Крупинка Темного Царства

I

Старомодный, с приплюснутым носом черный «Фольксваген» с водителем и еще двумя пассажирами помимо меня с натужным гудением влезал на перевал хребта Санта-Моника, вплотную огибая приземистые, густо поросшие кустарником вершины с причудливо обветренными каменными выступами, похожие на какие-то первобытные изваяния или на мифических чудищ в плащах с капюшонами.

Мы ехали с опущенным верхом и достаточно медленно, чтобы ухватить взглядом то стремительно удирающую ящерицу, то здоровенного кузнечика, размашистым скачком перепрыгивающего из-под колес на серый раскрошенный камень. Раз какой-то косматый серый кот — которого Вики, в дурашливом испуге стиснув мою руку, упорно именовала барсом — мелкой рысью пересек узкую дорогу прямо перед нами и скрылся в сухом душистом подлеске. Местность вокруг представляла собой огромный потенциальный костер, и напоминать о запрете на курение никому из нас не приходилось.

День был кристально ясный, с плотными облачками, которые четко вырисовывались в головокружительной перевернутой глубине синего неба. Солнце между облаками было ослепительно ярким. Уже не раз, когда мы, взлетая на крутую горушку, нацеливались прямо на этот низко повисший над далеким горизонтом раскаленный шар, я чувствовал жалящие уколы его лучей, после чего страдал от черных пятен, которые потом еще с минуту плавали у меня перед глазами. Солнечных очков, конечно, никто не захватил.

Свернув с автомагистрали, ведущей вдоль тихоокеанского побережья, мы разминулись лишь с двумя автомобилями и заметили только с полдюжины домиков и жилых вагончиков — поразительное безлюдье, особенно если учесть, что Лос-Анжелес остался от силы в часе езды позади. Это безлюдье уже отделило нас с Вики друг от друга своими молчаливыми намеками на тайны и откровения, но еще не успело сблизить опять — по той причине, что было в чем-то и жутковатым.

Франц Кинцман, сидящий на переднем сиденье справа, и его сосед, который вызвался порулить на этом довольно непростом отрезке дороги (мистер то ли Мортон, то ли Морган, то ли Мортенсон, я как следует не запомнил), находились, похоже, под несколько меньшим впечатлением от окружающего пейзажа, чего и следовало ожидать, поскольку обоим он был куда более знаком, чем нам с Вики. Хотя, честно говоря, трудновато было определить их реакцию исключительно по виду коротко стриженного седого затылка Франца или выцветшей парусиновой шляпы мистера М., которую он нахлобучил пониже, чтобы прикрыть глаза от солнца.

Мы как раз миновали ту точку дороги Малого Платанового каньона, откуда все острова Санта-Барбары — Анакапа, Санта-Крус, Санта-Роза, даже далекий Сан-Мигуэль — виднеются на горизонте, будто старинный парусник из серо-синеватых, слегка зернистых облаков, застывший на поверхности бледно-голубого океана, когда я, безо всякой особо глубокой причины, вдруг вслух высказал то, что в тот момент пришло мне в голову:

— Сомневаюсь, что в наши дни можно написать истинно берущий за душу рассказ про сверхъестественные ужасы — или же, в том же смысле, испытать настоящий, глубокий, переворачивающий всю твою сущность сверхъестественный страх.

Вообще-то говоря, для замечания на подобную тему незначительные основания все-таки были. Мы с Вики работали вместе на съемках пары дешевых кино-»ужастиков», Франц Кинцман в дополнение к своей славе писателя-фантаста пользовался известностью в среде ученых-психологов, и втроем мы частенько болтали о судьбах в жизни и искусстве. Вдобавок, некий неуловимый налет тайны ощущался и в самом приглашении Франца провести с ним выходные в горах, в Домике-На-Обрыве, куда он возвращался после месяца в Анжелесе. И, наконец, при столь резком переходе от городской сутолоки к запретным просторам дикой природы всегда становится как-то не по себе… тут Франц будто прочитал мои мысли.

— Могу назвать первое условие для того, чтоб пережить нечто подобное, — заметил он, не поворачивая головы, когда «Фольксваген» въехал в прохладную полосу тени. — Для начала нужно вырваться из Муравейника.

— Из Муравейника? — переспросила Вики, прекрасно понимая, что он имеет в виду, но желая услышать его речь и заставить повернуть голову.

Франц сделал такое одолжение. У него исключительно красивое, задумчивое, благородное лицо, словно откуда-то из прежних времен, хотя выглядит он на все свои пятьдесят, а с глаз не сходят темные круги с той самой поры, как его жена с двумя сыновьями год назад погибли в авиакатастрофе.

— Это я про Город, — сказал он, когда мы вновь выкатились на солнце. — Ареал обитания людей, где у нас есть полицейские, чтоб нас охранять, психиатры, чтоб заглядывать нам в головы, и соседи, чтоб болтать с нами, и где наши уши настолько забиты треском средств массовой информации, что практически невозможно что-либо как следует осознать, или прочувствовать, или осмыслить, что-либо, что за пределами человеческого рода. Сегодня Город, фигурально выражаясь, покрывает собой весь мир вместе с морями, и ждет не дождется прорыва в космос. По-моему, что ты имеешь в виду, Гленн, так это что трудно оторваться от Города даже на природе.

Мистер М. дважды посигналил перед слепым поворотом-серпантином и, в свою очередь, тоже подал голос.

— Я в таких вещах не особо смыслю, — сказал он, сосредоточенно сгорбившись за рулем, — но по-моему, мистер Сибьюри, вы можете найти любые страхи и ужасы, даже не выходя из собственного дома, хотя я бы сказал, что там скорее больше грязи. Это я про нацистские лагеря смерти, промывание мозгов, убийства на сексуальной почве, расовые волнения, все в таком духе, не говоря уже о Хиросиме.

— Правильно, — парировал я, — но я говорю про ужас сверхъестественный, который по сути почти полный антитезис даже самым отвратительным проявлениям насилия и жестокости со стороны человека. Призраки, внезапное прекращение действия незыблемых законов природы, вторжение чего-то совершенно чуждого ей, ощущение, будто нечто подслушивает у края космоса и царапается с обратной стороны небосвода.

Пока я произносил эти слова, Франц вдруг поднял на меня взгляд, в котором, как мне показалось, внезапно промелькнули волнение и тревога, но в этот момент меня вновь ослепило солнце, а Вики заметила:

— Разве мало тебе научной фантастики, Гленн? В смысле, ужасов иных планет, внеземных чудищ?

— Мало, — твердо ответил я, моргая на лохматый черный шар, скачками ползущий по горам, — потому что у чудища с Марса или откуда там еще (по крайней мере, как представляется автору), столько дополнительных ног, столько всяких щупальцев и кроваво-красных глаз, что оно реальней полицейского на перекрестке. А если оно случись газообразное, так состав этого газа распишут тебе в мельчайших подробностях. Герой не успел еще влезть в корабль и вырваться на просторы космоса, а ты уже знаешь, какую пакость он там встретит. Я думаю о чем-то более, ну… призрачном, что ли, чем-то совсем уж потустороннем.

— И что же, Гленн — эти самые призрачные, совсем уж потусторонние вещи, по-твоему, нельзя теперь ни описать, чтоб за душу брало, ни испытать самому? — спросил Франц с совершенно неожиданной ноткой затаенного нетерпения, вперившись в меня пристальным взглядом, хотя «Фольксваген» вовсю подскакивал на ухабах. — Почему это?

— Ты только что сам начал набрасывать основные причины, — отозвался я. Пульсирующий черный шар уже помаленьку уплывал куда-то вбок и тускнел. — Мы стали слишком уж умными, ловкими и искушенными, чтобы пугаться каких-то там фантазий. Тем более, что к нашим услугам целая армия всевозможных специалистов, чтобы объяснить любое сверхъестественное явление, едва оно успеет возникнуть. Вещество и энергия давно уже просеяны физиками сквозь мельчайшие сита, и там не осталось никаких таинственных лучей и сил, кроме тех, что они описали и скрупулезно занесли в свои каталоги. Обратная сторона небосвода тщательно обшарена при помощи гигантских телескопов и представлена астрономами в виде таблиц и графиков. Земля исследована вдоль и поперек — по крайней мере, исследована достаточно, чтобы доказать: никаких затерянных миров в глубинах Африки или Хребта Безумия возле Южного полюса нет и быть не может.

— А как же религия? — поинтересовалась Вики.

— Большинство религий, — ответствовал я, — в наши дни все дальше отходят от сверхъестественного — по крайней мере, те, которые заинтересованы в привлечении на свою сторону интеллигентных и здравомыслящих людей. Они сейчас больше напирают на всеобщее братство, социальное обеспечение, наставничество — если не на полную тиранию! — в области морали и тщательное увязывание теологии с достижениями науки. Им уже не особо-то нужны всякие чудеса и дьяволы.

— Ну ладно, тогда оккультизм, — не отставала Вики. — Парапсихология там.

— Тут тоже не о чем говорить, — отрезал я. — Если ты и впрямь задумаешь поглубже залезть в телепатию, телекинез, экстрасенсорику — во всю эту потустороннюю белиберду — то с первых же шагов выяснишь, что эту территорию уже давным-давно застолбил доктор Райн, вооруженный нетленными картами Зеннера, а с ним еще целая банда парапсихологов, которые в один голос начнут тебя уверять, что весь мир духов и привидений у них надежно под колпаком, и которые не меньше физиков помешаны на классификации и картотеках.

— Но что самое худшее, — продолжил я, когда мистер М. слегка притормозил перед изрытым ухабами подъемом, — у нас уже тридцать три поколения дипломированных психиатров и психологов (ты уж прости, Франц!) только тем и занимаются, что объясняют любое твое странное чувство или настроение либо работой твоего подсознания, либо особенностями взаимоотношений с другими людьми, либо прошлыми эмоциональными переживаниями.

Вики хмыкнула и вставила:

— Все эти сверхъестественные ужасы у них почти всегда оборачиваются детскими переживаниями и страхами, связанными с сексом. Мама, мол, это ведьма, с полными тайны выпуклостями за кофточкой и потайным заводом по деланью детей в животе, а страшный щетинистый демон с громовым голосом — всего-навсего старый добрый папочка.

В этот момент «Фольксваген», уворачиваясь от очередной россыпи камней, опять нацелился почти прямо на солнце. Я успел зажмуриться, но Вики оно застало врасплох, насколько я мог судить по тому, как она через мгновенье заморгала и отвела прищуренные глаза на громоздящиеся сбоку от машины скалы.

— Вот именно, — сказал я ей. — Дело в том, Франц, что все эти специалисты действительно специалисты, шутки в сторону, все они давно поделили между собой любые внешние и внутренние миры, и едва мы замечаем что-либо странное, как тут же обращаемся к ним (неважно, на самом ли деле, или же просто в воображении), и сразу готовы вполне рациональные и приземленные объяснения. И поскольку любой такой специалист понимает в своей специальной области гораздо лучше нас, нам остается только без лишних слов принять такие объяснения на веру — или же спорить, в глубине души сознавая, что ведем себя точно упрямые романтичные подростки или совершеннейшие чудики.

— В результате, — закончил я, когда «Фольксваген» благополучно миновал несколько глубоких рытвин, — для потустороннего в мире попросту не остается свободного места — хотя его навалом для грубых, топорных, дурацких, смехотворных подделок, что убедительно доказывает засилье всяких заскорузлых «ужастиков» в кинематографе и прорва псевдо-фантастических и психоделических журнальчиков с их малограмотным черным юмором и битниковскими шуточками.

— Смейтесь во тьме, — с улыбкой провозгласил Франц, оглядываясь назад, где поднятое «Фольксвагеном» облако пыли стекало по склону утеса вниз, в поросшее кустарником глубокое ущелье.

— В смысле? — удивилась Вики.

— Люди по-прежнему боятся, — просто ответил Франц, — и все одних и тех же вещей. Они просто изобрели большее число уловок, чтобы защититься от своих страхов. Научились говорить громче, быстрей, хитрей, веселей — и с большей претензией на всезнайство — чтоб заглушить эти страхи. Да что там, я могу привести…

Тут он резко примолк. Его, похоже, действительно всерьез взволновала эта тема, сколь старательно ни прикрывался он маской холодного философа.

— Я могу пояснить свою мысль, — объявил он, — при помощи простой аналогии.

— Давайте, — согласилась Вики.

Полуобернувшись на сиденьи, Франц пристально оглядел нас обоих. Где-то через четверть мили дорога впереди опять слегка шла на подъем и пряталась в густой тени от облака, что я отметил не без явного облегчения — к тому времени у меня перед глазами плавало уже не меньше трех темных бесформенных шаров, дергано ползущих вдоль горизонта, и я давно мечтал хоть как-то спрятаться от солнца. По тому, как Вики скашивала глаза, я мог судить, что черные пятна досаждают и ей. Мистер М. в глубоко нахлобученной шляпе и Франц, обернувшийся назад, похоже, испытывали меньшие трудности.

Франц сказал:

— Представьте себе все человечество в виде одного-единственного человека, который вместе со своей семьей живет в доме, стоящем на крошечной полянке посреди темного и страшного леса, практически неизведанного, практически нехоженого. Пока он работает и пока он отдыхает, пока занимается любовью с женой или играет с детьми, он всегда с опаской поглядывает на этот лес.

Через некоторое время ему удается разбогатеть настолько, чтобы нанять стражу, которая начинает присматривать за лесом вместо него, людей, хорошо разбирающихся во всех лесных премудростях и следах — твоих специалистов, Гленн. Со временем он все больше полагается на них, все больше прислушивается к их мнению и вскоре готов признать, что каждый из этих людей немного лучше знает какой-либо близлежащий участок леса, чем он сам.

Но что если все эти стражники однажды вдруг скопом заявятся к нему и скажут: «Послушайте, хозяин, на самом-то деле никакой вокруг не лес — это сад, который мы давно возделываем, и который простирается за самых границ вселенной. Нету вокруг никакого леса, хозяин — вы только вообразили себе все эти черные деревья и непроходимые заросли, потому что вас напугал какой-то шарлатан!»

Поверит ли им этот человек? Будет ли у него хоть малейшее основание им поверить? Или он попросту решит, что его наемная стража, возгордившись своими небольшими достижениями, иллюзорно уверилась в собственном всезнании?

Тень от облака была уже совсем близко, в самом конце небольшого подъема, на который мы уже практически поднялись. Франц Кинцман перегнулся к нам через спинку переднего сиденья и тихо проговорил:

— Темный и страшный лес по-прежнему существует, друзья мои. За границами космоса, принадлежащего астронавтам и астрономам, за границами смутных, запутанных областей психиатрии Фрейда и Юнга, за границами сомнительных пси-полей доктора Райна, за границами земель, которыми правят политики, священники и врачи, далеко-далеко за границами всего этого мира, что ищет спасения в безумном, бестолковом, полуистерическом смехе — по-прежнему существует абсолютная неизвестность, затаившаяся до поры до времени, будто жуткий призрачный зверь, и столь же укутанная покровом тайны, что и всегда.

Наконец-то, ко всеобщей радости, «Фольксваген» пересек четкую границу тени от облака. Сразу повеяло холодком и потемнело. Отвернувшись от нас, Франц принялся напряженно и настойчиво рыскать глазами по ландшафту впереди, который, казалось, с исчезновением прикрытого облаком солнца внезапно расширился, обрел поразительную глубину и резкость.

Почти сразу его взгляд остановился на сером каменном утесе со скругленной верхушкой, который только что показался на противоположном краю каньона сбоку от нас. Франц похлопал мистера М. по плечу, а другой рукой показал на маленькую автостоянку у обочины, на косогоре, который пересекала дорога.

Потом, когда мистер М. резко свернул и машина со скрипом тормозов замерла почти на самом краю обрыва, Франц встал и, глядя поверх ветрового стекла, по-командирски ткнул рукой в сторону серого утеса, а другую руку с растопыренной пятерней вскинул вверх, призывая к молчанию.

Я поглядел на утес. Поначалу я не увидел ничего, кроме полудюжины слившихся воедино башенок из серого камня, которые выдавались над зарослями кустарника на вершине. Потом мне показалось, что на нем пристроилось последнее из досаждавших мне пятен от солнца — темное, пульсирующее, с расплывчатыми косматыми краями.

Я моргнул и перевел взгляд в сторону, стараясь сбросить его или, по крайней мере, сдвинуть вбок — в конце концов, это было всего лишь остаточное раздражение глазной сетчатки, зрительный фантом, который совершенно случайно на миг совпал с утесом.

Пятно не сдвинулось. Оно прилипло к скале — темный, просвечивающий, пульсирующий силуэт — словно его магнитом притягивала туда какая-то неведомая сила.

Я поежился, ощутив, как по напрягшемуся телу пробежал неприятный холодок от столь неестественного соединения пространства у меня в голове с пространством за ее пределами, столь жутковатой связи между тем, что видишь в реальном мире и тем, что плавает перед глазами, когда закрываешь их в темноте.

Я моргнул посильнее и помотал головой.

Без толку. Лохматый темный силуэт с расходящимися из него странными тонкими линиями прилип к утесу, словно некий неведомый зверь, вцепившийся в великана.

И вместо того, чтобы тускнеть, он наоборот становился все темней, точнее сказать, даже черней, тонкие линии блеснули черным глянцем, и вся эта штуковина в целом принялась с пугающей быстротой обретать ясность и выразительность, совсем как те бесформенные фантомы, что плавают перед глазами в темноте и иногда вдруг оборачиваются лицами, или масками, или звериными рылами, послушные разыгравшемуся воображению — хотя в тот момент я был бессилен изменить ход превращения того, что проявлялось на утесе.

Пальцы Вики до боли впились мне в руку. Сами того не сознавая, мы привстали и наклонились вперед, поближе к Францу. Мои собственные руки крепко вцепились в спинку переднего сиденья. Остался сидеть только мистер М., хотя он тоже напряженно всматривался в сторону утеса.

— Ой, это так похоже на… — начала было Вики хрипловатым сдавленным голосом, но резким взмахом руки с растопыренными пальцами Франц приказал ей замолчать. Потом, не отрывая взгляда от утеса, быстро опустил руку в карман пиджака и не глядя сунул нам что-то.

Краем глаза я увидел, что это были чистые белые карточки и огрызки карандашей. Мы с Вики их взяли — мистер М. тоже.

Франц хрипло прошептал:

— Не говорите, что видите. Напишите. Только основные впечатления. Прямо сейчас, скорей. Это долго не продлится — по-моему.

В течение нескольких последующих секунд мы вчетвером смотрели, торопливо царапали на карточках и поеживались — по крайней мере, могу сказать, что уж я-то точно чувствовал себя весьма неуютно, хотя и не настолько, чтоб сразу взять и отвести глаза.

Потом застывшее на утесе нечто внезапно пропало. Я понял, что и для остальных это произошло почти в то же самое мгновенье — по тому, как у них опали плечи, и по сдавленному вздоху, который испустила Вики.

Никто не произнес ни слова. Мгновенье мы переводили дух, потом пустили карточки по кругу и зачитали. Буквы на карточках прыгали и разъезжались в разные стороны — что бывает, когда торопливо царапаешь, не глядя на бумагу, — да еще, вдобавок, были начертаны явно дрожащей рукой, что особенно бросалось в глаза в наших с Вики записях. Записи были такие:

Вики Квинн:

Черный тигр, горящий ярко. Ослепительный мех — или тина. Оцепенение.

Франца Кинцмана:

Черная царица. Сверкающая мантия из множества нитей. Не оторвать глаз.

Моя (Гленна Сибьюри):

Гигантский паук. Черный маяк. Паутина. Притягивает взгляд.

Мистера М., почерк которого отличался наибольшей разборчивостью:

Ничего я не видел. Не считая трех людей, которые уставились на голую серую скалу, будто в ней распахнулись врата ада.

Мистер М. и взгляд поднял первым. Мы встретились с ним глазами. Губы у него скривились в неуверенной усмешке, в которой одновременно промелькнули и язвительность, и тревога.

Мгновенье спустя он произнес:

— М-да, неплохо вы загипнотизировали своих юных друзей, мистер Кинцман.

Франц спокойно отозвался:

— Значит, Эд, это ты так — гипнозом — объясняешь то, что произошло, или то, что произошло только на наш взгляд?

Тот пожал плечами.

— А чем же еще? — весело поинтересовался он. — У тебя есть какое-то другое объяснение, Франц? Особенно если учесть, что на меня это не подействовало?

Франц помедлил. Я с нетерпением ждал его ответа, страстно желая выяснить, не знал ли он об этом заранее, что очень походило на истину, и откуда знал, и сталкивался ли с чем-то подобным раньше. Ссылка на гипноз, хоть и вполне разумная, казалась полнейшей бессмыслицей.

Наконец, Франц покачал головой и твердо ответил:

— Нет.

Мистер М. пожал плечами и завел мотор.

Говорить никому из нас не хотелось. Пережитое было все еще с нами, покалывало нас изнутри, и когда свидетельство карточек оказалось столь неопровержимым, параллели столь точными, а убеждение в одинаковости восприятия столь твердым, можно было не вдаваться в более детальную расшифровку записей.

Вики только сказала мне, с небрежностью человека, лишний раз проверяющего какой-то момент, в котором он практически уверен:

— Черный маяк — это значит свет, но черный? Лучи тьмы?

— Конечно, — ответил я, и в той же самой небрежной манере спросил: — Твоя «тина», Вики, твои «нити», Франц — все это случайно не похоже на такие хрупкие проволочные модели трехмерных фигур, которыми пользуются на уроках геометрии — ажурные каркасы, заполненные пустотой? Демонстрирующие привязку точек к бесконечности?

Оба кивнули.

— Как и моя паутина, — сказал я, и на этом разговор и закончился.

Я вытащил сигарету, вспомнил про запрет и сунул ее обратно в нагрудный карман.

Вики опять подала голос:

— Наши описания… чем-то похожи на описания всяких фигур при гадании… каждый видит что-то свое…

Не получив ответа, она примолкла на полуслове.

Мистер М. остановил машину в начале узкой подъездной дорожки, круто сбегавшей вниз к дому, единственной видимой частью которого была плоская крыша, неровно засыпанная серым гравием, и выпрыгнул из-за руля.

— Спасибо, что подбросил, Франц, — сказал он. — Не забудь позвонить — телефон опять работает — если вас, ребята, надо будет куда-нибудь свозить на моей машине… или еще чего.

Он торопливо бросил взгляд на нас с Вики и нервозно улыбнулся:

— До свиданья, мисс Квинн, до свиданья, мистер Сибьюри. Постарайтесь больше не… — Тут он примолк, попросту бросил «Пока!» и быстро зашагал вниз по дорожке.

Но мы, конечно, догадались, что он хотел сказать: «Постарайтесь больше не видеть черных тигров с восемью ногами и женскими лицами» — или чего-нибудь в этом духе.

Франц перелез на водительское место. Как только «Фольксваген» тронулся с места, я понял, по какой причине обстоятельный мистер М. вызвался лично сесть за руль на горном участке. Не то чтобы Франц пытался заставить престарелый «Фольксваген» изображать из себя спортивный автомобиль, но манера езды была у него довольно своеобразная — с лихими поворотами руля и дергаными разгонами под завывание мотора.

Он пробормотал вслух:

— Одного только никак не пойму: почему этого не видел Эд Мортенсон? Если «видел», конечно, подходящее слово.

Так что в конце концов я точно выяснил фамилию мистера М. Вовремя, ничего не скажешь. Вики проговорила:

— Мне видится лишь одна возможная причина, мистер Кинцман. Он ехал не туда, куда едем мы.