Красные журавли

Юрий Тупицын

Красные журавли

1

Лейтенант Гирин вел самолет на дальнюю приводную радиостанцию аэродрома. По району полетов бродили грозы, поэтому радиокомпас работал неустойчиво: его стрелка нет-нет да и начинала мотаться по шкале. Александр больше полагался на гироиндукционный компас, периодически запрашивая "Прибой" для дополнительного контроля курса. Он старался действовать строго по науке, "как учили"; полет был контрольным - в задней кабине самолета сидел штурман эскадрильи майор Ивасик, человек добродушный, но специалист отменный и въедливый.

Над головой Гирина парил небосвод пронзительной синевы, почти в зените ярилось маленькое хрустальное солнце, а внизу, метрах в четырехстах под самолетом, расстилалась белоснежная кудрявящаяся равнина облаков. Из недр этой равнины и тут и там пучились, клубились и упрямо тянулись вверх башенки, башни и целые облачные горы, будто вылепленные из нежнейшего сливочного крема. Красиво! Особенно для тех, кто в летном деле ничего не понимает. Через Средиземное море в район полетов прорвался редкий метеорологический гость - неустойчивый и влажный, насыщенный теплом и электричеством экваториальный воздух, отсюда и это причудливое сочетание слоистых облаков и кучевки всех мастей и рангов.

Как назло, одна величественная облачная башня рисовалась вдали прямо по курсу, и каждый шаг секундной стрелки приближал к ней самолет на добрых полторы сотни метров. Верхушка этой громадины где-то на десятикилометровой высоте расщеперилась, точно старая метла, ощетинилась расходящимися облачными струйками, окуталась полупрозрачной дымкой - облако разворачивало мощную предгрозовую наковальню. Пройдет совсем немного времени, и этот эфемер великан, пресытившись переохлажденными каплями влаги и градом, потемнеет, нахмурится, грозно заблещет вспышками молний и начнет буянить на радость и горе всему Живому. Типичное кучево-дождевое облако, его надо обходить, но с какой стороны? Черт его знает, какова обстановка за этим рыхлым влажным телом многокилометровой толщины! Впрочем, стоит ли ломать над этим голову? Все равно для изменения курса нужна санкция руководителя полетов. Гирин уже перенес палец на кнопку передатчика, но в этот самый момент в наушниках его шлемофона послышался характерный, чуть гнусавый голос подполковника Миусова:

- Двести тридцать пятый, на связь.

- Я двести тридцать пятый, слышу хорошо! - бодро откликнулся Гирин.

- Отворот вправо на шестьдесят, курс триста сорок.

Гирин невольно улыбнулся. Когда полетами руководит Николай Петрович Миусов - за высокий профессионализм и принципиальность в разговорах между собой пилоты иногда величают его Железным Ником, - можно быть спокойным: он, точно по волшебству, угадывает те кризисные моменты, когда летчик нуждается в его помощи и подсказке.

- Понял, двести тридцать пятому курс триста сорок, - ответил Гирин и с некоторой лихостью, с хорошим креном, но очень координирование вывел самолет на новый курс, выбранный для обхода опасного облака. Теперь оно неторопливо-торжественно проплывало по левому борту в ощутимой близости. С этой дистанции было хорошо видно, что невинное белоснежное одеяние, делавшее облако похожим на гору сливочного крема, всего лишь камуфляж, маска, нечто вроде ослепительной доброй улыбки на холодном лице расчетливого и жестокого бизнесмена. Мутно серая облачная утроба кипела и ярилась, ее прерывистое мощное дыхание все больше тревожило машину. Самолет болтало все сильнее и резче, размашистые броски вверх и вниз сочетались с тряской; казалось, великан-невидимка то гневно раскачивал самолет, то принимался в ярости колотить по его обшивке своими пудовыми кулаками. И все-таки Гирину, который весьма дорожил своим пилотским реноме, удавалось держать самолет в жесткой узде и вести его почти по ниточке. Ивасик оценил его старания.

- Молодца, шикарно режимишь.

- Как учили! - живо откликнулся Александр, в глубине души очень довольный: уж кто-кто, а опытный штурман хорошо знал, что "мертво" выдержать прямую на заданном режиме ничуть не легче, чем загнуть лихой иммельман или закрутить бочку. За весь полет Ивасик обронил всего две или три фразы, уж такой у него был обычай: "Считай, что меня в кабине нет, и действуй самостоятельно". Он умел довериться чужим рукам, терпеть до последнего и не надоедать мелочными подсказками; за это редкое качество пилоты прощали ему многое.

- Двести тридцать пятый, - послышался в шлемофоне голос Миусова, разворот влево на сто тридцать, курс двести десять, посадка с рубежа.

- Двести тридцать пятый понял, курс двести десять, посадка с рубежа.

Выполнив разворот, Гирин убедился, что Миусов принял, пожалуй, единственное разумное решение: вывел самолет на свободное пространство вразрез между двумя облаками. Кучево-дождевое облако стало понемногу удаляться, смягчилась болтанка, Александр вздохнул свободнее и размял плечи, чувствуя, как липнет майка к взмокшей спине. Нелегок хлеб пилота! И в этот самый момент всплеск жгучего пламени ослепил Гирина и швырнул его в небытие.

2

Очнувшись, Гирин испугался: машина резко кабрировала с правым креном, теряя скорость: еще две-три секунды, и самолет непременно свалился бы на крыло. Действуя чисто автоматически, Александр прибавил двигателю обороты, убрал правый крен и привел самолет к горизонту. Выполняя эти нехитрые операции, Гирин насторожился - с самолетом творилось что-то неладное. Секундой позже он понял, в чем дело: приборная доска была полумертвой. Не горели сигнальные лампы и табло, застыло в неподвижности большинство стрелок и шкал. Из-за этого и сам самолет, хотя он хорошо слушался рулей и, набирая скорость, все плотнее садился в воздух, казался больным, ущербным. Но часть приборов, а именно мембранно-анероидная группа высотомер, указатель скорости, вариометр - все-таки работала. Жить было можно!

Гирин облегченно вздохнул и, только теперь задумавшись о случившемся, сразу же и без колебаний решил - молния! Удар молнии в самолет - случай редчайший и очень опасный, хорошо еще, что беды ограничились отказом электрических приборов и сигнализации. Но... ограничились ли? Александр обежал взглядом приборную доску, оглядел арматуру и остекление кабины, носовую часть самолета, плоскости, приемники воздушного давления, прислушался и принюхался... Как будто все было в целости, двигатель работал как часы, но Гирину почудился слабый, едва уловимый посторонний запах - запах гари. Выполняя мелкую змейку, небольшие отвороты вправо и влево, что позволяло хорошо рассмотреть спутную струю самолета, Гирин, выворачивая шею, обернулся назад. Сердце у него екнуло - за самолетом тянулся след не очень густого, но хорошо заметного дыма. Пожар! Пожар, в этом не было никакого сомнения.

Гирин принял обычную позу, машинально выровнял самолет. Окружающий мир, мир огромный, необъятный - небо, солнце, облака - и мир крохотный - тесная кабина, забитая приборами и арматурой, неуловимо изменился, словно на все сущее упал резкий и яркий боковой свет. Замедлился самый бег времени, оно начало совсем другой - мерный, звенящий и тревожный аварийный счет. Пожарная сигнализация не сработала, но Александр не стал обольщаться ведь отказали все сигнальные устройства. Скорее всего отказала и система тушения пожара, но Гирин все-таки включил ее и, нажав кнопку передатчика, доложил на КП:

- Я двести тридцать пятый! Отказали приборы. Предположительно молния. Пожар в зоне двигателя. Противопожарную включил, иду по горизонту. Как поняли? Прием.

Гирин почти выкрикнул свой позывной, сам услышал этот зажатый крик и устыдился. Эмоции - плохой помощник в аварийных ситуациях! Да и что подумают о нем Миусов и пилоты, когда услышат его на КП? И свой доклад Александр закончил размеренным, подчеркнуто спокойным тоном.

Земля молчала. С трудом выдержав паузу, Гирин начал докладывать во второй раз, но осекся на полуслове. Вышла из строя вся система сигнализации, отказали все приборы с электропитанием, не работали и гироиндукционный и радиокомпасы. Значит, надо смотреть правде в глаза отказала и командная радиостанция. Докладов Гирина никто не слышит, никто не знает, что творится с самолетом. Он один в этом странном, противоестественном мире, собранном из тесной кабины и огромного сияющего простора. Он один! И должен рассчитывать только на самого себя. Вдруг Александра словно током ударило - как один? А Ивасик?

- Командир! - импульсивно закричал Гирин и покачал самолет с крыла на крыло. - Командир!

Ивасик не отзывался.

Стало быть, его или контузило ударом молнии, или...

- Ивасик! - заорал Гирин, не желая додумывать до конца эту мысль, и еще глубже покачал самолет с крыла на крыло. Штурман так и не подавал признаков жизни. Гирин обернулся назад. Теперь уже не надо было делать и змейку, чтобы заметить за хвостом шлейф дыма, - он стал шире, чернее, гуще. Пожар с каждой секундой набирал силу. Скорее всего горел не двигатель, как Гирин решил поначалу, а топливный бак, расположенный сразу же за кабиной летчиков. Под ударом одной из ветвей молнии бак треснул, и керосин, отсасываемый изнутри встречным потоком воздуха, загорелся. Если так, то жить самолету в самом благоприятном случае осталось немногие десятки секунд. Надо катапультироваться! Кто осудит его, молодого летчика, за то, что он покинул горящий, обреченный самолет? Разве он виноват, что майор Ивасик не подает признаков жизни? А если штурман попросту убит ударом молнии? Да и в конце концов кто и как узнает, что произошло в воздухе на самом деле? Ведь нет ни связи, ни свидетелей: небо, солнце, облака - вот и весь мир!

Но эта мысль вспыхнула и пропала без следа, как зарница. Бросить майора Ивасика? Бросить командира?

Поступить так Александр не мог. Не мог, и все! По крайней мере, до тех пор, пока огонь не подобрался к кабине, а самолет держится в воздухе. Гирин приготовился к катапультированию, сбросив фонарь кабины. Но терпеть решил до последнего! Он понимал, что если и на самом деле горит топливный бак, то самолет в любую секунду может взорваться. Не найдут тогда, наверное, ни Александра Гирина, ни майора Ивасика, похоронить-то будет нечего. Все это Гирин отлично понимал. Мысль о самолете, одним вздохом пламени превращающемся в ревущий факел, все время шевелилась в сознании и жалила очень больно, но тут уж ничего не поделаешь. Надо было рисковать, терпеть! И Александр терпел, хотя страсть как не хотелось помирать вот так - ни с того ни с сего!

- Командир! Ивасик! Чтоб тебя! - давая выход напряжению, заорал Гирин и прибавил в сердцах нечто уж вовсе непечатное, трехэтажное, но весьма впечатляющее. Как ни странно, но это помогло.

- Чего орешь? Спокойно! - слабо, но вполне отчетливо откликнулся Ивасик.

Переговорное устройство работало!

- Командир! - обрадовался Александр. - Командир, самолет горит!

Наверное, это радостное сообщение о пожаре в воздухе прозвучало совсем по-идиотски, но Ивасик не удивился.

- Вижу. Меня контузило. Левая рука отнялась, - голос штурмана звучал тихо, но удивительно спокойно. Это подчеркнутое спокойствие опытного пилота заново обнажило перед Гириным всю драматичность ситуации. Ивасик контужен, значит... Значит, всю ответственность должен брать на себя он, лейтенант Гирин. Как это делается в пехоте, когда командир ранен, контужен, убит, в общем, не может больше управлять боем? Слушай мою команду!

Гирин покосился назад. Дымовой шлейф приобрел пугающие размеры. Александру почудилось даже, что он разглядел языки пламени, но может быть, это лишь почудилось. Как бы то ни было, медлить было равносильно самоубийству.

- Приготовиться к катапультированию, - с неожиданной даже для самого себя решительностью приказал Гирин.

Он немного гнусавил, явно подражая Миусову, но, конечно же, не подозревал об этом. Подчеркнутая решительность объяснялась тем, что Александр опасался спора и возражений со стороны Ивасика - по формальному статусу командира тому полагалось покидать самолет последним. Но спора не произошло.

- Сам-то готов? - как-то не по обстановке, по-домашнему просто осведомился Ивасик.

- Связи с КП не имею, фонарь сбросил, ремни затянул, к катапультированию готов! - отчеканил Гирин. - Как вы?

- Порядок.

- Тогда вперед!

- Пошел!

Тугой выстрел, и Александр остался по-настоящему одни.

- Я двести тридцать пятый. Командир контужен, катапультировался, произнося эти слова, Гирин дал рули на разворот влево. - Отворачиваю на безопасный курс.

Маршрут полета проходил через южную окраину промышленного города, растянувшегося вдоль реки. Катапультируйся Гирин на исходном курсе, и горящий самолет, врезавшись в жилые или промышленные строения, мог стать причиной большой непоправимой беды. Конечно, вероятность падения самолета в городской черте была невелика, но в таком деле Александр не хотел и не мог рисковать. И он не колеблясь ввел горящий самолет в этот последний разворот, решив отвернуть по меньшей мере градусов на сорок пять. Но реализовать свое решение полностью он не успел. Развернувшись градусов на тридцать, самолет вдруг начал опускать нос и все больше заваливаться на левое крыло. Секунду-другую Гирин инстинктивно предпринимал отчаянные попытки удержать машину, но потом понял, что это конец: либо перегорели тяги рулей, либо струями пламени сожгло и разрушило стабилизатор. Кончено!

- Отказало управление. Катапультируюсь!

3

Выстрела Гирин не слышал, но ощутил мощный удар снизу, спрессовавший его тело. Все это было привычно и много раз испытано во время тренировок на наземной катапульте. Но после первого удара он почему-то почувствовал и второй, не такой мощный, но гораздо более резкий, отдавшийся болью в тазовых костях. Наверное, Александр на какое-то время потерял сознание, полотому что не почувствовал момента расстыковки с креслом. Очнулся он уже в свободном падении. Опытный парашютист-перворазрядник, Гирин попытался было оседлать встречную струю, лечь на нее лицом вниз, крестом раскинув руки и ноги, но куда там! В турбулентном облаке, не видя ни земли, ни неба, сделать это было почти невозможно - струя сбрасывала его как норовистый конь. Не желая падать совершенно беспорядочно - могло завертеть так, что и сознание потеряешь, - Гирин не прекращал своих попыток стабилизироваться, но и не особенно огорчался неудачам. Из предварительной информации руководителя полетов он знал, что нижняя кромка облаков лежит на высоте тысячи пятисот метров - вполне хватит времени, чтобы открыть парашют. Теперь же делать это было преждевременно: купол мог обернуться вокруг тела, перехлестнуться стропами, пойти колбасой - рисковать не стоило.

Так Гирин и летел в сером и влажном облачном мареве, в этом дурацком невесомом киселе, то более или менее успешно балансируя на струе, то срываясь и начиная выписывать затейливые фигуры. Мысли хаотично скакали с одного предмета на другой, не делая различий между существенным и пустячным. И каждая такая мысленная тропинка высвечивалась с неожиданной, ослепляющей яркостью. Александр подумал, например, о том, что в кабине самолета остался планшет, а в планшете - карта; по этому поводу уж непременно придется давать объяснения и писать какую-нибудь бумагу. Подумал он и о том, что давно не писал домой и что это с его стороны свинство. И о том, что он скажет сегодня Нине, когда они встретятся, как и всегда, возле фонтана в городском сквере. А на этом хаотичном и разноликом фоне какая-то тревожная острая мысль вспыхивала и гасла так быстро, что Гирин никак не мог за ней угнаться и понять, почему в смутном предчувствии неожиданной беды ноет сердце.

Земля!

Она открылась не сразу, а вырисовалась постепенно, по частям, как на снимке, погруженном в быстродействующий проявитель. Появилась, затянулась дымкой, пропала и появилась вновь, уже окончательно. Она была похожа на крупномасштабную карту, и Гирин сразу опознал район аэродрома: широкую ленту автострады, голубую змею реки, лесной массив и озеро на его западной окраине. Озеро неожиданно глубокое, с неплохой рыбалкой и отличными местами для купания. Земной мир, в который Гирин вывалился из сырой облачной преисподней, был удивительно непохож на ослепительную, сияющую обитель заоблачного поднебесья: он был дробным, многоликим, расчлененным на множество несхожих фигур и объектов, а его притушенные, смазанные краски казались выцветшими. Даже не верилось, что всего двумя тысячами метров выше так щедро брызжет лучами хрустальное солнце и тает под взглядом пронзительная небесная синь. Плавным движением всего тела, рук и ног Гирин стабилизировал свое падение и перенес правую руку на вытяжное кольцо.

И тут тревожная мысль-заноза, долгое время остававшаяся неуловимой, обрела наконец четкие контуры. Ведь это не тренировочный прыжок, а катапультирование! Парашют должен был сработать от автомата сразу же после расстыковки с креслом, еще полминуты тому назад, а между тем купол так и не раскрылся. Почему?!

Гирин не стал искать ответа на этот страшный вопрос, вместо этого он высвободил вытяжное кольцо из предохранительного кармана и рванул его от себя и в сторону. Кольцо не поддалось! Гирин нервозно повторил рывок и, опять не добившись успеха, ухватился левой рукой за кисть правой. В этот рывок обеих рук он вложил все свои силы, все, без остатка... И кольцо вылетело, увлекая за собой вытяжной трос!

Во время возни с кольцом Александр потерял равновесие. Воздушная струя теперь лениво вращала его тело, демонстрируя то рыхлую изнанку облаков, то приближающуюся землю. Плавным движением Гирин начал ложиться на встречный поток. И в этот момент спазма страха сжала его сердце - он не чувствовал выхода купола! Короткий взгляд вверх и за спину окончательно поставил все на свои места - купола и точно не было. Не было совсем, пусть даже смятого, незаполненного, разорванного, тянущегося колбасой. Не было! Парашют отказал.

В сознании вдруг промелькнуло запоздалое воспоминание о странном двойном ударе при катапультировании. Скорее всего второй резкий удар, отдавшийся болью, пришелся парашютным ранцем по одной из деталей разрушавшегося самолета. И оказался роковым - что-то смялось, заклинило, сломалось. Какая разница? И какой смысл теперь думать об этом?

Гирин падал лицом вниз, четко, как на соревнованиях, фиксируя положение тела. Странное спокойствие овладело им. Он отлично понимал, что обречен. Ничего, ничего невозможно было сделать! Оставалось только ждать. Пройдет два-три десятка секунд, и его тело врежется в летящую навстречу землю. Почему же он так странно, так нехорошо спокоен? Почему? Прошло несколько тягучих, сверлящих секунд, прежде чем Александр понял, в чем дело: он не верил, не хотел верить, отказывался верить происходящему! Смерть, такая внезапная, неотвратимая и грубая? Теперь, сейчас, когда за облаками так ярко светит солнце, а на землю сеет мелкий теплый дождь? Когда жизнь так прекрасна и удивительна? Когда вечером его ждет свидание с Ниной? Чепуха, это не может быть правдой! Просто его неожиданно сморил тяжелый сон, сон нежданный, может быть, прямо в кабине самолета. Очень просто, майор Ивасик взял управление, а он задремал. Сейчас, сейчас злые чары рассеются, и настоящая жизнь снова пойдет своим чередом...

Земля вдруг исчезла, затянувшись густой дымкой. Наверное, Александр попал в небольшое облако, проплывавшее ниже основного слоя. Трудно стало дышать, сковало движения и мысли. Словно попал не в облако, а в густой сироп и теперь барахтался в нем, быстро теряя силы.

4

Гирин вздохнул, открыл глаза и увидел над своей головой странную серебристую решетку. Некоторое время он пытался разобраться, что это за решетка и где он находится, но в памяти был какой-то провал, пустота. Оглядевшись, Гирин с некоторым усилием и скрипом вдруг догадался, что находится в клетке, задняя и боковые части которой выглядели как обычные стены, а верх и фасад забраны решеткой. Клетка! Смешно, непонятно и очень глупо. Александр пожал плечами и сел. Клетка, полумрак и мешанина странных, ни на что не похожих запахов.

Гирин похлопал рукой по мягкому топчану, который служил ему постелью. Топчан был низким, сантиметров тридцать высотой, и сделан из какого-то упругого губчатого материала. Встав на ноги и выпрямившись, Гирин с возрастающим недоумением осмотрел свою тесноватую клетку, примерно два на три метра, и только теперь перенес взгляд за нее, через решетку. Он увидел полутемный, нет, лучше сказать, полусветлый коридор, похожий на половинку тоннеля метрополитена: плоский пол, прикрытый сверху полуцилиндром. Только в сечении своем этот тоннель был заметно шире метрополитеновского. Вдоль цилиндрического потолка тянулась белесая светящаяся трубка вроде тех, что употребляются в рекламных целях, она-то и создавала странное ощущение полусвета-полумрака. И по всей длине коридора на небольших возвышенностях, вписываясь в его округлые стены, стояли два ряда серебристых клеток, разделенных полутораметровым проходом.

- О-хо-хо! - услышал Гирин тяжкий вздох, вздрогнул и обернулся.

Клетка, что располагалась напротив, представляла собой бассейн с водой. Из воды торчала седая голова с большими черными глазами, похожая на голову тюленя, с несоразмерно большим жабьим ртом. Черные глаза чудища помаргивали и смотрели на Александра сочувственно и печально. Тяжко вздохнув еще раз, это бредовое существо, не отрывая источающего всесветную тоску взгляда от Гирина, укоризненно покачало головой и пробормотало что-то вроде: "Не-хо-ро-хо! Ох, не-хо-ро-хо!" - после чего, шамкнув жабьим ртом, голова скрылась под водой - только разбегающиеся круги говорили о реальности этого странного видения. Гирин несколько истерически рассмеялся, ему было не по себе, хотя чудище выглядело действительно смешным и определенно безобидным.

Не успел Гирин прийти в себя и придумать хоть сколько-нибудь приемлемое объяснение происходящему, как его заставил вздрогнуть пронзительный, резкий крик, донесшийся справа. Это был странный набор звуков, похожий сразу и на вопль женщины, и на крик петуха, самодовольно вещающего о своем неоспоримом господстве над подданными. Психопатические вопли перебивались торопливой, обалделой скороговоркой, в потоке которой слова выстреливались с такой скоростью, что если бы и был в них какой-то смысл, то разобрать его все равно было бы невозможно.

- Некиричи! Рикинечи! - голосило существо.

Оно было и вовсе ни на что и ни на кого не похоже - химера, бред воспаленного мозга. Пурпурно-золотистая птица величиной с индюка. На длинной шее крупная кошачья голова. Впрочем, почему кошачья? Голова огромного филина с круглыми бешеными глазами, украшенная короной роскошных индиговых перьев. А вместо клюва розовый мускулистый хоботок сантиметров тридцати длиной. Хоботок то нервно скручивался в тугую спираль, то поднимался вверх, словно принюхиваясь, то принимался перебирать и подергивать прутья решетки. Когда существо приподнимало переднюю часть крыльев, от их кромки как бы отхлопывались две трехпалые ручки, такие же розовые и мускулистые, как и хоботок. Ручки цеплялись за серебристые прутья решетки и с неожиданной силой и остервенением принимались их трясти. В это время голос пурпурно-золотистой химеры и становился похожим на вопль петуха-шизофреника, мечтающего о мировом господстве.

- Некиричи! Рикинечи!

Вдруг кончив бесноваться, существо встряхнулось, взъерошив перья, отчего стало толще, по крайней мере, раза в полтора, пробормотало что-то вроде "прости, господи!", флегматично сунуло свою голову под крыло и погрузилось в дремоту.

- О-хо-хо! Не-хо-ро-хо! - послышался тяжкий вздох.

Гирин обернулся, но водяной, как он мысленно окрестил тюленеподобное чудище, смотрел не на него, а в сумеречную даль коридора на другую клетку, на полу которой лежало нечто беловатое, похожее на огромный, метра в полтора высотой и поболее двух метров в поперечнике, бугристый ком теста. Может быть, Гирин и не стал бы к нему присматриваться, но ком сладко похрапывал. Храп начинался на звонких высоких нотах и плавно переходил в низкие булькающие квакающие звуки, которые можно услышать, когда из вязкой грязи поднимаются и лопаются газовые пузыри. В этой фазе храпа тесто начинало крупно дрожать и конвульсивно, точно прогоняя незримого овода, подергиваться отдельными участками поверхности, а в нос ударяла волна пряного цветочного аромата. Александр долго разглядывал эту потряхивающуюся груду, безуспешно пытаясь разгадать, что же это такое, так долго, что живое тесто, видимо, почувствовало его взгляд. На самой верхушке груды начал вспучиваться бугор, быстро принявший форму довольно тонконогого гриба с увесистой конической шляпкой. Поднявшись макушкой сантиметров на тридцать, гриб грациозно качнулся из стороны в сторону... И вдруг под сводом шляпки распахнулся большущий, совершенно человеческий глаз, опушенный веером густых ресниц. Глаз сонно оглянулся, остановился на Гирине, недоуменно моргнул раз-другой и удивленно округлился.

- У-у-у! - прогудел мелодичный голосок.

Тотчас по левую и правую стороны от изумленно глазеющего гриба вспучились два новых холмика и за какой-нибудь десяток секунд превратились в точно такие же зрячие грибы, только поменьше ростом. Некоторое время три наивных глаза ошарашенно разглядывали своего новоявленного соседа, а потом переглянулись друг с другом.

- И-и? - недоверчиво пропищали голоски крайних грибов.

- У-у-у! - прогудел центральный гриб, покачивая шляпкой.

Гирин почувствовал неловкость от такого бесцеремонного разглядывания и шагнул назад, чтобы укрыться за боковой стенкой.

- Хи-хи-хи! - послышался мелодичный смешок, точно колокольчики зазвенели.

Гирин осторожно выглянул из-за перегородки: далеко вытянув вперед и в сторону свои ножки-шеи, грибы, хлопая ресницами, пытались, в свою очередь, снова увидеть его. А когда увидели, восторженно округлили глазки, загудели и запищали. Александр спрятался окончательно и несколько смущенно чертыхнулся. Отсюда, от боковой перегородки, ему открывался вид на другую клетку - в противоположной стороне коридора. Сначала ему показалось, что эта клетка пуста, но, понаблюдав за клеткой некоторое время, Гирин уловил в ее глубине какое-то движение. Напрягая зрение и отклоняя голову то вправо, то влево, он с трудом разглядел сидящего на корточках человека.

- Эй, отзовись! - импульсивно окликнул он соседа, сложив ладони рупором. - Ты кто?

В ответ послышалось недовольное ворчание, сидящий шевельнулся, встал и подошел к решетке, попав в полосу прямого света, лившегося с потолка. Это был человекоподобный гигант, наверное, двухметрового роста, никак не меньше, суперштангист с мускулатурой, перекачанной до крайней степени. Бочкообразная грудь, голова с низким лбом и плоским затылком, сидящая на мощной короткой шее, колонны-ноги, могучие плети тяжело висящих рук. Вместо глаз узкие черные прорези, нос едва намечен, рот - прямая и грубая, точно топором прорубленная рана, убегающий назад подбородок. Воплощение слепой и грубой человекоподобной мощи. И вовсе не Геракл - Голем!

- Эй, ты кто? - уже не так уверенно и сбавив голос, повторил свой оклик Гирин.

- Руха! - трубно откликнулся Голем, и в узких прорезях его глаз сверкнула зеленая молния. - Руха!

Гигант тяжело возложил громадные кисти рук на серебристые прутья клетки и встряхнул их с такой силой, что клетка шатнулась, точно при землетрясении.

- Руха, - уже тише повторил Голем, словно убедившись в тщетности попытки освободиться, уронил руки вниз, повернулся к Гирину спиной и шагнул в полумрак, в глубину клетки.

Александр покачал головой и ладонью вытер со лба выступивший пот. Нет, с этим чудищем лучше не связываться! Он подошел к топчану и устало опустился на него, почему-то предварительно потрогав его рукой, наверное, подсознательно опасался, что это и не топчан вовсе, а какая-нибудь чертовщина, способная вдруг запищать на разные голоса или укусить.

- О-хо-хо! Не-хо-ро-хо! - пожаловался Гирину водяной из клетки напротив.

Секунду Гирин вглядывался в его черные, истекавшие печалью глаза, а потом отвернулся и с неожиданным равнодушием подумал: "Гори ты голубым огнем! И пусть вместе с тобой сгорят все остальные страхиладзе, которых на свете нет и быть не может! Снятся они мне, что ли?" Только теперь и как-то вдруг он заметил, что на нем надет его старенький, выцветший почти добела комбинезон - куртка и брюки. И сразу же вспомнил заход на посадку вразрез между двумя башнями облаков, ослепительную вспышку и серое безмолвие небытия! Итак, заход на посадку. Гирин несколько раз мысленно повторил эту фразу, поворачивая ее в сознании и так и эдак, стараясь восстановить ход последующих событий. Но хоть убей, не мог припомнить, что произошло после удара молнии! "Не торопись, не нервничай, - сказал он самому себе, - и рассуждай логически". Раз он жив и здоров, то совершенно очевидно, что самолет так или иначе, но благополучно приземлился. Видимо майор Ивасик взял управление и посадил самолет, пусть не на аэродроме, пусть где-нибудь в поле или в лесу, но посадил. Но где самолет, где Ивасик? И что значит весь этот бредовый зверинец? Этот цирк? Это дурацкое кино?

Вдруг простая, простая, как колун, мысль словно обухом ударила Гирина бред! Все эти клетки и фантастические звери - горячечный бред больного, воспаленного мозга. Сидит сейчас Александр Гирин под плоскостью разбитого самолета или на больничной койке, а тяжкий морок туманит ему голову и рождает изломанные видения - причудливую смесь реальности и сказки. Он болен, он сошел с ума - только и всего! Гирин вздрагивающей рукой провел по лбу и затравленно огляделся. Безумие? Нет-нет, только не это! И потом, если все это бред и наваждение, откуда же такая звонкая ясность каждой мысли, каждого ощущения? Может быть, это не бред, не безумие, а самый обыкновенный сои, ведь только во сне могут привидеться такие чудеса! И полет с Ивасиком но маршруту - сон, и удар молнии в самолет - сон, и пожар в зоне топливного бака тоже сон. Мысль Гирина вдруг оборвалась - пожар? Пожар, шлейф жирного черного дыма за хвостом самолета, языки пламени было все это или не было? Гирин крепко потер себе ладонью лоб... Нет, он не мог уверенно ответить даже на свои собственные вопросы. Может быть, было, но может быть, и не было, может быть, приснилось, как снится теперь, сейчас этот дурацкий зверинец!.. В памяти Гирина вдруг всплыла фраза Андрияна Николаева, прозвучавшая на государственном экзамене по космической технике: "Прежде всего сохраняю спокойствие".

Николаев попал под перекрестный огонь специалистов, творцов, а стало быть, и изощренных знатоков той самой техники, по которой будущий летчик-космонавт сдавал экзамен. Специалисты, как это иногда случается даже на экзаменах, увлеклись и буквально замучили Николаева всякими каверзными вопросами, связанными с действиями в особых случаях полета при неполадках и отказах различной бортовой аппаратуры. Николаев подустал, да, видимо, и попросту несколько растерялся перед дружным натиском ученых мужей. Но не так-то просто было сбить с толку Андрияна Николаева! Перед ответом на очередной хитроумный вопрос, сопровождаемый стандартным рефреном: "Ваши действия?" - Николаев помолчал, преодолевая минутную растерянность, и рассудительно сказал: "Прежде всего сохраняю спокойствие". После секундной паузы напряжение разрядилось общим смехом, государственная комиссия настроилась на более благожелательный к космонавтам, реалистичный лад, и дальше экзамены пошли куда более гладко.

Невольно улыбнулся и Гирин, вспомнив по-своему бессмертную фразу Андрияна Николаева. Да-да, прежде всего надо сохранять спокойствие! Спокойствие и капельку юмора, что бы там ни творилось вокруг. Только в этом случае он сохраняет какие-то шансы разобраться в том, что с ним происходит на самом деле. Пусть все идет своим чередом! Чем не гениальная мысль? В иных ситуациях главное не действие, а ожидание, точнее, выжидание. Надо дать событиям определиться, а потом уже действовать, действовать незамедлительно, ибо порой промедление смерти подобно.

С несколько более легким сердцем, с оттенком насмешки по отношению к самому себе и ко всему происходящему Гирин огляделся "окрест". Вцепившись мощными когтями в толстую жердь и спрятав голову под золотисто-пурпурное крыло, мирно дремал недавно такой неистовый "некиричи" - этакий капризный придворный щеголь, которого сморили изысканный ужин, доброе вино и любовные утехи. Водяной в очередной раз вынырнул из воды, поохал, вытянул из-под воды неуклюжую руку-ласт, очень человеческим движением почесал свою седую голову, с тоской покосился на Гирина и пропал - только круги пошли по темной воде. А Голем? Присмотревшись, Гирин обнаружил, что гигант сидит неподалеку от решетки в какой-то странной, не человеческой, а скорее кошачьей позе - скрестив ноги и опираясь ладонями выпрямленных рук о пол. Впрочем, разве Голем - человек? Разве другой сосед Гирина, водяной, тюлень? Разве расфуфыренный некиричи со своим подвижным хоботком-носом и складными ручками - петух? А колышущаяся груда теста с вырастающими из нее глазастыми грибами - ведь это вообще черт его знает что! Гирин отвел взгляд от серебристых клеток своих соседей и задумался, подперев рукой подбородок. Какое слово недавно пришло ему на ум? Зверинец! Только не обыкновенный, а космический зверинец, в котором собраны животные из множества разных звездных систем галактики. По крайней мере, среди тех зверей, которые доступны его взгляду, нет ни одного, пускай экзотического, но все-таки земного существа. Какие-то шалые химеры, фантасмагория во плоти и крови! И он, лейтенант Гирин, летчик второго класса, без пяти минут кандидат в военно-воздушную академию, содержится в этом зверинце в стандартной клетке, как самый ординарный экспонат. Веселенькая история! А может быть, это не зверинец, а обыкновенный ад, который после смерти, конечно, же, уготован ему - атеисту, еретику и грешнику, каковым он, несомненно, является по суровым канонам христианства. Гирин рассмеялся, это был не истерический, но все-таки нервный смех: еще неизвестно, что лучше, а вернее, что хуже - банальный ад или неведомый космозверинец.

Но, оглядевшись вокруг, Гирин мигом посерьезнел: обстановка вокруг такая, что не до смеха. Конечно же, это какой-то инопланетный зверинец, скрытый в подземелье где-нибудь в горах Южной Америки неподалеку от таинственных знаков Наски, вычерченных на поверхности Земли как на листе бумаги. Гигантских и непонятных знаков, различить которые можно лишь с достаточной высоты полета или из космоса. Если верить некоторым ученым, а в особенности журналистам, то эти знаки как раз и предназначены для космической сигнализации; они нечто вроде створных знаков, обеспечивающих посадочные маневры звездных кораблей. Шутки шутками, а ведь и впрямь похоже, что этот фантасмагорический зверинец расположен под землей. Отсутствие окон и притока свежего воздуха, тоннельный характер помещения, очень сходного с простейшими залами метрополитена. Может быть, здесь, в подземных залах, перевалочная база неведомой цивилизации, корабли которой, имея вид НЛО, бороздят в разных направлениях атмосферу Земли, вызывая разные происшествия и катастрофы, порождая множество дешевой газетной шумихи и серьезные научные дискуссии. А вдруг совсем неподалеку, в соседних залах, хранятся золото инков, тайные знания египетских жрецов, сокровища легендарной Атлантиды?

5

Странный скрип и скрежет привлекли внимание Гирина. Он поднял глаза и насторожился: у самых серебристых прутьев клетки стоял Голем во всей своей чудовищной красе, широко расставив свои могучие ноги-колонны, и потряхивал расслабленными руками примерно так, как это делают тяжелоатлеты, прежде чем нагнуться к штанге с рекордным весом. Голем глубоко вздохнул, его бочкообразная грудь при этом раздулась как резиновая, положил тяжелые кисти рук на прутья решетки, пошевелил пальцами, ухватываясь ими поудобнее, и напрягся. Буграми вздулись чудовищные мускулы, раздался скрип и скрежет. Короткие, но тягучие мгновения между серебристым металлом и мышцами титана-разрушителя шло молчаливое яростное состязание. Прутья, один вправо, другой влево, выгибались все более крутой дугой, натягивались, точно тетивы чудовищных луков... И наконец со звоном лопнули! Голем с шумом выдохнул воздух, постоял, потряхивая руками, опущенными вдоль тела, а потом с видимым усилием, но без первоначального крайнего напряжения сил аккуратно отогнул концы разорванных прутьев Кверху и книзу, образовав таким образом в решетчатой стене своей клетки достаточно широкий проход. Примерившись, титан не без труда протиснул в эту щель свое могучее тело и грузно спрыгнул на пол.

Пока Голем потрошил свою клетку, Гирин наблюдал за его неторопливой сокрушающей работой с сочувствием и восхищением. Это чувство было сродни тому, которое испытывает обыкновенный человек, наблюдая за выступлением цирковых силачей. Но когда Голем выбрался в коридор и принялся лениво-замедленно, точно при демонстрации рапидной съемки, оглядываться по сторонам, Гирин ощутил тревогу. Куда пойдет этот титан? Какое примет решение? Для чего использует свою мощь, казавшуюся со стороны беспредельной?

Словно уловив тревогу, мелькнувшую в сознании Гирина, Голем повернулся всем корпусом и зашагал к клетке Александра. Он шел медленно, тяжело, но пластично, в его движениях была своеобразная тягучая непринужденность, слоновья грация. Голем подошел к клетке Гирина вплотную, Александр попятился назад и уперся спиной в заднюю стенку клетки. Сердце у него колотилось, мысль металась в поисках выхода перед надвигающейся, неотвратимой, словно сама судьба, опасностью и не находила его! Помаргивая глазами-щелями, Голем некоторое время наблюдал за Гириным, а затем глубоко вздохнул, неправдоподобно широко раздувая свою бочкообразную грудь, и уверенно положил тяжелые кисти могучих рук на серебристые прутья решетки. Наперед зная, что произойдет дальше, Александр вжался в стенку с такой силой, что заболела спина, точно надеялся, что стенка может податься и пропустить его. Расширенными глазами он машинально следил за тем, как легонько пошевелились толстые пальцы с грубыми восковидными ногтями, поудобнее ухватываясь за скользкий металл. Почти физически Гирин ощутил, какой неимоверной силой наливается каждая жила, каждый, словно свитый из стали, мускул могучего тела. Будто морозный ветер пахнул на него, заставив больно сжаться сердце.

- Пошел! А ну пошел отсюда! - крикнул Александр, как обычно покрикивают хозяева на расшалившуюся собаку, но в его голосе прозвучала не уверенность, а безнадежность.

- Руха! - торжествующе ответил Голем, и в прорезях его глаз сверкнула зеленая молния. - Гаха!

Чудовищные мускулы напряглись, вздуваясь витыми змеями и буграми; поползли в стороны, натягиваясь звенящими дугами, серебристые прутья. Нет, ни в коем случае нельзя допускать это свирепое человекоподобное чудище внутрь клетки! Гирин оттолкнулся от стены, одним прыжком оказался возле решетки и каблуком своего ботинка ударил по грубым, похожим на корни дерева, напрягшимся пальцам. Ударил раз, другой, третий... И почувствовал острейшую жгучую боль: ненавистные пальцы точно тисками обхватили лодыжку его правой ноги.

- Гаха! - торжествующе прозвучал трубный голос.

Мощный рывок швырнул Гирина на пол клетки, Ударившись затылком о шершавый пружинящий пол, он окунулся в серую, безликую мглу небытия.

6

Миусов посмотрел на самолетные часы, смонтированные на диспетчерском пульте руководителя полетов. С момента аварии спарки, с борта которой катапультировались майор Ивасик и лейтенант Гирин, прошло сорок три минуты и двадцать секунд. Миусов отсчитал время с точностью до секунд чисто машинально, по привычке, сейчас в этом не было ровно никакой необходимости. Он с неприязнью смотрел на длинную и тонкую, почти невесомую секундную стрелку, легкомысленно скачущую по черному циферблату. Сколько товарищей-пилотов Миусов потерял из-за того, что эта торопыга не умела умерять свой танцевальный пыл, свою страсть к движению и переменам, не хотела подумать, оглядеться, хотя бы на краткий, но бесценный миг зависнуть в безвременье! Но сейчас легкомысленная стрелка раздражала Миусова по совсем другой причине - ее суетливое, скачущее движение было похоже га финишный бег окончательно выбившегося из сил стайера, энергично молотящего ногами, но еле-еле продвигающегося вперед. Миусову хотелось бы подстегнуть стрелку, подстегнуть хорошенько, так, чтобы зажужжала и завертелась, сливаясь в почти неразличимый туманный круг. Миусов нервничал, хотя по его свободной позе и спокойному, утомленному лицу вряд ли об этом можно было догадаться.

Очень быстро, минут через пятнадцать после того, как летчики катапультировались, по телефону сообщили, что горящий самолет упал на убранное пшеничное поле неподалеку от железнодорожного разъезда. О падении самолета железнодорожники сообщили своему начальству, а оттуда догадались позвонить прямо на аэродромный коммутатор - вот чем объяснялась такая оперативность информации. А еще через двадцать минут пришло и радостное известие: майор Ивасик благополучно приземлился на огородах в двух сотнях шагов от сельсовета, в котором не раз приходилось бывать и самому Ивасику, и Миусову. Соседи! Штурман жив, здоров и выехал на аэродром вместе с председателем сельсовета, который примчался к месту приземления парашютиста на своем "газике".

Ивасик жив! Командный пункт некоторое время гудел возбужденно и радостно, как гудит готовящийся к роению пчелиный улей. Но шум быстро затих, все понимали, что по-настоящему радоваться рано - пока еще ничего не было известно о судьбе Александра Гирина. Потому-то и нервничал Миусов, потому-то и подгонял время - он ждал вестей о своем пилоте, о молодом офицере, с которым его связывали особые и непростые отношения.

Молодой лейтенант познакомился с пожилым по авиационным меркам подполковником сразу же после прибытия в полк: заместитель командира полка по летной подготовке имел привычку лично проверять технику пилотирования выпускников авиаучилищ. Лейтенанты, уже прошедшие через руки Миусова, наговорили о нем Гирину всяких страхов: педант, буквоед, придира и вообще человек ужасный, хотя летает классно, тут уж ничего не скажешь. Но Гирин сел в кабину самолета без боязни, с удовольствием и даже с некоторым задором. Александр летал хорошо и знал о том, что хорошо летает, природа наделила его отличной координированностью, большим объемом внимания и гибкой мотосенсорикой, становление его как пилота докончили учеба и тренировки. В отличниках он не ходил, но и ниже четверок по теоретическим предметам не спускался, что же касается летных дисциплин, тут он всегда считал делом чести получить и получал на экзаменах максимальные баллы. Перейдя к летной практике, курсант Гирин быстро понял, что в авиации летное мастерство котируется на две головы выше всех других человеческих качеств, и в повседневной жизни слегка, более невольно, чем осознанно, лукавил. Далеко он не заходил, не только по трезвому расчету, которого вовсе не был чужд, но и по естественной человеческой порядочности и чувству товарищества. Он мог иногда опоздать в строй, порой позволял себе "выцыганить" у летчика-инструктора внеочередную увольнительную и тому подобное. В полк Гирин прибыл в хорошей форме и боевом настроении и на полеты ходил как на праздник. В контрольном полете с Железным Ником он по-своему, как умел, выложился до конца: пилотировал свободно, раскованно, энергично и достаточно чисто. Докладывая о выполнении задания и о готовности получить замечания, Гирин, если уж говорить откровенно, ждал не столько замечаний, сколько комплиментов - печенкой чувствовал, что полет удался. Миусов внимательно оглядел молодого летчика, задержавшись взглядом на задорном улыбчивом лице. И в свойственной ему ленивой манере предложил:

- Садитесь, лейтенант.

- Ничего, я постою, - бодро ответил Гирин.

Эта фраза вырвалась у него импульсивно, от убежденности в том, что разбор полета не может быть долгим. Миусов усмехнулся и, еще больше растягивая слова, прогнусавил:

- Товарищ лейтенант, когда командир говорит вам "садитесь", то надо садиться, а не разговаривать.

- Есть садиться, товарищ подполковник! - с нарочитой бравадой откликнулся Гирин.

И картинно сел на грубую скамью возле врытой в землю железной бочки, куда курящим надлежало бросать окурки и прочий огнеопасный мусор. Кстати, ни сам Гирин, ни Миусов не курили по одним и тем же принципиальным соображениям - оба считали, что хорошо летать может только абсолютно здоровый человек. Оглядев сидящего лейтенанта, Миусов еще раз усмехнулся и сел на скамью рядом с Александром, аккуратно положив на колени свой видавший виды планшет. И в обычной манере, негромко, с легкой гнусавинкой выговаривая слова, начал разбор, скрупулезно анализируя действия молодого пилота, начиная с момента посадки в кабину и запуска двигателя. Миусов обнаружил в действиях Гирина массу неточностей, нарушения правил и некоторые прямые ошибки. Гирин поначалу оскорбился - взыграло молодое самолюбие - закусил удила и попытался спорить. Выслушав горячее, не очень-то толково сформулированное возражение лейтенанта, Миусов выдержал легкую паузу и невозмутимо прогнусавил:

- Товарищ лейтенант, настоящий летчик должен уметь не только пилотировать самолет, но и выслушивать замечания старших. Вы меня поняли?

Глядя в сторону, Гирин вздохнул и выдавил:

- Понял, товарищ подполковник.

- Вот и хорошо.

Миусов на секунду задумался, расстегнул свой планшет, неторопливо достал из него инструкцию летчику по технике пилотирования и молча показал ее Гирину. Продолжив разбор и делая очередное замечание, Миусов теперь всякий раз ссылался на инструкцию, на основные правила полетов и другие источники, всю совокупность которых для удобства обычно называли руководящими документами. Эти руководящие документы Железный Ник знал великолепно и, когда это было нужно, цитировал на память, называя конкретные параграфы. Слушая Миусова, Гирин потихоньку увял, присмирел, а потом помрачнел. Спорить с Железным Ником было невозможно: по каждому отдельному пункту он был прав безусловно. Послушай кто-нибудь этот разбор со стороны, он ни на секунду бы не усомнился в том, что заместитель командира полка совершенно справедливо и по заслугам "высек" молодого пилота. Другое дело, что нельзя судить о полете, искусственно разложив его на мельчайшие элементы, как нельзя судить о картине по отдельным мазкам кисти или о книге по случайным фразам, выхваченным из контекста, - куда важнее гармоничное целое! Но попробуй-ка грамотно сформулировать эту мысль и доказать ее справедливость такому вот летному бюрократу и педанту. Гирин совсем расстроился, и даже заключительная фраза беспощадного разбора: "Ну а в общем-то для начала неплохо, слетали вы вполне удовлетворительно" - не рассеяла его обиды и мрачного настроения.

Насупившийся Гирин не заметил, что командир его родной эскадрильи, поджидавший неподалеку Миусова, чтобы поехать вместе с ним на обед, и расслышавший заключительную фразу разбора, несколько удивился и с интересом взглянул на молодого летчика. Откуда было знать Александру, что "вполне удовлетворительно" в устах Железного Ника - весьма высокая оценка. Проводив взглядом Гирина, который уходил, с нарочитым старанием печатая шаг, Миусов ухмыльнулся, видимо очень довольный собой. Потом, обернувшись к комэску и кивнув головой в сторону удалявшегося лейтенанта, уважительно обронил:

- Пилот! Пилот милостью божьей. - Задумавшись, Миусов поморщился, точно попробовал кислого, и гнусаво добавил: - Но вольнодумец, воздушный кавалерист какой-то. Конкистадор!

И закинув старенький планшет на плечо, направился к уже пофыркивавшему мотором "козлику", жестом пригласив следовать за собой командира эскадрильи.

7

Миусова окрестили Железным Ником не случайно. Летному делу он служил преданно, кажется, и вовсе не помышляя о личной карьере, и даже со своеобразным рыцарством, в котором иногда угадывалась известная театральность. Однажды на КП, где за столом руководителя полетов восседал Миусов, появился некий достаточно высокопоставленный генерал, раздраженный каким-то беспорядком на стоянке самолетов, и хотя и в сдержанном, но все-таки повышенном тоне принялся выговаривать Миусову за это. Не поворачивая головы, лишь на секунду скосив глаза и не выпуская из правой руки микрофона, Миусов в своей обычной ленивой манере обронил:

- Товарищ генерал, вы мешаете мне работать, - он гнусавил заметнее обычного, и только это обстоятельство и выдавало его волнение.

Генерал на мгновение онемел. Свидетели этого разговора очень выпукло и в чисто авиационном стиле характеризовали потом этот драматический момент фразой: "Глаза у генерала стали квадратными!" Налившись кровью, генерал вспыхнул и, уже не сдерживая своего командирского голоса, в весьма красочных фразах принялся "чистить" и "регулировать" нарушившего субординацию офицера. Генерал был новым человеком в округе и плохо знал Железного Ника. Сохраняя каменную неподвижность лица и по-прежнему не поворачивая к начальству головы, Миусов выжал тангенту микрофона и гнусаво-хладнокровно скомандовал самолету, который, заходя на посадку, только что доложил о проходе дальнего привода:

- Двести семнадцатый, посадку запрещаю, на второй круг.

После легкой заминки - все шло в норме и уж очень неожиданной была команда - пилот ответил:

- Двести семнадцатый понял, ухожу на второй круг.

- Поняли правильно.

Аккуратно положив микрофон на стол, Миусов встал по стопке "смирно" и негромко, невыразительно, без всякой тени эмоций сказал:

- Товарищ генерал, на связи восемь самолетов, три на посадочном маневре. Садитесь и руководите полетами. Или, я убедительно прошу вас, не мешайте работать мне.

Генерал онемел вторично. Он был многоопытным человеком и хорошим специалистом, он отлично представлял, какое это сложное дело - руководство полетами, тем более что летали в облаках, - и как трудно, практически невозможно вот так, с ходу включиться в эту тонкую хитроумную работу. Знал он и ту практически безграничную власть над полетами, которой располагал человек со скромной повязкой, украшенной буквами РП на рукаве, и меру тяжкой ответственности, которую этот человек незримо нес на своих плечах. И, секунду помедлив, генерал резко повернулся и, печатая шаг, в мертвой тишине, нарушаемой лишь динамиком громкоговорящей связи, покинул КП.

В конце летного дня генерал присутствовал на разборе полетов. Кое-кто, кто с сожалением, а кто и со злорадством ждал громов небесных, которые должны были обрушиться на Железного Ника за "непочитание родителей", но ничего такого не произошло. Генерал, ни словом не обмолвившись о происшествии на КП, устроил жестокую трепку командиру батальона и инженеру полка за беспорядки на стоянке и вскользь, будто нехотя, отметил четкое руководство полетами подполковником Миусовым. Полковое начальство сразу воспрянуло духом, а командир полка и в особенности замполит долго и слезно убеждали Миусова воспользоваться случаем и, пока не поздно, извиниться перед начальством. Миусов в конце концов согласился. В благоприятный момент его буквально подтолкнули к генералу. Глядя несколько в сторону, Миусов в обычной своей манере проговорил:

- Товарищ генерал, прошу прощения, если я был излишне резок с вами, - и набычившись, с заметно усилившейся гнусавинкой добавил: - Но это диктовалось необходимостью!

Приподняв брови, генерал некоторое время хмуро разглядывал ладную, подтянутую фигуру вытянувшегося перед ним офицера, его суровое лицо с рублеными, но правильными, почти классическими чертами. Странно, это лицо вовсе не казалось красивым в расхожем смысле этого слова и вряд ли привлекало внимание женщин... И неожиданно расхохотался:

- Молодец!

Генерал долго тискал руку Миусова, похлопывал его по спине и повторял:

- Давно меня так не чистили. Молодец! Так и надо!

Интересно, что Миусов вовсе не выглядел смущенным и растроганным, он воспринимал слова генерала как должное и лишь чуточку улыбался уголками жесткого рта. Вот он какой был - Железный Ник!

Гирин был свидетелем и этой сцены, и сцены на КП. И в его отношении к суровому, педантичному подполковнику произошел резкий и окончательный перелом.

8

Чуть кружилась голова, побаливала щиколотка в том самом месте, где за нее ухватились железные пальцы Голема, но это была не та боль, на которую стоит обращать внимание. А самого Голема не было! Не было ни клетки из серебристых прутьев, ни таинственного полумрака, полного странных звуков и запахов, Гирин лежал в просторной светлой комнате, залитой солнечным светом, а рядом с ним сидел смуглолицый человек.

Человек! Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу и опершись подбородком на кисть согнутой руки, локоть которой покоился на высоко поднятом колене. Обыкновенный человек, а не расфуфыренный некиричи, мечтающий о мировом господстве, и не груда теста, из которой вырастают глазастые грибы. Человек был похож на южанина. Об этом говорили смуглая кожа, черные глаза и черные же, слегка волнистые волосы. Не монгол, не африканец и не австралийский абориген - типичный европеец: узкое лицо, высокий лоб, крупный орлиный нос, маленький, хорошо очерченный рот и длинный подбородок. Испанец? Может быть, грек? Нет, скорее всего француз, гасконец! Об этом Гирину подумалось потому, что незнакомец напоминал ему д'Артаньяна. Не того, которого можно лицезреть во французском кассовом кино, а того, которого описал Дюма-отец. Постаревший д'Артаньян из романа "Двадцать лет спустя", д'Артаньян чисто выбритый, с короткой современной прической, одетый в бежевый костюм спортивного покроя, состоящий из куртки и длинных брюк.

На этом месте размышлений мысль Гирина почему-то забуксовала, не желая двигаться дальше. Ему потребовалось известное усилие, чтобы сообразить, в чем дело: его старенький летный комбинезон исчез! Он был одет в точно такой же спортивный костюм, как и незнакомец, сидящий рядом, в кресле. Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, Гирин огляделся.

На полу плотный коричневый ковер, заделанный под стены. Углы комнаты закруглены, в одном из таких углов какая-то непонятная аппаратура, может быть, радиокомбайн, а может быть, и детектор лжи. Никаких признаков окон или дверей, но на одной из стен портьера из тяжелой золотистой ткани. И роскошный диван, на котором лежал Гирин, диван широченный - на нем и четыре человека разместились бы с комфортом, обтянутый мягкой золотистой тканью. Но самым удивительным в комнате - наверное, именно поэтому Александр обратил на него внимание в последнюю очередь - был потолок: он светился всей своей поверхностью, заливая комнату рассеянным солнечным светом. Что это - последний крик зарубежной моды, прихоть скучающего Миллионера? Необходимость, вызванная подземными условиями существования? Или же обычная система освещения, обычная для той неземной цивилизации, которая создала фантасмагорический зверинец?

Гирин перевел взгляд на незнакомца. Никакой это не д'Артаньян, как показалось Александру сначала. Непохож он пусть на лукавого, но храброго и верного своему слову гасконского дворянина. Слишком жестко его лицо, есть в нем что-то хищное и вместе с тем легкомысленное, раздумчивое и озорное. Лицо скучающего человека... На кого же он все-таки похож? Вертится в голове чей-то образ, а не ухватишь - проскальзывает, как вода между пальцами.

Сквозь полуопущенные веки Гирин долго разглядывал незнакомца. Наблюдал, как тот поглаживает длинный подбородок тонкими пальцами и чуточку улыбается своим тайным мыслям. И вдруг Александра озарило: не на славного мушкетера был похож незнакомец, а на Мефистофеля! Прямо живая копия скульптуры сидящего Мефистофеля работы Антокольского - сходство позы и черт лица было поразительным. Вот это поворот событий! Дьявол во плоти и крови! Может быть, этот космический зверинец и в самом деле один из адских уголков чистилища, модернизированного и переоборудованного по последнему слову современной науки и техники? А эта каюта - приемная самого сатаны, решившего удостоить лейтенанта Гирина личной беседы! Как это там? "При шпаге я, и плащ мой драгоценен!" Хм, шпаги нет, а вместо плаща модный костюм спортивного покроя.

- Послушайте, - сказал Александр, обращаясь к незнакомцу, - а где же ваш плащ? И ваша шпага?

Мефистофель не вздрогнул от неожиданности, как этого можно было ожидать. Он просто откинулся на спинку кресла, отчего его сходство со скульптурой Антокольского сразу ослабело, слегка улыбнулся и спросил:

- Очнулись? Ну и слава богу! - Он не без самодовольства оглядел себя. Чем вам не понравился мой костюм? Право же, он моден! И зачем мне плащ и, простите, эта примитивная шпага?

Гирин приподнялся на локте, критически разглядывая Мефистофеля.

- Но вы должны быть в образе! - убежденно сказал он. - О вашем облике литература говорит вполне определенно "при шпаге я, и плащ мой драгоценен". А у вас ни того, ни другого. Это недопустимое нарушение!

Незнакомец на секунду задумался и весело рассмеялся, показав ровный ряд сахарных зубов.

- Вы намекаете на то, что я похож на дьявола? Лестное предположение! Ничто так не украшает умного человека, как демоническое начало. Особенно в глазах женщин. Не правда ли? Ха-ха-ха! - и, резко изменив тон, серьезно осведомился: - Надеюсь, вы не суеверны?

- Правильно надеетесь.

- И слава богу! Терпеть не могу суеверных - за редкими исключениями, это ограниченные и ужасно подозрительные люди! Кстати, советую вам обратить внимание на то, что я ведь упомянул имя божие, а небесный огонь отнюдь меня не испепелил. Стало быть, я не дьявол. Во всяком случае, не совсем дьявол, не вполне.

Этот неожиданно болтливый Мефистофель говорил по-русски свободно и без акцента, но некие нюансы произношения и ритмика речи определенно свидетельствовали, что этот язык для него не родной.

- Кто же вы?

- Странник! Не правда ли, красивое, емкое слово? Им можно наслаждаться, как хорошей стихотворной строфой. Странник! Это слово определенно и в то же время неуловимо, как журчащая струя ручья. Это и странный человек, и вольный путешественник, подобно птице, кочующей из одной страны в другую. - И, сменив выспренний тон на деловитый, незнакомец добавил: - Зовите меня Люци, просто Люци.

- Мосье? Синьор? Может быть, милорд? - Гирин лукавил, надеясь таким образом выяснить национальность своего необычного собеседника.

Люци с пренебрежительной гримасой отрицательно покачал кистью руки:

- Нет-нет! Не надо ни титулов, которых у меня предостаточно, ни званий, которых у меня еще больше. Просто Люци - и ничего больше. Если не возражаете, и я вас буду звать так же просто и естественно - Саша.

Гирин удивился:

- Откуда вы знаете мое имя?

Люци ухмыльнулся, только что не подмигнул:

- Я многое о вас знаю, лейтенант Гирин. Я знаю даже ваши тайные мысли и желания. - Он насладился удивлением собеседника и доверительно понизил голос: - Я знаю, например, что вы влюблены в Ниночку, молоденького врача-терапевта, которая имеет честь иногда выслушивать ваше отважное пилотское сердце.

Александр покраснел. Он нередко краснел в самых неподходящих ситуациях и всегда злился и ненавидел себя за это. А Люци, очень довольный собой, покачиваясь на двух ножках откинутого назад кресла, все так же интимно-доверительно продолжал: - У вас даже и свидание с ней назначено сегодня, на восемь часов. Но увы, ему не суждено состояться, - Люци сокрушенно вздохнул и картинно воздел очи к небу, - не судьба! И может быть, это даже к лучшему, если разобраться во всем философски, без ненужных эмоций и лишней горячности. Ведь Ниночка некоторым образом уже замужем, а? Угадал? Признавайтесь!

Гирин рывком сел на диване, спустив ноги на пол, сердито сказал:

- Не суйтесь не в свое дело!

- Ян не думал вас обидеть, Саша!

- Откуда такая осведомленность?

- Это моя маленькая тайна! Нечто спиритуозно-виртуальное. - Люци сделал пальцами порхающее движение в воздухе. - Пока ваша душа витала в эмпиреях, а тело возлегало на этом диване, я сумел детально познакомиться с вашим сознанием, с вашей долговременной памятью.

- Спиритуозно или виртуально, но шантажируете вы по мелочам. Ничего у вас не выйдет!

Лицо Мефистофеля приобрело серьезное, даже грустноватое выражение:

- Боюсь, вы неправильно оцениваете ситуацию, Саша. Мне незачем вас шантажировать.

- Я и без того в ваших руках, так, что ли?

- В какой-то мере так. Но не в этом дело.

- В чем же?

После небольшого раздумья Люци поднялся с кресла и подошел к золотистой портьере, которая закрывала часть стены, что напротив дивана. У него была хорошая походка: он шагал легко и пружинисто, как ходят спортсмены-гимнасты и манекенщики, демонстрирующие на выставках новые модели одежды.

- Подойдите сюда, Саша, - и, видя замешательство, может быть, настороженность Гирина, с улыбкой добавил: - Не бойтесь! Я не сделаю вам ничего дурного.

- Я и не боюсь!

И все-таки, когда Александр остановился рядом с Люци, его сердце билось тревожно от какого-то неясного предчувствия беды или опасности. Они были одинакового роста, и теперь Александр видел лицо своего загадочного собеседника совсем близко и в естественном ракурсе. Люци не выглядел молодым, но трудно было решить, сколько ему лет, наверное, столько же, сколько было Миусову или Ивасику. Глаза у Люци были небольшие, но живые и очень выразительные. Сейчас в них читались насмешка, снисходительность и легкая, но ощутимая грусть. Люци словно бы знал заранее, что ему придется огорчить Гирина, и не только торжествовал, как нередко торжествуют те, кто в силах дарить и радость и горе, но и сожалел об этом, сочувствовал Александру. Может быть, от понимания этого сочувствия и билось тревожно сердце молодого человека?

Гирин ждал объяснений, но вместо этого Люци протянул руку и нажал одну из кнопок, целый ряд которых был вделан в стену, заподлицо с ней. С легким шорохом золотистая портьера медленно, как показалось Александру, торжественно раздвинулась, открывая за собой большое, не меньше двух метров в поперечнике, овальное окно. За окном Гирину чудилось нечто серебристое, колышущееся, но яркий свет мешал рассмотреть это подвижное, непонятное нечто. И оттого, что ничего нельзя было понять и трудно было о чем-нибудь догадаться, сердце Александра забилось еще тревожнее. Люци поднял руку и нажал другую кнопку. Потолок мгновенно погас, но комната не погрузилась в темноту: из овального окна на Александра плеснул звездный океан. Звезды и звезды кругом! Звезды вверху и звезды под ногами, звезды всюду, куда только достигал взгляд. Это было странное, чужое небо Александр не мог разглядеть ни одного знакомого узора созвездий. Не было тут ни Ориона, ни Большой Медведицы, ни Кассиопеи. Все небо было сплошным созвездием, сплошным узором! Никогда еще в жизни Александр не видел такого обилия серебряного дыма туманностей, лохматых скоплений огненной пыли и ярчайших, колющих глаз разноцветных звезд: белых и голубоватых, желтых, зеленоватых и рубиновых, похожих на живые капельки крови. Общий свет этого буйного, хмельного неба был так же ярок, как свет полной земной луны. Он неслышно лился в комнату через овальное окно, рисуя новыми сказочными красками ее интерьер: встроенный в стену шкаф, стол на широко поставленных ножках, точно приготовившийся к прыжку, кресло, испуганно прижавшееся к дивану, и сам благодушный надежный диван, похожий на огромного, мирно спящего медведя.

Люци стоял впереди, почти прижавшись лбом к стеклу и жадно глядя на сверкающий мир звезд. Лицо его, четко рисовавшееся на фоне пышущего светом неба, казалось бледным и вдохновенным, и без того четкие черты своеобразной физиономии прописались с особенной остротой, в глазах мерцали холодные разноцветные искорки. Что это? Быль или небыль? Звезды, только звезды вокруг! Голова Александра чуть кружилась, а в ушах стоял звон, точно он только что выполнил вихревой каскад фигур высшего пилотажа.

- Где мы? И что все это значит? - медленно выговаривая слова, спросил Александр.

Люци покровительственно положил руку на его плечо:

- Мы в космосе, Саша. В открытом космосе. А это, - Люци повел рукой вокруг, - звезды. Звезды, только и всего!

- А Земля?

- Земля далеко. До нее двадцать пять тысяч парсеков, или, может быть, так вам будет понятнее, восемьдесят тысяч световых лет.

9

Видимо, какой-то период времени Гирин был не в себе. Не то чтобы он потерял сознание, этого еще не хватало, просто увиденное было так ошарашивающе, что какой-то промежуток бытия выпал из его памяти как не стоящая внимания мелочь, как пустяковина. Психологическое грогги! Он не помнил, как Люци включил свет и задернул портьеру, не помнил, о чем они говорили, да и говорили ли вообще. По-настоящему Александр пришел в себя уже сидя за столом с бокалом шипучего зеленоватого напитка в руке. Перед ним стоял большой сифон из граненого хрустального стекла, напротив, тоже с бокалом в руке, сидел Люци и непринужденно болтал:

- Чудесная вещь! Ни капли алкоголя, а бодрит как купание в проруби. За странствующих и путешествующих, к славной когорте которых теперь принадлежите и вы. Виват!

Александр машинально опорожнил бокал. Напиток был незнакомым, непривычным: вовсе без сластинки, с вяжущей горьковатой остротой, но довольно приятным на вкус.

- Ну вот, теперь вы снова в седле. А космос - это ерунда! Что такое космос? Самая невинная и безопасная штука на свете - пустота, многие кубические километры которой сдобрены пригоршней молекул и политы ложечкой реликтового тепла. Не стоит тревожиться.

- Космос меня и не тревожит, - рассеянно ответил Гирин.

Люци засмеялся, но спросил отнюдь не насмешливо, деликатно:

- Что же вас тревожит, юноша?

Этот простой вопрос если и не смутил, то поставил Александра в тупик. Земля была так безмерно далека, что казалась теперь ненастоящей. Друзья и близкие словно выцвели, растеряли реальные черты, приобрели характер символов. Ведь их разделяла такая бездна пространства, которое даже молниеносный свет преодолевает лишь за время, которое в несколько раз больше всей человеческой истории! Александр сожалел об утратах, но сожалел странно. Так сожалеют о только что растаявшем чарующем сне, хорошо сознавая, что это сон. Сон - и ничего больше!

С полгода тому назад Гирин в составе группы самолетов по делам службы летал на юг. За час с небольшим они преодолели больше тысячи километров и оказались в стране гор, гранатовых деревьев и цветущих магнолий. На аэродроме он встретил товарища по училищу, они обрадовались друг другу и, сколько могли, поболтали, сидя в тени старых кипарисов. А потом - команда по самолетам, обратный полет, и через какой-нибудь час они снова были дома. Отдыхая после полета теперь уже в тени берез, Гирин заметил на траве им же забытый часа три тому назад потрепанный журнал. Он взял его в руки, рассеянно полистал и вдруг поймал себя на странном, очень остром чувстве ему не верилось в реальность встречи с товарищем, который служил среди кипарисов так далеко от этих берез! Да и вообще, был ли весь этот двухэтапный, скоротечный перелет? Может быть, он просто заснул тут, на весенней травке, и ему пригрезились и ровный шум двигателя, и заоблачные выси, и разговор по душам?

Нечто подобное Александр переживал и теперь. Чудовищная отдаленность от всего земного потрясала, но причина тревоги, которая, как заноза, сидела в самом сердце, была в чем-то другом. А в чем, Александр никак не мог ухватить! Кстати, ему и в голову не приходило, что Люци мог его обмануть или хотя бы преувеличить. Слишком ярким и осязаемым и вместе с тем фантастически неправдоподобным было зрелище чужого звездного мира. Ложь не такова, она всегда правдоподобна, она вынуждена рядиться под истину, иначе будет уже не ложью, а глупой выдумкой, чепухой.

- Почему столько звезд? Почему их так много? - так и не разобравшись в себе самом, спросил Александр.

Люци воспринял этот вопрос как должное.

- Мы находимся почти в самом центре тридцать третьего шарового звездного скопления. Плотность звезд тут в десятки раз выше, чем в окрестностях вашего любимого Солнца. Поэтому небо и имеет такой театральный, фейерверочный вид. Порой эта небесная иллюминация ужасно раздражает! Особенно во время ночной охоты, когда нужно незаметно подобраться к зверю.

- Вы охотник?

Люци хитро прищурился:

- Я странник! Но в некотором роде и охотник, точнее, ловец животных и собиратель растений, довольно известный в галактике и ее ближайших окрестностях. - Видя, что Гирин не совсем понимает его, он охотно, с ноткой самодовольства пояснил: - Своего рода космический Джеральд Даррелл. До слез жалею редких и исчезающих животных, занесенных в Красную галактическую книгу, а поэтому отлавливаю их и передаю в крупнейшие зоопарки любителей первозданной природы.

- А есть такая книга?

- Разумеется. - В голосе Люци звучала снисходительность. - Или вы думаете, что человечество так уж оригинально в своих начинаниях? Красная книга - это банальность.

Хмуря брови, Гирин спросил, скорее подумал вслух:

- Значит, зверинец все-таки был?

- Какой зверинец? - насторожился Люци.

Гирин подумал и неторопливо объяснил. Люци расцвел в улыбке:

- Он не только был, но есть - здесь, на корабле, в двух шагах отсюда. Смею надеяться, - в голосе этого галактического странника появились самодовольные нотки, - что мне удалось собрать превосходную коллекцию. Редкостные экземпляры!

Без улыбки разглядывая Люци, Александр спросил:

- Меня вы тоже отловили как редкостный экземпляр?

Люци откровенно возмутился:

- Да как вы могли подумать такое? Я чту галактический кодекс не меньше, чем собственные привычки. А согласно этому кодексу всякое разумное существо, как бы странно, как бы безобразно оно ни выглядело, священно! И это естественно! Обычное проявление джентльменства, своеобразный мораторий между коллегами, товарищами по оружию. Конечно, - по губам Люци скользнула и пропала лукавая улыбка, - бывают и сомнительные случаи, когда мы, ловцы-корсары, позволяем себе некоторые вольности. На лбу ведь у животного не написано, разумное оно или нет, тут иногда и сам всевышний не разберется.

- Я - тоже сомнительный случай?

- Да нет же! Какой вы, однако, упрямый, - с некоторым недовольством констатировал Люци. - Просто мы, свободные ловцы, имеем разрешение брать на борт сапиенсов, когда они находятся в смертельно опасной ситуации, вероятность летального исхода которой близка к единице. Из двух, так сказать, зол выбирается меньшее, понимаете? Это и разумно и гуманно.

Александр перебрал в памяти все, что последовало после удара молнии в самолет. По крайней мере, в одном Люци не лукавил: когда парашют не раскрылся, Александр действительно попал в смертельно опасную ситуацию, выкарабкаться из которой было практически невозможно. С сочувствием присматриваясь к Гирину, Люци проговорил:

- Вас, наверное, интересуют подробности. Все делается автоматически мгновенная телепортировка через подпространство, и вы на борту брогора, как имеют честь называться корабли, подобные моему. В момент вашей локализации я отсутствовал, осматривал любопытную планету, которая расположена тут, неподалеку. Настоящий звериный рай! Ну, и поскольку вы были без сознания и установить уровень вашего интеллекта не представлялось возможным, вас на общих основаниях поместили в отдельную, так сказать, персональную клетку. - Люци не удержался и хохотнул: - Представляю, что вы подумали, придя в себя! - и наставительно добавил: - Впредь будьте осторожнее и в неясных ситуациях умейте отсидеться, не привлекая к себе внимания. Скажите спасибо, что я успел выцарапать вас из лап этого чудовищного рухши.

- Спасибо. И как же вы меня выцарапали?

- Это пустяки. Выстрел и, - Люци сделал паузу, - что бы вы подумали? Рухша убит, ранен, искалечен? Нет, я люблю своих животных как меньших братьев. Рухша погрузился в мирный глубокий сон. Я поместил его в отдельный бокс. Никогда бы не подумал, что эти антропитеки так чертовски сильны! Вас тоже зацепило периферией лучевого импульса, и вы погрузились в мирный сон. Я не стал будить вас раньше времени.

- Предпочли покопаться в моей долговременной памяти?

В глазах Люци мерцала хитринка:

- Жестокая необходимость! Я был вынужден это сделать. Где гарантия, что, придя в себя, вы, подобно рухше, не начали бы буянить и крушить мебель в собственной каюте? Ведь это, - Люци не без торжественности повел рукой вокруг себя, - ваша личная каюта.

Гирин огляделся, задержавшись взглядом на золотистой портьере.

- Рассказываете вы мне разные сказки! А я и верить потихоньку начинаю.

- Сказки? - ядовито спросил Люци. - Вы можете предложить лучшее объяснение случившемуся?

- Нет. К сожалению, не могу, - признался Александр.

- Тогда какого черта? Надо верить!

- Легко сказать - верить! - Гирин снова оглядел каюту и перевел взгляд на собеседника. - Как вы за восемьдесят тысяч световых лет ухитрились узнать, что я терплю бедствие, нахожусь в этой самой, летальной ситуации?

На смуглой физиономии Люци появилось таинственное выражение:

- Секрет фирмы! Специальная аппаратура и некоторые тайны, доставшиеся мне по наследству от моих беспокойных и веселых предков.

- Один миг - и я здесь?

- Совершенно верно! Один миг, и Александр Гирин в гостях свободного ловца-корсара. Нет ничего проще!

Заноза, сидевшая в самом сердце Александра, кольнула особенно остро, и он наконец понял причину своей тревоги.

- Но если так, то можно переправить меня и обратно. Миг - и я на Земле!

Сочувственно приглядываясь к Гирину, Люци отрицательно покачал головой:

- Все не так просто, юноша.

- Просто или сложно - какая разница? Я спрашиваю, можете ли вы переправить меня обратно, на Землю?

- Это очень, очень опасная операция!

- Да я не спрашиваю, опасно или безопасно! Испрашиваю - возможно ли?

После паузы Люци с некоторым раздражением ответил:

- Допустим, возможно. Что из того?

Гирин облегченно вздохнул.

- Да ничего, - помолчав, он доверительно пояснил: - Понимаете, Люци, мне все это даже интересно: телепортировка, космос, брогор, приключения. Интересно! Но без Земли все это теряет для меня смысл и цену. Если бы я узнал, что на Землю вообще нельзя вернуться, я бы, наверное, умер. Просто умер - и все!

- Понимаю. Вы не против туристского круиза по галактике, но вам не терпится поделиться впечатлениями с друзьями. Как и Одиссея, вас тянет домой, странствия для вас хобби, но не дело. Вы из ностальгийцев, Саша, с некоторым разочарованием констатировал Люци.

- Из ностальгийцев?

- К сожалению. Понимаете ли, есть животные, которые хорошо приживаются в неволе. Одни сразу, другие постепенно, одних можно покорить кормом или удобной клеткой, других - лаской или мнимой свободой, но приживаются. Но есть и другие, они умирают, если их не вернуть на родину, умирают от тоски. Одни сразу, прямо на глазах, другие постепенно, отказываясь от пищи и воды, но умирают непременно. Таких мы и называем ностальгийцами.

- Я из ностальгийцев, - весело согласился Александр, заноза уже не колола, он был в отличном настроении. - Но вы меня сравниваете с животными!

Мефистофель ухмыльнулся:

- Прошу прощения, профессиональная привычка. К тому же мы все немного животные! Однако же перейдем к делам серьезным и животрепещущим.

Он ткнул своим длинным пальцем почти в самую грудь Александра и вопросил:

- Вы хотите вернуться на Землю, не так ли?

- Хочу!

- Я обязуюсь вам помочь. Слово ловца-корсара! Сделаю все, что в моих силах. Но и вы должны мне помочь! Это ведь только справедливо - услуга за услугу.

- А в чем помочь? - осторожно спросил Александр: этот хитроумный Люци все-таки не вызывал у него большого доверия.

- Я уже говорил вам, Саша, что здесь, неподалеку, есть красавица планета. Настоящий обетованный рай! Мне нужно поймать там одно редкое, можно сказать, уникальное животное. Точнее, птицу.

Воспоминание о зверинце вызвало на губах Гирина улыбку.

- Что-нибудь вроде некиричи?

- Да что вы! Некиричи - это фат, салонный шаркун, сплетник, сладострастник и дуэлянт. Петух! А красные журавли - гордые, вольные птицы. Что самое интересное, - на резко очерченной физиономии Люци отразилось откровенное восхищение, - ведь все другие птицы прячутся от грозы, затаиваются, убираются прочь. А эти бесстрашно летят ей навстречу, врываются в клубящиеся черные тучи, где грохочет гром и сверкают голубые молнии. Некоторые из них гибнут, но большинство пробивается через хаос к солнцу и летит дальше. Куда - никто не знает! А гроза, - Люци сделал рукой плавное движение, точно дирижируя невидимым оркестром, - гроза после этого утихает, а на землю льет теплый дождь.

- И это правда? - недоверчиво спросил Александр.

- Вам представляется случай самому убедиться в этом!

Гирин задумался.

- А зачем вам красные журавли?

- Это уж мое дело, - сердито сказал Люци. - В конце концов, кому надо вернуться на Землю - мне или вам?

10

Стремительный, сверкающий полированным металлом космолет высокой горкой погасил скорость, снизился, сделав широкий круг, а потом как-то не по-машинному, а по-птичьи резво спарашютировал на желтую поляну неподалеку от озера. Открылась боковая дверца, и на траву спрыгнул улыбающийся, оживленный Люци.

- Вот и все! Телепортировка в атмосферу, недолгий полет, и мы в раю - у желанной цели. Прошу!

В двери показался Александр, сощурился от утренних лучей хрустального солнца и тоже спрыгнул на землю. Уважительно поглядывая на Люци, который наслаждался пейзажем и свежим воздухом, он проговорил:

- А вы отлично пилотируете!

Люци самодовольно покосился на Гирина:

- Если я что-нибудь делаю, то делаю это хорошо. Таково мое железное, незыблемое кредо. Но что я, у-меня богатейшая практика. Но вы! Я, конечно, знал, что вы хороший пилот, но такого не ожидал! - Люци прищелкнул языком и закатил глаза.

Александр засмеялся:

- Мы с вами словно кукушка и петух.

Люци кивнул:

- Верно. Хватит лести, давайте лучше впитаем в себя краски, звуки и запахи этого мира!

Вокруг расстилалась саванна - желтая степь с купами багряных деревьев. Желто-красная палитра, как пояснил Люци, вовсе не была признаком осеннего увядания - это была живая, полнокровная окраска растении. Среди золотистой травы горели яркие огоньки белых, зеленых и голубых цветов, в воздухе стоял посвист и щебет, очень похожий на птичий гомон, но самих птиц нигде не было видно. Саванна была напоена странным, диким и теплым ароматом: пахло полынной горечью и чем-то другим, едва уловимым и тревожным, похожим на дымок далекого костра. Мир, полный тихого, скромного обаяния, мир, так похожий на земной и так отличный от него деталями! Как будто кто-то специально исказил перспективу, сдвинул грани красок, звуков и запахов, чтобы сбить с толку и заставить думать о сущем как о сновидении.

- Вы не передумали? - рассеянно спросил Люци.

Гирин с недоумением посмотрел на него:

- Что я должен передумать?

- Ловить красных журавлей. - Люци полной грудью вдохнул теплый пряный воздух и повел рукой вокруг себя. - Когда после космоса видишь такое, так хочется жить! А когда хочется жить, так не хочется рисковать! Между тем ловля красных журавлей - рискованное дело. Очень рискованное!

- Но ведь это нужно?

- Нужно!

- Тогда о чем разговор?

Люци засмеялся и одобрительно положил руку на плечо юноши:

- Тогда вперед! Наша ближайшая цель - озеро.

Александр не стал задавать вопросов. Земные журавли обычно держатся возле воды, почему бы и красным журавлям не иметь сходные привычки?

Трава ощутимо пружинила под ногами и громко шуршала, словно хорошо просушенное сено. Из-под ног выпархивали радужные зверьки самых разных оттенков - синего, изумрудного, фиолетового. Гирин мысленно назвал их летающими лягушками; щебеча и посвистывая, они планировали, расправив радужную пленку, стягивающую короткие передние и длинные задние, истинно лягушечьи ноги.

Люци вдруг замер на полушаге, поднял руку, призывая к вниманию, и прислушался, склонив голову набок. Прислушался и Александр. "Олла! Олла!" - донесся до него далекий, но ясный, чистый звук. И после паузы как растянутый, двойной удар далекого колокола. "Олла! Олла!" Звук мягко падал из стратосферной синевы на золотисто-багряную саванну и растекался по ней еле слышными гудящими волнами.

- Красные журавли! - прошептал Люци, поднимая голову.

Смотреть было неудобно: солнце кололо глаза хрустальными стрелами. Александр прикрылся ладонью. Высоко в синем просторе плыл острый треугольник крупных пурпурных птиц. Мерно взмахивали широкие, сильные крылья, длинные шеи устремлены к неведомой цели, скрытой за дрожащей, колышущейся у горизонта дымкой. "Олла! Олла!" - мягко падал на саванну их зовущий и тревожный, постепенно затухающий клик.

- Красные журавли! - взволнованно проговорил Александр, провожая взглядом огненных птиц, тающих в синем просторе.

Возобновив движение, они некоторое время шли молча.

- Как-то нехорошо ловить таких птиц. Некрасиво! - вдруг сказал Александр.

Люци скептически покосился на него.

- Шашлык любите? - вдруг спросил он.

- Люблю, а что?

- И я люблю. А баранов, глупых, но мирных, никому не делающих зла баранов резать красиво? Ножом по горлу? Некрасиво! Но ведь режете! Что из того, что Не своими руками? Это в принципе ничего не меняет.

Люци остановил взгляд на плоском замшелом камне, мох был какой-то страшноватый, фиолетовый. Посредине камня столбиком стоял восьминогий зверек, сложив в крошечные кулачки ненужные ему сейчас три пары ножек. Зверек посвистывал, точно флейта, и, поворачивая головку то вправо, то влево, разглядывал пришельцев большими и раскосыми, как у зайца, глазами. Люци махнул на него рукой. Зверек свистнул особенно громко, неожиданно высоко подпрыгнул, свернулся клубком и, как мячик, укатился в гущу травы.

- Садитесь, Саша. Камень большой, места хватит. - Он подождал, пока Гирин сядет рядом. - Красиво, некрасиво! Как изящна, легка и прекрасна была бы жизнь, если бы можно было руководствоваться одними эстетическими принципами. Шашлык сам по себе эстетичен ничуть не меньше, чем роза или порхающая бабочка. А вот баранов резать неэстетично! Приходится совмещать несовместимое. Дело в том, что шашлык не роза, он не только эстетичен без него иной раз и с голоду умереть можно.

- Да вы философ, Люци.

- Я странник, Саша, а все странники немножко философы. Ловцам же без философии и вовсе обойтись невозможно. Философия для меня что-то вроде дымовой завесы или театрального занавеса, который можно поднимать или опускать по собственному желанию. Дешево и удобно!

- И все-таки зачем вам красные журавли?

- Экий вы любопытный! - в голосе Люци прозвучало неудовольствие. Красные журавли - самые редкие и ценные птицы во всей галактике. В конце концов, какая вам разница? Вы хотите вернуться на Землю, я хочу поймать хотя бы одного красного журавля, вы поможете мне, я помогу вам - по-моему, проблема исчерпана, не так ли? Я ведь не допытываюсь, почему вам так приспичило вернуться на Землю!

- Странно все это.

- Что странно, юноша? - Люци, по-видимому, начинал терять терпение.

- Странно, что на свете существует телепортировка и я в одно мгновение могу оказаться дома, на Земле! Значит, межзвездные перелеты - самое обычное дело?

- Допустим.

- Но почему мы, люди, ничего не знаем об этом? Почему никто не посещает Землю? Почему в конце концов нам никто даже не откликается, хотя мы понастроили кучу специальных станций, слушаем, смотрим и на всю галактику кричим о своем существовании?

Люци смотрел на Гирина с откровенной снисходительной насмешкой:

- О, святая людская простота! Да неужели человечество до сих пор не догадалось, что Земля находится в заповеднике?

- В каким заповеднике?

- В самом обыкновенном. Солнечная система вместе с любимой вами Землей находится в шестом секторе галактики. Это сектор рассеянных, одиночных звезд и пар, не представляющий особого интереса в экономическом отношении, кстати, человечество - единственная раса разумных, обитающая здесь. Ну, и в порядке эксперимента высокие галактические цивилизации договорились закрыть этот сектор и посмотреть, на что способна эволюционирующая материя сама по себе, без внешнего разумного вмешательства. В общем, заповедник, что-то вроде звездного Серенгети или Беловежской пущи. В этом заповеднике находится несколько наблюдательных станций, все же активные контакты намертво блокированы. Время от времени в заповедник заходят контрольные корабли, случаются аварийные заходы, но в целом статус-кво изоляции соблюдается хорошо. Так что люди могут кричать о себе на всю галактику хоть до второго пришествия - все равно им никто не ответит.

Гирин смотрел на собеседника недоверчиво.

- Странные вещи вы говорите, Люци.

- Глубокие истины всегда выглядят странновато. Особенно на первый взгляд.

- И я должен верить вам?

- Что ж, попробуйте придумать что-нибудь более подходящее для человеческого самолюбия. - Люци ухмыльнулся. - Надо же как-то согласовать ваше одиночество и ваши же идеи о множественности обитаемых миров. А пока вернемся к нашим баранам.

- К каким баранам?

- К красным журавлям! - Люци заговорщически подмигнул. - Вам просто не хочется их ловить. Признавайтесь!

- Не хочется, - сознался Гирин.

- Так зачем ловить? Зачем насиловать себя и делать то, что не хочется? Пусть себе летают на здоровье!

- Вы серьезно?

- Уж куда серьезнее! - Присматриваясь к Гирину, Люци заворковал с плутоватой улыбкой: - Правда, с мечтой о возвращении на Землю придется расстаться, но что вам Земля, юноша? Мы с вами прекрасно устроимся и в космосе. Я говорю - мы. Мы, потому что я предлагаю вам свою дружбу и сотрудничество.

Гирин откровенно удивился:

- Дружбу? Это серьезно?

- Серьезнее и быть не может!

- Странно!

- Странно? Дружба представляется вам странной? О темпоре, о морес! Вы не верите в бескорыстие и чистосердечие! - Люци осуждающе покачал головой и подмигнул. - Но в принципе вы правы: дружба дружбой, а дело делом. Я бы мог, дорогой Саша, наплести вам три короба разных небылиц, но видит бог, мне претит лукавство и двоедушие! Около месяца тому назад погиб мой напарник. Глупый случай, от которого никто из нас не застрахован. И вдруг вы - летчик, пилот, который мне так нужен! Вас послала сама судьба. Хотите ко мне на корабль помощником и вольным корсаром? Предлагаю от чистого сердца! Мы составим с вами отличную пару и пойдем по галактике вместе и рядом, как Ромул и Рем?

- Как Кирилл и Мефодий, - в тон ему подсказал Александр.

- Кто такие? Не знаю! - заинтересовался Люци.

Но Гирин не стал объяснять.

- Ну, хорошо, - сказал он, - допустим, я останусь на корабле. Но что я получу взамен Земли?

Люци пристально взглянул на Гирина и прищурил один глаз:

- А что бы вы хотели?

- А что вы можете предложить? - входя в игру, спросил Александр.

Люци одобрительно покачал головой:

- Предусмотрительность - прекрасное качество, сестра мудрости. Мне, свободному корсару, доступно многое. Если эти возможности перевести на язык расхожих земных понятий, то можно сказать, что я богат. Богат как Крез или, лучше сказать, как член семейства Морганов или Рокфеллеров. Поэтому не стесняйтесь в своих запросах. - Люци доверительно понизил голос и продолжал с видом опытного искусителя: - Хотите виллу на берегу теплого моря с мраморными ступенями, сбегающими прямо в воду? Пожалуйста! Цветной телевизор и магнитофон с квадрофоническим проигрывателем? Будьте любезны! Автомашину, гоночный мотоцикл, прогулочный самолет? Берите! Джульетту, Маргариту, Бабетту? Всех троих? Они будут счастливы подружиться с вами!

Гирин лишь посмеивался, слушая эти предложения, и Люци рассердился:

- Какого же рожна, простите меня за выражение, вам тогда нужно?

- Мне нужно домой, на Землю, - просто сказал Александр.

- Что вам Земля? Что вам Земля, если перед вашим взором будут открываться десятки и сотни разных миров?

- Земля - моя родина.

Люци передернул плечами и поморщился:

- Родина! У умного, интеллигентного человека родина там, где ему хорошо.

- Значит, я недостаточно интеллигентен.

Люци кивнул и без особого огорчения констатировал:

- Вижу, ностальгиец есть ностальгией. - Он на секунду задумался, прогнал хитренькую улыбку, скользнувшую по губам, и предложил: - Тогда вперед, за красными журавлями?

- Тогда вперед.

По пути к озеру они пересекли полосу мелколистного кустарника с желто-зелеными листьями, на ветвях которого висели гроздья сухих синеватых ягод.

- Еще не проснулись, солнце низко, - пробормотал Люци, прикоснувшись ладонью к одной такой грозди.

Гирин не понял, что это значит, но уточнять не стал. Кустарник оборвался, и они вышли на широкую полосу мелкого прибрежного песка, имевшего необычный розоватый цвет. Люци приостановился и, словно приглашая гостя в свои личные апартаменты, сделал широкий жест в сторону озерной глади:

- Прошу! Красиво, не правда ли?

Да, озеро было красиво - бирюзовая гладь округлой формы в обрамлении розоватого песка с разбросанными по нему крупными камнями, желто-зеленого кустарника и багряных, точно пылающих, деревьев. Гирин шагнул вперед, к самой воде. В тот же миг голубое пламя ослепило и смяло его. Молния! Гирин пошатнулся. Ему вдруг почудилось, что он сидит за управлением в кабине самолета, а самолет с нарастающей интенсивностью заваливается в правый крен. Александр все пытался дать рули на вывод, но руки и ноги будто налились свинцом и не хотели слушаться! Он сделал последнее, отчаянное усилие, пытаясь выровнять теряющую управление машину, и окончательно потерял сознание.

11

Гирин очнулся, чувствуя разбитость, лень и странную воздушность во всем теле, точно он резко переломил самолет на выводе из пикирования, на мгновение потерял от перегрузки сознание и теперь летел по баллистической траектории невесомости. Прямо перед Александром расстилалась озерная гладь, над головой хмурилось серое небо и покачивались сосновые ветви. Страшно было пошевелиться! Гирину казалось - попробуешь, а тело вдруг да и не послушается, оттого и пробовать не хотелось, жутковато. Такое иногда случается после глубокого сна. Вот Александр и лежал на спине в своем удивительном состоянии земной невесомости, не совсем понимая, во сне все это происходит или наяву.

Удивительно знакомый, но в то же время и чуждый, словно неземной звук вдруг донесся до ушей Гирина. Будто где-то далеко-далеко ударили в колокол! Этот растянутый ясный удар мягко упал на озеро и уже по водной глади докатился до его ушей. Пауза - и снова: "Олла! Олла!"

- Красные журавли! - с улыбкой прошептал Александр.

- Он бредит, - послышался сочувственный голос Люци.

- Я не брежу, - снисходительно возразил Александр. - Летят красные журавли! Где-то гроза.

Преодолев наконец свою странную сонную лень, Гирин принял сидячее положение и осмотрелся. Бирюзовое озеро в окружении багряных деревьев, розоватый песок, синее-синее стратосферное небо и хрустальное солнце. Мир иной! Стало быть, ветви сосен над головой на фоне серого неба - это сон. Но где же Люци? И в конце концов, что произошло? Гирин отлично помнил, как сверкнула, ударила молния, едва он ступил на песок. Молния с ясного неба? Не иначе как наказание божие! Удар молнии испепелил, как это и полагается, дьявола-искусителя, а заодно досталось и Александру. Не води дружбу с падшими ангелами!

Гирин засмеялся и, опершись рукой о песок, легко вскочил на ноги. Люци нигде не было видно, хотя влажноватый песок в тени кустарника еще хранил его следы. Самый кустарник теперь украшали пышные гроздья голубых цветов, наверное, распустились те самые сухие кисти, которые Александр поначалу принял за ягоды. Гирин ухватился за основание одной грозди, намереваясь сорвать ее. Гроздь вдруг ощетинилась, взъерошились венчики ее мелких цветов, и громко пискнула: "Пуйи-и!" Александр испуганно, точно от раскаленного железа, отдернул руку и наказал себе впредь быть поосмотрительнее. Еще раз оглядевшись, он крикнул в сторону озера:

- Люци!

Крик прокатился по безмятежной озерной глади, отразился от багряных гигантов, росших на противоположном берегу, и негромким, но хорошо слышным стоном вернулся обратно. Александр удивился и крикнул еще громче:

- Люци!

Теперь он уже ждал возвращения эха, склонив голову набок. И когда эхо вернулось, засмеялся, удивленный и очень довольный: отзвук имел характерную миусовскую гнусавинку. Уникальное эхо! Гирин хотел крикнуть еще раз, но передумал - не гармонировал этот крик с тишиной и покоем, разлитыми вокруг, а если Люци где-то поблизости, то он и без того должен был его услышать. Вот если бы действительно можно было докричаться до Миусова, Александр кричал бы до хрипоты: Железный Ник, как и всегда, наверняка что-нибудь да придумал, помог, подсказал. Александр выбрал камень поудобнее и, решив подождать развития событий, задумался.

Как ни странно, как это было ни обидно Гирину, но не любили Миусова в полку по-настоящему. Его уважали и побаивались, им восхищались и гордились, на него злились, но не любили. Утомляла его дотошность и пунктуальность, раздражала мелочная требовательность и непробиваемое спокойствие, с которым он разрешал самые острые проблемы. Сердила железная логика и особое летное ясновидение, позволявшие ему не только разложить по косточкам любое летное происшествие, но и докопаться до его движущих сил и психологических мотивов. Не хватало ему душевной теплоты и не стиснутой догмой "руководящих документов" доброты и милосердия. И к Миусову пилоты относились с холодком, а вот добряка и увальня Ивасика любили! А ведь летчик он был средненький, хотя в своем штурманском деле - дока, знаток всяких навигационных тонкостей и хитростей, общепризнанный мастер по девиационным и радиодевиационным работам. Ивасик, недолюбливавший высший, да и сложный пилотаж, планировался на такие задания неохотно и только в силу необходимости. Об этом знали все, от командира полка до рядовых летчиков, да и сам Ивасик не играл во всякие там тайны и загадки, как это нередко случается с пилотами, которые по тем или иным причинам теряют кураж и побаиваются летать. Со своей добродушной улыбкой он откровенно говорил: "Это все для молодых, которым еще скучна нормальная жизнь и нужно все наперекосяк. Ну в самом деле, чего хорошего в том, что человек, царь природы, болтается в воздухе как обезьяна, вниз головой?" Друзьям, а у него их было немало, Ивасик говорил еще откровеннее: "В истребители я попал случайно, мое место в транспортной. Я бы ушел, да знаю: посадят ведь на правое сиденье! Они без этого с нами, истребителями, не могут. И будешь год, а то и два пилить под началом какого-нибудь мальчишки и бегать по диспетчерам да метеостанциям с документами. Нет уж, я лучше поскриплю еще годок-другой, Да и подамся на штабную или в преподаватели". Может быть, эта откровенность майора Ивасика и обезоруживала сослуживцев, позволяя им смотреть на штурмана немножко свысока, а заодно и прощать ему некоторые слабости? Что самое удивительное - Миусов и Ивасик дружили, а уж если выражаться точнее, то Ивасик был у Миусова единственным другом и по-настоящему близким человеком. Они дружили не только между собой, но и семьями, вместе ходили в кино, проводили выходные дни и праздники. Вот и попробуй разобраться в тайнах человеческих сердец! Полковые донжуаны, а их в авиации предостаточно, сначала многозначительно поговаривали: "Шерше ля фам!" - и искушенными глазами с интересом присматривались, так сказать, к межсупружеским взаимоотношениям этой четверки. Но довольно скоро все убедились, что в этом плане там все чисто, пикантные разговорчики прекратились, а тайна дружбы двух совсем непохожих командиров и пилотов так и осталась тайной.

И все-таки Гирину казалось ужасно несправедливым, что Ивасика любят, а Железного Ника - нет. Дело в том, что Александр тайно, как ему представлялось, преклонялся перед Миусовым, подражая ему в манере ходить, закидывая планшет на плечо, одеваться, сдерживать свои чувства, облекать свои мысли в короткие и точные афористичные формулировки. А самое главное, в манере летать - пилотировать самолет смело, свободно и в то же время строго, так, что ни один проверяющий и инспектор не придерется. Гирин очень бы удивился, если бы узнал, что его преклонение перед Миусовым тайна полишинеля, известная всем и каждому, а это было именно так. Гирин ничего не знал об этом потому, что в этом тонком деле насмешливые острозубые авиаторы проявляли на первый взгляд непонятную, а на самом деле совершенно естественную деликатность: подражать Железному Нику, оставаясь самим собой - общительным, добрым парнем, было ох и ох как нелегко! Особенно в манере летать. Это был своеобразный маленький подвиг, вызывавший и осознанное и подсознательное уважение. Ну а уж вовсе дубовых индивидуумов пилотский коллектив умел вразумлять быстро, крепко и надолго.

Любопытно, что и Миусов с неброским, но приметным уважением относился к молодому летчику и даже опекал его, правда весьма своеобразно, очень по-миусовски, так, как позволяли ему его характер и принципы. Однажды Александр шел с аэродрома в город пешком, просто погода была хорошая и захотелось пройтись, благо когда надоест, всегда можно было сесть на рейсовый автобус. Стремительно мчавшаяся вишневая "Волга", жалобно взвизгнув тормозами, резко остановилась возле него, передняя дверца распахнулась, и холодноватый с гнусавинкой голос не то предложил, не то приказал: "Садитесь, лейтенант". Гирин поблагодарил и сел, машина птицей рванулась с места. Уже после того, как Гирин познакомился с Миусовым как с пилотом и командиром, он с нескрываемым удивлением узнал, что Железный Ник - шофер-лихач, впрочем, не имеющий за плечами не только аварий, но и официальных нарушений; орудовцы хорошо знали вишневую "Волгу" и относились к ее владельцу более чем снисходительно. Миусов держал все полковые рекорды по скорости ездки с аэродрома до центра города на "Яве", "Москвиче" и "Волге" - все эти средства транспорта, поочередно сменяя друг друга, побывали в его руках. Командир звена, опытный летчик с незадавшейся служебной карьерой, учившийся в авиашколе вместе с Миусовым, в ответ на недоверчивые и недоуменные вопросы Гирина усмехнулся: "Ник - человек сложный, в нем с налета-переворота не разберешься. На колесах он душу отводит". Этот короткий разговор совершенно новым и очень ярким светом обрисовал в глазах Александра несколько загадочную фигуру подполковника Миусова. Старый командир звена, вечный капитан, как его называли в полку, вскоре убыл в другую часть с повышением, а за него остался старший летчик - "врио". И у Гирина начались первые и довольно неожиданные служебные неприятности. Этот "врио" вроде был неплохим офицером, приличным летчиком, хотя летал он осторожно и, как это говорится, звезд с неба не хватал. Но Гирин неведомо как, по какому-то наитию, сразу разобрался, что этот свойский парень, любитель застолья и любовных интрижек, в глубине души алчный, беззастенчивый карьерист, только и ждущий случая, чтобы по плечам других взобраться наверх. И "врио" быстро сообразил, что Гирин его раскусил. Сообразил и начал методично и достаточно тонко, это у карьеристов по призванию от бога, "кушать" молодого и самолюбивого лейтенанта, ловко выискивая причины, а главным образом поводы для придирок. Гирин храбрился, но служба предстала перед ним в новом и прямо-таки мрачном свете.

Посадив Гирина в машину, Миусов довольно долго молчал. Молчал, разумеется, и Гирин. Уже при въезде в город, сбрасывая скорость, Миусов спросил:

- Как служба, лейтенант?

- Нормально, товарищ подполковник, - коротко ответил Александр.

У него и мысли не возникло пожаловаться или пооткровенничать, всю околополетную суету он совершенно искренне считал чепухой и дребеденью. Ответ лейтенанта Миусов воспринял как должное и после небольшой паузы спросил:

- Куда?

Гирин не сразу сообразил, что подполковник спрашивает, куда подвезти его, Александра, а когда сообразил, то смутился и поспешно ответил, что ему все равно и что он может выйти где угодно. Миусов смерил его взглядом и с расстановкой, с оттенком раздражения прогнусавил:

- Куда?

Гирин помялся и назвал адрес. Эффектно затормозив в указанном месте, Миусов дождался, пока Гирин выбрался из машины, и лишь тогда спросил:

- В партию собираетесь, лейтенант?

- В принципе собираюсь. Кандидатский срок скоро истекает.

Это самое "в принципе", которое можно было оценить очень по-разному, вырвалось у Гирина нечаянно, как реакция на бесконечные придирки хитроумного "врио". Миусов усмехнулся.

- Завтра после предварительной зайдете ко мне. Подготовьте данные. Я напишу рекомендацию.

И хлопнув дверцей, сорвал машину с места, не оставив Гирину возможности как-то обговорить это предложение-приказание.

Рекомендация Железного Ника, который по линии справедливости и честности пользовался в полку абсолютным авторитетом, сразу все расставила по своим местам. В партию Александра приняли единогласно, на этом памятном собрании выступил и волшебно преобразившийся "врио": снисходительно, как бы мимоходом пожурив Гирина за некоторые недостатки, свойственные молодости, он сказал о нем немало красивых и добрых слов.

Вскоре "врио", совершенно неожиданно для многих, но, к слову говоря, не для Гирина, приказом командующего перевели в эскадрилью, базировавшуюся при штабе округа. А вакансию командира звена предложили Гирину! Разговор шел на уровне командования эскадрильи. Александр услышал о себе немало добрых слов: молодой, растущий, грамотный, хороший пилот, сдал на второй класс, хотя еще и не получил его, и тому подобное. Все это было правдой, но Гирин отказался наотрез - объективно он не был готов к амплуа командира, не хватало опыта, требовательности, организационного умения - и хорошо знал об этом. К тому же Гирин не без оснований полагал, что выдвижение на звено - это несколько запоздалый резонанс на партийную рекомендацию Миусова. Это соображение угнетало Александра и делало совершенно невозможным принятие лестного предложения.

Через несколько дней возле Гирина снова круто затормозила вишневая "Волга".

- Садитесь, лейтенант.

Гирин догадывался, что разговор пойдет о несостоявшемся выдвижении, о его излишне резком отказе, и заранее мысленно сжался - так неприятен и неловок был ему предстоящий разговор. И ошибся! Старый командир звена, вечный капитан, был прав - Железный Ник был человеком сложным.

- В академию собираетесь, лейтенант? - словно мимоходом спросил Миусов, обгоняя вереницу попутных машин так, что казалось, те стоят на месте.

- Собираюсь. Вот получу первый класс и подам заявление. - Гирин был несколько удивлен осведомленностью подполковника.

- А зачем тянуть и киснуть? Второй класс вы получили, сегодня документы пришли. Подавайте заявление, я поддержу.

Гирин смотрел на Миусова недоверчиво.

- А не рано?

- Почему же рано? На заочный командный факультет в самый раз.

- На заочный? - удивился Гирин, всегда мечтавший об очном образовании.

- Только на заочный, и никак иначе. - Миусов покосился на молодого летчика, чуть улыбнулся уголками жесткого рта и счел нужным пояснить: Летная профессия - особая профессия, лейтенант. Тот же спорт на чемпионском уровне. А очное обучение - это по большому счету трехлетний перерыв в летной практике. Такие перерывы противопоказаны, особенно молодым. Конечно, командиром это вам стать не помешает, но уж настоящим классным пилотом вы не станете никогда.

Гирин как-то сразу, без раздумий поверил подполковнику, понял, что в чисто летном аспекте дела тот совершенно прав. Правда, и жизнь и служба не исчерпываются полетами, но что из того? Во-первых и прежде всего, Александр хотел стать классным пилотом, все остальное, по его представлениям, должно было организоваться само собой. Но для порядка неудобно же на ходу менять убеждения подобно флюгеру - он сказал:

- Я подумаю.

- Подумайте, лейтенант, дело серьезное, - и резко изменив тон, с заметно усилившейся гнусавинкой добавил: - А то, что отказались идти на звено - правильно!

Александр заулыбался, у него точно камень с души свалился.

- Я вашим отцам-командирам устроил небольшую головомойку за эту инициативу, - продолжал Миусов уже с усмешкой. - Тоже мне передовики-новаторы, храбро выдвигающие молодежь! Вам, лейтенант, пока летать надо. Летать, а не командовать!

- Верно, товарищ подполковник, - с неожиданно вдруг прорвавшейся откровенностью Гирин вдруг признался. - Я ведь об отряде космонавтов мечтаю.

- И правильно делаете, - лицо Миусова сохраняло свое привычное, каменное выражение, но по каким-то почти неуловимым признакам Гирин догадался, что подполковник помрачнел. - Работа без мечты сушит человека.

Миусов вдруг резко подвернул к тротуару, взвизгнув тормозами, "Волга" замерла, посунувшись на передние колеса.

- Дальше доберетесь сами, лейтенант. У меня дела.

Не слушая ответа Гирина, Миусов захлопнул дверцу, рванул машину с места и умчался, чистенько вписавшись в поток автомобилей. Александр еще долго смотрел ему вслед.

12

Шорох ветвей и сердитый писк голубых цветов привлекли внимание Гирина. Он огляделся и заметил, как шагах в десяти от него через кустарник к озеру протискивается огромная бульдожья голова с выпуклыми золотистыми глазами. Верхнюю челюсть ее украшали два направленных вниз голубоватых клыка настоящие клинки по метру каждый, а то и больше. Высматривая что-то в воде, голова выдвигалась все дальше и дальше и тащила за собой изумрудную шею с хорошее бревно толщиной. Гигантская змея! Что-то вроде анаконды или питона! Но голова вдруг с верблюжьей замедленностью поднялась к небу, послышался треск кустарника, писк, и на берег вышел зверь ростом со слона, но с длиннющей, как у жирафа, шеей. Этакий саблезубый динозавр, точнее, динотерий! Он был покрыт короткой, лоснящейся на солнце шерстью, голова и шея изумрудные, спина и длинный, волочащийся хвост темно-зеленые, почти черные и бледное брюхо салатного оттенка. Динотерий вошел в воду по самое брюхо, пристально вглядываясь в глубину и нервно подергивая хвостом. Вдруг бульдожья голова изящно, по-лебединому запрокинулась назад, а потом, выставив клыки-рапиры вперед и вниз, метнулась в воду. Взлетел радужный гейзер брызг, громкий всплеск ударил точно выстрел, по бирюзовой озерной глади побежали крупные атласные волны. Спустя секунду голова вынырнула из кипящей воды, на голубоватых, словно металлических, клыках ее билась большая черная рыба с сизыми глазами и громко стонала: "Йо! Йо!" Из ее крупных жаберных щелей, похожих на акульи, фонтанчиками била оранжевая кровь. Шея запрокинулась, закончив это движение рывком, черная рыба, не переставая жалобно стонать, взлетела и закувыркалась в воздухе. Бульдожья пасть расхлябилась пурпурным мешком и ловко подхватила рыбу на лету. По длинной шее пробежала судорога сокращений, зверь брезгливо передернулся, облизал языком-лопатой испачканные липкой оранжевой кровью клыки и, опустив голову, начал пить. Он не лакал воду, как это делают земные звери, а с шумом и всхлипом всасывал ее, а потом с наслаждением отдувался, точно гурман после глотка выдержанного вина.

Самое время удирать! Стараясь двигаться как можно осторожнее, Гирин проскользнул в гущу желто-зеленых ветвей. И тут же поднялся громкий писк и стон - он совсем забыл о коварных голубых цветах! Александр отпрянул назад и, услышав громкий плеск за спиной, обернулся. Саблезубый динотерий шел к берегу. Его змеиная шея была поставлена торчком, бульдожья голова вознесена на высоту двухэтажного дома, золотистые глаза неотрывно смотрели на двуногую жертву, словно гипнотизируя ее. Взбесившийся жираф, вооруженный двумя стальными клыками.

Бежать? Что толку? Неосторожное движение - и метровые клыки-рапиры обрушатся на его тело с шестиметровой высоты. Бульдожья голова зверя, изящно изгибая шею, начала откидываться назад. Гирин почувствовал, что вот-вот последует удар, и присел на полусогнутых ногах. Сердце билось гулко, часто, но страха не было, только голову чуть кружил азарт предстоящей схватки. План действия родился сам собой: дождаться броска, увернуться, отпрыгнуть в последний момент в сторону, - и в кусты, куда глаза глядят. Пока это чудовище вытащит из песка клыки, снова вознесет свою башку на шестиметровую высоту, проморгается и осмотрится, можно будет где-нибудь укрыться.

Вибрирующий пронзительный свист заставил Гирина вздрогнуть, свистел отнюдь не змей-горыныч, стоявший перед ним, пронзительный звук донесся откуда-то со стороны. Напряженная шея зверя расслабилась, голова с верблюжьей надменностью повернулась направо. Обернулся и Александр. И оторопел: метрах в десяти от него, опираясь на розовый песок крепкими загорелыми ногами, спокойно стояла молодая женщина в белой спортивной одежде. Женщина приложила указательный палец к губам, и снова воздух разорвал пронзительный вибрирующий свист. Монстр недовольно тряхнул головой, шумно чихнул, будто выстрелил, и шагнул навстречу дерзкой женщине, нервно подергивая хвостом.

- Бегите! - опомнившись, крикнул Гирин.

- Спокойно, - не повышая голоса, хладнокровно проговорила женщина.

И словно приветствуя бульдогоголового зверя, вскинула правую руку. Холодно сверкнула голубая молния, со звонким щелчком вонзившись в шею чудовища. Длинная шея надломилась у основания, тяжелая голова, украшенная сверкающими клыками, тяжело, точно куль с мукой, шмякнулась на песок. И уж потом ноги зверя подогнулись, он мягко, как в замедленной съемке, повалился на бок, взметнув шумные струи золотистого песка. Несколько раз судорожно дернулся толстый хвост, сбивая гроздья голубых цветов, бессильно приоткрылась пурпурная пасть, и зверь затих.

Только теперь Александр с неожиданной пронзительной ясностью понял, что нелепая смерть от клыков поверженного чудища буквально висела над ним. В ушах у него зазвенело, будто его атаковала стайка незримых комаров, колени ослабели. Он шагнул к ближайшему камню, сел и некоторое время отходил от напряжения. Услышав шорох песка, Гирин поднял голову - в трех шагах стояла его спасительница. Ровный загар ее кожи подчеркивала белоснежная одежда рубашка с открытым воротом и шорты, тонкую талию перетягивал широкий пояс, темные, коротко стриженные волосы шевелил тянувший с озера ветерок, светлые глаза смотрели пытливо и доброжелательно. Это была не зрелая женщина, как показалось Гирину сначала, это была девушка, едва переступившая порог зрелости. Александр сразу почувствовал себя свободнее и признался:

- Без вас я бы пропал. - Александр еще раз, теперь уже с улыбкой оглядел девушку. - Вы как с неба свалились!