Корабль Иштар

Глава IПоявление корабля

Облачко странного запаха по спирали поднималось над большим каменным блоком. Кентон почувствовал, как оно коснулось его лица, будто ласковая ладонь.

Он отчетливо ощущал этот запах — незнакомый аромат, слегка беспокоящий, воскрешающий в памяти странные неуловимые образы, обрывки мыслей, которые исчезали, прежде чем мозг мог уловить их, ощущал с того самого мгновения, как снял упаковку с предмета, присланного старым археологом Форсайтом из песчаных склепов давно умершего Вавилона.

Он снова медленно измерил блок — четыре фута в длину, несколько больше в высоту, немного меньше в ширину. Выцветшего желтого цвета, столетия висели на нем, как полупрозрачное одеяние. Надпись только на одной стороне, десяток параллельных линий архаичной клинописи; если Форсайт не ошибся в своем толковании, надпись сделана во времена правления Саргона Аккадского, шесть тысяч лет назад. Поверхность камня оббита, усеяна трещинами, знаки в форме клиньев повреждены, почти неразличимы.

Кентон склонился ниже, аромат стал сильнее, его витки цеплялись, как десять щупалец, как маленькие пальцы, тоскующие, просящие, умоляющие…

Умоляющие об освобождении!

Что за вздор! Кентон распрямился. Рядом лежал тяжелый молоток; Кентон схватил его и нетерпеливо ударил.

Послышался звук; он становился громче, еще громче; в нем прозвучали музыкальные тона, будто заговорили где-то далеко нефритовые колокольчики. Звук прекратился, остался только высокий колокольный перезвон; колокольчики звучали все яснее, все ближе, они приближались по бесконечным коридорам времени.

Потом резкий треск. Блок раскололся. Оттуда запульсировало сияние розового перламутра, а вместе с ним — волны аромата, больше не вопрошающего, не тоскующего, не умоляющего.

Теперь он был ликующим! Триумфальным!

Что-то скрывается в блоке! Что-то пролежало в нем шесть тысяч лет, со времен Саргона Аккадского!

Снова прозвучали нефритовые колокольчики. Снова они просили о чем-то, потом повернули и понеслись назад по бесконечным коридорам времени. Стихли, и тут же блок стал опадать; исчез; превратился в кружащееся, медленно оседающего облако сверкающей пыли.

Облако вращалось — водоворот сверкающего тумана. И исчезло, как будто отдернули занавес.

В блоке находился корабль! Он был прекрасен.

Он плыл на пьедестале волн из лазурита, верхушки волн белели молочным горным хрусталем. Корпус корабля тоже из хрусталя, кремового и полупрозрачного. Нос в виде ятагана, круто изогнутого назад. Под загнутым назад концом ятагана каюта, ее обращенные к морю стены, как у галеонов, образованы высоко поднятыми на носу бортами. Там, где борта поднимались, образуя каюту, начиналось легкое сияние, согревавшее туманный хрусталь; оно становилось сильнее по мере подъема бортов; ярко сверкало на самом верху, превращая каюту в розовый драгоценный камень.

В центре корабля, занимая треть его длины, находился трюм, где сидели гребцы; к нему от розовой каюты спускалась палуба цвета слоновой кости; часть палубы, шедшая от нее к корме по другую сторону трюма, черная. На корме другая каюта, больше, чем на носу, но приземистая и тоже черная. Обе части палубы широкими платформами тянулись по бокам трюма. Посреди корабля белая и черная части палубы встречались, при этом возникало странное впечатление соперничества, борьбы. Они не смешивались, не переходили друг в друга. Обрывались резко, край к краю, враждебно.

Из ямы поднималась высокая мачта, заостренная и зеленая, как сердцевина огромного изумруда. На рее размещался широкий парус, светящийся, будто сделанный из огромных опалов; от мачты и реи спускались снасти тусклого золота.

По обе стороны корабля — ряды больших весел, по семь с каждой стороны, их алые лопасти погружены в перламутровую лазурь волн.

И драгоценный корабль имел экипаж! Почему, удивился Кентон, он не заметил этого раньше?

Как будто крошечные фигурки только что появились на палубе… женщина выскользнула из двери розовой каюты, ее рука еще протянута у закрывающейся двери… и еще женские фигуры на белой палубе, их три, они сидят… головы низко опущены; две держат арфы, третья — двойную флейту…

Маленькие фигурки, не больше двух дюймов в высоту…

Игрушки!

Странно, но он не может различить ни черты лиц, ни детали одежды. Фигурки нечеткие, как будто на них наброшена вуаль. Кентон сказал себе, что виной тому его глаза; на мгновение он закрыл их.

Открыв глаза, он взглянул на черную каюту и почувствовал все растущее недоумение. Когда корабль появился, черная палуба была пуста — он готов был поклясться в этом.

Теперь здесь, на самом краю ямы, виднелись четыре куклы.

А сбивающая с толку дымка вокруг игрушек все гуще. Конечно, виной его глаза — что же еще? Надо лечь и дать им отдохнуть немного. Он неохотно повернулся, медленно пошел к двери, остановился в нерешительности, оглядываясь на сверкающую загадку…

Всю комнату за кораблем затянуло дымкой!

Кентон услышал рев бури, звуки множества ураганов; свистящий хаос обрушился на него водопадом могучих ветров.

Комната раскололась на тысячи фрагментов, растаяла. Сквозь этот хаос ясно послышались звуки колокола… один… два… три…

Он узнал этот колокол. Его часы били шесть. Третий удар оборвался на середине.

Прочный пол, на котором он стоял, растаял. Кентон почувствовал, что висит в пространстве, полном серебряного тумана.

Туман рассеивался.

Кентон увидел сквозь него обширную поверхность волнующегося океана, а в десяти футах под собой — палубу корабля.

Потом ошеломляющий толчок, удар в правый висок. Расщепляющиеся молнии принесли с собой тьму, которая охватила и море, и корабль.

Глава IIПервое приключение

Кентон лежал, прислушиваясь к негромкому шепоту, несмолкающему, настойчивому. Будто небольшие медленные волны. Все вокруг наполнено этим звуком. Журчащий шепот становился все настойчивее. В закрытые глаза ударил свет. Кентон почувствовал движение, поверхность под ним мягко поднималась и опускалась. Он открыл глаза.

Он на корабле, лежит на узкой палубе, головой упираясь в фальшборт. Перед ним мачта, поднимающаяся из ямы. В яме прикованные люди двигают большие весла. Мачта, похоже, деревянная, но покрыта прозрачным изумрудным лаком. Она пробуждает какие-то неясные воспоминания.

Где-то он уже видел эту мачту.

Взгляд его пополз вверх по мачте: широкий парус, сделанный из опалового шелка. Низко нависло небо, затянутое мягким серебристым туманом.

Он услышал женский голос, глубокий, музыкальный, льющийся, золотистый. Справа от него каюта под изогнутым ятаганом носа; она розовая. По ее верху проходит балкон; на нем цветущие маленькие деревья; голуби с лапками и клювами, алыми, будто вымоченными в рубиновом вине, взмахивают в ветвях белоснежными крыльями.

У дверей каюты женщина, высокая, стройная, глядящая куда-то вдаль. У ног ее три девушки. Две держат арфы, третья поднесла к губам двойную флейту. И снова воспоминания зашевелились в голове Кентона и тут же были забыты; взгляд его упал на лицо женщины.

У нее широкие глаза, зеленые, как глубины лесных оврагов, и так же полные движущимися тенями. Голова маленькая, прекрасные черты лица, рот, говорящий о любви. На шее ямочка — чаша для поцелуев, пустая и ждущая наполнения. Над бровями серебристый полумесяц, тонкий, как нарождающаяся луна. Над каждым рогом полумесяца поток рыже-золотых волос обрамляет прекрасное лицо; поток устремляется вниз, разделяясь острыми грудями; ручейками падает до самых ног в сандалиях.

Юная, как весна, — и мудрая, как осень; весна какого-то древнего Боттичелли — но и Мона Лиза в то же время; девственна телом, но не душой.

Он проследил за ее взглядом. По другую сторону гребной ямы стояли четыре человека. Один на голову выше Кентона, значительно массивнее его. Бледные глаза, не мигая, устремлены на женщину; в них угроза, злоба. Лицо у человека безбородое, бледное. Огромная приплюснутая голова гладко выбрита; нос хищно изогнут; с плеч падает до самых ног просторное черное одеяние. Слева от него еще два человека с бритыми головами, в черной одежде, сухощавые, похожие на волков; у каждого бронзовый рог в форме раковины.

Глаза Кентона задержались на последнем члене этой группы. Человек присел на корточки, опираясь заостренным подбородком на высокий барабан; изогнутые бока барабана блестели алым и черным, как полированная кожа большой змеи. Ноги мощные, но короткие — тело гиганта, узловатое и искривленное, невероятно сильное. Обезьяньими руками он обвивал бока барабана, длинные пальцы, лежавшие на коже барабана, подобны паучьим лапам.

Но Кентона поразило выражение его лица. Сардоническое и злое, но злоба не такая, как у остальных троих. Широкий рот похож на лягушачий, на тонких губах усмешка. Глубоко посаженные, немигающие черные глаза с открытым восхищением устремлены на женщину. На мочках оттопыренных ушей висят диски.

Женщина быстро спустилась и встала рядом с Кентоном. Он мог бы протянуть руку и коснуться ее. Но казалось, она его не видит.

— Эй, Кланет! — воскликнула она. — Я слышу голос Иштар. Она идет на свой корабль. Ты готов поклониться ей, слизь Нергала?

Ненависть исказила массивное бледное лицо, как адская волна.

— Это корабль Иштар, — ответил он. — Но мои страшный повелитель тоже претендует на него, Шарейн. Дом богини насыщен светом, но ответь мне, разве за мной не видна тень Нергала?

И Кентон увидел, что палуба, на которой стояли эти люди, черна как смоль, и снова неясные воспоминания зашевелились в его мозгу.

Неожиданный порыв ветра ударил корабль, как открытой ладонью, наклонил его. Голуби на ветвях деревьев над розовой каютой подняли крик; они взлетели, как белое облако, перевитое розовым; собрались вокруг женщины.

Обезьяньи руки барабанщика развернулись, паучьи пальцы удерживались на поверхности барабана. Тьма сгустилась над ним и скрыла его; тьма затянула всю корму корабля.

Кентон чувствовал, как собираются неведомые силы. Он скользнул ниже, прижимаясь к фальшборту.

От розовой каюты донесся золотой трубный звук, негодующий, нечеловеческий. Кентон повернул голову, волосы его встали дыбом, по коже поползли мурашки.

На крыше розовой каюты появился большой шар, похожий на полную луну, но не белый и холодный, как луна, — он жил, кипел розовым накалом. Он протянул лучи по кораблю, и там, где стояла женщина — Шарейн, — теперь была не женщина.

Купающаяся в розовых лучах шара, она казалась гигантской. Веки закрыты, но сквозь закрытые веки смотрят глаза. Кентон ясно видел их — глаза, детские, как нефрит, смотрят сквозь веки, будто это паутина. Стройный полумесяц на голове превратился в арку живого пламени, а вокруг развевались рыже-золотые волосы.

А облако голубей круг за кругом вилось над кораблем, белые крылья бьются, розовые клювы раскрыты, они кричат, кричат…

В черноте корабельной кормы загремел змеиный барабан.

Чернота поредела. Сквозь нее смотрело лицо, полускрытое, бестелесное, плывущее в тени. Лицо человека по имени Кланет, — и в то же время так же не принадлежащее ему, как лицо бросившей ему вызов женщины — Шарейн. Бледные глаза превратились в два бассейна адского пламени; они без зрачков. Мгновение это лицо парило, обрамленное тьмой. Потом его затянула и скрыла тень.

Теперь Кентон увидел, что тень эта висит, как занавес, точно по центру корабля, и что сам он лежит едва ли в десяти футах от того места, где этот занавес делит корабль надвое. Он лежит на белой палубе, и снова в голове зашевелилось неясное воспоминание. Сверкание шара ударило в теневой занавес, образовало диск, более широкий, чем корабль; как паутина лучей, протянулся он от огненной луны. Но тень прижалась к сверкающей паутине, стремясь прорвать ее.

Гром барабана с черной палубы усилился, заревели бронзовые рога. Звуки барабана и рогов смешались, они стали пульсом преисподней, логовища обреченных.

А рядом с Шарейн три женщины создали бурю звуков, арпеджио арф устремились, как тонкие стрелы, резкие звуки флейты — как копья. Стрелы и копья звука прорывали барабанный гром и рев рогов, заглушали их, отгоняли прочь.

Внутри началось движение. Тень забурлила. Она кипела. На поверхности сверкающего диска появились черные формы. Их тела, безлицые, походили на гигантских личинок, на слизняков. Они рвали паутину, пытались прорваться сквозь нее, колотились о нее.

Паутина подалась!

Края ее держались, но центр медленно отступал, пока диск не превратился в полусферу. Внутри вогнутой полоски ползали, извивались, кишели чудовищные формы. Триумфально взревели во тьме барабан и бронзовые рога.

Снова с белой палубы золотой трубный звук. Из шара полилось невыносимое сияние. Края паутины устремились вперед и сомкнулись. Они захватили черные исчадия, те бились и извивались, как рыба в сети. Как сеть, поднятая могучей рукой, паутина поднялась высоко над кораблем. Она стала еще ярче, сравнялась в яркости с шаром. Пойманные черные формы испускали жалкий тонкий писк. Они сжимались, таяли, исчезали.

Сеть раскрылась Оттуда посыпалась черная пыль.

Паутина вернулась к пославшему ее шару.

И тут же шар исчез.

Исчезла и тень, затягивавшая корму корабля. Высоко над кораблем с победоносными криками кружили голуби.

Чья-то рука коснулась плеча Кентона. Он взглянул в затененные глаза женщины, которую звали Шарейн. Теперь это была не богиня, а просто женщина. В глазах ее виднелось недоумение, крайнее изумление.

Кентон вскочил на ноги. Резкая боль пронзила его голову. Палуба под ногами вращалась. Он старался преодолеть головокружение, но не мог. Корабль продолжал медленно поворачиваться под ногами. А дальше широкой аркой поворачивалось бирюзовое море и серебряный горизонт.

И вот все это образовало водоворот, внутрь которого его затянуло — он падал все быстрее, быстрее. Вокруг все стало бесформенным. Снова послышались голоса бурь, резкие крики ветров пространства. Звуки стихли. И только три ясных звонких удара…

Кентон стоял в своей комнате!

Колокол, который он слышал, — это часы, отбивавшие шесть. Шесть часов? Но ведь последний звук, который он слышал в своем мире, прежде, чем его унесло в мир загадочного моря, был третий удар все тех же шести часов. Удар, оборванный посередине.

Боже — что за сон! И все на протяжении половины боя часов.

Он поднял руку и коснулся ссадины на виске. Сморщился — по крайней мере этот удар не был сном. Подошел к драгоценному кораблю. И в недоумении уставился на него.

Игрушечные фигурки на палубе переместились — и появились новые.

На черной палубе не было больше четырех кукол. Стояли только две. Одна указывала, рукой направо, на место на палубе рядом с мачтой, другой рукой она опиралась на плечо игрушечного солдата, рыжебородого, с агатовыми глазами, одетого в сверкающую кольчугу.

Не было и женщины у двери розовой каюты — там ее видел Кентон, когда впервые появился корабль. На пороге каюты виднелись пять стройных девушек с короткими копьями в руках.

А женщина стояла на правой половине палубы и низко склонилась над бортом.

И весла корабля больше не были погружены в волны из лазурита. Они были подняты, готовы к очередному гребку!

Глава IIIКорабль возвращается

Одну за другой Кентон потрогал фигурки. Неподвижные, твердые, они казались частью палубы. Никакими усилиями он не мог их передвинуть.

Но что-то передвинуло — а куда подевались исчезнувшие? Откуда возникли новые?

Вокруг крошечных фигурок не было дымки, они больше не расплывались, каждая вырисовывалась очень четко. Игрушка, указывавшая на правую сторону палубы, — с короткими кривыми ногами, у нее торс гиганта, лысая голова блестит, в ушах золотые диски. Кентон узнал его — барабанщик, бивший в змеиный барабан.

На голове склонившейся маленькой женщины-игрушки — миниатюрный полумесяц, и над ним потоки рыже-золотых волос…

Шарейн!

А место, на которое она смотрит, — разве — не на этом месте лежал он на другом, корабле в своем сне?

Этот — и есть тот корабль? Кентон опять увидел белую и черную палубы, розовую каюту и изумрудную мачту. Это тот самый корабль! Сон? Но что передвинуло игрушки?

Удивление Кентона росло. В то же время нарастало беспокойство, возбуждение, любопытство. Он обнаружил, что, глядя на корабль, не может четко рассуждать; казалось, корабль притягивает его к себе, наполняет его каким-то напряженным ожиданием. Кентон снял занавеску и набросил на сверкающую загадку. Потом вышел из комнаты. Каждый шаг давался ему с трудом, непреодолимым было желание вернуться, повернуть голову. Он вытащил себя за дверь, чувствуя, будто чьи-то руки держат его, тащат назад. Все еще стараясь не обернуться, он протиснулся в дверь, затворил ее, закрыл на замок.

В ванной он осмотрел ссадину на голове. Болезненная, но ничего серьезного. Холодный компресс в течение получаса — и ничего не будет видно. Он говорил себе, что, должно быть, упал на пол под действием страшного запаха, — но знал, что, это не так.

Кентон пообедал в одиночестве, не замечая, что стоит на столе; разум его по-прежнему был в недоумении. Что связано с этим блоком из Вавилона? Кто поместил внутрь него корабль и почему? В письме Форсайта говорилось, что блок нашли в холме, известном под названием Амран, непосредственно к югу от Ксара — развалин «дворца» Набупалассара. Кентон знал: существуют доказательства, что Ксар — одна из сторон Е-Сагиллы, зиккурата, ступенчатого храма, который, когда-то был Великим Домом богов в древнем Вавилоне. Блок, должно быть, пользовался особым почтением, заключил Форсайт, поскольку только он был спасен при разрушении города Сеннахерибом и впоследствии помещен в восстановленный храм.

Но почему к нему относились с таким почтением? Почему такой чудесный корабль был заключен в камне?

Какой-то ключ к разгадке могла дать надпись, если бы не была так повреждена. В своем письме Форсайт указывал, что имя Иштар — матери-богини всех вавилонян, а также богини мщения и разрушения — несколько раз повторялось в надписи. Видны были также стрелообразные символы Нергала, бога вавилонского Аида и повелителя мертвых. Часто встречались символы Набу, бога мудрости. Эти, три имени были почти единственными различимыми словами на блоке. Как будто кислота времени, изъевшая остальные знаки, эти не могла тронуть.

Кентон читал клинопись почти так же свободно, как родной английский. Он припомнил, что в надписи символы Иштар говорили о ее гневной ипостаси скорее, чем о доброй. И всегда сопровождались знаком Набу, одновременно означавшим сигнал об опасности, предупреждение.

Очевидно, Форсайт этого не заметил — или не счел достойным упоминания в письме. По-видимому, он также не подозревал о таинственном запахе блока. Что ж, теперь нечего раздумывать о надписи. Она исчезла навсегда с пылью, в которую превратилась.

Кентон неторопливо отодвинул стул. Он знал, что тянул время, разрываясь между горячим желанием вернуться в комнату, где находился корабль, и страхом, что когда он туда вернется, все его приключение окажется иллюзией, сном. Что маленькие фигуры на самом деле не двигались, что они на тех же местах, где и были, когда он впервые увидел корабль, что это всего лишь игрушки — ничего больше. Больше оттягивать он не будет.

— Больше обо мне сегодня не беспокойтесь, Джевинс, — сказал он дворецкому. — У меня важная работа. Если будут звонить, говорите, что меня нет. Я закроюсь, и тревожить меня можно, только если протрубит архангел Гавриил, не меньше.

Старик-слуга, полученный Кентоном в наследство от отца, улыбнулся.

— Хорошо; мистер Джон, — сказал он. — Я не позволю никому беспокоить вас.

Путь в комнату с кораблем пролегал через другую, где Кентон держал предметы, приобретенные им в разных отдаленных концах земли. Проходя через нее, он заметил яркое голубое свечение и остановился, как будто его задержали. Свечение исходило от рукояти меча в одном из шкафов — любопытного оружия, купленного им у одного кочевника в Аравийской пустыне. Меч висел на старинном плаще, в котором он был завернут, когда вороватый араб проскользнул в его палатку. Бесчисленные столетия обесцветили лазурь плаща, на ткани которого извивались большие серебряные змеи, кабалистически переплетенные.

Кентон достал меч. Серебряные змеи, двойники тех, что изображались на плаще, вились вокруг рукояти. От рукояти отходил бронзовый стержень восьми дюймов в длину и трех в толщину, круглый, как посох. Стержень расширялся и превращался в лезвие в форме листа двух футов в длину и шести дюймов в ширину посередине. В рукоять был посажен большой туманно-синий камень.

Камень больше не был туманным. Он стал полупрозрачным и светился, как огромный сапфир.

Повинуясь неясной мысли, связавшей эту новую загадку и сияние корабля-игрушки, Кентон снял плащ, и набросил его себе на плечи. Держа в руке меч, он открыл дверь и закрыл ее за собой на ключ; подошел к завершенному кораблю; снял с него покрывало.

Чувствуя, как сильнее забилось сердце, Кентон отпрянул.

На корабле виднелись лишь две фигуры: барабанщик, сидящий на корточках на черной палубе, положив голову на руки, и на белой палубе девушка, склонившаяся на перила и смотрящая в трюм.

Кентон включил электричество и стоял в ожидании.

Ползли минута за минутой. Отсветы огней Пятой авеню проникали через занавеси и отражались в корабле. Приглушенно, но отчетливо доносились звуки уличного движения, временами гудки автомобилей — знакомый голос Нью-Йорка.

Что за ореол окутал корабль? И куда делись звуки с улицы?

Комната наполнялась тишиной, как сосуд наполняется водой.

Но вот тишину нарушил звук волн, томный ласкающий. Звуки гладили, такие усыпляющие, прижимали веки. Огромными усилиями он удержал глаза открытыми.

На него наплывал плотный серебряный туман. В тумане плыл корабль, весла его неподвижны, парус едва наполнен ветром. Волны завивались у заостренного носа, светло-бирюзовые, с кружевами пены.

Половина комнаты потерялась в волнах приближающегося моря… та часть, в которой от стоял, находилась на много футов выше волн… они так далеко внизу, что палуба корабля на уровне его ног.

Корабль приближался. Кентон удивился, почему не слышит свиста ветра, грома ураганов — ни звука, кроме слабого шепота увенчанных пеной волн.

Отступая, Кентон уперся спиной в противоположную стену. Перед ним плыл туманный мир, и на его груди — корабль.

Кентон прыгнул, нацеливаясь на палубу.

Вокруг него теперь ревел ветер, ветры выли и кричали — он их слышал, но совсем не чувствовал. И неожиданно все стихло.

Ноги Кентона коснулись твердой поверхности.

Он стоял на белой палубе лицом к розовой каюте, чьи маленькие цветущие деревья были полны воркующими голубями с алыми клювами и лапами. Между ним и дверью каюты стояла девушка, мягкие карие глаза полны удивлением и тем же недоверием, которое он видел в глазах Шарейн, когда та впервые увидела его у изумрудной мачты.

— Ты повелитель Набу, что явился из воздуха, в его плаще мудрости, на котором вьются его змеи? — прошептала девушка. — Но этого не может быть — Набу очень стар, а ты молод. Ты его посланец?

Она опустилась на колени, сложила руки ладонями наружу над лбом. Потом вскочила и побежала к закрытой двери каюты.

— Кадишту! — Она кулаком ударила по двери. — Святая, вестник от Набу!

Дверь каюты распахнулась. На пороге стояла женщина — Шарейн. Взгляд ее упал на Кентона, потом — на черную палубу. Он тоже посмотрел туда. Там на корточках сидел барабанщик; казалось, он спит.

— Карауль, Саталу! — сказала Шарейн девушке.

Она схватила Кентона за руку и втащила его в дверь.

Там были еще две девушки. Они уставились на Кентона. ІІІарейн вытолкнула их.

— Наружу! — прошептала она. — Наружу и помогите Саталу.

Они выскользнули из каюты. Шарейн подбежала к другой, внутренней, двери, ведущей во вторую часть каюты, и закрыла ее на затвор.

Потом повернулась и медленно подошла к Кентону. Протянула к нему тонкие пальцы, коснулась ими его глаз, губ, груди — как будто хотела убедиться, что он реален.

Взяла его руки в свои, прижалась к ним лбом, волны ее волос окутали его. Волосы ее — серебряная сеть, в которую устремилось его сердце.

Она подняла голову, посмотрела на него.

— Что повелитель Набу хочет сказать мне? — Голос ее поразил Кентона опасной мягкостью. — Каковы его слова ко мне, посыльный? Я готова слушать — в своей мудрости повелитель Набу прислал посыльного, которого легко… слушать.

В голосе ее звучало легкое кокетство, в обращенных к нему туманных глазах — озорство.

Потрясенный близостью к ней, в поисках прочной почвы, Кентон пытался найти слова ответа. Стараясь выиграть время, он осмотрелся. В дальнем конце каюты алтарь. Он инкрустирован блестящими жемчужинами, перламутровыми и бледными лунными камнями, застывшим молочным хрусталем. Перед алтарем семь хрустальных бассейнов, из них поднимается неподвижное серебряное пламя. За алтарем ниша, но свет семи огней скрывает ее содержимое. У Кентона появилось смутное ощущение, что в алтаре кто-то скрывается.

В дальнем конце каюты — низкий широкий диван слоновой кости, выложенный молочным хрусталем и украшенный золотыми арабесками. Серебряные шпалеры покрывают стены, многоцветные, вышитые цветами. Мягкие глубокие серебряные ковры покрывают пол каюты, на коврах — груды подушек. Сзади и слева открыты два широких низких окна, сквозь них струится серебряный свет.

На подоконник села птица, снежно-белая, с алым клювом и лапками; посмотрела на Кентона, прихорашиваясь, проворковала и улетела.

Мягкие ладони коснулись его, лицо Шарейн было близко, в глазах теперь — глубокое сомнение.

— Ты на самом деле от Набу? — спросила она и ждала ответа; а он по-прежнему не знал, что сказать. — Ты должен быть посланником, — она запнулась, — иначе… как ты мог оказаться на борту корабля Иштар?.. И ты одет в плащ Набу… у тебя его меч… я много раз видела его в храме в Уруке… и я так устала от этого корабля, — прошептала она. — Я хочу снова увидеть Вавилон! О, как я хочу в Вавилон!

Теперь Кентон нашел нужные слова.

— Шарейн, — смело сказал он, — у меня есть послание для тебя. Это правда, а наш повелитель Набу — бог правды, поэтому послание должно быть от него. Но прежде чем я сообщу его тебе, расскажи мне — что это за корабль?

— Что за корабль? — Она откинулась, теперь все ее лицо выражало недоверие. — Но если ты действительно от Набу, ты должен это знать!

— Не знаю, — ответил он. — Не знаю даже значения того послания, которое несу, — расшифровать его должна ты. Но я здесь, на корабле, перед тобой. И своими ушами я слышал приказ — приказ самого Набу — я не должен говорить, пока ты не расскажешь мне, что это за корабль.

Некоторое время она стояла, разглядывая его, изучая.

— Неисповедимы пути богов, — вздохнула она наконец. — Трудно их понять. Но — я повинуюсь.

Глава IVГрех Зарпанит

Шарейн опустилась на диван и поманила Кентона к себе. Положила руку ему на сердце. Сердце забилось от ее прикосновения, она почувствовала это и слегка отодвинулась, улыбаясь, глядя на него сквозь полуприкрытые загнутые ресницы. Подогнула под себя стройные ноги в сандалиях, зажала белые руки меж круглых коленей. А когда заговорила, голос ее звучал негромко, музыкально.

— Грех Зарпанит; рассказ о ее прегрешении против Иштар; Иштар — могучей богини, матери богов и людей, повелительницы неба и земли, — которая любила ее.

Главной жрицей Иштар в ее Большом доме в Уруке была Зарпанит. Кадишу, святая, была она. А я, Шарейн, родом из Вавилона, стояла к ней ближе всего; ее главная помощница; она любила меня, как ее любила Иштар. Через Зарпанит богиня давала свои советы и предупреждения, награждала и наказывала — королей и простых людей. В теле Зарпанит приходила богиня в свой храм, видела глазами Зарпанит, говорила ее устами.

Храм, в котором мы жили, назывался Домом семи богов. В нем было святилище Сина, бога богов, живущего на Луне; Шамана, сына Сина, чей дом на Солнце; Набу, повелителя мудрости; Ниниба, повелителя войн; Нергала, Темного безрогого, правителя мертвых; и Бела-Мардука, великого повелителя. Но прежде всего это был дом Иштар, здесь она была в своем праве — ее храм был ее святым домом.

Из Гутава, на севере, из храма, в котором Темный Нергал правил так же, как в Уруке правила Иштар, приехал в дом семих богов жрец, чтобы стать главным жрецом храма Нергала. Звали его Алусар — и как Зарпанит была близка к Иштар, так он был близок к Нергалу. Нергал проявлял себя через Алусара, говорил через него и временами жил в нем, как жила иногда в Зарпанит Иштар. Вместе с Алусаром прибыла свита жрецов, и среди них это порождение слизи Нергала — Кланет. Кланет был так же близок к Алусару, как я — к Зарпанит.

Шарейн подняла голову и сузившимися глазами посмотрела на Кентона.

— Я узнала тебя! — воскликнула она. — Ты недавно лежал на корабле и следил за моей борьбой с Кланетом. Я узнала тебя, хоть тогда на тебе не было этого плаща и меча; и ты исчез, когда я смотрела на тебя.

Кентон улыбнулся ей.

— У тебя было испуганное лицо, — сказала она. — Ты смотрел на меня испуганными глазами — и бежал!

Она привстала; он видел, что ее вновь охватило сомнение; презрение в ее голосе вызвало в нем вспышку гнева.

— Я был тот человек, — сказал он. — И не моя вина, что я исчез. Я вернулся, как только смог. И твои глаза обманули тебя. Никогда больше не думай, что я тебя боюсь! Посмотри мне в глаза! — яростно сказал он.

Она смотрела — долго; вздохнула и отклонилась, снова вздохнула и качнулась к нему томно. Его руки обхватили ее.

— Довольно, — она отвела их. — Я не тороплюсь читать в глазах незнакомцев. Но беру свои слова назад — ты не боялся. И не сбежал! Теперь я в тебе не буду сомневаться. Да будет так!

— Между Иштар и Нергалом, — продолжала она прерванный рассказ, — существуют и всегда должны существовать ненависть и борьба. Потому что Иштар — созидательница жизни, а Нергал — ее уничтожитель. Она возлюбленная добра, он возлюбленный зла. И как же можно соединить небо и ад, жизнь и смерть, добро и зло?

Да, жрица повелительницы жизни полюбила Алусара, жреца повелителя смерти. Ее любовь была ярким пламенем, в котором она видела его и только его. Будь Зарпанит самой Иштар, она ради Алусара пошла бы в жилище мертвых, как поступила богиня ради своего возлюбленного Таммуза, — чтобы забрать его оттуда или жить там с ним.

Да, даже жить с ним там, в холодной тьме, где медленно передвигаются мертвые, перекликаясь слабыми птичьими голосами. В холоде царства Нергала, в скудости его жилища, в черноте его города, где самая глубокая тень земли, как солнечный луч, Зарпанит была бы счастлива — зная, что она с Алусаром.

Так сильно она любила его!

Я помогала ей в ее любви — ради любви к ней, — шептала Шарейн. — Но Кланет всегда был рядом с Алусаром, ожидая шанса предать его и самому занять его место. А Алусар верил ему. И вот настала ночь…

Шарейн замолчала, лицо ее казалось изможденным от ужаса воспоминаний.

— Настала ночь… ночь, когда Алусар лежал с Зарпанит… в ее комнате. Он обнимал ее… она обнимала его… губы их соприкасались…

И в эту ночь спустилась с неба Иштар и вселилась в нее!..

И в то же мгновение из своего темного города явился Нергал… и вселился в Алусара…

И в объятиях друг друга, глядя друг другу в глаза, охваченные огнем смертной любви… были… Иштар и Нергал… небо и ад… душа жизни слилась с душой смерти!

Шарейн задрожала и заплакала, прошли долгие минуты, прежде чем она снова смогла заговорить.

— И тут же двое обнявшихся были оторваны друг от друга. Мы были подхвачены ураганом, ослеплены молниями, обожжены и избиты о стены. А когда пришли в себя, вокруг были все жрецы и жрицы всех семи храмов. И грех перестал быть тайной!

Да, и даже если бы Иштар и Нергал… не встретились… грех все равно стал бы известен. Потому, что Кланет, который должен был стоять на страже, предал их и привел всю свору.

Да будет проклят Кланет! — Шарейн высоко подняла руки, и ее ненависть ударила Кентона, как языком пламени, — Пусть Кланет вечно ползает слепой в холодной черноте жилища Нергала! Но богиня Иштар! Гневная Иштар! Отдай сначала его мне, чтобы я сама послала его туда!

Глава VКак рассудили боги

— Некоторое время, — продолжала Шарейн, — мы лежали во тьме, Зарпанит и я, а об Алусаре мы ничего не знали. Велик был грех этих двоих, и я разделяла его. Долго пришлось нам ждать решения своей судьбы. Я, как могла утешала ее — я ее любила и о себе не думала, а сердце ее готово было разбиться: она ведь ничего не знала о, нем, том, которого любила.

Потом настала ночь, когда за нами пришли жрецы. Они вытащили нас из темницы, и молча отвели к входу в Ду-Аззага, бриллиантовый зал, зал совета богов. Здесь были другие жрицы с Алусаром. Вход боязливо открыли и нас троих быстро втолкнули внутрь.

И тут я впервые упала духом, я испугалась и почувствовала, как рядом дрожит Зарпанит.

Потому что Ду-Аззага была полна светом, а на месте изображений богов были сами боги! Скрытые сверкающим облаком, бога глядели на нас. А на месте Нергала была тьма.

Из сияющего лазурного тумана перед алтарем Набу донесся голос повелителя мудрости.

— Велик твой грех, женщина, — произнес этот голос, — и твой, жрец, так велик, что обеспокоил даже нас, богов! Что вы можете сказать, прежде чем мы вас накажем?

Голос Набу звучал холодно и бесстрастно, как свет далеких звезд, — и все же в нем было понимание.

И тут вспыхнула моя любовь к Зарпанит, я ухватилась за нее, и она придала мне силы; я чувствовала, как распрямляется ее непокорная душа, любовь стала ее щитом. Она не ответила — только протянула руки к Алусару. И его любовь проявилась бесстрашно, как и ее. Он обнял ее.

Их губы встретились и боги-судьи были забыты!

Тогда снова заговорил Набу:

— В этих двоих пламя, которое никто, кроме Иштар, не может погасить; и вряд ли даже она сможет.

При этих словах Зарпанит отвела руки своего возлюбленного, подошла к сиянию, скрывавшему Иштар, поклонилась и обратилась к ней:

— Да, о мать, разве ты не мать огня, который мы зовем любовью? Разве не ты создала любовь и, как факел, утвердила ее над хаосом? И разве ты не знаешь, какова сила любви? Любовь, созданная тобой, пришла незваной в этот храм, в мое тело, которое было твоим и все еще им остается, хотя ты от него отказалась. Разве моя вина, что любовь оказалась такой сильной, что взломала двери твоего храма; разве моя вина, что любовь ослепила меня и дала видеть лишь того, на ком она сияет? Ты создательница любви, о Иштар, и если ты хотела, чтобы ее можно было победить, почему ты сделала ее такой могучей? И если любовь стала сильнее, чем ты ее создавала, можно ли винить нас, мужчин и женщин, если даже ты не можешь справиться с нею? И даже если любовь не сильней тебя, ты сделала ее сильней человека. Поэтому наказывай любовь, свое создание; а не нас, О, Иштар!

Молчание богов нарушил повелитель Набу:

— В ее словах правда. Огонь, который горит в них, известен тебе лучше, чем нам, о Иштар. Поэтому отвечать должна ты.

Из-за сверкающей вуали донесся голос богини, мягкий, но в то же время гневный:

— Если правда в том, что ты говоришь, Зарпанит, которую я некогда называла дочерью. Из-за этой правды я сдержу свой гнев. Ты спрашиваешь, сильнее ли любовь меня, ее создательницы? Мы узнаем это! Ты и твой возлюбленный будете жить в некоем месте, открытом только для вас. Вы вечно будете вместе. Вы сможете смотреть друг на друга, глаза ваши будут встречаться — но никогда руки и губы! Вы сможете говорить друг с другом — но никогда об этом пламени, называемом любовью! Ибо когда оно вспыхнет и повлечет вас друг к другу, я Иштар, вселюсь в тебя, Зарпанит, и вступлю с нею в бой! И это будет незнакомая тебе Иштар. Это будет та моя ипостась, которую люди называют Гневной, Уничтожительницей, — она овладеет тобой.

И так будет до тех пор, пока пламя ее в тебе не погаснет!

Голос Иштар смолк. Остальные боги сидели молча. Потом из тьмы алтаря Нергала донесся голос повелителя смерти:

— Так говоришь ты, Иштар! А я, Нергал, говорю тебе — я с этим человеком, моим жрецом. Не могу сказать, что я им недоволен: благодаря ему я так близко заглянул в твои глаза, о Мать Жизни! — Тьма задрожала от хохота. — Я буду с ним и встречусь с тобой, Иштар-Разрушительница! Да, с искусством, достойным твоего, и с силой, не меньшей, чем твоя, — я, а не ты, загашу это пламя. Потому что в моем жилище такого пламени нет — и я погашу его, чтобы моя тьма не испугалась, когда эти двое наконец попадут ко мне!

И снова хохот сотряс черное облако, а сияние, скрывавшее богиню, задрожало от ее гнева.

А мы трое слушали в отчаянии — наши несчастья усугублялись, когда мы снова слышали этот разговор Темного безрогого с Матерью неба.

Снова послышался голос Иштар, еще тише:

— Да будет так, Нергал!

Остальные боги продолжали молчать; и мне показалось, что за своими покровами они искоса смотрели друг на друга. Наконец послышался бесстрастный голос Набу:

— А как эта, другая женщина?..

Нетерпеливый ответ Иштар:

— Ее судьба будет связана с судьбой Зарпанит. Она будет в свите Зарпанит, там, куда она отправляется.

Снова голос Набу:

— Жрец Кланет — он свободен?

— Что? Разве у Алусара не будет своей свиты? — насмешливо спросил Нергал. — Нет, Кланет и другие будут с Алусаром.

И снова мне показалось, что боги поглядывают друг на друга; потом Набу спросил:

— Так ли, Иштар?

И Иштар ответила:

— Да будет так!

Ду-Аззага потемнела, мы были одни.

Проснувшись, мы оказались на этом корабле, в этом странном море, в странном мире, и все, что провозгласили боги в Ду-Аззаге, осуществилось. С Зарпанит и мною были пять храмовых девушек, которых она любила. А с Алусаром был Кланет и свора черных жрецов. У нас были гребцы, крепкие храмовые рабы, — по двое на каждое весло. Корабль был прекрасен, и боги позаботились, чтобы в нем было все необходимое для плавания.

На мгновение в ее глазах вспыхнуло пламя гнева.

— Да, — сказала она, — добрые боги устроили нас удобно — и спустили этот корабль в странное море этого странною мира в качестве поля битвы любви и ненависти, как арену, на которой сражаются Гневная Иштар и Темный Нергал, как камеру пыток для своих любимых жрицы и жреца.

Зарпанит проснулась в этой каюте — с именем Алусара на устах. Она выбежала из двери, а из черной каюты, призывая ее, вышел Алусар. Я видела, как она добежала до линии, разделяющей корабль, там, где встречаются белая и черная палубы, — и вот ее отбросило назад, как чьими-то руками. Потому что там барьер, вестник, барьер, созданный богами, и никто из нас на корабле не может преодолеть этот барьер. Но ведь тогда мы ничего не знали об этом. И Алусар тоже был отброшен назад.

И вот, когда они встали, протягивая друг другу руки, пытаясь коснуться друг друга, в Зарпанит вселилась Иштар, Гневная Иштар, Иштар-Разрушительница, а вокруг Алусара собралось темное облако и скрыло его. А когда оно рассеялось, вместо лица Алусара смотрело лицо Нергала, повелителя смерти!

Так и было — как установили боги. И вот бессмертные двойники в теле смертных, любивших друг друга, сражались, ненавидели, а рабы в трюме цеплялись за весла и сходили с ума или падали без сознания при виде этого ужаса. А храмовые девушки падали на палубу или бежали в каюту, чтобы ничего не видеть. И только я не кричала и не бежала — тот, кто однажды видел богов в Ду-Аззаге, больше никогда ничего не боится.

Как долго это продолжалось, я не знаю; в этом месте, кажется, нет времени; здесь нет ни дня, ни ночи, какими мы знали их в Вавилоне.

Снова и снова Зарпанит и Алусар стремились встретиться, и снова и снова Гневная Иштар и Темный Нергал отбрасывали их друг от друга. Много хитростей знает повелитель тьмы, и бесчисленно его оружие. Много искусств у Иштар, и разве не всегда полон ее колчан? Вестник, я не знаю, сколько выдержала эта пара. Но все время пытались они разорвать преграду, влекомые своей любовью. И всегда…

Пламя в них продолжало гореть, — прошептала Шарейн. — Ни Нергал, ни Иштар не могли приглушить, его. Их любовь делалась все сильнее. И вот настал день…

Это было в середине схватки. Иштар овладела Зарпанит и стояла там, где начинается трюм. Нергал вселился в Алусара и бросил свою темную сеть через яму на сверкавшую молниями богиню.

И тут, сидя скорчившись у входа в каюту, я увидела, как померкло сияние Иштар. Лицо Иштар стало расплываться и блекнуть, и на его месте показалось лицо Зарпанит.

Тьма, окружавшая повелителя мертвых, просветлела, как будто внутри нее вспыхнуло сильное пламя.

И тут Иштар сделала шаг к барьеру, разделявшему палубы, и еще шаг, и еще. Но мне показалось, что не по своей воле она движется. Нет! Она шла спотыкаясь, неохотно, как будто кто-то сильнее ее подталкивал ее вперед. И так двигался Наргал внутри своей тени навстречу ей.

Они все ближе подходили друг к другу. А сияние Иштар все меркло и меркло. И тьма, окутавшая Нергала, все светлела и светлела. И вот медленно, вопреки своей воле, но неумолимо они приближались друг к другу. Я видела, как сквозь маску Нергала просвечивается лицо Алусара.

Медленно, медленно белые ноги Зарпанит несли Иштар к барьеру; и медленно, медленно, как и она, шел ей навстречу Алусар. И они встретились!

Руки их соединились, губы соприкоснулись, и побежденные бог и богиня покинули их.

Они поцеловались и упали. Упали на палубу — мертвые. Мертвые, в объятиях друг друга.

Не победили ни Иштар, ни Нергал! Нет! Победила любовь — любовь мужчины и любовь женщины. Победившее бога и богиню пламя освободилось!

Жрец упал на нашу сторону барьера. Мы не разнимали их объятий. Опустили их в воду вместе, лицом к лицу.

И я побежала навстречу Кланету — чтобы убить его. Но я забыла, что ни Иштар, ни Нергал не победили друг друга. И вот в меня вселилась богиня, а в Кланета — Нергал. И как раньше, они сражались друг с другом. И снова, как и раньше, невидимый барьер был непреодолим, отделяя тех, кто на белой палубе, от тех, кто на черной.

Но я была счастлива, потому что знала — боги забыли о Зарпанит и Алусаре. Для них двоих битва кончилась. Ни Гневная Иштар, ни Нергал больше не думали о своих жрице и жреце — в моем теле и теле Кланета они могли продолжать свою борьбу за обладание кораблем…

И вот мы плывем — и боремся, плывем — и боремся… Как долго, я не знаю. Много, много лет должно было пройти с того времени, как я видела богов в Уруке, но посмотри, я все еще молода, все еще хороша! По крайней мере так говорит мне зеркало, — и она вздохнула.

Глава VIЯ — не женщина!

Кентон сидел молча, не отвечал. Она молода и хороша — а Урук и Вавилон уже тысячи лет лежат в развалинах!

— Скажи мне, — услышал он ее голос, — по-прежнему ли храм в Уруке славится между народами? А Вавилон по-прежнему ли гордится своим господством?

Он молчал, в нем боролась вера в то, что он в каком-то чужом, незнакомом мире, и здравый смысл.

А Шарейн, с обеспокоенным лицом, смотрела на него все с большим и большим сомнением. Она отскочила от него и стояла дрожа, как гневное лезвие в прекрасных ножнах.

— Ты принес мне послание? — воскликнула она. — Говори — и быстро!

Женщина из мечты, женщина из древнего волшебства, для Шарейн у него был только один ответ — правда.

И Кентон рассказал ей правду, начал с появления каменного блока из Вавилона в его доме. Он не упускал ни одной подробности, чтобы ей стало понятней. Она слушала, не отрывая от него взгляда, она упивалась его словами — удивление сменялось на ее лице недоверием, а потом гневом, отчаянием.

— Даже место, где находился древний Урук, забыто, — закончил он. — Дом семи богов — теперь груда песка. А Вавилон, великий Вавилон, уже тысячи лет как сравнялся с землей!

Она вскочила на ноги — вскочила и бросилась на него, глаза ее сверкали, рыже-золотые волосы развевались;

— Лжец! — Закричала она. — Лжец! Теперь я знаю — ты посланец Нергала!

В ее руке сверкнул кинжал; он успел перехватить ее руку, боролся с ней, отбросил ее на диван.

Она ослабела, почти потеряла сознание.

— Урук превратился в пыль! — всхлипывала она. — Храм Иштар — пыль! Вавилон — пустыня! И Саркон Аккадский умер шесть тысяч лет назад, ты говоришь — шесть тысяч лет! — Она задрожала, вырвалась из его объятий. — Но если это так, то кто же я? — шептала она побледневшими губами. — Кто — я? Шесть тысяч лет и больше прошло с моего дня рождения, а я — жива! Кто же я?

Ее охватил страх, глаза ее потускнели, она ухватилась за подушки. Он склонился к ней, она обняла его белыми руками.

— Я жива? — воскликнула она. — Я — человек? Я женщина?

Ее мягкие губы умоляюще прижались к его губам, аромат ее волос охватил его. Она держала его, прижимаясь своим стройным телом в крайнем отчаянии. И он почувствовал, как сильнее бьется его сердце. И между поцелуями она шептала:

— Разве я не женщина? Я не живая? Скажи мне, разве я не жива?

Желание охватило его, он отвечал ей поцелуем на поцелуй и в то же время понимал, что не мгновенная любовь и не страсть бросили ее в его объятия.

За ее ласками стоял ужас. Она боялась — страшилась пропасти глубиной в шесть тысяч лет между ее жизнью и его. Цепляясь за него, она хотела увериться в себе. Она ухватилась за последнее оружие женщины — первичное назначение женщины — уверенность в своей женственности, в том, что ее желают.

Нет, поцелуи, обжигающие его губы, должны были убедить не его — ее самое. Но ему было все равно. Она была в его объятиях. Он отвечал поцелуем на поцелуй.

Она оттолкнула его, вскочила на ноги.

— Значит, я женщина? — торжествующе спросила она. — Женщина — и живая?

— Женщина! — хрипло ответил он, все его тело дрожало. — Живая! Господи, да!

Она закрыла глаза; глубоко вздохнула.

— Это правда, — воскликнула она, — и это единственная правда из всего сказанного тобой. Нет, теперь молчи, — остановила она его. — Если я женщина и жива, отсюда следует, что все сказанное тобой — ложь. Я не могу быть живой, если с того момента, как я вступила на этот корабль, прошло шесть тысяч лет и Вавилон превратился в пыль. Ты лживая собака! — закричала она и украшенной кольцами рукой ударила Кентона по губам.

Кольца глубоко поранили его. Кентон упал, ошеломленный и болью, и неожиданным изменением ее поведения, а она раскрыла внутреннюю дверь.

— Луарда! Атнал! Все!! — гневно призывала она. — Быстро! Свяжите его, но не убивайте!

Из каюты вырвались семь девушек-воинов, в коротких юбках, обнаженные по пояс, в руках они держали легкие копья. Они набросились на него. И в то же время Шарейн вырвала у него из руки меч Набу.

И вот юные ароматные тела окружили его кольцом женской плоти, мягкой, но неразрывной, как сталь. На голову ему набросили синий плащ, обернули вокруг шеи. Кентон очнулся от оцепенения — очнулся с гневным криком. Высвободился, сорвал плащ, прыгнул к Шарейн. Но гибкие тела двигались быстрее, девушки заслонили Шарейн от него. Они кололи его копьями, как матадор колет нападающего быка. Назад и назад теснили они его, рвали одежду, там и тут показалась кровь.

И сквозь эту пытку он слышал ее хохот.

— Лжец! — насмехалась она. — Лжец, трус и глупец! Орудие Нергала, посланное сюда с лживой вестью, чтобы поколебать мое мужество! Назад к Нергалу вернешься ты с другой вестью!

Девушки, опустив копья, как одна, бросились вперед. Они вцепились в него, обхватили руками и ногами, увлекли вниз. Выкрикивая проклятия, молотя кулаками, пинаясь — больше не думая, что перед ним женщины, — Кентон боролся с ними. Ногой он зацепился за перемычку двери розовой каюты. И упал, таща за собой этих диких кошек. Продолжая драться, они выкатились за дверь.

Сзади послышался крик, предупреждение Шарейн — какой-то резкий приказ. Державшие его руки и ноги разжались, девушки отступили.

Всхлипывая от гнева, Кентон вскочил на ноги. И увидел, что находится совсем рядом с чертой, разделяющей белую и черную палубы. Он подумал, что именно поэтому Шарейн отозвала этих фурий: они подкатились слишком близко к загадочной преграде.

Снова он услышал ее смех. Она стояла на галерее с маленькими цветущими деревьями, голуби вились над нею. В руках ее был меч Набу: она насмешливо подняла его.

— Эй, лживый посланец! — насмехалась Шарейн. — Эй, собака, побитая женщинами! Иди, возьми свой меч!

— Иду, черт тебя побери! — крикнул он и прыгнул вперед.

Корабль покачнулся. Потеряв равновесие, Кентон откинулся назад и перекатился через линию, разделявшую белую и черную палубы. Перекатился — невредимый!

Что-то в глубине его сознания отметило этот факт, отметило его чрезвычайную важность. Как бы велика не была власть барьера, на Кентона она не распространялась. Он приготовился прыгнуть назад на белую палубу.

— Остановите его! — послышался голос Кланета.

И посредине прыжка его схватили за плечо и повернули длинные мускулистые пальцы. Он смотрел в лицо барабанщика. Когти барабанщика подняли его и, как щенка, швырнули назад.

Тяжело дыша, как рассерженный щенок, Кентон с трудом удержался на ногах. Вокруг него смыкалось кольцо людей в черной одежде, со смертельно бледными невыразительными лицами, со сжатыми кулаками. За этим кольцом стоял воин с красной бородой и бледными агатовыми глазами; а рядом с ним черный жрец.

Но Кентон не обратил на них внимания. Он ринулся вперед. Черные одеяния сомкнулись над ним, охватили его, прижали к палубе.

Корабль снова качнулся, на этот раз сильнее. Кентон, сбитый с ног, скользнул в сторону. Его накрыло волной.

Руки, державшие его, разжались. Другая волна подняла его и захлестнула с головой. Он погрузился глубоко; отчаянно устремился к поверхности; протер глаза и поискал корабль.

Ревел ветер. Подгоняемый ветром, корабль быстро удалялся — он был уже в ста ярдах. Кентон закричал и поплыл к нему. Парус спустили, весла ожили, стремясь удержать корабль против ветра. Но корабль продолжал удаляться все быстрее и быстрее.

Он затерялся в серебристом тумане.

Кентон перестал бороться; плыл, затерянный в неведомом мире.

Его ударило волной; он вынырнул, давясь водой. Морская пена хлестнула его. Он услышал гром прибоя, свист волн, разбиваемых скалами. Его подхватила другая волна. Удерживаясь на ее вершине, он увидел прямо перед собой желтый утес, поднимающийся из груды огромных камней, на которые с ревом накатывались волны, брызгая фонтанами пены.

Огромная волна подняла его и бросила на желтый столб.

Толчок оказался не сильнее, чем прикосновение к паутине. Несколько мгновений ему казалось, что он несется сквозь мягкую густую тьму. И с ним несется рев ураганов. Неожиданно движение прекратилось, шум ураганов стих.

Он лежал навзничь, пальцы его сжимали какую-то жесткую ткань, которая упрямо рвалась из рук. Он перекатился, вытянул руки, одна из них коснулась холодного полированного дерева. Он сел…

Он снова был в своей комнате!

Кентон с трудом встал и, ошеломленный, стоял покачиваясь. Что это за темное пятно у его ног? Вода — вода, капающая с него, странного цвета — чуть красноватая.

Он понял, что вся его одежда промокла. Лизнул губы — соленые, Одежда его изорвана, с нее каплет соленая вода.

А из десятка ран течет кровь и смешивается с водой.

Он, спотыкаясь, двинулся к игрушечному кораблю. На черной палубе несколько кукол, наклонясь через борт, смотрят в воду.

На галерее над розовой каютой крошечная фигурка…

Шарейн!

Он коснулся ее — алмазно-твердая, алмазно-холодная игрушка!

И все же — Шарейн!

Его сотрясла вернувшаяся волна безумного гнева. Слыша ее смех, Кентон бранился, искал, чем бы ударить по кораблю, разбить его на куски. Никогда больше Шарейн не будет смеяться над ним!

Он схватил за ножку тяжелый стул, поднял его над головой и на мгновение задержал, прежде на губах медовый вкус ее поцелуев — поцелуев Шарейн!

Стул выпал из его рук.

— Иштар! Набу! — прошептал он и упал на колени. — Отправьте меня назад на корабль! Иштар! Делай со мной что хочешь — только верни на свой корабль!

Глава VIIРаб на корабле

Ответ пришел быстро. Кентон услышал далекий рев прибоя, постоянно бьющегося о скалистый берег. Рев становился громче.

С грохотом волн передняя стена его комнаты исчезла. Там, где была стена, возвышалась вершина огромной волны. Волна перекатилась через Кентона, подняла его, унесла далеко; и выбросила, хватающего воздух.

Он плыл по поверхности бирюзового моря.

Корабль находился близко. Близко! Его закругленный нос пронесся рядом с головой Кентона, пролетел мимо. Золотая цепь свисала с него, рассекая вершины волн. Кентон попытался ухватиться за нее — и промахнулся.

Он упал в воду. Мимо него двигался сверкающий корпус корабля. Он снова поднялся над водой. С корпуса свисала другая цепь — черная цепь свисала с кормы, рассекая волны.

Он ухватился за цепь. Море хватало его за ноги. Он крепко держался. Перехватываясь руками, осторожно подтянулся. Теперь он находился на уровне фальшборта. Медленно поднял голову и заглянул на палубу.

К нему протянулись длинные руки, схватили за плечи, подняли, швырнули на палубу, прижали к ней. Вокруг ног обвился ремень, руки были прижаты к бокам.

Он смотрел в лицо с лягушачьим ртом — лицо барабанщика. А из-за широченных плеч барабанщика виднелось белое лицо Кланета. Послышался его голос:

— Неси его, Джиджи.

Барабанщик поднял его легонько, как ребенка, и в своих огромных руках пронес в черную каюту.

Тут он поставил его на ноги и с любопытством оглядел. С таким же любопытством его разглядывали агатовые глаза краснобородого воина и бледные глаза Кланета.

Кентон в свою очередь разглядывал этих троих. Сначала черный жрец — массивный, со слоновьими мускулами. Кожа бледная, словно кровь в нем течет слишком глубоко, чтобы оживить плоть; лицо Нерона, вылепленное из холодной глины онемевшими пальцами.

Затем Джиджи — барабанщик. Лягушачье лицо с заостренными ушами; короткие согнутые ноги; торс гиганта; с огромных плеч свисают длинные мускулистые обезьяньи руки, силу которых испытал на себе Кентон; в углах рта улыбка. Что-то в нем от древних богов земли, что-то от пана.

Рыжебородый — перс из того времени, когда орды персов были для всего мира тем же, чем позже стали легионы Рима. Так рассудил Кентон по короткой кольчуге, по ногам в шелке, по высоким ботинкам со шнуровкой, по изогнутым кинжалам, и ятагану на украшенном драгоценностями поясе. Человек, как и сам Кентон. Ни кладбищенского запаха Кланета, ни гротескности Джиджи. Полные красные губы над тщательно подстриженной бородой — чувственные, полные любви к жизни; тело плотное и мускулистое; лицо белее, чем лицо Кентона. Но лицо мрачное, на нем глубоко отпечатались тоска, скука, так что даже любопытство, вызванное появлением Кентона, не изменило его тоскливого выражения.

Перед ним находилась широкая плита из красного железняка. У ее края склонились шесть жрецов, поклоняясь чему-то, стоящему в нише над плитой. Что это было, он не мог сказать, — но это что-то дышало злом. Немного больше человека, это что-то в нише было черным и бесформенным, как будто тени, из которых оно состояло, постепенно сгущались вокруг него, проникали внутрь и сменялись другими.

Мрачной была эта каюта, стены сумрачные, из тусклого черного мрамора. Другие тени цеплялись за темные стены, сгущались в углах. Казалось, они только ждут приказа, чтобы сгуститься еще больше.

Нечестивые тени — подобные тем, что собрались в нише.

В глубине, как и в каюте Шарейн, находилось другое помещение, у входа в него толпились с десяток жрецов в черной одежде с бледными лицами.

— Возвращайтесь на место, — обратился к ним Кланет, нарушив молчание.

Они выскользнули из каюты. Черный жрец закрыл за ними дверь. Он коснулся ближайшего из стоявших на коленях.

— Вы достаточно восхваляли нашего повелителя Нергала, — сказал он. — Смотрите — он принял ваши молитвы.

Кентон посмотрел на существо в нише. Оно больше не было туманным. Теперь оно вырисовывалось ясно и четко. У него было тело человека, а на лице виднелось то же злобное выражение, которое Кентон видел на лице черного жреца во время первого своего приключения.

Лик Нергала — повелителя смерти!

А что же за свернувшиеся дрожащие тени обволакивали статую?

Он почувствовал, что Кланет украдкой изучает его. Трюк! Трюк, чтобы испугать его! Он спокойно встретил взгляд жреца, улыбнулся.

Перс рассмеялся.

— Эй, Кланет, — сказал он, — твоя стрела пролетела мимо. Может, он сам колдун и может делать кое-что похлеще. Измени игру, Кланет.

Он зевнул и уселся на низком стуле. Лицо черного жреца стало еще мрачнее.

— Лучше помолчи, Зубран, — ответил он. — Иначе Нергал изменит свою игру с тобой и навсегда уничтожит твое неверие.

— Неверие? — повторил перс. — О, Нергал вполне реален. Не неверие раздражает меня, а вечное однообразие. Неужели ты не можешь сделать что-нибудь новое, Кланет? Может ли Нергал сделать что-нибудь новое? Изменить игру со мной, а? Клянусь Ариманом, именно этого я и жду от него, если он, конечно, может.

Он снова нарочито зевнул. Черный жрец что-то проворчал, повернулся к шести помощникам.

— Идите, — приказал он, — и пришлите ко мне Зачеля.

Они гуськом вышли через внешнюю дверь. Черный жрец опустился на другой стул, изучая Кентона; барабанщик сидел на корточках, тоже глядя на него; перс что-то бормотал про себя, играя рукоятью кинжала. Дверь раскрылась, и в ней появился жрец. В одной руке он держал длинный хлыст, змеиный конец которого, увенчанный металлом, был много раз свернут вокруг его руки. Он поклонился Кланету.

Кентон узнал его. Когда он лежал на палубе у мачты, он видел этого человека: тот сидел на высокой платформе у основания мачты. Зачель был надсмотрщиком рабов галеры, гребцов, а длинный хлыст был рассчитан на то, чтобы достать до любого раба, хоть немного замешкавшегося.

— Этого ли человека ты видел на палубе несколько снов назад? — спросил Кланет. — Он лежал на палубе и, как ты рассказывал, исчез в тот момент, когда шлюха Иштар вон оттуда склонилась к нему.

— Он самый, господин, — ответил надсмотрщик, подходя ближе к Кентону и рассматривая его.

— Куда же он тогда исчез? — спросил Кланет скорее самого себя. — В каюту Шарейн? Но если так — почему она выгнала его, а ее кошки вцепились в него когтями? А откуда меч, которым она размахивала и звала его вернуться за ним? Я знаю этот меч…

— Он не ушел тогда в каюту, хозяин, прервал его Зачель. — Я видел, как она его искала. Она вернулась одна. Он исчез.

— И его прогнали два сна назад, — продолжал размышлять Кланет. — Корабль с тех пор непрерывно двигался. Мы видели, как он боролся с волнами далеко позади нас. Но вот он снова на корабле — и раны его совсем свежие, все еще кровоточат, будто нанесены несколько мгновений назад. И как он прошел барьер? Да… как он прошел барьер?

— Наконец-то ты задал настоящий вопрос, — воскликнул перс. — Пусть он мне только расскажет это, и, клянусь девятью адами, недолго я буду твоим товарищем, Кланет.

Кентон заметил, как барабанщик украдкой сделал предупреждающий жест персу, увидел, как сузились глаза черного жреца.

— Ха-ха! — рассмеялся Джиджи. — Зубран шутит. Жизнь там так же утомительна, как и у нас. Не правда ли, Зубран?

И снова предупреждающий знак. Перс заметил его.

— Да, думаю, это так, — неохотно ответил он. — Во всяком случае — разве я не принес обет Нергалу? Тем не менее, — пробормотал он, — боги даровали женщине одно умение, которое не наскучило мужчинам с того дня, как создан мир.

— Они забывают это умение в жилище Нергала, — мрачно сказал жрец. — Помни это и придерживай свой язык, иначе окажешься в худшем месте, чем это — тут тебе по крайней мере сохранили тело.

— Могу я сказать господин? — спросил Зачель, и Кентон почувствовал угрозу в брошенном на него взгляде надсмотрщика.

Черный жрец кивнул.

— Я думаю, он миновал барьер, потому что ничего не знает о нашем повелителе, — сказал Зачель. — Он, может быть, даже враг нашего повелителя. А если нет — как он смог сбросить с себя руки жрецов, исчезнуть в море… и снова появиться?

— Враг Нергала! — пробормотал Кланет.

— Но отсюда не следует, что он друг Иштар, — спокойно вмешался барабанщик. — Конечно, если бы он присягнул Темному повелителю, он смог бы пересечь барьер. Но правда и то, что присяга Иштар так же помешала бы ему сделать это.

— Верно! — лицо Кланета прояснилось. — И я знаю этот меч — это меч самого Набу.

Он помолчал, задумался. А когда заговорил, его низкий голос звучал вежливо.

— Незнакомец, — сказал он, — если мы были грубы с тобой, прости нас. Посетители на этом корабле — большая редкость. Ты, как бы это сказать, застал нас врасплох и заставил забыть о манерах. Зачель, развяжи его.

Зачель наклонился и угрюмо снял с ног Кентона ремень.

— Если, как я думаю, ты пришел от Набу, — продолжал черный жрец, — говорю тебе, что я не ссорюсь с Мудрейшим и его людьми. И мой хозяин, повелитель смерти, равен повелителю мудрости. Как может быть иначе; если один держит ключи знаний этой жизни, а другой — ключи, раскрывающие двери к абсолютному знанию? Нет, никакой вражды здесь нет. Ты приближенный Набу? Он послал тебя на корабль? И — зачем?

Кентон молчал, напряженно размышляя в поисках ответа. Он знал, что оттягивать ответ, как с Шарейн, нельзя. Бесполезно и рассказывать всю правду, как он рассказал ей — и был изгнан, как преследуемая крыса. Здесь его ждет опасность большая, чем в розовой каюте. Его мысли прервал голос Кланета:

— Но хоть ты и посланец Набу, похоже, он не смог помешать тебе потерять его меч, не спас от копий женщин Иштар. А если это так, спасет ли он тебя от моего хлыста, от моих цепей?

И поскольку Кентон продолжал молчать, волчий огонь загорелся в мертвых зрачках и черный жрец с криком вскочил на ноги:

— Отвечай мне!

— Отвечай Кланету! — крикнул Джиджи. — Или страх перед ним отнял у тебя язык?

Под внешним гневом в голосе барабанщика звучало предупреждение, дружелюбие.

— Если Набу и мог спасти меня, он этого не сделал, — угрюмо сказал Кентон.

Черный жрец с усмешкой снова сел.

— И не спасет, если я приговорю тебя к смерти, — сказал он.

— Смерть — если он приговорит к ней, — прохрипел Джиджи.

— Кем бы ты ни был и откуда бы ни явился, — продолжал черный жрец, — одно кажется мне верным. Ты можешь порвать цепь, которая раздражает меня. Нет, Зачель, останься, — сказал он, заметив, что надсмотрщик сделал движение к выходу. — Твой совет ценен. Останься!

— Умер один из рабов на веслах, — сказал надсмотрщик. — Я хочу снять с него цепи и выбросить за борт.

— Умер? — в голосе Кланета прозвучала заинтересованность. — Который? И как он умер?

— Кто знает? — Зачель пожал плечами. — От усталости, может быть. Он один из тех, кто отплыл с нами с самого начала. Он сидел рядом с желтоволосым рабом с севера, которого мы купили в Эмактиле.

— Да, он прослужил долго, — сказал черный жрец. — Его забрал Нергал. Пусть его тело еще немного поносит цепи. Оставайся со мной.

И он снова обратился к Кентону, неторопливо, непререкаемо:

— Предлагаю тебе свободу. Ты получишь почести и богатство в Эмактиле, куда мы поплывем, как только ты выполнишь мою просьбу. Станешь главным жрецом в храме, если захочешь. Золото, женщины, звания — все твое, если сделаешь то, что я велю.

— Что же я должен сделать, чтобы заслужить все это? — спросил Кентон.

Черный жрец встал и склонил голову так, чтобы смотреть прямо в глаза Кентону.

— Убей Шарейн! — сказал он.

— Мало разума в этом, Кланет, — насмешливо сказал перс. — Разве ты не видел, как его побили ее девушки? Все равно что послать на схватку с львицей человека, побежденного львятами.

— Нет, — сказал Кланет, — я вовсе не имел в виду, что он открыто пересечет палубу, чтобы его все могли видеть, Он может перебраться за борт и продвигаться от цепи к цепи, с выступа на выступ. В задней стене каюты, где она спит, есть окно. Он может пробраться сквозь него.

— Лучше пусть принесет клятву Нергалу, господин, прежде чем отправиться в дорогу, — прервал Зачель, — Иначе мы его больше не увидим.

— Дурак! — заявил Джиджи. — Если он принесет клятву Нергалу, он вообще ничего не сможет сделать. Откуда мы знаем, что тоща барьер не закроется для него, как он закрыт для всех, поклявшихся Темному повелителю и Иштар?

— Верно, — кивнул черный жрец. — Мы не можем рисковать. Хорошо сказано, Джиджи.

— А почему Шарейн должна быть убита? — спросил Кентон. — Позволь мне сделать ее рабыней, чтобы я мог отплатить за насмешки и удары. Отдай ее мне — и оставь у себя все обещанные богатства и почести.

— Нет! — Черный жрец склонился ближе, внимательно глядя ему в глаза. — Она должна быть убита. Пока она жива, у богини есть сосуд, в который она может вливаться. Шарейн мертва — и на этом корабле нет никого, через кого проявила бы себя Иштар. Я, Кланет, знаю это, Шарейн мертва, Нергал правит — через меня! Нергал выигрывает — благодаря мне!

У Кентона появился план. Он пообещает сделать это — убить Шарейн. Он проберется в ее каюту, расскажет о заговоре черного жреца. Каким-нибудь образом заставит ее поверить ему.

Слишком поздно понял он по лицу Кланета, что черный жрец уловил его мысли. Слишком поздно вспомнил, что зоркие глаза надсмотрщика не отрываются от него, не опускают ни тени выражения.

— Смотри, господин! — проворчал Зачель. — Смотри! Разве ты не читаешь его мысли, как я? Ему нельзя доверять. Ты призвал меня сюда для совета и назвал мой совет ценным — позволь высказать, что у меня на уме. Я думал, что этот человек у мачты исчез, как я и говорил тебе. Но так ли это? Боги приходят на корабль и уходят с него, как хотят. Но не человек. Нам кажется, мы видели, как он борется с волнами позади корабля. Но так ли это? Колдовством он мог заставить нас видеть то, чего в действительности не было. Он был все это время на корабле, прятался в каюте Шарейн. Мы видели, как он вышел из ее каюты.

— Но его выгнали оттуда женщины, Зачель, — прервал барабанщик. — Выбросили. Избили. Вспомни это. Там нет дружбы, Кланет. Они рвались к его горлу, как псы к горлу оленя.

— Игра! — воскликнул Зачель. — Игра, чтобы обмануть тебя, господин. Они могли убить его. Почему не убили? Его раны — булавочные уколы. Они гнали его, но куда? Сюда, к нам! Шарейн знала, что он может пересечь барьер. Послала бы она нам такой подарок, если бы у нее не было цели? А какая цель у нее может быть, господин? Только одна. Поместить его сюда, чтобы убить тебя… точно так, как ты хочешь послать его, чтобы убить ее! Он сильный человек — и позволил девушкам побить себя! У него был меч, священное острое оружие — и он позволил женщинам отобрать его. Ха-ха! — рассмеялся Зачель. — Ты веришь в это, господин? Я — нет!

— Клянусь Нергалом, — Кланет встал, разгневанный. — Клянусь Нергалом…

О схватил Кентона за плечи, швырнул через дверь каюты на палубу. И быстро вышел за ним.

— Шарейн! — взревел он. — Шарейн!

Кентон поднял голову, увидел Шарейн у дверей ее каюты; она обнимала руками талии двух стройных девушек.

— Нергал и Иштар заняты, — насмехался черный жрец. — Жизнь на корабле стала скучной. У меня под ногами раб. Лживый раб. Ты его знаешь, Шарейн?

Он наклонился и высоко поднял Кентона, как мужчина ребенка. Ее лицо, холодное, презрительное, не изменилось.

— Он ничто для меня… червь, — ответила она.

— Ничто для тебя? — ревел Кланет. — Но по твоей воле он пришел ко мне. У него лживый язык, Шарейн. По старому закону раб должен быть наказан за это. Я выставлю против него четверых моих людей. Если он победит их, я сохраню ему жизнь… на некоторое время… чтобы он и дальше развлекал нас. Но если победят они… у него вырвут лживый его язык. Я пришлю его тебе в знак моей любви, о священный сосуд Иштар!

— Ха-ха! — рассмеялся черный жрец, видя, как побледнела Шарейн. — Испытание твоего колдовства, Шарейн. Заставь этот язык говорить. Заставь его… — хриплый голос замурлыкал, — заставь его говорить тебе о любви. О том, как ты прекрасна, Шарейн! Как удивительна, как сладка, Шарейн! Немного упрекать тебя, может быть, за то, что ты позволила его вырвать!

— Хо-хо! — хохотал Кланет. Потом словно выплюнул: — Ты, храмовая шлюха!

Он сунул в руки Кентону легкий хлыст.

— Сражайся, раб, — рявкнул он, — дерись за свой лживый язык!

Вперед прыгнули четверо жрецов, вытягивая из-под одежды ремни, окованные металлом. Они окружили его и, прежде чем Кентон собрался с силами, набросились. Прыгнули, как четыре тощих волка, стегали его своими ремнями. Удары падали ему на голову, на обнаженные плечи. Он пытался отразить удары, ответить на них. Металл ремней глубоко врезался в тело. С плеч, груди, со спины потекла кровь.

Ремень попал ему в лицо, на какое-то время ослепив.

Он услышал издалека золотой голос Шарейн, полный презрения:

— Раб — ты даже бороться не можешь!

Изрыгая, проклятия, он отбросил ненужный хлыст. Прямо перед собой увидел улыбающееся лицо жреца, который ударил его. Прежде чем жрец смог снова поднять ремень, кулак Кетона ударил его прямо в ухмыляющийся рот. Кентон почувствовал, как под костяшками его пальцев хрустнули кости носа, посыпались зубы. Жрец отшатнулся, упал и покатился к борту.

И сразу оставшиеся трое набросились на него, пытались схватить за горло, рвали ногтями, хотели сбить с ног. Он высвободился. На мгновение трое отступили, потом набросились вновь. Один оказался немного впереди остальных. Кентон схватил его за руку, завел эту руку за плечо, подставил бедро, напрягся и швырнул жреца по воздуху на остальных. Голова жреца ударилась о палубу, послышался треск, как от лопнувшего сухожилия. Мгновение тело стояло на голове, касаясь палубы плечами, ноги извивались в гротескном полуобороте. Затем упало и лежало неподвижно.

— Хороший бросок! — услышал Кентон голос перса.

Длинные пальцы схватили его за ноги, его потянуло в сторону. Падая, он увидел перед собой лицо — вернее, красное пятно на месте лица; лицо первого жреца, которого он ударил. Кентон вытянул руки. В глотку ему вцепились когти. В мозгу Кентона вспыхнула ужасная картина, которую он видел в другой неравной схватке на поле битвы во Франции. Вверх взметнулась его правая рука с вытянутыми двумя пальцами. Они попали в глаза душителя. Кентон безжалостно нажал. И услышал крик боли, слезы и кровь струились по его рукам, душившие пальцы разжались. На месте глаз были теперь две пустых красных глазницы.

Кентон вскочил на ноги. Наступил на красное лицо, наступил раз, два, три — и пальцы, державшие его за ноги, разжались.

Он мельком заметил бледное лицо Шарейн с широко раскрытыми глазами; понял, что черный жрец больше не смеется.

На него устремился четвертый жрец, сжимая в руке нож с широким лезвием. Кентон наклонил голову и бросился навстречу. Схватил руку, державшую нож, дернул ее назад, услышал, как щелкнула кость. Четвертый жрец закричал и упал.

Кентон увидел Кланета, смотревшего на него, раскрыв рот.

Прямо к горлу черного жреца он прыгнул, подняв кулак. Но жрец вытянул руку, схватил его в прыжке, поднял высоко над головой и приготовился ударить о палубу.

Кентон закрыл глаза — это конец.

Он услышал настойчивый голос перса:

— Эй, Кланет, эй! Не убивай его! Ради Исхака и девяти адов — не убивай его! Кланет! Сохрани его для будущих схваток!

Потом барабанщик:

— Нет, Кланет, нет! — Он почувствовал, как его перехватили когти Джиджи и держали крепко. — Нет, Кланет! Он сражался честно и храбро. Хорошо его сохранить на будущее. Может, он изменит свои намерения — научится повиновению. Помни, Кланет, он может пересекать барьер.

Огромное тело жреца задрожало. Медленно руки его начали опускать Кентона.

— Повиновение? Ха! — послышался резкий голос надсмотрщика. — Дай мне его, господин, на место раба, умершего у весла.

Черный жрец опустил Кентона на палубу. Постоял над ним. Потом кивнул, повернулся и ушел в каюту. Кентон, охваченный усталостью, съежился, сжал руки в коленях.

— Сними цепи с мертвого раба и выбрось его за борт, Зачель, — услышал он голос Джиджи. — Я послежу за ним, пока ты не вернешься.

Кентон слышал, как ушел надсмотрщик. Барабанщик склонился над ним.

— Ты хорошо сражался, волчонок, — прошептал он. — Хорошо сражался! Теперь в цепи. Повинуйся. Придет и твой черед. Слушайся меня, волчонок, и я сделаю, что смогу.

Он отошел. Кентон, удивленный, поднял голову. Увидел, как барабанщик нагнулся, поднял тело жреца со сломанной шеей и одним движением длинной руки бросил его за борт. Наклонившись опять, выбросил тело, того, на чье лицо наступил Кентон. Остановился в раздумье перед кричащим ужасом с пустыми глазницами, извивающимся на палубе. Потом, весело улыбнувшись, схватил его за ноги и тоже перебросил через борт.

— Потом будет на троих меньше беспокойства, — пробормотал Джиджи.

Кентона охватила дрожь, зубы его застучали, он всхлипнул. Барабанщик удивленно взглянул на него.

— Ты храбро сражался, волчонок, — сказал он. — Почему же ты дрожишь, как побитый пес, у которого отобрали кость?

Он положил руки на окровавленные плечи Кентона. При этом прикосновении Кентон перестал дрожать. Как будто через руки Джиджи вливался поток силы, которую пила его душа. Как будто он наткнулся на древний источник, на древний бассейн равнодушия к жизни и смерти.

— Хорошо! — сказал Джиджи и встал. — За тобой идет Зачель.

Надсмотрщик стоял рядом, он коснулся плеча Кентона, указал вниз, на лестницу, ведущую с черной палубы в трюм. Кентон спустился в полутьму ямы, Зачель — за ним. Кетон, спотыкаясь, пошел по узкому проходу, был остановлен у большого весла, на котором лежала голова человека с мускулистыми плечами и длинными, как у женщины, светлыми волосами. Гребец с золотыми волосами спал. Вокруг его талии шло толстое железное кольцо. Сквозь это кольцо была продета цепь, ее конец крепился к скобе, глубоко вбитой в скамью, на которой сидел гребец. На запястьях его были наручники. Такие же кольца — на весле. Кольца и наручники соединяла еще одна цепь.

Слева от спящего было пустое металлическое кольцо, на весле пара пустых колец, с которых свисала цепь с наручниками.

Зачель подтолкнул Кентона к этому месту рядом со спящим. Надел ему на пояс кольцо, защелкнул его, закрыл на замок.

Сунул руки сопротивлявшегося Кентона в наручники, защелкнул и их тоже закрыл на замок.

И тут Кентон почувствовал на себе чей-то взгляд. Смотрели сзади. Он увидел наклонившееся над перилами лицо Шарейн. В глазах ее была жалось и еще какое-то чувство, от которого сердце Кентона забилось.

— Я научу тебя повиновению — не сомневайся! — сказал Зачель.

Кентон снова оглянулся.

Шарейн ушла.

Он склонился к веслу рядом со спящим гигантом.

Склонился к веслу…

…Прикованный к нему.

Раб на галере!

Глава VIIIРассказ Сигурда

Кентон проснулся от резкого звука свистка. Плечо его обожгло, как горячим железом. Он рывком поднял голову, лежавшую на руках; тупо посмотрел на наручники на запястьях. Опять обожгло плечи, впилось в тело.

— Вставай, раб! — услышал он рычание. Он узнал этот голос и пытался осознать свое положение. — Вставай! За весла!

Другой голос, рядом, прошептал хрипло, но с теплым чувством товарищества:

— Поднимайся, иначе кнут напишет на твоей спине кровавые руны.

Кентон с трудом распрямился, руки его механически легли в два гладких полированных углубления на деревянном стволе, к которому он был прикован. Стоя на скамье, он увидел спокойный бирюзовый океан, небольшие волны в огромном перевернутом кубке из серебристого тумана. Перед ним находились четыре человека, два стояли, два сидели у больших весел, подобных тому, за которое держался он; весла проходили сквозь борт судна. За ними видна была черная палуба…

Память вернулась к нему, уничтожив остатки сна. Первый голос принадлежал Зачелю, а прикосновение к плечу — удар бича надсмотрщика. Кентон повернул голову. Еще с десяток мужчин, черных и коричневых, сидели и стояли у других весел, сгибаясь и разгибаясь, двигая корабль Иштар по спокойному лазурному морю. И на платформе у мачты стоял Зачель, насмешливо улыбаясь. Кентона снова ударил длинный бич.

— Не оглядывайся! Греби! — рявкнул Зачель.

— Я буду грести, — прошептал второй голос. — Стой и качайся вместе с веслом, пока к тебе не вернется сила.

Кентон взглянул на светловолосую голову: волосы длинные, будто женские. Но ничего женского в этом поднятом на мгновение навстречу лице не было. Ледяной холод и ледяная синева были в глазах, как будто чуть подтаявших от теплого дружеского чувства. Кожа, закаленная бурями, окрашенная ураганами. Ничего женского и в больших мышцах плеч, спины и рук, которые вздымали огромное весло легко, как женщина, метлу.

Северянин до кончика пальцев; викинг из древней саги, подобно Кентону, раб на корабле; гигант, спавший на весле, когда Кентона приковывали к месту.

— Я Сигурд, сын Тригга, — пробормотал северянин. — Какие злые норны привели тебя на корабль колдунов? Говори тихо, наклонись к веслу — у дьявола с хлыстом острый слух.

В такт движениям весла Кентон наклонился и выпрямился, стоя на скамье. Оцепенение, охватившее его мозг, проходило тем быстрее, чем быстрее мышцы, державшие весло, разгоняли кровь по телу. Сосед одобрительно крякнул.

— Ты не слабый человек, — прошептал он. — Весла утомляют, но по ним из моря идет сила. Однако пей эту силу неторопливо. Становись сильней — медленно. А потом, может быть, мы с тобой…

Он замолчал, искоса бросил осторожный взгляд на Кентона.

— По внешности ты Эйрна, с южных островов, — прошептал он. — Я не таю злобы на людей Эйрна. Они всегда отвечают нам мечом на меч, встречают грудь к груди. Многими ударами мы обменялись, и крылатые валькирии никогда не возвращаются в Валгаллу с пустыми руками, когда мы встречаемся с людьми Эйрна. Храбрые люди, сильные люди, люди, которые умирают с криком, целуя лезвие меча и острие копья весело, как невесту. Ты один из них?

Кентон быстро соображал. Он должен так ответить, чтобы подкрепить дружбу, ясно предложенную ему. Ни откровения полной правды, ни уклончивого ответа, вызывающего подозрение.

— Меня зовут Кентон, — негромко ответил он. — Мои предки из Эйрна. Они хорошо знают викингов и их корабли — и мне не передали никакой злобы к ним. Я буду твоим другом, Сигурд, сын Тригга, все время, пока мы будем вместе. И мы с тобой… вместе…

Он многозначительно замолчал, как перед этим викинг. Северянин кивнул, затем снова взглянул искоса.

— Как выпала тебе эта злая судьба? — спросил он по-прежнему шепотом. — С тех пор как меня привели на корабль на острове волшебников, мы не заходили в гавань. И тебя здесь не было, когда меня приковали к веслу.

— Сигурд, клянусь Всеобщим Отцом Одином, не знаю! — руки северянина вздрогнули при имени его бога. — Невидимая рука выхватила меня из моего мира и перенесла сюда. Сын Гелы, главный на черной палубе, предложил мне свободу — если я совершу постыдный поступок. Я отказался. Я сразился с его людьми. Убил троих. И тогда меня приковали к веслу.

— Ты убил троих! Викинг смотрел на Кентона сверкающими глазами, оскалив зубы. — Убил троих! Твое здоровье! Товарищ! Твое здоровье!

Что-то похожее на летающую змею свистнуло рядом с Кентоном; свистнуло и ударило северянина по спине. Кровь брызнула с этого места. Хлыст ударил, щелкнув, еще и еще.

Сквозь свист бича послышалось рычание Зачеля:

— Собака! Отродье свиньи! Ты сошел с ума? Убить тебя?

Под ударами хлыста Сигурд, сын Тригга, задрожал. Он посмотрел на Кентона, на губах его появилась кровавая пена. И Кентон вдруг понял, что это не от боли ударов — от стыда и гнева. Удары вызывали кровотечение из сердца, могли разорвать его…

И Кентон, откинувшись, заслонив собою окровавленную спину, принял удары на себя.

— Ха! — закричал Зачель. — Ты тоже хочешь? Ты ревнуешь к поцелуям моего кнута? Что ж — получи их сполна!

Хлыст безжалостно свистнул и ударил, свистнул и ударил. Кентон стоически переносил побои; ни на мгновение не отодвинул своего ставшего щитом тела; и при каждом ударе думал, как он ответит на них, когда придет время…

Когда он овладеет кораблем!

— Остановись! — Сквозь затянутые болью глаза он увидел наклонившегося через перила барабанщика. — Ты хочешь убить раба? Клянусь Нергалом, если ты сделаешь это, я попрошу у Кланета разрешения приковать тебя на его место!

Потом мрачный голос Зачеля:

— Греби, раб!

Молча, почти теряя сознание, Кентон склонился к веслу. Северянин взял его за руку, сжал ее в железном захвате.

— Я Сигурд, сын Тригга! Внук Ярла! Хозяин драккаров! — голос его звучал негромко, но в нем был отзвук скрещивающихся мечей; он говорил, закрыв глаза, будто стоял перед алтарем. — Теперь между нами кровное братство. Кентон из Эйрна! Мы с тобой — кровные братья. Клянусь кровавыми рунами на твоей спине, которую ты подставил вместо моей. Я буду твоим щитом, как ты был моим. Наши мечи всегда будут заодно. Твои друзья — мои друзья, твои враги — мои враги. И моя жизнь — твоя, если понадобится! Клянусь Всеобщим Отцом Одином и всеми богами — я, Сигурд, сын Тригга! И если я нарушу эту клятву, пусть жалят меня ядовитые змеи Гелы, пока не увянет Ягдразил, древо жизни, и не наступит Рагнарк — ночь богов!

На сердце у Кентона стало тепло.

Пожатие северянина стало еще сильнее. Затем он разжал руку и склонился к веслу. Ничего больше не было сказано, но Кентон знал — клятва скреплена.

Щелкнул бич надсмотрщика, раздался резкий свисток. Четыре передних гребца высоко подняли весла и положили их в ниши. Викинг поднял свое весло и положил в такое же углубление.

— Садись, — сказал он. — Сейчас нас вымоют и накормят.

Тут на них полилась вода. Прошли два смуглых человека, обнаженные по пояс, со спинами, покрытыми шрамами. В руках они держали ведра. Подняв их, они вылили воду на двух следующих гребцов. Потом повернулись и ушли по узкому проходу между скамьями. Тела у них были мощные, а лица — как будто с древней ассирийской фрески, узкие, с, крючковатыми носами, с полными губами. Но на этих лицах не было признаков разума. Глаза их были пусты.

Они вернулись с другими ведрами, вылили воду на под и чисто вымыли его. Два других раба поставили на скамью между Кентоном и северянином грубую тарелку и чашку. На тарелке лежали десяток длинных стручков и груда круглых лепешек, напоминающих хлеб из маниоки, которые в тропиках пекут на солнце. Чашка была наполнена темной густой жидкостью пурпурно-красного цвета.

Кентон пожевал стручки. Они были мясистые и вкусом напоминали мясо. Круглые лепешки имели вкус того, что они напоминали, — хлеба из маниоки. Жидкость оказалась крепкой, ароматной, с привкусом брожения. В этой еде и питье была сила. Северянин улыбнулся ему.

— Теперь хлыста нет, можно, говорить, только негромко, — сказал он. — Таково правило. Поэтому, пока мы едим и пьем, задавай вопросы без страха, красный брат.

— Прежде всего я хотел бы узнать две вещи из многих, — ответил Кентон. — Как ты попал на корабль, Сигурд? И откуда приходит эта пища?

— Пища из разных мест, — ответил викинг. — Это корабль колдунов, к тому же проклятый. Он нище не может надолго останавливаться, и нигде его не ждут. Да, даже в Эмактиле, которая полна колдунами. Когда корабль приходит в гавань, на него несут пищу и такелаж торопливо и с опаской. Все это быстро грузят на корабль и отплывают, чтобы владеющие им демоны не рассердились и не уничтожили их. У них сильное колдовство — у этого бледного сына Гелы и у женщины на белой палубе. Иногда она мне кажется дочерью Локи, которого Один заковал в цепи за его злобность. А иногда я считаю ее дочерью Фреи, матери богов. Но кто бы она ни была, она прекрасна и у нее великая душа, У меня к ней нет ненависти.

Он поднес чашку к губам.

— Как я появился здесь, — продолжал он, — это длинная история. Я плыл на юг во флоте Рагнара Красное Копье. Мы отплыли на двенадцати больших драккарах… И плыли на юг через множество морей, грабя по пути. Потом из оставшихся десяти драккаров шесть приплыли в город в земле египтян. Очень большой город и полон храмов богов со всего мира — кроме наших.

Нас рассердило, что среди этих храмов нет храма Всеобщего Отца Одина. Мы разгневались. И вот однажды вечером, когда мы выпили много крепкого египетского вина, мы вшестером решили захватить храм, выбросить оттуда его бога и отдать его Одину.

Мы пришли к храму и вошли в него. Это был темный храм, полный черных одежд, как эти, на корабле. Когда мы объяснили им, что собираемся сделать, они зажужжали, как пчелы, и бросились на нас волчьей стаей. Мы тогда многих убили. И захватили бы храм для Одина, воюя вшестером в кольце врагов, но тут — затрубил рог.

— Он призывал помощь? — спросил Кентон.

— Вовсе нет, кровный брат, — ответил Сигурд, — Это был колдовской рог. Рог сна. Он навеял на нас сон, как ветер бросает брызги пены на паруса. Он превратил наши кости в воду, наши красные мечи выпали из рук, которые больше не могли держать их. И мы упали, охваченные сном, упали среди мертвых.

Проснулись мы в храме. Мы решили, что это тот же самый храм: он был темный, и в нем полно жрецов в черных одеждах. Мы были закованы в цепи, нас высекли и превратили в рабов. И тут мы узнали, что находимся не в земле египтян, а в городе, который называется Эмактила, на острове колдунов в море, и все это, как я думаю, в мире колдунов. Долго я был рабом у черных жрецов, я и мои товарищи, пока меня не приволокли на этот корабль, который бросил якорь в гавани Эмактилы. И с тех пор я сижу у весла, смотрю на их колдовство и стараюсь уберечь свою душу.

— Рог, который насылает сон! — удивленно сказал Кентон. — Я не понимаю этого, Сигурд.

— Поймешь, товарищ, — мрачно сказал Сигурд. — Скоро поймешь. Зачель хорошо играет на нем… слушай… он начинает.

Сзади послышался звук рога — глубокий, монотонный, густой звук. Низкий, дрожащий, длительный, он забирался в уши и через них, казалось, проникал в каждый нерв, касался его, ласкал, погружал душу в наркотический транс.

Нота монотонно тянулась, навевая сон.

Гневные глаза викинга были напряжены в борьбе со сном. Медленно, медленно его веки сомкнулись. Руки расслабились, и пальцы разжались, тело покачнулось, голова свесилась на грудь. И он упал на скамью.

Монотонная нота продолжала тянуться.

Как ни старался Кентон, он не мог отогнать мягкий, липкий сон, навалившийся на него со всех сторон. Все тело его онемело. Сон, сон — рои бесчисленных частиц сна летели на него, плыли в крови каждого сосуда, вдоль каждого нерва, туманили засыпающий мозг.

Все ниже и ниже опускались его веки.

Больше он не мог бороться. Звеня цепями, он упал рядом с Сигурдом.

Что-то глубоко внутри Кентона заставило его проснуться. Что-то поднялось из пропасти зачарованного сна к поверхности его сознания. Медленно начали подниматься тяжелые веки и остановились, повинуясь какому-то предупреждению. Он посмотрел сквозь сомкнутые ресницы. Цепи, приковавшие его руки к кольцам на весле, были длинными. Он подвинулся во сне и теперь лежал вытянувшись, спиной к низкой скамье. Лицом к белой палубе.

На краю ее, глядя на него, стояла Шарейн. Бледно-голубая накидка, на которой руки давно умерших ассирийских девушек выткали золотые лотосы, покрывала ее грудь, струилась по стройной талии и падала к маленьким ногам в сандалиях. Черноволосая Саталу стояла рядом с ней и тоже наклонилась, глядя на него.

— Госпожа, услышал он голос Саталу, — он не может быть человеком Нергала, слуги Нергала приковали его здесь.

Да, — проговорила Шарейн, — да, в этом я ошиблась. И будь он слугой Нергала, он не смог бы пересечь барьер. И Кланет не насмехался бы надо мной, как тогда…

— Он очень красив и молод, — вздохнула Саталу, — и силен. Сражался с жрецами, как повелитель-лев.

— Даже крыса, загнанная в угол, может отбиваться, — презрительно ответила Шарейн. — Он позволил заковать себя в цепи, как побитую собаку. О! — воскликнула она, и это был наполовину плач. — О Саталу, я стыжусь! Лжец, трус, раб — и все же он затрагивает что-то в моем сердце, что не затрагивал еще ни один мужчина. О, я стыжусь, я стыжусь, Саталу!

— Госпожа Шарейн, не плачь! — Саталу схватила ее за руки. — Может быть, он не лжец и не трус. Откуда нам знать. Может, он сказал правду. Как нам знать, что случилось в мире, который мы потеряли так давно? И он очень красив — молод!

— И все же он раб, — гордо сказала Шарейн.

— Ш-ш-ш! — предупредила Саталу. — Зачель возвращается.

Они повернулись, направились к каюте и исчезли из поля зрения Кентона.

Прозвучал свисток побудки. Рабы зашевелились, и Кентон застонал, потянулся, потер глаза и схватился за весло.

В сердце его был восторг. Ошибиться в словах Шарейн было нельзя. Он привлекал ее может быть, слегка, но привлекал. И если бы он не был рабом — но ведь он не всегда будет рабом — что тогда? Не такой тонкой нитью будет он держать ее. Он рассмеялся, но негромко, чтобы не услышал Зачель. Сигурд с любопытством взглянул на него.

— Сонный рог принес тебе веселые сны, — прошептал он.

— И на самом деле веселые, Сигурд, — ответил Кентон. Такие сны делают наши цепи все дольше, пока мы не сможем их порвать.

— Пусть Один шлет такие сны почаще, пожелал северянин.

Глава X Договор с Шарейн

Когда Зачель снова подул в свой рог, Кентону не нужна была его помощь, чтобы уснуть. Острый взгляд надсмотрщика улавливал все хитрости Сигурда, он постоянно следил за Кентоном и стегал его, если тот сбивался с ритма или позволял северянину брать на себя большую тяжесть. Руки Кентона были в волдырях, каждая кость и каждая мышца болели, а мозг тупо дремал в усталой голове. И так продолжалось пять следующих снов.

Однажды Кентон нашел в себе силы и задал вопрос, который все время возникал в его мозгу. Половина гребцов находилась за линией, разделяющей белую и черную палубы. — Ни Кланет с его свитой, ни Шарейн с ее женщинами не могли пересечь эту границу. А Зачель расхаживал от одного края трюма к другому; другие жрецы тоже, он видел их. И хотя он не видел внизу ни Кланета, ни Джиджи, ни перса, он не сомневался, что они тоже могли бы пройти. Почему же тогда черные одежды не проберутся понизу и не захватят розовую каюту? Почему Шарейн и ее женщины не спустятся в яму и не устроят засаду черной каюте? Почему не пускают в ход свои копья, свои стрелы — через яму в стаю черных жрецов?

Это колдовской корабль, повторил викинг, и на нем лежит не простое заклятье. Умерший раб рассказывал ему, что он был на корабле с того дня, как его спустили боги, и что всегда невидимый загадочный барьер отделял одну половину корабля от другой. Ни копье, ни стрела, ни другой снаряд не могли пересечь этот барьер, если не были посланы рукой бога или богини.

Оставаясь людьми, и тот и другой лагерь бессильны друг перед другом. Есть и другие законы, говорил раб Сигурду. Ни Шарейн, ни Кланет не могут покинуть корабль, когда он приходит в гавань. Женщины Шарейн могут. Черные жрецы тоже, но ненадолго. Скоро они должны вернуться. Корабль тянет их к себе. Что с ними будет, если они не вернутся? Раб не знал, но сказал, что это невозможно, корабль все равно притянет их.

Кентон раздумывал над этим, с болью в спине двигая веслом. Несомненно, корабль создали весьма практичные и экономные божества, они ничего не упустили, ни малейшей подробности, подумал он насмешливо.

Что ж, они создали игру, и у них есть право создавать законы этой игры. Он подумал, сможет ли Шарейн свободно ходить по кораблю от носа до кормы, когда он станет его хозяином. Думая об этом, он услышал рог Зачеля и, довольный, погрузился в забвение, которое приносил сон.

После шестого сна он проснулся с кристально ясным сознанием, с удивительным чувством радости жизни; тело его, свободное от боли, стало гибким и сильным. Он легко и сильно двигал веслом.

— Я предсказывал, что сила придет к тебе из моря, — сказал Сигурд.

Кентон с отсутствующим видом кивнул, его обострившаяся мысль ухватилась за проблему освобождения от цепей.

Что происходит на корабле, когда гребцы спят? Не может ли представиться ему и викингу шанс освободиться, если они не заснут?

Если бы он мог не заснуть!

Но как закрыть уши, если рог льет в них сон, как сирены в древности лили свои смертоносные песни в уши моряков, посмевших приплыть в их владения.

Сирены! В его памяти вспыхнуло приключение остроумного Одиссея. Как его охватило желание услышать песни сирен — но не оставаться с ними. Как приплыл он в их владения, залепил уши своих гребцов растопленным воском, велел им привязать себя к мачте с открытыми ушами — и тогда, проклиная всех, стремясь разорвать путы, сходя с ума от желания прыгнуть в их белые руки, он слышал их чарующие мелодии — и благополучно уплыл от них.

Поднялся ветер — ровный ветер, который заполнил парус корабля и нес его по мягким волнам. Скомандовали сушить весла. Кентон склонился на скамью. Сигурд был в дурном настроении, он стал молчалив, нахмурился, глаза его были устремлены вдаль, он грезил о далеких днях, когда его драккар бороздил Северный океан.

Кентон опустил руки на шелковые тряпки, в которые были завернуты его ноги, пальцы его как бы бесцельно начали отрывать нити, сминать их и собирать в шелковые цилиндрики. Он продолжал работать, викинг не обращал на него внимания. И вот он сделал две пробки. Зажал одну ладони, потер лицо и незаметно всунул пробку в ухо. Немного подождал, закрыл второе ухо. Рев ветра превратился в шепот.

Медленно, незаметно вынул пробки, скрутил еще нити. Снова заткнул уши. Теперь слышалось только слабое далекое бормотанье. Удовлетворенный, он сунул пробки за пояс.

Корабль летел вперед. Вскоре пришли рабы и вылили на них с викингом ведра с водой, принесли им еду и питье.

Перед самым началом сна Кентон опустил голову на скамью, держа в пальцах шелковые цилиндрики. Быстро засунул их в уши. И расслабил все мышцы. Монотонный звук рога превратился в еле слышное жужжание. Но даже и теперь его охватывал сон. Кентон боролся с ним, отгонял его. Жужжание прекратилось. Он слышал, как рядом прошел надсмотрщик, посмотрел ему вслед сквозь сомкнутые ресницы. Надсмотрщик поднялся на корму и исчез в каюте Кланета.

Черная палуба пуста. Как бы ворочаясь во сне, Кентон перевернулся, опустил руку со скамьи, оперся на нее и взглянул на то, что находилось за ним.

Он услышал смех, золотой, звонкий. По краю палубы шла Шарейн, рядом с ней черноволосая Саталу. Шарейн села, распустила волосы, золотое облако рассыпалось по плечам, и она сидела будто под ароматным шелковым красно-золотым тентом. Саталу приподняла золотистую прядь, начала расчесывать ее.

И сквозь эту прекрасную паутину глаза Шарейн устремились на него. Невольно он раскрыл свои, взглянул в ее полураскрытые зрачки. Она удивленно выдохнула, привстала, в изумлении глядя на него.

— Он не спит! — прошептала она.

— Шарейн! — выдохнул он.

Он видел, как краска покрыла ее лицо, оно стало надменным. Она подняла голову, нарочито принюхалась.

— Саталу, — сказала она, — тебе не кажется, что очень воняет из трюма? — Она сморщила нос. — Да, я уверена. Как на старом базаре рабов в Уруке, когда приводили новых рабов.

— Я… я не заметила, госпожа, — запинаясь, ответила Саталу.

— Ну, конечно, — голос Шарейн стал безжалостен. — Вот он сидит, новый раб. Странный раб, который спит с открытыми глазами.

— Но он… не похож на раба, — девушка по-прежнему запиналась.

— Неужели? — ласково спросила Шарейн. — Что с твоей памятью, девушка? Каковы признаки раба?

Черноволосая девушка не ответила, низко склонилась над локонами госпожи.

— Цепь и следы кнута, — насмехалась Шарейн, — вот признаки раба. И у этого нового раба они есть — множество.

Кентон по-прежнему молчал, не отвечая на насмешки, не двигаясь; он на самом деле едва слышал ее, упиваясь ее красотой.

— Ах, мне снился человек, который пришел ко мне с великими словами, носитель обещаний, надежда моего сердца, — вздохнула Шарейн. — Я открыла ему свое сердце — в том сне, Саталу. Все сердце! А он ответил мне ложью, и его обещания оказались пустыми, и мои девушки побили его. А теперь мне кажется, что там сидит этот лжец и слабый человек из моего сна, и на спине у него следы кнута, а руки у него в цепях. Раб!

— Госпожа! О, госпожа! — прошептала Саталу.

Кентон хранил молчание, хотя насмешки стали жечь его.

Неожиданно она встала, просунула руки сквозь сверкающие пряди.

— Саталу, — прошептала она, может ли мой взгляд разбудить раба? Может ли раб, особенно молодой и сильный разорвать свои цепи — ради меня?

Она качнулась, обернулась; сквозь тонкую одежду сверкнули изящные розовые округлости грудей и бедер. Она широко раскинула сеть своих волос, посмотрела сквозь них на него шаловливым взглядом. Прихорашиваясь, выставила вперед розовую ногу, колено с ямочкой.

Он безрассудно поднял голову, кровь ударила ему в лицо.

— Цепи будут разорваны, Шарейн! — воскликнул он. — Я разорву их — не сомневайся. И потом…

— И потом, — повторила она, — потом мои девушки снова побьют тебя, как и раньше! — Она усмехнулась и отвернулась.

Он следил, как она уходит, кровь билась в его висках, как барабан. Он заметил, что она остановилась и что-то шепнула Саталу. Черноволосая девушка обернулась и сделала ему предупреждающий жест. Он закрыл глаза и опустил голову на руки. И услышал шаги Зачеля, спускавшегося в яму. Прозвучал свисток.

Но если она смеялась над ним, почему предупредила об опасности?

Шарейн снова смотрела на него с палубы.

С того первого раза прошло время, но как измерить его в этом заколдованном мире, Кентон не знал. Как и корабль, он запутался во вневременной паутине.

Сон за сном лежал он на скамье, ожидая ее. Она не выходила из каюты. Или если и выходила, то не попадалась ему на глаза.

Он не рассказывал викингу, что сумел разорвать чары сна. Сигурду он предан душой и телом. Но он не был уверен в хитрости северянина, не был уверен, что тот сумеет изобразить сон, как это делал Кентон. Он не мог рисковать.

И вот Шарейн стояла и смотрела на него с палубы возле изумрудной мачты. Рабы спали. На черной палубе никого не было. И в лице Шарейн не было насмешки. И когда она заговорила, слова ее нашли отклик в его сердце.

— Кто бы ты ни был, — шептала она, — две вещи ты можешь делать. Пересекать барьер. Оставаться бодрствующим, когда другие рабы спят.

Ты сказал, что можешь разорвать цепи. Поскольку те две вещи ты можешь делать, я верю, что и третья может оказаться правдой. Если только…

Она помолчала; он прочел ее мысли.

— Если только я не солгал тебе, как лгал раньше, — спокойно сказал он. — Что ж, я тебе не лгал.

— Если ты разорвешь цепи, — сказала она, — ты убьешь Кланета?

Он сделал вид, что думает.

— Зачем? Зачем? — в голосе ее звучало презрение. Разве он не заковал тебя в цепи? Не высек тебя? Не сделал тебя своим рабом?

— А разве Шарейн не прогнала меня копьями? — спросил он. — Разве не Шарейн сыпала мне соль на раны своими насмешками? Своим смехом?

— Но… но ты лгал мне! — воскликнула она.

Снова он сделал вид, что раздумывает.

— И что же получит этот лжец, слабак и раб, если убьет ради тебя этого черного жреца? — спросил он.

— Получит? — повторила она, не понимая.

— Чем ты мне за это заплатишь? — сказал он.

— Заплатить тебе? Заплатить? — Она жгла его своим презрением. — Тебе заплатят. Ты получишь свободу, любые из моих драгоценностей — все бери…

— Свободу я и так получу, убив Кланета, — ответил он. Какая польза мне от драгоценностей на этом проклятом корабле?

— Ты не понимаешь, — сказала она. — Когда ты убьешь черного жреца, я смогу высадить тебя в любом месте, где захочешь, в этом мире. Тут везде ценятся драгоценности.

Она помолчала и добавила:

— И разве они не ценятся в твоем мире, куда ты, кажется, можешь возвращаться, когда тебе грозит опасность?

Голос ее теперь был, как сладкий яд. Но Кентон только рассмеялся.

— Чего же ты хочешь? — спросила она. — Если этого недостаточно, чего же еще?

— Тебя!

— Меня? — выдохнула она. — Я, которая не отдавалась за плату никому. Я — должна отдаться тебе? Ты избитый пес. — Она бушевала. — Никогда!

До этого момента Кентон вел рассчитанную игру; теперь же он почувствовал гнев, такой же настоящий, как и ее.

— Нет! — воскликнул Кентон, — Нет! Ты не отдашь себя мне! Клянусь Богом, Шарейн, я возьму тебя!

Он протянул к ней сжатые в кулак закованные руки.

— Я буду хозяином корабля, и без всякой твоей помощи. Ты назвала меня трусом и лжецом, а теперь готова бросить мне плату мясника. Я захвачу корабль своими руками. И теми же руками возьму тебя!

— Ты угрожаешь мне! — Лицо ее покраснело от гнева. — Ты!

Она прижала руку к груди, достала кинжал и бросила в него. Но он, как будто ударившись о невидимую стену, упал, со звоном у ее ног, лезвие откололось от рукояти.

Она побледнела, съежилась.

— Ненавидь меня! — насмехался Кентон. — Ненавидь меня, Шарейн: что такое ненависть, как не очищающий пламень для чаши любви?

Она ушла и дверь каюты закрыла вовсе не бесшумно. А Кентон, мрачно усмехаясь, склонил голову на весло. Скоро он спал, как и его сосед-северянин.

Глава XНа корабле под парусом

Он проснулся от шума и суматохи по всему кораблю. На белой и черной палубах стояли люди. Они указывали куда-то руками, разговаривали, жестикулировали. Стая птиц, первая увиденная им в этом странном мире, пролетела над головой. Крылья у птиц были похожи на крылья больших бабочек. Оперение сияло, как лакированное золотом и яркой зеленью. Из раскрытых клювов доносились крики, похожие на перезвон маленьких колоколов.

— Земля! — воскликнул викинг. — Мы входим в бухту. Должно быть, кончаются пища и вода.

Дул ветер, и корабль шел под парусом. Не думая о биче Зачеля, Кентон взобрался на скамью и взглянул вперед. Надсмотрщик не обратил на это внимания, его собственный взгляд устремлен туда же.

Перед ними находился солнечно-желтый остров, высокий и круглый, усеянный кратерами радужной расцветки. Если не считать этих углублений, весь остров казался сверкающим топазом, от основания лежавшего в переливчатом мелком лазурном море, до вершины, на которой росли деревья с листвой, похожей на оперение; ветви деревьев напоминали огромные плюмажи из страусиных перьев, окрашенные в тусклое золото. Над ними и в них мелькали яркие вспышки — как многочисленные летающие цветы.

Корабль подошел ближе. На носу собрались девушки Шарейн, они смеялись и болтали. А на галерее стояла Шарейн и смотрела на остров грустным задумчивым взглядом.

Теперь берег был совсем рядом. Опустился парус. Корабль на веслах медленно подходил все ближе и ближе. И только когда нос чуть не уткнулся в берег, кормчий резко повернул рулевое весло и развернул корабль. Они плыли вдоль берега, и султаны странных деревьев овевали палубу своими листьями, похожими на ту листву, которую рисует мороз на стекле. Топазно-желтыми и солнечно-янтарными были эти листья, а ветви, с которых они свисали, блестели, как высеченные из желтого хризолита. На них висели огромные гроздья пламенно-алых цветов в форме лилий.

Медленно, все более медленно плыл корабль. Он вполз в широкую расщелину, которая рассекала остров почти до его середины. Берега расщелины пестрели многоцветными кратерами, и Кентон теперь увидел, что это просто поля цветов, росших как бы глубокими круглыми амфитеатрами. А сверкающие вспышки оказались птицами — птицами всех размеров: маленькие — не больше стрекозы, а у самых больших размах крыльев, как у кондоров с высоких Анд. Большие и маленькие, все они летали на ярких крыльях бабочек.

Остров дышал ароматом. И на нем не было ничего зеленого, кроме изумрудного сверкания птичьих перьев.

Мимо них скользила долина. Все медленнее мыли палубу ветви деревьев. Корабль проскользнул в устье оврага, в конце которого водопад обрушивал дождь жемчужин в золотой бассейн, обрамленный папоротником. Послышался звон цепи, упал якорь. Нос корабля развернулся, прорезал листву, уперся в берег.

По трапу спустились женщины Шарейн, неся на головах большие корзины. Шарейн смотрела им вслед с глубокой грустью. Женщины мелькнули меж цветов, усеивающих рощу, все тише и тише звучали их голоса, пока совсем не стихли. Шарейн, опустив подбородок на белые руки, впитывала землю раскрытыми тоскующими глазами. Над ее головой, над серебряным полумесяцем, по которому струились рыже-золотые волосы, парила птица — птица из сверкающих бриллиантов и блестящей синевы, со звоном волшебных колокольчиков. Кентон видел слезы на щеках Шарейн. Она заметила его взгляд и гневно отвернулась. Повернулась, как будто хотела уйти, потом понуро спряталась за цветущими деревьями своей галереи, где он больше не мог видеть, как она плачет.

Женщины вернулись с корзинами, полными добычи: фруктами, похожими на тыкву, пурпурными и белыми, большими гроздьями тех стручков, которые он ел, когда оказался на корабле. Они занесли свой груз в каюту и вышли с пустыми корзинами. Еще не раз они уходили и возвращались. Наконец они унесли не пустые корзины, а мехи для воды. Их они наполнили водой у сверкающего водопада. Несколько раз приносили они мехи, полные водой, на своих плечах.

И вот они еще раз отправились на берег, на этот раз без ноши; весело спустились с борта, скинули свои легкие одежды и бросились в воду. Как водяные нимфы плавали они и играли, а перламутровая вода ласкала, гладила их изысканные округлости — цвета слоновой кости, теплого розового цвета, мягкого коричневого. Наконец они выбрались из пруда, в цветочных венках и с охапками водяных лилий в руках, неохотно поднялись на борт и исчезли в каюте.

Теперь за борт спустились люди Кланета. Они тоже носили грузы на корабль, выливали воду в баки.

И снова началось движение на корабле. Загремели цепи, поднялся якорь. Вверх и вниз взметнулись весла, отводя корабль от берега. Вверх взлетел парус. Корабль развернулся, поймал ветер, медленно поплыл по аметистовым отмелям. Быстрее заработали весла. Золотой остров уменьшался, превращаясь в шафрановое облачко на горизонте, пока не исчез.

Корабль шел под парусом.

Все дальше и дальше — куда, в какой порт? Этого Кентон не знал. Сон за сном шел корабль безостановочно. Огромная чаша серебристого тумана, краем которой был горизонт, то расширялась, то сужалась — туман то сгущался, то чуть рассеивался. Им встречались бури, но они их выдерживали; ревущие шторма сменяли серебро тумана расплавленной медью, черной более глубокой, чем ночная тьма. Неожиданные порывы бури грозили молниями, страшными и прекрасными. Эти молнии напоминали осколки огромных призм, разбитые драгоценные радуги. Бури мчались на ногах громов. Гром звучал металлом, как звон колоколов; ураганы бьющихся цимбал сменялись дождями из многоцветных пламенеющих жемчужин.

И постоянно море вливало в Кентона силу через весло, как и пообещал Сигурд, переделывая его, преобразовывая, превращая его тело в орудие, закаленное и гибкое, как рапира.

Между снами Сигурд пел ему песни викингов, неспетые саги, забытый эпос севера.

Дважды посылал за ним черный жрец, допрашивал угрожал, соблазнял — напрасно. И каждый раз с еще более мрачным лицом отправлял его обратно к цепям.

Сражений бога и богини больше не было. И Шарейн во время сна рабов не выходила из своей каюты. Бодрствуя, он не мог повернуть головы, рискуя навлечь на себя бич Зачеля. Поэтому он часто поддавался сонному рогу — какой смысл бодрствовать, если Шарейн скрывается?

И вот наступил момент, когда он, лежа с закрытыми глазами, услышал чьи-то шаги. Он повернулся, лицом прижимаясь к спинке скамьи, как будто в беспокойном сне. Шаги остановились возле него.

— Зубран, — это голос Джиджи, — этот человек превратился в юного льва.

— Да, он силен, — согласился перс. — Жаль, что его сила тратится здесь, перегоняя корабль от одного скучного места в другому.

— Я думаю так же, — сказал Джиджи. — Сила теперь у него есть. И есть мужество. Помнишь, как он убивал жрецов?

— Помню ли я? — в голосе перса больше не слышалось скуки. — Как я могу забыть? Клянусь сердцем Рустама, это забыть невозможно! Для меня это первый глоток жизни, кажется, за столетия. Я у него в долгу за это.

— К тому же, — продолжал Джиджи, — у него есть верность. Я рассказывал тебе, как он защитил своей спиной человека, который спит с ним рядом. Этим он мне еще больше понравился.

— Прекрасный жест, сказал перс. — Может, для изысканного вкуса чересчур цветистый. Но все же — прекрасный.

— Мужество, верность, сила, — размышлял барабанщик, потом медленно, с оттенком веселья в голосе, — и хитрость. Необычная хитрость, Зубран: он нашел способ закрыть уши для сонного рога — и сейчас он не спит.

Сердце Кентона остановилось, потом начало биться сильнее. Откуда барабанщик знает? Знает ли он на самом деле? Или только догадывается? Он отчаянно пытался сдержать нервы, заставлял себя лежать неподвижно.

— Что?! — воскликнул перс недоверчиво. — Не спит?! Джиджи, ты бредишь!

— Нет, — спокойно ответил Джиджи. — Я незаметно следил за ним. Он не спит, Зубран.

Неожиданно Кентон почувствовал прикосновение руки к своей груди, к сердцу. Барабанщик усмехнулся, отвел руку.

— Он к тому же осторожен, — одобрительно сказал он. — Он мне немного верит, но только немного. И тебя он знает недостаточно, Зубран, чтобы довериться тебе. Поэтому он лежит тихо и говорит себе: «Джиджи на самом деле не знает. Он не может быть верен, пока я не открою глаза». Да, он осторожен. Но смотри, Зубран, он не может заставить кровь отхлынуть от лица, не может замедлить ритм сердца до сонного.

Он снова усмехнулся.

— А вот и еще одно доказательство его осторожности: он не сказал своему товарищу, что рог не имеет над ним власти. Слышишь, как храпит длинноволосый? Он-то уж точно спит. Мне это нравится — тайна, разделенная двоими, уже не тайна.

— Он кажется мне спящим, — Кентон почувствовал, как перс склоняется к нему, сомневаясь.

Усилием воли он держал свои веки закрытыми, дышал равномерно, спокойно. Долго ли они будут стоять тут?

Наконец Джиджи нарушил молчание.

— Зубран, — негромко сказал он, — подобно тебе, мне тоже наскучил черный жрец и эта бесплодная борьба между Иштар и Нергалом. Но, связанные обетом, ни я, ни ты не можем сразиться с Кланетом, не можем причинить вред его людям. Неважно, что обеты вырваны у нас хитростью. Мы их дали — и они действуют. До тех пор, пока Нергал через своего жреца правит на своей палубе, мы не можем сражаться с ним. Но предположим, что Кланет больше не правит, что чья-нибудь рука отправила его к его Темному хозяину.

— Это должна быть могучая рука! Где в этих морях мы найдем такую руку? И если найдем, как убедим выступить против Кланета? — усмехнулся перс.

— Я думаю, она здесь. — Кентон снова ощутил на себе руку барабанщика. — Мужество, верность, сила, быстрый ум и осторожность. У него все это есть. К тому же — он может пересекать барьер.

— Клянусь Ариманом! Верно!

— Теперь я хочу дать еще один обет. Обет, к которому ты присоединишься. Если цепи этого человека будут… разорваны, он легко сможет пробраться к Шарейн, легко вернет свой меч.

— Ну, и что тогда? — спросил Зубран. — Ему все же нужно будет встретиться с Кланетом и его свитой. А мы не сможем помочь ему.

— Да, не сможем, — согласился барабанщик. — Но мы не будем и мешать ему. Наши клятвы не заставляют нас воевать на стороне черного жреца, Зубран. На месте этого человека — если бы мои цепи были разорваны и меч снова был бы у меня — я нашел бы возможность освободить спящего рядом товарища. Он, я думаю, смог бы удержать свору, пока этот волчонок, который больше не волчонок, а взрослый волк, сразился бы с Кланетом.

— Что ж, — с сомнением начал перс, но потом с большим воодушевлением продолжил: — Я хотел бы видеть его свободным, Джиджи. По крайней мере хоть что-то нарушит это проклятое однообразие. Но ты говорил об обете.

— Клятва за клятву, — ответил Джиджи. — Если его цепи будут сломаны, если он вернет себе свой меч, если мы не будем помогать Кланету справиться с ним и если он убьет Кланета, станет ли он товарищем тебе и мне, Зубран?

— Почему он должен давать такую клятву? — спросил Зубран. — Разве только мы сломаем его цепи.

— Вот именно, — прошептал Джиджи. — Если он даст такую клятву, я сломаю его цепи.

Кентон почувствовал надежду. Но потом — сомнение. Не ловушка ли это? Уловка, чтобы мучить его. Он не станет рисковать… и все же… свобода!

Джиджи склонился к нему.

— Верь мне, Волк, — тихо сказал он. — Клятва за клятву. Если согласен, посмотри на меня.

Ему предлагают кости. Он не знает, фальшивые ли они, но нужно бросать. Кентон открыл глаза, посмотрел прямо в близкие мигающие бусинки. И снова крепко закрыл, успокоил дыханием, будто крепко спал.

Джиджи со смехом распрямился. Кентон слышал, как эти двое поднялись по ступенькам из трюма.

Снова свобода! Возможно ли это? И когда Джиджи — если это правда и не ловушка — когда Джиджи разорвет его цепи? Он лежал, разрываясь между надеждой и холодным сомнением. Может ли это быть правдой?

Свобода! И…

Шарейн!

Глава XIДжиджи разрывает цепи

Недолго пришлось ждать Кентону. Едва прозвучал в следующий раз сонный рог, как Кентон почувствовал прикосновение к своему плечу. Длинные пальцы дернули его за ухо, приподняли веки. Он смотрел в лицо Джиджи. Кентон вытащил из ушей пробки, которые помогли ему не поддаться звуку рога.

— Вот как ты это делаешь. — Джиджи с интересом осмотрел их. Он присел на скамью рядом.

— Волк, — сказал он, — я пришел поговорить с тобой, чтобы ты узнал меня немного получше. Я мог бы посидеть рядом с тобой, но кто-нибудь из этих проклятых жрецов может рыскать близко. Поэтому я сяду на стул Зачеля. А ты повернись лицом в мою сторону и прими тот обманчивый сонный вид, который я столько раз наблюдал у тебя.

Он поднялся со скамьи.

— Зубран сейчас с Кланетом, спорит о богах. Зубран, хоть и присягнул Нергалу, считает его подчиненным Аримана, персидского бога тьмы. Он также убежден, что эта борьба между Иштар и Нергалом за корабль лишена не только оригинальности и изобретательности, но и вкуса — ничего подобного его собственные боги и богини не сделали бы или если бы сделали, то гораздо лучше. Это бесит Кланета, что, в свою очередь, веселит Зубрана.

Джиджи встал и осмотрелся.

— Однако, — продолжал он, — на этот раз Зубран спорит, чтобы держать Кланета и особенно Зачеля подальше от нас, пока мы говорим; в таких спорах Кланет часто за аргументами обращается к Зачелю. Я сказал им, что не выношу таких разговоров и буду сидеть на месте Зачеля, пока спор не кончится. А он не кончится, пока я не вернусь, потому что Зубран умен, о, очень умен и ожидает, что наш разговор приведет в конечном счете к освобождению его от скуки.

Он искоса взглянул на белую палубу.

— Так что не бойся, Волк, — он привстал на коротких ногах. — Только следи за мной. Я предупрежу тебя, если понадобится.

Он, раскачиваясь, пошел к сидению надсмотрщика и сел на него. Кентон, повинуясь, сонно повернулся, положил руку на скамью и голову на руку.

— Волк, — неожиданно сказал Джиджи, — есть ли в том месте, откуда ты пришел, куст под названием чилкор?

Кентон посмотрел на него, поставленный в тупик вопросом. Но у Джиджи, должно быть, была причина спрашивать. Слышал ли он о таком растении? Он порылся в памяти.

— Листья у него вот такого размера, — Джиджи расставил пальцы на три дюйма. — Он растет только на краю пустыни и очень редок — к сожалению. Послушай, может, ты его знаешь под другим названием? Может, вот что тебе поможет. Нужно растереть его почки, перед тем как они раскрываются. Потом смешать с сезамовым маслом и медом, добавить немного перегоревшей слоновой кости и намазать голову, как пастой. Потом тереть, тереть, тереть — вот так, так, так, — он показал это на своей лысой сверкающей голове.

— Спустя немного, — продолжал он, — начинают расти волосы; они прорастают, как зерно под весенним дождем, и вот скоро — о, чудо! — лысый кумпол оброс. И вместо того, чтобы отражать свет, на нем вьются новые волосы. И мужчина, который был лыс, снова прекрасен в глазах женщины!

— Клянусь Надаком Козлиным! Клянусь Танит, подательницей радости! — с воодушевлением воскликнул Джиджи. — Мазь отращивает волосы! Как растут от нее волосы! Они выросли бы и на дыне. Да, даже на досках, если натереть их этой мазью, отрастут волосы, как трава. Ты уверен, что не слыхал об этом растении?

Борясь с изумлением, Кентон отрицательно покачал головой.

— Ну что ж, — печально сказал Джиджи. — Все это делают почки чилкора. И вот я их ищу, — он испустил могучий вздох, — я, который снова хотел бы быть прекрасным в женских глазах.

Он снова вздохнул. Потом одного за другим потрогал спящих рабов концом хлыста Зачеля — даже Сигурда.

— Да, черные глаза подмигнули Кентону, лягушачий рот улыбался.

— Ты думаешь, зачем я говорю о таких обыденных вещах, как растения, волосы и лысые макушки, в то время как ты закован в цепи, — сказал он. — Что ж, Волк, это вещи вовсе не обыденные. Именно они привели меня сюда. А не будь я здесь, разве у тебя была бы надежда на свободу, а, подумай? Нет, — сказал Джиджи. — Жизнь — серьезное дело. И все ее части серьезны. И поэтому никакая ее часть не может быть обыденной. Отдохнем немного, Волк, чтобы ты мог постигнуть эту великую истину.

И снова одну за другой он перетрогал спины спящих рабов.

— Так вот, Волк, продолжал он, — теперь я расскажу тебе, как оказался на этом корабле из-за чилкора, его воздействия на волосы и из-за моей лысой головы. И ты увидишь, что от них зависит и твоя судьба. Волк, когда я был ребенком в Ниневии, девушки находили меня исключительно привлекательным. «Джиджи! — кричали они когда я проходил мимо. — Джиджи, милый, Джиджи, дорогой! Поцелуй меня, Джиджи!»

Голос Джиджи стал забавно меланхоличным; Кентон рассмеялся.

— Ты смеешься, Волк, — заметил барабанщик. — Что ж — мы теперь лучше понимаем друг друга.

И его глаза озорно блеснули.

— Да, — сказал он. — «Поцелуй меня!» — восклицали они. И я целовал их, потому что считал такими же привлекательными, каким они считали меня. И по мере того как я рос, эта взаимная симпатия возрастала. Ты, несомненно, заметил, — самодовольно сказал Джиджи, — что я человек необычный, но когда я перешел от отрочества к зрелости, самой большой моей красотой стали волосы. Длинные, черные, завитые в кольца, они падали мне на плечи. Я заботился о них, смачивал благовониями, и нежные маленькие сосуды радости, которые любили меня, переплетали ими свои пальцы, когда моя голова лежала у них на коленях. Они наслаждались ими, как и я.

А потом я заболел. И когда оправился, мои прекрасные волосы исчезли.

Он замолчал и снова вдохнул.

— В Ниневии была женщина, которая пожалела меня. Именно она смазала мне голову мазью из чилкора, рассказала, как готовить эту мазь, показала растущие кусты. После многих лет… ммм… взаимного влечения… я снова заболел. И снова потерял волосы. Я тогда был в Тире, Волк, и, как мог, быстрее вернулся в Ниневию. Но когда я вернулся, добрая женщина уже умерла, а буря покрыла песком то место, где росли кусты чилкора, которые она мне показывала.

Он испустил чудовищный вздох. Кентон, очарованный, в тайне забавляющийся рассказом, не мог предвидеть подозрительного взгляда после этого меланхоличного излияния. Это уже казалось перебором.

— И тут, прежде чем я смог продолжить поиски, — торопливо продолжал Джиджи, — пришло известие, что женщина, которая любила меня, принцесса, — находится на пути в Ниневию, чтобы повидаться со мной. Какой стыд я испытал и какую боль из-за своей лысины! Никто не любит лысого мужчину.

— Никто не любит толстяков, — улыбнулся Кентон. Говорил он, как ему показалось, на своем языке; во всяком случае барабанщик не понял.

— Что Ты сказал? — спросил он.

— Я сказал, — серьезно ответил Кентон, — что для человека с такими превосходными качествами, как ты, утрата волос должна иметь не больше последствий, чем потеря одного пера из хвоста любимой птицы.

— Забавный у тебя язык, — флегматично заметил Джиджи. — Так много можно сказать в нескольких словах.

— Ну что ж, — продолжал он. — Я действительно расстроился. Я мог бы спрятаться, но боялся, что воля моя окажется недостаточно сильной, чтобы укрываться долго. Она была очень красива, эта принцесса, Волк. К тому же я знал, что если она узнает, что я в Ниневии, то найдет меня обязательно. У нее были светлые волосы. А между блондинками и брюнетками есть разница — брюнетки ждут, когда к ним придут, а блондинки сами ищут встречи. А в другой город отправиться я не мог — в каждом городе были женщины, восхищавшиеся мной. Что мне оставалось делать?

— Почему ты не надел парик? — спросил Кентон, настолько заинтересованный теперь рассказом Джиджи, что даже забыл о цепях.

— Я говорил тебе, Волк, что они любили играть моими волосами, продевать пальцы в мои локоны, — свирепо ответил Джиджи. — Может ли парик остаться на месте после такого обращения? Нет, если женщины так любят, как любили меня… Нет! Нет! Я расскажу тебе, что я сделал. И тут ты увидишь, как связаны мои утраченные волосы с тобой. Верховный жрец Нергала в Ниневии был моим другом. Я пошел к нему и попросил с помощью волшебства вырастить мне снова волосы. Он возмутился, сказал, что его искусство не для таких пустяков.

Именно тогда, Волк, я начал сомневаться в истинных возможностях этих жрецов. Я видел, как этот жрец совершал магические обряды. Он создавал привидения, от которых поднимались мои волосы — когда они у меня еще были. Насколько легче для него снова отрастить мои волосы, не тревожа привидения. Я ему так и сказал. Он еще более возмутился, сказал, что имеет дело с богами, а не с цирюльниками.

Но я уже понял. Он просто не мог этого сделать! Тем не менее я решил его использовать и попросил спрятать меня, чтобы принцесса меня не нашла, и что я, слабовольный, сам не мог пойти ей навстречу. Он улыбнулся и сказал, что знает такое место. Он посвятил меня в последователи Нергала и дал опознавательный знак, по которому, как он сказал, меня узнает и хорошо примет некто Кланет, и взял с меня клятвы, которые нельзя нарушить. Я охотно дал их, считая их временными. Его друга Кланета я счел жрецом какого-нибудь отдаленного храма. В эту ночь я спокойно уснул, а проснулся, Волк, — здесь!

— Это была дурная шутка, — гневно прошептал Джиджи. — И как бы пожалел о ней тот жрец из Ниневии, если бы я мог найти к нему дорогу!

— И вот с тех пор я тут, — резко, добавил он. — Моя клятва Нергалу не дает мне пересечь барьер и перейти на ту палубу, где есть маленький сосуд радости по имени Саталу, который я с восторгом взял бы в руки. И я не могу покинуть корабль, когда он пристает к берегу в поисках пищи и воды — ведь я искал убежища, из которого не смог бы уйти к своей принцессе.

— Клянусь Тиамат из пропасти — я нашел такое убежище! — печально воскликнул он. — И клянусь Белом, покорившим Тиамат, я устал от этого корабля не меньше Зубрана!

— Но если бы я не был здесь, — добавил он как бы вдогонку, — кто бы снял с тебя цепи? Куст, потеря волос, любящая принцесса и мое тщеславие — все это привело меня на корабль, чтобы я смог освободить тебя. Из таких нитей ткут боги наши судьбы.

Он наклонился вперед, вся злость исчезла из мигающих глаз, в выражении лягушачьего рта появилась нежность.

— Ты мне нравишься, Волк, — просто сказал он.

— И ты мне нравишься, Джиджи, — все опасения Кентона были забыты. — Очень нравишься. И я тебе верю. Но Зубран…

— Не сомневайся в Зубране, — выпалил Джиджи. — Его тоже обманом заманили на корабль, и он еще больше меня хочет освободиться. Когда-нибудь он расскажет тебе свою историю, как рассказал я. Хо! Хо! — рассмеялся барабанщик. — Вечно ищет нового, вечно устает от известного — таков Зубран. И такова его судьба — оказаться в новом мире и найти его еще хуже старого. Нет, Волк, не бойся Зубрана. С мечом и щитом будет он стоять рядом с тобой — пока не устанет даже от тебя. Но и тогда он сохранит верность.

Он помрачнел и всматривался, не мигая, в Кентона, заглядывая, казалось, в самую душу.

— Подумай как следует, Волк, — прошептал он. — Шансы будут против тебя. Мы двое не сможем помочь тебе, пока Кланет правит на палубе. Возможно, ты не сумеешь освободить своего длинноволосого соседа. Тебе придется драться с Кланетом и двадцатью его людьми, а может, и с Нергалом! И если ты проиграешь — смерть, после долгой, долгой пытки. Здесь, прикованный к веслу, ты по крайней мере, жив. Подумай!

Кентон протянул к нему руки в наручниках.

— Когда ты освободишь меня от цепей, Джиджи? — Все, что он спросил.

Лицо Джиджи прояснилось, черные глаза сверкнули, он распрямился, золотые кольца в заостренных ушах заплясали.

— Сейчас же! — сказал он. — Клянусь Сином, отцом богов! Клянусь Шамашем, его сыном и Белом-громовержцем — сейчас же!

Он просунул руки между талией Кентона и большим бронзовым кольцом, обвивавшим ее, потянул кольцо, будто сделанное из замазки, разорвал наручники на руках Кентона.

— Бегай на свободе, Волк! — прошептал он. — Бегай на свободе!

И, не оглядываясь, пошел к лестнице из ямы и начал подниматься по ней. Кентон медленно встал. Цепи спали с него. Он посмотрел на спящего викинга. Как освободить его? И как, если это удастся, разбудить его до прихода Зачеля?

Он снова осмотрелся. У основания высокого сидения надсмотрщика лежал сверкающий нож с длинным лезвием, тонкий нож, который уронил Джиджи — для него? Он не знал. Но знал, что ножом можно попробовать снять цепи с Сигурда. Он сделал шаг к ножу…

Сколько времени прошло до второго шага?

Его окутал туман.

Сквозь туман он видел, как задрожали фигуры спящих гребцов — стали похожими на призраки. И он больше не видел ножа.

Он потер глаза, посмотрел на Сигурда. И увидел призрак!

Посмотрел на борта корабля. Они таяли у него на глазах. Он успел заметить сияющее бирюзовое море. И тут же оно испарилось. Его не было. Оно перестало существовать!

Кентон плыл в густом тумане, пронизанном серебряным светом. Свет исчез. Теперь его несло сквозь тьму, полную ревом ветра.

Чернота исчезла! Сквозь закрытые веки он ощутил свет. И больше он не падает. Стоит, качаясь, на ногах. Он открыл глаза…

Он опять находился в своей комнате!

Снаружи доносился шум уличного движения с авеню, подчеркнутый сигналами автомобилей.

Кентон подбежал к маленькому кораблику. Кроме рабов на нем виднелась только одна крошечная фигура — игрушка. Кукла, стоявшая на полпути к яме, с раскрытым ртом, в каждой черте полное недоумение.

Зачель, надсмотрщик!

Кентон посмотрел на трюм. Рабы спали, весла были подняты…

И вдруг он увидел себя в длинном настенном зеркале! И замер, с удивлением рассматривая отражение.

Тот, кого он увидел, не был тем Кентоном, которого унесло отсюда на грудь загадочного моря. Рот его затвердел, глаза стали бесстрашными и острыми, как у ястреба. На широкой груди выдавались мускулы — не застывшие, а грациозные, гибкие и твердые, как сталь. Он согнул руки — мышцы волной пробежали под кожей. Он повернулся, разглядывая в зеркале спину.

Ее покрывали шрамы, залеченные рубцы бича. Бича Зачеля…

Зачеля — игрушки?

Игрушка не могла нанести эти побои!

И игрушечное весло не вызвало бы к жизни эти мышцы. И вдруг мозг Кентона проснулся. Проснулся и наполнил его стыдом, горячим стремлением, отчаянием.

Ярость сотрясала его. Он должен вернуться! Вернуться раньше, чем Сигурд и Джиджи узнают, что его нет на корабле.

Долго ли он отсутствовал? Как бы в ответ на его мысль начали бить часы. Он считал. Восемь ударов.

Два часа его собственного времени провел он на корабле. Только два часа? И за два часа произошло столько? Его тело так изменилось?

Но что случилось на корабле за те две минуты, что он находился в своей комнате?

Он должен вернуться! Должен…

Он подумал о предстоящей схватке. Можно ли взять с собой пистолеты, если он вернется — если сможет вернуться? С ними он справился бы с любым количеством жрецов. Но они в другой комнате, в другой части дома. Он снова посмотрел на себя в зеркало. Если его увидят слуги… такого… Они его не узнают. Как он сможет им объяснить? Кто ему поверит?

Они помогут помешать ему вернуться — вернуться в комнату, где стоит корабль. Его единственная возможность вернуться в мир Шарейн.

Он не смеет рисковать, выходя из комнаты.

Кентон упал на пол, схватил тоненькую золотую цепочку, свисавшую с корабельного носа, — какой маленькой она была, какой тонкой на этом игрушечном корабле!

Всей своей волей он устремился к кораблю. Вызывал его, приказывал ему.

Золотая цепь шевельнулась в его пальцах. Она увеличилась. Он почувствовал сильный рывок. Все толще делалась цепь. Она поднимала его. Снова ужасный рывок, разрывающий каждую мышцу, каждый нерв и кость.

Ноги его провисли.

Страшные ветры дули вокруг — одно короткое мгновение. Исчезли. Их место занял шум волн. Он почувствовал, как его обдает брызгами.

Под ним летело лазурное море. Высоко изгибался нос корабля Иштар. Но не игрушечного корабля. Нет. Зачарованный корабль, символом которого была игрушка, настоящий корабль, на котором удары тоже настоящие и на котором ютится смерть — смерть, которая, может быть, именно сейчас ожидает его, изготовясь для удара!

Цепь, на которой он висел, уходила в отверстие, раскрашенное как гигантский глаз, между стеной носовой каюты носа судна. За ним вздымались и опускались большие весла. Гребцы не могли его видеть: они сидели плотно закрыты кожей — для защиты от постоянных брызг. Не могли его видеть и с черной палубы из-за изгиба борта.

Медленно, молча, рука за руку, как можно плотнее прижимаясь к борту, он начал подниматься по цепи. Вверх, к каюте Шарейн. Вверх, к маленькому окну, которое вело в ее каюту с маленького участка палубы сразу за изогнутым носом.

Медленно, все медленнее полз он; через каждые несколько звеньев останавливался, прислушиваясь; добрался наконец до самого верха, перенес ногу через фальшборт и упал на маленькую палубу. Подкатился под окно, прижался к стене каюты скрытый теперь от всех на корабле, скрытый даже от Шарейн, если она выглянет в окно.

Сжался весь — в ожидании.

Глава XII Хозяин корабля

Кентон осторожно поднял голову. Цепь проходила через отверстие, обвивалась вокруг грубого ворота и крепилась к тонкому двойному крюку, больше похожему на монтерскую кошку, чем на якорь. Очевидно, хотя контроль над рулевым оборудованием, мачтой и гребцами в трюме находился в руках черного жреца, женщины Шарейн следили за якорем. Кентон с некоторым беспокойством посмотрел на дверь, ведущую во внутреннюю каюту, где размещались девушки. Впрочем, решил он, маловероятно, чтобы кто-нибудь из них вышел, пока корабль движется под парусом или на веслах. В любом случае придется рискнуть.

В открытое окно над собой он слышал голоса. Послышался полный презрения голос Шарейн.

— Он разорвал цепи, как и обещал, и бежал!

— Но, госпожа, — это Саталу, — куда он мог деться? Сюда он не пришел. Откуда мы знаем, что Кланет не забрал его?

— Ошибиться в гневе Кланета нельзя, — ответила Шарейн. — И в том, как он избил Зачеля. И то и другое неподдельно, Саталу.

Итак, черный жрец избил Зачеля; сама по себе это уже хорошая новость.

— Послушай, Саталу, — сказала Шарейн, — к чему спорить? Он стал силен. Он разорвал цепи. И бежал. И тем самым доказал, что он трус. Я так его и назвала, но никогда в это не верила — а теперь верю.

В каюте наступило молчание. Потом снова заговорила Шарейн.

— Я устала, Луарда, иди наружу, следи за дверью. Вы, остальные, отправляйтесь спать — или делайте что хотите. Саталу, расчеши мне волосы, потом поможешь тоже идти.

Снова молчание, на этот раз долгое. Потом голос Саталу:

— Госпожа, ты почти спишь. Я ухожу.

Кентон ждал, но недолго. Подоконник, если бы он встал на палубе, пришелся бы ему на уровень подбородка. Он осторожно подтянулся, заглянул внутрь. Взгляд его упал вначале на алтарь со сверкающими жемчужинами и бледными лунными камнями, свернутыми молочными кристаллами. У него появилось ощущение, что алтарь пуст, лишен обитателей. В семи маленьких хрустальных сосудах не горели огни.

Тогда он взглянул вниз. Почти непосредственно под ним находилось изголовье широкого дивана слоновой кости с золотыми арабесками. На диване лежала Шарейн лицом в подушки, одетая только в тонкое шелковое покрывало и в свои золотые волосы. Она плакала, плакала, как женщина с разбитым сердцем.

Плакала — о нем?

Он увидел блеск сапфира, блеск стали. Это его меч — меч Набу. Он поклялся, что возьмет этот меч сам, а не из ее рук. Меч висел над самой ее головой; ей нужно только поднять руку, чтобы схватить его.

Он опустился, нетерпеливо дожидаясь, пока прекратится плач. Он почувствовал к ней любовь или вожделение. Но как ни искал в сердце, не чувствовал жалости.

Скоро всхлипывание прекратилось, стало тихо. Немного погодя он снова просунул голову в окно. Шарейн спала, повернувшись лицом к входу в каюту, на длинных ресницах еще видны слезы, но дышала она ровно и спокойно.

Кентон ухватился за подоконник и подтягивался, пока его плечи и грудь не оказались в каюте. Тогда он перегнулся в поясе. Одной рукой коснулся мягкого ковра на полу каюты. Соскользнул неслышно, держась ногами за подоконник. Медленно, как акробат, опустил ноги, лег во всю длину у подножия постели Шарейн.

И снова ждал. Ее ровное дыхание не изменилось. Он поднялся на ноги. Подкрался к двери, ведущей во внутреннюю каюту. Откуда доносились негромкие голоса. Он увидел засов, бесшумно задвинул его. Теперь кошки в клетке, подумал, он, улыбаясь.

Осмотрел каюту. На низком стуле лежал небольшой шелковый платок, рядом — другой, длинный похожий на шарф. Он взял маленький и искусно сделал из него кляп. Потом взял длинный и испытал на прочность. Тяжелый и прочный, то, что нужно, подумал он. Но этого недостаточно. Он снял со стены занавес.

На цыпочках подошел к изголовью дивана. Шарейн беспокойно зашевелилась, как будто почувствовала на себе его взгляд, как будто начала просыпаться.

Прежде чем она смогла открыть глаза, Кентон раскрыл ей рот и сунул шелковый кляп. Потом, придавив ее своим весом, приподнял ее голову и прочно обвязал рот длинным шарфом. И так же быстро связал ей руки.

Гневно сверкая глазами, она попыталась выкатиться из под него, ударить его коленями. Он сместился, лег поперек ее бедер, связал ноги вторым куском ткани, снятым со стены.

Теперь она лежала неподвижно, глядя на него. Он насмешливо послал ей поцелуй. Она повернулась, попыталась упасть на пол. По-прежнему бесшумно он снял еще один занавес и плотно укутал ее. И наконец привязал к дивану.

Не обращая на нее больше внимания, он прошел к внешней двери. Ему нужно как-то заманить девушку по имени Луарда в каюту и сделать ее такой же беспомощной, как ее хозяйка, такой же бессловесной. Он чуть-чуть приоткрыл дверь и заглянул в щелку. Луарда сидела рядом, спиной к нему, глядя на черную палубу.

Он отошел, отыскал еще один кусок шелка, сорвал со стены еще один занавес. Маленький кусок превратил в кляп. Потом опять чуть приоткрыл дверь, прижал губы к щели и высоким женским, насколько сумел, голосом позвал:

— Луарда! Тебя зовет госпожа! Быстрее!

Она вскочила. Он отшатнулся, вжался в стену рядом с дверной рамой. Ничего не подозревая, она открыла дверь, вошла и на мгновение остановилась, широко раскрыв рот, при виде связанной и беспомощной Шарейн.

Это мгновение и нужно было Кентону. Одной рукой он схватил ее за горло и придавил. Свободной рукой сунул ей в рот кляп; в тот же момент ногой приотворил дверь. Девушка в его руках извивалась, как змея. Он сумел удержать ее рот закрытым, пока не обмотал ей голову занавесом. Она царапалась, пыталась обвиться вокруг него ногами. Он крепче затянул шелк, начал душить ее. Когда она перестала бороться, он связал ей руки. Положил на пол и связал, как Шарейн, по рукам и ногам.

Теперь она лежала беспомощно, как и ее госпожа. Кентон поднял ее, понес к дивану, закатил под него.

Только теперь он взял свой меч. Постоял возле Шарейн.

В ее горящих глазах не было страха. Только гнев, но не страх.

Кентон негромко рассмеялся, прижался губами к ее перевязанным губам. Поцеловал гневные глаза.

— А теперь, Шарейн, — смеялся он, — я иду брать корабль — без твоей помощи. И когда я возьму его, вернусь и возьму — тебя!

Он подошел к двери, открыл ее, осмотрелся.

На черной палубе сидел на корточках Джиджи, упираясь лбом в барабан, длинные руки бесцельно свисали. В его позе было отчаяние, от которого Кентону захотелось заплакать. Но вид головы Зачеля быстро заставил его забыть об этом желании. Он видел эту голову над низкими перилами, которые отделяли палубу Шарейн от трюма.

Кентон присел так, чтобы голова надсмотрщика не была видна — в такой позиции и Зачель его не увидит. Привязал меч к поясу. На четвереньках отполз от двери каюты. Он видел, что в каюте, где спят девушки Шарейн, тоже есть окно. Но двери прямо на палубе нет. Чтобы попасть туда, они должны пройти через правую каюту. Но если они что-нибудь заподозрят и обнаружат, что их дверь закрыта, они, несомненно, выберутся через окно. Что ж, опять придется рисковать; он надеялся, что большую часть необходимого проделает прежде, чем они что-то заподозрят.

Если бы он смог застать Кланета врасплох, ударить быстро и молча, тогда с остальными они с викингом справились бы быстро, и тогда пусть женщины делают что хотят… Они не смогут ни помочь, ни помешать. Будет слишком поздно.

Кентон распластался на палубе, подполз под окно, прислушался. Теперь голоса не слышались. Медленно он приподнялся, заметив, что это место скрыто от надсмотрщика мачтой. Продолжая осторожно поглядывать на безутешного Джиджи, он подтянулся и заглянул во вторую каюту. Здесь было восемь девушек, все они спали, кто на груди друг у друга, кто на шелковых подушках. Он бесшумно прикрыл окно.

Снова лег и мимо стены каюты пополз к правому борту. Перелез через фальшборт. Повисел на руках, отыскивая ногой цепь. Потом ухватился за цепь и повис на ней. Цепь тянулась вдоль борта. Он пополз по ней. Добравшись до конца, снова ухватился за фальшборт.

Теперь мачта находилась непосредственно против него, он добрался до места, с которого собирался нанести первый удар. Он прижался подбородком и, как змея, перелез через перила. Снова лег и лежал неподвижно у фальшборта, пока дыхание не восстановилось.

Отсюда он видел Джиджи — и когда он так лежал, голова Джиджи рывком поднялась с барабана, его глаза заглянули прямо в глаза Кентону. Уродливое лицо выразило крайнее изумление и сразу же стало равнодушным, неподвижным. Он зевнул, встал. Заслонив глаза от солнца, стал пристально всматриваться в море, как будто увидел там что-то.

— Клянусь Нергалом, Кланет должен об этом узнать! — сказал он. И, переваливаясь, пошел к черной каюте.

Кентон подполз к краю трюма. Он видел, что Зачель встал и смотрит в море, отыскивая, очевидно, то, что так заинтересовало барабанщика. Кентон прыгнул в яму. Одним прыжком он оказался у мачты. Надсмотрщик резко обернулся. Он открыл рот, чтобы крикнуть, и опустил руку к поясу, где у него висел короткий кинжал.

Меч Кентона свистнул в воздухе.

Отрубленная голова Зачеля соскочила с плеч, с раскрытым ртом, с раскрытыми глазами. Еще несколько мгновений тело надсмотрщика стояло, из перерезанных артерий била кровь, рука все еще держалась за кинжал.

Потом тело Зачеля начало клониться.

Сонный рог выпал из-за пояса. Кентон перехватил его. Колени Зачеля подогнулись, и он упал.

Со скамей гребцов не донеслось ни звука, ни вскрика; все они сидели, раскрыв рты, неподвижно держа весла.

Кентон принялся искать на поясе надсмотрщика ключи, чтобы освободить Сигурда. Нашел, снял их, вынул кинжал из стынущих пальцев Зачеля и побежал по узкому проходу к викингу.

— Брат! Я думал, ты ушел… Забыл о Сигурде… — бормотал северянин. — Клянусь Одином, какой удар! Голова собаки слетела с плеч, будто сам Тор ударил своим молотом…

— Тише, Сигурд, тише! — Кентон с отчаянной торопливостью рылся среди ключей, отыскивая тот, что подойдет к цепи Сигурда. — Мы должны сражаться за корабль, мы с тобой вдвоем… Дьявол, который же ключ? Если сможем добраться до логова Кланета раньше, чем поднимется тревога, стой между мной и жрецами. Оставь Кланета мне. Не трогай Джиджи и рыжебородого Зубрана. Они не могут нам помочь, но не будут и сражаться против нас… помни, Сигурд… ага!

Наручники Сигурда щелкнули и раскрылись. Замок на металлическом поясе расстегнулся. Сигурд стряхнул цепи, потянулся и снял пояс. Распрямился, его соломенная грива струилась по ветру.

— Свободен! — взревел он. — Свободен!

— Закрой рот! — Кентон зажал рукой кричащий рот. — Ты хочешь, чтобы на нас набросилась вся свора, прежде чем мы выберемся отсюда?

Он сунул в руки викингу кинжал Зачеля.

— Пользуйся этим, — сказал он, пока не найдешь оружия получше.

— Это? Хо-хо! — рассмеялся Сигурд. — Женская игрушка! Нет, Кентон, Сигурд найдет себе получше!

Он уронил кинжал. Схватился за весло, поднял его из уключины. Резко ударил о борт. Послышался треск, скрип, расщепленного дерева. Сигурд вытащил весло и ударил о противоположный борт. Еще раз послышался треск, и весло раскололось посередине. В руках викинга оказалась гигантская дубина десяти футов длиной. Он ухватился за расколотый конец, повертел над головой, как булаву, с весла свисали цепь и наручник.

— Пошли! — рявкнул Кентон и наклонился, подбирая кинжал.

Теперь гребцы подняли шум, они пытались разорвать свои цепи, просили выпустить их.

А с палубы Шарейн донеслись пронзительные женские крики. Через окно выбирались девушки-воины.

Теперь черного жреца не застигнешь врасплох. Остается драться. Его меч и дубина Сигурда против Кланета и всей его своры.

— Быстрее, Сигурд! — закричал он. — На палубу!

— Я первый! — отозвался Сигурд. — Я твой щит!

Он оттолкнул Кентона и пробежал мимо него. Но прежде чем он добрался до верха лестницы, там уже толпились жрецы, бледнолицые, кричащие, размахивающие мечами и короткими копьями.

Кентон оступился на чем-то, откатился от него, и упал на колено. Взглянув вниз, он увидел улыбающееся лицо Зачеля. Он споткнулся о его отрубленную голову. Кентон схватил ее за волосы, размахнулся и швырнул в переднего жреца на лестнице. Она попала тому прямо в лицо, отскочила и покатилась.

Жрецы отпрянули. Прежде чем они смогли собраться снова, викинг был уже наверху и теснил их, размахивая дубиной, как цепом. А за ним двигался Кентон, пробиваясь к черной каюте.

Им противостояло восемь черных жрецов. Весло северянина ударило, расколов череп одного из них, как скорлупу яйца. Прежде чем он смог поднять дубину вновь, двое жрецов набросились на него с копьями. Меч Кентона опустился, отрубив руку с копьем, которое немного не дошло до груди Сигурда. Быстрый рывок вверх разрезал тело этого жреца от пупа до подбородка. Викинг, освободив одну руку, перехватил ею древко копья у второго жреца, вырвал его из рук противника и пронзил его сердце. Еще один упал от удара меча Кентона.

Из двери бежали еще жрецы, вооруженные мечами, копьями и щитами. Они кричали.

И вот из черной каюты с ревом выбежал Кланет с большим мечом в руках. За ним — Джиджи и перс. Черный жрец напал прямо на Кентона, прорвавшись, как бык, сквозь кольцо служителей. А Джиджи и перс отошли к барабану и стояли, не вмешиваясь.

Мгновение черный жрец стоял, возвышаясь над Кентоном. Затем нанес молниеносный удар сверху вниз, который должен был рассечь Кентона от плеча до бедра.

Но Кентона не оказалось на том месте, куда обрушился удар. Быстрее меча Кланета он отскочил в сторону, ударил своим мечом…

Почувствовал, как он погрузился в бок жреца.

Черный жрец взревел и отшатнулся. И тут же его приближенные заслонили его от Кентона. Окружили его.

— Спина к спине! — закричал викинг. Кентон слышал удары большой дубины, видел, как падали жрецы под натиском огромного цепа. Он ударами разбросал набросившихся на него врагов.

Теперь борьба переместилась к барабану. Кентон видел, перса, тот держал в напряженной руке меч. И бранился, всхлипывал, дрожал, как пес на привязи, которого не спускают на добычу. Джиджи, с пеной на углах широкого рта, с искаженным лицом, стоял, вытянув длинные руки, трясясь от жажды боя.

Кентон знал, что он жаждет присоединиться к нему и Сигурду в битве, но не может: его удерживают данные клятвы.

Джиджи указал вниз. Кентон посмотрел туда и увидел ползущего с мечом в руках жреца. Тот уже почти добрался до ног Сигурда. Один удар по ногам, и с Сигурдом будет покончено. Забыв о собственной защите, Кентон наклонился вперед, ударил мечом вниз. Голова ползущего соскочила с плеч и откатилась.

Но, распрямляясь, он увидел над собой готового к удару Кланета.

— Конец! — подумал Кентон. Он упал на палубу и откатился от разящего удара.

Он не рассчитывал на викинга. Но тот видел этот эпизод. Поднял весло, держа, его горизонтально, размахнулся и нанес страшный удар. Он пришелся Кланету в грудь. Удар меча не дошел до Кентона, черный жрец отскочил назад и, несмотря на свой массивный корпус и силу, чуть не упал, оступившись.

— Джиджи! Зубран! Ко мне! — взревел он.

Прежде чем Кентон смог встать, двое жрецов насели на него, цепляясь, тыча копьями. Он выпустил рукоятку меча, схватил кинжал Зачеля. Ударил вверх, почувствовал, как тело над ним напряглось, затем опало, как пробитый воздушный шарик; его залил поток крови. Он услышал бормотанье, и вторая тяжесть тоже откатилась.

Он опять схватил меч и с трудом встал. Из всей своры Кланета на ногах осталось не более полдюжины. Они отступили подальше от дубины викинга. Викинг стоял, тяжело дыша. Черный жрец тоже отдувался, держась за широкую грудь, куда пришелся удар Сигурда. У его ног виднелась лужица крови; кровь капала из бока, пронзенного мечом Набу.

— Джиджи! Зубран! — с трудом выговорил он. — Возьмите этих собак!

Барабанщик усмехнулся.

— Нет, Кланет, — ответил он. — Мы не давали клятв помогать тебе.

Он приподнял огромный барабан и одним движением швырнул его в воду.

Жрецы испустили громкий стон. Кланет молчал, ошеломленный.

И тут от волн, касавшихся бортов корабля, донесся звук — громкий и зловещий.

Барабанный бой, угрожающий, злобный — призывный!

Бум-бум-бум!

Барабан плыл у борта. Поднятый волнами, он ударялся о корабль.

Призывал — Нергал!

Корабль задрожал. На море упала тень. Вокруг Кланета начала собираться тьма.

Все более гневно гремел барабан под ударами волн. Туман вокруг черного жреца густел, завивался; началось адское превращение жреца Нергала в самого повелителя мертвых.

— Бей! — взвыл Джиджи. — Быстрей! Кусай глубже!

Кентон бросился на туманный ужас, внутри которого двигался черный жрец. Меч прошел сквозь туман, ударил. Послышался болезненный крик. Голос Кланета. Кентон ударил снова.

И понял, что барабанный бой прекратился, голос барабана стих. Он слышал крик Джиджи:

— Бей еще, Волк! Сильнее!

Туман вокруг Кланета разошелся. Жрец стоял, закрыв глаза, держа одной рукой другую, сквозь его пальцы сочилась кровь.

И когда Кентон поднял меч, чтобы нанести еще один удар, Кланет брызнул ему в глаза кровью. Ослепленный, Кентон задержал удар. И черный жрец опять напал на него. Кентон механически, с затуманенным взглядом поднял лезвие ему навстречу. Он видел, как Сигурд сдерживает оставшихся жрецов, слышал треск костей, когда окрашенное кровью весло встречалось с их телами.

Его меч столкнулся с мечом Кланета, был отбит.

Кентон поскользнулся на луже крови. Упал. Черный жрец набросился на него, обхватил руками. Они покатились по палубе. Он видел, как Сигурд пытается ударить…

И вдруг Кланет разжал руки, вытянулся и замер.

Кентон склонился к нему, взглянул на северянина.

— Не твой! — выдохнул он. — Мой.

И потянулся за кинжалом. Тело черного жреца напряглось. И, как выпушенная пружина, отбросило Кентона. Прежде чем Сигурд смог поднять весло, Кланет оказался у борта.

И прыгнул в море.

В ста футах плыл змеиный барабан с верхушкой, разрезанной ножом Джиджи. Голова Кланета появилась возле него, руки ухватились за барабан. Под тяжестью жреца барабан наклонился, как бы в гротескном коленопреклонении. Послышался далекий звук, похожий на плач.

Из серебряного тумана надвинулась тень. Остановилась над черным жрецом и барабаном. Накрыла их и отступила. Ни черного жреца, ни барабана не стало видно. Человек и барабан — исчезли.

Глава XIIIХозяин… Шарейн!

Все еще ощущая боевую ярость в крови, Кентон осмотрелся. Черная палуба была усеяна людьми, избитыми и изломанными булавой Сигурда, людьми, у которых его собственный меч перерезал нить жизни, людьми, лежащими грудами, людьми — но таких было немного — ранеными и стонущими.

Он обернулся к палубе Шарейн. У входа в каюту толпились ее женщины с побелевшими лицами.

А на самой границе между двумя палубами стояла Шарейн. Гордо смотрела она на него, но в глазах, на ресницах которых еще виднелись слезы, был туман. Сияющий полумесяц с головы исчез, исчез и ореол богини, который, даже когда Иштар была далеко, окружал это ее живое воплощение.

Она была всего лишь женщиной. Нет — всего лишь девушкой. Только девушкой…

Джиджи и перс высоко подняли Кентона.

— Да здравствует! — воскликнул Джиджи. — Да здравствует хозяин корабля!

— Хозяин корабля! — подхватил перс.

Хозяин корабля!

— Опустите меня! — приказал он. И когда его поставили на ноги, направился прямо к Шарейн. Остановился перед ней.

— Хозяин корабля! — рассмеялся он. — И твой хозяин, Шарейн!

Он обнял ее за стройную талию, привлек ее к себе.

Послышался крик Джиджи, громкий стон перса. Лицо Шарейн побледнело…

Из черной каюты вышел Сигурд, неся в руках темную статую туманного зла, стоявшую в алтаре Кланета.

— Стой! — закричал Джиджи и прыгнул. Но прежде чем ниневит смог дотянуться до него, Сигурд поднял идола и бросил его в воду. — Последний демон ушел! — закричал он.

Корабль задрожал… задрожал так, словно какая-то рука схватила его за киль и затрясла.

Корабль остановился. Вокруг него вода потемнела.

Глубоко, глубоко внизу, в потемневших водах начало разгораться алое облако. Глубоко, глубоко под ними облако двигалось разрасталось, как грозовая туча. Оно завертелось водоворотом, в котором алый шторм был усеян черными пятнами. Эти пятна стали всплывать; и при этом алое становилось все ярче, а черное — все темнее.

Поднимающееся облако завертелось, из него брызнули странные лучи, горизонтальные, в форме веера. И вот из этого огромного колеса, поднимающегося из пропасти, полетели огромные пузыри, алые и черные. Они поднимались и при этом росли, приближаясь к поверхности.

В них Кентон разглядел туманные фигуры, тела вооруженных людей, чьи доспехи сверкали алым и черным.

Люди внутри пузырей!

Вооруженные люди! Мужчины, прижимающиеся головой к коленям, одетые в сверкающую броню. Воины, держащие в руках туманные мечи, туманные луки, туманные копья.

Вверх летели пузыри, мириады за мириадами. И вот они уже рядом с поверхностью моря. Они прорывают поверхность.

Пузыри лопаются!

Оттуда выпрыгивают воины. В пестрых кольчугах, бледнолицые, глаза без зрачков полуоткрыты и мертвы; они выпрыгивают из потемневшей голубизны моря. Перепрыгивают с волны на волну. Бегут по воде, как по полю увядших фиалок. Молча окружают корабль.

— Люди Нергала! — закричала Шарейн. — Воины Темного повелителя! Иштар! Иштар, помоги нам!

— Привидения! — воскликнул Кентон и высоко поднял свой окровавленный меч. — Привидения!

Но в глубине души он знал, что это не привидения.

Передний ряд воинов расположился на гребне волны, как на низком холме. Луки воинов больше не казались туманными. Воины поднесли к щекам оперения длинных стрел. Послышался звон тетивы, свист разрезаемого воздуха Дюжина стрел торчала в мачте, одна упала у ног Кентона — похожая на змею, ало-черная, ее острие глубоко вонзилось в доску.

— Иштар! Мать Иштар! Избавь нас от Нергала! — призывала Шарейн.

И в ответ корабль рванулся вперед, будто другая гигантская рука подхватила его снизу.

Воины, все еще выпрыгивавшие из пузырей, закричали. И помчались за кораблем. Посыпался новый дождь стрел.

— Иштар! Мать Иштар! — всхлипывала Шарейн. Нависшая тьма раскололась. На мгновение оттуда выглянул гигантский шар, окруженный гирляндами маленьких лун, Из него лился серебряный огонь, живой, трепещущий, ликующий. Пульсирующий поток ударил в море и растворился в нем. Тени сомкнулись, шар исчез.

Лунное пламя, которое он оставил, погружалось все глубже и глубже. И оттуда начали подниматься большие пузыри, розовые, перламутровые, серебряные, сверкающие нежнейшими оттенками жемчуга.

В каждом из них виднелась фигура — удивительная, тонкая и изящная; женское тело, к красоте которого добавлялось сверкание пузырей.

Женщины внутри пузырей.

Вверх поднимались блестящие шары, касались поверхности бледного моря, лопались.

Оттуда устремлялось женское войско. Обнаженные, прикрытые только черными, как ночь, серебряными, как луна, золотыми, как пшеница, и оранжево-красными волосами, они выходили из светящихся дарохранительниц, которые вознесли их наверх.

Они вздымали руки, белые и коричневые, розовые и бледно-янтарные, призывая бегущих, рожденных морем воинов.

Глаза их сверкали, как драгоценные озера, — сапфиро-голубые, бархатно-черные, солнечно-желтые, колдовские, глаза серые, как лезвие меча под зимней луной.

С округлыми бедрами, с высокой грудью, женственные, они раскачивались на вершине волн, маня, призывая воинов Нергала.

И под их призывом — сладким, как голубиный, убедительным, как призыв чайки, нетерпеливым, как крик сокола, сладким и ядовитым — воины дрогнули, остановились. Поднятые луки опустились, мечи плеснули по воде, копья погрузились в глубины. В их мертвых глазах вспыхнуло пламя.

Воины закричали.

Они прыгнули навстречу женщинам…

Вершины волн, на которых стояли воины в кольчугах, устремились навстречу вершинам, на которых стояли удивительные женщины. Руки в железных перчатках обняли женщин. На мгновение черные, серебряные, как луна, золотые, как пшеница, волосы обвились вокруг черных и алых кольчуг.

Воины и женщины слились воедино за бегущим кораблем, стали единой сверкающей кильватерной струей, струя эта катилась и вздыхала, как будто была душой любовного моря.

— Иштар! Возлюбленная мать! — молилась Шарейн. — Поклонитесь Иштар!

— Поклонимся Иштар! — подхватил Кентон и опустился на колени.

Поднявшись, он прижал ее к себе.

— Шарейн! — выдохнул он. Ее мягкие руки обвились вокруг его шеи.

— Мой повелитель, молю о прощении, — вздохнула она. — Молю о прощении! Но откуда я могла знать, когда ты впервые лежал на палубе и казался таким испуганным? Я полюбила тебя. Но я не могла знать, какой ты могучий, мой повелитель.

Ее аромат потряс его, от ее мягкого прикосновения перехватило горло.

— Шарейн! — прошептал он. — Шарейн!

Губы ее отыскали его губы и прижались к ним, безумное вино жизни пробежало по жилам, в сладком огне ее поцелуя забылось все, кроме этого момента.

— Я… отдаюсь… тебе! — выдохнула она.

Он вспомнил…

— Ты ничего не отдаешь, Шарейн, — ответил он. — Я беру!

Он поднял ее, пошел к розовой каюте, ударом ноги закрыл за собой дверь и задвинул засов.

Сигурд, сын Тригга, сидел на пороге розовой каюты. Он полировал лезвие меча черного жреца, негромко напевая древние венчальные песни.

На черной палубе Джиджи и Зубран выбрасывали в море тела убитых, кончали страдания тех, кто еще не умер, и тоже бросали их за борт.

Сначала один, потом другой голубь опустились на кроны маленьких цветущих деревьев. Викинг следил за ними, продолжая напевать. Вскоре появились еще, пара за парой.

Они ворковали, изгибали изящные шеи. Образовали полукольцо перед закрытой дверью каюты.

Голуби с белой грудью, алыми клювами и лапами, бормочущие, воркующие, ласкающие голуби, они поставили снежную печать на пути Кентона и Шарейн.

Голуби Иштар повенчали их!

Глава XIVЧерный жрец наносит удар

— Мой дорогой повелитель! Кентон, — шептала Шарейн. — Мне кажется, даже ты не понимаешь, как сильно я тебя люблю!

Они сидели в розовой каюте, ее голова у него на груди.

Новый Кентон смотрел вниз, на поднятое к нему лицо. Все следы XX века на нем исчезли. Он стал выше ростом, лицо и широкая грудь в открытой рубашке загорели. Голубые глаза — ясные и бесстрашные, полные веселой беззаботностью, но с оттенком беспощадности. Над локтем левой руки широкий браслет с выгравированными на нем символами Шарейн. На ногах сандалии, которые Шарейн украсила вышитыми вавилонскими заклинаниями — чтобы ноги несли по тропе любви к ней.

Сколько времени прошло со дня битвы с князем тьмы, подумал он, ближе привлекая ее к себе. Казалось, вечность, а в то же время как будто вчера, как давно?

Он не мог сказать — в этом мире без времени вчера и вечность были равны.

И вчера, и вечность тому назад он перестал об этом беспокоиться.

Они плыли все вперед и вперед. В черной каюте, очищенной от зла, жили теперь викинг, Джиджи и перс. Джиджи или Сигурд вели корабль с помощью двух больших весел, прикрепленных к корме. Иногда, в хорошую погоду, место у руля занимали девушки Шарейн. В черной каюте викинг отыскал наковальню, изготовил горн и теперь ковал мечи. Он сделал меч для Джиджи, девяти футов в длину, и гигант с ногами гнома вертел его, как ветку. Но Джиджи больше нравилась булава, которую тоже изготовил для него Сигурд — длинная, как меч, с огромным бронзовым шаром, усаженным остриями, на конце. Зубран остался верен своему ятагану. А викинг продолжал работать, готовя более легкое вооружение для девушек Шарейн. Он сделал им щиты и учил пользоваться одновременно мечом и щитом, как они делали это на своих драккарах.

А Кентон участвовал в этом обучении, фехтовал с Сигурдом, боролся с Джиджи и пытался своим мечом отразить удары ятагана Зубрана.

Все это Джиджи всячески поощрял.

— Пока жив Кланет, мы в опасности, — хрипло повторял он. — Наш корабль должен быть сильным.

— Мы покончили с Кланетом! — отвечал Кентон слегка хвастливо.

— Нет, — отвечал Джиджи. — Он придет в сопровождении множества воинов. Раньше или позже, но черный жрец придет.

Вскоре они получили подтверждение этого. Сразу после битвы Кентон взял одного из черных рабов, нубийца, и посадили его на место Зачеля. Теперь им не хватало гребцов. Они встретили корабль, остановили его и потребовали гребца. Капитан отдал им одного — со страхом, быстро и тут же торопливо уплыл.

— Он не знал, что Кланета тут больше нет, — усмехнулся Джиджи.

Но вскоре после этого они встретили еще один корабль. Капитан не остановился, когда они его окликнули, и им пришлось преследовать корабль и сражаться. Это было маленькое судно, его легко догнали и захватили. И капитан корабля мрачно сообщил им, что Кланет находится в Эмактиле, он там верховный жрец храма Нергала и входит в совет Храма Семи Зон. Больше того, черный жрец пользуется расположением того, кого капитан назвал повелителем двух смертей, — они решили, что это правитель Эмактилы.

Кланет, так говорил капитан, сообщил всем, что корабля Иштар больше не нужно бояться, что на нем больше нет ни Нергала, ни Иштар, а только мужчины и женщины. Всякий, кто встретит этот корабль, должен его потопить, а экипаж пленить. За них назначена награда.

— И будь моя лодка немного побольше, и людей у меня не так мало, я попробовал бы получить награду, — смело закончил он.

Они взяли все, что им было нужно, и отпустили корабль, но когда тот таял в тумане, капитан крикнул им, чтобы они наслаждались жизнью, пока могут, потому что Кланет на большом корабле со многими людьми ищет их, и им недолго осталось жить.

— Хо-хо! — рассмеялся Джиджи. — Хо-хо! Кланет ищет нас? Что ж, я тебя предупреждал, Волк, что так и будет. Что же теперь?

— Можно пристать к одному из островов, выбрать хорошую позицию, и пусть приходит, — ответил Кентон. — Мы можем построить крепость, создать защиту. Так у нас будет больше возможностей, чем на корабле, — если правда, что он преследует нас на большом судне со множеством солдат.

Они решили, что совет Кентона хорош, и поплыли к островам — Сигурд у руля, Джиджи, перс и женщины Шарейн на карауле.

— Да, мой дорогой повелитель, даже ты не знаешь, как сильно я тебя люблю, — снова прошептала Шарейн, в ее глазах — восхищение, руки обвивают его шею.

Губы их соединились. Даже в горячем огне их соприкосновения он удивлялся перемене, происшедшей с Шарейн, — любовь изменила ее с того момента, как он внес ее в жилище, взяв по праву своими сильными руками.

Воспоминания заставили его задрожать: Шарейн поверженная, неземные чудеса, вспыхнувшие над ее алтарем и своими огненными пальцами переплетшие его душу с ее в пламенном экстазе.

— Скажи мне, повелитель, как ты меня любишь, томно шептала она.

И тут послышался крик Сигурда:

— Буди рабов! Весла в работу! Шторм приближается!

Незаметно в каюте потемнело. Кентон слышал свисток надсмотрщика, крики и топот ног. Он расцепил руки Шарейн, поцеловал ее, лучше, чем словами, ответив на вопрос, и вышел на палубу.

Небо быстро чернело. Вспыхнула призматическая молния, раздался раскат грома. Поднялся и заревел ветер. Спустили парус. И корабль, ведомый твердой рукой Сигурда, полетел перед бурей.

Начался дождь. Корабль несся сквозь него, окруженный чернотою, прошитой мириадами многоцветных змей-молний, соединивших море с небом.

Сильный порыв ветра накренил корабль. Дверь каюты Шарейн распахнулась. Кентон пробрался к Джиджи, крича женщинам, чтобы они шли внутрь. Он смотрел, как они с трудом уходят.

— Мы с Зубраном посмотрим, — крикнул он в ухо Джиджи. — Помоги Сигурду у руля.

Но Джиджи не успел пройти и метра, как ветер неожиданно стих.

— Направо! — услышали они крик Сигурда. — Посмотрите направо!

Втроем они подбежали к правому борту. Во тьме виднелся широкий, слабо сверкающий диск, как огонь маяка в тумане. Его диаметр быстро уменьшался, при этом диск становился ярче.

Диск вырвался из тумана, превратился в ослепительный луч, который пролетел над волнами и уперся в корабль. Кентон разглядел два ряда весел, которые несли навстречу им огромный корпус с чудовищной скоростью. Виднелся сверкающий таран, заостренный, как копье. Он выдавался из носа корабля, как рог гигантского носорога.

— Кланет! — закричал Джиджи и с воплем побежал к черной каюте, Зубран за ним.

— Шарейн! — крикнул Кентон и заторопился к ее двери.

Корабль резко повернул и накренился так, что вода хлынула через правый борт. Кентон упал и покатился к фальшборту, ударился и несколько мгновений лежал оглушенный.

Маневры Сигурда не могли спасти корабль. Бирема изменила курс и пошла параллельно, чтобы срезать весла правого борта. Викинг пытался предотвратить удар. Но на атакующем корабле было слишком много гребцов, его скорость намного превосходила скорость корабля Иштар, на котором было всего семь пар весел в один ряд. Вниз опустились весла биремы, она ударила по борту корабль Иштар, сломав его весла, как палочки.

Кентон с трудом встал; он видел, как спешит к нему Джиджи с булавой в руках, рядом со сверкающим ятаганом Зубрана. А сразу за ними, оставив бесполезный руль, викинг Сигурд со щитом на руке, с высоко поднятым большим мечом.

Они уже рядом с ним. Головокружение его прошло. Викинг сунул ему щит. Кентон извлек собственный меч.

— К Шарейн! — выдохнул он. Они побежали.

Прежде чем они успели добежать до ее каюты, защитить ее, два десятка солдат, одетых в металлические кольчуги, вооруженных короткими мечами, высыпали из биремы и преградили им путь к каюте. А за ними виднелись еще десятки.

Взметнулась булава Джиджи, обрушившись на солдат. Голубое лезвие меча Набу, ятаган Зубрана, меч Сигурда поднимались и опускались, ударяли и рубали. Через мгновение они были покрыты кровью.

Но они не могли приблизиться ни на шаг. На месте каждого убитого солдата тут же появлялся новый. А из биремы продолжали высыпать воины.

Просвистела стрела, задрожала в щите Сигурда. Еще одна ударила Зубрана в плечо.

Послышался рев Кланета:

— Никаких стрел! Черноволосую собаку и желтоволосую взять живыми! Остальных убивайте, если нужно, мечами.

Теперь солдаты биремы окружили их со всех сторон. На палубу падали солдаты в кольчугах. Гора трупов вокруг все росла, а они продолжали сражаться. На волосатой груди Джиджи появилась рана, оттуда лилась кровь. Сигурд получил десяток порезов. А Зубран, если не считать раны от стрелы, оставался невредим. Он сражался молча, а Сигурд ревел и пел при ударах. Джиджи смеялся, когда его гигантская палица сокрушала кости и сухожилия.

Но барьер из людей Кланета между ними и Шарейн оставался непреодолимым.

Что с Шарейн? Сердце Кентона упало. Он бросил быстрый взгляд на галерею. Она стояла там с тремя вооруженными девушками, с мечом в руке, отражая натиск солдат, которые по двое поднимались по узкому мостику, переброшенному с биремы.

Но напрасно от отвлекся. В незащищенный бок ударил меч, парализуя его. Кентон упал бы, если бы не рука викинга.

— Спокойно, кровный брат, — услышал он голос Сигурда. — Мой щит перед тобой. Передохни!

С корабля Кланета донесся торжествующий крик. С его палубы потянулись два ствола. К ним были привязаны веревки, а с концов свисала сеть она опустилась точно на Шарейн и трех других женщин.

Они пытались выбраться из сети. Но сеть связывала, спутывала их. Они бились в ней, беспомощные, как бабочки.

Неожиданно сеть натянулась под действием веревок. Медленно стволы стали подниматься, перенося сеть на палубу атакующего корабля.

— Хо! Шарейн! — насмехался Кланет. — О! Сосуд Иштар! Добро пожаловать на мой корабль!

— Боже! — простонал Кентон.

Ярость и отчаяние вернули ему силы, и он бросился вперед. Под его напором воины отступили. Снова он теснил их. Что-то ударило его в висок. Он упал. Люди Кланета набросились на него, хватая его за руки, за ноги, за горло.

Что-то разбросало их. Короткие ноги Джиджи появились рядом, его булава свистела, Люди, падали от ее ударов. Кентон поднял голову и смутно разглядел Сигурда справа от себя и Зубрана слева.

Он посмотрел вверх. Сеть с бьющимися женщинами опустилась на палубу биремы.

И снова послышался рев Кланета:

— Добро пожаловать прекрасная Шарейн! Добро пожаловать!

Он с трудом встал, вырвался из рук викинга, шатаясь пошел вперед — к ней.

— Схватите его! — послышался крик черного жреца. — Его вес в золоте тем, кто принесет его — живым!

Теперь вокруг него образовалось кольцо воинов. От троих товарищей его отделяли солдаты. Они падали под ударами булавы, меча и ятагана, но место их занимали другие. И расстояние между Кентоном и его товарищами постоянно увеличивалось.

Он перестал отбиваться. В конце концов ведь он этого хочет. Так будет лучше. Они возьмут его — и он будет с Шарейн.

— Поднимите его! — заревел Кланет. — Пусть эта шлюха Иштар увидит его!

Пленившие его воины высоко подняли его на руках. Он слышал плач Шарейн…

Головокружение охватило его. Как будто его бросили в водоворот, который засасывает его — далеко.

Он видел смотрящих на него Джиджи, Зубрана и Сигурда, лица их превратились в невероятные кровавые маски. И они прекратили сражаться. И другие лица, десятки, все смотрели на него с тем же выражением изумления, переходившего в ужас.

Теперь они все смотрели на него, как в отверстие огромного туннеля, в который он падал.

Державшие его руки растаяли. Лица исчезли.

— Джиджи! — звал он. — Сигурд! Зубран! Помогите мне!

Он слышал рев ветра.

Потом трубный звук. Постепенно этот звук стал подозрительно знакомым — он слышал его в другой жизни, века и века спустя. Что это? Звук становился все громче, безапелляционней…

Сигнал автомобиля!

Задрожав, он открыл глаза.

И оказался в своей комнате!

Перед ним стоял игрушечный драгоценный корабль.

И в дверь стучали, возбужденно, часто; слышались испуганные голоса.

Потом голос Джевинса, запинающийся, полный страха:

— Мистер Джон! Мистер Джон!

Глава XVВниз по звуковой нити

Кентон подавил дурноту; протянув дрожащую руку, включил электричество.

— Мистер Джон! Мистер Джон!

В голосе старого слуги звучал ужас, он колотил в дверь, дергал за дверную ручку.

Кентон ухватился за край стола, заставил себя заговорить.

— Да… Джевинс. — Он пытался говорить как можно естественнее. — В чем дело?

Он услышал облегченный вздох, бормотание других слуг; снова заговорил Джевинс:

— Я проходил мимо и услышал ваш крик. Ужасный крик. Вы больны?

Кентон, отчаянно борясь с подступающей слабостью, умудрился рассмеяться:

— Нет, я уснул. Видел кошмар. Не беспокойтесь! Идите спать.

— О… и все?

В голосе Джевинса звучало облегчение, но слышалось и сомнение. Он не уходил, в неуверенности топтался за дверью.

Перед глазами Кентона стоял туман, тонкая алая вуаль. Колени его неожиданно подогнулись, он едва не упал. Добрался до дивана и лег. Паническое желание позвать на помощь, попросить взломать дверь едва не заставило его говорить. Но тут же он понял, что не должен этого делать; он должен сражаться один — если хочет сохранить надежду вернуться на палубу корабля.

— Идите, Джевинс! — резко сказал он. — Разве я не говорил вам, что меня сегодня нельзя тревожить? Уходите!

Слишком поздно он сообразил, что никогда раньше не говорил так со стариком, который любил его, как сына. Он выдал себя, подтвердил сомнения Джевинса, что что-то в закрытой комнате неладно. Страх подстегнул его язык.

— Все в порядке. — Он заставил себя рассмеяться. — Конечно, со мной все в порядке.

Проклятый туман перед глазами! Что это? Он провел рукой по глазам, она была вся в крови. Он тупо смотрел на нее.

— Хорошо, мистер Джон, — в голосе слуги больше не было сомнения, только любовь. — Но я слышал, как вы кричите…

Боже! Неужели он никогда не уйдет! Взгляд Кентона перешел на предплечье, на плечо. Все в крови. Кровь капала с пальцев.

— Всего лишь кошмар, — спокойно прервал он слугу. — А теперь я закончу работу и лягу, так что можете идти.

— Спокойной ночи, — ответил он.

Качаясь, сидел он на диване, пока не затихли шаги Джевинса и остальных. Потом попытался встать. Слабость его была слишком велика. Он соскользнул на колени, пополз по полу к низкому шкафчику, ощупью открыл дверь и достал бутылку коньяку. Поднес к губам и отпил. Крепкий напиток придал ему сил. Он встал.

У него сильно болел бок. Он зажал его рукой и почувствовал, как сквозь пальцы сочится кровь.

Он вспомнил — сюда его поразил меч одного из людей Кланета.

И тут в его мозгу всплыла картина — стрела, дрожащая в щите викинга, булава Джиджи, глядящие воины, сеть, захватившая Шарейн и ее женщин, удивленные лица…

И теперь — это!

Он снова поднес бутылку ко рту. На полпути вдруг замер, каждая мышца напряжена, каждый нерв натянут. Против него стоял человек, весь в крови с головы до ног. Он увидел, сильное гневное лицо, сверкающие глаза со смертоносной угрозой, длинные спутанные черные волосы спускались до окрашенных в алое плеч. На лбу у основания волос резаная рана, из которой капает кровь. Человек этот обнажен по пояс, и справа на боку у него широкий разрез до самого ребра.

Кровавый, грозный, ужасный в алой жидкости жизни, живой призрак с какого-то пиратского корабля смотрел на него.

Стоп! Что-то в этом призраке знакомое — глаза! Взгляд Кентона привлекло сверкание золотого кольца на правой руке над локтем. Браслет. Он узнал этот браслет…

Свадебный подарок Шарейн!

Кто этот человек? Кентон не мог думать ясно, мозг его охватывала немота, красный туман стоял перед глазами, слабость снова наползала на него.

Неожиданно его охватил приступ гнева. Он схватил бутылку и хотел швырнуть ее прямо в дикое яростное лицо.

Левая рука человека взметнулась, сжимая такую же бутылку.

Это он сам, Джон Кентон, в длинном зеркале на стене. Залитая кровью, страшно израненная, гневная фигура — это он сам!

Часы прозвонили десять.

И как будто эти медленные удары послужили экзорцизму, в Кентоне произошло изменение. Мозг его прояснился, воля и целеустремленность вернулись. Он еще отпил из бутылки и, не глядя больше в зеркало, не глядя на игрушечный корабль, пошел к двери.

Взяв в руку ключ, он остановился и задумался. Нет, этого делать нельзя. Он может рисковать, выходя из комнаты. Джевинс может все еще быть поблизости; кто-нибудь другой из слуг может увидеть его. Если он сам не узнал себя, как же будут реагировать другие?

Он не сможет пойти куда-нибудь, чтобы очистить раны, смыть кровь. Придется действовать здесь.

Кентон вернулся в кабинет, по дороге сдернув со стола скатерть. Ногой он задел что-то на полу. Меч Набу лежал тут, больше не голубой, а, как и он сам, красный от лезвия до рукояти. Кентон пока оставил его на полу. Смочил коньяком скатерть и попробовал промыть раны. Из другого шкафчика достал свою аптечку. Тут была корпия, бинты и йод. Закусив губу от боли, он залил йодом большую рану у себя на боку, смазал рану на лбу. Сделал компресс из корпии и привязал его ко лбу и груди. Кровь остановилась. От действия йода боль уменьшилась. Тогда он снова подошел к зеркалу и осмотрел себя.

Часы пробили половину одиннадцатого.

Половина одиннадцатого! Сколько было, когда он взял в руки золотую цепочку и призвал корабль — цепь подняла его и перенесла в загадочный мир?

Всего полтора часа назад?! Но за это время в том другом мире без времени он побывал и рабом, и победителем, сражался в великих битвах, завоевал и корабль, и женщину, которая насмехалась над ним, стал тем, кем он теперь был.

И все это меньше чем за два часа?

Он направился к кораблю, подобрав по дороге меч. Вытер кровь с рукояти, но не тронул лезвие. Еще отпил из бутылки, прежде чем осмелился опустить взгляд.

Вначале он взглянул на каюту Шарейн. Среди маленьких цветущих деревьев виднелись пустоты. Дверь каюты, разбитая, лежала на палубе. Головы их были опущены, как в трауре.

Вместо семи весел торчали только четыре. И в трюме осталось только восемь гребцов.

В правом боку корабля были щели и глубокие вмятины — следы столкновения с биремой в том странном мире, где остался корабль и откуда его унесло.

У рулевого весла стояла кукла — игрушка, направлявшая корабль. Высокий человек с длинными светлыми волосами. У ног его еще две игрушки — одна с сияющей безволосой головой и обезьяньими руками, другая рыжебородая, с агатовыми глазами и сверкающим ятаганом на коленях.

Страстное стремление потрясло Кентона, он ощутил сердечную боль, такую тоску, какую может испытать человек, заброшенный на далекую звезду в просторах космоса.

— Джиджи! — застонал он. — Сигурд! Зубран! Верните меня к себе!

Он наклонился к ним, касался их нежными пальцами, дышал на них, как будто хотел передать им тепло жизни. Дольше всех он задержался на Джиджи — инстинктивно чувствовал, что ниневит больше других способен помочь ему. Сигурд силен, перс умен, но в коротконогом гиганте жили древние боги земли, когда она была еще молода и полна неведомыми силами, давно забытыми людьми.

— Джиджи! — прошептал он, приблизив к нему лицо. Снова и снова повторял он: — Джиджи! Услышь меня! Джиджи!

Показалось ему или кукла шевельнулась?

И тут, нарушив его сосредоточенность, послышался крик. Мальчишки-газетчики кричали о каких-то глупых новостях этого глупого мира, который он давно отбросил от себя. Крик нарушил, разорвал тонкую нить, которая начала образовываться между ним и игрушкой. Он с проклятием выпрямился. В глазах его помутилось, он упал. Сказалась усталость, вернулась предательская слабость. Он дотащился до шкафа, отбил горлышко бутылки и влил ее содержимое себе в горло.

Подстегнутая кровь зашумела в ушах, силы возвращались к нему. Он выключил свет. Через тяжелый занавес с улицы пробивался луч света и падал на игрушечные фигурки. Снова Кентон собрал все силы воли для призыва.

— Джиджи! Это я! Зову тебя! Джиджи! Ответь мне! Джиджи!

Игрушка шевельнулась, голова ее поднялась, тело дрогнуло.

Далеко, далеко, холодный, как морозный узор на стекле, призрачный и нереальный приходящий из неизмеримого удаления, услышал он голос Джиджи:

— Волк! Я слышу тебя! Волк! Где ты?

Мозг его ухватился за этот голос, как за нить, держащую его над огромной пропастью.

— Волк, вернись к нам! — голос звучал сильнее.

— Джиджи! Джиджи! Помоги мне вернуться!

Два голоса — далекий, тонкий, холодный и его собственный — встретились, сплелись, связались. Они протянулись над пропастью, которая лежала между ним и тем неведомым измерением, в котором плыл корабль.

Маленькая фигура больше не сидела на корточках. Она распрямилась. Голос Джиджи звучал все громче:

— Волк! Иди к нам! Мы слышим тебя! Иди к нам!

И, как заклинание:

— Шарейн! Шарейн! Шарейн!

При имени любимой он почувствовал, как удваиваются его силы.

— Джиджи! Джиджи! Продолжай звать!

Он больше не видел свою комнату. Он видел корабль — далека, далеко внизу. Сам он превратился в плывущий высоко комочек жизни, стремящийся вниз и зовущий, зовущий Джиджи на помощь.

Нить звуков, соединившая их, напряглась и задрожала, как паутинка. Но выдержала и продолжала держать его.

Корабль увеличивался. Он был туманным, облачным, но все рос и рос, и Кентон все опускался на него по звуковой нити. Теперь послышались еще два голоса, поддерживающие первый: пение Сигурда, призывы Зубрана, шум ветра в корабельных снастях, молитва волн, перебирающих четки пены.

Корабль становился все реальнее. Через него просвечивала комната. Казалось, она борется с кораблем, пытается отогнать его. Но корабль побеждал ее, призывал его, голосами товарищей, голосами ветра и моря.

— Волк! Мы чувствуем — ты близко! Иди к нам… Шарейн! Шарейн! Шарейн!

Призрачные очертания ожили, охватили его.

К нему протянулись руки Джиджи, схватили его, выхватили из пространства.

И тут он услышал хаотический шум: другой мир, подстегивающий могучими ветрами, закружился вокруг него.

Он стоял на палубе корабля.

Джиджи прижимал его к своей волосатой груди. На плечах его лежали руки Сигурда. Зубран держал Кентона за руки, выкрикивая радостные и непонятные персидские проклятия.

— Волк! — взревел Джиджи, слезы лились по его морщинистому лицу. — Куда ты ушел? Во имя всех богов, где ты был?

— Неважно! — всхлипывал Кентон. — Неважно, где я был, Джиджи. Я вернулся. Слава Богу, я вернулся!

Глава XVIВ поисках острова колдунов

Им везло. Серебряный туман тесно окутал корабль, так что он плыл в круге, едва ли вдвое превышающем его длину. Туман скрывал корабль. Кентон спал мало и загонял гребцов до изнеможения.

— Приближается сильная буря, — предупредил Сигурд.

— Молись Одину, чтобы она задержалась до нашего прихода в Эмактилу, — ответил Кентон.

— Будь у нас лошадь, я принес бы ее в жертву Всеобщему Отцу, — сказал Сигурд. — Тогда он придержал бы бурю.

— Говори тише, чтобы нас не услышали морские кони, — сказал Кентон.

По рассказам викинга он знал, что пленный капитан признался: жрица в жилище Бела.

— Она в безопасности, даже от Кланета, пока у нее нет другого возлюбленного, кроме бога, — объяснил Сигурд.

— Другого возлюбленного, кроме бога! — взревел Кентон, опуская руку на рукоять меча и свирепо глядя на Сигурда. — У нее не будет другого возлюбленного, кроме меня, Сигурд, ни бога, ни человека! Что ты хотел сказать?

— Убери руку с меча, Волк, — ответил Сигурд. — Я не собираюсь оскорблять тебя. Только — боги есть боги! И ведь капитан говорил, что твоя женщина ходит как во сне, память у нее отобрали. Если это так, кровный брат, то она и тебя не помнит.

Кентон нахмурился.

— Нергал однажды пытался разлучить любивших друг друга мужчину и женщину, — ответил он, — как мы с Шарейн. Не смог. Не думаю, что жрец Нергала преуспеет там, где потерпел поражение его хозяин.

— Не очень умное рассуждение, Волк, — это Зубран неслышно подошел к ним. — Боги сильны. Поэтому им не нужны хитрость и коварство. Поэтому человеку часто удается то, что не удается богам. Из своей слабости он черпает силу. Богов нельзя в этом винить — разве в том, что они сделали человека слабее себя. Поэтому Кланета следует опасаться больше, чем Нергала, его хозяина.

— Он не сможет изгнать меня из сердца Шарейн! — воскликнул Кентон.

Викинг склонился к компасу.

— Может, прав ты, — пробормотал он. — А может, Зубран. Все, что я знаю: пока твоя женщина верна Белу, ни один человек не может повредить ей.

Уклончивый в этом пункте, в остальных викинг отвечал прямо и подробно. Он многое видел, будучи рабом жрецов Нергала. Он знал город, хорошо знал Храм Семи Зон. Но лучше всего было то, что он знал, как попасть в Эмактилу другой дорогой, не через гавань.

Это было очень важно: ясно, что в гавани их могли сразу же узнать.

— Смотрите, друзья, — Сигурд концом меча начертил грубую карту на досках палубы. — Вот город. Он в конце фьорда. По обе стороны фьорда вздымаются горы и двумя длинными полосами уходят далеко к морю. Но вот здесь, — он указал место, где береговая линия приближается к вилке, откуда отходит левый горный отрог, — здесь залив с узким входом со стороны моря. Жрецы Нергала используют это место для тайных жертвоприношений. Между заливом и городом дорога, идущая через холмы. Дорога приводит к большому храму. Я прошел по ней и стоял на берегах залива. Я вместе с другими рабами нес жрецов в носилках, и предметы для жертвоприношения. Потребуется два сна, чтобы корабль добрался от Эмактилы до этого места, но только половина этого времени напрямик, и сильный человек смог бы проделать этот путь от восхода до заката солнца в зимний день. К тому же тут есть куда спрятать корабль. Мимо редко проходят корабли, и поблизости никто не живет — поэтому жрецы Нергала и выбрали это место.

К тому же я хорошо знаю. Храм Семи Зон, он долго был моим домом, — продолжал Сигурд. — В высоту он достигает тридцати мачт.

Кентон быстро прикинул. Получается около шестисот футов. Да, высоко.

— Сердцевину храма, — говорил Сигурд, — составляют Святилища богов и богини Иштар, одно над другим. Вокруг этой сердцевины помещения жрецов и жриц и меньшие святилища. Главных святилищ семь, самое верхнее из них принадлежит Белу. Внизу обширный двор с алтарями и другими священными предметами, куда люди приходят молиться. Все входы сильно укреплены и охраняются. Даже мы вчетвером не сможем войти здесь.

Но вокруг храма, который имеет такую форму, — он нацарапал усеченный конус, — проходит большая каменная лестница вот так, — он провел спиральную линию от основания конуса к вершине. — На одинаковом расстоянии друг от друга на лестнице стоят часовые. У основания лестницы казармы гарнизона. Ясно?

— Ясно, что потребуется армия, чтобы захватить храм, — проворчал Джиджи.

— Вовсе нет, — ответил викинг. — Вспомните, как мы захватили галеру, хотя их было гораздо больше. Мы подплывем на корабле к этому тайному месту. Если жрецы там, сделаем, что сможем, — перебьем их или убежим. Но если норны прикажут жрецам не быть там, мы спрячем корабль и оставим гребцов на попечении чернокожего. Потом мы вчетвером в одежде моряков и в длинных плащах, захваченных на галере, пойдем скрытой дорогой к городу.

По поводу лестницы — у меня есть план. Вдоль нее стена — до груди человека. Если сможем незаметно пробраться у основания лестницы, поползем в тени этой стены, по дороге убивая часовых. Доберемся до жилища Бела, войдем и заберем Шарейн.

Но в хорошую погоду этого не сделать, — закончил он. — Должна быть темнота или буря, чтобы нас не увидели с улицы. Поэтому я молю Одина, чтобы он задержал бурю, пока мы не доберемся до города и не начнем подъем по лестнице. Потому что в бурю мы сможем все это проделать, и притом быстро.

— Но я не вижу в этом плане возможности убить Кланета, — ворчал Зубран. — Ползем, прячемся, снова ползем с Шарейн. И все. Клянусь Ормуздом, у меня слишком нежные колени, чтобы ползать. К тому же мой ятаган хочет оцарапать шкуру черного жреца.

— Пока Кланет жив, для нас нет безопасности, — прохрипел Джиджи на свой старый мотив.

— Я пока не думал о Кланете, сказал викинг. — На первом месте женщина Кентона. После этого — займемся черным жрецом.

— Мне стыдно, — сказал Зубран, — следовало бы помнить. Но, по правде говоря, я чувствовал бы себя лучше, если бы по дороге к ней у нас была возможность убить Кланета. Я согласен с Джиджи — пока он жив, нет безопасности ни для твоего кровного брата, ни для кого из нас. Впрочем, Шарейн, конечно, в первую очередь.

Викинг всматривался в компас. Снова посмотрел внимательно и показал остальным.

Голубые стрелки располагались параллельно, их острия указывали на одно место.

— Мы движемся прямо к Эмактиле, — сказал Сигурд. — Но вошли ли мы в фьорд? Во всяком случае мы близко к нему.

Он повернул рулевое весло. Корабль развернулся. Большая стрелка повернулась на четверть оборота. Малая указывала по-прежнему прямо.

— Это ничего не доказывает, — сказал викинг, — только то, что мы больше не направляемся прямо к городу. Но мы где-то рядом с входом. Следите за гребцами.

Все медленнее полз корабль, отыскивая путь в тумане. И вот перед ними показалось что-то темное. Оно росло медленно, медленно. Показался низкий берег, который вскоре резко поднимался и тонул в глубокой тени. Сигурд произнес благодарственную молитву.

— Мы по другую сторону гор, — сказал он. Где-то вблизи от того места, о котором я вам говорил. Пусть надсмотрщик ведет корабль вдоль берега.

Он резко повернул весло, корабль развернулся и пошел вдоль берега. Скоро впереди показался высокий хребет. Они обогнули его и оказались у узкого залива, в который Сигурд и направил корабль.

— Здесь мы спрячемся, — сказал он. — Вон в той группе деревьев. Они растут прямо из воды. В этой рощице корабль не увидят ни с моря, ни с берега.

Они вплыли в рощу. Длинная густая листва скрывала корабль.

— Привяжите корабль к деревьям, — прошептал Сигурд. — Побыстрее. Тут могут оказаться жрецы. Посмотрим позже, когда двинемся в путь. Корабль оставим на женщин. С ними чернокожий. И пусть сидят тихо до нашего возвращения.

Он пожал сильными плечами.

— У тебя будет больше шансов вернуться, если ты срежешь свои длинные волосы и бороду, Сигурд, — сказал перс и добавил: — И у нас тоже.

— Что?! — гневно воскликнул Сигурд. — Срезать волосы! Даже когда я был рабом, их не тронули!

— Умный совет, — заметил Кентон. — И, Зубран, твоя пламенная борода и рыжие волосы — лучше бы сбрить их или по крайней мере перекрасить.

— Клянусь Ормуздом, нет! — воскликнул перс также гневно, как Сигурд.

— Птицелов расставил сеть и попался в нее! — рассмеялся Сигурд. Совет тем не менее хорош. Лучше потерять волосы с головы, чем голову с плеч!

Девушки принесли ножницы. Со смехом они подстригли гриву Сигурда, укоротили его длинную бороду, придав ей форму лопаты. Удивительно преобразился после этого Сигурд, сын Тригга.

— Вот уж кого Кланет не узнает, увидев, — сказал Джиджи.

Теперь в руках женщины оказался перс. Они погрузили в темную жидкость тряпки и обложили ими голову и бороду Зубрана. Красный цвет потемнел, сменился каштановым. Разница между старым и новым Зубраном оказалась не так велика, как между старым и новым Сигурдом. Но Кентон и Джиджи кивнули одобрительно — красный цвет, бросавшийся в глаза, как и грива северянина, исчез.

Оставались Кентон и Джиджи. С ними мало что можно было сделать. Нельзя изменить лягушачий рот Джиджи, мигающие бусинки глаз, лысую макушку, необыкновенно широкие плечи.

— Сними кольца с ушей, — попросил Кентон.

— А ты — браслет с руки, — ответил Джиджи.

— Подарок Шарейн! Никогда! — воскликнул Кентон гневно, как только что северянин и перс.

— Ушные кольца подарила мне женщина, которая любила меня не меньше, чем твоя. — Впервые за то время, что Кентон знал Джиджи, в голосе того прозвучал гнев.

Перс негромко рассмеялся. Это сняло напряжение. Кентон виновато улыбнулся барабанщику. Джиджи ответил улыбкой.

— Что ж, — заметил он, — похоже, мы все должны принести жертву, — и начал отстегивать кольца.

— Не надо, Джиджи! — Кентон почувствовал, что он не в состоянии расстаться с браслетом — символом любви Шарейн. — Оставь их. Кольца и браслет можно спрятать.

— Не знаю, — с сомнением ответил Джиджи. — Лучше бы снять. И что-то есть в идее жертвоприношения…

— В твоих словах мало смысла, — упрямо сказал Кентон.

— Ты думаешь? — размышлял Джиджи. — Многие видели у тебя на руке этот браслет, когда ты сражался с Кланетом и потерял Шарейн. И Кланет видел его. Что-то нашептывает мне, что он более опасен, чем кольца в моих ушах.

— Мне никто ничего не шепчет, — упрямо ответил Кентон. Он пошел в бывшую каюту Кланета и начал переодеваться в одежду моряков, взятую на галере. Он надел кожаную рубашку, рукава которой застегивались на запястьях.

— Видишь, — сказал он Джиджи. — Браслет не виден.

Затем брюки из того же материала, перевязанные у пояса.

Высокие ботинки со шнуровкой. Поверх рубашки короткая кольчуга. На голове конический металлический шлем, с которого на плечи и спину свисала промасленная прочная кожа.

Остальные оделись так же. Только перс не расставался со своей старой кольчугой. Он сказал, что знает ее прочность, а остальные ему незнакомы. Старый друг, испытанный и всегда верный, сказал он; он не оставит его ради новых, чью верность еще не испытал. А Джиджи низко натянул шлем, спрятал и ушные кольца. Вокруг шеи он повязал шелковый шарф, укрыв им рот.

Набросив поверх всего плащи, они посмотрели друг на друга повеселевшими глазами. Викинг и перс изменились неузнаваемо. Можно не бояться, что их узнают. Кентон тоже сильно изменился благодаря новой одежде. Плащ скрыл короткие ноги Джиджи, а шарф вокруг лица и конический шлем тоже делали его с трудом узнаваемым.

— Хорошо! — прошептал викинг.

— Очень хорошо! — подхватил Кентон.

Они перепоясались и сунули за пояс свои мечи и короткие мечи, скованные Сигурдом. Только Джиджи не взял ни девятифутовый меч, скованный Сигурдом, ни свою булаву. Булава слишком известна, меч — помеха в пути, и его, как и булаву, невозможно скрыть. Он взял два меча средней длины. Взял и длинную веревку и прицепил к ней крюк. Обвязался веревкой, а крюк подцепил к поясу.

— Веди нас, Сигурд, — сказал Кентон.

Один за другим они перелезли через борт, прошли по мелкой воде и постояли на берегу, пока Сигурд осматривался в поисках ориентиров. Туман стал еще плотнее. Золотые листья, соцветия алых и желтых цветов были вытканы на фоне тумана, как на древней китайской ширме. В тумане показалась фигура Сигурда.

— Пошли. Я нашел дорогу.

Молча пошли они за ним сквозь туман, под серебряной тенью деревьев.

Глава XVIIВ городе колдунов

Путь действительно оказался тайным. Как Сигурд находил дорогу в мерцающем тумане, какими приметами руководствовался, Кентон не мог сказать. Но викинг без колебаний шел вперед.

Между двумя холмами, заросшими золотым папоротником, пролегала узкая дорога, она проходила через густой кустарник, где неподвижный воздух был томным от запаха бесчисленных незнакомых цветов, через рощи стройных деревьев, похожих на бамбук, только стволы у них были ярко-алые, через леса, похожие на парки, в которых сгущались тускло-серебряные тени. Шагали они по мягкому мху неслышно. Давно позади остался шелест моря. Все вокруг было тихо.

На краю одной из таких похожих на парк рощ викинг остановился.

— Место жертвоприношений, — прошептал он. — Посмотрю, нет ли поблизости черных собак Нергала. Подождите меня здесь.

Он растворился в тумане. Они молча ждали. Чувствовалось, что что-то злое спит под этими деревьями, и если они заговорят или пошевельнутся, оно может проснуться. Оттуда, как будто спящее зло дышало, доносился сладковатый кладбищенский запах, который был и в каюте Кланета.

Бесшумно, как и ушел, вернулся Сигурд.

— Черных одежд нет, — сказал он. — И все же — что-то от их Темного бога всегда живет в этой роще. Быстрее бы миновать это место! Идите быстро и не шумите.

Они пошли. Сигурд остановился и облегченно вздохнул.

— Прошли, — сказал он.

И повел их быстрее. Путь начал круто подниматься. Они шли длинным глубоким оврагом, в котором туман стоял так плотно, что они с трудом пробирались через булыжники, усеивающие его дно.

Миновали два больших монолита — и остановились. Внезапно тишина, окружавшая их до сих пор, была нарушена. Перед ними по-прежнему была лишь стена тумана, но оттуда и снизу доносилось бормотание, голоса большого города, скрип мачт, дребезжание цепей, всплески весел и время от времени крики, вырывавшиеся из смутного гула стремительно, как хищная птица.

— Гавань, — сказал Сигурд и указал вниз и направо. — Эмактила под нами, близко. А там, — он снова указал вниз и немного налево, — там Храм Семи Зон.

Кентон взглянул в том направлении. Туманная громада виднелась в серебряных облаках, очертания ее конусообразные, вершина плоская. Сердце его забилось быстрее.

Они продолжали спускаться. Бормотание города становилось все громче… Все яснее виднелся гигантский храм, все выше уходил он в небо. И по-прежнему туман скрывал от них город.

Они подошли к высокой каменной стене. Здесь Сигурд повернул и повел их в рощу мощных, густо поросших листвой деревьев. Они скользили меж деревьями, следуя за викингом, который теперь двигался очень осторожно.

Наконец он выглянул из-за толстого ствола, поманил их. За деревьями виднелась широкая дорога с глубокими колеями.

— Дорога в город, — сказал он. — Можем идти спокойно.

Они спустились с откоса и пошли по дороге, идя теперь рядом друг с другом. Скоро деревья уступали место полям, насколько позволял видеть туман, возделанным. На полях росли высокие растения с листьями, как у кукурузы, но шафранно-желтыми, а не зелеными, а вместо початков длинные метелки блестящих белых плодов; видны были ряды кустов, на которых росли зеленые, как изумруд, ягоды; странные фрукты; деревья обвивали лианы, с которых свисали похожие на тыкву плоды, но в форме звезд.

Они увидели дома, двухэтажные, похожие на кубики, с меньшими кубиками, пристроенными с боков, как детские игрушки. Дома были причудливо раскрашены — и по цвету, и по рисунку. Фасады в полоску, с чередованием вертикальных полос шириной в ярд и голубого цвета; другие фасады желтые, с алыми зигзагами, как упрощенное изображение молнии; широкие горизонтальные полосы алого цвета чередовались с зелеными.

Дорога сузилась, стала улицей, вымощенной камнями. Раскрашенные дома стояли гуще. Мимо проходили мужчины и женщины, коричневые и черные, одинаково одетые в белые одеяния без рукавов, доходившие до колен. На правом запястье у всех виднелось бронзовое кольцо, с которого спадала небольшая цепь. Они несли груз — кувшины, корзины с фруктами и другими продуктами, плоские хлебы красновато-коричневого цвета, плоские флаги шириной в фут. Проходя, они с любопытством разглядывали четверку.

— Рабы, — сказал Сигурд.

Теперь раскрашенные дома стояли сплошной линией. На них виднелись, галереи, цветущие деревья и растения, похожие на те, что росли над розовой каютой на корабле. С некоторых галерей наклонились женщины и подзывали прохожих.

По этой улице они дошли до другой, большой и полной народу. И здесь Кентон остановился в изумлении.

Вдали виднелся огромный храм с террасами. Вдоль его сторон располагались многочисленные лавки. У дверей стояли хозяева, расхваливая свои же товары. Свисали флаги, на которых клинописью были расписаны эти же товары.

Мимо него проходили ассирийцы, жители Ниневии и Вавилона с завитыми волосами и украшенными кольцами бородами, крючконосые яркоглазые финикийцы, египтяне с глазами, как вишни, эфиопы с большими веками. Проходили солдаты в кольчугах, с колчанами на спине, полными стрел, и с луками в руке, жрецы в черных, алых и синих одеждах. Перед ними на мгновение остановился краснокожий мускулистый воин, который нес на плече топор с двойным лезвием — оружие древнего Крита. На его плече лежала белая рука женщины, щеголявшей в странно современно плиссированной юбке, с высокой белой грудью, выдававшейся из тоже очень современной по покрою блузки. Миноец и его подруга — они, может быть, были свидетелями того, как к дикарям лабиринта подходила дань афинян Минотавру, а в лабиринте ждал чудовищный человекобык.

А вот и римлянин в полном вооружении, сжимающий короткий бронзовый меч, который мог бы прорубать дорогу для Цезаря. За ним — гигантский галл со спутанными волосами и глазами, голубыми и холодными, как у Сигурда.

Взад и вперед по середине улицы двигались носилки, которые несли на своих плечах рабы. Кентон проводил взглядом гречанку длинноногую и стройную, с волосами цвета созревшей пшеницы. Потом карфагенянку с горячими глазами, такую красивую, что она могла быть невестой Баала. Та высунулась из носилок и улыбнулась ему.

— Я хочу есть и пить, — сказал Сигурд. — Чего мы тут стоим? Пошли.

И Кентон понял, что пышная процессия — выходцы из прошлого для его товарищей, которые сами из прошлого, совсем не удивительное зрелище. Он кивнул в знак согласия. Они смешались с толпой и отыскали место, где люди ели и пили.

— Лучше войдем по двое, — сказал Джиджи. — Кланет ищет четверых, а мы четверо незнакомцев. Волк, иди сначала ты с Сигурдом. Мы с Зубраном следом — и не замечайте нас, когда мы войдем.

Хозяин поставил перед ними еду и кувшин с вином. Он оказался разговорчив, спросил, откуда они, благополучным ли было их путешествие.

— Сейчас хорошо быть не в море, — болтал он. — Приближается буря, и сильная. Молюсь владыке морей, чтобы он удержал ее, пока не кончится служба Белу. Скоро закрою свое заведение и отправлюсь смотреть на эту новую жрицу, о которой так много говорят.

Лицо Кентона было наклонено, закрыто свисавшей со шлема кожей. Но при этих словах он поднял голову и посмотрел прямо на хозяина.

Тот отступил, запнулся, смотрел на него широко раскрытыми глазами.

— Его узнали? Рука Кентона потянулась к рукояти меча.

— Прошу прощения! — выдохнул хозяин. — Я вас не узнал… — Потом наклонился поближе, всмотрелся и рассмеялся. — Клянусь Белом! Я думал, ты… Боги!

И торопливо ушел. Кентон смотрел ему вслед. Может быть, его уход — хитрость? Он узнал в нем человека, которого ищет Кланет? Не может быть. Слишком реален был его испуг, слишком искренним облегчение. На кого же тогда похож Кентон, так похож, что вызывает испуг?

Они быстро поели, расплатились золотом, взятым с галеры, снова вышли на улицу. Почти тут же к ним присоединились Джиджи и перс.

По двое пошли они вдоль улицы, неторопливо, как люди, только что прибывшие из долгого путешествия. Но Кентон с удивлением и все растущими опасениями все чаще замечал устремленные на него взгляды; люди тут же отворачивались и быстро уходили. Остальные тоже заметили это.

— Закрой плотнее лицо, — беспокойно сказал Джиджи. — Мне не нравится, как на тебя смотрят.

Кентон рассказал им о разговоре с хозяином.

— Плохо, — Джиджи покачал головой. — На кого ты можешь быть похож, что они так пугаются? Спрячь получше лицо.

Кентон так и поступил и шел согнувшись. Тем не менее на него продолжали посматривать.

Улица кончилась у большого парка. По его газону ходили люди, сидели на каменных скамьях, на гигантских корнях деревьев, чьи стволы были толстыми, как у секвойи, а вершины терялись в тумане. Пройдя немного по улице, Сигурд свернул в парк.

— Волк, — сказал он, — Джиджи прав. На тебя слишком много смотрят. Мне кажется, что тебе лучше не идти дальше. Сиди на этой скамье. Наклони голову, будто спишь или пьян. В парке немного народу и будет еще меньше, когда заполнится двор храма. Туман скроет тебя от прохожих на улице. Мы втроем пойдем в храм и изучим лестницу. Потом вернемся к тебе и посоветуемся.

Кентон понимал, что викинг прав. Беспокойство его тоже росло. Но как трудно оставаться позади, не видеть место, где держат в плену Шарейн, предоставить другим возможность найти дорогу к ней.

— Смелее, брат, — сказал Сигурд, когда они уходили. — Один задержал для нас эту бурю. Он поможет нам и освободить твою женщину.

И вот долго-долго, как ему кажется, он сидит на скамье, закрыв лицо руками. Все сильнее и сильнее становится желание самому увидеть тюрьму Шарейн, изучить ее слабые места. В конце концов его товарищи заинтересованы не так, как он, взгляд их не обострен любовью. Он может достичь успеха, там, где у них ничего не получится; его глаза увидят то, что пропустят их взгляды. Наконец нетерпение овладело им, Он встал со скамьи и двинулся на многолюдную улицу. Не доходя до нее нескольких шагов, повернулся и пошел по парку вдоль улицы.

Вскоре он дошел до конца парка и остановился полускрытый.

Прямо перед ним, не далее чем в пятидесяти ярдах, возвышался огромный Храм Семи Зон.

Гигантский конус закрывал все поле зрения. Вокруг него, как змея, извивалась большая лестница. На сто футов от основания храм сиял, как полированное серебро. Затем в конус врезалась круглая терраса. Над террасой еще на сто футов поверхность была покрыта каким-то металлом красно-золотого или оранжевого цвета. Еще терраса. Туман скрывал стену над ней, но Кентону показалось, что он видит алую стену, а над ней синюю.

Взгляд его следовал за извивами лестницы. Он вышел вперед, чтобы разглядеть ее получше. Широкие ступени вели от ее основания к обширной платформе, на которой стояло множество вооруженных людей. Он понял, что это гарнизон, который они должны победить или обмануть. Сердце его упало при виде этих многочисленных солдат.

Он посмотрел, что за ними. Лестница охранялась. В пяти тысячах футов парк подступал вплотную к стене храма. Там группа высоких деревьев, их ветви почти касаются лестницы.

Веревка Джиджи и крюк! Как мудро поступил ниневит, предвидя такую возможность. Кентон самый легкий из четырех, он взберется на дерево, переберется на лестницу, а если это невозможно, перебросит веревку с крюком и поднимется по веревке.

Потом опустит веревку для остальных. Можно сделать! А если будет буря, которую предсказывает Сигурд, охрана ничего не услышит.

Неожиданно он почувствовал, что за ним следят. Между ним и храмом людей не было, у основания лестницы стоял офицер и смотрел на него.

Кентон повернулся, быстро пошел по краю лестницы и оказался вновь у своей скамьи. Сел, как и раньше, наклонился, закрыл лицо руками.

Кто-то сел рядом.

— В чем дело, моряк? — грубовато спросили его. — Если болен, почему не идешь домой?

Кентон ответил хрипло, продолжая закрывать лицо.

— Слишком много вина в Эмактиле. Оставь меня. Пройдет.

— Хо! — рассмеялся незнакомец и схватил Кентона за локоть. — Подними голову. Иди лучше домой, пока не началась гроза.

— Нет, нет, — хрипло ответил Кентон. — Я не боюсь бури. Вода мне поможет.

Руку с его локтя убрали. Некоторое время сидевший рядом молчал. Потом встал.

— Хорошо, моряк, — сердечно сказал он. — Оставайся здесь. Вытянись на скамье и поспи. Боги да будут с тобой!

— И с тобой, — пробормотал Кентон. Он слышал удаляющиеся шаги. Осторожно повернул голову, посмотрел в том направлении. Среди деревьев видны были несколько фигур. Одна из них — человек в длинном синем плаще, другая — офицер, одетый, как тот, который смотрел на Кентона от основания большой лестницы; моряк; горожанин. Кто они такие?

Человек, сидевший рядом с ним, схватил его за руку как раз там, где был надет браслет Шарейн! А тот офицер? Тот же самый? За ним следят?

Он выпрямился, натянул на браслет кожаный рукав. Но рука его вновь легла на браслет. Рукав был отрезан ножом.

Кентон вскочил, хотел бежать. Но прежде чем он успел сделать шаг, послышался топот. На голову ему набросили тяжелую ткань. Чьи-то руки схватили его за горло. Другие руки обвили его веревкой, прижали его руки к бокам.

— Снимите ткань с его лица, но держите руки на горле, — услышал он холодный мертвый голос.

Голову его открыли. Он смотрел прямо в бледные глаза Кланета.

И тут из двойного кольца солдат послышались изумленные возгласы, движения ужаса. Вышедший вперед офицер смотрел на него в изумлении.

— Мать богов! — застонал он и склонился у ног Кентона. — Повелитель, я не знал, — он вскочил и поднес нож к веревке.

— Остановись! — заговорил Кланет. — Это раб! Посмотри внимательней!

Дрожа, офицер посмотрел в лицо Кентону, приподнял завесу шлема, выругался.

— Боги! — воскликнул он. — А я-то думал, что это…

— Ты думал неверно, — спокойно прервал его Кланет. Он пожирал глазами Кентона. Наклонился, вытащил меч Набу.

— Подожди! — офицер взял у него меч. — Этот человек — мой пленник, пока я не доставлю его королю. И до этого времени я сохраню его меч.

Смертельной опасностью загорелись глаза жреца.

— Он отправится в дом Нергала, — взревел он. — Берегись, капитан, противоречить Кланету!

— Я слуга короля, — ответил офицер. — Я подчиняюсь его приказам. А ты, как и я, хорошо знаешь, что он приказал всех пленников приводить прежде всего к нему — что бы ни говорили жрецы. К тому же, добавил он, — возникнет вопрос о награде. Пусть это дело будет записано. Король справедлив.

Черный жрец стоял молча, прикрыв рукой рот. Офицер рассмеялся.

— Вперед! — приказал он. — К храму! Если этот человек убежит, вы все умрете.

Тройное кольцо солдат окружило Кентона. Рядом с ним шел офицер. По другую сторону — черный жрец, не отрываясь взглядом от Кентона, облизывая свои безжалостные губы.

Так прошли они через парк, вышли на улицу и наконец прошли через высокую арку в храм.

Глава XVIIIПовелитель двух смертей

Король Эмактилы, повелитель двух смертей, сидел, скрестив ноги, на высоком диване. Он очень походил на старого короля из детских песенок, включая веселость, румянец на лице и круглые, как яблочки, и такие же красные щеки. В его водянистых голубых глазах светилось веселье. На нем была свободная алая одежда. Он шаловливо размахивал своей длинной белой бородой, испачканной брызгами красного, пурпурного и желтого вина.

Судный шатер короля Эмактилы достигал ста квадратных футов. Диван короля размещался на платформе в пять футов высотой, которая, как сцена, тянулась от одного края комнаты до другого. Пол, выложенный квадратными плитками, круто поднимался к платформе. Вогнутый край его резко обрывался пролетом широких низких ступеней, которые заканчивались в пяти футах от дивана короля.

Двенадцать лучников в перевязанных поясами куртках серебряного и алого цвета стояли на самой нижней ступени плечо к плечу, луки наготове, стрелы наложены на тетиву, в одно мгновение они поднимут лук и выстрелят. Двадцать четыре лучника стояли у их ног. Тридцать шесть смертоносных стрел смотрели на Кентона, черного жреца и капитана.

По обе стороны ступеней вдоль задней изогнутой стены палаты вытянулся еще ряд лучников, серебряных и алых, плечо к плечу, стрелы наготове. Мигающие глаза короля видели их головы, которые окружали сцену, как рампа.

Вдоль остальных трех стен, плечо к плечу стрелы на тетивах, глаза не отрываются от короля Эмактилы, идет не прерываясь серебристо-алый фриз из лучников. Они стоят молча, напряженные, как заведенные автоматы, готовые действовать, как только нажмут невидимую пружину.

В помещении нет окон. Светло-голубые занавеси покрывают все стены. Сотни ламп освещают комнату ровным желтым пламенем.

На расстоянии двух ростов человека слева от короля неподвижно, как и лучники, стоит затянутая вуалью фигура. Сквозь вуаль чуть видны изгибы прекрасного тела.

На том же расстоянии справа от короля другая скрытая фигура. Вуаль не в силах скрыть исходящий от нее ужас.

Одна фигура заставляет сердце биться ускоренно.

Другая — останавливает его биение.

На полу, у ног короля, сидит гигант китаец с изогнутым алым мечом.

У дивана с обеих сторон стоят девушки, прекрасные, юные, обнаженные по пояс. Шесть с одной стороны, шесть с другой. В руках у них кувшины, полные вином. У их ног вазы с вином, красным, пурпурным и желтым, эти вазы стоят в еще больших вазах со снегом.

Справа от повелителя двух смертей склонилась девушка с золотой чашкой в вытянутой руке. Слева — другая с золотым флаконом. Король берет то чашку, то флакон, и пьет, потом возвращает. Девушки тут же наполняют их.

Через много переходов вели капитан и черный жрец Кентона к этому месту. Теперь король выпил вина, поставил чашку и хлопнул в ладоши.

— Король Эмактилы судит! — звучно произнес китаец.

— Он судит! — прошептали лучники, стоящие у стен.

Кентон, черный жрец и капитан вышли вперед и остановились перед упершимися им в грудь стрелами. Король наклонился, веселыми мигающими глазами разглядывая Кентона.

— Что это за шутка, Кланет, — воскликнул он высоким дрожащим голосом. — Или дома Бела и Нергала объявили войну друг другу?

— Войны нет, повелитель, — ответил Кланет. — Это раб, за которого я объявил награду и которого хочу получить, так как я его захватил…

— Так как я захватил, повелитель, — прервал капитан, опустившись на колено, — И я тем самым заслужил награду Кланета, о справедливый!

— Ты лжешь, Кланет, — захихикал король. — Если ты не воюешь, почему же ты связал…

— Посмотри внимательней, повелитель, — прервал его Кланет. — Я не лгу.

Водянистые глаза уставились на Кентона.

— Да! — рассмеялся король. — Ты прав. Он тот, кем мог бы быть тот, другой, если бы он хоть наполовину был мужчиной. Ну, ну… — Он поднял флакон и, прежде чем выпить, заглянул в него. — Не полон! — хихикнул он. — Только наполовину.

Он перевел взгляд с флакона на девушку, которая стояла ближе всех к той, что склонилась слева от него. Его круглое радостное лицо устремилось к ней.

— Насекомое! — засмеялся король. — Ты забыла наполнить мой флакон!

Он поднял палец.

Слева донесся звон тетивы, пролетела стрела. Она ударила дрожащую девушку в правое плечо. Девушка покачнулась, закрыв глаза.

— Плохо! — весело крикнул король и снова поднял палец.

Справа прозвучала тетива, просвистела стрела. Она попала в сердце первому лучнику. Прежде чем его тело коснулось пола, тот же самый лук выстрелил вторично. Вторая стрела попала в сердце раненой девушке.

— Хорошо! — засмеялся король.

— Наш повелитель даровал смерть! — запел китаец. — Слава ему!

— Слава ему! — подхватили лучники и девушки с чашами.

Но Кентон, охваченный приступом гнева при виде этого бессердечного убийства, прыгнул вперед. Немедленно тридцать шесть лучников натянули луки, оперения стрел коснулись их ушей. Черный жрец и капитан схватили Кентона и оттащили назад. Китаец вытащил маленький молот и ударил по лезвию своего меча. Тот зазвенел, как колокол. На помосте появились два раба и унесли мертвую девушку. Другая заняла ее место. Рабы унесли мертвого лучника. Другой выскользнул из-за занавеса и занял его место.

— Отпустите его, — радостно крикнул король и выпил полный флакон.

— Повелитель, он мой раб, — черный жрец не мог скрыть высокомерное нетерпение в своем голосе. — Его привели сюда, исполняя твой приказ. Ты видел его. Теперь я требую, чтобы его отвели ко мне на казнь.

— О-хо-хо! — Король поставил чашку и рассмеялся. — О-хо-хо! Значит, ты требуешь его? И хочешь увести? 0-хо-хо!

— Ноготь гниющей мухи! — взревел он. — Король я в Эмактиле или нет? Отвечай!

Отовсюду послышался звон натягиваемых луков. Каждая стрела из всего живого фриза была нацелена в грузное тело черного жреца. Капитан присел рядом с Кентоном.

— Боги! — прошептал он. — Ад побери тебя и награду! И зачем я увидел тебя?

Черный жрец заговорил голосом, в котором смешались гнев и страх:

— Ты король Эмактилы!

— И поклонился. Король взмахнул рукой. Луки опустились. — Встаньте! — воскликнул король.

Все трое встали. Король Эмактилы указал пальцем на Кентона.

— Почему ты так рассердился? — захихикал он. Я дал благодеяние смерти двоим. Человек, много раз будешь ты умолять смерть прийти, молить о моих быстрых лучниках, прежде чем Кланет покончит с тобой.

— Это убийство, — сказал Кентон, спокойно глядя в водянистые глаза.

— Моя чаша должна быть полна, — мягко ответил король. — Девушка знала о наказании. Она нарушила мой закон. Она убита. Я справедлив.

— Наш повелитель справедлив! — пропел китаец.

— Он справедлив! — повторили лучники и девушки.

— Лучник заставил ее страдать, а я хотел для нее безболезненной смерти. Поэтому, он убит, — сказал король. — Я милостив.

— Наш повелитель милостив! — запел китаец.

— Он милостив! — подхватили лучники и девушки.

— Смерть! — Морщинистое лицо короля лучилось в улыбке. — Человек, смерть — это лучший дар. Это единственное, в чем боги не могут нас обмануть. Она одна сильнее непостоянства богов. Она одна принадлежит только человеку. Превыше богов, независима от богов — так как даже боги должны будут умереть в свое время!

— Ах! — вздохнул король, и на мгновение вся эта веселость исчезла. — Ах! В Халдее был поэт, когда я жил там, — он знал смерть и знал, как писать о ней. Малдонах его звали. Здесь никто его не знает…

И затем негромко:

— Лучше умереть, чем жить, — сказал он, — а еще лучше никогда не быть!

Кентон слушал, интерес к этой странной личности погасил гнев. Он тоже знал Малдонаха из древнего Ура; он читал ту самую поэму, которую цитировал король, в глиняных таблицах, раскопанных Хайлпрехтом в песках Ниневии — в той старой, полузабытой жизни. И невольно он произнес начало последнего мрачного отрывка:

— Что?! — воскликнул король. — Ты знаешь Малдонаха! Ты…

И он затрясся от хохота.

— Продолжай! — приказал он.

Кентон чувствовал, как дрожит рядом с ним от гнева Кланет. И Кентон рассмеялся, встретив подмигивающий взгляд короля; и пока повелитель двух смертей приканчивал то чашку, то флакон, он читал стихи с воодушевлением, так не соответствующим стилю похоронного марша:

Король долго сидел молча. Наконец он шевельнулся, поднял флакон и подозвал одну из девушек.

— Он пьет со мной! — сказал он, указывая на Кентона.

Лучники расступились, пропустили девушку. Она остановилась перед Кентоном, поднесла к его губам флакон. Он выпил, поднял голову и поклонился.

— Кланет, — сказал король, — человек, знающий Малдонаха из Ура, не может быть рабом.

— Повелитель, упрямо ответил черный жрец. — Мой раб останется у меня.

— Неужели? — засмеялся король. — Язва в брюхе комора! Неужели?

Вокруг зазвенели натягиваемые луки.

— Повелитель, — выдохнул Кланет и опустил голову, — он остается у тебя.

Проходя мимо, Кентон слышал, как скрипят зубы черного жреца, слышал, как он втягивает воздух, как после долгого бега. И Кентон, улыбаясь, прошел сквозь строй лучников и остановился возле короля.

— Человек, знающий Малдонаха, — улыбнулся король, — ты удивляешься, как это я, один, обладаю большей властью, чем жрецы всех богов и все их боги. Потому, что во всей Эмактиле только у меня нет ни богов, ни суеверий. Я единственный человек, который знает, что в мире существуют лишь три реальности. Вино — оно до некоторою предела позволяет человеку видеть яснее, чем боги. Власть — вместе с хитростью она делает человека выше богам. Смерть — которую боги не могут отменить и которой распоряжаюсь я.

— Вино! Власть! Смерть! — запел китаец.

— У этих жрецов множество богов, и каждый ревнует к остальным. Хо! Хо! — рассмеялся король. — У меня нет богов. Поэтому я справедлив во всем. Справедливый судья должен не иметь предрассудков и не иметь веры.

— Наш повелитель не имеет предрассудков! — запел китаец.

— Он не имеет веры! — пели лучники.

— Я на одной чашке весов, — кивнул король. — На другой множество богов и жрецов. Есть только три вещи, в реальности которых я уверен. Вино, власть, смерть! Те, кто пытается перевесить меня, верят во многое другое. Поэтому я перевешиваю их. Если бы мне противостоял только одни бог, только одна вера — я был бы внизу. Да, три к одному! Вот парадокс — и в нем правда.

— Повелитель Эмактилы говорит правду! — шептали лучники.

Лучше три прямые стрелы в колчане, чем триста кривых. И если в Эмактиле появится человек с одной стрелой и эта стрела будет прямее моих трех — этот человек будет править на моем месте, — лучился радостью король.

— Лучники, слушайте своего короля! — пел китаец.

— Итак, — сказал король, — поскольку боги и жрецы ревнуют друг к другу, они сделали меня, который не думает ни о богах, ни о жрецах, королем Эмактилы, чтобы сохранить мир между ними и не дать им уничтожить друг друга. И так как у меня десять лучников против одного их лучника и двадцать мечников против одного их мечника, я делаю это очень хорошо. Хо! Хо! — рассмеялся король. — Такова власть.

— У нашего повелителя есть власть! — воскликнул китаец.

— А имея власть, я могу пить сколько хочу, — хихикал король.

— Наш повелитель пьян, — шептали лучники по всей палате.

— Пьяный или трезвый, я король двух смертей, — хихикал правитель Эмактилы.

— Двух смертей, — шептали лучники, кивая друг другу.

— Перед тобой, человек, знающий Малдонаха, я сниму с них покрывала, — сказал король.

— Лучники по сторонам и сзади, наклоните головы! — закричал китаец. Головы лучников со всех трех сторон живого фриза немедленно упали на грудь.

Вуаль спала с фигуры слева от короля.

Глядя на Кентона глубокими глазами, в которых была нежность матери, стыдливость девушки, страсть любовницы, стояла женщина. Ее обнаженное тело было безупречно. В единый хор в нем сливались мать, девушка и любовница. Она дышала всеми веснами, когда-либо посещавшими землю. Она была дверью в очарованный мир, символом всего, что может дать земля — всей красоты и всей радости. Она была всей сладостью жизни, ее обещаниями, ее экстазами, ее соблазнами и ее разумом. Глядя на нее, Кентон понял, что за жизнь нужно держаться всеми силами. Она дорога и полна удивительными дарами. Ее нельзя упускать!

И что смерть ужасна!

Он не испытывал желания к этой женщине. Но она пробудила в нем желание жить и раздула пламя в целый пожар.

В правой руке она держала странный изогнутый инструмент с длинными кривыми лезвиями и острыми клыками.

— Ей я отдаю только тех, кто мне очень не нравится, — хихикал король. — Она убивает их медленно. Глядя на нее, они цепляются за жизнь, яростно, отчаянно цепляются за нее. Каждый момент жизни, который она отнимает у них этими клыками и когтями, длится целую вечность. И целую вечность они борются со смертью. Медленно отнимает она у них жизнь, и они уходят из жизни с воплями, цепляясь за нее, отворачивая упрямые лица от смерти. А теперь — взгляни!

Спала вуаль с фигуры справа.

Здесь скорчился черный карлик, бесформенный, искривленный, отвратительный. Он смотрел на Кентона тусклыми глазами, в которых были все печали, вся усталость, все разочарования жизни; вся жизнь с ее бесполезной, утомительной пустой работой. Глядя на него, Кентон забыл о первой фигуре — он понял, что жизнь ужасна, что ее не стоит беречь.

И что единственное в ней хорошо — это смерть!

В правой руке карлик держал острую шпагу, тонкую, с игольным острием. Кентон боролся с охватившим его желанием броситься на это острие, умереть на нем.

— Ему я отдаю тех, кем очень доволен, — засмеялся король. — Быстра их смерть, как сладкая чаша у губ.

— Ты, — король указал на капитана, пленившего Кентона, — я тобой недоволен, ты схватил человека, который знает Малдонаха, хоть он и был рабом Кланета. Иди к левой смерти!

С побледневшим лицом капитан поднялся по ступеням, прошел мимо лучников, шел не останавливаясь, пока не оказался рядом с женщиной. Китаец ударил в свой меч. Появились два раба со склоненными головами, неся металлическую решетку. Они сняли с капитана вооружение, привязали его обнаженным к решетке. Женщина склонилась к нему, вся нежность, вся любовь, вся жизнь с ее обещаниями.

Капитан закричал, громко, отчаянно. Послышались мольбы и проклятия, стоны обреченного.

Женщина продолжала склоняться к нему, нежно улыбаясь, глаза ее не отрывались от него.

— Хватит! — усмехнулся король. Она убрала орудие пытки с груди солдата, взяла свою вуаль и накинула на себя. Рабы развязали капитана, одели его дрожащее тело. Со всхлипываниями он, шатаясь, побрел назад, встал на колени справа от черного жреца.

— Я недоволен, весело говорил король. — Но ты выполнял свой долг. Поэтому живи еще немного, поскольку ты этого хочешь. Я справедлив.

— Наш повелитель справедлив, — подхватили все присутствующие.

— Ты, — он показал на лучника, поразившего девушку и своего товарища, — тобой я очень доволен. Ты получишь награду. Иди к моей правой смерти!

Медленно лучник выступил вперед. Все быстрее двигался он, глядя в тусклые глаза карлика. Все быстрее и быстрее — он взлетел по ступеням, разбрасывая стоящих там лучников, и бросился на острую шпагу.

— Я щедр, — сказал король.

— Наш повелитель щедр, — распевал китаец.

— Я хочу пить, — засмеялся король. Он выпил чашку и флакон. Голова его опустилась, он покачнулся совсем пьяно.

— Приказываю! — Он открыл сначала один глаз, потом другой. — Слушай меня, Кланет! — Я хочу спать. Я буду спать. Когда я проснусь приведи ко мне человека, который знает Малдонаха, снова. Никто не смеет повредить ему. Таков мой приказ. Его должны охранять лучники. Уведите его. Охраняйте. Таков мой приказ!

Он потянулся за чашкой. Она выпала из ослабевшей руки.

— Клянусь моими смертями, — заплакал он. — Какой стыд! В кувшин входит так много, а в человека так мало!

И он упал на диван.

Повелитель двух смертей захрапел.

— Наш повелитель спит! — негромко запел китаец.

— Он спит! — шептали лучники и девушки.

Китаец встал, склонился к королю. Поднял его, как ребенка.

Две смерти шли вслед. Двенадцать лучников с нижней ступени повернулись и замкнули кольцо вокруг короля. Двадцать четыре лучника окружили их. Остальные лучники отделялись от стен и по шесть человек пошли сзади.

Двойное кольцо прошло через занавеси в углу комнаты. За ними маршировали лучники.

Из их строя отделились шесть человек и остановились возле Кентона.

Девушки взяли чашки и кувшины и исчезли за занавесом.

Один из шести лучников показал вниз. Кентон спустился по ступеням.

Черный жрец с одной стороны, бледный капитан с другой, трое лучников перед ним, трое сзади, он вышел из судной палаты короля.

Глава XIXЗа стеной

Кентона отвели в маленькую комнату, в высоких стенах которой были прорезаны узкие окошки. Дверь из прочной бронзы. Вокруг стен низкие деревянные скамьи. В центре еще одна скамья. Лучники посадили его, связали ноги кожаными ремнями. Сами сели по трем сторонам комнаты, не отрывая взгляда от черного жреца и капитана.

Капитан тронул жреца за плечо.

— Где моя награда? — спросил он. — Когда я ее получу?

— Когда раб будет в моих руках, не раньше, — ответил Кланет свирепо. — Если бы был умнее, ты бы уже получил ее.

— Много хорошего она принесла бы мне со стрелой в сердце или, — он вздрогнул, — с объятиями левой смерти короля.

Черный жрец злобно взглянул на Кентона, склонился к нему.

— Не надейся на милость короля, — сказал он. — Это говорило его опьянение. Протрезвев, он все забудет. Даст мне тебя без всяких вопросов. Не надейся!

— Неужели? — Кентон спокойно смотрел в злобные глаза. — Я уже дважды побил тебя, черная свинья!

— Третьего раза не будет! — выплюнул Кланет. — А когда король проснется, в моих руках будешь не только ты, но и храмовая шлюха, которую ты любишь. Хо! — загремел он, увидев, как исказилось лицо Кентона. — Это тебя задевает, не так ли? Да, вы у меня будете оба. И вместе умрете — медленно, ах как медленно, глядя на муки друг друга. Рядом, бок о бок, медленно, медленно мои пытки уничтожат остатки ваших тел. Нет, остатки ваших душ! Никогда раньше мужчина и женщина не умирали так, как умрете вы!

— Ты не можешь навредить Шарейн, — ответил Кентон. — Стервятник, чья пасть изрыгает только ложь! Она жрица Бела и может не опасаться тебя!

— Хо! Ты это знаешь? — смеялся Кланет; потом склонился к его уху и прошептал так, чтобы слышал только он: — Послушай, у тебя будет, о чем поразмыслить, пока я отсутствую. Только пока жрица верна богу, она вне моей досягаемости. А теперь слушай, слушай: прежде чем король проснется, у Шарейн будет другой любовник! Да! Твоя любовь будет лежать в руках земного любовника! И это будешь не ты!

Кентон напрягся, пытаясь разорвать ремни.

— Прекрасная Шарейн! — насмешливо прошептал Кланет. — Священный сосуд радости! И я разобью его — пока король спит.

Он обернулся к офицеру, захватившему Кентона.

— Пошли.

— Нет, нет, — торопливо ответил тот. — Я предпочитаю это общество. К тому же, если я потеряю этого человека, я навсегда потеряю и награду, которую ты обещал.

— Дай мне его меч, — приказал Кланет, протянув руку к мечу Набу, который находился у офицера.

— Меч остается с этим человеком, — ответил капитан и спрятал его за собой; он посмотрел на лучников.

— Правильно, — кивнули друг другу лучники. — Жрец, мы не можем отдать тебе меч.

— Кланет рявкнул, руки ею взметнулись. Шесть луков напряглись, шесть стрел нацелились ему в сердце. Ни слова ни говоря, он вышел из комнаты. Один из лучников встал и закрыл дверь на засов. Наступило молчание. Офицер о чем-то задумался; время от времени он вздрагивал, как от холода, Кентон понял, что он думает о смерти с улыбающимися нежными глазами, которая поднесла к его груди орудие пытки. Шестеро лучников не мигая смотрели на него.

И Кентон закрыл глаза, стараясь отогнать ужас, который почувствовал от последних слов Кланета, борясь с отчаянием.

Какой заговор против нее подготовил жрец, какую ловушку расставил? Он был так уверен в том, что Шарейн окажется в его руках. И где Джиджи, Зубран и Сигурд? Знают ли они, что он схвачен? Он почувствовал ужасное одиночество.

Долго ли были закрыты его глаза, спал ли он, он не мог сказать. Но вдруг услышал как бы с бесконечного удаления спокойный бесстрастный голос.

— Проснись! — приказывал голос.

Он открыл глаза, поднял голову. Рядом с ним стоял жрец, длинный синий плащ покрывал его с ног до головы. Лица жреца не было видно.

Руки и ноги Кентона были свободны. Он сел. Веревки и ремни лежали на полу. На каменных скамьях, прислонившись друг к другу, спали лучники. Офицер тоже спал.

Жрец указал на его меч, меч Набу, лежавший на коленях спящего офицера. Кентон взял его. Жрец указал на засов, закрывавший дверь. Кентон отодвинул его и распахнул дверь. Синий жрец скользнул за дверь, Кентон последовал за ним.

Синий жрец прошел по коридору около ста шагов и затем нажал на то, что Кентону казалось обычной стеной. Сдвинулась панель. Они стояли в другом коридоре, длинном, тускло освещенном. Кентону пришло в голову, что он идет вдоль внешней стены храма.

Их путь преградила массивная бронзовая дверь. Синий жрец, казалось, слегка коснулся ее. Однако она открылась и закрылась за ними.

Кентон стоял в келье площадью в несколько десятков квадратных футов. В одном конце ее была массивная дверь, через которую они вошли. В другом еще одна такая же дверь. Слева большая каменная плита, гладкая, бледная.

Синий жрец заговорил — если только он действительно говорил: голос, как и тогда, когда Кентон проснулся, доносился как бы с бесконечно большого удаления.

— Мозг женщины, которую ты любишь, спит, — произнес этот голос. — Она ходит во сне, движется среди сновидений, которые насылает ей другой мозг. Зло захватывает ее. Нельзя допустить, чтобы зло победило. Но это зависит от тебя, от твоей мудрости, твоей силы, твоей храбрости. Когда твоя мудрость подскажет тебе, что настало время, открой дальнюю дверь. Твой путь пролегает через нее. И помни: ее мозг спит. Ты должен разбудить его, прежде чем зло овладеет ею.

Что-то звякнуло на полу. У ног Кентона лежал клинообразный ключ. Подняв его, он увидел, что синий жрец стоит у дальней двери.

Теперь он казался облаком дыма, принесенного ветром. Затем это облако рассеялось и исчезло!

Кентон услышал гул множества голосов, приглушенный, смутный. Он прислушался. Голоса доносились не из коридора. Казалось, они проходят сквозь плиту бледного камня. Он прижал к ней ухо. Звуки теперь слышались отчетливее, но слова он по-прежнему не мог разобрать. Должно быть, камень здесь очень тонок, подумал он, если через него можно слышать. Справа он увидел небольшой рычажок. Нажал на него.

Туманный светлый диск в три фута шириной появился в камне. Он ослепительно сверкнул; казалось, в камне просверлили дыру. На месте диска теперь было круглое окно. В нем виднелись силуэты женщины и двух мужчин. Голоса их доносились теперь так ясно, будто они стояли рядом. Слышался также гул толпы. Кентон отпрянул, боясь, что его увидят. Поставил рычаг в прежнее положение. Диск померк. Голоса почти стихли. Он снова посмотрел на гладкий бледный камень.

Медленно он снова опустил рычаг, снова смотрел, как в сплошном камне появляется отверстие, увидел головы. Свободная рука его прижималась к стене рядом с диском; теперь он просунул ее прямо в диск. И коснулся холодного камня. То, что глазу казалось отверстием, оставалось на ощупь гладким камнем.

Он понял: это какое-то изображение колдунов, жрецов. Приспособление, позволяющее им подсматривать, подслушивать, стоя в келье. Какие-то знания особенностей света, еще неизвестные науке мира Кентона, какие-то вибрации, делающие камень прозрачным изнутри, но не снаружи. Камень пропускал не только свет, но и звук.

Держа руку на рычаге, Кентон смотрел на людей, стоявших рядом и не подозревавших о его присутствии.

Глава XXПеред алтарем Бела

Туман поднялся. Грозовые тучи прижимались к вершине Храма Семи Зон. Перед Кентоном был обширный двор храма, вымощенный большими восьмиугольными плитами белого и черного мрамора. Двор окружали широким полукругом стройные колонны, похожие на волшебный лес. Их стволы блестели красным и черным, заостренные вершины были увенчаны резными остроконечными драгоценными камнями. На черных и алых стволах виднелись мистические символы, выложенные золотом, лазуритом, изумрудом и серебром. Ряды этих колонн тянулись вверх к мрачному угрожающему небу.

В ста футах от него находился золотой алтарь, охраняемый керубами — выкованными из темного металла изображениями львов с человеческими лицами и орлиными крыльями. Керубы стояли по углам алтаря, их детские бородатые лица напряжены, как живые. На алтаре находится треножник, с него поднимался неподвижный заостренный язык пламени.

Обширным полумесяцем в десяти ярдах от колонн стоял двойной ряд лучников и копьеносцев. Они сдерживали толпу: мужчины, женщины, дети толпились меж колонн, роились за строем солдат, как листья, прижатые ветром к стене. Десятки и сотни людей, вырванных из своего времени и помещенных в этот безвременной мир.

— Говорят, эта новая жрица очень красива, — заговорил один из мужчин перед Кентоном. У него было худое бледное лицо, фригийская шапка на гладких волосах. Женщина дерзкой цветущей миловидности, черноволосая, черноглазая. Мужчина справа от нее — ассириец, бородатый, с волчьим профилем.

— Она была принцессой, я слышала, — сказала женщина. — Принцессой в Вавилоне.

— Принцесса в Вавилоне! — повторил ассириец, его волчье лицо смягчилось, в голосе прозвучала тоска: — О, вернуться в Вавилон!

— Жрец Бела любит ее — так говорят, — нарушила молчание женщина.

— Жрицу? — прошептал фригиец. — Но это запрещено, — прошептал он. — Это — смерть! — Женщина рассмеялась.

— Тише! — предупредил осторожный ассириец.

— А Нарада, танцовщица бога, любит жреца Бела! — продолжала, не обращая на его слова внимания, женщина. — И, как всегда, добычу получит Нергал!

— Тише! — снова прошептал ассириец.

Послышался барабанный бой, сладкая музыка флейт.

Кентон поискал источник этих звуков. И увидел с десяток храмовых девушек. Пять сидели с маленькими барабанами, положив на них розовые пальцы; две держали у губ флейты; три склонились к арфам. В их круге лежало что-то напоминавшее груду серебряной паутины, перевитой черными нитями, среди которых запутались золотые бабочки. Груда зашевелилась, поднялась.

Появилась женщина в черных шелках, такая привлекательная, что на мгновение Кентон забыл Шарейн. Она была смуглой, с бархатной чернотой полуночи. Глаза ее — бассейны полуночной тьмы, в которых не светили звезды, волосы — порывы урагана, пойманные в золотые сети. Золото мрачное, угрюмое, и что-то угрожающее было в этой сладкой красоте.

— Вот это женщина! — обратилась смелая красавица к ассирийцу. — Она получит все, что хочет, клянусь своей постелью!

Кто-то рядом произнес, задумчиво, сонно, преклоняясь:

— Да! Но новая жрица — вот это женщина! Она Иштар!

Кентон вытянул шею, рассматривая говорившего. Он увидел юношу, едва ли старше девятнадцати лет, стройного, одетого в шафран. Глаза и лицо у него были, как у мечтающего ребенка.

— Он безумец, — прошептала женщина ассирийцу. — С того момента, как появилась новая жрица, он отсюда не уходит.

— Приближается буря. Небо, как медная чаша, — прошептал фригиец. — Воздух пугает.

Ассириец ответил:

— Говорят, Бел приходит в свой дом во время бури. Может быть, жрица не будет сегодня одна.

Женщина лукаво рассмеялась. Кентон почувствовал желание сжать ее горло руками. Послышался гром.

— Может, это он приближается, — мечтательно сказала женщина.

Послышались звуки арфы, барабанный бой. Одна из девушек запела:

— Замолчи! — услышал Кентон ее шепот.

Девушки рассмеялись; две с флейтами негромко заиграли; так же негромко забили барабаны. Но девушка, которая пела, молча сидела у своей арфы с опущенными глазами.

Фригиец спросил:

— Эта жрица действительно так прекрасна?

Ассириец ответил:

— Не знаю. Ни один человек не видел ее без вуали.

Юноша прошептал:

— Я дрожу, когда она идет. Я дрожу, как маленькое озеро, когда на него наступает ветер. Только глаза мои живут, и что-то перехватывает мне горло.

— Тише! — заговорила женщина с карими глазами, добрым лицом и с ребенком на руках. — Не так громко, лучники могут выстрелить.

— Она не женщина! Она Иштар! Иштар! — воскликнул юноша.

Ближайшие солдаты повернулись. Сквозь их строй прошел седой офицер с коротким мечом в руках. Все отступили, только юноша стоял неподвижно. Офицер смотрел направо, налево. Прежде чем он смог остановить свой взгляд на юноше, какой-то человек в шапке моряка и в кольчуге схватил юношу за пояс и спрятал за собой. Кентон успел заметить агатовые глаза, черную бороду…

Это был Зубран!

Зубран! Но он уйдет! Услышит ли он Кентона? Его тело не видно снаружи, но, может, голос пройдет сквозь камень?

Офицер осмотрел молчаливую группу. Перс с серьезным видом отсалютовал ему.

— Молчание! — проворчал офицер и вернулся на свое место.

Перс улыбнулся, оттолкнул от себя юношу, посмотрел на смуглую женщину глазами, такими же смелыми, как ее. Оттолкнул фригийца, положил руку на руку женщины.

— Я слышал, — сказал он. — Кто эта жрица? Я недавно в этой земле и не знаю местных обычаев. Но клянусь Ормуздом! — он положил руку на плечо женщины. — Стоило проделать путешествие, чтобы встретить тебя! Кто эта жрица, которую считают такой прекрасной?

— Она хранительница жилища Бела, — женщина прижалась к нему.

— А что она там делает? — спросил Зубран. — Ну, если бы это была ты, я бы не спрашивал. И зачем жрица приходит сюда?

— Жрица находится в жилище Бела на вершине храма, — заговорил ассириец, — Она выходит сюда преклониться перед его алтарем. Когда служба заканчивается, она возвращается.

— Для такой красавицы, какой вы ее считаете, мир у нее маленький, — заметил Зубран. — Почему, если она так прекрасна, она удовлетворяется таким тесным миром?

— Она принадлежит богу, — ответил ассириец. — Она хранительница его жилища. Когда бог появится, он может быть голоден. Всегда в доме должна быть пища для него и женщина, которая будет прислуживать. Или он захочет любви…

— И для этого тоже нужна женщина, — прервала шлюха со смелыми глазами и улыбнулась Зубрану.

— В моей стране тоже есть похожий обычай, — перс привлек ее к себе. — Но жрицы никогда долго не ждут. Об этом заботятся жрецы. Хо! Хо!

Боже! Неужели Зубран никогда не подойдет близко к стене?

Так близко, чтобы Кентон мог окликнуть его. А если он подойдет? Услышат ли другие?

— Когда-нибудь эти ждущие жрицы, — голос Зубрана звучал мягко, — развлекали… бога?

Юноша сказал:

— Голуби говорят о ней. Голуби Иштар. Говорят, что она прекраснее Иштар!

— Дурак! — прошептал ассириец. — Дурак, замолчи! Или навлечешь на нас несчастье! Ни одна женщина не может быть прекраснее Иштар!

— Нет, женщина не может быть прекраснее Иштар, — вздохнул юноша. — Значит, она — Иштар!

Фригиец сказал:

— Он спятил.

Но перс протянул руку, привлек к себе юношу.

— Когда-нибудь эти жрицы принимали бога? — спросил он.

— Подожди, — прошептала женщина. — Я спрошу Народа ха, лучника. Он иногда бывает в моем доме. Он знает. Он видел много жриц. — Она, крепко держа перса за пояс, наклонилась вперед: — Народах! Иди сюда!

Один из лучников обернулся, прошептал что-то соседу, выскользнул из строя. Строй за ним сомкнулся.

— Народах, — спросила женщина, скажи нам, какая-нибудь из жриц принимала… Бале?

Лучник беспокойно огляделся.

— Не знаю, — ответил он наконец. — Рассказывают многое. Но правда ли это? Когда я пришел сюда впервые, в доме Бела жила жрица. Она была подобна полной луне в нашем старом мире. Многие мужчины желали ее.

— Эй, лучник, — вмешался перс. — А бога она принимала?

Народах ответил:

— Не знаю. Говорят, да; говорят, ее сжег его огонь. Жена колесничего верховного жреца Ниниба рассказала мне, что лицо у нее было очень старое, когда вынесли ее тело. Похоже на дерево, увядшее раньше, чем принесло плоды, говорила она.

— На месте жрицы, и такой прекрасной, я не стала бы ждать бога, — женщина жалась к Зубрану. — Я взяла бы мужчину. Да, я взяла бы много мужчин!

— За ней была другая жрица, — продолжал лучник, — Она говорила, что к ней приходит бог. Но она была безумна, ее забрали жрецы Нергала.

— А мне дайте мужчин, — шептала женщина.

А Народах сказал задумчиво:

— Была жрица, которая выбросилась из жилища. Была такая, которая исчезла. И была…

Перс прервал его:

— Похоже, что жрицы, которые ждут бога, несчастны.

А женщина с глубокой убежденностью добавила:

— Дайте мне мужчин!

Гром прогремел ближе. Грозовое небо еще больше потемнело.

— Идет большая буря, — прошептал перс.

Девушка, которую оборвала Нарада, коснулась струн своей арфы; она запела ритуальную песню:

Ина прервала песню. Издалека послышалось пение, топот ног. Лучники и копьеносцы в приветствии подняли луки и копья. Вся толпа опустилась на колени. Перс прижался к стене. И теперь в круглом окне видна была только его голова.

— Зубран! — негромко позвал Кентон.

Перс обернулся удивленно к стене, прижался к ней набросив плащ на лицо.

— Волк! — прошептал он. Где ты? Что с тобой?

— Я за стеной, — сказал Кентон. Говори тихо.

— Ты ранен? В цепях?

— Я в безопасности, — ответил Кентон. — Но где Джиджи, Сигурд?

— Ищут тебя, — ответил перс. — Наши сердца разбились, когда…

— Слушай, — сказал Кентон. — Вблизи лестницы, у гарнизона, группа деревьев…

— Знаем, — ответил Зубран. — Оттуда мы поднялись бы в храм. Но ты…

— Я буду в жилище Бела, — сказал Кентон. — Как только начнется буря, идите туда. Если меня не будет, берите Шарейн и уходите на корабль. Я приду следом.

— Без тебя мы не уйдем, — прошептал перс.

— Я слышу голос, говорящий сквозь камень, — это ассириец. Зубран исчез из поля зрения Кентона.

Пение стало громче. Топот ног — ближе. Затем из какого-то тайного входа в храм появились группа лучников и копьеносцев. За ними шли бритые жрецы в желтых одеждах, размахивая золотыми курильницами и распевая. Солдаты образовали полукруг перед алтарем. Жрецы замолчали. Они упали на землю и прижались к ней.

Во дворе появился человек, ростом с Кентона. Он был в сияющей золотой одежде, складки одежды он держал в поднятой левой руке, полностью скрывая лицо.

— Жрец Бела! — прошептала склонившаяся женщина.

Среди храмовых девушек началось движение. Нарада привстала. В ее глазах было страстное ожидание, горькое и горячее желание. Жрец Бела прошел мимо, не замечая ее. Ее тонкие пальцы рванули серебряную пряжу покрывала, оно вздымалось вместе с ее грудью; рыдания сотрясали ее.

Жрец Бела подошел к золотому алтарю. Он опустил руку, державшую складки одежды. И пальцы Кентона чуть не рванули рычаг.

Он смотрел, как в зеркало, на свое собственное лицо!

Глава XXIТанец Нарады

Затаив дыхание, смотрел Кентон на своего странного двойника. Та же выдающаяся вперед челюсть, то же твердое смуглое лицо, те же ясные голубые глаза.

Он пытался понять замысел черного жреца. Это — будущий любовник Шарейн? Что-то промелькнуло в мозгу, но слишком неясно.

Через каменную стену он услышал проклятие перса. Потом:

— Волк, ты здесь? Ты на самом деле здесь, Волк?

— Да, — прошептал он в ответ. — Я здесь, Зубран. Это не я. Какое-то колдовство.

Он снова посмотрел на жреца Бела, начал замечать некоторые различия в лицах. Губы не так тверды, углы рта опущены, какой-то след нерешительности в линии подбородка. И глаза напряжены, в них полубезумное, полудикое стремление. Молча, напряженно жрец Бела смотрел над головой Нарады, не замечая ее стройного тела, такого же напряженного, как у него, смотрел на тайный выход, через который появился только что сам.

Заостренное алое пламя на алтаре дрогнуло, качнулось.

— Боги да хранят нас! — услышал он возглас женщины со смелыми глазами.

— Тише! В чем дело? — спросил ассириец.

Женщина прошептала:

— Ты видел? Керубы посмотрели на жреца. Они шевельнулись!

Женщина с ребенком сказала:

— Я тоже видела. Мне страшно!

Ассириец:

— Просто свет от алтаря. Огонь заколебался.

Теперь негромко фригиец:

— А может, и керубы. Они ведь посланцы Бела. Вы ведь сами говорили, что жрец любит женщину Бела.

— Тишина! — послышался голос офицера из-за двойного кольца солдат. Жрецы затянули негромкое пение. В глазах жреца сверкнул огонь, тело его напряглось, будто натянутое невидимой нитью. Через пустое обширное пространство шла женщина — одна. Она с ног до головы была закутана в пурпур. Голова закрыта золотой вуалью.

Кентон узнал ее!

Сердце его готово было выпрыгнуть ей навстречу, кровь быстрее потекла в жилах. Он задрожал от такого желания, что сердце его могло вырваться из тела.

— Шарейн! — крикнул он, забыв обо всем. — Шарейн! Она обогнула ряды солдат, вставших на колени при ее приближении. Подошла к алтарю и молча, неподвижно остановилась около жреца Бела.

Послышались громкие раскаты металлического грома. Когда они стихли, жрец, повернулся к алтарю, высоко поднял руки. Остальные жрецы запели монотонно, на одной ноте. Семь раз вздымали руки жреца, семь раз кланялся он огню алтаря. Потом выпрямился. Лучники и копьеносцы с шумом, звоном копий опустились на колени.

Под ту же однообразную ноту жрец Бела начал свое обращение к богу:

Кентон услышал голос, дрожащий, золотой:

— Я молюсь и жду!

Голос Шарейн! Голос Шарейн, натянувший в нем каждый нерв, словно мириады пальцев — струны арфы. Снова жрец Бела:

И снова Шарейн дрожащим голосом:

— Я молюсь и жду тебя!

Жрец пел:

И снова Шарейн:

— Я молюсь и жду тебя!

Кентон увидел, как жрец протянул к алтарю руки с зовущим выражением. Потом повернулся и посмотрел на Шарейн. Голос его зазвенел громко, радостно:

При первых же словах пение жрецов стихло. Кентон заметил, что они неуверенно поглядывают друг на друга, увидел, как зашевелились коленопреклоненные солдаты, как молящиеся подняли головы, услышал шепот, удивленный, беспокойный.

Рядом с ним стоящий на коленях ассириец произнес:

— Этого нет в ритуале!

Перс спросил:

— Чего нет в ритуале?

Ответила женщина:

— Последних слов жреца. Это не молитва Белу. Это молитва госпоже нашей Иштар.

Юноша прошептал:

— Да! Да, он тоже узнал ее. Она Иштар!

Женщина с ребенком всхлипнула:

— Вы видели, как керубы вытянули когти? Я боюсь! Я боюсь, а это плохо для молока. Огонь на алтаре похож на пролитую кровь!

Беспокойно сказал ассириец:

— Мне это не нравится! Этого нет в ритуале Бела. И буря быстро приближается.

Неожиданно встала Нарада. Ее девушки склонились к барабанам и арфам, поднесли флейты к губам. Послышалась мягкая любовная тема, тонкая, звонкая, как биение крыльев бесчисленных голубей, объятия бесчисленных мягких рук, дрожь бесчисленных сердец. Под эту музыку Нарада качнулась, как зеленый тростник при первом порыве весеннего ветра.

Но Кентон заметил, что взгляд жреца не отрывается от Шарейн, которая стояла под вуалью, как во сне.

Все громче звучала музыка, все быстрее, пронизанная любовным желанием, нагруженная страстью, горячая, как самум. И Нарада начала танцевать под эту музыку, превращая свои невысказанные страсти в движения тела.

В полуночных глазах, доныне столь печальных, вспыхнули и заплясали многочисленные маленькие веселые звездочки. Алый рот призывал, обещал неслыханные восторги, рой бабочек, вышитых на ее одеянии вспархивал и ласкал ее прекрасное жемчужное тело, как будто она была чудесным цветком. Золотые бабочки покрывали ее, целовали сквозь покровы, сквозь туманное облачное покрывало виднелись только очертания безупречного тела. Танец и музыка становились все быстрее, безумнее, в нем Кентону виделись соединяющиеся звезды, встречающиеся солнца, луны, взбухшие перед родами. Он чувствовал всю страсть, все желания всех женщин под луной, под солнцем, под звездами.

Музыка стала тише, замедлилась. Танцовщица застыла, в толпе послышался рокот. Зубран хрипло сказал:

— Кто эта танцовщица? Она, как огонь! Как огонь, который танцует перед Ормуздом на алтаре десяти тысяч жертвоприношений!

Женщина ревниво ответила:

— Это был танец ухаживания Бела за Иштар. Она его танцевала много раз. И ничего нового не показывала.

Фриниец злобно:

— Он спросил тебя, кто она такая!

Женщина презрительно:

— Боги! Говорю вам, танец не новый. Многие женщины танцевали его.

Ассириец:

— Это Нарада. Она принадлежит Белу.

Перс гневно:

— Неужели все прекрасные женщины в этой земле принадлежат Белу? Клянусь девятью адами, царь Кир дал бы за нее десять талантов золота!

— Тише! — прошептал ассириец.

Остальные подхватили:

— Тише!

Нарада снова начала танцевать. Музыка зазвучала громче. Но теперь она была томной, сладкой, источающей желание.

Кровь зазвенела в ушах Кентона.

— Она танцует «Иштар Уступает Белу», — это насмешливо ассириец.

Перс выпрямился.

— Ах! — воскликнул он. — Кир дал бы за нее пятьдесят талантов! Она, как пламя! — воскликнул Зубран хриплым, сдавленным голосом. — И если она принадлежит Белу, почему она так смотрит на жреца?

Никто не слышал его из-за шума толпы; солдаты и молящиеся не отрывали взглядов от танцовщицы.

Не слышал и Кентон.

Но вот колдовство полуночной женщины рассеялось; сердясь на себя, Кентон ударил о камень, потому что спокойствие Шарейн нарушилось. Ее белая рука просунулась сквозь складки покрывала. Она обернулась, быстро направилась к тому тайному выходу, через который вошла.

Танцовщица остановилась, музыка стихла, снова беспокойно зашевелились молящиеся, громче стал ропот.

— Этого нет в ритуале! — Ассириец вскочил на ноги. — Танец еще не кончен.

Над головой послышались раскаты грома.

— Ей не терпится встретиться с богом, — цинично сказала женщина.

— Она Иштар! Она луна, скрывающая свое лицо за облаками, — юноша сделал шаг к жрице.

Женщина со смелыми глазами схватила его за руку, сказала солдатам:

— Он безумен! Он живет в моем доме. Не трогайте его. Я уведу его.

Но юноша вырвался, оттолкнул ее. Прорвался сквозь строй и побежал по площади навстречу жрице, бросился к ее ногам. Спрятал лицо в ее покрывале. Она остановилась, глядя на него сквозь вуаль. Немедленно рядом оказался жрец Бела. Он ногой ударил юношу по лицу, тот откатился.

— Алькар! Дручар! Возьмите его! — закричал жрец.

Два офицера подбежали, обнажая мечи. Зашептались жрецы, все молящиеся застыли.

Юноша вырвался, вскочил на ноги, встал лицом к жрице.

— Иштар! — воскликнул он. — Покажи мне твое лицо! И позволь умереть!

Она стояла молча, будто не видела и не слышала его. Солдаты схватили его, потащили за руки. И тут сила хлынула в стройное юношеское тело. Он, казалось, разрастается, становится выше ростом. Он отбросил солдат, ударил жреца Бела по лицу, схватил вуаль жрицы.

— Я не умру, не увидев твое лицо, о Иштар! — воскликнул он — и сорвал вуаль…

Кентон увидел лицо Шарейн.

Но не Шарейн с корабля — сосуд, полный огнем жизни.

У этой Шарейн широко раскрытые, но невидящие глаза; в глазах ее сон; мозг ее блуждает в лабиринте иллюзий.

Жрец Бела закричал:

— Убейте его!

Два меча пронзили грудь юноши.

Он упал, сжимая вуаль. Шарейн без всякого выражения смотрела на него.

— Иштар! — выдохнул он. — Я видел тебя, Иштар!

Глаза его помутилась. Шарейн вырвала вуаль из стынущих пальцев, набросила ее обрывки на лицо. Пошла к храму — и исчезла.

Толпа зашумела. Лучники и копьеносцы начали теснить толпу к колоннам, толпа рассеивалась. Вслед за жрецами ушли солдаты. Ушли арфистки, флейтистки и барабанщицы Нарады.

На широком дворе, окруженном стройными колоннами, остались только танцовщица и жрец Бела. Грозовое небо все более темнело. Медленное движение туч ускорилось. Пламя на алтаре Бела загорелось ярче — гневно, как поднятый алый меч. Вокруг керубов сгустились тени. Металлический гром звучал все продолжительней, все ближе.

Кентон хотел открыть бронзовую дверь сразу, как только ушла Шарейн. Что-то подсказало ему, что еще не время, что он должен еще немного подождать. И тут танцовщица и жрец подошли к тому странному окну, у которого он стоял.

Рядом с ним они остановились.

Глава XXIIТанцовщица и жрец

— Бел должен быть доволен службой, — услышал Кентон слова танцовщицы.

— О чем ты? — хмуро спросил жрец.

Нарада приблизилась к нему, протянула руки.

— Шаламу, — прошептала она, — разве я танцевала для бога? Ты знаешь, я танцевала — для тебя. А кому поклоняешься ты, Шаламу? Богу? Нет — жрице. А кому, ты думаешь, поклоняется жрица?

Она поклоняется Белу! Нашему повелителю Белу, который — все! — горько ответил жрец.

Танцовщица насмешливо сказала:

— Она поклоняется самой себе, Шаламу.

Он повторил упрямо, устало:

— Она поклоняется Белу.

Ближе придвинулась Нарада, лаская его ждущими, жаждущими руками.

— Разве женщина поклоняется богу? Шаламу? — спросила она. — Нет! Я женщина, я знаю. Эта жрица не будет женщиной бога — и мужчины тоже. Она слишком высоко себя держит, слишком она драгоценна для мужчины. Она любит себя. Она преклоняется перед собой. Она преклоняется перед собой, как перед женщиной бога. Женщины делают из своих мужчин богов и поклоняются им. Но никакая женщина не любит бога, если сама не создала его, Шаламу!

Жрец угрюмо сказал:

— Я поклоняюсь ей.

— Как она — самой себе, подхватила танцовщица. — Шаламу, разве хочет она принести радость Белу? Нашему повелителю Белу, обладавшему Иштар? Можем ли мы дать радость богам — богам, имеющим все? Лотос раскрывается навстречу солнцу — но ведь не для того, чтобы принести радость солнцу. Нет! Чтобы самому радоваться! Так и жрица. Я женщина — я знаю.

Руки ее лежали на его плечах, он взял их в свои.

— Почему ты говоришь мне это?

— Шаламу! — прошептала она. — Посмотри мне в глаза. Посмотри на мой рот, на мою грудь. Как и жрица, я принадлежу богу. Но отдаю себя тебе, любимый!

Он сонно ответил:

— Да, ты прекрасна.

Руки ее обнимали его, губы прижимались к его губам.

— Люблю ли я бога? — шептала она. — Разве я танцевала, чтобы была радость в его глазах? Для тебя танцевала я, — любимый. Для тебя смею я вызвать гнев Бела. — Она мягко привлекла его к себе на грудь. — Разве я не хороша? Разве я не красивей этой жрицы, которая принадлежит Белу и никогда не отдастся тебе? Разве не приятен мой запах? Ни один бог не владеет мной, возлюбленный.

Опять он сонно ответил:

— Да, ты очень хороша.

— Я люблю тебя, Шаламу!

Он оттолкнул ее.

— Ее глаза, как бассейны мира в долине забытья! Когда она подходит ко мне, голуби Иштар вьются над моей головой. Она идет по моему сердцу!

Нарада отшатнулась, алые губы побледнели, брови грозно сошлись в одну линию.

— Жрица?

— Жрица, — ответил он. — Ее волосы, как облако, закрывающее солнце в ненастный день. Ветерок от ее платья обжигает меня, как ветер из полуденной пустыни обжигает пальмы. И холодит, как ночной ветер пустыни холодит пальмы.

Она сказала: — Этот юноша был храбрее тебя, Шаламу.

Кентон видел, как краска появилась на лице жреца.

— О чем ты? — выпалил он.

— Почему ты убил юношу? — холодно спросила она.

Он горячо ответил:

— Он совершил святотатство. Он…

Она презрительно остановила его:

— Он храбрее тебя. Он осмелился сорвать с нее вуаль. А ты трус. Вот почему ты его убил!

Руки его схватили ее за горло.

— Ты лжешь! Ты лжешь! Я посмею!

Она снова рассмеялась:

— Ты даже не посмел убить его сам.

И она спокойно отвела его руки.

— Трус! — сказала она. — Он посмел снять вуаль с той, которую любил. Он пренебрег гневом Бела и Иштар.

Жрец судорожно воскликнул:

— А разве я не посмею? Разве я боюсь смерти? Разве я боюсь Бела?

Глаза ее смеялись над ним.

— Эй! Как сильно ты любишь! — дразнила она. — Жрица ждет бога — одна в его одиноком доме. Но, может, он не придет. Может, занят с другой женщиной… О, бесстрашный! Храбрый любовник! Займи его место!

Он отшатнулся от нее.

— Занять… его… место! — прошептал он.

— Ты знаешь, где хранятся доспехи бога. Иди к ней как бог! — сказала она.

Он стоял дрожа. Кентон видел, как решимость заняла место нерешительности. Жрец шагнул к алтарю — пламя уменьшилось, задрожало, погасло. В сгустившемся сумраке керубы, казалось, расправили крылья.

Блеснула молния.

В ее блеске Кентон видел, как жрец быстро пошел туда, откуда вышла и куда ушла Шарейн; видел Нараду, лежащую в груде своих покрывал, усеянную золотыми бабочками; услышал негромкий отчаянный плач.

Рука Кентона медленно опускала рычаг. Сейчас самое время использовать ключ, оставленный синим жрецом, пройти там, куда указывал жрец. Но тут его рука застыла на рычаге.

Тень, чернее собравшегося сумрака, прошла мимо окна, остановилась над танцовщицей; огромное громоздкое туловище — знакомое.

Кланет!

— Хорошо! — прогремел черный жрец и коснулся ее ногой. — Теперь ни он, ни Шарейн больше не будут беспокоить тебя. И ты заслужила обещанную награду.

Нарада повернула к нему жалкое побледневшее лицо, протянула к нему дрожащие руки.

— Если бы он любил меня, — плакала она, — никогда бы не ушел. Если бы он хоть немного любил меня, я не дала бы ему уйти. Но он рассердил меня, он устыдил меня, он отказался от любви, которую я предлагала ему. Не для тебя, черная змея, не ради нашего уговора я послала его к ней — и на смерть!

Черный жрец рассмеялся.

— Как бы то ни было, ты послала его, — сказал он. — А Кланет платит обещанное.

Он бросил горсть сверкающих драгоценностей в ее протянутые ладони. Она закричала, разжала пальцы, как будто драгоценности жгли ее; они упали и покатились по камням.

— Если бы он любил меня! Если бы он хоть немного любил меня! — всхлипывала Нарада — и снова скорчилась под своими бабочками.

Теперь Кентону стал ясен замысел черного жреца; Кентон опустил рычаг, быстро пошел к дальней бронзовой двери, сунул в нее клинообразный ключ; скользнул в открывающуюся дверь и побежал по коридору, который за ней открылся. В нем пылали два пламени: белое пламя любви к его женщине, черное пламя ненависти к Кланету. Он знал, что там, где теперь будет жрец Бела, там будет и Шарейн. Конец, если только Кентон не опередит черного жреца, неизбежен.

На бегу Кентон испускал проклятия. Если Шарейн, погруженная в свой колдовской сон, увидит в жреце Бела, бога, она примет земного любовника, ее невинность не спасет ее. Кланет позаботится об этом.

Нарада раскаялась — но слишком поздно.

А если Шарейн проснется? Боже! В полутьме она примет жреца Бела за него самого, Кентона!

И в любом случае присутствия жреца в жилище бога будет достаточно, чтобы осудить их обоих. Да, об этом позаботиться Кланет.

Кентон пересек поперечный коридор, побежал вниз по длинному спуску мимо ряда ухмыляющихся химер; остановился перед широким порталом, который закрывал занавес, неподвижный и жесткий, казалось, выкованный из серебра. Что-то предупредило его, что нужно быть осторожнее. Он осторожно раздвинул занавес, заглянул за него…

И увидел собственную комнату.

Перед ним была его старая комната из его старого мира.

Он увидел драгоценный корабль, сверкающий, мерцающий, но видел его как бы сквозь туман, сквозь облако ярких частиц. Длинное зеркало сзади отражало такое же сверкающее облако. Бесконечно маленькие, в бесчисленном количестве, атомы отделяли его от его комнаты — в Нью-Йорке.

Он — в этом странном мире.

Туманной была его комната, облачной, дрожащей, она отступала в бесконечность.

И вот, пока он смотрел, сжигаемый отчаянием, почувствовал, как занавес в его руках становился все более жестким, металлическим, потом снова рассеивается, и так несколько раз попеременно.

А очертания корабля в его комнате стали яснее, кристаллизовались, они звали его к себе, тянули назад.

Глава XXIIIЖелания богов — и человека

Кентон напрягся, прочнее ухватился за занавес. Всей силой воли он пытался помешать ему растаять. Теперь занавес был преградой между его старым миром и миром его великого приключения.

Какая-то сила тащила его вперед всякий раз, когда занавес начинал таять и яснее становились туманные очертания комнаты. Он ясно различал каждую детали в этой комнате, видел длинное зеркало, шкаф, диван, все еще влажные пятна крови на полу.

И всякий раз занавес снова становился прочным — и сверкающим.

Теперь комната повернулась, старый китайский ковер оказался под ним — близко и в то же время бесконечно далеко. Он уже слышал кричащие голоса пространства. И в то же мгновение понял, что назад его тянет сверкающая игрушка.

Что-то тянулось к нему с черной палубы корабля. Что-то злобное и насмешливое. Тянуло его, притягивало к себе.

Все темнее становилась черная палуба — сильнее ее притяжение…

— Иштар! — взмолился он, глядя на розовую каюту. — Иштар!

Вспыхнула ли розовая палуба, наполнившись светом?

Очертания комнаты поблекли; снова он ощутил в руках тяжелый занавес; снова стоял прочно на ногах у входа в храм лунного бога.

И еще раз, и два, и три комната тянула его к себе, но с каждым разом все менее сильно, более призрачно. И каждому рывку Кентон противопоставлял свою волю, закрывал глаза и отбрасывал изо всех сил вид комнаты.

Он побеждал. Комната исчезла, исчезла окончательно, он не мог ошибиться. Чары разрушены, непрочная линия разорвана.

Охваченный реакцией, он держался за занавес, колени его дрожали. Медленно пришел он в себя, решительно распахнул занавес.

Он смотрел в обширный зал, наполненный туманным серебряным светом. Туман стоял неподвижно, но ощутимо — как будто был сплетен из осязаемых нитей. Этот светящийся, переплетенный нитями туман делал зал огромным. Кентону показалось, хотя он не был уверен, что в серебряной паутине что-то движется — появляются и исчезают смутные формы, но они не становятся полностью видимыми. Вдали он уловил другое движение, неумолимо, равномерно двигалась чья-то фигура. Она медленно приблизилась, стала хорошо видна — человек в золотом шлеме; через плечо — короткий золотой плащ, вышитый алым; в руке золотой меч; голова наклонена, как будто человек пробирается сквозь сильное течение.

Жрец Бела, одетый в доспехи своего бога!

Не дыша, Кентон смотрел на него. Глаза, как у него, но полны ужасом и благоговением — но и целеустремленностью и решительностью; неизбежностью. Рот сжат, губы побелели, тело дрожит, дрожит — глубоко внутри — душа жреца. Реальные или призрачные, Кентон знал, ужасы, этого места вполне реальны для этого его странного двойника.

Жрец Бела прошел мимо, и Кентон, подождав, пока тот наполовину скроется в тумане, выскользнул из-за занавеса и пошел за ним.

Теперь Кентон услышал голос спокойный, бесстрастный, как тот, что призвал его встать с каменной скамьи; голос этот не был ни внутри зала, ни вне его. Как будто он рождался где-то в бесконечно далеком пространстве.

Голос Набу, бога мудрости!

Слушая, Кентон ощущал себя не одним человеком, а сразу тремя: один Кентон, целеустремленный, шел следом за жрецом и будет идти за ним и в ад, если там Шарейн; другой Кентон, связанный неразрывной нитью с мозгом жреца, чувствовал, видел и слышал, страдал и страшился, как и он; и Кентон, который вслушивался в слова Набу так же холодно и бесстрастно, как они произносились, следил так же холодно и отстраненно, как рисовалось в словах бога.

— Дом Сина! — звенел голос. — Главы богов! Наннара! Родителя богов и людей, Повелителя Луны, Повелителя бриллиантового полумесяца! Обладающего великими рогами! Наннара! Совершенного в формах! Открывателя судеб! Самосоздателя! Чей дом в первой зоне и чей цвет серебро!

Он проходит через дом Сина!

Он проходит мимо алтаря из халцедона и сардоникса, усаженного большими лунными камнями и горным хрусталем, алтаря, на котором горит белое пламя, из которого Син Создатель сотворил Иштар! Он видит, как извиваются ему навстречу бледно-серебряные змеи Наннара, как сквозь серебряный туман, который скрывает рога бога, на него ползут белые скорпионы.

Он слышит топот миллиардов ног, ног тех, кто еще будет рожден под Луной. Он слышит плач миллиардов женщин, плач всех женщин, которые будут рождены и будут рожать. Он слышит гул несозданного.

И проходит.

Ибо ни Создатель богов, ни страх перед ним не могут остановить желания человека!

Голос прозвенел — и стих. И Кентон все это видел — видел серебряных змей, извивающихся в тумане и набрасывающихся на жреца, видел кидающихся на него крылатых скорпионов; видел в тумане гигантскую фигуру, на голове которой светился изогнутый полумесяц. Своими ушами слышал он топот армий нерожденных, плач нерожденных женщин, гром несозданного. Видел и слышал, как — он знал это — видел и слышал жрец Бела.

И шел следом.

Высоко над ним вспыхнул золотой шлем. Кентон остановился у основания извилистой лестницы, широкие ступени которой меняли цвет, чем выше они вели, — от серебряного к оранжевому. Он подождал, пока жрец, не торопясь и не оглядываясь, поднимется по лестнице, и последовал за ним.

Он увидел храм, наполненный шафрановым светом, который, как и тот, через который он уже прошел, был переплетен лунными лучами. В ста шагах от него шел жрец, и Кентон, идя следом за ним, услышал спокойный голос:

— Дом Шамаша! Сына Луны! Бога дня! Живущего в сияющем доме! Уничтожителя тьмы! Короля справедливости! Судьи человечества! Того, на голове которого рогатая корона! В чьих руках жизнь и смерть! Кто своими руками очищает человека, как сверкающую медную табличку! Чей дом во второй зоне и чей цвет оранжевый!

Он проходит через дом Шамаша!

Вот алтари из опала, усаженные бриллиантами, и алтари из золота, выложенные янтарем и желтым солнечным камнем. На алтарях Шамаша горит сандаловое дерево, кардамон и вербена. Он проходит мимо алтарей из золота и опала; он минует птиц Шамаша, чьи головы — сверкающие огненные колеса и которые охраняют колесо, вращающееся в доме Шамаша, — гончарное колесо, на котором вылепляются души людей.

Он слышит шум миллиардов голосов — голосов тех, которые уже осуждены, и тех, кому еще предстоит суд.

И он проходит.

Потому что ни Король справедливости, ни страх перед ним не может встать между человеком и его желаниями!

Снова Кентон видел и слышал все это, и следом за жрецом пришел ко второй лестнице, цвет ступеней которой менялся от оранжевого к абсолютно черному. И все так же идя следом, он оказался наконец в большом мрачном зале, имя ужасного хозяина которого он знал раньше, чей спокойный голос донесся до него из тайного далекого пространства:

— Дом Нергала! Могучего в Великом жилище! Короля смерти! Разбрасывателя эпидемий! Того, кто правит над погибшими! Мрачного Безрогого! Чей дом в третьей зоне и чей цвет черный!

Он проходит через дом Нергала!

Он проходит мимо алтаря Нергала из черного янтаря и красного железняка! Он проходит мимо алтаря, на котором горит цибетин и бергамот! Он минует львов, охраняющих этот алтарь! Черных львов, чьи глаза как рубины, а когти кроваво-красные, и красных львов, чьи когти черны и глаза черны; он минует ястребов Нергала, чьи глаза как карбункулы и у которых бесплотные женские головы.

Он слышит шепот жителей этого великого жилища и ощущает пепел их страстей.

И он проходит!

Потому что ни повелитель мертвых, ни ужас перед ним не могут отвернуть человека от его желания!

Теперь ступени лестницы, по которой Кентон поднимался от дома Нергала, из черных стали алыми, ярко-алым свирепым был свет, заполнявший зал, в котором он стоял, глядя на уходившего жреца.

— Дом Ниниба! — продолжал голос. — Повелителя копий! Повелителя битв! Хозяина щитов! Владыки сердец воинов! Правителя битв! Уничтожающего противников! Разрушителя замков! Молотобойца! Чей цвет алый, чей дом в четвертой зоне!

Из щитов и копий сделаны алтари Ниниба, а огонь на алтарях питается кровью мужчин и слезами женщин, на алтаре Ниниба горят ворота павших городов и сердца побежденных королей! Он минует алтарь Ниниба! Он видит нацеленные на него алые клыки кабанов Ниниба, чьи головы оплетены правыми руками воинов, видит слонов Ниниба, чьи ноги увешаны черепами королей, видит алые языки змей Ниниба, которыми они лижут города!

Он слышит звон копий, удары мечей, падение стен, крики завоеванных.

И проходит!

Сколько существует человек, алтари Ниниба кормятся плодами человеческих желаний!

Кентон поставил ногу на четвертую лестницу, поднялся по ступеням, цвет которых из алого становился спокойно-синим, цветом безмятежного неба; стоял в зале, заполненном спокойным лазуревым светом. Голос теперь казался ближе:

— Дом Набу! Повелителя мудрости! Носителя посоха! Могучего на водах! Владыки земель, открывающего подземные потоки! Провозгласителя! Того, кто открывает уши понимания! Чей цвет синий и чей дом в пятой зоне!

Алтари Набу из голубого сапфира и изумруда, и с них сияют ясные аметисты. Пламя, горящее на алтарях, голубое, и в его свете только правда отбрасывает тень. Огонь Набу — холодный огонь, и запаха у него нет. Он проходит алтари из сапфира и изумруда, с их холодным пламенем. Он проходит рыб Набу, у которых женские груди, но молчащие рты. Он проходит всевидящие глаза Набу, которые глядят из алтарей, и не трогает посох Набу, в котором содержится мудрость.

Да, он проходит!

Когда же мудрость останавливала человека перед его желанием?

Вверх от синего дома Набу поднимался жрец, а за ним по лестнице, цвет которой из сапфирового становился розовым и белым, поднимался Кентон. Тонкие ароматы почувствовал он, услышал любовные звуки, льстящие, зовущие, бесконечно привлекательные, опасно сладкие. Медленно, медленно шел Кентон за жрецом, слушая голос и почти не замечая его, почти забыв о своем поиске, борясь с желанием не слышать ничего, кроме этой зовущей, вяжущей любовной музыки, поддаться духу этой зачарованной комнаты, не идти дальше, забыть — Шарейн!

— Дом Иштар! — слышался голос. — Матери богов и людей! Великой богини! Повелительницы утра и вечера! Полногрудой! Производительницы! Той, что склоняется к просителям! Великого оружия богов! Той, что рождает и убивает любовь! Чей цвет розовый! А дом Иштар в шестой зоне!

Он проходит дом Иштар. Из белого мрамора и розового коралла ее алтари, и белый мрамор испещрен голубым, как женское сердце. На ее алтарях горят мирра и ладан, розовое масло и серая амбра. И алтари Иштар усажены белыми и розовыми жемчужинами, усажены гиацинтами, бирюзой и бериллами.

Он проходит мимо алтарей Иштар, и, как розовые ладони страстных женщин, крадутся к нему венки ароматов. Белые голуби Иштар бьют крылами перед его глазами. Он слышит звук соединившихся губ, биение сердец, вздохи женщин, поступь белых ног.

И все же он проходит.

Ибо никогда любовь не останавливала желания человека!

Неохотно поднималась лестница из комнаты любовного колдовства, и розовый цвет сменился пламенным, сверкающим золотом. Поднявшись, Кентон оказался еще в одном обширном покое, светлом, как будто это сердце Солнца. Быстрее и быстрее шел вперед жрец Бела, как будто все ужасы, пройденные им, столпились сзади, гнались за ним.

— Дом Бела! — гремел голос Мардука! Правителя четырех королевств, повелителя земель! Рожденного днем! Бычьешеего! Со слоновьими клыками! Могучего! Покровителя Тиамат! Повелителя Иджиджи! Короля неба и земли! Создателя совершенств! Возлюбленного Иштар!

Бела-Мардука, чей дом в седьмой зоне и чей цвет золотой!

Быстро проходит он через дом Бела!

Алтари Бела из золота и светятся, как Солнце! На них горит золотой огонь летних молний и аромат фимиама висит над ними, как грозовые тучи. Керубы с львиными туловищами и орлиными головами и керубы с бычьими телами и человеческими головами охраняют золотые алтари Бела, и у всех керубов могучие крылья! И алтари Бела стоят на мускулистых слонах, которые стоят на шеях быков и на лапах львов.

Он минует их.

Глава XXIVВ жилище бога

Началась буря. Кентон, поднимаясь, слышал гром, похожий на удары щитов, звон бесчисленных цимбал, бой миллионов бронзовых колоколов. По мере того как он поднимался, гром становился все слышнее. С ним смешивался гул ветра, стаккато водопадов дождя.

Лестница, как виноградная лоза, поднималась по крутой стене контрфорса на башню. Она была неширокой — только три человека могли пройти по ней в ряд, не больше. Она головокружительно вздымалась вверх. Пять резко изгибающихся пролетов, по сорок ступеней в каждом, четыре меньших пролета по пятнадцать ступеней прошел он, прежде чем добраться до вершины. Внешний край лестницы ограждала только толстая веревка витого золота, поддерживаемая через каждые пять футов столбиками.

Так высока была эта лестница, что когда Кентон поднялся на вершину и посмотрел вниз, дом Бела скрылся в золотистом тумане, как будто Кентон смотрел с высокого горного хребта на долину, которую покрывали облака, тронутые восходящим солнцем.

На вершине лестницы находилась плита длиной в десять и шириной в шесть футов. На нес выходила дверь — узкий арочный портал, едва позволяющий двоим пройти бок о бок. Дверь вела в темные внутренние помещения. Комната, в которую она открывалась, находилась на вершине гигантского контрфорса.

Один человек мог защищать здесь лестницу от сотни.

Дверь была завешана золотым занавесом, таким же тяжелым и металлическим, как тот, что скрывал вход в серебряный дом лунного бога. Невольно Кентон отшатнулся от занавеса — вспомнив, что он увидел за тем, первым. Подавив страх, он отвел угол занавеса.

Он увидел квадратную комнату примерно в тридцать футов, полную пляшущих огоньков — отблесков молний. Это его цель — место развлечений Бела, где живет его любовь, опутанная сном.

Он увидел жреца, прижавшегося к дальней стене и восхищенно глядящего на женщину в белой вуали, которая стояла, широко расставив руки, у окна в правом углу комнаты. Тысячами огней молнии освещали картины любовных приключений Бела, вышитые на настенных шпалерах.

В комнате находились золотые стол и два стула, массивная деревянная, с украшениями из слоновой кости, кровать. Возле кровати стояла широкая медная жаровня и курительница в форме больших песочных часов. Из жаровни вздымалось высокое желтое пламя. На столе стояли небольшие пирожные шафранового цвета на тарелках желтого янтаря и золотые флаконы с вином. Вдоль стен маленькие лампы, и под каждой — кувшин с благовонным маслом для наполнения ламп.

Кентон неподвижно ждал. Опасность собиралась внизу, как грозовая туча, которую Кентон расшевелил в колдовском котле. Он ждал, понимая, что прежде чем разбудит Шарейн, он должен постигнуть ее сон, проникнуть в ее фантазии, которыми она живет. Так сказал ему синий жрец.

Он услышал голос:

— Кто видел биение его крыльев? Кто слышал топот его ног, подобный грому тысяч колесниц, устремляющихся на битву? Какая женщина смотрела в яркость его глаз?

Ослепительно вспыхнула молния, загремел гром, — казалось, в самой комнате. Когда зрение его прояснилось, Кентон увидел, что Шарейн, зажав глаза руками, отвернулась от окна.

А перед ней возвышалась фигура, казавшаяся на фоне вспыхивающего неба гигантской, вся в золоте, — богоподобная фигура.

Сам Бел-Мардук прыгнул сюда со своих коней бури, и одежда его еще полна была молниями.

Так на мгновение подумал Кентон, потом понял, что это жрец в украденной одежде своего бога.

Белая фигура — Шарейн — медленно отвела ладони от глаз, так же медленно опустила их, глядя на стоявшего перед ней. Начала опускаться на колени, ища полураскрытое лицо широко распахнутыми зелеными дремлющими глазами.

— Бел! — прошептала она и повторила: — Повелитель Бел!

Жрец заговорил:

— О прекрасная, кою ты ждешь?

Она ответила:

— Кого как не тебя, повелитель молний!

— А почему ты меня ждешь? — спросил жрец, не приближаясь к ней.

Кентон, приготовившийся прыгнуть, остановился при этом вопросе. Что задумал жрец Бела? Чего он ждет?

Шарейн в недоумении стыдливо ответила:

— Это твой дом, Бел. Разве не должна тебя здесь ждать женщина? Я… я дочь короля. И я давно тебя жду.

Жрец сказал:

— Ты прекрасна. — Глаза его не отрывались от нее. — Да, многие мужчины сочли бы тебя прекрасной. Но я — бог!

— Я прекраснейшая из принцесс Вавилона. — Но разве не самая красивая должна ждать тебя в твоем доме? Я красивей всех… — ответила Шарейн с сонной страстью.

Снова заговорил жрец:

— Принцесса, а как было с теми мужчинами, которые считали тебя прекрасной? Скажи, разве твоя красота не убивала их, как быстрый сладкий яд?

— Разве я думала о мужчинах? — дрожащим голосом спросила она.

Он строго ответил:

— Но многие мужчины должны были думать о тебе, королевская дочь. И яд, хоть он быстрый и сладкий, все равно приносит боль. Я бог! Я это, знаю!

Наступило молчание. Неожиданно он спросил:

— Как ты ждала меня?

Она ответила:

— Я держала лампы полными масла, приготовила для тебя пирожные и поставила вино. Девушки нарядили меня.

Жрец сказал:

— Многие женщины делали то же — ради мужчин, королевская дочь, а я — бог!

Она прошептала:

— Я прекрасней всех. Принцы и короли желали меня. Посмотри, о великий!

Быстрые молнии ласкали серебряное чудо ее тела, едва прикрытое золотыми прядями волос.

Жрец отпрыгнул от окна. Кентон, чуть не сходя с ума от ревности, оттого что кто-то другой видит эту белоснежную красоту, готов был наброситься на жреца. Но опять остановился, понимая, что удерживает жреца, и даже испытывает к нему жалость.

Душа жреца обнаженной предстала перед его внутренним взором, как будто Кентон стал жрецом, а жрец — Кентоном.

— Нет! — воскликнул жрец Бела и сорвал золотой шлем своего бога с головы, отбросил меч, рванул застежку и сбросил плащ…

— Нет! Ни одного поцелуя для Бела! Нет! Ни одного удара сердца для Бела! Не буду сводником Бела! Нет! Мужчину ты должна целовать — меня! И мужское сердце должно биться рядом с твоим — мое! Я… Я… Не бог получит тебя!

Он схватил ее, прижался губами.

Кентон был рядом.

Он сунул руку под подбородок жреца и сгибал назад голову, пока не хрустнула шея. Глаза жреца глядели на него, руки его оставили Шарейн и вцепились в лицо Кентона, он пытался вырваться. Потом перестал бороться, ужас появился на его лице. Жрец увидел в противнике самого себя.

Собственное лицо глядело на него, обещая смерть.

Бог, которого он обманул, предал, ударил. Кентон читал его мысли, как будто тот произносил их вслух. Он переместил хватку, полу приподнял жреца и швырнул его тело высокого над полом о стену. Жрец ударился о стену, упал и забился в конвульсиях.

Шарейн присела, крепко держа вуаль застывшими руками, на краю кровати. Она жалобно смотрела на него, ее широко открытые глаза, ошеломленные, не отрывались от него; он чувствовал, что она приходит в себя от паутины сна.

Он почувствовал прилив огромной любви и жалости; в нем не было страсти; в этот момент она была для него ребенком, испуганным, удивленным, жалким.

— Шарейн, — прошептал он и взял ее за руки. — Шарейн, любимая! Любимая, проснись!

Он целовал ее холодные губы, испуганные глаза.

— Кентон! — прошептала она. — Кентон! — И потом так тихо, что он едва расслышал: — Да, я помню, ты был моим повелителем… века, века тому назад!

— Проснись, Шарейн! — воскликнул Кентон, и снова губы его прижались к ее губам. Но теперь губы ее потеплели и ответили ему.

— Кентон! — прошептала она. — Мой дорогой повелитель!

Она откинулась, схватила его руки маленькими холодными пальцами, которые сжимали, как стальные; в глазах ее он видел уходящий сон, как грозовые облака расходятся перед солнцем; сон делал ее глаза то светлее, то темнее, но постепенно они все светлели.

— Любимый! — воскликнула Шарейн, полностью проснувшись, и, свободная от сна, обхватила его руками за шею, прижалась губами. — Любимый! Кентон!

— Шарейн! Шарейн! — шептал он, ее волосы укрыли его, как покрывало, а она прижимала его лицо к своим щекам, к шее, к груди.

— Где ты был, Кентон? — всхлипывала она. — Что со мной сделали? И где корабль — куда меня забрали? Но… какая разница, раз ты снова со мной?

— Шарейн! Шарейн! Любимая! — повторял он снова и снова, прижимаясь к ней губами.

Сильные руки схватили его за горло, прервали дыхание. Задыхаясь, он увидел безумные глаза жреца Бела. Он считал его убитым, но тот был жив.

Кентон обхватил жреца правой ногой, изо всех сил навалился на него, тот упал, увлекая за собой Кентона. Руки его ослабли чуть-чуть, но достаточно, чтобы Кентон сам схватил его за горло. Как змея, жрец выскользнул, откатился, встал. Кентон, не менее быстрый, поднялся. Прежде чем он смог извлечь меч, жрец опять был рядом, одной рукой он прижимал правую руку Кентона, другой отводил левую, одновременно вцепившись ему в горло.

Сквозь барабанный бой крови в ушах Кентон услышал далеко внизу бой другого барабана, будящего, призывающего, угрожающего, как будто в гневе и тревоге билось само сердце зиккурата!

Этот звук слышал и Джиджи; далеко внизу он только что своими обезьяньими руками забросил веревку с крюком на ограждение внешней лестницы; с лихорадочной скоростью взобрался он по веревке, и так же быстро последовали за ним Зубран и Сигурд.

— Тревога! — прошептал Сигурд, увлекая их под укрытие стены, чтобы они могли его услышать. — Молитесь Тору, чтобы эти часовые не услышали. Теперь быстро!

Цепляясь за стену, трое ползли вверх вокруг серебряной террасы Сина, бога Луны. Молнии почти прекратились, но дождь струился сплошным потоком, ревел ветер. Лестницу покрывал поток воды почти по колено. Тьма большой бури окружала их.

Дыша ветром и дождем, преодолевая встречный поток, они поднимались трое!

По высокому жилищу Бела катались Кентон и жрец, стискивая друг друга и пытаясь вырваться. Вокруг них кружила Шарейн, держа в руках меч, украденный у жреца, тяжело дыша, пытаясь найти возможность для удара; но так тесно были сплетены дерущиеся, что она не находила такой возможности; перед ней была то спина жреца, то тут же — спина Кентона.

— Шаламу! Шаламу! — У золотого занавеса стояла танцовщица Бела, которую сквозь ужасы таинственных храмов привела любовь раскаяние, отчаяние. С бледным помертвевшим лицом, дрожа, цеплялась она за занавес.

— Шаламу! — кричала танцовщица. — Они идут за тобой! Их ведет жрец Нергала!

Спина жреца была обращена к ней, а Кентон глядел на нее. Голова жреца склонилась вперед, он пытался зубами вцепиться в шею противника, разорвать артерии; он был глух, слеп ко всему, кроме стремления убивать.

И Нарада, увидев лицо Кентона в неверном свете жаровни, приняла его за лицо человека, которого она любила.

Прежде чем Шарейн смогла пошевелиться, Нарада пролетела по комнате.

И вонзила кинжал по самую рукоять в спину жреца Бела!

Укрываясь в нише стен зиккурата, часовые серебряной зоны вдруг увидели руки, протянутые к ним из бури. Двое упали с шеями, переломанными когтями Джиджи, двое — под быстрыми ударами меча Сигурда, еще двое — под ятаганом перса. В нише лежало шесть трупов.

— Быстрее! Быстрее! — Сигурд побежал вверх. Они обогнули оранжевую зону Шамаша, бога Солнца.

Три смерти протянулись из пустоты, часовые оранжевой зоны мертвыми лежали под ногами троих.

Они ощутили глубокую черноту слева — черная стена зоны Нергала, бога смерти…

— Быстрее! Быстрее!

Жрец Бела выкатился из рук Кентона, упал на колени, откинулся, умирающими глазами глядя на танцовщицу.

— Нарада! — выдохнул он сквозь кровавую пену. — Нарада… ты… — Пена стала кровавым потоком.

Жрец Бела умер.

Один взгляд бросила танцовщица на Кентона и поняла…

— Шаламу! — закричала она и с воплем бросилась на Кентона, готовая ударить кинжалом. Прежде чем он смог поднять меч, прежде чем поднял руки, даже прежде чем он смог отступить, она была рядом. Вниз опустилось лезвие, целясь ему в сердце. Он почувствовал укол…

Кинжал скользнул, разрезал кожу над ребрами. В то же мгновение прыгнула Шарейн, схватила танцовщицу за руку, вырвала у нее кинжал и глубоко вонзила его в грудь Нарады.

Как молодое дерево под ударом топора, танцовщица на мгновение остановилась, дрожа, и упала на тело жреца, застонала и последними усилиями жизни обняла, прижалась к его губам.

Мертвыми губами к губам мертвеца!

Они смотрели друг на друга — Шарейн с окровавленными кинжалом в руке, Кентон с красными ранами на груди, написанными этим кинжалом. Потом посмотрели на жреца и танцовщицу; в глазах Кентона была жалость; не было жалости в глазах Шарейн.

— Она могла тебя убить! — прошептала она. И снова: — Она могла тебя убить!

Ослепительная вспышка заполнила комнату, сразу вслед за ней раскатился гром. Снова засверкали молнии. Кентон подбежал к двери, распахнул занавес, прислушался. Под ним в сверкающем тумане лежал тихий дом Бела. Он ничего не слышал, но какие звуки можно услышать в этом громе? Он ничего не видел, не слышал, и все же…

Он чувствовал, что опасность близка, крадется к ним, может быть, даже сейчас ползет по тем зигзагам лестницы, которые скрыты от взгляда. Пытки и смерть для Шарейн и для него… Ползет, крадется, все ближе и ближе.

Он подбежал к окну. Джиджи, Сигурд, Зубран! Где они? Смогли ли подняться по наружной лестнице? Или сейчас поднимаются, прорубая себе дорогу через ряды часовых? Насколько они близко?

Смогут ли они с ними встретиться, Шарейн и он?

Окно было глубоким. К нему через каменную кладку шел подоконник шириной в ярд. Окно закрывала широкая сплошная прозрачная пластина. Кентон подтянулся, увидел, что эта пластина представляет собой сплошной толстый прозрачный хрусталь, удерживаемый на месте металлическим обрамлением; закрывалось окно при помощи рычагов, углубленных в камень стены.

Один за другим он поднял рычаги. Окно распахнулось, его почти втолкнуло обратно силой ветра и дождя. Он, борясь с ними, посмотрел вниз вдоль наружной стены…

Ступени большой наружной лестницы проходили в сорока футах внизу!

Между окнами и ступенями пролегла почти отвесная стена, покрытая потоками ливня; по ней было так же невозможно спуститься, как и подняться.

Он посмотрел в обе стороны и наверх.

Жилище Бела представляло собой большой куб, посаженный на вершину конического храма. Окно, через которое он смотрел, находилось рядом с гранью этого куба. Не более ярда от его правой руки до грани. На двадцать футов налево тянулась черная стена, верхняя плоскость куба также в двадцати футах.

Он почувствовал рядом Шарейн, понял, что она что-то пытается сказать ему. Но не расслышал ни слова в реве бури.

На фоне вспыхивающих молний часовые Нергала увидели три силуэта судьбы, обрушившихся на них из тьмы. Ударили мечи. Один закричал и попытался бежать. Ревущий ветер на клочки разорвал его крик, длинные руки схватили его, длинные когти сломали шею; он, кружась на ветру, полетел вдоль наружной стены.

Теперь и часовые красной зоны мертвы в своей нише.

Вот трое прошли синюю зону Набу, бога мудрости; часовых здесь не было; не было их и перед домом Иштар; не было и снаружи золотого дома Бела.

И тут извивающаяся лестница внезапно кончилась.

Здесь трое устроили совет, разглядывая гладкую каменную стену, поднимающуюся над ними, без единого углубления. Они услышали вопль, который не смогла заглушить даже буря, — отчаянный вопль танцовщицы Бела, бросившейся на Кентона.

— Крик донесся оттуда! — Сигурд указал на край стены, за которой, скрытое от них, окно жилища Бела смотрело на молнии. Тут они увидели, что большая лестница, заканчивается у самого края стены. Но устоять и заглянуть за этот край невозможно.

— Попробуем воспользоваться твоими длинными руками, Джиджи, — выдохнул Сигурд. — Стань как можно ближе к концу лестницы. Вот так! Ухвати меня за ноги и просунь наружу. У меня сильная спина, и я смогу заглянуть за угол.

И Сигурд, как листок, прижатый к стене ветром, посмотрел прямо в лицо Кентона; до него было не более фута.

— Подожди! — крикнул Сигурд и толчком ноги дал знак Джиджи тянуть его назад.

— Там Волк! — сказал он. — В окне, так близко, что сможет втащить меня. Подними меня снова, Джиджи. Когда я дерну ногой, отпускай! Потом пусть Зубран пройдет той же дорогой. А ты оставайся здесь, Джиджи, — без тебя мы не сможем вернуться. Стой на месте с вытянутыми руками и жди, когда мы их коснемся. Тогда тащи. Теперь быстрее!

Снова он повис, руки его поймал Кентон. Джиджи выпустил его. Мгновение он висел в пустоте, затем его втянули в окно.

— Сейчас Зубран! — крикнул он Кентону и побежал к двери, у которой с мечом в руке стояла Шарейн.

Теперь перс, вися в могучих руках Джиджи, перегнулся за угол, ухватился за руки Кентона и стал рядом с ним.

Раздуваемая порывами ветра через открытое окно, жаровня вспыхнула, как факел; тяжелый золотой занавес вздымался, маленькие огоньки вдоль стен погасли. Перс откинулся назад, нашел рычаги, закрыл окно. Быстро пожал руку Кентона, с любопытством взглянул на тела жреца и танцовщицы.

— Где Джиджи? — спросил Кентон. — Что с ним? Вас не преследуют?

— Нет, — мрачно ответил перс. — Или если и преследуют, то руки у них сделаны из тени, так что удержать меч не могут, Волк. Джиджи в безопасности. Он ждет, чтобы подхватить нас, когда мы вылезем из окна. Все, кроме одного, — добавил он негромко.

Кентон, думая, о Джиджи и о пути на свободу, не слышал последней странной фразы. Он подошел к двери, по одну сторону которой стояла бдительная Шарейн, по другую — напряженный Сигурд. Привлек к себе Шарейн в яростной ласке, выпустил ее и заглянул за занавес. Далеко внизу увидел он тусклый блеск, отражение света в кольчугах, щитах и мечах. На четверти высоты угловатой лестницы, ведущей от дома Бела, поднимались солдаты, медленно, осторожно, молча; они ползли, надеясь застать врасплох, как они думали, жреца Бела, дремлющего в объятиях Шарейн.

Есть еще время, минуты, чтобы пустить в ход свой быстрый разум. Он надел на голову золотой шлем Бела, взял щит, набросил плащ.

— Сигурд! — прошептал он. — Зубран! Те, что поднимаются, считают, что здесь только Шарейн… И этот человек, лежащий там. Иначе они бы дали сигнал тревоги, по наружной лестнице тоже поднимались бы солдаты, и с нами было бы кончено. Поэтому, когда те, внизу, приблизятся, мы с Шарейн покажемся с мечами. Они не будут нас убивать, им нужно нас пленить. Они отступят. Тоща быстро берите Шарейн и передайте ее Джиджи. Мы последуем за ней…

— Первая часть плана хороша, Волк, — спокойно прервал перс. — Но не последняя. Нет, кто-то один должен остаться здесь, пока остальные не покинут благополучно храм. Иначе, как только они войдут сюда, черный жрец поймет, что произошло. И вокруг храма будет кольцо, через которое не прорвется и целый отряд. Нет, кто-то должен остаться, сдерживать их, на время.

— Я останусь! — сказал Кентон.

— Любимый! — прошептала Шарейн. — Ты уходишь со мной, или я не ухожу.

— Шарейн, — начал Кентон.

— Мой дорогой повелитель, — невозмутимо сказала она. — неужели ты думаешь, что я позволю снова разлучить нас? Никогда! В жизни и в смерти — никогда!

— Нет, Волк, я останусь, — сказал перс. — Шарейн не пойдет без тебя. Это исключает тебя, потому что она должна уйти. Джиджи не может остаться, так как не может и добраться сюда в одиночку. С этим ты согласен? Хорошо! Сигурд должен идти, чтобы показывать дорогу назад. Никто, кроме него, не знает. Кто остается? Зубран! Боги сказали! Их доводы неоспоримы.

— Но как ты уйдешь? Как найдешь нас? — простонал Кентон. — Как без помощи Джиджи сможешь выбраться из окна?

— Не смогу, — ответил Зубран. — Но я смогу сделать веревку из постельных покрывал и занавесей. И по ней спущусь к тем ступеням внизу. Один сможет ускользнуть там, где не смогут пятеро. Я помню дорогу через город до рощи. Подождите меня в зарослях.

— Они близко, Кентон! — негромко позвала Шарейн.

Кентон подбежал к двери. В десяти шагах внизу ползли солдаты, два десятка их неслышно парами поднимались по лестнице держа наготове щиты, с мечами в руках; за ними небольшая группа жрецов в желтых и черных одеждах, и среди них — Кланет.

Справа от Шарейн к стене прижимался Сигурд, невидимый, но готовый защищать Шарейн. Перс встал слева от Кентона и тоже прижался к стене, чтобы снизу его не было видно.

— Прикрой жаровню, — сказал Кентон. — Лучше совсем погаси ее. Чтобы за нами не было света.

Перс потянулся к жаровне, но не набросил на нее покров, который погасил бы огонь. Напротив, он потряс ее, прикрыл пламя углями и поставил в угол, где угли были едва видны.

Ноги передних солдат были уже почти на верхней ступеньке, руки их протянулись, чтобы отдернуть занавес.

— Пора! — выдохнул Кентон.

— Он сорвал занавес с двери. Они стояли, она в белой одежде жрицы, он в золотых доспехах бога, напротив солдат. И те, ошеломленные неожиданным появлением, смотрели на двоих.

Прежде чем они смогли прийти в себя, сверкнуло лезвие Шарейн, меч Кентона ударил с быстротой молнии. Вниз полетели двое передних. Прежде чем солдат упал, Кентон выхватил у него из рук щит, протянул его Шарейн, ударил по солдатам, стоявшим сзади.

— За Иштар! — услышал он крик Шарейн, увидел, как глубоко вонзился ее клинок.

— Женщина! Жрец! Взять их! — послышался рев Кланета.

Кентон наклонился, поднял упавшего солдата и швырнул его в остальных. Тело ударило их, размахивая руками, как живое. И они с проклятиями покатились вниз; летели вниз по лестнице солдаты и жрецы. Некоторые ударялись о непрочное заграждение, прорывали его, падали камнем сквозь туман, чтобы разбиться на полу дома Бела далеко внизу.

Кентон отпрыгнул, схватил Шарейн, передал ее Сигурду.

— К окну, — приказал он. — Передавай ее Джиджи.

Сам он бросился вперед, открыл окно. Гроза ушла, где-то далеко сверкали молнии; тьма сменилась сумерками, но дождь продолжал идти, подгоняемый ветром. В полутьме он увидел протянутые из-за угла руки Джиджи. Отступил. Его место, держа Шарейн, занял викинг. На мгновение она повисла в воздухе, затем Джиджи поймал ее; она исчезла из виду.

Снизу послышались крики; солдаты пришли в себя, устремились вверх. Кентон видел, как Сигурд и перс подняли тяжелую кровать, сорвали с нее покрывала, наклонили, подтащили к двери, просунули наружу и пустили по лестнице. Послышались вопли, крики боли, стоны. Кровать ударила по солдатам, пролетела меньший пролет, уперлась в веревочное ограждение, образовав баррикаду.

— Иди Сигурд! — крикнул Кентон. — Я остаюсь с Зубраном. Ждите нас в лесу.

Перс взглянул на него, во взгляде его была любовь, смягчившая холодные агатовые глаза. Потом он кивнул Сигурду. Как будто они условились об этом заранее, руки викинга обвились вокруг Кентона. И хотя Кентон стал очень силен, он не мог разорвать эти руки. А Зубран снял с его головы золотой шлем Бела и надел его на себя; сорвал золотой щит, сбросил свой плащ с кольчуги и на его место надел мантию бога, потом окутал ею лицо, совсем скрыв бороду.

И Кентона, как бьющегося ребенка, отнесли к окну и просунули наружу. Джиджи поймал его и поставил рядом с плачущей Шарейн.

Викинг повернулся и обнял перса.

— Некогда, северянин! Не до чувств! — выпалил Зубран, вырываясь. — Ты знаешь, Сигурд, для меня спасения нет! Веревка? Слова, чтобы успокоить Волка. Я люблю его. Веревка? Они спустятся вслед за мной, как змеи. А я не дрожащий заяц, чтобы вести свору к добыче. Не я! Иди, Сигурд, и когда выйдете из города, расскажи им. И как можно быстрее идите на корабль.

Викинг сказал торжественно:

— Девушки со щитами близко! Один принимает героя, откуда бы он ни был родом. Скоро ты будешь пировать с Всеобщим Отцом Одином, перс!

— Пусть приготовит блюда, которые я еще не пробовал! — пошутил перс. — В окно, северянин!

Зубран держал его за ноги, а Сигурд высунулся и был пойман Джиджи.

И вот вчетвером — впереди Сигурд, Шарейн, прикрытая широким плащом, Джиджи, Кентон с проклятиями — они начали спускаться.

Глава XXVСмерть Зубрана

Перс не закрыл за ними окно. Он позволил ветру врываться внутрь и принялся расхаживать по жилищу Бела.

— Клянусь всеми девами! — произнес Зубран. — Никогда не испытывал я такого чувства свободы, как сейчас! Я один, последний человек в мире! Никто не может помочь мне, никто не даст совета, никто не утомит меня! Наконец-то жизнь проста: все, что мне осталось — убивать или быть убитым. Клянусь Ормуздом, мой дух встал бы на цыпочки…

Он выглянул за дверь.

— Никогда мужчинам не приходилось так трудно с кроватью! — усмехнулся он, глядя, как солдаты внизу пытаются преодолеть препятствие.

Повернувшись, он собрал посреди комнаты шелковые покрывала с кровати. Сорвал со стен шпалеры и бросил их в груду. Одну за другой брал лампы и выливал из них масло на погребальный костер; потом вылил масло из кувшинов.

— Мой старый мир, — рассуждал перс, работая, — он утомил меня. И этот тоже мне наскучил, клянусь пламенем жертвоприношения! И я уверен, что новый мир Волка утомит меня больше всех. Я со всеми тремя покончил.

Он поднял тело жреца Бела, поднес к окну.

— Ты больше удивишь Кланета снаружи, а не внутри, — рассмеялся он и выбросил тело из окна.

Потом остановился над танцовщицей.

— Как прекрасна! — прошептал он, касаясь ее губ, и груди. — Интересно, как ты умерла… и почему. Должно быть, это было забавно… Некогда было расспрашивать Волка. Что ж, будешь спать со мной, танцовщица. И, может быть, когда мы проснемся, — если проснемся, — ты мне расскажешь.

И он положил Нараду на груду промасленных тканей. Взял дымящуюся жаровню и поставил рядом с ней…

Снизу послышался рев, топот ног по лестнице. Вверх стремились солдаты, получившие многочисленное подкрепление. На мгновение Зубран показался в двери в золотом плаще Бела, обернутом вокруг шеи и скрывающем лицо.

— Жрец! Жрец — закричали они.

Всех перекрывал рев Кланета.

— Жрец! Убейте его!

Перс с улыбкой отступил за стену. Поднял щит, который уронила Шарейн.

Через узкую дверь прыгнул солдат, за ним второй.

Дважды свистнул ятаган, быстрый, как быстрейшая из змей. Двое упали под ноги шедших за ними, мешая им, стесняя их движения.

Вверх и вниз, ударяя, разрезая, укалывая, плясал клинок Зубрана, пока рука его не окрасилась в красный цвет до самого плеча. Перед ним росла баррикада из трупов.

Только по двое могли враги вступать на порог жилища Бела — и по двое они падали, преграждая доступ остальным, и все время росла стена их трупов. Наконец, — ему уже не видны были их мечи, он только слышал крики, — взобравшись на тела, он увидел, что солдаты пытаются расчистить баррикаду, убрать мешавших им пройти мертвецов.

Перс напряг уставшие мышцы руки, рассмеялся, услышав голос Кланета:

— Там только один человек. Убейте его и принесите мне женщину. Десять ее весов в золоте тому, кто принесет ее мне!

Они собрались, устремились вверх, как набегающая волна, вскарабкались на стену из мертвецов. Красный ятаган Зубрана превратился в сверкающий ручей…

Он почувствовал сильную боль в боку над пахом. Упавший мечник приподнялся и ударил его снизу своим мечом.

Перс понял, что его рана смертельна.

Он разрубил улыбающееся лицо, снова прыгнул на мертвых, расчистил пространство бурей ударов. Нажал плечами на баррикаду из мертвецов. Они повалились по лестнице вниз, падали на поднимающихся солдат, путали им ноги. Прижимали их к стене, посылали вниз, сквозь туман, заставляя хватать руками воздух.

Двадцать верхних ступеней расчистились.

Свистнула стрела.

Она пробила плащ и попала Зубрану в шею в том месте, где сходятся шлем и латный воротник. Он глотнул соленую кровь, хлынувшую из горла.

Перс, шатаясь, побрел к груде тканей, на которой лежала Нарада, ногой задел за жаровню, опрокинул ее на промасленные ткани.

Взметнулось пламя. Порыв ветра из открытого окна подхватил его и раздул в ревущий ураган.

Зубран лег рядом с телом танцовщицы; повернувшись, взял ее руки в свои.

— Чистая смерть, — прошептал он. — Наконец-то… как все… Возвращаюсь… к богам моих отцов. Чистая смерть! Прими меня, о бессмертный огонь!

Пламя поднялось над ним, покрыло его, как навесом.

Верхняя часть пламенного языка расширилась.

Она стала огненной чашей, полной огненного вина!

И в эту чашу перс погрузил свои губы, он пил огненное вино, он вдыхал его аромат.

Голова его упала, мертвое лицо улыбалось. Голова его лежала на груди Нарады.

Пламя скрыло их.

Глава XXVIКак они вернулись на корабль

Четверо, за чью свободу умер перс, были уже далеко. Благополучно миновали они террасы; мертвые часовые лежали так, как упали. Но, уходя, четверо услышали, как зиккурат загудел изнутри, словно потревоженный колоссальный улей, услышали бой большого барабана и заторопились под укрытие каменной стены, на которой висел крюк Джиджи. Один за другим соскользнули они по веревке вниз, под защиту деревьев. Буря бушевала, но деревья защищали их. На улицах никого не было. Жители Эмактилы прятались в своих раскрашенных догмах от бури.

Когда губы перса окунулись в пламенную чашу, они были уже далеко на пути к кораблю.

Когда наконец солдаты набрались мужества, чтобы снова подняться по ступеням, они, а вслед за ними и черный жрец, вошли в жилище Бела. Четверо были уже за пределами города и пробирались через глубокую грязь: впереди викинг, сзади Кентон, все время оглядывавшийся в ожидании Зубрана.

А в комнате, где пепел Зубрана смешался с пеплом танцовщицы, черный жрец стоял изумленный, чувствуя, как что-то похожее на страх коснулось его злобного сердца, но тут его взгляд уловил блеск бабочек с вуали Нарады, которая соскользнула с нее, когда перс укладывал ее на погребальный костер. Жрец увидел и кровавый след, который вел к открытому окну. Выглянув из окна, Кланет увидел в грозовом сумраке разбитое тело жреца Бела — мертвое белое лицо смотрело на него снизу, с расстояния в сорок футов.

Жрец! Чьи же кости сгорели в огне? Кто был человек, сражавшийся в золотом шлеме и со щитом, с лицом скрытым мантией бога? Он так быстро орудовал мечом, его так скрывали поднимавшиеся солдаты и частично стена, что Кланет снизу видел его лишь мельком; он считал, что это жрец Бела.

Назад подбежал черный жрец, свирепо распинал пепел костра и то, что лежало в нем.

Что-то звякнуло — сломанный ятаган. Он узнал это оружие — ятаган Зубрана, перса.

Еще что-то сверкнуло у его ног — пряжка, жемчуга которой не потускнели в огненной ванне. Он узнал эту пряжку — она была на поясе у Нарады, танцовщицы.

Значит, эти почерневшие останки — Зубран и танцовщица! Шарейн освобождена!

Черный жрец стоял неподвижно, лицо его стало так ужасно, что солдаты отшатнулись от него, прижались к стенам.

С воем бросился Кланет из жилища Бела, вниз по угловатой лестнице, вниз через тайные храмы, все вниз и вниз, пока не добрался до камеры, в которой оставил Кентона с шестью лучниками. Он распахнул дверь, увидел крепко спящих лучников и офицера. Кентона не было.

Изрыгая проклятия, выбрался он из камеры, приказывая обыскать город, найти и схватить храмовую шлюху и раба, предлагая за их поимку все, чем владеет, все, все! Если только ему приведут эту пару живыми.

Живыми!

Теперь четверо свернули с дороги и находились в лесу в том месте, откуда начиналась тайная тропа к морю и где хитроумный перс просил их подождать его. И Сигурд рассказал им о самопожертвовании Зубрана, и почему это самопожертвование было необходимо. И Шарейн плакала, а горло Кентона сжималось от горя. А черные бусинки глаз Джиджи смягчились, и слезы побежали по морщинам его лица.

— Что сделано — сделано, — сказал Сигурд. — Теперь он пирует с Одином и героями.

Он решительно раздвинул их и пошел дальше.

Они шли все вперед и вперед. Дождь промочил их, ветер продул. Когда буря стихала, они шли быстрее; когда темнело так, что викинг не видел дороги, они останавливались. Все вперед и вперед — к кораблю.

Шарейн споткнулась и упала, встать она не смогла. Трое, столпившись вокруг нее, увидели, что ее сандалии изорваны, а стройные ноги босы и кровоточат, и что давно уже каждый шаг должен причинять ей страшную боль. Кентон взял ее на руки и понес, а когда он устал, ее понес Джиджи, а Джиджи был неутомим.

Наконец они пришли к спрятанному кораблю. Они окликнули девушек, те оказались на страже. Они передали девушкам Шарейн, и те унесли свою хозяйку в каюту и занялись ею.

Теперь поднялся спор, стоит ли ожидать, пока стихнет буря. Наконец они решили, что ждать не стоит; лучше выйти в бурное море, чем оставаться вблизи Эмактилы и страшного дома Нергала. Цепи сняли с деревьев, вывели корабль из убежища и развернули в сторону выхода из бухты.

Подняли якорь, опустили весла. Медленно корабль набирал скорость. Он повернул за скалы, и Сигурд, стоявший у рулевого весла, вдохнул ревущие волны и, как бегун, направил корабль в открытый океан.

Кентон, до предела уставший, упал на месте. Джиджи поднял его и отнес в черную каюту.

Долго сидел рядом с ним Джиджи, бодрствуя, хотя тоже устал, смотрел по сторонам своими зоркими глазками; прислушивался, караулил. Джиджи казалось, что черная каюта не такая, какой они ее оставили. Казалось Джиджи, что он слышит шепот, даже призрак шепота приходящий и уходящий.

Кентон застонал, что-то пробормотал в глубоком сне, тяжело задышал, будто чьи-то руки сдавили ему горло. Джиджи, прижав руку к груди Кентона, успокоил его.

Но вот и бдительные глаза Джиджи помутились, веки закрылись, голова опустилась.

В пустой нише, где на плите из кровавого железняка раньше стоял идол Нергала, сгустилась какая-то смутная тень.

Тень потемнела. В ней начало проглядывать лицо, это лицо, полное ненависти, угрозы, смотрело на спящую пару…

Кентон снова застонал, он боролся с кошмаром. Барабанщик протянул длинные руки, вскочил на ноги, осмотрелся…

Быстро, как и появилось, прежде чем Джиджи полностью открыл еще сонные глаза, затененное лицо исчезло, ниша опустела.

Глава XXVII Видение Кентона

Когда Кентон проснулся, рядом с ним лежал не Джиджи, а раздетый Сигурд. Он громко храпел. Он, должно быть, проспал долго, потому что мокрая одежда, которую снял с него ниневит, просохла. Кентон оделся, сунул ноги в сандалии, набросил на плечи короткий плащ и тихо отворил дверь. Тьма и черные сумерки уступили место бледному рассвету, который окрасил море в тускло-серый цвет. Дождь прекратился, но корабль весь дрожал от сильного ветра.

Корабль летел по ветру, как чайка, на гребне гигантской волны; скользил назад, когда волна проходила, по воде, как по шиферу, и снова поднимался на гребне следующей волны.

Кентон пробрался к месту рулевого, пена жгла его лицо, как дождь со снегом. В одно рулевое весло вцепился Джиджи, за другим были два раба из трюма. Ниневит улыбнулся Кентону, указал на компас. Кентон взглянул и увидел, что стрелка, которая всегда направлена к Эмактиле, указывает точно на корму.

— Логово далеко за нами! — крикнул Джиджи.

— Иди вниз! — крикнул Кентон в заостренное ухо и хотел взяться за весло. Но Джиджи только рассмеялся, покачал головой и указал на каюту Шарейн.

— Вот твой курс! — проревел он. — Вставай на него!

Борясь с ветром, Кентон добрался до розовой каюты, открыл дверь. Шарейн спала, щекой на тонкой руке, пряди волос укрывали ее, как золотая сеть. Две девушки сидели рядом.

Как будто он ее позвал, она открыла сонные глаза, которые становились все более томными.

— Мой дорогой повелитель! — прошептала Шарейн.

Она села, знаком велела девушкам уйти. А когда они ушли, протянула к нему свои белые руки. Его руки обвились вокруг нее. Как птица, она угнездилась в них, подняла навстречу ему губы.

— Мой дорогой повелитель! — прошептала Шарейн.

Он больше не слышал рева ветра, не слышал ничего, кроме шепота и вздохов Шарейн; забыл все на свете, кроме нежных рук Шарейн.

Долго плыли они, подгоняемые бурей. Дважды Кентон сменял Джиджи у рулевого весла, дважды его заменял викинг, пока ветер не стих и они не заскользили опять по улыбающемуся блестящему, бирюзовому морю.

Для плывущих на корабле началась жизнь преследуемых — преследуемых не только людьми, но и призраками.

Эмактила должна была оставаться далеко позади, и тем не менее все четверо ощущали, что их преследуют. Не страх, не ужас — знание того, что корабль преследуют, что если они не перехитрят флот, который отыскивает их повсюду в этом странном море, не найдут безопасную гавань, конец у них будет один. И ни один из них в глубине души не верил, что такая гавань отыщется.

И все же они были счастливы. Жизнь расцветала рядом с Кентоном и Шарейн. Они любили друг друга. А Сигурд пел старые саги и новые, которые сочинял о персе Зубране, пока они с Джиджи прибивали большие щиты к бортам на носу. Они укрепили щиты вдоль фальшборта и прорезали в них бойницы, сквозь которые можно было стрелять.

На корме они тоже прибили два щита, чтобы защищать кормчего.

И Сигурд пел о грядущей битве, о крылатых воительницах, которые парят над кораблем, готовые унести душу Сигурда, сына Тригга, на ее место в Валгалле, где его ждет Зубран. Он пел о местах, которые там ждут Кентона и Джиджи, но не тоща, когда его могла слышать Шарейн, потому что в Валгалле нет места для женщин.

В черной каюте тени сгущались и рассеивались, становились сильнее и уходили, снова возвращались. Что-то от Темного повелителя вернулось, снова требовало свою палубу. Но ни Джиджи, ни викинг больше не спали в черной каюте, они спали на открытой палубе или в каюте девушек.

А рабы шептались о тенях, которые пролетают над черной палубой, собираются у перил и смотрят на них сверху вниз!

Однажды Сигурд задремал за рулевым веслом, а проснувшись, обнаружил, что курс корабля изменился — большая стрелка указывала на нос, на Эмактилу, корабль на веслах шел к острову колдунов!

После этого они правили кораблем по двое — Кентон и Шарейн, Джиджи и викинг.

И не в силах Шарейн было отогнать эти тени.

Они пристали к одному острову и пополнили запасы пищи и воды. На острове была хорошая скрытая гавань, за ней их манил большой лес. Здесь они провели некоторое время, говорили о том, чтобы вытащить корабль на берег, спрятать его, затем найти в лесу место и построить крепость, там встретить нападение, если оно будет.

Корабль Иштар притягивал их к себе.

Они не находили себе места на берегу, каждый втайне опасался, что остальные трое решат остаться. И веселились, как дети, когда корабль вышел из гавани и погрузил свой нос в увенчанные пеной волны, а чистый морской ветер крепчал и остров постепенно терялся вдали.

— Тюрьма, — рассмеялся Кентон.

— Это не жизнь! — согласился Джиджи. — Прятаться в норе, пока собаки не отыщут и не выкопают оттуда. Теперь нам по крайней мере видно, чего ожидать.

Они встретили длинный корабль, унирему, как и их, но с двадцатью веслами. Это был торговый корабль, к тому же тяжело груженый; он попытался уйти от них. Но викинг закричал, что они не должны дать ему уйти в Эмактилу и там рассказать о них. Они преследовали корабль, таранили его и потопили вместе с вопящими закованными рабами — Кентон, Сигурд и Джиджи с тяжелым сердцем, Шарейн — бледная и плачущая.

Встретили другой, легкий, не больше их, но на этот раз военный корабль, охотник. Сделали вид, что бегут, корабль начал их преследовать. Когда преследователь был совсем близко, викинг резко развернул корабль Иштар и срезал весла преследователя. На этом корабле сражались храбро, но, сдерживаемые приказом черного жреца не убивать, а взять живыми, не могли противостоять большой булаве Джиджи, мечу викинга, быстрому клинку Кентона. Они сдались перед ними и перед бурей стрел, которую создали Шарейн и ее девушки. Но и на корабле Иштар были потери: одна девушка умерла, стрела попала ей в сердце, а Джиджи и Сигурд были ранены.

На этом корабле они нашли запас металла для наковальни викинга. И что еще лучше — связки бечевки, масло, чтобы их смачивать, кремень, позволяющий зажигать пламя, прочные древки и странной формы мощные самострелы, которые должны были стрелять пылающими стрелами. Все это и металл они взяли. Потом потопили корабль с живыми и мертвыми.

Все дальше и дальше плыл корабль. Сигурд ковал длинные щиты, Джиджи и Кентон установили возле розовой и черной кают самострелы, приготовили бечевку, масло и огниво.

Шло время; мощные потоки жизни, исходящие от Кентона и Шарейн, не слабели, наоборот, становились сильнее.

Лежа рядом со спящей любимой, Кентон проснулся — или подумал, что проснулся; открыв глаза, он увидел не каюту, а два лица, глядящие на него из какого-то неизвестного пространства; огромные лица, смутные и туманные. Их теневые глаза устремились на него.

Кто-то заговорил, и Кентон узнал — этот голос вел его по тайным переходам храма! Голос Набу!

— Снова Нергал сосредоточил свой гнев на корабле, о Иштар! — произнес этот голос. — Борьба между ним и твоей ипостасью снова будет беспокоить богов и людей в мириадах миров. Великая Мать, только ты можешь кончить ее.

— Я дала слово, — другой голос был, как ветер, шевелящий струны тысячи арф, — я дала слово; и та моя ипостась, которую люди в старину звали Гневная Иштар, разве у нее нет права? Нергал не победил ее. Но и она не победила Нергала. Соглашение не было достигнуто. Как же может отдыхать моя ипостась, если слово, которое я произнесла в гневе, не нашло ответа? И пока будет бороться она, будет и Нергал, он тоже связан словом.

— Но ведь огонь, зажженный тобой в сердцах Зарпанит и Алусара, огонь, ставший сутью их душ, не погас, — прошептал спокойный голос. — Разве эти огни не ускользнули и от твоей Гневной сестры, и от Темного Нергала? И почему, Иштар? Разве не потому, что ты этого хотела? Разве не ты скрыла их? Что же тоща говорить о твоем слове?

— Ты мудр, Набу! — послышался голос Иштар. — Пусть этот человек, чьи глаза мы открыли, увидит, что произвели моя жрица и ее любовник, когда привели в объятия друг друга Мать Жизни и Повелителя Смерти! Пусть этот человек рассудит, справедлив ли мой гнев!

— Пусть этот человек рассудит! — повторил голос Набу.

Огромные лица поблекли. Кентон смотрел в глубочайшие глубины, в бесконечные бесконечности пространства. Мириады солнц роились здесь, а вокруг них вращались две силы, смешавшиеся, но и раздельные. Одна — свет и плодовитость, она давала рождение, жизнь и радости жизни; другая — тьма и уничтожение; она отнимала у первой ее порождения, утихомиривала их, погружала в темноту. Внутри первой силы было невыразимое сияние, и Кентон знал, что это ее душа. В темной силе была еще более темная тень, и он знал, что это ее мрачная душа.

Перед ними появились фигуры мужчины и женщины; что-то прошептало ему, что имя женщины Зарпанит, а мужчины — Ал у cap, это жрица Иштар и жрец Нергала. Он увидел в их сердцах удивительное чистое белое пламя.

Он видел, как два пламени заколебались, склонились друг к другу. И в то же время сияющие нити света потянулись от первой силы, связывая жрицу с ее душой; и из мрачного сердца тьмы протянулись темные нити и свились вокруг жреца. И на мгновение в соединившемся пламени светлые и темные нити соединились, слились, стали одним и тем же.

В то же время все пространство задрожало, солнца закачались, миры начали раскачиваться, бьющий прибой жизни замер.

— Ты созерцаешь грех! — прозвенел голос арфовых струн.

— Раскрой глаза шире! — донесся спокойный холодный голос.

И вот Кентон видит большое помещение, в котором пребывают ужасные силы в сиянии и славе — все, кроме одной, погруженной во тьму. И перед ними стоят жрец и жрица, а рядом со жрицей — Шарейн!

Снова видит он белое пламя в сердцах этих двоих — спокойное, ясное, равнодушное к богам или к Гневной богине. Склоняются друг у другу, неугасимые, неизменные, равнодушные к гневу богов или к их наказанию.

Картина начала расплываться, исчезла. Теперь в этом же помещении находились жрец и жрица, Шарейн, Кланет и вокруг них — тела многих мужчин и женщин. Был также высокий алтарь, полускрытый облаком мерцающего лазурного тумана. В тумане, на алтаре, невидимые руки строили чудесный корабль.

И по мере того как рос этот корабль, где-то далеко от него, как бы в тени другого измерения, рос другой корабль — корабль, который, казалось, возникал сам собой на бирюзовом море в мире серебристых облаков! Шаг за шагом этот теневой корабль повторял создание игрушечного корабля на алтаре.

Кентон знал, что реальна именно тень; игрушка на алтаре — ее символ.

Знал также, что символ и реальность — одно и то же, они связаны древней мудростью, созданы древними силами так, что судьба и благополучие одного есть судьба и благополучие другого.

Едины в двух формах. Кукольный и реальный. И каждая — одно и то же.

Невидимые руки в лазурном тумане кончили корабль. Они одного за другим коснулись тел жрицы Иштар и жреца Нергала, тел Шарейн и Кланета и всех тех, кто лежал вокруг. И все эти тела исчезли. Невидимые руки подняли и поставили на игрушечный корабль маленьких кукол.

А на палубе теневого корабля в лазурном море возникли тела — одно за другим возникали тела тех, которые в виде игрушек появились на алтаре.

И вот на полу зала совещаний богов не осталось ни одной фигуры.

Корабль был создан и населен.

Луч от сияния, окружавшего Иштар, коснулся носа корабля. Щупальце тьмы протянулось из черноты, в которой восседал Повелитель Смерти, и коснулось кормы корабля.

Картина распалась и исчезла.

Появилась другая комната, маленькая, почти келья. В ней стоял одинокий алтарь. Над алтарем висела лампа, окруженная лазурным ореолом. Алтарь из лазурита и бирюзы, усаженный синими сапфирами. Кентон понял, что это тайный алтарь Набу, бога мудрости.

На алтаре стоял корабль. Кентон смотрел на него и понимал, что эта драгоценная игрушка неразрывными нитями связана с другим кораблем, плывущим в другом пространстве, в другом измерении, плывущим по неведомым морям в неведомом мире…

С кораблем, на котором плыл он сам!

И что происходит с игрушкой, то же происходит и с кораблем Иштар; и каково кораблю Иштар, таково и игрушке; то, что угрожает одному, угрожает и другому; они разделяют судьбу друг друга.

И эта картина исчезла. Теперь он видел город, огражденный стеной; над городом возвышался большой ступенчатый храм — зиккурат. Город осаждало войско, обороняющиеся стояли на стенах. Он знал, что этот город — древний Урук и что перед ним храм, в котором построили чудесный корабль. И тут осаждающие прорвались сквозь стены, подавили защитников. Он мельком увидел кровавую бойню, а потом картина исчезла.

Снова увидел он келью Набу. В ней находились два жреца. Корабль стоял на полу на решетке из серебристого металла. Над алтарем висело небольшое сияющее голубоватое облако. Кентон понял, что жрецы повинуются голосу, исходящему из воздуха, они спасают корабль и тех, кто плывет на нем, от нападающих. Они залили корабль строительным раствором, походившим на размельченную слоновую кость, смешанную с жемчугом. Раствор скрыл игрушку. Теперь вместо корабля стоял каменный блок. Облако исчезло. Появились другие жрецы, они вытащили блок, пронесли его по коридорам во двор храма. И тут оставили его.

Во двор ворвались победители, грабя и убивая. Но никто из них не обратил внимания на грубый каменный блок.

Теперь Кентон видел другой город, великий и прекрасный. Он знал, что это Вавилон в самом расцвете его могущества. Новый зиккурат стоял на месте прежнего. Картина поблекла. Кентон увидел внутренность другого святилища Набу. Каменный блок находился здесь.

Перед ним мелькали картины битв и побед, пышных процессий и поражений, мгновенные картины уничтожения, восстановления и нового уничтожения города; каждый раз, уничтоженный, он восстанавливался в новом великолепии…

Потом пал, покинутый богами.

Потом разрушился, покинутый людьми, пустыня наползала на него, покрывала его.

И город был забыт.

Последовал водоворот видений — зыбких, с трудом различимых, быстро сменявших друг друга. Картина стала устойчивой. Он увидел людей, раскапывающих пески на месте могилы Вавилона. Он узнал среди этих людей Форсайта! Видел, как откопали блок, как его унесли высокие арабы, видел, как его уложили на примитивную повозку, которую потащили терпеливые маленькие пони в грубой упряжи, смотрел, как его грузят в корабль и как этот корабль плывет по морю, которое он знал, как блок заносят в его собственный дом…

Он увидел самого себя, освобождающего корабль.

И снова смотрел в теневые глаза.

— Суди! — вздохнули струны арф.

— Еще нет! — прошептал спокойный голос.

Кентон снова смотрел в бесконечное пространство, где впервые увидел сияющие и темные силы. Но теперь в этом пространстве он видел бесчисленное количество огоньков, подобных тем, что горели в груди жрицы Иштар и жреца Повелителя Смерти; видел, как сама бесконечность светится и пламенеет в них. Они горели глубоко внутри тени, и при их свете из тьмы вырывались мириады и мириады других огней, которые скрывала тьма. И он увидел, что без этих огней само свечение тоже было бы тьмой!

Он увидел корабль, как будто плывущий в том же пространстве. Глубокая тень отделилась от души тьмы и нависла над кораблем. Немедленно ему навстречу из души света вырвалось сияние. Они встретились и вступили в схватку. Корабль был фокусом схватки, от которого расходились круги ненависти и гнева. Как круги на воде, расходились они, и тьма пила силу в этих волнах и становилась все темнее. И в этой битве свечение тускнело, и бесчисленные огоньки мигали, раскачивались, тревожились.

— Суди! — прошептал холодный голос Набу!

И Кентон в своем сне, если это был сон, заколебался. Не простое дело рассудить эти силы, судить Иштар, богиню, которая в этом чуждом мире обладает могучей властью. К тому же, разве он не молил Иштар, разве она не ответила на его мольбу? Да, но он молил и Набу, а Набу — бог правды…

И мысли обрели форму слов его родного языка, в его привычных оборотах.

— Если бы я был богом, — просто начал он, — и создавал живые существа, мужчин и женщин, я не сделал бы их несовершенными, чтобы они не могли в своем несовершенстве нарушить мои законы. Нет, если бы я был всемогущим и всеведущим, какими и должны быть, по моему мнению, боги, если, конечно, мне не нужны игрушки, с которыми я мог бы играть. И если бы я обнаружил, что создал их несовершенными и что поэтому они нарушили мои законы, я подумал бы, что я отвечаю за их грехи, потому что, будучи всемогущим и всеведущим, я мог бы сделать их совершенными, но не сделал. А если бы я создал их как игрушки, тем более не стал бы навлекать на них несчастья и разочарования, горе и боль — и не наказывал бы их, о Иштар! Нет, — если бы они были игрушками, способными все это чувствовать. Потому что они не более чем игрушки, созданные мной и действующие по моей воле.

— Конечно, продолжал Кентон простодушно и без всякой иронии, — я не бог, тем более не богиня, и до того как появиться в этом мире, никогда с ним не встречался. Но, говоря как человек, даже если бы я стал наказывать нарушивших мой закон, я не тронул бы тех, кто ничего общего не имеет с той первоначальной причиной, которая вызывала мой гнев. Но именно это, как мне кажется, происходит на этом корабле.

— Нет, — искренне сказал Кентон, почти забыв о нависших над ним огромных лицах, — я не вижу справедливости в мучениях этого жреца и этой жрицы, и не вижу справедливости в тех бедах, которые причиняет борьба за этот корабль, и я бы остановил эту борьбу, если бы смог. Во-первых, я побоялся бы, что тьма станет слишком сильной и погасит эти огоньки. Во-вторых, если я когда-либо и произнес гневные слова, вызвавшие все эти беды, я не позволил бы им быть сильнее меня. Не позволил бы как человек. И тем более не позволил бы, будь я богом или богиней.

Наступило молчание, затем…

— Человек рассудит! — прошептал спокойный голос.

— Он рассудил! — струнный голос арф теперь был почти таким же холодным. — Я беру назад свое слово. Пусть борьба кончится!

Два лица исчезли. Кентон поднял голову и увидел вокруг знакомые стены розовой каюты. Все это было сном? Не все… Слишком ясными были картины, слишком последовательными, слишком убедительными.

Рядом пошевелилась Шарейн, повернулась у нему лицом.

— Что тебе снилось, Джонни? — спросила она. — Ты что-то бормотал — странные слова, которые я не могла понять.

Он наклонился и поцеловал ее.

— Боюсь, сердце мое, что я оскорбил твою богиню, — сказал он.

— О, Джонни, нет! Как? — в глазах Шарейн появился ужас.

— Сказав ей правду, — ответил Кентон и рассказал Шарейн о своем видении.

— Я забыл, что она женщина, — закончил он.

— Но, любимый, она сама женственность! — воскликнула Шарейн.

— Тем хуже! — печально ответил Кентон.

Он встал, набросил плащ и пошел поговорить с Джиджи.

Но Шарейн долго после его ухода сидела, размышляя с беспокойными глазами. Наконец она подошла к пустому алтарю, бросилась перед ним на пол и стала молиться.

Глава XXVIIIКак кончилась борьба

— Что на корабле началось, на корабле и должно кончиться! — сказал Джиджи, кивая мудрой лысой головой, когда Кентон рассказал ему о своем видении. — Думаю, недолго нам осталось ждать, прежде чем мы увидим этот конец.

— А потом? — спросил Кентон.

— Кто знает? — пожал широкими плечами Джиджи. — Но пока Кланет жив, для нас покоя нет, Волк. Да, я думаю, что знаю, что означает эта сгущающаяся тень на черной палубе. Из этой тени за нами следит Кланет. По ней он следует за нами. Кожа у меня чувствительная, и она говорит мне, что черный жрец близко. Когда он появится — что ж, мы победим его или он победит нас, — вот и все. И думаю, не стоит тебе рассчитывать на какую-нибудь помощь от Иштар. Помни, в твоем видении она обещала только, что кончится борьба между ее гневной ипостасью и Темным повелителем. Ни тебе, ни Шарейн она не давала никаких обещаний — и никому из нас.

— Это было бы хорошо, — весело ответил Кентон. — Пока у меня есть возможность честно, лицом к лицу стоять перед этим порождением адских помоев Кланетом, я доволен.

— Но мне кажется, ты понял, что она не очень довольна твоими словами, — лукаво улыбнулся Джиджи.

— Но это не причина для преследования Шарейн, — ответил Кентон, возвращаясь к прежним мыслям.

— А как иначе она может наказать тебя? — зловеще спросил Джиджи, потом посерьезнел, вся его проказливость исчезла. — Нет, Волк, — сказал он и положил руку ему на плечо, — у нас мало шансов. И все же… если твое видение истинно и эти огоньки, которые ты видел, реальны, это многое значит… Только когда эти огоньки, которые есть ты и Шарейн, встретятся в бесконечном пространстве и станут одним пламенем и к ним подлежит другое пламя, которое некогда было Джиджи из Ниневии, позволите ли вы ему быть с вами? — задумчиво продолжал Джиджи.

— Джиджи, — в глазах Кентона показались слезы. — Что бы с нами ни случилось и где бы мы не оказались, ты будешь с нами, пока сам этого хочешь.

— Хорошо! - прошептал Джиджи.

Сигурд крикнул у рулевого весла, он указывал на нос корабля. Они побежали к двери Шарейн, через ее каюту и каюту девушек на маленькую палубу под заостренным носом. На горизонте показалась линия башен и минаретов, шпилей и колоколен, небоскребов и мечетей — огромный город. С того места, где они находились, эти очертания казались слишком правильными, слишком ровными, чтобы не быть искусственными.

Город ли это? Убежище, которое они ищут? Место, где они могут остановиться, не опасаясь Кланета и его своры, пока не смогут встретить эту свору и ее хозяина на равных?

Но если это город, какие гиганты воздвигли его?

Глубже погрузились весла, корабль пошел быстрее, ближе подошел к барьеру…

Это не город!

Из глубины бирюзового моря торчали тысячи скал. Синих и желтых, алых и малахитово-зеленых; скал, окрашенных охрой, и скал, вымоченных в красных красках осенних закатов. Многоцветная Венеция забытого каменного народа, вырубленная каменными титанами. В одном месте стройный минарет на двести футов возносился в воздух, при этом в толщину он едва достигал десяти; в другом пирамида размером с Хеопсову, с аккуратно отделанными сторонами, — тысячами, насколько хватал глаз, возвышались многоцветные конусы и пики, вершины и минареты, обелиски, колокольни и башни.

Прямо из глубины вздымались они, а между ними море вливалось во множество каналов, узких и широких; в одних оно текло спокойно, в других — с завихрениями, водоворотами и стремительным течением; а в некоторых местах море лежало гладкими озерами.

Викинг снова крикнул, тревожно, призывно, и сопроводил свой крик ударами меча о щит.

Чуть дальше мили сзади показалась длинная линия судов, двадцать или больше, с одним и с двумя рядами весел, — военных кораблей, которые неслись на веслах, опускавшихся и поднимавшихся со скоростью удара меча. Впереди неслась стройная черная бирема, прыгая по волнам, как охотящийся волк.

Свора Кланета во главе с черным жрецом!

Свора, незаметно для Сигурда вылетевшая из тумана; его глаза, как и глаза остальных, были устремлены на колоссальную фантазию из камня, которая казалась концом этот странного мира.

— В скалы! — закричал Кентон. — Быстрее!

— Ловушка! — закричал Сигурд.

— Не только для нас, но и для них, — ответил Кентон. — По крайней мере в скалах они не смогут окружить нас своими кораблями.

— Единственный шанс! — согласился Джиджи.

Рабы согнули спины; корабль летел по широкому проливу меж двух монолитных раскрашенных минаретов. За ними слышались крики — лай голодных псов при виде добычи.

Теперь они плыли среди скал. Гребцам приходилось работать медленно, и требовалось все искусство викинга, потому что их поворачивало течением, разворачивало то носом, то кормой, а рядом возвышались угрожающие скалы. Поворачиваясь, уклоняясь, они продвигались все вперед и вперед, пока открытого моря позади совсем не стало видно. Но теперь и Кланет со своей сворой углубился в лабиринт.

Они слышали скрип весе#, команды кормчих, их искали, выслеживали.

Неожиданно, будто отрезанный исчез свет, наступила тьма. Тьма закрыла канал, по которому они плыли, закрыла скалы. От преследующих кораблей донеслись сигналы рога, резкие приказы, выкрикиваемые голосами, полными страха, возгласы.

Во тьме начало разгораться пурпурное сияние.

— Нергал! — прошептала Шарейн. Это идет Нергал!

Вся черная палуба затянулась чернильно-черным облаком, из этого облака вынырнул Сигурд и побежал к остальным.

Теперь со всех сторон горизонта к ним устремились черные столбы. Основания их находились в угрюмом море, а вершины терялись в туманной пелене над головами. И с ними приближался кладбищенский запах, дыхание смерти.

— Нергал во всей своей мощи! — задрожала Шарейн.

— Но Иштар… Иштар обещала, что борьба закончится! — простонал Кентон.

— Она не сказала, как она кончится, — причитала Шарейн. — И, о любимый, Иштар больше не приходит ко мне… вся моя сила ушла!

— Иштар! Иштар! — воскликнула она. Кентон обхватил ее руками. — Мать, мою жизнь отдаю за жизнь этого человека! Мою душу за его! Мать Иштар!..

Передние ряды кружащихся столбов теперь были совсем близко; пространство между ними и кораблем быстро сужалось. Как эхо возгласов Шарейн, сверкнула молния, жемчужно-белая и жемчужно-розовая, она осветила их всех — Шарейн, трех мужчин, девушек-воинов, жавшихся с бледными лицами к ногам Шарейн.

Высокого над их головами, на высоте трех человеческих ростов, повис большой огненный шар, лучезарный, ясный, яркий, гораздо ярче полной луны. Из его краев полились лучи, окружили всю переднюю часть корабля, накрыли его пологом света; теперь они стояли в сияющем конусе, вершиной которого был шар.

А вокруг этого конуса кружили черные столбы, пытались прорваться, найти вход — и не находили.

Вначале далеко, потом все ближе послышались резкие крики, они становились все громче, как будто кричали адские орды, только что выпущенные из преисподней. Пурпурная тьма посветлела, стала огненно-фиолетовой. И ее пронзили бесчисленные алые огоньки.

Эти мириады огней обрушились на корабль, как маленькие огненные змейки, ударялись они о шар и о стороны сверкающего конуса, летели, как огненные стрелы, били, как копья с огненными наконечниками.

Послышался шум, шорох тысяч крыльев. Вокруг спокойного шара и конуса света вились тысячи голубей Иштар. И как только огненные змеи устремлялись вперед, навстречу им летели голуби. Как маленькие живые щиты из сверкающего серебра, встречали они удары огненных копий своей грудью.

Откуда появились эти голуби? Стая за стаей летели они из лунного шара, их пепел уносил ветер, но на месте каждого сгоревшего появились десятки новых, и воздух трепетал от ударов их крыльев.

Крик взметнулся на целую октаву. Чернильное облако поднялось над голубой — гигантское, башнеподобное, оно повисло в небе. Они превратились в алый огненный ятаган, который обрушился на сияющий шар и на корабль.

И тут же удар ятагана встретил щит из голубей. Это и в самом деле был щит, достойный рук Иштар.

И всякий раз, как ятаган наносил удар, щит отражал его. Огонь бился о серебряный щит, его живое серебро помутнело, но не было пробито. И тут же к этим ранам слетались тысячи голубей и залечивали их.

Ятаган потускнел. Больше его огни не казались такими яркими.

Лунный шар пульсировал, его сияние расширялось, ослепительно, ошеломляюще. Оно отгоняло тьму.

Быстро, как и появился, шар исчез.

Вместе с ним исчезли и голуби.

Кентон видел, как гигантский ятаган остановился в нерешительности, как будто страшную руку, державшую его, остановило какое-то сомнение, затем снова ударил вниз.

И на середине падения встретился с другим мечом — из ослепительного яркого света, мечом, выкованным из всех тех огней, что он видел в своем видении и которые были жизнью того сияния, что оплодотворяло бесконечные рои миров.

Алый ятаган раскололся!

И тут послышался голос — голос Иштар:

— Я победила тебя, Нергал!

И злобный ответ Нергала:

— Хитростью, Иштар! Не с тобою, а с твоей гневной ипостасью мы вели борьбу.

И снова Иштар:

— Никакой хитрости, Нергал! Я никогда не говорила, что не буду бороться с тобой. Но я все же иду на уступки: хоть ты и потерял этот корабль, я не беру его! Корабль свободен!

И неохотно, по-прежнему огрызаясь, Нергал:

— Борьба окончена! Корабль свободен!

На одно мгновение Кентону показалось, что он видит огромное туманное лицо, которое смотрит сверху на корабль, в котором нежность всех матерей, всех любящих женщин под солнцем. Туманные глаза взглянули на Шарейн мягко, но загадочно на него…

Лицо исчезло!

И как-будто прикрыли чем-то лампу, упала тьма; и как будто подняли завесу, тьма исчезла, ее место занял свет.

Корабль находился в широком канале, вокруг — фантасмагория каменных строений. Множество толстых обелисков, тускло-зеленых, высоко поднимали свои вершины. В трех полетах стрелы сзади вздымался пирамидальный монолит, его заостренная вершина находилась в сотнях футов в воздухе.

И из-за него выползла черная бирема Кланета!

Глава XXIXПоследняя битва

Вид корабля, который, как тощая борзая, стремится за ними, подействовал, как вино, на Кентона и на всех остальных.

На них все еще действовало впечатление только что кончившейся схватки — они лишь мошки, беспомощно танцующие в огне жизненного духа или беспомощно неподвижные в черноте отрицания жизни. Кентон все еще ощущал кладбищенский запах, прикосновение червей к глазам.

Но это — этот корабль черного жреца — это ему знакомо!

Острие меча и острие стрелы — смерть, не менее горячая жизнь — это постижимо, это он, конечно, знает.

Он слышал золотой негодующий призыв Шарейн, рев Джиджи, крики Сигурда. И он тоже кричал — бросал вызов черному жрецу, насмехался над ним.

Стройный корабль молча сближался с ними.

— Сигурд, к рулю! — способность рассуждать вернулась к Кентону. — Направляйся в узкий канал. Такой, в котором мы могли бы грести, а им пришлось бы поднять верхний ряд весел. Тогда наша скорость сравняется.

Северянин побежал к рулевому веслу. В трюме прозвучал свисток надсмотрщика, корабль прыгнул вперед.

Он обогнул обелиски. Бирема находилась теперь лишь в двух полетах стрелы, а они оказались в широком голубом озере, обрамленном сотнями куполов всех оттенков красного цвета. Бирюзовые протоки текли между математически точными сторонами кубов сотнями каналов, едва позволявших кораблю протиснуться и не задеть веслами берегов.

— Туда! — закричал Кентон. — В любой канал!

Корабль повернул и направился к ближайшему каналу.

Сзади просвистела туча стрел с биремы — не долетели на пять длин корабля!

Огромные скалы с мечеобразными вершинами стояли по обе стороны канала, в который они вошли. На целую милю впереди простирался канал. Пройдя треть этого расстояния, они услышали плеск весел биремы, увидели, как она на одном ряде весел сворачивает за ними. По приказу Кентона весла заработали быстрее; бирема, более тяжелая, чем их корабль, стала все больше и больше отставать.

В это время Кентон и Шарейн провели быстрый совет с Джиджи и Сигурдом на корме корабля.

— Вороны слетаются! — речитативом произнес Сигурд. В глазах его загорались огоньки воинственного безумия. — Воительницы скачут из Вагаллы! Я слышу топот их коней!

— Они могут вернуться с пустыми руками! — воскликнул Кентон. — Нет, Сигурд, у нас есть еще шанс. Никто, кроме Кланета, не учуял нас. Дадим ему бой.

— Нас только семеро, а их на биреме много раз по семеро, Волк, — сказал с сомнением Джиджи, но его маленькие глазки сверкнули.

— Я больше не убегаю от черной свиньи! — горячо воскликнул Кентон. — Я устал от уклонения и укрывания. Давайте сыграем игру сейчас! А что ты думаешь, Шарейн?

— Я думаю так же, как и ты, — спокойно ответила она. — Как ты хочешь, так и будет, любимый!

— А ты, северянин? — спросил Джиджи. — Нужно решать.

— Я с Волком, — ответил Сигурд. — Лучшей возможности не будет. В старые времена, когда я был хозяином деккара, у нас была хитрость, которую мы использовали, когда нас преследовали. Видели ли вы собаку, к которой оборачивается кошка? Хо! Хо! — захохотал Сигурд. — Быстро бежит кошка, пока ее не загонят в угол. И здесь она прячется, пока пес не пробежит мимо. И тут выпрыгивает кошка, глубоко вонзает когти, выцарапывает глаза, рвет бока. Хо! Хо! — рассмеялся он. — Мы бежим быстро, как кошка, пока не находим место, где можно затаиться. И вот, когда преследователь проплывает мимо, мы выскакиваем из засады; как собака, громко кричит он, тогда мы рвем его на части! Хо! Найдем такой угол, где мы могли бы подождать, пока адская собака не проползет мимо. И тогда выпрыгнем. Дайте мне двух девушек, чтобы они защищали меня, пока я правлю кормовым веслом. А вы трое с остальными девушками стойте у самострелов, а когда я срежу их весла, выпускайте на них огненные стрелы.

— А тем временем, — спросил, сморщив лицо, Джиджи, — как насчет их стрел?

— Придется полагаться на удачу, — сказал Кентон. — Джиджи, я с Сигурдом, если только ты не предложишь лучший план.

— Нет, ответил Джиджи. — Нет, у меня нет плана, Волк, — он приподнял свое большое тело, потряс длинными руками.

— Клянусь святыми садами и Исхаком, их хранителем! — взревел Джиджи. — Я тоже устал от бегства! Я убежал от принцессы из-за своей лысой головы — и что мне это дало? Клянусь Наззуром, поедателем сердец, клянусь Зубраном, — тут голос его смягчился, — который отдал за нас жизнь, больше не бегу! Занимай свое место, Волк, и ты Сигурд! Будем драться!

Он, переваливаясь, пошел от них, потом обернулся.

— Конец канала близко, — сказал он. — Шарейн, между сердцами, твоим и твоих девушек, и концами их стрел только мягкие груди и тонкая ткань. Наденьте кольчуги, как наши, наденьте шлемы и ботинки с наколенниками. Я иду надеть еще одну кольчугу и взять свою булаву.

Он спустился по ступеням; Кентон кивнул и вслед за Джиджи велел Шарейн и ее девушкам снять свои одежды и надеть кольчуги, потом оделся сам.

— А после того, как ты срежешь их весла — если, конечно, это удастся? — спросил он, задержавшись возле Сигурда.

— Повернем и протараним их, — ответил Сигурд. — Так мы поступали в старые дни. Наш корабль легче их галеры и может повернуть гораздо быстрее. Когда мы их протараним, вы на носу должны постараться помешать им перебраться к нам на борт. После того как галера Кланета лишится весел и будет протаранена, мы можем рвать ее, как кошка.

Конец канала был близок, сзади, на расстоянии в полумили, двигалась бирема.

Из розовой каюты вышли Шарейн и три ее девушки — четыре стройных воина в кольчугах. Волосы их были скрыты под шлемами, кожаные ботинки и наколенники защищали ноги. Они приготовили стрелы на носу и на корме; вместе с Джиджи подготовили к стрельбе самострелы, кремень, масло, бечеву.

Корабль выплыл из канала, задержался на гребущих против движения веслах, пока Кентон и викинг осматривались. Слева и справа двумя большими арками тянулись высокие стены из сплошной красной скалы. Гладкие, неприступные, продолжаясь, они могли бы сомкнуться и образовать круг диаметром в милю и больше. Но смыкаются ли они, Кентону не было видно.

Они вздымались из воды вертикально, а в центре круга, если они действительно образовали круг, возвышалась огромная скала; ее острая, как игла, вершина втрое превышала высоту скал, закрывая перспективу. Основанием ее был единый блок, восьмиугольный, в форме звезды. Из центра звезды расходились лучи, длинные и узкие, как титанические крылья, их края высотой в пятьдесят футов были острыми, как ножи.

— Идем налево, — сказал Сигурд. — Пусть черный пес знает, куда мы движемся.

Кентон впрыгнул на крышу каюты, замахал оскорбительно руками, услышал ответные крики.

— Хорошо! — сказал Сигурд. — теперь пусть придут. Здесь, Волк, мы устроим засаду. Смотри, — корабль проплывал мимо первого луча звезды, — между концами лучей и стеной едва хватит места, чтобы разойтись кораблю с галерой. Камень высок и скроет нас. Да, это место подходит! Но не здесь, не за первым лучом, мы спрячемся. Кланет будет ожидать этого, его галера проплывет медленно и осторожно. И не за вторым — потому что он опять пойдет медленно, хотя и не так медленно, как раньше. Но, не найдя нас там, он поверит, что наша единственная мысль — убежать. Поэтому он пройдет третий луч как можно быстрее. И тут мы прыгнем на него!

— Хорошо! — ответил Кентон и спрыгнул с крыши каюты, став рядом с Шарейн и Джиджи.

Джиджи выразил одобрение и пошел еще раз проверить самострелы. Но Шарейн обвила руками шею Кентона, прижала его лицо к себе и печальными глазами смотрела на него, не могла насмотреться.

— Это конец, любимый? — прошептала она.

— Для нас не будет конца, о мое сердце, — ответил он.

Так они стояли молча, а мимо проплывал второй луч звезды. И вот они поравнялись с концом третьего, и Сигурд приказал сушить весла. И когда корабль проплыл около ста ярдов, резко развернул его. Он подозвал к себе надсмотрщика.

— Мы ударим по левому борту биремы, — сказал он. Но я не хочу, чтобы корабль налетел на скалу. Когда я крикну, втяни левые весла. А когда мы срежем их весла и пройдем, пусть рабы опять гребут изо всех сил. Когда протараним бирему, изо всех сил гребите в обратном направлении, чтобы освободиться. Понятно?

Глаза чернокожего сверкнули, он обнажил белые зубы и побежал обратно в яму.

Теперь из-за края камня послышался плеск весел, скрип такелажа. Две девушки подбежали к Сигурду и присели со стрелами наготове к прорезям высоких щитов. Напряжение охватило корабль.

— Один поцелуй, — прошептала Шарейн. Глаза ее затуманились. Губы их слились.

Ближе слышались звуки, ближе, ближе, быстрее…

Негромкий свист викинга, и гребцы согнули спины под ударами бича. Десяток гребков, и корабль, как дельфин, выпрыгнул из-за луча звезды.

Пролетел острие луча, наклонился, когда викинг резко положил кормовое весло вправо.

Впереди, на расстоянии в десять длин корабля, была бирема, летевшая вперед на четырех многосложных весельных лапах, как гигантский паук. Когда корабль вылетел из засады, шум поднялся на полной людей палубе биремы, крики, звон оружия, дикая смесь команд — и во всем этом шуме изумление.

Весла биремы остановились на середине гребка, они лежали неподвижно, едва касаясь воды.

— Быстрей! — взревел Сигурд, под свист бича он развернул корабль параллельно курсу биремы.

— Суши весла! — заревел он снова.

Нос корабля Иштар ударил весла биремы. Он прошел через них, как лезвие через щетину. Расколотые, поломанные, длинные стволы падали, задержали корабль Иштар не больше, чем если бы были из соломы. Но на биреме те, что держали эти весла, падали со сломанными спинами и шеями от упавших на них тяжелых ударов.

И с палубы проходящего корабля прямо в ряды солдат, оцепеневших от этого неожиданного нападения, падали огненные стрелы. Свистя, как змеи, разгораясь в полете, огненные шары жгли солдат, они падали на палубу и в открытую яму, и все, что, могло гореть, загоралось.

Снова на галере послышались крики — на этот раз крики ужаса.

Корабль Иштар освободился, заработали его весла. Он упрямо устремился вперед, в свободное пространство между концом луча и стеной. Здесь викинг опять быстро развернул его. И корабль полетел на бирему.

А бирема беспомощно болталась, как паук, у которого отрезали лапы, и ползла, как тот же паук, к острому, как нож, краю луча звезды. С ее палубы и из трюма поднимались небольшие столбы дыма.

Сигурд понял, в какой опасности бирема, увидел, что ее вот-вот пронзит острый каменный конец, понял, что он может загнать ее на этот конец и тем самым разрезать ее каменным ножом, уничтожить.

— Охраняйте нос! — закричал он.

И, сделав широкий разворот, направил корабль не на корму галеры, как предполагал раньше, а прямо на середину. Таран корабля ударил и глубоко вошел в бирему, нос тоже. От удара Кентон и остальные упали, вцепившись в палубу.

От удара бирема вздрогнула, наклонилась, море хлынуло через дальний борт. Весла правого борта пытались оттолкнута ее от камня. Но галера продолжала сближаться с камнем.

Она ударилась об острый конец скалы.

Камень прорезал борт, послышался треск.

— Хо! — заревел викинг. — Тонете, крысы!

На корабль обрушился дождь стрел. Они свистели вокруг Кентона, пытавшегося встать. Втыкались в палубу, падали в трюм. Прежде чем гребцы могли начать грести обратно, высвободить корабль, они падали, пронзенные стрелами.

На нос корабля упал десяток крючьев, намертво прикрепив его к тонущей биреме. По веревкам заскользили мечники.

— Назад! Ко мне! — закричал Сигурд.

Бирема задрожала, ее нос опустился, скользнув по скале на десять или больше футов, на палубу хлынула вода. В море плыло множество голов солдат, их уносило в сторону, они плыли к кораблю. На палубе биремы готовились перейти на борт корабля.

— Назад! — закричал Кентон.

Он схватил Шарейн за руку, они побежали, наклонив головы; с места рулевого в поток солдат, приближающихся к розовой каюте, полетели стрелы Сигурда и девушек.

Бирема опустилась еще ниже, нос ее уже был под водой, но ее держал таран корабля. И этот таран резко опустился вместе с биремой. Палуба корабля наклонилась. Кентон упал, увлекая за собой Шарейн. Он мельком видел людей, прыгавших с биремы в море, плывущих к кораблю.

Он поднялся на ноги, когда солдаты наступали на нос. Мимо него пробежал Джиджи, размахивая своей булавой. Кентон побежал рядом с ним, около него — Шарейн.

— Назад! Назад к Сигурду! — выкрикнул ниневит; его булава колотила солдат, как цеп в жатву.

— Поздно! — воскликнула Шарейн.

Поздно!

По цепям взбирались солдаты, поднимались из моря, срывали щиты.

С биремы донесся вой, страшный, звериный. При этом звуке даже солдаты замерли, булава Джиджи застыла в воздухе.

На палубу корабля Иштар прыгнул черный жрец!

Бледные глаза полны адским пламенем, рот — квадратное отверстие, из которого кричит черная ненависть, он прорвался сквозь мечников, увернулся от булавы Джиджи и бросился на Кентона.

Но Кентон был готов.

Сверкнуло синее лезвие и встретило удар меча черного жреца. Но меч Кланета оказался быстрее; отдернул его, жрец нанес удар в старую рану на боку.

Кентон пошатнулся, оружие едва не выпало из его рук.

С торжествующим криком Кланет нанес смертельный удар.

Но прежде чем он смог опуститься, между Кентоном и Кланетом оказалась Шарейн, она отразила удар жреца с зажатым в ней кинжалом. Он глубоко погрузил кинжал в грудь Шарейн.

Весь мир красным пламенем вспыхнул перед глазами Кентона, и это пламя не оставило ничего, кроме лица Кланета. Прежде чем жрец смог шевельнуться, быстрее молнии ударил Кентон.

Его меч разрубил лицо Кланета, оставив на месте щеки и челюсти красное пятно, и прорубил наполовину плечо.

Меч черного жреца звякнул о палубу.

Меч Кентона взлетел вновь — и ударил по шее.

Голова Кланета соскочила с плеч, покатилась к борту и упал в море. Еще мгновение громоздкое тело стояло, из шеи потоком била кровь. Затем тело повалилось.

Но Кентон больше не обращал внимания ни на него, ни на людей с биремы. Он склонился к Шарейн, поднял ее.

— Любимая! — звал он и целовал бледные губы, закрытые глаза. — Вернись ко мне!

Глаза ее открылись, нежные руки попытались приласкать его.

— Любимый! — прошептала Шарейн. — Я… не могу… я буду… ждать… — Голова ее упала на грудь.

Кентон, держа в руках мертвую возлюбленную, осмотрелся. Вокруг него стояли те, кто уцелел из экипажа биремы, они молчали, не двигаясь.

— Сигурд! — крикнул он, не обращая на них внимания. Там, где сражался викинг, лежала лишь груда тел.

— Джиджи! — прошептал Кентон.

Джиджи не было! Там, где он вращал своей булавой, толстый слой трупов.

Корабль накренился, дрогнул. Кентон сделал шаг вперед, держа в руках тело Шарейн.

Прозвенел лук, стрела попала ему в бок.

Не важно… пусть его убьют… Шарейн умерла… и Джиджи…

Но почему он больше не чувствует тело Шарейн в своих руках?

И куда исчезли солдаты?

Где корабль?

Вокруг него ничего нет, только тьма — тьма и ревущая буря, которая несет его откуда-то в далекое пространство.

Сквозь эту тьму, ища Шарейн, пытаясь нащупать ее руки, летел Кентон.

Качаясь, плача от горя и слабости, он открыл глаза…

Он был в своей старой комнате!

Глава XXXКорабль уходит

Кентон стоял в оцепенении, комнату он почти не видел, ее скрывали мелькающие картины недавней битвы. Часы ударили трижды.

Три часа! Конечно… в этом мире есть время… не то что в мире корабля…

Корабль!

Он, шатаясь, добрался до сияющей загадки, которая дала ему все, чего он желал в жизни, — и в конце все отняла.

Шарейн!

Вот она лежит… на белой палубе… рядом со спуском в трюм., блестящая игрушка, драгоценная кукла с рукоятью крошечного кинжала в груди…

Шарейн, в которой для него была вся радость, вся сладость, все, что может дать жизнь.

Безголовая кукла рядом с ней…

Кланет!

Он посмотрел на черную палубу — но где все мертвые? У рулевого весла лежали три куколки, одна из них светловолосая, в избитых доспехах… Сигурд и две девушки, сражавшиеся рядом с ним. Но где же солдаты, которых они убили?

А за безголовым телом черного жреца лежал… Джиджи! Джиджи со своей булавой в руках, с подогнутыми короткими ногами. Убитые им — тоже исчезли!

Джиджи! Рука Кентона, оставив Шарейн, погладила его.

Он почувствовал жгучую боль в боку. Упал на колени. Рукой нащупал оперенный конец. Стрела! И вдруг он понял, что жизнь его подходит к концу.

Под его рукой корабль задрожал. Он смотрел на него, изумленный. В этот краткий момент нос корабля исчез, растаял — и с ним розовая каюта.

Корабль содрогнулся. Вслед за розовой каютой исчезла черная палуба, вместе с ней — Джиджи.

— Шарейн! — закричал он и крепко сжал куклу. — Любимая!

Корабль разрушался, исчезал, за Шарейн остался только дюйм палубы.

— Шарейн! — завопил Кентон, слуги в доме проснулись от этого душераздирающего вопля и заторопились к двери.

Из последних сил сжал он пальцы, вырвал игрушку… она высвободилась… она в его руках… он поднес ее к губам…

Теперь ничего не осталось от корабля, только продолговатое основание из лазуритовых волн.

Он знал, что это означает. В глубины странного моря того необычного мира погружалась бирема, а вместе с нею и корабль Иштар. Как живет символ, так живет и корабль — и как живет корабль, так живет и символ.

В дверь застучали, послышались крики. Он не обратил на них’ внимания.

— Шарейн! — услышали слуги крик, но теперь в этом крике звучала радость.

Кентон упал, поднеся игрушечную женщину к губам, сжимая ее костенеющими пальцами.

Исчезло и основание из волн. На том месте, где находился корабль, что-то зашевелилось и приобрело форму… большой теневой птицы с серебряными крыльями и грудью, с алыми лапами и клювом. Она взлетела. Повисла над Кентоном.

Голубь Иштар.

Повисла — и исчезла.

Дверь упала; слуги через порог вглядывались в темную комнату.

— Мистер Джон! — дрожащим голосом позвал старый Джевинс. Ответа не было.

— Тут кто-то есть — на полу. Зажгите свет! — прошептал один из них.

Загорелось электричество и осветило тело, лежавшее лицом вниз на окровавленном ковре, тело в избитой и порванной кольчуге алого цвета, в боку торчит стрела, на одной сильной руке широкий золотой браслет. Они отступили от тела, глядя друг на друга испуганными, удивленными глазами.

Одни из них, смелее остальных, осторожно приблизился, перевернул тело.

Мертвое лицо Кентона улыбалось им, на нем были мир и великое счастье.

— Мистер Джон! — заплакал Джевинс и, наклонившись, положил его голову себе на колени.

— Что это у него в руке? — прошептал слуга. Сжатая рука Кентона была поднесена к губам. С трудом они разжали неподвижные пальцы.

Но рука Кентона была… пуста.