Крах династии

Глава 1

В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой… Кажется, в таком виде появляется у Булгакова шестой прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Я объявился в Москве не менее эффектно.

В мае месяце 5403 года от сотворения мира, или, чтобы было проще считать, в 1605 году от рождества Христова, красавец витязь с юным оруженосцем въезжали через Серпуховскую заставу в молодую столицу Великого княжества и царства Московского. Правда, белого плаща у витязя не было, зато был бархатный камзол с собольей опушкой, накинутый на тонкую кольчугу, высокий бухарский шлем с шишаком, инкрустированный червлёным серебром. Ноги его были обуты в красные сафьяновые, шитые бисером сапоги, чресла опоясывал дорогой пояс украшенный самоцветными каменьями, за него был заткнут роскошный кинжал, на перевязи висела дорогая сабля в роскошных ножнах. Короче говоря, столицу собрался посетить не какой-то там провинциальный лох, а крутой мен в полном богатырском прикиде.

Жаль только, что в толчее у городских ворот оценить всю эту несусветную красоту было некому. Всяк был занят собственными проблемами, и никто не обращал внимания на великолепного всадника. У въезда в город собралось множество людей, представляющих все обитающие в царстве, а так же соседние народы. Диапазон был довольно велик: от славянских народностей, привёзших на столичные торги свои кустарные товары, до лиц татарских и кавказских национальностей, пытающихся проникнуть в Москву со своими тайными политическими и коммерческими интересами.

Ловкие ребята в стрелецкой форме с саблями и неизменными бердышами занимались фильтрацией приезжих и, в зависимости от полновесности сунутых в руку аргументов, пускали в город или отгоняли от ворот прибывших в столицу гостей. Никаких политических, национальных, классовых предпочтений или, упаси Боже, шовинистических настроений я у блюстителей ворот не заметил. Стражников интересовали исключительно финансовые возможности путешественников.

Постоянно между приезжими и стрельцами разгорались жаркие споры, изредка переходящие в драки, которые мешали общему продвижению. Как всегда, когда возникает очередь и неоправданные задержки, находятся доброжелательные люди, готовые поспособствовать нетерпеливым преодолеть преграду вне очереди. А у ожидающих, напротив, начинают проявляться не самые лучшие человеческие и национальные качества. Короче говоря, страсти у въезда в Москву кипели нешуточные, но проявлялись у всех по-разному. Горячие кавказцы всеми силами старались заплатить меньше, а миновать ворота быстрее. Флегматичные степняки неподвижно сидели в своих высоких сёдлах, пытаясь прикинуться не знающими русский язык и тем умерить лихоимство принципиальных москвичей. Русские гости со своими дешевыми отечественными товарами больше давили на жалость и умильно смотрели вымогателям в их каменные лица, демонстрируя глубокое уважение и преданность любому начальству.

Однако все эти простенькие ухищрения не сбивали многоопытных пограничников с привычного рабочего ритма. Никакие «высокие мандаты» приезжих, пустые посулы и угрозы жалоб на стражей закона не действовали. Они брали своё и никогда не поступались принципами. Причем брали только монетами, в исключительных случаях хорошо ликвидными товарами.

За всей этой суетой со сторожевой вышки внимательно наблюдал молодой человек в синем стрелецком кафтане. Когда мы с моим оруженосцем, парнишкой по имени Иван и прозвищу Кнут, дошли в живой очереди почти до ворот, молодой человек легко сбежал с вышки по приставной лестнице и поманил пальцем одного из стрельцов. Тот, расталкивая толпу, бросился бегом к начальнику. Затем они вместе выбрались на свободное пространство и начали что-то оживлённо обсуждать, поглядывая в нашу с Кнутом сторону.

Получивший указание начальника стрелец, расшвыривая толпу, пробился к нам и взял моего донца под уздцы. Честно говоря, такое пристальное внимание к собственной персоне мне не понравилось. Я уже второй месяц жил в 1605 году и успел нажить себе достаточно недругов, чтобы опасаться излишнего внимания со стороны властей. О том, что со мной приключилось, и как я попал в это время, я расскажу чуть позже, пока же вернусь к стрельцу, вцепившемуся в уздечку моего коня.

— Чего тебе, служивый? — спросил я стражника, тянущего за собой лошадь вместе со мной в ворота.

— Сотник с тобой поговорить хочет, — ответил он.

Сотник, так сотник. Я велел Ване Кнуту ждать меня за воротами, и «отдался на волю провидения», с некоторым внутренним волнением ожидая предстоящий разговор. От власти в нашем отчестве никогда ничего кроме пакости ждать не приходится, к тому же со стрельцами у меня тоже были кое-какие личные проблемы.

Стражник между тем, раздвигая плечом толпу, пробивал мне дорогу в Москву. Серпуховской тын, иначе говоря, городская стена, защищал открытое пространство между старинным Даниловским и недавно, при царе Федоре Иоанновиче, отстроенном, Донским монастырями. Был этот тын высотой в десять аршин (порядка семи метров). В город сначала нужно было въезжать через наружные ворота, укреплённые в распор брёвнами с внутренней стороны. На мой взгляд, они особого фортификационного значения не имели, скорее таможенное. После первых начинался длинный проход в земляном валу до второго пояса укрепления, где находились вторые ворота, примерно такие же, как первые. Около них и ждал меня сотник.

После толчеи перед входом здесь было относительно спокойно. Гости, прорвавшиеся в Москву, быстро проходили мимо, торопясь, пока их еще раз не обобрали, войти в город. Стрелец подвёл моего донца к своему командиру. Сотник был молодым, лет двадцати с небольшим, парнем. У него было приятное, открытое лицо, обрамлённое юной бородкой. Его можно было бы посчитать красивым, если бы не глаза странного цвета, так, как будто в синьку добавили мыло, и оттого их цвет сделался белесо-мутным.

— По какому делу едешь? — небрежно спросил сотник, глядя на меня оценивающе, как покупатель на рынке смотрит на заинтересовавший его товар.

— По собственной надобности, — ответил я, стараясь выговаривать слова по старомосковскому, без своего неприятного столичному уху акцента.

— Что за надобность? — уточнил стрелецкий начальник, не определив во мне по произношению «иностранца».

— Ищу службу.

Сотник внимательно осмотрел моё одеяние и скептически хмыкнул:

— И у кого ты будешь службу искать?

— Известно у кого, у царя.

— А поручители в Москве у тебя есть?

Ни о каких поручителях я ничего не знал, потому немного замялся с ответом. Сотник впервые посмотрел мне в глаза и насмешливо улыбнулся:

— Не пропущу. Найди поручителя, заплати пеню в казну, тогда и проедешь.

— Сколько? — задал я сакраментальный вопрос.

— Пятьдесят рублей, а без поручителя сто, — твердо сказал он.

Сумма была чудовищная. Шесть рублей в год получал рядовой стрелец, а сам сотник порядка тридцати. Мне захотелось поинтересоваться, не лопнет ли у наглого парня от такого куска ряшка, но я удержал порыв, ссориться в моей ситуации было глупо.

— Могу дать полтину московками, — предложил я, — и то много будет.

Сотник картинно удивился моей жадности, презрительно сплюнул себе под ноги и решил:

— Тогда езжай туда, откуда приехал.

Я не стал спорить и, развернув коня, поехал к выходу.

— Эй, — окликнул он, когда увидел, что я собираюсь подчиниться, — хорошо, давай десять рублей.

Я, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой.

— Сколько дашь? — крикнул он мне вслед, видимо, решив, что лучше получить хоть что-то, чем ничего.

— Ефимок, — через плечо ответил я, останавливая коня. Хотя это тоже была несуразно высокая плата. В ефимке было больше пятнадцати граммов чистого серебра. Название этой монеты, пользовавшейся в Западной Европе большим распространением и бывшей популярным платежным средством на Руси, ведет свое происхождение от серебряной монеты, впервые выпущенной графами Шлик в Иоахимстале. Эти «иоахимсталеры» сокращенно стали называть «иохимами» и «талерами». Первое название удержалось в наших «ефимках».

Сотник размышлял, видимо, боясь продешевить, а я оставался на месте, рассчитывая все-таки с ним договориться. Иначе мне бы пришлось слоняться вокруг города в поисках дешёвого проезда, чего в тот момент ужасно не хотелось. Тем более что я был частично сам виноват в том, что привлек к себе внимание — вырядился, как пижон. Наконец стрелец все-таки откликнулся на предложение:

— Две, две ефимки!

— Одну, не хочешь, найду место, где пропустят и за московку.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — тут же согласился он.

— Пусть твои стрельцы проведут моего слугу, тогда и разочтёмся, — сказал я, не спеша лезть в карман за деньгами.

Парень распорядился, и давешний стрелец отправился за Кнутом.

Я подъехал к сотнику. Парень был доволен своим «коммерческим» успехом, нагловато улыбался:

— Как ты в такие молодые годы и уже сотник? — спросил я.

— По заслугам, — скромно ответил он.

— И чем заслужил?

Сотник задумался, видимо, вспоминая совершенные ратные подвиги, потом сказал:

— Это не твоего ума дело, заслуги у меня тайные, — после чего замолчал и перевел разговор на безопасную для себя тему. — Сам-то в Москве раньше бывал или впервой?

— Бывал, даже жил, — ответил я, понятно, не уточняя, когда.

Мы оба замолчали и ждали, когда стрелец проведёт моего оруженосца. Наконец, они показались в воротах.

— Вот твой слуга, давай деньги.

Я дождался, пока Ваня Кнут подъедет, и отдал сотнику серебряный талер. Он его осмотрел, подкинул его в воздух, поймал, попробовал на зуб и остался доволен.

— В стрельцы не хочешь пойти? — неожиданно предложил он.

— Нет, я на царёву службу хочу.

— Коли сторгуемся, смогу помочь, — неожиданно предложил он. — Ты дворянин?

Вопрос был для меня довольно скользкий, но я уверено ответил:

— А то!

— Подожди меня в корчме, как освобожусь, потолкуем.

— А где здесь корчма?

— Как выйдешь из ворот, сразу увидишь. Скажешь корчмарю, что ты от Фёдора Блудова, он тебя уважит. Меня здесь всяк знает!

— Слышал про Блудовых, славный род, — польстил я сотнику.

Действительно, такая фамилия мне где-то попадалась, кажется, какой-то Блудов был среди знакомых Пушкина.

— А ты сам из каких будешь? — поинтересовался Блудов.

Я назвался.

— Не слыхал, вы куда приписаны?

— К Костромской губернии, — наобум Лазаря, сказал я.

— А мы из Литвы. Нашему роду без малого шестьсот лет. Дед мой вписан в вечное поминание в синодике Успенского собора! — с гордостью сообщил Фёдор.

— Ишь ты! — уважительно сказал я, а сам подумал: — А ты, славный потомок, на дорогах взятки вымогаешь.

— Ладно, — кончил он разговор, — иди в корчму, подожди там, я скоро буду.

Мы с Кнутом въехали через внутренние ворота в город. Правда, городом здесь еще и не пахло. Около вала стояло всего несколько рубленных изб, дальше начинался пустырь, и только вдалеке были видны какие-то строения. В одном из местных домов и была корчма или трактир, я так и не знаю, чем они, собственно, отличаются друг от друга.

Оставив лошадей у коновязи, мы с пареньком зашли внутрь. Заведение было из дешевых, примитивно меблировано самым необходимым — столами и скамейками. Мы прошли в глубь зала и сели за общий стол. Тут же возник пузатый корчмарь в засаленной поддёвке. Я передал ему привет от Блудова, но это не произвело на него никакого впечатления. Не похоже было на то, что сотник Фёдор очень популярен в народе. И только тогда, когда я сделал хороший заказ, удовлетворённый хозяин безо всякой рекомендации сделался любезен и даже вежливо нам улыбнулся…

Как во все времена на оживлённых московских перепутьях, в корчме было многолюдно, и, как всегда, присутствовал криминальный душок. Я это сразу почувствовал, ощутил, как говорится, на подсознании. Моя богатая одежда тотчас привлекла внимание, и вокруг стола началось броуновское движение лохотронщиков.

— Девку желаешь? — таинственным голосом спросил оборванный мужичок с хитрым выражением лица. — Хорошая девка, в большом теле! Вот такая! — показал он необъятную руками девку. — По дешевке уступлю!

Продажную девку я не пожелал. Следующий хитрован предложил сыграть с ним в зернь, обещая фантастический выигрыш. Потом подкатился «валютчик» и начал уговаривать поменять серебряные ефимки на медные московки. Сомнительного вида пьяный монах потребовал пожертвовать деньги на неведомый собор. Объявились даже «люди не местные, люди приезжие», у которых в сыром овраге голодные дети умирают без куска хлеба. Короче, всё было как обычно, по-московски.

Наконец корчмарь принес заказ и по моей просьбе отогнал от нас любителей легкой наживы. Еда у него оказалась плохой, несвежей и невкусной, а водка слабой и воняла сивухой. Мы с Ваней уже устали сидеть за столом, а сотник все не появлялся, и я начал подумывать отказаться от его сомнительных услуг и ехать своей дорогой. Вдруг дверь в помещение широко, со стуком распахнулась, дверной проем закрыло большое тело, и с порога рявкнул густой бас:

— Хозяин, водки и закусить!

Я обернулся. В дверях заведения, широко расставив ноги, стоял никто иной, как утерянный мной дорогой друг, бывший басурманский пленник, мамелюк, янычар, самозваный поп Алексий! Был он все в той же, что и раньше, рясе, окончательно порванной и запачканной, с нечесаной бородой и всклоченной гривой волос.