Крен

Новости, что шептал ему радиоприемник, были все те же — под них он вчера заснул вместе с Моной: город поднялся на гребень волны, и все ровненько-аккуратненько. По крайней мере на ближайшие два дня. «Мозги у вас ровные», — пробормотал он и выключил радио.

Он брился, одевался, а Мона все еще спала — выражение лица умиротворенное, выпуклый живот занимает почти весь матрас. Он отчетливо слышал ее ровное медленное дыхание — у него был острый слух.

На подъездной дорожке валялся мячик — резиновый, испещренный следами собачьих зубов. Наверное, какой-то пес играл с ним, пока он катился, а как только мяч остановился, заскучал и бросил. Он поднял мячик и кинул о бетон. Мячик подпрыгнул раз, другой, третий и замер — круглый, как Мона, но не такой довольный. Он забросил мячик в автомобиль и последовал за ним.

Нажать на акселератор, повернуть ключ. Моторчик замурлыкал, будто работать ему было одно удовольствие, будто он знал, что сегодня переутомляться не придется. Мимо размытыми пятнами и полосами проносился знакомый пригород.

Выехав на автостраду, он глянул на высотные здания — там был центр города. В последний раз волна набегала еще до его рождения (гребень совсем другой волны, и ему было трудновато это представить), однако он знал, что тогда уловителей пены еще и в помине не было, их установили позже. Теперь городу, похоже, придется расплачиваться за свою гордыню и за офисные здания, натыканные в такой тесноте, вплотную друг к другу. И расплачиваться не чем-нибудь, а своим существованием.

На работе его терпеливо ждал латунный креномер, надежно привинченный к поверхности стола. Он купил этот прибор в прошлом году, предчувствуя опасность. Длинная ось в точности совпадала с направлением движения плато. Он сощурился, рассматривая стрелки, затем не выдержал и достал лупу. Ноль. Это казалось невероятным: истинное чудо.

К монитору компьютера был приклеен листок бумаги с напоминанием о том, что новый сдвиг, ожидаемый в ближайшее время, будет обратным так называемому текущему крену. Следовательно, придется заново закрепить все, вплоть до мелочей, с учетом этого. Бригада монтажников произведет обход всех помещений. Будьте любезны оказать содействие. Он скомкал бумажку, включил компьютер и занялся «домом мечты» Моны — нелегально, это был его частный проект. Дизайн требовал доработки, но вряд ли ему удалось бы и дальше этим заниматься, проведай кто из начальства, что он отвлекается в рабочее время.

— Можно посмотреть приборчик? — Это был Фил и, конечно, наклонился над креномером без разрешения. Он всегда все хватал без спросу. — Ровно! — воскликнул он. — Ничего себе! Сколько живу, плато ни разу не лежало ровно. Впервые такое вижу.

— И в последний раз. Как и все мы. — Он закрыл файл с проектом дома для Моны.

Фил потер руки.

— Все будет иначе. Абсолютно по-другому. Под другим углом. Эй, старина, хочешь подняться на крышу? Вид наверняка потрясный.

Он покачал головой.

Да, конечно, размышлял он, если плато перевернется, все точно будет по-другому. С ног на голову. И, возможно, именно это и произойдет. Если здание не рухнет, не переломится, когда ударится о воду, то оно согнется и потонет. От воды произойдет короткое замыкание, все электричество вырубится — мгновенно. Лифты уж точно работать не будут. В помещениях и коридорах, возможно, на какое-то время еще останется воздух, а возможно, и не останется. Если воздух и будет, то там, где сейчас нижние этажи. Возможно, ему удастся разбить окно и спастись. Если он проживет достаточно долго, чтобы выбраться на уровень улицы, на край плато, где есть воздух… Но какое же это расстояние? Тридцать миль? сорок? больше?

А Мона, которая осталась дома, в таком случае утонет. «Если плато и впрямь перевернется, лучше мне быть дома с ней, — решил он. — Лучше нам умереть вместе — втроем, с нашим нерожденным ребенком».

На следующий день стрелка креномера уже сошла с нулевого уровня, а резиновый мячик, оставленный на столе, за ночь успел скатиться на край. Рассылая письма, делая рабочие звонки и набрасывая новый проект, он наблюдал, как расстояние, бывшее толщиной в волосок, между стрелкой и нулевой линией неуклонно растет. К пятнице стрелка определенно сдвинулась с нуля и перешла за какие-то отметки, которые он даже разбирать не стал, потому что в пятницу, ясным и еще почти ровным утром, в одиннадцать без каких-то секунд, ему позвонила соседка, Эдит Бенсон, и сообщила, что, когда они болтали с Моной в саду, через ограду, у той начались роды и Эдит отвезла ее в больницу.

Он взял отгул, а когда вернулся на работу, стрелка креномера уже подбиралась к критической отметке — их разделяло расстояние не толще карандаша. Ему показалось, что стрелка дрожит, и он вспомнил свою беседу с владельцем лавочки, где приобрел креномер. Он тогда спросил, почему ось кончается именно на такой отметке, а продавец усмехнулся, показывая замечательно ровные зубы (не иначе, вставные), и ответил: «Потому что если стрелка перевалит отметку, вас уже все равно не будет в живых, чтобы на это полюбоваться».

На этот раз на столе его поджидала записка, сообщавшая, что он проявил халатность и не закрепил стул, который в результате проехал через весь кабинет (стул был вращающийся, на колесиках) и врезался в рабочий стол миссис Паттерсон. Он сходил к ней и лично извинился за оплошность.

К концу рабочего дня между стрелкой и критической отметкой можно было бы втиснуть три его визитные карточки, но четыре уже не влезли бы.

В тот вечер он сидел рядом с Моной в ожидании часа кормления и обсуждал с ней колледжи и профессии. Они дружно решили, что пусть Адриан сам выбирает свой путь. Но разве не повлияют на характер ребенка их собственные взгляды, то, как они его воспитают, да что там — их повседневные разговоры? В десять вечера они поцеловались, посмотрели на Адриана и вновь поцеловались.

— Спокойной ночи, милый, — сказала Мона.

Зная, что она не хочет кормить сына у него на глазах, он ответил:

— Спокойной ночи, дорогая.

Утром, причесываясь, он поймал себя на том, что его мысли, которые, по идее, должна была занимать работа, все время возвращаются к Адриану — и плато. Когда волна пройдет, будут построены новые здания, еще выше и многочисленнее. То есть, конечно, если кто-то выживет — тогда будет кому их проектировать и строить. Его фирма получит часть заказов и немалый доход. Следовательно, перепадет и ему.

Он пожал плечами, вытряхнул из расчески волосы и отложил ее. Скоро, скоро появится новый дом, замечательный, прекрасный дом, который он сам спланировал, с террасой, зимним садом, дом, в котором хватит места на пятерых детей.

Явившись на работу, он обнаружил, что стрелка креномера слегка отодвинулась от критической отметки. Теперь между стрелкой и отметкой свободно поместились бы три визитки, а четыре — впритык.

На крыше паслась стайка его коллег — они любовались зеленоватой водной гладью, простирающейся, куда ни глянь, до самого горизонта. Его схватила за руку секретарша в золотом пенсне.

— Я поднимаюсь сюда каждое утро, — призналась она. — Ведь мы никогда больше не увидим ничего подобного, а сегодня последний день, когда мы так высоко.

Он кивнул, стараясь придать лицу серьезное и довольное выражение. Это была не просто секретарша, а секретарша самого директора Раньше он никогда с ней не заговаривал, а она с ним — тем более.

Ему на плечи легли большие пухлые ладони исполнительного вице-президента.

— Смотрите как следует, юноша. Если запомните этот вид, сумеете мыслить масштабно. А нам нужны сотрудники, которые мыслят масштабно.

— Постараюсь, сэр, — отозвался он.

Тем не менее он обнаружил, что рассматривает созерцателей океана, а не сам океан. Вон рассыльный, веснушчатый паренек, стоит и насвистывает. А вон хорошенькая блондиночка, которая никогда не улыбается.

А там, на самом краю покатой крыши, в полном одиночестве топчется старик Парсонс. Он же вроде на пенсии или нет? Выходит, что нет, раз торчит на крыше. Парсонс установил перед собой древний медный телескоп на треноге, но на горизонт не смотрел. Он пристально вглядывался в толщу воды, в бездну, расстилающуюся перед городом.

— Там что-то есть, в воде? Парсонс выпрямился:

— Еще как..

— И что же?

Узловатые стариковские пальцы расправили жиденькие, почти невидимые седые усы.

— Вот именно это я и пытаюсь понять, мой юный друг, — ответил Парсонс.

— Кит? — спросил он.

— Не-е, не кит. Вы, поди, думаете, раз аппарат хороший, так и разобрать легко, что там. Ан нет. — Парсонс уступил ему место перед телескопом. — Желаете полюбопытствовать?

Он наклонился к окуляру. Парсонс подкрутил какой-то винт, чтобы изображение стало четче.

Там был город — или, по крайней мере, городок. Теперь он оказался на мульде^[2], то есть на обширной каменной ступени уровнем ниже, чем их город. Узкие улочки, красные крыши — похоже что в основном черепичные. Над домами вздымался белый шпиль, и на мгновение, лишь на мгновение, смотрящему показалось, что на вершине шпиля блеснул золотом крест.

Он выпрямился и с трудом сглотнул — буквально переваривая увиденное. Он пытался поверить в это не только разумом, но и всем телом. Затем снова приник к окуляру телескопа.

Над красной крышей мелькнуло и пропало что-то белое. Он был уверен: голубь. Да, в этом городе водились не только чайки, но и голуби. Эти голуби, несомненно, гнездились в выступах скал и искали пропитания на городских улицах — интересно, находили или нет?

— Я глянул дома в старом компьютере, — сказал у него над ухом Парсонс. — Если знать, где искать, так можно много разных старых видов найти. Я так полагаю, это Лесабль-Д'Олонн. Не настаиваю, может, и другой какой город. А вы какого мнения?

Он покачал головой:

— Я… даже не знаю. Но… он ведь не пересечется с нашей траекторией? К тому времени, как мы там окажемся? Ведь следующая волна сначала отнесет его подальше в сторону, правда? — Сказав это, он понял, что не верит ни единому собственному слову.

— Вот уж без понятия. — Парсонс почесал в седой щетине на подбородке. — Подъем-то, он всегда медленно идет, что твоя черепаха в гору. А как вниз, под уклон катишься, так с ветерком, аж в ушах свистит. — Он отвернулся, сплюнул. — Мы аккурат в него и врежемся.

— Если он не будет стоять у нас на дороге… Или будет? Врежемся, говорите?

— Может, он прямиком в наше плато и попадет. Точно не скажу. Звонил тут одному геологу — думал, уж им-то по долгу службы положено разбираться во всех этих тонкостях. Так что думаете? Он тоже говорит — мол, наперед ничего сказать нельзя. Все, говорит, зависит от скорости движения каждого плато. Во как. Вы подумайте только! Как представишь, в какую лепешку сплющит это здание, если мы на полной скорости впилимся в них… Да и от них тоже мокрое место останется.

Он кивнул:

— Это верно, так и будет. Сэр, а можно узнать, кому именно вы звонили?

— Доктору Ланцу. Он мне велел о нашем разговоре ни гу-гу. Тоже командир выискался! Так я и буду его приказы слушать. — Старик Парсонс помедлил. — Мне без разницы, все равно помирать скоро. Вам-то еще жить да жить — молодой, крепкий.

— Да, — сказал он и представил себе маленького Адриана. Дальше он говорил уже на автопилоте: — Я спросил вас про геолога, потому что знаком с одним. Шапочно знаком. Правда, его зовут не Ланц, а Саттон, Мартин Саттон. Он живет на соседней улице.

На то, чтобы решиться позвонить Саттону, у него ушел целый час.

— Марта, вы разбираетесь в том, что мне нужно знать, — сказал он, едва вытерпев вежливый ритуал приветствий, — и я, если вы не против, хочу вас порастрясти. Скажите, мы врежемся в тот город на дне? Или городок, не важно.

Саттон отозвался после долгой паузы:

— Так вы тоже о нем знаете.

— Угадали.

— Эту информацию не пропускали в эфир, ее от всех скрывают. Скорее всего в газеты она тоже не просочится — кое-кто за этим присмотрит. Интересно, сколько народу знает о городке?

— Не представляю. Так мы в них врежемся, Марти?

— Это не моя сфера. Я геолог, понимаете? Изучаю наше плато.

— Но вы знаете. Мы врежемся? Саттон вздохнул:

— Может быть. Как вы вообще об этом узнали?

— Посмотрел в телескоп, вот и все. Там, внизу, город или, если хотите, городок. Он окружен полями и садами. Каковы шансы?

Ему показалось, что он слышит, как Саттон пожал плечами.

— Один из десяти.

— Один из десяти, что врежемся?

— Один из десяти, что минуем. Вчера я слышал, что вообще один из пяти. Только никому об этом ни слова, поняли?

— Хорошо. Но вам-то об этом сказали. Чтобы вы могли определить, расколется наше плато или нет?

Снова длинная тягостная пауза. Потом краткое:

— Да.

— Значит, была еще какая-то причина. Какая? Вам же легче будет, если поделитесь.

— Только ради всего святого, держите язык за зубами. — Даже по голосу Саттона было понятно, что он в отчаянии.

— Никому не скажу, клянусь. Так в чем дело?

— Передо мной поставили вопрос, можно ли расколоть то, второе, плато заранее, до столкновения. Реально ли это. Плато, на котором тот городок.

— Я понял, давайте дальше.

— Предположим, что мы его расколем. Скажем, натрое. Куски поплывут в разные стороны, и тогда вероятность, что наше плато врежется, уменьшается. То есть врежется, но не во все три куска.

Он медленно кивнул и развил мысль Саттона:

— И даже если мы врежемся, то куски поменьше не нанесут такого ущерба, как один большой.

— Точно. — Судя по всему, Саттон занервничал.

— У нас вовсю идет подготовка к крену. По конторе ходит дежурная бригада, все привинчивает к полу, как на корабле в качку. Стальные крепления на ножки столов и стульев, все такое. Шкафы привинчивают и к стенам, и к полу. Как раз сегодня налюбовался на это.

— У нас тоже, наверное, будут готовиться, но пока не начали, — признался Саттон.

— Ваше начальство не в курсе.

— Видимо, нет.

— Понятно. Наверное, наших просто спросили, насколько практично укрепить определенные здания. Марти, у меня еще один вопрос, пожалуй последний. Что вы ответили насчет проекта с предварительным расколом нижнего плато? Это реально или нет?

— Может статься, что и реально. Слушайте, мне вообще-то нельзя об этом распространяться, но снять камень с души хочется. Значит, так: во-первых, нужно исходить из того, что их плато во многом похоже на наше. Наше — единственное, какое мы знаем.

— Естественно.

— Если так, то нам придется сверлить отверстия на глубину сто футов и забивать туда взрывчатку. Я сказал, что местное население вряд ли примет это на ура, а мне ответили: мы, мол, застанем их врасплох. Плато ведь небольшое. Хватит десанта в тысячу человек, подготовленных и как следует вооруженных. Когда мы закончим, подоспеют «метеоры» — знаете, на подводных крыльях. Возможно, я буду на одном из них. Все остальные старше меня и уже совсем состарятся, когда это случится. А я ненамного старше вас. Я еще буду хоть куда.

— А как насчет кого-нибудь помоложе? Студенты какие-нибудь?

— Нет, ни в коем случае, — сухо, ровным голосом ответил Саттон. — Знаете, скажу вам все до конца. В университете отменили геологию. Закрыли целый факультет. Это сразу дало эффект.

В тот же вечер, за пивом и кислой капустой с сосисками, он сказал Моне:

— Вообще-то я обещал человеку, который мне доверился, что не буду болтать, но ты должна все узнать.

Он объяснил суть дела. Выслушав, Мона спросила:

— И это подействует? А если нет? Этот твой сказал, что подействует.

— Может, и нет. — Он помедлил, прислушиваясь к ропоту деревьев на ветру. Этому ветру вскоре суждено было превратиться в штормовой, под шум которого город стремительно заскользит вниз. — Они наверняка видят, что мы съезжаем прямо на них, — видим же мы, что они стоят у нас на пути. Они начнут готовиться заранее, и у нас, и у них на подготовку остается лет десять — пятнадцать. Они могут вооружить всех, кто пожелает сражаться, построить укрепления, чтобы наши не высадились. Думаю, на это и надо рассчитывать.

— Они могли бы расколоть свое плато ради нас. Он кивнул:

Могли бы. А мы могли бы расколоть наше. По-твоему, правительство на это пойдет?

Мона долго молчала, пристально глядя на него. Потом воскликнула:

— Нет, конечно! Какой кошмар. Они на это не согласятся.

— Но мы можем проделать это сами. — Эта идея возникла у него по ходу разговора с Саттоном и теперь оформилась окончательно. Он ухватился за нее и теперь изо всех сил стремился найти единомышленницу в Моне. — Мы могли бы заложить взрывчатку в те разломы и слабые места нашего плато, которые известны геологам. Сила взрыва заставит наш участок отделиться от города, и значит, мы не попадем в столкновение вместе со всем городом.

— Но, милый…

— Понимаешь, отделим только наш участок! Отколемся! И тогда перед Адрианом откроется будущее. Ты поняла, Мона? Вот что. Мы возьмем не только наш участок, но и кусочек окрестностей, достаточно большой, чтобы получить экономический статус. Тогда мы сможем что-нибудь делать на продажу, я не знаю, выращивать фрукты в саду и еще рыбачить. И в том городке, на который катится наше плато, — кстати, он не то французский, не то бельгийский, — не погибнут люди! Я все разузнал у одного знакомого, геолога. Он живет неподалеку. Так вот, он говорит, что это вполне возможно, и обещал выяснить подробнее, а потом прийти и все рассказать.

— Бамперы! — осенило Мону. — Можно построить бамперы с пружинами. Или надувные, знаешь, такие большие.

Он покачал головой:

— Бамперы не помогут: наше плато слишком большое и масса у него соответственная. А если нам даже удастся притормозить — а нам не удастся, — то волна нас утопит.

— Но… — На лице Моны проступило отчаяние. — Но, милый…

Он взглянул на часы:

— Саттон придет к восьми. Нет-нет, устраивать ужин не надо, сойдет кофе и печенье. Или пирог — что-нибудь такое.

— Хорошо, — едва слышно прошелестела Мона.

Часом позже она сказала:

— Перестань причесывать волосы пятерней! И что ты бегаешь взад-вперед?

Он в двадцатый раз глянул на часы:

— Саттон уже должен быть тут.

— Он опаздывает на десять минут. Послушай, ты меня до истерики доведешь. Сядь, успокойся. Или… Вот что, выйди на улицу, так ты сможешь увидеть его фары, как только он вывернет из-за угла. Перестань дергаться. Если я заплачу, Адриан проснется. Милый, ну пожалуйста, ну я тебя умоляю, хватит бегать! Иди на улицу! Ну ради меня!

Он кивнул, ощутив внезапный прилив благодарности, и поймал себя на том, что его опять тянет запустить пятерню в волосы.

— Хорошо, буду ждать его на улице. Не вернусь, пока он не подъедет.

Ночь была холодная и ветреная, и, выйдя на улицу, он поежился.

Сколько потребуется зарядов взрывчатки, какой силы? Понадобится ли им химик, чтобы ее изготовить? И какую — динамит или что-то еще?

В темноте он едва различал пенный гребень волны — там, слева, над верхушками, деревьев, но гораздо дальше. А деревья теперь резко накренились. Утром они окажутся согнутыми — так, что на них не упадет ни единого солнечного луча. Он хмыкнул. Да уж, вот так веселенький сюрприз чахлым городским деревьям.

Когда он вернулся к дому, чтобы посидеть на крылечке, то увидел, что Мона задернула шторы. Пожалуй, она даже слишком осторожна, решил он, но у него духу не хватало винить ее.

Он вновь вышел на мостовую, и, когда с Миллер-роуд выехал автомобиль, у него от волнения перехватило дыхание. Он видел только фары, их свет медленно карабкался вверх по крутому подъему улицы, будто водитель высматривал нужный дом. А потом — о чудо! — автомобиль свернул к их дому.

Из машины выбрался Саттон, они пожали друг другу руки.

— Я помню, где вы живете, — сказал гость, — просто с этим новым креном немножко запутался.

Он кивнул:

— Как и все мы. Может быть, нам это только на руку.

— Кто знает, а вдруг вы правы?

Порыв ветра сорвал с головы Саттона бейсболку, тот попытался ухватить ее и не успел.

— Помогите мне найти бейсболку, — попросил геолог. — Жаль будет ее потерять.

Минуту-другую они с треском обшаривали ближайшие кусты. Вдруг Саттон выпрямился.

— Что-то не так? Что с вами? — спросил геолог.

Он уже успел прислушаться и указал Саттону на восток, северо-восток, затем — после секундного колебания — на север.

— Сирены. Не слышите? Саттон помотал головой:

— Нет.

— А я слышу. Три или четыре машины едут сюда.

Они стремительно приближались, одна за другой, и вой сирен делался все громче, а потом резко оборвался. Он в последний раз причесал волосы пятерней.

— В чем дело?.. — начал Саттон. — Если вы…

Геолог не успел договорить, как хозяин развернулся и кинулся к двери. Заперто. Он поспешно ткнул ключом в замок, замок щелкнул, но дверь не поддавалась — она была заперта на засов изнутри, как всегда на ночь. Он саданул в дверь плечом — тщетно.

К этому времени первая полицейская машина уже свернула на его улицу с пронзительным визгом тормозов, и прятаться было поздно.