Кошка и мышка

Среди специализирующихся на разработке темы сверхъестественного английских писателей Рэмси Кэмпбел пользуется репутацией одного из ведущих. Он является автором двух сборников коротких рассказов: «Живущий в озере» и «Демоны при свете дня», а также многочисленных антологий и журнальных статей. Представляется вполне логичным, что мы включаем в эту антологию один из рассказов Рэмси Кэмпбела «Кошка и мышка» — один из его лучших рассказов.

Нельзя было сказать, что дом неузнаваемо изменился. И все же, когда мы сошли с окружной дороги и пригнулись, чтобы пройти под мокрыми после дождя деревьями, нависавшими и мерцавшими над садом, я был под впечатлением, что мы здесь впервые. На нас опустилась тишина, исчез шум проезжавших машин. И, несмотря на то, что солнечный свет продолжал отражаться на последних, стекавших с листьев капельках дождя, нас коснулись наступающие сумерки.

Пока я отпирал незнакомый замок, мне пришлось повозиться. Моя жена Хэзел посмеивалась, и это меня несколько раздражало. Я хотел широко распахнуть дверь и перенести жену через порог, наслаждаясь собственным триумфом; Бог знает, я достаточно намаялся, прежде чем купить этот дом. Но, по крайней мере, я насладился ее восторгом, когда мне все же удалось открыть дверь.

Конечно же, мы видели дом и раньше, когда меблировали и декорировали комнаты, но теперь нас обоих пронзило чувство неизведанного. Нас поразили белый телефон, а также лестница, — конструкция, состоящая из звеньев и похожая на хвост дракона. Она была самым существенным дополнением к дому, внесенным предыдущими жильцами. Реакция Хэзел была предсказуемой: она пронеслась по комнатам нижнего этажа, затем с грохотом промчалась наверх, спеша почувствовать себя хозяйкой всего дома. Наблюдая, как она взбежала наверх по лестнице, я почувствовал волну желаний. Но, когда я сам прошел по бледно-розовой гостиной, по белой кухне, холодной, как больница, по ванной комнате, с выложенной разноцветной плиткой полом и с розовой ванной, я почувствовал себя, как в тюрьме. Конечно, на Хэзел была дубленка, но все же казалось странным, почему весь первый этаж пропитан запахом меха, запахом, который тянулся за мной, словно шлейф.

Я нашел Хэзел посреди груды складных ламп, рисовальных досок, коробок с книгами в комнате, которую решено было использовать, как кладовую. Запах здесь был сильнее.

— Спускайся, а я приготовлю чай, — предложила она.

— Давай, но я только наведу здесь порядок.

— Ты уже достаточно сделал, дорогой.

— Ты имеешь в виду — предаю себя? — ответил я, памятуя о своих идеях и своем искусстве, которые разбил о рекламное агентство, где я работал до тех пор, пока они сами не разорились.

— Нет, я хочу сказать о продаже таланта, — поправила Хэзел. — Так тебе нравится наш дом? — в ее голосе прозвучали нотки сомнения.

— Потому я и работал, чтобы купить его, — я сказал это и запнулся, уставившись на подоконник. Сначала нам понравилась грубая древесина, из которой он был сделан, и мы решили его не красить. Но сейчас, всматриваясь в него внимательней, я как бы мимоходом заметил, что он будто был или изжеван, или исцарапан когтями. Вероятно, предыдущие владельцы держали кошку или собаку, и мне стало не по себе при мысли о том, что они запирали животное здесь: ничто, кроме жестокой изоляции, не могло бы довести бедное животное до такого безумного состояния, чтобы оно вонзало свои когти не только в подоконник, но и в замазку вокруг оконных стекол.

— Я уверена, теперь у тебя наладится сон, — сказала Хэзел.

Я вздрогнул при этих словах.

— Почему у тебя такой обеспокоенный вид?

Я думал о том, что когда готовил чердак к покраске, то заметил следы когтей на разорванных обоях, но сейчас я не хотел огорчать ее; кроме того, я бы не хотел, чтобы она так интересовалась моими мыслями и чувствами, хотя и понимал, что Хэзел делала это только из любви ко мне.

— Интересно, а где наше стерео, — нашелся я.

— Должно быть — по дороге сюда, — сказала она. — Не волнуйся, они будут с ним обращаться осторожно — они ведь знают его стоимость.

— Да, — раздраженно ответил я. — Это чрезвычайно хрупкая аппаратура, и надо было бы заранее заплатить за бережное с ней обращение.

— Я думала, что ты сам сделаешь это, — сказала она, улыбаясь, и я почувствовал, что она нашла какой-то другой смысл и хотела поделиться со мной этой находкой. Иногда ее пристрастие к игре слов вызывало у меня вспышку гнева, а часто — вызывало еще большую любовь к ней. Я отвел взгляд от части стены с разодранными когтями обоями.

— Неплохо было бы и пообедать, — сказал я.

Стереосистему привезли после обеда, когда я уже допивал третью чашку кофе. Рабочие были явно недовольны тем, что я наблюдал за их работой и всем своим видом показывал, как надо ее выполнять. Но для них это была всего лишь работа, а для меня — само воплощение опасности.

Когда они ушли, я поставил «Эйн Хелденлебен»[1] на полную громкость, нисколько не думая о соседях, раз они находились за пределами моего сада. Хэзел, чтобы не отвлекать меня, сидела молча, но все же я чувствовал себя достаточно скованно. Волна эмоций, вызванных музыкой Штрауса, накатилась на умиротворенное лицо Хэзел, на поглощавшую тишину комнаты и так и не разбилась. Я настежь распахнул окно, и чувства устремились в темноту сада, где рассеялись, приникнув к деревьям.

В ту ночь я не мог ни любить, ни спать. За окнами с шумом проезжали машины, медленно, как звуки музыки, звучащие через усилители. Жена спала, уткнувшись в подушку, с хмурым выражением лица и большим пальцем во рту. Кончик моей сигары вспыхивал и окрашивал в красный цвет лестничную площадку; на фоне блестящих дверей ее огонек был похож на темно-красный глаз, наблюдавший за мной из другой спальни, оказавшейся, кажется, ненужной. Я думал было спуститься вниз, но там, внизу, а может быть, просто в моих ушах послышалось вдруг тихое зловещее шипение, совершенно не похожее на шепот листьев в саду. Я несколько минут прислушивался, затем бросил сигару в пепельницу, стоявшую возле кровати, и поднял шторы.

Хэзел разбудила меня в полдень. Догадываюсь — она сама только что проснулась. Я с трудом пришел в себя после сна и пошел вслед за ней вниз. Судя по тому, как смотрела на меня Хэзел, вид у меня был недовольный. Я чувствовал, что разбудила она меня исключительно для компании. Когда мы дошли до гостиной, она шепнула:

— Дорогой, послушай.

Я услышал только лишь слова — формула, к которой она прибегала, если не была уверена, что я с чем-нибудь соглашусь. Несомненно, ее интонация несла в себе другой оттенок, но я еще не настолько проснулся, чтобы заметить это.

— В чем дело? — потребовал я объяснений.

— Ничего. Просто слушай.

Это была вторая часть формулы. У меня есть привычка, как правило, размышлять о том, о сем перед сном где-то около часа, и около часа же у меня уходит на то, чтобы проснуться после завтрака. Ничто так не возмущает меня, как призывы принимать решения до того, как я проснусь.

— Хэзел, — заявил я, — теперь, ради бога, когда ты вытащила меня из постели…

Тут я увидел, что она, не мигая, уставилась на стереосистему. Из колонок раздавался звук, подобный свисту враждебно настроенной публики.

— Ты видишь, он двигается то вперед, то назад, — сказала Хэзел. — Стереосистема была включена всю ночь. Не сломалась ли она?

— Ты, по всей вероятности, специально не выключала его, чтобы удостовериться в его прочности! — я не мог сказать ей, что на самом деле кричал не на нее, а на что-то другое.

Когда я снял пластинку с «Эйн Хенденлебен», чуть ее не разбив, я заметил, что шипение вырисовывается, как затаившийся хищник, физическое присутствие которого ощущается все реальнее, по мере того, как он перебирается из одной колонки в другую.

Я побежал по лестнице вверх, она закачалась, наподобие веревочной. Вдруг воротца сверху и снизу лестницы с лязгом захлопнулись, и я оказался в ловушке. Я попытался из нее выбраться и… тут я проснулся. Одеяло было тяжелым, приняло плавные очертания туловища кошки, кожу слегка покалывало, и было такое ощущение, будто по ней прошлись когтями. Я отбросил одеяло и сел.

Какое-то время я, в состоянии прострации, сидел, тупо переводя взгляд с голубой стены на серую, вслушиваясь в невыносимую тишину. Сделав огромное усилие, я встал и прислушался. Было 5 часов. Тишина казалась неестественной, дом должен быть полон звуков; я должен был слышать присутствие Хэзел; эта тишина казалась заряженной, как бы в состоянии боевой готовности к прыжку. Я, стараясь не шуметь, спустился вниз. Трудно было предположить, что я мог там увидеть.

Хэзел сидела в гостиной с книгой в руках. Мне показалось, что на ее лице видны следы слез, но не был уверен в том, что она действительно плакала, — возможно, это выражение лица она специально приберегла для меня. Что меня встревожило больше всего — так это то, что пока я спал, что-то произошло и изменилось в царившей вокруг тишине.

Хэзел дочитала до конца главы и вставила закладку.

— Знаешь ли ты, что я тоже люблю поспать? — едко заметила она.

— Не сомневаюсь, — ответил я кратко. За обедом мы не разговаривали и едва удостоили друг друга взглядом. Не то, чтобы каждый из нас ждал, когда другой заговорит первым; скорее нас охватило предчувствие, что тишина исчезнет сама собой. Несколько раз я был на грани того, чтобы прервать молчание, но нечто, вроде страха, каждый раз останавливало меня; каждый раз я приходил к мысли, что Хэзел должна сделать первый шаг.

Не имею понятия, какую музыку я слушал после обеда; помню только, как мне представлялись удары, взрывающие тишину. Я взглянул на Хэзел, которая, несмотря на шум, пыталась читать. Я почувствовал ощущение горечи при мысли о том, что я, вероятно, что-то пытаюсь разрушить.

— Извини, — вдруг сказал я.

Иногда в спальне Хэзел начинала валять дурака, и тогда я, пригвоздив к кровати, начинал ее насиловать. Мы нуждались в этом все чаще и чаще. Но в эту ночь мы полностью отдались ласке и нежности.

— Ты вечная тайна, — сказал я.

— Что, дорогой? — переспросила она, смеясь.

Я никогда не мог дважды повторить игру слов, а в ту минуту тем более, так как тело мое застыло от холода. Я знал, что в тот момент за мной наблюдали. Я всматривался в глаза Хэзел и пытался что-то увидеть сквозь них, а почувствовал, как ее ногти скользят по моей спине, вспомнил ощущение царапающих когтей, которое испытал в конце сна.

На следующий день — это был понедельник — я вернулся домой после обеда, на который меня пригласил один из клиентов. При этом я чувствовал себя совершенно разбитым, и моя постоянная улыбка больше походила на гримасу смерти. При возвращении в агентство мне пришлось пройти через град насмешек, которые доходили до моего сознания даже после шести стаканов виски. По идее, я должен был бы обрести покой в нашем доме, но, открыв дверь, единственное, что я почувствовал, — это мертвую хватку напряжения. Я ощущал, что меня ждали, и не только Хэзел.

Ранним вечером шум проезжавших мимо машин вскоре сошел на нет. Я припомнил, как в старой нашей квартире мы всегда слышали звук текущей воды из крана или разносящиеся эхом крики детей, купающихся в бассейне через дорогу. В этом же доме царило полное безмолвие, угрожавшее поглотить нас. Наши слова беззвучно утопали в нем, как в болоте. И все-таки не тишина тревожила меня больше всего. За обедом и после него, когда мы читали в гостиной, я ухватил что-то странное в выражении лица Хэзел. Это было не то чтобы выражение страха, нет — я бы сказал, — сомнения. Но что огорчало меня больше всего, так это то, что, как только Хэзел замечала мой изучающий взгляд, она тут же начинала улыбаться.

Меня не покидала мысль, что пока я был на работе, что-то стряслось.

— Как тебе наш дом сегодня? — поинтересовался я.

— Прекрасно, — ответила она. — Пока я ходила в магазин…

Но я не дал уйти от вопроса:

— Так тебе нравится наш дом?

— А как ты думаешь?

Теперь я был уверен, что она что-то от меня утаивает, но не знал, каким образом выяснить — что именно. Она могла уйти от моих вопросов с помощью неисчислимых уловок, в том числе и с помощью плача. Нахмурившись, я отступился и поставил пластинку «Керлью ривер»[2] Бриттена. Из всех произведений Бриттена я предпочитаю больше всего церковные хоралы; их спокойствие и строгость могут заставить меня забыть моих жалких коллег по агентству и их мелкие интриги. Я подумал, что «Керлью ривер», возможно, поможет мне разобраться в собственных мыслях. Но я не дошел до второй стороны пластинки: жуткое исполнение и фальшивый вокал Питера Пирса в той части, которая касалась сумасшедшей женщины, навели на меня уныние, будто от воя унылой кошки; богослужение казалось затянутым и пустым, наподобие тоннеля, невидимо зиявшего в воздухе передо мной. А спокойные паузы, с помощью которых Бриттен отделял свои сюжеты друг от друга, больше не казались спокойными. Казалось, что паузы эти наступают все чаще и становятся все длиннее. Я закрыл глаза, чтобы полностью отдаться музыке. Тотчас же я ощутил, как темная затаившаяся тень прыгнула между мной и музыкой. Мои глаза начали приоткрываться, и я посмотрел на Хэзел, ища у нее поддержки. Комната была пуста.

Было темно. Обои на противоположной от меня стене были разодраны когтями. Это не была гостиная. Возможно, я закричал, так как услышал слова Хэзел: «Не беспокойся, с тобой все в порядке», и что-то еще невнятное. Я увидел, что обои, оказывается, не были разодранными и что такое впечатление создавала исключительно игра света и тени. Вошла Хэзел с подносом.

— Что ты сказала? — строго спросил я.

— Ничего, — ответила она. — Я тихонечко выскользнула, чтобы приготовить кофе.

— Только что. Когда ты мне что-то ответила.

— За последние десять минут я не произнесла ни одного слова.

Когда Хэзел отправилась спать, я, как обычно, задержался внизу, чтобы покурить и посмотреть фрагменты рекламных роликов.

В этом месяце в агентстве было мало работы, и потому я предпочитал не думать о доме, хотя думать о нем продолжал. В конце концов, дом занял все мои мысли. «Ну, хорошо, — рассуждал я в беззвучной ярости, — если я настолько чувствителен, что меня задевают за живое сладкоголосые ангелы Бриттена, то ничего удивительного нет в том, что я имею склонность к вере в сверхъестественное». Итак, дом наводнен призраками собак или, как подсказывала мне интуиция, кошек, — но и что из этого? Это меня не беспокоило, а Хэзел даже ничего не заметила. Но даже если моя робкая вера и была последней модой просвещения, бегством от скептицизма, то все равно это не облегчали мне душу. Похожие на привидения кошки не могли иметь никакого отношения к голосу Хэзел, когда она ничего не говорила. Я чувствовал, что начинаю сходить с ума.

Приступ кашля заставил меня погасить сигару, я швырнул клочки бумаги с каракулями в камин и вышел в холл. Не успел я погасить свет в гостиной, как чья-то тень одним прыжком перескочила на лестничную площадку.

Безусловно, я не был в этом абсолютно уверен, но мне очень хотелось, чтобы это было именно так. Еле передвигая ноги и задевая каблуками ступени, я поднимался вверх по лестнице. На мгновение повторился мой кошмар: я поднимался по раскачивающейся лестнице, которая становилась все круче и круче, в то время как проемы между ступенями становились все шире и шире. На половине пути я уже задыхался от изнеможения или, может быть, от недостатка сна. А наверху неясно вырисовывались контуры каких-то теней. Не успел я на несколько дюймов прикрыть дверь, как бесформенная тень просочилась в комнату.

Я распахнул настежь дверь; Хэзел подпрыгнула на кровати. Я был в этом уверен, хотя не исключено, что это мне могло и померещиться: шутку со мной мог сыграть тусклый свет в спальне, исходящий от неярко горевшей лампы и создававший игру света и тени. Раздеваясь, я не спускал с нее глаз, и через минуту-другую она немного подвинулась. Теперь-то я уже был уверен, что, когда я вошел, она не спала, а продолжала притворяться. Я и не пытался проверить это; не сразу выключил свет и скользнул в кровать, продолжая размышлять: куда же делась тень?

Я проснулся с чувством облегчения. Краски комнаты предстали во всем великолепии, за окном листва ходила волнами и блестела на солнце. Когда дремота чуть отступила, я вдруг подумал, не отсутствие ли Хэзел вызвало во мне чувство легкости.

Спустившись вниз, я не пошел к ней. Я поплелся в темную гостиную и плюхнулся на маленький диванчик. Я принялся раздумывать, не испытываю ли я страха перед Хэзел… Разумеется, я не мог заговорить с ней о прошлой ночи. Глаза мои начали закрываться, а комната продолжала погружаться в темноту. По стенам снова поползли тени — казалось, вот-вот обои начнут отслаиваться или рваться под чьими-то когтями. Появилась полоска света — это вошла Хэзел с завтраком. Она заулыбалась, когда я вскочил; но я не поздоровался с ней. Гостиная, как и раньше, когда я вошел, была залита солнечным светом. Я понял, кого я мог видеть. В конце концов, дом находился под его ответственностью.

— Как ты? — спросил я, уставившись в кофе, и только лишь потом заглянул в лицо Хэзел.

— Прекрасно, дорогой. Не беспокойся обо мне. На твоем месте я бы сегодня хорошенько отдохнула.

Я не знал, произносила ли эти слова тень; но, как бы то ни было, намек на то, что я недееспособен, вызвал во мне приступ негодования.

— Я собираюсь отдохнуть пару часов с утра, — сказал я. — Если ты захочешь выйти из дома на некоторое время…

— Глупый, — ответила она. — Ты бы сам был недоволен, если бы обед не был готов.

Мои подозрения оправдались. Я не мог поверить в то, что она не воспользовалась бы возможностью убежать из дома. Я обрадовался, что не сказал, куда собираюсь. Мне удалось ее поцеловать, но при этом я забыл обратить внимание на то, не изменился ли вкус ее поцелуя. Затем почти бегом ринулся к машине. Чувствовалась приближавшаяся гроза. На секунду я пожалел, что оставил Хэзел одну, но я боялся возвращаться в дом. К тому же, вероятно, она уже была неизлечимо больна, и ее нельзя уже было спасти. Не глядя по сторонам, я добрался до окружной дороги и через полчаса уже был в агентстве по продаже недвижимости.

Я совсем забыл, что офис еще был закрыт. В кафе напротив я успел выпить чашечку кофе и выкурить пару сигарет, когда прибыл агент по продаже недвижимости. До этого я уже отрепетировал улыбку и приготовил свой рассказ. От него исходил какой-то терпкий запах, он подергивал свои седые усы чаще, чем он это делал при нашей первой встрече. Я уверял его, что всего лишь проезжал мимо, но все же он быстро снял кольца с руки и быстро спрятал их за конторку. Под конец я упомянул о шумной и словоохотливой паре, которая выходила из офиса, когда я входил, и постепенно перевел беседу на них.

— Да, отвратительно, — согласился он. — Должно быть, я не люблю людей. Уже давно я решил жить с кошками. Людьми и собаками можно управлять, но только не кошками. Вы никогда не сможете научить кошку исходить слюной от радости, выполнять ваши капризы.

— В нашем доме живут кошки? — спросил я.

— Вам что-то почудилось? — ответил он.

— Просто такие ощущения.

— Знаете, для меня нет ничего более страшного и ужасного, чем убить кошку, — сказал он. — Люди несимпатичны, хотя Освенцим и нельзя простить. Видно, нет ничего хуже, чем уничтожающий красоту человек.

— Что произошло? — небрежным тоном спросил я.

— Не буду вдаваться в подробности, — произнес он. — Ваши предшественники носились с навязчивой идеей о вредных животных. Одна-единственная мышь, — а они были убеждены, что дом ими наводнен. Естественно, в доме вообще нет мышей. У людей и кошек есть общая черта: внутренние побуждения могут завести их столь далеко, что они вовсе забывают о морали или теряют чувство реального.

— Продолжайте, — попросил я.

— И эти люди на время отпуска оставили пять кошек без еды. Идея заключается в том, чтобы, заморив кошек голодом, заставить их охотиться на мышей. Вот так глупо и жестоко. Каким-то образом дверь на чердак захлопнулась, и кошки оказались в западне. Когда по возвращении наши друзья открыли дверь, одна кошка выскочила из дома и исчезла навсегда. Остальные были найдены на чердаке разорванными на куски. Каннибализм.

— И, несомненно, — продолжил я, — в случае, если кто-то по натуре чувствительный поселится в доме… Или же в том случае, если кто-нибудь оставит невыключенной чувствительную электронную аппаратуру…

— Я не хочу показаться всезнающим, — в его глазах появилось выражение отчаяния. — Призраки кошек? Вот что я вам скажу. Люди недооценивают умственных способностей кошек только потому, что те отказываются обучаться всяким там трюкам. Я считаю, что привидения кошек могут немного и поиграть со своими жертвами в качестве мести. Иногда я думаю: что я делаю здесь, в этом агентстве? Вы же видите, меня эта работа вовсе не интересует…

Домой я ехал медленно, погруженный в размышления об услышанном. Было время обеда — поток людей и машин втянул меня в свой водоворот; вскоре небо над моей головой осветилось всполохами молний; хлынул дождь и прогнал людей с улиц. Дождь хлестал в ветровое стекло. «Поиграть со своими жертвами…» Существовало нечто, к чему эти слова были ключом. Если верить в привидения, каким бы абсурдным это и ни казалось при мелькании светофоров, то можно было бы принять это за идею одержимости. Играл ли дом с нами, как охотник играет со своей жертвой? Пойманный в клетку струями дождя, я чувствовал себя свободнее, чем прежде: свободным от влияния дома.

Внезапно мне захотелось быть рядом с Хэзел. Если вдруг придется, я вытащу ее из этого дома, что бы ни происходило с ней, как бы опасно это ни было. Вернувшись, я смогу позвонить в свое агентство. Я свернул за угол, и машина понеслась по лужам, покрывшим город.

За городом деревья вдоль проезжей части выглядели забрызганными грязью и словно поломанными. Время от времени попадались разбитые машины, испускающие пар там, где их занесло в грязь. Меня нисколько не удивило то, что, приближаясь к дому, я увидел порванный и свисающий между крышей и деревьями в саду телефонный провод. Когда я ехал по окружной дороге, в голову мне пришла мысль, что если Хэзел была жертвой, то теперь она должна была оказаться в ловушке. Ей придется признать, что она так же уязвима, как и я сам. Никогда более мне не придется страдать в одиночку от бремени дурных предчувствий.

Полагаю, что не раньше, чем я вышел из машины, я осознал, о чем думал прежде. Я оцепенел от ужаса, глядя на себя. Я любил ощущать ее ладони на своей спине, и все-таки в какое-то мгновение они превратились для меня в когти. Все это время Хэзел выглядела напуганной, но старалась скрывать свой страх от меня. Это и было на самом деле выражением сомнения в ее глазах. В долю секунды я понял, что ослепляло меня, что стремилось уничтожить ее. Дождь уменьшился, выглянуло и засияло солнце; над дорогой зависла радуга. Я промчался через сад. Мокрые ветки хлестали меня. Я потянул на себя дверь.

В доме было темно — темнее, чем должно быть теперь, когда вновь засияло солнце. На дом, объятый тишиной, опустились сумерки. Хэзел не было слышно. Я стремглав пронесся по первому этажу, спотыкаясь, поднялся наверх и поискал Хэзел в спальнях — дом казался пустым.

Я взглянул вниз с лестничной площадки и заметил, что входная дверь все еще была открыта. Я собрался было выбежать из дома и подождать Хэзел в саду, но я не мог избавиться от ощущения, что лестница стала длинней и круче. Стараясь перебороть свой страх, я отправился вниз. Я находился уже посередине лестницы, когда какая-то тень крадучись пересекла гостиную.

Сначала я подумал, что это была тень Хэзел. Однако ее контуры были совершенно не похожи на Хэзел, и по своим размерам она говорила о чем-то совершенно ином. Я встал на край лестницы. Если я побегу сейчас, то существо, находившееся в сумрачной комнате, может неправильно оценить мои действия. Я перескочил через ступени и неуклюже спрыгнул в холл. В эту минуту зазвонил телефон.

Охваченный ужасом, я обрадовался телефонному звонку, как союзнику. Опираясь спиной на лестницу, я протянул руку и взял трубку. Пробормотав что-то невнятное, я услышал голос Хэзел.

— Я вышла из дома, — сказала она, — и надеялась перехватить тебя по дороге домой. Дверь открыта?

— Да, — ответил я. — Послушай, дорогая, не возвращайся. Извини. Я не понимал, что здесь происходило. И обвинил тебя.

— Если дверь открыта, ты можешь сделать это. Просто беги, как можно быстрей, — и тут я вспомнил, что телефонный провод оборван, вспомнил и тот голос, который звал меня из соседней комнаты.

Как только я положил трубку, раздалось шипение. Это был тот самый звук, который поймала стереосистема, но сейчас более сильный, просто подавляющий. Я метнулся от лестницы на середину холла. Еще один рывок — и я окажусь вне дома. Но не успел я восстановить равновесие, как увидел, что входная дверь закрыта.

Я мог бы впустую растратить все свои силы, дергая ручку двери. Но, хотя я не понимал правил игры, я чувствовал, что если дом пытался убедить меня, что Хэзел находится в безопасности, то это означает, что она все еще продолжала находиться где-то внутри дома. Холл у меня за спиной исходил слюной. Я вцепился в ручку входной двери. Я твердил себе, что всего лишь опираюсь на нее, и повернул ее. Лишь спустя некоторое время мне удалось определить, где я нахожусь. В полумраке холл казался зеленым и значительно меньшим в размерах. Возможно, я находился в гостиной. Нет, это не так, поскольку я видел лестницу; мой мозг визжал и царапался, и я сконцентрировал все свое внимание на ней. Холл неуловимо изменился и, казалось, вытянулся, чтобы поглотить в своем полумраке бесконечность. До лестницы было идти и идти. Даже не стоило и пытаться добраться до нее — передо мной простирался целый акр открытого пространства, и я знал, что шансов у меня нет никаких.

Я громко позвал Хэзел, и откуда-то сверху она ответила на мой крик.

Этот голос, я знал, не был фальшивым. Он был едва различим, страх изменил его, и именно это гарантировало его истинность. Я побежал к лестнице, считая шаги. В какой-то момент я владел ситуацией. Мне нужно было продолжать двигаться, не оборачиваясь, не оглядываясь по сторонам. Но я не смог удержаться от того, чтобы не бросить взгляда на гостиную.

В дверях было темно, и в темноте появилось лицо — мелькнуло и исчезло, наподобие мимолетно сверкнувших призраков в толпе привидений. Я уловил огромную черную голову, горящие зеленые глаза, красный рот с белыми клыками. Посмотрев на лестничную площадку, я увидел, что лестница превратилась в уходящую вверх цепь большущих ступеней, разделенных зияющими проемами, которые я никогда не смогу преодолеть. Воздух шипел за моей спиной, а я не мог двигаться ни вверх, ни вниз.

Тут Хэзел снова что-то крикнула. Существовал только один способ победить самого себя, и мой мозг оцепенел настолько, что мне удалось это сделать. Я крепко зажмурил глаза и пополз наверх, цепляясь за каждую следующую ступень и подтягивая свое тело через проемы. Я чувствовал, как качалась подо мной лестница. Я еще думал, сбросит или не сбросит она меня вниз, пока до меня не дошло, что нечто карабкается вслед за мной. Я уже чувствовал урчащее дыхание на моей шее, и тут, наконец, добрался до площадки.

С трудом я встал на ноги и открыл глаза. Если только дом не обладал способностью прятать, Хэзел могла находиться только на чердаке. Когда я пробегал через площадку, огромное лицо промелькнуло в верхней части лестницы. Глаза существа блеснули безграничной ненавистью, но я ворвался на чердак и захлопнул за собой дверь.

Сердце у меня упало. Чердак был до такой степени забит коробками, что никто здесь бы спрятаться не мог. Вещи громоздились одна на другую, задушенные и связанные вместе веревками пыли. Я не представлял, как можно пройти между ними. Я мог оказаться загнанным и отрезанным в этом лабиринте. Я попытался увеличить угол обзора и сбросил на пол одну из коробок, и вместе с глухим стуком упавшей коробки я услышал за спиной ужасное шипение.

Тут я увидел Хэзел. Она сидела, забившись в угол, подтянув колени к подбородку, обхватив голову руками, и всхлипывала. Я осторожно двинулся по направлению к ней, изгоняя из своего сознания страх. Вдруг мои ноги запутались в проволоке. Я посмотрел вниз — это были провода от ламп, — вставил штепсель, и яркий свет залил комнату. Я приблизился к Хэзел.

— Ну-ну, дорогая, — я попытался ее успокоить. — Перестань. Мы уезжаем. Пошли.

Она отняла руки от лица, взглянула на меня — и, раскрыв от ужаса глаза, вновь забилась в угол. Я сделал шаг назад. Губы ее шевелились — она что-то пыталась сказать. Я обернулся и посмотрел на дверь.

Дверь была открыта, и огромная морда наполовину заслонила дверной проем. Схватив лампу, я направил свет на дверь, но глаза чудовища даже не сощурились. Оно начало протискиваться в дверь, меня охватил ужас, и я что было силы швырнул светильник в эту морду.

Что произошло дальше — я не знаю. Я так и не услышал падающей на пол лампы, но поток энергии пронес меня через комнату к окну. Я открыл окно, подбежав к Хэзел, попытался поставить ее на ноги, перекинул ее через плечо, шатаясь, сделал шаг к окну, обернувшись, увидел жуткий оскал пасти огромного монстра.

Думаю, дом не предвидел такого развития событий: мыши никогда не выпрыгивают из окон. Я провалялся некоторое время в больнице, залечивая сломанную ногу, а Хэзел нанесла визит в контору по продаже недвижимости. Как только она заставила агента признаться в том, что он ни за что на свете не провел и одной ночи в этом доме, остальное было делом техники.

— У меня нет времени на ужасы, — сказал он ей.

Нога моя вскоре срослась, а Хэзел еще долго продолжала страдать от бессонницы.