Корона

— Тета, к нам летят гости, — сказала Окойе. — Два парусника.

Ослепительная звезда Нова висела над кораблём и над окоёмом планеты. Мутно-красные и голубые лучи низвергались из белого сердца света, падали в синюю полосу атмосферы и превращали в зеркало океан. Видимо, парусники недавно отчалили от орбитального города Вавилон-7. Они плавно шли к кораблю, словно две величавые птицы. Их зеркальные паруса казались негнущимися листами металла.

Ком ожил, и Тета принял сигнал.

— Они хотят на борт, — сказал он, нахмурясь. Это выглядело странно, потому что Тета был андроидом и обладал распространённой у антропоморфных AI внешностью бледного манекена.

— Кто — они?

Тета обычно не сообщал информации, которой у него не запросили. Это была одна из черт, отличавших его от человека. Окойе знала, что андроид не пытается нарочно злить людей, но всё равно частенько на него сердилась. Тета, как всегда в таких случаях, проигнорировал её тон.

— По-видимому, сыновья президента.

— Президента консорциума?

На носу парусника блеснул сигель. В вертикальный алый прямоугольник был вписан серебристый орёл.

— Президента Патрии, — и Тета вывел связь на монитор.

— Открывайте ангар, — потребовал задорный юный голос. С экрана глянули ясные серые глаза. Сверкнула улыбка.

— Мы полетим с вами к солнцу, — сказал Джонни Конгрэйв, наследник и старший сын патрианского президента.

Исследовательский корабль «Рума» изучал подпространственные аномалии, которыми, словно рядами копий, ощетинилась капризная звезда Нова. Экипаж «Румы» состоял из двух живых существ: астрофизика Окойе Ньяндеми и Теты, её старшего коллеги. Андроид с его нанопластиковым телом и кваркокристаллическим мозгом мог быть назван живым только с определёнными оговорками, но это не мешало ему быть полноправным гражданином Вавилона и капитаном корабля. Будучи AI, Тета знал о планете Патрия очень много, однако интересовался ею лишь в той степени, какая была необходима для работы. Окойе, наоборот, была заворожена старой, утерянной и недавно заново открытой американской колонией, но работа на «Руме» не оставляла ей времени посетить Патрию или даже как следует о ней почитать.

Президента Патрии они, конечно, знали по сети. Получив от Теты «добро», лодка Джонни-младшего, «Лида», взмахнула сверкающим крылом, сложила его и быстро втянула внутрь. «Лида» была прекрасна. Вторая лодка неторопливо проделала то же. Она была скромнее и держалась с большим достоинством. Парусники на глазах превратились из райских птиц в компактные лодочки и юркнули в открытый ангар.

Когда Окойе вышла из лифта, чтобы приветствовать гостей, мальчишки уже успели припарковать и покинуть яхты. Они о чём-то говорили, стоя лицом к лицу. Увидев Окойе на краю посадочного поля, Джонни радужно улыбнулся, приветственно взмахнул рукой, хлопнул брата по спине и направился к вавилонянке. Он был на голову выше Окойе. Ослепительно белые джинсы были заправлены в чёрные сапоги, на белоснежной тунике красовался отцовский сигель, а в ножнах за спиной — традиционное оружие нобилей Патрии, сидайская сабля. Джонни сам был как красивый клинок — стройный, отлично выкованный и наверняка смертоносный.

— Джон Конгрэйв, — чуть помедлив, он протянул Окойе руку. Он знает, как правильно приветствовать вавилонских женщин, отметила она. На сильной ладони юноши чувствовались мозоли. От сабли?

— Здравствуйте. Я Окойе Ньяндеми…

Джонни оторопело улыбался, глядя на неё сверху вниз. Он был чем-то удивлён и безуспешно пытался это скрыть. Окойе осторожно высвободила руку, и он опять помедлил, отпуская.

— Кит, — тихо сказал его брат. Он не протянул руки, только едва заметно кивнул головой и тут же спрятал глаза, будто бы в них жил хорёк и Кит не хотел, чтобы его видели.

С первого взгляда сыновей патрианского президента можно было принять за близнецов. Со второго наблюдатель замечал прежде всего различия. Джонни, первенец Конгрэйва и его жены Лоры, казался юной, невинной, новенькой копией отца. Как будто патрианские боги, не мудрствуя лукаво, сотворили его по тому же чертежу, и теперь на планете жили два издания одного и того же человека. Если считать Кита, то три.

Братья были одного роста, и разница в возрасте между ними была незаметна. Младший походил на старшего, как близнец, но весь его облик, от одежды до глаз, был менее запоминающимся, неярким. В лице почти отсутствовал чудесный маленький изъян, из-за которого Джонни был незабываем — чуть-чуть опущенные книзу уголки глаз и рта. Глаза Кита были коричневы, темны и не сверкали живой, весёлой, светлой сталью. Джонни красовался в традиционной белой одежде аристократа и завязывал непослушные золотые волосы в хвост; Кит, в спортивном костюме грифельного цвета, смотрелся куда скромнее. Его русые волосы были аккуратно подстрижены. Рядом с братом Кит выглядел обыкновенно. Сабли он не носил. Сравнивая юношей, Окойе решила, что Джонни целиком удался в отца, а вот Кит, пожалуй, похож на свою кареглазую мать, кем бы она ни была. Окойе помнила только, что её зовут Эла и что с рождением Кита связан какой-то полуполитический скандал. Подробности она забыла.

При входе в лифт Джонни как бы случайно коснулся подбородком её волос. Окойе услышала тихий вздох. Чего это он так заинтересован, удивилась она — и тут же вспомнила, в чём дело. На Патрии просто-напросто не было чернокожих людей. Джонни, возможно, впервые в жизни видит вблизи человека с кожей такого глубокого чёрного цвета. И этот человек — стройная молодая женщина… Было беспокойно. Окойе обернулась. Джонни откровенно пожирал её глазами. Она недавно отпраздновала свой двадцать седьмой день рождения. Юноше не было шестнадцати, но его взгляд был взглядом взрослого мужчины — интенсивный, зовущий и хищный.

Пару месяцев назад на Вавилоне-7 Окойе сделали неприличное предложение. Она сидела в ресторане в полупрозрачном крыле орбитального города. Патрия простиралась внизу, чистая и доверчивая, как всякая варварская планета. Солнце заходило слева, а справа на белый с синим мир ползла тьма. Окойе смаковала кофе, любуясь огромным, снежным, проплывающим от атолла к атоллу облаком, и даже не увидела, как кто-то положил на стол письмо. Краем глаза она заметила движение, обнаружила и развернула плотный жёлтый бумажный лист. На листе была от руки написана цифра.

Окойе не сразу поняла, что это значит, и удивлённо оглядела гостей. Высокий мрачный патрианец средних лет, явный аристократ, поднялся из-за стола, жестом остановил готового последовать за ним слугу и подошёл к Окойе. Она узнала его в лицо.

— Мистер… Кросс? — спросила она, не веря своим глазам.

— Джим, — предложил он. — Просто Джим.

Человек, который хотел купить её тело, был никто иной как Джеймс Кросс, патрианский министр финансов и земледелия. Серый кардинал революционного правительства поднялся на Вавилон-7 на собственном шаттле. Кросс глядел на Окойе, словно матёрый котяра, завидевший мышь.

— Окойе, — сказал он, смакуя чужое, странное имя. — Случилось так, Окойе, что у меня здесь дела. Я проведу на станции несколько дней. Прошу Вас, составьте мне компанию в эти несколько дней.

У него было смуглое лицо с резкими, грубоватыми чертами, на котором самоуверенность олигарха и неосознанная гордыня потомственного аристократа парадоксально сочетались с параноидальной подозрительностью. Джим Кросс словно бы ожидал от Вселенной ужасного подвоха и был всегда настороже. Это было удивительно, потому что успехи этого человека в послереволюционные годы стали легендой. Окойе вопросительно указала на записку. Кросс кивнул и поднял бровь. «Мало?»

— Мистер Кросс…

— Джим. Пожалуйста, просто Джим.

— Джим. Я не продаюсь.

Он привлекал и пугал её. Окойе чувствовала себя оскорблённой и отчего-то польщённой. Обида весила больше. Этот человек — варвар, обиду можно и простить… Гордость можно и проглотить, но не страх. Ей и правда нужны были деньги — кому они не нужны? — но Джим Кросс не был похож на мужчину, который будет нежен с купленной в ресторане женщиной.

— Всё продаётся, — сказал он, читая в её лице. — Это вопрос цены.

Окойе представила себе, как он раздвинет ей ноги и грубо возьмёт, обращаясь с ней, как любой богатый, властный мужчина обращается с проституткой. Он причинит ей боль. Возможно, намеренно. Он будет мять её грудь, а потом заставит себя сосать… Окойе подняла глаза. Джим жёстко улыбался. Он явно думал о том же.

— Я не проститутка, Джим, а учёный. Я астрофизик. Летаю на корабле и изучаю ваше солнце. Я здесь ненадолго.

— Ничто не мешает тебе задержаться, — мягко предложил он. Добыча намеревалась ускользнуть, и хищник замурлыкал. — Поверь, ты об этом не пожалеешь.

— Нет, — Окойе покачала головой. — Не надо было предлагать мне деньги… Джим. У нас, в Вавилоне, не всё продаётся.

Она подхватила свою сумочку и ушла, нарочно покачивая бёдрами и предоставив ему оплатить её кофе. Крошечная женская месть. Впоследствии Окойе сама не знала, правильно поступила или нет. Джим Кросс понравился ей, несмотря на свою хищность, пугающий напор и на то, что он посчитал её продажной. Физически он привлекал её, как и она его. Поглядывая на Джонни, Окойе призналась себе, что юный мишлинг[1] — такая же диковинка для неё, как она для него.

Они вышли из лифта на мостик. Джонни мгновенно охватил широко открытыми глазами просторное круглое помещение с двойным рядом висящих в воздухе лучевых мониторов. Главный сюрприз сидел в капитанском кресле, но Джонни его ещё не оценил. Интересно, есть ли на Патрии хоть один похожий на Тету андроид?

— Мистер Конгрэйв, мистер Арлинг, — с достоинством сказал Тета. — Меня зовут Тета, я капитан «Румы». Приветствую вас на борту. Чем могу вам помочь?

— Арлинг?.. — Окойе чуть было не хлопнула себя по лбу. Как можно было такое забыть? Кит — не просто внебрачный сын президента. Он внук последнего госсекретаря, этого местного Керенского… Госсекретарь Майкл Арлинг; мать Кита, Эла — Михаэла — его дочь. Вот он, скандал…

Кит отвернулся, не удостоив её ответом. Он ею явно не интересовался. Его глаза быстро, цепко охватывали внутренность корабля — помещения, приборы, экипаж, одну вещь за другой, как будто бы он, Кит, был полководцем, и это был театр военных действий.

— Мы полетим с вами к солнцу, — сказал Джонни. Его тон не предусматривал возможности отказа.

— Зачем? — спросил Тета. — У вас прекрасные корабли.

— Лодки хорошие, — согласился юноша, — но на них очень долго лететь. Мы хотим вернуться сегодня же, в крайнем случае завтра.

— Отец не хочет, чтобы мы покидали систему Новы, — подал голос Кит. В этом голосе не было и следа энергии и задора. — Поэтому наши лодки не оснащены подпространственными двигателями, и мы летаем пешим ходом.

— Ага, — беззаботно подтвердил Джонни. — Отец думает, что нас могут похитить, и запрещает нам улетать из-под крылышка своих адмиралов.

— В этом отношении отец прав, — сказал Кит. — Нас действительно могут похитить. Или убить.

Он сказал это будничным тоном, без оттенка подросткового недовольства, которого можно было ожидать. Он просто сообщал факт. Окойе решила, что Джонни, как и отец — ярко выраженый экстраверт, а Кит — парень интровертированный, тихий. И ещё… Вавилоняне с неохотой думали о вопросах крови, но Окойе не могла не отметить, что «горная кровь», гены сидай куда сильнее выражены в Джонни. Именно это волшебное очарование люди называют «гламур». Гламур, колдовское обаяние сидай. Или это всё чепуха, просто Джонни очень красив?..

— Вы человек? — вдруг спросил юноша.

— Нет, — ответил Тета. — Я андроид, искусственная личность, созданная учёными Вавилона.

Джонни подошёл к Тете и принялся беззастенчиво рассматривать его сверху вниз. Тета стал в свою очередь рассматривать Джонни, но эта попытка ввести юного варвара в рамки приличия не увенчалась успехом. Может быть, потому, что Тета смотрел снизу вверх. Джонни не выказывал презрения или страха, только огромное любопытство. Юноша изучал Тету, а андроид — эту эмоцию. Тета интересовался человеческими эмоциями и выражением лиц. Наблюдения помогали ему учиться. Окойе хихикнула в ладонь, глядя на безмолвную сцену. Человек и AI, первый контакт. Она уселась в своё кресло, заказала у корабельного сервиса капуччино и почувствовала себя куда уверенней, чем в лифте.

— Это не так просто, — сказала она, помешивая напиток. — Мы не знаем, что скажет на это ваш отец.

— Почему, знаем, — сказал Кит, садясь на ступеньку, которая поднимала над мостиком кресло Теты. Он осмотрел андроида мимоходом, зато заинтересовался панелью управления. Кит, кажется, знал, что капитан «Румы» — AI. — Просто позвоните отцу. Мы всего лишь хотим слетать к огромному термоядерному костру, с которого всё время срываются протуберанцы, протоновые лучи, вспышки… Ерунда. Разумеется, он разрешит.

Это шутка или нет? — в замешательстве спросила себя Окойе. Тета с Джонни наконец оборвали немую сцену. Юноша отошёл и сел в кресло поближе к Окойе. Андроид активировал связь с Вавилоном-7.

— Соедините меня с президентом, — попросил он. Его опять не поняли.

— Президентом корпорации?

— Президентом Патрии. Его сыновья на борту моего корабля. Они хотят лететь со мной к солнцу. Им нужно разрешение отца.

— Секунду…

Ожидание затянулось. Все молчали. Потом экраны внезапно ожили, и они увидели президента. Окойе знала его по сотням фотографий и всё же была поражена до глубины души.

Джон Конгрэйв по прозвищу капитан Немо был единоличным правителем Патрии уже шестнадцать лет. Он смотрел на мостик «Румы» с бесплотных лучевых экранов, и его присутствие было почти осязаемо. Президент производил потрясающее впечатление — раз увидишь его, вовек не забудешь. На редкость правильные, ясно выраженные черты лица лучились какой-то надломленной, дикой красотой. Он носил традиционный, строгий белый костюм. Серебряные волосы ниспадали на лоб и были коротко подстрижены сзади. Очень глубоко в глазах президента прятался траур и шок. Невероятно — было написано на его лице — невозможно поверить, что такое и вправду может случиться, причём не с каким-то рабом, а со мной… За годы власти Немо полностью перевернул жизненный уклад своей планеты, но так и не смог оправиться от того, что ему довелось пережить в год революции.

— Привет, пап, — сказал Джонни. — А мы хотим слетать к солнцу.

— Летите, — ответил президент. — Это, наверно, очень красиво — солнце… Конечно, летите. Только не суйтесь в пояс аномалий.

Боги, подумала Окойе. Боги. Немо ещё не старый — и совсем седой… Она прослушала конец разговора и встряхнула головой, чтобы прогнать наваждение. Джонни далеко до отца, зато он здесь, рядом… Интересно, а президент вообще знает, чем опасны аномалии, или просто повторяет фразу, услышанную от вавилонян?.. Гораздо легче было думать о нём в таком ключе, чем признаться себе, что живёшь в одно время с человеком масштаба Вашингтона, Ленина, Спартака… Окойе почувствовала вину перед Джонни за то, что плохо думала о его отце. Вавилонские учёные не видели от патрианского президента ничего, кроме добра, и она сама не понимала, что заставляет её мысленно его принижать. Тот факт, что Немо семь лет был диктатором, прежде чем провести выборы и стать президентом?

— …конечно, сэр, — говорил Тета. — «Рума» не предназначена для прыжков в аномалии и длительных полётов в хромосфере…

Тета не видел ничего странного в том, что человек, который ещё семнадцать лет назад не умел пользоваться телефоном, со знанием дела говорит об аномалиях. Джон Конгрэйв был своего рода технический гений, опровергающий расхожую убеждённость в том, что сидай и мишлинги не разбираются в технике. Патрианские мишлинги в ней, во всяком случае, разбирались. В принципах работы машин Немо ориентировался куда лучше, чем в политике. Президент Патрии был обязан властью — и жизнью — военной интервенции Вавилона.

— Мы будем разгоняться полчаса, — сообщил Тета, — а потом прыгнем к поясу аномалий.

— А мы заметим прыжок? — Джонни следил за экранами, на которых висела, круглая и мерцающая во тьме, его родная планета.

— Вы — нет. Я замечу, потому что я андроид.

— Тогда я тоже замечу, — заявил Джонни, развалясь в кресле. Окойе просто не могла не любоваться этим нахалом и не улыбаться в ответ на его внимание. Джонни подмигнул ей, и Окойе пришло в голову, что он хорохорится специально для неё, но тут Тета переключил часть экранов, и юноша прикипел взглядом к белому диску своего солнца. «Рума» снялась с патрианской орбиты и начала разгон.

Это был очень старый корабль сравнительно небольшой мощности, ещё довавилонских времён. «Рума» напоминала большую шишку с зеркальным покрытием. Шишка в основном кружила у солнца. Её построили на закате эпохи городов-государств. Первая капиталистическая эра кончилась со взрывом первой ядерной бомбы в войне 2066 года. Вместе с эрой накрылся её основной производственный принцип — растрата ограниченных ресурсов так, как будто бы они не ограничены. Во времена могущества земных сверхгородов всё, от носков до космических кораблей, делалось с расчётом на очень долгую службу. Старенькая «Рума» была по всем статьям здорова и крепка, однако медленна и маломощна. Новые корабли шли главным образом в торговлю, на фронт или на изучение военно и экономически перспективных явлений. Старинность корабля стала одной из причин последующих событий.

— Она растёт, — сказал Джонни, глядя на Нову.

— Мы слишком медленно движемся для того, чтобы человеческий глаз мог пасть жертвой этой иллюзии, — сказал Тета.

— Растёт, — возразил юноша. — Солнце похоже на…

— Желток, — саркастически предложил Кит. — Люблю глазунью.

Джонни покачал головой.

— Золотой шар, — не сдавался Кит. — Из тех, которые для понта носит Джим. Джим любит понтоваться.

— Солнце похоже на рану, — сказал Джонни, — из которой течёт свет.

Не отрываясь от экрана, он как бы случайно передвинул своё кресло поближе к Окойе. Кит равнодушно пожал плечами и сдался, спрятал глаза. Обычный человек после этого погрузился бы в молчание, и Тета был удивлён, услышав явно обращённый к нему вопрос.

— Как Вы думаете, Тета, Вавилон принёс Патрии благо или же зло?

— Благо, — осторожно сказал Тета. Он видел, что начинается нечто новое, и не хотел спугнуть собеседника, который представлял для него интерес.

— И в чём оно заключается, это благо?

— С моей точки зрения, сотрудничество и торговля лучше войны, всеобщие гражданские права лучше сословного неравенства и рабства, а здоровье и длительная юность гораздо лучше болезней, старости и смерти.

— Скажете ли Вы также, что тирания лучше республики?

О как, отметил Тета.

— Вы думаете, что здесь уместно говорить о тирании?

— Как же ещё назвать шестнадцать лет единоличной диктатуры?

— Насколько мне известно, диктатура — традиционная антикризисная мера на Патрии, — сказал Тета. — Не говоря о том, что Ваш отец уже восемь лет как законно избранный президент.

Он хотел дать Киту понять, что знает о его родине довольно много, и водить его за нос будет затруднительно, но не знал, как сделать это, не нарушив такта.

— Да, — сказал Кит, — это традиционная мера. Если диктатор назначен легальным путём.

— Насколько мне известно, предыдущий диктатор, генерал Дансени, назначил себя сам. Это не помешало элите Вашей страны считать его власть законной.

— Вы ошибаетесь, Тета. Полномочия Дансени были подтверждены сенатом.

— Под угрозой смерти. Если рассмотреть вопрос с Вашей позиции, Кит, то получится, что Ваш отец тоже получил свои полномочия законным путём. Сенат за него проголосовал.

— Под пушками Вавилона.

— Пушки Вавилона даже не приблизились к городской стене. Или Вы имеете в виду Джейн Грэй? — Тета видел, что его водят за нос, и решил тоже схитрить. — Вы хотите сказать, что сенаторы Патрии испугались одной-единственной женщины?

Они её действительно испугались, и в этом не было ничего постыдного, но выросший в патриархальном обществе Кит вряд ли захочет это признать.

— Они испугались чудовища, — сказал Кит. — Но допустим, Вы правы. Однако такой долгий срок диктатуры — семь лет! — должен быть подтверждён народным собранием.

— Насколько мне известно, Ваш отец выиграл выборы революционного семьдесят седьмого года.

— Вы ошибаетесь. Он их проиграл.

— Только из-за открытой манипуляции со стороны политического противника. К тому же с точки зрения Вавилона победитель на выборах — тот, кто получил большинство голосов. По принципу «один человек — один голос».

— Вот как… У нас это несколько иначе… было иначе. Согласитесь, Тета, что новшества, введённые президентом под влиянием Вавилона, могут возыметь неожиданные печальные последствия.

Тета сомневался в том, что большая часть этих новшеств имела прямое отношение к влиянию Вавилона, но предпочёл принять и тезис, и саму подмену темы.

— Любое развитие, — сказал он, — может возыметь нежеланные побочные эффекты. Как и отсутствие развития.

— Возьмём, к примеру, то, что с первого взгляда кажется нам величайшим благом, — продолжал Кит. — Бессмертие. Наука Вавилона избавляет всех желающих от старения и большинства известных болезней. Но что, если ресурсы мироздания ограничены, как и ресурсы одной отдельно взятой планеты?

— Насколько нам известно, — сказал Тета, — в пространстве и времени Вселенная не конечна, и такое вряд ли возможно.

— Допустим. Но нет никакой уверенности в том, что человеческий дух и память созданы для длительного существования. Одним из отрицательных побочных эффектов бессмертия может быть техническая и психологическая информационная перегрузка.

— У нас нет и уверенности в том, что наше так называемое бессмертие действительно таковым является, — сказал Тета. — Что люди не продолжат умирать от каких-то неподконтрольных нам причин. Но если Ваши опасения оправдаются, мы либо решим эту проблему, либо свернём с неверного пути. Последнее технически и политически возможно.

— Пусть так. Однако на Патрии отсутствие смены поколений породило ещё одну проблему. До прихода Вавилона в наш мир человек становился самостоятельным и полноправным гражданином, когда умирал его отец. Благодаря вашей технике люди перестали умирать от естественных причин, и это значит, что сыновья, внуки, правнуки — и так далее до бесконечности — будут оставаться под властью бессмертных и бессменных прародителей. Под властью поколения, живущего в данный момент. Не думаю, что даже сам Вавилон сколько-нибудь доволен этим раскладом. — Кит понимающе ухмыльнулся. — И в самом деле, трудно представить себе что-нибудь хуже… кроме разве что государства, бесконечно находящегося под властью одного и того же человека. Это положение было бы неприемлемо для всех достойных людей, даже если бы облечённый властью был нравственно прекрасен — а если это низменный и бесчестный человек? Людям, живущим под властью бессмертного самодура, не останется ничего, кроме тираноубийства.

— В таком случае, — не моргнув глазом, выдал Тета, — Вас не может не радовать склонность Вашего отца к реформам. Он, вероятно, в самое ближайшее время введёт традиционную власть главы семьи в разумные легальные рамки, и Вы будете избавлены от необходимости подчиняться ему, Кит, если она Вас так тяготит.

С самого начала Тета интересовался не столько предметом спора, сколько собеседником, и вовсе не стремился привести все имеющиеся в наличии аргументы. Увидев, что Джонни и Окойе прислушиваются к разговору, он вдруг усомнился в своём поведении. Лежит ли на мне обязанность по мере сил защищать имя и сущность Вавилона здесь и сейчас, спросил себя Тета, учитывая тот факт, что я, со всеми вытекающими правами и обязанностями, вавилонянин?

— Скажите, Кит, — вмешалась Окойе, — разве Вы сами не выбрали бессмертие?

— А разве тот факт, что я его выбрал, отменяет всё то, что я сказал?

— Но получается, что Вы аргументируете против блага, которым пользуетесь сами. Вы неискренни.

— Почему же, вполне искренен… Однако тот факт, что говорящий сам не верит в свои доводы, никак не делает доводы хуже. Разве истинность истины зависит от того, верю ли я в неё или нет? И не должны ли слушатели сами судить об истинности или ложности услышанных доводов?

— Неискренность значит, что человек лжёт, — сказала Окойе. — Я не люблю, когда меня кормят враньём.

— Вавилоняне просто не умеют его готовить, — улыбнулся Кит. — Искусство говорить у вас практически мертво.

Люди не успели заметить подпространственный переход. «Рума» нырнула в бездну мироздания, вынырнула и вышла на орбиту вдоль пояса аномалий. В точном соответствии со старинным наблюдением «под водой плывёшь быстрее, чем по воде» корабль сэкономил время, и единственным указанием на прыжок была Нова. Звезда внезапно выросла во много раз и закрывала теперь половину экрана. Она полыхала истоком живого света. Фильтры резко усилились, и всё равно звезда слепила и подавляла своим первозданным величием. Окойе словно видела её впервые.

— А вот и ваши гиты, — сказал Кит и указал на затемнённый экран. На границе обозначенного красной волной пояса аномалий проплывали обломки космических кораблей. Это были остатки террористического флота Ордена Храма.

— Они не наши, — возразила Окойе. Они чёртовы, подумала она, но решила не углубляться в тему.

Семь лет назад на Патрии выдалось очень жаркое лето. Нова нещадно жгла свою единственную заселённую планету. В этот горячий год крестоносцы католической Пакс Романы, в просторечии — гиты, решили нагрянуть в гости к богомерзким патрианским язычникам и испарить с орбиты их столицу, город Нову, вместе с большей частью западного полушария, включая сданные в аренду Вавилону алмазные и нефтяные поля. В системе находились три вавилонские эскадрильи. Они были противником несерьёзным, а так называемый флот патрианцев — и вовсе смешным. Патрия, на бумаге — союзник, а на деле — протекторат Вавилона, до недавнего времени не знала не только космических кораблей, но даже автомобилей. Воины Святой Римской Католической Церкви прекрасно об этом знали. Они рассчитывали на праздничный отстрел сидячих уток.

Всё вышло не так. Военно-космический флот Патрии состоял из шести новеньких, с иголочки, боевых крейсеров класса «Химера». Корабли были подарены Патрии дружественным правительством системы Буковина. Флотом командовал патрианский адмирал Джексон Дэйн. «Патрию должны защищать патрианцы», — в самом начале своей диктатуры заявил Немо, и адмирал согласился. Джексон Дэйн лично курировал обучение пилотов, техников и стрелков, и теперь экипажи крейсеров большей частью состояли из его соотечественников. Вавилоняне, как и гиты, поначалу посмеивались с варварских амбиций, но тут в систему свалился враг. Адмирал Дэйн, не мудрствуя лукаво, использовал природные ресурсы местности. Он заманил гитов к поясу солнечных аномалий, вынудил их принять бой и наголову разгромил. Немногие отчаянные крестоносцы попытались скрыться от адмиральского гнева в аномалиях и угодили в магнитные колодцы, на дне которых кипела раскалённая плазма Новы. Террористический боевой флот крестоносного Ордена Храма разом усох наполовину. Последними смеялись патрианцы. С тех пор флот адмирала вырос, возмужал и приобрёл внутрисистемный противовес под командованием Этана Пауэлла, коллеги, друга и давнего соперника Дэйна. Два флота слаженно охраняли систему Патрия-Нова — Дэйн в северном, Пауэлл в южном полушарии. Они с большим воодушевлением ввязывались в сражения с пиратами, гитами, разбойниками и прочим учебным материалом.

— До гитов мы не долетаем, — сказал Тета. — Во-первых, они в поясе аномалий, а во-вторых, при столкновении с такими обломками на таких скоростях нас даже силовое поле не спасёт.

Джонни его не слушал. Он был весь в созерцании своего солнца.

— Кит… ты только посмотри… — в его голосе было детское изумление. — Это же наше солнце! Оно… Оно прекрасно!

На лице Кита родилась гримаса.

— Оно слишком яркое, ты не находишь? Побереги глаза, Джон. Я бы не стал так долго на него смотреть.

— Конечно, яркое. Это же солнце! Оно должно сиять!

— Это обычная жёлтенькая звезда массой в два на десять в тридцатой степени, — сказал Кит. — Спектральный класс G2V, сравнительно низкая температура и светимость. Обыкновенный карлик.

Странно, подумал Тета. Не юношеские реакции, но вполне юношеские… понты. Это такая склонность к показухе, или его действительно ничто не радует?

— Это звезда, — сказал Джонни, — по имени солнце.

Он стряхнул с себя оцепенение и рывком подхватил брата на ноги.

— По лодкам, Кит! Пойдём-ка плавать в море света!

Кит потёр плечо.

— Ты пока иди, вылетай, — сказал он. — Я следом.

— Ты что? Мы за этим сюда и летели! Ты же сам хотел, Кит. Тебе же нравятся полёты, так почему тебя приходится каждый раз на аркане тащить в порт?!

— Может быть, если бы у меня была такая роскошная лодка с таким ровным ходом, как у тебя, я бы вылетал поохотнее. Дешёвый парусник вроде «Холли» требует от пилота довольно серьёзной концентрации. Для меня полёты — работа, Джон. Моя семья, понимаешь, не так богата, как твой отец, президент.

— Ты бредишь, — сказал Джонни. — Он точно так же твой отец, и если ты хочешь новую лодку, достаточно попросить. Мы же твоя семья! Что моё, то твоё. Держи!

И Джонни бросил Киту ключ.

— Дарю! Я дарю тебе «Лиду», она твоя. Я возьму «Холли», она, по-моему, ничуть не хуже.

Это правда, подумал Тета. Лодка Кита не хуже, чем парусник его брата, хотя и выглядит скромнее… Ему показалось, что Кит хочет отказать Джонни по всем статьям, а потом в лице юноши что-то дрогнуло и сломалось, упало в себя и исчезло во тьме.

— Окей. Спасибо, Джонни, — сказал Кит.

Он повернулся, чтобы идти. Его ноги как будто приклеились к месту, и он с усилием оторвал их от пола и вдруг побежал. Джонни присвистнул и бросился вслед. Он догнал брата у самого лифта, обнял его за плечи, и за ними закрылась дверь.

Джонни не смог вылететь из ангара. То ли «Холли» и правда была не так проста в управлении, то ли Кит её саботировал. В любом случае Джонни всё ещё возился с навигатором, когда Кит вылетел на «Лиде» с «Румы». Парусник плавно обогнул «Руму», сделал красивый разворот, расправил серебристое крыло и поплыл к ближайшей аномалии. На экранах она была обозначена красным острием. Опасность… «Лида» внезапно набрала скорость, не меняя курса. Джонни ругнулся и включил ком.

— Кит? Ты что делаешь?

Брат глянул на него безо всякого выражения и отключил видео. Экран погас.

— Мне очень жаль, — сказал Кит.

— Чего жаль? Кит, поворачивай! Ты летишь не туда!

— Успокойся. Скоро ты от меня избавишься.

Тета прослушивал коммуникацию. Он впервые в жизни ругнулся и попытался поймать «Лиду» тракторным лучом. Тщетно.

— Кит! — Джонни запаниковал. — Стой! Ты летишь в аномалию!

— Да, я знаю. Мне очень жаль.

Тета отстранил компьютер и взялся за дело вручную. Тракторный луч скользил по силовому полю парусника, как пальцы по мылу. Лодки сыновей Немо были неплохо защищены от неприятностей вроде поимки вражеским кораблём. Их можно было только схватить «сачком», но «Лида» была слишком далеко. Она летела прямо в магнитный колодец.

— Кит, отключите поле! — приказал Тета и бросил «Руму» в погоню за парусником. Он знал, что не успеет, но не мог хотя бы не попытаться.

— Невозможно. Я позаботился и об этом. Если бы у меня было хоть полчаса…

— Жаль?! Ты что, хочешь убить себя?!

— Джонни, — сказал Кит. — Нет. Я хотел убить тебя, но — видишь, как играет Фортуна. Ты подарил мне свою лодку.

— Ты саботировал навигатор «Лиды»?!! Кит, зачем? — крикнул Джонни. — Какого беса ты это сделал?

— Слишком сложно, Джон. Ты не поймёшь.

И он отключил ком.

— Тета, вытащите его! — Джонни кричал во всю мочь, и этот крик был страшен. — Он мой брат! Спасите его, или я разнесу ваш корабль!!!

И он действительно мог это сделать. По приказу президента парусники его сыновей несли на борту по две среднелёгкие пушки — достаточно, чтобы взорвать изнутри такой корабль, как «Рума». Если парень начнёт стрелять, погибнут все. Времени посоветоваться с Окойе не оставалось, а Джонни Конгрэйв сделал свой выбор, поставив ультиматум. Тета принял решение, подал сигнал SOS и на максимально возможной скорости бросил корабль вслед «Лиде», исчезающей в жерле аномалии.

«Руму» встряхнуло, как крохотного котёнка. Окойе упала в обморок. Тета почувствовал всем своим искусственным телом, как исполинская гравитационная лапа ухватила и повлекла корабль вниз — ибо космос вдруг приобрёл низ. Им была внутренняя корона Новы и её огневая, кипящая плоть. В головокружительном падении «Рума» догнала «Лиду», и Тета, прождав почти до столкновения, ловко ухватил лодку «сачком» и упрятал её в ангар.

У них было призрачно мало шансов. Тета понял это ещё до того, как сумел стабилизировать курс. Первое, что он сделал, была попытка снова взлететь, но магнитный пресс аномалии беспощадно вдавливал «Руму» в солнце. Когда взлёт не удался, Тета взял курс к рубежу аномалии. Через несколько секунд выяснилось, что корабль летит по кривой. «Рума» попала в мощный магнитный водоворот, из которого не было выхода. Температура плазмы вокруг корабля немного не достигала двух миллионов градусов. Они попали во внутреннюю корону солнца. Тета слабо надеялся, что на границе аномалии корабль потянет вверх, а не вниз, но это, в общем-то, не имело значения. Аномалия прижала их к испещрённой крупными пятнами активной области хромосферы. С первого взгляда на факельные поля Тета понял, что предстоит вспышка.

Он выслал крик о помощи через ансибль и поставил функцию на повтор. SOS постоянно летел в пространство, но на спасение Тета почти не надеялся. Даже если кто-то вовремя поймает и прочтет искажённый полями Новы сигнал, помощь наверняка опоздает. Подлёт и спуск на дно аномалии заняли бы много часов даже у мощного нового корабля, а подпространственный путь закрыт. Ни один пилот не может прыгнуть во внутреннюю корону звезды, не угодив прямо в её ядро, а два подобных прыжка — к солнцу и от него — под силу разве что богу. До вспышки оставалось около полутора часов.

Позаботившись о корабле, Тета бросился к Окойе. Она уже пришла в себя и смотрела на экраны огромными чёрными глазами. По краям мониторов бежали столбики данных. Она уже всё поняла. Тета бережно помог коллеге подняться и сесть. Двери лифта открылись, и на мостик опять ступил Кит. Джонни следовал за братом, мрачный, как демон. В руке у него был армейский бластер.

Тета вынул из стенного шкафа пару наручников и бросил их Джонни.

— Мистер Конгрэйв, прикуйте Вашего брата к креслу.

Кит безропотно уселся и завёл руки за спинку кресла.

— Не буду утверждать, — вежливо сказал он, — что в этом нет необходимости. Она есть.

Джонни угрюмо защёлкнул наручники на его запястьях, отошёл, сел туда, где пятнадцать минут назад сидел Кит, и покрутил на пальце бластер. У него было лицо внезапно и неприятно повзрослевшего человека. Кит поёрзал в кресле и принял расслабленную, удобную позу. Тета отметил, что он выбрал место почти в центре зала, а значит, и в центре внимания, но лишний раз снимать с него наручники не хотелось.

— Ну и когда нам настанет конец? — спросил Кит.

— Через девяносто семь целых сорок семь сотых минуты, — сообщил Тета.

Он опустил тысячные и прочие доли, которые с точностью до пятой точки после запятой назвал ему его искусственный разум. Шестая цифра колебалась. Звезда ещё не решила бесповоротно, когда она желает извергнуть в космос мириады тонн немыслимо горячей плазмы и море протонных лучей, со смертоносностью которых сравнимо разве что оружие сидай. Тета перебирал варианты. Выбор был невелик. Через неполных девяносто восемь минут «Руму» охватит вспышка. Люди погибнут на долю секунды раньше него. Их убьёт излучение. Под силовым защитным полем корабля Тета проживёт, может быть, достаточно долго, чтобы зарегистрировать и осознать их смерть. Потом «Руму» ударит ядерным кулаком, и корабль вместе с мёртвым экипажем превратится в облако пара, в сгусток света. Возможно, какие-нибудь приборы даже уловят ничтожный след железа в протуберанце, но вряд ли. Тета решил подождать до последней секунды и прыгать в подпространство. Он был на девяносто девять целых девятьсот девяносто восемь тысячных процента уверен, что припаркует корабль в ядре Новы, но вспышка не оставляла им шансов вообще. Никаких. Тета решил протрепыхаться до конца — авось всё-таки выпрыгнешь из кувшина, сбив жидкие сливки в сметану. У него оставался шанс, вероятность в две тысячных процента, что его кваркокристаллический разум сумеет пересилить, перехитрить, перебыть звучный зов солнечного ядра.

Капитан кратко обрисовал ситуацию. На мостике повисла тишина. Никто не пожелал спорить или паниковать, но, кроме ожидания конца, им было нечего делать, и Кит оказался хозяином положения.

— Зачем ты это сделал, Кит? — спросил Джонни.

— Зачем ты это сделал, Кит? — передразнил его брат. Это было потустороннее эхо слов Джонни, одновременно похожее и иное; даже не передразниванье, а вычленение каких-то аспектов фразы так, что получилось тщетное вопрошание пустоты.

— Что ты делаешь с голосом?! — взорвался Джонни. — Что с тобой наконец такое, Кит?!

— Что с тобой наконец такое, Кит?! — жутковато передразнил тот. — Ничего такого, Джон. Это всего лишь я.

Джонни открыл рот, чтобы яростно возразить, но внезапно стушевался и произнёс устало и трезво:

— Да.

Он обернулся к Тете.

— Вы сообщили по ансиблю, что случилось?

— В общих чертах. О роли мистера Арлинга я умолчал.

— И дальше молчите. Если отец узнает, что случилось, он Кита убьёт.

— Как и всех, кто не вписывается в его дивный новый мир, — сказал Кит.

— Твой дедуля всё ещё жив, — огрызнулся Джонни. — Сам видишь, к чему это привело.

— Ерунда, — сказал Кит. — И ты это прекрасно знаешь. Майк совершенно ни при чём. У меня есть своя воля.

Джонни встал, отошёл к автомату и вернулся с банкой «Красного быка».

— Что я тебе сделал, Кит? Что я тебе когда-нибудь сделал плохого? Почему ты хочешь меня убить?

— Джонни. Я бы всё обьяснил, но ты не поймёшь. Считай, что ты мне мешаешь. Допустим, так: ты первенец отца, законный сын, тебя все любят, ты всегда на первом месте, тебе достаётся всё лучшее потому, что ты на каких-то три месяца старше меня…

— Чушь собачья. Отец дал тебе своё имя, и кто тебе виноват, что ты не хочешь его носить?! Твоя часть наследства не меньше моей. Тебе завещано столько денег, что ты себе остров можешь купить на какой угодно планете! Мама и сёстры всегда относились к тебе хорошо. Джоэн с Сильвией любят тебя! — Джонни одним глотком допил тоник и смял банку. — Ты жил у нас и мог бы жить и дальше. Ты сам решил уйти к Майку! И если ты хочешь новую лодку, тебе достаточно попросить! Отец тут же даст тебе деньги.

— Он даст мне чужие деньги, — отрезал Кит. — Как и тебе, и всем остальным. Он присваивает чужую собственность, раздаёт её своим друзьям и своим бомжам и слывёт величайшим благодетелем, отцом народа! Ни один честный человек подобных денег не возьмёт, эрго, я не возьму у него ничего. Немо принял от Вавилона бессмертие и никогда не умрёт, эрго, и по наследству я не получу ничего… даже если бы хотел. Я никогда не выйду из-под его руки, как и ты, но ты уродился в него и просто слишком туп и глуп, чтобы осознать, что всё это значит. В моём возрасте Майк был уже приличным юристом и поэтом и начал строить себе будущее, делать карьеру, а у меня такой возможности нет, потому что Немо и его грязные бомжи загребли власть, стакнулись с оккупантами и изо всех сил расшатывают основы общества, государства и бытия! Я знаю, надо что-то делать, но ты мешаешь мне, Джон. Ты постоянно приходишь, ты звонишь, выдёргиваешь меня из-за стола, где я пытаюсь думать или читать, тащишь в какой-нибудь притон, в бордель или на пляж, на полигон или же, как сейчас, в космос, или на дно морское! Ты занимаешь меня, ты просто захватываешь меня целиком, и я уже не могу думать, не могу ничего решить, меня уже не хватает ни на что.

— На что? — спросил Джонни. — Что, интересно, ты хотел бы сделать?

— Джонни… — Кит говорил почти снисходительно. — Гадай три раза, гений… Знаешь, давай сойдёмся на том, что ты мне солнце заслоняешь.

— Нет. Ты не любишь солнце, Кит. Оно тебе неинтересно. Всю дорогу от Патрии до аномалий ты нёс какой-то бред. На солнце ты ни разу не взглянул. Ирония судьбы, а? Вот оно, солнце, Кит! — И Джонни ткнул пальцем в пылающий светом экран. — Через час оно нас поджарит, и я никак не смогу тебе его заслонить! Тебя устраивает этот выход из положения?

Стальные глаза юноши сверкали. Джонни был отчаян, зол и очень красив. Окойе ни на секунду не верила, что он умрёт.

— Это не совсем то, что я хотел, — сказал Кит. — Честно говоря, я планировал отправить сюда тебя, вернуться, выплакаться на плече у Немо и как-нибудь его прикончить. Давно пора. Раньше меня преследовала идея сделать что-нибудь с девочками — тихонько подпустить им в спальни газ или что-то в этом роде — но они так милы, наши Сильвия и Джоэн, и так бездумно меня любят… Я решил, что сёстры мне ещё пригодятся. К тому же они безвредны, в отличие от тебя. Да, Джон, этот выход тоже сойдёт. По крайней мере он даст Немо понять, что его курс ведёт к гнездилищам химер, а не ко всеобщему глупому счастью.

Кит говорил, а Джонни бледнел. Гнев на его лице сменился ужасом. Когда брат умолк, он стал подниматься на ноги, нащупывая бластер. Юноша стал опасен. Тета решил вмешаться в разговор, пока он не перерос в убийство.

— Я немного разбираюсь в патрианской политике, Кит, — рассудительно сказал он, — и не вижу, как Ваша с братом смерть может дать Вашему отцу что-то такое понять. Тем более что это будет расценено как смерть в результате несчастного случая. Саморазрушение и братоубийство — не лучший способ преодолеть Ваши надуманные претензии к отцу.

— А, так они надуманы? — осклабился Кит. — То есть крушение республики и воцарение марионеточной деспотии для вас ничего не значит? А тиран, который пляшет под вавилонскую дудку и разрушает все отечественные устои от экономики до семьи? Я имею в виду, например, тот факт, что Патрия по макушку в долгах у Вавилона; что Вавилон за гроши получил в аренду патрианские земли и вовсю ворует сокровища нашей планеты; я имею в виду раскраденные и разданные кому попало кредиты и массовые конфискации собственности. Я имею в виду отчуждение имущества граждан. Господа вавилоняне, неужто ваши отцы не обьяснили вам, что воровать нехорошо?

— У меня, правда, нет биологического отца, — сказал Тета, — но мои создатели, весьма достойные люди, ознакомили меня с вавилонской этикой на очень ранней стадии моего личностного развития. В частности, они дали мне понять, что клевета и ложь ничуть не лучше, а то и хуже воровства. Вавилон дал Патрии огромные кредиты именно потому, что получил взамен право на разработку месторождений. Кредитные договора специально составлены так, чтобы никто не смог потребовать выплаты этих долгов, если Патрия сама не вознамерится их вернуть. Трудно поверить, что такой сообразительный молодой человек, как Кит Арлинг, этого не понял. Отчуждённая Вашим отцом собственность ряда граждан была приобретена аморальным и незаконным даже по патрианским меркам путём. В истории Вашей страны есть крупные прецеденты легальной конфискации такого добра, и я не сомневаюсь, что библиотека Вашего деда содержит не одну книгу, посвящённую вопросам права. Вы помянули марионеточную деспотию, но изначально Ваш отец — никто иной как легально назначенный диктатор, а впоследствии — законно избранный президент. Этот человек настолько хотел плевать на «вавилонскую дудку», что вложил большую часть наших кредитов в скоростное создание военно-космических сил и безо всякой подготовки отменил рабство, хотя все вавилонские советники на коленях упрашивали его действовать осмотрительнее. Если это марионеточная деспотия, то я — гитовский первосвященник, Кит.

— Советники?! — саркастически улыбнулся Кит. — Вы прекрасно знаете, Тета, что главный советник Немо — это тварь, которая вручила ему корону и трон.

Кит был прикован к креслу, но это ничего не значило. Он был в центре внимания и, словно выступающий на сцене артист, демонстрировал настоящую убеждённость и страсть. Окойе ощутила странный эффект: чисто рассудочно она знала, что Кит играет, Кит лжёт — но он делал больше. Его слова раздваивали реальность, они творили альтернативную версию бытия, и эта версия была по-своему не менее убедительна, чем первичная, с которой Кит сражался и которую отрицал. Версия Кита казалась в чём-то верной, и Окойе не могла просто так её отбросить. Даже аргументация Теты не помогла. Окойе вдруг поняла, что на осмысление времени не осталось. Всем им придётся вскоре умереть — не просто в результате действий Кита, а с его ложью в своих ушах. Это было отвратительно. Окойе беспомощно взглянула на Джонни, но старший сын президента молчал, как будто происходящее его не касалось. Почему Джонни молчит?!

— Тварь? — переспросил Тета. — Вы имеете в виду Джейн Грэй? Насколько мне известно, она не посещала Патрию уже шестнадцать лет, с начала семьдесят восьмого года.

— Действительно, не посещала, — согласился Кит. — Пока Патрия хоть в чём-то остаётся Патрией, по доброй воле Джейн Грэй к нам больше не прилетит. Эта тварь с первого взгляда возненавидела наш мир не меньше, чем ваших гитов. Единственным, на что она могла смотреть без отвращения, был Немо и его партия бомжей. Джейн Грэй постаралась придать такой же вид всей стране, и это ей почти удалось. От настоящей республиканской Патрии остались осколки, которые вот-вот заметут под ковёр. Наш мир станет жалким сырьевым придатком Вавилона, лишившись всех своих отличительных черт.

— Например, рабовладения, — сказала Окойе.

— Да, — согласился Кит. — В частности это я имел в виду, говоря о вавилонской дудке и об отчуждении гражданской собственности. В самом деле, зачем бы это Джейн Грэй лишний раз бывать в таком неприятном месте и понапрасну привлекать к себе стервозные взгляды жены Немо, его любовников и любовниц? Есть, между прочим, такой чудесный дар вавилонской науки, как ансибль! Ведь я присутствовал при этом историческом разговоре. Я был в кабинете отца, когда он пообещал «Дженни» отменить рабство. Как сейчас помню… — Кит состроил торжественную и глупую рожу. — «Дженни, я долго думал о том, что ты мне сказала об узнавании себя в ближнем и о всеобщих правах. Я пришёл к выводу, что это правда. Если мы с тобой имеем хоть какие-то права, то все остальные люди тоже не могут их не иметь. Странное дело — кажется, я всегда это знал. Мне просто надо было… вспомнить об этом. Дженни, я решил отменить рабство»… «Это замечательное решение, Джон. Таланты попадают в цели, которые видят все, но только гений попадает в цель, которую, кроме него, не видит ещё никто. Ты гений, Джон. Ты самый лучший человек в мире.»

Так, как Кит это сыграл, это было действительно тошнотворно. И забавно. Окойе невольно улыбнулась и ужаснулась этой улыбке. Моих предков тоже когда-то освободил такой президент, подумала она. Авраам Линкольн. И это смешно? Мне смешно?

— Боюсь, я не разделяю Вашего возмущения, Кит, — сказал Тета. — Мы, вавилоняне, считаем внутреннее сродство всех разумных и наделённых свободной волей существ самоочевидным, как и их потенциальную принадлежность к одному сообществу. Мы всецело приветствуем как можно более широкое распространение прав, которыми наделены все члены нашего сообщества. Поэтому мы поддерживаем такие цели Вашего отца, как ликвидация сословного неравенства и всеобщие гражданские права — хотя нам порой и не нравятся его методы.

— Спасибо, что Вы об этих методах упомянули, — ответил Кит. — Как раз методы Немо ясно показали, что рабы — это действительно разумные инструменты, данные нам богами, как и утверждает наша традиция. Они не обладают свободной волей. Личность рабов настолько недоразвита, что они не могут самостоятельно принимать решения. Когда добрый капитан Немо одним махом сделал их всех свободными, это проявилось в полную силу и возымело ужасающие последствия. Вы наверняка помните голодные бунты, стихийный разбой, кровопролитие и хаос по всей стране? Помните восстания в колониях, массовые насилия и убийства и целые стаи никому не нужных и одичавших, как бездомные собаки, людей?

— Помню, — спокойно сказал Тета. — Именно поэтому вавилоняне советовали Вашему отцу сделать реформу ступенчатой, постепенной. Чтобы всего этого избежать. Джейн Грэй тут очень сильно спутала нам карты.

— Какой бы эта реформа ни была, она принесла бы нашей стране непоправимый вред. Рабы с их недоразвитой личностью не обладают ни ответственностью, ни настоящей свободой воли. Они не могут и никогда не смогут быть гражданами, зато отлично умеют плодиться и размножаться и передают свою фундаментальную ущербность детям. Ваши замечательные врачи, которые уже отменили естественную смерть, зорко следят за тем, чтобы такие дети не умирали от голода и болезней. В скором времени ущербное отродье рабов превзойдёт числом наших граждан, и истинная Патрия погибнет…

— За рабовладение надо платить, — мстительно сказала Окойе.

— Тета, скажите мне одну вещь, — произнёс Кит. — Если вашим людям так нравится Джонни Немо, почему вы не увезли его с Патрии и не сделали президентом Вавилона? Чтоб он у вас реформы проводил.

— Вы сильно сгущаете краски, Кит, — сказал Тета. — И ошибаетесь. Когда я был создан, моя личность тоже была, как Вы выражаетесь, «недоразвитой», и мне бывало тяжело принимать самостоятельные решения. Всё недостающее пришло ко мне с опытом жизни как гражданин среди граждан. Придёт оно и к бывшим рабам Патрии и их потомкам. Они обретут опыт свободной жизни и станут хозяевами своей судьбы. Последствия рабства будут мучить ваш мир ещё очень долго, но я согласен с коллегой. За рабовладение надо платить.

— Тета, может быть, Вы и правы. Ведь самые неприспособленные, самые агрессивные из освобождённых уже погибли. Всем этим бунтам и бандам положил конец Джимми Кросс — олигарх и, знаете… друг президента. Один из этих особых друзей, как Джек Дэйн… Со своей армией, между прочим… Его солдаты полгода охотились на разбойников, как на зверей, и прибивали отрубленные руки к дорожным столбам. Джим даже не взял за это казённых денег. Ему такое просто нравится, как и Немо. У них вообще очень схожие вкусы — отрубленные головы, руки… Убийство там, самодурство и жадность до чужого добра… до чужих тел.

— Кит, — сказал Джонни. — Заткнись.

— Не заткнусь, — Кит оскалился жутко и зло. — Не заткнусь. Это правда. Этот выродок Немо изнасиловал мою мать. Ей было тринадцать лет! Когда Майк сообщил ему, что Михаэла беременна мною, вождь, избавитель и отец народа посоветовал утопить меня в колодце.

Джонни собрался было ответить, но промолчал. Его плечи поникли, живой огонь в глазах погас. Он сидел, смиренный, печальный и полный немого достоинства, словно человек под дождём. В этот момент он казался намного старше своих лет и просто разительно напоминал отца, как будто бы обвиняемый в страшных грехах президент явился на мостик «Румы», одолжив тело старшего сына. Окойе стало до боли жаль его. Потом она вспомнила, что Джонни скоро погибнет, и ласково коснулась пальцами его золотых волос.

Джонни вздрогнул и поднял на неё светлый взгляд. Окойе опустила руку. Он легко вскочил на ноги, как танцор. Кит дёрнулся в кресле, видимо, опасаясь, что его будут бить. Джонни это проигнорировал.

— Тета, скажите, сколько времени нам осталось? — спросил он.

— Примерно шестьдесят пять минут.

— Спасибо, Тета, — сказал Джонни. — Простите меня, если можете, капитан. Спасибо за всё.

— Пожалуйста, — с улыбкой произнёс андроид. — Я Вас прощаю, Джон.

Джонни принял солдатскую стойку «смирно» и отдал капитану салют. Он подхватил Окойе на руки и понёс к лифту.

Двери лифта закрылись, отрезая их от Теты, от Кита и от струящегося с экранов света.

— Мы, наверное, скоро умрём, — сказал Джонни, — но… я не поэтому.

Он поцеловал Окойе в губы. Это был опытный, мужской поцелуй, и Окойе поразилась тому, какой Джонни сильный и какой осторожный. Он припал губами к её шее, а потом ко впадинке между ключиц. Он был почти в два раза младше её, а рядом пылала Нова, которая была старше их обоих на пять миллиардов лет. Звезда собиралась оборвать их безумно короткие жизни. Окойе откинула голову и закрыла глаза. В руках Джонни она чувствовала себя совсем невесомой.

— Пойдём к тебе, — сказал Джонни.

В комнате было прохладно и темно. Они отдыхали, и Окойе упивалась живой, тёплой тяжестью его тела. Где-то на заднем плане секунды бежали в ничто, одна за другой. Можно было посмотреть на часы, но для этого пришлось бы оторвать взгляд от Джонни, от его золотой головы. Юноша уткнулся лицом в шею Окойе. Его ладонь медленно ласкала ей левую грудь — смуглая, с золотистым оттенком рука на кофейно-чёрной коже. Тело женщины расслабилось после блаженства и нежилось, счастливое, словно засеянная земля под весенним дождём. Солнце зачем-то стало врагом, но у неё было своё солнце. Джонни, Джонни, Джонни, про себя повторяла Окойе. Её лоно было влажным от сока и семени. Тик-так, тик-так, стучали стрелочные часы. Может быть, у меня будет сын, радостно думала она и нарочно забывала о магнитном прессе аномалии, о неспокойной звезде, о вспышке…

А Тета на мостике один. Один, потому что Кит, конечно, не в счёт. Это неправильно. Тета не заслужил встретить смерть в одиночестве. Это несправедливо.

— Джонни, — сказала Окойе. — Пойдём на мостик… потом.

— Да, — сказал он. — Ты права. Потом.

Он приподнялся и приник губами к её губам. Его рука скользнула между их тел.

— Ммм… — сказала Окойе.

Они шли к лифту, держась за руки, и Джонни сказал:

— Это неправда, знаешь. Про колодец.

— Колодец? — она не сразу вспомнила, в чём дело.

— Отец не говорил Майку утопить Кита. То есть он так сказал, но… Просто Майк его очень достал тогда. Отец был безумно на него зол, вот и ляпнул что ни попадя, ну а Майк запомнил, конечно. Небось записал… Он же чуть не убил моего отца. И меня. Если бы отец погиб, мне бы не дали родиться. Или убили бы сразу… И когда Майк прислал письмо с претензиями насчёт Михаэлы, отец распсиховался и велел передать, что Майк может хоть утопить внука в ближайшем колодце, ему всё равно.

А зря, подумала Окойе. Жаль, что всё равно. Ей нравилась мысль утопить Кита в колодце. Если бы этот злой глупый Майк вовремя убил ублюдка, ни она, ни Джонни не ждали бы сейчас смерти от рук звезды. Сколько им осталось времени? Десять минут? Пять?

— Ему было не всё равно, — сказал Джонни. Он остановился, удерживая её за руку.

— Ойе, ты должна знать. — Он называл её «Ойе». — Отец всегда нас любил. Всегда. Всех. Он плакал, когда убили малыша. Это был наш младший брат, его тоже звали Джонни. Мы называли его малышом, чтоб не путать. Отец сделал его с женщиной из вавилонского посольства. Малыш жил в Сатори Сити, на Патрии он не бывал. Мать боялась, что наш отец его отберёт, и не пускала его к нам в гости. Но мы про него знали, даже говорили по ансиблю… Когда отец был в Сатори Сити, вавилоняне узнали, что он собирается отменить рабство, и попытались его убить. Малыш как раз был с отцом. Он погиб. Он был совсем ещё кроха, три года. Отец ужасно горевал. Кит тоже. Кит тоже плакал.

— Плакал? Кит?

— Да. Он ревел, как бычок. Мне даже стало не по себе. Мы же почти не знали малыша. Мне тогда плакать не хотелось.

— Джонни… А Кит впервые пытается тебя убить?

Юноша молчал.

— Это уже было?

— …Да, — сказал он. — Было. Года три-четыре назад…

В тот день они хотели пойти к реке, и Джонни наконец ухитрился сбежать от Стража. По идее Страж не должен был мешать, но Джонни всегда чувствовал, где находится невидимое умное облако. Чудесный охранник подстерегал мальчика у выхода из дворца и сопровождал повсюду. Это часто раздражало. Джонни купил у вавилонян поисковое устройство, снял с себя маяки и нацепил их на интерактивную голограмму. Голографический двойник оставался в комнате Джонни во дворце. Он имитировал оригинал по нескольким десяткам параметров. Заполучив ещё и маяки, двойник сумел приковать к себе внимание Стража.

Когда Джонни добрался до дома Арлингов, уже смеркалось. Двор окружала сплошная стена из желтоватых пористых блоков. Джонни приготовился прыгнуть с разбега, подтянуться на руках и перемахнуть через стену во двор. Его спасла стрекоза. Устрашающая мутно-зелёная стрекозища влетела в переулок со стороны реки, хищно взгудела и ринулась через стену. Она сгорела в воздухе и осыпалась на лицо мальчика невесомым, непахнущим пеплом.

Джонни судорожно вдохнул и вжался в стену дома напротив. Он чудом избежал увечья. Или смерти. Если бы он успел прыгнуть и подскочил достаточно высоко, чтобы над стеной оказалась его голова… Джонни не хотел представлять себе результат и гнал от себя мысль и образ. Они не уходили. Картина маячила в сознании, издеваясь.

Джонни злобно ударил кулаком в стену. Боль помогла прогнать наваждение. Первая мысль была — это Майк. Майк Арлинг попытался меня убить… только зачем? Это же не имеет смысла… или всё-таки имеет? Джонни вдруг ощутил дурную тяжесть в желудке. Если он случайно ушёл из дворца в тот момент, когда белые начали путч… О, боги… Мама, сёстры, отец… Джонни ругнулся и прокусил себе губу. Во рту стало солоно, а в голове прояснилось. Он быстро отключил хэнди, по которому его могли бы отыскать. Если это путч, решил он, то я сейчас прикончу Майка. Прямо дома.

Он выхватил саблю и, крадучись, пошёл вдоль стены. Утрамбованная земля в переулке была чисто выметена. Ни соринки… В прокушенной губе пульсировала боль. Городской шум звучал, как всегда. Джонни миновал врезанный в стену экран. На нём маячила реклама, потом пошли новости. Что-то про космопорт… Страх отпустил. Путча не было. Или был? Джонни провёл лезвием по воротам, над ними, потом по ручке боковой калитки… Ничего. Он открыл калитку и вошёл.

Кит сидел в плетёном кресле в саду. На мраморном столе лежали рукописи и книги, но лампа не горела. Кит услышал шаги и обернулся.

— Майк, кажется, решил меня убить, — сказал Джонни. — На стене вавилонская ловушка. Я хотел прыгать и чуть было не сгорел.

— Майк тут ни при чём, — сказал Кит.

В сумерках его глаза казались провалами в пустоту.

— Джон, в прошлый раз я тебя попросил заходить к нам через ворота, как все нормальные люди. Помнишь?

Джонни молчал.

— Попросил. И ты согласился.

— Кит, — сказал Джонни. — Ты что, знал о ловушке?

— Да. Это я её поставил. Ты обещал входить в ворота, Джон.

На минуту Джонни лишился дара речи. Он просто стоял, опустив клинок, и смотрел на брата. Кит пожал плечами и принялся бесцельно перебирать рукописи на столе.

— Джонни!

Майк Арлинг, видимо, стоял неподалёку и всё слышал. Бывший госсекретарь шагнул из-под сени яблонь к столу и включил лампу. Джонни отметил, что у него дрожат руки. Старшему сыну Немо было двенадцать лет. Он знал, что через год или два станет выше Майка. Наверно, Майк будет его бояться, как боится его отца…

— Джонни, — быстро говорил Майк, — прости. Прошу тебя, прости. Это я попросил Кита поставить ловушку на стене. Я не думал, что ты всё ещё через неё лазишь! О боги, ну что тебе стоит ходить через ворота?! Джонни, ты знаешь, как ко мне относится чернь. Во двор постоянно бросают падаль, мусор, вот я и заказал это вавилонское устройство… Джонни, милый, клянусь тебе, я не хотел. Я тебя очень прошу, ничего не говори отцу.

Обычно Майк избегал смотреть Джонни в глаза, но сейчас он смотрел и умолял. На лбу у него блестел пот, и Джонни знал, что это не от жары. Обычное лисье выражение карих глаз Майка исчезло, на его место ступил плохо скрываемый ужас. Джонни чуть не состроил гримасу. Ему было неприятно. Он не любил Майка и старался поменьше с ним видеться, но это было непросто, потому что Кит охотно проводил время в обществе деда. В присутствии старшего сына Немо Майк ни разу не сказал о президенте кривого слова, но было видно, что он считал, будто Джонни дурно воспитан. Вольно или невольно Майк пытался исправить это упущение и повоспитывать его хоть жестом, хоть фразой. Кроме того, Джонни иногда ловил на себе взгляды Майка, и эти взгляды ему не нравились. В них было что-то масляное и жадное, и это его беспокоило, почти пугало.

— …Прошу тебя, не говори. Это не злой умысел, поверь. Джонни, я не лгу. Я никогда не причиню тебе зла. Кит, немедленно убери ловушку.

Кит пожал плечами, достал хэнди и нажал несколько кнопок.

— Извините, — невпопад сказал Джонни. Его доводило присутствие Майка и этот молящий взгляд.

— Ты не скажешь?

— Не скажу. — Он дал обещание только для того, чтобы прекратить эту сцену. Ещё немного, и Майк бы грохнулся перед ним на колени. — Я не скажу. Вы её только назад не ставьте. Мало ли чего.

И они всё-таки пошли на реку. Подкрадывалась ночь, и мутно-зелёный Вэй быстро чернел. Из вод полого поднималась коса, песчано-бледная, как хвост уснувшего в песке дракона. Течение здесь было медленным — омуты, ряска… Джонни шёл впереди, не оглядываясь. Он уже понял, что лучше не поворачиваться к брату спиной, особенно когда рядом нет ни свидетелей, ни Стража, но из принципа не замедлил шаг. Сын капитана Немо не будет никого бояться на своей земле; сын президента не дрожит в собственной столице.

Кит догнал его и пошёл рядом.

— Прости, — через минуту сказал он.

Джонни искоса разглядывал брата, будто видел его впервые. Кит был похож на их отца. И на своего деда. Майк был обделён всем, что могло бы сойти за красоту, и всё же у Кита было больше общего с этим невзрачным, пугливым, опасным человеком, чем с отцом. Выражение, подход, какая-то тайная суть.

— Я сделал… плохо, — сказал Кит. — Прости, Джон.

Джонни посмотрел на брата в упор. На отмеченном горной кровью благородном лице Немо жили коричневые глаза Майка Арлинга, его молящее выражение, его плохо скрытая жадность. Джонни оттолкнул брата и пошёл прочь, но не удержался, оглянулся. Кит сел на песок и обхватил руками колени. Он зачем-то кивал головой. Потом он закричал. Это был крик умирающего, от которого ускользает последний свет.

Кит не виноват, подумал Джонни. Он не то чтобы понял это, а просто так для себя решил. Кит же не виноват, что он такой. Он просто таким родился. Он мой брат.

Джонни вернулся и сел рядом. Кит был печален, его облик словно покрылся пеплом. Он то и дело бросал на Джонни несчастные взгляды. Отец выглядел почти так же, когда горевал… Джонни обнял брата за плечи. Кит всхлипнул и вцепился в него, как маленький ребёнок.

Они сидели рядом, протянув ноги к тёмной воде. В реке покоились бесчисленные остовы — принятые ею за века тела животных, кораблей, людей. Вэй безропотно похоронил в себе кости несчётных пиратов и купцов, утопленных щенят и младенцев, солдат Ариарана и защитников Патрии, их врагов. Река укрывала своей непрозрачной волной всех тех, кого так или иначе убивал город — жертв генерала Дансени, например, или Элана Рейна с его людьми. Рейн был красный, как и жертвы Дансени, как президент Джон Конгрэйв — а значит, и его сын. Бросил бы ты меня в реку, Кит, если бы я сегодня погиб?..

В мягкой ряске жили крохотные дракончики, не больше фута в длину. Они ещё не совсем вышли из стадии личинок. Почки будущих крыльев бугрились на зелёных спинках, там, где начинались ещё перепончатые передние лапки. Сколько из этих существ сумеет вырасти до трёх, семи, пятнадцати футов? Осталось ли для них место в новом мире президента Немо, космофлота и Вавилона?

Вспоминая теперь тот день, Джонни понял, что Майк его обманул. Бывший госсекретарь прекрасно знал, что сын президента сигает к нему во двор через стену. Он никогда не приказал бы поставить там ловушку, не предупредив о ней Джонни. «Молодой человек, мы тут провели небольшой ремонт, так что не лазьте больше на стену, если не хотите лишиться рук. Специально для входа во двор существует такая вещь, как ворота…» Глаза Майка смеялись бы, зловредно, высокомерно и озорно… Майк солгал. Всю сознательную жизнь Джонни слышал от окружающих песни о легендарной лживости и коварстве Майка Арлинга, политика и адвоката. Он думал, что Майку никогда его не надуть, раз уж он всё это знает, но дед Кита без труда обвёл его вокруг пальца, как только ему это понадобилось. И ведь это была прозрачная ложь… Майк просто очень хорошо её… сыграл? Не просто сыграл. Он перетянул на себя вину Кита, как одеяло, и укрылся самопожертвованием. Не держащее никакой воды враньё стало более впечатляющим, чем страшная и абсурдная правда… Майк обвинил себя из любви ко внуку — а зачем обвиняет отца Кит? Ненависть? Но за что, почему?

— И ты простил его… — сказала Окойе.

— Да. Ойе, я простил.

Джонни прижал её к себе и поцеловал в лоб. Он хотел рассказать Окойе про тот вечер, про реку, дракончиков и про Майка, но времени уже не было. У них ни на что не осталось времени.

— Джонни, — сказала она, — а Кит всегда был… таким?

— Таким, как только что? Нет. Раньше он был больше похож на меня, потом стал похож на Майка, а потом… как будто перегорел. Мы же с ним сразу подружились, с первой встречи. Примерно до трёх лет я вообще не знал, что он есть. Однажды Майк пришёл к отцу как будто по делам и привёл Кита с собой. Оставил его в саду, а сам пошёл в кабинет. Я играл у ручья один, было скучно. Кит подошёл, и мы стали играть вместе. Стало весело. Майк ушёл себе домой, а Кита как бы забыл. Мы играли до вечера… Отец посмотрел в окно и увидел нас у ручья. Он вышел и стал играть с нами. Мы с Китом бросали мяч в ворота, а отец пытался его поймать, не вставая с земли. У него это хорошо получалось… Стемнело, и отец взял нас подмышки и понёс ужинать.

— И вы ели сушёные фрукты… — Окойе звонко рассмеялась, вспоминая патрианскую еду, и они наконец вошли в лифт.

— Ага. И сыр… Мы с Китом потом всегда говорили, будто сразу поняли, что мы братья. Но это тоже неправда. Просто нам было скучно по одиночке, вот мы и подружились. Отец любил его тогда…

— И разлюбил?

— Да. Из Кита полезло… вот это… и отец просто перестал его узнавать. Он, конечно, ничего не сказал, только однажды — что Кит вроде как превращается в Майка. Но это не так. Это только так выглядит, потому что Кит этого хочет. Он читает, пишет стихи и болтает… ты слышала что. На самом деле он не такой. Я совсем не отрываю его от книг или чего-нибудь в этом роде. Когда я неожиданно захожу, он сидит, как будто… не здесь. Уходит куда-то в себя. От себя. Все его хобби — маскировка. Майку они действительно нужны, он так живёт, а Кит… ему не нужен никто. И ничто. Он на тебя даже не посмотрел! Он даже есть не любит. Ему всё равно, что жевать. Он как будто… пустой.

Окойе поняла, что он хочет сказать, и внутренне содрогнулась. Откуда-то явилось странное, древнее слово. Безблагодатность.

Вопреки опасениям Теты, SOS «Румы» был пойман вавилонскими патрулями. Благодаря поясу аномалий он претерпел значительное искажение, и на расшифровку ушло время. Когда президент Патрии узнал, что его сыновьям грозит гибель, до вспышки оставалось восемнадцать минут.

В этот момент на мостике флагмана Северного Флота, крейсера «Эндевор», находились трое. Адмирал Джексон Дэйн сидел в увенчанном боевыми трофеями кресле пилота. Он был погружён в созерцание лучевого экрана. Оттуда на него смотрела Арию. Принцесса Ириона лежала среди чёрных подушек в кресле из кости дракона. Её матовая кожа, казалось, источала нежность, а чернота волос, бровей и глаз зияла жадностью межзвёздной пустоты. Золотистые глаза Джека Дэйна смеялись, глядя в эту живую тьму. Стройный и грозный в своём пурпурном плаще и золочёных доспехах, Джек излучал деятельный, творящий свет. Арию поглощала его без остатка. Адмирал смотрел на принцессу с беззаботной любовью. Они молчали, потому что эта любовь не требовала никаких слов. Во всей Вселенной не было существа, нуждающегося в Джеке больше, чем Арию. Джек не нуждался ни в ком сильней. Бездонно-чёрные очи принцессы лучились дикой радостью, встречая его золотые. На губах женщины играла улыбка, полная тайн.

Вторым человеком на мостике был Рэй Кэллаган. Вицеадмирал Северного Флота искренне радовался, видя счастье принцессы и командира. Рэй по-разному любил их обоих. В данный момент он от нечего делать мастерил из золотистой фольги корону. Закончив её вырезать, Рэй отложил ножницы и принялся скреплять концы упругой ленты. Сильные руки опытного убийцы ловко вертели игрушку. Рэй весь был ладный, статный, крепкий и безответственно весёлый, как щенок.

Что касается третьего человека на мостике флагмана, то им был Хоук, старый слуга адмирала. Это был умный, верный, старательный и во всех отношениях незаметный человек.

Сигнал из столицы вторгся на мостик флагмана тревожным писком и красным цветом экрана. Джон Конгрэйв переслал адмиралу расшифрованный сигнал «Румы». Джек вывел связь на второй экран, одновременно читая новость. Он помрачнел и поднял глаза. В лице Немо был прах и пепел.

— Джек, там мой сын.

— Я вижу. Джон…

— Я знаю. Тебе очень жаль. Этого недостаточно… на этот раз.

— Джон…

— Да. Ты летишь.

— Джон, успокойся. У тебя есть семья. Я сейчас же лечу в город.

— Ты летишь не в город, Джек. Ты немедленно летишь к солнцу и спасаешь моего сына. Я полетел бы сам, но я отсюда не успею даже на орбиту.

— Джон, — медленно сказал Джек. — Я не могу.

— Почему?

— Потому что это невозможно. Пешим ходом я туда не успею.

— Конечно, не успеешь. Я это знаю. Прыгай.

— Прыгать?.. Джон, нельзя прыгнуть во внутреннюю корону звезды и выпрыгнуть оттуда, не угодив в ядро. Это два самоубийства подряд. Для любого пилота.

— Ты не любой пилот. Ты — это ты.

— Я — это кто? — Джек приподнял золотистую бровь. — Кто такой, по-твоему, я?

— Ты тот, кто ты есть. Прыгай за ними, Джек. Я твой президент, ты мой адмирал, и я отдал тебе приказ. Смотри, на этот раз не подведи.

— Когда это я тебя подвёл? — резко сказал адмирал.

— Не подведи меня на этот раз. Где ты был, когда меня убивали, Джек? Где ты хотел бы быть, когда гибнет мой сын?! Делай что тебе сказано, адмирал.

Жизнь с сумасшедшим, отметил Джексон Дэйн. Акт четвёртый, сцена третья.

— Джон, — спокойно сказал он. — Ты псих. Ты несчастный псих. Я не сгорю в центре солнца только для того, чтобы ты был уверен, что сделал всё, что мог.

— Тогда я прикажу Пауэллу атаковать тебя, Джек.

— …Он не сделает этого.

— На что спорим? Этан тебя уже десять лет ненавидит. Ты ему солнце заслоняешь.

— Гражданская война, Джон? Ты на это пойдёшь? И что будет с тобой, с Лорой и остальными твоими детьми?

— Хватит болтать, Джек. Лети.

Адмирал Дэйн кивнул и ввёл в ансибль давно заготовленный приказ.

— Бесполезно, — сказал президент. — Ты не можешь перехватить контроль или отрезать меня от Пауэлла. Я разыскал все реле, которые ты вставил в мои сети, Джек, и истребил все твои маленькие умные программы. Ты не контролируешь сети Патрии. Их контролирую я.

Джексон Дэйн ввёл ещё один код, и ещё. Пусто. Кажется, таки да…

— Ты это сам сделал? Как? — с любопытством спросил он.

— Руками, — Немо показал ладони. У него были красивые руки и страшные, в мозолях от ежедневных тренировок с саблей. Левую ладонь рассекал глубокий шрам. Джек вздохнул. Поле выбора стремительно сужалось.

— Джон, — сказал он. — Повернись.

— Зачем?

— У тебя за спиной минибар. Там бутылка рома. Видишь?

Немо показал бутылку.

— Открой её, — сказал Джек, — и выпей половину.

— Мой сын вот-вот погибнет, Джек, а ты предлагаешь мне напиться? Зачем? Это яд?

— Это ром. Пей.

Немо отломил горлышко бутылки и залпом выпил треть содержимого. Он смотрел на Джека безумными глазами.

— Садись в кресло, — сказал адмирал, — и допивай.

— Ты летишь?

— Лечу. Если я не вернусь, скажи Лоре, что мне очень жаль.

— Ты летишь за моим сыном?! О боги, Джек! Спасибо…

— Я лечу за твоими сыновьями, Джон. Не спеши благодарить. Ты не представляешь, что ты наделал. Если я не вернусь, равновесие в системе падёт. Пауэлл вернётся в город и отнимет у тебя не только власть, но и свободу и жизнь.

— А зачем ром? — Теперь у Немо появилась надежда, на которой его можно было бы водить, как рыбу на крючке, но Джек не стал этого делать. Он уже принял решение.

— Ром затем, чтобы ты не наделал ещё кучу глупостей, если я не вернусь. Когда ты пьяный, ты добрый. Если я не позвоню в течение часа, вызывай армию Вавилона. Обрисуешь им ситуацию. Всё, Джон, до скорого или прощай.

Джексон Дэйн отключил связь и тут же отдал приказ эвакуировать корабль.

— Можно остаться? — спросила принцесса Арию. — Я хочу тебя сопровождать.

— Нет, — ответил Дэйн. — Не до конца.

— Я буду ждать тебя.

Арию закрыла глаза. Экран погас. Подошёл Рэй. Он был поражён услышанным.

— Я лечу с тобой, — сказал он.

Джек заколебался. Может, и правда взять тебя с собой? Рэй, милый Рэй, мой верный друг… Слишком прямой, слишком честный для этого мира… слишком глупый. Оставь тебя одного — погибнешь, наломав предварительно кучу дров… У Джека сжалось сердце. Рэй, думал он, бедный мой спутник, я нужен тебе, чтобы править твоей колесницей. Ты просто не выедешь сам. Так что, взять тебя с собой в смерть?

Он колебался лишь миг. Кто-то должен в случае его смерти возглавить флот и дать Пауэллу отпор. Рэй — печально неадекватный стратег и тот ещё тактик, но он продержится до подхода вавилонян. Это решило дело.

— Я оставляю тебе флот, — сказал Джек. — Вицеадмирал Кэллаган! Командование Северным флотом принять!

Рэй выпрямился, как пружина, и лихо отдал честь.

— Есть, сэр! Командование принято, сэр!

— В случае войны действуй так, как действовал бы я.

— Есть сэр, делать то, что делал бы ты!

— И вон с корабля! — и Джек отдал честь.

— Есть вон с корабля!

Рэй бросился было к спасательной шлюпке, тут же вернулся, подхватил с пола брошенную корону и, подскочив к Джеку, водрузил её ему на голову.

— Есть, сир! — твёрдо сказал он и умчался, быстрый и ловкий, в своём роде лучший из лучших.

— Хозяин, — подал голос Хоук, — позволь мне остаться.

— Ещё чего. Держи!

Хоук поймал запечатанный пакет.

— Откроешь, если я накроюсь. Там инструкции. Вон!

Слуга кивнул и исчез. Джек тут же о нём забыл. Через три минуты он остался на флагмане один. Удостоверившись в этом, адмирал начал разгон и подсчёт курса. До вспышки на солнце оставалось девять минут. Курс был готов за три, и Джек решил не терять время зря. Он включил ансибль и ввёл код.

— Привет, Джек, — сказал Джим Кросс. — Это приятный сюрприз?

Закинув руки за голову, Джим полулежал в постели с потрясающе красивой чернокожей вавилонянкой. Девушка лениво теребила пальцами волосы на его груди и выглядела очень довольной.

— Здравствуй, Джим, — сказал Джек. — Сюрприз неприятный. Мне придётся прыгать в корону солнца. Кит и Джонни хлопнулись в аномалию, и их вот-вот прикончит вспышкой. Джон приказал мне их спасти.

— Или угодить в ядро, — отметил Джим. Он мгновенно сориентировался, не пропустив ни слова. — Джек, мне кажется иногда… мы через многое прошли. Я имею в виду мы и он. Но иногда мне кажется… в общем, что говорить…

— Вот-вот. Слушай, Джим, если я не вернусь…

— Знаю. Пауэлл. Не учи учёного, Джек.

Они замолчали и улыбнулись друг другу, всё понимая.

— Что это там у тебя идёт? — спросил Дэйн.

— Вавилонский мультик, — ответил Джим. — Называется «Пинки и Мозг». Послушай, он довольно забавный. Две лабораторные мыши ежедневно пытаются захватить власть над миром. Вечером, после опытов, понимаешь?

— Это хорошо, — сказал Джек. — Это они правильно делают.

— Ага… Джек, тебе идёт.

— А?

— Корона.

— А. Мне пора, — сказал Джек.

— Так-таки прыгаешь?

— Да.

— Джек… Когда вернёшься, давай захватим власть над миром. Я имею в виду вообще. Надо всем.

— А Джон?

— А Джон пускай себе сидит в городе. Вечно. Окей?

— Я подумаю, Джим.

И Джек прыгнул к солнцу.

Когда Окойе и Джонни ушли, Кит потух. С него слетели убеждённость, страсть, ненависть, хитрость, сарказм — просто всё, что он так ярко излучал в предыдущие полчаса. Лучи рассеялись, из ядра больше не поступала энергия, и корона погасла. Кит сидел без движения, только дышал. Тета подозревал, что он перестал бы и дышать, если бы мог сделать это, не погибнув. Андроид знал, что Кит может так просидеть до самой вспышки. Тету это устраивало. Ему не слишком хотелось беседовать с этим существом.

Тета затемнил экраны, и свет перестал бить в глаза. Стали видны очертания солнечных гранул, плазменных пузырей на кипящей коже светила. Кит посмотрел на них, пошевелил скованными руками, расправил ноги и снова затих. Он был темнотой. Время неторопливо шагало в вечность… Тета предпочёл бы, чтобы Окойе и Джонни Конгрэйв вернулись на мостик до того, как ему придётся бежать от вспышки в подпространство, но не считал себя вправе об этом просить. Они были молоды и влюблены, они были людьми, и андроид, да и просто другой человек не должен был требовать себе последние минуты их жизни.

— Включите музыку, — неожиданно сказал Кит.

Почему нет? Тета выбрал альбом Пинк Флойд, «Пульс». Песня номер два… Родился звук, залопотали прерывистые голоса не то людей, не то машин, а потом музыка ожила и оживила меркнущее пространство и время.

— Astronomy Domine, — Кит улыбнулся. — Люблю классику терранского периода.

Тета поднял бровь.

— Да, — сказал Кит. — Она у нас сохранилась. Во многих знатных домах держали музыкантов-рабов, которые передавали древние мелодии из поколения в поколение, от учителя к ученику.

— Да, знаю. Я усомнился, что Вы что-нибудь любите, Кит, — пояснил Тета.

— Вот как…

— Да, вот такое впечатление Вы на меня произвели. — Тета решил изложить свои выводы и заодно их проверить. Вспышка там или нет, а ценность знания никто не отменял. — Я понимаю, почему Вы так громко и деятельно ненавидите отца. Для сущности, близко родственной небытию, кровная связь с настолько живым человеком должна быть невыносима.

Андроид ожидал, что упоминание Немо вызовет новый всплеск разрушительной энергии, и не ошибся.

— Всё-то Вы о нас знаете, Тета, — Кит мягко улыбался. Это было красиво. — Отец… Немо меня однажды удивил. Вы должны понимать, насколько это трудно, Тета. Ему это удалось. Знаете, как?

— Колин Долинг?

— Близко, но — нет. Связь Немо с Долингом имела смысл. Есть что-то в том, чтоб подчинить себе врага, который чуть было тебя не угробил. Отец с ним начал после революции. От Колина он брал то, чего женщины дать не могут, а заодно использовал этого горлопана, чтобы пробить непопулярные реформы. Вроде отмены рабства… Колин зарабатывал право жить, славился баловнем толпы и делал политическую карьеру. Эдакий глас народа… По сравнению с этим дегенератом Немо казался почти нормальным политиком, чего и требовалось им обоим… Потом в один прекрасный день отец расчувствовался, позволил Колину лишнее и… ему пришлось прикончить беднягу. «Джон! Джон!» — кричал несчастный дурак, когда его убивали на дороге…

— Я в своё время ознакомился с материалами процесса об этом убийстве, — заметил Тета, — и нахожу приговор суда справедливым. Между прочим, осуждённый бандит — иначе его не назовёшь — был частым гостем в доме Вашего деда.

— Ну а сам дед бывает во дворце, что с того? Тета, мы там все вместе плаваем. Акватория такая. Нет, это не тот случай. У отца была любовница-рабыня — девчонка, на пару лет старше меня. Когда он отменил рабство, она оставила его и вышла замуж за своего ровесника, тоже раба. Немо плакал! Понимаете? Он позволил себе привязаться к маленькой подстилке — в ней не было ни капли горной крови! — потом сдуру освободил её и дал возможность сбежать от сомнительных удовольствий… И разгоревался по этому поводу. Он был в полном раздрае и не пытался скрыть от семьи слёзы. Мы их видели — Джонни, я, наши сестры… В тот день я пожалел, что дед когда-то привёл меня в президентский дворец. Слава богам, эта рабыня ничего не родила, а то был бы у меня ещё один брат, потомственный раб и такой же скот, как и этот.

— Вы считаете брата животным? — спросил Тета.

— Боги. А чем я должен его считать? Его ждёт смерть, а он позорит своё тело с получеловеческим существом. Чернокожие полулюди были рабами наших предков ещё на Земле, до Полёта. Они были так глупы, что годились лишь для кухонных и полевых работ — а мой так называемый брат… Самое удивительное для меня — эта тупость. Особенно Немо. Разумеется, его девчонка ушла! Интересно, он думал, она ему благодарна за то, что он регулярно засовывал свой огромный инструмент в её маленькую…

— Закрой рот, Кит, — сказал Джонни Конгрэйв, выходя из лифта под замирающие аккорды песни.

Джонни вёл за руку Окойе. Они пахли сильными чувствами, телесной любовью, друг другом. Окойе переоделась в красное шёлковое платье, облегающее фигуру и ниспадающее до пола. Она купила это платье в припадке расточительства и надевала только раз, в день рождения. Двадцать семь лет — не так уж и мало, подумал Тета. Окойе многое успела.

— Дурак ты, Кит, — Джонни говорил очень спокойно, как Немо, и казался совсем взрослым. — Чего-то ты в этой жизни не догоняешь. Секс — это хорошо, Кит, и правильно. Михаэла любила отца, она сама к нему пришла, и у неё родился сын, и это хорошо, несмотря на то, что этот сын — ты. Жизнь — это хорошо. Даже твоя. Всё это — тело, жизнь, секс, свет и даже эта звезда — всё это правильно и должно быть. Это всё и есть мир, и никакого другого нет.

— Оно того не стоит, — сказал Кит.

Джексон Дэйн бросил корабль в подпространство. Тело почуяло близкую гибель и отозвалось чудовищным выбросом адреналина. Джек задрожал. По спине покатился пот. У тела были свои интересы. Вопя всеми нервами, оно молило повернуть назад, но это было невозможно, потому что его цель, звезда, горела прямо под веками, в самом мозгу. Её не надо было искать, её невозможно было избежать и невозможно в неё не упасть. Нова превратилась во всё, заслонила собою всё. Она манила его собой, исполинский маяк, единственный во Вселенной костёр. Звезда была счастлива. Она собиралась дать вспышку, выбросить в космос протуберанец и радостно об этом пела.

— …не стоит, — сказал Кит. — Извините меня. Вам могло показаться, что я зациклен на мелочах, но это значит не понять сути дела. Всё это скотство, и много худшее, было на Патрии всегда, но только после прихода вавилонян оно стало у нас идеалом и нормой. Вы сделали воплощение этого скотства нашим тираном и помогли ему разрушить государство, построенное на высоких устоях и на обычаях предков. Вы, вавилоняне, разносите свои пороки по Вселенной и называете их правильной, должной и настоящей жизнью…

Кит выражал собой абсолютное «нет». Окойе подумала, что из него получился бы хороший католик. Кит стоял там же, откуда гиты вышли в крестовый поход против всего живого. В гиперборейских мифах Святой Андрей разгромил полчища демонов, сидай и гитов и вызвал на бой их хозяина, демонобога Ра. Когда Андрей увидел, что не сможет уничтожить духа, он собрал всю свою волю в копьё и пригвоздил демона к солнцу. С тех пор чудовище прибито к свету, и весь звёздный свет во Вселенной заражен его дыханием. Слуги Ра сжигают в угоду демону людей и миры. Кит решил сжечь своего брата, и это ему удалось. До вспышки, прыжка и смерти оставались в лучшем случае минуты, но Киту было наплевать. Кит торжествовал — так, как только мог торжествовать. Он сидел спиной к экранам и даже не смотрел на огонь, которому принёс в жертву брата, себя и двоих незнакомцев.

— Уверяю вас, — сказал он, — правильная должная жизнь не имеет ничего общего с вашим скотством. Она не может и не должна быть смешана с ним, как не должны совокупляться друг с другом животное и человек. То, чем вы живёте, того не стоит.

— Ошибаешься, Кит, — сказал Джонни Конгрэйв. — Оно того стоит.

Нова звучала, словно божественный колокол. Её песня полнилась властью и силой, как будто была единственной песней мира. Между материей и духом исчезла грань. Джек был пилотом, кораблём и наконечником копья, летящим в сердце света. Он любил Нову и спорил с нею, любя, а Нова пела и пела хвалу себе. Джек чуть было не поверил ей, но всё-таки не поверил.

— Всё, — обьявил Тета. — Прыгаем через десять секунд.

— Ты часть моей Песни, Нова! — воскликнул или подумал Джек.

«Эндевор» выпал из подпространства в солнечную корону. Не выходя из транса, Джексон Дэйн подхватил «Руму» тракторным лучом, положил в «сачок» и нырнул. Прочь от звезды! Нова вскрикнула, протянула огненные руки и поманила Джека с непреодолимой для всех, кроме него одного, мощью. Но это был последний раз. Крейсер вырвался из гравитационной бездны и выпал со своей добычей в холодный, свободный, далёкий от яростной вспышки космос.

Адмирал Джексон Дэйн ступил из лифта на мостик «Румы», окинул всех ясным взглядом золотых глаз, и почему-то стало легко. Легко и почти спокойно. Окойе показалось, что она уже где-то видела это точёное, обветренное лицо, эту уверенную походку, доспехи… и даже игрушечную корону. Не на фотографиях, не в голограммах… Скорее ещё до рождения. Или во сне. «Эндевор» и «Рума» неторопливо плыли мимо патрианской луны к Вавилону-7, туда, где планета купалась в белых лучах звезды, увенчанная светом, небесная с облаками. Крейсер шёл на автопилоте. Космос был преисполнен сияния. Джек подошёл к Джонни и положил руку ему на плечо — не как старший младшему, а как равный.

— Божественная работа, сэр, — сказал юноша.

— Джек, — сказал адмирал. — Как по мне, это был просто адский прыжок.

— Джек, — сказал Джонни и обнял адмирала. От того пахло потом, как будто он долго тяжко работал. Дыхание было неровным, быстрее и глубже, чем обычно. Джек обнял юношу в ответ, снял с собственной головы корону и увенчал ею Джонни.

— Помнишь, как ты рассказывал о приключениях на море? — спросил Джонни. — Вот и мы тоже прошли… приключение.

— Вижу, — Джек ободряюще улыбнулся всем присутствующим, не исключая Кита. — Понравилось?

— Ничего, — сказал Тета. — Познавательно, сэр.

— Кит помог нам на это решиться, — сказала Окойе, — а потом рассказывал сказки, так что скучать было некогда.

— Понятно.

Джек не удивился, увидев Кита прикованным к креслу. Он просто подошёл и снял с него наручники.

— Спасибо, Джек, — сказал Кит, потирая запястья, на которых остались следы. Теперь он был весь надёжность и разум — спокойный, собранный, хорошо воспитанный сын президента. Не верилось, что прошедшие два часа не были очень дурным сном.

— Надо сказать, Кит унаследовал редкий дар — способность замещать реальное нереальным. — Джек поднял указательный палец. — Ярчайшая особенность этого дара заключается в том, что наиболее полно он раскрывается только во зле.

И он весело подмигнул — Киту, Джонни или Окойе, а может быть, даже Тете. Или просто им всем.