно решиться приехать, — заговорил он наконец, — потому что я не привык вмешиваться в чужие жизни. Но, Джессика, твой дед... он прав. Клану нельзя верить. Деньги для них — кровь. Они высосут из тебя всё и оставят пустую оболочку.

Она молчала, слушала, не перебивая.

— Я не буду врать, я не знаю, во что всё это выльется. Но я не позволю тебе остаться одной. Я не могу... — он замолчал, сжал кулаки. — Просто не могу предать память Томаса. Он бы никогда меня не простил.

Она посмотрела на него. В её зелёных глазах — буря. Не девичья наивность, а взрослая боль. И какая-то тоска, будто она уже чувствует, что пути назад нет.

— Если ты скажешь "нет", я пойму, — тихо добавил он. — Но если скажешь "да", я сделаю всё, чтобы ты не пожалела.

Она не ответила сразу. Потом, подняв глаза, сказала лишь:

— Только не притворяйся. Пожалуйста. Я слишком устала от лжи.

Он кивнул.

— Я не умею лгать. Сыграем по-настоящему.

Глава 5

Вкус запретного

Джессика вскочила с кровати, словно её кто-то подбросил. Ещё не успела до конца проснуться, но сердце уже стучало в бешеном ритме. Стук — удар — пуфик — боль. Девушка вскрикнула, схватилась за ногу, зашипела сквозь зубы. Прекрасное начало дня.

В душе она едва чувствовала тепло воды — мысли витали где-то между виной и неловкостью. Перед дедом, перед собой, перед Томасом… и перед ним. Почему вообще она согласилась?

Одеваясь, она в третий раз за утро вспомнила, как зашла в кабинет Альфреда пару дней назад… как он пролил на себя кофе, как снял рубашку, а она стояла столбом, не в силах отвести взгляда. Ей до сих пор было стыдно — даже не за то, что увидела, а за то, что ей понравилось.

Она с досадой зарылась лицом в полотенце. Не время для подобных чувств.

---

— Куда это ты? — дед взглянул на неё поверх очков, когда она слетела вниз по лестнице.

— Альфред предложил съездить в город. Показать, что я… в порядке.

— А ты в порядке?

— Нет, — честно ответила она. — Но… пытаюсь.

Он кивнул, не добавив ни слова. А может, сказал слишком многое.

---

Машина тронулась. Альфред молчал, сосредоточенно глядя на дорогу. Он выглядел безупречно — как всегда. Но Джессика видела, как у него дергается уголок губ, как напряжены руки на руле.

Он был на пределе.

— Устал? — спросила она, не выдержав.

— Это уже не усталость, — хрипло отозвался он. — Это… износ. Я не просил об этом. Мне навязали тебя, как навязывают дорогую, но ненужную вещь. А я дурак, взял и согласился. Из долга. Из чувства вины. Чёрт знает, почему.

Он не посмотрел на неё. И слава богу — иначе увидел бы, как она сжалась.

— Но раз уж начал — отступать не в моём стиле, — добавил он тише. — Довезу до конца. И тебя тоже.

Город, в который они въехали, был Сейлем — столица штата, но не многолюдная и не помпезная. Зеленые деревья вдоль улиц, старинные здания, фермерские рынки. В этом городе было что-то… притягательное. И странно знакомое. Джессика не могла отделаться от чувства, что уже была здесь — может, в прошлой жизни.

Или в снах.

---

Офис Альфреда находился в стеклянном здании недалеко от центра. Здесь располагалась компания "Lenway Apparel" — бренд, выпускавший элегантную одежду, популярную далеко за пределами штата.

Шоурум на первом этаже блистал светом, внутри мелькали манекены, сотрудники в строгих чёрных нарядах, клиенты, говорящие шёпотом.

Альфред ничего не объяснял. Он просто схватил её за руку и повёл в сторону примерочных.

— Ты выглядишь так, будто сбежала из колледжа. А ты — Нортон. Мы должны... хотя бы казаться идеальными.

---

Час спустя она уже потеряла счёт нарядам. Каждое платье — дорогое, прекрасное, чужое. Альфред лениво потягивал кофе, с усмешкой наблюдая за ней, пока консультантка по имени Рейчел бросала на него страстные взгляды и подавалась вперёд с таким усердием, что грудь вот-вот выскользнет из выреза.

Джессика несколько раз кашлянула. Громко. На четвёртый — сработало.

— Берём, — кивнул он, не глядя.

— Я сама за себя заплачу, — жёстко ответила она. — Не надо играть в спонсора.

Он смерил её взглядом, откинувшись на кресло.

— Как скажешь.

Они устроились в уютной кофейне недалеко от центра Сейлема — небольшое заведение, утопающее в зелени, пахнущее корицей и свежей выпечкой. Джессика впервые за день почувствовала себя почти комфортно. Почти — потому что рядом был он.

Альфред молчал, пока официант ставил перед ними кофе и десерты. Он казался отрешённым, даже немного злым — словно весь день был ему в тягость. И был.

С момента, как Джессику вручили ему под ответственность, его жизнь превратилась в неразрешимую головоломку. Она была не той, кого он хотел бы видеть рядом. Неловкая, противоречивая, колеблющаяся. Не пара — обуза. Но сегодня... что-то изменилось. Она не играла, не притворялась. В её глазах была та самая честная растерянность, которую невозможно фальсифицировать.

Он это знал. И знал, что его холодность была своего рода защитой.

— Не думала, что в Сейлеме есть такие места, — сказала она вдруг, глядя в окно.

Он хотел что-то ответить, но тут дверь кофейни отворилась.

И вошли они.

Молли. Барбара. Алисия. Те самые.

Альфред заметил, как Джессика напряглась, словно в неё вонзили нож. От расслабленного выражения лица не осталось и следа — только сжатые губы, чуть затуманенный взгляд. Он сразу понял: эти девушки не просто из прошлого — они его ядовитое продолжение.

— Ну надо же… монашка Джесси, — громко сказала Алисия, даже не глядя на Альфреда. — А мы думали, ты всё ещё сидишь в своей норе.

Они сели за соседний столик, демонстративно разглядывая Альфреда, перешёптываясь, театрально смеясь. Оценивая. Флиртуя.

Альфред смотрел на них спокойно, с ленивым презрением. Такие девушки были ему до отвращения знакомы: самовлюблённые, жестокие в своём невежестве, упивающиеся слабостью других. Он мог бы их раздавить словом — но не стал. Потому что увидел, что Джессика опускает глаза. Что она не дышит. Что в её ресницах собирается влага.

Эти девчонки с лёгкостью разрушили то хрупкое, что только-только начало в ней выравниваться.

Он не собирался это допустить.

Альфред откинулся на спинку стула и, не говоря ни слова, повернулся к девушкам:

— Присоединяйтесь.

Они переглянулись, хихикнули, пересели. Одна из них тут же подалась к нему ближе.

— Ты такой знакомый… ты случайно не Альфред Ленг?

— Совершенно случайно — да, — отозвался он ледяным, выверенным тоном.

— Ты… с ней? — Алисия кивнула на Джессику, всё так же стараясь её игнорировать.

— Да, — он взял руку Джессики и поднёс к губам. — Это моя невеста.

Он знал, как это прозвучит. Знал, какой эффект произведёт. Но главное — он знал, что нужно её вытянуть, дать ей возможность выпрямиться и поднять голову.

Глава 6

Джессика стояла перед зеркальным фасадом высотки, в которой располагался офис Альфреда. Здание возвышалось, как стеклянный бастион, холодное и бездушное. Его стены отражали серое небо и спешащих прохожих — весь мир, к которому она не принадлежала.

Она нервно сжала ремешки рюкзака и шагнула внутрь. Просторный холл встретил её запахом полированного дерева, кофейных капсул и чужой уверенности. Таблички с фамилиями мерцали под холодным светом ламп, будто отсекая «своих» от «прочих».

Когда лифт поднял её наверх, сердце билось в груди с такой силой, что она почти слышала его эхо в металлической кабине.

---

Приёмная встретила её звоном каблуков и мерным щелчком клавиатуры. За стойкой сидела молодая женщина с идеально уложенными волосами и ярко накрашенными губами. Она подняла взгляд — и Джессика ощутила, как будто её с ног до головы облили холодной водой.

— Уходите. Или я вызову охрану. — Голос секретарши был резким, как удар хлыста. — Журналисты совсем страх потеряли. Это частная территория.

Джессика растерялась. Под её кедами ковер казался зыбким. Она чувствовала на себе взгляды — из-за стеклянных стен офиса её разглядывали, шептались, кто-то усмехался.

"Господи… я выгляжу как девочка, сбежавшая из школы", — подумала она. И чем больше осознавала это, тем больше ей хотелось исчезнуть.

Секретарша поднялась, словно готовясь выставить её за дверь собственноручно.

— Вон отсюда, слышишь? — повторила она. — Пока ты не начала снимать!

Внутри Джессики что-то надломилось. Она сделала шаг вперёд — навстречу враждебному миру, который не хотел её принимать. Не пустят? Пусть выкинут. Но она не отступит.

— Слушай, ты смеешь орать на меня?! — сорвалось с её губ. Голос дрожал, но слова резали. — Это ты сейчас пойдёшь ВОН, милая!

Секретарша резко осела на стул, опешив.

— Мне нужен мистер Ленг, — произнесла Джессика твёрдо, стараясь не смотреть в глаза сотрудникам за стеклом.

— А... Вы по поводу тех буклетов? Он их не одобрил. Вам придётся уйти…

— Значит, он на месте?

— Да, но он никого не принимает.

— Он меня ждет.

— Имя?

— Джессика Нортон.

Секретарша открыла ежедневник и небрежно пролистала страницы.

— Вас нет в списке.

Джессика стиснула кулаки. Она дрожала от злости — на себя, на Альфреда, на эту жизнь, где ей снова и снова напоминали: ты — лишняя. Она подалась вперёд:

— Я не знала, что к СВОЕМУ БУДУЩЕМУ МУЖУ надо записываться заранее.

---

Альфред оторвал взгляд от экрана, когда услышал шум.

— Что случилось, Нора?

Секретарша бледнела на глазах. А затем в дверях появилась она.

Джессика. Взъерошенная, сердитая, живая. И — чужая.

— Прости, — сказал он, подходя ближе. — Совсем забыл предупредить.

Он убрал с её лица прядь волос. Дотронулся до руки. Казалось, между ними прошёл ток, но он не знал — согревающий или обжигающий.

— Если бы я знала, что мне придётся отбиваться от твоих амазонок, — бросила она, — я бы пришла в бронежилете. Хотя... с такой секретаршей тебе нечего бояться — она даже танк остановит.

Он засмеялся — слишком легко, будто репетировал смех.

— Нора, это моя невеста — Джессика.

Она прижалась к нему. Слишком крепко. Будто говорила: «Я — здесь. И пусть все видят».

Но внутри — была пустота. Он был рядом, но недостижимо далёк. Его тепло не проникало под кожу. Только игра. Только фасад.

---

В кабинете тишина звенела. Джессика села в кожаное кресло, отвернувшись к окну. Её губы дрожали, но она сдерживалась.

— Что тебя так развеселило? — спросил он.

— Лицо твоей секретарши. Учитывая, что она, видимо, не только секретарша...

— Ты о чём?

— О тебе. О Норе. О гугле полным твоих фото....

Он подошёл ближе, нависая, как грозовая туча.

— Я — человек публичный. Пишут всякое. Но если я решу изменить тебе, — голос стал ледяным, — ты узнаешь первой.

Слова вонзились в неё, как нож. Она молчала. Только смотрела. И в её взгляде было всё: отчаяние, упрёк, сломанная вера.

— Спасибо, что предупредил, — прошептала она.

Он отпрянул. Чужой. Холодный. И вдруг — на секунду — на его лице мелькнула боль.

— Прости. Я… у меня встреча. Вызову

тебе такси.

— Конечно.

И всё. Ни объяснений. Ни ласки. Только тень там, где должно быть тепло.

Она шла по коридору под взглядами сотрудников. Девушки из других отделов оживлённо обсуждали её. Кто-то тихо усмехался. Кто-то из мужчин провожал глазами. Кто-то шептался: "Вот та самая невеста."

И всё же она шла, как королева. Поднятая голова, прямые плечи. Пусть не видят, что в ней — буря.

---

Вечер дома был невыносим. За столом — тишина. Дед что-то говорил, но её мысли были далеко. Она жевала, не чувствуя вкуса. Пластик. Вата. Иллюзия еды.

Она знала, что он не придёт. И знала, что ей будет больно.

Ночью её разбудила духота. Пот заливал виски. Грудь сдавило от паники. Она выбежала на балкон, как в спасение.

И только там позволила себе сломаться.

— Папа… — прошептала она. — Забери меня отсюда...

Она закрыла глаза. Мысленно вернулась в тот день. Как он лежал на полу. Как смерть пришла слишком тихо.

Слёзы текли по щекам.

Что принесёт это замужество? Что за тьма стоит за этим кланом?

Внутри росло странное чувство — будто всё вокруг не просто чужое, а враждебное. И то, что должно было защитить — предаст первым.

Глава 7

Сон казался до боли реальным. Джессика стояла по колено в воде на берегу необитаемого острова. Океан сиял бирюзой, словно расплавленное стекло. Рыбы, прозрачные, серебристые, плавали так близко, будто искали встречи. Волны нашептывали что-то на древнем языке, от которого по коже пробегали мурашки.

Она шагнула вперёд — и дно исчезло. Холодные объятия бездны сомкнулись вокруг. Кричать было невозможно, голос утонул вместе с ней. И вдруг — чьи-то руки. Сильные, властные. Они вырвали её из бездны, прижали к груди. Ноги Джессики сами обвились вокруг его тела. Его губы нашли её, прохладные, солоноватые… и такие знакомые.

Она застонала во сне....

Но, открыв глаза, увидела лишь потолок. Обычное утро. Не сон. Он не придёт...

Тук-тук.

Она резко села, натягивая простыню до подбородка. На пороге стоял дед, с букетом ромашек и небольшой бархатной коробочкой. Он улыбался, но глаза у него были уставшими. Джессика поняла — он, как и она, делал вид, что всё нормально.

— С днём рождения, малышка.

— Спасибо, дедушка…

Она чмокнула его в щёку, приняла цветы, открыла коробочку — и ахнула. Украшения были ослепительно красивыми. Золотые серьги с алыми рубинами и тонкая цепочка с кулоном-каплей. Как кровь. Как слёзы. Как боль, которую она держала внутри с похорон.

— Это слишком дорого… — пробормотала она. — Не стоило…

— Стоило. Ты у меня одна. Приводи себя в порядок. И спустись. Альфред тоже хочет поздравить.

Альфред. Имя прозвучало как приговор.

---

Он действительно пришёл. Протянул корзину алых роз и помог сесть за стол. Его руки касались её сдержанно, но в этом прикосновении чувствовалось напряжение. Как будто его удерживали от чего-то сильнее воли.

Сначала были поздравления. Но вскоре за этим последовали лекции. Холодные, расчетливые, словно она — инвестиция, которую надо правильно подать.

— Не улыбайся так. Скромнее.
— В кругу семьи держись сдержанно.
— Это уважаемые люди. Не опозорь нас.

— Это похоже на секту, — не выдержала Джессика. — Прекратите. Я не актриса в вашем спектакле.

— Джессика, ты не понимаешь… — начал дед.

— Нет, понимаю. Просто хватит. Я не пью. Не ругаюсь. Но играть — не буду.

— А мы-то надеялись, — вставил Альфред с ехидцей.

— Альфред, — оборвал его старик. — Хватит. Джессика, веди себя по обстоятельствам. Без истерик.

---

Пришла парикмахер. Это было как спасение. Пока ей делали причёску, Джессика молчала. Смотрела в зеркало и пыталась узнать себя. Сегодня её день рождения. А её нет. Пустота внутри, как выжженное поле.

Она думала о прошлом. О том, как отец будил её в детстве, как приносил ей какао с маршмеллоу. Как они катались на лодке по озеру. Все эти воспоминания — как фантомные боли. И никто не понимал, как она на самом деле ненавидит этот праздник теперь.

Когда всё было готово, она спустилась вниз — и остановилась на полпути.

Холл преобразился. Шары, цветы, сцена, музыканты. Всё это — как декорации к чужой жизни. Как будто она попала на праздник к другому человеку.

И вдруг — «Старсы». Её любимая группа. Она чуть не заплакала, но не от счастья. Её попытались купить. Снова. Подарками. Музыкой. Иллюзиями.

— Ты собираешься встречать гостей в халате? — раздался за спиной голос Альфреда. — Не забудь заглянуть ко мне для инструктажа.

Она сжала кулаки.
— Индюк расфуфыренный, — прошипела себе под нос, оглядываясь, не услышал ли кто.

---

Платье было красным. Ярким. Вульгарным. Продажным. Оно кричало о страсти, которую она не чувствовала. И бельё… Она чуть не разорвала его прямо в комнате. Но надела.

Посмотрев в зеркало, Джессика вздрогнула. Она не узнала себя. Незнакомка в отражении была прекрасна и чужда. Это была маска. И она надевала её, как броню.

Стук в дверь Альфреда. Он открыл, и на долю секунды между ними пробежала искра, способная поджечь весь особняк.

Он замер, расчёска в руке. Она теребила цепочку — и он перехватил её руку. Пальцы его были горячими.

— Тебе идёт красный, — прошептал он. И это был не комплимент. Это была констатация факта. Она выглядела, как жрица, принесённая в жертву.

— Я говорила, оно не подходит…

Он не слушал. Просто подошёл ближе. Слишком близко.

— Чёрт… Джесс…

Он поцеловал её. Не нежно. Яростно. С надрывом. Как будто хотел стереть память, уничтожить всё, что между ними было. Их губы встретились, тела сблизились, чувства вышли из-под контроля.

Но реальность вернулась.

Он отстранился. Проглотил слёзы, которых не было. Поправил ей платье.

— Прости. Я не должен был. Всё это… это сводит меня с ума.

— Я… я тоже не знаю, что происходит, — прошептала она.

— Мы просто исполняем роли. Но знаешь, Джесс… Если они хоть пальцем тебя тронут — я порву их.

Она покраснела. Слова повисли в воздухе, как опасное обещание. Он закрыл за ней дверь, оставшись в темноте. Один.

Альфред закрыл за Джессикой дверь и на несколько секунд прислонился к ней лбом, тяжело дыша. Его сердце колотилось, как барабан в военном марше. Он провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть остатки её запаха, вкус, тепло.

— Идиот, — прошептал он сам себе. — Зачем ты это сделал?

Ответ был прост и одновременно нелеп: её бледность.

Когда он увидел её на пороге, в этом диком, алом платье, с лицом, где не было ни жизни, ни цвета, ни желания… его словно ударило током. Казалось, что он смотрит на привидение. Такое прекрасное и такое потерянное. Холодное, как утренний туман над озером.

Поцелуй был не о влечении. Он был об отчаянии.

Он хотел вдохнуть в неё жизнь. Разбудить. Разозлить. Сломать это ледяное спокойствие, которое пугало его до озноба.

И получилось — румянец коснулся её щёк, в глазах мелькнул свет.

Да, после этого он не знал, как остановиться. Слишком много было накоплено. Слишком много недосказано. И слишком поздно.

Глава 8

В кабинете деда витал аромат сигар, шампанского и… чего-то чужого. Ложного. Джессика держала бокал обеими руками, как щит, и едва пригубила напиток. Горьковатые пузырьки шампанского обожгли язык, и она подумала: а может, это и к лучшему — затуманиться, ослабить хватку разума, забыть хотя бы на минуту, что она не принадлежит этому миру.

Альфред стоял рядом. Его присутствие придавало уверенность, но — на расстоянии вытянутой руки. Он казался недоступным. Отстранённым. Джессика чувствовала это всем телом: она — не часть этого "клана". Не часть этой семьи. Даже не часть самой себя.

— Половина зала — члены клана, — прошептал Дерек, с нажимом выделяя каждое слово.

Их было много. Молодые, ухоженные, самодовольные. В их глазах — расчет и похоть. Некоторые смотрели на неё так, как будто она вещь, которую можно купить. Другие — как на вызов. Они улыбались, подмигивали, делали пошлые намёки, и каждый их взгляд заставлял Джессику сжиматься внутри.

Она машинально прижалась к Альфреду. Хотелось спрятаться в нём. Исчезнуть. Стать невидимой.

— Потерпи, — тихо сказал он, не глядя.

Она уже не слышала музыки, не чувствовала пальцев на бокале. Всё растворилось в гуле чужих голосов. Всё было не так. Не праздник. А бойня.
Джессику приглашали на танцы. Они улыбались, они брали её за талию, они позволяли себе лишнее. Одна рука была на бедре, другая скользнула ниже, а кто-то прошептал прямо в ухо:

— Хочешь, покажу, как умеют настоящие мужчины?

Её передёрнуло. Её вырвало бы, если бы не самоконтроль. Улыбка дрогнула, и вместо ответа она больно наступила на ногу наглецу и удалилась. Шатаясь.
Альфред всё видел. Но не подошёл. Он ждал. Испытывал? Принуждал? Джессика не знала.

Она вышла на террасу, схватила очередной бокал. Шампанское больше не казалось горьким. Оно стало спасением.

— Джессика… — раздался за спиной голос. Чужой.

Объятие. Тепло дыхания на шее. И в тот момент, когда её кожа покрылась мурашками, она поняла — это не Альфред.

— Ты чертовски сексуальна в этом платье, — прошипел он, касаясь губами её уха. — Маленькая дьяволица…

Её передёрнуло. Она резко обернулась — мужчина, незнакомый, массивный, с жирными руками и пьяным взглядом, ухмылялся, будто всё происходящее — шутка. Грязная шутка.

— Уберите от меня руки! — выдохнула она, отступая.

Но он не отступил. Он шёл за ней, преградил путь.
— Не строй из себя святую. Ты здесь для нас. Такая, как ты, должна быть покорной…

Он схватил её, заломил руку, начал лапать. Она задыхалась. Сопротивлялась. Кричала. Плакала. И с каждой секундой чувствовала, как теряет почву под ногами. Где был Альфред? Он обещал…

Когда он полез к её губам, она влепила пощёчину.
— Нравится грубость? — хрипло прошептал он. — Я могу так…

— Отвали от неё, мразь! — голос Альфреда разрезал воздух, как лезвие.

Удар. Второй. Тело упало, покатилось по плитке. Альфред навис над ним, словно лев над падальщиком.

— Тварь, — прошипел он. — Убирайся, Вудс. Последний раз предупреждаю.

— Она вела себя так, будто хотела, — прохрипел тот, — она… почти была моей…

Следующий удар выбил у него зуб. Джессика вскрикнула. Альфред схватил её, прижал к себе.

— Всё, всё… Тихо, милая. Прости. Прости, что не успел.

Она дрожала. Он держал крепко, но она чувствовала себя разбитой, порванной, осквернённой.
Почему это случилось? Почему она пришла сюда? Почему все так неправильно?
Она была жалкой. Нелепой. Слабой. Всё пошло не по плану.

И тут — голос Дерека. Микрофон. Пауза.
— Мы благодарим всех, кто пришёл разделить с нами этот особый день. И… у меня есть новость.

Альфред взял её за руку.

— Что ты… — начала она.

— Идём. Нужно закончить спектакль.

Её вывели в центр зала. Она еле стояла. Макияж размыт. В глазах — боль и унижение.
Альфред начал говорить: о семье, об ответственности, о будущем.

И потом — кольцо.

Все ахнули. Гости аплодировали. Старсы вошли. Молодёжь визжала от восторга.

А она?

Она стояла и молча умирала.

Он надел кольцо. Он поцеловал её. На людях — жадно, демонстративно. Поцелуй, который должен был стереть всё — но только подлил масла в огонь.

Внутри она кричала.

Он прошептал:

— Всё. Теперь клан — отстал. Мы убили двух зайцев. Можешь пойти к друзьям.

Он поцеловал её в шею. В то самое место, где билось её сердце.

Но сердце билось не от любви.
А от страха.
От ужаса быть запертой в ловушке, из которой нельзя выйти

Она вышла в сад, за угол, туда, где фонари теряли силу и начиналась тень.
Платье цеплялось за ветки, камешки больно впивались в босоножки, но Джессика не чувствовала ни боли, ни холода.
Она просто шла.
Подальше от музыки, от аплодисментов, от их радости, от фальшивых слов и поцелуев.

Когда оказалась одна, всё вырвалось наружу. Беззвучно. Только дыхание сбивалось, как у зверя в клетке.
Руки дрожали. Сердце в груди колотилось, как в последний раз.
Где-то глубоко внутри был крик, но он не вырывался наружу — только сжимал горло, как верёвка.

Она присела на каменную скамью и закрыла лицо руками.

> Папа… папочка… если ты меня слышишь… пожалуйста… помоги…

Слёзы текли по щекам — горячие, униженные.

> Почему тебя нет рядом? Почему я здесь одна, среди этих волков? Почему никто не видит, как мне страшно?

Если бы он был жив…
Она представляла это с пугающей чёткостью:
Он бы вёл её под руку. Никто бы не осмелился прикоснуться к ней грязным взглядом. Она не была бы вещью, разменной монетой.
Он бы остановил всё это, посмеялся бы над нелепым кольцом и поцелуем под вспышки.
Он бы защитил её — так, как никто другой не умеет.
И, может быть… просто может быть… она бы снова научилась смеяться.

Но теперь — была тьма. И она в ней.
Слабая. Жалкая. Одинокая.

Глава 9

Назревал настоящий конфликт, и Альфреду пришлось ненадолго оставить Джессику одну. К счастью, она была в окружении друзей — смеющихся, беззаботных, поглощённых вечеринкой. Но его мысли не отпускали тяжелое предчувствие.

Он без стука вошёл в кабинет. Массивная дверь глухо захлопнулась за его спиной. Воздух в помещении будто сгустился — сухой, насыщенный сигарным дымом и чужими мыслями.

Старейшины уже ждали его. Четверо мужчин и одна женщина — сдержанные, как скальные глыбы, в одинаковых тёмных костюмах. У каждого — острые черты лица, холодный взгляд. Самым молчаливым был Дилан: высокий, с серебристыми волосами, его глаза сверкали, как лёд под солнцем. Рядом — сгорбленный Алекс, всё время теребивший серебряную булавку на лацкане. Леди Агата, единственная женщина, источала чересчур сладкий почти тошнотворный аромат сирени и смерти. Остальные двое — братья-близнецы, говорили редко, но одновременно.

— Мистер Ленг, конечно, вы один из нас. Даже, пожалуй, лучший, — начал Дилан, сжав руки в замок. — Однако мы хотели бы провести это обсуждение без вас.

Альфред, не моргнув, сел в кресло и откинулся на спинку, закинув ногу на ногу. Его спокойствие было вызывающим.

— Вы хотите обсуждать меня без меня? Весьма... демократично.

— И всё же...

— Мне непонятны причины этого брака, — резко перебил он, глядя в глаза Дереку.

— А любовь? Разве она не может быть причиной? — Дерек устало прищурился. — Самой важной?

— Я не верю в сказки, — вмешался Алекс. — И, мистер Ленг, это не к вам. Я просто не понимаю — зачем она вам? Откажитесь. Всем будет проще.

— Кому "всем"? Вам? Вудсу? Или...

Дилан тяжело вздохнул:

— Ты вынуждаешь меня говорить прямо. Джессика — богата. И ты тоже. В "Клане" не так много молодых с таким положением. Мы хотим, чтобы ты уступил. Дал другим шанс...

— Джессика — не товар! — взорвался Дерек. — Вы у нас в доме, и позволяете себе такое?! У них возникли чувства ещё до смерти Томаса. Так что прежде, чем убивать моего сына, стоило бы это учитывать!

Комната застыла в тишине. Лицо Алекса побелело, словно из него вышла кровь.

— Ты обвиняешь семью? — тихо спросила Агата, склонив голову.

— Я говорю, что совпадений слишком много. И я добился дополнительного расследования.

Это был блеф, но хорошо продуманный. Альфред видел, как лица старейшин вытянулись, будто кто-то ударил в их центр управления. Хорошо. Пусть дёргаются.

— Что ж... — первым сдался Дилан. — Готовьтесь к свадьбе. И мы, старейшины, останемся у вас в гостях... на некоторое время.

— Комнаты уже готовы, — кивнул Дерек. — Отдыхайте.

Когда они ушли, он опёрся о подлокотник, устало почесав подбородок:

— Боюсь, они не поверили.

— Поверят, — спокойно ответил Альфред. — Мы с Джессикой убедим их.

---

Музыка лилась, как мёд. Старсы закончили выступление, и теперь звучала медленная, мягкая мелодия. Джессика стояла в стороне, покачивая бокал. Её лицо было отрешённым. Альфред подошёл — тихо, уверенно.

— Танцуешь?

— Ты уже вернулся? О чём…

— Тише, потом. Сейчас — только музыка.

Он прижал её к себе, и она подчинилась, чувствуя, как дрожат руки. Его дыхание коснулось её уха:

— На нас смотрят десятки глаз.

Он поцеловал её в мочку уха — нежно, почти интимно. Джессика затаила дыхание. Она пыталась не верить, но каждый его жест, каждое прикосновение заставляло сердце биться чаще. И всё же... мысль, что это всего лишь игра, терзала её. Всё это — фарс.

— Я серьёзно, — шепнула она, заглядывая в его лицо.

Он вздохнул.

— Пойдём. У меня есть кое-что для тебя.

---

Они сидели в саду, на тёмной кованой скамейке, с мороженым в креманках. Луна тускло освещала их лица.

— Они дали добро?

— Нам оно не нужно. Но чтобы они поверили окончательно... надо продолжать в том же духе.

— В каком духе?

Он не ответил. Просто притянул её к себе, перетаскивая на колени. Она ахнула, но не сопротивлялась. Его губы накрыли её — властно, горячо, без тени нежности. Это был поцелуй мужчины, теряющего самоконтроль.

Её руки сжались на его рубашке, тело напряглось, сердце бешено колотилось. Альфред жадно целовал, прижимая к себе сильнее, пока не застонал — едва слышно, опасно.

Он оторвался, сжав зубы.

— Всё. Нам пора.

— Что случилось?

— За нами наблюдали. Думаю, этого хватило...

Но он врал. Врал, чтобы не сказать: «Я не справляюсь. Я теряюсь в тебе».

---

Позже, когда гости начали расходиться, Джессика всё ещё чувствовала жар его поцелуя. Она слушала благодарности невпопад, думая только об одном: кто видел их? И… почему ей не было стыдно?

---

— Давай поговорим, — сказала она, остановив Альфреда в коридоре.

Он молча кивнул и проводил её до комнаты. Но на пороге замер. Она поймала его за руку и втащила внутрь, закрыв дверь.

— Я не знаю, с чего начать... Голова кругом.

— Отступать поздно, Джесс. Мы уже на сцене.

— Я не об этом. Я о нас. Ты мне нравишься…

Он резко обернулся.

— Джесс… Это всего лишь фарс. Нет "нас". Есть только ты и я. И эта постановка. Мы поженимся — но не ради любви. Не ради сказки.

— Но тебя тянет ко мне…?

— Ты мне чертовски нравишься… — хотел сказать он. Но сжал челюсти. — Считай, что это фильм. Поцелуи, чувства — постановка.

Она смотрела в него, будто могла услышать, как бьётся сердце за этой маской.

— Ладно… — прошептала. — Поможешь с платьем?

Он подошёл ближе. Руки дрожали, когда он расстёгивал крючки на спине. Его пальцы касались её кожи — и это сводило с ума. Джессика повернулась, обняла его и потянула за собой на кровать.

Он не успел ничего понять.

В следующее мгновение — треск ткани, рычание, темнота.

На кровати стоял ягуар. Черный, как ночь. Огромный, гибкий. Его глаза — всё те же, человеческие, но наполненные звериной яростью. Он дышал тяжело, когти впивались в покрывало, порвав его. Его морда была рядом — горячая, опасная.

Глава 10

Озноб колотил Джессику, словно её тело отказывалось верить, что всё уже позади. Стоя под горячими струями душа, она судорожно сжимала губку, из которой капал густой лавандовый гель. Тело ныло, а внутри было пусто. Она снова и снова прокручивала в голове то, что случилось. Даже в своей иной ипостаси он оставался Богом. Неподвластный, недосягаемый… Она? Просто мышь. Глупая девчонка, мечтающая о невозможном.

С остервенением она начала тереть кожу, пытаясь смыть с себя его прикосновения, поцелуи, дыхание… пока кожа не стала пунцово-красной. Вода не приносила облегчения — казалось, наоборот, она стирала её изнутри, оставляя только оголённый нерв.

Переодевшись в пижаму с розовыми медвежатами, она медленно собрала с пола разбросанную одежду. Не хотелось думать. Не хотелось сожалеть. Жалеть себя — значит снова пасть. Она не позволит. Сняв с шеи подарок деда, аккуратно положила его в ящик — туда, где хранились самые дорогие сердцу вещи: потёртая чёрно-белая фотография отца и серебряное колечко, подаренное на десятилетие.

И вдруг… её внимание привлёк странный, запылённый свёрток, затерянный в самом углу ящика. Раньше его там точно не было.

Она не помнила, чтобы клала его туда.

Сердце заколотилось быстрее. Холодок пробежался по позвоночнику. Она потянулась к свёртку и осторожно развернула его.

Внутри была… бизарная, пугающая бижутерия. Примитивная проволока, на которой нанизаны тусклые, словно мёртвые жемчужины. Колье было порвано. Из нижнего ряда свисали изломанные нитки, от которых, судя по потемневшим узлам, давно отпали подвески. Только одна монетка осталась — круглая, тёмная, изъеденная временем. В центре зияла крошечная дырочка.

Монета будто дышала. Не предмет — сущность. Она смотрела на неё. Слушала.

Рука дрогнула. Джессика медленно вдевала нитку в отверстие, ощущая, как металл словно греется в пальцах, несмотря на то, что он был ледяным. Завязав узел, она надела бусы на шею. Монета нелепо покачивалась, но снять их она не успела…

Мир рухнул.

Обои исчезли. Вместо них — зеркала. Тысячи. Миллионы. Они вырастали из стен, пола, потолка. У каждого было своё лицо, своя форма, свой угол взгляда. И в каждом она видела ужас. В одном — Джессика с перерезанным горлом, кровь струится по груди, глаза остекленели. В другом — она же, но с пустыми глазницами, из которых текла густая чёрная жижа.

Холод в комнате стал живым. Он прикасался к ней. Пропитывал волосы, кожу, лёгкие. Воздух превратился в гнилой смрад. Запах... разложения, как будто смерть стояла в дверях.

И была ещё одна Сущность. Она не видела ЕГО, но ОН видел её. Знал её. Чувствовал. Управлял.

ОН позволял ей чувствовать, пока это было ему интересно.

ОН начал охоту.

Неведомое нечто — будто из другого слоя реальности — двинулось. Холодные щупальца касались её кожи, и в местах касания оставались… ожоги. Не от пламени — от тьмы. Она закричала. Побежала. Но куда бы ни бросалась — ОНО было там. В каждом отражении, в каждой тени.

Боль стала всепоглощающей. Ожоги шипели, становясь расползающимися язвами. Она задыхалась. Плакала. Но инстинкт не давал упасть.

Она начала бить зеркала, неосознанно. Осколки врезались в ладони. Кровь струилась, смешиваясь с осколками, прилипая к ступням. Кожа была изрезана, как пергамент проклятия.

ОН рыкнул. Призрак взвыл. Ему стало больно. От зеркал.

— Почему? — прошептала она сквозь крики.

И продолжила бить. Одно. Другое. Десятое.

ОН отступил. В угол. Защищая оставшиеся зеркала.

Кровь Джессики капала, уже без сопротивления, тяжёлыми каплями жизни. Тьма — настоящая, ползучая, плотная — вползала в комнату, медленно и властно. Она обволакивала. Шептала. Ластилась.

Джессика рванулась — не от страха, от отчаяния. Прямо на Призрака. В последний рывок разбила остатки зеркал.

ОН завыл. Краем щупальца коснулся её шеи — холод, но уже без боли. Только слабость. Оба были истощены. Только Тьма была сильна. Она рванулась вниз, накрывая их обоих тягучим, чернильным покрывалом…

Провал.

Слышались крики. Горячие руки. Склонённые лица. Всё было расплывчато. Потом — резкая, безжалостная боль. Хватило бы одного вздоха — и смерть. Но её не отпустили.

Призрак исчез. Тьма отступила. Она моргнула. Снова. Узкая полоска света прорезала мрак.

— Джесси, открой глаза… — голос. Родной. Спасающий.

Сердце сбилось с ритма. Узнало.

— Детка, я здесь… давай...

Она вскрикнула. Вспоминая всё. Села в постели — в комнате был Альфред. А рядом — дед.

— Джесс! Что это было, малышка? Что… это… было?

— Я… не знаю… — хрипло выдохнула она.

На руках — кровавые шрамы. Зажившие, но грубые, болезненные. Ни одного сантиметра чистой кожи.

Она прижалась к Альфреду. Он пах тем же одеколоном. Тёплым. Безопасным.

— Я нашла это, — прошептала она и сняла с шеи бусы. Руки дрожали.

Стоило деду взять их в ладонь — ей стало легче. Будто неведомый груз покинул её грудь.

— Они не мои… — прошептала. — Постойте… а где монета?

На её месте теперь был кулон. Прекрасный. Мягко пульсирующий. Будто дышал.

Альфред лишь мельком глянул:

— Молодец. Первое испытание ты прошла.

— Испытание? — вскинулся Дерек. — Но это слишком рано. Она только сегодня обрела способность превращаться!

— Я ничего не понимаю, — Джессика обняла себя за плечи. — Объясните мне всё…

— Это не просто монеты. Это метка призрака. Бусы — лишь нить. Они появляются, когда воин готов. А ты ещё не воин. И как они попали к тебе — не знаю…

— Монета выглядела… старой. Очень.

— Потому что она древняя, Джесс, — Дерек сел рядом. — Тысячу лет назад был заключён мир между Светлыми и Тёмными. Но у Тьмы были свои правила — чтобы жить, им нужно было питаться Светом… или уничтожать своих.

— Потому появились воины, — подхватил Альфред. — Специально обученные, с обеих сторон. Если погибал Светлый воин, он становился узником Тьмы. И с недавних пор этот баланс рушится. Призраки нападают. Воины гибнут.