Кровавое действо

Отделение эстетической хирургии

Гринвудский мемориальный госпиталь

Чикаго, Иллинойс

Страдающий человек подозрителен. Человек, у которого что-либо не в порядке, наверняка сам не в порядке. Не зря пел в свое время то ли Боб Дилан, то ли Пит Сиггер, то ли кто-то еще… неважно, важен смысл: «Раз на дне ты — подонок ты есть». Протестантский Бог — а он-то и создал современный мир — любит лишь тех, кто удачлив в делах, и поди-ка разберись, где тут яйцо, а где курица: удача ли сопутствует тебе из-за божьей любви, или Бог, как всякий нормальный обыватель, начинает относиться к тебе с уважением лишь после того, как ты добился успеха… Не зря же единственным достойным ответом на вопрос: «Как дела?», или «Как здоровье?», или даже «Как самочувствие?» — пусть тебя хоть электропоезд только что переехал на глазах у всех — является бодрое «О'кэй!» Попробуй ответить иначе — тебя не поймут. На всякий случай даже отойдут подальше, пожимая плечами: «Малый не в себе, с ним лучше не связываться».

Больной человек подозрителен. В наше время, когда медицина достигла поразительных успехов, болезнь — признак либо нищеты, либо дурного характера, непростительной нерасторопности, ипохондрии какой-нибудь; а от человека, у которого дурной характер, добра не жди. Лучше с ним и не связываться.

А теперь подозрительными становятся и вполне здоровые, просто некрасивые люди. Прогресс.

Если человек, уродившийся — или ставший — неприятным для глаз окружающих, не в состоянии изменить подобного положения вещей, раскошелившись на пластическую операцию, если он немилосердно заставляет окружающих терпеть свой неправильный облик это неоспоримо свидетельствует то ли о его плачевном финансовом положении (можно даже не интересоваться состоянием его банковского счета и так все ясно с первого взгляда), то ли о его патологически дурном вкусе; настолько дурном, что…

Что?

Правильно. Что лучше с этим человеком не связываться. Он явно неплатежеспособен. И вполне может выкинуть такой фортель, что любой нормальный налогоплательщик только руками разведет…

Отделение эстетической хирургии Гринвудского госпиталя города Чикаго напоминало конвейер по сборке людей, внешность которых, вне зависимости от возраста, вызывает симпатию, уважение и доверие. Не так давно подобный вид услуг показался бы чудом; сейчас каждый из семи хирургов отделения выпекал по дюжине чудес в день. От начала рабочего дня и до самого его завершения каждый из них был машиной чудес, крутящейся без передышки, без малейшей паузы; быть человеком полагалось только в свободное от работы время. Впрочем, все работают так, не только хирурги. Работающий человек должен быть машиной, иначе он не надежен. С ним, как легко понять, тоже лучше не связываться.

Только вот отличить человека-машину от человека, пошедшего на поводу у собственных желаний и соображений, очень трудно; собственно, только по последствиям его действий можно раньше или позже уразуметь, что с кем-то из механических в рабочее время людей при том, что дома или в дружеской компании они замечательные люди, веселые, дружелюбные, у них все О’кэй! — произошел сбой.

Но ведь и последствия можно спрятать…

Дипломированная медсестра Ребекка Уэйт вошла в бокс с улыбкой на широком, добром лице и мягко, задушевно — как всегда! — произнесла:

— Здравствуйте, мисс Холл.

Громоздящийся чуть ли не до потолка, раздутый, как воздушный шар, живот лежавшей на каталке мисс Холл был разрисован сложными спиралями. Эрудит, вероятно, припомнил бы вид Стоунхенджа с самолета или планетарную систему Птолемея с ее эпициклами. Сестра Уэйт не была эрудитом; для нее все эти линии были именно тем, чем они и являлись на самом деле — прорисовкой будущих надрезов, которые должен через несколько минут сделать хирург, чтобы отсосать подкожный жир.

— Меня зовут Ребекка Уэйт. Я буду готовить вас к операции.

При слове «операция» рыхлое лицо мисс Холл слегка перекосилось. Близкое будущее явно не будило в ней радостного возбуждения; скорее, наоборот.

Но чего не сделаешь, если этого требует время…

Время требует быть красивой. Как в рекламах.

— Скажите, а больно будет? Сестра Уэйт вновь улыбнулась:

— Вы ничего не почувствуете.

— Правда?

— Правда. Я видела десятки таких операций. Сотни. Все закончится через полчаса, и вы будете уже совершенно иной.

— Совершенно?

— Ну, вы понимаете, в каком смысле. Ваша фигура… она станет еще лучше.

Профессиональный такт был в крови Ребекки Уэйт. Даже в этой ситуации она не могла себе позволить фразы, которая намекала бы, будто в настоящее время фигура мисс Холл не хороша. Она сказала: «Будет еще лучше». Мисс Холл это оценила:

— Как вы предупредительны.

— Точно так же, с той же самой предупредительностью пройдет и сама операция. Не будет даже крови. А уж о боли и говорить не приходится. Доктор Ллойд прекрасный хирург с огромным опытом. Вы в хороших руках.

— Ох, скорей бы все кончилось…

— Все скоро кончится.

Ни сестра, ни пациентка не почувствовали двусмысленности этой фразы.

Ребекка Уэйт снова улыбнулась, взялась за ручки каталки и мягко потянула ее к двери в коридор. Развернула. Открыла дверь. Каталка шла бесшумно и мягко.

— Сейчас, — успокоительно говорила сестра Уэйт, — вам сделают инъекцию транквилизатора. А прямо перед операцией уже сам доктор введет вам физиологический раствор и анестезирующий препарат. Можете не беспокоиться. Лучше всего — начинайте думать, каким будет ваш новый гардероб. Подобные мысли отвлекают лучше всего. Вы и сами не заметите, как на третьем или четвертом платье перестанете испытывать хотя бы малейшую тревогу.

— Спасибо, сестра, вы очень любезны…

Доктор Ллойд с каким-то ожесточением мыл руки. Он и всегда-то был чистюлей и большим педантом — но сейчас, склонившись над раковиной, он тер и драил свои пальцы жесткой щеткой, словно хотел домыть их до самых костей.

— Пациентка готова к операции по удалению жира, мягко сказала сестра Уэйт. Хирург, стоявший к ней спиной, не обернулся. Он был, казалось, не вполне в себе — но сестра Уэйт не могла сказать этого наверняка. Люди — все-таки, увы, не машины. Может, у мистера Ллойда заболела собачка.

— Хорошо, — отрывисто бросил хирург.

— Она ждет в пятой операционной.

— Что у меня еще на сегодня?

— Изменение формы черепа и блафалостомия.

— Эти пациенты тоже подготовлены?

— Еще нет.

— Займитесь тогда ими. Чтобы без проволочек… Череп — в третью… Я хотел бы сегодня утром провести как можно больше операций.

Доктор Ллойд не любил вида крови. Он любил лечить и любил получать за это деньги — а косметические операции приносили весьма большие деньги; но вида крови не любил. Однако сейчас в него словно бес какой вселился. Он тер и тер пальцы и с каким-то болезненным любопытством и даже, пожалуй, с удовлетворением, с удовольствием наблюдал, как из-под немилосердно продранной кожи проступает его собственная кровь. Больше, больше…

Вот в раковину упала первая рубиновая капля.

Стремительная струя воды смахнула ее в черные теснины канализации.

Кровь и нечистоты стоят друг друга. Как много лишней грязи в людях! Отвратительной… дурно пахнущей…

Доктор Ллойд сунул руки под кран, и вода окрасилась розовым.

… — Ну, как вы себя чувствуете? — спросила, входя, сестра Уэйт.

Мисс Холл слабо улыбнулась.

— Что вы сейчас покупаете?

— О, я уже все купила…

— Все купить невозможно.

— Все, что хотела…

— Скажу вам как женщина женщине — это тоже невозможно.

— Наверное… Но я буквально засыпаю. Где же доктор?

— Мне очень жаль, мисс Холл, но я сама не могу понять, он уже должен быть здесь. Я подготовила следующего пациента…

Именно возле этого следующего, в операционной, на дверях которой стояла крупно написанная белой краской цифра 3, и находился сейчас доктор Ллойд. Косметические операции хирурги проводят в одиночку, поскольку ничего особо опасного в них нет; сложное есть, а опасного — нет, все с поверхности, все безобидно… Из одной операционной в другую. Конвейер. В большом холле, куда выходят двери пяти операционных, можно следить за ходом любой идущей в данный момент операции по телевизорам, подвешенным над дверями операционных; ведется постоянная видеосъемка — для учеников, для будущих поколений… ну, и так, на всякий случай.

Доктор Ллойд часто и хрипло дышал, лицо его блестело от пота, и на кончике носа вздрагивала и подпрыгивала от резких движений потная капля. Пациент был без сознания, под общим наркозом, и на гладко выбритом черепе его тоже красовались сложные симметричные кривые, от темени и до затылка. Но доктор Ллойд не обращал внимания на заботливо нанесенные аккуратные подсказки. Халат его был залит кровью. Крупные брызги крови стекали по его лицу, до глаз укутанному марлевой повязкой. Обеими руками крепко стискивая рукоять костной пилы, доктор Ллойд торопливо и энергично, словно боясь не успеть свершить нечто донельзя важное и нужное, распиливал заботливо подготовленного сестрой Уэйт пациента через живот пополам.

Сестра Уэйт, пошедшая поискать доктора, опоздала. На экране висящего над дверью третьей операционной монитора было отчетливо видно, как доктор Ллойд окончательно располовинил брюшную полость беспомощного человека на операционном столе; именно в момент, когда непристойно и никчемно обнажились мокрые складки сизых вспоротых кишок, Ребекка, глядя на экран и молотя кулаками в дверь операционной, в первый раз отчаянно крикнула:

— Доктор Ллойд!

Потом этот вопль еще не раз повторили набежавшие со всех сторон врачи и служители; общими усилиями они выломали запертую дверь. Но доктор Ллойд уже управился. Когда в операционную ворвались люди, он, с пилой в правой руке, стоял над пациентом неподвижно; на звук прыгнувшей внутрь помещения двери он обернулся и безумным взглядом встретил замерших на пороге потрясенных людей. В тишине выпущенная им из обессилевшей руки пила ударила в пол оглушительно.

— Этому бедняге, я полагаю, конец, сказал доктор Ллойд и сдернул с лица забрызганную кровью маску.

…Скалли смотрела на доктора Ллойда, и Малдер смотрел на доктора Ллойда; а его адвокат исподлобья смотрел на них. А доктор Ллойд ни на кого не смотрел. Лицо его было мертвенно-серым, глаза глядели куда-то в стену. Но все равно теперь это вновь был взгляд нормального человека ошеломленного, раздавленного свалившимся несчастьем, но не безумца.

— Как еще это можно назвать? — тихо проговорил он. — Когда ты в собственном теле… и в то же самое время вне его. Будто смотришь со стороны… и ничего не можешь сделать, тело не повинуется… творит, что хочет. Ни малейшего контроля за своими действиями. Я понимал, что творю с этим беднягой, я все, все понимал… но только каким-то краешком сознания. А двигало мною лишь одно: чтобы было как можно больше крови. Как можно больше. Не знаю…

Он осекся. Агенты подождали, надеясь, что он продолжит, но он так и не закончил начатуюфразу. Похоже, он не знал, чего он не знает. Ничего.

Впрочем, в такой ситуации трудно было ожидать иного. Никто бы ничего не знал.

— Как это еще можно назвать? — проговорил наконец доктор Ллойд.

— Вселение демона или духа, правильно? — понимающе подсказал Малдер. Скалли покосилась на него, но смолчала. — Подобные состояния рассудка наблюдались неоднократно, но объяснений так и не было найдено… да и понимали их превратно.

Адвокат брюзгливо дернул щекой.

— Мне это не выстроить в качестве защиты, — деловито и честно сказал он. — Так что я советую своему клиенту не разговаривать с вами. Вы поняли, мистер Ллойд?

Тот лишь удрученно кивнул, по-прежнему глядя в пространство.

— А вам я был бы крайне признателен, — адвокат со значением заглянул в глаза сперва Скалли, потом Малдеру, — если бы вы все свои вопросы адресовали адвокату. Мне.

— Доктор Ллойд, — тут же спросила Скалли, — скажите, вы сейчас принимаете какие-нибудь лекарственные препараты?

Доктор Ллойд помолчал, собираясь с мыслями.

— Иногда я принимаю снотворное… не часто, нет. Только если очень утомлен. И еще… еще — лекарство от повышенной кислотности желудка. По рецепту. Его мне выписал специалист.

«Как это прозвучало! подумал Малдер. — Если специалист — стало быть, все в порядке. Гарантия. Как будто сам доктор Ллойд не специалист. По эстетической хирургии…»

Вслух он, конечно, ничего этого не сказал.

Потому что мир держится на специализации, и если люди перестанут верить в специалистов — все рухнет. Потому что дилетанты стократ хуже специалистов. Дилетант может подчас быть талантливее специалиста — но специалист всегда более ответственен и потому более осторожен, более предусмотрителен, более предсказуем. Он куда лучше дилетанта представляет себе все сложности и все тупики своей профессии…

Впрочем, сегодня доктору Ллойду не повредило бы чувство ответственности хотя бы дилетанта-костоправа; но тут был особый случай.

Правда, еще не понятно, какой именно.

— Может, мы проверим дозировку? мягко спросила Скалли. — Вы правильно ее соблюдаете?

— Да, безжизненно уронил доктор Ллойд. — Я очень аккуратен.

Это тоже прозвучало, если учесть предшествовавшие события, немного претенциозно.

Видимо, это почувствовали все, потому что адвокат опять беспокойно шевельнулся и сказал настойчиво:

— Я полагаю, вы уже вполне представили себе хронику событий и действий моего клиента.

— О да, — ответила Скалли.

— Вы также вполне уже могли уяснить себе, что мой клиент вполне готов сотрудничать со следствием, насколько это в его силах.

— Вполне могли, — согласился Малдер серьезно. — Я полагаю, мы все уяснили.

Адвокат просиял; он был высококлассным и высокооплачиваемым специалистом — а поэтому то, что его клиент, отнюдь не находившийся под действием алкоголя или наркотиков, вполне, судя по всему, вменяемый, какой-то час назад прямо на операционном столе распилил доверившегося ему человека, похоже, не трогало его ничуточки. Он делал свое дело. От начала рабочего дня до последней его минуты.

— Очень рад, — сказал он.

Малдер поднялся со своего кресла. Скалли чуть помедлила и тоже встала но все-таки не удержалась, чтобы уже на выходе не задать последний вопрос, который, наверное, казался ей очень важным:

— Доктор Ллойд, вы сказали, что принимаете снотворное. Скажите, а сколько вы спали перед операцией?

Доктор Ллойд озадаченно поднял голову. Мельком посмотрел на адвоката. Тот едва заметно качнул головой.

Отрицательно. Запретительно даже. И Скалли, и Малдер прекрасно отследили эту короткую беззвучную консультацию.

Потрясение доктора Ллойда проходило. Быстро проходило. Совесть штука хорошая и полезная, пока не начинает вторгаться в жизненно важные области и мешать чему-то главному. Убитого не вернешь — а жить-то надо.

Специалист не велел отвечать. — Я… знаете, я точно не помню.

Адвокат не сумел сдержать удовлетворенной улыбки.

…Слава Создателю, Америка не Зимбабве и не Верхняя Вольта. Если кто-то не хочет рассказывать о себе и отвечать на вопросы, которые ему задают отнюдь не в расчете услышать «О’кэй» и вернуться к собственным делам, тогда есть множество способов выяснить о нем правду иными путями. Есть личные дела, есть истории болезней, есть послужные списки, есть идентификационные карты и чековые книжки, есть водительские права, наконец… На всякий яд есть противоядие. На всякий меч латы, и на всякие латы — меч. Жизнь общества — это баланс мечей и лат.

Правда, есть, говорят, страны, где латами называются денежные единицы. Если это правда — там подобные фразы приобретают иной, удивительный смысл… и притом поразительно верный.

Словом, чем больше у человека прав хранить молчание — тем больше у общества возможностей узнать про него все и без его помощи. Пытки и доносы нужны лишь там, где плохо налажены учет и контроль.

Скалли и Малдер шагали по длинному коридору госпиталя. Скалли на ходу пролистывала бумаги доктора Ллойда.

— Снотворное, которое он принимал, деловито сообщала она, называется самонил.

— Я слышал о нем.

— Оно довольно популярно, потому что воздействует прямо на центральную нервнуюсистему и его продукты распада не откладываются в тканях. Побочные эффекты не выявлены. Конечно, снотворные препараты вообще вещь противоречивая… Известны случаи возникновения пристрастия именно к этому лекарству. Но не устойчивого привыкания. Наркотическим действием не обладает, и последствий, подобных последствиям употребления наркотиков, не замечено.

— Давно он глотал это снадобье? Скалли перевернула лист.

— Он начал пользоваться этим препаратом пять лет назад и… о боже!

— Что такое?

— Выпил довольно много. Девятнадцать упаковок по сто таблеток в каждой.

— Ух ты…

— Да. Действительно «ух ты».

— И это, по-твоему, не привыкание?

— Не обязательно. Может быть, лекарство хорошо помогало ему все эти годы — и то,

что ему не требовались все большие и большие дозы, как раз говорит о том, что привыкания не возникло, а просто это лекарство ему подходит. Тут возможна двоякая интерпретация… Хотя, конечно…

— С одной стороны, — пробормотал Малдер, — с другой стороны… Нельзя не признать, но следует учесть…

— Сама жизнь противоречива, — философски заметила Скалли.

— Это точно, — ответил Малдер. — Получается, что пять лет он принимал, по меньшей мере, одну таблетку в день, а в среднем — и того больше. И в отпуске, и по выходным, и после дружеских вечеринок… Пристрастие?

— Которое вполне могло повлиять на его способности надлежащим образом выполнять свои обязанности, — заключила Скалли. — Да, что тут скажешь. Очень может статься.

Они подошли к двери операционной, заклеенной предупредительной желтой лентой, и Малдер с силой дернул ленту на себя. Та с хрустом лопнула — путь к месту преступления был свободен.

Или то было не преступление, а несчастный случай?

Или что-то еще?

— Жизнь от самого момента зачатия естьне более, чем медленное умирание, — сказал Малдер. — Ты это имела в виду?

— Не знаю, — ответила Скалли. Ей не хотелось входить в залитую кровью операционную. — Хорошо, что, как правило, очень медленное…

Они вошли. Скалли затошнило.

— Да, — пробормотал Малдер, невольно понизив голос. Наделал доктор кровушки… Как это у классика? «Кто бы мог подумать, что в старике столько крови»?

— Он был еще совсем не старик, — пробормотала Скалли.

— И чем ему не понравился его собственный череп? Ходил бы сейчас себе с природным черепом и горюшка не знал, играл бы в бейсбол, пил бурбон…

— Малдер, не надо, пожалуйста.

— Прости. Скажи, там не указано, сколько операций вообще проводил доктор Ллойд?

— Судя хотя бы по расписанию на сегодня, — Скалли с удовольствием углубилась в бумаги, чтобы не видеть операционной, — сотни.

— И ни одного смертного случая?

— Более того, ни одной опасной ситуации. Гарантированныйуспех. Изменение фигуры, формы носа, ушей…

— До какой же степени нужно насмотреться журналов с красотками и красавцами, чтобы этак нот ненавидеть собственные нос или уши? Своей волей лечь под нож… когда ничего не болит, не беспокоит и не отваливается. Удивляюсь я. Жизнь действительно противоречива, Скалли, действительно…

— Послушай, Малдер, — они так и стояли у двери и, похоже, не имели ни малейшего желания двигаться дальше, — в конце концов, если у человека некрасивые зубы, он же их улучшает? Подпиливает, осветляет, даже ставит коронки… К этому ты привык, и это не вызывает у тебя протеста. А вот нос и уши — это внове, и ты брюзжишь…

— Скалли, я просто очень хорошо представляю, как трудно нам станет работать, когда уши, черепа, носы и прочие существенные части тела станут одинаково красивыми у всех честных граждан Америки. И у всех нечестных тоже. Попробуй-ка составить словесный портрет… Уши Фрэнка Синатры, нос Пола Анки, подбородок Джона Леннона, лоб Элвиса… А тебе скажут в первом же полицейском участке: такие как раз в моде в этом сезоне, таких у нас нынче полгорода…

— Ты сегодня не с той ноги встал.

— Тогда давай сейчас оба одновременно встанем с той ноги. Три-четыре… левой! Только в кровь не вляпайся!

Они шагнули. Продолжая рассеянно перебрасываться репликами, принялись за осмотр помещения. И трупа.

— Перестань. Ты не понимаешь, к чему я клоню. Косметическая, а теперь — эстетическая хирургия… правда, такое название еще красивее?

— Правда. Очень красивое название. Труп впечатлял.

Человек лет сорока с небольшим, заживо распиленный во сне от промежности до грудины. Вывалившиеся обрезки потрохов… Водопад крови, смешанной с еще более неаппетитными жидкостями, царящими в человеческих внутренностях, обычно припрятанными непритворно целомудренной природой поглубже внутрь, под стройность и загорелость… да пусть хоть под обрюзглость и старость. Какой бы ни была поверхность — то, что под нею, куда меньше заслуживает того, чтобы выставлять его напоказ.

— Это целая фабрика. Эстетическая хирургия сейчас переживает бум. Такая операционная в госпитале — золотая жила.

— Да, — сказал Малдер кисло, — я слышал, многие сейчас этим занимаются.

— Совершенно новая операционная, вот такая, может прокормить весь остальной госпиталь.

— И что? Какое отношение это имеет…

— Пока не знаю. Но это следует иметь в виду. Ты же видел, как активен был адвокат.

— Доводя твою мысль до логического предела, нам следует предположить, что безупречный послужной список доктора Ллойда и иных хирургов отделения на самом деле может быть и не столь безупречным? Если покопаться?

— Честно говоря, я так далеко в своих построениях пока не заходила.

— Я тоже… — Малдер замер, уставившись в пол, а потом нагнулся. — Скалли, подойди. Как ты думаешь, что это?

Затянутый плотным гигиеническим пластиком пол был залит уже загустевшей кровью под операционным столом и слева от него; кровь длинными языками, словно раскинувшая щупальца громадная, до отвала насосавшаяся человечинки амеба, грузно затаившаяся под столом, тянулась к двери и к стене. Как раз на границе амебы и пластика чернели в полу какие-то отчетливые отметины. Одна, две, три… четвертую едва не скрыла растекшаяся кровь. Метки располагались почти правильным кругом.

— Четыре отметины?

— Боюсь, что пять… — Малдер, подцепив с инструментального стола какую-то тускло отсверкивавшую плоскую лопаточку, с силой провел ею по густой кровавой массе. — Если попробовать завершить окружность…

Он не договорил. Не было нужды. Под слоем крови обнаружилась еще одна, пятая метка.

— Может, это следы от ножек какого-то стола? — озадаченно спросила Скалли, приглядевшись.

— Горячий был стол…

— Что ты хочешь сказать?

— То, что пластик обожжен, Отметины были оставлены не просто чем-то металлическим, а чем-то раскаленно-металлическим. Посмотри, — он поскреб черные следы. — А тогда получается, что их нанесли нарочно.

Он пожевал нижнюю губу, а потом решительно повел испачканным в крови инструментом от одной метки к другой, постепенно соедини» их прямыми буро-красными линиями.

— Ага, — сказал он, закончив.

— Малдер… пробормотала Скалли, хмуро глядя на получившуюся фигуру.

— Пентаграмма, проговорил Малдер, словно у Скалли не было своих глаз. И для пущей ясности добавил: — Пятиконечная звезда.

— Да еще и красного цвета, — раздраженно добавила Скалли. — Может, все это происки КГБ?

Малдер не ответил, задумчиво глядя на пентаграмму.

— Малдер, резко проговорила Скалли. — Ты, конечно, можешь сколько душе твоей угодно соединять точечки палочками, в конце концов, ты взрослый человек. Но посмотри на факты. Смерти, вызванные ошибками врачей, исчисляются тысячами в год. Может быть, даже десятками тысяч, не могу сейчас сказать точно — но уж тысячами наверняка. Все, что мы сейчас знаем о докторе Ллойде — и у нас пока нет ни малейших оснований подвергать это знание сомнению, — это то, что он был идеальным хирургом. Сегодняшняя трагедия это первый случай за много лет.

Малдер мгновение помедлил. — Скалли, я не врач. Но даже мне, не врачу, удивительно, что ты упорно продолжаешь говорить об ошибке. Ошибка, ошибка… Ошибка — это случайная передозировка лекарства, случайное неверное движение скальпеля — одно-единственное, на миллиметр, может, на полмиллиметра, Скалли. Где ты видишь ошибку здесь? Надо очень постараться, чтобы брюхо принять за голову. По ошибке.

Они вышли из операционной в холл и перевели дыхание; здесь больничный воздух, простой больничный воздух казался сладким, как из райского сада, по сравнению с воздухом операционной. Скалли угрюмо молчала. Малдер огляделся.

— Удивительно, что никто не увидел его хотя бы по телевизору и не остановил вовремя.

— Может, они все были одержимы? — буркнула Скалли, не глядя на напарника.

— Не знаю, можно ли это назвать простой одержимостью или простым вселением дьявола…

— Очень простым, да, Малдер? Совсем простым?

— Не придирайся к словам… По-моему, это больше похоже на колдовство, на черную магию…

«Чтобы отличать одну дрянь от другой, нужно быть слишком большим гурманом», — подумала Скалли.

Стукнула дверь. Полноватая, с располагающей внешностью женщина средних лет в медицинском халате вышла из пятой операционной и, не глядя на агентов, неторопливо двинулась куда-то по своим делам.

— Простите, — ненавязчиво позвала ее Скалли, — а какие процедуры делают здесь? В пятой?

Женщина обернулась. На ее халате отчетливо виднелась карточка с надписью: «Дипл. медсестра Ребекка Уэйт».

— В основном ринопластика… А вы, простите, кто?

— ФБР, — Скалли автоматическим жестом показала жетон. — Агент Скалли, агент Малдер, мой напарник. Вы, я вижу, сестра Уэйт, та самая, что готовила к операции…

— Да-да. Я. Я самая.

— У вас нет никаких соображений относительно того, что произошло во время

операции? Как могла произойти такая ошибка?

Сестра Уэйт, даже не пытаясь этого скрыть, поразмыслила несколько томительно долгих мгновений, и на какой-то миг Скалли показалось, что сейчас эта женщина с добрым лицом и умным взглядом небольших серых глаз все ей расскажет и объяснит. У сестры был такой вид, словно все происходящее для нее в порядке вещей и не представляет загадки.

Потом лицо сестры замкнулось. Губы сложились в виноватую улыбку.

— Честно говоря, не могу. Меня ведь не было в операционной… И потом, я всего лишь медсестра. Мне, в моем положении, довольно затруднительно…

Она не договорила. Все было ясно без слов. Америка, слава Создателю, не тоталитарное государство. Лояльность фирме подчас вполне может быть выше лояльности стране.

— Но вы беседовали с доктором Ллойдом незадолго до… инцидента… несчастного случая. Как он вообще вел себя? Вам ничего не показалось в его поведении странным? Не таким, как обычно?

— Я подготовила двух пациентов и хотела заняться третьим, доктор Ллойд так распорядился. Но первая пациентка очень нервничала, и это действительно было странно — доктор пропал. Я пошла поглядеть, где он… Я всего лишь медсестра, и полностью исполнила то, что от меня требовалось. Пациенты были подготовлены к операциям вовремя.

Лицо сестры было приветливым и пустым.

— Вы в курсе, что доктор Ллойд утверждает, будто был одержим и не может отвечает за свой поступок?

Сестра Уэйт усмехнулась — как взрослый человек, услыхавший о проказах подростка.

— Видимо, за одержимость у нас меньше дают, чем за врачебную халатность.

Дверь пятой операционной резко распахнулась снова, и красивая энергичная женщина в белом халате, с очень яркими и несколько, быть может, чересчур тонкими и язвительными губами — впрочем, это не портило ее, а даже добавляло какого-то странного и настораживающего, опасного очарования — вышла в холл и резко сказала:

— Сестра, у нас там вскрытый пациент. Где вы прохлаждаетесь? Еще несколько минут — и он начнет приходить в себя. Я вас зачем послала? Для болтовни?

— Простите, доктор Шеннон… Малдер и подумать бы никогда не посмел, что сестра Уэйт сможет удалиться с такой скоростью.

— Доктор Шеннон? Скалли еще раз чиркнула в воздухе жетоном. ФБР. Подождите, пожалуйста. Мы хотим с нами поговорить

— Вы в своем уме? — высокомерно ответила доктор Шеннон. — Простите, но сейчас не могу, у меня операция.

Она пропала там же, откуда появилась минутой назад. Дверь мягко закрылась.

— Здесь и впрямь творится колдовство, — тихо проговорила Скалли. Искоса глянула на Малдера. — Только творят его с помощью силикона, искусственных сосудов и хорошо наточенных скальпелей.

— Может быть, и так, — ответил Малдер.

Оба, не отрываясь, смотрели на экран монитора; там вовсю колдовала прекрасная и немного зловещая волшебница Шеннон, творя очередную красоту.

…Двумя часами позже волшебница, уже без медицинского халата, в безупречно сидящем на ней строгом облегающем платье

сидела в главестола, за которым как-то само собой, вызванное исключительно событиями, по никак не распоряжениями, собралось импровизированное совещание хирургов отделения.

Непосвященному оно тоже могло показаться магическим действом. Специалисты высочайшей квалификации, знавшие друг друга много лет и вместе, подчас вполне по-братски, съевшие не один пуд соли, прошедшие огонь лазерных коррекцийи прижиганий, воду разнообразных жидкостей, заполняющих доверху мягкие бурдюки человеческих тел, пульсирующие трубы вен, капилляров, кишок — они перебрасывались короткими и маловразумительными, словно древние заклинания, фразами и понимали друг друга с полуслова. Если бы кто-то из агентов дал себе труд подслушивать на расшифровку ушли бы не часы, а дни… и вряд ли удалось бы похвастаться полным и адекватным пониманием. Пришлось бы чуть ли не ежеминутно оговариваться: вероятно, здесь имеется в виду, что…

— Вот что нам сейчас необходимо сделать в первую очередь. Нам следует успокоиться…

— Хороший план.

— Успокоиться, не делать ничего необычного, выходящего за рамки самой простой рутины, и полностью исключить все пугающие или, но крайней мере, неподобающие процедуры, которые могли бы привлечь излишнее внимание. По крайней мере, свести к минимуму их внешние проявления.

— Доктор Шеннон, это действительно хороший план. Я только хотел бы знать, как этого добиться конкретно.

— Полагаю, это понятно. Любая экстравагантность неуместна, когда через плечо вам заглядывают агенты ФБР.

— Между прочим, доктор Ллойд лишился страховки.

Узкие, яркие губы доктора Шеннон скривились от высокомерной досады.

— Доктор Ллойд всех нас подставил. В такое удачное для нас и нашей деятельности время спровоцировать хотя бы толику подозрительности… Это беспрецедентно. А тут пахнет отнюдь не толикой. Но именно потому мы должны сделать все возможное, чтобы потери оказались минимальны. Наша деятельность должна быть только успешной. Только успешной.

— Не хватало еще, чтобы они начали рыться…

— Если они тщательно проверят наши записи… там не все так уж гладко.

— Но мы же не обязаны объяснять, почему операция по пересадке груди вдруг, обошлась кому-то в четыре тысячи долларов.

— Смотря как будет поставлен вопрос. Может, и придется.

— Дело в том, что вы слишком жадный, доктор Элакуо. Мы ничего такого не делали. Нам не придется отчитываться ни в чем таком, и никто не возложит на нас вину.

— Да?! — с улыбкой парировал чернобородый, смуглый доктор Элакуо.

Молчание повисло над собравшимися не менее, чем на минуту.

— Если доктору Ллойду можно верить хоть немного… — начал доктор Хансен. Доктор Шеннон перебила его:

— Если доктору Ллойду поверят хоть немного, если его историю сочтут хотя бы на четверть правдоподобной, то нас всех сожгут на кострах. Я хочу, чтобы вы это как следует себе уяснили.

Пожилой, вальяжный доктор Франклин чуть улыбнулся. Словно бы даже и не в связи со сказанным, а каким-то своим мыслям. Приятным, надо полагать. Улыбка у него была располагающая, но глаза прятались под мощными очками с мощной оправой.

— Л как насчет вспомогательного персонала?

— Сыщики уже говорили, насколько мне известно, с сестрой Уэйт,— сказала доктор Шеннон. — Она оказалась вовлеченной во все эти события.

Доктор Франклин сцепил длинные, изящные пальцы и сказал очень спокойно:

— Она ничего не сможет им рассказать.

— Почему же? темпераментно вскинулся доктор Элакуо.

Доктор Франклин снова чуть улыбнулся. От улыбки веяло острым, режущим льдом.

— Потому что она ничего не знает, — сказал он.

Он ошибался.

…Скалли вежливо постучалась. Она знала, что Малдер ждет ее — он позвонил четверть часа назад и оторвал ее от собственных изысканий, — но она ничего не могла с собой поделать.

— Заходи! — раздалось из-за двери, и Скалли, берясь за ручку, вдруг подумала, что сильно бы растерялась и понятия не имела бы, что делать и как себя вести, если бы в ответ на ее стук с той стороны послышалось: «Нельзя!» Она вошла.

— Ты хотел мне что-то показать?

— Угу. Видеокассету, — Малдер, порывисто отбросив какие-то бумаги, уже вставлял кассету; чувствовалось, что он ждал Скалли с нетерпением. Посмотри. Я просмотрел видеозапись операции… если это можно назвать операцией. В общем, ты поняла. Видеозапись ведется автоматически всякий раз, как на стол поступает пациент и врач приступает к делу. Так что мы можем сейчас насладиться всей этой… вивисекцией сполна…

— Это необходимо? сухо спросила Скалли.

— К счастью, как раз нет. Я покажу тебе лишь самое начало, когда человек на столе еще вполне цел… Вот! Вот, смотри! — Малдер ткнул в сторону экрана пальцем.

— Угу… Доктор Ллойд взялся за скальпель. То есть едва не начал с того, с чего ему надлежало бы начать… — внимательно следя за происходящим, прокомментировала Скалли. — Взялся, и тут же отложил его, и взял пилу…

— Нет, не туда смотришь. На пол. Скалли посмотрела на пол.

— Эти непонятные отметины на полу уже были здесь, когда операция началась.

Вижу. По это и так было ясно… Отметины и впрямь виднелись вполне отчетливо — камера снимала с высокой точки, из-под потолка операционной; ее специально установили так, чтобы в кадре было видно операционное поле. Но в данном случае агентов интересовало не поле, а пол.

— Не совсем. Они могли возникнуть и процессе операции… после ее начала, но до того, как хлынула кровь… Теперь мы точно знаем, что нет. Ллойд еще за скальпель не взялся, только подошел к столу — а пять отметин, обозначающие пять лучей пентаграммы, тут как тут. Кроме этого, ничто тебя не удивляет? Не привлекает внимания?

Скалли задумчиво покусала губу, но потом отвернулась от экрана — кровавое действо в операционной стремительно набирало обороты.

— Нет. Мне все еще необходимо смотреть?

Малдер остановил пленку; изображение смерзлось и перестало быть чудовищным. Пожалуй, оно стало просто непонятным. Было просто непонятно, что делает хирург и что он собирается делать дальше. Рассудок отказывался продолжать в будущее этот невинный стоп-кадр так, как продолжила его совсем недавно жизнь.

— Посмотри. Врач стоит практически в центре пентаграммы. Эти отметки не просто были нанесены — они были нанесены с расчетом, и расчетом очень точным. Их наносил человек, знающий в операциях толк. Хирург, работающий с пациентом, волей-неволей обеими ногами заберется внутрь звезды. Понимаешь? Операционная довольно просторна, но пять меток украсили ее не просто так. Именно с тем, чтобы хирург попадал внутрь во время работы, — и Малдер удовлетворенно пустил плёнку дальше. Скалли не успела отвернуться.

— Господи! Он же буквально зарезал человека во сне!

Малдер выключил магнитофон.

— Именно, — проговорил он. — Это лишь подчеркивает странность его поведения, не так ли? Здоровый человек, в ясном уме, никогда не смог бы такого совершить…

Скалли тяжело вздохнула. Мозг ее лихорадочно работал, пытаясь придумать хоть какое-то рациональное, безобидное объяснение этой жуткой и кровавой нелепице.

— Малдер, а вдруг это относится… — начала она, сама еще не ведая, как продолжит, — да и не продолжила, сдалась. — Ну, хорошо. Зачем тогда нанесли эту пентаграмму? Чтобы в хирургов вселялись злые духи? Малдер присел на подлокотник кресла рядом со Скалли и глубокомысленно втянул воздух носом.

— Не знаю, Скалли, не знаю… Странно это. Вообще говоря, пентаграмма, тем более вот так вот ориентированная…

— Как так?

— Ну, Скалли, ну ты совсем… Ты же видела: ее одиночный, то есть верхний луч направлен непосредственно к операционному столу. Стало быть, ее ориентация совпадает с ориентацией хирурга во время работы. Значит, пентаграмма не перевернута и действует положительно, правильно. Так, как она предназначена действовать.

— А как она предназначена действовать, Малдер? — немного устало спросила Скалли, решив не обижаться на неуважительные нотки в тоне напарника.

— Пентаграмма символизирует положительную энергию, которая защищает Вселенную от злых сил.

— Хорошенькое дело! — Скалли ядовито усмехнулась. — Вот и верь после этого в магию! Защитила, нечего сказать!

— Скалли, не надо иронизировать. Не придет же тебе в голову смеяться над человеком, который не сумел одним огнетушителем победить большой пожар или из пистолета застрелить террориста, засевшего в танке. Все дело в балансе, в соотношении сил… это верно для магии, как и для любого иного дела.

— Малдер, если ты считаешь, что пентаграмма — это охранительный символ, все окончательно лишается смысла!

— Наблюдаю положительные сдвиги, беззлобно улыбнулся Малдер. — То есть, если мы сочтем пентаграмму символом зла — произошедшее, с твоей точки зрения, уже не лишено смысла?

Скалли смолчала.

— То есть то, что в операционной современнейшей клиники свила себе гнездо черная магия, — тебе уже кажется осмысленным?

— Малдер, не лови меня на слове.

— Но это очень хорошая, очень верная оговорка, Скалли! И ведь действительно, для магии тут самое место. Люди, ослабленные недугом или предоперационной подготовкой, наркозом, анальгетиками, легче могут стать ее жертвами, чем те, кто находится на пике сил!

— Но нет же никаких доказательств магического воздействия! — Скалли начала терять терпение. Метки на полу, подумаешь… Как можно на них делать такие выводы! Что-то горячее уронили на новый пластик…

— Пять раз подряд, ага, — с готовностью согласился Малдер. — Так, что точно звездочка получилась…

— Что ты можешь предъявить, кроме этих дурацких меток?

Малдер усмехнулся и наставительно выставил палец. Скалли поняла, что у него в запасе еще какой-то козырь.

— Помнишь, доктор Ллойд говорил, что принимает лекарство?

— Снотворное? Так я тебе с самого начала об этом…

Малдер отрицательно покачал головой и стал вдруг очень серьезен.

— Нет. Желудочное. От повышенной кислотности, он сказал.

— Ну, помню…

Малдер подал ей одну из поспешно отброшенных при появлении Скалли бумаг.

— Посмотри.

Глаза Скалли побежали по строкам.

— Антиспазматическое средство с активными ингредиентами, — без интонаций забормотала она вслух, — включает: экстракт белладонны…

— Белладонны, Скалли!

Скалли подняла на напарника непонимающий взгляд.

— Известной также как ведьмина ягода.

— Малдер, да половина лекарств включает экстракт белладонны!

На лице Малдера расцвела почти детская гордость. Он даже встал, чтобы слова его звучали более весомо.

— Нет, Скалли. Ты подзабыла фармакологию со времен колледжа. Только одно лекарство — и как раз то, которое принимал доктор Ллойд.

Скалли помолчала.

— Ну, тогда тебе остается объявить в розыск кого-то, кто летает на метле или носит высокий черный цилиндр.

— Скалли, не время шутить. Ты издеваешься — но этот колдовской ритуал, или что там это было… Может, он не закончен. Может, он еще повторится. Понимаешь?

…Show must go on; представление должно продолжаться.

Или, если выразить ту же самую мысль попроще и пооткровенней, велосипедист должен крутить педали, иначе не собрать ему костей. Всякий, кто хоть мало-мальски дорожит авторитетом и благосостоянием, должен это помнить и днем, и ночью; и на любовном ложе, и в поездке, и в краткие минуты отдыха — и уж подавно на своем рабочем месте. Пусть рушится мир, пожалуйста, это его проблемы; специалист обязан подтверждать свое право называться этим гордым словом вне зависимости от изменений кругом, не то он сойдет с дистанции быстро и, почти наверняка, безнадежно. Как почему-то говорят в таких случаях у русских, без права переписки.

Каждому человеку на земле, сколь бы он ни был талантлив, трудолюбив, богат, ласков, темпераментен, компетентен, прославлен — кто-то обязательно дышит в спину. За рулем и в постели, у станка и у компьютера, в чуме и в Белом Доме. Так устроена цивилизация, и это благое, правильное, животворное устройство. Благодаря ему каждый выкладывается до предела и может действительно показать все, на что способен. По максимуму. Расслабляться нельзя. «Ты жив?» — «Я О’кэй».

Конечно, можно выбрать необременительную, медленную жизнь на отшибе. Жизнь растения. Застой. Твое право. Там незачем спешить, потому что там не дышат тебе в спину — ты там один. За спиной ничего. Впереди тоже ничего. Собственно, нет никакого позади и впереди.

Несколько лет назад Малдеру довелось посетить Японию — он выкроил время для частной поездки на конгресс уфологов в Ха-мамацу. Переполненный до отказа колоссальный центральный зал нового вокзала напоминал лихорадочное переселение муравьев; люди, одинаково торопясь, шли по своим разнообразным важным делам одной сплошной склеенной массой, вплотную друг к другу, не в силах ни замедлить шаг, ни ускорить… Но что-то в центре зала заставляло их поджиматься, вклиниваясь и вдавливаясь друг в друга и с натугой обходя это что-то… Когда поток вынес к этому заговоренному месту Малдера и встретившего его японского единомышленника по летучей посуде, Малдер с изумлением увидел спокойно лежащего посреди прущей во все стороны толпы пожилого человека в рванье до колен, совершенно трезвого, подстелившего под свои худые телеса мятую газетку и подпершего голову рукою; он с интересом и какой-то мягкой укоризной смотрел снизу вверх на мучительно старающихся не раздавить и не затоптать его тысячи обремененных делами людей. «О! — сказал японский коллега, указывая на лежащего. — Свободныйчеловек…»

Но вряд ли это была та свобода, которую имеют в виду американцы, гордо говоря о своей стране: «свободный мир».

Свобода Америки — это вволю наступать на пятки тому, кто по каким-либо причинам оказался впереди. Свобода Америки — это любой ценой не дать себя обогнать тому, кто по каким-либо причинам оказался позади и наступает на пятки.

Если уж ты решил не лежать, а идти, то раньше или позже ты поймешь, что иначе идти невозможно. Потому что, если идешь, всегда кто-то есть впереди и всегда кто-то есть позади.

Расслабляться нельзя.

В центре эстетической хирургии это знал каждый. И потому в залитой кровью операционной еще не кончилась уборка, а сестра Уэйт уже готовила следующего пациента — и доктор Шеннон уже мыла руки.

— Сестра… сестра! — Да, миссис Трэвор. Я здесь. — Я не чувствую своих ног. Кожу чувствую, а ноги — нет.

На широком, добром лице сестры Уэйт проступила успокаивающая улыбка — материнская почти, хотя пациентка была, верно, вдвое старше. Маленькая женщина с редкими седыми волосами на голове тоже хотела стать красивой. Show must go on. А что такое жизнь, как не одно сплошное и подчас исступленное шоу, задачей которого является каждодневное, непрестанное доказательство собственной состоятельности?

Можно, конечно, сказать, как Малдер, что жизнь от самого момента зачатия есть не более, чем медленное умирание. Собственно, с этим трудно не согласиться. Но из этого нельзя понять, чем следует заниматься, покуда умирание еще не достигло точки завершения. Слово «шоу» дает ответ.

— Все хорошо, миссис Трэвор, все О’кэй. Не бойтесь. Здесь ваши ноги, никуда они не делись. Вы еще танцевать будете.

— Ох, сестра, я… — пребывающая в несколько сомнамбулическом состоянии старушка облизнула губы. Перевела дух. На долгую фразу ей не хватало дыхания. — Я просто боюсь, что меня усыпят. Кому нужна развалина? Говорят, такие случаи бывали. Молодежь предпочитает… самостоятельность. Племянник так уговаривал меня провести коррекцию, сама бы я не решилась… давно мечтала, но так и не решилась бы… Вдруг я не проснусь?

— Не надо говорить глупости, миссис Трэвор. Ваш племянник — очень заботливый мужчина, если уговорил вас на операцию. Вы должны быть ему благодарны.

«Хотя, собственно, откуда я знаю, что старуха не попала в точку? — думала тем временем сестра Уэйт. — Я и ее-то вижу в первый раз в жизни, а про племянника не знаю вообще ничего».

— Думайте сейчас не о всяких нелепых ужасах, а о том, что у вас будет новое, во всех отношениях приятное лицо.

— Я стараюсь… — миссис Трэвор перевела дух. — Но что-то сердце жмет. Неспокойно…

— Вам сейчас сделают укольчик, и вы успокоитесь.

На протяжении этого разговора, сколь бы он ни был краток и отрывист, аккуратная и блистательно профессиональная дипломированная сестра Уэйт успела собрать с обнаженного впалого живота миссис Трэвор пять сидевших там на протяжении последнего получаса пиявок; те ощутимо располнели за эти полчаса, но продолжали сосать с неукротимой энергией, как истые специалисты своего дела. Отрывать их приходилось аккуратно и решительно. Проведение сеанса разжижающего кровь лечения пиявками считалось очень полезным перед проведением некоторых косметических операций.

На животе миссис Трэвор осталось пять круглых кровоточащих прикусов, окруженных синяками.

Попадись они на глаза Малдеру, он, верно, опять увидел бы в их пентаграмму.

…Доктор Шеннон надевала перчатки. Доктор Элакуо снимал халат.

— Ты уже закончил на сегодня?

Доктор Элакуо кивнул. Он был мрачен. Видимо, реплика доктора Франклина относительно его жадности задела его сильнее, чем он хотел бы показать.

— У меня тоже… еще одна операция по лазерному корректированию, и достаточно для этого сумасшедшего дня.

— Хорошо хоть, фэбээровцы отстали, — пробормотал доктор Элакуо. И суеверно оговорился, уточнив: — По крайней мере, пока. Не стоят над душой.

— Нам сейчас совершенно необходимо провести побольше простых, с гарантированным успехом операций, — проговорила доктор Шеннон. Мы и сами успокоимся, и всех успокоим… в том числе и эту парочку.

— Понятное дело, — несколько уныло проговорил доктор Элакуо.

— Не теряй присутствия духа, — доктор Шеннон ободряюще улыбнулась ему своими яркими и узкими, словно рана, губами. Мы должны пройти через все это, Эрик. Главное — держать повыше голову.

Дверь приоткрылась, и показалось лицо сестры Уэйт.

— Пациентка готова, доктор Шеннон. Доктор Шеннон неприязненно оглянулась через плечо.

— Буду через пять минут. Подождите. Доктор Элакуо вздохнул, прощально кивнул и мимо стоящей на пороге сестры Уэйт вышел из комнаты.

Доктор Шеннон управилась через четыре минуты. Через пять она в сопровождении сестры Уэйт уже подходила к двери операционной.

— И я повторяю вам, сестра, — говорила она раздраженно, — если я еще раз замечу, как вы, вместо того, чтобы добросовестно и вовремя выполнять свои обязанности, болтаете с посторонними, будь это агенты ФБР или безработные пуэрториканцы, мне все равно…

Ее рука легла на ручку двери. Беспомощно екнула, пытаясь надавить на нее; ручка не пошла вниз. Рука доктора Шеннон сама собою повторила попытку — с тем же успехом.

— Что такое? Разве пациентка в другой операционной?

— Н-нет… в этой… — растерянно произнесла сестра Уэйт.

Доктор Шеннон растерянно отступила на шаг. Глаза ее невольно уставились на выписанный на двери номер; потом прыгнули выше. На телеэкране над дверью была видна азартно согнутая над операционным столом спина доктора Элакуо.

— Эрик! — еще не веря происходящему, крикнула доктор Шеннон. У нее перехватило горло. — Эрик!!! — изо всех сил крикнула она и обоими кулаками ударила в дверь. И крик, и удар должны были прекрасно быть слышны в операционной, но доктор Элакуо даже не вздрогнул на телеэкране.

Сестра Уэйт молча кинулась к лестнице, за помощью.

А доктор Шеннон, оставшисьв одиночестве, продолжала беспомощно, безнадежно стучать в дверь и кричать:

— Эрик! Что вы делаете? Откройте! Откройте немедленно! Прекратите! Что вы делаете?

Доктор Элакуо прожигал голову спящей миссис Трэвор. К тому времени, когда прибежавшие служители вышибли дверь, он успел прожечь ее насквозь.

В операционной отвратительно воняло горелым мясом, и людоедский чад стоял в воздухе — но крови на сей раз было совсем мало. Сущая ерунда.

…День клонился к вечеру, и лучи садящегося солнца настильно простреливали кабинет. Малдер задвинул правую штору, потому что солнце попадало на экран, и вернулся к видеомагнитофону. В этот момент в дверь постучали.

— Заходи, — громко сказал Малдер. Вошла Скалли. У нее было осунувшееся, усталое лицо — и мертвые глаза.

Малдер молча смотрел на нее. Но Скалли тоже молчала. Села в кресло у двери, искоса глянула на Малдера и поджала губы. Ну? — спросил Малдер.

— Он ничего непомнит, — нехотя произнесла Скалли.

— Вообще ничего?

— Помнит, что простился с доктором Шеннон и пошел домой. У него уже кончился рабочий день, он отработал все, что было запланировано на сегодня, и спешил домой…

Пет даже всех этих выспренних слов насчет «тело не повинуется», «внутри и одновременно вовне»…

— Нет. Ничего не помнит. Простился с доктором Шеннон, потом смена кадра и он уже стоит весь в поту над мертвой миссис Трэвор. Ничего между.

— Хорошенькое дело…

Скалли хотела еще рассказать ему о том, что случайно заметила в кармане доктора Элакуо, но Малдер успел раньше;

— А я опять изучаю видеозапись и… опять рекомендую тебе присмотреться. Сядь сюда, — он поднялся, уступая Скалли свое место перед экраном, и та послушно пересела поближе к видеомагнитофону. Малдер пустил запись.

— Очень полезная выдумка — видеоконтроль, проговорила Скалли, чтобы что-то сказать.

— Вот, и Малдер остановил изображение. — Смотри…

Скалли уже сама заметила.

— Что это у нее на животе?.. — пробормотала она, хотя уже сама прекрасно могла ответить за Малдера. То есть она не могла бы сама ответить на этот вопрос, но прекрасно представляла себе, как на него ответит Малдер. Можно было не спрашивать, не сотрясать попусту воздух.

— Пентаграмма— сказал Малдер.

— Это какие-то синяки… или шрамы…

— Это мы выясним. Важно то, что здесь опять мы видим тот же знак.

— И что это значит?

— Понятия не имею.

Это был довольно неожиданный ответ. Малдер, который признается, что чего-то не знает и не понимает, — это достойный собеседник. И тогда Скалли вынула из кармана аптечную упаковку.

— А еще мы опять видим то же лекарство, — сказала она и бросила упаковку на стол перед Малдером. Та резко стукнула, протарахтев, как погремушка, таблетками внутри.

— Что это? — Желудочное лекарство, которое принимал доктор Элакуо.

— То же?

— То же.

— С белладонной?!

— Не иначе.

Они помолчали, глядя друг другу в глаза.

— Тебе не кажется, Малдер, что это просто совпадение? — безнадежно спросила Скалли. Малдер не ответил, и она ответила за него: — Нет? Вот и мне не кажется.

…Второе совещание за один день — это многовато. Два сошедших с ума хирурга из семи, которым полагалось бы сидеть за этим столом, — это более чем многовато. Одно за другим два убийства в соседствующих операционных — это совсем много.

Неудивительно, что голоса порой срывались на крик или визг.

— Любые перемены в расписании без достаточных на то оснований, — резко говорила, словно диктовала, доктор Шеннон, переводя взгляд с одного лица на другое, — сразу вызовут подозрение. Любому покажется, что мы заметаем следы. Мы не можем рисковать подобным образом, ставя под вопрос само существование отделения эстетической хирургии…

Дверь открылась, и один за другим вошли Скалли и Малдер.

Без стука.

— Простите, что вторглись, — сухо начала Скалли, — и прервали ваше собрание, но это чрезвычайно срочное дело.

— Мы понимаем, — проговорил доктор Франклин. Пожалуй, он единственный здесь сохранял спокойствие — во всяком случае, с виду. Возможно, потому, что явно был тут самым старшим. Годы отучают от привычки суетиться и кудахтать по пустякам. Годы приучают, что все — пустяки. — Пожалуйста, присаживайтесь.

— Благодарю, — ответила Скалли, садясь в свободное кресло. Малдер уселся молча.

Доктор Франклин взял инициативу прочно.

— Собрание… — сказал он. — Это не просто собрание. Надеюсь, вы понимаете, — он обращался непосредственно к агентам, игнорируя коллег, — как наша группа озабочена происходящим и как важно нам самим понять, что происходит. Как мы жаждем покончить с кровавым действом и наконец призвать виновника к правосудию.

У него явственно был опыт публичных выступлений.

— Наконец? — после паузы переспросила Скалли. — То есть…

Это действительно была довольно многозначительная оговорка. Доктор Франклин, судя по всему, на что-то прозрачно намекал.

Доктор Франклин вопросительно обвел взглядом остальных хирургов. Те ответили ему недоуменными взглядами; лишь доктор Шеннон отчетливо, но как-то нерешительно кивнула, словно бы предоставляя старшему коллеге говорить все, что он сочтет нужным, — но понятия не имея, о чем именно тот собрался поведать.

Доктор Франклин сцепил пальцы.

— Я не знаю и не могу знать, сколько вам уже известно, — начал он неторопливо, — но, видите ли, в нашей больнице лет десять назад произошло несколько смертей. Непонятных смертей. И именно в отделе пластических операций — непосредственном предшественнике нынешнего нашего отделения эстетической хирургии. Все эти случаи были признаны случайными и не имели последствий.

— Так, — сказала Скалли.

— Кто-либо из вас уже работал здесь в то время? — цепко спросил Малдер.

Доктор Франклин вновь обвел коллег взглядом.

— Некоторые ~ да, некоторые — нет, но дело, на мой взгляд, не в этом, — проговорил он размереннои веско. — Более существенным представляется вот что. Есть медсестра Ребекка Уэйт. Вы с ней, кажется, уже беседовали.

— Очень коротко, — осторожно согласилась Скалли.

— Очень жаль, — в тон ей ответил доктор Франклин. — В свое время она находилась в непосредственном контакте со всеми погибшими пациентами. Готовила к операции, ассистировала при ее проведении… Уже тогда оказалось, что именно и только она контактировала в роковой момент со всеми погибшими. Операции проводили разные врачи. Но так получилось, что те или иные вспомогательные мероприятия проводила во всех случаях именно сестра Ребекка Уэйт.

— У вас есть какие-то причины подозревать ее?

Доктор Франклин качнул головой.

— Ни малейших, иначе я еще по свежим следам поделился бы своими подозрениями с полицией. Однако вскоре после этих происшествий сестра Уэйт уволилась из Гринвудского центра… бог знает, по каким заведениям ее носило эти годы. Но шесть недель назад она вновь перевелась сюда откуда-то, если не ошибаюсь, из Миннесоты… Шесть недель назад. И, обратите внимание, обоих погибших сегодня готовила к операции тоже она.

Скалли пружинисто поднялась. Малдер не тронулся с места.

— Скажите, — осторожно подбирая слова, спросил он, а что такого могла сделать сестра, — он подчеркнул голосом слово «сестра», — чтобы во время операции с ума сошел врач? — и он подчеркнул голосом слово «врач».

Но доктор Франклин остался невозмутим.

— Откуда мне знать, — проговорил он. — Я просто изложил вам факты.

— Спасибо, — проговорил Малдер и тоже поднялся.

Когда агенты вышли из комнаты заседаний, за столом несколько секунд царило молчание, а потом доктор Шеннон тепло и благодарно улыбнулась доктору Франклину и тоже сказала:

— Спасибо, Джек…

Бернсайд-драйв, 375-б

Гленвью, Иллинойс

Сумерки уже сменялись тьмой раннего осеннего вечера, когда Малдер и Скалли подъехали к скромному, утлому домику па забытой богом улочке одного из далеких от озера, небогатых районов Чикаго. Малдер резко остановил машину.

— За эти десять лет она сменила много мест работы, — закончил Малдер. — По всей стране. У меня создалось такое впечатление, что…

— Что?

— Что она искала что-то, — он открыл дверцу, одной ногой встал на асфальт, готовясь выйти, и замер на миг. Добавил: — Или кого-то.

— Малдер, — предостерегающе ответила Скалли, открывая дверцу со своей стороны. — Малдер, не заводись… Впечатление — знаешь, тот еще довод.

— Знаю, — вздохнул Малдер. — Еще бы мне не знать.

Они поднялись по трем аккуратно подметенным от палых листьев ступеням, подошли к двери. У двери, прислоненная к стене, стояла метла. Оба заметили ее одновременно и переглянулись; Малдер чуть усмехнулся.

— Вот, возможно, и основание для возбуждения дела, — сказал он.

Вспомнив их обмен репликами несколько часов назад, Скалли лишь кивнула и проговорила:

— Теперь осталось найти того, кто носит высокий черный цилиндр…

Потом они заметили нечто более странное.

Прямо над дверью, на притолоке слева, красовалась вписанная в круг звезда.

Агенты переглянулись снова и, не сговариваясь, достали оружие.

— Мисс Уэйт? — громко спросил Малдер.

В доме царила мертвая тишина.

— Мисс Уэйт! Нет ответа.

Они переглянулись в третий раз. Понимающе. В такие моменты они понимали друг друга лучше всего. Тут была не правовая теория, не магия и не летающая посуда — всего лишь простая жизнь и повседневная работа.

Ордер, конечно, вещь хорошая… Полезная. Нужная. С ним всегда спокойнее на душе.

Малдер одним ударом плеча выбил входную дверь.

В доме пахло жженым волосом и какими-то душными, явно" не косметическими благовониями. От смеси, густо настоявшейся в спертом воздухе, запершило в горле. В прихожей было темно, но из гостиной сочился странный, дерганый свет.

То были свечи. Десятки трепещущих свечей на странном, причудливом, каком-то варварском алтаре, над которым висела… икона?

Да, наверное, икона.

Только на ней был изображен не человек.

Прошло, наверное, минуты две, прежде чем Малдер нарушил молчание.

— Совсем недавно…— хрипло сказал он. — Совсем недавно она тут о чем-то хорошо помолилась.

Гарднер-стрит, 9

Виннетка, Иллинойс

То был совсем иной район.

Он тихо, с величавым достоинством стыл почти на самом берегу озера Мичиган, одного — и по мнению многих, прекраснейшего — из Великих озер, укутанный плотным покровом золотых каштанов и лип.

Двух— и даже трехэтажные особняки стояли поодаль один от другого, и никто тут никому не мешал.

Двери здешних обиталищ вряд ли удалось бы вышибить одним ударом плеча.

Доктор Франклин загнал машину в подземный гараж и через улицу вернулся к переднему входу в дом. Ему нравилось перед вечерним погружением в мягкие, бархатные и плюшевые глубины своего особняка сделать после салона машины несколько последних глотков сухого, прохладного осеннего воздуха, терпко и прощально пахнущего увядающей листвой. Постояв с минуту на пороге и оглядев темное небо над каштанами, подсвеченное огнями далекого, суетного даунтауна, он открыл входную дверь и вошел.

В доме пахло не так.

Не так, как надо. Не так, как обычно. То был не просто запах чуждого существа — то был запах опасности.

Запах крови.

Этого не могло быть. Никак не могло!

По мраморной лестнице, покрытой ковром, сбегал со второго этажа алый ручеек. Внизу натекла уже изрядная лужа.

Волосы зашевелились на голове доктора Франклина.

Но этого же не могло быть!

Медленно, стараясь не поскользнуться в натеках, он пошел на второй этаж. Руки чуть тряслись. Он ничего не понимал.

Кровью пахло из ванной.

На огромном зеркале, занимавшем всю противоположную двери стену ванной, было чем-то красным написано по-латински: «Суета сует».

Это уже не лезло ни в какие ворота.

Кто-то, может, и принял бы это красное за загустевшую, свернувшуюся кровь… но не он. Не хирург со стажем бог весть в сколько лет!

Вот именно. Бог.

Ванна была до краев полна темно-красной густой жидкостью. Бред. Она пахла кровью, и к ней действительно была примешана какая-то толика крови… кажется, птичьей, куриной, похоже… но что за дешевый цирк!

Чисто рефлекторно доктор Франклин сунулся рукой к гладкой, лаково отсверкивающей в электрическом свете поверхности багровой жижи — и в тот же миг на ней вздулся ему навстречу жидкий горб и лопнул, взорвавшись изнутри. Вся перемазанная дрянью, в которую ей зачем-то вздумалось окунуться, сестра Уэйт, хрипло хватая воздух ртом, с кинжалом в руке кинулась на доктора Франклина.

Это оказалось очень глупо. Конечно, был какой-то элемент неожиданности в ее появлении, и она, похоже, только на него и рассчитывала — больше рассчитывать было не на что-то, как она решила дожидаться появления доктора Франклина, сделало ее теперь донельзя уязвимой, потому что ей было не до драки — она едва дышала, пробыв без воздуха не меньше минуты.

Доктор Франклин в последний миг успел перехватить ее руку с летящим к его груди кинжалом.

Женщина хрипло закричала — заклекотала, скорее, вопя от ярости и одновременно пытаясь отдышаться. Надо признать, она была опасна. Исступление придало ей какие-то нечеловеческие силы. Несколько мгновений острие кинжала сверкающим жалом трепетало и балансировало в каком-то дюйме от горла доктора Франклина.

Потом хирург сумел оглушить дипломированную медсестру.

На дрожащих ногах, хрипло дыша, поднялся. Поединок длился всего лишь минуты три — но сил съел, как хорошая операция. Вымазанная в жиже медсестра, уродливо рас-

кинувшись, лежала на полу. Глупая женщина так ничего и не поняла, вероятно. Кинжал… подумать только, кинжал. Пусть даже заговоренный!

Доктор Франклин перевел дух и поднял трубку телефона.

Медсестра Уэйт шевельнулась. Со стоном согнула ногу.

— Вы позвонили по номеру девять-один-один. Это линия срочных сообщений. Не вешайте, пожалуйста, трубку…

— Я и не собираюсь, — несколько сварливо из-за пережитого потрясения сказал доктор Франклин. — На меня совершено нападение.

…Через какую-то четверть часа все перед особняком маститого врача изменилось. Уютная тишина уединения превратилась в надсадное ритмичное подвывание полицейских сирен и сирен «скорой помощи». Площадку перед домом загромоздили стремглав подъехавшие машины. Пульсирующий алый свет мигалок, напоминавший кровь, то и дело взрывал ночь.

Малдер и Скалли успели в последний момент.

Выйдя из машины, они один за другим проскочили узостью между полицейским

фургоном и передвижной амбулаторией, душераздирающе полыхавшими своими вспышками, и как раз теперь навстречу им двоедюжих ребят проволокли за руки жутко вымазанную чем-то бурым и липким, отчаянно Сопротивляющуюсясестру Уэйт. Она хрипло кричала:

— Вы не понимаете, что творите! Пустите меня! Пустите, это не я!

Сквозь слипшиеся на глазах волосы она все же узнала Малдера и Скалли. Рванулась к ним. Безуспешно. Ей оставалось только кричать.

— Скажите им! Они не понимают! Они ничего не понимают! Я хочу поговорить! Я пыталась остановить все это, но оно слишком могущественно! Я не смогла! Но это не я!

И тут она захлебнулась криком.

Ее скорчило. Глаза ее полезли из орбит. Она начала давиться кровью. Теперь это была настоящая кровь.

Скалли с ужасом увидела, как в кровавом, нервно мигающем свете изо рта сестры Уэйт полез металл. Острый, тонкий металл… Булавка… еще одна… еще три… Сестра Уэйт, пытаясь сплюнуть и не в силах это сделать, ибо булавки словно плодились у нее в гортани, зашаталась и упала на колени, и полицейские, ожидавшие чего угодно, кроме этого, не сумели ее удержать вовремя.

— Быстрее медиков сюда! — закричала Скалли.

Откуда-то уже толкали гремящую колесами по асфальту медицинскую каталку.

— Она наглоталась булавок! У нее внутреннее кровотечение! В операционную скорее!

Скалли могла бы и не кричать. Все делалось само собой. Но сестра Уэйт, продолжая давиться, нечленораздельно завывая и хрипя, корчилась на мостовой.

— Я поеду с ней, — едва слышно в царящем кругом безумии проговорила Скалли, тронув Малдера за локоть.

— Поезжай, — ответил Малдер.

Когда сестру Уэйт втащили в амбулаторную машину, и Скалли запрыгнула в ее ослепительно освещенную, стерильно сверкающую глубину, и двери захлопнулись, и машина, свирепо завизжав тормозами, рванула с места, — Малдер нагнулся. Вокруг суетились еще какие-то люди — полиция, наверное, — и продолжала рвать ночь на красные лоскутья полицейская мигалка… а он стоял неподвижно и смотрел на асфальт.

Он насчитал сорок восемь окровавленных булавок.

Это только на асфальте.

Сколько же их было в дипломированной медсестре?

…Доктор Франклин неловко лежал на диване на втором этаже своего особняка, и доктор Шеннон, чьи узкие яркие губы сейчас совсем не складывались в обычную высокомерную мину, лечила ему ссадину на лбу.

— Спасибо, — проговорил доктор Франклин, когда доктор Шеннон закончила. Это… да. Собственно, ты же понимаешь, я мог бы и сам, но… у меня до сих пор немного трясутся руки.

— Ты великолепно держишься, Джек, — с неподдельным восхищением сказала доктор Шеннон. — Если бы я была на твоем месте, я бы вообще до сих вся тряслась.

— Ну что ты… — сказал доктор Франклин и дотронулся кончиками пальцев до тыльной стороны кисти доктора Шеннон.

Они помолчали. Доктор Франклин закинул одну руку за голову и вытянулся, уставившись в потолок. Доктор Шеннон нерешительно сидела на стуле возле его ложа. Ей не хотелось уходить.

— Самое главное, — произнес доктор Франклин задумчиво, — это то, что теперь все закончилось.

— Слава богу… — пробормотала доктор Шеннон, и доктор Франклин чуть удивленно, чуть насмешливо покосился на нее. — Это был такой кошмар… Слава богу.

Никогда не подозревал в тебе такой набожности.

— Я и сама не подозревала. Ведь она могла тебя зарезать, Джек.

— Н-ну… — неопределенно ответил доктор Франклин. В его голосе отчетливо звучало сомнение.

В дверь осторожно постучали.

— Да, войдите, — сказал доктор Франклин, недоумевая, кого еще могло принести. И тут же усмехнулся, завидев Малдера: «Ну, конечно».

— Доктор Франклин?

— Агент Малдер…

— Лежите, лежите. Я просто зашел узнать, все ли с вами в порядке.

— Я О’кэй.

— Доктор Франклин всегда О’кэй, — сказала доктор Шеннон от души.

Доктор Франклин улыбнулся.

— Я очень рад, — проговорил Малдер и ободряюще улыбнулся хирургу. У меня такое впечатление, что вас здорово побили.

— Похоже на то, — ответил тот.

— Хорошо, что есть эстетическая хирургия. Наверное, нет ничего, чего не могла бы поправить маленькая пластическая операция.

Доктор Франклин внимательно и с каким-то внутренним вопросом поглядел наМалдера. Словно пытался что-то понять, уяснить для себя о стоящем напротив него агенте. Хотел сказать что-то — но смолчал.

— Эта сумасшедшая запросто могла его зарезать, — сказала доктор Шеннон.

Малдер покивал, думая о чем-то своем.

— Скажите, доктор Франклин… У вас нет каких-то соображений… вы не представляете, почему сестра Уэйт напала на вас?

Хирург поразмыслил.

— Ну, во-первых, я заявил о своих подозрениях относительно нее…

Малдер, не дослушав окончания фразы, покачал головой.

— Она не могла об этом знать. А как она попала к вам в дом, вы полагаете?

— Ничего не полагаю, — несколько раздраженно ответил доктор Франклин. Он очень точно владел собой: по его интонации было видно, что он продолжает старательно сохранять приветливость, но это дается ему с большим трудом, и присутствие здесь и сейчас назойливого агентаФБР совершенно неуместно. Малдер все прекрасно понял.

— Вы знали, что сестра Уэйт практикует черную магию? — как ни в чем не бывало спросил он.

— Силы небесные, ну откуда мне об этом знать? Первый раз слышу… Стало быть, она давно уже сошла с ума, да?

— Пока не знаю, — ответил Малдер.

— То есть, вы хотите сказать, — подала голос доктор Шеннон, — что это именно она ответственна за все сегодняшние ужасы?

Малдер молчал.

— Да и не только сегодняшние, — спохватилась доктор Шеннон. — Если вспомнить о событиях десятилетней давности, о которых рассказал сегодня Джек… запнулась. — Вы серьезно так думаете?

Малдер поглядел ей в глаза и тихо ответил:

— Я думаю, что нам еще много надо выяснить.

Возникла неловкая пауза. Доктор Шеннон принялась старательно смотреть в стену.

— Простите меня, пожалуйста, — проговорил доктор Франклин совсем больным голосом, — но нынешний день, да еще с таким вечером — это для меня слишком. Мне нужно немного отдохнуть.

— Да, конечно, простите, — сказал Малдер и двинулся к двери.

— Я думаю, медленно проговорила доктор Шеннон, когда они остались с доктором Франклином одни, — все мы хотим немного отдохнуть. А потом вернуться к работе и забыть все это. Снова… снова — просто работать. Спокойной ночи, Джек.

— Спокойной ночи, ответил доктор Франклин и улыбнулся ей на прощание.

Когда она вышла, его улыбка стала еще шире.

Региональное управление ФБР

Чикаго, Иллинойс

Время на стоящих возле раскинувшейся на столе толстенной «Энциклопедии колдовства и демонологии» часах неуловимым движением перелетело на 3.40 пополуночи. Малдер устало потер виски, зевнул. И в этот момент в дверь постучали. Потом прозвучало:

— Малдер, это я.

Как будто сейчас сюда мог прийти кто-то еще!

— Заходи, Скалли, — зевая на редкость бестактно, но затем с каким-то странным чувством сопричастности, даже братства, сказал: — Господи, какой у тебя усталый вид.

— Что, серьезно? с поразительным равнодушием произнесла Скалли. Ну… для меня отдых еще возможен… Я только что из больницы, Малдер. Наша подозреваемая непонятно в чем Ребекка Уэйт умерла двадцать минут назад.

Малдер снова потер виски.

— Причина смерти?

— Большая потеря крови из-за множественных внутренних повреждений и кровотечений, вызванных проглоченными острыми предметами.

— Сколько врачи насчитали… предметов?

Скалли качнула головой.

— Понятия не имею. Не уверена даже, что их считали. Там целый швейный набор.

— А я посчитал то, что она успела срыгнуть и сплюнуть. Только на асфальте осталось почти что полсотни.

— Уму непостижимо…

— Ты когда-нибудь видела что-то подобное?

Скалли неторопливо прошлась по кабинету.

— Как тебе сказать… Вообще-то, — задумчиво начала она, — когда я училась в медицинском колледже, я видела довольно много странного. Есть, например, психическое расстройство, которое как раз заключается в том, что больной испытывает непреодолимую тягу к глотанию непищевых объектов. Тут подойдет глина, камни… Похоже, правда?

— Непохоже, Скалли, покачал головой Малдер. — Ты уж прости. Совсем непохоже. Сколько иголок человек может впихнуть в себя прежде, чем ему… расхочется пихать больше? И сколько он может после этого жить? А ведь она не просто жила — она дралась и, сколько я могу судить, неплохо отделала нашего патриарха эстетической хирургии… Если бы в ней каким-то образом оказалось столько железа еще до появления доктора Франклина в доме, она просто умерла бы прямо там же, давным-давно. А во время драки ей глотать иголки и булавки было уже некогда… Да и где бы она их взяла? Ты вот, попав в чужой дом, сможешь отыскать не одну, не две, а разом сотню-другую иголок, чтобы ими как следует закусить?

— Малдер, я поняла. Ситуация и впрямь абсурдная. Но к чему ты клонишь?

— Я думаю, — таинственно сообщил Малдер, — что это элеотриофигия.

— Ч-что? — с невольной брезгливостью переспросила Скалли.

— Самопроизвольное отрыгивание посторонних инородных предметов.

«Откуда он только слов таких нахватался? — подумала Скалли. — Эле… элео… гадость какая».

— И что это такое?

— Подобные симптомы характерны для одержимых дьяволом.

— А, ну конечно. Как я сразу не поняла. Малдер, мы сегодня очень устали и перенервничали, давай продолжим с утра. У меня может не хватить самообладания, если ты начнешь мне рассказывать про чертей и ведьм.

— Ну ты же вместе со мной была в доме сестры Уэйт!

— Я не собираюсь отрицать то, что эта женщина практиковала ведьминские ритуалы. Но между человеком, который верит в дьявола, и реальным существованием дьявола — огромная дистанция,ты не находишь?

— Понимаешь, Скалли, известна масса случаев, когда люди отрыгивали всякую мерзость, от бильярдных шаров до мясницких ножей, и этому не удавалось подобрать никакого разумного объяснения. Ни разу. Они не глотали этого. Им негде было это взять, или они были на глазах у других людей достаточно долго перед срыгиванием, чтобы свидетели могли с уверенностью заявлять: не было… все эти вещи попадали к ним внутрь сами. За секунду, за две, за три до срыгивания. Если кому-то удавалось срыгнуть… Представь только, каково приходится человеку, которого рвет мясницкими ножами?

— Откуда ты все это взял? — смирившись в который раз, устало сказала Скалли и опустилась в кресло. Ее уже ноги не держали.

Малдер любовно провел ладонью по распластавшемуся, словно туша, фолианту.

— «Энциклопедия колдовства и демонологии», — проговорил он, словно похваляясь ребенком, сдавшим на «отлично» все экзамены, — самое полное издание.

— И откуда у тебя это потрясающее, это замечательное и уникальное издание?

Малдер поглядел на нее с уважительным изумлением.

— А говоришь, ничего в этом не понимаешь… — пробормотал он. — ты все совершенно точно охарактеризовала. Эта книга была в доме Ребекки Уэйт. И судя по ее виду, она не стояла на полке мертвым грузом. А еще я взял у нее вот это… Малдер поднялся, сделал несколько шагов к стеллажам, громоздящимся у стен, и выдернул из кипы каких-то бумаг, буклетов, журналов большой календарь. Словно поднос с неслыханными яствами, он обеими руками понес его к Скалли. Он был открыт на апреле.

— Очень интересно, — ровным голосом произнесла Скалли.

— Но это действительно интересно! — Малдер ткнул пальцем в день 30 апреля. — Видишь, помечено? Это Рудмас, весенний шабаш.

— Что?

— Весенний шабаш ведьм. Всего их четыре… это весенний. Называется, как видишь, Рудмас. Я прежде не знал этого слова.

— Ты сильно обогатился знаниями…

— И, между прочим, тридцатое апреляэто день рождения бедняги, которого доктор Ллойд недавно распилил пополам.

Скалли помолчала. Усталость ее стремительно отступала.

— Ты уверен?

— Да. Я заново просмотрел медицинские карты после того, как обнаружил этот календарь. Пока ты была в больнице…

— Ты возвращался в Гринвудский центр?

— Еще бы!

— Ну, тогда я слушаю! Давай дальше. Я же чувствую, у тебя еще немало в запасе…

— Это правда, Скалли. Вот смотри июль. Тридцать первое. Видишь отметку? Это Ламмас, летний шабаш. День рождения миссис Трэвор.

— Невероятно… ты думаешь, она выбирала свои жертвы по дням рождения?

— Нет, — Малдер внезапно погас. Отложил календарь. — Она… — повторил он вслед за Скалли. — Она… Все совсем не так. Ты же видела, Скалли. Дни шабашей, дни рождений жертв… помечены звездочками.

— Я думала, так и полагается…

— Ты действительно очень устала;

Он снопа пододвинул к ней календарь. И тогда Скалли увидела: звездочки были нарисованы на днях шабашей от руки.

— Это она рисовала? — почему-то понизив голос, почти шепотом произнесла она. — Зачем?

— Я же говорил: пентаграмма — это охранительный символ. Средство защиты. Помнишь, что она кричала там, у машин? Я думаю, Скалли, что умершая только что медсестра Уэйт пыталась спасти этих своих пациентов. Я думаю, она знала, что им грозит какая-то опасность.

— И потому напала на доктора Франклина? Не вяжется, Малдер.

Он внимательно посмотрел на напарницу.

— Ты думаешь? Скалли задохнулась.

— Неужели ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что она знала про него кое-что. Я хочу сказать, нам пора наконец выяснить, что именно она про него знала. По крайней мере, прежде чем он вернется к работе.

Отделение эстетической хирургии

Гринвудский мемориальный госпиталь

Чикаго, Иллинойс

Была когда-то песенка годах, наверное, еще впятидесятых, и сумеречные временамаккартизма: «Утро начинается с рассвета…»

Только у бездельников и у бездомных утро начинается с рассвета. У нормальных людей утро начинается с прикидок относительно рабочего графика на текущий день.

Но порой возникают в жизни полосы, когда попробуй-ка, прикинь. Вторгаются все, кому не лень. И хоть бы польза какая-то была от их вторжений!

Доктор Хансен, досадливо хмурясь, вошел в ординаторскую. Там уже был один человек — и, пожалуй, памятуя о вчерашнем, как раз этого человека доктор Хансен менее всего рассчитывал увидеть здесь в столь ранний час. Но именно доктор Франклин, так пострадавший вчера, заступил на свой пост раньше всех. Это было поразительно. Доктор Хансен был уверен, что, пользуясь случаем, коллега на законном основании, по совершенно уважительной причине проспит дома не менее, чем до полудня.

— Привет.

— Привет. Ты в порядке? Я О’кэй.

— Собираешься работать спозаранку? Доктор Франклин, чуть улыбнувшись, посмотрел на коллегу через плечо.

— Нам надлежит вести себя как ни в чем не бывало. Именно такое указание дала вчера доктор Шеннон, и я с ней полностью согласен.

— У тебя железные нервы… О! Легка на помине.

Вошла доктор Шеннон. Глаза ее метали молнии.

— Только что поступил очень неприятный звонок.

— Что еще? — с кислой миной спросил доктор Хансен.

— Опять из ФБР. Они задавали вопросы о днях рождения наших сегодняшних пациентов… и не только сегодняшних. Обещали перезвонить через десять минут. И с утра пораньше уже едут сюда.

— А при чем тут дни рождения пациентов?

— Понятия не имею.

Доктор Франклин молча, неторопливонатягивал на голову тугую белую шапочку, прикрывавшую волосы во время операций.

— Честно говоря, после вчерашнего я думал, что все кончилось, — вздохнул доктор Хансен.

— Как видишь, нет, бросила доктор Шеннон и вышла.

— Ну, что за жизнь, — философски заметил доктор Хансен, без спешки переодеваясь. — Стоит только начать какое-то хорошее дело — и тут же обязательно находится кто-то, кто принимается изо всех сил ставить тебе палки в колеса.

— Бедные всегда ненавидели богатых, — пожал плечами доктор Франклин. Больные всегда ненавидели здоровых. Дураки всегда ненавидели умных. Уроды всегда ненавидели красивых и сильных… так создан мир. Надо принимать его таким, каков он есть — и делать выводы. И действовать соответственно.

— Я не понимаю, почему человек стал таким консервативным. Как будто нам есть, что хранить.

— Кому-то, наверное, и впрямь есть.

Доктор Хансен подошел к коллеге, положил ему руку на плечо и внимательно пригляделся к его лицу, к его ссадинам и синякам.

— Джек, мне не нравится твой голос. И твоя физиономия мне тоже не нравится. Что с тобой?

Доктор Франклин спокойно выдержал его взгляд.

— Просто не выспался.

Доктор Хансен убрал руку с плеча док-гора Франклина.

— Ну, еще бы… пробормотал он. Как ты мог вчера выспаться.

— А так со мной все в порядке. Доктор Хансен поджал губы в нерешительности. Потом твердо сказал:

— Я буду делать твою операцию, Джек. Свою отложу на полчаса… Ничего не случится. А ты сейчас пойдешь домой и как следует отдохнешь. Да?

— Я же сказал — все в порядке.

— А ты посмотри на себя в зеркало. Ты выглядишь, будто только что из преисподней.

Доктор Франклин чуть вздрогнул. И сразу же улыбнулся. Доктору Хансену его улыбка показалась несколько принужденной.

— Спасибо за заботу.

— О! Не пойми меня превратно.Я не собираюсь заниматься благотворительностью.Просто нам сейчас непозволительно совершать новые ошибки, понимаешь? Эти едут сюда… а на тебе действительно лица нет. Дрогнет рука… что тогда?

Доктор Франклин помедлил, потом улыбнулся еще раз и снял шапочку с головы.

…Малдер вел машину так быстро, как только позволяла утренняя насыщенность трассы. Зеленая зона Гринвудского центра — сейчас, по осени, скорее рыжая и бурая уже курчавилась за рядами частных одноэтажных домиков окраины.

Скалли спрятала телефон.

— Они сказали, что доктор Франклин уже ушел с работы. А еще… она запнулась.

— Что?

— Один из первых пациентов сегодня… он уже чуть ли не на столе… Его день рождения приходится на одну из помеченных дат.

Скалли не смогла выговорить «шабашей» — все в ней протестовало. Язык не повернулся. Это по-прежнему казалось ей такой невыносимой, претенциозной и дремучей чушью…

— Худо, — сказал Малдер. Корпуса центра стремительно приближались.

…— Скажите… а с доктором Франклином что, что-то стряслось?

Доктор Хансен неприязненно обернулся на лежащую на операционном столе женщину и вновь повернулся к своему столику, выбирая инструменты. «Почему всем кажется, что у этого зазнайки и сноба все получается лучше, чем у остальных? — подумал он. — Непонятно…»

— Просто доктору Франклину немного нездоровится, — сказал он. Вдруг у него затряслись руки, холодная дрожь россыпью твердых снежинок окатила спину. «Что это со мной?» — скорее недоуменно, чем встревожено, подумал доктор Хансен. Все утро он, отлично выспавшись, несмотря на вчерашние волнения, чувствовал себя превосходно и вообще на здоровье не жаловался.

— Я так понимаю, не унималась настырная пациентка, — что это одна из таких процедур, которую могут проводить все доктора, правильно?

— Правильно, — хрипло ответил доктор Хансен. — Это простая операция.

Стены операционной закружились вокруг него.

— Доктор Франклин мне говорил, бубнила, лежа с закрытыми глазами, полусонная пациентка, — что химическая очистка кожи — это практически безопасная, совершенно не рискованная операция.

— Именно так, — сказал доктор Хансен.

Он открыл стеклянную дверцу одного из шкафов, неторопливо вынул большую банку с фенолом, открутил с нее крышку и, подойдя к операционному столу, хладнокровно, без спешки, вылил все содержимое на голову и плечи пациентки.

Малдер и Скалли вбежали в отделение эстетической хирургии как раз вовремя, чтобы услышать исступленный визг доктора Шеннон.

Ставшая на какой-то момент совершенно некрасивой волшебница колотила воздух кулачками и визжала, заглядывая в открытую дверь второй операционной. Там, внутри, весь мокрый от пота доктор Хансен, постепенно приходя в себя, стоял, пригнувшись, над операционным столом с пустой банкой в руке, а прямо под его рукой, как не проданный вовремя кусок несвежего мяса на витрине заштатного магазинчика, неаппетитно алел пятнистый огрызок полупереваренной жгучим зельем мертвой головы.

— …Я связана с Гринвудом уже много лет, — медленно говорила доктор Шеннон. Руки у нее еще чуть дрожали, а сорванный голос шелестел, в нем проскакивали бумажные тона. При мне все начиналось… Теперь отделение эстетической хирургииодно приносит около половины всей прибыли госпиталя. Вы понимаете, что это значит?

— Наверное, понимаю, — ответила Скалли. Она сидела напротив доктора Шеннон в ее кабинете; молчаливый Малдер подпирал спиной стену чуть поодаль. — Это значит, что пока остальные доктора живут все хуже и заработки их год от году падают из-за длительного кризиса здравоохранения, вы ухитряетесь оставаться на плаву. У вас бум. У вас процветание.

— Именно. Но ваш сарказм неуместен. Мы просто удовлетворяем потребности людей. Мы не создаем спрос на себя. Ведь все хотят быть красивыми, правда?

— Правда, — признала Скалли.

— Не ко всем природа так щедра, как, например, к вам, агент Скалли… Но даже

вы, как я погляжу, не пренебрегаете косметикой.

Скалли вздохнула.

— В последние годы все как с ума посходили, признала доктор Шеннон. Но в этом желании людей… желании выглядеть эстетично, привлекательно, молодо… нет ничего зазорного.Сначала была просто чистота, мыло, зубной порошок, притирания… потом — хорошая одежда… бижутерия… потом — здоровье. Прогресс медицины. Какой смысл, какая радость быть одетым в парчу и драгоценности больным? Потом — не просто здоровье, но красивое здоровье… Так заведено. С каждым шагом науки вперед… — она запнулась. — Я много говорю не о том, — признала она. — Простите.

— Ничего, — мягко ответила Скалли. — Я понимаю, это, вероятно, нервное.

— Вероятно, — согласилась доктор Шеннон.

Они помолчали.

— Наш успех сделал нас… надменными, — вдруг сказала доктор Шеннон. — Самодовольными. Нам стало казаться, что мир крутится вокруг нас и наших операций… Наверное, мне надо было бы принять ответственность за некоторые наши ошибки…

— Ошибки? — подал голос Малдер. Всего лишь ошибки? Такие, например,как смерть пациентов десяток лет назад?

Доктор Шеннон с неудовольствием покосилась на него и нехотя произнесла:

— То, что любой из нас раньше или позже может сделать что-то не так, — отрицать бессмысленно.

— Значит, — уточнила Скалли, — вы все это тогда прикрыли?

Доктор Шеннон горько усмехнулась.

— Если бы мы все это и впрямьприкрыли, это было бы просто благодеянием для госпиталя. Просто благодеянием… Но ведь следствие проводилось. Нас дергали на протяжении нескольких недель, срывали операции, нервировали, не давали работать, в сущности… мы понесли громадные убытки тогда. И все равно это ни к чему не привело. Смерти были признаны тем, чем они и были и чем их надлежало признать сразу, с самого начала: несчастными случаями, в которых никто не виноват… Все только потеряли время. Мы стали слишком ценными… главным активом процветающей огромной больницы. Мы стали тем, что надлежит защищать. Даже ценой жизни пяти человек.

— Пяти? — удивленно спросил Малдер после короткой заминки.

— Вы это еще не успели выяснить? Да, пяти. Четверо пациентов и один врач,Наш пожилой коллега, который то ли загнал себя, взяв непосильную ношу и не выдержав нагрузки, то ли… то ли был слишком потрясен произошедшим и понял, чтовпредьне сможет работать с той интенсивностью, какая только и может обеспечить процветание. Он умер… формально — от передозировки снотворного.

— Как его звали?

— Доктор Кокс, — без запинки ответила доктор Шеннон, и Малдер отметил, что, несмотря на прошедшие годы, имя умершего врача у нее на кончике языка. Возможно, это что-то значило. Возможно, ничего. — Доктор Клиффорд Кокс.

— У вас есть по нему досье?

— Скорее всего, есть соответствующий файл, не больше. У нас уже тогда компьютерный учет вытеснял бумажки, нам это было вполне по средствам…

— Нам нужно его посмотреть, — решительно сказал Малдер. — И личные дела пациентов, умерших десять лет назад.

— Прямо сейчас? — устало спросила доктор Шеннон.

— Да, — ответил Малдер. Голос его звучал немного виновато, по твердо.

— Малдер, что ты задумал? — спросила Скалли, пока удрученная доктор Шеннон с видом полной покорности судьбе пересаживалась к своему компьютеру.

— Погоди минутку, — ответил Малдер. «Опять, — подумала Скалли с привычной обидой. — Опять у него озарение… Горе луковое».

Она демонстративно поднялась и отошла к окну. Уж она-то знала, что с Малдером лучше не разговаривать в такие моменты. Она злилась на него и не могла не злиться — а в то же время опыт показывал, что он слишком часто оказывается прав и она своей недоверчивостью, скепсисом, требованиями сразу рационально объяснять каждый шаг только мешает ему и отнимает время.

Осень…

За окном была осень. Моросил дождь. Клубилось небо.

Когда Скалли вернулась к действительности, на дисплей как раз шустро выпрыгнуло из электронных глубин стандартное

«Заявление о назначении в штат медицинского персонала». Адрес: 2050, Нельсон-стрит, Чикаго, Иллинойс.

Никаких ассоциаций. Адрес как адрес.

Дата рождения: 7 июля 1939 года.

Дата как дата. «Десять лет назад, — прикинула Скалли, — ему было сорок пять. Интересно, что доктор Шеннон назвала его пожилым. Ей самой было, вероятно, меньше тридцати… сильно меньше. Сегодня на вид ей не дашь и сорок. Я бы поставила на тридцать пять или чуть меньше. Впрочем, они тут волшебники по этим делам…»

Фотография.

Доктор Кокс выглядел старше своих лет. Широкое, некрасивое лицо — не какими-то деталями, а в принципе, в некоей неуловимой основной идее своей непривлекательное, невзрачное, неинтересное… нерасполагающее. «Сапожник без сапог, — подумала Скалли. — Не зря он надорвался. Горечь каждый день. Печь красавцев и красавиц и оставаться самому вот таким… Тут, вероятно, не помогли бы никакие локальные изменения, иначе он уж не оставил бы себя прежним… настоящим». Она испугалась этой мысли. «Настоящий… что это вообще такое — настоящий? Душа, мысли, воспоминания — вот человек. А в какую оболочку это заключено… Или все же есть некая связь, некое не поддающееся логическому осмыслению соответствие? В человек все должно быть прекрасно… Кто это сказал такое? Не помню… Что-то из литературы. Некрасивый — значит, плохой? А стоит только спрямить нос, подтянуть к черепу уши — и все, проблема самосовершенствования решена? »

— Теперь я вот что вас попрошу, — проговорил Малдер, вдоволь налюбовавшись на личное дело Кокса и решив, что подошедшая к ним Скалли тоже вполне удовлетворена созерцанием документов доктора. — Вот что… У вас же есть программа, которая позволяет пациентам прикинуть на компьютерной модели то, как они будут выглядеть после эстетической операции. Не может не быть.

— Есть, конечно. По первому требованию пациента мы моделируем их будущий внешний облик. Если такая операция — то нот такой результат, а если вот такая — то такой…

— Я так и думал. Так вот, попробуйте «делать это лицо таким, каким оно могло бы стать после операции.

— Не понимаю. Какой операции?

— Мне трудно объяснить… Наверное, существуют наиболее распространенные потребности… наиболее стандартные способы украшения себя. Мы же люди стандартов. Вся современная цивилизация держится на стандартах. Представьте себе, что вот такой человек заказал бы вам операцию… или несколько операций… по улучшению себя. Самых распространенных. Самых часто заказываемых. Никто ведь не попросит изменить его внешность так, чтобы он стал ни па кого не похож… Наоборот. Все хотят быть похожими на идеал, и таких обобщенных идеалов в каждую эпоху — два-три, не больше…

— Кажется, я поняла, — с неудовольствием проговорила доктор Шеннон и зашелестела клавиатурой.

Скалли показалось, что измышления Малдера не на шутку обидели и без того издерганную событиями врача. Малдер вел себя с чужой женщиной… будто с нею, Скалли. С одной стороны, высказался о любимом деле доктора Шеннон не очень-то уважительно, если вдуматься — оскорбительно даже; с другой — дал обычную для себя директиву: пойди туда — не знаю куда, найди то — не знаю что… На свежего человека такое может производить лишь отталкивающее впечатление. Очень отталкивающее.

На дисплее, меж тем, одно за другим выпрыгивали поверх фотографии доктора Кокса какие-то окошечки с пустыми квадратиками бесчисленных опций, в которых доктор Шеннон, повинуясь одной лишь ей известным законам и правилам, то выставляла флажки, то пропускала их незаполненными.

— Я не очень понимаю, к чему ты клонишь, Малдер, — вполголоса проговорила Скалли.

— Как тебе сказать, — чуть наклонившись к ней, но глаз не спуская с экрана монитора, ответил Малдер. — Чуть менее десяти лет назад здесь произошли четыре несчастных случая. Несчастных случая. Подряд. Причиной послужили ошибочные действия врачей, которые нельзя ни объяснить, ни квалифицировать как предумышленные преступные… пли хотя бы непредумышленные преступные. Разные врачи, до той поры считавшиеся вполне компетентными и даже отличными специалистами, вдруг на протяжении трех суток совершили четыре ошибки, каждая из которых закончилась смертью пациента. Это изрядно исковеркало их жизнь. Они не были осуждены, и я не знаю пока, как они существовали потом, но всем пришлось уйти из Гринвудского центра.

— Похоже на то, что сейчас.

— Более чем похоже. Дни рождения четырех погибших совпадали с датами сезонных шабашей. По трупу на сезон. И только день рождения доктора Кокса ни с чем не совпадает. Что и неудивительно — ведь в году лишь четыре сезона.

— Малдер, он же доктор! При чем тут он? Он и не должен ни с чем совпадать!

— Может, и не должен, — с отвратительной, унижающей загадочностью ответил Малдер. Скалли только прикусила губу, чтобы не вспылить.

— Готово, — сказала доктор Шеннон.

С экрана на нее и на агентов смотрело моложавое, немного нелепое из-за какой-то неуловимой разнородности, неподогнанности частей друг к другу лицо никогда не существовавшего человека.

— Это вам ничего не напоминает? — спросил Малдер через несколько мгновений.

— Нет.

— Никого.

Обе женщины ответили почти одновременно.

— Пожалуйста… а можно немного расставить глаза и сделать более выпуклым и мощным лоб?

— Медицина не способна на подобные хирургические вмешательства, — сухо, проговорила доктор Шеннон.

— Я знаю, — мягко ответил Малдер. Доктор Шеннон молча возобновила перепляс пальцев над клавишами. В ее молчании отчетливо чувствовалась враждебность.

Скалли знала, что подобная мягкость появляется в голосе Малдера совсем не от неуверенности. Напротив. Настолько-то она знала напарника, чтобы понимать: он вот-вот ухватит прячущегося дьявола за хвост.

Только вот кто им окажется?

Скалли уже предчувствовала… но боялась даже в мыслях назвать имя.

Лицо на дисплее медленно переплавлялось. Чуть-чуть… чуть-чуть… еще чуть-чуть… Все.-

— Странно, — немного дрожащим голосом произнесла доктор Шеннон. — Это же доктор Франклин!

Гарднер-стрит, 9

Виннетка, Иллинойс

Стеклоочистители метались по ветровому стеклу, будто обезумев. Дождь валил стеной.Мутные огни встречных машин пролетали мимо в волнах раздробленного радиаторами ливня, будто в густом дыму.

— Он не отвечает на пейджер, — сказала Скалли.

— А домой к нему ты не звонила?

— Там автоответчик. Долдонит одно и то же… Звонила трижды, не подходит.

Малдер, отчаянно гудя сигналом, продрался сквозь перекресток.

— Ты думаешь, доктор Кокс убил этих четверых десять лет назад, и тогда возник доктор Франклин? — спросила Скалли.

— Скорее, доктор Кокс убил этих четверых, чтобы превратиться в доктора Франклина.

— Но подобная трансформация медицински невозможна, — упрямо проговорила Скалли.

— Это не медицина! При чем тут медицина, Скалли? Это магия! А то, что происходит в операционных, — кровавая жертва. Самая могущественная, самая действенная в черной магии… Сестра Уэйт это знала. Она единственная поняла, что произошло, — но никому не могла об этом рассказать, ее просто посадили бы в сумасшедший дом. И она металась эти десять лет по всем медицинским учреждениям страны, поставила крест на служебном росте, потому что везде ее, с ее-то опытом, брали лишь как вспомогательную сестру… и по каким-то ей одной известным признакам искала убийцу… И вот — нашла здесь, снова здесь. Помнишь, нам сказали, что она перевелась сюда всего лишь шесть недель назад?

— Малдер, я не могу поверить…

— А я могу? — Нет, но…

— Действительности все равно, Скалли, верим мы в нее или нет. Доктор Кокс, прославленный косметолог и хирург-пластик, достиг предела в творимых скальпелями чудесах. Он помог тысячам людей. Но не мог помочь себе самому. И он шагнул на один шаг дальше. Только и всего. Как это говорила доктор Шеннон? Следующая ступень развития? Ему понадобилось чуть более мощное чудо. Прежние чудеса требовали оленьих пантов, костной муки дельфинов… потом для некоторых чудес стала требоваться женская плацента… Теперь четыре человеческих трупа, изготовленных и переделенной последовательности. Прогресс…

— И все это только для того, чтобы стать красивым?

Малдер, не отрываясь от дороги, коротко покосился на нее. В глазах его блеснула грустная ирония.

— Все хотят быть красивыми, Скалли. Он затормозил так резко, что «таурус» с воем занесло на мокром покрытии перед домом доктора Франклина.

Могучая дверь была притворена, но не заперта. Агенты переглянулись и достали оружие. Малдер вошел первым.

— Доктор Франклин? громко позвал он. В доме было тихо — точно так же, как вчера вечером тихо было в доме сестры Уэйт. Навеки оставленном. — Доктор Франклин!

Никого. Ни души.

Малдер двинулся к лестнице на второй этаж. Скалли осторожно пошла в глубину холла. Собственный пистолет в руке казался ей таким жалким, таким смехотворным по сравнению с теми силами, против которых они сейчас пытались бороться… если, конечно, предположить, что все эти силы действительно есть. Она не успела уйти далеко. — Скалли! позвал Малдер сверху, и она вздрогнула, мгновенно покрывшись испариной от неожиданного громкого звука. — Что такое? — Подойди сюда! Скалли сделала несколько шагов обратно лестнице, но Малдер, опиравшийся локтями на перила площадки второго этажа, вновь остановил ее.

— А теперь посмотри, где ты стоишь… Скалли, не понимая, остановилась и глянула вниз.

Она стояла почти в центре гигантской пентаграммы, выложенной на мраморном полу.

Непроизвольно она сделала несколько поспешных шагов, выбираясь из этого вдруг ставшего физически ощутимым, душного, тугого капкана.

Малдер уже сбежал к ней. Чуть наклонился, присматриваясь внимательнее.

— Видишь, — сказал он негромко, — здесь она другая. Перевернутая.

Скалли тоже попыталась присмотреться.

— Наверху два луча, а не один. Это два рога козла страсти, бодающего небо.

«А за козла ответишь», — почему-то всплыло в голове Скалли, и тут до нее дошло.

— Сатана?

— Он самый.

Скалли безнадежно спрятала пистолет.

А в точках соприкосновения лучей громадной звезды с окружностью, в которую она была вписана, рябили какие-то буквы… — Смотри, — сказала Скалли, — здесь что-то написано.

Она присела на корточки.

— Какая-то фамилия. Холл…

— А вот — Трэвор… Это имена жертв! Смотри, в основании пентаграммы, у того луча, который торчит вниз, — его собственная… Франклин.

— Малдер! — Скалли медленно поднялась. Она понимала, что теперь дорога каждая секунда, — но вдруг ослабевшие ноги подняли ее с великой натугой. — Малдер, здесь фамилия Шеннон…

— Доктор Шеннон?

— Ты… ты не узнал, когда у нее день рождения?

— Бежим, Скалли!

Отделение эстетической хирургии

Гринвудский мемориальный госпиталь

Чикаго, Иллинойс

Доктор Франклин неторопливо и методически подбирал необходимые инструменты. Он трогал, брал и вновь клал их на место с удовольствием. Прикосновения к режущим поверхностям придавали ему силы. Ему всегда нравился этот острый, тонкий металлический блеск. Эта твердость, эта точная офомленность, функциональность, нацеленность на определенную задачу… неумолимость… только так и можно жить. Скальпели могли бы стать прекрасными налогоплательщиками и настоящими патриотами своей страны.

Дверь открылась. Доктор Франклин, держа в кулаке рукоять одного из особенно приглянувшихся ему ножей, оторвался от лежащего перед ним на металлическом подносе животворного изобилия.

— А-а, — сказал он. — Как я рад, что ты пришла.

На пороге стояла доктор Шеннон.

Она явно не ожидала увидеть доктора Франклина здесь. Она явно растерялась.

Несколько мгновений ее встревоженные глаза перебегали с лица доктора Франклина на столик с инструментами перед ним и обратно.

— Джек? — выговорила она наконец. Помертвелые, побледневшие губы ей не повиновались. Она старалась говорить очень спокойно, как с опасным психопатом — но у нее плохо получалось, квалификация была совершенно иной. Она была прекрасным специалистом. — Что ты тут делаешь?

Доктор Франклин лишь молча улыбнулся и сложил руки на груди.

В глазах доктора Шеннон был страх. Необъяснимый, ничем, казалось бы, не спровоцированный — но тем более всепоглощающий и заглатывающий душу темный ужас.

— Джек… выговорила доктор Шеннон. — Не подходи.

Доктор Франклин лишь чуть склонил голову набок и сложил губы трубочкой, как бы говоря: «Зачем? Я и не собираюсь».

Его кулак, в котором он держал скальпель, стал пустым.

Доктор Шеннон внезапно согнулась с утробным всхлипом, словно получив удар ножом в живот. Ее наполненные паникой глаза по-прежнему были прикованы к стоящему неподвижно доктору Франклину.

Она попыталась распрямиться, но столик с инструментами тоже стал пустым.

Со сдавленным звериным воплем доктор Шеннон упала сначала на колени, потом опрокинулась набок. Из ее рта, из ее стиснутых от невыносимой боли, по-прежнему узких, но совсем уже неярких по сравнению с бегущими по щекам и подбородку струйками, губ выхлестнула кровь.

Доктор Франклин подошел к ней неторопливо и почти вальяжно. Наклонился и поцеловал судорожно корчащуюся женщину в лоб.

— Спасибо, дорогая, ты мне очень помогла вчера, — сказал он. — Так славно обработала царапины… Надеюсь, все инструменты здесь были хорошо стерилизованы.

С этими словами он перешагнул через умирающую женщину и вышел в коридор, даже не закрывая за собою дверь.

…Оглушительно гремели колеса каталки. Оглушительно гремели голоса. Люди бежали. Лампы на потолке летели назад.

— Разойдись, разойдись! С дороги! Кому сказано! Что вы проглотили?

Лицо в очках и белой шапочке наклонилось над нею из мутного поднебесья, полного адской боли и свирепого летящего света.

Доктор Шеннон молчала.

— Что вы проглотили?!

— Она не говорит, — раздалось откуда-то со стороны.

«Я просто не хочу, — подумала доктор Шеннон. — Я могу, но просто не хочу. Все бессмысленно. Меня зарежут. Что бы я ни делала, и что бы ни делали все — меня сейчас зарежут, как зарезали тех».

— Приготовиться к вскрытию! Надо посмотреть…

— Не надо, — едва разлепив склеенные кровью губы, попросила доктор Шеннон. Ей казалось, она говорит громко и отчетливо.

— Что? Что вы сказали?

— Не надо…

— Аппарат для переливания крови! Следите за давлением! Капельницу, живо!

— Не надо! Нет. Нет. Нет. Пожалуйста, не надо…

Маска подачи наркоза легла ей на лицо. Она еще успела услышать откуда-то из неимоверной дали:

— Скалли, не давай делать ей операцию!

А потом все происходило уже без нее. — Отсос! Губку! Отсос… Физиологический раствор! Еще губку…

Скалли понимала, насколько безнадежное дело поручил ей Малдер. Будь ты хоть президентом Соединенных Штатов — в операционной, когда на столе лежит распоротое человеческое тело, ты — никто. Только врачи имеют здесь право голоса.

Более того — лишь те врачи, которые это тело распороли. Тут вам не демократия. Тут надо дело делать.

И в то же время она понимала, что, пока не взят доктор Франклин, оперировать нельзя.

— Вы должны немедленно прекратить проведение операции!

Врач лишь на мгновение поднял глаза, зажатые меж матерчатой шапочкой и марлевой повязкой. Глаза посмотрели на Скалли, как на не вовремя свалившееся на захватывающую книжку насекомое.

— Я не знаю, кто это, — сказал врач из-под маски, — но немедленно прогоните ее отсюда.

Он даже не сказал: кто она. Он сказал: кто это.

Словно речь шла о чем-то неодушевленном. Или, но крайней мере, не вполне одушевленном.

Насекомое на странице…

Скалли давно заученным, но жалким и нелепым здесь, в сверкающей стерильной белизне металла, стекла и керамики, жестом выхватила жетон ФБР.

— А мне плевать, кто вы! — разъяренно заорал, хватая ее за локоть, дюжий помощник хирурга. Тут были врачи «скорой помощи», не утонченные косметологи и эстетические хирурги. Тут не шутили. Руки у помощника были как клещи.

— Вон отсюда! Здесь идет операция! Эта женщина может умереть!

— Я и стараюсь предотвратить ее смерть! Пока они бестолково кричали, пока помощник под локотки волок Скалли к двери — хирург работал.

А доктор Франклин менял лицо.

А Малдер искал.

Когда он вернулся к операционной, там уже никто не кричал. Было обнадеживающе тихо, только пощелкивали аппараты — то ли искусственное дыхание, то ли искусственное сердце… Скалли, прижав кулак к губам, стояла у самой двери.

— Они спасли ей жизнь, — едва слышно сказала Скалли, повернувшись к напарнику.

Малдер молчал. Брови его были страдальчески сдвинуты.

Не дождавшись его реакции, Скалли зашептала снова:

— Чуть ли не полный набор хирургических инструментов вытащили из пищеварительного тракта. Совершенно непонятно, как они туда попали и как она ухитрилась проглотить столько сразу.

— Тогда я не понимаю… — медленно проговорил Малдер и непроизвольно заозирался, словно бы что-то ища.

И в этот момент из коридора раздался дикий крик.

Потом еще. И еще…

Агенты, едва не столкнувшись в дверях, вылетели наружу.

Кричали в одной из палат. Туда уже бежали люди в белых халатах, кто-то призывал Господа, кто-то требовал дефибриллятор…

Над кроватью, где громоздился под окровавленной простыней какой-то неподвижный, ни на что не похожий ворох, стоял со скальпелем в руке оцепеневший молодой врач и смотрел куда-то под простыню. Губы его тряслись. Он что-то бормотал, и только когда прихотью случая крики разом стихли, оказалось возможно разобрать:

— Я не хотел. Я не… Вновь заголосила медсестра:

— Я пыталась его остановить! Я пыталась! Боже милосердный, откуда я могла знать? Он просто вошел и зарезал! Он сошел с ума!

— Фамилия? — отрывисто и негромко спросил Малдер.

Скалли обернулась и, увидев висящий в изножье кровати лист истории болезни, вырвала его из защелки и поднесла к глазам.

— Шеннон… — не веря себе, прочитала она.

— День рождения?

Глаза Скалли пробежали по строчкам.

— Тридцать первое октября. Господи, Малдер… Это Хэллоуин…

— Осенний шабаш, — сказал Малдер. Некоторое время они молчали. Не перемолвились ни словом. Они просто не могли говорить. Вышли в коридор, неторопливо, уже непричастные ни к единой из местных сует, удалились в холл, где трое пожилых мужчин спокойно — а что им беспокоиться? — играли в шахматы, где маленькая, аккуратная старушка смотрела по телевизору какую-то чушь…

— Ты его не нашел? — спросила Скалли.

Лицо Малдера передернулось. — Пойдем, я покажу тебе, что я нашел, — ответил он.

Они покинули отделение неотложной помощи, поднялись на три этажа наверх, вошли в отделение эстетической хирургии. Ставшей за эти два дня знакомой до отвращения, до тошноты дорогой прошли мимо подготовительных палат и вошли в холл при операционных. Малдер толкнул дверь, на которой стояла цифра 5.

— Пять, — сказал он.

— Пентаграмма? — спросила Скалли; впрочем, ее интонация была скорее утвердительной, нежели вопросительной. Малдер только кивнул. Обошел пустой операционный стол, обернулся и сделал приглашающий жест. Скалли последовала за напарником.

На полу, посреди громадной перевернутой пентаграммы, нарисованной кровью, лежало, словно сдернутая маска, небрежно брошенное лицо доктора Франклина.

Скалли затошнило.

Только в машине она решилась тихонько спросить:

— Как ты думаешь, мы его найдем?

Малдер долго не отвечал.

Перед его мысленным взором маячило настырное видение: сегодня, или завтра, или послезавтра в один из многочисленных медицинских центров страны бодро войдет мужчина в расцвете лет, с энергичным, волевым, располагающим лицом. С таким, какое принято в.наше время считать энергичным, волевым и располагающим. Именно так его и будет воспринимать большинство; и, быть может, лишь какой-нибудь уродец отвернется с неприязнью и, чтобы скрыть от самого себя свою же бессильную зависть, подумает: «Дешевка… Стандарт…»

Почему-то Малдеру казалось, что это будет Лос-Анджелес. Наверное, потому, что этот сверкающий Город Ангелов, весь в пышной зелени пальм и торжестве океанской лазури, будет этому мужчине под стать.

Главный врач центра или его директор — почему-то Малдер был уверен, что это будет женщина и что она будет смотреть на пришедшего с особенным, еще не вожделеющим, но уже чуть-чуть предвкушающим удовольствием, — приветливо с ним поздоровается и скажет что-нибудь вроде: «Не могу выразить, как мы счастливы, что вы решили влиться в наш коллектив, доктор…» Доктор… Ну, например, доктор Хартман. «Не могу выразить, как мы счастливы, что вы решили влиться в наш коллектив, доктор Хартман». Пришедший уверенно улыбнется, показав великолепные, отнюдь не искусственные зубы, совершенно не нуждающиеся в лечении, и светски ответит: «Что ж, покамест мне нравится все, что я здесь вижу». Пожилая женщина окончательно растает, в самой глубине души непроизвольно относя эту стандартную фразу безликой вежливости хоть чуточку, да к себе. Взгляд ее станет масляным и почти материнским. «С вашим послужным списком, — скажет она, — я уверена, перед вами был огромный выбор. Я просмотрела ваше личное дело — ваша работа на благо людей находится в числе самых впечатляющих, что мне когда-либо встречались». Мужчина с механической благодарностью чуть склонит голову в коротком кивке и ответит: «Я работал всю свою жизнь так прилежно и старательно, не щадя сил, ибо

Господь сотворил нас по своему образу и подобию. И нам лишь остается в меру наших скромных возможностей восстанавливать его образ в уже существующих людях».

И тогда Малдер, почувствовав взгляд Скалли и поняв, что она все еще ждет ответа, отрицательно покачал головой.